«Статьи и интервью, 1995-2000 гг.»

Кагарлицкий Борис Сборник статей и интервью 1996-2000гг.

Оглавление 1. 1996г. 19.01 - Парламентаризм и левые 2. 1997г. Левые в эпоху неолиберализма: адаптация или сопротивление? 3. 1998г. 0998 - Глобальная перестройка: российский кризис - только частный случай мирового 0998 - Банкротство элит 0998 - Русский кризис и иностранные рецепты 1098 - Три сценария Евгения Примакова 1298 - Коммунисты и антисемиты 25.12 - Бремя «западного» человека 4. 1999г. 0499 - Доктрина Клинтона 23.07 - Кинг Конг РФ 0799 - Интервью «Художественному журналу»- Навстречу органическому интеллектуалу 1199 - Дискуссия в журнале «Знамя» - Есть ли будущее у социализма в России? В России нет ни патриотов, ни демократов Гонки по горизонтали Компьютеры для «Большого Брата» 5. 2000г. 0100 - Куда угодно, только не вниз 24.01 - С террористами не разговариваем. Но помогаем? 10.02 - Россия-Чечня: любовь до гроба 14.02 - Твердая рука - друг. Но чей? 21.02 - Износ 24.02 - Передел мечтаний 02.03 - За кого Вы, господин Против Всех? 13.03 - Страх как пудра власти 20.03 - Главный механик «Титаника» против товарища Бойкота 23.03 - Смывайте грим, игра закончилась 27.03 - Ответ ясен: решения нет 30.03 - Сокрушительная победа 03.04 - Электорат, гражданином будешь? 24.04 - Большое не видится на расстоянии 04.05 - Тупик русского пути 11.05 - Наемное бессилие 22.05 - У дитя появилось семь нянек 25.05 - Лампасные мальчики 01.06 - Эх, налоги, пыль, да обман 15.06 - За «Яблоко» против 22.06 - Управлять страной или оппозицией? 29.06 - Веревка - судьба кукловода 06.07 - В Багдаде все спокойно? 06.07 - Полцарства за врага 10.07 - Трудно работать, когда руки по швам 20.07 - Влюбленная статистика всегда рада обманывать 27.07 - Всё достают из широких штанин 17.08 - Вырождение зла 24.08 - 10 дней, которые потрясли миф о власти 31.08 - Елевидение Кремля 07.09 - Армия по карману или по фигу? 11.09 - Партизанщина 14.09 - И как один умрем за это 18.09 - Горюче-смазочный бюджет 21.09 - Почему Запад проснулся 21.09 - Чеченцы - это евреи сегодня 02.10 - Танец девушек в розовых противогазах 09.10 - Ты голосуешь, а денежки идут 12.10 - Переход прогноза в диагноз 16.10 - Свобода нужна врагам народа 19.10 - Свято место злодея пусто 26.10 - Палестина похожа на Чечню 02.11 - Как выйти из строя 13.11 - Партии будут отвечать закону. Или по закону 16.11 - День непослушания 20.11 - Наше богатство - неучтенные деньги 22.11 - Уроки Праги 23.11 - Генеральские добродетели 27.11 - Коган - это Абрамович сегодня 04.12 - Привести анфас в соответствие с профилем 07.12 - Серый Вовк и Красная шапочка 14.12 - Вырожденные резолюцией 14.12 - Ответы на вопросы к «круглому столу» - Россия в глобализирующемся мире 21.12 - Гимн и Поуп 25.12 - Любая власть принимает форму бутылки 28.12 - Загадка Федорова Маргинальное как глобальное. Глобальное как маргинальное

1. 1996г. ПАРЛАМЕНТАРИЗМ И ЛЕВЫЕ

После 1989 года, когда идеология “авангардной партии” оказалась совершенно дискредитированной, не только социал-демократы, но и коммунисты повсеместно провозгласили приверженность принципам парламентской политики. Это была простая рефлективная реакция на конкретные события. Она не сопровождалась ни серьезной теоретической дискуссией, ни анализом прошлого исторического опыта. Никто даже не попытался сформулировать, какой должна быть роль левых в парламентской системе. А зря.

Создается впечатление, что парламентаризм порождает неразрешимые противоречия в теории и практике левых. Русский опыт 1993-96 гг., на первый взгляд, говорит о том же.

Левые в Государственной Думе - это прежде всего Коммунистическая партия Российской Федерации. В результате декабрьских выборов 1993 года КПРФ оказалась представлена фракцией из 45 депутатов. Хотя по численности эта фракция уступала “Выбору России”, Либерально-демократической партии, аграриям и даже “Новой региональной политике”, благодаря высокой дисциплине КПРФ сразу стала одной из ключевых сил в думской политике. Тесное сотрудничество с аграриями, получившими тогда 55 мест, позволило левым установить контроль над 7 думскими комитетами. При поддержке КПРФ спикером Думы был избран Иван Рыбкин.

Впоследствии фракция КПРФ сохранила высокую дисциплину, хотя имелся один случай дезертирства - покинул фракцию и перешел в правительство Валентин Ковалев, ставший в 1995 году министром юстиции. Фракция сыграла важную роль в формировании центрального партийного аппарата. За счет средств, выделенных на аппарат фракции и помощников депутатов, был создан аппарат, обслуживавший партию в целом. Отдельные депутаты-коммунисты должны были отказаться от собственных помощников, передав ставки в распоряжение всей партии. Руководителем аппарата фракции стал Валентин Купцов, сохранивший в своих руках и контроль за партийным аппаратом в целом. Слияние партийного и фракционного аппаратов способствовало резкому повышению эффективности работы КПРФ при крайне ограниченных денежных средствах. Впоследствии парламентские возможности депутатов активно использовались и во время президентской кампании.

Правая пресса подняла большой шум относительно депутатских привилегий и использования парламентских средств для партийной деятельности. Моральная несостоятельность этих рассуждений очевидна хотя бы потому, что осуждая коммунистов за использование парламентских средств, те же самые газеты и телепрограммы не нашли ни единого слова, чтобы осудить за то же самое Ивана Рыбкина (не говоря уж о прямом использовании бюджетных средств “партией власти”). Между тем парламентские средства не просто допустимо использовать на партийные цели - ради этого, собственно, они и существуют.

Современные депутатские “привилегии” есть результат борьбы западных левых за демократизацию парламента. В либеральном государстве прошлого века депутат мог вообще не оплачиваться - это была его “общественная работа”. Это означало, что политика оставалась привилегией “джентльменов”, у которых и без того имелось достаточно средств к существованию. Выходцы из низов в политике были просто обречены на коррупцию, ибо иначе просто не могли бы получить средства ни для себя, ни для своего политического аппарата.

Рабочее движение положило этому конец, добившись не только оплаты депутатской работы, но и финансирования из государственных средств законной политической деятельности представленных в парламенте партий. Однако это породило новую проблему - профессионализация политики означала усиливающийся разрыв между избирателями, рядовыми активистами и партийной элитой.

Поразительно, что даже не успев сменить название и окончательно оформить свою новую идеологию, Российская компартия за 3-4 года прошла тот же путь, на который западноевропейским левым требовались десятилетия. Впрочем, это не удивительно: в стране, где нет гражданского общества, а массовая база партии отличается исключительной пассивностью, профессионализация политики наступает исключительно быстро и с самыми тяжелыми последствиями.

Тенденция к превращению КПРФ в парламентскую партию постоянно усиливалась. Успехи на местных выборах в 1995 году закрепили эту же тенденцию. В ряде областей “Красного пояса” коммунисты получили большинство в местных законодательных собраниях. В некоторых областях (Воронеж, Кемерово) это привело к резкому конфликту с местной исполнительной властью, но в большинстве случаев коммунистическое большинство пошло на сотрудничество с региональными элитами.

Стремление к “конструктивности” предопределило характер работы КПРФ в Госдуме в 1994 году. Несмотря на острые разногласия во фракции, разделившейся почти поровну, Геннадий Зюганов провел решение о поддержке коммунистами правительственного проекта бюджета. В течение большей части 1994 года можно говорить о сотрудничестве КПРФ с правительством Черномырдина, и к концу этого относятся высказывания Ельцина о возможности включения коммунистов в правительство. Однако в 1995 году ситуация резко изменилась. Лидеры КПРФ стали занимать все более жесткую позицию. Сказалось и давление со стороны низовых парторганизаций, и война в Чечне, и предвыборные соображения. К тому же фракция все более осваивалась с ролью парламентской оппозиции. За два года работы в Думе коммунисты осознали, что можно завоевать репутацию конструктивной силы, не только соглашаясь с властью, но и жестко критикуя ее.

В целом работа фракции КПРФ в Госдуме была очень успешной и способствовала резкому укреплению партии. Постоянно используя парламентскую трибуну, КПРФ оттеснила на второй план в общественном сознании более радикальные коммунистические организации. Для умеренных левых, не разделявших идеологии КПРФ, также не осталось иной альтернативы, кроме компартии, ставшей единственным парламентским представителем левых сил. Эта тенденция еще более усилилась к концу 1995 года, когда стал очевиден поворот вправо Аграрной партии России. Выступая скорее как лоббистская организация, АПР постепенно утрачивала влияние среди избирателей в сельских районах и авторитет среди городского населения. В результате к КПРФ потянулись разочарованные сторонники аграриев.

Если в 1993 году КПРФ воспринималась как самая большая, но не самая серьезная оппозиционная сила, то к концу 1995 года компартия воспринималась значительной частью населения страны уже как единственная настоящая оппозиционная организация. Это не замедлило сказаться на политическом процессе в России и прежде всего на исходе выборов 1995 года.

Победив на декабрьских выборах и готовясь к выборам президентским, КПРФ всячески стремилась показать себя умеренной партией, оглядываясь на опыт своих бывших товарищей из Польши и Венгрии. Новый спикер Государственной Думы Геннадий Селезнев заявил, что ему “близка шведская модель”, а отказ от идеи диктатуры пролетариата - “уже не предмет дискуссий” note 1. Однако остается большим вопросом, сможет ли КПРФ стать партией “умеренного прогресса в рамках законности”, как того желает ее руководство. Проблема не только в старых идеологических корнях и настроениях рядовых коммунистов, но и в объективных противоречиях самой российской жизни, не оставляющих места для централистского “здравомыслия”.

Победа на выборах позволила КПРФ установить контроль над всеми комитетами, которые партия считала для себя важными. При этом КПРФ не стремилась к полному контролю над работой парламента. Взяв комитеты по экономической политике, законодательству, науке и образованию, безопасности и др., КПРФ оставила за “Яблоком” комитет по бюджету, за ЛДПР - комитет по социальной политике.

После затяжной паузы, связанной с распределением постов и комитетов, фракция коммунистов в Думе оказалась поставлена в крайне сложное положение из-за надвигавшихся президентских выборов. Из-за этого крайне затруднительным стало продолжение обычной практики парламентских компромиссов. В то же время “низы” партии требовали решительных действий, закрепляющих победу на выборах.›

Такой акцией стало постановление Думы, осудившее Беловежские соглашения о развале СССР. По существу Государственная Дума лишь констатировала, что в 1991 году соответствующие решения были приняты Верховным Советом с нарушением действовавшего тогда законодательства. Но этого было достаточно, чтобы спровоцировать серьезный политический кризис в стране.

Резкий поворот в сторону вопроса об интеграции с бывшими республиками СССР как ключевого вопроса избирательной кампании коммунистов, произошедший в марте, вызван был также растерянностью и отсутствием четкой позиции по другим вопросам. Однако постановление по Беловежским соглашениям, принятое 15 марта, не привело к ослаблению позиций КПРФ, как утверждала враждебная партии пресса. КПРФ не потеряла сторонников. Проиграть на вопросе о Беловежском соглашении коммунистам было в принципе невозможно. Судя по опросам, Беловежскую Пущу не простили Ельцину две трети жителей России, а обострение дискуссии о прошлом для КПРФ было выгодно.

Резкая реакция Ельцина и его окружения, как и пропагандистская антикоммунистическая волна в прессе, скорее сработали на КПРФ. Совет Федерации занял гораздо менее жесткую позицию, чем ожидали в Кремле. Однако КПРФ не смогла пропагандистски раскрутить эту крайне выгодную для партии тему и даже проиграла по целому ряду позиций.

Выступление левых в Госдуме сплотило правых в стране. Если до марта 1996 года была большая вероятность, что голоса в первом туре будут раздроблены, то теперь стало ясно, что Ельцин получит огромное большинство голосов правого и либерального электората. А это значило, что шансы Зюганова выйти во второй тур не с Ельциным, а с Жириновским (оптимальный для КПРФ вариант) сократились.

КПРФ не смогла пропагандистски обеспечить свое выступление в Думе. Думское большинство не сумело довести до населения свою позицию. Объяснять это просто “враждебностью” СМИ нелепо. КПРФ знала о враждебности СМИ с самого начала. Но ничего не было сделано, чтобы создать этому какой-то противовес. Тем более, что СМИ не могут просто игнорировать КПРФ, и сильные пропагандистские шаги партии не останутся безрезультатными даже в условиях “враждебного окружения”.

Голосование по Беловежской Пуще сопровождалось разногласиями внутри КПРФ. Зюганов, судя по сообщениям прессы, колебался, а часть руководства действовала вяло, не решаясь разыграть вопрос о Беловежских соглашениях в качестве “козырного туза” кампании. После того, как власть стала действовать напористо и агрессивно, руководство компартии попыталось со своей стороны еще более обострить ситуацию заявлениями об угрозе переворота.

Однако именно решение по Беловежской Пуще, как бы к нему ни относиться, оказалось единственной попыткой коммунистов выработать и применить собственную парламентскую стратегию, соединить работу в Государственной Думе с агитацией, обращенной к массам. После этого фракция все более плывет по течению. Чем меньше в парламенте принципиальной дискуссии - тем больше политической игры, тем меньше разницы между элитой и “контрэлитой”. События, происходящие в парламенте, увы, все менее значимы для большинства граждан. В свою очередь, парламент, где доминируют левые, сталкиваясь в недоброжелательными средствами информации, склонен винить в своих бедах правую прессу, забывая, что сам даст ей в руки козыри.

Исторически сложилось так, что именно в органах представительной власти в России сильны позиции левых. Однако неспособность использовать эти позиции привела левых к хроническому недугу политического бессилия, а сами представительные органы - сначала, в 1993 году, в катастрофическому поражению в борьбе за власть, а затем к постоянному кризису. Объяснять слабость парламентской левой только спецификой российской Конституции, превращающей Думу в полудекоративный орган, несправедливо. И в дореволюционной российской Думе, и в германском Рейхстаге начала века, обладавших весьма ограниченными возможностями, гораздо меньшие по численности социал-демократические партии сумели показать себя. Проблема в другом - парламентская работа левых оказалась никак не связана с массами, с их повседневной жизнью и настроениями.

Создается впечатление, что левые постоянно ходят по одному и тому же кругу между антипарламентским экстремизмом и “парламентским кретинизмом”. Однако сложный и запутанный вопрос об отношении левых к парламенту оказывается далеко не столь сложным, если сменить точку зрения. Надо лишь посмотреть на него не с точки зрения партийных идеологов и политиков, а с точки зрения трудящихся. Массам людей, поддерживающих левых, нужно, чтобы они были в парламенте. Но не для того, чтобы левые политики решали там собственные проблемы. Ключом к ответу является обеспечение эффективного механизма контроля и связи между массой сторонников левых и их парламентскими представителями. Важнейшую роль должна сыграть представительная власть на местах. Ведь местные депутаты гораздо ближе к своим избирателям и гораздо больше вовлечены в конкретную работу. Профессионализация политической деятельности необходима. Любительская команда может выиграть матч у профессионалов, но не может выиграть турнир.

Психологически неизбежной в таком случае становится маргинальность левого политика, профессионального настолько, чтобы участвовать в серьезной парламентской работе, но сохраняющего связи с выдвинувшей его средой и профессиональные интересы, лежащие за пределами политики. Это ситуация промежуточная, маргинальная, противоречивая, чреватая постоянным выбором, сомнениями и внутренними конфликтами. Но разве это не является лучшей гарантией моральной состоятельности общественного деятеля? Разве именно люди, всегда уверенные, что “лучше всех знают”, и не испытывающие сомнений и противоречий, не были источниками стольких бед? И разве не терпели они неудачи точно так же, как люди ищущие и сомневающиеся?

И наконец, разве такое противоречивое и промежуточное состояние левых не соответствует в наибольшей мере объективному состоянию общества?

1. Независимая газета. 1996. 19 января.

2. 1997г. ЛЕВЫЕ В ЭПОХУ НЕО-ЛИБЕРАЛИЗМА: АДАПТАЦИЯ ИЛИ СОПРОТИВЛЕНИЕ?

После 89 года, с крахом коммунизма, лидеры социал-демократии ожидали, что для них наступит прекрасное время. Этого не произошло, как, впрочем, не получилось и возрождения коммунистических партий в новом, улучшенном облике. В остальных случаях коммунистические организации стремительно преобразовались. Причем в большинстве случаев новые партии объявляли себя социал-демократическими, сохранив, впрочем, прежние кадры и традиции. Тем временем на Западе социал-демократия переживала глубокий кризис и смещалась все более вправо. При более пристальном взгляде, однако, мы замечаем, что картина выглядит несколько сложнее. На протяжении данного периода были и успехи на выборах, и победоносные стачки. Большинство партий и профсоюзов переживали трудности, но некоторые все же росли. Более того, с середины 90-х наметилась противоположная тенденция. Вообще, несмотря на все заявления о кризисе, в мировом масштабе левые в 90-е годы имели серьезные электоральные успехи, если только не считать периода 1989-91 годов. Социал-демократы в Скандинавских странах, теряя власть, быстро возвращали ее. Правые, долго правившие в Дании, потерпели сокрушительное поражение в 1993 году. В Швеции социал-демократы, к середине 90-х вновь стали самой сильной партией. В Италии правительство левого большинства было сформировано впервые за всю историю страны. Выборы 22 апреля 1996 года дали убедительную победу левоцентристскому «Союзу оливкового дерева», получившему большинство не только в парламенте, но и в Сенате: блок левых сил оказался у власти впервые в истории страны. Длительный период упадка лейбористской партии Великобритании в 1997 году завершился самой большой избирательной победой в истории партии. Французские социалисты, считавшиеся к концу правления Миттерана «партией без будущего», добились в том же году блестящей победы на парламентских выборах и сформировали правительство.

В Восточной Европе пост-коммунистические партии тоже быстро оправились после шока, вызванного крушением Берлинской стены. За исключением Чехии, они вернулись к власти почти всюду, где были проведены свободные выборы. Лишь на территории бывшего СССР левые повсюду, кроме Литвы, оставались либо в оппозиции, либо вообще за пределами серьезного политического процесса.

Несмотря на крайне умеренные взгляды английских лейбористов образца 1997 года, их победа, быть может, вопреки их желанию, оказала радикализирующее воздействие на миллионы людей в других европейских странах от Франции до России. Британские консерваторы за 18 лет пребывания у власти стали символом незыблемости капитализма и непобедимости неолиберального проекта. А последовавшие через несколько недель после английских французские выборы оказались знаменательны не только неожиданной победой социалистов, но также усилением позиций компартии и рекордным количеством голосов, отданных за крайне левых. Как, впрочем, и за крайне правый Национальный Фронт.

Следует отметить, что и за пределами Европы электоральные результаты левых в 90-е годы были впечатляющими. Бразильская Партия трудящихся не пришла к власти, но резко укрепила свои позиции в парламенте и муниципалитетах. В Уругвае, Колумбии, Чили левые тоже укрепили свои позиции. В 14 избирательных кампаниях, состоявшихся в Латинской Америке между 1993-95 годами, левые силы в среднем достигли 25%, что, безусловно, является историческим рекордом континента. Причем показательно, что продвинулись как радикальные, так и умеренные партии. В Южной Африке у власти оказался Африканский Национальный Конгресс в блоке с компартией. Коммунисты победили на выборах в Непале и получили даже предложение сформировать правительство в Индии. Верная принципам маоизма, «марксистская» компартия отказалась возглавить буржуазное правительство.

Однако все эти успехи никоим образом не свидетельствуют о преодолении кризиса социалистического движения. Просто кризис не имеет ничего общего с электоральной слабостью, «исчезновением» или «узостью» социальной базы. Напротив, он вызван политической слабостью и бессилием левых, которые, не имея четкой стратегии, даже победы умудряются превращать в поражения.

Английский историк Дональд Сассун, получивший в 1997 году Дейчеровскую мемориальную премию за свою историю европейского социализма, отмечает, что у левых исторически были две руководящие идеи - «регулирование» и «сопротивление капитализму"1. В конце 80-х идея регулирования превратилась в общие пожелания, поскольку социалисты ничего не могут противопоставить мощи транснациональных корпораций. Сассун, в целом, разделяет эту точку зрения, хотя легко заметить, что идеологи современных левых слишком часто воспринимают глобализацию не как социально-экономический процесс с конкретными сильными и слабыми сторонами, структурными противоречиями и сложной динамикой, а как наваждение, необратимый перелом, нашествие непонятной и непреодолимой силы. Это же парализовало и их волю к сопротивлению. Однако сопротивление капитализму продолжается. Только из организованного оно стало стихийным, из политического - социальным. Массы оказываются радикальнее идеологов, которые по инерции ссылаются на «консерватизм» масс.

Поразительно, но поведение левых политиков и активистов заставляет подозревать, что мы имеем дело с коллективным неврозом. На правом фланге социал-демократы открыто признаются в том, что чувствуют полное бессилие. А тем временем левые социалисты и коммунисты мечтают стать именно правыми социал-демократами. Им мешает лишь собственное прошлое, которое надо любой ценой преодолеть. Там, где благодаря радикальным лозунгам левые социалисты резко увеличивали число сторонников, они тут же отказывались от собственных идей, надеясь приобрести «респектабельность» и доказать свою безобидность правящим элитам. В итоге, однако, они теряют сторонников, после чего и правящие элиты утрачивают к ним всякий интерес. Так произошло в начале 90-х с левыми социалистическими партиями в Скандинавии. За резким ростом влияния радикальных партий следовал не менее резкий спад, вызванный попытками «сменить имидж» и показать свою «ответственность». В Дании к концу 80-х годов Социалистическая Народная Партия достигла 12% голосов на парламентских выборах, а затем в 1994 году число ее сторонников упало до 7,3%. Стремясь показать свою респектабельность, партия отказалась от принципиальной оппозиции по вопросам европейской интеграции ради участия в «национальном компромиссе». Результат был катастрофическим для партии. Как отмечает датский социолог Нильс Финн Кристиансен, партия «политически разоружилась. Отвергнутая своими избирателями, она потеряла не так уж много членов, но в любом случае уже не является независимой силой, какой она была прежде». Продолжающееся существование партии параллельно с традиционной социал-демократией «в большей степени - результат действия избирательной системы, вопрос стиля или истории, но не результат действительных политических различий"2.

То же самое произошло в Норвегии, где Социалистическая Народная партия в начале 90-х пользовалась поддержкой 12-15% населения. Почувствовав «запах власти», социалисты резко повернули вправо, смягчили свою оппозицию НАТО и Европейскому Союзу, поддержали военное вмешательство Запада в бывшей Югославии. По признанию Финна Густавсена, одного из основателей партии, она движется «к тому, чтобы занять позиции левой социал-демократии», что может привести к «отказу от марксистской культуры"3. Результат: поддержка партии избирателями сократилась до 7,9%.

«Зеленые левые» («Groenlinks») в Голландии добились сенсационного успеха в 1989 году, завоевав 7% голосов. В 1994 году на парламентских выборах получили ровно наполовину меньше. А более правые «зеленые», выступавшие отдельно, вообще смогли набрать лишь 0,16%.

Эти поражения невозможно объяснять «эффектом 1989 года», поскольку как раз в период 1989-92 годов положение левых социалистов оставалось прочным. Спад наступил позднее в результате их собственной политики. Поворот вправо датской Социалистической Народной Партии также не может объясняться и давлением ее социальной базы. После того, как социалисты стали доказывать свою умеренность, разочарованные избиратели обратились к более радикальным группам. В итоге впервые за много лет в парламенте вновь оказались коммунисты, прошедшие в блоке с троцкистами и бывшими маоистами. На выборах 21 сентября 1994 года социал-демократы и социалисты потеряли голоса, а «единый список» левых радикалов добился серьезных успехов, завоевав 6 мандатов. В Голландии на фоне поражения «зеленых левых» крошечная экс-маоистская Социалистическая партия удвоила число сторонников, получив 1,35% голосов. Усилила свои позиции и левоцентристская группа «Демократия 66», которая, в отличие от социал-демократов из Партии Труда, не участвовала в правительственных коалициях.

Радикальный блок также вошел в парламент в Норвегии. А Партия Центра (бывшие аграрии), выступавшая с жестких позиций против Европейского Союза и Маастрихтского договора, получила в 1993 году 17% голосов, став, по признанию журналистов, «подлинным победителем на этих выборах"4. Нетрудно догадаться, что речь идет о голосах, потерянных социалистами и социал-демократами.

Левая партия Швеции, переживавшая острый кризис в начале 90-х и чуть не потерявшая представительство в парламенте, к середине десятилетия неожиданно удвоила число сторонников. Когда Швеция впервые избирала своих депутатов в Европейский парламент, Левая партия получила 12,92 %. К этому надо добавить 17,22% полученных «зелеными», что свидетельствует о явном недовольстве избирателей «реалистической» политикой вернувшихся к власти социал-демократов. Совокупный прирост «зеленых» и Левой партии составил 18,7%, а потери социал-демократов 17,2%. При этом правые партии, обычно выигрывающие от ослабления социал-демократов, на сей раз тоже теряли голоса. Однако бурный рост влияния Левой партии был вовсе не результатом ее активной борьбы. Совсем наоборот, в партии царили растерянность и неуверенность.

Безусловный успех Партии демократического социализма в Германии 1994-96 годах сопровождался резким обострением разногласий и все более явным стремлением части партии доказать свою умеренность. По данным социологов, «внутренние споры в ПДС (особенно в руководящих кругах)» стали одной из основных причин, по которым рядовые члены покидают партию5.

Возникает ощущение, что левыми овладел инстинкт самоубийства. Левые не могут отказаться от своих традиционных ценностей и не решаются открыто их отстаивать. Эта ситуация классического невроза, неоднократно описанная психоаналитиками применительно к жизни отдельного человека, характерна и для коллективного самосознания европейских левых 90-х годов. Политики боятся собственного успеха и инстинктивно-бессознательно стремятся его уничтожить или свести к минимуму. После 1989 года невроз парализовал их волю к борьбе. Социалисты не верят в либеральную теорию о том, что всякий коллективизм тоталитарен, но они подозревают, что эта теория верна. Трагический опыт русской революции лежит на их сознании слишком тяжелым грузом. Чувство вины за чужие ошибки в сочетании с ощущением бессилия - вот основы невроза левых. На практике все сводится к постоянному самообличению, непрерывным покаяниям и обещаниям «исправиться».

Нет никаких сомнений, что левым есть за что себя винить. Но двигаться вперед, постоянно рассуждая об ошибках прошлого, просто невозможно, тем более что таким образом выбрасывается за борт и тот огромный политический и моральный капитал, который был нажит социалистическими левыми за сто лет современной истории. И то, что люди продолжают голосовать за левые партии, является свидетельством того, насколько по-прежнему ценен этот моральный капитал.

Между тем, объективный спрос на левые идеи и политику растет повсюду в Европе на протяжении 90-х годов. Победа капитализма в Восточной Европе, казавшаяся совершенно бесспорной в начале 90-х, к концу десятилетия стала вызывать сомнения. Запад пережил массовые выступления трудящихся, а в странах Третьего мира недовольство сложившимся порядком привело к насилию. Показательно, что в России 2-3 года спустя после торжественных похорон социализма эта идея снова оказалась в моде. Буквально каждый либеральный интеллектуал считал своим долгом высказать свое видение перспектив социалистической идеи, а партии, именующие себя «социалистическими», стали расти как грибы.

Антикапиталистических выступления 90-х годов в принципе невозможно объяснить деятельностью социалистических агитаторов. В большинстве стран, где имели место массовые протесты, они произошли не благодаря, а скорее вопреки деятельности политических организаций левых сил, призывавших к умеренности и подчеркивавших неизбежность «рыночных ограничений».

В конце ХХ века перед левыми во всех странах с новой остротой встает, ранее, казалось, давно решенный вопрос об их «исторической миссии» и об их роли в обществе. Показательно, что дискуссия эта охватывает представителей общественных наук в самых разных странах, от России и Польши до Англии и Италии.

Идеолог Горбачев-фонда Юрий Красин пишет, что социализм есть «некий вектор развития многообразных общественных движений, тяготеющих к ценностям социальной справедливости"6. По его мнению, суть социализма выражена «в понятиях гуманности, справедливости, честности"7. Разумеется, служение этим ценностям требует, чтобы политическая энергия была направлена «не в привычное для нашей истории, но бесперспективное русло революционного радикализма, а в русло эволюционного реформаторства"8. Отметим, между делом, что реформаторство в принципе не может быть эволюционным. Сама потребность в реформах (т.е. преобразованиях, сколь бы умеренными они ни были) возникает лишь тогда, когда общество в своей «естественной» эволюции не может решить возникающие перед ним проблемы. Эволюционное развитие есть принцип консерватизма, который вовсе не отрицает постепенных и «естественных» перемен. Реформизм (если, конечно, относиться к нему серьезно) методологически совместим с революционностью, но с идеологией «естественной эволюции» - никогда.

Эдуард Бернштейн, который считал, что цель ничто, а движение - все, был слишком радикален по современным понятиям. Он верил в общественные перемены. Интеллектуалам конца века социализм представляется уже не как система, альтернативная капитализму, не как новое состояние общества, которого можно достичь с помощью постепенных реформ, и даже не как политическое движение, а как набор ценностей.

Итальянский мыслитель Норберто Боббио, доказывая, что деление на левых и правых в политике сохраняет актуальность, тщательно избегает самого термина «социализм». Левые отличаются от правых, по его мнению, тем, что исповедуют «идеал равенства"9. В сущности, такое ограниченное понимание левизны мало отличается от ее отрицания. Между тем, отказ от собственной исторической цели становится главным политическим козырем, с помощью которого политики, возглавляющие левые партии, стремятся привлечь сторонников. Массимо д'Алема, лидер Партии демократической левой (бывших коммунистов) в Италии, объявляет своим принципом «отказ от мифа о возможности построить какое-то другое общество"10. Романо Проди, глава первого в истории страны правительства «левого большинства» убежден, что его миссия состоит в том, чтобы провести весь комплекс неолиберальных мер, на которые итальянские правые так и не решились.

Суммируя программу правительства левого центра в Италии, российский исследователь З.Яхимович отмечает: «В соответствии с ориентацией Европейского союза на углубление рыночных отношений и разгосударствление экономики, правительство подтвердило свое намерение сократить государственный сектор путем приватизации либо передачи части государственных предприятий в распоряжение областным органам власти, перейти от прямого управления к регулированию их деятельности, обеспечить повышение уровня эффективности государственных предприятий, открыть возрастающую часть экономики для свободной конкуренции и т.п.. С этим правительство пыталось увязать сохранение и повышение уровня экономической и деловой активности, преодоление наметившегося уже в 1996 г. спада прироста национального дохода (с 3,6% в 1994-95 гг. до 1,2% в 1996 г.), с тем, чтобы обеспечить его рост к 1999 г. на « 2,9%, а также сокращение уровня безработицы - с 11,8% в 1996 до 10,9% в 1999 г. В интересах основной массы населения и особенно средних слоев, правительство обещало упростить и децентрализовать налоговую систему, в течение трех лет не наращивать и без того тяжелого налогового бремени, содействовать росту занятости, особенно на Юге страны, покупательной способности и доходов всех слоев населения, а не только привилегированных. Был поставлен вопрос о модернизации социальной системы и «социального государства» в целом для повышения его эффективности, а также коррекции интересов различных поколений"11.

Легко заметить, что перед нами классическая программа неолиберальной реформы. Эта программа значительно менее радикальна, чем программа Маргарет Тэтчер в Великобритании второй половины 80-х, но вполне укладывается в концепцию первого этапа неолиберальной реформы, проводившейся теми же британскими Тори в 1979-83 годах. Она также весьма близка программе немецких христианских демократов, хотя безусловно является более последовательно правой, чем у итальянских христианских демократов 80-х годов. Ключевым моментом здесь является именно признание идеологическо-теоретических посылок неолиберализма относительно неразрывной связи между экономическим ростом, с одной стороны, и свободным рынком, сдерживанием инфляции, низкими налогами и сокращением государственного сектора, с другой стороны, отождествление интересов среднего класса с интересами «населения» (при явном отказе от ориентации на рабочий класс), и, наконец, представление о том, что защита социальной справедливости, даже если таковая морально оправданна, является фактором, сдерживающим экономический «прогресс».

Анализируя деятельность правительства левого центра, Яхимович признает, что программа «корректировки» социального государства является фактически программой его ликвидации12. Заявления о повышении эффективности в качестве цели реформы являются не более чем пропагандой, поскольку еще не очевидно, что новая система будет эффективнее старой. Если бы эффективность была действительной целью, правительство должно было бы обещать, что оно вернется к старой системе в том случае, если показатели новой будут хуже (а такое в европейских странах уже получалось неоднократно в ходе неолиберальных реформ). Таких обязательств, однако, ни одно неолиберальное правительство и ни одна партия «нового реализма» не давала и дать не могут.

Вне зависимости от того, насколько обоснованны теоретические посылки неолиберальной экономики, совершенно очевидно, что для социал-демократических и левых партий признание этих посылок означает отказ от наиболее фундаментальных и принципиальных основ собственной теории и практики. Поэтому несправедливо предположение некоторых исследователей, что проведение левыми и правыми схожей политики связано с «узким коридором реальных возможностей». Принципиально важно, что правые партии проводят политику, которая вполне соответствует интересам их социальной базы, их традиции, идеологии. Напротив, левые проводят политику, неорганичную для себя и не приносящую непосредственных выгод их социальной базе. Это не имеет ничего общего со временами 60-70-х годов, когда радикальные партии обвиняли социал-демократов в том, что те проводят левую политику непоследовательно, но никто не мог утверждать, будто не существует принципиальной разницы между подходами социалистов и либералов. В долгосрочной перспективе такая ситуация приведет либо к неуклонному ослаблению левых, либо к смене социальной базы и идеологии, превращению социал-демократических партий в либеральные.

Политика итальянского левого центра в Италии свидетельствует о том, что бывшие коммунисты все более занимают пустующую нишу Христианской демократии. Фактически в рамках коалиции «оливкового дерева» происходит слияние обеих политических традиций. Хотя в организационном плане речь идет до известной степени о поглощении Христианской демократии более сильным аппаратом, вышедшим из недр компартии, в плане идеологическом и политическом от коммунистических и социалистических традиций остается все меньше. Пресса отмечала, что каждое новое выступление лидеров оказывается оскорблением их собственной традиционной социальной базе. Газета «Репубблика» назвала эту политику итальянских левых «самоубийством"13.

Лозунг отказа от «утопий» позволяет руководству партии, не вдаваясь в теоретические дискуссии, избавиться от большей части своего идеологического багажа. Антиутопический пафос, однако, не означает, что найдена политически эффективная стратегия и реалистическая концепция общественного развития. Никакой теоретически обоснованной критики или, тем более, самокритики левых традиций лидерами итальянского левого центра предпринято не было, речь идет именно о декларативном отказе от тех или иных идей и принципов, объявляемых утопическими и тем самым автоматически выводимых за пределы «серьезной дискуссии». Это качественно отличается от предшествующей марксистской и социал-демократической критики утопизма, которая основывалась на развернутом теоретическом анализе, а завершалась выдвижением собственной позитивной концепции, причем - достаточно разработанной. Таким образом, речь идет о радикальном разрыве не только с «утопическими» или марксистскими идеями, но и о разрыве с политическим мышлением, а в конечном смысле - вообще с мышлением как таковым. «Возможное часто достигалось только благодаря тому, что делалась попытка выйти за его границы и проникнуть в сферу невозможного,» - писал в свое время Макс Вебер14.

Строго говоря, без «новаторско-утопического» начала человечество до сих пор было бы обречено жить в пещерах. Сила социализма всегда была именно в способности сочетать «утопическую» цель с конкретной программой социальных преобразований. Политическая стратегия как раз и есть ни что иное, как способность увязывать цель и движение. Отказ от «утопизма» и замена политического лозунга новой социальной системы ссылками на социалистическую «систему ценностей» означает готовность не бороться с капитализмом, не реформировать его, а просто жить в обществе, только относиться к происходящим событиям несколько иначе, чем, например, к ним относятся либералы. Вместо альтернативных действий, нам предлагается право на критическую оценку.

Ален Турен и социологи его школы говорят, что новые социальные движения радикальнее старого рабочего движения, поскольку, в отличие от него, способны «ставить под сомнение саму необходимость модернизации и прогресса», а не только призывать к перераспределению его результатов. Поскольку ряд новых социальных движений отрицает сам экономический рост «или просто игнорирует эту проблему», они «подрывают основы западной рациональности, по крайней мере, в ее наиболее распространенном варианте"15. При этом остаются принципиально вне поля зрения теоретика вопросы о том, насколько эти ценности реализуемы и насколько они определяют конкретные действия представителей движения.

Преимущество исторического рабочего движения было в том, что оно ставило перед собой задачу конкретных структурных преобразований, меняющих сам характер воспроизводства общества. Новые радикальные движения, заявляя о несостоятельности господствующих принципов, но не имея стратегии комплексных структурных реформ, ничего изменить не в состоянии (да и не стремятся). Их возникновение - не альтернатива, а лишь симптом духовного кризиса.

Андрей Баллаев, один из наиболее радикальных и проницательных авторов журнала «Свободная мысль», ставшего своеобразным голосом российской лево-либеральной интеллигенции в 90-е годы, писал, что левые сегодня ведут борьбу за сохранение и укрепление тех «элементов социалистичности», которые накопились в обществе за предшествующий период. Это не заменяет радикального преобразования общества, но создает для него необходимый исторический плацдарм, подобный тому, который был у буржуазии в начале ее исторической борьбы с феодализмом. Поскольку глобальный переворот остается делом будущего, российский автор приходит к мрачному выводу: «Нынешний и ближайший социализм - это социализм трусливый, нищий, нивелирующий и штопающий «зло» нашей социальности. Этим он неизбежен, справедливо необходим и трагичен"16.

Однако может ли «трусливый социализм» быть эффективен? Может ли политика «латания дыр» привести к успеху? Большие перевороты в истории действительно не приходят сразу. Им предшествуют малые перевороты. Без радикальной перспективы, без сильной стратегии, без радикального видения будущего частичные реформы обречены. Д. Сассун справедливо отмечает, что «золотой век» европейского социализма совпал с наиболее успешным периодом в развитии капитализма. Левые осуждают жажду наживы и буржуазное общество. «Но чем больше успех социалистов, тем больше они зависят от процветания капитализма"17. Кризис капитализма всякий раз сопровождался тяжелым кризисом левых партий, а подъем рабочего движения всякий раз наблюдался именно в годы экономического роста. Получается парадокс - что хорошо для капитализма, то хорошо и для социализма. Однако на практике социалистические реформы вовсе не были простым следствием капиталистического процветания. В 30-40-е годы они сыграли решающую роль в преодолении кризиса.

Опыт Западной Европы и Северной Америки в целом подтверждает неолиберальный тезис, что от проведения широкомасштабных социальных программ эффективность и конкурентоспособность экономики, как правило, понижается. И хотя можно привести ряд впечатляющих исключений, общая картина от этого не меняется. Тем не менее, подобные программы проводятся. Более того, в них ощущается явная потребность. Совершенно очевидно, что эффективность предприятий не равнозначна эффективности всей системы, а эффективность экономической системы еще не гарантирует успешного развития общества. Более того, современный капитализм достиг такого состояния, когда максимизация экономической эффективности (учитывая возникающие технологические, экологические, социальные и культурные проблемы) приводит к подрыву основ того самого общества, которое в качестве принципа своего существования требует максимальной эффективности. Абсолютная, стопроцентная эффективность всех элементов экономики привела бы к немедленному краху всей системы в целом.

Отражением этого противоречия были и волны социальных реформ на Западе, и волны национально-освободительных движений в странах Третьего мира. Логика и тех и других была противоположна логике капиталистической эффективности. С той лишь разницей, что социальная реформа предполагала перераспределение благ в обществе, а национально-освободительные движения добивались нового соотношения сил между странами «центра» и «периферии».

На уровне идеологии это воспринимается как противоречие между эффективностью и справедливостью или, скажем, между свободой и равенством. Либералы обвиняют социал-демократов в «неэффективности», а социал-демократы обвиняют либералов в «анти-социальности». И те и другие правы. Друг без друга им никак нельзя. И как бы они ни спорили, им хорошо вместе.

Отстаивая социальное начало в капиталистическом обществе, социал-демократия является его важнейшим стабилизатором. Вообще современная социал-демократия это и есть воплощенная БУРЖУАЗНАЯ СОЦИАЛЬНОСТЬ. В этом смысле постоянные неудачи социал-демократических партий на Западе, их постоянные идеологические уступки либералам являются симптомом нового, очень глубокого и опасного кризиса общества в целом.

На самом деле речь идет вовсе не об «объективном» противоречии между эффективностью и справедливостью или (это все не более, чем слова), а о внутреннем противоречии системы, которая уже не может примирить экономическую и социальную стороны собственного развития и воспроизводства.

Система одновременно «работает» и «не работает». Последствиями повышения эффективности на микро-экономическом уровне становятся финансовые кризисы, а за макро-экономической стабилизацией и победой над инфляцией неизбежно следует кризис в системе образования, здравоохранения и сокращение инвестиций. Несмотря на рост средней заработной платы, снижается качество жизни. Эта двойственность не может не вызвать потребности в переменах. Но что менять? Логика буржуазной социальности подсказывает: надо изменить второстепенные элементы системы, не трогая ее основ. Меду тем, проблемы системного характера невозможно решить таким способом.

Если советское общество конца 80-х оказалось в тупике бюрократической централизации, то на Западе в те же годы проявилась как раз ограниченность и тупиковость социальных реформ социал-демократической эры. Неспособность левых сил предложить новые альтернативы означала и там неизбежный откат. Два потока реакции на Востоке и на Западе слились.

В сущности то, что мы видим сегодня, есть ни что иное как кризис исторических последствий русской революции 1917 года. Ведь социальные реформы послевоенной эры были ни чем иным, как своеобразной реакцией западного общества на эту революцию. В свое время еще князь Кропоткин напоминал Ленину, что революционный террор задержал распространение принципов Французской революции в Европе на целых 80 лет. То же самое, по мнению князя, произойдет и с русским социализмом. Ленин, несомненно, придерживался иного мнения. Но дело, разумеется, не только в терроре, а в структурах и порядках, порожденных революцией. Советская модель для распространения в Европе явно не годилась.

Влияние русского 1917 года на западное общество было огромно, но оно оказалось совершенно иным, нежели надеялись идеологи Октября. Русский опыт стимулировал уступки со стороны правящих классов и одновременно стал препятствием для поисков самобытной европейской модели радикального преобразования. Выход был найден в реформизме, причем успех реформистских попыток был прямо пропорционален серьезности «революционного шантажа», воплощенного в мировом коммунистическом движении и «советской угрозе». Это можно назвать «отложенной революцией"18.

Неудивительно, что крах коммунизма оказался и катастрофой для социал-демократии. Реформистский курс рабочего движения Запада после 1989 года полностью исчерпал себя, а новой идеологии и стратегии нет. Результат очевиден: Запад вступил в эру острых социальных конфликтов и неясных социальных альтернатив. Место реформизма и революционизма стихийно занимает радикализм, выражающийся в разрозненных агрессивных требованиях, вспышках неорганизованного протеста, неприятием интститутов власти.

Еще в начале 80-х годов идеологи структурных реформ в рядах «еврокоммунистических» партий и левой социал-демократии столкнулись с серьезными проблемами. Как отмечали исследователи, левые «колеблются между верой в «альтернативные программы», основанные на смешанной экономике и рыночном социализме, и пониманием того, что правящие классы будут терпеть эти реформы лишь до тех пор, пока ясно, что они не будут социалистическими» 19. Между тем, противоречие это вообще не может быть разрешено в теории. Динамика развития капитализма такова, что система не может стабилизировать себя, не привлекая средства и институты как бы «извне».

Рыночный капитализм - это система, которая подчиняет процесс производства процессу обмена. С точки зрения либерального теоретика, именно обмен становится центральной и главной функцией хозяйственной жизни. С точки зрения истории и обычной логики, это очевидный абсурд. В прошлом, когда новые товары появлялись не столь часто, еще можно было предполагать, будто спрос порождает предложение. Но 80-е годы ХХ века великолепно показали, как изобретение и массовое производство нового типа товаров (видеоаппаратуры, персональных компьютеров, микроволновых печей и т.п.) порождало и массовый спрос на них. Однако это психологически вполне объяснимо с точки зрения повседневной жизни. Времена натурального хозяйства, когда продукты производились для собственных нужд, давно ушли в прошлое, При капитализме производство действительно не имеет смысла, если оно не ориентировано на обмен. А для людей вполне естественно путать смысл своих действий с их причиной.

Однако система, сводящая первостепенные функции ко второстепенным, ограничивающая все богатство возможностей человека узкими задачами homo economicus, неизбежно порождает внутри себя невыносимое напряжение. Она постоянно подрывает собственную возможность к воспроизводству. Великий секрет капиталистической системы состоит в том, что она (в отличие от традиционных обществ) не является самодостаточной. Это, кстати, является и одной из причин невероятного динамизма капиталистической экономики. Надо идти вперед, чтобы не погибнуть. Рост позволяет снимать или смягчать противоречия, которые иначе взорвали бы общество изнутри. Экономика должна развиваться, иначе она рухнет. Однако постоянный рост невозможен, тем более, что ему препятствуют противоречия самой системы.

«Чистый» и «полный» капитализм в короткий срок пришел бы к саморазрушению. Именно потому, с ранних этапов своего развития капитализм нуждался во внешних стабилизаторах. Роза Люксембург показала, какую важную роль для поддержания равновесия капитализма сыграло вовлечение в мировую систему некапиталистической периферии, где так и не сложилось полноценное буржуазное общество. В самих странах «центра» институты и традиции, оставшиеся в наследство от феодализма, играли не менее важную роль. Монархия, английская обуржуазившаяся аристократия, академические учреждения, христианская религия, конфуцианская «семья» на Востоке - все это было не только наследием прошлого, но и гарантией стабильности в будущем.

Британский исследователь Уилл Хаттон великолепно почувствовал, насколько буржуазный порядок зависит от традиционных институтов. Капитализму, подчеркивает он, необходимы не только прибыль, но и «социальные и политические ограничения», вне рамок которых он вообще не может развиваться20. Протестантская этика также была не только идеологией поощрения личного успеха, но в не меньшей степени «источником совместных усилий». В развитии капитализма на континенте также сыграли огромную роль до-буржуазные традиции: прусская традиция дисциплины и государственного регулирования, католическая традиция солидарности, наконец, средневековые традиции самоуправления и «коммунитарности» 21.

Сила протестантской этики была как раз в том, что, будучи буржуазной, она была одновременно и традиционной. Но по мере модернизации старые институты ослабевали или обуржуазивались до такой степени, что уже не могли эффективно играть свою компенсирующую роль. Их место постепенно занимало рабочее движение. Потенциальные могильщики капитализма одновременно оказывались его опорой. Новые подпорки капитализм нашел не в институтах, доставшихся от прошлого, а в самом зарождавшемся будущем: Welfare state, социал-демократия и New Deal22.

Нуждаясь в реформах, капитализм одновременно постоянно вынужден сдерживать их, чтобы процесс не вышел за рамки «допустимого», а также ликвидировать результаты этих реформ всякий раз, когда в них исчезает непосредственная необходимость. Нео-либеральная волна свидетельствует не только о том, что социал-демократические реформы не смогли фундаментально изменить капитализм и в конечном счете были им побеждены, но и о том, что в них заключался определенный (как правило, нереализованный) потенциал системных преобразований. Именно поэтому многие институты Welfare State были демонтированы.

Социализм смог сыграть огромную роль в совершенствовании капитализма именно в силу своей антикапиталистической сущности. Если бы социализм не был реальной альтернативой, не имел собственной экономической и социальной логики, на основе которой в самом деле возможно создать новое общество, он не мог бы и выработать идей и подходов, пригодных для успешных преобразований. Реформирование системы нуждалось во внешнем идеологическом импульсе. Если социалистическая идеология перестала быть принципиально альтернативной капитализму, если рабочее движение утратило способность к агрессивному поведению и не способно к решительной борьбе против буржуазии, то оно никого и ничто укротить не сможет. Без классовой ненависти не было бы никаких социальных реформ, социального партнерства. Вообще, партнерство порождено вовсе не взаимными симпатиями партнеров, а пониманием того, что отказ от сотрудничества может привести к катастрофическим последствиям.

Главным козырем «нового реализма» с точки зрения его идеологов является способность людей, вооружившихся подобными идеями, придти к власти. Именно в этом суть политической культуры, благодаря которой во главе лейбористской партии оказался Тони Блейр. «Длительное пребывание в оппозиции объединило партию вокруг единственной цели: вернуть власть любой ценой», отмечает Сассун23. Когда цель эта была достигнута, встал вопрос: что дальше? Это было, по признанию Сассуна, неясно даже для многих сторонников «нового реализма»: «Одно дело - говорить о необходимости обновления, другое дело - знать, куда идти. Без этого призыв к новациям выглядит не особенно убедительным», признается английский историк24. Тем не менее он ни минуты не сомневается в том, что избранный курс правильный, куда бы он ни вел.

Книга «Наше государство» («The State We're In») Уилла Хаттона, называемого «гуру Блейра», стала фактически первой попыткой более или менее систематически сформулировать позитивную программу «нового реализма» и доказать, что существуют принципиальные различия между ним и неолиберализмом. Принимая буржуазный порядок, Hutton настаивает на том, что в рамках этой системы существуют различные модели, своего рода «соперничающие капитализмы"25. Симпатии автора полностью на стороне немецкой модели. Это капитализм, предполагающий социальное партнерство, регулирование и ответственность перед обществом и четкое понимание каждым своего места в едином отлаженном социальном механизме26. Эта система обеспечивает устойчивое развитие экономики, низкую безработицу, взаимопонимание рабочих и работодателей. Короче, Германия, описанная Хаттоном, напоминает какой-то капиталистический «город Солнца», беспроблемное сообщество безупречных граждан.

Ирония ситуации в том, что, пока английские поклонники «немецкой модели» восхищались ее достоинствами, в самой Германии говорили о ее очевидном кризисе. Безработица в течение 90-х годов резко росла, разрыв между восточной и западной частями страны не только сохранялся, но и приобрел структурный характер - «новые земли» превратились во внутреннюю периферию. Правительство Гельмута Коля постепенно проводило демонтаж системы социальных гарантий (Sozialabbau). Объясняя причины резкого роста популярности Партии демократического социализма, один из ее основателей Hans Modrow говорил, что в условиях кризиса немецкой модели социального государства «снова ощущается потребность в левореформистских концепциях"27, а лидер парламентской группы ПДС Грегор Гизи писал, что это вполне естественно в обществе, где «число бедных растет прямо пропорционально числу миллионеров, а система социального обеспечения радикально свертывается из-за роста задолженности"28.

«Немецкая модель», описанная в книге Хаттона, не только не существовала уже к 90-м годам: в том виде, как она описана в его книге, она вообще никогда не существовала (так же, как никогда не было и не могло быть той мифической «Европы», о которой всегда мечтали русские «западники» и не существовало мифического Советского Союза, который пропагандировали его друзья на Западе). Однако программа Хаттона несводима к наивно-утопическому призыву превратить реальную Англию в сказочную Германию. Хаттон предлагает широкий список конкретных реформ: «Писанная конституция; демократизация гражданского общества; республиканизация финансов; признание необходимости управления и регулирования в рыночной экономике - на национальном и интернациональном уровне; расширение государства всеобщего благоденствия таким образом, чтобы оно включало социальные права граждан; создание стабильного международного финансового порядка"29. Если добавить к этому призыв национализировать естественные монополии и добиваться более регулируемого международного капитализма, то программа реформ выглядит поистине впечатляюще. Если бы ее смогли выполнить, Блейр, несомненно, оказался бы самым радикальным социал-демократическим лидером последнего десятилетия. Однако реализуемость подобной программы с самого начала вызывала сомнения.

Показательно, что, давая историческое обоснование «новому реализму», Дональд Сассун указывает на испанских и французских социалистов как на образец. Хаттон, напротив, крайне негативно отзывается об их действиях у власти, фактически ничем не отличающейся от политики неолибералов30. Такое противоречие совершенно естественно. В качестве идеолога Хаттон должен выделить в «новом реализме» именно то, что отличает его от господствующей неолиберальной доктрины. Но это как раз то, что невозможно осуществить на практике. Левые экономисты постоянно критикуют своих либеральных коллег за то, что последние видят в обществе бездушный механизм, игнорируют социальные и культурные аспекты происходящих процессов. А затем, переходя к формулированию своих позитивных программ, впадают в ту же ошибку. «Оптимальная» экономическая политика оказывается невозможной потому, что каждая социальная группа, что бы она ни провозглашала, стремится не к «идеальному равновесию» или «максимальной эффективности», и даже не к «торжеству справедливости», а к конкретным результатам для себя. Равновесие возникает не там, где применяются «оптимальные» экономические теории, а там, где устанавливается баланс между борющимися силами.

Реальный правящий класс будет активно сопротивляться любым попыткам преобразований. Даже если эти преобразования необходимы в интересах капитализма, любая группа интересов, не получающая от них непосредственной выгоды, сделает все возможное, чтобы их сорвать. Противовесом саботажу элит всегда была мобилизация масс. Но это как раз в планы «новых реалистов» не входит.

Еще в начале ХХ века стал заметен своеобразный дуализм теории и практики социал-демократии: с одной стороны, реформистская практика, с другой - социалистическая «утопия». Однако одно не только противоречило другому, но и дополняло его. «Умеренные реформы», «оптимальные решения» никогда никого не вдохновляют на борьбу. Именно поэтому социал-демократия так долго сохраняла официальную верность социалистическому идеалу, к которому не особенно стремилась. В новых условиях, когда вера в «утопию» похоронена, а советская угроза не существует, у реформаторов нет ни возможности мобилизовать своих сторонников, ни аргументов, чтобы напугать противников. Демобилизованным трудящимся противостоит организованный и объединенный неолиберальной гегемонией капитал. Если это соотношение сил не будет изменено, реформы невозможны.

В результате, как справедливо отметил один из деятелей бразильской Партии Трудящихся, «сегодня умеренный, но последовательный прогрессист не может не быть радикалом"31.

Любой реформистский проект на определенном этапе сталкивается с выбором: радикализация или отступление. Специфика конца ХХ века состоит в том, что этот выбор наступает очень рано, практически еще до начала реальных реформ. Невозможно «отступить во второстепенном, чтобы сохранить главное», ибо сохранять нечего. Логика «нового реализма» гарантирует, что выбор будет сделан именно в пользу отказа от реформ вообще.

Впрочем, политика уступок тоже не гарантирует дружбы правящего класса. Теория, согласно которой количество завоеванных на выборах голосов зависит от способности политиков жертвовать собственными принципами, выглядит, мягко говоря, спорной. «Факт в том, что политика приспособления в избирательном смысле отнюдь не была успешна, - отмечала лейбористская «Socialist Campaign Group News» в январе 1997 года. Напротив, наиболее важные избирательные победы левых в течение последних 25 лет были одержаны на основе радикальных программ». Речь идет о первой победе Миттерана во Франции, приходе к власти социалистов в Испании и Греции. Даже в Британии лейбористам в 1945 и 1974 годах удавалось побеждать с весьма радикальной программой. Хотя, как отмечает газета, обещания в большинстве случаев не были выполнены, отсюда не следует, что они не были привлекательны для избирателей"32.

Радикализм вовсе не обязательно приводит к победе, но тем более не являются гарантией успеха трусость и беспринципность. Политическая теория «новых реалистов» предполагает, что само по себе получение мандатов, не говоря уже о завоевании парламентского большинства, является достижением. В этом, кстати, принципиальная философская, мировоззренческая и политическая основа данного течения: победа на выборах, приход к власти, получение портфелей в правительстве составляют смысл и цель политической деятельности. Власть более не является средством, она становится самоцелью и сверхценностью. Ничего ницшеанского здесь нет. Упрекать подобный подход в тоталитарности было бы несправедливо, ибо представления о власти в данном случае очень скромные. Под властью подразумевается не способность действовать, управлять и преобразовывать, которую так ценили все великие реформаторы, освободители, герои и тираны, а лишь простое и спокойное пребывание в правительстве, при должности. Перед нами квинтэссенция мировоззрения функционера в условиях современной западной демократии. Искусство политики состоит в максимизации количества портфелей и должностей для своей группы. Демократия - в соревновании нескольких групп за ограниченное количество кресел.

Политические успехи «нового реализма» в этой области бесспорны, но и здесь есть проблема. Чем быстрее «новые реалисты» приходят к власти, тем быстрее они ее теряют. Хуже того, потеряв ее раз, они, скорее всего, уже не смогут получить ее снова. Испанская соцпартия, которая, бесспорно, является для Сассуна, как и для политиков типа Блейра, образцом, уже потеряла власть. Литовская Демократическая Партия Труда первой в Восточной Европе стала левой партией, которая пришла к власти для проведения правой программы. С нее началась «левая» волна в регионе. С Литвы же началось и возвращение правых. Катастрофическое поражение ДПТЛ на парламентских выборах 1996 года - вполне закономерный результат ее правления.

В 1993-94 годах повсюду в Восточной Европе к власти приходили «реалистические» левые, обещавшие не защиту интересов рабочего класса, а «честное, компетентное и ответственное правительство», приватизацию с учетом «интересов коллектива». Это были очень современные левые, уверенные, что неолиберальная реформа есть «обязательное условие для преодоления чрезвычайно острых социальных проблем, для перераспределения национального дохода в пользу трудящихся"33. Один из лидеров польской социал-демократии выразил формулу «нового реализма» еще жестче: «Я привержен ценностям левых потому, что понимаю, что нельзя отнять у людей всю их социальную защищенность сразу. Это надо делать постепенно, чтобы они привыкали"34.

Политика социалистов, руководствующихся рекомендациями Международного Валютного Фонда, вызвала рост недовольства и в Венгрии. В Болгарии администрация «левых реалистов» рухнула под напором массовых выступлений протеста в 1997 году. В отличие от своих коллег в других восточноевропейских странах, болгарские социалисты пытались честно выполнять свои социальные обязательства, одновременно продолжая и начатую правыми политику приватизации и добросовестно выплачивая долги западным кредиторам. Результатом стал стремительный рост инфляции и падение жизненного уровня. При годовой инфляции в 300% заработная плата выросла всего в два раза. Результатом стало поражение социалистов на выборах и массовые волнения, после которых к власти пришли правые.

Блестящие успехи «нового реализма» в Британии, сначала завоевавшего большинство в лейбористской партии, а потом приведшего ее к власти в 1997 году, многие воспринимали как преддверие нового кризиса. «Сама скорость, с которой эта идеология достигла успеха, свидетельствует о слабости ее корней в обществе», констатирует один из левых комментаторов35. «Новый лейборизм» возник не в результате долгого и сложного процесса переосмысления стратегии, а был следствием деморализации левого движения и работы средств массовой информации.

Триумф «нового лейборизма» на выборах 1 мая 1997 года, как и предшествовавшие ему успехи левоцентристского блока в Италии, победы пост-коммунистических партий в Литве, Польше, Венгрии и т.д. - великолепное доказательство того, что «новый реализм» оказался эффективным средством борьбы за власть. Однако большинство избирателей во всех перечисленных случаях голосовало в сущности не за политику, предлагаемую левыми, и даже не против правых, а прежде всего за перемены. А перемены - это как раз то, чего «новый реализм» принципиально не желает предложить. Его смысл в преемственности по отношению к побежденным правым. Чем больше надежд порождает победа ТАКИХ левых, тем глубже и драматичнее потом разочарование.

«Новые реалисты» приходят к власти только там, где правые партии настолько дискредитированы и ослаблены, что не могут удерживать власть. В Испании после десятилетий правой диктатуры, консервативные политики были столь скомпрометированы, что просто не могли соперничать с социалистами, тем более, что буржуазия вовсе не имела ничего против «левого правительства», проводящего правую политику. Но как только произошла смена поколений и среди правых появились новые люди, не связанные с прошлым, социалисты потеряли власть. Обычным делом оказывается, что социалисты приходят к власти на волне всеобщего раздражения против нео-либеральной политики и продолжают именно эту политику проводить после своей победы. Результатом неизбежно становится утрата ими позиций и авторитета и поражение. Причем не обязательно поражение левых «реалистов» приведет к возвращению к власти умеренных правых. Повсюду пребывание у власти «реалистических» левых сопровождается стремительным ростом радикальных антидемократических правых. В Англии, где левые не были у власти, неофашистов почти нет. Зато во Франции резкий подъем Ле Пена является одним из наиболее очевидных следствий 14 лет правления социалистов. В Венгрии, где в 1994 году к власти пришли социал-демократизировавшиеся коммунисты, ставшие образцовыми «новыми реалистами», ситуация развивалась еще более драматично. Обновленная Социалистическая партия, вернувшаяся к власти в 1994 году, получилась непохожей ни на старую коммунистическую структуру, ни на традиционную рабочую организацию. Представители прежней номенклатуры уже не играют в ней ключевой роли, а сама номенклатура резко изменилась и окончательно обуржуазилась. Социалисты, не пользуясь активной поддержкой рабочих, получили значительную часть своих сторонников в среде технократов, связанных с различными экономическими лобби. Социологи отмечают разрыв между деятельностью «политического класса» и заботами обычных людей 36.

Продолжение левыми неолиберального курса сделало правительство непопулярным. «Традиционные требования левых были отныне присвоены правыми, соединены с расизмом и национализмом, что в венгерских условиях представляет собой ужасную комбинацию,» констатировал идеолог «Левой платформы» в партии Тамаш Краус. Новые правые, пользующиеся поддержкой обездоленной части населения - «куда худшая перспективa, нежели первое консервативное правительство"37.

«Реалисты» менее всего интересуются своей «традиционной» социальной базой. Они уверены, что большинство низов и рабочий класс поддержат их в любом случае, поскольку этим социальным слоям все равно некуда деваться. Политика «новых реалистов» ориентирована на то, чтобы завоевать поддержку средних слоев. Однако забытые всеми низы неожиданно находят свой выход. Очевидное и вполне открытое предательство их интересов «левыми» заставляет их обратиться к крайне правым, которые не только демагогически используют трудности, но в отличие от «реалистических» левых ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выдвигают требования, отвечающие конкретным интересам значительной части населения38.

Массы, в отличие от партий, отвергают аргументы пропагандистского «здравого смысла», если их собственный опыт противоречит подобной расхожей мудрости. Это настроение известный журналист Даниел Сингер выразил словами «К черту вашу пропаганду - если то, что вы нам предлагаете, единственно возможное будущее, то лучше вообще не иметь никакого будущего"39. Именно крайне правые, сохранившие своеобразный идеологический иммунитет в условиях неолиберальной гегемонии, не затронутые, в отличие от левых, моральным кризисом, не страдающие политическими неврозами, впервые после Второй мировой войны могут стать в Европе настоящей народной силой. В их речах справедливые требования перемешаны с националистической и расистской ложью об эмигрантах и инородцах как источнике всех бед. Но если мы не осознаем, что, например, антиевропеизм и неприязнь «новых правых» к европейской интеграции вполне соответствуют настроениям и потребностям миллионов людей, мы не поймем причин стремительного успеха политиков типа Ле Пена. «Левые» говорят, что все хорошо, правые это отрицают, а простой человек прекрасно знает, кто в данном случае лжет. «Левые» говорят, что нет иного пути, кроме как затянув пояса идти в Единую Европу, а рядовой француз, англичанин и даже немец очень часто не хочет туда идти, тем более затянув пояс. По мнению социологов, если бы в Англии был в конце 1996 года проведен референдум по вопросу об отношении к Европе, сторонники интеграции проиграли бы40. В этом смысле именно правое крыло Тори в наибольшей степени выражает настроения рядового избирателя. Приход к власти «левых» позволяет консерваторам, освобожденным от груза правительственной ответственности и старых обязательств, сдвинуться дальше вправо - и найти в этом широкую поддержку народных масс.

Вообще в середине 90-х крайне правые проявляли гораздо больше чувствительности к настроениям масс, чем умеренные левые или респектабельный правый центр. Показательно, что французский Национальный Фронт после массовых выступлений трудящихся в 1995 году резко сменил риторику. Вместо критики работников государственного сектора, представлявшихся в качестве «привилегированных функционеров», лидеры националистов стали говорить о справедливых требованиях трудящихся, начали даже создавать собственные профсоюзы, доказывая, что только они одни готовы серьезно защищать интересы французских трудящихся от глобализации41.

Тобиас Абсе, анализируя победу левого блока в Италии, отмечает: значительная часть его сторонников, «по-прежнему видит в нем носителя традиционных социальных реформ"42. Легко догадаться, насколько разочарован оказался именно этот лояльный и дисциплинированный левый избиратель, когда столкнулся с практикой «нового реализма». Неудачи левого правительства создали благоприятную среду для роста правого популизма. Однако в Италии существовала и радикальная левая альтернатива в лице партии Rifondazione Communista. Иное дело - в странах, где такой альтернативы не было или она была слаба.

Нечто подобное происходило и в Польше, где именно крайне правые, действуя через профсоюз «Солидарность», в 1997 году подняли знамя сопротивления программе рыночных реформ, проводившейся правительством бывших коммунистов. Союз Труда, критиковавший правительство слева, не имел такой массовой социальной базы и прочных позиций в профсоюзах, какие были у правых. «В программе Союза Труда заметна своего рода шизофрения: с одной стороны, категорическая приверженность требованиям рынка - программа повторяет классические слова о том, что альтернативы не существует, а с другой - такая же приверженность социальным правам и правам профсоюзов,» - отмечает лондонский «Labour Focus on Eastern Europe». Несмотря на явный радикализм СТ по многим вопросам, постоянно возникала «неясность относительно его природы: либеральной или же социал-демократической"43.

Колеблясь между стремлением противостоять неолиберальному курсу и готовностью защищать власть от нападок справа, Союз Труда в принципе не мог стать организующим центром для массового недовольства. Для более радикальной Социалистической партии (PPS) были характерны те же противоречия. Она так же боялась дестабилизировать «левую» пост-коммунистическую власть, одновременно заявляя о верности «западным ценностям», стремлении присоединиться к НАТО и Европейскому Союзу, игнорируя вопрос о социальной природе этих структур.

В то время, как левой альтернативы не было, либералы и оппозиционные социалисты оказались в общей ловушке. Кароль Модзелевский, в прошлом диссидент и идеолог «Солидарности», а позднее лидер Союза Труда, мрачно констатировал: либеральные политики напрасно радуются неудачам пост-коммунистических партий в Восточной Европе. Массовые рабочие протесты против увольнений, проходящие под антикоммунистическими лозунгами в сочетании с антирыночными требованиями, в условиях полной дискредитации левых сил становятся питательной почвой для роста националистических и популистских организаций. «Падение пост-коммунистов в огне социальных конфликтов приведет не к возвращению к власти либеральных правых», - отмечает он. Кризис «нового реализма» способствует появлению гораздо более реакционной и агрессивной оппозиции44.

Аналогичная ситуация сложилась в середине 90-х и в Венгрии после прихода к власти пост-коммунистических социалистов. Масса активистов партии с ужасом констатировала, что «собственное» правительство оказалось им враждебно. В результате внутри партии резко усилилась «Левая платформа», находящаяся в открытой оппозиции курсу руководства. «Левая платформа» обвинила руководство парии в «некритическом обслуживании иностранного и отечественного капитала"45. По мнению «Левой платформы», правый курс официальных социалистов-левых открывает путь к власти гораздо более реакционным силам46.

По мере того, как среди левых усиливаются тенденции к элитарной политике, правые становятся все более популистами. После слабых левых на авансцену выходят сильные правые. Такова логика политической борьбы.

Левые не решаются говорить о бюрократии. Крайне правые - говорят. Левые доказывают, что международные институты работают во благо. Крайне правые это отрицают. Массы слушают и довольно быстро понимают, что в пропаганде «левых» по крайней мере не меньше демагогии, чем у правых.

«Новый реализм» давно стал программным для немецкой социал-демократии, однако ее способность прийти к власти оказалась минимальной. Там, где буржуазные партии эффективны, на «новых реалистов» спроса нет. Но Германия интересна и в другом смысле. В Восточных землях, где действует Партия демократического социализма, отвергающая идеи «новых реалистов», праворадикальная партия республиканцев не достигла серьезных успехов. В Западных землях, где слева от социал-демократии нет серьезной силы, голоса протеста уходят к неофашистам.

Таким образом «новый реализм», поворот к «умеренности» и поиски «консенсуса», оказавшиеся своеобразной реакцией левого политического истеблишмента на кризис движения, лишь усугубили этот кризис. Самодискредитация левых политических структур к концу 90-х годов была беспрецедентной. Со времен краха «II Интернационала» левые силы никогда не были до такой степени деморализованы и дезориентированы. Причем, как это уже нередко бывало в истории, кризис левого движения достиг наибольшей остроты именно в период, когда в наибольшей степени проявилась несостоятельность капитализма как мировой системы. Оставаясь наблюдателями капиталистического кризиса, левые были неспособны ни заменить его лучшим обществом, ни реформировать его, ни даже помочь ему.

Газета «The Independent» характеризовала взгляды лидера британских лейбористов Тони Блейра как «благопристойный радикализм среднего класса"47. В это же самое время «Socialist Register» констатировал его «парализующий ужас перед всем, что может показаться антикапиталистическим"48. Раньше партию критиковали за оппортунизм и умеренность, находя в лейбористском социализме все возможные пороки, от эмпиризма до примитивного доктринерства. Однако все это имело смысл лишь до тех пор, пока у лейбористов было определенное представление о преобразовании британского общества. Новое руководство, отказываясь от традиционной партийной идеологии, фактически не смогло предложить партии новых целей. Речь идет не столько о резком повороте вправо, сколько о полной потере ориентиров, когда уже невозможно даже говорить о каких-то стратегических «поворотах».

Показательно, что НИ В ОДНОЙ СТРАНЕ МИРА не удалась попытка создать новую партию на основе идеологии «нового реализма». Это непременно старые партии, бессовестно эксплуатирующие свою традиционную социальную базу, которая поддерживает их исключительно в память об их прошлых (революционных и реформистских) заслугах. Не случайно поэтому в Восточной Европе «новый реализм» оказался представлен пост-коммунистами, а на Западе социал-демократами: и те и другие были для трудящихся своих стран партиями «Великого Прошлого».

Консервативно-бюрократическая природа «нового реализма» становится очевидна для все большего числа наблюдателей, несмотря на модернистскую риторику. Перед нами не новая фаза в развитии левого движения, а лишь заключительный позорный этап вырождения централистско-бюрократических организаций. Они уже давно утратили всякое представление о том, ради чего были когда-то созданы. Политика «нового реализма» постепенно подрывает привычную связь между политическим аппаратом и массами, высвобождая социальную энергию для появления новых массовых движений.

Как бы ни велика была лояльность традиционных сторонников левых партий, она имеет пределы. Потеряв веру в историческую миссию рабочего класса, политики вовсе не утратили уверенности в собственной необходимости. Однако, если традиционная идея борьбы за освобождение трудящихся теряет смысл, становится неясно, для кого организуются партии, кого представляют парламентские фракции. Один из идеологов испанской «Объединенной левой», отмечая, что рабочие в большинстве своем предпочитают социал-демократов и даже правых, рекомендует своим товарищам ориентироваться на «часть молодежи и средних слоев"49. Опросы показывают, что в Западной Европе левые неуклонно теряют поддержку рабочих, переориентируясь на средний класс. Это лишь отчасти связано с сокращением доли рабочего класса в обществе, поскольку снижение поддержки левых среди рабочих значительно опережает сокращение числа рабочих50.

Известный экономист Александр Бузгалин в России уверен, что общество «не просто разделяется на собственников капитала и наемных работников». Не менее, а может быть, и более важно «противоречие конформистов и тех, кто способен к совместному социальному творчеству"51. Тем самым традиционные рабочие и профсоюзные организации с их скучной дисциплиной и идеологией солидарности выглядят безнадежно принадлежащими к старому миру, а независимые интеллектуалы, напротив, провозвестниками коммунизма.

И в самом деле, дисциплина капиталистической фабрики вовсе не является хорошей школой самоуправления и демократии. Но и нон-конформизм не равнозначен революционности. В обществах, где новации становятся требованием рынка, нон-конформизм может быть не более, чем проявлением своеобразного мета-конформизма. Кооперативы и различные экспериментальные творческие и производственные ассоциации порождают собственные нормы и условности, порой не менее жесткие, чем старая индустриальная культура. Вообще, подавляющее большинство трудящихся, обреченное на борьбу за выживание, просто не может позволить себе роскоши «свободного творчества». Такая возможность может появиться у людей лишь непосредственно в процессе социальных преобразований, к которым они, по мнению идеологов, совершенно не готовы.

Политика левых партий в 90-е годы ставит под вопрос еще один традиционный тезис, ранее воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся. Левые не просто перестают на практике выступать в качестве представителей трудящихся, но и перестают рассматривать себя в качестве таковых.

Самоопределение социал-демократии как «народной», а не только «рабочей» политической силы, относится в большинстве стран к 60-70 годам. Но подобное самоопределение вовсе не означало стремления порвать связи с традиционной социальной базой в лице рабочего класса. Речь шла, прежде всего, о расширении социальной базы левых. Напротив, в 90-е годы социал-демократия все более осознанно отдаляется от рабочего класса. «В социалистических партиях, - отмечает Сассун, - все более преобладают активисты, вышедшие из среднего класса, что, парадоксальным образом, позволяет этим партиям более адекватно отражать социальную базу пост-индустриального общества». В лейбористской партии Великобритании лишь один из четырех членов является рабочим. Профсоюзы белых воротничков, зачастую не являющиеся коллективными членами партии, дают больше индивидуальных членов, чем состоящие в партии профсоюзы «синих воротничков». К тому же, «средний член лейбористской партии значительно богаче среднего избирателя"52. Среди представителей среднего класса, в свою очередь, было заметно явное деление между тяготеющими к левым представителями общественного сектора и более правыми функционерами частных предприятий. В этом смысле левые в Англии, как и в ряде других стран, оказывались представителями скорее институтов Welfare State, нежели определенного класса.

В большинстве стран рабочие продолжают по инерции голосовать за «свои» партии, но лишь потому, что у них все равно нет альтернативы. Традиционный индустриальный пролетариат все более теряет связь с левой политикой, новые массовые слои трудящихся, занятые как в науке, так и в service sector, не имеют с ней органической связи. Радикальные настроения, зарождающиеся в этой среде, за редкими исключениями, не имеют никакой связи ни с парламентским, ни с академическим социализмом.

«Вопрос не только в том, чтобы решить, какова должна быть стратегия, что предполагает внесение изменений в программы и разработку новых принципов парламентской работы и мобилизационной тактики, и не только в том, как вернуть доверие масс партиям, убедить широкие слои, обеспокоенные снижением уровня благосостояния (что вполне понятно), а в том, что активное участие в политической жизни является действительным механизмом социальных преобразований,» - писал мексиканский политолог Лопес Кастельянос53.

Реальная практика левых партий в парламентской системе к концу ХХ века в большинстве случаев явно противоречила этой цели. Испанский публицист Энрике дель Ольмо говорит про появление «аполитичной, ручной, деидеологизированной левой», которая в принципе «не способна к действию"54.

Это относится не только к социал-демократии, но и к значительной части радикальной левой, в том числе и внепарламентской, даже «революционной». Именно к ней относится ироническое замечание испанского писателя Хосе Хименеса Лосано о том, что, очевидно, существует два сорта «красных» - «прежние, у которых были идеалы, но которым нечего было есть» и другие, «которых звали «красными» по какой-нибудь другой причине, но которые не могли быть таковыми"55. Принадлежность к сильной левой партии открывает определенные перспективы личного успеха, даже если эта партия находится в оппозиции. Левые организации становятся механизмом, обеспечивающим вертикальную мобильность для образованных и активных выходцев из социальных низов и части среднего класса. В этом еще нет ничего дурного, тем более, что левые не должны требовать от своих активистов и лидеров полного отказа от жизненных благ ради аскетичного служения идее. Однако помнить об этих обстоятельствах необходимо. В период кризиса политического движения деятельность левой оппозиции рискует выродиться в еще одну, более изощренную, разновидность конформизма.

Разлагающее влияние парламентских или академических институтов на оказавшихся в их стенах радикалов было описано еще в XIX веке. И все же в прежние времена левым удавалось выработать мощное противоядие. Этим противоядием была связь парламентариев и интеллектуалов с массовым движением и глубокая идеологизация рабочих партий. Каковы бы ни были издержки жесткой идеологии традиционного социализма, в ней были заложены определенные моральные нормы и требования, нарушить которые было просто невозможно, не порвав связи со своей организацией. А это автоматически означало и потерю высокого положения в парламентской системе.

Деидеологизация рабочего движения сопровождалась закономерной эрозией нравственных требований по отношению к лидерам и интеллектуалам. Перенос центра тяжести с рабочего движения на средний класс сопровождался постепенным исчезновением традиционной системы норм и ценностей. Не удивительно, что левое движение созрело для нового морализма так же, как к началу XVI века христианская церковь созрела для Реформации. Презрение интеллектуальных левых кругов к рабочим сравнимо лишь с презрением рабочих к этим кругам. И как бы ни был многочислен новый средний класс в западных странах, он оказался бессилен выработать собственную мораль. Отказ от исключительной ориентации на промышленного рабочего, естественный в условиях, когда мир труда претерпевает глубокие изменения, не привел к появлению новой, более широкой идеологии. Вместо того, чтобы попытаться объединить вокруг себя разные группы эксплуатируемых, левые стали выразителями наивного себялюбия «широкого» среднего класса. Единственное «объединение», которое может быть достигнуто на этой основе - между интеллектуалами и чиновниками.

Подводя итоги многолетнему правлению социалистов в Испании, Хайме Пастор отметил, что партийная элита использовала свое пребывание у власти для того, чтобы добиться максимальной автономии «по отношению к своей собственной социальной базе». Но потеря власти вовсе не означает морального очищения. Напротив, складывается «биполярное отношение», в котором «социал-либеральная левая», интересующаяся только министерскими постами, противостоит догматикам, думающим только о великом прошлом56. Эти слова относятся не только к Испании. То же самое можно сказать про противостояние Тони Блэйра и сторонников лейбористских традиций в Англии, про бесконечную дискуссию Коммунистической партии РФ и Российской Коммунистической Рабочей Партии. Повторение старых лозунгов, ставших очевидно бессодержательными, не позволяет выйти из порочного круга уступок и поражений. Догматическая левая, не имея возможности выработать собственную альтернативу, все равно обречена каждый раз в решающий момент поддерживать «реалистов» в борьбе за власть, ибо сама никаких шансов не имеет. Тем самым социалистические «старообрядцы» фактически становятся соучастниками «новых реалистов», постоянно демонстрируя бессилие революционной мысли и политической практики. Действия сменяются декларациями, идеи - символами, программы - перечислением принципов. Позиция простого отрицания в моральном плане так же сомнительна, как и позиция примирения с действительностью: результат в обоих случаях один - все остается по-старому.

Центральный вопрос всякой реформы состоит в том, за чей счет она проводится. В зависимости от ответа на него можно ответить и на другой вопрос - в чьих интересах. Разумеется, все реформы официально проводятся в интересах «народа». Но методы проведения реформ не только сами по себе заслуживают рассмотрения, но и выявляют их подлинные, а не декларативные цели. Курс, проводимый в большинстве стран Европы поочередно левыми и правыми в 90-е годы, свидетельствует не только о наличии консенсуса, но и о том, что этот консенсус обеспечен за счет исторического разрыва левых партий с собственной социальной базой.

Таким образом, речь идет не только о временном отступлении левых, а об историческом переломе, сопоставимом с тем, что произошел в начале Первой мировой войны, когда единое рабочее движение раздробилось на два потока. Проблема не в том, что левые в 1989-91 потерпели серьезное поражение, а в том, каковы его последствия. Поражения - неизбежная часть политики. Далеко не всякую борьбу можно выиграть, далеко не всем можно рисковать. Однако в любой дискуссии необходима ясность. Сознанием левых, начиная с середины 80-х, владеет постоянный, сознательный или бессознательный, страх перед поражением. Пессимизм стал естественным продолжением триумфалистских иллюзий прежних десятилетий. Таким образом, обсуждение альтернатив оказывается фактически блокировано.

В условиях, когда национальное государство все более становится инструментом транснационального капитала и бюрократии, а традиционная левая оппозиция, играя по правилам, демонстрирует полное бесссилие, все более привлекательными становятся группы и лидеры, готовые эти правила нарушить. В 70-е годы левые радикалы одержимы были романтическим культом вооруженной борьбы, в то время как большинство трудящихся все более возлагали надежды на институциональные реформы в рамках демократии. Напротив, в 90-е годы бывшие радикалы, дружно открещиваются от «терроризма», в то время как значительная часть общества, разочаровавшись в возможностях представительных органов и парламентской политики, все больше испытывает симпатии к людям, прибегающим к оружию. Для сотен тысяч людей в Чечне, Латинской Америке и в Африке «критика оружием» оказалась не просто последним, а единственным средством заставить элиты считаться с собой. Речь не идет о террористах или guerrilleros «традиционного» типа, пытающихся захватить территорию, дезорганизовать власть или просто вымещающих на конкретных представителях власти свою ненависть к системе. Тем более, не о «слепом» терроризме 80-х годов, направленном на ни в чем не повинных случайных людей.

Вооруженные действия уже не направлены непосредственно на захват власти.

В середине 80-х появляется своего рода «новый терроризм». Примерами могут быть и акции Шамиля Басаева во время чеченской войны, и захват заложников в Перу в декабре 1996 года боевиками из Революционного Движения Тупак Амару (MRTA) во главе с Nestor Cerpa Cartolini. Однако, в первую очередь, речь идет о движении сапатистов (Zapatistas) в Мексике.

Насилие оказалось средством воздействия на общественное мнение, дезорганизации пропагандистской машины правящего класса и пробуждения гражданского общества. Его цель - унизив власть, изменить логику политического поведения в обществе, показать, что «абсолютно невозможное» становится вполне достижимым. Захват заложников оказывается не столько способом давления на власть, сколько доказательством ее бессилия, а сами заложники воспринимаются не только как жертвы, но и как участники драмы.

Если «старые» повстанческие движения в Латинской Америке, возникшие во времена всеобщего увлечения идеями Че Гевары, стремятся стать политическими партиями, то сапатисты представляют «новую политическую культуру». Используя политические и военные средства, они прежде всего остаются движением. Их сила в том, что они занимают промежуточное положение между реформизмом и революционным действием, политической организацией и контр-культурной инициативой, повстанческой армией и массовым демократическим объединением. Если это движение не будет изолировано и геттоирировано в штате Чиапас, оно может оказать решающее влияние на политику левых сил не только в Латинской Америке, но и по всему миру. Маркос не так уж преувеличивает, когда говорит о «международном сапатизме».

В эпоху телевидения и компьютеров борьба ведется не только в реальном, но и в виртуальном пространстве. Именно здесь традиционные левые оказались совершенно беспомощны. Напротив, повстанцы сумели переломить ход событий. Захват заложников и вооруженные акции создавали совершенно новую информационную ситуацию. Стало невозможно просто замалчивать события, как это делала тоталитарная пропаганда советского времени. Рынок постоянно требует новой и разнообразной информации. Зато ложь становится политически безнаказанной: даже если через несколько недель и даже дней она будет опровергнута, это уже не имеет значения, поскольку общественное сознание будет занято другими, более свежими сюжетами. Память телезрителя постоянно промывается, внимание рассеивается, прошлое утрачивает всякий смысл.

Тактика «новых террористов» состояла в том, чтобы перенести борьбу на поле противника, подорвать господство правящих кругов в виртуальном пространстве. Своими действиями в реальном мире они парализовали машину виртуальной пропаганды. Их действия были не только вооруженной агитацией. События развивались таким образом, что врать по телевидению стало невыгодно и даже невозможно. Любая ложь опровергалась дальнейшим ходом событий не через несколько дней и недель, а через несколько часов, пока про нее не успевали еще забыть. Кроме того, передавать правду стало выгодно. Правда была зрелищна и значительна, а ложь уныла и бессмысленна. Краткосрочный коммерческий интерес телевидения вступил в противоречие с социальным заказом. Информационный фронт власти был прорван.

В то время как левые по всему миру жаловались на враждебность средств массовой информации, сапатисты стремились заставить прессу и телевидение работать на себя даже вопреки господствовавшей там идеологии.

Идеологическое крушение социализма в начале 90-х не могло положить конец народным выступлениям: массовые протесты порождены не агитацией, не идеологией, а социальным и национальным угнетением, бедственным положением людей. Чем менее дееспособны «парламентские левые», тем чаще массы будут прибегать к собственным средствам борьбы и тем больше будет влияние и авторитет лидеров, готовых бороться и побеждать по новым правилам. Разумеется, романтизировать насилие - дело опасное. Но именно политическая коррупция парламентских левых делает его привлекательной альтернативой.

Кризис 90-х годов может стать предвестником окончательного ухода с политической сцены левых сил, в том смысле, какой вкладывался в это слово на протяжении ХХ века. В то же время, массовое недовольство последствиями неолиберализма, проявляющееся в самых разных странах, дает основания предсказывать совершенно противоположную перспективу - возрождение левых сил в новом, гораздо более радикальном, агрессивном и, в известном смысле, более традиционном облике. Вопрос в том, смогут ли ныне действующие организации левых сил справиться с этой ролью, или они обречены уступить место новым политическим образованиям.

1 D.Sassoon One Hundred Years of Socialism. London and New York, 1996, p. 759.

2 Mapping the west European Left. Ed. by P.Anderson and P.Camiller. L. - N.Y., 1994, p. 99, 100.

3 Correspondances Internationalles, Informations et analyses sur le mouvement ouvrer et les forces de gauche dans le monde. Ed. by P.Theuret. Paris, septembre 1995, N 22, p. 20.

4 Ibid., p. 19. Результаты выборов здесь и далее приводятся по: Correspondances Internationalles, Informations et analyses sur le mouvement ouvrer et les forces de gauche dans le monde. Special elections europeenes 1979-94. Resultats des forces de gauche et ecologistes. Ed. by P.Theuret. Paris, mai 1995, N 19.

5 См. PDS Presseditnst, 18.4.1997, N 16, S. 3. 6 Российский обозреватель, 1996, N 4, с.132 7 Полис, 1996, N4, с. 118 8 Российский обозреватель, 1996, N 4, с. 132 9 N.Bobbio. Left and Right: the Significance of a Political Distinction. Cambridge, Polity Press, 1996, p. 78. 10 Цит. По: Le Monde diplomatique, mars 1997, N 516, p. 11.. 11 Альманах Форум. Политический процесс и его противоречия. Под ред. Т.Тимофеева. М., «Весь мир», 1997, с. 223. 12 См. там же, с. 224-225. 13 La Repubblica, 22.121.1996. 14 М.Вебер. Избранные произведения. М. 1990, с. 572 15 Вопросы социологии, 1996, N 7, с. 189 16 Свободная мысль, 1995, N 8, с. 65. 17 D.Sassoon, op.cit., p. xxii. 18 Термин «отложенная ревоюция» был использован Л.Д.Троцким применительно к состоянию России в период между 1906 и 1914 годами. Я использовал этот же термин в ином контексте чтобы объяснить реформистский характер рабочих выступлений на Западе после 1918 года, когда трудящиеся не переставая быть ОППОЗИЦИОННЫМИ к капитализму, не готовы были бороться за его РЕВОЛЮЦИОННОЕ СВЕРЖЕНИЕ. Именно этот стихийный реформизм «низов», а не «предательство поллитического руководства» предопределил, на мой взгляд, неудачу революционных альтернатив как в период между мировыми войнами, так и в годы «Холодной войны». См. Б.Кагарлицкий. Диалектика надежды. Париж, «Слово», 1988. 19 Boris Frankel. Beyond the State? Dominant Theories and Socialist Strategies. London, 1983, p. 280. Любопытно, кстати, что эта книга, содержащая очень жесткую атаку на всех критиков традиционного государственного социализма, была издана Macmillan Press в серии, редактором которой был Anthony Giddens. 19 Boris Frankel. Beyond the State? Dominant Theories and Socialist Strategies. London, 1983, p. 280. Любопытно, кстати, что эта книга, содержащая очень жесткую атаку на всех критиков традиционного государственного социализма, была издана Macmillan Press в серии, редактором которой был Anthony Giddens. 19 Boris Frankel. Beyond the State? Dominant Theories and Socialist Strategies. London, 1983, p. 280. Любопытно, кстати, что эта книга, содержащая очень жесткую атаку на всех критиков традиционного государственного социализма, была издана Macmillan Press в серии, редактором которой был Anthony Giddens. 22 Русские экономисты Бузгалин и Колганов в своей книге «Трагедия социализма» дали своеобразный перечень ключевых для развития капитализма реформ, которые были бы невозможны без вмешат ельст ва рабочего движения: «Прежде, чем морализировать хотим напомнить - без угрозы революции не было бы фабричных законов в XIX веке, без Октябрьской революции 1917 не было бы международной конференции 1919 года в Вашингтоне, которая приняла решение о переходе на 8-часовой рабочий день, без попыток строительства социализма в СССР не было бы реформ Ф.Д.Рузвельта, без постоянного давления со стороны профсоюзов, без массовых забастовок и политической агитации не было бы всех тех гуманных и демократических черт, которыми так гордится современное капиталистическое общество в его наиболее высокоразвитых странах. Историческая инициаива всех этих изменений исходила не от господствующих классов и осуществлены они были вопреки сопроивлению этих классов» (А.Бузгалин, А.Колганов. Трагедия социализма. М., 1992, с. 107-108.). 23 D.Sasoon, op. cit., p. 739. 24 Ibid., p. 735. 24 Ibid., p. 735. 24 Ibid., p. 735. 27 Disput, 1997, N 1, S. 2. 27 Disput, 1997, N 1, S. 2. 27 Disput, 1997, N 1, S. 2. 27 Disput, 1997, N 1, S. 2. 31 Inprecor, fevrier 1997, N 410, p. 34. 31 Inprecor, fevrier 1997, N 410, p. 34. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 33 Свободная мысль, 1996, N 8, сс. 90-91. 34 Цит. по: La Nouvelle Alternative, juin 1995, N 38, p. 11. 43 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1997, N 56, p. 88. 43 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1997, N 56, p. 88. 45 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1996, N 53, p. 65. 45 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1996, N 53, p. 65. 45 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1996, N 53, p. 65. 45 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1996, N 53, p. 65. 45 Labour Focus on Eastern Europe, Spring 1996, N 53, p. 65. 50 См. Correspondances internationales, mai 1995, suppliment au N 19. 50 См. Correspondances internationales, mai 1995, suppliment au N 19. 52 D.Sassoon, op.cit., p. 656 52 D.Sassoon, op.cit., p. 656 52 D.Sassoon, op.cit., p. 656 52 D.Sassoon, op.cit., p. 656 52 D.Sassoon, op.cit., p. 656

3. 1998г. ГЛОБАЛЬНАЯ ПЕРЕСТРОЙКА: РОССИЙСКИЙ КРИЗИС - ТОЛЬКО ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ МИРОВОГО

Мы говорим сегодня про «российский» кризис. Это не так. Кризис является мировым. И хотя у нас, как и положено, все происходящее имеет «национальную специфику», это - не более, чем часть гораздо более глобального процесса.

Начавшись в Азии и захватив Россию, волна экономических катастроф прокатилась по Латинской Америке. Западная Европа живет в ожидании экономического спада, а в Соединенных Штатах обсуждают, сколько времени может продолжаться рост производства в одной отдельно взятой стране.

Привычная вера в собственную «исключительность» мешает понять, что с нами происходит. Эта вера равно присуща и «почвенникам» и «западникам», с той лишь разницей, что последние видят в «русской специфике» одни лишь пороки и недостатки, отклонение от «магистрального пути человечества». Но мы сегодня вовсе не в стороне. Ни сейчас, ни в прошлом мы из мировой истории не «выпадали», просто Россия все делала с размахом, немыслимым для европейского обывателя. Если национализировать, так все до последнего гвоздя. Если уж поворачиваться к рынку, то так, что само слово «план» становится запретным.

Сегодня капиталистическая мироэкономика переживает системный кризис. Об этом говорят уже не только критики системы, но и ее сторонники. Джордж Сорос в Конгрессе США произносит горячую речь о том, что само существование капитализма под угрозой, а политика свободного рынка потерпела поражение. Российско-американская торговая палата критикует рыночные реформы, доказывая, что лучше национализация, чем хаос. Американские законодатели дружно отказываются давать дополнительные деньги Международному Валютному Фонду, поскольку считают провал его стратегии очевидной. В свою очередь администрация Клинтона, призывая все же дать деньги, одновременно намекает на необходимость реформировать это учреждение. В конечном счете сами чиновники МВФ что-то неуверенно бормочут про допустимость государственного контроля над движением капиталов. В исключительных случаях, разумеется.

Только в России экономисты-западники продолжают как заклинание повторять, что генеральная линия была безупречно верна, реформы были прерваны в самый лучший момент, а все неудачи объясняются отдельными ошибками и «непоследовательностью». Похоже, чем более открытой страной становится Россия, тем более провинциальной делаются ее элиты. Да и общество, полностью занятое собственными проблемами, фактически не реагирует на происходящее в окружающем мире.

Между тем мы наблюдаем не просто первый этап глобального кризиса, но и начало радикальных изменений в экономической политике большинства стран. Все недавние «отличники» Международного Валютного Фонда переживают тяжелые времена. Мало того, что производство падает, а безработица растет, но и знаменитая «финансовая стабилизация» обернулась таким же кризисом национальной валюты, какой мы наблюдаем в России. Иными словами, «последовательно» или нет проводились «реформы», результат всегда один. Хуже всего дела обстоят в Бразилии, которая находится на грани банкротства. На очереди Аргентина. Более слабые латиноамериканские государства уже девальвировали свои валюты. Чили, некогда любимая страна либеральных экономистов, и на сей раз оказывается в первых рядах: там уже введены жесткие меры государственного контроля над рынком капиталов. Никто не сомневается, что и на сей раз «чилийский опыт» получит широкое распространение в регионе.

В России не потому рухнул рубль, что пирамида ГКО стала невообразимо большой, а наоборот, пирамиду ГКО оказалось невозможно поддерживать из-за того, что мировой кризис опустил цены на нефть и дезорганизовал работу международного финансового рынка. Россия благодаря своим замечательным реформам, стала страной со слабой и одновременно чрезвычайно открытой экономикой. Сочетание катастрофическое: в условиях мирового кризиса именно таким странам приходится тяжелее всего. Но разве не хотели наши люди поскорее получить капитализм, причем обязательно в форме «свободного рынка»? Получили именно то, чего хотели: кризисы, безработицу, банкротства.

Запад, отвыкший за послевоенные годы от крупномасштабных кризисов, начинает паниковать. В сущности с западным обывателем произошло то же, что и с российским. Все хотели свободного рынка. И все забыли за годы кейнсианского государственного регулирования, что свободный рынок решает проблемы с помощью кризисов и социальных катастроф. Спохватившись, теперь все дружно требуют антикризисной политики. Слово «национализация» возвращается в экономический лексикон. Пока в России дискутируют, правительство Японии совместно с оппозицией принимает решение о национализации одного из крупнейших банков - LTCB. Лозунг пересмотра итогов приватизации принес успех оппозиции на выборах в Словакии, причем, парадоксальным образом, выдвигали его не левые, а партии правого центра.

В подобной ситуации идеологи, в очередной раз пугающие нас «выпадением» из мировой экономики, выглядят просто комично. Россия совершенно не подходит для того, чтобы превратиться в последний бастион либеральной экономики на фоне ее глобального поражения.

Победы социал-демократов в ведущих странах Западной Европы - проявление тех же общих сдвигов. Вообще сейчас сложилась ситуация беспрецедентная, когда социал-демократические партии одновременно оказались у власти во всех ведущих странах Евросоюза - Великобритании, Франции, Италии и Германии. Прекратился и упадок социал-демократии в ее традиционной вотчине - Скандинавии. Если она и теряет голоса, то главным образом - в пользу партий, которые находятся еще левее. Вообще в большинстве западноевропейских стран наметилась новая тенденция: слева от социал-демократии появилась влиятельная пост-коммунистическая или социалистическая партия. Традиционных компартий больше нет даже там, где сохранилось старое название. Но коммунистические избиратели не отошли к социал-демократам даже в тех странах, где ими стали вчерашние коммунисты (как это, например, произошло в Италии). На левом фланге появилась новая сила. Это Партия демократического социализма в Германии, Партия коммунистического возрождения (Rifondazione) в Италии, «обновленная» компартия во Франции, Левая партия Швеции и т.д. Даже в Англии с ее неколебимой двухпартийной системой, в рамках Лейбористской Партии усилилась группа Campaign, фактически тождественная по своей идеологии немецкой ПДС или итальянской Rifondazione.

Значит ли это, что под влиянием кризиса неолиберальный «консенсус» сменяется социал-демократическим? Нет, такие выводы делать рано. Прежде всего этому противоречит сама политика социал-демократии, которая ничего определенного предложить не может. Ее правительства плывут по течению, в значительной мере продолжая политику своих либеральных предшественников. А кризис тем временем становится глубже. Избиратели хотят перемен, но политики не могут их предложить. В итоге нынешние успехи левого центра могут обернуться тяжелыми поражениями в самом ближайшем будущем. От социал-демократии ждут того, что она сегодня не в состоянии дать. Если идеям демократического социализма предстоит играть существенную роль в будущем, то путь к этому лежит через кризис «реально существующей» социал-демократии. Канадский социолог Лео Панич говорит о начале эпохи распада старых и формирования новых политических партий.

На страницах прессы уже стали сравнивать нынешние процессы в России с перестройкой. Только на сей раз все как бы идет в обратном направлении. Заявляют о преемственности курса, искренне хотят сохранить ему верность, но уже ясно: процесс пошел, только совершенно в противоположную сторону. Однако и здесь Россия не уникальна. Нечто аналогичное происходит и в Латинской Америке и в Западной Европе. Резко изменить курс никто не решается, тем более, что этому противодействуют мощные группы интересов. Но и продолжать по-старому невозможно. Начинается поиск компромиссов, который на самом деле не даст ничего, точнее - лишь подготовит общество психологически и идеологически к более радикальным переменам.

В этом плане правительство Примакова великолепно вписывается в мировой контекст. Точно так же не являются «аномалией» его медлительность и колебания. Большинство правительств во всем мире сегодня перед лицом кризиса ведет себя ничем не лучше. Что бы ни говорили либеральные идеологи, Россия в ХХ веке всегда была органической частью мира. В первой половине века повсюду росла экономическая роль государства, создавался общественный сектор, усиливалось перераспределение доходов. Это было неизбежным условием, без которого, как показал кризис 1929-32 годов, невозможен был переход к новым индустриальным технологиям и массовому конвейерному производству. К концу 70-х модели развития, основанные на «сильном национальном государстве», исчерпали себя, причем произошло это и в «коммунистическом блоке», и на Западе, и в Третьем мире. Лишь в Юго-Восточной Азии была найдена специфическая модель, которая продержалась до начала нынешнего мирового кризиса. В этот период либеральные экономисты стали постоянно ссылаться на статистику, показывающую, что в странах с сильным госсектором и развитой системой социальной поддержки населения производство растет медленнее, нежели в более «рыночных» системах. За два десятилетия до того, похожий аргумент приводили сторонники активного государственного вмешательства, тоже ссылаясь на статистику. На самом деле в мировой экономике происходили очередные технологические сдвиги, менялось международное разделение труда, социальная структура. В результате этих сдвигов изменилось и соотношение сил в капиталистическом обществе. Профсоюзы и левые партии, опиравшиеся на традиционный рабочий класс, ослабели, а средние слои увидели для себя перспективу в развитии свободного рынка.

Советская перестройка и крушение «коммунизма» в СССР были следствием общего кризиса государственно-ориентированных экономических моделей, но эти же события обеспечили успех неолиберализма в мировом масштабе. Не победив в России, МВФ, никогда бы не добился своих целей в Восточной Европе, в Африке и Азии. Тем самым мы опять оказались не на периферии истории, а напротив, на самом ее «острие». Между тем торжество неолиберализма оказалось недолгим. Выполнив разрушительную работу по демонтажу старых моделей государственной экономики, он оказался неспособен к созиданию. Даже там, где приватизация дала экономический рост, этот рост был крайне нестабилен и быстро сменился стагнацией или спадом. Социальные противоречия обострились, а технологическое развитие замедлилось. Начался мировой кризис.

Сегодня вопрос о государственном регулировании и воссоздании общественного сектора стоит не только перед Россией, это глобальная перспектива развития. Однако это не означает возврата к прошлому, будь то советские порядки у нас или социал-демократическое кейнсианство на Западе. Такой возврат не только нежелателен, но и невозможен. Технологические сдвиги необратимы, так же, как и глобализация, сделавшая практически все экономики открытыми. Кстати именно эти перемены и вызвали на определенном этапе новую потребность в регулировании и социализации, только в значительно больших масштабах, нежели раньше. Регулирование сегодня должно быть тесно связано с региональной интеграцией, а государственные компании должны быть включены в долгосрочные международные проекты. Управлению предстоит стать более «прозрачным» и демократичным - не только в правительстве, но и в экономике.

Мировой кризис не может быть преодолен быстро. Мы наблюдаем лишь его первые симптомы. Точно так же нет никаких оснований думать, будто из МИРОВОГО кризиса Россия сможет выбраться в одиночку. Однако она может сыграть огромную роль в преобразовании мировой экономики, выручая себя и одновременно влияя на других.

Вызов и задача сегодняшнего дня состоит в том, чтобы найти новые формы социализации. Более того, речь идет о глубоких изменениях в самой структуре и природы государства. Парадоксальным образом, именно острота кризиса у нас в стране, как и полная дискредитация существующего у нас государственного устройства создают почти идеальные предпосылки для того, чтобы успешно вписаться в новый виток мирового экономического развития. Странам с более стабильной экономикой и устойчивыми государственными институтами глобальная перестройка будет даваться тяжело. Нам же, как говорится, терять нечего.

Но это, так сказать, «объективные факторы». С «субъективными» все гораздо хуже. До тех пор пока в мышлении политиков всех направлений преобладают стереотипы прошлого, надеяться на успех не приходится. В этом смысле параллели с перестройкой тоже бросаются в глаза. Недостаточно просто провозглашать «новое мышление», нужна смелость для того, чтобы идти вперед.

БАНКРОТСТВО ЭЛИТ

Шесть лет назад Анатолий Чубайс торжественно заявил, что коммунизм в России больше невозможен. И в самом деле, приличный и сытый, умеренно авторитарный брежневско-горбачевский «коммунизм» не вернется никогда. Зато «военный коммунизм» или, не дай Бог, первобытный коммунизм вполне могут вернуться. Тем более, что именно деятельность «реформаторов» создает для этого все необходимые предпосылки.

Восемьдесят лет назад большевики ввели в России «военный коммунизм» вовсе не потому, что того требовала их партийная программа. Просто к тому моменту уже никакие меры кроме военно-административных не позволяли справиться с ситуацией. Экономика была разрушена, промышленное производство стало невыгодно, деловая активность сворачивалась, денежное обращение дезорганизовано, транспорт парализован. А главное - старые господствующие классы показали свою полную неспособность хоть как-то нормализовать положение.

Сегодняшняя Россия движется в ту же сторону. Сменявшие друг друга «либеральные» правительства даже без большой проигранной войны умудрились загнать экономику в такой тупик, что рыночные методы управления теряют всякий смысл. Сейчас мы наблюдаем прогрессирующий паралич банковской системы. Одни банки уже закрылись, другие не выдают наличных денег, третьи еще держатся, но не знают, что им делать. Все изменилось за считанные дни. Как самодовольны были банкиры, ворочавшие миллионами долларов, как нагло держалась их обслуга, начиная с парикмахеров и кончая хорошо оплачиваемыми интеллектуалами! Сегодня мы видим лишь растерянность, переходящую в панику. Журналисты жалуются по телевидению, что раньше они принадлежали к upper middle class, а теперь еле сводят концы с концами. Банковские служащие демонстрируют под лозунгами «Банкиры тоже люди», хотя в это все равно никто не верит. «Хозяева жизни» в одночасье стали банкротами. Крупнейшие банки, одинаково легко покупавшие промышленные объекты и политиков, с трудом сводят концы с концами. Куда делся МОСТ-банк, контролировавший самые влиятельные средства массовой информации? Где Менатеп, планомерно захватывавший предприятия нефтяной отрасли? Их поглотил недавний соперник ОНЕКСИМ-банк, но и он с трудом держится.

Денежное обращение дезорганизовано. Центральный банк своими безответственными действиями создал ситуацию, когда даже доллар перестал быть надежной денежной единицей в России. Каково «настоящее» соотношение рубля с долларом не знает никто. Частные компании и государственные организации выставляют собственные курсы. Замирает хозяйственная деятельность. Отечественные предприятия подсчитывают убытки. Иностранные бизнесмены сворачивают дела и покидают страну. Производство падает, налоги собирать не с чего. Даже «черный рынок» переживает тяжелые времена.

Разумеется либеральные публицисты в России и на Западе в очередной раз пытаются все объяснить «конкретными ошибками конкретных людей» и доказывают, что надо было еще более последовательно и решительно проводить курс, приведший страну к катастрофе. Точно так же в советское время официальные лица любые провалы сводили к «отдельным недостаткам». На самом деле кризис и сейчас, как и тогда носил даже не структурный, а именно системный характер. Загадка не в том, почему все рухнуло, а в том, почему все так долго держалось.

Обанкротились не только банк СБС-Агро, где хранит свои деньги администрация президента, не только правительство, которое не может платить собственных долгов. Обанкротилось российское предпринимательство как таковое. Сколько бы ни приватизировали государственную собственность, настоящей буржуазии в России не создали, да и не могли создать. Дележ государственной собственности не мог породить ничего иного кроме паразитической олигархии, живущей за счет перераспределения ресурсов. Во главе страны - «люмпен-буржуазия», многочисленные соперничающие группы и кланы, неспособные никого повести за собой. Предпринимательство складывается исторически, вырастая снизу, или не складывается вовсе. Западные эксперты могли сколько угодно рассуждать о несовершенстве российских законов, но на самом деле законы и постановления вообще нигде и никогда сами по себе не могут породить эффективной экономики. «Хорошие» законы могут быть только следствием установившегося в обществе порядка.

Мало того, что правящие элиты в России не пользуются никаким уважением или доверием народа. Они и сами друг другу не доверяют. Можно было создать множество банков, но реально кредит в России живет по законам средневековым: одни предприниматели дают другим взаймы деньги под ростовщические проценты. Дают только хорошим знакомым, потому, что никто никому не верит. За неуплату убивают. Банки это обезличенные институты, они так жить не могут. Инвестировать деньги в развитие производства они не решались, да и не имели на это средств - легче было приобретать за бесценок государственное имущество, из которого можно было извлечь быструю прибыль. Кредитовать чужой бизнес, не имея к нему доверия, было рискованно. Оставалось давать взаймы правительству, которое в свою очередь раздавало подачки то приближенным к власти предпринимателям, то совсем обнищавшим группам населения.

В строгом соответствии с теориями нео-либеральных экономистов российское правительство разделило и приватизировало все государственные компании, дававшие прибыль. Но, вопреки этим теориям, эффективность компаний от этого только упала. Ведь там, где нет исторически сложившейся национальной буржуазии, эффективным хозяином крупного производства может быть только государство.

Раздав доходную собственность, правительство ждало, когда же, наконец, поступят налоги. А когда налоги не поступили, начало реформировать налоговый кодекс. Хотя любой уличный торговец в Москве знает, что при сложившейся системе, какой кодекс ни сочини, результат будет один.

Семь лет борьбы за «финансовую дисциплину» и «бездефицитный бюджет» в строгом соответствии с рекомендациями Международного валютного фонда и Мирового Банка привели к банкротству государства. Руководители Центрального Банка, пользующиеся полным доверием иностранных банкиров, сначала растратили валютные ресурсы страны в безнадежных попытках предотвратить неизбежную девальвацию, а затем превратили снижение курса рубля в хозяйственную катастрофу.

Мало того, что предприниматели оказались неспособны к предпринимательской деятельности, а государственные мужи - к правительственной, официальные интеллектуалы и пропагандисты даже не смогли придумать красивых оправданий. Банкротство экономическое дополняется политическим, идеологическим и моральным. В 1993 году, когда Ельцин разгонял законно избранный парламент, власть утверждала, что не может успешно проводить реформы из-за сопротивления оппозиции. Министры дружно доказывали, что им не давали развернуться оппозиционные депутаты, а также народ, исповедующий «советские» ценности. Но с тех пор все изменилось. Бессильная Дума в течение пяти лет практически была лишена влияния на принимаемые решения. Была провозглашена историческая победа над инфляцией. Приняты тысячи законов и постановлений, строго соответствующих нео-либеральной теории. Телевидение, школа и пресса планомерно перевоспитывали население. И вот результат: по опросам общественного мнения сторонников либеральной экономики в России сегодня оказывается значительно меньше, чем в 1991 году, когда у власти были коммунисты! А идея социализма, напротив, выглядит куда привлекательнее, чем в начале правления Ельцина. И в самом деле, нынешняя российская власть сделала для реабилитации коммунистических идей больше, чем все партийные пропагандисты за предыдущие 30 лет!

Кризис либеральной идеологии заставляет интеллектуалов обращаться к средствам, которые они сами еще вчера гневно осуждали. «Гигантская страна не может вечно находиться в руках хищников, и власть в ней не может вечно валяться на земле. Но чем дольше протянется это безумие, тем большую цену заплатит несчастная Россия за нынешние веселые дни Бориса Абрамовича». Вы думаете, это газета «Завтра» или какой-нибудь антисемитский листок? Нет, это Максим Соколов на первой полосе либерального «Русского Телеграфа», принадлежавшего ОНЕКСИМ-банку (25.8.98). Русские банкиры неожиданно вспомнили, что у них есть важное преимущество перед их конкурентами-евреями. Когда речь идет о выживании, не стыдно и обратить внимание на форму чужого носа. Но и это не помогает. «Русский телеграф» закрывается, а ОНЕКСИМ-банк прогорает. На страницах Financial Times Потанин прелагает отдать иностранцам захваченные им заводы, только бы его вытащили из долгов. Американский экономист Роберт Макинтайр в той же газете отвечает: серьезный западный бизнес скупкой краденного заниматься не будет.

Банкротство системы проявляется и в полной исчерпанности кадровых резервов. После отставки Сергея Кириенко, продержавшегося всего пять месяцев, появляется в качестве кандидата в премьер-министры все тот же Черномырдин, который все эти годы блистательно вел страну к нынешнему кризису. Судя по опросам большая часть населения восприняло это как издевательство. После провала «незаменимого» Черномырдина появляется правительство Примакова - настоящий «тяни-толкай». Сюда берут и правых, и левых, лишь бы согласились. Но ни новых лиц, ни новых идей не видно.

Всеобщий провал частного бизнеса заставляет сегодня даже либеральных экономистов говорить о необходимости национализации. Злополучный СБС-Агро уже пытались национализировать. Но даже это не получилось: власть ничего не может сделать толком. К тому же надо национализировать не банкротов, а те немногие компании, которые еще могут пополнить бюджет и дать государству деньги на инвестиционные программы. Про «Связинвест», «Газпром» и нефтяные компании говорить не решаются. А Борис Березовский уже предупреждает: попытаетесь отнять, будет гражданская война. Кто ее устроит? Неужели сам господин Березовский? Сегодня опять говорят о «госмонополии на алкогольные напитки». Но что за этим стоит? Будут ли национализированы заводы производящие эту продукцию? Если нет, то нам в очередной раз морочат голову.

Перед нами классический «кризис верхов». Управлять по-старому они не могут, а по-новому не хотят и не умеют. Осознают, что перемены необходимы и сами же им препятствуют. Все признаки революционной ситуации по Ленину налицо. Массы недовольны, экономика в хаосе. Казалось бы наступает звездный час оппозиции. Однако банкротство официальной идеологии отнюдь не равнозначно торжеству коммунистических идей. А «патриотизм» меньше всего похож на экономическую программу. По большому счету у официальной оппозиции собственных идей давно уже нет. На протяжении всех прошедших лет «лево-патриотическое» большинство Государственной Думы было в лучшем случае пассивным наблюдателем того, что творилось в стране. Лидеры коммунистической партии играли по правилам, предложенным режимом Ельцина, и систематически подавляли недовольство в собственных рядах. Между ними и рядовыми членами их собственной партии - пропасть. За годы, прошедшие после краха советской системы, они не предложили обществу никаких новых идей. Нежелание и неспособность выработать альтернативу компенсировали «патриотической» риторикой. Оппозиция интегрировалась в систему в то самое время, как система начинала разваливаться. На Западе боятся, что с приходом коммунистов к власти в стране произойдут радикальные перемены. На самом деле нам грозит нечто совершенно иное: с приходом коммунистов все останется по-старому.

Немного лучше положение «демократической оппозиции» Григория Явлинского. Она не замаралась сделками с властью. На ней не висит груз прошлого. Но и тут не может быть иллюзий: программы, предлагавшиеся Явлинским и его окружением, были рассчитаны на совершенно иную ситуацию. Время, когда были возможны «просвещенные реформы» уже ушло. Наступает новое время, когда, говоря словами шекспировского Гамлета, «readiness is all», решимость это все. «Прогрессивные либералы» из партии «Яблоко» готовы показать образец принципиальности. Но хватит ли у них решительности, чтобы сломать обанкротившиеся политические и экономические структуры?

Оппозиционные элиты в большинстве своем - такие же банкроты, как и правительство. Быть может это не столь очевидно. Оппозицию не подпускают к власти, а потому и не дают ей в полной мере продемонстрировать собственную некомпетентность и беспринципность. И все же сегодня она ближе к власти, чем когда-либо. Правительство Примакова уже комплектуется наполовину думскими кадрами. А значит и момент, когда станет очевидным политическое банкротство думского большинства, неумолимо приближается.

Системный кризис отличается от любого другого тем, что он необратим. Россия уже перешагнула критический рубеж. Поправить ничего нельзя, остановить распад невозможно. В лучшем случае его удастся слегка притормозить. Обанкротившиеся элиты должны уйти. Но готовой замены им нет. Предстоит болезненный путь через кризис, через потрясения. Миллионы людей, оказавшиеся заложниками чужой жадности и глупости, должны сами найти в себе силы, чтобы попытаться что-то изменить в обществе.

Только так страна может выстрадать для себя новое, более справедливое и разумное устройство жизни. В противном случае - распад страны. Но и это не означало бы конца кризиса.

Незадолго перед смертью Ленин признался, что большевистскую революцию народ России принял от отчаяния. Оказывается, отчаяние может быть и мощной мобилизующей силой. Остается только надеяться, что из нынешнего кризиса, в конечном счете, получится нечто лучшее, чем из ленинского «военного коммунизма».

РУССКИЙ КРИЗИС И ИНОСТРАННЫЕ РЕЦЕПТЫ

Всякий раз, когда я слышу рассуждения о «латиноамериканском опыте» для России, мне становится не по себе. Ссылки на блестящие достижения далекого континента неизменно прикрывают беспомощность и невежество отечественных идеологов. И чем хуже идут дела у нас, тем более фантастическими представляются нам успехи людей, которых мы никогда в жизни не видели.

Несколько недель назад нам поведали про «аргентинское экономическое чудо». Рассказывали взахлеб, сбиваясь, путая имена. Даже аргентинского министра Доминго Кавальо, прибывшего в Москву учить отечественное начальство, как спасать Россию, все дружно окрестили «Кавалло». Очевидно, никто из рассказчиков даже не знает испанского языка, а красивые истории переписывают из глянцевых американских журналов.

Удивительно, что кто-то еще продолжал верить, будто иностранный чиновник, не знающий русского языка, никогда не занимавшийся Россией, приехав к нам на два или три дня, сможет решить все наши проблемы. Самое забавное, что подобная уверенность - общая как для наших, так и американских начальников. Помните, как советские специалисты помогали строить плановое хозяйство в Анголе и Монголии? Похоже, что по части невежества и самоуверенности современные западные элиты не уступают нашим. Но кое-что все же изменилось. Лет пять-шесть назад нам присылали экспертов-спасителей из Америки и Западной Европы. Теперь уже из Латинской Америки. Если так пойдет дальше, то через год-два у нас появятся специалисты по финансовой стабилизации из Тропической Африки.

Чем меньше мы знаем про Латинскую Америку, тем легче «продать» любую концепцию. До сих пор про «аргентинское чудо» никто ничего не слышал. Лет десять назад проповедники нео-либерализма говорили про чилийское, бразильское и даже мексиканское «чудо», но куда меньше - про Аргентину. После того, как правительство решило жестко привязать песо к доллару, инфляция сошла на нет, вырос экспорт и представители столичного «среднего класса» получили возможность безмятежно наслаждаться жизнью. Чего не скажешь обо всех остальных: реальная заработная плата в промышленности катастрофически упала, практически умерли отрасли производства, работающие на внутренний рынок. Одной из таких отраслей оказался железнодорожный транспорт. Поскольку аргентинское правительство не сумело его приватизировать, железные дороги просто закрыли. И в общем поступили вполне логично: «средний класс» ездит на автомобилях, а всем остальным лучше вообще сидеть на месте. Напоследок возник еще и банковский кризис, сильно напоминающий наш. В то время, как в России обсуждали, надо ли нам идти по пути Аргентины, в самой Аргентине положение стремительно ухудшилось и там заговорили о том, что страна идет «по русскому пути». Иными словами - ничего хорошего.

Вообще применять латиноамериканские меры в северной стране могло придти в голову только людям, не имеющим элементарных понятий об истории и географии. Мало того, что заработная плата у нас сейчас на порядок ниже, чем в Аргентине к началу «реформ», легко догадаться, что без железных дорог прекратится само существование России. Вдобавок, у нас отвратительный климат: невозможно выжить без отопления, теплой одежды и т.д. Как ни крути, а затраты на воспроизводство рабочей силы получаются не такие, как в Латинской Америке. Аргентинский опыт перенимали главным образом маленькие страны, чья экономика полностью зависела от внешних рынков. Кстати, если уж нам непременно нужны иностранцы, почему бы не пригласить эстонцев? Эстонская крона привязана к немецкой марке, финансовая ситуация относительно стабильна, а «рыночные реформы» обошлись без таких ужасных потерь как в Латинской Америке или России. Но разница между крошечной, благополучной Эстонией и огромной, разваливающейся Россией слишком очевидна. Лучше звать гостей из экзотического далека.

Главное различие, впрочем, состоит в том, что в Аргентине слабость национальной валюты была вызвана высокой инфляцией. У нас же все как раз наоборот. Рубль рухнул в условиях, когда инфляция была подавлена. Только в процессе финансовой стабилизации придушили реальную экономику. Иными словами наша нынешняя катастрофа имеет совершенно иные, куда более глубокие причины, лежащие вообще за пределами финансовой сферы. Об этом догадываются и пропагандисты очередной финансовой реформы. Но именно нежелание разбираться с этими глубинными проблемами страны и толкает на поиски очередного заморского рецепта, хитроумной схемы, недостатки которой не так очевидны просто потому, что большинство населения не понимает, о чем идет речь.

К чести Доминго Кавальо надо сказать, что сам он честно признался в собственном бессилии. Надо полагать, что латиноамериканский экономист и у себя дома повидал не мало (не случайно же, проведя в родной стране реформы, сам перебрался жить в Соединенные Штаты). И все же то, что он увидел в России, его потрясло. Из Москвы аргентинский экс-министр вернулся в состоянии тяжелейшей депрессии, о чем и поведал на страницах журнала «Forbes Global» за 7 сентября 1998. Режим Ельцина по его мнению явно переживает «последние дни», а пресловутая «аргентинская модель» в России «ничего не изменит». Российские капиталисты не на что не годны, а российские банки «неисправимы». Они - «хищники, а не помощники экономики». Для спасения страны срочно необходима «отмена фальшивой приватизации».

Проект «валютного управления» по-аргентински умер естественной смертью вместе с правительством Черномырдина, хотя хоронить его еще рано. Но совершенно не очевидно, что правительство Примакова способно предложить что-то более рациональное. Отставив нескольких крайних рыночников, Примаков пригласил спасать Россию академиков горбачевского призыва, которые уже один раз показали нам, как они понимают «регулирование». Поразительно, насколько сегодня у нас уровень дискуссии не соответствует серьезности положения, в котором мы находимся. Вместо того, чтобы проанализировать ситуацию, повторяют привычные заклинания о рыночной экономике и о вреде «административно-командных» методов, которые «вообще» неэффективны. Если так, то откуда они взялись? Почему после мирового кризиса 1929-32 года их стали применять почти повсеместно? Нет и не может быть методов, которые могли бы быть одинаково пригодны в любой ситуации и на любом историческом этапе. Командно-административные (или «мобилизационные») методы оказались эффективны, когда нужно осваивать новые территории, в условиях хозяйственной разрухи, расстроенного денежного обращения, разрушенных рыночных и технологических связей, социального хаоса, войны, наконец. Англичанин Дж.М.Кейнс увидел все это в Европе после Первой мировой войны и сделал вывод о непригодности для этой ситуации рыночного подхода. Потребовались еще десять лет и еще один мировой кризис, чтобы эту истину осознали политики. Напротив, советский опыт показал, что в условиях стабильной, развитой экономики со сложной системой взаимосвязей командные методы теряют эффективность. Потребительское общество нуждалось в рынке точно так же, как индустриализация требовала командных методов. Именно успех Советского Союза, ставшего благодаря применению этой «мобилизационной модели управления» развитой индустриальной державой, в послевоенные годы поставил в повестку дня вопрос о рыночных реформах.

Если уж у нас модно стало приводить в пример Латинскую Америку, то нелишне вспомнить, как она развивалась на самом деле. Отечественные публицисты сейчас при каждом удобном случае рассказывают о том, как неэффективно там работал государственный сектор, как плохо управляли «популистские» правительства, пытавшиеся добиться экономической независимости. Но вот в чем парадокс: именно в тот период была создана более или менее современная инфраструктура, проведена индустриализация, возник средний класс. Тот самый средний класс, который затем радостно поддержал идеи приватизации и либерализма. Даже в Соединенных Штатах к западу от Миссисипи именно государство создавало в XIX веке железнодорожную сеть, именно оно в эпоху Рузвельта организовало строительство знаменитых «хайвеев», без которых нельзя представить современную Америку, именно оно в недрах военно-промышленного комплекса создало Интернет. Все это не имело к «рыночным стимулам» никакого отношения.

Можно понять тоску среднего класса отсталой страны по более высокому уровню потребления, но сегодня перед Россией стоит совершенно другой вопрос. Банковская система разваливается, связи между предприятиями дезорганизованы. Для большинства населения проблема сейчас сводится просто к тому, чтобы выжить. Бессмысленно пугать «гиперинфляцией» людей, которые месяцами не видят денег. Бесполезно стращать «большевистским реваншем» мелкого предпринимателя, которого душит не мифическое «красное чудовище», а банковский кризис.

В условиях хозяйственного хаоса рыночные методы в принципе неприменимы. Делать на них ставку - все равно, что пытаться тушить пожар керосином. Что самое страшное, так это упорство идеологов, которые каждый раз доказывают, что пожар разрастается исключительно из-за того, что керосина вылито недостаточно.

За кажущейся нелогичностью выступлений политиков и идеологов стоят совершенно конкретные интересы. Те, кто приватизировали самые доходные куски госсобственности, прекрасно знают, как решить проблему. Только это им невыгодно. Даже американский эксперт Джеффри Сакс, поработав в России несколько лет, заговорил о необходимости национализировать «Газпром». После этого Джеффри Сакса сюда приглашать перестали.

Между тем на Западе настроение меняется. Представители работающих в России американских корпораций, опрошенные «Journal of Commerce» (3.09.98) утверждали, что уходить с рынка не собираются, но требовали радикального пересмотра экономической политики. Некоторые даже каялись. «Мы были так самоуверенны, давая советы! И знаете, что? Все это не работает,» говорит Дебора Палмиери, президент Русско-Американской торговой палаты. Для выхода из кризиса нужны решительные меры, идущие совершенно вразрез с поучениями западных экономистов. «Если надо установить контроль над ценами и зарплатой, пусть будет контроль. Если надо национализировать базовые отрасли, чтобы гарантировать поставки сырья и занятость, пусть национализируют». В эти же дни «Financial Times» опубликовала статью Роберта Макинтайра, фактически призывающую национализировать собственность ведущих олигархов. «Поскольку многие, если не все крупномасштабные приватизации Чубайса по существу незаконны, самоочевидно, что любое пост-Ельцинское правительство, которое будет считаться с общественным мнением или просто с экономическим здравым смыслом, ренационализирует эти предприятия» (FT, 15.09.98). «New York Times» одобрительно цитировала радикальных Давида Котца и других критиков неолиберальной политики в России, доказывающих, что настала пора вспомнить Франклина Д. Рузвельта и его «новый курс» как «модель с помощью которой можно поднять русскую экономику» (NYT, 15.09.98). «The Moscow Times» под заголовком «Запад сомневается, подходит ли свободный рынок для России» публикует обзор мнений американских экономистов, которые приходят к выводу, что «в какой-то форме протекционизм необходим для России». О «смешанной экономике» как единственной альтернативе неминуемому краху заговорили на совещании западноевропейских министров иностранных дел, обсуждавших наш кризис. Можно цитировать и дальше.

Еще несколько месяцев назад доминировали совершенно иные взгляды. Любой, кто заикался бы о контроле над капиталовложениями, не говоря уже о национализации, мог показаться «красным экстремистом», а его взгляды - «смешными» или «опасными». Откуда столь резкое изменение настроений? Российский кризис не просто показал, насколько ошибочны были господствовавшие подходы. Сменявшие друг друга «реформаторские» правительства завели страну в такой тупик, выход из которого без чрезвычайных, административных мер просто невозможен. Все это уже не имеет никакого отношения к теоретическим дискуссиям о плане и рынке. В обществе, где денежная система дезорганизована, а банки не могут нормально функционировать, рыночные методы просто не имеют смысла. А главное, кризис носит системный характер. Все нужно начинать как бы с нуля. Полумеры не имеют смысла.

Иностранные бизнесмены, работавшие с портфельными инвестициями, игравшие на ГКО и обслуживавшие капризы «новых русских» уже ушли с рынка. Остались те, кто вложил деньги в серьезные проекты, кто хотел не просто сорвать куш, а работать в России долго и основательно. Им уже не до идеологии. Сегодня они готовы поддержать любые меры, лишь бы это действительно помогло исправить положение. К тому же на Западе уже осознали, что события, происходящие в России являются частью общемирового кризиса. Если ситуацию у нас в стране не удастся резко и быстро переломить, это скажется на мировой экономике.

А между тем российские чиновники и политики настроены куда более благодушно. Неторопливость, с которой формируется правительство, говорит сама за себя. Разумеется патетических речей о кризисе произносится немало, но ведь эти речи мы слышим уже не первый год. В то время, когда требуется именно быстрота и решимость, к власти возвращается горбачевская команда, никогда не славившаяся ни тем, ни другим. О необходимости администроативных мер уже не стесняются говорить, стесняются только их применять. Предлагаемые полумеры типа введения института «спецэкспортеров» и принудительное перечисление валютной выручки государству, скорее всего ничего не дадут. Они лишь еще больше дезорганизуют рыночный механизм, не задействуя по-настоящему командных методов.

Создается впечатление, что в самой России ситуацию оценивают куда менее драматично, нежели на Западе. Даже приближение голода в северных регионах и в Калининградской области, похоже, мало пугает наше правительство. В соседней Литве власти нервничают куда больше. Они уже отправляют в Калининград гуманитарную помощь. А российская таможня облагает ее налогами.

Однако дело не только в русской беспечности и надежде на «авось».

Робкие попытки что-то сделать с коммерческими банками, неспособными расплатиться с собственными клиентами, кончились ничем. Банкиры, в свою очередь, готовы скорее потонуть вместе со всей страной (вместе не так страшно), нежели уступить собственность и власть государству. А государство неспособно что-то взять. И в этом, пожалуй, главная причина странной робости российского правительства. Предпринять что-то радикальное, не затронув интересов олигархов, просто невозможно. Да, полтора десятка самых богатых людей в стране уже фактически банкроты, но они все еще обладают колоссальным политическим влиянием. Они не могут эффективно использовать собственность, доставшуюся им в ходе разграбления государственного сектора. Они хозяйствовали еще хуже советских бюрократов, которые при всей своей косности, хотя бы помнили гиппократов принцип «не навреди». Взяв наиболее доходные предприятия, оставшиеся от советской системы, олигархи фактически развалили их, проели их капитал. И все же отдавать они ничего не намерены.

Олигархи непопулярны и в России, и за границей. Их никто не жалеет - ни «рыночники», ни «левые». Зато их боятся. Борис Березовский уже предупредил: если попытаетесь что-то национализировать, будет гражданская война. На самом деле настоящую войну он не организует, но неприятностей любому правительству, пытающемуся что-то сделать, устроит массу. Сергей Кириенко уже потерял свой пост, когда в его кабинете завели разговор о «бархатной национализации». В России ничего «бархатного» не бывает. Не наш материал.

Казалось бы за национализацию должны были бы ратовать коммунисты. Ведь это их лозунг. Но коммунисты боятся (или уважают) олигархов, пожалуй, даже больше, нежели представители других партий. Когда тот же Кириенко завел речь о том, что государство должно забрать собственность «Газпрома», являющегося у нас в стране самым злостным неплатильщиком налогов, именно коммунисты в Государственной Думе подняли бурю возмущения. Законодательство, позволяющее национализировать банки, «коммунистическое» большинство в Думе тоже принимать не торопится.

Национализация естественных монополий и прежде всего «Газпрома», а также нефтяных компаний и металлургии обеспечит немедленный приток средств непосредственно в бюджет. Если к этому добавить настоящую, а не понарошечную государственную монополию на производство водки, проблема наполнения бюджета окажется не столь уж сложной. Тогда, кстати, государство сможет позволить себе и низкие налоги. Что касается национализации прогорающих банков, то это уже просто пожарная мера, которая позволит лишь свести к минимуму ущерб, нанесенный экономике от их коммерческой деятельности.

Разумеется, трудно было представить себе Черномырдина, своими руками национализирующего «Газпром». Но и Примаков вряд ли на это решится. При нынешней власти национализация либо не состоится, либо будет такой же бездарной, как и приватизация. В конечном счете, этим господам совершенно безразлично, что произойдет с большинством населения страны и даже с принадлежащими им предприятиями, лишь бы их личный капитал остался неприкосновенен.

Можно написать хоть пятьдесят налоговых кодексов, можно даже понизить налоги, но в условиях экономического хаоса собрать их все равно не удастся. Можно сколько угодно пугать детей «невидимой рукой рынка», но частные инвестиции все равно не придут до тех пор, пока государство само не запустит механизм экономического роста. Можно, наконец, долго рассуждать про врожденные таланты нашего народа, но специалисты будут все равно толпами бежать за границу, если правительство не начнет вкладывать деньги в развитие науки и новые технологии. Да, ввести мобилизационные методы в экономике легче, чем избавиться от них. Но пока мы никак не можем вырваться из тупика «рыночных решений».

Либеральные идеологи правы в одном: законы экономики обойти нельзя. Именно поэтому, кстати, либеральные эксперименты в России так блистательно проваливаются, а Международный Валютный Фонд, учивший полмира как реорганизовать народное хозяйство, сам не может свести концы с концами. В том состоянии, в котором находится сегодня Россия, избежать инфляции невозможно, а эмиссия является единственным средством навести порядок в денежном обращении. Не «хорошим» или «плохим», а просто единственным. В этот тупик страну загнали именно либеральные реформаторы.

Пока нам морочат головы рассказами о способах финансовой стабилизации, приближается самая тяжелая зима за все послевоенное время. Люди могут просто не дожить до весны. Их смерть от голода и холода, будет, разумеется, вполне рыночной, а теоретики даже после этого будут рассказывать нам о вреде эмиссии и превосходстве рынка. И конечно нам объяснят, что единственной альтернативой голодной смерти была бы жизнь в тоталитарных лагерях. Все к лучшему в этом лучшем из миров!

Неужели не стыдно? Для тех на Западе, кто боится «возврата назад» в России, все это может показаться даже утешительным. Но в том-то и дело, что «возврат» в любом случае невозможен, это не более, чем пропагандистский миф. А боязнь решительных действий может быть чревата таким будущим, которое окажется пострашнее иного прошлого.

В начале 90-х «серьезная пресса» даже не желала печатать левых авторов, предупреждавших о том, что в советских условиях широкомасштабная приватизация приведет к резкому спаду производства, развалу науки, банкротству государства и формированию олигархического капитализма. Затем все это стало общим местом. Семь-восемь лет назад уже говорили об угрозе латиноамериканзации России, а интеллигенция не верила, предвкушая жизнь по западноевропейскому стандарту. Сегодня официальные идеологи обещают нам догнать Латинскую Америку. Не верьте. Как бы ни пришлось соревноваться с Руандой по количеству трупов.

ТРИ СЦЕНАРИЯ ЕВГЕНИЯ ПРИМАКОВА

Пока журналисты дружно ругают правительство Примакова за бездействие и медлительность, само правительство спокойно работает. Бывший шеф внешней разведки понимает: лучше выслушивать подобные обвинения, чем сталкиваться с серьезным противодействием. А потому кабинет министров фактически ушел в подполье. Информация из Белого Дома практически не выходит, а то, что выходит невозможно назвать информацией… И программы у правительства вроде бы нет, и формировалось оно три недели, что в условиях кризиса кажется немыслимо долгим сроком. Между тем «некомплект» министров отнюдь не сказался на положении в стране. Скорее наоборот: пока пресса и депутаты гадали, кого куда назначат, дела как-то сами собой решались. Медлительность премьера и отсутствие программы не мешало Юрию Маслюкову и Виктору Геращенко работать по 14 часов в сутки. Результаты весьма скромные, но реальные: курс худо-бедно удержали на уровне 15-16 рублей к доллару, импорт кое-как возобновился, спад производства вроде бы замедлился. Массовое недовольство не переросло в бунты. Эмиссия началась, но не в таких масштабах, чтобы перерасти в гиперинфляцию. Начали более аккуратно выдавать текущую зарплату, хотя относительно старых долгов никакой ясности нет.

Короче - получилось нечто вроде стабилизации.

Тем временем премьер показал себя непревзойденным виртуозом аппаратной игры. С Явлинским как бы расплатились за помощь, предложив ему вице-премьерский пост, но такой и в такой форме, что пост остался свободен, а Явлинский угодил в больницу с сердечным приступом. Затем тот же пост предложили В.Рыжкову, опять же в такой форме, что отказ был гарантирован. Теперь можно было во всеуслышание заявить, что пост «бросовый», идти на него никто не хочет… и поставить туда своего человека. Как кролик из цилиндра премьера возникает госпожа Матвеенко и занимает ключевую должность.

Еще одна блестящая комбинация и из правительства «добровольно» исчезает Шохин, который даже в свой новый офис в Белом Доме не успел переехать. Затем как-то тихо, кто по своей воле, а кто по указу президента из правительства уходят другие либералы. Они, быть может, думают, что их будут слезно просить вернуться, но у самого Примакова явно иные планы. К началу октября правительство из право-центристского превращается в лево-технократическое. Причем коммунисты тоже оказываются в стороне: вроде бы их люди присутствуют в кабинете, но само партийное руководство от принятия решений отстранено. Все назначенцы обязаны своими постами не товарищам по партии, а лично премьеру, без которого ничего не делается. Влияние же Зюганова на формирование кабинета практически равно нулю. Если с кем-то советуются, то - с Селезневым, который тоже за последнее время от товарищей по партии сильно отдалился (остается лишь гадать, скоро ли будет объявлено про формирование «Блока Геннадия Селезнева»?).

Как бы ни ругала Примакова пресса, сторонников у него за последнее время прибавилось. Для журналистов «закрытое» правительство - просто беда. Но публике, уставшей от политических дрязг, это даже импонирует. Как и «брежневский» стиль премьера, зачитывающего заявления по бумажке.

Человек, который, по слухам, организовал не один государственный переворот в арабском мире, не даст переиграть себя ни в аппаратной игре, ни в пропагандистской войне. Но самый гениальный аппаратный игрок может оказаться бессильным перед лицом экономических проблем. Ни одно структурное противоречие, породившее катастрофу 17 августа, не устранено. А значит, краткосрочная стабилизация, достигнутая новым кабинетом к началу октября может обернуться новым приступом кризиса.

Противники Примакова прекрасно отдают себе в этом отчет. Показательно, что пресса полна пророчествами относительно ужасных последствий правления левых, которые наступят примерно через два месяца. Откуда столь определенные сроки? Кабинет еще не принял ни одного принципиального решения, а уже известно, что именно через два месяца его политика приведет к потрясениям. На самом деле все просто: еще до того, как фамилия Примакова была произнесена, была очевидна общая динамика кризиса. После первого августовского «удара» неизбежно должно было наступить облегчение (это Примаков теперь может приписать себе), но точно так же было предсказуемо, что при имеющихся золото-валютных резервах финансовый кризис повторится не позднее начала декабря.

Нетрудно понять, что пресловутые «олигархи», за последнее время сильно поиздержавшиеся, но все еще очень влиятельные, рассчитывают, что повторный приступ кризиса позволит им взять реванш и посадить в Белый Дом своего человека. Тем более, что Юрий Маслюков уже явно дал понять, что национализация их собственности является вполне реальной перспективой. Однако подобные надежды вряд ли оправдаются. Рассуждения об ужасных последствиях правления «левых», которые проявятся через два месяца столь же лицемерны, сколь и наивны. Во-первых, общество состоит не из одних лишь идиотов, а потому изрядная часть населения понимает, что кризис порожден более глубокими причинами и нынешнее правительство вынуждено расхлебывать кашу, заваренную его предшественниками. Во-вторых, что важнее, политическое соотношение сил складывается не в пользу либералов. Социальная база сторонников «свободного рынка» в Москве и Петербурге объективно сузилась из-за краха финансовых структур, а значительная часть «среднего слоя» начинает пересматривать свои позиции. Тем временем провинция с каждым днем становится все более «красной». В случае провала Примакова провинциальная Россия будет требовать не возврата Черномырдина или Кириенко, а более радикального левого курса. И наконец думское большинство, которое, не столько думает об идеологии, сколько оглядывается на ту же провинцию, не допустит возврата к либеральному курсу. Что касается следующей Думы, то ее состав предсказать не трудно: она будет еще «краснее» нынешней.

Наконец, в условиях кризиса возврат к неолиберализму просто технически невозможен. Для рыночных решений нужна работающая банковская и финансовая система. Любое правительство нынешней зимой будет обязано думать не о стабильном рубле, а о том, как любыми доступными способами обеспечить отопление, работу транспорта, предотвратить голод. Чем острее кризис, тем больше потребность в жестком администрировании. В такой ситуации серьезные либеральные деятели даже не будут пытаться взять власть. А несерьезные провалятся не за два месяца, а за два дня.

И все же, что будет с правительством Примакова? У него есть три возможных перспективы. Первая, и пока наиболее реальная, это радикализация. Столкнувшись с обостряющимся кризисом, кабинет может, наконец, решиться на целый ряд мер, о которых пока только говорят. Сегодня население пугают возможностью запрета доллара, но на такую меру правительство не пойдет просто потому, что это ничего ему не даст. На самом деле серьезное решение, которое предстоит сделать кабинету, это национализация нефтяных компаний, «Газпрома», цветной металлургии, ликеро-водочных комбинатов и ряда банков. В целом речь идет максимум о двух десятках крупных корпораций. Большая часть подобных компаний накопила значительные валютные запасы, причем немалая часть этих запасов находится в западных банках. На посвященных России слушаниях в Конгрессе США в сентябре американские эксперты утверждали, что нефтяники и «Газпром» укрывали таким образом от налогов около 15% своей валютной выручки, причем эти деньги не уходили на счета частных лиц, иными словами они остаются доступны для государства в случае национализации. Значительная часть западных экспертов и бизнесменов к подобным проявлениям «социализма» относится совершенно спокойно, лишь бы их собственные инвестиции не трогали, а Россия не объявляла себя банкротом.

Парадоксальным образом именно национализация ключевых корпораций позволит выполнить главное требование безуспешно выдвигавшееся либеральными экономистами - понизить налоги. Опасность подобного решения состоит в том, что вслед за компаниями, способными быстро пополнить бюджет, могут быть национализированы и убыточные. Не исключено, что к Маслюкову выстроится очередь из директоров и даже собственников предприятий, требующих, чтобы их национализировали. Руководство «Инкомбанка» уже высказывается в таком духе, причем параллельно требует, чтобы старые хозяева сохранили свои посты в банке после национализации - уже в качестве высокопоставленных госслужащих. Разумеется, некоторые предприятия должны быть возвращены государству для реструктурирования (а некоторые из них потом могут быть повторно приватизированы). Но с огромным числом объектов правительство просто не справится. В чем-то могут помочь местные власти, но и их возможности ограничены.

Не менее очевидно, что без реформы государственного аппарата любая политика будет проводиться крайне неэффективно. Проект реформы госслужбы сейчас готовится, причем работают над ним люди не левого, а скорее прагматического и даже либерального толка. По мнению разработчиков госаппарат сейчас настолько деморализован, что сломить его сопротивление будет несложно. Но сами аппаратчики могут думать совершенно иначе. К тому же для повышения управляемости необходима и административная реформа в регионах, укрупнение субъектов федерации. По этому поводу региональные элиты уже глубоко разобщены: те, кто надеются присоединить кусок территории соседа - очень даже за. А вот те, чьи области могут быть расформированы, почему-то совершенно не радуются.

Наконец, правительство, которое работает полуконспиративно, почти неуязвимо для врагов, но и массовую поддержку мобилизовать не может. А при столкновении с олигархами такая поддержка будет необходима.

Примаков скорее всего будет перетасовывать правительство не один и не два раза. Но откуда ему взять новые кадры? Кадровые ресурсы думской «тусовки» в значительной мере исчерпаны. Власть не опирается на политическое движение, а следовательно трудно ожидать массового притока свежих сил «снизу».

В случае, если правительство не решится на радикальные меры, проведет их непоследовательно или некомпетентно, все может кончиться плачевно. Причем не только и не столько для министров, сколько для всех нас. Поражение кабинета Примакова приведет не к возвращению либералов, а к хаосу. Чувствуя бессилие центральной власти региональные лидеры начнут принимать необходимые меры не оглядываясь на центр. Массовое недовольство примет характер стихийного антимосковского движения. Нормализовать ситуацию сможет лишь диктатура, но тут даже не всякий диктатор справится. Генерал Лебедь и Юрий Лужков, разумеется, ждут в кулисах своего выхода. Все будет сделано, конечно, ради спасения родины и демократии. Может статься, что после неудачных попыток введения диктатуры не останется ни того, ни другого.

Однако этими вариантами выбор стоящий перед правительством, не исчерпывается. Как известно, в жизни не бывает «чистых экспериментов». Власть вполне может принять радикальные решения, но далеко не все, которых ждут сегодня. Аппарат кое-что просаботирует, а что-то проведет. Реформа госслужбы даст некоторые результаты, но меньшие, чем можно надеяться. Кого-то из олигархов экспроприируют, а с кем-то договорятся. Финансовый кризис не преодолеют, но не дадут ему перерасти в катастрофу.

Народное недовольство все равно будет расти, но можно будет показать и заботу правительства о трудящихся.

Опытный политический игрок, Примаков скорее всего и из народного гнева попытается извлечь для себя выгоду. Ведь в конечном счете за все у нас отвечает президент. Это он довел страну до краха. Это он, как мы скоро узнаем, не дает работать хорошему правительству. И вообще нами правит старый больной человек, которого давно пора отправить на пенсию (вариант: выдать на растерзание толпе). А если Ельцин уходит со сцены досрочно, то в Конституции четко прописано, кто будет его наследником.

Для силовиков нынешний премьер - человек не чужой. Для спецслужб - тем более. В Думе его уважают - в отличие от действующего президента. Чем не национальный лидер? На встрече с главами субъектов федерации Примаков говорил про возможность снимать с работы избранных должностных лиц, не справляющихся со своими обязанностями. Вместо того, чтобы возмутиться, слушатели одобрительно закивали. Все почему-то думали не про себя, а про соседа. И главное, у всех в памяти сразу возникло одно, самое главное должностное лицо, которое явно со своими обязанностями не может справиться.

Президент Примаков вполне может продержаться не три месяца, а гораздо дольше. Он не будет явно переписывать Конституцию под себя, а охотно согласится расширить полномочия парламента и правительства (тем самым застраховав нас от амбиций новых, голодных честолюбцев). В условиях кризиса выборы главы государства придется отсрочить или передать какой-нибудь специальной коллегии.

А разбираться с нерешенными проблемами экономики будет новый премьер.

КОММУНИСТЫ И АНТИСЕМИТЫ

Уже два месяца подряд российская пресса полна статьями об антисемитизме. Послушаешь радио, почитаешь газеты и сразу понимаешь - страна то ли на пороге гражданской войны, то ли в преддверии фашистской диктатуры. Комментаторы говорят про «ползучий переворот», обещают резню и погромы. Журналисты разных изданий говорят одни и те же заученные слова, будто по бумажке читают.

Поводом для всего этого стали антисемитские выступления генерала Альберта Макашова, депутата от Компартии РФ. Руководство партии не захотело осудить собственного депутата. В декабре Виктор Илюхин, другой видный деятель КПРФ, заявил, что несчастья, обрушившиеся на русский народ, спровоцированы еврейским окружением Ельцина. Партийная фракция вновь встала на защиту своего депутата, хотя на сей раз и не столь единодушно. Если после выступлений Макашова, за резолюцию осуждающую генерала из коммунистов голосовал лишь спикер парламента Геннадий Селезнев (еще несколько коммунистов не приняли участия в голосовании), то после выступления Илюхина запротестовала целая группа депутатов от КПРФ, включая нескольких известных сторонников “патриотической ориентации”.

Тем временем миллионер Борис Березовский и лидер правых Егор Гайдар потребовали запрета компартии. Березовский умудрился даже посвятить этой теме выступление на международной конференции, повященной организованной преступности в странах бывшего СССР.

Генерал Макашов, конечно, антисемит и черносотенец. Если Коммунистическая партия не может решиться его осудить, значит она отрекается от своей истории, от традиций, идеологии, значит это уже не коммунистическая партия. Но значит ли это, что партия стала “фашистской”, как утверждает пресса?

Для журналистов есть только один критерий фашизма - антисемитизм. Точнее - нежелание допускать евреев на руководящие посты (именно к этому сводится «позитивная программа» Макашева и Илюхина). Исходя из таких критериев можно заявить, что не только царская Россия, но и Соединенные Штаты до Ф.Д.Рузвельта были “фашистскими государствами”.

На самом деле антисемитизм не только не главный элемент фашизма, но даже идеологически необязательный. В Италии фашизм не использовал антисемитскую агитацию. В Германии, напротив, антисемитизм был удобен как способ мобилизации мелкой буржуазии против левых и коммунистов, среди которых евреев было немало. Да и Гитлер до 1942 года считал, что истреблять евреев нельзя - тогда германская нация лишится врага, совершенно ей необходимого для консолидации. Фашизм - это сочетание государственного капитализма с частным предпринимательством в рамках корпоративных структур, когда управленческая элита бизнеса и правительственная бюрократия срастаются (но не являются единым целым, как при «советском коммунизме») . В социальных отношениях господствует патернализм - заботливый вождь сотрудничает с подконтрольными профсоюзами и лояльными предпринимателями, показывая тем и другим, как надо уважать друг друга. Никакой классовой борьбы. Национальное единство! И обязательно - внешний враг, у которого надо отобрать что-то наше, родное, законное.

Теперь давайте взглянем на московский муниципалитет. Здесь есть и корпоративное регулирование, и госкапитализм, и тесное взаимодействие бизнеса и власти с лояльными профсоюзами. Есть популярный и сильный вождь - Юрий Лужков. Есть и враг - злобная Украина, которая не хочет отдавать Севастополь (как выяснилось - некогда приравненный к одному из районов Москвы). Но никто не станет называть Лужкова фашистом! Ведь мэр Москвы никогда не делает антисемитских заявлений.

Вне зависимости от того, есть или нет в стране угроза фашизма, тот «фашизм», о котором говорит пресса - сугубо виртуальный. Генерал Макашов свои речи о вреде евреев произносил в среднем раз в две недели на протяжении последних двух лет. Раньше подобные его подвиги освещались одним абзацем в разделе хроники или вообще не попадали в газеты. А тут, вдруг, по всей стране - на первых полосах! «Фашизм идет!»

Да, если бы фашизм таким способом шел к власти, мы бы все уже давно жили в Третьем Рейхе! Гитлеризм победил в Германии, когда нашел спонсоров в среде крупного капитала и государственном аппарате. Фашистские группы в России существуют и они опасны. Но к власти они не придут до тех пор, пока Березовский и другие олигархи не захотят сделать на них ставку.

Пропагандистская кампания направлена против Коммунистической партии. При этом лишь немного времени уделяется критике ее программы или политики. Ключевым моментом в пропагандистской технологии являются обобщения типа «фашисты и коммунисты», «бандиты и коммунисты». Коммунистам можно приписать любое нераскрытое убийство - ничего не доказано, но ведь и не опровергнуто! Нам уже объясняют, что Геннадий Селезнев замешан в убийстве депутата Галины Старовойтовой. Все это сильно напоминает дело об убийстве Кирова и «моральную ответственность», за которую судили Каменева и Зиновьева еще до того, как получили «доказательства» их вины.

Такие приемы позволяют перенести ненависть и возмущение, испытываемые нами по отношению к одним событиям и людям - на других. Прием известный и хорошо отработанный как в ведомстве доктора Геббельса, так и в сталинском «агитпропе» (вспомним «троцкистов и белогвардейцев»). Технология «переноса ненависти» - первая ступень погромной агитации. Если кто-то воплощает в себе бесспорное зло, значит все средства хороши, чтобы с этим злом покончить. Отсюда не следует, будто наши журналисты заражены фашистскими или сталинистскими идеями. Просто со времен доктора Геббельса в технологии пропаганды появилось не так уж много нового.

Темы антисемитзма хватило средствам массовой информации до начала декабря. Но антикоммунистичесую кампанию надо было чем-то подпитывать. Тут очень вовремя пришелся юбилей Солженицина. Писателю простили и его неприязнь к “демократам” и его книгу “Россия в обвале”, резко критикующую “демократические реформы”. Солженицын мало интересовал мастеров пропаганды. Это был не более чем повод еще две недели подряд показывать по телевизору кадры Гулага и пугать обывателя тоталитарным реваншем.

Журналисты, которые сегодня увидели фашистскую угрозу в Геннадии Зюганове, два с половиной года назад видели в нем неисправимого большевика, а потом превозносили его же как «социал-демократа». Сам же Зюганов всегда был оппортунистом, мещанином и поверхностным неославянофилом. Он - один из тех, про кого Энгельс сказал: «антисемитизм это социализм дураков». В пост-советской жизни, когда «прошлое» уже не только «царское» и «буржуазное», появилось возможность скрестить национализм с какой-то формой «левой» риторики. Больше всего ущерба Зюганов и его друзья наносят коммунистическому движению. Такая оппозиция не может придти к власти. Она не имеет проекта для будущего. Она бестолкова, непрофессиональна, коррумпирована и труслива. Она не может использовать социальный протест, ибо боится его не меньше правительства. Если бы таких лидеров как Зюганов не существовало, либеральной прессе пришлось бы их выдумать.

Как можно зарезать курицу, несущую золотые яйца? Представьте себе, что КПРФ запретят. Партию начнут воссоздавать снизу, в подполье люди куда более принципиальные и радикальные, нежели Зюганов. Тогда-то настоящие большевики, которых сегодня подавило зюгановское руководство, смогут заявить о себе. Их, в отличие от сытых думских политиков, не остановят угрозы и даже репрессии. Они уже не будут шушукаться с Березовским в кулуарах парламента (и попадаться на глаза журналистам). А социальная база в стране есть. И это не только обнищавшие пенсионеры и рабочие оборонных отраслей, но и миллионы разоряющихся мелких предпринимателей, которые, потеряв свой бизнес, вполне могут заняться революционной деятельностью.

Невозможно поверить, будто организаторы пропагандистской кампании настолько глупы, что готовы пожертвовать Зюгановым. Коммунисты тут «инструментальны», как и евреи - в ранней нацистской пропаганде. Но у всякой пропаганды есть своя логика. В нее начинают верить даже те, кто ее распространяет. А потому мысль о концлагерях для искоренения «красной заразы» может по-настоящему овладеть «демократическими» массами.

И все же пока у пропагандистов другая цель. Дестабилизировать пытаются правительство Евгения Примакова. Пока оно ничего не сделало против олигархов, но в ближайшем будущем может очень сильно задеть их интересы. Ведь у кабинета министров просто нет иного выхода. Запад денег не дает, налоги не поступают. Взять можно только у олигархов.

Мысль об этом невыносима для хозяев страны. Они мало задумываются о том, как выйти из кризиса, но твердо знают одно правило: чужое брать можно, а свое отдавать - нельзя. С того момента, как чужое стало своим, вступает в силу священный принцип частной собственности. Правительство, которое может «покуситься» на этот принцип, надо дестабилизировать и свалить - превентивно. Даже если побочным эффектом может стать новая экономическая и социальная катастрофа.

Альтернативного сценария выхода из кризиса олигархи не имеют. Их время проходит. Вернуть себе позиции, утраченные 17 августа 1998, уже не удастся по объективным причинам. Но дестабилизировать страну они могут. Правда, играя в дестабилизацию, олигархи сами, в конечном счете, могут оказаться ее жертвами.

БРЕМЯ «ЗАПАДНОГО» ЧЕЛОВЕКА

Прошлой весной известный американский советолог, попивая кофе в бывшей

цековской гостинице на Арбате, рассказывал мне про своих знакомых в

Госдепартаменте и в Пентагоне, которые уже разрабатывают планы оккупации

России после смерти Ельцина. Все будет сделано в лучших советских традициях

- по просьбе самих же российских официальных деятелей (несколько деятелей

всегда найдется), в страну вводится HАТОвский «ограниченный контингент» для

«поддержания законности и порядка». Одновременно управление таможней,

финансами и административный контроль над наиболее ценными регионами

(главным образом поставляющими сырье на мировой рынок) переходит в руки

«международных экспертов», которые, естественно, будут подобраны

заинтересованными американскими компаниями. «Они, что там в Вашингтоне, совсем с ума посходили?» - изумился я. «Hе совсем, - возразил мой собеседник. - Военные и чиновники всегда просчитывают множество самых разных сценариев, в том числе и совершенно идиотских. К счастью, большинство из них никогда не реализуется. Hо самое печальное в том, что этот сценарий уже существует не только на бумаге. Как ты думаешь, зачем все эти HАТОвские маневры на Украине проводятся?» «А эти люди в Вашингтоне вообще понимают, во что они собираются ввязаться?» «Hет, конечно. Они вообще ничего не понимают,» - ответил мой собеседник, и разговор как-то плавно перешел на другие темы. Колонизация по «Экономисту» Беседа наша была сугубо частная и не предвещала ничего серьезного. Однако, судя по всему, опасения моего собеседника были не совсем беспочвенными. Одно дело слухи, гуляющие по Вашингтону или Москве, другое дело, когда появляются публикации в серьезной западной прессе. Тем более, когда речь идет о передовице лондонского «Экономиста». В статье с выразительным, почти киплинговским, заголовком «Western man's burden», нам сообщают, что в России просто ничего не работает без иностранцев. Без западной помощи глупые русские даже не смогут прокормить себя. Только компетентные люди из Западной Европы и Америки способны навести здесь хоть какой-то порядок. Причем не только в сфере экономики, но и в вопросах администрации, а также поддержания закона и порядка. Hадо отдать должное «Экономисту» - его передовицы всегда откровенны. Если бы даже авторы журнала сочли нужным пропагандировать каннибализм, они не стали бы скрываться за общими словами, а прямо призвали бы нас есть себе подобных. Так и здесь все названо своими именами. Да, говорит «Экономист», это будет колонизация. Приводятся примеры - Китай конца XIX века и оккупация Мурманска британскими войсками в 1918 году. Да, признает журнал, Запад имеет во всем этом прямой интерес - надо обеспечить безопасность сырьевых районов. И, добавим от себя, обеспечить продолжение сугубо колониального развития экономики, когда сырье используется не собственной промышленностью, а вывозится в страны «центра». Кроме того будет обеспечено великое множество рабочих мест для средней руки чиновников и полицейских. Правда на нижнем уровне административного и полицейского аппарата рекомендуется использовать «туземцев». Что ж «Экономисту» виднее - есть богатый опыт британского колониализма в Индии. Как мы дошли до жизни такой В статье нет ни слова о том, отчего Россия дошла до жизни такой. Hикакого раскаяния по поводу того, что Запад долго и с энтузиазмом поддерживал политиков, разваливших страну. Hи слова о том, что все описываемые бедствия в России наступили после того, как у нас 7 лет подряд добросовестно выполняли западные рекомендации и кормили орду иностранных «советников». Странам, не столь добросовестно следовавшим указаниям МВФ и других западных институтов, почему-то повезло больше. Государства, где иностранных экспертов либо не пустили к рулю, как в Китае или в Белоруссии, либо, как в Эстонии, по прошествии короткого времени с почетом отправили домой, более или менее справляются со своими проблемами и даже демонстрируют экономический рост. С китайцами все понятно. Опыт полуколониального управления в прошлом веке сделал их весьма подозрительными к «помощи» иностранцев. Зато у России этот опыт, если верить «Экономисту», еще впереди. Прямо по Марксу Капитализм конца ХХ века оказался до удивления похож на то, что мы можем обнаружить в работах Маркса. Hе случайно в документах МВФ одобрительно цитировали из «Коммунистического манифеста» абзацы, прославлявшие глобализаторскую и модернизаторскую роль капитала. Одно отличие, сохранившееся между временам Маркса и нынешней эпохой глобализации, состояло в том, что державы «центра» не посягали до сих пор на формальную политическую независимость периферии. Похоже, это различие тоже в ближайшее время попытаются устранить. Hачать предлагается с России, но можно и с Африки - в американской прессе уже появились соответствующие публикации. Hа протяжении многих лет «Экономист» является рупором британского консервативного истеблишмента. Его передовые статьи, где объясняется, как надо жить и что делать людям в Бирме, Чехии или Китае, по-прежнему пронизаны такой самоуверенностью безапелляционностью, как будто Британия все еще правит морями. Hо читатель, не пропускающий ни одного номера «Экономиста» в наше время - уже не британский джентльмен, служащий королеве в варварских странах, а функционер международных финансовых организаций, который за два-три года работы любую цивилизованную страну может сделать варварской. Эти люди действительно думают и поступают так же, как и те, кто пишут передовицы «Экономиста». Они уверены, что все знают лучше всех. Они готовы учить русских и корейцев, не зная ни языка, ни истории, не имея даже достаточного объема экономической информации. Чем меньше они понимают ситуацию, тем легче им принимать решения на основе «здравого смысла» (т.е. того опыта, который они приобрели, делая карьеру в нью-йоркских, лондонских и вашингтонских бюрократических конторах). Они прибывают к нам на несколько дней, получают больше тысячи баксов за час ударного труда в правительственных кабинетах и дорогих отелях. Это называется экономической помощью - деньги на оплату их работы включаются в общую сумму предоставляемых нам кредитов и мы будем все это возвращать с процентами. «Привлеченные» специалисты Тысячи одинаковых безликих мужчин в безупречных костюмах и скучных галстуках заполняют однотипные отели. Почти все они учились в Англии или в Америке. Hо почему-то они ужасно напоминают советских «специалистов», которые пытались внедрять одни и те же «единственно правильные» методы «передового хозяйствования» в Чехословакии, Монголии и на Кубе. Как управляют эти милые господа, мы уже имели возможность убедиться. Чем кончится колонизация России - нетрудно предсказать. Я говорю в данном случае не о неизбежном массовом саботаже или вооруженном сопротивлении. Даже если предположить, что с военно-технической точки зрения все пройдет безупречно, а колониальную администрацию введут исподтишка и поэтапно, принесет ли она ожидаемые выгоды Западу? Анонимные авторы «Экономиста» гордо сообщают читателям про огромные средства, которые различные западные структуры вкладывают в поддержание российской науки или в программы помощи. Hо всякий, кто хоть раз сталкивался с этими программами, поражается их чудовищной (даже по нашим, русским меркам) неэффективности. Большая часть средств, как уже говорилось, расходуется на всевозможных экспертов, советников и менеджеров, многие из которых даже не удосуживаются провести в России сколько-нибудь длительное время. Все мы помним вакханалию воровства, сопровождавшую западную гуманитарную помощь в 1990-91 годах. Иностранные фирмы, вовлеченные в эту операцию, тогда неплохо нагрели руки. Hа деньги западных налогоплательщиков нашу страну завалили продукцией, которую не могли сбыть в Европе и в США. Позиции отечественных производителей были подорваны, причем как раз тогда, когда предприятия проходили болезненную рыночную переориентацию. Товары, предназначенные для бесплатной раздачи нуждающимся, появились на рынках. Торговля гуманитарной помощью стала мощным фактором развития теневой экономики. Иностранцы в России Западные партнеры, вовлеченные во все это, были либо чудовищно некомпетентны, либо сами замешаны в сомнительные махинации. Скорее всего имело место сочетание и того, и другого. Hи у нас, ни у них никто не был наказан. Если коррупция и идиотизм русских чиновников были по крайней мере публично осуждены, то западные участники подобных операций у себя дома еще и умудряются ходить в героях… Иностранный частный сектор в России тоже работает не лучше местного. Вы пробовали мыть голову американским шампунем, сделанным в Санкт-Петербурге? Или чистить зубы немецкой пастой, сделанной в Казахстане? Hе пробовали? Так и не советую это делать - уж лучше взять русскую или корейскую продукцию, которая хотя бы не прячется за известные торговые марки. Иностранные бизнесмены, работающие у нас, очень быстро научаются не платить в срок зарплату сотрудникам или расплачиваться с ними продукцией. Воруют в этих фирмах точно также, если не больше. Hекоторые мои знакомые немцы и американцы после шести-семи месяцев работы в России запивали. Кто-то уезжал на родину и там долго лечился у психоаналитика, другие, напротив, становились неотличимы от своих русских коллег. Загадочная русская душа здесь не при чем. Просто периферийный капитализм живет по иным законам, чем страны «центра». Англичане в Индии еще в прошлом веке обнаружили это. Проработав в колониях несколько лет настоящий «набоб» уже с трудом вписывался в европейскую жизнь. В западном «футляре» Для «западной эффективности» нужно западное общество. А для западного общества нужна западная история. Поскольку невозможно вернуться в XVI век и переиграть заново свое прошлое, общества, искренне пытающиеся «вестернизироваться», на деле получают нечто совершенно иное. О том, что в России не удастся механически перенять западную деловую и политическую культуру, Макс Вебер предупреждал еще в 1905 году. Hо «яппи» из международных финансовых институтов ни Карла Маркса, ни Макса Вебера не читали. Они не только не читают толстых книг, но и не смотрят по сторонам. Потому они обладают иммунитетом к «местному влиянию». Они вообще мало сталкиваются с реальной жизнью за пределами дорогих отелей. Hе удивительно, что многие из них искренне верят в мифическую «западную эффективность», которую можно импортировать вместе с учебником «Как стать богатым за две недели». Разумеется эффективность различных западных программ неодинакова. Есть случаи чудовищные, есть и некоторое количество положительных примеров. Фонд Сороса, например, работает вполне в советском духе - медленно, ненадежно. Hо все же работает. Далеко не все издаваемые им учебники высокого качества, но без Сороса высшая школа могла бы остаться и вовсе без пособий. Проблема, впрочем, в другом. Все эти программы, даже в случае успеха, могут лишь продлить агонию. Для развития науки в странах бывшего СССР нужны совершенно иные средства, а главное нужны комплексные программы, которые разработать никто кроме национального государства все равно не в силах. «Экономист» совершенно справедливо указывает, что Россия с ее с многомиллионным населением имеет государственный бюджет как у Финляндии. Такая страна просто не может обеспечить нормальное функционирование собственных структур. Hо как получилось, что в России государственный бюджет «схлопнулся» до таких мизерных размеров? Ведь это как раз прямой результат той политики, которая проводилась под диктовку западных экспертов! Сбалансированность или рост дефицита? Сокращение государственных расходов ведет не к сбалансированному бюджету, а к росту дефицита. Экономика - сложный организм, который не подчиняется простым правилам арифметики. После того, как расходы правительства сокращаются, снижается и деловая активность, покупательная способность населения, отменяются крупные заказы для предприятий. В итоге в казну поступает еще меньше денег. Hа Западе эта проблема тоже стоит постоянно - с того самого момента как в Европе и США возобладала теория монетаризма. В течение 15-20 лет бюджетные расходы постоянно сокращают, различные социальные выплаты отменяют, пенсионные фонды урезают - а обеспечить «сбалансированный бюджет» все так же трудно. Hо в развитых экономиках капиталистического «центра» сокращение государственных расходов отчасти компенсируется другими факторами, работающими на рост. И предприятия, и население достаточно богаты, чтобы самим, без помощи правительства, «накачать» спрос. В бедных странах это невозможно. Кроме государства никто не может создать массовый спрос в таких масштабах, чтобы оживить экономику. А западные эксперты уже объяснили нам, что государство должно «жить по средствам». В итоге бюджет надо сокращать все больше и больше - и так до тех пор, пока мы не остаемся практически без бюджета. Момент этот, похоже, настанет в наступающем году. Больше резать уже нечего. Сыр в мышеловке Провалы «западнического» курса в России до сих пор пытаются объяснить не пороками этого курса, а недостаточной последовательностью, тем, что его проводили «дикие русские», испортившие все хорошие идеи. Отсюда логически следует вывод, что для блага самих туземцев необходимо прислать им чиновников из цивилизованных стран и передать их ресурсы иностранным компаниям (дикари все равно не смогут их с выгодой использовать). Часть либеральной московской публики тоже так думает. Эмоционально эти люди давно уже принадлежат к «цивилизованному миру» и не хотят иметь ничего общего со странным народом, населяющим эти неуютные северные просторы. Сбывается старая советская мечта-анекдот: проиграть войну Америке, чтобы потом они нас кормили. Увы, ничего не получится. Либеральные публицисты в начале 90-х годов любили повторять: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Так вот - это тот самый случай. Hам не просто предлагают колонизовать Россию. Колонизация необходима для того, чтобы можно было продолжать именно ту политику, которая привела к нынешней катастрофе. Мы все равно непобедимы! Чем это может кончиться предсказать несложно. Каждый очередной провал колониальной администрации будет оправдываться тем, что она недостаточно полно контролирует все стороны жизни в варварской стране. И следовательно нужно расширить полномочия иностранцев, заменив местных чиновников и бизнесменов привозными. Поскольку последние взятки будут брать точно так же, а знать про управляемую страну вообще ничего не будут, последствия их управления будут совершенно чудовищными. После этого неизбежно «Экономист» будет призывать отправить в тундру еще больше выходцев из Техаса и Луизианы. И так далее до тех пор, пока с бюджетами западных стран не случится то же, что и с нашим. В начале 90-х петербургский фельетонист Юрий Hерсесов написал рассказ про то, как в России погиб пятисоттысячный HАТОвский экспедиционный корпус. Hет, местные патриоты не смогли нанести ему особого урона. Просто половина техники потонула в грязи, а остальная как-то сама собой вышла из строя поскольку оккупированное население быстро научилось от нее отвинчивать, откручивать, отламывать всякие полезные детали. Электронное оборудование было парализовано, поскольку русские хакеры стали на нем тестировать свои новые вирусы. А доблестные морские пехотинцы стали обменивать стрелковое оружие и боеприпасы на водку. Тогда этот фельетон казался просто смешным. Сейчас он может оказаться пророческим. Во всяком случае это предупреждение тем, кто хочет вмешаться в наши дела. Запомните, господа: пока у нас в стране бардак, мы непобедимы!

4. 1999г. ДОКТРИНА КЛИНТОНА

В 1968 году, когда советские войска вторглись в Чехословакию, западные журналисты заговорили о «доктрине Брежнева». Сам Леонид Ильич, конечно, никаких доктрин не выдумывал, как-то само получилось. А суть «доктрины» была проста - суверенитет государств, входящих в Варшавский договор, ограничен. Большой советский брат, разумеется, в их внутренние дела не вмешивается, но если что не так, сам решает кого и как наказывать. Никаких санкций международного сообщества для этого не требуется.

С тех пор прошло много лет. Брежнев благополучно скончался, Советского Союза и Варшавского пакта не стало, Чехословакия развалилась. Неизменным осталось только желание Большого Брата совать нос в чужие дела. Поскольку сверхдержава сегодня в мире только одна, то право оценивать и наказывать суверенные государства присвоил себе президент США. Он теперь работает Брежневым, только уже не в масштабах Восточной Европы, а по всему миру.

На место доктрины Брежнева пришла доктрина Клинтона.

Когда американцы бомбили Ирак, все можно было объяснить сексуальным скандалом в Вашингтоне и плохим настроением президента. Со стороны все это могло смотреться даже несколько комично, но жителям Багдада и других иракских городов было совершенно не до смеха. Когда начались бомбардировки Югославии, стало ясно, что речь идет уже не о попытке неудачливого ловеласа восстановить к себе уважение нации, убив несколько сот или тысяч туземцев. Нет, перед нами цельная политическая концепция, которая будет последовательно проводиться в жизнь.

Итак, в чем состоит доктрина Клинтона?

Если Людовик XIV говорил - государство это я, то Соединенные Штаты сегодня заявляют «мировое сообщество - это мы». Что думают люди и даже правительства, не имеет никакого значения. США все сами решают за всех. При таком ходе рассуждений в принципе отпадает необходимость в Организации Объединенных Наций. Парадокс в том, что сегодняшняя ООН сама по себе является в значительной степени инструментом американской политики. Но в рамках доктрины Клинтона она уже становится лишним звеном, ибо тормозит принятие решений.

Демократические процедуры в странах Запада тоже излишни. Второе правило доктрины Клинтона можно сформулировать следующим образом: если мнение собственного народа противоречит мнению президента США, любое истинно демократическое правительство должно послать собственных граждан к черту и делать то, что велит союзнический долг. А если правительство оглядывается на собственных граждан и общественное мнение, то это не настоящее демократическое правительство.

Третье правило можно сформулировать так: США выступают одновременно как соучастник, обвинитель, судья и исполнитель приговора. Мировой лидер не связан никакими правовыми формальностями. Вопрос о том, что «морально», а что нет, решает сам американский президент. Короче, чем больше у государства бомб и самолетов, тем лучше его «моральный авторитет». Лидеры Соединенных Штатов постоянно объявляют всему миру о готовности покарать нехороших диктаторов. Но со времен панамского генерала Норьеги, которого американцы свергли и посадили под замок, обвинив в торговле наркотиками, прослеживается странная закономерность. Все иностранные лидеры, которых Америка публично наказывает, на определенном этапе своей карьеры были политическими партнерами США. Норьега отстаивал их интересы в Латинской Америке, режим Саддама Хусейна поддерживали как противовес исламскому Ирану, а на Милошевича опирались, когда нужно было принудить боснийских сербов принять сформулированные американской дипломатией Дейтонские соглашения. Естественно, все, кого карает Америка являются злостными нарушителями прав человека.

Но те, кого Америка поддерживает - тоже. Политика Сербии в Косово никого не волновала, когда нужно было укреплять позиции Запада в Боснии.Турция может проводить этнические чистки, поскольку является членом НАТО. Само правительство Соединенных Штатов может сбрасывать бомбы на кого угодно, не неся за это никакой моральной, политической и правовой ответственности (коль скоро жертвы бомбардировок не являются американскими налогоплательщиками). Вопрос о том, кого, как, когда и за что карать, решает президент США в зависимости от собственных пристрастий, настроения или от текущей политической конъюнктуры. Чем меньше здесь логики, тем прочнее положение США как ведущей мировой державы. Ибо все и всегда должны чувствовать себя под угрозой.

Наконец, последнее правило доктрины Клинтона: технологическое и военное преимущество США позволяет ведущей мировой державе делать все что угодно совершенно безнаказанно. Последнее правило предопределяет исполнение всех остальных. Победителей, как известно, не судят. Мир должен принимать волю победителя. Союзники знают, что лучше разделить торжество силы, нежели навлечь на себя подозрение в нелояльности. Наконец, жертвы понимают, что сопротивление бесполезно.

Победа все спишет. Гуманитарную катастрофу в Косово можно объяснить исключительно злодеяниями сербов, тем более, что сербская полиция и в самом деле вела себя в крае безобразно (правда не настолько, чтобы вызвать исход оттуда ВСЕГО населения, вкл.ючая самих сербов). Больницы и школы, поврежденные «сверхточными» бомбами, можно обозвать военными объектами, а жалобы пострадавших назвать враждебной пропагандой. Но все это работает лишь до тех пор, пока нет сомнений в победе сверхдержавы. А что, если появляются сомнения?

С доктриной Клинтона та же проблема, что и с доктриной Брежнева. Она разлагает и вводит в заблуждение тех, кто ее исповедует. Сегодня, когда американские бомбы падают на Югославию, а НАТО готовится посылать туда сухопутные войска, некоторые пессимисты предупреждают о том, что Балканы станут для Америки вторым Вьетнамом. Они ошибаются. Второго Вьетнама не будет. Будет европейский Афганистан.

Войну во Вьетнаме можно было просто проиграть. Соединенные Штаты начинали ее, прекрасно сознавая возможность поражения. Война в Афганистане, напротив, привела Советский Союз к идеологической и политической катастрофе. Советское вторжение в Афганистан было результатом твердой уверенности брежневского Политбюро в полной безнаказанности своих действий, подтвержденного опытом 1968 года в Чехословакии. Но, в отличие от цивилизованных чехов, знавших, что со сверхдержавой бороться бессмысленно, малограмотные афганцы основами геополитики не владели. А потому сопротивлялись. И тут выяснилось самое неприятное: сверхдержава оказалась куда слабее, чем кажется. Она была неспособна к длительной борьбе. А как только сверхдержава показала свою слабость, ее психологический и «моральный» перевес исчез. Невозможное стало возможным, великое обратилось смешным.

С доктриной Клинтона в Югославии происходит то же, что и с доктриной Брежнева в Афганистане. Сопротивление сербов полностью меняет правила игры. Цепочка неудач на поле боя, оборачивается политическим кризисом всей системы. Если США не являются больше неуязвимыми, то под сомнением оказывается и их особое положение в мире, позволяющее им игнорировать международное право. И тогда каждый вспоминает о своих правах, начинает защищаться. Как известно, мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе. Тоже самое с неудачными «гуманитарными миссиями». В случае провала их вполне могут счесть актами агрессии и международного терроризма.

Тем более, что и в Косово все выглядит при ближайшем рассмотрении не так, как изображает американское начальство и CNN. Никто не задает, например, вопроса о том, откуда взялась Армия Освобождения Косова, каковы реальные перспективы края в случае успеха американской акции. Почему, например, в Косово было так тихо во время боснийского кризиса? Почему КЛА вдруг возникла сразу, хорошо вооруженная и организованная, как черт из коробочки? Почему бойцы КЛА то и дело стреляют в албанцев, причем довольно метко?

На самом деле кризис в Косово порождение мира в Боснии. Пока в Боснии стреляли, а Югославия была в блокаде, именно через Албанию и Косово шел мощнейший поток контрабанды - здесь проходило все, от сигарет и наркотиков до оружия. Именно тогда на границе между Албанией и Сербией появилась «серая зона», где свободно чувствовали себя будущие полевые командиры КЛА. Будущие борцы против сербского угнетения начинали свою карьеру с того, что снабжали сербов всем необходимым для продолжения войны. Мир в Боснии обрушил не только финансовые пирамиды в Албании, но и оставил без дела много энергичных молодых людей. Когда в Косово раздались первые выстрелы, албанские политики, боровшиеся за освобождение края мирными методами, сперва даже подумали, что это провокация. Ибрагим Ругова, демократически избранный албанцев Косова, обнаружил, что ситуация уже им не контролируется. Все, что было достигнуто ненасильственным сопротивлением на протяжении многих лет, было в одночасье перечеркнуто. Представители албанской общины, пытавшиеся добиться своих целей демократическим путем, превратились в ходячие мишени.

Знали ли обо всем этом в Вашингтоне? Да, знали, ибо все вышесказанное почерпнуто мной из американских источников. Просто никакого значения для политиков в Вашингтоне все это не имеет. Дестабилизация обстановки на Балканах давала Соединенным Штатам великолепную возможность еще раз продемонстрировать всепобеждающую силу доктрины Клинтона. НАТО никогда и не стремилось к урегулированию конфликта. Цель была совершенно иная - оккупация края. А потому именно Запад постоянно навязывал и албанцам и сербам заведомо неприемлемые условия, от которых албанцы отбивались так же, как и сербы - они согласились в одностороннем порядке подписать мирный договор лишь тогда, когда стало ясно, что сербы его не подпишут.

Албанцы, возможно, искренне надеялись на помощь НАТО. Сегодня тысячи беженцев в Македонии, Албании и Черногории на собственной шкуре обнаруживают, что такое американская помощь. По большому счету до них никому нет никакого дела. После бесчинств сербской полиции, после террора КЛА, после появления в Косово сербских военизированных формирований, на тех же людей посыпались еще и НАТОвские бомбы. Прекрасное завершение «гуманитарной миссии» Запада! Ни те, кто остался в Косово, ни те, кто бежал, совершенно не интересны политикам. Американская дипломатия стремилась к войне на Балканах, она ее получила.

Оправдание политики США на Балканах - в необходимости покарать злобных сербов. Но у сербов теперь есть собственное оправдание - в необходимости остановить зарвавшихся американцев. Для любого нормального человека ясно, что политика Милошевича в Косово была совершенно безобразной. Но опыт последних лет убеждает и в том, что безнаказанность и безответственность сверхдержавы в планетарном масштабе - куда опаснее. Это понимает даже лидер косовских албанцев Ибрагим Ругова, подписывающий соглашение со своим давним врагом Милошевичем в тщетной попытке таким способом остановить бомбардировки НАТО. Но правительство, само себя объявившее моральным эталоном для всего мира, не будет считаться с мнением албанцев так же, как оно не считается с мнением сербов, арабов, сомалийцев, да и собственных граждан, растерянно пытающихся разыскать Косово но карте.

Между тем нарастающее военное сопротивление сербов и раздражение албанцев, лишь первый симптом гораздо более мощного сдвига, происходящего не только на Балканах. Как во времена Брежнева, за благополучным фасадом всеобщей лояльности скрывается мощный потенциал возмущения. Во времена Варшавского пакта антисоветизм постепенно становился общей идеологией, объединяющей совсем непохожих друг на друга поляков, венгров, румын и афганцев. Ничто не объединяет так, как наличие общего врага. Американские стратеги говорят про плотину, готовую пасть под напором воды. Бедняги даже не понимают, как верен этот образ! Но речь идет не о сербской противовоздушной обороне, а обо всем мировом порядке. Вода прибывала и накапливалась постепенно. Теперь достаточно лишь небольшого толчка, чтобы ненависть и возмущение вырвалось наружу.

Pax Americana на деле может оказаться не прочнее «братского союза», возглавлявшегося советским Политбюро. НАТО пережило Варшавский пакт на целы десять лет. Но вечных империй не бывает. Не исключено, что системе американского господства предстоит столкнуться с собственным вариантом 1989 года.

Американские журналисты все еще пытаются объяснить демонстрации у посольства США в Москве сентиментальной любовью русских к «братьям славянам». Они боятся сказать то, что в глубине души осознали. Людей выводит на улицы не симпатия к сербам, а неприязнь к американцам. Это чувство сейчас объединяет миллионы людей на самых разных континентах. Людей, которые в остальных отношениях не имеют между собой почти ничего общего.

Сколько говорилось недавно про общечеловеческие ценности, да только никто не смог их внятно сформулировать. К концу века мы кажется разобрались - большинство человечества, похоже готово вступить в новую эпоху под знаком простой и ясной объединяющей идеи: анти-американизма.

КИНГ КОНГ РФ

Не дай бог увидеть русскую власть - бессмысленную и бесконтрольную.

Был в советское время такой анекдот. Сын спрашивает отца: зачем нужна кремлевская стена? Чтобы не перелезли, - отвечает отец. С какой стороны? - уточняет сын.

Работа у него такая…

Советский анекдот странным образом перекликается с образом из классического голливудского фильма. Жители экзотического острова зачем-то оградили свое поселение высоченной стеной. Приезжие недоумевают - зачем это? Правда, потом из-за стены показывается голова чудовища.

Для власти естественно отгораживаться от народа высокими стенами. Но если задуматься о природе этой власти, напрашивается странная мысль: может быть так лучше и безопаснее для народа? Президента Ельцина в сегодняшней России не ругает только ленивый. Но как все было бы просто, если бы проблема была только в личности правителя! Достаточно внимательно проанализировать Конституцию России, чтобы обнаружить, что Ельцин вовсе не плохо справляется со своими обязанностями. Он как раз идеально адекватен роли президента. Другой вопрос - что это за роль?

Президент у нас имеет власть огромную, почти безграничную. Но власть эта прежде всего состоит в полной свободе любых безответственных и разрушительных действий. Президент сам не формирует кабинет министров (он лишь назначает премьера), зато может в любой момент этот кабинет разогнать или перетасовать. И уж собственную администрацию он может крушить сколько вздумается. Святое право! Он также может ввести чрезвычайное положение, устроить войну, разогнать парламент. Еще он может издавать указы, а другие уже должны разбираться в том, соответствуют эти указы законам и той же конституции или нет Но выполнять эти указы надо сразу.

Говорят, что Ельцин непредсказуем. Но по нашим законом главный начальник в стране иным и быть не может. Его должны бояться - это называется «авторитетом власти». А чем меньше понятно, - тем страшнее.

Президент у нас тот, кто все вокруг крушит. Работа у него такая. Это по должности Кинг Конг РФ.

Сам президент, естественно, ничем не связан и не перед кем не отчитывается. Зато в плане конструктивной работы у него ни особых задач, ни полномочий нет. Это дело парламента и правительства, которых президенту положено периодически разгонять. Или по крайней мере пугать этим. Если президент подобными правами не пользуется, то ему и делать особенно нечего. Если, допустим, президент болен или устал, никого не разгоняет и не пугает, политологи сразу начинают рассуждать о «вакууме власти». Чтобы успокоить публику, президенту, даже больному, приходится нестись в Кремль, опять кого-то увольнять и пугать. Тогда «политический класс» на некоторое время успокаивается.

Темные места Основного Закона

Многократно говорилось в прессе и с парламентской трибуны о том, что «Ельцинская конституция» (в отличие, кстати, от Сталинской) была написана «под конкретного человека». Пока Ельцин был в силе и контролировал ситуацию, эта система более или менее работала, несмотря на то, что правоведы находили в тексте Основного Закона многочисленные противоречия, несообразности и темные места. Чего стоит хотя бы раздел о «формировании Совета Федерации», который, как выяснилось, обозначал предоставление губернаторам депутатских полномочий в верхней палате парламента, - в вопиющем противоречии с провозглашенным тут же принципом разделения властей. Хотя тот же раздел можно прочитать и в противоположном смысле. Может быть с 2000 года сенаторов опять станут выбирать.

И все же слабости Конституции стали политической проблемой лишь в тот момент, когда личная власть Ельцина ослабела. Тут не только коммунисты в Думе, но и правый центр, и даже сотрудники администрации президента заговорили о перераспределении полномочий. Основной Закон России освящает систему личной власти. Он предоставляет президенту возможность все контролировать, ни за что не отвечая. Он гарантирует для лидера страны возможность проведения кадровой политики, не подчиненной никаким правилам и ограничениям, что означает фактическое закрепление клиентелизма и коррупции как элементов государственного устройства. Деление на тех, кто работает, и тех, кто по должности мешает другим работать, в системе российской власти вполне традиционное.

В царские времена были двор и правительство. Император и его двор ни перед кем не отвечали, зато формулировали цели и ставили задачи. Правительство само цели формулировать не могло, но зато с него спрашивали за каждый провал. В советское время ЦК КПСС формулировало политику, а правительство проводило ее в жизнь и несло ответственность за ее последствия. В «демократической» России курс указывают президент и его окружение. Ответственность за неудачи несет опять же правительство. Но каждый раз, когда хоть что-то получается, народу объявляют, что во всем заслуга мудрого главного руководителя - царя, генсека, президента.

Для того, чтобы правительство лояльно проводило в жизнь не им сформулированный курс, пусть даже самый бесперспективный, и не претендовало на лавры в случае нечаянной удачи, его нужно постоянно держать в страхе. Потому не только главный начальник страны, но и его окружение, должны денно и нощно работать, следя, нет ли где крамолы. И в этом смысле приглядывать за «своими» надо столь же внимательно, как и за «противниками».

Бессильный парламент и заведомо поставленное в двусмысленное положение правительство (назначаемое и смещаемое президентом, но отчитывающееся перед депутатами) обеспечивают такую систему» сдерживания и противовесов», при которой все органы власти совершенно бессильны перед волей первого лица. Многочисленные противоречия, порожденные действующим государственным устройством, так сказать, функциональны: верховный руководитель страны неизменно оказывается высшим арбитром, разрешающим споры на всех остальных уровнях. Чем больше таких споров - тем лучше. Конституция вообще не рассчитана на то, чтобы урегулировать какие-то противоречия в государстве. Если есть противоречие между институтами власти, выпускаем Кинг Конга. И нет противоречия!

Конституция 1993 года отражала соотношение сил в стране, сложившееся после разгона оппозиционного Верховного Совета. Последующие события показали, что несмотря на все усилия власти, ее противники устойчиво пользовались поддержкой по крайней мере половины общества. Но вернув себе легальный статус, оппозиция отныне была лишена всякого влияния на развитие страны. Это не могло не привести к закономерному результату - деморализации и коррумпированию оппозиции. Теперь, когда из ее рядов вербуются ряды правительства, - не надо жаловаться на то, что «кадры не те». Это закономерность системы.

Против вируса самодурства нет прививки

Государственная система, не допускающая участия во власти никого, кроме деятелей, согласных с «генеральной линией», не может быть демократической. Раздел огромной государственной собственности между несколькими группами олигархов тоже не мог быть произведен на демократической основе. Но в то же время власть, ориентировавшаяся на капитализм и на «вхождение в мировое сообщество», не могла совсем обойтись без права и полностью отказаться от «западных» государственных форм. В этом смысле Конституция 1993 года была компромиссной. Она должна была закрепить авторитарную систему и одновременно придать ей «цивилизованные» и «западные» формы. «Президентская республика» идеально соответствовала этой задаче.

В целом Конституция 1993 года воспроизводит государственную систему России примерно в таком виде, в каком она существовала в период с 1905 по 1917 год, лишь с двумя существенными отличиями: во-первых, самодержец из наследственного становится выборным, а во-вторых, избираются и губернаторы, что подразумевает определенную самостоятельность регионов. Оба изменения должны восприниматься как дань демократическим завоеваниям ХХ века и западным правовым традициям. Но на самом деле, как это ни парадоксально, из-за «республиканской» прививки самодержавие становится даже хуже.

Децентрализованный авторитаризм допускает больший произвол, нежели централизованный. В первом случае гражданам приходится иметь дело с одним самодуром, а во втором - с восемью десятками. В первом случае власть главного начальника сдерживает бесчинства начальников местных, во втором - дополняет их.

Совершенно закономерно, что при нынешнем государственном устройстве России на местах происходит то же, что и в центре. Под разговоры о федерализме мы получили странное соединение централизованного государства и конфедерации, соединяющее недостатки обеих систем, но не их достоинства. В регионах мы имеем 89 местных самодержцев, чья власть так же бесконтрольна и бессмысленна, как и власть кремлевского Большого Брата. Единственным ограничением произвола удельных князей в регионах является такая же неограниченная власть президента в центре.

В конечном счете все определяется соотношением сил. Формируются авторитарные режимы в масштабах одной отдельно взятой провинции - будь то Калмыкия, Башкирия или Татарстан. Тут уже не очень заботятся о «западных» формальностях - на выборах единственный кандидат, а его оппонентам лучше сидеть тихо, репрессивные органы всегда начеку. Некоторые губернаторы являются просвещенными самодержцами, большинство - не очень.

Выборность губернаторов - бесспорное благо с точки зрения теории - в реальной политической жизни России вовсе не обязательно означает демократию, ибо в сложившихся обстоятельствах выборы совершенно не обязательно будут свободными. А во что превратились почти свободные выборы во Владивостоке, лучше вообще не вспоминать. Масштабы проблемы варьируются в зависимости от того, идет ли речь о Москве или Элисте, но в любом случае пока еще никто не смог заставить губернаторов играть по честному, если сами они того не хотят. Система личной власти на местах не может быть ликвидирована до тех пор, пока тот же принцип торжествует в центре.

Наш федерализм и наша демократия - это плюрализм монстров.

Несколько правил из жизни Кремля

Кинг Конг РФ должен все вокруг крушить в заранее отведенных ему правовых рамках. Это и есть та виртуальная стена, которой пытается отгородиться общество. Но чудовищу в этих рамках тесно, да и сами стены, в отличие от голливудского фильма, скорее обозначены, чем реально построены. Хуже того, при нынешних порядках элементы демократии в авторитарной системе оказываются скорее деструктивными. Они скорее вносят в жизнь беспорядок.

Задача состоит, разумеется не в том, чтобы ликвидировать и эти элементы демократии. Наоборот, авторитарная система должна быть заменена демократической. Но только не надо думать, что для этого достаточно предоставить гражданам возможность раз в восемь лет выбирать себе Кинг Конга.

Президентская гонка стоит огромных денег - и слишком ясно, кто и за что эти деньги платит. Для любого из олигархов жизненно важно иметь «своего» президента, который будет расплачиваться за оказанную помощь, назначая нужных людей на ключевые посты, раздаривая казенную собственность и прикрывая своих друзей от уголовного преследования. В этом суть экономической власти Кремля. Не всякий политик готов играть такую роль, не всякий может это сделать, не теряя поддержки своих сторонников, не наталкиваясь на сопротивление собственных структур. Потому одни деньги получат, другие - нет. Выгодно инвестировать средства в Лужкова, в Лебедя, при определенных условиях - в Зюганова (он уже показал, что мнение личных друзей и спонсоров ценит больше, чем мнение рядовых членов собственной партии). Примаков, Селезнев и Явлинский, напротив, для инвесторов непривлекательны. Никто из них не сумеет работать Кинг Конгом.

Правило российской борьбы за власть просто: чем более человек является политиком, в европейском смысле слова, тем хуже его шансы получить деньги на выборы. Ответственный политик оглядывается не только на клиентелу и спонсоров, он пытается представлять граждан. Именно потому любой принципиальный политик - левый, правый или центрист, этой системой отторгается.

Большинство населения России рассуждает иначе, нежели несколько сот олигархов и привилегированных бюрократов. Но именно эти две группы, как показали президентские выборы 1996 года и значительная часть губернаторских выборов 1997-98 годов, обладают решающим влиянием на исход голосования. Именно от них зависит, кто получит доступ к прессе и телевидению, а кто нет, о ком узнают, а кто останется в тени. Чем менее авторитарен политик, тем меньше у него шансов. Не потому, что избиратели хотят диктатуры, а потому, что понимают - на должность Кинг Конга надо избирать существо соответствующее, а других вариантов, по большому счету, просто нет…

Ельцинский режим без Ельцина будет скорее всего хуже, чем с Ельциным. Нынешний президент уже не может удерживать в своих руках сосредоточенную им огромную власть, а потому дает работать политическим институтам. Стихийно складывается новая практика, когда правительство отвечает перед парламентом, судебная власть принимает решения не оглядываясь на Кремль, а парламент, приобретя реальный вес, осознает и свою ответственность перед страной.

Из-за высокой стены уже почти не слышно угрожающего рева (разве что иногда там едят своих). Но с появлением нового сильного правителя вся эта идиллия может быть порушена вновь. С приходом нового президента придется срочно вознаграждать спонсоров, назначать на «хлебные должности» особо отличившихся соратников. Это означает новый виток коррупции и политического произвола. А потом нужно будет пугать противников и недовольных (то есть тех, кому не дали обещанной награды). Между тем раздавать и делить уже почти нечего - огромное советское наследие уже фактически разворовано. Значит новый хозяин Кремля, пытаясь расплатиться с инвесторами и удовлетворить свою клиентелу, вынужден будет прибегать к рискованным ходам. У Ельцина был поразительный политический инстинкт и опыт, позволявший ему выходить из самых рискованных ситуаций. У нового хозяина таких качеств почти наверняка не будет.

Сейчас в России есть уникальная возможность избавиться от системы «личной власти». Кремль ослаб, а политические институты - будь то парламент, правительство или Конституционный Суд - окрепли, получили реальное влияние на ход событий. Президентская администрация, этот почти точный аналог ЦК КПСС, не имеет четкой политической перспективы и готова на соглашение. Конституционную реформу с теми или иными оговорками готовы поддержать и правые, и левые. А ее главные противники, ориентировавшиеся на борьбу за личную власть, оказались слабо представлены в институтах власти. Как ни странно, относится это и к личному окружению Зюганова, которое все более вынуждено считаться с растущим влиянием «институционалиста» Селезнева. Да и общество явно устало от власти Кремля.

Ограничив полномочия президента, общество сделает этот пост куда менее привлекательным для всевозможных политических чудовищ и их богатых спонсоров. И тем самым хоть отчасти застрахуется от повторения катастрофического опыта последних лет. Пусть лучше главный начальник вешает побрякушки заслуженным деятелям и катается на дорогом лимузине с личным штандартом. Если такая уникальная возможность будет упущена в 1999 году, в 2000 году нам придется иметь дело с новым, более молодым и более агрессивным самодержцем. Последствия предсказать нетрудно.

НАВСТРЕЧУ «ОРГАНИЧЕСКОМУ ИНТЕЛЛЕКТУАЛУ»

Художественный Журнал: Существует мнение, что одной из характерных черт последнего десятилетия стала исчерпанность интеллигенции как историко-социальной формы мыслящего класса. Каковы перспективы культурного сообщества в постинтеллигентский период? Какие новые социальные формы оно может принимать?

Борис Кагарлицкий: Если попытаться дать интеллигенции чисто социологическое определение, то мы должны признать, что в России - как в петербургский, так и в советский период - она неизменно выполняла функцию агента модернизации. В этом плане судьба интеллигенции неотделима от судьбы государства. И не только в петровские времена, но уже начиная с первых Романовых, если не раньше. Модернизация - по крайней мере с момента выхода из Ливонской войны - это главная тема русского государства. Причем поначалу это была даже не «догоняющая модернизация» (таковой она стала несколько позднее), на первых порах ее задачей было «не отстать». Когда же Россия стала отставать, возникла задача - догнать. При этом, чем больше догоняли, тем больше отставали, что в свою очередь давало государству новые основания для модернизационного курса. Отсюда и программная установка на создание класса образованных людей, предназначенных обслуживать модернизационные задачи. Отсюда, кстати, и знаменитые пушкинские слова: «Правительство - это единственный европеец в России».

Проблема, однако, состоит в том, что никто не знает, сколько необходимо интеллектуалов. Нет механизма или критерия, который позволит это рассчитать. К тому же поставленные планы бюрократией часто не реализуются. Во всяком случае реализуются не так, как было изначально задумано. Это приводит к еще большему производству интеллектуалов. Так мы и получаем столь характерную для России ситуацию, когда количество интеллектуалов и качество их образования постоянно превышает потребность в них самого государства.

Х. Ж.: Какой, собственно, период вы имеете в виду? ХIХ век? ХХ век?

Б. К.: Уже ХVIII век дает ту же картину! Только в ХVIII веке это противоречие не осознается. Проясняется же оно впервые у Пушкина, а дальше ощущается все острее по мере демократизации социального состава интеллигенции. Ведь образованный русский помещик был все-таки помещик, а образованный русский разночинец являл собой абсолютного маргинала, и если государство не давало ему работу, то ему оставалось лишь переводить немецкие тексты для обучения таких же будущих маргиналов. Причем дело даже не в том, что интеллектуалы были без работы - они могли быть вполне трудоустроенными, но они не довольны были условиями своего труда. Тем, как они используются, что они делают. Он интеллектуал, а должен переписывать бумажки! Так возникает поначалу социальная, а потом уже и экзистенциальная тема, которая впоследствии переходит из поколения в поколение. Отсюда же и возникает феномен русской интеллигенции - интеллигенции как критиков. При этом интеллигенция не буржуазна хотя бы потому, что она появляется раньше буржуазии. Специфически русский феномен: интеллигенция здесь более старый класс, чем буржуазия!

В этом и состоит парадоксальная природа взаимоотношений интеллигенции и государства: непонятно, кто из них должен быть благодарен кому. Вроде бы интеллигенция является порождением власти и должна быть за это ей благодарна. Но интеллигенция готова отдать власти свой потенциал с тем, чтобы та проводила модернизацию, а власть же воспользоваться этим не может, а потому и не может модернизировать страну. Поскольку же власть не выполняет роль коллективного интеллигента, то, следовательно, она должна быть осуждена. В этом клубке противоречий и коренится столь присущая России интимность взаимоотношений интеллигенции с властью.

Отсюда возникает еще один специфический русский парадокс. Интеллигенция, разочаровавшись в государстве, начинает искать другого субъекта модернизации. При этом она не может объявить им саму себя: для этого она слишком критически мыслит и понимает, что, если такое произойдет, она сама станет властью и превратится в предмет собственной критики. А потому она находит идеал в другом месте - им оказывается народ! Однако народ не может сам себя модернизировать: ведь, в отличие от государства, он не обладает знанием. Тут и включается в дело просветительская парадигма, странно при этом выворачиваясь. С одной стороны, есть государство, которое обладает знанием, но не хочет и не умеет это знание правильно распределить с тем, чтобы модернизировать страну, с другой же стороны, есть народ, который заинтересован сам себя модернизировать - он только об этом и мечтает, но, увы, он об этом не ведает. Следовательно, нужно обратиться к народу и просветить его. Так и формируется в России культура служения народу - позволяющая любые эксперименты над этим народом во имя его же блага. Если принять к сведению, что просветительство исключительно авторитарно само по себе, то в России мы имеем дело с кристаллизацией просветительской парадигмы в чистом виде. Отсюда и исключительная авторитарность русской демократической традиции: она просветительская насквозь.

Х. Ж.: А что можно сказать о советской интеллигенции?

Б. К.: И в советский период мы также встречаем феномен перепроизводства интеллигенции - со всеми вытекающими отсюда последствиями. Преемственность здесь очевидна уже на уровне государства, которое вновь совершило в этот период мощнейший модернизационный рывок и которое обратилось для этого к массовому производству интеллигенции. Если взять сталинскую социальную статистику (а ей, кстати, можно верить намного больше, чем статистике экономической), то становится очевидным, что самый быстро растущий класс - это интеллигенция. Однако к этой прямой аналогии со старой Россией необходима одна поправка. Советская интеллигенция - это дети «выдвиженцев», а потому здесь нет и не может быть народничества. Вообще с «выдвиженцами» возникает интересная проблема. На уровне культурном советская интеллигенция начиная с 60-х годов отождествляет себя с жертвами репрессий - сначала сталинских, позднее - большевистских. Но в плане социальном и даже биологическом большая часть интеллигентов были как раз потомками «выдвиженцев», людей, которые поднялись наверх благодаря тому, что репрессии расчистили им путь. Отсюда совершенно другой культурно-политический расклад. Если старая интеллигенция находилась в треугольнике «интеллигенция - власть - народ», то советская интеллигенция (а точнее, шестидесятники, как ее первое и образующее поколение) определяется осью «интеллигенция - власть».

Х. Ж.: А как же «Наш современник», деревенщики? Может, они не в счет, так как были носителями антимодернизационных настроений?

Б. К.: Именно поэтому. Ведь, в отличие от народников XIX века, они апеллировали к народу не как к социальному творцу, а как к носителю традиции. В целом же шестидесятническое умонастроение оказалось законсервировано на долгий период - с 1968-го по 1988 год. Все эти годы в интеллигентской среде, разумеется, протекали свои процессы, однако на поверхности они не отражались, они протекали на уровне, который можно назвать «идеологическим бессознательным». А если что и возникало, то вытеснялось в андеграунд. Ведь что характерно: некие явления вытеснялись в эти годы в андеграунд не только потому, что не соответствовали стандартам советской власти, но и потому, что не соответствовали стандартам шестидесятнической культуры. Или наоборот, в андеграунд вытесняется в этот период то шестидесятничество, которое, доведя свои собственные положения до крайности, осознало себя уже не шестидесятничеством…

Х. Ж.: О ком, собственно, идет речь?

Б. К.: Например, о Солженицыне. Он начинает вместе с «Новым миром», его формирует культура «Нового мира». Это отлично видно, когда читаешь «Бодался теленок с дубом». А то, что получается в итоге, уже в принципе не шестидесятничество. Но отвлечемся от Солженицына. Диссидентами становились оттого, что начинали сознавать невыполнимость первоначальной шестидесятнической парадигмы просвещения власти. Однако к концу 80-х интеллигентский проект шестидесятников вдруг оказался выполнен. Что мы видим на протяжении всего периода 60-х и 70-х годов? Да, интеллигенты ругают власть, но одновременно к ней же апеллируют, стремятся поднести к лицу власти зеркало, чтобы она увидела правду. И вдруг власть посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Вроде бы превосходно, но таким образом интеллигентский идейный проект к 1989 году себя исчерпал: за ним не осталось ни идеологического, ни культурного содержания. С этого момента началось формирование нового культурного слоя, который хочет воспринимать себя уже по-другому. Во-первых, он захотел видеть себя в роли западного интеллектуала, т. е. возникла надежда, что теперь-то мы придем к полной адекватности, потребность власти в интеллектуалах и их количество станут наконец-то адекватными друг другу. Возникла также надежда, что интеллигенция избавится от просветительской функции: она наконец-то будет состоять из экспертов, аналитиков, а не из просветителей. Художественный критик будет теперь писать о самом искусстве, а не просвещать народ и власть, объясняя, что соцреализм - это плохо, а западный модернизм - хорошо, театральный критик будет теперь писать просто о спектакле, а не поддерживать театр «Современник» против театра имени Гоголя. Так в этой среде возникает культ чистого профессионализма и одновременно кристаллизуются групповые интересы, лишенные отныне каких бы то ни было идеологических мотиваций. К примеру, те, кто когда-то защищал театр «Современник» против заскорузлого МХАТа, сохранили между собой некие отношения, хотя они уже лишены былой идеологической сверхзадачи. Возникает политика групповых или клановых интересов.

Однако, парадоксальным образом, с точки зрения западнических стандартов, насаждаемых самой интеллигенцией, эти кланово-групповые интересы являют собой антимодернизационный ресурс. Ведь неформальные клановые отношения, круговая порука и т. п. сдерживают модернизацию. Так в нашей культуре - как гуманитарной, так и политической - складывается забавная ситуация, когда модернизационные ценности отстаиваются в социальных формах, которые противоречат модернизации. Объективно люди не могут привнести в общество индивидуализм западного типа, так как сами к этому не готовы, но в то же время и не могут предложить альтернативные формы и ценности, так как идеологически они привязаны к западнической традиции. Славянофилы и почвенники в силу того, что модернизацию они отвергают в принципе, также не могут предложить никакой альтернативы. Ведь вопрос о модернизации поставлен не западниками. Он задан исторически, ситуативно. Так в тупик приходят все.

Х. Ж.: А что же с надеждами нашего культурного сообщества на эспертную функцию в постидеологическом обществе?

Б. К.: Да, с одной стороны, эксперты востребованы властью и элитами. Но, во-первых, востребованы не все, а во-вторых, не лучшие. Власть выбирает не по меритократическим критериям! Даже если выбран лучший, то он быстро деградирует. Он до такой степени погружается в бюрократическую игру, что не остается времени и интеллектуальных ресурсов для профессиональной рефлексии и саморефлексии. А не вести эту игру он не может, иначе он оказывается не эффективен в системе. Так надежды на возникновение экспертной функции интеллектуала обернулись массовой дисквалификацией экспертного сообщества. Люди утрачивают тот налет любительщины, который был всегда присущ русскому интеллигенту, но и не приобретают профессиональную компетентность. Нет корпоративной этики, нет системы стандартов. Разумеется, любительщина тоже не лучшее качество, но вот полулюбительщина - это уже нечто более интересное, так как от этого можно ждать нестандартных ходов мысли и идей.

Х. Ж.: А не значит ли это, что проблема состоит в том, что ни групповые интересы, ни поиск индивидуального успеха в равной мере не предполагают ценностей профессиональной корпорации? Не является ли корпорация в принципе хранителем автономного суждения и профессиональной этики?

Б. К.: Безусловно. Но я хочу подойти к этой проблеме с другой стороны. Есть одна очень важная особенность старой интеллигенции, которая пока осталась без внимания, - это ее социально-культурная однородность. Возьмем две крайности - московского академика (членкора, профессора) и сельского учителя. Так вот они - если мы берем советское время - будут читать одни и те же книжки, смотреть одни и те же фильмы, в один и тот же день они будут получать по подписке и открывать «Новый мир». Более того, не столь сильно и имущественное расслоение: при всей разнице профессорской и учительской зарплаты - это не разные миры. Ныне же, начиная с пресловутой реформы, началось стремительное расслоение - расслоение и горизонтальное, и вертикальное, одновременно. Горизонтальное - по социальной динамике, а по статусной - вертикальное. Большая часть академической среды просто выброшена из жизни, включая элиту - интеллектуальную элиту, разумеется. Та же часть, которая вписывается в новый порядок, начинает жить жизнью буржуазной. Так впервые русская интеллигенция пытается стать буржуазной! Более того, она пытается освоить буржуазность как идею.

Х. Ж.: Перефразируя знаменитый исторический афоризм, можно сказать, что это хуже чем аморальность, это - нелепость.

Б. К.: Это действительно нелепость. Когда Давид пытался визуализировать идеологию буржуазной революции, он писал картины не о лавочниках, а о древних римлянах. Во всех буржуазных культурах мы встречаем аналогичный феномен: речь идет не о том, чтобы изобразить лавочника в облике героя, а о том, чтобы дать лавочнику примеры героизма из другой эпохи или другой культуры. Во Франции - это был Рим, в Англии - Библия. Каждая культура имела свои references, для становления своего буржуазного мифа. Мы не найдем в эпоху формирования буржуазной культуры примеров прямого воспевания лавочника. Лавочник не эстетичен! Можно воспевать тирана, возможно эстетизировать насилие, восхвалять порядок и власть, но невозможно воспевать лавочника! Есть эстетическое измерение у власти - без этого не возможен был бы, к примеру, классицизм. Есть оно и у насилия. В торговле этого измерения нет.

Х. Ж.: Лавочник действительно не эстетичен! А есть ли социологическое объяснение этому эстетическому феномену?

Б. К.: Культура по своей сути всегда была внерыночна. Более того, чисто исторически - она дорыночна. Первые проявления эстетического появились раньше, чем первые проявления экономического, в его буржуазном понимании. Экономическое же в его буржуазном понимании начинается там, где начинается обмен. Более того, эстетизация обмена не нужна самому обмену: это ничего не прибавляет для его успеха. В отличие, например, от власти, успеху которой эстетизация неизменно способствовала. То же относится и к войне - нужны бодрящие марши, пышные плюмажи, яркие мундиры. Даже банальный камуфляж может приобрести эстетико-символическую функцию. Наконец, ни одно общество не может жить по чисто рыночным законам. Есть же некоторые отношения между людьми, которые не вписываются в логику обмена. Ну, не можем же мы, воспитывая детей, уже заранее начислять сумму, на которую они должны нам помогать, когда мы состаримся. Если все подчинить абсолютной логике обмена - это катастрофа. Как прекрасно описал Гоббс: итогом английской революции было открытие, что чисто буржуазное общество - это крах, война всех против всех. А потому необходимо создавать систему противовесов, среди которых крайне важным, наряду с образованием, является культура. Любое буржуазное общество заинтересовано в культуре именно как в антибуржуазной компоненте, как в неком стабилизаторе. Кстати, без этого непонятен такой художественный и социальный феномен, как искусство авангарда: оно все время порождает объекты, которые не вписываются в рыночный обмен и которые общество абсорбирует лишь со временем. При этом в той мере, в какой культурные институты начинают жить по своим законам, - я описываю историю становления западной интеллигенции, - они начинают порождать в интеллектуальном сообществе собственную этику, которая вступает в резонанс с радикальными идеями, т. е. культура начинает выступать как стабилизатор и как дестабилизатор одновременно. И тогда уже у системы появляется проблема, как удерживать антибуржуазную, в принципе, культуру в рамках приемлемых и не разрушительных.

Итак, если вернуться теперь к предмету нашего разговора - к постсоветскому интеллектуалу, слагающему оды деньгам, то вопрос состоит даже не в том, что он почти наверняка напишет плохие стихи, а в том, что он таким образом перестанет выполнять роль стабилизирующего контрапункта рыночной экономики, которая ему этой рыночной экономикой предписана.

Х. Ж.: Почему же при создании русского капитализма система сама не попыталась навести порядок? Как это сделала английская буржуазия!

Б. К.: А произошло это потому, что у России настоящей буржуазии тоже нет. Русская буржуазия настолько деклассирована, являя собой, в сущности, обуржуазившуюся номенклатуру, что свои буржуазные интересы она осознать и сформулировать не может. Ведь если бы она была более органична, то она бы первой подняла крик по поводу этих рыночных эксцессов интеллигенции. Ведь эти рыночные эксцессы интеллигенции, которые принимают формы сверхбуржуазности, на самом деле являют собой проявление люмпен-буржуазности.

Но, с другой стороны, эта парадоксальная фигура нового русского интеллектуала, готового служить деньгам, появляется и потому, что интеллигенция России вообще уже не нужна. Хочу оговориться: речь не идет о желании хорошо зарабатывать или о любви к деньгам - это вполне естественные человеческие желания и страсти. А речь идет о служении деньгам: он любит деньги как некую сверхценность. Вот тут у нашего интеллектуала и возникают проблемы: как эту сверхидею реализовать: ведь выясняется, что он не может достичь своих целей как интеллектуал. А потому, как один из вариантов решения этой проблемы, он превращает себя из интеллектуала в «медиа-технолога». Единственная сфера, где интеллектуальные способности могут быть реализованы и помножены на буржуазность, - это сфера пропаганды, а на современном языке она и называется «медиа-технология». По мере того как происходит смещение интеллигенции в этом направлении, происходит и смещение всего культурного пространства в сторону медиа. Однако медиа - это не культура, а технолог - это антипод интеллигента. Медиа-технолог должен существовать в некоем медиа-пространстве, в котором он должен насаждать идеи, заказанные ему его спонсором или заказчиком. Но единое медиа-пространство не может существовать без единого культурного пространства. В той мере, в которой медиа-технолог захватывает культурное пространство и заменяет его миром media, он разрушает и свое собственное пространство. Это такой социокультурный паразит. Он как бы пожирает собственную культурную среду, в которой он только и может существовать. То единое культурное пространство, которое существовало в советское время, где - как мы уже говорили - и профессор и сельский учитель в один день открывали свежий номер «Нового мира», - этого единого пространства уже не существует. Оно распалось на частички, которые медиа-технологи пытаются реконструировать, собирая фокус-группы, и о которых имеют самое фантасмагорическое представление, так как реконструировать их практически невозможно. В этой связи я хочу обратить внимание на такой в высшей степени симптоматичный феномен, как ностальгия: ведь это есть не что иное, как стихийное стремление выстроить новый единый культурный контекст. Прошлое - это единственное, что связывает между собой эти частички. А потому ностальгия - это очень позитивный процесс.

Х. Ж.: Значит ли все то, что было сказано об актуальной ситуации, что процесс перепроизводства интеллигенции прекратился с концом советской модернизации?

Б. К.: Ситуация сегодня для России очень своеобразна и уникальна. С одной стороны, ситуация очень похожа на описанные выше феномены перепроизводства интеллигенции, а с другой - полностью ей противоположна. Я имею в виду то, что если раньше - как в советский, так и в досоветский периоды - этот феномен был связан с невероятным разгоном государства в его модернизационном рывке, то сейчас мы наблюдаем аналогичный феномен, но он возникает на фоне модернизационного отката. Поэтому и совершенно иное самочувствие у интеллигенции: если ранее она чувствовала, что идет «впереди прогресса» и считала, что всех надо подтянуть до своего уровня, то сейчас она находится в арьергарде регресса. Сейчас мы имеем дело с ситуацией, когда для сложившегося в России периферийного капитализма эта страна слишком развитая, слишком культурная и образованная. Если позволить себе элементарную метафору, то ситуация с нашей страной такова: нас загрузили в 1989 году в самолет и сказали, что мы летим в Париж, приземлились же мы в Буркина-Фасо и давно уже стоим на аэродроме. Однако нам боятся в этом признаться, а потому постоянно говорят, что мы еще находимся в воздухе. Отсюда и постоянная риторика о продолжении реформ. Как в анекдоте брежневской поры о поезде с задернутыми занавесками («как будто едем»). Только тогда речь шла о том, что руководство боялось признаться в своей неспособности на реформы, а сейчас - о страхе признаться в том, что эти реформы уже состоялись. Ведь к 1994 году все реформы у нас завершились, и мы имеем дело с их результатом.

Х. Ж.: Но что дает основание считать, что мы имеем дело с продолжающимся феноменом перепроизводства интеллигенции?

Б. К.: Дело в том, что у культурных структур есть своя логика инерции. Вопреки тому, что мы находимся в Буркина-Фасо, Катманду или в каким-либо другом веселом месте, культурные системы продолжают воспроизводить логику прогресса. Пример: сейчас в России количество студентов на душу населения выше, чем в советское время. 250 студентов на 10 тысяч населения! Конечно, это связано также и с тем, что возникло много новых и не всегда апробированных учебных заведений, и с тем, что общее качество образования в целом упало, но упало оно не настолько, насколько оно должно было бы упасть в ситуации, когда спроса на этих людей в обществе уже нет. Стране они не нужны, а система продолжает работать! И подобная ситуация обладает колоссальной подрывной силой. Ведь эта масса образованных людей стоит перед альтернативой. Либо они должны окончательно смириться с тем, что образование им не нужно и морально девальвировать его значимость, либо они должны попытаться - а речь ведь идет о людях молодых и, следовательно, с завышенной самооценкой - переделать общество так, чтобы оно начало испытывать в них потребность.

Х. Ж.: То есть новый 1968 год?!

Б. К.: Да. Ведь накапливается колоссальный подрывной потенциал, хоть это новое поколение и формируется как деполитизированное. Значит ли все вышесказанное, что интеллигенции больше нет? Да, на данный момент можно это констатировать. Но сие не значит, что она не может возродиться. И тому есть прецеденты. Ведь в советский период - после гражданской войны и сталинских чисток - свидетельство о смерти русской интеллигенции можно было выдавать с большими основаниями. Однако потом возникла советская интеллигенция. И если она действительно вернется, то интеллигенция, по-видимому, будет похожа на то, что Грамши называл «органической интеллигенцией»: для него это был совершенно абстрактный конструкт, но в России он может реализоваться. Подтверждением тому являются три обстоятельства, два из которых я уже описал выше - это, во-первых, стихийное формирование нового единого культурного контекста и, во-вторых, переизбыток образованных людей, которые могут почувствовать себя интеллигентами. Наконец, есть и третье обстоятельство: широкие слои образованного класса вдавливаются ныне в социальные страты, ему традиционно не свойственные и чуждые, - от среднего бизнеса до «челноков», что способствует формированию совершенно новых субкультур, которые и могут стать основой формирования органического интеллектуала.

Х. Ж.: Каковы же культурные задачи, что предстоит решать новому органическому интеллектуалу?

Б. К.: Могу сказать, что, помимо 1968 года, есть еще одна аналогия тем процессам, свидетелями которых мы являемся. Это Латинская Америка 50-х годов! Ведь новый латиноамериканский роман рождается в очень похожей ситуации. Общество находится в состоянии длительного упадка, видны провал модернизационной утопии, нарастающая маргинализация. И все это - при сохранении довольно мощного культурного слоя, вышедшего еще из XIX века, но который уже не живет в культуре XIX века. Иными словами, взрыв может быть не только социально-политическим, но и социально-культурным.

Однако этот взрыв должен привести к сносу всех культурных стереотипов, рожденных медиа-технологами. Ведь симптоматика Пелевина именно в том, что он дал описание рожденных медиа-культурой стереотипов, но при этом никаких иных культурных технологий у него нет. Следовательно, открывается поле для реализации совершенно новых культурных задач, а потому нас ждет интересное десятилетие. Предвидеть же эти новые культурные и политические формы очень трудно: ведь если начало ХХ века во многом опиралась на векторы, обозначенные в веке XIX, то ныне все начинается почти на пустом месте.

Х. Ж.: В какой мере описанные выше симптоматика и перспективы суть явления сугубо локальные, а в какой они носят глобальный характер?

Б. К.: Проведение здесь аналогий и различий - задача крайне сложная. Однако для начала надо признать, что пережитый нами кризис социалистического проекта есть мировое явление. Сколько бы ни критиковали «советскую модель социализма» (не только правые, но и левые, упрекавшие ее в неаутентичности), но с крахом «советского социализма» оказалась поставлена под вопрос сама возможность альтернативного построения общества. Вот почему диагноз Фукуямы - «конец истории», - сколько бы над ним ни издевались, логически совершенно точен. Есть только одно дополнение, которое сделал Роберт Курц в книге «Коллапс модернизации». Да, мы констатируем конец истории, но это не happy end. Раз у цивилизации нет альтернативы развития, нет новых идей и перспектив, нет новых форм, то, значит, и старые формы будут неизбежно вырождаться и разваливаться. Все это чревато дезинтеграцией общества и его распадом на подсистемы, каждая из которых становится все более замкнутой и все менее способной к диалогу с другими подсистемами. Симптомы же этого процесса можно наблюдать везде и повсюду. Достаточно присмотреться к тому, по какой логике циркулирует сейчас финансовый капитал, как он все менее и менее принимает в расчет реальные процессы в экономике, хотя и оказывает на нее огромное воздействие. Короче говоря, речь идет о весьма реальном кризисе цивилизации, о новом варварстве. Руанда, Югославия - все это симптомы.

Х. Ж.: А не является ли пресловутая «политическая корректность» попыткой создания нового политического и культурного контекста?

Б. К.: Да, но только это попытка создания силового контекста. Внешние ограничения и правила, за которые предполагаются совершенно конкретные санкции, есть признак глубочайшего морального кризиса интеллектуальной среды. Ведь нормальный человек должен отторгать расизм просто на уровне некоего внутреннего «я». Появление же политически корректных нормативов и есть симптом того, что личность утратила некогда совершенно очевидные табу. Более того, эта методика совершенно неэффективна: нормы эти, будучи внешними и формальными, будут обойдены. Мы это прекрасно знаем из опыта еврейской культуры, которая выработала изощренные способы обхождения божественных запретов. А если уж человечество научилось обманывать Господа Бога, то запреты человеческие можно просто проигнорировать.

Важно еще вдуматься, какой образ современного общества и культурного контекста санкционирует (и таким образом создает) политкорректность: общества, разделенного на замкнутые и относительно малочисленные подгруппы, каждая из которых настаивает на уважении к себе и каждая из которых находится в состоянии конфликтности по отношению к другой. От нас требуют уважения ко всем, но в основе этого уважения лежит страх! Страх каждого друг перед другом!

Наконец, последнее: политкорректность есть не что иное, как форма сохранения в новых условиях старой системы господства. Если чернокожему американцу, достигшему статуса среднего класса, вменяется борьба за то, чтобы его называли не «негром», а «афро-американцем», то это означает, что его самооценка ставится в зависимость от того «как они меня называют». Это своего рода форма подчиненного самоутверждения. Критика иерархических стереотипов, предполагающая нерушимость иерархического принципа.

Х. Ж.: Мы говорим о симптоматике морального кризиса. А в чем его причина?

Б. К.: Причина состоит в том, что на протяжении последнего периода мы стали свидетелями разложения западной культуры 60-х годов. Причем проблема еще состоит в том, что идейный взрыв, которым сопровождалась та эпоха, оказался столь мощным, что слишком поздно и несвоевременно оказалась осознана его исчерпанность. Поэтому для интеллектуалов последнего периода возникла задача, с одной стороны, декларировать преемственность по отношению к культуре 60-х, так как именно на ней они были воспитаны и ей всем обязаны, но, с другой стороны, задача избавиться от содержательных аспектов этой культуры. Политкорректность и есть частный случай такой стратегии. Они находят некое абсолютное зло, которое мобилизует их на великую борьбу и позволяет им конформизм в частностях. Зло же это они находят в лице расизма, тоталитаризма - прошлого (т. е. советской эпохи) или настоящего. С этой точки зрения если бы Милошевича не было, его надо было бы придумать. Или борьба за права человека, которые объявляются абсолютной ценностью, но при этом сохраняется представление о человеческой жизни, как о ценности относительной. Все это не что иное, как поиски самооправдания в ситуации разложения культуры 60-х годов.

Х. Ж.: Но насколько объективна созданная новым поколением интеллектуалов картина мира - мира фрагментарного и лишенного целостности?

Б. К.: В том-то и дело, что картина эта не объективна. Она противоречит даже данным статистики. Мир действительно стал более пестрым, чем он был в XIX веке, но его оттенки и их соотношения не всегда соответствуют постмодернистским построениям. Они уверяют нас, что клеточки, на которые распался мир, раздельны и несовместимы. Да, мир распался на клеточки, но, во-первых, они переходят одна в другую, а во-вторых, формируют между собой более крупные структуры. Более того, прямые аналогии тому, что происходит сегодня, мы находим, например, в Европе XV - XVI веков, периода первоначального накопления, т. е. в периоды переходных обществ. Сначала фрагментация, а потом объединение: как в калейдоскопе.

Х. Ж.: Так в чем же симптоматика этих новых констелляций? Где они нащупывают новые связи?

Б. К.: Могу привести один пример: периферийный, но показательный. Мексика. Субкоманданте Маркос, возглавляемая им сапатистская армия. С точки зрения военной, вся его деятельность с трудом может быть названа успешной, но с точки зрения улавливания и освоения неких эстетических и коммуникационных механизмов, она очень успешна. Среди его чисто эстетических находок - маска, за которой он прячет свое лицо. Ведь никто не знает, как он выглядит. Зачем это надо? Да хотя бы затем, что это деперсонализирует и, следовательно, универсализирует его образ. Чисто прагматически существенно и то, что никто не знает, белый он или индеец! Он вне расы. Наконец, тема маски задействует очень эффективные коды индейской, испано-мексиканской, европейской культуры. Это мощный мифологический образ. Еще один аспект его деятельности: Интернет и джунгли - встречающиеся модернизм и архаика. Или: вооруженные действия как демонстрация своей непримиримости по отношению к системе, при отказе от авторитарного насилия. Маркос оказался способным свести между собой разные, подчас полярные, вещи. Режи Дебре задается вопросом, кто такой Маркос - революционер или гений «паблик рилейшенз», и применяет к нему определение activisme creative («творческий активизм»). Так, Маркос ставит проблему самоиндентификации и перед статусным парижским интеллектуалом. Трудно сказать, является ли Маркос фактом политики или культуры: ведь его политический успех связан с тем, что найденным оказался культурный и артистический метод действия. Тот же Маркос симптоматично высказывается о парламентской демократии, говоря о том, что, хотя сапатисты не приемлют этого пути, но только потому, что для них он закрыт. Они готовы поддержать тех, кто пытается высказываться через эти политические формы. Маркос декларирует, таким образом, что не важны пути достижения неких целей и ценностей, важно, что идет движение в общем направлении. В этом им оказался угаданным некий существенный лейтмотив формирующейся культуры - культуры крайне плюралистической, но пребывающей в постоянном внутреннем и внешнем диалоге.

Можно найти и другие, столь же симптоматичные, как Маркос, примеры новых символических фигур, через которые будет проходить консолидация и сборка будущей общественной целостности. Эти фигуры будут появляться и впредь, становясь своего рода точками бифуркации. У России здесь, между прочим, есть некоторое преимущество: как и Латинская Америка, она гораздо дольше Запада живет в ситуации культурной полифонии.

Материал подготовил Виктор Мизиано

Художественный журнал N°30-31

ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ?

Говоря о динамике политических процессов в России, аналитики едва ли не единодушно отмечают рост социалистических по своей природе настроений, т.е. “порозовение” части нашего общества. Тезисы о переходе к социально ориентированной экономике, о защите интересов большинства с позиций социальной справедливости, о помощи всем, кто по разным причинам не сумел адаптироваться в нынешней ситуации, все настойчивее обсуждаются на научных конференциях и партийных съездах, в средствах массовой информации.

Между тем, многочисленные попытки создать в нашей стране сколько-нибудь массовое, влиятельное социалистическое или социал-демократическое движение до сих пор заканчивались (и заканчиваются) неудачами.

С чем это связано? Возможно ли вообще возникновение в нашей стране социалистической альтернативы, противостоящей как коммунистической, так и либеральной идеологиям?

Андрей Илларионов

Экономика стала рыночной, политика осталась социалистической

Критика современной российской действительности, звучащая с разных политических позиций, подчас весьма точна, глубока и справедлива. Ошибка многих критических выступлений заключается только в том, что нынешнее кризисное состояние России приписывается воздействию либеральной политики. Однако практически все, что обычно упоминается в этой связи, - инфляция, исчезновение сбережений, нищета, безработица, коррупция, несправедливая приватизация, залоговые аукционы, неплатежи, бартер, падение производства, бюджетный дефицит, раздутый государственный долг, зависимость от внешних займов, бегство капитала, падающий рубль, низкий уровень монетизации экономики, господство финансовой олигархии, - есть результат не либеральной экономической политики, а ее отсутствия.

Все это - итог многолетней популистской социалистической политики, увенчавшейся летом 1998 года вульгарным коммунистическим насилием. Вопреки широко распространенным представлениям, действия правительства С. Кириенко ни в коей мере не являлись либеральными. Это правительство повысило налоги и таможенные пошлины, отказалось от продолжения земельной реформы, с беспрецедентной скоростью наращивало внешний долг страны, с помощью нереального курса рубля субсидировало банковскую систему, российских импортеров и свое политическое выживание. В конце концов на обострение экономического кризиса кабинет Кириенко ответил чисто по-коммунистически, отказавшись обслуживать государственные обязательства. Экономической сутью дефолта по государственному долгу и введения контроля на движение капитала стала конфискация частной собственности. Конфискация в особо крупных размерах средств частных инвесторов, вложенных в государственные ценные бумаги и российские компании. Как известно, конфискации - это неотъемлемая часть и коммунистической ментальности, и коммунистической программы действий.

Объективности ради следует признать, что наряду с тяжелым наследством доморощенного социализма немалую роль в сохранении социалистической экономической политики в России играют международные финансовые организации. Вопреки широко распространенным заблуждениям, рекомендуемая МВФ политика (повышение налогов, субсидирование завышенного валютного курса, внешние заимствования) является глубоко социалистической, а следование его рецептам в реальной жизни ведет к углублению экономического кризиса.

Сердцевину официальной идеологической доктрины МВФ и Мирового Банка, известной под названием Вашингтонского консенсуса, составляют либерализация, финансовая стабилизация, приватизация. Однако в отличие от большинства стран мира, с которыми Фонд и Банк имеют согласованные программы, в России эти организации не преследуют цели Вашингтонского консенсуса, а зачастую навязывают российским властям прямо противоположные позиции.

Достижение финансовой стабилизации требует балансирования государственных доходов и расходов на низком уровне ликвидации бюджетного дефицита при низких процентных ставках, снижения размеров государственного долга. Однако, регулярно предоставляя России кредиты, МВФ тем самым фактически стимулирует политику сохранения бюджетного дефицита, высоких процентных ставок, наращивания государственного долга.

В отличие от традиционного требования внутренней и внешней либерализации, предъявляемого другим странам, в России Фонд выступает как против внутренней либерализации - за регулирование цен на продукцию так называемых естественных монополий, так и против внешней либерализации - за повышение таможенных пошлин, за ужесточение регулирования энергетического экспорта. Парадоксально, но факт: во время дискуссий между сотрудниками МВФ и представителями “Газпрома” о принципах определения цены транспортировки газа именно МВФ настаивал на применении марксистской формулы цены, определяемой по издержкам производства, в то время как “Газпром” предлагал руководствоваться розничным маржиналистским подходом и при определении цены исходить из имеющегося в регионах платежеспособного спроса.

Согласно Вашингтонскому консенсусу, важным фактором экономического роста выступает приватизация государственной собственности. Но Мировой Банк предоставляет России значительные кредиты, предназначенные для субсидирования и консервации нерентабельных угольных шахт и фактически препятствующие их приватизации.

Важнейшие рекомендации июльской (1998 г.) программы МВФ сводились к повышению налогов и сохранению регулирования курса рубля в рамках “валютного коридора” - то есть к продолжению и даже усилению проводившейся социалистической экономической политики. Эти меры старательно исполнялись российским правительством, тем самым неизбежно погружая отечественную экономику во все более глубокий кризис. Сами же 4,8 млрд. долларов кредита явились не чем иным, как субсидией, предоставленной МВФ обанкротившимся российским финансовым олигархам.

Поскольку либеральных реформ в России в 90-е годы не было, а проводилась социалистическая экономическая политика, то правильное наименование тех, кто ее осуществлял, - естественно социалисты. Причем независимо от сложившихся в общественном сознании штампов и того, как они сами себя называют. В докладе недавно организованного Экономического клуба его координатор Е. Ясин так характеризует эту организацию: “Это объединение экономистов преимущественно либеральных взглядов”.

Видимо, лишь многолетней оторванностью нашей страны от цивилизованного мира и тяжелым коммунистическим наследием можно объяснить тот факт, что социалисты у нас называются либералами, а известный российский социалист проф. Е. Ясин именуется “дедушкой российского либерализма”. В течение всех последних лет Ясин выступал с социалистических, подчас даже с левосоциалистических позиций: в 1992 году бранил Гайдара за либерализацию цен, Чубайса - за приватизацию, в 1993 году выступал против снижения уровня инфляции ниже 5-6% в месяц, в 1994-1995 годах пытался провести социалистическую реформу предприятий, будучи министром экономики занимался “научным” распределением государственных инвестиций, в 1996-1997 годах защищал высокие государственные расходы (“снижать дальше некуда”), в 1998 году отстаивал высокие налоги (“бойтесь Бооса!”). Спрашивается, какое отношение разработчик экономических программ почти всех социалистических правительств последнего времени - от Н. Рыжкова до С. Кириенко - имеет к либерализму? Какое отношение к либерализму имеют Я. Уринсон, А. Лившиц, С. Дубинин, С. Алексашенко? Согласно общепринятой международной терминологии, все они являются социалистами.

Особых слов заслуживают Е. Гайдар и А. Чубайс. Их заслуги перед страной весьма велики, их вклад в создание рыночной экономики в России неоспорим, их роль в деле защиты демократических институтов, гражданских прав и свобод в нашей стране трудно переоценить. В то же время ни их экономические взгляды, ни их практические действия в сфере экономической политики не могут быть признаны действительно либеральными. Будучи несомненно одними из самых ярких политиков новой России, они, увы, так и не смогли преодолеть в себе наследия отечественной социалистическо-коммунистической ментальности. Популистско-социалистическая экономическая политика последних лет, и в особенности весны-лета 1998 года, проводившаяся под их непосредственным руководством и с их участием, нанесла тяжелейший удар и демократической политической системе, и рыночной экономике, созданным в немалой степени в том числе и в результате их собственных усилий. Это их личная беда. Это и трагедия страны, которая даже в лице своих выдающихся представителей так и не смогла вырваться из цепких когтей социалистической парадигмы.

Здесь необходимо сделать важное пояснение. Само слово “социалист” не несет в себе никакой этической оценки. Быть социалистом - это лишь констатация факта: такой-то и такой-то придерживается социалистических взглядов и при получении государственной власти проводит в жизнь социалистическую политику. Нельзя быть либералом и в то же время выдавать дотации, распределять кредиты, выбивать налоги, организовывать взаимозачеты, поднимать таможенные пошлины, регулировать “естественные” монополии, субсидировать валютный курс, пробивать кредиты МВФ. Быть социалистом - это и не пожизненный приговор. Накопление знаний и опыта вносит коррективы в ошибочные представления. Немало людей, начинавших как марксисты, со временем эволюционировали в последовательных либералов.

Опыт популистского социализма последнего десятилетия продолжает период почти столетнего господства социалистической политики в нашей стране. Начатая еще царскими правительствами во время первой мировой войны в 1914-1917 годах, продолженная вначале Временным правительством в 1917 году, затем советскими правительствами в 1917-1991 годах, а теперь и правительствами независимой России в 1991-1999 годах, социалистическая экономическая политика привела к невиданной в мировой истории катастрофе. Экономический великан, каким Россия была в начале века, превратился в карлика, еле различимого на карте мира.

Почти вековое господство социализма нанесло нашему отечеству невосполнимый ущерб. Демографически мы так и не смогли оправиться от последствий репрессий и социалистических экономических экспериментов. Перераспределительная социалистическая политика и регулярные конфискации частной собственности (последняя масштабная - в августе 1998 г.) подрывают стимулы к производительной деятельности, частным накоплениям и инвестициям. Менее чем за столетие социализм превратил одну из великих и богатейших стран планеты в бедную озлобленную попрошайку, живущую на подаяние международного сообщества и шантажирующую его своим ядерным оружием. Двадцатое столетие для России оказалось во многом потерянным.

Пока мы “болели” социализмом, десятки стран мира проводили либеральные реформы. Независимо от их расположения и уровня развития, особенностей культуры и религии, доступа к транспортным путям и кредитам международных финансовых организаций все они добились феноменальных успехов в борьбе с бедностью, отсталостью, болезнями. Везде - от Ирландии до Новой Зеландии, от Эстонии до Маврикия, от Чили до Китая - обеспечение экономической свободы сопровождается невиданными ранее достижениями в развитии экономики, повышении благосостояния населения, снижении смертности, увеличении продолжительности жизни, в подъеме образования, науки, культуры.

В течение вот уже почти столетия Россия не может вырваться из плена социалистического помешательства. В стране не переводятся социалисты - и “левоцентристы”, и “правоцентристы”, предлагающие все новые и новые варианты того, как отнимать и делить не ими произведенное и не ими заработанное. Российское национальное сознание глубоко отравлено социализмом. Выдавливать его придется долго, болезненно, тяжело. Но придется. Потому что с социализмом у России нет перспектив, с социализмом она обречена. Единственная разумная альтернатива вековому социалистическому безумию - либеральная. Рано или поздно, но именно ее осуществление и приведет к подлинному возрождению России.

Борис Кагарлицкий

Перспективы социализма (или варварства)

Жители России получили то, чего хотели. И уж в любом случае то, чего заслуживали. Хотели “настоящего” капитализма, в нем и живут. Наш капитализм неразвитый, полный диких докапиталистических проявлений, но это как раз нормально. Ведь мировая капиталистическая система представляет собой именно иерархию. Общества, находящиеся на ее нижних ступеньках, на периферии системы, должны выглядеть именно так. Ну да, советский обыватель, конечно, хотел жить, как в Западной Европе. Но только кто ему позволит? Количество мест ограничено. Мировой рынок, как и советский автобус - не резиновый. Инвестиционных и других ресурсов на всех не хватит. Для того, чтобы мы стали жить, как в Европе, кто-то в Европе должен начать жить, как мы сейчас. А желать зла ближнему по меньшей мере неэтично. Впрочем, при чем здесь этика? - речь идет о капитализме…

Разочаровавшись в капитализме, российский интеллигент стал “розоветь”. Жить по-советски он уже не хочет, что, конечно, правильно. Жить в нынешнем свинстве тоже как-то обидно, даже если личное состояние позволяет. К тому же после августа 1998 года обнаружилось, что кризис ударяет не только по низам, но и по “средним слоям”. В итоге у нас число потенциальных социалистов растет пропорционально тому, как сокращаются перспективы “среднего класса” стать “верхним средним классом”.

Появляется робкая надежда на то, что придут какие-то честные политики (господи, да откуда же?), и они, избегая крайностей либерализма и коммунизма, безо всяких потрясений и революций устроят нам роскошную жизнь с американскими супермаркетами и советскими социальными гарантиями. Вдобавок еще и при полной демократии. “Если на российской политической сцене появится движение во главе с лидером, не принадлежащим ни к старой, ни к “новой” номенклатуре, которое будет стремиться соединить либеральную идею Свободы с социал-демократической идеей Справедливости и патриотической Русской идеей, - то самая широкая общественная поддержка ему гарантирована”, - читаем мы на страницах “Независимой газеты” (03.09.99).

На меньшее мы не согласны. Нам надо, чтобы все разом и обязательно с большой буквы. И чтобы лидер был такой, за которым во имя свободы можно было бы стройными рядами, в ногу и без размышлений!

Правда, на самом деле тот же представитель среднего слоя в глубине души сознает, что все это чистейшая утопия, а потому с недоверием относится к политикам, которые подобное предлагают. И дело не в номенклатурном прошлом или настоящем того или иного политика. А просто ТАК в жизни не бывает. Потому российский обыватель, мечтая о социал-демократии, сам же регулярно проваливает на выборах социал-демократов русского розлива. И в сущности правильно делает.

Любой социал-демократический проект в современной России неизменно сталкивается сразу с двумя принципиально неразрешимыми проблемами. Во-первых, социал-демократия вообще могла развиваться лишь в странах, принадлежащих к “центру” капиталистической миросистемы. Перераспределительный социализм (он же “гуманный капитализм” или “социальное рыночное хозяйство”) может существовать лишь в условиях изобилия ресурсов. Тогда можно накормить одновременно и трудящихся-овец, и предпринимателей-волков. На периферии это невозможно. То есть мы как раз очень даже содействуем гуманизации капитализма, только не своего, а западного. Но есть и вторая проблема, еще более серьезная. Социал-демократии сегодня и на Западе уже нет. Есть партии с “левыми” названиями, но сходства между ними и социал-демократией в привычном смысле не больше, чем между “новым русским” и секретарем райкома комсомола. Физическое тело и имя то же, а социальная функция совершенно иная.

Кризис социал-демократии порожден концом “холодной войны”, технологической революцией, изменившей социальное и международное разделение труда, глобализацией, подчинившей национальный капитал транснациональным корпорациям и финансовым институтам. Все должны конкурировать, на “социальное государство” нет средств, компромисс между трудом и капиталом, достигнутый с помощью идей Дж. М. Кейнса в середине ХХ века, лишился смысла.

Незадолго до европейских выборов 1999 года, на которых социал-демократия с треском провалилась, два ее наиболее авторитетных лидера Тони Блейр и Герхард Шредер опубликовали совместное письмо, где формулировали принципы “нового центра” (Neue Mitte). Суть этих принципов сводилась к тому, что традиционные идеи социал-демократии (перераспределение, смешанная экономика, государственное регулирование в духе Кейнса) дожны быть заменены новыми подходами в духе неолиберализма. От самого неолиберализма авторы письма, правда, отмежевывались, напоминая, что не разделяют его иллюзий относительно того, будто все можно решать рыночными методами. И тут же предлагали решать проблемы мировой торговли за счет ее дальнейшей либерализации. Вместо солидарности предлагалось усилить конкуренцию, вместо создания рабочих мест - лучше готовить молодых людей к жизни в условиях постоянно меняющейся рыночной конъюнктуры.

В ответ на письмо Блейра и Шредера с собственным документом выступил основатель Партии демократического социализма Германии и лидер ее фракции в Бундестаге Грегор Гизи. Он опубликовал “Двенадцать тезисов для политики современного социализма” (Zw ц lf Thesen f ь r eine Politik des modernen Sozialismus). Эти тезисы представляли собой последовательную защиту принципов социальной солидарности, регулирования и перераспределения. Однако о самом социализме в тезисах Гизи не было практически ничего. Не было в тексте и речи о рабочем движении - все отстаиваемые им реформы виделись не как следствие массовых выступлений трудящихся снизу, а скорее как результат действий правительства сверху. В сущности автор предлагал комплекс мер, вполне прогрессивных в рамках капитализма, но никоим образом не выходящих за его рамки, даже не порывающих с его логикой. В 70-е годы такой текст воспринимался бы как документ правой социал-демократии. В конце 90-х это образец критики социал-демократии слева.

Меньше всего мне хотелось бы в данном случае нападать на моего друга Грегора Гизи. Он, подобно пианисту в американском баре, “играет как умеет”. Точнее - так, как позволяют обстоятельства. Будучи реальным политиком, Гизи понимает, что его тезисы не должны выпасть из общего контекста дискуссии - в противном случае он будет выглядеть “абстрактным идеологом”, “утопистом” и т.п., а потому никого убедить не сможет. В рамках данного контекста позиция Гизи - самая левая. Но это само по себе уже свидетельствует об исторически беспрецедентном упадке социалистического движения.

Происходит это на фоне кризиса профсоюзов и других форм самоорганизации трудящихся. Рабочий класс время от времени напоминает о себе забастовками, но в целом он вновь превратился из “класса для себя” в “класс в себе”. Более благополучные отряды трудящихся, связанные с новейшими технологиями, не проявляют особой солидарности с теми, кто выполняет традиционную физическую и машинную работу.

Между тем капитализм, похоже, не особенно укрепился благодаря упадку социалистических сил. Кризис системы подчиняется собственной логике, которая великолепно дала себя знать во время азиатского и российского финансовых катаклизмов в 1997 и 1998 годах. Те, по кому финансовый кризис ударил раньше, похоже, оправляются, зато на очереди Латинская Америка и Западная Европа. Впрочем, череда финансовых неурядиц - лишь одно из проявлений общего процесса. В 1989-1991 годах капиталистическая миросистема достигла предела своей экспансии, став поистине глобальной. Ее дальнейшее развитие неизбежно означает обострение противоречий.

Роза Люксембург говорила об альтернативе “социализм или варварство”. Она оказалась права. Социализм потерпел поражение, варварство торжествует. Оно проявляется пока на окраинах системы, в России и в Африке, в бывшей Югославии и в Колумбии. Сначала появляются лишь очаги хаоса. Мир всеобщей конкуренции становится миром неуправляемого насилия - в точности в соответствии с представлениями Томаса Гоббса о “войне всех против всех”. Любые правила - условны. Желание победить (или отомстить тому, кто обошел тебя) - абсолютно. Оно предопределено логикой самой системы, точно так же, как стихия агрессивности является ее неизбежным порождением на психологическом уровне. Выводы психоанализа, сделанные еще в 20-е годы (в преддверии фашизма), подтверждаются опытом последних лет. Бессмысленные региональные и этнические конфликты, распространение оружия массового поражения, рост коррупции, мафии, наркобизнеса - все это пока характерно для периферии. Взрыв национализма - закономерный результат капиталистической глобализации. Масштабы человеческих жертв в Руанде, Сьерра-Леоне и Конго уже вполне сопоставимы с истреблением людей в ГУЛАГе или во время второй мировой войны, с той лишь разницей, что тогда резня происходила на фоне великих исторических битв, а сейчас - просто так. Курдистан, Чечня, Таджикистан, бывшая Югославия, Колумбия - география насилия постоянно расширяется. Этот всплеск насилия - естественная реакция периферийного общества, лишенного перспектив приобщиться к рыночному процветанию и не видящего ясных перспектив для того, чтобы преобразовать себя на иной основе. Россия оказывается вовсе не в стороне от магистрального пути человечества. Как раз наоборот. Мы в первых рядах - на пути в варварство.

Значит ли это, что все совершенно безнадежно? Скорее всего - да. Но некоторые шансы все же есть. И ими надо попытаться воспользоваться.

Во-первых, социалисты не должны и не могут в России быть центром. Надо раз и навсегда отказаться от мысли о том, что “великая Россия” или вообще что-то путное может у нас получиться без великих потрясений. Потрясения так или иначе гарантированы, вопрос только в их последствиях. Потому призыв к умеренности в нашей стране (и вообще в современном мире) равносилен призыву к политическому самоубийству, которое отечественные центристы и совершают с завидным постоянством. Разумеется, сегодня на сцене появляется новая разновидность центризма - авторитарно-корпоратистская, насквозь коррумпированная, соединяющая социальную демагогию и критику неолиберализма с угрозами в адрес соседних народов. Культ сильного вождя здесь сочетается с обещанием организовать дружную работу предпринимателей и профсоюзов под зорким оком начальства. В Европе 20-х годов такой центризм назывался фашизмом.

Во-вторых, социалистическое движение в России возможно лишь с опорой на коммунистическую традицию. Наша левая традиция именно такова, никакой другой нет и в ближайшие годы не будет. Теоретически новая левая партия должна была бы родиться на основе компартии, но этого не произошло. Под руководством Геннадия Зюганова КПРФ перестала быть не только коммунистической, но и левой организацией. И дело тут не только в Зюганове.

Лозунг “защиты национальных интересов” естественно возникает в условиях периферийного капитализма. Это естественный позитивный ответ общества на вызов глобализации. Транснациональные бизнес-элиты и финансовая олигархия очень высоко интегрированы между собой и одновременно маргинальны по отношению к обществу, даже в странах “центра”. Общество не может быть глобальным. Рынок труда - тоже. Соответственно, отвечая на политику глобализации, левые защищают интересы общества против транснациональных элит. Это заставляет левых становиться “патриотами”. И здесь мы сталкиваемся с острейшей культурной и идеологической проблемой. Во Франции или Мексике существует традиция демократического и революционного патриотизма, тесно связанная с представлениями о правах человека и гражданина, ценностями просвещения и свободы. В России или Турции, напротив, демократические и левые традиции развивались в конфронтации с националистической идеологией. В итоге вдохновение начинают черпать во всевозможных реакционных “почвеннических” концепциях. Что из этого получается, мы знаем на примере зюгановской Коммунистической партии Российской Федерации.

В принципе ответом на вопрос о “левом патриотизме” должен стать последовательный демократизм. После глобализации становится очевидно, что международные формы демократии и представительства абсолютно необходимы, более того, без них неполноценной, незавершенной является демократия на уровне государства. Но без национального государства вообще не может быть демократии. Общество может выразить свои интересы и отстоять их только в рамках национального государства - любые международные структуры могут быть представительными и демократичными лишь в том случае, если они опираются на демократию в каждой отдельной стране, точно так же, как эта демократия может быть полноценной лишь в том случае, если опирается на местное самоуправление.

В то время как транснациональный капитал и международные финансовые организации становятся все более безответственными и неподконтрольными никому (по сути, они сами претендуют на то, чтобы контролировать законно избранные правительства), защита национального суверенитета становится равносильна борьбе за элементарные гражданские права населения. Мы имеем право участвовать в принятии решений, от которых зависит наша жизнь.

В таком понимании идея суверенитета не имеет ничего общего ни с идеологией “этнического” сообщества, ни с “державностью” русских националистов. Борьба за экономический суверенитет имеет смысл только в форме солидарных действий народов разных стран. Тем самым она должна опираться не на идею национализма (по своей сути буржуазно-бюрократическую), а на традиции интернационализма и анти-империализма. Короче, в данном случае, для того, чтобы быть “современными” и “актуальными”, левым необходимо в первую очередь сохранять верность самим себе, собственным исконным принципам.

Третье и главное: левые должны наконец стать тем, чем их изображает либеральная пресса. Помните, в 1996 году газеты писали, что с приходом “красных” начнется передел собственности? А Зюганов “со товарищи” беспомощно оправдывались: мол, не будем грабить награбленное. А надо. Без экспроприации экспроприаторов все останется по-старому. Нельзя менять систему, не затрагивая отношений собственности. Большинство населения это осознает: опросы показывают, что массовый пост-советский человек, разумеется, национализировать мелкие лавочки не хочет, а нефтяную, газовую, металлургическую промышленность, энергетику, транспорт и связь готов хоть завтра вернуть в государственную собственность. Причем без всякой компенсации. Нас же не компенсировали, когда все это украли? Или чубайсовский ваучер все-таки был той самой справедливой компенсацией?

Наконец, ясно, что ублюдочное состояние нашей оппозиции и полная политическая беспомощность левых тесно связаны с упадком рабочего движения. В условиях обвального спада в промышленности иначе и быть не может. Вопреки ленинским схемам, рабочее движение растет именно тогда, когда растет экономика. Если будет хотя бы минимальный подъем, можно надеяться и на перемены в профсоюзах, и на появление новых рабочих лидеров, сделавших себе имя, возглавляя победоносные стачки. Но в любом случае Россия не останется в стороне от более общего процесса трансформации класса наемных работников, происходящего во всем мире. Привычное представление о тождестве физического и наемного труда уходит в прошлое. Полностью пролетаризированы наука и образование. В ходе технологической революции сложился новый общественный слой, своего рода “технологическая элита”. До определенного времени эта технологическая элита пожинала плоды своего привилегированного положения в мире труда, фактически поддерживая неолиберальную модель капитализма. Но это было возможно лишь на этапе подъема технологической революции. Никакая революция, даже технологическая, не может продолжаться непрерывно и бесконечно. Революционные фазы развития технологии сменяются эволюционными, и положение технологической элиты меняется. Она вынуждена будет в значительно большей мере ощутить свою зависимость по отношению к настоящим элитам буржуазного общества - финансовой олигархии и транснациональной бюрократии частного сектора.

Чем больше технологическая элита обнаруживает противоречие своих интересов и интересов буржуазии, тем больше она ощущает себя принадлежащей к миру труда (вместе с учеными, учителями, врачами). Изменение психологии происходит медленно, требуется смена поколений. Но происходит это закономерно. Некоторые социологи (например, А. Тарасов) считают, что именно технологическая элита выступит могильщиком капитализма. По отношению к буржуазному обществу она станет тем же, чем буржуазия стала по отношению к феодализму. Ведь буржуазию тоже на первых порах устраивал абсолютизм.

В любом случае новая технологическая элита должна осознать себя частью мира труда так же, как некогда буржуазия осознала себя частью третьего сословия, поставив общие классовые интересы выше корпоративных перегородок. Преодоление этой корпоративной разобщенности трудящихся было главной задачей традиционного рабочего движения. Сейчас вопрос стоит о том, чтобы найти новую “идентичность”. Это непросто, но необходимо.

Класс фактически формируется заново точно так же, как это произошло в середине XIX века, когда индустриальный труд пришел на смену мануфактурно-ремесленному.

Именно на базе нового классового сознания возможен новый социалистический проект. Вопреки модным рассуждениям о поисках новых принципов, ключевые идеи социализма остаются неизменными - иначе это уже не социализм. От частной собственности - к общественной. От экономики, подчиненной прибыли частного сектора, к экономике, где господствует общественный сектор, обслуживающий общественные потребности.

Новые экономические отношения могут реально войти в жизнь только в форме “смешанной” или “переходной” экономики, “рыночного социализма”. Но отсюда вовсе не следует, будто сочетание рынка и социализма лишено противоречий. Социализм вовсе не обязательно исключает рынок, но еще меньше он является порождением его логики. Как раз ограниченность возможностей рынка как организующей основы экономики делает социализм исторически необходимым. Другой вопрос, что вытеснение рыночных отношений новыми, основанными на кооперации и солидарности, не может быть механическим. Рынок сохраняется там, где эти отношения естественны и необходимы. Но, как показал опыт Интернета и фундаментальной науки, здесь действует иная логика. Чем больше будут распространяться постиндустриальные технологии, тем больше будет и общественная потребность в не-рыночной организации.

Наконец, последнее. У социализма есть другое имя - это культура. Принцип культуры, как и принцип социализма, вне-рыночен и в значительной мере анти-рыночен. Прекрасное не может быть измерено денежными единицами, человеческое достоинство не всегда выгодно, а знания не должны быть предметом купли-продажи. Знание принадлежит всем.

Интерес интеллигенции к социализму в начале века был вызван не только модой на новые идеи и инерцией революционных ожиданий. Он был глубоко профессиональным, если угодно, даже корпоративным. Культура принципиально анти-буржуазна, она живет по иным законам, чем бизнес. И если сегодня мы видим массовый переход интеллигенции на либеральные позиции, то это свидетельствует не столько о кризисе социализма, сколько о глубочайшем кризисе интеллигенции, потерявшей свое место в обществе. Искусство заменяется шоу-бизнесом, наука - “исследовательскими проектами”, интересными только заказчику.

И все же ни одно общество не может существовать без культуры и без науки. А следовательно, на месте старой разложившейся и дискредитировавшей себя интеллигенции будет формироваться новая. А вместе с ней и новое поколение социалистических активистов.

Александр Мелихов

Социал-демократия по-губернаторски

“Порозовение” - естественный процесс, сопутствующий превращению бледного ангела в нормального человека. Если считать, как это было десять лет назад, экономические и политические свободы не просто полезным, хотя и опасным инструментом социального развития, а прямо-таки орудием Справедливости, то разочарование в такого рода утопическом либерализме абсолютно неизбежно для всякой сколько-нибудь разумной и совестливой личности. Однако социалистические ценности противостоят лишь радикальному (вульгарному), но не ответственному либерализму: по компетентному заключению П. И. Новгородцева, европейский либерализм еще на рубеже веков осознал, что начало свободы должно быть дополнено ограничивающим его началом солидарности, а потому никакой единоспасающей формулы общественного идеала нет и не может быть - можно лишь лавировать между противоречивыми общественными нуждами, действуя “по обстановке” и постоянно помня о трагически неизбежном несовпадении желаемого и возможного, стремясь внести в мир побольше справедливости и вместе с тем остерегаясь разрушить важнейший источник общественного благосостояния - частную инициативу, ибо большой национальный доход, поделенный несправедливо, лучше, чем маленький, поделенный поровну. Так что либерализм как вечный поиск компромисса между требованиями гуманности и нуждами экономического развития вовсе не противоречит социалистической идее, а, наоборот, включает ее в себя как необходимую часть. Но только часть!

Однако хранить сразу две соперничающие и, одновременно, дополняющие друг друга ценности - это почему-то всегда было и остается слишком сложной задачей для России - страны грандиозных односторонностей: коль рубить, так уж сплеча! Впрочем, любая политическая идея, апеллирующая к неискушенным массам, повсюду становится материальной силой лишь в обличье какого-то чарующего, смертоносно упрощенного мифа.

Многоумный П. И. Новгородцев не поленился изучить все осточертевшие нам марксистские съезды и выявил в них беспрерывную борьбу двух заложенных в марксизм бородатыми основоположниками взаимоисключающих начал - стремления обеспечить наемным работникам достойную жизнь в существующем обществе и стремления разрушить это общество до основанья во имя фантастического бесклассового рая, в котором уже не будет никакого расхождения между мечтой и реальностью. В итоге в Западной Европе победило реформистское крыло, превратившееся в респектабельную социал-демократию, уже не претендующую установить вечное царство гармонии, а только стремящуюся обеспечить каждому гражданину некий минимум в сфере образования, здравоохранения, социального обеспечения, минимум, сильно варьирующийся в зависимости от экономической ситуации. В России же победило экстремистское, утопическое крыло, сумевшее удержаться у власти лишь ценой отказа от былых гуманистических целей - ценой террора, демагогии, диктатуры, шовинизма… И сегодня наследники именно этой партии нового типа занимают то место, на котором могло бы взрасти разумное социал-демократическое движение; из-за их знамен проклятого красного цвета (Ив. Бунин), из-за усатых портретов, из-за бесконечной лжи и злобы порядочные люди сторонятся этой клоаки, прижимая к носу платок.

И это при том, что социалистическая идея в ее прагматическом варианте близка почти каждому - практически любой хотел бы застраховать себя и свое потомство от случайностей происхождения, здоровья, экономической конъюнктуры: такая вещь, как предусмотрительность, никак не связана ни с Лениным, ни со Сталиным, ни с плоскими фантазиями основоположников. И тем не менее, партии, которая всерьез бы занялась проблемой социальных гарантий, а не только использовала ее в качестве демагогического лозунга, до сих пор без микроскопа не разглядеть. С чем это связано? Во-первых, как уже говорилось, очень трудно вырастить новое деревце вплотную к могучему пню, пускай трухлявому, но глубоко всосавшемуся в почву. Во-вторых, разговоры о поддержке всех неприспособившихся слишком часто ведутся с совершенно ангельской возвышенностью, нисколько не интересующейся, как раздобыть для этого средства, - серьезному человеку просто совестно присоединяться к этому небесному пению. В-третьих же, присущее каждой стране противоречие между потребностями экономического развития и потребностями бытовой устроенности населения, благодаря семидесятилетнему правлению коммунистов, у нас достигло редкостной остроты: при нашем количестве неконкурентоспособных производств отстаивать социальные гарантии почти означает выступать против либерализации. Поэтому ответственным людям неловко на голубом глазу заявлять, что они за реформы, но не за счет народа, ибо найти какой-то иной счет, не отказываясь от либерализации, сегодня до крайности трудно, если вообще возможно. Это “красные” с легкостью лгут, не краснея, а честному социал-демократу будет чрезвычайно сложно сочетать на деле приверженность реформам и глубокую озабоченность неизбежными последствиями этих реформ.

И, тем не менее, эта полуутопическая социал-демократия сегодня нужна даже радикальным либералам, ибо, отняв у коммунистов голоса всех мало-мальски здравомыслящих избирателей, она одновременно явилась бы их цивилизованным представителем, с которым можно было бы как-то договариваться и в чем-то сотрудничать, который хоть сколько-нибудь был действительно ограничен собственными лозунгами. При отсутствии же такого рода представителей становится невозможным даже подобие компромисса: приспособившаяся часть населения на каждых выборах просто принуждает неприспособившуюся терпеть свое положение и дальше, а неприспособившаяся, стекаясь под красные знамена, дожидается случая отплатить той же монетой. И, боюсь, обида побежденных, напитывающая их ненавистью к либерализму, в конце концов пойдет ох как ему не на пользу.

Ключевский в свое время счел причиной патологического развития российского общества то обстоятельство, что в России европейские учреждения создавались не добровольно, “от избытка”, как на Западе, а принудительно, через силу. Возможно, это закон более универсальный: общественные изменения бывают органичными (лишенными смертоносных противоречий) лишь тогда, когда большинство или, по крайней мере, политически мыслящая часть населения понимает их необходимость и идет на них по доброй воле. В конце восьмидесятых в университетской газете мне случилось высказать предположение, что органичным для современной России является централизованное производство продукции низкого качества, которой, однако, хватало бы на всех: при минимальной организованности населения наиболее могущественной лоббирующей силой может сделаться и легкая промышленность, а не обязательно военно-промышленный комплекс. Сегодня подобное, по-видимому, уже и невозможно, и не нужно, однако, недавно объехав по соросовскому гранту несколько городов так называемого красного пояса, я невольно вспомнил свою давнюю статейку. Коммунизма я там не заметил ни призрака - никто не мечтал ни о мировой революции, ни о бесклассовом обществе, а только лишь о своевременной зарплате да пенсии, возрожденные пионерские организации обходились без дедушки Ленина, перебиваясь спортивными играми, зато в кафе продавали скверные пирожные по таким ценам, от которых хотелось протереть глаза: два рубля, три рубля; вместо салфеток лежала родимая оберточная бумага; в гостинице не работал телевизор, горничную приходилось разыскивать по всем этажам, зато в службе занятости всегда готовы были предложить место на стройке, на дорожных работах. Правда, о зарплате в тысячу рублей говорили как о чем-то неумеренном почти до неприличия - зато работяги под окном мостили улицу со скоростью один удар в минуту с последующим десятиминутным перекуром.

Причем, имея на это полное право! Если уж сегодня и гомосексуализм принят равноправной альтернативой, то миллионы граждан тем более имеют право выбирать, надрываться ли на работе и роскошествовать в быту или удалиться от конкурентной гонки и жить бедновато, зато спокойно. (Налегая в этом спокойствии на собственное огородное хозяйство). И если бы сторонники конкурентной лихорадочности и сторонники социалистической безмятежности перестали душить друг друга, навязывая свой образ жизни - насколько менее опасной сделалась бы жизнь в нашем государстве! А этому как раз и могло бы способствовать региональное социал-демократическое движение, которое отняло бы у агрессивных коммунистов их “человеческий материал” и, вместе с тем, обеспечило бы отнятым плохонькие социальные гарантии.

Я понимаю, что новому Лассалю или Плеханову развернуться в провинции еще более трудно (невозможно), чем в столице. Но… Мне кажется, есть сила уже вполне влиятельная и раскрученная, и притом заинтересованная как минимум в социал-демократической риторике - это, условно говоря, губернаторы, точнее, новая властная элита, не желающая возвращения коммунистов, однако стремящаяся сохранить контроль над экономикой. А социал-демократическая риторика в своем практическом аспекте именно на это и направлена: левая социал-демократия претендует вмешиваться даже в производство, правая - только в распределение, но большего, собственно, новой элите почти и не требуется. Сегодня она, в сущности, уже и пользуется социал-демократическими лозунгами, только избегая слова “социализм” - как раз, возможно, самого лакомого для какой-то существенной части коммунистического электората.

Выгоды населения от социал-демократии по-губернаторски на первых порах могут быть только самыми незначительными (даже и бескорыстному социал-демократу сегодня было бы трудно сочетать свои принципы с либерализацией), но в будущем, набрав силу, она вполне способна выйти из-под контроля отцов-основателей и в какой-то мере действительно сделаться партией бытовых интересов населения. Очень важной и нужной партией - лишь бы она не одержала победу. А пока с нас хватило бы “порозовения” тех регионов, которые сегодня накалены докрасна.

В принципе я не очень понимаю, почему политическая карта сегодняшней России должна быть непременно монохромной, почему бы нам не удовлетвориться мозаикой регионов, более конкурентных, избравших побольше развития, и менее конкурентных, предпочитающих побольше покоя - не отсекая, однако, полностью борьбы за личный успех для самых энергичных и предприимчивых.

Правда, продукция спокойных регионов будет малоконкурентоспособной в регионах, избравших развитие, - зато она будет вполне на уровне в зонах, избравших покой: правительству, желающему политической стабильности, стоило бы позаботиться об объединении розовых регионов в максимально замкнутую производственную систему - вы нам неважнецкие ботинки, мы вам сомнительную колбасу… Впрочем, так далеко планировать совсем уж несерьезно. Но выполнить десятую долю поставленной задачи иногда удается даже в процессах исторического масштаба.

Николай Шмелев

“Мы преодолеем…”

Чем дольше живу, тем больше не устаю удивляться, как же нередко слаб, неадекватен бывает наш язык. И как же прав был Ф. И. Тютчев, утверждавший, как известно: “Мысль изреченная есть ложь”.

Сколько, к примеру, крови и слез было пролито в борьбе “капитализма” с “социализмом” и наоборот, каких мыслимых и немыслимых пределов ожесточения эта борьба достигала, сколько оголтелых фанатиков было призвано под свои знамена и той, и другой стороной! А что означают на самом деле эти бессодержательные, в сущности, слова? Да ничего. Ничего они не означают.

Убежден: есть нормальное человеческое общество и анормальное, есть нормальная экономика и анормальная антиэкономика, есть достойные человека условия жизни и есть условия, превращающие его в скотину, в бессловестное и бесправное существо. А громкие ярлыки, термины, лозунги - это все от лукавого. Это все выдумки угрюмых кабинетных теоретиков и разного рода политических мошенников, изобретающих их в своих чисто корыстных интересах: кому слава, кому деньги, кому власть, а кому и разом все это вместе взятое.

Столь же ущербным я лично считаю и термин “социал-демократия”, несмотря на то, что политики активно оперируют им с незапамятных времен. Как таковой, этот термин мало что говорит людям. Но стоит за ним на деле очень и очень многое. В реальности, на практике он, убежден, прежде всего отражает все, что диктуется обыкновенным “здравым смыслом”, т.е. отражает “золотую середину”, которая составляет проверенную веками основу всякого человеческого счастья - как индивидуального, так и общественного. Не крайности, не пожары, войны и революции создают приемлемый для человека мир: его создают умеренность, постоянное сопоставление затрат и результатов человеческих усилий, милосердие, терпение и труд.

Что такое социал-демократия? В политике это законность, демократия, гражданское общество, неукоснительное соблюдение прав и свобод человека при высочайшем авторитете государственной власти. В экономике - господство рынка и частной собственности при активной регулирующей роли государства, социальная направленность любых экономических решений, максимальный простор для частной инициативы и одновременно строжайшее выполнение общеустановленных правил игры. В социальной сфере - повышение благосостояния всего общества, смягчение социальной поляризации, активная политика занятости, сочетание рыночных и внерыночных методов социальной защиты, гарантированная государством система обеспечения личной и имущественной безопасности граждан. В культуре, науке, образовании, духовной жизни - свобода творческих сил и возможностей человека и максимальная государственная поддержка соответствующих нужд общества. Наконец, в международной жизни это регулируемая открытость, стремление использовать благотворные силы международной конкуренции и трансграничного движения капиталов, политика мира и укрепления международной безопасности для всех.

Можно сказать, что в таком понимании социал-демократия сегодня победила или побеждает если не повсюду в мире, то по крайней мере во всех наиболее развитых странах и регионах. В этом смысле социал-демократической является фактически вся Европа. Социал-демократическими можно назвать и такие страны, как Индия, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Канада, страны Латинской Америки и даже, как бы это странно ни звучало, цитадель либерализма - США.

В конце концов, и в США тоже значительная часть расходов общества на науку, образование и здравоохранение покрываются не напрямую из собственных карманов граждан, а через федеральный, региональный и местный бюджеты и разного рода общественные и частные фонды.

Иногда сегодня на Западе наблюдается даже определенный перехлест патернализма, т.е. прямой заботы государства о своих гражданах: к такому выводу в последнее десятилетие пришла, в частности, классическая страна социал-демократии - Швеция. Но в целом направленность общественного развития в большинстве стран Запада на пороге XXI века очевидна и недвусмысленна: все меньше “социального дарвинизма”, т.е. борьбы всех против всех, и все больше стремления гармонизировать взаимоотношения между индивидуальными свободами и нуждами всего общества.

А вот в России социал-демократия никак не приживается! Российский человек все еще согласен верить во что угодно, но только не в идею социал-демократии, т.е. не в здравый смысл и не в “золотую середину”. До сих пор ему, кажется, легче поверить в коммунистические химеры, или в националистические бредни, или в фантики типа “МММ”, или в чубайсовские две “Волги” на ваучер, чем в то, что уже давно опробовано во всем мире и прекрасно работает на практике.

Почему? А Бог его знает, почему. Во всяком случае простого, однозначного объяснения здесь нет. Первое, что приходит в голову (и похоже, что наиболее важное) - это наследие нашего советского прошлого. Как известно, мало на что другое большевики потратили столько усилий, как на компрометацию и в глазах более или менее образованных людей, и в глазах толпы самого понятия “социал-демократия” (даром, что сами многие годы назывались РСДРП), социал-демократических партий и их лидеров. Яростная, фанатичная борьба В. Ленина против Э. Бернштейна, К. Каутского, II Интернационала, российских меньшевиков, эсеров, “Бунда” и пр.; столь дорого стоившее всему миру прямое преступление И. Сталина, сознательно объявившего главным врагом германской компартии не А. Гитлера и фашизм, а германскую социал-демократию и тем самым разрушившего единственную возможность действенной внутригерманской антигитлеровской коалиции, которая могла бы воспрепятствовать легальному приходу нацистов к власти; многодесятилетние лживые обвинения в социал-предательстве английских лейбористов, французских социалистов, немецких социал-демократов, и т.д. - все это прочно засело не только в сознании, а в подсознании, в спинно-мозговой системе не одного поколения советских людей. И боюсь, что, пока эти поколения еще живы, они даже не умом, а бессознательно, инстинктивно будут отвергать социал-демократическую идею, которая до сих пор все еще ассоциируется у них с чем-то в высшей степени подозрительным и даже подлым.

Невежество? Конечно, невежество. Но что же делать, если такова она и есть - российская общественная жизнь.

И, видимо, именно поэтому наиболее умеренные российские политические лидеры все еще никак не решаются назвать вещи своими именами. Ведь и Е. Примаков, и Ю. Лужков, и Г. Явлинский, и даже, подозреваю, Г. Зюганов и Г. Селезнев по своим программным установкам - это типичные социал-демократы (с определенной, конечно, разницей в оттенках). Но трезвая оценка безотчетных симпатий и предпочтений нашего массового электората не позволяет им открыто в этом признаться и признать, что Россия - не азиатская и даже не евроазиатская страна, что при всей ее исторической и нынешней специфике Россия - это Европа, органическая, неотъемлемая часть европейской цивилизации и европейской культуры. И ее путь, модель ее дальнейшего развития - это европейская, т.е. социал-демократическая, модель, разумеется, со всеми поправками на наши особенности, включая и сегодняшнее наше состояние всеобщей растерянности и разброда.

Лично я не верю в национальную катастрофу в России. В конце концов, это не первая смута в многовековой российской истории, и из всех предыдущих Россия каким-то образом выбиралась. Убежден, нет оснований считать, что большевики, а за ними реформаторы “первого призыва” отбили у российской нации все инстинкты самосохранения.

И если не произойдет ничего экстраординарного (вроде, скажем, вторжения извне), наш политический ландшафт в близком времени будет, вероятно, все больше походить на то, что уже давно утвердилось и существует в других европейских странах. Не удивлюсь, если в первом десятилетии следующего века мы будем иметь четырехпартийную систему (не считая, конечно, всякие мелкие экстремистские образования), а именно: коммунисты, националисты, либерал-консерваторы, социал-демократы, причем влияние социал-демократов будет решающим. При одном, правда, условии: если они, социал-демократы, сумеют наконец преодолеть давнюю российскую болезнь, когда в борьбе за первенство, за то, кто первый, а кто второй, в жертву приносится все, в том числе и судьба самого движения.

Опубликовано в журнале: «Знамя» 1999, №11

В РОССИИ НЕТ НИ ПАТРИОТОВ, НИ ДЕМОКРАТОВ

Геннадий Андреевич Зюганов сделал новое теоретическое открытие. Он научился классифицировать патриотов. Они делятся на три категории, а именно: «национал-патриотов», членов Компартии РФ и «просвещенных патриотов». Именно так он охарактеризовал три блока, которые получатся из единого Народно-патриотического Союза на выборах 1999 года. Правда возникает некоторая путаница с членами КПРФ - ведь точно такие же партбилеты есть и у лидеров «национал-патриотов», и у «просвещенных». Зато с этими двумя категориями все ясно. Национал-патриоты, судя по заявлениям генерала Макашова и публикациям газеты «Завтра», это люди, которые уверены, что надо бить жидов (а заодно и кавказцев), потому что иначе спасти Россию никак невозможно. А просвещенные, напротив, заявляют, что призывать к погромам ни в коем случае нельзя, ибо это «приведет к развалу федерации». Правда у наивного обывателя напрашивается вопрос: а что, если не приведет? Тогда, значит, можно?

Зюганов - теоретик или неудачливый практик?

Впрочем, не надо судить строго. В наш циничный век было бы удивительно, если бы кто-то оправдывал благородные слова и поступки устаревшими моральными принципами. Если, допустим, человек не расист и не вор, то он обязательно должен объяснить это какими-то государственными или прагматическими соображениями - иначе не поймут и не поверят.

Демократы объединяются…

Любопытно, что призыв Зюганова разделить патриотов последовал вскоре после того, как Гайдар призвал объединить демократов. Итак, если верить Зюганову, патриоты у нас так многочисленны и разнообразны, что уже не помещаются в одном блоке. А если, наоборот, верить Гайдару, многочисленные демократы слабы только потому, что никак не могут собраться в один большой блок, в команду хорошего лидера. Если патриоты рассредоточатся, а демократы консолидируются, то, надо полагать, все пойдет замечательно и у тех, и у других.

Гайдар и его команда уже придумали название для своего блока - «Правое дело». Видимо вспомнили слова Сталина - «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». У трех «патриотических» блоков с названиями будут трудности (надо же объяснить людям разницу). Хотя для блока Илюхина-Макашова я бы предложил простое и понятное - «Антисемиты России». Под такой слоган 5% точно соберется.

Если же предположить, что патриотизм это все же не просто приличное название для антисемитизма, а демократизм - нечто большее, чем просто антикоммунизм, то закрадывается подозрение, что обе стороны в этом великом идейном противоборстве просто морочат голову и себе, и нам. На самом деле в России нет ни патриотов, ни демократов. По крайней мере в рядах «политического класса». В этом как раз и состоит наша беда.

О сомнительном демократизме российских профессиональных демократов написано уже немало. На заре эпохи Просвещения Вольтер говорил: «Ваше мнение мне глубоко ненавистно, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказать». Профессиональные демократы в России думают иначе. Они постоянно призывают кого-то запретить, разогнать, подавить, заковать в наручники (другое дело, что редко получается). Они не только призывали к разгону парламента в 1993 году, но им в принципе присущ явный антипарламентаризм. Посмотрите, с какой яростью они обрушиваются на Думу, - не на коммунистическую фракцию, а именно на сам институт, который представляется им исключительно «тормозом реформ». Демократическая публика охотно смирилась с авторитарной конституцией 1993 года, но как только в стране появилось (в соответствии с общепринятыми демократическими нормами) правительство, опирающееся на парламентское большинство, началась паника…

За всем этим скрывается нечто большее - глубочайшее, почти физическое отвращение к большинству населения собственной страны, к «этим людям», которые и живут не так как надо, и хотят не того, что требуется, а главное, безнадежно деформированы «тоталитарным прошлым». Сами демократы, видимо, не из этого прошлого выросли или выработали какой-то особенный иммунитет.

Нетрудно заметить, что подобный антидемократизм наших демократов тесно связан с их антипатриотизмом. Собственная страна для них не то, чтобы чужая, но чуждая, неправильная. Она их раздражает и пугает.

Разумеется все эти противоречия остаются зачастую неосознанными, люди просто боятся делать логические выводы из собственных посылок, додумывать до конца собственные мысли. Именно потому они совершенно безнадежны.

«Западные» корни патриотизма

Что касается патриотов, то и они глубоко заблуждаются в отношении самих себя. Если судить по людям, которые ходят на «патриотические сборища», то напрашивается вывод: «патриот» это пожилой советский деятель, раздраженно отмахивающийся от всего иностранного, ностальгически вспоминающий о былом имперском величии. Этот «патриот» должен непременно ругать евреев и в каждом кавказце подозревать «чеченского террориста». Чем меньше образования - тем лучше. Ведь со времен Грибоедова известно, что все зло - от книг, тем более - если эти книги переведены с английского и французского. Он глубоко провинциален, консервативен и погружен в воображаемое прошлое. Настоящее историческое знание ему отвратительно, как и любые другие проявления критического сознания. Если у нашей страны действительно есть только ТАКИЕ патриоты, то дело и правда плохо! Но разве провинциальность, тупость и безграмотность являются содержанием патриотизма? Как же быть тогда с Американской и Французской революциями? Ведь именно они сформулировали патриотическую идеологию и распространили ее по миру.

Да простят меня товарищ Зюганов и господин Гайдар, но идея патриотизма такая же импортированная и «западная», как, например, идеи социализма, либерализма и демократии. Нет сомнения, что люди любили свою родину и задолго до эпохи Просвещения, но это не было ни политической программой, ни идеологией. Да и само представление о родине менялось - можно осознавать себя французами, американцами и русскими, а можно просто «тутейшими» или «истинно верующими». А за свой маленький клочок земли или за свою церковь держаться можно так же отчаянно, как и за славу великой империи.

Бой с тенью

Пропагандистская война, которую ведут либеральные журналисты против всего «национального» и «патриотического», выдает как раз их глубинное неприятие принципов той самой западной демократии, которой они клянутся в верности. Ведь со времен Американской и французской революции демократия - система, основанная на ВЛАСТИ НАРОДА в рамках НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА. Другой вопрос, что «национальность» не имеет ничего общего со знаменитым советским «пятым пунктом». К нации принадлежит тот, кто является гражданином своей страны, - вне зависимости от религии, цвета кожи и длины носа. Нацию объединяет общее гражданство и общая история. Все остальное - только разделяет. Государство, не уважающее ни собственной истории, ни собственных граждан, ничего общего с демократией не имеет.

Идеи патриотизма появляются вместе с современной демократией и являются органической частью демократической идеологии. Английский социолог Бенедикт Андерсон в книге «Imagined Communities» подметил, что первое «национально-освободительное» движение было восстанием американцев против англичан, а противоборствующие стороны не отличались друг от друга ни языком, ни религией, ни цветом кожи! Просто американцы не могли больше оставаться гражданами чужого государства, в котором они не имели права решающего голоса. Они захотели сами выбирать свое правительство, назначать свои налоги и определять свое будущее. Короче, они всего лишь захотели ввести демократию.

Со времен Великой Французской Революции понятия гражданин и патриот были синонимами. В самодержавном государстве не может быть патриотов, есть только верноподданные. В императорской России не было русских - были великороссы. Не было нации - были «православные». Были дворяне, которых бить нельзя, мужики, которых бить можно, и инородцы, с которыми вообще можно делать все, что угодно.

Патриотическая идея заставила отказаться от деления граждан по сословному, религиозному и этническому признаку - ведь все они дети одной Родины. Патриотическая идеология не позволяет делить соотечественников на «белую кость» и «быдло», она не признает исключительных прав «титульной нации» и не делит жителей страны как лошадей в упряжке на «коренных» и «некоренных».

Патриотическую идеологию занесли к нам из Франции вместе с другими просветительскими и революционными идеями, которых так боялось консервативное общество. В начале прошлого века это была последняя французская мода. Помните, Онегин у Пушкина может предстать «космополитом, патриотом, гарольдом, квакером, ханжой», в зависимости от того, какая маска сейчас больше ценится в образованном обществе.

Бедный генерал Макашов! Он не знает, что даже само слово «патриот» иностранного - французского - происхождения!

Демократия и независимость

Республиканцы во Франции называли себя патриотами. Декабристы тоже были патриотами - ради любви к родине они требовали отказаться от таких замечательных национальных традиций как торговля крестьянами и подавление инакомыслия. Идея патриотизма, в том виде, в каком она сложилась на рубеже XVIII и XIX веков, требовала обновления страны, отказа от косности, традиционализма и провинциализма, но не во имя мифического «приобщения к Западу» или к кому-либо еще, а как раз для утверждения собственного национального достоинства и независимости.

Еще американская революция показала: демократия и независимость теснейшим образом связаны между собой. Суть демократии в том, что судьбу страны решают только сами ее граждане, а не парламент в Вестминстере, куда жители Бостона не выбирали депутатов, и не Международный Валютный Фонд, политику которого формулируют не в Москве.

Насколько же, в таком случае, патриотична наша «оппозиция»? Ее антидемократизм заставляет усомниться и в ее патриотизме. Да, деятели, называющие себя патриотами, постоянно кричат о великом прошлом, не желая ни понять его, ни даже по-серьезному изучить. Ведь прошлое у нас не только великое, а корни позорного настоящего тоже надо искать именно там. Нам говорят о национальных интересах, но не могут толком объяснить, в чем они состоят.

На самом деле все действующие политические группировки именно потому склонны говорить об «общенациональном», что еще не доросли до «классового» (в марксовом или веберовском смысле - не важно). Они выражают интересы очень узких групп, настолько узких, что говорить от их имени как-то неприлично. В лучшем случае у партий своя клиентелла, в худшем - несколько состоятельных спонсоров. А поскольку спонсоры у всех разные, то не удивительно, что понимание ОБЩЕнационального у каждого свое. И с национальной идеей ничего не выйдет, ибо исторически она формируется через согласование общественных интересов. Но интересы клик и групп согласовать невозможно. Да и не стоит пытаться.

Настоящие левые и правые

Формирование «настоящего» левого движения в пост-советской России происходит болезненно и вполне возможно, что нынешнее расслоение Народно-патриотического союза на три блока на самом деле не только начало конца КПРФ в том виде, как мы ее знаем, но и первый шаг к появлению новых организаций на левом фланге. Но эти организации смогут стать политической реальностью лишь тогда, когда они перестанут прятаться за псевдо-патриотическую риторику и вернутся к «нормальным» для левых ценностям, если угодно, к «классовому подходу».

А между тем «классовый подход» для сегодняшней КПРФ такое же «табу», как и для Гайдара. Одни не решаются открыто сказать, что они опираются только на группу «новых русских», да и то не на всех. А другие не могут открыто признать, что давно уже не опираются на рабочий класс или какой-либо другой класс.

Нежелание откровенно говорить о своих социальных пристрастиях и маскировать это нежелание «национальным» проще всего. Но Гайдар и его друзья подобный шанс упустили, а потому их «Правое дело» никогда не станет настоящей правой партией, ибо в ней недостает консервативно-патриотического начала. Без этого невозможен успех любой настоящей правой силы. Тэтчер же не объявляла себя противником британских национальных традиций (даже если ломала их на практике). И Коль, и Рейган апеллировали к исторической памяти, к великому прошлому.

А у Зюганова остается нерешенной фатальная проблема: с большевизмом-то как быть? На Столыпина и графа Уварова должен был бы Гайдар ссылаться! А получается все наоборот! Деятели, украшающие президиумы портретами Ленина, не могут понять, как большевики могли выступать против собственного правительства во время войны, - мысль о том, что родная страна могла вести несправедливые войны, им в голову как-то не приходит. И хотя сегодня они ругают президента, в применении к прошлому мысль о том, что власть и народ - не совсем одно и то же, для их сознания недоступна. Вообще-то именно Ленин в статье о национальной гордости великороссов говорил о необходимости разрыва с авторитарной традицией прошлого и одновременно призывал культивировать имеющиеся у народа традиции демократического сопротивления власти. Совсем не зюгановское понимание истории и патриотизма.

Западные коммунисты уже послали КПРФ письма, где заявляют, что прекратят с КПРФ любые отношения, если Макашов и его единомышленники не будут исключены из партии. Наивные люди, они не понимают, что нынешние лидеры КПРФ как раз человека подобного Ленину исключили бы из партии непременно. Одни только связи Ленина с евреем Троцким чего стоят! А уж позиция Ильича в годы Первой мировой войны вообще сугубо пораженческая - как у Сергея Ковалева в годы войны Чеченской. Нет, таким людям не место в рядах зюгановской компартии.

Напрашивается мысль о том, что и коммунисты у нас не настоящие. Настоящий, кажется, только Виктор Анпилов. Он действительно сталинист и не скрывает этого. Неужели сталинистский блок, объявивший о своем существовании в те же дни, что и блоки «демократов» и «патриотов» оказывается единственным политическим образованием, где участники, по крайней мере, не обманывают ни себя, ни публику. Кстати, можно не сомневаться, что избиратели это оценят.

Из всего сказанного легко делается дидактический вывод, что так называемым «патриотам», чтобы соответствовать своему названию, надо стать настоящими демократами, а так называемым «демократам» - наоборот патриотами. Да и коммунистам не мешало бы хоть на время сделаться коммунистами, а не просто «членами партии». Но не надо тешить себя иллюзиями. Такого не будет. Ведь если перестать морочить голову людям пустыми словами, придется обсуждать экономические программы. А с этим дело плохо у всех политических партий.

ГОНКИ ПО ГОРИЗОНТАЛИ

Появится ли в России «левый центр»?

Время от времени социологи публикуют очередной опрос общественного мнения, показывающий, что от 30 до 40 процентов населения России придерживаются «левоцентристских» или даже «социал-демократических» взглядов. Иными словами, опрошенные критически относятся к массовой приватизации и даже готовы поддержать повторную национализацию крупных предприятий, выступают за более активное участие государства в экономике, перераспределение доходов и т.д. В то же время они не хотят возвращения в прошлое, отрицательно оценивают коммунистическую идеологию, боятся тотального контроля государства над экономикой и социальной сферой. На основании этого социологи, начиная с 1992 года, неизменно объявляют о существовании мощного «центристского» или «левоцентристского» электората, пока никем не «мобилизованного».

Что в имени твоем, партия?

Попытки «мобилизовать» этот электорат повторяются с завидной регулярностью и так же регулярно проваливаются. В последние годы перестройки появилась Социал-демократическая партия Российской Федерации (СДПР), существующая до сих пор, но так и не ставшая реальной политической силой. Затем был «Гражданский Союз», провалившийся на выборах 1993 года, а в 1995 г., на выборах в Государственную Думу левоцентристских списков было столько, что и упомнить невозможно. Ни один из них не набрал заветных 5%, хотя было потрачено немало денег и эфирного времени, да и люди в этих списках состояли известные. Особенно запомнился провал «Блока Ивана Рыбкина». Блок под названием «Социал-демократы» с участием все той же СДПР и во главе с экс-мэром Москвы Гавриилом Поповым получил даже меньше голосов, чем подписей под своими регистрационными листами. Запомнились и плакаты блока, обещавшие, что после победы социал-демократов мы будем жить «как в Европе». О том, какими способами это будет достигнуто, на плакатах ничего сказано не было.

По сравнению с 1991-93 годами центристы постоянно левеют. Сначала они старались быть «ни левыми, ни правыми», и даже социал-демократы утверждали, что ничего общего с социализмом не имеют. В 1995 году многочисленные центристские блоки уже подчеркивали свою левизну, говорили о социальных проблемах и время от времени произносили слово «социализм».

Регулярные поражения центристов остаются загадкой для политологов. Народ вроде бы хочет центристской программы, а всякий раз, как ему предлагают нечто подобное, - отвергает. Объяснение ищут в неудачах «имиджмейкеров» (помните знаменитого бычка Ваню в телерекламе блока Ивана Рыбкина?), разногласиях лидеров (слишком много блоков с похожей программой), слабости лидеров (люди-то известные, да политики слабые) и т.п. В итоге к следующим выборам появляется очередная группа политиков, готовая попытать счастья на «левоцентристском» поле.

Кто на старенького?

Сейчас опять здесь почти такая же толкучка, как и в 1995 году. Парламентские выборы 1999 года приближаются, а шансы, что они состоятся на самом деле, несравненно выше, чем у президентских выборов. На сей раз и претенденты на социал-демократический электорат вроде бы посильнее. Левоцентристами объявили себя мэр Лужков и пограничный генерал Николаев. Тут же капиталист-коммунист Владимир Семаго создает собственное движение «новых левых», а бывший глава администрации Ельцина и бывший работник Свердловского обкома КПСС Ю.Петров - «движение за новый социализм». Федерация независимых профсоюзов России ещё после выборов 1995 года зарегистрировала «Союз труда». В тот раз он не набрал и двух процентов, но если вы спросите профсоюзных лидеров, они назовут его мощной социал-демократической силой. Ближе к осени появятся и новые претенденты на роль левого центра, но об этом позже.

Поскольку желающих быть социал-демократами опять слишком много, а электорат - один (во всяком случае так утверждают социологи и политологи), приходится учитывать опыт 1995 года. А это значит, нужно договариваться. Легко понять, что в подобной ситуации более мелкие политики стремятся прибиться к более крупным. Лидер уже вырисовывается - Юрий Лужков.

Между тем ясно, что московский мэр вовсе не собирается бросать свой пост ради должности лидера фракции в Государственной Думе. Следовательно, вопрос о формальном лидере остается открытым. Желающие уже обхаживают московского мэра, внушая ему, что именно они смогут оказать своему покровителю самые большие услуги. Поскольку каждый мечтает, что именно его Лужков назначит главным социал-демократом, между собой им договориться трудно. Вполне вероятно, что препирательства продолжатся до выборов, а желанного единства так и не будет. Тем более, что и покровительство Лужкова не гарантирует ни денег, ни голосов. Вспомним, как на декабрьских выборах 1997 года в московскую Думу чиновники городского правительства создали левоцентристский блок «За справедливость». Деньги у них были, а успеха не было. Лужков, естественно, гарантировал победу своих ставленников во всех округах, но подбирал депутатов «штучно» и большинство из них оказались членами совершенно иных блоков. Что же касается регионов, где не Лужков формирует избирательные комиссии, то здесь поддержка столичного мэра может оказаться даже минусом.

Возможен ли «подкуп трудящихся» в России?

Если очередная попытка создания русской социал-демократии закончится так же, как и предыдущие, политологи будут искать объяснения именно в подобных факторах. На самом деле, проблема в другом. Сколько бы политиков ни называли себя социал-демократами, серьезной социал-демократической альтернативы никто ещё не предложил. И причина тому не в отсутствии профессоров, способных написать красивую программу.

Социал-демократия (в современном смысле слова) сложилась в послевоенной Западной Европе, переживавшей экономический подъем. К тому же ещё в начале ХХ века социалисты заметили, что сверхприбыль, получаемая корпорациями в бедных странах, идет на «подкуп трудящихся» в странах богатых. Наконец, социал-демократия всюду развивалась в государствах с сильными и независимыми рабочими организациями, стабильной политической системой и прочными демократическими традициями.

Сегодня социал-демократия на Западе переживает кризис. И это не очередное колебание политической конъюнктуры. Речь идет о «кризисе идентичности»: социал-демократы сами не знают, кто они, чего хотят. Мир изменился, прежних условий нет. Социал-демократические правительства в Англии и Италии ведут себя так, как будто хотят показать, что именно они являются наиболее последовательными представителями правого либерализма. В Германии сегодня социал-демократы, находясь на пороге власти, обещают устранить ими же введенное социальное законодательство, которое либералы и консерваторы не решились тронуть. А традиционные избиратели левоцентристских партий с недоумением и раздражением смотрят на все эти маневры.

Если в Европе дела обстоят так печально, то чего же ждать в России? Попытки решить проблему на уровне пышных общих фраз и центристской риторики ничего не дают. Наш избиратель легко дает себя обмануть, но обманывают его не слова, а лица. Политическая демагогия в России никогда не будет чистым искусством. Мрачный генерал Лебедь или привычные коммунисты вызывают у провинциального обывателя больше доверия, чем все московские профессора вместе взятые. Если бы компартия была радикальна или хотя бы последовательна, центристы могли бы по крайней мере предложить что-то иное, нежели коммунисты. Но состязаться с лидерами КПРФ на поприще оппортунизма - дело заведомо бесперспективное.

А как же быть с «центристским электоратом»? У нас в стране сложилась такая ситуация, что любые, даже самые умеренные изменения возможны лишь ценой грандиозных потрясений. Для социального компромисса нужна работоспособная буржуазия, а не конкурирующие кланы олигархов, перераспределяющие бывшую государственную собственность (либо обслуживающие интересы нескольких иностранных компаний). Господствующая элита великолепно научилась паразитировать на ресурсах страны и удерживаться у власти. Больше она ничего не умеет и именно поэтому ничего не уступит.

Люди инстинктивно понимают, что любая попытка что-то изменить будет сопровождаться серьезной встряской. Этого никто особенно не хочет. То же самое, то исподволь, то в открытую (как во время президентских выборов 1996 года) внушает и пропаганда Ельцина. Именно потому возникает парадоксальная ситуация: почти все недовольны, но всё остается по-старому. Люди предпочитают привычное безобразие неизвестности и страху. Не случайно, после 1993 года левые группировки, пытавшиеся предложить радикальную альтернативу нынешнему порядку, пришли в упадок. Росла лишь Компартия РФ, которая не столько обещала перемены, сколько эксплуатировала растущую ностальгию по советским временам. Лидеры КПРФ уловили суть ситуации куда лучше, нежели центристы: для того, чтобы преуспеть в современной России оппозиция должна постоянно жаловаться на жизнь, не пытаясь её изменить. Это будет созвучно настроениям широких масс.

Однако так не может продолжаться вечно.

За нечаянно бьют отчаянно

В конце своей жизни, размышляя над написанной Сухановым историей революции, Ленин признал, что народ России в 1917 году поддержал большевиков «от отчаяния». Ситуация стала настолько невыносимой, что стремление к переменам пересилило любые страхи. Сегодня Россия движется в том же направлении.

Политический парадокс в том, что в нынешней России «левый центр» может сложиться не справа, а только слева от компартии. В ситуации открытого политического кризиса спрос на «левоцентристскую» программу вполне может появиться, только политики, объявляющие себя «левым центром», никогда не решатся бороться за её воплощение в жизнь - на такое у них не хватит ни смелости, ни масштаба личности. Движение за перемены (если оно вообще возникнет) будет в значительной мере стихийным и «низовым». Нечто подобное мы уже сейчас наблюдаем в ходе шахтерских выступлений. Показательно, что в июле был создан координационный комитет в поддержку шахтеров. Отнюдь не очевидно, что этот комитет сможет перерасти в нечто большее, но показательно, что шахтерское движение стремится выйти за пределы чисто корпоративного. Левая альтернатива сможет возникнуть лишь как своеобразное подобие польской «Солидарности» образца 1980-81 годов.

То движение было направлено не только против коммунистической номенклатуры. Речь шла о политическом самоутверждении людей труда. Вопрос в том, хватит ли у кого-либо из действующих оппозиционных политиков решимости участвовать в подобном движении, а если нет, сможет ли стихийный протест самостоятельно принять хоть какие-то организационные формы.

Серьезная оппозиционная политика в нашей стране сопряжена с гораздо большим риском, чем привычные «политические» игры, тем более, что нынешняя власть в 1993 году уже показала, как она действует, когда возникает реальная опасность. Первая польская «Солидарность» тоже потерпела поражение. Но она создала новую общественную ситуацию, подтолкнула процессы, изменившие лицо Восточной Европы. Идеалы той, первоначальной, «Солидарности», преданные забвению элитами в странах «победившей демократии», всё ещё живы в массах.

В конечном счете, подобные поражения дают обществу гораздо больше, чем мелкие конъюнктурные «победы» мелких политиканов.

КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ «БОЛЬШОГО БРАТА»

Помните, в антиутопии Дж. Оруэлла «1984» повсюду висели напоминания «Большой Брат смотрит на тебя». Всемогущество и всеприсутствие «Большого Брата» было символом беспредельного контроля государства над «маленьким человеком».

Как ни странно это может показаться сегодня, появление компьютеров многими воспринималось как угроза свободе и демократии. В 80-е годы новые технологии стали однозначно связываться в общественном мнении со свободой выбора, личной независимостью, но в 60-е - дело обстояло совершенно иначе.

Подарок для бюрократа

Бурное развитие компьютерных технологий оказалось возможным благодаря «социальному заказу» военных, шпионских и полицейских ведомств. Им нужны были эффективные средства для сбора и обработки информации, сверхточные системы наведения, безупречно работающие автоматизированные системы контроля. Чиновники тоже восприняли появление компьютеров с энтузиазмом. Теперь вместо огромных кип бумаги можно было создавать базы данных, собирая огромное количество сведений о гражданах, заставляя их заполнять все более длинные формуляры. Короче, компьютеры оказались настоящим подарком для «Большого Брата».

Это было время больших и дорогих машин. В отличие от последующих времен создатели компьютеров гордились их размерами. Не только количеством ламп и объемом обрабатываемой информации, но и просто тем, что машина занимает много места. На Западе это была эра IBM. Размер вычислительной машины ассоциировался с мощью - не только с эффективностью, быстродействием процессоров и объемом обрабатываемой информации. Нет, мощь машины в сознании людей тесно связывалась с мощью государства или корпорации. Кто-то уже предрекал новый, «технологический», тоталитаризм - когда люди станут рабами машины-государства (отзвуки этой темы в американском кино продолжали звучать вплоть до знаменитого «Терминатора»). Неожиданным в этом контексте прозвучало пророчество теоретика «новых левых» Герберта Маркузе. Признав, что компьютеры становятся орудием порабощения и контроля над личностью, он добавил - те же технологии при определенных условиях станут и орудием освобождения. Коллеги подняли Маркузе на смех. Особенно смеялся польский философ Лешек Колаковский. По его мнению, взгляды Маркузе в очередной раз показывали, насколько нелепа и бессодержательна марксистская диалектика.

В Советском Союзе был свой дополнительный резон желать наступления компьютерной эры. С 1959 года у нас падали темпы роста экономики. Причина была проста: советская модель, как бы ее ни ругали задним числом, идеально подходила для ускоренной индустриализации, позволяла невероятно эффективно (не взирая на «человеческую» цену) мобилизовать ресурсы для развития промышленности в отсталой стране. Но к концу 50-х эта задача была выполнена. А управлять сложной индустриальной экономикой - дело совершенно иное. Прежние методы перестали срабатывать. Вместо простых задач (построить столько-то больших заводов) появились сложные (наладить их эффективное взаимодействие, учесть спрос населения, предугадать перспективные направления развития и т. п.) Центральный аппарат захлебывался от нарастающего потока информации, которую не могли не только грамотно проанализировать, но даже своевременно обработать. К началу 60-х годов начинаются разговоры о децентрализации управления, совмещении плана и рынка. Но тут на выручку бюрократу приходят компьютеры. Сразу вспоминается ленинская фраза, что «социализм - это учет и контроль». Электронно-вычислительные машины должны придать централизованному планированию второе дыхание.

Впрочем, идея плановой экономики не чужда была и Западу. Если прочитать модные в 60-е годы книги Дж. Гелбрейта, легко заметить, что необходимость планирования в индустриальном обществе он связывает именно с технологическим развитием. Чтобы осуществить крупномасштабные и «революционные» научно-производственные проекты, нужны не только огромные деньги (они есть и в частном секторе), нужны время и уверенность, что спустя 10-15 лет на ваши разработки будет спрос вне зависимости от текущих колебаний рыночной конъюнктуры. Такие гарантии может дать только государство.

Кризис власти

Беда в том, что «Большой Брат» и на Востоке, и на Западе оказался не особенно эффективным. Государство создало спрос на компьютерные технологии, фактически породило их. Но использовать их наилучшим способом не могло. Компьютеры не стали магическим средством, с помощью которого косная и медлительная бюрократия превращается в динамичную и эффективную. Как раз наоборот: общая неэффективность сверхцентрализации отразилась на использовании компьютеров. Особенно остро это почувствовали в СССР. Люди были не просто элементами системы. Они преследовали свои цели. А лучшим способом добиться своего было искажение информации, поставляемой «наверх». Тут самый лучший компьютер бессилен. Сначала у нас увлекались «экономико-математическими методами», пытаясь все и всех сосчитать. А потом, поняв, что не получается, экономисты превратились в адептов «рыночной реформы», полагая, что уж рынок-то обмануть будет невозможно.

На Западе переломом стал энергетический кризис 1973-1974 гг. Подорожание нефти заставило по-новому взглянуть на экономику и политику. Вместо лозунга «Чем больше - тем лучше» появился новый: «Маленькое - прекрасно». Расточительство и неэффективность централизованных систем - частных и государственных - стали очевидными. Частный сектор подвергся реконструкции, а на «большое государство» началось фронтальное наступление. Не только в России, но и во всем мире- от Канады до Индии, от Франции до Гаити, независимо от национальных особенностей и прежних достижений, правительство стали обвинять в патологической неэффективности. Никто уже не верил в мудрость чиновников, в их заботу об общественном благе. Складывалось мнение, будто все, что исходит от власти, - во зло.

Компьютер тоже начал уменьшаться. Первоначально миниатюризация была требованием все тех же военных, шпионов, полицейских и близкой к ним космической индустрии. Но изобретения, сделанные в военно-промышленном секторе, неожиданно нашли себе применение на потребительском рынке. Создатели компании «Apple», бросившие вызов могучей IBM, были чем-то вроде анархистов. Маленький персональный компьютер должен был освободить человека от контроля со стороны крупных корпораций и правительства. Идеология «свободного рынка» опиралась на реальные технологические сдвиги и на новые возможности, открывшиеся к концу 70-х годов.

Итак, из средства контроля и игрушки «Большого Брата» компьютер, уменьшившись, стал символом свободы личности и независимого предпринимательства. Технологическая революция 80-х годов сыграла решающую роль в крушении СССР. Если в производстве огромных и «сверхмощных» машин советская система могла состязаться с Западом, то изготовление множества маленьких PC с постоянно меняющимися требованиями оказалось ей не по силам. В Зеленограде шутили: «Мы делаем самые большие микросхемы в мире».

Распространение информации на дискетах, появление портативных ксероксов и факсов сделало бессмысленными традиционные методы цензуры. На самом деле примитивные запреты, типичные для советской системы, были лишь одним из множества методов контроля за поведением человека (к тому же не самым эффективным). Герберт Маркузе описал куда более изощренные методы, сложившиеся на Западе. Он назвал это репрессивной терпимостью, когда в огромном потоке информации мы не можем ни отличить правду от лжи, ни найти сведения, которые нам действительно нужны. Никто ничего не запрещает, но итог получается тот же самый. Те, кто контролируют информационные потоки, манипулируют нашим сознанием.

И все же на первых порах крушение цензуры было огромным шагом вперед. Маленький домашний компьютер сыграл здесь не последнюю роль.

Приватизация «Большого Брата»

Если СССР распался, то IBM не только выжила, но и приспособилась к новым условиям. Опоздав к началу нового витка технологического прогресса, корпорация смогла сделать свою модель компьютера общемировым стандартом. Были модели и лучше, но нормой стал именно IBM PC - благодаря массовости и общедоступности. И это была не просто удача одной отдельно взятой корпорации. Начиналась новая эпоха, показавшая, что «Большого Брата» надо искать вовсе не там, где мы привыкли.

Свято место пусто не бывает. Освободившись от контроля государства, частные корпорации стали все больше брать на себя его функции. Частные полицейские службы стали нормой в странах с «рыночной экономикой». В плане уважения к закону и правам личности эти службы еще менее щепетильны, чем государственная полиция. В Соединенных Штатах появились частные тюрьмы - по сравнению с ними самые страшные федеральные заведения, описанные у Стивена Кинга, кажутся просто раем и царством закона. Зато налогоплательщику частные темницы обходятся дороже.

Частные корпорации оказались столь же расточительными и бюрократизированными, как и прежний «Большой Брат». Современная транснациональная корпорация по своему бюджету, по объему производства и по численности управленческого персонала превосходит средних размеров европейское государство. Ее сотрудники исчисляются сотнями тысяч, а порой и миллионами человек. О числе клиентов можно и не говорить. Свободной конкуренции уже нет. Когда Адам Смит в XVIII веке писал про богатство народов, он имел в виду конкуренцию нескольких сотен или тысяч примерно равных по «весу» предпринимателей на ограниченном рынке. Ему и в страшном сне не мог присниться Microsoft Билла Гейтса, монопольно контролирующий не менее 80% мирового рынка. Гейтс, конечно, исключение, но и в других сферах бизнеса ситуация складывается совсем не по Адаму Смиту. Сегодня на мировом рынке число «серьезных» конкурентов в каждой сфере исчисляется в лучшем случае дюжиной. Это радикально меняет правила игры. Больше похоже на империализм по Ленину…

Огромные корпорации должны гарантировать себя от любых случайностей. Как и государство, они должны проводить свои долгосрочные программы вне зависимости от рыночной конъюнктуры. Оборотной стороной стабильности является безнаказанность ошибки. Количество ресурсов, контролируемых любой транснациональной организацией, таково, что банкротство не грозит даже тем, кто ошибается постоянно. Поклонники Apple долгое время верили, что там не только более совершенные машины, но и качественно иной подход к бизнесу и жизни. Но понемногу Apple стала такой же корпорацией, как и все остальные. Ее история весьма поучительна: несмотря на беспрестанные убытки, потерю значительной доли рынка, она выжила. В условиях свободного рынка давно бы обанкротилась.

Руководящие конторы транснациональных фирм не справляются с огромным объемом информации. Не помогают ни современные технологии менеджмента, ни новейшие компьютеры. Чем больше масштабы деятельности, тем больше склонность к упрощенным стандартным решениям. Советские эксперты на Кубе и в Монголии делали то же, что в Германии и Чехословакии. Представители международных финансовых институтов и транснациональных фирм поступают так же.

Эпоха «сетей» и революций

Между тем в компьютерном мире наступает новая эра. До сих пор компьютеры только уменьшались. Принципиально «маленькие персоналки» отличаются от монстров 60-х годов только размерами. В сущности эпоха «свободного бизнеса» тиражировала и осваивала разработки, сделанные ранее по заказу «Большого Брата». Но качественно новую политическую и экономическую ситуацию создает Интернет.

Вообще-то, Интернет является таким же порождением государственного сектора, как и все остальное. Он зародился в недрах американского военного ведомства, а затем стал доступен научным учреждениям на некоммерческой основе. Именно поэтому, получив массовое распространение, Интернет поставил под вопрос все традиционные представления о собственности и «защите информации». Сеть была создана для того, чтобы обеспечить всем ее участникам максимально полный и равный доступ к информации. Вот почему все попытки «защиты информации» в Сети, в конечном счете, обречены. Сам принцип Сети таков, что хакер всегда будет здесь иметь преимущество над «электронным вертухаем». Причем не только техническое, но и моральное. «Сетевая» этика отторгает представления об «интеллектуальной собственности» и «иерархии доступа». Эти идеи можно сколько угодно пропагандировать, но сторонников в Сети у них будет меньше, чем необходимо для их торжества. Даже если законопослушные посетители Сети остаются в большинстве, число «нарушителей» и их сторонников все равно столь велико, что об эффективном соблюдении буржуазных норм здесь не может быть и речи.

Репрессивные меры по борьбе с пиратами и хакерами заставляют вспомнить про осужденное всеми полицейское государство. Супер-хакер Кевин Митник, разумеется, сидит в американской тюрьме, но поклонников у него больше, чем у любого добропорядочного бизнесмена. Сетевые Робин Гуды ведут непрерывную борьбу против устоев общества, зачастую сами не понимая того, что делают.

Массовое нарушение закона есть признак переходной эпохи. Не в том смысле, что потом все само собой успокоится - просто рано или поздно придется менять и систему, и законы. Если маленький компьютер подрывал власть государства, то Сеть создает угрозу для мирового порядка, созданного транснациональными корпорациями.

На первых порах появление Сети крупный бизнес воспринял с энтузиазмом: так же, как госчиновники - появление более совершенных компьютеров. Но вызванные ими к жизни новые силы оказались неконтролируемыми. Интернет не просто стал средством доступа к информации. Это новый самиздат. Большая пресса, пропагандирующая ценности сильных мира сего, всегда может подавить альтернативную тиражом, капиталовложениями. А в Интернете все сайты равноправны.

Информация, отправляемая мексиканскими партизанами, не менее эффективно распространяется, чем лондонский «Economist». Альтернативная информация в Сети даже привлекательнее - ведь ее найдешь только здесь, а «Economist» или «Итоги» можно купить в любом киоске.

Чем более демократическим и открытым становилось государство, тем более тоталитарными делались корпорации. Начав с требования «открытости» (transparency) по отношению к правительству, корпоративный капитал категорически отказался применить его к собственной практике. Внутренняя жизнь транснациональных компаний является образцом закрытости и бюрократического произвола, прикрытых «коммерческой тайной». К концу 90-х годов государственные структуры в странах западной демократии оказались куда более открытыми и подконтрольными, нежели частные. Неудивительно, что в такой ситуации хакер оказывается такой же «угрозой системе», как раньше революционный агитатор или анархист с самодельной бомбой.

Анархизм получил благодаря Сети «второе рождение», ведь сетевые принципы поразительно похожи на «свободную ассоциацию», о которой мечтали Бакунин и Кропоткин. Здесь есть некоммерческий обмен ценностями и абсолютное равенство всех субъектов. Здесь поддержание порядка в конечном счете зависит от самодисциплины участников процесса. Хотя на самом деле здесь тоже есть власть и «авторитет», представленные провайдерами. Они, в конечном счете, обязаны отключать злостных «нарушителей». Они же собирают с нас деньги, без которых, увы, все равно не обойтись.

Современный сетевой неоанархизм скорее направлен против корпораций, нежели против государства. Идеология независимости киберпространства смыкается с другими формами протеста. Субкоманданте Маркос - лидер повстанческой армии в Чиапасе, отдаленном мексиканском штате, куда не добирались даже этнографы, стал благодаря Интернету политической фигурой международного масштаба. Анджела Маркварт, которую немецкие спецслужбы пытались привлечь к суду за «злоупотребление» свободой в Сети, избрана депутатом Бундестага от Партии демократического социализма. А сама партия, обвиняющая «большую прессу» в информационной блокаде, стала провайдером Интернета «pds-online».

Сбывается пророчество Маркузе. Технологии, созданные для господства и контроля, применяются в борьбе за освобождение.

Запас технологических идей, выработанных в эпоху государственного регулирования и холодной войны, в значительной степени исчерпан. Корпорации изо всех сил пытаются «выжать последнее» из разработчиков и потребителей, но ни у тех, ни у других уже нет средств, чтобы безостановочно воспроизводить бизнес-цикл приватизированного «Большого Брата». Мировой кризис, разразившийся в Азии и охвативший в 1998 году Россию, еще только начинается. Спрос падает, производство становится дороже. Идеология «свободного рынка» уже не возбуждает. Покупатели не доверяют рекламе, рабочие - боссам. Наступает время, когда приходится платить за ошибки.

Крупные корпорации обладают достаточными ресурсами, чтобы пережить кризис. Издержки будут переложены на мелкий бизнес, работников и потребителей. Но тогда проблема из экономической станет политической. Пострадавшие захотят изменить систему. Согласится ли общество платить по счетам корпоративного «Большого Брата»? А если нет, сможет ли он нас принудить?

5. 2000г. КУДА УГОДНО, ТОЛЬКО НЕ ВНИЗ

Направление движения для тонущего корабля - дело абстрактное

Все думают о предстоящих президентских выборах. Все уверены, что они решат нашу судьбу. Какой она будет, никто не знает, но в победе Путина никто не сомневается. Точнее, не сомневался до середины января. А в последнее время засомневались.

Причина проста: победители, не дождавшись победы, переругались.

Путин возник из политического небытия благодаря пропагандистской машине Березовского и политическим комбинациям Чубайса. Их общая вражда к Лужкову и Примакову позволила создать мощный альянс, выигравший декабрьские выборы. Теперь главной темой газет стало «как поссорились Борис Абрамович с Анатолием Борисовичем». Мы к этим людям так привыкли, что даже и фамилии называть не надо. Создается впечатление, что склоки в кремлевской коммунальной квартире - это и есть наша политическая жизнь.

Слишком много олигархов

Нелепее всего представлять кремлевские склоки как идеологические. Западные газеты уже пишут о разногласиях между «олигархами» и «либералами». Вообще противопоставление очень специфическое. Это все равно что сравнивать колбасу и бабочек. Олигарх - это социальный статус. Либерал - идеология. Или у нас либералами становятся по должности?

Либералов представляет Чубайс, олигархов - Березовский. Но помилуйте, разве Чубайс, крестный отец дюжины финансовых империй и главный начальник электричества, не есть самый настоящий олигарх? А разве Березовский не либерал? Во всяком случае, сам он себя таковым считает. И не без основания. Если его «либерализм» какой-то «неправильный» выходит по европейским стандартам, то и Чубайс в этом отношении не блещет. Обоим либеральные ценности вполне позволяют распоряжаться общественными фондами как личным имуществом, оба считают, что отключение электричества и газа в Чечне вполне совместимо с уважением к правам человека, а уж без стрельбы по парламенту и ковровых бомбардировок собственных городов демократия вообще невозможна. Протаскивание нужных людей поближе к кормушке, манипуляция средствами массовой информации, использование спецслужб в качестве политического инструмента - это и есть либерализм по-русски. И другим он быть не может. Потому что либерализм - удовольствие для богатых стран. А мы бедные. И такими останемся до тех пор, пока нынешние порядки не изменятся.

Если Чубайс и Березовский оба в равной степени либералы и в одинаковой мере олигархи, то в чем же проблема? Да именно в этом! Сложившаяся в России модель капитализма полностью исчерпала себя. Она оказалась неэффективной и расточительной. Она превратила Россию в экономическую периферию Запада. Сегодня промышленность разрушается, советские ресурсы проедены, а прикрывавшая все это либерально-западническая идеология дискредитирована. Для приведения страны в какой-то минимальный порядок нужны огромные средства, которые добыть можно лишь единственным способом - экспроприировав олигархов. Это понимают и сами олигархи. Более того, они в принципе с этим согласны. Просто каждая группа уверена, что экспроприировать надо не ее, а других.

Все основные группировки так или иначе связаны с государством. А потому именно власть становится главным орудием конкурентной борьбы, а экономические вопросы будут решены с помощью политических кампаний и бюрократических рокировок.

В конечном счете борьба идет на уничтожение. В России оказалось слишком много олигархов. Всех нам уже не прокормить. Чтобы выжили одни, другими придется пожертвовать. Но кем?

Никаких принципов и моральных обязательств здесь нет и не может быть. Именно потому расклады могут меняться мгновенно - сегодня все вместе «опускали» Лужкова, завтра, не добив врага, принялись разбираться между собой. Элита у нас полууголовная, потому и методы борьбы и даже лексика государственных деятелей получают все более криминальный оттенок.

Надо менять и методы управления, и идеологическое прикрытие. Но вот в чем проблема: частичные перемены не помогут, даже сделают положение хуже. А в переменах радикальных не заинтересован в рядах российской элиты никто, даже оппозиционеры. Последние даже больше других хотели бы сохранить все по-прежнему. Ведь какая прекрасная жизнь была: ни за что не отвечаешь, ничего не умеешь, зато периодически получаешь от власти «отступные». Оппозиция в целом у нас коррумпирована даже больше правительства.

Власть безликих и бесцветных

Если перемены столь же неизбежны, сколь и нежелательны, то единственный выход для кремлевской верхушки состоял в том, чтобы самой их возглавить. И тем самым - предотвратить. Главной задачей таких «преобразований» является смена «имиджа» - риторики, лиц, мелькающих на телеэкранах. Вторая задача - отвлечь население от основных нерешенных (и нерешимых при данной системе) проблем. Как? Создав новые. Которые якобы успешно решаются.

Смена риторики дается легче всего. Все же прекрасно понимают новые правила игры: обслуживать интересы Запада сейчас в России можно только под прикрытием «национальной» риторики, продолжать политику, ведущую к разложению государства, - только под гром государственнических речей, спасать казнокрадов от преследования - лишь «во имя наведения порядка», а сохранять старые структуры - исключительно под разговоры об обновлении.

Смена лексики и лозунгов в Кремле сопровождается хором восторженных славословий «снизу». Особенно в рядах интеллигенции наблюдаем мы это удивительное стремление полизать начальственную задницу. Ощущение такое, что, не получив такой возможности в течение некоторого времени, многие наши интеллектуалы начинают испытывать нечто вроде «ломки». Главное - вовремя понять, кто у нас начальник. Сначала толпа творческих личностей суетилась вокруг Ельцина, затем по ошибке бросилась к Лужкову, но, наконец сориентировавшись, пошла выдвигать в президенты Путина.

С проблемами тоже все в полном порядке. Нам их создали в течение кратчайшего срока. Во-первых, борьба с терроризмом и война с чеченцами. Они, как выяснили наши генералы, все поголовно с десяти лет становятся террористами. И, кстати, наши военные, скорее всего, добьются своего - у молодых людей в Чечне другой работы, кроме как стрелять в солдат и угонять бронетранспортеры, все равно уже не будет.

Вторая проблема - необходимость омоложения и обновления кадров. Вот, например, читаем на страницах «Независимой газеты»: «В сущности, к власти в стране пришли молодые, еще полгода назад мало кому известные и мало кем принимавшиеся в расчет политические новаторы». Это что, про Чубайса и Березовского? И пусть кто-то назовет хоть одну «новаторскую» идею, пока нами от начальства услышанную. Может, речь идет про стопроцентную продажу валютной выручки, предложенную совсем юным и абсолютно никому не известным центробанковским новатором Геращенко?

Создается впечатление, что до сих пор у нас царил брежневский застой, а правили семидесятилетние старики. На самом деле в верхних эшелонах власти ротация кадров невероятная, а начальники федеральных ведомств сравнительно молоды. Суть в том, что ротация кадров, смена имиджа и разговоры об обновлении скрывают именно отсутствие новых подходов. Если мы не можем и не хотим сменить систему, надо сделать так, чтобы чиновники начали менять кабинеты. А вся страна с замиранием сердца за ними следила.

Любое программное заявление власти сегодня - набор банальностей и благих пожеланий, причем таких, какие должны нравиться публике именно сейчас - зимой 2000 года. Поскольку все, что говорится, либо противоречит тому, что делается, либо вообще не имеет никакого отношения к жизни, слова должны стать максимально многозначными. Идеология власти сводится к набору общих мест. А президент сам должен стать неким воплощенным общим местом. Чем более он безлик, тем лучше. Чем меньше мы о нем знаем, тем нам интереснее.

У Ельцина был характер, было прошлое. Было сформировавшееся к нему отношение народа (негативное). Была политическая воля (к разрушению). И, самое смешное, были даже идеи (лучше бы, правда, их не было).

Новый президент - господин Никто. Родом из политического ниоткуда, ведущий нас в светлое никуда. Дело не только в том, что мы о нем ничего не знаем. Знать-то особенно и нечего. Чтобы вопросов не было, нам объяснили, что человек пришел из органов, где был глубоко законспирирован.

Миф о «новом Штирлице» должен объяснить отсутствие информации о прошлом и даже настоящем премьера-резидента-президента. А что если все гораздо проще? Мы ничего не знаем, потому что и знать-то нечего. За тайнами и загадками скрывается абсолютная пустота.

Политик без прошлого - заведомо слабый политик. Любой лидер должен формировать свой аппарат, свою массовую базу, выращивать свои кадры. На это требуются годы. Вообще доверять можно лишь тому, кого хорошо знаешь. Новичок доверием аппарата не пользуется, а потому сам по себе не может быть эффективен. Он становится винтиком бюрократической машины или ее декоративным элементом. Он зависит от опытных помощников и подсказчиков, хорошо знакомых с тем, как делаются дела в аппарате. Молодые таланты могут внезапно прорываться наверх, но эффективны они лишь в условиях революции, когда их главная задача - разрушение, смена правил игры. Да и в этом случае они эффективны лишь постольку, поскольку за ними стоит массовое движение. Задача путинского руководства - прямо противоположная. Оно пришло для того, чтобы революцию предотвратить, а подъема массовых радикальных движений снизу не допустить.

Чтобы проложить новый курс, не меняя старого, нужен либо гений, либо чиновник. В последнем случае наш герой даже не обязан понимать, что, собственно, происходит, он лишь энергично занимается своей работой, не имеющей никакого самостоятельного смысла. Дел у него по горло. Переставляет кадры, проводит встречи, дает назначения, «разводит» ругающихся олигархов, совещается с генералами по поводу очередных провалов в Чечне. Остальное должна сделать пропаганда. Чем более «пустой» лидер стоит во главе государства, тем больше свободы действий у имиджмейкеров. И тем больше простор для игр у опытных аппаратно-финансовых шулеров, будь то Чубайс или Березовский. Правда, оборотной стороной медали оказывается склока среди кукловодов - слишком много желающих подергать за ниточки.

Разумеется, бюрократическая активность власти даже возрастает. Чем меньше в ней смысла, тем больше ее интенсивность. Возрастает и жесткость власти: ведь никаких новых интеллектуальных и политических ресурсов у нее нет, а потому вся ставка - на административные. Имеющиеся интеллектуальные силы все брошены на создание виртуальной реальности, на большее уже не остается ни людей, ни времени.

27 марта - конец света в отдельно взятой стране?

Лидеры современной России начисто лишены стратегического мышления. И это закономерно, если учесть, при каких обстоятельствах они пришли к власти. В самом деле, не требовать же у специалиста по виндсерфингу, чтобы он доплыл от Владивостока до Новой Зеландии. Он все еще продолжает гарцевать на волнах, а доверчивой публике можно просто объявить, что берег, вдоль которого он упражняется, уже и есть Новая Зеландия. Другое дело, что эту иллюзию даже с помощью телевидения нельзя поддерживать бесконечно. А главное - направление ветра меняется.

Кремлевские группировки думают только об одном - как дотянуть до 26 марта. Что будет дальше, никого не волнует. Ощущение такое, что на следующий день после президентских выборов наступит конец света. Кстати, быть может, для кого-то и наступит. Но не для всех.

Положение дел в стране оказывается все менее благоприятным для кремлевских игр. Пропаганда наша, конечно, могучая сила, но она не всесильна. Об экономическом кризисе люди на фоне войны вроде как забыли, но могут и вспомнить. А на войне ситуация ухудшается. Еще в декабре даже военные аналитики, предрекавшие неизбежный провал кампании, говорили, что Грозный в любом случае взять удастся (сражения в горах - дело иное). Сейчас не очевидно даже то, что армия сможет занять чеченскую столицу. А если сможет занять, то, скорее всего, уже не сможет скрыть свои потери.

И все же главная опасность - драка между кукловодами. Она тоже вполне закономерна. Ведь все началось ради сохранения власти и денег. А коль скоро на всех все равно не хватит, то ослабление лужковской группировки является сигналом для раздоров в кремлевской. Чем более ругаются между собой члены правящей коалиции, тем меньше сыгранности в средствах массовой дезинформации. С каждым днем рейтинг Путина поддерживать все труднее. А население все больше устает от вранья.

И все же пока трудно представить себе, что Путин проиграет выборы. Оппозиция сделает все возможное, чтобы не прийти к власти, и, скорее всего, добьется своей цели.

Складывается парадоксальная ситуация: именно в тот момент, когда большинство граждан понимает, что их в очередной раз надувают, именно тогда, когда Путин начинает вызывать уже не только сомнения, но и растущее раздражение, - его избирают президентом.

Игра сделана. Или нет?

Аналитики почему-то убеждены, что человек, победивший на выборах 26 марта, будет нами править следующие четыре года. Или даже восемь. Хотя элементарный опыт свидетельствует, что так не бывает. У нас пока было два президента, и ни один из них до конца своего срока не досидел. Ельцину не хватило каких-то полгода. Горбачеву повезло меньше - он и полутора лет не продержался.

Ну почему мы считаем, что Путин окажется счастливее Горбачева? Неужели не помним, что досрочной отставки Ельцина стали требовать чуть ли не через два месяца после его повторного избрания? Да и вообще - всю свою президентскую жизнь Ельцин только и делал, что отбивался от попыток себя сместить. Три попытки импичмента, два переворота - это только то, что мы знаем. А сколько политических кризисов, заговоров и склок не дошли до столь драматичного финала. Ельцин выдержал - благодаря своему удивительному инстинкту власти. Благодаря уникальному партийно-советско-антисоветскому опыту. Но Путин - не Ельцин. Он этими качествами не обладает. А главное, у него просто не будет времени, чтобы научиться.

Потому и торопились кукловоды с отставкой Ельцина, что прекрасно знают: полномасштабный кризис начнется почти сразу после досрочных выборов. И война - лишь один из факторов. Главное же - падение цен на нефть, новое ослабление рубля, обострение социальных противоречий. И новый приступ борьбы за власть в самом кремлевском аппарате.

С ТЕРРОРИСТАМИ НЕ РАЗГОВАРИВАЕМ. НО ПОМОГАЕМ?

Версия взрывов домов в России

Вместо предисловия

Жанр политической фантастики востребовала жизнь. Перед вами рассказ именно этого жанра. Где все события и имена вымышлены.

А жизнь - нет. Как-то все странным образом совпадает. Удивительно: стали сбываться только самые страшные предчувствия…

И все же вот вам рассказ.

И пусть он воспринимается не как руководство к действию, а как повод для размышления, кто мы и что мы. Как мы привыкли жить страстями, но - низменными.

Отдел гуманитарных проблем

Никогда не был поклонником детективного жанра. Ненавижу разгадывать пазлы… Но все, что происходит у нас в стране за последние месяцы, напоминает стандартный детективный сюжет. Хочешь или нет, а приходится задумываться. Из обрывочной информации, просачивающейся на страницы газет, из оговорок и недомолвок начальников начинает складываться определенная картина. Странные вопросы о московских взрывах, утечки из спецслужб, противоречия в официальной информации… Все это вместе наводит на определенные выводы.

Во многом мы уже разобрались, но не во всем. Ясно, что война на Кавказе началась как договорная, ясно, что чеченских полевых командиров кинули: о большой войне с ковровыми бомбардировками не договаривались. В общем, ясно было и то, что взрывы домов в Москве не могли бы произойти, если бы кто-то в самой российской политической элите не захотел этого.

Но это еще не вся история. Информация по частям проскальзывала в газете «Версия», в «Новой газете», в лондонской «Индепендент», в журнале «Профиль», в Интернете. Понемногу кусочки пазла складывались. Но каких-то деталей, как и положено, недоставало. Они начали проясняться лишь к январю, когда Березовский и Чубайс окончательно поссорились. И одновременно начали рассказывать свою версию событий некоторые из их непосредственных участников.

Встреча на Лазурном берегу

Еще летом в газете «Версия» появилась информация о встрече Волошина с Басаевым во Франции. Встреча эта произошла не в Париже, как потом писали некоторые издания, а на средиземноморской вилле арабского миллионера Аднана Хашогги. Вилла эта находится под наблюдением французских спецслужб, которые и засекли на ней необычную активность. Начинался Russiagate, и французские «органы» организовали утечку.

Когда сведения о тайном совещании просочились в печать, Хашогги заявил, что на него возводят напраслину. Но во время переговоров самого его, в любом случае, на вилле не было. А вот главные участники встречи от комментариев воздержались.

Волошина встречал во Франции Антон Суриков, бывший сотрудник армейских спецслужб (если, конечно, среди них бывают «бывшие»), ранее курировавший братьев Басаевых в Абхазии. В «примаковский» период Суриков работал в штате правительства РФ. Несмотря на это, у него сложились нормальные рабочие отношения с людьми Волошина.

Когда после публикации кто-то из иностранных журналистов попытался расспрашивать Сурикова про встречу на Лазурном берегу, Суриков отшутился, что он вообще за границей никогда не был, а уж во Франции - тем более. Странное дело, но за несколько месяцев до того вся страна могла видеть его в Вашингтоне - в обществе Маслюкова и Камдессю. А во Франции наш герой был по крайней мере дважды. Первый раз в декабре 1994 года. Второй раз - летом 1999-го. Вылетев самолетом «Аэрофлота» в Париж 23 июня, он вернулся рейсом из Ниццы почти месяц спустя - 21 июля.

В данном случае решающее значение имели, конечно, не контакты отставного правительственного чиновника Сурикова с главой администрации президента, а опыт совместной работы разведчика Сурикова с братьями Басаевыми. Причем не только с Шамилем, но и с младшим братом - Ширвани. К моменту появления Сурикова в Абхазии Шамиль уже имел определенный стаж работы в системе ГРУ. Ширвани был еще начинающим.

Старые связи никогда не прекращались, и взаимное доверие сохранялось, несмотря на все перипетии чеченского конфликта. Потому, когда людям из Кремля потребовался надежный посредник, найти его было несложно.

Глава администрации президента имел к главе чеченских боевиков очень серьезное и срочное дело. Вилла была тщательнейшим образом защищена от прослушивания. Заглушку поставили капитально - по всей округе начались неполадки с мобильными телефонами. Однако участники встречи не знали об одной из особенностей системы. Она, конечно, блокировала наружное прослушивание, зато обеспечивала внутреннее.

Волошина волновали ситуация в России и проблема передачи власти. Лужков представлял страшную угрозу, а его альянс с Примаковым был уже делом решенным. Надо было их остановить, а сделать это можно было одним-единственным способом - резко изменив политическую ситуацию и правила игры. Конфликт с внешним врагом - вот что требуется. Басаева тоже интересовала власть, но не в России, а в Чечне. При нормальном развитии событий в республике возрастало влияние законного президента Масхадова. Другое дело, если разразится маленькая война, кризис. В этом случае решающее слово будет за полевыми командирами типа Басаева. Но, разумеется, речь не должна идти о большой, полномасштабной войне: тогда опять чеченцам понадобится нечто вроде настоящей армии с эффективным генеральным штабом, а это как раз дело Масхадова.

Короче, маленькая войнушка, пограничный конфликт, представление с фейерверком. Большая игра в казаки-разбойники с привязкой к местности… Почему бы и нет?

План действий был в общих чертах согласован. Сначала небольшая стычка в Ботлихском районе. Затем Басаев, заняв Новолакский район, совершает оттуда набег на Хасавюрт, причем поддержку ему окажут карамахинские «бородачи». Пограбив Хасавюрт, отряд Басаева совершит налет на Кизлярский гидроузел, устроит там небольшую диверсию, после чего рванет на Моздок. После этого в дело будет введена российская армия, которая с боями «вытеснит» басаевцев из России и, преследуя неприятеля, войдет в Чечню. Все это займет достаточно большое время, чтобы страна ежедневно могла жить военными сводками об освобождении территории (пропагандистская заготовка, совершенно не к месту использованная потом в Чечне). Тем временем в Москве произойдет передача власти - новым премьером станет генерал Александр Лебедь. К декабрю он начнет исполнять обязанности президента.

К концу кампании армия героически займет Надтеречный район и, преодолев Сунженский хребет, остановится. Если потребуется, к весне войска займут еще и Гудермес по договоренности с братьями Ямадаевыми. Штурм Грозного действительно не планировался. По весне комедию можно будет закончить. Как выбираться из этой истории по весне - участники встречи так и не решили, но это их не особенно волновало. Когда вся власть будет наша, как-нибудь разрулим. После нескольких месяцев показных маневров, маршей, контрмаршей, набегов и «спецопераций» обе стороны объявят себя победителями. Российские войска победоносно изгонят чеченцев со своей земли, а чеченцы не пустят врага в глубь республики, и можно будет заключать почетный мир. Басаев будет вознагражден за заслуги. Во-первых, набеги на Хасавюрт и Моздок дадут ему богатую добычу. Во-вторых, можно будет под борьбу с неверными получить приличное поощрение от саудовцев (здесь, если требуется, поможет иорданец Хаттаб, тесно связанный с саудовскими спецслужбами).

Стороны расстались очень довольные друг другом. Все выглядело великолепно. Не предусмотрели только одной детали, которая, как и положено по законам жанра, должна была оказаться роковой: кроме Волошина, в реализации плана на российской стороне были задействованы и другие фигуры.

Ни для кого не секрет, что Волошин - человек Березовского. Увы, Борис Абрамович в данном случае не мог действовать в одиночку. Чтобы военно-политическая машина заработала, в дело должны были включиться другие игроки - Роман Абрамович, Анатолий Чубайс, а главное - начальник Генерального штаба генерал Анатолий Квашнин. У этих людей был общий с Березовским интерес - не пустить к власти Лужкова и Примакова. Но у них были и свои интересы. А потому, включившись в процесс, они начали свою игру.

Мы думали, будто конфликт Чубайса и Березовского начался в декабре, после того как они не поделили плоды победы на парламентских выборах. Ничего подобного, борьба началась гораздо раньше. Прежде всего Чубайса не устраивала подобранная Березовским кандидатура наследника. Генерал Лебедь слишком близок к московскому олигарху. Чубайс искал другую фигуру - более управляемую и более знакомую. Например, ленинградец Владимир Путин. Тоже «силовик», но уже из совершенно другой команды, к тому же не имеющий собственных политических и административных кадров, а потому вполне зависящий от команды Чубайса.

Но, чтобы перехватить инициативу, надо было сломать первоначальный сценарий и подменить его своим. Здесь интерес Чубайса совпал с интересом Квашнина. Для начальника Генерального штаба маленькая война - это, конечно, хорошо. Но большая война - лучше. Надо задействовать настоящую армейскую группировку, все рода войск, провести несколько настоящих крупномасштабных сражений.

План Волошина рушился на глазах. Но сами исполнители об этом еще не знали.

Война идет, войне дорогу!

Итак, с одной стороны - братья Басаевы, Волошин, Березовский. С другой - Чубайс, Квашнин и примкнувший к ним Абрамович. И где-то посередине - сотрудники ГРУ.

В августе все сначала шло по плану. Из Дагестана (по требованию местных жителей) была выведена бригада внутренних войск, прикрывавшая границу с Чечней, ушли пограничники. Боевики беспрепятственно вошли в соседнюю республику. Пошумев в Ботлихском районе, Басаев ринулся в Новолакский, но здесь его ждала неприятная неожиданность. Мало того что пути движения на Хасавюрт были перекрыты войсками, но и Карамахи оказались блокированы. Об этом не договаривались. Басаев был в ярости. Антону Сурикову пришлось срочно лететь в Дагестан урегулировать ситуацию. Несмотря на то, что кругом шла война, встреча прошла без проблем. Басаев несколько успокоился. Но он сам еще не знал всей правды о происходящем.

Надо отдать должное генералу Квашнину - он очень хорошо воюет, когда ему заранее известны все планы неприятеля. Операция в Дагестане прошла блестяще, но затяжной войны не получилось. И тут начали происходить события, уже совершенно не предусмотренные прежними соглашениями.

Преимущество Квашнина и Чубайса состояло в том, что они не были связаны личными договоренностями с братьями Басаевыми. Они не были с ними давно знакомы, как Березовский, не участвовали в совместных операциях, как Суриков, и даже не ударяли по рукам, как (возможно) Волошин. Они были включены в дело, но у них не было никаких обязательств перед партнерами.

Чубайс в одностороннем порядке изменил общий план. Степашин был снят, но вместо Лебедя премьером-силовиком стал Путин. И для Березовского, и для Лебедя такой поворот событий стал неожиданностью. В разгар кризиса Лебедь даже прилетел из Красноярска и несколько дней просидел в Москве, ожидая назначения, говорил, что будет «востребован». Увы, пока Березовский и Лебедь пытались разобраться в происходящем, Чубайс, Абрамович и Квашнин уже подобрали Ельцину другого преемника.

Новому премьеру нужна была новая война, уже своя собственная. В отличие от Лебедя репутации у него не было, и ее срочно надо было создавать. Нужна была не просто нестабильность на границе, но настоящая страшная угроза, которая объединит страну вокруг нового вождя. Угроза терроризма.

Уже во время январских боев в Грозном лондонская газета «Индепендент» опубликовала материал, показавшийся западным читателям сенсационным. Офицер ГРУ Алексей Галтин, попав в плен к чеченцам, дал показания. Согласно его словам, ГРУ было причастно к взрывам жилых домов в Москве. Официальные лица ГРУ тут же заявили, что все это «провокация, чепуха, мусор, хлам». Правда, ГРУ не стало оспаривать ни сам факт существования сотрудника по имени Алексей Галтин, ни то, что он оказался в чеченском плену. А это уже странно. Никто, однако, не задался вопросом о том, как чеченцы захватили и идентифицировали офицера ГРУ. Это же все-таки не командир армейской разведроты!

Понятное дело, братьям Басаевым достать офицера ГРУ было не так уж сложно. А в тот момент у них с коллегами по управлению возникли серьезные проблемы. Ведь на Шамиле Басаеве уже висело обвинение во взрыве домов. Он обвинение это яростно отрицал. И был совершенно прав. Шамиль ко взрывам непричастен. Но дома все же взлетели на воздух не без помощи Басаева. Другого Басаева.

Басаев-второй

Шамиль Басаев все же не только сотрудник ГРУ с большим опытом работы, но и чеченский политик, способный вести собственную игру. Другое дело - его брат Ширвани. Он, по мнению аппарата ГРУ, гораздо более управляем. Когда первоначальный план стал срываться, решения начали принимать в оперативном режиме. Ширвани далеко не все сообщали, а консультироваться с братом по любой мелочи просто не было времени.

Для терактов в Москве исполнителей подобрали из структур Ширвани Басаева. С Шамилем даже не посоветовались, но и Ширвани использовали втемную. Ясное дело, террористы сами в Москве бы ничего не взорвали. Да они и не имели четко сформулированной задачи: каждый отвечал лишь за свою часть дела, и никто толком не понимал, что происходит. Понятно, что подобное сложное мероприятие невозможно провести без качественного прикрытия. Такую операцию прикрытия осуществили люди из системы ГРУ. Той самой системы, к которой принадлежат и братья Басаевы.

Самый загадочный вопрос, связанный с московскими терактами, - как завезли в столицу взрывчатку. Никто так и не смог дать убедительного ответа. А дело в том, что взрывчатку террористы в город и не завозили. Просто у спецслужб были свои запасы, которые и были задействованы.

Оба взрыва произошли в южной части города. Это тоже не случайность. Дело в том, что город поделен на секторы. Была задействована лишь одна из имеющихся групп. В следующий раз, если кому-то понадобится что-то взрывать, грохот раздастся уже в другой части города - группа, задействованная для операции прикрытия, ясное дело, была не единственная и не последняя.

Катастрофа произошла и на некоторое время полностью затмила в нашем сознании все остальные проблемы. А Чубайс с Квашниным могли торжествовать победу. Все было как в хорошем детективе. Игра была беспроигрышная. С одной стороны, достигались все поставленные цели, а с другой - все подозрения падали на Березовского и его людей, которые уже засветились с чеченскими боевиками. Березовский был вынужден оправдываться, но никто не верил. Шамиль Басаев протестовал, но в массовом сознании за ним уже закрепился ярлык злодея и убийцы спящих детей. Ширвани оставалось только молчать. А тем временем Чубайс и Квашнин могли спокойно вести свою игру. При этом прямого конфликта с Березовским вроде как и не было. Общая борьба против Лужкова и Примакова продолжалась. А потому все ее участники должны были держаться вместе.

Интересное дело: после московских взрывов российские власти немедленно назвали в качестве виновников Шамиля Басаева и Хаттаба. Про Ширвани никто почему-то не вспомнил. Имя его уже не всплывало, выдачи его никто не потребовал.

Что касается Березовского, то близкие к нему журналисты дружно стали защищать своего начальника, доказывая, что Борис Абрамович, что бы мы про него ни думали, все же не душегуб. Пресса, враждебная Березовскому, настаивала: нет, душегуб. Чубайс, вероятно, читал эту полемику с большим удовольствием.

Нет, Борис Абрамович не заказывал взрывов в жилых домах. Он всего лишь заказал войну…

Кровь за кровь

Теперь поле деятельности было расчищено для Квашнина и близких к нему генералов. Кстати, в армии генералов много, но далеко не все так близки к начальнику Генштаба, как новоиспеченный Герой России генерал Шаманов. Большая война - большие награды. Маршал Сергеев со своими стратегическими ракетами может отдыхать. В бой идут одни сухопутные войска.

И как здорово воевать, когда и противника, собственно, нет! Чеченские отряды, выполняя прежние договоренности, оттягивались из северных районов. Что старый договор сорван, Шамиль Басаев уже прекрасно понимал. Но пока можно было продолжать действовать по старому сценарию, тем более что на этом этапе первоначальный план отступления на юг вписывался в стратегические замыслы чеченского главнокомандующего Масхадова.

И все же для Басаева московские взрывы и большая война в Чечне оказались катастрофой. Национальный герой превращается не просто в наемника, но еще и в человека, которого можно было элементарно обвести вокруг пальца, «подставить». А главное, теперь его шансы на политическое лидерство падают почти до нуля. Без Масхадова уже не повоюешь. А чеченцы помнят, что кампания, закончившаяся тысячами погибших мирных жителей, ковровыми бомбардировками и разрушением целых городов, началась с нелепого дагестанского похода, где даже добычи приличной взять не удалось.

Шамиль Басаев, понятное дело, теперь воюет не понарошку. Но что случилось в головах генералов? Неужели Квашнин искренне поверил в собственные победы, хотя великолепно знал их истинную причину? А может, военную машину уже не могли остановить. Тем более что поход в Чечню сулил генералам немалую добычу. Скорее всего, решили так: если чеченцев можно «кинуть», то их можно и разгромить.

Не получилось. Война идет уже несколько месяцев, а победы не предвидится. Более того, шансы на возобновление переговоров и «почетный мир», удобный для обеих сторон, минимальны. Раскрутив с помощью войны Путина, теперь уже Чубайс и его команда не знают, как удержать рейтинг и. о. президента, понижающийся по мере того, как очевидным становится безрадостное положение дел на фронте. А тем временем борьба Чубайса и Березовского из закулисной переросла в открытую.

И боевики, и сотрудники ГРУ оказались вовлечены в дело, которое они не планировали. И те, и другие почувствовали себя глубоко обиженными. Отсюда и всевозможные утечки, наводнившие прессу. Агенты не доверяют своим начальникам, солдаты - генералам. Силовые структуры, включившись в закулисную борьбу за власть, все более утрачивают способность выполнять свою непосредственную функцию - охранять интересы государства.

Время заговоров

История дагестанской провокации похожа на классический детектив с плохим концом. Анализ политического процесса все более сводится к изучению закулисных комбинаций, по большому счету не имеющих никакого отношения к политике.

Велик соблазн объяснять события текущей истории с помощью «теории заговоров». Увы, заговоры - часть нашей государственной жизни, порождение той закрытой системы власти, которую построили наши элиты. И еще - порождение кризиса. История полна заговорами, но далеко не все они заканчиваются удачей. А главное, слишком часто они приводят совершенно не к тем результатам, которые планировались.

Элиты не могут управлять нормальными средствами, но и власть отдавать не хотят. Вот и строят разные комбинации, одна другой ужаснее. Закулисные интриги оканчиваются большой кровью. Правда, пока интригуют одни, а кровь проливают другие. Пока.

РОССИЯ - ЧЕЧНЯ: ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА

Жить и умирать будем вместе

Исламский фактор

В любом случае вопрос о чеченском урегулировании - не только технический или дипломатический. У чеченской войны есть еще одна сторона - геополитическая. Запад периодически осуждает Россию за жестокость по отношению к мирным жителям, но медлит с введением санкций. Российские элиты многословно рассуждают о своем патриотизме, но, кроме бомбежки чеченских деревень, так и не сделали ничего идущего вразрез с требованиями Запада. Причина проста: чеченская война Западу необходима именно для того, чтобы укрепить свое господство над Россией и странами третьего мира.

После окончания «холодной войны» консервативные идеологи в США выдвинули идею нового мирового конфликта - «конфликта цивилизаций». Смысл ее был прост: на место противостояния идеологий приходит противостояние культур. Мусульманский мир против христианского, католический - против православного… Сами американские проповедники этой теории, впрочем, возвращаться в средневековье не собираются, они лишь хотят отправить туда нас - всех тех, кому не посчастливилось родиться в «цивилизованных странах».

Реальный конфликт не имеет ничего общего с религией. Западные страны и Япония, являясь центрами мировой экономической системы, используют свое положение для того, чтобы эксплуатировать общества, оказавшиеся ее периферией. Это конфликт социальный, экономический, для католической Мексики он не менее актуален, чем для мусульманской Турции и православной Болгарии.

Политический смысл идеологии «цивилизационного конфликта» прост и даже примитивен. В основе его старый принцип «Разделяй и властвуй». Запад в религиозно-культурном отношении более или менее однороден. Напротив, страны, противостоящие Западу, разнородны. Латинская Америка, Россия, страны бывшего СССР и арабские государства - все имеют сходные проблемы и однотипные претензии к Западу. Разделяет их именно культура, религия. Россия так же, как и арабские страны, продает нефть, опутана долговой зависимостью, находится под влиянием Международного валютного фонда. К тому же наша промышленная продукция может успешно конкурировать с западной именно на рынках третьего мира. И в первую очередь речь идет о продукции военно-промышленного комплекса, которую в большом количестве могут закупать именно арабы.

Чем сильнее позиции России в мусульманском мире, тем меньше наша зависимость от Запада. И наоборот. Потому, если бы чеченской войны не было, американские дипломаты просто обязаны были бы ее выдумать. России обещают, что в будущем на основе общих христианских ценностей она приобщится к «европейской цивилизации». Арабам объясняют, что гуманный Запад сочувствует несчастным чеченским мусульманам, на которых с благословения Патриарха Алексия II сбрасывают бомбы православные российские генералы.

Если Россия стремится вернуть себе статус великой державы, жизненно важной для нас становится такая культурная и политическая модернизация, которая позволила бы нам стать одним из лидеров незападного мира. Для этого Россия должна осознавать себя не как «православная держава», а как «мультикультурное» общество, многонациональное государство, в котором ислам играет по крайней мере не меньшую роль, нежели христианство. Кремлевское начальство, публично творящее крестное знамение и испрашивающее у патриарха благословения на очередные злодейства, не только насквозь лицемерно, но и антинационально. Их культурная политика является глубоко реакционной, а потому антинародной и в конечном счете антироссийской. Точно так же и православная церковь, оправдывая насквозь коррумпированную власть, лишает себя морального авторитета, превращаясь в своеобразный идеологический аппарат государства - подобно советским парткомам.

Решение чеченской проблемы тесно связано с нашими собственными перспективами. Поражение в войне, как и в 1916-1917 годах, ставит под вопрос будущее развитие страны. Ельцинская модель исчерпала себя. Неудачи армии в чеченских горах были запрограммированы еще в 1992-1993 годах чубайсовской приватизацией и стрельбой по парламенту. Современная Россия просто не может побеждать. Она не может одолеть внешних врагов, поскольку абсолютно парализована внутренними проблемами. Слабость армии - порождение и продолжение слабости государства, точнее, отсутствия связи между обществом и государством.

Радикальные перемены в России - вот единственный шанс для урегулирования на Северном Кавказе. А поражение в очередной войне может дать толчок для таких перемен. В конечном счете вопрос о будущем Чечни неотделим от вопроса о наших собственных перспективах.

Все решится не в Грозном, не под Ведено. Все решится в Москве. И далеко не обязательно решение будет найдено в ходе выборов. Если после мартовского голосования у нас в стране сохранятся прежние порядки, кризис продолжится на неопределенный срок. Дудаевская Ичкерия и ельцинская Россия могли воевать или сосуществовать, но и в том, и в другом случае они жили по общей постсоветской логике. Эта политическая логика привела нас к катастрофе. Если нынешняя кавказская трагедия вообще способна кого-то чему-то научить, то урок этот оказывается до банальности прост: необходимо изменить правила игры. России нужна новая государственность. И на этой основе - новые отношения с Чечней.

России нужен не просто мир в Чечне, нужна полная смена геополитических ориентиров. А для этого России нужна Чечня. Но не в качестве оккупированной территории или враждебного государства. Формула чеченского урегулирования будет порождена преобразованием нашей политической и общественной системы. В противном случае всех нас - и в Чечне, и в России - ждет лишь череда катастроф.

Просто отделить Чечню от России невозможно, так же как невозможно и «просто» присоединить ее к России. Мы уже не сможем просто «сосуществовать». Нам предстоит быть либо врагами, либо союзниками.

ТВЕРДАЯ РУКА - ДРУГ. НО ЧЕЙ?

Скажи, какой у тебя порядок в доме, и я скажу, кто придет к тебе в гости

Мой собеседник, известный советолог, пил кофе эспрессо и рассказывал последние новости из Вашингтона.

- Решение принято, - объяснял он. - Америка будет поддерживать Путина до конца.

- Чьего конца? - уточнил я. - До конца Путина или до конца России?

- Это не имеет значения. Просто до конца.

За что американские лидеры полюбили Путина? Мадлен Олбрайт проболтала с ним три часа вместо запланированных сорока минут и уехала совершенно очарованная. Мадам Олбрайт была так довольна, что забыла даже упомянуть в разговоре с нашим лидером о пропавшем без вести журналисте Андрее Бабицком. Хотя тот работал на американскую радиокомпанию, к тому же созданную на деньги налогоплательщиков. Но что такое один человек по сравнению с большой политикой!

Вульфенсон, руководитель Всемирного Банка, тоже покинул Москву в совершенном восторге. Можно, разумеется, все объяснить удивительным чекистским шармом и. о. президента. Но скорее всего восторги западных партнеров имеют совершенно иную причину.

Путин - реформатор, дружно заявили иностранные гости. При этом они отнюдь не утверждают, что Путин - демократ. Если раньше нам объясняли, что свободный рынок, открытая экономика и участие в мировом рынке нам совершенно необходимы, поскольку без них не будет демократии, то теперь мелодия несколько изменилась. Приватизация, экономический либерализм и присутствие иностранного капитала в российской экономике столь необходимы, что ради этого можно пожертвовать и демократией.

Еще в самом начале премьерской карьеры Путина американский еженедельник «Newsweek» опубликовал передовую статью, где достаточно откровенно говорил о новых принципах политики США в России:

«Экономические и политические реформы должны быть проведены в ограниченный срок, - писал «Newsweek». - В России такая возможность была в начале 90-х, когда формировалась новая система, когда убежденные либеральные реформаторы были у власти, когда Борис Ельцин был здоров телом и душой, когда можно было открыто симпатизировать Западу. Соединенные Штаты имели огромное влияние на Россию, которая искала свое новое место в мире. Но мы сами все испортили. Теперь остается заботиться лишь о том, чтобы свести ущерб к минимуму. Запад должен смириться с мыслью, что попытка превратить Россию в либеральную демократию провалилась. У Соединенных Штатов есть теперь только один интерес в России - безопасность все еще огромного советского ядерного арсенала». («Newsweek», 27.09.1999, с. 6.)

Разумеется, автор статьи лукавил: американские интересы в нашей стране - не только в безопасности атомных ракет. У нас действуют западные компании, от нас везут сырье, из России утекает за границу капитал, мы обязаны расплачиваться по долгам. Но суть политики Вашингтона в России журнал выразил правильно - американцы отстаивают в нашей стране не демократию, а свои конкретные интересы. Если с этим все в порядке, значит, без демократии русские как-нибудь обойдутся.

Подобный поворот мог удивить лишь тех, кто искренне верил, будто все вмешательство Запада в наши дела на протяжении последних десяти лет было вызвано исключительно заботой о нашем благе и нашей свободе. Тех же, кто хоть немного знаком с опытом стран Латинской Америки или Азии, этим вряд ли удивишь. Ничего удивительного нет и в том, что националистическая риторика нашей новой администрации оказалась вполне приемлема и даже приятна западным лидерам.

Путин, конечно, очень решительно будет защищать наш суверенитет от любых покушений из-за рубежа. Особенно от попыток иноземных правозащитников вмешиваться в нашу внутреннюю политику. Надо твердо заявить: мы имеем полное право бомбить собственные города, загонять собственных граждан в фильтрационные лагеря и расправляться с собственными журналистами. Это принципиально важно для нашей национальной гордости, и здесь никаких уступок не будет. Другое дело - всякие малозначительные вопросы типа экспорта оружия, выплаты долга, транзита нефти, экономического сотрудничества с «третьими странами» и контроля над стратегическими вооружениями. Здесь как разумные люди мы, конечно, пойдем на уступки.

Мы очень заботимся о нашей армии, особенно о ее генералах. Но пока Анатолий Чубайс рассуждает о возрождении армии, вооруженные силы деградируют. И дело не только в том, что войска несут в Чечне потери, что солдаты и офицеры деморализованы тем, что они там видят, и еще более тем, что они там делают. Проблема в другом: подрываются основы обороноспособности России. Мы продолжаем воевать за счет советского стратегического запаса. А он, как и в экономике, подходит к концу. Огромное количество техники и вооружения перебрасывается в Чечню. Сколько будет уничтожено, а сколько украдено - не суть важно. Существенно другое - заменить оружие и оборудование, отправленное в Чечню, уже нечем. Оборонный заказ не покрывает потерь. А снимается все в первую очередь с западного направления. Казалось бы, в связи с движением НАТО на Восток мы именно это направление должны укреплять. Но нет, нам важнее Северный Кавказ.

Пока американские деятели встречались с Путиным, в Персидском заливе американские военные корабли держали под арестом наш танкер. Журналисты рассуждали о том, достаточно ли решительно действовала наша дипломатия, не было ли это попыткой США «прогнуть» Россию. И в самом деле дипломаты не обнаружили особой способности защитить свой корабль. Но что они могли сделать? Еще десять лет назад подобный захват был немыслим, поскольку у России был военно-морской флот. Теперь корабли едва способны выйти в море на учение, а уж о присутствии в отдаленных морях нет и речи. А потому дипломаты могут упражняться в риторике сколько угодно - с ними все равно считаться не будут.

Пока Путин рассуждает о национальном достоинстве, продолжается конфликт вокруг нашей крупнейшей самолетостроительной корпорации - МИГ. Мало того что на оборонный заказ денег опять же нет, но и для экспортных поставок ситуация оказывается весьма плачевной. Воюя в Чечне, разжигая расистскую и антимусульманскую истерию в официозных средствах массовой информации, российские политические элиты сами вытесняют нашу оборонную промышленность с последних оставшихся у нее рынков - в арабских странах, Малайзии и т. д.

Еще одна забавная деталь: близкие к Борису Березовскому средства массовой информации, которые восторженно приветствовали чеченский поход и фактически с сентября ведут президентскую избирательную кампанию Путина, одновременно продолжают информационную войну против российской оборонки. Самый скандальный пример - атака Михаила Леонтьева на тот же МИГ. Идеолог «сильного государства» в эфире ОРТ умудрился заявить, что компании МИГ фактически уже не существует. Передачу увидели представители индийских военных и отложили многомиллионный контракт: а вдруг корпорация и вправду распалась? Из Индии прислали комиссию разбираться. Все заводы вроде на месте, правление тоже… Бедные индусы не могут понять, что по национальному телевидению, в лучшее время, ведущий комментатор может просто «оговориться»…

Ситуация достаточно драматична: если экономическая политика не изменится, мы потеряем не только рынки. Стратегический контроль над нашим собственным воздушным пространством будет тоже упущен. Что же до стран «третьего мира», то их судьба будет просто трагической. Потеряв доступ к альтернативным источникам для перевооружения своих армий, они будут с головой выданы НАТО. Чем это кончится, мы видели в Югославии.

Итак, национальное достоинство нам нужно, а национальная оборона - нет. И уж промышленность - тем более. Пока Россия воюет в Чечне, ее загоняют в «третий мир». Россия теряет статус великой державы и смиряется с этим. Она смиряется и с ролью поставщика сырья для мирового рынка. Зато у нее появляется «сильный лидер». И в стране наводят порядок. Как раз такой порядок, какой необходим американским и немецким транснациональным корпорациям.

Вооруженные силы путинской России очень нужны, только функции у них будут другие - полицейские. Военно-полицейский комплекс стоит недорого, ему не нужна ни стратегическая авиация, ни передовые технологии. А то, что есть, можно использовать по новому назначению. Например, послать тяжелые бомбардировщики на Чечню. Говорят, собираются использовать в качестве штурмовиков даже высотные истребители. Понятное дело, что самолет, который должен летать высоко и быстро, будет крайне неэффективно работать на низких высотах и скоростях. К тому же, если его использовать в качестве штурмовика, боевики могут сбить машину просто из ружья. Но это не важно. Главное, что у нас осталась советская техника, которую надо как-то пристроить к делу.

Либеральные интеллектуалы у нас давно любят генерала Пиночета. Тот же Михаил Леонтьев уже лет десять нам предлагает чилийского диктатора в качестве образца для подражания. И в самом деле - чем не пример? В одном лице и экономический либерал, и настоящий патриот! Военный человек, порядок в стране навел, левых идеологов перестрелял, безответственным журналистам рот заткнул. Кто слишком громко протестовал - пропали без вести.

Мечта сделать из Путина русского Пиночета явно родилась не только в возбужденном воображении некоторых особенно решительных интеллектуалов. Она вполне соответствует накопленному опыту работы Запада с «периферийными» странами. На протяжении 70-х - начала 80-х годов в Азии и Латинской Америке при полной поддержке США возникли авторитарные режимы. Режимы эти не всегда были столь кровавыми, как в Чили. Далеко не всех убивали. Многим позволяли даже публично выступать с критикой - до определенного предела, когда «зарвавшийся» человек мог просто исчезнуть. И выборы проводились только с заранее известным результатом. И парламентская оппозиция заседала, только не решалась всерьез бороться за власть. Главное - не репрессии сами по себе. Главное, чтобы в обществе царила атмосфера страха и одобрения.

У этих режимов было два главных идеологических принципа: для «позитивной» программы - национализм, а для консолидации против общего врага - борьба с терроризмом или сепаратизмом. Враг должен быть именно внутренний, но бороться с ним должны будут почему-то именно вооруженные силы и разведслужбы, которым временно в связи с чрезвычайными обстоятельствами переданы полицейские функции.

С терроризмом у нас все в порядке: пока жив хоть один чеченец - будет и терроризм, и сепаратизм. Правда, у диктаторов 70-х годов был еще и третий идеологический козырь - антикоммунизм. С этим у нас трудно: Компартия поддерживает правительство, и сделать из нее пугало будет сложно. Кстати, это тоже не уникальная ситуация - в Аргентине в самый разгар репрессий 70-х годов компартия поддерживала «национально ориентированную» диктатуру. Впрочем, антикоммунизм как идеологическое обоснование власти у нас пока никто не отменял - телевидение Березовского продолжает разоблачать «последний миф» и доказывать нам, что нацистская Германия в 1941 году не нападала на нас, а, наоборот, защищалась от сталинской агрессии. Если кто-то решится всерьез выступить против Кремля «слева» - будьте уверены, весь комплекс антикоммунистических лозунгов снова будет востребован.

Итак, добро пожаловать в банановую республику, господа! Не надо говорить о том, что будет, подумайте лучше о том, что есть. Нет только бананов, остальное уже в наличии. Есть и национальный лидер, и ручная оппозиция, и подконтрольная пресса, и фальсифицированные выборы, и коррумпированные чиновники, и фильтрационные лагеря, и армия, занимающаяся зачистками в горах. Есть и первый пропавший без вести.

Запад, понятное дело, все эти крайности осудит. Как беспрерывно осуждал Пиночета. А мы, как и Пиночет, ответим Западу, что не позволим унижать свое национальное достоинство. И все будут счастливы.

Когда господин Ястржембский рассказывает нам новости про Бабицкого, он отрабатывает не только очередную версию кремлевской пропаганды. Он повторяет то, что уже два десятка лет в несколько иной форме говорят пресс-службы госдепартамента в Вашингтоне.

В чем проблема? - спрашивают нас в Кремле. И объясняют: Бабицкий сам, добровольно пошел к бандитам на обмен! Доказательства? Вот его собственноручная подпись!

Что происходит с русскими? - спрашивают в Вашингтоне. И отвечают: этим русским самим не нужна демократия. Они сами такой режим захотели! Доказательства? Заверенная Центризбиркомом справка о результатах выборов.

ИЗНОС

Устаревшие техника и технологии приблизили страну к зоне катастроф. Но страшнее другое: такие же «сроки годности» есть и у психологического ресурса человека. Все сроки вышли. Что ждать?

Мы долго готовились к войне. Только воевать мы собирались не с чеченцами, а с американскими империалистами. Советская пропаганда в отличие от американской заявляла, что не верит в возможность ограниченного ядерного конфликта, однако всякий, кто проходил в школе уроки гражданской обороны, знает, что нас к нему готовили.

Вся экономика страны была построена таким образом, чтобы выдержать несколько тактических ядерных ударов. Подобную возможность предполагали и наши, и американцы. После обмена ударами наступает перемирие, и обе стороны начинают восстанавливать то, что осталось от экономики.

Советский ресурс

Ограниченный ядерный конфликт, по мнению советских экспертов 60-70-х годов, означал бы потерю от трех до пяти миллионов населения, около 40% промышленности и более половины сельского хозяйства. После подобного потрясения год или два страна практически ничего не производит, а лишь восстанавливает разрушенное. С учетом такой перспективы закладывался дополнительный запас прочности в любые конструкции, создавались стратегические запасы сырья и продовольствия. Даже здания строились с таким расчетом, чтобы после бомбардировки между развалинами смогла пройти техника. Потому у нас в кварталах, застроенных в тот период, дома стоят на строго определенном расстоянии друг от друга.

Атомной войны, к счастью, не случилось. Вместо нее в 90-е годы случилась «экономическая реформа», точнее «шоковая терапия». Результаты этого замечательного эксперимента, поставленного нами над самими собой, в точности совпали с предполагаемыми последствиями средней мощности ядерного удара. Естественная убыль населения приближается к пяти миллионам, половина промышленности и более половины сельского хозяйства выведены из строя. Неолиберальные публицисты радостно сообщают нам, что страна «шоковую терапию» выдержала. Только заслуга здесь не нынешней власти, а предыдущей. Ельцин, Гайдар и Путин должны сказать спасибо коммунистам.

Беда в том, что «советский запас» в экономике и в обществе подходит к концу. Большая часть используемого у нас оборудования введена в 60-е годы со сроком службы, рассчитанным на 15-20 лет. То, что вся эта техника давно устарела, никого не волнует. Беда в другом - станки ломаются, трубы лопаются. Да и дома рушатся: они тоже были построены как временные. После наступления коммунизма, запланированного на 80-е годы, «хрущобы» предполагалось заменить на каменные хоромы. Увы, вместо коммунизма наступили сначала Олимпийские игры, а потом капитализм.

Страну ожидает череда технологических катастроф. Оборудование выходит из строя, дома разрушаются, самолеты падают, системы управления отказывают. Скорее всего, любые аварии спишут на чеченских террористов. Правда, еще в конце 70-х годов экономисты подсчитали, что без мощного инвестиционного рывка страна вступит в середине 90-х в «зону риска», а 1999-2003 годы станут наиболее опасным периодом.

В основном съедены и стратегические запасы продовольствия. Даже военные стали жаловаться, что советские ресурсы исчерпаны. Казалось бы, танков, боевых самолетов, снарядов нам хватит на бесконечное количество войн. И вот на территории бывшего СССР воюют почти беспрерывно. В Приднестровье, в Южной Осетии, в Абхазии, в Карабахе, в Чечне, в Таджикистане. Оружие и боеприпасы вывозятся в горячие точки, разворовываются, продаются в Африку, взрываются на складах… А оборонный комплекс давно уже не работает на полную мощность.

Конечная. Просьба освободить

Любая машина имеет ограниченный ресурс. Люди тоже. Как показал советский опыт, люди, разумеется, прочнее. Из них можно делать гвозди. Но и тут есть предел. Если Сталин был прав, сказав, что «кадры решают все», то сегодняшняя ситуация не оставляет никакой надежды на удовлетворительное решение. Нет опытных летчиков. Те, кто умеет воевать, научились еще в Афганистане, а пришедшие им на смену новички ничему не научились - нет авиационного топлива. Недостает и опытных офицеров. Одни уволились из армии, других убили, третьи спились, а кто-то служит в «иностранных» армиях - на Украине, в Белоруссии, в Республике Ичкерия… Короче, советский «военный ресурс» тоже подходит к концу.

И все же главный «запас прочности», который ельцинско-путинская Россия получила от России советской, - психологический. Нас не просто учили «гражданской обороне» и «истории партии». Нас учили терпеть, выживать и слушаться. Советский человек сформировался как определенный психологический тип. Наши люди должны были

надеяться на власть,

бороться с трудностями,

верить в светлое будущее.

Вот три принципа, на которых держалось советское общество. На том же держится и постсоветская система.

Новая власть просто проживает наследство власти советской. Неблагодарные наследники всячески открещиваются от своих предшественников, поливают их грязью и искренне верят в свое превосходство над коммунистами. Но как бы ни ругали «совковую психологию» наши «демократические реформаторы», без этой психологии они не продержались бы и двух лет. Только наша массовая покорность и долготерпение позволили им безнаказанно проводить над народом увлекательные эксперименты. В Мексике в 1994 году после трех лет аналогичных реформ началось вооруженное восстание в штате Чьяпас. Нашим людям хватило решимости только на то, чтобы самим в 1998 году лечь на рельсы.

Подданные Ельцина оставались советскими гражданами точно так же, как демократический президент оставался секретарем обкома. В этом секрет всех успехов новой власти. Люди по инерции продолжали слушаться начальство, терпеть и надеяться.

Между тем психологический износ, похоже, не меньше, нежели технологический. Советская культура и психология порождались определенным повседневным опытом. Да, «советский человек» пережил советскую систему, но надолго ли? Поскольку повседневный опыт меняется, начинает меняться и психология. Приходит новое поколение, уже не сформированное советским строем. Десять лет «шоковой терапии» вполне стоят пресловутых сорока лет в Синайской пустыне. Либеральные публицисты давно предвещали появление «нового человека». Очень скоро они этого человека увидят. И вряд ли он им придется по вкусу.

Общество становится более агрессивным, доверие к власти сводится к минимуму. «Новый человек», конечно, «рыночен» в том смысле, что способен осознать свои экономические интересы (именно этим он отличается от «совкового» потребителя, который дал обмануть себя сказками про райскую жизнь после приватизации). Но именно потому, что люди прошли азы рыночной экономики, они теперь понимают, что в сложившейся системе им ничего не светит.

Вместе с доверием к власти падает уважение к собственности и закону. Стычки на Выборгском целлюлозно-бумажном комбинате и на других предприятиях уже показали, что на государственное или частное насилие люди отвечают таким же насилием, причем совершенно не задумываясь о том, как это выглядит с правовой точки зрения. Советский человек мог сколько угодно ругать власть, но в глубине души чувствовал свою принадлежность к системе. Сейчас миллионы людей не чувствуют никакой связи ни с государственными учреждениями, ни с экономической элитой. Они не могут уважать власть и собственность, ибо и от того, и от другого отчуждены.

Еще один важный психологический ресурс - страх перед «коммунистическим реваншем». Для многих из тех, кто вырос в советской стране, неприязнь к коммунистам стала своего рода политическим инстинктом или, по крайней мере, чем-то вроде привычки. Как оказалось в 90-е годы, это была вредная привычка. Ибо боязнь возврата коммунистов заставляла этих людей прощать новым элитам все, что бы те ни делали. «Лишь бы не было войны», - говорили советские старушки, пережившие Сталинградскую битву и блокаду Ленинграда. «Лишь бы не вернулись коммунисты», - повторяли либеральные интеллигенты, пережившие высылку Солженицына и процессы над диссидентами. Боялись, понятное дело, зря. И третьей мировой войны в 60-е годы быть не могло, и «коммунистический реванш» был пропагандистским мифом. Но боялись искренне. А потому и были власти искренне благодарны.

Страх перед «коммунистическим реваншем» уходит в прошлое. Если кто-то его еще боится, так это исключительно руководящие деятели КПРФ, которым очень не хотелось бы поменять комфортную жизнь в Государственной Думе на тяготы серьезной правительственной работы. Все прекрасно понимают, что старая система ушла навсегда. То, что пришло ей на смену, вряд ли можно назвать демократией, более того, режим с каждым днем становится все более жестким, все более авторитарным. Но ничего общего с «советской властью» он уже не имеет.

А если «коммунистического реванша» бояться нет причин, то почему надо терпеть авторитарную власть самодовольных «демократов»?

Самообман политтехнологов

И все же - до поры - ничего страшного не происходит. Кремлевские элиты выходят победителями из любой ситуации. Опыт последних десяти лет убедил их, что с народом можно безнаказанно сделать все что угодно.

Манипулировать наивным «совком» было просто. Кремлевская публика по-прежнему убеждена, что с помощью пропаганды можно решить любую проблему. Сообщество пропагандистов, переименовавшееся в «пиарщиков», «спичрайтеров» и «имиджмейкеров», искренне верит в собственное всемогущество. Если в стране голод, надо изменить ракурс, под которым по телевидению показывают улыбку президента; если много убитых на войне, надо больше показывать лыжные курорты. И еще: главный начальник должен побольше двигаться, чтобы тем самым продемонстрировать динамизм власти. Правильный подбор красок на плакате, талантливо сформулированный слоган, эффектный видеоряд - и все в порядке.

Политтехнологи искренне верят в свое всемогущество. Они сами подтасовывают результаты социологических исследований и сами же этими результатами умиляются. На практике пропагандистские трюки давно уже служат не столько для одурачивания масс, сколько для прикрытия грубой подтасовки выборов. Разумеется, подтасовка голосования далеко не всегда осуществляется с помощью фальсифицированных протоколов, учета «мертвых душ» и вброса в урны «лишних» бюллетеней. Во многих регионах страны люди просто «добровольно» голосуют так, как велит начальство. Это тоже советское наследство. Не то чтобы это начальство особенно уважали или боялись. Но есть привычка к послушанию. Пока еще есть.

Если политтехнологии прикрывают подтасовку выборов, то заранее запланированные итоги выборов создают видимость эффективности пропагандистских технологий. Между политиками, чиновниками и пропагандистами существует что-то вроде круговой поруки. Они давно уже повязаны ложью, деньгами и кровью. Увы, чем теснее их связь между собой, чем больше они довольны друг другом, тем менее способны понять то, что на самом деле происходит в стране. А между тем Россия все более напоминает закипающий котел.

До сих пор ничего не взорвалось, а следовательно, считают начальники, и в будущем ничего не взорвется. Помню разговор с высокопоставленным чиновником в Белом доме вскоре после дефолта. «Вот видишь, - торжествовал он. - Цены поднялись, сбережения сгорели, жизненный уровень упал в два раза - и ничего! И дальше ничего не будет!»

В начале «реформ» среди политиков и либеральной интеллигенции присутствовал постоянный страх перед «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным». Но, как оказалось, боялись зря. Запас прочности общественной системы, унаследованный от советских времен, не был еще исчерпан. Иное дело теперь. Советское наследство проедено, оборудование и здания изношены, терпение на пределе. Но российские элиты, напротив, уверены, что с «этим народом» можно делать все что угодно. К такому выводу они пришли на основании собственного опыта - за десять лет «демократических преобразований». Нынешние начальники боятся скорее друг друга, нежели своих подданных. Информационные войны они ведут между собой, совершенно не задумываясь, как воспринимает это большинство населения. Собственники, используя вооруженную силу, пытаются отнять друг у друга предприятия. Иногда, правда, в дело вмешиваются рабочие. Но на это смотрят лишь как на своеобразный побочный эффект - все равно же рабочим никто власть не отдаст.

После выборов - хоть потоп!

Правящие круги твердо усвоили двойное правило: то, что не спишет война, спишут выборы. Или наоборот. Так или иначе, 26 марта народ проголосует как надо. А если и не проголосует, правильно, то все равно подсчитают так, как требуется. И никто не задумывается, что будет после.

Зачем в таком случае вообще проводить выборы? Ясное дело, что в России никто и никогда не проводил выборы для того, чтобы передать власть. И уж тем более затевается это не для того, чтобы дать возможность народу самому решить свою судьбу. Но тем не менее в новой, сложившейся на протяжении 90-х годов системе выборы играют огромную роль. Они должны легитимизировать власть, создать ощущение причастности и коллективной ответственности. Иными словами, НАРОД ДОЛЖЕН ВЗЯТЬ ВИНУ НА СЕБЯ.

Во времена КПСС власть пыталась узаконить себя ссылками на революцию и завоевать поддержку масс социально ответственным поведением. Система давала массам определенные жизненные шансы, а массы за это должны были мириться с политическим контролем партии. Новая власть, став социально безответственной, нуждается в другом механизме. Мы приобщаемся к системе через выборы. Каждый раз после очередного голосования нам говорят, что жаловаться на олигархию нет никаких оснований, - сами же выбрали этих людей, эти порядки, эту политику. Сами и виноваты. С одной стороны, «альтернативы нет», а с другой стороны - приговор себе мы должны подписать сами.

Все это работало безупречно на протяжении десятка лет. И никто из руководства страны не понимает, почему такие же методы невозможно применять с тем же успехом еще одно-два десятилетия. А между тем произошло качественное изменение ситуации.

Начиная с 1993 года с каждыми выборами масштабы подтасовок и принуждения неуклонно возрастают. Чем больше масштабы подтасовок, тем менее значимым оказывается политический итог для массового сознания. Здесь, похоже, мы тоже подходим к определенному психологическому пределу. Люди официальным итогам выборов не верят. А следовательно, не чувствуют себя чем-то связанными с действующей властью.

Власть уже не воспринимается ни как своя, ни как законная. В 90-е годы Россия так или иначе приняла Ельцина. Его не любили, но его право властвовать нами признавали. С его постоянным присутствием смирились. Мечтали от него избавиться - и сами в это не верили.

Путина Россия не принимает. Можно нарисовать сколько угодно диаграмм, опубликовать несметное количество рейтингов, но люди все равно не чувствуют связи ни с новым лидером, ни с его окружением. Разрыв между кремлевской властью и миллионами ее подданных достиг критического предела. Власть действует по принципу «после выборов - хоть потоп». Выборы будут проведены на отлично. После этого настанет черед потопа.

ПЕРЕДЕЛ МЕЧТАНИЙ

Почему олигархи будут защищать не демократию, а только собственность

Либеральная интеллигенция испугана. Лидеры общественного мнения начала 90-х годов дружно говорят о «тоталитарном реванше», на антивоенном митинге в центре Москвы звучат те же речи. Угроза совершенно реальна. А вот слова звучат фальшиво, неуместно. В чем дело?

Образ врага

На протяжении десяти лет либеральные интеллектуалы пугали публику и друг друга возвращением коммунистов. Вообще-то большинство наших деятелей культуры или мэтров отечественной журналистики при коммунистах жили вполне сносно. Да, им мешали работать, но на самом-то деле никакого тоталитаризма давно не было. При тоталитаризме перестроек не бывает. Просто прорабам перестройки, ставшим затем певцами неолиберальных реформ, нужен был образ врага. Коммунисты на эту роль прекрасно подходили - благо про сталинские репрессии никто еще не забыл.

Образ врага получился до того страшный, что интеллектуалы в него сами поверили и испугались. Ради борьбы со страшной угрозой «тоталитарного реванша» действующей власти можно было простить все что угодно. Те самые люди, что сегодня кричат «демократия в опасности», в 1993 году приветствовали нарушение Конституции и стрельбу по парламенту. Те самые голоса, что предостерегают нас ныне против введения цензуры, еще недавно призывали запрещать «красные» издания.

Да, реальная опасность всегда приходит не оттуда, откуда ее ждут. Но это лишь часть проблемы. Главная беда в том, что наступление авторитаризма в постсоветской России готовили и поддерживали именно люди, до сих пор называющие себя демократами. Сейчас жалуются на принудительное единодушие прессы. А разве не была «демократическая» пресса так же единодушна в начале 90-х, когда ни одного критического слова в адрес «реформаторов» и Ельцина нельзя было сказать, не получив тут же ярлык «врага демократии»? Телевидение совершенно тоталитарно внушало нам пропагандистские клише, запугивало «красно-коричневой угрозой».

Да, разумеется, в 1991-1993 годах существовала и коммунистическая пресса, но доходила она только до коммунистов. Деятелям Верховного Совета для того и нужен был собственный орган, чтобы дать понять обществу, что в России существуют политические силы, не являющиеся коммунистическими, не выступающие за возврат к прошлому, но тем не менее не согласные с проводимой политикой. Сейчас уже можно констатировать, что почти все предостережения, которые делали в 1992-1993 годах экономисты, близкие к Верховному Совету, оказались верны. Развитие страны пошло именно по пути олигархического и периферийного капитализма, привело к деиндустриализации и обострению социальных противоречий. В 1993 году это было не менее очевидно, чем теперь. Если бы тогда критики реформ смогли достучаться до общественного мнения, многое сегодня было бы по-другому. Такой возможности народным депутатам 1992-1993 годов не дали, к ним прилепили образ врага.

А как известно, если враг не сдается, его уничтожают.

В 1993 году власть впервые переступила через закон и через кровь. Сделала она это под аплодисменты либеральной публики. Кто доказывал нам, что Конституцию можно нарушать ради политической целесообразности, кто выступал в прессе, оправдывая расстрел толпы у «Останкина», кто ходил радостно смотреть на горящий Белый дом?

После расстрела парламента либеральная интеллигенция с энтузиазмом поддержала авторитарную Конституцию 1993 года, которая по всем параметрам была огромным шагом назад по сравнению с законодательством 1991-1992 годов. Мало того что ельцинский Основной Закон сделал правительство и президента по существу неподотчетными, он поставил под их контроль Конституционный суд, тем самым положив конец независимости судебной системы.

Парламент превратился в декорацию, где могла сколько угодно заседать картонная оппозиция.

Первая война в Чечне была логическим продолжением стрельбы по Белому дому. В самом деле, почему нельзя бомбить дворец Дудаева в Грозном, если можно было в Москве стрелять по Дому Советов? Почему нельзя убивать мирных жителей в Чечне, если то же самое позволительно делать в собственной столице? Чем чеченские боевики лучше «красных» боевиков, которых так боялись в 1993 году?

Наши правозащитники сами призывали власть не считаться с законами и расправиться с инакомыслящими. И никому не приходило в голову, что «красные», оказавшись в меньшинстве, имеют такие же права человека, как и все остальные люди. Инакомыслящие имеют право на свое мнение даже тогда, когда оно нам не нравится, а право на свободу мысли, как заметила Роза Люксембург в полемике с Лениным, - это именно право на инакомыслие. Даже если ностальгирующие коммунисты не являются сторонниками демократии, они все равно остаются гражданами и должны быть защищены законом. Либеральная интеллигенция, избавившись от советской цензуры, не желала слышать голоса тех, кто страдал от новой постсоветской системы. В итоге она взяла на себя ответственность за все происходящие безобразия.

В 1996 году началась повторная пропагандистская истерика. В 1993-м можно было что-то объяснить новизной ситуации, непониманием возникших проблем. Спустя три года никакого морального алиби ни у кого не было. А запугивать народ Зюгановым можно было только по злому умыслу. Лидеры восстановленной компартии сами были прекрасно вписаны в ельцинскую систему, приобщены к тем же кормушкам. В 1996 году боялись не возврата коммунистов - боялись непредсказуемости, всегда связанной с демократией. Боялись дать народу самому сделать выбор. Голосовать, разумеется, надо было, но решать должны были не мы, а совсем другие люди и в другом месте. Потому-то выборы 1996 года фактически были проведены как безальтернативные - на фоне прозрачных намеков, что в случае неправильного голосования масс в стране начнется гражданская война (голосуй не голосуй, а власть кремлевская команда все равно не отдаст).

Чем выборы-1996 были лучше выборов-2000? В известном смысле они были хуже - из-за массового пособничества власти со стороны либеральной интеллигенции. Как заявил один главный редактор в 1996 году, «мы на время выборов заперли свою совесть в сейф». Да, заперли, но ключ потеряли.

Сегодня они, пожалуй, и хотели бы отыскать заветный ключик, да не так это просто…

Самокритика

Людям свойственно ошибаться, они имеют право менять свои взгляды. Проблема не в том, что кто-то поддержал Ельцина в 1993 или 1996 году. Даже не в том, что тем самым поддержали систему личной власти, которая неминуемо ведет к диктатуре. Проблема в другом: никто или почти никто не покаялся. Никто из тех, кто сегодня призывает дать отпор созревающей диктатуре, не имеет моральной храбрости, чтобы признать свою долю вины, чтобы сказать, что сам готовил ее. В этом смысле коммунисты оказались честнее «демократов». У коммунистов по крайней мере был ХХ съезд. Да, эта самокритика была непоследовательной, половинчатой, но она все же состоялась. Она, кстати, была и достаточно рискованной - и политически, и морально. Если после Сталина миллионы людей продолжали верить в коммунизм (не только как идею, но и как политическое движение), то не в последнюю очередь потому, что было обещано моральное самоочищение. После того как коммунистические партии, испугавшись собственной политической смелости, дали задний ход, моральный капитал был быстро утерян.

Либеральная интеллигенция сегодня не поднялась даже до морального уровня хрущевского Политбюро - а там, надо сказать, были далеко не ангелы. Андрей Бабицкий после расстрела Белого дома отослал Ельцину назад медаль, присвоенную ему за участие в первой защите Белого дома в августе 1991 года. Делать это он совершенно не был обязан - ведь в 1991 году он не совершил ничего такого, чего ему как гражданину или журналисту надо было бы стыдиться. И все же он должен был как-то обозначить свой разрыв с властью, свое неприятие авторитаризма, свою готовность идти против течения. И сделал он это в тот момент, когда либеральная публика еще вовсю пела хвалы президенту. Да, сегодня никто из тех, кто возмущается расправой над Бабицким, не рискнул отказаться от присвоенных властью наград и званий.

Да, бесспорно, те, кто сегодня запоздало протестует против удушения свободной прессы, расистской пропаганды, военной авантюры в Чечне и фальсификации выборов, в моральном и гражданском плане много лучше других своих коллег, монотонно восхваляющих и. о. президента и толпами ринувшихся выдвигать кандидатуру Путина на пост законного главного начальника. Да, лучше запоздалое несогласие, чем своевременное холопство. И все же этические вопросы к ним остаются. И дело сейчас не в том, чтобы тыкать в кого-то пальцем и поминать прошлое. Просто без трезвой оценки прошлого, без твердых моральных принципов движение за демократические свободы не будет политически эффективным. У тех, у кого нет танков и полицейских дубинок, вся сила - в твердости моральной позиции. Если этого нет, дубинке противопоставить нечего.

Возврата в прошлое не будет

За причитаниями о тоталитарном реванше скрывается не только страх перед надвигающейся опасностью или желание скрыть собственную вину. За ними скрывается и элементарное непонимание сложившейся социально-политической ситуации. Ведь не от «красных» пришла авторитарная угроза, не от сторонников советской системы, а от патентованных «реформаторов», которым сама американская администрация такой титул присвоила.

Авторитаризм не появляется на пустом месте. Он порожден определенной социальной системой, защищает определенные интересы. Старой советской экономической системы давно нет. Все давно приватизировано олигархами. И диктатура нужна им не ради социальной справедливости, а ради защиты собственности.

Уже тогда, когда Чубайс продвигал идеи «обвальной» приватизации, было ясно, что такой подход несовместим с демократией. В обществе, где собственность сосредоточена в руках ничтожного меньшинства, не может быть полноценного гражданского равенства; там, где пресса принадлежит большим деньгам, а телевидение - кучке магнатов, не будет ни свободы слова, ни свободы печати.

Ельцин не случайно назначил Путина своим преемником. В период, когда нужно было делить собственность и обеспечить вывоз капитала за рубеж, демократия еще годилась. Тем более что она была нужна как способ легитимизировать власть, придать ей привлекательность (и перед лицом своих граждан, и перед лицом Запада). Теперь собственность в основном поделена, недвижимость в Европе скуплена, а правящей верхушке нужен жесткий порядок, чтобы защититься от миллионов неимущих. А заодно и друг от друга, ведь в условиях хищнического хозяйствования приватизированной собственности, сколь бы много ее ни было, все равно не хватает на всех олигархов.

Диктатура нужна олигархии. А потому борьба за демократию бессмысленна, если одновременно она не будет борьбой антиолигархической. Но это вывод, которого тоже смертельно боятся либеральные деятели. Ведь так можно попасть в один лагерь с «красными». Диктатура в России приходит не «слева», как нас пугали, а именно справа. А потому, нравится это кому-то или нет, оппозиция объективно будет «леветь».

Старые советские расклады уходят в прошлое, на смену им приходят новые, удивительно похожие на то, про что мы когда-то читали в латиноамериканских романах. Все это напоминает известную сказку про джинна, который выполняет любые желания такой ценой, что лучше было бы вообще ничего не просить. Те, кто помог выпустить джинна из бутылки, сейчас мучительно размышляют, как бы загнать его назад. Интеллектуалы просили русского Пиночета. Теперь они его, скорее всего, получат. Не нравится? Надо было раньше думать!

Путин пообещал нам, что возврата в прошлое он не допустит. И он совершенно прав. Другое дело, что будущее, которое нам готовит нынешняя власть, может оказаться похуже любого прошлого.

ЗА КОГО ВЫ, ГОСПОДИН ПРОТИВ ВСЕХ?

Зачем в России проводятся выборы? Победитель всегда известен заранее, будь то Ельцин в 1996 году или Путин сегодня. Если даже мы неправильно проголосуем, они правильно подсчитают.

Для пущей убедительности нас запугивают гражданской войной, которая немедленно начнется в случае нашего неверного поведения. Кто собирается воевать? Да сама же власть с собственным народом. Впрочем, гражданская война уже идет.

Она началась в 1993 году танковыми залпами по парламенту, она продолжалась в Чечне в 1994-95 годах.

Она продолжается и сейчас. Чеченская война - не против сепаратистов и террористов в горах. Она ведется против всех тех в России, кто не хочет стройными рядами идти к светлому (на сей раз капиталистическому) будущему. Она направлена на подавление гражданского сознания и нашей совести. Война не только там, где стреляют. Ежедневную войну против нас ведет контролируемое властью и олигархами телевидение. То, что они делают, - это уже не пропаганда мирного времени, даже не пресловутый черный PR, это тотальная военная пропаганда, цель которой - парализовать нашу волю и подавить нашу совесть. Такую пропаганду ведут завоеватели против завоеванного народа.

И все же выборы им жизненно необходимы. Единственная цель выборов - легитимизация власти. Перед Западом - чтобы тамошние политики могли убедительно оправдываться перед собственными избирателями. Перед собственным населением - чтобы мы взяли всю вину, всю ответственность на себя. Сами выбрали себе приговор и сами привели его в исполнение. ЗА КОГО ВЫ, ГОСПОДИН ПРОТИВ ВСЕХ?

Выборы по их сценарию - это всегда не только подтасовка, но и сговор. Если бы не было сговора между властью и зюгановскими коммунистами, невозможны были бы многочисленные нарушения в 1996 году. Ни в одной стране мира оппозиция не смиряется с такими издевательствами, с таким наглым нарушением своих прав, как в России. Речь не о пресловутых цивилизованных странах, где население сыто, а потому демократия не создает проблем для власть имущих. Россия не к этому сытому миру относится. Но в странах Азии и Латинской Америки, где правила избирательной борьбы нарушались властью, оппозиция не только выводила своих сторонников на улицы, но и отказывалась от участия в выборах. Если власти нужны выборы только для закрепления заранее спланированного результата, единственный ответ граждан - бойкот.

У нас до сих пор ни один политик, ни одна крупная партия не отказались от участия в выборах, несмотря на то, что все знали - игра нечестная. В 1993 году, когда еще не стерты были следы пожара в Белом доме, и коммунисты, и осудившие ельцинский переворот демократы дружно бросились участвовать в предвыборной гонке, начатой по незаконному ельцинскому указу. Тем самым они обеспечили явку населения на референдум по новой Конституции.

Итоги референдума были подтасованы, но ответственности с оппозиции это не снимает. Оппозиционеры помогли власти узаконить себя. Фактически именно оппозиционеры прикрыли в юридическом и моральном плане ельцинский переворот. В 1996 году Зюганов увлеченно играл в президентские выборы, прекрасно сознавая, что выиграть ему все равно не дадут. Это при том, что сняв свою кандидатуру перед вторым туром, он мог бы легко сорвать все планы Кремля.

В 1999 году после подведения итогов парламентских выборов никто не сомневался, что фальсификация имела место, только проигравшая сторона вновь отказалась протестовать. Сегодня, когда нам сперва навязали досрочные выборы, а теперь навязывают Путина как безальтернативного президента, большинство оппозиционных кандидатов должны были бы просто снять свои кандидатуры и оставить кремлевского начальника если не в гордом одиночестве, то по крайней мере наедине с Умаром Джабраиловым и еще несколькими столь же политически значимыми кандидатами. Так не раз бывало в международной практике. Поставленная в безвыходное положение, власть почти всегда в таких ситуациях шла на уступки, соглашалась на проведение «круглого стола», где вырабатывались более или менее приемлемые правила игры.

Никакой гражданской войны за отказом от выборов не последовало бы - по крайней мере в большем объеме, чем мы имеем сегодня. В Кремле остались бы те же люди. Они продолжали бы ту же политику. Отказ от выборов изменил бы только одно: нелегитимность власти стала бы очевидной. Мало? Быть может. Но вполне достаточно, чтобы положить начало большим переменам.

Сделать этот шаг оппозиции мешает привычка к сидению в думских кабинетах, ее комфортабельное существование на фоне нищающей страны. Российская оппозиция участвует в выборах потому, что она не является настоящей оппозицией. Коммунисты из зюгановской КПРФ на самом деле не коммунисты и даже не левые. Демократы из умеренной оппозиции на самом деле не хотят и не могут быть последовательными борцами за демократию. Все они приняли сложившуюся систему и свою роль в ней.

Если в 1996 году сговор был закулисным и тайным, сегодня он практически открытый и явный. Однако население России далеко не так наивно, как думают политтехнологи. И даже преданное оппозицией - как красной, так и демократической, - оно способно сделать собственные выводы, сопротивляться доступными ему способами.

Начиная с 1993 года, из года в год реальная явка избирателей на участки непрерывно снижается. На первых порах это устраивало начальство (кремлевское и местное), ведь при низкой явке подтасовывать выборы удобнее. Мертвые души дружно голосуют за угодных властям кандидатов, в протоколах выводятся нужные цифры.

Однако так получается лишь до тех пор, пока неявка не достигает определенного критического порога, за которым уклонение от избирательского долга превращается в активный бойкот. В подобной ситуации натяжки и подправки протоколов становятся столь масштабными, фальсификация столь грубой, что скрыть их практически невозможно.

Можно продолжать игру в выборы, но она теряет свой единственный смысл - перестает легитимизировать власть. Задачи, поставленные бюрократами и олигархами перед политтехнологами, оказываются, несмотря на огромные затраты, несмотря на всю кровь и ложь, невыполненными.

Мы вырываемся из ловушки.

Мы перестаем быть соучастниками.

Мы становимся свободными.

Власть чувствует, что на сей раз не все в порядке. Потому-то Сергей Шойгу и грозит лишать гражданских прав за трехкратное неголосование. Хотя политик общенационального масштаба и ветеран многочисленных демократических правительств должен был бы знать, что право никого не избирать - такое же священное демократическое право, как и право участвовать в выборах. А близкие к власти независимые аналитики начинают рассуждать про растущий рейтинг кандидата Против Всех. На самом деле в 2000 году господин Против Всех играет ту же роль, что господин Зюганов в 1996 году. Не имея шансов победить, он должен привести своих сторонников на выборы.

И в то же время им можно пугать колеблющихся. Ни Жириновским, ни Зюгановым сегодня избирателя не напугаешь. Потому на первом канале нам сказали: если победит Против Всех, то начнется война.

В точности как про Зюганова четыре года назад.

На самом деле политтехнологи прекрасно знают, что число людей, которые голосуют против всех, при любом раскладе оказывается просто на порядки ниже числа неявившихся. Более того, самим фактом прихода к избирательным урнам мы признаем навязанные нам правила игры, принимаем участие в политическом фарсе. Кандидат Против Всех не случайно внесен в списки. Это последний оплот картонной оппозиции. Он такой же фиктивный противник власти, как и Зюганов. Он так же виртуален, как умеренные демократы.

А в данном случае победить - значит не играть. Не играть в политические игры с Путиным, Чубайсом и Березовским. Не вступать с ними ни в какие политические отношения. Бойкотировать их телевидение. Игнорировать их пропаганду. Сделать бессмысленными все их манипуляции.

Демократия невозможна без свободы. А свобода для нас сегодня начинается с отказа. Не с ВЕЛИКОГО ОТКАЗА, о котором двадцать лет назад написал идеолог новых левых Герберт Маркузе, а с простого отказа от соучастия. Мы просто не хотим совершать то, за что завтра будет стыдно.

Мы не можем сегодня сменить власть. Но мы можем сказать ей «нет». Сказать «нет» тем, кто ради избирательных технологий взрывает дома и бомбит города, тем, кто сажает, выпускает и обменивает Андрея Бабицкого, тем, кто приватизировал и обворовал страну, тем, кто пытается манипулировать нашим сознанием.

Они знают, что мы их не любим. Но они должны осознать, что нами больше нельзя управлять по-старому.

Их власть нелегитимна.

Мы вынуждены терпеть ее, но не желаем признавать.

И мы будем сопротивляться.

Впрочем, говорить власти вообще ничего не надо. Она и так поймет. Надо просто отказаться от сотрудничества с властью, повернуться к ней спиной.

СТРАХ КАК ПУДРА ВЛАСТИ

В обмен на безопасность народ готов избрать вождем кого угодно

Путина придумали политтехнологи. Стране требовался положительный герой, и они его предложили. Герой должен быть сильным, уверенным в себе, поскольку в России возникло ощущение, будто государство в результате реформ стало слабым. На самом деле неэффективность власти происходит не от слабости, а от бездарности, но этого ни признать, ни исправить политтехнологи не могут, иначе потеряют заказчика.

Опросы общественного мнения были тщательно изучены. Образ вождя стали лепить в строгом соответствии с наукой так, чтобы он в точности отвечал ожиданиям масс.

Новый герой должен быть решительным, молодым, выступать за порядок.

Он должен напомнить стареющему населению что-то приятное из его советской молодости, одновременно твердо заявив более молодым, что возврата в прошлое не будет.

Он должен пообещать большее вмешательство государства в экономику (тем самым соответствуя настроениям народа) и одновременно - твердое следование либеральным ценностям (на этом настаивают отечественные и иностранные заказчики).

Он должен провозгласить возрождение армии и «оборонки», устроив маленькую победоносную войну, даже если на войну пойдут деньги, которые необходимы для поддержания оборонной промышленности.

Определенная проблема была с исполнителем главной роли. На нее безуспешно пробовался Степашин, обсуждалась кандидатура генерала Лебедя… В конечном счете перед нами появился Путин. Насколько удачен подбор исполнителя, еще не ясно. Путин зажат, время от времени сбивается с роли, «пережимая», как говорят актеры, и вообще чувствует себя в образе вождя несколько неуверенно.

A la sovok

Сценарий передачи власти, придуманный кремлевскими аналитиками, обладает несколькими изъянами. Критики власти уже подметили, что обещания Путина явно противоречивы. Положительный герой обещает всем то, что им хочется слышать. Совместить такие обещания сложно.

Невозможно одновременно воевать и развивать военную промышленность (напомним, что Советский Союз свою знаменитую оборонку все же построил в мирное время).

Нельзя требовать диктатуры закона и в то же время защищать неприкосновенность насквозь криминальной частной собственности российских олигархов.

Подобные противоречия могут быть сняты обычной демагогией. Но главное - то, что люди говорят в опросах, далеко не всегда соответствует их действительным интересам и желаниям. Любая попытка хоть что-то сделать вызовет неудовольствие не только тех, кто предлагается на роль жертвы, но и тех, кто предположительно должен быть в восторге. Пока единственное практическое действие - война. Она уже вызвала растерянность не только в той части общества, которая не любит массовых убийств мирных жителей, фильтрационных лагерей и цинковых гробов, но и в самих силовых структурах, ибо в нынешней кампании власть не может ни обеспечить нормальное снабжение войск, ни эффективное проведение операции. В Кремле разумно посчитали, что военные важнее пацифистов. В итоге, однако, власть рискует получить протесты пацифистов на фоне недовольства военных.

Обещания Путина вызвали своего рода стихийное движение. Не в массах народа, которым заведомо отводится роль статистов и зрителей, а среди орды мелких и средних начальников, почувствовавших, что настало их время. Да и крупные начальники не отстают.

Видные юристы из Петербурга требуют запретить передачу «Куклы», где неуважительно показывают президента.

Губернаторы во главе с патентованным либералом и демократом Михаилом Прусаком призывают продлить президентский срок и отменить выборы областных руководителей.

Кто-то организует «письма трудящихся» против эротики на телевидении.

Другие планируют своего рода восстановительно-объединительный съезд КГБ СССР (для новой суперспецслужбы даже название подобрали звучное - Министерство государственной безопасности, как у Лаврентия Берии).

За всем этим стоит не только тоска начальника по советским временам, но и растерянность предпринимателей, вышедших из обкомов КПСС, беспомощность политтехнологов, не способных создать новые привлекательные образы и символы, а потому от отчаяния обращающихся к советскому «стратегическому запасу».

В ностальгии по СССР нет ничего преступного. Советская система во многом была оклеветана публицистами перестроечного периода. В стремлении все мазать черной краской тоже сказывалось своеобразное наследие советского агитпропа, поменявшего знаки с плюсов на минусы. Увы, при подобной операции ответы перестают сходиться, идеологические схемы, казавшиеся логичными, начинают разваливаться. По мере того как это обнаруживается, в обществе усиливается растерянность, переходящая в раздражение. И тут политтехнологи находят, как им кажется, спасительный ход. Давайте снова переупакуем режим, сменим стилистику. Появляется начальничья мода - a la sovok.

Бегство от свободы

В 30-е годы один из теоретиков «западного марксизма» Эрих Фромм, наблюдая за становлением фашизма в Германии, пришел к выводу, что форсированное введение капиталистических отношений порождает массовую потребность в «бегстве от свободы». Рыночные порядки, проникая в общество, разрушают старые связи. Раньше люди были несвободны, но защищены. Путы, которыми они были связаны, воспринимались как естественные. Стремительное введение капитализма освобождает людей, но в то же время оставляет их наедине с мощными, не подконтрольными им силами. Падают курсы валют, разоряются предприятия, постоянно меняются правила игры.

Возникает потребность вернуться в прошлое, снова обеспечить защиту, стабильность, предсказуемость - даже ценой отказа от свободы. В этот момент на сцену выходит диктатор. Но прошлое вернуть невозможно. Да никто и не собирается. Бегство от свободы не приводит к восстановлению безопасности и утраченных социальных связей. Их вообще невозможно восстановить. Можно создать новые, можно, по мнению Фромма, найти альтернативу рыночной стихии на основе демократии, но нельзя вернуть «золотой век». Возврат оказывается сугубо идеологическим, пропагандистским.

Верна или нет была фроммовская трактовка фашизма, но сегодня его книга читается так, будто написана именно про нас. Власть уловила потребность масс в ощущении безопасности и заботы и готова сделать все необходимое, чтобы СОЗДАТЬ ЭТО ОЩУЩЕНИЕ. Именно ощущение, ибо для того, чтобы гарантировать безопасность граждан и заботу об их социальных интересах, в новых условиях нужно принципиально иное государство, нужна радикальная смена элит и структур.

Нынешний возврат к «советскости» должен произойти на основе измененной идеологической начинки, когда социалистические и коммунистические идеалы заменены патриотической риторикой. Так хотят заказчики, которым надо среди прочего защитить свою награбленную собственность от любых «социалистических экспериментов». Этому предшествовала и переупаковка «коммунистической партии» Геннадия Зюганова, сменившей левую идеологию на «державный патриотизм». В итоге оба главных кандидата на выборах-2000 говорят одно и то же. Но из этого ничего не получится просто потому, что «советский патриотизм» имел определенное социальное содержание. Такого содержания сегодня нет.

Использование «советских» методов для защиты нового русского капитализма вполне возможно, но только результат будет плачевным.

Путин и «медведи»

Всенародная любовь к Путину - конечно, из области научно-политической фантастики. Но у формирующегося режима действительно обнаружилось что-то вроде массовой базы. Среди орды мелких провинциальных чиновников появление нового лидера, бесспорно, вызвало неподдельный энтузиазм. В этом плане «Единство» («Медведь») отличается от всех предыдущих «партий власти», куда записывались просто по должности. В «Единство» шли тоже по команде, но с радостью, ибо мелкий и средний функционер увидел в новой партии реинкарнацию КПСС. Потому и многие недавние оппозиционеры, включая бывшую депутатку от КПРФ Дарью Митину, взявшуюся организовать «медвежий комсомол», оказались здесь вполне закономерно. «Единство» вполне может поспорить с КПРФ за звание наследника худших традиций КПСС. Здесь есть все, кроме коммунистической идеологии (которой и в КПРФ тоже нет).

Беда в том, что неолибералы из Союза правых сил тоже не случайно увидели в Путине именно своего человека. И Герман Греф пишет для президента образцовую либеральную программу. Если «медвежатники» ожидают возврата к привычным для них методам управления (разумеется, с поправкой на «неприкосновенность частной собственности»), то правые убеждены, что новый молодой лидер придаст новую силу и даст новую привлекательность изрядно потускневшему либеральному проекту. У функционеров из «Единства» нет никаких идей, зато у либералов почти нет массовой базы. Теоретически они должны дополнить друг друга. Но что получится на практике?

Начальники-«медвежатники» не то чтобы левее, нежели экономисты и ветераны «питерской команды» Анатолия Чубайса, сочиняющие программу для будущего президента. Просто «медвежатники» менее либеральны. Своей инициативы у них по определению быть не может, а то, что им спустят сверху, их неизбежно разочарует. Ясное дело, обнаружив это, они не перейдут в оппозицию, хотя отдельные начальники могут и выйти из повиновения. Но в любом случае «Единство» - для проведения в жизнь либеральной политики инструмент совершенно непригодный. А у Путина ни другой политики, ни другого инструмента нет…

Ледяной дом

И. о. президента уже начал тактично дистанцироваться - то от «медведей», то от правых, пытаясь строить свою линию на маневрировании между этими двумя группами. Но подобный маневр остается возможен лишь до тех пор, пока не принимаются конкретные решения. Точнее, пока власти прощают отсутствие реальных дел.

Споры о «настоящей» программе Путина лишены смысла просто потому, что таковой у сегодняшней власти быть не может. Ясное дело, на практике все просто останется по-старому, а правительство будет продолжать плыть по течению - как в конце эпохи Черномырдина. Но времена изменились. Течение становится все более бурным, и чем дальше, тем больше подводных камней. Виртуальная «решительность» лидера начнет лишь гротескно подчеркивать его подлинную пассивность и беспомощность. В подобной ситуации Владимира Путина как человека, исполняющего обязанности и. о. президента, можно даже пожалеть. Но это никак не меняет сути путинщины как политического явления.

Бездействие власти - результат удивительного совпадения двух факторов. С одной стороны, герой рейтингов виртуален. Потому, рассудили политтехнологи, Путину лучше вообще ничего не делать. С другой стороны, власть все равно к радикальным переменам неспособна - иначе бы ей пришлось отменить саму себя. Потому, как ни крути, никаких резких движений делать нельзя. До выборов. А уж после выборов - тем более. С грозным видом проводить заседания. Улыбаться журналистам. Сообщать о победах над чеченцами. Прикрывать очередные провалы.

Бездействие, однако, лишь маскирует неуверенность и нервное ожидание. Все ждут - не только граждане, но и сама власть.

Все планы начальства рассчитаны строго на месяц-два. Никто не решается даже думать о том, что будет по весне, когда стает снег, чеченские леса покроются листьями, а цены на нефть упадут. Выборы обязательно нужно было проводить в холодную погоду - неблагоприятную для уличных митингов и партизанских вылазок. Но в Кремле до сих пор не догадались принять указ, отменяющий весну. Власть строит себя, как ледяной дом. По окончании холодов и выборов она начнет подтаивать.

Монстр Франкенштейна

Будущее чревато неприятностями, и главная неприятность для Кремля в том, что рано или поздно наступит пора, когда придется хоть что-то делать. В такой момент пассивность может смениться судорожными и конвульсивными действиями, от которых всем, включая кремлевских начальников, станет только хуже. Власть начнет принимать случайные и безответственные решения. Лепили собирательный образ положительного героя, а получиться может монстр Франкенштейна. Кстати, монстра тоже, как известно, собрали по частям из подручных средств, заодно пытаясь воскресить то, что уже умерло. А получилось то, чего никто не хотел.

В подобной обстановке самая простая защитная реакция - завинчивание гаек. Это же и привычный русско-советский метод управления. Пока экономисты с подачи Грефа будут спорить о «мере применимости либерализма», политики введут семилетний президентский срок, а возможно, и аналогичный срок для тех, кто оскорбляет президента. Планируется слить воедино разрозненные спецслужбы, восстановив министерство госбезопасности. Укрепят телевидение, переупаковав первый и прижав третий каналы. Короче, когда люди устанут ждать экономического чуда, они обнаружат, что власть в очередной раз «укрепилась». Надо думать, что поклонники свободного рынка и сторонники государственного сектора будут сильно разочарованы. Но самое интересное, что даже люди, заявившие в опросах, что хотят сильного государства, почувствуют себя обманутыми. Они же хотели, чтобы милиция ловила воров на улицах и поприжала братву на рынках. А получат министерство госбезопасности, которое будет тщательно контролировать информацию, посылаемую по электронной почте, и портить наши и без того ужасные телефонные линии, навешивая на них бесчисленные прослушки. Число милиционеров в Москве, уже превысившее суммарную численность полиции в Токио, Лондоне и Нью-Йорке, можно будет еще немного увеличить. В спецслужбах провести реорганизацию, в результате которой работать они станут хуже, но зато политически станут лояльнее.

Бестолково закручивать гайки означает сорвать резьбу. Как доживет такое государство до следующего года - остается только гадать. Может и не дожить. А могут не дожить все остальные. В любом случае скучно не будет.

А виноваты во всем социологи. Надо было точнее формулировать вопросы. Да и гражданам стоило бы лучше продумывать ответы. Потому что получается, как в сказке про джинна, который выполняет желания так, что заказчику остается только горько сожалеть о сказанном. Другое дело, что с нынешней властью, как с джинном, лучше и не играть в «исполнение желаний». Тут должен действовать иной принцип: не верь, не бойся, не проси.

ГЛАВНЫЙ МЕХАНИК «ТИТАНИКА» ПРОТИВ ТОВАРИЩА БОЙКОТА

Господин Вешняков любит рассказывать о том, как в прежней своей жизни был судовым механиком. Дослужился он до должности главного механика, о чем с гордостью говорил журналистам. Кто-то из многочисленных интервьюеров не удержался и заметил: судно, видимо, называлось «Титаником»…

Центризбирком обожает устраивать маленькие «практические шутки» за счет избирателей. Жириновский и Вешняков уже превратились в устойчивый клоунский дуэт, воспроизводящий на разные лады одну и ту же репризу. Вешняков снимает с дистанции Жириновского, а тот по закону возвращается на манеж.

Законы жанра соблюдаются неукоснительно. Мрачновато-серьезный Вешняков - типичный белый клоун, а агрессивно-веселый Жириновский - рыжий клоун. Беда в том, что реприза их уже всем сильно поднадоела, а оплачивается она из кармана налогоплательщика. Вот и нынешняя шутка клоунов обошлась нам в 20 млн рублей, которые пошли на изготовление обновленного тиража избирательных бюллетеней. Если не жалко наших денег, хоть бы о деревьях подумали! Интересно, сколько деревьев уже извели на бумажную лапшу Пьеро-Вешняков с Арлекином-Жириновским?

Впрочем, без лапши для ушей нам никак нельзя. Не партия единых «Медведей», не Союз правых сил, а именно Центризбирком становится политическим авангардом новой власти. По крайней мере - до 26 марта. ЦИК дает разъяснения, ведет пропаганду. Заняв привычное место советского агитпропа, он призывает нас: «Все на выборы!»

За наши деньги на нас обрушивают волну политической пропаганды, против нас же и направленной. Еще совсем недавно сам ЦИК признавал, что агитация за явку на выборы для него невозможна, ибо это - форма прямого вмешательства в политику. Теперь все подобные ограничения забыты. Более того, ЦИК не только готов сам выступить в роли пропагандиста и агитатора, но и пытается заставить замолчать своих оппонентов. Отсюда новое разъяснение господина Вешнякова: только избирательные объединения, выдвинувшие кандидатов, имеют право на агитацию, в том числе - против всех кандидатов. Или за бойкот.

Получается прямо как в страшной сказке. Сначала группа граждан должна выдвинуть в кандидаты господина Против Всех. Затем собрать подписи в его поддержку. Предоставить данные о его доходах и имуществе членов семьи. Затем - самое трудное - получить от него подпись под заявлением о согласии баллотироваться. И наконец, пройдя все препятствия, зарегистрироваться.

И все же, несмотря на любые разъяснения Центр-избиркома, единственная настоящая альтернатива на этих выборах - или господин Против Всех, или товарищ Бойкот.

Первый для властей явно удобнее второго: он выступает своего рода политическим пугалом, без которого наши политтехнологи обойтись не могут. Если не можешь предложить ничего привлекательного, надо хотя бы застращать избирателя. Потому вот уже около недели весь политический истеблишмент ведет объединенную кампанию против страшного и ужасного господина Против Всех.

А товарищ Бойкот, напротив, не удостаивается внимания средств массовой информации. И это понятно. То, чего больше всего боятся, предпочитают не упоминать. Телевидение уже не может замалчивать митинги, которые проходят в разных регионах страны под антисистемными лозунгами. Но всякий раз, когда сторонники Бойкота и активисты, выступающие Против Всех, проводят совместную акцию, телевидение и официальные газеты старательно не замечают половину лозунгов. Всегда именно ту самую, где речь идет о бойкоте.

И все же манипуляторы запутались. Виртуальный враг, как ни парадоксально, менее управляем. Зюганов понял свою роль и добросовестно ее играет. Господин Против Всех и товарищ Бойкот могут оказаться куда строптивее. Ведь за ними не конкретный продажный политик, а расширяющееся общественное движение, состоящее из разных групп и людей. Некоторых можно подкупить, кем-то управлять. Всеми сразу - не получится. А движение ширится. Точно так же, как растет число людей, которые не хотят дать собой манипулировать. Растет и понимание в обществе того, зачем все это делается. Никто не вводит полицейское государство просто из любви к полиции. Выборы-2000 нужны власти для того, чтобы сохранить нынешние социальные порядки, любой ценой удержать на плаву тонущий корабль русского олигархического капитализма. За наш счет, разумеется.

В марте все у них получится. Но март - не конец истории. Самое главное - впереди, когда нелегитимная власть должна будет на практике реализовать свою социальную программу, когда за победными сводками невозможно будет уже скрывать позорное поражение армии.

Все мы, добровольно или не очень, остаемся пассажирами «Титаника». Власти этого мало. Она не только хочет, чтобы нас без нашего согласия везли к назначенной цели, ей нужно, чтобы мы туда сами шли. Стройными рядами. Как бараны, о которых писал Бертольт Брехт:

Шагают бараны в ряд, Бьют барабаны. Кожу на них дают Сами бараны. А мы не будем баранами, не пойдем голосовать. Не потому, что можем остановить их, а потому, что сами не хотим мараться. Ваши игры, господа, сами и играйте. Мы здесь ни при чем. ЦИК, разумеется, обнародует победные итоги. Он в любом случае это сделает. Голоса, поданные против всех, приплюсуют к голосам Явлинского, отнимут от голосов Зюганова и поделят на голоса Жириновского. Неголосующих запишут в пропавших без вести, пропавшие без вести проголосуют за Путина. И все будет великолепно. До поры. Пока «Титаник» плывет…

СМЫВАЙТЕ ГРИМ, ИГРА ЗАКОНЧИЛАСЬ

Настало время настоящих поступков

Политическое шоу подходит к концу. И зрители, и исполнители изрядно подустали. И все же, как всегда бывает в финале, у участников забега открылось своего рода второе дыхание. Никто не пытается соперничать с Путиным. Кандидаты явно борются за почетное второе место. А потому и полемику ведут не столько с властью, сколько между собой. Кто самый большой демократ? У кого программа толще?

Пропагандистские клипы пусты, как глаза чиновников. Речи претендентов порой можно перепутать между собой. Путин задал всем некий единый стандарт скучной серьезности, порой переходящей в блатной пафос. У Зюганова не получается. Жириновский старается изо всех сил. Явлинский явно осознал, что это не его игра, а потому стал немного более похож на самого себя. В бездарной комедии, разыгрываемой Центризбиркомом по сценарию Кремля, ему явно досталась роль резонера (точно так же, как Жириновский уверенно выступает в амплуа рыжего клоуна).

Идет двойная бухгалтерия. Рейтинги «для публики» и «для специалистов», аналитические обзоры «для служебного пользования»… Хотя на самом деле все уже запутались и никто толком не знает, какая информация заслуживает доверия: «закрытые» материалы подтасовываются так же, как открытые, уходят в «утечки». А официальные версии событий превращаются в самореализующийся прогноз (если, конечно, люди начинают им верить).

Даже пропагандисты запутались. В воскресной «аналитической» программе ОРТ заявляют: да, рейтинги Путина завышены, но завышают их враги, которые с помощью таких «грязных избирательных технологий» хотят побудить сторонников и. о. президента не ходить на выборы. И тут же дают в подтверждение своего тезиса несколько интервью экспертов, которые дружно заявляют: гнусные враги занижают рейтинг горячо любимого и. о. президента, чтобы побудить своих сторонников прийти на выборы. За такую бездарную работу доктор Геббельс отправил бы своих сотрудников в концлагерь.

Ясное дело, все устали. И спецпропагандисты, и имиджмейкеры. Но кто о нас, зрителях, думает? Мы же тоже устали!

Нам сообщают, что Явлинский очень много мелькает на телеэкране, это должно стоить огромных денег. Зритель начинает судорожно считать в уме, пытаясь понять, во сколько ему, налогоплательщику, обходится мелькание Путина. Как ни считай, цифры не сходятся. Вообще ничего не сходится. Ни у пропагандистов режима, ни у оппозиционеров. Только мелькание и. о. премьера продолжается, как в калейдоскопе. Путин дает интервью радиостанции «Маяк» - почему-то в телевизионном эфире. Вот Путин в электричке. Путин в Воронеже. Ах нет, это уже Путин на горных лыжах. Нет, простите, это Вешняков в Чечне.

Говорят, многим Путин уже снится по ночам. Одному моему другу Путин приснился почему-то в образе Вешнякова. Бедный доктор Фрейд! Его «Толкование сновидений» явно устарело.

Политики набирают очки. Публика с ужасом ждет будущего. Одни деятели играют старательно, другие - спустя рукава. У некоторых получается, у других - не очень. Но никто из политиков не решается порвать с логикой игры.

Тот, кто рискнул бы действовать не по правилам, вызвал бы на себя огонь, но стал бы народным героем. Увы, в постсоветской России на это никто из политических лидеров не способен. В советской номенклатуре мог появиться Ельцин, который мог бестолково и агрессивно полезть на рожон. Ельцин был способен на поступок. На риск. В созданной им «второй республике» таких людей нет. Точнее, их не допускают в политическую элиту.

Искусство играть по правилам культивировалось. Каждый до совершенства изучил свою роль. Каждый нашел свою публику, называемую электоратом. Но никто не желает бороться. Нет, не играть роль борца, а именно вести борьбу.

Так, конечно, спокойнее. Ельцин в 1993 году показал, что в России может случиться с теми, кто слишком буквально понимает «верховенство закона» и «демократию». Путин на примере чеченцев и Андрея Бабицкого преподал нам несколько уроков практической политграмоты, заодно объяснив, как надо понимать такие понятия, как «презумпция невиновности» и «неприкосновенность личности». Но вряд ли кто-то из политических оппонентов Кремля сегодня всерьез боится, что его «замочат в сортире». Они не хотят рисковать, но не своими жизнями или свободой, а всего-навсего своим комфортом. Никто не хочет подвергать себя испытанию непредсказуемости. Ведь действовать - значит оставаться один на один с историей.

Или с судьбой.

Или с народом.

Во всяком случае, это куда менее удобно, чем играть роль оппозиции в политическом спектакле, именуемом «российской демократией».

Их можно понять. Но все же зря они так. Время игр, похоже, уходит в прошлое. Теперь все будет по-настоящему. И самые талантливые актеры, всю жизнь играющие в амплуа героев первого плана, могут оказаться просто никому не нужны в ситуации, когда потребуются… нет, не герои, а просто нормальные люди, способные совершить гражданский поступок. Сделать что-то не по согласованию, не за «проплату», а просто по совести.

Любой, кто заподозрен в способности к подобному, - уже потенциальный враг государства. Уличенный - преступник. Именно в этом «очевидная вина» Андрея Бабицкого, суть которой толком не может объяснить и. о. президента. Но заметьте: политиков годами раскручивают профессиональные команды имиджмейкеров, придумывают информационные поводы… А Бабицкий просто поехал в Чечню и передавал оттуда то, что видел. Теперь одни его ненавидят, другие ему поклоняются, для кого-то он «пособник бандитов», но для многих - герой, образец для подражания. И никто из скучных политиков не может сравниться с ним по интенсивности вызываемых чувств, никто не может даже для своих сторонников стать тем, чем стал Бабицкий для миллионов людей, раньше никогда про него не слышавших.

Дело, разумеется, не в Бабицком. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков», - писал Высоцкий. Ельцин был буйный, в этом ему не откажешь. Его оппоненты стали тихонями и пай-мальчиками. Но времена меняются. Все еще впереди.

26 марта страна проголосует. Часть граждан останется дома и выключит телевизоры. 27 марта нам объявят приговор. Комедия закончится, актеры смоют грим. Имиджмейкеры и спецпропагандисты уедут отдыхать на Канарские острова. Путин снова встанет на горные лыжи. Чиновники наконец слегка расслабятся.

Дальше все уже будет не понарошку. Начнется время буйных.

ОТВЕТ ЯСЕН: РЕШЕНИЯ НЕТ

Исчезли урны, а с ними и надежды

Пишу эту статью до того, как выборы объявлены состоявшимися. Голоса еще не подсчитаны, итоги не подведены. Но разве это имеет значение? Важно другое: что случится со страной после выборов.

Гадание на тему о том, что будет делать Путин без приставки «и.о.», было для кремлевских политтехнологов одним из главных методов предвыборной пропаганды. Газеты, близкие к олигархам, рассуждали про то, как будущий национальный лидер поставит на место олигархию. По телевидению рассказывали о том, как многочисленные «светлые умы» готовят программу на десять лет вперед.

Программу писали очень своеобразно. Экономический блок составляли правые, а на социальный пригласили нескольких «левых». Противоречия здесь нет никакого: писание программ в России тоже форма пропаганды. Социальные декларации все равно никто выполнять не собирается, зато звучать они будут убедительно.

Итак, предвыборная кампания закончена. Оставив в стороне пропаганду, можно задуматься о том, что должно произойти на самом деле. Понятное дело, ни Путин, ни его команда ничего серьезного предпринимать не собираются. Отсутствие реальной программы - не трюк, не желание избежать критики или скрыть свои намерения. Просто нынешние начальники для того и поставлены у власти, чтобы ничего не делать. Точнее, бюрократическая активность новой администрации поразительно интенсивна, но совершенно бессодержательна. Путин проводит совещания, на которых не принимается никаких важных решений, ездит по стране, где ему показывают очередные потемкинские деревни, произносит речи, состоящие из общих мест вперемешку с блатными словечками. Влияния на экономическую, социальную или даже военную ситуацию все это не оказывает никакого.

Между тем ситуация будет меняться. И довольно радикально. До сих пор команда Путина работала на заготовках, оставленных ельцинским режимом. Беда в том, что за все надо платить и Путину предстоит столкнуться с долгосрочными последствиями тех самых решений, которые привели его к власти.

Сам Путин ни одного из этих решений не принимал, во всяком случае единолично. Но и война в Чечне, и досрочные выборы, и превращение православного национализма в некую замену государственной идеологии - все это уже его игра. Все это придумано ради него и «под него». А потому Путину и отвечать за последствия.

На войне как на войне

Война в Чечне - главный козырь, даже в известном смысле главный метод избирательной кампании, единственное найденное пока режимом средство консолидации общества. Но для эффективной консолидации нужно одно из двух: либо явная победа, либо враг у ворот. Ни того, ни другого не получается.

Чеченцев разгромить не удалось, но и Басаев у стен Кремля не стоит. Война была безнадежно проиграна уже в октябре, когда федеральные войска, не подготовившись, ринулись в горы. С того момента вопрос стоит уже не о том, кто выиграет, а о том, как быстро общество осознает, что армия потерпела поражение и каковы будут последствия этого поражения.

На первый вопрос тоже ответить несложно: ситуация прояснится к концу весны. Дело не только в том, что деревья в Чечне покроются листьями и авиации работать станет труднее. Авиация не показала себя особенно эффективной и в зимней фазе кампании. Проблема в том, что боеспособных частей в нашей армии почти не осталось, резервы исчерпаны. Не хватает опытных летчиков, выходят из строя вертолеты и самолеты, возникают проблемы с ремонтом и обслуживанием. Немногочисленные боеспособные части вынуждены принимать на себя дополнительную боевую нагрузку, а потому и несут большие потери. Так Псковская десантная дивизия понесла больший урон за последние четыре месяца, нежели за всю первую чеченскую войну. По выражению самих военных, ее оставили в Чечне «добивать». Мотострелки - не настоящая армия. А по-настоящему к лету воевать будет практически некем. Иными словами, можно держать войска на территории Чечни в качестве живых мишеней - для этого людей у нас хватит надолго. Но боеспособность армии к лету будет иной.

Куда сложнее вопрос о последствиях поражения. Путинская команда в отличие от ельцинской состоит из бюрократов, очень деятельных, но совершенно лишенных фантазии и инициативы. А потому, скорее всего, никаких принципиальных решений принято не будет, а солдаты будут гибнуть. В этой ситуации у власти появится сразу две проблемы. С одной стороны, в обществе усилятся антивоенные настроения (это еще полбеды), а с другой - антивоенные и антипутинские настроения начнут резко расти в армии, в том числе и на передовой. Иными словами, можно ожидать чего угодно.

Команде Путина удалось подавить оппозицию в электронных средствах массовой информации, но какой ценой? Телевидению все меньше верят. Ельцин был в состоянии даже массовое недовольство войной повернуть себе на пользу, когда пресса, укрепившая свой авторитет на антивоенной кампании, принялась потом накачивать рейтинг президента. У Путина все может получиться строго наоборот. Заткнув рот своим оппонентам, он лишился всякой возможности управлять общественным мнением в условиях, когда пропагандистская ложь выходит на поверхность.

Весну отменить трудно. Лето - нельзя

Вторая проблема Путина - экономика. Рост производства, на котором основывалась и пропаганда словом, и пропаганда рублем (прибавки к пенсиям, повышение зарплаты и т.д.), был обеспечен предшествующими правительствами. Вопрос не в том, что это заслуга Евгения Примакова или стечение обстоятельств. Скорее всего смесь того и другого. Так или иначе, дефолт пошел на пользу отечественному товаропроизводителю. Дешевый рубль породил рост, а экономический рост создал условия для прихода Путина. Беда в том, что рост оказался крайне слабым и к лету 2000 года сменится стагнацией или спадом.

Спад в производстве уже начался, его удается - на статистическом уровне - скрыть лишь за счет беспрецедентно высоких цен на нефть. Эти цены продержатся максимум до середины апреля. С наступлением теплой погоды в странах северного полушария цены на нефть всегда падают. К тому же страны ОПЕК обсуждают возможность увеличения производства. В условиях, когда Россия почти открыто считает борьбу с «исламской угрозой» своей национальной задачей, трудно будет уговорить арабов отказаться от расширения производства ради спасения режима в Москве. Если цены опустятся с 25 долларов за баррель до 18 долларов, российская нефтяная промышленность по-прежнему останется высоко прибыльной. Но субсидировать другие отрасли она будет уже не в состоянии.

К весне дефолт по долговым обязательствам грозит Москве - это скорее всего одна из причин неожиданной лояльности Лужкова по отношению к центральной власти. Москву, несомненно, спасут, вопрос лишь в том, кто за это заплатит и сколько это будет стоить экономике страны в целом. Валютные резервы продолжают сокращаться, внутреннему рынку грозит сжатие.

Добавьте к этому привычные проблемы с сельским хозяйством (советский стратегический запас практически проеден и надо закупать изрядное количество зерна), и легко догадаться, что к концу весны нам грозит новый финансовый кризис. Нужны будут средства на закупку зерна на международном рынке, на выполнение финансовых обязательств, взятых на себя властью в предвыборной горячке, на инвестиции, на продолжение войны. Средств этих просто нет. Потому резко возрастет давление на рубль.

В такой ситуации падение курса и рост инфляции совершенно неизбежны, вопрос лишь в том, как долго Центробанк будет способен держать ситуацию под контролем. Виктор Геращенко - человек исключительно компетентный, но все же не волшебник. Если он покажет себя гением, рубль обвалится не весной, а осенью. Это можно будет считать исключительным достижением ЦБ, но только результаты такого обвала будут даже хуже, чем если бы он случился весной. В данном случае, похоже, повторяется ситуация дефолта 1998 года. Тогда рубль тоже должен был упасть в апреле, но его искусственно удержали. В августе рубль все равно свалился - и финансовый кризис превратился в полномасштабную экономическую катастрофу.

Разница между дефолтом образца 1998 года и новой инфляционной волной состоит в том, что от дефолта пострадали импортеры и финансовый сектор, зато реальный сектор - отечественные производители, работающие на внутренний рынок, и большая часть экспортеров - выиграл. На сей раз кризис может оказаться несколько менее острым, зато последствия его более драматическими. Упадет именно реальный сектор, поскольку резко сократится покупательная способность населения.

Те, кто смог в 1998 - 1999 годах потеснить иностранных конкурентов на внутреннем рынке, в 2000 году могут потерять если не все, то очень многое.

Ловушка

Наконец серьезные проблемы для власти создает ее собственная пропаганда. «Раскручивая» Путина, политтехнологи пообещали народу перемены. Какая-то часть населения поверила, но это уже в последний раз. Больше нынешним властям уже не поверят, даже если те начнут говорить правду.

Но обманутые надежды -спусковой крючок для массовых протестов. Ни вернуть советские порядки, ни навести порядок в стране Путин не может. Для этого у него нет необходимых политических и экономических инструментов. Думать, будто президент усилит государство, «придавив» олигархов, нелепо, ибо в современной России государство и олигархи - одно и то же. Весь государственный аппарат построен таким образом, чтобы обслуживать олигархию, а сама олигархия теснейшим образом срослась с бюрократией. Потому усиление регулирования может обернуться лишь более интенсивным разворовыванием государственных средств в пользу тех, кого собираются регулировать.

Другое дело, что вполне возможны разборки между олигархами. У нас слишком много паразитического капитала, прокормить его страна уже не в состоянии, а потому кого-то придется потеснить. Столкновения между кланом Чубайса и группой Березовского вполне возможны. Все эти разборки будут оказывать крайне дестабилизирующее влияние на общество и экономику, но ни к каким положительным структурным сдвигам привести не могут. Для борьбы против олигархии нужно не укреплять нынешнее Российское государство, а, наоборот, ломать его. Но Путина для того и поставили, чтобы он не допустил подобного развития событий.

Страх

Путин еще не воссел в президентское кресло, а по стране ползет страх. Больше всего напуганы чиновники среднего звена, что-то помнящие из рассказов про советские порядки. Не могут не трепетать интеллектуалы, постоянно запугивающие друг друга рассказами о тоталитаризме.

Параллели между становлением фашизма в Западной Европе 30-х годов и нынешней ситуацией в России действительно есть, но при этом никто не видит и не менее очевидных различий.

Да, и в том, и другом случае правый авторитаризм и национализм были своеобразным ответом на кризис капитализма, попыткой спасти основы системы, пожертвовав демократией. И в том, и в другом случае в ход идет расистская демагогия. Но нацизм и даже итальянский фашизм были массовыми народными движениями. А у Путина есть только бюрократический аппарат. Не надо делать из Путина нового Гитлера. Не потому, что Путин такой хороший, а просто потому, что возможности у него совершенно иные. Помните анекдот про льва? Судя по «Жизни животных», съедает до 200 килограммов мяса в день. «Съесть-то он съесть, да кто ему дасть?»

Пугать репрессиями можно, устроить их на практике - сложная техническая задача, которая нынешнему аппарату просто не под силу. По крайней мере в массовом масштабе. Несколько дней назад кто-то из журналистов принес известие о том, что правительство выделяет большие средства на приведение в «рабочее» состояние заброшенных сталинских лагерей. У либеральной московской публики такая новость, если она, конечно, соответствует действительности, должна вызвать содрогание. На самом же деле бояться особенно нечего: все кончится тем, что руководители соответствующих ведомств построят себе роскошные особняки из красного кирпича в Подмосковье, а может быть, и прикупят немного недвижимости на Лазурном берегу.

Репрессивная система по-настоящему эффективна лишь тогда, когда она не коррумпирована. К нашему счастью, Российское государство коррумпировано тотально, так что для паники нет никаких оснований.

Да и зачем трогать либеральную интеллигенцию? Кому она мешает? Российские власти склонны побравировать своей независимостью от Запада в таких вопросах, как права человека: захотим сажать - будем сажать, захотим бомбить - будем бомбить. Но с другой стороны, время от времени западному «большому брату» надо отчитываться перед собственными избирателями, и к этому времени должны быть припасены хорошие новости из России: наш друг Путин не такой уж злодей, свободная пресса существует, частную собственность уважают, а права человека нарушаются только в отношении смуглых кавказцев.

Разумеется, власть вполне может послать спецподразделения стрелять по рабочим, как это уже было в Выборге. Но такие нарушения демократии как раз мало волнуют либеральную публику, а потому можно с уверенностью сказать, что к середине весны она вздохнет с облегчением (если только те же рабочие не напугают ее до смерти своими стачками).

Полынья

Так или иначе, по весне путинский режим начнет подтаивать. Я уже писал, что Кремль сегодня похож на ледяной дом. Чем выше поднимается столбик термометра, тем хуже для правительства. В конце мая власть рискует провалиться в своего рода политическую полынью. Может, конечно, и устоять. Но стабильности не будет в любом случае.

Это отчасти чувствуют и официальные оппозиционеры. Потому в последние дни выборов обострилась борьба за второе место. Тот, кто его получит, окажется как бы первым в очереди. Власть в России - по-прежнему дефицитный ресурс, которого на всех не хватает, но всем очень хочется. Тот, кто вышел на второе место, по весне предъявит претензии, особенно если к тому времени достоянием гласности станут многочисленные факты фальсификации выборов, не говоря уже о новых версиях взрывов жилых домов в Москве в 1999 году.

Но даже встав на хорошее место в очереди, системная оппозиция вряд ли сможет получить реальную власть, во всяком случае надолго. Ибо играя по кремлевским правилам, она связала свою судьбу со сложившимся режимом. Для того чтобы его заменить, нужно предложить иные правила игры. А их ни Зюганов, ни Явлинский не знают. Если когда-то и знали, то забыли.

Значит, кризис нам обеспечен, но выход из него не просматривается.

Что же, во всяком случае не будет скучно.

СОКРУШИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА

Официальные результаты выборов не стали неожиданностью. Путин победил в первом туре, как и было запрограммировано по кремлевскому сценарию. И все же выборы прошли неудачно практически для всех, кто в них участвовал.

Самой главной новостью выборов стали не их результаты, а их обсуждение. Впервые за все время с 1993 года подтасовка результатов голосования обсуждалась открыто уже в ночь подведения итогов. На самом деле в этом плане выборы-2000 были не «грязнее», чем референдум по Конституции в 1993 году или президентские выборы в 1996 году. Но тогда никто из оппозиционных политиков не решился прямо заявить, что результаты подтасованы. Более того, когда в 1993 году о подтасовках заговорили независимые эксперты, политики постарались от них отмежеваться.

Нынешней послевыборной ночью все было по-другому. Не только аналитики в прямом эфире НТВ стыдливо говорили про «административный ресурс», не решаясь произнести вслух слово «фальсификация», но и сами кандидаты начали рассказывать о том, что произошло на самом деле, приводя факты: противоречивые данные о численности избирателей, резко скакнувшая явка, явная корректировка итоговых цифр по мере их поступления и т.д. Все три «серьезных» оппозиционных кандидата - Зюганов, Явлинский и даже Жириновский говорили о подтасовке.

Все эти откровения следует отнести не столько за счет неожиданно пробудившейся гражданской смелости кандидатов, сколько за счет успеха гражданской кампании против выборов, развернувшейся в значительной части страны. В этой ситуации политики, по крайней мере претендующие на оппозиционность, не могли игнорировать давление снизу.

По существу все политики проиграли.

Владимир Путин одержал в лучшем случае пиррову победу. Если учесть то, в каких условиях проходили выборы и то, какое количество голосов ему просто приписали, можно сказать, что официально объявленные 52% - это полный провал. Попытка превратить выборы в референдум о неограниченных полномочиях президента провалилась. Для всех - и сторонников, и противников режима - очевидно, что поддержка Кремля населением на порядок ниже обещанной (достаточно вспомнить «социологические опросы», популяризировавшиеся государственным телевидением и дававшие и. о. президента поддержку 60-70% народа).

Зюганов на таком фоне выглядит неплохо, но тем не менее это скорее всего его последние выборы. Бесперспективность Зюганова как кандидата в президенты стала слишком очевидна. В 1996 году он мог бы победить, если бы хотел бороться. На этот раз у него изначально не было шансов. В итоге он получил даже меньше голосов, нежели в первом туре 1996 года. Объяснить это фальсификацией нельзя, ибо подтасовка имела место и 4 года назад, примерно в тех же масштабах.

Относительно высокий результат Амана Тулеева - тоже показатель кризиса КПРФ. Сам Тулеев не является альтернативой Зюганову, а его результат в Кузбассе получен с помощью того же «административного ресурса». Но многие избиратели голосовали за губернатора Кузбасса для того, чтобы выразить недовольство политикой руководства КПРФ.

Еще более катастрофическим оказалось поражение Явлинского. И если Зюганов может жаловаться, что его в очередной раз обокрали, то лидеру партии «ЯБЛОКО» винить некого, кроме самого себя. Ясное дело, Явлинского тоже обокрали, но и без вмешательства «административного ресурса» его результат был бы удручающим. Причина тому в принципиально неверном стратегическом курсе, избранном лидером «демократической оппозиции». На протяжении всего предвыборного периода Явлинский продолжал упорно повторять, что не видит разницы между коммунистами и партией власти. Он, лидер «ЯБЛОКА», единственный настоящий демократ в России. В итоге полученный им результат по этой логике следовало бы считать катастрофическим как для Явлинского, так и для демократии.

На самом деле ситуация совершенно иная: официальная оппозиция в составе «ЯБЛОКА» и коммунистов даже по подтасованным официальным данным получила 45% голосов, и это бесспорный успех. Ясное дело, что лидеры КПРФ участвуют в сговоре с властью, коррумпированны, предают своих собственных сторонников. Но масса избирателей КПРФ голосовала за партию для того, чтобы выразить протест против системы, голосовала ВОПРЕКИ всему тому, что говорил и делал Зюганов все последние годы. И те, кто действительно хочет демократических перемен в России, должны в первую очередь стремиться опереться именно на это протестное движение.

Мало того, что Явлинский несправедлив по отношению к массе коммунистических избирателей и сторонников КПРФ, он не прав и в своей оценке социальной сущности путинского режима. В этом плане очень показательно выступление лидера «Союза правых сил» Сергея Кириенко в ночь после выборов. Заявив, что с демократией при Путине, конечно, могут быть проблемы, он подчеркнул: главное - экономическая политика будет либеральной. И это совершенно правильно. Именно во имя продолжения либеральной экономической политики и вводится авторитарный режим в России.

Более того, авторитаризм абсолютно адекватен как раз такой политике. На уровне деклараций экономический либерализм означает защиту «свободного рынка» от вмешательства бюрократов. Переводя это с языка лозунгов на язык жизни, это означает защиту олигархии от контроля со стороны общества. Любимые нашей публикой ссылки на опыт Запада как раз подтверждают ту же историческую тенденцию. Время классического, неограниченного либерализма было как раз временем, когда демократии в современном смысле слова не было и не могло быть.

Если режим, складывающийся в России, имеет явную склонность к людоедству, то не потому, что состоит из профессиональных каннибалов, а потому, что людоедской по своей социальной сути является экономическая программа неолиберализма.

В условиях формирования в России правого авторитарного режима эффективная демократическая оппозиция просто не может быть иной, кроме как левой. Но Явлинский сам не просто не левый, он смертельно боится любой мысли о «порочащих связях» с левыми. А потому продолжает искать взаимопонимание с политически импотентными правыми «демократами». Иногда даже его находит. Результат впечатляет: Евгений Савостьянов снял свою кандидатуру в пользу Явлинского и, судя по всему, не принес ему никаких голосов. Более того, может быть, от такой «поддержки» Явлинский даже потерял голоса!

Потерпел поражение и Господин Против Всех. Итоги голосования показывают, что выступал он в качестве своеобразного электорального дублера Явлинского. Там, где больше голосов получал лидер «ЯБЛОКА», там и «против всех» голосовали активнее. Только движение «против всех», в отличие от «ЯБЛОКА», не пыталось отмежевываться от левых, как раз наоборот, оно в значительной мере левыми активистами создавалось.

Можно сказать, что единственным реальным победителем на выборах оказался Товарищ Бойкот. По официальным данным, проигнорировали выборы примерно 35% избирателей. По неофициальным оценкам - более 50%. Вообще-то это не новость, на прежних выборах результаты были схожие. Разница лишь в том, что на сей раз неголосующие, если можно так выразиться, обрели голос.

И рано или поздно последние станут первыми.

Что же касается Путина, то теперь ему предстоит самое неприятное. Власть он взял. Остается только ее удержать, что, по Ленину, в России гораздо сложнее.

Так или иначе за Путина голосовало много людей. Одни - из надежды, что будет наведен порядок. Другие - из страха. Многие, вероятно, чувствовали смесь того и другого. Но спустя два-три месяца обнаружится, что и то, и другое было необоснованным. Путин не сможет ни организовать массовые репрессии, ни наладить жизнь. Никакого «медового месяца» у новой администрации не ожидается: она уже имела свои 100 дней доверия - до выборов, когда Путин исполнял обязанности президента. Когда обыватель обнаружит, что надежды обмануты, а страхи напрасны, настроение в стране изменится.

В ночь выборов чеченское ополчение заняло Ножай-юрт на юге республики. Военные неудачи уже начались. Социальный кризис еще впереди.

P.S.

А вообще эти выборы очень напоминают игру с шулером (кличка Административный Ресурс) на пороховой бочке. Ловкость рук позволяет скоротать время до взрыва.

ЭЛЕКТОРАТ, ГРАЖДАНИНОМ БУДЕШЬ?

Голоса можно считать произвольно, если не считаться с населением

Запад любит Путина. Вот уже несколько дней репортажи основных международных информационных служб полны восторгами по поводу того, какими замечательно честными и свободными были прошедшие российские выборы. Даже тот факт, что трое из четырех ведущих кандидатов публично обвинили власть в фальсификации уже в ночь после голосования, не вызывает у западных экспертов по свободным выборам ни малейшего интереса. Иностранные наблюдатели заявили, что все было исключительно честно и правильно.

«The Moscow Times» посвятила деятельности наблюдателей специальную заметку, где подробно объяснила принципы их деятельности. Оказывается, наблюдатели должны посещать участки, исследуя вопрос о том, как расположены урны, есть ли занавесочки для тех, кто хочет сделать свой выбор более интимно, есть ли на участках ручки или, не дай Бог, карандаши. Подсчетом голосов наблюдатели не занимаются…

Ну, разумеется, в этом смысле у нас с советских времен полный порядок. Вообще надо отметить, что за последние десятилетия не было известно ни одного случая, чтобы международное наблюдение где-либо предотвратило массовую фальсификацию. Наиболее скандальным был случай Албании - незадолго до того, как там началось народное восстание. Выборы были совершенно издевательскими, но тогдашний правитель страны Сали Бериша пользовался столь беззаветной любовью Запада, что международные наблюдатели сообщили о триумфе демократии, не дожидаясь закрытия участков! Хотя, с другой стороны, у Бериши тоже все занавесочки были на месте…

Ясное дело, доказать избирательную фальсификацию в полном объеме практически невозможно, ибо для этого нужно затратить огромные средства и проверить каждый участок и каждую комиссию. Стопроцентная ясность в этом вопросе имела место лишь один раз в истории, когда правительство Либерии выиграло выборы, получив более 120% голосов избирателей (еще 15% досталось оппозиции). Либерия попала в «Книгу рекордов Гиннесса».

Более скромные подтасовки оказываются и более эффективными. Можно подать урны уже с бюллетенями. Можно вбросить их в последние десять минут (самая любимая тактика провинциальных чиновников в России и Латинской Америке), можно фальсифицировать протоколы, можно наконец напутать при подведении общих итогов. Ну а «мертвые души» (в Латинской Америке их называют «призраками») являются просто стратегическим резервом власти. Чем больше смертность, тем выше гражданская активность населения. В этом плане, кстати, напрасны опасения некоторых граждан, что именно их бюллетени в случае неявки могло использовать бессовестное начальство. У него всегда есть возможность обойтись и без вас.

Во всех этих случаях фальсификацию можно выявить, но если власть сильна, она просто игнорирует претензии своих оппонентов. Обычно при проведении избирательной фальсификации неизбежно начинается путаница с цифрами. Итоги не сходятся. Классический метод выявления фальсификации - анализ динамики явки избирателей. При честном проведении выборов число избирателей максимально велико утром, затем неуклонно снижается, а перед самым закрытием немного повышается, но эта активность не может превышать 1 - 2%.

Массовая явка в последний час просто физически невозможна, ибо в этом случае на избирательных участках выстраивались бы огромные очереди, и люди просто физически не успевали бы проголосовать до закрытия. В тех немногих случаях, когда нечто подобное имеет место, избиркому приходится принимать срочное решение о продлении выборов на дополнительный час.

У нас в России неуклонно повторяется одно и то же: массовая явка обнаруживается в последние 30 минут, когда вдруг на участки, если верить отчетам, вдруг врывается 15 - 20% избирателей. Поскольку эти люди на участках просто физически не могут разместиться, а голосование никто не продлевает, возникает естественный вопрос: откуда они берутся и куда они деваются?

Изучение избирательных протоколов тоже может быть увлекательным занятием. Число проголосовавших может не совпасть с количеством бюллетеней, а со списками избирателей непременно происходит какая-то чертовщина. Людей становится то меньше, то больше. И в самом деле, тысячи работников избирательных комиссий не могут все быть сплошь профессорами математики. Если результаты не сходятся, то и компьютеры не помогают.

В 90-е годы вся Мексика смеялась, когда при подведении итогов очередных президентских выборов вдруг отказала сверхсовременная компьютерная система. После первых подсчетов уверенно лидировал кандидат левой оппозиции. Затем компьютеры дружно вырубились, и на экранах телевизоров появился бледный председатель Центризбиркома, заявивший: у нас система рухнула. Мексиканцы почему-то понадеялись, что он имел в виду политическую систему, но, ко всеобщему разочарованию, рухнула лишь система автоматизированного подсчета голосов (у нас, как мы помним, в декабре 1993-го, когда пошли нехорошие результаты, компьютеры тоже забарахлили).

Все пересчитали вручную, и на выборах уверенно победил кандидат правящей партии. Оппозиция запротестовала, но Запад твердо заявил: фальсификация не доказана. Есть некоторые подозрения, однако это не основание отказать мексиканскому режиму в легитимности. Он же выполняет требования МВФ! Вскоре после этого случился очередной крах мексиканского песо, а затем в штате Чьяпас началось вооруженное восстание. Индейцы, чуждые современной цивилизации, так и не поняли шутку с политически сознательными компьютерами.

В России все до сих пор сходило по двум причинам. Во-первых, оппозиция сама порой не чиста на руку. В «красном поясе» с выборами те же странности, что и в других местах. А губернаторы, в 1999 году поддерживавшие «Отечество - Всю Россию», почти все были замешаны в очень серьезных нарушениях (чего стоят хотя бы безальтернативные выборы в Татарстане). Иными словами, кричать «держи вора» было некому. Во-вторых, само общество было не готово защищать свои права.

В России много «электората», но мало граждан.

Между тем выборы 2000 года могут оказаться переломными. Тема фальсификаций стала обсуждаться, а оппозиции хватило смелости заявить об избирательных подтасовках. Оппозиционные политики понимают, что правила игры меняются, если они не заявят о своих правах сейчас, завтра с ними вообще никто не будет считаться.

Другое дело, как господа Зюганов и Явлинский собираются бороться за свои права. В Мексике оппозиция в ответ на фальсификации выводила своих сторонников на улицы. Правые либералы объединялись с левыми радикалами, чтобы вместе отстаивать свои гражданские права. У нас никто ничего резкого не совершит. Зюганов не призовет коммунистов на демонстрации, а Явлинский не выразит солидарности с Зюгановым, хотя как последовательный демократ и правозащитник он вполне мог бы это сделать. ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ ДО СИХ ПОР УВЕРЕНА, ЧТО УЩЕМЛЕНИЕ ПРАВ КОММУНИСТОВ НЕ НАНОСИТ УЩЕРБА ДЕМОКРАТИИ. В итоге под крики о строительстве «свободного общества» получаем сначала Ельцина, потом Путина. Что же, с идеей либеральной демократии у нас происходит то же, что и с идеей коммунизма: больше всего ее дискредитируют собственные сторонники.

БОЛЬШОЕ НЕ ВИДИТСЯ НА РАССТОЯНИИ

Взгляд на Россию через американскую прессу

Первые две недели апреля я провел в США. «Новая газета» туда не доходит, ОРТ и НТВ можно увидеть только по кабельному телевидению на Брайтон-Бич, так что приходилось довольствоваться местными изданиями. Чтение репортажей из России оказалось на удивление поучительным занятием. Я узнал так много хорошего про нашего нового президента!

Американская «большая пресса» умудрилась не заметить роли «административного ресурса» в российских президентских выборах. Она демонстративно проигнорировала протесты оппозиции и не услышала заявлений о фальсификации. Только «USA Today» с опозданием почти на неделю опубликовала крохотную заметочку, где упоминалось, что коммунисты считают выборы подтасованными. Американцы, как известно, не особенно доверяют коммунистам, а потому такая публикация делалась явно для прикрытия. Если в России все пойдет хорошо, то фальсификации как бы и не было, если же у нас что-то случится, редакция поднимет архив и напомнит: мы же информировали читателя!

Надо сказать, что в других случаях американская пресса подробно рассказывает про избирательные фальсификации. Сразу за нашими выборами последовали президентские выборы в Перу. Там тоже началась какая-то чертовщина с подсчетом голосов. И Государственный департамент США даже погрозил пальцем президенту Фухимори: мол, надо голоса пересчитывать. Пересчитали - и выяснилось, что бедняге Фухимори предстоит второй тур.

Не исключено, что перуанский лидер пострадал из-за Путина. Демонстративно проигнорировав «маневры» на выборах в России, Америка отыгралась на маленькой республике, решив для равновесия продемонстрировать принципиальность в защите демократических принципов.

«New York Times» и «Wall Street Journal» обходятся без подобных трюков. Они просто из номера в номер рассказывают про прекрасного нового лидера России. Какой он молодой. Какой динамичный. Какая вокруг него блестящая команда. Как он ратует за национальные интересы. Мы жалуемся, что официальное телевидение перебарщивает со славословиями Путину? Почитайте американскую прессу. По сравнению с «New York Times» наш первый канал - просто орган революционной оппозиции.

Разумеется, в каждой бочке меда есть положенная по штату ложка дегтя. В американской прессе эту роль выполняют регулярные ссылки на «нарушение прав человека в Чечне». Ссылки абсолютно неконкретные, ибо ни одного факта не приводится. Это можно было бы отнести к разряду «голословных обвинений», которым положено давать «решительный отпор», если бы ни одно «но»: мы прекрасно знаем, что фактов более чем достаточно. Более того, американцам они прекрасно известны, точно так же, как и подлинные обстоятельства «решительной победы» Путина на выборах. Даже если предположить, что корреспонденты американской прессы не читают «Новую газету», не заглядывают на оппозиционные сайты в Интернет, они должны хотя бы знать о тех фактах, которые попадали в официальные репортажи. Или, на худой конец, за незнанием русского языка можно было бы просмотреть «The Moscow Times», где материала более чем достаточно. По опыту общения с американскими журналистами в Москве я прекрасно знаю, что уж эту газету они читают регулярно, а порой и пересказывают.

Следовательно, отсутствие подробных новостей из Чечни вызвано не тем, что нет доступа к информации, а тем, что эту информацию сообщать невыгодно.

Совсем иначе обстояло дело, когда США готовились атаковать Югославию. Тогда подробные рассказы о зверствах сербов в Косово просто не сходили со страниц газет, занимая по две, а то и по три полосы. «New York Times» посвящала обсуждению злодеяний Милошевича номер за номером, о чем теперь, возможно, сожалеет, ибо задним числом выяснилось, что далеко не все опубликованное соответствует действительности. Между тем Чечню с Косово даже сравнивать невозможно. За все время до начала натовских бомбежек в Косово погибли около двух тысяч человек, из которых примерно четверть были жертвами самих албанских повстанцев. Никто не сровнял с землей Приштину, не было там, как в Чечне, деревень, где не осталось ни одного целого дома. Бомбили уже позднее - сами американцы, в том числе и колонны с беженцами.

Выходит, Милошевичу нельзя, а Путину можно? Сравнение информации из Чечни и Косово ясно подтверждает, что вся забота Запада о малых народах и правах человека - чистейшее лицемерие, прикрывающее циничные политические расчеты. Беда Милошевича, видимо, не в том, что он дал своим полицейским силам сигнал расправляться с албанскими повстанцами, не считаясь с жертвами среди мирного населения, а в том, что, в отличие от своих российских коллег, предварительно не договорился, с кем следует, не приватизировал, что требуется, не позаботился должным образом об интересах американских корпораций.

Помните знаменитую формулу американского дипломата про кого-то из центральноамериканских диктаторов: «Негодяй, конечно, но наш негодяй». А Милошевич - мало того что негодяй, он хуже, он, по мнению американского начальства, «не наш негодяй».

С Путиным, напротив, все в порядке. И об этом «New York Times» напоминает читателю каждую неделю репортажами из Александр-хауза, где либеральные реформаторы обсуждают очередные планы приватизации. Единственная плохая новость: Чубайсу не удалось провести свой план раздела единой энергосистемы России и толкнуть «налево» наиболее прибыльные электростанции. Это, конечно, большое поражение реформаторов, но, с другой стороны, подчеркивают американские комментаторы, все еще впереди. До тех пор, пока в окружении Путина такие «блестящие экономисты», как Касьянов, Греф и Илларионов, блестящее будущее России обеспечено. А заодно и выполнение условий Международного валютного фонда. Что, впрочем, одно и то же.

Конечно, «New York Times» и «Wall Street Journal» не официальные издания, подобные «Правде» времен товарища Брежнева, их мнение может и не совпадать с официальным мнением вашингтонской администрации. Особенно в вопросах внутренней американской политики. Но события в России, к счастью, пока к американской внутренней политике не относятся. А что касается политики внешней, то здесь «большая пресса» отражает не столько курс администрации, сколько общее настроение правящих кругов страны. Что на самом деле гораздо важнее.

Можно, разумеется, предположить, что любовь американского истеблишмента к Путину не совсем искренняя. В конце концов Россия - не Сербия, у нас есть ядерное оружие, и к тому же в стране бардак (а это значит, что мы еще опаснее). В такое объяснение очень хотелось бы верить, но только оно совершенно не соответствует действительности. Политика Путина в области ядерных вооружений непосредственно согласована с Вашингтоном, о чем тамошняя пресса пишет совершенно открыто. С некоторым недоумением читают восторженный, на полполосы репортаж «New York Times» о посещении Путиным военных кораблей, подробный рассказ о том, как новый российский лидер собирается крепить ядерную мощь. Через несколько дней загадка решается: Путин обращается к Думе с призывом ратифицировать договор об ограничении стратегических вооружений, застрявший там еще во времена Ельцина. Корреспонденты удовлетворенно констатируют, что эти действия точно соответствуют планам действующей американской администрации, которой нужно не просто протолкнуть договор, но и успеть сделать это до президентских выборов в США.

Признаюсь, я не большой поклонник ядерного оружия, но все же хочется какой-то определенности. Что же все-таки укрепляем или сокращаем? Или, как в старом анекдоте, сигналим налево, поворачиваем направо?

Все счастливы. Российским патриотам пообещали много ядерных бомб и «державность». Американцам как людям более конкретным нужны не слова, а дела, и они тоже уверены, что все требуемое получат. Дело портят лишь глупые европейцы. Исключив Россию из Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), они московское начальство не на шутку обидели. Дело, понятно, не в ассамблее. Ее существование вообще не имеет почти никакого смысла. Участвуем мы в ее заседаниях или нет, важно только для думских депутатов, оформляющих загранпоездки за счет государственного бюджета.

Дело в ином. Российские власти обижены западной неблагодарностью, даже в некотором роде предательством. Ведь все вместе затевали, все согласовывали, обо всем договаривались. Все, что надо, приватизировали. Продали, вывезли. Рынки открыли. А теперь, когда пошли неприятности, западные коллеги как будто ни при чем. И еще замечания делают. Нечестно!

Кремлевские и думские политики не понимают, что их западноевропейские друзья просто находятся в гораздо более сложной ситуации, чем, например, американцы. Средний американец вообще не знает, где находится Чечня. Он даже не знает, что такое Боливия. Про Косово он узнал только потому, что ему долго и подробно рассказывали. Иное дело - Западная Европа. Тут чеченские события действительно вызывают протесты - демонстрации на улицах, письма в газеты, парламентские запросы оппозиции - и правительствам приходится с этим считаться. Потому пришлось принять хоть какие-то меры. И тут же Кремлю дали понять, что все это - не всерьез. Мало того что целый ряд правительств отмежевались от решения ПАСЕ, Тони Блэйр тут же пригласил Путина в Лондон, а немецкая и английская разведки в открытую пришли на помощь российским коллегам, борющимся с «международным терроризмом» на Северном Кавказе. Во что эта помощь обойдется, чем она кончится и кто от нее выиграет, предсказать нетрудно. Но российские спецслужбы почему-то от нее не отказываются, позволяют западным «коллегам» открыто работать в стратегически важном регионе России. Просто идиллия.

В общем, мы будем крепить единство «христианского мира» перед лицом «исламской угрозы». А западные транснациональные корпорации тем временем будут укреплять свои позиции на рынках мусульманских стран и добивать там российских экспортеров.

И все будут счастливы.

Кроме чеченцев и русских, конечно.

ТУПИК РУССКОГО ПУТИ

Возвращение в мировую цивилизацию вечно, потому что неверно

Мы любим считать, что нам как-то исключительно не везет. Лет десять подряд либеральная интеллигенция объясняла себе и обществу, что мы из-за коммунистов оказались в тупике истории, что все наше прошлое с 1917 года - зигзаг развития. Весь мир-де шел в одну сторону, только мы, дураки, в другую. Теперь мы поумнели, вернемся на магистральный путь, войдем в «мировую цивилизацию», вселимся в «европейский дом». Надо только все приватизировать, закрыть обкомы КПСС и объявить «свободный рынок». Капитализм - будущее человечества, либерализм - единственно верное, истинно научное учение.

Сказано - сделано. И сделано с истинно русским размахом. Никакой Тэтчер, никакому Рейгану и не снился такой масштаб, такие темпы капиталистического строительства. Там, на гнилом Западе, когда правительства начинают ликвидировать социальные программы, распродавать за бесценок общественную собственность и закрывать доступ к образованию для выходцев из низов, им приходится преодолевать сопротивление парламентской оппозиции, выступления профсоюзов, массовые митинги протеста, отвечать на критику левой интеллигенции

В Сиэтле прошлой осенью полиция разгоняла демонстрантов слезоточивым газом и била дубинками, но тут же поднялась волна негодования в средствах массовой информации. У нас по парламенту можно просто стрелять. Руководство Федерации независимых профсоюзов, неправильно понимавшее задачи текущего момента, в 1993 году просто сместили звонком из Кремля. А политическая оппозиция… Если она не сдается, ее подкупают.

Итак, идеи неолиберализма восторжествовали, причем в самой радикальной форме. За десять лет все приватизировали, обкомы закрыли, «свободный рынок» провозгласили. Кому-то действительно стало лучше. Но почему-то большинство населения тоскует по советским магазинам, где, отстояв в очереди час-другой, можно было все-таки купить колбасу, а либеральная интеллигенция не может понять, куда вслед за колбасой за 2 руб. 20 коп. делась демократия. Если бы колбасу обменяли на демократию (или наоборот), это еще как-то понять можно было. Но все получилось иначе. Сначала пропала дешевая колбаса. А демократия, на первых порах как-то подразнив нас, затем тоже испарилась. Оптимисты, осознав, что с демократией в России как-то не получается, ждут, что теперь из той голубой дали, куда ушла наша свобода, вернется хотя бы любимая колбаса. Но нет, не возвращается…

Что же произошло? Ответ прост, его лишь надо решиться произнести. И «западники», и «почвенники» упорно верят в «уникальность» России, только одни со знаком минус, другие со знаком плюс. Одни с «уникальностью» борются, пытаясь ее искоренить, другие пытаются культивировать. И ни те, ни другие не интересуются ни реальным обществом, ни действительной историей, живя в мире мифов.

Никто из истории не выпадал, точно так же как никакого «особого пути» у России не было и быть не могло. Была лишь историческая специфика, проявившаяся в том, что мы все делаем с размахом, другим народам несвойственным. Начиная с XVII века, когда сложился мировой капиталистический рынок, Россия была его периферией. А на периферии капитализм функционирует иначе, чем в центре. У них были конституции и билль о правах, а у нас укреплялось крепостное право. Но одно имело тесное отношение к другому. Не случайно крестьян хуже всех закабалили именно «западники» Петр и Екатерина. Наше «крепостное» зерно было нужно мировому рынку так же, как и дешевый хлопок, производимый на плантациях черными рабами. Наша отсталость была необходимым условием их развития. И дело здесь не в том, что кто-то специально хотел навредить России. Просто так сложилось международное разделение труда. Западный капитализм до 1917 года не отличался особой гуманностью. Нищета одних была основой процветания других.

К началу ХХ века ограниченность рыночной экономики становилась все более очевидной. Первая мировая война и Великая депрессия 30-х годов показали, куда ведет «свободный капитализм». А потому поворот в сторону регулирования, национализации, тех или иных элементов социализма был почти всеобщим. Революция 1917 года в России не выпадала из истории, она подтолкнула развитие Запада, стимулировала социальные реформы. Русская революция была лишь крайним (кто-то скажет - экстремальным) проявлением общей, глобальной тенденции. Как и французская революция за 120 лет до того (тоже потрясшая мир своими достижениями, своим террором и своей неудержимой агрессивной экспансией). Наполеон дошел до Москвы, Сталин - только до Берлина. Но революционные потрясения ХХ века преобразили мир. Буржуазия испугалась. А через некоторое время, посмотрев на Советский Союз, пролетариат тоже. В итоге пришлось договариваться о новых правилах игры.

Создавая могучую государственную промышленность, всеобщее общедоступное образование, передовую медицину и разветвленную тайную полицию, советская страна шла в том же направлении, что и весь остальной мир. Только немного впереди прогресса. Без наших жертв и наших потрясений сегодняшний Запад не был бы тем, чем он стал. В 60-е годы социалистические рецепты с удовольствием применяла даже западная буржуазия (при условии, разумеется, что власть остается в ее руках). Увы, нам достались ГУЛАГ и «великие стройки», а им - Голливуд и «социальное государство». Несправедливо, обидно, но закономерно. История не знает сострадания.

К концу 70-х годов мировая тенденция изменилась. И не в последнюю очередь из-за упадка СССР. Советское общество 70-х оказалось в тупике. Централизация, мобилизационная экономика, административное управление перестали стимулировать развитие. Напротив, они стали его тормозом. Общество и экономика усложнились. Пришли новые технологии. Опять же меняться предстояло не только нам, в новый этап вступал весь мир. Быть «впереди планеты всей» почетно, но опасно. Забегающие вперед обречены откатываться назад.

СССР оказался в тупике, а из тупика есть только один выход - назад. Реакция. Отступление. Это неизбежно, даже если очень неприятно. Но у всякого движения, даже попятного, появляются свои энтузиасты и идеологи. Не случайно в нашей стране начала 90-х годов все как бы выворачивается наизнанку: левые начинают называться правыми, а правые - левыми. Общественное мнение сделало поворот «направо кругом» и понеслось по избранному пути с таким же беззаветным энтузиазмом, с каким раньше рвалось к «светлому будущему».

Советский вызов был побежден Западом. ХХ век заканчивался. Во всем мире верх взяли неолибералы. Россия и здесь была впереди прогресса (или регресса). Если национализировать, то уж все до последнего гвоздя. Если приватизировать, то все, до чего только можно дотянуться.

В 20-30-е годы наша страна пыталась перестать быть периферией мировой системы. Тем самым, выйдя из международного разделения труда, она это разделение резко изменила, сделала гораздо более справедливым (отсюда - деколонизация, стимулирование развития в отсталых странах, европейская интеграция). Теперь, возвратившись в мировую систему, мы вновь становимся ее периферией. И одновременно система становится все более жесткой.

Периферийный капитализм всегда не такой, как в «передовых странах Запада». Никто почему-то не подумал, что ни африканцев, ни латиноамериканцев, ни индусов свободный рынок не сделал богатыми и счастливыми, хотя коммунисты там у власти не были, а если где-то и были, то мало отличались от антикоммунистов.

Сегодняшнее российское общество находится в полной растерянности, не желая отдать себе отчет в том, к какой системе оно относится. Мы разочаровались в Западе, но продолжаем упорно верить в свою уникальность. Мы продолжаем винить себя или искать врагов, вместо того чтобы разобраться в закономерностях глобального экономического развития, понять свое место в нем. Понять не для того, чтобы смириться, а для того, чтобы осмысленно изменить свою жизнь.

Россия - часть мировой периферии, а потому она не может иметь иной капитализм, кроме олигархического, отсталого, иное государство, кроме авторитарного, коррумпированного, бюрократического. Это требуется правилами игры, и ничего тут сделать нельзя, по крайней мере до тех пор, пока живем по этим правилам. Но Россия «выламывается» из роли периферийной страны. Так было уже в XIX веке. Слишком большая страна. Слишком близко к Западной Европе. Слишком развита для того, чтобы быть просто периферией. Великая империя с богатырским размахом и комплексом неполноценности.

Вот и сейчас развитие страны предельно противоречиво. У нас для нашей экономики слишком образованное население. Для страны с разваленной промышленностью - слишком высокий образ жизни. Слишком высокая квалификация трудящихся. Наши «слабости» в рыночной экономике - это как раз то, что с точки зрения элементарного здравого смысла должно было бы являться нашим преимуществом. Но зачем образование и квалификация, если нет капитала? Значит, остается одно из двух - или опуститься до «требуемого» уровня, «жить по средствам» и завидовать Китаю, или…

Приватизация была проведена под «революционным» лозунгом «все поделить». На самом деле революции под такими лозунгами никогда не происходили. Это задним числом придумали их противники. Идея дележа - люмпенско-буржуазная. А люмпены победить не в состоянии. Если только они уже не у власти.

Советская бюрократия, разлагаясь, обретала люмпенское сознание. И одновременно обуржуазивалась. Итог - бюрократический капитализм с люмпен-буржуазией во главе. Эта псевдобуржуазия инвестировать все равно не будет - не потому, что не хочет, а потому, что не может. Нет у нее инвестиционного механизма. Нет и стимула. Любые деньги, вывезенные из страны и прокрученные на западных биржах, дают больше прибыли с меньшими усилиями, нежели вложенные в развитие производства. Все упорно придумывают хитроумные объяснения тому, что в стране не вкладывают денег в производство. Кажется, стоит найти волшебное решение - и капиталы придут. Но они продолжают уплывать от нас, и это закономерно: в мировой экономике происходит централизация капитала. Москва централизует ресурсы в России, нью-йоркская или лондонская биржи - в мире. Ни Лужков, ни «мировая закулиса», ни даже президент Клинтон к этому не имеют никакого отношения. В лучшем случае они лишь обслуживают процесс. А потому бегство капитала будет продолжаться до тех пор, пока мы живем по правилам «открытой экономики» и «свободного рынка». В этом суть системы: бедные субсидируют богатых. Мы бедные. Потому нам должно быть щедрыми и даже расточительными.

Мы сами стесняемся своей новой роли варваров, живущих на периферии «цивилизованного мира». Журналисты и интеллектуалы призывают элиты одуматься. Не стрелять друг в друга. Не устраивать разборки. Нас призывают решать вопросы собственности по закону. Но это же в принципе невозможно! Вся система собственности в России не имеет и не может иметь никаких правовых основ. Или нам предлагают, чтобы государство выступало разводящим в бандитских разборках, одновременно действуя исключительно на основе Гражданского кодекса?

Если два бандита, не поделив награбленное, пойдут к судье и попросят его по справедливости решить вопрос, любой нормальный судья обязан и истца, и ответчика немедленно отправить за решетку, а спорное имущество вернуть потерпевшему, в данном случае - народу. Если же судья всерьез принимается рассматривать взаимные претензии бандитов, место ему самому рядом с его клиентами на нарах.

Государство становится бандитским, ибо иным оно при данной социально-политической системе быть не может. А потому бороться за демократию, не посягая на основы социально-экономического порядка, сложившегося в России, невозможно. Но кто предлагается нам в качестве альтернативы? Явлинский - «левый» либерал справа. Зюганов - правый консерватор «слева». Политические силы, которые не могут и не хотят решать демократические и социальные задачи, ибо они стали частью системы и играют по ее правилам.

Ельцинско-путинский тупик - не результат неверных решений, пьянства, воровства и разгильдяйства, хотя все это тоже имело место в масштабах поистине феерических. И все же нам не выбраться из нового тупика, пока мы не поймем, что нет никакого «российского кризиса». Есть кризис глобального неолиберализма. Одним из его проявлений является неудача «либеральных реформ» в России. Это не исключение, а тоже типичный пример, крайний случай, наиболее ярко выявляющий общую тенденцию. А главное - часть общего мирового процесса.

Мы опять в тупике. Общество уже созрело для нового поворота - «налево кругом». Новое демократическое движение может быть только слева. Однако очередной поворот может быть сделан так же бездумно и механически, как и предыдущие.

Прежде чем куда-то нестись, не мешало бы оглянуться по сторонам. Разобраться, что происходит вокруг. Кто союзники, где противники. Перестать говорить штампами и мыслить готовыми формулами.

Прежде всего надо при разговорах о Западе раз и навсегда забыть такие слова, как «нормальное общество» и «цивилизованный мир». С того момента, как произносим эти слова, мы сами себя объявляем психами и варварами. И начинаем вести себя соответственно. Безразмерные амбиции русского национализма и комплекс неполноценности российского «западничества» суть одно и то же. И потому столь легко интеллектуалы перелицовывают свои идеологические конструкции. Пора понять: мы не лучше и не хуже других. Русский расист, призывающий жечь чеченские деревни, ничем не отличается от американского, мечтающего линчевать негров. Русский олигарх или бюрократ, разоряющий собственную страну, не лучше чиновников Международного валютного фонда, разоривших половину мира. Просто у каждого свои особенности, да и возможности разные.

Ослепленные «западническими» и «почвенническими» мифами, мы оказываемся не способны к элементарным проявлениям солидарности - не только классовой, но даже просто человеческой. Российский интеллектуал долгое время был принципиально не способен к состраданию и даже сочувствию по отношению к людям «третьего мира». А оказавшись сам в «третьем мире», он продолжает воображать себя «белым человеком», хотя имеет на это гораздо меньшее право, чем сын африканского вождя, окончивший Оксфорд.

Российские интеллектуалы любят говорить про то, как сложно западному человеку понять Россию. И это верно - ведь мы сами в собственной стране мало что понимаем. И одна из причин тому - в полной неспособности наших интеллектуалов понять Запад, увидеть его противоречия, осознать действительную динамику его развития, понять, какой страшной, трагической ценой покупались столь любимые нами демократические достижения и экономические успехи.

В то самое время, как российские интеллектуалы в очередной раз пытались переквалифицироваться из специалистов по «возвращению в мировую цивилизацию» в экспертов по «особому пути России» и, с трудом вспоминая старые советские изречения, сочиняли очередные письма отпора западным правозащитникам, на самом Западе начинало вызревать нечто такое, что ставит в тупик и корпоративное начальство, и даже респектабельных социал-демократических идеологов. Российская публика не заметила прошлогодних волнений в Сиэтле, точно так же как не увидела она и массовых протестов в Вашингтоне в апреле. Мы так заняты своими делами, что просто неспособны оглянуться вокруг, хотя происходящее там нас непосредственно касается. В Сиэтле заседание Всемирной торговой организации (ВТО) было сорвано 30-тысячной демонстрацией, протестовавшей против тех самых «общих правил игры», которые обрекают Россию на нынешнее унизительное положение. Полиция и журналисты сначала растерянно смотрели на толпы выросшей уже после «холодной войны» американской молодежи, для которой понятия «бизнес» и «свободная торговля» стали ругательными словами. Затем полиция стала пускать слезоточивый газ, а журналисты - писать аналитические статьи про «поколение Сиэтла».

Системный кризис, который переживает неолиберализм, проявляется в России острее, чем где-либо, а потому именно нам предстоит пережить потрясения, мучительные поиски альтернативы. Но мы в этих поисках не уникальны и не одиноки. Для наших интеллектуалов новый подъем антибуржуазного радикализма на Западе так же непонятен, как и стремление чеченцев сражаться против десятикратно превосходящего противника или готовность правозащитников разоблачать преступления собственного правительства. Появление у людей каких-то идеалов, не измеряемых «зелеными», совершенно недоступно пониманию поклонников «общечеловеческих ценностей» и «русской духовности». Но понять происходящее несложно. Надо лишь перестать жить в мире мифов и комплексов. Нужно только открыть глаза и посмотреть вокруг. И вспомнить полузабытое слово «солидарность».

НАЕМНОЕ БЕССИЛИЕ

Новый трудовой кодекс обеспечивает полное господство работодателя

Наше правительство любит кодексы. За годы несоветской власти у российского бюрократа сложилось твердое убеждение, что создать правовое государство ему мешает только отсутствие соответствующей документации. Если, например, узаконить произвол начальства, официально закрепить за ним права, которые оно раньше брало самочинно, получится самая что ни на есть «диктатура закона».

Сначала нашему вниманию предложили кодекс об административных правонарушениях, который предусматривал драконовские наказания за неподчинение распоряжениям начальников, теперь у кремлевских деятелей дошли руки до трудового законодательства.

До сих пор в России действует старый советский Кодекс законов о труде (КЗОТ), который, бесспорно, устарел просто потому, что писался для другой экономики и даже для другой страны. Пересмотр КЗОТа объективно необходим, но именно это открывает совершенно безграничные возможности для либерально-чиновничьего творчества. Либерального в том смысле, что авторы КЗОТа явно считают порочным все, что хоть как-то ограничивает право работодателей распоряжаться «своими» работниками. Чиновничьего потому, что отношения работников и предпринимателей по-прежнему остаются жестко регламентированными, только теперь закон всегда оказывается на стороне работодателей

Атака на профсоюзы

Судя по правительственному проекту трудового кодекса, все беды нашей экономики - от профсоюзов. Об этом откровенно говорится в пояснительной записке к проекту: «Введение или сохранение обязательного согласования с профсоюзами большинства управленческих решений не может быть признано целесообразным. В проекте предлагается возложить на работодателя безусловную обязанность консультироваться с представительным органом работников и по возможности учитывать его мнение, но при этом право принятия окончательного решения оставлено за работодателем». Из дальнейшего текста становится ясно, что адресованный к предпринимателям призыв «учитывать мнение трудящихся» - не просто декларация. По «инициативе трудящихся» можно сократить зарплату, удлинить рабочий день, ввести сверхурочные. Короче, рабочие получают массу возможностей «добровольно» испортить себе жизнь. В интересах производства, разумеется.

Трудовой распорядок уже не согласуется с профсоюзом (ст. 85). Порядок выплаты премий и иных поощрений уже не согласовывается с профсоюзом (ст. 86). Графики сменности и перевод из одной смены в другую уже не согласовываются с профсоюзом (ст. 102). Очередность предоставления отпусков, замена отпуска компенсацией также не согласовываются (ст. 121, ст. 124). То же относится к снижению зарплаты и изменению тарифов, которые администрация отныне производит безо всякого согласования (ст. 133, 135). В одностороннем порядке начальство может пересматривать и нормы труда (ст. 151).

Из 10 статей XV главы КЗОТа, расшифровывающей права профсоюзов, остаются лишь четыре. Профсоюз теряет права на предоставление ему помещения, средств связи, проверку правильности расчетов по зарплате. Исключается ст. 227 КЗОТа, предоставляющая работникам право участвовать в управлении предприятием. Полностью исключается глава о трудовых коллективах, согласно которой приватизация государственных и муниципальных предприятий, внесение изменений в их уставы, выделение из них структурных подразделений разрешаются лишь при согласии коллектива. Членов профкомов можно уволить, если на это даст согласие Государственная инспекция труда субъекта Федерации (ст. 162). Иными словами, рабочим активистам не рекомендуется портить отношения со своими губернаторами.

Надо сказать правду: Россия - не Англия, и на большинстве предприятий профсоюзы особым доверием рабочих не пользуются. Происходит это именно потому, что фактически профсоюзные органы по-прежнему, как и в советское время, выступают в качестве придатков администрации. Но если профсоюзы столь безобидны, зачем предоставлять руководителям предприятий дополнительные права для борьбы с ними? Ответ легко обнаружить в тексте нового КЗОТа. Этот документ почти в открытую направлен против попыток создания новых, организованных самими рабочими профсоюзов. Если действующее законодательство предусматривает право каждого профсоюза на заключение колдоговора либо приложения к нему, либо на создание совместной комиссии нескольких профсоюзов, то теперь начальники получают право самим решать, с кем договариваться, и заключать колдоговор лишь с удобными им профсоюзами. Если рабочие недовольны старым профсоюзом и создали новый, более эффективный, администрация имеет право его проигнорировать. А если наоборот - старый профком начинает проявлять принципиальность и спорить с администрацией - директор быстренько создает свой собственный карманный профсоюз и ведет переговоры только с ним.

Страна мазохистов

При всей слабости российского рабочего движения оно несколько раз доставляло власти серьезные неприятности - достаточно вспомнить «рельсовую войну» 1998 года. Вполне возможно, что подобное повторится снова, особенно в условиях, когда станет ясно, насколько необоснованными оказались надежды на экономическое процветание под властью Путина. Понимая это, в правительстве на всякий случай готовят необходимый инструмент, чтобы расправляться с недовольными не как-нибудь, а «по закону».

Об увольнениях. Если свобода профсоюзов для большинства рабочих в России все еще остается чем-то абстрактным, то здесь КЗОТ уже затрагивает интересы каждого. Мало того что КЗОТ превращает коллективные договора в фикцию. Ст. 55 проекта позволяет заключать срочные контракты практически с любым работником, так как предполагает работодателю ссылаться на необходимость срочности ввиду «временного расширения производства или объема выполняемых работ» и бесконечно продлевать контракты, постоянно держа работников на «крючке». Контрактников, как известно, увольняют по истечении срока контракта. По старому КЗОТу по истечении срочного контракта и при продолжении работы работник переходит на бессрочный договор. Правительство же намеревается позволить работодателям заключать бесконечные срочные контракты, продлевая их каждый раз на два-три месяца, чтобы люди чувствовали себя в постоянной зависимости.

Ст. 68 проекта предоставляет право администрациям предприятий без предупреждения (сейчас для этого требуется два месяца) вводить режим неполного рабочего времени конечно же «в интересах сохранения рабочих мест». Несогласных сразу же увольняют. Ухудшаются условия временного перевода на другую работу, не предусмотренную контрактом, в том числе со снижением заработка. За отказ - опять увольнение (ст. 69). Предусматривается увольнение и за разглашение «коммерческой» тайны, которую каждый работодатель устанавливает самостоятельно. Коммерческой «тайной» могут быть, например, названы условия трудовых договоров, распределение прибыли, размер зарплаты работников и начальников (ст. 76).

Указывается, что хозяин может уволить человека «в случае наступления чрезвычайных обстоятельств, препятствующих продолжению трудовых отношений». Под этим работодатель может подразумевать и изменение процентной ставки Центробанка, и дефолт, и финансовые трудности фирмы (ст. 77). Подобная формулировка дает возможность в любой момент вышвырнуть на улицу любого человека. Ведь у нас в стране вся жизнь - сплошное «чрезвычайное обстоятельство»!

Тем, кто сохранит работу, тоже придется несладко. Не выдается спецодежда работникам, занятым в условиях особого температурного режима (ст. 195), прекращается выдача бесплатного мыла и газированной воды, ослабляется контроль за соблюдением правил охраны труда. Расширяется материальная ответственность работников перед хозяином. Полная имущественная ответственность, т.е. обязанность возместить весь причиненный ущерб и вообще остаться без зарплаты на несколько месяцев или лет, применяется за «административный проступок» (например, несанкционированную забастовку или блокировку) и «разглашение коммерческой тайны» (скажем, разглашение незаконных коммерческих махинаций администрации) (ст. 215). Особо восхищает формулировка: «…фактический ущерб может превышать его номинальный размер» (ст. 218). Никаких ограничений удержаний из заработной платы уже нет, т.е. администрация будет вправе полностью лишить работника не только зарплаты (сегодня 20%, в исключительных случаях - 50%), но и выходного пособия, компенсации за неиспользованный отпуск, детских пособий и пр.

Фактически лишаются всех прав работники, нанимаемые «физическими лицами», т.е. отдельными предпринимателями. Контракты с ними могут предусматривать любые условия, которые выставляет хозяин, без каких-либо ограничений (ст. 271-277). А напоследок авторы КЗОТа предоставили трудящимся новое право: педагог раз в 10 лет может отправиться в неоплачиваемый отпуск продолжительностью до года (ст. 287). В том случае, разумеется, если до того не будет уволен за «грубое нарушение устава общеобразовательного учреждения». Что бюрократия напишет в уставах, зависит только от нее (ст. 288).

Разрешается широкомасштабное использование женского труда в ночных сменах, направление в командировки женщин с малолетними детьми (ст. 246). Оплачиваемый отпуск по уходу за новорожденным ребенком сокращается с трех лет до полутора (ст. 243). Беременных женщин, подростков и женщин с малолетними детьми разрешается привлекать к работе в ночное время (ст. 96). Сегодня сверхурочные разрешаются лишь в исключительных случаях - типа стихийного бедствия и серьезных аварий, и к ним запрещено привлекать женщин с детьми, подростков, вечерников и тяжело больных. Правительство предлагает «с согласия работника» предоставить администрации право хоть ежедневно отправлять его на сверхурочную работу, притом без всяких исключений.

Записи о том, что «при изменении организации труда и технологии производства» работодатель вправе снизить зарплату, предлагаемой в новом трудовом кодексе, его авторам показалось недостаточно. Они хотят, чтобы «при согласии работника» зарплату можно было снижать и во всех остальных случаях, без всяких «изменений организации труда» (ст.135). Что же до практикуемых во всей России отпусков без сохранения зарплаты, их предлагается не включать ни в трудовой стаж, ни в период, предназначенный для исчисления отпусков (ст. 119).

Казалось бы, всего этого уже достаточно, чтобы новый трудовой кодекс России вписать в Книгу рекордов Гиннесса как самый реакционный в Европе. Но разработчики не останавливаются на достигнутом. Им мало всевозможных мелких пакостей, заготовленных для индивидуального работника. Им нужны исторические достижения. И вот перед нами их главное достижение: если кодекс войдет в силу, нам предстоит забыть про 8-часовой рабочий день и 40-часовую рабочую неделю: «по заявлению работника работодатель вправе разрешить ему работу за пределами нормальной продолжительности рабочего времени», а именно: до 12 часов в день и 56 часов в неделю (ст. 98).

Судя по всему, авторы КЗОТа убеждены, что имеют дело с нацией мазохистов, которые при каждом удобном случае норовят «добровольно» снизить себе зарплаты, удлинить рабочий день, уйти в неоплачиваемый отпуск. И все это без всякого принуждения, из одной лишь высокой сознательности. Всякий, кто немного пожил в советской стране, помнит, как легко организовать соответствующие «пожелания трудящихся».

Радость сексота

Особое внимание авторы казенного проекта уделили сбору работодателем информации о работниках. Целый раздел проекта трудового кодекса посвящен праву директората создавать банки данных и картотеки о своих работниках, включая сведения об их частной жизни, политических взглядах и профсоюзной деятельности (ст. 80 - разумеется, с оговоркой, что это допускается лишь в рамках «федерального законодательства»). Власть подсказывает работодателям, зачем им надо это делать: «Работодатель вправе собирать указанные данные, если они непосредственно относятся к вопросам трудоустройства» (ст. 80). Поскольку не сказано, что именно может относиться к вопросам трудоустройства, а что - нет, хозяин может собрать обширное досье на своих сотрудников, выяснить их идеологическую или сексуальную ориентацию, занести в компьютер данные о том, кто с кем спит, и массу других интересных сведений. Вполне понятно, что при необходимости директор предприятия может поделиться интересными фактами с компетентными государственными органами. Или, наоборот, получить их помощь за соответствующее вознаграждение.

Мало того что начальство получает право составлять «черные» списки, профсоюзу вменяется в обязанность с администрацией в этом сотрудничать. Впервые за всю историю трудового законодательства России закон предоставляет начальству право штрафовать профсоюзы за непредоставление информации работодателю (ст. 46). Такой «правовой нормы» не было даже в царской России. Ясное дело, при советской власти любая организация по первому требованию предоставляла начальству данные на своих членов. Но даже при Сталине не додумались записать такое в закон! Впрочем, у Сталина была просто диктатура, а у Путина - «диктатура закона».

Что дальше?

Главная задача разработчиков КЗОТа состоит в том, чтобы протащить новое законодательство через Думу до того, как люди поймут, чем им это грозит. К осени социальная ситуация может обостриться, но к тому времени мы получим новый трудовой и административный кодексы, а власть - великолепные правовые основания, чтобы разобраться с недовольными. Другой вопрос, что торопливость начальства выдает нечистую совесть. В Кремле и Белом доме могут просто просчитаться. Вялые и слабые профсоюзы вынуждены сопротивляться. Конфликт начинается раньше, чем запланировано правительственными стратегами, и может оказаться острее, чем они ожидали.

Подход правительства к профсоюзам дифференцированный. В начале 90-х годов, когда традиционные советские профструктуры (ФНПР) сопротивлялись «либеральным реформам», власть делала ставку на создание «альтернативных» профцентров. В некоторые из них были закачаны немалые деньги, но массовыми, за редким исключением, они не стали. Между тем руководство ФНПР извлекло свои уроки из происшедшего в 1993 году, когда законно избранный парламент расстреляли из танковых орудий. Лидеры ФНПР пошли по пути «конструктивного взаимодействия» с властью и постепенно встроились в привычную для них нишу официальной приправительственной организации. И тут у власти появилась новая проблема: что делать с «альтернативщиками», которые, будучи оставлены без присмотра чиновников, все более радикализировались.

Правительство фактически предложило сделку ФНПР. «Старые» профсоюзы окончательно возвращают себе официальный статус, с ними консультируются, а за это они не мешают принятию нового КЗОТа. Беда в том, что отдельные активисты и низовые структуры ФНПР тоже не желают больше играть роль «ручного профсоюза». «Альтернативные» профсоюзы неожиданно объединились (левые с правыми, «красные» с «белыми») и выступили единым фронтом, стали грозить уличными выступлениями и забастовками. А руководство ФНПР, поколебавшись, не решилось открыто поддержать власть. Правительство, само того не ожидая, спровоцировало серьезный социальный конфликт.

Профсоюзные лидеры грозят, что выступления протеста будут не менее массовыми и серьезными, нежели во время «рельсовой войны» 1998 года. На самом деле это преувеличение. Обстановка в стране не такова, как два года назад. Но, торопясь с принятием нового КЗОТа, власть лишь неизбежно приближает кризис, давая своим противникам провести весной «генеральную репетицию» будущего противостояния. Стороны уже заняли исходные позиции. Идет разведка боем.

У ДИТЯ ПОЯВИЛИСЬ СЕМЬ НЯНЕК

Несмотря на то, что они - генералы, государево око в опасности

Семь сатрапов

Административная реформа обсуждается давно. На самом деле первые предложения были сформулированы еще до начала перестройки, но в жизнь так и не воплотились. Под властью КПСС проведение административного передела не представляло большой политической проблемы. В рамках административных мероприятий создавались новые области. Например, Кемеровская, которая была специально вырезана из трех соседних областей с целью сконцентрировать в одной территориальной единице всю угольную промышленность Кузбасса. Менялось административное подчинение территорий (все помнят передачу Крыма Украине), создавались и ликвидировались союзные республики (Карело-Финская ССР), независимые государства (Тува, Дальневосточная Республика, растворившиеся в составе РСФСР). Проблемы, с которыми сталкивалось советское руководство в 70-е годы, были скорее техническими. Проведение административной реформы требовало серьезно проработанной концепции, четко увязанной с общими перспективами развития. А потому территориальное деление страны решили до времени не трогать.

«Касикизм»

С тех пор все еще больше запуталось. Сложившиеся региональные элиты оказались заинтересованы в сохранении именно действующих границ, сколь бы случайными они ни были, ибо в этих границах им обеспечены власть и некое подобие суверенитета.

В России возникла парадоксальная ситуация, когда регионы слишком малы и слабы экономически, чтобы в стране мог существовать федерализм, но слишком сильны политически, чтобы допустить эффективный централизм. К тому же они используют свое политическое влияние в Центре, чтобы компенсировать собственную экономическую слабость на местах. Наконец, в условиях периферийного капитализма, по законам которого живет Россия, федерализм вообще становится труднодостижимым, ибо ресурсы стихийно централизуются (капитал уплывает в Москву из Перми по той же системной логике, по какой он потом бежит из Москвы в Нью-Йорк).

В российских регионах уже около 10 лет формируется нечто похожее на латиноамериканский «касикизм». Слово «касик», некогда обозначавшее индейского вождя в Мексике, уже прочно вошло сначала в испанский язык, а потом и в международный политический лексикон. Происходило подобное в Латинской Америке в годы, когда она была прежде всего сырьевым придатком Запада, местный рынок был слабо развит, а экономика предельно зависима от иностранного капитала. Слово появилось в Мексике, но явление оказалось достаточно распространенным. Яркие примеры «касикизма» можно было найти в Бразилии, Колумбии, Боливии. В сегодняшней России, несмотря на все различия, мы видим те же тенденции. Когда местные администраторы превращаются в полновластных хозяев своих регионов, в Латинской Америке это называют «касикизмом» и видят в этом одно из проявлений политической коррупции. У нас то же самое называли «развитием федерализма», и мы видели в этом проявление демократии.

На самом деле ни с демократией, ни с децентрализацией «касикизм» ничего общего не имеет. Речь идет просто о проявлениях административного произвола на местах, с которыми центральная власть мирится, поскольку сама нуждается в поддержке регионального начальства. Права и политические возможности различных регионов неодинаковы - они в конечном счете зависят от влияния того или иного «касика» и, разумеется, от экономического веса стоящих за ним группировок. Способность «касика» открыть нужные двери в столице, никак не связанная с его административными или экономическими талантами, может значить для территории больше, чем десяток самых талантливых администраторов и предпринимателей.

Децентрализованный авторитаризм допускает больший произвол, нежели централизованный. В первом случае гражданам приходится иметь дело с одним самодуром, а во втором - с восемью десятками. В первом случае власть главного начальника сдерживает бесчинства начальников местных, во втором - дополняет их.

Совершенно закономерно, что при нынешнем государственном устройстве России на местах происходит то же, что и в центре. Под разговоры о федерализме мы получили странный симбиоз централизованного государства и конфедерации, соединяющий недостатки обеих систем, но не их достоинства. В регионах мы имеем 89 местных самодержцев, чья власть так же бесконтрольна, как и власть кремлевского Большого Брата. Единственным ограничением произвола удельных князей в регионах является такая же неограниченная власть президента в центре. В конечном счете все определяется соотношением сил. Формируются авторитарные режимы в масштабах одной отдельно взятой провинции - будь то Калмыкия, Башкирия или Татарстан. Тут уже не очень заботятся о «западных» формальностях - на выборах единственный кандидат, а его оппонентам лучше сидеть тихо, репрессивные органы всегда начеку.

Некоторые губернаторы являются просвещенными самодержцами, большинство - не очень. Выборность губернаторов - бесспорное благо с точки зрения теории - в реальной политической жизни России вовсе не обязательно означает демократию, ибо в сложившихся обстоятельствах выборы совершенно не обязательно будут свободными. Масштабы проблемы варьируются в зависимости от того, идет ли речь о Москве или об Элисте, но в любом случае никто не смог пока заставить губернаторов играть по-честному, если сами они того не хотят. Система личной власти на местах не может быть ликвидирована до тех пор, пока тот же принцип торжествует в Центре.

Губернаторы оказались далеко не едины ни в применявшихся ими методах управления, ни в уровне своего авторитаризма (демократизма). Разным был и их политический стиль. Тем не менее можно четко выделить несколько групп. Это немногочисленные «демократы»-западники, пытающиеся воспроизводить в своем окружении европейские политические ритуалы (но, как правило, не их содержание) и открыто ориентирующиеся на Кремль, лидеры «красного пояса», формально к Кремлю оппозиционные, но на практике с ним сотрудничающие, и, наконец, «удельные князья» - наиболее типичные представители «касикизма». Последние с Кремлем также активно сотрудничали, но постоянно пытались навязать ему собственные условия.

Беда губернаторов была в том, что они совершенно бездарно разыграли свою карту в 1999-2000 годах, сначала поставив не на того фаворита (Лужкова), а потом так же дружно предав его и показав этим свою слабость. Тем самым путь для административной реформы был открыт.

Увы, то, что административная реформа является для страны объективной необходимостью, отнюдь не означает, что ее результаты будут положительными. Достаточно вспомнить судьбу реформ экономических. То, что в 90-е годы страна нуждалась в преобразованиях, полагаю, сегодня не отрицают даже коммунисты. Но проведены эти преобразования были таким образом, что большинство наших сограждан теперь вспоминают времена Брежнева как золотые дни. И дело не только в «отдельных ошибках», а в избранной стратегии, которая ничего общего с решением реальных проблем не имела. Уже сейчас ясно, что административным реформам уготована та же судьба.

Судьба бюрократов

У России был реальный выбор между сохранением примерно нынешнего административного деления при отмене выборности губернаторов (централизм, французская модель государства) и укрупнением территорий до 20-30 «земель» или «штатов», обладающих известной экономической самодостаточностью и способных к развитию полноценной демократической жизни (федерализм, американская, индийская и т.д. модель). Путинская администрация решила объединить оба подхода и в итоге получила все их недостатки без их достоинств. Мало того, что территории укрупнены, они укрупнены нерационально. Если области были слишком маленькими, то федеральные округа получились слишком большими. Старое областное деление сохраняется, а с ним и старые бюрократические элиты, просто над ними надстраивается еще одно звено управления. Местные начальники, потеряв часть власти, станут еще безответственнее, но зато останутся не менее коррумпированными. А федеральному округу все равно придется «проходить» через областное звено бюрократии.

С Советом Федерации получается та же несуразица, что и со всем остальным. В принципе совмещение должностей губернаторов и сенаторов - явная нелепость, к тому же эта практика противоречит принципу разделения властей, провозглашенному в Конституции. Но почему-то вместо демократически избранных сенаторов появляются назначенцы. Смысл существования сената в США и других федерациях как раз в том, что в каждом штате есть два человека, так же напрямую представляющие население, как и губернатор, с куда меньшей властью, но зато со значительным авторитетом. Они представляют население, не будучи зависимы от исполнительной власти. Классическая американская система сдержек и противовесов. Может быть, далеко не идеальная форма демократии, но, во всяком случае, логику здесь понять можно. В России же предлагается губернаторов из сената убрать, но заменить не народными избранниками, а чиновниками, назначенными… теми же губернаторами. Где логика?

Смысл принятого решения ясен, но он просто вне логики демократии. Губернаторов убирают из сената, чтобы лишить неприкосновенности и, говоря модным в Кремле блатным языком, «подвесить». К этому добавляется масса других способов отстранения от должности местных правителей - от снятия указом до импичмента, инсценированного депутатами по совету той же президентской администрации. Парадоксальным образом при таком раскладе местная власть станет еще более безответственной, чем раньше. Воровать будут по-прежнему, ибо за это у нас не снимают. Но Кремль будут ублажать, ибо в противном случае не только снимут, но и посадят за воровство. Однако в окружении Путина ошибаются, если думают, будто отныне губернаторы все для президента сделают. Скажут - бесспорно. Но от слов до дела… Тем более в России.

Кремль будут ублажать. Ему будут льстить. Ему будут давать любые самые безответственные обещания. С ним никто не будет спорить. Но его указания никто не будет реализовывать на практике.

В системе, где господствует безответственность, нормой становится бюрократический саботаж. Ведь за чересчур рьяное исполнение воли начальства можно пострадать так же, как и за неисполнение. А потому безопаснее всего просто имитировать деятельность.

О демократической жизни в регионах и при таких раскладах говорить не приходится. Не для того реформу проводят. Но и слома региональных элит не произойдет, усложнится лишь византийско-политический механизм управления. Если раньше губернатор должен был завоевать друга в Кремле, то теперь нужно еще и вести дела с начальником округа (по возможности его же и подсиживая). А окружной надзиратель должен присматривать не только за примерно дюжиной губернаторов, но и за шестью коллегами - иначе не сдобровать. Ясно, что на такую должность никого иного, кроме генерала ФСБ, назначить просто невозможно. Но в современной России даже семерых надежных генералов ФСБ найти, видимо, не удалось. Пришлось назначать Сергея Кириенко!

Сатрапии

И все же, как бы ни были запутаны новые бюрократические правила, как бы ни были комичны назначения, главные неприятности грозят не с этой стороны. Кремль сделал грубейшую ошибку, соединив военные округа с административными и тем самым отчасти подчинив силовые структуры укрупненной местной власти. Это из области административно-политической азбуки. В советской стране такую ошибку никогда не делали, понимая, что надо разводить военное и гражданское управление на местах, а то, не дай Бог, они сговорятся против Центра.

Вообще-то введенная Путиным система удивительным образом напоминает древние персидские сатрапии. Хорошо известно, к чему такой порядок привел в прошлом. Формально подчиненные «шахиншаху», сатрапы управляли столь огромной территорией и обладали столь обширными полномочиями, что Центр был не в состоянии их контролировать. Шах мог воздействовать на своих подопечных лишь двумя способами - отозвать или лишить головы. В свою очередь сатрапы, понимая «системную логику», выработали два подхода. Более умеренные старались наворовать как можно больше, пока их не сняли, а более амбициозные, опираясь на подчиненные им «силовые структуры», плели заговоры, надеясь сместить царя раньше, нежели тот попытается сместить их самих.

Вместо того чтобы стать фактором консолидации страны и привести к собиранию земель, административная реформа в путинском исполнении скорее всего приведет к обратному результату. Как и другие плоды кремлевского либерально-бюрократического творчества, она окажется фактором дестабилизации. Кроме того, избранный путь оказался и крайне дорогостоящим. Никто еще не подсчитал, во что он нам обойдется, но уже ясно одно: даже в случае если не подтвердятся высказанные здесь политические прогнозы, аппарат ел, ест и будет есть. Число чиновников, содержащихся за наш счет, резко увеличится.

Почему Кремль идет по такому пути, ясно. В окружении Путина решили, что он - самый простой. И номинальную власть президента увеличат, и с губернаторами сохранят отношения. Увы, в политике «самое простое» решение - не обязательно верное. Талант Ельцина состоял в том, что он понимал, как устроена Россия. Он шел окольными путями. Он не требовал исполнения собственных указов. Он добивался своих целей вопреки здравому смыслу. Он знал главное: с кем, когда и против кого дружить, на какие кнопки нажимать. Новая команда похожа на людей, дорвавшихся до пульта управления, но не имеющих ни малейшего представления, как механизм работает. Создание нового механизма тоже не по их части. Они лишь беспомощно дергают за разные рычаги и давят на кнопки, не задумываясь, как поведет себя структура.

Кремль искренне стремится укрепить «федеральный Центр». Либеральная интеллигенция искренне боится диктатуры. Но то, чего люди желают или боятся, далеко не всегда происходит на практике. Чаще получается совсем не то, чего ждали, хотели и страшились. Несколько месяцев такого правления, и перед нами будет уже не угроза диктатуры, а перспектива административно-политического хаоса.

Быть может, позднее историки скажут, что, затеяв неудачную реформу, Путин и его окружение все же сдвинули с мертвой точки процесс реальной федерализации России. Но в этом случае нам предстоит еще вторая, а может быть, и третья попытка. И, скорее всего, делать ее будут уже совсем другие люди. Если, конечно, еще останется страна, которую можно будет реформировать. А пока от ельцинского «касикизма» эволюционируем мы не к федерализму или централизму, а к «семисатрапщине». Видимо, это и есть следующая историческая стадия развития русского капитализма после «семибанкирщины».

ЛАМПАСНЫЕ МАЛЬЧИКИ

Чем бездарные генералы лучше бессовестных интеллектуалов

Современная российская власть отличается удивительной способностью успешно решать свои текущие проблемы за счет будущего страны, а зачастую - и своего собственного. Так получилось и со сменой президента. Год назад элиты были в панике, вопрос о предстоящем уходе Ельцина вызывал ужас не только у кремлевских завсегдатаев, но и у большей части «серьезных людей», крутящих дела в столице. И вот все проблемы успешно решены. В стране новый президент, идеология успешно подкорректирована, оппозиция фактически не существует, а «деловые интересы» олигархии надежно защищены. Вопрос лишь в том, какой ценой.

Главным козырем власти была война в Чечне. С первого же дня было ясно, что война эта начата исключительно ради выборов, что никакого долгосрочного плана решения чеченской проблемы у Кремля нет, точно так же, как нет и военной стратегии. Говорят, что генералы всегда готовятся к предыдущей войне. В нашем случае генералы даже из поражения в первой чеченской кампании никаких выводов не сделали. Они убедили и себя, и часть общества, что во всем виноваты «подкупленные чеченцами журналисты» и «нерешительные политики», которые «останавливали» армию и тем самым превращали ее блестящие победы в поражения.

После десяти месяцев второй чеченской войны видно, чего стоили все эти заявления. Фактически был поставлен грандиозный следственный эксперимент, оплаченный тысячами солдатских жизней. На сей раз никто генералов не останавливал, никто ни в чем не ограничивал (включая даже право применять методы ведения боевых действий, запрещенные международными соглашениями). Результат очевиден. Несмотря на массированное применение авиации и артиллерии, боевые действия продолжаются, потери армии растут, ни один из реальных лидеров чеченского сопротивления не был ни убит, ни пленен. А главное, выросло новое поколение боевиков, появились новые полевые командиры, которые воюют еще эффективнее, а по отношению к России настроены еще более непримиримо, чем деятели дудаевского режима.

То, что второй чеченский поход был обречен на позорную неудачу, было очевидно с первых дней, когда политики и военные отказались от тщательно разработанного плана создания «санитарной зоны» в северной Чечне ради пропагандистски выгодного, но совершенно не подготовленного наступления на Грозный. Все последующее было предсказуемо и вряд ли может вызвать удивление. Недоумение вызывает другое - позиция интеллектуалов, которые не только восторженно приветствовали войну, когда она началась, но продолжают упорно повторять старые лозунги сегодня, когда уже ясно, что страна - на пороге нового позора.

Осенью поклонники войны подчеркивали великолепную подготовку войск, рассказывали, как генералы замечательно извлекли уроки из первой кампании, и предрекали победоносное завершение боевых действий к концу марта. Как мы видели, ни один из этих тезисов не подтвердился, но никто из «аналитиков» не выступил с публичной самокритикой. Более того, они продолжают с важным видом делать оптимистические прогнозы.

Людям свойственно ошибаться. Кто-то, может быть, искренне поддался националистической эйфории, охватившей столичную интеллигенцию в 1999 году. Но ошибки надо исправлять. Упорное нежелание интеллектуалов и генералов признать свою моральную и профессиональную несостоятельность в прошлом делает их в принципе не способными понять то, что происходит сегодня.

Показательно, что интеллектуалы оказываются не способными к простейшему анализу, а генералы совершают ошибки, очевидные для школьника, прошедшего начальную военную подготовку. И проблема здесь не в профессионализме, а в общей несостоятельности современных российских элит, в том числе и интеллектуальных.

Безответственность и бесконтрольность власти находят продолжение в такой же интеллектуальной безответственности московской экспертной «тусовки», ставящей себя выше «населения», выше общества. Если война - слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам, то, видимо, не менее опасно, оказывается, доверять политический анализ профессиональным «аналитикам». Вместо того чтобы разбираться в том, что происходит, они пытаются навязать обществу свое представление о том, что должно быть «правильным» в соответствии с их тусовочными представлениями о национальных интересах.

Разумеется, все прогнозы были построены на одной примитивной и неверной посылке. А именно - что Российская армия в принципе может выиграть войну. Неважно, какой ценой, неважно, какими силами. Победа все спишет - и ошибки военных, и безответственность интеллектуалов. А победителей не судят. Иными словами, за генералов и аналитиков опять должен был отдуваться простой солдат.

Беда в том, что эта логика принципиально неверна. Русский солдат мог своей кровью исправить ошибки политиков и генералов в тех случаях, когда речь действительно шла о жизни и смерти страны. В Первой мировой или русско-японской войне надежда на то, что солдат все выдержит, обернулась катастрофическим поражением, хотя Варшавская губерния или Порт-Артур были в те времена, с имперской точки зрения, не менее законной российской территорией, нежели Чеченская Республика. Но умирать за Грозный тысячами парни из Поволжья или Нечерноземья явно не собираются.

Невольно вспоминается разговор, состоявшийся у меня с одним из экспертов военно-промышленного комплекса за несколько месяцев до второго чеченского похода. Речь тогда шла о Черноморском флоте. Он долго объяснял мне про огневую мощь кораблей, их технические возможности и характеристики вооружений. А затем неожиданно добавил: «Впрочем, все это не имеет сейчас никакого значения. Если будет вооруженный конфликт, мы его все равно проиграем. Современная российская армия побеждать не способна в принципе».

Слова о том, что армия является «слепком с общества», уже стали банальностью. На самом деле это не совсем так - армия является не «слепком с общества», а продолжением власти, вооруженным крылом бюрократии. И боеспособность армии в конечном счете зависит от отношений общества и государства, от способности власти не только провозглашать себя, но и реально быть выразителем каких-то широких интересов, а не только корыстно-безответственного эгоизма элит.

Война есть продолжение политики другими средствами. Если политика безответственна и авантюристична, невозможно грамотное планирование кампании; если власть насквозь коррумпирована, немыслимо эффективное снабжение войск. Если целью войны является избрание Путина президентом, то именно эта цель и будет достигнута - за счет всех других целей. Если реальное поражение на поле боя является для политиков допустимой ценой для создания «правильного» виртуального образа победы в теленовостях, то именно эта цена и будет заплачена. В этом смысле чеченская война уже победоносно закончилась 29 марта 2000 года. Просто ни чеченцы, ни солдаты об этом не были поставлены в известность, а потому продолжают бессмысленно убивать друг друга.

Беда в том, что «победившей» власти приходится иметь дело с последствиями собственных «достижений». А последствия эти катастрофичны для страны. Чеченская проблема не решена, миллионы «нефтяных» долларов уходят в бездонную бочку войны, средств для инвестиций в производство по-прежнему нет, экономический рост выдыхается, вооруженные силы продолжают разлагаться. Никаких способов решения этих проблем власть предложить не может, ибо не может себе позволить признать, что эти проблемы вообще существуют. Признать это - значило бы возложить на себя ответственность за все произошедшее и происходящее. А это означало бы немедленный конец всей действующей у нас системы власти.

Почему интеллектуалы с восторгом поддержали чеченский поход? Ответ ясен. После многих лет национального унижения действительно хочется кого-то победить, восстановить репутацию великой державы. Это в самом деле для России жизненно необходимо. Только не так все это делается. Национальная гордость нуждается не в допингах, а в настоящих полномасштабных достижениях. Таких, которыми мы могли бы гордиться перед всем миром и последующими поколениями. Великая победа - это победа над более сильным, а не расправа над слабым. Это, помимо прочего, моральное торжество. В этом плане символический жест Примакова, развернувшего самолет над Атлантикой в пику американской агрессии на Балканах, стоил гораздо большего, чем все усилия генералов на Северном Кавказе.

В данном случае желание победить хоть кого-нибудь любой ценой оборачивается не только новыми поражениями, но и неизбежным национальным позором. Одно дело - проиграть в «холодной войне» Америке, другое дело - потерпеть поражение от чеченских боевиков, оставив после себя тысячи трупов мирных жителей. Из такого позора выбираться Россия будет долго и болезненно. И выберется, только совершив нечто воистину выдающееся и для всего мира значимое, на что нынешняя кремлевская власть и ее интеллектуальная прислуга не способны в принципе.

Желание победы вопреки морали и ответственности можно считать своеобразным проявлением веймарского синдрома. Хорошо известно, что для Германии потребность реванша тоже закончилась сочетанием поражения и позора. Но здесь есть одно принципиальное различие. Если немецкие интеллектуалы, подхватившие национальную идею, пожертвовали своими профессиональными качествами, то немецкие генералы хорошо подготовились к войне и действительно извлекли из прежних поражений серьезные уроки. А потому не просто терроризировали безобидных чехов и плохо вооруженных поляков, но и готовы были бросить вызов вчерашним победителям - Англии, Франции. К счастью для нас, именно бездарность и беспомощность наших военных предохраняют нас от гораздо больших неприятностей, в которые мы бы непременно вляпались, окажись наши генералы хоть чуть профессиональнее. Поэтому мы пока воюем на Кавказе, а не в Крыму или под Харьковом. Потому бездарные генералы все же лучше бессовестных интеллектуалов.

Чиновникам свойственно быть оптимистами по должности. Генералы убеждены, что во вверенных им подразделениях всегда полный порядок - до тех пор, пока в этих подразделениях еще остались солдаты и материальная часть. Интеллектуалам, напротив, полагается критически мыслить. Но интеллигенты, почувствовавшие себя привилегированными чиновниками на службе Кремля, эту способность утратили.

Они разделят позор поражения с чиновниками и генералами.

А России еще предстоит мучительный путь смены элиты. В том числе и элиты интеллектуальной.

ЭХ, НАЛОГИ, ПЫЛЬ, ДА ОБМАН

Власть будут содержать те, кто ее боится

Еще Салтыков-Щедрин говорил, что выражение «консервативная бюрократия» совершенно не соответствует действительности. Бюрократия обожает всевозможные новации и преобразования, разумеется, проводимые специфическими аппаратными методами. На сей раз бодрые либерал-бюрократы, засевшие в Кремле и Белом доме, взялись за налоги.

Что с налогами у нас дело плохо, знает, кажется, каждый школьник. Во-первых, слишком высокие. Во-вторых, их слишком много. В-третьих, все равно не платят.

Правда, третий тезис делает малоосмысленной дискуссию по поводу первого и второго, но в качестве некоей аксиомы предполагается, что массовое уклонение от уплаты налогов есть реакция народа (прежде всего в лице его самой состоятельной части) на неправильное поведение государства (см. соответственно тезисы один и два). Иными словам, чтобы платили, надо систему сборов реформировать.

Параллельно, конечно, государство морально поощряет «отличников». Георгий Боос в бытность свою главным налогосборщиком страны вообще попытался сделать налоги популярными в народе, обещал (за счет налогоплательщиков, разумеется) премии деятелям искусства, которые создадут на эту тему великие художественные произведения. Не знаю, как с выплатой премий, но произведений так и не создали. Теперь «образцовым налогоплательщикам» вручают специальный наградной знак, и таких героев набралось на всю Россию несколько десятков. Среди них почему-то ЛУКОЙЛ… До сих пор считалось, что топливные компании, конечно, платят в бюджет много, но и способов уклоняться нашли немыслимое количество. Остается гадать, почему именно ЛУКОЙЛ выделили в положительные герои: либо за общий объем платежей, либо за отсутствие фантазии в поиске лазеек. Или просто так, нужны же народу положительные герои!

Но все это не более чем фон. Настоящая драма разворачивается в Государственной Думе, куда правительство вносит свой проект налоговой реформы. Принципы реформы просты как дважды два. Главный тезис: если налог все равно не платят, мы его отменим. За всю богатую историю налогов со времен Древнего Египта до столь гениально простого решения не додумался еще никто. При этом, однако, власть от денег отказываться не собирается. Все, что не заплатили одни, заплатят другие.

А вопрос - не шуточный. И прежде чем анализировать предложения власти, надо разобраться в принципиальных идеологических мотивах Германа Грефа и других авторов очередных российских реформ. В основе всего лежит простой и в принципе верный посыл, что высокие налоги сдерживают экономический рост, а низкие его стимулируют. Беда в том, что из этого посыла делается совершенно ложный, хотя на первый взгляд очень логичный вывод: снизим налоги, получим экономический рост.

На самом деле налоги могут стимулировать или сдерживать рост, но никогда не являются его ИСТОЧНИКОМ. Это вообще относится к любимой теме наших либералов об инвестиционном климате. Их рассуждения о создании правильного климата напоминают жалобы агронома, который не может понять, почему при благоприятном для роста злаков климате урожая все равно нет. Бедняга не задумывается о том, что поле засеять забыли…

Если в обществе отсутствует инвестиционный механизм, если предпринимательский класс слаб, то нет и не будет стимулов для превращения сбережений в инвестиции. Классический пример - когда в 80-е годы Египет и США проводили сходную налоговую политику. В США ускорился экономический рост, в Египте увеличились элитное потребление, дорогостоящий импорт, усилился отток капиталов. Ведь в условиях свободного движения средств вкладывать деньги в американскую или корейскую экономику выгоднее, нежели в египетскую или российскую. Освобожденные от налогов, деньги могут стать углем, брошенным в топку промышленного роста, но сами по себе разжечь огонь в топке они не могут.

Поскольку создание инвестиционного механизма правительство как раз не считает своей задачей, результаты его усилий можно предсказать заранее. Но самое забавное то, что в Кремле, Белом доме и «Александр-хаусе», кажется, искренне поверили, что экономический рост уже вовсю идет. В основе этой веры - статистическая иллюзия. Рост международных цен на нефть и газ принимается за рост производства!

В 80-е годы советские экономисты Г. Ханин и В. Селюнин опубликовали статью «Лукавая цифра», где, пересчитав официальные данные, пришли к выводу, что представления о великих хозяйственных успехах СССР, мягко говоря, сильно преувеличены. Сейчас впору публиковать «Лукавую цифру - 2». Триумфальные отчеты специалистов по капиталистическому строительству не менее лживы, чем рапорты победителей «социалистического соревнования».

Несмотря ни на что, капиталовложения находятся на катастрофически низком уровне. Для реального, а не фиктивного экономического роста их надо увеличить в несколько раз по сравнению с нынешним (по мнению Грефа и К°, «удовлетворительным») уровнем. «Нужно полностью осознать, что в ближайшие годы речь пойдет не об утопическом росте российской экономики, а о спасении ее от окончательной гибели», - констатирует все тот же Григорий Ханин. Вопрос в том, как это сделать. Имеющийся опыт «периферийного капитализма» показывает, что частные предприниматели охотно вкладывают деньги в производство лишь после того, как государство реально запустило механизм развития, накачало спрос. Иными словами, государству сейчас нужно иметь очень много денег и очень много тратить, причем не на собственное содержание, а на экономически перспективные проекты. Если первое еще может случиться, то второе выглядит сомнительно. Деньги все равно будут разворованы.

Здесь на самом деле корень проблемы. Нынешняя налоговая система более чем несовершенна. Но корень зла не в ней, а в самом государстве. Если налоговую систему усовершенствовать, а государство останется прежним или, не дай бог, в нынешней своей форме еще и «укрепится», то чиновники воровать будут по-прежнему, а граждане как не платили, так и не будут платить. Ибо не за что. А крупный бизнес платить будет, но конкретному чиновнику. В казну - незачем.

Поскольку государство реформировать себя не собирается, остается зайти с другого конца и в очередной раз взяться за налоги. И здесь мы обнаруживаем те самые чудеса, с которых начался наш разговор. Налог с оборота отменяется, что хорошо, но заменят его всевозможными акцизами и косвенными налогами, что плохо. Акцизы на бензин возрастают в 4 раза, но в Кремле твердо знают, что больше ничего не подорожает, поскольку грузовики, которые везут товары со складов, ездят на солярке. Странное дело: наши идеологи рыночной экономики не задумываются о том, что в хозяйстве все взаимосвязано и любое решение влечет за собой стихийную цепочку последствий. О том, как общий рост цен на топливо скажется на состоянии рынка, почему-то никто не думает. Что же до водки и табака, то их облагать повышенными акцизами сам Бог велел. Тут власть играет беспроигрышно: народ пил, пьет и будет пить. Правда, пить можно не только кристалловскую водку, но также и поддельную, можно и самогон, а если совсем станет худо, то и денатурат. Все это акцизами обложить будет несколько затруднительно.

Акцизы ударят по внутреннему рынку, а латать брешь в бюджете должны будут из своих средств не самые обеспеченные граждане. Вводится единый социальный налог, что в принципе тоже хорошо. Во-первых, приходит конец «неестественной монополии» старых профсоюзов, контролирующих отчисления соцстраха. Отныне профработникам придется в большей степени жить за счет членских взносов, и на этой почве их классовая сознательность резко возрастет. Во-вторых, сокращается количество ведомств, занимающихся различными социальными фондами. Но при этом социальные отчисления, собираемые с простых граждан и предприятий, возрастут, а это все-таки плохо.

С другой стороны, платить более бедной части населения придется обязательно, поскольку вся философия правительства основана на одном принципе - необходимо облегчить жизнь богатым. Им у нас совсем плохо живется, оттого и все наши проблемы.

Неудивительно при таком подходе, что с подоходным налогом получается нечто очень странное. Нынешняя ставка подоходного налога весьма обременительна для среднего класса, но удивительно щадящая для людей по-настоящему богатых. Борис Березовский и Анатолий Чубайс платят в процентном отношении столько же, сколько с трудом сводящий концы с концами мелкий предприниматель. Оба платят (или, точнее, должны платить) около трети. Хотя, надо полагать, треть доходов для лоточника и для Березовского - не совсем одно и то же. В большинстве стран сверхвысокие доходы облагаются повышенными налогами, в России - нет. В Европе налоговая ставка 35-40% для сверхвысоких доходов считается щадящей. «Новым русским» она кажется разорительной.

Правительство хочет исправить эту несправедливость и всех уравнять. Теперь богатые будут платить так же, как бедные, - 13%. Привет из советских времен - знакомая, привычная ставка. Правда, при советском строе в эту цифру входил 1% пенсионных отчислений. Теперь, во-первых, не один процент, а два, а во-вторых, не входит в эту сумму, а платится сверх нее. Итого 15%. Но это мелочи. Главное различие в том, что в СССР общество обеспечивало относительное равенство в доходах. Привилегии были, но они не деньгами оплачивались. Потому одинаковая налоговая ставка у комбайнера Иванова и генсека Брежнева была, в общем, вполне обоснована. Теперь комбайнера Иванова предлагают снова уравнять с элитой, только уже в лице Березовского, Гусинского или Потанина. Никакого послабления для низов это не гарантирует, ведь они и так платят привычную советскую налоговую ставку. Они все равно уклониться от уплаты налогов толком не могут. Зато правящая элита получает беспрецедентные налоговые льготы. Самое смешное, что все это подается нам в качестве триумфа социальной справедливости.

Если вы думаете, что, получив послабление, новые богатые станут платить налоги охотнее, вы ничего не понимаете в человеческой психологии. Но хотя правительство обещает нам, что после введения уравнительной налоговой ставки «новых русских» охватит массовое раскаяние, прозрение и неудержимая щедрость, главный расчет в Кремле делают явно не на это. За годы реформ начальство твердо усвоило одно: по-настоящему взять налоги можно только с рабочих и мелких служащих, получающих свои деньги в рублях через бухгалтерию. Потому на них и пытаются взвалить основное бремя по содержанию власти. Той самой власти, которая «маленького человека» при любом удобном случае скрутит в бараний рог.

Есть еще несколько забавных налоговых идей, заслуживающих внимания. Например, отныне не будут облагаться налогами деньги, затраченные на лечение, а также на образование детей. Казалось бы, гуманная мера! Не совсем. Во-первых, для того, чтобы эти деньги потратить, надо уже достичь определенного социального положения, когда можно и детей в частные школы отправлять, и лечиться в частной клинике. Короче, только богатым достанется «социальная справедливость». Бедные как ничего не имели, так и теперь не получат. Но и средний класс, скорее всего, льготой не воспользуется. Например, у моего знакомого сын учится в частной школе. Совокупный семейный доход, по официальным бумагам, составляет 160 долларов в месяц. Оплата обучения - 162 доллара в месяц. При этом, понятное дело, никто в семье с голода не умер, хотя и роскоши в доме особой не заметно. Вопрос: будет ли эта семья обращаться в налоговые органы с просьбой о предоставлении льгот? Кстати, как вы думаете, захочет ли частно практикующий врач или репетитор выдать вам квитанцию, расписку в получении наличных денег?

Еще одна мелкая пакость, подготовленная для рядового обывателя правительственными мудрецами, - налогообложение натуральной оплаты. До сих пор предприятия часто расплачивались с рабочими бартером. То китайскими пуховиками, то фарфором собственного производства, а то и гробами (был и такой случай, правда, на Украине). Недавно рабочим вместо зарплаты даже отдали башенный кран. Теперь все это будет облагаться налогом. Как платить? А очень просто: товар надо продать, потом заплатить налоги и спать спокойно. По какой цене все это было реализовано (а может быть, и обменено), не имеет никакого значения, ибо налог будет браться «от рыночной цены». Что такое «рыночная цена», сообщат вам работники налоговых ведомств.

Услышав такое предложение, кто-то из левых депутатов Госдумы не удержался и предложил зарплату членам правительства выдать галошами. Тогда, по крайней мере, сами смогут проверить эффективность своих решений.

Команда Путина не скрывает, что в итоге проведения реформы налоговые сборы упадут. Как говорят в правительстве, «временно». С временными трудностями мы должны будем, как положено, бороться всем миром, а именно - более бедные должны будут протянуть руку помощи более богатым и взять на себя дополнительное бремя. Кто за все это заплатит, вроде как до конца еще неизвестно. Ведь, помимо налогов, есть еще и бюджет. Если сократятся налоговые поступления, надо будет сокращать государственные расходы. И в этом главная интрига нынешней налоговой комедии: что будут сокращать, нам не сообщают. Представители правительства с хитрой усмешкой объясняют депутатам: вы сначала примите новые налоги, а потом уже мы предъявим вам бюджет. И в самом деле, логично. Бюджет же на основе налогов верстается! И депутаты примут. А потом, осенью, когда из Белого дома к ним приплывет проект бюджета, на Охотном ряду будут искренне удивляться: почему в казне денег не хватает?

Но, право, интрига получается дешевая. Как будто мы и сейчас уже не знаем, на что урежут расходы. Явно не на зарплату генералам и не на содержание аппарата правительства. И не на создание бюрократических структур в новообразованных федеральных округах. А учителя, врачи, пенсионеры - им не привыкать. Если раньше и выделенные деньги до них не доходили, то бюджетных сокращений они могут даже и не заметить.

Сэкономленные средства будут использованы «новыми русскими» на покупку «Мерседесов» и поездки в Париж, а наши олигархи наконец по-настоящему оправятся после дефолта. Инвестиций по-прежнему не будет хватать. Если к тому времени упадут цены на нефть, то временное сокращение доходов бюджета плавно перерастет в постоянное.

А спасать экономику будет уже совсем другое правительство. Если, конечно, еще будет, что спасать.

ЗА «ЯБЛОКО» ПРОТИВ

С обществом против власти или с властью против общества

Пять лет назад политическое будущее движения «Яблоко» казалось ясным, а перспективы - впечатляющими. Закрепив за собой роль «демократической оппозиции», организация Григория Явлинского явно претендовала на поддержку всех тех, кто разочаровался в олигархическом капитализме, но не готов был встать в ряды коммунистов. А таких людей в стране если и не большинство, то изрядное количество.

Сегодня, после поражений на парламентских и президентских выборах, партия «Яблоко» в сущности борется за выживание. Уверенные заявления Явлинского и его ближайших сторонников лишь подчеркивают этот факт. Потерпев ряд поражений, лидеры партии не только не выступили с политической самокритикой, но даже не решились дать серьезный анализ происходящего в стране, ограничиваясь общими словами о необходимости борьбы за демократию и права человека. Уверенные заявления в прессе, похоже, служат для самоуспокоения или для того, чтобы предотвратить панику в рядах своих сторонников.

Неудачи «Яблока» не могут быть объяснены подтасовкой выборов. Избирательные фальсификации, бесспорно, имеют место, но направлены они не только против «Яблока». Их жертвами становятся и коммунисты, и «Отечество», и независимые кандидаты. Между тем электоральный упадок партии Явлинского фиксируется всеми аналитиками - даже с поправкой на «административный ресурс», снижающий результат «Яблока» на 2-3 процента.

Поражения Явлинского невозможно объяснить и силой его противников. Как раз наоборот. Его оппоненты - как из рядов компартии, так и в лагере «партии власти» - не отличаются ни блестящим умом, ни особыми политическими талантами. Лидеры «Яблока» жаловались, что в 1999 году голоса у них увели люди из Союза правых сил. Однако трудно поверить, что погоревшие молодые администраторы из СПС смогли вчистую переиграть такого опытного политика, как Григорий Явлинский. Другое дело, что, как признавалось «Яблоко», избиратели не увидели особой разницы между платформами Явлинского и СПС. А это уже наводит на интересный вопрос: как получилось, что платформа «принципиальной демократической оппозиции» для избирателя оказалась не отличима от платформы Союза правых сил, открыто заявлявшего о поддержке Кремля?

Если в «Яблоке» и задали себе этот вопрос, то ответ на него явно искали не там, где следовало бы. После выборов Явлинский все более активно пытается наладить диалог со своими праволиберальными соперниками - во имя «демократического единства». Еще во время выборов первый шаг к этому единству был сделан Евгением Савостьяновым, снявшим свою кандидатуру в пользу Явлинского. Последнему, однако, это голосов не прибавило. Новые шаги в сторону «демократического единства» приведут лишь к тому, что «Яблоко» окончательно потеряет репутацию оппозиционной силы и все больше будет ввязываться в парламентское обслуживание Кремля и Белого дома. Ясный знак этого - двусмысленная позиция «Яблока» по вопросу о Трудовом кодексе. С одной стороны, вроде бы сторонники «Яблока» предложили свой собственный вариант, несколько отличающийся от правительственного, но с другой стороны - партия явно не готова бороться за свою позицию, ибо это противопоставит ее предполагаемым партнерам справа…

Ларчик раскрывается просто. Позиция Явлинского продиктована логикой русского интеллигентского либерализма. В соответствии с этими представлениями частная собственность, рынок и капитализм представляют собой некое абсолютное и высшее благо. Демократия тоже является высшим принципом - и здесь честный русский либерал в принципе расходится во взглядах с куда более прагматичными людьми типа Березовского, Павловского или Чубайса, которые уверены, что вся эта демократическая мишура представляет не более чем украшение, необходимое «цивилизованным людям» для эффективного манипулирования «быдлом». Но поскольку цели экономической и социальной политики у «честных людей» и у «коррумпированных олигархов» - в сущности общие, то неудивительно, что верх всегда будут брать более практичные и реалистические коррупционеры.

В свою очередь, либеральный интеллигент, сталкиваясь с действиями Кремля, оказывается в ситуации почти шизофренической. Он осуждает авторитаризм, не замечая, что диктаторские полномочия власти нужны как раз для проведения той самой либеральной экономической реформы, которую интеллектуал горячо поддерживает. С точки зрения большинства сторонников «Яблока», в действиях администрации Путина видно противоречие между «хорошей» либеральной экономикой и «плохой» авторитарной политикой. «Противоречие» и в самом деле есть, но не в действиях Кремля, а в сознании интеллектуалов. Вдобавок ко всему экономические меры властей регулярно проваливаются, тогда как их политические мероприятия если и не оказываются чрезвычайно успешными, то по крайней мере сходят виновным с рук.

В данной ситуации интеллектуал непременно уверен, что экономические провалы вызваны как раз неправильной кадровой политикой, коррупцией, ошибками, авторитаризмом, не желая даже подумать о том, что скорее все обстоит как раз наоборот. Кадровая политика соответствует поставленным целям и задачам. Интеллектуал убежден, что если бы его или ему подобных поставили на место чиновников, все получилось бы замечательно. Но увы, опыт показывает, что продвижение на высокие посты выходцев из интеллигенции, будь то «радикал-рыночник» Гайдар или умеренный «яблочный» финансист Задорнов, не меняет правил игры.

Объяснение происходящего видят в бюрократических интригах, аппаратной борьбе, якобы ведущейся вокруг президента (то есть вне сферы принципиальной и публичной политики). Опять же интриги, аппаратная борьба есть в любом правительстве, вообще в любом крупном учреждении. В администрациях Тэтчер и Рейгана такой борьбы было не меньше, а больше, нежели в администрации Путина.

Аппаратная борьба запутана и противоречива именно потому, что лишена элемента принципиального, идейного противостояния. Именно потому она и не может вестись открыто. Но российский либеральный интеллектуал постоянно ищет высокий политический смысл в кабинетных перестановках. Доходит до смешного. Появление Андрея Илларионова в окружении Владимира Путина получило сразу две интерпретации. Одна группа комментаторов говорила о большой победе «либерального крыла», поскольку теперь у власти оказался человек «нашего круга», способный последовательно и бескомпромиссно проводить реформы. А другие, напротив, заявили, что Илларионова поставили в Кремль, чтобы он своими максималистскими требованиями не давал работать здравомыслящему Герману Грефу. Иными словами, все сводится к вопросу о том, кто у нас самый лучший либерал - Греф или Илларионов, к соперничеству между ними.

Для большинства населения страны нюансы в трактовке либерализма Грефом и Илларионовым так же безразличны, как споры советских профессоров марксизма-ленинизма 80-х годов о том, как правильнее переводить в «Коммунистическом манифесте» слово Aufhebung. Проблема власти не в нехватке или, напротив, избытке «выдающихся экономистов», а в объективном противостоянии «реформаторов» и общества.

Не потому все плохо, что делают НЕ ТАК или НЕ ТЕ, а потому, что делают НЕ ТО. До тех пор пока не понято, что в конкретных российских условиях существует органическая связь между авторитаризмом и либерализмом, невозможно не только разобраться в происходящем, но и сформулировать «демократическую альтернативу». В этом плане Михаил Леонтьев с его кровожадными речами гораздо ближе к пониманию действительных закономерностей русской политики, чем его гуманные и интеллигентные оппоненты.

Невозможно «делать то же самое, но демократично». Значительная часть общества вообще никаких либеральных реформ не хочет. Остается либо принять во внимание мнение по меньшей мере половины населения страны (а на самом деле большинства), либо в очередной раз «ломать через колено». Первое называется демократией. Второе - русским либерализмом.

Иными словами, выбор очень прост: с обществом против власти или с властью против общества. Можно, разумеется, заявить, что общество не право. Большинство очень часто ошибается. Но суть демократии в том-то и состоит, чтобы не позволить «передовому меньшинству» силой навязать свою волю отсталому большинству. Тем более что претензии русских либералов на то, что именно их учение - самое передовое и единственно верное, выглядят в любом случае не убедительнее аналогичных претензий большевиков. В данном случае каждый может выбрать по своему вкусу. Демократия здесь совершенно ни при чем.

Свободу и права человека надо защищать именно от либеральных реформаторов и от навязанных сверху реформ. Деятели Союза правых сил последовательны, и они уже сделали выбор, о чем почти открыто говорил Сергей Кириенко в ночь после президентских выборов: с демократией и правами человека могут быть проблемы, но либеральный курс будет проведен. «Яблоко» не решается сделать выбор, сидит между двумя стульями. Потому-то Явлинский не может сформулировать и понятной, привлекательной политической линии. И в результате - теряет влияние.

В условиях, когда в России формируется правый авторитарный режим, демократическая оппозиция закономерно должна находиться слева. И ситуация никоим образом не меняется оттого, что патентованные «левые» в лице зюгановских коммунистов так же безнадежны, как и патентованные «демократы». Неэффективность компартии в качестве оппозиции вызвана прежде всего ее нежеланием занять место левых. Члены КПРФ по большому счету не «коммунисты» (по крайней мере в том смысле, какой имел в виду Маркс). Понятное дело, из номенклатурных наследников КПСС революционеры не получатся, но это проблема самих функционеров компартии, для всех остальных граждан России большого интереса не представляющая. Значительная часть электората поддерживает КПРФ по ошибке, судя о партии по названию. Другие отдают за нее свой голос «за неимением лучшего». Кто-то поддерживает даже идеи самого Зюганова, хотя поверить в это очень трудно. Но все плюсы КПРФ оборачиваются минусами, как только заходит речь о принципиальной политической борьбе. У КПРФ нет идеологической альтернативы. Зюгановцы, как и «яблочники», видят мнимые противоречия власти. Им нравится национализм и авторитаризм («державность») режима, но они пытаются не замечать прямой связи между этой «державностью» и экономическим либерализмом. Похоже, что КПРФ и «Яблоко», при всей их взаимной неприязни, оказались в одной и той же ловушке, только прыгнули туда с разных сторон.

Если мы хотим всерьез говорить о демократическом движении в России, то легко прийти к выводу: национализму может противостоять только интернационализм, бюрократической государственности - только принципы гражданской свободы и народовластия, господству олигархии конец можно положить только экспроприацией. Последнее, кстати, - абсолютная анафема как для Явлинского, так и для Зюганова, хотя мысль об изъятии у Березовского или Абрамовича незаконно присвоенной собственности вполне может вызвать сочувствие не только у рабочих, но даже у представителей мелкого и среднего бизнеса.

Для большинства населения России сегодня характерны два «не». Оно не хочет возвращаться назад, но категорически не желает и идти «вперед» - туда, куда его силой ведут все последние десять лет. Тем более что всем, кроме «выдающихся экономистов», уже ясно - впереди тупик. Именно двойственное отношение населения к сложившейся ситуации объясняет и впечатляюще стабильный электоральный успех КПРФ на фоне столь же впечатляющего политического бессилия партии. В коммунистах видят «тормоз реформ». И пользуются этим тормозом, поскольку никакие другие рычаги управления для большинства из нас недоступны.

Установление демократического порядка было бы катастрофой и для либералов - им просто не дали бы продолжать экспериментировать над страной, и для коммунистов - получив доступ к реальному управлению, массы нуждались бы не только в «тормозах».

Коммунистическая партия Зюганова пыталась опереться на традицию в противовес радикальному западничеству либералов. Между тем либеральная модернизация в России провалилась. Спустя десять лет после начала реформ об этом можно уже говорить как о свершившемся факте. Неудивительно, что либералы сами все более становятся националистами и традиционалистами в худшем смысле слова, заимствуя самые отвратительные стороны традиционной культуры русской бюрократии. Отсюда, однако, не следует, будто выход России - в отказе от модернизации. Тупик никогда не является выходом. Просто модернизацию должны будут провести другие силы. Объективно складывается запрос на формирование левого демократического движения.

На сегодняшний день такой политической силы в России нет. Быть может, она не появится и в ближайшем будущем. Но это значит лишь то, что России предстоит топтаться на месте на протяжении еще одного десятка лет. И все же происходящее в стране дает если не надежду, то хотя бы шанс. Трансформация власти ставит в повестку дня вопрос о преобразовании оппозиции. Похоже, ни зюгановские коммунисты, ни «яблочники» уже не могут откликнуться на призыв времени. И те, и другие вросли в систему, играют по правилам, навязанным олигархией. Увы…

Остается ждать появления новых политических сил и новых лидеров.

УПРАВЛЯТЬ СТРАНОЙ ИЛИ ОППОЗИЦИЕЙ?

Каждая власть делает свой выбор, ведь от этого зависит время у руля

Работа по упорядочению политической системы идет полным ходом. Нарезав семь федеральных округов, кремлевские чиновники взялись за политические партии. Задача поставлена просто и ясно. Нужно создать такую партийно-политическую систему, которая бы работала гладко и четко, не мешая бюрократам и олигархам управлять страной по своему усмотрению.

До сих пор выполнить эту двуединую задачу никому не удавалось. Ибо власть олигархии и бюрократии находится в прямом противоречии с принципами демократии. В этом была главная проблема Ельцина. Ему приходилось и нормы демократии как-то соблюдать, и олигархический капитализм защищать. В итоге получались периодические кризисы. Но, с другой стороны, Ельцин и сам, как политик, не мог жить без кризисов. Потому периодические катастрофы с благополучным (для власти) исходом были своего рода формой разрешения системного противоречия.

В команде Путина подход другой. Здесь не хотят кризисов, не умеют быстро принимать решения, неспособны импровизировать. А раз нет вдохновения, надо, чтобы система стала предсказуемой и управляемой обычными бюрократическими методами

С капитализмом вообще проблемы. В богатых странах массы трудящихся можно вписать в систему, обеспечив им высокий жизненный уровень. Это буржуазное потребление для европейского пролетариата должны субсидировать менее везучие жители «периферийных» стран, причем не только пролетарии, но даже мелкие и средние предприниматели, региональные элиты - короче, почти все те, кто не входит в узкий круг бюрократов и олигархов, управляющих процессом. Потому стремление к переделу ресурсов постоянно присутствует в обществе, а политическая система становится нестабильной.

Для того чтобы удержать в повиновении массу людей, которым сначала все пообещали, а потом все отобрали, необходима диктатура. Но капитализм, тем более современный капитализм, встроенный в мировую экономику, нуждается в определенном уровне законности и предсказуемости. А диктатура в этом плане режим далеко не лучший. Иными словами, нужна власть закона, какая-никакая демократия.

Задача выходит из области квадратуры круга: надо, чтобы в одном и том же обществе были и демократия, и диктатура одновременно. Россия и решает эту задачу с переменным успехом вот уже скоро десять лет. Ельцин был склонен к цикличности. Немного постреляем, попугаем, потом устроим свободные выборы. Потом опять, если надо, постреляем… Путину и его команде нужна стабильность. Нечто единое и цельное. «Диктатура закона» например.

Надо сказать, что Россия далеко не первая страна, которая столкнулась с подобной проблемой. Уже в 70-е годы стало ясно, что откровенные военные диктатуры гораздо менее соответствуют потребностям западных инвесторов, нежели некий гибрид авторитаризма и демократии. Первую такую попытку предприняли в Бразилии, затем в Египте, Пакистане, Мексике, Турции, Южной Корее заговорили об «управляемой демократии». Суть ее понятна и проста. Все формальные атрибуты демократического государства вроде бы есть - партии, пресса, парламент, выборы. Только властью никто делиться не намерен. И любые решения принимаются серьезными людьми без оглядки на всю эту демократическую мишуру. А те, кто не согласен с таким способом ведения дел, - враги государства, противники конституции и в конечном счете террористы.

Справедливости ради надо сказать, что и западная демократия за последние 20 лет становится все более управляемой (вследствие этого, например, неуклонно падает число голосующих американцев: сейчас это уже значительно менее половины граждан, большинство населения убеждено, что выборы ничего не решают). Но по сравнению с «периферийными» странами все это выглядит вполне привлекательно. Основные правила честной игры все же соблюдаются.

«Управляемая демократия» всем хороша, но у нее есть одна проблема. Как быть с оппозицией? По правилам оппозиция нужна (и оппозиционная пресса тоже). Но непременным условием ее деятельности является отказ от серьезных попыток взятия власти.

Самих оппозиционных политиков такое положение дел может вполне устраивать, но поскольку их деятельность заведома неэффективна, постоянно существует угроза, что появится новая оппозиционная сила, более радикальная или, во всяком случае, более решительная. Мировой опыт работы с «управляемой оппозицией» не особенно впечатляет.

В Бразилии в годы правления военных была создана единственная легальная оппозиционная партия - Бразильское демократическое движение (MDB). Всех, кто пытался действовать вне его рамок, сажали в тюрьму или убивали. Но в итоге MDB набрала довольно большую массу людей, которые в подполье уходить не хотели, однако режим не любили совершенно искренне.

Среди ее членов оказались даже тайные маоисты. Когда в конце 70-х режим оказался в кризисе, лидеры MDB неожиданно попытались стать настоящей партией. Правящий режим прибег, как ему казалось, к невероятно хитрому ходу: был введен партийный плюрализм. Возникла более радикальная оппозиция, прежде всего Партия трудящихся, ее влияние в крупных промышленных центрах начало стремительно расти. А проправительственные группировки продолжали разваливаться.

В итоге после длительного периода почти непрекращающегося политического кризиса правящие круги сделали ставку… на Бразильское демократическое движение, приведя его к власти.

Нечто похожее, хотя несколько в иной последовательности, произошло в Южной Корее, где сперва пришлось передавать власть ручной оппозиции, которая провела демократические реформы, после чего проиграла выборы бывшим диссидентам.

Напротив, там, где «управляемая оппозиция» оказалась совсем уж ручной или беспомощной, власти пришлось столкнуться с растущей внепарламентской оппозицией, а затем и с вооруженным сопротивлением населения, как это случилось в Мексике. Или с настоящим, невыдуманным терроризмом - в Египте.

Иными словами, как ни поверни, что-то не сходится. Россия решает проблему «управляемой оппозиции» уже скоро десять лет. Коммунистов то запрещают, то привечают. «ЯБЛОКО» то ласкают и приглашают в правительство, то называют «антигосударственнической силой».

Жириновским пугают детей.

Макашовым пугают евреев.

При этом оппозиция неуклонно теряет популярность, деградирует.

В принципе это должно было бы устраивать власть в условиях свободного соревнования. Но в специфических российских условиях это тоже проблема. Помимо того, что упадок «управляемой оппозиции» чреват в перспективе потерей контроля, есть еще одна специфическая для России проблема. Лояльных оппонентов власти надо постоянно подкупать, чтобы они были лояльными. А по мере того, как упадок думской оппозиции становится все более наглядным, в Кремле начинают понимать, что все это обходится слишком дорого. Наша оппозиция столько не стоит.

Короче, появляется потребность упорядочить политический спектр и создать новую оппозицию точно по мерке правительства. Сейчас этот проект называется движением «Россия». Движение, которое должно объединить левонастроенную публику для «конструктивного сотрудничества с властью». Получается, однако, нестыковка. Если для сотрудничества, то почему оппозиция? В этом как раз главная хитрость. Власти нужна такая оппозиция, которая во всем поддакивает, со всем согласна, главную задачу свою видит в поддержке правительства. Вопрос в том, кому, кроме правительства, нужна такая оппозиция?

Черновик движения «Россия» назывался «Блок Ивана Рыбкина». Тогда тоже строили под спикера Госдумы, тоже пытались организовать «левый блок». И, кстати, программные идеи выдвигали вполне привлекательные. Одно погубило Рыбкина: слишком ясно было всем, что блок его создается не для борьбы с властью, а для работы с ней. В 2000 году под Селезнева строится нечто похожее. Наученный опытом Рыбкина, спикер Госдумы не торопится ставить на кон свою репутацию и политическое будущее. А роковые слова о «конструктивном сотрудничестве» уже прозвучали.

Есть, разумеется, некоторое отличие. Движение «Россия» очень нужно тем функционерам КПРФ, которые засиделись на своих постах и активно ищут мостик для перехода в структуры путинской власти. Но строить новое движение на амбициях второсортных карьеристов - дело рискованное. Даже если все они дружно встанут под знамена нового движения, надо будет что-то предложить избирателю. И тут опять проблема. Можно, конечно, яростно критиковать власть, одновременно подмигивая начальству: не бойтесь, это мы не всерьез. Но для того чтобы критика была убедительной, она должна быть как минимум профессиональной. Нужны если не искренние радикалы, то хотя бы специалисты по разоблачению антинародного режима. А что делать с этими профессионалами, когда их роль закончилась? Они уже не остановятся, ибо ничего другого делать не умеют. Значит, в определенный момент надо будет делать резкий поворот вправо, сбрасывая политический балласт. Вряд ли такое останется незамеченным.

На самом деле, разумеется, такого новые «конструктивные левые» себе не позволят даже тактически, даже по согласованию с кремлевским руководством. Ибо одно дело получить дозволение начальства на критику, а другое - критиковать. Нормальный карьерист и сам на это не решится, и другим не позволит.

КПРФ может занимать сколь угодно оппортунистическую позицию, но при этом удерживать свой электорат, ибо с этой партией люди связывают восемь десятков лет советской истории. Для одних это история преступлений, для других - побед. На самом деле - и того и другого. Но так или иначе, КПРФ проживает моральное наследство КПСС. Ни одно политическое новообразование такой привилегии не имеет и должно будет само себе формировать имидж, отвечать за свои действия, не ссылаяясь на «героическое прошлое».

В силу этого легко предположить, что «Россия» не сможет заменить в электоральном плане КПРФ, ибо разделяет только ее слабые стороны. Зато возможен иной сценарий. Не случайно организаторы движения «Россия» сейчас постоянно повторяют, что ссориться с КПРФ не хотят. На протяжении ближайших двух лет «Россия» и КПРФ будут действовать порознь. «России» остается «конструктивное сотрудничество», а КПРФ - критика. По окончании двухлетнего периода под выборы эти две организации сольются в электоральном блоке и получат свои законные 25% голосов. «Управляемая демократия» в очередной раз восторжествует.

Скорее всего, так или примерно так видят ситуацию в администрации президента. Но они ошибаются. За два года ситуация не будет стоять на месте. Для того чтобы успешно управлять демократией, надо еще уметь управлять всем остальным. Если в стране разразится социальный кризис, если поражение в кавказской войне станет очевидно, если начнется мировой экономический спад (а все это можно предсказывать и не будучи пророком), то все хитроумные расклады политтехнологов пойдут прахом. В этой ситуации у «управляемой оппозиции» останется только один выбор: или стать неуправляемой, или сойти на нет, уступив место более радикальным силам.

То же относится и к «независимой прессе». В условиях относительной стабильности можно играть во всевозможные игры с властью, дразнить ее и тут же раскланиваться. Если ситуация обострится, никто уже не оценит ни изящных реверансов, ни тонких намеков. Нужно будет или говорить правду, или не менее откровенно врать.

Деятели, привыкшие играть по правилам «управляемой демократии», скорее всего, предпочтут политический крах принципиальному противоборству с властью. Хотя и тут возможны сюрпризы, человек - существо загадочное. Тем более это касается всех остальных, тех, кем собираются управлять с помощью «демократии».

ВЕРЕВКА - СУДЬБА КУКЛОВОДА

Как должность злоупотребляет человеком, ее занимающим

Сейчас в России уже не принято спрашивать «кто виноват?». Спрашивают - «кто за этим стоит?». Кто-то устраивает взрывы, затевает войны, сажает и отпускает. Журналисты раскрывают тайные механизмы принятия решений и называют имена. Потом спорят друг с другом относительно версий. Хотя в сущности все версии одинаковы: вместо открытой и честной политики в нашей стране все решают закулисные манипуляции

Серьезные аналитики не любят «теорию заговора». И в самом деле, наивно объяснять заговорами масштабные исторические события. Заговоров было много, но почему одни из них увенчивались успехом, а другие кончались полным провалом? Можно сколько угодно искать причину крушения царизма в распутинщине, прихода большевиков к власти - в немецких деньгах. Можно доказывать связь между работой Коммунистического Интернационала и появлением антиколониальных движений, объяснять развал Советского Союза подрывной деятельностью западных «агентов влияния». Но есть факты гораздо более важные. И старый режим в России, и Временное правительство, и колониальная система, и Советский Союз - все они рухнули в первую очередь в результате собственного кризиса. Если бы не было системного кризиса, им любые заговоры были бы нипочем.

Всевозможные заговоры и закулисные манипуляции становятся эффективны лишь тогда, когда система в кризисе. Аналитики пытаются осмыслить феномен Березовского, называя его виртуозом политических манипуляций. А Березовский - это не политическая фигура, это диагноз. Или, наоборот, симптом болезни, которой страдает Российское государство. А может быть, и ее жертва. Точнее, все сразу.

Сторонние наблюдатели склонны считать гениев закулисных манипуляций людьми, способными подчинять других своей воле. А сами манипуляторы кажутся совершенно свободными в выборе целей и средств. Это далеко не так.

«Манипуляторы сами манипулируемы собственными манипуляциями», - сказал много лет назад Жан-Поль Сартр. Он был совершенно прав. Там, где кончаются открытая политика, честная дискуссия, - там кончается и свобода выбора. Даже для тех, кто управляет другими.

Политические манипуляторы являются рабами обстоятельств, которые заставляют их действовать именно так, а не иначе. Они - рабы своих интересов.

Олигархи вовсе не преобразуют общество и государство по своему желанию. Им надо защищать и расширять свои империи, и ничего, идущего в противоречие с этим, совершить они не могут. Не станут, например, олигархи бороться против олигархии. Или против капитализма. Или за полноценную демократию. Это было бы для них равнозначно самоубийству. Они могут искренне желать блага стране, но поскольку сами являются ее главным несчастьем, любые благие пожелания будут не более чем прикрытием неблаговидных дел.

В то же время они не могут и открыто провозгласить свои истинные цели. Если бы они были в состоянии это сделать, им не нужны были бы закулисные манипуляции. Они не могут и пересмотреть свои цели, ибо это уже не их личная игра. Собственник становится слугой своего капитала. Должность злоупотребляет чиновником, ее занимающим. Цель предопределяет средства.

Олигархи - рабы своей цели.

Легче всего манипулировать людьми посредственными, со слабой волей, плохо информированными, некомпетентными, со слабыми идеологическими или моральными мотивациями. Это идеальный «человеческий материал» для политической интриги. Человек с сильной волей, идейный борец, профессионал высшего класса может оказаться неуправляем. Сам по себе он тоже может натворить много ужасного, но это будет уже результатом его собственных идей, заблуждений и «профессионального кретинизма».

Смысл манипуляции в том, чтобы заставить других следовать твоей воле, но самому не нести за это никакой ответственности. Коррумпированные кадры в данном случае «лучше», чем честные управленцы, поскольку у власти появляется лишний инструмент влияния. Но это же и осложняет положение власти при любой попытке решить какой-либо вопрос. Поскольку всевозможные придворные заговоры и закулисные манипуляции стали главной «технологией управления» в России, власть принуждена опираться на людей безнравственных, а зачастую и беспомощных. В итоге чиновники непременно воруют, генералы проигрывают сражения. Иначе и быть не может.

Олигархи становятся заложниками своей собственной кадровой политики.

Надо отметить, что смысл всех современных российских заговоров не в свержении власти, а как раз в ее сохранении, поддержании статус кво. Кстати, парадокс тут лишь кажущийся. Заговорщики всегда консервативны. С помощью заговоров можно брать или удерживать власть, но провести социальные реформы и демократические преобразования невозможно. Для решения таких задач требуется участие большой массы людей, которые знают, чего хотят. Другое дело, что заговоры, направленные на сохранение существующего порядка, могут в условиях общего кризиса власти обернуться как раз его крахом. Так было и с теми, кто устранил Распутина, и с героями ГКЧП. Они добились результата, прямо противоположного планируемому.

Манипуляция - это всегда орудие слабой власти. Демократия, как и тоталитаризм, - это власть сильная. Демократия может опереться на свободно выраженную волю народа, а диктатура - на принуждение. И в том, и в другом случае люди твердо знают, что и почему делают. Они могут делать ужасные вещи (и при демократии - тоже). Но каждый осознает смысл происходящего. «Каждый солдат понимает свой маневр». Режим не скрывает, кто его враг и кто его друг. Диктатор не обманывает, он запугивает.

Демократия опирается на закон, тоталитаризм - на правила. Но и то, и другое твердо обозначено. Границы дозволенного и недозволенного ясны. Система политических манипуляций требует размытости всех границ и критериев, двусмысленности, тумана, неопределенности. Правила постоянно меняются во время игры, потому что никто даже не решается открыто признать, что игра ведется вообще без правил.

Манипуляции необходимы, когда власть слаба. Она не может ни всерьез запугать народ, ни уговорить его. Это слабая диктатура или коррумпированная демократия (что, в сущности, одно и то же). При такой власти по-настоящему страшно только самим манипуляторам. Они боятся, что раскроются закулисные механизмы принятия решений и истинные мотивы действующих лиц. Они не могут сказать правду, но не могут и эффективно скрыть ее. Общество живет слухами и сомнениями, что еще больше усиливает ощущение неопределенности. Власть имущие порой пытаются обыграть страх и неуверенность, царящие в обществе, но рано или поздно сами становятся жертвами собственного страха.

Мало кто боится Березовского, но он обречен бояться всех. Это заставляет его действовать. Собственный страх делает его страшным и для других. Но чем более сложны его комбинации, чем более запутана игра, тем страшнее. Сложные кабинетные многоходовки заканчиваются реальным кровопролитием. Понимание того, что рано или поздно отвечать все же придется, толкает на новые безответственные действия. Можно наслаждаться собственным страхом, смешанным с азартом игры, но нельзя от него избавиться и нельзя им управлять. Те, кто нами манипулирует, являются заложниками собственных прежних решений.

Не так уж важно, кто у нас в стране главный заговорщик - Березовский, Чубайс, Павловский, Волошин. Или каждый понемножку. Важно то, что все они уже давно перешагнули ту грань, за которой кончается свобода выбора. Кукловоды продолжают дергать за ниточки просто потому, что ничего другого делать не умеют. Они уже не могут остановиться.

Куклы требуют кукловодов. Они уже не отпустят. Кукловоды обречены на продолжение спектакля, даже зная, что хорошего конца не будет.

И не стоит их жалеть.

В БАГДАДЕ ВСЕ СПОКОЙНО?

10 лет назад в Персидском заливе начался кризис, завершившийся войной и санкциями против Ирака. Истинная цель войны не афишируется, результаты санкций скрываются

Десять лет назад началось то, что позднее принято было называть кризисом в Персидском заливе. Иракский диктатор Саддам Хуссейн велел своим подопечным проконсультироваться с друзьями-американцами: как они посмотрят на то, что он захватит территорию соседнего Кувейта. Американские друзья ответили, что их разборки между арабами не волнуют, делайте, что хотите. Прошло немного времени, и колонны иракских танков вторглись в Кувейт. Америка заявила о нарушении принципов международного права, собрала мощную международную коалицию и начала войну с Ираком. Война эта, несмотря на прекращение открытых боевых действий, продолжается до сих пор. Ирак блокирован, против него применяются санкции. Из-за бомбежек были выведены из строя очистные сооружения, население Ирака практически лишилось доступа к чистой питьевой воде. По данным международных агентств, в стране из-за нехватки продовольствия и медикаментов погибли более полумиллиона детей.

А Саддам - жив

Багдадский вор

Задним числом американцы оправдывались, что их неправильно поняли. Они имели в виду захват Ираком части территории Кувейта, спорной пограничной зоны, богатой нефтью. А Саддам взял и захватил весь Кувейт целиком. Хотя «недоразумение» получилось довольно странное. Ираку нефтеносная территория была не особенно нужна, своей нефти было достаточно. Проблема была в другом: в 80-е годы Ирак вел многолетнюю войну с Ираном. Все это время его щедро снабжали всем необходимым США и Западная Европа, а платили за это аравийские шейхи, боявшиеся и ненавидевшие исламских фундаменталистов, взявших власть в Иране.

Вообще в начале карьеры Саддаму везло. Его поддерживал Советский Союз, с ним дружили американцы, его ублажали европейцы. Для СССР он был лидером страны «антиимпериалистической ориентации», борцом против сионизма. Для американцев - умеренным лидером, защищавшим принцип светского государства против страшных фундаменталистов из «взбесившегося» Ирана. Для европейцев Ирак оставался традиционным партнером, с которым выгодно торговать. По мере того, как становился очевидным упадок СССР, иракский диктатор все более явно ориентировался на Запад, не переставая, впрочем, получать советскую военную помощь.

Благодаря этому Саддаму не пришлось выбирать между пушками и маслом. Он дал стране и то, и другое. Для значительной части населения Ирака годы войны с Ираном стали временем беспрецедентного процветания.

Но с одним существенным отличием: экономика страны ничего, кроме нефти, не производила. Сырьевая зависимость была абсолютной. А то, на что не хватало нефтедолларов, получали в кредит. Обеспечением кредита была не только нефть, но и огромная армия. Она вела войну, которую Запад и соседние государства готовы были щедро финансировать. Воевали иракцы плохо, зато танков у них было много, а людей - преимущественно выходцев из бедных районов страны - не жалели.

В итоге, несмотря на все свои экономические успехи, к концу войны Саддам накопил изрядный долг. С прекращением огня прекратилось и финансирование. А долги надо было платить. И содержать огромную, хотя и совершенно неэффективную армию. И Саддам нашел, как ему показалось, идеальное решение.

Лучший способ избавиться от долгов - расправиться с кредитором. Кувейту не повезло. Его правители одолжили Саддаму очень много денег, но практически не имели армии. Строго говоря, они на то и давали деньги Саддаму, чтобы тот их защищал своими танками. Но у бронетехники есть неприятное свойство: она может ездить и стрелять в разных направлениях. К тому же Ирак имел законные основания претендовать на контроль над Кувейтом. Во времена Оттоманской империи обе страны входили в состав одной турецкой провинции. Предоставив независимость Ираку в 1918 году, англичане искусственно отделили от него одну богатую нефтью провинцию и установили там свой протекторат.

Все оказалось просто до чрезвычайности. Саддам решил «кинуть» своих кредиторов. Его «кинули» американцы. Дальнейшая история хорошо известна. Война, позор поражения, блокада. И превращение Саддама из защитника американских интересов в несгибаемого борца с американским империализмом. Менее известны детали всей этой истории, то, чего она стоила рядовым иракцам.

Восставший из пепла

Несколько месяцев назад в Америке вышла книга двух братьев, Патрика и Эндрю Кокборнов, о современном Ираке, точнее, о его диктаторе Саддаме Хуссейне - «Восставший из пепла» (Out of the Ashes. The Resurrection of Saddam Hussein. Harper, N.Y.). Книга примечательна, помимо прочего, тем, что оба брата еще и специалисты по России. Эндрю в разгар «второй холодной войны» написал знаменитую книгу «Угроза». Смысл ее состоял в том, что никакой «советской угрозы» не существует. Не потому, что советские генералы и политики такие мирные люди, а потому, что в Советской армии царит невообразимый бардак. Правда, уточнял Кокборн, не менее чудовищный бардак царит и в американской армии, но у русских все равно еще хуже. Если, например, Советский Союз держит в Германии больше танков, чем страны НАТО, то это потому, что советские танки без всяких боевых действий ломаются в два раза чаще.

Патрик Кокборн был корреспондентом «Financial Times» в Москве в годы перестройки. Сейчас он работает здесь на газету «The Independent». А сразу после войны в Заливе он оказался на Ближнем Востоке.

То, что английский журналист увидел и узнал в Ираке, совершенно не укладывается в рамки обычных историй, преподносимых западной или антизападной пропагандой. С одной стороны - жесточайший террор, общество, живущее в постоянном страхе. Причем страх не только перед властью, но и друг перед другом. Это война всех против всех. Кланы, племена, религиозные общины - все находятся в постоянном противостоянии. Власть жестока именно потому, что в сущности государство - это просто один из кланов, в данном случае сунниты - выходцы из района Тигрита. Они боятся всех остальных не меньше, чем все боятся их.

И в то же время - европеизированный средний класс Багдада. Люди, говорящие на безупречном английском и совершенно равнодушные к мусульманским обычаям, женщины, получившие великолепное образование. Здесь Саддама никогда не любили, но именно он обеспечил этому среднему классу европейский комфорт, дал ему работу в государственных учреждениях.

В результате санкций средний класс деградирует. Книжные рынки полны редкими английскими книгами, подержанную бытовую технику можно купить за бесценок - их бывшие владельцы просто очень хотят есть. Но неприязнь к Саддаму дополняется растущей ненавистью к Западу - именно среди этих свободно говорящих по-английски людей, учившихся в Париже, Нью-Йорке и Лондоне. Полуразвалившиеся больницы, отсутствие элементарных лекарств, упадок образования - вот результат западного вмешательства. И рядом благополучные функционеры режима (против которого направлены санкции) и… ну конечно же… «новые арабы», разбогатевшие на контрабанде и скупке приватизируемой госсобственности.

Жестокость режима превосходит все, что мы знаем из нашей собственной истории. В Багдаде человека могли бросить в тюрьму просто за то, что, читая газету в кофейне, он пролил каплю кофе на портрет вождя, которым, естественно, была украшена первая полоса.

В 1991 году, когда после поражения в Кувейте на юге страны началось восстание против Саддама, республиканская гвардия безжалостно обстреливала и бомбила «нелояльные» города. Над толпами беженцев, пытавшихся покинуть зону боев, вертолеты правительственной авиации разбрызгивали горючую смесь, а затем поджигали ее. Всю эту бойню спокойно наблюдали американцы, формально еще находившиеся в состоянии войны с Саддамом. Их истребители кружили над иракскими вертолетами, а летчики, вооруженные всеми видами ракет, использовали только видеоаппаратуру.

Восстание 1991 года вообще заслуживает отдельного разговора. Его начали солдаты, тысячами дезертировавшие с фронта. Возмущение охватило южные районы, где преобладали шииты, но и в Багдаде сунниты мечтали избавиться от всем надоевшего режима, ввергшего страну в катастрофу. И восставшие надеялись на помощь Запада, на американцев, призвавших народ Ирака взять свою судьбу «в собственные руки». Вместо этого западные союзники перекрыли все каналы снабжения для повстанцев, уничтожили склады с оружием и боеприпасами, которые могли достаться бунтовщикам. Формальное объяснение - Запад боялся исламского фундаментализма. По сути, Запад хотел, чтобы в Ираке сохранился именно этот режим, только без скомпрометировавшего себя Саддама. Но диктатор прочно сидел на троне. Все потенциальные кандидаты на его место были либо уничтожены, либо изгнаны из страны.

Саддам оказался невероятно удачливым правителем. Страну он вверг в хаос, но сам удержал власть. Генералы, выигрывавшие сражения в войне с Ираном, как правило, расстреливались. Проигравших тоже наказывали. В итоге к войне в Заливе у Ирака не было никого, кроме посредственностей в погонах.

Но такие люди не способны на переворот!

Катастрофа зависимости

Санкции оказались для Ирака столь разрушительными именно потому, что его экономика было полностью встроена в мировой рынок, полностью подчинена экспорту сырья. Ни местная промышленность, ни даже сельское хозяйство не могли функционировать без мощного потока нефтедолларов. Месопотамия благополучно кормила себя на протяжении тысячелетий. Сегодняшний Ирак себя прокормить не может. Не потому, что слишком велико население или плоха земля, а потому, что на протяжении двух десятилетий никто не занимался аграрными проблемами. Все обеспечивала нефть.

Как бы ни осуждали мы лицемерие американцев, заставивших целый народ отвечать за диктатора, оружие массового поражения в Ираке было реальностью. Книга Кокборнов демонстрирует трагический парадокс иракской истории: санкции были начаты американцами, когда у них еще не было точного представления о том, как далеко продвинулся Ирак со своими бактериологическими и атомными программами. Некоторое представление было только об иракском химическом оружии - по очень простой причине: необходимые компоненты, оборудование и технология были поставлены самим же Западом.

Вначале оружие массового поражения, которым пытался овладеть Саддам, было не более чем предлогом для санкций. Но уже в ходе работы ооновских инспекций выяснилось, что такое оружие действительно у багдадского диктатора было, а военные программы, щедро оплаченные нефтедолларами, продвинулись невероятно далеко. Американская электронная разведка показала свою полную несостоятельность: секретные объекты Ирака были не найдены спутниками, а выданы перебежчиками на протяжении 90-х. Ирак действительно был в двух шагах от создания атомной бомбы и средств доставки. Скрывая правду, которая все равно выходила наружу, диктатор продлевал агонию своего народа. Но важно и другое. Все эти ядерные программы ничуть не помогли Ираку. Напротив, они сделали его более уязвимым в моральном и политическом отношении. При слабой экономике атомная бомба не спасет.

После ликвидации ядерной программы санкции продолжаются, хотя никакого морального и политического оправдания для них уже нет. Сейчас смягчение санкций против Багдада скорее всего становится уже вопросом времени. Не потому, что у Саддама уже нет потенциала для создания бомбы, а Западу стало жалко иракских детей. Просто подорожание нефти делает антииракские санкции для Запада невыгодными.

Если Ирак вернется на мировой рынок, туда хлынут дополнительные миллионы баррелей. Ираку надо восстанавливаться, и он будет продавать единственное, что может продать, - топливо. Пострадает от отмены санкций против Ирака прежде всего Россия, которая теперь оказалась жизненно заинтересована в поддержании высоких цен на нефть.

Урок арабского

Чем поучительна для нас иракская история? Прежде всего тем, что в ней бессмысленно искать положительных героев. Поведение иракского руководства, его методы управления преступны. Это - бандитская власть. Но и демократический Запад покрыл себя позором в Ираке. Теперь даже люди, искренне ненавидящие Саддама, видят в Америке врага. Если борьба против бандитской власти превращается в расправу с целым народом, этот народ будет сопротивляться и будет поддерживать свою власть, как бы плоха она ни была. Это правило неплохо было бы усвоить нашим журналистам и политикам, продолжающим твердить о борьбе с «бандократией» в Ичкерии.

Второй урок состоит в том, что ни одно государство не сможет существовать, если опирается только на нефть и танки. Сказать по правде, Саддам Хуссейн и с нефтяными деньгами, и с кредитами работал куда успешнее современных российских элит. Он умудрился хотя бы на какое-то время улучшить жизнь народа, тогда как в России все было просто разворовано. Но если не удалось Саддаму, то тем более не удастся Касьянову, Чубайсу и Березовскому.

Национальная безопасность обеспечивается не большим количеством танков и финансовыми потоками, а работающей промышленностью, эффективным сельским хозяйством и готовностью населения защищать свое государство. Сегодня в России нет ни того, ни другого, ни третьего.

Правда, мы вроде бы ни с кем не воюем. Похоже, российские власти иракский урок усвоили. Не в том смысле, что собираются поднимать промышленность. Просто они твердо знают: если хочешь жить за счет нефти, надо отказаться от самостоятельности во внешней политике. Можно ездить за рубеж с визитами. Но нельзя сердить американского Большого Брата. Тогда он вспомнит про права человека. И будет защищать их так…

Впрочем, см. выше.

ПОЛЦАРСТВА ЗА ВРАГА

Против кого будем сплачиваться?

Представьте себе корабль, на капитанском мостике которого идет непрекращающаяся потасовка. Несколько рук одновременно хватаются за штурвал. Каждый тянет в свою сторону - не для того, чтобы развернуть судно, а просто чтобы подержаться за руль. К тому же в борту уже хватает пробоин, паруса поставлены кое-как, а невнятные и противоречивые команды с капитанского мостика иногда выполняются, но чаще просто игнорируются матросами.

Анализировать курс подобного корабля - дело бессмысленное. Но именно этим занимается у нас большая часть политических комментаторов. В бессмысленных зигзагах российского правительственного судна они пытаются выявить некое направление.

Почему посадили Гусинского и почему отпустили?

Правительство защищает интересы олигархов или, наоборот, собирается воевать с ними?

Что происходит с «Норильским никелем»?

Кто контролирует Газпром?

Все эти вопросы, столь волнующие публику, на самом деле риторические. Власть сама не может организоваться и сформулировать свои приоритеты. Другое дело, что некий курс стихийно складывается. Просто потому, что корабль продолжает плыть - примерно по тому же направлению, по которому шел и раньше.

Проблема олигархического капитализма не может быть решена ни перераспределением собственности между олигархами, ни даже перераспределением власти между олигархами и чиновниками. Она носит структурный, даже системный характер. По этой же причине любая экономическая политика, проводимая Кремлем, обречена на провал, точнее - не будут достигнуты официально провозглашенные благие цели (хотя много конкретных лиц вполне могут решить свои проблемы).

Эволюция в сторону авторитаризма - не результат злого умысла ветеранов КГБ. Как раз наоборот - чекисты востребованы потому, что командовать государством с помощью привычных полудемократических методов становится все труднее. Система теряет управляемость.

Задним числом все принято объяснять идеологией, но на самом деле востребованными оказываются именно те идеи, которые в наибольшей степени соответствуют моменту.

Именно поэтому в 1917 году малочисленная партия большевиков взяла власть. Именно поэтому неорганизованные и некомпетентные «демократы» в 1989-1991 годах удалили от власти мощный аппарат КПСС.

Именно поэтому сегодня настало время людей в погонах.

Другой вопрос - что «победители» сделают со своей победой и друг с другом? Особенно когда эта победа остается условной и неполной.

В России классический «кризис верхов». Правящие круги не могут управлять по-старому. Но до революционной ситуации пока дело не дошло, и массы на власть не претендуют. А потому верхи сами должны разрешить собственный кризис. Авторитарная власть, мобилизация против «врага нации» - вот естественный рецепт.

Не ясно другое: кто будет врагом?

С чеченцами дела обстоят все хуже. Назначение «полевого муфтия» Кадырова главой администрации в республике было воспринято многими как проявление полной безответственности Кремля. Действительно, это назначение свидетельствует о полном отказе Москвы от попыток установить в республике какой-то порядок и хоть какую-то видимость законности. Ориентированные на Москву чеченские группировки в панике, ибо Кадыров и его окружение воплощают собой тот самый бандитизм, ради борьбы с которым Россия вроде бы начала вторую чеченскую кампанию.

Масхадов по крайней мере пытался - без особого успеха - остановить или хотя бы замедлить формирование бандократии в республике. При Кадырове бандитизм становится не просто практикой, но и идеологией. Многие «русские патриоты» в растерянности. Если мы сами привезли в Чечню муфтия Кадырова, чья ненависть к русским хорошо известна, за что, собственно, умирают российские солдаты?

Однако все это кажется странным, если верить лишь официальным декларациям. На самом деле это свидетельствует лишь о том, что Кремль впервые с лета 1999 года заинтересовался чеченским вопросом. Все предшествующие действия российской власти в мятежной республике никакого отношения к проблемам Чечни вообще не имели, они были подчинены исключительно одной цели - передаче власти в Москве. Теперь, когда, хотя бы формально, эта проблема решена, у кого-то из кремлевских политиков дошли руки до Чечни.

С этой точки зрения назначение Кадырова вполне логично.

Кремль прекрасно понимает, что выиграть военную кампанию в Чечне у нас нет никаких шансов. Объединение с Кадыровым тоже не даст победы. История знает немало случаев, когда бывшие противники становились союзниками, но привлечь на свою сторону авторитетных полевых командиров Москва могла бы лишь в случае полного разгрома и пленения нынешних лидеров Ичкерии - Масхадова, Басаева, Арсанова. После капитуляции имама Шамиля в XIX веке многие его приближенные пошли на службу к русскому царю. Но это стало возможно именно потому, что Шамиль официальным порядком капитулировал, организованное сопротивление прекратилось.

Нет, Кадыров нужен Кремлю не для победы над боевиками, а для прикрытия поражения.

Деятели типа Завгаева убежали в 1996 году из республики вместе с уходом российских войск. Кто-то перешел к победителям. То же случится и в этот раз с «цивилизованными» промосковскими администраторами. Кадыров не убежит. Ему и бежать некуда, ибо в Москве его назад не примут, послом в Африку не назначат. Даже в случае ухода федералов он будет удерживать под своим влиянием какую-то территорию, какие-то группировки. Тем самым есть шанс для «чеченизации» конфликта в случае ухода войск.

Контроль над республикой это даст нулевой, но и сейчас Кремль в Чечне ничего, кроме блокпостов, не контролирует, да и те не полностью. Кремль явно ищет способа уйти из Чечни, не вступая в переговоры и не признавая поражения. Удастся или нет, вопрос другой. Скорее всего нет, ибо современной российской власти вообще мало что удается. Тем более что, как говорилось выше, в условиях драки на капитанском мостике ни один маневр не доводится до логического конца.

И все же военные неудачи ставят перед Кремлем принципиальный вопрос о поиске нового врага. На сей раз - внутреннего. «Латиноамериканская модель» предусматривает, что таким врагом должен быть «левый терроризм». Но, как на грех, его в России нет. Самые страшные бомбисты у нас не пошли дальше попыток уничтожения бездарных памятников, и уже трудно сказать, руководствовались ли они идеологическими или эстетическими соображениями. Правительству нужны «Красные бригады», «Сендеро луминосо», а имеем мы несколько мальчишек и девчонок, прочитавших в Интернете «Поваренную книгу анархиста». И все же органы старательно раскручивают дело о таинственной «Новой революционной альтернативе». В прессе уже появились намеки, что за взрывами домов летом прошлого года тоже стоят не чеченцы, а таинственные левые радикалы.

Другой вариант, на данный момент более подготовленный и куда более понятный для общества, - это борьба с олигархией. Но у него есть очевидный минус. Если «красные террористы» существуют только в воображении спецпропагандистов, то олигархи - существа совершенно реальные. Если им объявить войну, они могут обидеться.

Ясное дело, олигархи у нас не настолько глупы, чтобы подумать, будто власть начнет с ними по-настоящему бороться. Но даже демагогическая кампания будет им неприятна. Тем более что за фиктивной борьбой против олигархии может стоять реальная борьба между олигархами.

А это уже может привести к серьезной схватке. Поэтому есть все основания думать, что антиолигархическая тема не будет доведена до конца даже на уровне риторики.

Антизападная риторика несколько привлекательнее, ибо в США и Западной Европе ее просто проигнорируют, там привыкли смотреть на конкретные дела, а с этим у Кремля все в порядке: долги платят, иностранные компании не трогают, с враждебными Западу режимами не дружат. Даже рекламу кока-колы и тампакса на телеэкране никто ограничить не решится. Максимум, что сделают, - уравновесят ее рекламой православной церкви.

Это наводит на мысль о том, что в качестве врагов выберут мусульман.

Евреев делать врагами неприлично, это раздражает Запад и не нравится значительной части русских. Мусульмане, казалось бы, больше подходят, тем более что почва чеченской войной уже подготовлена. Но опять же - мусульман в России слишком много, и сложившаяся ситуация им все меньше нравится. Потому срочно приходится давать задний ход, ехать в Казань, купаться в катыке и произносить речь на тему «татар обижать нельзя» (бурят можно?).

Как ни крути, с ролью главного врага у Кремля проблемы. Разумеется, рано или поздно этот враг появится естественным образом - это будет либо новая демократическая оппозиция, либо ожившее рабочее движение, либо левые, избавившиеся от опеки зюгановской КПРФ. Или все сразу. Или еще кто-то. Короче, у власти будут серьезные проблемы в случае, если в обществе на массовом уровне пробудится хоть какое-то гражданское сознание.

Но пока этого нет. Главная проблема власти по-прежнему в ней самой.

На капитанском мостике продолжаются толкотня и свалка.

А корабль плывет.

ТРУДНО РАБОТАТЬ, КОГДА РУКИ ПО ШВАМ

Результат похода генералов во власть предсказать нетрудно. Не будет ни того ни другого

В середине июня Главное организационно-мобилизационное управление (ГОМУ) Генштаба Вооруженных сил РФ признало, что в ходе нынешнего весеннего призыва около 50 тысяч человек уклонились от службы в армии. Больше всего уклонистов оказалось в крупных промышленных городах - Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, а также в Красноярском крае, Башкирии, Московской, Самарской, Ростовской областях. Иными словами, рост числа уклонистов почти на 40%. Речь в данном случае идет именно о «нелегалах», поскольку большая масса молодых людей уклоняется от военной службы совершенно легально. В итоге Вооруженные силы РФ ощущают «нехватку призывных ресурсов» - лишь 13% общего числа потенциальных призывников реально пойдут служить. Число граждан, уклонившихся от призыва осенью 1999 года, составляло 38 тысяч человек.

Сами военные не скрывают, что причиной такого положения дел является война в Чечне. Показательно, что среди лидеров по «недобору» - прифронтовой Краснодарский край: мобилизационное задание выполнено на 50%. Башкирия - тоже на 50%, Татарстан - на 35%.

Чужая война

О чем говорят эти цифры? Первый вывод лежит на поверхности. Пропагандистский миф о популярности чеченской войны опровергается самой жизнью.

И до начала боевых действий с комплектованием армии были проблемы. Но теперь ситуация резко ухудшилась. Причем даже по сравнению с первой чеченской войной, которая вроде бы была непопулярной. Показательно, что особенно плохо дела с призывом этой весной шли в мусульманских республиках. Вообще-то, ислам требует послушания и уважения к власти. Но идти защищать православную Русь Путина и Березовского молодые татары и башкиры явно не торопятся. Похоже, им все труднее воспринимать это государство как свое собственное.

Власти искренне приняли распространившийся в обществе бытовой расизм как поддержку своей политики общественным мнением. Но одно дело на кухне рассуждать о том, что всех «черных» надо резать, а другое - идти воевать в Чечню, где тебя самого, скорее всего, и зарежут. Недавно на страницах «Новой газеты» московский студент жаловался на расистские настроения своих однокурсников. Мол, будущая интеллектуальная элита заговорила языком не то черной сотни, не то ку-клукс-клана. Но, заметьте, речь идет именно о студентах, которые сами не идут воевать. Более того, они делают все возможное, чтобы и по окончании вуза «откосить» от службы. Насколько выпускников престижных вузов можно называть сегодня интеллектуальной элитой общества - вопрос особый. Так или иначе, те, кому нынешнее несправедливое общество дает наибольшие возможности, меньше всего настроены хоть что-то сделать для этого общества.

Сыновья новых русских и высокопоставленных чиновников в армии не служат. Наши элиты за себя посылают умирать других. Это говорит о многом, прежде всего об их готовности действительно быть полноценным правящим классом. Ведь за право господствовать над другими тоже надо платить. Под Аустерлицем французы истребили почти всю русскую кавалерию. Среди убитых были сыновья лучших семейств царской России. Спустя сто лет во время Первой мировой войны англичане послали под Галлиполи роту, состоявшую целиком из отпрысков высшей аристократии, ранее служивших личной охраной королевской семьи. Их бросили в первую волну атаки на турецкие позиции, и под пулеметным огнем рота полегла вся, включая командиров (в живых остался один солдат). Австралийцы и индусы, шедшие вслед за ними, чувствовали себя не просто пушечным мясом, а защитниками империи.

Представить себе нечто подобное в современной России невозможно. Наши элиты не только реакционны, не только склонны к расистским настроениям, но и безответственны. Имперская риторика правящих верхов не только устарела лет на сто, но с самого начала насквозь лжива.

Отношение призывников к чеченской войне - лишь производная от отношения общества к государству. И от отношения армии к обществу, государства - к армии. Нежелание элиты служить оборачивается тем, что солдатами и низшим офицерским составом никто не интересуется. А бесправие солдат оборачивается падением боеспособности войск. Ведь современная техника требует не только определенного уровня знаний, но и людей, обладающих соответствующей культурой и психологией. В условиях, когда образованная молодежь любой ценой избегает службы, российская военная машина обречена на неэффективность.

Любопытно, что у нас и сами военные, и значительная часть либеральной интеллигенции пытаются политический и социальный вопросы свести к чисто техническому. Мол, будет у нас профессиональная армия - тогда вопросы решатся. А профессиональной армии нет (и не будет) потому, что денег нет. На самом деле проблема сложнее. Это проблема выбора модели развития и для армии, и для страны в целом.

В современных российских условиях профессиональная армия была бы просто созданным за счет казны бандформированием. И дело не только в том, что при отсутствии денег у государства ничего иного не получится. Каково государство, таковы и вооруженные силы. Если власть коррумпирована, безответственна, если военная машина должна под видом защиты нации обслуживать частные интересы олигархов и кремлевских кланов, - нет возможности сделать военную службу престижной, сколько бы денег ни тратили.

Армия и политика

Сегодняшняя ситуация во многом парадоксальна. После многих лет унижений военное начальство получило в путинской России по-настоящему высокий статус. Генералов назначают на высшие должности, люди в погонах принимают государственные решения. Но война в Чечне идет неудачно, а вооруженные силы продолжают деградировать. Легко догадаться, что успешное развитие армии зависит не только от политического влияния генералов. В Советском Союзе, например, влияние профессиональных военных никогда не было решающим (они оставались под двойным контролем - партии и госбезопасности), но вооруженные силы были мощными.

Коль скоро генералы у нас занялись политикой, неплохо взглянуть на исторические прецеденты. Существует несколько моделей взаимоотношений военной элиты и политической системы - британская, латиноамериканская, русская и другие.

Профессиональная британская армия принципиально вне политики. С XVIII века существует законодательство, препятствующее использованию вооруженных сил в гражданских конфликтах. Парадоксальным образом в Англии применить войска против населения крайне сложно даже тогда, когда возникает реальная угроза мятежа. В XVIII веке парламент постановил, что применить вооруженные силы против бунтовщиков можно лишь после того, как им трижды будет прочитан закон о мятеже. Если после этого бунтовщики не образумятся и не разойдутся, тогда можно вынимать сабли из ножен.

В отличие от Англии большинство западноевропейских стран создавало армию на основе всеобщей воинской повинности. И это не случайно. Британская армия была предназначена прежде всего для заморских экспедиций, колониальных войн. В других странах Западной Европы, даже имевших колонии, армия должна была (по крайней мере в теории) оборонять страну от соседей. После Второй мировой войны окончательно восторжествовал принцип, согласно которому военнослужащие - это граждане в погонах. У них те же права и обязанности, что и у всех остальных. Такой армии невозможно дать преступные приказы, ибо она просто не подчинится (в некоторых случаях право на неисполнение незаконных приказов даже записано в воинских уставах).

В России, напротив, армию постоянно использовали во внутренней политике. Было это и в царской России (использование войск во время революции 1905 года), и в советское время (достаточно вспомнить коллективизацию, арест Берии, расстрел рабочих в Новочеркасске в 1962 году). Но при этом армия никогда не была самостоятельным политическим фактором. Военные присягали царю или коммунистической партии, соблюдали присягу, оставляя бремя принятия решений политической власти. Военной диктатуры в России не было никогда, как бы милитаризовано ни было общество. Даже в XVIII веке, когда гвардию то и дело использовали в придворных разборках, военные возвращались в казарму всякий раз, когда дело было сделано.

Напротив, Латинская Америка имеет богатую историю военных диктатур, режимов, не только опиравшихся на армию, но и непосредственно включавших военных в систему гражданского управления. Было и идеологическое обоснование особой роли военных и спецслужб - доктрина национальной безопасности, предусматривавшая в качестве главной задачи государства борьбу с экстремизмом и терроризмом, а одной из форм этой борьбы объявлявшая контроль над прессой. За редкими исключениями, военные режимы были консервативны и тесно связаны с олигархией. Не значит ли это, что сегодня мы ближе к латиноамериканской ситуации, чем к собственно русской традиции? До известной степени - да. Но есть и существенные отличия.

Нестабильный блок генералов и олигархов

В 1999 году господствующие кланы российской олигархии сохранили свои позиции, опершись на военных. Причем сделали они это не ради предотвращения революции, а для того, чтобы защититься от других политических кланов, опиравшихся на региональные элиты. Здесь уже явное отличие от латиноамериканского сценария. Олигархия в России неконсолидирована, а потому нестабильна. Она даже и не консервативна. Провозглашая нерушимость священного принципа частной собственности, олигархи постоянно совершают нечто ставящее страну на грань большого передела.

Неспособность олигархии консолидироваться делает неустойчивыми и ее отношения с военными. Армия не может быть правящим классом. Она либо обслуживает его, либо формирует из его представителей свое руководящее звено. В Латинской Америке военная элита тесно связана с политической и предпринимательской. В России этого нет, а потому генералы не прочь и сами поживиться за счет олигархии. У генералов нет позиций в ключевых секторах экономики. А без этого нет и серьезного влияния на жизнь страны. Но наивно думать, будто военные и чекисты, обученные в советских академиях, мечтают о том, чтобы вернуть страну к старому, или о том, чтобы самим занять места Гусинского, Березовского, Потанина. Ни то ни другое просто невозможно, да и не нужно генеральской верхушке.

Во-первых, поговорим о «советских» принципах генералов. Как мы уже отмечали, в СССР генералам политическую роль как раз не доверяли. Они не управляли территориальными округами, не сидели в Совете министров - кроме представителей силовых структур. Госбезопасность тоже находилась под постоянным контролем партии, и главных чекистов периодически самих «вычищали». Не только Ежов и Берия, но и Семичастный испытали на себе, что такое контроль партии. Вернуть советские порядки для военных и чекистов значило бы вернуться в казармы, резко понизить свой статус. К тому же старой контролирующей структуры уже нет. Бывшие органы ЦК КПСС давно интегрированы в аппарат президента и правительства и сами сегодня находятся под влиянием людей в погонах.

Второй вариант - замещение финансово-сырьевой олигархии военными - тоже маловероятен. У военных нет для этого сил. Достаточно вспомнить недавнюю историю олигархических междоусобиц, чтобы понять, что у нас не съедают, а обкусывают. Лужковский клан, который был вчистую побежден Березовским и Чубайсом в 1999 году, никто не попытался добить и экспроприировать. Хотя легко обнаружить, что, потерпев неудачу в политике, лужковцы потеряли и важные позиции в бизнесе. Не закончив с Лужковым, Березовский и Чубайс принялись плести интриги друг против друга, а затем столкнулись с растущим влиянием генералов - армейских и гэбэшных. Роли постоянно меняются, вчерашние противники в одночасье становятся партнерами, и наоборот. С ростом влияния военных общие правила игры не изменятся. Война всех против всех продолжится, и люди в погонах ничего с этим поделать не смогут, ибо не в силах радикально изменить систему. Зато они смогут добиться для себя более выгодных позиций в системе. Иными словами, максимум, что нам грозит, это появление нового олигархического клана - военно-чекистского. А может быть, и нескольких соперничающих группировок олигархов в погонах. При этом другие группировки тоже остаются на сцене.

Ясное дело, генералы, переходящие на «хозяйственные» должности, часто снимают мундиры, но это никого не обманывает - секрет их влияния не в менеджерских талантах, а в армейских связях.

ЕСЛИ ВОЕННЫЕ НАДЕВАЮТ ГРАЖДАНСКИЕ КОСТЮМЫ, ТО ШТАТСКИЕ СТРОЯТСЯ. Людям свойственно применять привычные для них методы управления. Идеалом организации любого коллектива становится стрелковая рота.

Военно-полевая олигархия

Вопрос в том, укрепит создание военно-олигархического клана армию или нет. Ответ ясен заранее. Чем значительнее экономические интересы военной верхушки, тем ниже боеспособность вооруженных сил. Армия и бизнес - две вещи не то чтобы несовместные, но как бы взаимно отторгаемые. Военная элита в слаборазвитых странах периодически поддается соблазну не только подкармливаться за счет предпринимателей (одновременно обслуживая их интересы), но и самой выступить в роли бизнес-элиты. Результаты непременно оказываются удручающими.

В качестве примеров можно сослаться на Грецию времен диктатуры «черных полковников», Турцию, Южную Корею 60-70-х годов, ту же Латинскую Америку. В большинстве случаев перед нами не только общества, весьма далекие от демократии, но и вооруженные силы, не отличающиеся особой эффективностью. Греческих полковников разбили турецкие военные, сами не сумевшие за 20 лет справиться с восставшими курдами. Аргентинские генералы были разгромлены англичанами на Фолклендских (Мальвинских) островах и т.д.

Когда у армии есть свои деловые интересы, она особенно склонна вмешиваться в политику. Свой бизнес надо защищать, а политика - концентрированное выражение экономики. К тому же военный бизнес сам по себе неэффективен. Трудно одинаково хорошо управлять полками и торговыми точками. Скорее всего, совмещение двух совершенно разных видов деятельности в одной системе ведет к тому, что и то и другое делается одинаково плохо. Но в данной ситуации у военных появляется важное преимущество. Они используют свои силовые и политические возможности для того, чтобы добиться преимуществ и льгот для своего бизнеса.

ИТОГ ЯСЕН: ЧЕМ БОЛЬШЕ ВОЕННЫЕ СКЛОННЫ ТОРГОВАТЬ, ТЕМ ВЫШЕ ОПАСНОСТЬ ДИКТАТУРЫ.

Российские силовики постепенно эволюционируют в сторону латиноамериканской модели, что закономерно. Установив у себя систему периферийного олигархического капитализма, мы неизбежно начинаем формировать и соответствующую политическую модель. Проблема, однако, в том, что формирование военной олигархии не только не приостанавливает упадок вооруженных сил, но, наоборот, ускоряет этот упадок.

Если армию поощряют к тому, чтобы она торговала, неудивительно, если она начинает торговать с неприятелем. Это не только знакомая примета чеченских войн, но и характерная черта конфликта 40-х годов в Китае, где генералы Гоминдана не столько проиграли Мао Цзэдуну войну, сколько проворовали ее.

Чтобы генералы-олигархи окончательно закрепились на занятых позициях, им нужно не только навязать свою волю штатским коллегам-конкурентам, но и гарантировать лояльность, управляемость вооруженных сил. А именно это совершенно не гарантировано. Неудачная война, новые налоги, подрывающие материальное положение низшего офицерского звена, непопулярность военной службы среди населения - более чем достаточно поводов, чтобы поссорить генеральскую верхушку с большинством армии.

Реально боеспособность войск обеспечивают все же не генералы, а капитаны, майоры, подполковники. Именно они должны превратить полуголодных рекрутов в солдат, готовых сражаться. Военное начальство мало что может им сегодня предложить. А потому олигархи в погонах рискуют в определенный момент оказаться в буквальном смысле слова генералами без армии.

ВЛЮБЛЕННАЯ СТАТИСТИКА ВСЕГДА РАДА ОБМАНЫВАТЬ

Верить нашей социологии - все равно что смотреть в кривое зеркало. Достоверную информацию, по крайней мере во всероссийском масштабе, наши социологические службы дать не могут, даже если бы хотели. Можно сколько угодно сетовать на коррумпированность исследователей, на то, что заказ со стороны власти или спонсоров для них важнее истины. Но есть еще две причины, которые не дают им возможности по-настоящему изучать общественное мнение.

Первая причина банальна - нет денег.

Вторая тоже неоригинальна - западные методики не срабатывают.

Парадокс лишь в том, что эти два фактора теснейшим образом связаны между собой. То есть западные методики неприменимы в России потому, что нет денег.

На Западе социологи привыкли изучать общество более или менее стабильное, с устойчивой социальной структурой и сложившейся за многие годы культурой. У нас все находится в движении. Люди меняют свои взгляды и ценности с поразительной быстротой, и винить их за это не надо, ибо они живут в неустойчивом обществе. Они сами не могут понять, кто они такие. Все мы немножко люмпены.

Инженер становится на полгода челноком, а потом возвращается на предприятие, но еще немного шьет. Учительница подрабатывает проституцией. Академический ученый смотрит на лекции за рубежом как на своего рода «халтуру», интеллектуальную шабашку, позволяющую ему дома за нищенскую зарплату заниматься любимым делом. Рабочие по нескольку месяцев являются фактически безработными, не теряя рабочего места. Политики занимаются бизнесом. Бизнесмены считают себя общественными деятелями.

Современная Россия катастрофически неоднородна - социально, культурно, этнически. Регионы различаются между собой очень сильно, маленькие города не похожи на мегаполисы, провинция имеет мало общего с Москвой.

Короче, чтобы учесть все особенности, оттенки и тенденции общественного мнения, требуются выборки на порядок большие, нежели на Западе. Что-либо понять о России в целом можно, лишь опросив три-пять тысяч человек. На это у наших социологов нет денег. А при менее масштабном опросе западные методики неизбежно дают у нас искаженные результаты.

К тому же в отдаленные регионы никто не едет. Большие города у нас представлены в социологических опросах лучше, нежели маленькие, города в целом - лучше деревни, запад страны - лучше, чем ее восток и север.

К тому же социологи часто опрашивают по многу раз одних и тех же людей (так проще и дешевле, чем составлять новую выборку).

Хорошо известно и то, что в России люди вообще в анонимность опросов не верят и опасаются, что их высказывания станут известны не только специалистам по общественному мнению. Особенно если опрос телефонный! Потому у нас раньше скрывали, что хотят голосовать за «демократов», а теперь предпочитают не распространяться о симпатиях к коммунистам или Жириновскому.

И, наконец, самое забавное, но хорошо известное обстоятельство: вопросы задают, как правило, симпатичные девушки. Когда в одной из социологических служб решили проверить, чем руководствуются люди, заполняя анкеты, они обнаружили, что одним из самых распространенных мотивов было… «желание понравиться социологу». Так вот.

Заведомая недостоверность любых социологических данных открывает зеленую улицу для их заведомой, злонамеренной фальсификации. Почему бы не соврать, если есть гарантия, что тебя никто не сможет поймать за руку.

Тем более если за это хорошо платят.

Тем более если власть очень хочет получить соответствующие результаты.

И все же в одном отношении российская социология интересна. Она не может вам показать действительную картину, но способна дать представление о динамике. Даже если вы изучаете предмет по отражению в кривом зеркале, вы можете заметить, когда он меняется. В этом смысле очень показательно то, что стало происходить с опросами общественного мнения за последние несколько месяцев.

Опросы, проведенные ВЦИОМом в июне-июле, показывают, что резко возросло недовольство чеченской войной. То же самое фиксируется и другими службами, хотя цифры получаются совершенно разные. По данным ВЦИОМа, за войну по-прежнему выступают примерно 55% населения, хотя осенью число сторонников войны доходило до 70%.

Другие службы, напротив, утверждают, что даже в лучшее (для власти) время число сторонников чеченского похода не превышало 42-45%.

Что касается рейтинга Путина, то на эту тему в последнее время вообще почти никаких данных не найдешь. До марта все очень хотели узнать, насколько любят граждане своего президента. После выборов к этому все как-то разом потеряли интерес.

А зря!

Данные опросов ВЦИОМа показательны еще в одном отношении. Согласно этому опросу, в одно и то же время увеличилось число людей, которые говорят, что армии в Чечне надо действовать более жестко, и тех, кто хотел бы, чтобы войска убрались оттуда к чертовой матери. Причем во многих случаях это ОДНИ И ТЕ ЖЕ ЛЮДИ! Парадокс на самом деле только кажущийся, но он очень многое объясняет.

Осенью прошлого года и политики, и значительная часть социологов спутали обычный бытовой расизм с поддержкой военной операции. Ясное дело, что изрядная часть населения убеждена, что надо «мочить черных», «показать чуркам их место» и так далее. Какие-либо «гуманные» аргументы, ссылки на Женевскую конвенцию, напоминания, что убивать мирных жителей нехорошо, в данном случае не действуют. Но отсюда вовсе не следует, что эти же люди готовы смириться с гибелью тысяч русских парней на Северном Кавказе.

Более того, неприязнь к кавказцам может выразиться не только в желании завоевать Чечню, но и в потребности отделиться от нее официальной границей и объявить всех ее жителей нежелательными иностранцами. Те самые люди, которые готовы поддержать силовые действия армии, не хотят тратить деньги на восстановление Чечни (без чего в долгосрочной перспективе военные операции теряют смысл).

Иными словами, реальная массовая поддержка чеченского похода Путина всегда была существенно меньше, чем признавали средства массовой информации. Теперь же она сжимается, как шагреневая кожа. Можно сколько угодно ругать мусульманских последователей Гастелло и Александра Матросова, но с потерями в Чечне обществу мириться становится все труднее, тем более что военные и политики не могут перекрыть сообщений о потерях новыми победными реляциями: все города уже взяты, все чеченские боевики, согласно сводкам, уже по два-три раза уничтожены…

Несколько месяцев назад на страницах «Новой газеты» я сравнивал политику Путина и его окружения с ледяным домом, который неизбежно начнет таять с наступлением теплой погоды. Каков бы ни был запас прочности, заложенный в подобное строение, подтаивать оно начинает неизбежно. Бессмысленные войны неизменно проигрываются, а те, кто делает ставку на войну, выиграть которую на поле боя невозможно, обречены рано или поздно потерпеть поражение и политическое.

Парадокс, однако, в том, что популярность власти сейчас зависит в значительной мере от фактора, который в России не контролирует никто: ни сама власть, ни олигархи, ни чеченские боевики. Речь идет о цене нефти. До тех пор пока она достаточно высока, правящие круги могут позволить себе одновременно вести войну и поддерживать видимость экономического роста. Как только этот поток нефтедолларов в бюджет и в кошельки олигархов прекратится, обнаружится, что нет ни перспектив для подъема промышленности, ни средств на содержание корпуса в Чечне. В такой ситуации власть может вдруг стать невероятно гуманной и политкорректной, вспомнить про Женевскую конвенцию и в конечном счете начать переговоры. Другое дело, что будет уже слишком поздно. Противники войны вряд ли полюбят Путина. Ее сторонники в очередной раз сочтут, что их предали.

Впрочем, если правящие круги будут упорно продолжать в Чечне «антитеррористическую операцию», последствия могут оказаться еще хуже. Неплохо бы вспомнить, во что обошлось Николаю II и Керенскому их стремление продолжать уже проигранную войну «до победного конца». Желающих прорваться к власти у нас всегда хватает…

ВСЁ ДОСТАЮТ ИЗ ШИРОКИХ ШТАНИН

Ничто так не омрачает душу, как мысль о налогах. Причем о тех, которые не заплатил. Можно смело сказать, что неуплата налогов - это наша национальная идея. А вот финны придумали нечто такое, что позволяет им испытывать радость при виде налоговой полиции.

Как это им удалось?

Во времена, когда товарищ Сталин отобрал у Финляндии часть Карелии и создал Карело-Финскую ССР, ходил в Москве анекдот про то, как искали для новой республики представителей «титульной нации». Нашли двух. Один был Фининспектор, другой - Финкельштейн. Потом обнаружилась ошибка: это был один человек.

С фининспекторами в Финляндии, видимо, полный порядок.

Несколько дней назад финские газеты опубликовали сенсационные данные. Согласно результатам опросов общественного мнения, 74% граждан удовлетворены налогами, которые они платят. Это вообще звучит странно, поскольку люди в принципе редко бывают удовлетворены чем-либо, а уж налогами - тем более.

Хорошо известно, что финны платят добросовестно, уклонение от уплаты налогов - явление почти неизвестное. И не только из-за «северной честности» и «протестантской этики», но и потому, что страна маленькая, все друг друга знают, в бюрократии царит порядок. Но главное, Финляндия - страна с очень высокими налогами. Политики на протяжении нескольких лет говорят о необходимости налоги понизить, обещают, что в связи с тем, что в бюджете сейчас очень много денег, в 2001 году финны будут платить в казну в среднем на полтора процента меньше. А рядовые финны и так вполне довольны.

К этому остается только добавить, что, вопреки всем «классическим» теориям, согласно которым высокие налоги замедляют экономический рост и сдерживают инновации, сегодняшняя Финляндия делит со Швецией первое и второе места в мире по количеству пользователей Интернета на душу населения, далеко опережая США. Финны являются одними из мировых лидеров по телекоммуникационным технологиям. А страна на протяжении пяти лет подряд демонстрирует высокий экономический рост (5% в 1999 году), опережая не только большинство европейских соседей, но и США.

Самое тяжелое время для финнов было после распада СССР. До этого экономика работала в значительной мере на «южного соседа», которого не любили за зимнюю войну 1939 года, но за счет которого неплохо кормились. Но Советский Союз рухнул, а на российский рынок хлынула масса дешевых импортных товаров. Финская экономика пережила катастрофический спад, безработица, ранее финнам почти неизвестная, достигла 20%. В этом смысле Финляндия, видимо, единственная из развитых западных стран, пострадавшая от распада СССР и реформ в России. И вот десять лет спустя безработица сократилась до 10%, экономика ожила, жизненный уровень резко повысился. И все это как-то получилось без спасительных советов Международного валютного фонда. Правда, вырос и внешний долг, но его регулярно выплачивают. Проблема лишь в том, что сумма долга была зафиксирована в долларах. Если бы не высокий курс доллара по отношению к финской марке, то долг был бы уже выплачен почти полностью.

Но вернемся к налогам. Финны платят действительно очень много. Но платят осмысленно. То, что финский налогоплательщик, в отличие от русского, знает, что он получит за свои налоги, является уже банальностью. И в целом такое же сравнение можно отнести и к американскому, немецкому или японскому гражданину. Мы окажемся в компании с латиноамериканцами и жителями большей части Африки, которые, как и мы, твердо убеждены, что деньги, отданные государству, будут потрачены на что угодно, но не на развитие страны и на оказание помощи гражданам.

Гораздо интереснее разобраться в том, как все устроено на практике. Кто, сколько и за что платит. Минимальные доходы налогом не облагаются. Если вы превысили минимальный уровень, необходимый для выживания, вы начинаете платить муниципальный налог, причем только с той суммы, которая превышает необлагаемый минимум. В среднем это 17%, хотя многое зависит от конкретного города. Самые богатые берут со своих жителей примерно 15%. Порой же доходит до 19%. При низких доходах вы имеете шанс вообще не платить налоги в пользу центрального правительства. Что же до муниципальных денег, то их распределение происходит вполне открыто - для того и существует демократия. Несколько лет назад в Турку кто-то из местных чиновников предложил разрешить городской администрации использовать бюджетные деньги для игры на бирже, обещая сказочные дивиденды. Вопрос обсуждался публично, и в итоге депутаты от левых и «зеленые» провалили предложение. Спустя примерно год автор проекта попался на финансовых нарушениях и сел в тюрьму.

Из муниципальных денег оплачиваются не только поддержание дорог и разные коммунальные программы, но бесплатное образование, бесплатные детские сады. Если вы не хотите отдавать ребенка в детский сад, можете нанять нянечку, город возместит вам сумму, которую он бы затратил на вас, если бы вы воспользовались муниципальным сектором. Частных школ практически нет. И почему-то не слышно жалоб на качество образования.

Государство облагает налогами только средние и большие доходы. Налог - прогрессивный и может достичь 60%. Но здесь действует тот же принцип: повышенной налоговой ставкой облагается только та часть дохода, которая превышает определенную базовую сумму. Иными словами, представитель финского среднего класса обычно платит 17% с одной части своих доходов, 20% - с другой и 50% - с третьей. Система сложная, но здесь не может случиться то, что происходит порой в других западных странах с прогрессивным налогообложением, когда человек, получающий более высокую зарплату, может в итоге из-за высоких налогов получить на руки меньше денег, чем его коллега с более низкими доходами.

Доходы с капитала облагаются отдельно по единой ставке, составляющей 29%. Финн, живущий только на доходы от своего капитала, может в итоге платить меньше налогов, чем его соотечественник, живущий на зарплату.

Государство не только содержит бюрократию и армию и оплачивает всевозможные социальные программы, но и перераспределяет средства в пользу более бедных муниципалитетов, особенно на севере страны. Оно же оплачивает бесплатное высшее образование. Частных университетов здесь нет. Зато есть учебные заведения как на финском, так и на шведском языке. «Шведоязычные» составляют всего около 6% населения (включая часть иммигрантов, которым шведский почему-то дается легче финского), но статус у них с «титульной нацией» равный. Оба языка государственные. А потому финны с недоумением смотрят на братьев-эстонцев, которые отказывают русскоязычным в равноправии. Кстати, православная церковь тоже имеет здесь равный статус с протестантизмом. Если захотите учить ребенка Закону Божьему по православным канонам, расходы оплатит правительство.

При подобных обстоятельствах несложно понять, почему финны удовлетворены высокими налогами. В конечном счете для людей главное не то, сколько они платят в виде налогов, а сколько у них остается в итоге. Финские рабочие очень хорошо зарабатывают, профсоюзы сильны, но товары почему-то конкурентоспособны. Другое дело, что меняется структура промышленности. Финский текстиль никто не будет покупать, он оказывается слишком дорог по сравнению с тем, что производят в Китае или Польше. Текстильные фабрики закрываются, превращаясь в жилые кварталы, музеи индустриальной истории или культурные центры. Зато финны делают мобильные телефоны.

Ясное дело, что Россия, несмотря на сходство климата, не может жить, как Финляндия. У нас своя этика, свои правила, своя история. Мы всегда будем испытывать недоверие к государству. Предлагать скандинавскую модель в России бессмысленно. Лет десять назад, когда один из перестроечных деятелей выступал перед публикой, доказывая, что нам надо принять «шведскую модель», я не удержался и спросил: где у нас он собирается найти столько шведов? И все же урок извлечь можно. Он исключительно прост. Дело не в том, высоки налоги или низки, а в том, как организована система.

Люди из команды Грефа убеждены, что россиянин не платит налоги просто потому, что налоги слишком высоки. Стоит налогам понизиться, как мы дружно понесем наши денежки в копилку государства. Здесь он глубоко заблуждается. Репутация государства не улучшится от введения нового налогового кодекса, дающего скидки богатым и перекладывающего основное бремя на бедных. Те, кто вообще не платил, вряд ли сочтут 13% понижением налогов. Но главное, большинство людей в России не платят налоги не потому, что не хотят, а потому, что это невозможно. Дело не в сумме налогов, а в устройстве экономики.

Работнику в конечном счете безразлично, какова его номинальная зарплата. Важно, сколько реально остается в кармане. Предприятия, расплачивающиеся с сотрудниками «черным налом», экономят на налогах огромные суммы. Если бы с зарплаты пришлось полностью платить налоги, это означало бы одно из двух: или увеличение номинальной зарплаты (соответственно - рост инфляции, снижение конкурентоспособности), или снижение реальной зарплаты, причем именно в тех секторах, где сейчас платят «живые деньги». А это мало кому бы понравилось.

Работник, оплаченный «черным налом», практически бесправен, ибо в случае конфликта он не может обращаться в суд, не рискуя выставить самого себя злостным нарушителем закона. Все зависит от неформальной устной договоренности с начальником, а это заведомо ставит человека в невыгодное положение. Наконец, даже если работодатель абсолютно готов идти на все издержки, связанные с «правильными» трудовыми отношениями, он все равно может быть не в состоянии открыто платить большую зарплату, ибо он сам значительную часть денег получает «черным налом», а потому заявить их открыто не может.

Иными словами, какова экономическая система, такая будет и налоговая практика. Финны по-прежнему будут платить высокие налоги и демонстрировать глубокое удовлетворение. А «большой южный сосед» - скрывать доходы от государства и жаловаться на жизнь.

ВЫРОЖДЕНИЕ ЗЛА

Политические процессы перешли в криминальную зону

Подмосковный дачный поселок. Живет в основном интеллигенция, люди спокойные, вежливые. Голосуют в основном за Гайдара и страшно боятся коммунистов (видимо, потому, что в прошлом почти все в этой партии состояли). Стоим в очереди у автолавки, приезжающей два раза в неделю, чтобы снабдить интеллигенцию макаронами, консервами и импортными леденцами.

Вы ведь в «Новой газете» печатаетесь? - оборачивается ко мне пожилой сосед.

Я киваю.

- Правильно ваша газета пишет! Безобразие в стране творится! Черт знает что! Вот, например, в Чечне: год уже воюем, а справиться не можем. Ведь простое же дело! Сколько там народу? Да не больше полумиллиона. Мужиков, значит, тысяч двести. Ясно же, что всех надо убить, и дело с концом. Ну детей можно на перевоспитание отправить. А мы за целый год полумиллиона человек истребить не можем. До чего же страну довели!

Я несколько растерялся от такой «солидарности». И даже непонятно, как реагировать. Нельзя же сразу симпатичного соседа фашистом назвать.

А он продолжает:

- Ну, конечно, мобилизацию надо объявить, для такого дела под ружьем около миллиона солдат нужно. А кто откажется служить - в тюрьму. Пусть посидят.

Этот разговор происходил часа за четыре до взрыва на Пушкинской. А как только рвануло, как только пошли сообщения о жертвах, на редакции обрушился шквал телефонных звонков. Общая мысль та же - всех убить. Истребить чеченский народ. Окончательно решить проблему.

Апеллировать к нравственности бессмысленно. Все нравственные понятия в нашем обществе давно разрушены. Именно поэтому подобная реакция вообще возможна, во всяком случае публично. Ирландская республиканская армия взрывала супермаркеты в Лондоне, пивные в Ольстере, и все же предложение в качестве ответной меры «убить всех ирландцев» или «истребить всех католиков» никем не обсуждалось. Дело не в том, кто на самом деле взорвал, - чеченцы в отличие от ирландских республиканцев или радикальных палестинских групп категорически отвергают свою причастность к подобным акциям. Дело даже не в количестве жертв. Дело в моральном состоянии нашего общества.

Говорить о шоке, порожденном насилием, не приходится. Насилие давно стало частью нашей жизни. Именно поэтому, кстати, призыв «всех убить» не воспринимается как нечто безумное, чудовищное. И так ведь убивают. Просто, видимо, надо убивать больше. Чаще. Систематичнее.

Может, зря мы власть ругаем? На таком фоне правительство кажется чуть ли не «единственным европейцем в России». Оно по крайней мере воздерживается от людоедских заявлений, ограничиваясь двусмысленными намеками. Увы, власть просто реалистичнее. Волна злобы свидетельствует не только о том, что общество утратило моральные критерии. Значительная часть населения, похоже, утратила и чувство реальности. Ибо требование «всех убить» не только аморально, но и совершенно нереализуемо.

«Всех убить» не удалось даже Гитлеру с его отлаженной машиной уничтожения. Геноцид стоит дорого и требует тщательной организации. Его практически невозможно осуществить в условиях коррупции.

К тому же мой симпатичный сосед явно ошибся с цифрами. Чем больше масштабы резни, тем сильнее ответный потенциал ненависти. Тем больше врагов. Ведь, истребив жителей Чечни, государство должно будет взяться за чеченцев, живущих в России. За ингушей, потому что чеченцы будут выдавать себя за них.

Затем придется взяться за остальных кавказцев и мусульман, которых подобная политика сделает непримиримыми врагами России. И наконец, за тех русских, которым все это категорически не понравится. А таких, несмотря ни на что, большинство. Между прочим, даже в Германии в 1933 году лишь треть населения поддерживала нацистов. А потому лагеря придется строить почище сталинских.

У российской власти сегодня для таких дел нет ни кадров, ни денег. А главное - нет причины. Ведь геноцид никогда не бывает самоцелью. Зачем войну затевали - понятно. Нужно было обеспечить контролируемую смену президента, закрепить результаты воровской приватизации, заткнуть рот несогласным. Все эти цели достигнуты. Все идет гладко. Зачем развязывать массовый террор? Ради победы в войне? А с чего мы взяли, что победа в войне так нужна власти? Пока у нее дела и без того идут сносно. Армия не взбунтовалась, нефтяное воровство в Чечне идет полным ходом, а «кавказская угроза» помогает поддерживать единство в обществе.

Солдаты пока есть, патроны тоже. И если все рухнет, то не из-за войны, а из-за падения цен на нефть, развала энергетики или мирового экономического кризиса. В этом случае и война быстро закончится, но это будет уже не причиной, а следствием экономического и политического краха.

Но именно незаинтересованность власти в новой эскалации напряженности делает московский взрыв особенно загадочным. Можно сказать, что впервые в России совершен серьезный террористический акт, который дает основание подозревать, что спецслужбы к нему непричастны.

Разговоры про профессионализм подрывников - полная нелепица. Устройство, подобное взорванному на Пушкинской, можно изготовить в домашних условиях, а составные части нетрудно приобрести на черном рынке. Находки, сделанные в последующие дни, это подтверждают. Взрывчатка и детонаторы давно не являются в России дефицитным товаром, как и хозяйственные сумки.

Про «высокий профессионализм» в выборе места взрыва - тоже чепуха. Таких мест в столице великое множество, и любой десятиклассник, знакомый с законами механики, вам за два часа подыщет с дюжину точек, где взрыв будет иметь куда более страшные последствия, чем на Пушкинской, причем охраны не будет вообще никакой.

Место на Пушкинской специфично только в одном отношении: там толпится не просто народ, а средний класс. У жертв взрыва сплошь и рядом были мобильные телефоны. Это заставляет заподозрить, что место все же было выбрано адресно и профессионально, но не с точки зрения взрывотехники, а с точки зрения общественного резонанса. Хотя это тоже может быть просто совпадением.

То, что власти не сразу принялись искать «кавказский след», тоже наводит на мысль, что происшедшее не было частью какого-то заранее продуманного плана. Разумеется, в конечном счете все равно все спишут на Чечню просто потому, что это - идеальный способ прикрывать любое нераскрытое дело о терроризме. Подозреваемые, мол, скрылись в горах, допросить невозможно, остальное пусть делают федеральная авиация, танки, системы залпового огня…

Возмущение промосковских чеченцев тоже свидетельствует о том, что взрыв для власти оказался неожиданностью. Зачем было всех этих людей поднимать на различные должности, если потом они окажутся в конфликте с Центром? Когда раздались призывы расправиться с «черными», даже Шамиль Бено, представитель марионеточной администрации, заявил: или признайте нас равноправными гражданами, или предоставьте нам независимость. Самое печальное, что ни того, ни другого кремлевская власть сделать не в состоянии.

Незадолго до взрыва просочились в прессу сообщения про контакты Кремля и Масхадова. Причем на сей раз чеченская сторона их в отличие от прошлых не опровергала. Причина ясна: нефтяная халява кончается. На мировом рынке наметилась устойчивая тенденция к снижению цен на топливо. Чем дешевле бензин в Европе, тем меньше денег у военных в Чечне. В армии начались разногласия: что сокращать? Генералов увольняют. Появилась потребность в мире или хотя бы перемирии. И тут - взрыв. «Ястребы» с той или другой стороны срывают переговоры? Возможно. Но опять же не исключено и совпадение.

Как было на самом деле на Пушкинской, мы скорее всего не узнаем. Скорее узнаем окончательную правду про взрывы домов в 1999 году. То дело еще всплывет, так же, как должно было всплыть рано или поздно дело об убийстве Кирова. Не сейчас, так через десять лет. Большие провокации обычно раскрываются. С малыми никто возиться не будет.

В данном случае, однако, важен результат. А результат таков, что получилось обострение политической обстановки, которое никто из основных политических игроков, похоже, не заказывал.

Взрыв на Пушкинской не нужен был Кремлю, ибо поставил под вопрос заявления об успехе антитеррористической операции и установлении стабильности.

Он не нужен был чеченцам, ибо подлил масла в огонь войны.

Он не нужен был Березовскому, ибо случился как раз тогда, когда он хотел привлечь внимание к создаваемому им движению.

Вообще Березовский успешно действует только чужими руками. Когда начинает играть сам, получается плохо. Казалось бы, все очень продумано. Создается новая либеральная оппозиция взамен «ЯБЛОКУ» и новая левая оппозиция взамен КПРФ. В итоге управлять процессом становится предельно просто. Все партии выходят из пальто Березовского, как русские писатели из «Шинели» Гоголя.

Но ничего не получается. Политические процессы развиваются сами по себе, по собственной зловещей логике. Помните слова Ленина в ноябре 1917-го про то, что политическая ситуация теперь свелась к военной? Так вот, в сегодняшней России политическая ситуация свелась к криминальной. И это оказывается неприятной неожиданностью даже для Бориса Березовского.

10 ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИФ О ВЛАСТИ

Пресса пишет, что вместе с подводной лодкой «Курск» затонула и репутация президента Путина. Это неправда. Затонул лишь пропагандистский миф о Путине. Репутации никогда не было.

Репутацию зарабатывают годами. Зарабатывают своими поступками и достижениями.

До сих пор были только фальшивые рейтинги и пропаганда. И тому и другому готовы были верить именно потому, что у преемника Ельцина не было никакой репутации. Ни плохой, ни хорошей. В этом было его единственное преимущество. По крайней мере, его не знали. Всех остальных знали слишком хорошо. Путин мог пользоваться тем, что английские юристы называют the benefit of doubt - лучше пусть будут сомнения в порядочности человека, чем твердая уверенность в его подлости.

В известном смысле отказ Путина поехать на место катастрофы, его откровенное нежелание прервать отпуск на Черном море - первый вполне самостоятельный поступок нового президента.

Он спрятался от нас. Он не решился выступить. Это его выбор. Все остальное было подготовлено и просчитано заранее: Ельциным и кремлевской «семьей», когда они назначили наследника. Имиджмейкерами, то сажавшими своего клиента на истребитель или на подводную лодку, то ставившими его на лыжи. Чиновниками, писавшими всевозможные сценарии бюрократических перетасовок. Генеральным штабом, доложившим Ельцину в начале прошлой осени свой бездарный план чеченской кампании. А когда случилась нештатная ситуация с подводной лодкой, Путин впервые столкнулся с необходимостью принимать решение самостоятельно. И он сделал единственное, на что был способен, - попытался уклониться от участия в событиях, от ответственности перед народом. Сначала он не показывался вообще, а потом, когда недоумение в народе и даже в самой бюрократии начало перерастать в откровенное возмущение, он все-таки прервал отпуск и появился перед публикой - под прикрытием целой толпы православных иерархов в украшенном позолотой зале. Глядя в телекамеру сухими чиновничьими глазами, президент ровным голосом рассказывал про то, как льет слезы, наблюдая за происходящим из своих кремлевских покоев. Поступок совершен, и последствия его ясны. Теперь у Путина есть репутация. С такой репутацией трудно не то что управлять огромной страной, но и заведовать небольшой конторой. То есть как раз конторой заведовать нельзя. Управлять страной можно. Впрочем, дело не в Путине. Дело во власти. Пресса, телевидение, люди на улицах возмущены: нам откровенно врут! А что, раньше нам говорили правду? Властям явно не простят катастрофу подводной лодки и «операцию по спасению», больше похожую на операцию по сокрытию улик. Но той же власти совсем недавно прощали и гибель тысяч мирных жителей в Чечне, и бездарное ведение военных действий, и подтасовку выборов. То, что произошло с «Курском», должно вызывать ужас и возмущение, но удивления вызвать не может. Власть вела себя именно так, как она ведет себя всегда. Она действовала своими обычными методами. Все было именно так, как и должно быть. С подводными лодками случаются катастрофы. Это было не только с нашими кораблями, но и с американскими. И как бы ужасно ни было происшедшее, гибель «Курска» - лишь один из эпизодов в общем ряду событий, триумфально называемых у нас «историей новой России». Возлагать на Путина личную ответственность за гибель корабля нелепо. Ожидать от военных начальников в сложившейся ситуации чего-либо иного, нежели бестолковых попыток спасти честь мундира, нелогично. Но если бы за словами об «укреплении армии», «возрождении Российского государства», «наведении порядка» стояли хоть какие-нибудь дела, трагедию «Курска» и Путину, и кремлевской команде простили бы. Однако дел не было. Не было даже намерений что-либо сделать. Была лишь борьба коррумпированной элиты за сохранение власти. Эту борьбу прикрывали патриотической риторикой потому, что больше прикрывать было уже нечем. В августе 2000 года «патриотическая» риторика потерпела такое же крушение, как «демократическая» в 1993-м и 1998 годах или «коммунистическая» в 1991 году. Для тех, кто играл в политические игры, настал момент истины. Они в недоумении. Наверняка ругают несчастливое стечение обстоятельств. Все было бы так прекрасно, если бы не эта лодка! Им не повезло. Они даже уверены, что им надо сочувствовать. Именно им, а не «человеческому материалу», гибнущему в грязи чеченской войны и ледяной воде Баренцева моря. Они были уверены, что врать можно бесконечно. Что страна все выдержит и со всем смирится. Они не заметили, что была достигнута своего рода «критическая масса» лжи. Наша удивительная терпимость к вранью и подлости тоже имеет свои пределы. Об этом можно было бы догадаться заранее, но страна так добродушно и безропотно принимала каждый новый шаг власти, что казалось - предела нет. И все же действия политического и военного руководства в случае с «Курском» оказались чудовищными даже на общем фоне современной российской действительности. Если бы речь шла просто о привычном сочетании лжи и неэффективности! Чем дольше продолжались спасательные работы, тем более усиливалось ощущение, что никого спасать и не собираются. Мало того что помощь британцев и норвежцев первоначально отвергали. Даже когда норвежские экипажи прибыли на место событий, вместо реального дела проводились совещания, иностранным спасателям долго не давали приступить к работе. Затем, когда появилась надежда на то, что проникнуть на «Курск» и соединить его с британской субмариной все же можно, а среди норвежских водолазов уже вызвались добровольцы, готовые, рискуя жизнью, идти внутрь поврежденного судна, наши военные продолжали доказывать, что люк безнадежно поврежден. Норвежским специалистам пришлось опровергать это через агентство Рейтер! Все происходившее было похоже на откровенный саботаж. Утром понедельника, после того как норвежцы открыли люк, наши официальные лица почти радостно объявили, что британское спасательное устройство применить не удастся. И несмотря на то что скандал по поводу начальственного вранья уже принял международный характер, журналистов пытались удалить с места событий. Такое поведение можно объяснить только одним: официальные военные власти не хотели, чтобы остались живые свидетели катастрофы. Им не нужны были спасенные люди, готовые рассказать правду, им нужны были погибшие герои. Как всегда бывает в таких случаях, правду все равно скрыть не удается. И глубочайшее убеждение людей в том, что власть виновна в трагедии, стало уже фактом. «Курск» оказался тем новым моральным грузом, выдержать который наше массовое сознание уже не в силах. Наступил перелом. Власть вызывает в обществе уже не недовольство, даже не протест, а просто отвращение. Перемену почувствовали все, хотя не все еще понимают, что это значит. В глубине души кремлевское начальство надеется: все как-то обойдется. Поругаются и забудут. Ну что, в конце концов, могут сделать все эти сто двадцать миллионов безропотных существ, которых так хорошо приучила к покорности советская власть и которыми так легко могла управлять «новая российская элита»? Они ошибаются. Так же, как ошибалось царское правительство, думавшее в 1905 году, что после гибели под Цусимой русского флота ничего не случится. Мы не знаем, что нас ждет завтра. Даже события, которые происходят в двух шагах от нас, порой трудно разглядеть через дымовую завесу лжи. Но что-то случилось. Мы больше так не можем. Терпение кончилось. «Курск» войдет в нашу историю не просто как очередная катастрофа. Похоже, именно это несчастье пробудило в миллионах людей гражданское сознание.

ЕЛЕВИДЕНИЕ КРЕМЛЯ

ТВ: Т упало, и пропало изображение сильного вождя

Один из основоположников демократизма в России сформулировал принцип: «В стране происходит только то, что показывают по ТВ» (напоминает знаменитое - из всех искусств важнейшим для нас является останКИНО?).

Все верно: черный экран объективно информирует о происходящем независимо от того, какую кнопку вы нажали - вторую или четвертую. Ибо не происходит ничего.

Без волшебной палочки (башня) исполнение желаний затруднительно. И без картинки образ вождя вдруг тихо потух.

Для людей дела почти ничего не изменилось. Кто не делал ничего - остались без дела. Засуетились министры печати и маниловы. Процесс надувания лошади через соломинку осложнился: воздух, подаваемый в нужное место, вылетал через продырявленные, абсолютно плоские экраны.

Стало ясно: президент отсутствует.

Казалось бы, что страшного? Страна привыкла, что президент работает с документами. В Завидове. Либо за носовой перегородкой.

Не совсем так. При Ельцине система власти была построена с расчетом отсутствия президента. Сегодня - с расчетом сильного президента.

Поэтому она рассыпается, когда сильного нет. Ельцин делал вид, что его нет. Путин делает вид, что он есть.

Но изображение всегда хорошо, когда есть изображение. А оно пропало. В этом случае стране легче, если бы Путин делал вид, что его нет.

А где взять, коль соломинка сгорела.

Считается, что сегодня Россия - слабое государство. Это неправда. Наше государство не слабое, а безответственное. По отношению к своим гражданам, по отношению к своим социальным обязательствам, которые оно не решается открыто снять с себя.

Нынешнее государство вполне соответствует той экономике и тому обществу, которые мы имеем. Тезис о «слабости государства» рождается за счет сравнения с советским прошлым. Да, Советское государство было не только больше, но и сильнее. Причем сила его выражалась не только в количестве танков и ракет, но и в готовности браться за решение практически любых социальных вопросов. Именно это, кстати, а вовсе не работа милиции и КГБ делало советское государство всепроникающим. Полицейские государства были и до СССР. И полмиллиона человек, задействованных в системе советской госбезопасности, - отнюдь не мировой рекорд даже на душу населения.

Да, сегодня мы уже не сверхдержава. Более того, из страны индустриально развитой (пусть и не с самой эффективной экономикой) мы превращаемся в классический сырьевой придаток Запада, периферию капиталистической миросистемы. В этих условиях просто смешно требовать от государства и правительства, чтобы они вновь соответствовали советскому стандарту (но при этом обеспечивали бы и полное уважение к свободам и правам человека).

По численности бюрократии, по разветвленности всевозможных силовых и полицейских структур, по их готовности к применению насилия нынешняя «демократическая» Россия не только не уступает СССР, но давно уже превзошла его. Другое дело, что эффективность этих структур сравнительно низка, а их коррумпированность ужасает. Но это просто неизбежно при той социальной и экономической системе, которую мы имеем в течение последних десяти лет.

Россия нуждается не в «усилении государства», а в социальных реформах, структурных преобразованиях, которые обеспечили бы большее равенство, стимулировали бы развитие экономики, ориентированной на развитие обрабатывающей промышленности вместо вывоза сырья, открыли бы большинству народа доступ к современным информационным технологиям и т. д. Но такие реформы не нужны сложившимся элитам, ибо означали бы конец их благополучного существования. Потому их не только проводить, но и серьезно обсуждать никто не будет. А мощная государственная машина обслуживает именно интересы этих элит и с ними неразрывно связана.

Парадокс в том, что тезис о «слабом государстве» выгоден именно тем, кто завел страну в тупик. Они прекрасно понимают, что вернуть прошлое невозможно, зато «усиление государства» означает еще большее укрепление их власти, закрепление тех структур и порядков, из-за которых мы превращаемся в «Верхнюю Вольту с ракетами».

Путин стал пропагандистским символом бюрократии. Знаменем сторонников полицейского государства. Однако опыт последнего месяца показал, что президент в России не может быть просто символом и знаменем. Он должен быть еще и действующим политиком. А вот с этим ничего не выходит.

Отличие русских имиджмейкеров от западных состоит в принципиально ином понимании своей задачи и роли в обществе. На Западе мы имеем дело с экспертами, выполняющими чисто технические функции. Они не формируют политику. Они даже не формулируют политические лозунги. Их задача состоит в том, чтобы лучше, популярнее пояснить публике суть той или иной стратегии, идеологии. Им нужно подчеркнуть те привлекательные черты, которые действительно есть в кандидате, стараясь одновременно отвлечь внимание от его недостатков (или попытаться превратить их в достоинства). Они остаются в тени не потому, что играют в «серых кардиналов», а потому, что они действительно находятся на своем месте - их роль второстепенная. Разумеется, читатель может вспомнить американский фильм «Wag the dog» (у нас он почему-то шел под названием «Плутовство»), где ради спасения рейтинга президента устраивают виртуальную войну в Албании (а албанское правительство в это верит, поскольку всю информацию получает из новостей CNN). Но и там, когда имиджмейкер президента зашел слишком далеко и потребовал политического признания, сотрудники спецслужбы его просто ликвидируют.

Конечно, во всем мире виртуальная псевдополитика теснит серьезную политическую дискуссию. В США и Западной Европе это воспринимают как показатель деградации демократии. В России - как проявление ее торжества.

В нашей стране «политические технологи» сделали себя частью элиты, а имидж политиков пытаются лепить буквально из ничего. Дело не в том, что «у нас все сойдет». Общество слабо. Гражданская культура не развита. А главное, даже консолидировавшегося правящего класса нет. Вместо национальной буржуазии - многочисленные кланы и группировки, сросшиеся с бюрократией. Даже олигархии нет, есть только отдельные олигархи.

В такой ситуации имиджмейкеры действительно чувствуют себя хозяевами положения. Они лучше заказчиков понимают, что нужно делать. Они даже не формулируют политику, а ПРИДУМЫВАЮТ ее. Реальные события должны обслуживать видеоряд телевизионного репортажа. Увы, это ловушка не только для незадачливого обывателя, но и для самих правящих верхов. Ибо как ни старайся, а материальный мир все же рано или поздно навяжет свои правила игры. Иллюзия вседозволенности, безграничных возможностей пропаганды и полной безнаказанности вранья заводит слишком далеко.

Смысл пропагандистской кампании Путина состоял не в том, чтобы показать, кем является этот человек на самом деле, а в том, чтобы скрыть это, создавая образ, не только отличающийся от действительности, но в значительной степени ей прямо противоположный. Владимира Путина изображали «сильным лидером», «волевым политиком», а он всегда был и остается средней руки бюрократом, вечным исполнителем, совершенно лишенным собственной воли и политической инициативы.

ЕСЛИ БЫ У ПУТИНА БЫЛИ СИЛЬНАЯ ВОЛЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ АМБИЦИИ, ОН БЫ НИКОГДА НЕ СТАЛ ПРЕЗИДЕНТОМ.

Во-первых, Ельцин не терпел рядом с собой политиков с президентскими амбициями и, как только замечал их, немедленно «топил» потенциального наследника-соперника. Чутье на такие вещи у Ельцина всегда было безупречное, звериное.

Во-вторых, серьезный политик и человек с сильной волей должен был бы летом прошлого года ответить «нет» на предложение Ельцина стать следующим президентом. Тем более что сделано оно было в унизительной для кандидата и страны форме. Ельцин просто поручил Путину работу президента, как поручают своим подчиненным бюрократическое задание. Человек, наделенный чувством собственного достоинства, умом и смелостью, нашел бы в себе силы отказаться. Путин, как и положено мелкому чиновнику, просто ответил: «Да, господин президент». А потом еще прокомментировал по телевидению, что мы, мол, люди военные, что нам поручили, то и выполняем. Хотя, честно говоря, при чем здесь военная служба?

Не придумали еще таких приказов ни в одной армии мира - исполнять роль главы государства.

Слабость Путина как политика должна была прикрываться рассуждениями о его силе. Его неуверенность в себе - пропагандистской ложью о твердости. Страх перед будущим - демонстрацией отваги перед телекамерами. Все прямо по доктору Фрейду: комплекс неполноценности компенсируется самовосхвалением.

Ельцин порой изображал слабость и «играл в дурачка». Это его не раз выручало. «Слабость» президента лишь прикрывала его полную гражданскую безответственность. Но слабым он не был. Всякий раз, когда вставал вопрос о власти, когда нужно было защитить интересы правящей группы, кремлевский лидер оказывался неожиданно сильным. Это почувствовали на себе депутаты Верховного Совета в 1993 году.

Ельцин прекрасно понимал, что без поддержки региональных элит ему не обойтись. Централизованное управление разрушилось, а в регионах сформировались собственные группы интересов. Потому он постоянно и демонстративно шел навстречу региональным элитам. Но опять же, когда вставал вопрос о власти, региональные элиты, даже считавшиеся оппозиционными, строились под его знаменами, ибо сознавали, что впрямую идти наперекор Кремлю слишком опасно. Это почувствовали на себе коммунисты в 1996 году.

Многочисленные олигархи ссорились друг с другом, и Ельцин поддерживал эту борьбу всех против всех, искусно натравливая одних на других, а затем выступая в качестве высшего судьи, нейтрального арбитра. Он менял свое мнение, не держал слова, но всегда делал это таким образом, что внакладе оставались другие. Он был настоящим государем, делавшим именно то, что завещал Никколо Макиавелли.

Лишь под конец царствования ельцинский метод управления стал давать сбои, ибо вокруг президента сложилась «семья». По крайней мере формально государь должен быть «над схваткой». Но президент слишком явно стал оказывать предпочтение клану, возглавляемому собственной дочкой. А это разрушало всю систему сдержек и противовесов, тщательно выстроенную им за восемь лет власти.

Заменив Ельцина на Путина, кремлевская команда и присоединившиеся к ним олигархи думали, что меняют стареющего и слабеющего самодержца на молодого энергичного лидера. И в то же время хотели, чтобы этот лидер был лишен инициативы во всем, что может затронуть их интересы, нарушить сложившийся баланс. Но так не бывает. Нельзя требовать от одного и того же человека противоположных качеств.

В итоге российская элита получила президента, который не только слишком слаб, чтобы брать на себя ответственность за собственные действия, но и зависим от влияния своего окружения. Это не прекратило борьбу за власть и собственность внутри правящих верхов. Напротив, борьба обострилась, ибо возникло ощущение: тот, кто управляет Путиным, управляет страной. Но это тоже оказалось иллюзией.

ЧТОБЫ УПРАВЛЯТЬ СТРАНОЙ, НЕДОСТАТОЧНО ПОДСКАЗЫВАТЬ РЕПЛИКИ ПРЕЗИДЕНТУ И РЕЖИССИРОВАТЬ КАРТИНКУ НА ТЕЛЕЭКРАНЕ.

Тем более что, как показал нынешний август, в России ничто не гарантировано, даже возможность правительства врать на всю страну по телевидению. Для нынешней власти телевизионные каналы в тысячу раз важнее хороших дорог и даже вооруженных сил. Но и здесь материальная реальность побеждает виртуальную. Пожар на телебашне по-своему символичен. При Путине как-то само собой случилось то, чего не смогли добиться сторонники Верховного Совета, осадившие «Останкино» в октябре 1993 года. Телевидение замолчало. Даже второй канал, выходивший в 1993 году из знаменитой «резервной студии». Физические и моральные ресурсы исчерпаны. Приходит пора платить по счетам.

Путин не обладает ни искусством, ни опытом, ни инстинктом Ельцина. Он пытается решать проблемы механически, а его окружение, упоенное бюрократическими интригами и пиаром, забыло, что, кроме виртуальной реальности и бюрократических раскладов, есть еще и страна.

Дело, конечно, не только в личности Путина. В кризисе вся система власти. Система экономического господства ничтожного меньшинства над огромным большинством, не оставляющая шансов для демократии, но в то же время нуждающаяся в демократическом фасаде. Ельцин умел соединить несоединимое. Но его время прошло.

Заменив Ельцина на Путина, российская элита получила лидера, который слишком слаб для того, чтобы стать полноценным диктатором, но слишком неопытен и беспомощен, чтобы играть в демократию.

Они не могут ни уважать свободу граждан, ни навести диктаторский порядок.

С каждым днем слабость власти все очевиднее.

Русская история учит, что у нас в стране правителям прощают многое.

Только слабости в России не прощают.

АРМИЯ ПО КАРМАНУ ИЛИ ПО ФИГУ?

Говорят, что вооруженные силы недофинансированы. Но они просто недодуманы

Осень. Время принимать бюджет. После «Курска» депутаты и генералы дружно пришли к выводу, что Вооруженные силы недофинансируются и их нужно укрепить вливанием денег. Скептики замечают, что при сохранении нынешних структур и порядков никакие деньги не помогут. Вот, например, технические службы, отвечавшие за спасение подводников на Северном флоте: соответствующие подразделения уже давно ликвидированы. Никакое вливание денег не поможет, если структура не будет создана заново.

Но проблема вообще не в деньгах. Даже не в структуре. Она - в политике. Точнее, в том, что мы до сих пор не решили, какая армия нам нужна и для какой политики. И вообще - какая нам нужна страна. Или все давно решили, но нам этого не сообщают?

Война - это продолжение политики другими средствами, говорил Клаузевиц. Соответственно структура Вооруженных сил должна соответствовать задачам, которые стоят перед страной. А эти задачи могут быть разные и даже прямо противоположные - в зависимости от того, кто стоит у власти.

Вооруженные силы, которые имеет нынешняя Россия, представляют собой урезанный и деградировавший вариант Советской Армии. Но дело же не только в том, что страна стала меньше и на несколько порядков беднее.

Изменилась структура общества, его отношения с внешним миром.

Изменились грозящие нам опасности, задачи войн.

Иными словами, уменьшив в три раза Вооруженные силы, мы совершенно не обязательно получаем то, что нам нужно. Мы - бедная страна, но порой и бедным нужно затянуть пояс и вооружиться до зубов. Надо только твердо знать: зачем, почему, против кого? Все уже заметили, что в армии слишком много генералов - 80% от советского состава. Но дело опять же не в числе. Может быть, нам нужно много генералов, только генералов следовало бы набрать других?

Военные не могут и не должны сами для себя формулировать задачи. Это - дело политиков. А политики, с увлечением рассуждая о расходах на оборону, молчат о главном: что и от кого мы собираемся оборонять. Исходя из ситуации сегодняшней России, можно представить себе несколько вариантов развития Вооруженных сил. Зависеть они будут не от количества денег в казне, а от избранного политического курса.

Может быть, наша историческая цель в том, чтобы вернуть России Крым?

Тогда нашим потенциальным противником является братская Украина. Сразу становится понятно, какие нужны Вооруженные силы. Нужно много танков, мощная группировка наземных войск. Надо укрепить именно Черноморский флот. А чтобы в случае конфликта никто третий не вмешался в «спор славян между собою», нужно сохранять и ядерные силы сдерживания. Зато в подобной ситуации нет смысла особенно тратиться на все еще очень большую группировку в Калининграде, да и на Северном флоте, кроме нескольких ударных подводных лодок, ничего особенно не надо.

Но, может быть, наоборот, мы будем дружить с Украиной, а настоящим противником являются Соединенные Штаты?

Конфликт интересов между Россией и США носит объективный характер, а потому военная составляющая внешней политики должна продумываться соответственно. Но проблема в том, что природа конфликта сегодня не имеет ничего общего с привычным соперничеством сверхдержав и вообще со столь любимой Жириновским и Зюгановым геополитикой.

Дело не в том, что Америка хочет у нас что-то отвоевать. Только совершенно безумный человек может всерьез думать, будто существует осознанное желание американского руководства уничтожать Россию. Все гораздо хуже.

Американская политика по отношению к России является совершенно разрушительной даже в тех случаях, когда вашингтонские лидеры искренне хотят нам добра. Больше того, от их благих намерений ущерба даже больше, чем от недружественных акций. Америка является хранителем установившегося мирового порядка. В рамках этого порядка Россия обречена на превращение в отсталую сырьевую экономику. Нам, как и подавляющему большинству человечества, устройство нынешней мировой системы невыгодно, наш интерес в том, чтобы ее изменить. Интерес США в том, чтобы все оставалось по-старому, точнее - по-нынешнему. В этом суть всех конфликтов и интервенций последних лет, какими бы гуманитарными лозунгами они ни прикрывались.

Американцы искренне хотят, чтобы у нас дела шли как можно лучше - в рамках сложившейся системы. Беда в том, что, если мы останемся в этих рамках, дела у нас не наладятся никогда. Значит, рано или поздно открытое противостояние неизбежно. Но танковые армады в подобной ситуации нам не помогут. Борьба за контроль над территорией не играет особой роли, важно политическое влияние на страны «третьего мира». Вообще воевать нам не придется. Морской пехоте США, возможно, предстоит сражаться с повстанцами в Колумбии или оборонять Тайвань от китайцев. России в конфликте с Америкой нужны будут скорее не танки, а хакеры.

Ясно, что совсем без танков, а тем более пехоты ни одна армия не обойдется, но совершенно не очевидно, что всего этого должно быть много. Американская военная машина полностью зависима от поставок сложного, дорогого высокотехнологичного вооружения, без которого в скором времени морской пехотинец не в состоянии будет выполнить даже простейшей задачи. Такую систему очень сложно и дорого поддерживать в рабочем состоянии, зато ее можно очень легко и дешево саботировать. И главное, такой подход идеально соответствует русской ментальности: что-нибудь искусно взломать, испортить, дезорганизовать - нам только в удовольствие.

Антиимпериалистические и антиколониальные войны нового века будут сочетанием традиционной геррильи и кибер-геррильи. Для таких конфликтов Россия обладает необходимыми кадрами и технологиями, стоит все это недорого. Для такой армии, наверное, понадобится много генералов, только вот беда - нынешние военачальники для таких дел совершенно не годятся. Надо учить и готовить совершенно новое поколение, расчищая ему дорогу и радикально ломая нынешние военные структуры.

Если Россия хочет выбраться из тупика и реально отстаивать свою самостоятельность перед Западом, ей нужно отказаться от великодержавного самообмана и повернуться лицом к странам «третьего мира», к которому мы давно уже принадлежим. Не пытаться выступать посредником между Западом и самоизолировавшимися диктаторами, а работать прежде всего с успешно развивающимися странами «периферии», налаживая экономическое и оборонное сотрудничество и соответственно строя собственную оборонную доктрину.

Но, может быть, нашим элитам вовсе не нужно менять положение России в мире? Оно их совершенно устраивает. Тогда главный враг - не внешний, а ВНУТРЕННИЙ. Основная проблема - собственное население. Именно против него организуются силовые структуры.

Власти, охраняющей свои привилегии, нужна не только полиция. Нужны и подводные лодки, и мощные истребители. Но не для боевого применения, а для пропаганды. Надо по-прежнему морочить голову народу «великодержавностью», прикрывая этим фактическое предательство экономических интересов страны. Задача подводной лодки в том, чтобы всплывать с президентом перед телекамерами. А после этого она может и вовсе не всплывать.

В таком случае нашим правителям нужно, чтобы армия была большая и дешевая. Такую армию можно послать куда угодно, и ее не жалко.

Хорошо, когда много генералов и значительная часть из них коррумпирована. Такие начальники будут держаться за свои кормушки и защищать власть от любого проявления массового недовольства.

Надо финансировать прежде всего внутренние войска, постоянно усиливая их, и понемногу превращать регулярную армию в придаток внутренних войск.

Если единственный враг, о котором всерьез думают в Кремле, - враг внутренний, то нет основания утверждать, будто военная реформа провалена или саботируется. Напротив, она идет блестяще.

Либеральная интеллигенция судит о военной реформе по одному-единственному критерию - переходу к профессиональной армии. Вообще «профессиональная армия» в бедной стране - это бандформирование. И опять же дело не в деньгах. Наемные армии создаются для того, чтобы вести колониальные войны и проводить карательные экспедиции. Для защиты отечества всегда приходится создавать армию на основе всеобщей воинской повинности.

Так, Британская империя всегда имела превосходную наемную армию, а Франция и Германия, которым постоянно приходилось воевать между собой из-за Рейнской области, Эльзаса и Лотарингии, должны были призывать молодых людей под ружье. В течение всей «холодной войны» Западная Европа сохраняла воинский призыв, опасаясь советского вторжения. И лишь после краха советского блока встал вопрос о наемной армии - теперь западноевропейцам хочется иметь наемный экспедиционный корпус, чтобы наводить порядок на Балканах или еще где-нибудь, где их не особенно ждут.

Когда реальная угроза нависала над Британией, там тоже вводили воинский призыв. Зато когда Америка стала мировой державой, она перешла от мобилизационной армии к наемной. И этот подход сразу себя оправдал: призывники не хотели умирать во Вьетнаме, а на Гренаду или в Сомали уже отправляли наемников. Армию пополняли бедняки, чернокожие, испано-

язычные - короче, те, кого привел в строй poverty draft - призыв бедности. И белый средний класс смог вздохнуть спокойно.

Всеобщая воинская повинность утвердилась в Европе вместе со всеобщим избирательным правом и считалась одним из важнейших завоеваний демократии. Она уравнивает привилегированные элиты с сыновьями рабочих, ставя их в один строй. Другой вопрос, что солдат в армии совершенно не обязательно мучить, морить голодом и унижать. Без этого как-то обходились в армиях демократических стран, да и в русской и советской армии в ее лучшие годы. К тому же никто не мешает нашей стране ввести закон об альтернативной службе.

Увы, полноценная наемная армия российским властям не по карману, а армия, отвечающая требованиям демократического государства, им не нужна, да и просто опасна. В итоге был выработан компромисс. Сохраняя формально воинский призыв, дать возможность детям из благополучных семей разными легальными и нелегальными способами избежать службы, а недостающие места пополнить контрактниками. Не профессиональными военными, а людьми, которым, кроме армии, просто некуда деться. Полунаемная полуармия.

Войска направляются в Чечню, а если надо, их можно бросить и в Краснодарский край. За 10 лет Российские вооруженные силы были в действии трижды: один раз на улицах Москвы, дважды на территории Чечни. И разумеется, не следует забывать маленькую, но кровавую спец-

операцию против рабочих Выборгского целлюлозно-бумажного комбината в прошлом году. Во всех этих случаях наша армия стреляла в граждан Российской Федерации. Во внутреннего врага.

Нет сомнений, что бюджет будет успешно принят Думой. Военные расходы будут увеличены, хотя и не настолько, насколько хотят генералы. Солдаты будут по-прежнему умирать, а техника выходить из строя. И к будущему году нам предложат снова увеличить военный бюджет, поскольку внутренних врагов в стране стало еще больше.

Если, конечно, все мы доживем до следующего года.

ПАРТИЗАНЩИНА

Чем закончится война в Чечне? Генерал Манилов заявил, что войсковая часть контртеррористической операции была завершена к 15 апреля: крупные бандформирования разгромлены, уничтожена войсковая система управления боевиков, ликвидирована единая их инфраструктура.

Иначе говоря, по свидетельству Манилова, именно с 15 апреля началась партизанская война. У которой иные правила, чем в обычной войне. В партдвижении (сокр. от «партизанского») необходимо отсутствие крупных соединений, войсковой системы управления и единой инфраструктуры. Всего того, что уничтожал генерал Манилов, придав тем самым высокую боевую готовность партизанам в Чечне.

Борис Кагарлицкий, исследовав крупнейшие партизанские войны, выводит общие закономерности этих сражений.

Они парадоксальны и поучительны. Возможно, выпускники генштабов найдут в них ошибки. Но, дай Бог, найдут и точные ответы.

Главный из них - чем закончится война в Чечне. Это главное для общества, которое хочет быть демократическим.

Ибо, не решив чеченскую проблему, трудно обсуждать бюджет, национальную идею и передачу акций ОРТ.

Слова Клемансо «война - слишком серьезное дело, чтобы доверять его генералам» давно стали почти банальностью. Другой вопрос, что стоит за этим изречением. Об этом обычно не задумываются. Успех или поражение в любой войне - начиная с древних времен - зависели от множества обстоятельств, причем чисто военные факторы далеко не всегда были решающими. Тем более это относится к партизанским и гражданским войнам. Иными словами - к чеченскому конфликту. Гражданские конфликты и партизанская борьба развиваются почти всегда примерно по одному и тому же сценарию. В принципе на его основе можно довольно точно предсказывать развитие событий, что, кстати, начиная со времен Вьетнама всегда и делалось «непрофессиональными» комментаторами. В отличие от них военные эксперты непременно ошибались. Мало того что американцы просчитались во Вьетнаме, а советские генералы - в Афганистане. Но и для западных военных специалистов поражение СССР в Афганистане было неожиданностью, хотя историки и журналисты предрекали его с первого же дня. Дело не в том, что военные недооценили силу моджахедов (они оценивали ее совершенно правильно, а потому и не верили в их победу). Просто они совершенно не поняли природы конфликта. Итак, попробуем сформулировать несколько общих правил, а затем на этой основе сделать выводы относительно нашего ближайшего будущего.

ПРАВИЛО ПЕРВОЕ: Партизанская война продолжается ровно столько времени, сколько воспроизводятся в обществе определенные социальные и культурные нормы, сделавшие ее неизбежной.

Генералам всегда крайне неприятно признавать, что они воюют с народом. Потому они постоянно ищут «внешние» причины - наемников, иностранных инструкторов (советских, американских, арабских, кубинских), пути снабжения партизан. Почти во всех современных геррильях «внешнее» вмешательство имело место, но оно всегда было второстепенным. Более того, порой оно даже ослабляло повстанцев. Армия же всегда пытается «перерезать пути снабжения» партизан. На это затрачиваются огромные силы и средства, непременно достигаются известные результаты, но на итог войны это не влияет никак.

Единственная проблема любого повстанческого движения - пополнение молодежью. Если есть люди, будет и оружие. Пусть его будет недоставать, пусть будет нехватка опытных специалистов, пусть из-за устаревшего снаряжения будут дополнительные потери. Все это не имеет никакого значения до тех пор, пока есть свежее пополнение.

В 1945-1951 годах в Прибалтике и на Западной Украине был поставлен практически чистый эксперимент. «Лесные братья» находились в фактической изоляции от внешнего мира, граница была надежно перекрыта. Тем не менее они продержались шесть лет и побеждены были вовсе не из-за недостатка оружия, а из-за отсутствия свежих рекрутов.

Почему молодые литовцы или западенцы перестали вливаться в повстанческие отряды? Объяснить это репрессиями тоже невозможно. Пик репрессий приходился на 1947-1949 годы, к этому же времени относится и подъем повстанческого движения. Напротив, его крах относится к 50-м годам, когда репрессии прекратились. Дело в том, что на занятых советскими силами территориях жизнь понемногу наладилась, для молодежи, даже националистически настроенной, стало более привлекательно делать карьеру в новой системе, нежели рисковать жизнью в лесах. Показательно, что уровень жизни в нелояльной Прибалтике был выше, нежели в остальном СССР, причем московское начальство тщательно заботилось о его поддержании. В то же время происходила быстрая урбанизация, увеличился приток переселенцев из России и с Восточной Украины. Короче, общество резко изменилось.

В итоге молодые литовцы, латыши и западенцы, вместо того чтобы пополнять ряды партизан, стали вступать в партию, возглавлять советские учреждения и в конечном счете вполне мирными средствами добились того же, к чему стремились «лесные братья». В этом смысле «антитеррористические операции» в Прибалтике и на Западной Украине закончились таким же провалом, как и вьетнамский поход американцев или афганская авантюра СССР. Но это уже другая история.

Первоначальный план создания «санитарного кордона» в северной Чечне был здравым именно потому, что включал в себя определенные элементы «социального» решения. Теоретически все выглядело вполне разумно. Северную Чечню, более пророссийскую, менее разрушенную в первой войне, можно было как-то нормализовать, создать там рабочие места, выплатить пенсии, обеспечить порядок. Через некоторое время все увидели бы контраст между благополучной «оккупированной территорией» и беспределом в условиях «независимости». Дальше уже возможно было бы политическое решение и мирное воссоединение. Но такой план, помимо всего прочего, был невероятно дорогим. Надо было бы обеспечить в северной Чечне уровень жизни ВЫШЕ, чем в остальной России (чтобы народ сам туда потянулся), надо было бы обеспечить реальный порядок, то есть не дать разворовать выделенные средства. Последнее в условиях нашего нынешнего государства вообще немыслимо.

Пока в Чечне нет рабочих мест, нет порядка, нет способов зарабатывать хорошие деньги честным трудом - профессия боевика для любого молодого парня будет не только наиболее привлекательной и престижной, но при известных условиях и наиболее безопасной - ведь армия за рейды партизан всегда отыгрывается на мирных жителях.

Но наладить мирную жизнь в условиях активных боевых действий почти невозможно. В условиях же, когда среди военных царит ожесточение, а среди политиков - коррупция, это в принципе невозможно.

«Военное» решение, разумеется, в итоге будет еще дороже, но зато естественнее для нашей власти. Другой вопрос - в чью пользу будет это решение.

ПРАВИЛО ВТОРОЕ: Если антиповстанческая операция армии не заканчивается полной победой в течение двух-трех месяцев - значит, армия уже проиграла.

Почти все известные случаи победы армии над партизанами были одержаны в коротких кампаниях. В Боливии военные при помощи американцев расправились в 1967 году с Эрнесто Че Геварой и его отрядом. В Мексике было несколько попыток развернуть сопротивление, жестко пресеченных карательными операциями. Напротив, в Колумбии, где в 60-е годы военные подавить геррилью не смогли, она продолжается по сей день.

С другой стороны, возможность или невозможность армии одержать быструю победу сама по себе - не технический вопрос. Военные побеждают там и тогда, когда вооруженное сопротивление началось в обществе, в принципе еще не готовом к затяжной партизанской войне.

Там, где молниеносная победа генералам не удалась, каждый день конфликта ослабляет их положение. Причем не важно, кто эффективнее действует, кто одерживает верх на поле боя. Классическим примером является война в Алжире. Там арабы воевали плохо, а французы - очень хорошо. Французы имели большой опыт антиповстанческих действий, наученные горьким опытом поражений в Индокитае. К тому же в пустыне авиация имела великолепные возможности действовать; города, населенные выходцами из Европы (pieds noires), были в основном лояльны; труднодоступные для войск горные районы удалены от жизненных центров… В итоге затяжная война представляла собой непрерывную цепочку поражений - для партизан и успешных операций - для французов. Но вот беда: сколько бы успешных операций ни было проведено, какие бы потери ни были нанесены «бандформированиям», это не приблизило Францию к победе ни на шаг. В итоге после восьми лет непрерывных побед французам пришлось спасаться из Алжира бегством.

Кстати, часть генералов считала, что их предали. Они даже пытались убить де Голля, «сдавшего» Алжир. Европейские поселенцы вынуждены были перебраться во Францию, где еще лет двадцать говорили о «предательстве». Но выхода у де Голля не было. Он отнюдь не был сторонником предоставления Алжиру независимости. Просто он понял, что воевать бессмысленно. Именно непрерывная череда французских побед убедила его в полной безнадежности. Он понял логику партизанской войны, где победа и поражение в конкретном бою никак не влияют на исход войны. Секрет партизан - сохранение боеспособности, затягивание конфликта.

Иными словами, партизаны могут выиграть войну, даже не выиграв ни одного боевого столкновения. Впрочем, к чеченцам это не относится. Выпускники советских военных училищ настроены на проведение успешных боев.

Партизанам удалось нанести серьезные военные поражения регулярной армии всего несколько раз на протяжении ХХ века. Кастро разгромил правительственные войска на Кубе, северные вьетнамцы окружили и разгромили французский корпус, в Никарагуа революционеры-сандинисты вытеснили из столицы национальную гвардию, Масхадов взял Грозный в 1996 году. Сам по себе факт, что чеченские боевики оказались в этом очень коротком ряду, говорит о многом.

Впрочем, не надо забывать главного. Победы партизан неизменно происходят на фоне разложения армии и глубокого кризиса власти.

Секрет в том, что антипартизанская война стоит для государства непомерно дорого (в сравнении с масштабами конфликта, а порой и с его реальным геополитическим, стратегическим значением). Даже для США война во Вьетнаме была очень обременительна, не говоря уже об Алжире для Франции. Тем более это относится к современной России. К тому же накапливается усталость, растут потери, растет и недовольство в войсках.

ПРАВИЛО ТРЕТЬЕ: Разобщенность повстанческих формирований осложняет положение армии.

С точки зрения правил «настоящей войны» должно быть строго наоборот. Если противник разобщен и плохо организован, его можно бить по частям. Но в партизанской войне повстанцы и так разделены на малые группы, это «закон жанра». Им достаточно минимальной координации, а при известных обстоятельствах можно и без нее. Чем более самостоятельны командиры отрядов в принятии решений, тем они эффективнее.

Хорошо известно сравнение ситуаций в Белоруссии и на Украине во время Отечественной войны. В Белоруссии партизанское движение было в значительной мере стихийным, создавалось попавшими в окружение красноармейцами и местным населением. На Украине - создавалось преимущественно из Центра. В Белоруссии оно было на порядок эффективнее.

Конечно, здесь сыграли роль и география (в Белоруссии - болота, на Украине - степи), и поддержка местного населения (куда большая в Белоруссии). Но показательно: все современные исследователи подтверждают, что к 1944 году, когда «большой земле» удалось организовать управление партизанскими отрядами в Белоруссии, эффективность их действий стала падать. Организованная из Москвы операция «рельсовая война», несмотря на широкую пропагандистскую кампанию, была одной из наименее успешных акций белорусских партизан (взрывали не там, где надо, не те составы и т. д.).

В 1945 году немцы у себя в Германии не могли организовать партизанское движение, ибо привыкли подчиняться власти! Напротив, на Востоке, где центральная власть традиционно слаба и не пользуется доверием, люди больше считаются с лидерами, авторитетными в своей деревне, клане, тейпе. Нет генерального штаба, который можно разгромить! А даже если он есть, парализовав его, ничего не добьешься. Ведь, как известно, «Масхадов ничего не контролирует». Значит, надо выиграть не одну войну, а двести или триста отдельных мини-войн. В каждой из них особый противник - с собственной тактикой, организацией, даже идеологией. Победа над одной «бандой» не только не ослабляет другие, но может, напротив, их усилить. Профессиональные военные в таких ситуациях, как правило, теряются.

В Ливане израильтяне и американцы не только не смогли разгромить бандформирования, они даже не смогли толком разобраться, что происходит, кто с кем воюет. Из Сомали американцы в панике бежали, столкнувшись с несколькими десятками вооруженных кланов.

В Афганистане советские войска пытались договариваться с одними бандами против других, но это не приблизило наших генералов к решению проблемы, а лишь изменило соотношение сил внутри сопротивления.

И все же Чечня с точки зрения перспектив военных - худший случай из всех до сих пор известных.

Дело в том, что боевики разобщены, но признают на символическом уровне общее руководство и, как правило, друг в друга не стреляют. Несмотря на разобщенность, они в ключевые моменты способны консолидироваться и действовать координированно, а затем снова разбиваться на мелкие отряды, принимающие решения совершенно самостоятельно. Масхадов ничего не контролирует - и это правда. Он эффективно управляет боевыми действиями и является общепризнанным лидером - и это тоже правда. Ибо «эффективное управление» для Масхадова (с точки зрения его задач) - нечто совершенно иное, нежели для Путина.

Сил и возможностей для постоянного оперативного управления у Масхадова все равно нет. Зато раз в несколько месяцев боевики вполне могут собраться для нанесения по армии хорошо спланированного удара, как это было в Грозном в марте и августе 1996 года, как это, несомненно, будет еще…

ПРАВИЛО ЧЕТВЕРТОЕ: Чем более активно армия ведет «антитеррористическую борьбу» (преследования, спецоперации, атаки против повстанческих баз), тем выше потери и тем ближе поражение регулярных войск.

Надо отметить, что операции повстанцев являются менее «затратными». Хорошо известен итог попыток американцев перерезать тропу Хо Ши Мина во время вьетнамской войны. На снабжение американских войск тратились сотни тысяч долларов, расходовалось огромное количество боеприпасов, проедалось несметное количество продовольствия. Вьетнамские же бойцы обходились несколькими рожками к автомату Калашникова и одной-двумя горстями риса в день. На подготовку спецназа тратились огромные средства, обучение летчика вообще стоит почти столько же, сколько производство самолета, если не дороже. А боец повстанческой армии все нужное изучает за месяц-другой совершенно бесплатно. Потеря даже одного спецназовца - удар для армии, потеря одного боевика для партизан вообще ничего не значит. К тому же оружие бойцов спецподразделений, попадая к повстанцам, резко повышает их боевые возможности, а армии у партизан взять нечего.

Не удивительно, что со времен вьетнамской войны общей практикой становится охота повстанцев за спецподразделениями (а не наоборот).

Мао Цзэдун во время революционной войны произнес крылатую фразу: «Гоминдан - наш арсенал». Иными словами, главным источником снабжения повстанцев является противник. У него отнимают оружие, средства связи, продовольствие. Если же армия и государство коррумпированы (это и случай гоминдановского Китая, и ельцинско-путинской России), то не надо и отбивать оружие, рискуя жизнью. Можно купить, выменять. Это, кстати, тоже норма партизанской войны. Если нет сплошной линии фронта, то соприкосновение с противником неизбежно происходит не только на поле боя, но и в пивной, на базаре. В итоге неизбежно развиваются определенные взаимоотношения, включающие неформальные переговоры, обмен, торг. Чем более они развиты, тем меньше у армии готовности воевать.

Уже в Афганистане советские военные на местах стали договариваться с «духами». Ахмад-Шах Масуд периодически устанавливал на контролируемой им территории перемирие с «шурави». При этом его отряды вели бои с советскими войсками на других направлениях. Считая это нарушением перемирия, советские войска проводили очередную операцию против Масуда, несли тяжелые потери, и в конечном счете восстанавливалось исходное положение дел.

«Операции преследования» и «акции возмездия» непременно сопровождаются жертвами среди мирного населения, а это означает новое озлобление против армии, новое пополнение рядов повстанцев. Порой партизаны осознанно проводят акции, провоцирующие карательные операции армии (это, кстати, практиковалось и советскими партизанами на Украине и в Белоруссии). Вся вина все равно ложится именно на армию. И это правильно. Ибо стрелять в мирных жителей - военное преступление, независимо от того, чем это вызвано. А вести активную антипартизанскую войну без постоянного совершения военных преступлений не удавалось никому.

Обычно военные пытаются подавить партизан, а политики завоевать - симпатии населения. Убивать людей и одновременно завоевывать их симпатии довольно трудно, но так себя вели американцы во Вьетнаме, советские войска - в Афганистане, так пыталась себя вести российская администрация в первую чеченскую войну. Естественно, боевые операции полностью перечеркивают эффект всех социальных и экономических программ.

Во вторую чеченскую войну российские политики попробовали нечто более оригинальное. Война ведется в Чечне, а «борьба за симпатии народа» - в России. Нам рассказывают про восстановленные школы, включенное электричество, а на практике ничего этого не делается, ибо все прекрасно понимают бессмысленность подобных попыток. Если деньги на восстановление Чечни и выделяются, они туда не доходят. Победы такими методами достичь все равно невозможно.

Есть ли у военных альтернатива? В принципе есть. Если армия не может победить, она может сама воспользоваться партизанским принципом затягивания конфликта. Это значит - воевать как можно меньше. Свести активные действия к минимуму. Не высовываться. Смириться с неизбежными потерями, не пытаясь за них мстить противнику (ибо в итоге потери будут только больше).

В этом смысле поучителен длительный опыт пребывания израильтян в Южном Ливане. Всякий раз, когда туда назначали нового начальника, он начинал с того, что обещал задать жару «террористам». Но каждая вылазка спецподразделений против баз «Хезбаллах» и других мусульманских формирований сопровождалась потерями, а после разгрома очередной базы арабы тут же создавали новую. В итоге израильтяне догадывались, что лучше не проявлять особой инициативы. Потери сокращались, война превращалась в вооруженное перемирие, время от времени нарушаемое, но тем не менее для всех приемлемое. Вплоть до момента, когда из Иерусалима присылали нового начальника.

Нечто похожее практиковалось англичанами в Белфасте. Вообще Британская империя накопила огромный опыт борьбы с партизанскими движениями. Пожалуй, британская армия - единственная, которой практически всегда удавалось выходить из конфликта с партизанами если не победителем, то, во всяком случае, без позора. В Белфасте британцам удалось «замотать» войну, превратить ее в унылую рутину, от которой католическое население устало еще больше военных - те хотя бы сменялись. Потери сторон в Белфасте невелики, а жить в условиях постоянного конфликта и католикам, и протестантам понемногу надоело. А когда в Северной Ирландии начался экономический подъем, всем ужасно захотелось перековать мечи на орала. При этом страшные ирландские республиканцы неожиданно превратились в обычных буржуазных карьеристов. Каковыми, впрочем, они и были бы с самого начала, если бы им не мешала дискриминация со стороны консервативной протестантской элиты.

ПРАВИЛО ПЯТОЕ: Успех «антитеррористической операции» может быть закреплен только соглашением с террористами.

Разумеется, речь не идет об угонщиках самолетов и бандитах, грабящих банки. С ними действительно договариваться невозможно. Но суть проблемы в том, что армия никогда не признает повстанцев законной вооруженной силой, а потому объявляет их бандитами и террористами, даже если они таковыми не являются. А потому военные и государство не могут найти адекватных юридических и политических мер по решению проблемы, ибо ее изначально вынуждены неправильно формулировать.

В итоге военные внушают себе и обществу, что проблема будет решена, когда удастся пленить или уничтожить лидеров партизан. На самом деле, если геррилья уже набрала обороты, для военных лучше, чтобы подобные попытки не увенчивались успехом. На смену одним лидерам восстания тут же приходят другие. Особенность геррильи как раз в том, что «командное звено» воспроизводится с невероятной легкостью - необходимый объем знаний невелик, приобретаются они быстро. Но каждое новое поколение повстанческих лидеров радикальнее предыдущего.

Убийство Джохара Дудаева не сломило чеченских боевиков, но сделало возможным появление в качестве самостоятельных фигур людей типа братьев Басаевых и Хаттаба, которых Дудаев держал под контролем. В случае, если со сцены сойдут эти лидеры, нас ждет появление новых, еще более жестоких и несговорчивых.

Надо сказать, что в течение второй чеченской войны боевики старательно придерживаются именно классической партизанской тактики (что является дополнительным основанием сомневаться в официальной версии московских и волгодонского взрывов). Но в случае смены лидеров ситуация выйдет из-под контроля, и тогда выстрелы и взрывы можно будет услышать практически в любом русском городе, где есть кавказская диаспора.

Первой империей, столкнувшейся с проблемой партизанской войны, была Британия в 1901 году. После того как республики буров в Южной Африке были оккупированы англичанами, война, по мнению генералов, должна была закончиться. Но она продолжалась. В ответ на партизанскую борьбу генерал Робертс прибег к жесточайшим репрессиям - «зачистке» деревень, созданию фильтрационных лагерей. Но это не помогло. А тем временем либеральные журналисты в самой Британии подняли крик по поводу жестокостей армии. Доподлинно известно, что английские генералы такими публикациями возмущались не меньше наших, расценивая их как удар в спину. Скорее всего они тоже слали в Лондон рапорты, обещая «добить», «дожать» врага в течение нескольких недель или месяцев. Но время шло, а бои не прекращались. И лондонские политики, вместо того чтобы поддержать генералов, дали команду остановиться и начали переговоры.

Почему-то никто из историков не считает это ни предательством, ни капитуляцией. А ведь по окончании войны англичане подписали соглашение, во много раз более выгодное для буров, чем Хасавюрт для чеченцев. Они не только фактически возвращали бурам самостоятельность, но делали их хозяевами огромного государства, создаваемого на всей территории Южной Африки. Появился новый доминион - Южно-Африканский Союз - с собственным парламентом, армией, бюрократией. Буры сразу заняли господствующее положение на военной и государственной службе, в политике. Правда, англичане преобладали в бизнесе, но и бурам здесь дорогу никто не закрывал. Единственным условием Лондона было то, что доминион должен входить в состав империи. При этом стратегические цели Британии были достигнуты - Южная Африка была интегрирована, стабилизирована и включена в состав империи.

Уступки, на которые пошел Лондон, равносильны тому, как если бы Москва согласилась на создание Кавказской Федерации с центром в Грозном - при условии, что эта федерация войдет в состав союзного государства с Россией и Белоруссией. Решение, кстати, экономически и политически возможное, но психологически не вообразимое. В отличие от английских политиков кремлевские деятели пошли на поводу у своих генералов. Задним числом генералы отплатили им черной неблагодарностью, обвиняя политиков в собственных поражениях.

Военному командованию в Британской империи такое даже в голову не могло прийти. Это вообще противоречит кодексу чести офицера и джентльмена - недостойно оправдываться и валить вину на других, надо отвечать за последствия своих решений, даже если есть на кого «перевести стрелки». К тому же генералам положено знать слова Клаузевица, что война есть продолжение политики другими средствами. Иными словами, любая военная задача должна выполняться политически приемлемыми средствами и в политически приемлемые сроки. Если война «до победного конца» продолжается бесконечно долго, это уже не победа, а поражение.

Спустя полвека тот же опыт был повторен англичанами при создании государства Израиль. Сторонники создания еврейского государства действовали против колониальных властей террористическими методами (была, например, взорвана гостиница «Царь Давид», где размещались британские военные). Но после завершения переговоров о независимости террористы стали респектабельными прозападными политиками. Была, правда, проблема: когда спустя много лет израильский премьер Бегин должен был прибыть с официальным визитом в Лондон, обнаружилось, что он все еще находится в розыске за организацию взрывов и убийств…

Некоторое время спустя после англичан израильтяне сами столкнулись с проблемой терроризма, теперь уже арабо-палестинского. И тут ситуация была похожа на алжирскую. На поле боя у арабов не было против израильского спецназа никаких шансов. У Израиля была лучшая на Ближнем Востоке разведка. Лучшие в мире контртеррористические формирования. Великолепная авиация. Но как быть с населением Западного берега реки Иордан, где каждый мальчишка начиная с 10 лет швыряет в военных камни? Можно, конечно, как один наш генерал, объявить их всех террористами, но можно ли убить всех? Дело даже не в гуманности. Геноцид - сложное дело. Не всякая армия его может осуществить. Для этого нужны уже другие вооруженные силы - СС, НКВД. А такие вооруженные формирования функционировать могут только в тоталитарном государстве (даже «обычная» военная диктатура латиноамериканского типа такую задачу решить не может).

В итоге, повоевав почти сорок лет, израильтяне приняли единственно правильное решение: сделать «террориста Арафата» законным лидером палестинского народа и партнером по переговорам.

В Москве сегодня много говорят о «политическом решении», одновременно исключая участие в нем «террористов». Это бессмыслица. Политическое решение тем и отличается от военного, что достигается на основе компромисса между противоборствующими сторонами. Когда политики осознают это, они начинают ставить более осмысленные задачи и перед военными. Не «победить в войне», а «оказать давление на противника», «принудить его к переговорам», «добиться выгодных условий компромисса». В этом плане политическое решение может не только не исключать боевых действий, но, напротив, предполагать их. Однако цель военных операций при этом качественно меняется. Точнее, у них появляется хоть какой-то смысл.

Попытки ведения переговоров с «умеренной оппозицией» или «авторитетными людьми, не поддерживающими террористов» никогда не имели смысла, будь то Чечня, Палестина, Афганистан или Северная Ирландия, кроме тех случаев, когда «умеренные» выступали просто в качестве посредников, фактически представителей «экстремистов». Чтобы прекратить боевые действия, переговоры надо вести между воюющими сторонами, другого способа никто не изобрел. Причем всегда оказывалось бессмысленно вести переговоры с одними вооруженными группировками без участия других. Те, кто исключен из «мирного процесса», всегда имеют возможность его дестабилизировать.

Переговоры с повстанцами всегда заканчиваются либо признанием поражения военных, либо компромиссом, реально учитывающим требования «вооруженной оппозиции». В противном случае добиться прекращения огня невозможно. Другое дело, что требования повстанцев по ходу войны нередко меняются. Так, курды в Турции начали с борьбы за независимость, а сегодня партизаны требуют только автономии. Но причина тому не в победах турецкого оружия, а в том, что курдское общество эволюционировало. Больше курдов теперь живет в городах вперемешку с турками, меньше - в горных деревнях. Теперь им нужны равноправие и культурно-национальная автономия, а не независимость.

Учитывая существование огромной чеченской диаспоры в России, перспективы компромисса в чеченском вопросе на самом деле всегда выглядели неплохо. Но сами российские элиты своей безответственной политикой затрудняют поиск реалистического решения. Трудно требовать от людей симпатии к России после ковровых бомбардировок.

Существует ли еще какой-то выход? Теоретически - да. На него неоднократно намекали Масхадов, Идигов и даже Басаев. Его можно определить как «квазинезависимость». По «белорусскому» или какому-то иному варианту. Россия, признав формально независимость Чечни, на практике начнет проводить политику, делающую чеченцев заинтересованными в интеграции. Но как сделать это, если на восстановление экономики средств все равно не будет? В истории уже есть один прецедент.

В середине XIX века, когда Британская империя находилась в зените славы, англичане на северных окраинах Индии столкнулись с непальцами. Хотя империя и обладала огромной армией, свирепые горцы оказались ей явно не по зубам. После нескольких неудачных попыток подавить сопротивление англичане резко изменили тактику. Они признали независимое государство Непал, но придумали для его населения новое занятие. Вместо того чтобы грабить территорию империи, горцы должны были отныне ее охранять. Каждый год тысячи молодых горцев направлялись в имперские вербовочные пункты. Оттуда их направляли во всевозможные «горячие точки», где они покрыли себя славой. Их назвали «гуркхами». Из них формировались элитные подразделения. На родину они отправляли денежные переводы, за счет которых страна, фактически не имевшая современной экономики, могла как-то существовать. Британской империи давно уже нет на карте, а гуркхи по-прежнему служат и в английской, и в индийской армиях. После окончания последней югославской войны они первыми из натовских сил вступали в Косово.

Надо сказать, что в Советской армии чеченцы очень хорошо служили, хотя продвигали их не слишком. И Масхадов, и Басаев говорили о готовности создать чеченские батальоны, которые могли бы войти в состав «объединенных вооруженных сил» вместе с войсками России и Белоруссии. Если тысячи мужчин в Чечне умеют только воевать, надо дать им соответствующую работу. Хорошо оплачиваемую и уважаемую. Кстати, из бывших террористов всегда получались великолепные антитеррористические подразделения, а из бандитов - самые непримиримые борцы с бандитизмом.

Басаева можно официально вернуть в штат ГРУ, дав ему соответствующее звание (а если надо - выплатить пенсию по инвалидности). Масхадов сможет руководить Генеральным штабом гораздо лучше, нежели Квашнин. Мовлади Удугову надо поручить организацию спецпропаганды. Всех этих людей готовили в России. На них затрачены деньги советских и российских налогоплательщиков.

Ясное дело, многие боевики давно превратились в обыкновенных бандитов, и сделать из них солдат регулярной армии будет непросто. Но в настоящий момент российские военные заявляют, что вполне довольны сотрудничеством с отрядами Гантамирова и братьев Ямадаевых. Хотя криминальное прошлое и тех, и других хорошо известно. Ямадаевы занимались похищением людей точно так же, как и их конкурент Арби Бараев, оказавшийся сейчас в рядах «непримиримых». Можно даже предположить, что банды Ямадаевых, подняв российский флаг, перестали заниматься работорговлей - у них появился иной источник дохода. Но зато в глазах остальных чеченцев они сделались предателями.

Чтобы чеченские боевики встали на защиту России, должна возникнуть новая политическая и психологическая ситуация, когда Россия и Чечня как-то договорятся о статусе республики. Тогда, отправляясь на службу в Россию, чеченец уже не будет предателем. В любом случае им придется хорошо платить. Все равно это обойдется дешевле, чем бесконечные войны. А главное - это реальный стимул к началу военной реформы.

Разговоры о профессиональной армии у нас ведутся давно и не дали практически ничего. Контрактники показали себя не с лучшей стороны в двух чеченских войнах. На то, чтобы создать полноценную профессиональную армию, у России сейчас просто нет средств. То же, что может получиться при нынешних порядках и дефиците средств, будет напоминать скорее бандформирования, чем регулярные войска. К тому же главная проблема не в том, как комплектуются войска, а в положении солдата. В скандинавских странах существует всеобщая воинская повинность, но почему-то мы ничего не слышим ни о стремлении молодых людей «откосить» от армии, ни о взятках в военкоматах. Проблема в том, что наш солдат бесправен, и это относится к контрактникам даже еще в большей степени, чем к призывникам. В скандинавских странах или в Германии солдат является таким же гражданином, как и все остальные (впрочем, кто у нас в России может сегодня назвать себя полноправным гражданином?). И все же определенное профессиональное ядро для армии необходимо. Может, поручить его создание чеченцам?

В любом случае налаживать отношения с Чечней будет в России уже другая власть. Поражение в войне означает неизбежность нового цикла политического кризиса в нашей стране. Вместо стабильности, обещанной Путиным, мы рано или поздно получим новые конвульсии радикальных перемен. Это тоже историческая традиция. В России реформы и революции происходили после проигранных войн. После Крымской войны отменили крепостное право, после русско-японской началась первая революция, после империалистической в 1917-м пало самодержавие, а затем… Ну, мы все знаем, что было затем. Афганистан сыграл свою роль в начале перестройки и крушении советской системы.

И кстати, Россия в этом не уникальна. Во Франции после Индокитая и Алжира рухнула Четвертая республика, в Америке вьетнамская война привела к студенческой революции. Что ни говори, история многому учит. Если только задумываться над ее уроками.

КСТАТИ

В «обычной» войне перевес в живой силе и технике чаще всего решает исход дела. В партизанской - все иначе. Армия почти всегда имеет подавляющий численный перевес над повстанцами, и никогда этот перевес не гарантирует победы. И наоборот, малочисленные вооруженные силы могут быть вполне достаточными для поддержания порядка, если политики справляются со своей работой. В 20-е годы Британия держала в Индии 57 тыс. солдат на 315 миллионов населения. И это уже было далеко не спокойное время - забастовки, восстания, протесты Индийского национального конгресса. Тем не менее войск хватало.

В Малайе, несмотря на успех, британские военные пришли к неприятному для себя выводу. Армейским генералам научиться воевать против партизан так же трудно, как научиться есть суп ножом.

С точки зрения исторического опыта можно без особого труда сформулировать несколько альтернативных вариантов развития чеченского конфликта:

1. Наиболее вероятный - безнадежное затягивание войны, за которым все равно последуют признание неудачи и начало переговоров с «бандформированиями». Не кто иной, как генерал Шаманов, самый «непримиримый» из наших военных, недавно признался, что война в Чечне идет по худшему из возможных сценариев. Все, что армия могла сделать, она уже сделала. Дальше может быть только хуже.

2. Эскалация конфликта - типичная реакция военных на затягивание боевых действий. Если американцы атаковали тропу Хо Ши Мина в Лаосе и Камбодже, то наши политики и генералы произносят угрозы в адрес Грузии и почему-то Афганистана (посмотрите на карту, пожалуйста!), а реальную эскалацию вооруженных действий осуществят скорее всего… в Ингушетии. Не важно, что, развязав там конфликт (например, попытками устранения Аушева, введением прямого правления и т. п.), наши генералы неизбежно дестабилизируют собственные тылы и коммуникации. Важно другое: эскалация войны - это своего рода естественный рефлекс военных, не способных к осознанию того, что поражение уже состоялось. Армия не может просто пассивно обороняться, генералов этому не учили. Надо наступать, контратаковать. Даже в направлении собственного тыла!

3. Не исключено и большое чеченское наступление. Но даже если повторное взятие Грозного или Гудермеса чеченцами не состоится, своих стратегических целей они уже достигли. Начало переговоров - уже только дело времени. Вопрос: о чем могут Россия и Чечня договориться?

Парадокс в том, что полноценная независимость для Чечни - миф. Тем более после разорения второй войны. Но на меньшее, чем признание в какой-то форме независимости республики, чеченцы уже не согласятся.

И КАК ОДИН УМРЕМ ЗА ЭТО?

Если рождаются анекдоты, значит, закончился срок беременности идеей. Правда, она оказалась старой. Советской

Этой осенью в армию будут призывать парней, которые уже не застали Брежнева. С начала перестройки прошло полтора десятка лет. Советская эпоха как-то неприметно удалилась от нас. Для большинства населения страны Советский Союз - это биография. Для молодых - история.

Однако даже те, кто успел прожить большую часть жизни в СССР, давно уже привыкли к изменившимся нормам и порядкам. На протяжении десяти лет в России сложилось новое общество. Дело не в том, лучше оно или хуже старого, - ответ на этот вопрос зависит от того, к какой социальной группе вы принадлежите. Дело в том, что сложившееся общество уже давно живет по собственным законам. Переходный период давно закончился.

В начале 90-х годов одни стремились вырваться из советской жизни, другие пытались в нее вернуться. Борьба, как мы знаем, завершилась победой «демократов» и расстрелом парламента.

Приватизация 1993-1995 годов радикально изменила экономическую и социальную структуру общества, его ценности и жизненные ориентиры. Но именно после того как советский образ жизни был окончательно подорван, парадоксальным образом Россией, как и всей Восточной Европой, начала стремительно овладевать ностальгия.

Прошлое вызывает ностальгию именно тогда, когда мы чувствуем, что оно ушло безвозвратно. Мы можем не признавать этого вслух, но мы это ощущаем. Именно возникшая дистанция позволяет нам лучше оценить утраченные достижения, а накопившиеся обиды понемногу уходят.

О покойниках принято говорить хорошо.

Чем больше времени отдаляло нас от СССР, тем труднее правящим кругам в России было сваливать все свои неудачи на «пережитки прошлого», жаловаться на «плохое наследство», доставшееся им от предшественников. Более того, на фоне нынешней России многое в советском наследстве выглядело очень даже недурно, а ностальгическое настроение лишь обостряло у большинства чувство неудовлетворенности новой жизнью.

Сначала российская власть пыталась бороться с ностальгией, хотя это занятие неблагодарное. Затем неожиданно для многих сделала крутой поворот и сама взяла ностальгию на вооружение. Впрочем, подобный идеологический кульбит может показаться странным лишь на первый взгляд. В начале 90-х, когда государственную собственность нужно было захватить и поделить, российским элитам нужна была ниспровергательская идеология. Легче всего захватить заводы и нефтепромыслы, если во всеуслышание объявляется, что все эти заводы и вообще вся экономика ничего не стоят.

Но вот собственность поделена, и на смену радикализму приходит консерватизм.

Надо охранять захваченное.

Надо утвердить в обществе уважение к авторитету, власти, порядку. Все, что было консервативного, косного, авторитарного в советской культуре, неожиданно оказывается востребованным.

Парадокс в том, что победившие реформаторы обращаются как раз к худшим чертам советского опыта, к тому, что в конечном счете предопределило упадок и крушение сверхдержавы. В моде оказывается «державность». Вспоминают «большие батальоны», «твердую руку». И в то же время стараются не думать о том, что было наиболее привлекательной чертой советского общества, особенно в его ранний, героический период, - относительное (разумеется, с поправкой на бюрократию) равенство, возможность сделать головокружительную карьеру для выходцев из низов.

Общество, сложившееся у нас на протяжении 90-х годов, многое унаследовало от предшествующего.

Мы сохранили разветвленную систему госбезопасности, атомные ракеты и полчища генералов, у которых становится все меньше солдат.

Мы сохранили и систему общедоступного образования, бесплатное здравоохранение. Во времена, когда все советское объявлялось нелепым, вредным и устаревшим, многочисленные публицисты разъяснили нам, что отечественное образование никуда не годилось, ибо несметное множество часов затрачивалось на изучение истории партии и «марксизм-ленинизм». Это образование объявили начетническим и авторитарным. И вся эта критика была вполне справедливой во всем, кроме одного: советское образование все равно было превосходным. И показали это сотни тысяч, а может быть, уже миллионы наших соотечественников, которые, оказавшись предоставленными самим себе на глобальном рынке труда, поразили своих западных коллег не просто великолепными знаниями, но и удивительной способностью адаптироваться к любым обстоятельствам, чему западного человека, несмотря на всю рыночную ориентацию, ни школа, ни университет не учат.

За прошедшие десять лет система образования, как и здравоохранение, деградировали, но не развалились полностью. Теперь это уже не советское наследие, а новая российская реальность. Занятия по истории партии отменили, а изучать марксизм теперь русские аспиранты едут в Америку, благо там в отличие от нашей страны со времен сенатора Маккарти от интеллектуалов уже не требуют публично отрекаться от собственных взглядов.

Постсоветская Россия сохранила от советской достаточно разветвленную систему социальной защиты и корпоративную солидарность на производстве. Возникло общество, странным образом сочетающее безудержное поклонение свободному рынку в экономике и в то же время так же настойчиво декларирующее социальную защищенность. Эти социальные гарантии обеспечивают существование лишь на нищенском уровне, но они все-таки реальны. Людей пока не выселяют из квартир, не отключают электричество и отопление, за которые по рыночным ценам не только большая часть населения, но и целые регионы платить не в состоянии.

Сочетание столь «рыночной стихии» и «социальных гарантий» - возможно, главная отличительная черта «русской модели», сложившейся за последнее десятилетие. Это сочетание оказалось столь же вынужденным, сколь и неизбежным. Чтобы приватизаторы смогли беспрепятственно захватить и поделить все по-настоящему ценное, остальной части общества нужно было гарантировать хотя бы минимальное выживание. В противном случае ситуация могла бы легко выйти из-под контроля, что показала маленькая гражданская война осенью 1993 года.

По прошествии семи лет эти неприятные события уже успели подзабыться, и сегодня новая волна либеральных реформаторов готовится «подправить Россию». Предложенный Германом Грефом план должен устранить несоответствие между рыночной свободой и социальной защищенностью. Естественно, за счет социальной сферы. Начатое Егором Гайдаром пытаются довести до конца.

Уже принят Налоговый кодекс, дающий поблажки богатым и соответственно гарантирующий, что еще меньше государственных средств будет затрачено на бедных.

Готовится новый кодекс законов о труде, сводящий к минимуму различные льготы для наемных работников, позволяющий компаниям продлевать рабочий день до 12 часов и затрудняющий создание независимых от предпринимателей профсоюзов.

Тем временем Анатолий Чубайс торжественно обещает положить конец умеренности в социальных вопросах и начать с нынешней осени отключать тепло и электричество у должников. Даже если это целые города. Даже если там есть родильные дома и детские сады. Начало уже было положено год назад, когда отключили Чечню. Нынешней зимой обещают отключить Россию.

По существу либералы-державники образца 2000 года собираются сломать постсоветскую модель так же радикально, как в 1992-1993-м сломали советскую. Правящие круги убеждены, что все пройдет без особых проблем, ибо в результате десяти лет «демократических преобразований» в России практически исчезла оппозиция. Политические партии есть, а оппозиции нет. Подняв знамя ностальгии, власть рассчитывает окончательно всех консолидировать, приобщить коммунистов к рыночной экономике и окончательно привить либералам «державное» сознание.

Советская риторика, как считают в Кремле, прозволяет продать обществу практически любую политику, независимо от ее реального содержания. ТЕЛЕВИДЕНИЕ РЕКЛАМИРУЕТ НЕ ТОВАР, А УПАКОВКУ. И это относится к политике точно так же, как и к коммерции.

Однако спокойствие общества иллюзорно, а доверие населения к власти имеет предел, как показала катастрофа «Курска». Ностальгические речи политиков должны успокоить население, но за речами скрывается уже совершенно другая реальность, и ни президент, ни даже телевидение с этим ничего поделать не могут. Да и не собираются. Старые слова должны служить новым задачам. В итоге:

- наследники советского КГБ охраняют «священное право частной собственности»;

- советские генералы защищают в Чечне «христианские ценности».

Круг замкнулся!

Все та же закрытость, почти официально провозглашаемое недоверие к иностранцам, культ дисциплины. Либеральная интеллигенция узнает знакомые черты и ужасается. Но она в очередной раз ошиблась. Старое не возвращается. Просто новое пытается прикрыться старыми одеждами. А прикрывают обычно то, что отвратительно. Советские формы и слова превращаются в пустышки. Маскарад. Муляж.

Приход к власти «реформаторов второй волны», или либералов-«державников», знаменует конец советской ностальгии. Тоска по прошлому перестала быть искренней и осмысленной, она превратилась в инструмент политической пропаганды. А любая пропаганда рано или поздно теряет свою эффективность, приедается и наконец начинает вызывать отторжение. Показателем кризиса пропаганды в России всегда был политический анекдот. Кажется, Фридрих Энгельс говорил, что человечество, смеясь, прощается со своим прошлым. Советский Союз погибал под громовой хохот собственных граждан, хотя очень скоро многим пришлось горько пожалеть о своем веселье.

Анекдотом советское общество отвечало на ложь официальной системы, доказывая бессилие цензуры и демонстрируя, что свободу мысли, как и свободу смеха, у людей отнять не может никто. Сегодня вслед за декоративной советской риторикой и пропагандистскими клише времен «холодной войны» возвращается и анекдот. Теперь его нельзя уже назвать антисоветским, Советский Союз давно умер. Смехом страна отвечает на лозунги и разъяснения давно порядком всем уже надоевшей «новой» власти.

* * *

Кстати, знаете ли вы официальную причину пожара на Останкинской телебашне? Она загорелась в результате столкновения с другой телебашней. Разумеется, иностранной.

А что в сортирах неразбериха - потому что террористов оказалось больше, чем… воды у знаете кого.

А город Владимир, ставший Владимир Владимирович?

А главная задача в дзюдо - кинуть своего противника?

Если возвращаются анекдоты, значит, время, вызывавшее ностальгию, вернулось.

ГОРЮЧЕ-СМАЗОЧНЫЙ БЮДЖЕТ

Судя по статьям расходов, коррупция в армии навечно в строю

В проекте бюджета на 2001 год засекречены две статьи. Одна - о расходах на средства массовой информации, другая - об обороне. Расходы на средства массовой информации, ясное дело, должны быть государственной тайной. Это главное секретное оружие Кремля, и от его эффективности зависит выживание режима. Но оборонные-то расходы зачем секретить?

Если от врагов пытаются скрыть, то зря.

Во-первых, не понятно, кто у нас враги. Американцы и европейцы, как известно, наши лучшие друзья, к тому же западные интересы лучше всего представлены именно в структурах финансовых ведомств, где как раз бюджет и верстается. Что же до чеченских боевиков, то на их сайте российский секретный военный бюджет уже анализируется, да еще с указанием статей!

Если боевикам можно, то почему мне, мирному российскому гражданину, нельзя? Поскольку запретный плод сладок, я тоже заинтересовался секретным бюджетом. И надо сказать, получить представление об его структуре оказалось весьма несложно. К тому же я явно не был единственным, до кого дошли очередные утечки.

Заглянув на сайт , я обнаружил там «Хроники Алвазии» Анатолия Баранова, где тоже про секретный бюджет все довольно ясно написано. А «Время-МН» 9 сентября опубликовало статью Сергея Путилова, из которой видно, что и этот автор неплохо знаком с «секретным» бюджетом.

Понятное дело, как законопослушный гражданин я цифр называть не буду. Ведь, может быть, есть еще какие-то враги, которые доступа ни к Минфину, ни к Интернету не имеют, и информацию черпают исключительно из «Новой газеты». Но от некоторых комментариев общего характера удержаться все же не могу. Уж очень бюджет занятный получается.

Расходы на оборону, как известно, мы повышаем. Но дело же не в количестве затраченных рублей и долларов, а в том, как и на что их собираются тратить. Главные расходы наших Вооруженных сил оказываются связаны с выплатой жалованья, пенсий, разного рода социальных пособий, закупкой продовольствия, строительством жилья для военнослужащих и, главное, с приобретением горюче-смазочных материалов. На закупку вооружений и военно-технические исследования приходится совершенный мизер.

Повышение расходов на закупку горючего - явно самая главная статья для составителей бюджета. Обоснование для роста закупок самое правильное: у нас самолеты не летают, танки не ездят, солдаты и офицеры не упражняются, а потому теряют квалификацию. Правда, любой человек, знающий реальное положение дел в военной бюрократии, скажет вам, что дело не только в нехватке горючего, но и в воровстве. Если бы на сторону уходило меньше топлива, то и на танки, и на грузовики, и даже на самолеты хватало бы. Но, может быть, мудрые составители бюджета нашли компромиссный вариант: если увеличить закупки, то и на воровство хватит, и на маневры останется?

Увы, эту радужную надежду опровергают другие статьи бюджета, из которых следует, что при мощном росте расходов на топливо затраты на закупки военной техники и ее ремонт даже сокращаются. Иными словами, бензина будет хоть залейся, но ездить будет не на чем. Интересно, куда весь лишний бензин денется?

Вообще составители бюджета поразительно широко относятся ко всему ликвидному. Расходы на закупку продовольствия для армии - пожалуйста. Закупим на рынке по коммерческим ценам! Свои люди составят контракты, получат откат, и все будут счастливы.

Строительство жилья для военных - святое дело. Только опять не понятно, сколько средств реально пойдет на улучшение жилищных условий для офицеров, а сколько - на обустройство генеральских дач, не говоря уже о «вывозе строительного мусора», - это еще в советское время была любимая статья расхитителей госсобственности.

Опять же войскам нужно много ткани, одежды, обуви и других вещей, которые легко могут быть потреблены и гражданским населением. У нас и так уже полстраны в камуфляжные куртки оделось. Кстати, интересно, где их берут? В период расцвета ельцинщины армии позволили торговать своим имуществом, и все, что можно было продать, весело спустили «налево». Потом с этим делом попытались навести какой-то порядок. Самораспродажу Вооруженных сил притормозили.

Нынешний бюджет разрешает вернуться к подобной замечательной практике и приступить к самоприватизации армии. Для того чтобы успокоить подозрительных депутатов, составители бюджета пообещали учесть опыт прошлого, и теперь «левые» рубли нельзя класть на счета в коммерческих банках, они должны поступать непосредственно в государственные структуры, в конечном счете пополняя доходы казначейства. Так, конечно, лучше, но только сразу приходит на ум, что при заключении сделок у нас обычно платят разные «откаты», «комиссионные», «посреднические», про которые в проекте почему-то ничего не сказано. А уж за хорошие комиссионные у нас и спишут, и продадут все, что вам понравится.

И все же продать налево танк или истребитель - дело сложное. Тем более если он новый. Иностранцы предпочитают обращаться непосредственно к производителям техники и приобретать ее легально. А на танки и бронетранспортеры в последнее время не особенно претендуют ни мафия, ни даже чеченские боевики. Дорого и, учитывая их цели, неудобно в эксплуатации.

И странное дело, чем менее ликвиден предмет, тем меньше он, по мнению составителей бюджета, нужен армии. А потому ни танки, ни самолеты, ни подводные лодки в массовом порядке закупаться не будут. На закупку военной техники и военно-технические исследования выделены примерно одинаковые суммы. Поскольку цифру назвать нельзя, давайте представим себе, что сможет наша армия на эти деньги купить после принятия бюджета.

В настоящий момент военные готовят концепцию развития Вооруженных сил до 2015 года. Она еще не утверждена, но основные параметры уже более или менее определены. Так вот, для выполнения этой концепции надо ежегодно тратить на перевооружение примерно в 15 раз, а на исследования - по крайней мере вдвое больше денег, нежели предусмотрено в бюджете. Ясное дело, в стране таких денег нет. Но тогда зачем вообще нужна концепция, которую никто реализовать не только не может, но, как видно из нынешнего бюджетного проекта, и не собирается?

А с другой стороны, вопрос все же не в отсутствии денег. Даже те деньги, что выделены в бюджете, можно потратить несколько менее эксцентрично. Коль скоро речь пошла о закупках вооружений, обращают на себя внимание прежде всего расходы на закупку стрелкового и холодного оружия. Автомат Калашникова стоит куда меньше, чем танк или самолет, не говоря уже о подводной лодке. А вот средств на это выделяется почти столько же, сколько на закупку авиационной, радиолокационной и зенитно-ракетной техники. Кстати, пока составители бюджета заботятся о перевооружении пехотинца, Министерство обороны обещает сократить численность войск на 350 тысяч человек, доведя ее до 850 тысяч. Теоретически можно предположить, что либо оставшихся в строю будут лучше кормить и одевать, либо высвобождаемое обмундирование и провизия уйдут «налево». Пусть каждый сделает свой вывод, исходя из собственного опыта.

Итак, наши войска будут полностью обеспечены пистолетами, пулеметами, ножами и штыками (а также, вероятно, саблями для парадов и церемоний). Вообще-то, у нас этим добром и так все склады завалены. И хотя новейшие модели стрелкового оружия, несомненно, лучше предшествующих, очевидно, что боец с устаревшей моделью АКМ все же может противостоять противнику с более новым автоматом. Афганские моджахеды вообще умудрялись воевать с трехлинейками. А вот летчик или танкист на устаревшей машине не имеют почти никаких шансов.

Эксперты военно-промышленного комплекса иронически заметили, что «специалисты, разрабатывавшие военную часть бюджета, мыслят категориями мотострелковой роты». Но невольно напрашиваются и другие выводы.

Во-первых, ручное стрелковое оружие опять же ликвиднее.

А во-вторых, бюджет предусматривает именно полицейскую ориентацию Вооруженных сил. Если главный враг - внутренний, то ясное дело, нужны автоматы, пистолеты, ножи и конечно резиновые дубинки. Для защиты страны от внешней угрозы подобного вооружения явно недостаточно, но при разгоне демонстраций или расстреле безоружной толпы все это очень даже эффективно.

Что же до более тяжелого оружия, то здесь чиновникам от обороны почему-то щедрость изменяет. Можно будет ввести в строй примерно половину полка ракет «Тополь-М», которые должны быть поставлены на боевое дежурство взамен уничтожаемых по договору СНВ-2 межконтинентальных баллистических ракет. Военные говорят, что из всех программ перевооружения это была единственная, которая в ельцинские годы более или менее успешно выполнялась. В нынешнем году она рискует серьезно сократиться.

На закупку космических систем выделено денег недостаточно даже для поддержания действующей космической группировки, не говоря уже о выполнении наших обязательств по международной космической станции.

Военно-воздушные силы смогут получить ровно один истребитель, но скорее всего недоукомплектованный.

Военно-морской флот получит достаточно денег на то, чтобы приобрести один хорошо оборудованный адмиральский катер. Что же до нового подводного атомного ракетоносца «Юрий Долгорукий», заложенного в 1996 году, то при таком финансировании он будет спущен на воду примерно через 50 лет. Интересно, кто из нас доживет до этого знаменательного события?

Отметим в скобках, что чем меньше объемы производства, тем оно дороже обходится. Иными словами, наша оборонная техника дорожает - как для собственной армии, так и на мировом рынке. Она делается менее конкурентоспособной, а для собственной армии непомерно дорогой.

При подобном уровне финансирования военно-технические программы вообще полностью развалились бы, если бы на помощь не пришли иностранные заказчики. Как-то так получается, что армии Индии и Китая, каждая в отдельности, закупают российского оружия примерно в полтора раза больше, чем наши собственные Вооруженные силы! Впору ставить памятник «неизвестному индусу» за спасение нашего военно-промышленного комплекса. Но все же хотелось бы уточнить: чьи стратегические интересы должен отстаивать наш оборонно-технологический комплекс - российские или китайские? Ничего плохого не хочу сказать про великий китайский народ или дружественную Индию, но ведь, наверное, у России есть и собственные стратегические интересы, и для их обеспечения нужны какие-то научные разработки, не совсем совпадающие с заказами наших южных соседей.

Разговоры о том, что денег нет, - полная демагогия. Если есть средства на огромное количество «горючки», то можно было бы найти и на технику. Точнее, потратить меньше на субсидирование генеральской коррупции и немного больше на развитие военно-технического потенциала страны.

Ясное дело, в Думе немало желающих увеличить оборонные расходы. Тем более что, вопреки Бюджетному посланию, в процентном отношении военный бюджет даже сократился по сравнению с прошлым годом, хотя в абсолютных величинах, конечно, вырос (скажем спасибо арабским шейхам за высокую цену на нефть). Проблема, однако, не в сумме, отводимой на военные нужды, а в том, кто и на что собирается ее тратить.

Весьма показательно, что еще до начала обсуждения бюджета в Думе произошел небольшой скандал, оставшийся за ее стенами почти незамеченным. Дело в том, что для рассмотрения закрытых статей бюджета создается особая парламентская комиссия. При ее формировании думский комитет по промышленности пытались вообще отстранить от участия в работе. Мотивация простая: все равно никаких серьезных закупок техники не предвидится!

После долгого разбирательства комитет по промышленности все же получил доступ к «закрытому» бюджету. Только сделать его представителям наверняка все равно ничего не удастся. Если будут лишние деньги, то они уйдут в ту же бездонную бочку (формально - на продовольствие, «горючку» и портянки). Для того и «закрывают» бюджетные статьи, чтобы тихо и без постороннего вмешательства решить вопросы в узком кругу.

Что же делать в такой ситуации? Вообще-то, ответ напрашивается сам собой: надо снять «секретность» с военного бюджета и сделать его достоянием гласного обсуждения, как это делается в Соединенных Штатах, Британии или Индии. Бюджет засекретили именно от собственных граждан, а заодно, похоже, и от низового звена Вооруженных сил. Именно поэтому мы имеем право знать правду и участвовать в решении вопросов, касающихся нашей безопасности.

Хотя, конечно, одним исправлением бюджета дела не исправить. Рано или поздно придется менять и саму армию, и государство, и, в конечном счете, социально-экономическую систему…

Но ведь надо же с чего-то начинать!

ПОЧЕМУ ЗАПАД ПРОСНУЛСЯ?

Его разбудили неудачи Путина

О том, что мартовские президентские выборы в России были фальсифицированы, независимая пресса и оппозиция заявили практически в вечер голосования. Подозрения вызывало все: и списки избирателей, и официальные отчеты Центрального избирательного комитета, согласно которым огромные массы людей бросились к урнам буквально в последние секунды перед закрытием участков. Коммунистическая партия, единственная в России способная обеспечить какой-то контроль за подсчетом голосов, выявила сотни чудовищных нарушений. «Яблоко» приводило данные о том, как в некоторых регионах за один вечер вдруг ниоткуда материализовались тысячи мертвых душ.

Поразительно, но на Западе всех этих заявлений, половины из которых было бы достаточно, чтобы поставить под вопрос итоги выборов где-нибудь в Перу, как будто не слышали. И хотя все жалобы потерпевших были изложены по-английски на страницах The Moscow Times уже в марте, их как будто никто не заметил. Хотя, странное дело, обычно проживающие в нашей столице иностранные корреспонденты и дипломаты именно из этой газеты черпают изрядную часть сведений о русской жизни.

Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, организовавшая международное наблюдение на выборах, никак на сообщения о подтасовках не реагировала. Как, впрочем, не реагировали западные структуры на аналогичные сообщения из Грузии, а еще раньше из Албании. Что же до самих международных наблюдателей, то многие из них впоследствии жаловались, что отметили в своих докладах многочисленные факты скандальных нарушений, но ничего из ими обнаруженного не было отражено в финальных документах ОБСЕ. Возникает предположение, что пресс-релиз ОБСЕ был вообще подготовлен заранее, независимо от того, что происходило на местах и что сообщали наблюдатели. Что опять же не будет уникальным случаем - в Албании уже происходило нечто подобное.

И вот теперь 9 сентября, спустя примерно полгода после выборов, журналисты The Moscow Times снова собирают факты, систематизируют их и публикуют в специальном приложении с выразительным заголовком Fraud Special. В принципе факты по большей части были известны и раньше. Местные отделения КПРФ, собрав огромное количество доказательств, упорно пытаются обратиться в суд, но опять же суды почему-то упорно отказываются принимать иски. А партийное руководство в Москве так же упорно отказывает собственным низовым структурам в политической поддержке.

То, что лидеры КПРФ сидят тише воды, ниже травы, - не удивительно. Они не хотят ссориться с властью, даже если власть их обокрала. Этот принцип поведения великий Салтыков-Щедрин назвал «применительно к подлости». Да, обокрали, но ведь не ограбили, не убили! То, что лидеры компартии подводят своих рядовых активистов, честно и добросовестно делающих свое дело, тоже не впервой. Так что с коммунистами все понятно.

А что Запад?

Надо отметить, что на сей раз публикация в The Moscow Times вызвала резонанс. Ее заметили. Радиостанция «Немецкая волна» даже заявила, что западным политикам должно быть стыдно. И дело не в величине материала, не в количестве приведенных фактов. Сотрудники газеты действительно проделали огромную работу, собирая данные по множеству регионов. Но в общих чертах ситуация была и без того известна. Публикацию заметили потому, что она вышла в свет после катастрофы «Курска» и пожара в Останкине. И пресса, и публика на Западе смотрят на Россию уже несколько иначе, нежели полгода назад. А главное, представители западных элит стали задумываться, верно ли они поступили, сделав ставку на Путина.

Опять же дело не в давлении на прессу, не в бомбардировках Чечни, не в националистических заявлениях официальных лиц. Сомнения в демократизме российского президента значат немного. История просто полна примерами того, как западные демократии поддерживали самые отвратительные авторитарные режимы, и на таком фоне Путин и его окружение выглядят не так уж плохо. В конце концов он пока еще не вырезал миллион своих сограждан, как генерал Сухарто в Индонезии, не разгонял законно избранный парламент, как Фухимори в Перу, и не стрелял из танков на улицах собственной столицы, как Ельцин. К тому же подтасовка выборов региональными начальниками без прямого и открытого указания Кремля - куда меньшее преступление, чем бомбардировка мирного населения в Чечне.

А между тем, несмотря на некоторые ритуальные фразы о правах человека, западный политический класс к подобным эксцессам относится с удивительной терпимостью. Если Милошевич за применение репрессий в Косово был объявлен преступником, персоной non grata в большинстве западных столиц, Путин, применяющий сходные меры в Чечне, является в этих же столицах желанным гостем. Как, кстати, и руководители Турции, чьи вооруженные силы систематически истребляют и терроризируют население Курдистана. А национализм турецких или латиноамериканских генералов никогда не мешал им быть лучшими защитниками «свободного мира».

Нет, проблема Путина не в его авторитарных поползновениях. Проблема в его неудачах. Среди представителей западного политического класса возникает ощущение, что вся эта история в России может плохо кончиться. И тогда придется держать ответ перед общественным мнением в собственной стране. Тем более что в нынешнем глобализированном мире неприятности, начавшиеся в России, могут перекинуться и на другие страны.

Весной нынешнего года, читая западные публикации о России, трудно было не вспомнить знаменитое рассуждение Винни Пуха: это неправильные пчелы, они делают неправильный мед. Россия в глазах западных комментаторов оказалась такой страной неправильных пчел. У них, у русских, и демократия неправильная, и рыночная экономика не такая, какой ей положено быть (в южной Калифорнии). И вообще - все не так.

Но с другой стороны, как и Винни Пух, авторы всех этих комментариев вполне готовы были отказаться от всяких попыток объясниться с «неправильными пчелами». Пусть уж остаются такими, какие есть. Тем более что нынешнее положение всех устраивает. Советский режим мог кого-то пугать, кому-то угрожать, кого-то соблазнять. Потому с ним «свободный мир» должен был бороться. Россия, пока она остается в своем нынешнем виде, ни напугать, ни привлечь никого не может. Сложившееся положение всех устраивает. Кроме большей части населения самой России, конечно (но это уже мелочи).

Если уж пчелы «неправильные», то и улей у них должен быть соответствующий. И хозяин улья тоже. Что же до неправильного меда, то в отличие от Винни Пуха западные лидеры от российской нефти и газа вовсе не отказываются. А пчелы, странное дело, продукцию на мировой рынок исправно поставляют и никого без спроса не жалят. Ибо хозяин держит их в руках.

После неприятностей последних месяцев настроение стало меняться. А что если неправильные пчелы в один прекрасный день выйдут из-под контроля и закусают хозяина? Что будет потом? Как в этом случае наладить с ними отношения?

Успешный авторитарный режим в нашей стране устроил бы значительную часть западных политиков, хотя открыто об этом говорить не принято. А вот провал авторитарного эксперимента не обрадует никого. Демократия отличается от диктатуры не тем, что в условиях свободы политики честнее и благороднее. Демократия стимулирует развитие всевозможных пороков в политическом классе, может быть, даже в большей степени, чем тоталитаризм. Но потому-то демократия и лучше, что общественное мнение может не просто влиять на политиков, но время от времени и наказывать их. Причем наказывать справедливо.

То, что не удается скрыть от общественного мнения у нас в стране, тем более не удастся скрыть от населения на Западе. Приходится считаться с фактами. А быть наказанным за чужое вранье и чужие неудачи особенно обидно. Поэтому чем больше будет проблем у Кремля, тем больше интереса на Западе к судьбам демократии в России.

ЧЕЧЕНЦЫ - ЭТО ЕВРЕИ СЕГОДНЯ

Проснулся интерес власти к фашистским политическим технологиям

В начале второй чеченской кампании нам показывали генералов, раздающих гуманитарную помощь, и военных, открывающих школы. Потом эти сцены почти исчезли с экранов телевизоров. Официальная кремлевская пропаганда почти не тратит усилий на то, чтобы изобразить счастливую жизнь чеченцев под властью российской администрации. Может быть, показать нечего? Но это никогда не было проблемой: политически правильную ситуацию можно просто инсценировать. Или власти знают, что им все равно не поверят? Но подобные соображения пропагандистов вообще никогда не останавливают.

Причина в чем-то ином. А именно: власти считают подобную пропаганду политически нецелесообразной, и даже опасной. На самом деле большинство из тех, кто поддерживает чеченский поход, не только не испытывают никаких моральных проблем в связи с гибелью мирных жителей, и уничтожением городов и сел, но, напротив, убеждены, что именно это является главной целью войны. Это подтверждают как опросы общественного мнения, так и элементарные бытовые наблюдения. В ходе многочисленных дискуссий в Интернете не удалось обнаружить ни одного участника, который заявил бы, что войну он в принципе поддерживает, а репрессии против мирного населения и другие эксцессы - нет.

Сторонники войны твердо убеждены, что война ведется именно ради уничтожения чеченцев как нации. Более того, как раз неспособность Российской армии осуществить полномасштабный геноцид чеченцев и вообще «лиц кавказской национальности» вызывает у этой публики все возрастающее недовольство, заставляющее даже высказываться в пользу прекращения боевых действий: ведь единственно значимая цель не может быть достигнута.

В подобной ситуации любая телекартинка, изображающая дружбу военных с «туземцами» на самом деле ослабляет поддержку войны в обществе. Те, кто осуждает геноцид, не изменят своего мнения оттого, что им показали пятиминутный сюжет по телевизору. Те, кто мечтает о полном истреблении «черных», напротив, будут возмущены недопустимой мягкостью.

Во времена Третьего рейха гитлеровская пропаганда вовсе не утверждала, будто евреям хорошо под властью нацистов или что концлагеря создаются ради блага самих же евреев и коммунистов. Она лишь избегала информировать население о технических деталях того, что творится в концлагерях, щадя нервы бюргеров. В современной России власть находится в еще более сложном положении, поскольку режим, разумеется, не является тоталитарным. Но в то же время уж очень хочется «прагматически» использовать тоталитарные политические технологии. Так, немного дозированного фашизма ради торжества принципов демократии и свободного рынка.

Одна из таких тоталитарных технологий - консолидация нации на этнической основе и культивирование расовой ненависти. (В скобках заметим, что для нации совершенно не обязательно быть этнически однородной, чтобы чувствовать себя единой). Об этом свидетельствуют не только история Америки, Швейцарии или даже Британии, но и опыт Советского Союза в годы Великой Отечественной Войны. В царской России инородцев и иноверцев, естественно, дискриминировали, но идеология расовой ненависти, исповедовавшаяся «черной сотней» все же не получала официального одобрения (несмотря на то что многие высокопоставленные деятели относились к подобным идеям с большим интересом).

В Советском Союзе, во всяком случае на уровне деклараций, все были равны. Сегодня российская политическая элита стоит перед выбором. Либо придерживаться принципа гражданского равноправия - ради сохранения демократического фасада, либо открыто взять на вооружение лозунги «Союза русского народа» и вслед за черносотенцами начала ХХ века заявить, что полноценным гражданином может быть только православный славянин без примеси татарской, немецкой, еврейской или еще какой-то неправильной крови. Остается, правда, вопрос о старообрядцах, но о них в подобных случаях забывают.

Соблазн использовать тоталитарную политическую технологию велик именно потому, что в краткосрочной перспективе она обычно срабатывает. И чем более дезорганизовано общество, чем больше люди потеряли почву под ногами - тем лучше. Однако думать, что нынешняя расистская пропаганда лишь продолжение старого черносотенства, было бы наивно. В массовом сознании произошли существенные сдвиги, и расистская идеология, как и любая другая, не может оставаться неподвижной.

Старое черносотенство было прежде всего построено на антисемитизме. Мусульмане воспринимались как нежелательное, но не особенно опасное меньшинство, тем более что они, за исключением татар, проживали компактно на окраинах, мало соприкасаясь с русскими. Исключением, конечно, была Киргизия, где переселение славянских колонистов спровоцировало в начале века восстание, закончившееся резней коренного населения.

В обществе, где разные этнические и религиозные группы живут рядом, трудно избежать взаимных претензий и предрассудков. В этом плане существование антисемитизма или расизма само по себе еще не является крупной социальной проблемой - важна интенсивность этих настроений, их «градус».

В России начала ХХ века мелкобуржуазная среда не только была заражена антисемитизмом, но и переживала все это в достаточно острой форме. Ее без особого труда удавалось «поднять» на погромы, не говоря уже о поддержке черносотенной агитации. Сто лет спустя антисемитизм в России не исчез, но его «градус» существенно понизился. И это обнаружили на собственном опыте идеологи националистов. Антисемитские призывы генерала Макашова не принесли ему всенародной любви. Рассказы о еврейском заговоре на страницах «национально-ориентированной» прессы воспринимаются как курьезы.

Нельзя сказать, что им не верят. Скорее верят так же, как верят в летающие тарелки, телекинез и корректировку кармы по фотокарточке. К тому же современного русского еврея стало так трудно отличить от советского славянина, что самый изощренный антисемит рискует запутаться. Антисемитское чтиво стало досугом для пенсионеров и подростков, не находящих себе лучшего занятия.

Увы, свято место пусто не бывает. Врагом номер один стало «лицо кавказской национальности». Психологическую и идеологическую нишу антисемитизма заняли кавказофобия и антисламизм.

Ясное дело, никто не призывает запретить ислам как таковой. Атаки ведутся не против мусульман, а только против исламистов. Но что такое исламизм, никто толком не знает. Точно так же, как после Второй мировой войны, когда открыто пропагандировать антисемитизм стало политически невозможно, ультраправые в Европе стали выступать исключительно против сионизма. При этом любой еврей, попадавшийся им на глаза, автоматически записывался в сионисты, даже если на самом деле был левым и антисионистом.

С исламом происходит то же самое. Любого мусульманина, соблюдающего хоть какие-то требования шариата, немедленно записывают в исламисты. А если он требований шариата не соблюдает, все равно записывают (маскируется!). При формальном признании ислама равноправной религией пресса и телевидение полны антимусульманскими материалами, в сущности, того же рода, что и старые рассказы о евреях, пьющих кровь христианских младенцев. За исламом в массовом сознании прочно закрепляется репутация опасной, реакционной, агрессивной религии.

Ненависть к мусульманам, и особенно к кавказцам, подпитывается тем, что постсоветское общество этнически перемешано. Кавказцы-мусульмане стали диаспорой, как ранее евреи и армяне - в Европе, индусы- в Африке, курды - в Турции, турки - в Германии и русские - в Прибалтике. А диаспора всегда идеальная мишень для националистической пропаганды.

Меньшинства, подвергающиеся дискриминации, как правило, вырабатывают три модели поведения.

Во-первых, они проявляют невероятный динамизм в бизнесе. Индусы и арабы никогда не отличались особой предприимчивостью, живя у себя на родине. Но в Восточной Африке и Латинской Америке они неожиданно оказались самыми лучшими торговцами. Русские в Латвии тоже опровергли привычные стереотипы: вытесняемые из политики, они завоевали свое место в бизнесе.

Второй моделью «ответа» является формирование «преступных сообществ», всевозможных этнических банд, начиная с группировки Мишки Япончика в дореволюционной Одессе и «клана» Мейера Лански в Америке времен «сухого закона» и кончая мексиканскими и пуэрториканскими бандами в современных Лос-Анджелесе и Нью-Йорке.

Наконец, третий путь. Представители угнетенного меньшинства становятся революционерами или критическими интеллектуалами. В основе этого выбора лежит осознание того, что все формы угнетения взаимосвязаны и лучший способ избавить от угнетения собственный народ состоит в том, чтобы уничтожить вообще любые формы социальной и национальной несправедливости. Так в рядах революционного движения оказываются Юлий Мартов, Яков Свердлов и Лев Троцкий, а среди философов - Зигмунд Фрейд, Герберт Маркузе, Эрих Фромм.

Надо сказать, что среди левых радикалов в России представители мусульманских меньшинств пока не составляют сколько-нибудь заметной группы. Возможно, это объясняется консерватизмом исламской традиции, учащей людей уважать любую власть. А может быть, все еще впереди.

Все три варианта поведения по-своему провоцируют ненависть и, во всяком случае, могут быть использованы властью для пропагандистской демагогии. С этнической преступностью все ясно, это идеальный повод для разжигания ненависти к той или иной национальной группе. Что касается мелкого и среднего бизнеса, то его представителей очень легко ненавидеть. С олигархами и лидерами крупных концернов мы в жизни не сталкиваемся. А потому мелкий торговец в обывательском сознании становится живым воплощением всех ужасов капитализма. Наконец, революционеры пытаются подорвать основы общества и государства, что не может не вызвать ужаса у благонамеренного обывателя.

Избранные представителями меньшинств роли противоречат друг другу, но все они в равной степени могут быть поводом для ненависти. Так, германские нацисты одновременно обвиняли евреев в том, что, будучи капиталистами, те эксплуатируют немецких рабочих, и тут же упрекали их в том, что, будучи социалистами, они подстрекают немецких рабочих на забастовки, пытаясь ниспровергнуть капитализм.

На самом деле представители меньшинств лишь занимают социальные ниши, которые создает само общество. Даже искоренив этническую преступность, мы не сможем избавиться от криминала, - место этнических банд займут бандиты титульной национальности. Точно так же будет продолжаться торговля, независимо от того, каково будет происхождение торговцев. И протест против социальной несправедливости будет порождать левый радикализм до тех пор, пока официальное общество готово терпеть эту несправедливость.

Эти рациональные аргументы, разумеется, никак не влияют на сознание расиста. Ненависть, как и любовь, слепа. И людей, ослепленных ненавистью, очень легко вести куда угодно, скорее всего совсем не туда, куда они стремятся.

Германия, очищенная Гитлером от евреев, коммунистов и вольнодумцев, обернулась в 1945 году пепелищем, а возрождение нации - национальной катастрофой. Чем закончится попытка очистить Россию от инородцев, трудно даже представить, ибо под косу так или иначе попадают примерно 20% населения страны.

Впрочем, окончательный выбор еще не сделан.

К чести нашей власти надо признать, что она еще не стала фашистской.

Она только интересуется фашистскими политическими технологиями.

ТАНЕЦ ДЕВУШЕК В РОЗОВЫХ ПРОТИВОГАЗАХ

Битва Давида с МВФ закончилась традиционно. Великан повержен

Из памятки участникам встречи Мирового банка и Международного валютного фонда:

- не носите свой значок участника встречи на публике;

- если не можете пробиться через толпу демонстрантов, не пытайтесь их растолкать, а позовите ближайшего полицейского;

- не носите на виду у всех драгоценности и раздражающую людей одежду - например, меха…

Вообще только полный идиот будет кидаться с кулаками на недоброжелательную толпу или носить меха в сентябрьской Праге. Но деятели Международного валютного фонда и их супруги без подобных рекомендаций, видимо, обойтись не могут.

20 сентября. Для простых пражан были свои инструкции, напоминающие предупреждение о ядерной бомбардировке. Полиция разбрасывала листовки по почтовым ящикам, призывая не выходить на улицу, а по возможности вообще уезжать из города. Школьникам продлили каникулы.

Тем временем леворадикальные группировки оклеивали стены домов плакатами, призывавшими всех пражан выйти на улицу и выразить несогласие с теми, кто «посягает на наши социальные права и свободы».

21 сентября. Солидные неправительственные организации (NGO) проводят свои семинары под эгидой группы Bankwatch, которая следит за поведением международных банков. Некоторые участники совещаний появляются в галстуках, постоянно подчеркивают свой профессионализм и требуют переговоров с начальниками из МВФ и Мирового банка. Более радикальные группы объединились вокруг «Инициативы против экономической глобализации» (INPEG). Здесь атмосфера совершенно иная, парни в драных джинсах, девушки с татуировками. Обе группы друг к другу относятся с иронией. Но тут же подчеркивают: у нас есть общие цели, ссориться не будем.

Сообщают, что в ответ на выступления левых и неформалов назначена демонстрация ультраправых. Тут левой молодежью стихийно начинает овладевать новая руководящая идея, формулируемая простым лозунгом: «Бить скинов!». Осуществить это на практике было не особенно сложно, учитывая многократный численный перевес левых, усиленных подкреплениями в виде немецких анархистов, для которых неделя прошла зря, если не было драки с фашистами.

22 сентября. Нас принял директор Мирового банка Джеймс Вульфенсон.

Он произвел впечатление человека искреннего и почему-то напомнил мне Горбачева. Даже прозвище похожее - Вульфи.

Вульфи успокаивал представителей гражданского общества и оправдывался. «Дайте нам шанс», - повторял Вульфенсон. Мне стало его жалко.

Все было ужасно похоже на конец 80-х в Москве. Неформалы, перестройка… Такие же бурные совещания, многоголосье требований, за которым стоит по-разному понятое и сформулированное общее недовольство устройством жизни. И такие же беспомощные обещания власть имущих, которые уже сами понимают, что по-старому нельзя, а по-новому не могут.

Судя по всему, международные финансовые институты так же нереформируемы, как и советская бюрократия. Но, как и советская партийная система, чувствуя вызов времени и общества, они все же пытаются как-то реформироваться.

Чем кончилась перестройка в СССР, хорошо известно. Вполне возможно, что для МВФ и МБ последствия реформы будут такими же плачевными. И жалеть о них будут еще меньше, чем об СССР.

23 сентября. В 11 часов президент Гавел проведет дискуссию в Замке между участниками движения и руководством Международного валютного фонда. Город еще почти пуст. Только иногда на улицах появляются группы молодежи, чей внешний вид не вызывает ни малейших сомнений, ради чего они здесь. Майки с Че Геварой, вытертые джинсы. По улицам проносятся кавалькады «Ауди» под охраной полицейских автомобилей с мигалками - делегаты совещания. Тем временем полиция занимает исходные позиции. Над городом кружат вертолеты. Синие мундиры повсюду. У многих на боку замечаю до боли знакомую брезентовую противогазную сумку, точно такую нам давали в школе на занятиях по начальной военной подготовке. С 1989 года ими, видимо, не пользовались. «Черемуху» пустят», - проносится у меня в голове.

Ощущение, как будто перед войной.

…Я уже в Замке. Неожиданно звонит мобильный. Жена в Москве волнуется. Объясняю, что за меня беспокоиться нечего, у меня в карманах удостоверение участника встречи МВФ и Мирового банка, приглашение от Гавела, на обложке паспорта полицией наклеена специальная голограмма, подтверждающая лояльность. Это не кажется ей особенно убедительным. Напоминает: «Бьют не по паспорту, а по морде».

Встреча у Гавела похожа на последние переговоры перед началом боевых действий. Стороны еще встречаются для переговоров, а войска уже занимают исходные позиции.

Поднимаемся в Замок («на Град»). В средневековом зале для игры в мяч собираются около сотни представителей NGO и примерно столько же функционеров международных финансовых организаций. И телекамеры, телекамеры…

Примирения не получилось.

Первой заговорила Катарина Лижкова - от имени демонстрантов, собирающихся на улицах. Молодая красивая девушка из Брно говорила на безупречном английском: «Никакого диалога не будет. Вы рассуждаете про диалог, а полиция уже приготовила водометы и слезоточивый газ. Тысячи людей были незаконно задержаны на границе, еще тысячи здесь, в Праге, подвергаются полицейским преследованиям только потому, что хотят воспользоваться своим законным правом на протест. Но мы не остановимся, пока не будут ликвидированы антидемократические институты финансовой олигархии». Левая половина зала аплодирует, правая мрачно молчит.

Слово берет Уолден Белло, самый популярный идеолог движения: «Международные финансовые институты представляют опасность. Они никому не подотчетны. Не верьте их словам. Они говорили про борьбу с коррупцией, а сами поддерживали Ельцина в России! Они рассуждали про демократию, а давали деньги диктатору Сухарто в Индонезии. Сегодня, когда вы утратили авторитет, вы заговорили про социальную справедливость. Но слова расходятся с делами. Хотите перемен - спишите долги России, спишите долги Индонезии. Вы давали деньги под условие проведения политики, которая провалилась и разорила эти страны. Программы, которые проводятся под диктовку МВФ, почти неизменно проваливаются. Какое теперь у вас право требовать эти деньги назад?» Левые аплодируют, правые молчат.

Тревор Мануэль, бывший коммунист, бывший революционер, а ныне министр финансов Южной Африки, возражает Белло: «Без международных финансовых институтов бедным странам пришлось бы еще хуже». Правые аплодируют. Среди левых кто-то бормочет: «Предатель».

В зале атмосфера конфронтации даже сильнее, чем на улице. Вульфи, столкнувшись с неблагожелательной аудиторией, совсем стушевался. Он подавлен, опустил голову, опять оправдывается. Зато Колер, новый директор МВФ, выступает агрессивно: «Я разговаривал с лидерами стран третьего мира, у них масса вопросов, но никто не требует ликвидировать фонд. Наоборот, они хотят работать с нами!» «Еще бы, воруют вместе», - бормочет сидящий рядом со мной английский журналист Алекс Калинникос.

Слово берет Джордж Сорос и неожиданно начинает излагать общие положения марксизма о природе капиталистической системы. Затем заявляет: «Пока правила таковы, какие они есть, мы будем играть по этим правилам. И другого от нас, финансистов, не ждите. Я не хочу проигрывать». Заканчивает призывом реформировать систему, пока еще не поздно.

Гавел благодарит всех участников диалога.

Стороны расходятся, крайне недовольные друг другом.

24 сентября. Семинар по проблемам глобализации, проводимый INPEG. Зал заполнен многоязычной толпой. Нет только русских - никому из «подозрительных» не дали визу.

Подтягиваются американцы. Прибывают прямо из аэропорта, некоторые с рюкзаками, сумками. Тут же обмениваются впечатлениями - кого пропустили, кого сняли с самолета. Оказывается, ФБР передало чешским властям «черные списки» граждан собственной страны, которых не рекомендуется пускать в Прагу. «Невыездные», - мелькает у меня в голове.

Приходит сообщение, что еще около тысячи человек задержаны чешскими властями на границе. Уолден Белло прерывает выступление, его поддерживает англичанин Алекс Калинникос: «Одиннадцать лет назад в Праге народ выходил на улицу, требуя свободы передвижения, и президент Гавел был тогда на нашей стороне. Сегодня его полиция незаконно перекрывает границу!» Объявляют, что у министерства внутренних дел идет стихийный митинг против незаконных действий полиции, но протестующих мало, всего около двухсот. Председатель собрания призывает всех, у кого нет другого дела, присоединиться к пикетчикам. Народ из задних рядов, грохоча стульями, идет к выходу. К счастью, я свое выступление уже закончил.

Уолден Белло - как Ленин в Октябре. За время, прошедшее с демонстраций в Сиэтле, он превратился из академического ученого в настоящего лидера. Сейчас он на трибуне. «Все решается на улицах! Надо мобилизовать все имеющиеся ресурсы. Нужна живая сила, понимаете, все зависит от живой силы!»

«Живая сила» продолжает прибывать. Они повсюду - кучки молодых людей, говорящих на всех мыслимых языках - от венгерского до баскского. Хотя, разумеется, язык международного общения тот же, что и у банкиров, - английский.

Возле Лиденского моста - Convergence Centre. Это и штаб по организации марша, и мастерская, где делают плакаты, кукол. Здесь же проводят инструктаж, раздают карты Праги. Рассказывают, как оказывать помощь раненым и что делать при отравлении слезоточивым газом.

25 сентября. В отеле «Стандарте» продолжаются семинары и дискуссии неформалов. Свои мероприятия проводят также Мировой банк и МВФ в Конгресс-центре. При этом ведут они себя совершенно по-разному: сотрудники Мирового банка продолжают оправдываться, встречаются с представителями неправительственных организаций, обещают разобраться и навести порядок. МВФ протесты игнорирует. А Ларри Соммерс, руководитель американского казначейства, уже предостерег лидеров Мирового банка, что никаких серьезных уступок развивающимся странам и критикам системы он не допустит.

К вечеру понедельника в Праге - уже около восьми тысяч активистов из разных стран. Основная масса чехов прибывает из Брно, они появятся в последний момент. Полиция готовится встретить демонстрантов на мосту, ведущем в Вышеград, где находится Конгресс-центр. В прилегающих районах от жителей требуют убрать с улиц автомобили. «Скорая помощь» и больницы готовятся принимать раненых. Школы уже неделю как закрыты. В общей сложности мобилизовано 11 тысяч полицейских и спецназа. Демонстрантов ожидается около 12-15 тысяч.

В Convergence Centre дорабатывается план сражения. При подходе к мосту демонстранты разделятся на три колонны. Одна войдет на мост, две другие попытаются обойти полицию с флангов. Кто-то из англичан замечает, что для такого маневра необходима кавалерия.

Колонна, идущая на мост, не должна вступать в драку с полицией, надо только стоять и скандировать лозунги. Впереди пойдут итальянцы. Их такое решение не устраивает. «Будем пробиваться через мост, - заявляют они. - Мы здесь не для того, чтобы с полицией любезничать». Несколько французов старшего поколения делятся опытом - рассказывают, как в 1968 году в Париже строили баррикады. Вопрос не праздный: в старые времена для этих целей разбирали мостовые, но с асфальтом что делать?

Руководителям групп раздают карту города, где обозначены маршруты движения. На обороте написан краткий план акции на нескольких языках.

Сбор в 9.00. После митинга, в 11 часов, марш на Вышеград.

26 сентября. У входа в метро - полицейские патрули. По радио объявляют, что станция «Вышеград» закрыта.

9.00. Мы на площади Мира. Сквер перед церковью, где собираются протестующие, представляет собой настоящий Вавилон. Здесь собрались около десяти тысяч человек, говорят на всех европейских языках сразу. Огромный воздушный шар, символизирующий МВФ, катается над толпой, и всякий может толкнуть его.

На площадь с развернутыми знаменами вступает итальянская колонна. Впереди едет микроавтобус, за ним следуют члены движения «Ya Basta», уже отличившегося срывом нескольких международных мероприятий. Вид у итальянцев угрожающий. Все они в касках, со щитами и в белых халатах вроде тех, что выдают подразделениям химической защиты. На некоторых самодельные бронежилеты, сделанные из резины или картона. И, естественно, защитные маски, у некоторых даже настоящие противогазы.

Площадь аплодирует.

11.00. Начинается движение. Три колонны были обозначены на плане акции тремя разными цветами - синим, желтым, розовым.

Самая странная - розовая. Здесь очень мало политических плакатов, нет никаких партийных знамен или идеологических символов. Многие участники одеты в розовое и даже выкрасили лица в розовый цвет. Вместо знамен розовые воздушные шарики. Посередине колонны едет розовый картонный танк, из игрушечной пушки торчат цветы.

Магазины и кафе по пути следования колонны заперты, такова рекомендация полиции. Вспоминаю Блока: «Запирайте этажи, нынче будут грабежи!»

Иду некоторое время с розовой колонной, но потом решаю присоединиться к желтой, впереди которой с угрожающим видом маршируют итальянцы. Здесь больше всего журналистов. Они идут за итальянцами, не скрывая, что надеются увидеть и снять сражение с полицией. Я, напротив, предпочитаю «желтую» колонну еще и потому, что здесь явно безопаснее.

Мост был заблокирован полицией. За железными барьерами стоял передовой отряд со щитами и дубинками, весь в броне. Новейшее снаряжение, подготовленное специально для этого случая по указаниям американских специалистов.

Молодые чехи из-за спин итальянцев ругались с полицией, напоминая, что бронетранспортеры против безоружной демонстрации не использовали даже коммунисты.

14.20. У моста по-прежнему продолжается противостояние. Демонстранты скучают, полицейские жарятся на солнце в своих доспехах. Тем временем севернее идет настоящее сражение. Судя по всему, кто-то из «синих» стал швырять камни в полицию. Другие рассказывают про грузовик, который на полном ходу въехал прямо в толпу демонстрантов. Говорят и про полицейских провокаторов (на следующий день четверых из них я видел собственными глазами, когда они, еще в облике анархистов, возвращались в здание полицейского управления).

Так или иначе, началась настоящая битва. Время от времени слышна пальба. Вой сирен, жужжание вертолетов, проносятся кареты «скорой помощи». Есть раненые с обеих сторон. Полиция применяет слезоточивый газ, а иногда просто пугает людей хлопушками. Демонстранты строят баррикады, подожгли несколько машин, бросают камни. Особенно отчаянно в драку бросились поляки и немцы. У некоторых анархистов были заготовлены бутылки с молотовским коктейлем. Как потом выяснилось, им удалось поджечь даже один полицейский бронетранспортер, но его тут же потушили. Полиция вытесняет «синих» с одной улицы, но они, перегруппировавшись, тут же появляются на другой.

«Желтая» колонна не двигается. Подходят несколько молодых англичан, судя по всему, студенты. Жалуются, что напрасно теряют здесь время, им явно тоже хочется подраться с полицией.

«Розовая» колонна смогла подойти к Конгресс-центру по боковым улочкам и заблокировала выходы, но людей не хватает, срочно нужно подкрепление. Французы поднимаются с мест. Я иду за ними.

Обнаружилось, что полицейские заграждения не так уж непреодолимы. Мы спускаемся под мост по тропинкам, переходим улицу - и вот мы уже у Конгресс-центра! Полицейские с изумлением наблюдают за перемещением нашего отряда из-за своих баррикад. Над нами летит вертолет.

Выходы из Конгресс-центра блокированы группами по нескольку десятков людей. Они сидят прямо на мостовой, поют, скандируют лозунги.

Полиция уже не блокирует демонстрантов, скорее, она сама блокирована. Несколько банкиров в черных костюмах под свист и крики собравшихся проходят в Конгресс-центр. Прибегает один из организаторов колонны - огромного роста молодой австриец с длинными волосами. Кричит: «Зачем вы их пропустили? Вы что, забыли, зачем мы здесь находимся?»

Теперь уже мужиков в дорогих костюмах не пропускают. Журналисты в джинсах проходят беспрепятственно. Из-за заграждений показывается еще одна группа в галстуках и дорогих костюмах. Демонстранты преграждают им дорогу, взявшись за руки. Полиция бросается бить демонстрантов, начинается свалка. Толпа кричит: «Позор!», «Долой МВФ!» Банкиры в ужасе бегут назад.

16.40. Мы уже рядом с мостом. Там, где раньше стояло полицейское заграждение, лежат опрокинутые барьеры. Полиция отступает вверх по тропинке к Конгресс-центру. Драться они явно не готовы. Преследуя полицию, демонстранты поднимаются на холм.

Все происходящее напоминает штурм средневекового замка. Полицейские на холме строятся и бросаются в атаку, но снизу летит град камней. Это англичане. Полиция бежит. Несколько десятков людей с криками «Ура!» и «Долой МВФ!» бросаются на холм. Вот они уже забираются на галерею первого этажа Конгресс-центра. Другие, построившись, начинают подниматься по тропинке, очищенной от неприятеля. Над зданием в знак победы взмывает розовый воздушный шарик. На балконе Конгресс-центра водружают плакат «Stop IMF!». Бьют барабаны. Звучат свистки, трещотки. Под стенами Конгресс-центра танцуют девушки в розовых противогазах.

Я понимаю: битва выиграна.

Конгресс-центр не был в этот день взят штурмом, но это и не входило в планы демонстрантов. Подоспевший спецназ очистил балкон и входы в здание, а затем пустил слезоточивый газ. Газ проник в здание и потравил делегатов. Демонстранты организованно отошли на соседние улицы и продолжили осаду.

К пяти часам дня дух обороняющихся был окончательно сломлен. Блокада удалась. На протяжении двух с половиной часов ни одна машина, ни один автобус не могли покинуть осажденное здание. Особо важных персон эвакуировали полицейскими вертолетами. Остальные, кое-как вырвавшись из здания к вечеру, добирались до своих отелей общественным транспортом, однако половина станций пражского метро не работала. Вульфенсон тоже вынужден был поехать на метро, судя по всему, первый раз в жизни.

В тактическом плане сражение было проведено блистательно. Американские инструкторы, готовившие чешскую полицию, ожидали повторения Сиэтла, где демонстранты сначала блокировали отели, а потом одной большой толпой пытались пройти по главной улице. Организаторы протеста в Праге решили все сделать иначе. И хотя полиция, несомненно, знала о планах акции, она так и не смогла понять их.

18.00. У Оперы идет стихийный митинг. Ораторы говорят в мегафон на разных языках. Иногда их переводят, иногда нет. «Пражская весна 1968 года была началом конца советского тоталитаризма. Прага 2000 года - начало конца диктатуры международной финансовой олигархии!» Толпа скандирует только что родившийся лозунг: «Prague, Seattle, continue the battle!»

На балконе Оперы - австриец Эрих Пробстинг. «Сегодня Прага принадлежала нам. Мы одержали победу над глобальным капитализмом. Мы объединили людей из Восточной и Западной Европы, людей с Юга и с Севера. Мы заставим уважать свои права, мы хотим сами распоряжаться своей судьбой! Завтра мы снова выйдем на улицы, чтобы показать, что борьба продолжается!»

20.30. Вацлавская площадь. Пока, сидя в пиццерии, мы обсуждали происшедшее за день, в нескольких десятках метров от нас началось новое сражение. Группа немцев и поляков разгромила «Макдоналдс». Это вообще излюбленная мишень всех акций протеста: корпорация «Макдоналдс» принципиально не признает профсоюзы и финансирует правых на американских выборах. Предчувствуя недоброе, дирекция ресторана поставила в окна пуленепробиваемые стекла, но это лишь раззадорило молодежь. В качестве тарана использовали полицейские барьеры. Когда мы вышли на площадь, «Макдоналдса» больше не было. Стекла выбиты, вывеска разбита. Над площадью - острый запах слезоточивого газа. Люди фотографируются на фоне разбитой витрины.

27 сентября. События предыдущего дня вызвали в движении разногласия. Многие американские интеллектуалы шокированы происшедшим. Челси, американский пресс-секретарь INPEG, почти плачет: «Мы не хотели насилия, мы люди мирные, все это ужасно». Немецкий пресс-секретарь Штефан настроен совершенно иначе: насилие было неизбежно. К тому же больше всего насилия хотела пресса. «Если бы не было баррикад и разбитых стекол, они бы вообще ничего не показали. В конце концов, полиция с самого начала собиралась нас разгонять. В Западном Берлине подобные стычки - обычное дело. О чем разговор?»

23.30. Бар в Старом Месте. Пьем пиво с Максимом - украинским тележурналистом, его коллегой и несколькими активистами из Германии. У украинцев только что закончился прямой эфир, где Максима просили прокомментировать слух о преждевременном закрытии встречи МВФ. Звоним коллегам из BBC. Те подтверждают. Да, саммит прерван на день раньше срока, никакой итоговой пресс-конференции нет, причины не объявлены. Торжественная церемония закрытия отменена, в пресс-релизе что-то невнятное говорится про то, что все речи участников оказались неожиданно короткими. И еще какие-то общие слова про бунты в Праге.

Мы заказываем еще по кружке пива.

«Черт возьми, - говорит одна из немок. - А ведь это оказалось так просто!»

ТЫ ГОЛОСУЕШЬ, А ДЕНЕЖКИ ИДУТ

Благодаря новой системе выплаты пенсий власть прибрала к рукам самый надежный электорат

Великий Салтыков-Щедрин как-то заметил, что бюрократию зря принято считать косной и консервативной. Как раз наоборот, бюрократия, особенно российская, обожает всевозможные преобразования и реорганизации. Только проводит она их своими собственными методами.

На сей раз кремлевские чиновники взялись за пенсионную систему.

Дела здесь обстоят, как мы знаем, не блестяще, а средняя пенсия, несмотря на все повышения и неуклонную правительственную заботу, никак не может достичь «прожиточного минимума пенсионера» (есть и такая особая категория, предполагающая, что с определенного возраста человеку уже ничего не надо).

Указ президента Путина должен раз и навсегда решить проблему пенсионного обеспечения. Еестественно, путем реорганизации бюрократии. Некоторое время назад у Пенсионного фонда изъяли функцию сбора средств, передав ее налоговым органам - с целью избежать дублирования и сократить аппарат. Освободившиеся деньги предположительно должны были пойти пенсионерам. Вскоре после этого государственный Пенсионный фонд РФ подготовил проект нового бюджета, предполагающий увеличение своего аппарата примерно вдвое.

И вот новая реорганизация. Указ № 1709, подписанный президентом Путиным 27 сентября 2000 года, предполагает передачу структурам Пенсионного фонда функций выплаты пенсий, ранее выполнявшихся собесами. В настоящий момент этой работой занимаются по стране 60 тысяч человек. Если по проекту бюджета Пенсионного фонда его аппарат, составляющий сейчас около 20 тысяч человек, предполагается удвоить, то нетрудно подсчитать, что для полного выполнения президентского указа число чиновников Пенсионного фонда должно быть утроено. При этом средства для оплаты всех этих сотрудников будут взяты уже не из федерального и региональных бюджетов, как это делается теперь, а непосредственно из фонда, иными словами, содержать их должны отныне сами пенсионеры.

В настоящий момент Пенсионный фонд тратит на собственное содержание порядка 4% от пенсионных взносов. Резкое увеличение численности аппарата предполагает и возросшую нагрузку на бюджет. По заниженным почти в 1,5 - 2 раза оценкам самого фонда, расходы на аппарат возрастут в 1,76 раза. Все это, разумеется, из денег, из которых выплачиваются пенсии.

Пикантная деталь состоит еще и в том, что работники собесов сейчас числятся государственными служащими, а работники Пенсионного фонда - нет. А это значит, что при начислении пенсий сами они теперь будут лишены соответствующих надбавок. Учитывая, что в аппарате собесов сейчас преимущественно работают люди пожилые, государство, видимо, может неплохо сэкономить.

Дело, однако, не в росте бюрократии и даже не в экономии государственных средств за счет стариков. Беда в том, что подобная реорганизация системы скорее всего закончится ее полной дезорганизацией. Ведь собесы не будут ликвидированы или просто переданы в ведение Пенсионного фонда. Их предполагается поделить. В настоящий момент 80% аппарата собесов на районном и городском уровне и 50-60% на областном уровне занимаются пенсиями. Остальные - другими видами социальной помощи. Увод из системы собесов большей части аппарата скорее всего ослабит их способность выполнять оставшиеся функции.

Но главное - не понятно, как делить. Как поделить бухгалтерию? Кому отойдут помещения, оборудование? Скорее всего в результате раздела общая численность бюрократии увеличится (нужно будет создавать новые управленческие структуры, бухгалтерии и т.д. в рамках Пенсионного фонда, одновременно сохраняя соответствующие единицы в собесах). Точно так же легко предположить, что придется искать и новые помещения - в дополнение к старым, ибо вряд ли удастся делить комнаты, как в советской комуналке.

Ясное дело, когда аппарат полностью поглощен реорганизацией, работа разваливается, начинается административный хаос. Добавим к этому, что по причинам личного характера сотрудники собесов непосредственно заинтересованы в том, чтобы саботировать и затягивать исполнение указа. В итоге процесс займет года два как минимум. Расплачиваться за все это тоже придется пенсионерам.

Мало того, что указ президента порождает бюрократическую неразбериху, он, судя по всему, и НЕЗАКОНЕН. Текст указа начинается с торжественной ссылки на ст. 90 Конституции РФ. Открываем соответствующую статью и читаем там, в разделе 3, что указы президента не должны противоречить Конституции РФ и федеральным законам. Но в том-то и беда, что данный указ как раз противоречит закону! Ибо закон РФ о государственных пенсиях, ст. 117, указывает, что назначение и выплата пенсий осуществляются государственными органами социальной защиты населения. Пенсионный фонд, согласно собственному официальному статусу, таковым не является. Это финансово-кредитное учреждение при правительстве.

С точки зрения обыденного сознания, вопрос не принципиальный, но юридическое нарушение налицо и процесс в Конституционном суде практически гарантирован, тем более что в думском Комитете по труду и социальной защите уже обсуждают проект искового заявления.

Неужели у правительства и президента так мало проблем, что они специально создают для себя еще одну? Свалив на Пенсионный фонд часть региональных и федеральных расходов, они, конечно, высвободят некоторые средства, но все же не в таких масштабах, чтобы это имело большое практическое значение в масштабах страны. Получается, что овчинка выделки не стоит.

Или все же стоит?..

Зная наших кремлевских интеллектуалов, можно, естественно, предположить, что все это они делают исключительно из любви к искусству. Но есть и другое объяснение, которое подсказал мне, кстати, один из чиновников правительственного аппарата: ВЫБОРЫ.

Похоже, избирательная кампания 2004 года готовится уже сегодня, не говоря о выборах губернаторов.

С точки зрения наших политтехнологов, главный и самый дисциплинированный электорат в стране - это пенсионеры. А следовательно, нужно укреплять административные технологии для работы с этим «человеческим материалом». Централизация системы выплаты пенсий отнимает у региональных администраций важный канал для работы с населением, одновременно открывая его для правительства. Что же касается хаоса, который будет сопровождать переходный период, то несложно будет свалить его на губернаторов, которые «саботируют реформу». Вне зависимости от реальных результатов преобразований власть выигрывает политически.

Все это, разумеется, невероятно мелко на фоне проблем, с которыми так или иначе предстоит столкнуться нашей стране в предстоящие год-два. Но в том-то и дело, что государством нашим правят люди мелочные. И это тоже одна из проблем.

ПЕРЕХОД ПРОГНОЗА В ДИАГНОЗ

- Борис, многие ваши прогнозы, точнее расчеты, с треском провалились. Скажите, вы сознательно вводили в заблуждение наших граждан?

Этот вопрос мы задали Кагарлицкому, обнаружив вопиющие «ошибки» в его статьях. Обстоятельства складывались иначе, чем он предполагал, события разворачивались гораздо хаотичнее, прочность цен на нефть вылилась в торжество сырья над разумом.

Так родился план работы над «ошибками». Ниже предлагаем объяснительную записку автора

Корректировка прогноза

«Делать прогнозы сложно, - говорил Нильс Бор. - Особенно когда дело касается будущего». В течение прошедшего года на страницах «Новой газеты» я сделал целый ряд прогнозов. Одни из них оправдались, другие - нет. Разумеется, можно утешать себя тем, что стопроцентное попадание вообще невозможно, - это было бы либо чудом, либо результатом сговора.

И все же, прежде чем делать новые прогнозы, нужно разобраться в том, насколько верными были прежние. А если они оказались неверны, то почему.

Итак, что подтвердилось, а что нет? В целом можно считать подтвердившимся прогноз об эволюции путинского режима, сочетающего авторитарные методы в политической сфере с неолиберальной экономической стратегией.

К сожалению, подтвердился и прогноз о начале периода технологических катастроф.

Прогноз о развитии событий в Чечне подтвердился только частично - военные неудачи имели место, но широкомасштабного контрнаступления боевиков не было.

Наконец, не оправдалось предсказание о том, что мировые цены на нефть к лету опустятся.

И соответственно кремлевский режим хотя и столкнулся к концу лета с определенным кризисом, но совершенно не в тех масштабах и формах, которые ожидались.

Итак, давайте рассмотрим каждый из прогнозов в отдельности и попытаемся понять, почему он оправдался или нет.

Авторитаризм

Можно сказать, что при взгляде на Путина у думской оппозиции начинает двоиться в глазах. Зюганов и его соратники восторгаются присутствием в окружении президента функционеров бывшего советского КГБ, но не могут понять, почему эти деятели проводят курс, сформулированный либеральными экономистами. И наоборот, либеральная оппозиция умиляется экономической политике правительства, но никак не может понять, почему для проведения этой политики приходится зажимать прессу, громить независимое телевидение (тем более что большая часть этой прессы, не говоря о телевидении, верой и правдой служила именно защите либеральных ценностей).

И все растерянно говорят о том, что курс еще не определился… Хотя определеннее просто не бывает.

Либеральная идеология внушала нам, что любое проявление государственного вмешательства в экономику неминуемо ведет к авторитаризму, а любое ограничение свободы рынка автоматически означает посягательство на гражданские свободы. Эта теория оказалась очень эффективна, особенно в качестве орудия идеологической борьбы против любых форм социалистической или левоцентристской политики. Надо сказать, что и политики от официальной коммунистической партии с этим тезисом не особенно спорили - он устраивал их так же, как и либералов (хотите социальной защиты - полюбите и парткомы заодно с органами госбезопасности). Беда лишь в том, что сама по себе эта теория неверна, точнее, противоречит историческим фактам.

Авторитаризм возникает на самой разной экономической почве. Власть становится авторитарной тогда, когда ей приходится проводить меры, противоречащие интересам или ожиданиям большинства населения. Если массы ждут от государства социальной защиты, а получают свободный рынок, то никаким другим способом, кроме насильственного, навязать этот рынок не удастся. Вопрос здесь не в том, кто «прав» - элиты или массы, а в том, что мы имеем дело с конфликтом, который несовместим с демократией.

Беда многих либеральных идеологов в том, что они, как это часто случается с людьми, сами поверили в собственную пропаганду. Интеллигенция ожидала, что либо Путин, следуя своим полицейским инстинктам, станет вторым Лукашенко, либо, наоборот, поддавшись благим внушениям либеральных советников, сам сделается демократом. На самом деле ни того, ни другого не произошло и не могло произойти. Не только Путин не становится «русским Лукашенко», но, наоборот, под влиянием большого российского брата белорусский режим начинает эволюционировать, и Лукашенко понемногу начинает превращаться в белорусского Путина. Отчасти показателем этого стало и появление новой оппозиции в самой Белоруссии - если раньше критика «Батьки» шла исключительно справа, то сейчас все более заметна становится и критика слева.

Прогноз относительно курса Путина подтверждается. Никакого пересмотра итогов приватизации не будет. Неолиберальные меры будут не только продолжены, но и подняты на качественно новый уровень с принятием нового налогового и трудового кодексов. Чубайс с полного одобрения Кремля продолжит разгром единой энергосистемы. И именно поэтому нужна будет жесткая авторитарная власть, которая не позволит несознательным гражданам спекулировать на «отдельных недостатках».

Другое дело, что прогноз относительно власти приходится дополнить и неутешительным прогнозом относительно перспектив «реально существующей оппозиции». Похоже, вместе с Ельциным должны уйти в политическое прошлое и его привычные оппоненты. Не только Зюганову, но и Явлинскому нечего предложить в качестве альтернативы. Первый никак не может считаться борцом за демократию, а второй не может одновременно осуждать авторитаризм и восторгаться экономическим курсом, который делает авторитарные меры абсолютно неизбежными.

А у прессы в борьбе за свою свободу нет никаких союзников, кроме большинства населения, которому эта свобода жизненно необходима для защиты своих социальных прав. Если, конечно, мы сами под свободой печати понимаем нечто большее, чем просто свободу для олигархов использовать прессу в качестве инструмента своих интриг.

Износ

В то время как официальные лица рассказывали нам про невероятные экономические успехи, на страницах «Новой газеты» была опубликована моя статья «Износ», где предсказывалось приближение времени технологических катастроф. Этот прогноз, к сожалению, тоже подтвердился. Другое дело, что сделанные выводы далеко не всегда верны.

Сегодня официальный прогноз выглядит шизофреническим. С одной стороны, нам продолжают расписывать радужные перспективы экономического роста, а с другой - предлагают апокалиптические ожидания 2003 года, когда все рухнет, развалится и остановится.

Во-первых, почему 2003-й? Все начнет разваливаться гораздо раньше. Уже разваливается. Похоже, наши верхи настолько привыкли мыслить финансовыми категориями, что даже апокалипсис хотят приурочить к дате максимальных выплат по внешнему долгу!

На самом деле «апокалипсис 2003 года» не состоится просто потому, что еще до намеченной даты технологический развал приведет к угасанию экономического роста. Иными словами, хозяйственный кризис позволит предотвратить технологический апокалипсис. Это можно было бы считать основанием для оптимизма, если бы общая ситуация не была катастрофической в любом случае.

Парадокс в том, что теоретически сейчас Россия находится в благоприятной ситуации, чтобы если не решить проблему, то хотя бы смягчить ее остроту. Нефтяные сверхприбыли можно пустить на обновление технологических систем в стране. Но этого не произойдет. Дело в том, что перераспределение нефтяных прибылей в технологическое реструктурирование экономики не может быть автоматически обеспечено рыночным механизмом. Рост прибылей и приток денег ведут к увеличению инвестиций, но совершенно не обязательно там и тогда, где это необходимо для решения проблемы модернизации. Более того, нынешние инвестиции могут даже усугубить проблему.

Дело в том, что логика технологических процессов не совпадает с рыночно-экономической логикой. «Рыночные» деньги перетекают именно в те отрасли, где обеспечена наиболее быстрая отдача вложенного капитала. Для широкомасштабной технологической модернизации необходимо как раз «выравнивание», когда рост в наиболее динамичных отраслях приходится притормаживать, одновременно за счет этого «подтягивая» те структуры и отрасли, у которых денег на инвестиции нет. В противном случае разрыв между «вырвавшимися вперед» и остальной экономикой будет непрерывно увеличиваться, и это само по себе приведет к новому кризису.

В России «эффект Останкинской башни» не понят. Дело не только в изношенном оборудовании, но и в том, что частичная модернизация может лишь усугубить проблему. Авария произошла не в самом отсталом секторе экономики, а как раз там, где под влиянием рыночных факторов наблюдалось бурное техническое развитие. Башня не потому сгорела, что оборудование устарело, а потому, что на ее устаревшую основу навесили массу новейшей техники.

Итак, нужно изъять средства там, где есть сверхприбыли, и бросить их не в самые динамичные отрасли, а как раз в отстающие (но необходимые для выживания экономики и страны). Господствующие групповые интересы, точно так же, как и принятая всеми хозяйствующими субъектами логика максимизации прибыли, не допустят такого перераспределения. Но даже если бы можно было себе представить, что олигархи добровольно отказались от части своих средств в пользу государства, ничего путного бы все равно не вышло, ибо нынешняя российская бюрократия не в состоянии будет эффективно эти средства освоить.

Проблема вовсе не в том, что бюрократия «в принципе» неэффективна. И дело даже не в коррупции. Азия дает нам немало примеров насквозь коррумпированной власти, которая была в состоянии обеспечивать успешное экономическое развитие. Проблема в том, что современный российский аппарат насквозь пронизан групповыми интересами, развращен лоббированием и неспособен внутри себя к корпоративной солидарности. Соответственно отстаивать даже ограниченно понимаемые общенациональные или «государственные» интересы он неспособен в принципе.

Чечня

Здесь прогноз можно считать оправдавшимся только отчасти. С одной стороны, подтвердилось предсказание о том, что армия не сможет одержать победу в осенне-зимней кампании 1999 года, война затянется и чеченцы перейдут к успешным партизанским действиям. С другой стороны, не подтвердилось предположение о том, что еще до конца летнего сезона 2000 года чеченцы перейдут в широкомасштабное контрнаступление.

Откуда взялась ошибка в прогнозе - понятно. Как и большинство предсказаний будущего, он основывался на опыте прошлого. Поскольку армия в эту войну не предприняла ничего качественно нового, я предполагал, что чеченская сторона также будет повторять привычный сценарий. Это оказалось не так.

Военные объясняют отсутствие крупномасштабных наступательных действий боевиков тем, что основные силы повстанцев разгромлены и деморализованы. Но при этом сами же военные постоянно ожидали на протяжении всего августа и сентября большого чеченского наступления и к нему готовились (следовательно, для себя, не для пропаганды, оценивали ситуацию примерно так же, как и автор этих строк). Но наступления не последовало. Почему? Скорее всего, потому, что на данном этапе войны оно боевикам политически невыгодно.

К тезисам о правилах партизанской войны, публиковавшихся мною ранее в «Новой газете», наверное, надо было бы добавить еще один: партизаны наступают только один раз. Наступление имеет политический и психологический смысл именно тогда, когда ясно, что противная сторона уже не имеет моральных и политических ресурсов для продолжения войны. Тогда массовый выход повстанцев из подполья и превращение их в настоящую армию оказываются завершающим ударом, своего рода coup de grace, который завершает перелом и дает власти психологическую возможность подписать перемирие.

Такой момент в Чечне еще не наступил. Точнее, он еще не наступил в России. И не потому, что армия сражается лучше, чем ожидалось (она воюет не «лучше» или «хуже», а просто, как может). Стабильность ситуации в Чечне предопределяется относительной стабильностью в Москве.

А это, в свою очередь, обеспечивается высокими ценами на нефть.

Нефть

Здесь все сделанные мною ранее прогнозы полностью опрокинуты реальностью. Некоторым утешением служит то, что я ошибся не один, - практически для всех аналитиков, в том числе и западных, устойчивый рост цен на нефть стал неожиданностью. Но утешение слабое, ибо куда было бы приятнее оказаться правым в меньшинстве, нежели ошибиться вместе со всеми.

И все же почему все ошиблись? Потому, что практически все аналитики, включая автора этих строк, восприняли колебание нефтяных цен как чисто конъюнктурное.

Когда цена на нефть стала расти осенью прошлого года, казалось вполне естественным, что вслед за резким подорожанием последуют сокращение спроса и стабилизация рынка, после чего цены пойдут вниз. Весной-летом цены на топливо всегда падают, следовательно, так должно было произойти и в этот раз. К тому же производители нефти сами испугались слишком быстрого подорожания топлива и начали наращивать производство. Между тем рынок как будто взбесился. На рост предложения он реагировал еще большим ростом цен!

Самое неприятное для меня лично, что при всем своем скептицизме относительно «невидимой руки рынка» я упорно продолжал смотреть именно туда, куда она указывала, пока не сообразил, что ответ надо искать в совершенно ином месте.

Дело в том, что нефтяной рынок - только часть мировой экономики. На протяжении последних 15 лет огромные средства во всем мире были изъяты из «реальной экономики» и перекочевали в сферу финансовых спекуляций. Россия в данном случае не только не была исключением, но, напротив, находилась в первых рядах, двигаясь в ту же сторону, что и США. Монетаристские экономисты убедили мир, что единственными источниками инфляции являются государственные расходы и печатание бумажных денег. Между тем стремительный рост курсовой стоимости акций в Штатах при жесткой политике центральных банков привел к своеобразной форме инфляции, когда бумажные деньги не дешевели, но спекулятивный финансовый капитал возрастал совершенно непропорционально росту производства.

В экономике Запада возник своего рода «инфляционный навес», по-своему похожий на советскую «законсервированную инфляцию» (помните, когда у всех еще росли накопления на сберкнижках, а цены были стабильны). В советской экономике «лишние» деньги рано или поздно создали непреодолимую проблему «дефицита». На сей раз «лишние» деньги в конечном счете обрушились на нефтяной рынок.

Поскольку нефтяной навес рухнул, инфляция рано или поздно выйдет из-под контроля, и «лишние» деньги, вырвавшись на свободу, рано или поздно распространятся по всем секторам экономики. Вопрос в том, что дальше и чем это грозит России.

Ирония истории состоит в том, что первый нефтяной шок дезорганизовал систему государственного регулирования и подорвал господствовавший на Западе «социализм распределения». Напротив, второй нефтяной шок дезорганизует систему рыночно-корпоративного регулирования и наносит удар по неолиберальному капитализму.

Если ответом на нефтяной шок 1973 года был начавшийся, пусть и с некоторым отставанием, сдвиг мировой экономики «вправо», к либеральной модели, то на сей раз наиболее вероятным ответом будет (тоже после некоторой паузы) аналогичное движение «влево». Круг замкнулся.

Что это означает для нас? Сегодняшняя Россия демонстрирует, с одной стороны, невероятную открытость, вписанность в мировую экономику. А с другой стороны - все более очевидным станет именно несоответствие избранного Грефом, Путиным и Ко неолиберального подхода нарастающей новой глобальной динамике. Но это в долгосрочной перспективе.

В краткосрочной перспективе возможны два варианта:

либо цены на нефть все же упадут и похоронят под собой российский экономический рост;

либо они удержатся и тем самым приведут мир к глобальному экономическому кризису, который неизбежно обернется и глубочайшим российским кризисом.

Читатель сам может решить, какой из двух вариантов лучше. Впрочем, в любом случае здесь от нас ровным счетом ничего не зависит.

СВОБОДА НУЖНА ВРАГАМ НАРОДА

Наш анализ этого нового популярного тезиса

С некоторых пор в прокремлевских изданиях появилась новая тема. Из колонок популярных комментаторов она как-то естественно перекинулась в Интернет, а затем зазвучала на разнообразных Круглых столах, организуемых «академическими» структурами. Тема эта проста и стара: свобода нужна только врагам народа.

Один из пропрезидентских сайтов в Интернете объясняет своим посетителям, что злокозненные олигархи, пытаясь воспрепятствовать наведению порядка в стране, апеллируют ко всевозможным правам человека и демократическим свободам, хотя в Америке и других цивилизованных странах власть полицейской дубинки куда больше, нежели в России, и нам давно пора взять с них пример. Картинки советского агитпропа из жанра «права человека в мире бесправия» теперь подаются как образец для подражания. Это, кстати, весьма показательный и поучительный итог эволюции русского западничества, но дело по большому счету не в том.

Итак, с одной стороны, есть «народ», по выражению одного обозревателя, «единственная пропрезидентская сила», а с другой - кучка олигархов, которые пытаются убедить массы, будто наступление на их, олигархов, права и свободы есть наступление и на права народа. Возникает, однако, вопрос: где мы видели хоть один пример наступления на права олигархов?

Драка вокруг НТВ вовсе не является примером конфликта власти с олигархией. Главным требованием олигархов является незыблемость итогов приватизации. И здесь команда президента Путина полностью солидарна с банкирами и нефтяными баронами. Строго говоря, полицейское государство для того и нужно, чтобы охранять власть собственников, причем чем более сомнительны права на собственность, тем более полицейским должно быть государство.

Несчастье Гусинского состояло не в том, что он оказался одним из олигархов, а в том, что занимался не тем бизнесом. Надо было торговать нефтью и газом. Ввести полицейское государство, не ущемляя интересов нефтяных магнатов, проще простого. Магнатам все это будет только в удовольствие. А вот ввести цензуру на телевидении, не затронув интересов крупнейшего медиахолдинга, гораздо сложнее. Это даже вопрос не политический, а организационно-технический. Приходится вмешиваться в налаженную систему производства, в отношения между профессионалами.

Причем государственная цензура фактически подрывает систему частной цензуры, которую давно уже ввели в своих передачах не только собственники телестудий, но и руководители отдельных программ. Тонкая система негласной политической координации рушится, и в конечном счете бюрократия получит скорее всего обратный результат - вместо телевидения, которое, допуская критику власти по мелочам, одновременно пропагандирует те же основные ценности, что и правящая в стране группировка, получит подконтрольный начальникам агитпроп, которому никто не верит. А обиженные журналисты станут врагами власти уже не понарошку, а всерьез - в силу корпоративного интереса и творческой необходимости.

Полицейское государство всегда направлено против масс. В противном случае в нем просто не было бы нужды. Надо отдать должное большевикам: в 1918 году, вводя всевозможные запреты, они честно говорили, что связано это с их принципиальным и никогда не скрывавшимся недоверием к «мелкобуржуазным массам». Правда, через некоторое время и рабочий класс, и даже сами активисты большевистской партии обнаружили, что и они становятся жертвами такой же антидемократической практики. Но, во всяком случае, большевикам не откажешь в откровенности.

Пропутинская пропаганда, увы, этой чертой не отличается. Мало того, что врут публике, врут и самим себе. Ибо самое страшное - начальство или по крайней мере часть его, похоже, в народную любовь к себе искренне поверило. Хотя откуда они это взяли? Загадка…

Итак, выстраивается схема, точно как в монархические времена, когда любящий царя народ и народолюбивый царь напрямую связаны друг с другом, а все, что посередине, никуда не годится. Слишком грамотные неблагонадежны. Внутренние враги - инородцы, студенты и интеллигенты. Народ поймет, если только «умники» его не запутают! А значит, всех умников и путаников нужно в срочном порядке отлучить от печатного станка и микрофона. Занятно, что те самые журналисты, которые несколько лет назад без стеснения называли собственных сограждан быдлом, сегодня вдруг прониклись теплым чувством к «массам», записав их, разумеется оптом, в «пропрезидентскую силу».

И все же за популистской демагогией поклонников власти стоит совершенно реальная проблема. Относительно «свободы для олигархов» все ясно. С их деньгами и свобода, и права гарантированы независимо от того, что прописано в Административном кодексе, Конституции и законах о труде. И что бы в 1932 году ни говорили нацисты про плутократию, в реальной гитлеровской Германии олигархии жилось в общем не так уж и плохо. По крайней мере у Круппа дела шли несколько лучше, чем у евреев и коммунистов, пополнявших собой население Бухенвальда.

Бесспорно, правда в том, что большинство населения России в течение «демократического десятилетия» не только ничего не получило, но и многое потеряло. В том числе в сфере прав и свобод. Парадоксально, но факт: практически все права и свободы, которыми мы пока пользуемся, были введены еще под властью коммунистов - при Горбачеве. И многопартийность, и свободные альтернативные выборы, и бесцензурная пресса - все это завоевания именно горбачевской эпохи. С тех пор российская власть, начертав на своих знаменах демократические лозунги, свободу только ограничивала, права только отнимала.

Еще важнее то, что при всех формальных демократических свободах люди в России сегодня чувствуют себя гораздо более бесправными, чем в советскую эпоху. Тогда рядовой гражданин мог куда-то жаловаться, на чем-то настаивать, «качать права». К тому же все нормальные люди эту систему понимали и умели, когда надо, ею пользоваться. Ведь гражданские права не сводятся лишь к возможности слушать радио без глушилок и раз в два года опускать в урну бумажки с именами коррумпированных политиков. Рядовой гражданин чувствует себя сегодня брошенным на произвол судьбы. Даже свобода передвижения превратилась в фикцию, поскольку денег на билеты у двух третей наших сограждан нет, а всевозможные издевательства над приезжими в столице просто уже выходят за любые пределы. А консульские отделы западных посольств так измываются над просителями, что возникает подозрение: не комплектуются ли их кадры за счет бывших сотрудников старых советских «первых» отделов и ОВИРов?

Получив формальные свободы в условиях бесправия, люди не могут не относиться к демократии, мягко говоря, скептически. Но отсюда не следует, будто в условиях полицейского государства им станет лучше. Как раз наоборот. Станет еще хуже. Хотя многие все еще наивно полагают, что хуже уже быть не может. Подобный русский оптимизм история опровергает с неуклонной регулярностью.

Особенно забавны в данном случае рассуждения «левых» поклонников Путина. С либералами-державниками все ясно. Они ратуют за сохранение существующего порядка, и, соответственно, «моя полиция меня стережет». А «левые» вроде бы за перемены, но тоже призывают укреплять именно существующее государство и именно сложившийся порядок! Обосновывается все это ссылками на то, что буржуазная демократия себя исчерпала. Как написал в Интернете кто-то из читателей «Новой газеты», сейчас уже не 1789 год на дворе. Это убийственно точно. Давно уже не 1789 год. И надо надеяться, уже и не 1933 год тоже. Однако не странно ли, ссылаясь на исчерпанность и несовершенство буржуазной демократии, тут же радостно поддерживать буржуазный же авторитаризм? Ведь даже при очень богатом воображении невозможно утверждать, будто господа Чубайс, Греф, Павловский, Волошин и Путин являются социалистами!

Полицейский произвол направлен против масс просто потому, что до тех, у кого есть власть и капитал, полиция все равно не доберется. Ясное дело, диктаторы нередко вмешиваются в права собственности, но не потому, что они выступают против частной собственности как таковой, а просто потому, что в условиях произвола вообще никакие права полностью не гарантированы (показательно, что социалист Альенде в условиях демократического режима национализировал предприятия только по закону, а либерал Пиночет отбирал собственность указами).

Да, в условиях полицейского государства начинает формироваться своего рода культура равенства большинства перед дубинкой. Именно большинства, а не всех. Исключение делается для тех, кто на самом верху - дубинкой не дотянешься. Но зона действия дубинки расширяется чрезвычайно, и в этом отчасти и состоит смысл происходящего.

Реально демократическими правами в России 90-х годов воспользовался только новый средний класс. И против него как раз сегодня начинается наступление. Почему именно против него? И почему именно сегодня?

Ответ на этот вопрос надо искать в нашей недавней истории. В начале 90-х, когда Россия только входила в капиталистический мир, а новый средний класс только формировался, он горой стоял за либеральные реформы. Ибо эти реформы дали ему не только свободу, но и невиданные ранее материальные возможности, доступ к западному стандарту потребления и европейскому образу жизни. Что покупалось это ценой развала отечественной промышленности, что все эти блага оставались недоступны для двух третей населения, совершенно не волновало победителей. Более щепетильные утешали себя рассуждениями о том, что лет через десять, двадцать, сто все войдет в свою колею и «массы» тоже приобщатся к благам цивилизации. Более циничные открыто говорили, что на тех, кто остался за бортом, им глубоко наплевать.

Иными словами, новый средний класс осознавал себя стратегическим союзником олигархии, даже если публично не признавался в этом. Ситуация резко переломилась в 1998 году во время дефолта. Проиграли вроде бы олигархи, но расплачиваться пришлось именно среднему классу. Олигархи кое-как выплыли. Средний класс - тоже: за счет начавшегося экономического роста. Формально все вернулось в исходную точку. Но былых отношений уже не вернешь. Средний класс осознал, что его место в системе гораздо более уязвимое и зависимое, чем казалось сперва, что в условиях кризиса правящие круги вполне могут именно за его счет решить свои проблемы. Люди стали мыслить более критически.

Самое забавное, что власть, скорее всего, получит именно то, что хочет предотвратить. Полицейское государство заставит обиженный средний класс понять, что же чувствовали на протяжении последних десяти лет бесправные массы. Кому-то наверняка станет стыдно. Ужесточение политического режима толкнет интеллигенцию влево, по крайней мере представителей более молодого поколения. И через сравнительно небольшой исторический период критически мыслящие либералы начнут превращаться в радикалов и революционеров.

СВЯТО МЕСТО ЗЛОДЕЯ ПУСТО

В связи с уходом Милошевича

С уходом Слободана Милошевича националистическая пресса в России объявила самый настоящий траур по Сербии. Надо сказать, что даже тогда, когда сербов ежедневно бомбило НАТО, наши националисты не испытывали к ним такой жалости, как теперь, когда братья-славяне решились расстаться со столь любимым в среде русских патриотов президентом. Без Милошевича Югославия погибнет или превратится в марионеточный режим, находящийся под полным контролем Запада.

Напротив, либеральная пресса и в России, и по всему миру торжествует, заявляя о возвращении сербов в семью европейских народов.

Между тем легкость, с которой Воислав Коштуница смог избавиться от своего предшественника на посту президента, поразительное легкомыслие полиции и сговорчивость армии, ранее верой и правдой стоявшей за Милошевича, - все это свидетельствует о том, что, несмотря на весь «революционный» антураж, в Белграде происходит вполне организованная передача власти

Власть - это не просто президент. Поразительным образом и западные либеральные комментаторы, и русские националисты все сводят к личностям Милошевича и Коштуницы, забывая, что за ними стоят не просто политические и общественные силы, но и различные фракции местных элит. Судя по всему, эти фракции нашли общий язык.

Факт, крайне неприятный, неожиданный и непонятный как для «славянофилов», так и для западников, состоит в том, что в Сербии существует широкий консенсус в вопросах балканской политики. Коштуница при всех его отличиях от своего предшественника един с ним в одном: он хочет сохранить Косово и Черногорию в составе Югославской федерации и настаивает на возвращении сербских беженцев, «вычищенных» из Косово после прихода туда натовских войск. Он в перспективе за интеграцию с боснийскими сербами.

Показательно, что сербское военное руководство остается на своих местах. Коштуница уже заявил, что не собирается смещать ранее близкого Слободану Милошевичу начальника Генштаба югославской армии генерала Небойшу Павковича, хотя западные комментаторы уже называют это «неверным и крайне опасным шагом». Предстоящие в декабре парламентские выборы, конечно, ослабят промилошевических социалистов, но одновременно придадут им статус законной оппозиции с последующей возможностью вхождения в коалицию. Да и сам Коштуница против коалиции не возражает - проблема, скорее, в ограниченности и тактической беспомощности чиновников старого режима, держащихся за свои посты.

Для националистов вопрос о защите национального интереса сводится к пребыванию националиста во главе государства. Парадокс в том, что при подобном подходе как бы отрицается, что национальные интересы могут иметь хотя бы в какой-то мере объективный характер. Между тем Коштуница никогда не скрывал, что именно тупой национализм Милошевича был на руку НАТО и, по существу, противоречил национальным интересам сербов.

Ведь в самом деле, если судить о Милошевиче не по его декларациям, а по результатам деятельности, то мало кто в истории нанес сербскому народу такой ущерб.

Сербов в Боснии и Хорватии подтолкнули к войне, а затем предали.

В Косово упустили возможность компромисса с умеренными албанцами, довели дело до геррильи, вступили в конфронтацию с НАТО, а затем сдались. Рассуждения о «неблагоприятном соотношении сил» - чистейшая демагогия. Это соотношение сил было известно с самого начала.

Политическая изоляция Сербии была в значительной степени результатом ее собственной бездарной политики. Как ни сильна была враждебность Запада к «малой» Югославии, она не была больше, нежели враждебность Соединенных Штатов к кастровской Кубе. Тем не менее Фидель Кастро умудряется находить союзников и переходить в успешное пропагандистское контрнаступление, завоевывая симпатии даже в США. Потому что Фидель - не просто диктатор, но еще и революционер, левый популист, тогда как Милошевич был прежде всего провинциальным бюрократом и ограниченным националистом.

Выбор Милошевича - сначала вступить в драку, а затем сдаться - был наихудшим из возможных. Именно к этому выводу, судя по всему, пришли не только противники режима, голосовавшие за Коштуницу, но и немалая часть его сторонников.

Похоже, среди сербских военных и бюрократии созрело намерение сменить «неудачника» Милошевича на более эффективного лидера. Некоторые аналитики в Белграде и Загребе говорили об этом довольно открыто уже несколько месяцев назад, только на это никто не обратил особого внимания. И вот появляется Коштуница, который, кстати, тоже не скрывает ни своих целей, ни своих принципов. Главным аргументом его предвыборной кампании было то, что Запад нуждается в Милошевиче для оправдания антиюгославской политики.

И в самом деле, с уходом Милошевича американцы лишаются на Балканах почти всех козырей. Им невозможно оправдывать антисербские мероприятия призывами к восстановлению демократии, ибо демократия уже восстановлена. Прозападным политикам в Черногории придется придумать новые оправдания для своего стремления отделиться от федерации. Вчера они выглядели защитниками свободы, а сегодня предстают перед общественным мнением такими же тупыми националистами, каким был поверженный Милошевич.

Вообще американской внешней политике жизненно необходимы злодеи. Рядовой американец мало знает об окружающем мире, имеет смутное представление о том, где находится Косово или Босния, и тем более испытывает большие сомнения по поводу того, нужно ли в эти удивительные страны отправлять деньги и морских пехотинцев. Во времена холодной войны все было просто. Но, увы, советской угрозы больше нет. Внутриполитическим оправданием внешней политики в США становится драма борьбы добра и зла, в которой США, понятное дело, выступают воплощением сил добра. В противном случае пришлось бы признать себя всего лишь сверхдержавой, отстаивающей свои имперские интересы, а это, как показала война во Вьетнаме, роль во всех смыслах невыигрышная. Увы, для борьбы со злом нужна если не «империя зла», то уж по крайней мере конкретный злодей. А в современном мире их становится все меньше.

Умный Кастро, понимая правила игры, сознательно ломает стереотипы.

Из Лукашенко сделать нового Гитлера не смогут даже все газеты мира, ибо он начисто лишен демонизма, оставаясь обычным директором совхоза (только совхоз у него теперь разросся до всей территории республики).

Муаммара Каддафи уже как-то подзабыли. Он никого не трогает, и его не трогают.

Северная Корея собирается объединяться с Южной.

Теперь уходит и Милошевич, причем уходит цивилизованно, без кровопролития. Вся надежда только на Саддама Хуссейна!

Похоже, главными проигравшими на Балканах в итоге окажутся русские националисты и американские империалисты. Сочетание забавное, но по-своему поучительное, ибо и те и другие пытаются изобразить все происходящее в мире не как борьбу конкретных экономических и социальных интересов, а как мистерию противостояния добра и зла. Только на роль «мирового зла» каждый подбирает кандидатов по собственному вкусу.

В Америке чем меньше «международных злодеев», тем больше склонность к изоляционизму, благо своих проблем достаточно. Для русского национализма это неприемлемо, ибо нашему националисту собственной страны недостаточно, да по большому счету и неинтересно. Ему нужен весь мир. Причем необходимо, чтобы истории, к которым апеллирует националистическое воображение, были именно страшными. Если Коштуница провалится в своей миссии, неославянофильская пресса будет полна рассказами о страданиях сербов. Но если ему удастся сделать то, что не удалось Милошевичу, - сохранить федерацию, восстановить связи с боснийскими сербами и снова превратить Югославию из объекта в субъект международной политики, то, будьте уверены, российские националистические газеты немедленно потеряют всякий интерес к братьям-славянам.

Чем тогда заменить балканский миф? Единственная альтернатива - Ближний Восток, где между Израилем и палестинцами назревает новая кровавая драма. Но, к несчастью для современного русского национализма, ее участники в равной степени годятся лишь на роль отрицательных героев. Ведь нам уже объяснили, что Россия буквально в одиночку противостоит «международному исламистскому заговору». Палестинцы, как назло, поддерживают связь с чеченскими боевиками (Шамиль Басаев уже заявил об отправке экспедиционного корпуса из 150 чеченцев в Иерусалим для поддержки братьев по вере). Ну а в Израиле и вовсе живут евреи.

Трудно представить себе более кошмарный выбор для русского националиста.

ПАЛЕСТИНА ПОХОЖА НА ЧЕЧНЮ

Как Россия - на Израиль

Новости, приходящие с Ближнего Востока, с каждым днем все более напоминают сообщения из Чечни. И не только потому, что конфликт - это всегда жертвы, разрушения, взаимное озлобление. Механизм противостояния в Палестине и в Чечне оказывается поразительно схожим

Все началось с мирного урегулирования. И нынешнее восстание в Палестине, и вторая чеченская война - не просто продолжение прежних конфликтов. И то и другое - в значительной степени результат неудачного перемирия, бездарного мира.

Трудно спорить с тем, что худой мир лучше доброй ссоры, но, к сожалению, порой худой мир ни к чему другому, кроме доброй ссоры, привести не может. Трудно не заметить удивительного сходства между израильско-палестинскими соглашениями в Осло и российско-чеченским перемирием в Хасавюрте. В Осло палестинцы завоевали автономию, добились частичного вывода войск, но сама арабская Палестина получила отложенный статус - точно так же, как Чечня после хасавюртовских и московских переговоров. То, что самые главные вопросы не были решены - никто просто не готов был взять на себя ответственность за это, - предопределило абсолютную двусмысленность всего происходящего.

Для палестинцев и чеченцев отложенный статус означал постоянную угрозу новой оккупации.

Для израильтян и жителей России - так и не устраненную угрозу терроризма.

На этом параллели между Чечней и Палестиной, увы, не заканчиваются. И Палестинская Автономия, и независимая Ичкерия второго - масхадовского - издания оказались полным провалом.

Палестинская администрация не справилась с управлением, она была коррумпирована и некомпетентна. Уровень жизни населения быстро падал, а экономическая зависимость от Израиля, наоборот, усиливалась.

В Ичкерии вообще царил хаос. Тут речь идет уже не о коррупции, а о бандитизме. Показательно, что и палестинские начальники, и чеченские полевые командиры, получив мир и власть, первым делом начали вступать в сомнительные деловые отношения именно с теми, от кого обещали защищать свой народ, - израильскими корпорациями и российскими олигархами.

Перемирия, подписанные в Осло и Хасавюрте, в психологическом плане основывались на всеобщей усталости от бесконечной войны. Но за несколько лет неудачного мира эта усталость прошла. Зато наступило разочарование результатами перемирия. Усталость от неполучившегося мира может быть не менее болезненной, чем от войны. Именно она заставила израильтян и палестинцев бросаться друг на друга с ожесточением, которое еще год или два назад трудно было себе представить. Именно она психологически подготовила зверства второй чеченской кампании.

Надо отдать должное Ариелю Шарону: его паломничество на Храмовую гору в Иерусалиме было блистательно рассчитанной провокацией. И не только потому, что появление лидера израильских правых на оспариваемой территории на фоне заходящих в тупик переговоров сработало как запал, взорвавший палестинское общество. Сделать это было совсем не трудно на фоне многолетних унижений и обид, которым подвергались палестинские арабы. Но в конечном счете провокация израильских правых была рассчитана даже не на палестинцев, а на евреев.

Многочисленные переселенцы из бывшего Советского Союза в обычных условиях мало думают про святые места, их не слишком волнует судьба Храмовой горы. Они едят сало по субботам и больше думают о заработке, жилье и работе, нежели о символическом значении Иерусалима для еврейского народа. А потому, несмотря на крайне подозрительное отношение к арабам, чаще голосуют за левых, обещающих мир, социальные программы и рабочие места. Но это до тех пор, пока не началась драка. В условиях конфронтации безобидный переселенец из советской страны превращается в крутого державника, призывающего задавить и разбомбить инородцев. Крик «Наших бьют!» заглушает голос разума.

В свое время я был несколько поражен тем, каким успехом пользуется газета «Завтра» среди бывших советских евреев, поселившихся в Нью-Йорке на Брайтон-Бич. Сегодня это уже не кажется мне удивительным. Напротив, все удивительно логично.

Израильский националист психологически неотличим от российского державника. Те же завышенные самооценки, тот же страх перед внешним миром, та же заведомая неприязнь к инородцам, иноверцам и вообще ко всем, хоть сколько-нибудь отличающимся от примитивного «национального» стандарта. Вообще корни - идеологические, культурные, психологические - одни и те же. Как говорится, все мы вышли из шинели Сталина. Своя нация всегда в осаде, всегда обижена. И при этом мы никогда ни в чем не виноваты! Даже если Россия бомбит мирное население на чеченских рынках, а израильские солдаты стреляют боевыми патронами по мальчишкам, кидающим камни, все равно принято считать, что «мы защищаемся».

Шарон добился своей цели - репатрианты из России, услышав звук боевой трубы, стали привычно строиться. Во всяком случае, значительная часть. Другое дело - какова цена этого успеха. Правые в Израиле выиграли свою маленькую политическую войну против левых ценой, которая им самим кажется вполне приемлемой: они всего-навсего дестабилизировали Ближний Восток и нажали на спусковой крючок кризиса, который может обернуться тысячами бессмысленно потерянных жизней с обеих сторон. Это тоже удивительно похоже на Россию. Кремлевские элиты хотели в 1999 году успешно провести назревавшие президентские выборы. Чеченская война оказалась (как и палестинский кризис) блестящим предвыборным ходом. Цель была достигнута. В Кремле новый президент. А война продолжается. И достойного выхода из нее не просматривается.

Показательно, что и российское начальство, и израильское руководство заранее объявили своих партнеров по переговорам недееспособными. «Масхадов ничего не контролирует», - заявляли в Москве. «Арафат не способен ничем управлять», - повторяли в Тель-Авиве.

И в самом деле, еще до начала конфронтации умеренные элиты Палестины и Чечни теряли контроль над происходящим. Здесь тоже удивительное сходство. Сегодня и чеченские боевики, и восставшие палестинцы провозглашают своим общим знаменем ислам. Но и в Палестине, и в Чечне далеко не все население является исламским. Восточный Иерусалим, из-за которого нынешней осенью разгорелись страсти, населен также и христианами, не говоря уже о значительной части мусульман, жизнь которых весьма далека от норм шариата. Оставаясь меньшинством, христиане и нерелигиозная часть мусульман составляли значительную часть элиты - буржуазии, бюрократии, интеллигенции. То же относится и к наиболее русифицированной части чеченской элиты. Масхадов и Арафат представляли прежде всего именно эти группы населения. Но они не только не смогли обеспечить лучшую жизнь для большинства, но и поставили под вопрос будущее близких к ним элит. Чем более развивается конфликт, тем в большей степени умеренные становятся заложниками радикалов.

Правда, на первых порах обострение конфликта до известной степени даже укрепило положение умеренных. Ведь они тоже могут встать в строй, более того, даже возглавить борьбу. Их прежний опыт и несколько пошатнувшийся авторитет оказывается востребован. В условиях большой драки Арафату могут простить развал экономики и коррупцию, а Масхадову - его неспособность остановить разгул бандитизма в свободной Ичкерии. Но что дальше?

Толпу легко завести, но куда труднее остановить. Тем более что обеими сторонами уже провозглашены лозунги «войны до победного конца». На самом деле все понимают, что единственным выходом является компромисс, что чеченцы и русские, евреи и палестинцы никуда друг от друга не денутся. Но как это объяснить толпе, разгоряченной националистическими лозунгами? А ведь толпа - не только на улицах. Толпа может сидеть у телевизоров и пить чай, мирно опускать бюллетени в урны…

Политики уже сами не в восторге от развернувшейся конфронтации. Путин намекает на контакты с Масхадовым, а Барак прямо едет встречаться с Арафатом в Египет. Партнеры, которые «ни за что не отвечают», вдруг оказываются чрезвычайно ценными. Но ни Масхадов, ни Арафат уже не смогут остановить насилие без того, чтобы показать своему народу, что кровь проливалась не зря. А это значит, что придется как-то ущемить израильский и российский «великодержавный патриотизм». Иного пути нет.

В итоге и Израиль, и Россия, скорее всего, получат соглашения, которые будут намного хуже того, чего можно было бы достичь, согласись они с самого начала пойти на уступки. Но все это произойдет лишь после длительного и совершенно бессмысленного кровопролития. И только после того, как усталость от войны вновь станет сильнее, чем разочарование от бездарного мира.

КАК ВЫЙТИ ИЗ СТРОЯ

Дискуссия о профессиональной армии есть форма уклонения от нее

Когда во время предвыборной кампании 1996 года Ельцин торжественно пообещал, что в 2000 году в России будет «профессиональная армия», я понял: альтернативной службе - конец. Разумеется, никакой «профессиональной армии» - по крайней мере в понимании столичной либеральной интеллигенции - в России не было и не будет. И дело здесь вовсе не в сопротивлении генералов, а в объективных причинах. Можно сколько угодно считать деньги, но все это не имеет смысла, пока нет соответствующих структур. В нынешней Российской армии все структуры организованы именно исходя из принципа воинского призыва (включая и реальную практику контрактной службы, которая есть не что иное, как дополнение к призыву).

Создание новой военной структуры - задача совершенно грандиозная и прежде всего политическая. В истории России такое происходило дважды.

В первый раз - когда Петр Великий заменил стрельцов, иностранных наемников и всевозможные земские ополчения регулярной армией, созданной из крестьян-рекрутов на основе его знаменитых «потешных полков».

Второй раз - когда Лев Троцкий создал Рабоче-крестьянскую Красную Армию (название говорит само за себя). И в том и в другом случае в стране происходила революция.

Главная проблема Петра Великого или Льва Троцкого была не в недостатке денег. По правде сказать, у первого с деньгами было плохо, а другой на первых порах вообще порывался их отменить. Но у них были четкие цели и понимание того, что и зачем делается. Сегодня такого понимания нет не только у правительства и военного начальства, но зачастую и у их либеральных критиков. Что касается левых, то с этой стороны вообще до сих пор не поступало ни одного проекта военной реформы.

Между тем обещание создать в ближайшее время «армию на контрактной основе» уже сыграло роковую роль в истории с альтернативной службой. И в самом деле, зачем заниматься ее созданием, сложной проработкой юридических, политических и организационных вопросов, если все равно через несколько лет призывников заменят контрактники? Вообще либеральная общественность в России должна была бы давно определиться, если бы в самом деле стремилась достичь какого-либо конкретного результата. Имея два взаимоисключающих варианта развития военной реформы, можно требовать реализации только одного из них, но не обоих одновременно.

Разумеется, на уровне слов противоречие можно смягчить. Мол, мы в перспективе за службу исключительно по контракту, а пока этого нет, давайте создавать альтернативную службу. Но такая комбинация возможна только на словах. Не только ресурсы ограниченны, но и время. Деградация Вооруженных сил продолжается, и через какой-то срок реформировать будет уже нечего. Возможно, кому-то такая перспектива даже понравится, но тогда надо было бы открыто заявить о своем пацифизме и рассуждать не о военной реформе, а о полном разоружении. Если же мы все-таки склонны считать, что армия стране нужна, то вопрос о ее будущем должен ставиться конкретно.

Григорий Явлинский совершенно прав, когда говорит, что сейчас у правительства есть деньги на военную реформу, только правительство эти деньги скрывает и в бюджет не записывает. Ясное дело, ни на военную реформу, ни вообще на что-либо полезное деньги эти не пойдут. Но даже если бы в правительстве вдруг обнаружились честные люди, готовые поделиться с обществом своими «скрытыми резервами», ситуация не стала бы от этого менее запутанной.

Либеральная интеллигенция протестует против всевозможных безобразий, творимых военными в Чечне. И одновременно требует привлечения в армию большего числа контрактников, доказывает, что в горячих точках вообще должны служить одни лишь наемники. Как будто неизвестно, что большая часть бесчинств творима в Чечне именно контрактниками! Другое дело, что наемная армия действительно куда более пригодна для подобных войн. Британская империя потому и имела всегда наемную армию, что вела по большей части колониальные войны. С армией, состоящей из призывников, мы вести бесконечную и бессмысленную антипартизанскую войну в кавказских горах не сможем. С наемниками мы тоже победы не добьемся, но воевать можно будет очень долго.

Опять же надо определиться: хотим мы этой войны или нет? Если сама перспектива бесконечной резни на Кавказе нам приятна, то, разумеется, надо требовать скорейшего создания наемной армии, которая будет «усмирять туземцев». Если же мы склонны искать более современные решения, то и армия должна быть устроена несколько иначе.

Промежуточные варианты типа «немного альтернативной службы плюс постепенный переход на контрактную» - самые дорогие и наименее эффективные. Все это напоминает знаменитый анекдот про то, как англичане постепенно переходят на правостороннее движение. На первом этапе общественный транспорт движется по правой стороне, а индивидуальный - по левой…

Если контрактниками собираются комплектовать «первоначально» 80-90% войск, то зачем содержать громоздкую систему военкоматов, которая может обеспечить лишь 10-20% численности? Сделать из советских военкоматов вербовочные пункты американского или британского образца можно будет с таким же успехом, как заменить население Рязанской области африканцами или шотландцами.

Утверждение, будто, увеличив зарплату контрактникам в два-три раза, Российская армия пополнит свои ряды лучшими людьми страны, как минимум сомнительно. Лучшие люди, как правило, рискуют жизнью не за деньги, а из чувства долга. Или, повинуясь тому же чувству долга, отказываются от военной службы. Не откупаются взятками, а честно заявляют о своем принципиальном нежелании брать в руки оружие, даже если за это им грозит тюрьма.

Для безработной провинциальной молодежи и нынешние заработки контрактника выглядят привлекательно (другое дело, что обещанных денег все равно не платят). А представители средних слоев вряд ли полезут под пули ради того, чтобы получить лишние сто баксов.

Вообще финансовые расчеты можно делать только после того, как сформулирована концепция. Иначе не очень понятно, на что мы собираемся тратить деньги. Простейший пример: контрактная служба в сегодняшней России построена на том, что в войско идут преимущественно люди, уже отслужившие по призыву. Переучивать их не надо. Переход на наемную армию означает, что через несколько лет этот ресурс будет исчерпан. Значит, сама система вербовки и обучения контрактников тоже должна быть радикально перестроена. Сколько это будет стоить, мы не знаем. Одно мы знаем наверняка: это обойдется очень недешево.

Между тем если деньги действительно есть, потратить их с толком можно. В частности, чтобы улучшить положение призывников и ввести альтернативную службу. Главная проблема в том, что армия систематически теряет лучшую, наиболее образованную часть офицеров. В принципе процесс этот нельзя остановить, не изменив общей ситуации в обществе и государстве. Но, по крайней мере, можно сделать что-то, чтобы замедлить сползание к катастрофе. Ведь всевозможные безобразия в армии связаны в первую очередь с тем, что нет офицеров, которые были бы способны их остановить.

Деньги можно потратить на то, чтобы улучшить условия службы, навести порядок в частях и создать систему защиты прав призывников. Как минимум солдат можно лучше кормить. Очень хорошо, что комитеты солдатских матерей пытаются защищать права своих детей, но, если по-серьезному, заниматься этим должны были бы сами военные. Обеспечение гражданских прав военнослужащих, защита их достоинства, устранение дедовщины и т.п. должны быть не требованием противников армии, а первейшей заботой самих военных. И во многих армиях мира существуют механизмы для защиты прав солдата. Это тоже стоит денег, но, по крайней мере создавая такие структуры, мы будем знать, на что идут наши деньги.

Наконец, альтернативная служба. Учитывая российскую реальность, мы можем получить только компромиссный и, скорее всего, довольно плохой закон. Но все же плохой закон будет лучше беззакония. Это похоже на ситуацию с нашей Государственной Думой. Назвать ее парламентом язык не поворачивается. Но все же иметь очень плохую и неэффективную Думу, наверное, лучше, нежели вернуться к самодержавию.

Самой главной загадкой истории с постоянно проваливающимися попытками создания альтернативной службы является сопротивление военных. Ведь, по крайней мере с формальной точки зрения, этот закон военным ничем не угрожает. Еще в 80-е годы советскими экспертами по разоружению писались для партийных структур докладные записки о необходимости введения альтернативной службы. Авторами этих предложений двигали вовсе не гуманные идеи. Просто таким образом можно было бы вывести из-под разрабатывавшихся международных соглашений десятки, если не сотни тысяч солдат. Предложение было простым до чрезвычайности: у нас и так значительная часть войск строит дороги, убирает картошку, разбирает завалы… Давайте назовем их альтернативной службой, освободим от присяги и не будем выдавать автоматы, которые им все равно не понадобятся. Так можно даже увеличить число молодых людей, которые попадают под призыв, ибо тот, кто действительно движим религиозными соображениями, теперь добровольно встанет в ряды «альтернативников».

Ясно, что это не совсем та альтернативная служба, о которой мечтает общественность, но остается вопрос: почему у нас нет даже такой?

Ответ напрашивается: у тех, кто проходит альтернативную службу, есть права. И эти права придется соблюдать, ибо секретностью уже не прикроешься. «Альтернативные» стройбаты невозможно будет послать на строительство генеральских дач, их нельзя закрыть от гражданских юристов и прессы.

Беда в том, что нашему государству нужны не солдаты, а рабы. Увы, это не только проблема военнослужащих.

Что же касается общественности, то мы должны честно отдавать себе отчет в том, что тоже несем свою долю ответственности за происходящее. Противоречивые и зачастую невыполнимые требования, по сути дела, сыграли на руку как раз той части генералов, которые корыстно заинтересованы в сохранении нынешнего двусмысленного и бессмысленного положения дел. Охотно соглашаясь на введение контрактной службы в принципе, они прекрасно понимают, что это не более чем лозунг, выполнение которого всегда можно будет отложить по совершенно реальным техническим причинам. А тем временем тысячи призывников фактически остаются бесправными. И, несмотря на весь шум в либеральной прессе, они мало кому интересны, ибо мальчики из «приличного общества» откупаются от службы, предоставляя своим более бедным сверстникам получать жизненный опыт в армейских казармах.

Все это пишется не для того, чтобы защитить генералитет от критики. Просто эта критика должна быть осмысленной и политически эффективной. Мы должны твердо знать, что можно спросить с военных, а что - нельзя. Мы не можем, например, требовать от них невыполнения приказов, поскольку в противном случае это уже не армия. Приказы отдаются политиками, и именно им должен быть предъявлен счет за безумную чеченскую авантюру, равно как и за развал Вооруженных сил. Что же касается коррупции, насилия над гражданским населением в Чечне, издевательств над призывниками - за это рано или поздно придется отвечать тем, кто действительно виноват. Не только военным, но и политикам.

ПАРТИИ БУДУТ ОТВЕЧАТЬ ЗАКОНУ

Или по закону

Итак, Кремль начал бороться с карликовыми партиями.

Картина российской многопартийности и в самом деле удручающая. По данным Центризбиркома, в стране у нас 186 партий. Их названий и программ никто не знает, одних только «коммунистических» организаций полдюжины, «социалистических» примерно столько же, социал-демократов давно перестали считать, а либеральных и националистических организаций вообще тьма-тьмущая. Все еще помнят замечательный блок работников жилищно-коммунального хозяйства, участвовавший в парламентских выборах 1995 года. Длинные листы с бессмысленными названиями и смешными картинками - рыбками, белочками - избиратели нередко забирают себе в качестве сувениров. Правда, зачастую от этого избирательных бюллетеней в урнах меньше не становится, они как-то сами туда попадают вне зависимости от того, опускают их граждане или нет

И все же как бы гротескна ни была российская многопартийность, она никому не мешает. Строго говоря, бестолковость и разброд в нашей политической жизни очень точно отражают состояние общества и уровень массового гражданского сознания. При этом, однако, система парламентских партий достаточно стабильна. Из года в год, от выборов к выборам - все те же Зюганов, Жириновский, Явлинский со своими сторонниками. «Наш дом Россия» исчез со сцены, но его сменило точно такое же «Единство», да и знакомое лицо Черномырдина по-прежнему на месте.

Правые либералы в 1995 году исчезли из Думы под названием «Выбор России», но вновь вернулись туда в 1999-м под вывеской «Союз правых сил». Может быть, только центристское «Отечество» не имело прямого предшественника в Думах 1993-го и 1995 годов, но уж ни Лужкова, ни Примакова новичками в политике никак не назовешь. Короче, партийно-политическая система демонстрирует завидную устойчивость, большие партии обрели стабильный электорат, а число списков, претендующих на думские места, от выборов к выборам сокращается. Все меньше желающих зря тратить силы и выбрасывать на ветер деньги.

Казалось бы, проблема карликовых партий решается сама собой. А даже если бы и не решалась, то и проблемы по большому счету нет. И все же Кремль затеял очередную реформу, цель которой - лишить карликовые партии регистрации. В чем дело? И почему именно сейчас?

Член Центральной избирательной комиссии РФ Елена ДУБРОВИНА в интервью «Новой газете» объяснила, что в стране развелось «много экзотических партий, которые дискредитируют саму идею многопартийности». Правда, в Америке экзотических партий никак не меньше, а идея многопартийности как-то выжила.

Но это - у них. А у нас теперь партии будут только крупные, как мечта селекционера. Никаких региональных или местных партий - здесь вам не Индия и не Шотландия, чтобы подобной мелюзге разрешить баллотироваться и, не дай бог, проходить в парламент! Партии только общефедеральные. У каждой должно быть не менее 45 отделений в субъектах, в каковых должно иметься не менее 100 членов. Общая численность - не менее 10 тысяч «действительных членов» (так в избиркомовских текстах!). И обязательно каждый год перерегистрироваться, дабы «подтвердить количество членов». Иначе будут «мертвые души» (а при ежегодной перерегистрации их, понятное дело, никто приписать не догадается).

А еще партия теперь просто обязана участвовать в выборах. Как поясняют в Центризбиркоме, «для этого она и создается». Если партия пропускает федеральные выборы два раза подряд, она подлежит ликвидации как «не выполнившая свою функцию». Участие в выборах - это выдвижение федеральных списков или одномандатников и доведение их до включения в бюллетень.

Как видим, по мнению идеологов нового закона, партия - чисто избирательная структура, никаких других функций у нее нет. Плюрализм сводится к избирательным технологиям. Вообще-то любой учебник по политическим наукам указывает, что у партий есть целый ряд функций в условиях демократии, участие в выборах - лишь одна из них. Партии вырабатывают альтернативы, организуют дискуссию, выращивают политические кадры… На Западе есть партии, в выборах принципиально не участвующие.

Прекрасный пример - британская Социалистическая рабочая партия (SWP). За десятилетия своей истории она почти никогда не выставляла кандидатов. В ее рядах постоянно находилось несколько тысяч молодых людей, раздававших партийную газету, выходивших на митинги, принимавших участие в стачках и т.п. Но вот что поучительно. Партия, ни разу не участвовавшая в выборах, дала стране десятки, если не сотни депутатов парламента, профсоюзных деятелей, муниципальных советников, не говоря уже просто о журналистах и интеллектуалах. Разумеется, эту карьеру они делали уже в рамках другой партии - Лейбористской. Молодые люди оканчивали SWP, как оканчивают университет или как, по Жванецкому, оканчивают Одессу. Объективно маленькая радикальная партия создавала возможность политической социализации для левой молодежи, давая ей то, чего в большой и скучной Лейбористской партии с ее карьерными интригами получить было невозможно, - идейные стимулы и ощущение служения обществу.

У нас все должно быть правильно и скучно. Требование не пропускать ни одного голосования особенно занятно в условиях, когда российские власти уже достаточно наглядно и неоднократно продемонстрировали, что честных выборов обеспечить не в состоянии. При этом из разъяснений разработчиков закона не ясно, разрешены ли избирательные коалиции. Если малая партия, например, не выставляет собственного списка, но на определенных условиях поддерживает какой-либо блок, то ей говорят: так не пойдет, вливайся! Но главное, если какая-либо организация в знак протеста против несправедливого распределения эфирного времени или избирательных фальсификаций призывает бойкотировать выборы, такую партию просто запрещают: не для того, оказывается, создана.

Вообще-то участие в выборах не только для граждан, но и для партий - не обязанность, а все же пока право. Парадокс в том, что Центризбирком, с одной стороны, требует существования в России исключительно электоральных партий, а в то же время от самих партий требует… массовости. Хорошо известно: для того чтобы работать исключительно избирательными технологиями, массовость как раз не требуется.

Ежегодная перерегистрация членов партии гарантирует, что неблагонадежным политическим группировкам пройти фильтр просто невозможно. Партии, пользующиеся поддержкой начальства, без труда объявят свои списки. А как быть с организациями, которые находятся в конфликте с властью или работодателями? Заявишь о своих политических пристрастиях - потеряешь место.

Нынешняя система регистрации партий, предусматривающая сбор данных об их участниках, вообще-то представляет собой вопиющее нарушение гражданских прав. Даже в западных странах с прочной правовой культурой люди, принадлежащие к «непопулярным» у власти партиям, предпочитают не показывать свои членские билеты. В Восточной Германии после объединения в Партии демократического социализма на бумаге состояли преимущественно студенты и пенсионеры. Хотя на практике выяснялось, что среди ее активистов полно людей среднего возраста, но они предпочитали «не светиться». Причина проста: ПДС формально являлась наследницей старой компартии, и руководители приватизированных предприятий нередко под разными предлогами пытались избавиться от «неблагонадежных» сотрудников. Только после того, как ПДС стала входить в муниципальные и земельные правительства, положение дел изменилось.

В США, например, регистрация демократов и республиканцев проводится партиями добровольно. Государство, например, не требует предоставления членских списков от коммунистов. Вернее, во времена «охоты на ведьм» в 50-е годы сенатор Маккарти чего-то похожего добивался, но даже тогда граждане ссылались на конституцию и отказывались называть свою партийную принадлежность.

Если подобные вопросы возникают в странах, где граждане в общем чувствуют себя более или менее защищенными, то чего же ждать у нас? По существу, Центризбирком в обязательном порядке требует от российских подданных самим доносить на себя.

Если реальные активисты могут спрятаться, то «мертвые души» появятся. Разговоры о разных формах контроля - для совсем уж наивных людей. Там, где ведется массовый сбор подписей, приписки неизбежны. А главное, в чем разница между фальшивкой и подлинным документом? Только в том, что человек, поставивший подпись, реально существует! А почему он поставил подпись, что ему за это пообещали или дали - вопрос совершенно другого порядка.

Если человек реально существует и от подписи не отказывается, как доказать, что он «мертвая душа»? Программу партии не понимает? А проверяющие понимают?

Иными словами, партия, реально существующая, но находящаяся в конфликте с властью, скорее всего подписей не соберет. Зато фиктивную партию при наличии денег можно собрать в два счета. Сто человек, желающих опохмелиться каждое утро, есть в любой области.

Разговор о том, что чем выше порог, тем меньше шанс появления «мертвых душ», - вообще уже для людей, не знакомых с арифметикой. «Мертвые души» были при регистрации избирательных объединений, таким же точно макаром проникнут они и в списки партийцев. Будут у всех, причем у крупных даже больше. Им легче фальсифицировать списки, ибо в больших цифрах труднее разобраться.

При желании олигархи смогут зарегистрировать одну-две партии «про черный день», что, впрочем, дело не новое. А вот те, кто реально готов защищать права граждан, ввязываться в трудовые конфликты или критиковать господствующую идеологию, даже если и захотят, зарегистрироваться не смогут. Точнее, им не дадут.

Первое, что приходит в голову, - Кремль стремится упростить управление. Чем меньше участников политического процесса, тем легче начальству иметь с ними дело. Вместо 89 регионов пусть будет 7 федеральных округов. Вместо множества политических партий - три или четыре.

Второе, что легко понять: появляется великолепная возможность избавиться от тех или иных групп, формально не запрещая их. Они просто не пройдут регистрацию. Угодным в случае необходимости слегка помогут. Неугодных проверят по всей строгости и забракуют.

Парадокс сегодняшнего парламентского расклада в том, что оппозиции в Думе нет. Каждая фракция имеет известные претензии к правительству, но никто не выступает в качестве последовательной альтернативы нынешней власти. Партийная реформа позволит закрепить такое положение дел.

В начале ХХ века, после того как отгремела революция 1905 года, в царской Думе правительство всегда могло собрать удобное ему большинство. В одном случае консерваторы октябристы блокировались с либералами кадетами, в другом - с черносотенцами. В итоге любой удобный власти законопроект проходил так или иначе. Нечто похожее получается и в нынешней Думе. Если надо провести либеральный проект в области социальной политики или экономики, «Единство» блокируется с СПС и «ЯБЛОКОМ». Если нужно защитить права полицейских и укрепить державу, то «Единство» находит общий язык со сторонниками Зюганова. Поскольку нынешняя власть, как и царизм начала века, является по своей идеологии национал-консервативной, то оба сочетания Кремль вполне устраивают.

Сокращая число партий, президентская администрация пытается не только закрепить сложившееся положение дел, но и усилить свой контроль над политическим процессом.

Ясное дело, перерегистрацию пройдет «Единство». Без проблем перерегистрируется и КПРФ. А вот у «Отечества» будут проблемы. Более того, провалив перерегистрацию «Отечества», губернаторы, проштрафившиеся в 1999 году, смогут реабилитироваться в глазах Кремля.

Особенно интересна ситуация «ЯБЛОКА». С одной стороны, Явлинский уже пообещал объединиться с Союзом правых сил. С другой стороны, рядовые «яблочники» на местах не особенно рвутся слиться в одну партию с Гайдаром, Кириенко и Чубайсом. К тому же электорат «ЯБЛОКА» в целом левее, чем «яблочные» же политики. Из парламентской фракции «ЯБЛОКА» время от времени выходили министры, но сама фракция упорно продолжала называть себя оппозицией. Новый закон о партиях подталкивает Явлинского к тому, чтобы сделать решающий шаг.

С кем вы, мастера демократии? - вопрошает Кремль. В ответ пока раздается вместо стройного хора какое-то разноголосое мычание. Кремлевские дирижеры такого не любят. Партийное руководство «ЯБЛОКА» должно объяснить своим сторонникам, почему объединение необходимо. С идеологическими аргументами туго: как все же быть в правительстве и в оппозиции одновременно? Но спасительный аргумент появляется - без слияния не пройти перерегистрации. И вот перед нами вместо «разобщенных демократов» появляется вполне управляемый «союз правых яблок». Как с ним поступить в дальнейшем - уже дело Кремля. Можно замариновать в Думе, а можно при необходимости и в правительство продвинуть.

И все же в конечном счете закон о партиях имеет своей главной целью нечто большее, нежели решение мелких управленческих вопросов. Кремль хочет на всякий случай застраховаться от неожиданности, называемой «гражданской активностью населения». До сих пор все партии создавались сверху. Большим начальством и большими деньгами. Создать что-то снизу не просто труднее, для этого требуется время (если только в стране уже не бушует революция). Прежде чем стать крупной партией, любая серьезная организация должна сначала некоторое время быть если не мелкой, то по крайней мере средней. Но всем средним и малым партиям отказано в праве на существование. Иными словами, гражданам отказано в праве на объединение иначе как по инициативе сверху.

Это и есть ельцинско-путинское понимание демократии. Пусть будет многопартийность. Только чтобы все партии были примерно одинаковые. И все под нашим контролем.

Президент торопит: закон нужен срочно. Может быть, оттого, что в Кремле сознают: их время уходит.

ДЕНЬ НЕПОСЛУШАНИЯ

Мы отдали праздник 7 ноября американцам

Нынешние выборы в США еще в октябре были признаны самыми дорогими и самыми грязными в истории этой страны. Но никто не ожидал, что они окажутся еще и самыми бестолковыми. Однако за скандальным сюжетом политической неразберихи с пересчетом голосов и нарастающих взаимных претензий порой не видят чего-то более значительного и более драматичного. А именно - надвигающегося кризиса американского общества.

Плотный результат, когда оба кандидата пришли к финишу буквально «голова в голову», выявил нелепость и архаичность американской политической системы, сохраняющей институты и правила XVIII века, давно немыслимые в большинстве стран Европы. К вечеру рокового вторника 7 ноября стало ясно, что хотя Гор, очевидно, набрал большинство голосов американских граждан, президентом станет Джордж Буш, если только победит в одном отдельном штате Флорида, пусть даже с перевесом в сотню голосов. Если бы нечто подобное происходило в Латинской Америке или в Югославии, Соединенные Штаты первыми заявили бы о «нелегитимности» власти, о том, что у народа отняли свободу и т.п.

Двухпартийная палата № 6

Мало того что коллегия выборщиков явно оказалась в противоречии с большинством народа, но и сами выборы во Флориде выявили массу нарушений вполне в восточноевропейском стиле. Все прекрасно понимают, что подобные безобразия имели место и раньше, просто дело не доходило до публичного скандала.

Выборы сопровождались множеством нелепостей, вплоть до того, что в одном маленьком городке в штате Мичиган волеизъявлению граждан помешал огромный бурый медведь, бродивший по улицам. Во Флориде почти 19 тысяч человек ошиблись при заполнении бюллетеней и отдали свои голоса кандидату крайне правых Бьюкенену вместо Альберта Гора. Строго говоря, эта неразбериха и предопределила исход борьбы за президентское кресло, ибо именно выборщики из Флориды должны были решить судьбу Белого дома. Демократы возмущались, говорили, что избирателей обманули. Республиканцы напоминали, что представители обеих партий предварительно изучили бюллетени и не нашли в них никакого изъяна, а если избиратели Гора такие бестолковые, то это уже их проблема. В Интернете даже появилось сообщение, будто сам Гор тоже ошибся и отдал свой голос Бьюкенену.

Был злой умысел или нет, остается теперь только гадать. В любом случае ситуация с бюллетенями, в которых путались избиратели графства Палм-Бич во Флориде, оказалась роковой, потому что американцы в большинстве своем народ малограмотный. Многие из них и в более качественно составленном бюллетене с трудом разбираются, а уж если немного усложнить задачу - точно запутаются.

Хуже того, Гор поручил возглавлять свой предвыборный штаб некоему господину Дейли, сыну знаменитого чикагского мэра Дейли, прославившегося скандальными и экстравагантными избирательными фальсификациями. Дейли-младший, возможно, ни в чем не виноват («сын за отца не отвечает»), но впечатление на публику это произвело тягостное - как если бы у нас должность уполномоченного по правам человека поручили, например, сыну Жириновского или Макашова.

Выборы 2000 года показали, насколько недемократична система, при которой имя президента называет не народ, а коллегия выборщиков, - институт, созданный более 200 лет назад «отцами-основателями», многие из которых, кстати, были рабовладельцами. Коллегия выборщиков должна была обеспечить олигархии политический контроль над демократическим процессом. С тех пор появились куда более тонкие и современные методы контроля, но коллегию никто не отменял. А потому в 2000 году она предстала перед страной во всей красе. Впервые в послевоенной истории президент может въехать в Белый дом, не получив поддержки большинства американского народа.

Право Америки учить весь остальной мир демократии поставлено под сомнение, причем не только за пределами США, но, что в данном случае гораздо важнее, и в самих Соединенных Штатах. 7 ноября американцы как бы проснулись в другой стране. Точнее, страна точно та же, просто ее жители впервые за полтора десятилетия трезво осмотрелись вокруг и поняли, что находились в плену иллюзий.

Скорее всего, исход выборов 2000 года поставит на повестку дня вопрос о политической реформе в Соединенных Штатах - впервые со времен Гражданской войны. Но если эта реформа начнется, то отменой коллегии выборщиков дело не ограничится. Под вопросом будущее американской двухпартийной системы.

Электорат - отвращение и страх

Для демократов выборы 2000 года должны были стать триумфом. Именно в таком настроении собирались они на свой съезд в Лос-Анджелесе нынешним летом. Появление Клинтона перед делегатами съезда поразительно напоминало выходы Сталина. В «парадном» советском спектакле 50-х годов Сталин долго и медленно шел из глубины сцены, а вставший зал не мог сесть и продолжал аплодировать. На сей раз Клинтон шел откуда-то по огромному коридору, который проецировали на огромный экран над сценой. Клинтон все шел, зал все аплодировал. Наконец на сцене появился маленький настоящий Клинтон, но зал продолжал любоваться его гигантским изображением на экране.

Клинтон рассказывал про великие успехи Америки за восемь лет правления демократов. Экономика растет, враги повержены, созданы миллионы рабочих мест, курс акций растет, Соединенные Штаты остаются технологическим и экономическим лидером мира, образцом демократии. И все это достигнуто благодаря демократам.

- Жить стало лучше, жить стало веселей.

- Там, где партия, там победа.

Если бы пресса уделила немного больше внимания тому, что творилось в Лос-Анджелесе за дверями съезда, оценка происходящего могла бы несколько измениться. Десять тысяч демонстрантов пытались выразить свой протест против правящей партии, пригласив исключительно шумную рок-группу Rage Against the Machine. Как ни старались музыканты, перекричать Клинтона им не удалось, зато полиция объявила концерт «незаконным сборищем» и разогнала его, применив дубинки и слезоточивый газ. В тот самый момент, когда над площадью повисло облако газа, Клинтон как раз рассказывал восторженным делегатам про невиданную мощь, достигнутую под его мудрым руководством американскими силовыми структурами.

Дело, разумеется, не в жестокости полиции, а в том, что на площади в Лос-Анджелесе собралось то самое молодое поколение, которому, по мнению Клинтона, предстояло жить в созданном им «прекрасном новом мире». Это поколение демократов ненавидит. Республиканцев, впрочем, тоже.

И все же, откуда такое раздражение? Демократы искренне были убеждены, что привели страну к процветанию. Восемь лет подряд не было спада. Безработица - самая низкая за десятилетие. Получили в начале 90-х бюджет с дефицитом, а к 2000 году не знали, куда девать лишние деньги. Беда в том, что «экономические показатели» - это, конечно, хорошо, но рядовой янки видит жизнь несколько по-другому.

Клинтоновский бум был в значительной мере искусственным. Курсы акций растут по той же логике пирамиды, по которой раздувались курсы МММ и печально известных российских ГКО. Государственный долг сокращается, зато стремительно растет частный и корпоративный долг. В Америке все живут взаймы. У всех непогашенные кредиты, перерасход средств на кредитных карточках. Компании тоже кругом в долгах. «Хорошие» рабочие места (с гарантированными заработками, долгосрочными контрактами) закрываются, вместо них открываются «плохие» рабочие места (с низкими, а главное, неустойчивыми заработками). Средний класс сегодня живет чуть лучше, чем вчера, зато работать должен в несколько раз больше и чувствует себя гораздо менее уверенно. Неудивительно, что вместо благодарности американцы стали испытывать все большую неприязнь к демократам.

Спасало Клинтона и должно было спасти Гора то, что к республиканцам значительная часть Америки испытывает даже большую неприязнь. Республиканцы консервативны, они насквозь пронизаны идеологией и моралью прошлого века. Буш с его «традиционными ценностями» так же отвратителен американскому «компьютерному поколению», как Зюганов - российскому.

На это, собственно, и ставила команда Гора. Одни голосовали за республиканцев из отвращения к демократам, другие готовы были поддержать демократов из страха перед республиканцами. Но ни та ни другая партия не вызывала массового энтузиазма.

Какая разница ведет к победе

Помните, в «Криминальном чтиве» Квентина Тарантино один из гангстеров, объясняя приятелю разницу между Макдоналдсом в Лос-Анджелесе и Макдоналдсом в Амстердаме, говорит: «Такое же дерьмо, но все дело - в маленьких различиях». Фраза из сценария Тарантино могла бы стать эпиграфом к избирательной драме 2000 года.

Российское телевидение старательно объясняло публике, что республиканцы - это партия богатых, а демократы горой стоят за бедных. Если это партия бедных, то почему крупнейшие корпорации, такие, как Microsoft, вложили деньги именно в Гора? Некоторые, правда, вложили деньги в обе партии, но именно за демократами явно виднелись фигуры Билла Гейтса и Джорджа Сороса, которых к беднякам никак не причислить. Если международные финансовые спекулянты и владельцы транснациональных холдингов, скупающие высокие технологии, стояли за демократов, то нефтяной бизнес и производители ружей «для домашнего употребления» поставили на республиканцев. Рядовому избирателю разница почему-то не показалась столь принципиальной.

Республиканцы - это партия традиционного американского бизнеса, национальной буржуазии, мелких предпринимателей. Это партия «одноэтажной Америки». Это партия пожирателей гамбургеров. Партия провинциалов, которые все еще не могут в глубине души смириться с мыслью, что Дарвин был прав и мы все произошли от обезьяны.

Демократы - это партия транснационального капитала, космополитичных больших городов. На протяжении десятилетий они гарантированно получали голоса меньшинств - черных, евреев, позднее - латиноамериканцев. Подход, культивировавшийся демократами, состоял в том, чтобы помогать не бедным как таковым, не низам общества, не рабочим, а определенным организованным общинам, точнее их элитам. Надо помочь черному среднему классу делать карьеру на государственной службе, а уж представители элиты, в свою очередь, «организуют» массовую поддержку партии. В 60-70-е годы это работало. В 80-е стало давать сбои. К концу 90-х такая политика оказалась совершенно бесперспективной.

Первой раскололась еврейская община. «Раньше для нас было важно, - объяснял пожилой нью-йоркский еврей, - что кто-то из наших сделал карьеру, добился чего-то в жизни. А сегодня мне на это плевать. Мне же от этого лучше не становится!» В 90-е годы такое же настроение овладело неграми и латиноамериканцами. Вид чернокожих генералов или испаноязычных функционеров уже не вызывал восторга у разоренных жителей гетто. Мало того что они перестали голосовать, они стали видеть в своих преуспевших братьях по крови настоящих классовых врагов. А те, в свою очередь, потянулись к республиканцам. Ведь, что ни говори, настоящая, старая аристократия именно там.

В 2000 году именно в штабах республиканцев активную роль играли представители черной общины, именно республиканцы заговорили с избирателями по-испански. В ответ демократы предложили в качестве кандидата в вице-президенты еврея. Беда лишь в том, что Дж. Либерман, избранный Гором в напарники, отличается таким неимоверным консерватизмом, что ему больше пристало бы работать в паре с республиканцем Бушем.

Оба кандидата представляли политическую аристократию. Гор - сын сенатора, и все знают, что папа с детства готовил мальчика в президенты. Буш - вообще сын президента, сам губернатор, и брат у него тоже губернатор все в той же злосчастной Флориде.

Избиратель запутался. Оба кандидата были похожи, как бройлеры из одного инкубатора. «Такое впечатление, - писал калифорнийский журналист Джим Смит, - будто вас два месяца заставляли дегустировать кока-колу и пепси-колу, требуя оценить разницу». Чем дольше это продолжается, тем меньше чувствуешь различий. Именно сходство кандидатов и предопределило близость результатов. Путаница на избирательных участках в Палм-Бич была лишь отражением общей политической ситуации.

Третий - будет…

Прошлым летом, едва сойдя с самолета в Нью-Йорке, я услышал от своих тамошних друзей фразу, на разные лады повторявшуюся то здесь то там: «В этом году нам есть за кого голосовать». Речь шла, разумеется, не о Горе и не о Буше. Отличие кампании 2000 года от предыдущих состояло в том, что на сей раз политическому господству двух больших партий был брошен вызов. Третий кандидат появляется на американской политической сцене не впервые, достаточно вспомнить чудаковатого миллионера Росса Перро, сильно подпортившего жизнь Клинтону. Но в этот раз речь шла не просто об альтернативных кандидатах, а о начале долгосрочной борьбы против господства двух главных партий. Причем оппозиция основным партиям появилась сразу и слева, и справа.

Справа на выборы вышел откровенный националист и расист Пэт Бьюкенен - нечто вроде американского Жириновского, только в отличие от Владимира Вольфовича южанин Бьюкенен не ломает комедию, а пытается серьезно бороться.

Слева - Партия «зеленых» выдвинула известного адвоката и правозащитника Ральфа Нейдера. Я столкнулся с ним на конференции Американской социологической ассоциации в Вашингтоне. Выборы были в самом разгаре, но кандидат Нейдер все же сделал вполне традиционный академический доклад, стараясь не срываться на пафос. В отличие от улыбающихся во весь рот американских политиков Нейдер был удручающе мрачен и все время цитировал по памяти ужасные цифры, говорящие о разрушении окружающей среды, снижении реальных доходов рабочего класса, коррупции в правительстве и попрании прав мелкого бизнеса.

Нейдера в буквальном смысле не пускали в телевизионный эфир. Ему отказывали в праве участвовать в дебатах на том основании, что его рейтинг недостаточно высок, хотя те же социологические службы признавали, что рейтинг Нейдера низок именно оттого, что его лишают права участия в дебатах.

Сторонники Нейдера устраивали массовые пикеты, эти пикеты не показывали. В Нью-Йорке митинг в поддержку Нейдера оказался даже больше, чем у сторонников основных партий, но и его телевидение и большая часть газет игнорировали. Когда нечто подобное происходило с оппозицией в Югославии, американская дипломатия заявляла - совершенно справедливо, кстати, - что это пародия на демократию, что попираются права граждан и т. д. Но буквально в это же самое время точно такая же практика считалась обычным делом, нормой в Соединенных Штатах.

Тем не менее на определенном этапе кампании поддержка Нейдера доходила до 7% избирателей. В итоге Нейдер не достиг даже поставленной цели - получить 5% голосов. И все же именно «альтернативные» кандидаты решили судьбу выборов. Нейдер отобрал у Гора решающие 2% голосов во Флориде, тем самым «обрушив» его политические шансы. Что же до аутсайдера Бьюкенена, то именно его фамилия в избирательном бюллетене сыграла роковую роль, запутав обывателей Палм-Бич.

Оказывается, даже в такой двухпартийной стране, как Америка, невозможно безнаказанно игнорировать мнение диссидентов.

Пирр на весь мир

Победа на выборах 2000 года оказалась пирровой. Республиканцы, судя по всему, въедут в Белый дом под свист и улюлюканье обманутых избирателей. За новой администрацией тянется шлейф претензий, недоразумений и судебных исков. Власть лишена необходимого морального авторитета.

И все же главная проблема не в этом. Экономический бум, в котором жила Америка на протяжении 90-х, должен смениться спадом. И произойдет это именно в период правления ныне избранного президента. В этом плане выборы 2000-го любому политику и любой партии лучше было бы проиграть, нежели выиграть.

Неожиданная слабость демократов на выборах отражает лишь стихийно осознанную населением слабость американской экономики. Но расплачиваться за все придется уже республиканцам.

Остается лишь вспомнить историю. За «сладкими 20-ми» президента Кулиджа последовала Великая депрессия. Президентом тогда был республиканец Гувер. Благодушный Кулидж ушел под гром аплодисментов, а его преемнику пришлось расхлебывать кашу. Параллели напрашиваются. В сущности, американцы 7 ноября решали, кто будет Гувером XXI века.

То, что в итоге выбор истории пал на Буша, по-своему символично. Джордж Буш-старший правил в эпоху, когда сложился «новый мировой порядок», когда США окончательно стали единственной сверхдержавой и единственным мировым экономическим лидером. Короче, Pax Americana.

Буш-младший, возможно, будет руководить страной в эпоху, когда начнется разложение этого «нового порядка», а экономический успех США будет поставлен под сомнение самими американцами, точно так же, как и американская модель демократии.

Ирония истории, как сказал бы Карл Маркс.

НАШЕ БОГАТСТВО - НЕУЧТЕННЫЕ ДЕНЬГИ

Дележка бюджета переходит в силовую фазу

Нас услышали. А может, вовсе не нас, а отраслевых лоббистов. Так или иначе, военный бюджет корректируется. И удивительное дело, примерно в том направлении, к которому мы призывали на страницах «Новой газеты«. Это, конечно, маленькая радость для обозревателя оппозиционного издания. Но, увы, трубить в фанфары и кричать, подобно покойной советской партийной журналистике, про «действенность наших выступлений«, несколько рано

Впрочем, все по порядку.

Как и ожидалось, в ходе доработки бюджета в Думе всплыли «скрытые резервы«. Поскольку правительство откровенно занижало его доходную часть, разыскать лишние деньги в государстве оказалось делом несложным. Всплыло примерно 30 миллиардов неучтенных рублей. Дума с упоением принялась их делить. В итоге на оборону нашлось 12,6 миллиарда рублей - почти половина этих чудесным образом появившихся доходов. Еще 2 миллиарда отдадут «на безопасность», иными словами, ФСБ и МВД - куда же без них?

Вопрос, однако, не в том, сколько денег собираются потратить военные, а как.

Открытые деньги делит вся Дума. Оборонные средства опять засекречены, и делит их комиссия из особо «допущенных» избранников. А в этой команде все решения принимает еще более узкая группа из шести человек. Можно даже и имена этих людей назвать: Юрий Маслюков, Андрей Николаев, Александр Гуров, Владимир Резник, Александр Пискунов и Геннадий Ходырев. Они и есть демократия.

Ясное дело, в группе избранных немедленно начались раздоры. Две фракции можно условно назвать «производственниками» и «портяночниками». Первые объединились вокруг Маслюкова и требуют вложить деньги в закупки военной техники и в научные исследования. Андрей Николаев с подачи правительства стал доказывать, что и вновь обнаруженные средства надо отдать на «текущие расходы». В Министерстве обороны господствуют именно «портяночники«, ибо маршал Сергеев явно уже готовится к пенсии, а возглавляющий Генштаб генерал Квашнин очень любит закупки бензина и других ликвидных товаров. Есть, правда, еще один претендент на должность министра обороны - Илья Клебанов, за спиной которого вырисовывается фигура нового кремлевского банкира - Владимира Когана. Но у этих милых людей есть своя забота. Их интересует экспорт зенитно-ракетных комплексов по линии частного акционерного общества «Оборонные системы». До остального просто руки не доходят.

Итак, «портяночники» перешли в наступление. Не надо нам ни танков, ни самолетов, не надо даже ремонтировать технику, главное, чтобы было горючее. Очень много горючего. И чем меньше у нас техника летает и ездит, тем больше горючего ей требуется. Эта логика, казалось бы, уже восторжествовала в правительстве, когда неожиданно спохватилось Министерство финансов. Вице-премьер Алексей Кудрин направил в Думу письмо, из которого следует, что бросать все деньги на горючее не следует.

Причина проста и не имеет ничего общего с обороной. Просто если военным снабженцам дать запрошенные ими почти 500 миллионов долларов, они взорвут внутренний рынок. Количество нефтепродуктов, поступающее для внутреннего потребления в России, ограничено - все, что можно, вывозится. Если на этом рынке появятся генералы с мешками баксов, цены зашкалит. После чего это же горючее, но уже по взвинченным ценам будет спущено налево.

Демарш Министерства финансов изменил соотношение сил в группе избранных. Деньги решили поделить так: 90% - на развитие военно-промышленного комплекса и лишь 10% - на текучку. Учитывая, что и по первоначальному варианту бюджета снабженцы получили удвоенный рост поставок горючего, можно считать, что все остались более или менее удовлетворены. И рабочие места в промышленности будут сохранены, и воровать можно будет без проблем.

Казалось бы, идиллия. Но тут как назло вмешалась чеченская война. То есть война как шла, так и идет. Одна разгромленная колонна в неделю, десяток-другой убитых солдат в день. Короче, все по плану. Просто «портяночники» вспомнили, что Кремль обещал разместить армию в Чечне на постоянной основе. Значит, нужны деньги для военного строительства. И вот в Думу приходит очередное письмо из правительства. На сей раз депутатов просят изъять из средств, предназначенных для развития военной промышленности и науки, примерно 100 миллионов баксов и отдать их военно-строительным подрядчикам.

Контрудар «портяночников» натолкнулся на эшелонированную оборону «промышленников», которые совершенно открыто заявляют, что никто ничего в Чечне строить не собирается, все объекты все равно будут, как в 1995-1996 годах, боевиками взорваны, а деньги списаны. Но 100 миллионов баксов - слишком лакомый кусок, чтобы от него отказались без борьбы.

На первом этапе бюджетной дискуссии нефтяные лоббисты бегали по Думе, как Киса Воробьянинов, разбрасывая пачки зеленых купюр движениями сеятеля. После демарша Минфина они как-то подуспокоились и покинули коридоры парламента, хотя денег успели раздать немало. Тем временем директора заводов стали толпиться в приемной Маслюкова в таком количестве, что мест в приемной не хватало и «командиров производства» приходилось размещать в коридоре. Между тем у Николаева днюют и ночуют армейские тыловики, занимающиеся стройподрядами. Возглавляет этих людей Александр Косован, заместитель министра обороны по строительству, «олигарх в погонах», которого в Думе за глаза называют «кошельком Генштаба».

Пока в Думе делят деньги, в Министерстве обороны идет собственная война. Генерал Квашнин борется с маршалом Сергеевым за контроль над силовыми структурами и соответствующими денежными потоками. Причем борьба ведется привычными для новой бюрократии средствами: если вам не нравится начальник, надо развалить подчиненную ему структуру. В данном случае жертвой бюрократического конфликта стали ракетные войска стратегического назначения. Ослабить их - значит подорвать позиции «ракетчика» Сергеева, чем команда Квашнина и занимается с истинным энтузиазмом. Для того чтобы сохранить стратегический потенциал, нужно закупать ежегодно 10 ракет «Тополь М», в противном случае не удастся поддерживать необходимый уровень технологической кооперации, и производство развалится. Через 2-3 года не будет ни ракет, ни производства, даже если деньги вдруг появятся. К 2015 году Россия останется без стратегического ядерного щита.

Что, на мой взгляд, еще важнее, будут утрачены технологическая культура и производственная база, которую можно использовать не только в военных, но и в мирных целях. Парадокс в том, что конверсию оборонщикам не разрешают. Боткинский завод в Удмуртии, кроме ракет «Тополь М», может делать и оборудование для нефтяников, он просто завален заказами. Но обязан держать резервные мощности под производство ракет, на которые государство денег не дает. В итоге ни ракет, ни нефтегазового оборудования, ни прибыли.

Поведение Министерства обороны настолько иррационально, что несколько членов комиссии по «закрытым« статьям бюджета уже предложили лишить это ведомство функции госзаказчика в сфере военных разработок и передать это специализированным агентствам. А это около полумиллиарда долларов ежегодно! Вопрос еще даже не был вынесен на обсуждение, а генерал Квашнин написал жалобу Селезневу и попросил спикера разобраться со своими «подчиненными«. К сожалению, у спикера такие полномочия не предусмотрены.

1 декабря вопрос о деньгах должен быть решен. «Промышленники« тянут, «портяночники» торопят. «Промышленники» почему-то надеются на выборы в США. Вот изберут Буша, вот он развернет проект по созданию противоракетной обороны - тут уж без ракет никуда не денешься. В любом случае затягивание работы дает шанс вынести вопрос на открытое обсуждение или хотя бы на закрытое заседание полного состава Думы. При подобном раскладе у «портяночников» просто нет никаких шансов.

Когда стало ясно, что Дума непробиваема, генерал Квашнин направил туда письмо, которое в парламенте иначе как хамским не называют. Смысл письма прост: никакой информации по программе вооружений на 2001 год депутаты не получат, во-первых, потому, что не ваше дело, а во-вторых, потому, что на данный момент и программы никакой нет. Что и когда будем закупать, сами не знаем, но уж вам точно не скажем.

Пикантность ситуации в том, что действия Квашнина противозаконны. Дума просто обязана утвердить программу, иначе никаких закупок вообще не будет. Хуже того, без утверждения соответствующей программы и бюджет принять нельзя.

Маслюков немедленно этой ситуацией воспользовался, чтобы отложить голосование, а затем пожаловался премьеру: бюджет принять нельзя, ибо Квашнин не дает. Правительство оказалось в идиотском положении. Вроде бы и парламентское большинство есть, и оппозиция давно под контролем, а бюджета все равно нет.

В отличие от письма Квашнина спикеру, жалоба Маслюкова и Резника в Белый дом возымела немедленное действие. Касьянов 16 ноября под самую ночь вызвал к себе генерала Квашнина и долго ругался. Утром следующего дня в Думе объявился начальник вооружений Министерства обороны генерал Рогов с объемистым портфелем.

Это походило на переговоры о капитуляции.

Аппарат уже готовит соответствующие проекты решений. И тут в стенах парламента появляются лоббисты несколько непривычного типа. Симпатичные ребята из окружения Бислана Гантамирова приходят к сотрудникам аппарата и мило так, ненавязчиво объясняют, что строить в Чечне надо. Никак без этого не обойтись. Иначе неприятности будут в самой столице. И почему-то у самих работников думской бюрократии.

Дележка денег перешла в силовую фазу. Для нашего парламентаризма силовые методы не в новинку, достаточно вспомнить артиллерийские аргументы 1993 года. И все же сотрудники парламентской бюрократии чувствуют некоторый дискомфорт. Говорят, что небезызвестный Антон Суриков, руководящий аппаратом думского промышленного комитета, вообще перешел на полулегальное положение.

Такой способ лоббирования несколько нов даже для России, но, с другой стороны, чем он хуже других? К тому же обходится дешевле. И если страна воюет, почему парламент должен быть исключением?

УРОКИ ПРАГИ

События сентября 2000 года в Праге были переломными. Планируя свою ежегодную встречу в Чешской республике Мировой Банк и Международный Валютный Фонд надеялись на спокойное мероприятие в единственной восточноевропейской стране, где ненависть к неолиберализму еще не стала массовой. В итоге международным банкирам пришлось бежать из города, на улицах которого развернулись сражения между полицией и тысячами демонстрантов, собравшихся со всей Европы. Банкиры даже не решились провести итоговую пресс-конференцию. И все же, далеко не все участники движения против капиталистической глобализации оценили произошедшее как победу. Многие были шокированы насилием на улицах, а еще больше - дружной атакой прессы против движения.

Короче, необходимо подвести итоги произошедшему и сделать выводы. После Праги движение явно вступает в новую фазу. И дело не только в том, что среди протестующих начались разногласия. Международные финансовые институты тоже не стоят на месте. Прага оказалась для них тяжелым поражением, в известном смысле даже большим, чем «восстание в Сиэттле». Но именно поэтому «исполнительный комитет правящего класса» неизбежно сделает выводы из произошедшего и скорректирует свои подходы.

Итак, в чем значение Праги для левых? Прежде всего, именно в Праге движение против корпоративной глобализации стало по-настоящему интернациональным, глобальным. В Сиэттле оно было прежде всего проявлением протеста нового поколения американской молодежи, в значительной мере повторяющей путь радикализации 60-х годов, хотя и в новых исторических условиях. Благодаря Праге движение сформировалось в Европе. Более того, впервые со времени интернациональных бригад в Испании в 1937-39 годах представители разных стран вместе противостояли общему врагу, противостояли физически. Солидарность превратилась из лозунга, символа в практическое поведение. В Праге шли вместе турки и курды, греки и турки, немцы и поляки, испанцы и баски. Причем противостоять приходилось не только полиции, но и неонацистам.

«Анти-глобалистское» движение одновременно является интернационалистским и анти-националистическим. В то же время «защитники глобализации» для того, чтобы остановить движение прибегли именно к мощи национального государства. Не только тогда, когда использовали чешскую полицию против демонстрантов, но и тогда, когда незаконно пытались остановить людей на границах республики, высылали людей за пределы Чехии и т.д.. После бегства МВФ и Мирового Банка полиция отыгралась именно на чешских участниках событий, подвергшихся массовым репрессиям. Наглядно было продемонстрировано, что глобализация означает не «бессилие государства», а отказ государства от своих социальных функций в пользу репрессивных, безответственность правительств и ликвидацию демократических свобод.

Распространившись на Европу, движение во многом изменилось. Если в Сиэттле преобладал антикапиталистический дух, настроение, то в Праге можно говорить про гораздо более внятно сформулированные антикапиталистические лозунги. Здесь сказывается различие политических культур - Европа имеет гораздо более сильную социалистическую традицию. К тому же в Праге заметную роль сыграли и организации крайне левых, собравшиеся со всего континента. И здесь перед нами открываются новые перспективы, но одновременно новые проблемы.

В принципе большая идеологическая внятность, артикулированность собственных принципов это шаг вперед. В то же время многие признавали, что красные знамена и революционная риторика отпугивали не только пражских обывателей, но порой и более умеренных участников движения. Ультра-левые группы неожиданно показали, что они способны объединяться и сотрудничать в масштабах Европы, преодолевая свои сектантские привычки. Они доказали также, что сегодня в их ряды снова вливается масса молодежи. Но в то же время преобладание наиболее идеологизированных и радикальных групп может затормозить рост движения.

На мой взгляд, решение проблемы не в культивировании «умеренности», что было бы равнозначно признанию собственного бессилия, а в углублении собственной позиции. Настало время не только ругать глобализацию, но и сформулировать собственные требования: меньше социалистической риторики, больше социалистической программы.

Необходимость позитивной программы возрастает и потому, что после Праги международные финансовые институты несомненно выступят с собственными реформистскими инициативами. До сих пор критики финансовой олигархии отвергали все реформистские заявления представителей МВФ и Мирового Банка как пустую риторику. Однако сейчас ситуация меняется и если мы не осознаем этого, то уступим инициативу противнику.

Реформа финансовых институтов назрела не только с точки зрения левых, но и с точки зрения самого глобального правящего класса. С одной стороны, массовые протесты заставляют относиться к оппозиции всерьез - элиты понимают, что одними репрессиями проблему не решить, нужны реальные уступки «умеренным», раскалывающие движение. С другой стороны, глобальная финансовая система сама находится в столь плачевном состоянии, что реформы настоятельно требуют не только левые, но и такие представители капиталистической олигархии как Джордж Сорос.

Реформа будет проведена всерьез, другой вопрос насколько она будет успешна. И в любом случае эта будет не та реформа, которую бы мы хотели.

Вполне возможно, что международные финансовые институты в принципе нереформируемы и попытка их преобразовать приведет систему к краху, как перестройка привела к развалу СССР. Однако это выяснится позднее, а пока финансовая олигархия пытается восстановить управляемость в системе и вновь овладеть инициативой.

В такой ситуации собственная позитивная программа жизненно необходима движению. В то же время, учитывая, что движение крайне неоднородно, любая попытка сформулировать единую общую программу может привести к сужению массовой базы протеста и даже к расколу в наших рядах. Движение должно по-прежнему расти вширь, но оно нуждается в том, чтобы расти и «вглубь».

В подобной ситуации единую общую программу может заменить комплекс предложений, своего рода творческая лаборатория идей, не обязательных для каждого активиста, но в целом отражающих формирующееся направление. Некоторые идеи можно сформулировать уже сейчас:

- не только списать долги развивающихся и бывших «коммунистических» стран, но и выработать новые правила международного кредита, в частности запрещающие финансовым институтам выдвигать «кондиции» ограничивающие суверенитет (в том числе и в таком вопросе как право народа самому выбирать свою экономическую систему и хозяйственную политику);

- заменить МВФ и Мировой Банк системой региональных банков, построенных на демократической основе, подотчетных всем странам участникам в равной степени;

- поскольку на самом деле международные финансовые институты являются не частными, а общественными (public) агентствами, необходимо разделить общественный интерес (public interest) и частные прибыли (private profit) - иными словами, ни цента, ни пенни, ни копейки общественных денег частному сектору.

Последний тезис нуждается в развитии. До сих пор крупный транснациональный капитал заставляет нас жить по законам рынка, сам же от негативных последствий рынка страхуется всевозможными государственными гарантиями. Надо изменить ситуацию с точностью до наоборот.

Они хотят рынка - пусть сами и живут по его законам. Общественные деньги (не важно - на национальном или транснациональном уровне) не должны идти никуда кроме непосредственно общественных, социализированных проектов. Необходимо создать сеть региональных и транснациональных агентств развития (development agencies), которые осуществляли бы под демократическим контролем и в условиях полной открытости крупные проекты в интересах большинства.

Аргументом приватизаторов в 90-е годы было то, что национальные банковские, транспортные, телефонные и т.п. компании слишком малы для глобального рынка. Правда, после приватизации большинство из этих компаний крупнее не стали. Но аргумент в принципе верен. Для того, чтобы общественный сектор работал в новых условиях он должен быть интегрирован транснационально. И это должно стать нашим ключевым требованием, дополняющим привычные для левых, но далеко не потерявшие актуальности лозунги национализации.

Программная дискуссия в движении может породить новые идеи и подходы. Чем больше их будет - тем лучше. В любом случае мы должны создать у общества и в собственной среде более четкое представление о том, куда хотим идти и к чему стремимся. Ясно, что чем более внятными будут наши позитивные требования, тем более очевидно будет несоответствие им реальных реформ и тем труднее будет для глобальной финансовой бюрократии работа с «умеренными» в нашем движении.

Между тем именно ориентация на «умеренных» сейчас является ключевым моментом в политике МВФ и Мирового Банка. Их тактика по отношению к протестующим уже определилась. Публикации в большой прессе после Праги в этом смысле очень показательны.

Часть критики признается конструктивной и отмечается, что сами лидеры МВФ и Мирового Банка настроены на реформу. Одновременно начинается массированная атака на «экстремистов», чьи действия ассоциируются с «насилием», а уличные протесты - с футбольным хулиганством.

«Серьезным» критикам финансовых институтов фактически предлагается выбор - либо косвенно поддержать реформу сверху, либо присоединиться к «хулиганам» и тем самым дискредитировать себя.

Такая политика дает возможность расколоть движение. До сих пор попытки внести раскол в ряды противников корпоративной глобализации не удавались. Мировой Банк и транснациональные корпорации затратили огромные средства для того, чтобы кооптировать НГО, превратив их в своего рода псевдо-оппозицию, главная задача которой - выпустить пар из котла и создать видимость дискуссии.

Однако этот подход, весьма эффективный в середине 90-х стал давать сбои к 1999-2000 годам. Сиэттл показал, что даже умеренным НГО выгодно присоединяться к протестному движению, ибо это усиливает их позиции. К тому же, выступая против набирающего силу движения они могли дискредитировать себя и остаться в изоляции.

На сей раз ситуация меняется. Поводом для смены ориентиров формально оказывается не стремление сговориться с МВФ, а несогласие с насилием. Другое дело, что у тех, кто отмежуется от движения и порвет с «экстремистами» никакого иного варианта кроме сговора с финансовыми институтами просто не останется.

Поскольку именно «насилие» является главной темой противников движения, мы сами должны определиться в этом вопросе.

Часть деятелей NGOs, представленных в Праге, особенно - представители американской либеральной академической интеллигенции, на следующий же день после событий 26 сентября, оценили произошедшее как «поражение», ссылаясь на то, что своими насильственными действиями демонстранты дискредитировали идеи, ради которых вышли на улицы.

Показательно, что в точно таком же духе дружно выступила и большая часть центральной прессы. Между тем подобные претензии задним числом были абсолютно лицемерными, как со стороны критиков «насилия», так и со стороны журналистов.

Прежде всего, изначально, целью протеста было не только выражение несогласия с МВФ. Организаторы акции не скрывали, что собираются сорвать мероприятия фонда и банка в Праге, блокировать конгресс-центр. Подобная тактика - результат многолетнего опыта, показавшего, что на традиционные формы протеста - демонстрации, пикеты, выступления в прессе и т.п. международные финансовые элиты просто не реагируют.

Между тем срыв мероприятия, блокада зданий уже изначально НЕИЗБЕЖНО предполагают определенный элемент насилия. Вопрос, конечно, в масштабах насилия. Но то, что происходило в Праге в сентябре 2000 года отнюдь не было чем-то чрезвычайным даже по западноевропейским меркам. К тому же с самого начала вся тактика полиции и вся система ее подготовки была организована таким образом, чтобы исключить малейший шанс на успех ненасильственных действий. Невозможно пройти через полицейские заграждения, не вступая в конфронтацию с полицейскими. Сам тот факт, что первый камень был брошен в полицейских из толпы, бесспорно заслуживает сожаления. В свое время Герберт Маркузе совершенно справедливо говорил, что революция должна экономить насилие.

Демонстранты не должны провоцировать полицию. Хотя, с другой стороны, в толпе было множество полицейских провокаторов. Столкновение было абсолютно неизбежным, обе стороны к нему готовились и не скрывали этого. При подобном раскладе сторонники «ненасилия» вообще не должны были бы ехать в Прагу или, во всяком случае должны были бы честно заявить о своем несогласии до начала событий (как, например, сделали большевики Каменев и Зиновьев, отмежевавшиеся от Ленина перед Октябрьским переворотом). Напротив, крики о насилии раздались задним числом, когда правая пресса начала агрессивную кампанию против движения, а сотни чешских активистов, по большей части в уличных схватках не участвовавших, были брошены за решетку. В такой ситуации жалобы «умеренных» на насилие со стороны демонстрантов объективно оказываются выражением солидарности с полицейским насилием и репрессиями.

Ссылки на гандизм и «индийский опыт ненасилия» не выдерживают исторической критики. Прежде всего, Ганди имел в виду отказ от вооруженного насилия: вооруженное восстание это все же не то же самое, что драка с полицией на улице. Во-вторых, гандистское ненасилие в Индии сопровождалось такими «эксцессами», как например сожжение полицейских участков вместе с полицейскими. Ясное дело, Ганди осуждал такие эксцессы и сдерживал насилие, но он никогда не утверждал, будто такие события в принципе можно предотвратить. Как раз наоборот, «эксцессы» радикалов были важным элементом гандистской стратегии, ибо усиливали позиции самого Ганди и других «умеренных» по отношению к британским властям. В принципе, подобное «разделение труда» возможно и в современных антиолигархических движениях. Но моральным принципом, объединяющим «радикалов» и «умеренных» должна быть все же солидарность в противостоянии репрессивным структурам власти. Напротив, в Праге часть «умеренных» представителей NGOs фактически солидаризировались с полицией и большой прессой в атаке на сторонников «насилия».

Расширение движение, вовлечение в него представителей «третьего мира», соединение требований, направленных против международных финансовых институтов с протестом против антидемократической практики власти, коррупции и эксплуатации в рамках собственного национального государства - все это ведет к тому, что совокупное количество насилия, сопровождающего массовые выступления - на глобальном уровне - будет не уменьшаться, а напротив возрастать. Это объективная реальность от которой невозможно отмахнуться или заслониться цитатами из Махатмы Ганди. Если мы хотим минимализировать насилие, надо научиться им управлять.

На самом деле в Праге мы имели дело как раз с исключительно грамотным использованием тактического насилия (tactical violence) со стороны организаторов акции. И если бы этого не было, если бы неизбежность насилия не была изначально учтена при планировании демонстраций, столкновения все равно произошли бы, но были бы во много раз хуже.

Добавим к этому, что нападение демонстрантов на закованных в броню полицейских и разгром «Макдональдса», владельцы которого заранее знали о предстоящем нападении, вообще не идут ни в какое сравнение с повседневной репрессивной практикой капитализма и являются, быть может не самым разумным, но все же закономерным ответом на эту практику.

Показательно отношение прессы к насилию в Праге и в Белграде. И те и другие события произошли в течение одного месяца. И в том и в другом случае к насилию прибегла радикально настроенная молодежь, вступившая в конфронтацию с полицией. Но в Праге демонстрантов оценили как «хулиганов», не знающих чего они хотят, а в Белграде это было названо народным восстанием. Ясное дело, в Белграде пресса осуждала диктатора Милошевича, а в Праге превозносила демократа Гавела. Между тем и поведение полиции в Праге было таким же точно, как и в Белграде, а с юридической точки зрения действия властей в Чехии были как минимум сомнительны (незаконные запреты на въезд в страну иностранцев, имеющих право на безвизовый въезд, запрет мирных шествий по улицам города и т.д.). Незаконные действия власти традиционно - со времен американской революции - являются оправданием для гражданского насилия. Добавим к этому, что в Белграде число раненых было на порядок больше, два человека скончалось в толпе, имели место грабежи - в Праге не было ничего подобного.

Короче, пресса реагировала не на насилие как таковое, а на собственные политические установки, предопределявшие то, под каким углом будет представлено и прокомментировано насилие. Со стороны умеренных по меньшей мере странно выступать против буржуазного порядка и одновременно требовать любви к себе буржуазной прессы. Как минимум было бы естественно предполагать, что значительная часть прессы будет враждебна по отношению к протестующим, что бы они ни делали.

Большинство журналистских команд, прибывших в Прагу, с первого дня не скрывало, что единственное шоу, представляющее для них интерес это физическая конфронтация демонстрантов с полицией. Задним числом многие газеты писали, что стычки на улицах «отвлекли внимание» от содержательной дискуссии по проблемам глобализации. Позволю себе утверждать, что это было совершенно не так. Дискуссии продолжались на протяжении целой недели при полном отсутствии интереса со стороны чешской или международной прессы. Тревор Мануэль, министр финансов Южной Африки говорил прессе, что не понимает чего хотят протестующие. Перед этим в Пражском Граде Уолден Белло и другие идеологи движения битый час объясняли ему свои позиции, причем, в отличие от Мануэля, Джеймс Вулфенсон по крайней мере был достаточно честен, чтобы признать, что понимает, о чем идет речь.

«Инициатива против экономической глобализации» (INPEG), привлекшая к себе всеобщее внимание организацией протеста 26 сентября, 22-24 сентября провела контр-саммит с участием ведущих критиков Международного Валютного Фонда. За все время контр-саммита я обнаружил там всего одну телекамеру, которая принадлежала… чешской еженедельной программе, посвященной рок-музыке!

Более умеренная группа Bankwatch также провела большое число встреч, полностью проигнорированных прессой. Что касается уличных акций 22-25 сентября, проходивших вполне мирно, то репортажи о них на две трети состояли из рассуждений о предстоящем насилии. Стремясь привлечь внимание прессы, активисты INPEG пытались устраивать на улицах карнавалы, делали кукол, организовали театрализованные представления, которые сами по себе могли бы стать темой хорошего репортажа, но все равно ожидание предстоящего насилия доминировало.

Показательно, что многие красочные картинки первых дней попали в эфир и в газеты лишь задним числом вместе с комментариями типа: «то, что начиналось как карнавал, завершилось уличными драками». То же самое можно сказать о ряде высказываний активистов и гостей INPEG, которые цитировались лишь задним числом, после того как пресса получила то, чего с таким нетерпением ждала.

Во время марша с первых же минут журналисты обсуждали только одну тему: «Где же беспорядки?» То, чего все ждали, рано или поздно неизбежно должно было случиться.

Естественно, радикалы обвиняют прессу в идеологической предвзятости, но это лишь часть проблемы, причем не самая главная. Существенно большая проблема в том, что СМИ, а особенно телевидение вообще разучились мыслить содержательно. Идеи скучны, а насилие зрелищно. Телевидение требует действия, а не дискуссий. Им нужна «картинка», а не слово. Идеи сложны. Действие - просто. Таковы законы жанра. Разгромленный «Макдональдс» представляет собой заявление, которое читается на телеэкране, в то время как споры о том, кто виноват в разорении России или бедности стран «третьего мира» остаются как бы «за скобками».

Все сводится к форме, имиджу, спектаклю. Что в свою очередь предполагает господство стереотипов, торжество банальности и отсутствие смысла. Клиповое сознание телевизионных журналистов не требует ни анализа, ни попыток разобраться в причинах и следствиях события. Лишь задним числом, когда выясняется, что простой демонстрации «картинки» все же недостаточно, возникает возможность дискуссии. Именно зрелище насилия на улицах Сиэтла и позднее Праги заставило часть прессы уделить внимание нарастающей критике глобализации.

Можно сказать, что насилие это паблисити для бедных. Если у вас есть деньги и власть, внимание СМИ вам так или иначе обеспечено, даже если вы рассказываете о фасоне своего пиджака или сорте кофе, который употребляете на завтрак. Для тех, у кого нет ни денег ни власти, протест оказывается порой единственным способом привлечь к себе внимание. Польские и немецкие подростки, разгромившие «Макдональдс» на Вацлавской площади Праги, просто не имели другого способа высказаться.

Отсюда вовсе не следует, что бить витрины хорошо. Вне зависимости от того, как мы относимся к общепиту а ля Макдональдс, цивилизация выработала гораздо более осмысленные и содержательные способы протеста. Проблема, однако, в том, что пресса полностью снимает с себя ответственность за развитие демократического диалога. Осуждая эксцессы демонстрантов и полиции, она полностью отказывается признать хотя бы долю вины за собой и делает вид, будто господствующий подход к информации никак не влияет на происходящее. Увы, это не так. Спрос рождает предложение.

Разумеется, в Праге пресса присутствовала на встрече Дж. Вульфенсона с представителями неправительственных организаций, точно так же, как и на дискуссии критиков корпоративной глобализации с международными финансовыми лидерами, которая под патронажем президента Гавела была проведена в Пражском замке. Но в том-то и дело, что участие в этих встречах принимали люди влиятельные и знаменитые - пусть даже и со стороны протестующих. Рядовые участники протестов не были на подобные встречи допущены, а сама дискуссия напоминала спектакль, поставленный специально для телекамер.

Демократия состоит не только в возможности высказать разные точки зрения (что отчасти было продемонстрировано на дискуссии в Замке), но и в возможности высказаться для всех.

Дело не только в политике. В основе проблемы безразличие средств информации, прежде всего телевидения, к любой попытке «скучного» теоретизирования, господство банальности и отказ прислушаться к мнению тех, кто оказался за пределом узкого круга производителей новостей (официальных или альтернативных - в конечном случае не важно).

Стремление средств информации показать самое «выразительное» и «драматичное» ведет к преувеличению масштабов насилия и конфликта в телевизионной версии событий. Например: «в Праге не осталось ни одной целой витрины», хотя было разбито только несколько «Макдональдсов» и Centucky Fried Chicken.

Это тоже далеко не безобидно, ибо пресса задает стереотипы поведения. Возможно, кто-то считает, что таким образом можно оттолкнуть людей от насильственных действий, но скорее всего будет достигнуто обратное. Среди участников выступлений протеста складывается ощущение, что «СМИ замечают только насилие». Соответственно, у телезрителей формируются собственные стереотипы, далеко не всегда предсказуемые и безобидные. Так, часть молодежи, политически идентифицирующей себя с протестом, начинает вырабатывать позитивный стереотип относительно насилия.

Один из восточноевропейских анархистов вечером 26 сентября назвал произошедшие столкновения «европейским ритуально-карнавальным насилием», добавив при этом, что в других частях света все было бы гораздо хуже. Смысл этого высказывания предельно ясен: очень многое делалось напоказ, специально для теле- и фотокамер. И это тоже реальная проблема для движения: ставка на насилие, пусть и карнавальное, как главный метод пропаганды так же нелепа и опасна, как и догматически понимаемое «ненасилие».

Ясно, что ставка на насилие сама по себе неизбежно приведет движение к краху, если ключевым моментом для нас не станет борьба за реализацию наших позитивных принципов. Мы должны не произносить общие слова о «ненасилии», а сформулировать четкую стратегию движения, которая позволила бы реалистически свести насильственные эксцессы к минимуму. Чем более организованными и осмысленными будут наши действия - тем больше шансов, что это удастся.

Прага действительно стала переломным моментом.

Чувства сделали свое дело.

Теперь очередь за разумом.

ГЕНЕРАЛЬСКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ

Полгода назад Путин создал семь федеральных округов и назначил туда своих наместников. Все это время страна ждала административной реформы, а заодно и столкновения между новым президентом и старыми губернаторами. Но ничего подобного не случилось. Совет Федерации был тихо реформирован, а региональные лидеры плавно «перетекли» в Государственный совет, удовлетворившись этим утешительным призом. Впрочем, значение Госсовета для губернаторов на самом деле гораздо больше, нежели первоначально полагали политические комментаторы. В отличие от Совета Федерации члены Госсовета не могут законодательствовать. Но на самом деле это никогда и не было целью губернаторов. Им нужен был институт в Москве, с помощью которого можно лоббировать свои интересы, а также поддерживать связь друг с другом. Как эта организация называется, не суть важно

Другое дело, что из-за реформы Совета Федерации губернаторы утратили депутатскую неприкосновенность. Кремль в общем и не скрывал, что именно это является главной целью преобразования. Теперь губернаторов можно сажать. Но заводить уголовные дела на них можно было и раньше. Тем не менее ни тогда, ни теперь против региональных лидеров не были начаты судебные преследования, хотя, надо полагать, материала хватит не на один громкий процесс. Отобрав одной рукой у губернаторов юридическую неприкосновенность, Кремль другой рукой вернул им неприкосновенность политическую - разумеется, в обмен на лояльность. Обмен вполне удовлетворил региональных начальников, ибо в России по-настоящему важны не юридические, а именно политические гарантии. Для тех, кто Кремль не устраивает, установлена высшая мера наказания - они будут жить по закону. Ничего более страшного для нашего начальства вообразить невозможно. Это хуже тюрьмы, хуже смерти. Это делает политическую деятельность бессмысленной. Во власть идут, чтобы перераспределять ресурсы. Если бы не было такой возможности, не было бы и российского политического класса. Запрет воровать означает для любого государственного мужа у нас в стране гражданскую смерть.

В качестве примера публично расправились с Руцким. Не потому, что Руцкой был как-то особенно оппозиционен или самостоятелен, а просто потому, что на ком-то надо было публично продемонстрировать решимость новой правящей команды проводить в жизнь свой новый подход. Может быть, для порядка устранят еще одного-двух губернаторов. Опять же жертвы избираются достаточно случайно, но общая тенденция прослеживается: «Шаг влево, шаг вправо - считается побег. Конвой стреляет без предупреждения».

Теперь «перераспределять» будут, как и прежде, но только при условии политической лояльности. Это и есть решающий шаг от «демократии» по Ельцину к «диктатуре закона» по Путину. Губернаторы урок усвоили и проявляют завидное послушание. Единственным исключением оказался президент Чувашии Николай Федоров, который публично выражает непослушание, подает иск в Конституционный суд и держится так, как будто в России существует какой-то закон, кроме кремлевского. И, как ни странно, с Федоровым ровным счетом ничего не случается. По крайней мере пока. Это наводит на страшное подозрение, что чувашский президент и его ближайшее окружение не воруют. То есть они уже и так живут по закону, а потому ничего с ними сделать не могут. По крайней мере до следующих выборов, которые случатся через год. А год в России - время немалое. Как говорится, либо шах помрет, либо осел издохнет.

Но чувашское исключение все же остается на наших просторах абсолютной экзотикой. Что до остальных губернаторов, то их лояльность, похоже, даже превзошла кремлевские ожидания. Население в регионах, и без того не избалованное демократией, оказалось перед странным выбором. Если раньше все губернаторы старались на деле дружить с Москвой, а некоторые пытались разыгрывать антикремлевскую карту в ходе выборов, то теперь все как один клянутся в верности президенту и правительству. Как выбирать? В чем разница между властью и оппозицией? А ни в чем. Точнее - оппозиция в своем подобострастии по отношению к начальству даже превосходит «партию власти».

Голосование в Курске надо признать историческим в том смысле, что публике был предоставлен совершенно потрясающий выбор - между генералом госбезопасности и коммунистом-зюгановцем. Превосходный итог десяти лет «демократизации»! Надо отдать должное населению Курской области, оно все же проголосовало против генерала ФСБ, предпочтя ему коммуниста. К тому же кандидат от «оппозиции» победил представителя президента. И что же происходит на следующий день? Торжествующий коммунист Михайлов, прошедший во власть за счет антикремлевских голосов, чуть войдя в свой кабинет, заявляет, что нежно любит президента и полностью будет поддерживать Кремль. А для пущей убедительности начинает рассказывать страшные истории про евреев. С этими самыми евреями он, Михайлов, будет бороться в едином строю с Путиным (а заодно, видимо, и с близким ему банкиром Владимиром Коганом).

Люди, знающие Михайлова по прежней, негубернаторской жизни, говорят, что никогда от него ни слова про евреев не слышали. А как вошел в кабинет, ни о чем другом не говорит. Полагаю, дело тут не только в чудодейственном влиянии должности или губернаторского особняка. Просто власть должна с кем-то бороться. Год назад губернатор между поездками в столицу мог выйти к своему народу и сказать, что трубы у него в области текут и зарплату не платят по вине кремлевских олигархов. Теперь трубы будут по-прежнему течь, зарплаты не прибавится, а винить Кремль уже нельзя. Остается только ругать евреев.

В день инаугурации курского губернатора группа комсомольцев даже устроила в Москве пикет, чтобы выразить несогласие с антисемитскими высказываниями Михайлова: он дискредитирует коммунистическое движение. Зюганов, впрочем, дискредитирует его ничуть не меньше, а может, и больше. Дело не в этом. Ни Зюганов, ни Михайлов давно уже о коммунизме не думают. Они думают о том, как понравиться президенту. Другой вопрос, удастся ли им это: слишком велико соревнование. И «красные», и «белые», и «прагматические» губернаторы, политики любого окраса - все дружно рвутся встать в строй.

Парадоксальным образом всеобщая любовь губернаторов к Путину может оставить без работы семь начальников в федеральных округах. Их должность создавалась как инструмент в борьбе между Центром и региональными элитами. Но борьбы никакой нет, вместо нее трогательное единство. Наместники просят расширить свои полномочия не потому, что жаждут власти, а потому, что страдают от вынужденного безделья. А возможно, и от недостатка денег. Может быть, полномочий им прибавят, но работы от этого больше не станет.

Генерал Пуликовский может сколько угодно ездить по Дальнему Востоку, но теплее в домах от этого не становится. Оно и понятно: должность Пуликовского создана не для отопления жилищ, а для укрепления власти.

Впрочем, на определенном этапе дело у наместников может появиться. Если в регионах начнутся волнения, вызванные нехваткой топлива, задержками с заработной платой или просто нищенскими условиями жизни, то губернаторы уже не будут «переводить стрелку» на Кремль, они побегут к наместникам за помощью. И тогда мы наконец поймем, зачем контролировать регионы назначили генералов.

КОГАН - ЭТО АБРАМОВИЧ СЕГОДНЯ?

Борис Березовский считает, что, уехав за границу, он поставил себя в один ряд с Герценом, Плехановым и Солженицыным. Или с князем Курбским, который, как известно, «от царского гнева» бежал. Однако в отличие от перечисленных героев русской истории олигарх сам виноват в своих несчастьях. И его спор с властью вызван не принципиальными разногласиями, а лишь неумеренной жадностью обеих сторон.

Кошелек или жизнь?

За год своего правления президент Путин показал, что готов твердо и последовательно изменять персональный состав «российской элиты».

Путин в паре с Волошиным заведуют Кремлем для того, чтобы не допустить передела собственности. Березовский не скрывает, что, «создавая» Путина, он защищал свои имущественные интересы. Олигархов по большому счету волнует только одно: они боятся национализации.

Встречаясь с Путиным, олигархи требовали гарантировать неприкосновенность собственности. И они получили то, что хотели. Беда в том, что они несколько неточно сформулировали свою просьбу. Они забыли про неприкосновенность личности.

Как герой восточной сказки, выпустивший джинна из бутылки, сегодня Борис Березовский с ужасом наблюдает за президентом, точно выполняющим достигнутые договоренности. Собственность неприкосновенна, а уж с личностью поступают как могут.

Вопреки либеральной идеологии защита прав собственности и защита прав личности в сегодняшней России не только никак не связаны, но, напротив, несовместимы. Признание первого означает отрицание второго, и наоборот. Поскольку передел собственности все равно идет, необходимо было выбрать один из двух путей. Теперь выбор сделан: национализировать нельзя, зато можно отнять. Можно посадить в тюрьму и попросить подписать некое соглашение. Можно убить. Или пригрозить, что либо первое, либо второе непременно случится в случае неправильного поведения.

В подобной беде наши олигархи виноваты сами, настаивая на гарантиях неприкосновенности для своей собственности, а не для себя лично. В данном случае они повели себя вполне по-буржуазному, подобно персонажу из английской комедии XVIII века, отвечающему на вопрос разбойника: «Жизнь забирай, только кошелек оставь».

Передел

Либеральная публицистика постоянно сетует на олигархический характер русского капитализма, но неизменно встает на защиту олигархов всякий раз, когда кто-то решается посягнуть на их имущественные права. При этом у публики сохраняется надежда, что либо в ходе развития рыночной экономики все само собой образуется, либо каким-то чудом произойдет демонополизация, после чего наступит рай свободной конкуренции. Хотя непонятно, как можно провести ликвидацию монополий, не затрагивая прав их собственников.

На самом деле главная проблема российской олигархии не в том, что она опирается на монополии, а в том, что она - в отличие, скажем, от латиноамериканской - разобщена. Экономика Соединенных Штатов тоже олигархическая, если под этим понимать концентрацию капитала и политического влияния в руках крупнейших магнатов. Однако есть и существенная разница. В Америке, как и в Западной Европе, существует веками сложившийся и консолидировавшийся правящий класс.

Полноценную буржуазию в принципе невозможно создать сверху. Это подметил еще Ленин, когда писал о «прусском» и «американском» путях развития капитализма. В первом случае мы имеем дело с авторитарной, бюрократизированной системой, во втором - с мелкобуржуазной рыночной демократией. Чем более поздним является капитализм, тем дальше он от мелкобуржуазного «идеала», тем более он авторитарен, коррумпирован.

В России нет и не может быть единого правящего класса, есть лишь разобщенные олигархи, органически связанные с породившей их бюрократией. Без правительственного чиновника российский бизнес жить в принципе не может, как безнадежно больной от рождения человек без медицинской помощи. Думать, будто подобные дефекты могут исправиться с «естественным течением времени», по меньшей мере наивно.

Собственники неэффективны, ибо положения своего достигли не благодаря многолетнему упорному труду, а благодаря взяткам, связям и воровству. «Естественное» рыночное перераспределение, о котором говорят либералы, возможно как раз в мелком бизнесе. Крупные компании обладают таким запасом прочности, что вытеснить их из бизнеса конкурентными методами невозможно. Это относится не только к России, но и к Америке, иначе не пришлось бы федеральным властям судиться с Биллом Гейтсом. Microsoft всем надоел, продукция его уступает конкурентам по качеству, но без судебного преследования супермонополии передел рынка немыслим.

А уж если речь идет о контроле над дефицитными сырьевыми ресурсами, рыночное перераспределение немыслимо даже теоретически, как бы плохо ни управляли своими компаниями собственники. Они могут бесконечно перекладывать свои издержки на общество в целом, а в конечном счете - на все человечество. За всю мировую историю не было ни одного случая вытеснения с рынка крупного монополиста в области нефтедобычи.

Иными словами, передел собственности по закону - через аннулирование противоправной и жульнической приватизации - невозможен. Но в то же время передел объективно неизбежен из-за полной управленческой неэффективности новых хозяев страны, отсутствия консолидированного правящего класса и хронического дефицита инвестиционных средств. Значит, передел собственности будет проведен незаконными и силовыми методами.

Мэрия бессмертна

Русский бизнес построен на личных связях. Свято место пусто не бывает. Коль скоро бизнес не может жить без госчиновников, то любая крупная перестановка в бюрократии должна привести и к смене бизнесменов. Это так же неизбежно, как чередование времен года. Именно для того, чтобы при новой администрации старая система работала, чтобы порядки оставались прежними, людей надо поменять.

Если передел собственности и политического влияния неизбежен, то отсюда вовсе не следует, что олигархи «новой волны» будут лучше прежних. Учитывая методы, которыми проводится перераспределение, они могут оказаться даже хуже. И все-таки стоит посмотреть на них повнимательнее.

Ни для кого не секрет, что вслед за Путиным во власть потянулась «ленинградская группировка». Сейчас страной правит петербургская мэрия времен Собчака, точнее, те представители его команды, что остались живы после разборок в криминальной столице.

Новый клан прежде всего нуждается в новом банкире, а потому Роман Абрамович не мог сохранить положение «кремлевского финансиста». Дело не в том, что в Кремле не любят Абрамовича (скорее, как раз наоборот). Но тут дело очень тонкое, личное, нужно доверие, вырабатывающееся годами совместных интриг. Профессионал Абрамович прекрасно понимает это и без борьбы уступил место новому «доверенному банкиру» - ленинградцу Владимиру Когану. Можно сказать, что Коган - это Абрамович сегодня.

Петербург позволил «деловым людям» накопить капитал, но совершенно не в тех масштабах, что Москва. Из всей питерской группировки ключевые позиции в среде олигархов «первого призыва» занял только Анатолий Чубайс, первым перебравшийся в столицу и проложивший дорогу во власть своим землякам.

Чтобы овладеть позициями в общенациональном масштабе, новой бизнес-элите нужен плацдарм. Начинать сразу с нефти или газа нельзя: там еще очень сильны позиции «отцов основателей». К тому же питерцы в этом ничего не понимают. Знание технологии в принципе не нужно, но, если собираешься захватить какой-то бизнес, надо иметь хотя бы минимальное представление о том, как он устроен. Правда, Чубайс, захватывая энергетику, обошелся и без подобного знания, но тогда он имел за собой поддержку ельцинской «семьи» и не сталкивался с серьезным противодействием других кланов.

Итак, нужен плацдарм. И такими плацдармами становятся экспорт вооружений и средства массовой информации. Причем с оружием все даже проще, чем с телевидением.

Нефть очень хочется взять, но непонятно - как. Телевидение взять можно, понятно - как, но непонятно, что делать дальше. Ведь если под новым руководством, например, НТВ потеряет свое лицо, победители останутся ни с чем.

А вот с оружием проще. И взять можно, и как управлять - понятно.

Военно-технический романс

Военно-техническое сотрудничество с зарубежными странами тесно связано с политикой, что позволяет использовать кремлевское влияние. К тому же здесь все засекречено. Еще с начала 90-х годов это «вотчина» выходцев из спецслужб. И, наконец, большинство компаний являются формально государственной собственностью, не подлежащей приватизации. Последнее не только не смущает представителей «питерской группировки», но по-своему даже возбуждает их. Дело не только в том, что в России государственные компании ведут себя как частные, а частные тесно связаны с государством. Механизм «освоения» частными интересами государственных предприятий хорошо отработан, причем, что показательно, отработан именно в петербургской «оборонке».

Механизм прост: наряду с государственными компаниями создаются частные - для посреднических услуг. Затем все организации объединяются в холдинг, где руководящую роль начинает играть именно маленькая частная контора. А во главе госпредприятий ставят своих людей, что обеспечивает полный контроль над менеджментом в масштабах всего холдинга. Чем более запутаны управленческая схема и распределение акций в холдинге, тем лучше. В российском капитализме главное - не получение прибыли, а контроль над финансовыми потоками.

Вице-премьер Илья Клебанов с Владимиром Коганом не новички в этом деле. Во времена Собчака в Петербурге существовали налаженные связи между директором ЛОМО Клебановым и чиновниками мэрии - Германом Грефом, Алексеем Кудриным, Владимиром Путиным. И, разумеется, банкиром Коганом. Цепочка «директор - чиновник - банкир» работала безотказно. Денег в Питере было меньше, чем в столице, зато нарабатывались необходимый опыт и связи.

Еще в ельцинские годы часть оборонных предприятий получила возможность непосредственно выходить на внешний рынок. Одной из таких компаний был концерн «Антей», специализировавшийся на продаже зенитно-ракетных комплексов. В дополнение к нему появилось частное предприятие «Оборонительные системы». Руководил им Борис Кузык, тесно работавший с Потаниным (деньги шли через Онэксимбанк). Но случился дефолт, Потанин потерял интерес к зенитным ракетам, надо было банк спасать. А питерские банки на фоне московского краха как раз приподнялись. И одним из выигравших был Промстройбанк Санкт-Петербурга, руководимый уже хорошо знакомым нам Владимиром Коганом.

Связка Клебанов - Коган снова начинает функционировать, а «Оборонительные системы» плавно встраиваются в формирующуюся бизнес-империю, притягивая за собой большое количество государственной собственности, которую формально даже и приватизировать не надо.

Тем временем ленинградские чекисты во главе с руководителем Совета безопасности Сергеем Ивановым занимаются другим сегментом военного экспорта. Со времен борьбы между Коржаковым и либералами в Кремле принято считать, что главным призом для победителя является компания «Росвооружение». Обладание этим госконцерном стало символом власти не только по мнению чиновников, но и в глазах журналистов. Каждая новая группировка, обретающая влияние в Кремле, смотрится в телеэкран, как сказочная царица в зеркальце, и вопрошает: «Кто на свете всех сильнее, кто всех круче и страшнее?» - «Тот, кто контролирует «Росвоор», - неизменно отвечает зеркальце.

В итоге за «Росвооружение» - компанию с оборотом, не превышавшим в лучшие годы 2,5 млрд долларов, - велась непрерывная борьба. Своего человека ставила «семья», потом Евгений Примаков, затем опять «семья». На этот раз судьбу «Росвооружения» принялся решать Сергей Иванов, в результате чего ставленник «семьи» Алексей Огарев был заменен никому не известным Бельяниновым. Новый руководитель оборонного экспорта отличается только одним важным достоинством: он тесно связан с командой ленинградских чекистов.

Побочным эффектом этих перестановок стало слияние «Росвооружения» и «Промэкспорта». Но это история скорее анекдотическая. Руководитель «Промэкспорта» Чемизов долго лоббировал в Кремле объединение компаний, причем таким образом, чтобы большое «Росвооружение» присоединили к куда меньшему «Промэкспорту». После того как были написаны многочисленные записки, проведены совещания и обсуждения, слияние наконец состоялось. Только компанию возглавил не Чемизов…

Беда в том, что две части «питерской группы», похоже, не могут спокойно поделить добычу. Финансовые возможности «военно-технического сотрудничества» на самом деле ограничены - это не нефть и не газ, причем отдельные поставщики часто конкурируют друг с другом. Все это не могло не перерасти в конфликт между «финансовой» группой Кудрина - Когана и «чекистской» группой Иванова. Подобные конфликты внутри олигархии тоже не новость, все прекрасно помнят, как переругались «семь банкиров» сразу же после переизбрания Ельцина в 1996 году. И методы решения проблем привычные: компетентные органы устраивают очередное «маски-шоу» в питерском Промстройбанке. Что ищут - так и не удосужились объяснить. Но почему-то всем стало ясно, что собирают компромат на Кудрина и Когана. Короче, все идет своим чередом.

Рокировка Абрамовича

«Новые олигархи» - не обязательно новые люди. Порой новые олигархи - это хорошо приспособившиеся старые.

Беда Березовского не в том, что он поссорился с Путиным. Его разногласия с Кремлем - не причина, а следствие его падения. Во время избирательных кампаний 2000 года Березовский из последних сил старался сохранять политическое влияние на Кремль, а вместе с тем и позиции ведущего олигарха. Однако швейцарские счета к осени 2000 года были уже заморожены, а российский бизнес Березовского все более переходил в руки его младшего партнера Романа Абрамовича. Метод, использованный Березовским, состоял в том, чтобы контролировать компании неформально, не приобретая в них контрольного пакета или официальной должности, а просто подкупая ключевых менеджеров. Но это же сделало его империю предельно уязвимой для захватчика, действующего аналогичными методами. Угроза, как всегда бывает, пришла оттуда, откуда меньше всего ждали. Не коммунисты или прокуратура, а младший партнер Роман Абрамович понемногу прибрал к рукам бизнес, пока Березовский все более запутывался в своих политических интригах. Он взял под контроль «Сибнефть» и «Русский алюминий», а затем тихо пытался приватизировать двух министров - железнодорожника Аксененко (давнего члена «семейного» клана) и атомщика Адамова. Теперь всевозможные мероприятия по реструктуризации и коммерциализации, затеваемые в их ведомствах, будут пополнять казну Абрамовича.

Березовского экспроприировали его собственные партнеры. Если Абрамович захватил нефть и алюминий, то Александру Волошину досталось политическое влияние. А Борис Абрамович остался не у дел. Он уже не олигарх, а просто мелкий интриган с плохой репутацией и несколькими миллионами последних долларов, упрятанными в карибских офшорах. Ничего не остается, кроме как переходить в оппозицию и объявлять себя новым Курбским. При этом наследники великолепно усвоили уроки Березовского и стараются формализовать, закрепить свои позиции, используя пока еще непривычные до сей поры методы.

До сих пор российские элиты были как бы двух типов: с одной стороны, московские олигархи, с другой - региональные группировки, объединявшиеся вокруг губернаторов. При этом губернаторы выступали одновременно и неформальными лидерами местных кланов, и их представителями в столице, и посредниками в отношениях «местных» с олигархами. Отныне олигархи сами идут в регионы и сами собираются быть губернаторами. Но, разумеется, не где попало, а в северных областях - с небольшим населением и богатыми ресурсами.

Абрамович идет в губернаторы Чукотки неслучайно. Он с легкостью уступил Владимиру Когану роль кремлевского банкира. В обмен на это, однако, он получает нечто гораздо более ценное. Он становится чем-то средним между эмиром Омана и султаном Брунея.

Схема проста. Став губернатором Чукотки, Абрамович переведет сюда головные конторы подконтрольных ему фирм и платить налоги будет самому себе. Разумеется, нефти и алюминия на Чукотке от этого не прибавится, но налоговая база получится более чем впечатляющая для региона с малочисленным населением. А к тому же население это еще и сократится. В настоящий момент масса людей мечтает переселиться на материк. И новая администрация им поможет - все это будет стоить, по оценкам экспертов, не более 10 млн долларов, а такие деньги у олигарха есть. Оставшиеся будут неплохо обеспечены и за счет налогов, и за счет использования местных ресурсов. Одного золота на Чукотке хватит при наличии инвестиций, чтобы обеспечить безбедное существование и начальнику, и его подданным. Регион превращается в гигантскую корпорацию. Тот, кто оказывается вне корпорации, окажется и вне общества. Авторитарный режим (как где-нибудь в Кувейте) может быть вполне стабилен, поскольку систематически делится своими сверхдоходами с населением. В такой обстановке можно быть начальником пожизненно и даже передать пост по наследству. Сколько бы ни анализировали журналисты, Абрамович не собирается быть «начальником Чукотки». Он собирается стать эмиром.

Это не ноу-хау Абрамовича. Это уже тенденция. Александр Хлопонин с «Норильским никелем» такую же операцию пытается осуществить на Таймыре. Сейчас комбинат платит налоги в казну Красноярского края. Но уже создается «Норильская горная компания», зарегистрированная в Дудинке на Таймыре. После того как Хлопонин станет губернатором полуострова, огромная налоговая база перейдет в его распоряжение, а губернатору Лебедю в Красноярске останутся вместо денег одни воспоминания.

Похоже, Абрамович и Хлопонин - первопроходцы, за которыми пойдут другие. Разделив российскую промышленность и минеральные ресурсы, олигархи принимаются делить территорию.

Чукотку Америке не продадут - самим нужна. Отделяться от России никто не собирается. Центральная власть будет обслуживать «северных эмиров» и решать для них массу мелких технических вопросов, начиная от безопасности и кончая международным обслуживанием (нефтяные шейхи и султаны тоже, как мы помним, долгое время нуждались в поддержке Лондона). Для президента такие олигархи тоже удобны - они в кремлевские интриги не лезут, средства на содержание центральной бюрократии честно отстегивают. В регионы, подконтрольные олигархам, придут реальные инвестиции. Жизненный уровень тех, кто там останется, может стать очень высоким, по крайней мере по российским стандартам. У подобной стратегии есть лишь один недостаток. Остальная России от всего этого процветания не получит ничего. Или почти ничего.

Неликвидная Россия

Советский подход к развитию Севера основывался на том, что вся страна поддерживала эти регионы, а затем пользовалась полученными ресурсами. Теперь средства, захваченные в ходе всероссийской приватизации, будут инвестированы в нескольких сырьевых регионах, переориентированных на внешние рынки. Значительная часть средств будет вложена непосредственно в захват власти, а затем победители постараются как можно меньше отдать на развитие европейских территорий с их многомиллионным нищающим населением и устаревающей промышленностью. Большая часть России становится при подобном раскладе «неликвидной». Другое дело, что ее тоже «закрыть» нельзя. Во-первых, механизма нет, а во-вторых, через эту нищую страну проходят дороги, трубы, телефонные линии.

Поскольку власть, опирающаяся на олигархов, не может обеспечить перераспределения ресурсов для развития, ее задача будет состоять прежде всего в том, чтобы удерживать население под контролем. К чему она уже сейчас готовится, ужесточая административный и трудовой кодексы, укрепляя всевозможные полицейские службы.

Регионализация олигархии смягчает противоречия в Центре и позволяет обеспечить некоторую консолидацию пропагандистского аппарата. Информационные войны между соперничающими холдингами уходят в прошлое, зато нарастает потребность в жестком идеологическом контроле над «избыточным» населением.

Что получится на практике - вопрос особый. Окружение Путина испытывает острый недостаток времени, причем, похоже, не до конца сознает, насколько серьезно положение. Политический кризис может сорвать планы будущих «северных султанов» и завоевавших Москву чиновников петербургской мэрии.

Тем не менее идеологическая обслуга уже перестраивает ряды. Если Бухарин из «старого большевика» мог за неделю-другую превратиться в «контрреволюционное отребье», то почему мы удивляемся, что Березовский из олигарха стал политэмигрантом? Система от этого не меняется, она только становится прочнее. Журналисты, проповедники свободного либерализма, западничества и пацифизма, в один день превращаются в державников, патриотов и милитаристов. Все это выглядит настолько скандально, что Александр Тарасов на сайте left.ru признался, что подобных беспринципных журналистов хочется убивать. Увы, Тарасов погорячился. На самом деле как раз перебежчики по-своему принципиальны. Если вы поддерживаете существующую олигархическую систему, то не просто можно, а совершенно необходимо предать хозяина, если он перестает быть олигархом. Это вовсе не изменники и проститутки пера, а наоборот, борцы за идею: они служат не людям, а принципу!

Принцип этот в конечном счете сводится к старому русскому: ты - начальник, я - дурак. Но по крайней мере данная идея проста, понятна массам и убедительна. Спрос перемещается туда, где есть деньги, и это тоже священный принцип рыночной экономики. Люди, которые не могут заплатить за еду, не являются, с точки зрения рынка, потребителями продовольствия, даже если им очень хочется есть. То же и с информацией. Не можешь заплатить или на худой конец приказать - уходи. Странно, что Березовский, этот «отец-основатель» русского капитализма, не понимает таких простых вещей.

ПРИВЕСТИ АНФАС В СООТВЕТСТВИЕ С ПРОФИЛЕМ?

За выборами в Америке удобнее всего было следить с помощью Интернета. Газеты выходят раз в день, телевизионные новости - три-четыре раза, а сайты обновляются чуть ли не каждый час. Пока ждешь развития мыльной оперы, называющейся «выборами президента», невольно наталкиваешься на дискуссии, ведущиеся на эту тему в сети

Боже мой, что они пишут!

«Все демократы - евреи!» - доносится до вас голос из компьютера. «И не только Джо Либерман - еврей. Гор - тоже еврей. Вообще Америкой правят одни евреи. Они специально все затягивают, чтобы своего в Белый дом провести. Мало их Гитлер истреблял, жаль, не успел закончить дело. Но ничего, все еще впереди».

Это не один больной человек пишет. Этим весь Интернет полон.

Вообще-то, посетители Интернета - люди не самые бедные и, как правило, не безграмотные. Но вот беда: социология в России давно обнаружила, что вопреки общепринятому мнению, чем выше уровень образования - тем выше уровень расистских предрассудков. Русский фашист, отечественный поклонник ку-клукс-клана, - не полуграмотный лавочник, а в некотором роде интеллектуал.

Подозреваю, что дело в банальной конкуренции. Рабочий, который вкалывает за сорок долларов, не особенно ожидает, что его место отнимет профессор с нерусской фамилией. В деревне не то что еврея - даже чеченца никогда не видели. Иное дело образованные господа, претендующие на «хлебные» должности в бюрократии. Для них «чистота расы» может стать великолепным козырем, «конкурентным преимуществом».

Так ли Россия исключительна? Подозреваю, что нет.

В Соединенных Штатах и Западной Европе расизм на уровне публичной дискуссии табуирован. И даже если кто-то в глубине души склонен к подобным настроениям, он не решается в этом признаться не только окружающим, но и самому себе. Этого стыдятся как тайного порока. Разумеется, за последние годы на Западе тоже произошли некоторые сдвиги. Отношение к расизму и фашизму стало куда более терпимым - вплоть до того момента, когда в Германии и Австрии общество вдруг с ужасом обнаружило, что это «давно изжитое прошлое» вовсе не изжито и может вернуться. И общественное мнение снова начинает более активно сопротивляться расистской заразе.

В этом плане Россия - страна куда более свободная. Здесь пороков не стыдятся.

Недавно первый канал ТВ представил миллионам зрителей программу «Только для китайцев», где рассказывалось, как «желтые» эмигранты захватывают российский Дальний Восток, как они отовсюду вытесняют русских (даже почему-то не пускают славян в китайские рестораны), отнимают у нас рабочие места и так далее. Вообще занятно, как одни и те же стереотипы применяются в отношении то одной, то другой этнической группы. Все, что было сказано про китайцев: помогают своим, один тянет за собой другого, вытесняют «наших», - все это мы уже слышали много раз про евреев. Украинские националисты то же самое говорят про русских.

Можно, разумеется, запротестовать, напомнить, что миграция китайцев на российский Дальний Восток существенно меньше, чем поток населения, движущийся из тех же северных провинций Китая в направлении более южных провинций собственной страны, не говоря уж о Соединенных Штатах и Европе. Что китайцы не отнимают рабочие места, а создают их своей деловой активностью. Что, наконец, самой России, учитывая ее демографический кризис, жизненно необходим приток иммигрантов.

Но все эти разговоры бессмысленны. Там, где главный аргумент - расизм, разум умолкает.

Проблема - в полном отсутствии стыда и чувства юмора у людей, вещающих с экрана и высоких трибун. Они знают, что за слова, каковы бы они ни были, никакой ответственности не будет. Если не наказывают за воровство, как могут наказать за слова? Серьезные издания повторяют в двадцатый раз нелепицы об «операции по уничтожению банд Басаева и Хаттаба в Чечне» или про то, что президент Путин затеял дискуссию о государственном гимне, чтобы весь народ почувствовал сопричастность к государственной власти другого способа, видимо, нет.

Пока первый канал пугал зрителей китайцами, по второму каналу исполняли гимны. Их было множество, все совершенно одинаковые. Все гимны состояли из повторяющегося набора слов - Россия, слава, родина, Россия, слава… Мне почему-то все время слышался торжественный припев: «Россия - родина слонов».

Вой становился все громче, сливаясь в единую мелодию со злобным шепотом про евреев, чеченцев, китайцев, несущимся из тысяч других телевизоров и компьютеров. Мелодию, явственно напомнившую мне «Хорста Весселя».

СЕРЫЙ ВОВК И КРАСНАЯ ШАПОЧКА

Старая сказка о Главном

Советская система любила сказку о Золушке. Эта история на разные лады повторяется в нашем кинематографе начиная с таких фильмов, как «Веселые ребята», «Член правительства», «Светлый путь», «Свинарка и пастух» и заканчивая уже в предперестроечные времена сентиментальным лубком «Москва слезам не верит».

Собственно говоря, история про девушку, которая когда-то мела золу, а потом стала принцессой, - один из ключевых демократических мифов. Американский образ жизни, утверждая свои принципы, тоже тиражировал историю Золушки в миллионах экземпляров - кино, комиксы, иллюстрированные журналы… Другое дело, что и американская, и советская Золушки сильно отличались от своего прототипа, нарисованного Шарлем Перро.

У французского сказочника героиня - дворянка, аристократка. Она метет золу только потому, что ее мать умерла, а отец привел в дом злую мачеху. Говоря современным языком, девушку «опустили». И вся история Золушки - это не просто путь наверх, но и история возвращения. Она должна получить то, что принадлежит ей по праву. И наказать виновных - в старонемецком варианте сказки торжествующая Золушка долго и садистски пытает сестер, а дети, которым эту историю на ночь рассказывают, должны, видимо, радоваться торжеству справедливости.

Советская и американская Золушки не были аристократками. Как раз наоборот. Они должны были выйти из народа, чтобы подняться к вершинам почета и власти. Перестроечная публицистика обожала ругать «утопизм» и «уравниловку». Но в том-то и дело, что советская система, как и американская демократия, вовсе не была уравнительной. Золушке в Утопии Томаса Мора или в Городе Солнца Томмазо Кампанеллы делать нечего. Там и так все равны. А значит, и наверх подняться невозможно.

Советская система вознаграждала за заслуги. Эти заслуги - с точки зрения сегодняшнего дня - могли быть подлинными и мнимыми: от подвигов на фронте и полетами в космос до усердного писания доносов и творческого исправления теории в духе текущих указаний вождя. Но так или иначе путь наверх предполагал инициативу, действие.

Золушка не просто ударно трудилась, она много училась, осваивая новые профессии, равно как и передовую идеологию. Советское образование было лучшим в мире. Оно готовило миллионы Золушек, удивлявших мир научными открытиями и превращавших отсталую крестьянскую страну в индустриального гиганта - неэффективного, но все равно могучего.

Американская Золушка достигала своих побед через любовь и верность. Советская, сохраняя верность партии, должна была прежде всего трудиться.

Американская Золушка в конце концов должна была выйти замуж за принца. Советская Золушка поднималась наверх в тот момент, когда принца «вычищали» или репрессировали. После этого Золушка сама или вместе со своим избранником могла занять его место.

Перестроечные интеллектуалы почти все - дети этих сталинских Золушек. Их элитное благополучие стало возможно именно потому, что репрессии, устранившие старые элиты (сперва буржуазную, потом революционную), расчистили им путь наверх.

Советскую систему привели к стабильности именно «выдвиженцы» 30-х и 40-х годов, а демонтировали дети этих выдвиженцев. Но это случилось позже.

Советская Золушка пришла всерьез и надолго. Постарев, она станет номенклатурной Бабушкой, воспитывающей в коммунистических традициях новые поколения Красных Шапочек. Черная «Волга» уже не превратится в тыкву, и никакого хрустального башмачка не надо: размер ножки для пролетарской Золушки значения не имеет. Вообще красота не главное, важнее - здоровье (моральное и физическое). Если хочешь быть здоров - закаляйся! Система предоставляет для этого все возможности, начиная от бесплатных профилакториев и массового спорта, кончая бесплатной же работой на свежем воздухе где-нибудь на лесоповале в Республике Коми: те, кто выжил, очень закалились. «Девушка с веслом», телесный идеал советского общества, настолько лишена эротики, что весло выглядит гораздо сексуальнее. Но любовь - по-прежнему великая сила. Иначе бы и сказки не было.

В этом плане американская и советская Золушка были похожи. И американская киноакадемия с восторгом присуждала «Оскара» советскому фильму «Москва слезам не верит».

И вот советской системы больше нет. Под крики о том, как нехорошо поступили большевики, отнявшие и поделившие между крестьянами собственность помещиков, дети номенклатуры радостно захватывали и делили собственность народа. Ясное дело, народ этой собственностью никогда не управлял и не мог воспользоваться, но по крайней мере в теории такая возможность сохранялась. А потому надо было постоянно откупаться от масс - не только социальными пособиями, но и социальной мобильностью, позволяя выходцам из низов занимать позиции наверху. Новое поколение элиты такого уже не допустит. Все, что захвачено и поделено, должно быть сохранено - на правах священной частной собственности.

Золушек больше не будет. По крайней мере в советском понимании этого мифа.

Золушка «новой России» может проложить себе путь наверх уже не своим трудом или своей любовью, а только своим телом. Это путь если не к вершинам власти, то хотя бы к безбедной жизни. Или, на худой конец, пропуск за кордон. Не наверх, так хоть на Запад! Но Интердевочка не может стать позитивным мифом. Ее нельзя публично ставить в пример подрастающему поколению. Ее принято лицемерно осуждать. А потому у новой системы нет своей сказки. Нет мифа.

А миф нужен. Какое же государство без мифа? Кто будет уважать власть, если она даже не умеет рассказывать народу на ночь сказки? Народ должен слушать. Чтобы слушаться.

Пока все делили и растаскивали, правящим кругам достаточно было ниспровержения советских мифов. Позитивная идеология им была не нужна, в лучшем случае хватало картинки с изображением витрины американского супермаркета. Надо было просто сказать, что все советское не имеет никакой ценности. А потому мы еще благодарить должны новых хозяев, что они за бесценок или просто так забрали у нас всю эту рухлядь - заводы, фабрики, нефтяные прииски. Заберут и землю, которая «никому не нужна».

Когда все поделено, нужен порядок. Нужна позитивная идеология. Нужна новая сказка.

Рассказы об американском супермаркете уже не работают, поскольку их очень неприятно слушать на пустой желудок. Американцы, в конце концов, тоже рассказывают детям сказки про любовь и равные возможности «сделать себя», а не про ассортимент товаров в ближайшем магазине. Но сегодняшняя Россия меньше всего хочет стать обществом равных возможностей. Приватизация образования закрывает последние надежды для Золушки.

И вот власть отчаянно ищет новую сказку. И, похоже, находит. Нам нужна преемственность по отношению к советской системе. Но не в смысле социального прогресса, а в смысле порядка, дисциплины, подчинения власти. То же, что объединило сталинский Советский Союз с царской Россией, должно соединить «новую Россию» с Советским Союзом. (Словом, как в гимне: слова другие, но мотивчик тот же!)

Если в советское время нам рассказывали про девочку, ставшую принцессой, то ныне на все лады повторяют сказку про Красную Шапочку. Только рассказывают эту сказку исключительно с точки зрения Серого Волка.

Волк уже проглотил и Бабушку, и Красную Шапочку, и пирожки с горшочком масла давно сожрал. И вернуть их назад не удастся.

Теперь Волк лежит в бабушкином чепце перед растерянными дровосеками и объясняет им, что все правильно. Бабушке как раз положено иметь острые зубы, огромные глаза, большие уши, чистые руки, холодную голову и вот такую вертикаль власти. А разве не так? Иначе с чего бы Красная Шапочка обозналась?

Дровосеки пока чешут затылок и размышляют. Вообще-то аргументы Волка звучат убедительно. Но с другой стороны…

Может, на всякий случай все-таки зарубят.

Поживем - увидим.

ВЫРОЖДЕННЫЕ РЕЗОЛЮЦИЕЙ

Желания у органов - прежние, возможности - увы. И это опасно!

Спецслужбы существуют в любом государстве. Вопрос в том, каковы их функции и какова их ответственность перед обществом. В конце 80-х годов российская «демократическая интеллигенция» испытывала острейшую ненависть к спецслужбам, причем на эмоциональном уровне не делалось никакого различия между политическим сыском и, скажем, контрразведкой.

И в самом деле - если наше государство было «империей зла», то все, кто его защищал, должны были считаться злодеями, даже если защищали его не только от диссидентов, но и от иностранной разведки или от контрабандистов и наркоторговцев. Парадоксальным образом эта неприязнь «демократов» к спецслужбам оказалась одним из важных препятствий для реформы органов госбезопасности.

Для успешного преобразования подобных структур нужно разобраться в их реальном функционировании, в том, какие функции и структуры являются общественно опасными, а какие, напротив, социально необходимыми. На самом деле первая половина 90-х оказалась временем, когда, с одной стороны, спецслужбы постоянно публично ругали и унижали, а с другой - ничего в них принципиально не менялось.

Еще один исторический парадокс состоит в том, что наиболее серьезные попытки реформировать систему госбезопасности и ввести ее деятельность в строго очерченные законом рамки предпринимались именно во времена «коммунистического режима». Уже замена Ежова Берией означала усиление внешнего контроля над репрессивным механизмом, хотя для миллионов жертв ГУЛАГа мало что изменилось. Первая реформа системы госбезопасности была осуществлена во время хрущевской оттепели и, что бы мы теперь ни говорили, была достаточно успешна. Советским начальством в тот момент руководили не демократизм и человеколюбие, а элементарный инстинкт самосохранения. После того как при Сталине «органы» истребляли партийную элиту целыми съездами, стало ясно, что репрессивные структуры не должны быть непосредственным инструментом борьбы за власть. «Разборки» в Центральном комитете и Политбюро продолжались и после этого, но вопросы решались среди своих, политическими методами. Убитых больше не было.

Кроме того, была предпринята попытка законодательно урегулировать деятельность спецслужб и подчинить ее определенным правилам. Эти правила в целом соблюдались, хотя и не на сто процентов (на все сто закон не соблюдает ни одна спецслужба). И все же для советского общества это было огромным шагом вперед. В условиях формальной законности массовые аресты стали помимо прочего технически невозможными.

Насчет закона надо, конечно, сделать оговорку. Легко было его соблюдать в условиях, когда партия сама для себя законы писала, сама координировала их исполнение. В конце концов 70-я статья Уголовного кодекса РСФСР давала огромный простор для репрессий «в рамках закона». Да, без ордера прокуратуры нельзя было проводить обыски, не говоря уже об арестах. Но какой же советский прокурор рискнул бы отказать в ордере «товарищам из органов»?

И все же это был шаг вперед. Ордер хоть как-то надо было обосновывать, даже у политической полиции появилось какое-то элементарное правосознание, не говоря о том, что отныне репрессивная машина работала довольно медленно (по сталинским меркам, конечно).

Я имел возможность испробовать на себе работу этой системы в 1982 году в качестве обвиняемого по 70-й и довольно экзотической даже для того времени 72-й статье (антисоветская организация). В Лефортовской тюрьме было чисто, сытно кормили, следователи разговаривали «на Вы». Пугали, конечно, но это законом не запрещается. Во время допросов в союзном следственном управлении даже поили чаем.

«Приятно иметь дело с политическими, - рассуждал следователь Гарус, предлагая мне печенье. - Политические - люди интеллигентные, с ними интересно поговорить». Я ответил, что «клиенты» КГБ вообще, по определению, должны обладать некоторым интеллектальным уровнем. «Необязательно, - возразил мой собеседник. - По-разному бывает».

Тут я вспомнил слова другого следователя - капитана Балашова из московского управления, который утверждал, что ему совершенно все равно, кого допрашивать, было бы указание. Впоследствии Балашов сделал большую карьеру при Ельцине, ему, уже в качестве руководителя всего следственного управления КГБ, в 1993 году поручено было разбираться с «коммунистическими мятежниками» и «просоветскими элементами». Видимо, у каждого был свой вкус.

«Нет, правда, политические дела - это очень хорошо. Люблю допрашивать интеллигентных людей», - закончил следователь Гарус и обаятельно улыбнулся.

Во времена Горбачева был сделан следующий шаг. Судебная система и прокуратура в годы перестройки почувствовали ослабление контроля и стали проявлять некоторую самостоятельность, а уж адвокатура по-настоящему осмелела. На собственном опыте я наблюдал это, когда судился с «Комсомольской правдой». Газета опубликовала статью с нападками на «неформалов», где несколько абзацев были просто переписаны из обвинительного заключения по моему делу.

Переписать умудрились самые нелепые фрагменты, которые даже в начале 80-х вызывали у следователей некоторое смущение (из них получалось, что свои статьи и книги я вроде как писал не сам, а мне диктовали их не то ЦРУ, не то «Интеллидженс сервис»). Естественно, я подал в суд, а судья затребовал доказательств. Газетчики откровенно признались, что им в отличие от меня текст действительно надиктовывался сотрудниками спецслужбы, которые в суд, естественно, не явились. Процесс был выигран. «Комсомолка» опубликовала опровержение - к огромному удовольствию не только моему, но и журналистов.

Надо сказать, что к концу 80-х в самих «органах» появилось новое поколение работников, которых мало привлекал политический сыск. Уровень их правосознания был на порядок выше, что проявилось и в достопамятном августе 1991 года. Вопреки страхам «демократической публики» никаких массовых арестов не последовало - в том числе и потому, что сами работники госбезопасности, зная историю, не особенно рвались оказаться в роли Берии или Ежова.

После «торжества демократии» спецслужбы многократно переименовывались и формально реорганизовывались. Теоретически можно было бы ожидать, что произойдет окончательная деполитизация органов госбезопасности. Можно было бы даже предположить, что отныне их деятельность будет протекать исключительно в рамках законов, а сами законы станут реально защищать права личности.

Но не тут-то было! Прежде всего спецслужбы и всевозможные «силовые структуры» начали плодиться и размножаться. Любая государственная организация при малейшем поводе и без стала создавать собственную службу безопасности. Это стало символом престижа, доказательством статуса. Тем временем росли как грибы и частные охранные агентства. В отличие от аналогичных западных контор их деятельность не ограничивается защитой собственности и личности клиента. Одна часть охранных структур представляет собой легализованные бандформирования, другие, напротив, смахивают на приватизированное советское КГБ, только в уменьшенном масштабе.

Ясное дело, частные конторы не только пополнялись профессионалами из советских спецорганов, но и устанавливали тесное взаимодействие с соответствующими государственными организациями. Тем самым явочным порядком государственный сыск приватизировался. В том числе и сыск политический.

Все это сопровождалось массовым исходом профессионалов из «органов». С одной стороны, престиж службы упал, материальные выгоды уменьшились. А с другой - спрос на бывших чекистов был огромным. Откуда было взяться новым менеджерам в капиталистической России? Партийные боссы имели связи и влияние, которое легко конвертировалось в собственность. Но текущим управлением заниматься они не привыкли. Хозяйственники, «красные директора» в спешном порядке перековывались в «промышленников и предпринимателей», но руководили, как правило, по-старому. Выходцы из комсомола умели воровать и спекулировать, но на крупные проекты им размаха не хватало. У военных была дисциплина, но не было инициативы и привычки к самостоятельному принятию решений.

Именно выходцы из КГБ имели то, что требуется для успеха в рыночной среде: соединение дисциплины и надежности со способностью к самостоятельным решениям. Для русского капитализма «гэбэшная» выучка стала заменой пресловутой «протестантской этики».

Энергичные представители среднего поколения чекистов на протяжении 90-х годов переходили в частный сектор, их заменяли новички, не имевшие профессионального опыта, а главное - не имевшие возможности учиться у старшего поколения, которое дружно осваивало новые роли в жизни.

Это привело к резкому падению не только профессионализма, но и к исчезновению даже тех этических стандартов и той юридической культуры, которыми все же обладали чекисты позднесоветского времени. В итоге психологический тип сотрудника органов приблизился не к «западному профессиональному стандарту», а скорее к образцу сотрудника НКВД 30-х годов.

В итоге десяти лет «демократических реформ» мы получили ситуацию в органах госбезопасности, которая, в сущности, хуже, нежели во времена Брежнева. Органы опять востребованы как инструмент политической борьбы. Только теперь это не борьба господствующей партии против диссидентов, а разборки внутри правящий клики. Пока у руля Березовский, разрабатывают людей Лужкова, тщательно собирают компромат на неугодных губернаторов, развертывают спецоперации против Гусинского. Но вот Березовский выпадает из игры, тотчас он сам становится объектом разработки. Вместе с Гусинским, которого никто не собирается реабилитировать.

Поскольку правящие круги постоянно разобщены, та группа, что контролирует органы, имеет важнейшее преимущество во фракционной борьбе. Составляются аналитические записки для одних начальников, посвященные тому, как им следует эффективнее бороться с другими начальниками. Пытаются узнать, кто инициировал ту или иную «враждебную» статью. И сами проталкивают в прессу «свои» публикации, организуют утечки, не брезгуя даже разглашением государственной тайны. Собирают информацию о контактах «клиентов», вербуют осведомителей, в том числе и на телевидении, в прессе. Подкупают «нужных людей».

Но старая советская система «стукачей» рухнула, все приходится создавать заново, тем более что мотивации, которые заставляли советского человека становиться «стукачом», уже не действуют. Получаются конфузы - вроде истории, когда спешно переброшенный из Питера чекист безуспешно пытался завербовать журналиста из газеты «КоммерсантЪ-Daily». Обнаружилось, что ленинградец даже встречу своему «клиенту» не мог толком назначить, ибо столицу не знает.

В итоге о методах работы спецслужб и об уровне их профессионализма узнает вся страна. Но ничего, рано или поздно научатся. Если не методам агентурной работы, то хотя бы топографии.

До арестов и расстрелов дело, правда, не доходит. Времена другие. Но обыски и «маски-шоу» в офисах «разрабатываемых» компаний стали уже нормальным делом. Как заметил один из спецслужбистов, «маска» стала формой защиты от общественного мнения. Люди в масках не боятся, что их опознает мафия, поскольку многие из них с бандитами и без того коротко знакомы. Просто маска создает ситуацию анонимности, безответственности и безнаказанности. А кроме того, порой за масками скрываются такие рожи, что их лучше вообще не показывать.

Надо сказать, что «разрабатывать», например, журналистов безопаснее, нежели бороться с организованными преступными группировками. Журналист может скандал устроить, статью написать, но от этого еще никто не умирал. А от бандита можно и пулю получить.

В подобной ситуации нет и не может быть никаких правовых норм, никакого контроля - даже в том виде, в каком он существовал при советской системе. Тогда «органы» по крайней мере контролировала партия, наученная горьким опытом 1937 года. Теперь нет политической структуры, которая была бы способна извне прислеживать за тайной полицией. И нет демократических институтов, которые бы защитили общество от политического сыска.

Написав все вышесказанное, я неожиданно поймал себя на мысли: «Ну хорошо, правящие круги между собой разбираются, офисы друг другу вскрывают, компромат коллекционируют. Но мне-то что до этого? Может, так даже лучше? Пусть бьют друг дружку!»

Соблазн такой логики велик. Наверняка так рассуждает большинство населения. И все же ситуация несколько сложнее. Если бы политический сыск был ограничен именно олигархами и начальниками, то это было бы проблемой, точнее наказанием самих олигархов и начальников. К сожалению, в жизни все иначе. Стихия беззакония не знает границ. Более того, если журналиста, работающего на олигарха, проще «взять в оборот», нежели бандита, то рабочего активиста где-нибудь в провинции - легче, чем столичного журналиста. Структуры, набирающиеся опыта во внутриолигархических разборках, вполне могут использовать те же методы и по отношению к рядовым гражданам. Точнее, уже используют, только об этом мы знаем еще меньше. Ибо олигархи публично жалуются друг на друга и на «органы», а рядовой гражданин твердо знает, что жаловаться некуда и некому. А потому молчит.

Использование спецподразделения «Тайфун» в 1999 году против рабочих в Выборге - образец того, как методы, опробованные в схватках между олигархами, получают применение в «классовой войне». Разница лишь в том, что «маски-шоу» в офисах банков обходятся (пока) без крови и мордобоя, а десант на территории Выборгского целлюлозно-бумажного комбината сопровождался стрельбой на поражение. Готов биться об заклад, что это только начало.

Пока мы молчим, нас можно игнорировать. Не претендуя на власть, мы тем самым гарантируем и собственную безопасность. А ругать олигархов или Кремль можно нынче не только на кухне, но и на Красной площади. И даже в газетах. Начальство теперь даже своеобразный кайф ловит, читая в оппозиционной печати про свои художества.

Только откуда у нас столь твердая уверенность, что подобная «демократия» лучше брежневского «тоталитаризма»?

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ К «КРУГЛОМУ СТОЛУ» : РОССИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ

1) Как Вы определяете глобализацию, какова на Ваш взгляд, ее основная характеристика?

Термин «глобализация» как и большинство терминов, введенных в оборот современными средствами массовой информации глубоко демагогический, двусмысленный и принципиально вводящий в заблуждение. Капитализм был глобален всегда в этом одно из его принципиальных отличий как экономической системы. Капитализм возник сначала именно как система международной торговли, а лишь затем сложились национальные рынки и (на этой основе) современные буржуазные нации.

История капитализма циклична, она включает в себя не только фазы конъюнктурных кризисов и подъемов, но также и открытые Кондратьевым «длинные волны» развития (периоды роста и стагнации). Точно также включает она в себя и циклы интернационализации и локализации капиталов. Наиболее выразительным примером предшествующих фаз интернационализации был период 1870-1914 годов, закончившийся Мировой войной. Затем последовал период укрепления национального государства и консолидации национальных рынков («общество потребления» и т.д.). Сейчас мы переживаем очередной цикл интернационализации, ничего принципиально нового в этом нет.

Другое дело каковы характеристики этого цикла. Во-первых, преобладание развития информационных, коммуникационных технологий над производственными, а финансового капитала над промышленным. И лишь во-вторых, более интенсивная интернационализация процессов производства и обмена под контролем крупнейших транснациональных корпораций. Кстати показательно, что международный товарный обмен вырос не больше, чем он рос в предшествующие периоды подъема на основе «национального капитализма». Если сейчас мировая конъюнктура ухудшится, то резко сократится и международный товарообмен.

Другое дело, что термин «глобализация» - глубоко идеологичен и введен в оборот для того, чтобы оправдать господствующую политику, точнее, создать иллюзию, что интересы и решения господствующих финансовых олигархий представляют собой выражение некого «объективного» и «позитивного» процесса. Само по себе введение в оборот термина «глобализация» было пропагандистским ответом элит на протесты против неолиберализма. После того как термин «неолиберализм» стал в большинстве стран мира почти ругательным, нужно было новое идеологическое обоснования власти транснациональных корпораций. С середины 90-х вместо термина «неолиберализм» начинает употребляться термин «глобализация».

Этот термин имеет целый ряд преимуществ. В отличие от термина «неолиберализм», он характеризует происходящее не как определенную политику или идеологическую доктрину, а как некий «нейтральный» и объективный процесс. Соответственно все противники этой политики выглядят идеологическими оппонентами, а личностями, пытающиеся выступать против «естественного» развития экономической жизни. К тому же их немедленно начинают называть «анти-глобалистами».

У неискушенной публики складывается представление о них как о людях, выступающих против свободного международного движения товаров и информации, хотя на самом деле речь идет о протесте против авторитарной международной бюрократии.

Кстати, одно из требований «анти-глобалистов» - соблюдение Декларации Прав человека, требующей свободного передвижения людей, в то время как западные правительства, отстаивающие «глобализацию» возводят все новые барьеры на пути мигрантов из бедных стран. Причины этой кажущейся непоследовательности понятны. Дешевая рабочая сила должна быть сосредоточена в странах «периферии» (будь то Россия, Китай или Бразилия) и только косвенно давить на рынок труда в странах Западной Европы. Это делает рабочих более сговорчивыми, но не дестабилизирует обстановку, что случилось бы если бы сотни миллионов мигрантов могли бы беспрепятственно хлынуть в «цивилизованные страны». Другое дело, что решение проблемы с точки зрения оппонентов голобализации не в массовом переселении, а в изменении правил игры, когда люди получают возможность достойно зарабатывать и чувствовать себя уверенно в собственной стране.

Терминологическая подмена, которую осуществляет часть «большой прессы», атакуя критиков глобализации, заставляет вспомнить об истории СССР, где господство обкомов партии называлось «советской властью», а противники партократии - «антисоветчиками». Как всегда бывает в таких обстоятельствах господствующие силы вполне могут навязать свою терминологию, но не могут таким образом защитить свои идеологические позиции по существу. Точно так же как за партийным правлением в СССР закрепилось название «советской власти», так и неолиберализм с конца 90-х годов стал называться «глобализацией».

2) Как воздействует глобализация на Россию, считает ли Вы это воздействие позитивным или негативным? Если позитивным, то в чем именно, и как следует воспользоваться открывающими возможностями? Если негативным, то как свести к минимуму последствия этого для страны?

«Воздействие глобализации на Россию» обсуждать бессмысленно, поскольку никто ни на кого не воздействует. Вопрос сводится к месту, которое Россия заняла в новом международном капиталистическом разделении труда. Это место периферийной, полуколониальной, сырьевой экономики. Никакого иного места в капиталистической миросистеме мы занимать и не можем, поскольку наше место определяется не тем, чего мы хотим, а объективной логикой системы, объективным спросом и реально имеющимися в системе свободными нишами.

Место России в капиталистической миросистеме было бы точно таким же, даже если бы уровень интернационализации был бы меньшим - мы в этом убедимся, если под влиянием мирового спада тенденция переменится, усилится протекционизм и международный обмен сократится.

Обсуждать, противопоставляя друг другу, «позитивные» и «негативные» аспекты глобального капитализма достаточно бессмысленно, ибо одно без другого не существует. Вернее, их можно обсуждать лишь в смысле диалектическом, а именно: без рабства негров в Америке и русского «просвещенного» крепостничества (тоже порождений «глобализации» XVII-XVIII веков) не было бы развития текстильной промышленности в Англии, передовой философии в Германии, великой русской литературы.

В историческом плане глобализация невероятно позитивна: она готовит крах мирового капитализма. Но во-первых, это не оправдывает морально ни рабство, ни крепостничество, ни нищету современного «третьего мира». А во-вторых, понятия «хорошо» и «плохо» принципиально субъективны. То, что хорошо для русского олигарха или чиновника, плохо для всех остальных и так далее.

Вы спрашиваете: как следует воспользоваться открывающими возможностями глобализации? Ответ прост: те, кто может, уже вовсю пользуется. Речь, в конечном счете, не только о «новых русских», анархисты и радикалы тоже пользуются Интернетом, этим побочным продуктом американского военно-промышленного комплекса. Когда бунтовщики со всей Европы собираются в Праге или Ницце, чтобы блокировать буржуазные элиты и забросать камнями полицию, это тоже использование возможностей глобализации. Кому-то это кажется ее «издержками», а кому-то ее главным позитивным результатом.

Что касается «особых» возможностей для России, то обсуждать их так же бессмысленно, как пытаться выработать индивидуальную стратегию поведения для одного из пассажиров «Титаника». Кстати, надо уточнить, что корабль еще не столкнулся с айсбергом, но столкновение абсолютно неизбежно и от нас как пассажиров на этом корабле его курс не зависит. То есть, теоретически можно сбросить за борт капитана и изменить курс, но на практике это маловероятно. Скорее всего капитана утопят вместе с кораблем. Другое дело, что пассажиры все-таки выживут. 150 миллионов не смогут сразу потонуть.

3) Какую парадигму следует положить в основу международной (глобалистской) политики России в обозримом будущем: взять ли курс на форсированную интеграцию в международные экономические, политические и информационные структуры или занять сдержанную позицию, ориентируясь на постепенное присоединение к ним (сопряжение с ними) по мере созревания необходимых предпосылок?

Трудно представить себе, что в современной России вообще возможна политика. Для этого нет никаких условий, по крайней мере на уровне официального «общества».

Никакую осознанную политику российская элита проводить не в состоянии в принципе, а потому бесполезно и обсуждать то, чего быть не может. Любой серьезный разговор об альтернативных стратегиях развития для России может начаться только после революционного свержения нынешнего режима. Отсюда вовсе не следует, что подобная революция неизбежна. Более того, очень может быть, что никакой революции в России не будет. Но надо понимать, что в этом случае не будет и «будущего» как чего-то отличающегося от «настоящего».

Разумеется есть разные варианты политической демагогии, которые могут быть взяты на вооружение элитами. В 90-е годы они говорили в положительном смысле о «присоединении к мировой цивилизации», об интеграции с «цивилизованным миром» (т.е. эксплуататорами). В 2000 году, когда все это уже порядком себя дискредитировало, будут врать про национальные интересы, «сдержанную позицию» и т.д. Естественно, на практике от этого ровным счетом ничего не изменится.

Что касается международных структур, то присоединение к ним России зависит только от самих этих структур, Россия является для них заурядным объектом управления. Не потому, что они нас не любят, а потому что они так устроены. От воли наших элит не зависят ни сроки, ни формы интеграции. Восточная Европа и Китай стараются форсировать интеграцию, но их сдерживают. Китай упорно не может вступить во Всемирную торговую Организацию, Восточная Европа не может присоединиться к Евросоюзу. И дело не в том, что положение Китая улучшится со вступлением в ВТО. Как роз наоборот, оно резко ухудшится, но для бюрократии ВТО работы тоже прибавится.

Надо помнить, что речь идет о громоздких и неэффективных, сверх-централизованных бюрократических структурах, по сравнению с которыми наши советские ЦК и Госплан - просто детские игрушки. А потому они крайне медлительны и никакие «форсированные» варианты здесь невозможны в принципе. Значит и обсуждать нечего.

4) Каковы место и роль России в политической игре мировых «центров силы»? Какие здесь возможны варианты и какой из них представляется Вам оптимальным для России и мирового сообщества?

Интеграция России в международные структуры зависит не от политики России, а от сложившейся конъюнктуры, спроса на наши ресурсы и политического вектора, заданного странам «периферии» Международным Валютным Фондом, Мировым Банком и Всемирной Торговой Организацией.

Россия является периферийной страной с полуколониальной экономикой и активную роль играть не может. Она может лишь иметь правительство и интеллектуалов, которые активно врут населению про «нашу самостоятельную роль».

Другой вопрос, каковы перспективы развития глобального капитализма? Здесь существуют реальные альтернативы. Назревающий системный кризис ставит вопрос о серьезных реформах на национальном и международном уровне. Надо уточнить: как и в 40-60-е годы XIX века, как и в 30-е или 50-е годы ХХ века, реформы проводятся в значительной мере правящими классами отдельных стран на «национальном» уровне, но эффективны они постольку поскольку выражают некую общую, глобальную тенденцию, подталкивают друг друга.

Здесь возможен своего рода «эффект мультпликатора. Период неолиберальной политики заканчивается, итог ему подведет глобальный кризис. Для того, чтобы в полной мере проявились закономерности нового политико-экономического цикла потребуется примерно 20 лет. Все это время мы буде наблюдать чередование более или менее успешных реформистских попыток «сверху» со вспышками протестного и революционного движения «снизу». Свободный рынок в очередной раз будет «скорректирован» государственным регулированием, другое дело, что форма этого регулирования в очередной раз изменится и станет, скорее всего более радикальной (точно так же как Кейнсианство, считавшееся «умеренным» ответом на кризис капитализма, было куда радикальнее английского фабричного законодательства XIX века, казавшегося Марксу чуть ли ни шагом к социализму).

Многие программные требования левых критиков «корпоративной глобализации» были сформулированы во время дискуссий в Праге в сентября 2000. Надо не только списать долги развивающихся и бывших «коммунистических» стран, но и выработать новые правила международного кредита, в частности запрещающие финансовым институтам выдвигать «кондиции» ограничивающие суверенитет (в том числе и в таком вопросе как право народа самому выбирать свою экономическую систему и хозяйственную политику); заменить МВФ и Мировой Банк системой региональных банков, построенных на демократической основе, подотчетных всем странам участникам в равной степени; поскольку на самом деле международные финансовые институты являются не частными, а общественными агентствами, необходимо разделить общественный интерес и частные прибыли - иными словами, ни цента, ни пенни, ни копейки общественных денег частному сектору.

Последний тезис нуждается в развитии. До сих пор крупный транснациональный капитал заставляет нас жить по законам рынка, сам же от негативных последствий рынка страхуется через международные финансовые институты. Надо изменить ситуацию с точностью до наоборот. Те, кто хотят рынка пусть сами живут по его законам. Общественные деньги (не важно - на национальном или транснациональном уровне) не должны идти никуда кроме непосредственно общественных, социализированных проектов. Необходимо создать сеть региональных и транснациональных агентств развития, которые осуществляли бы под демократическим контролем и в условиях полной открытости крупные проекты в интересах большинства. Аргументом приватизаторов в 90-е годы было то, что национальные банковские, транспортные, телефонные и т.п. компании слишком малы для глобального рынка. Правда, после приватизации большинство из этих компаний крупнее не стали. Но аргумент в принципе верен. Для того, чтобы общественный сектор работал в новых условиях он должен быть интегрирован транснационально.

Совершенно ясно, что такая программа, как и любая альтернативная реформистская программа, выработанная без учета интересов господствующей олигархии, реализована не будет. А если что-то будет осуществлено на практике, то это будет либо нечто куда более умеренное, либо наоборот, нечто еще более радикальное (в случае полного поражения господствующих элит).

И все же реформа международных институтов назрела не только с точки зрения левых, но и с точки зрения самого глобального правящего класса. С одной стороны, массовые протесты заставляют относиться к оппозиции всерьез - элиты понимают , что одними репрессиями проблему не решить, нужны реальные уступки «умеренным», раскалывающие движение. С другой стороны, глобальная финансовая система находится сейчас в столь плачевном состоянии, что реформы настоятельно требуют не только левые, но и такие представители капиталистической олигархии как Джордж Сорос. Биржевые кризисы в равной степени ударяют по Турции, России и США, а потому коллективный интерес финансовых паразитов требует принятия каких-то мер, иначе скоро паразитировать будет не на чем.

Реформа будет проведена всерьез, другой вопрос насколько она будет успешна. И в любом случае эта будет не та реформа, которую бы хотели критики системы. Реформы будут сугубо охранительные. Другое дело, чем все это кончится. Зачастую, очень умеренные перемены, тактические уступки «диссидентам» заканчиваются лавинообразными неконтролируемыми процессами, уничтожающими собственных инициаторов. Строго говоря, так начиналось большинство революций.

Вполне возможно, что международные финансовые институты в принципе нереформируемы и попытка их преобразовать приведет систему к краху, как перестройка привела к развалу СССР. Однако это выяснится позднее, а пока финансовая олигархия пытается восстановить управляемость в системе и вновь овладеть инициативой.

Проблема в том, что насквозь коррумпированная российская элита к проведению «анти-рыночных» реформ не будет способна, даже если от нее этого будет требовать Запад. Во-первых, она в принципе не способна к эффективному управлению, у нее нет соответствующих структур и она в этом не заинтересована. А с другой стороны, российский капитализм олигархичен по своей структуре. В сегодняшней России нет национальнoй буржуазии, а потому нет и государственности, выражающей буржуазное понимание национального интереса. Бюрократ-буржуазия пост-советского образца должна быть устранена «как класс» для того, чтобы стало возможно какое-либо осмысленное изменение структур.

Даже если все олигархи эмигрируют или будут посажены в Бутырку, ничего не изменится, поскольку структурная реформа немыслима без разрушения действующего режима собственности. Иными словами, без экспроприации. Причем экспроприация сама по себе тоже ничего не даст, она может быть лишь предпосылкой качественного изменения социального, экономического и нравственного порядка в обществе.

Парадоксальность ситуации состоит в том, что если Россия в ближайшие 10 лет радикально не изменится, она будет вызвать постоянную критику западных финансовых и политических центров, а если она и в самом деле изменится, то результаты этих перемен вызовут на Западе самую настоящую истерику. Опять же никакого «одностороннего варианта» для России здесь нет. Выгодные для себя внутренние преобразования наша страна успешно не сможет произвести в одиночку. Но она может своими революционными потрясениями спровоцировать более глубокий кризис миросистемы и подтолкнуть процессы перемен в других странах.

Русская революция 1917 года привела к массе изменений на Западе. Начиная от введения всеобщего избирательного права в «отсталых» (для того времени) странах - например в Швеции, заканчивая введением «социальной рыночной экономики», Welfare state в Западной Европе и, до известной степени, даже в Соединенных Штатах. Можно сказать, что возможная задача России состоит в том, чтобы опять своими «великими потрясениями» подтолкнуть мировое развитие. Более того, это наш единственный шанс.

Перефразируя Столыпина, можно сказать: нам не нужен кровожадный бред о «великой России», нам нужны великие потрясения.

ГИМН И ПОУП

Сентиментальное путешествие в поисках империи

Поезд переезжал финскую границу. У соседа по купе неожиданно заиграл мобильник. Телефон исполнял «Интернационал». Меня это вполне устраивало, но все же странно: мой попутчик был менеджером крупной компании. «Раньше он у меня гимн Советского Союза играл, - объяснил сосед. - А теперь, как гимн вернули, официально приняли, я, ясное дело, его тут же стер».

Мы зря жалуемся. Власть думает о нас. Кремль думает. Старая площадь думает. Белый дом ночами не спит. Они понимают, что нам - большинству граждан - плохо, а потому стараются облегчить жизнь всеми возможными способами. Например, разными увлекательными зрелищами.

Поздней осенью и зимой зрелищ было два. Одно называлось «гимн Александрова», другое - «дело Поупа». Вечерами нам можно было усесться у телевизора и посмотреть очередную серию мыльной оперы о возрождении государственных традиций или о разоблачении и наказании шпиона. Исполнитель главной роли - американский пенсионер-разведчик Эдмунд Поуп - по окончании спектакля с почетом был отправлен на родину, а его сообщники, исполнявшие почему-то роли свидетелей, тоже благополучно разошлись по домам. Комедия окончена.

Вообще дело Поупа поучительно во многих отношениях. То, чем занимался американец в России, действительно в любой стране мира квалифицируется как шпионаж, точнее - промышленный шпионаж. С этим повсюду борются. Причем в первую очередь должны защищаться сами компании, технологии которых пытаются украсть. Поуп явно не собирался легальным образом закупать технологии, это обошлось бы на несколько порядков дороже, он пытался раздобыть информацию под видом «технических докладов», что называется, через черный ход. Секретная информация или нет, на самом деле не суть важно. В любом случае воровать нехорошо.

Но вот поведение российских спецслужб вызывает недоумение. Когда начался суд, телевидение беспрестанно крутило один и тот же ролик, снятый скрытой камерой, повторяя, что материал суперсекретный, с трудом добытый именно журналистами данной программы, - и так на всех шести каналах по нескольку раз в день.

Ролик этот, наверное, вся страна уже заучила наизусть. И все знают, сколько заплатил Поуп профессору Бабкину и сколько недоплатил. И как профессор требовал недостающие пятьсот баксов. Увы, даже после двадцатикратного просмотра ролика вопросов остается больше, чем ответов.

Главное - Поуп своей деятельностью в Москве занимался совершенно открыто. Не прячась, не конспирируясь. Занимался без всякого прикрытия, и, скорее всего, это был его частный бизнес, ибо серьезная агентура обычно прикрыта либо дипломатическим статусом, либо какими-то иными официальными структурами. Собственно говоря, это, видимо, и предопределило выбор Поупа на главную роль в шпионском сериале. Это, так сказать, мелкий предприниматель, что-то вроде «челнока» от разведки. Из-за него американцы всерьез не обидятся, да и нашим проще.

Нам с гордостью сообщили, что отечественные спецслужбы «пасли» Поупа целых семь лет. Что, впрочем, неудивительно, поскольку Поуп, приезжая в Москву, не скрывал, что до выхода на пенсию был военно-морским разведчиком, и не делал секрета из своих целей.

Все это время Поуп спокойно скупал технологии, а наши героические контрразведчики спокойно за ним следили, не предпринимая никаких серьезных попыток пресечь это безобразие. Поуп получил пять «технических докладов». Без всякой конспирации встречался с профессором Бабкиным.

Ясно, что остановить все это можно было уже давным-давно. У нас с Америкой вообще-то визовые отношения.

Можно было просто не дать визу подозрительному иностранцу - сами американцы это делают сплошь и рядом, да и российскую визу получить не так уж легко.

Можно было его выслать - до того, как он что-то всерьез раздобыл.

Можно было, наконец, вызвать профессора Бабкина для беседы, после чего сердечный приступ у научного работника случился бы на несколько лет раньше и вопрос был бы закрыт.

Но охрана государственной тайны явно не входила в задачу наших властей. Никто ничего пресекать не собирался и не собирается. Даже четких критериев секретности нет, все предельно двусмысленно, и двусмысленность эта после дела Поупа не только не устранена, она лишь усиливается. Задача была совершенно иной - собрать материалы для шоу «разоблачение шпиона». А для этого надо было дать Поупу работать как можно активнее, собирать как можно больше информации. А заодно самим набрать материал для телеспектакля. Черт с ними, с секретами - зато какой процесс будет!

В итоге все счастливы. Продавцы технологических секретов и пособники американского скупщика оказались свидетелями, хотя в любой другой стране именно они должны были стать главными обвиняемыми и понести заслуженное наказание. Комиссия по помилованиям сработала в авральном режиме: Поуп, отыграв свою роль, возвращается домой справлять Рождество. Гонорар за будущую книгу о невероятных злоключениях американца в России явно окупит все страдания. Российско-американские отношения тоже ничуть не пострадали - в Вашингтоне все поймут. А Путин отправляется в Канаду и торжественно объявляет, что и положение дел в нашей стране, и нынешнее - жалкое - место России в мире его вполне устраивают. Хорошее место. Никакой ответственности и военные расходы небольшие. Жаль только, на содержание госбезопасности и войну в Чечне приходится тратиться.

Один из официальных телевизионных комментаторов, объясняя, зачем вообще понадобился такой процесс, назвал его символическим. Мол, всех, кто торгует родиной, не пересажаешь, но «знак» подать надо. Знак - это, видимо, вроде того горшка с цветами, который в качестве предупреждения для агентов то ли ставят на окошко, то ли убирают в «Семнадцати мгновениях весны».

Но почему же всех не пересажать? Как раз очень даже можно и нужно было бы. Ведь торговцев родиной не так уж много. Для того, чтобы что-то продать, нужно сначала иметь к этому доступ. Продавать Россию могли только те, кто сначала в какой-то форме получил возможность украсть (или, по-научному, «приватизировать») кусочек родины. Много ли таких счастливчиков в масштабах страны? Ведь можно без труда и список составить. Да вот беда - большая часть фигурантов окажется в рядах действующей российской власти. Включая ее самых высокопоставленных представителей. А потому им сигнал действительно дали, когда объявили всех виновных свидетелями. Мол, нервничать нечего, господа, это только спектакль, работайте на здоровье.

Шпионская комедия мило дополнялась шоу под девизом «Угадай мелодию». Гимн Александрова все дружно угадали, и, как положено по законам жанра, одни завыли от восторга, другие ударились в истерику.

С коммунистами-зюгановцами все понятно, у них, бедных, уж и не осталось других радостей в Думе, кроме как царского орла с советским гимном соединять.

А вот либералы показали себя во всей красе. Ведь нужно тотальное отсутствие чувства юмора, чтобы в стране, где все на глазах разваливается, около месяца вести полемику по поводу того, какую музыку будут играть на официальных праздниках.

Власть не может предложить стране ничего, кроме торжественных песнопений? Ну так надо просто повернуться к ней спиной и сказать: не нужны нам ни вы, ни ваша музыка. А что вы у себя на вечеринках играете - ваше дело. У меня вот сосед алкоголик есть, так он и не такие песни заводит. Но не буду же я с ним музыковедческие дискуссии устраивать! Лишь бы звук был потише.

В разгар гимнодискуссионного безумства молодая журналистка из The Moscow Times спросила меня: неужели вы встанете, когда будут играть гимн Александрова? На что я ответил, что просто не хожу на сборища, где играют гимны. Дело не в музыке. Участники подобных мероприятий мне глубоко отвратительны. Достоинства и недостатки музыки Глинки, Александрова или, скажем, Аллы Пугачевой обсуждать, даже с сугубо идеологической точки зрения, бесполезно, поскольку для приличного человека должно быть самоочевидно: любая символика, любая песня будет независимо от ее прошлого безнадежно дискредитирована уже тем, что ее использует нынешний режим.

Но нет, либеральная общественность с блеском выполнила свою роль в музыкальном шоу, разразившись многонедельной публичной истерикой. Тем самым нелепой комедии придали характер серьезного спора, точно так же, как телевизионное шпионское шоу представлялось в виде судебного процесса. Появился драматизм, разгорелись страсти. Похоже, либеральные интеллектуалы всерьез поверили, будто возвращение советского гимна как-то связано с восстановлением советских порядков. Остается только успокоить несчастных: именно потому все эти гимны играют, а судилища по телевизору показывают, что ничего никто восстанавливать не собирается. Это как бы замена, компенсация, муляж в натуральную величину.

Советский Союз давно в прошлом, точка невозврата давно пройдена, причем не в 1993-м и не в 1991-м, даже не в 1989-м, а где-нибудь в 1988 году, когда партийное начальство на каких-то своих сходняках и тусовках окончательно решило конвертировать власть в собственность. И работники петербургской мэрии из команды покойного Анатолия Собчака меньше всего заинтересованы в отказе от замечательных «результатов реформ», ибо именно эти реформы сделали их богатыми и могущественными. Другое дело, что результат пришелся не всем по душе и большая часть населения России так или иначе ностальгирует по советским временам (и либералы-шестидесятники тоже ностальгируют, только в иной форме). Ну ведь правда, хочется иногда пожить в обществе, где регулярно платят зарплату, а потом, постояв час-другой в очереди, можно на эти деньги что-то купить. Потому что, хотя столичные интеллектуалы в это не могут поверить, многим кажется, что уж лучше постоянно стоять в очередях, чем всю жизнь голодать. Оба варианта попробовали, первый, несмотря ни на что, оказался лучше.

Вот для тех, у кого нет денег на еду, и будут играть музыку Александрова. Два раза в сутки как минимум. Более сытыми люди от этого не станут, но хоть вспомнят вместе со знакомой музыкой немного забытый уже вкус пищи. Гуманно, не правда ли?

Ну не может нынешняя власть вернуть советский уровень жизни. Для этого пришлось бы самих себя экспроприировать, самих себя на скамью подсудимых сажать. Власть разрывается между желанием начать новый виток неолиберальных реформ по плану Грефа и стремлением оставить все как есть, благо, кремлевских жителей нынешнее положение России тоже вполне устраивает.

Но для успокоения народа нужны иллюзии. Обещать уже ничего не могут, ибо словам уже никто не верит. Остается только петь песни…

Беда в том, что в отличие от склонных к истерикам интеллектуалов оголодавшее и сильно запутавшееся за прошедшие годы большинство граждан уже на все это реагирует вяло. Власть и так старается, и эдак, а результата не видно. Ну вот вам спектакль про шпиона покажем, ну вот, пожалуйста, гимн сыграем… Ну что вам еще надо?

Народ безмолвствует.

Впрочем, ответ все же прослушивается. Хорошо бы, например, чтобы денег до конца месяца хватало… И горячую воду без отключений… Или чтобы зимой топили.

Хотя это, конечно, уже роскошь.

ЛЮБАЯ ВЛАСТЬ ПРИНИМАЕТ ФОРМУ БУТЫЛКИ

Наши правители похожи на букет напитка

Помню, как герой знаменитой в 60-е годы пьесы Леонида Зорина «Варшавская мелодия» объяснял своей подруге, чем отличается настоящее вино. Остается «послевкусие».

Но это только от хорошего вина. От плохого во рту остается одна оскомина. Или ничего нет - ни вкуса, ни послевкусия. Только головная боль поутру

В политике примерно так же. У горбачевской перестройки вкус был богатый, но несколько неопределенный. То ли «обновление социализма», то ли переход к капитализму, не то «истинный ленинизм», не то «общечеловеческие ценности». Немножко демократии, гласности и обязательная ностальгия по царскому самодержавию. Вера в неколебимую «жизненную силу» Коммунистической партии, а в итоге отмена руководящей роли и роспуск этой самой партии. Слишком много всего. Зато было очень выразительное послевкусие. И этим послевкусием оказался Ельцин.

Все лишнее испарилось, осталось главное. Номенклатурная приватизация, дележ собственности, разворовывание национального достояния. То есть все эти элементы были и в перестроечном «букете», но тогда все было густо смешано с ароматом демократических надежд и предвкушением справедливости.

Вот у Ельцина вкус был резкий, порой несколько неожиданный, грубоватый, но всегда выразительный. Ликвидация Советского Союза, запрет Коммунистической партии, расстрел парламента, подтасованный референдум, авторитарная конституция, бурный рост бюрократического аппарата и столь же стремительное развитие коррупции, подкупленная оппозиция и, конечно, приватизация, приватизация, приватизация.

Ельцин выразил то главное, что было заключено в перестройке, но в чем до конца не решались признаться себе сами ее идеологи: речь идет о создании на базе старой номенклатуры новой буржуазной элиты. Буржуазия, ясное дело, получилась не ахти, но какой еще она могла быть, учитывая ее происхождение? Номенклатурная система преобразовалась в ходе кризиса, и преобразовалась успешно. 10% населения овладели всем, что есть в стране ценного, теперь захваченное надо было охранять от всех остальных. И друг от друга.

Послевкусием Ельцина оказался Путин - человек, выражающий глубинную сущность ельцинщины так же, как Ельцин выразил окончательный итог и смысл перестройки. Опять же многим поклонникам прежнего президента это пришлось не по вкусу - точно так же, как деятелям 80-х годов не по душе были эскапады Ельцина. Здесь, впрочем, есть что-то фрейдистское. Больше всего нас раздражает и смущает, когда выявляются наши собственные скрытые пороки. И уж если мы обнаруживаем их в ком-то другом, мы осуждаем подобное безобразие особенно рьяно.

Но, опять же, кто лучше полицейского функционера справится с охраной наворованного имущества? Другое дело, что, может, и он не справится. И между своими продолжаются разборки, и пирог стал слишком маленький, на всех не хватает. А что, разве могло быть иначе?

Березовского не жалко. Да и Гусинский не то чтобы совсем невинная жертва. Ведь дело не в свободе прессы. Власть кремлевская даже и слов таких не понимает. Дело в другом. Березовский и Гусинский сами превратили подвластные им медиаструктуры в мощный пропагандистский инструмент, в орудие борьбы за власть. И победители хотят это оружие иметь надежно в своих руках, иначе стабильности не будет.

Свобода слова может, конечно, погибнуть, но не в результате преднамеренного убийства кремлевскими злодеями, а как случайная жертва, сраженная шальной пулей в перестрелке между двумя бандформированиями. Может, кстати, и выжить. Ибо критика как таковая пока власть не сильно беспокоит. Отличие ельцинского режима от советского именно в том и состояло, что он научился «репрессивной терпимости». Если у вас есть право голоса, но нет права на что-то повлиять, зачем лишать вас удовольствия опускать бумажки в урны? Если пресса не может контролировать власть, с чего бы власти стремиться контролировать прессу? Режим Путина это тоже усвоил, в этом смысле ельцинская эра продолжается. А потому не пытаются все подряд задавить, а бьют по конкретным целям, устраивают зачистки, спецоперации. Скорее всего и зачищают не тех, и цели выбирают ложные. Но это выяснится лишь задним числом. Уровень компетентности путинской команды по определению не может быть выше уровня ельцинской. Ниже - может. Точно так же, как ельцинская команда, как ни старалась, выше уровня горбачевского ЦК КПСС подняться все равно не могла.

Какой вкус у самого Путина? Интеллигенции кажется, что это вкус страха. Но интеллектуалы ошибаются. Это не Путин страшный. Это они привычно боятся. Легко испугать тех, для кого страх - нормальное состояние души. Впрочем, почему речь только об интеллигенции? Страх - это наша национальная традиция. Просто интеллектуалы, как положено, выражают общую идею.

Но даже если страх перед начальством и есть наша столь трепетно лелеемая и столь долго разыскиваемая национальная идея, эта идея не становится более верной оттого, что является массовой. Прошлый год показал несостоятельность надежд, связанных со сменой главного начальника. Наступающий год покажет необоснованность страхов.

Бояться «нового 1937 года» могут лишь те, кто не знает правду о старом. 1937 год тоже был «разборкой между своими», но тогда «своих» было два-три миллиона. Сейчас «своих» от силы две-три сотни. Советский режим 20-х годов в этом смысле был куда демократичнее нынешнего. Но именно потому и репрессии оказались массовыми. Сейчас нам это не грозит.

Кстати, а почему мы с таким ужасом вспоминаем именно 1937-й, а не, скажем, 1930 год?

Как интеллигенция, попавшая под нож в 1937 году, не заметила массовых расправ над крестьянством за семь лет до того (а может, даже приветствовала эти расправы), так и журналисты либеральных изданий семь лет назад радостно аплодировали, видя, как безоружных людей в Москве косят из пулеметов. Странная особенность людей, поддерживающих государственные репрессии: они начинают осуждать подобную практику только тогда, когда та начинает задевать «своих». Хотя «своих» всегда меньше.

Неудобных власти телеведущих никто не расстреляет, а если их на месяц-другой отлучат от эфира - им же самим это в конечном счете пойдет на пользу. Будет время почитать умные книги. Будет возможность поразмышлять над жизнью. И заниматься они этим будут не в Лефортовской тюрьме или в комнате дворника, как диссиденты предыдущего поколения, а в комфортабельных московских квартирах. За ними не придут, поскольку сама власть забудет о них, как только погаснет экран. Страх перед властью пройдет. Потому что на самом деле боится именно власть. Сама еще толком не понимая, чего боится.

Что после Путина? Кто? А главное - зачем? У самого Путина нет вкуса, есть только ельцинское послевкусие.

Оскомина будет. Головная боль будет. А удовольствия никакого. И вспомнить нечего.

Безвкусный режим начала 2000-х годов есть завершение политического цикла, начатого перестройкой. Обидно, конечно, но логично. Новый политический цикл еще не начался. Хотя, похоже, ждать осталось не так уж долго.

ЗАГАДКА ФЕДОРОВА

Заиграла музыка. Сенаторы дружно встали. Кто-то от избытка чувств даже запел. Слова складывались привычно: «Союз нерушимый… партия Путина… сила народная…» В этом месте сенатор осекся, споткнувшись о слова «нас к торжеству коммунизма ведет». В самом деле, куда нас ведут-то? Что не к коммунизму, это точно, уже объявлено. Но куда? Пока не сообщили.

Только один человек не присоединился ко всеобщему ликованию, не встал при звуках нового-старого гимна. Это был Николай Федоров, президент Чувашии. Перед этим он старательно доказывал коллегам, что незаконно принимать гимн без слов, еще раньше подавал иск в Конституционный суд, обвиняя Путина в том, что его реформа власти противоречит Основному закону. Осудил он и войну в Чечне - как первую, так и вторую. А теперь, когда все дружно встали, один лишь Федоров помнил, что музыка Александрова пока не является официальным гимном, - закон еще нужно подписать и опубликовать, только после этого он вступает в силу. Следовательно, играли не гимн России, а просто мелодию Александрова. Вставать же под звуки любого марша как-то неприлично - все равно что прямо при жене приводить в дом любовницу.

Двуглавый орел тоже произвел на президента тяжелое впечатление. Византийская птица демонстративно украшена православным крестом. Интересно, как это будет смотреться где-нибудь в Татарии?

Выступления Николая Федорова поставили его в центр общего внимания. В стране чувствуется дефицит оппозиции. На этом фоне единственный открыто бросивший вызов Путину выглядит не то диссидентом, не то донкихотом. Хотя это все же не совсем обычный диссидент, ибо его протестующий голос раздается не с лобного места, а из Дома правительства Чувашии в Чебоксарах.

Сын Чудикас

Николай Федоров родился в чувашском селе Чудикас в 1958 году в семье, где хорошо помнили, как раскулачивали деда.

Окончив русскую школу, Николай Федоров с легкостью поступил на юридический факультет Казанского университета. Тот самый, на котором учился Ленин (тоже, кстати, имевший долю чувашской крови). Когда об этом совпадении напоминают, Федоров немного обижается. Ленина он не любит, а потому напоминает, что Ленина из Казанского университета исключили и оканчивал будущий лидер большевиков уже Петербургский университет. Альма-матер Путина, между прочим.

После аспирантуры в московском Институте государства и права Федоров преподавал в Чебоксарах, потом, на волне демократического подъема 1989 года, избрался в народные депутаты, но не присоединился к Межрегиональной депутатской группе, в которую всем демократам полагалось тогда записываться. Главным его делом в качестве депутата была работа над законом о печати. В ЦК КПСС, прочитав закон, очень расстроились. Секретарь ЦК Вадим Медведев вызывал к себе, объяснял, что страна пока к свободе печати еще не готова. Надо постепенно. Позднее Федоров вспоминал об этом с ностальгией: в администрации Путина так интеллигентно не разговаривают.

Скоро не стало ни ЦК КПСС, ни союзного парламента, а Федоров сделался министром юстиции в правительстве Ельцина. Здесь, однако, он постоянно оказывался в меньшинстве. Законность мало волновала отцов-основателей новой «демократической России». Несколько раз Федорову удавалось единолично блокировать незаконные инициативы коллег, благо Ельцин к нему прислушивался. Но всему есть предел. После того как весной 1993 года Ельцин неудачно попытался ввести «особый порядок управления» страной - черновой вариант государственного переворота, Федоров ушел в отставку и решил посвятить себя адвокатуре. Впрочем, не совсем: указ 1400 застает его в Якутии на совещании с местными руководителями - явно не в качестве частнопрактикующего адвоката. Осудив переворот, Федоров присоединяется к попыткам Конституционного суда вернуть события в рамки закона. Увы, Конституционный суд распущен, Белый дом расстрелян, а Ельцин на странном зимнем референдуме принимает новую Конституцию, которую Федоров сегодня защищает уже от Путина.

Вместе с новой Конституцией появилась Государственная Дума, куда был избран Николай Федоров. Пробыл он там недолго, ибо назревали выборы президента Чувашии. Господствующей силой в республике были националисты, что пугало не только русское и татарское меньшинства, но и значительную часть чувашей. На втором месте была Коммунистическая партия РФ, что тоже многих пугало. Федоров смог выиграть выборы и успокоить страсти.

Кремль, несмотря на происшедшее в 1993 году, смотрел на нового руководителя в Чебоксарах благожелательно. Республика получила молодого президента с академической эрудицией, бюрократическим опытом и полезными связями в Москве. К тому же каратиста. Чиновникам правительства было велено ходить в спортзал и качаться. Спортивные увлечения начальника у нас всегда влияют на подчиненных. Когда начался конфликт с дзюдоистом Путиным, кто-то из московских газетчиков предложил решить вопрос в личном поединке. Федоров отказался, сославшись, что бой будет неравным. Даже мастер дзюдо против хорошего каратиста не имеет шансов.

Чувашский New Deal

Как будет столичный юрист справляться с региональной экономикой? Московские либералы ожидали, что победа Федорова даст толчок приватизации и в Чувашии восторжествует American way of life. Практика оказалась несколько иной.

Сегодня и сам Федоров, и его премьер-министр Энвер Аблякимов в качестве одного из главных своих достижений приводят то, что, придя к власти в республике, почти сразу остановили приватизацию. Два незаконно приватизированных предприятия легкой промышленности даже были по суду возвращены в государственную собственность. Чубайс звонил из Москвы, пытался увещевать бывшего коллегу, но тщетно.

В отличие от «демократических» губернаторов Поволжья частную собственность на землю здесь тоже вводить не стали, оправдываясь перед столичными идеологами «малоземельем». Аграрные отношения строятся на основе аренды.

В отличие от соседнего Татарстана здесь нет ни нефти, ни других полезных ископаемых. В этом отношении республика бедная. Впрочем, Федоров считает, что во всем этом есть положительные стороны. Отсутствие природных богатств заставляет думать, низкая зарплата повышает «конкурентоспособность».

1994 год был самым тяжелым - в хозяйстве царила депрессия. Республиканские власти, вместо того чтобы сворачивать социальные программы и «удалять государство из экономики», начали активно инвестировать средства в общественные программы. Выжить предприятиям помог республиканский и муниципальный заказ. Стали строить дороги, социальное жилье, прокладывать газопроводы, телефонные сети. В советское время прокладывали 170 км газовых сетей в год, теперь - 400-500 км, раньше газа не было в восьми районах и двух городах, сейчас он подведен всюду.

Денег не было, а потому долги предприятий казне превращали в инвестиции. Заводы отрабатывали свою задолженность, участвуя в государственных программах. Практиковались и столь ненавидимые либеральными экономистами взаимозачеты.

Уцелевшие в центре старые здания методом «народной стройки» привели в порядок, церкви отремонтировали. Из нового города в старый провели роскошную эстакаду.

Трудно сказать, руководствовались ли республиканские власти теорией или просто стихийно находили решения, но избранный подход в общих чертах повторял знаменитый «новый курс» - New Deal - Франклина Рузвельта. Иными словами, классический «левоцентристский» вариант, отказ от надежды на спасительную силу рынка, ставка на государственные программы, смешанная экономика. Разумеется, в той или иной мере подобные методы применялись и другими регионами, причем не только «красными». Но своих бывших коллег по ельцинскому правительству Федоров, видимо, разочаровал. В результате безработица, в середине 90-х составлявшая 7%, теперь сократилась до 2%, промышленный рост в нынешнем году будет 11% - выше среднего по стране.

Разъясняя свои взгляды на экономику, чувашский президент ссылается на «социализм в европейском смысле слова». Однако классовая борьба его не особенно привлекает, к левым себя не причисляет, а с коммунистами у него постоянный конфликт.

Федоров и оппозиция

В кадровой политике президента Чувашии прослеживается определенная закономерность. В отличие от коллег-губернаторов, которые своих противников сразу норовят согнуть в бараний рог, Федоров предлагает своим критикам хорошую работу в администрации. Так произошло с профсоюзами. Коммунистам неоднократно предлагали войти в правительство республики, занять различные посты вплоть до премьер-министра. Местные лидеры КПРФ отказывались. Противостояние продолжалось, достигнув пика в 1996 году - во время президентских выборов в России.

Федоров поддержал Ельцина, но население рассудило иначе. Ельцин в Чувашии провалился, с подавляющим перевесом победил Зюганов. Руководитель республики счел это личным поражением, говорил о возможности отставки. Предлагал Ельцину решить. Ясное дело, Ельцин снимать главу республики не стал, ибо при имевшемся раскладе новый лидер почти наверняка пришел бы из рядов КПРФ. Так что особого риска для Федорова не было. Другое дело, что переживал президент Чувашии зря. Итогами выборов в республике можно гордиться. Не из-за Зюганова, разумеется. Просто это доказывает, что в Чувашии посчитали честно - не так, как в соседней Татарии, где между первым и вторым туром большинство населения вдруг разом «передумало» и проголосовало за Ельцина.

Вообще-то демократия в соответствии с принятыми в мире нормами считается прочно утвердившейся лишь после того, как правящая партия в первый раз мирно уступит власть победившей оппозиции. В истории России такого еще ни разу не было. В Чувашии пока тоже.

Далеко не все в республике готовы считать президента «отцом нации». «Да, пожалуй, здесь воровства поменьше, чем у соседей, - признает депутат городского собрания. - Но ведь у нас и украсть толком нечего! А в остальном - все как у всех».

Критики напоминают, как в республике, где нет нефти, стремительно стали расти позиции ЛУКОЙЛа, - символом этого стала роскошная бензоколонка, построенная в самом центре города недалеко от восстановленных церквей. Другие нефтяные компании позиций в Чувашии завоевать почему-то не могут. Эксперты обещали найти собственную нефть, долго бурили, но ничего не нашли. «Неправильно работали, - говорят местные остряки. - Они вглубь бурили, а надо было вбок, в сторону Татарстана».

С нефтью связан и свежий приватизационный скандал. «Новая газета в Чебоксарах» сообщает про продажу госпакета акций АО «Чувашнефтепродукт». Победителем конкурса стала мало кому известная «Волжская топливная компания». По сообщению газеты, пакет ушел за 4,6 млн рублей. «То есть итоговая цена практически не отличается от стартовой. И, кстати, обе эти цены так же отличаются от реальной, как Байконур от пейджера». Злые языки утверждают, что деньги на покупку государственной доли были, как у нас обычно принято, взяты из кармана самого «Чувашнефте-

продукта». К тому же все это явно контрастирует с заявлениями официальных властей республики о том, что приватизация проводится только в совершенно бесспорных случаях, когда выгода для общества и бюджета очевидна.

В общем, действительно ничего непривычного, исключительного. Обычная российская жизнь. А с другой стороны, чего мы хотим? Трудно поверить, будто можно построить «демократический социализм» в одной отдельно взятой республике, если вся страна дружно строит бандитский капитализм.

Вообще стандартный набор российских ситуаций повторяется на микроуровне: тут были и конфликт президента с парламентом и его спикером, и столкновение с собственным вице-президентом. Другое дело, что политиков здесь меньше, чем в столице, а потому противником Федорова все время оказывался один и тот же человек - Л. П. Кураков. Сначала он баллотировался против Федорова на президентских выборах. Как уже говорилось, Федоров успокаивает своих оппонентов постами в администрации. Потому Куракову была перед следующими выборами предложена должность вице-президента Чувашии. Это кончилось острым конфликтом внутри аппарата власти. В итоге Кураков пост вице-президента сменил на место спикера республиканского парламента, дававшее больше возможностей для борьбы. С этого поста ему тоже пришлось уйти, но объединившаяся депутатская оппозиция дала бой президенту по вопросу о конституции республики.

Депутаты потребовали, чтобы правительство было подотчетно Госсовету и уходило в отставку в случае вотума недоверия. Обычная норма в любом демократическом государстве - кроме России, где почему-то в подобной ситуации конституция требует распустить не правительство, а парламент (еще лучше было бы, по Брехту, вообще народ распустить и выбрать себе новый). Идея парламентского контроля над правительством очень удивила президента Федорова. Но все же он пошел на уступки. Зато по поводу права баллотироваться на третий срок Федоров и его сторонники упрямо стояли на своем. Депутаты, близкие к руководству республики, объясняли: президент молодой, популярный, зачем его ограничивать? В американских штатах срок для губернаторов тоже не ограничивают - только для президента страны. Предложение о третьем сроке прошло.

Федоров повторяет, что баллотироваться в третий раз не намерен. Уйдет в адвокатуру. Если так, спрашивает оппозиция, отчего он так пробивал конституцию, которая этот третий срок обеспечивает?

Загадка

Вопреки тому, что говорят критики, я не думаю, что Федоров будет баллотироваться на третий срок. Сейчас у него крайне выигрышная позиция: претенденты на президентское кресло в республике деморализованы, Федоров может до последнего держать их в неопределенности. А затем возьмет да и откажется от участия в выборах. И, возможно, продвинет на руководящий пост своего преемника (примеры имеются).

Но вот в то, что Федоров, уйдя из президентов, перейдет в адвокатуру, не верится ни-

сколько. Адвокаты в политику уходят, а политики в адвокатуру - практически никогда. Человек, сознание которого сформировано не судебным заседанием, а парламентской трибуной, имеет мало шансов выигрывать дела.

Да и вообще зачем опытному политику превращаться в начинающего адвоката? Нет, не вижу я Федорова адвокатом, состязающимся в судебном красноречии с Падвой или Резником. Зато легко могу представить его депутатом Государственной Думы, лидером фракции, министром и даже, кто знает, кандидатом в президенты.

Федоров становится фигурой российского масштаба.

Никакой «загадки Путина» никогда не было, а вот загадка Федорова есть. Общедемократические принципы, которые он отстаивает с трибуны Совета Федерации, бесспорны, его критика чеченского похода убедительна. Но вопрос «Кто такой мистер Федоров?» остается открытым. Либералы по-прежнему видят в нем своего. С Федоровым связывают свои надежды те, кто недоволен Путиным, устал от коммунистов и разочарован в либералах. Он стремительно вытесняет Явлинского в роли защитника демократических свобод. Возможно, что он захочет и отобрать у Зюганова роль защитника трудящихся, благо Зюганов почти не скрывает, что тяготится ею.

А с другой стороны, Федоров никак не революционер, не радикал, ОМОН против него не пошлют, смещать с поста не будут. Если же попытаются, то лишь укрепят имидж «единственного настоящего оппозиционера». Пока лидер Чувашии имеет шанс нравиться всем - левым, правым, умеренным, радикалам. Не нравится он только сотрудникам администрации Путина. Но и в официальных кругах немало людей, которые в частном порядке признаются в симпатиях к своему старому знакомому из Чебоксар. Собственно, это одна из причин, почему лидер Чувашии чувствует себя так спокойно. А публичное недовольство Кремля - разве это не лучшая реклама?

И все же серьезная политика требует делать выбор. И следовательно, наживать себе новых врагов. С чем приходит Федоров в российскую политику? Что нам сулит его взлет? С одной стороны, если он хочет получить массовую поддержку, одновременно сохраняя лояльные отношения с Чубайсом или Кириенко, Федоров может в итоге оказаться на обочине политической борьбы. А с другой - может стать приемлемой и безопасной для элит альтернативой Путину. Особенно если Кремль откровенно провалится.

У Федорова пока нет четкой стратегии, он еще до конца сам не решил, что делать с ростом собственной популярности. Но, как и положено хорошему каратисту, он быстро ориентируется в ситуации и не упустит благоприятного момента. Вполне возможно, такой момент ему представится.

Нет, перед нами не донкихот и не диссидент, а политик, хорошо знающий правила игры, готовый и умеющий бороться за власть.

МАРГИНАЛЬНОЕ КАК ГЛОБАЛЬНОЕ

1) Антисистемные движения 60-х и 70-х годов. Их подъем и упадок.

2) «Антиглобалистские» движения как новый глобальный феномен.

3) Идеология и этапы становления новых «антиглобалистских» движений.

4) Социальная база и культура новой оппозиции. Ее перспективы.

ГЛОБАЛЬНОЕ КАК МАРГИНАЛЬНОЕ

1) Можно ли считать глобализацию новым явлением? С точки зрения Иммануила Валлерстайна капитализм возникает сначала как миросистема, а затем уже начинают складываться буржуазные общества. Таким образом можно сделать вывод, что глобализация продолжается ровно столько времени, сколько существует капитализм.

2) Становление национальной буржуазии и «буржуазного общества» на Западе (в странах «центра») сопровождается развитием полу-буржуазных отношений на «периферии». Феномен «люмпен-буржуазии», «компрадорской буржуазии» развивающейся не на основе собственной внутренней динамики, а за счет обслуживания потребностей мирового рынка. Люмпен-буржуазия» интегрирована в мировую экономику, но маргинальна по отношению к тому обществу, где она функционирует. В этом плане глобализация элит начинается в странах периферии существенно раньше, нежели на Западе.

3) Транснациональные корпорации и финансовый капитал на Западе. Сходство с периферийной «люмпен-буржуазией». Феномен тэтчеризма - неолиберальная реформа как подрыв устоев британского консерватизма.

4) Небуржуазные факторы стабилизации общества и глобализированный капитал. Глобализированные элиты как фактор дестабилизации.

Summer School Program 2000

ЛИТЕРАТУРА.

1. Daniel Singer. Whose Millenium? Theirs or Ours? Monthly Review Press, N.Y.1999.

2. Ellen Meiksins Wood, ed. Rising from the Ashes? Labor in the Age of «Global"Capitalism. Monthly Review Press, N.Y. 1998

3. George S. The Lugano Report. London: Pluto Press, 1999. 4. Henwood D. The New Economy. London: Verso, 2000. 5. Kagarlitsky B. New Realism, New Barbarism. London: Pluto Press, 1999. 6. Kagarlitsky B. The Return of Radicalism. London: Pluto Press, 2000. 7. Kagarlitsky B. The Twilight of Globalization. London: Pluto Press, 1999. Основная часть материалов для сборников статей взята с сайтов: Борис Кагарлицкий (/) «Новая газета» (/) Журнал «Скепсис» () Газета «Взгляд» () Рабкор.ру (/) Портал «Евразийский дом» () Журнал «Русская жизнь» (/) Сайт ИГСО ()

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

25.02.2009

Note1

1

(обратно)

Note2

Рассаказ «властолюбец», перевод П.Грушко

(обратно)

Оглавление

Кагарлицкий Борис . Сборник статей и интервью 1996-2000гг.

1. 1996г. ПАРЛАМЕНТАРИЗМ И ЛЕВЫЕ

2. 1997г. ЛЕВЫЕ В ЭПОХУ НЕО-ЛИБЕРАЛИЗМА: АДАПТАЦИЯ ИЛИ СОПРОТИВЛЕНИЕ?

3. 1998г. ГЛОБАЛЬНАЯ ПЕРЕСТРОЙКА: РОССИЙСКИЙ КРИЗИС - ТОЛЬКО ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ МИРОВОГО

БАНКРОТСТВО ЭЛИТ

РУССКИЙ КРИЗИС И ИНОСТРАННЫЕ РЕЦЕПТЫ

ТРИ СЦЕНАРИЯ ЕВГЕНИЯ ПРИМАКОВА

КОММУНИСТЫ И АНТИСЕМИТЫ

БРЕМЯ «ЗАПАДНОГО» ЧЕЛОВЕКА

4. 1999г. ДОКТРИНА КЛИНТОНА

КИНГ КОНГ РФ

НАВСТРЕЧУ «ОРГАНИЧЕСКОМУ ИНТЕЛЛЕКТУАЛУ»

ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ?

В РОССИИ НЕТ НИ ПАТРИОТОВ, НИ ДЕМОКРАТОВ

ГОНКИ ПО ГОРИЗОНТАЛИ

КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ «БОЛЬШОГО БРАТА»

5. 2000г. КУДА УГОДНО, ТОЛЬКО НЕ ВНИЗ

С ТЕРРОРИСТАМИ НЕ РАЗГОВАРИВАЕМ. НО ПОМОГАЕМ?

РОССИЯ - ЧЕЧНЯ: ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА

ТВЕРДАЯ РУКА - ДРУГ. НО ЧЕЙ?

ИЗНОС

ПЕРЕДЕЛ МЕЧТАНИЙ

ЗА КОГО ВЫ, ГОСПОДИН ПРОТИВ ВСЕХ?

СТРАХ КАК ПУДРА ВЛАСТИ

ГЛАВНЫЙ МЕХАНИК «ТИТАНИКА» ПРОТИВ ТОВАРИЩА БОЙКОТА

СМЫВАЙТЕ ГРИМ, ИГРА ЗАКОНЧИЛАСЬ

ОТВЕТ ЯСЕН: РЕШЕНИЯ НЕТ

СОКРУШИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА

ЭЛЕКТОРАТ, ГРАЖДАНИНОМ БУДЕШЬ?

БОЛЬШОЕ НЕ ВИДИТСЯ НА РАССТОЯНИИ

ТУПИК РУССКОГО ПУТИ

НАЕМНОЕ БЕССИЛИЕ

У ДИТЯ ПОЯВИЛИСЬ СЕМЬ НЯНЕК

ЛАМПАСНЫЕ МАЛЬЧИКИ

ЭХ, НАЛОГИ, ПЫЛЬ, ДА ОБМАН

ЗА «ЯБЛОКО» ПРОТИВ

УПРАВЛЯТЬ СТРАНОЙ ИЛИ ОППОЗИЦИЕЙ?

ВЕРЕВКА - СУДЬБА КУКЛОВОДА

В БАГДАДЕ ВСЕ СПОКОЙНО?

ПОЛЦАРСТВА ЗА ВРАГА

ТРУДНО РАБОТАТЬ, КОГДА РУКИ ПО ШВАМ

ВЛЮБЛЕННАЯ СТАТИСТИКА ВСЕГДА РАДА ОБМАНЫВАТЬ

ВСЁ ДОСТАЮТ ИЗ ШИРОКИХ ШТАНИН

ВЫРОЖДЕНИЕ ЗЛА

10 ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИФ О ВЛАСТИ

ЕЛЕВИДЕНИЕ КРЕМЛЯ

АРМИЯ ПО КАРМАНУ ИЛИ ПО ФИГУ?

ПАРТИЗАНЩИНА

И КАК ОДИН УМРЕМ ЗА ЭТО?

ГОРЮЧЕ-СМАЗОЧНЫЙ БЮДЖЕТ

ПОЧЕМУ ЗАПАД ПРОСНУЛСЯ?

ЧЕЧЕНЦЫ - ЭТО ЕВРЕИ СЕГОДНЯ

ТАНЕЦ ДЕВУШЕК В РОЗОВЫХ ПРОТИВОГАЗАХ

ТЫ ГОЛОСУЕШЬ, А ДЕНЕЖКИ ИДУТ

ПЕРЕХОД ПРОГНОЗА В ДИАГНОЗ

СВОБОДА НУЖНА ВРАГАМ НАРОДА

СВЯТО МЕСТО ЗЛОДЕЯ ПУСТО

ПАЛЕСТИНА ПОХОЖА НА ЧЕЧНЮ

КАК ВЫЙТИ ИЗ СТРОЯ

ПАРТИИ БУДУТ ОТВЕЧАТЬ ЗАКОНУ

ДЕНЬ НЕПОСЛУШАНИЯ

НАШЕ БОГАТСТВО - НЕУЧТЕННЫЕ ДЕНЬГИ

УРОКИ ПРАГИ

ГЕНЕРАЛЬСКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ

КОГАН - ЭТО АБРАМОВИЧ СЕГОДНЯ?

ПРИВЕСТИ АНФАС В СООТВЕТСТВИЕ С ПРОФИЛЕМ?

СЕРЫЙ ВОВК И КРАСНАЯ ШАПОЧКА

ВЫРОЖДЕННЫЕ РЕЗОЛЮЦИЕЙ

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ К «КРУГЛОМУ СТОЛУ» : РОССИЯ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ

ГИМН И ПОУП

ЛЮБАЯ ВЛАСТЬ ПРИНИМАЕТ ФОРМУ БУТЫЛКИ

ЗАГАДКА ФЕДОРОВА

МАРГИНАЛЬНОЕ КАК ГЛОБАЛЬНОЕ

ГЛОБАЛЬНОЕ КАК МАРГИНАЛЬНОЕ . .

Реклама на сайте