«Кого будем защищать»

С.Г. Кара-Мурза Кого будем защищать

Часть 1 РУССКИЙ НАРОД И РОССИЙСКАЯ НАЦИЯ РАСКОЛ РУССКИХ: БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ

Я считаю, что на проблему сплочения русского народа и российской нации надо взглянуть с особой точки зрения, о которой пока не говорят, — взглянуть на тот главный разлом, разделивший наш народ…

Мы видим, что по русскому народу прошли трещины и разломы. Люди съежились, сплотились семьями и маленькими группами, отдаляются друг от друга, как разбегаются атомы газа в пустоте. Народ, который в недавнем прошлом был цельным и единым, становится похож на кучу песка.

Но сначала его раскололи на большие блоки — и так умело раскололи, что мелкие трещины прошли и по всем частям. На какие же блоки нас разделили, в каких плоскостях прошли разломы? В двух — социальной и национальной. Это те плоскости, в которых уложены главные связи, соединяющие людей в народы. Связи общего хозяйства, общей культуры, общей памяти. Для России обе эти плоскости всегда были одинаково важны и связаны неразрывно. Болезни социальные всегда принимали у нас национальную окраску — и наоборот. В обеих этих плоскостях за последние двадцать лет произошли срывы и катастрофы.

Сегодня самым глубоким расколом население России считает разделение между богатыми и бедными. Это надежно установленный социологами факт. Да и без социологов этот разлом видят все — богатые и бедные. Диалог о нем — необходимая тема в национальной повестке дня русских.

Мы должны сформулировать тему на своем языке, идя к ней снизу, от человека. Обратим внимание на ту сторону проблемы, от которой уходят политики. Суть ее такова: по достижении критического порога в разделении богатых и бедных (в расслоении социальном) это разделение смыкается с разделением на русских и нерусских. Расслоение социальное становится и расслоением на разные народы. И тогда образуется пропасть, навести мосты через которую становится уже очень трудно.

Речь идет о том, что одним народом ощущают себя люди, ведущие совместимый, понятный всем частям народа образ жизни. Иными словами, социальное расслоение народа не может быть слишком глубоким. Когда оно достигает «красной черты», разделенные социально общности начинают расходиться по разным дорогам и приобретают черты разных народов.

Такое наложение и сращивание этнических и социальных признаков — общее явление. Этнизация социальных групп — важная сторона политических процессов. Сходство материального уровня жизни ведет к сходству культуры и мировоззрения, отношения к людям и государству, моральных норм. Напротив, возникновение резкого отличия какой-то группы по материальному положению, по образу жизни отделяет ее от тела народа, делает членов этой группы отщепенцами или изгоями.

В России социальный разлом в XIX веке, в конце концов, «рассек народ на части» — вплоть до Гражданской войны, начавшейся с крестьянских волнений 1902 г. Крестьяне воевали со своими соплеменниками-помещиками как с иным, враждебным народом. Классовое и этническое чувство превращаются друг в друга.

Крестьяне сравнивали помещиков с французами 1812 года. Так, сход крестьян дер. Куниловой Тверской губ. писал в наказе 1906 г.: «Если Государственная дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 год, в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам надо защищаться от злых кровопийных помещиков».

Как дошли до этого, хорошо известно — отделяться от русских начала элита, богатое меньшинство. Богатые тяготеют к тому, чтобы стать «иным народом» — по-особому одеваются и говорят, учатся в особых школах, иногда в общении между собой даже переходят на чужой язык (как русские дворяне, начавшие говорить по-французски).

А.С. Грибоедов писал: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».

В начале XX века на социальный раскол наложился и раскол мировоззренческий. Такие расколы возникают, когда какая-то часть народа резко меняет важную установку мировоззрения — так, что остальные не могут с этим примириться. Расколы, возникающие как будто из экономического интереса, тоже связаны с изменением мировоззрения, что вызывает ответную ненависть. Одно из таких изменений связано с представлением о человеке.

Христианство определило, что люди равны как дети Божьи, «братья во Христе». Отсюда «человек человеку брат» — как отрицание языческого (римского) «человек человеку волк». Православие твердо стоит на этом, но социальный интерес богатых породил целую идеологию, согласно которой человеческий род не един, а разделен, как у животных, на виды. Из расизма, который изобрели, чтобы оправдать обращение в рабство и ограбление «цветных», в социальную философию Запада перенесли понятие «раса бедных» и «раса богатых». Рабочие тоже считались особой расой. Отцы политэкономии учили, что первая функция рынка — через зарплату регулировать численность этой расы. Возник социальный расизм. Потом подоспел дарвинизм, и эту идеологию украсили научными словечками (это «социал-дарвинизм»).

Русская культура отвергла социал-дарвинизм категорически, тут единым фронтом выступали наука и Церковь (этот отпор вошел в мировую историю культуры как выдающееся событие). Но когда крестьяне в начале ХХ века стали настойчиво требовать вернуть им землю и наметилась их смычка с рабочими, русское либеральное дворянство и буржуазия качнулись от «народопоклонства» к «народоненавистничеству». Будучи западниками, они получили оттуда готовую идеологию и вдруг заговорили на языке социал-дарвинизма. Большая часть элиты впала в социальный расизм. Рабочие и крестьяне стали для нее низшей расой.

Элита отошла от православного представления о человеке и впала в социальный расизм. Группа московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы, заявила в журнале «Экономист России»: «Мы почти все за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся. Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Тогда же либеральная интеллигенция в этом вопросе примкнула к буржуазии и потеряла возможность служить культурным мостиком между частями общества, в которых назревала взаимная ненависть. Социальный расизм стал характерен даже для умеренно левых философов. Например, Н.А.Бердяев излагал явно расистские представления. Он писал: «Культура существует в нашей крови. Культура — дело расы и расового подбора… «Просветительное» и «революционное» сознание затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт».

Две части русского народа стали расходиться на две враждебные расы. Это отразилось уже в книге «Вехи» (1906). Основная идея этой книги ясно была выражена М.О.Гершензоном, который писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Тогда же Толстой сделал очень тяжелый вывод: «Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия. Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если бы это могло им доставить хоть малейшее удовольствие. И это не предположение только. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, все то, что не переставая происходит по всей России. Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут от голода… богачи не сидят с своими запасами хлеба, ожидая еще больших повышений цен, разве фабриканты не сбивают цен с работы?»

Основная масса народа долго не могла поверить в расизм элиты, считала его проявлением сословного эгоизма. Ответный расизм «трудового народа» возник только к концу I Мировой войны, а проявился в социальной практике уже после Февраля 1917 г., летом. После 1916 г. буржуазию и помещиков в обыденных разговорах стали называть «внутренними немцами» — народом-врагом. Вся революция в России пошла не по Марксу — боролись не классы, а части расколотого народа, как будто разные народы. Но к этому привели те, кто считал себя «белой костью». Они стали отщепенцами. Надо бы из их опыта извлечь урок, но сегодня «белая кость» с помощью телевидения сумела обратить гнев сытых как раз на тех крестьян и рабочих, а не на элиту, впавшую в расизм. Видно, на чужих уроках учиться мы еще не научились.

Эта история сегодня повторяется в худшем варианте. В годы перестройки социал-дарвинизм стал почти официальной идеологией, она внедрялась в умы всей силой СМИ. Многие ей соблазнились, тем более что она подкреплялась шансами поживиться за счет «низшей расы». Этот резкий разрыв с традиционным русским и православным представлением о человеке проложил важнейшую линию раскола.

В отличие от начала XX века, часть тех, кто возомнил себя «белой костью», а остальных «быдлом», количественно довольно велика, больше и ее агрессивность. Достаточно почитать в Интернете рассуждения этой «расы», чтобы оценить, как далеко она откатилась и от русской культуры, и даже от современного Запада. Мы имеем дело с социальным расизмом без всяких украшений.

Богатые стали осознавать себя особым, «новым» народом и называть себя новыми русскими. Но «этнизация» социальных групп, то есть их самоосознание как особых народов, происходит не только сверху, но и снизу. Совместное проживание людей в условиях бедности порождает самосознание, близкое к этническому. Крайняя бедность изолирует людей от общества, и они объединяются этой бедой. В периоды длительного социального бедствия даже возникают кочующие общности бедняков, прямо называющие себя «народами», даже получившие собственное имя.

Реформа делит наш народ на две части, живущие в разных цивилизациях и как будто в разных странах — на богатых и бедных. И они расходятся на два враждебных народа. Этот раскол еще не произошел окончательно, но мы уже на краю пропасти.

От тела народа «внизу» отщепляется общность людей, живущих в крайней бедности. В результате реформ в РФ образовалось «социальное дно», составляющее около 10% городского населения, или 11 млн. человек. В состав его входят нищие, бездомные, беспризорные дети. Большинство нищих и бездомных имеют среднее и среднее специальное образование, а 6% — высшее. Такого «дна» не бывало нигде за всю историю человечества.

Отверженные выброшены из общества с демонстративной жестокостью. О них не говорят, их проблемами занимается лишь МВД, их жизнь не изучает наука, в их защиту не проводятся демонстрации и пикеты. Их не считают ближними. Так, им отказано в праве на медицинскую помощь. И никто не обращается в Конституционный суд, хотя речь идет именно о конституционном праве, записанном в ст. 41 Конституции РФ. При этом практически все бездомные больны, их надо прежде всего лечить, класть в больницы. Больны и 70% беспризорников — дети граждан России и сами будущие граждане. Где в приоритетном Haциональном проекте в области медицины раздел о лечении этих детей? Им не нужны томографы за миллион долларов, им нужна теплая постель, заботливый врач и антибиотики отечественного производства — но именно этих простых вещей им не дает нынешнее русское общество со всей его духовностью и выкупленными у Гарварда колоколами. А ведь колокола продали именно чтобы вылечить тогдашних беспризорников. Так кто больше христианин, Наркомздрав 20-х годов или добрый Вексельберг?

Половина бездомных — бывшие заключенные и беженцы. Что им делать? Они никак не могут легализоваться, нарушают правила регистрации и уже поэтому выпадают из общества. Сейчас в РФ официально более 3 млн. бездомных. Большинство их в прошлом были рабочими, но приватизация лишила их рабочих мест. Теперь среди бездомных наблюдается увеличение доли бывших служащих. 9% бездомных России имеют высшее образование. Русские гордятся своим образовательным уровнем!

Государственная помощь столь ничтожна по масштабам, что это стало символом отношения к бедным. Депутат Н.А. Нарочницкая недавно сказала: «Мы должны из народонаселения стать нацией — единым организмом, в котором возобладает ощущение общности над всеми частными разногласиями». Вот вам частное разногласие: к концу 2003 г. в Москве действовало 2 «социальных гостиницы» и 6 «домов ночного пребывания», всего на 1600 мест — при наличии 30 тыс. официально учтенных бездомных. Зимой 2003 г. в Москве замерзли насмерть более 800 человек. Не успело в них возобладать ощущение общности.

И вот выводы социологов: «Всплеск бездомности — прямое следствие разгула рыночной стихии, «дикого» капитализма. Ряды бездомных пополняются за счет снижения уровня жизни большей части населения и хронической нехватки средств для оплаты коммунальных услуг… Бездомность как социальная болезнь приобретает характер хронический. Процент не имеющих жилья по всем показателям из года в год остается практически неизменным, а потому позволяет говорить о формировании в России своеобразного «класса» людей, не имеющих крыши над головой и жизненных перспектив. Основной «возможностью» для прекращения бездомного существования становится, как правило, смерть или убийство».

Сложился и слой «придонья», в который входят примерно 5% населения (7 млн. человек). Принадлежащие к этому слою люди еще в обществе, но с отчаянием видят, что им в нем не удержаться. Вывод социологов в главном журнале Российской академии наук «Социологические исследования» таков: «В обществе действует эффективный механизм «всасывания» людей на «дно», главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан».

Это — пропасть, отделяющая от русского народа общность изгоев в размере около 18 миллионов человек — целый народ большой страны. При этом и благополучное большинство в главном перестает быть русскими, потому что признать бедственное положение своих братьев и сограждан как приемлемую норму жизни — значит порвать с русской культурой.

И разделение народа произошло вовсе не потому, что бедные завидуют богатым и хотели бы отнять у них кошелек. Народным достоянием завладела часть общества, начисто лишенная созидательного инстинкта. А человек труда, который обустраивал и содержал страну, втоптан в нищету и бесправие. Вот в чем национальная трагедия. Дело в том, что нищета честных трудящихся людей, часто высокой квалификации, есть нестерпимое надругательство над разумом и совестью. Такое состояние разрушает народ. На этом пути нефтедоллары — временная передышка. Они даны нам свыше для проверки — одумаемся ли мы, сможем ли разумно истратить эти шальные деньги?

Есть ли возможность воссоединить две части разорванного народа? Мы считаем, что такая возможность еще есть. Эти части социально разделены, но они еще не стали враждебными расами (классами). Половина богатых сознает, что это их богатство — плод уродливых социальных условий. Как граждане, они тоже считают, что проиграли от реформ. Эти люди не стали ни извергами, ни изгоями, они будут работать на восстановление страны. Отщепенцев, которые поклоняются маммоне, среди русских еще немного. Они не решат нашу судьбу, если мы найдем разумное, приемлемое для подавляющего большинства решение.

2007 г.

ЧТО ТАКОЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ В РОССИИ СЕГОДНЯ?

Тема справедливости — вечная и неуловимая, как тема счастья. Надо заметить, что вообще о справедливости начинают говорить именно тогда, когда на наших глазах происходит огромная несправедливость, которая прямо или косвенно касается всех или почти всех.

Великие философы пытались сформулировать общие для всех объективные, как бы заданные «природой человека», критерии справедливости. На разные лады повторялись формулы такого типа: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Не причиняй другим того, чего ты не хотел бы, чтобы причиняли тебе». Чтобы обойти их, мерзавцы придумывали хитроумные оправдания. В общем, задача дать объективные правила оказалась невыполнимой — на представления людей о справедливости сильно влиял их социальный статус. Помещики, составляя 1% населения России, считали справедливым, что они владеют половиной пахотных земель, а крестьяне считали это несправедливым.

Поскольку общество — система динамичная, то представления о справедливости менялись и во времени. Значит, общечеловеческих критериев справедливости нет, они исторически и социально обусловлены. Религия учит нас о том, что справедливо в отношении бессмертной души, а в земных делах нам надо разбираться самим, применяя свой разум, совесть и знание о реальности. И тут первым делом надо зафиксировать факт: в 80-е годы в нашем обществе созрел и оформился глубокий раскол в представлении о справедливости.

При этом расколе население разделилось на большинство (примерно 90%), которое следовало традиционным взглядам, и радикальное меньшинство, которое эти взгляды отвергало. Большинство, например, считало резкое разделение народа на бедных и богатых несправедливостью, то есть злом. Казалось невероятным, что такие прекрасные люди, как А.Д. Сахаров и М.С. Горбачев, поманят нас своими дудочками к злому делу. Хотя, можно было за их спинами разглядеть авангард идеологов, которые отвергали само понятие справедливости, прилагаемое к общностям людей, — социальную справедливость. В этом отрицании уже было нечто шизофреническое, потому что, как говорят, «справедливость — социальное преломление любви». О справедливости к себе, любимому, говорить вне социальных норм совести и права можно только в молитвах, да и то неслышных.

Но тогда на таких идеологов мы внимания не обращали, за что и расплачиваемся. Теперь надо бы вспомнить. В 1992 г. Юлия Латынина свою статью-панегирик рынку назвала «Атавизм социальной справедливости». С возмущением помянув все известные истории попытки установить справедливый порядок жизни, она привела сентенцию неолибералов: «Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное — то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал атавизмом социальной справедливости».

Поскольку 90% нашего впечатлительного населения было очаровано дамами вроде Латыниной и джентльменами вроде Ельцина, россиян удалось обобрать, как никого и никогда не обирали в мире. Наша элитарная интеллигенция, представленная сплоченной интеллектуальной бригадой будущих реформаторов, сделала свой философский выбор. Она приняла неолиберальное представление о справедливости. Исходя из этого, в доктрине реформ было хладнокровно предусмотрено массовое обеднение населения России — бедность рассматривалась не как зло, а как полезный социальный механизм.

Господствующее меньшинство, имея деньги, телевидение и целую рать профессоров, поэтов и юмористов, навязывает массе граждан свою идеологию, хотя и неглубоко. Зато другая часть упирается и укрепляется. В данный момент, в преддверии кризиса, который сбросит в бедность еще сколько-то миллионов впечатлительных россиян, а сколько-то миллионов бедных столкнет на дно нищеты, мы представляем собой общество, расколотое представлениями о справедливости на три части.

Одна часть (думаю, примерно половина) считает тип жизнеустройства в России, созданный реформами, крайне несправедливым. Это зло, с которым невозможно примириться, и речь идет лишь о том, чтобы выбрать приемлемый способ его преодоления.

Другая часть (думаю, процентов десять) принципиально довольна этим жизнеустройством, она приняла мораль «падающего — подтолкни». У остальных 40% — расщепленное сознание. Они принимают принципы этого жизнеустройства, но хотели бы только, чтобы падающим подстилали немного соломки.

Тенденция, в общем, такова, что переток людей от этих 40% к большинству преобладает над обратным потоком. Это видно даже по правящему слою. Например, В.В. Путин в своей аргументации отказа от государственного патернализма в Послании 2000 г. буквально следовал представлениям фон Хайека, а уже к 2007 г. стал вспоминать Рузвельта. Но, главное, ссылаться на справедливость стало даже правилом хорошего тона. Оправдывая в 2004 г. попытку «монетизации льгот», вице-премьер А. Жуков выдал шедевр демагогии: «Справедливость надо восстановить. Жители села не имеют телефонов и поэтому не могут получать льгот, которыми пользуются обтелефоненные городские граждане». Эта стыдливость обнадеживает.

Копаться в подсознании Латыниной и вице-премьеров не будем, важна сама тема, ее надо осваивать. Что можем почерпнуть в сокровище мировой мысли? О нашей отечественной гуманитарной и правовой мысли надо сказать пару неприятных слов. Во-первых, она «отвернулась» от проблемы справедливости. Трудно назвать какую-то серьезную и внятную книгу по этой проблеме, выпущенную за последние 20 лет, — именно когда проблема стоит едва ли не на первом месте в национальной повестке дня. Во-вторых, даже на гламурных философских посиделках всяческих «круглых столов» как будто наложено табу на понимание справедливости, выработанное в русской культуре и философии. А ведь огромная русская революция и произошла в результате осознания и прочувствования проблемы справедливости. И вот, в своей собственной истории учиться ни у кого не хотят!

Хорошо, будем опираться на непререкаемые авторитеты Запада, раз нет пророков в своем отечестве, а восточных мудрецов мы знаем плохо.

Проблема справедливости в нынешнем понимании возникает с появлением государства, когда власть осуществляет распределение выгод и тягот в обществе посредством права. Это распределение создавало противоречия и вызывало конфликты, поэтому категория справедливости стала одной из важнейших в политической философии. Первые систематические выводы из опыта и размышлений оставил Аристотель в книгах «Этика» и «Политика». Если взглянем под углом зрения Аристотеля на установки государства Российская Федерация, то придется признать, что эти установки нарушают главные аксиомы справедливости, известные уже в Древней Греции.

Вот уже почти 20 лет наша власть утверждает, что главная задача государства — обеспечить экономическую свободу собственников и конкурентоспособность их самой ловкой части (ясно, что все не могут победить в конкуренции). Напротив, у Аристотеля справедливость — высшая ценность в праве. Все остальные действуют во благо стране и народу лишь при условии, что не противоречат справедливости. Он отмечал в «Политике»: «Понятие справедливости связано с представлениями о государстве, так как право, служащее мерилом справедливости, является регулирующей нормой политического общения».

Нас убеждают, что право собственников богатеть, погружая в бедность половину населения, укрепит страну и государство, и ради этого население должно терпеть. Аристотель говорит совершенно противоположное и подчеркивает, что «главной причиной крушения политий и аристократий являются встречающиеся в самом их государственном строе отклонения от справедливости».

В 90-е годы власть в России устроила тип жизни, противный интересам и совести большинства. Это раз за разом показывают исследования и «сигналы», идущие снизу. Население терпит, поскольку не имеет инструментов, чтобы изменить положение без катастрофического столкновения, — «крушение нашей политии и аристократии» пока что кажется более страшным злом. Аристотель пишет, как будто прямо авторам доктрины наших реформ: «Собирающемуся представить надлежащее исследование о наилучшем государственном строе необходимо прежде всего установить, какая жизнь заслуживает наибольшего предпочтения».

Нас убеждают, что принятые в РФ законы (в первую очередь Основной закон) справедливы по определению, уже потому, что они — законы. Это довод негодный, легальность законов и их справедливость — разные категории. Оттого, что депутаты от «Единой России» проголосовали за реформу ЖКХ, этот закон не становится справедливым. Аристотель предупреждает: «Законы в той же мере, что и виды государственного устройства, могут быть плохими или хорошими, основанными или не основанными на справедливости».

В 90-е годы в России были установлены законы и общий порядок, при которых возникла дикая, незнакомая нам раньше коррупция. Несмотря на фарисейские декларации, эти законы и порядок сохраняются. Аристотель предупреждал, что одна из первых обязанностей справедливого правителя — «посредством законов и остального распорядка устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться».

Перенесемся в наше время. Какие идеи определяют сегодня представления о справедливости в «социально мыслящей» части западного общества, исключая радикальные фланги правых и левых? Каков вектор мысли просвещенной части западного среднего класса, за которым якобы повели нас реформаторы? С первого взгляда видно, что этот вектор совершенно не совпадает с курсом российских реформ. Этот курс, заданный у нас в 90-е годы, поражает своей принципиальной несправедливостью. Наша низовая культура пока что смягчает эту несправедливость, но потенциал разлитых в обществе доброты и сострадания быстро иссякает.

В последние 30 лет рамки представлений о справедливости на Западе задаются трудами американского философа Джона Ролса (1921-2002). Его главный труд «Теория справедливости» вышел в 1971 г. Как говорят, он «оживил политическую философию и омолодил либерализм». Каковы же главные постулаты и теоремы его труда?

Во-первых, исторический опыт подтвердил вывод Аристотеля: справедливость — ценность высшего уровня. Она, по словам Ролса, так же важна в социальном порядке, как истина в науке или красота в эстетике: «Изящная и экономически выгодная теория должна быть отвергнута или пересмотрена, если она не соответствует истине; точно так же законы и учреждения, независимо от того, насколько они эффективны и хорошо организованы, должны быть изменены или отменены, если они несправедливы».

Во-вторых, критерий социальной справедливости является жестким и абсолютным: «экономическое и социальное неравенство, как, например, богатство и власть, справедливы только тогда, когда несут общую пользу и компенсируют потери наиболее незащищенных членов общества». Иными словами, уровень справедливости измеряется положением наиболее обездоленного слоя общества, а не «среднего класса». Неравенство, которое не идет на пользу всем, является несправедливостью.

Вспомним, что именно этот критерий отвергали идеологи реформы, которые с 60-х годов вели методическую пропаганду против советской «уравниловки», которая в какой-то мере «компенсировала потери наиболее незащищенных членов общества». И этой пропаганде многие поверили! Решили, что отнятое у «слабых» разделят с ними «по справедливости». Разделили!

Ролс считает несправедливым даже «принцип равных возможностей», согласно которому в рыночной системе люди с одинаковыми талантами и волей в идеале имеют равные шансы на успех. Ролс утверждает, что эта «природная лотерея» несправедлива и для ее коррекции нужно введение неравенства, приносящего пользу наиболее обделенным.

Подчеркну, что это — выводы либерального философа, а не коммуниста и даже не социал-демократа. Он считается самым крупным философом XX века в США. Более того, его критикуют другие крупные либеральные философы за то, что он слишком либерален и недооценивает проблему справедливости в отношении коллективов, общностей людей, переводя проблему на уровень индивида.

Но мы-то каковы! Ведь принципы этого либерального философа проникнуты более глубоким чувством солидарности и сострадания к людям, чем рассуждения о соборности и народности наших политиков. А уж рассуждения наших рыночников выглядят просто людоедскими. О практике вообще помолчим. Из благополучного советского общества конца 80-х годов на «социальное дно» столкнули 15-17 миллионов человек, половина которых были квалифицированными работниками. На этом «дне» люди очень быстро умирают, но оно пополняется из «придонья», в котором за жизнь борются в отчаянии около 5% населения. А мы празднуем «день Конституции».

Да, ее законы — меньшее зло, чем беззаконие. Но нельзя же не видеть несправедливости законов, которые отняли у людей право на труд и на жилище, а теперь шаг за шагом сокращают право на здравоохранение и на образование. Тенденция неблагоприятна — что же мы празднуем?

Политики и СМИ сумели выбить из нашего мышления сам навык рассуждений о справедливости. Это — путь к катастрофе, мы потеряли компас и карту. В тумане маячат угрозы всему нашему народному бытию, а мы их не различаем и не можем осознать…

2007 г.

У НАС ПРОДОЛЖАЮТСЯ ПРОЦЕССЫ ДЕГРАДАЦИИ

Интервью с C.Г.Кара-Мурзой 1 декабря 2008 г. в Институте социально-политических исследований РАН старшего научного сотрудника Института гуманитарных исследований АН РБ Азата Бердина

А.Б.: Уважаемый Сергей Георгиевич! В диссертации А.В. Самохина вы причисляетесь к сторонникам евразийства. Не могли бы Вы уточнить свое отношение к данному направлению отечественной мысли и оценить его перспективы на будущее?

С.К.-М.: Я не специалист по евразийству. Но если меня причисляют к этому течению, значит, согласно критериям моих коллег, я выражаю некоторые его установки. Действительно, я считаю, что на территории Евразии сложилась целостная, самобытная и устойчивая цивилизация, в которую входит русский народ как ядро и большое число народов с общей центральной мировоззренческой матрицей.

Отсюда следует много важных общих установок — по проблемам добра и зла, жизнеустройству, устройству межэтнического общежития. Я считаю, что у нас сложилась большая культурная и этническая система, которая задает общую — в главном — цивилизационную траекторию. Она позволяет нам не просто выжить в сложных природных и геополитических условиях дел, но и быстро развиваться, делая жизнь достойной, наполненной духовным смыслом, дающей возможности для самовыражения личности и вызывающей уважение многих народов всего мира, в том числе даже наших цивилизационных противников. Поэтому нам нет никакого смысла прерывать и менять эту цивилизационную траекторию. Это было бы колоссальной исторической глупостью. А кроме того, это принесло бы такие массовые страдания, которые для многих народов, в том числе и для русских, были бы чреваты пресечением их корня. Об этом надо думать.

А.Б.: Повальное увлечение евразийством сменилось другой крайностью — столь же резким креном в сторону русского этнонационализма. Странно выглядит стремление ряда ученых разных отраслей гуманитарного знания «свести счеты с собственным евразийским прошлым», по выражению одного весьма уважаемого историка. Как вы оцениваете причины и последствия этой тенденции?

С.К.-М.: Во-первых, вы говорите об идеологической и политической проблеме, а не научной. Каким бы научным титулом не обладал человек, его идеологические предпочтения могут радикально противоречить научному знанию. Так что не будем считать, что стремление «свести счеты с собственным евразийским прошлым» как-то связано с наукой. В среде интеллигенции периодически возникает это стремление, есть такой комплекс. Отказываться от дела своих отцов и дедов некоторые считают признаком «прогресса». Особенно когда своя страна переживает трудные времена.

Что касается политического интереса, то разжигание русского этнонационализма — это эффективное средство предотвратить восстановление всей евразийской цивилизационной конструкции. Конкретно, помешать восстановлению политических структур единого государства, единого хозяйства, единой школы, общих культурных устоев. На мой взгляд, установка на разжигание всяческих этнонационализмов в России уже с 70-х годов была принята в интеллектуальной верхушке нашего цивилизационного противника как главный вектор, а все остальные были только прикрытием. Но поскольку у нас знание о цивилизациях и народах было неявным, т.е. официальное обществоведение этот срез общественных отношений рассматривало в романтическом духе, то мы оказались беззащитны против этого удара по нашим народам и их способу совместной жизни. Это был сильный проект, хорошо разработанный политически, интеллектуально, художественно.

Те, кто по разным мотивам примкнули к противнику в антироссийской войне, стали выполнять и эту программу. Она — элемент большой программы разборки, демонтажа всей нашей цивилизации. На нашу беду, в ряды противников России перешла существенная часть нашей интеллектуальной и культурной элиты. Это были авторитетные, зачастую любимые народом люди, их позиция привела нас в замешательство, расстроила наши ряды.

Конечно, в момент острого кризиса сдвиг к этнонационализму у многих происходит как акт отчаяния. Люди ищут поддержки, спасения от хаоса через сплочение близких людей, и самой понятной и доступной часто оказывается близость этническая. Она воспринимается как близость «по крови». Когда кажется, что страна катится в пропасть и не может защитить тебя, спасение видится в том, чтобы теснее собраться в этническую общность, пусть и небольшую.

В момент разложения, когда ослабевают или рвутся связи, раньше скреплявшие все народы в огромную нацию и страну, этнонационализм становится убежищем, в котором можно пережить бедствие. Это убежище находится на тупиковой ветви исторического пути, этнонационализм блокирует развитие, затрудняет сотрудничество народов и собирание их в мощную нацию. Но бывают ситуации, когда и такое убежище необходимо. Главное — не засиживаться в нем, не допускать архаизации, не принимать вынужденный выбор за идеал.

Причины и ограниченность такого выбора в критические моменты для малых народов очевидны. Но принять такую тактику русскому народу, у которого племенное чувство давно изжито, — это регресс, историческая ловушка. Русские уже с XV века начинают сознавать себя державным народом, который собирает и скрепляет всю нашу многонациональную цивилизационную конструкцию. С выполнением этой роли этнонационализм несовместим.

В целом проект «русского этнонационализма» идет очень трудно, и я считаю, что успехом он не увенчается и порогового уровня в его развитии не удастся достигнуть. Для этого проекта есть важные культурные и социальные ограничения в условиях жизни и мировоззрении большей части русских людей. Но, как говорят, «не мытьем, так катаньем» этот проект продолжается, и большая часть СМИ на него работает.

А.Б.: Уважаемый Сергей Георгиевич! В своей работе «Демонтаж народа» Вы уделили немало внимания тезисам распространенной ныне критики идей Л.Н.Гумилева с позиций конструктивизма. Как бы вы сформулировали основной позитив наследия Л.Н. для современной гуманитарной мысли?

С.К.-М.: Он прекрасно и в замечательной художественной форме описал важные черты этнической реальности. Реальность можно описывать в разных теоретических рамках, описание и само по себе представляет большую ценность. Я думаю, к пониманию наших проблем в сфере этничности и межэтнических отношений мы двигаемся в большой степени благодаря трудам Гумилева. Он привлек наш интерес к проблеме, мастерски ввел в мир этнической истории, очаровал блестящими парадоксальными идеями. Я не считаю его теоретическую концепцию верной, но без него мы не освоили бы никакой доктрины. Грамши говорил, что распространение знания даже важнее, чем его создание. Так вот Гумилев нашел форму, через которую удалось до многих донести смыслы большой проблемы.

А.Б.: Ныне весьма распространен стереотип, согласно которому в национальных субъектах РФ образовались, с развалом СССР, жесткие этнократические режимы. В то время как их точнее назвать «островками» традиционализма. Они имеют установку на этнократию, но она не является доминирующей. Как вы это прокомментируете?

С.К.-М.: Вы в этом вопросе совместили несколько проблем, причем сложных, по которым еще не выработано удовлетворительных ответов. Да и понятия не вполне определились. Выскажу свое мнение, которое еще нельзя назвать достаточно зрелым. Все мы еще должны думать над процессами, которые идут на наших глазах.

Первое. Этнократия — один из видов авторитарной власти и в то же время идеология, которая может присутствовать в любом типе власти вообще. Признанные демократическими режимы, например Латвии или Израиля, в то же время следуют принципам этнократии, что признается западными антропологами. Можно даже сказать, что они намного этнократичнее, чем режимы республик РФ, которые называют этнократиями. Классификация — необходимое интеллектуальное средство, но если не принимать во внимание весь комплекс качеств конкретного режима, то ярлык ведет к ошибочным выводам. Да еще в этом комплексе качеств надо «взвешивать» главные его составляющие. Возьмем три класса авторитарной власти — монархию, диктатуру и этнократию. Разве можно верно оценить конкретные случаи, беря за критерий название класса? Ведь это ярлык, приклеенный теми, кто владеет СМИ. Монархия Испании и Саудовской Аравии — режимы разные по сути.

Этнократия может выражаться в том, что титульный народ, сплоченный ею сильнее, чем другие проживающие в республике этнические общности, берет на себя роль силы, организующей такое жизнеустройство, в котором все население сможет с меньшими потерями пройти через кризис и сохранить потенциал развития. То есть этот титульный народ берет на себя державную ношу. А может, наоборот, выражаться в том, что титульный народ получает привилегии за счет других этнических общностей. А иногда и начинает дискриминацию «инородцев», их оскорбление и угнетение. Под одним названием могут быть разные по сути режимы.

Нам навязывают власть слов, а мы должны брать явления в их целостности и оценивать исходя из критериев всех главных групп нашего расколотого общества.

Второе. Принципы политической философии, выработанные Просвещением, переживают сейчас кризис, как часть общего кризиса индустриальной цивилизации. И здесь наступает постмодерн, который смыкается с архаикой (премодерном). Неолиберализм размывает классовый характер капитализма и превращает элиту собственников в замкнутое сословие. А оно, в свою очередь, приобретает этнические черты.

Что такое «золотой миллиард»? Утопия собирания новой всемирной господствующей нации, на которую будут работать «новые рабы», лишенные своей национальной идентичности. Это жесткая глобальная этнократия.

Что мы видим в 90-е годы в России? Разрушившие СССР силы стали встраивать свой политический режим в фарватер этой глобальной утопии. Они тоже занялись строительством новой нации, собранной из крупных собственников, созданных в ходе приватизации. Эту «нацию» назвали «новыми русскими», хотя она, как и «золотой миллиард», была интернациональной. Имя «новые русские» не прижилось, оно сразу приобрело негативный смысл. Но проект выполнялся, и в нем сразу обнаружились черты архаической этнократии — в РФ была искусственно создана прослойка «олигархов» из числа «новых русских». При этом «старые русские» (не деле — большинство многонационального советского народа) были лишены огромной собственности и сбережений, дискриминированы в распределении доходов и в доступе к базовым социальным и гражданским благам. Российское государство 90-х годов — жесткая этнократия под властью «новых русских».

Этот социальный и политический режим неизбежно порождал и поощрял этнократические проекты в регионах. Поощрял потому, что они разрывали связи советского народа и лишали его возможности сплотиться для сопротивления катастрофе. А порождал потому, что в условиях катастрофы малые народы искали способ сплотиться на этнической основе, чтобы пережить бедствие и закрыться от этнократии «новых русских» и «золотого миллиарда», надсмотрщиками которого они становились в России.

Этнократическое прикрытие стало чрезвычайной мерой защиты нерусских народов, а русские такой защиты создать себе не могли и уже не успеют. У них больше шансов спасти себя как народ через восстановление державы.

Третье. В этнократическом укрытии можно пересидеть катастрофу, как бомбежку. Но засиживаться нельзя, это грозит народу большой бедой, уже сравнимой с самой бомбежкой. Этнократия — архаический режим, толкающий народ на путь регресса вплоть до отката к племенному сознанию. Оно обращено назад, к утопии Золотого века, который был прерван «пришельцами». Это парализует импульс к развитию и разрывает связи сотрудничества с людьми «чужого племени». Такие общности могут жить лишь при мощной подпитке извне (как Израиль). В России это нереально.

Такова уж наша историческая судьба, многовековое движение народов привело к этнической чересполосице. У нас даже в масштабах района надо устраивать добрососедское существование нескольких этнических групп. Это требует работы ума и сердца, но альтернатива — межэтнические конфликты. Их природа изучена досконально, раскрутить их легко, а погасить трудно. Они тлеют, пока не «выгорит» весь горючий «человеческий материал». Этнократия нередко срывается в эту пропасть, поскольку она в поддержку себе мобилизует политизированную этничность, которая очень легко выходит из-под контроля. Желающих подлить масла в этот огонь достаточно и в России, и за рубежом.

А.Б.: А как вы видите взаимосвязь между этнократией и традиционализмом?

С.К.-М.: На мой взгляд, эта связь непрямая. Это явления разной природы, их векторы различны, оба они могут использовать друг друга как средство, даже как маску. А могут быть и противниками. Например, советский традиционализм отвергает этнократию, но в каких-то критических ситуациях может использовать ее как маску, как меньшее зло, позволяющее сохранить советские ценности (например, социальную справедливость) посредством авторитарного правления с этнократическими чертами.

Главное в наше время — здравый смысл и расчет. Ни в коем случае нельзя впадать ни в какие «измы», надо внимательно изучать ситуацию и прикидывать, куда ведет тот или иной коридор. Мы сейчас переходим с одного распутья на другое, и на каждом надо делать ответственный выбор. Тут как раз должна сказать свое слово мудрость традиционного сознания, в противовес радикализму, порожденному кризисом. Трезвый взгляд и мера — вот что нужно сейчас и государству, и обществу, и народу. Не надо сейчас выпячивать ничего, что работает на раскол.

А.Б.: Идеология «неолиберальной империи» А.Б. Чубайса подразумевает унитаризацию страны. (Правда, об авторстве этой идеи предпочитают не вспоминать). Идеи унитаризации, губернизации находят и широкий отклик у многих, использующих патриотическую риторику. Экономически и политически укрепление вертикали из здравого проекта по наведению дисциплины приобретает все более зримые черты проекта неолиберального. Возможно, попытка найти согласие власти с обществом будет предпринята именно в этом направлении. Как вы относитесь к идее губернизации?

С.К.-М.: Любое административное устройство — это не корень культуры, а инструменты. Выбирая инструмент, надо исходить из той реальности, из тех задач, которые она ставит. Любое административное действие отвечает какой-то приоритетной задаче более высокого порядка.

К идее унитаризации разные люди привержены, исходя из совершенно разных оснований, соединять их в какую-то одну общность нельзя. У Чубайса одни задачи, у «новых белых» другие, у монархистов третьи. И образы империи у них совершенно разные.

Беда в том, что у нас очень многие удревняют нынешние проблемы. Одни хотели бы устроить, как в Российской империи, другие — как в советское время. Но сейчас и то и другое — уже история! Аналогии могут привести к большим ошибкам. Например, сразу после войны, в 1945 году, когда сплоченность большой полиэтнической советской нации была так сильна, что людей не волновало, как проводятся административные границы, какие национальные символы применяются местной властью. Уже 80-е годы — это другой исторический период. А в 90-е годы люди переживали общенациональное бедствие, катастрофу. Для ее переживания люди мобилизовали все культурные ресурсы, в том числе свои этнические символы, важнейшим из которых был образ родной земли, а значит, и ее граница. Стереть ее, нарезать Россию на губернии — значит разрушить защиту символов, снова создать душевный хаос Приведет ли это к сплочению всех народов в рамках Российской Федерации? Думаю, что нет. Сейчас попытка подавления этнического чувства политическими средствами, думаю, будет иметь обратный эффект. Что, например, дало устранение в паспорте графы национальности?

Я допускаю, что многие либеральные этнологи-конструктивисты искренне считают, что они, административными средствами приглушая этничность, усилят гражданственность. Но в реальных условиях это может привести к обратному эффекту. Это как тушить водой пожар бензохранилища. Когда этничность становится средством собирания общности для того, чтобы спастись в условиях хаоса, попытки ее подавления ведут к холодной этнической войне. Как можно играть такими вещами?!

А.Б.: Сегодня вас считают традиционалистом-консерватором. Вы убеждаете власти двигаться к системе общественного согласия и т.д. Но время идет, а либерализация российского общества продолжается. Системного кризиса, который вы предрекали несколько раз, в том числе к 2010 году, не произошло. Не считаете ли вы возможным внести коррективы в свою позицию?

С.К.-М.: Коррективы я все время вношу, это неизбежно. Само понятие «системный кризис» размытое. Он может быть смертельным, а может протекать как несмертельная болезнь, но с обострениями. У нас продолжаются главные, массивные процессы деградации — они не так быстро, но идут. А некоторые идут примерно в том же темпе, что и в 90-е годы. Значит, они неизбежно приведут к таким последствиям, которые заставят изменить нашу жизнь, причем системно. Этот вывод пока что нет оснований пересматривать.

А.Б.: Как же возможно сотрудничество с властью, которая на словах выступает за сохранение и восстановление традиционных ценностей и за уважение к историческому прошлому, а на деле продолжает вести неолиберальный курс, приводящий к дальнейшей деструкции?

С.К.-М.: Власть могла бы быстрее вести деструкцию, а она этого не делает. Это уже очень большое достижение, оно дает надежду. Поскольку общество в его нынешнем состоянии не находит выхода и не может пока выработать объединяющего проекта, наша надежда только на то, чтобы затянуть кризис настолько, чтобы успели прибыть те силы, которые на подходе. Нынешнее студенчество, выйдя на общественную арену, будет подготовлено к действиям в актуальных условиях лучше, чем старшее поколение. Эта надежда пока не исчезла, зачем же ускорять события.

А.Б.: Уважаемый Сергей Георгиевич! Вы являетесь одним из тех мыслителей левого направления, кто обратил внимание на не классовый, а ценностно-цивилизационный характер конфликта, расколовшего наше общество. Национальные движения, связанные в свое время с всплеском политизированной этничности, на деле часто являются превращенными формами традиционализма, защиты этнической, а значит, и цивилизационной идентичности. Ведь движения защиты этнической идентичности народов России, например башкир, развивались в первой четверти XX века во многом аналогично идеям народников и эсеров, позже — почвенной части большевиков. Нас не должна сбивать с толку европоцентристская фразеология, неизбежная для национализма начала XX века так же, как и для всех видов марксизма того времени.

Сегодня защитный, консервативный характер низовой поддержки этих движений еще очевидней. С другой стороны, в национальных регионах они являются наиболее опытной силой в противостоянии правовому нигилизму 1990-х гг. Возможен ли, на ваш взгляд, союз между трансформированными национальными движениями и теми силами, на которые надеетесь вы?

С.К.-М.: В принципе возможен и логичен. Но противоречия и конфликты, которые развиваются в обществе, имеют еще и собственную динамику. В ней возникают пороговые явления, после которых начинают работать новые факторы. Если конфликт пересек некоторую грань, то его первоначальная причина уже становится несущественной. Конфликт сам порождает причины и оправдания — входит в режим воспроизводства и, часто, самоускорения.

Поэтому нам, чтобы разобраться в структуре конфликтов, нужно хладнокровно и непредвзято обрисовать динамику каждого из них. Каждый является уникальным. Выявить общие закономерности конфликта в Чечне и Приднестровье можно лишь с большой натяжкой, каждый требует своей модели. Другое дело, что у нас мало интеллектуальных ресурсов, чтобы создать полную картину. Но хотя бы грубо надо ситуацию структурировать.

В любом очаге такого конфликта люди, которые думают о будущем, должны стараться не перейти ту грань, о которой шла речь. Конечно, конфликт сплачивает, он может быть фактором собирания общности. Но нельзя переступать порог, за которым начинается необратимый цепной процесс. На конфликт надо накладывать ряд ограничений, вожди обязаны их определить и жестко соблюдать.

Лидеры, которые начинают сплочение через конфронтацию, должны проиграть в уме динамику этой акции не на месяц, не на год, а хотя бы на полвека. В Чечне, я считаю, переступили целый ряд порогов, которые очень дорого обошлись народу. А тот конфликт, который возник на Украине, еще года два назад можно было подморозить через диалог пророссийской и антироссийской частей украинцев. Но пророссийская часть не нашла сил для того, чтобы побудить к такому диалогу этнонационалистов. Это тоже ухудшило перспективы для украинского народа в целом.

А.Б.: Разрушение мира символов Советской цивилизации происходило с разной скоростью и успехом в разных частях России. В Башкортостане, например, его удалось сильно смягчить. Ныне наблюдается попытка углубить этот разрушительный процесс в подобных регионах. Используются испытанные приемы: культурный садизм, антинаучные мифы (в частности, неолиберальные мифы «Белого движения»), провокация этнической конфликтности, дискредитация «культа личности» и т.д. Как вы относитесь к подобным попыткам? Как, по-вашему, должна относится к ним «левая» мысль? Как — общественность России в целом?

С.К.-М.: Я отношусь к этому как к нормальным действиям противников в войне. Война против символов — это война на уничтожение, к компромиссу в ней прийти трудно. Она вовлекает много мирного населения, которое не понимает, что является бульдозером циничных политических сил. А за рычагами бульдозера сидят радикалы, толкающие к катастрофе.

Я бы только заметил, что речь идет вовсе не о разрушении мира символов именно Советской цивилизации. Война идет против всего пантеона символов национального сознания народов России (Евразии). Другое дело, что многие символы советского периода у нас общие, например, Стаханов, Чкалов, Зоя Космодемьянская, Гагарин. Да и Сталин является общим символом практически для всех, включая антисталинистов. Но наряду с ними есть и национальные символы, скрепляющие ткань каждого народа.

Например, для русских очень важен образ Александра Невского. С ним русские связывают исторический вызов, который и определил судьбу России как Евразии. Историк Г.В. Вернадский так видит значение символа: «Два подвига Александра Невского — подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке — имели одну цель: сохранение православия как нравственно-политической силы русского народа. Цель эта была достигнута: возрастание русского православного царства совершилось на почве, уготованной Александром. Племя александрово построило Московскую державу».

В 1547 г. Александр Невский был причислен к лику общерусских святых как новый чудотворец. Тогда же было написано каноническое житие Александра Невского, из него исходила и официальная, и народная русская национальная идеология во все времена, включая советские.

Во время перестройки была поставлена задача развенчать Александра Невского как «хитрого, властолюбивого и жестокого правителя». Для этого собирались международные конференции, приезжали иностранные профессора, издавались книги. Вся программа «развенчания семисотлетнего мифа об Александре Невском» убеждала, что русским было бы выгоднее сдаться на милость тевтонских рыцарей и через них приобщиться к Западу. Ничего из этой кампании не вышло, народная память оказалась сильнее.

Я думаю, аналогичные кампании ведутся и против символов других народов.

А.Б.: Да, в Башкортостане есть группа публицистов, которая ведет активную кампанию по «развенчанию» образа Салавата Юлаева. Эта кампания шла под знаменем поиска исторической правды, но нетрудно увидеть, что она преследует идеологические цели, не имеющие общего с исторической наукой. Насколько существенна сила этих кампаний сегодня?

С.К.-М.: Конечно, такие кампании — лишь небольшой элемент программы ослабления национального самосознания и создания всяческих трещин и расколов в народе. Но пренебрегать этим элементом нельзя. Любая трещина затем может быть расширена и даже превращена в пропасть. Этим и опасны войны против символов, которые были приняты традицией. Великий антрополог Конрад Лоренц писал, что разрушение символов, «даже если оно полностью оправдано», очень опасно. Мы не знаем точно, какую роль играет тот или иной символ в культуре, и при его ликвидации вся система культурных норм «может угаснуть, как пламя свечи».

Не берусь оценить роль образа Салавата Юлаева в современной культуре башкир. О себе скажу, что я в детстве прочитал книгу о Салавате Юлаеве, и через его образ мне в память впечаталось представление о башкирах как народе, достойном глубокого уважения. И я не хочу, чтобы кто-то сегодня запускал свои лапы ко мне в душу, чтобы разрушить этот образ. «Историческая правда» к этому не имеет никакого отношения, символы — по другой части.

2008 г.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: РАСПАД ИЛИ НОВАЯ СБОРКА?

В духовно озабоченных слоях российской интеллигенции еще тлеют угольки демократии. Здесь следуют указанию Марата, что в обществе надо поддерживать необходимый уровень «нервозности». Ни дня без скандала! Конечно, с 90-х годов пассионарность увяла. Персонал устал, многие ушли на покой. Где пламенная Новодворская? Где наш Карякин? Альбац, как Стаханов, выдает на-гора свои 14 норм, но где же орлят миллионы? Да и нет у молодых той элегантности и тех горящих очей, не слышны те обильные, страстные речи.

Недавно арену нашего унылого цирка оживил Владимир Варфоломеев с «Эха Москвы». Он придумал список Добра и Зла, дал критерии для разделения рода человеческого на праведников и грешников. Этот труд, конечно, дополнил Священное Писание, но так невнятно и бесконфликтно, что без усилий «сверху» и скандала не получилось бы. Но такие мелочи иногда полезны как информационные поводы — не пропадать же добру. Вот, стали говорить об интеллигенции. Кое-какую зацепку для разговора этот «список» дал. Вот какие мысли он навеял.

Небольшой, но очень необычный культурный тип, возникший при разложении сословного общества России, — интеллигенция — в советское время стал матрицей, на которой выросло большое, многомиллионное, сообщество. В 1989 г. в СССР было 23 млн. человек с законченным высшим образованием. Это огромная масса квалифицированных работников и в то же время подвижников — целое сословие людей, сплоченных особым мировоззрением и особым духовным состоянием. СССР не мог оплачивать таких работников по западным стандартам, и их вклад в развитие страны неоценим. Правда, не вполне оплаченный труд дал части интеллигенции как бы моральное право покуролесить во время перестройки. Именно в этой части была популярна подлая поговорка: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Сыром они считали свой интеллектуальный труд в СССР, а мышами — население. Поймали нас и радовались…

Многие качества нашей интеллигенции у меня вызывали и вызывают восхищение. Друзей моих прекрасные черты… Я с 1960 года, еще дипломником, работал в их среде, но кое в чем к ней не подходил — как раз в том, что было унаследовано от «старой русской интеллигенции». Далеко не все советские «образованцы» сумели усвоить одно особое наследственное качество — можно назвать его «обостренным нравственным чувством», можно по-другому. По этой линии перестройка и расколола сословие интеллигенции. Но это свойство меня удивило сразу, как только я попал в «научную среду». А уж в гуманитарной среде, куда я перешел лет через десять, оно выражено гораздо жестче и грубее — тут даже было духовное звание «совести нации» (причем трех степеней).

Эта «духовная озабоченность» небольшой, но выдающейся части коллег поначалу казалась странной. Странным было в них это раздвоение сознания. В лаборатории им было присуще разумное, реалистичное отношение к вещам и людям. Всех оценивают верной мерой, знают и уважают достоинства каждого. Тот — золотые руки, к нему за помощью в эксперименте; другой — эрудит, сразу укажет нужный источник; третий — замечательное творческое воображение, кладезь идей. Прекрасный ансамбль, бригада исследователей.

И вдруг, как будто что-то щелкает в мозгу товарища, он воздевает глаза к небу и начинает рассуждать о высоких материях как совершенно другой человек (в те времена обычно рассуждали о «негодности всей системы»). Вот тут и начинается: «Иванову я руки не подам, Рабиновичу я палец в рот не положу» и т.д. И это бы не страшно — через пару дней, смотришь, сидит у Иванова на кухне со своими рассуждениями, тычет вилкой в селедку. Диву даешься — как он ухитряется видеть мир через совершенно разные призмы?

В этом, наверное, есть что-то от гениальности. Талант интеллектуального труженика сцеплен с каким-то детским аутизмом. Как будто наша интеллигенция — это огромный коллективный савант, гений и идиот одновременно. Такое редкое существо надо бы лелеять и беречь, от опасных игрушек отвлекать, к огню не подпускать. Но попробуй, когда в них самих горит огонь. Да ведь его и специально растравили с конца 80-х годов. К тому же по-иезуитски, прикрываясь высокими идеалами, лишили этот контингент психиатрической помощи. История еще скажет свое слово об этом злом деле.

Реформа разрушила интеллигенцию как большую общность. Одни отбросили свою маску «не от мира сего», одолели свой аутизм и оказались очень прагматичными торговцами и банкирами. Это уже интеллектуалы на западный манер, «расстриги» от интеллигенции. Большинство вернулось к своим культурным корням и здравому смыслу, снова стало тем, что мы называем «трудовая интеллигенция», — тянут лямку, стараясь прокормить семью и замедлить сползание страны в дикость. Третьи переключили свою мессианскую страсть на отрицание уже «этой системы», нередко доходя до беззаветного самопожертвования (в рамках капиталистической законности).

В принципе на данный момент можно констатировать, что русская интеллигенция временно отключила свои общесословные генераторы морали и духовности. Она распалась на рыхлые группы, каждая из которых в мировоззренческом плане бродит по своему порочному кругу. Даже странно, что кто-то в такой ситуации вообще вспомнил о проблеме «подавать ли Иванову руку, класть ли палец в рот Рабиновичу». Варфоломеевский список — как будто сон из счастливого детства.

Пока что трудно сказать, смогут ли рассыпанные клочки интеллигенции вновь собраться на общей платформе после кризиса. Этого и обо всем нашем обществе пока нельзя сказать. Пока что грани осколков не окислились настолько, чтобы говорить о полном перерождении их культурного типа. Но пути явно расходятся, и наверняка общая платформа после такого потрясения будет сильно обновлена и переделана. Ее строительство будет трудным делом.

Если говорить о том, что происходит в интеллигенции как социальной общности, то нужно ввести какие-то принципы ее структуризации — список Варфоломеева нелепым образом напомнил об этой проблеме. Главная забота — состояние именно массивной части бывшего сословия, совокупности тех, кто резко снизил накал мессианской страсти и занят обеспечением выживания «семьи и страны». Небольшие части «справа и слева» от этой совокупности и сейчас структурированы, их группы чем-то сплочены, их можно «нанести на карту». Хотя сплочены они не на профессиональной основе, это позволяет им сохранить знания и навыки коллективной мысли.

В основной же массе, как мне кажется, главной и долгосрочной проблемой является именно ее деструктурирование, гомогенизация. Если резкое снижение трудового потенциала общности промышленных рабочих РФ мы понимаем как деклассирование, то в случае интеллигенции, наоборот, утрата ею своего профессионального качества происходит вследствие «растворения» цеховых перегородок. Исчезает тонкая структурная организация, компактные профессиональные сообщества сливаются в аморфную массу, и сословие интеллигенции приобретает черты недоразвитого класса пролетариев какого-то неопределенного труда. Он не физический, но и умственным его трудно назвать. Это воротнички не синие и не белые, а грязноватого цвета.

Перед нами и вокруг нас — тяжело больная, контуженная социальная общность, утратившая жесткую мировоззренческую основу, отошедшая от чеканных норм рационального мышления и рассуждения, смешивающая в одном умозаключении научный, религиозный и суеверный взгляд, спрятавшая где-то глубоко свои представления о добре и зле. Это наш родной социум, мы все, пишущие и читающие, к нему принадлежим, мы все таковы, как ни хорохорься. Мы или спасемся вместе, или вместе сойдем на нет, нас растащут как расходный материал.

Наверное, иначе мы и не могли бы выжить в последние полтора десятилетия, копыта новых псов-рыцарей вытаптывали русский культурный слой гораздо методичнее, чем копыта монгольских коней. Но эти оправдания никому не нужны. Вопрос в том, смогут ли в нашей среде возникнуть зародыши новой кристаллизации? На государство надежды мало, наверху как будто вообще не понимают, что такое умственный труд и почему для него необходима определенная социальная организация. Еще печальнее, что и сама наша ставшая толпой интеллигенция этого, похоже, не понимает.

Вот кому следовало бы сегодня протянуть руку — не в знак уважения, а для поддержки — тем, кто пытается создать хоть небольшие островки, на которых могла бы начаться новая сборка профессиональных сообществ. С их правилами и стандартами, ритуалами и санкциями, с их строгой мерой и ориентацией на истину, с их свободой и ответственностью.

Такое возрождение интеллигенции есть пусть недостаточное, но необходимое условие для восстановления России.

2007 г.

ВОССОЕДИНЕНИЕ ЧЕРЕЗ СЕТЬ?

В истории больших стран и народов периоды укрепления связности и единства чередуются с кризисами, иной раз приводящими к распадам. Особенно драматично это происходит, если страна складывается как империя, включая в себя разные народы и большие территории. Обычно такие тяжелые кризисы создаются коалициями внутренних «антиимперских» сил и внешних геополитических противников страны. Такие коалиции разорвали в феврале 1917 г. Российскую империю, похожий на них альянс сумел расчленить СССР в 1991 г. Понятно, что противники единства страны всегда используют моменты ослабления ее государственности и быстро идущие в такие моменты изменения в мировоззрении людей.

Нас интересует вопрос, каковы после таких кризисов шансы у разделившихся частей вновь собраться в едином или союзном государстве? Уже 15 лет, как расчленен СССР, но до сих пор у большинства наших граждан не утихает боль от этой катастрофы. Остаются родными и большая часть народов, с которыми мы долго жили вместе, и земли, которые мы чувствовали как часть нашего большого дома. Умом понимаешь, что все это не наваждение, что мы живем в иной реальности, но чувства входят в разлад с разумом.

Понятно, что у русских наибольшую горечь вызывает разделение с самыми близкими народами — украинцами и белорусами. Мы вместе начинали историю Руси как один союз родственных племен. Потом православие и культура начали стягивать нас в один большой народ. Мы долго прожили вместе в одной стране, вместе были самым сплоченным ядром советского народа и кадровым костяком больших программ. Это всем известно, и говорить об этом не надо.

Лучше взглянем на соединение наших народов в Россию, ее расчленение как СССР и перспективу воссоединения как на техническую проблему, на систему из элементов и связей в их движении и развитии. Все чувствуют, что это воссоединение стоит в национальной повестке всех трех частей. Нынешнее состояние ненормальное, нестабильное. Неминуемо пойдет или интеграция, или дальнейший распад с новой пересборкой.

Образование чего-то целого из частей — трудный процесс, строительство нового. Древние греки говорили: «Целое больше суммы его частей», оно имеет особую силу, «душу» — энтелехию. Создание целого, наполнение его жизнью и силой всегда считались великим творческим делом.

Сравним две империи, не имевшие заморских территорий, Россию и США. Обе предложили миру разные типы жизнеустройств, обе несли мессианские идеи, очень разные. В известной речи в Сенате (1900) так говорится о США: «Бог сотворил нас господами и устроителями мира, водворяющими порядок в царстве хаоса. Он осенил нас духом прогресса, сокрушающим силы реакции по всей земле. Он сделал нас сведущими в управлении, чтобы мы могли править дикими и дряхлыми народами. Кроме нас, нет иной мощи, способной удержать мир от возвращения во тьму варварства. Из всех рас Он сделал американский народ Своим избранным народом, поручив нам руководить обновлением мира. Такова божественная миссия Америки».

Россия изначально собиралась иначе, чем США. Там пошли по пути этнической чистки территории, а потом ассимиляции — «переваривания» иммигрантов в этническом тигле и сплавления их в нацию по шаблону протестантов-англосаксов. В конце XIX века работник службы социального обеспечения в отчете о положении семьи выходцев из Италии написал: «Пока не американизировались. Все еще готовят на итальянский манер». Не все в США удалось, но в целом возникла более или менее однородная нация (сейчас, правда, возникли проблемы — негры и испаноязычные не сплавились и теперь взламывают весь этнический тигель).

Собирание России, напротив, было интеграцией — каждая новая часть включалась в целое, не теряя своей особенности и самобытности. Каждый народ, входя в Россию, придавал этому целому какое-то свое качество. Система получилась гораздо сложнее, но разнообразие — великая ценность и порождает свойства, незаменимые в трудные моменты. Русские проявили замечательную уживчивость с другими и умение привлечь их к общему делу. Потому-то они и освоили огромные просторы Евразии, а Россия стала большой цивилизацией, по своей сложности и потенциалу сравнимой с Западом.

Для нас важно, что интеграция не достигается просто путем обмена — ты мне, я тебе. Между продавцом и покупателем на рынке, конечно, возникает взаимодействие, но это связи слишком временные и слабые, рынок не соединяет части в целое. Интеграция — это всегда создание какого-то «общего котла», в который каждая часть вносит свою лепту. Например, в отличие от рынка в семье каждый ее участник делает свой вклад, и все они соединяются, а не обмениваются. Это соединение и создает то целое, которое «больше суммы частей». Очень часто вклады участников несоизмеримы между собой, они качественно так различны, что выразить их в единообразной форме, например денежной, трудно или невозможно.

Когда во время перестройки производили расчленение СССР, то напирали на экономическую выгоду или невыгоду. Это был подлог, и только тотальное господство клики Горбачева в СМИ не позволило вовремя его разоблачить. При разделении целостной системы на части устраняется тот «кооперативный эффект», который и придает главную ценность большой системе. Этот кооперативный эффект может достигать огромной величины, придавая системе чудесную, внешне необъяснимую силу. Потеряв целостность страны, мы утратили такие огромные выгоды (энтелехию), которые никакими деньгами не оценить. Так же заинтересованные силы отводят нас от интеграции России, Украины и Белоруссии, напирая на то, что невыгодно продавать газ по заниженной цене, надо перейти на исключительно рыночный обмен.

С древности известен принцип: «Разделяй и властвуй!» Это значит, что в любом противостоянии (войне любого типа) важнейшие боевые операции имеют целью нарушение системной целостности противника. В этом деле главную роль играют не громилы, а вдумчивые аналитики. Для них найти «слабое место» у противника — значит нащупать в его системе тот узел связей, который необходим для целостности. Ткнул в это место шилом — и чудесной силы как не бывало. Не оценить в деньгах потери России от того, что значительную часть украинцев сумели настроить против русских. Это была вражеская операция высшего класса.

Война, хоть и холодная, — это дезинтеграция противника во всех измерениях. Первым делом воздействуют на связи, а не на внутренне сплоченные элементы систем. Так на фронте слабые места — стыки и фланги, то есть участки, где части связаны друг с другом. Стараются прежде всего ослабить или разорвать связи, играющие критическую роль, а дальше возникший кризис рвет и калечит остальные связи сам. Мы пережили дезинтеграцию СССР и наблюдаем вялотекущую дезинтеграцию РФ. Процесс у нас перед глазами, можем учиться. Без этого знания не воссоединить земли и народы.

Пройдя мысленно по перечню разорванных связей, мы и увидим программу дезинтеграции. Это полезно сделать, чтобы договориться о том, какие связи надо защищать, укреплять, восстанавливать, какие надо строить заново и по-другому, какие в новой реальности никуда не годятся, так что остатки их надо обрезать и зачистить. Опыт разрушения систем дает колоссальное знание, и раз уж над нами такой жестокий эксперимент история поставила, надо из него выжать максимум информации.

Разрушение каждого пучка связей — особая программа и особая тема. Здесь просто назовем некоторые из них. Важнейший пучок связей создает государство — едиными законами, общим языком и идеологией, своими символами, множеством систем, соединяющих людей и территории (например, армией и школой). Подорвать единую государственную надстройку, какой был союзный центр в СССР, подточить те связи, которыми она стягивает страну и народ, — вот первый этап в расчленении. Надо его вспомнить и обдумать.

Союз — географическая целостность. Для ее поддержания нужны большие системы — транспорта, связи, энергосетей, охраны границ и пр. Многие из этих общих систем тоже удалось расчленить, а части их стараются изменить так, чтобы они потеряли тягу к сращиванию. Например, отказ от общей технической политики или ликвидация отечественного авиастроения сразу облегчает растаскивание больших систем западными конкурентами.

Союз связывается общим языком, общей школой и общим культурным ядром. По всем этим сущностям бьют силы, работающие на разделение, все их пытаются защитить объединительные силы. Баланс этих сил в наших трех странах различен и неустойчив — перевес берут то одни, то другие. В целом пока что идет медленное расхождение почти единого ранее цивилизационного облика. В этом нет ничего естественного или мистического. Это нормальная работа геополитиков и системотехников. Если мы будем апатично наблюдать за их манипуляциями, то свою работу они доведут до конца. Сами собой разорванные связи не срастутся. Тут нужны знания, воля и действие.

До сих пор многие у нас еще лелеют надежду, что воссоединение РФ, Украины и Белоруссии — хотя бы в форме общего экономического и культурного пространства — возможно просто через восстановление части прежних связей. Такую надежду нам как будто дает недавний исторический опыт.

Действительно, расчленение Российской империи после Февральской революции 1917 г. было краткосрочным. В ходе Гражданской войны она была опять собрана почти на той же территории (не считая Польши и Финляндии, которые входили в империю условно). Такое быстрое воссоединение расчлененных частей страны можно назвать реинтеграцией. Части срослись по линиям разрыва — разделенные поверхности еще не «окислились».

Конечно, новое собирание России в образе СССР происходило с обновлением многих систем, при наличии принятого большинством населения общего проекта. Опыт нейтрализации национализма этнических элит и очень быстрой сборки страны в виде СССР считается блестящим достижением советского государственного строительства. В 90-е годы и сегодня эти самые этнические элиты очень старались и стараются этот опыт опорочить, и это понятно — их цель в том, чтобы подавить постсоветские интеграционные проекты, особенно в России, Белоруссии и на Украине.

В какой же мере возможно сращивание разорванных связей сегодня? В начале 90-х годов многие надеялись, что так и произойдет. Но это не удалось. Силы разделения внутри и за рубежами были намного мощнее. Судя по многим признакам, время, когда было возможно такое воссоединение, истекло. Уже нельзя «зачистить контакты», соединить те же провода — и машина заработала бы. Нужна новая программа, новое строительство целого, создание новых стыковочных узлов, производство материала для связей нового типа, новый язык, новые формы и символы единства. Значит, нужен и новый уровень разнообразия интеграционных связей.

Более того, даже то направление интеграции, в котором мы как будто дальше всего продвинулись, — с Белоруссией — уже возможно лишь как строительство нового Союза, а не как воссоединение двух союзных республик. Ведь для нас Белоруссия сейчас ценна не просто как кусок земли, населенный братским народом. Это — важнейший плацдарм в нашем контрнаступлении на кризис.

Белорусы выработали оригинальный национальный проект, сплотились вокруг него и почти вылезли из кризиса, внеся множество важных творческих изменений в структуры советского типа. Повторить этот проект в РФ сейчас невозможно — Дерипаски и Абрамовичи оседлали экономику и держат в своих руках многие другие рычаги. Было бы опасно позволить им запустить руку в белорусские структуры. Ведь в недалеком будущем эти сохраненные и обновленные в Белоруссии структуры будут нам необходимы, от других мы такой помощи не получим.

Взять хотя бы машиностроение — нам придется готовить целиком новое поколение квалифицированных рабочих и инженеров, и на постсоветском пространстве только Белоруссия сохранила широкий спектр больших современных предприятий, на которых сможет пройти практику массовый контингент наших кадров. А значит, нельзя допускать простой реинтеграции Белоруссии и РФ, потому что тогда наши олигархи эти заводы, сохраненные белорусами, приватизируют, затопчут и задушат. Нужно строительство новых интеграционных связей, гарантирующих сохранение плацдарма, его защиту от объятий российских олигархов.

Быстрая интеграция России с Украиной тоже, на мой взгляд, чревата рисками. На Украине идет быстрый процесс этногенеза — изменения многих черт украинского народа, можно сказать, его «пересборки». Это процесс плохо изученный, в чем-то даже интимный. У значительной части украинцев его сумели загнать в антирусское русло. Это уже не первый такой проект в истории, опыт есть. Если проявить терпение и добрую волю, то почти наверняка этот всплеск антироссийских настроений сникнет, внушенная людям страсть иссякнет, люди более спокойно обдумают свои долгосрочные и фундаментальные интересы. А если в момент общего возбуждения лезть к людям, навязываться, спорить с ними или даже ругаться, то смута затянется надолго. Надо делать все то, что полезно для сближения наших народов, и не делать того, что вредно. А желающих навредить немало — и там, и у нас (достаточно посмотреть телевидение).

Иными словами, снова плести всю ткань связей между народами, даже братскими, — дело, требующее воли, мудрости и терпения. Чем больше людей будет считать себя такими «ткачами», тем лучше пойдет дело — внизу терпения и мудрости побольше, чем у сильных мира сего. Есть дела абсолютно необходимые для сближения, и в то же время доступные для нашей молодежи. Это, прежде всего, срочное восстановление общего информационного пространства, связанного «неустранимыми» каналами, то есть гибкой многообразной сетью. Такие возможности сегодня предоставляет Интернет. Сумеем создать сотню хороших совместных сайтов с форумами — и пойдет диалог с молодой украинской интеллигенцией и студентами, в том числе с националистами. Диалог — на пользу сближению, «окукливание» — во вред.

Явно нужен многосторонний разговор и о тех новых формах интеграции, которые вызревают в последнее десятилетие. Очевидно, что сам тип национального государства быстро меняется, у него появляются новые «стыковочные узлы» для взаимодействия поверх национальных границ. Зачем же нам пытаться воспроизвести старые формы в совершенно новых условиях. Эти попытки наталкиваются на сопротивление, недоверие, требуют больших средств. Ну какой смысл предлагать Белоруссии «стать частью России»! Лучше выявить и изобрести весь перечень возможных форм интеграции и выбирать из него способы, лучшие для каждого конкретного случая. Разнообразие придает устойчивость.

В этом деле у нас сейчас положение в чем-то даже лучше, чем в устоявшемся СССР. Тогда было трудно менять привычные формы, а жесткая политическая система тяготела к единообразию структур и процедур. Это дешевле и проще, но конструкция становится хрупкой. Сейчас мы имеем большое пространство для творчества и можем запускать «молекулярные» процессы, минуя иерархические каналы.

Надо только понять, что эту работу никто за нас не сделает, и мы, большинство, заинтересованы в ней гораздо больше, чем депутаты и министры. Надо создавать небольшие ячейки разного типа и сплетать их в сеть — совместно с друзьями из Белоруссии, с Украины и вообще отовсюду.

2008 г.

УЛИЦА, УЛИЦА, ТЫ, БРАТ, ПЬЯНА

С весны 2005 г., после «оранжевой» революции на Украине, на политической сцене РФ стал разыгрываться новый сценарий. В символических уличных демонстрациях против власти стали смыкаться праволиберальные и леворадикальные группы. Вот репортаж о демонстрации в Петербурге (2005 г.): «Объединились те, кого доселе считали несоединимыми. Вместе, под ярким многоцветьем флагов, шли молодые люди из «Яблока» и НБП, анархисты и коммунисты, предприниматели и пенсионеры».

Это явление наблюдается и на собраниях «Другой России», и в «Маршах несогласных». Поскольку либералы-западники за 90-е годы совершенно утратили авторитет в массе населения, от участия левых в этом альянсе многое зависит — именно они несут лозунги тех протестов, которые обеспечивают демонстрациям хотя бы минимальное сочувствие улицы. Ситуация здесь изменчива, однако важна не только выработанная на закрытых совещаниях и переговорах конъюнктурная позиция, но и само видение проблемы у лидеров и участников разных движений, их логика в обсуждении той угрозы для государственности РФ, которую создают «оранжевые».

Если позиция либеральных политиков в борьбе с «режимом Путина» ясна и логична, то намерения левых и националистических организаций — продукт постмодерна, вне логики и программ. Вот, на левом интернет-сайте pravda.info выложена статья о том, что «на этапе революционной борьбы, когда будут решаться общедемократические задачи, российские левые должны консолидироваться со всеми оппозиционными силами, в том числе и с экс-премьером Михаилом Касьяновым».

Этап какой революционной борьбы мы переживаем? Какова программа Касьянова? Каковы основания для того, чтобы левым заключать с ним не просто союз, но даже «консолидироваться»? Основания смехотворные: «Его аппарат состоял из профессионалов с преимущественно левыми взглядами… Здесь достаточно упомянуть главного экономического советника Касьянова, знаменитого Михаила Делягина».

Вот радикальные левые — национал-большевики. «Оранжевая» доктрина не вяжется ни с одним словом их самоназвания, но нацболы в восторге от революции. В заявлении НБП говорилось: «Мы приветствуем неожиданный, но исключительно взрывчатый союз украинских демократов и либералов с националистами. Так держать, товарищи! Против мрачных мертвецов Кучмы и Януковича. Мы приветствуем под оранжевым знаменем начавшуюся украинскую революцию живых против мертвых. Ваш пример вдохновляет нас».

Нацболов хвалили те, кто должен быть их заклятыми врагами. «Никого значительнее нацболов сейчас я не вижу, хотя во многом и не разделяю их идеологии. Но сегодня они являются наиболее опасной, а следовательно, с моей точки зрения, полезной в противостоянии существующему режиму силой», — заявил Б. Березовский.

Делегация молодежного «Яблока» выезжала на Украину и участвовала в акциях на Майдане, потом и в РФ стала ядром «оранжевых». Этих молодых либералов, в гроб сходя, благословил А.Н. Яковлев. В одном из последних интервью «Независимой газете» он сказал: «Я знаю молодежную организацию «Яблока» — мне многие ребята там нравятся. Это люди с состоявшимися демократическими взглядами, желающие что-то понять». Вот высшая похвала архитектора перестройки — «желают что-то понять». Это у него называется «состоявшиеся демократические взгляды».

Чем всегда брала левая мысль и почему она считалась и в России, и на Западе необходимой частью общественной мысли в целом? Она брала тем, что умела выделить главное противоречие эпохи, без карикатуры, изложить интересы сторон и дать верную карту расстановки сил. При этом, как правило, левая мысль была на стороне обездоленного и угнетенного большинства, но ее анализ становился национальным или мировым достоянием. Что же сегодня? Куда все это пропало? Левые ругают Чубайса, возмущаются отменой льгот пенсионерам, но за этими деревьями не видно леса главных противоречий.

Не видно даже тех угроз для России и ее народа, которые уже созрели и вот-вот начнут взрываться. Понятно, почему молчит власть, не способная эти угрозы отвести. Понятно, почему молчат Чубайс и Каспаров, которые эти угрозы реализуют. Но как понимать молчание левых? Первая причина, что приходит на ум, — кризис левой методологии. Не видят противоречий, не могут назвать их движущие силы.

Даже идеологи КПРФ, в большей степени сохранившие унаследованную от советского времени дисциплину рассуждений, повергнуты «оранжевым» спектаклем в смущение. Руководители близкого к партии Центра исследований политической культуры России С. Васильцов и его заместитель С. Обухов пишут: «Коммунисты ни в коем случае не должны уходить с улиц. В любом городе и селе есть масса «больных» проблем, коммунисты призваны стать во главе их решения… Любое массовое движение всегда действует по своей собственной, вполне определенной, логике. Партии необходим особый, соответствующий моменту, язык: емкий, краткий, образный и близкий для человека улицы».

Что же, от категорий классовой борьбы КПРФ отходит и предлагает нового социального субъекта — человека улицы? Это прямо-таки скачок в царство свободы. На каком же языке будут с ним говорить коммунисты XXI века? Что это за особый язык: «емкий, краткий, образный и близкий для человека улицы». Судя по всему, это язык матерный (как выражались герои Лескова, «материальный»). Таков теперь исторический материализм.

По мнению аналитиков КПРФ, любое массовое движение всегда действует по своей собственной логике. Зачем же тогда коммунистам оставаться на улице? Чтобы перенять логику «человека улицы»? Похоже, что с такой логикой КПРФ не сможет определить свою позицию в момент «оранжевой» революции — как не смогла ее определить для себя компартия Украины.

Примечательно противоречивое рассуждение одного из руководителей КПРФ А. Фролова: «Сегодня в широком ходу версия о том, что акции протеста левопатриотической оппозиции льют воду на мельницу импортируемой с Запада «оранжевой революции», цель которой — окончательно разрушить Россию. И хотя я полагаю, что запущена эта версия не без стараний путинских пропагандистских служб, тем не менее отвергать ее с порога никак нельзя… Что же показывает практика? Мощный митинг КПРФ прошел в Уфе отдельно от акции «оранжевых». С его трибуны было четко сказано: «Мы все очевидцы того, что происходило под «оранжевыми» знаменами в Грузии и на Украине, кто финансировал «оранжевых» и кто сейчас в правительстве этих стран. Это ставленники Америки. Мы родились и присягали красному знамени и верны будем ему до конца жизни. КПРФ не входила ни в какой блок «оранжевых» и «голубых». Коммунисты всегда были верны своему народу и своей Родине и всегда в бой шли первыми». Затем протестанты двинулись к Дому республики, где соединились с участниками «оранжевого митинга» и приняли участие в пикетировании».

Так что же показала практика? Митинг КПРФ разоблачает «оранжевых» как ставленников Америки. Заявляется, что «коммунисты всегда в бой шли первыми». Казалось бы, они должны были пойти в бой именно против ставленников Америки, против «оранжевых». Нет, они «соединились с участниками оранжевого митинга и приняли участие в пикетировании». Тут есть признаки поражения логики.

Фролов считает, что надо «врозь идти, вместе бить». С кем врозь, кого бить? Вопрос простой: если власти («путинскому клану») будут угрожать «американские ставленники», то в чем классовый интерес российских рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции? В том, чтобы «вместе со ставленниками» покрепче ударить власть? Или «вместе с властью» покрепче ударить «оранжевых ставленников»?

Ответа нет, хотя, похоже, партийные массы предпочли бы сначала побить «ставленников».

Один из левых идеологов «новой волны» пишет: «В условиях, когда главной политической угрозой стала прямая фашистская диктатура, началось сближение всех противников фашистского режима из обоих антагонистических лагерей — коммунистического и «демократического»… На наших глазах формируется единый фронт противников фашистской административной вертикали от «комитета 2008» и сторонников Хакамады до анпиловцев и лимоновцев включительно».

Итак, главной политической угрозой он считает фашистскую диктатуру. Казалось бы, «оранжевая революция», свергающая эту «диктатуру», должна рассматриваться как благо, устраняющее главную угрозу. Но вот вывод: «[Образование единого антифашистского фронта] несет в себе огромные риски и угрозы, как для Компартии, так и для России в целом. Фактически в России начал реализовываться «оранжевый» сценарий, уже обкатанный и отрепетированный на Украине… Не слишком ли велика цена за временный и неустойчивый альянс с заведомо классово и социально враждебной силой?»

Как это понять? Ведь «оранжевый» сценарий, хотя и несет риски и угрозы, все же есть угроза низшего уровня по сравнению с главной. Нельзя же в условиях войны с фашистской диктатурой отовсюду получать одни удовольствия. Классовый анализ, даже сдобренный ругательствами, ведет к нарушению логики. Какая, к черту, фашистская диктатура? Совсем забыли азы истории — или лавры Швыдкого с его пугалом «русского фашизма» уязвили самолюбие?

В целом мышление наших «левых» пока что ограничено рамками истмата. Самые ортодоксальные марксисты благосклонно отнеслись к «оранжевой революции», видя в ней подъем политической активности трудящихся. По мнению А. Бузгалина, «Майдан стал не просто массовой общедемократической акцией гражданского неповиновения. Он стал прообразом мирной народно-демократической (антиолигархической) революции, столь необходимой народам Украины». Какая близорукость! Майдан был инструментом для достижения цели, не имеющей ничего общего с «народно-демократической революцией». Чтобы не увидеть этого, надо было иметь на глазах не фильтр, а шоры.

О правых не говорим, это разумные враги России, к тому же подключенные к интеллекту Запада. Беда в том, что левые не нашли языка, на котором можно верно описать главные угрозы нашему бытию, порождаемые нынешним кризисом. Марксистские понятия скользят мимо, не выражают той беды, которую интуитивно чувствуют люди. Тот альянс, который в 1991 г. добился ликвидации СССР, начал новую операцию в бывших советских республиках. Одна из целей — пресечь попытки к восстановлению хозяйственных и культурных связей. На наших глазах проведена замена властных группировок в Грузии и на Украине. И это была не косметическая замена, а радикальный поворот с усилением антироссийских установок новой власти. Недаром эти акции получили название «революций». Никакого отношения к классовой борьбе они не имеют, никаких социальных противоречий не разрешают, но ведь и противоречия, и борьба бывают не только классовыми.

И в среде левых идет расщепление — возникли левые «постмодерна», вечная оппозиция, не просто культурно чуждая, но даже враждебная левизне труженика, его социальным требованиям справедливости, законности, благополучия для всей страны. Это наследники не Октября 1917 г., а парижского «Красного мая» 1968 г. и перестройки. Им противна Россия — «тысячелетняя раба».

Да, к ним тянется часть молодежи, как она тянулась и к Горбачеву, а потом к Ельцину. Корень этого — в мировом кризисе индустриальной цивилизации, которая оставляет обездоленными и духовно измученными большую часть городских жителей. Запад сдабривает их участь разного рода жвачками, а в России на это нет денег и знаний. С конца 80-х годов эта часть обездоленных была мобилизована для бунта против советского строя. Сегодня следующее поколение — для бунта против режима Путина. Это — наша социальная драма, глубокое недовольство молодежи «канализируют» на ложный образ врага, и ее бунтарство не чревато ни социальной революцией, ни демократизацией, ни духовным обновлением.

Как же нам разобраться в этой ситуации, не наплодить новых врагов? Россия сейчас — арена противоборствующих сил, она подвижна, в ней мало порядка и много хаоса. И пока эти силы не обретут четкую мировоззренческую структуру, надо отказаться от определения главных сил как правых и левых. Лучше поставить вопрос так: какова «карта» расколотой России, как меняется расстановка сил и их «окраска»?

Понятия «правые» и «левые» привнесены к нам давно и издалека, смысл их уже на наших глазах не раз сменился. Исторически левые — те, кто подрывает порядок и сеет хаос. Правые — партия порядка. Когда левые за социальную справедливость, а когда за свободу наживы — зависит от того порядка, который они ломают. Если на дворе капитализм, они за трудящихся, если советский строй — они за буржуа. Люди запутались, коммунисты даже говорят, что они левые, но дело их правое.

Зачем же нам сейчас рассуждать в понятиях «правые-левые»? Больше пользы от «карты», полюса которой — фундаментальные ценности. Огрубляя, можно сказать, что население России разделилось на две части (не говорим о тех, кого реформа сбросила в бедствие и на время парализовала их гражданское чувство). Цель одних — переделать Россию в зону «нового порядка», пусть на задворках Запада, с потерей своей культуры и даже большинства населения, не способного перенести такую реформацию. Цель вторых — отвести от России эту угрозу, а затем договориться о приемлемом жизнеустройстве.

Внутри этой второй части общества есть шанс компромисса, но с первой частью — нет. Можно назвать первую силу антинациональной, ибо ее цель — сменить саму матрицу, на которой воспроизводится народ России. Вторая сила старается уберечь культурно-исторический тип народа. Это в интересах большинства — и русских, и других народов России. В составе обеих этих сил есть и правые, и левые. Антикоммунист Каспаров обнимается с «большевиком» Лимоновым, Зюганов цитирует антисоветчика Ильина. Союзы это непрочные, но таковы свойства хаоса.

Понятно, что исход этой холодной гражданской войны решает не численность «живой силы», а вся система боевых средств. «Вестернизаторы» оснащены лучше, за ними — деньги, СМИ, поддержка «мирового сообщества». Их утопия ясна, миф Запада добротен, шкурные мотивы эффективны. Но главный ресурс антинациональных сил — внутренняя слабость «национального» лагеря. Набирает силу противоречие между двумя течениями национализма — гражданским и этническим. Первое стремится вернуть Россию на имперский путь, вновь собрать «семью народов» вокруг русского ядра, второе — снизить статус России до национального государства европейского типа. Расхождения принципиальны.

Сегодня равновесие неустойчиво. «Оранжевые» принимаются плохо, наверное, готовят другой сценарий, но сильных идей пока не видно. В перспективе, думаю, шансы «оранжевых» будут уменьшаться. Сходит с арены восторженная антисоветская интеллигенция, а «дети страшных лет России» за «оранжевыми» не пойдут, достаточно их повидали.

Национальные силы понемногу укрепляются. Чем быстрее и добротнее будет построена платформа, на которой они смогут договориться, тем меньше будет риск «оранжевых» проектов по каким-то новым сценариям. Тем больше шансов так укрепить нынешнюю политическую систему, что сидящая на двух стульях правящая верхушка будет без катастрофы перетянута на «нашу» сторону. Тогда не понадобятся ни «оранжевая», ни «антиоранжевая» революции.

2008 г.

РОССИИ КАК ЕДИНОЙ СУЩНОСТИ СЕЙЧАС НЕТ

«Русский журнал» перед сменой президента поднял тему: «Какой будет Россия после 2008 года?».

Надежного прогноза состояния России после 2008 г. быть не может. О будущем ведутся переговоры, но закрытые. Будем исходить из того, что наша правящая верхушка обеспечит преемственность власти. Действительно, глупо было бы менять коней на нашей вечной переправе. Кого запрячь в нашу телегу — Ясина с трепетной Новодворской? Разве они удержат смертность русских в заданном оптимальном интервале?

Значит, в первом приближении можно считать, что вектор и темп событий после 2008 г. кардинально не изменятся. Образ мысли и действий власти в главном останутся теми же, а свойства «народных масс» еще более инерционны.

Но формула вопроса «Какой будет Россия после 2008 года?» неверна в принципе. России как единой сущности сейчас нет, есть арена противоборствующих сил. Система эта подвижна, в ней мало порядка и много хаоса. Лучше поставить вопрос так: какова будет «карта» расколотой во многих плоскостях России, как меняется расстановка сил и их «окраска»?

Надо отказаться и от привычного определения векторов главных сил как правых и левых. Эти слова принесены к нам давно и издалека, смысл их уже на наших глазах не раз сменился. Вернуться к истокам смысла — тоже мало проку. Исторически левые — те, кто подрывает порядок и сеет хаос (с целью установить свой, «новый» порядок). Правые, напротив, — партия порядка. Когда левые за социальную справедливость, а когда за свободу наживы — зависит от порядка, который они ломают. Если на дворе капитализм, они за трудящихся, если советский строй, они за буржуа. Совсем людей запутали. Коммунисты даже говорят, что «они левые, но дело их правое».

От путаницы в понятиях много бед. Как понять, что в Гражданской войне социалисты-революционеры и марксисты-меньшевики воевали против большевиков, которым помогали генералы-монархисты Брусилов и Куропаткин? А дело в том, что либералы-кадеты, эсеры и меньшевики были в России левыми. А широкий фронт правых включал в себя всех, кто стоял за российский порядок — с его патернализмом, самодержавным государством и семьей народов. И ядром мировоззренческой матрицы части правых был общинный крестьянский коммунизм, к которому после 1907 г. примкнули и большевики. Монархия не устояла — дальновидные правые стали поддерживать большевиков. Поэт крупной буржуазии Брюсов воскликнул: «И вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном».

Так большевики восстановили империю (и еще много чего). А для тогдашних левых что Российская империя, что советская — «империи зла». Так и сейчас, левые и правые — это характеристики момента, а не отношения к главным ценностям. Революционер, сокрушивший тирана и установивший справедливый порядок, обязан превратиться в правого, защищающего этот порядок. Если он остается левым, «перманентным» революционером, то будет отторгнут. Обществу надо жить, а революция — это крайняя мера, спасение через катастрофу.

Так зачем нам рассуждать в понятиях «правые — левые»? Больше пользы от «карты», полюса которой — фундаментальные ценности. Их иерархия — тоже предмет спора, но он проще. Тут люди собираются согласно своим представлениям о добре и зле, о том, как надо было бы устроить жизнь в России.

Огрубляя, скажу, что население разделилось на две части. Цель одних — переделать Россию в подобие Запада, пусть на его задворках, пусть с потерей культурной идентичности, пусть даже с потерей большинства населения, не способного перенести такую реформацию. Цель вторых — отвести от России эту угрозу, а затем договориться о приемлемом жизнеустройстве. Внутри этой части общества есть шанс компромисса, но с первой частью — нет.

Можно назвать первую силу антинациональной, ибо ее цель — сменить саму матрицу, на которой воспроизводится народ. Вторая сила национальная, ее цель — уберечь культурно-исторический тип народа. Это в интересах большинства и русских, и других народов России. В составе обеих этих сил есть и правые, и левые в их обычном понимании. Антикоммунист Каспаров обнимается с «национал-большевиком» Лимоновым, КПРФ чествует антисоветчика Шафаревича. Союзы непрочные, но задачи решаются в порядке поступления.

Понятно, что исход этой холодной гражданской войны определяет не численность «живой силы», а вся система боевых средств. «Вестернизаторы» оснащены лучше, за ними деньги, большие интеллектуальные силы, СМИ, поддержка «мирового сообщества». Их утопия яснее, миф Запада добротен, шкурные мотивы эффективны. Но главный ресурс антинациональных сил — расщепленность сознания власти. Ей и хочется постоять за бедную Россию, но Абрамович и Чубайс все же ближе — при всех их недостатках. Так и царское правительство не могло решиться.

Да и внутренняя слабость «национального» лагеря основательна. Набирает силу противоречие между двумя течениями национализма — гражданским и этническим. Первое стремится вернуть Россию на имперский путь, вновь собрать «семью народов» вокруг русского ядра, второе — снизить статус России до национального государства европейского типа. Расхождения принципиальны.

В целом неустойчивое равновесие. «Оранжевая» риторика принимается плохо, надо готовить другой сценарий, но хороших идей пока не видно. Национальные силы в стабильное время понемногу укрепляются. При резком ухудшении велик риск их быстрой консолидации — вплоть до революционного сознания. «Оранжевым» выгодно поддерживать высокий уровень «нервозности», но не доводить до резкой дестабилизации. В перспективе, думаю, их шансы будут уменьшаться. Сходит с арены восторженная советская интеллигенция, а «дети страшных лет России» за «оранжевыми» не пойдут, достаточно их повидали.

Чем спокойнее, быстрее и добротнее будет построена платформа, на которой смогут договориться национальные силы России, тем меньше будет риск «оранжевых» проектов по каким-то новым сценариям. Тем больше будет шансов так модернизировать нынешнюю политическую систему, что сидящая на двух стульях правящая верхушка будет без катастрофы перетянута на «нашу» сторону. Тогда не понадобятся ни Февральская «оранжевая», ни Октябрьская «антиоранжевая» революции…

2008 г.

«ОБРАЗ БУДУЩЕГО КАК РЕСУРС»

«Русский журнал» начал разговор на тему «Образ будущего как ресурс». Сказать «будущее как ресурс» — почти все равно, что сказать «сознание как ресурс». Это бессодержательно, ибо вне сознания нет человека. Проблема возникает, когда каким-то образом блокируются некоторые функции и инструменты сознания, так что в каком-то частном и конкретном смысле сознание перестает для нас быть ресурсом. Тогда мы и начинаем копаться в функциях и инструментах, искать и устранять повреждение. Это именно наш случай.

Способность предвидеть будущее, то есть строить его образ в сознании (воображение), — свойство разумного человека. Прежде чем сделать шаг, человек представляет себе его последствия, строит в сознании образ будущего — в данном случае ближайшего. Если этот шаг порождает цепную реакцию последствий (как переход через Рубикон), временной диапазон предвидения увеличивается. Если человек мыслит о времени в категориях смены формаций и Страшного суда как вселенской пролетарской революции, то его диапазон предвидения отдаляется до горизонта истории — той линии, где кончается этот мир (мир предыстории). Во всех случаях производится одна и та же мыслительная операция — создание образа будущего. Инструменты для нее вырабатываются, начиная со скачкообразного возникновения человека.

Первые коллективные представления — о мире. Они вырабатывались в сфере религиозного (поначалу мифологического) сознания. По данным антропологов, создаваемые таким сознанием образы мира (в том числе в движении) носили системный характер и в этом отношении мало уступали науке.

Сфера религиозного и мифологического сознания и присущий ей инструментарий действуют и поныне, хотя и в разных формах (в том числе маскируясь под науку — такова мода Нового времени). С самого начала одна из главных функций шамана или жреца заключалась в том, чтобы говорить с духами или богами и получать от них сведения о будущем.

Для сознания необходим поток сообщений особого типа — Откровения. Выполнение социальной функции добывать и передавать эти сообщения оформилось очень рано и приобрело изощренные формы. Так, сивиллы, действующие под коллективными псевдонимами прорицательницы, были важным институтом Малой Азии, Египта и античного мира в течение 12 веков. Они оставили целую литературу — oracular sibillina, 15 книг, из которых сохранились 12. На бытовом уровне важной фигурой стали гадалки и ясновидящие. «Откровение» тайн будущего (апокалиптика) изначально и поныне столь важная часть общественной жизни, что, по выражению немецкого философа, «Апокалиптическая схема висит над историей».

Для нашей темы актуальна издавна сложившаяся классификация типов и оснований предвидения будущего. Эти системы сосуществуют, а периодически теснят друг друга. Так, в истории была эпоха пророков. Их деятельность закладывала основы мировых религий как систем. Пророки — выдающиеся личности, гармонично сочетавшие в себе религиозное, художественное и рациональное сознание. Кооперативный эффект взаимодействия всех трех типов сознания придавал предсказаниям пророков убедительность и очарование.

Пророки, отталкиваясь от злободневной реальности, задавали траекторию ее движения в очень отдаленное будущее, объясняли «тайны Царствия Божия» и судьбы народов и человечества. Воспринятые народом как личности, слышащие глас Божий и избранные Богом для сообщения его Откровения, пророки приобретали такой авторитет, что их прорицания задавали матрицу для строительства культуры, политических систем, социальных и нравственных норм. В их лице соединялись духовные и общественные деятели, выполнявшие ключевую роль в «нациестроительстве».

Пророчество как система построения образа будущего, с его очевидной значимостью как ресурса, нисколько не утратило своего значения и в наши дни. В переломные периоды это проявляется наглядно, достаточно вспомнить роль Маркса, который, судя по структуре своего учения, был прежде всего пророком. Пророками были и Махатма Ганди, и Гитлер.

Эпохи пророков можно, в качестве аналогии, уподобить периодам научных революций, приводящих к смене парадигм. В период стабильности, а тем более упадка, предвидение будущего организуется подобно «нормальной науке». С.Н. Булгаков дал обзор этого перехода на примере иудейской апокалиптики («Апокалиптика и социализм», 1910). В отличие от пророков, эта деятельность напоминает работу безымянных научных коллективов. Их тексты более систематичны и упорядочены. Они не претендуют на то, чтобы сообщать Откровение самого Бога, а дают трактовку прежних пророчеств.

Уже в иудейской апокалиптике возникают формы абстрактного, обезличенного и не привязанного к конкретно-исторической обстановке знания. Его можно уподобить теоретическому знанию «объективных законов исторического развития». Эти тексты были востребованы, поскольку служили людям средством ободрения, особенно в обстоятельствах кризиса. Прогнозы апокалиптиков включали в себя множество сведений из самых разных областей, что придавало им энциклопедический характер. Апокалиптическая литература такого рода — необходимый ресурс революций, войн, катастрофических реформ. И учение Маркса, и доктрина реформ 90-х годов в России — замечательная иллюстрация канонов апокалиптики такого рода.

В любом случае предвидение опирается на анализ предыдущих состояний, для чего необходим навык рефлексии — «обращения назад». В «откровении» будущего соединяются философия истории с идей прогресса. Это хорошо видно на материале знакомого старшему поколению исторического материализма Маркса.

Казалось бы, сама постановка задачи такого предвидения является ложной: из многообразия исторической реальности берется ничтожная часть сигналов, строится абстрактная модель, в которую закладываются эти предельно обедненные сведения, — и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Здесь нет непосредственной возможности услышать глас Божий. Источник истины здесь принимает форму Призрака, который не может отвечать на вопросы, он лишь помогает их ставить. Так для Маркса был важен образ Отца Гамлета — как методологический инструмент. Образом Призрака Коммунизма, бродящего по Европе, он начинает свой «Манифест». Но истину надо добывать наукой — следя и за Призраком, и за людьми.

Почему же эти «откровения», стоящие на столь зыбком фундаменте, так востребованы во все времена? Потому, что они задают путь, который, как верят люди, приведет их к светлому будущему. И вера эта становится духовным и политическим ресурсом — люди прилагают усилия и даже несут большие жертвы, чтобы удержаться на указанном пути.

Поэтому прогнозы и имеют повышенный шанс сбыться, хотя реальность с изменчивостью условий и многообразием интересов множества людей, казалось бы, должна разрушить слабые стены указанного прорицателем коридора. Макс Вебер писал: «Интересы (материальные и идеальные), а не идеи непосредственно определяют действия человека. Однако картины мира, которые создаются «идеями», очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше».

Чтобы «откровение» стало движущей силой (ресурсом), оно всегда должно включать в образ будущего свет надежды. Светлое будущее возможно! Пророчеству, собирающему людей (в народ, в партию, в класс или государство), всегда присущ хилиазм — идея тысячелетнего царства добра. Он может быть религиозным, философским, национальным, социальным. Это идея прогресса, выраженная в символической форме. Во время перестройки академик С. Шаталин иронизировал над хилиазмом русской революции с ее поиском града Китежа и крестьянским коммунизмом — и как будто не замечал, что сам проповедует поразительно приземленный хилиазм «царства рынка».

Мобилизующая сила хилиазма колоссальна. Пример — фанатизация немцев «светлым будущим» Третьего рейха, который вынесет эксплуатацию за пределы Германии, превратив славян во «внешний пролетариат». Более ста лет умами владел хилиазм Маркса с его «прыжком из царства необходимости в царство свободы» после победы мессии-пролетариата. По словам С. Булгакова, хилиазм «есть живой нерв истории — историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством… Практически хилиастическая теория прогресса для многих играет роль имманентной религии, особенно в наше время с его пантеистическим уклоном».

Позже Антонио Грамши высказал в «Тюремных тетрадях» такую мысль о роли исторического материализма с его фатализмом для консолидации трудящихся: «Можно наблюдать, как детерминистский, фаталистический механистический элемент становится непосредственно идеологическим «ароматом» философии, практически своего рода религией и возбуждающим средством (но наподобие наркотиков), ставшими необходимыми и исторически оправданными «подчиненным» характером определенных общественных слоев. Когда отсутствует инициатива в борьбе, а сама борьба поэтому отождествляется с рядом поражений, механический детерминизм становится огромной силой нравственного сопротивления, сплоченности, терпеливой и упорной настойчивости. «Сейчас я потерпел поражение, но сила обстоятельств в перспективе работает на меня и т.д.» Реальная воля становится актом веры в некую рациональность истории, эмпирической и примитивной формой страстной целеустремленности, представляющейся заменителем предопределения, провидения и т.п. в конфессиональных религиях».

Грамши подчеркивает созидательную силу марксистского догматизма именно как ресурса: «То, что механистическая концепция являлась своеобразной религией подчиненных, явствует из анализа развития христианской религии, которая в известный исторический период и в определенных исторических условиях была и продолжает оставаться «необходимостью», необходимой разновидностью воли народных масс, определенной формой рациональности мира и жизни и дала главные кадры для реальной практической деятельности». Здесь мы не будем подробно останавливаться на его столь же важной мысли о том, что после победы «подчиненных» хилиазм становится фактором, разрушающим волю народных масс (как это мы и наблюдали в послевоенном СССР).

Для нас сегодня актуально изучение апокалиптики русской революции, замечательно выраженной в поэтической форме стихов, песен и романсов Серебряного века и 20-х годов. Корнями она уходит в иное мировоззрение, нежели иудейская апокалиптика (и производная от нее апокалиптика Маркса). В ней приглушен мотив разрушения «мира зла» для строительства Царства добра на голом месте. Скорее, речь идет о нахождении утраченного на время града Китежа, об очищении добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина». Таковы общинный и анархический хилиазм Бакунина и народников, социальные и евразийские «откровения» Блока, крестьянские образы будущего земного рая у Есенина и Клюева, поэтический образ Маяковского «Через четыре года здесь будет город-сад».

Стоит заметить, что этой русской апокалиптике с удивительной, религиозной страстью противостоит прогрессизм и классического марксизма, и либерализма. Перед нами — очень поучительная война альтернативных «образов будущего». К ней надо подходить с хладнокровным знанием, тут еще предстоят тяжелые бои.

Здесь, кстати, поучительны резкое неприятие Н.И. Бухариным поэтических образов будущего у Блока и Есенина. Бухарин верно определяет несовместимость с антропологией марксизма прозрения Блока: «с великой болью Блок угадывал по вечерним кровавым закатам и грозовой атмосфере грядущую катастрофу и надеялся, что революционная купель, быть может, приведет к новой братской соборности». Так же верно оценил Бухарин несовместимость с апокалиптикой «производительных сил» есенинского образа светлого будущего — где «избы новые, кипарисовым тесом крытые», где «дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой».

Отметим еще один важный канон в создании образа будущего. Хилиазм и надежда на избавление в светлом будущем сопровождаются эсхатологическими мотивами. К Царству добра всегда ведет трудный путь борьбы и лишений, гонения и поражения, возможно, катастрофа Страшного суда (например, в виде революции — «и последние станут первыми»). Будучи предписанными в пророчестве, тяготы пути не подрывают веры в неизбежность обретения рая, а лишь усиливают ее. Все идет по плану!

Не раз отмечалось, что странная концепция Маркса об «абсолютном обнищании пролетариата» по мере развития производительных сил при капитализме явно противоречила и исторической реальности, и логике. Но в его апокалиптической модели такое страдание пролетариата перед Страшным судом было необходимо. Клеточку «периодического закона» надо было заполнить.

Эсхатологическое восприятие времени, которое предполагает избавление в виде катастрофы, разрыва непрерывности, порождало и установку «чем хуже, тем лучше», и множество историй с ожиданиями «конца света» и желанием приблизить его. Но как норму — именно принятие страданий как оправданных будущим избавлением. В революционной лирике этот мотив очень силен. Читаем у Брюсова:

Пусть гнал нас временный ущерб В тьму, в стужу, в пораженья, в голод: Нет, не случайно новый герб Зажжен над миром — Серп и Молот. Дни просияют маем небывалым, Жизнь будет песней; севом злато-алым На всех могилах прорастут цветы. Пусть пашни черны; веет ветер горный; Поют, поют в земле святые корни, — Но первой жатвы не увидишь ты.

Каково же наше положение сегодня? Во-первых, русская советская культура конца XX века утратила инструменты и навыки для войны «образов будущего». Мы не только проиграли эту войну, но и отравили свой организм внедренными нам вырожденными образами-вирусами. Без излечения мы не выберемся из той экзистенциальной ловушки, в которую угодили в 90-е годы, но излечение идет очень медленно. Поражение этой части нашего общественного сознания является системным.

Во-первых, предвидение требует мужества, недаром Кант считал, что девиз разума — Aude saper («имей отвагу знать»). Это мужество подорвано у нескольких поколений. А.С. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании как «бунт юноши Эдипа», бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода. Начатый с распродажи страны «праздник жизни» затянулся сверх меры. Созревают угрозы, но их не желают видеть и слышать. Будущее идет к нам шагами Каменного гостя.

Общество без рефлексии не имеет будущего. Первым шагом к общему кризису у нас и стало отключение памяти и порча инструментов рефлексии. Это изменение в конце 80-х годов было массовым и поразительным по своей моментальности — как будто кто-то сверху щелкнул выключателем. Произошел сдвиг от реалистического мышления к аутистическому. Цель реалистического мышления — создать правильные представления о действительности, цель аутистического мышления — создать приятные представления и вытеснить неприятные, преградить доступ всякой информации, связанной с неудовольствием. Наши реформаторы и часть среднего класса впали в крайнее состояние — грезы наяву. Исходя из социального запроса этой «элиты» и фабрикуются нынешней апокалиптикой в лице политологии и футурологии приятные образы будущего.

Эти образы являются ресурсом только для российской индустрии ритуальных услуг.

2008 г.

ДИСКУРС ВЛАСТИ И НОВЫЙ ПРОЕКТ ДЛЯ РОССИИ

В начале XX века российское сословное общество и государственность пережили системный кризис (Россия угодила в «историческую ловушку»). Перебор умеренных проектов не разрешил противоречий, и выходом стала катастрофа революции. Новый виток модернизации проходил в рамках советского проекта. Он лежал в русле исторической траектории России, но дополнил ее культуру новыми цивилизационными чертами. На целый исторический период советский строй обеспечил стране мощный импульс развития, стабильность государства и социальных отношений. В конце XX века кризис развития был совмещен с поражением в холодной войне, и в России взяли верх антисоветские силы. Была начата большая программа по демонтажу всех систем советского строя и самого советского народа как социального и культурного субъекта советской цивилизации. Тема этой статьи — демонтаж системы символов и знаков, всего «языка», на котором говорил советский строй.

Радикально разборка универсума советских символов велась в годы перестройки, но велась выборочно, поскольку главной технологией была манипуляция сознанием («Больше социализма»!). В 90-е годы этот демонтаж принял именно тотальный характер, хотя оставались и неприступные участки (например, Ельцин вынужден был обращаться к офицерам и солдатам: «товарищи!»). В целом в 90-е годы язык («дискурс») власти обладал наивысшей пробой антисоветской чистоты. Для него были характерны: социал-дарвинистская риторика с полным отрицанием ценностей равенства и справедливости; жесткий евро-центризм и отрицание цивилизационного статуса России; разрушение исторической памяти и национального сознания; ненависть по отношению к любому честному труженику. Дискурс ельцинизма имел ярко выраженную уголовную компоненту.

Было очевидно, что такой дискурс власти и обслуживающих «реформу» СМИ углублял кризис и придавал ему системный характер. В личных беседах некоторые идеологи «реформы» оправдывали это необходимостью гарантировать необратимость изменений. Они признавали, что 90-е годы они считают неизбежным периодом разрушения и никакого строительства в этот период вестись не будет. Следовательно, и дискурс власти должен разделять, а не соединять людей.

В конце 1998 г. распад общества и государства достиг опасной черты, и было принято решение сменить властную команду и «подморозить» кризис. Пришел В.В. Путин, начались восстановительные работы — осторожно, по минимальному варианту. Но уже и это вызвало озлобление радикальных «реформаторов». Они считают, что «недоразрушили» Россию (да и не дали им в полной мере испытать оргазм разрушительной страсти).

Новой команде пришлось вернуть некоторые советские символы, и это было абсолютно неизбежно в рамках поставленной задачи. Разумеется, при этом возникло смешение стилей, синкретизм всего символического ряда и всех знаковых систем, в которых изъясняется власть. Это состояние стало объектом ненависти и насмешек антисоветских «реформаторов», которые уже считали себя полновластными хозяевами дискурса, и недовольство консерваторов, которые желали бы большего. За гимн спасибо, но хорошо бы и герб вернуть! Об этом состоянии речь.

Отвлечемся от недовольства и тех и других. Общество находится в неустойчивом равновесии, которое поддерживается слабыми компромиссами. Сдвиг в ту или иную сторону сейчас неосуществим — даже если бы В.В. Путин был действительно привержен либеральным ценностям (что, откровенно говоря, уже невозможно ожидать от умного человека) или если бы он был «законспирированным Сталиным». В таком состоянии всегда приходится идти на гибридизацию знаковых систем, и дело часто доходит до абсурда. Посмотрите на герб Австрии — двуглавый имперский орел держит в одной лапе серп, а в другой молот. Посмотрите хронику из Иркутска — памятник Колчаку открывают под звуки советского гимна. А в другом городе на особнячке по улице Ленина висит вывеска «Дворянское собрание г. Красноармейска».

Означает ли это возвращение обрывков советской символики, что «старое начинается сызнова», как стонут «реформаторы»? Нет, ничего не означает, хотя неустойчивое равновесие всегда чревато изменениями. Но в какую сторону качнутся весы, сказать невозможно. Однако и продолжать двигаться по пути Ельцина было нельзя (как и в 1992 г. по пути Горбачева) — пережимать пружину опасно, если не хватило сил ее сломать. Опасно и затягивать равновесие — символы «восстанавливают силы». Более того, они начинают размножаться, если для этого есть культурная база. А для советских символов она огромна, ибо под ней — архетипы исторической России, а под символами «рынка» — только золотой телец (точнее, уже только его мираж).

Потому власти и ведут периодически разведку боем — то начинают бузу вокруг Мавзолея Ленина, то угрожают испохабить знамя Победы. Глупостью этого не объяснить (хотя и она еще порой где-то крякает). Исследованиям массового сознания помогают и всякие эстонцы своими экспериментами (наверное, на гранты Сороса).

Это — к вопросу о конъюнктуре. Но проблема синкретизма дискурса более фундаментальна, она заслуживает внимания. Так уж получилось, что четыре века назад Запад на время кое в чем вырвался вперед, и остальным приходится «модернизироваться» — прививать на свой культурный ствол достижения западной культуры. Время от времени приходится даже проводить болезненные форсированные программы модернизации. В эти времена дискурс власти всегда представляет собой сложную синкретическую систему с элементами гротеска. Последние дают повод для насмешек или озлобления, но оценить эти издержки можно лишь исходя из критериев соответствия дискурса целям большого проекта.

Вот Петр отрезал боярам бороды, заставлял курить и напяливать немецкий камзол. Смешно? Ведь через пару верст все равно начиналась бородатая Россия и простиралась до Тихого океана. Не смешно, потому что гротескные знаки были поняты, и при всех травмах проект Петра был потом оправдан. Можно ли было помягче, без камзолов? Конечно! Но другого Петра в тот момент не нашлось. А в целом гибридизацию ценностей и их символов в России XVII-XVIII веков можно считать успешной. Мы получили современную армию, не утратившую при этом своего культурного генотипа, и удивительно эффективно пересадили на русскую почву европейскую науку. Она принялась и дала прекрасный самобытный плод — русский научный стиль. Синтез Православия и Просвещения в дискурсе российской монархии удался. Это, кстати, и пугало Запад, питало его русофобию. Де Кюстин писал об «ужасающем соединении европейского ума и науки с духом Азии».

Как говорилось выше, на витке модернизации конца XIX — начала XX века совместить дискурсы Российской империи и либерализма не удалось. Как писал Вебер, было «слишком поздно». России тогда уже доставалось лишь место на периферии западного капитализма. Но с такой «либеральной утопией» соблазнить достаточную часть сословного общества было нельзя. Попытка гибридизации монархии с либерализмом лишь укрепила левые силы. Соборное начало приобретало тип советского. Так, выборы в I Госдуму были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие крестьянские и национальные партии. Тем не менее около 30% депутатов (из 450) были крестьянами и рабочими — намного больше, чем в западных парламентах. Например, в английской палате общин в то время было 4 рабочих и крестьянина, в итальянском парламенте — 6, во французском — 5.

Это был провал сословно-либерального дискурса, абсурд преобладал. Охранка руководила террором эсеров, поп Гапон вел демонстрацию под расстрел. Фельдфебеля, который 27 февраля 1917 г. в казарме лейб-гвардии Волынского полка выстрелом в спину убил офицера, командующий Петроградским военным округом Л.Г.Корнилов лично наградил Георгиевским крестом. Великие князья нацепили красные банты. Вот это действительно, смешение стилей — не чета нынешнему.

Высшим классом эффективной гибридизации дискурсов надо считать программу большевиков — на этапе как Ленина, начиная с 1907 г., так и Сталина, с начала 30-х годов. Надо считать величайшей глупостью, что нынешние политологи в их детском самомнении пренебрегают этим опытом. В чем его уроки?

С начала XIX века в культурном слое России господствовал дискурс марксизма (даже жандармские офицеры мыслили в его понятиях). Параллельно назревала советская революция с дискурсом «общинного крестьянского коммунизма». 1905 год показал, что марксизм неадекватен реальности России и структуре русской революции. Ленин начал программу наполнения оболочки марксизма русским содержанием. Это была виртуозная работа — разгромить истинных марксистов (типа Плеханова, Мартова и Каутского), представить их ренегатами и встроить в марксистские формулы идеи народников и даже Бакунина с его «союзом рабочего класса и крестьянства». И при этом остаться в глазах Запада главным марксистом эпохи! Тут, конечно, очень помогли великие мыслители Запада, поддержавшие Ленина: Грамши, Рассел, Кейнс и др. Они не были кропателями и поняли цивилизационное значение соединения программы Просвещения с общинным крестьянским мировоззрением.

А.С. Панарин так оценивает этот синтез в дискурсе большевиков: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада — тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами — власть символическую.

Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения»…

В той мере, в какой старому русскому «национал-патриотизму» удалось сублимировать свою энергетику, переведя ее на язык, легализованный на самом Западе, этот патриотизм достиг, наконец-таки, точки внутреннего равновесия. И западническая, и славянофильская традиции по-своему, в превращенной форме, обрели эффективное самовыражение в «русском марксизме» и примирились в нем…

Советский человек, таким образом преодолевший «цивилизационную раздвоенность» русской души (раскол славянофильства и западничества), наряду с преодолением традиционного комплекса неполноценности, обрел замечательную цельность и самоуважение. В самом деле, на языке марксизма, делающем упор не на уровне жизни и других критериях потребительского сознания, обреченного в России быть «несчастным», а на формационных сопоставлениях, Россия впервые осознавала себя как самая передовая страна, и при этом — без всяких изъянов и фобий, свойственных чисто националистическому сознанию».

Вот — та планка, на которую мы должны равняться в нашем новом синтезе. Нам нужен такой язык и такое осознание нашего бытия, пусть кризисного, чтобы мы могли обрести «цельность и самоуважение — без всяких изъянов и фобий». Пока что это не получается. Слишком велик отрыв официального дискурса от чаяний большинства, слишком много уступок сделано «идолатрии самодовлеющего индивида» (Тойнби), хищному неолиберализму и уголовным инстинктам. Пора, наконец, изживать инфантильный антисоветизм и брать на вооружение великолепные находки советской цивилизации. Назад пятиться бессмысленно, но отбрасывать инструменты, созданные нашим же народом на нашей земле, — необъяснимая и непростительная глупость.

2008 г.

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ С ЖИЗНЬЮ

В системе угроз для России особое место занимают мировоззренческие срывы, которые поражают общество в целом или большие его части. Если по какой-то причине люди начинают видеть реальность в ложных формах, их решения становятся ошибочными в целом.

Любое общество «собрано» и воспроизводится на определенной матрице. Важным ее срезом является система средств познания реальности. Ее можно выявить методами социодинамики культуры и представить в виде «карты», что позволяет следить за состоянием общества.

Жизнь семьи, общества, страны требует деятельности, в которой неразрывно связаны два разных вида — создание и сохранение. Усилия того и другого рода по-разному осмысливаются и организуются. В сознании они выражаются двумя разными категориями. За годы перестройки каким-то образом из нашего сознания была изъята категория сохранения. Много и конкретно говорилось о разрушении, туманно и красиво — о созидании. Ничего — о сохранении. Что имеем — не храним! И даже, потеряв, не плачем.

Этот провал — тяжелое поражение сознания. Вызревало оно постепенно, но реформа 90-х годов его закрепила и усугубила, дала импульс. Оно является общим состоянием, потому-то его не замечают. И касается оно, в общем, всех классов объектов, которые общество создает, а ныне действующее поколение обязано сохранять.

Возьмем объект высшего уровня — сам народ России. Разве когда-нибудь мы задумывались о том, что его надо сохранять? Разве говорилось нам в школе, вузе, в СМИ, что для этого необходимы такие-то и такие-то усилия и средства? Нет, мы его получили от предков как данность и даже не думали, что он нуждается в охране, уходе, «ремонте». На деле жизнь народа сама по себе вовсе не гарантирована, нужны непрерывные усилия по ее осмыслению и сохранению. Это — особый труд, требующий ума, памяти, навыков и упорства. Как только этот труд перестают выполнять, народ рассыпается. Он жив, пока все его части непрерывно трудятся ради его сохранения, берегут и ремонтируют центральную мировоззренческую матрицу, хозяйство, тип человеческих отношений. Эту работу надо вести как непрерывное строительство, как постоянное созидание и сохранение национальных связей между людьми. Но созидание и сохранение — задачи во многом разные, выполняются разными средствами.

С 1991 г. народ стал таять количественно. Объявили о демографической катастрофе, но речь шла не о народе как сообществе, а о «населении». Из заявлений на демографическую тему вовсе не следует признания того факта, что существование народа может быть под угрозой, даже если население, как совокупность индивидов, прирастает. А ведь это именно так — население может сохраниться и увеличиться, но при этом лишиться качества народа как субъекта истории. Возможно, народ — слишком сложная система для обсуждения, многие считают его Божьим даром или явлением природы, и мысль о необходимости «ухода и ремонта» принимается с трудом. Возьмем примеры попроще.

За 90-е годы из всех больших систем были изъяты средства, предназначенные для их содержания и ремонта. Разрушается наше культурное пространство. Изъято из оборота 42 млн. га посевных площадей. Треть земли, которую возделывали много поколений наших предков, продукт нашей культуры, на глазах дичает. Год за годом превращается в пустырь культурное поле, с необъяснимым равнодушием смотрят на это государство и общество.

Как же объяснить тот странный факт, что причины деградации культурного пространства не выявляются, не устраняются и даже не становятся предметом обсуждения? Более того, говорится, что кризис позади и Россия вступила в период быстрого развития. Это вызвало бы удивление, если бы общество видело темп деградации производственной базы. Но никто не удивляется, поскольку проблема ее сохранения стерта из общественного сознания.

В рамках национального проекта фермерам дают кредиты на покупку телят. За два года продали в рассрочку 100 тыс. телят. Это 5% от ежегодной убыли крупного рогатого скота в РФ. Реформа создала условия, не позволяющие содержать скот. Скот — одна из главных составляющих основных фондов, огромное национальное достояние. Надо же разобраться в причинах его неуклонного разрушения! Это же бездонная бочка — 100 тыс. телят закупили, миллион потеряли. Полное равнодушие.

Недавно С. Лисовский (бывший соратник Чубайса) сказал: «За это время, пока уничтожалась аграрная отрасль в России, погибли миллионы людей на селе… Мы за 15 лет уничтожили работоспособное население на селе». Надо же вдуматься в эти слова! Мыслимое ли дело — слышать такое и оставаться невозмутимым? А ведь за годы реформы Россия утратила свой золотой капитал — 7 миллионов организованных в колхозы и совхозы квалифицированных работников сельского хозяйства. Их осталось 2,5 млн. и еще 0,3 млн. фермеров. И темп сокращения этой общности не снижается (как и темп сокращения тракторного парка, потребления электричества в сельском производстве и т.п.). На что мы надеемся? Только на то, что гибель будет с какой-то анестезией.

В советское время сохранение основных фондов было предписано законом (планом). Техническое обслуживание следовало нормативам, средства на него планировались вплоть до списания объекта. Эти нормы были моментально отменены после приватизации. Рынок как будто отключил здравый смысл, чувство опасности и дар предвидения.

Перед нами — национальная проблема. Утрата важных блоков общественного сознания подкреплена ликвидацией административных механизмов, которые заставляли эти блоки действовать. Это было уже столь привычно, что сохранение и ремонт основных фондов выполнялись как бы сами собой, без усилий разума и памяти. Теперь нужно тренировать разум и память, заставить людей задуматься об ответственности за сохранение технических условий жизни общества. Сейчас нам всем нужна большая программа реабилитации, как после контузии. Нужно создавать хотя бы временные, «шунтирующие» механизмы, не позволяющие людям уклоняться от выполнения этой функции. Само собой это не произойдет, и основной груз по разработке и выполнению этой программы ложится на государство. Больше нет организованной силы для такого дела.

Но государство, как страус, сунуло голову в песок, и как будто его не видно.

2008 г.

РОССИЯ — ЭТО ВИЗАНТИЯ СЕГОДНЯ?

В «Русском журнале» как-то странно поставлена тема империи, вполне актуальная и реальная. Почему-то ушли в психоанализ. Обращение к Византии попроще, но тоже из области архетипов и невыражаемого. Увязать судьбу базилевсов и крестоносцев с выборами Медведева — это «третий путь» даже в крутом постмодерне. Ни тебе рациональности, ни метафизики.

Мне велели высказаться по поводу фильма «Гибель империи. Византийский урок», снятого архимандритом Тихоном (Шевкуновым). Фильм, к сожалению, вызвал скандальный шум, и в него не хотелось влезать. Но, на мой взгляд, фильм стал важным и поучительным явлением, его обязательно надо было бы обсудить спокойно и без партийных пристрастий. Это заявка на определенный идеологический проект, для которого в России существует отзывчивый контингент. Более того, эта заявка уже воплощена в действие и обеспечена ресурсами: снять фильм, дважды показать по телевизору и собрать на обсуждение видных персон — значит получить доступ к большой машине. Такие явления игнорировать нельзя.

Я не читал ни хвалебных, ни ругательных отзывов, кроме статьи Ю. Нерсесова на apn.ru. Она годится как рецензия, но сути дела касается вскользь. Какой смысл упрекать фильм в исторических неточностях и подгонке материала под «идею»? Ведь это не учебный фильм. Не профессор в очках дает в нем объяснения, а священник с бородой и в рясе. Другой жанр, другая задача, на других струнах ума и души играет автор. Критика должна быть адекватна произведению.

Не исключено, что попытка инженерного подхода к обсуждению фильма вызовет еще более резкое недовольство, причем с обеих «конфликтующих сторон». Обе они воспримут ее как профанацию священных символов, у каждого своих. Но я попробую — из уважения к проблеме и труду о. Тихона.

Я вижу в этом проекте отражение глубоких противоречий, возникших в правящей верхушке относительно образа будущего России и поиска путей к нему. В эти противоречия втянута и Церковь, которую призвали поделиться ресурсом ее авторитета во благо государственности (как это благо понимают соответствующие службы). В рамках этого взаимодействия был разработан и выполнен конкретный пропагандистский проект, вроде бы небольшой и локальный. Казалось, люди должны посмотреть фильм, их сознание на время было бы сдвинуто в нужную сторону — и никаких побочных эффектов. Это ошибка, такие акции не просто внедряют в сознание нужный образ, но и алгоритм его порождения, а это вещь небезобидная, побочный эффект с неблагоприятными свойствами.

В моем рассуждении два пункта: «использование» религиозной компоненты массового сознания в актуальных политических целях; методологическое основание концепции данного конкретного фильма. По обоим пунктам есть сомнения и возражения.

Этот фильм — идеологический продукт. По-моему, он так и воспринят публикой, так что примем это как факт. Зачем этот фильм сегодня и почему озвучивать конкретную (и даже конъюнктурную) идеологическую установку поручено (или доверено) священнику?

Мне кажется, что деградация идеологических служб власти гораздо глубже, чем это представлялось. Перед рядовой кампанией выборов, исходу которых ничего не угрожало, они запустили руку в неприкосновенный духовный запас — авторитет Церкви. В рядовой акции они апеллировали к религиозной части общественного сознания. По другому поводу были сказаны слова, имеющие общее значение: «Есть в военном приказе такие слова, на которые только в тяжелом бою, да и то не всегда, получает права командир…». Какую трансцендентную мысль должен был донести ведущий, обращаясь с телеэкрана к миллионам зрителей в облачении священника? Не было такой мысли, а те, которым худо-бедно можно было придать статус фундаментальных, не требовали для их изложения элементов религиозного ритуала. На мой взгляд, он был использован всуе.

Следует ли вкладывать рядовой пропагандистский сигнал в уста Церкви? Я думаю, что это вообще недопустимая трата сокровища. Но в данном случае издержки особенно велики, ибо этот сигнал носит конфронтационный характер в тот момент, когда в нашем идеологически расколотом обществе установилось очень хрупкое неустойчивое равновесие.

Что у нас осталось из сил, удерживающих равновесие? Очень немного — символ Победы (который неустанно подтачивает известно кто); уважение к Православию как к идее, исторически собравшей русский народ (это шире, чем личная религиозная вера); символическая постройка «Путин», служащая шунтирующей аортой для обескровленной национальной надежды.

В этих условиях выдать текст, полный лобовыми идеологическими обвинениями и содержащий жесткие политические установки, — значит нанести удар по авторитету Церкви как духовного арбитра, примиряющего расколотое общество. Ведь этот текст всеми воспринят как санкционированный Церковью, да и горячо поддержан многими близкими к Церкви уважаемыми людьми. Мне близок смысл многих идей фильма («он за меня»), а вот «средство доставки» кажется недопустимым. Ценность носителя несоизмеримо больше, чем сила заряда. Нельзя этот носитель тратить на такие цели, исторический опыт нам это наглядно показал.

В фильме силен и жесток «антилиберальный» пафос. Но рука не поднимается аплодировать. Разве дело Церкви — определять, устраивать ли жизнь в России на либеральных принципах или нет? Разве это ее дело — обсуждать ошибки в расходовании стабилизационного фонда олигархами Византии или РФ?

Подумайте сами: Церковь окормляет людей уже почти две тысячи лет. Как она смогла пережить столько катастроф? Да потому, что она признавала и рабство, и феодализм, признала и капитализм. Правда, советскую власть поначалу не признала, но потом поправилась. И либерализм сначала признала («голосуйте за Ельцина»), а теперь вдруг не признает ни в какую? Это и называется «взять меч кесаря» и начать им орудовать в чисто земных делах. Но для этого Сурков и Павловский есть.

Идеологический смысл фильма крайне антизападный. Он настолько нарочит, что будь фильм показан на самом Западе, он вызвал бы недоумение и злобную иронию. А в России, думаю, огорчил значительную часть тех, кто пытается отстоять нормы просвещения и рациональности, независимо от политических установок. Разве в интересах России демонизировать Запад и усиливать иррациональную компоненту в наших отношениях? Разве на демонизацию России в западных СМИ разумно давать нам «симметричный» ответ? Ни в коем случае, да это и противно нашей культуре.

И зачем все это нашему государству в момент ухода Путина? На мой взгляд, противники православной идеи (и вообще российской государственности) использовали изъяны этой идеологической акции и с ее помощью немного консолидировались. Другая часть аудитории простодушно и с радостью восприняла антизападные штампы — и вот, углубилась важная трещина раскола.

Думаю, эта акция затрудняет и положение Медведева. При необходимости она могла бы быть использована и для того, чтобы Западу встать в позу и устроить скандал России. Похоже, что пока это не надо, но зачем же пополнять досье? Все это также питает тревожные предположения о разногласиях в самой правящей элите.

Теперь по второму пункту. Думаю, большинство понимает (или «чувствует»), что для выхода России из кризиса необходимо восстановить связность русского народа достаточно большой системой разнородных связей. Для этого абсолютно необходимо создать модернизированную версию русского национализма — старый имперский и державный (советский) национализм свои ресурсы исчерпал. Относительно типов нашего национализма и способов его сборки идет жесткая борьба. Ее доктрины и методы — особая тема.

В любом случае одна из задач этой программы — разработка обновленных национальных мифов, задающих простые стереотипные модели объяснения реальности. Эти модели закладывают куда-то на границе подсознания и художественного чувства. В качестве сырья авторы фильма взяли миф о Византии как православной империи, от которой Русь приняла христианство. Для национального самосознания русских это исключительно важный миф, одно из наших духовных сокровищ. Из него выводился производный миф Третьего Рима. Это — очень тонкая конструкция, подобная зовущему нас Призраку. Но призраки требуют чуткого и бережного отношения. Попробуйте наполнить их земной материей (хотя бы «молоком и мясом») — они в лучшем случае улетучиваются, а то и оборачиваются каким-нибудь свиным рылом.

В фильме миф Византии осовременили таким способом, что лучше сказать «освежевали». Тут тебе и образ престола, на который карабкаются «преемники», торговцы, евнухи — и все друг друга режут, травят и ослепляют. А вокруг сплошное предательство, коррупция и всевозможные социальные несправедливости. И тут же обвинение подданных в том, что они не вышли защищать базилевса и «утратили счастье жить в такой прекрасной империи». Это воспринимается как неуместный сарказм.

Мы любим Византию как один из корней нашей культуры, как идеализированный символ. Трудно представить себе более эффективную профанацию этого символа, чем такое его прославление. Зачем в XXI веке ставить в пример социальное устройство империи, которая буквально ободрала все население, чтобы украсить столицу? Зачем смешивать миф с вульгарной социологией? Если на то пошло, то созданный в фильме образ Запада с его бедными рыцарями и королями в замках-хижинах выглядит как социальный порядок привлекательнее Византии.

Вообще создание национального мифа средствами кино — большое и трудное искусство. Для него требуется мощный социальный заказ «снизу», который возникает в момент исторической необходимости сплотиться. Пример — фильмы Эйзенштейна «Иван Грозный» и «Александр Невский». Но ведь в них и следа нет лобовой привязки к сиюминутным потребностям власти.

А главное, сейчас нет ни нужды, ни возможности сплачиваться через национализм в тоталитарное общество. Нынешняя война есть война интеллекта и духа. Сохранять трезвость ума есть условие способности организовать ответные действия. В населении давно нет иллюзий относительно Запада, но не нужен и истеричный конфликт с ним. А фильм сокращает возможности рационального представления нашего кризиса, объясняя его сатанинскими происками Запада. Это загоняет становление русского национализма в тупик, сплачивая «своих» образом «врага», прервавшего наш золотой век. Из всех доктрин национализма это — заведомо проигрышная. Она ведет к трайбализации народа, откату к племенному сознанию, к распаду не только империи, но и ее ядра.

Такой откат нам и предлагается, и это сразу углубляет раскол «рациональной» и «эмоциональной» частей России. При обсуждении фильма на ТВ было даже сделано обвинение в адрес Просвещения вообще. Оказывается, Просвещение наш враг, а Православие — это единственное, что нас соединяет. Но это неразумный, ограниченный взгляд — реальность сложна, а исторический вызов требует от нас мобилизации буквально всех интеллектуальных, духовных и творческих сил. Попутно зачем-то обругали Тойнби, дезавуировали А.С. Панарина и прошлись по советскому периоду (который как раз на время смягчил дефекты византизма).

Наконец, авторы фильма взяли на вооружение доктрину «удревнения» нашего кризиса, предложив в качестве аналогии кризис Византии XII-XIII веков. Это, с точки зрения программы возрождения русского национализма, огромная ошибка. При чем здесь Византия, когда у нас перед глазами своя драма? Познавательной ценности эта аналогия не имеет, ибо скудный материал по истории тех веков любой идеолог может переиначить, как пожелает. Это — средство манипуляции, а не познания. А цель этой манипуляции — не дать нам пусть ложную, но связную концепцию, а создать в наших умах хаос, отвести от попыток рационально описать наш кризис, выявить его движущие силы и противоречия, «измерить» явления и составить карту причинно-следственных связей.

Даже смешивая место и время, фильм не мог дать связной трактовки кризиса Византии, хотя бы мифической. В модели той «православной империи» концы с концами не вяжутся, где уж тут получить нить для выхода из нашего нынешнего лабиринта. А лихое «осовременивание» трагедии Византии, например разговорами о стабилизационном фонде, вообще превращает эту историю в идеологический кич. Да и как-то все это бестактно. С экрана ругают олигархов (и население) Византии, которые не дали денег на военную реформу, а в нашей реальности с населения (а не олигархов) эти деньги и выжимают — иначе, мол, нас Запад сожрет, не видали, что с Византией случилось?

И предупреждение русским, что только религиозная православная идея может нас спасти, звучит в фильме неубедительно. История хоть Византии, хоть России гораздо более сложна, чем это дано в фильме. Империю собирает и скрепляет не только общее религиозное чувство, а многообразие связей солидарности, общих идеалов и интересов. Фильм упрощает реальность сверх меры, и это нас может только ослабить.

Хорошо, если этот первый опыт пойдет впрок и укрепит идеологическое и художественное оснащение вызревающего русского национализма. Но, конечно, тут статьями не обойдешься, нужны именно «инженерные» совещания. А главное, выработка нормальной методологической основы этой большой программы.

2008 г.

Часть 2 ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИКА ПУТИН КАК СИМВОЛ РОССИИ

Формула многозначна. Во-первых, в ней скрыто отрицание: «Путин — символ России, а не…». Утверждения со скрытым отрицанием — важный элемент языка логики. Вспомним знаменитую формулу Бэкона: «Знание — сила». Главный ее смысл — в утверждении свободы знания от моральных ценностей, что и было основанием совершенно нового знания, науки. Знание — сила, а не добро или зло.

Если мы хотим рассуждать рационально на заданную тему, то надо ответить на два блока вопросов: 1) Является ли Путин символом России? 2) Если он является символом России, то чем он не является?

В каждом блоке возникает целое дерево частных проблем. Утвердительный ответ на первый вопрос сразу задает следующие. Россия сегодня расколота — так символом какой России является Путин? Ведь векторы разных частей России расходятся. Он — символ России, ищущей воссоединения осколков или эскалации гражданской войны, пока еще холодной? Он — символ России для России (еще точнее, для русских) или прежде всего для внешнего мира? И к какой части внешнего мира обращен этот символ России как ее слово? Ведь мир тоже расколот, и части его тоже расходятся. Все «дерево» таких вопросов, дающих нить для размышлений, — полезное методологическое средство для понимания происходящего и предвидения вариантов будущего.

Второй блок вопросов ставит актуальные, практические проблемы. Допустим, Путин — символ России. Очевидно, что для спасения страны и народа, терпящих бедствие, символ — необходимая ценность. Как необходимо знамя для воинов, символ всего святого, за что они готовы погибнуть в бою. Но необходимое — не значит достаточное. Воинам, помимо знамени, необходимы отважные и разумные командиры, необходимо соответствующее оружие и навыки владения им, необходимо питание и много других ресурсов. Трезвое представление всей системы необходимых ресурсов, в совокупности придающих этой системе качество достаточности, вовсе не умаляет значения символа. Но вряд ли кто-нибудь скажет, что «Путин — наше все». Его влияние на судьбу России имеет свои пределы. К сожалению, трезвое представление все чаще приравнивается у нас к святотатству. Ах, ты сомневаешься, что немцы были разбиты под Москвой потому, что вокруг Москвы провезли на самолете икону Казанской Божьей Матери? Значит, ты — враг России.

Так надо ли нам думать о том, чем не является Путин, даже став символом России? Ответственным людям думать надо. Жуков, посылая возить на самолете икону, не забывал планировать и готовить чисто земные операции — с танками, живой силой, боеприпасами и полевыми кухнями. Он строил систему, достаточную для достижения цели. Заслуга его была в том, что он умел это делать с очень малым количеством излишков. Умел при скудных средствах отобрать все необходимое, достигая порог достаточности.

Возвращаясь к нашей теме, выскажу свое мнение. Да, Путин стал символом России и выполнил необходимую для спасения страны миссию. Уже из-за этого он вошел в число исторически значимых политиков, достойных памяти и уважения. На своем месте Путин выполнил символическую миссию как для самой России, так и для внешнего мира. Такого успеха в решении очень разных задач достичь непросто. Для этого требовались большой ум, воля и вообще очень развитая духовная сфера, включая художественное чувство. То, что такой человек оказался в критический момент на вершине власти, — счастливая судьба России. Скорее всего, это случай, к которому сам Путин был готов благодаря редкому сочетанию необходимых качеств.

Говорят, что почву для успеха Путина в этой миссии приготовила команда Ельцина — по контрасту. Ее действия породили у людей ощущение, что власть в России захватило неведомое племя людоедов, и спасения нет. И вдруг к власти приходит человек, по многим своим качествам отличающийся от этого племени. Не людоед! Жизнь возможна (в принципе)! Путин был той соломинкой, за которую хватается утопающий. Мы знаем, как велико символическое значение такой соломинки.

Что сказать на это? Да, Ельцин создал ожидание Путина. Возможно, кто-то сыграл бы свою роль символа лучше, чем Путин, но это гипотеза, которую проверить невозможно. А то, что Путин сыграл роль символа хорошо и кардинально изменил настроение людей, — факт. Из него и надо исходить. Говорят еще, что успех Путина обеспечен редкостной конъюнктурой на нефтяном рынке — привалила ему манна небесная нефтедолларов. Это соображение несостоятельно. Деньги не пахнут, и украсть можно было бы нефтедоллары точно так же, как украли сбережения граждан в 1992 г. или колоссальные количества сырья и материалов после приватизации промышленности. Украли и вывезли. Путин шаг за шагом сокращал поток вывоза краденого достояния, понемногу переводил часть этого потока на спасение страны. Разница здесь принципиальна.

Другое дело — кого пришел спасать Путин? Тут приходится цинично разделять символ и реальность. «Соломинка Путина» — символ общенациональный. Он дал надежду, что в принципе Россия как страна и народ как общность могут быть сохранены. Это уже очень много. Надежда лишь забрезжила, огонек ее весьма блуждающий. Но его надо сравнивать не с прожектором, а с кромешной тьмой 90-х годов. Огонек и прожектор — явления одного класса, а кромешная тьма — другого, причем враждебного любому свету.

Все россияне, конечно, приободрились, когда забрезжил общенациональный символ. Это не значит, что он светил одинаково для всех социальных групп. Народ как общность может выжить — худо-бедно, как калека, — даже если на дно уйдут многие социальные группы и целые классы. Например, ученые или квалифицированные рабочие. Век калеки недолог, и жизнь горька, но все же это жизнь — и мы живем. Символу за это — низкий поклон! А об ученых и квалифицированных рабочих мы скорбим. Простите, братья, мы вас будем долго помнить, вы уже становитесь легендой.

Путин блестяще выполнил трудную задачу «разделения себя» на символ национальный и символ социальный. Он сказал ключевые слова своего кредо: либеральные ценности, конкурентоспособность, частная инициатива. Половина аплодировала от всей души. Для другой половины господство этих ценностей означало бы жизнь калеки. Казалось бы, эта половина должна была отвергнуть Путина как символ! Но он тут же сказал, что Запад со своей демократией нам не указ, мы все эти ценности понимаем по-своему. И второй половине блеснул лучик надежды. Значит, есть шанс трактовать либеральные ценности и конкурентоспособность не так, как трактуют их Абрамович и Брынцалов! Значит, и мы на соломинке Путина можем еще побарахтаться! Это дорогого стоит.

Вот такое у нас знамя. Смело мы в бой, конечно, с ним не пойдем, но газопровод по дну Балтийского моря проложим и газом надуем всю Европу, чем бы Эстония ни бряцала.

Теперь перейдем в другую плоскость: «Путин — символ России, а не…». А не что? Выберу, на мой взгляд, главное, чем не стал Путин, причем по своему обдуманному выбору. Чтобы было понятнее, разделим две сферы: виртуальную и реальную. Символ — сущность виртуальная, что-то вроде духа, который реет и ведет нас, куда следует. А вот куда следует, надо решать в сфере реального. И здесь требуется командир — сущность, причастная духу, но принимающая рациональные решения и отдающая разумные приказы исходя из земных обстоятельств.

Таким командиром Путин, на мой взгляд, не стал. Это говорится не в укор — не факт, что в реальных земных обстоятельствах 90-х годов вообще мог у нас появиться командир необходимого типа. Возможно, Путин не стал командиром потому, что душой остался с «сильными мира сего», а им нужен менеджер, а не командир. Действуя в расколотом обществе, он не захотел или не решился перейти на сторону тех, кому требовался командир. Хотя колебания у него, похоже, были. Впрочем, кто же пойдет в командиры к людям, которые сами не желают бороться за свою жизнь!

Остается неясным, почему Путин, ограничив свою «земную» роль функциями менеджера, не подобрал бригаду «командиров среднего звена». Греф, Зурабов, Кудрин — это ведь люди совсем другого типа. Значит, «время было такое», господствующее меньшинство в России категорически не позволяло появляться командирам. Мы живем в эпоху компромиссов. Но бесполезно копаться в том, что нам недоступно. Важнее просто разложить по полочкам те качества, которые необходимы большим и малым командирам, чтобы «в реале» вытягивать наш воз из болота кризиса. Речь идет о целой системе, а я скажу лишь о рациональности командира. Едва ли не главный ее признак — представление реальности как системы угроз, которые мы обязаны преодолеть. Причем такое представление, в котором дана верная мера цели и средств. Иными словами, масштаб угрозы и усилий, которые мы должны приложить для ее преодоления, всем ясны и соизмеримы. Например, о Сталине поэт сказал с ненавистью, но и с уважением: «Слова, как пудовые гири, верны».

О мере, которую прилагают к реальности России Путин и его «командный состав», этого сказать нельзя. Напротив, в важнейших случаях масштабы проблем и тех усилий, которые прилагаются для их разрешения, несоизмеримы. Это несовместимо с рациональностью командира и вообще с тем типом разума, который необходим сегодня России. Приведу пару примеров, хотя их можно множить и множить.

Важным вопросом политики в РФ является судьба личных сбережений граждан, которые до 1992 г. хранились в государственном Сбербанке. Они были незаконно конфискованы правительством Гайдара и обращены в долг государства перед населением. Его обещали вернуть. В телефонном диалоге с народом 18 декабря 2003 г. Путину был задан вопрос: «Каковы сроки погашения?» Вопрос краткий и совершенно определенный. Вот что ответил Путин: «Общий объем долга перед населением — я хочу обратить на это ваше внимание — 11,5 триллиона рублей… Теперь хочу обратить ваше внимание на темпы и объемы этих выплат… В 2003-м — 20 миллиардов, а в 2004-м мы запланировали 25 миллиардов рублей».

Вдумаемся: долг составляет 11,5 триллиона руб. Путин сообщает, что государство вернет гражданам 25 млрд. руб. Нетрудно применить арифметику и увидеть, что за год правительство возвращает 1/460 от суммы долга. Это значит, что возвращение долга рассчитано на 460 лет (если нефть еще будет существовать в природе и цены на нее будут держаться на высоком уровне). Но о сроках погашения долга, что и является сутью вопроса, Путин не говорит. Ясно, что суммы выплат несоизмеримы с величиной долга, так зачем же называть величины, не имеющие смысла? Может быть, это сигнал о том, чего нельзя говорить открыто?

Второй вопрос поднят совсем недавно. Сейчас в России примерно 1 млрд. кв. метров жилья нуждается в капитальном ремонте. По официальной справке, более 300 млн. кв. м (11% всего жилищного фонда) нуждается в капитальном ремонте неотложно. Эта проблема неактуальна для трети населения (жильцов коттеджей и новых квартир), но стала жизненно важной для двух третей. Жизненно важной, в буквальном смысле слова, так как дома без ремонта превращаются в трущобы.

Какой же путь решения жизненно важной проблемы указывает Путин? Он сказал о выделении 150 млрд. рублей на капитальный ремонт жилого фонда — на 5 лет (бурные аплодисменты «Единой России»). Подойдем к делу цинично — с карандашом и бумагой. Сколько жилья можно отремонтировать за 2008 год на эти деньги — 30 млрд. руб.? Берем прейскурант — в октябре Ассоциация строителей России и Союз инженеров-сметчиков разработали нормативы стоимости капитального ремонта многоквартирных жилых домов по всем регионам России в прогнозных ценах 2008 года. Согласно этим нормативам, средняя стоимость капитального ремонта составит 19,5 тыс. рублей за 1 кв. метр.

Итак, на 30 млрд. руб., выделенных для этой цели, можно отремонтировать 1,5 млн. кв. м жилья. А только в неотложном ремонте нуждается 300 млн. кв. м. Значит, выделение средств, о котором в Послании говорится как о решении проблемы, эквивалентно 0,5% усилий, которые государство обязано сделать срочно, в аварийном порядке. А если брать проблему в полной мере, то это 0,15%. За год в разряд ветхого и аварийного жилья перейдет в 20 раз больше жилья, чем будет отремонтировано. Для примера — найденная в Интернете справка по одному городу: стоимость «отложенного» капитального ремонта жилищного фонда Санкт-Петербурга уже составляет 7 годовых бюджетов города — около 15 млрд. долл., или 275 млрд. руб.

Почему такие «несоизмеримые» заявления по существу наших «земных» проблем не вредят Путину как символу? Потому, что люди не могут себе позволить оттолкнуть соломинку. Символ держит их на плаву, он необходим. Но эта соломинка превратилась бы в бревно, если бы в земных проблемах наша власть перешла на язык рациональности. А из бревен люди быстро соорудили бы плоты, а потом и корабли. Но если символ не питается земными делами, его ресурс иссякает — соломинка тонет.

2007 г.

ЧТО ПИТАЕТ ИНЕРЦИЮ?

Недавно В.В.Путин объявил о курсе на «диверсификацию экономики за счет подъема перерабатывающих отраслей». Похоже, это вызвало наверху такое замешательство, что СМИ постарались отвести внимание общества от этого заявления. Ведь оно полностью отвергает не только весь курс реформ, начатых с 1990 г., но и важные тенденции, зародившиеся еще во времена Брежнева.

И дело тут уже не в идеологии. Если это сказано всерьез, то значит, что в государстве вызрели силы, готовящиеся к столкновению с той экономической «элитой» России, что поднялась на разрушении 90-х годов и, как говорили, «питается трупом убитого советского хозяйства» — гонит за рубеж природные богатства России. Всем ведь ясно, что невозможен «подъем перерабатывающих отраслей», если не прикрыть задвижки нефтепроводов на Запад.

Как видится вся цепочка действий по «подъему перерабатывающих отраслей», нам не говорят. А ведь эта цепочка известна — над ней уже в 2001 г. работало по указанию самого В.В. Путина много специалистов. Уже тогда было видно, что эта программа потребует тотального преобразования и хозяйства, и культуры страны. Было ясно, что различия между «двумя путями развития» России, сырьевым и инновационным, принципиальны.

Мы в ситуации исторического выбора. При сырьевом варианте Россия становится пространством, на котором хозяйничают «операторы» мировой экономики. Восстановление систем жизнеобеспечения народа, а не только тонкого слоя элиты, возможно лишь на базе целостного отечественного хозяйства — на инновационном пути развития. На этом пути Россия — страна со своим народом и хозяйством. При выборе такого уровня все решает не логика, а совесть. Логика лишь позволяет упорядочить объективные данные.

Пока что власть, судя по всему, находится в замешательстве и решения не приняла. Хочется порадеть родной стране, но грозный дядя Сэм костлявым пальцем грозит. В чем же противоречие? В последние 50 лет прорывов в науке, которые позволяли бы надеяться на появление новых источников энергии, не произошло. Даже если такое открытие будет сделано завтра, массовое производство энергии наладят не скоро.

Вывод очевиден: в обозримом будущем придется использовать традиционные источники. Главные из них — невозобновимые. Страны, где заботятся о детях и внуках, свои месторождения консервируют, а чужие лихорадочно скупают или захватывают. Ирак перед глазами. Да и на Иран уже зубы точат. Намерение восстановить отечественное производство в России рассматривается как акт войны против Запада. Тут демократической риторикой не отделаться.

Тут и возник конфликт. Пока возрождаемая после 1999 г. часть промышленности России ограничивалась производством металла и удобрений на экспорт и отверточным производством, которое почти не требует топлива, — куда ни шло. Ну а дальше? Чтобы сохраниться как стране, России требуется новая программа индустриализации, причем с энергоемким производством для себя. Но это значит перенаправить поток нефти и газа от нью-йоркской биржи на российские заводы.

Вот жестокий факт: в 1990 г. из СССР на экспорт ушло 27,8% добытой нефти, а в 2005 г. из РФ ушло 77,3%. Для внутреннего потребления в 1985 г. в РСФСР осталось по 2,51 т нефти на душу населения, а в 2005 г. 0,72 т на душу. Это в 3,5 раза меньше того, чем располагал житель РСФСР в 1985 г. Не на 10, не на 20% меньше, а в три с половиной раза! Надо вникнуть в эту разницу. А тут еще поголовную автомобилизацию раскрутили — из оставшихся нам 720 кг нефти на душу уже около трети сгорает на шоссе и в московских пробках. Газа для удовлетворения внутренних потребностей России уже сейчас не хватает — и начали строить новые газопроводы по дну и Балтийского, и Черного морей. Это обстоятельства неумолимые, страшный порочный круг, в который нас загнала реформа 90-х годов.

Вот наглядные результаты «сырьевого» пути. В РФ за годы реформы сократились посевные площади на 42,3 млн. га. Более чем на треть! Нет солярки для наших крестьян, нет для них и удобрений, чтобы дать сырье «перерабатывающим отраслям». Откуда взять электроэнергию для сельского хозяйства, где ее производственное потребление сократилось за годы реформы в 4,2 раза? В четыре с лишним раза!

Это катастрофическое сокращение использования двух главных бесплатных ресурсов — человека, земли и солнечной энергии. Россия откатилась от земледелия к выковыриванию из земли того, что природа накопила для всех будущих поколений нашего народа. Сегодня граждане России напоминают огромного алкоголика, который при голодных детях тащит из дома последнее имущество.

Как же могло наше общество, наша интеллигенция, принять саму доктрину такой реформы? Ведь для такого поворота требовались культурные предпосылки. Это — большая тема, тут корни нашего нынешнего кризиса, еще плохо исследованные. Здесь отмечу одну вещь — утрату, примерно к концу 70-х годов, того представления об источнике материальных благ, которое неявно господствовало в нашем сознании. Это было представление, типичное для традиционных обществ, в нем природа (Космос) была домом, а человек — ответственным хозяином. Здесь экономический взгляд был переплетен с экологическим.

Но это было именно неявным знанием, и оно постепенно сдавало позиции совершенно другому взгляду — политэкономии. В ней экономика и экология были разведены, Природа не была «субъектом» хозяйства, а была лишь инертным телом, из которого можно было выкачивать сырье. Когда в СССР сошло со сцены старшее поколение и место экономических советников заняли люди типа Аганбегяна и Ясина, политэкономия вычистила остатки старого мышления. Единственным критерием для экономики стала прибыль. Из чего она извлекалась, было неважно. Как только удалось ликвидировать государственное планирование, которое исходило из необходимости вести целостное народное хозяйство, новые собственники бросили производство и кинулись за добычей. Они стали с бешеной скоростью тратить достояние наших детей и внуков — выкачивать из земли нефть и газ для «мирового рынка».

Поворот в сознании выразился в языке. Раньше у нас четко разделялись понятия производство и добыча. В производстве человек создает новое, частицу мира культуры. При добыче человек изымает из природы то, что она создала без усилий его рук и ума. Поэтому говорилось «производство стали», но «добыча нефти». Когда старое мышление было отброшено, стали говорить «производство нефти». Важнейшее мировоззренческое различение было стерто. Инновационный и сырьевой тип экономики стали почти неразличимы. Это была важная диверсия в общественном сознании.

Но добычей, как и собиранием кореньев, большой народ прокормиться не может. Ему требуется свое производство, чтобы с помощью нефти и машин обрабатывать землю, выращивать культурные растения и их зеленым листом улавливать солнечную энергию, превращая ее в пищу и сырье. Русский ученый С. Подолинский в 1880 г. подсчитал, что устойчивым является такое развитие, при котором затраты одной калории энергии (мускулов или топлива в моторе) вовлекают в оборот 20 калорий солнечной энергии («принцип Подолинского»).

В конце XIX века во Франции, данные которой использовал Подолинский, при затратах 1 калории труда человека и лошади фиксировалась 41 калория на сеяных лугах и столько же на посевах пшеницы. Замени лошадь трактором, и нефть окупится сторицей. Растения Земли, поглощая бесплатную энергию Солнца, за год превращают в глюкозу около 100 миллиардов тонн углерода из атмосферы. А нефти человечество добывает в сто раз меньше — и то она стала дефицитной.

Добычей народ прокормиться не может, но, как ни прискорбно, мировому рынку плевать на то, прокормится ли население России или нет. Он заинтересован в том, чтобы наше пространство было очищено от промышленности и от лишнего населения, потребляющего драгоценную нефть. Мировой рынок отрегулировали так, что нефть стала давать сверхприбыли, в России обрадовались чиновники, кое-что перепало и обывателю, заговорили об «энергетической державе», что и означало выбор экспортно-сырьевого пути развития.

На первый взгляд может показаться, что мировоззрение и экономические теории не играют особой роли в нашей судьбе — примет В.В. Путин решение, и покатится Россия по пути инновационного развития. Это неверно. Решение такого масштаба должно быть легитимировано культурой. Если мы не видим разницы для народа между получением денег от производства и от добычи, если одобряем «прибыль сегодня» как высший критерий политики, то призыв к восстановлению производства обществом принят не будет. Инерция в мировоззрении укрепляет инерцию «сырьевого пути».

Посмотрите, как глубоко уже вошло в сознание приравнивание добычи к производству. Даже патриотические экономисты приняли этот язык и говорят о том, как бы изъять в пользу общества у олигархов «природную ренту». Но прибыль от месторождений нефти нельзя считать рентой, ибо рента — это регулярный доход от возобновляемого источника. Земельная рента создается трудом земледельца, который своими усилиями соединяет плодородие земли с солнечной энергией. По человеческим меркам это источник неисчерпаемый. С натяжкой природной рентой можно считать доход от рыболовства — если от жадности не подрывать воспроизводство популяции рыбы. Но доход от добычи нефти — не рента, ибо это добыча из невозобновляемого запаса.

Английский экономист А. Маршалл в начале XX в. писал, что рента — доход от потока, который истекает из неисчерпаемого источника. А шахта или нефтяная скважина — вход в склад Природы. Доход от них подобен плате, которую берет страж сокровищницы за то, что впускает туда для изъятия накопленных Природой ценностей. В 90-е годы этот страж впустил в нашу сокровищницу грабителей. И проблема вовсе не в том, как разделить доход. Нефть для народного хозяйства — это жизнь для народа России. Нефть для мирового рынка — это, после некоторого предела, угасание России. И этот предел уже перешли.

Как мы видели в последние годы, изъятие «ренты» в виде налогов и платы за лицензии мало что изменило в положении России. Да, государство получило очень много денег — но где они? Деньги за нефть велят оставлять на Западе, а не вкладывать в отечественное хозяйство. Умами власть имущих в России овладела идея оправдать беды нашей экономики тем, что нам подфартило с ценами на нефть. Начальник Экспертного управления Президента РФ А. Дворкович объяснял с экрана телевидения: «Сегодня у нас проблем больше с высокими ценами на нефть, чем благоприятных тенденций. Цены на бензин растут, многие предприятия говорят, что удорожание рубля ведет к потере конкурентоспособности».

Если принять эту логику, нам надо было бы вылить нефть в море или раздавать ее даром. Наверное, будь Дворкович купцом, он продавал бы свой товар только если бы это приносило ему убыток. Следом на конференции со странным названием «Модернизация экономики и выращивание институтов» выступает Герман Греф и заявляет, что из-за высоких цен на нефть «предстоящие реформы будут очень тяжелыми» (Греф сказал буквально следующее: «На сегодняшний день легких и популярных реформ не осталось, они будут болезненными и будут нарушать привычный образ жизни»).

Вдумайтесь в слова Грефа: до сих пор реформы были «легкими и популярными» — люди, мол, радовались и росту тарифов на свет и газ, и монетизации льгот. Но теперь эта лафа кончается. Почему же? А потому, что теперь много денег у России, девать их некуда — и вот, реформы придется сделать «болезненными». Можно ли назвать эти рассуждения разумными?

На телепередаче у В.В. Познера Греф объяснял, что надо делать с лишними деньгами, которые душат Россию: «У стабилизационного фонда есть две функции. Первая функция очень малопонятна — это функция стерилизации избыточных денег». Верно сказано — функция очень малопонятная. Стерилизовать деньги — как бродячих собак! Да это все равно что плюнуть на могилу великого философа рыночной экономики Франклина, который завещал потомкам: «Помните, что деньги по своей природе плодоносны!». Да, у американцев плодоносны, у них избыточных денег не бывает, а русские обязаны свои деньги стерилизовать — чтобы не плодоносили.

Как же правительство РФ кастрирует деньги? Оно их вкладывает в чужую экономику! Греф объясняет: «Когда в экономику приходит большая масса денег, не обеспеченных товарами, то они либо должны изыматься из экономики и не тратиться внутри страны, или будет очень высокая инфляция, ну в полтора раза выше, чем сейчас, а это прямое влияние на инвестиционный климат, отрицательное влияние».

Вдумайтесь в логику: если у нас завелись деньги, то инвестировать их внутри страны ни в коем случае нельзя, потому что это испортит инвестиционный климат и у нас будет мало инвестиций! Да что же это творится у Грефа с логикой!

Он продолжает: «Все экономисты утверждают в один голос: стабилизационный фонд нужно инвестировать вне пределов страны для того, чтобы сохранить макроэкономическую стабильность внутри страны. Как это ни парадоксально, инвестируя туда, мы больше на этом зарабатываем. Не в страну! Это первое. Вторая функция стабилизационного фонда — это вот сундук на черный день. Но этот черный день не будет таким черным, что случится какой-то коллапс».

Что за чертовщина! Если инвестиции «в страну» вредны, то зачем же нам этот инвестиционный климат? Он нас совсем угробит. А если правительство ради этого климата старается, то почему же его «экономисты» утверждают в один голос, что деньги «нужно инвестировать вне пределов страны»? Ведь это сразу спугнет всех инвесторов. Ну какой дурак будет вкладывать деньги в России, если сам министр экономического развития предупреждает: «Не в страну!» Мол, инвестируя «туда», мы больше на этом зарабатываем. Значит, и всем надо инвестировать «туда», а не «сюда». Греф считает, что все это «парадоксально». А я думаю, что для истинной причины просто нельзя придумать правдоподобного объяснения.

Дело в том, что каждый вложенный в России доллар оживит какое-то производство, а оно потребует расходов энергии. Это для Запада недопустимо, вот и приходится Грефу изобретать самые фантастические оправдания того, что экономику страны правительство держит на голодном нефтяном пайке, а нефтедоллары омертвляет в «Стабилизационном фонде». И о каком «черном дне» идет речь? У нас есть дыры; где все уже висит на ниточке, где требуется именно срочная стабилизация.

Например, во многих городах на грани отказа водопровод. Случись авария — без канализации через три дня начнутся эпидемии. Хозяйство РФ может обеспечить все необходимое для ремонта — трубы, насосы, материалы и рабочие руки. Но у городов на это нет денег. И вот, они берут на Западе кредиты под 20,5% годовых (как это сделал Ярославль). Из каких же денег западный банк дает им эти кредиты? Из тех российских денег, которые туда отправил Греф на хранение! Дайте Ярославлю эти деньги под 12% — и всем в России это будет выгодно. Нет, надо разорить город и обогатить западный банк. Значит, наша демократия еще недостаточно суверенна.

Стабильного инновационного процесса в этих условиях в РФ не складывается и не может сложиться. Значит, надо менять условия! Ведь порочные круги надо разрывать, как это ни трудно. Если вопрос о смене курса стоит всерьез, надо всерьез оценить и масштаб вызова, и наши возможности. Если сорвем попытку, можем и не встать.

2007 г.

КАЧЕСТВО ЖИЗНИ: СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

При такой постановке вопроса мы должны оттолкнуться от Броделя, который и ввел эту плодотворную категорию — структуры повседневности. Она позволила подойти к некоторым срезам истории с научной меркой — изучать то, что было (в данном срезе), нейтрализуя страсть идеологических оценок. Эта страсть гонит нас от факта и меры к идеалам, к «битве призраков». Сама эта страсть — часть реальности, но ведь и другие части необходимо знать.

Литр молока, продолжительность жизни, число убийств, температура в доме — натурные показатели, поддающиеся однозначному толкованию, — из этого и составится первый профиль повседневности. Дальше можно возводить надстройку душевных радостей и горестей, составлять другие профили.

Например, в 1989 г. молока и молочных продуктов в среднем по СССР потребляли 363 кг в год на человека, а в Армении даже по 480 кг. Это элемент первого профиля качества жизни. Но при этом 62% армян были недовольны своим потреблением молока, им казалось слишком мало (а в Испании, например, потребляли 145 кг и были довольны).

Можем ли мы сегодня применить этот подход, пытаясь «объективно» оценить качество нашей жизни в понятиях повседневности? Можем, но лишь как подготовительный этап, лишь как описание «грунта», на котором стоит здание нашей жизни. Бродель видел свой предмет в координатах «длинного времени», когда истлели надстройки страстей. Для нас это было бы слишком узкой абстракцией, хотя строить такую модель нашей жизни нужно, предупреждая при этом, что есть и другой срез — восприятие этой жизни через призму тех или иных идеалов.

В момент кризиса, а тем более во «время гибели богов», профиль повседневности очень сильно окрашен восприятием — за ним реальность быта может быть вообще не видна человеку. Восприятие сильнее реальности, особенно если поблизости есть добрый честный Яго. У всех ведь есть пепел, который стучит ему в сердце. Иной раз он стучит так, что всякую повседневность начнешь крушить — и свою, и своих детей и внуков.

Взять тех же армян. Обычно разумные люди, они вдруг начали крушить СССР. Без СССР они бы стали пить больше молока и есть больше сыра! Ощущение нехватки молока в их рационе стало важным показателем качества жизни, хотя и противоречащим разуму. Было бы даже понятнее, если бы идеологи сепаратизма заявили, что Армения выходит из Союза, потому что все готово к ее перемещению в Калифорнию, вместе с горой Арарат и озером Севан. Прощай, немытая Россия, Буш-старший нас зовет! Это было бы смелое предприятие, но оно имело хоть какой-то шанс на успех.

Но отношение армян к молоку и сыру — почти аллегория. Все мы были примерно в таком состоянии. К черту советскую власть, даешь свободный выезд на Канарские острова! В этом состоянии бесполезно говорить человеку о потреблении молока. «Долой повседневность! Так жить нельзя! Запрещается запрещать! Власть всем!» — вот лозунги расщепленного сознания постмодерна, когда почва модерна шатается.

Сейчас, как это ни парадоксально звучит, наш социальный кризис стабилизировался, но наша задача легче не стала. Мы стабильно скользим от советского модерна к архаике, но, утрачивая источники хлеба и тепла, обретаем притязания «элиты» (как мы их понимаем). Первоклассник идет в школу с мобильным телефоном. В депрессивном регионе, посреди безработицы, родители мечутся, чтобы своей дочери, худосочной от недоедания, купить свадебное платье за две тысячи долларов. Это кризис не социальный, а экзистенциальный — люди утрачивают способность рационально тратить скудные средства. Такое наблюдалось в Африке на этапе колонизации, а сейчас наблюдается в бразильских фавелах. Так что, говоря о качестве жизни в терминах повседневности, мы должны схватить все планы — жесткую реальность в ее «натурных» показателях, восприятие этой реальности, предвидение будущего. В нем сталкиваются грезы аутистического сознания, отвергающего реальность и ее рациональное восприятие, и примолкший здравый смысл, который вдруг может отодвинуть прочь эти грезы.

На стыках этих трех миров, в которых мы обитаем, происходят острые душевные конфликты, они и задают общий фон качества нашей жизни сегодня. Этот фон — жизнь в постоянном тяжелом стрессе (75% россиян) и жизнь в постоянном страхе (50%). Медики говорят даже о массовом нарушении динамического стереотипа — способности ориентироваться в социальном пространстве и времени. Это приводит к физиологическим нарушениям (ослабление иммунитета), что выражается в аномально высокой заболеваемости и смертности. Большинство граждан испытывают постоянные душевные муки, видя вокруг себя страдания своих соотечественников, выброшенных реформой на социальное дно, — бездомных и нищих, проституток и беспризорников. Их уже в РФ 14 миллионов, и они стали важным элементом структуры нашей повседневности. Кто-то надевает маску равнодушия или цинизма, кто-то утешает свою совесть подаянием, но все это слабая анестезия.

Особые маски и средства обезболивания приходится изобретать, чтобы приглушить боль при виде того, как кромсают твою страну, и при этом еще глумятся над ней.

Кто-то притворяется космополитом, кто-то растравляет в памяти все прегрешения «Родины-мачехи», немногие и сами начинают кромсать и глумиться, но все это пропитывает наши структуры повседневности, проникает, как радиация, во все элементы жизни, придавая ее качеству особые свойства (отравляя одних и очищая других).

Итак, рассмотрим эти три мира, три «среза» качества жизни, — сначала порознь, а потом соединив их в интегральный образ. Что произошло с благосостоянием людей, выраженным в объективных измеримых показателях? Этот вопрос изучен довольно хорошо для сравнительно однородного большинства — около 70% общества. Крайние группы — очень богатые и очень бедные, почти непроницаемы для детального изучения. Богатых вообще мало (около 1%), так что социологи даже считают их не социальной группой, а маргинальным явлением. Прослойка, аналогичная западному «среднему классу», невелика, 10-15%. Надо говорить о самой массовой части. По главным индикаторам ее благосостояние за короткий срок резко снизилось, эта часть общества обеднела и скатилась вниз по лестнице социальных статусов. Люди стали намного хуже питаться и одеваться, меньше потреблять платных услуг и продуктов культуры, меньше ездить и отдыхать. У большинства ухудшились условия работы, труд стал менее содержательным и сложным, полученные ранее квалификация и творческие навыки не востребованы. Быстро сокращается и упрощается структура потребностей. Таким образом, объективно структуры повседневности большинства населения РФ претерпевают регресс, причем темп его таков, что люди не успевают привыкнуть. Разрыв непрерывности вызывает шок.

Как это влияет на субъективное ощущение качества жизни? Личные оценки снижаются вслед за объективными показателями с большим временным лагом, они запаздывают. Люди не желают трезво оценить ухудшение своего статуса, они психологически защищаются от реальности, завышая самооценку. Они преувеличивают устойчивость и ценность инерционных частей своего благосостояния (например, жилья, квалификации, социальных связей) и не желают видеть их эрозии. Между тем этот процесс имеет нелинейный характер. Так, в 1999 г. была перейдена пороговая точка в динамике ветшания жилищного фонда РФ. Оставленное после 1991 г. без капитального ремонта, жилье «дозрело» до такого состояния, в котором темп старения качественно изменился — в огромных количествах идет переход жилья в категорию ветхого и аварийного.

С городской инфраструктурой (теплосети, водопровод и канализация) положение не лучше. Большая часть их мощности выработала свой ресурс, но ни капитального ремонта, ни прокладки новых сетей практически не ведется. Проблема настолько запущена, что никто не желает за нее браться, расходы на то, чтобы закрыть пятнадцатилетний провал, неподъемны. Страна превращается в трущобу, и разрыв между объективными показателями качества жизни и его субъективной оценкой возрастает.

Эта ситуация чревата большими рисками. Ведь люди бодрятся во многом и потому, что оттягивают момент признания собственной ошибки. В начале 90-х годов меньшинство активно поддержало, а большинство приняло, пусть и пассивно, те изменения жизнеустройства, которые и привели к снижению качества жизни большинства. На всех лежит ответственность за этот поворот, поэтому люди считают себя обязанными терпеть ухудшение, пока не истечет негласно установленный срок, пока не будет истрачен кредит времени, отпущенный реформаторам. Беда в том, что ни общество, ни власть не обладают инструментами, чтобы измерять остаток этого кредита и скорость его иссякания. Западные инструменты непригодны, и «мы не знаем общества, в котором живем». Обвал может произойти в любой момент. А может, и дух человека зачахнет, хотя это менее вероятно.

По-иному обстоит дело со вторым блоком показателей качества жизни, выражающим безопасность людей. Чем больше угроз ощущает человек, тем выше сдвигаются эти показатели вверх по шкале приоритетов. За последние 15 лет они ползут вверх безостановочно, иногда скачкообразно. Структура угроз, перед которыми оказался житель РФ и его близкие, за годы реформ кардинально изменилась. На первый план вышли угрозы социальные, которые до реформы вообще не фигурировали в числе актуальных. Более того, все эти угрозы вошли именно в атмосферу повседневной жизни, их образ знаком большинству.

Массовым является страх перед бедностью, которая может свалиться на голову по не зависящим от личности причинам. Безработица, смерть или увечье кормильца, утрата сбережений, стихийное бедствие — все эти угрозы бродят рядом с нами, а привычные социальные системы защиты от них ликвидированы реформой. Более того, реформа парализовала производство, а никакая добыча не может его заменить как источник жизненных благ для большой страны. Тяготы по поддержанию изношенной техносферы власть решила возложить на население, и над всеми повис дамоклов меч немыслимых платежей (налог на недвижимость до 2% ее рыночной стоимости, обязательное страхование жилья размером до 3% стоимости, тарифы). Этот меч опускается постепенно, но опускается.

Другая угроза — преступное насилие. С ним за годы реформ столкнулась уже едва ли не каждая семья, и это оставляет рубец, который ноет постоянно. За год регистрируется 1,5 млн. тяжких и особо тяжких преступлений. По общему мнению специалистов, это примерно треть их реального числа. Масштабы насилия поражают. В 1994 г. было зарегистрировано 349 540 неопознанных трупов с признаками насильственной смерти (в 1995 г. 330 246 трупов).

Около 100 тыс. человек пропадают за год без вести. Разбой и грабеж с насилием стали обычным явлением. Появились новые виды преступного насилия, которые еще недавно не были даже предусмотрены уголовным кодексом, — похищение людей, взятие заложников, убийства по найму. Никто раньше не боялся и насилия на национальной почве, а теперь оно у всех перед глазами. Каждый день ты можешь оказаться перед дилеммой — влезать или не влезать в драку, чтобы защитить какого-нибудь индуса, таджика или русского, на которого почему-то напали возбужденные иноплеменники.

Положение усугубляется тем, что государство и общественные организации, на которые граждане могли возлагать свои надежды в советское время, находятся в полуразобранном состоянии или вообще ликвидированы. В Москве 75% жертв разбойных нападений не заявляют о них в правоохранительные органы — считают это бесполезным. Более того, для некоторых категорий граждан существенным стал риск стать жертвой насилия со стороны самих этих органов. Милиционер дядя Степа остался в советском прошлом, хотя и не умер.

Объективно, качество жизни в таких условиях является очень низким. От массового психоза страну выручает лишь исключительная культурная устойчивость населения и инерция советского мировоззрения и советского школьного образования. Люди перешли к совершенно иному, нежели в стабильное время, образу жизни и критериям оценки — к критериям военного времени. Трудно сказать, насколько вообще правомерно в такое время обычное понимание самого термина «качество жизни».

Восприятие опасностей, в общем, никогда не является адекватным. Какие-то страхи нагнетаются политиками и телевидением (например, страх перед терроризмом) и в восприятии людей преувеличены, к другим люди легко привыкают и их недооценивают. Видимо, в целом по этому разделу есть общее соответствие между реальными опасностями и их восприятием. Большинство населения считает опасности для личности в РФ аномально высокими и мириться с таким положением не собирается. Иными словами, в этот «переходный период» люди не ведут нормальную жизнь, а переживают его. А значит, сама постановка вопроса о качестве жизни становится очень условной.

Наконец, третий комплекс показателей качества жизни отражает возможности проектировать свою жизнь, строить планы на будущее и иметь доступ к ресурсам для реализации этих планов. Эти возможности определяются состоянием общества, всей его организацией. Здесь имеет место очевидный и бесспорный регресс. Быстро снижается качество и доступность образования, ухудшается здоровье населения и сокращается доступ к сложной медицинской помощи, меняется тип того культурного воздействия, которое оказывали на человека СМИ, телевидение, кино. Эти общественные институты целенаправленно сокращают поток сообщений, созданных по типу «университетской» культуры, и заменяют их на продукты культуры «мозаичной» — формируется «человек массы», манипулируемый и с невысокими притязаниями. Жизнь обедняется, личность принижается, и этот процесс идет с ускорением. Объективно качество жизни снижается, хотя жертвы этого процесса все менее способны это чувствовать. То, что раньше было народом, разделяется на классы — сначала по отношению к собственности и гражданским правам, теперь и по типу культуры. При этом надо заметить, что и господствующее меньшинство («элита») оказывается вырожденным и не способно быть носителем элитарной культуры.

Все эти группы показателей соединяются в сознании людей в интегральное ощущение фундаментального неблагополучия. Это выражается в том, что более половины населения отвечает, что «в жизни стало меньше счастья» и что «страна идет в неверном направлении». Проект реформ не принят большинством общества, он противоречит его разуму, здравому смыслу и совести. Значит, на этом пути улучшения качества жизни ожидать не приходится. И предпринимаемые именно для этого «национальные проекты» вызывают не энтузиазм и надежды, а тяжелое ощущение беспомощности. Они, предполагая некоторые денежные вливания, нисколько не касаются главных бед, которые пожирают саму нашу жизнь и жизнь нашей страны.

2008 г.

КРИЗИС КАК ПОВОД ЗАДУМАТЬСЯ

Кризис как будто приоткрыл ту бездну, в которую сползает наша культура. Что-то клубится внизу, дна не видно. И не видно, за что можно зацепиться на мокром грязном склоне. Весь этот мрак и тлен — не явление природы. Это — плод наших мыслей, наших действий и бездействия за последние 25-30 лет. Дальше в глубь истории лезть не надо, дело решили эти годы.

Советская революция была катастрофическим выходом из исторической ловушки, в которую попала Россия при импорте западного капитализма. Катастрофическим — но выходом. Мягче не нашлось, перепробовали все наличные проекты. Травмы катастрофы были залечены, ненависть и реваншизм культивировались в очень небольшом меньшинстве. Но советская система в ходе урбанизации и смены поколений переживала кризис мировоззрения, опасный для идеократического государства. «Прогрессивная общественность» решила этим кризисом воспользоваться и подправить систему «под себя».

Союзники в этом проекте были влиятельными (от еврокоммунистов до Рейгана, от Сахарова до фарцовщиков), вероятность успеха велика. Все прошло как по маслу, отпраздновали победу. Что она будет пирровой, не сомневались. Но, как и предполагали, удалось сбросить социальную цену «геополитической катастрофы» на шею большинства. Чтобы заглушить совесть, раскрутили дикий, невиданный в конце XX века социал-дарвинизм. Интеллигенция…

Вместе с совестью оказалось подавленным и рациональное сознание. Тут есть проблема для методологов — разве эти духовные сферы сопряжены? Для нас важнее сам факт. Образованный слой впал в гипостазирование, на грани безумия. Был испорчен весь понятийный аппарат, применяемый в познании и понимании общественных процессов. Пустые, туманные понятия превратились в призраки идолов и могучих чудовищ, суждения о нашей бренной реальности стали заклинаниями, как у впавших в транс шаманов, наевшихся галлюциногенных грибов. «Рынок! Демократия! Инвестиции! Тоталитаризм!» Всякая мера вещей и явлений была отброшена, число потеряло привычный физический смысл, его надо было принимать как мистический образ. Министры и эксперты могли делать совершенно нелепые утверждения — и ничего! Любой упрек им отвергался как глупая придирка. Таков уж театр нашего Карабаса-Барабаса.

После «бури и натиска» 90-х годов наступило затишье. Крот истории продолжал догрызать теплосети и трубы водоканала, жилищный фонд и производственные мощности, но все это под анестезией нефтедолларов и «мюнхенских речей». Все славили лидера, который навеял нам сон золотой. Мы пригрелись и задремали, заносимые пургой глобализации и российского телевидения.

И вот — кризис, в который Россию призвали с сентября 2008 г. Никакой рефлексии он не вызвал. В 90-е годы государство демонтировало защитные механизмы, которые придавали экономике СССР устойчивый против таких кризисов характер, и не выстроило альтернативных защит. Об этом сейчас ни слова (и, похоже, ни мысли).

Россия, резко ослабленная кризисом 90-х и прогрессирующей деградацией, оказалась раскрытой и беззащитной против «импорта» чужих кризисов. В.В. Путин образно определил эту ситуацию так: «За что боролись, на то и напоролись». Но кто звал на эту «борьбу»? Ведь большинство было против. Зачем надо было «бороться» за то, чтобы нас допустили стать жертвой их кризисов? Это следовало бы объяснить обществу, иначе не будет «восстановлено доверие», которого так желает власть.

Объяснение кризису дается такое: «Америка нас заразила». Ах, Америка, нас так долго учили любить твои запретные плоды. Наш «юноша Эдип», убив отца, вкусил этих плодов. Любовь зла, но надо же смотреть, с кем имеешь дело, и предохраняться от заразы. Америка нас заразила! Один обозреватель выразился едко: «Говорится это с плохо скрываемой гордостью неопытного подростка, лишенного невинности развратной девкой, заразившей его дурной болезнью». И ведь «неопытного подростка» поощряла власть. Только за три месяца, с 1 апреля по 1 июля 2008 г., внешний долг российских банков и корпораций вырос на 56,4 млрд. долларов и составил 492,4 млрд. Ни формальные показатели, ни предупреждения аналитиков во внимание не принимались, Россия представлялась «островком стабильности».

Вот, кризис пришел и разворачивает свои порядки. Нужна программа защиты. Очевидно, она должна быть разработана исходя из определенной трактовки самого понятия «кризис». Уходить от ясного определения сущности явления недопустимо. Что же мы слышим? 20 ноября 2008 г. В.В. Путин сказал, что «нынешний кризис, как вы знаете, подобен стихии. В рамках давно созданной и действующей мировой финансовой системы его, как и природное бедствие, предотвратить было невозможно».

Эта метафора не только ошибочна, она симптом важного методологического изъяна — натурализации общественных явлений. Кризис — творение современной культуры и не имеет ничего общего со стихией. На стихию сваливают, чтобы оправдать собственное бездействие. Но эти метафоры формируют мышление. Любая программа вырабатывается исходя из представления о реальности и с помощью определенного набора познавательных инструментов.

На XII Международном Санкт-Петербургском экономическом форуме (6 июня 2008 г.) Д.А. Медведев заявил: «В мире уже обозначились новые центры экономического развития. И Россия — это один из них, поэтому она намерена участвовать в формировании новых общих правил игры на мировом рынке. Поэтому уже в ближайшее время будет принят план превращения российской столицы в мировой финансовый центр, а рубля — в одну из ведущих резервных валют».

Очевидно, что это заявление подготовлено экспертами экономического блока правительства в рамках их рациональности. Вот наша национальная беда — познавательные инструменты российских экспертов и политиков, ответственных за хозяйство, неадекватны реальности. От них требуется объяснение причин ошибок, иначе государство и общество будут и дальше двигаться по пространству кризиса вслепую. Но такого объяснения мы, скорее всего, не получим, и это — симптом деградации культуры в целом.

По истечении трех месяцев «борьбы с кризисом» мы видим, что ее главная стратегия заключается в распределении денег, которыми еще располагает государство. Это — продолжение прежней экономической политики. Но ведь кризис — особый тип бытия. Это — болезнь общества (хозяйства, государства). Как и при болезни человека, на этот период необходимо создать особый тип жизнеустройства, качественно отличный от жизнеустройства стабильного времени. При серьезной болезни человека меняется его образ жизни. Для защиты его организма применяются лекарства и процедуры, которые уничтожают болезнетворное начало или повышают защитные способности органов и тканей. Иногда необходимо временное замещение органов искусственными устройствами (почка, легкие). В крайних случаях производят хирургическое вмешательство, изменяя саму структуру организма путем ампутации или трансплантации.

Из этой аналогии следует, что защита от «болезни» кризиса не может быть достигнута просто раздачей тех средств, которые хозяйство получало в благополучное время. Распределение денег, которые бы заменили прежние прибыль, кредиты или зарплату, не лечит, как каша не лечит больного. Кризис требует создания новых социальных форм и ослабления или ликвидации тех социальных форм, которые провоцируют болезнь или усиливают болезнетворное начало.

Вспомним все большие и успешно преодоленные кризисы — всегда они были периодом интенсивного социального конструирования и создания новых форм общественной организации. Так, программа выхода из Великой депрессии США вошла в историю как «кейнсианская революция», новый этап в социальной организации западного капитализма. «Реформы Эрхарда» в послевоенной Германии многое почерпнули из ордолиберализма, социального учения, соединившего либерализм с немецким государственным порядком. Что уж говорить о НЭПе как восстановлении страны после кризиса семи лет войны. Это общее правило: успешный выход из кризиса всегда сопряжен с глубоким обновлением социальной системы и, соответственно, технологического уклада.

Почему же мы не видим никаких признаков такого поворота в России? Как будто даже мысли такой не возникает в элите, владеющей информационным пространством. Это пространство как будто специально завалили мусором, чтобы не пробились ненужные вопросы. Фундаментальной причиной этого является сложившаяся в России за годы реформы аномальная социальная структура общества. Она и стала устойчивой и без активного социального конструирования не перестроится.

Похоже, государство этим заниматься не собирается. Реально, в России диалог происходит только между властью и «крупным бизнесом». Большие общности абсолютно исключены из диалога, они не имеют голоса. Структуру общества предпочитают просто игнорировать. Для мало-мальски эффективной политики необходима социокультурная карта общества, пусть даже грубая. В последние годы быстро меняются культурные характеристики общностей, а именно они будут влиять на установки и поведение в условиях кризиса. Простое деление общества на группы по признакам дохода, собственности, рода занятий недостаточно, но даже оно замалчивается.

Субъекты общественных процессов — не индивиды, а общности, собравшиеся на какой-то матрице. Но в каком они состоянии? Не приходилось слышать, чтобы внятно был поднят вопрос о том, что происходит с большой общностью «промышленные рабочие» — основой кадрового потенциала промышленной страны. Их контингент сократился более чем вдвое, на 10 млн. человек. В России продолжается деклассирование рабочих, значительная часть их опустилась на «социальное дно». А что происходит с общностью «сельскохозяйственные работники»? Она сократилась в 6 раз. Деградирует системообразующая для России общность — интеллигенция. Она замещается «средним классом» — новым социокультурным типом с «полугуманитарным» образованием, приспособленным к функциям офисного работника без жестких профессиональных рамок. Высшее образование сейчас ежегодно поставляет на рынок труда около 600 тыс. таких суррогатных интеллигентов — при численности выпускников вузов по физико-математическим и естественно-научным специальностям 26 тыс.

Вернемся к кризису. Кризис ударил по России, когда в ней продолжался процесс распада всех общностей (может быть, кроме криминальных). Этот процесс был запущен в конце 80-х годов как способ демонтажа советского общества. Ни остановить его, ни начать «сборку» на новой основе после 2000 года не удалось (если вообще предполагали). После 1991 г. были остановлены и в основном ликвидированы практически все механизмы, сплачивающие людей в общности, сверху донизу.

Самым главным процессом стал демонтаж народа (нации). Задача «разборки» советского народа привела к повреждению или разрушению вообще связей, соединявших русских в народ как надличностную общность с системными свойствами. Другой комплекс действий привел к повреждению или разрушению связей, соединявших этносы и народы России с русским ядром, — был проведен демонтаж советской системы межнационального общежития. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по связующей силе и разнообразию связей, создано не было. Никакой программы нациестроительства государство не выработало до сих пор.

Так совокупность структурных элементов российского общества утратила «внешний скелет», которым для нее служила нация. При этом пропала и скрепляющая нацию система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности как часть их «внутреннего скелета» и связывали с другими общностями. Например, Россия утратила национальное информационное пространство. Она не располагает информационной системой, чтобы вести низовой «каждодневный плебисцит» по всем вопросам национальной повестки дня. Исчезли и каналы, по которым до всех граждан одновременно доводилась эта повестка дня. Телевидение этой функции выполнять не может, оно служит лишь каналом политической рекламы и контркультуры.

Уже не раз отмечалось, что кризис, а тем более послекризисное развитие, требует от государства выработки и заключения нового общественного договора. Кто же будет допущен к столу переговоров в нынешней политической системе? На кого делает ставку эта система? Какая общность станет локомотивом, который вытащит Россию из кризиса и поставит «на путь инновационного развития»?

В 90-е годы в России были предприняты интенсивные попытки классового строительства, прежде всего буржуазии, а затем и нового рабочего класса. Для этого применялись социальные и политические технологии конструктивизма. В целом эти попытки не привели к успеху. Классовой культуры и самосознания до сих пор не возникло ни у «буржуазии», ни у «пролетариата», и шансов на их возникновение почти нет. Они напоминают ряженых в социально-политическом театре. Причины для этого фундаментальны, но их обсуждение выходит за рамки нашей темы.

В последние годы упор при создании идеологии, легитимирующей современное жизнеустройство и политический порядок, делается на средний класс. Он представляется ядром общества и социальной базой власти. Сама эта доктрина еще остается очень сырой, разработка идеологии среднего класса ведется вяло. Попытка взять за основу классический либерализм была ошибкой, философия либерализма, выросшая из Просвещения, давно неадекватна нынешней реальности. Идея гибридизации остатков либерализма с Православием и Самодержавием успеха не имела, и даже непонятно, кто мог надеяться на такой успех.

Кризис заставил форсировать проект классового строительства, в качестве главного общественного субъекта России власть выбрала средний класс. 28 ноября 2008 г. программное заявление сделал В. Сурков. Он сказал: «Если 1980-е были временем интеллигенции, 1990-е десятилетием олигархов, то нулевые можно считать эпохой среднего класса, достаточно обширного среднего класса. И не просто появление и становление, но и выход на историческую сцену».

В прессе даже заговорили, что средний класс завоевал социальную гегемонию и политическую власть. Сурков подчеркнул: «Помочь среднему классу пережить следующий год без серьезного ущерба. Поддержать уровень занятости и потребления… Потому что российское государство — это его государство. И российская демократия — его. И будущее у них общее. Нужно позаботиться о них. Россия — их страна. Медведев и Путин — их лидеры. И они их в обиду не дадут».

Называть период 2000-2008 гг. эпохой среднего класса — гротеск, иной раз кажется, что тут есть скрытое издевательство. «Гегемон» не только не определен внятными признаками, он воспринимается как явление преходящее и нежизнеспособное, артефакт смутного времени, заслуживающий легкого сострадания. Ничего эпохального этот субъект не совершил, и ничего от него не ждут.

Сурков видит в среднем классе прямо становой хребет современной России: «Российское государство — это его государство». Неужели это всерьез? Сам этот образ «хозяина государства Российского» лишает авторитета любую государственную программу борьбы с кризисом. Средний класс — небольшая общность, составляющая примерно 7-12% населения. По своим социокультурным характеристикам эта общность — продукт постсоветского смутного времени, который уже не обременен коллективной памятью «советского типа», но не обрел «своей» памяти.

Это «рожденные в года глухие, пути не помнят своего». Куда он может повести расколотое общество, кого он может сплотить для творческого усилия?

Чтобы оценить эффект этого образа, представим себе, что в Москве открыт монумент, олицетворяющий тот средний класс, о котором говорит Сурков. Каков может быть этот памятник «белому воротничку» или «офисному планктону»? Монумент «Чижик-пыжик»? Поставим его в один ряд с уже известными монументами, символизирующими культурные типы. Это фигура «Рабочий и крестьянка» — аналог с классовой символикой. Это памятник «Воину-освободителю» в Трептов-парке. Такое сравнение для «белого воротничка» убийственно, речь идет о несоизмеримых по потенциалу и консолидирующей силе социальных общностях.

В ходе обсуждения роли среднего класса видный идеологический работник «партии власти» телеведущий Владимир Соловьев подчеркнул, что это — «класс потребителей, а значит, именно он является двигателем всего, что происходит в стране». Класс потребителей! И на него власть возлагает миссию спасения страны от тяжелого кризиса и подвиг «перехода к инновационному развитию»! Это похоже на театр абсурда.

Каковы перспективы? Опора на средний класс — тупик. В принципе сам классовый подход не отвечает цивилизационным угрозам, которые создает для России этот кризис, принципиально отличный от западного. Другая у него структура и другой состав действующих лиц. Целеполагание программы должно исходить из реальности России, и организующей силой сейчас может быть только государство. Оно больно, но это еще государство. На что же оно может опереться, сборку и мобилизацию какой общности должно поддержать?

Преодоление нашего кризиса уже возможно лишь в рамках цивилизационного проекта. Его вырабатывает надклассовая и надэтническая общность. В свое время Данилевский назвал ее «культурно-исторический тип». Эта общность и служит ядром консолидации в момент больших кризисов, она и задает проект будущего. Трудный XX век Россия прошла, ведомая культурно-историческим типом, который стал складываться задолго до 1917 года, но оформился уже как «советский человек». Он сник в 70-80-е годы, а потом был загнан в катакомбы, но не исчез. Он — молчаливое большинство, хотя и пережившее культурную травму.

Сейчас неважно, какое духовное убежище соорудил себе каждый из людей этого типа — стал ли он монархистом, ушел ли в религию или уповает на нового Сталина. В нынешнем рассыпанном обществе именно эти люди являются единственной общностью, которая обладает способностью к организации, большим трудовым и творческим усилиям. Именно они могут быть собраны на обновленной матрице, ибо сохранилось культурное ядро этой общности, несущее ценности и смыслы российской цивилизации, ценности труда, творчества и солидарности. Но это уже другая тема.

Государство же стоит перед выбором историческим, который выше выбора идеологического или шкурного. Пока оно от выбора уклоняется, но счетчик тикает.

2008 г.

КРИЗИС И ГОСУДАРСТВО

Российское общество входит в кризис в больном состоянии. Дееспособных структур гражданского общества не сложилось, партии и профсоюзы организующими институтами не являются, бизнес отказался от остатков этики солидарности. Население за постсоветский период практически полностью утратило навыки самоорганизации на уровне выше семей и близких друзей.

Государство остается единственной силой, способной организовать хозяйство, население и общество на сопротивление разрушительному воздействию кризиса. Для этого, однако, оно прежде всего должно «помочь себе», поскольку и само находится не в лучшей форме.

Большие опросы, проведенные с 2002 по 2005 г., показали, что практически на всей территории РФ граждане примерно одинаково видят структуру угроз и выделяют в ней три примерно одинаковых по значимости блока:

— кризис власти и управления (около 35%);

— потеря российским обществом смысловых координат своего развития (31%);

— гегемонистская политика США и их стремление к мировому господству (30%).

Таким образом, в массовом сознании сложилось убеждение, что главные угрозы России порождены кризисом государственности, кризисом мировоззрения и осложнением международного положения России. Роль этих факторов с углублением кризиса возрастает.

Угрозы реализуются вследствие слабости защитных сил системы (государства, общества, хозяйства и пр.). Выделим слабые точки государства в контексте нынешнего кризиса.

Представление о кризисе. Любая программа вырабатывается исходя из определенного образа реальности с помощью определенного набора познавательных инструментов (когнитивной структуры). Прошедший год показал, что когнитивная структура сообщества российских аналитиков и политиков, вырабатывающих доктрину преодоления кризиса, в ряде важных пунктов неадекватна реальности. От этого сообщества требуются объяснения причин ошибок, допущенных ими в суждениях о кризисе, а также срочные профессиональные работы по обновлению инструментов анализа. В противном случае государство и общество будут и дальше двигаться по пространству кризиса вслепую.

Метафора кризиса как стихийного явления не только ошибочна, она отражает важный методологический изъян — натурализацию общественных явлений. Кризис — творение современной культуры и не имеет ничего общего со стихией. Натурализация, представление результатов политических решений как «объективных» стихийных явлений, вытесняет из сознания категорию ответственности. Кризисы «давно созданной мировой финансовой системы» хорошо изучены и стали способом регулярной ликвидации «пузыря» денег, не обеспеченных реальными ценностями.

Метафора кризиса как стихии стала оправданием пассивного способа нейтрализации последствий кризиса через распределение денег из резервов государства. На деле кризис надо рассматривать как особый тип бытия, который должен быть особым образом организован. Обязанность правительства — выработать и представить обществу план организации бытия страны на период кризиса, в его главных чертах. Этого не сделано, общество пребывает в неопределенности, что усугубляет кризис.

Другая метафора, которую привлек В.В.Путин для объяснения причин кризиса, — медицинская. Он сказал: «Кризис начался в Соединенных Штатах, которые, по сути, в результате своей финансовой и экономической политики довели до кризиса и «заразили» этим кризисом экономики практически всех ведущих стран мира».

Действительно, кризис можно уподобить социальному явлению — болезни общества (хозяйства, государства). Однако эта метафора ко многому обязывает. Во-первых, требуется объяснить, почему Россия, «заразившись» от США, не предохранялась от инфекции («не соблюдала правил гигиены»)? Кто и на каком основании отменил профилактические меры, которые в течение многих десятилетий предохраняли экономику России от этой заразы? Чем оплачен риск, которому подвергло экономику России правительство этими своими решениями?

А главное, уподобив кризис инфекционной болезни, правительство должно поставить ее диагноз и сообщить, какой болезнетворный агент является ее возбудителем. Против какого микроба или вируса нам предстоит бороться? Ход у каждой инфекционной болезни свой, лекарства и режимы больных совершенно различные. Ничего «врачи нашей экономики» об этом не сказали.

Снова подчеркнем: как и при болезни человека, на период кризиса необходимо создать особый тип жизнеустройства, качественно отличный от жизнеустройства стабильного времени. Отличия определяются глубиной и продолжительностью кризиса.

При серьезной болезни человека, а тем более при эпидемии, меняется образ жизни и больных, и окружающих людей. Для защиты больного организма применяются лекарства и процедуры, которые уничтожают болезнетворное начало или повышают защитные способности органов и тканей. Иногда органы и ткани временно замещают искусственными устройствами (почка, легкие, даже сердце). В крайних случаях производят хирургическое вмешательство, изменяя саму структуру организма путем ампутации или трансплантации.

Из этой аналогии следует, что защита хозяйства от «болезни» кризиса не может быть достигнута просто посредством дополнительного распределения тех ресурсов, которые оно получало в благополучное время. Предоставление государством финансовых средств, которые бы заменили прежние прибыль, кредиты или зарплату, не может быть эффективным в принципе. Они не лечат, как каша не лечит больного. Кризис требует изменения образа жизни.

Это значит: необходимо создание новых социальных форм и ослабление или ликвидация (возможно, временная) тех социальных форм, которые провоцируют болезнь или усиливают болезнетворное начало.

Все большие и преодоленные кризисы были периодом интенсивного социального конструирования и создания новых форм общественной организации. Это общее правило: успешный выход из кризиса всегда сопряжен с глубоким обновлением социальной системы и, соответственно, технологического уклада.

Представление о кризисе: параметры и индикаторы. Для принятия рациональных решений по защите России необходимо достоверное знание о процессах, связанных с кризисом. Важной частью этого знания являются описания и измерения существенных сторон реальности. Инструментами для этого служат параметры (измеримые величины) и показатели (индикаторы).

Разработка системы индикаторов основана на представлениях о существенных для анализа и управления латентных переменных. Информацию о них должны дать видимые и измеримые параметры, связанные с латентными переменными достаточно устойчивыми отношениями, которые поддаются рациональной интерпретации. Лишь в этом случае параметр обретает статус индикатора. При поиске хорошего индикатора нужно также знать смысл критерия, по которому будет оцениваться состояние индикатора. Критерии подчиняются целям и ограничениям.

Например, на встрече с активом «Единой России» 25 сентября 2008 г. В.В. Путин сказал: «Россия подошла к этому кризису окрепшей, с большими резервами, с хорошо и эффективно работающей экономикой… Достаточно стабильная политическая и социальная ситуация говорит о том, что мы чувствуем себя уверенно».

Чтобы сказать «хорошо и эффективно работающая экономика» или «достаточно стабильная социальная ситуация», требуется назвать критерии оценки. Трудно представить себе, какими критериями руководствуется правительство, — оно их не сообщает. Напротив, судя по многим фундаментальным показателям, экономика России вовсе не была «эффективно работающей» — по этой причине и требовалось изменить сам тип ее развития. Не была «достаточно стабильной» и социальная ситуация в стране. Социальное расслоение достигло критического уровня и продолжало углубляться.

Вот, информативным показателем состояния банковской системы служит размер выдачи ими необеспеченных кредитов и масштаб участия в спекулятивных операциях. В прессе приводятся такие сведения: «Согласно данным Центробанка, финансовые показатели 1124 действующих российских кредитных организаций, исключая Внешэкономбанк, на 1 августа 2008 года, то есть с началом обвала цен на нефть, выглядели следующим образом…

На покупку акций и другие формы участия в чужом капитале банки затратили свыше 3,11 трлн. рублей. Однако сегодня из-за обвала котировок продавать акции придется с громадными убытками… Получается, что на 1 августа банки разместили на стороне 20,45 трлн. рублей, то есть на 2,66 трлн. рублей больше, чем имели своих и чужих средств, или на 5,68 трлн. больше позаимствованных чужих. Возник дефицит платежного баланса, что увеличило дефицит денежного обращения… Таким образом, можно резюмировать следующее. Почти все российские банки, уподобляясь многим западным, проводили путем выдачи кредитов, не обеспеченных соответствующими банковскими активами, по сути, эмиссию фальсифицированных безналичных денег. Хотя денежная эмиссия — исключительная прерогатива Центробанка».

Но кто отвечал за поведение российских банков и кто поощрял их заниматься рискованной спекуляцией? Здравый смысл подсказывает, что спекуляции банков на рынках должна быть под контролем, а их заимствования ограничены в какой-то пропорции от суммы вкладов. Это — функция государства.

М. Гельман пишет в газете «Промышленные ведомости» (01.12.2008): «В 2007 г. общий объем торгов валютой, акциями и различными финансовыми бумагами на всех площадках Группы РТС достиг почти 18 трлн., увеличившись за год в 6 раз, а Группы ММВБ — 107 трлн. рублей, увеличившись за год вдвое. Суммарно это составило 125 трлн., или более 200% по отношению к обороту всех отраслей экономики. Налицо очередной результат слепого копирования пороков американской финансовой системы — громадный «мыльный пузырь»…

Замечу, что все приведенные выше исходные данные размещены в официальных различных документах различных организаций, министерств и ведомств. Однако ни одного сводного среди них, где приводились бы результаты сопоставления показателей, хотя бы те, которые изложены в статье, обнаружить не удалось. Сложилось впечатление, что макрофинансовым анализом в стране никто официально не занимается.

На всякий случай я опросил нескольких специалистов в области финансов, среди которых были и официальные лица, известно ли им прошлогоднее соотношение продаж на фондовых рынках страны с оборотом в российской экономике. Оно составило, как показано выше, более 200%. Увы, никто об этом не знал, а среди публикуемых Центробанком показателей эти сведения отсутствуют. Хотя именно ЦБ и Минфину вменено в обязанность контролировать финансы страны и их обращение. Ведь это не частный, а государственный ресурс, фальсификация которого не должна вообще допускаться властями».

В условиях кризиса смысл параметров, индикаторов и критериев меняется, что резко расширяет зону неопределенности. Это более важный источник ошибок, чем нехватка эмпирических данных. Когда система быстро меняется, связь измеримых показателей с выражаемыми через них скрытыми (латентными) величинами становится резко нелинейной. Это касается, например, сравнения таких социальных показателей, как уровни потребления и уровни доходов.

Число, служащее индикатором состояния системы, всегда встроено в контекст, который и насыщает это число смыслом. Обеднение контекста видоизменяет смысл показателя, а в пределе может совершенно исказить его. Изъятие из контекста — обычная форма «отключения рациональности». Оно приняло за последние два десятилетия широкий характер и нанесло сильный удар по всей культуре «количественного мышления».

В свете этих общих положений положение с описанием и «измерением» нынешнего кризиса в России следует признать неблагоприятным. Приводимые чиновниками и экономическими обозревателями величины, призванные характеризовать кризисные явления, не сопровождаются объяснением их связи со скрытыми фундаментальными сущностями. Эти величины являются всего лишь параметрами, смысл которых не установлен. Они не служат индикаторами, позволяющими оценить состояние и динамику системы.

В принципе здесь и кроется тот главный выбор, который не решается сделать правительство. Речь идет о конфликте интересов. Представить модель кризиса и породившие его причины — значит пойти на конфликт с влиятельными силами. Из групповых эгоистических интересов эти силы направили экономические процессы в коридор, позволяющий им сорвать куш, но ведущий к срыву. И это силы, находящиеся не где-то в США, а здесь, близко к власти и в ее коридорах. У власти не хватает запаса прочности, чтобы пойти на такой конфликт.

Однако создание реалистичной модели кризиса и поиск адекватных индикаторов — необходимый этап в антикризисной программе. В качестве исходного предположения было бы разумным принять, что экономическая доктрина правительства России и легитимирующая ее идеология закономерно вели к этому кризису. Если так, то без пересмотра этой доктрины и смены идеологии вырваться из этого кризиса нельзя, можно лишь смягчать его симптомы и приступы, как у хронической болезни.

Неадекватность системы индикаторов и критериев, лишающая государство достоверной картины кризисных процессов, является важной угрозой для России, ее хозяйства и социальной сферы.

Дефекты в системе «знания власти». Одним из ключевых типов знания является то, которое генерируется властью и употребляется властью. Власть — самый крупный сгусток интеллектуальной активности и узел каналов движения потоков знания. Власть использует в своих целях или прямо организует большое число разнообразных «служб», занятых производством и движением знания.

Конкретное содержание знания власти и его движение определяются исторически данными условиями и задачами. Деградация «знания власти» во многом послужила причиной кризиса советской государственности и краха СССР. Однако и после этого краха «ремонт» необходимой для государства интеллектуальной базы не ведется, что создает угрозу и для государственности России.

В индустриальном обществе для управления абсолютно необходимы инструменты и навыки рационального мышления — точный язык, логика, мера, навыки рефлексии и проектирования. Все они были сильно повреждены во время перестройки, а затем подрывались в ходе реформы 90-х годов. Сейчас сознание властной элиты хаотизировано и не справляется с задачами, которые ставит кризис. Резко снизилось качество решений, возникли аномальные зоны, где принимаются наихудшие решения из всех возможных.

Вместо анализа ошибок и «починки» инструментов разумного мышления, как это принято делать при любых технических сбоях или авариях, произошел срыв — эти ошибки побудили к дальнейшему отходу от норм разумного мышления, в результате чего общество сорвалось в тяжелейший кризис. Если бы реформаторы, исходя из своих идеалов, рассуждали согласно правилам здравого смысла и логики, сверяли свои выводы с реальностью, то можно было бы избежать срыва и найти разумный компромисс между интересами разных частей общества.

Получилось наоборот, правящая элита шаг за шагом толкала к лавинообразному распаду всей сложной конструкции рационального сознания. Страна оказалась на грани катастрофы. После 2000 г. кризис «заморозили», но не преодолели. Сейчас он «размораживается». Элита составляет главную «группу риска».

Повреждение инструментов познания и каналов передачи знания в государственном управлении является системным. Оно требует специального обсуждения и срочной восстановительной программы. Идеологическими заклинаниями эту проблему не решить.

За последние 15 лет произошло повреждение и частичная деструкция структур мышления значительной части работников управления и органов власти РФ. Состояние системы управления в России ныне таково, что оно будит и актуализирует латентные опасности и повышает уровень даже тех опасностей, которые могли бы контролироваться с небольшими затратами. Мы обычно сводим дело к коррупции и некомпетентности, но еще большая беда состоит в том, что власти делают ошибку за ошибкой — и нет признаков рефлексии.

Функция предвидения. Особую роль в «знании власти» играет проективное знание, представленное как предвидение. Образы будущего как «проекты власти» служат для общества важными системами координат. Успех антикризисных программ определяется способностью предвидеть угрозы и верно оценить динамику их развития. Провалы в выполнении этой функции государства сами по себе становятся фактором углубления кризиса — как вследствие неподготовленности решений и ресурсов, так и в результате негативного воздействия на общественное сознание. В первые месяцы нынешнего кризиса обнаружились большие упущения в выполнении функции предвидения, прогнозирования и планирования. Они должны быть восполнены посредством выполнения срочной специальной программы.

Признаки назревающего в США и Западной Европе кризиса финансовой системы стали явными в 2004-2005 гг., и ряд российских экономистов предупреждали о том, что в этот кризис будет вовлечена Россия, за 90-е годы «привязанная» к этой системе. Однако Россия представлялась «островком стабильности», и начавшийся в сентябре 2008 г. кризис оказался для российского общества полной неожиданностью.

Основные параметры финансового кризиса в США определились уже в 2007 г., и никаких оснований считать, что этот кризис не будет экспортирован в Россию, не было. Тем не менее вплоть до конца лета 2008 г. прогнозы состояния российской экономики оставались радужными. Так, прогнозы значения индекса РТС на конец 2008 года, данные финансовыми аналитиками, колебались в диапазоне 2500-3000 пунктов.

На 19 мая 2008 года индекс РТС достиг отметки в 2498,1 пункта, на 26 декабря — 644,5 пункта, снизившись на 74,2%. 23 февраля 2009 г. индекс РТС составлял 517 пунктов, то есть потерял 79,3% от максимального значения. Таким образом, если отбросить предположение о тотальной недобросовестности сообщества финансовых аналитиков, работающих в России, приходится признать это сообщество несостоятельным в выполнении профессиональной функции предвидения.

Оптимистические прогнозы давались во время падения курса на московских биржах, даже в октябре 2008 г. В прессе писали: «6 октября, когда курсы акций упали сразу почти на 20%, с утра в российских киосках появился журнал «Итоги», где на обложке было анонсировано интервью с зампредседателя Центрального банка РФ Константином Корищенко, который только что возглавил ММВБ, ведущую биржу страны. Он заявил буквально следующее: «Тот уровень, на котором мы сейчас находимся, — если не дно, то где-то близко к нему: весь негатив, который мог выплеснуться на рынок, уже выплеснулся. Большие колебания — верный признак приближающейся смены тренда». В удивительное мы живем время — журнал еще несли по киоскам, а заявление г-на Корищенко уже выглядело откровенным издевательством. В наши дни прогнозы либеральных экономистов опровергаются жизнью раньше, чем мы успеваем их прочитать!»

Неизвестно, были эти заявления высокопоставленных чиновников и экспертов следствием их ошибочных представлений о реальности или желания успокоить общество, усыпив его бдительность. И то и другое говорит о слабости государства. Пытаясь таким образом избежать паники, власть впадает в самообман и теряет время, когда можно было бы блокировать кризисные явления в «инкубационном» периоде. Так и произошло.

Безосновательно оптимистическими были заявления о ближайших перспективах российской экономики, сделанные высшими руководителями России на XII Международном Санкт-Петербургском экономическом форуме (6-8 июня 2008 г.). Очевидно, что эти заявления были подготовлены экспертами экономического блока правительства на основании той прогнозной информации, которой они располагали.

Прошло всего четыре месяца, и министр экономики и развития делает заявление, принципиально несовместимое с этими «амбициозными» планами. 19 ноября 2008 г. глава Минэкономразвития РФ Эльвира Набиуллина на заседании Госдумы сказала: «Мировой экономический кризис, который только разворачивается, показал исчерпанность модели роста российской экономики, которая у нас была в предыдущие годы».

Такая радикальная смена фундаментальной трактовки состояния народного хозяйства без всякого объяснения причин смены парадигмы — признак глубокой деформации всей познавательной системы, в рамках которой действует правительство в сфере экономики. Это не может не сказаться на качестве решений, принимаемых в условиях кризиса.

Из этого следует такой вывод: методологический аппарат экономического блока правительства РФ и обслуживающих правительство экспертов оказался непригоден для оценки уязвимости российской экономики в нынешнем кризисе. В результате вплоть до конца 2008 г. государство и общество следовали ошибочным представлениям о глубине и динамике кризиса.

Это само по себе представляет важную угрозу, перед которой оказалась Россия.

Она должна быть устранена, для чего требуется анализ допущенных ошибок, беспристрастная оценка применяемых в правительстве методов экономического анализа и срочное устранение дефектов.

Наложение двух волн кризиса. Важнейший фактор, влияющий на динамику и глубину нынешнего кризиса, заключается в том, что он налагается на большую волну кризиса 90-х годов, который в главных своих элементах не преодолен. Этот факт может полностью изменить и внутреннюю структуру, и картину внешних проявлений нынешнего кризиса в России по сравнению с тем, как он развивается «на Западе».

Главная угроза состоит в том, что волна «прежнего» кризиса уже подвела многие системы хозяйства и социальной сферы России к порогу деградации — «красной черте». Запас их прочности почти исчерпан, и даже сравнительно слабый добавочный удар нового кризиса может их обрушить или запустить цепную реакцию отказов. Это сразу потребует больших финансовых средств и материальных ресурсов на устранение чрезвычайных ситуаций, а возможности государства могут оказаться недостаточными. Например, в таком уже критическом состоянии находится жилищный фонд, обветшавший без капитального ремонта, инженерные сети ЖКХ, водоканал. Это — системы жизнеобеспечения, сбои которых могут резко ухудшить положение большой части населения, тем более в стесненных обстоятельствах нового экономического кризиса.

Таким образом, «модель кризиса», исходя из которой разрабатывается программа, должна включать в себя и угрозы, порождаемые массивными процессами деградации, запущенными еще кризисом 90-х годов.

Обращает на себя внимание тот факт, что руководители государства подчеркивают намерение продолжить ту социально-экономическую политику, которой следовали до кризиса («выполнить социальные обязательства»). Это без всяких обоснований представляется как оптимальное решение. Между тем кризис, очевидно, принципиально изменяет условия, в которых находится страна. Это, как сказано выше, особый тип бытия. Соответственно, должна измениться и политика государства, она просто не может не измениться. В одних случаях обязательства государства в социальной сфере окажутся при наложении двух волн кризиса недостаточными, а в других случаях их выполнение можно, ввиду чрезвычайных обстоятельств, отложить.

В общем, расчет на то, что социальное бедствие может быть предотвращено путем распределения некоторой суммы государственных финансовых средств, несостоятелен. Поэтому представляются ошибочными методологические установки тех должностных лиц, которые считают, что государство сможет поддерживать внутренний спрос и социальную стабильность «инвестиционными программами естественных монополий, государственными закупками и государственными контрактами».

В условиях кризиса такая роль государства недостаточна, в этих условиях государство обязано переходить на принципы программно-целевого управления. Оно не сводится к инвестициям, закупкам и контрактам. Минимальная триада действий в управлении такого типа заключается в «планировании — программировании — бюджетном финансировании». Это ядро системы в США было описано в 70-е годы как «система РРВ» (Planning-Programming-Budgeting), но выработаны эти принципы исходя из универсального опыта программно-целевого управления, включая советский.

Главный ресурс государства в противодействии кризису — организующий и даже духовный. Без «собирания» населения в общество, без целеполагания и введения общественных процессов в определенную систему нравственных, правовых и административных координат никакие финансовые средства не защитят население и хозяйство. Финансовых ресурсов государства даже в самые благополучные годы (2003-2008) хватало лишь на то, чтобы поддерживать приемлемый уровень стабильности социальной сферы, но не хватало для ее модернизации, развития и даже содержания.

Средств было недостаточно даже для того, чтобы остановить сокращение и деградацию основных фондов страны. Дефицит средств нарастал, а в условиях нынешнего кризиса его увеличение может стать лавинообразным. Без консолидации общества и подъема его низовой инициативы ресурсы, которыми располагает государство, будут совершенно недостаточны для решения даже критических задач социальной защиты населения.

Угрозы для России в среднесрочной перспективе. Мир втянулся в кризис индустриальной цивилизации. В каждой стране он наложился на свои проблемы. Россия переживает наложение нескольких кризисных волн, и совокупный глубокий кризис придется еще долго переживать. Реформы 90-х годов создали угрозы для всех систем страны. Они не отменяются нынешним кризисом, а обостряются им. Перед властью стоит срочная задача разобраться:

— как эти угрозы зарождались и как они развиваются,

— по каким признакам их можно обнаружить и оценить,

— каков потенциал каждой из угроз и с какой скоростью он наращивается,

— в каком месте реализуется опасность и что ей можно противопоставить.

На всех уровнях общества всегда имеется «карта угроз», каким-то образом выраженная. Чем сложнее общество и окружающий мир, тем многомернее должна быть эта карта. Составление «карты угроз» — важная операция. Она помогает представить нагромождение рисков как систему, увидеть в ней причинно-следственные связи. Преувеличенный страх сам становится источником опасности. Создание панических настроений и отвлечение внимания от реальных опасностей — важные операции в психологической войне. Поэтому составление «карты угроз» сопровождается изучением восприятия реальных опасностей в массовом сознании. Это восприятие отдельно представляют в виде «карты страхов».

Конкретные угрозы надо представлять в контексте системы высшего порядка — так, чтобы стали понятны их причины более фундаментального уровня. Например, видимой угрозой для России стало снижение боеспособности армии. Но это — лишь симптом болезни. Чтобы лечить, надо поставить диагноз. Надо устранять тот комплекс причин, по которым молодежь уклонятся от призыва в армию, летчики не летают, а вооружение не обновляется. И все это вовсе не сводится к нехватке денег, нехватка денег — сама есть следствие какой-то более глубокой причины.

«Карта угроз» всегда не вполне достоверна и отстает от жизни. Но в моменты резкого слома порядка, в условиях хаоса и быстрых изменений эта карта может стать совсем негодной. Следуя ей, мы попадаем в положение командира, который в тумане ведет свой отряд по карте вообще другого района. Он не видит признаков скрытых угроз, они возникают внезапно. В стране была долго отключена сама функция распознания угроз, подорваны необходимые для ее выполнения структуры. Вот тот фон, на котором развивается нынешний кризис.

Еще одно обстоятельство, которое ослабило способность предвидения рисков, — «отказ» обществоведения как особой системы знания. Обществоведение обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей, — указывать, чего нельзя делать. В ходе реформ оно, в целом, этой функции не выполнило.

Большинство опасностей, предсказанных специалистами при обсуждении доктрины реформ в начале 90-х годов, проявились. Однако их развитие оказалось более медленным, чем предполагалось. Большие системы, сложившиеся в советское время, обладают аномально высоким запасом «прочности». Природа этой устойчивости не выявлена, и ресурсы ее не определены. Это создает опасную неопределенность, поскольку исчерпание запаса прочности может быть лавинообразным и момент его предсказать трудно.

Природа и источники рисков и угроз в условиях нашего кризиса не стали предметом научных исследований и общественного диалога. Исследования, «беспокоящие» авторов доктрины реформ, были свернуты. Сейчас, чтобы переломить эту ситуацию, требуется восстановить взаимодействие между обществом и государством. Это трудно сделать, пока обществу не будет предъявлена «карта угроз», которые были порождены в 90-е годы и созревают в данный момент, а также внятная доктрина защиты от этих угроз. Судя по выступлениям ряда политиков и бизнесменов, общая доктрина ответа на кризис не выработана.

Главная угроза — демонтаж народа. Я уже много раз говорил, но это надо повторять и повторять: за последние двадцать лет демонтирован, «разобран» главный субъект нашей истории — народ. Все остальное — следствия. И пока народ не будет вновь собран, не вернет своей памяти, разума и воли, не может быть выхода из этого кризиса.

Задача «разборки» советского народа выполнялась в 90-е годы с таким перебором, что привела к повреждению или разрушению связей, которые соединяли русских в народ как надличностную общность с системными свойствами. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по связующей силе и разнообразию связей, создано не было, и никакой программы нациестроительства государство не выработало.

Сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Ликвидированы даже такие простые исторически укорененные социальные формы, как общее собрание трудового коллектива (аналоги сельского схода в городской среде). В России продолжается деклассирование рабочих. В ходе реформы контингент промышленных рабочих сократился вдвое, на 10 млн. человек. Значительная часть их опустилась на «социальное дно». Деградирует системообразующая для России большая специфическая общность — интеллигенция. Она замещается «средним классом» — новым социокультурным типом с «полугуманитарным» образованием, приспособленным к функциям офисного работника без жестких профессиональных рамок. Высшее образование сейчас ежегодно поставляет на рынок труда около 600 тыс. таких суррогатных интеллигентов — при численности выпускников вузов по физико-математическим и естественно-научным специальностям 26 тыс.

Ухудшение «личного состава» страны. Реформа нанесла тяжелый урон населению. Ухудшилось физическое и психическое здоровье большинства граждан России всех возрастов и социальных групп — народ болен в прямом смысле слова. Быстро снижаются формальные и качественные показатели уровня образования, наступает невежество и мракобесие. Упала до красной черты и продолжает падать квалификация главных групп работников. Подорваны нормы человеческих отношений и способность к самоорганизации. Возникли «малые народы», подгрызающие структуры цивилизации («гунны»). Наступает «цивилизация трущоб», привыкающая к своей культуре.

Сильную культурную травму нанесла приватизация промышленности. В результате значительное число мужчин, сразу лишившихся социального статуса и доходов, скатились к алкоголизму. В России, по данным Госкомстата, употребление этилового спирта на душу населения возросло в период с 1991 по 1995 год вдвое, а число алкогольных психозов — почти в четыре раза. Число рожениц, в момент родов страдавших анемией, в 2000-2008 гг. сохраняется на уровне 42-43% (в 1985 г. — 5%). Около 40% детей рождаются больными. На очень высоком уровне держится заболеваемость туберкулезом.

В 2005 г. на конференции «Медико-социальные приоритеты сохранения здоровья населения России в 2004-2010 гг.» директор Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского, бывший министр здравоохранения РФ Т. Дмитриева сообщила, что уровень психических расстройств с начала 1990-х годов увеличился в 11,5 раза. Растет и смертность, и тяжелая заболеваемость, связанная с психическими расстройствами. В частности, 80% инсультов в стране происходит на фоне депрессий.

Нынешний кризис обостряет эту угрозу. Т. Дмитриева заявила на Конгрессе «Социальная психиатрия будущего» (28.11.2008): «Та ситуация с финансовым кризисом, которая сегодня существует, безусловно, может привести к увеличению числа бедных, и может возникнуть тот порочный круг, когда бедность и недоступность медицинской помощи приводят к ухудшению здоровья, в том числе и психического».

По ее словам, среди бедных психические расстройства встречаются вдвое чаще. Как сообщила Дмитриева, на первом этапе подобного рода кризисы воспринимаются абстрактно, на втором этапе он становится уже личной проблемой, когда, например, человек чувствует на себе рост цен на продукты. Россияне в данный момент находятся на втором этапе восприятия кризиса. Вслед за вторым этапом в подобных ситуациях появляется всплеск общественной активности, который постепенно переходит во всплеск агрессивности.

«Поэтому очень бы хотелось надеяться, что проблема кризиса уже на первых этапах будет взята под контроль…

Все психологическая и психиатрическая службы должны сегодня начать очень серьезно работать по поддержке психологического состояния населения», — подчеркнула Дмитриева.

Деградация основных фондов России. Среди угроз для России особое место занимают мировоззренческие срывы, которые усугубляются действиями государства. Если видеть реальность в ложных формах, наши решения в целом становятся принципиально ошибочными. Жизнь семьи, общества, страны требует деятельности, в которой неразрывно связаны два разных вида — создание и сохранение. Усилия того и другого рода по-разному осмысливаются, планируются и организуются. В сознании они выражаются двумя разными категориями.

В российском обществе за годы реформы из сознания вышибли категорию сохранения. Этот провал — тяжелое поражение сознания и касается он всех классов объектов, которые мы создаем и обязаны сохранять. Один из таких объектов — основные фонды страны.

Какими основными фондами реально располагает сегодня Россия? Мы видим, что очень большая часть зданий и сооружений изношена или разрушена, большая часть оборудования и машин приведена в негодность — но какова эта доля? С 1998 г. не ведется переоценка фондов, их учетная стоимость перестала быть информативным показателем. Однако из динамики натурных показателей можно видеть, что в России с 1992 г. запущен механизм, который неуклонно и неумолимо перемалывает основные фонды страны. И этот маховик не был остановлен и после 2000 года. Нынешняя волна кризиса, скорее всего, лишь ускорит вращение этого маховика.

Например, с 1991 г. был практически прекращен капитальный ремонт жилищного фонда России. И это достояние страны стало на глазах деградировать и ветшать. Это неумолимый фактор, и его игнорирование стало фундаментальной угрозой. На глазах всего общества ЖКХ идет к катастрофе, но все внимание направлено лишь на строительство новых домов. Это важная задача, но ведь нового жилья строится в год всего 1,5% от уже имеющегося, которое надо сохранять. Самой актуальной общенациональной проблемой стало сегодня не строительство нового жилья, а сохранение старого.

Положение в ЖКХ — та капля, в которой видно общее аномальное состояние государства и общества. Они утратили механизмы и нормы, которые побуждают вкладывать средства и усилия в содержание и сохранение того искусственного мира (культуры), в котором живет человек.

Как же объяснить тот странный факт, что причины повсеместной деградации культурного пространства не выявляются, не устраняются и даже не становятся предметом обсуждения? Более того, вплоть до конца 2008 г. слышатся заявления, что кризис остался позади и мы вступили в период быстрого развития. Это утверждение, сформулированное в Минэкономразвития, сразу должно было бы вызвать удивление, если бы была учтена динамика деградации производственной базы.

В России создан механизм, который перекачивает средства, предназначенные для содержания основных фондов, в потребление. С 1992 г. в сельскохозяйственных организациях России число тракторов сократилось в три раза — а число личных легковых автомобилей в России увеличилось в три раза.

Чрезвычайным нарушением меры является несоизмеримость величин утраты основных фондов и мер по их возмещению. В момент кризиса это тем более опасно. Вот справка Минсельхоза (2006): «В 2005 году в целом по России численность крупного рогатого скота к уровню 2004 года уменьшилась более чем на 1,5 млн. голов, в том числе коров — на 722 тыс. голов. Таким образом, мы катастрофически теряем базу производства продукции животноводства». Поголовье уменьшается на 1,5 млн. голов, а Национальный проект в сельском хозяйстве кредитует покупку 100 тыс. телят. Это величины несоизмеримые.

Вот другая справка Минсельхоза (2007): «На условиях лизинговых поставок хозяйства Российской Федерации через ОАО «Росагролизинг» с начала текущего года получили 1974 трактора», а выбытие тракторов за годы реформы составило около более миллиона машин.

Правительство применяет неадекватные индикаторы состояния ЖКХ и на их основании принимаются меры, неадекватные угрозе, они с ней несоизмеримы. Населению внушается иллюзия разрешения проблемы ветшания жилищного фонда и его инженерной инфраструктуры, в то время как проблема выходит из-под контроля и государства, и местного самоуправления, и самого населения.

Как известно, с 2010 г. стоимость капитального ремонта жилых домов будет целиком возмещаться самими жильцами. Средства на ремонт накапливаются из ежемесячных платежей собственников квартир, вносимых вместе с оплатой за услуги ЖКХ. Вот сообщение от 23.12.2008: «Правительство РФ утвердило федеральные стандарты оплаты жилья и коммунальных услуг по России на 2009-2011 годы. Постановлением утвержден федеральный стандарт стоимости капитального ремонта. За один квадратный метр жилья в месяц россияне заплатят в 2009 году — 4,5 рубля, в 2010 году — 5 рублей, в 2011 году — 5,6 рубля».

Капитальный ремонт должен производиться через 25 лет эксплуатации. В настоящий момент около 2/3 городского жилищного фонда нуждаются в капитальном ремонте. Объем капитального ремонта, «отложенного» только за 1991-2004 годы, составляет 1,9 млрд. кв. м. Таким образом, практически все городское население России должно готовиться оплатить капитальный ремонт своего жилья. Сколько это стоит реально?

В октябре 2007 г. Ассоциация строителей России и Союз инженеров-сметчиков разработали нормативы стоимости капитального ремонта многоквартирных жилых домов по всем регионам России в прогнозных ценах 2008 года. Согласно этим нормативам, средняя стоимость капитального ремонта по РФ должна была составить в 2008 г. 19,5 тыс. рублей за 1 кв. метр (включая НДС).

Эта величина несоизмерима с «федеральным стандартом стоимости капитального ремонта», который утвержден правительством. Жильцы вносят плату за ремонт из расчета 4,5 руб. за 1 кв. м. в месяц или 54 руб. в. год или 1,35 тыс. руб. за 25 лет (в ценах 2008 г.). Это составляет 7% от реальной стоимости ремонта.

Таким образом, государство официально перестает оплачивать капитальный ремонт жилищного фонда страны, но не решается включить его реальную стоимость в счета на оплату услуг ЖКХ самими жильцами. На прогнозируемый период кризиса (2009-2011 годы) вторая по значимости, после снабжения продовольствием, система жизнеобеспечения населения остается без защиты государства и других институтов общества.

Это — важное политическое решение. Оно требует фиксации в общественном сознании, объяснения и предупреждения о распределении тягот по ликвидации последствий (аварий, отказов, чрезвычайных ситуаций).

Экономическая «открытость» России. Экономическая реформа раскрыла хозяйство России мировому рынку. Как уже упоминалось, В.В. Путин сказал, объясняя причины кризиса: «Россия стала частью мировой экономики, и это неплохо. Но сегодняшнее событие (кризис) — это и плата за то, что мы так стремились стать частью этой мировой экономики».

Это утверждение вызывает ряд вопросов. Разве Россия (в том числе в облике СССР) не была «частью мировой экономики»? Каковы критерии для оценки? Если взять объем и структуру внешней торговли СССР, его участие в больших зарубежных проектах (типа строительства Асуанской ГЭС), то уровень интеграции следует считать по тем временам вполне приемлемым. Скорее, в результате реформы Россия изменила тип своего вхождения в мировую экономику. Но какова плата за смену этого типа? Цену Россия платит в виде кризиса и социального бедствия, и возложили ее именно на ту часть общества, которая такого «вхождения в мировую экономику» не желала. Это и создало в обществе глубокое противоречие. Нынешний кризис его резко обостряет.

В 90-е годы государство демонтировало защитные механизмы, которые придавали экономике СССР кризисо-устойчивый характер, и не выстроило альтернативные защиты. Россия, резко ослабленная кризисом 90-х годов, оказалась полностью раскрытой и беззащитной против «импорта» чужих кризисов.

Несмотря на это, правительство подтверждает свою установку на максимальную открытость экономики. В интервью агентству «Блумберг» (27.01.2009) В.В. Путин сказал: «Российская экономика является открытой, мы ввели 1 июля 2007 года правила, полностью либерализующие финансовый рынок, и мы сохраняем этот режим, несмотря ни на какие финансовые сложности. Мы к иностранным инвесторам будем относиться так же, как и к своим собственным, как к родным».

В.В. Путин даже специально подчеркнул (4 декабря 2008 г.): «Мы не собираемся никак ограничивать те либеральные правила ввоза и вывоза валюты, и денег вообще, которые мы ввели еще с 1 июля 2007 года, когда полностью перешли к либерализации валютного рынка».

Но ограничения на вывоз валюты — обычная мера в момент кризиса, тем более если национальная финансовая система слаба (как это имеет место в России). Разве кризис не изменил положение по сравнению с 1 июля 2007 года?

Каковы же результаты такой открытости? Примером могут служить ее последствия для одной из крупнейших горно-металлургических промышленных групп России — группы «Евраз» (41% ее акций владеет Р. Абрамович). Она зарегистрирована в Люксембурге, формальным собственником 76% акций является фирма «Lanebrook» (Кипр), бумаги группы «Евраз» торгуются на Лондонской бирже и не имеют хождения в России. В мае 2008 года капитализация группы «Евраз» составляла 46,12 млрд. долл., а после 19 ноября составила 1,95 млрд. Огромный кусок промышленной собственности России в результате спекуляций на Лондонской бирже потерял 95,8% своей стоимости.

Разве этот процесс не создает угрозы для российской экономики? По сообщениям прессы, экс-заместитель председателя Госдумы, ныне председатель совета директоров группы «Еврофинанс», Михаил Юрьев на этот счет высказался так: «Сейчас сложно сказать, для каких предприятий будет критично перейти в руки иностранцев, для каких — нет. Вообще эта проблема не столь актуальная, как ее пытаются представить. Допустим даже, часть заложенных активов за долги перейдет иностранным инвесторам. Ну и что? Сейчас эти активы стоят в разы дешевле, чем суммы долгов. То есть можно только порадоваться за наших и пожалеть иностранцев».

Вот вопрос: кто в данный момент является собственником российской промышленности? Какая ее часть перешла в руки иностранных владельцев? Почему правительство не обнародует этих сведений?

Переориентация российского хозяйства на внешний рынок привела к важной деформации экономики — секторному разрыву. Это потеря народным хозяйством качеств целостной системы: промышленность переориентировалась на удовлетворение потребностей мирового хозяйства и перестает обеспечивать материалами и техникой отечественное сельское хозяйство. Село свернуло производство, его основные фонды деградируют, а сельское население переживает социальное бедствие. В начале XX века именно это следствие развития промышленности России в рамках периферийного капитализма создало экономические причины для революции.

Секторный разрыв, созданный реформами 90-х годов, не был так заметен, когда продукция промышленности поставлялась на экспорт, но кризис сделал этот разрыв очевидным.

Вот его проявление. В России выведена из оборота треть посевных площадей и резко сократился объем применения минеральных удобрений (с 9,9 млн. т в 1990 г. до 1,1 млн. т в 1999 г.; после 2000 г. колеблется на уровне 1,3 — 1,7 млн. т). В результате импорт продовольствия и сельскохозяйственных продуктов в 2008 г. составил более 35 млрд. долларов. Он составляет около 40% розничной торговли.

Таким образом, в России имеется острая потребность в продовольствии, имеются в избытке земля и рабочая сила для его производства, а также имеется развитое производство минеральных удобрений и техники для сельского хозяйства. Но между промышленностью и сельским хозяйством после 1991 г. возник разрыв — в результате новых условий ведения хозяйства. В 2006 г. в страны вне СНГ было экспортировано 74% произведенных минеральных удобрений.

Что произошло в ноябре-декабре 2008 года? Из-за кризиса на внешнем рынке сократился спрос, и было парализовано производство минеральных удобрений в России. В ноябре 2008 г. производство минеральных удобрений составило 48,4% от уровня ноября 2007 г., в декабре — 64,2% от уровня декабря 2007 г. (а фосфатных удобрений 45%). Производство колесных тракторов в декабре снизилось относительно декабря 2007 г. в 9 раз.

Вот очевидный факт: крупные отрасли промышленности в результате реформ утратили связь с острыми потребностями народного хозяйства России и жизнеобеспечением ее населения. Это — фундаментальная предпосылка для углубления кризиса и причина уязвимости экономики. Адекватных действий по ликвидации этого разрыва правительство не предпринимает.

Рост масштабов и углубление бедности. Одним из наиболее разрушительных для России следствием реформы в социальном плане стало обеднение большинства граждан. Известно, что в рыночной экономике бедность вызвана не недостатком материальных благ, она — целенаправленно и рационально созданный социальный механизм. Масштаб и глубина бедности сознательно задаются социальной и экономической политикой.

Население России обеднело в силу целого комплекса причин, среди которых важное место занимает изменение типа распределения доходов. Это распределение с 1992 года стало аномально неравномерным. При резком снижении среднего значения реальной заработной платы и кардинальном изменении принципов ценообразования оно означало крайнее и быстрое обеднение основной массы населения. Нетрудовые доходы стекались со всей России в очень немногие точки, и по среднедушевым доходам стали резко различаться регионы. В 1990 г. максимальная разница в среднедушевом доходе между регионами РСФСР составляла 3,53 раза. В 1995 г. она выросла до 15,6 раза, в 2006 г. составила 10,2 раза.

Стратегическая задача предупреждения бедности вообще не была поставлена, не было сделано никаких шагов в решении срочной чрезвычайной задачи — предотвращения крайней бедности. В результате в России возникла устойчивая бедность — постоянное состояние значительной части населения. Сложилась уникальная в современном обществе категория «новых бедных» — групп работающего населения, которые по своему образовательному уровню и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам никогда ранее не были малообеспеченными.

Искусственное создание бедности в России — колоссальный эксперимент над обществом и человеком. Он настолько жесток и огромен, что у многих не укладывается в голове, — люди считают это каким-то временным «сбоем» в их нормальной жизни.

Важной особенностью российской бедности является и тот факт, что она, будучи создана посредством нанесения по обществу ряда молниеносных ударов (типа либерализации цен в январе 1992 г., конфискации сбережений граждан, приватизации), в дальнейшем стала воспроизводиться и углубляться в результате ряда массивных, очень инерционных, процессов. К ним относятся: ликвидация и деградация рабочих мест; деградация ЖКХ; ухудшение физического и духовного здоровья обедневших людей; угасание трудовой и жизненной мотивации, снижение квалификации работников и быстрое нарастание малограмотности и неграмотности; укрепление теневой и криминальной экономики.

Любая антикризисная программа строится исходя из определенных мировоззренческих представлений. Традиционное для России и либеральное понимание бедности — это две полярные мировоззренческие концепции. Планируя борьбу с бедностью в условиях кризиса, правительство не может уклониться от того, чтобы определить свой вектор между этими двумя полюсами.

Об антикризисной программе «защиты от бедности» можно сказать следующее:

Предусматриваемые в программе действия можно разделить на две категории: 1) действия по нейтрализации или смягчению кризисных явлений, создающих угрозы для населения в целом; 2) «адресные» действия, направленные на поддержку конкретных специфических общностей.

К первой категории относятся меры по стабилизации и укреплению систем жизнеобеспечения, которые особенно уязвимы во время кризисов. Это системы энерго-, водо- и теплоснабжения, продовольственного снабжения, охраны порядка и гражданской безопасности, контроля за средствами воздействия на массовое сознание (слухов, нагнетания панических страхов, провокаций).

К действиям, направленным на защиту «групп риска», относятся меры по предотвращению массовой безработицы; утраты доходов, собственности и доступа к социальным благам; профилактика или разрешение социальных и других межгрупповых конфликтов с применением насилия; противодействие криминализации конкретных общностей и т.п.

Необходимой аналитической операцией является выявление уязвимых сторон каждой «группы риска» и, одновременно, рисков самоорганизации в этих группах структур, создающих потенциальные угрозы для других групп населения или для государства.

Размеры контингента бедных в России строго не определены, поскольку уровень прожиточного минимума устанавливается в административном порядке. Например, в I квартале 2008 г. Росстат определил численность населения с денежными доходами ниже величины прожиточного минимума как 23 млн. человек или 16,3% населения (в 2007 г. 13,4%).

А в октябре 2008 г. Председатель Совета Федерации С. Миронов заявил, что за чертой бедности живет треть населения РФ. Он сказал: «Официальная статистика существенно занижает масштабы бедности российского населения. Реально бедных в России никак не менее трети населения»… Специалисты объяснили, почему официальная статистика отличается от фактической. «У нас занижается прожиточный минимум для пенсионеров (он на 20-30% ниже, чем у трудоспособного населения). За счет этого они искусственно выводятся из категории бедных», — сообщила член комитета Госдумы по бюджету и налогам Оксана Дмитриева.

Особенно тяжелое положение сохраняется в сельских поселениях. Согласно материалам выборочных обследований бюджетов домашних хозяйств (Росстат), в 2007 г. в сельских поселениях проживали 39,6% домохозяйств России, относящихся к категории «малоимущих», и 53,2% — относящихся к категории «крайне бедных», хотя на селе проживало 26,6% населения России. При этом увеличение численности бедных сельских жителей продолжалось постоянно в 2004-2007 гг.

В разряд «малоимущих» и «крайне бедных» переходит значительная часть семей, имеющих детей. В 2007 г. в России 1,5% домохозяйств имели 3 и более детей. Но на эту общность приходилось 4% от всех «малоимущих» домохозяйств России и 9,7% «крайне бедных». То есть среди семей с тремя детьми крайняя бедность встречалась в 6,5 раз чаще, чем в среднем по всем домохозяйствам России. В семьях с одним ребенком это наблюдалось в полтора раза чаще, чем в среднем, а в семьях с двумя детьми — в 2,2 раза.

Возможности снижать потребление у людей с доходами ниже или вблизи уровня прожиточного минимума очень невелики. Даже сравнительно небольшое сокращение доходов скажется очень болезненно. Речь будет идти об утрате доступа к витальным благам — продовольствию. У бедных нет накоплений на черный день и активов, которые можно продать, поэтому при инфляции или потере работы они столкнутся с нехваткой средств на самое необходимое.

В программе защиты населения важно выявить пороговые точки и критические явления в процессе обеднения, за которыми начинаются лавинообразные цепные процессы (например, вспышки преступности, погромы, «этнические» конфликты с трудовыми мигрантами). Критической точкой в сокращении доступа к жизненным благам является переход от бедности к нищете. Переход через этот порог резко меняет духовное состояние человека — он «опускает руки». Чтобы помочь человеку удержаться в бедности и не переступить этот порог, нужны очень небольшие ресурсы (даже, скорее, не материальные, а организационные и культурные).

В качестве ограничения во все программы можно было бы включить требование, чтобы в ходе кризиса не произошло углубления бедности тех, кто имеет доходы ниже уровня прожиточного минимума, а также увеличения численности «социального дна». Действия по поддержке этой группы риска следует считать чрезвычайными и срочными. Вероятно, это потребует перераспределения средств, то есть сокращения доходов в благополучных (и тем более богатых) социальных группах.

Третий контингент, нуждающийся в защите, — работники, которые теряют работу вследствие спада производства и сокращения спроса на товары и услуги в России и на мировом рынке. Согласно опросам конца ноября 2008 г., «почти половина граждан России боятся лишиться работы в следующие три месяца». Председатель комитета Госдумы по международным делам Константин Косачев заявил (25.11.08): «Рост безработицы станет преобладающим трендом в ближайшие шесть месяцев».

Страх перед безработицей сам становится угрозой, воздействуя на сознание как работников, так и работодателей. Вероятно, увольнения и прием на работу будут происходить волнами, что свидетельствует о нестабильности системы.

Четвертую большую и чрезвычайно уязвимую группу составляют трудовые мигранты, нанимаемые на теневом рынке рабочей силы (главным образом в строительстве), с грубым нарушением трудового законодательства, часто без минимальных социальных гарантий. Живя далеко от дома, нередко на полулегальном положении, они сплачиваются в общности, пребывающие в состоянии латентного конфликта с местным населением. Во многих местах массовые увольнения ставят этих работников в отчаянное положение.

Процессы обеднения и утраты работы являются массивными, и предлагаемые правительством меры защиты несоизмеримы с их масштабами. Потенциал общественных работ, переучивания и переезда работников в другие местности неадекватен проблеме. Пропаганда по телевидению этих мер как эффективной социальной защиты для миллионов человек вызывает нарастающее раздражение в обществе.

Реальная защита «групп риска» возможна только через создание новых социальных форм, выходящих за рамки рыночных отношений, и за счет мобилизации «дремлющих» бесплатных ресурсов (как, например, земли, солнечной энергии и рабочих рук). Кризис в чрезвычайных ситуациях требует сложения ресурсов, а не их рыночного обмена.

Так, во многих случаях крупное предприятие вместо увольнения рабочих могло бы совместно с сельскими поселениями создать на выведенной из оборота пашне подсобное хозяйство в статусе цеха, где простаивающие работники работали бы во время кризиса вахтовым методом. Организацию таких структур государство могло бы частично финансировать за счет пособий по безработице, полагающихся работникам, которые были бы уволены.

Россия еще обладает важным культурным ресурсом, который может помочь пережить и преодолеть кризис, — опытом ведения «безденежного» (по типу «натурального») хозяйства в современном промышленном обществе, а также опытом солидарного переживания бедствий без сбрасывания части населения в крайнюю бедность. Использование или подавление этих ресурсов — политический выбор государства. По нему все социальные группы будут судить о стратегических намерениях власти.

Кризис резко обострил и выявил конфликт интересов, расколовший российское общество в 90-е годы и лишь ослабленный потоком нефтедолларов. Сейчас общество находится в ожидании, пока власть определит свою стратегическую линию в этом конфликте. После этого или начнется поиск компромиссов, или поляризация.

В настоящий момент дискурс («язык» в широком смысле слова) государственной власти направлен почти исключительно на поиск консенсуса с благополучной (и даже богатой) частью общества, составляющей небольшое меньшинство населения. Более того, в некоторых заявлениях даже подчеркивается классовый, а не национальный, характер антикризисных программ. Это, с точки зрения антикризисной программы, ошибочная установка.

В последние годы упор при создании идеологии, легитимирующей современный политический порядок, делается на средний класс. Он представляется ядром общества и социальной базой власти. Сама эта доктрина еще очень сырая, разработка идеологии среднего класса ведется вяло, плодотворной методологии для нее не предложено. Попытка взять для нее за основу классический европейский либерализм была ошибочной, поскольку его философия неадекватна нынешней реальности. Попытка гибридизации остатков либерализма с Православием и Самодержавием успеха также не имела.

В прессе даже заговорили, что средний класс завоевал социальную гегемонию и политическую власть. Сурков подчеркнул: «Помочь среднему классу пережить следующий год без серьезного ущерба. Поддержать уровень занятости и потребления… Потому что российское государство — это его государство. И российская демократия — его. И будущее у них общее. Нужно позаботиться о них. Россия — их страна. Медведев и Путин — их лидеры. И они их в обиду не дадут».

Такая классовая риторика лишает в сознании большинства авторитета любую государственную программу борьбы с кризисом. На каком основании государство собирается «поддержать уровень потребления» среднего класса за счет тех, у кого уровень потребления уже ниже физиологического минимума? На основании того, что «Российское государство — это его [среднего класса] государство»! Выходит, для большинства это — чужое государство? Вот и готов пусковой двигатель для подрыва легитимности.

Подобные заявления сокращают возможность «кризисной» консолидации общества. Реально, в России уже сложилась система коммуникаций, в которой обмен сообщениями в режиме диалога происходит только между властью и крупным бизнесом. Ряд больших социокультурных общностей абсолютно исключен из пространства диалога. И это именно те общности, которые в наибольшей степени способны стать активной силой мобилизационной антикризисной программы.

2009 г.

Часть 3 КУЛЬТУРА И СМИ УГАСАНИЕ РАЗУМА: БОЛОНСКАЯ СИСТЕМА

Управлять страной, проектировать, строить и содержать системы ее жизнеустройства — огромный труд, который требует много ума, творчества и совести. Когда иссыхает любая из этих составляющих, то резко сужается «горизонт будущего» и подавляется творчество — проектирование заменяется имитацией.

К имитации склоняются культуры, оказавшиеся неспособными ответить на вызов времени, и это служит признаком упадка и часто принимает карикатурные формы. Примечательно, что имитируют всегда подходы и структуры чужеземцев, имитация всегда сопряжена с низкопоклонством. Это слово опять стало актуальным в нашей реформе. Именно низкопоклонство! Казалось бы, всегда можно найти ценный опыт и в собственном прошлом — но нет, само это прошлое мобилизует память и неизбежно втянет твой разум в творческий процесс. Имитатор, подавляющий разум и творчество, вынужден быть антинациональным.

Реформы в России стали огромной программой имитации Запада. Это было признаком духовного кризиса нашей интеллектуальной элиты, а затем стало и одной из главных причин общего кризиса. Отказавшись от проектирования будущего, взяв курс на самую тупую имитацию, наши реформаторы и их интеллектуальное окружение подавили и те ростки творчества, которые пробивались во время перестройки. Духовное бесплодие — один из тяжелых и многозначительных признаков будущей катастрофы.

Пробегите мысленно все стороны жизнеустройства — везде реформаторы пытались и пытаются переделать те системы, которые сложились в России и СССР, по западным образцам. Сложилась, например, в России своеобразная школа. Она складывалась в длительных поисках и притирке к социальным и культурным условиям страны, с внимательным изучением и зарубежного опыта. Результаты ее были не просто хорошими, а именно блестящими, что было подтверждено объективными показателями и отмечено множеством исследователей и Запада, и Востока. Нет, эту школу было решено кардинально изменить, перестроив по специфическому шаблону западной школы.

Но школа — часть целого, национальной системы образования. Наши реформаторы пошли и на то, чтобы переделать по западным чертежам и высшее образование России. В ноябре 2003 г. было подписано соглашение о присоединении РФ к Болонской конвенции. Это конвенция ЕС об унификации системы высшего образования, согласно которой к 2010 году вся Западная Европа должна иметь единую систему высшей школы. В отношении РФ слово «унификация» есть фиговый листок, ибо ЕС ничего от российской системы высшей школы не берет. РФ обязуется сменить свою систему на ту, что принята в ЕС, обязуется имитировать чужую систему — при том, что в России сложилась своя мощная высшая школа.

Надо подчеркнуть, что никакого общественного диалога в связи с заменой отечественного образования не было. Мало кто вообще слышал об этой Болонской конвенции, а вузовские преподаватели имеют о ней самое смутное представление. Я был на совещании завкафедрами общественных наук в 2004 г., уже после подписания конвенции, и преподаватели вузов не имели никакого понятия о сути изменений. Большинство надеялось, что это — очередная блажь министров и как-то удастся ее пересидеть, как славяне в болотах во время набегов, дыша через тростинку. Это надежды иллюзорные, ЕС — не набег степняков, спасти в болоте систему национальной культуры, если власть обязалась ее переделать, невозможно. Тем более если власть хранит в тайне свои намерения.

Зачем хотят сломать свою систему, которую строили 300 лет? Доводы чиновников всерьез принять нельзя, в них не вяжутся концы с концами. В 2002 г. министр образования РФ В. Филиппов заявил, что у российской высшей школы нет иного выхода (!), кроме как интеграция в общеевропейскую зону высшего образования. Министру говорить явные глупости не к лицу, и ему приходится искажать понятия. Советское высшее образование было именно интегрировано в общеевропейскую и мировую систему. Определялось это не формальным признанием дипломов, а тем, что наши специалисты знали язык современной науки и техники, общались на этом языке со своими западными коллегами, сами «производили» научно-технические результаты, адекватные состоянию мировой системы (в чем-то хуже, в чем-то лучше, не об этом речь). Интеграция как раз не означает потери своей идентичности. Национальная система образования интегрируется в мировую (или общеевропейскую) как элемент, связанный с другими элементами, но вовсе не «растворенный» в них. Имитация — это ликвидация подсистемы нашей культуры с заменой ее нежизнеспособным клоном-ублюдком мифической «общеевропейской» системы.

Система высшего образования — один из самых сложных продуктов отечественной культуры, но еще важнее, что это — и матрица, на которой наша культура воспроизводится. И уклад высшей школы, и организация учебного процесса, и программы — важнейшие факторы формирования сообщества специалистов, интеллигенции. Заменить все это на то, что предусмотрено «Болоньей», — значит изменить всю матрицу, на которой воспроизводится культура России.

Поражает и самонадеянность реформаторов. Высшая школа — одна из больших систем жизнеустройства, которые формируются исторически, а не логически. Уверенность, что подобную систему можно вдруг переделать по полученному в Болонье чертежику, — утопия, которая могла зародиться лишь в неразумной голове (хотя что-то не верится в такую неразумность). Но допустим, такая мысль зародилась. В этом случае чиновники должны изложить резоны для такого странного шага. Грубо говоря, представить лист бумаги, на котором слева были бы перечислены выгоды от такого шага, а справа — издержки и потери с указанием, кто и в какой форме эти потери («социальную цену») будет покрывать. Ничего этого не было.

Какие же резоны, пусть обрывочно, мы услышали? Первый — экономия денег. Это довод недобросовестный. Советская система была гораздо экономнее, чем «болонская», — наши вузы готовили специалистов высокого класса при очень скромных, по сравнению с западными странами, затратах (на порядок меньше).

Другие доводы еще абсурднее. «Российские дипломы должны быть понятны западному работодателю», — заявил министр. Это нелепость. Глупо ломать систему образования ради мелкого удобства 1-2% выпускников, уезжающих на чужие хлеба. А главное, уже сотни тысяч выпускников наших вузов хорошо устроились на Западе, никто не посмотрел на форму их бумажек. А суть этих бумажек как раз была «понятна западному работодателю». Буржуи люди разумные, их интересовали те знания и навыки, которыми обладали молодые россияне, а не форма дипломов. Объективно, имитация «Болонской системы» как раз лишит выпускников наших вузов тех конкурентных преимуществ на европейском рынке, которые они пока что имеют. Втягивание РФ в эту систему имеет смысл только как средство устранить их как сильных конкурентов. Неужели такие операции наши чиновники проводят бесплатно? Это было бы честно, но совсем глупо.

Согласно конвенции, у нас должны быть изменены уклад вуза, организация учебного процесса и программы. Эти вещи взаимосвязаны. Уклад — это отношения между студентами, а также между студентами и преподавателями. У нас большую роль играет студенческая группа. Она дает навыки коллективной работы в лаборатории, цехе, КБ. Различие в способности к такой работе между нашими выпускниками и их западными сверстниками разительное, в него не поверишь, пока не убедишься сам на практике — средний выпускник нашего вуза, работая в коллективе, оказывается на голову выше.

Отношения преподавателей со студентами строились у нас по принципу «учитель — ученик» и «мастер — подмастерье». Это отношения с сильным личностным началом и личными контактами. Болонская конвенция — переход на обезличенные отношения по принципу купли-продажи услуг. Это разрушение уклада русского университета — со снижением уровня выпускников.

Конвенция требует перейти на двухступенчатую систему образования. Три-четыре года студент учится по упрощенной программе и получает диплом бакалавра. Затем желающие проходят еще курс 1-2 года для диплома магистра. У нас был пятилетний курс, последний год был посвящен исследованию или инженерной разработке, после чего была защита диплома. При этом первокурсника с первой минуты обучали как специалиста. С первой лекции его готовили к исследованию или проекту, без этого его обучение было бы неполным.

На Западе студента сразу начинают готовить как бакалавра. Разница такая же, как учить человека на врача или на фельдшера — с первого занятия. Фельдшера нельзя потом просто «доучить» до врача за год. Западная система переучивания бакалавров в магистров очень дорога, мы не сможем применить ее в РФ в массовом масштабе. Страна останется без полноценных специалистов. Более того, Россия останется без интеллигенции — особого, замечательного творения русской культуры.

В Послании В.В. Путина 2004 г. было сказано: «Хочу подчеркнуть: российское образование — по своей фундаментальности — занимало и занимает одно из ведущих мест в мире. Утрата этого преимущества абсолютно недопустима». Какая гримаса истории — именно правительство В.В. Путина и уничтожает российское образование.

2007 г.

ПОСТСОВЕТСКИЙ ПОРОЧНЫЙ КРУГ

Недавно в Алма-Ате прошел VII Евразийский форум, посвященный средствам массовой информации. На деле этот форум давно перерос проблему СМИ и обсуждает общие вопросы мироустройства с упором на судьбы постсоветских стран. В этот раз, например, отдельные заседания были посвящены действиям США в Ираке, угрозам Ирану, последствиям операции НАТО в Афганистане.

Выступали видные политики США и Евросоюза, генсек ОБСЕ, экс-министры и даже экс-президент Ирана Хаттами. Обвинения в адрес США были небывало жесткими — бывший вице-министр обороны и председатель комиссии по оборонной политике Ричард Перл США и бывший заместитель госсекретаря и представитель США в ООН Ричард Холбрук один раз даже махнули рукой и покинули зал. Замечательно выступал Е.М. Примаков. Высший класс! Коротко, мудро и с убийственной логикой. Уровень несравнимый.

Много было интересного и поучительного — и в выступлениях, и в реакции зала, и в непрерывных разговорах с казахами и русскими, в основном журналистами и студентами. Но скажу об одном заседании, которому тоже придавалось особое значение. Речь была о свободе СМИ на постсоветском пространстве. Прежде всего имелась в виду Россия. Эта тема постоянно звучит в западной прессе, в Европарламенте, на радио «Свобода» или «Эхо Москвы». Это одна из ударных тем нынешнего «оранжевого» наступления на режим В.В. Путина, нас она касается непосредственно.

Было пять выступающих (я один из них) и пара экспертов, которым тоже давалось слово. Вел заседание известный ведущий российского телевидения А. Архангельский (канал «Культура»). Кстати, вел очень корректно, не пытаясь «подправить» докладчиков. Первым говорил комиссар ОБСЕ по свободе СМИ, задавал тон. Но хотя замысел сводился к тому, чтобы обвинить Россию (да и Казахстан) в отходе от демократии и зажиме свободы прессы, как-то вышли на первый план вопросы фундаментальные, потому-то имеет смысл об этом рассказать. У нас здесь именно по этим вопросам раскол, и это важнее, чем нападки на В.В. Путина или его защита от нападок.

Вторым выступал министр культуры и информации Казахстана (он там тоже объект нападок). Он и стал подводить обсуждение к сути проблемы — строительству нового информационного пространства на руинах той большой системы советских СМИ, которая была разрушена в 90-е годы. Ну как можно к такой неравновесной ситуации подходить с мерками Евросоюза, тем более отвлекаясь от состояния всех остальных систем общества и государства!

Потом выступил О. Попцов, который в 90-е годы был руководителем ВГТРК. Он рассказывал о том, что происходило в СМИ при демонтаже прежней системы, не давая никаких политических оценок, но само описание реальности показывало, на мой взгляд, убожество либерального догматизма. Это, подчеркну, независимо от отношения к идеологической направленности СМИ. Ведь ясно, что СМИ в стабильной благополучной Европе и в переживающей тяжелый затяжной кризис России — это системы, не обладающие важнейшими признаками подобия.

Но ведь это общая установка и у наших, и у западных «демократов» — прилагать к России (или СССР) мерки Запада, при том, что критерии подобия этих систем не выполняются. Тривиальное методологическое мошенничество, а наша интеллигенция этого как будто не замечает. Тут важный сбой логического мышления.

Я, начав доклад, обратил внимание комиссара ОБСЕ, что он дал такую формулу: «свободные СМИ — это предприятие гражданского общества». Допустим. Но через пару абзацев он посетовал на то, что «в постсоветских странах нет гражданского общества». Но раз так, то как же вы можете попрекать постсоветские страны тем, что у них нет «предприятия» под названием «свободные СМИ»? Ведь это просто глупо! Вы же сами говорите, что у нас нет того социального субъекта, того «предпринимателя», который создает и содержит «свободные СМИ», — чего же от нас требовать? На нет и суда нет. Давайте говорить о тех СМИ, что порождает наше больное и кризисное, но живое реальное общество.

Я понимаю, что моя придирка формальна, что ОБСЕ всего лишь хочет, чтобы в России господствовали СМИ Гусинского и радио «Свобода». Но почему же такая неряшливость в логике? От наглости и безнаказанности — оттого, что наша интеллигенция долго шла в фарватере этой логики, и они к этому привыкли. Стоит им указать на чудовищные разрушения, которые они произвели в хрупких обществах Ирака и Афганистана, и они оскорбляются. А ведь надо было бы извлечь урок, их безответственность и убожество мысли при большой силе начинают разрушать и их собственные общества.

Дальше я высказал свою точку зрения на проблему. Я не комиссар, ни министр, не служу на телевидении, могу исходить из очевидности и здравого смысла. Первый очевидный факт состоит в том, что «свободных СМИ» в мире нет и не может быть. СМИ — порождение культуры, а культура — это прежде всего нормы и запреты. Иными словами, культура — это цензура, «оковы просвещенья». Я спросил комиссара ОБСЕ: берет ли он на себя смелость призвать нас всех выражаться нецензурно? Он не шелохнулся — наверное, переводчик не смог понятно перевести это простое русское слово. Но нам-то оно должно же быть понятно! Почему же, если в нормальном обществе мы не мыслим обиходной речи без цензуры, надо позволить производить поток нецензурщины в массовом масштабе посредством печатного станка, радио и телевидения?

Ерунда все это, нечего и голову ломать. Цензура необходима, она есть везде. Если всерьез, то имеет смысл обсуждать не наличие или отсутствие цензуры, а типы запрещаемых в той или иной ситуации сообщений и методы осуществления цензуры. Да, на Западе нет Главлита, но 99% сообщений для СМИ готовятся в агентствах, принадлежащих кучке магнатов, сплоченной касте, вросшей в крупный капитал. Менеджеры и редакторы в этих агентствах и в самих СМИ точно знают, что надо, что допустимо и что недопустимо для хозяев, это главный критерий их профессиональной пригодности. Даже крупная и популярная газета, допустив серьезную ошибку, разоряется и закрывается в течение двух месяцев. Комиссар ОБСЕ сам это признал, поучая нас: не надо цензуры, надо иметь ответственных журналистов. Таких, которые сами не допустят ошибки, не напишут и не пропустят того, что недопустимо для хозяев. Это цензура исключительно жесткая, намного жестче советского Главлита, если говорить о сути.

Но это — общее состояние, вещь банальная, и ее не надо забывать. Для нас важнее особенности постсоветского информационного пространства. Что на нем происходило в 90-е годы и что происходит сейчас? Я коротко предложил такую трактовку и здесь ее чуть-чуть разовью.

Во-первых, разрушение сложившейся в советское время системы СМИ было большой и очень болезненной операцией, и она далека от завершения. У нас еще не сложилось новой системы, в ней царит хаос. Например, реформа уничтожила такой важный для современного общества канал информации, как центральная печать. Это разрушило ядро информационной системы народов. Известен афоризм: «Нацию создал печатный станок». Благодаря центральным газетам одновременно до всего населения доводились актуальные вопросы национальной повестки дня, что и создавало возможность низового «каждодневного плебисцита».

Печатный текст мобилизует диалогичное мышление — человек, читая газету, «беседует» с ней. Телеэкран такого эффекта не производит, информация с него воспринимается эмоционально. Но сейчас в РФ на душу населения приходится в 7 раз меньше газет, чем до реформы, а в Казахстане — в 40 раз меньше. А общенациональных газет вообще нет. Резко изменились мировоззренческая основа СМИ, их язык, образный ряд, состав «своей» аудитории, тип контактов с обществом, государством, иностранными СМИ. В этом состоянии понятия «свободная» или «несвободная» пресса вообще не имеют четкого смысла. Система разлажена, в ней нет целей, норм, критериев и ценностей. Действуют угасающая инерция общей культуры, кнут и пряник работодателей.

Во-вторых, информационное пространство России (думаю, и Казахстана) в данный момент является ареной информационной войны. Не будем вдаваться в причины того, почему попытки нынешних правящих режимов восстановить после 90-х годов, хотя бы частично, суверенитет над своими ресурсами вызвали столь бурную отрицательную реакцию на Западе. Это факт очевидный. Против администрации В.В. Путина в западных СМИ ведется серая и даже черная пропаганда, а это средства войны. Ничего страшного в этом слове нет, информационные войны нередки, но никакому государству и в голову не придет в момент такой войны оставить СМИ без контроля.

СМИ — инструмент идеологический в первую очередь, информация служит в них лишь упаковкой для переноса сигналов, которые либо укрепляют легитимность политического порядка, либо подрывают ее. Вне контроля государства они находиться не могут и нигде не находятся. Снять этот контроль в момент массированной враждебной пропаганды извне при наличии влиятельных враждебных сил внутри страны было бы просто нелепо. Тем более когда система СМИ как общественный институт еще не сложилась и на «ответственность» владельцев СМИ и журналистов рассчитывать никак нельзя.

Является ли контроль над СМИ в РФ жестким? Нет, конечно, он предельно либерален — достаточно послушать радио «Эхо Москвы», почитать «Новую газету» или посмотреть РенТВ. Скорее всего, обвинения в зажиме свободы СМИ сами являются частью враждебной пропаганды и реального смысла не имеют. Пока социальная база «оранжевых» в их нынешнем формате очень невелика, нет смысла и «глушить» враждебные СМИ, они часто перегибают палку и работают против себя.

В нашем положении, я думаю, гораздо важнее последствия культурной травмы 90-х годов. Народы постсоветских стран пережили социальную катастрофу расчленения страны и разрушения привычного устойчивого жизнеустройства. Это сопровождалось и личными трагедиями, которые коснулись большинства семей. Одним из главных инструментов, которыми наносились эти травмы, были именно СМИ. Правительство Ельцина вело экономическую войну против населения, а СМИ — информационно-психологическую. Трудно сказать, раны какой войны были более нестерпимыми. Не буду ворошить тяжелые воспоминания, но скажу, что СМИ вели свою войну преступными методами и нередко доходили до прямого садизма, находя самые больные точки, чтобы посильнее оскорбить и уязвить людей.

Как нередко бывает, мучитель при виде страданий жертвы приходит в возбуждение и начинает наносить удары уже с бессмысленной жестокостью. За 90-е годы этот маховик раскрутился так, что стал опасной дестабилизирующей силой. Возник глубокий и тяжелый конфликт между СМИ как институтом и большой частью общества (думаю, даже большинством). Ельцину действительно надо было уходить, а новая властная бригада просто вынуждена была затормозить этот маховик.

Это была очень сложная и опасная операция. С ней частично были связаны дела Березовского и Гусинского. Потом последовала акция против НТВ — авангарда тех СМИ, которые вели демонтаж нашего народа средствами психологической войны. Кстати, маховик вовсе не остановили, не рискнули. Только притормозили, но уже за это основная масса населения благодарна В.В. Путину. Накал глумления снизился, люди немного успокоились. Несомненно, морально-психологическое состояние людей от этого улучшилось. Но именно это Запад и наши «оранжевые» ставят В.В. Путину в вину!

На мой взгляд, такое «подмораживание» СМИ администрацией В.В. Путина было на пользу самим СМИ и сообществу журналистов. В своих действиях против населения они перешли красную черту, надо было остановиться, но внутренние тормоза не действовали — профессиональная этика еще не сложилась. Нужна была внешняя сила, и она провела торможение очень мягко. Вряд ли можно было мягче.

Что же дальше? Конфликт СМИ и населения смягчен, но возник латентный конфликт СМИ (во всяком случае, элитарных) с государством. Снова возникла фигура журналиста с фигой в кармане. Это порочный круг, который сыграл фатальную роль в судьбе советского строя.

Конечно, самым эффективным разрешением противоречия было бы дать возможность «оранжевой» оппозиции свободно и пространно высказаться, но в режиме диалога, — так, чтобы общество было судьей. Критика со стороны «оранжевых» стала бы, без сомнения, дестабилизирующим фактором. Но он необходим для развития! Проблема в том, чтобы удержать его стимулирующее воздействие в допустимых рамках. Тут и возникает риск. Допустить дестабилизацию как фактор развития и даже консолидации общества можно в том случае, если есть достаточные ресурсы для удержания «реактора» в заданном режиме. А если пойдет вразнос?

Что мешает сегодня решиться на такой риск? Во-первых, нехватка у государства интеллектуальных и художественных ресурсов. Краснобаи и художники тянутся к деньгам, особенно теневым. А если при деньгах можно еще и быть вольнодумцем, так это идеальная ситуация. Творческая интеллигенция в конфликте порядка и хаоса в большинстве случаев становится на сторону хаоса — на то и творчество, необузданность. При небольшом запасе прочности государству решиться на раскрепощение хаоса трудно — особенно если в дестабилизации заинтересованы мощные внешние силы, с которыми нельзя идти на открытый конфликт.

Во-вторых, и это гораздо важнее, в условиях кризиса власть не может разговаривать откровенно. Она находится между молотом и наковальней, поскольку «выросла» из 90-х годов и не желает (или не может) порвать пуповину, которая связывает ее с ельцинизмом. Что она скажет обобранному в 90-е годы населению? Как ни парадоксально, правду легче сегодня говорить Касьянову и Немцову. Их личная вина в социальном бедствии как-то компенсирована тем, что они не у власти и теперь вовсю жалеют народ.

У нас перед глазами редкий пример власти, которая может объясняться с населением откровенно. Это А.Г. Лукашенко. Он завоевал эту возможность тем, что определенно порвал с «реформаторами» начала 90-х годов, — и против его ясных аргументов оппозиции нечего возразить, ей остается устраивать лишь небольшие уличные спектакли. Но этот шаг Лукашенко обошелся дорого — правящей команде Белоруссии на Западе выдана «черная метка».

Видимо, этой возможности администрация В.В. Путина лишена. Значит, надо идти к диалогу осторожными небольшими шагами, расширяя состав участников и одновременно поднимая понемногу планку «откровенности». Резкие движения ни в ту, ни в другую сторону тут не годятся. Впрочем, предсказать повороты в нынешней политике почти невозможно.

2008 г.

СОКРОВИЩЕ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

…Та времянка, которую они соорудили на пепелище 90-х годов, свою функцию выполнила. Болото кризиса, в котором эту землянку оборудовали, подморозили, а внутри наше пристанище чуть-чуть согрели.

Опасно то, что в очередной раз времянка кажется сносной, а свободных средств так мало, что возникает соблазн не строить дом основательно, а эту времянку надстраивать и укреплять. Это — залог будущего краха. В таком состоянии мы пребываем полтора века. Самую крепкую временную конструкцию создали после краха монархии «красносотенцы» Сталина. Она выдержала тяжелейшие удары, и после смерти архитектора домоуправы вообразили, что она стоит на крепком фундаменте. Начали перестройку и надстройку, времянка рухнула (ей, конечно, помогли рухнуть, но это не меняет дела).

Сам Сталин не питал иллюзий, знал, что многие несущие балки долго не выдержат. Например, он предчувствовал, что номенклатура, как очень удачная шунтирующая структура, протянет два-три поколения, потом выродится и постарается продать страну. Но КБ, где за срок двух-трех поколений был бы создан и наполнен силой основательный проект, учредить тогда не было возможности — война втянула всех и не оставила в стране ниши для такой конструкторской мысли. Точнее, не оставила пригодного для этой работы участка мозга ни в одной голове.

Говорят, что этим занялась плеяда молодых блестящих философов (Мамардашвили, Зиновьев, Щедровицкий, Левада). Теперь о них пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель — вернуться к подлинному Марксу». Смелая цель — не вглядеться в реальную жизнь своего народа, а окунуться в каббалу. Что же обнаружили у «подлинного Маркса» эти таланты? Жесткий евроцентризм, русофобию, доказательство «неправильности» всего советского жизнеустройства и отрицание «грубого уравнительного коммунизма» как реакционного выкидыша цивилизации. Дальше идеи разрушения и перестройки это не повело.

Предчувствие, с которого я начал, обнадеживает. Следующее предчувствие мрачно. Нет признаков того, что фирма-подрядчик извлекла уроки из предыдущих обвалов. Ей, похоже, нравится та суверенно-демократическая вертикаль, которую соорудили после Ельцина. Попытаются ее надстроить, о прочности балок и речи нет. Все те ячейки мысли, из которых можно было собрать КБ, чтобы обдумать главное, после 90-х годов как-то рассосались. Заказа они ни от кого не получили, а детей кормить надо, разбрелись.

Видны ли уже сейчас дефектные блоки, которые будут положены в фундамент, подводимый под обновленную постройку? На мой взгляд, да, видны. Их можно перечислить, изучив всего лишь все послания президента и публичные выступления В. Суркова за последние годы. Этот перечень подтверждается всей совокупностью утверждений, корпус которых генерируется нынешней политической системой с ее «общественной мыслью».

Здесь скажу о том дефекте, который обладает мультипликационным эффектом, то есть заражает все остальные блоки и лишает прочности весь фундамент. Речь идет о мировоззренческой базе российской государственности и, конкретнее, о той рациональности, на которой замешивается «бетон» для ее строительства. Эта рациональность поражена каким-то вирусом или грибком, который разрушает связность практически всех существенных умозаключений и, в пределе, лишает их «рационального зерна». Умных людей много, они говорят умные и даже остроумные мысли, а в целом наблюдается программный сбой.

Этот мировоззренческий срыв прошил все наше общество, его масштабы подавляют. Три века Россия продержалась на самобытной конструкции, в которой рациональность Просвещения была органично увязана с традиционным русским здравым смыслом. И вот, оба компонента отказали почти одновременно. Кризис норм и инструментов Просвещения наблюдается и на Западе, но там сильна буржуазная расчетливость, которая пока что сдерживает напор постмодернизма и шизофрении. Точнее, держит их в комфортабельном загоне, даже питаясь при этом их гениальными экстравагантными идеями. У нас такого блока, устойчивого к вирусам и грибкам, не было и, похоже, не будет. Наша «буржуазия» и есть носитель заразы.

Мы бы и переползли через кризис 70-80-х годов на старых ресурсах рациональности, хотя бы снизив качество и отступив к здравому смыслу, но слишком умным и безжалостным (хотя и недальновидным) оказался наш геополитический противник, слишком продажной наша элитарная интеллигенция. Перестройка Горбачева стала кампанией войны нового типа — нам запустили боевые вирусы, разрушающие рациональное мышление. Иммунитета у нас не было — и вот, рациональная составляющая мировоззренческой матрицы всего нашего общества повреждена.

В подобное положение попал Китай в конце XIX века. Китайцы утратили другую необходимую составляющую этой матрицы — национальное чувство. Но им повезло, в Китае на короткое время к власти пришла группа интеллигентов, которые верно поставили диагноз и за отпущенный им до Смуты срок выработали проект, который и начал работать. Смысл его был в том, чтобы найти сохраненное самыми отверженными слоями общества «сокровище национализма», собрать его зерна и посеять. Чтобы они дали урожай, нужны были и соответствующие социальная и государственная доктрины. Это и были «Три народных принципа» Сунь Ятсена.

Политическая система РФ проектировалась в том же КБ Горбачева-Яковлева, не без помощи всяких Соросов. От нее не исходит никаких зерен и никаких принципов. Вся она вышла из поздней КПСС, как разночинцы-демократы «из «Шинели» Гоголя».

Для меня является принципиально вражеским вектор СПС. Его утопия и его соблазн, на мой взгляд, губительны для России. Но была надежда, что он несет в себе зерна рациональности. Пусть этот вектор тянет Россию к гибели, мы могли бы «прикурить» от его угольков буржуазного разума и оживить свои идеалы теплом возрожденной рациональности. Но оказалось, что и у СПС эти зерна были просто вроде боеприпасов, присланных Западом. Прервалось снабжение — и никаких следов «сокровища рациональности» в СПС не осталось. Печальное зрелище.

Зерна этого сокровища у нас рассыпаны и хранятся во всех слоях общества, хотя по большей части — тоже в слоях обездоленных. Сами они не взойдут и урожая не дадут. Реально, только государство могло бы их собрать и оживить. Казалось, что эту работу, пусть негласно, и произведет в конце второго срока администрация Путина. К несчастью, признаков такого поиска пока не видно, даже в ближнем социальном окружении власти, в госаппарате. Более того, наблюдается продолжение демонтажа тех структур, в которых зерна рациональности хранились, хотя и в латентном состоянии, просто вследствие самого предназначения этих институтов (в науке, образовании, армии).

Есть, впрочем, слабая надежда, что этот поиск ведется, но настолько хитро и с таким уровнем конспирации, что его ни ЦРУ, ни мы не видим.

Как и человек, государство не знает, когда придет его смертный час. Но разумный человек, заболев, все-таки лечится. Для того Бог и наделил его разумом и волей, чтобы он не потакал угрожающей судьбе. Как хотелось бы, чтобы появился в государственной власти нынешней России сгусток разума и воли, чтобы заняться лечением болезни, поразившей наш организм.

2008 г.

БЕЗ КОМПАСА СКЕПТИЧЕСКОГО РАЗУМА

Один из мощных факторов, «не выпускающих» нас из кризиса, — практически полная утрата Россией ее обществоведения. Сложное общество, погрузившееся в кризис неизученной природы, оказалось без обеспечения связным и упорядоченным знанием научного типа. При этом с арены сошло поколение стариков, обладавших запасом неявного знания, данного опытом. Это положение само по себе есть культурная катастрофа для городской индустриальной страны. Она имеет множество катастрофических следствий во всех срезах общества.

Конечно, от СССР осталась масса обществоведов, но научное знание живет и прирастает лишь в сообществах, а его-то не стало. Оно просто уничтожено реформой. Так армия, ставшая толпой обезоруженных оборванных людей, а также бродящих по лесам мародеров, теряет боеспособность.

Советское обществоведение на излете СССР было ущербным. И все же это была служба контроля за «технологией мысли». На конференциях, совещаниях и в личных беседах разговор шел в ключе рациональности. Люди были связаны интеллектуальной дисциплиной — можно было определить проблему, договориться о понятиях, цели и средствах, о мере и критериях, о постулатах, гипотезах и логике. Все это со скрипом, но работало. Теперь этого нет в принципе. Нет площадок и жанра разговора, в которых можно было бы поставить и обсудить проблему. Люди пугаются самого предложения совершить такую операцию, как будто их вовлекают в подготовку террористического акта. В 1989-1992 гг. было много совещаний и семинаров с западными обществоведами. Наши, в общем, были методически слабее, но это были сообщества, сравнимые по типу рациональности. Сейчас «нашего» сообщества нет. Кое-кто встроился в «их» сообщество и обсуждает там дела России «среди своих», а здесь работает вахтовым методом. Нам от этих мало проку.

По понятным причинам, такого распада не произошло в естественных науках. Их сообщество съежилось и впало в анабиоз, но не утратило связующую его основу. Ибо оно служит знанию, свободному от проблемы добра и зла. Обществоведение одной ногой стоит на объективности, а другой — на этических ценностях. Эту вторую ногу реформа у него отрубила, грубо и грязно. Произошло общее заражение крови.

На мой взгляд, этот провал для страны опаснее, чем паралич естественных наук. Их миссия сейчас — выжить. Можно подождать, подпитка знанием о природе идет и из мировой науки. А вот изучать психозы и синдромы нашего больного общества иностранцы не будут, а если и будут, то, скорее всего, нам же во вред. Врач должен быть своим. А сейчас читаешь или слушаешь выступления наших обществоведов на разных совещаниях, и безумцем-то по большей части оказывается как раз врач.

Конечно, психологическое состояние «армии обществоведов» хуже некуда. Отказавшись от этикетки марксизма, они внедряют в сознание ту же структуру мышления, что и раньше, но с этикой, вывернутой наизнанку. К тому же ликвидация «цензуры» марксизма освободила такие темные силы, что произошел откат в методологии, которого мало кто мог ожидать. Зачастую это даже не откат, а «прыжок в сторону» от привычных культурных норм. В рассуждениях царят отсутствие логики и полная оторванность от реальной жизни, радикальный наивный идеализм — при какой-то аномальной безжалостности к человеку и системам его жизнеобеспечения.

На первый план вышла фигура эксперта. Его функция — легитимация решений «верхов». Эксперты, имитируя беспристрастность, заменяют проблему выбора, которая касается всех граждан, проблемой принятия решений «верхами». При таком подходе исчезают вопросы типа «Хорошо ли вздувать цены на хлеб и тепло?», они заменяются вопросом «Как лучше это делать?».

Так власть имущие получают возможность мистификации любой проблемы. Это отход к технократизму, свободному от всякой ответственности. Поскольку страх перед бунтом населения пропал, у господствующего меньшинства в России нет никаких тормозов. Все решает баланс сил внутри этого меньшинства. Победит партия «быстрой ликвидации балласта» — и треть населения с лица земли как ветром сдует. Следующая на очереди треть этого даже не заметит.

Обществоведы оправдывали смену «культурного генотипа» нашего общества и государства, что далеко выходило за рамки цели реформ. Были запущены процессы, несовместимые с жизнью страны, — и никакого анализа. Так, о разбухшей бюрократии в СССР — в управлении было занято 16 млн. человек (80% в управлении хозяйством). В госаппарате РФ 17 млн. чиновников, хозяйством они не управляют, а населения вдвое меньше. «Разбухание» чиновничества десятикратное! Это патология, но объяснения обществоведов нет. Сообщество, исключающее рефлексию в отношении собственных установок, не является профессиональным, это идеологическая служба. Она не может создавать рациональный каркас для общественного мнения, его во многом поэтому и нет в России.

Реформа принесла большинству граждан России страдания. Они и сейчас продолжаются, просто страдающая часть лишена голоса. Казалось бы, нельзя уйти от этических проблем такого изменения. Однако, выступая по поводу реформы, обществоведы не касаются ее «человеческого измерения». Когда кто-то критикует реформу, он обязан уточнить, что его упреки вызваны вовсе не состраданием, а исключительно прагматическими соображениями. Я не говорю о «катакомбном» обществоведении, которого не замечает истеблишмент. Но в катакомбах не складывается научного сообщества, здесь вырастают идейные бойцы.

Этот провал — общенациональная проблема. Требуется вновь создать методологическую основу, на которой могут собраться специалисты, и ту социальную структуру, которая скрепит их в сообщества, пусть и конкурирующие, но разумные. Под какой крышей могут возникнуть зародыши таких сообществ? Кто поможет им встать на ноги? Страшно признать, но такого социального субъекта нет в нынешней РФ. Ни вузы, ни Академия наук, ни государство не заинтересованы. О «бизнесе» молчу. Не нужен им голос скептического разума и достоверной меры. Похоже, даже ФСБ не нужно беспристрастное знание об «обществе, в котором мы живем». Тяжелый случай.

2008 г.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Политическая культура России сегодня… Если говорить о главном, выйдет в стиле импрессионизма. То, что говорят политологи, частично верно, но не о том. Россия пребывает в состоянии плохо формализуемой аномалии. Это система порочных кругов, вдетых один в другой, а если в динамике, то это сверкание множества переходов «порядок — хаос», так что в каждой точке действует принцип неопределенности. В этом смысле сегодня Россия — «страна постмодерна».

Говорить о преемственности, искать аналогии с временами Сталина, Ивана Грозного или Ярослава Мудрого бесполезно. Выдели отрезок «Горбачев — Ельцин — Путин», до него — разрыв непрерывности, а после него — неизвестно что.

Политическая культура — часть культуры. Говорить о ней в РФ сегодня — как говорить о сознании больного в лихорадочном бреду. Он тоже, конечно, человек, тоже мыслит, мычит и временами говорит. Но надо принимать во внимание лихорадку.

Например, спорят и даже ругаются: что у нас в РФ за политическая система? Демократия? Авторитаризм? Тоталитаризм? Бессмысленно. У нас суверенная демократия — посмотрите на градусник! Определить тип этой культуры трудно, явление многостороннее. Если видеть ее как систему ценностей и институтов, то я бы сказал, что наша политическая культура сегодня — это гибрид соборности с коррупцией. То есть соединение ценностей целого с ценностью предательства — полного отрицания целого. Горбачев с его ГКЧП, Ельцин на танке, ликующая толпа.

Из этого «свято-звериного» кентавра массы и политики вырастает провокация как высшее творение этой культуры. Без соборности масс, которые любят власть, такое искусство не могло бы возникнуть. В нем дышит гений Достоевского, и на знамени нынешней политики лики ее духовных отцов — Ивана Карамазова и Смердякова. Строение современной провокации столь совершенно, что люди, видя ловушку, вынуждены в нее лезть — это меньшее зло. Так и ползем, дергаясь.

Культура СМИ как «видимой и слышимой» ипостаси политики целиком стоит на провокации. Даже ложь нашего телевидения утратила свои безобидные черты. Она уже не навевает человечеству сон золотой, не успокаивает. Слушаешь это вранье, и охватывает беспокойство — что за этим стоит? Принципом российской политической культуры стало держать уровень нервозности общества вблизи красной черты. Ни дня без стресса! Посмотрите в глаза Сванидзе — и мороз по коже…

Каких же зомби вызвали из могил Горбачев с Ельциным и бросили на укрепление политкультуры? Список их велик, укажу тех, кто орудует уже без маски.

Безжалостность к населению. Этот тип жестокости мы уже и не предполагали в людях. Иногда кажется, что мы во власти инопланетян. Выступает политик, говорит о реформе ЖКХ. Кажется, если бы ты смог протянуть к нему руку через телеэкран и дернуть его за щеку — кожа отслоилась бы, а под ней чешуя ящера с неизвестной планеты.

В РФ создано «социальное дно» в размере 11 млн. бездомных, нищих и беспризорников. И 7 млн. — «придонье», живущее в состоянии отчаяния. Такого не было и, видимо, никогда не будет нигде в мире: из общества выброшена огромная масса людей, в которой большинство имеет среднее образование, а 6% высшее образование. В РФ создана невиданная в мире бедность работающих людей. Из общего числа бедных более двух пятых составляют лица, имеющие работу. Это — не проблема экономики, это уникальное свойство политкультуры.

Культурный садизм. Он пропитывает мысли, слова и дела политкласса РФ. Одни орудуют инструментами пытки, другие сладострастно смотрят, совестливые укоризненно покачивают головой. Эксперты снабжают палачей сведениями о болевых точках жителей России — для каждой группы свои. Для одних мучительно глумление над святынями, для других растление детей и подростков, для третьих уничтожение непреходящих ценностей культуры. Да и сама пошлость политических шоу достигла уровня пытки.

Уничтожили науку, которую Россия выращивала триста лет, — без всякого разумного объяснения, просто потому, что это огромное национальное достояние, возможно неповторимое. Эта утрата бьет по карману и собственников (например, опустошен научный задел ВПК, иссякнет экспорт оружия). Но не единым хлебом живы они, есть у них и духовные запросы.

Ложь, разрушающая рациональность. Политика всегда сопряжена с ложью — приходится успокаивать или возбуждать чувства людей, соблазнять их или пугать, создавать благоприятный образ чего-то или очернять его. Вопрос в мере и объекте лжи. В нынешней политкультуре РФ возник новый тип лжи — как инструмента подрыва рационального мышления граждан. Это ложь, разрушающая меру и логику, язык, чувство времени и систему координат, в которой ориентируется человек. Может быть, в каждом отдельном случае политик уверен, что решает конкретную задачу. Но со стороны видна именно система, ставшая частью культуры. Нынешние политики, как бы они ни дрались между собой, являются сообществом, скрепленным набором норм и ответственностью. Тот факт, что заведомая ложь не вызывает со стороны сообщества никаких санкций, показывает, что она стала узаконенной частью культуры этого сообщества.

Вульгаризация. Как тифозные вши, такая мелочь, могут выкосить население целых областей, так и примитивный инструмент политика — вульгаризация проблем — может загнать страну в историческую ловушку. Так и произошло в РФ — из мышления и языка удалось исключить саму проблему выбора. Вся политика РФ опущена с уровня бытия до уровня быта. Дебаты идут только по поводу решений, как будто исторический выбор задан стране откуда-то сверху и обсуждению не подлежит. Мы едем неизвестно куда, но доедем быстро.

Русофобия. Главный вектор нынешней политкультуры РФ — демонтаж того ядра России, которым является русский народ. Поэтому объектом разрушения стала мировоззренческая матрица, на которой этот народ был собран, а также все системы, воспроизводящие эту матрицу (как школа или армия). Взят курс на примитивизацию духовной жизни русских. Это — политический выбор, а не происки «невидимой руки рынка». Из общего духовного пространства изъяты русская классика, художники-мыслители XX века (такие, как Горький, Блок, Маяковский), социальная лирика и революционная песня Серебряного века, не говоря уж о советской. Даже старые русские песни даются в уголовной аранжировке.

На средства госбюджета делают фильмы, рисующие русских (советских) недочеловеками. Видный западный обозреватель, говоря об антисоветском дискурсе середины 90-х годов, так объяснил смысл внушаемой дилеммы: «Русские — недочеловеки потому, что коммунисты, или они коммунисты потому, что недочеловеки?» Мышление загнано в формулу, утверждающую как данность, что русские — недочеловеки. Но в этом Голливуду далеко до российских аналогов.

В целом политкультура РФ, будучи патологической, все же смутно напоминает известный тип — культуру этнократии. Как будто возникло два народа, которые расходятся по двум разным путям. Один — «новая элита», ядром которой и является тот политкласс, о культуре которого идет речь. Другой народ — бывшие «совки», измордованный советский народ, независимо от того, какую идеологию вдавили за это время в мозг отдельного человека. Против разума, воли, памяти, чувств и надежд этого народа и направлены те особые качества политкультуры, о которых говорилось выше.

2008 г.

КУЛЬТУРА КАК СРЕДСТВО КОНКУРЕНЦИИ

Такую тему задал журнал «Родина». Вопрос поставлен в рамках параноидального взгляда на конкуренцию как «наше все». Это временный перекос нынешней идеологической службы России, которой велено создать нашим властям имидж «либералов». Но эта служба, как и многие другие в нашем государстве, работает со спасительной тупостью, которая сводит на нет многие разрушительные замыслы реформаторов. Более того, эта тупость (или бессознательная мудрость) нередко позволяет приспосабливать и разрушительные установки для пользы дела. Чем тратить силы на борьбу с формой, нальем в нее чего-то своего.

Культура — сила, соединяющая людей, создающая основу для сотрудничества. Но раз просят рассмотреть ее через призму конкуренции, так и быть. Вопрос ведь можно поставить так: что в нашей культуре есть такого особенного, что представляет ценность для других культур, что мы можем «вынести на мировой рынок»? Здесь «рынок» — метафора. Скорее, народы несут ценности своих культур в общую казну человечества, а взамен получают доступ ко всем ее богатствам. Ничего не несешь — доступ закрывается, есть такой механизм. Что у нас есть актуального в культуре, чем могли бы воспользоваться другие народы? Какие у нас созданы приемы, чтобы делать что-то важное с меньшими затратами или с особо высоким качеством? Какие средства общественной организации мы изобрели, чтобы с меньшими потерями переживать бедствия? Это ведь одно из ценнейших «ноу хау».

Мне кажется, эти вопросы плодотворны. Как говорят, они обладают эвристической ценностью, запускают цепную реакцию рефлексии, самоанализа. Такая тренировка нам нужна, навыки рефлексии у нас сильно подорваны. Кстати, у нас много появилось людей с синдромом самоотречения. Как только они начинают думать о своей культуре, у них в голове щелкает какой-то выключатель, оживляющий программу отрицания. Это не тот здоровый скептицизм, который ограничивает желание похвастаться, хотя бы перед самим собой. Это болезненная потребность срочно создать маленький черный миф: «Все не так, ребята!» Вероятно, это оказывает на человека какой-то психотерапевтический эффект, но надо уметь помещать эти комплексы в «особую камеру» нашего мозга (так советовал Ницше). А в другой камере пользоваться инструментами рационального мышления и взвешивать явления верными гирями.

Перечислю сгустки, выбранные мною из того потока сознания, который открыл вопрос, поставленный редакцией журнала. Действительно, что особенного и полезного для нас и для других (пусть непризнанного и даже неосознанного другими) возникло в нашей культуре? Я буду говорить о русской культуре, имея в виду, что она создавалась, конечно, не только этническими русскими, но на той матрице, которая была сложена русским народом. Понятно также, что и сама матрица русской культуры, как и всех национальных культур, есть во многом продукт «всеобщего труда», то есть построена в непрерывном сотрудничестве, диалоге и конфликтах с иными культурами. Прежде всего, с культурами значимых «этнизирующих иных».

Такими были для русских и ближайшие соседи, и Византия, и угрожающие «иные» с Запада, и татаро-монголы, а потом все народы Российской империи и СССР, поляки и немцы XVII-XVIII веков, а потом вообще Запад Нового времени с его наукой, купцами, Наполеоном и Гитлером, холодной войной. У всех русские учились, перенимаемые ценности переделывали по своей мерке, с пробами и ошибками. Это вещи банальные, но надо сказать: кризис породил у нас и синдром изоляционизма. Процесс непрерывного этногенеза русских под воздействием «этнизирующих иных» можно рассматривать и как непрерывную закалку и переделку русской культуры, бомбардируемой чужими культурными ценностями.

Здесь надо сделать еще одну оговорку. Интенсивный этногенез, как у русских, это процесс быстрого развития. Быстрое развитие включает в себя кризисы и утраты. Более открытая культура пропускает через себя много «мусора», много полезного отбирает и включает в свои структуры, но многое и уносится с отходами или заражается чужими болезнями. Чем выше пластичность культуры, тем короче жизненный цикл очень многих ее ценностей (мы не говорим об «устоях», отобранных исторически как краеугольные камни фундамента). Когда мы говорим о какой-то из таких ценностей, надо бы уточнять временной диапазон ее действия, но это трудоемкая вещь. Это не снижает познавательной пользы такого разговора, надо лишь учитывать, что многое из того, что еще вчера было специфической сильной стороной нашей культуры, сегодня, быть может, уже исчерпало свой ресурс (хотя, возможно, он будет восстановлен и обновлен в недалеком будущем — если умело «заложен на хранение»).

Например, для русской массовой культуры XX века была присуща любовь к книге и умение читать ее, вступая в диалог с текстом. Это — сильное и ценное свойство, важный ресурс устойчивости в грядущие бурные полвека. Сегодня этот элемент культуры сильно поврежден, большинство населения лишено к нему доступа. Но есть ниши, где этот потенциал сохраняется и воспроизводится, пусть на гораздо более узкой базе. Выйдем из кризиса, и, если будет воля, эта часть культуры может быть возрождена, хотя и в несколько иных формах — тип чтения уже будет видоизменен влиянием компьютера.

Что же выработала в себе русская культура под влиянием интенсивных межэтнических контактов?

Вот первая особенность — высокая адаптивность и умение учиться. Это проявлялось на разных уровнях. В образованном слое были удивительно быстро поняты и встроены в собственную культуру смыслы и нормы Просвещения, прежде всего европейская наука. Это — опыт нетривиальный, тип научного мышления органично встраивается вовсе не во все культуры традиционных обществ.

На уровне массовой культуры это качество проявилось как «уживчивость» русских при культурных контактах с иными этносами. Если типичной установкой англичан при их контактах с народами Африки, Азии, Америки и Австралии было как минимум создать «чисто английскую» культурную нишу (с апартеидом или, в крайних проектах, с полной ликвидацией местного населения), то казаки, первыми заселявшие зоны контакта, повсеместно формировали субкультуру на основе синтеза русской и местных культур.

Мой дед, семиреченский казак, рассказывая мне о своей жизни, постоянно поминал киргизов, с образом жизни и хозяйства которых постоянно соотносили себя казаки их станицы Лепсинской. Когда в 1867 г. было учреждено Семиреченское казачье войско и туда переселили с Алтая часть сибирских (бийских) казаков, эта небольшая общность русских казаков переживала быстрый процесс этногенеза — в новой природной и этнической среде. Прошло всего 30 лет, и семиреченские казаки приобрели новые специфические культурные черты, приспособленные к активной и полноценной жизни в новой среде.

Большое многообразие источников, из которых пополняется арсенал культуры, придает системе очень большую устойчивость. В апреле 1942 г., еще не веря в неизбежность поражения, Геббельс писал: «Если бы в восточном походе мы имели дело с цивилизованным народом, он бы уже давно потерпел крах. Но русские в этом и других отношениях совершенно не поддаются расчету. Они показывают такую способность переносить страдания, какая у других народов была бы совершенно невозможной».

Геббельс видел «не поддающиеся расчету» свойства русских через призму войны, как способность переносить страдания. Но это — частное проявление фундаментального свойства культуры. Его можно определить как способность выполнять очень крупные задачи при такой нехватке материальных ресурсов, что в других культурах эти задачи оценивались бы как невыполнимые. Иными словами, у нас имелась способность заменить материальные ресурсы духовными — мотивацией и творчеством, как техническим, так и организационным.

Если считать войну крайним вариантом конкуренции, то факт исключительно эффективной мобилизации культурных ресурсов советского народа во время Великой Отечественной войны должен был бы стать предметом хладнокровного и деидеологизированного исследования. Раз уж делают конкурентоспособность критерием в стратегических решениях при выборе путей развития России, то именно собственный опыт представляет для нас самую большую ценность.

Конечно, трудно взвесить значение каждого фактора в сложной системе. Мне кажется, что значение мотивации у нас часто преувеличивают. Так отодвигаются в тень другие культурные ресурсы. И во время индустриализации 30-х годов, и во время войны и послевоенного восстановления мотивация людей играла очень большую роль. Но она была условием реализации потенциала других культурных средств, которые надо изучать и как самостоятельные сущности. Их утрата (в том числе по незнанию) может сделать бессильным и мощный духовный подъем. Тут, по-моему, в отечественной истории культуры есть большие пробелы.

Так, во многие энциклопедии вошло имя Алексея Стаханова — знаменитого шахтера, который в 1935 г. выполнил 14 норм по добыче угля (что породило «стахановское движение»). Его достижение представляется читателю как феномен сталинской индустриализации, как результат энтузиазма (или фанатизма — в зависимости от идеологической призмы). Но разве в этом суть? Пусть бы попробовали эти писатели на энтузиазме выполнить 14 норм на работе шахтера, землекопа или косаря. Физическая сила и ловкость («материальный» ресурс) такого результата обеспечить не могут.

Стаханов был великий мастер, сумевший перенести в индустриальный уклад труда тот тип отношений работника с материалом, который был развит в ремесленном доиндустриальном труде (он описан, например, в сказах Бажова). Эта часть культуры была утрачена в современном западном обществе при возникновении фабрики, а в советское время неожиданно возродилась — лет на двадцать-тридцать.

Стаханов был стихийный творец «философии нестабильности» в приложении к пласту угля. Вглядываясь в пласт и начиная его чувствовать, он находил в нем критические точки, центры внутреннего напряжения. Говоря современным языком, он видел пласт не как гомогенную или ламинарную систему, а как систему крайне неравновесную, с множеством «точек бифуркации». Легкий удар в эти точки обрушивал массу угля. Стаханов использовал энергию внутренних напряжений материала.

Этот культурный ресурс был важной частью «советского стиля», когда на заводы и в НИИ пришли люди, сохранившие крестьянское космическое чувство и в то же время освоившие культурные нормы и навыки, порожденные Просвещением. Это проявилось во время войны в способе мысли и действия солдат и офицеров на фронте, работников и управленцев в тылу. Энтузиазмом никак не объяснить того факта, что во время войны более 73% раненых не просто излечивались, но и возвращались в строй. Более того, Конрад Лоренц, попав в плен и будучи назначен помощником советского врача в прифронтовом лагере военнопленных, был поражен способом лечения раненых немцев. Врач отказывался делать ампутации, которые в немецкой медицине считались неизбежными. Лоренц полагал, что врач сознательно обрекает немецких раненых на смерть — в качестве мести за их злодеяния. А им сохраняли конечности, потому что сам подход к военной хирургии был иным.

Энтузиазмом не объяснить того факта, что в середине 80-х годов один научный работник в СССР был обеспечен эквивалентными «приборными возможностями» в среднем примерно в 200 раз хуже, чем его коллега в США. В официальном документе «Комплексная программа научно-технического прогресса СССР на 1991-2010 годы» (М., 1988) не решились сообщить эту величину, здесь написано «в 80-100 раз хуже», но это дела не меняет. Для нас важен тот факт, что исследования и разработки советских ученых обеспечивали паритет с Соединенными Штатами Америки в области вооружений, а на их создание в США были направлены усилия 60% всего их научного потенциала. Это значит, что советские ученые располагали несоизмеримо меньшим количеством материальных ресурсов, но их «продукт» на главных направлениях был соизмерим.

Как можно сегодня говорить о конкурентоспособности или хотя бы восстановлении России, не поняв, какими ресурсами советская научная система компенсировала такую нехватку материальных средств. В 90-е годы, взяв курс на имитацию всего социального и культурного уклада американской науки, российские реформаторы, вероятно, уничтожили конкурентные преимущества отечественной системы, даже не поинтересовавшись ее «анатомией и физиологией». А может быть, уничтожили еще не до конца — тоже благодаря своему невежеству. И даже не знаешь, стоит ли говорить вслух о том, что нам стало известно о русском (советском) «научном стиле» за годы кризиса.

То же самое можно сказать и о школе, и о высшем образовании. Эти институты есть порождение отечественной культуры — и в то же время являются той «генетической матрицей», на которой эта культура воспроизводится. Наша школа и вузы «производили» тип образованного человека и специалиста, который не производится конвейером западной школы и университета. В чем-то он был лучше, в чем-то хуже западного, но это был особый культурный тип, который очень высоко котировался на западном рынке интеллектуальной рабочей силы. Существенно и то, что советская школа и вуз давали образование высокого элитарного («университетского») типа при очень скромных материальных ресурсах. Например, в середине 80-х годов учебные расходы (материалы, реактивы, технические средства) за все время обучения одного студента-химика в МГУ составляли 560 руб., а в университетах США — 31 тыс. долларов. Но выпускники химфака МГУ в целом не уступали своим сверстникам в США. В чем тут дело? В особой педагогической культуре советской школы.

Да, за последние 16 лет мы свои преимущества, в общем, утратили. Наш студент по типу мышления и по навыкам обучения стал похож на типичного западного студента. При гораздо более низких расходах на материальные средства обучения это ведет к утрате конкурентоспособности. Можно ли восстановить былые культурные особенности нашего образования? Ответить пока трудно, ибо мы этих особенностей по-настоящему не изучали. Если бы утраты этих богатств хотя бы побудили нас к такому изучению и вообще к такой постановке вопроса, это в какой-то степени окупило бы наши потери. Потому что мы перечислили здесь лишь отдельные, лежащие на поверхности примеры, а системный взгляд открыл бы нам множество скрытых, но вполне актуальных богатств.

Но открывать эти богатства можно только в том случае, если будет выставлена их надежная и трезвая защита. Иначе реформаторы, которые пока что правят бал, сразу же их уничтожат. Огонь по площадям уже выдыхается, а укажи им невидимые цели, и на них обрушатся смертоносные «усовершенствования».

2009 г.

ЛЮДИ НА КРЮЧКЕ

Сильные мира сего жалеют людей, как пастух жалеет своих молчаливых ягнят. Поэтому за последние лет двести наблюдается прогресс в средствах господства. Раньше людей гнали палкой, а теперь все больше внушением.

Так, чтобы ты сам делал то, что нужно господам, как будто только об этом и мечтал. Как говорят, «тиран повелевает, а манипулятор соблазняет».

Соблазнять людей — дело сложное. Операций в нем много, одна из них — отвлечение внимания. Сам термин манипуляция взят у фокусников. Они умеют отвлечь зрителей от главного объекта. Иллюзионист переключает их внимание на специально создаваемые явления с помощью слов, жестов, внешних эффектов (вплоть до огня и взрыва). Люди непроизвольно переключают свое внимание, как прожектор, на те объекты, которые посчитали более значимыми. Так манипулятор получает возможность увести важный для него объект в тень, подсунув человеку отвлекающий объект (имеющийся в реальности или построенный манипулятором). Всегда выгоднее не врать, а добиться, чтобы человек не заметил «ненужной» правды.

Очень сильным отвлекающим действием обладают уникальные события — беспрецедентные и неповторимые. У человека возникает «двойное внимание» — люди не верят своим глазам и все сильнее всматриваются в объект, сосредоточивая на нем свое внимание. Под прикрытием такой сенсации политики торопятся провернуть все темные дела. Слабее действуют непривычные события — те, которые происходят редко, но возбуждают эмоции (катастрофы, скандалы, птичий грипп).

Едва ли не главное чувство, которое при этом эксплуатируют манипуляторы, — страх. Но страхи бывают разные. Есть страх, отвечающий на реальную опасность. Он помогает выбрать разумный способ поведения. А есть страх иллюзорный, он создается в воображении. Для человека он вреден. Есть формула: «общество, подверженное влиянию неадекватного страха, утрачивает общий разум».

Иллюзорный страх даже считался феноменом не человека, а Природы, и Плутарх назвал его паническим. Пан есть олицетворение природы, мужчина и в то же время козел. У древних греков такие встречались. Он любил выпить и поплясать с нимфами, напугать людей своим ржанием, но чуть что — сам впадал в панику и бежал сквозь чащу, не разбирая дороги и стуча копытами.

Разновидностью иллюзорного страха является маниакальный страх, когда опасность настолько преувеличивается, что человек цепенеет. У нас таких уже не осталось, оцепеневших реформа подобрала. Есть еще шизофренический страх, но у читателей этого журнала он не встречается.

Для манипуляции интересен именно иллюзорный страх, а также способы отключения реалистичного страха. Потрясенный страхом человек легко поддается внушению. Иллюзорный страх — действенное средство «отключения» здравого смысла и защитных психологических механизмов. Это проверено психологами в ходе крупных исследований 60-х годов, а затем в практике СМИ и рекламы.

Приемы манипуляции разрабатывались применительно к «западному» страху (в России они дают иногда не те результаты). Можно сказать, что современный Запад возник, идя от волны к волне массового страха, который охватывал одновременно миллионы людей. Подобные явления не отмечены в восточных культурах, не описаны они и в русских летописях.

Технология страха стала разрабатываться с XI века. До этого были сильны пережитки язычества в сознании людей — и с богами они по-свойски, и загробная жизнь им не так уж страшна. Большая волна страха прошла по Европе во время чумы 1348 г. Тогда выявилась особенность такого страха: со временем он не забывался, а чудовищно преображался. При первых признаках новой эпидемии образ предыдущей оживал в памяти в фантастическом и преувеличенном виде.

В XV веке страх стал важным продуктом культуры. Печатный станок сделал гравюру доступной всем жителям Европы, и изображение «Пляски смерти» пришло в каждый дом. Но высшего мастерства достигли протестантские проповедники в США. В XIX веке люди съезжались за сотню миль, с запасами пищи на много дней, на одну такую проповедь в штате Кентукки собралось 20 тыс. человек. Людей доводили до такого ужаса, что они обращались в бегство, падали в обморок, и поляна походила на поле битвы, покрытое телами. Успех проповеди определялся числом «упавших», и велся их точный учет. В один из дней число людей, потерявших сознание от ужаса, составило 3 тыс. человек.

Так и шло дело, в итоге спрос на «фильмы ужасов» на Западе феноменален. Нам до этого пока далеко, но мы учимся. Нагнетание страха было частью реформы, тематика широкая: репрессии и СПИД, голодомор и преступность, маньяки и экология. Страх накачивался всей мощью СМИ. Эксперты измеряют страх ростом числа телохранителей. Тут наша элита на время впала в маниакальный страх: в «буйные 90-е» крупные коммерсанты тратили на охрану до трети своих прибылей — и то половина их была в тревоге за свою жизнь. Судьи боялись обвиняемых, налоговые инспекторы — налогоплательщиков, милиционеры — преступников, водители — случайно ударить другой автомобиль, ибо могут потребовать компенсации, равной стоимости квартиры. Слава богу, у нас теперь суверенная демократия, чуть-чуть полегчало.

Самый жесткий способ создания иллюзорного страха — терроризм. Понятие террор ввел Аристотель, так назвал особый тип ужаса, который овладевал зрителями трагедии в театре. Это был ужас перед небытием, хаосом. Террор как орудие власти изобрели якобинцы. Так возник терроризм как политический театр, зрители которого испытывают ужас. Это страх иллюзорный, но интенсивный. Шанс погибнуть от теракта в тысячу раз меньше, чем в ДТП. Почему же мы не боимся ездить на машине?

Дело в качестве страха, в свойствах того образа, который нам задали СМИ.

Мягкий, но тоже интенсивный тип страха создается образом болезни, особенно неизвестной, инфекционной и неизлечимой. Этот способ хорошо отработан, не требует обрушать небоскребы и обходится довольно дешево.

Примером таких психозов служит паника, поднятая в 1996 г. в связи с «бешенством коров» в Англии. Цели операции неясны — вроде, чем-то королева провинилась, Мейджор извинялся, но не помогло. Вдруг во всей европейской прессе валом пошли статьи об эпидемии болезни коров, которая заразна для людей (разрушается ткань головного мозга). В Англии от нее умерли 10 человек, в газетах были их биографии, перечень мясных блюд, которые они ели. Руководство ЕС приговорило Англию немедленно уничтожить всех коров старше трех лет и сжечь их трупы. Наложили запрет на экспорт мяса и т.д. Психоз расширялся, возникли фирмы по проектированию и строительству коровьих крематориев. Срочно сжечь миллионы туш — небывалая техническая проблема. Если бы эти санкции были выполнены, английская экономика понесла бы большой ущерб (шутка ли — уничтожить треть крупного рогатого скота).

Установить истоки акции не удалось. Ссылались на статью в известном журнале «Lancet», но ученые тут же открестились, оснований для паники они не давали. Да, такая болезнь есть, и она заразна, если постараться, но 10 умерших за все время — величина ничтожная, таких странных болезней много. Проблему отменили какой-то новой сенсацией, о «бешенстве коров» все забыли. Никто уже не помнит, чем кончился этот скандал, — о нем больше не было ни одного сообщения. Как сняли с Англии санкции, на каком основании, никто не знает и не интересуется. Исчезли крематории и фирмы, которые их собирались строить. Люди вперились в другой спектакль.

В последние годы мы пережили несколько атак — атипичная пневмония, потом «птичий грипп». Спецназ ловит кур, люди в масках куда-то увозят гусей. Вся эта рутина и не должна попадать на экран. Ясно, что жизнь полна таких мелочей, и если их тычут мне в глаза, значит, от чего-то серьезного надо мои глаза отвести.

Хорошо еще, что есть у нас Жириновский. Птичий грипп? Он тут же на трибуне в Госдуме и требует: «Поставить по южным границам России солдат, пусть отстреливают перелетных птиц. Однозначно! Чтобы ни одна не пролетела!» Две-три фразы — и сразу у людей наваждение проходит, сразу видно, что бояться не надо. Болезни появляются, изучаются, преодолеваются — это неотъемлемая часть жизни. А если Жириновский на пенсию уйдет, кто нас будет от этого гипноза будить?

Вот, сейчас запустили «свиной грипп». Эпидемия! Пандемия! Глобальная тревога «уровень 5»! Неизлечимо! Ах, в США уже умер второй больной. Все признаки психоза налицо. Во всем мире заболело 3 тыс. человек, умерло 29. Да, грипп, хоть и «свиной». Не первый и не последний. Поддается изучению, вирусологов много, вакцина появится быстро (конечно, цена взлетит). Да и общие средства от гриппа эффективны (цена уже взлетела). Умерли люди, печально. Помянем и будем жить.

Если о таких болезнях шуметь, они вызывают страх. Страшна неопределенность. Источник болезни может оказаться рядом, но он неразличим. Рушится порядок («больной должен лежать в больнице»), возникает зона хаоса. Вот, притиснули к тебе в метро человека. О, какой горячий! Да у него температура! Что делать? Эх, градусника мы с собой в метро не возим. Спросить у пассажиров — глупо. Да если бы и был градусник, как ты его поставишь незнакомому человеку в такой тесноте. Тем более женщине. Ей даже лоб потрогать не каждый посмеет. Вот и трясешься. Кажется, какие-то свиные вирусы по тебе ползают. Куда бежать, стуча копытами?

Да не нужно это! Если есть признаки манипуляции, бояться нечего. Значит, Мексику за что-то наказали, где-то Стабфонд исчез, олигархи плачут, что все подаренные им заводы куда-то делись. Чего же вы хотите — свиной грипп на дворе, тут не до таких мелочей. Театр «Иллюзион»! Философ сказал про такой театр: «Занавес. Представление закончилось. Берите шубы и ступайте домой. Оглянулись: а ни шуб, ни домов не оказалось».

Но ведь зато гриппом-то мы не заразились! Важней всего погода в доме, все остальное — суета. Дом-то остался? И даже зонт?

Так что станем руки мыть, зубы чистить, при случае сделаем прививку от гриппа. Плюнем на всех этих панов и свиней, будем жить своей жизнью и не злоупотреблять молоком от бешеной коровы. Даже над молчаливыми ягнятами сильные мира сего не вполне властны. Стригут, конечно, но на то мы и ягнята.

Впрочем, это мы пока из вежливости притворяемся.

2009 г.

Часть 4 УРОКИ ПРОШЛОГО КАКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ОЖИДАЛ МАРКС ОТ РОССИИ?

Издание биографии Маркса, сконструированной Жаком Аттали, станет важным событием. Любая биография такого человека, как Маркс, есть важный манифест, полный явных и скрытых смыслов, актуальных сегодня. Тем более это справедливо для книги Аттали, который является не только знатоком, но и идеологом важных цивилизационных и геополитических доктрин современности. Биографию Маркса он писал не ради гонорара и не для кружков политграмоты поредевших марксистов. Надо было высказать несколько идей той огромной общности людей, которые осмысливают современность вместе с ее корнями, уходящими в марксизм.

Потребность разобраться в тех импульсах, которые Маркс дал бурным процессам XX века, велика независимо от того, какую позицию занимает человек, размышляя об идейных, политических и социальных столкновениях. Много ошибок мы делаем просто потому, что не понимаем и даже не знаем, как мыслит человек по другую сторону баррикады. Написал о Марксе Жак Аттали? Надо его прочитать.

Это правильно, Аттали — умный человек, в его суждениях много смысла. Он к тому же хороший писатель, читать его интересно. Он, как сам признается, не марксист, но прильнул к Марксу, читает его и сверяет с ним свои мысли. Аттали пишет о Марксе: «Сегодня, хоть я и осознаю его неоднозначность и почти никогда не разделяю выводов его эпигонов, нет такой темы, в которую я бы углубился, не спросив себя, что об этом думал он, и не испытав огромного удовлетворения, найдя его высказывания на эти темы».

Это признание, сделанное в самом начале книги, мне кажется очень важным и мудрым. Именно так! Размышляя о проблемах общественного бытия, очень полезно «проиграть в уме» тот анализ этих проблем, который проделал бы Маркс. Для этого вовсе не надо быть приверженцем Маркса, надо освоить суть его метода и применять его как инструмент. Это очень хороший инструмент, и если ты знаешь его возможности и ограничения, то он тебе поможет и не заведет тебя в ловушку. Разумеется, одним этим инструментом обойтись нельзя, вопреки мнению многих марксистов. Книга Аттали поможет усвоить и эту мудрую мысль.

Нужно ли предисловие к такой книге? Нужно, именно потому, что Аттали — умный человек и умелый писатель. Предисловие — совет человека, уже испытавшего книгу на себе. Совет не обязательный, но может быть полезным. При чтении таких книг надо не забывать включать в своей голове аппаратик здорового скептицизма. А забываем очень часто и поддаемся внушению мыслей писателя или обаянию его стиля. Конечно, читать при включенном контроле не так приятно, но в подобных случаях надо.

Выше сказано, что Аттали сконструировал биографию Маркса. Это не упрек, иначе и быть не может. Жизнь Маркса (как и всех людей) — огромное множество событий и отношений с множеством людей. Это — сырой материал, из которого автор строит свою конструкцию. Он отбирает ничтожную долю крупиц из этого материала и соединяет их по собственному плану, заданному согласно целям и мотивам, которых не сообщает. Конечно, тупо подгонять богатство всего множества событий и мыслей под заданную схему нельзя, никто читать не будет. Надо делать хорошую оболочку, и качество ее зависит от мастерства.

Аттали — мастер. Раскручивая нить жизни Маркса согласно своему плану, он облекает ее в прекрасно сотканный контекст, сообщая читателю множество ценных подробностей об эпохе, быте, воззрениях, типе человеческих отношений. Быстрыми, короткими мазками он создает богатую, насыщенную красками картину, обладающую собственными достоинствами. Правда, нередко контекст «принижает» Маркса, уводит от него мысль. Иногда даже сожалеешь — бросил бы он Маркса, развил вот эту тему, так интересно он ее поставил.

Вот мелкий эпизод: отец Маркса, председатель коллегии адвокатов Трира, один из самых богатых жителей города, владелец виноградников, в письме выговаривает сыну-студенту: «Сейчас четвертый месяц учебного года, а ты уже просадил 20 талеров». Отец болен, при смерти, но велит сыну остаться в Берлине и не тратиться на поездку домой на Пасху. Так юный Карл не простился с любимым отцом, да и не приехал на похороны, а мать за это не выплатила его долю наследства. «Так начались в высшей степени сложные отношения Карла с деньгами, состоящие из поклонения и ненависти, которые вскоре доведут его практически до болезни», — пишет Аттали. Тему денег он делает одной из центральных в книге, давая ее в непривычном для нас фрейдистском ключе.

Вообще эта биография представляет внутренний мир Маркса необычно для российского читателя — смело и даже жестоко, и в то же время с глубочайшим уважением к своему великому герою. Эти пассажи, конечно, окрашены сугубо личным восприятием самого Аттали, написанный им духовный портрет Маркса никак нельзя принимать за фотографию, но книге это придает очарование.

В 1993 г. вышла другая биография Маркса («Сага о семействе Маркс»), испанского писателя Хуана Гойтисоло, — книга высокохудожественная, написанная с большой страстью и горечью от исторического поражения коммунистического проекта. Интересно сравнить ее с книгой Аттали — те же эпизоды той же жизни, но освещенные светом разных мировоззрений и разных этических систем. Аттали — певец глобализации и буржуазного духа, Гойтисоло отвергает вестернизацию и власть денежного мешка. Оба находят у Маркса духовную и интеллектуальную опору. И оба в этом правы. С таким же правом черпали в Марксе свою силу и Сталин, и Троцкий. Понять это нам сегодня было бы очень полезно. Тут не о Марксе речь, а о способности осваивать сложную реальность, умея отделять ценность знания и идей от идеологических упаковок.

После этих общих вводных слов скажу о некоторых узловых моментах книги, о которых я хотел бы предупредить читателя, опираясь на собственные впечатления. Предисловие — не рецензия и не критическая статья. Это «пометки на полях», без аргументов и систематического анализа.

Аттали сопровождает биографию Маркса как описание его жизни, параллельным изложением идей, выводов и установок Маркса, соответствующих каждому моменту. Это «эманация» Маркса, развивающийся во времени образ, который и делает Маркса героем книги. По словам автора, «ни один человек не оказал на мир большего влияния, чем Карл Маркс в XX веке». Но влияние Маркса определялось именно идеями. Как видно из книги, остальные виды деятельности Маркса (как редактора газеты, политического организатора, пастыря единомышленников или отца семейства) не были успешными. Слишком часто они вели к явному провалу, нередко трагическому.

Маркс очевидно был гениальным человеком, со многими аномальными чертами, которые делали сотрудничество с ним для многих нормальных людей просто невыносимым. Книга полна такими примерами, которые Аттали приводит с большим тактом и сочувствием, но все же называя вещи своими именами. Не раз в книге повторяются выражения такого типа: «Маркс разрушает то, чему поклонялся еще несколько дней назад, выказывая крайнюю жестокость и бесконечную неискренность…». Удивительно то, что Маркс выказывал это отношение и к врагам, и к единомышленникам, и к самым близким любимым людям. Он разрушал не только то, чему поклонялся, но и то, что создавал своим титаническим трудом.

Здесь, кстати, Аттали вступает в противоречие. Он причисляет Маркса к «таким вот редчайшим людям, которые предпочли удел обездоленных отщепенцев, чтобы сохранить свое право мечтать о лучшем мире, тогда как все дороги «во власть» им были открыты». Никак нет, всякая дорога «во власть» Марксу была закрыта именно той «крайней жестокостью и бесконечной неискренностью», с которой он относился к людям. Преодолевать или изживать это свойство Маркс не собирался. Как и многим другим гениям, ему был уготован удел обездоленных отщепенцев, и он этот удел принял с полным осознанием своей гениальности.

Аттали холодно, как будто производя психологический эксперимент над читателями, описывает эпизод из жизни Маркса, который обычно опускался благожелательными биографами. Речь идет о том, что у Маркса был сын. Он родился в 1851 г. у служанки Хелен Демут (Ленхен). Ее прислала мать Маркса, которая и платила ей жалованье. Ленхен была абсолютно предана семье Маркса и прожила в ней до его смерти. Энгельс признал мальчика своим ребенком, и за счет Энгельса его отдали кормилице. Перед смертью Энгельс признался, что отцом ребенка был Маркс. Маркс ничего не сделал для ребенка, Энгельс не желал его видеть, а дочери Маркса после смерти отца считали его своим сводным братом. Сам он был рабочим, социалистом. По сведениям Аттали, он ничего не узнал о своем происхождении, хотя подружился с дочерью Маркса Элеонорой. В 1877 году Маркс встретился с ним и попросил просочиться на собрания сторонников Бакунина, выведать их планы. Это печальная история, и Аттали возвращается к ней неоднократно, добавляя подробностей, которые нагоняют тоску. Кстати, Гойтисоло тоже обсуждает этот эпизод, но удивительно человечно. В любом случае, от этой истории исходит какой-то страшный холод.

Плодами созидательного труда Маркса были не дела среди людей, а идеи, заключенные в словах и текстах. При этом он чрезвычайно трудно расставался со своими текстами, которые были для него как дети, он их «выращивал», непрерывно что-то добавляя. Для него большой проблемой было отдать их в печать. В ряде мест Аттали утверждает даже, что вся концепция отчуждения, которую многие считают важнейшим достижением в философии Маркса, родилась из того страдания, которое ему причиняла необходимость отдать свой текст, расстаться с ним (по словам Аттали, Маркс переживал неизбежность «позволить отнять у себя произведение. Из этого Маркс заключит, что любой труд — отчуждение… Он, с величайшим трудом решавшийся отдать рукопись издателю, как раз и увидел основу отчуждения в разлучении человека с плодами своего труда»).

В связи с этим Аттали подмечает очень важную особенность Маркса как мыслителя — устойчивость его идей. Мы привыкли, после наших курсов марксизма, различать «раннего» Маркса, «зрелого», «позднего». Мол, изменялась общественная реальность, накапливалось знание, новые воззрения вытесняли прежние — так обычно бывает (примером такого развития взглядов был для нас Ленин). Сейчас, когда из-за нашего кризиса возникла необходимость проследить развитие некоторых представлений Маркса в «сплошном» порядке Полного собрания сочинений, думаю, многие наши исследователи были поражены этой совершенно уникальной особенностью. Совокупность «ядерных» идей Маркса была как будто свыше запечатлена в разум молодого Маркса и прошла через всю его жизнь, не меняясь в своей сущности. Эти идеи со временем проступали резче, он их дорабатывал, менял форму изложения, расширял аргументацию. Но это были те же идеи, он их лелеял. Он действительно был пророк и не изменил той вести, которую должен был нести человечеству.

Аттали, на мой взгляд, не дал верного образа этого «ядра» идей Маркса, он глядел на эту структуру под своим углом зрения, как идеолог современного западного капитализма и глобализации. Да и книга эта — не научная монография, многие вещи он упрощал, многие сложные проблемы, которые не втискивались в его конструкцию, просто отбрасывал. Аттали, правда, пишет: «Сегодня, когда коммунизм, похоже, навсегда стерт с лица земли, а идеи Маркса — уже не ставка в борьбе за власть, становится, наконец, возможно поговорить о нем спокойно, серьезно и, стало быть, объективно». Но содержание книги, скорее, опровергает это обещание. Даже наоборот, кажется, что на Западе гораздо больше, чем в России, опасаются нового появления Призрака коммунизма, уже с новым идейным арсеналом, но все же связанного с Марксом нитями, которые пока что не позволяют говорить о его идеях «спокойно и, стало быть, объективно».

Объективное представление Маркса требует взгляда на него не только из Запада (это, конечно, необходимо), но и из тех культур и цивилизаций, где Маркс, согласно его учению, не должен был бы быть принят, но где он как раз был принят и на целый исторический период стал знаменем. Что же такого было в учении Маркса, чего сам Маркс не понял (точнее, не принял), но что приняли и использовали сотни миллионов человек в России, Китае, Индии — и далее по всему миру по всем крестьянским странам. Чтобы объективно представить Маркса, надо было «спокойно и серьезно» объяснить, что из него взял, а что отверг русский коммунизм на всех его этапах — Ленина, Сталина… Горбачева. Что взял и что отверг китайский социализм и коммунизм — и на этапе Сунь Ятсена, и на этапе Мао Цзэ-дуна и Дэн Сяопина.

Все это случаи очень разные, но есть в них и нечто общее, что можно было бы вычленить. Весь марксизм XX века («после Маркса») Аттали изложил скороговоркой в последнем разделе книги, и этот текст сильно уступает основным разделам, посвященным собственно Марксу. Представление революций в России и Китае и последующего развития этих стран носит чисто формальный, местами карикатурный характер. Оно составлено из старых «антитоталитарных» штампов, которые российскому читателю, пережившему перестройку и антикоммунизм 90-х годов, покажутся пресными.

Но авторов надо не упрекать за то, чего они не сделали, а благодарить за сделанное. Аттали сделал, насколько позволяло место и его угол зрения, выборку из идей Маркса, и сделал хорошо. Это не формальный обзор, а продуманное и краткое изложение сути. Есть некоторый дисбаланс в пользу политэкономии и, на мой взгляд, ненужная попытка кратко пересказать «Капитал». Она не поможет тому, кто «Капитала» совсем не читал, и ничего не даст тому, кто читал. Но это несущественно в сравнении с той ценностью, какой обладают данные Аттали четкие формулировки тех положений Маркса, которые были отвергнуты «социалистическими» революциями в незападных странах, а затем «спрятаны в спецхран» в официальном марксизме, который для этого был подвергнут «вульгаризации».

Сегодня в России прятать их не надо и вредно. Они послужили важным идеологическим оружием перестройки и реформы, и если бы раньше были подвергнуты осмыслению и «спокойному серьезному» обсуждению, то этого оружия разрушители СССР были бы лишены. Аттали прекрасно сформулировал главные положения «антисоветского марксизма». Стоит их процитировать, хотя сам Маркс изложил их гораздо мощнее, эмоциональнее и с большой художественной силой.

Вот некоторые формулировки Аттали, без комментариев:

Маркс «никогда и не мечтал об агонии капитализма и не мог предполагать, что социализм возможен в одной отдельно взятой стране, наоборот: он отстаивал свободную торговлю, приветствовал глобализацию и предвидел, что если революция и произойдет, то лишь как выход за рамки капитализма, утвердившегося повсеместно…

В нем сошлось воедино все то, что составляет сущность современного западного человека…

Участь его трудов показывает, как, стремясь к самой лучшей мечте, можно стать основоположником самого худшего варварства…

Капитализм — обязательное предварительное условие коммунизма… Мировой капитализм — необходимое предварительное условие для коммунизма, который станет возможным лишь благодаря восстанию против господствующей идеологии в завершающей фазе капитализма, ставшего мировым. Он установится как общепланетная система и будет претерпевать постоянные перемены, стремясь к большей индивидуальной свободе…

Он [Маркс] пишет самые яркие страницы, когда-либо опубликованные во славу буржуазии, которые и сегодня еще стоит читать и перечитывать… Маркс воспевает пророческую хвалу грядущей глобализации… Мировой дух [Маркс], в очередной раз размышляя о глобализации, уже подталкивает к ней Азию, позиционируя капитализм как освободителя народов… Следовательно, нужно ускорить повсеместное распространение капитализма, способствовать глобализации и свободной торговле…

Наконец, коммунизм может быть только всемирным… Маркс решительно против всякой революции в странах, где капитализм и демократия еще недостаточно развиты; он полагает, что революционное сознание рабочего класса может зародиться только в рамках парламентской демократии. Читая эти строки, можно понять, почему он никогда не поверит в успех коммунистической революции в России…

В глубине души Карл всегда ненавидел труд и не скрывал этого, с самого начала своих исследований назвав его главной причиной отчуждения, выходящего далеко за рамки капитализма. Он никогда не отстаивал право на труд, на полную занятость — и борьба трудящихся за эти ценности казалась ему лишь способом увеличивать отчуждение».

В этих формулах — главная идеологическая весть книги Аттали. Он не исказил установки Маркса, скорее даже смягчил. Так, Маркс не просто «не верил в успех коммунистической революции в России», а считал такую революцию реакционной, поскольку она привела бы к «казарменному коммунизму» и повернула назад колесо истории.

Аттали призывает следовать составленному им катехизису марксизма и обещает за это наступление того светлого будущего, которое пророчил Маркс Вот что он пишет в заключительных строках книги: «Исчерпав возможности товарного преобразования социальных отношений и использовав все свои ресурсы, капитализм, если он к тому времени не уничтожит человечество, сможет перейти в мировой социализм. Иначе говоря, рынок сможет уступить место братству… что произойдет не через осуществление власти во всемирном масштабе, а через перемену в умах — «революционную эволюцию», столь дорогую Марксу. Через переход к ответственности и бескорыстности. Каждый человек станет гражданином мира, и мир, наконец-то, окажется созданным для человека» (выделенная мною оговорка очень существенна. — С. К.-М.).

Надо заметить, что, говоря о марксизме XX века, Аттали умалчивает о том, что центральная догма классического марксизма о «мировом капитализме как общепланетной системе» была признана нереализуемой уже в самом начале XX века. К тому времени стало очевидным, что капитализм развивается как система, построенная по принципу «центр — периферия». При этом периферия в целом (сначала колонии, потом «третий мир») не может повторить путь, пройденный метрополией. Ее ресурсы как раз и становятся материалом для строительства метрополии. Невозможность выполнения этого пункта в модели Маркса лишает силы и все остальные. Скорее всего, численность людей, не согласных дожидаться, пока капитализм уничтожит человечество, будет расти. А значит, будет сокращаться численность тех, кто поверит Аттали, — даже при всем уважении к Марксу.

Пожалуй, стоит отметить два-три момента в книге, которые вызывают несогласие. Аттали представляет Маркса крайним рационалистом. Он пишет о молодом Марксе: «Знание предшествует этике. Социальный анализ должен быть в первую голову рациональным и объективным, а уж после — нравственным. Карл не забудет этого наставления».

О такой установке можно говорить лишь как об иллюзии рационального мышления. Знание (но не социальное) может быть к какой-то мере отделено от этики, но не может ей предшествовать, человек — существо общественное, а общество собирается этикой, и человек не может ее «стереть» из сознания. Социальный анализ, предметом которого является человеческое общество, по определению не может быть вполне объективным, поскольку любое представление о человеке включает в себя моральные ценности, иррациональные и не формализуемые на языке знания.

Если же говорить конкретно о Марксе, то в его учении с самого начала были сильны, по выражению С.Н. Булгакова, «крипторелигиозные мотивы». Именно эта идеальная (иррациональная) сторона учения Маркса и определила столь широкий отклик, который оно получило в традиционных обществах, прежде всего в России. Именно эта сторона органично сочеталась, как выражался Вебер, с русским крестьянским общинным коммунизмом. «Капитала» русские рабочие и крестьяне не читали, он интересовал больше буржуазию и западников (либералов и меньшевиков).

Второй момент — то преувеличенное значение, которое Аттали придает еврейской теме в жизни Маркса. Видимо, эта тема важна для Аттали и той аудитории, к которой он обращается в первую очередь. Большинство читателей в России, думаю, специфического интереса к этой теме не имеют, придаваемый ей особый вес их может дезориентировать. Если взять труд Маркса в целом, то видно, что Маркс действительно ощущал себя, выражаясь словами Аттали, «мировым духом». Его очень мало волновала исходная детская принадлежность к еврейству. Вряд ли он придавал значение событию, которое Аттали отмечает как важное: «В 1827 году скончался Самуил Маркс Леви, трирский раввин, брат Генриха и дядя Карла. Впервые за несколько веков городской раввин уже не будет членом их семьи».

Сам же Аттали признает: «Иудаизм для Карла — возможность ввести рациональное в христианское государство. Впервые он отваживается заявить о том, что ненавидит иудаизм; вскоре он объяснит, почему… Покончив с иудейством, можно будет обрушить одновременно христианство и капитализм, основу которых составляет еврейство. Ведь поскольку основой всего является еврейское самосознание, избавившись от него, можно будет избавиться от вытекающего из него христианства и пришедшего на его плечах капитализма».

Думаю, в познавательном плане не принесет пользы осовременивание той научной картины мира, на которой строил свою концепцию Маркс. Аттали пишет: «Как много общего у теории естественного отбора (приводящей к мутации видов живых существ), теории классовой борьбы (приводящей к изменению социальной структуры общества) и еще одной великой теории XIX века — теории термодинамики (приводящей к изменению состояний материи)! Во всех трех говорится о ничтожных вариациях и мощных скачках; о времени, утекающем необратимо — к хаосу, как говорил Карно; к свободе, как говорит Маркс; к приспособлению наилучшим образом, как говорит Дарвин. Приспособиться к хаосу свободы — вот что объединяет Карно, Маркса и Дарвина, трех гигантов этого века».

Здесь исторический материализм Маркса предстает почти как синергетика с ее бифуркациями, хаосом и аттракторами. Это для темы книги — не более чем смелая метафора, а поверившего в нее читателя она может толкнуть на ошибочный путь. Исторический материализм Маркса имеет своим основанием механистический детерминизм, что и сделало его неадекватным во время кризиса ньютоновской картины мира в начале XX века.

Маркс не принял второго начала термодинамики — взяв у Карно идею цикла идеальной тепловой машины для разработки концепции цикла воспроизводства, он, как и Карно, не включил в свою модель «топку и трубу». Он сознательно отказался связать свою политэкономию с экологией, что предлагал ему С.А. Подолинский. Механицизм исторического материализма затруднил для Маркса понимание политэкономии крестьянского двора, что в конце жизни его очень беспокоило (Аттали пишет: «Маркса всю жизнь будет преследовать крестьянский вопрос, столь важный из-за количества сельского населения и столь сложный для включения его в модель капитализма из-за крестьянского мировоззрения и самой природы сельского труда»).

В этом — гносеологическая причина поразительно непримиримого конфликта Маркса с русскими народниками и отрицание будущей советской революции, образ которой он предвидел с удивительной прозорливостью. Для книги Аттали все это неважно, а для понимания роли Маркса в драме русской революции имеет первостепенную важность.

Размышления Маркса в связи с русской революцией представлены в книге Аттали неудовлетворительно (думаю, и с точки зрения западного читателя). Эти размышления — важный этап в жизни самого Маркса, этап сомнений на пороге смерти. Его выбор сыграл большую роль в расколе марксистов тех стран, где произошли революции, прежде всего в фатальном расколе русских социалистов, который толкнул к Гражданской войне.

Аттали вскользь касается последней стадии конфликта Маркса с народниками, представив первую его стадию (конфликт с Бакуниным) как тривиальную интригу. Он пишет: «В важном чрезвычайно обдуманном (сохранилось три черновика) письме, написанном в это время [1881 г.] русской революционерке Вере Засулич, Маркс пришел-таки к выводу о возможности в России прийти к социализму минуя стадию капитализма… Именно за это письмо — и только за это письмо — уцепятся те, кто вознамерится построить коммунизм «в одной отдельно взятой стране» вместо капитализма, а не после него. Мы увидим, что два года спустя Маркс внесет уточнение, как бы предвидя такое толкование: революция в России может иметь успех только в рамках мировой революции».

И фактологически, и тем более по сути это представление Аттали ошибочно. На просьбу Засулич высказаться о судьбе русской крестьянской общины Маркс написал четыре(!) варианта ответного письма (не считая короткого предварительного ответа 8 марта 1881 г.). Все они очень важны, в них отражены глубокие раздумья и сомнения Маркса, и он действительно склоняется к признанию правоты народников. Три наброска — целые научные труды (первый составляет 15 машинописных страниц).

Но дело в том, что ни один вариант ответа Маркс Вере Засулич не отослал! В слишком большое противоречие с теорией входили эти ответы. Они настолько противоречили доктрине Маркса, что и сам он не решился их обнародовать. Черновики письма Маркса были большевикам неизвестны и никакого влияния на «намерение построить коммунизм в одной отдельно взятой стране» оказать не могли. Тут Аттали дал маху — не такие вещи определяли ход русской революции.

Какой же революции ожидал Маркс от России? Ограниченной революции «направленного действия» как средства ослабления, а лучше разрушения Российской империи, которая в глазах Маркса была «империей зла». Если взять всю совокупность суждений Маркса о русской революции, начиная со спора с Бакуниным, то его отношение к ней сводилось к следующему: он поддерживал революцию, не выходящую за рамки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю; он категорически отвергал рабоче-крестьянскую народную революцию, укрепляющую Россию и открывающую простор для ее модернизации на собственных цивилизационных основаниях, без повторения пройденного Западом пути. Грубо говоря, взглядам Маркса отвечала Февральская революция 1917 г. и противоречила Октябрьская революция.

Книга Аттали, будучи интересной биографией Маркса, есть в то же время «шаг вперед, два шага назад» к спокойному серьезному разговору о влиянии идей Маркса на ход исторического развития в XX веке и сегодня. Надо надеяться, что она побудит нас сделать и следующие шаги вперед.

2008 г.

УРОКИ ОКТЯБРЯ

В эти дни 90 лет назад произошла Октябрьская революция. Она прорвалась в ту брешь, что пробила Февральская революция. Русская революция повернула мировую историю и целый век во многом определяла ее ход — и в материальном, и в духовном смысле. Она породила целую цепь революций, которые слились в мировую революцию крестьянских стран, — в Китае, Индонезии, Индии, Вьетнаме, Алжире, Мексике — по всему «незападному» миру. Зеркало русской революции — Лев Толстой, а не Маркс.

Такого масштаба революции — великие свершения народов и их культур. То, что многие в России сегодня открещиваются от русской революции или стараются принизить ее значение, — признак редкостной глупости. Да и вся антисоветская риторика последних двадцати лет — свидетельство глубокого интеллектуального регресса. Дело ведь не в том, нравятся тебе или не нравятся такие катастрофы. Если они порождены твоим народом, их надо знать и понимать, а не пытаться от них спрятаться за черным мифом. Нам сегодня тем более надо хладнокровно изучить русскую революцию, потому что она продолжается. Чем лучше мы ее поймем, тем менее тяжелые удары получим от ее дубины.

Мы учили, что в феврале в России произошла буржуазно-демократическая революция, которая свергла монархию. Это факт, который признают и «правые», и «левые», и «патриоты». Дальше — каждый дудит в свою дудку. Правые огорчаются: хитрые большевики вдруг устроили переворот и сорвали весь прогресс — ни тебе рынка, ни демократии, какую-то Азиопу устроили. Только сегодня удалось взять реванш и обобрать «совка». Патриоты огорчаются, что вдруг, как черт из табакерки, в Октябре выскочили евреи и установили свою безбожную власть. Только сегодня, наконец, удалось достойно, с хоругвями, перезахоронить великого русского патриота эсера Каппеля. Он, убегая от проклятых столыпинских переселенцев, в Сибири провалился в лужу и умер от простуды. Но теперь этим переселенцам показали кузькину мать. Вот ликвидируют, наконец-то, РАО «ЕЭС», попомнят они Матеру!

Все это — наивный детский реваншизм, несбыточные иллюзии. Эти наши «бывшие» — дешевое пушечное мясо нынешних акул глобализации. Их жалкий лепет этим акулам уже не нужен, и их ждет та же участь, что и восторженную интеллигенцию перестройки — отбросят, как грязную тряпку. За ними идут бульдозеры — транснациональные корпорации и их «недостойный двойник», глобальный преступный мир с его силовыми структурами. Вот с кем придется вести долгую партизанскую войну загнанным в болото наследникам «совка» — если хотят выжить как народ. Выжить можно, это иго будет гораздо короче татарского. Наши победители — больное племя, уже пошла в нем цепочка неблагоприятных мутаций.

Но чтобы выжить, надо осознать самих себя. Тут серьезное препятствие, дудка советского официоза. Она дудит вот что: Февральская революция под руководством большевиков переросла в социалистическую пролетарскую революцию. Однако силы «старой России» собрались и летом 1918 г. при поддержке империалистов начали контрреволюционную гражданскую войну против советской власти.

Вот с этой дудкой и надо разобраться, она и помогла довести нас до 1991 года. Эта картина русской революции неверна — не в деталях, а в главном. Не могла Февральская революция «перерасти» в Октябрьскую, поскольку для Февраля и царская Россия, и советская были одинаковыми врагами. Для Февраля обе они были «империями зла», как для Рейгана с Горбачевым.

Возьмем суть. С конца XIX века Россия втягивалась в периферийный капитализм, в ней стали орудовать европейские банки, иностранцам принадлежала большая часть промышленности, нефть и уголь. Этой волне глобализации сопротивлялось монархическое государство — строило железные дороги, казенные заводы, университеты и науку, разрабатывало пятилетние планы. Оно пыталось модернизировать страну и не справилось — было повязано и сословными обязательствами, и долгами перед западными банками. Как говорили западные мыслители, попало в историческую ловушку и выбраться из нее уже не могло.

Главным врагом монархического государства была буржуазия, которая требовала западных рыночных порядков и, кстати, демократии — чтобы рабочие могли свободно вести против нее классовую борьбу, в которой заведомо проиграли бы (как это уже произошло на Западе). Крестьяне (85% населения России) к требованиям буржуазии были равнодушны, но их допекли помещики и царские власти, которые помещиков защищали. Рабочие были для крестьян «своими» — и буквально (родственниками), и по образу мыслей и жизни. В 1902 г. начались крестьянские восстания из-за земли, потом возникло «межклассовое единство низов» — и произошла революция 1905 г. Крестьяне отшатнулись от монархии и повернули к революции из-за столыпинской реформы. Только после 1905 г. большевики поняли, к чему идет дело, и подняли знамя «союза рабочих и крестьян» — ересь для марксизма. Но без его прикрытия обойтись было нельзя, на языке марксизма мыслила русская интеллигенция («мозг нации») и Запад.

А буржуазия с помощью Запада возродила масонство как межпартийный штаб своей революции (в 1915 г. главой масонов стал Керенский). Главной партией там были кадеты (либералы-западники), к ним примкнули меньшевики и эсеры. Это была «оранжевая» коалиция того времени. Большевики к ней не примкнули — и правильно сделали. Этот урок надо бы и сегодня помнить.

Итак, в России созревали две не просто разные, а и враждебные друг другу революции: 1) западническая, имевшая целью установить западную демократию и свободный рынок, 2) крестьянская, имевшая целью закрыть Россию от западной демократии и свободного рынка, не допустить раскрестьянивания. На Западе вторая революция потерпела поражение, а на периферии — победила или оказала влияние на ход истории.

Обе революции ждали своего момента, он наступил в начале 1917 г., когда война, на которую погнали Россию, развалила государство. Масоны завладели Госдумой, имели поддержку Антанты, а также генералов и большей части офицерства (оно к тому времени стало либеральным, монархисты-дворяне пали на полях сражений). Крестьяне и рабочие, собранные в 11-миллионную армию, два с половиной года в окопах обдумывали и обсуждали проект будущего. Они теперь были по-военному организованы и вооружены. В массе своей это было поколение, которое в 1905-1907 гг. подростками пережило карательные действия против их деревень и ненавидело царскую власть.

Февральская революция была переворотом в верхах, проведенным Госдумой и генералами. Но она стала возможной потому, что ее поддержали и банки, скупившие хлеб и организовавшие голод в столицах, и солдаты. Порознь ни одной из этих сил не было бы достаточно. Во всех революциях требуется участие госаппарата.

Либералы-западники, пришедшие к власти, разрушили государство Российской империи сверху донизу и разогнали саму империю. Это развязало руки революции советской, грязную работу сделала буржуазия и ее прислужники. Уникальность революции 1917 г. в том, что сразу стали формироваться два типа государственности — буржуазно-либеральная (Временное правительство) и «самодержавно-народная» (Советы). Эти два типа власти были не просто различны по их идеологии и социальным проектам. Они находились на двух разных и расходящихся ветвях цивилизации. То есть их союз в ходе государственного строительства был невозможен. Разными были фундаментальные идеи, на которых стоят государства, — прежде всего, представления о мире и человеке.

С Февральской революции, когда произошел слом старой государственности, и началась вялотекущая гражданская война. Но не с монархистами — вот что важно понять! Это была война «будущего Октября» с Февралем. В апреле 1917 г. крестьянские волнения охватили 42 из 49 губерний европейской части России. Эсеры и меньшевики, став во главе Советов, и не предполагали, что под ними поднимается неведомая теориям государственность крестьянской России, для которой монархия стала обузой, а правительство кадетов — недоразумением. «Апрельские тезисы» Ленина дали этому движению язык, простую оболочку идеологии. Стихийный процесс продолжения российской государственности от самодержавной монархии к советскому строю, минуя либерально-буржуазное государство, обрел организующую его партию (большевиков). Поэтому рядовые монархисты (и черносотенцы) после Февраля пошли именно за большевиками. Да и половина состава царского Генерального штаба.

Монархия капитулировала без боя. С Февраля в России началась борьба двух революционных движений. Более того, на антисоветской стороне главная роль постепенно переходила от либералов к социалистам — меньшевикам и эсерам. И те и другие были искренними марксистами и социалистами, с ними были Плеханов и Засулич. В это же надо наконец-то вдуматься! Они хотели социализма для России, только социализма по-западному, «правильного». А у нас народ был «неправильный». Так что нынешние «сторонники Февраля» пусть не воображают, что болеют душой за «историческую Россию».

В Грузии красногвардейцы социалистического правительства, возглавляемого членом ЦК РСДРП Жорданией, сразу начали расстреливать советские демонстрации. А лидер меньшевиков Аксельрод требовал «организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».

Имело место параллельное развитие с начала XX века двух революций, стоящих на разных мировоззренческих основаниях. Меньшевики-марксисты считали Октябрь событием реакционным, контрреволюцией. В этом они были верны букве марксизма, прямо исходили из указаний Маркса и Энгельса. Эсеры и объявили Советам гражданскую войну, а подполковник Каппель был их первым командиром. Трагедией было то, что не удалось оторвать их от кадетов. Гражданская война «белых» против Советов не имела целью реставрировать монархию. Это была «война Февраля с Октябрем» — столкновение двух революционных проектов.

Философским основанием Октября был общинный крестьянский коммунизм (покрытый тонкой пленкой марксизма). Революцию совершили крестьяне (авангардом была их молодая часть в солдатской шинели) и рабочие из крестьян. Это было подавляющее большинство народа, высокоорганизованное (в общине, армии и трудовом коллективе завода) и на пике духовного подъема. Эта часть народа подобрала себе самую подходящую из имеющихся партий, назначила командиров и даже набрала отряды этнических маргиналов для выполнения грязной работы, без которой не обходятся революции. Именно в свой проект она загнала и отобранных вождей. Как сказал об этой истории Брехт, «ведомые ведут ведущих».

Таким было ядро русского народа в первой половине XX века. Судить его с либеральными критериями сытого интеллигента горбачевской формации или со шкурными критериями нынешнего «рыночника» — глупо. С этим ядром советской власти удалось вновь собрать империю, сплотить ее в новом типе межэтнического общежития, провести модернизацию села и индустриализацию, создать прекрасную школу, науку и армию. В общем, построить новаторские и высокоэффективные институциональные матрицы, которые сделали СССР сверхдержавой и обеспечили воспроизводство и прирастание здорового и образованного народа в независимой стране с высоким уровнем безопасности от главных видимых на тот момент угроз.

Советский проект был выходом из той исторической ловушки, в которую попала Россия в начале века, — ей приходилось одновременно «догонять капитализм и убегать от него».

Сейчас у нас «проектное мышление» блокировано, и от кризиса веет безысходностью. Одни уперлись в марксизм, другие в либерализм, третьи впали в детство и жуют миф о поручиках и корнетах. Мы сорвались в кризис в таком состоянии, что он превратился в «ловушку». Мы оказались в положении цивилизации, которая подрезала свои собственные корни, но не может сосуществовать с принципами иных цивилизаций. Таков итог антисоветского поворота конца XX века.

Но исход вовсе не предопределен. Если молодежь России хочет выжить как этническая общность, она должна преодолеть внушенное ей отвращение к «совку» и рассмотреть все варианты будущего хладнокровно.

2007 г.

ЛЕНИН

Профессор Сергей Кара-Мурза в диалоге с обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко

В нынешней официозной и вообще господствующей пропаганде отношение к В.И. Ленину проникнуто особой ненавистью. Убедительным свидетельством этого стал, например, и результат голосования так называемых присяжных в телепроекте «Имя Россия». Специально подобранные, почти все они, кроме лидера КПРФ, старались оценить ленинское имя как можно ниже, давая ему даже баллы с минусом, что превзошло ими самими установленные «правила игры». А в итоге, по приговору этих яростных ненавистников, вождь Октябрьской революции занял в их раскладе последнее, двенадцатое место. Что, как известно, далеко разошлось с мнением голосовавших телезрителей, хотя его, несомненно, всячески выкручивали.

Об истоках такой ненависти, которую изо всех сил пытаются внушить сегодня как можно большему числу людей в нашей стране — мои главные вопросы автору двухтомного исследования «Советская цивилизация» Сергею Георгиевичу Кара-Мурзе, с кем уже не впервые говорим мы о Ленине.

Их ненависть глубокая и абсолютно антагонистическая

— По-моему, совершенно очевидно, Сергей Георгиевич, что нагнетание в обществе этой крайней неприязни к идеям, делу, самому имени Ленина связано со стремлением во что бы то ни стало наконец закопать его. И в переносном, и в буквальном смысле. То есть максимально скомпрометировать все, что он внес в бытие нашей страны и мира, а тело, покоящееся в Мавзолее на Красной площади, предать, как они выражаются, земле. Не потому ли, что ленинский Мавзолей — один из символов ненавистной для них советской эпохи, саму память о которой они тоже хотели бы закопать?

— Здесь у вас не один вопрос, а несколько. Прежде всего, наверное, надо определить, кто это «они».

— Конечно, нынешняя власть.

— Но власть — это верхушка айсберга. Она ведь имеет под собой определенную социальную базу, мировоззренческую основу. Ясно, что это какая-то влиятельная часть российского общества…

Я бы сначала даже поставил вопрос так: почему именно сейчас возникла такая непримиримая и глубокая ненависть ко всему, что представляет собой Ленин? Ее ведь не было ни в двадцатые, ни в тридцатые годы, ни даже во время Гражданской войны. В общем-то, до сравнительно недавнего времени Ленин как мыслитель, политик, мастер административного управления во всем мире признавался как одна из крупнейших фигур. А уж в России по тому, что ему удалось сделать, это, конечно, был один из безусловных символов русского ума, русской воли, русской работоспособности. Что говорить, для нас это была национальная гордость!

— Была? Я думаю, Ленин таковой и остается. Но это — для нас.

— Верно. Вот и вопрос: кто такие мы и кто такие они? И почему эти «они» где-то полвека таились, в каких-то катакомбах?

— Да потому, что им не давали возможности говорить.

— Правильно. Однако не только. Они еще были слабы и, даже скажу так, по-настоящему не вполне понимали, что такое есть Ленин. И вот именно только теперь, когда мы потерпели поражение, они до конца это поняли. Ныне уже совершенно ясно, что их ненависть является действительно фундаментальной, не конъюнктурной и абсолютно антагонистической.

— Классовая ненависть к своему классовому врагу.

— Я бы сказал, это явление не классового, а духовного порядка. Конечно, есть прагматический и политический интерес: чтобы им удержаться у власти, надо этого врага уничтожить или хотя бы на время его влияние заглушить. Но здесь еще есть ненависть духовная, мировоззренческая.

— Это очень ощущается сегодня…

— Такие грандиозные явления мирового масштаба, как русская революция, означают столкновение огромных сил, и речь тут шла по существу о вселенском проекте — как надо жить. Этот вопрос относится к категории мировоззренческих и уходит корнями даже в религиозное представление — о человеке и справедливости, о добре и зле.

— Да, масштаб воистину колоссальный!

— Русская революция, руководимая Лениным, открыла ворота к новому типу жизни человека на земле. И в эти ворота вышел на историческую арену новый культурно-исторический тип — советский человек.

Человек советский и антисоветский

— В труде вашем «Советская цивилизация» много внимания уделено этой теме — новому человеку. А враги придумали для него оскорбительно-уничижительное словечко «совок»…

— И мы, и наши враги примерно одинаково можем его описать. Но вот оценки разные, отношение разное.

Возьмите ряд видных фигур, которые исторически представляют тип советского человека, — скажем, Стаханов, Шолохов, Уланова, Жуков, Гагарин… В них в концентрированном виде можно узнать наиболее характерные черты советского человека. Это коллективный портрет человека, продержавшего на себе страну почти весь XX век!

Он произвел культурную революцию, индустриализацию, выдержал и выиграл величайшую войну, а затем послевоенное восстановление. Потом он стал постепенно слабеть. Появился Хрущев, началось долгое отступление…

Так я вижу столкновение, которое произошло в нашей стране. И кто же стал главным противником советского человека? Тоже культурно-исторический тип, который таился в недрах российского общества. Это — стяжатель, вор, ничтожный в смысле творчества человек, ненавидящий труд.

— Такие люди есть в любом обществе.

— Это особый тип, собирающийся в особые социальные и культурные ниши. Возьмите преступный мир. В нем собрались люди определенного типа! И у них есть свое мировоззрение, свое представление о человеке. Какое? Как о скотине, которую надо резать или стричь, — если речь идет о человеке, находящемся вне этой группы. Это хищники, не способные к созидательному труду и не приемлющие его.

— В советской жизни им было не разгуляться?

— После русской революции этот тип потерпел поражение, его загнали в норы, пусть и слишком жестокими методами. Он был опорочен и в нашей литературе, в кино, театре, представлен как группа-изгой нашего общества.

А его антипод, советский человек, дал миру определенный образ благой жизни — и показал, что такая жизнь возможна. Ленин был символом этого человека, а в практическом плане — конструктором, давшим проект мировоззренческой, идеологической, организационной основы советского человека и советской жизни.

Нарождающийся советский человек сразу же получил очень высокий статус в мировом сознании. Он был необыкновенно уважаем, для миллионов людей стал образом, на который надо равняться, стал ведущим во всем мире, особенно во время войны.

— Можно выделить важнейшие качественные его характеристики?

— Это, во-первых, способность организовываться в солидарные коллективы на началах справедливости и сотрудничества, а не конкуренции и купли-продажи.

— Теперь-то Путин объявил нашей национальной идеей именно конкурентоспособность.

— Совершенно другой принцип!.. Далее — способ этих коллективов соединяться в сложное межэтническое общежитие. Он притягивал народы, не заставляя их ассимилироваться, а включая в семью народов. Этот образ был ориентиром. Человечеству была предложена идея мироустройства, основанного на сотрудничестве народов, а не на колониальной зависимости и рыночной конкуренции.

Благодаря ленинскому синтезу идеи развития с традиционными идеалами культуры русского и других народов России возник человек, способный создать и освоить технику, адекватную середине XX века, Второй мировой войне. После революции за какие-то полтора-два десятилетия у нас появился такой человек, какого к 1941 году на Западе вообще не ожидали. Из крестьянских парней вырастили офицеров и солдат, которые владели современной авиацией, ракетной артиллерией, вырастили полководцев, способных разрабатывать сложнейшие стратегические операции Красной Армии. Такой человеческий рост требовался, конечно, и для индустриализации, для развития советской науки, но особенно он проявился в армии во время войны.

— Великая Отечественная война стала главным экзаменом для советского человека ленинского типа?

— Можно сказать и так. В целом этот синтез, о котором я говорю, требовал от каждого человека огромных духовных усилий, которые до сих пор многие в мире не могут себе представить и объяснить. Приходят опять-таки почти к религиозному объяснению. Та интенсивность творческой работы, та интенсивность труда, которая была свойственна только подвижникам. А подвижники — это те, которые как будто соединялись с божественной энергией… У нас же это было в массовом порядке!

Вот что означал на практике ленинский проект. Ленин преодолел и нашу извечную раздвоенность на западников и славянофилов, то есть на модернизаторов и традиционалистов. Они в советском человеке были соединены, европейский рационализм сочетался с культурными устоями России. Это вывело нашу страну на уровень великих мировых держав, не утратив близости к незападным цивилизациям.

— Можете продолжить характеристику главных черт советского человека?

— Идеал служения, а не службы по найму. Служения народу, Родине, близким. Идеал любви как основы человеческих отношений, любви бескорыстной и даже жертвенной.

— А чувство справедливости?

— Справедливость понимается по-разному. Например, у Ницше справедливо падающего подтолкнуть, потому что слабый должен погибнуть, уступить место сильному. А советский человек исходил из того, что люди — братья. Если ребенок голоден, потому что не обладает платежеспособным спросом на молоко, то это несправедливость, зло.

Эти представления о справедливости, о любви, о семье, о Родине, о земле и так далее олицетворял собой тип советского человека, представлявший нашу страну в мире. И он был понятен, уважаем даже врагами, он был воспет культурой этого периода. А его антипод, как я уже говорил, был, словно злой джинн, загнан в бутылку.

На земле нашей можно ли им ужиться?

— Но что произошло дальше?

— После войны, после смерти Сталина, которая стала в определенном смысле символической, тип советского человека, который был «запроектирован» Лениным, начал утрачивать культурную гегемонию. Все, что делалось в течение тридцати лет при Сталине, делалось советским человеком и, можно сказать, под этого человека. Все экономические, социальные, культурные преобразования, проводившиеся в стране.

Но антипод советского человека тоже продолжал существовать. Ленин в подробностях не описал его, хотя опасность чувствовал. Он видел ее, например, в бюрократии, но смутно. Сталин тоже чувствовал и говорил, тоже смутно, что по мере продвижения к социализму будет обостряться классовая борьба.

— А в обществе нашем возобладало в основном убеждение, что с тем антиподом покончено?

— Да, пожалуй, считалось, что он не выйдет уже из оврага, куда его загнали. Точнее, я бы сказал, мы даже особенно и не думали о нем. Мы знали, что такой человек есть, что с ним неприятно общаться, и старались поэтому его избегать; мы чувствовали, что от него исходит какая-то угроза. Но не исторического масштаба, а на бытовом, обиходном уровне.

— Подтверждаю: было такое ощущение! Знали же мы людей, готовых при случае нажиться — как угодно и на чем угодно…

— После революции этот тип стал внедряться в советские структуры. Почему происходили партийные чистки? Говорили: человек переродился. Да нет, он не превратился в буржуа, это его антисоветское нутро давало о себе знать. Он воровал на работе, брал взятки, прибегал к разным махинациям, клеветал…

— И в конце концов этот тип стал брать верх?

— Да, постепенно. Хрущев сам был уже не советским типом. Культурно, даже эстетически он был противен ему. Вы можете представить, например, чтобы Сталин снял ботинок и бил им по трибуне ООН? В советском человеке, которого Сталин представлял вслед за Лениным, наряду с его солидаризмом, чувством справедливости и т.д. было и достоинство, культурный аристократизм.

И вот, советский тип стал шаг за шагом отступать, а тот, другой, все больше наглеть. Вспомните, воровство в значительной части общества уже не считалось столь категорически предосудительным, как раньше. Скажем, бензин ворованный покупать — нормально. Даже вроде неудобно стало признаваться, что ты заправляешься на колонке, а не у водителей самосвалов.

— Потом это пошло уже далеко не только на бытовом уровне?

— Конечно, этот тип — тип мародера — стал и в номенклатуре утверждаться, вступая в альянс с теневиками. На него, на этот тип, сделал основную ставку Запад в своей холодной войне против нас. В нем увидел свою основную надежду и опору! Западные советологи так и писали, что главная надежда в разрушении советского строя — это «мещанство». Тот тип, про который говорили раньше: зажиточность без культуры. Он был описан в русской философии еще начала XX века…

— А в литературе? Пьеса Горького «Мещане»?

— Верно, пьеса Горького для этой темы очень важна…

Так вот, в 80-е годы вокруг этого типа сложился альянс — антисоветской интеллигенции, переродившейся номенклатуры и преступного мира. Он был поддержан Западом. Этим альянсом и была совершена антисоветская революция.

— То есть точнее — контрреволюция. Как же объяснить, почему сник, отступил, в конечном счете потерпел поражение (пусть и временное!) советский человек?

— Может быть, от перегрузок, от больших потерь во время Великой Отечественной войны, когда погиб цвет этого человека. От западной пропаганды, потому что советская интеллигенция с 60-х годов уже несла в себе пропазадный вирус… Но это большая отдельная тема, сложная.

Важно, что наш цивилизационный противник знал советского человека досконально, изучал его. К тому же были обстоятельные работы западных советологов, исследования как сильных, так и слабых сторон советского типа. За последние два десятилетия стало ясно, что ужиться на нашей земле два этих типа человека не могут. Советский человек был к ним терпим, а они советскому человеку не дадут жить ни в каких катакомбах.

Чем и кому Ленин сегодня особенно опасен

— Ленин в этом смысле представляет для них особую угрозу?

— Безусловно. Все символы и атрибуты советского человека являются одновременно инструментами борьбы, оружием. И в попытках их уничтожить есть, с одной стороны, страсть духовная, потому что они ненавистны врагам, как скажем, в религиозных войнах ненавистны символы чужой религии. А с другой стороны — они представляют опасность как инструменты восстановления советского мировоззрения, советской мысли, советского способа действия. Вот и стремятся из нашего общественного сознания, из обихода все эти инструменты и символы удалить.

— Чем особенно опасен для них сегодня Ленин?

— Даже не столько как символ (хотя это бесспорно), сколько как источник очень эффективных подходов к осмыслению сложной реальности. Ленин создал и развил целый ряд методов осмысления ситуации кризиса, перехода, трансформации общества. И как политик испытал свои теоретические наработки на практике.

Замечу, что созданные им инструменты сознания и действия мы в спокойное советское время не оценили. Не написано учебников по их применению. А сегодня эти ленинские инструменты, ленинские технологии представляют огромную ценность для молодежи, выходящей на общественную арену. Как оружие в борьбе против стяжателя и вора, который сегодня господствует. То есть для господствующего меньшинства это знание становится практически опасным!

— Поэтому они стараются всеми способами отвести людей от Ленина?

— Конечно. Чтобы он был неприятен даже лично, интуитивно, даже внешне. Отсюда, например, эти ряженые «под Ленина», чтобы сделать его смешным. Им важно, чтобы человек, особенно молодой, к Ленину не подходил!

— Насколько это получается?

— По-моему, не очень. Жизнь заставит — и ленинские идеи будут до молодежи доходить.

Для студенчества сегодня становится все более очевидным, что с тем господствующим меньшинством, которое у нас командует, выжить страна не может. Народ и страна становятся нежизнеспособными в современных условиях! Мы открыты всем кризисам, и наша уязвимость будет усугубляться. Мы будем беззащитны против любой войны. Мы на этом пути скоро останемся без оружия, без промышленности, без науки и школы.

Так вот, как я уже сказал, Ленин — мастер понимания и действия в ситуации хаоса и трансформации. Начиная с первой русской революции он продемонстрировал в этом деле выдающееся умение, дар предвидения и творческий подход. Мастер в высшем смысле этого слова.

— Ленина изображают сегодня только разрушителем…

— Надо было нейтрализовать национализм элит и пересобрать рассыпавшуюся империю на новом фундаменте межэтнического общежития. Великолепная программа. А нэп? Тоже необычная и эффективная концепция. Причем все это — в критических условиях.

Недавно «Единая Россия» выложила три антикризисные программы. Это такое убожество, что плакать хочется. А в советское время мы прошли через тяжелейшие ситуации, создавая для этого новые, оригинальные социальные формы. Представьте, если бы в 1941-1942 годах советское руководство рассуждало так же, как интеллектуалы из «Единой России»…

— А основы заложены были при Ленине, так ведь?

— Именно! Это же все не стихийно возникало. Не вдруг появились такие социальные формы, как советское профилактическое здравоохранение. Нет, это был творческий проект! Уже в двадцатые годы ликвидировали источники массовых инфекционных заболеваний, научились с очень скромными ресурсами предотвращать эпидемии. Когда началась война, 24 миллиона человек эвакуировали на восток — без единой эпидемии. А ведь люди по месяцу проводили в поездах, скученно, плохо питаясь. В Гражданскую войну меньше передвигались, но 5 миллионов умерли от тифа. Другие социальные формы, другое качество управления, ответственности, мотивации и культуры.

Сегодня это и многое другое надо раскрыть, показать молодежи. Чтобы она знала, как все это было сделано. Потому что на ее плечи лягут подобные бедствия, и Ленин — незаменимая помощь. Надо многому учиться у Ленина!

Мавзолей остается святыней

— Обратимся в заключение снова к ленинскому Мавзолею. Уже 85 лет гробница эта, воздвигнутая по воле трудящихся страны, находится на Красной площади. Снести ее или вынести оттуда тело Ленина — задача нынешней власти. А почему она все-таки до сих пор не решилась это сделать?

— Потому что советский человек и симпатизирующие ему пока что составляют слишком большую часть населения России. Эта акция, которая всеми ими была бы воспринята как святотатство, сплотила бы их. То есть послужила бы тому, чтобы советский человек окреп и глубже себя осознал. Да и эту акцию осознал бы именно как войну.

Пока власти это не нужно. Курс был взят на постепенное удушение советского человека. Но, мне думается, и власть не едина. В ней есть группировка, которая ведет дело к углублению раскола в обществе и целенаправленно озлобляет советскую часть общества, стравливает одну часть с другой.

— Так называемый проект «Имя Россия» направлен на это?

— Реально, да. Целенаправленное стравливание разных групп общества — сильная политическая технология. Уже и так советские люди, минимум половина населения страны, ходят сегодня по своей земле как по оккупированной территории. Есть те, кто заинтересован этот раскол усугублять, а кризис углублять. Эти люди даром хлеба не едят.

2008 г.

СПЕКТАКЛЬ «7 НОЯБРЯ»

Вновь перед нами был разыгран спектакль «7 ноября» — его нам играют вместо памятной даты, годовщины Октябрьской революции. Той революции, которая почти на целый век продлила жизнь Российской империи в облике СССР. Спектакль этот поставлен с целью профанации праздника, который вошел в жизнь подавляющего большинства народа и давно уже утратил свой идеологический смысл, стал национальным.

Эта профанация преследовала политические цели, а также нужна как психотерапевтическое средство тому господствующему меньшинству, которое уничтожило СССР и страдает от «тоски предателя». У этой публики наблюдаются и другие патологии. Например, поразительная мстительность. Они ведь борются не против идеалов Октябрьской революции — она в далеком прошлом, им неизвестна и мало их интересует. Они изощряются в изобретении духовных пыток для побежденного большинства. Зная, что до сих пор примерно половина граждан уважает память о революции и о тех поколениях, которые строили СССР, эти господа, имея тотальный контроль над телевидением, в день праздника заполняют эфир издевательствами и глумливыми комментариями. Как будто им мало остальных дней в году. Какая примитивная гадость! Это все равно, что прийти в гости на Рождество и богохульствовать.

Этот персонал нового «политпросвета» думает, что может оскорбить и уязвить «совка», иные просто захлебываются, радуясь своим шуточкам. Удивительно поглупели от разрешенного хамства. Никого вы уже не можете оскорбить! Люди ушли в себя, и вам их не достать. Они смотрят на вас холодно, и даже право на ненависть к себе вы утратили. Уже пришло другое чувство…

Социологи регулярно измеряют, как вымирает «советский народ», у которого отняли праздник. Могильщики потирают руки, кое-кто поминает Моисея, который вынужден был 40 лет водить по пустыне народ, пока не вымерли все, кто «помнил». Этот тупой реваншизм вызывает брезгливое чувство, как признак нехорошей болезни. Ну, загнали в катакомбы половину народа — и радуются. Глупо. Ведь неизвестно, кто и когда выйдет из этих катакомб и на каком языке он заговорит с нынешними «сытыми». Атрофия разума и чувства у господствующего меньшинства — потому и увязли в болоте кризиса.

Жаль, конечно, что за «сытыми» в тупик тянется молодежь. Диалог поколений пресечен, идеи и образы городская молодежь получает в основном из телевизора. Но, раз есть шанс, попытаюсь объяснить, что значит изъять важный праздник из жизни народа. Это подрубает один из его корней. Праздник связывает людей, которые за много лет коллективно выработали его смысл, в народ. В момент праздника у человека оживает чувство святости времени, оживают события национальной истории, определившие судьбу народа. Так люди незримо соединяются общими воспоминаниями. Возникает духовная структура, скрепляющая мировоззренческую матрицу народа.

Старшие поколения за свою жизнь дважды пережили насильственную ломку «календаря праздников». Это тяжелая травма. Первая кампания проводилась в 20-е годы большевиками-«космополитами», которые ставили своей целью демонтировать старый («имперский») русский народ. По мере того, как этот народ объединялся уже в облике советского народа, нарастал накал этой кампании. Изживались и Новый год, и Рождество с елкой, и даже праздничное поминовение войны 1812 года. В 1927 г. Главный репертуарный комитет запретил публичное исполнение увертюры Чайковского «1812 год». Свернуть всю эту кампанию удалось только после разгрома, жестокими методами, «оппозиции» в ВКП(б). Резкий поворот был совершен в мае 1934 г. — был открыт исторический факультет в МГУ, вернулись и елка, и увертюра «1812 год».

То знамя похода против памяти подхватили «шестидесятники» в хрущевскую «оттепель». Режиссер Михаил Ромм, выступая 26 февраля 1963 г. перед деятелями науки и искусства, заявил: «Зачем советской власти под колокольный звон унижать «Марсельезу», великолепный гимн Французской революции? Зачем утверждать торжество царского черносотенного гимна?» Ромм увязал увертюру Чайковского с «советским антисемитизмом», а сегодня израильский историк Дов Конторер увязывает эту увертюру с «русским фашизмом». Он пишет о том демарше Ромма: «Здесь мы наблюдаем примечательную реакцию художника-интернационалиста на свершившуюся при Сталине фашизацию коммунизма».

Нынешняя кампания ведется с более мощными средствами. Убили 1 Мая, любимый праздник большинства, изуродовали дубинками ОМОНа 23 февраля, постоянно ведут подкоп под День Победы и выхолащивают ее смысл. Разрушение исторической памяти необходимо реформаторам — люди, лишившиеся привычных праздников, выпадают из традиции. Их легче отвлечь от того факта, что без восстановления социальных систем советского типа половина нашего населения переместится в «цивилизацию трущоб».

В России ведется настоящий штурм символического смысла праздников, которые были приняты и устоялись в массовом сознании народа. 7 ноября, годовщину Октябрьской революции, постановили «считать Днем Согласия». Эта пошлость оскорбила достоинство людей, независимо от политики. Ведь революция — катастрофа, трагическое столкновение, а не «день согласия». Русская революция — великое событие, повернувшее ход истории. Его с одинаковым волнением отмечал весь народ, независимо от того, на какой стороне баррикады были деды и прадеды каждого из нас. Так же отмечают 14 июля, годовщину своей революции, французы. И сама мысль отменить во Франции этот праздник показалась бы там чудовищной и глупой. У нас этот глупый шаг сделан с тупостью носорога. Плюнули в душу, да еще стравили людей. Ладно…

Способом убийства праздников является и профанация, неявное издевательство или доведение до абсурда. Кто-то очень смышленый придумал праздновать 7 ноября «годовщину военного парада 7 ноября 1941 года». Это любого ошарашит. Парад в честь годовщины парада! А в честь чего был тот парад, говорить категорически запрещается. В этот раз ни один, от телевизионного мальчика до первых лиц государства, ни разу не обмолвился, с чего это вздумали устроить парад на Красной площади в 1941 году именно 7 ноября. И мы смотрим этот театр абсурда. Противно и веет безнадежностью.

2007 г.

ОПЫТ ПОРАЖЕНИЯ КАК НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ

По какой-то причине «Русский журнал» гальванизировал, казалось бы, исчерпанный вопрос — «кто победил и кто потерпел поражение в холодной войне?» Трудно понять, что собирается редакция получить на выходе.

В 90-е годы ни для кого не было секретом, что в холодной войне потерпел поражение СССР, то есть историческая Россия. Война эта была цивилизационной — Запад против России. Коммунизм тут был для отвода глаз. Об этом писал Шпенглер, потом Шубарт, потом Бжезинский. В документах США начала холодной войны писали «Россия» и коммунизм вообще не поминали. Некоторые западные историки даже считают первой крупной операцией холодной войны организацию Русско-японской войны 1904 г. Да и Черчилль, проводя на карте линию фронта («железный занавес»), прочертил ее по тому самому рубежу, который был определен в XVIII веке. Тогда изобрели Восточную Европу как санитарный пояс, отделяющий Россию. Старая это война, смена формаций и политических режимов на нее слабо влияли.

В массовом сознании в России также отложилось, что СССР проиграл войну. Правда, многие для простоты склонялись к тому, что причиной поражения была государственная измена верхушки КПСС, мол, Горбачев тайком, где-то на Мальте, подписал капитуляцию вместо мирного договора. Поэтому его так не любит (и даже ненавидит) большинство наших граждан старше 55 лет, и эта ненависть даже передалась молодым, которые перипетий той войны и не помнят. В 2005 г. из 8 вариантов ответа на вопрос «Как вы сейчас относитесь к М. Горбачеву?» среди опрошенных в возрасте 15-24 лет больше всего набрал вариант «с отвращением, ненавистью».

Да ведь и сам Горбачев представлял себя героем, который сокрушил советское государство. В своей лекции в Мюнхене 8 марта 1992 г. он сказал: «Понимали ли те, кто начинал, кто осмелился поднять руку на тоталитарного монстра, что их ждет?.. Мои действия отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы… Несмотря ни на что, историческую задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул».

Таким образом, Горбачев признал, что он действовал согласно плану, нацеленному на победу. И она была достигнута — «тоталитарный монстр рухнул». Докладывать об этой же победе ездил в США Ельцин. Но ведь не может быть победы без поражения противника. Кто же этот «монстр», который рухнул? Ясно, что СССР — к чему же мудрить и наводить тень на плетень?

Кто победил? Ясно, что не Горбачев, он в этой битве гигантов был у победителя «личардой верным», не более того. Потому и рекламировал пиццу, давил на жалость хозяина. Впрочем, «Рим предателям не платит» (или платит меньше, чем они надеялись). Но эта сторона дела уже вряд ли кого-то интересует. Для нас сейчас действительно важен тот факт, что Россия потерпела поражение в цивилизационной войне с Западом, хотя за советский период успела выстроить много систем и матриц, необходимых для сверхдержавы. Много, но не все! Каких не хватало, надо знать — вдруг Бог пошлет нам властителя, который поведет нас возрождать Россию.

К чему же все эти домыслы о том, не был ли победителем в той войне радикальный исламизм или социализм китайского образца? А может, либеральная демократия западного типа? А может, Россия как новое государство не должна рассматриваться как проигравшая сторона?

Похоже, вся эта казуистика — ширма для последнего соблазнительного варианта. Россия не проиграла, а вместе со своими союзниками выиграла холодную войну над «империей зла»! Если так, то возникает какая-то логика, продолжается прерванная песня. Года два-три назад ее завел В.Ю. Сурков. Он изобрел такую концепцию: «Россия приведена к демократии не «поражением в холодной войне», но самой европейской сущностью ее культуры. И еще раз: не было никакого поражения».

Итак, холодная война была, и победитель был, но «не было никакого поражения». Россия выскочила из чрева убитого «монстра», как бабушка Красной Шапочки из Волка (или как «Похищенная Европа»?). Непонятно только, почему же эта Россия пожинает плоды поражения. О ней бы надо петь «бабушка здорова, кушает компот».

Динамика всех главных показателей в 90-е годы отражает именно тяжелое поражение в войне — смертность населения, расчленение государства, экспроприация собственности, вывоз колоссальных состояний за рубеж, демонтаж науки и наукоемкой промышленности и т.д. Даже если взять промышленное производство, то в 90-е годы три страны в мире имели одинаковую по характерным параметрам динамику спада — Югославия, Ирак и Россия. По ним прошла война. Да, у нас после 1991 г. была война гражданская, но под внешним управлением. В ней меньшинство мародеров с их военными советниками разгромило неорганизованное большинство и ограбило его. В древности город отдавали на три дня, а тут еле-еле в семь лет управились, уж слишком город богатым был.

Отрицая поражение, В.Ю. Сурков, видимо, обращается к меньшинству, которое считает себя победителями. А то их совесть мучает, тоска предателя — все-таки родную страну грабили, каково это духовному человеку. Эх, русское поле, русское поле, я твой тонкий колосок…

Если бы так не переживали, незачем было бы ежедневно с утра до вечера поминать СССР, весь эфир заполнили своими проклятьями. Мальчики кровавые в глазах — чур, чур меня… Уж скоро 20 лет, как нет СССР, ну что вы вцепились в его призрак! Стройте все, о чем вы мечтали, никто вам не мешает. Уже залили тлеющие советские угли — РАО «ЕЭС», армию, школу, ненавистные градообразующие предприятия. Перестаньте со Сталиным воевать, покажите европейскую сущность своей культуры, свои нанотехнологии, Болонскую систему… Нет, СССР и Сталин — единственное, что их питает. Какое странное явление паразитизма.

Есть в концепции В.Ю. Суркова что-то болезненное, и лучше бы ее не развивать. Но он идет дальше: «Надо сказать, что российский народ сам выбрал такую судьбу — он отказался от той социальной модели, поскольку увидел, что в своих поисках свободы и справедливости он не туда зашел… Поэтому потеря территорий, потеря населения, потеря огромной части нашей экономики — это жертва, это цена. И невозможно сказать, какая она, большая или маленькая, но это то, что наш народ более или менее осознанно заплатил за выход на верный путь».

Какой «верный путь» — в Содом и Гоморру (выражение самого В.Ю. Суркова)? Что хорошего получили народ и страна от этого «выхода на верный путь»? Чем заплатили за это благо: «Потеря территорий, потеря населения, потеря огромной части нашей экономики — это жертва, это цена». Ничего себе, жертва. Да на алтарь какого идола? Раскройте глаза, наконец! Какой верный путь, какая европейская культура, мы залетели в такую непролазную дрянь, что все эти самоназвания уже вызывают лишь презрительную жалость. Наши язвы требуют честного и сурового лечения, а на них накладывают макияж, румяна жирные разносят заразу.

Что касается российского народа, то он этого «верного пути» не выбирал. 76% проголосовали за сохранение СССР, а потом «народ безмолствовал». Никто и не спрашивал его согласия на смену общественного строя, на изъятие всех сбережений населения и пр. Да, одно из поколений народа не сумело защитить страну и общее достояние, и за это расплачивается. Но утверждать, что народ «отказался от той социальной модели», просто никуда не годится. Это даже странно слышать.

Социолог Ю.А. Левада — убежденный противник советского строя. Его всегда удручало, что народ не желает «отказаться от той социальной модели». Ох, этот homo sovieticus! Но никуда не денешься, это факт. Это показали большие опросы 1990 г., это показали и «юбилейные» опросы о перестройке 2005 г. На вопрос «Было бы лучше, если бы все в стране оставалось как до 1985 года?» люди возраста 55 лет и старше («то поколение») ответили «согласен» в пропорции с «несогласными» 66:26. Две трети! Хотя и вопрос-то лживый. С какой стати «все в стране» должно было быть как до 1985 года? Страна развивалась, болезни можно было лечить.

Но суть ясна — большинство того «выбора» не делало и свое отрицание подтверждает регулярно. Даже половина тех, кто «приспособился к переменам», отрицают тот выбор. Они исходят из главных ценностей, а не личной выгоды.

Я считаю, что ту концепцию В.Ю. Суркова надо сдать в архив как неудачную, оживлять ее не следует. Если уж думать о судьбе России, то сегодня ей требуется достоверное знание, трезвый анализ и «расчет сил, средств и времени». Всегда и у всех народов осознание поражения и извлечение из него уроков были важной предпосылкой к обновлению и быстрому развитию, даже в самых неблагоприятных условиях. Вымывать из сознания дорогой опыт поражения — значит наносить удар по будущему.

2007 г.

БЕЛОВЕЖСКИЙ СГОВОР ОТЩЕПЕНЦЕВ

Один из главных типов связей, соединяющих людей в народ, — общее негласно принятое отношение к важнейшим событиям его истории, особенно к тем, которые предопределили его исторический путь. Эти события приобретают символическое значение и становятся этническими «маркерами». Мы «одной крови», если у нас в общем совпадает набор событий, которые мы считаем главными. Крещение Руси, Ледовое побоище, Куликовская битва, изгнание поляков из Москвы, Бородино, Октябрьская революция, Сталинградская битва — все это знаки для распознавания «свой — чужой». Можно даже сказать, что это элементы той мировоззренческой матрицы, на которой собран русский народ и через которую стянуты вместе все народы России.

Мы вдвойне ближе, если совпадают и наши оценки этих событий, — в таком случае мы «происходим» из одной и той же части расколовшегося в прошлом народа (например, из старообрядцев или никонианцев, из красных или белых). Память о расколах, которые уже заросли, сегодня нас не разделяет на разные народы, мы вспоминаем о них с грустью и сочувствием. Гражданские войны (горячие и холодные), которые разожжены недавно и еще продолжаются, создают пропасти и фронты.

Символ такой гражданской войны — ликвидация Советского Союза, «беловежский сговор» декабря 1991 г. Отношение к этому символическому событию разделяет все поколения рождения до 1975 г., а попытки стирания этого символа из исторической памяти разрывают этнические связи всех вообще граждан России, независимо от их отношения к СССР. Трактовка этого события — один из ключевых диагностических показателей в нынешней политике в РФ.

После трагедии в Беслане В.В. Путин сказал, что население РФ пожинает плоды «распада огромного и великого государства» (СССР). Эта как будто вскользь сказанная фраза имела исключительно сильный объединяющий эффект. Это было предложение если не мира, то хотя бы перемирия в той психологической гражданской войне, которая уже 20 лет ведется против «советского человека» в каждом из нас. Война эта, кстати, на уничтожение, причем взаимное, обеих сторон. Победы в этой войне быть не может.

Развал СССР В.В. Путин назвал самой большой геополитической катастрофой XX века. Но для нас важнее, что он был национальной катастрофой для народов СССР и прежде всего для русских — как того ядра, вокруг которого собралась Российская империя, а затем СССР. Трактовка ликвидации СССР как катастрофы и есть предложенная В.В. Путиным платформа для переговоров о гражданском мире. Это — первый и необходимый шаг, первое рамочное соглашение, которое меняет всю карту общественного противостояния в России.

Рамками этого соглашения граждане РФ делятся на два лагеря: в один собираются все те, кто признает ликвидацию СССР катастрофой, последствия которой надо всем вместе изживать. Между такими возможно заключение пакта о «забвении исторической вины», как это произошло между красными и белыми в Великой Отечественной войне. Другие собираются в лагерь, который считает ликвидацию СССР своей победой и сегодня празднует ее, танцуя на костях жертв своего дела. Это лагерь отщепенцев.

Примирение между этими двумя лагерями невозможно — времени не хватит сойти в могилу тем, кто помнит. Ведь после 1991 г. подпилены основные устои российской цивилизации. Не все они рухнули, понемногу мы поворачиваем к их восстановлению. Но ущерб мы понесли огромный, и возрождение потребует больших усилий. А главное, данное на это время истекает неумолимо, сорок лет по пустыне нам ходить некогда, у нас другой климат. Срок нам ставят ржавые трубы теплоснабжения. Значит, долго пребывать в состоянии «ни мира, ни войны» оба лагеря не могут.

Да и как можно примириться с теми, кто одобряет катастрофу! Ведь она произошла с нашей страной и с нашими близкими. Как можно относиться к людям, которые сожгли твой дом! Одобрять такие вещи можно или в беспамятстве, или будучи сознательным врагом. Ясно, что СССР не «распался» сам собой, а был уничтожен в ходе большой военной операции, проведенной совместно силами Запада и его союзников внутри страны. Защитные силы СССР были дефектны и не справились с угрозой, но это другая тема.

Однако дело не только в чувствах и совести. Надо понять философию развала Союза, поскольку РФ по своему типу — тот же Советский Союз, только поменьше. Никуда не делись ни философия развала, ни сами философы. Леонид Баткин, один из «прорабов» перестройки, после ликвидации СССР напомнил своим соратникам: «На кого сейчас рассчитана формула о единой и неделимой России? На неграмотную массу?..»

Идея развала Российской империи была одной из ключевых идей западной геополитики с конца XIX века, а в начале XX века она овладела и возрожденным под эгидой Запада российским масонством. К этому были и предпосылки — наступление капитализма, породившего национальную буржуазию. Свергнув монархию, она растащила империю. Примерно такие же предпосылки возникли в позднем СССР. Если поначалу номенклатура имела черты сословия и укрепляла империю — СССР, то в 80-е годы ее соблазнила идея оборотиться буржуазией и приватизировать достояние страны.

Но предпосылки — это всего лишь предпосылки. Нужна была доктрина, организация и ударная сила. Идея разрушения Советского Союза была выношенной частью всего проекта «демократов» — союза части номенклатуры, либеральной интеллигенции и преступного мира. Сначала надо было «разрезать пирог». Декларации о суверенитете 1990 г. были первым шагом в присвоении общенародной собственности, разделом ее по национальным республикам. Захват ее после этого резко упростился. Но это был всего лишь гонорар, главное — уничтожение «империи зла». Беловежский сговор имеет признаки религиозного ритуала.

Кое-кто из беловежской зондеркоманды виляет — мол, СССР все равно переживал кризис, мы его из сострадания прикончили. Дикая логика, ее допущение — признак болезни массового сознания. Это все равно, что убить больного человека и оправдывать убийцу тем, что человек был болен. Одно дело — лечить больного и не справиться с болезнью, оплакивать утрату. Другое дело — убить его выстрелом в висок и радоваться смерти.

Да и кризиса не было! За 15 лет вопрос изучен дотошно — и российскими, и западными экономистами. Кризис создавался искусственно именно ради развала Союза и при иной власти был бы преодолен без потрясений. Мы пережили жестокую экономическую войну. Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц наблюдал эту историю и приводит веский довод: реформаторы принимали наихудшие решения из всех возможных. Наихудшие! Так не бывает, если разрушение экономики не является целью.

Те, кто расчленял Союз, действовали как тоталитарное антинародное меньшинство. Они вели антисоюзную пропаганду, но она не убедила людей. Тогда они совершили измену и расчленили страну, опираясь на поддержку Запада. Волеизъявление граждан было известно — 76% за Союз. Они эту волю растоптали, чем породили раскол в обществе, который не может закрыться до сих пор. Да, люди не имели ни организации, ни навыков политической борьбы — и этим воспользовалось организованное и владеющее СМИ меньшинство. Такой подлости простить нельзя. Они испоганили само понятие демократ — и загнали массовое сознание в ловушку. Без демократии мы не вылезем из кризиса, а смысл ее опорочен. Многие после этого и на выборы не хотят ходить.

Поражает, что эти люди не повинились, не ушли в тень. Они выходят перед жертвами своих действий — и учат их жить. В этом есть что-то мерзкое. Как это отравляет общественную атмосферу!

Теперь они говорят, что «ликвидировали СССР, чтобы сохранить Россию». Это симуляция шизофрении. СССР и был Россией, и его порубили по живому. «Берите суверенитета, сколько проглотите!» — это лозунг сохранения страны? Административные границы в СССР были условны. Расчленив по ним страну, они расчленили единое хозяйство, культуру, народы. 25 миллионов русских остались «за границей» — это называют «сохранить страну»? Абхазия вошла в Российскую империю, а оказалась в Грузии. На них — кровь войны в Абхазии.

А кто готовил чеченскую войну? Прочитайте хоть сегодня декларации о суверенитете РСФСР и Чечено-Ингушетии — это декларации о войне. Написаны они одними чернилами. Прочитайте «Конституцию Союза Советских Республик Европы и Азии» Сахарова, ведь она — часть платформы демократов. О нынешней РФ в ней сказано: «Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района — Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь. Каждый экономический район имеет полную экономическую самостоятельность». А также и вооруженные силы! И заметьте, что в этой «конституции» Северный Кавказ в Россию не включен — он входит в «ряд других республик». Это было идеологическое обоснование войны.

Те, кто вверг народы в массовые безысходные страдания, продолжают и сегодня навязывать свои ложные версии. Видно, далеко нам еще до суверенной демократии, не разрешено еще вслух говорить о собственной судьбе.

2007 г.

ТОНКИЕ МАТЕРИИ НА ФОНЕ НАВИСАЮЩИХ НАД НАМИ УГРОЗ

В конце XIX века европейский мир погрузился в кризис. Менялась картина мира, иссякло христианское представление о человеке, господствовал социал-дарвинизм и пессимизм Ницше — «Бог умер!». В политике — империализм и культ силы, в искусстве — декадентство и мистика. А Достоевский сказал странную фразу: «Красота спасет мир». Блаженная мысль? По трезвому расчету, да. И в то же время много в ней верного, если не понимать ее буквально. В ней надежда на то, что в последний момент невидимые и слабые силы поддержат человека, не дадут ему упасть.

Сейчас положение хуже, красоте явно не справиться. Но вспомним и другие невидимые и слабые силы. Вместе они были бы для нас большой опорой. Но подлецы это как будто предвидели и начали загодя вытравлять их из общественного пространства, сживать со света. Но вспомнить о них надо, что-то ведь осталось. Есть такая вещь, которая когда-то была привычной и обыденной, — благородство. Теперь о нем говорить не принято, это вещь чуть ли не реакционная. Благородство укрылось на уровне личности, в виде совести, которая редко выглядывает наружу, а грызет человека ночью. Но о совести говорить не будем, это сущность тайная. Скажем о простой, внешней скорлупе благородства — элементарных нормах общественных отношений, о приличиях, без которых невозможен даже минимальный порядок.

Здесь с момента краха советской мировоззренческой системы, подкрепленной военным потенциалом СССР, наблюдается поразительно быстрая и глубокая деградация. Просто распад. Похоже, что Запад к этому давно тяготел, да «двухполюсная» структура мира не позволяла расслабиться. Ибо подлость хотя бы словесно называлась своим именем, а в крайних случаях порицалась и делом (хотя бы поставкой ракет ПВО).

Когда в 1989 г. Горбачев подписал капитуляцию, процесс резко ускорился. В «однополярном» мире, который поспешил устроить Запад, роль судьи, жандарма и даже палача была возложена на США. В 1989 г. они пустили пробный шар — совершили военное нападение на Панаму и убили 7 тыс. мирных жителей. Предлог был нелепым — они, мол, хотели арестовать президента Панамы Норьегу по подозрению в том, что он торгует наркотиками. Администрации США, конечно, ничего не стоило сначала организовать суд, признать виновность Норьеги, а затем ловить его уже в соответствии с решением суда. Но им надо было продемонстрировать свой наглый отказ от норм права и традиционной морали — подавить мир подлостью.

Я в тот момент был в Испании, и два видных человека в разных концах страны сказали мне буквально одну и ту же фразу: «Если Советский Союз падет, Запад оскотинится». Это были люди из крупной буржуазии, из правых консервативных кругов (но любящие Россию и СССР). Их волновала не политика и не социальные последствия краха СССР (об этом говорили как раз левые). Они переживали за судьбу Запада как цивилизации, за судьбу либеральных идей и наследие Великой Французской революции. Вызревающая тяга Запада к скотству была для них трагедией.

Так и вышло, Запад в этом смысле покатился вниз, а из России вместо поддержки его подталкивали Горбачев и Ельцин. «Буря в пустыне» еще вызвала в Европе шок. Когда победу праздновали в Нью-Йорке, репортажи европейских газет о вакханалии этого праздника были полны омерзения. Без комментариев публиковались и данные о потерях мирного населения в Ираке.

Комиссия медиков Гарвардского университета по поручению ООН изучала в сентябре 1991 г. последствия бомбардировок Ирака. В результате бомбардировок смертность детей в возрасте до пяти лет возросла на 380%, и более 100 тыс. детей должны были умереть сразу после работы комиссии из-за отсутствия детского питания (как сказано, были уже необратимо «подготовлены» к смерти). Из-за разрушения инфраструктуры (водопроводов, электростанций, мостов и т.д.) в 1991 г. умерли 170 тыс. детей. Комиссия констатировала: «Ирак на долгие годы возвращен в доиндустриальную эру, но с грузом всех проблем постиндустриальной зависимости от обеспечения энергией и технологией».

А из России Горбачев заявил, что это «положительный опыт». Он назвал эти бомбардировки «наказанием, решение о котором было принято коллективно и законно». Какая подлость! Никогда ООН не давала разрешения на наказание, она имеет право разрешить только отпор агрессии, что совершенно не одно и то же.

Через год после Ирака США вторглись «возвращать надежду» в Сомали. Там поначалу их действия снимались на пленку, как телеспектакль. В январе морские пехотинцы атаковали «группу партизан» в Могадишо. Диктор телевидения сказал с гордостью, что «огневое превосходство американских войск было подавляющим». На деле «партизаны» не произвели ни одного выстрела и подняли белую тряпку. И мы видим на экране, как рослые американцы ведут плененные противников — нескольких дистрофиков, половина на костылях. И диктор добавляет с тонкой иронией: «Похоже, что сомалийцам не понравилась атака американских войск, ибо голодающие дети стали кидать камни в грузовики, везущие им гуманитарную помощь». И показывают детей-скелетов, из последних сил кидающих камни в американские грузовики, которые везут им еду. Тогда еще возмущались низостью этих телевизионных репортажей.

У нас же еще сохранялись иные стандарты. Вот парный случай, преломленный в разных культурах. В 1983 г. южнокорейский самолет углубился на 500 км в воздушное пространство СССР и пересек его с севера на юг, активизировав всю систему ПВО. После многих предупреждений он был сбит. В СССР это вызвало тяжелое чувство — гибель пассажиров есть трагедия, и ее переживали. На Западе СССР за это был назван «империей зла». В 1988 г. военный корабль США «Винсенс» в Персидском заливе среди бела дня сбил ракетой иранский самолет с 290 пассажирами на борту. Самолет только что поднялся в воздух и находился еще над иранскими водами.

Когда корабль «Винсенс» вернулся на базу в Калифорнии, огромная ликующая толпа встречала его со знаменами и воздушными шарами, духовой оркестр ВМФ играл на набережной марши, а с самого корабля из динамиков, включенных на полную мощность, неслась бравурная музыка. Стоящие на рейде военные корабли салютовали героям артиллерийскими залпами. Н. Хомский тогда провел анализ американской прессы, чтобы понять, какими средствами удалось полностью устранить из массового сознания чувство горечи и сострадания к людям, погибшим без малейшего повода к агрессии. Он видел в этом признак глубочайшего кризиса культуры.

Потом были еще подобные пробы, но главным экспериментом стала агрессия против Югославии, на которую ООН не дала согласия. Было узаконено то, что уклончиво назвали «двойная мораль», на обычном языке — подлость. Хабермас, крупнейший представитель леволиберальной философской мысли Запада, пишет: «Применение военной силы определено желанием содействовать распространению неавторитарных форм государственности и правления… Так как во многих случаях права человека пришлось бы утверждать вопреки желанию национальных правительств, необходимо пересмотреть международно-правовой запрет на интервенцию». Вот тебе и неомарксист, философ гуманизма.

В 2000 г. я участвовал в семинаре Всемирного совета Церквей (ВСЦ), в который входит и Русская православная церковь (католики в него не входят). Тема семинара — «Этика гуманитарной интервенции». Я сопровождал о. Всеволода Чаплина из Московской патриархии. Он взял на себя выступления по богословскому аспекту проблемы, а я — по культуре и политике.

США тогда добивались формального права на «гуманитарную интервенцию», то есть на военную интервенцию в страны, где, по их мнению, нарушаются «права человека». Они хотели получить одобрение Церкви — с помощью ВСЦ. Он должен был выработать большой документ, целую доктрину, из которой исходили бы священники в своих проповедях в поддержку таких акций. На семинар для подготовки и обсуждения этого документа созвали 26 деятелей Церкви всех континентов, нескольких ученых, а также видных лиц из ООН.

Многое меня поразило в том, что я услышал от протестантских богословов и священников. За их рациональность и логику они заслуживают глубокого уважения (это отдельная тема). Но пропасть между их и моими представлениями о человеке и обществе оказалась глубже, чем я предполагал. Когда я говорил вещи, которые мне казались абсолютно очевидными, так что мы в России их в слух и не высказываем, они глядели на меня с изумлением и напряженно старались понять. Похоже, они просто не верили своим ушам. Напротив, когда я слушал многие их рассуждения, мне они поначалу казались черным юмором — не могут же люди так думать!

Церковный иерарх из Черной Африки выступил с резкой критикой США — за то огромное количество бомб и ракет, которые они сбросили на Сербию. По его словам, для Сербии хватило бы и половины, а другую половину бомб США могли бы сбросить на города и села африканцев — а потом за это предоставить им такую же экономическую помощь, как Югославии. Как глубоко было скрыто презрение этого человека к интервентам. Но никто не дрогнул, выслушали безучастно.

Управлял этим собранием энергичный пастор из США, в молодости морской пехотинец, ветеран Вьетнама. Чтобы убедить синклит в необходимости «гуманитарных интервенций», из Парижа привезли вульгарную даму албанской национальности. Она произнесла речь о зверстве сербов, так себе речь. Я спросил у председателя (экс-посла Кении в ООН), когда дадут слово сербскому представителю. Он удивился: «А зачем?» Я объяснил, что такое приличия и чем Церковь отличается от отдела Госдепартамента США. Он засуетился, стал спрашивать у главного, когда прибудут сербы. Оказалось, их не пригласили. Очевидная подлость, и если бы не было пары человек из России, на нее никто не обратил бы внимания — а ведь это Всемирный Совет Церквей! За десять лет правила приличий изменились, но люди этого не заметили.

Элементарное внешнее благородство было отброшено. Инструментом международной политики стало демонстративное унижение целых народов. Вот, в Югославии произошла тяжелая гражданская война, к разжиганию которой Запад приложил много усилий. Такие войны — страшное дело, и исторически сложилась определенная этика их завершения, позволяющая восстановить совместную жизнь. Здесь же Запад сделал все, чтобы отравить всякую возможность примирения и «забвения». Он унизил все воевавшие стороны, заставив их выдать своих командиров гаагскому суду и его гротескному прокурору Карле дель Понте.

За последние десять лет и европейская элита стала «играть на понижение». Как будто что-то сломалось в культуре. В отношении внешних норм приличия европейские СМИ «американизировались». Они практически в полном составе участвовали в «сатанизации» сербов, кампании определенно подлой, что самим журналистам было совершенно очевидно. Изменилось и отношение к войне США во Вьетнаме, которая долгие годы была пробным камнем, на котором проверялись нравственные установки политиков и газет. Эта война трактовалась гуманитарной интеллигенцией как однозначно аморальная. Ее и представляли с этой точки зрения, как символ кризиса культуры. Психолог Э. Фромм, изучая поведение американских солдат во Вьетнаме, писал: «Во время войны во Вьетнаме было достаточно примеров того, как многие американские солдаты утрачивали ощущение, что вьетнамцы принадлежат к человеческому роду. Из обихода было даже выведено слово «убивать» и говорилось «вычищать» (wasting)».

С середины 90-х годов телевидение Западной Европы стало предоставлять экран для голливудских фильмов, обеляющих и даже прославляющих эту войну (хотя, возможно, тут европейцы пока что отстают от российского телевидения). Иные левые философы даже во весь голос заявили, что сейчас не подписали бы письма с протестом против войны во Вьетнаме. Почему? Разве они что-то новое узнали? Нет, изменились их критерии благородства.

Как тягостно было смотреть в последние дни на поведение молодых красивых английских моряков, которых арестовали, а потом отпустили иранцы. Они хвастаются тем, что обманывали иранцев и ловко имитировали благодарность за хорошее отношение и за то, что их отпускают с подарками. И подарки они проверили и охаяли — подаренные им майки дорогой фирмы оказались контрафактными. Они плетут небылицы о том, как их мучили в застенках, и с удовольствием принимают почести, как герои. Продают издателям мемуары о своей потрясающей истории и спорят о том, как делить гонорары. Какая во всем этом пошлость и дешевая подлость. Разве не позор для английской культуры — делать из всего этого шоу?

Но главное, что такую же, по своему культурному типу, пошлость и дешевую подлость восприняла и официальная российская культура. Наше телевидение стало говорить на том же языке, с теми же ужимками, что на Западе, который «оскотинился». Стиль, конечно, свой, а тип тот же. Дикторы телевидения заговорили с ерничеством и улыбочками, программы наполнились невежеством и дешевой мистикой. По отношению к «чужим» для США фигурам (Кастро, Чавес, Лукашенко) — ирония и плохо скрытое хамство лакея. А в отношении отодвинутой от «праздника жизни» половины населения России наша официальная культура ведет себя, как в отношении низшей расы. Ее просто не замечают как досадное явление природы, а если и упоминают, то с «романтической» или глумливой подачей, как в сериале «Улицы разбитых фонарей». Социальная драма миллионов людей не вызывает минимального уважения. Гастарбайтеры! Бомжи!

Наш «средний класс» наконец-то переборол старые нормы чести и достоинства. Они его уже не держат. Личная совесть, конечно, осталась, но она без социально контролируемых норм не столь уж действенна. Да, человек в душе раскаивается, а общество сползает в грязь. А ведь без того, чтобы восстановить обязательный минимальный уровень благородства, ни о каком сплочении для выхода из кризиса и речи быть не может. Не морализаторство нужно, а общий язык, на котором мерзость происходящего вокруг нас называется ясными для всех понятиями.

Тонкие это материи на фоне социальных драм и нависающих над нами угроз? Наверное, тонкие. Но их утрата, похоже, нам очень дорого обойдется. Трудно объяснить, почему, но это чувствуется.

2007 г.

Оглавление

Часть 1 . РУССКИЙ НАРОД И РОССИЙСКАЯ НАЦИЯ . РАСКОЛ РУССКИХ: БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ

ЧТО ТАКОЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ В РОССИИ СЕГОДНЯ?

У НАС ПРОДОЛЖАЮТСЯ ПРОЦЕССЫ ДЕГРАДАЦИИ

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: РАСПАД ИЛИ НОВАЯ СБОРКА?

ВОССОЕДИНЕНИЕ ЧЕРЕЗ СЕТЬ?

УЛИЦА, УЛИЦА, ТЫ, БРАТ, ПЬЯНА

РОССИИ КАК ЕДИНОЙ СУЩНОСТИ СЕЙЧАС НЕТ

«ОБРАЗ БУДУЩЕГО КАК РЕСУРС»

ДИСКУРС ВЛАСТИ И НОВЫЙ ПРОЕКТ ДЛЯ РОССИИ

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ С ЖИЗНЬЮ

РОССИЯ — ЭТО ВИЗАНТИЯ СЕГОДНЯ?

Часть 2 . ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИКА . ПУТИН КАК СИМВОЛ РОССИИ

ЧТО ПИТАЕТ ИНЕРЦИЮ?

КАЧЕСТВО ЖИЗНИ: СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

КРИЗИС КАК ПОВОД ЗАДУМАТЬСЯ

КРИЗИС И ГОСУДАРСТВО

Часть 3 . КУЛЬТУРА И СМИ . УГАСАНИЕ РАЗУМА: БОЛОНСКАЯ СИСТЕМА

ПОСТСОВЕТСКИЙ ПОРОЧНЫЙ КРУГ

СОКРОВИЩЕ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

БЕЗ КОМПАСА СКЕПТИЧЕСКОГО РАЗУМА

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

КУЛЬТУРА КАК СРЕДСТВО КОНКУРЕНЦИИ

ЛЮДИ НА КРЮЧКЕ

Часть 4 . УРОКИ ПРОШЛОГО . КАКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ОЖИДАЛ МАРКС ОТ РОССИИ?

УРОКИ ОКТЯБРЯ

ЛЕНИН

СПЕКТАКЛЬ «7 НОЯБРЯ»

ОПЫТ ПОРАЖЕНИЯ КАК НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ

БЕЛОВЕЖСКИЙ СГОВОР ОТЩЕПЕНЦЕВ

ТОНКИЕ МАТЕРИИ НА ФОНЕ НАВИСАЮЩИХ НАД НАМИ УГРОЗ

Реклама на сайте