«Воспитание по-новому»

Маруся Светлова Воспитание по-новому

Глава 1. Что мне с ним делать?

Вечный вопрос

Шесть лет назад моя дочь ждала рождения своего первого ребенка, моего внука.

Она ответственно подошла к подготовке к родам — посещала школу мам, чтобы знать, как формируется ребенок и какой он на разных стадиях беременности. Она делала специальную зарядку и слушала на ночь спокойную и красивую музыку. Она правильно питалась и училась правильно дышать и распределять нагрузку при родах. Она выбрала очень хороший роддом, который так и назывался — «Роддом бережного отношения к ребенку». Понимая, как важны первые минуты и часы жизни ребенка для его мироощущения, они с мужем выбрали платную палату, в которой ребенок все время находился с мамой и которую могли посещать родные.

И когда я спустя несколько часов после родов пришла к ней, я увидела их вместе — маленького Никитку и счастливую дочь. Все прошло хорошо и легко, так, как она, подготовленная к родам, и ожидала. И дочь, смеясь, рассказала мне, как столкнулась с первой трудностью:

«Представляешь, мам, я его родила, его забрали, чтобы помыть, обследовать, меня в палату привезли. Я все жду, что его принесут, а его все нет и нет. И я говорю медсестре:

— Где же мой ребенок? Мне же нужно, чтобы он со мной был, чтобы не оставался в одиночестве…

А она смеется:

— Сейчас принесу вашего ребенка… Успеете еще с ним натетешкаться…

И правда, через несколько минут приносит, вернее, привозит, его в прозрачной такой каталочке и оставляет меня с ним.

Она уходит, а я смотрю на него: он спит — такой маленький, такой хорошенький. И тут я с ужасом думаю: „И что мне теперь с ним делать?“

То, что нужно было делать до родов, чтобы родить его здоровым, чтобы роды прошли хорошо, чтобы грудь была готова к кормлению, — все это я сделала. И вот он родился. И я сижу наедине с ним и не знаю, а дальше-то что? Что теперь-то мне с ним делать?

Я, мам, выхожу в коридор и кричу вдогонку медсестре:

— Вернитесь, пожалуйста.

Она приходит такая озадаченная — говорит:

— Что-то случилось?

— Нет, — говорю, — ничего не случилось, только вы мне скажите: теперь-то что мне с ним делать?

Она не сразу поняла, спрашивает:

— Как — что? Заплачет — к груди приложите. Или пеленки посмотрите, может, сменить нужно. Или покачайте, или животик погладьте…

Мне, мам, конечно, легче стало, потому что хоть что-то стало понятно. Но вообще — какой ужас! Родить-то я его родила, но вот что дальше с ним делать, как его воспитывать — ничего же не знаю…»

Мы посмеялись тогда над этим страхом. Но мне кажется, именно это чаще всего и чувствуют родители, оставаясь один на один со своим ребенком.

Особенно в первые дни, когда он такой маленький. Когда нет еще никакого опыта. Когда, даже беря его на руки, испытываешь опасение — как бы ему не навредить.

Но со временем все налаживается, становится понятным, входит в какую-то систему, как ряд пузырьков и баночек, стоящих на комоде. Вот бутылочка с водой. Вот присыпочка. Вот ватные тампончики. А тут — стопка подгузников. Тут — чистые пеленки. И появляется какой-то навык ухода за младенцем.

И мы, гуляя с колясками, общаемся с такими же родителями, делясь своими впечатлениями или опасениями, делясь первым опытом родительства.

Этот период, если можно так сказать, «начального» общения с ребенком, очень интересен родителям. Появляется много новых атрибутов — бутылочки, сосочки, погремушки, присыпочки, салфеточки… Появляется много новых занятий — купание и пеленание, кормление, укачивание. Это так интересно и волнующе сначала — уход за ребенком. Это уже известно женщинам — из их детского опыта игры в куклы. Только вот кукла стала живой.

И первые год-два жизни ребенка проходят в этом интересном волнующем взаимодействии. Ребенок растет, вот он уже сидит. Вот он ползает. Он начинает ходить, он произносит первые слова. Он сам, его действия вызывают столько эмоций! И опять молодые родители обсуждают это с другими родителями, вышедшими на прогулку со своими малышами.

И, как правило, в первые несколько лет жизни с ребенком родители уже наигрываются этой ролью — быть родителем. И даже немного устают от этой роли. Она становится привычной. И сама роль — быть родителями — становится понятной. И появляется ощущение, даже уверенность, что родители теперь знают, что нужно делать с ребенком. И тесное общение с другими родителями прекращается: зачем, когда и так все понятно? И на фоне этой иллюзорной уверенности и возникают все новые и новые вопросы.

Потому что если бы все и заканчивалось тем, что — к груди приложи, пеленки смени, протри яблочко, покорми из ложечки, сложи вместе с ним пирамидку…

Но ребенок растет и исследует мир вокруг себя — начинает брать в руки какие-то предметы или тянет пальчики к розетке. Или поднимает с земли какую-то гадость и тащит ее в рот, чтобы попробовать на вкус. И надо как-то его воспитывать, надо что-то с ним делать.

Ребенок растет, и в процессе его роста постоянно возникают ситуации, требующие нашего реагирования, иногда — мгновенного. Возникают проблемы, требующие разрешения. И на смену одной проблеме — плохо ест или не убирает игрушки — приходит другая, посложнее: не хочет идти в сад, не слушается, вредничает. И опять возникает вопрос — что с ним делать?

И с ростом ребенка проблем становится больше. Пишет как курица лапой. Не усидчив. Плохо учится. Что с ним делать?

А дальше — дерется с детьми, а дальше — дерзит учительнице, а дальше — дружит с плохим мальчиком… А дальше — на дискотеку хочет, а ему еще рано. А дальше — требует купить дорогую вещь. А дальше — домой не дозовешься. А дальше — учебу забросил… И что с ним делать? Что со всем этим делать?

Этот вопрос красной нитью проходит во всех наших отношениях с детьми. И это совершенно нормальный вопрос, потому что нас действительно не научили, что делать с детьми, когда они рождаются. Что делать с ними, с их поведением, с их нежеланием что-то делать, или желанием делать то, что делать не нужно.

И при этом мы не только должны как-то реагировать на поступки и поведение детей, мы сами должны для них что-то делать. Мы должны научить их пользоваться ложкой, складывать одежду, чистить зубы, быть вежливым и опрятным. Мы должны их воспитывать. Но как? Какими способами, методами?

И я опять обращаю твое внимание, что именно тогда, когда ребенок, вырастая, начинает совершать поступки, взаимодействовать с другими детьми и получать свой опыт жизни, когда и начинается серьезный этап воспитания — мы, родители, уже успокоенные тем, что знаем, что такое быть родителем, и сталкиваемся с множеством ситуаций и проблем, требующих действительно нашего осознанного и грамотного реагирования. И мы остаемся наедине с ребенком в окружении всех проблем, связанных с его ростом и меняющимся поведением. И начинаем приобретать свой новый опыт.

И этот первый опыт нас, «воспитателей», как правило, содержит огромное количество ошибок. Потому что нас, действительно, никто не учил, как воспитывать ребенка. Мы это делаем так, как получается. Мы делаем это так, как нам подсказывают наш социальный опыт, социальные правила и нормы.

Начинают работать вложенные в нас (и чаще всего совершенно не осознаваемые нами!) убеждения и представления о том, что такое воспитывать ребенка, что такое быть родителем.

Эти убеждения и представления и создают целый ряд действий, которые мы предпринимаем в ответ на все наши «что с ним делать?».

Жизнь есть то, во что ты веришь. Эту фразу ты найдешь в каждой книге этой серии, потому что, действительно, жизнь есть то, во что ты веришь.

Наша система убеждений и верований заставляет нас совершать определенные действия и поступки, приводит нас к результатам, заранее определенным нашими убеждениями и верованиями.

Наши убеждения о самих себе — своей ценности, значимости — заставляют нас что-то делать, а что-то не делать, с чем-то соглашаться, что-то терпеть, на что-то претендовать согласно этой стоимости и ценности.

Наша вера или неверие в себя, в собственные силы определяет все наши «могу — не могу», «получится — не получится».

Наша картина мира, представления о мире и его возможностях полностью определяют наше место в этом мире, отношения с миром, использование или не использование его возможностей. (Обо всем этом подробно и глубоко мы поговорим в книге этой серии «Мысль творит реальность».)

Наши мысли о других, наши представления о том, кто находится рядом с нами, вызывают целый ряд конкретных действий по отношению к людям, определяют наши поступки.

И если рассмотреть любые человеческие отношения, то система убеждений, которая в них работает и определяет их содержание, их качество, зависит от нескольких составляющих.

Это представления обо мне самом, как о части отношений. Кто я? Чего я стою? Что я должен? Что я могу и не могу?

Это представление о другом человеке, с которым я вступаю в отношения. Кто такой другой человек? Какое место в отношениях я ему отвожу? Какую роль? Что он может делать? Что он должен делать?

Это представления о самих отношениях. Зачем они нам? Какова их цель? Что я хочу от них получить? И если мы говорим сейчас об отношениях с ребенком, то в моих отношениях с ребенком важны убеждения обо мне самом как о родителе, убеждения о ребенке и убеждения о цели воспитания.

В систему моих убеждений о себе как о родителе, входят представления — что такое вообще — быть родителем? Какие качества я должен проявлять? Что я должен делать? Что я могу или не могу делать с ребенком? Ответы на эти вопросы и определят мои действия в воспитании ребенка.

В систему моих убеждений о ребенке входят представления — кто такой ребенок? Это отдельное от меня существо или часть меня, моя собственность, которой я должен управлять? Какой он — маленький или большой? Самостоятельный или беспомощный? Слабый или сильный? Зачем мне ребенок? Какую роль он играет в моей жизни? Ответы на эти вопросы и определят мою позицию по отношению к нему.

И очень важны представления о самом воспитании. Что мы понимаем под этим словом? Что это такое — воспитывать ребенка? Что должно происходить в процессе взаимодействия между родителем и ребенком? Какова цель воспитания? Что я как родитель должен получить в результате? Какого ребенка я хочу получить после моего воздействия на него?

Все эти представления и определят все мои «что с ним делать?», приведут к конкретным результатам воспитания.

Две группы представлений — что такое быть родителем и что такое для меня ребенок — это глобально важные представления, от которых будет зависеть стиль воспитания и которые приведут к таким же глобально важным последствиям для нас и наших детей. Анализу этих убеждений будет посвящена книга «Искусство быть родителем». В ней мы подробно рассмотрим все особенности работы этих убеждений и все их последствия.

В этой книге мы сконцентрируемся на тех наших убеждениях и представлениях, которые напрямую относятся к самому процессу воспитания, к цели воспитания.

Что такое воспитание?

Что такое воспитание? Что мы понимаем под этим словом? Что мы вкладываем в само понятие «воспитание»? С этих вопросов я начинаю тренинг для родителей. Потому что именно эти — базовые — представления о воспитании и определят все наши «что с ним теперь делать?».

— Воспитание — это передача знаний и опыта, — говорит кто-то.

— Точно, — соглашаюсь я. — Только при чем здесь родители? Знание и опыт дети получат в любом случае, независимо от того, передашь ли ты их. Попадая в социум, они впитают существующие в нем знания, получат представления, что можно и что нельзя. Ты думаешь, если ты не объяснишь ему, что нельзя брать чужое, то ему никто это не расскажет?

Я умышленно иногда спорю с родителями, завожу их, чтобы подвести их к более осознанному, осмысленному представлению о воспитании.

— Воспитание — это искоренение недостатков, — говорит кто-то.

И я улыбаюсь, потому что знаю, что кто-то это обязательно скажет. Потому что воспитание для большинства родителей и есть поиск недостатков в ребенке и искоренение их. Именно так воспринимается большинством родителей ребенок — как что-то несовершенное, «недоделанное» или уже испорченное.

Поэтому и воспитание зачастую понимается как «переделывание» ребенка, «искоренение» того плохого, что в нем есть. (Интересно только — откуда оно в нем появляется, ведь в новорожденном ребенке еще нет ничего плохого?!)

Это, к сожалению, распространенные и вложенные в нас социумом убеждения о воспитании. Так воспитывали нас — указывая нам на наши недостатки и требуя «исправления». Таков стиль «воспитания» в обществе. Так было и, к сожалению, так есть и сейчас в школе, институте, на производстве. Нас сначала отругают, показав, что мы сделали неправильно, нам сначала укажут на все наши недочеты и недостатки, и только потом (что очень маловероятно!) похвалят.

— Воспитание — это воздействие взрослого, умного, умудренного опытом человека на молодое, неопытное, незнающее существо… — такую формулировку серьезно, даже помпезно произнес на тренинге один папа, и я опять улыбнулась, услышав ее.

Папа явно был в жизни начальником — и формулировка эта звучала как деловая инструкция. Но как далеки дети от деловых инструкций, так и само воспитание часто не вписывается ни в какие инструкции, даже противоречит некоторым правилам.

— Взрослый, умудренный опытом и умный — это родитель? — уточняю я. — А маленький, беспомощный и незнающий — ребенок?

Меня развеселила эта формулировка, потому что и отдаленно она не отвечала тому, что такое воспитание.

Сколько ограниченных, злых, неумных родителей встречала я на своем веку психолога-практика! И сколько мудрых, умных, добрых в своем понимании, принятии и всепрощении детей я узнала!

Ах, если бы все это было действительно так — взрослый, мудрый, умный и добрый человек воздействует на маленького человека, и в итоге получается еще один взрослый, мудрый, умный и добрый человек. Одна совершенная личность воздействует на другую, менее совершенную, и в результате получается еще одна совершенная личность.

Но вот только возникает вопрос: совершенны ли мы, взрослые? И так ли мы всегда умны (не говоря уже о мудрости!)? И что получается в результате нашего «воздействия», если у нас откуда-то появляются (и как они только такими становятся?!) вредные, противные, капризные, трудные, иногда — отвратительные дети?

Но это отношение к воспитанию как к воздействию большой, знающей, важной и значимой личности на маленькое, незнающее, бестолковое и беспомощное существо — типично для большинства родителей. Именно так распределены роли.

Есть я — взрослый, умный (?), знающий (?), главный (!) — который и воздействует.

И есть он — маленький и бестолковый, и он должен подчиняться моему воздействию, слушаться меня, главного.

И такое распределение ролей потребует определенных методов воспитания, в которых мое главенство будет возможно и смыслом которых будет — подчинить ребенка, добиться его послушания. Мне просто необходимы будут именно такие методы воспитания.

С таким отношением к воспитанию я просто не могу (мне незачем это делать!) пользоваться методами, в которых ребенок — равная мне личность. Личность, которую я уважаю, и сам, в процессе нашего взаимодействия, расту вместе с ней. Зачем мне это надо, когда я и так уже умный и знающий?

Но как часто этот ум, мудрость, «главность» мы приписываем себе автоматически, только потому, что мы — старше! И как часто мы ошибаемся! Но это одно из неосознанных социальных представлений, впитанных нами с детства — убеждение о воспитании как о главенстве взрослого над маленьким, о подавлении маленького авторитетом взрослого (хотя часто кроме возраста у воспитателя нет никакого авторитета!).

Я знаю, что, когда мы начинаем обсуждать эту тему, многие взрослые, «мудрые» и «главные» родители возмущаются тем, что я ставлю под сомнение их авторитет. Но разве авторитет определяется возрастом? И многим родителям приходится с трудом признавать, что роль — быть главным и мудрым — нужно заработать так же, как авторитет и уважение ребенка.

— Воспитание — это воздействие на ребенка с целью сделать его каким-то, — звучит новая версия.

— Прекрасно! — говорю я. — Воспитывая ребенка, мы, действительно, каким-то его формируем. Тогда каким мы должны его сформировать? Что мы должны получить как результат? Какова цель воспитания? — спрашиваю я.

И в ответ — тишина.

Как воспитывать детей знает каждый, за исключением тех, у кого они есть.

Патрик О’Рурк

Кого ты хочешь получить?

Эти вопросы всегда вызывают у родителей ступор. Еще ни разу в жизни, проведя десятки тренингов для родителей, я не услышала ни одного нормального ответа на эти вопросы.

Потому что часто об этом вообще не задумываются. Мы рожаем детей, не успев осознать, для чего мы это делаем, какими их хотим вырастить. Ребенок просто появляется, заводится (как моль в шкафу — именно такие ассоциации вызывает у меня это слово!). А потом — надо же что-то с ним делать?!

Это удивительно, но, когда я покупаю мебель, я имею четкую картинку — какую мебель хочу видеть в своей квартире. Когда приобретаю машину, у меня есть четкая картинка — какой марки машину хочу видеть в своем гараже. Но когда меня спрашивают: «Какого ребенка ты хочешь видеть рядом с собой?», в ответ — тишина… Потому что об этом чаще всего вообще не думают.

Но если ты не думаешь о цели, ты никогда не получишь то, что ты хочешь. Потому что ты не знаешь, чего ты хочешь! И мы воспитываем, даже не задумываясь — что должны получить как результат.

— Какого ребенка ты хочешь воспитать? Каким он должен стать? — упрощаю я вопрос. И всегда получаю растерянные ответы:

— Ну, чтобы хорошо себя вел…

— Чтобы был аккуратным, вежливым…

— Чтобы стал хорошим человеком… — после такого ответа всем становится легче, как будто эта формулировка вбирает все основное. Действительно, этим все сказано: надо воспитать хорошего человека…

— Мой папа был хорошим человеком. Очень хорошим человеком, — говорю я. — Он был действительно хорошим человеком — добрым, душевным, умным. И он прожил тяжелую жизнь, полную ошибок и одиночества. Он много страдал от этого, много пил. Он много болел, перенес несколько операций и умер от рака в страшных мучениях… Никому из ваших детей я не пожелаю прожить такую жизнь. Но человеком он был хорошим, — говорю я. — И я знаю много таких хороших, даже очень хороших людей, добрых, милых, отзывчивых, но абсолютных неудачников в жизни, не способных за себя постоять, проживающих тяжелые проблемные жизни… Разве таких детей мы хотим воспитать?…

И в ответ — покачивание голов — конечно же, конечно же, нет!

Тогда — каких? И как трудно всегда формулируется ответ на этот вопрос!

Эта наша неосознанность в такой важной сфере, как воспитание ребенка, можно сказать, норма нашего времени и нашего менталитета, нужно это признать. Крайне редко в моей практике встречались родители, относящиеся к этим вопросам действительно серьезно. Крайне редко (но, к счастью, такие случаи все же были!) на тренинги приходили родители, которые только еще ждали детей, приходили именно для того, чтобы ответственно и осознанно подготовиться к тому, как воспитывать ребенка, когда он появится на свет.

На самом деле, это, действительно, очень важные, глобальные по значимости вопросы — мне дана жизнь другого, отдельного от меня человека — что я с ней сделаю? Что я сделаю с ним? Каким его сделаю? Как это отразится на всей его жизни?

Нам нужно ответить на эти вопросы, чтобы перейти к осознанному осмысленному воздействию на наших детей.

Чтобы начать осознавать, что же такое воспитание, что является целью воспитания, давай проанализируем наши родительские желания, наши ожидания от детей. Осознавая, что нам нравится или не нравится в наших детях, их поведении, нам легче будет понять, какими мы хотим их видеть, что мы хотим получить в результате нашего на них воздействия. И, в конечном счете, поможет понять — какие же цели воспитания мы ставим перед собой.

Мне не нравится в ребенке…

Каждый раз, начиная тренинг, я даю родителям простое задание. Я прошу разделить лист бумаги на две половинки и на одной из них написать, перечислить все, что нравится в ребенке, на другой — что не нравится, что хотелось бы исправить, чем они, как родители, недовольны.

И знаешь, что всегда происходило? Список того, что не нравится в ребенке, всегда был больше, объемнее, подробнее, чем список того, что в нем нравится.

Что же нам не нравится в наших детях?

Нам не нравится, что они нас не слушают, что они шумят, мусорят, не хотят есть, пачкают одежду, клянчат деньги, тратят их на глупости, дружат не с теми детьми, плохо учатся, не хотят учиться, не хотят ходить в детский сад и в школу, их не добудишься по утрам и не уложишь по вечерам, они бегают, топают, суют нос не в свое дело, дерутся — или не дерутся, когда надо дать сдачи, мямлят, орут благим матом в самом неподходящем месте, предъявляют претензии, обвиняют нас, что мы им что-то не купили, все время чего-то хотят, хотят глупости, не дают нам спокойно отдохнуть, не дают спать, чего-то боятся, скулят, ноют, бегают за нами, как привязанные на веревочке, норовят уйти из дома, их не загонишь домой с улицы или наоборот, не выгонишь на улицу, они создают столько проблем, они постоянно болеют, требуют внимания, не оставляют нас в покое и т. д. и т. п.

Первые двенадцать месяцев мы учим наших детей ходить и говорить, а следующие двенадцать лет — сидеть и помалкивать.

Филлис Дилер

Меня всегда поражал этот список наших претензий к детям. Слушая все эти «не нравится», я всегда думала: «Интересно, в детях вообще хоть что-то хорошее есть?!»

Давай еще раз подробнее, как под микроскопом, рассмотрим эти наши «не нравится». Что нам не нравится? Почему не нравится? Кому не нравится?

Мне не нравится, когда мой ребенок шумит, топает ногами или кричит, громко поет песни или слушает громкую музыку. Почему мне это не нравится?

Потому что я хочу тишины. А он хочет — топать, бегать, петь или слушать громкую музыку. И мне не нравится, что он не делает того, что хочу Я.

Мне не нравится, что он не ест кашу, которую я ему приготовила. Почему мне это не нравится?

Потому что я хочу, чтобы он ел эту кашу. А он не хочет. Он не хочет делать то, что хочу Я.

Мне не нравится, что он не хочет убирать за собой игрушки, или наводить порядок в комнате, или делать генеральную уборку. Почему мне это не нравится?

Потому что я хочу, чтобы он это сделал. А он не хочет. Он хочет играть, или читать, или слушать музыку. Он не хочет делать то, что хочу Я.

Мне не нравится, когда он клянчит деньги на мороженое, или на игрушку, или на диск. Почему мне это не нравится? Потому что я не хочу на это тратить деньги. Я не хочу, чтобы он покупал то, что он хочет.

Хотим мы этого или нет, но наши дети не нравятся нам по двум причинам.

Нам не нравится, когда они делают то, что мы не хотим, чтобы они делали.

Нам не нравится, когда они не делают того, чего мы хотим, чтобы они делали.

И поэтому — нет конца этим «не нравится».

Даже когда наши дети нам нравятся, они нравятся нам при определенных условиях, в определенных рамках. И эти рамки и условия опять определяем мы, взрослые. Это наши собственные желания или нежелания.

Мне нравится в ребенке…

Нам нравятся искренность и открытость ребенка. Нам нравится его естественность, способность по-детски чисто и наивно что-то рассказывать, выдавать какие-то свои секреты. Мы умиляемся, слушая наших детей, их забавные высказывания, наивные рассуждения.

Умиляемся… Но до поры до времени. Пока их рассуждения и рассказы не переходят границы, которые мы устанавливаем.

Я помню, как в детстве открыто и искренне, по-детски наивно сообщила всем гостям, собравшимся у нас по поводу какого-то праздника:

— Дядя Петя пришел, он теперь все съест! Он один может целое ведро супа съесть!

Гости мило посмеялись, дядя Петя тоже изобразил какое-то подобие улыбки, а я после ухода гостей получила трепку от родителей за то, что говорю глупости. А я со своей искренностью и открытостью просто передала смысл разговоров, которые вели взрослые перед приходом гостей. Дядя Петя, действительно, славился хорошим аппетитом, вот бабушка и мама и шутили — нужно ведро супа приготовить, раз Петр придет.

Нам нравится открытость, естественность и искренность детей, но — в определенных рамках. И рамки эти устанавливаем мы сами.

Нам нравятся искренность и открытость детей, выраженная только нам. Нам не нравится, когда они так же открыты с другими.

Нам нравится искренность и открытость наших детей, когда они говорят приятные нам вещи. А когда они искренне и естественно выражают свои чувства, говоря о приготовленной тобой каше: «Фу, какая каша невкусная!..» Или: «Ты меня опять обманула… Ты — плохая мама…» Такая искренность и открытость нам совсем не нравится. За такую «искренность» хочется дать по губам!

Нам нравится, когда наши дети веселятся, хохочут, заливаются смехом, радуются. Они такие милые, когда открыто выражают свои эмоции. Нам нравится это естественное выражение эмоций. Но опять в определенных рамках!

Нам нравятся их хорошие эмоции, приятныенам эмоции. А когда он орет в магазине, выражая свое возмущение тем, что ему что-то не покупают? А когда он ноет или капризничает, выражая свое недовольство чем-то? Такие эмоции нам не нравятся. Такой ребенок — вредный и противный!

Нам нравится, когда они естественно выражают свои чувства. Но только те чувства, которые нам нравятся!

Нам нравится доброта наших детей, способность делиться с другими. Но опять же — до определенной степени. Кто установил этот предел? Мы, взрослые.

Мне как-то в детстве бабушка принесла кулек конфет и сказала: «Не забудь угостить ребят». Я и угостила ребят. Вышла на улицу и угостила всех ребят. Конфет в кульке не осталось. А я получила очередной нагоняй — надо же быть такой бестолковой, весь кулек конфет раздать!

И я тогда искренне недоумевала: кулек конфет-то был мой, я думала, что могу им распоряжаться, как хочу, оказывается — нет! Нужно делать так, как скажут взрослые!

Нам нравятся наши дети, когда они нас понимают, соглашаются с нашими требованиями, входят в наши обстоятельства, например, что сейчас нет денег и мы не можем им что-то купить. Сколько раз мы говорили нашим детям:

— Ты уже большой мальчик/девочка! Ты должен понять…

И они нравятся нам, когда они нас понимают. А когда не понимают? Когда не хотят соглашаться с нашими объяснениями? Когда не хотят жить по нашим правилам?

Такие дети нам не нравятся. Таких детей мы отвергаем, ругаем, критикуем.

Нам нравится, когда они стоят за себя, дают сдачи в драке, защищают себя в споре, отстаивают свою позицию в разговоре со сверстниками. А когда они спорят с нами? Когда отстаивают свою позицию, а не поддерживают нашу? Когда они защищают себя от нашего самоуправства? Такие дети нас бесят и раздражают! Такие дети нам не нравятся!

Нам нравится их любознательность, их вопросы, их интерес к миру. Но только до тех пределов, которые мы сами для них устанавливаем. Нам не нравится, когда они начинают интересоваться тем, чем, по нашему мнению, им не нужно интересоваться, когда суют нос не в свои дела, спрашивая, например, почему мама с папой поссорились.

Нам нравится, когда они соглашаются с тем, что мы для них выбираем. И мы запихиваем наших детей (именно это слово иногда полностью отражает наше отношение к ним!) в группу изучения английского языка, спортивную секцию или в музыкальную школу, не интересуясь, хотят ли они этим заниматься. Мы считаем, что лучше них знаем, что им нужно. И нам совсем не нравится, когда дети не соглашаются с нашими выборами, протестуют, бунтуют, когда они сами хотят выбирать себе занятие.

Нам нравятся наши дети, когда мы им нравимся. Мы просто обожаем таких детей, которые говорят: «Моя мама — самая красивая! Мой папка — самый сильный!»

Нам нравится, когда они оценивают нас хорошо. Мы любим таких детей.

А когда они оценивают нас плохо? А когда они нами недовольны? Когда они выражают нам свои претензии? Когда обвиняют нас? «Так нечестно… Ты обещала… Ты обманщица…» Таким отношением к нам мы возмущаемся до глубины души. Такие дети нам не нравятся.

Нам нравятся дети, которые нас прославляют. Нам нравится хорошее поведение наших детей, когда нам завидуют знакомые, говоря: «Какой у вас замечательный ребенок!» Нам нравится, когда их хвалят, когда они где-нибудь выступают, теша наше самолюбие. Когда примерно себя ведут, хорошо учатся и нас хвалят на родительском собрании. Нам нравится, когда они хорошо выглядят — чистые, аккуратные, красивые. Нам нравятся нарядные и чинные дети, похожие на кукол.

А когда они нас позорят? Когда плохо себя ведут или плохо учатся? Когда приходят домой чумазые, притаскивая в дом песок или грязь с улицы? Нравятся нам такие дети? Нет, не нравятся.

Нам не нравятся такие дети. Нам не нравятся свободные дети. Не нравятся неуспешные дети. Нам не нравятся дети со своими взглядами, со своими желаниями.

Нам не нравятся неудобные дети. Нам не нравятся непослушные дети. Но что такое неудобный и непослушный ребенок?

Это ребенок, который делает то, что хочет делать. Который естественно выражает свои мысли и чувства. Который активно исследует мир, поэтому приходит домой грязный, в испачканной одежде. Который не живет по нашим правилам и ограничениям.

Это ребенок, который далеко не всегда слушает наши советы, а делает так, как сам считает нужным.

Который не делает того, что мы ему говорим, а делает то, что сам хочет делать.

Который не соглашается с нами, а сам решает.

Как неудобны такие дети для родителей! И как удобны послушные и исполнительные!

Поэтому нам так нравятся удобные для нас дети. Нам нравятся послушные дети.

Но что такое удобный и послушный ребенок?

Это ребенок, беспрекословно выполняющий наши требования, понимающий наши ограничения, соглашающийся с нашими выборами. Делающий то, что мы хотим, чтобы он делал. Не делающий того, что мы не хотим, чтобы он делал.

Это ребенок, который слушает то, что Я ему говорю, делает так, как Я ему говорю, соглашается с тем, что Я ему говорю.

И отсюда вытекает неосознанная, но мощная по силе цель воспитания — формирование такого вот — удобного для родителей послушного ребенка.

Как однажды сформулировала это одна мама, говоря о своей трехлетней дочери:

— Господи, скорее бы она доросла до того, чтобы села у телевизора, сложила руки, закрыла рот, молча смотрела бы и не мешала жить!

И это действительно — самая распространенная цель воспитания — воспитать послушного, удобного ребенка.

И эта, чаще всего неосознанная, цель воспитания и определяет в дальнейшем большинство наших «что с ним делать?».

Это — одна из неосознанных целей воспитания. Есть и другие.

Ребенок должен…

— Что должен уметь твой ребенок? Каким должен быть твой ребенок после твоего педагогического воздействия на него? — спрашиваю я родителей, чтобы помочь им осознать, каким они хотят воспитать своего ребенка.

Я прошу представить тот конечный результат воспитания, к которому они когда-то придут: готовый ребенок, воспитанный ими, — каким он должен быть? Я прошу это сделать опять-таки для того, чтобы осознать — какова же наша цель и что нам, родителям, исходя из этой цели, нужно делать с ребенком?

И начинается интересный и всегда одинаковый поток ответов:

— Он должен быть аккуратным…

— Должен хорошо себя вести…

— Должен уважать других…

— Должен быть вежливым…

— Должен быть хорошо воспитанным…

Перечень этих «должен» длинный, разнообразный — и всегда одинаковый.

Он должен что-то делать или чего-то не делать.

Он должен как-то действовать или не действовать.

Этот перечень — всегда про поступки, поведение ребенка, и никогда — о нем самом.

Этот перечень всегда о том, как он должен себя вести, а не о том, каким он должен быть.

Хотим мы этого или нет, но наши неосознанные представления и убеждения о цели воспитания чаще всего направлены на достижение хорошего внешнего поведения детей. Мы хотим научить их хорошо себя вести, правильно себя вести, вести себя так, как принято. И этот перекос цели нашего воспитания на достижение хорошего поведения, а не на формирование каких-то качеств личности, позволяющих ребенку быть каким-то — и определяет потом многие наши «что с ним делать?», наши методы воспитания.

Но первое и самое важное, что мы должны сделать для наших детей, — это не научить быть аккуратными или вежливыми (этому их научит сама жизнь, социум). Надо научить их быть сильными и уверенными в себе. Надо научить их стоять за себя, занимать свое место в жизни, иметь свою позицию. Быть таким — чтобы в его жизни все получалось. Но эта важная цель — научить ребенка быть сильным, уверенным, ценящим себя, стоящим за себя — практически не ставится большинством родителей.

И эта главная цель воспитания, высшая цель воспитания: формирование ЛИЧНОСТИ — сильной, независимой, активной, яркой — заменяется десятками мелких, важных, но второстепенных: научить быть аккуратным, вежливым, воспитанным, уважающим старших.

В следующей главе, посвященной конкретным методам воспитания, ты увидишь, как эти мелкие цели, становясь главными целями воспитания для многих родителей, разбивают, уничтожают, делают невозможной достижение главной, высшей цели воспитания — формирование ЛИЧНОСТИ.

Цель определяет средства

«Цель определяет средства» — это знают все. Цели воспитания, которые стоят передо мной как перед родителем, и определяют эти средства.

Для формирования правильного, послушного и удобного мне ребенка я буду использовать те методы воспитания, которые будут соответствовать моим целям.

Понимая воспитание, как воздействие на ребенка с целью его «доделать», «переделать», «улучшить», я буду выбирать те методы и способы воспитания, которые помогут мне в этом «улучшении» неправильного ребенка.

Для формирования хорошего внешнего поведения ребенка я буду неосознанно использовать те методы, которые позволят мне формировать это хорошее внешнее поведение. Эти методы меньше всего направлены в глубину личности ребенка, на его чувства, мотивы его поступков. Ведь главное — чтобы он хорошо себя вел!

Мы, действительно, совершенно неосознанно, но при этом абсолютно точно выбираем подходящие под наши цели методы воздействия на ребенка. И методы эти, самые распространенные и чаще всего используемые — поучение, критика, наказание, — и нужны именно для воспитания удобного, послушного ребенка, для его «переделывания» и достижения хорошего поведения.

Давай рассмотрим эти методы, чтобы увидеть, к каким реальным результатам приводит их использование. Чтобы мы могли сформулировать осознанно и ответственно новые цели воспитания, направленные на формирование яркой, сильной личности ребенка. Чтобы мы могли изменить стиль отношений с нашими детьми и перейти от критики и отвержения к любви и принятию.

Глава 2. Методы «воспитания»

Нас, действительно, никто не учил, как воспитывать ребенка. И уж тем более — правильному применению каких-то методов воспитания. Мало того, большинство родителей знать не знают, что то, что они иногда делают с ребенком, — это метод воспитания. Поэтому в силу нашей неопытности, в силу ряда еще нескольких причин, о которых речь пойдет ниже, мы применяем методы воспитания, как умеем, как придется, как получается.

В этой главе я хочу обратить твое внимание на некоторые особенности самих методов, которые мы неосознанно выбираем для достижения нужных нам целей воспитания, и на наше типичное применение этих методов, приводящее к множеству ошибок и плохих последствий для ребенка, да и для нас самих.

Поучения

Мы, действительно, должны многому научить наших детей, многое объяснить. Мы должны познакомить их с окружающим миром. Помочь им разобраться в поступках, которые они совершают. Для всего этого и существует метод поучения.

Это очень распространенный метод — мы постоянно что-то объясняем нашим детям, на что-то обращаем их внимание, что-то вместе с ними обсуждаем. Мы иногда читаем им целые лекции, иногда — нудные проповеди, иногда — длинные нотации.

Мы рассказываем детям, почему по утрам восходит солнце, почему нужно обязательно чистить зубы. Мы показываем, как устроен какой-то механизм, и объясняем, что не нужно дергать за хвост котенка — ему больно. Мы рассказываем много интересного об окружающем мире, и лица у нас в такие минуты очень добрые и хорошие. И интонации — самые мирные и дружелюбные:

— Посмотри, какой маленький цветочек, — говорит мама малышу. — Видишь, он только еще распускается, видишь, какие маленькие у него листики? Скоро он станет большим, красивым… Мы не будем его рвать, пусть растет, он живой…

— Ты видишь, какая красивая бабочка сидит на листике? Посмотри, какие у нее крылышки. Какой у нее мохнатый животик, видишь — она испачкала животик пыльцой и сейчас полетит к другому цветочку и опылит его…

Нам есть что рассказать, чему научить наших детей. Мы делаем это постоянно, объясняя ребенку что-то, стремясь научить его чему-то.

И парадокс заключается в том, что когда мы говорим с ребенком об окружающем его мире — о котятах или бабочках, о листиках или тучках, наша интонация полна уважения и любви. Но когда мы начинаем говорить с ребенком о нем самом, о его поступках — что-то случается с нашей интонацией, что-то происходит с нашими лицами. И мы уже не так доброжелательно и открыто, не так мирно говорим ему:

— Ты зачем это сделал? Ты что, не понимаешь, что так не делают!

— Ну-ка сейчас же брось эту гадость! Я кому сказала!

К сожалению, очень часто происходит это превращение из только что мирной мамы, рассказывающей о комарике или стрекозе, в гневную, строгую мать, говорящую с ребенком о самом ребенке и его поступке. И тон ее становится жестким, солдафонским. И лицо становится строгим, осуждающим.

— Моя мама плохо себя ведет! — заявил однажды мой внук, придя на кухню, где я готовила ужин.

— Плохо себя ведет? И что же она делает? — поинтересовалась я.

— Она корчит рожи! — заявил ребенок, и я после его слов потеряла дар речи от изумления.

— Корчит рожи? Как это — корчит рожи? Где? Зачем? — спросила я, оправившись после такого неожиданного заявления.

— Пришла ко мне в комнату, — начал объяснять ребенок, — стала говорить мне, чтобы я все убрал, и начала корчить рожи! — сказал он возмущенно и сделал такое лицо, которое, по-видимому, и показывало, какие «рожи» корчит мама. Его физиономия приняла сердитое выражение, он насупил брови и пристально посмотрел на меня. Я едва сдержалась от хохота и отвернулась, чтобы он не увидел улыбку на моем лице.

— Маруся, ты поговори с мамой, скажи, чтобы она рожи не корчила! — Он сказал это строго, требовательно и вышел из кухни, а я тихо рассмеялась. И подумала — и правда, зачем родители «корчат рожи», когда говорят с детьми? Почему бы им не говорить с нормальными, спокойными, открытыми, доброжелательными лицами?

Позже, когда я рассказала дочери о нашем разговоре и попросила ее не «корчить рожи», мы вдоволь насмеялись. И дочь, изумленная этим рассказом, тем, как ее воспринял ребенок, говорила с удивлением:

— Нет, мам, ну ты представляешь, я к нему раз зашла, говорю: «Убирай игрушки». Второй раз захожу — он продолжает играть. Захожу еще раз и уже говорю ему строго: «Так, что это такое? Ты почему ничего не убираешь?» — И дочь сделала при этом такое лицо, какое недавно изобразил малыш. Я расхохоталась — она опять «корчила рожи», — и дочь, поняв, почему я смеюсь, тоже рассмеялась и сказала удивленно:

— Надо же, я даже не замечала, что я такое лицо делаю…

Но именно с «такими лицами» общается с детьми большинство родителей. Мы становимся строгими мамами и папами, которые уже не поучают, а скорее, отчитывают ребенка.

Мало того, как только мы подходим к оценке поступков ребенка, объяснению ему, что так делать нельзя, проявляется еще одна особенность нашего использования этого метода. Мы входим в роль «учителей», «лекторов», «педагогов». Тут, я думаю, и включаются наши неосознаваемые, но очень хорошо работающие убеждения, что ребенок — существо бестолковое, которое учить и учить надо, а родитель — тот мудрый и знающий, который его сейчас и научит. И мы с высоты нашего положения высокомерно и непринимающе говорим:

— Что это за новости! Это что такое, я тебя спрашиваю?!

И мы постоянно именно так и «поучаем» наших детей.

Но сам стиль нашего общения с детьми, наше высокомерное обращение — уничтожает весь педагогический эффект поучения. И мы поучаем, поучаем детей, а они почему-то продолжают совершать плохие поступки. Мы учим их хорошему, но они почему-то вырастают иногда «плохими» детьми.

Наше поучение не работает. Потому что ребенок при таком стиле общения с ним постоянно чувствует себя ущербным, неправильным. Иногда — просто униженным. И это не стимулирует большинство детей быть правильными. А иногда — вызывает прямой протест, приводит к обратному результату.

И я обращаю твое внимание на то, что мы, действительно, в поучении очень часто переходим на унижающую ребенка интонацию. И не просто унижаем его в процессе поучения, но еще и нагружаем нашими поучениями, перегружаем его ими. Мы читаем им целые лекции о том, какими надо быть, а какими — не быть. Мы читаем им нотации, в которых указываем на их ошибки. Мы их отчитываем. Мы произносим целые проповеди.

И это еще одна особенность того, как родители используют этот метод.

Мы «пережимаем» наше воздействие. Мы как бы «добиваем» ребенка нашими поучениями. Этим грешат многие родители.

— Ты зачем испачкал одежду?… — спрашивает ребенка мама. — Нет, ты мне ответь, ты почему испачкал?… (Сама постановка вопроса уже неправильная — ребенок испачкал одежду не «зачем», не «почему» — он ее просто испачкал. Уже испачкал — и разбираться в этой ситуации можно только с тем, как так получилось, чтобы в следующий раз он был аккуратнее!)

— Нет, ты на меня смотри, когда я с тобой разговариваю! — продолжает мама. — Ты мне объясни, почему ты такой грязный пришел!..

Ребенок молчит, потому что действительно не может ответить на все эти «почему».

— Я не слышу твоих ответов! — непримиримо произносит мама.

Ей все еще мало. Она хочет, чтобы ребенка «проняло». Но его давно уже «проняло». «Проняло» еще в ту минуту, когда он увидел, что испачкался. Когда услышал первую грозную фразу. Но маме все еще мало «педагогического» эффекта.

— Ты что, думаешь, ты будешь пачкать, а я буду стирать? Как ты хорошо устроился! У тебя совесть есть?…

На ее интонацию, даже ненависть в голосе — уже опущена голова, ребенок уже почти не дышит, он уже давно все понял, он уже сто раз внутри раскаялся, он уже готов, что называется, под землю провалиться от стыда. Но мама не унимается.

— И сколько это будет продолжаться? Ты собираешься и дальше ходить грязным? Ты так и будешь пачкать одежду? Не слышу ответа! — опять грозно говорит мама. Говорит все это, как врагу, забывая, что перед ней — ее ребенок, который всего-навсего в игре на улице испачкал одежду.

Мы унижаем детей, это нужно признать, и не просто унижаем, иногда — просто «размазываем» за какие-то их провинности, которые, как правило, не стоят такого бурного и «тщательного» реагирования. И именно поэтому поучение так часто дает обратный эффект. Мы учим, учим ребенка, воспитываем его, воспитываем, а он — не улучшается, а даже ухудшается.

Этот метод — наше взаимодействие с ребенком, наша поддержка его в познании окружающего мира, самого себя, своих поступков — мог бы быть прекрасным методом воспитания, если бы нас не «заносило» в значимость, если бы мы видели перед собой равного себе, хорошего и уважаемого нами человека. Тогда нам не нужно было бы менять интонацию разговора о луже, которая появилась потому, что прошел дождик, на недовольную и гневную в разговоре с ребенком, который ступил в эту лужу. Тогда бы мы могли ровно и спокойно объяснить ребенку, что ходить по лужам можно только в сапожках, что вода в луже грязная, поэтому она пачкает ботиночки. А не переходить на крик: «Куда тебя понесло! Да что это за ребенок такой!» И действительно, чего орать, когда он уже стоит в луже?!

Когда мы рассказываем и объясняем что-то ребенку, в котором видим уважаемую нами личность, наша интонация всегда ровная, мирная, дружелюбная. Действительно, чего нам «рожи корчить», чего нам высокомерно отчитывать, когда мы говорим на равных с хорошим человеком?

Но если мы видим в ребенке мелкого хулигана, непослушного, вредного ребенка — вот тогда наша интонация и наши лица во всей красе и передают наше истинное отношение к нему.

Есть еще одна особенность того, как мы зачастую используем этот метод.

Мы говорим детям, что нельзя брать чужое, что нехорошо драться, что надо мыть руки перед едой, надо застилать постель… Мы говорим, говорим, но это не работает.

Почему? Да потому, что мы сами не соответствуем этому. Мы учим тому, что сами не выполняем.

Родители меньше всего прощают своим детям те пороки, которые они сами им привили.

Фридрих Шиллер

«Нехорошо брать чужое», — говорю я ребенку и запрещаю брать мои вещи. Но сама я хожу в рубашке мужа или надеваю мамин халат — и отчитываю дочь, которая надела мои туфли или намазала губы моей помадой.

Мы читаем детям лекции о необходимости соблюдать чистоту, убирать игрушки, наводить порядок в комнате. А что творится в наших комнатах? На наших письменных или кухонных столах? В наших шкафах? Всегда ли мы сами соответствуем тому, чему поучаем?

Мы читаем целые лекции нашим детям о микробах, об инфекциях, о мухах, которые их переносят, о необходимости мыть руки перед едой. Но сами мы — моем их? Всегда?

Если бы мы сами всегда мыли руки перед едой, то нам не приходилось бы говорить об этом. Если мы каждый раз перед едой вместе с ребенком моем руки — это для него становится нормой, правилом жизни. Он даже не задумывается, нужно ли это делать, — он просто это делает. Ежедневно, по крайней мере три раза в день. Но вот если мы сами не моем руки систематически и так же систематически не следим за тем, чтобы он их мыл, — этот навык у ребенка не формируется. Но у нас появляется повод для поучения:

— Тебе сколько раз сказали — надо мыть руки!

— Опять руки не помыл? Ты когда научишься руки мыть?

Детям нужны не поучения, а примеры.

Жозеф Жубер

И мы снова вынуждены читать проповеди:

— Ты что, не понимаешь…

Есть еще одна специфика именно этого метода воспитания. Мы считаем, что нам нужно говорить детям важные и правильные вещи. И именно в этом — в постоянном говорении, постоянном поучении многие родители и видят свой родительский долг.

И мы говорим. Говорим долго, проникновенно, возмущенно, недовольно. И то, как мы говорим с нашими детьми, иногда похоже на радиопередачу.

Ребенок что-то натворил — ты начинаешь вести радиопередачу на тему: «Как нужно было себя вести». И, проведя радиопередачу, с чувством глубокого удовлетворения от самого себя, с чувством полностью выполненного родительского долга — покидаешь ребенка. До следующей радиопередачи под названием «Надо соблюдать порядок» или «Надо ответственно относиться к учебе». Радиопередачи эти ребенок уже много раз слушал. И он на самом деле давно уже перестал их слушать, потому что знает все, что он в них услышит.

Радиопередачи эти, по большому счету, не имеют никакого смысла. Но я же должна говорить… Я же должна ребенку сказать…

Самое забавное, что наши «радиопередачи» на тему воспитания дети, действительно, в большинстве случаев вообще не слышат. Хотя делают вид, что слушают. Сами возрастные особенности детей способствуют этому. Устойчивость их внимания очень мала, они не могут быть долго сосредоточенными на одной деятельности, особенно если она так знакома и неинтересна. И их внимание переключается на что-то другое, на то, что их больше занимает в эту минуту.

Я помню себя такой мамой: моя дочь стояла в углу, а я ходила по комнате и возмущенно говорила: «Ты что, не понимаешь?! Постой и подумай… Пока не поймешь — будешь стоять в углу!» Я читала ей целые проповеди, пока она стояла в углу. Всегда, когда я вспоминаю об этом, я чувствую себя настоящей идиоткой. Ребенок там, в углу, небось, уже давно рассматривал, какие цветочки нарисованы на обоях, или думал о чем-то своем, важном, детском. А я все ходила по комнате, упиваясь звуками собственного голоса, с абсолютной уверенностью, что я сейчас воспитываю ребенка. Я чувствовала себя в такие минуты настоящей мамой, выполняющей свой родительский долг. И поражалась — какой непонимающий ребенок мне достался!

Именно так чаще всего и ведут себя родители. Продолжают свою проповедь с чувством своей абсолютной правоты. И, заметив отсутствие внимания у ребенка, говорят возмущенно:

— Ты меня слушаешь? Повтори, что я сказала!..

Мы возмущаемся, когда понимаем, что ребенок нас толком-то и не слушал. Ведь мы так старались его воспитать! Но сама наша поучительная интонация, наша «заезженность», когда мы, как пластинки, проигрываем одно и то же — отвращают детей он наших поучительных речей. И итог такого «взаимодействия» с ребенком один: родители в очередной раз почувствуют, какой бестолковый, «невоспитываемый» у них ребенок, а ребенок в очередной раз почувствует, какие зануды у него мама или папа. И каждый останется при своем.

Если бы только родители могли себе представить, как они надоели своим детям.

Джордж Бернард Шоу

Но мы продолжаем говорить, потому что, действительно, иногда совершенно искренне считаем, что наша родительская задача — это сказать ребенку.

И сколько раз я слышала это на консультациях или в кабинете директора школы, где работала психологом:

— Я ему говорила… Сколько раз я ему говорила… И папа ему говорил… Мы все ему говорили…

Но ведь наша цель — не произнести, а сделать так, чтобы дети нас услышали. И если ребенок тебя не услышал, значит, ты не так говорил или не то говорил. Может быть, ты говорил очень правильные вещи, но если твой ребенок тебя не услышал — это ты не сумел найти слова, которые были нужны, или правильную интонацию.

Наши дети не слышат нас не потому, что они глухие, или тупые, или плохие.

Просто мы так говорим.

Но если бы наша интонация была другой! Если бы мы говорили с ребенком не на языке поучений, а на языке принятия, заинтересованности им, желания его понять — как слушали и как слышали бы нас наши дети! И как мало бы нам самим нужно было говорить!

Дети всего внимательнее слушают тогда, когда говорят не с ними.

Элеонора Рузвельт

— Мой маленький сын однажды выругался матом, — рассказывала одна молодая мама. — Просто произнес эти слова, когда мы шли по улице.

Я остановилась и спросила:

— Детка, ты знаешь, кто говорит такие плохие слова?

— Пьяные дядьки у помойки — ответил он мне.

Я даже не ожидала такого ответа. Но его ответ показал, что он сам понимал, что эти слова плохие и говорят их плохие люди. И я просто сказала:

— Молодец, сын. Ты все правильно понял!

И я не стала читать ему нотации и что-то еще говорить на эту тему. Потому что о чем тут еще можно говорить, если он сам все понимает!

Другая мама рассказывала о том, как ее маленький сын захотел помочь ей — но, доставая из холодильника контейнер со льдом, уронил его, и все кубики льда рассыпались по полу.

— Кубики льда рассыпались, и он тут же вскинул голову и взгляд его — виноватый и одновременно ожидающий — меня поразил. Он действительно ждал, что я сейчас что-то скажу, отчитаю. И я поняла — он ведь сам понимает, что натворил. И он ведь точно — не хотел этого делать. И что тут можно ему говорить, когда он все сам понимает? И я просто сказала: «Давай ты соберешь все, что уронил, а я налью воду в контейнер. Договорились?» И он только кивнул головой и начал собирать лед…

Но чаще всего мы вот так, кратко, не можем говорить с ребенком. И мы говорим много, долго. Говорим терпеливо, снова и снова одно и то же, чтобы ребенок уже понял то, что должен понять.

Мы считаем, что одна из целей нашего родительского воспитания — это научить ребенка понимать, что он сделал плохо. И это тоже наша родительская ошибка, очередная иллюзия.

Потому что ребенок и так все понимает. Но его понимание и его поступки — это разные вещи.

Он может все понимать, но делать по-другому, плохо. Потому что понимание чего-либо не мешает людям совершать плохие поступки. Мы можем понимать, что курить вредно, но продолжаем курить. Можем понимать, что нужно ограничить себя в питании, но опять переедаем, нанося вред своему здоровью. Мы, как родители, можем понимать, что нельзя унижать ребенка, что не надо говорить с ним на языке ругани, но это не мешает нам снова и снова унижать ребенка, кричать на него. Хотя мы понимаем, что это нехорошо.

Но сами мы долго и нудно объясняем детям, что они должны понять, как плохо они поступили, и запрещаем им так впредь поступать. И в этом многие родители и видят смысл поучения.

Там нет желания понять — почему он это сделал, как получилось, что ребенок сделал. Главное — чтобы он больше так не делал!

Но если мы вместе с ребенком тихо и мирно, по-доброму не проанализируем (я обращаю на это внимание — именно тихо, мирно и по-доброму, — потому что иначе ничего не получится!) — почему он это сделал, как у него это получилось, — он это обязательно сделает еще раз. Еще раз подерется, если ему нужно будет за себя стоять. Еще раз прогуляет уроки, если ему некомфортно в школе или школьных отношениях. Еще раз пойдет гулять с плохими ребятами, если он там получает самоутверждение и принятие, которого ему не дают дома.

И смысл поучения — не осудить, не запретить, а объяснить ребенку его поступок, чтобы он смог его больше не делать. А для этого, опять же сначала родителю нужно понять этот поступок, понять своего ребенка. А не говорить ему: «Ты что, не понимаешь!..» Но мы говорим ребенку: «Ты что, не понимаешь!», хотя сами иногда ничего не понимаем в ребенке!

Чтобы подвести итог тому, как работает этот метод воспитания и что он по-настоящему делает, давай подумаем: что получает в этой ситуации «педагогического» воздействия каждый участвующий в ней?

Родитель в этой ситуации чувствует себя умным, знающим, мудрым, правильным. Он чувствует себя РОДИТЕЛЕМ — важным, значимым, воспитывающим ребенка. Он чувствует себя правым в ситуации поучения. Он уверен в своей правоте.

Ребенок в этой ситуации чувствует себя маленьким, глупым, бестолковым. Виноватым. Неправым. Безответственным или неблагодарным. Он чувствует себя одиноким и непонятым — когда его поучают в том, что он давно понял, и не понимают, что он на самом деле переживает.

Не лучшие чувства испытывают наши дети от нашего «педагогического воздействия» на них, правда?

А теперь, чтобы действительно ощутить этот метод изнутри, представь себя на месте ребенка. Каково было бы тебе, если бы тебя так поучали?

Такой опыт мы все имеем, потому что нас тоже воспитывали в поучениях, нотациях. Но этот детский опыт может быть тобой забыт. Чтобы сильнее ощутить колорит метода, представь себе, что тебя, взрослого человека, кто-то важный и значимый для тебя начинает поучать. Начинает читать тебе проповедь на тему: «Ты что, не понимаешь?»

Если бы тебе, взрослому человеку, сделавшему какой-то глупый или поспешный поступок, кто-то из твоих близких говорил: «А я тебя предупреждал… А я говорил тебе, что этим все и кончится!» — как бы ты себя чувствовал? Понравилось бы тебе такое «педагогическое воздействие» на тебя?

Нужны ли нам самим поучения и нотации, когда что-то у нас не получилось, когда мы в чем-то ошиблись или совершили не тот поступок? Думаю, в такие минуты совсем не это нам нужно. Нам нужно, чтобы нам посочувствовали. Чтобы нас поддержали. Чтобы нам помогли в чем-то разобраться.

Но ты думаешь, твой ребенок чем-то от тебя отличается? Ведь он такой же человек, как и ты, даже еще интуитивнее и чище. Думаешь, твоему ребенку нужны поучения, когда он получил двойку или подрался с кем-то? Думаешь, именно твоих поучений ему сейчас очень не хватает?

Никто не может понять ребенка так неправильно, как его мать.

Норманн Дуглас

Но мы продолжаем поучать детей там, где нужно просто обнять ребенка и посочувствовать ему. Или просто выслушать его, дать ему выговориться, поделиться своими чувствами. Или проявить ему свои настоящие чувства — бурные, страстные, чтобы пробить его броню закрытости, созданную нами самими.

Но у нас нет осознанной цели — любить и поддерживать своего ребенка. У нас есть цель — воспитывать его, чтобы он хорошо себя вел. И это мы научились делать!

Представь себе еще, если бы тебе, взрослому человеку, жена говорила недовольным тоном (и «корчила» при этом «рожи»!): «Ты почему рубашку испачкал? Я тебе только вчера чистую рубашку дала, и ты ее сегодня уже всю уделал!.. Нет, ты на меня посмотри!.. Нет, ты мне в глаза посмотри! Не слышу ответа!..»

Или: «Чтобы вел себя хорошо на новой работе! Не веди себя с начальником как дурак, как на старой работе… Помнишь, как ты там за себя постоять не мог?… И денег не зарабатывал?… Учишь тебя, учишь, а толку никакого!..» — Каково бы тебе было? Понравилось бы тебе такое педагогическое воздействие? Придавало бы оно тебе уверенности? Формировало бы оно в тебе чувство собственной ценности?

Тогда что же мы делаем с нашими детьми при таких вот «педагогических» воздействиях?

Есть еще один критерий, по которому можно оценить правильность того, что мы делаем с нашими детьми. Его однажды очень просто сформулировала одна молодая мама:

— Я не могу ударить ребенка, не могу его ругать — он же не может мне ответить. Он ведь такой же человек, как и я. Но если он не может так со мной обращаться, как же я могу так с ним обращаться?!

И в этом — критерий правильности наших педагогических воздействий.

Если ты общаешься с ребенком так, как он сам может тебе ответить, — твое обращение с ним правильное. Если ты обращаешься с ним так, как он не может, не имеет права тебе ответить, — твое воздействие неправильное.

Давай признаем тот факт, что наши дети не имеют права разговаривать с нами так, как мы с ними разговариваем. И в этом — вся несправедливость наших отношений с детьми.

Может ли твой ребенок сказать тебе: «А я говорил тебе, что ты не сможешь на этой работе ничего достичь!..» Или: «Ты что, не понимаешь, что так детей не воспитывают!..»

О! Даже когда они позволяют сказать что-то подобное, когда из них прорываются какие-то отголоски таких речей — как они нас возмущают!

— Ты как с родителями разговариваешь! — гневно говорим мы такому вот «зарвавшемуся» ребенку. — Мал еще!..

То есть так, высокомерно или унижающе, могут говорить только взрослые!

Пусть нам будет немного стыдно.

Но — именно немного. У меня нет цели, нет желания сделать тебя виноватым за такие ошибки в использовании этого метода воспитания. Потому что никакой твоей вины в этом нет. Мы, действительно, воспитываем детей так, как получается, потому что никто не научил нас, как надо, как правильно. И мы всегда стараемся сделать наших детей лучше (исходя из наших неосознанных убеждений, что они, такие, какие есть, не очень-то хороши!). Мы искренне убеждены, что таким образом мы улучшаем ребенка и выполняем свой родительский долг. И так делает большинство родителей. Это всеобщие ошибки.

И я для того и провожу в этой главе анализ нашего использования методов воспитания, чтобы мы увидели эти ошибки и осознали их. Чтобы это осознание помогло нам больше их не делать. Чтобы мы могли изменить отношения с детьми. Сделать их доверительными, уважительными. Чтобы мы могли создать отношения, полные принятия и взаимопонимания. Чтобы мы могли создать настоящую близость с ребенком, когда, понимая его, нам не придется его долго и нудно поучать. И ему не придется нас не слышать. Тогда можно говорить мало — но это будет что-то важное и ценное для нас двоих.

Так возможно. И эти новые отношения мы будем учиться создавать.

Требования

Требование — это форма взаимодействия с ребенком, когда мы сообщаем ему, что ему нужно сделать, что он должен сделать.

Требование — это когда мы даже не объясняем, не рассказываем. Просто приходим и командуем — это сделать, это убрать, это застелить, это помыть. Мы доносим до ребенка наши ожидания, мы сообщаем ему о поступках, которые он должен сделать.

И это, я бы сказала, более жесткий и более громкий метод воспитания.

Во время поучений ребенок может высказаться, может спорить, он участвует в процессе поучения. В требовании уже не поспоришь, твоим мнением никто не интересуется. И это не диалог. Это монолог родителя: «Убери в комнате! Делай уроки! Сходи в магазин. Помой посуду! Ложись спать!» И на самом деле — что тут обсуждать вместе с ребенком?

Здесь не важна позиция ребенка. Важно — что хочет от него добиться родитель. И само слово «добиться» предполагает жесткость, краткость, настойчивость. И громкость. Это не тихие душевные разговоры с ребенком. Это команды. И как каждая команда, которая должна быть услышана, — она произносится громко.

Именно эта специфика метода и объясняет, почему он иногда так неэффективен.

Потому что, чем авторитарнее мы требуем, тем меньше ребенок хочет это выполнять. (И это даже разговор не о ребенке — так вообще работают авторитарные методы: они вызывают неосознанный протест.)

Много раз, проводя тренинги для родителей, я просила кого-нибудь из них сыграть роль родителя, который требует от детей послушания или выполнения каких-то действий. И каждый раз родители, находившиеся в этой игре в роли «детей», удивленно говорили: «Нет, ну надо же — мгновенно почувствовал протест. Он говорит: „Сделай!“, а я думаю: „Не буду!“»

Я сама однажды пережила подобное состояние. Я писала книгу и была в таком потоке, что никак не могла найти время разобраться на своем столе, навести порядок в комнате. И я пожаловалась на саму себя мужу.

— Хоть ты мне помоги, — сказала я ему, — напомни мне, проконтролируй, чтобы я сегодня убрала в комнате.

— Хорошо, — сказал он мне. — Я проконтролирую. — И приказным тоном добавил: — Как хочешь, а чтобы к трем часам дня у тебя в комнате был порядок. Приду — проверю!..

И первая моя мысль была такой: «Щас прям! Разбежалась!..»

И я сама себе поразилась — как быстро вспыхнуло во мне сопротивление, нежелание подчиняться этому приказу (при том, что я сама попросила о такой поддержке!). И я подумала — бедные дети, как же им-то несладко приходится, когда от них постоянно чего-то требуют! И требуют так же — большей частью — прямолинейно и жестко. И вызывают у них желание это не делать. И потом же их за это еще и ругают!

Действительно, создается удивительная ситуация в воспитании детей. Мы играем с детьми в какую-то извращенную игру: сначала мы что-то требуем от ребенка, делая это так, что у ребенка возникает естественный протест. Потом, когда он не выполняет это требование, мы начинаем читать ему нотации. Или продолжаем тем же тоном, в той же категоричной манере требовать. И удивляемся — какие упрямые и непонимающие у нас дети!

Мало того, требование, как более авторитарный метод, приводит к вполне закономерным последствиям. Ребенок просто должен подчиниться требованиям, которые предъявляет взрослый, авторитетный человек. Но подчинение требованию совсем не значит согласие с ним. Поэтому, даже покоряясь нашим требованиям, ребенок чаще всего не делает их своими, и как только ты — большой, значимый, руководящий их жизнью, отвлекаешься — он нарушает все твои требования, сводя на нет твои педагогические усилия.

Много раз, проводя тренинги, обсуждая эту тему, я говорила:

— Мы, действительно, должны донести до детей наши требования — что-то должно быть сделано, чего-то не надо делать. Но почему мы должны это делать так категорично? Кто сказал, что нужно командовать? Почему бы нам не попросить ребенка сделать что-то или не делать чего-то? Просьба — гораздо более мягкая форма, но в ней ты точно так же донесешь всю информацию о том, что ребенок должен или не должен делать…

И каждый раз я даю родителям задание: попросить о чем-то друг у друга, а потом — того же потребовать. И сравнить свои чувства, ощущения. Что называется, почувствовать разницу.

И результат упражнения всегда одинаков. Большинство родителей вдруг осознают, что они вообще не могут просить. А могут только требовать.

Это удивительно, но факт — для большинства родителей сложно даже сформулировать, построить фразу, в которой требование не было бы командой, категоричным приказом, а звучало спокойно, с уважением.

И я говорю иногда, чтобы облегчить «страдания» родителей, тщетно пытающихся сформулировать требование в виде просьбы:

— Как твое требование убрать за собой посуду может звучать, если ты сейчас не строгая, недовольная, воспитывающая мама, а любящая и понимающая?

— Сынок, я вижу — чашка опять стоит не на своем месте, а я просила ее отнести. Ты забыл? Или тебе некогда? Пожалуйста, отнеси чашку на место… — с трудом формулирует кто-то из родителей и вздыхает, как после тяжелой работы.

Потому что, действительно, это так непривычно, так сложно — формулировать свое требование в форме просьбы. Гораздо проще и привычнее скомандовать:

— Эта чашка почему здесь стоит? А где должна стоять?! Я что тебе говорила? Сейчас же поставь ее на место!

Так мы чаще всего и общаемся с нашими детьми!

Есть еще одна наша родительская ошибка при предъявлении требования. Мы требуем беспрекословного, слепого повиновения, как если бы наши дети были роботами, бесчувственными существами, не имеющими ни своих желаний, ни мыслей, ни чувств.

Я часто слышу такие командные крики из соседней квартиры, где мама воспитывает сынишку:

— Убирай игрушки, я тебе сказала!.. И не попозже, а сейчас! Мало ли, что ты тут настроил!.. Чтобы через пять минут был порядок! Все кубики на место! Я пять раз повторять не буду!..

А он творил, он создавал. Он был увлечен. А мама пришла и сказала:

— Наплевать мне на тебя, на твое увлечение, мне надо, чтобы чистота была!.. Ать-два, левой!..

Как бесчувственному солдатику. Как неживому, бесчувственному роботу.

Мы иногда относимся к нашим детям как к неживым предметам. Нам в голову не приходит, что ребенок имеет право хотеть или не хотеть, что у него есть свой вкус и привязанности, у него есть своя жизнь. Мы забываем, что они живые, они другие, непохожие на нас, со своими ценностями, увлечениями, пристрастиями.

— Да как она вообще может со мной спорить! Чего она еще рассуждает! Сказала умываться — значит иди и умывайся! Сказала спать — пусть идет спать! Какие могут быть рассуждения и несогласия с мамой! И если она в шесть лет имеет право делать то, что хочет, что она мне в тринадцать лет будет делать?! — возмущенно говорила мне одна мама.

Как часто я слышала эти претензии к детям, к тому, что они не выполняют беспрекословно все указания, не ведут себя по схеме «сказал — сделал!». Это так привычно для родителей — ожидать слепого повиновения! Те неосознанные убеждения, о которых мы с тобой говорили в первой главе — о родителе, как о главном, и о ребенке, как о подчиненном, — заставляют нас ждать такого послушного поведения.

Но дети так просто и так легко не подчиняются требованиям, в которых не учитываются ни они сами, ни их интересы и желания. Потому что свободны от природы и живы настолько, насколько могут быть живы дети, еще не «забитые», не «улучшенные» родителями.

И если мы не научимся считать детей равноправными и равноценными участниками взаимодействия — наше общение с ними будет постоянной чередой ошибок, трудностей и тяжелых последствий, с которыми нам, родителям, придется в свое время столкнуться.

Есть еще одна особенность того, как мы применяем этот метод.

Мы требуем слепого повиновения в том, что сами никогда не выполняем. Мы предъявляем детям требования, которым мы, родители, сами не соответствуем. И это тоже наша родительская ошибка.

Для нынешних детей нет труднее задачи, чем научиться хорошим манерам, не видя вокруг и следа хороших манер.

Фред Астер

Нас по сто раз зовут ужинать, а мы в сотый раз отвечаем: «Сейчас!», не в силах оторваться от телевизора — нам можно, мы взрослые. Но когда ребенка зовут есть, а он не может в одну секунду оторваться от телевизора — родителей это бесит. Нам хочется, чтобы он, когда сказали: «Выключай!», — как робот встал, нажал на кнопку, пошел на кухню. Но он живой, ему интересно, он не может уйти, не досмотрев, чем кончится сюжет.

Мы, взрослые, не все едим, мы отказываемся от еды, которая нам не нравится или которую не хочется есть сейчас, в эту минуту. Но от детей мы требуем беспрекословного послушания.

«Застилай постель!» — требуем мы от ребенка. А у нас самих — постель всегда сложена? «Убери игрушки!» — командуем мы ребенку. А в нашей комнате всегда порядок?

Опять же, если мы сами аккуратные и систематично делающие что-то люди — эти навыки у детей формируются в первые годы жизни и нам не приходится ничего требовать. Но если у нас самих постоянно разруха, беспорядок, что называется «семь пятниц на неделе», нам приходится требовать от ребенка, чтобы он — убирал, мыл, складывал… И эти требования дети воспринимают плохо, и эффект от них очень низкий. Но — при чем здесь дети, если мы требуем от них того, что сами в них не сформировали? Того, что сами не выполняем?

Будь первым исполнителем своих приказаний.

Клавдиан

Есть еще одна наша ошибка. Часто мы требуем от детей невозможного.

— Не отвлекайся! — строго говорит мама сидящему в холле плавательного бассейна в ожидании начала тренировки ребенку, которому она, чтобы он использовал свободное время, дала в руки учебник и велела читать.

Но он отвлекается. И она опять раздраженно требует:

— Не отвлекайся! Читай! Смотри в учебник!

Но как тут можно смотреть в учебник и не отвлекаться, когда вокруг — шум: выходят из раздевалки одни группы пловцов, заходят другие, в холле громко работает телевизор, напротив дивана, на котором он сидит, — кафе, откуда доносятся такие вкусные запахи, там же — огромный аквариум с рыбками — столько вокруг соблазнов для отвлечения!

Нужно иметь поистине волевой характер, чтобы при всем этом шуме, гаме, музыке и слоганах рекламы сидеть, уткнувшись в учебник. И это не по силам, не по возрасту ребенку семи-восьми лет. При его возрастных объемах внимания и способности концентрировать внимание это просто невозможно! Любой нормальный ребенок будет отвлекаться! (Думаю, что сама мама тоже отвлекалась бы, какую бы интересную книгу она ни читала, а тут — учебник, который не сам ребенок выбрал, чтобы сейчас читать, а его заставили!)

И наши требования: «Не кричи! Не стучи! Не прыгай!» — правильные требования с позиции нашего возраста, потому что мы сами уже не кричим, не стучим и не прыгаем. Но как можно запретить это ребенку, чья энергия и мироощущение и выражаются в криках, прыжках, скачках, игре, которая не может быть тихой?

Но мы требуем чаще всего, именно исходя их наших возрастных особенностей, нашего восприятия мира. А ребенок — свободное создание, живущее по своим правилам. И то, что нам кажется неправильным, беспорядком или разрушением, для него — нормальное, естественное детское созидание.

Я сама однажды, зайдя в комнату внука, не удержалась от недовольного тона: «Ну ты и натворил! Какой беспорядок!»

А он действительно натворил. Детскую кроватку выдвинул на середину комнаты, благо она на колесиках и двигалась легко. Сложил горкой свою одежду, перевернул стульчики, снял с полок все игрушки и разложил какими-то одному ему понятными кучками.

— Я играю — гордо сказал он. — Это у меня детсад, как в моей группе…

Я улыбнулась, потому что в его группе, конечно, такого «порядка» не было. Это было его собственное видение детсада. И сама себе напомнила — у ребенка его возраста нет разрушения, есть лишь созидание. Даже разваливая пирамидку, он не разрушает, он занимается интересной деятельностью — бросает кубики на пол. Переворачивая стулья, он создает какой-то свой «дизайн», воплощает какую-то свою идею. Это — его, иногда ему одному понятный порядок. (Поэтому однажды, когда мама навела в его комнате порядок, мой внук пожаловался мне. «Ты знаешь, что натворила моя мама? — возмущенно сказал он. — Она навела у меня в комнате беспорядок!»)

У детей, действительно, свое видение жизни, свои представления о правильном и неправильном. И нам, взрослым, опять же, нужно учитывать, что ребенок — это другое существо, со своими интересами и ценностями. И его нельзя снимать со счетов, как что-то незначимое, мелкое, кем не нужно интересоваться.

Я сейчас не призываю родителей к попустительству или к вседозволенности, как это может быть кем-то понято. Есть требования, которые мы, взрослые, должны доносить до наших детей. Есть границы, которые мы должны установить. Никто с этим не спорит. Важно только, в какой форме мы это делаем. Насколько корректно мы это делаем. Но невозможно это делать корректно, если главный участник нашего воздействия — сам ребенок — не учитывается в этом воздействии. (Мы поговорим отдельно, как это делать, как «учитывать» и уважать ребенка и при этом — доносить до него наши требования, в последней главе этой книги.)

Подводя итог тому, как работает этот метод воспитания, давай опять же посмотрим, что получают от его использования участники процесса.

Родитель чувствует себя главным. Он — командир! Он чувствует свою власть над ребенком. Свою правоту — он же требует исполнения правильных вещей!

Ребенок чувствует себя незначимым, подчиненным, бесправным.

Ребенок испытывает агрессию к «командиру». Потому что он тоже хочет командовать и быть главным. Он не всегда хочет подчиняться приказам, в которых не учитываются его желания и потребности. И эта агрессия накапливается — потому что выпускать ее нельзя. Потому что на несогласие он получит нотацию на тему: «Как ты разговариваешь с родителями!» Поэтому он вынужден подчиниться. Но агрессия накапливается внутри.

Чтобы лучше ощутить, как действует этот метод, подумай — как бы ты себя чувствовал, если бы от тебя требовали послушания? Если бы тебя сейчас заставили есть кашу, которую ты не хочешь? Представь себе, как эту ложку с кашей суют тебе в рот, и ты ее выплюнуть не можешь, потому что мама смотрит на тебя строго, и проглотить ее не можешь, так она тебе отвратительна. И в ответ на новую ложку каши — рвотный рефлекс. А в тебя ее продолжают всовывать… (Это удивительно — но от разных взрослых людей я слышала именно такое одинаковое описание, когда они вспоминали свой детский опыт, свою реакцию на требование: «Ешь, я сказала!»)

А представь себе, каково было бы тебе, если бы над тобой, взрослым человеком, нашелся сейчас какой-то командир, который командовал бы тебе:

— Хватит смотреть телевизор, иди в магазин! Мало ли, что ты не хочешь! Какой футбольный матч? Никакого футбольного матча!

Или:

— Какой сериал? Никаких сериалов! Посуду мыть надо!

У каждого из нас есть такие «командиры» — начальники на работе, наши близкие. О, как нам не нравятся, когда они командуют нами, не учитывая наших интересов! Как мы иногда негодуем от узости или тупости их команд! Как нас бесит, что мы не можем им ответить! Мы отвечаем им, оставшись наедине с собой, или обсуждаем их с такими же «задолбанными» этими командирами сослуживцами или близкими. Согласись, нам совсем не нравится такое обращение с нами! Такое бесчувственное и жесткое.

Тогда каково нашим детям?

Подумай еще: может ли твой ребенок так обращаться с тобой? Ведь мы сами — далеко не образцы, не идеалы. Может ли ребенок требовать от нас каких-то поступков или действий, чтобы нас «улучшить»?

В твоей комнате может быть беспорядок, белье может лежать неглаженое, на кухне может стоять немытая посуда. Может ли ребенок прийти к тебе и сказать: «Чтобы сейчас же все перегладила! Сколько раз можно говорить!.. И почему посуда до сих пор не помыта!..»

А может ли он тебе сказать: «Сходи в магазин и купи мне жвачки! Никаких „я занята!“ Встала и пошла!..» Или: «Так, отец, чтобы к завтрашнему дню починил мне машинку. И никаких разговоров!..» Или: «Родители, пора спать! Быстро в постель! Я пять раз повторять не собираюсь!..»

— Да как он может так командовать! — возмутишься ты. — Кто он такой, чтобы требовать от меня подчинения!

Ну конечно же, командовать и требовать подчинения могут только взрослые!

Но опять, вспомни — если ты говоришь с ребенком в интонации, или в выражениях, которыми он тебе не имеет права ответить, — это неправильное обращение с ребенком.

Ребенок — это отдельный от тебя, требующий такого же уважения, как и ты, человек. Давай помнить, что они такие же, как мы, только маленькие по размеру!

Давай признаем, что требование — это прекрасный метод, отвечающий концепции «ребенок должен слушаться родителей!» И он дает родителям мгновенный результат — нужное внешнее поведение. Подчинение ребенка. Его послушание.

Но если я хочу воспитать личность? Если я хочу воспитать самостоятельность и ответственность — дает ли этот метод ребенку право самому решать, с чем-то не соглашаться? Чему-то не подчиняться? Иметь свое мнение и свои желания?

Ведь самое важное, чего мы должны достичь, — чтобы ребенок принял требования, увидел в них смысл, понял ценность для себя. Чтобы сам понимал их необходимость. Чтобы он не послушно делал уроки, потому что я от него этого требую, а чтобы сам захотел учиться. Не послушно застилал постель, потому что я этого требую, а сам выбрал чистоту и порядок.

Но чтобы он сам что-то делал, сам что-то выбрал — у него должно быть это право выбора, свобода выбора. И именно ее этот метод не дает. Не дает ребенку ощущения уважения к его личности. Потому что если его даже не спрашивают, а лишь командуют им, когда можно попросить его, как равноправную и уважаемую личность, — разве в нем видят личность?

Никто ничего не делает хорошо, если это против воли, даже если человек делает что-то хорошее.

Августин

Нам нужно учиться видеть в ребенке личность. Уважать его как участника наших взаимодействий. Ведь само слово «взаимодействие» предполагает наличие двух равных партнеров.

Критика

— Вещи разбрасывает, игрушки собирать не хочет…

— Стихи не запоминает, рисовать не любит…

— Ведь может по чистой дорожке пройти, но нет, обязательно по луже пройдет…

— Ему лишь бы баловаться, уроки делать не хочет…

Я всегда поражаюсь этому перечню жалоб родителей, которые начинают жаловаться на консультации или на тренингах, что их ребенок — «не такой». И перечень этих жалоб всегда длинный: то не делает, как надо, это делает, как не надо. Такое чувство, что взгляды родителей нацелены, наведены именно на поиск недостатков. И этой задаче — увидеть в ребенке недостатки и указать ему на них — и служит метод критики.

Это «прекрасный» метод, замечательно отвечающий представлению о воспитании как об указании ребенку на его недостатки и требовании их исправить.

Это самый распространенный стиль общения в семье, на работе, в мире.

Это универсальный метод, который можно использовать в любой ситуации, когда ребенок что-то сделал не так, как хотел бы взрослый. А если учесть, что наши живые, естественные дети именно так чаще всего и делают, то это самый распространенный метод в воспитании детей. Потому что всегда найдется, что оценить как «не такой», «плохой» поступок ребенка. Всегда найдется место критике!

Само понятие «критика» означает оценку, за которой стоит непринятие. Мне не нравится то, что ты делаешь. Мне не нравится, как ты это делаешь. Мне не нравишься ты, который так делает. Не принимая поступки ребенка или самого ребенка, мы сообщаем ему об этом. И наше непринятие показывает ему, что он сам или его поступки плохие. Мы считаем, что наше непринятие ребенка таким, какой он есть, должно стимулировать его стать лучше.

И это одна из самых больших иллюзий, которые имеют родители в воспитании. Одно из самых больших их заблуждений, приводящих к тяжелым последствиям как для ребенка, так и для них самих.

— Но ведь должен же быть кто-то, кто укажет ребенку на недостатки, на его плохое поведение! Кто, как не родители, должен давать ребенку такую вот честную обратную связь, без всяких прикрас, как есть? Сделал плохо, значит, сделал плохо! Проявил лень, значит, проявил лень! Чтобы ребенок знал о себе правду и мог корректировать свое поведение! — заявил один папа.

— Должен, — согласилась я. — Родитель, действительно, должен показывать ребенку свое отношение к его поступкам и поведению, чтобы ребенок мог их корректировать. Должен давать, как ты говоришь, «честную обратную связь». Сделал плохо — показать, где сделал плохо. Но если ребенок сделал хорошо — даешь ли ты ему «честную обратную связь»? Замечаешь ли ты, когда ребенок сделал правильно? Даешь ли ты ему возможность узнать о том, что он хороший, ответственный? В том-то и беда этого метода, что он направлен именно на отслеживание плохого в ребенке и сообщение ребенку о том, что он делает плохо. Если бы мы, родители, хотя бы уравнивали свои «честные обратные связи»! И говорили бы ребенку, не убравшему свои вещи на место не только: «Опять рубашку на место не положил, неряха!» Но говорили бы и другое: «Какой молодец! Какой аккуратный мальчик!», когда он, раздеваясь, кладет вещи на место. Но из наших «честных» родительских уст ребенок чаще всего узнает лишь, что он плохой и делает «не так»!..

Критика постоянно присутствует в наших отношениях с детьми. Чего не скажешь об одобрении, поощрении. Где уж тут говорить о равенстве этих воздействий на детей!

Мало того, критикуя детей, родители в большинстве своем даже не осознают, что они это делают. Вот почему у нас в воспитании такой «перебор» критики.

Хочешь уважения — не начинай с оскорбления.

Бальтасар Грасиан

— Вам нужно освободиться от критики ребенка и перейти к его принятию, к поддержке его, — говорила я однажды маме, приведшей на консультацию ребенка. Ребенок был «зажатый», неуверенный в себе.

— Я его вообще не критикую! — с готовностью ответила мама. — Что я, не понимаю, что ли, что когда критикуешь, то они становятся в себе неуверенные! Что я, книжек не читала? — гордо сказала мама. — Я с ним нормально разговариваю!

И я улыбнулась, потому что так не соответствовали мамины слова ее обращению с ребенком. И она, «читающая книги», даже не замечала, что критикует ребенка, как не замечают этой критики в своем отношении к детям многие родители.

— Тебе что, сложно постоять две минуты! — говорила она ребенку, сидя у моего кабинета. И ее недовольный голос слышался даже в кабинете. И в этой фразе звучало: «Что за ребенок такой!»

— Ведь большой мальчик, должен уже понимать! (А ни черта не понимаешь! — вот истинный контекст фразы) — говорила она ему тут же, вслед.

— Ну почему другие дети стоят спокойно, а ты весь извертелся! — закончила она. (Она — не критиковала своего ребенка!)

И многие родители часто критикуют детей, даже не замечая, что они это делают!

— Слушай, ты нормально можешь нести?! Что ты его трясешь! Не можешь, так дай я понесу… — говорит мама четырехлетнему малышу, несущему пакет с игрушками.

— Ты или играй, или не играй… Что у тебя этот волан летает из стороны в сторону… Что, попасть нормально не можешь!.. — говорит мама восьмилетней дочери, играющей с ней в бадминтон.

Критика — многогранна. Она проникает везде — в каждую фразу, во взгляд, даже во вздох. И только родители могут питать иллюзии, что они не критикуют своих детей, а очень даже нормально с ними разговаривают, говоря:

— Ведь можешь же…

— Ну конечно, этого и стоило ожидать!..

— Нет, ну вы на него посмотрите!..

— Господи, ну почему другие дети…

— Неужели так сложно?…

— Чего от тебя еще ждать…

— Я так и знала, что добром это не кончится…

— Ты что, не мог…

— Откуда у тебя руки растут…

— Так и знала, что все испортишь…

— Ну, ты и постарался…

— И за что мне это?…

Дети же прекрасно чувствуют в этих фразах именно критику и недовольство. Чувствуют ее и в интонациях, и во взглядах, во вздохах, которыми мы выражаем свое отношение к «не такому» ребенку с его «не такими» поступками.

Дети прекрасно распознают критику даже в похвале, когда она на самом деле не является похвалой, хотя зачастую именно так родители «хвалят» своих детей.

— Ну, ведь сделал же, сделал, а сколько нытья было! — «хвалит» мама ребенка.

— Ты большой мальчик и все сам сможешь сделать! — говорит мама ребенку хорошую фразу. Но холодная, убийственная интонация передает истинный контекст: «Когда ты, наконец, научишься!»

— Когда ты стараешься, у тебя все получается! — менторским тоном произносит папа, с подтекстом: «Ведь ни черта же не стараешься!»

Есть еще одна особенность этого метода, разрушительная для ребенка. Особенность, которая приводит к тяжелым последствиям.

Мы не просто «честно» рассказываем ребенку о его провинностях, о несоответствии тому идеальному ребенку, которым он должен быть. Мы не просто сообщаем ему, что и где он сделал неправильно.

Мы маркируем его поведение. Мы даем название каким-то его проявлениям. Мы ставим штампы на личность ребенка.

— Ты опять забыл дома тетрадь, растяпа! — говорит мама ребенку, «обзывая» ребенка, «называя» всего его этим словом. И сколько таких «названий» мы даем нашим детям!

— Ты когда научишься класть на место вещи, неряха!

— Что ты шляешься по квартире, бездельник!

— Ты будешь мне помогать, лентяйка?

— Опять пример не решил, я же тебе объяснил, что же ты такой тупой!

— Как ты держишь нож, откуда у тебя руки растут, неумеха!

— Что ты все роняешь, какой ты неуклюжий!

Мы делаем это с благими намерениями — сделать детей ответственными, трудолюбивыми, аккуратными и умелыми. Но как сложно быть ответственным, трудолюбивым, аккуратным и умелым, если постоянно слышишь о себе, что ты безответственный, лентяй, неряха и неумеха! И в этом парадокс этого метода.

Накладывая штампы — мы переводим детей в другую категорию, с отрицательной окраской. И дети, узнав от нас — какие они, принимают это за данность, за реальность. И потом нам же отвечают:

— Да, я разбрасываю вещи, но я же неряха, что с меня возьмешь…

— Да, я неумеха, у меня не получается и не получится, я же неумеха…

— Да, я не хочу это делать, я же лентяйка…

И это уже не способствует их улучшению. Не подвигает их к совершенствованию. Действительно — чего стараться, когда он уже… Мы сами своей маркировкой личности ребенка затрудняем процесс его улучшения.

В этой нашей «маркировке» детей, я бы сказала, все уродство этого метода, его разрушительная для личности ребенка сила. Мы как бы накладываем на ребенка штамп, ставим на него клеймо. Но, маркируя детей как плохих, неорганизованных, неряшливых или вредных — мы воспитываем именно таких детей. И на смену чистому, уверенному в себе ребенку приходит существо с постоянным чувством вины, неуверенностью в себе, ощущением своей «плохости». Вместо совершенного создания появляется неряха, бестолочь, лентяй.

Я еще раз обращаю твое внимание, что сама критика — это оценка, в которой есть непринятие. И ребенок действительно прекрасно чувствует это непринятие и во взгляде, и во вздохе, и в интонации, и, конечно же, в словах, которыми его, мягко говоря, «называют». В каждом таком слове — «бестолочь» или «лентяй» — ребенок в первую очередь слышит непринятие и недовольство им. И ребенок постоянно чувствует себя «неправильным», «не таким» (если учесть тот поток критики, в каком живут дети, родители которых даже не понимают, что они постоянно только и делают, что критикуют своих детей!). И, живя в этих потоках критики, ребенок чувствует себя отверженным. Потому что им, таким, как он есть — постоянно недовольны! И как разрушительны эти чувства!

Много лет подряд проводя тренинг для родителей, я рассказывала одну и ту же историю. Однажды мой знакомый рассказал мне о своем очень трудном, трагичном детстве. Он, оставшийся без родителей совсем маленьким, воспитывался в семье родственников. И женщина, которая выполняла для него роль матери — не хотела его видеть в своем доме, просто ненавидела его. И — даже не называла его по имени, просто называла его «блядь». И говорила: «Ну что, блядь, жрать хочешь?» или: «Блядь, иди во двор…»

И он, маленький, еще не понимающий смысла этого слова, — знал, чувствовал, что она ненавидит его. Он действительно не знал, что значит это слово. Но смысл его был для него понятен — он ей не нравится. Она на него сердится. Он в чем-то виноват. Он какой-то «не такой».

Каждый раз рассказ об этом ребенке и о том, как с ним обращался взрослый человек, вызывал искреннее возмущение — какая дикость! Какая крайность! Как можно так жестоко обращаться с ребенком!

— Но ты думаешь, твой собственный ребенок, когда ты называешь его «бестолочью» или «лентяем», испытывает другие чувства? — спрашивала я.

И в ответ всегда слышала:

— Нет! Конечно, нет! Наши дети этого не чувствуют! Мы же их так ужасно не называем! — это был смысл всего, что говорили в ответ родители.

Но ведь слово «неряха» или «бестолочь» для ребенка — такие же непонятные сначала слова. Он может не понимать их смысла, он поймет его позже, но то, что стоит за словом, каким содержанием оно наполнено — ребенок не может не чувствовать! И чувствует то же, что и этот бедный мальчик, — отверженность, «плохость», чувство вины.

Но разве в этих чувствах должны жить наши дети — дорогие наши, любимые наши, драгоценные наши дети! Разве это те состояния, в которых им надо жить?!

Конечно же, надо признать, что критика — очень эффективный метод. Потому что униженный и отверженный, «не такой» ребенок — должен реабилитироваться, доказать, что он «такой». Показать, что он хороший, правильный. Что может поступать правильно. Поэтому критика чаще всего дает результаты — хорошее поведение ребенка. Желаемое поведение ребенка. То, чего ждут от него родители.

И вместе с тем давай признаем тот факт, что критика — разрушительный метод. Потому что наряду с хорошим, желаемым внешним поведением ребенка, она разрушает его личность. И оставляет его наедине с переживанием отверженности.

И получается, что родитель, применяя этот метод, находится в состоянии большого, правильного, важного человека.

Ребенок же живет в состоянии «плохости», чувстве вины, отверженности.

Думаю, что каждый из нас, взрослых людей — пережил, побывал в этих состояниях. Ведь нас тоже воспитывали в критике, и дома, и в школе. Тебе это нравилось?

Нравится ли тебе сейчас, когда тебя критикуют? Думаю, что и сейчас у нас достаточно возможностей на себе оценить «прелести» этого метода. Нас и сейчас иногда критикуют родители, нас критикуют мужья или жены, начальники. И я уверена — нам это совсем не нравится! Мы не хотим быть «не такими», неправильными. Мы не соглашаемся с критикой, пытаемся в ответ что-то сказать, оправдаться. Нам не нравится, когда выражают недовольство нами. Это не поддерживает нас. Не придает нам уверенности. А нашим детям?

Опять же — может ли твой ребенок так обращаться с тобой? Может ли он сказать тебе:

— Опять пообещал со мной погулять и не выполнил, какой ты врун!

— Опять котлеты пережарила, неумеха!

— Сколько раз тебе напоминать, чтобы ты мне рубашку погладила, какая ты безответственная!

— Чего вещи разбросал, неряха!

«Не хватало, чтобы меня мой ребенок критиковал!» — я думаю, именно такой ответ я бы услышала.

Конечно — это мы можем и имеем право критиковать наших детей.

И это тоже огромное неравенство в наших отношениях, которое показывает — до какой степени они неправильны! И я опять же ничуть не хочу облекать тебя чувством вины, потому что ты не виноват в том, что использовал этот метод воспитания. Его используют все. Все отношения людей проникнуты критикой. Мы сами воспитывались в таком критичном отношении со стороны взрослых — родителей, учителей, преподавателей. Это, действительно, один из самых распространенных методов воспитания.

Но каждый из нас, родителей, все равно сам должен осознанно выбрать — как ему взаимодействовать со своим ребенком. Может быть, увидев все разрушительные последствия этого метода, ты решишь отказаться от него. Может быть, ты захочешь изменить стиль своих отношений с ребенком.

Мы поговорим с тобой на страницах этой книги о возможности создания других — равноправных, глубоких и близких отношений с ребенком. Отношений, в которых критика как метод воспитания просто не понадобится. В которых анализ поступков ребенка, поддержка его в прохождении его жизненного опыта будет взаимным интересным процессом как для родителя, так и для ребенка.

Потому что ребенку, конечно же, нужна помощь в анализе его поступков. Нужна честная обратная связь. Но, это не значит — указывать все время, что он делает не так. Разве нам нужно сформировать в нем знание, что он ведет себя плохо?

Нам нужно помочь ему понять, как вести себя хорошо. Нам нужно дать ему информацию о его возможном хорошем поведении. Нам нужно поддержать его в уверенности, что он может поступать хорошо. Нам нужно помочь ему в осознании его действий и поступков, и это, опять же, возможно только при взаимном, глубоком, доверительном общении с ребенком, в котором ты не видишь лентяя или неряху — а видишь растущую личность, которой ты, взрослый, помогаешь расти.

Наказание

Не заставляй детей ронять слезы слишком часто, иначе им будет нечего уронить над твоей могилой.

Пифагор

Наказание — это реакция родителей на поведение ребенка, которое им не нравится. Это реакция на уже совершенный поступок, которым недовольны родители.

Цель наказания — показать ребенку, что за его плохими поступками следуют плохие последствия — невозможность пойти гулять или посмотреть телевизор, «угол» или порка.

Цель наказания — помочь ребенку осознать, что его поступок плохой. И осознавая это, отказаться от таких поступков, изменить стиль поведения.

Наказание — это последнее воздействие в цепи воспитательных методик. Оно завершает неудачные попытки по-иному воздействовать на ребенка.

Иногда наказание — симптом безграмотности родителей, когда ребенка наказывают ни за что, когда родители даже не ищут других способов воздействия. Чуть что — в угол. Чуть что — шлепок.

Но чаще всего родители прибегают к наказанию, если методы воспитания, которые они применяли — поучения, критика, манипуляции, — не сработали, и ребенок все же поступил по-своему или продолжает следовать выбранному стилю поведения.

И в этом вся парадоксальность ситуации. Наша «грамотность» в применении методов чаще всего и приводит к тому, что мы не достигаем результата. И тогда, как говорят родители, они вынуждены применять наказание. (Вот почему детей наказывали, наказывают и будут наказывать — потому что родители в большинстве своем остаются безграмотными и продолжают «воспитывать» своих детей, не получая нужного результата, и, приходя в состояние бессилия, используют наказание!)

Всякая злость происходит от бессилия.

Жан-Жак Руссо

Действительно, если я, как родитель, нашел с ребенком правильную интонацию, нашел способ взаимодействия — то ребенок услышал меня, мои требования и выполнил то, что должен был выполнить. Или не сделал того, чего не должен был делать. Тогда зачем мне его наказывать? За что мне его наказывать?

Но когда другие методы воспитания не подействовали (а если быть честным — когда то, как я их «грамотно» применил, не подействовало!) — я применяю наказание. Это — крайняя мера. Это тяжелая артиллерия. И каждый раз у родителей, применяющих наказание, есть оправдание: «А если он по-другому не понимает?! А если он по-другому не слышит!»

Но если твой ребенок тебя не слышит — это признак того, что ты не смог простроить с ним близкие, уважительные, открытые отношения. Или это ты его не слышишь, иначе бы уже нашел нужную интонацию, нужные слова, чтобы тебя услышали. Или ты его не понимаешь, иначе бы нашел возможность ему объяснить все тихо и мирно.

Но раз ребенок «по-другому не понимает и не слышит» — его нужно наказать!

И ты только вдумайся: за нашу собственную педагогическую безграмотность мы наказываем своих детей.

Мы наказываем детей, считая, что вправе это делать, что просто должны это делать, что иначе они не понимают. Мы наказываем детей, считая это правильным, нормальным методом воспитания. Мы наказываем детей, как всегда, из самых лучших побуждений, желая сделать их лучше, правильнее, воспитаннее. (Может, нам уже пора сделать себя лучше, грамотнее, добрее, чтобы дети не расплачивались за наши ошибки?)

Есть разные способы наказания. Каждый имеет свою специфику. Давай рассмотрим эти виды, чтобы осознать — что мы делаем с нашими детьми и с нами самими, когда используем этот метод «воспитания».

Физическое воздействие

— Я уже просто не знаю, что делать. И говорил я ему, и ругал, и совестил. А толку никакого. Как носил двойки по алгебре, так и носит. Мне уже в школу надоело ходить, мне математичка нотации читает, а я что сделать могу?… — говорил папа, пришедший на консультацию по поводу своего сына-подростка. — Я его уже бью. Просто порю. Ставлю его, что называется, кверху задом, штаны ему спускаю и ремнем — по заднице…

— И что — помогает? — спросила я. — Знания по алгебре от этого появляются?

— Да нет, — смущенно ответил папа. — Но, знаете, уже просто не знаешь, что делать. Думаешь, выпорю — сядет за уроки, выучит… Я уже и стоял над ним, пока он уроки делал, и тетради проверял, и заставлял мне объяснять, чего он должен сделать, а он ни бе ни ме… И моду взял — уроки прогуливать. Вот и порю его, чтобы в школу ходил и учился нормально…

— Но если ваш ребенок уже что-то там не понимает, если он уже отстал — как же может он выучить что-то непонятное ему, как китайская грамота, без помощи, без поддержки? И оттого, что вы стоите за его спиной, он не начинает лучше понимать то, что не понимает! И зачем же его бить, если ему просто нужна помощь?

— Да, я не знаю… — смущенно сказал папа. — Я уже об этом думал, но репетиторство денег требует, а у нас лишних денег нет…

— И поэтому нужно бить своего ребенка? Оттого, что у вас нет денег, чтобы помочь ему, поддержать его, нужно его бить? Вы же не бьете себя за то, что не имеете денег, чтобы помочь ребенку? Вы же не бьете себя, или жену, или учителя за то, что проглядели, просмотрели тот момент, когда ребенок запутался, отстал в понимании каких-то формул?…

— Да, знаете, как, — сокрушенно ответил папа. — Ведь не знаешь, что делать, ну и делаешь то, что с тобой делали. Ну а что делать-то?

— Что делать родителям и учителям, которые сами проворонили тот момент, когда ребенок отстал, чего-то не понял? Конечно же, помочь ребенку, только это и нужно делать!

Ситуация разрешилась быстро. Папа с мамой решили пойти к учительнице математики и поговорить с ней. Попросить ее о том, чтобы она хотя бы в ближайшее время не вызывала ребенка, не подчеркивала его незнание и непонимание, чтобы стала вести себя терпимей. Потому что, кроме того, что ребенок элементарно чего-то не понимал, он уже стал судорожно бояться строгую и категоричную учительницу, которая видела в нем «тупицу».

И вопрос о помощи ребенку решился элементарно просто. Я попросила свою дочь, которая училась тогда в десятом классе, позаниматься с мальчиком, чтобы понять, в чем его трудности. Ребенку хватило четырех занятий, на которых ему спокойно и доброжелательно объяснили то, что он когда-то не понял и что было причиной его неуспеваемости.

И — нужно ли было его бить?

Я наблюдал только одно действие розги — она или притупляет, или озлобляет.

Мишель Монтень

Есть еще одно плохое проявление этого метода. Мы иногда «пережимаем». Так же, как в поучениях, когда говорим больше, чем надо. Как в критике, когда критикуем больше, чем того заслуживает поступок ребенка.

— Я отшлепала однажды своего ребенка так, что рука потом болела. И я даже плакала оттого, что рука болит. А сейчас я думаю — а каково было ему? — рассказывала однажды на тренинге одна мама.

— Ему легче было, — незлобиво сказал кто-то из родителей. — Его по мягкому месту шлепали.

— Да, — согласилась я, — это место, наверное, специально сделали мягким, а то бы «гуманные» родители уже руки бы себе отбили или вообще забили своих детей в их «педагогическом» рвении.

Мы наказываем детей иногда жестко и не в меру. Крайняя степень — случай, о котором я однажды прочитала в газете, когда мать отшлепала по рукам двухлетнего ребенка за то, что он поцарапал игрушками поверхность нового полированного шкафа. Отшлепала так жестоко, сильно, что в прямом смысле отбила ребенку ручки. Их пришлось ампутировать. Избави Бог нас и наших детей от такой жестокости!

Физическое наказание — это уже конечное звено цепочки насильственных методов воспитания, когда мы «недожали», «недопекли» и приходится уже бить ребенка. Но что дальше? Дальше может идти только усиление агрессии. Но разве это нам надо?

Единственный способ прервать эту цепочку последствий — в корне изменить стиль воспитания, стиль обращения с ребенком. Начать по-другому, с другой стороны. Иного пути нет.

Гораздо легче стать отцом, чем остаться им.

Василий Ключевский

Этот метод дает безмерное чувство власти родителям. Чувство полной власти над ребенком. Это не просто упрек: «Я тебе говорила…» Это не требование: «Я тебе сказал, как надо делать!» Это не критика: «Что ты такой бестолковый!» Это — удар. Это насилие. В этой ситуации власть принадлежит сильному взрослому, который бьет маленького.

А что чувствует ребенок?

Ребенок испытывает страх перед тем, кто его бьет. Ребенок испытывает страх перед самим наказанием. Ребенок испытывает негативные эмоции ко всем, кто присутствует при наказании, за то, что они видят его унижение. За то, что позволяют его унижать.

Именно поэтому нет никаких положительных воспитательных эффектов в физическом воздействии на детей. Потому что никаких позитивных чувств в таком воздействии не испытывает ребенок. И если ты считаешь, что когда ты бьешь, шлепаешь, порешь своего ребенка, он испытывает желание исправиться — ты глубоко ошибаешься.

Можно заставить ребенка изображать старание после наказания. Чувство вины сможет заставить ребенка делать попытки перемениться к лучшему. Но все остальные чувства будут причиной сопротивления переменам. Потому что для обидчика не хочется делать ничего хорошего. И если ребенок все же что-то делает — только из страха. Вот и все, что происходит в наказании.

— Да пусть хоть боится кого-то, — сказал мне как-то на тренинге для родителей один такой «бьющий» отец.

И я изумилась его словам:

— Ты хочешь держать своего ребенка в страхе? Тогда кто для тебя твой ребенок — враг? Он что — противник? С ним нужно воевать? С ним нужно вести постоянные битвы? Или его нужно просто забить, чтобы он стал бессловесным и покорным? Разве нельзя жить в дружбе со своим ребенком? Разве нельзя жить в понимании и принятии, в близости, в доверии? Нельзя? Если ты считаешь, что так нельзя — то это твои проблемы, твои, не ребенка. Ребенок — изначально открыт и распахнут, доверчив и дружелюбен. Закрытыми и недоверчивыми, злыми и вредными делаем их только мы, родители. Но почему наказывать за это нужно детей?…

Строгость рождает страх, но грубость рождает ненависть.

Фрэнсис Бэкон

Может быть, для того чтобы отказаться от наказания как от метода воспитания и понять его негативные последствия — нам, родителям, помогут собственные воспоминания?

Как тебе было, когда тебя наказывали? Что ты чувствовал? Как ты относился к таким «педагогическим» воздействиям?

Я часто задаю этот вопрос родителям и знаю ответы — всегда одни и те же. Нам это не нравилось! Не нравился сам процесс! Не нравились собственные чувства и переживания! Даже те родители, которые оправдывали использование этого метода тем, что их самих наказывали — (и вот, мол, ничего, выросли нормальными детьми и даже благодарны родителям за такое «воспитание»!) — вспоминая свои чувства при наказании — испытывали только негативные переживания. И лица их, когда они вспоминали о том, что переживали, что чувствовали в момент наказания, — становились жесткими, и интонации менялись. И действительно, уже никакой благодарности не ощущалось в этих воспоминаниях!

Потому что люди вспоминали целую смесь переживаний: и чувство вины, что ты такой плохой, и обида на родителей, и чувство ненависти к тому, кто делал тебе больно, и одиночество, и отверженность. Но именно эти чувства переживают и наши дети в момент наказания!

И опять — обрати внимание, до какой степени это неравноправный метод! Может ли твой ребенок наказывать тебя? Может ли твой ребенок ответить тебе ударом? Ответ очевиден — нет. Он не имеет права ударить тебя.

Тогда — какое право мы имеем бить наших детей?!

Можно найти сто объяснений тому, почему мы их наказываем, вместо того чтобы вести с ними спокойный и равноправный диалог. Но может быть, уже не нужно искать объяснения, а просто перестать делать то, что недостойно больших, взрослых и умных людей.

Недостойно унижать тех, кто меньше тебя.

Тех, кто не может тебе ответить тем же способом.

Недостойно порождать страх, вместо того чтобы рождать любовь и понимание.

Лишение возможностей

Можно наказать ребенка, просто лишив его каких-то возможностей.

Можно поставить ребенка в угол и лишить его возможности передвигаться. Можно лишить его возможности смотреть телевизор. Можно не купить ему то, что он просит. Можно не разговаривать с ним, лишив его возможности полноценного общения. Можно не пустить его гулять или не отпустить в гости.

И мы часто говорим детям: «За то, что ты это сделал (не сделал):

— Я запрещаю тебе брать…

— Я не разрешаю тебе…

— Я не куплю тебе…

— Мы не возьмем тебя…

— Ты не пойдешь…

— Ты не будешь смотреть…

— Ты не будешь играть…»

Все, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, — непрочно, неверно и ненадежно.

Януш Корчак

Мы обладаем властью разрешать или запрещать. И мы манипулируем этой властью, добиваясь от ребенка того, что мы хотим.

Этот метод напрямую работает на подчинение ребенка, на указание — кто в доме хозяин. И в этом его слабая сторона. Потому что, опять же, он не оставляет ребенку чувства собственной ценности, осознание его возможностей и прав. Вот почему, даже подчиняясь нам, признавая нашу власть, ребенок затаивает обиду и несогласие с таким обращением.

Мы часто используем этот метод не по правилам, я бы сказала — нечестно. Именно наше чувство власти над ребенком, ощущение собственной власти в конкретной ситуации заставляет нас «перегибать», давать несоразмерное поступку наказание. И речь идет в первую очередь о том, чего мы лишаем ребенка в ответ на его плохой, с нашей точки зрения, поступок.

Я наблюдала однажды такую ситуацию, смешную и трагичную одновременно. Дочь моих знакомых, двенадцатилетняя девочка, совершила плохой поступок, за который и была наказана: ей не разрешили пойти на день рождения к однокласснице. Она готовила подарок. Собиралась на праздник, как на важное мероприятие. На дне рождения должны были быть значимые для нее сверстники, с кем ей хотелось пообщаться в такой вот «неформальной обстановке». Но родители сказали: «За то, что ты так поступила, ты не пойдешь на день рождения!» И это было очень жестокое наказание, несоразмерное тому, что сделала девочка.

А что же она сделала? Она не захотела есть манную кашу, которую ей приготовили. (Я обращаю твое внимание — двенадцатилетней девочке родители готовят манную кашу, которую она терпеть не может! И она должна ее съесть! Уже одно это вызывает большое сомнение в мудрости родителей, в их уважении к ребенку и признании его прав на элементарное желание — самому решить, что ему есть в этом возрасте!)

Ненавистную кашу девочка есть не хотела. Но знала, что ни ее нытье, ни жалобы, ни уговоры не убедят родителей, она понимала, что кашу все-таки придется есть. На ее счастье пришла я, родители отвлеклись на разговоры со мной, и она, улучив момент, прокралась на балкон и выбросила кашу.

Хочу обратить твое внимание на то, что ребенок был в самом прямом смысле поставлен в ситуацию, когда он не мог поступить по-другому. Съесть ненавистную кашу — невозможно. Тихо-мирно выбросить ее в туалет — нельзя: мы сидим на кухне, мимо нас с тарелкой в туалет не проберешься. Но из комнаты, куда ее отправили есть эту ненавистную кашу, можно незаметно пройти в большую комнату, а там — о счастье! — балкон, с него-то и можно выбросить кашу. Что она и сделала.

На беду, вся ее затея открылась. Открылась нечаянно и смешно. Когда взрослые вышли на балкон покурить, их взглядам предстала удивительная картина: ель, растущая напротив балкона, была припорошена чем-то белым, что при более тщательном рассмотрении оказалось манной кашей.

Преступница была выведена на чистую воду. Наказание родилось само — лишить ее того, чего она больше всего хотела. И это было так жестоко. И так несправедливо.

Я пыталась доказать, что этого делать нельзя. Что провинность ребенка не стоит этого наказания. Мало того, эта провинность была создана самими родителями — их «странным» стилем воспитания, когда большую девочку кормят манной кашей, не оставляя ей свободы выбора. Когда она должна отстаивать эту свободу выбора вот такими вот извращенными поступками — обливать роскошную ель манной кашей! Но родители были неумолимы.

«Она должна знать… Она должна осознавать… Она должна прочувствовать…» Это были их аргументы. И я уверена — она «прочувствовала».

Она прочувствовала всю глубину несогласия и несправедливости такого наказания. Прочувствовала боль разрушенных ожиданий. Я уверена — почувствовала даже ненависть к родителям, с такой вот жесткостью лишивших ее того, что ей было важно. И за что? За что, спрашивается?

Однажды я нечаянно воочию увидела чувства, которые испытывает ребенок, властью родителей лишенный возможностей. Я стала их свидетелем нечаянно, невольно — зашла в гости к соседке, у которой в этот момент ребенок стоял в углу, лишенный возможности играть, двигаться. Я в мягких домашних тапочках прошла за чем-то на кухню, где и стоял наказанный, он просто не услышал, что я вошла, поэтому стоя в углу, продолжал делать то, что делал, пока был в одиночестве. Он бил ногой по стене, бил ритмично и говорил при этом так же ритмично, зло:

— Ненавижу мамку… Ненавижу мамку… Ненавижу мамку…

Я так же тихо, как вошла, ушла обратно, потрясенная этой неприкрытой, такой страшной в устах ребенка ненавистью. И только и смогла сказать его маме:

— Выпусти его, пожалуйста! Выпусти! Ему нельзя там стоять…

И сколько родителей, ставя детей в угол, находятся в иллюзиях, что ребенок сейчас чувствует раскаяние, сожаление, что он стоит и «исправляется»…

Ребенок, в большинстве случаев, испытывает совсем другие чувства! Думаю, они тебе знакомы — из детства. И чтобы ярче вспомнить их, представь, что чувствовал бы ты сейчас, если бы тебе, взрослому человеку, кто-то большой и важный сказал:

— Ты забыл купить хлеб? За это останешься без своего футбольного матча по телевизору!

— Я пойду в кино, а ты останешься дома, потому что не помыла посуду!

— За то, что ты опоздал, никакого тебе пива!

— Раз ты так мало зарабатываешь — никакого тебе секса!

Как тебе — понравится такое обращение с тобой? Какие чувства ты испытаешь к этому большому и властному человеку? Приятно тебе быть в этой роли?

А может ли твой ребенок так с тобой обращаться? Может ли твой ребенок за твои провинности лишить тебя чего-то? Ведь мы, родители, ведем себя иногда очень плохо, глупо, иногда просто отвратительно. Нас есть за что наказывать лишением возможностей.

«Мал еще родителей судить!» — скажешь ты. Но почему мал? Чем мал? Мал телом? Да, мал. Но в нем живет та же вечная бессмертная душа, что и в тебе. Он может быть так же недоволен твоим поведением, твоим отношением к нему. Вот только ответить тебе таким же обращением он не может. Иногда я думаю: а жаль, что дети лишены такой возможности.

И опять — дети лишены возможностей…

Отвержение

Это мощный способ воздействия на детей, направленный на получение от них желаемого поступка или поведения. Воздействие, не оставляющее ребенку выбора. Или я должен сделать так, как хочет мама, или я не принимаемый, отверженный, плохой.

Как это звучит в жизни:

— Уйди!

— Терпеть не могу такого грязного!

— Знать тебя не хочу. Говорить с тобой не хочу.

— Пока в комнате не уберешь, не подходи ко мне!

И это не обязательно даже произносить. Отвержение — в интонации, во взгляде, в жесте. Можно просто посмотреть или оттолкнуть его, и ребенок уже чувствует себя отвергнутым. В этом и суть метода — отвергнуть ребенка, оставить его в одиночестве, отчуждении, чтобы он, испугавшись, помучившись, осознав всю свою «плохость», изменил свое поведение.

Отвержение, по сути, — это тоже лишение возможностей, лишение мощное, работающее безотказно. Потому что я лишаю ребенка не возможности пойти в кино, не возможности посмотреть мультик. Я лишаю его своей любви, своего принятия. И это работает сильнее, чем любое лишение, чем физическое наказание, которое можно стерпеть. А за отвержением стоит: «Я не люблю тебя больше». И это очень страшно — остаться без любви и принятия мамы или папы. Поэтому дети очень болезненно переживают отвержение. Поэтому метод и «работает». За счет своей жестокости.

Я наблюдала такую ситуацию в плавательном бассейне, где ждала внука с тренировки.

— Мне трудно, мама… У меня не получается… Я не хочу сюда ходить…

Я обратила внимание на эти слова, потому что сама не так давно слышала их от своего внука. И сказаны они были тоже по поводу занятий в этом бассейне: «Мне так трудно… У меня не получается… Я не хочу ходить в бассейн…» И мы с дочерью обсуждали сложившуюся ситуацию.

Разрешить ему не ходить в бассейн — неправильно. Он должен понимать — чтобы научиться чему-то, нужно приложить старание, терпение. Но оставить ситуацию такой тоже нельзя, раз он так переживает, раз это для него сложно.

Проанализировав ситуацию, мы поняли, что сами ее создали. Дочь вернулась с ним из отпуска, когда группы были уже набраны и дети начали занятия. И ребенок попал в группу, где оказался самым слабым, неподготовленным. Естественно, он не чувствовал себя там комфортно, осознавая свою неуспешность на фоне других. Мы решили ему помочь, поддержать его, тем более что сами невольно «помогли» сложиться такой ситуации.

Мы решили поговорить с тренером, объяснить ему, что ребенок переживает, что ему нужна поддержка. Мы поддержали ребенка, заверив, что у него обязательно все получится, что это нестрашно, если что-то пока не получается — так бывает у всех людей. Но если человек старается и продолжает учиться — у него потом обязательно все получается. Мы хвалили его после каждого занятия: «У тебя есть сила воли, ты молодец, что продолжаешь заниматься. У тебя уже получается лучше. Тренер тебя хвалит, говорит, что ты стараешься». Спустя какое-то время все изменилось, и он стал ходить в бассейн с удовольствием.

Поэтому я и обратила внимание на слова: «Мне так трудно…» И подумала: не одному нашему тяжело заниматься. Я повернулась и увидела говорившего — мальчика лет семи. Мама, сидящая на диване рядом с сыном, который только что вышел после тренировки, с мокрыми еще волосами, и переобувался, — промолчала в ответ. И я подумала удивленно — что же она молчит, он же просит о помощи!

— Мне трудно, мама, — опять сказал мальчик, сказал очень трогательно, и слезы выступили на его глазах, — у меня ничего не получается, я не хочу…

Он не успел закончить фазу, как мама неожиданно отодвинулась от него в другой угол дивана и сказала холодным, жестким тоном, от которого у меня, что называется, мурашки пошли по телу (а каково было ребенку!):

— Я даже сидеть с тобой рядом не хочу после этого. — И отвернувшись от него, добавила презрительно: — Я даже смотреть на тебя не хочу после этого…

Она демонстративно повернула голову в сторону, как бы показывая, что ей действительно смотреть не хочется на такого ребенка!

И ребенок застыл, просто окаменел. Потом виновато и тихо, не глядя на нее — боясь, наверное, снова увидеть ее неприступность и холодность, быстро оделся и сказал тихо, виновато: «Я готов, мама…»

Женщина встала и пошла — так же не глядя на ребенка, как будто его не существовало. Потому что, действительно, зачем ей такой ребенок? Ей нужен рекордсмен, кем она может гордиться! А зачем ей слабый, сомневающийся в себе ребенок? А ребенок поплелся за ней, еле переставляя ноги, поникший, просто пришибленный своей виной, тем, что он — «не такой».

И я подумала, глядя им вслед: теперь мальчик будет изо всех сил стараться. Чтобы получить одобрение. Чтобы получить принятие. Чтобы мама захотела на него смотреть. И он будет справляться с этой ситуацией в одиночку, преодолевая неудачи, будет напрягаться и тревожиться — и не находить поддержки. Будет переживать, страдать в своей отверженности. Так появляются тревожные, невротичные, неуверенные в себе дети.

Или, что возможнее всего, будет заболевать после тренировок или перед тренировками. Будет заболевать неосознанно — чтобы избежать травмирующей ситуации. И потом взрослые скажут: не пошло у нас плавание, здоровье не позволило.

Или он закроет свои чувства, ожесточится и докажет маме (чего она и хочет!), что он может. Докажет, сцепив зубы, ожесточившись. Но только никого в жизни это ожесточение и закрытость еще не делало счастливым. Успешным — да, результативным — да. Но счастливым — нет. Потому что счастье приходит к открытым людям с распахнутыми сердцами.

И я подумала с грустью: мы отворачиваемся от ребенка именно тогда, когда ему больше всего нужна поддержка. Именно тогда, когда он нуждается в нашей помощи, в поддержке его, в осознании собственных поступков, в одобрении, в успокоении, что он научится делать правильно — мы чаще всего и отвергаем ребенка. И даже сделали это отдельным методом воспитания, эффективным и таким жестоким.

И даже в таком жестоком воздействии мы, родители, опять-таки, умудряемся пережать, передавить свое воздействие, как делали это в применении других методов.

Я видела однажды действительно душераздирающую сцену. Среди бела дня между рядов вещевого рынка шла женщина, за руку которой цеплялась, плача во весь голос, девочка лет двенадцати. И мама с отвращением отталкивала руку ребенка, с ненавистью говоря:

— Отстань, я сказала, не трогай меня…

— Но мама! — отчаянно, размазывая по лицу слезы, кричала девочка. — Мамочка! — и опять хватала быстро идущую мать за руку. А та — опять отталкивала ее руку, как что-то мерзкое, и шла дальше. И девочка опять кричала, плача отчаянно и громко:

— Мамочка!.. Ну мама!..

И это было такое жестокое зрелище! И там, где они проходили, люди останавливались и провожали взглядами эту пару, и у всех на лицах читалось только одно — недоумение. За что мать так жестоко, на глазах у сотен людей отвергает ребенка!

Ни один ребенок не может опозорить родителей так, как родитель — ребенка.

Ян Курчаб

Я тоже, потрясенная этой сценой, долгое время была под ее впечатлением и все думала — ну действительно, что такого страшного в принципе может натворить ребенок? За что его можно так жестоко отвергать?

Я перебирала разные варианты: может, девочка попросила что-то купить и не поняла отказа? Может, обманула? Украла деньги? Призналась, что плохо закончила четверть? Я дошла даже до почти невозможного в ее возрасте — забеременела?

Но какую бы причину я ни придумывала, каждая из них, я уверена — каждая требовала не отвержения, а наоборот, приближения к ребенку, чтобы понять вместе с ним, как это произошло и что теперь с этим делать.

Именно этого требуют все неприятные и сложные ситуации с детьми — именно поддержки ребенка в осознании произошедшего, поиск путей выхода. Потому что раз ребенок натворил то, что не надо было, иногда сам не понимая, как у него это получилось, то он тем более не знает, как из этой ситуации выйти!

Вот тут и нужны родители, которые с позиции своего опыта, знаний и подскажут ему, помогут ему понять и причины свершившегося, и возможные варианты выхода из ситуации. Но меньше всего в таких ситуациях ребенка надо отвергать. Да еще так жестоко. И я уверена — нет такой детской провинности, которая стоила бы такого отвержения!

Но сколько историй о таком вот «неадекватном» отвержении слышала я на тренингах для родителей от самих родителей!

— Я закончила четверть с одной тройкой, которую так и не смогла исправить. И, как сказала мама, стала «позором» для всей семьи. И родители со мной демонстративно не разговаривали несколько дней, пока я не уехала к бабушке. Это были самые тяжелые дни в моей жизни…

— Когда мне было пятнадцать лет, я купила путевку на море. Родители меня не отпускали. Была отговорка — без моей помощи они не смогут сделать ремонт. Я понимала, что это была просто отговорка, чтобы меня не пустить. И все равно уехала отдыхать. И целый год папа со мной не разговаривал.

— Меня родители чуть что отправляли в мою комнату: «Сиди там и на глаза не показывайся, пока…» Это была ссылка. За любую провинность: «Иди и посиди, и пока не поймешь — не выходи». Они не хотели меня видеть. И я сидел в этой комнате такой одинокий, и чувство это было такое ужасное — меня даже видеть не хотят…

Надо признать, что отвержение — это очень распространенный метод. Мы часто отвергаем детей, иногда даже не понимая, что мы при этом делаем. Не осознавая, что получают в этой ситуации родитель и ребенок.

Родитель в таком «педагогическом процессе» чувствует свою правоту. Правоту и еще раз правоту. Ведь он воспитывает ребенка!

Я знаю это на опыте своего родительства. Много раз (опять же, не осознавая, что я делаю), я отвергала своего ребенка. Не жестко: «Уйди, не хочу тебя видеть!», просто отстраненным своим молчанием, в котором было недовольство ее поведением. И всегда я испытывала при этом чувство собственной правоты и обиду, что мой ребенок так со мной поступает! И искреннее желание — чтобы она осознала и поняла! (Чтобы она осознала и поняла — обращаю я твое внимание! Как мы, взрослые, хотим, чтобы дети осознали и поняли, когда сами мы ни черта не осознаем и не понимаем, что творим!) Но я помню это ощущение собственной правоты, уверенности, что я правильно поступаю, что я так воспитываю!

Что чувствует ребенок в процессе такого «воспитания», думаю, теперь тоже понятно. Отчаяние: «Мне и так плохо, а меня не поняли, меня отвергли!» Одиночество. Чувство вины. Чувство беспомощности, потому что не знаешь, что теперь делать, и нет никого, кто бы тебе помог! Страстное желание, чтобы тебя приняли обратно.

Не так давно я увидела все эти детские переживания.

Мы с внуком поссорились. Это был редкий для нас случай — обычно мы находим общий язык. А тут утром по пути в детский сад он, недовольный тем, что его не оставили дома, как обещали, на мне сорвал свое плохое настроение, обвинив меня, как говорится, во всех смертных грехах. (И опять, обрати внимание, как часто мы, взрослые, сами расстраиваем детей своими обещаниями, которые не выполняем. Но потом, когда они выражают свой протест или возмущение этим, их же считаем виноватыми в плохом поведении!)

Я понимала, в чем причина его такого вот «срыва» на мне, и несколько раз пыталась остановить его, объясняя это. Но его, что называется «понесло». И когда он в детском саду, переодевшись, собрался уйти в группу, я сказала:

— Ты очень плохо со мной обращался по пути в сад. Я понимаю, почему ты так себя вел. Но я считаю, что ты должен хотя бы извиниться передо мной за такое несправедливое отношение ко мне.

Но внук ушел в группу, так и не извинившись, хотя я точно знала, видела — он понимает, что был неправ.

Дома я обсудила эту ситуацию с дочерью, сказав, что при всем том, что я понимаю, почему он так себя вел (он был очень расстроен тем, что ему пришлось идти в сад вместо того, чтобы остаться дома и пойти с мамой в спортивный клуб), я считаю, что он, большой, уже шестилетний мальчик, должен также понимать, что, если он невольно обидел человека, надо перед ним извиниться.

Поэтому, когда я забрала внука вечером из сада, и он попытался со мной общаться как ни в чем не бывало, я сказала, что не считаю это правильным — делать вид, что между нами ничего не произошло. И мне бы хотелось, чтобы он просто признал свою неправоту и извинился за плохое обращение со мной. Он ушел в свою комнату и спустя какое-то время вышел с рисунком, чтобы обсудить его со мной. Я понимала — это была попытка примирения. Но я также понимала, ребенок действительно должен уметь признавать свои ошибки и приносить извинения людям, которых он, пусть и невольно, но обидел. Поэтому не стала с ним ничего обсуждать, сказав, что прежде нам нужно прояснить наши отношения. К счастью, скоро пришла его мама, и я, объяснив дочери ситуацию, попросила ее помочь ему помириться. Помочь, потому что вдруг сама поняла — у него даже опыта нет такого — мириться. Никто его не отвергал, никто с ним не ссорился, поэтому ему не приходилось мириться. Ему нужно было помочь научиться это делать.

Дочь ушла к ребенку, и я, готовя ужин, слышала, как она расспрашивает о том, что произошло, как он покаянным голосом говорит о том, что обидел Марусю, но что не хотел обидеть…

Спустя какое-то время они пришли ко мне вдвоем и позвали меня в комнату. Когда я зашла, на столе лежал рисунок, на котором была изображена я — во всей красе, какой видел меня ребенок.

— Это тебе, Маруся — сказал внук и замолчал.

Тут дочь помогла ему:

— Ты хотел Марусе еще что-то сказать. Маруся, Никита хочет тебе кое-что сказать, — сказала она мне, как бы соединив нас.

И ребенок произнес:

— Маруся, я был неправ утром… Прости, что я тебя обидел…

— Конечно, я прощаю тебя, дорогой, — сказала я. — И не успела я это произнести, как он прижался ко мне и произнес горячо и так искренне: — Какая радость, Маруся!

Я присела и обняла его крепко, и он опять повторил:

— Какая радость!

И такое облегчение прозвучало в его словах! Такая искренняя радость, что его, пусть и кратковременное, отвержение прекратилось! Что он прощен! И так трогательно это прозвучало, что у меня и у дочери слезы выступили на глазах.

Дочь, растроганная этой сценой, ушла, а мы, обнявшись, спокойно обсудили все произошедшее.

— Ты плохо поступил со мной, потому что был недоволен тем, что тебя вели в сад, — сказала я. — И на мне сорвал свое недовольство. Я думаю, ты понял, что так делать не нужно: я ведь была не виновата в том, что тебе пришлось идти в сад. Учись быть честным и не обвинять других людей в том, в чем они не виноваты, иначе ты будешь с ними ссориться.

— Но я просто был расстроен, что ты меня ведешь в сад. Я тебя нечаянно обидел.

— Да, дорогой, я понимаю, что ты был расстроен. И ты не хотел меня обидеть, и обидел нечаянно. Но если ты увидел, что ты обидел человека, даже нечаянно, — просто попроси у него прощения, извинись перед ним. И вся обида пройдет. Именно этого я и хотела от тебя — чтобы ты просто признался, что вел себя утром по отношению ко мне несправедливо. И вот сейчас ты извинился — и я сразу тебе все простила, потому что понимаю, что ты сделал это нечаянно, и знаю, что ты хороший человек…

Ребенок ушел. А я под впечатлением всего нашего разговора и его такого неожиданного: «Какая радость, Маруся!» думала: сколько терзаний и переживаний испытывает душа маленького ребенка, когда чувствует себя виноватой и отвергнутой! Внук побыл в этом состоянии не больше часа, пока не пришла мама, которая помогла ему помириться. А если ребенок живет в постоянном чувстве вины? И никто ему не помогает сделать этот шаг к примирению? А если его постоянно ругают или критикуют, отвергая его такого, какой он есть? Какие душевные терзания! Какие переживания! И какое одиночество должен испытывать он, чувствуя себя плохим и не принятым взрослыми! И не просто взрослыми — самыми близкими, самыми значимыми для него в жизни людьми, чье мнение и отношение, чьи чувства — самые важные для него!

Не слишком ли большой ценой получаем мы от детей желаемые результаты?

Манипуляции

«Прекрасный» способ добиться от ребенка послушания, вызвав у него чувство вины и поставив его в ситуацию, когда единственная возможность снять с себя это чувство вины и перестать чувствовать себя плохим — это сделать то, что хотят от тебя родители.

Манипулирование собственным ребенком всегда имеет под собой самый прекрасный, хороший мотив. Мы искренно уверены, что достигая манипуляциями желаемого, мы делаем это только ради детей и во имя детей. Мало того, мы даже не осознаем, что то, что мы совершаем с ребенком, есть наша манипуляция им. Большинство родителей даже слова такого не знают, но только и делают, что манипулируют собственными детьми.

— Если бы ты меня любила, ты бы меня не расстраивала и съела кашу, — говорит мама пятилетней девочке.

И за всем сказанным есть скрытый смысл:

— Хорошие девочки не расстраивают маму. Если ты меня расстраиваешь — значит, ты плохая девочка.

— Хорошие девочки едят кашу, которую им дает мама. Если ты не ешь эту кашу, — ты плохая девочка.

— Единственный способ остаться для меня хорошей девочкой — съесть кашу…

И у ребенка есть выбор: либо съесть эту ненавистную кашу и стать хорошей девочкой для мамы, либо не съесть, но остаться с сильнейшим чувством вины, что он — плохой ребенок, что он не любит маму.

Но ни один психически здоровый человек не хочет жить с чувством вины, не хочет чувствовать себя плохим и виноватым. Поэтому у ребенка, по большому счету, и выбора нет — надо съесть эту ненавистную кашу.

И в этом суть манипуляции — добиться от ребенка того, чего я хочу, через его чувство вины, боязнь стать плохим, отверженным.

Ребенок, например, играет за компьютером или занят каким-то своим важным делом. Приходит мама, которая говорит, что нужно сходить в магазин. Ребенок начинает отказываться, потому что увлечен своим делом.

— Нет, — говорит мама, — если ты хороший мальчик, ты пойдешь в магазин. Но, конечно, если ты меня не уважаешь, не ценишь, не заботишься обо мне, то тогда продолжай играть…

И это, как говорится, удар ниже пояса. Потому что какой тут может быть выбор?

Или ребенок бросит играть — чего он на самом деле не хочет, или станет плохим — чего он тоже совсем не хочет. Из двух «не хочет» он должен сделать выбор. Из двух выборов, ни один из которых не является его собственным, желаемым выбором, он должен что-то выбрать. И он «выбирает» меньшее — бросить игру. У него по большому счету и выбора-то не остается.

В этом и есть суть манипуляции — создать видимость выбора для ребенка, заставить его выбрать из того, из чего он на самом деле ничего не выбрал бы. Он выбрал бы третий вариант — сидеть и играть. Но такого выбора ему не оставляют. Он в любом случае выберет из того, что предложит родитель.

Поэтому манипуляция — один из самых нечестных способов воздействия на ребенка. Это способ, беспроигрышный для родителей. При любом выборе ребенка побеждает родитель.

Сделал ребенок так, как того хотел родитель, — родитель победил, он добился от ребенка того, чего хотел.

Не сделал ребенок так, как хотел родитель — тоже родитель победил, потому что родитель остался в ощущении себя хорошим, правильным родителем, а ребенок — остался плохим, отверженным, с чувством вины.

Есть еще одно понимание, что такое манипуляция. Это смешение, соединение в одно никак друг с другом не связанных явлений.

Я говорю ребенку: «Если бы ты любил маму — ты бы съел эту кашу!»

Но любовь ребенка к маме и его отношение к каше — это совершенно разные вещи. Ребенок любит маму, но может не любить мамину кашу. Это никак не связанные вещи. Но «мудрые» родители жонглируют этими понятиями, спутывают их, чтобы получить от ребенка желаемый поступок.

А ребенок слишком мал, чтобы осознать, понять — где здесь неправда, в чем — подмена понятий. Ведь на манипуляции ловятся и взрослые, и умные, и образованные люди. В этом и особенность манипуляции — она так быстро вызывает в нас чувство вины, что мы даже не понимаем, что нас, по большому счету, обманули, смешав несовместимые понятия. Но нам говорят: «Если бы ты меня любил, ты бы вовремя приходил с работы…» или «Если бы ты меня любила, ты не болтала бы два часа с подругой…» — и мы ловимся, испытываем чувство вины, испытываем раскаяние и обещаем так больше не поступать…

Так, когда я уже взрослым человеком приезжала в отпуск к маме, она все время пыталась накормить меня своими бесконечными сытными и вкусными блюдами, манипулируя моим чувством вины: «Конечно, приезжаешь раз в год — и не ешь борщ, который я приготовила, так ты мамочку любишь…» Или: «Я старалась-старалась, фаршировала этот перец, а ты попробовать не хочешь, так ты ценишь мое старание!» И я ловилась на эти слова, чувствуя вину, что действительно редко приезжаю, действительно, она так старалась…

Сейчас, когда мама делает то же самое, пытаясь меня накормить — обкормить, я просто смеюсь:

— Мамочка, ты и борщ для меня — разные вещи. Тебя я люблю всегда. Борщ — иногда, когда хочу. Поэтому я не должна его есть. И это не имеет никакого отношения к моей любви к тебе. Ешь его сама. Съешь порцию за меня, — говорю я, и этим заканчиваются мамины попытки манипуляции (и я уверена, мама и знать не знает, что она пыталась мной манипулировать, как не осознает это большинство родителей!).

Действительно, в большинстве случаев родители не осознают, что они манипулируют ребенком. Вот почему их даже нельзя винить за это. Они это просто делают, делают так красиво, так артистично.

— Тебе не стыдно! Я тебя просила убрать, а ты сидишь и книжку читаешь… — гневно говорит мама.

И эта такая простая и знакомая всем родителям фраза — тоже манипуляция! Потому что она имеет скрытый смысл:

— Ты не должен делать то, что хочешь ты. Ты должен делать то, что хочу я. Иначе ты — плохой ребенок. И если ты будешь делать то, что хочешь ты, а не то, что хочу я, тебе должно быть стыдно.

Но почему маме не стыдно за свое желание, а ребенок должен испытывать стыд за свое желание? В этом и есть манипуляция — обвинить ребенка в том, в чем он не виноват, но через чувство вины добиться выполнения желаемого.

Еще один способ манипуляции — самому что-то сделать, сделать то, о чем тебя не просили, что было твоим собственным выбором, а потом укорять этим, упрекать окружающих.

«Я три часа это блюдо готовила, а ты, неблагодарный, не хочешь его есть!» — обиженно заявляет мама. Но сын не просил тебя его готовить. Ты сама «заморочилась» с этим блюдом и ждешь благодарности!

«Я все магазины обегала, чтобы тебе это купить, а ты носить не хочешь…» Но если ты, «обегав все магазины», купила то, что не нравится ребенку, почему он должен это носить? Если ты не учла его вкус, его желания, а купила то, что сама посчитала нужным, почему он должен это носить? (А дети так часто и отвечают: «Ну и носи это сама!»)

«Я ради тебя работу бросила, а ты…» Но миллионы родителей не бросают работу, а совмещают работу с воспитанием ребенка, иногда не одного, а нескольких детей. И при этом умудряются делать карьеру и достигать успеха. Твой выбор раствориться в ребенке, жить для ребенка — это твой собственный выбор. Почему ребенок должен из-за этого чувствовать себя виноватым?

«Я тебе всю жизнь отдала…» Но родить или не родить ребенка — это выбор самого родителя. «Отдавать ему жизнь» — тоже выбор самого родителя. Ребенок уж точно не просил: «Мама, отдай мне всю свою жизнь…» Мы сами иногда решаем поставить крест на всей своей жизни и жить ради ребенка — им и его жизнью. (К каким тяжелым последствиям для ребенка приводит наше искреннее желание «жить его жизнью, жить ради него», мы поговорим в книге «Искусство быть родителем».) Мы сами делаем то, о чем нас не просили (чего лучше бы мы не делали!) — а потом ждем благодарности или ответных «жертв».

Обвинить другого в том, что ты сам сотворил, — одна из распространенных манипуляций.

Несколько раз в своей практике я сталкивалась с обвинением:

— Он у меня столько здоровья отнял… Он мне все нервы измотал… Он бабушку до могилы довел своим поведением…

И это тоже манипуляция. Нечестная и жестокая, как большинство манипуляций. Это мы сами, в силу многих оправдывающих нас причин, не смогли построить нормальные отношения с ребенком и теперь «болезненно» реагируем на него самого и его поступки. И говорим — сколько он у меня здоровья отнял… Сколько он мне нервов попортил… А мы тут — ни при чем!

Манипуляция — один из самых нечестных способов взаимодействия с ребенком. В других методах воспитания все открыто. Открыты претензии к ребенку. Открыты способы наказания. Открыты чувства наказывающего.

В манипуляции все скрыто. Все спрятано за заботу и внимание. Все звучит очень благородно и красиво. Но по сути — нечестно. И подчас — жестоко.

Однажды ко мне на консультацию пришли мама и бабушка, которые показались мне очень заботливыми, переживающими за своего сына и внука. Пришли на консультацию к психологу вдвоем, нашли время. Но их претензии, их запрос сначала вообще мне были непонятны.

Они, перебивая друг друга, старались подробно описать, сколько у них проблем с восьмилетним мальчиком. И претензий этих было, что называется, вагон и маленькая тележка.

И читать он не хочет, нужно его заставлять, и к столу не дозовешься — сейчас, сейчас, а сам в солдатики играет. И спать не уложишь, все просит: «Я еще чуть-чуть поиграю… Еще чуть-чуть…» И в комнате никогда порядка нет, то он что-то вырезает, то он что-то собирает, то все игрушки из коробки вывалит, а собирать их не хочет…

Я искренне не могла понять — что страшного они видят в поведении ребенка? Все, что они описали, было нормальным поведением нормального восьмилетнего мальчишки, который любит играть, вырезать, имеет свои пристрастия или свои нежелания. Обычный живой ребенок, которым он и должен быть.

Но их ребенок должен был получать только пятерки, по первому требованию, как солдатик, ложиться в постель, любить читать, как любила читать бабушка, и еще многое он был должен…

И я уже было собралась говорить с этими сверхтребовательными родителями об их завышенных претензиях к ребенку, как разговор принял совсем другой оборот.

Оказалось, что для того, чтобы заставить его быть «нормальным» ребенком, чтобы он понял, как плохо себя ведет, и исправился, они разработали целый план, который и привели в действие. Только план этот не сработал, не привел к желаемому результату, вот они и пришли на консультацию, чтобы выяснить, как же им теперь поступить.

А план был жестокий и бесчеловечный, как будто они хотели не восьмилетнего мальчика «исправить», а какое-то чудовище.

Мама уехала к подруге на несколько дней. А бабушка сказала мальчику:

— У мамы заболело сердце из-за того, что ты не слушаешься. Ее положили в больницу, и она может умереть… Вот до чего ты довел маму… Если бы ты любил маму, ты бы не доводил ее до такого состояния, ты бы слушался… Тебе надо срочно исправиться, чтобы мама выздоровела…

Бабушка ожидала, что ребенок после такой ее речи сразу «исправится», побежит делать уроки, наведет порядок в комнате, чтобы мамочка сразу из больницы вышла. А он, бессовестный, ушел к себе в комнату, улегся на кровать и пролежал там молчком весь вечер, даже внеклассное чтение не хотел делать, пришлось его заставлять, напоминать ему, к чему привела его плохая успеваемость…

— Это было позавчера, — возмущенная таким ужасным поведением внука, рассказывала бабушка. — Вчера он как пришел из школы, сразу спрашивает — а мама не вышла из больницы? Я ему сказала — как же она выйдет, когда он ее расстраивает, продолжает не слушаться? А ведь если бы он любил маму, он бы уже исправился… Но он не исправляется, и маме стало еще хуже…

А он улегся на кровать. Ничего делать не хочет. Сказал только: если мама умрет, я тоже умру… Чуть не силой его пришлось заставлять уроки делать… Сегодня пришел, сразу к себе в комнату пошел, лег и лежит, отвернувшись к стенке. И разговаривать не хочет… Бессердечный какой-то… — заключила бабушка.

А я, к своему ужасу вдруг почувствовала такую ненависть, жгучую ненависть к милой и «сердечной» бабушке, что, казалось, будь у меня в руках оружие, я могла бы ее пристрелить, чтобы она не истязала ребенка.

Я вышла из кабинета, чтобы привести себя в нормальное состояние, потому что при такой ненависти невозможно было дальше общаться с этими людьми. Я несколько минут постояла, подышала, выпуская из себя эту ненависть. Действительно, за что их ненавидеть? Они (как и все родители!) хотят добра своему ребенку! Только вот способ для этого выбрали чудовищный!

— Ребенок сейчас дома один? — спросила я, вернувшись.

— Да, я его так и оставила. Лежит, отвернувшись к стенке, и разговаривать не хочет! — все также возмущенно ответила бабушка.

— Сейчас же звоните ему и говорите, что маму выписали из больницы, — сказала я ей. — И молите Бога, чтобы с вашим внуком все было в порядке, чтобы он был жив. Чтобы он не выбросился из окна, например… На каком этаже вы живете?

— На двенадцатом, — пролепетала мама.

И расплакалась.

Только бабушка была удивлена таким непонятным поворотом. Тем, что приходилось отменять весь план. Так хорошо простроенный план не сработал. И почему?

— Не понимаю, — говорила она горячо. — Когда мои дети, погодки, дочь, — она показала на дочь, — и сын плохо себя вели, я тоже так сделала — уехала к подруге, а муж сказал, что я заболела, что я умереть могу оттого, что они так плохо себя вели… И они сразу как шелковые стали. Им одного дня хватило, чтобы тут же и в комнате убрать, и уроки сделать, лишь бы мамочка скорее выздоровела. А тут… Ничего не понимаю… Хочешь как лучше…

— И каково вам было, когда вам, маленькой девочке, сказали, что ваша мама в больнице и может умереть? — спросила я маму ребенка, которая так, молчком, и сидела во время всех бабушкиных возмущенных рассказов.

— Это было ужасно! — ответила она тихо после небольшой паузы. — Это было так страшно, — сказала она уже как-то горячо, и я почувствовала, она вспомнила, как это было. — Это было так страшно… Мы с братом всю ночь не спали. Я залезла к нему в постель, мы лежали с ним вдвоем, обнявшись, и плакали. Это было так страшно, что мама — умрет…

— Вы с братом всю ночь вместе плакали, обнявшись… А как же вы смогли оставить вашего мальчика одного переживать этот ужас? — искренне недоумевая от такой жестокости, бесчувственности, спросила я. — Ведь он один в этом ужасе, ему не с кем даже поплакать, не к кому прижаться. Его еще и попрекают в бессердечности… Но разве его надо упрекать в бессердечности?

Люди обычно мучают своих ближних под предлогом, что желают им добра.

Люк де Вовенарг

Большинство родителей манипулируют детьми, делая это из самых благих побуждений. Но наши благие побуждения совсем не гарантируют нам правильные, хорошие результаты.

Нам нужно признать нечестность манипуляции. И нам нужно признать опасность манипуляции. Потому что, начав манипулировать ребенком с мелочей, мы «заражаемся» этой возможностью скрытого управления ребенком. И начиная с «безобидных» манипуляций «если бы ты любила маму, ты бы съела кашу…», мы можем незаметно для себя дойти до «вот до чего ты довел мать…»

Начиная с мелких, простеньких манипуляций, мы действительно рискуем дойти до крупных, жестоких. И тогда — мы уже вмешиваемся в жизнь детей, диктуем им свои условия.

— Мое сердце не перенесет этого брака… Ты — бессердечная дочь!.. — и дочь должна выбирать между матерью и любимым человеком. И какой это жестокий выбор!

— Я тебе всю жизнь отдала, а теперь ты хочешь уехать… Неблагодарный!.. — и человек отказывается от своих планов, от своей жизни в угоду маминой.

Мы начинаем использовать своих детей в своих целях, нагружая их чувством вины. Мы создаем ад в жизни наших детей.

И ты думаешь — они когда-нибудь скажут нам за это «спасибо»?

И я потому и поставила этот метод последним в списке методов, потому что он — самый нечестный, а потому — не достойный нас, взрослых, умных людей, каковыми мы себя считаем.

Один только урок нравственности годен для детства и в высшей степени важен для всякого возраста — это не делать никому зла.

Жан-Жак Руссо

Итог

Когда мы обсуждаем на тренингах методы воспитания — родители, в большинстве своем, признают, что понимают нечестность или неправильность, авторитарность этих методов и того, как мы их используем. Каждый родитель переживал состояние, когда понимал, что то, что он делает с ребенком, неправильно, что так нельзя. Но как поступать по-другому — мы иногда просто не знали.

Но каждый раз, обсуждая на тренинге эти методы воспитания, я слышу от родителей и оправдания, аргументы в их защиту.

— Но ведь должен же он понять! — Кто-то из родителей всегда прибегает к этому распространенному аргументу. — Может, методы и правда жестковаты, но они заставляют ребенка задуматься о своем поведении. Он должен понять, что ведет себя неправильно, что так поступать нельзя!

— Да он и так все понимает — отвечаю я.

Ребенок, действительно, в подавляющем большинстве случаев понимает, что поступок неправильный. Даже если он этого не понимал в процессе его совершения, он не может этого не понять, когда видит реакцию родителей. Наш недовольный взгляд, даже вздох уже говорят ребенку, что он поступил плохо. И он все понимает.

И если мы хотим, чтобы ребенок понял — не надо его «воспитывать». Достаточно на него посмотреть. И уж тем более не надо его отчитывать или обзывать, наказывать или отвергать.

Но мы делаем это. Мы используем «силовые» методы, ввергая ребенка в чувство вины, отвергнутости, осознание собственной «плохости».

— Но если ребенок совершил плохой поступок, пусть и испытывает плохие чувства! — находятся и такие вот «добрые» родители, которые приводят этот аргумент.

— То есть — «око за око, глаз за глаз»? — спрашиваю я. — То есть — он нам, а мы ему, чтобы ему еще хуже было! «Высокие» отношения! Отношения, в которых я хочу сделать плохо собственному ребенку, уже и так понявшему, что он совершил что-то плохое. Уже переживающему плохие эмоции. Ему плохо — пусть ему будет хуже! Удивительно, сколько в нас доброты по отношению к нашим детям!

Методы, о которых мы говорили, и то, каким образом мы их применяли, можно назвать авторитарно-диктаторско-подавляющим воздействием на ребенка. И мы направляли это воздействие на «исправление», на «недопущение», на «искоренение».

И сами эти слова говорят о нашем странном отношении к детям. Как будто мы находимся в исправительно-трудовой колонии, общаемся с преступниками, и наша цель их перевоспитать! Тебе не кажется странным такое отношение к детям? К нашим добрым, терпимым, открытым, сердечным детям? К нашим смышленым, хорошим по своей природе, любознательным, нуждающимся в нашей любви и поддержке детям?

Давай признаемся, что такое отношение и такое «воспитание» — это наши ошибки.

Все перечисленные методы воспитания основаны на непринятии и отвержении, на переделывании, на недовольстве тем ребенком, который есть. Именно поэтому они так неэффективны для нормального, гармоничного, светлого воспитания хорошего человека, достойной личности.

— Вот вы говорите, методы не эффективны, — тоном, в котором уже слышится несогласие, говорит одна из мам (всегда находится кто-то, кто это скажет!). — А вот меня родители в детстве именно так и воспитывали, и на меня это действовало. И я после критики старалась исправиться, и порядок наводила, и учиться хорошо старалась. Методы эти приносили свои плоды…

Я часто слышала такие оправдания. Я слышала это от зажатых, неуверенных в себе женщин:

— Меня так воспитывали, но я же давала результаты: школу хорошо окончила, была под контролем родителей, глупостей никаких не наделала…

И я говорила в ответ:

— Да, это действительно результат. Но этот результат обошелся тебе ценой твоей низкой самооценки, твоей неуверенности в себе. Не большая ли это плата?…

Я слышала это от жестких, бесчувственных мужчин, говоривших:

— Меня тоже так воспитывали, меня самого критиковали, даже пороли, и я родителям даже благодарен теперь…

— И за вашу бесчувственность — вы тоже благодарны? — интересовалась я. — Но не тогда ли она возникла, когда вас критиковали, и вы делали вид, что вас это совсем не трогает?… Или когда вас пороли — и вы прятали свои настоящие чувства ко взрослому человеку, который вас унижает? За это вы тоже благодарны?

Да, эти методы приносили свои плоды. В совокупности с чувством вины, в совокупности с возникновением комплексов, неуверенности в себе.

Но почему мы считаем, что результаты должны быть получены только такой ценой? Почему мы считаем, что ребенок сумеет и захочет хорошо учиться или хорошо себя вести только после «угла» или порки? Почему мы не ищем других способов? Мы просто не умеем по-другому и успокаиваем себя — ведь результаты же есть!

Да, есть результаты плюс ненависть к тебе, есть результаты плюс обида на тебя. Есть результаты и ощущение себя плохим и виноватым. Какой страшной ценой даются эти результаты!

И эти побочные результаты, эти довески к результатам — это не нормально! Так не должно быть. Можно по-другому. Спокойно и мирно, в любви и понимании — достигать тех же результатов. Без собственной нервотрепки и унижения ребенка.

Чтобы создать другую реальность, когда мы сможем строить с ребенком хорошие, открытые отношения, когда просто исчезнут ситуации, в которых потребуются «силовые» методы, нам необходимо осознать: что же на самом деле мы получаем как результат? Если мы осознаем все последствия, все «довески» такого «воспитания», нам легко будет признаться в своих ошибках. Признаться и покаяться. И начать строить новые отношения с нашими детьми.

Начать воспитание по-новому!

Глава 3. Последствия наших воздействий

Послушание

Послушный ребенок — именно этот желаемый результат мы получаем, если цель — воспитать ребенка, удобного родителям, слушающегося родителей, — достигнута. (К счастью, эта цель не всегда достигается родителями. Многие дети не поддаются педагогическим воздействиям своих родителей и не хотят вырастать послушными!)

Но что же такое послушный ребенок? Что такое этот желаемый нами результат?

Я точно знаю, что это такое, потому в детстве была послушным ребенком. Всегда, сколько себя помню. Я была примерной девочкой. Я была отличницей в школе. Моим родителям завидовали соседи — какая хорошая, послушная девочка растет! Меня ставили в пример другим детям.

Я была удобным ребенком — я слушала маму, папу и бабушку. Я не спорила с родителями. Я всегда все понимала. Я со всем соглашалась. Я была воспитанной, правильной, вежливой, скромной — просто идеальный ребенок!

Я расскажу тебе одну историю из своего «послушного» детства.

Мне было лет пять, маме нужно было куда-то уйти, она посадила меня на крылечке нашего дома и сказала:

— Деточка, посиди на крылечке, никуда не ходи, я скоро приду!

И я села в ожидании мамы. День был солнечный, я это хорошо помню. Я сидела на крылечке и ждала маму. Мама все не шла, и мне надоело сидеть, просто неинтересно было сидеть на крылечке. Но мама сказала — сиди, и я сидела.

Я сидела и рассматривала все, что могла рассмотреть: свои сандалии с пуговкой, куст пионов на соседском дворе, дверь соседского дома, которая была прямо напротив нашего крыльца. Мы жили в поселке из так называемых финских домиков, стоящих в ряд. Двери домов выходили друг на друга. Каждый дом был разделен на две половины, в нем жили две семьи.

Я сидела долго, мне хотелось встать и просто походить, попрыгать. Но мама сказала: «Сиди», и я продолжала сидеть.

Я увидела цветное стеклышко, которое выглядывало из песка. Я помню, что долго смотрела на него. Оно было зеленое, гладкое и блестело на солнце, и мне очень захотелось взять его в руки, посмотреть через него на солнце. Оно было буквально в метре от моих ног. Можно было сделать несколько шагов и взять его. Но мама сказала — сиди, и я продолжала сидеть.

В какой-то момент я увидела торчащий из-под соседской решетки, о которую вытирали ноги, конфетный фантик. Фантики в пору моего детства собирала каждая девочка и дорожила своими фантиками, как необыкновенной ценностью.

Это был прекрасный, великолепный фантик. Это был необыкновенный фантик из плотной, какой-то глянцевой бумаги, его, наверное, потеряла или уронила моя соседка — четырехлетняя Валька. И как же мне хотелось взять этот фантик! Но чтобы взять его, нужно было встать и сделать несколько шагов к соседскому крыльцу. Я могла сделать это и вернуться на место. Но — мама сказала сидеть. И я осталась сидеть.

Мама пришла спустя час, и все это время я так и сидела послушно на том месте, куда меня посадили. Мама меня похвалила. Какая хорошая девочка! Ее оставили сидеть — она и сидела!

Да, я была послушной девочкой, вот уж точно. Я была удобной девочкой. Удобной для родителей. Но удобной ли для себя?

Я росла такой послушной, такой безропотной, такой скромной, что потом, взрослея, мучительно трудно входила в жизнь. Я пережила все комплексы, которые только можно пережить. Я была безумно застенчивой, робкой, неуверенной. Моя отличная учеба позволила мне поступить в МГУ, но как трудно давалась мне самостоятельная жизнь, которая требует смелости и свободы, умения за себя стоять, не давать себя в обиду. Я была беспомощной и одинокой. Я получила столько шишек от жизни, мучительно учась тому, чему не научилась в детстве, — слушать не только других, а слушать в первую очередь себя, самой за все отвечать, защищать себя, действовать, не ожидая чьих-то указаний или разрешений.

Как все это было сложно для меня, для девочки, которой мама сказала: «Сиди» — и она сидела…

И потом, став взрослой, работая психологом, я постоянно сталкивалась с бывшими послушными детьми, из которых выросли послушные взрослые. С последствиями детского послушания.

Давай рассмотрим подробнее, что входит в само понимание «послушный ребенок», и все последствия такого вот желанного для родителей результата.

Послушный ребенок — это ребенок, который слушает, что ему говорят родители, и выполняет это! Правда, он не умеет сам принимать решения, сам выбирать, сам проявлять инициативу. Он ждет указаний, потому что привык слушаться. Привык, что кто-то им командует.

Потом из таких вот прекрасных послушных детей вырастают прекрасные исполнительные взрослые. Они именно исполнительные — то есть хорошо могут делать то, что им скажут другие (они в детстве к этому привыкли!). И которые, как правило, не достигают в жизни большого успеха, остаются на вторых ролях, а иногда и совершенно незаметными.

Потому что для яркого, большого, громкого успеха нужно самому быть ярким, громким, «большим». Нужно быть уверенным и целеустремленным, нужно быть активным и смелым, нужна самостоятельность в действиях, настойчивость в отстаивании своей позиции. Но со всем этим послушный ребенок расстался еще в детстве.

Сейчас эти выросшие послушные дети приходят на тренинги или на консультации психологов с таким похожим, просто массовым запросом: «Мне не хватает уверенности… Мне не хватает смелости… Я не чувствую в себе сил…» Как сложно таким людям жить именно сейчас — во времена, когда возможна любая инициатива, когда столько возможностей проявиться, показать себя, освоить что-то новое, интересное. Но для большинства бывших послушных детей это просто невозможно. Потому что свободу проявлений, инициативу, смелость в действиях, уверенность в себе они потеряли еще в детстве, привыкнув слушаться и подчиняться авторитетному взрослому.

У таких людей — это еще одна из их особенностей — мало желаний. Согласившись еще в детстве, что хотеть надо то, с чем согласны взрослые, они в большинстве своем отучились хотеть — много, ярко, разнообразно. Поэтому уровень притязаний таких людей, как правило, невысок.

Такой человек привык довольствоваться малым: тем количеством денег, которое есть, той работой, которая есть, тем партнером, который есть (хорошо, хоть такой есть!). Не чувствуя собственную высокую ценность, воспитанный в большинстве своем с невысокой самооценкой (в критике и порицании не воспитывается высокая самооценка!), такой человек не чувствует оснований иметь в жизни что-то лучшее, более интересное, дорогое. (И опять — сейчас, в наше время, когда существует столько возможностей получить от жизни все, что хочешь, такие люди молчат, не претендуя на что-то большее.)

Есть еще одна особенность жизни бывших послушных детей.

Привыкший слушаться в детстве, привыкший к тому, что рядом всегда есть более умные, значимые, важные люди, которые командуют им и распоряжаются его жизнью, становясь взрослым, человек все так же привычно ищет — кого бы слушаться? Кому подчиниться? Рядом с такими уже взрослыми людьми всегда в жизни будет кто-то более значимый, важный, кого теперь будет слушаться послушный взрослый.

Послушные взрослые, выросшие из послушных детей, всегда очень ориентированы на других людей. Сформированное в них, хоть часто и неосознаваемое, представление, что всегда есть кто-то значимее их, чье мнение должно быть важнее, эти люди всю жизнь живут с оглядкой: а что скажут, как отнесутся, что подумают, как оценят их другие (иногда совершенно чужие и на самом деле не значимые люди!).

Из послушных детей вырастают послушные (иногда просто примерные и образцовые) мужья и жены. Они слушают то, что скажет им партнер. Они подчиняются его решениям и мнениям (как в детстве!). Они удобны партнеру, как в детстве были удобны родителям. Правда, у них и теперь никто не спрашивает — чего они хотят, и никто не позволяет им самим принимать решения и жить своей жизнью. Но это уже так привычно! А поскольку среди послушных детей большинство все же составляют девочки (мальчики, к их счастью, не так просто подчиняются родителям!), то из них вырастают удобные и послушные бесправные женщины, живущие иногда в ситуации настоящего диктата, готовые жертвовать собой в угоду другим людям.

Послушные взрослые, выросшие из послушных детей, — это самые удобные люди для социума. Ими легко манипулировать, легко управлять, им легко вешать «лапшу на уши» — у них же нет своей позиции, они слушают, что им скажут! Они послушно поднимают руки при голосовании. Они гневно обвиняют кого-то плохого — «старшие» им сказали, что его надо обвинять. Они послушно соглашаются с трудностями и лишениями, веря «старшим», у которых всегда найдутся для этого объяснения, уважительные причины. Они не стоят за себя, не бунтуют, не требуют. Они отучены делать это еще в детстве.

Послушные люди — это на самом деле социальный заказ. Именно поэтому большинство из нас, взрослых людей, родителей, — были воспитаны именно так. Мы сами, в большинстве своем, бывшие послушные дети. И думаю, каждый на себе испытал последствия такого детства.

Именно потому, что в большинстве своем мы сами были так воспитаны, мы послушно продолжаем использовать те же самые методы воспитания, которые нам так хорошо знакомы. И продолжаем воспитывать послушных детей, из которых вырастут послушные взрослые.

И это только одно из последствий наших воздействий на детей.

Несовершенство

Маленький ребенок — совершенное и гармоничное создание. В нем, как в семечке, заложены все необходимые ему в жизни ресурсы, качества личности, способности и особенности. И все они — непроявленные, нераскрытые, не выведенные наружу.

Мы, взрослые, раскрываем их, проявляем их. Проявляем тем, что начинаем «трогать» их, доставать на поверхность, указывая на них ребенку.

Это происходит не сразу. Лет до двух-трех, пока мы еще не наигрались родительской ролью, не «натетешкались» с этой милой, очаровательной живой куклой — ребенком, мы восторгаемся им и умиляемся его поступками. Мы любуемся им и великодушно прощаем ему невинные детские шалости. И мы видим ребенка милым, славным, добрым, замечательным…

Но с ростом ребенка, когда он стремится к освоению мира, к самостоятельности, когда он начинает совершать более серьезные поступки, большинство из которых нам, родителям, не нравятся, — и начинается серьезное воспитание. Вот тут и начинаются оценки их поступков, их личностей, непринятие и критика. И именно нашими постоянными указаниями на части личности и проявления ребенка, которые нам не нравятся, — мы и обращаемся к этим частям, «трогаем» их, что рано или поздно приведет к актуализации, проявлению в нем именно этих частей или качеств личности.

Этому механизму — как формируется образ личности ребенка под воздействием взрослых — мы уделим много внимания в книге «Искусство быть родителем». Сейчас нам надо понять, что наши методы, основанные на непринятии и критике, выявляли в детях далеко не лучшие их качества. И это не способствовало их гармоничности и совершенству. Это уничтожало их.

Мы получаем после наших воздействий действительно ленивых или вредных, безответственных или упрямых детей. Мы получаем детей с кучей комплексов — неуверенности в себе, в том, что они хорошие, умные или способные.

С помощью таких методов воспитания мы воспитываем «неправильных» детей, с чувством неполноценности, с низкой самооценкой. Мы растим не уверенных в своей «хорошести», не уверенных в своих способностях детей. (Невозможно стать уверенным, если только и слышишь: «Ты опять сделал не так… Откуда у тебя руки растут… Сколько раз повторять…»)

Это надо признать как факт. Мы их такими сделали. Иначе бы не были окружены детьми, в которых на поверхности столько плохого, чего не было в них проявлено при рождении.

И мы не виноваты в этом. Мы действительно не виноваты в этом.

Потому что не осознаваемые нами убеждения и представления о том, что такое воспитание ребенка, что такое цель воспитания, как «нормально» воспитывать ребенка, вложенные в нас социумом, взятые нами из наших родительских семей, требовали использования именно этих методов — подавления, критики, нотаций. И эти методы не могли не указывать детям на их несовершенство, «знакомить» детей с тем, что не такие уж они и хорошие, а ленивые или неорганизованные.

Эти последствия — как звенья одной цепочки. Как логическое следствие всей нашей несовершенной системы воспитания, в которой совершенный по своей природе ребенок становится хуже, чем был до «педагогического» воздействия.

И может быть, уже пора разорвать эту цепочку?

Ненаполненность любовью

Мы любим наших детей. Любим. Именно поэтому мы ругаем их и наказываем, и ставим в угол, даже бьем иногда — потому что любим их и хотим, чтобы стали они хорошими детьми, хорошими людьми. Из самых хороших побуждений, из любви к ним, желая их «улучшить», мы читаем им нотации и манипулируем их чувством вины, мы отвергаем их и наказываем.

Это действительно так, я думаю, ты согласишься со мной. Никто из нас не желает зла своему ребенку. Каждый желает ему только добра. Но наши, я бы сказала, «извращенные» представления о самом ребенке, как о каком-то неполноценном существе, которое все время надо улучшать, наши представления о воспитании, как о достижении хорошего поведения и переделывании несовершенного создания, — приводили нас именно к таким проявлениям нашей любви.

И странная же это любовь, согласись!

Давай признаем, что это действительно странная любовь — любить ребенка и из-за этого мучить его своим отвержением или непринятием. Любить ребенка — и причинять ему боль.

Мне бы очень хотелось, чтобы ты, читающий эту книгу, и многие-многие родители увидели, признали странность и извращенность такой любви к детям.

Любовь не должна приносить боль. Любовь не должна унижать. Любовь не должна разрушать. Любовь не должна вызывать в ответ агрессию или ненависть.

И все, что мы делали с такой вот «любовью» к детям, — детьми воспринималось как нелюбовь.

Я помню одну девушку, пришедшую ко мне на консультацию, — зажатую и закомплексованную, болезненно неуверенную в себе, очень одинокую со всеми своими переживаниями и находящуюся под тяжелым гнетом постоянного родительского контроля, критики и неодобрения. Они ее, что называется, уже «затюкали», «забили» постоянным своим: «Господи, и в кого ты такая!.. Да как ты это делаешь?!» И столько боли было в ее словах, когда она говорила о родителях, что они не понимают и не поддерживают ее, а только постоянно критикуют, делают замечания.

— Они так любят тебя! — сказала я ей.

Она просто задохнулась от возмущения. Задохнулась, вспыхнула, покраснела и стала говорить быстро, гневно:

— Они — любят? Да они не могут любить! Да разве так любят! Любят они, как же, они только ненавидеть могут!..

Наши дети не видят любви в нашей критике или отвержении. Так же как мы, будучи детьми, не видели в этом любви. Вспомни себя: когда тебя ругали или ты стоял в углу, или тебя пороли, осознавал ли, что это — выражение родительской любви к тебе?

До сих пор, проводя тренинги для родителей, я вижу, сколько боли и непрощения, непринятия родителей и их методов воспитания во взрослых людях, уже самих ставших родителями, даже бабушками и дедушками. И никто, никто сразу не соглашается, когда я говорю: «Они так тебя любили… В их отношении к тебе была любовь…»

Надо признать как факт, что дети, воспитанные такими авторитарными методами, — недополучают любви, чувства любви. И это очень серьезная и важная причина низкого уровня ценности и значимости ребенка.

Чувство ценности, значимости, нужности формируется в ребенке именно в любви, в принятии, в одобрении его поступков и его личности. Чувство ценности и значимости — одна из важных личностных характеристик, определяющих потом в жизни ребенка очень важные вещи: и чувство собственной стоимости, и уровень притязания, от чего напрямую зависят его место в жизни, его успех, его отношения с другими людьми. И эту одну из самых важных личностных характеристик мы не формируем в достаточной степени. Потому что недостаточно по-настоящему любим детей.

Я могу себе сейчас представить недовольство, несогласие кого-то из читателей: «Как это я не люблю его?! Да он у меня залюбленный, заласканный. Ну, конечно, ругаю его иногда. Иногда ему достается — за дело. Но — не все же время, а иногда…»

И я с тобой согласна. Мы любим наших детей. И ласкаем их. И покупаем им сладости и игрушки. И играем с ними. Мы бываем хорошими любящими родителями, какими и должны быть всегда. Всегда. Всегда. Всегда — раз уж решили родить ребенка.

Но твое «иногда» — когда ты — рявкаешь, или орешь, или уничтожаешь взглядом, или бьешь под горячую руку, или ставишь в угол — убивает все, что было до этого.

Это все равно, как если бы цветок, который ты холила и лелеяла, поливала, рыхлила ему почву — «иногда» на несколько часов вырывала из почвы, а потом — опять сажала. Или — била бы его «иногда», или иногда — ставила на несколько часов в холодильник. И ты думаешь — это не отразилось бы на внешнем виде цветка? На его состоянии? Ты уверена, что у тебя вырос бы полноценный цветок?

Наши дети измучены нашей нестабильностью. Наша любовь вперемежку с ненавистью, спокойствие — с рявканьем, нежность и поцелуи, сменяющиеся одергиванием и шлепками, — сделают тревожным и неуверенным любого ребенка. Может, просто перейдем к любви? Может, хватит уже шлепков и криков?

Мало того, мы боимся разбаловать детей, боимся их испортить (это тоже одно из неосознаваемых нами убеждений, что когда ребенка любят — и он об этом знает — это может его испортить!). Поэтому мы редко выражаем детям наши чувства в полном объеме. Мы редко говорим им о нашей любви, редко выражаем любовь в телесных прикосновениях, объятиях, в похвале, даже восхищении ребенком. Мы думаем, что строгость — это лучший стиль воспитания. Но подумай сам: с ним все — строгие и требовательные! В школе, в транспорте, в детском саду, на улице — с ним все строгие и требовательные. Но мы, их родители, должны же для них отличаться от других людей? Или еще и мы должны быть такими же строгими и требовательными!

Нам нужно осознать этот недостаток любви, ненаполненность любовью наших детей. Нам нужно компенсировать этот недостаток, созданный нами, невольно, нечаянно, просто как логическое следствие всего нашего стиля воспитания.

Нам нужно будет научиться любить — выражать любовь, проявлять любовь к нашим детям во всем многообразии этого понятия. Мы поговорим в последней главе этой книги о любви к ребенку. О том, как любить ребенка. Как любить его по-настоящему, чтобы у него не было сомнения в нашей любви. Как любить его просто, но глубоко, не используя такие «странные» проявления любви, о которых говорилось выше.

Потребность в самоутверждении

Все методы воспитания, о которых мы говорили, основаны на чувстве ценности и значимости взрослого, и в них нет места формированию значимости и ценности ребенка.

Взрослые — командуют и требуют, наказывают и указывают на недостатки. Взрослые — главные и сильные. Ребенок же должен слушаться и подчиняться, осознавая свою вторичность, неценность, иногда — откровенную «плохость».

Но — когда и в чем он может самоутвердиться? Когда и в чем почувствует себя, именно себя важным и главным, значимым и ценным?

Потребность в самоутверждении — одна из самых сильных потребностей у ребенка. Она и диктует иногда его поведение. Ему просто необходимо почувствовать себя главным, важным, первым — как взрослый. Он хочет хотя бы в игре, но командовать. Хотя бы в плохой компании, но быть первым. Ему нужен кто-то, на фоне кого он тоже чувствовал бы себя значимым.

Сколько жалоб от родителей на плохое поведение ребенка в отношении его младших братьев или сестер слышала я на тренингах! Дерется, отбирает, не дает, специально делает больно, бесконечно командует, не дает покоя, «подставляет». И каждый раз я говорю:

— Но должен же ребенок хоть на ком-то «оторваться», хоть с кем-то чувствовать свою власть, рядом с кем-то чувствовать себя умным, знающим, главным, если взрослые люди не дают ему возможности чувствовать это в их отношениях с ребенком! Ребенку просто необходимо так делать! Его защитные психологические механизмы заставляют так поступать, чтобы компенсировать те чувства приниженности, незначимости, которые вызывают в нем родители своим отношением. Вот дети и находят того, на ком можно проявить, показать себя. Рядом с которым можно почувствовать собственную ценность и значимость.

Я на себе несколько раз пережила такие вот попытки самоутверждения ребенка, когда ему это было необходимо. Именно меня выбрал внук для таких вот поучений, руководства, самоутверждения. Потому что родители — воспитывают, воспитатели — воспитывают, все взрослые вокруг его воспитывают. А ему кого воспитывать? Младших братьев и сестер нет. Собачки или кошки в доме нет. Вот он и выбрал меня — как человека принимающего и понимающего его.

— Ты куда это собираешься? — спросил он однажды, когда я собиралась с ним и дочерью пойти в торговый центр.

— Собираюсь пойти с вами…

— Даже не думай! — заявил он мне. — Никуда ты не пойдешь! Сиди дома и пиши — тебе писать надо!

— Ну ладно, Никита, чего ты, возьми меня с собой, я тоже хочу, — подыграла я ему, удивляясь — откуда в нем это желание покомандовать, поуправлять? Кто и где его сегодня «прижал», если он пришел на мне «оторваться»?

— Мало ли чего ты хочешь! — заявил он. — Мы тебя с собой не возьмем! Нечего тебе там делать. Сиди дома и пиши! — скомандовал он и ушел довольный собой.

Это всегда выглядит смешно — вот такое его командирство, но я понимаю, что стоит за ним. Поэтому позволяю ему покомандовать, побыть первым и главным. Но всегда потом обсуждаю такое поведение ребенка с дочерью: раз у него появилось это желание самоутвердиться, значит, где-то его «пережали», что-то произошло у него со сверстниками в детском саду или с кем-то из взрослых. Поэтому я и принимаю такое его поведение — для меня оно сигнал о том, что ребенку надо дать больше внимания, возможностей, похвалы, чтобы эта потребность была компенсирована.

Но, родителям, как правило, не нравится такое поведение ребенка. Он начинает командовать, привлекать к себе внимание — не всегда самыми лучшими поступками, — вести себя откровенно эпатажно, шумно. Ребенок все никак не может успокоиться, ему постоянно надо что-то натворить, где-то «выделиться», пусть даже не в самом лучшем своем проявлении, ему надо над кем-то верховодить, иногда — кого-то третировать, даже мучить — так велика в некоторых детях эта потребность. И все это, опять же в большинстве случаев, — и есть «плохое поведение ребенка». К которому мы, взрослые, сами же его и подталкиваем. За которое потом сами же и наказываем!

Но самоутверждение, осознание собственной значимости и ценности — такое нормальное явление! Ребенок растет и ему нужно утвердиться в жизни, подтвердить свою силу, свою нормальность. Это естественный процесс. И получается, что мы не только не помогаем этому процессу становления ребенка, формированию его уверенности, мы разрушаем и то, что есть, поэтому порождаем мощное желание самоутвердиться любым способом — в драке или в победах над девочками, в отстаивании своих прав по пустякам, в спорах, во вражде со сверстниками или учителями.

И если бы мы хотя бы понимали — в чем причина такого поведения ребенка. Но в большинстве своем, направленные на отслеживание «внешнего» поведения ребенка, родители оценивают такое поведение как недопустимое. И ребенок получает порцию критики, отвержения или наказания, что еще сильнее опустошает чувство ценности и значимости ребенка. И в ответ — жди новых поступков, в которых потребность в самоутверждении будет руководить его поведением.

И это одна из причин, почему мы воспитываем, воспитываем, а ребенок после нашего воспитания не улучшается, и поведение его ухудшается. Мы своими авторитарными методами, не оставляющими ребенку места для самоутверждения, сами порождаем его плохое поведение.

Чувство вины

— Мой пятилетний сын вернулся от бабушки, у которой ему пришлось гостить неделю — мы с мужем уезжали в отпуск, — начала свой рассказ одна из участниц тренинга. — Вернулся притихший какой-то, грустный, что ли. Я даже встревожилась — не заболел ли. Мы сели ужинать, и он, садясь за стол, уронил вилку. Он поднял ее, положил на стол — посмотрел на меня, на мужа каким-то странным взглядом, в котором был и страх, и волнение — не могу найти подходящего слова, но такой чудной у него был взгляд, и сказал:

— Я виноват…

Я даже опешила от этого, просто по голове погладила, дала другую вилку, и мы стали ужинать. Чуть позже, когда я занималась какими-то делами на кухне, сын подошел ко мне и сказал, опять с той же интонацией (пришибленности какой-то?):

— Мама, я виноват, я хотел книжку взять, а коробка с карандашами упала, и все карандаши рассыпались под стеллаж… — Он говорил это, не поднимая глаз, со слезами в голосе, еще чуть-чуть и заплачет.

— Ну, уронил ты коробку и уронил, велика печаль! — сказала я. — Чего ты так расстраиваешься? Пойдем, поднимем твои карандаши, поставим на место коробку — и все дела!

Чуть позже я зашла в его комнату — он сидел на полу, на ковре и вырезал что-то из бумаги. Рядом с ним была горка обрезков. При моем появлении он вскочил и сказал опять как-то обреченно:

— Мам, я знаю, я виноват, что нарезал, но я уберу.

Тут уже я не стерпела.

— Ну почему же ты виноват? — спросила я удивленно. — Ты просто нарезал бумагу, которую сам и уберешь. В чем твоя вина?

— Не знаю, — ответил сын. — Но если я это сделал — я виноват. Я виноват, — сказал он, как бы убеждая меня. — Бабушка мне все время говорила, что я виноват…

Мне все стало понятным. Бабушка славно «потрудилась» над внуком, за неделю внушив ему чувство вины за все, что он делал. Всего неделя — и ребенок сам на себя не похож. Ходит поникший, меня именно это в нем больше всего и поразило, как будто его нагрузили чем-то, и он под тяжестью этого даже голову поднять не может. А его и нагрузили — он все время был плохим и виноватым…

Действительно, чувство вины — это очень тяжелое чувство, тяжелое в самом прямом смысле слова, с этим согласятся все, потому что все его переживали. Это груз, который давит. Это ощущение такой тяжести на сердце. Это тяжелая от мыслей голова, которая не может думать конструктивно.

В этом состоянии тяжело жить, потому что оно давит на тебя. И зачем же жить в таком состоянии? И каково в этом состоянии маленькому ребенку? Каково в этом состоянии подростку, который в силу своих возрастных особенностей и так имеет кучу терзаний или сомнений по поводу своей личности?

Но наши дети так часто живут в этом тяжелом, гнетущем чувстве вины. Некоторые дети, чьи родители тщательно, постоянно их «воспитывают», живут в этом состоянии постоянно. В постоянной тяжести осознания, что ты — плохой, что ты виноват, что ты не так сделал, не так поступил. Согласись — это тяжелое и жестокое испытание!

Мало того, чувство вины приводит к еще одному очень тяжелому последствию для личности человека, испытывающего эти чувства. Оно вызывает неосознанное желание быть наказанным, получить наказание. Оно запускает неосознанные программы, приводящие к поступкам и действиям, требующим наказания.

Испытывая чувство вины за что-то, человек как бы сам хочет себя за это наказать. И неосознанно совершает поступок, вызывающий наказание, или боль, или болезнь.

И получается замкнутый круг, или спираль, когда ребенок, живущий с чувством вины, неосознанно совершает поступки, вызывающие наказание, а за ним — новый виток чувства вины. А за ним — новое неосознанное желание быть наказанным. И опять плохой поступок. И он не становится лучше в этом постоянно «ухудшающемся» поведении. И сколько за свою жизнь жалоб от родителей я слышала: «Мы его воспитываем, воспитываем, но его поведение становится все хуже и хуже!»

Чувство вины — деструктивное чувство, потому что не дает сил к переменам, а возвращает к ощущению «плохости», способствует падению самооценки, веры в себя. И это тот побочный «результат», который мы имеем как следствие нашего воспитания.

Думаю, поняв вред уже одного этого побочного эффекта, этого «довеска» к нашим результатам — мы должны остановиться и пересмотреть свои отношения с ребенком, способы и методы нашего воздействия на него. Потому что в действительности никто из нас не желает таких переживаний и состояний своему ребенку. Мы же любим его! И — я уверена в этом! — можем обходиться в воспитании без таких последствий и «довесков»!

Закрытость

Однажды, когда я вернулась домой после долгого отсутствия, я пошла вечером в детский сад, чтобы забрать внука. Я знала от дочери, что он находился в другой группе: было лето, и детей, оставшихся в саду, соединили в несколько разновозрастных групп. И дочь в телефонных разговорах со мной сетовала, что ребенок, который всегда ходил в сад с удовольствием, теперь каждое утро капризничает, не хочет идти в сад, говоря, что ему там не нравится.

Я нашла детей на участке, с радостью увидела внука, которого так давно не видела. Позвала его. Он, увидев меня, к моему удивлению не побежал ко мне, как делал всегда при встрече, не бросился обнимать меня, а так и остался стоять на месте, как чужой.

— Иди скорее ко мне, мой дорогой! — опять позвала я.

И он пошел, пошел, как солдатик. «Как замороженный», — подумала я. На его лице не было радости. Он был каким-то «окаменевшим» — и странно это было наблюдать у всегда такого активного, живого и естественного мальчика.

— Да что с тобой? — спросила я, наклонившись к нему.

— Ничего, — чинно и холодно ответил он, и я, взяв его за руку, повела, так и не придя в себя от изумления. Мы прошли несколько метров — он так и шел рядом, как замороженный. «Как Кай, в сердце которого попала льдинка», — мелькнуло у меня в голове. Я была дальше просто не в состоянии оставлять все, как есть.

Я остановилась, присела, обняла ребенка и сказала горячо:

— Ну что с тобой, дорогой? Это же я, Маруся! Я приехала к тебе! Я так по тебе соскучилась! — и я прижала его к себе, крепко обняла его, начала целовать. И он как будто оттаял в моих руках. Я почувствовала его отклик, глубокий вздох.

— Маруся! — сказал он, и я почувствовала чувство радости в том, как он произнес мое имя.

И уже он обнял меня, прижался ко мне. Стал тем живым мальчиком, которого я знала.

Я взяла его за руку и пошла по дорожке сада. Потом остановилась и посмотрела на играющих детей, от которых я только что увела внука.

Несколько «взрослых» пяти-шестилетних детей, стоя отдельной стайкой — смеялись над малышом трех-четырех лет. Они делали это так жестоко, как могут делать дети, нуждающиеся в самоутверждении. И делали это вместе, поочередно прерывая друг друга, что создавало еще большую жестокость:

— Да он маленький… А одет-то посмотрите — шорты, как у малыша… Ха-ха-ха, посмотрите, на кого он похож… Он еще, небось, и писается…

— И какается — добавил кто-то.

Последняя фраза вызвала дружный хохот у «больших». А «малыш» весь скукожился, сжался.

И я поняла, почему забрала внука в таком состоянии. Он в этой группе тоже был «малышом». И ему тоже досталось от добрых «взрослых» детей, избравших малышей для своего самоутверждения. И те естественные защитные механизмы, которые работают в психике ребенка, просто выключили его чувства, закрыли его от негативных внешних воздействий. Он действительно окаменел, ожесточился, чтобы не быть в этой ситуации насмешек, не переживать боль и унижение.

Но именно так устроены все дети. Живя в состоянии непринятия, критики, нотаций — ребенок начинает неосознанно закрываться, чтобы не переживать эти чувства. Становится неслышащим, закрытым, холодным, отстраненным.

Я видела такого закрытого ребенка в детском саду. Мама, замотанная и торопливая, просто втолкнула девочку в группу и умчалась на работу. И ребенок, уже опоздавший и не умеющий переодеваться быстро, получил на себя град упреков воспитателей. И досталось ей и за себя, и за безответственную маму, которая никогда вовремя ребенка в сад не приведет, и за то, что девочка ни к чему не приучена. И все это говорилось при девочке, которая с совершенно невозмутимым видом, как глухая, все так же медленно продолжала переодеваться, чтобы войти в группу.

— Нет, вы посмотрите на нее — как об стенку горох! Ведь ей все равно, что старшие люди о ней говорят! — патетически воскликнула воспитательница.

А девочке, действительно, было «как об стенку горох». И это было замечательно, иначе бы психика ребенка давно бы дала сбой, болезнь, невротизм под нажимом такого вот «любящего» отношения.

Только закрытость и бесчувственность и спасает детей он нас — умных и знающих, главных и воспитывающих! Именно поэтому большинство наших нотаций, критики, поучений не слышится детьми. Защитные механизмы психики спасают их от наших унижающих проповедей.

— Меня мама в детстве водила в поликлинику, чтобы мой слух проверили, потому что я ничего не слышала! — На тренинге всегда находится кто-то из родителей, который делится таким вот детским опытом. И всегда находится кто-то, кто говорит почти радостно:

— И меня тоже водили, думали, может, у меня с ушами что-то не так, если я не слышу, когда меня отчитывают!

И реплики эти вызывают улыбки, потому что это действительно смешно! Бедные родители так «довоспитывали» своих детей, что те перестали их слышать, и теперь водят детей к врачам, чтобы те нашли причину глухоты!

Но дети действительно устают слышать критику и порицания. Они как бы знают, что ничего нового от нас не услышат. И — перестают нас слышать.

И этот результат собственного «воспитания» потом становится для родителей оправданием — почему у них трудный, проблемный ребенок: «До него не достучишься! Я ему говорила, говорила…»

Но закрытый ребенок — это результат нашего воздействия на него. Когда ребенок живет в любви, принятии и понимании, он открыт, он слышит, он принимает. Он отвечает любовью и принятием. Когда с ребенком говорят на языке любви — он услышит даже шепот!

Есть еще она причина закрытости детей.

Если ребенок воспитывался в авторитарной семье, если по отношению к нему использовались «строгие» методы воспитания, о которых мы говорили выше, — у него не было позволения выражать свои чувства по поводу такого отношения к себе.

Ребенок, которого наказывают, рад уже тому, что наказание заканчивается. И предъявлять претензии родителям за то, что они его так безграмотно воспитывают, — это значит получить еще дополнительную порцию наказания. Поэтому дети — молчат и оставляют свои чувства невысказанными. И копят обиду, возмущение, горечь. Чувства эти рано или поздно прорвутся из него, когда количество их станет запредельным. Но пока — ребенок должен их прятать. И — закрываться от тебя. И изображать хорошего мальчика или девочку.

Все методы воспитания, основанные на подавлении, требуют внешнего послушания и игнорируют внутренний мир ребенка, его чувства. И это еще одна причина, почему дети закрываются от своих родителей. Они понимают, что их чувства на самом деле никого не интересуют. Тогда — зачем их показывать?

Как говорил один мальчик:

— Бабушке важно — чтобы я кушал, маме — чтобы я учился. А до меня им дела нет…

И действительно, бабушка занята телом ребенка, чтобы он был сыт. Мама занята умом, образованием, чтобы он хорошо учился. А до ребенка, его сути, души, его чувств и переживаний — дела нет. И дети, испытывая на себе это равнодушие к их переживаниям, перестают нам их показывать. И начинают с нами общаться на уровне простых ответов: «Есть не хочу. Уроки сделал».

Одна мама рассказала о своем удивлении, когда она, осознав, что мало общается с ребенком, предложила ему: «Давай поговорим». На что ребенок ответил:

— В школе все в порядке. С оценками все в порядке. — И ушел. Называется — поговорили. Но ведь именно этим, иногда только этим чаще всего и интересуются родители, игнорируя весь мир чувств и переживаний ребенка.

Потом мы можем говорить ребенку: «Ты всегда можешь ко мне прийти… Я всегда тебя пойму…» — но если ребенок уже имеет опыт такого поверхностного отношения к нему родителей, он перестает доверять нам. Или если он имеет опыт критики, отвержения со стороны родителей за сделанные поступки, то трудно предположить, что он захочет доверить им свои секреты или обратится к ним за помощью.

Незаметно для нас самих, получая от нас негативные оценки, боль непонимания или отвержения, наши дети отдаляются от нас. Мы отдаляем от себя наших детей.

Я увидела однажды в метро, как женщина, сидевшая рядом с мальчиком лет пяти, приникшим к ее боку доверчиво и расслабленно, как это делают только маленькие дети, которые так любят маму, вдруг ударила его, шлепнула по ноге, по боку. По-видимому, он нечаянно прижал ее ногу или доставил ей какой-то дискомфорт. И ребенок отшатнулся от мамы после таких неожиданных ударов, с лицом, на котором читались и удивление, и обида, и страх. Но спустя несколько секунд он так же доверчиво, любяще прижался к женщине. И я подумала — он все еще любит маму!

И подумала — сколько в наших детях любви и прощения! Если в ответ на наше обращение с ними они все равно любят нас, несмотря на боль, на критику и отвержение и наказание! И как же надо «постараться», чтобы уничтожить эту любовь, доверие полностью. Чтобы они закрыли свои сердца от нас.

И как нам нужно беречь это доверие детей и их любовь к нам, их желание прижаться к нам, что-то рассказать, поделиться чем-то секретным. Как уязвимы эти состояния! Как много мы теряем — когда теряем это!

Я думала об этом, когда однажды сентябрьским утром вела внука-первоклассника в школу. Мы с ним давно не виделись и очень давно никуда не ходили вместе. Поэтому, когда мы вышли из дома, и он привычным, но уже забытым для меня движением сунул мне ладошку в руку и шел рядом со мной, делясь со мной своими впечатлениями от своей новой школьной жизни, — я испытала такое волнующее, трепетное чувство!

Детская ладошка в твоей руке! Что может быть бульшим выражением доверия, чем желание ребенка протянуть тебе руку и идти с тобой рука в руке! И как преходяще это состояние — дети вырастают и перестают ходить за руку с родителями. Даже стесняются этого. Как нужно дорожить нам этим временем и этими возможностями — быть вместе, быть близкими и открытыми!

И пока еще не поздно — пусть их ладошки тянутся к нашим рукам, их лица — к нашим лицам, чтобы что-то рассказать нам. Их души — к нашим душам, чтобы мы их поняли…

Одиночество

Однажды, когда я была далеко от дома, я позвонила домой и от дочери узнала, что они с ребенком поссорились. Это была настоящая ссора, и это была редкая для них ситуация, поэтому дочь обсудила ее со мной.

Ребенок проявил непослушание там, где должен был слушаться. Возмущенный тем, что мама не захотела с ним после детского сада идти на игровую площадку, он, четырехлетний, повернулся и сам пошел на площадку, проигнорировав мамины требования вернуться и идти с ней домой. За что и был наказан — сидел в своей комнате, лишенный маминой любви и принятия.

— И что мне с ним теперь делать? — задала дочь уже известный мне вопрос, и мы в телефонном разговоре проанализировали эту ситуацию. Почему он так поступил и как она с ним разговаривала, если вызвала такой протест. Мы поговорили о том, как ей вместе с ним обсудить эту ситуацию и помириться с ним.

Понимая, что ребенок сейчас тоже переживает, я попросила дочь позвать его к телефону, чтобы поговорить с ним. И первая же его фраза — так тронула мое сердце.

— Ах, Маруся, ну почему ты уехала? — сказал малыш. И это его: «Ах, Маруся» было сказано с таким трагизмом, что мне стало не по себе. А он продолжал: — И Сережу с собой забрала, могла бы хоть Сережу дома оставить, а не забирать с собой!

И мое сердце после этих слов наполнилось состраданием к нему! Как на самом деле было ему одиноко, если он так проникновенно говорит! Действительно, как одиноко ему там, наверное, — с мамой поссорился, бабушки нет, она уехала, да еще и дедушку с собой забрала, хоть его-то могла дома оставить!

— И папа еще не скоро приедет! — добавил он совсем печально, даже обреченно как-то. И я подумала, что, действительно, он чувствует себя сейчас таким обреченным на одиночество. Потому что вокруг никого, кто бы его сейчас понял, поддержал, когда мама на него сердится.

И я, почувствовав все, что он чувствовал, как могла, поддержала его в разговоре, успокоила, что они обязательно скоро помирятся с мамой, что мама его, конечно же, простит, потому что он хороший мальчик и поступил так не со зла. И что он должен тоже понять маму, которая его очень любит и переживает за него, и боится его потерять. Поэтому она и осудила его поступок, когда он один хотел уйти гулять.

Потом, когда дочь опять взяла трубку, я сказала ей:

— Детка, помирись с ним скорее! Не нужно его заставлять так страдать. Помирись первая, ты же мудрее, ты же знаешь, как это делается…

А я после этого разговора, который взволновал меня, думала потрясенно — этот ребенок любим всеми нами. Мы уважаем и ценим его личность, мы стараемся не ущемлять его прав, мы общаемся с ним на равных. Мы говорим с ним на языке любви. Он лишен типичных методов воспитания, лишен потоков критики, нотаций, наказаний. Ситуация, когда мама с ним поссорилась, — редкость. Редкость — его отвержение, редкость — его чувство вины. Но как сложно ему пережить эти состояния! Как ему одиноко! Как нужна ему поддержка в такие минуты. «Ах, Маруся, зачем ты уехала…»

А как же живут дети, у которых это чувство — постоянное? Какими одинокими, глобально одинокими они должны себя чувствовать в такие минуты, оставленные взрослыми, непонятые ими, обвиненные ими.

И я подумала: «Избави нас Бог от такого греха — доставлять страдания нашим детям!»

Думаю, никто из нас не хочет быть источниками такого одиночества и таких последствий для жизни наших детей. Ведь наша, родительская функция, совсем другая. Быть рядом. Поддерживать. Помогать. Делиться силами и опытом. Согласись — быть таким родителем — гораздо приятнее!

Нам нужно учиться быть внимательными и видящими, чувствующими родителями, чтобы наши дети не страдали от одиночества. Мы поговорим об этом на страницах книги.

Что нормально…

Появляясь на свет, дети не знают правил. Они не знают, что такое хорошо и что такое плохо. Все это объясняем им мы, взрослые. Мы формируем их представления о жизни. О том, что нормально и ненормально. Как надо и не надо поступать.

Мы формируем их стиль отношения к самим себе. Потому что, не видя другого, ребенок перенимает, как нормальный, стиль нашего отношения к нему.

Критику и непринятие ребенок начинает принимать как нормальный стиль отношения к себе. И именно так начинает сам к себе относиться. Сам начинает себя критиковать за любой промах или неудачу. И потом именно так относится к себе всю свою взрослую жизнь — выискивая, что в нем не так, искореняя свои недостатки.

Мы не учим детей любить себя и поддерживать себя. Мы не учим их верить в себя и свои силы. Мы учим их не любить себя.

И всю оставшуюся жизнь они продолжают себя не любить, превращая свою жизнь в пытку, — нет ничего тяжелее жизни человека, постоянно неудовлетворенного самим собой! И он не может стать человеком, удовлетворенным собой, потому что для этого нужно уметь видеть хорошее в себе и своих поступках, нужно верить в хорошего себя и в свой потенциал и даже в случае неудачи продолжать верить, что все будет хорошо, что в тебе есть силы к переменам.

Наученный не принимать и не любить самого себя, ребенок этот «непринимающий» стиль отношения переносит на других людей. Откуда ему получить опыт, перенять стиль принятия, любви, понимания других людей — если он видит обратное? И теперь уже он начинает не принимать и критиковать других. В других видеть и искать недостатки. Он начинает манипулировать другими, наученный нами так делать. Рано или поздно он начнет манипулировать нами. Обязательно начнет, потому что мы сами научили его такому стилю отношений. И тогда мы услышим:

— Если бы ты меня любила — ты бы купила мне велосипед…

— Нормальные родители своим детям дают карманные деньги…

Потом, вырастая, будет так общаться с людьми. Со своими близкими. И когда-нибудь — со своими детьми.

Из наших детей вырастут критикующие и «непринимающие», оценивающие и ищущие недостатки родители. И бедные их дети на себе почувствуют все прелести такого обращения с ними! Мы, бабушки и дедушки этих еще не родившихся детей, уже сегодня учим их будущих родителей этому «доброму» стилю отношений.

Как видишь, последствия нашего воспитания распространяются не только на одно поколение.

И конечно, мы сами не можем не получить последствия всего того, что на самом деле делали с нашими детьми!

Мы не нравимся нашим детям

Мы не нравимся нашим детям. Мы очень часто не нравимся нашим детям. И это естественное следствие наших отношений.

Если нам так часто не нравятся наши дети — как можем мы им нравиться? Ты думаешь, мы, родители, нравимся нашим детям, когда постоянно делаем им замечания, постоянно их одергиваем, постоянно сообщаем им, что они и тут «не такие», и тут — «не такие»?

Если они для нас постоянно «не такие», ты думаешь, они считают нас «такими»? И у них возникает желание дать нам любовь и внимание, которые мы хотим от них получить?

— Маруся, ты сегодня с моей мамой не дружи, — сказал мне однажды вечером внук. — Она меня сегодня днем заставляла спать…

В его голосе звучало осуждение. Действительно, зачем дружить с мамой, которая так плохо себя ведет?

А однажды он удивил меня, сказав:

— Маруся, я хочу тебе пожаловаться на мою маму…

— На что, Никита, ты хочешь пожаловаться? — спросила я.

Меня очень заинтересовала сама формулировка — «хочу пожаловаться»…

— На то, что она меня не слушается! — возмущенно сказал он. — У меня мама непослушная! — заявил он с интонацией, в которой не было и тени сомнения в правильности такого «диагноза» относительно мамы.

— В чем же она непослушная? — заинтересованно, стараясь сдержать смех, спросила я.

— Она мне руки под одеяло прячет, когда я спать ложусь. А я руки достаю, потому что мне жарко. А она опять их под одеяло засовывает. Она меня не слушает. Она непослушная, — сокрушенно заключил ребенок.

И я поразилась истинности его слов.

Истинности этого зеркального отражения двух людей. Если один считает другого непослушным — другой с таким же правом считает его непослушным. Если один считает другого «не таким», другой с таким же правом считает его «не таким», «неправильным».

Если одному не нравится поведение другого, кто сказал, что тому, другому — нравится поведение первого?

Мы проявляемся по отношению к нашим детям иногда совсем не лучшим образом. Все перечисленные выше методы воспитания не делают нас добрыми или милыми, когда мы их используем. Мы со строгими и «непринимающими» лицами читаем им нотации. Мы с напряженными, злыми лицами критикуем их. Мы бываем даже жестокими, когда наказываем и отвергаем их. И все это, конечно же, мы делаем из самых лучших побуждений — мы воспитываем ребенка. Но нравимся ли мы ему с такими нашими лицами и в таких наших проявлениях? В такой странной любви?

Не нравимся.

— Как я уже устал от своей мамы! — сказал однажды один мальчик, получив очередную порцию педагогического воздействия мамы, заключавшегося в крике, упреках, обвинениях, и добавил: — У меня от нее уже голова болит!

— Но, наверное, у твоей мамы тоже от тебя голова болит, и она тоже от тебя устала, — предположила я.

— Нет! — категорично сказал ребенок. — У детей от родителей голова больше болит! И они больше от родителей устают!

— Почему? — поинтересовалась я.

— Потому что родители постоянно кричат и командуют!

И меня опять поразила эта зеркальность восприятия детей и родителей. Мама недовольна своим ребенком. Ребенок в ответ — недоволен своей мамой.

Однажды мой внук, после двухмесячного посещения школы, получивший за это время массу «педагогического» воздействия от классической строгой и критикующей учительницы и получивший дома пристальное внимание мамы, которая требовала, чтобы уроки были сделаны, чтобы одежда была сложена, комната была убрана, портфель собран, сказал ей:

— Знаешь, мама, вообще у меня в жизни все нормально. Я живу хорошо. Только у меня есть в жизни две проблемы.

— Какие? — заинтересованно спросила дочь, удивленная тем, что у ребенка в его «нормальной» жизни, оказывается, есть проблемы. — Какие две проблемы у тебя есть?

— Это ты и моя учительница! — ответил ребенок.

Да, наши дети часто — проблема для нас. Но тогда и мы, их родители — проблема для них. Но неужели мы хотим быть «проблемами» для наших детей?

Но в реальной жизни мы часто не нравимся нашим детям. И они нами тоже недовольны. Но если мы им тоже не нравимся и они нами недовольны — то хотят ли они нас понять, пойти нам навстречу, откликнуться на нашу просьбу? Хотят ли они быть хорошими для нас, чувствуя нас — плохими?

Мы не вызываем в них желания этого хорошего, доброго отклика, потому что своим родительским «плохим» поведением не располагаем к этому отклику.

Поэтому и имеем реально — сопротивление и непослушание, «вредные» поступки. Или — равнодушие. Или — жестокость.

Как аукнется, так и откликнется…

Я много раз в своей жизни слышала от родителей, приходящих на консультацию, жалобы на своих иногда уже вполне взрослых детей:

— Такой равнодушный! Такой бесчувственный! Сколько я для него… А он…

И получалась, если верить этим родителям, очень странная картина — они, родители, всю жизнь давали детям любовь и внимание, а теперь эти дети не хотят им вернуть то, что они им отдали! Не хотят делать то, что от них требуют, не хотят отдать свое внимание, свою любовь.

Родители в этой ситуации выглядели просто ангелами небесными, а дети их — безжалостными эгоистичными чудовищами.

Но, слушая таких родителей, я всегда знала — получается нестыковка. Нестыковка. Потому что так не бывает! Не бывает так.

Если родитель действительно был любящим и добрым по отношению к ребенку — он может получить в ответ только любовь и доброту. Но если его ребенок, став взрослым, не хочет отдавать любовь и доброту, а проявляет равнодушие или даже жестокость — то, может быть — именно это он и получал от родителей в своей детской жизни?

«Как аукнется — так и откликнется», — это вселенский закон, и выполняется он неукоснительно, вне зависимости от нашего желания, настроения или обстоятельств.

И если наши дети выросли неотдающими, нещедрыми, недобрыми — не надо искать нигде причин, кроме как в нашем отношении к ним. Дети — наши зеркала. Они отражают нам наше отношение к ним. И расхожая фраза о том, что нужно относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к себе, — истинна. И более чем истинна в наших отношениях с нашими детьми.

Если ты шипы посеешь, виноград не соберешь.

Ас Самарканди

И если наши дети сейчас ведут себя по отношению к нам бесчувственно, значит, они не получали от нас тепло и любовь. Если бы они получали это — они бы именно это нам и вернули.

Все возвращается.

Мы пожинаем то, что сами посеяли.

Наша бесчувственность вернется их бесчувственностью к нам. Наше равнодушие — их равнодушием. Наша жесткость, даже жестокость — их жестокостью.

Я помню одного папу, жесткого, категоричного, который наказывал своего сына ремнем, папу, которого, по его словам, самого в детстве жестоко порол отец. Бил, приговаривая: «Потом благодарен мне будешь!»

— Ну и как, — спросила я — вы чувствуете благодарность к отцу?

Он как-то криво усмехнулся и сказал жестко, сухо:

— А что — все нормально! Ну, бил… — Было заметно, что говорить ему об этом неприятно.

— А в каких отношениях вы с отцом сейчас? — спросила я.

— В нормальных, — кратко ответил мужчина.

— Вы часто видитесь?

— А чего с ним видеться? Он живет своей жизнью, я — своей…

— Но у вас открытые, близкие отношения? Вы звоните друг другу? Вы делитесь друг с другом чем-то? Вы интересуетесь его жизнью?

Мужчина молчал.

— Вы думаете о нем? Заботитесь? Радуете его чем-то?

Мужчина растерянно ответил, помолчав:

— Да нет, как-то у нас не так все. — И добавил оправдывающее: — Живет, и ладно, — и плечами передернул, как будто сбросил что-то. И добавил: — Ну, а о чем нам с ним говорить? И чего мне к нему ходить? — И помолчав, сказал как-то удивленно: — Мой-то сын тоже, небось, ко мне ходить не будет… От большой благодарности, — сказал он иронично, и я порадовалась, что он это понял. Что почувствовал простое это правило — как аукнется, так и откликнется.

Дети легко и щедро отдают внимание и понимание, помощь и поддержку тем, кто был с ними добрым и щедрым, понимающим и любящим. Они отдают это сами, щедро, их не надо даже просить об этом.

Согласись — как хочется иметь таких детей! Но для этого надо быть таким родителем!

Бывают странные отцы, до самой смерти занятые лишь одним: дать детям основания не слишком скорбеть о них.

Жан де Лабрюйер

Но как часто мы совсем другие родители!

В организации, в которой я работала, я общалась с двумя женщинами — молодой и зрелой. И лишь поработав с ними несколько месяцев, я к своему удивлению узнала, что они — мать и дочь.

Ничто не выдавало их родственные отношения. Взрослая женщина всегда была холодной по отношению к молодой, я ощущала ее неприязнь, какую-то отстраненность. Оказалось, дочь вышла замуж за парня, которого мать не хотела видеть своим зятем. И за то, что она ослушалась, мать заявила: «Ну вот и живи с ним. Если ты такая самостоятельная, то и живи одна, без моей помощи. Посмотрим, как ты справишься! Прибежишь еще, когда поймешь, что мать была права!»

И, отвергнув своего ребенка (девятнадцатилетнюю девушку) за «непослушание», мать держалась своих «принципов» — ничем не выдавать интереса к ребенку. Ничем не выдавать родственных чувств. Дочь жила своей жизнью. Родила ребенка, воспитывать которого бабушка не помогала — «из принципа». Пережила много сложностей, потому что действительно трудно молодой девушке быть молодой мамой, когда даже в магазин нельзя выйти без ребенка, — оставить его не на кого, бабушка ведь «из принципа» не хочет сидеть с внуком! Бабушка могла зайти в гости, оставить игрушку, но на робкую просьбу дочери посидеть с ребенком, пока она сделает какие-то дела, отвечала:

— Ты меня не спрашивала, когда замуж выходила и когда ребенка надумала родить. Вот сама и справляйся!

Спустя несколько лет я встретила «принципиальную» бабушку.

— Как дочь? — спросила я.

— Дочь? — переспросила она и ответила холодно: — Дочь была эгоисткой и осталась эгоисткой. Уехала жить за границу, только я ее и видела. И внука уже два года не вижу… Знаю только от ее подруги, что она там очень хорошо устроилась… Дом у них свой, муж ее карьеру хорошую сделал. Она не работает, дома сидит… Всем она обеспечена, как сыр в масле катается… Но чтобы мать позвать в гости или подарок какой-нибудь передать… — и столько обиды было в ее словах.

И я только сочувственно покачала головой, потому что действительно сочувствовала ей — она сама своим «принципиальным» отношением установила дистанцию между собой и дочерью, и это обернулось против нее же. И как это часто бывает — мы сами создаем дистанции между собой и нашими детьми, а потом удивляемся, что мы так одиноки!

Наши дети возвращают нам наше отношение к ним.

Я слышала однажды, как мама, вышедшая во двор, звала сына: «Сашка, я тебя долго буду ждать?!»

Мальчик подошел к маме и недовольно сказал: «Ну, чего ты кричишь, мамка?»

— Ты чего это маму мамкой называешь? — вмешалась в разговор старушка, сидящая на лавочке.

— А как мне ее называть — мамочкой, что ли? — сказал ребенок, и столько взрослого сарказма слышалось в этой фразе, столько какого-то холодного цинизма. И я невольно подумала, действительно, как ее называть — мамочкой что ли, если она его Сашкой зовет?

И я вспомнила внука, который иногда мог подойти к своей маме, обнять ее и сказать нежно: «Мамочка милая мама моя…» Он произносил это слитно, вместе, как одно «название» для мамы — «мамочкамилаямамамоя». И он для нее был — Никитоша. И подумала: пока он для мамы «Никитоша», мама для него — «мамочка милая мама моя». Но если на него орать, если его унижать или отвергать — захочет ли он называть маму «мамочка милая мама моя»?

Но как часто наше критичное отношение к ребенку, наши разговоры, интонации, позы, мимика — не добрые и не милые.

Как часто родители воюют с детьми. Борются с ними. Давят на них.

И тем самым вызывают ответное отношение к ним — войну.

Война

Давай честно признаемся — не дети начинают войну с родителями, не они ее объявляют.

Их поступки — всего-навсего поступки, которые требуют родительского анализа, помощи ребенку в осознании причин их поступков. Но родители — грубостью, критикой и осуждением запускают агрессию, развязывают войну, которая рано или поздно оборачивается против них.

Мы воюем с детьми, это надо признать. Воюем и возмущаемся ребенком, который с нами воюет. Но давай также признаем, что сначала мы сами (из лучших побуждений!) ополчаемся против ребенка. Но чего мы ждем от него, если в наших отношениях нет любви, а есть ополчение?

Одна из причин того, почему наши отношения с детьми принимают иногда характер войны — их подавленные и требующие своего выхода негативные чувства, которыми они наполнились за годы общения с нами.

Говоря о каждом из методов, я обращала твое внимание на то, что чувствует ребенок при таком педагогическом воздействии. И ты сам видел, сколько негативных чувств и эмоций испытывает ребенок, зачастую не имея возможности их проявить, показать. А сколько их накапливается за годы его детской жизни?

Часто эти негативные чувства, поток негативных чувств прорывается в подростковом возрасте. Ребенок начинает хамить, дерзить. Как говорят сами родители: ты ему слово, а он тебе пять слов. Но откуда в нем взялись «пять слов»? Они давно ждали своего часа, они уже давно вертелись на языке, он просто не мог, боялся их произнести.

Но становясь взрослым, он перестает скрывать свои настоящие чувства и начинает выражать их. В ответ на твою нотацию он демонстративно уходит из комнаты. На твой удар кулаком по столу он хлопает дверью. На твое требование быть вовремя он приходит за полночь. И начинается период под названием «трудный ребенок».

И сколько раз, сталкиваясь на тренингах с жалобами родителей: «просто взбесился», «не слушает, что ему говорят», «хамит на каждое слово», «специально, назло делает то, что неприятно», — я удивлялась их искреннему недоумению — откуда это в нем? Откуда? Ведь был такой милый, послушный ребенок! Ведь был такой воспитанный, с хорошими манерами, а тут валяется на постели в ботинках, ест и чавкает, специально, зная, что я терпеть этого не могу, постель не застилает, чуть что: «Мать, ты достала…» Он никогда не позволял себе такое! Что с ребенком?!

И как сложно мне бывает мягко и сочувственно объяснить, что, может быть, мать действительно «достала», и просто ребенок больше не прячет своих чувств и не хочет изображать из себя воспитанного мальчика?

Есть еще одна важная причина наших «военных» отношений с детьми. Которая объясняет большинство случаев детских бунтов, войны, трудных отношений с детьми.

Методы воспитания, о которых мы говорили, основаны на подавлении личности. И та огромная потребность в самоутверждении, о которой мы говорили в этой главе, и является причиной их «военных» действий по отношению к нам.

Мы не признавали в них личности. Не замечали в них личности. Иногда — просто подавляли их личности своим авторитаризмом. Поэтому дети просто вынуждены нам доказывать, что они личности.

Им нужно, чтобы мы их признали. Чтобы подтвердили их право хотеть или не хотеть чего-то, соглашаться или нет, право выбирать самим. И они начинают нам доказывать это право — непослушанием, отстаиванием своей позиции, упрямством, даже плохими поступками — курением, беспорядком в комнате, «ужасной» одеждой или ужасными манерами.

Они требуют, они отстаивают свое право на самостоятельность, свою «главность» в их жизни, чего мы не давали им ощутить.

Но самое удивительное, что такое поведение ребенка, которое, по сути, является следствием наших «военных» методов воспитания, расценивается нами как отвратительное поведение. И это — высшая родительская манипуляция — самому (пусть и неосознанно!) довести ребенка до состояния войны, а потом возмущаться этим чудовищем, которое так безобразно себя ведет.

Одна из женщин рассказала мне о дочери подруги, на которую напали бесы.

— Как напали? — удивилась я.

— Вот так. Дочь — семнадцатилетняя девушка, просто взбесилась. Подружилась с каким-то парнем, который весь покрыт татуировкой. Сделала себе татуировку. Вставила себе в ухо три серьги. Остриглась чудным способом. Начала слушать какую-то бешеную музыку. Мама ищет какого-нибудь экстрасенса или целителя, чтобы бесов изгнал.

— Как мило! — только и сказала я на это описание «взбесившейся» девочки.

Как легко свалить все на «бесов», которые взяли вот и напали на ребенка! Мама — просто ангел небесный, — она ни при чем! Все проклятые бесы! Только почему эти бесы заставили девочку делать все то, что так не нравится именно маме? То, что бесит маму?!

Если ребенок знает, что маме это не нравится, и делает именно это — может быть, надо в первую очередь задуматься — откуда в ребенке такое сильное желание бесить маму? Не потому ли, что мама всю жизнь бесила дочь своим обращением — и вот пришла пора, когда эти чувства вырвались наружу и теперь направились против самой мамы! Тогда — чьи это бесы? Не мамины ли? Не она ли причина такого бешенства? И сколько она должна была «бесить» свою дочь, если получает теперь такой поток «бешенства!» И, конечно же, давайте позовем целителя, который бесов изгонит! Только вот из кого их надо изгонять? Не из нас ли, взрослых?

Давай признаемся честно — когда мы любим своих детей, выражаем им свою любовь — ими тоже руководит любовь. Когда мы их не принимаем, не понимаем, отвергаем их — ими руководит обида, злость, желание отомстить. И это не дьявол их раздирает. Это не бесы в них вселяются. Это мы сами вселяем в детей злость, заставляя их мстить, быть вредными, разрушать все вокруг. Может быть, нам все же пора изменить наше отношение к детям — чтобы не получать потом в ответ то, что мы не хотим от них получать?

Дети действительно возвращают нам полученное от нас. Они отвечают на наши воздействия своими воздействиями.

И возможностей, разновидностей, вариантов их ответов нам — множество. Мы сами иногда подсказываем детям наши слабые места. Ребенок уже знает, на что нажать, чтобы вернуть тебе агрессию. И делает именно это. А иногда из чувства протеста, из неосознанного желания мстить делает все наперекор.

Как говорила мне одна мама о своей дочери: «Я ей всю жизнь говорила — придешь брюхатая — на порог не пущу!» Ее дочь сделала именно это, доставив матери столько стыда за свою «гулящую» дочь.

И как часто дети «отвечают» нам такими вот нежеланными для нас действиями! Мой окрик — не разбей — вызывает в ребенке неосознанное желание разбить. Мой запрет — не бери это, не трогай мои вещи — вызывает в нем желание взять их и «нечаянно» испортить. Мое требование хорошего поведения — приводит к плохому поведению.

А потом мы возмущаемся детьми, которые доставляют нам столько неприятностей, столько боли! Но — сколько неприятностей от нас они испытали? Сколько боли мы им доставили, если сейчас это возвращается к нам? И кто тот первый, кто это запустил?

Я повторяю — не дети начинают с нами воевать. Это мы, видя в них лишь материал для перевоспитания, начинаем их переделывать, перекраивать, давить на них, задевая их личность. Что ж, пришла пора получать все это обратно…

Наши воздействия друг на друга всегда одинаковы — хочешь ты или не хочешь — но это вселенский закон. С какой силой и знаком ты действуешь на ребенка — с такой силой ты получаешь ответ, отпор.

Наши агрессивные методы вызывали их агрессию, которую они годами не могли выпускать. И они начинают выпускать ее на нас. И не только на нас. На других людей — учителей и сверстников, просто на чужих людей в транспорте или на улице.

Сколько таких «ужасных» детей видел каждый из нас на улицах города! И каждый раз находится кто-то, кто возмущается, — откуда только такие уроды берутся? Этих «уродов» делаем мы сами, иначе откуда бы они взялись — они такими уж точно не рождаются!

И эти «уроды» потом громят телефонные будки или режут обивку в салонах автобусов, они исписывают грязными словами стены подъездов. «Бедные дети, сколько в них агрессии!» — каждый раз думаю я, видя такие вот следы проявлений этих «отвратительных» детей. И когда в ребенке — чистом по своей природе, дружелюбном и открытом — начала появляться эта агрессия? Не тогда ли, когда мама его в сердцах шлепнула, или оставила, непонятого и одинокого, стоять в углу или грубо оттолкнула — уйди с глаз, не хочу такого чумазого видеть…

А заканчивается это иногда так страшно — «уроды» ходят по улицам и угрожают нам, мирным гражданам, которые, конечно же, тут ни при чем…

Но при всей нашей ответственности за то, что иногда именно так и происходит, я опять хочу повторить — мы не виноваты в этом!

Мы, действительно, именно это часто и создаем. Но мы, даже создавая это — не виноваты в этом.

Никто из нас не хотел этого для своего ребенка. Никто не хотел воспитывать непримиримых, вредных, агрессивных или мстящих нам детей. И мы не хотели таких последствий для себя.

Мы этого не хотели, но, не наученные никем, — ошибались в выборе и использовании методов воспитания.

И теперь у нас есть прекрасная возможность больше так не делать. И изменить стиль воспитания. И осознать другие способы педагогического воздействия, основанные на любви и поддержке. Об этом — в следующей главе книги и в других книгах этой серии.

Мы получаем результат

Оправдания родителей, использующих жесткие, агрессивные методы воспитания: «Но ведь все же работают эти методы! Все же дают результаты!» — кажутся очень сомнительными, не правда ли?

Да, мы иногда «добивали», «плешь проедали» своими нотациями, «доставали» своими наставлениями — и все-таки получали результат. Но результат-то этот — со всеми вышеперечисленными последствиями!

Да, он стал учиться — с ненавистью ко мне или с чувством вины и «плохости». Да, он стал наводить порядок — с чувством одиночества и непонимания. Да, он перестал делать то, что мне не нравится — с затаенной агрессией против меня, которая обязательно (пройдет время, и ты в этом убедишься!) прорвется по отношению к тебе.

Но кто сказал, что именно такой ценой надо получить результаты? С таким вот довеском? С таким, я бы сказала, страшным довеском как одиночество, чувство отверженности, как бесчувственность и холодность к его будущим детям, которое мы сейчас в нем закладываем!

Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание.

Максимилиан Волошин

Мы получаем очень странные, сомнительные результаты.

Мы создаем детей ленивыми, безответственными, неряхами… И они, поверившие нам, что они именно такие, именно так и начинают проявляться. И мы получаем как результат поступки и поведение ленивых, безответственных, неряшливых детей. И это не лучшие поступки ребенка.

Своим давлением на них, подавлением их личности мы вызываем потребность доказать, что они тоже личности, — и получаем как результат непослушание, ссоры, хамство, бунт, поступки, которые бесят или обижают нас, взрослых.

Закрытость детей и потеря доверия к нам, взрослым, созданные нами самими, — приводят их к вранью, скрытности. И мы не можем до них достучаться — они перестают нас слышать.

Их одиночество, «неподдержанность» приводят к неразумным, поспешным, глупым поступкам. Потому что, оставаясь со своими детскими (а иногда совершенно недетскими!) проблемами в одиночестве, они решают их сами — как могут, как получится, далеко не всегда лучшим образом. И нам, взрослым, потом приходится расхлебывать последствия их поступков.

В прямом смысле слова: что посеешь — то и пожнешь!

Мы получаем в самом прямом смысле слова трудных детей. Наступает период трудных отношений, трудного общения, трудного воспитания.

Но разве — такой результат мы хотели иметь? Разве такова наша цель воспитания — создать трудного ребенка? Разве хотели мы сделать свою жизнь постоянным потоком трудностей и напряжений, связанных с ребенком?

Сколько переживаний и страданий родителей, живущих в таких вот трудных отношениях с ребенком, мне пришлось увидеть! Сколько в них обиды и растерянности — что теперь с ним делать? Что вообще с ним делать?

И это всегда — вопросы и желание разобраться именно с ребенком, который врет или дерзит, ворует, плохо учится, связался с плохой компанией, дерется, хамит. Что делать с этим исчадием ада под названием «мой ребенок»?

И каждый раз, искренне сожалея и сочувствуя таким родителям, потому что я видела их искренние страдания, переживания, усталость, мне приходилось мягко, но настойчиво доносить до них, что ребенок — открытое, доверчивое и радостное по природе своей создание, настоящая чистая Божья душа, именно таким попал в наши руки. Он не был исчадием ада, когда появился на этот свет и пришел в нашу семью.

И если он спустя семь, десять, пятнадцать лет стал исчадием ада, на которого нет никакой управы, то первый вопрос, который нужно задать — что я с ним сделал? Как я это сделал? И, признав последствия своего творчества, не спрашивать, что делать с этим отвратительным ребенком, чтобы он изменился, а спросить в первую очередь себя — что мне нужно в себе изменить, чтобы изменились отношения с ребенком? Что нужно изменить в стиле наших отношений? В моих представлениях о самом себе и о ребенке?

Согласись, если мы воспитывали, воспитывали ребенка, а он не стал лучше, а еще и «ухудшился», — то, скорее всего — мы делали что-то неправильно! Если все ребенка воспитывают — и бабушки, и дедушки, и родители, и воспитатели, и школа — и получают потом такой вот «результат» — значит, что-то не так в самом процессе воспитания!

Согласись, многим из нас есть о чем подумать — если мы имеем такой результат — сложного, непослушного, проблемного, трудного ребенка.

Нам нужно спросить себя не только о том, что мы делали, если получили такой результат. Но нам нужно понять очень важную вещь — чего мы не делали по отношению к нашим детям, если получаем такой результат? Чего мы не дали? Чего мы их, возможно, лишили? Что нам нужно дать им, чтобы они изменились, стали ценными, открытыми и доверчивыми? Какими методами воспитания пользоваться? Ведь есть же добрые, человечные методы воздействия на ребенка, в которых дети становятся сильными, полноценными личностями. Может быть, нам нужно научиться использовать их?

Нам есть куда расти. Есть чем заняться. Есть что расхлебывать. Нас ждет интересная жизнь!

Помни, что изменить свое мнение и следовать тому, что исправляет твою ошибку, более соответствует свободе, чем настойчивость в своей ошибке.

Марк Аврелий

Что я делаю с ребенком?

Я помню одну молодую маму, живущую в соседнем доме, воспитывающую маленького сына, чье воспитание представляло классическую картину такого вот авторитарного, критикующего, я бы сказала, «забивающего» стиля.

— Куда ты пошел?!. Что это за ребенок!.. Да стой ты!.. Рот закрой!.. Слушай, отвали, не мешай!.. Я тебе сколько раз сказала?! Так, пока не уберешь… Иди с глаз моих! Что ты такой тупой?…

Это был ее стиль разговора с сыном, по-иному она не могла. И славно потрудившись над его воспитанием, она получила в семь лет совершенно затюканного, забитого, заторможенного, боящегося слово сказать, шаг сделать ребенка. Пришла пора идти в школу. И мама, зная, что я психолог, подошла ко мне однажды и попросила совета:

— Слушай, скажи мне как психолог: может, мне его в школу для дураков отдать, он же нормальную все равно не потянет?

И я даже не знала, что сказать ей в ответ. А потом, к ужасу своему, подумала: и вправду, в школе «для дураков» этому ребенку будет, наверное, лучше! В нормальной его забьют до конца, только уже не одна мама в этом участие примет, но и учителя, и дети. Он, такой вот продукт, результат маминого воспитания, будет вызывать только непринятие и недовольство. А куда ему еще больше? И в очередной раз с горечью подумала — что же мы делаем иногда со своими детьми! Как у нас получаются такие дети?

Я много раз возвращалась к этому вопросу, когда пошла работать психологом в школу и воочию увидела все эти последствия воспитания, о которых мы говорили в этой главе. Увидела ярко, «вживую» — и в массовом масштабе.

Это вызвало у меня сначала настоящий шок, когда, общаясь с детьми от нулевого до одиннадцатого класса, я встречала одно и то же — закомплексованность, неуверенность в себе, желание самоутвердиться, наполниться за счет окружающих, массу переживаний, сомнений, душевных терзаний, которые испытывают дети, когда в одиночестве решают свои проблемы.

Их внешнее поведение могло быть разным — от внешне совершенно беззаботного до эпатажного, даже агрессивного. Но их внутреннее состояние при ближайшем знакомстве, когда дети доверялись мне, открывались мне, — было так похоже! Каждому нужна была поддержка. Каждому нужно было принятие. Каждому нужно было понимание. Каждому не хватало любви.

Я много раз в тот период обсуждала с учителями вопрос — почему у нас такие дети? И слышала, чувствовала в их рассуждениях немало негативного по отношению к детям.

Учителя, которым приходилось общаться с такими уже почти готовыми «продуктами», да еще общаться с ними в массе, не с одним ребенком, когда и с ним-то не знаешь, что делать, — испытывали чаще всего беспомощность. Тот же самый вопрос: «Что с ними делать?» — звучал в их среде постоянно.

Что делать с «7-Б», который полным составом не пришел на урок? Что делать с Петей Ивановым (фамилии могли меняться каждый день — вопрос оставался один и тот же), который выходит за все рамки?… Что делать с этим отстающим ребенком из «6-А» — перевести его на класс ниже, пусть там с ним мучаются?

Таких ситуаций было множество, они возникали каждый день — и что со всем этим было делать, когда методы воздействия на детей не менялись, были такими же, как и родительские! Поэтому эти ситуации не исчезали, на смену одной приходила другая, созданная иногда самим учителем, который точно так же не понимал, «пережимал», отвергал — и создавал трудные отношения с детьми. А иногда не с одним ребенком — с целым классом.

В тот период, когда я так всматривалась в детей, пытаясь понять — откуда же такие дети, почему они такие, — я увидела много агрессии и непринятия учителей в отношении детей. Я почувствовала их враждебное отношение к детям. Для многих из них дети были некими вредными существами, неуправляемыми в своей массе, не желающими учиться или подчиняться требованиям учителей.

И я, даже видя это, не могла обвинить учителей в том, что они так проявляются. Не наученные воспитывать детей и строить с ними отношения на основе уважения личности ребенка, обученные в институтах тем же авторитарным методам воспитания, что могли они делать с детьми, уже испорченными таким воспитанием? Да еще, опять же, не с одним ребенком, а с классом в тридцать человек? Они могли продолжать создавать напряжение, пытаться держать власть, вызывать протест у детей, получать их агрессию, отвечать на нее агрессией. Применять свои, учительские способы наказания: родителей вызвать в школу, ребенка — на педсовет. Но что это принципиально могло изменить?

Эта война, враждебность, чувствовалась в отношениях «учителя-дети». Дети были иногда неуправляемы, иногда — вредны. Они отвратительно вели себя на уроках и не подчинялись требованиям учителей.

Конечно, среди них было много и «образцовых», послушных, примерных детей, которых родители воспитали под девизом: «Слушай, что говорят взрослые!» или: «Веди себя хорошо». Но такие дети никогда в массе своей не пересиливали детей, которые пытались быть свободными, которые бесились на переменах или срывали накопленную агрессию на учителях. И эти послушные, «образцовые» дети никогда в открытую не поддерживали учителей, они не могли постоять даже за себя: ведь для этого нужна смелость и самостоятельность, которая в них не была воспитана.

Однажды, обсуждая в узком кругу учителей эти наболевшие вопросы — откуда такие дети и что с ними делать, — я услышала мнение одного учителя.

— Все дело в том, что они испорчены своими родителями! — горячо сказал он. — Их так уже избаловали, залюбили дома, что на них управы нет! — Учитель был возмущен этими вредными, неуправляемыми, хамящими, иногда откровенно не уважающими взрослых детьми. — Они уже с тормозов съехали от своей вседозволенности! Привыкли, что с ними все носятся! И мы тут с ними носимся, нянчимся…

Я просто не могла тогда не вмешаться в разговор, чтобы выразить несогласие с этим:

— Да в том-то и дело, что дети нигде не любимы по-настоящему — ни дома, ни в школе! Ими вечно все недовольны, все от них постоянно чего-то ждут, все их критикуют. Их все «воспитывают», добиваясь послушания, хорошей учебы, но никому на самом деле не важно, что творится у ребенка в душе! И никто на самом деле с ними не нянчится. Их скорее отвергают, таких, какие они есть. Поэтому они и вредничают. Мстят нам за наше непринятие и непонимание, за наше равнодушие. За нашу правильность, которая граничит с бесчувственностью!..

Я много думала в тот период. Много общалась с детьми, с их родителями. Передо мной открылся целый мир ребенка — мир глобальный, глубокий, очень тонкий по мировосприятию. Мир, полный переживаний, чувств, эмоций. Мир, зачастую незнакомый их родителям.

И передо мной были родители — правильные и недовольные, любящие, конечно же, но странной любовью — через неприязнь и строгий взгляд. И я много думала тогда об отношениях со своим ребенком. Я увидела их с другой стороны. Мне просто открылось в какой-то момент, что я на самом деле делаю со своим ребенком. Потому что я была таким же типичным родителем — любящим своего ребенка и воспитывающим его из самых лучших побуждений критикой, отвержением и непринятием.

Я много училась в тот период, росла профессионально. И однажды, идя с очередного семинара, на котором явно увидела все свое несовершенство — свои последствия такого же воспитания (хотя мои родители на фоне многих — были просто ангелами небесными!), я вдруг действительно явно и четко увидела все, что я на самом деле делаю с ребенком. Я осознала, что все мои требования и нотации, направленные на хорошее внешнее поведение (чтобы в комнате был порядок, чтобы тарелка была помыта, чтобы уроки были сделаны) доносятся через унижение, через давление. Что я через поучения и критику, направленные на достижение хорошего поведения, добивалась хорошего поведения — но разрушала личность дочери.

Много лет позже одна мама сказала фразу, которая передавала все, о чем я хотела сказать…

— Я много раз добивалась от ребенка хорошего поведения. Я именно добивалась. Чтобы кровать была застелена. И не потом, а сейчас. Чтобы чашку за собой убрал — и не потом, а сейчас. Чтобы по первому требованию делал то, что я сказала. Чтобы слушал, что старшие говорят. И я поняла однажды: оттого, что мой ребенок застелет постель не сейчас, а через полчаса, когда посмотрит свои утренние мультики, или оттого, что мой ребенок не прибежит по моему первому требованию за стол, ничего в его жизни принципиально не изменится. И ничего в его жизни от этого не зависит. Но вот оттого, что я его за неубранную постель отругаю, или за его опоздание за стол я его раскритикую, зависит очень многое. Может быть, жизнь его от этого зависит. Его ощущение себя в этой жизни. Его самооценка. Я вдруг поняла — чем он платит за послушание, которого я от него добиваюсь…

В то время, когда я поняла все это, я испытала одновременно очень противоречивые чувства. Невыносимое чувство стыда. И в то же время — понимание, что я совсем этого не хотела. Что мною руководили искренние желания вырастить хорошую(!) девочку!

Я испытала тогда страстное желание все изменить! Изменить в корне наши отношения. Я еще не знала — как это сделать, но понимала, что так, как было — больше не будет!

В тот день, осознав все это, я пришла домой и сказала своей одиннадцатилетней дочери, вышедшей встретить меня:

— Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.

И я увидела, как лицо ее померкло, я просто прочла на нем: «Господи, опять начинается!..» Я зашла в комнату, села на диван и попросила дочь сесть рядом. Она была напряжена — действительно, наверное, ждала, что я скажу что-то вроде: «Я же просила тебя… Ты что, не понимаешь…»

Но я сказала другое. Я сказала то, что рвалось из моего сердца.

— Детка, — сказала я, — я хочу тебе сказать, что очень-очень тебя люблю. Что у меня в жизни нет никого дороже тебя. Ты мой самый близкий и родной человек. И я хочу сказать тебе, что сейчас понимаю — наверное, я совсем неправильно с тобой обращалась. Я была с тобой иногда очень жесткой или очень строгой. Я часто тебя ругала, даже наказывала иногда. Я часто была тобой недовольна и отчитывала тебя. Я иногда бывала несправедлива к тебе. Но я это делала не потому, что не любила тебя, я просто не знала, как по-другому… Я делала это только потому, что очень люблю тебя, и думала, что так надо делать, чтобы ты была лучше. Я понимаю, что это было неправильно, и хочу попросить у тебя прощения за все, что я делала не так…

И мой ребенок после этих слов заплакал. И я заплакала, и дальше плакала и говорила:

— Я хочу, чтобы ты знала: я очень люблю тебя, любую, независимо от твоих поступков и оценок в школе, чистоты в твоей комнате или невыполненных обещаний. Я счастлива, что ты есть у меня, ты для меня большая ценность, ты мой самый любимый ребенок! Я очень хочу, чтобы мы с тобой начали строить новые отношения, в которых все будет по-другому, в которых не будет криков и обид. Я еще не знаю, как это надо делать. Я еще, наверное, не умею по-другому. Но я буду очень стараться стать другой мамой, понимающей и принимающей. И я очень прошу, чтобы ты мне помогла… Я, может быть, еще не раз ошибусь и поведу себя неправильно, но я буду учиться… Главное, я хочу, чтобы ты знала — я очень люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива…

Мы сидели и плакали вместе. Мне стало легче после этих слез и моего покаяния. И моего решения — быть другой мамой.

Я впервые тогда начала думать, серьезно и глубоко — какой я хочу воспитать свою дочь.

То послушное правильное создание, которое я воспитывала, ту образцовую, аккуратную и воспитанную девочку я больше не хотела творить. Я поняла, что хочу, чтобы она выросла самостоятельной и сильной. Чтобы она верила в себя и в свои силы. Чтобы она была способна выбирать, брать на себя ответственность, принимать решения. Чтобы она знала себе цену. Мне захотелось воспитать уверенного в себе и жизнестойкого человека.

Я начала учиться быть мамой, которая может воспитать такого ребенка. И эта моя учеба шла долго. Даже сейчас, когда моя дочь стала взрослым человеком, стала самостоятельной, сильной, умеющей брать на себя ответственность и принимать важные для ее жизни решения, я продолжаю учиться быть такой мамой.

И когда родился мой внук — начался новый виток моего роста. Потому что всегда есть чему поучиться рядом с ребенком!

Мамы — не обижают…

Часто, наблюдая на улице или в какой-то ситуации молодую маму с младенцем на руках или кормящую его грудью, я поражалась удивительной красоте, одухотворенности женщины в такие минуты, когда в ней проступает, проявляется женщина-мать. Что-то святое и молитвенное появляется на ее лице, когда она смотрит на своего ребенка. И каждый раз я поражалась, как начинает она походить на Мадонну с младенцем на руках.

Я много раз с удивлением наблюдала, как меняются лица мужчин, когда они берут на руки маленького ребенка. Как что-то детское проступает в них самих. Как меняются, светлеют их только что строгие и невозмутимые лица.

И столько раз, любуясь лицами людей, общающихся с младенцами, с малышами, я думала: «Куда же исчезает эта одухотворенность и свет в их лицах, когда ребенок подрастает? Куда исчезает эта Мадонна или этот ребенок во взрослом мужчине? Когда и почему на смену им появляются критикующие, жесткие, отвергающие родители?

Однажды я была потрясена увиденным на улице.

Девочка лет четырех шла рядом с молодой женщиной и громко и горько плакала.

— Мама, — кричала она, размазывая слезы ладошкой, и хватала за руку женщину.

Мама шла, никак не реагируя на плач дочери, с каменным лицом, на котором было написано: «Я тебя совершенно не слышу!.. Ты для меня — не существуешь!»

— Ты меня обидела, мама! — отчаянно и громко кричала девочка. — Ты меня обидела!

Мама шла молча, как будто не замечая ребенка.

— Мама, — опять кричала девочка и хватала маму за руку, чтобы та обратила на нее внимание.

Мама шла молча, не обращая внимания на ребенка.

Тогда девочка сказала фразу, от которой у меня, постороннего человека, как говорится, мурашки побежали по коже:

— Ты не моя мама! Ты — не мама!.. Потому что мамы — не обижают!

И я долго потом вспоминала чистую эту девочку с истинными ее словами: мамы — не обижают.

И как правдивы были эти слова, их смысл!

Мамы и папы — любят и понимают.

Мамы и папы — защищают.

Мамы и папы — поддерживают.

Мамы и папы — помогают.

Но мамы и папы, настоящие, истинные, — не обижают.

Не для того Бог наградил их ребенком, чтобы они обижали его…

Мамы и папы — не обижают.

Как же мы стали такими родителями? Как нам измениться? Как стать теми настоящими мамами и папами, которые не обижают?

Давай разберемся с этим в следующей главе…

Глава 4. Как мы стали такими родителями

Нас самих так воспитывали

Нас самих воспитывали именно так.

Нам читали нотации. Нас критиковали. Нас наказывали. Нас отвергали.

Мы сами, воспитываясь в системе авторитарного воспитания, познакомились с этими методами, узнали их.

Мы действительно узнали, освоили эти методы на себе, мы увидели, как их используют. Увидели их реальность и массовость, их «нормальность». (Как сейчас наши дети начинают принимать «нормальность» такого обращения с ними.)

Если меня критиковали в детстве, постоянно указывая мне на мои недостатки, и я видел, что так делали другие родители со своими детьми, так делали учителя, — это неосознанно признается мной как нормальный, распространенный метод воспитания. И будучи взрослым, я вспомню его, как некое знание о том — как надо обращаться с ребенком.

Если в моей семье от меня ждали послушания, и я видел, что вокруг все родители требуют послушания от детей, — во мне формируется представление, что нужно требовать послушания от ребенка. И именно так я буду потом воспитывать своего ребенка.

Если в моей семье считалось «нормальным» бить ребенка, и в семьях, которые меня окружали, тоже били детей в «педагогических» целях, то во мне формируется представление, что бить ребенка — это нормально.

Вот так мы и наполняемся чужими представлениями и убеждениями о том, как нужно, как можно воспитывать ребенка. Этими убеждениями мы потом и руководствуемся в своей жизни, воспитывая детей. Потому что не наученные никем воспитывать ребенка, мы неосознанно используем то, что уже знаем, что живет в нас на уровне прошлого опыта.

— Ах, нет, это не так, я совсем не считаю наказание или критику нормальными методами воспитания! И когда я была ребенком, которого постоянно ругали и критиковали, я прекрасно понимала, что это неправильно, что так не должно быть… Как же я могла взять на вооружение эти методы, когда была с ними не согласна! — Так или примерно так реагирует кто-то из родителей, когда мы говорим о «преемственности» в стилях воспитания, перенятых у наших родителей авторитарных методах воспитания.

И каждый родитель, присутствующий при этом разговоре, согласно кивает. Потому что каждый, пережив на себе все эти «педагогические» воздействия, испытывал чувство несогласия с ними, понимал, чувствовал их неправильность. Но при этом, став взрослым, начал использовать именно их.

Сколько раз в жизни слышала я подобные признания от родителей.

— Ведь самого же пороли, ведь помню же, как это ужасно, когда тебя бьют, и ведь думал — ни за что не буду своих детей наказывать, буду по-другому. А бью. Бью, как меня били… — сокрушенно говорил мне один папа.

— Мать на меня орала как бешеная… Столько злости было в ней, когда она со мной разговаривала, как будто я ей не дочь, а враг какой-то, — рассказывала одна мама. — Я тогда думала — ни за что, никогда не буду орать на своего ребенка… А ору на сына — не хуже матери. И иногда сама себя ловлю на том, что ору на него, как будто он мне враг…

Сколько раз я это слышала: «Я думал, что никогда… Я думал, что буду по-другому»…

Я сама помню себя маленьким ребенком, стоящим в углу, наказанным за непослушание. Я помню себя в этом состоянии непонятости и обиженности, в состоянии одиночества, когда ты стоишь, как бы отгороженная от всего мира, запертая в пространстве этого угла, и голоса взрослых звучат так, как будто о тебе вообще забыли, как будто тебя — просто нет. И перед тобой только наличник и полотно двери, выкрашенные белой масляной краской, и ты можешь только рассматривать полоски, оставленные кистью, рассматривать трещинки в побелке стены. И никому ты не нужна. И никто о тебе не помнит. И так плохо там стоять. И так несправедливо, что тебя тут заперли. И ты думаешь, горячо и искренне, как только могут думать маленькие и чистые в своих мыслях дети: «Вот когда я вырасту — никогда, ни за что не буду наказывать своих детей…»

Я вспомнила однажды это ощущение, вспомнила остро, сильно, когда отчитывала свою дочь, стоящую в углу. Поставленную мной в угол. Мной, которая когда-то так горячо и искренне верила, что никогда не будет так поступать со своим ребенком. Я вспомнила это ощущение, и мне стало даже страшно на мгновение — что же я делаю! И стыдно — так нельзя! Но тут же на место этим чувствам пришло холодное: «А если она по-другому не понимает!»

Я думаю, в этом и содержится один из ответов на вопрос — почему мы, пережившие на себе всю несправедливость, жесткость этих методов воспитания, признавая их неправильность, ненормальность, все же используем их.

Потому что не умеем по-другому. Потому что, не справляясь с ребенком в каких-то ситуациях в силу своей неопытности, мы от бессилия используем то, что принесет хоть какой-то результат. Используем то, что знаем. Используем то, что используют все. Используем то, что есть в нас на уровне опыта. Даже негативного.

И я снова и снова хочу обратить твое внимание на один важный момент. Мы потому и не справлялись иногда с ребенком, что в основе нашего отношения к ребенку лежали ложные, чужие представления о нем, как о каком-то «неправильном» существе, которого надо постоянно контролировать и переделывать. О цели воспитания как достижении послушания ребенка.

Мы изначально строили отношения с ребенком не на тех принципах, вот почему так сложно иногда было договориться с ребенком, понять его, почувствовать, найти правильный способ обращения с ним. И, не справляясь с ним в какой-то ситуации, мы неосознанно призывали на помощь авторитарные, подавляющие методы, знакомые нам с детства.

Эти «старые» методы воспитания, которые основаны на «старых» принципах и убеждениях, и создавали нам всю палитру сложностей, проблем, трудностей во взаимоотношениях с детьми.

Если мы, осознавая ложность наших представлений о ребенке, о цели воспитания, изменим эти представления, перестроим всю систему наших убеждений, — мы сможем овладеть совершенно другими методами и способами общения с ребенком. И этот другой стиль общения с ребенком позволит нам строить с ним близкие, открытые, любящие отношения, в которых мы сможем понимать друг друга, слышать друг друга, договариваться друг с другом. И нам просто не придется доставать из «запасников» нашего собственного прошлого опыта авторитарные методы воспитания.

Мы несовершенны

Мы, воспитанные в системе авторитарного воспитания, сами являемся продуктом такого воспитания. И все, что написано в предыдущей главе о том, чем оборачивается такое воспитание для детей, — про большинство из нас.

В этом содержится очень грустная реальность, но это так. Мы, будучи взрослыми людьми, пережив на себе все последствия авторитарного воспитания, — уже далеко не совершенны. Мы, в большинстве своем, не уверены в себе полностью (потому что ни родители, ни общество не делали нас такими, такой задачи — воспитать уверенного, ценного человека, яркую личность, никто перед собой не ставил!). И рядом с нами такими — неуверенными, закрытыми или закомплексованными — появляется ребенок — существо открытое, свободное от любых комплексов (он просто еще не знает, что это такое!), абсолютно уверенное в себе (ему еще не рассказали, что он все делает не так и сам он неправильный!).

Но может ли несвободный, неуверенный в себе родитель позволить ребенку оставаться рядом с ним в таком совершенном, чистом состоянии? Мы просто не можем не поделиться с ребенком своей неуверенностью, своими комплексами. Мы не позволим ему оставаться столь совершенным, каким он приходит в этот мир. (Этой теме — как мы, родители, будучи уже несовершенными, формируем из совершенного по природе ребенка такое же несовершенное создание, с негативными картинами мира, — будет посвящена книга «Искусство быть родителем»).

Мы, воспитанные в критике, поиске недостатков, научены видеть в себе эти недостатки, недоработки, несоответствие идеалу, которым должны быть. Мы ориентированы на то, чтобы видеть плохое. Мы разучились (или вообще еще не научились!) любить себя, ценить себя, хвалить себя.

Но можем ли мы, приученные замечать в себе одни недостатки, видеть достоинства в наших детях? Нет, у нас нюх, как у овчарок, развит именно на поиск того, что в ребенке «не так», что он сделал неправильно, или что он еще не сделал. Наше желание видеть в ребенке плохое услужливо помогает нам увидеть в нем именно это. И мы постоянно сообщаем ребенку, в чем и где он не такой, неправильный, несовершенный.

И ты только вдумайся в то, что происходит: мы сами, уже потерявшие свое ощущение совершенства, теперь сообщаем нашим детям, что они несовершенны!

Мы, взрослые люди, действительно, уже во многом лишились своего ощущения правильности, «хорошести». Мы перестали проявляться так ярко, как делали это в детстве. Мы разучились свободно выражать чувства, мысли и желания.

И рядом с нами — свободный, еще не ограниченный ребенок. С его свободным выражением чувств, любых — смехом ли до коликов, ревом ли, который тебя просто бесит! Со свободным безграничным: «Хочу!.. Хочу!.. Хочу!..» С его непреодолимым желанием познавать мир, совать свой нос, куда его не просят, с его бегом и прыганьем, криками, шумом, который всегда присутствует рядом с нормальным, живым ребенком. И нам, таким, какие мы есть, далеким от совершенства, постоянно хочется одернуть наших детей, ограничить их, сделать их такими же несвободными.

Я помню себя такой вот молодой мамой, очень зажатой, правильной, боящейся кому-то слово сказать, боящейся кому-то помешать, озабоченной тем, как я выгляжу и что скажут обо мне другие. И я помню, как бесила меня и выводила из себя моя маленькая дочь, которая громко пела песни, когда ей того хотелось, танцевала, прыгала, создавала вокруг себя постоянный шум. Я помню, как я беспокоилась, что она мешает соседям, как все время пыталась ее остановить, приструнить, усадить, чтобы она не бегала, не прыгала, не топала.

Меня бесила тогда эта ее свобода, эта безграничность — это я понимаю сейчас. Меня это тогда бесило, потому что я уже не могла ни так свободно хохотать, не думая, как я при этом выгляжу и что обо мне подумают. Не могла так свободно и раскованно танцевать, вообще проявляться и жить самой собой, такой, какая я есть. Тогда я, конечно же, не понимала, почему меня так выводит из себя такое «неправильное» на мой взгляд, поведение дочери. А я просто завидовала ее свободе быть самой собой.

Мы действительно завидуем их свободе быть собой, и, не имея уже этой свободы, находясь в рамках и правилах приличия, стараемся унять, ограничить и их свободу. И опять — критика и порицание, нотации и поучения — лучшие методы для этого. Чтобы ограничить, зажать своего ребенка — лучше методов не придумаешь.

В нас живет еще зависть к их свободе не только делать то, что они хотят, и жить так, как они хотят. Нас бесит и раздражает их свобода не делать того, что они не хотят. Каждый ребенок отстаивает свое право не делать того, что он не хочет делать, но чего хотим от него мы. И это бесит не менее, чем его свобода делать то, что он хочет.

— Нет, вы только подумайте, он, видите ли, не хочет есть то, что я ему приготовила! Он не хочет убирать игрушки! Он не хочет ложиться спать! Да как он может не хотеть! — сколько раз слышала я это от родителей.

Мы — уже «воспитанные», уже послушные, — даже не думаем о том, чего мы хотим, а чего — не хотим! Мы послушно выполняем наши долги и обязанности, не задумываясь, а почему мы должны это делать и должны ли вообще это делать? А ребенок хочет выяснить — почему он должен идти в магазин за хлебом, когда он занят игрой? Или почему он должен наводить порядок, то есть разложить по местам игрушки, которые он так долго и старательно раскладывал по всей комнате? Почему он должен ложиться спать, когда он не хочет еще спать? И нас бесят эти вопросы. Потому что мы сами давно перестали их задавать, над нами уже потрудились, сделав нас ответственными и послушными.

Мало того, мы за годы нашей взрослой жизни, уже вошли в целую систему рамок, правил приличия, в которую ребенок еще не вошел. И нам, рамочным и правильным, очень важно, чтобы он начал соответствовать этим правилам.

Я помню, как один папа рассказал, что услышал еще на лестничной площадке, как жена ругала и стращала ребенка, которого вела из детсада: «Вот придешь сейчас — отец тебе еще всыплет, чтобы знал, как себя вести…» И ребенок шел и плакал, а она только приговаривала: «Получишь сейчас от отца…»

И из-за чего такие «стращания», из-за чего столько отвержения ребенка?

Оттого, что он назвал воспитательницу дурой.

А почему он ее так назвал?

Потому что во время обеда попросился в туалет, и услышал ответ:

— Пока не доешь, ни в какой туалет не пойдешь… Сиди — и терпи…

Услышав такой ответ, ребенок и спросил удивленно:

— Вы что, дура?

Но — маму возмутил сам факт: ребенок назвал взрослого человека плохим словом. И за это — собственное отвержение и еще пытка страхом перед разговором с отцом…

Он нарушил правила — быть воспитанным, уважать старших. А нам так важно, чтобы ребенок выполнял правила! (Даже если он по существу был прав — ведь действие воспитателя было абсолютно безграмотным!)

Нам нужно, чтобы наши дети были правильными, то есть выполняли правила, чтобы они были воспитанными, а это для многих родителей значит — не выражать своих чувств, не говорить то, что думаешь. Вести себя прилично, чтобы другие были тобой довольны. Прятать себя настоящего и изображать хорошего ребенка. Мы учим детей тому, чему сами уже хорошо научились, — не быть собой.

И именно для этого существуют «прекрасные» методы воспитания. Указать, приказать, не разрешить, лишить, проманипулировать, сделать виноватым. Все эти методы помогут нам, уже несовершенным, уже несвободным, лишить свободы и ребенка.

Но надо отдать должное нашим детям — не так-то просто они подчиняются! Не так легко хотят расстаться со свободой быть собой, выражать свои чувства, свои мысли, свои желания. Делать то, что они хотят, и не делать того, чего они не хотят делать.

Есть еще одно последствие нашего собственного несовершенства.

Мы, какие мы есть, проживаем наши жизни далеко не лучшим образом, именно потому, что живем не в состоянии гармонии или максимальных ресурсов. Наши реальные жизни действительно полны проблем, сложностей. И очень часто мы заводим детей именно тогда, когда решаем какие-то свои проблемы и запутались в своих ошибках. И мы берем в свои руки жизнь другого, отдельного от нас человека и начинаем распоряжаться его жизнью, хотя сами иногда не знаем, что делать со своей собственной жизнью.

Поэтому мы и становимся такими родителями — суетливыми, напряженными, поверхностными, крикливыми. Поэтому и методы такие используем — они просты в применении, быстры в исполнении. Наорал или отшлепал, не вдаваясь в подробности, покритиковал, не вникая в суть, потому что — не до ребенка, тут с собой бы разобраться!

И я сейчас пишу это именно для того, чтобы помочь нам снять с себя чувство вины за наши родительские ошибки. Потому что мы ни в чем не виноваты.

Мы такие, какие мы были, только так и могли воспитывать наших детей. Все наши действия по отношению к нашим детям — логическое следствие того, какими мы сами являлись. Это — реальность.

И если мы хотим изменить эту реальность, нам нужно самим меняться в лучшую сторону, чтобы мы могли по-другому проявляться по отношению к нашим детям.

Давай просто признаем свое настоящее несовершенство. Признаем необходимость нам, родителям, самим расти и меняться, совершенствоваться.

И давай, признавая свое сегодняшнее несовершенство, осознаем собственную ответственность за то, что наши дети такие, какие есть. Они — такие, потому что мы, такие, какими мы были до сегодняшнего дня, делали их. И уже только поэтому нам стоит изменить свой взгляд на них с недовольно-критического на сочувственно-принимающий. И это поможет нам изменить сам стиль взаимоотношений с нашими детьми.

Нам не хватает чувства собственной ценности

Мы сами были воспитаны в системе критики и порицания, в методах, которые не делали людей уверенными, значимыми, знающими себе цену.

Мы сами не наполнены этим чувством собственной ценности, значимости. Не наполнены хронически, потому что оно формируется только в любви, принятии, гордости за ребенка, радости за его успехи. Но ни один из перечисленных методов воспитания не вызывает ни в ребенке, ни в родителе ни гордости, ни радости, только упреки и недовольство.

И мы, в большинстве своем, люди с ненаполненным чувством ценности, так необходимым нам в жизни. И нам обязательно нужно компенсировать эту ненаполненность. Почувствовать хоть где-то свою ценность и свою значимость. По-простому говоря — самоутвердиться.

И нет проще и эффективнее способа, чем самоутвердиться на собственном ребенке.

Потому что самый простой способ почувствовать себя «большим», — это «сделать» рядом с собой кого-то маленьким. И взрослому человеку, родителю, не надо прикладывать никаких усилий, чтобы сделать «маленьким» ребенка, который на самом деле является маленьким. Вот почему рядом с ребенком любой взрослый, каким бы он ничтожным, или ограниченным, или неуспешным ни был — ощущает себя большим, значимым и важным.

Есть еще один способ такого самоутверждения. Чтобы почувствовать себя значимым, важным — нужно сделать кого-то рядом с собой глупым, виноватым. И так, как это можно делать с детьми — нельзя сделать ни с одним взрослым! Ни один взрослый не позволит себя так унижать, так умничать в его присутствии. А за счет ребенка, не имеющего права ответить взрослому, можно просто наполниться чувством собственной ценности и значимости.

И это одна из важных причин того, почему мы, родители, так часто используем именно эти методы воспитания. Потому что эти «старые» методы воспитания дают возможность наполнить собственную значимость, ощутить чувство собственной ценности. Потому что, когда ты поучаешь ребенка, ты ощущаешь себя настоящим и важным учителем. Когда ты критикуешь ребенка, ты чувствуешь себя мудрым и знающим.

— Я часто вижу удивление, даже изумление в глазах ребенка, когда я его отчитываю. «Что я такого сделала? — читается в них. — Что за мировая проблема?» И я понимаю, что девочка права, и сама испытываю чувство вины, что прицепилась к ней. Но что-то во мне заставляет продолжать ее отчитывать. Сейчас я понимаю, мне просто надо ощутить власть, чувство превосходства. Мне нужно напитаться за ее счет… — говорила одна мама.

Да, «воспитание» детей дает ощущение власти, силы, значимости, собственной важности. Именно поэтому мы так увлекаемся «воспитанием», так упиваемся звуком собственного голоса. Поэтому мы так любим не только читать нотации по поводу только что совершенных поступков, но и любим напоминать детям их бывшие ошибки.

И мы трагичным голосом говорим:

— Тебе новые ботинки купили? А что ты с теми ботинками сделал, помнишь? Как ты их разодрал…

— Тебе новую машинку подарили, да ты ее, небось, как и старую раскурочишь…

Часто слыша такие поучения, напоминающие ребенку о его былых провинностях, я думала — откуда в родителях это желание напомнить ребенку его былые промахи и плохие поступки? Зачем это делать? Он уже тогда за все получил — зачем опять к этому возвращаться?

Потому что нам самим нужно получить чувство значимости, вот мы и выискиваем — где бы еще самоутвердиться? Где еще поумничать? Желание наполнить свою значимость, почувствовать себя умным и важным так велико, что нам мало настоящих проступков детей, — мы возвращаемся к их прошлым провинностям.

Именно поэтому мы в большинстве случаев придираемся к детям по пустякам, начинаем «воспитывать» их долго и нудно там, где нужно сказать несколько слов. Мы видим страшное и важное в их детских провинностях, потому что это «страшное» помогает нам прочесть более длинную лекцию и в большей степени почувствовать свою значимость и важность. Поэтому мы иногда и наказываем детей — потому что именно наказание ребенка дает максимальное чувство власти взрослому. Потому что одним ударом, шлепком ты, образно говоря, получаешь весь суточный запас собственной ценности и значимости.

Вот почему мы иногда так твердо стоим на своих мнимых «принципах». Нам нужно, чтобы ребенок приполз и покаялся, и сказал: «Мамочка, ты была права!» Вот что нам надо! Именно поэтому мы постоянно «пережимаем» наши педагогические воздействия. «Чтобы он — лучше почувствовал!» — говорим мы при этом. Но, может, это нам надо лучше почувствовать свою значимость и важность?

Я наблюдала, как одна бабушка, собираясь с внуком на прогулку, увидев у него новый зонт, спросила:

— У тебя что, новый зонт?

— Да, мне мама купила.

— А старый где?

— Он сломался.

— Сломался… Если бы ты свои руки туда не приложил, он бы не сломался… Ну и как он у тебя сломался?

— Я его открывал, а он не открывался, я его хотел закрыть, а он не закрывался…

— Не закрывался… Небось, дернул со всей силы. А я тебе говорила — аккуратнее надо с вещами обращаться. Я тебя предупреждала, что ты его сломаешь. Я бы на месте родителей тебе вообще бы зонт не покупала, раз ты обращаться с ним не можешь…

Бабушка все никак не могла остановиться. Никак не могла напитаться своей «мудростью».

— И этот, небось, сломаешь, как тот…

— Не сломаю…

— Не сломаю. Тот-то сломал…

И я, став случайным свидетелем в этой ситуации, подумала — бедный ребенок, как его унижают в этом разговоре. И какой «приподнятой» и умной чувствует себя бабушка!

Все воспитание проникнуто этой прекрасной возможностью напитываться, «подниматься» за счет детей!

Я помню себя такой мамой, которая стояла за спиной дочери-первоклашки и высокомерно говорила менторским тоном:

— Как ты можешь так коряво писать! Твоя мама закончила МГУ, твой папа закончил МГУ, а ты пишешь как курица лапой!..

Сейчас мне и смешно, и горько — это же надо было так манипулировать ребенком! Как будто от того, какой вуз окончили родители, зависит красота почерка ребенка! Но тогда я ощущала искреннее возмущение — как у таких родителей, как мы, — ребенок может так коряво писать! Это возмущение и давало мне ощущение своей важности, которое было мне необходимо.

И я опять обращаю твое внимание на тот факт, что эта неосознаваемая нами цель — наполниться самим, самоутвердиться за счет наших детей так же неосознанно привлекала подходящие методы воспитания. Все эти методы воспитания основаны на унижении, на принижении, на контроле, подавлении. Именно они и позволяли нам, родителям, ярче, сильнее чувствовать свою значимость и ценность рядом с «не таким», виноватым, плохим ребенком. Позволяли нам максимально подпитываться за счет наших детей.

И как часто я, слыша жалобы родителей: «Я ему всю жизнь отдала, а он теперь не хочет мне внимания уделять…», не соглашаюсь с ними.

Мы все уже все получили от своих детей.

Мы уже получили — в своих поучениях:

— Ну, кто так держит нож!..

— Ты что, не понимаешь, тебе десять раз надо повторять…

— У других дети как дети, а ты…

И после каждой такой фразы — мы наполнялись ощущением собственной ценности, чувствовали себя необыкновенным воспитателем. Мы «подпитывались» детьми постоянно и ежечасно, пока они были малы. Мы имели рядом с собой постоянный источник пополнения нашей ценности и значимости. И сейчас, когда я пишу это — я не обвиняю никого из нас в том, что мы так делали.

Мы просто должны были так делать. Ненаполненное в нас чувство ценности и значимости требовало именно этого. Требовало подпитки. Эти процессы происходят в нас неосознанно, нет смысла себя в этом укорять. Другое дело, когда ты начинаешь осознавать, что иногда используешь своего ребенка, чтобы пополниться, напитаться за его счет. И, осознавая это, у тебя появляется выбор — продолжать ли эту практику или найти иные способы самоутверждения.

Есть выбор — продолжать ли использовать авторитарные методы, само использование которых уже приводит к «уменьшению», опустошению ребенка и пополнению ценности взрослого. Или перейти к более демократичным, равноправным стилям общения, о которых мы поговорим в следующей главе этой книги. В которых каждый участник взаимодействия — и родитель, и ребенок — чувствуют себя важными и значимыми личностями.

Но что точно нам, родителям, нужно сделать сейчас — так это пересмотреть какие-то важные, принципиальные положения наших представлений и убеждений. В первую очередь — убеждения о самих себе.

Такие ли мы важные, такие ли мы главные на самом деле, какими себя считали рядом с ребенком — если нам нужно было наполняться за счет детей?

Что являлось для нас настоящей целью воспитания — если все, что мы делали, — приводило к нашему собственному наполнению за счет ребенка? Что должно быть результатом моих воздействий на ребенка — собственное самоутверждение? Или все-таки я должен сформировать ребенка личностью, дать ребенку почувствовать себя в жизни сильным, большим, значимым, ценным? Но — теми «старыми» методами и воспитанием «по-старому» личность и чувство значимости и ценности не формируются!

И я опять обращаю твое внимание на то, что мы все делали это неосознанно, не специально. Не нужно обвинять себя за это. И если я и пишу эту книгу, то именно для того, чтобы разорвать этот порочный круг, эту страшную практику авторитарного, подавляющего отношения к ребенку, в которой разрушается его личность, но напитывается личность родителя.

Так поступали с нами. Так поступаем мы. И так будут поступать со своими детьми наши дети, если мы не изменим своего отношения к детям. Не осознаем наших ошибок и не начнем строить новые прекрасные и легкие отношения с детьми, основанные на любви и уважении.

В нас много негативных чувств

Несколько дней подряд, находясь в небольшом городке на отдыхе, я слышала за стеной у соседей одну и ту же «сцену». Утреннюю ссору между мужем и женой, ссору жесткую, грубую и, судя по всему, привычную. Чувствовалось, что два этих человека давно и крепко запутались в отношениях и общаться друг с другом могут только через упреки и оскорбления. Спустя несколько часов, когда мужчина уже уходил на работу, просыпался ребенок, и я становилась свидетельницей другой, изо дня в день повторяющейся сцены.

— Одевайся! — звучал грубый голос матери.

Звучал он грубо и так громко, что я, находясь в другой квартире, за стеной их квартиры, слышала его. Женщина не говорила. Она орала.

— Иди есть!.. Ешь, я сказала!.. — с ненавистью орала она. На какое-то время наступала тишина.

— Надевай ботинки! — опять орала она.

Орала с ненавистью, которая чувствовалась даже через стену.

— Чтобы был во дворе! — с ненавистью кричала она, дверь хлопала — и наступала тишина.

Меня просто поражал этот ор, эта ненависть, которая звучала в голосе женщины. Каково же там ребенку? Его не было слышно, не было слышно его слов, только иногда, когда раздавалось: «Закрой рот, я сказала!», — я понимала, что он что-то говорит в ответ на слова матери.

— Бедный ребенок, — думала я. — Испытывать на себе столько агрессии, жить в такой ненависти!

Однажды утром, когда ненависть эта разбудила меня, я подумала даже — пойти к этой женщине и пригрозить, что если она будет продолжать так жестоко обращаться с ребенком, я обращусь в органы опеки, чтобы установили контроль над ней…

Мысль пришла и ушла, потому что я понимала — никакие органы опеки не заставят ее быть нормальной матерью. Если в ней содержится столько ненависти, столько неудовлетворенности, она все равно будет изливать все на ребенка. Она будет делиться ими, потому что каждая мать, каждый родитель делится со своим ребенком именно тем, чем он наполнен. Запрети ей орать на ребенка — она все равно будет изливать эту ненависть, шлепками или щипками, злым взглядом, уничтожающим молчанием.

И это, к сожалению, «нормальное» явление — делиться с ребенком, выливать на ребенка свои чувств, свои негативные эмоции.

Мы действительно испытываем много негативных эмоций — недовольство собой, своими отношениями или работой, деньгами — их отсутствием. Мы просто устаем. И все эти негативные состояния требуют разрядки, требуют выхода.

Вот почему, придя домой, мы неосознанно ищем — на ком сорваться, на что бы это вылить. И ребенок — лучший объект для этого.

Этого не сделаешь ни с одним взрослым, который, так же как и я, наполнен раздражением или недовольством. И если я попытаюсь на него вылить свое раздражение, начав ворчать или критиковать его, или просто придираться к какой-то мелочи — мне дадут самый настоящий отпор, ответив мне не менее агрессивно. И на мое:

— И чего ты сидишь перед телевизором, тебе что, заняться нечем… — сказанное мужу, я получу ответ:

— А ты чего раскомандовалась?… Тебе надо — ты и делай!

И эти «высокие» разговоры будут бесконечны. Потому что у мужа у самого есть потребность вылить свое раздражение, есть неосознанное желание к чему-то придраться, выплеснуть свои негативные эмоции.

Ребенок, особенно маленький, — прекрасный безотказный сосуд для слива негатива, которым мы, взрослые, наполнены. Потому что он не может нам ответить. Не смеет. Потому что даже если он посмеет оправдываться на наши критические замечания или стоять за себя, мы тут же заткнем ему рот:

— Мал еще — так с родителями разговаривать!..

Мы все равно останемся победителями, заткнув ребенка, не позволив ему на себя сливать раздражение или обиду. Но на нем мы отыграемся хорошо:

— Я тебе сколько раз говорила, бестолочь!.. — достаточно одной этой фразы, чтобы на душе стало спокойнее, чтобы неприятный осадок от разговора с начальником, в котором он тебя не оценил или покритиковал, уменьшился.

А после того, как ты грозным тоном скажешь:

— Чтобы сейчас же в комнате убрался!..

Или:

— Почему опять ботинки стоят не на месте?!

Или:

— Ты почему до сих пор уроки делать не начал!.. — становится уже спокойнее.

Ни одному родителю в мире не нужно было бы орать на своих детей или унижать их, если бы сами родители были спокойны и гармоничны, радостны и счастливы. И в этом, опять же, одна из неосознанных причин — почему мы выбирали именно такие методы воспитания. Потому что они давали возможность выплеснуть эмоции — в крике, в шлепке, в нотациях.

И именно потому, что мы сами часто не радостны и не счастливы, а неспокойны и раздражены, — даже самые простые требования, которые мы предъявляем детям, мы делаем в раздражении, агрессивно.

— Что ты такой тупой, как ты не можешь понять… — раздраженно говорит мама малышу. А он действительно не может понять, потому что ему «объясняет» раздраженная мама. Если бы ему объяснили все спокойно и доброжелательно, он бы все давно понял. Но мама объясняет непоследовательно, или быстро, или бестолково, потому что сама находится не в лучшем своем состоянии. Потому что, на самом деле, не объясняет она сейчас, а сливает свое раздражение. И ребенок становится «тупым».

Именно поэтому мы иногда так бурно реагируем на поступки детей. Наши собственные эмоции требуют выхода, поэтому на простой поступок ребенка следует долгое унизительное отчитывание, или неадекватное по силе наказание.

Мы просто сливаем свою агрессию или недовольство, обиды или разочарования. Ненависть на мужа, который бросил — выливается на ребенка. Недовольство собой — на ребенка. Раздражение на работу — на ребенка.

Я ехала однажды в купе с бабушкой, которая везла к себе на лето шестилетнюю внучку. Как только поезд тронулся — бабушка постелила постель, велела ребенку сесть у стенки, сама легла, как бы загородив ее ногами. И девочка в этом «плену» сидела тихонько как мышка и играла с куклой. И если она делала попытку сменить позу, повернуться, бабушка зло, с ненавистью одергивала: «Сиди! Сиди ровно! Не вертись! Не егози!»

Прошло несколько часов. Девочка так и сидела, поджав ножки в этом своем плену, боясь лишний раз пошевелиться.

— Отпустите ее, — сказала я бабушке, удивленная таким обращением с ребенком. — Пусть рядом со мной посидит. Пусть хоть походит. Пусть погуляет — она же устала так сидеть!

— Нагуляется еще! — со злостью сказала она. — Навязали ее на мою голову! Все лето на моей шее будет сидеть! — с такой неприкрытой ненавистью сказала женщина, что я только охнула про себя.

И подумала — бедная девочка! Если она все лето проведет в таких жестоких рамках и в такой нелюбви — прекрасный у нее будет отдых! Сколько злости выльется на нее. Сколько чувства вины в ней сформируют за время «отдыха». Но разве виновата она в бабушкиной проблемности, в бабушкином недовольстве жизнью или в том, что бабушке «навязали» ребенка? Она не виновата. Но уже начала принимать на себя бабушкину агрессию…

Наши чистые и совершенные дети уже через несколько лет после общения с нами, иногда такими негативными, недовольными — тоже становятся раздраженными, тревожными и агрессивными. Но разве наши дети — маленькие и чистые — должны принимать на себя столько негатива, созданного нами?

И я сейчас не хочу задеть никого из нас, никого не обвиняю в том, что мы так делаем. Наши негативные чувства действительно требуют выхода. И выпустить, направить их на ребенка, действительно, самый естественный и легкий способ освободиться от них. И это может продолжаться, пока есть источники этих чувств в нашей жизни.

Поэтому, опять же, нам нужно заниматься собой, своим личностным ростом. Может быть, кому-то из нас нужна психологическая помощь, чтобы решить какие-то свои проблемы и не использовать ребенка как сосуд для слива негативных эмоций. Мы нужны нашим детям чистыми, чтобы их не пачкать.

И нужно работать со своим недовольством. Все книги этой серии направлены именно на такую вот психологическую поддержку, помощь в осознании каких-то важных жизненных ценностей. Книга «Сотвори себе поддержку» — полностью посвящена тому, как поддержать себя в каких-то сложных жизненных ситуациях.

Я знаю, когда человек хочет разобраться в каких-то своих проблемных ситуациях — он всегда находит возможность, поддержку, способы. И это лучшее решение — разобраться с ситуациями собственного недовольства, освободиться от них, чтобы стать теми чистыми и светлыми родителями для наших детей, которые смогут делиться с ними любовью и добротой, а не злостью и раздражением.

Мы перестали тонко чувствовать

Я услышала этот разговор в автобусе. Пожилая женщина с суровым лицом громко и категорично говорила молодой девушке, чей округлый живот уже выпирал под тонкой блузкой:

— Ты как родишь, долго его дома не держи! В полгода уже можно отдать в ясли. Чего с ним дома-то сидеть! Я своих отдала в ясли, одну в два года, другого вообще в год, и жила припеваючи. — Женщина помолчала и добавила так же категорично: — А чего, скажи мне, ребенка дома держать и на руках его таскать? Все равно он вырастет таким, каким ему суждено быть, — таскай ты его, не таскай… И снохе я сказала, чтобы не тряслась над своим: подрос — и в сад, там его воспитают! А то взяли моду — дома с ребенком сидеть, над ребенком трястись да на руках его таскать!..

«Какая жестокая! Какая бесчувственная!» — промелькнула у меня мысль. И как часто сталкивалась я с этой бесчувственностью родителей на консультациях, на тренингах, просто — в реальной жизни. И столько знакомого мне было в этом монологе.

— Мне свекровь, когда я родила, сразу сказала: «Не приучай к рукам. Поорет пару ночей и перестанет!» — всегда кто-то из мам на тренинге говорит о таких вот напутствиях старших, «опытных» женщин.

И в ответ всегда согласно кивают большинство мам. Потому что они тоже слышали такие вот напутствия. И многие следовали им. И правда: пару ночей надо перетерпеть, пока ребенок, изоравшись, не поймет, что к нему никто не подойдет — и спи дальше спокойно!

Я столько раз слышала эти рассказы! И каждый раз поражалась «гуманному» отношению к собственному ребенку! Ведь плач ребенка в первые месяцы его жизни — это единственный способ сказать маме, что с ним что-то не так. Причин может быть много: он хочет кушать, он мокрый, он неудобно лежит, у него что-то болит, ему одиноко. Но способ сказать обо всем этом один. И он плачет, чтобы привлечь мамино внимание. А мы — не приучай к рукам. Поорет и перестанет!

И много раз я думала — не оттуда ли берет начало наша родительская бесчувственность? Хотя, конечно же, корни ее — гораздо глубже!

Многие из нас закрыли свои чувства, способность тонко чувствовать и реагировать еще в детстве, на себе пережив последствия авторитарного воспитания. Наши родители, сами очень часто закрытые и бесчувственные (их закрытые и бесчувственные родители сделали их такими!), сделали нас такими же. И можем ли мы, такие, какие мы есть, — чувствовать ребенка?

Такой человек может только нудным голосом читать нотации или устало говорить:

— А я тебе говорил… Я предупреждал… Прекрати…

Совсем недавно, входя в метро, я услышала диалог.

— Заставить драться невозможно! — услышала я резкий категоричный женский голос, и голос мальчика, который жалостно как-то, даже не по-мальчишески нежно ответил:

— Ну, бабушка, ну как ты не понимаешь, я не могу с ними не драться — они со мной начинают драться, они меня заставляют с ними драться!..

Я пропустила эту пару вперед, заинтересованная всем этим диалогом. Бабушка, как заведенная, так же резко и категорично, как будто не слышала, что говорит ей семи-восьмилетний внук, с ранцем за плечами, продолжила:

— Заставить драться невозможно! Ты можешь не драться!

— Но бабушка, — с отчаянием в голосе, со слезами в голосе сказал мальчик, — их много, они подходят и начинают меня бить, я же не могу с ними не драться!.. Меня заставляют драться…

— Заставить драться невозможно! — как робот произнесла бабушка. — Меня — никто не заставит драться! — сказала она гордо, и я вдруг подумала словами давней свой знакомой, простой женщины, которая по простоте своей всех, кого она не понимала или кто вызывал удивление, называла «больной».

— Больная, что ли? — подумала я, улыбнувшись этому слову. Но действительно, здорова ли эта бабушка, когда ребенок говорит ей о своих чувствах, описывает ситуацию, в которой он вынужден вступать в драку, а она продолжает свое, как глухая. Здоровой ее не назовешь!

Я остановила сама себя, не желая впадать в осуждение, но подумала: «Ее бы, бабушку, поставить в ту же самую ситуацию, когда к ней подходят несколько — не детей, ровесников ее внука, которые точно не заставят ее драться, — а таких же вот крепких еще, активных бабушек, и начинают ее бить. Куда денется ее менторский голос, куда исчезнет ее глухота?

Я на несколько секунд представила себе такой «бой бабушек» и подумала беззлобно, просто констатируя факт: вот бы каждого родителя, который не слышит своего ребенка, не понимает своего ребенка — ставить в ситуацию ребенка! Как бы сразу все стали правильно слышать, как сразу все стали бы понимать! И перестали бы поучать безжизненными голосами!

Но как часто в реальной жизни мы проявляемся, как эта бабушка — бесчувственными и холодными.

Я помню себя такой мамой, уже очень правильной и бесчувственной, когда резко обрывала веселье дочери, прыгающей на одной ножке, восторженно что-то напевающей.

— Так, остановись и объясни мне, — строго говорила я ей — чего ты прыгаешь?

Дочь замолкала, переставала прыгать и недоуменно мотала головой. Она не могла объяснить, почему ей хотелось прыгать.

Но я не отступала. Мне нужно было понять — зачем она прыгает! Мне надо было понять то, что понять просто невозможно — настроение, радость, просто — детскую энергию, которая требовала выхода. Это можно было только почувствовать, как чувствовал ребенок и просто выражал эти чувства в прыжках, в пении. Но я хотела именно понять, и опять твердила:

— Нет, ты мне объясни, зачем ты прыгаешь…

(Не лучше той бабушки!)

Мы сами иногда проявляемся как бесчувственные роботы. Можем ли мы понять, почувствовать мир ребенка, его переживания или сомнения? Можем ли мы посочувствовать, пожалеть, выразить любовь, если бываем такими бесчувственными?

Мало того, прожив часть жизни, мы растеряли яркость наших чувств, позволение себе чувствовать в жизни — пережив какие-то боли, страсти, после которых мы ожесточались и закрывались. Мы набрались негативного жизненного опыта, растеряв оптимизм и наивность, веру в чистоту чувств и доброту людей. И через призму всех этих убеждений мы смотрим на детей и оцениваем их поведение, их поступки. И если мы сами — огрубевшие и очерствевшие — как можем мы видеть чистое и хорошее в том, что является чистым для детей? И мы, бесчувственные и циничные, забывшие о «телячьих нежностях» — раним сердца наших чистых детей.

Я помню, как в подростковом возрасте, влюбленная в мальчика-одноклассника, болезненно, с огромной обидой воспринимала папины реплики и поучения:

— Ну, как там твой кавалер? Ишь, сопли еще не обсохли — и туда же…

И я поражалась — ну почему он так? За что?

Я помню свои чувства в этой первой любви, когда я даже боялась смотреть в сторону этого мальчика, так я смущалась, так волновалась. Когда сердце бешено билось, если его рука чуть касалась моей руки. В нас были такая чистота, и ожидания, и волнения. И на все это слышала:

— Ну, что там твой ловелас, опять тебя провожал? Не рано вам любовь крутить?

Наши чувства закрыты, и именно поэтому мы иногда не чувствуем, что происходит с ребенком. Мы теряем связь с ним. Мы не замечаем каких-то сигналов, фактов, которые говорят о неблагополучии. Мы начинаем видеть их, когда неблагополучие проступает ярко, сильно.

И чаще всего родители испытывают изумление — все было так хорошо — и вдруг! Сколько благополучных семей вдруг обнаруживают, что у них неблагополучный ребенок! Но не бывает так, чтобы неблагополучный ребенок рос в благополучной семье! Если ребенка не чувствуют, не видят, что с ним происходит, не понимают его переживаний и состояний — это уже неблагополучие. И создает его наша толстокожесть.

И мы, умные, знающие, но иногда нечувствующие — неосознанно выбирали именно такие вот «бесчувственные» методы. Эти методы как будто специально придуманы для бесчувственных людей. Каждый из них не требует чувств. Мы читаем нотации, как бесчувственное радио, мы наказываем и отвергаем, как роботы без сердца.

И ты же понимаешь — менять надо не методы. Менять надо — себя.

Живые, чувствующие, умеющие сопереживать, сочувствовать родители никогда не будут использовать такие жесткие, холодные методы.

Нам нужно вспомнить о том, что каждый из нас — живой человек, полный чувств и любви, доброты и понимания. Нам нужно вспомнить, достать из себя эти наши состояния, эти наши проявления — тогда наступит время совсем другого общения с ребенком, когда живая, чувствующая мама сможет его понять, почувствовать, услышать, и другие интонации и слова родятся в ней, вместо: «Я тебе говорила…»

Когда живой, чувствующий, любящий папа сможет понять, принять, почувствовать ребенка с его поступком, его поведением — и совсем другие слова родятся в нем, вместо холодного: «Я тебя предупреждал…»

Мы не наполнены любовью

Есть еще одна важная причина, объясняющая — как мы стали такими родителями. Мы сами, воспитанные этими бесчувственными методами, недополучили любви. Нам так мало выражали любви, что мы не наполнились любовью. Мы не приучены к любви, мы не научены выражать свои чувства.

И мы, выросшие с дефицитом любви в сердце, — начинаем воспитывать детей, для которых любовь так же необходима, как солнце и вода — растению.

Так же, как нас никто не учил воспитывать ребенка — нас никто и не учил любить его. И мы иногда просто не знаем, как это — любить ребенка? Это что делать?

Дети, которых не любят, становятся взрослыми, которые не могут любить.

Перл Бак

И они растут без любви — как цветы без солнца или воды. И мы постоянно удивляемся — чего это такой хилый, никакущий ребенок растет? Кривой какой-то. Сухой. Жесткий. Колючий. И мы ему еще замечания делаем и нотации читаем на тему — каким ему нужно быть.

Но пока мы не «дольем» ему нужное количество любви — ребенок не станет полноценным, ярким, раскрытым, как цветок. Не станет сильным, жизнестойким.

Нам нужно научиться любить их. Об этом — последняя глава этой книги. Но, чтобы научиться любить их — нам надо самим стать любящими. Нам надо наполниться любовью к самим себе в первую очередь. Потому что мы действительно делимся с детьми тем, чем сами наполнены. И если мы были пусты — могли ли мы делиться любовью?

Одна из книг этой серии будет называться «Возлюби себя, как ближнего» и будет полностью посвящена тому, как стать любящим, наполненным любовью человеком. Чтобы мы могли компенсировать недостаток любви из детства, наполнить себя собственной любовью. Чтобы нам было чем делиться с нашими детьми.

В нас живут непрощенные родители

Каждый из нас может предъявить претензии своим родителям.

Нас тоже критиковали. Нас не понимали. Наши родители могли быть с нами излишне жесткими. Или опекающими. Или назойливыми. Или равнодушными. Они были иногда невнимательными к нам, иногда — чересчур требовательными. Нас могли унижать. Кого-то — бить. Кем-то манипулировать.

Я знаю, то ровное, доброжелательное, любящее отношение к ребенку, основанное на уважении его личности, на его безусловном принятии и безусловной любви — исключение из правил, редкость. И тебе очень повезло, если ты воспитывался в такой семье, в таких отношениях.

Но если все же тебя критиковали и отвергали, и иногда не понимали — в тебе остались обиды и претензии к родителям. Я говорю это с уверенностью, потому что обладаю огромным опытом общения с родителями и детьми.

В нас, взрослых людях, хранятся целые залежи не высказанных родителям чувств, когда нас обижали, или отвергали, или не понимали. Потому что мы (как и наши дети сейчас!) далеко не всегда выражали (могли выразить!) свое чувство несогласия с родителями.

И пока в нас живут эти невысказанные упреки, претензии, обиды — наши отношения с родителями нельзя назвать хорошими, «расчищенными». Между нами — залежи невысказанных чувств и эмоций, несказанных слов.

И пока мы не освободим себя от этих претензий, не освободим себя от этих обид — наши родители не будут прощены нами. Но каждому, чтобы стать хорошим родителем — нужно сначала простить своих родителей за все ошибки, которые они невольно сделали по отношению к нему.

Потому что пока твои родители не прощены тобой — ты неминуемо, постоянно будешь обречен повторять те же их ошибки. И ты, который клятвенно говорил в детстве: «Когда я вырасту — я никогда не буду так относиться к своим детям» — будешь делать это именно таким образом.

Твой непрощенный отец в тебе будет поднимать твою руку, чтобы ударить твоего ребенка. Твоя непрощенная мать будет заставлять тебя открывать рот и орать на твоего ребенка, так, как это делала она.

Хочешь ты этого или нет — но не прощенные нами родители действительно остаются в нас, в нас остается их агрессия или закрытость, их равнодушие или их навязчивость. И они начинают вылезать, проявляться в нас.

Ненависть к отцу ложится и на сына.

Жан Расин

И в этом нет ничего мистического. Я как бы не выпускаю из себя агрессию, накопленную по отношению к отцу — и она вылезает, выливается на моего собственного ребенка.

Наши дети становятся жертвами наших былых отношений с родителями.

Чтобы воспитывать ребенка «по-новому», чисто, светло — нужно самому стать чистым и светлым человеком, не обремененным обидами и претензиями, агрессией и непрощением.

И освободиться от этого — просто. Как бы странно для тебя это ни звучало, но действительно — освободиться от обид и простить родителей гораздо проще, чем жить с постоянной болью в сердце, с ненавистью или с непринятием.

Потому что освободиться — значит простить. А простить — значит понять. Понять, почему они это делали. Зачем они это делали.

А они просто были такими, какими были. И воспитывали нас так, как умели. Как могли, будучи такими, какими они были. (Как делаем сейчас и мы.) И не наученные никем, не подготовленные никем к воспитанию ребенка — они неминуемо (как и мы сейчас) делали ошибки, чаще всего даже не замечая, что делают их.

Мало того, наши родители еще меньше нас были научены воспитывать детей. Если ты делаешь ошибки в воспитании сейчас, во время, когда появилось огромное количество литературы о воспитании детей, когда есть программы на радио и на телевидении, посвященные воспитанию детей, есть тренинги, помогающие овладеть грамотным обращением с ребенком — то что могли знать наши родители, жившие во времена ограниченности и дефицита?

Они были еще менее подготовлены, менее развиты. Поэтому и делали это так, как могли делать.

И все, что они делали по отношению к тебе, они делали (как и ты сейчас!) — из самых лучших побуждений. Они делали это потому, что желали тебе добра, хотели сделать тебя хорошим человеком. И они свято верили — что именно этими методами и делаются по-настоящему хорошие люди!

Мало того, само время, в которое жили наши родители, их родители — наши бабушки и дедушки, во многом определило их неумелость, поспешность, неграмотность воспитания.

Поколения наших родителей, наших дедушек и бабушек выросли в стране, в которой всегда был нужен маленький, исполнительный человек, послушный, «как все». Никто не ставил задачи формирования яркой, сильной личности, отстаивающей свои взгляды и убеждения. Такой — какими нужно быть сейчас, в настоящее время.

Поколения людей в нашей стране воспитывали послушных, удобных детей. Сама страна формировала послушных, удобных людей, исполнителей, «винтиков», послушно поднимающих руки на голосовании и соглашающихся с политикой партии и правительства. На это работала целая система воспитания, начиная от детских и молодежных организаций, заканчивая семьей.

Наши дедушки и бабушки, наши папы и мамы не знали, что мы, их дети и внуки, будем жить в другом строе, где нельзя быть маленьким и послушным, где нужно быть уверенным, сильным, активным, где нужно уметь стоять за себя, отстаивать свои позиции, достигать свои цели.

Наши родители выполняли, хоть и неосознанно, социальный заказ социума, страны, в которой они жили. И мы, современные родители, до сих пор «заражены» этой целью, хотя не осознавали ее.

Кроме того, поколения наших родителей и бабушек выросли во времена трудностей, лишений, ограничений, когда нужно было просто выживать, прокармливать семью и детей. Даже рамки жизни на одну зарплату с невозможностью дополнительного заработка — уже ужесточали их жизнь и ожесточали сердца.

Наши родители, жившие в ситуации недостаточности, материальных ограничений, вынужденные, как говорится, в поте лица добывать хлеб свой — не успевали, не имели сил и возможностей заниматься нами, выражать нам любовь и поддержку в той степени, в которой мы нуждались в них.

Мне хорошо запомнился один из участников тренинга, мужчина, с горечью рассказывавший о равнодушии, бесчувственности родителей. Они работали на заводе и, как все заводские, имели небольшой земельный надел. На нем сажали картошку, овощи — времена были трудные, дачные участки и такие вот наделы были необходимостью того времени. И с весны по осень каждый день после работы семья — родители и мальчик-школьник — встречались у проходной, чтобы вместе идти работать на этом участке. Всегда — в пять часов вечера.

— Я ушел в армию, меня не было дома два года. Наконец, я вернулся, пришел домой, из дома позвонил маме на завод.

— Мама, — радостно сказал я — я вернулся!

— Хорошо, — сказала она. — Тогда в пять часов у проходной…

Рассказывая об этом случае, мужчина не мог сдержать горечи: так встретить его после двухлетней разлуки!

Да, наши родители, действительно, были иногда сухими, бесчувственными. Но какими они могли еще быть, озабоченные выживанием? Не дай Бог нам жить в такие трудные времена, когда «не до жиру — быть бы живу!» Можем ли мы осуждать их за это?

И даже после времен бедности и лишений многие наши родители вынуждены были гнаться за материальным достатком (чтобы и нам создать более обеспеченную жизнь!) — и всегда ценой ограничения времени на общение, близость, понимание, так необходимые нам.

И мы сами сейчас продолжаем гнаться за материальным достатком, находимся в постоянной гонке по жизни. И нам некогда — и нечего отдать, выразить нашим детям. Потому что сердца наши наполнены не любовью, а постоянной суетой, тревогами, сомнениями о завтрашнем дне, желании больше заработать. Мы не далеко ушли от наших родителей. Так имеем ли мы право осуждать их?

К родителям относись так, как ты желал бы, чтобы твои собственные дети относились к тебе.

Исократ

Наши родители были такими, какими были. Они были такими, как их воспитали. Наших родителей такими воспитали их родители, которых воспитали их родители, которых воспитали такими их родители. Можно дойти, как говорится, до пятого колена, хоть до предков-неандертальцев. Можно всех обвинять. Но зачем?

Нет смысла кого-то обвинять. Есть смысл нам самим делать по-другому, «по-новому».

Они не виноваты в том, что проявлялись так, как проявлялись. В этом, скорее, их беда. Как можно их за это осуждать? Можно только пожалеть, что они были такими, какими были. Что они прожили такие жизни, какие прожили. Что они и сейчас получают последствия своего воспитания. Можно только сочувствовать людям, которые прожили свои жизни не наполненными любовью.

Обвинять родителей за то, что они так относились к тебе — все равно, что обвинять их, что они говорили с тобой на том языке, на котором они с тобой говорили — на русском, украинском или казахском.

Они говорили на нем, потому что сами родились в семье, где говорили на этом языке. И ты, родившись у этих родителей, — тоже начал говорить на нем и сейчас говоришь. И никто не виноват в этом. Просто ты попал в место, где говорили на таком языке.

Но сейчас ты вырос и узнал, что есть еще другие языки. И ты можешь научиться говорить на этих языках, если начнешь учиться.

И в воспитании то же самое. Язык критики, язык непринятия, на котором с тобой говорили твои родители, которому научили их родители, уже устарел. И ты можешь научиться другому языку. Языку любви.

Но прежде надо взять на себя ответственность за те отношения, которые ты хочешь создать с твоим ребенком. И не оправдываться тем, что тебя этому не научили, что твои родители тебе что-то не дали. Они дали то, что могли. Но ты сейчас, осознав все их и свои ошибки, можешь дать своим детям гораздо больше.

Никогда не поздно устроить себе счастливое детство.

Глория Стайнен

Есть еще один способ простить наших родителей. Этот способ — почувствовать к ним благодарность.

Наши родители совершили самый главный и замечательный по отношению к нам поступок — они дали нам жизнь.

ОНИ ДАЛИ НАМ ЖИЗНЬ.

ОНИ ВПУСТИЛИ НАС НА ЭТОТ СВЕТ.

Только благодаря им мы живем сейчас и можем любить и радоваться, и рожать детей, и узнавать новое.

Они открыли нам целый мир под названием ЖИЗНЬ.

И этот их поступок — оправдывает, прощает им все последующие ошибки и прегрешения.

Тем более что за всеми их поступками и прегрешениями не было злых умыслов. Они любили нас, как могли. И воспитывали, как умели.

И очень старались воспитать нас хорошими.

И у них это — получилось.

Мы неосознанны

Надо признать как факт, что бульшая часть наших родительских поступков необдуманны, поспешны и поэтому иногда откровенно глупы. Мы действительно иногда очень мало думаем о том, что делаем. Мы сначала делаем, а потом получаем результат, который нам не нравится. И как чаще всего и бывает — обвиняем в этом ребенка.

— Ты чего хулиганишь? — услышала я вчера вечером, забирая внука из детского сада. — Ты зачем хулиганишь? — недовольно говорила мама малышу лет трех, держащему в руках бутылку с йогуртом. На асфальте перед ним белела небольшая лужица пролитого йогурта.

Я поразилась ее словам, потому что — какое тут хулиганство? Почему — «хулиганишь?» Ребенок просто пролил немного йогурта, и было бы странно, если бы он этого не сделал! В этом возрасте дети и из чашки проливают чай или молоко, не соразмеряя движения своих рук и тяжести чашки. А пить из бутылки, в которой не видно уровня налитой жидкости, — гораздо труднее.

Но интонация мамы, лицо ее говорили о недовольстве. Она забрала из рук малыша бутылку, закрыла ее крышкой, которую держала в руках, и резко потянула за собой ребенка. Тот заплакал, заплакал горько, как могут плакать только дети, осознающие свою «плохость» и недовольство мамы.

Но ведь в этой ситуации сама мама поступила неправильно, бездумно! Она дала ему пить йогурт на улице, выходя из детского сада, как будто ее ребенок голоден настолько, что не может дойти до дома и там выпить йогурт нормально, из чашечки! Она дала в руки ребенку тяжелую бутылку. Она не помогла ему выпить из этой неудобной бутылки. Именно неосознанность самой мамы привела к такому результату.

Вот так, часто необдуманно, неосознанно мы и поступали с нашими детьми. И не только в каких-то рядовых, будничных ситуациях. Мы были неосознанны в концептуальных позициях.

Мы потому так воспитывали, что не осознавали важных, концептуальных, главных вещей — кто такой ребенок, в чем цель твоего воздействия на него, для чего ты, родитель, в его жизни.

И мы, мало осознавая, что же на самом деле такое процесс воспитания — часто воспитывали детей, не имея определенной, осознанной цели, не осознавая, что мы делаем, совершая в отношении ребенка какие-то «воспитательные» действия.

Я помню себя молодой мамой, у которой была трехлетняя дочь. Я ее как-то воспитывала, не имея никаких осмысленных представлений ни о том, что такое воспитание, ни о том, какова моя цель в нем. Так воспитывала, как получится. Где-то одергивала, часто сюсюкала с ней, иногда ругала. Большей частью — тревожилась за нее и тряслась над каждым ее шагом.

В этот момент мне попался в руки учебник педагогики для будущих учителей, и я с большим интересом и с еще большим изумлением узнала, что есть разные виды воспитания — нравственное и физическое, эстетическое и умственное… Мне и в голову не приходило, что воспитание — это некий объемный, целостный процесс, затрагивающий разные сферы жизни ребенка, его проявлений. Мне казалось: я научила дочь держать в руках ложку и есть кашу самостоятельно, объяснила ей, что кошке больно, когда ее за хвост дергают — вот я ее и воспитываю, и я считала себя хорошей матерью. Я даже не предполагала, сколько глубины и пластов, сколько тонкостей и принципиальных позиций содержит процесс воспитания. Я даже не задавалась этим вопросом.

И этим вопросом, как правило, не задается большинство людей. Это реальность. И именно поэтому мы и были такими родителями — достаточно поверхностными, несистематичными, потому что, действительно, «трогали» своим воздействием какие-то отдельные сферы жизни ребенка, как я, будучи молодой мамой. Воздействовали несистематично, потому что никаких системных представлений о воспитании как процессе у нас не было.

Иногда я думаю: сколько детей не появилось бы на свет, если бы родители осознавали всю сложность воспитания, всю ответственность руководства чужой жизнью (это при том, что с собственной жизнью иногда не знаешь что делать!). Всю его многоплановость, глубину. Но мы мало что осознавали.

И это — нормальное явление, смею я тебя успокоить. Отношение к такому важному делу нашей жизни, как воспитание другого человека, — чаще всего происходит неосознанно.

Но если ты прочитал книгу этой серии «Мысль творит реальность», ты уже знаешь, независимо от того, осознаешь ты или не осознаешь свои скрытые убеждения, — они все равно работают. И если у тебя нет твоих, осознанно и осмысленно принятых убеждений по какому-то вопросу, начинают работать вложенные в тебя, не осознаваемые тобой социальные программы и сценарии, «чужие» установки и взгляды.

Мы в этой книге сделали ревизию наших скрытых, чаще всего негативных «старых» программ в сфере воспитания ребенка. Мне хотелось, чтобы ты увидел эти скрытые убеждения, которые и заставляли нас поступать по отношению к ребенку определенным образом.

Осознав их, увидев их «полезность», ты сможешь изменить свою систему убеждений о воспитании, о ребенке, о себе как о родителе и начать осознанно, грамотно, легко воспитывать ребенка, делать с ним то, что нужно с ним делать, исходя из осознаваемой тобой цели воспитания ребенка.

Мы торопимся жить

Однажды в поезде моими соседями по купе стала семья с двумя детьми, мальчиками лет трех и двенадцати. Сразу после посадки начался долгий процесс вытаскивания из сумок всяких важных и нужных в дороге вещей.

Им предстояло быть в пути около сорока часов, поэтому таких «важных» и необходимых вещей было много. Дорожная одежда и обувь, пакеты с едой, пачки с чипсами, бутылки с водой, пивом, газировкой. Кроссворды и детективы для папы, женский роман для мамы, комиксы для старшего сына. И маленькая пластиковая коробочка, в которой лежали три пластмассовые зверюшки для малыша.

Семья попалась активная. Они все время что-то жевали, запивали, постоянно доставали из бесчисленных пакетов еду — несколько сортов сыра, разные виды колбасных нарезок. Они заваривали пакетные супы и вермишель быстрого приготовления.

Только малыш не принимал в этом участия. Получив свою порцию йогурта, он насытился и начал всем мешать. Потому что играть ему было нечем. Игрушки ему взять как-то забыли. И родители обвиняли друг друга:

— Я по магазинам бегала, я готовила, я в дорогу вещи собирала… Я закрутилась, но ты-то мог напомнить? — говорила мама.

— Когда бы я тебе напомнил, я с работы пришел поздно, еще машину в гараж ставил, еще Петру звонил… — оправдывался папа.

А ребенок весь вечер получал критику и одергивания: «Сядь… Не трогай… Зачем взял… Положи на место… Что ты такой…» И все потому, что в отсутствие игрушек пытался играть всем — занавеской, пакетом для мусора, ботинком брата, папиными сигаретами, маминой косметичкой. Ведь когда ребенку нечем заняться, его занятием становится мешать взрослым.

И я подумала — как показательна эта ситуация, как часто она существует в отношениях между родителями и ребенком! Как часто родители в суете и гонке жизни «забывают» о наличии, ценности, важности детей в их жизни. Как часто мы упускаем их из виду, не находим на них времени, не уделяем им достаточно внимания. И они, лишенные полноценного внимания и любви, начинают мешать нам своими плохими поступками, порожденными нами же.

Действительно, очень многие вещи в жизни кажутся нам по-настоящему важными. Нам важно сделать карьеру. Важно — зарабатывать побольше денег. Нам важно общаться с друзьями и полноценно отдыхать. Важно хорошо выглядеть и быть здоровыми. Важны — профессиональный рост, общение с природой или покупка дома.

У каждого из нас есть своя, собственная иерархия ценностей — некая очередность этих жизненных «важностей». И мы, опять-таки, редко задумываемся, что на первом месте, а что — на втором.

Но эта не осознаваемая нами иерархия ценностей и заставляет нас именно так распределять свои силы, время, внимание — как того требуют наши «важности».

И мы распределяем наши силы, время и внимание — всегда с перекосом в работу, в зарабатывание денег, в достижение материальных целей, в покупку нужных или социально важных вещей.

И мы находим время на какие-то важные дела. На выдраивание до блеска посуды (это же очень важно!), на болтовню часами с приятельницей по телефону, на пикничок с друзьями. Нам важно принять гостей, к их приходу вылизать всю квартиру (это же важно, что подумают о тебе люди!), накормить их самой вкусной едой — это же гости! А ребенок — только мешается под ногами в таком важном деле.

И конца этим важным делам нет. То мы торопимся в гости. То нужно заняться стиркой. То начинается сериал. И то, что происходит в сериале с Донной Луизой или Хосе Игнасио — иногда важнее того, что происходит с моим ребенком. Иногда счет футбольного матча, чтение футбольного обозрения, чтобы выяснить, почему любимая футбольная команда выпала из высшей лиги — важнее того, что происходит с ребенком и почему ребенок, например, выпал из компании ребят, с которыми общался.

Мало того, мы живем в таком быстром темпе, что нам иногда некогда сменить роли. И домой приходит не мама — а деловая женщина, которая сухо интересуется: «Уроки сделал?», как интересовалась бы на работе выполнением плана. Домой приходит не папа, а начальник, который командует: «Марш спать!» На этом иногда и завершается все воспитание. Потому что некогда!

И мы, в погоне за всеми этими «важностями» час- то не находим время, внимание, силы на ребенка. На общение с ним. На то, чтобы выразить ему любовь, побыть с ним, порадоваться ему, послушать его. На то, чтобы остановиться и понять, что происходит с ребенком, что он чувствует. На то, чтобы выразить ему свои чувства, приласкать его.

И в этой спешке, когда нам некогда — мы и использовали методы воспитания, которые не требуют времени. Потому что наорать, шлепнуть и засунуть в угол — требует совсем немного времени. Гораздо меньше — чем выслушать, разобраться, понять, поговорить, поддержать. Так воспитывать быстрее и проще — что в нашей сложной, перенасыщенной делами и хлопотами жизни немаловажно.

Проще потребовать, чем попросить. Проще наорать, чем объяснить. Проще запретить, чем научить действовать правильно. Проще наказать, чем понять, в чем причины плохого поступка ребенка.

Величайшая ошибка при воспитании — это чрезмерная торопливость.

Жан-Жак Руссо

И мы мчимся по жизни, мы торопимся жить, все охватить. И в этой гонке нам некогда остановиться, чтобы задуматься и понять — что же действительно важно в жизни? Что в ней по-настоящему важно?

Мне кажется, многие родители до сих пор не осознали важности нашей родительской роли и масштабов всей нашей ответственности. Важности нашей глобальной роли в жизни наших детей.

Ведь ребенок — это самый важный гость в твоей жизни. Это отдельный человек, которого Бог дал тебе на время, чтобы ты помог ему вырасти и прижиться в этом мире. Чтобы ты помог ему стать таким, чтобы он смог выжить в этом мире. Достичь успеха. Стать счастливым человеком.

Ребенок — это награда, которой тебя наградили. Ребенок — выражение наивысшего доверия Бога, который дал тебе в руки жизнь другого, маленького человека, чтобы ты помог ему стать большим. По-настоящему БОЛЬШИМ человеком, а не маленьким и послушным исполнителем твоих распоряжений. И что может быть важнее этого в жизни?! Как это может быть вторичным — после сериалов или болтовни по телефону? Как на это можно не найти времени?

Мало того, мы в этой спешке и гонке по жизни не успеваем осознать (или забываем!), что то, как мы относимся к ребенку, как проявляемся по отношению к нему — сторицей вернется к нам в старости. Мы по большому счету уже сейчас, каждый день создаем себе или радостную, стабильную, счастливую старость — или одиночество, заброшенность, неподдержанность.

Мы не осознаем, что наступит время, когда мы с детьми поменяемся ролями — мы станем слабыми и немощными, и придет их пора заботиться о нас, кормить нас, уделять нам внимание, время, помогать нам, поддерживать нас. Захотят ли они это сделать? Или ответят тебе твоим же: «Мне некогда, не до тебя». Или отмахнутся: «Я у тебя неделю назад был, чего к тебе ездить каждую неделю?» Мы сейчас формируем у них эту важность внимания, заботы о близких людях. Но если мы сами не находим на них времени и сил, почему они должны будут их найти на нас?!

Может, нам нужно немного остановиться? Сбавить ход, чтобы вернуться к осознанию своей жизни, отношений с ребенком, вообще — жизненных приоритетов и ценностей.

Для этого и написаны книги этой серии — для осознания себя в своей жизни. Для осознанного творения своей жизни, отношений, своих успехов и достижений. Для осознанного родительства. Для осознанного творчества отношений с ребенком, основанных на любви и поддержке, которая вернется к тебе когда-нибудь от твоего ребенка сторицей.

Мы — хорошие родители!

Мы все — замечательные родители.

Даже при всем том, что мы мало осознавали собственную ответственность, заводя себе ребенка, при всем том, что мы мало осознавали — зачем нам ребенок и какова цель нашего воспитания.

Мы — прекрасные родители. Ты — очень хорошая мама. Ты — очень хороший папа. Потому что, мало во всем этом разбираясь, мы все равно свято верили, что все, что мы делаем с нашими детьми, мы делаем для их пользы. Никто из нас не хотел зла своему ребенку. Каждый, используя те методы воспитания, которые мог использовать, — делал это с лучшими побуждениями, считая, что это поможет сделать ребенка хорошим, воспитанным, послушным.

Мы хорошие родители. Прекрасные. Заботливые. Любящие.

Но мы первопроходцы. Каждый из нас со своим ребенком впервые проходит этот опыт — быть родителем и воспитывать ребенка. И не всегда это сразу хорошо получается. Никем не наученные правильно воспитывать ребенка, не имея собственного опыта воспитания, мы неминуемо делали ошибки.

Если ты никогда не шил одежды, и никто тебя не учил шить — в твоем изделии неминуемо будут сборки или неровные края, или где-то будет жать, или что-то будет «тянуть». А если ты еще и не знаешь фасон будущего изделия и не решил, для каких целей оно тебе, то твое произведение действительно будет корявым. Получится у тебя что-то непонятное, противоречивое, местами даже красивое и хорошее, в целом — неудобоваримое.

И это — нормальное следствие твоей неопытности.

Мало осознавая, что является истинной целью воспитания, мы просто ошибались. Ошибались в выборе «кроя», «фасона», «материала», способов его обработки, методов шитья. И ошибки эти совершенно естественны. Закономерны.

И сейчас, осознавая какие-то наши закономерные ошибки и промахи — нет никакого смысла себя винить. Есть единственный смысл — начать делать по-другому!

Я помню, как однажды мне позвонила одна знакомая молодая женщина.

— Мне нужна поддержка. Я поняла сейчас, что я ужасная мать! — слова ее были произнесены очень искренне, чувствовалось, что она действительно остро переживает свое «понимание».

— Я просто ужасная мать, — продолжила она. — Я совсем не вижу своего ребенка, я все время чем-то занята, и мне не до него. Я уже забыла, когда я ему читала, когда я с ним играла. Я от него просто отмахиваюсь, потому что все время занята чем-то более важным! Он раньше все время звал меня — мама, поиграй со мной, побудь со мной… А теперь, — она замолчала, и я почувствовала, что она на грани слез, — теперь он даже меня не зовет! Он понял, что я все равно не найду на него времени! Я сейчас заглянула к нему в комнату, а он сидит в комнате один и играет. И он такой одинокий… Я — ужасная мать… Мне так тяжело осознавать свою вину, что я такая ужасная мать… Что мне теперь делать?…

— Дорогая, — сказала я. — Я уже пять минут слушаю о том, какая ты ужасная мать. Ты сидишь у телефона и обвиняешь себя, пока заброшенный тобой ребенок остается одиноким. Но какой смысл в твоих обвинениях? Нет никакого смысла в этом! Единственное, что ты можешь и должна сделать — это просто пойти к своему ребенку и начать с ним играть. И твой ребенок сразу перестанет быть одиноким. И ты тут же перестанешь быть ужасной матерью! Все так просто. Иди и играй!..

Да, мы иногда бывали не лучшими образцами родителей. И мы творили ссоры и непонимание, одиночество и закрытость, обиды и злость.

Но каждый из нас может стать хорошим, настоящим родителем. Мы можем творить отношения, полные любви, принятия, понимания, настоящей близости и доверия, отношения защищенности и поддержки, настоящей и глубокой любви.

Так происходит, когда мы переходим к осознанному родительству. Когда мы начинаем понимать, что и почему мы делали. Что мы по-настоящему хотим сделать? Какими (осознанно и грамотно!) мы хотим сформировать наших детей? Какие отношения хотим создать?

Перед каждым из нас столько возможностей! Как интересна будет наша жизнь, когда мы начнем строить с нашими детьми новые отношения!

И помни: мы — хорошие родители!

Просто — давай станем еще лучше!

Глава 5. Воспитание по-новому

Новые убеждения

Эта книга, пока я ее писала, имела рабочее название «Как не воспитывать ребенка». И до сих пор мы вели речь именно о «старых» — устаревших, взятых из старого опыта наших родителей, их родителей, родителей их родителей — методах воспитания. Методах разрушительных, я бы даже сказала, враждебных по отношению к детям.

И это — воспитание «по-старому», воспитание по-быстрому, не углубляясь во внутренний мир ребенка, воспитание сгоряча, основанное на критике и унижении, — нужно прервать. Нужно прервать этот все повторяющийся и повторяющийся круг. Иначе и наши дети, воспитанные нами в этих старых представлениях, точно так же будут воспитывать своих детей, а те своих, а те своих. И никогда не окончится поток выпускаемых «продуктов» такого воспитания — зажатых, закомплексованных, послушных — или агрессивных, закрытых людей.

Я еще раз хочу обратить твое внимание на эти «старые» представления, которыми руководствовались поколения людей в воспитании своих детей.

Родитель — это важный и значимый человек, который руководит ребенком.

Ребенок — это маленький и подчиненный родителю человек, который должен его слушаться.

Цель воспитания — добиться этого послушания и хорошего внешнего поведения ребенка.

Воспитание — это процесс «доделывания», совершенствования, исправления и переделывания несовершенного ребенка и его такого же несовершенного поведения.

И я хотела бы, чтобы ты, прочитав эту книгу, увидел, как взаимосвязаны все эти представления. Как логично вытекает одно из другого.

Как из представлений о руководящей роли родителя и подчиненной роли ребенка — следует (пусть и неосознанная!) цель воспитания — формирование послушного ребенка.

Как из этой цели логично следует фокус родителей на поведении, поступках ребенка, на формировании его хорошего внешнего поведения.

Как за этим следуют «подходящие» методы воспитания, направленные на то, чтобы ребенок хорошо себя вел, не учитывающие ни самого ребенка, ни его внутреннего мира.

Как применение этих методов дает последствия: появление на свет закрытых, бесчувственных людей, с комплексами, с проблемами, с агрессией против родителей.

Нам нужно перейти к новым отношениям. К новым стилям и методам воспитания. И каждый раз, осознавая вред или неправильность воспитания по-старому, родители спрашивали: «Ну а как же воспитывать ребенка по-новому?»

И каждый раз я отвечала, что вопрос, как воспитывать ребенка по-другому, «по-новому», вторичен. Главный вопрос — каких убеждений ты будешь придерживаться. Они и определят все воспитание «по-новому».

Наши новые убеждения — это самое важное! Нам нужно изменить основные убеждения о воспитании, его цели, о роли родителя и о самом ребенке как главном действующем лице этого процесса (который, к сожалению, никогда не играл в этом воспитании «по-старому» главной роли!).

И ты увидишь, как изменится вся эта система представлений, если мы изменим хотя бы одно звено этих представлений.

Если мы изменим хотя бы наши представления о том, что такое быть родителем, и перестанем считать себя главными, умными, мудрыми, все решающими руководителями, то в наших отношениях с детьми уже произойдут перемены. Потому что мы перестанем постоянно командовать, начнем хотя бы задумываться — так ли хорошо мы знаем, как правильно, так ли правильно мы сами поступаем?

Если мы допустим, что родитель в первую очередь — человек, которому Бог доверил жизнь ребенка — маленького, уязвимого, слабого и не приспособленного к жизни — для того, чтобы он научил его жить на этой планете, чтобы он научил его не просто выжить, но и помог вырасти таким, чтобы быть счастливым, жить в любви, успехе, радости и достатке, — как изменится наше отношение к ребенку!

Но ведь это так и есть! Каждому из нас доверили формирование человека, его личности. Нам дали право иметь ребенка. Нам доверили эти маленькие жизни. Мы осчастливлены принимать участие в этом прекрасном процессе — растить ребенка.

Но тогда каждый из нас дан ребенку в первую очередь как друг, как помощник на пути его роста, как его поддержка в жизни. Как человек, который помогает ребенку становиться сильным и жизнестойким. И это — совсем другая роль, а не «воспитатель» послушного человека!

Мало того, если нам доверили формирование личности ребенка, значит, в нас есть силы, знания, способности воспитать этого ребенка сильным, жизнестойким, иначе бы нам это не доверили. Может быть, мы еще не научились открывать в себе эти ресурсы осознанного, грамотного родительства. Но ведь именно это ты и делаешь, читая эту книгу.

В каждом из нас есть этот потенциал прекрасного родителя. Просто нам нужно забыть о нашей гордыне, о наших «старых» убеждениях, о своей главенствующей роли. И все после этого изменится. Потому что, действительно, перемена одного только убеждения в системе убеждений о воспитании — сдвинет, изменит всю систему воспитания.

С позиции родителя — друга и помощника, родителя, который должен воспитать сильную личность, — изменится и твое отношение к ребенку, и выбор методов взаимодействия с ним. Потому что, будучи новым — ты уже не сможешь действовать «по-старому».

Но если мы изменим наше представление не только о себе как о родителе, но и о ребенке, перемены пойдут быстрее, эффективнее.

Если ты увидишь в ребенке отдельного от тебя человека, не принадлежащее тебе создание (которое должно тебе подчиняться только потому, что ты его родил!) — тебе проще будет уважать его, признавать его право на собственное мнение.

Если ты увидишь в ребенке не объект воспитания, а равноправного партнера процесса воспитания, который принимает в нем самое активное участие — как изменятся ваши отношения!

А если ты увидишь в нем еще и маленького, но мудрого учителя, чистого, открытого, рядом с которым тебе всегда есть чему поучиться, — сколько уважения ты можешь почувствовать к нему! А ведь из этого уважения к ребенку и начинается его осознание себя личностью!

Если ты поймешь простую, но очень важную вещь: твой ребенок уже, изначально, личность, она уже есть, нужно просто ее не задавить, не убить, нужно помочь ей раскрыться во всей силе ее ресурсов, — как в корне изменится твое представление о способах взаимодействия с ребенком! Ты поймешь, что его не надо «воспитывать», ограничивать, ему нужно дать свободу быть собой, свободу проявляться, свободу выбора. И веру в него — хорошего и сильного человека!

И если мы признаемся в том, что ребенок создан не для того, чтобы мы за его счет решали свои проблемы, самоутверждались, выливали на него свое раздражение, а для того, чтобы мы дали возможность человеку жить в этом мире лучше нас, легче нас, успешнее нас, — как изменятся наши отношения!

И если мы хотим, чтобы эти отношения менялись легко, естественно — нам нужно пересмотреть и само понятие «воспитание». Если мы увидим в воспитании процесс, в котором ребенок растет, раскрывает то, что в нем заложено, учится жить, принимать самостоятельные решения, брать на себя ответственность, действовать, — то само это представление поможет нам найти стиль обращения с ребенком и такие методы взаимодействия с ним — чтобы это действительно произошло. Чтобы его личность сформировалась полноценной и яркой, в осознании своих сил и возможностей.

Если мы увидим воспитание не просто процессом, в котором формируется личность ребенка, но взаимным процессом — естественным образом изменятся и наши отношения с детьми.

Потому что, действительно, воспитание — взаимный процесс. Не только я, родитель, воздействую на ребенка, но и он воздействует на меня. И иногда, если быть честным, непонятно — кто кого больше воспитывает и кто больше нуждается в коррекции и совершенствовании. Воспитание — это процесс взаимодействия двух людей, это их обмен знаниями, представлениями, энергиями, опытом, в котором вырастает, меняется каждая сторона.

Наши дети заставляют нас расти, меняться, совершенствоваться. Мы учимся терпению и принятию рядом с ними. Мы воспитываем в себе силу воли и чувство долга — ребенок заставляет нас это сделать. Наши дети — источники мудрости и истинности, потому что еще свободны от социальных правил и ограничений. Они смелы и открыты, они добрее нас, у них есть чему поучиться.

Есть еще один новый смысл в понимании воспитания как процесса.

Я хочу обратить твое внимание на само слово «воспитание».

Точно так же, как слово «восхищение» говорит не просто о любовании и принятии, а о высшей степени этого. Как слово «воспевание» означает не просто пение, не просто похвалу, а высшую степень этого. Так слово «воспитание» — означает не просто питание, а максимальное напитывание, в высшей степени.

Но тогда воспитание ребенка должно помогать ему становиться большим, сильным, жизнестойким. Иначе что же это за «питание» такое, когда ребенок становится маленьким, слабым, плохим и виноватым?

Тогда цель воспитания — напитать ребенка своей верой в него, наполнить его любовью, чтобы он вырос в яркую, сильную личность.

И каждый раз, когда я говорю об этой новой цели воспитания, мне приходит в голову одно и то же сравнение.

Ребенок — это прекрасный цветок, который нам доверили растить. В нем уже заложены все силы и ресурсы, все способности, яркость, красота. В нем уже есть «порода», стиль, цвет, запах. Нам нужно только помочь ему вырасти и раскрыться во всей его красе.

А для этого его надо поливать, взрыхлять его почву, давать ему свет и нужную подкормку. Нужно заботиться о нем, позволяя ему при этом расти свободным.

Ребенок — это прекрасный цветок, который доверили в наши руки.

Нам нужно вырастить его. Ему нужен наш свет. Наша доброта. Наша вера в него. Наша поддержка.

Ему нужна наша любовь, — самое важное и необходимое питательное средство, без которого ребенок не может вырасти сильным.

Это самое главное, что ему нужно. И ты — тот человек, который может дать ребенку то, что ему больше всего нужно. Ты можешь любить его. Именно для этого ты ему и нужен! Все так просто!

Хотя, как ни странно — именно это для многих родителей и становится сложным. Ведь речь по большому счету идет о выражении любви, о многочисленных проявлениях любви к ребенку, так необходимых ему на пути его роста.

Но именно это — любить ребенка — мы в большинстве своем не умеем делать. Нас этому тоже не учили, как не учили его воспитывать. Но если в воспитании мы могли перенять старые, чужие стили воспитания, то в любви к ребенку нам трудно перенять этот опыт, потому что в большинстве своем мы не имели такого полноценного, настоящего опыта любви к нам, проявлений любви во всем ее многообразии.

Поэтому — давай в этой главе последовательно и спокойно разберемся в том, что же такое — любить ребенка. Что входит в это многостороннее, глубинное понятие. Как разные стороны и проявления этой любви могут стать стилем отношений с нашими детьми.

Любить ребенка: отделить ребенка от его поступков

В жизни каждого родителя и его ребенка было благословенное время, когда в отношениях их была любовь, безусловная и глубокая, была близость и соединенность в одно целое, было ощущение мира, и покоя, и счастья, оттого что у тебя есть твой малыш — самый родной и любимый…

Время нашей безусловной любви к ребенку длится до тех пор, пока ребенок не подрастает и не начинает совершать поступки. И вот тут-то и начинается долгий и иногда такой мучительный период воспитания. Потому что теперь, с момента, когда ребенок начинает совершать поступки — есть «за что», есть «что» воспитывать!

Действительно — чего ему было читать нотации, когда он лежал себе и безмятежно сопел в коляске? За что его критиковать и отвергать — когда он еще ничего не делал просто потому, что еще ничего не умел делать?

Но вот он подрос до такой степени, что может что-то делать: что-то взять, что-то разбить, что-то разлить. Мало того, он подрастает до такой степени, что уже не хочет чего-то делать: не хочет есть кашу, которую ему приготовили, не хочет спать, когда родители хотят, чтобы он спал!

Начинается период действий и поступков ребенка — и начинается период воспитания.

Я обращаю твое внимание на этот простой факт: объектом нашего воспитания, по сути, являются поступки, поведение ребенка. Но парадокс заключается в том, что, воспитывая, мы критиковали, ругали, отвергали — ребенка! Мы на ребенка направляли весь свой педагогический пыл, обвиняя его, обзывая его, наказывая его.

И именно потому, что существовал этот парадокс, так «отрицательно» работали методы воспитания. Мы делали плохим и виноватым ребенка, вместо того чтобы просто разбираться с его поступком. Мы навешивали ярлыки на ребенка, на всю его личность, хотя нам нужно было разбираться с тем действием, которое он совершил.

Ребенок не повесил на место рубашку — и мы называли его неряхой. Его, всего его, его личность мы маркировали этим плохим словом — за то, что он всего-навсего не положил вещь на место.

Ребенок не убрал за собой тарелку или не помыл чашку, и мы называли его бездельником, но он всего-навсего не совершил какие-то действия, какие должен был совершить. И за это — непринятие всей личности ребенка!

Не кажется ли тебе это перекосом? Почему мы оценивали личность ребенка, отвергали ребенка, наказывали ребенка там, где просто должны были разбираться с его поступком?

Если мы хотим научиться строить новые, равноправные, уважительные отношения с детьми и формировать яркую и сильную личность, а не воспитывать маленького послушного заморыша, нам нужно сделать еще один шаг в перемене наших убеждений. Нам нужно отделить ребенка от его поступка, убрать тот знак равенства, который существовал раньше в нашем отношении к ребенку, совершающему плохие поступки.

Даже не осознавая это, мы считали, что раз поступок плохой — то, значит, и ребенок плохой! И это одно из самых больших и трагичных по своим последствиям убеждений!

Но любить ребенка и значит — убрать этот знак равенства. Отменить приравнивание ребенка к его плохому поступку.

Любить ребенка и значит — отделить ребенка — чистого и хорошего человека, любимого тобой, — от его поступков (иногда самых нехороших и некрасивых).

Любить ребенка — это означает осознать тот простой факт, что, совершая плохой поступок, ребенок при этом не становится плохим. Он остается прежним, каким и был.

Действительно, оттого, что твой ребенок не стал есть ту кашу, которую ты сварила, или положил не так рубашечку, или не хочет по первому требованию выключать телевизор, или встречается не с тем мальчиком, в нем ничего не изменилось. Он не стал ни больше ростом, ни меньше весом, ни более глупым. Он каким был до поступка — таким остался. И он не стал плохим!

Разве ребенок, только что бывший хорошим, милым, любимым, самым дорогим, после того как пролил компот из чашки, или разбил эту чашку, или испачкал одежду — становится после этого «ужасного» поступка плохим?

Разве перестает он в это мгновение быть твоим же ребенком, милым, родным, любимым, хорошим? Он всего-навсего что-то сделал, что тебе не нравится.

Плохой — его поступок, его действие. О его поступке, его неправильном действии нам и нужно поговорить. Нужно обсудить поступок, действие. Нужно понять, как произошел этот поступок. Но сам ребенок-то как был хорошим, так и остался хорошим!

Любить ребенка — это значит перестать обвинять и критиковать ребенка, а начать разбираться с его поступками.

И если ты начнешь так, таким образом любить ребенка, ты увидишь удивительную вещь: начав анализировать поступки — нам некого и не за что будет критиковать! Мы будем просто анализировать поступки. Нам нужно будет понять смысл поступка — что заставило ребенка так поступить, какой опыт он прошел, что он может взять ценного для своей жизни, чтобы у него были возможности в дальнейшем поступать правильно.

Говоря об этом с родителями, я каждый раз сталкиваюсь с одним и тем же опасением, сопротивлением со стороны родителей. Звучит это примерно так:

— Получается, как вы говорите, что ребенок хороший, независимо от того, что он натворил! Но тогда как он научится отвечать за свои поступки? Как поймет свою ответственность? Раньше все было понятно: сделал плохо — значит, ты плохой, исправляйся! А теперь получается: сделал плохо, но все равно ты хороший! Как же ему тогда понять, что он не прав, что ему надо исправиться? Получается, что мы просто будем формировать безответственного ребенка!

И каждый раз, слыша эти опасения, мне приходится успокаивать родителей, говоря:

— Никто не отрицает, что плохой поступок совершил ребенок! Но наша задача — не обвинить ребенка в том, что он сделал плохой поступок, не сделать его самого плохим, а понять, разобраться, вместе с ним проанализировать поступок, чтобы выяснить — почему ребенок совершил его? Почему именно он его сделал? Почему именно такой поступок у него получился? Но весь этот анализ поступка ребенка и дает ему такое глубокое осознание того, как он сам творит поступки. Как он сам творит своими поступками отношение к нему взрослых или сверстников. При этом мы не только помогаем ребенку в осознании его собственной ответственности за совершаемые им поступки, мы помогаем ему в осознании возможностей быть хорошим. Мало того, вместе с ребенком анализируя его поступки, — мы помогаем ему осознать один из самых важных фактов в жизни: он сам творит свою жизнь. Он сам творит свои отношения. Он — творец своей жизни. И, как говорится, почувствуй разницу — раньше, в воспитании «по-старому», мы, критикуя ребенка за сделанные поступки, делали его плохим и виноватым. А в воспитании «по-новому», анализируя с ребенком его поступки, мы не только не разрушаем его личность чувством вины и «плохости», но и создаем его творцом собственной жизни! Есть разница? И скажи честно: в каком состоянии ребенок больше осознает, ощущает свою ответственность?

Давай сделаем этот шаг — оставим в покое личность ребенка, перестанем на нее направлять наш педагогический пыл. Как показывает практика, ничего хорошего из этого не получалось! Давай перенесем все наше внимание на поступки ребенка. И вот тут мы сможем столько важного и ценного для себя осознать!

Поэтому нам важно сейчас понять — откуда берутся плохие поступки ребенка? Почему дети совершают плохие поступки? Так ли на самом деле они плохи, как мы иногда считаем?

Любить ребенка: становиться на позицию ребенка

Наша оценка поступков ребенка весьма условна. И совершенно необъективна, смею я сказать. Потому что мы судим его, оцениваем со своей позиции.

Ребенок дерзит, то есть не соглашается с тем, что ты говоришь, пытается отстаивать свою позицию. Какой «ужасный» для многих родителей поступок! Поступок, который иногда заслуживает наказания!

То, что у родителей есть своя позиция, — это нормально. А вот то, что ребенок смеет иметь свою позицию, да еще отстаивать ее, да еще иногда достаточно агрессивно, — это ужасно. А слышишь ли ты его, когда он отстаивает ее мягко? Может, он вынужден отстаивать ее так — хамовато, даже нагло? Но это, конечно же, плохой поступок ребенка!

Мало того, мы оцениваем поступки ребенка с позиции взрослых людей, для которых многие детские поступки, совершенно нормальные для психически здорового ребенка его возраста, — кажутся ненормальными. Потому что мы сами сейчас, в своем возрасте, уже такого не делаем.

Ребенок не хочет делиться своими игрушками или сладостями с другим ребенком, пришедшим в гости. Как нам стыдно за такого «жадного» ребенка! И мы отчитываем его за этот плохой поступок. Но это нормальный ребенок, отстаивающий свою территорию, дорожащий своими вещами, которыми не хочет делиться с каждым. Он еще не такой «приличный» и воспитанный, как мы в нашем возрасте, когда фальшиво улыбаемся людям, которые нам не нравятся, или гостеприимно принимаем дома людей, которые нам неприятны.

Для нас, взрослых, приличных и правильных, кричать в магазине, требуя что-то купить, привлекая внимание окружающих людей, — просто невозможно. А для ребенка, живого, естественного, ценящего себя, еще не «воспитанного» до состояния скромного, послушного, ничего не требующего, — это нормальный поступок нормального самоценного ребенка, каким он рождается. Только мы, родители, — не дадим ему таким остаться. Потому что это — ужасный поступок, который требует нашего педагогического воздействия.

Мы, взрослые, с высоты нашего положения и возраста очень часто видим плохое там, где его нет. И у нас поэтому всегда есть «за что» воспитывать ребенка.

Недавно я наблюдала, как мама, выловив своего бегущего ребенка и его друга — такого же запыхавшегося, строгим голосом сказала:

— Прекратите баловаться!

— Но мы не балуемся! — попытался оправдаться ребенок.

— Прекратите баловаться, я вам сказала! — еще строже сказала мама.

— Но, мама, мы не балуемся, — сказал ребенок с интонацией, в которой звучало удивление — ну как ты можешь этого не понимать! — Мы просто гоняемся друг за другом!..

Я улыбнулась и подумала: правда, как часто дети «просто гоняются друг за другом». А мы, взрослые с готовностью принимаем их поведение за плохие поступки. И пошло-поехало воспитание!

Я сама недавно отследила в себе такое отношение к поступку внука. Он подошел ко мне и сказал:

— Маруся, а я спрятал твою заколку и тебе ее не отдам!

— Положи, пожалуйста, мою заколку на место и больше без моего разрешения не бери мои вещи, — сказала я внуку.

— Ха-ха-ха, я пошутил! — радостно сказал ребенок. — Я твою заколку не брал!

— Ну что ж, — сказала я. — В следующий раз я просто не буду тебе верить, если ты будешь меня обманывать.

— Но я тебя не обманывал, — сказал внук, — я пошутил!

— Я тебя предупредила, мой дорогой, — непримиримо сказала я. — Если ты будешь меня обманывать, ты лишишься моего доверия.

Ребенок помолчал, потом сказал неожиданное:

— Эх, Маруся, Маруся! Тебе надо брать пример со своей дочери! Я не лишился ее доверия, когда пошутил, что спрятал ее духи! Она поняла, что это не обман, а шутка! Тебе есть чему у нее поучиться…

Все эти ситуации и случаи нашей необъективной, однобокой оценки поступков детей потому и существуют, что мы, глядя на их поведение с высоты своего возраста, своих позиций, не можем быть объективными.

Любить ребенка — означает отказаться от своей роли оценщика и вершителя и честно признаться, что ты — необъективен. Потому что судишь — со своей стороны. И судишь именно с высоты!

Любить ребенка — это посмотреть на ситуацию и на поступок с его позиции, с его стороны, с его уровня. Иногда — просто посмотреть на все с позиции маленького (по росту) человека.

Есть один простой прием, который я часто советую применять родителям для нормального общения с ребенком. Я предлагаю, общаясь с ребенком, уравнять рост. Присесть на стул или на корточки, чтобы стать одного роста с ребенком. Или его посадить на стул или поставить на табурет, общаясь с ним.

Удивительно, но даже такое простое «уравнивание» меняет саму интонацию разговора, позволяет легче понять позицию ребенка, почувствовать ребенка. И — лишает тебя ощущения большого, всезнающего, оценивающего наблюдателя сверху.

Любить ребенка — это еще и изменить сам взгляд на все его поведение и его поступки. Мы говорили об этом на протяжении всей книги. Наша направленность на выискивание недостатков — заставляет нас находить их. Наш недобрый взгляд, я бы так сказала, начинает видеть плохое там, где его нет.

Любить ребенка — это быть добрым. Перед тобой хороший человек — твой ребенок! Посмотри на него добрым взглядом, тогда ты действительно увидишь, что он не балуется, а просто гоняется. Что он не обманывает, а шутит. Что он не врет, а боится сказать тебе правду. Что он не дерзит, а отстаивает свое право иметь свое мнение.

Наш добрый взгляд на ребенка поможет нам понять его поведение. А поняв — найти добрые способы помочь ему проявляться по-другому.

Любить ребенка: видеть в его поступках приобретение жизненного опыта

Ребенок появляется на этот свет без какого-либо жизненного опыта. И весь процесс его жизни и есть получение жизненного опыта. И, как и любой жизненный опыт, он состоит из проб, неудач, ошибок.

Он учится ходить — и столько раз упадет, прежде чем научится удерживать равновесие, соразмерять движения с наклоном, положением тела.

Он учится оперировать предметами — и у него сразу ничего не получается. Он начинает складывать кубики — и рассыпает их. Берет в руки чашку — и проливает воду.

Ребенок набирается жизненного опыта. И я еще раз обращаю твое внимание на то, что, как и любой жизненный опыт, он состоит из многих и многих ошибок, неудачных попыток.

И как умиляет нас, родителей, этот первый, неудачный, но такой нелепый, смешной и милый жизненный опыт! Они смешно падают на попку. Смешно, задом наперед напяливают на голову панамку. Они такие милые и забавные, когда, пытаясь самостоятельно есть, пачкают себе всю рожицу!

И мы не видим в этом опыте ничего неудачного! Нас действительно умиляет этот детский опыт проживания жизни.

Но почему нас это не умиляет, когда став старше, ребенок приходит с улицы грязный как поросенок, потому что строил с другом запруду в луже? Ведь он продолжает набираться опыта! Он продолжает оперировать предметами, только предметы эти — не чашка или кубики, а камни, ветки, вода в луже. И попробуй, оперируя этими предметами, остаться чистым!

Но этот опыт нам уже кажется неудачным. И за этот «опыт» мы по полной программе всыплем ребенку — кто чем «богат»: кто нотациями, кто критикой, кто наказанием!

Когда твой ребенок в два года надевает на себя твои туфли, или мажет себя твоей помадой, или вешает на плечо твою сумку, которая волочится по полу — чтобы быть «как мама», — это так смешно, трогательно! Их попытки быть «как взрослые», их желание действовать «как большие» — такие нелепые, такие неуклюжие, но такие милые!

Но когда ребенок в пять лет не хочет ложиться спать, как взрослый папа, который никогда в это время не ложится спать, или разрезает ножницами скатерть, как взрослая бабушка, которая кроила сегодня ткань, почему нас не умиляют эти попытки стать «как взрослые»? Почему мы перестаем видеть в их поступках попытки (может быть, действительно неудачные!) перенимать взрослый опыт?

Когда твой ребенок в подростковом возрасте, желая быть «как взрослый», начинает всерьез краситься или курить — почему мы видим в этом преступление, плохой поступок, почему не видим в этом простой факт — ребенок учится взрослой жизни! Он, как и раньше, перенимает то, что видит вокруг, пробует это. В чем его преступление? Но мы критикуем и отвергаем ребенка вместо того, чтобы помочь ему отсеивать ненужный опыт, но перенимать правильный и хороший.

Когда ребенок в два-три года напяливает на себя вещи, очень стараясь самостоятельно одеться, приукрасить себя — как мы восторгаемся и смеемся! У каждого родителя были такие ситуации, когда перед его взором представал одетый малыш, на котором поверх платьица надеты шортики или руки вдеты в штанины. Он так старался! Он одевался! Он еще просто не знает, что и как надо надеть правильно, поэтому у него и получалось это так смешно, так нелепо, но так мило! И никто не критиковал в эти минуты ребенка, не отвергал его за то, что он выглядит так нелепо. Все понимали — он по-другому еще не умеет.

Но почему, когда ребенок, подрастая, начинает сам одеваться так, как нам не нравится — мы перестаем понимать, что он делает это, как умеет, с тем чувством вкуса или приоритетов, которые у него есть. И мы направляем на него поток критики, вместо того, чтобы принять его право самому одеваться или помочь ему сформировать вкус.

Большинство поступков наших детей по сути своей и есть получение опыта жизни. И, действительно, всегда этот процесс проходит путем ошибок, неудачных попыток.

Я помню рассказ одной милой женщины о том, как она, будучи маленькой девочкой, хотела к маминому приходу затопить печь в доме. И помня, как это делала мама, сложила дрова в печь, подожгла их. Но она не знала, что надо открыть заслонку. Поэтому, когда дрова разгорелись, дом начал наполняться дымом. И она, опять же, не зная, что нужно делать, распахнула окна, думая, что дым уйдет. Но дом продолжал заполняться дымом.

Тогда она решила, что что-то неправильно растопилось. И решила это потушить. Но она не знала, как потушить дрова в печи. Поэтому она выгребла из печи все горящие дрова на пол. Но дрова продолжали гореть и чадить. Поэтому она залила их водой, чтобы они не горели. А потом пришла мама. И увидела дома настоящий ад. И выпорола ее за то, что она натворила.

А она так хотела встретить маму теплом! И старалась «как большая», как хозяйка растопить печь. И у нее это получилось так, как только и могло получиться у неопытного ребенка. И если бы мама — будучи мудрой мамой! — увидела в этом поступке дочери старание, заботу о ней, маме, и попытки быть «как большая», то она бы похвалила дочь за самостоятельность, объяснила ей — в чем была ее ошибка, помогла бы ей убрать «последствия» этого опыта, вместе с ней разожгла бы эту печь заново — с хорошим результатом. Тогда вся эта ситуация обернулась бы мгновенным научением ребенка, приобретением дочерью жизненного опыта. И не стала бы поркой со всеми печальными последствиями — чувством вины, отверженностью, одиночеством, ощущением несправедливости — ведь она так старалась…

И именно потому, что дети учатся жить и просто не могут все сразу делать правильно — хорошие по своей природе дети совершают иногда «нехорошие» поступки. Но согласись — несправедливо называть такие поступки «плохими».

Любить ребенка — это и значит увидеть в его поступках попытки получения, набирания жизненного опыта и помочь ему в этом.

И если мы увидим в поступках ребенка получение опыта, то поймем, что ребенка не за что критиковать. Действительно, за что его критиковать? За то, что он еще не умеет, не знает, как правильно? За то, что пробует? За то, что у него не получается? Но у кого — сразу все получается?

Но если мы, родители, осознаем, что ребенок всего-навсего получает тот опыт, которого у него еще нет, тогда у нас другая задача — не оценить его неумелость, а помочь ему набрать, пройти этот опыт с меньшим количеством ошибок и неудач.

И нам, взрослым, понимая, что у ребенка отсутствует жизненный опыт и вся его жизнь и есть набор, получение этого опыта, нужно признать как факт, что ребенок еще много чего натворит в своей (и нашей!) жизни.

Он обязательно разломает игрушки или что-то из предметов домашнего обихода, — чтобы понять, как это сделано. Он что-то разобьет, порвет, испачкает — осваиваясь в этом мире, учась что-то делать.

Он «испортит» (с нашей, родительской позиции!) много вещей своим вмешательством, изучением, влекомый освоением окружающего мира.

Он наделает еще кучу ошибок, совершит массу глупостей — потому что еще не умеет поступать правильно.

Нас ожидает такая интересная жизнь! Скучать нам не придется! Просто давай относиться к этим вещам более мудро и спокойно.

Ребенок учится жить — это прекрасно!

Любить ребенка: увидеть мотивы

— Но ведь он не только набирается опыта, как вы говорите, он еще дерзит, не слушается, дерется, берет чужое. Он много чего творит, что не вписывается в «набирание» опыта. А как же с этими поступками быть? — именно так часто звучит вопрос родителей.

И ответ на этот вопрос прост — сначала нам нужно понять, что стоит за этими поступками? Почему ребенок их делает? И это осознание поможет нам решить — что делать с такими поступками.

Ведь у каждого поступка есть некие причины, есть мотивы, которые и заставляют ребенка делать это. И если мы не разберемся — почему ребенок так поступает, мы не сможем правильно отреагировать.

И я обращаю твое внимание на то, что раньше, в воспитании «по-старому», в ответ на плохое поведение ребенка мы осуждали, читали нотации, ругали, наказывали. Мы что-то делали. Мы совершали какие-то действия по отношению к ребенку.

И в нашем новом отношении к ребенку — нам надо сразу не делать, а понять — почему он это сделал? В этом принципиальная разница в отношении к поступкам детей.

Глупо и неправильно сразу выдавать какую-то реакцию на поступок ребенка, если ты не понял — почему это произошло? Что на самом деле произошло? Произошло ли что-то действительно плохое — или это оценка с высоты твоего родительского положения? Может, поступок — это тот жизненный опыт, который проходит ребенок?

Нам не нужна поспешность, если мы сами не хотим выглядеть глупыми и ограниченными (какими нас видят иногда многие дети!) после наших «мудрых» и «педагогичных» действий.

Нам нужно понять, что стоит за поступком ребенка. Нам нужно понять мотивы его поведения. Только тогда мы можем правильно и грамотно отреагировать на поступок ребенка.

И первое, что нам нужно понять — это на кого направлено плохое поведение ребенка. Кому он вредит, на кого нацелена его агрессия? Кому становится плохо от его поведения?

Мы говорили с тобой об этом много раз — мы своим отношением к детям очень часто сами создаем их ответные реакции, поступки, которые потом сами же и считаем плохими. Поэтому, прежде чем действовать, применяя какие-то воздействия на ребенка, нужно понять — не сами ли мы создали такое поведение.

Если поступки, плохое поведение ребенка направлено на тебя, то, может быть, ребенка не устраивают ваши отношения? Может быть, он добивается, чтобы ты обратил на него внимание? Может быть, он мстит за что-то? Тогда чем ты вызвал эту агрессию ребенка? Какие ты действия совершал в отношении его? Где ты его задевал, если он сейчас стремится задеть тебя? Где ты его игнорировал, если он сейчас игнорирует твои просьбы? Чем ты вызвал такое отношение к себе?

Может быть, его поведение направлено на бабушку? Почему именно на нее? Может, бабушка сама довела до этого ребенка своим «воспитанием» и получает в ответ отклик?

Может быть, поступки направлены на младшего ребенка? Может быть, он самоутверждается за счет брата? Тогда — хватает ли ему любви и принятия от родителей — если он старается унизить брата, чтобы ощутить свою ценность и значимость? Может быть, он ревнует брата? Может, завидует — тогда чему? Чего ему не хватает в отношениях, если он срывается на другом?

Очень часто агрессия ребенка направлена на самого себя. Мы уже знаем, что дети, недовольные собой, перегруженные чувством вины, считая себя очень плохими, сами себя как бы наказывают новыми и новыми плохими поступками. Но если это так, их не ругать надо, а помочь вернуть веру в себя — хороших.

Каждый поступок ребенка действительно имеет некую причину, побудительный мотив.

Ребенок разбил в школе окно — почему? Почему он оказался в группе детей, которые стояли и бросали камни? Что он находит там? Почему именно он отличился? Ему так важно отличаться? Ему так нужно одобрение сверстников? Почему? Может быть, потому что он не получает дома этого одобрения?

Ребенок подрался — почему? Может быть, он защищал себя? Может быть, что-то отстаивал? Может, это было выражение его агрессии? Тогда откуда в нем агрессия? Чем он недоволен? На что или на кого он злится?

Ребенок прогуливает уроки. Почему? Если он ходил в школу несколько лет, а потом перестал хотеть туда ходить, о чем-то это говорит? Может, у него конфликтная ситуация с учителями или сверстниками? Может, он не хочет чувствовать себя глупым и неуспешным на каких-то уроках, в которых он отстал?

Он украл — почему? Почему не попросил? Боялся, что не дадут? На что такое важное нужны ему деньги, что он идет на воровство? Чтобы купить что-то, очень нужное ему? Чтобы выделиться или быть своим среди сверстников?

Ребенок врет. Может, не хочет признаваться, что поступил плохо, боясь стать плохим в твоих глазах? Может, просто не верит, что его поймут? Может, вранье дает ему возможность создать о себе более выгодное представление? Может, он просто видит мир и жизнь по-другому, и то, что ты считаешь враньем, — его видение или его фантазии?

Лжет только тот, кто боится.

Сенкевич

Какие бы поступки детей мы ни анализировали — мы всегда найдем много возможных причин такого поведения. И нам нужно найти ту единственную, которая и ответит на вопрос — почему это произошло. Она и определит — как нам реагировать на произошедшее.

Но если мы внимательно подумаем обо всех этих возможных причинах — мы не увидим плохих причин.

Действительно, ребенку нужно самоутверждение, и он просто вынужден получать его где-то, если не получает дома. Что плохого в этом мотиве? Ничего!

Но, как ни странно, этот хороший мотив иногда приводит к плохим поступкам. Ребенок старается в чем-то «отличиться», делать то, за что его зауважают сверстники, даже если это «что-то» — плохое.

Отстаивание своей позиции, защита каких-то своих убеждений или мнений — хороший мотив. Но приводить он может и к дракам, и к вранью.

Отстаивание чувства собственной значимости, ценности, желание остаться в глазах других хорошим и любимым — тоже может приводить и к вранью, и к прогулам.

Сколько бы поступков наших детей мы ни анализировали, мы увидим, что всегда есть какие-то причины, заставляющие ребенка поступать «плохим» образом. И причины эти, мотивы поступков детей всегда хорошие.

И если ты сам, проанализировав поступки своего ребенка, докопаешься до этих мотивов, ты сам в этом убедишься: мотивы поступков — всегда хорошие, но они могут приводить к плохим поступкам.

Точно так же, как мы, родители, имея такие замечательные мотивы — воспитывать наших детей, делать их лучше, — совершали иногда плохие поступки по отношению к ним: унижали их, отвергали, разрушали их совершенство и целостность. Наши самые лучшие побуждения не мешали нам поступать плохо. Чем наши дети отличаются от нас?

И если ты признаешь сам факт, что мотивы поступков наших детей хорошие, — ты поймешь, что детей не за что ругать. Им нужно помочь, исходя из их самых лучших побуждений, находить правильные средства, установить некие рамки, осознать некие правила.

Я помню как в детстве моей подружке, пятилетней Вальке, досталась от мамы порка — за то, что она, оставленная дома одна, к приходу мамы, чтобы ее «порадовать», — вырезала из штор цветочки, куда ее рука доставала. Мама — не порадовалась, увидев в поступке дочери крайнюю степень баловства. Ох и орала Валька, когда ее пороли! А сколько обиды было в ней, когда она рассказывала мне, как старалась к маминому приходу вырезать побольше цветочков! Сейчас, смотря на эту ситуацию со стороны, я понимаю: никто из взрослых не увидел ничего хорошего в ее желании порадовать маму, никто не понял этих хороших мотивов, и главное, ее непонимания рамок и границ дозволенного. Иначе бы ее не били, а спокойно объяснили, что вырезать цветочки можно только из бумаги.

Любить ребенка — это и значит понять, что им движут всегда самые хорошие побуждения, причины.

Любить ребенка — это найти, увидеть, понять эти причины, приводящие ребенка к конкретным (иногда плохим!) поступкам и поведению.

Любить ребенка — это, поняв эти причины, помочь ему в будущем действовать правильно.

Совсем недавно мой драгоценный внук совершил поступок — самостоятельно и тайно отрезал себе челку.

— Мне нужны большие ножницы, — сказал он мне, работающей за компьютером.

— Нет, дорогой, большие ножницы тебе брать нельзя, у тебя есть маленькие, режь ими.

— Но мне нужно кое-что отрезать…

— Подожди, я освобожусь, помогу тебе отрезать, — ответила я и углубилась в работу. Потом покормила его ужином и уложила спать.

Утром, зайдя в комнату дочери, которая повела ребенка в сад, я застала картину «парикмахерской». На полу лежали остриженные волосы, на стуле — машинка для стрижки волос. Вернувшаяся из детского сада дочь сообщила:

— Мне пришлось с утра стричь ребенка.

И в ответ на мое удивление спросила:

— А ты не видела, он вчера отрезал себе челку?

— Как отрезал? — не поняла я, удивляясь, когда он мог это сделать и как я могла этого не заметить? Потом поняла — он сделал это перед сном. Потом, приготовившись ко сну, выключил свет, лег в кровать и позвал меня — как всегда поцеловать его перед сном. Вот я в полумраке комнаты и не заметила изменений в его внешности.

— Ты не представляешь — он обкорнал себе всю челку, просто отрезал ее целиком. (Спустя некоторое время, разбираясь в его комнате перед привозом новой мебели, мы нашли эту челку лежащей за шкафом. Это действительно была целая челка, отрезанная, по-видимому, одним движением руки и спрятанная за шкаф, чтобы никто не нашел!)

Оказалось, у этого поступка — смешного и одновременно неправильного — было (как всегда во всех поступках детей!) простое объяснение. В детском саду должен быть утренник. Воспитатель сказал ребенку, играющему главную роль в утреннике: «Тебе нужно постричься!».

Просьбу воспитателя, которого ребенок любил и уважал, конечно же, надо было выполнить! Но мамы, которая стригла ребенка специальной машинкой, дома нет, и она все никак не приходит. Маруся занята, и он знает, что ей нельзя мешать, когда она пишет. Но постричься надо — потому что об этом просила воспитательница.

Значит, надо постричься самому! Что он и сделал! И утром, когда пораженная мама увидела, как он над собой «поработал», — он и объяснил ей, что у него просто не было другого выхода!

— Ну и как ты к этому отнеслась? — спросила я у дочери.

— Как отнеслась? Похвалила его за самостоятельность. Сказала, что он молодец, потому что сам принял решение и сам его осуществил. Но объяснила ему, что стрижка — это сложный процесс и самому себе ее делать очень сложно. Попросила, чтобы в следующий раз, когда ему нужно будет постричься, он дождался моего прихода, или позвонил мне, или сообщил об этом тебе, в общем, чтобы он сам себя больше не стриг.

Мы посмеялись надо всей этой историей. Еще больше посмеялись, когда нашли эту отрезанную целиком и спрятанную за шкафом челку. Этим все и закончилось: ребенок действительно действовал исходя из лучших мотивов!

Любить ребенка: понять его чувства

Одна хорошая «ответственная» мама, воспитывающая сына, жаловалась мне на консультации, что ребенка не заставишь сесть за уроки, что он невнимательный и безответственный. Она видела, что у ребенка нет интереса к учебе, что он предпочитает смотреть мультик или играть, а не делать домашнее задание, что его не добудишься в школу. Она видела поступки ребенка, и поступки эти ей не нравились.

И она боролась с поступками — требовала бросить интересную игру и садиться за уроки. Дотошно проверяла написанное и заставляла по пять раз переписывать. Запирала ребенка в комнате, пока не сделает уроки. Не пускала гулять во двор. Отказывала в сладком, потому что не заслужил своим безответственным отношением к учебе.

Но почему ребенку уже в первом классе не хотелось идти в школу? Его чувство неуверенности, страх перед учительницей, ссора с мальчишками-одноклассниками, отчего он чувствовал себя одиноким и отвергнутым в классе, — все это оставалось невидимым для нее. И ее ребенок оставался со всем этим — одинокий и отвергнутый еще и ею.

И когда она, придя на консультацию, вывалила на меня все свои чувства по этому поводу — свое возмущение, негодование, свое разочарование в ребенке, свое отчаяние от собственного бессилия, просто свою усталость и расстройство — я не могла удержаться, чтобы не сказать ей:

— Сколько чувств вы испытываете! И как вам нравятся ваши чувства! Как вы видите свои чувства! Как ваш фокус внимания направлен на ваши собственные чувства! А где чувства ребенка? А что вы знаете о них? Что чувствует ваш ребенок, если он не хочет идти в школу?

И мама — не могла ответить. Потому что, действительно, видела одни только внешние проявления ребенка и обращала внимание только на свои собственные чувства!

И как часто это бывает с нами, родителями! Мы обращаем внимание на свои чувства. В нас много своих чувств. В нас бывает много недовольства ребенком, возмущения им, его бессердечностью или бесчувственностью. В нас есть горячее негодование тем, что ребенок что-то не делает, или что-то делает не так. Мы испытываем бессилие, переживаем разочарование или страдаем от «эгоизма» детей.

Но так ли хорошо мы понимаем и знаем чувства наших детей? Мы иногда даже забываем, что дети — живые, чувствующие существа. Что им может быть больно, что они могут огорчаться или обижаться, что они могут страдать, переживать, бояться, стыдиться, возмущаться и ненавидеть!

Но если мы не понимаем, не видим их чувств — как можем мы понять своих детей?!

Понять — значит почувствовать.

Константин Станиславский

Но именно чувства ребенка являются одним из главных мотивов, определяющих все его поведение. Чувство одиночества заставляет его совершать какие-то поступки, чтобы привлечь к себе внимание (и как много среди таких поступков — плохих, глупых, поспешных!). Чувство ненаполненной ценности и значимости — заставляет совершать какие-то выходки, за которые мы потом его критикуем. Желание быть любимым, принятым — влечет его в отношения (иногда далеко не лучшие!), к людям (иногда далеко не лучшим!). Усталость или просто плохое настроение, недовольство собой — приводит его к «плохому поведению», к тому, что мы, взрослые, называем капризами, «мотанием нервов».

Но мы, взрослые, сами иногда так же «плохо» себя ведем, срываем свое раздражение на других, капризничаем, совершаем глупые поступки, даже осознавая, что поступаем неправильно. Мы делаем это тогда — когда нам плохо внутри! Именно тогда, когда нам плохо внутри, когда мы полны негативных чувств, — мы и ведем себя плохо «снаружи»! И наши дети, опять же, ничем не отличаются от нас, взрослых. Дети плохо себя ведут только тогда, когда им плохо внутри! Вот почему нам, взрослым, и надо чувствовать не только свои собственные чувства — но и обращать внимание, пытаться понять — что чувствует ребенок!

И если мы видим плохое поведение ребенка — первое, что мы должны сделать — это спросить себя — что он сейчас чувствует, если он так себя ведет!

Любить ребенка — это и значит понимать его чувства.

Любить ребенка — это значит, увидя плохое поведение ребенка, понять, что ему самому сейчас плохо — поэтому он так себя и ведет.

Любить ребенка — это значит, поняв, что ему сейчас и так плохо — не делать ему еще хуже своей критикой и непринятием.

Любить ребенка — это понять его чувства и помочь им измениться. И, когда изменятся его чувства — изменится и его поведение.

Ребенок больше всего нуждается в вашей любви как раз тогда, когда он меньше всего этого заслуживает.

Эрма Бомбек

Когда мы сами совершали какие-то «плохие» поступки, продиктованные нашей неуверенностью или одиночеством, нашей потребностью в любви или желанием отстоять собственное достоинство — мы меньше всего нуждались в критике, отвержении, наказании. Нам в такие минуты нужно было, чтобы нас кто-то понял, помог нам понять, что с нами происходит. Нам нужен был кто-то, кто поверил бы в нас, подсказал нам выход из ситуации. Нужен был кто-то, кто бы нам посочувствовал — в лучшем смысле этого слова, почувствовал бы то, что чувствуем мы, и, понимая нас, поддержал нас в этой ситуации.

Ребенку в такие минуты тоже нужна поддержка — наше сочувствие, наше понимание его чувств. И понимание его чувств поможет нам найти ту правильную интонацию в разговоре с ребенком, которая поможет вместе с ним проанализировать его поступки, не разрушая при этом его личности критикой и отвержением.

Если ты понимаешь, что за дракой, в которой «отличился» твой ребенок, стоит обида, задетое самолюбие, желание постоять за себя или потребность показать свое превосходство, самоутвердиться, то тогда вместо критики: «Ты почему подрался, плохой мальчишка! Разве можно так себя вести!» ты скажешь: «Я понимаю, почему это произошло. Ты обиделся на этого мальчика и хотел постоять за себя. (Тебе важно было отстоять свое мнение… Ты хотел показать, что ты сильный…) Я понимаю, что есть причины, которые заставили тебя так поступить. Но чтобы стоять за себя (отстаивать свое мнение, показывать свою силу) — не обязательно драться. Драка — это плохой поступок. Постарайся так больше не делать!»

Понимание чувств ребенка поможет найти слова или действия, наиболее подходящие в этой ситуации для воздействия на ребенка. Оградит тебя самого от поспешных, неправильных действий по отношению к ребенку, как когда ты действовал, не учитывая его чувств и состояния.

«Что с ним происходит?», «Что он сейчас чувствует?» — это вопросы, которые на все долгие годы нашего совместного пребывания с ребенком должны звучать в нас. Именно так. Не «Что с ним делать?», а «Что с ним происходит?». Делать что-то ты будешь потом — поняв, что с ним происходит.

Зорко одно лишь сердце, самого главного глазами не увидишь.

Антуан де Сент-Экзюпери

Много лет назад моя трехлетняя дочь, придя из детского сада, заявила мне:

— Мама, я в детский сад больше никогда в жизни не пойду!

Я уже не однажды слышала ее недовольство тем, что надо идти в сад, видела ее нежелание туда ходить, но каждый раз дежурно отвечала ей: «Ты что, не понимаешь, нужно идти в сад… С тобой некому дома сидеть… Ты что, не понимаешь, маме нужно денежки зарабатывать…»

Сейчас же дочь говорила с такой категоричностью, так «яростно», что я, удивленная этой интонацией, этими чувствами, не ответила ей дежурной фразой, а спросила, что произошло, если она не хочет больше идти в сад.

— Я больше никогда в жизни не пойду в детский сад, — сказала она опять категорично, — потому что меня в саду воспитательница назвала свиньей!

И начала рассказывать, расплакавшись, как она кушала во время обеда и пила компот, и как она поставила чашку с компотом на стол, но чашка упала, и компот пролился на стол и на пол, и воспитательница сказала, что если она такая свинья, то будет есть из миски и жить в туалете…

— Я в детский сад никогда в жизни не пойду! — закончила дочь так же категорично, и я, пожалуй, впервые вдруг почувствовала то, что чувствует мой ребенок: действительно — как можно после этого пойти в сад!

Но — «маме надо денежки зарабатывать», и «с ней некому сидеть». Вечером я решила, что дочь я в сад, конечно, отведу, просто поговорю с воспитательницей, что так нельзя разговаривать с ребенком.

На другое утро я разбудила дочь в сад. Она проснулась, села в кроватке и сказала:

— Я не пойду в сад!

И заплакала.

И я, глядя на нее, поняла, что я не могу туда ее отвести. Просто нельзя такого обиженного, оскорбленного, боящегося воспитателя ребенка отвести в сад. Я просто чувствовала то, что чувствовала она, — и так понимала ее в ее чувствах! Я позвонила на работу, объяснила, что у меня очень важные обстоятельства, и я сегодня не могу прийти. Отпросившись с работы, я подняла дочь и сказала:

— В сад ты сегодня не пойдешь, будем с тобой гулять, дома заниматься делами. — И как она обрадовалась моим словам!

Мы провели дома вместе два дня. Два дня я не ходила на работу, понимая, что ребенок еще не отошел от страха и обиды. Что она не готова вернуться в ситуацию, где почувствовала себя униженной. На третий день я уговорила ее пойти в детсад, заверив, что я поговорю с воспитательницей, и та больше никогда ее не обидит.

Я действительно поговорила с воспитательницей, мягко и гибко, сказав ей, что я понимаю ее усталость и перегруженность, что у нее очень сложная работа — сразу заниматься столькими детьми, а я-то с одним иногда не знаю, что делать. Поэтому я понимаю, что она иногда может сгоряча прикрикнуть на ребенка или сказать что-то резкое. Но у меня нежная и чувствительная девочка, которая все очень близко принимает к сердцу. И на слово «свинья» она отреагировала так болезненно… Воспитательница, покраснев как маков цвет, мямлила что-то про то, что девочка ее не так поняла. Но поскольку я ее не критиковала, а мягко просила обратить внимание на тонкость и чувствительность ребенка, то она заверила меня, что все будет хорошо, что она постарается общаться с ребенком мягче, чтобы та ее не боялась.

А я, вернувшись на работу, испытала сильнейшее затруднение, когда сотрудники стали расспрашивать меня — из-за чего я два дня не выходила на работу? И когда я объяснила причину своего отсутствия, одна из сотрудниц — категоричная, застывшая женщина — бросила презрительно: «Подумаешь, телячьи нежности…» Я не стала с ней спорить.

Но сейчас, когда вспомнила об этом случае, подумала, что слова ее были очень правильными. Действительно, это были телячьи нежности. Потому что дети — как маленькие телята — нежные, доверчивые. Они живые и чувствующие. И нам, умным, правильным и иногда бесчувственным взрослым, полезно чаще находиться в их телячьих нежностях…

Любить ребенка: помнить себя маленькими

Много лет назад, когда я была маленькой девочкой, я ходила в школу мимо большой акации, растущей на углу соседней улицы.

Эта была акация с мощным стволом, с ветками, растущими высоко — не достать рукой. Она росла на повороте, и для меня, маленького ребенка, идущего в школу, до которой нужно было пройти пешком не одну улицу, она была одним из пунктов отсчета. Сначала будет акация, потом — поворот на большую улицу, потом — небольшое болото с кваканьем лягушек и берегом, поросшим камышами, потом — автобусная остановка, на которой лучше было не ждать автобуса — в нашем рабочем поселке автобусы ходили редко и нерегулярно, Потом, как на финишной прямой, длинная улица вдоль шоссе, на которое мама запретила выходить, чтобы, не дай бог, машина не сбила. Потом, на повороте, — дом вредного мальчишки, хулигана и двоечника, который не раз дразнил нас, девчонок, и однажды даже бросал в нас камни. Его дом я всегда старалась пройти быстро — на всякий случай. Потом — несколько двухэтажек с двором, перетянутым веревками, на которых в любое время года сушилось белье. И за ним, наконец, школа. А на обратном пути — эти пункты отсчета шли в обратном порядке. И акация была последним и самым желанным — за ней начинался поворот на мою улицу.

Много лет я, проходя мимо акации, задирала голову вверх, чтобы полюбоваться ее ветками, останавливалась под ней в пору цветения, чтобы окунуться в густой сладкий аромат. Иногда потрогать ее, прикоснуться к ее мощной коре. И все это дерево с сильным стволом, растущее с наклоном под небольшим углом, как бы еще более подчеркивало, отмечало этот поворот, угол между двумя улицами.

Я ходила этой дорогой несколько лет подряд, пока не перешла в другую школу и маршрут мой изменился.

Прошло около тридцати лет, и неожиданно я попала в это место. Я шла своим детским маршрутом, испытывая волнение. Я дошла до поворота, еще издали увидев знакомый наклон акации. И остановилась в растерянности.

Потому что это была не она. И это не могла быть не она — какая еще акация могла расти на этом месте? Но это была не она. И я подумала сначала, как подумала бы о человеке — постарела, усохла, уменьшилась.

На углу росло обычное, совсем небольшое дерево, я бы даже сказала — маленькое дерево для такой породы, как акация. С небольшой кроной, до веток которой я, встав на цыпочки, дотянулась рукой. С крепким стволом, который никак не назовешь мощным. Я стояла у дерева, трогала его, пытаясь понять: куда все исчезло? Хотя что тут было понимать? Это я выросла и стала большой. А дерево каким было, таким и осталось. И мне так понятно стало выражение «Когда деревья были большими». Да, мое детство — это было время, когда деревья были большими, потому что я была маленькой. Поэтому маленькая акация казалась такой большой, крепкой, а ее ветки — недосягаемыми.

И именно тут, стоя под этой обычной акацией, вспомнив о детском ощущении ее недосягаемости, я и вспомнила ситуацию, связанную с этой акацией.

Моя мама должна была вернуться после длительного отъезда на учебу. Как я ждала ее возвращения! И как я хотела к ее возвращению сделать что-то такое, что-то придумать, как-то ее встретить.

Мне хотелось встретить ее цветами, но где взять цветы первокласснице, живущей в рабочем поселке, в котором никто эти цветы не продавал и на которые у нее просто не было денег? И ответ мне подсказала цветущая акация — эти цветы были прямо над моей головой. И эти цветы, казавшиеся мне такими недосягаемыми, с таким удивительным ароматом, который можно было вдыхать непрерывно, показались мне необыкновенным подарком для мамы. Мысль порадовать маму цветами акации была так восхитительно красива, что я загорелась этой идеей. (О, бедные дети! Как часто то, что они считают важным и таким необходимым, чему, как они думают, должны обрадоваться их родители, взрослым людям не кажется ни важным, ни необходимым, а иногда является просто неприемлемым!)

Подарок для мамы был найден. Осталось только его достать.

Я даже не делала попыток дотянуться до веток — они росли слишком высоко. Нужно было лезть на дерево. Но это было для меня невозможным. Не потому, что это было опасно, думаю, что я вполне могла бы долезть до нижних веток, усыпанных гроздьями цветов. Но я была очень воспитанной, очень приличной девочкой. Я была примерной ученицей в классе — как могла я полезть на дерево, как мальчишка! Поэтому ответ пришел сам — нужно было попросить какого-нибудь мальчишку, чтобы он влез на дерево и нарвал мне цветов акации. Мальчишка тоже нашелся, он жил во дворе за забором, у которого росла акация. Я даже знала, как его зовут, и однажды, идя из школы, увидев его во дворе, я, преодолевая стеснительность и робость, от которой страдала, как очень послушная и правильная девочка, подозвала его и сбивчиво, но стараясь быть очень убедительной, попросила его залезть на дерево и нарвать мне цветов.

Мальчишка был практичным и совсем не таким «правильным», как я. Он помолчал, выслушав мою просьбу, потом сказал:

— Хорошо, я тебе нарву цветов, а ты мне заплатишь рубль.

Рубль! Это слово прозвучало для меня как приговор — никакого рубля у меня не было и быть не могло. Мне, семилетней девочке, давали пять копеек в день на пирожок в школьной столовой, помимо уже оплаченных школьных завтраков. А тут рубль!

Мальчишка был несговорчив.

— Бесплатно сама лезь на дерево! — сказал он, почувствовав себя хозяином положения. Мы начали торговаться, если так можно сказать о разговоре семилетней девочки и мальчишки, которому было лет девять-десять.

— Хорошо, сколько денег ты можешь мне дать? — спросил он меня. И я быстро подсчитала — до приезда мамы было четыре дня — значит, я могла дать ему двадцать копеек, отказавшись от четырех восхитительных горячих пирожков с повидлом, которые выпекала в школьной столовой повариха тетя Маша, сама похожая на пышный пирожок.

— Этого мало, — сказал он мне. — Давай еще чем-то плати.

Но чем я могла заплатить мальчишке? И тогда он предложил:

— Принеси мне еще мелок из школы, тогда договоримся…

Мелок из школы! Это прозвучало для меня как еще один приговор. Школьный мелок — это было богатство. Это была мечта каждого младшего школьника (не продавались тогда в магазинах наборы мелков!). Иметь мелок, которым можно рисовать на асфальте классики, просто рисовать — могли не все.

— Где же я могу взять тебе мелок? — оторопело спросила я.

— Как где? — удивился этот «неправильный» мальчик. — В школе, где же еще.

— Ты хочешь, чтобы я украла мелок? — спросила я, не веря своим ушам.

— Ну да. А чего тут такого? Подошла на перемене и взяла незаметно. У вас же мелки всегда под доской лежат. Это наша учительница их на столе держит — у нее не стащишь!

Я была настолько раздавлена этим предложением, что только головой покачала, я не могла воровать. Я была для этого слишком хорошо воспитана.

— Как знаешь, — фыркнул мальчишка, — я тебе свои условия сказал — двадцать копеек и мелок. Думай…

И я начала думать. Я думала по пути домой, я думала дома, пытаясь делать уроки. Я не хотела об этом думать, понимая, что этот мальчик предлагает мне сделать такое, что об этом даже думать не стоит! Но — мама приезжает через четыре дня, а подарка еще нет! А цветы акации — что может быть лучше для подарка маме?

Утром следующего дня я приняла решение — я сделаю это. Я сделаю это ради мамы, чтобы ее порадовать. Я сообщила этому плохому мальчику, что выполню его условия. Но как сложно мне было их выполнить!

Не съесть пирожок и отложить пять копеек — это было сущим пустяком по сравнению с теми моральными мучениями, которые я испытывала, глядя на мелки, лежащие под школьной доской.

Эти новенькие граненые белые мелки стали для меня наваждением! Я думала только о них, я отвлекалась на уроках, я застывала, когда оказывалась рядом с доской, глядя на такие желанные и такие недосягаемые мелки.

Первые два дня я мучилась тем, что мне надо сделать. Мне нужно украсть — и эта мысль не давала мне покоя. Потом два дня я мучилась мыслью, как это сделать. В классе постоянно кто-то был. Я боялась, что меня поймают на месте преступления или кто-то наябедничает. Я боялась, что учитель, заметив пропажу мелка, спросит, кто его взял. И мне придется признаться — я ведь была хорошая и честная девочка! Но разве можно было в этом признаваться! Но, если я не признаюсь, я, кроме того, что стану воровкой, стану еще и обманщицей!

Я вся в школе и дома истерзалась от этих мыслей. Я вся истерзалась, потому что время текло неумолимо, мама уже вот-вот приедет, а я еще никак не могла осуществить свой план. Уже пятнадцать накопленных копеек лежали, завернутые в клетчатый лист бумаги на дне портфеля. А я никак не могла украсть мелок!

И, наконец, свершилось! Я улучила момент и с бьющимся сердцем успела схватить мелок, выходя последней из класса, когда шла домой. И всю длинную дорогу до дома я шла с этим бьющимся сердцем, с пылающими щеками, жар которых я просто ощущала. Я это сделала — я украла мелок!

Мальчишка получил обещанное вознаграждение. С ловкостью обезьяны он залез на дерево и нарвал мне цветов. Я, придя домой, поставила этот «букет» в банку с водой, спрятав ее на подоконнике за шторкой, чтобы мама не сразу их увидела. Пусть это будет для нее сюрпризом.

На следующий день я мчалась домой из школы, отмечая эти привычные пункты отсчета. Дом мальчишки хулигана… Автобусная остановка… Акация на углу… Вот моя улица, вон виден мой дом, в котором уже должна быть приехавшая мама, и я подарю ей сейчас необыкновенный букет, и как она будет рада!

Мама так обрадовалась, увидев меня! Она обнимала меня и спрашивала, как я себя вела, как я училась, а я вырвалась из ее рук, и примчалась к ней со своим (таким «дорогим» для меня!) букетом. Я протянула маме цветы, она взяла их, понюхала и, отложив в сторону, продолжила спрашивать меня и папу о чем-то, рассказывать о своей поездке. Цветы лежали на столе, такие ненужные, потом их убрали в коридор — мама что-то выкладывала из сумок на стол. Вечером их, подвявшие, бабушка выбросила в помойное ведро.

Я вспомнила эту историю, стоя под акацией. Вспомнила свои детские терзания — действительно терзания и мучения маленькой души — что делать? Как сделать? Эти детские чистые иллюзии — как все порадуются тому, чему радуется он! Ведь реакция моей мамы (я не осуждаю ее за это!) была совершенно нормальной реакцией взрослого человека на несколько веток обычной акации. И на фоне радости встречи, кучи информации, которой была полна она и все, кто ее ждал, эта акация ровно ничего не значила. Но только не для меня.

И именно ощущение мира ребенка, переживаний ребенка, ожиданий ребенка — просто обрушились на меня, стоящую под акацией, которая во времена моего детства казалась такой большой.

Этот мир переживаний, чувств, ожиданий — был в каждом из нас, когда мы были детьми. И теперь уже наши милые дети живут в этом своем детском — и совершенно не детском по силе переживаний, эмоций, ожиданий, страстей, которые они переживают — мире! И понять этот мир и эти переживания можно, только если ты помнишь это время — когда деревья были большими, а ты сам — был маленький.

Каждый раз, когда мы с тобой на страницах этой книги говорили о методах воспитания, о наших перегибах, или неграмотном их применении, я спрашивала у тебя: «А как тебе было, когда с тобой обращались? А что ты чувствовал, когда по отношению к тебе так вели себя твои родители?» Я задавала эти вопросы только с одной целью — чтобы мы, вспомнив себя маленькими, могли лучше понять и почувствовать наших детей.

Тот, кто не помнит совершенно ясно собственного детства, — плохой воспитатель.

Мария Эбнер-Эшенбах

Чтобы ни творили наши дети сейчас — весь этот опыт детских переживаний у нас есть. Мы сами что-то разбивали или ломали, поэтому мы точно знаем — что чувствуешь, когда что-то ломаешь или разбиваешь. Мы получали иногда плохие оценки, поэтому мы знаем, что чувствуешь, когда идешь домой с ожиданием реакции родителей! Мы знаем, какой стыд, раскаяние и неловкость чувствует ребенок, когда понимает, что опять не оправдал надежд родителей, — потому что сами были такими детьми.

И если бы мы только помнили — свое детство и себя в своем детстве! Как легко нам было бы понять наших детей и какие другие воздействия мы бы на них оказывали!

Иногда на тренинге для родителей я предлагаю родителям вернуться в свое детство, провести там виртуально день своей детской жизни — от момента просыпания в своей кроватке до игр во дворе, или уроков в школе до ужина всей семьей — с ощущением атмосферы семьи и всех своих детских чувств, мыслей, переживаний.

И каждый раз родители, возвращаясь в свое детство — погружаются в целый мир ощущений, красок, запахов, нешуточных переживаний, ожиданий, разочарований. В целый мир чувств!

И каждый раз, обсуждая это, они поражаются этой глубине, многоплановости детских чувств, глобальности мира ребенка. И поражаются тому, что собственный ребенок часто кажется им каким-то простейшим существом — какие, мол, у него могут быть переживания, какие проблемы?

Но дети — такие же люди как и мы, только с маленькими телами.

Любить ребенка и значит — помнить о глубине мира его переживаний, о серьезности и важности событий, происходящих в его жизни — соответственно его масштабу. А для этого — помнить самого себя ребенком — со своим внутренним миром, глубиной своих чувств, ожиданий, разочарований. Именно это даст нам возможность искреннего сочувствия ребенку.

Детству следует оказывать величайшее уважение.

Ювенал

Я видела однажды, как переживал внук отсутствие мамы. Она уехала в командировку, и он так ждал ее приезда. И грустил, что мамы нет. И однажды, придя ко мне с этой своей грустью, он обратился с просьбой:

— Маруся, в магазине у метро такая игрушка, ее нужно купить…

— Нет, дорогой, я не пойду в магазин, у меня много дел, я не могу тратить время, — ответила я ему.

— Ну, Марусенька, ну пожалуйста, пойдем, там такая игрушка… — продолжал просить он.

— Детка, я понимаю, что ты хочешь эту игрушку, — сказала я, — но я туда сегодня не пойду… Это далеко, и у меня нет на это времени. Попроси папу. Вы с ним сейчас поедете к бабушке, может, он согласится заехать в магазин.

— Нет, — грустно сказал ребенок, — папу не убедить… Я попрошу, но он, наверное, не согласится…

И когда пришел папа, ребенок, с лицом, на котором читалось искреннее, проникновенное желание, сказал:

— Пап, давай заедем в магазин — там такая игрушка…

— Нет, никакой игрушки, — сказал папа. — Мы опаздываем, нам некогда заезжать в магазин…

Ребенок опустил голову, вздохнул обреченно. И я, наблюдающая за всей этой сценой со стороны, умилилась этой грусти, даже печали — как все не складывается.

Он стал собираться. Начал обувать кроссовки.

— Надевай ботинки, — сказал папа.

— Но я хочу кроссовки. Я не люблю эти ботинки.

— Никита, на улице холодно, надевай ботинки… — сказал папа.

Ребенок начал надевать ботинки. И на его лице я увидела выражение искреннего горя. Настоящего горя, которое испытывает иногда взрослый человек, когда все не получается, не складывается, когда день, как говорится, не задался. Одно к одному. Мама уехала. Игрушку не покупают. Кроссовки надеть не разрешают.

Это были детские проблемы, маленькие проблемы, маленькие обиды. Но я знала — в масштабах ребенка — они были большими, настоящими. И он переживал их серьезно, глубоко, как взрослый человек переживает свои большие, взрослые проблемы и горести.

Мое сердце просто переполнилось сочувствием к нему. Я же помнила свои детские переживания и их масштабы — когда деревья были большими.

Я отозвала зятя в сторону и попросила:

— Пожалуйста, зайдите с ним в магазин. Ты можешь не купить ему эту игрушку, если она того не стоит, но хотя бы зайдите в магазин, чтобы вместе посмотреть игрушки. Найди несколько минут, ему важно сейчас туда сходить…

Зять посмотрел на меня удивленно, а я попыталась объяснить:

— Он грустит, он очень переживает, что мама не приезжает, а тут еще одна беда — никто не понимает, как важно ему купить эту игрушку.

И когда они ушли, я подумала — как уязвим мир ребенка! Как тонко они чувствуют и переживают! Гораздо тоньше, чем мы, взрослые, потому что мы уже стали толстокожими. И — как осторожно и бережно надо относиться к этому тонкому миру детских переживаний!

Любить ребенка: разделить с ним ответственность

Работая в школе, я много раз наблюдала ситуации, которые меня просто ранили, трогали меня на уровне физической боли. Эти ситуации повторялись часто, потому что были обычной школьной практикой — вызвать родителей «провинившегося» ученика и высказать им все, что думаешь об этом безответственном ученике или о его безобразном поведении.

Это была действительно распространенная практика (используемая, опять же, просто от бессилия учителей: справиться с детьми теми методами, которые они знают, они не могут, поэтому вызывают родителей, чтобы на них «перевалить» проблемы с ребенком!). Поэтому, проходя по школе, я часто видела эти «тройки» людей, похожих друг на друга.

Ситуация действительно выглядела всегда одинаково. Стоит учитель, стоит родитель, между ними — ребенок, которого ругают. Родитель стоит со скорбным лицом. Ребенок стоит, опустив голову, потому что — перемена, все бегают, все видят, как его «чехвостят». Один учитель — «на высоте», он чувствует себя просто прокурором, вершителем судеб. И несчастной жертвой одновременно.

И я, проходя мимо, слышала:

— Я не знаю, что с ним делать, ведет себя безобразно… Требованиям моим не подчиняется… Мешает работать с классом…

И в ответ — слова мамы:

— А я что, ему не говорю? Я ему сколько раз уже говорила… И папа ему говорил… Мы уже его и наказывали…

И между ними — молчащий ребенок, виновато опустивший голову.

Эта ситуация действительно выглядела всегда одинаково — два взрослых человека наперебой обвиняли ребенка. Учитель — чтобы показать свое возмущение и весь масштаб провинностей ученика. Родитель — чтобы оправдаться и сказать — я здесь ни при чем!

Эта отстраненность от ребенка, отторжение его, когда на самом деле ему так нужна была поддержка, — и ранили меня. И каждый раз, видя это, я думала: «Ну мог бы родитель хоть руку на плечо ему положить, чтобы ребенок почувствовал, что он сейчас не один. Ну, дома выскажешь ему все, ну зачем тут-то подпевать учителю, делая ребенку еще больнее…» Но родители, в большинстве своем, только старались оправдаться:

— Да мы уже сами не знаем… Никакие методы не помогают… Осталось, наверное, только пороть его…

И меня так каждый раз поражали эти взаимные обвинения. И я думала: «Но ведь это же ваша совместная ситуация — если он плохо учится или чему-то не научился! Это ситуации и учительской ответственности — если ребенок плохо учится или плохо себя ведет. Это ситуация и родительской ответственности. Если ребенку плохо в школе, где он чувствует себя глупым, неуспешным, это ваша общая ситуация». Но каждый снимает вину с себя и перекладывает ее на ребенка. Каждый чувствует себя «чистым» и правым — ведь они «воспитывают» ребенка. Но если это «воспитание» будет продолжаться, то ребенок вообще в школу не захочет идти! (А если он нормальный ребенок — скоро он и домой не захочет идти!)

В языке нянек не должно быть погрешностей.

Квинтилиан

Мы, родители, часто недовольны ребенком и обвиняем его в том, что он такой, какой есть. Но недовольство своим ребенком в большинстве случаев основано на наших собственных промахах и недоработках.

Мы действительно что-то недоделываем или делаем неправильно, если наши дети проявляются так, как проявляются. Независимо от провинностей ребенка — плохая учеба или беспорядок в комнате — в них прослеживаются наши, родительские «следы». Хотя обвиняем в этих провинностях мы всегда одних лишь детей.

Но кто своей критикой отбил у ребенка всякую охоту учиться? Кто вырастил «лентяя»? Кто не приучил ребенка к дисциплине? Кто не был систематичен в привитии ребенку навыков аккуратности? Эх, найти бы этих людей! Это, конечно же, не мы! Нам себя обвинять не в чем. Нужно обвинять ребенка!

— Вечно у тебя беспорядок! — гневно говорит папа ребенку. Но был ли он для ребенка примером порядка? Он сам постоянно разбрасывает вещи, он сам не может найти нужную ему вещь на столе под кипой бумаг. На его полке в шкафу, в его гараже такой же беспорядок. Но себя он не ругает. За что?

Долог путь поучений, короток и успешен путь примеров.

Луций Сенека

— Ах, у меня-то постоянный порядок, меня в этом упрекнуть нельзя, — возмущенно говорила мне как-то одна мама. — А вот у него в комнате постоянный беспорядок. Его комната похожа на помойку. Я, что ли, его этому учила?!

Нет, мама этому не учила. Вопрос опять-таки в том — как, каким способом, в какой интонации она «учила» ребенка наводить порядок, если он этому не научился, если наперекор маме его комната похожа иногда на помойку!

Хотим мы этого или нет, но наши дети — это продукт нашего воздействия на них! Нашего. Поэтому нам нужно честно разделить с ребенком ответственность за его проступки, признать свою роль, свое участие в произошедшем. И прекратить обвинять в этом одних только детей, а задуматься — что нам нужно изменить в отношениях с ребенком, чтобы он начал проявляться по-другому.

Как сказала одна мама:

— Я недавно в запале спросила дочь: «И кто тебя учил таким манерам?» — и сама тут же себе мысленно и ответила: «Да я же и учила! Кто, кроме меня?» Конечно, я не учу ее создавать беспорядок или ходить в грязной обуви, но сама именно это и создаю. А потом сама и нотации по этому поводу читаю. Надо понять — как же я так делаю — что получаю именно такой результат!..

И в этом — еще одно важное понимание — что такое разделить ответственность с ребенком за совершенные им поступки.

Мы все время хотим воспитывать своих детей — но все, что делают наши дети, все их плохие поступки — это важный повод для нас, родителей, разобраться с самими собой, — что мы делаем неправильно, если ребенок так поступает.

Твой ребенок сегодня со злостью толкнул первоклассника, разозлил на уроке учительницу. Не потому ли, что ты с утра по пути в школу наорал на него?

Твой ребенок с группой «плохих» детей разбил в школе окно, чтобы заработать принятие и авторитет среди сверстников. Не потому ли, что вчера ты отвергла его за какую-то провинность, лишив его всякого авторитета в твоих глазах?

Твой ребенок капризничал и плохо себя вел по пути в детский сад. Не потому ли, что ты с утра забыла сказать ребенку, как любишь его, не успела обнять его, приласкать, потому что что-то более важное — бигуди, звонок по телефону, глажка юбки — помешали сделать это?

Думаю, у каждого родителя найдется много подобных ситуаций для анализа — как я создал эту ситуацию, когда ребенок проявился таким образом? Это очень интересное занятие — найти себя, увидеть себя в таких «детских» ситуациях. И если ты займешься таким анализом, ты увидишь: мы, родители, — везде!

Любить ребенка — это означает признать свою ответственность за все, что происходит с ним. И учиться отвечать за все происходящее вместе.

Любить ребенка: дать возможность перспективы

Сорокалетняя женщина рассказывала мне, как однажды в детстве строгая мама нарядила ее в новое платье и, отправляя гулять на улицу, строгим голосом сказала: «Придешь грязная — убью!»

Она пошла во двор и сначала очень боялась сделать хоть одно неловкое движение, с ужасом представляя, что с платьем может что-то произойти. Но потом во двор вышли дети, началась игра. Постепенно страх отпустил ее, и она начала играть, как все дети. Но в процессе игры кто-то толкнул ее в нелепой детской схватке. Она споткнулась, упала, поднимаясь, наступила на край платья. Послышался треск ткани, и к ужасу она увидела свое платье — измазанное, с оторванной оборкой.

Ощущение ужаса она запомнила на всю жизнь — она ведь была абсолютно уверена, что теперь мама ее убьет. Она начала плакать, и плакала так отчаянно, что другие мамы, находившиеся во дворе, собрались вокруг нее и наперебой начали успокаивать. Но ничего не помогало — потому что ребенок знал, что мама ее убьет.

Представь себе, какое потрясение испытала девочка, какой ужас она испытала по-настоящему, если взрослые люди, поняв, отчего она так плачет, даже не стали ее уговаривать, чтобы она успокоилась, а стали искать выход из ситуации.

Ее привели домой к одной из женщин, где платье сняли, постирали, прогладили, чтобы высушить. Затем ее повели на соседнюю улицу, где находилось ателье мод. Там женщины объяснили ситуацию работникам ателье — и оторванную оборку пришили так, что и следа не осталось. И только после того, как девочка убедилась, что ничего не заметно, она успокоилась.

Я описала эту ситуацию, чтобы показать тебе — дети принимают все всерьез, они нам верят. Мы для них — значимые люди. Поэтому наше мнение, оценка, которым они верят, как безусловной правде о них, звучит для них иногда как приговор. Особенно, если мы говорим им это часто, указывая им на какие-то их качества, умение или неумение. Они нам действительно верят. И считают наше мнение о них — конечным, как диагноз, который мы им ставим.

Мама на консультации говорила мне печальным голосом, обреченно:

— Стихи запоминает плохо. Памяти совсем нет!

И я в очередной раз удивилась — как легко и бездумно родители ставят свои диагнозы, обрекая ребенка именно на подтверждение этого диагноза.

— Но оттого, что вы говорите это своему ребенку, он не станет лучше запоминать, — каждый раз приходилось мне говорить. — Наоборот, благодаря вам он уже знает, что он плохо запоминает, что памяти у него нет… Он принимает это как конечный вывод о нем…

Мы сами лишаем наших детей возможностей роста, раскрытия каких-то способностей, ставя такие «диагнозы».

Я помню, как удивлялась каждый раз, видя рисунки внука, — долгое время он рисовал настоящие «каляки-маляки», какие рисуют малыши, а не дети его возраста. Его ровесники в детском саду рисовали уже развернутые картины, показывая даже перспективу, масштаб, отражая мимику лиц, — он же рисовал человечков по принципу — точка, точка, два кружочка, ротик, носик, огуречик… Я понимала — какие-то мозговые структуры еще не сформированы, поэтому он так примитивно и «неправильно» для его возраста рисует. И никто из нас, взрослых, не говорил — не умеешь ты рисовать… Прошло время, и как-то незаметно для всех нас — ребенок вдруг стал рисовать, стал передавать и перспективу, и масштаб, и выражения лиц. Просто — никто не поставил ему «окончательный» диагноз, лишив его перспективы уметь рисовать.

(Сколько раз на тренингах, предлагая взрослым людям нарисовать что-то, нужное в процессе каких-то упражнений, я слышала: «Я не умею рисовать!» — «Откуда ты это знаешь? — спрашивала я. — Кто тебе это сказал? Ты просто начни — и ты не сможешь не уметь! Не умеют только те, кто знает, что не умеет и уже не пробует…» И действительно, иногда в течение нескольких дней тренинга люди начинают уметь рисовать! Потому что просто отменяют «диагноз», поставленный им в детстве.)

Часто именно наши родительские «диагнозы» приводят к более тяжелым последствиям, чем умение или неумение что-то делать. Наши мнения и оценки иногда приводят детей к тревожности, к неверию в себя, к опусканию рук, к обреченности.

Даже наше, казалось бы невинное: «Ну и что ты натворил? Что ты сделал, я тебя спрашиваю!», сказанное трагичным голосом по поводу не такого уж значимого поступка ребенка, вызывает у него ощущение, что произошло что-то страшное. Иногда, опять же, даже не желая этого, мы вызываем в ребенке ощущение непоправимости случившегося, обреченности оттого, что он натворил то, что нельзя изменить! И это может привести к настоящей трагедии (и такие случаи бывают!) — к самоубийству ребенка, когда он не может жить под грузом собственной вины и «плохости», внушенной ему, пусть и неосознанно, не специально, такими вот карающими родителями.

Мы как бы приговариваем ребенка к какому-то определенному поведению, сообщая ему о конечности своих выводов о нем и его поступках.

Я слышала рассказы многих взрослых людей о том, как «преследуют» их и во взрослой жизни такие вот «приговоры» родителей.

Как мамино замечание, повторенное много раз в детстве: «Господи! Ну что это за наказание такое!» — долгие годы вызывало в человеке чувство вины, неуверенности в себе, даже боязнь строить серьезные отношения с партнером. Действительно — кому надо такое наказание! Зачем собой — таким — портить людям жизнь?

Как мамино «пророчество»: «Ничего путного из тебя не получится!», сказанное из-за детских шалостей и непослушания — преследовало человека всю жизнь. И в ситуации любой неудачи, такой естественной для любого человека, проживающего свою жизнь, эти слова всплывали в голове как приговор — говорила же мама, ничего путного из меня не получится…

Как «пророчество»: «По такому хулигану, как ты, тюрьма плачет!» — сбывалось в самом реальном смысле — рано или поздно человек попадал в тюрьму. (И сколько их, попавших в тюрьмы, в детстве были запрограммированы родителями, поставившими своим детям такой страшный «диагноз»!)

Мы подробно и глубоко рассмотрим, как формируются представления ребенка о самом себе под воздействием оценок и мнений родителей, как формируется их образ собственного «Я», в книге «Искусство быть родителем».

Но уже сейчас, осознавая наши пророческие, «творческие» способности, мы должны понять — ребенок не должен узнавать от нас о таких вот бесперспективных сценариях его жизни!

Любить ребенка и значит — научить его в любой ситуации, при любом неуспехе или неудаче видеть перспективу, верить в себя, искать и находить выход из любой ситуации. Согласись, ты, как взрослый человек, живущий взрослой жизнью, знаешь, как это важно. Как важно не опускать руки в любой ситуации. Как важно верить в то, что все обязательно будет хорошо…

Но для этого — нам нужно дать возможность ребенку увидеть выход, «неконечность» любого факта, поступка. Помочь ему осознать, что все может измениться, что у него есть силы исправить ошибку, стать лучше, сильнее. Ведь мы, взрослые, знаем, что все меняется, что все «не конечно». Именно этим знанием нам и нужно поделиться. Об этом нам им нужно рассказать.

И никто, кроме нас, не расскажет нашим детям, что у них есть возможность остаться хорошими даже после плохих поступков. Может быть, это одно из самых важных представлений, которые мы должны сформировать у наших детей. Эти представления действительно поддержат их в жизни. За них дети будут нам по-настоящему благодарны.

А для этого — нужно, опять же, помочь ребенку осознать причину своих поступков — так легче будет понять, как изменить ситуацию, где найти выход.

А для этого, опять же, нам нужно иметь свой добрый взгляд на ребенка. Как на хорошего ребенка, а не как на преступника, по которому уже тюрьма плачет! Вот в этих объяснениях и вере в хорошего ребенка, у которого, даже если он совершит плохой поступок, остается перспектива исправиться и остаться хорошим человеком — и есть настоящее выражение любви!

Ребенок кусается — надо сказать ему, что он скоро вырастет и перестанет кусаться. Что все маленькие дети кусаются, но потом все перестают.

Ребенок взял чужую вещь — потому что еще мал и не может противиться своим желаниям. Но он обязательно вырастет и узнает, что у каждого человека есть свои вещи и их брать можно, только спросив, разрешит ли этот человек взять принадлежащую ему вещь. И он обязательно научится этому и вырастет честным человеком.

Ребенок подрался, так как отстаивал себя. Но со временем он поймет, что отстаивать себя можно не только дракой. Он научится договариваться, он научится выбирать себе друзей, с которыми не придется драться.

Ребенок нагрубил взрослым, но он обязательно научится вести себя так, чтобы не обижать других людей, чтобы не срывать на них свое настроение. Все это приходит с возрастом.

Ребенок должен узнать, что он — нормальный. Что он — «такой». Просто он чему-то еще не научился, что-то совершил необдуманно. Но у него есть возможность исправить все свои ошибки. У него есть возможность перемен.

Мы должны помочь детям осознать, что все меняется. Что его застенчивость со временем пройдет, что друзья у него обязательно появятся, что двойку он обязательно исправит, что после «безот- ветной» любви — обязательно придет другая, что жизнь никогда не кончается, пока ты жив…

Вот почему, опять же, нам, взрослым, — так важно помнить себя маленькими. Нам нужно сказать нашим детям, что мы понимаем их, потому что сами в детстве — иногда брали чужое или обманывали, дрались или получали двойки. Но из нас выросли хорошие, нормальные люди.

Мы для наших детей должны быть образцами перспективы в жизни. Вот почему нам нужно помнить свое детство и говорить с нашими детьми о своем детстве. О любви, которая кончилась у тебя так печально, о твоих переживаниях, которые прошли со временем. О твоей робости, которая прошла со временем. О твоих ссорах со сверстниками, с которыми ты потом помирился.

Всегда есть место переменам к лучшему!

Любить ребенка: признать его уникальность и неповторимость

Каждый раз, проводя тренинг для родителей, я прошу их нарисовать, изобразить своего ребенка в виде цветка. И потом рисунки эти — как яркая лужайка — лежат в центре зала, и мы рассматриваем их — какие они все разные, непохожие друг на друга.

И так видна эта уникальность в рисунках! Вот — яркая роза с крепкими листьями, с колючками. Вот нежная лилия. Вот ромашка на тонком стебельке. Вот одуванчик — яркий, желтый. Какие разные наши дети!

Наши дети в реальной жизни и есть разные, уникальные и неповторимые, как эти нарисованные цветы. Они и проявляются по-разному, как роза или как лилия, как ромашка или одуванчик. И как бы мне, маме, ни хотелось, чтобы мой ребенок был розой, но мой ребенок ею не станет, если он, например, уже лилия. Он такой, какой есть, каким его создал Бог. Но мы все время хотим, чтобы наши дети были какими-то другими, не принимая их такими, какие они уже есть!

Мало того, мы хотим видеть детей такими, как мы сами. Чтобы они ели то, что мы для них приготовим по собственному вкусу. Читали то, что мы любим читать, и занимались тем, что нам самим интересно.

Обращаюсь опять к примеру с цветами. Если я, например, — одуванчик, то я хочу, чтобы у меня вырос клон одуванчика. Но у нас не рождаются, не получаются клоны одуванчиков — получаются маки или ромашки, розы или незабудки — совсем другие дети. Со своими вкусами, пристрастиями, склонностью читать другие книги (или с нелюбовью к чтению!), занимающимися совсем другими делами. И я как мать не понимаю, как можно часами сидеть за компьютером вместо того, чтобы читать книги! (Я же в детстве не сидела за компьютером, а читала книги — где уж мне понять!) И я хочу, чтобы он быстро встал из-за компьютера и взял книгу!

Но ребенок не должен меня во всем повторять. Он — не я.

Я помню, как развеселил меня однажды внук, указав мне на эту непохожесть. Проезжая через деревню в живописном лесу, мы купили несколько кулечков ароматной земляники. Сначала мы съели мой кулечек земляники. Спустя какое-то время внук достал свой кулечек.

— Ты меня угостишь земляникой? — спросила я.

Он задумался, глядя на небольшой кулечек. Мне стало весело наблюдать его «задумчивость».

— Да ладно тебе, неужели ты будешь жадничать? — спросила я. — Я ведь тебя угощала земляникой! — привела я основной аргумент.

На что внук совершенно серьезно ответил:

— Маруся, но я же — не ты!

И я просто расхохоталась от этого ответа. Вот уж, действительно, — я же не он, и он — не я! То, что я решила чем-то поделиться, не означает, что другой человек должен этим делиться. Он может делиться, если захочет! И каждый человек сам выбирает — что ему делать и как проявляться, потому что он — другой! Внук угостил меня земляникой, выбрав такое решение сам, а не повторив мое. Но я часто в ситуациях, когда ждала от него какого-то удобного для меня поведения, или не получала желаемого мной поступка, вспоминала его: «Маруся, но я же — не ты!»

И если бы мы только помнили, что наши дети — не мы. Они — другие.

Каждый ребенок — другой. И он не должен любить то, что любишь ты, хотеть то, что хочешь ты. Ему нужны его условия для его жизни. У него свой цвет, свой запах. Ему нужна своя почва.

Любить ребенка — это и значит признать его отдельность от тебя и признать его право быть собой, а не тобой.

Дети — это действительно отдельные от нас души и отдельные от нас тела. Как бы нам ни хотелось его вырастить под себя — мы не имеем права этого делать. Мы не имеем права переделывать его в одуванчик или лилию, как нам хотелось бы. Нельзя идти против Божьей воли.

Но пока все методы, какими мы пользовались, «говорили» ребенку — ты ненормален, ты неправильный. Ты не такой. И мы реально иногда уродовали детей, потому что пытались приживить к ним чужие цветы, нарушая тем самым их природную направленность. Или обламывали колючки, ведь нам нравились «гладкие», послушные дети! Или обрывали яркие листья — скромнее надо быть!

Но любить ребенка — это позволить ему оставаться собой, тем цветком, каким его создал Бог. И вырастить этот цветок красивым, сильным, ярким, — во всей его красе.

Любить ребенка — это помочь ему раскрыть все его ресурсы, способности, талант, вложенные в него.

Но при этом нам, взрослым, нужно понимать, что каких бы достижений и свершений мы ни хотели бы от наших детей, какими бы сильными и яркими их ни растили, есть уникальность ребенка, его психофизиологические особенности, которые установят некие границы.

Совершенно неразумен тот, кто считает необходимым учить детей не в той мере, в какой они могут усваивать, а в какой только сам он желает.

Ян Каменский

Может быть, тебе хочется, чтобы твой ребенок все делал быстрее, но он флегматик, он медленный, он такой по природе. Может быть, тебе хочется, чтобы он быстрее или легче запоминал стихи, но таковы свойства его памяти. Может быть, ты бы хотел, чтобы он хорошо пел, но ему «медведь на ухо наступил». Может быть, тебе бы хотелось, чтобы он стал успешным фигуристом или танцором, но он не способен по своим физическим данным стать ими.

И любить ребенка — это в первую очередь принять его таким, какой он есть. И цель моих воздействий на него — помочь ему вырасти собой, но в лучшей своей, самой сильной и яркой версии.

В этом и есть вся разница в целях воспитания «по-старому» и воспитания «по-новому». Либо я его «оборву» всего под себя, с помощью критики, поучений, отвержения и сделаю таким, каким хочу видеть, не заботясь о нем и его мнении. Либо я приму его таким, какой он есть, и помогу ему быть собой, но сильным и жизнестойким, чтобы он пророс в любой точке мира, чтобы он выстоял в любую непогоду, в любую бурю, чтобы у него были колоссальные силы жить.

И нам, родителям, хорошо было бы помнить еще одну вещь. Нет хороших детей или плохих детей. Как нет хороших цветов или плохих. Они разные. И каждый — другой.

Твой ребенок — уникальное создание. Есть другие — умнее или красивее, активнее или спокойнее, но они другие. И твой ребенок, возможно, никогда не будет запоминать стихи, как дочь подруги, но он придумает свои. Он не будет так аккуратно застилать постель, как старший ребенок, но нарисует кактус, как никто другой.

Никто так не смеется, как твой ребенок, и никто так вредно не ноет. Никто так не порадует тебя, как твой ребенок, и никто так не огорчит. Никто так тепло и тесно не обхватит твою шею своими ладошками, никто так красиво не спит, разбросав во сне руки и ноги, с лицом ангела, как твой ребенок. И ник- то так не обидит тебя, никто так больно не ранит твое сердце своим невниманием, как твой ребенок.

Он — твой ребенок. Твой и такой, какой есть.

И надо с этим ребенком быть и жить, и помогать ему расти и стать большим. А для этого принять его таким, каков он есть, во всей красе его уникальности.

Любить ребенка — это и значит, в первую очередь, принять ребенка и ценить его таким, какой он есть.

Любовь — это награда, полученная без заслуг.

Рикарда Хух

Наши дети должны осознавать свою ценность для нас. Ценность таких, какие они есть. Ценность безусловную, вне зависимости от их внешности, оценок, поведения, успехов. Просто это мой ребенок, и он для меня ценен.

Каждый ребенок просто должен знать, что его, такого, какой он есть, любят и ценят. Что есть люди (а мы — самые ценные и значимые люди для него!), которые ценят и любят его. И это — лучший стимул для детей быть хорошими для нас!

Любить ребенка: видеть его хорошим

Если я как родитель хочу вырастить личность — большого, уверенного, сильного, умного, самостоятельного человека, — то он должен знать об этом. Должен знать, что он — такой! Тогда у него есть возможность стать именно таким (как раньше — когда мы называли ребенка лентяем или неряхой, создавая для него «возможность» стать именно таким!).

Поэтому нам нужно видеть их сильными и самостоятельными, добрыми и умными и сообщать им об этом.

«Но как я могу видеть его хорошим, если он уже так себя зарекомендовал? Если совершает плохие поступки?» — такой вопрос часто задают родители.

Но вернись к тому, что поступок не есть ребенок. И даже когда он совершает плохой поступок, он остается хорошим, со всем необходимым набором ресурсов, нужных для перемен к лучшему. И наша родительская задача — помочь ему раскрыть эти ресурсы, помочь ему увидеть в себе силы и способности к переменам.

Конечно, если относиться к ребенку только исходя из того, что он сделал, — то на некоторых детях вообще надо «поставить крест» и вынести вердикт — «конченый человек». Но если идти в глубь поступка, то всегда можно (при самом плохом поступке ребенка!) обратиться к его хорошим сторонам: «Ведь ты же добрый, а обидел бабушку…» «Ведь ты же сильный, ты сможешь!», «Ты же способный — ты сможешь исправить эти оценки!»

Ребенок может ошибаться, он может совершать плохие поступки — как и мы. Каждый из нас когда-то ошибался и совершал поступки, которые не нравились учителям или родителям. Но важна не ошибка ребенка, не сам поступок, а то, что мы выберем увидеть в поступке, в самой ситуации, в ребенке. Важно — какого ребенка мы хотим видеть перед собой — плохого или хорошего. Что мы в нем «отметим», что мы в нем «тронем». Будем ли мы «отмечать» плохое в нем:

— Бессовестный! Вечно ты что-то натворишь!

Или скажем:

— Конечно, учительница права, это плохой поступок. Но я знаю — ты хороший мальчик. Ты умный, поэтому сам понимаешь, что поступил плохо. Я уверен, что ты добрый и не делал это со зла. Я верю, ты можешь вести себя по-другому.

И вера в «хорошего» ребенка — это лучший стимул к переменам. Ему хочется подтвердить твое хорошее мнение о нем. Ему хочется своими хорошими поступками показать, что он именно такой, каким ты его увидел.

Я присутствовала однажды при сцене, когда мой пятилетний племянник, что называется, «мотал маме нервы». Он демонстративно не хотел ее слушать, не откликался, когда его звали, а на просьбы убрать игрушки — развалил сложенную из кубиков башню.

Я подошла к нему, присела около него, посмотрела в его глаза и сказала:

— Детка, что с тобой? Ты же такой хороший мальчик! Ты такой активный, такой умный! Ты уже умеешь читать, ты даже научился играть в шахматы! Ты самостоятельно ходишь в сад. Ты такой интересный человек, у тебя на все есть свое мнение, и вдруг — так себя плохо сейчас вел, как будто это не ты! Ты же добрый, отзывчивый, понимающий мальчик, но мама сегодня пять раз позвала тебя, а ты делал вид, что не слышишь… Ты что, мой дорогой? Что с тобой случилось?

Это все, что я ему сказала. Но он действительно тут же, что называется, на глазах изменил свое поведение. Собрал игрушки и пошел к маме поинтересоваться — чего это она его звала. И так забавно и трогательно было наблюдать, как он действительно старается быть тем хорошим человеком, которого я в нем увидела и о котором ему рассказала.

Дети всегда откликаются на наш добрый взгляд, направленный на них, на наше хорошее, доброе обращение с ними.

Есть еще одна важная причина, почему нам нужно видеть хорошее в наших детях и сообщать им об этом.

Осваивать любой навык, делать любое дело, исправить любой неправильный поступок ребенку легче в осознании собственных ресурсов, сил, способностей. Если я ребенка обессилю, сказав, что он глупый, тупой, бестолковый, — то с чем ему, например, уроки делать? И как с этим осознанием себя глупым, тупым и бестолковым — хотеть их делать? Но если обращаюсь к сильным сторонам ребенка и говорю ему: «Ты у меня способный. Ты старательный. Ты усидчивый. Если ты постараешься, у тебя все получится! Я верю в тебя!» — то ему хочется что-то делать, и он чувствует в себе силы это делать.

Вот почему мы и должны использовать в воспитании наших детей методы, которые позволяют ребенку чувствовать себя сильным, большим, уверенным в себе.

Когда я поощряю ребенка убрать игрушки своей верой в него хорошего, аккуратного, когда я хвалю его за убранные игрушки и удивляюсь, искренне и радостно чистоте в его комнате — это лучший способ, чтобы он захотел наводить порядок, чем сто моих требований: «Когда же ты, наконец…»

Когда я восхищаюсь чистотой ребенка, его ясными глазками, чистым, свежим, вкусным запахом его рта — это лучшее, что я могу сделать для того, чтобы он любил умываться и чистить зубы.

Потому что все, посланное с любовью, принимается. Все, посланное с нелюбовью, отвергается.

Именно поэтому детей надо хвалить. Просто необходимо хвалить, чтобы они узнали о себе — какие они хорошие.

Я сразу слышу встревоженные голоса — как это хвалить? Ведь его же можно испортить? Можно перехвалить?

Каждый раз, слыша это, я говорила, смеясь:

— Не волнуйся, в мире столько «добрых» людей, которые сообщат твоему ребенку, что он баловник или бестолочь, что твоя задача — хотя бы сгладить, компенсировать разрушительное влияние чужих негативных оценок.

Но подумай, — опять же, обращаюсь я к родителям, которые боятся испортить ребенка похвалой. Почему мы так не боялись испортить ребенка критикой? Притом, что реально портили их, иногда просто разрушали (а мой опыт психолога-практика позволяет мне сказать — иногда откровенно уродовали своих детей!).

Просто удивительная ситуация получается: критикой мы не боялись испортить ребенка, а просто портили. А когда тебе предлагают хвалить его, ты говоришь: «Ах, я могу его испортить!» Да ты хотя бы компенсируй то, что ты сам уже разрушил, не говоря о негативном влиянии социума!

Но, чтобы ты не боялся испортить ребенка, нужно просто придерживаться правила — хвалить ребенка нужно за сделанное, но не хвалить ни за что. Похвала ни за что — действительно, чревата неадекватно завышенной самооценкой. Но когда мы просто замечаем достижения ребенка, его старания, его, пусть маленькие, но все же результаты — мы должны сообщать ему о них, тем самым стимулируя его к бульшим результатам, к большему старанию.

Я знаю по опыту общения с родителями, что большинство родителей, привыкших замечать недостатки и указывать на них, почти не умеют хвалить. И говоря ребенку: «Никогда бы не подумал, что ты можешь это сделать!» или: «Видишь, ты не только баловаться умеешь!», они искренне считают, что таким образом хвалят ребенка. Но это не похвала, а критика, замаскированная под похвалу. Многие родители иногда просто не знают, что такое хвалить.

Поэтому я привожу список таких слов, обращений, фраз, которые помогут нам проявлять к ребенку любовь, помогут формировать их веру в себя.

Молодец!

У тебя хорошо получается!

Я вижу — ты старался!

Здорово!

У тебя это получилось, поздравляю!

Я была уверена, что ты сможешь!

Отличная работа!

Я тобой горжусь!

Это гораздо лучше, чем раньше!

Мои поздравления!

Смотри, как хорошо у тебя получилось!

Ты растешь на глазах!

Как ты быстро все сделал!

Как аккуратно!

Классно!

Так держать!

Ты очень понятливый!

Как приятно, когда ребенок так все понимает!

Бесподобно!

Большое тебе спасибо!

Ты мой помощник!

Что бы я без тебя делал?

Спасибо, что отложил свои дела и помог мне!

У тебя золотые руки!

Ты превзошел себя!

Отлично!

Ты меня порадовал!

Как ты много сделал!

Как красиво!

Ты сам это придумал?

Неужели ты это сделал сам?

Я бы так не смог, как ты!

Прекрасно!

Великолепно!

Ты — умница!

Ты ответственный!

Ты уже большой и самостоятельный!

Я за тебя спокойна!

Я рад за тебя!

Я верю в тебя!

Представь себе, что ты начнешь одобрять ребенка, замечать его хорошие проявления, отмечать его достижения, указывать на сильные и хорошие стороны его личности. Сколько радости ты вызовешь в ребенке таким отношением к нему. И сколько желания — продолжить быть таким же хорошим — для тебя!

Лучший способ сделать детей хорошими — это сделать их счастливыми.

Оскар Уайльд

Ведь если бы тебя так хвалили твои близкие, сослуживцы, начальники — за все сделанное тобой — за поглаженную рубашку, за приготовленный ужин, за хорошо проведенные переговоры, — в каком прекрасном настроении ты бы пребывал, сколько бы в тебе появилось сил, энергии и желания действовать!

И все то, о чем мы говорим с тобой, можно свести к одному простому выводу — ребенка нужно поощрять, побуждать к хорошему поведению, хорошим поступкам. И я уверена — поощрение работает гораздо эффективнее порицания и наказания. Думаю, ты и сам это уже понимаешь. Нам только нужно научиться поощрять, потому что порицать и «стимулировать» наказанием или угрозами мы уже умеем. Как сказала одна девочка:

— Ну почему родители мне все время говорят: «Не будешь хорошо учиться, мы не купим тебе мобильный телефон!» Ну почему бы им не сказать: «Будешь хорошо учиться, мы купим тебе мобильный телефон!» Мне так больше нравится и так больше хочется учиться!

Любить ребенка: давать реальную оценку ситуации

Хвалить ребенка, видеть его хорошим, отмечать его достижения — совсем не означает, что ребенок должен находиться в ситуации без контроля. Без оценки поступков. В попустительстве и вседозволенности.

Я не призываю только воспевать и восхищаться ребенком. Ребенку нужна наша оценка, коррекция, помощь в осознании «не тех» поступков. И оценка поступков ребенка должна быть правдивой и реальной. Если он совершил плохой поступок — он должен знать, что он совершил плохой поступок. Но оценка его реального поступка не должна быть критикой. Она должна быть анализом.

И при этом анализе поступка ребенок должен остаться хорошим, но должен осознать, что он сделал что-то неправильно и почему он это сделал.

— Ты получил двойку, потому что поторопился сделать домашнее задание. А поторопился потому, что не было времени — ты потратил его на игру, на просмотр мультиков. Если бы ты уделил домашнему заданию достаточно времени, у тебя бы все получилось хорошо. Ведь ты можешь хорошо учиться, можешь получать хорошие оценки. И когда ты относишься к урокам ответственно — так и получается! — так может звучать реальная оценка и анализ ситуации.

А вот так — не должна:

— Говорила я тебе — делай уроки! Как об стенку горох! Что за ребенок такой бестолковый!

И указывать на недостатки, и анализировать неправильное поведение ребенка можно очень корректно и миролюбиво, не разрушая его веру в себя.

Можно просто пошутить и уже этим дать оценку его поступку, но без критики и унижения.

— Ну ты, конечно, классно бьешь чашки! Это уже вторая чашка на этой неделе! Если такими темпами пойдет, нам скоро не из чего будет пить чай! Давай ты будешь относиться к чашкам с большим уважением, они же не виноваты, что ты торопишься! — И оценка ситуации дана, и требование родителей прозвучали, и при этом самого ребенка не «убивают» из-за этой чашки.

Или.

— Да, вот это размах — вот это беспорядок! Ты знаешь, создать такой беспорядок может только большой человек! У меня, наверное, так бы не получилось! Ну у тебя и масштабы! Ну, раз у тебя были способности навести такой колоссальный беспорядок — значит, в тебе таятся такие же мощные силы, чтобы из него сделать порядок! Давай! Дерзай! — И реальная оценка дана. И ожидания родителей прозвучали.

Ребенку действительно нужна открытая, честная и добрая — я это особенно подчеркиваю — обратная связь. Он должен получать честную и правдивую оценку его поступков, но с верой в хорошего ребенка, который, конечно же, исправит ошибку, в котором есть силы быть хорошим, добрым — другим, не таким, каким он был в этой ситуации.

Любить ребенка: слушать и слышать его

Ребенок нуждается в нашем принятии, в поддержке и понимании. Ему важно делиться с нами своими переживаниями, чувствами. Он открыт к общению, стремится к нему (до тех пор, пока мы, взрослые, не «закрываем» его доверчивость и открытость чувств).

Но чтобы общаться с ребенком, нам нужно научиться слушать его. И, что еще важнее, слышать его. И если мы находим время выслушать его и стараемся услышать, то тем самым устанавливаем доверительный контакт с ребенком, формируем чувство близости. Тогда нам, родителям, будет гораздо легче взаимодействовать с ним. Потому что нам будет понятно, что с ним происходит. Потому что, внимательно выслушивая его запросы, обсуждая с ним какие-то важные для него темы, мы помогаем ему осознанно относиться и к самому себе, и к своим поступкам, и к другим людям. И все это без критики и поучений. Просто — в доверительном разговоре.

Но чтобы этот доверительный разговор произошел — нужно выполнить несколько условий.

Слышать ребенка — это, в первую очередь, смотреть ему в глаза. Без этого нет настоящего слушания. Есть видимость, что мы слушаем. Но если нет контакта наших глаз, значит, нет контакта наших душ. Тогда какой же это близкий разговор?

Но, увы, чаще всего мы слушаем своих детей между делом.

Мы жарим котлеты, глядя на котлеты, и слушаем ребенка. (Тогда — с кем ты сейчас разговариваешь, если фокус твоего внимания — на котлетах?) Мы смотрим телевизор, следя за сюжетом, и разговариваем с ребенком. И как часто мы, слушая вот так, не замечаем, упускаем важность каких-то вопросов, каких-то интонаций, которые звучат в речи детей. Ведь они часто посылают нам шифрованные сообщения. Распознать их можно только будучи внимательным к сказанному.

Наши дети, в отличие от нас, живут чувствами, поэтому наши ответы невпопад, когда мы их не особо слушали, наши дежурные фразы, изображающие заботливость и внимание: «Ты поел? Как дела в школе?» — не обманывают их. Они прекрасно чувствуют, что мы в это мгновение заняты не ими, что нам не до них.

Поэтому одно из условий для создания настоящей близости с ребенком — это нахождение времени для слушания его. Только его. Пусть это будут десять минут в день, но это должен быть ваш совместный, тесный, близкий, глаза в глаза — разговор. В таком контакте всегда есть возможность и услышать интонации, и почувствовать ребенка, и найти правильную интонацию ответа, и правильно сформулировать сам ответ.

Нам также очень важно понять — что на самом деле говорит ребенок. Что скрывается за его фразами, репликами.

Поэтому слышать ребенка — это и значит смотреть за слова, вникать в глубину смысла сказанного.

— У меня сегодня опять живот болит… — говорит ребенок.

И за этой жалобой скрывается: «Пожалей меня. Побудь со мной. Обрати на меня внимание».

— А когда ты, наконец, придешь? — спрашивает ребенок.

И на самом деле ему не важен твой ответ — в пять часов вечера ты придешь или в шесть. В вопросе звучит: «Когда ты будешь со мной? Когда ты найдешь на меня время? Мне тебя не хватает!»

— Мам, а я красивая? — спрашивает девочка, глядя на себя в зеркало.

И в этой фразе — запрос, просьба о поддержке: «Подтверди, что я красивая, потому что я в этом сомневаюсь».

Я слышала от взрослых людей рассказы о разных реакциях родителей на этот вопрос, который задает практически каждый ребенок. Рано или поздно внешность начинает его волновать. Каждый ребенок переживает этот период сомнения — так ли я выгляжу, хорошо ли я выгляжу, какой я на фоне других людей?

— Красивая, как кобыла сивая! — один из вариантов ответов ребенку на этот вопрос, сказанный «доброй» мамой.

Есть разные варианты ответов родителей:

— Оттого, что ты вертишься у зеркала, краше не станешь!

— Хватит пялиться на себя в зеркало. Лучше бы уроки делала!

— Нет, вы слышите, что она спрашивает! И в кого ты только такой вертихвосткой растешь!

— С такой рожей, как у тебя, в зеркало не смотрят! — Это ответ «доброго» папы. Ответ, который звучал потом в женщине на протяжении многих лет ее жизни, когда она подходила к зеркалу. (Не дай Бог нам так любить и слышать наших детей!)

Любить ребенка — это услышать внутренний смысл его послания и ответить на это внутреннее послание. Это понять, услышать не только смысл его слов, но и поступков, потому что дети говорят с нами иногда своими поступками — привлекая к себе наше внимание, взывая о помощи, иногда — просто выражая какой-то запрос.

Я помню удивительную ситуацию, которую я пережила с моим совсем еще маленьким внуком. Я укладывала его, шестимесячного, спать. Я запеленала его и положила в кроватку, но он начал плакать. Я взяла его на руки и начала качать. Плач только усиливался. Он ревел и извивался в моих руках. Я понимала — ребенок что-то говорит мне, чего-то он хочет. Но — чего? Я ослабила его пеленки, думая, что ему неудобно быть спеленутым, — он продолжал плакать и извиваться. Я начала качать его ритмичнее — он продолжал плакать. Я начала качать его плавно, большими замахами рук — он плакал. Я поставила его вертикально и так начала качать — он плакал. Я тихо начала петь колыбельную песню. Он продолжал плакать. Я начала петь громко — он плакал и извивался в моих руках.

Мне уже стало просто интересно — чего же он хочет? Ведь о чем-то же говорит его плач и эти его телодвижения! Я пробовала все возможные варианты укачивания — ни один ему не понравился. Я просто положила его на спину в кроватку. Он плакал и извивался. Я, не зная, что с ним делать, повернула его на бочок. Он замолчал, как будто его выключили. Закрыл глаза, вздохнул, как бы говоря: «Ну наконец-то!» и уже спустя мгновение крепко спал.

А я тихо рассмеялась. И вспомнила анекдот: бабушка укладывает внука спать и поет ему колыбельные песни. Час поет, два поет. Устала, замолчала на мгновение. Внук открывает глаза и спрашивает: «Бабушка, а можно я теперь посплю?»

Если мы научимся слышать наших детей, их слова, их поступки, если осознаем ценность (взаимную!) нашего общения с ними — мы всегда найдем время и возможности побыть в этой близости. И она поможет нашему взаимопониманию на долгие годы.

Однажды дочь позвонила мне, находящейся в длительном отсутствии, чтобы поговорить со мной. Я выслушала ее, дала ей ту поддержку, о которой она просила. И она сказала фразу, которая меня развеселила:

— Ты, наверное, уже устала меня слушать! Сколько лет ты меня слушаешь — тебе уже, наверное, надоело выслушивать все мои истории, все мои переживания! Ты меня слушаешь уже двадцать пять лет! У тебя уже наверное уши устали меня слушать!

— Нет, детка, ты ошибаешься, слушаю я тебя двадцать четыре года. В первый год жизни ты ничего членораздельного не говорила. Ты не волнуйся, я тебя слушала, слушаю и всегда буду слушать, пока жива.

— Прикольно! — сказала дочь. — Представляешь, мне будет семьдесят лет, тебе девяносто, я буду тебе звонить, обсуждать с тобой своего дедка или какие-то покупки с пенсии, а ты будешь слушать меня со слуховым аппаратом…

— Так и будет, детка, — только и сказала я.

И да будет так — пусть наши дети станут нашими близкими друзьями на долгие-долгие годы…

Любить ребенка: интересоваться им и его жизнью

Настоящая жизнь ребенка скрыта от нас. Она — внутри. Это внутренний мир ребенка. И если мы хотим создавать близкие, открытые отношения с ребенком, если мы хотим дружить с ним, мы должны знать его мир.

Знаем ли мы мир наших детей? Знаем ли мы их мысли, чувства, пристрастия?

Что ты знаешь о внутреннем мире твоего ребенка?

О чем думает твой ребенок, когда просыпается? В каком настроении он просыпается? Нравится ли ему быть, жить рядом с тобой?

Какая у него любимая еда? Любимый фильм? Мультфильм?

С кем он дружит? Как зовут его друзей? С кем он враждует и почему? Какое место занимает в классе или группе детского сада? Пользуется ли авторитетом среди ребят во дворе?

Какие уроки любит? Какие ненавидит? Каких учителей любит? Кто ему не нравится? Почему?

Чем интересуется твой ребенок? О чем он мечтает? Делится ли он своими мечтами?

В кого он влюблен? В кого он был влюблен? Как звали этого человека? Почему любовь закончилась?

Какие огорчения были у твоего ребенка? Из-за чего он грустил? Чего боится твой ребенок? В чем он не уверен?

Чего ему не хватает в жизни? Что ему нужно от тебя? Какая поддержка нужна твоему ребенку?

Если мы все это будем знать, нам легче будет стать близким человеком своему ребенку. Легче будет оказать ему поддержку. Причем ту поддержку, которая ему действительно нужна.

Чтобы познать человека, нужно его полюбить.

Людвиг Фейербах

— Но каким образом я могу знать, что у него внутри? Что надо сделать, чтобы знать, что у него внутри? — часто спрашивают родители.

И ответ на этот вопрос прост. Чтобы узнать это — надо подойти близко к ребенку.

А для этого надо убрать дистанцию между нами. Смешно представить ситуацию, когда ты из соседней комнаты кричишь ребенку: «Что там у тебя внутри происходит? Что ты чувствуешь? О чем ты думаешь? Поделись со мной!» Пока между нами дистанция, никто не будет тебе открывать душу, впускать тебя в свой внутренний мир.

Но между нами и нашими детьми уже существует иногда дистанция, созданная нашей критикой, непониманием, отвержением. Поэтому (я не говорю тебе сейчас ничего нового!) прекрати использовать методы воспитания, которые устанавливают дистанцию! Иначе нам никогда не понять наших детей.

Нам надо приблизиться к нашим детям. Приблизиться чисто физически — быть рядом, смотреть в глаза, слушать. Нам нужно приблизиться психологически — присоединяться к ним, к их внутреннему миру. Об этом мы поговорим дальше.

Любить ребенка: уважать его право на желания

«Мало ли чего ты хочешь!» — кто из нас не слышал эту фразу. «Хотеть не вредно!» — говорили нам в детстве, и теперь мы говорим это своим детям…

В воспитании «по-старому» и такие вот реплики, и само отношение к желаниям детей, как к чему-то глупому, незначимому, — было нормой. И роль родителя в таких ситуациях была ролью вершителя: хочу — исполню желание, не хочу — не исполню.

Как часто говорили родители: «Я еще посмотрю, заслужил ты это или нет!» Как будто дети — собаки, которые должны выслужиться перед хозяином, чтобы им дали желанную кость.

И, как правило, родители в таком неуважении к детям и их желаниям даже не утруждали себя объяснениями, почему они отказывают ребенку. «Потому!» — один из самых распространенных ответов. — «Потому что я так решил!»

В нашем новом отношении к ребенку, как к равноправной и уважаемой личности, конечно же, должно быть заложено и уважение к детским желаниям.

Я думаю, что вообще наличие желаний, свобода выражения их: «Хочу! Хочу!» — и говорят о свободе личности ребенка. И ребенок как личность — имеет полное право хотеть чего-то (как и не хотеть!), о чем-то мечтать, о чем-то заявлять. Одной из основных характеристик «завязанного», послушного ребенка является полное отсутствие самовыражения, полное согласие с тем, что за него решат, что для него хотят родители.

Поэтому какое счастье, что наши дети — живы и свободны настолько, чтобы хотеть, желать и теребить нас своими постоянными «хочу!». Важно только наше грамотное родительское отношение к их желаниям! Потому что наше отношение к их желаниям есть показатель того, насколько мы уважаем ребенка. То есть считаем важным его самого, его интересы, желания, просьбы.

Нам нужно научиться уважать эти желания (это не обязывает нас их выполнять!). Нам нужно признать право наших детей на свободу иметь свои, иногда отличные от наших желания. В этом и будет заключаться уважение к личности ребенка, которое он должен чувствовать, чтобы осознавать себя личностью.

Но как часто мы привыкли просто отказывать, даже не задаваясь вопросом: нужно ли отказывать? Действительно, нам проще отказать, чем позволить что-то ребенку. Нам так спокойнее. Нам так удобнее. И в этом, если быть честным, и есть основная причина наших отказов. Но разве мы должны воспитывать наших детей, исходя из соображений нашего удобства и спокойствия?

Если мы хотим вырастить свободных, уверенных людей — мы должны позволить детям исходить из их интересов и желаний. (Хотя бы иногда!) Если мы хотим воспитать ценного и значимого человека, мы должны дать ему почувствовать эту его ценность и значимость. И именно для этого — уважать и удовлетворять значимые для него желания и запросы.

Но мы часто не признаем важности желаний детей. И одна из самых важных причин этого — то, что мы оцениваем их сами.

Желания детей кажутся нам иногда глупыми, поверхностными, легкомысленными. Но, опять же — с позиции кого сделана эта оценка? С позиции родителей? Тогда, конечно же, зачем ребенку еще одна кукла или машинка? Но с позиции ребенка — это такая кукла! Это такая машинка!

И опять же — исходя из чьих интересов мы оцениваем желания ребенка? Если учесть, что многие желания детей связаны с покупкой чего-либо, то моиродительские интересы — это не тратить деньги. А желание ребенка в этом и заключается — потратить деньги на то, что он хочет. И мы выбираем свои интересы, свою позицию. И очень часто отказываем детям в удовлетворении их желаний.

Мы должны очень аккуратно отказывать, отказывать тогда, когда отказ необходим, когда это связано с каким-то риском, небезопасностью для здоровья. Но если мы можем исполнить его желание, то почему мы отказываем?

Я помню, как на тренинге для родителей одна мама рассказала, что ее сын второклассник уже давно и настойчиво просит купить ему мобильный телефон. Но родители не покупают ему телефон. И на мой вопрос, почему они не хотят выполнить просьбу сына, мама так и не могла найти ни одного аргумента. Деньги на это в семье есть. Удобство от покупки телефона они с мужем осознают — действительно, это ведь хорошо, когда можно связаться с ребенком, проконтролировать его. И почему бы его не купить?

И как удивилась и развеселилась мама, осознав, что основной причиной их отказа было: мал еще, за что ему? (Родители так часто в детстве «зарабатывали» какие-то вещи своим поведением или хорошей учебой, что трудно привыкнуть к мысли, что можно просто радовать ребенка, дав ему то, чего он хочет!)

Если мы можем удовлетворять желания наших детей — давай удовлетворять их! Но при этом мы не должны удовлетворять их всегда, в обязательном порядке. Мы должны действительно учитывать обе позиции — позицию ребенка и свою тоже. И исходить из интересов и ребенка, и своих. Поэтому какие-то желания ребенка мы можем выполнить, а каким-то его желаниям (которые мы должны признать и уважать!) мы можем отказать.

Нужно просто научиться очень грамотно и достойно отказывать. Тогда, даже отказывая в чем-то ребенку — мы остаемся с ним в хороших отношениях, и он не чувствует себя непонятым или незначимым.

Чтобы научиться правильно отказывать нашим детям в каких-то невыполнимых их желаниях, необходимо помнить простое правило: нужно отказывать желанию, предложению, не трогая и не оценивая при этом личность ребенка.

Самая распространенная ошибка родителей при отказах детям в удовлетворении их желаний — это отвержение самого ребенка вместе с его желанием!

— Мама, дай 20 рублей, я хочу купить колечко, — говорит девочка.

И в ответ получает:

— У тебя совесть есть? Какое колечко? У тебя этих колечек пруд пруди! Тут денег не хватает на жизнь, а тебе лишь бы на глупости какие-то деньги тратить!

И в подтексте этой фразы звучит — какая ты эгоистичная, безответственная и бессовестная! Мама в этом случае отвергла всего ребенка, вместо того чтобы отказать его конкретному желанию:

— Нет, я не могу сейчас дать тебе деньги на это колечко, потому что деньги сейчас нужны на более важные вещи. — Безо всякой оценки личности ребенка.

Нам нужно, как и в случае с поступками наших детей, разделить, отделить ребенка от его желаний. Наши хорошие, милые дети могут иметь «неподходящие» желания. Но и отказывай тогда их желаниям, не трогая ребенка! Откажи не ребенку, а возможности исполнить его желание.

Грамотный, если можно так сказать, «уважительный» отказ детям должен иметь несколько составляющих.

Нам нужно сказать «да» самому факту желания ребенка: «Да, я знаю, что тебе очень хочется… Да, я понимаю, это то, что тебе сейчас очень нужно… Да, я понимаю, что ты об этом мечтаешь…»

Нам нужно сказать «нет» возможности исполнить желание: «Я не могу сейчас выполнить это желание. У меня сейчас нет возможности выполнить твое желание».

И обязательный момент — нам нужно объяснить, почему мы отказываем в исполнении желания. И это очень важный момент. Потому что если мы переходим на отношения с ребенком, в которых видим в ребенке личность, а не незначимое существо, которому ничего не надо объяснять, — то мы должны объяснить свой отказ: «Сейчас сложная ситуация с деньгами, и я не могу выделить даже такую сумму на незапланированные расходы. Я смогу это сделать позже, когда получу зарплату…» или: «Я не куплю тебе этого никогда… (объясни — почему!)»

Я уверена, что при таком демократичном и равноправном стиле общения с ребенком — резко уменьшается количество отказов. Потому что действительно большинство наших отказов было просто, что называется — как левая нога захочет!

При таком новом уважительном отношении к желаниям ребенка — возникает ответный отклик ребенка на твои желания. Это ответное желание понять тебя и договориться с тобой, если ты понимаешь его и договариваешься с ним.

Я помню рассказ одной женщины о том, как удивилась она, приехав на дачу к бабушке, которой она и еще несколько внуков отправили на лето правнуков.

— Я была поражена! Я со своим одним ребенком не знаю иногда, как справиться, а на нее навесили пятерых, разного возраста. И я, приехав к ней на выходные, сказала:

— Как ты с ними тут управляешься? Ты, наверное, с ума от них сходишь!

На что бабушка спокойно ответила:

— Да нет, все нормально. Они мне не мешают.

— Да как же они не мешают? — удивилась я.

— А я им все разрешаю! — просто сказала бабушка. — Они ко мне с утра прибегают: а можно мы запруду сделаем? Я говорю — можно! И они целый день во дворе, на глазах, заняты делом. А на другой день: а можно мы из террасы сделаем магазин? Я говорю — можно, но только вечером из магазина опять сделайте террасу. И они целый день что-то там переставляют, «товары» укладывают. А вечером все назад возвращают. Мне их не приходится занимать — они сами себя занимают. Так и живем… Я их понимаю, они меня понимают…

Любить ребенка: общаться с ребенком на уровне чувств

Мы — взрослые люди — очень умные, знающие, логичные. И этими своими ресурсами — умом, логикой, — мы и общаемся с детьми. Мы общаемся с детьми как с сотрудниками или клиентами — объясняем, логически обосновываем, рассказываем, аргументируем.

Но дети — в первую очередь — живые и чувствующие существа. Они воспринимают мир, и нас, взрослых, и события и поступки — через чувства, ощущения.

Поэтому мы и живем с ними в разных категориях, в разных вибрациях. Мы с ними общаемся вибрациями ума, а они с нами — вибрациями души. Поэтому так часто мы их не понимаем, а они не понимают нас. Но нам нужно научиться понимать друг друга.

И мы, взрослые, в этом желании научиться понимать друг друга хотим, чтобы дети переходили на наш уровень. Чтобы они стали умнее, стали рассуждать логично. Но я думаю — это нам надо перейти на их уровень. Я бы сказала — подняться на их уровень! Потому что уровень чувств чище и правдивее уровня ума и логики.

И если мы начинаем их чувствовать, не понимать умом, а именно чувствовать, начинаются совсем другие отношения. Своими чувствами мы как бы «присоединяемся» к чувствам ребенка. Тогда у нас создаются общие чувства, и это то, что мы называем близостью.

Как создается эта близость? Из соединения наших чувств. Какая бы ситуация ни произошла, если я хочу создать близость с ребенком (согласись, с позиции близости гораздо легче рассмотреть все причины поступков ребенка, понять друг друга, понять — как нужно правильно отреагировать!) — нужно собрать воедино свое понимание чувств ребенка и свои чувства по поводу произошедшего. В реальной жизни это будет выглядеть приблизительно так.

Скажи ребенку о том, что ты понимаешь его чувства: «Я вижу, ты расстроен. Ты переживаешь, ты огорчен. Ты, наверное, боялся идти домой». Или: «Ты делаешь вид, что тебя это не трогает. Ты прячешь от меня свои чувства. Ты хочешь казаться невозмутимым…»

Расскажи ребенку о своих чувствах по поводу ситуации: «Я тоже расстроена. Мне очень жаль, что это произошло. Я понимаю, что ты сейчас переживаешь». Или: «Мне очень жаль, что ты прячешь от меня свои чувства. Я расстроена, что ты не хочешь мне открыться…»

Каждый раз, говоря ребенку о своих чувствах, нужно просто быть искренними, действительно проговаривая то, что мы чувствуем к ребенку. Наша искренность чувств и говорит ребенку, что его понимают, что к нему неравнодушны, что он значим, что он нужен, что он любим, что он не одинок в этой ситуации. (А ты же помнишь — нам нужно по-честному разделить ответственность за все, что с ним происходит!)

Это соединение чувств дает возможность создать некую территорию близости, доверия, открытости, которая поможет вам вместе разобраться во всем.

А иногда, создав эту близость, уже не надо ни в чем разбираться умом. Уже не нужно использовать какие-то методы или приемы воздействия на ребенка. Потому что мы понимаем друг друга и даем друг другу то, в чем каждый нуждается.

Однажды вечером внук, уже находясь в постели, начал кашлять. Я услышала его кашель, пришла к нему в комнату и застала его в слезах. Он так горько плакал, перемежая плач с кашлем!

— Ты почему плачешь? — спросила я.

И он сказал в ответ неожиданное:

— Ты что, не видишь, Маруся, — я страдаю!

— Но отчего ты страдаешь, дорогой? — удивленно спросила я.

— От кашляния! — ответил ребенок.

И как можно после этих слов читать нотации о том, что ему не следовало пить сок, который стоял в холодильнике? Я могла только посочувствовать ему: обняла его, погладила, уложила удобно в постель и укутала одеялом. Я присоединилась к его чувствам, рассказав, что тоже часто простужалась в детстве, потому что, как и он, любила пить холодную воду или компот. Я обнадежила его, что скоро все пройдет, он обязательно выздоровеет и его «страдания» закончатся…

И когда он уснул, я с улыбкой подумала — как учат дети своих умных родителей быть добрее и сострадательнее, показывая свои чувства и «страдания».

И как легко можно общаться с детьми на уровне сочувствия!

Действительно, общение с ребенком через чувства — легкое общение. Потому что дети сами открываются и доверяют, потому что чувствуют — мы вместе. Приходят и рассказывают: «Я чувствую… Я поссорился… Мне обидно…» Они сами начинают говорить о том, что для них важно, что их волнует.

И общение через чувства всегда спокойно. Тут не надо никакого крика, чтобы быть услышанным. Тут я не трачу нервы, тут не надо пить валидол, тут не надо возмущаться: «Сколько раз тебе надо было говорить! Ведь я предупреждал!» Здесь ничего этого не надо! Это всегда спокойный и естественный разговор двух людей, говорящих на одном языке.

Есть еще одно прекрасное следствие такого общения с ребенком. Если мы научимся общаться через чувства, то наше настроение, наши чувства будут лучшим способом воздействия на ребенка. Если отношения основаны на любви, доверии, то огорченная мама — это уже наказание для ребенка. Видя ее чувства, ребенок понимает все гораздо лучше. И испытывает искреннее желание сделать так, чтобы она перестала огорчаться.

Любить ребенка: помнить о его душе

Мы многое делаем для своих детей. Мы находим время, чтобы приготовить им еду, постирать им одежду. Мы много работаем, много сил отдаем зарабатыванию денег, чтобы купить детям новые кроссовки или компьютер. Для создания их стабильного материального будущего.

Но что бы мы им ни покупали, как бы мы их ни одевали, их души остаются одинокими, если мы не находим времени на общение, на близость, на совместные игры, или обсуждения, или прогулки.

Я хочу обратить твое внимание на это. Мы постоянно заботимся о материальном благополучии ребенка и забываем о духовном.

Мы постоянно заботимся о телах наших детей. Потому что все наши «купить», «приготовить», «покормить», «постирать» — это забота о теле. О том, чтобы тело было накормлено, чтобы тело было одето, чтобы тело было чистым. Но разве ребенок — это одно лишь тело? (Хотя иногда мы так и относимся к ним, как к телам: покормила тело ужином, уложила тело спать, чтобы не мешало, — выполнила свой родительский долг!)

Но если допустим, что ребенок — это не только тело, но еще и душа, то тогда надо с ним быть, надо его услышать, надо найти интонацию, на которую душа откликнется.

На самом деле во многих из нас ценность душевных отношений вообще не была сформирована. Если учесть, что мы в большинстве своем выходцы из атеистической страны, в которой понятия Бога и души напрочь отсутствовали, а люди были вынуждены находиться в постоянной погоне за материальным, то такая наша материалистическая направленность понятна.

Но как бы мы ни стремились создать ребенку материальную обеспеченность, чтобы в будущем купить ему квартиру или оплатить его учебу, как бы мы ни заботились о телах наших детей, если мы забываем об их душах, они растут закрытыми, бесчувственными и одинокими.

И ты думаешь — закрытый, бесчувственный, одинокий ребенок в новой квартире, купленной тобой, — способен будет оценить твой подвиг? Ты думаешь, ребенок, проживший в душевном равнодушии, не поддержанный в трудную минуту (которую родители часто даже не замечают, именно потому что заняты созданием материального благополучия!), будет испытывать к тебе искреннюю благодарность или чувствовать душевное тепло?

Нет, не будет. Закрытые в одиночестве души — не благодарят за материальное благополучие. Потому что благодарность — это чувство. А бесчувственная душа — что она может чувствовать?

Ребенку нужна любовь. Близость. Понимание. Ему нужны наши чувства. Наше присутствие в его интересах, в его переживаниях. Наше душевное общение. Ему нужны минуты настоящей близости и настоящего понимания, настоящего интереса друг к другу. (Я обращаю твое внимание: ребенку нужны даже не часы или годы — минуты! — нашей духовной, душевной близости, что ни разу не мешает созданию «материального благополучия»!) Нам нужно просто помнить о важности таких душевных, духовных отношений с детьми.

И вот тогда — твой ребенок действительно сможет быть и благодарным, и понимающим, и отдающим. Таким, каким был по отношению к нему ты.

Сможет быть честным и чистым — душевным человеком.

Недавно я пережила опыт такой душевной близости с внуком и в очередной раз убедилась, как открыты и отзывчивы дети к душевным разговорам, как восприимчивы и чисты, когда мы сами открыты и любящи.

Всего несколько минут длился наш разговор, когда я отводила внука в детский сад. Он произнес плохое слово, и я, услышав его из этих чистых детских уст, сказала:

— Знаешь, детка, есть слова, которые лучше не произносить — такие они плохие и грязные. Когда ты произносишь такое слово — ты пачкаешься, пачкаешь свою чистую душу. А она тебе нужна чистая и светлая — иначе как ты пойдешь по жизни, если она не будет тебе светить на твоем Пути?

— А у меня тоже есть душа? — спросил он.

И я ответила:

— Конечно, есть, и очень чистая, очень светлая, потому что ты хороший человек и ничем ее еще не испачкал.

— А чем можно испачкать душу? — с интересом спросил он.

— Ну, вот такими плохими, грязными словами. Плохими поступками — злыми, нечестными. Враньем. Завистью.

— А если я уже сделал плохой поступок — моя душа уже грязная? — спросил ребенок, спросил настороженно, потому что, конечно же, за свою почти шестилетнюю жизнь успел совершить не один «плохой» поступок.

— Если ты поймешь, что был неправ, что ошибся, и признаешься в этом хотя бы самому себе, то есть покаешься в этом поступке, — то ты опять очистишься. Или если ты кому-то расскажешь, признаешься, что понимаешь, что совершил плохой поступок, твоя душа опять становится чистой, — ответила я. — Так что не так страшно ошибаться, дорогой, важно во время признать свою ошибку и постараться в дальнейшем поступать по-другому. Главное — не бояться признаться, что ты в чем-то был неправ. И твоя душа всегда будет чистой. А о ее чистоте действительно нужно заботиться — она нужна тебе, чтобы вести тебя по жизни…

Вечером, придя домой из сада, ребенок ушел в свою комнату, потом пришел ко мне в майке и сказал тоном, которым говорят какие-то очень важные вещи:

— Ты знаешь, Маруся, я хочу тебе признаться кое в чем.

— Признайся, — сказала я.

— Ты знаешь, я сегодня нечаянно, не специально, порезал ножницами свою майку.

И ребенок показал на разрез.

— Как же это у тебя получилось? — поинтересовалась я, рассматривая разрез на майке прямо в области живота.

— Я ножницы не той стороной взял и нажал нечаянно, они майку и разрезали…

— Ну что же, я надеюсь, этот поступок научил тебя быть внимательнее, потому что ты испортил вещь. И мог бы и поранить свой живот. Видишь — твой поступок учит тебя быть осмотрительнее, не торопиться. Я думаю, ты все понял. Сними эту майку, возьми в комоде другую…

Ребенок ушел. Я улыбнулась нашему разговору, его признанию. И тут только я подумала — как же он порезал майку, которая была под свитером?

Но в это мгновение внук вернулся. И сказал немного смущенно:

— Знаешь, Маруся, я хочу тебе еще кое в чем признаться.

— Признайся, — сказала я.

— Я порезал еще и свитер! Я все вместе порезал — и свитер, и майку, когда на ножницы нечаянно надавил…

Он проговорил это покаянно, именно это слово пришло ко мне в голову.

— Ну, здорово! — сказала я. — А я после твоего ухода удивилась — как же ты умудрился порезать одну только майку, если она была под свитером? Теперь я все понимаю. Ну что ж, что сделал, то сделал! Надеюсь, этот поступок тем более научит тебя быть внимательнее при обращении с ножницами…

Ребенок вздохнул с облегчением и вышел. Он вздохнул действительно с облегчением, как бы освободившись от чего-то. А его признание на самом деле освободило его от ощущения чувства вины, собственной «плохости».

Он ушел, а я подумала — какая же чистая и светлая у него душа! Светлая и чистая — как у любого ребенка, — я убеждена в этом. И как хорошо и правильно все понимает ребенок, когда ты обращаешься к его чистой душе!

Наши дети — так мало ушедшие от своей естественной природы, пока еще не погрузившиеся во взрослый, жесткий и грязный мир, — остаются еще чистыми и светлыми душами, открытыми, способными воспринимать и тонко чувствовать окружающий мир. Умеющими тонко вибрировать в ответ на воздействие на них.

И любить ребенка — это видеть в нем не озорника, шалуна, лентяя или трудного ребенка, а видеть в нем в первую очередь эту чистую Божью душу, открытую, светлую, с чистыми помыслами. Свободную от желания сделать плохо.

Любить ребенка: помнить о высокой цели воспитания

Один из уровней, который присутствует в воспитании ребенка, — это уровень навыков, которым я, как родитель, должен научить ребенка: складывать одежду, убирать игрушки, мыть за собой посуду…

Это то, на что, как правило, и был направлен фокус нашего родительского внимания в воспитании «по-старому». Потому что из этих навыков — уметь пользоваться ножом и вилкой, хорошо вести себя за столом, не шуметь в общественном месте, уступать место старшим — и состояло то хорошее внешнее поведение, воспитание которого было главной целью большинства родителей.

Но есть более высокий уровень в воспитании ребенка — это формирование качеств личности, черт характера, личности в целом.

И эта высшая цель воспитания — формирование свободной уверенной личности — включает в себя и уровень навыков.

По-другому говоря, кроме достижения большой цели — сформировать его личностью, — мы должны достичь много маленьких — чистить по утрам и вечерам зубы, самому убираться в комнате и брать на себя ответственность за какие-то домашние обязанности.

И одна из самых больших ошибок, которые мы делали, — когда мы ставили акцент на достижение маленьких целей, когда мы в погоне за достижением маленькой цели забывали о высокой цели.

Мы утыкались в маленькую цель, например научить складывать свои вещи, и, стараясь достичь ее, требовали и критиковали, наказывали и отвергали, унижали. Мы часто просто «размазывали» ребенка как личность — для того, чтобы ребенок научился складывать свои вещи на место!

Добиваясь (!) одной маленькой цели, мы переходили к следующей маленькой цели — заставить убирать за собой постель или заставить делать уроки.

Мы учили их навыкам, но не учили быть личностью. И ребенок становился послушным ребенком с хорошим внешним поведением, воспитанный, даже образованный. Но не становился ни свободным, ни уверенным, ни самостоятельным.

Нам нужно постоянно помнить о высокой цели воспитания. Иначе мы постоянно будем находиться в погоне за очередной маленькой целью. Но тогда мы никогда не дойдем до высокой цели.

Самое удивительное заключается в том, что когда ты помнишь о высокой цели воспитания, когда нацеливаешься на высшую цель и идешь к ней, видя в ребенке личность, — любой навык формируется сам, незаметно, без усилий.

Воспитывая уверенного, самостоятельного, уважаемого мной человека, я помогаю формированию этих навыков уже одной верой в то, что он может это сделать, что у него это получится. Я даю ему свободу выбора, которая сама притянет желание попробовать себя в этом навыке.

Я много раз на консультациях родителей слышала о том, как трудно формировать такой простой навык — чистить по утрам и вечерам зубы.

Удивительно, но это просто камень преткновения между родителями и ребенком! Мы требуем, чтобы они чистили зубы. Они — не хотят. Мы требуем жестче — они еще больше сопротивляются. Сколько ссор и непонимания из-за этого!

И каждый раз, когда я говорила родителям:

— Да оставьте вы в покое его зубы! Перестаньте на него давить! — я слышала одно и то же:

— Как это оставить? Он же испортит себе зубы, если не будет их чистить!

— А то, что вы портите всю его личность в этих ссорах и унижениях — это не считается? А то, что вы портите друг другу настроение — это как, пустяки? А то, что вы из-за этих зубов стали врагами, это нормально?

Я помню одну такую маму, доведенную, как она говорила, ребенком (!) из-за этого нежелания чистить зубы «до белого каления».

— Вы не представляете, что она творит! — говорила она мне. — Изворачивается, как хочет. То у нее голова болит, и она не может чистить зубы. То у нее щетка колючая. То паста невкусная. То делает вид, что пошла чистить, но я же не дура, я подслушиваю — у нее просто вода течет! То придет, скажет, я почистила, а от самой — пастой не пахнет, я проверяла…

И когда я терпеливо, подбирая слова, объяснила ей, что у них с ребенком идет война, и война эта никогда не кончится, потому что ребенок отстаивает свое право быть личностью, которую при таких методах обращения с ней просто уничтожают, что единственный способ прекратить войну — это признать в девочке личность, сказать ей, что мама любит ее любую, дать ей право самой выбирать — будет ли она чистить зубы. И если даже она откажется, сказать ей о том, что это — ее зубы, и за сохранность их она отвечает сама, и сказать ей об этом не трагичным голосом — мол, пропади ты пропадом со своими зубами, а с любовью и к девочке, и к ее зубкам…

Мама пришла ко мне на другой день. На лице ее была написана растерянность. Зайдя в кабинет, сказала неожиданное для меня и смешное:

— Вы волшебница!

И рассказала, как по дороге домой много думала о моих словах и, придя, сказала дочери все, что я посоветовала: что она любит ее любую, что дочь у нее умница, что она большая и хорошая девочка, что она уже выросла и сама может решать — чистить ли ей зубы. Что, конечно же, маме нравится, когда она чистая, и зубки чистые, и от нее так вкусно пахнет. Но она больше не будет ее заставлять. Действительно, она уже сама может решить, что ей делать со своими зубками — заботиться о них или нет.

— Я ей все сказала и пошла на кухню готовить ужин. И она, представляете, вдруг приходит ко мне и говорит: «Мама, а ты понюхай, как от меня пахнет!» И рот открывает, чтобы я почувствовала запах зубной пасты. И я так обрадовалась, так ее похвалила, какая она умница, как вкусно пахнет и как зубки сверкают от чистоты!

Женщина помолчала, потом сказала:

— Она сама, без моего напоминания почистила их перед сном. И сама почистила их утром, и ко мне опять прибежала похвастаться — как вкусно от нее пахнет… Вы — волшебница, — опять сказала она, качая головой. — Я с ней два года билась, а тут — такой эффект!

Я только рассмеялась в ответ и сказала, что я тут совершенно ни при чем. Волшебницей стала она. Раньше она была воюющей мамой, потому и получала такой воинственный «эффект». А когда стала понимающей и доброй, уважающей личность ребенка, то и в ответ получила понимание и доброту дочери.

Это действительно удивительный факт: когда мы направлены на высокую, большую цель воспитания — маленькие цели как бы начинают сами реализовываться. Потому что ребенок сам начинает хотеть достичь эти маленькие цели. Он сам выбирает их достигать. И наша вера в его личность помогает ему делать правильные выборы.

Любить ребенка: выражать свою любовь

Если бы я спросила тебя — любишь ли ты своего ребенка, ты бы удивился — какой странный вопрос! Для каждого родителя совершенно естественно, что он любит своего ребенка.

Но почему наши дети так часто не уверены в том, что их любят, что они нужны, что они интересны? (Как часто я слышала это от детей: я им не нужен, им — не до меня!)

Потому что саму любовь, любовь в чистом виде, мы проявляем крайне редко. Потому что мы забываем о том, что любовь — это чувства, и чтобы их ощутить — их надо выражать!

Пока наши дети были малышами — мы выражали им много чувств. Мы обнимали их и целовали, брали на руки, гладили, ласкали. Потом, с ростом ребенка, этот телесный канал выражения наших чувств исчезает. Теперь они знают о любви только из наших вопросов — сдержанных и торопливых: «Ты поел? Ты не заболел?»

— Ты же знаешь, что я тебя люблю больше всех! — говорит мама ребенку. Ребенок говорит — знаю! Но он не чувствует этой любви! И наши дети должны чувствовать нашу любовь, а не знать о ней!

Как ты думаешь, чувствует ли твой ребенок твою любовь? Уверен ли он в твоей любви — или твоя любовь переменна — то она есть, то ее нет? Выражаешь ли ты свои чувства ребенку? Как ты это делаешь?

Ребенок видит любовь, чувства родителей — в первую очередь в их взглядах. Но для этого нужно хотя бы иногда смотреть на наших детей!

Однажды я попала в удивительную ситуацию. Моими соседями в плацкартном вагоне была семья — мама, папа и трое детей — четырехлетняя девочка, шестилетний мальчик и годовалый малыш.

— Людям не нравится, когда столько детей! — ответили они мне на мои слова — как редко встречаешь семью с тремя детьми. — Когда нам приходится ехать на поезде — вечно все недовольны! Столько в людях злости просыпается, все нас с нашими детьми прямо ненавидят! — сказали они мне, и я удивилась этим словам. Конечно — трое маленьких детей в вагоне — это хлопотно и шумно, но ненавидеть? Злиться? За что?

Я очень быстро поняла, за что. И поняла, почему их не любят. И не будь я уже достаточно принимающим и терпимым человеком, я, наверное, тоже бы перешла к непринятию, даже к ненависти. Потому что это был настоящий сумасшедший дом! Никогда прежде я не видела ничего подобного, хотя много общалась, работала с детьми и их родителями.

Это были сумасшедшие дети, постоянно ноющие и орущие, постоянно дергающие родителей, и если учесть, что их было трое, рев, ор, нытье, крики, вопли не прекращались ни на минуту.

Один орет на руках у мамы, другой орет с верхней полки, требуя, чтобы его сняли, третья плачет, потому что упала… Один клянчит, чтобы ему дали сок, другая тянет за руку в туалет, третий просто орет… И все это одновременно или попеременно, но постоянно…

Я сначала даже не могла понять толком, почему, отчего трое маленьких детей, в чьей Божественной сути, чистоте, «хорошести» я не сомневалась, — превратились в троих злобных чудовищ, которые довели не только родителей, но и весь вагон. Потому что люди в вагоне — это было видно по их лицам, по их репликам — осуждали этих родителей и их несносных детей, были недовольны. И та злость, даже ненависть, о которой говорили эти молодые родители — была видна, просто чувствовалась (особенно к вечеру, часов через шесть такого вот «сумасшедшего» пути!).

Я начала просто наблюдать за тем, что происходит, почему дети так плохо себя ведут. (Я убеждена — ребенок никогда не ведет себя плохо без каких-то причин.) И причины эти, были, что называется, налицо.

Эти родители — просто не смотрели на своих детей. Они их, что называется, «в упор не замечали». Я впервые в жизни увидела таких родителей, никогда за все годы своей практики я не встречала ничего подобного. Они просто не видели детей, как будто бы их не существовало. Они смотрели друг на друга и говорили друг с другом. И каждый ребенок просто-напросто пытался привлечь к себе их внимание. Каждый дергал, каждый что-то творил, чтобы его увидели, заметили, чтобы ему ответили. Но даже когда родители говорили с детьми, они говорили, не глядя на них, как будто обращались в пустоту. Или говорили, глядя друг на друга.

Это было удивительно! Мама укачивала орущего малыша, продолжая разговаривать с папой о том, встретят ли их и не забыл ли он закрыть балконную дверь. Ребенок просто надрывался, но она даже не наклонялась к нему, не смотрела на него, не разговаривала с ним, как сделала бы любая, обычная, даже самая неопытная мама. Она не переносила фокус внимания на ребенка, и ребенок, постоянно чувствуя себя ненужным, незамечаемым, делал все, чтобы привлечь внимание. Трое детей вопили: «Я — есть! Посмотрите на меня! Обратите внимание — я существую!»

Сами родители, уставшие, вымотанные этим бесконечным плачем, ноем, какими-то провинностями — этот упал, этот пролил, этот испачкался — разрываясь между этими тремя голодными на внимание детьми, раздраженные замечаниями или просьбами соседей по вагону, чтобы они, в конце концов, успокоили своих детей, продолжали, не видя детей, разговаривать друг с другом:

— Они думают — легко воспитать троих детей, — говорила мама папе, тряся орущего младенца, не глядя на него, как будто бы качала деревяшку.

— Конечно, разве они понимают, как это трудно — воспитывать троих! — говорил папа, не глядя на сына, который канючил, как заведенный: «Ну пап… Ну пап… Ну пап…»

Я, потрясенная происходящим и этими их репликами, думала: «Конечно, это нелегко — воспитывать троих детей. Но это — не трудно, если любишь, если замечаешь их. Если отвечаешь им. Если чувствуешь, что с ними происходит, и даешь им то, в чем они нуждаются. Если слышишь ребенка, если видишь его!»

Но многие родители любят своих детей вот так же — отстраненно, сдержанно, иногда просто не замечая их, как эти — удивительные! — родители.

Есть еще одно важное понимание того, что значит выражать ребенку любовь. Наши чувства написаны на наших лицах. Лицо мамы или папы — и есть главное выражение, отражение их любви к ребенку. Именно на наших лицах ищут дети подтверждение, выражение нашей любви. Но — выражают ли наши лица любовь?

Однажды ко мне как к школьному психологу пришла на консультацию мама. Очень хорошая, любящая и заботливая мама, как я сразу для себя определила. Она воспитывала шестилетнего сына, который учился в нулевом классе школы. И у нее была шестимесячная дочь. Мама была озабочена тем, что сын приходит из школы расстроенный, печальный.

— Я не могу понять, что с ним происходит. Он вообще стал каким-то поникшим. Я разрываюсь между двумя детьми, дочь занимает много внимания, я боюсь, что я что-то упускаю, что с ним что-то происходит, мне нужна помощь специалиста, чтобы понять, что делать с ребенком…

Мама действительно была любящей и очень заботливой. Я пообещала ей пообщаться с ребенком, чтобы понять, какая помощь ему нужна.

Я запомнила этого малыша на всю жизнь. Он был славным, милым крепышом, с хорошим открытым лицом. И на мои вопросы, как ему нравится в школе, как вообще ему живется, — ответил искренне:

— Мне все не нравится. Меня никто не любит…

И я, уверенная, убежденная в маминой любви, которую я сама увидела, сказала ему:

— Не может такого быть! Я точно знаю, что тебя любят! Я даже знаю, кто тебя любит!

Он — смотрел на меня недоверчиво.

— Подумай сам! — сказала я ему. — Просто вспомни, кто тебя действительно очень любит!

И он — начал вспоминать. Он на самом деле вспоминал — все его детское доверчивое лицо отражало эти попытки вспомнить: кто его любит? Он, что называется, сидел, пыхтел и «вспоминал»! И наконец-то — вспомнил:

— Да, меня любит Леська! — сказал он, сам обрадовавшись.

— Леська? — спросила я удивленно. — Это твоя сестра?

— Нет, — ответил он, — это моя собака!

Я совсем не ожидала такого ответа, поэтому спросила удивленно:

— Тебя любит собака? А откуда ты знаешь, что она тебя любит?

— Но она, когда я прихожу из школы (и малыш стал загибать пальчики, перечисляя все эти проявления любви) — Раз! — бежит мне навстречу! Два! — ставит лапы мне на грудь! Три! — лает! Четыре! — лижет мне лицо!

И он посмотрел на меня с видом победителя — мол, убедил я тебя, что Леська меня любит на самом деле? Я не могла поспорить с такими аргументами. Это была настоящая любовь!

— Детка, это хорошо, что тебя любит собака, — сказала я, — но я уверена, что тебя любит еще и человек. Постарайся, вспомни — кто это!

Ребенок опять начал добросовестно вспоминать. И спустя мгновение, радостно сказал:

— Да, меня еще любит Анька!

Я уже настороженно, боясь в ответ услышать, что это хомячок или крыска, спросила, кто это.

— Это моя сестра! — сказал ребенок гордо. — Она меня очень любит!

— Но как ты об этом узнал? — спросила я изумленно, ведь сестре было всего шесть месяцев отроду, как она могла его «очень любить»?

И ребенок, опять перечислил проявления любви к нему:

— Раз! — когда я наклоняюсь к ней в кроватку, она мне улыбается! Два! — она гулит, говорит «Агу…»! Три! — она начинает махать ручками! Четыре! — она начинает танцевать ножками!

Конечно, это была любовь — выраженная, видимая! Но как я ни пыталась со всем своим профессиональным опытом психолога подвести ребенка к осознанию, что его мама тоже любит его, — так и не смогла это сделать. Потому что — разве бежала мама ему навстречу, как собака? Разве начинала она радостно приплясывать ручками или ножками? Но самое главное, я поняла это, ребенок просто не видел выраженной любви мамы на ее лице. Потому что лицо мамы выражало все что угодно, только не любовь! Там были озабоченность, тревожное всматривание в ребенка. Там была отстраненность, потому что она не выпускала из внимания шестимесячную малышку. Но там не было только ярко выраженной любви — радости на лице!

И как часто наши лица бывают такими — напряженными, озадаченными, тревожными, усталыми — но не выражающими любовь. Но тогда как нашим детям узнать о том, что их любят? Как — увидеть эту любовь?

Есть еще одна возможность показывать, выражать, проявлять ребенку любовь. Это просто открыто говорить ему об этом. Но как часто мы не выпускаем из себя, не показываем, не проговариваем то, что на самом деле (я уверена!) чувствуем.

Часто ли мы говорим ребенку (и говорим ли вообще?):

— Я тебя люблю. Ты мой хороший. Ты мое счастье! Ты мой самый дорогой человек! Какой ты у меня славный! (Умный, добрый, замечательный…) Ты мой единственный! Я люблю тебя таким, какой ты есть! Я так рада, что ты у меня есть!

Что мешает нам говорить это нашим детям, независимо от их возраста, говорить, как можно чаще? Что мешает нам сейчас, как в их раннем детстве — обнять и поцеловать их?

Наши дети нуждаются в этих проявлениях любви, как цветы нуждаются в солнечном свете. Что мешает нам отдавать, выражать им эту любовь?

И я хочу обратить твое внимание на то, что каждому ребенку нужно какое-то свое количество любви, какое нужно именно ему, как такому ребенку — уникальному и неповторимому. Как и любому растению, в зависимости от его природы, нужно свое количество света, воды и подкормки.

Часто родители говорят о своих детях:

— Сколько его можно любить? Ему все мало!

Я часто слышала такие вопросы. Многим родителям кажется, что они любят достаточно, что достаточно любви выражают ребенку. Куда больше-то?!

Но — мы замечаем, сколько любви мы отдаем детям, но замечаем ли — сколько нелюбви мы выражаем, когда, даже не заметно для себя, критикуем или отвергаем наших детей?

Детям нужно столько любви — сколько нужно! Давай не будем жадными!

Нам нужно не забывать, что наши дети растут и выходят в мир, полный оценки и критики. И ребенок должен знать, что есть люди, которые любят его, с его поступками и, возможно, с неудачным опытом жизни.

Ребенок должен знать, что есть дом, где его принимают и любят таким, какой он есть.

Есть место — где его безусловно любят. И это место — твое сердце.

Наши сердца переполнены любовью к нашим детям. Давай просто разрешим себе делиться ею. Пусть наши дети, освещенные этой любовью — растут и становятся лучше!

Наполни своего ребенка любовью — и ты выполнишь ту высокую миссию, возложенную на тебя Богом: дать жизнь другому человеку. Дать ему именно жизнь, во всей полноте этого слова — любви, радости, возможностей, успеха, благополучия и гармонии.

Наполни своего ребенка любовью — и да поможет тебе в этом Бог!

Заключение

Эту историю, услышанную мною от одной женщины, я в течение многих лет рассказывала участникам тренингов, как одну из самых добрых, хороших историй о наших взаимоотношениях с детьми.

«Я шла домой после тренинга, потрясенная понятым и увиденным — что я делаю со своим ребенком! Я шла домой, переполненная чувствами, с желанием все изменить, все начать заново. Я шла и думала — надо, как всегда после тренинга, начать с решения. Нужно создать новые убеждения. И я не стала тратить время, я просто шла и перебирала варианты моих решений по поводу построения новых отношений с моим восьмилетним сыном. И решение: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой!“ зазвучало во мне и было таким правильным для меня! Потому что такой мамой я никогда не была. Я была критикующей, „воспитывающей“, контролирующей, читающей нудные нотации. И такой я больше быть не могла, потому что поняла, как я разрушаю личность моего ребенка, как я делаю его маленьким, вечно виноватым, неуверенным в себе, но — послушным!

Я шла и говорила себе: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой! Я становлюсь хорошей и принимающей мамой!“ И волновалась перед встречей с сыном, который ждал меня дома один (муж уехал в командировку), простуженный, без разрешения выходить из дома.

Я подошла к двери нашей квартиры, нажала на звонок, повторяя про себя: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой!“ Сын открыл дверь — и я сразу же по его лицу поняла, что он что-то натворил.

Я вошла в квартиру и во мне поднялась уже такая знакомая волна недовольства: „Я так и знала, что его одного дома оставить нельзя…“ И я тут же остановила себя, вздохнула глубоко и снова сказала себе: „Я становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой!“ И сказала спокойно:

— Сынок, что-то произошло?

И он, растерянный от моего вопроса, не глядя мне в глаза, вздохнув, сказал:

— Я выходил из дома…

Его слова вызвали во мне сразу возмущение: ведь просила же не выходить, ведь запретила же! И я уже рот открыла, чтобы высказать ему свое возмущение, как во мне опять всплыло: „Я становлюсь…“

— Но мы же договорились, что ты останешься дома и не будешь выходить на улицу, — сказала я спокойно, и сама удивилась тому, как исчезла моя возмущенная интонация.

И сын, наверное, тоже удивленный моим спокойствием, начал торопливо объяснять:

— Понимаешь, мама, меня позвали гулять мальчики из старшего класса. Они никогда за мной не заходили, а тут пришли и говорят — выходи на улицу…

Я, еще не дослушав сына, опять было возмутилась: не хватало нам еще мальчиков „из старшего класса“. Чему хорошему они могут его научить! И опять уже рот открыла, чтобы высказать возмущение, но остановила себя, потому что — я „становлюсь хорошей — понимающей и принимающей мамой“. И я поставила себя на мгновение на место сына: ты сидишь дома, а за тобой приходят ребята, которые для тебя значимые, потому что они старшие, и они раньше никогда тебя не звали гулять…

— Тебе было важно, что они позвали гулять, и ты не мог им отказать? — спросила я сына. И он, удивленный моим пониманием и еще больше тем, что я его не ругаю, сказал обрадованно:

— Ну да, я же не мог им отказать! А вдруг они больше не захотят со мной гулять, если я не пойду…

— Ну ладно, — сказала я примирительно, — пошел на улицу так пошел. Но, пожалуйста, в следующий раз — помни о своем здоровье…

— Ну, мам, все нормально, — радостно сказал сын. — Я хорошо себя чувствую.

Я пошла на кухню, чтобы приготовить ужин, и сын пошел за мной. И сказал мне то, что мог уж точно не говорить, потому что я об этом его не спрашивала. Он мог просто промолчать, но почему-то сказал:

— Знаешь, мама, мы на берегу реки такой костер развели!..

Тут уж я не сдержалась и сказала возмущенно:

— Какой костер! — Ему запрещено было брать в руки спички, разжигать огонь, подходить близко к огню. А он, оказывается, на берегу реки костер разжигал!

Сын тут же отреагировал на мое возмущение:

— Мам, я спички не брал и не разжигал. Ребята разожгли, я помогал ветки собирать. Мама, это было так красиво, ты не представляешь, на берегу реки, так вода блестела, так красиво все отражалось!..

Сын восторженно рассказывал об этом, а я, успев, что называется, глубоко вздохнуть, спросила себя: что такого страшного произошло? Ну пошел он с ребятами, ну разожгли они костер. Но все же хорошо закончилось! И красиво было. И ребенку уже восемь лет — нельзя его от всего прятать.

И успокоенная своими мыслями, понимая его состояние, сказала:

— Я рада, что ты с ребятами пообщался, что ты столько эмоций там получил. Я понимаю, это, наверное, действительно было красиво — костер на берегу реки! Но ты только помни, пожалуйста, об осторожности, о своей безопасности.

И сын опять ответил:

— Мам, да все нормально! Ты не переживай.

Я начала готовить ужин, а он не уходил с кухни. И это удивило меня. Обычно, встретив меня, он уходил к себе, а тут не отходил от меня. И я подумала: соскучился, наверное, по нормальной маме, которая его понимает, а не ругает. А ему действительно хотелось со мной общаться. Он сказал:

— Ты же еще не видела моего изложения, за которое я получил пятерку. Хочешь, я дам тебе тетрадку посмотреть?

И я, раньше, будучи той правильной мамой, сказала бы: „Молодец, не зря я тебе постоянно твержу — читай книги, читай книги!“

Теперь же — мне действительно вдруг стало интересно — чего же он там написал, за что получил пятерку? Сын принес тетрадь, я начала читать его изложение и сама для себя вдруг отметила — какой хороший у него язык, как правильно и гладко сформулированы фразы. И я сказала ему об этом:

— Смотри, как ты хорошо умеешь писать! Вот этот оборот — как хорошо написан! Каким хорошим литературным языком ты пересказываешь!

Сын стоял и слушал меня с пылающими щеками. А я, закончив чтение, протянула ему тетрадку и сказала:

— Ты у меня просто молодец! Действительно — очень хорошая работа! Я тобой горжусь!

И он, мой мальчик, вдруг сказал со слезами на глазах:

— Мам, а хочешь, я теперь все изложения в мире буду писать на пятерки!

— Хочу! — оторопело согласилась я.

А он, преисполненный признательности, видно просто не зная, чем мне еще отплатить, сказал:

— А хочешь, я прямо вот сейчас пойду и тебе что-нибудь напишу или сделаю какое-нибудь задание!

— Сделай! — ответила я потрясенно.

И он умчался в свою комнату.

А я действительно потрясенная, сидела на кухне и думала, как же так? Я уже два года его долблю, пилю за эту учебу: „Делай уроки! Когда ты сядешь за уроки! Что ты такой безответственный!“ Но, оказывается, нужно было его похвалить, чтобы он побежал сам, с желанием, с интересом сделать какое-то задание. Моя голова не могла осмыслить этого переворота. Как все, оказывается, может быть просто!

Потом, когда мы ужинали, я все еще думала об этом. И — слушала своего сына. Потому что он не замолкал. Почувствовав во мне эту необычную, новую для него, не читающую нотации, а слушающую и интересующуюся им маму, — он спешил, старался рассказать мне как можно больше.

Я же сидела и слушала своего ребенка. И в первый раз за все восемь лет его жизни — я два часа провела рядом с ним, просто слушая его.

И, слушая его, я поняла, что совершенно не знаю своего ребенка! И я поняла, как это бывает, когда родители вдруг теряют своего ребенка, — когда он уходит в плохую компанию или начинает принимать наркотики. Потому что они думали, что знают своего ребенка, потому что видели, что все вроде нормально — уроки делает, домой приходит вовремя. Но что творится там внутри — не знали! Как и я не знала своего ребенка!

Потому что то, что он мне рассказывал, было целым миром. Там были свои отношения. Свои переживания. Там были ссора с другом. Там была девочка, которая ему нравилась. Там у кого-то из одноклассников кошка родила котят, и они, спасая котят, которых родители грозились утопить, перенесли их в подвал и после уроков ходили кормить, а потом ходили и предлагали людям взять в дом котенка. Там у кого-то мама ушла из семьи и папа запил, и мальчик переживал, и уроки не делал, а учительница его ругала. Там были проблемы и страсти, о которых я, его мама, ничего не знала…

Я долго не могла уснуть. Я лежала и думала — как много нужно изменить. Как все нужно изменить. Как нужно теперь все объяснить мужу, который тоже „воспитывал“ ребенка своими: „И в кого ты такой! Что, трудно было понять!“ Как нужно все менять, все менять… И тут дверь в спальню открылась, и я увидела сына.

— Ты чего, сынок? — спросила я.

И он ответил неожиданно:

— Мам, можно я с тобой сегодня посплю?

И я вдруг поняла: ему так не хватило меня — „нормальной“. Он там полежал, подумал — небось, завтра мама опять станет прежней — и пришел ко мне еще — за теплом.

— Сынок, — сказала я как можно теплее. — Ты иди спать. Со мной не надо ложиться, ты не выспишься, будет тесно, и я по ночам толкаюсь…

— Но, мама, я же лягу на папино место, его же нет. Я на его месте же умещусь! Ты же с папой спишь, хоть и толкаешься!

Он не хотел уходить. И я, понимая, почему он не хочет уходить, и так же понимая, что не нужно его, большого мальчика, класть с собой в постель, сказала:

— Нет, сынок, лучше будет, если ты пойдешь к себе…

И не успела закончить, как он, почувствовав мое нежелание пускать его в постель, сказал фразу, которая на какое-то время просто лишила меня дара речи, просто вызвала спазм где-то в горле, отчего я на мгновение не смогла дышать. Он сказал:

— Мам, можно я тогда принесу свою подушку и посплю тут рядом с кроватью, на коврике…

И я, потрясенная, подумала — господи, как он соскучился по моей любви, по моему принятию его, если готов, как собачка, спать на коврике, только чтобы побыть еще со мной рядом!

И я, отдышавшись, сказала ему:

— Сынок! Ты не беспокойся — теперь все у нас будет по-другому. Ты иди и спи спокойно, мы с тобой завтра еще поговорим, и каждый день мы сможем быть вместе…

И он, вздохнув облегченно, как будто получил то, за чем пришел, ушел к себе. А я после всего этого вообще спать не могла. Просто лежала и думала — как все нужно менять… Как все нужно менять…»

Каждый раз, рассказывая эту историю, я думаю и говорю родителям об одном.

Какими ангелами становятся наши дети, когда мы, родители, становимся понимающими, принимающими и любящими! Когда мы стараемся почувствовать, понять и принять ребенка — каким хорошим, понимающим и принимающим становится он сам! Как самые лучшие качества вдруг открываются в нем! Как его открытость, отзывчивость, желание быть хорошим для нас делает его действительно настоящим ангелом!

Мы не раз на страницах этой книги говорили о том, что дети — наше отражение. Как в зеркале они показывают нам нас самих.

Может быть, самое важное в воспитании наших детей — это не их воспитывать, а самим стать ангелами, чтобы им было — что отражать?

Может быть, нам действительно нужно начать с себя? Ведь нам есть в чем совершенствоваться, куда расти, чему учиться!

И я хочу обратить твое внимание на то — что рядом с тобой есть чистое, открытое, доброе существо, Божья душа — ребенок. И это — лучший учитель для каждого из нас! Я много раз убеждалась в том, какое это великое создание — ребенок — во всей его еще природной чистоте, не замутненной нашими фальшивыми правилами, ограничениями, рамками. С его умением принимать и прощать. С его искренностью и открытостью миру. С его душевностью, тонким мироощущением. Как многому у него можно поучиться! И какое счастье, что рядом с нами есть такой человек, рядом с которым мы можем научиться сами быть добрее, открытее!

Ребенок действительно учит нас — ежедневно, иногда ежечасно — пониманию и принятию, терпению и доброте. Он помогает нам найти в себе, открыть в себе наше лучшее состояние — состояние любви и принятия. Поистине, самое чистое и красивое, самое Божественное состояние, в котором мы вообще можем находиться. Не для этого ли он был нам дан?…

…Несколько лет спустя я увидела этого мальчика. Увидела стоящим в группе взрослых, которые собирались вместе провести выходной, участвуя в одной из наших программ. Даже не зная, кто он, чей он — я обратила на него внимание. В нем чувствовалась уверенность, свойственная детям, которые чувствуют себя уважаемыми среди взрослых. Он смело вступал в разговор, не тушуясь, не боясь, что его оборвут или что он скажет что-то не то. Он был улыбчивым и открытым. «Какой славный мальчик!» — подумала я. И только позже поняла, чей он сын. И порадовалась за него и его маму.

…Еще год спустя мы организовывали вечер встречи участников тренингов, приурочив его к встрече Нового года. Собралось много людей, мы подготовили интересную программу, устроили фуршет. Женщина, героиня этого рассказа, пришла на встречу с мужем, который не участвовал ни в одной нашей программе. И когда все собравшиеся подняли бокалы с шампанским, неожиданно для всех, тост произнес именно этот человек. И он произнес тост, который в первую секунду удивил, даже поразил меня.

— Я предлагаю всем нам поднять эти бокалы за возрождение души! — сказал он. И, наверное, заметив удивление на лицах, продолжил: — Потому что то, что происходит на ваших тренингах и программах, и есть настоящее возрождение души!

Я смотрела на этого человека с удивлением, потому что в первое мгновение действительно не могла понять — он-то откуда знает, что у нас тут происходит, когда не участвовал ни в одном тренинге, ни в одной программе?

Но, увидев взгляд его жены, обращенный к нему, полный любви и принятия, увидев его ответный взгляд, подумала вдруг радостно: «Как же он не знает, когда он на самом себе почувствовал это возрождение, это душевное тепло, это принятие и понимание, которые его жена, решив стать хорошей, принимающей и понимающей мамой, просто не могла не перенести и на него!» И я хочу закончить эту книгу коротким рассказом одной мамы, которая, тоже, став «хорошей» мамой, просто описала один вечер, который провела с ребенком.

«Мы с ним немного поиграли вместе, потом вместе почитали. Все было просто спокойно и хорошо. И он несколько раз за вечер сказал мне: „Мам, какая ты у меня хорошая!“ Потом я уложила его в постель и сама прилегла рядом с ним. Мы вместе полежали. Потом я обняла его, поцеловала, пожелала ему спокойной ночи и пошла к себе. И когда я выходила из комнаты, он вдруг сказал мне:

— Мама, спасибо тебе!

— За что? — удивилась я.

— За то, что ты меня родила! — сказал он с трогательной благодарностью в голосе…»

Пусть наши дети будут благодарны нам за то, что мы их родили.

За то, что мы, хорошие родители, были рядом с ними в их детстве…

Оглавление

Глава 1. Что мне с ним делать?

Глава 2. Методы «воспитания»

Глава 3. Последствия наших воздействий

Глава 4. Как мы стали такими родителями

Глава 5. Воспитание по-новому

Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg