«По поводу национализма. Национальная экономия и Фридрих Лист»

Граф С. Ю. Витте • По поводу национализма. Национальная экономия и Фридрих Лист

Предисловие

Около четверти века тому назад я написал по поводу одной газетной полемики брошюру «Национальная экономия и Фридрих Лист», которая тогда же и была издана.

Вскоре после того судьба привела меня к рулю финансовой и экономической политики, а также к участию в политическом управлении величайшей империи. Думаю, что моя государственная деятельность не противоречила мнениям, которые я высказал, когда стоял совсем вдали от власти.

Преклоняясь перед многими мыслями Листа, который был как бы предтечей Бисмарка, я считаю этих двух деятелей истинными националистами. Однако новейшие течения показывают, что национализм может получать разнообразные формы и объем применения в зависимости от места, времени и степени культуры. Так, например, Бисмарк, объединив Германию и создав империю с резким выражением национализма и с министерством, зависящим лишь от императора, не считал препятствием к созданию «национального» государства: конституционную поместную автономию, веротерпимость по отношению подданных не господствующего вероисповедания, даже нехристиан, равноправность всех граждан вне зависимости от вероисповедания и происхождения, установление отношений правительства ко всем гражданам и их между собою на основании незыблемых и одинаковых для всех законов и проч. Между тем многие из указанных явлений жизни Германской империи считаются иногда несовместимыми с национальными основами.

Мне представляется, что есть национализм здоровый, убежденный, сильный, а потому непугливый, стремящийся к охране плодов исторической жизни государства, добытых кровью и потом народа, и достигающий этой цели; и есть национализм болезненный, эгоистичный, стремящийся, по-видимому, к той же цели, но как подчиняющийся более страстям, нежели разуму, нередко приводящий к результатам противоположным. Первый национализм есть высшее проявление любви и преданности к государству, составляющему отечество данного народа; второй составляет также проявление тех же чувств, но обуреваемых местью, страстями, а потому такой национализм иногда выражается в формах диких для XX столетия.

Бисмарк был националист первого рода, а Абдул Гамид — второго. Я думаю, что первый тип более желательный для блага нашего отечества.

Граф Витте. С.-Петербург. Май 1912

По поводу национализма. Национальная экономия и Фридрих Лист

Ни одна наука не находится в настоящее время в столь шатком положении, как политическая экономия. Достаточно сказать, что даже в среде жрецов этой науки являлись и являются лица, которые совершенно отрицают ее существование. Некоторые из них, хотя и продолжают читать лекции политической экономии по известному шаблону, тем не менее в полемике, когда противники их ссылаются на политико-экономические аксиомы, содержащиеся во всех учебниках, не стесняются заявлять, что, мол, эти аксиомы — бабьи сказки. Почему же наука эта находится в таком состоянии? Подробное рассмотрение этого вопроса не составляет предмета настоящих статей. Мы желаем только указать на то, что одна из главных причин такого состояния политической экономии заключается в том, что большинство экономистов допускало смешение и, во всяком случае, недостаточно разграничивало экономические понятия по отношению отдельного лица, нации (страны) и человечества. Между тем одни и те же экономические положения или выводы, справедливые по отношению лица, могут быть совершенно неправильными по отношению нации, одни и те же положения или выводы, верные по отношению нации, могут быть вполне ошибочными по отношению человечества и т. д. Поясним это примером. Для отдельного человека всякая вещь, хотя сама по себе и бесполезная, но которая дает ему возможность взять от других лиц действительно полезные вещи, составляет часть его богатства. Например, долговая запись Ивана на имущество Петра составляет часть богатства Ивана. Но эта долговая запись не составляет части богатства страны, коей подданными состоят Иван и Петр, а также не составляет части богатства человечества. Если запись эта уничтожится, то страна, равно как и человечество, не станут ни богаче, ни беднее. Но если Иван подданный одной страны, а Петр — другой, то эта запись, не составляя части богатства человечества, может составить часть богатства страны, коей подданным состоит Иван. Итак, некоторые предметы, сами по себе бесполезные, хотя не составляют части богатства человечества, но могут составлять часть богатства отдельного лица, а иногда и отдельной страны. Между тем многие экономисты-классики, делая совершенно правильное разграничение между богатством отдельного человека и человечества, недостаточно разграничивают понятия о человечестве и нации и уже потому неправильно считают национальным богатством исключительно только вещи сами по себе полезные или приятные и имеющие меновую ценность.

Творцы классической политической экономии, если не всецело, то преимущественно, в своих логических построениях имели в виду не нацию, а человечество. Они создали науку, которую было бы правильнее назвать не политической (общественной), а космополитической экономией. Их последователи упустили из виду это обстоятельство, а потому начали проповедовать космополитические экономические аксиомы как непреложные законы для национального общежития. Между тем факты и сама жизнь во многих случаях шли в разрез с этими законами. Вследствие этого явилось, с одной стороны, сомнение в праве на существование политической экономии как науки, а с другой — тупое доктринерское отрицание всех тех национальных потребностей, которые не согласуются с принципами творцов политической экономии. Отрицать научное право классической политической экономии только потому, что некоторые принципы ее не согласуются с хозяйственной жизнью различных стран, так же нелогично, как нелогично, например, отрицать научное право математического анализа потому, что многие выводы его не имеют житейского применения. Требовать же лечения всех экономических недугов страны по рецептам космополитической экономии так же бессмысленно, как, например, требовать устройства какого-либо двигателя по формулам аналитической механики, без принятия во внимание качества материалов, условий сопротивления и атмосферических влияний. Для того чтобы жизнь страны могла регулироваться принципами космополитической экономии, принципы эти должны прежде всего получить видоизменение, соответствующее наличным национальным условиям, точно так, как формулы аналитической механики для применения к жизни преобразуются в формулы практической механики, принимающей во внимание физические условия нашей планеты. Оставаясь в области взятого нами сравнения, можно сказать, что классическая политическая экономия аналогична аналитической механике; для применения ее к национальной жизни она должна преобразовываться в национальную экономию, подобно тому, как аналитическая механика преобразовывается в практическую; наконец, для того, чтобы национальная экономия могла применяться к жизни данной страны, должны быть приняты еще во внимание индивидуальные ее особенности, точно так, как для применения формул практической механики к данному случаю или категории случаев в формулы эти должны быть вставлены численные коэффициенты, соответствующие данным условиям этих случаев.

Если бы умственная жизнь настоящего столетия не была под самым сильным влиянием космополитизма, то несомненно, что параллельно развитию политической экономии развивалась бы прикладная часть этой науки — национальная экономия. Но космополитическая аберрация не только не дала возможности приобрести этой прикладной науке права гражданства во всех государствах, но, кроме того, установила разномыслие в житейском понимании принципов политической экономии.

Мы, русские, в области политической экономии, конечно, шли на буксире Запада, а потому при царствовавшем в России в последние десятилетия беспочвенном космополитизме нет ничего удивительного, что у нас значение законов политической экономии и житейское их понимание приняли самое нелепое направление. Наши экономисты возымели мысль кроить экономическую жизнь Российской империи по рецептам космополитической экономии. Результаты этой кройки налицо. Отдельным голосам, восставшим против такого сумасбродства, наши проповедники, облекшись в тогу попугайской учености, возражали теоремами из учебников политической экономии. Несомненно, что такой способ доказательств в глазах толпы имел и имеет значительную убедительность. Толпа верит и не может не верить в теоремы учебников политической экономии по их букве, а не разуму. Подобного рода возражения продолжают сыпаться ежедневно, а потому едва ли не полезно пролить некоторый свет на значение этих возражений. Источником такого света служит знаменитое сочинение Фридриха Листа «Национальная система политической экономии».

Замечательно, что это сочинение до сих пор не переведено на русский язык1, хотя у нас имеется в переводе много экономических книг космополитического направления весьма сомнительного достоинства. Сочинение это совсем не известно русской публике и весьма мало известно многим русским экономистам-космополитикам. Между тем оно в серьезной западной экономической литературе признано явлением из ряда вон выходящим. Лист составил эпоху не только в научной, но и в практической жизни Германии. Он положил в своем отечестве основание науки, называемой национальной экономией (в противоположность политической экономии), — науки, под этим заглавием читаемой во всех университетах. Он был пророком настоящего величия Германии, созданного князем Бисмарком по началам его доктрины. Мы этим не хотим сказать, что князь Бисмарк доктринерски руководствовался или даже вообще сообразовался с сочинением Листа; но несомненно, что то, что делал и делает князь Бисмарк для величия своего отечества, было замечательно точно указано Листом как необходимое для преуспеяния нации вообще и Германии в особенности. Судя же по печатным отзывам, «Национальная экономия» Листа состоит в числе настольных книг князя. По нашему мнению, в настоящее время основательное знакомство с «Национальной системой политической экономии» составляет необходимость для всякого влиятельного государственного и общественного деятеля. Чтение национальной экономии в наших высших учебных заведениях как прикладной части политической экономии могло бы принести громадную пользу. Вероятно, тогда мы избежали бы в будущем многих колебаний и аберраций в экономических мероприятиях. Мы же считаем полезным хотя бегло ознакомить читателей с некоторыми взглядами, так убедительно и доказательно проводимыми в сказанном сочинении. При этом, излагая мысли Листа, мы будем стараться говорить его же словами

I

Начиная говорить о «Национальной системе политической экономии», нельзя не сказать хотя несколько слов о знаменитом авторе этого сочинения

Фридрих Лист родился в 1789 году в Рейтлингене, вольном городе Швабии. Там он получил школьное образование и четырнадцати лет уже начал изучать сыромятничество у своего брата. Но такое занятие не было по нем: он все стремился к умственной работе и книгам. Бросив это ремесло, он некоторое время занимался в городских администрациях и наконец получил видное место в центральной администрации Виртемберга. Здесь он приобрел особое расположение министра Вагенгейма. Этот министр основал факультет в Тюбингене и предложил в нем кафедру своему сотруднику Листу. Одновременно Лист открыл журнал «Друг швабского народа». Но министр скоро потерял свое место, и Лист лишился кафедры и прекратил издание своего журнала. Рейтлинген выбрал его своим представителем, но выбор этот был кассирован, так как Листу не было тридцати лет. Тогда Лист задался идеей уничтожения в Германии внутренних таможен, коей он явился до конца своей жизни самым рьяным поборником. Он говорит по этому предмету речи, пишет статьи, входит в обширные сношения с торговым миром и «коммерческим обществом», подает записки министрам и монархам.

В 1820 году Рейтлинген его снова выбирает своим представителем в виртембергский парламент. С первых же заседаний парламента он требует уничтожения внутренних таможен, установления годичных бюджетов, равномерных налогов; наконец, он ведет агитацию для организации парламентской оппозиции. Министерство на основании конституции требует удаления его из парламента. Независимо сего суд приговаривает Листа к десятимесячной каторжной работе. Тогда он бежит во Францию. Через два года, рассчитывая на монаршую милость, он возвращается в Виртемберг. Здесь его арестуют, но через несколько месяцев выпускают, с тем чтобы он немедленно выехал из пределов отечества.

Он уезжает в Америку. Это было в 1825 году. В Америке Лист напечатал на английском языке ряд экономических статей, произведших значительную сенсацию. В этих статьях уже содержится зерно, развившееся в «Национальную систему». Там случайно, во время прогулки, Лист открывает значительную залежь каменного угля. Он немедленно образует компанию для ее эксплуатации. Предприятие это пошло хорошо и в будущем обещает значительные барыши. Для удобного сбыта угля по проекту Листа строится железная дорога, соединяющая эти копи с каналом. Лист делается состоятельным человеком.

Но он думает только о своей родине. «Я только что перечитал, — пишет он в 1828 году одному из своих друзей, — мою корреспонденцию с „коммерческим обществом“. Какие воспоминания! Это были золотые дни надежд. Я болел тоскою по родине шесть недель, но до сих пор не мог заниматься делами Америки. Я для моего отечества то же, что мать для некрасивых детей: она их любит тем более, чем более они обижены природой. В основании всех моих проектов — Германия, возвращение в Германию!»

Почти в то же время он пишет близкому лицу к королю баварскому ряд писем, пропагандирующих необходимость постройки в Германии железных дорог, — писем, которые были тогда же опубликованы. Он пишет самому королю по тому же предмету. И тогда, когда еще в Англии железные дороги не поколебали всех сомнений в их полезности, — в этом письме он восклицает: «…какая прекрасная победа ума человеческого над материей!» и с поразительным предвидением предсказывает, какую роль будут играть железные дороги в будущем. Но его все тянет в родную страну.

Наконец он получает от президента Янсона поручение вести переговоры с Францией по вопросу коммерческих отношений этой страны с Америкой и одновременно получает место американского консула в Гамбурге. Немедленно по приезде в Европу он печатает на французском языке целый ряд статей по вопросам экономическим, а равно касающимся железных дорог. Во Франции он встречается с инженером Рожье, впоследствии основателем бельгийских железных дорог, и внушает ему идею необходимости соединения железной дорогой Антверпена с Рейном. Но Гамбург протестует против его назначения. Окончив переговоры с Францией, он снова возвращается в Америку и через два года получает место американского консула в Лейпциге. Немедленно по возвращении в Германию он начинает пропагандировать постройку сети германских железных дорог, и пропаганда его имела значительное влияние на ускорение постройки этих дорог. Независимо от многих отдельных статей по экономическим вопросам, в это время им напечатанных, в 1835 году он начал издавать «Журнал железных дорог», который имел значительный успех. В 1837 году Лист получил известие, что промышленный кризис в Америке его окончательно разорил. Для наведения справок по этому делу он отправился в Париж. Здесь он был лично принят и представлен Луи-Филиппу. В это время парижская академия наук назначила конкурс на мемуар по вопросу о международной торговле. Он принял участие в этом конкурсе, и его мемуар, поданный по этому вопросу и получивший премию, снова обратил его мысли к национальной экономии.

Вернувшись в Германию, он начал преимущественно заниматься «Национальной системой», которая и появилась в 1841 году. Появление этого сочинения произвело фурор. Имя Листа начало греметь во всей Германии, и, как обыкновенно бывает, одни расточали похвалы, а другие — ругательства. Наконец каторжник достигнул своей цели: вследствие аудиенции, которую ему предоставил король виртембергский, суд уничтожил свой приговор. Тогда он еще с большею силою возвращается к идее уничтожения внутренних таможен и образования германского таможенного союза. С 1843 года он начал издание «Газеты таможенного союза», которое имело сильное влияние на объединение экономической жизни Германии. Объединение это, конечно, было всего опаснее для Англии. Там следили за каждым словом, сказанным Листом в его газете.

Английский министр-резидент доносил в Лондон, что Лист является самым опасным человеком для интересов Англии. Лист должен был беспрерывно бороться со своими иностранными противниками и отечественными фритредерами. Между тем он оставался с весьма скудными средствами; потеряв состояние, он жил исключительно своим пером, которое в то время в особенности не могло давать достаточных средств. Бурная жизнь и постоянный умственный труд значительно ослабили его здоровье. Он ищет успокоения в путешествиях. Но путешествия его всегда носили деловой характер. Во всех своих путешествиях он пропагандирует словесно и посредством печати излюбленную им идею экономического объединения Германии. В это время он достиг апогея своего влияния; где бы он ни появлялся, всюду он возбуждал энтузиазм; он был центром, вокруг которого сосредоточивались все наиболее важные интересы страны, — он был, как его тогда называли, главный агент Германии (DerAllgemeine Deutsche Consilient). Во время одного из таких путешествий он умер в гостинице в Куфстене, в 1846 году.

Как только распространилась весть о его смерти, во всех концах Германии начали воздавать ему честь, которую далеко не так единодушно ему воздавали, когда он был живым. Тогда только его соотечественники поняли, какую они понесли потерю. Похвалы доходили до того, что его сравнивали с Лютером. С людьми, подобными Листу, обыкновенно оправдывается поговорка: divus dum ne sit vivus.

Сказанное о жизни Листа объясняет причины той силы жизненной правды, которою дышит его знаменитое сочинение. Лист был человек гениального ума со значительной научной эрудицией, приобретенной преимущественно посредством самообразования. Хотя во время жизни Листа некоторые его противники и находили, что его воззрения составляют плод недостаточной учености, но едва ли теперь найдется хотя один серьезный экономист, даже и вне пределов Германии, который позволит себе высказать подобное воззрение. Но Лист не принадлежал к разряду тех ученых экономистов, которые проводят всю свою жизнь в кабинете какого-либо университетского города, имея дело лишь со своими товарищами-профессорами и слушателями, а по части экономических сношений — только со своей прислугой. Он всю жизнь был в самых деятельных деловых сношениях с массой промышленников, торговых людей и коммерческими обществами. Он сам сделался промышленником, нажил большое состояние на промышленном предприятии и на нем же потерял это состояние. Лист непосредственно также занимался торговыми государственными делами.

Подобная деятельность дала ему возможность уразуметь и согласить абсолютность учения классической политической экономии с относительностью жизненных явлений. Но самое главное, что дало ему возможность создать свое знаменитое сочинение, это то, что он был в полном смысле истинным сыном своего отечества. Он родился немцем и оставался до гроба немцем в душе, несмотря на все буйные политические перипетии его жизни. Политические события его выбрасывали из отечества. Но это не только не поколебало его любви к нему, но, напротив, усилило ее. При первой возможности он бросил в Америке свое обеспеченное положение для того, чтобы вернуться на родину, трудиться там для объединения Германии и потом умереть в бедности. Только люди, одаренные сильным национальным чувством, способны создавать выдающиеся произведения в области наук политических и социальных.

Лист всю свою жизнь преследовал, а отчасти и осуществил, экономическое единение Германии. Идея национального единства составляет также основание его «Национальной системы». Эта задача, которая была только намечена Листом, получила осуществление благодаря тому, что Провидение дало Германии другого великого человека в лице князя Бисмарка.

Все желания, все проекты Листа по отношению своей родины, ныне отчасти осуществленные, а отчасти осуществляемые знаменитым канцлером, резюмированы в следующих строках конца предисловия автора «Национальной системы»:

«Известно, куда ведет раздробленная национальность, которая по отношению настоящей национальности то же, что куски разбитой вазы по отношению к целому; это еще всем памятно. Еще не прошло время жизни человека с тех пор, как морские берега Германии носили имена французских департаментов, с тех пор, как священная река Германии давала свое имя фатальной конфедерации чужеземного завоевателя, с тех пор, как сыны Германии проливали свою кровь в пылающих песках юга, точно так, как и в замерзших полях севера, для славы и амбиций чужестранца».

«Мы хотим говорить о национальном единстве, которое бы предостерегло нас, нашу промышленность, нашу династию и наше дворянство от возврата к подобному времени; мы не желаем ничего более».

«Но вы, столь решительные противники возвращения галльского владычества, находите ли вы терпимым и доблестным, чтобы ваши реки и ваши порты, ваши берега и ваши моря продолжали находиться под британским влиянием».

II

Книга знаменитого экономиста, за исключением предисловия и введения, состоит из четырех частей: история, теория, система и политика. Но во введении содержится смысл всего сочинения

С первых же строк введения Лист таким образом определяет всю важность для страны создания правильной национальной экономической системы: «Бедные, слабые и варварские страны обязаны преимущественно мудрости своей экономической системы, что они стали богатыми и сильными, а другие страны, достигшие значительного блеска, помрачились от недостатка хорошей системы; были даже нации, лишенные свободы и политической жизни в особенности потому, что их коммерческое управление не пришло на помощь укреплению и развитию их национальности».

Князь Бисмарк, по-видимому, держится того же взгляда. После военного Седана, когда Франция выказала столько экономической силы, он не почил на лаврах — и сейчас же пришел на помощь укреплению и развитию германской нации посредством национальной экономической системы. Сделавшись министром торговли и взяв в свои руки преобразование всей экономической германской жизни, он укрепил результаты военного Седана Седаном промышленным. Кстати сказать, у нас, к сожалению, делалось нечто противоположное. Париж, Севастополь, равно как и Сан-Стефано, как будто послужили к вящему растравлению хозяйственной жизни народа посредством применения экономических доктрин, недостаточно сообразованных с национальными потребностями.

Несмотря на указанную важность экономической политики для жизни народов, по поводу этой политики, говорит Лист, существует полное разногласие. Между тем такого разногласия в существе вещей нет. Политическая экономия, говорит Лист, основывается на философии, политике и истории. Далее он продолжает:

«В интересах будущего и человечества философия требует: наиболее тесного сближения между собою различных наций, отречения, насколько это возможно, от войн, укрепления и развития международного права, перехода, как говорится ныне, прав людей в право федерации, свободы в сношениях между собою народов как в области моральной, так и материальной, единения всех народов под верховенством права или универсальной ассоциации».

Это — мечта, и осуществление этой мечты представляется Листу весьма отдаленным; если она сбудется, то только «может быть, через несколько столетий», а потому он жестоко восстает против тех, которые считают, что эта мечта может ныне же осуществиться, без соображения с политикой, которая, наоборот, требует:

«В интересах того или другого народа в частности: гарантии его существования и независимости мер, долженствующих споспешествовать его цивилизации, его благосостоянию, его силе, улучшить его социальное положение так, чтобы сделать вполне и гармонически развитой организм во всех его частях, совершенный в самом себе и политически независимый».

Вот различие между идеями классической политической экономии (называемой Листом «школою») и идеями национальной экономии. Первые идеи — будущее, вторые — настоящее. Философия — далекое будущее; политика есть настоящее со всеми ее нуждами и потребностями.

Но не следует думать, что, противопоставляя философии (идеям классической экономии) политику (идеи национальной экономии), Лист устанавливает между ними антагонизм. Напротив того, он указывает, каким образом идеи эти примиряются

«История, — говорит Лист, — ясно указывает потребности будущего, поучая, каким образом во все эпохи материальный и интеллектуальный прогресс были в соотношении с объемом политической ассоциации и коммерческих отношений. Но она в то же время оправдывает потребности политики и национальности, поучая, как нации погибали потому, что недостаточно охраняли интересы своей культуры и могущества, как совершенно свободная торговля с опередившими нациями была выгодна для народов, находившихся в первичных фазисах своего развития, но как те народы, которые уже совершили известный путь, могли идти далее только посредством некоторых ограничений в торговле с иностранцами и, таким образом, стать наравне с теми народами, которые их опередили». Итак, история указывает на способы взаимного согласования требований философии и политики.

Поборники свободного обмена (фритредеры) не допускают никаких ограничений в международных сношениях. Всякое такое ограничение они называют посягательством на здравый смысл, прогресс и даже мораль. Их противники — протекционисты, наоборот, хотя и не отрицают в принципе свободного обмена, но они вместе с Листом убеждены, что этот принцип не может быть применяем при настоящей стадии международного общежития; они не отрицают философии свободы, но они утверждают, что для применения ее необходимо, чтобы над всем человеческим миром царствовала мудрость. «Ограничения — средство, — говорит Лист, — а свобода — цель». Мы принадлежим человечеству и потому не можем быть равнодушны к его преуспеянию; но мы прежде всего русские, точно так, как Лист и князь Бисмарк — немцы, а потому совершили бы преступление, жертвуя ближайшими и насущными нуждами нашей родины ради отдаленных и гипотетических интересов человечества. Проповедники свободы торговли, безусловно, не правы не только по отношению настоящего, но также и по отношению средств достижения будущего, ибо будущая свобода международных отношений может быть достигнута только посредством ограничений в интересах той или другой нации в настоящем. Но будем говорить словами Листа:

«Ассоциация индивидуальных сил для достижения общей цели представляет наиболее верное средство для осуществления благосостояния лиц. Одинокий человек оторванный от себе подобных, слаб и бессилен. Чем больше число людей, с которыми он соединен, чем ассоциация совершеннее, тем больше и совершеннее результаты, т. е. нравственное и материальное благосостояние».

«Самая высокая степень ассоциации людей, которая ныне может быть реализована, это — государство, нация; самая высокая, о которой можно мечтать, это — человечество. Точно так, как отдельный человек гораздо счастливее в государстве, нежели в одиночестве, все нации гораздо более преуспевали бы, если бы были соединены правом, общим миром и свободным обменом. Сама природа постепенно ведет нации к этой совершеннейшей ассоциации, вынуждая их вследствие различия климатов, земли и производительности к обмену, вследствие излишка населения и капиталов — к эмиграции и основанию колоний. Международная торговля, возбуждая деятельность и энергию созданием новых потребностей, перемещением от одной нации к другой идей, открытий и сил, составляет одно из самых могущественных средств цивилизации и благоденствия народов».

«Но покуда единение народов посредством торговли еще весьма несовершенно, так как оно прервано или, по крайней мере, ослаблено войнами и эгоистическими мерами тех или других народностей».

«Через войну нация может быть лишена своей независимости, своего имущества, своей свободы, своих учреждений и законов, своей самобытности и вообще степени культуры и благосостояния, которых она достигла; она может быть порабощена. Эгоистическими мероприятиями чужеземцев ее экономическое развитие может быть смущено и замедлено». «В настоящее время, следовательно, главная забота нации должна заключаться в сохранении, развитии и совершенствовании ее национальности. В этом нет ничего несправедливого и эгоистического; это стремление разумно и совершенно согласно с интересом человечества, ибо оно естественно ведет к всеобщей ассоциации, которая может осуществляться посредством конфедерации постольку, поскольку народы достигают одинаковой степени культуры и могущества».

«Всеобщая ассоциация, основанная на могуществе и богатстве одной какой-нибудь нации и ведущая, следовательно, к подчиненности и зависимости всех прочих, имела бы в результате их уничтожение и устранение международного соревнования; она нарушает интересы и оскорбляет чувства всех наций, которые сознают себя призванными к независимости, к обладанию значительным богатством и высоким политическим значением; произошло бы повторение того, что уже существовало, повторение стремления римлян, осуществленное на этот раз посредством мануфактуры и торговли — вместо оружия, но что точно так же ведет к варварству».

Вот истинная теория протекционизма, ведущая к всеобщей свободе посредством установления у всех народов равномерной культуры и могущества, что составляет необходимое условие торжества философии политической экономии. Последние строки приведенной выдержки, написанные более полстолетия тому назад, выясняют причину настоящего поведения князя Бисмарка по отношению Великобритании. Богатство и экономическое преобладание этой страны «нарушают интересы и оскорбляют чувства немцев, которые сознают, что они призваны к независимости, к обладанию значительным богатством и высоким политическим значением». Для нас, русских, экономическое ослабление Англии, конечно, полезно настолько же, насколько оно полезно и для прочих европейских народов, но под одним условием — чтобы на развалинах главенства Англии не основалось еще более тягостное для России главенство Германии. Кто следит за внешней торговлей, тот знает, что центр наших торговых сношений в последние годы быстрыми шагами передвигается с берегов Темзы на берега Шпрее. Поэтому теория Листа, служащая путеводительницей германской политики, должна быть принята к руководству всеми нациями, а в том числе и Россией, если она не желает подпасть под германское экономическое владычество.

Следуя за экономической жизнью народов, можно различать следующие постепенные стадии их развития: стадия дикого состояния, пастушеского, земледельческого, земледельческого и мануфактурного и, наконец, земледельческого, мануфактурного и коммерческого.

«Очевидно, что нация, обладающая большой территорией, снабженной разнообразными ресурсами и значительно населенной, которая соединяет земледелие, мануфактуры, мореплавание, внешнюю и внутреннюю торговлю, гораздо более цивилизованна, более развита в политическом отношении и более могущественна, нежели народ только земледельческий. Но мануфактуры составляют основы внешней и внутренней торговли, мореплавания и усовершенствованного земледелия, а следовательно, цивилизации и политического могущества; народ, который достигнет монополии всей мануфактурной жизни земного шара, а следовательно, сокращения экономического развития остальных наций, обрекая их лишь на производство земледельческих продуктов и сырых произведений и на производство только местной промышленности, — этот народ неизбежно достигнет всеобщего владычества. Поэтому нация, которая придает какую-либо цену своей независимости и самосохранению, обязана употреблять все усилия, чтобы подняться с низшей на высшую ступень цивилизации в видах скорейшего создания в пределах своей территории земледелия, мануфактуры, мореплавания и торговли». Какими же путями это достигается? Поступательный переход народа в первых трех стадиях лучше всего достигается свободными сношениями с народами мануфактурными, коммерческими. Но переход народа из земледельческого состояния в земледельческое, мануфактурное и коммерческое не может совершиться сам по себе под влиянием свободного обмена, иначе как в предположении, что все народы находятся в это время в состоянии одинакового экономического развития, что они не препятствуют друг другу в экономическом преуспеянии, не останавливают его посредством войн и таможенных ограничений. Но такого положения вещей история до настоящего времени не знала. Всегда одни нации находятся в состоянии высшего развития мануфактуры, мореплавания и торговли по сравнению с другими — состоянии, достигнутом войнами, случайными политическими событиями или более своевременно принятыми искусственными мерами. Поэтому нации отсталые благодаря этим событиям и мерам вынуждены для перехода из земледельческого состояния в мануфактурное принимать такие же искусственные меры посредством создания таможенной системы: запрещения ввоза, ввозных пошлин, ограничений, ограничения мореплавания, премий и т. п. «Итак, таможенная система, — говорит Лист, — не представляет, как это предполагали, выдумку спекулятивных голов, а составляет естественное стремление народов искать гарантии их бытия, их преуспеяния и установления их влияния». Но ведь фритредеры, совершенно игнорируя историю, доказывают нам как дважды два четыре, что таможенная система в действительности нисколько не служит к экономическому росту страны, что применение ее с этой целью указывает только, до какой степени народы могут заблуждаться. В самом деле, говорят нам фритредеры, очевидно, что размер народной промышленности не может быть больше того, насколько она снабжена материалами и пищей для прокормления, т. е. ограничивается размером капитала. Поэтому нельзя создать промышленность, не создавая капитала. Когда запрещается ввоз какого-нибудь иностранного товара и товар этот начинает производиться в стране, то думают, что страна обогащается, так как создается, сверх уже существующих, еще новая отрасль промышленности. Какое заблуждение! Если размер капитала не увеличился, то очевидно, что часть капитала, обращенная на новую отрасль промышленности, отнята от какой-либо другой отрасли. Пошлины, очевидно, не могут увеличивать капитал, а следовательно, не могут развивать промышленность. Но послушаем, что по этому предмету говорит Лист: «Всякая экономия, как частных лиц, так и общества, должна быть рассматриваема с двух главных точек зрения: с точки зрения индивидуальных, социальных и физических сил, посредством которых производятся богатства, и с точки зрения материального имущества, имеющего меновую ценность». «Поэтому существует теория производительных сил и теория имущества, меновых ценностей». «Производительные силы народов зависят не только от работы, сбережений, нравственности и способности людей или от обладания естественными фондами и материальными капиталами; они зависят также от социальных, политических и гражданских учреждений, а также законов и прежде всего от гарантий существования их независимости и их национальной мощи.

Напрасно люди были бы трудолюбивы, экономны, искусны, предприимчивы, разумны и нравственны; без национального единства, без разделения занятий и кооперации производительных сил страна не была бы способна ни достигнуть высшей степени благоденствия и могущества, ни сохранить продолжительное время свои интеллектуальные, социальные и материальные богатства». Таможенная система не увеличивает непосредственно количество материального имущества, а следовательно, и капитала, но развивает и укрепляет производительные силы, которые создают этот капитал. «Принцип разделения труда, — говорит Лист, — до сих пор недостаточно понят. Производительность зависит гораздо менее от разделения различных операций какой-либо промышленности между несколькими лицами, нежели от моральной и материальной ассоциации этих лиц для достижения общей цели».

«Этот принцип применяется не только к фабрике или к сельскому хозяйству, но он распространяется на всю земледельческую, промышленную и коммерческую деятельность народа». «Разделение труда и комбинация производительных сил существует только в такой нации, в которой умственная производительность находится в соотношении с производительностью материальной, в которой земледелие, мануфактурная промышленность и торговля равномерно и гармонически развиты». В стране чисто земледельческой значительное количество производительных сил бездействует, остается без производительного потребления. В стране же мануфактурной объем применения производительных сил достигает предельного значения. «Мануфактурная промышленность благоприятствует наукам, искусству и политическому прогрессу; она увеличивает общее благосостояние, население, доходы государства и государственное могущество; она дает государству средства распространить свои сношения на все части света и создавать колонии».

Итак, для экономического могущества страны необходимо: национальное единство и таможенная система для развития производительных сил, созидающих мануфактурную промышленность, которая дает могущество стране и распространяет ее влияние созданием колоний. Эта краткая программа с буквальной точностью реализована кн. Бисмарком. С 1866-го по 1872 год он создавал единство германской нации, с 1870 года начал устанавливать протекционную систему, развившую промышленность, а когда Германия достигла не только политического, но и экономического могущества, приступил к созданию колоний и вступил в экономическую борьбу с Англией.

Этот последний период его деятельности в настоящее время разыгрывается перед нашими глазами.

Как это уже было сказано, Лист не считает, что протекционизм полезен для народов во всех стадиях их развития, а также для всех без исключения стран. Он является необходимым только тогда, когда «экономическое, интеллектуальное и политическое воспитание страны под влиянием свободы торговли достигло предела, при котором ввоз иностранной мануфактуры и недостаток рынков препятствуют дальнейшему развитию страны». Народ же, «территория которого недостаточно обширна и ограничена ресурсами, которая не обладает устьями своих рек (а следовательно, выходами из своих морей) или которая недостаточно округлена, такой народ не может пользоваться протекционной системой или, по крайней мере, не может пользоваться ею с полным успехом. Необходимо сперва, чтобы он себя восполнил путем завоевания или переговоров».

Эта выдержка нам представляется весьма знаменательной. Все экономисты если не выражают прямо, что всякая война губительна для экономических интересов страны, то, по крайней мере, умалчивают о «народном восполнении путем завоевания или переговоров», как, во всяком случае, не имеющем ничего общего с политической экономией. Они говорят о войнах только как об атрибутах дикой стадии экономического развития народа. И это с точки зрения космополитической экономии совершенно верно; но неверно с точки зрения экономии национальной. Экономический принцип, верный по отношению человечества, как это мы уже объясняли, может быть неправилен по отношению нации — страны. Для экономического развития самой просвещенной нации война может быть выгодна, а потому национальная экономия не может игнорировать этого обстоятельства. Выдержка эта может служить также ответом тем нашим экономистам, которые проповедуют, что наши финансы плохи вследствие военного бюджета, что экономическое несчастье России заключается в стремлении придавать естественное округление своим границам и обладать выходом из своего моря.

Наконец, посмотрим, что говорит Лист по поводу криков, что протекционизм увеличивает стоимость продуктов, ложится бременем на землевладельцев и устанавливает монополию для мануфактуристов:

«Если пошлины удорожают на некоторое время туземные мануфактурные продукты, то зато вследствие внутренней конкуренции они обеспечивают уменьшение их стоимости в будущем; ибо промышленность, достигшая своего полного развития, может устанавливать на свои произведения цены настолько ниже, во сколько обходится провоз вывозимых сырых произведений и съестных припасов и обратный ввоз произведенных из них изделий и прибыль, получаемая на этой торговле».

«Во всяком случае, потеря, производимая пошлинами, выражается ценностью; но зато страна приобретает силы, посредством которых она в состоянии навсегда производить неисчислимые массы ценностей. Эта потеря в ценности должна рассматриваться как стоимость промышленного образования страны».

«Пошлины на мануфактурные произведения не ложатся на земледелие страны. Вследствие развития мануфактурной промышленности — богатства, население, а следовательно, и спрос на земледельческие продукты, рента и стоимость поземельной собственности чрезвычайно увеличиваются, тогда как ценность мануфактурных произведений с течением времени уменьшается. Выигрыш превосходит в десять раз потерю, которую временное увеличение стоимости мануфактурных произведений причиняет земледельцам».

«Хорошая протекционная система не предоставляет монополии мануфактуристам страны; она дает только гарантию от потерь для тех, которые дают свои капиталы, посвящают свои способности и усилия новым промышленностям».

«Она не предоставляет монополии, потому что внутренняя конкуренция заменяет иноземную и потому что всякий гражданин свободен принять участие в премиях, предоставляемых для всех. Она устанавливает только монополию туземцам по отношению иностранцев, которые также пользуются подобной же монополией в своем отечестве».

Мы остановились на предисловии Листа, так как в нем содержатся все основные идеи его сочинения, которые мы изложим весьма бегло. Тем не менее мы увидим, что эти идеи в последующем становятся еще более доказательными и убедительными. Но уже сказанное достаточно обрисовывает значение и характер «Национальной системы политической экономии». Это сочинение как будто представляет собой проект создания величия Германии, осуществленный через несколько десятков лет после его издания. Несчастье для тех, которые не сумели понять и проникнуться идеями, в этом проекте содержащимися! Вот каким предостережением оканчивает Лист свое предисловие:

«Страна, которая посредством протекционной системы не сумеет обратиться в мануфактурную, обречена на материальную и политическую слабость. Опасность увеличивается, если соседние нации следуют другому пути, если они идут во всех отношениях вперед, тогда как мы идем назад, если у этих наций мысль о лучшей будущности возбуждает бодрость и дух предприимчивости граждан, в то время когда у нас недостаток надежды все более и более уничтожает бодрость и способность».

«История представляет примеры гибели целых наций, потому что они не умели в благоприятное время решить великую задачу обеспечения своей моральной, экономической и политической независимости установлением мануфактур и учреждением сильного класса мануфактуристов и купцов».

III

Ранее изложения теории своей системы Лист ищет в истории доказательства ее тезисов: национального единства и покровительства мануфактурной промышленности.

Рассматривая историческое развитие различных наций, он уясняет, что если цветущее состояние торговли известных народов погибло, то потому, что они не могли создать этого единства, составляющего основание экономического развития; если другие народы возвеличились, то потому, что, установив это единство, они сосредоточили все свои усилия на развитии промышленности.

Италия. В каком цветущем состоянии находилась эта страна в двенадцатом и тринадцатом столетиях, когда Венеция, Генуя и Флоренция владели всей мировой торговлей! «Ей недоставало только одного, чтобы сделаться тем, во что обратилась Англия в настоящее время, и вследствие этого единственного недостатка все остальное ускользнуло из ее рук: ей недоставало национального единства и могущества, которое дается этим единством». Италия разоряется сама собою; могущество Амальфи уничтожается Пизой, Пиза падает перед Генуей, а Генуя перед Венецией. Что же касается Венеции, предоставленной своим собственным силам, то она должна была, в свою очередь, сделаться жертвою той же эгоистической политики, но к этому еще прибавилось открытие нового пути в Индию, имевшее чрезвычайно важное экономическое значение: «Если спросить историю, — говорит Лист, — о причинах падения этой республики и ее торговли, то вот что она отвечает: первая причина — сумасшествие, расслабление и подлость выродившейся аристократии, апатия народа, упавшего в рабство. Торговля и мануфактура Венеции должны были погибнуть, если бы даже не был открыт путь через мыс Доброй Надежды. Это падение, точно так, как падение всех итальянских республик, объясняется недостатком национального единства, иностранным влиянием, природным теократизмом и появлением в Европе больших, сильных и компактных национальностей».

Лист не дожил до возрождения в Италии идеи единства. Но история этого времени вполне подтверждает теорию Листа. С установлением национального единства экономическое состояние этой нации значительно поднялось и идет вперед.

Мы уже указывали на то, что Лист признает протекционизм необходимым условием экономического процветания только в известных стадиях развития народа. История Венеции дает ему случай высказаться по этому предмету: «Много раз приводили в подтверждение принципа свободы торговли, что падение Венеции произошло от ограничений, ею созданных; в этом мнении есть малая доля правды, но больше ошибочного». «Пример Венеции доказывает только, что отдельный город или маленькая страна, в присутствии больших государств, не может употреблять с пользой ограничительной системы и что страна, достигшая посредством ограничений мануфактурного и коммерческого владычества, когда эта цель достигнута, должна возвращаться к свободе торговли».

В конце обзора, касающегося Италии, помещены несколько строк, служащих ответом тем, которые водворяют заблуждения в умах публики, ставя на одну доску свободу торговли со свободой вообще. Сколько раз говорилось, что защитники протекционизма проповедуют ретроградную политику.

«Здесь, как и во всех спорах о свободе международной торговли, мы встречаем смешение слов, которое породило большие ошибки. Рассуждают о свободе торговли, как о гражданской и религиозной свободе. Друзья и сподвижники свободы вообще считают себя обязанными защищать свободу во всех ее формах, и вследствие этого свобода торговли приобрела популярность, без различия свободы внутренней торговли от свободы торговли международной, которые в своей сущности и в результатах столь глубоко отличаются друг от друга. Ибо, если ограничения во внутренней торговле только в весьма малых случаях совместны с индивидуальной свободой граждан, то во внешней торговле высшая степень индивидуальной свободы совпадает со значительными ограничениями. Высшая степень свободы внешней торговли может иметь в результате национальное порабощение, как это случилось с Польшей. Именно в этом смысле Монтескье сказал: „В странах свободы купец встречает бесчисленные затруднения, и он никогда не стеснен менее законами, как в странах порабощенных“».

Ганзейский союз. Единство, которого не достигли итальянские республики, создало величие ганзейского союза. В тринадцатом столетии Ганза соединила Гамбург, Любек и восемьдесят пять других городов, расположенных на берегу Северного и Балтийского морей и около Одера, Эльбы и Везера. Ганзейцы создали могущественный военный флот и решили, что товары Ганзы должны перевозиться исключительно на их кораблях. Английский навигационный акт был впоследствии составлен по образцу акта Ганзы. Тут Лист замечает: «Навигационные акты, точно так, как и вообще таможенное покровительство, так естественны народам, предчувствующим свое коммерческое и промышленное величие в будущем, что Соединенные Штаты, едва освободившись, приняли ограничения в мореплавании по предложению Мэдисона».

Ганзейцы имели в своих руках почти всю торговлю с Англией, и эта торговля производилась исключительно на их судах. Это была настоящая монополия, которая существовала почти в продолжение трех столетий. Англия, не имея ни промышленности, ни флота, обменивала свои сырые произведения на мануфактуру. Но от этого соприкосновения с иностранцами национальный дух англичан пробудился.

«Король Эдуард III был того мнения, что может осуществить нечто более полезное и более выгодное для страны, нежели вывозить необработанную шерсть и ввозить сукно. Он попробовал посредством всяких льгот привлечь в свою страну из Фландрии ремесленников по преимуществу сукон, и после того как приобрел довольно значительное число таковых, он запретил одеваться в чужеземные сукна». Это положило начало коммерческому движению Англии. Ганзейский союз начал вести с нею борьбу. Ограничения, принятые против него Англией, несколько раз уничтожались, но потом снова возобновлялись. Этому маленькому купеческому народу удалось создать такую силу, что с ней приходилось считаться английским королям. Наконец, королева Елизавета нанесла окончательный удар Ганзе. Узнав, что в Любеке собрался ганзейский сейм для обсуждения мер, направленных против английской внешней торговли, она приказала захватить шестьдесят ганзейских кораблей. Двое из экипажей этих кораблей были отправлены в Любек с посланием, что королева «полна презрения к Ганзе, ее предложениям и мерам». Таким образом, Ганза начала слабеть и совсем уничтожилась в 1630 году вследствие ограничительных мер, принятых против нее Англией, Данией, Швецией и Россией. Но не только в этом заключаются причины ее разорения: «Ганзейские города основали свою торговлю на производстве и потреблении, на земледельческой и мануфактурной промышленности окрестностей, к которым они примыкали. Но они забыли развить земледелие их родины в то время, когда давали посредством своей торговли значительный толчок земледелию чужеземных стран; они находили более удобным покупать фабричные произведения в Бельгии, нежели основывать фабрики в своей стране; они поощряли культуру полей Польши, воспитание овец в Англии, производство железа в Швеции и мануфактур в Бельгии. Они практиковали в течение столетий предписания теоретиков нашего времени: покупали товары там, где находили наиболее дешевые. Но когда ганзейцы были исключены из стран, где они покупали и продавали, ни их земледелие, ни их промышленность не развились настолько, чтобы излишек их капитала мог найти приложение; этот капитал эмигрировал в Голландию и Англию, где он поднял промышленность, богатство и могущество их неприятелей. Блистательное доказательство тому, что промышленность, предоставленная самой себе, не делает страну счастливой и могущественной».

История ганзейского союза сливается в течение продолжительного времени с историей Англии. Пример Ганзы развил в Англии коммерческую и промышленную жизнь:

После того как свобода торговли с Ганзой довела земледелие Англии до варварского состояния, ограничительная политика, предпринятая ею против Ганзы, Бельгии и Голландии, привела ее к коммерческому и мануфактурному владычеству.

Голландия и Фландрия. После указания на причины, которые создали благосостояние Голландии: дух предприимчивости, бодрость и экономия, развитые вследствие постоянной борьбы с морем, важное открытие искусства соления сельдей, Лист указывает еще на географическую причину:

«Общее правило, что коммерческая деятельность и будущность приморского края зависят от важности его водяных бассейнов. Пусть бросят взгляд на карту Италии и тогда найдут в обширности и плодородии долины По естественное объяснение заметного преимущества торговли Венеции сравнительно с торговлей Пизы и Генуи.

Торговля Голландии питалась рейнским бассейном и его притоками, и потому она должна была опередить торговлю Ганзы в той же пропорции, в какой этот бассейн по богатству и плодородию превосходит бассейны Везера и Одера».

Это правило действительно было общим до открытия железных дорог. Железные дороги значительно ослабили его значение, но тем не менее еще далеко не устранили.

Знаменитый экономист говорит: «Соединение всех бельгийских и батавийских провинций под бургундским владычеством доставило этой местности благоденствие национального единства — обстоятельство, которое при изучении причин, доставивших голландцам преимущества перед соперничающими городами Северной Германии, не должно быть пренебрегаемо. При Карле V Нидерланды представляли единение сил и ресурсов, которое лучше, нежели золотые прииски всего света, лучше, нежели все благоволения и все буллы папы, могло обеспечить их властителю владение землею и морем, если бы он понял значение этих сил и сумел ими управлять и пользоваться. Если бы Карл V отстранил от себя испанскую корону, как отстраняют камень, который грозит увлечь в бездну, — насколько судьба Нидерландов и Германии была бы другая! Владетель Нидерландов, император Германии и глава реформации, Карл имел в своих руках материальные и моральные средства основать наиболее могущественное промышленное и коммерческое государство, наиболее обширное морское и континентальное владычество, которое когда-либо существовало, морское владычество, которое соединило бы под один флаг все суда от Дюнкирхена до Риги».

Вот мечта знаменитого экономиста-патриота! Коммерческое и морское развитие сил Англии и Франции сразило Голландию. Она пала, говорит Лист, «потому, что население, обитавшее на узкой территории и состоявшее из незначительного количества рыболовов, моряков, купцов и немцев-пионеров, хотело сделаться само по себе державой, и часть континента, с которой оно составляло географическое целое, была им рассматриваема и трактуема как чужеземная страна».

Итак, падение Голландии тоже произошло от отсутствия национального единения.

Глава о Голландии кончается следующим знаменательным предсказанием:

«Голландия ныне живет своими колониями и своею международной торговлей с Германией. Но случайная война может лишить ее владений, и по мере того как германский таможенный союз будет понимать лучше свои интересы и уметь лучше управлять своими силами, он еще больше почувствует необходимость присоединить к себе Голландию».

Едва ли кто поручится, что это предсказание не будет в скором времени осуществлено. Еще недавно в иностранных газетах сообщалось о разговорах канцлера с французским посланником по поводу проектов оккупации Бельгии и Голландии. Мы были тогда в Бельгии, и нас удивило, что возможность такой оккупации была встречена многими как нечто такое, что рано или поздно, а должно осуществиться. Все равно, говорили нам, водворение на континенте, по инициативе кн. Бисмарка, строгого протекционизма должно нас привести к гибели.

Англия. Эта страна, проповедующая ныне свободу торговли, создала свое коммерческое и промышленное величие строгим протекционизмом. Выше говорилось о том, как в Англии основалось суконное производство, которое положило начало промышленному развитию страны. Впоследствии властелины ее ничем не пренебрегали, чтобы возбудить промышленную деятельность народа. Некоторые из них, как, например, Елизавета, принимают абсолютные протекционные меры: ввоз металлов, выделанных кож и множества других фабричных произведений совершенно воспрещается. Строительное искусство посредством различных поощрительных мер также водворяется в Англии в царствование Елизаветы. Англичане посредством ряда различных льгот, предоставляемых иностранцам, заимствуют от всех стран света их специальные искусства: у Венеции производство кристалла, у Персии производство ковров и т. п. Фабриканты и ремесленники, выгнанные Филиппом II из Бельгии и Людовиком XIV из Франции, водворяют или улучшают в Англии целую массу промышленностей: производство шляп, бумаги, часов, льняных и шелковых изделий, железа и проч. Все эти производства развиваются и возрастают благодаря запрещениям ввоза или высоким пошлинам: «Овладевши какой-либо промышленностью, — говорит Лист, — она (Англия) окружала ее в течение столетий своим попечением, как молодое дерево, которое требует опоры и забот. Тот, кто не ведает, что в силу работы, прилежания и экономии промышленность со временем делается выгодной и что в стране, ушедшей вперед в земледелии и в цивилизации вообще, новые фабрики, соответственно охраняемые, как бы несовершенны и дороги ни были вначале их произведения, могут, при помощи опыта и внутренней конкуренции, во всех отношениях сравняться со старыми иностранными фабриками; тот, кто не знает, что будущность данного фабричного производства ограничена будущностью многих других, и который не понимает, до какой степени нация может развить свои производительные силы, когда она бдительно и беспрерывно наблюдает за тем, чтобы каждое поколение преследовало дело промышленного прогресса, начиная с того положения, до которого довело его предыдущее поколение, — тот должен начать с изучения истории английской промышленности, ранее нежели приступать к построению систем и навязыванию советов государственным людям, держащим в своих руках будущность народов».

Эта выдержка объясняет величие английской промышленности. Она уясняет доктрину, которой в течение столетий были воодушевлены английские монархи, и вместе с тем может служить прекрасным ответом нашим публицистам-фритредерам.

Навигационный акт установил верховенство английского флота, в особенности в ущерб голландского, который до того времени пользовался монополией каботажа и рыболовства. В 1703 году Метуэнский договор открыл Англии португальский рынок, которым до того времени пользовались голландцы и немцы. Этот договор весьма знаменателен в истории Англии. Он представляет собою первый шаг, поведший ее к колониальному владычеству. Английские произведения из Португалии дошли до Индии и Китая, что имело в окончательном результате прибавление к королевской короне Великобритании императорского титула Индии. Купцы, уверенные в том, что за ними последуют войска, составляли авангард всех колониальных завоеваний Англии. Занятие Индии могло привести Англию к промышленной катастрофе от свободного ввоза в ее пределы индийских бумажных и шелковых тканей. Что же она сделала? Под опасением строжайшей ответственности, она совершенно воспретила ввоз этих произведений из своих собственных владений: «…она не захотела потреблять ни одной нитки из Индии; она отбросила от себя эти столь прекрасные и столь дешевые произведения; она продавала континентальным странам по низким ценам эти прекрасные произведения Востока; она им предоставила выгоды этой дешевизны, для самой же себя Англия не захотела этой дешевизны». Это — последнее слово протекционизма, обогатившего Англию, которая после того создала и столь ревностно начала проповедовать теорию свободы обмена, обморочившую одно время всю Европу

История экономического развития Англии представляет три периода; вначале, когда в ней почти не существовало промышленности и она должна была обменивать свои сырые произведения на иностранные изделия, она держалась полной свободы торговли; когда промышленность и флот приобрели некоторое значение, она устранила иностранные произведения и суда; наконец, когда этим путем ее флот, промышленность и торговля достигли апогея, в ее международных коммерческих отношениях снова появилась свобода. «Тогда, — говорит Лист, — заключая трактаты на основе равенства, с одной стороны, она имела по сравнению с народами отставшими несомненные преимущества и помешала этим народам предпринимать ограничения, вызываемые их потребностями; с другой стороны, она охраняла национальные силы от беспечности и держала в бодрствовании, так чтобы не быть опереженной».

Само собою разумеется, что, кроме указанных причин настоящего богатства Англии, имелись еще другие, совершенно специальные причины: географическое положение, эмиграция фламандских ткачей в XII столетии, переселение в Англию фабрикантов, торговцев и ремесленников почти со всех европейских стран и проч.

Испания и Португалия. В то время как англичане употребили столетия, чтобы создать свое национальное состояние, Испания и Португалия, как известно, достигли громадного богатства в самое непродолжительное время. Но это богатство подобно было богатству счастливца, выигравшего значительный куш в лотерею, тогда как богатство англичан походит на состояние, достигнутое «трудолюбивым и экономным отцом семейства посредством сбережений». Испания и Португалия очень рано блеснули, чтобы затем вступить на путь, по-видимому, безостановочного падения.

В X столетии благодаря маврам промышленность этих стран уже достигла значительного процветания; но религиозные гонения сперва на евреев, а потом на мавров нанесли первый удар этому благополучию. Англичане докончили то, что не успел сделать фанатизм. Азиентский трактат для Испании, заключенный в 1713 году, имел на ее судьбу то же влияние, как Метуэнский на судьбу Португалии. Английская мануфактура наводнила эти страны, ибо известно, что англичане умеют выжимать из своих трактатов все то, что таковые могут дать. Лист по этому поводу вспоминает показание Андерсона, который говорит, что уже в то время англичане были весьма обучены искусству в искусстве объявлять свои произведения в таможнях «так, что они в действительности платили только половину пошлин, установленных тарифами». Кстати сказать, по мере развития промышленности у компатриотов Листа они развили у себя это искусство едва ли в меньшей степени, что теперь мы испытываем.

«Все торговые трактаты Англии, — говорит Лист в заключении исторического очерка экономического развития Португалии и Испании, — нам представляют постоянную тенденцию завоевывать для своей мануфактурной промышленности те страны, с которыми она входит в соглашение, предоставляя их земледельческим продуктам и сырым произведениям кажущиеся выгоды. Она стремится всюду разорять иностранные фабрики дешевизною своих изделий и удобствами своего кредита». Англичане после трактата 1713 года не остановились даже перед организацией в Испании в самых широких размерах контрабанды, а впоследствии, сделавшись хозяевами морей, они оставляли в безопасности морских пиратов. Англичане их не боялись, а между тем пираты оказывали услуги английскому флоту, грабя корабли других держав.

Франция. Относительно Франции Лист напоминает, что она обязана своим промышленным и коммерческим развитием Кольберу, который имел смелость сам один предпринять работу, которую англичане привели к благополучному концу после двух революций и трудов в течение трех столетий. Эденский трактат, заключенный при Людовике XTV, был для Франции то же, что Азиентский для Испании и Метуэнский для Португалии. Англичане сейчас же полонили французскую промышленность.

Французы, усмотрев последствия этого трактата, от него отказались, но, замечает Лист, «гораздо легче разорить в течение нескольких лет цветущие фабрики, нежели целому поколению поднять их».

Лист припоминает слова Наполеона I: «Страна, которая при настоящем положении света практиковала бы принцип свободы торговли, была бы обращена в порошок». Но непрерывные войны при Наполеоне не могли не отразиться самым губительным образом на национальной промышленности. Во время реставрации англичане, в лице Адама Смита, выдумали теорию свободы торговли и начали ее пропагандировать. Французы поддались на эту удочку. Все французские рынки опять перешли в руки англичан.

Тогда Франция снова перешла к протекционизму, который снова дал толчок национальному производству и воссоздал французскую промышленность.

Германия. Лист создал проект для возвеличения своего отечества, но ему было суждено видеть только зародыш этого величия. Фундамент проекта — национальное единство. Развитие германской промышленности начинается с 1819 года, когда во Франкфурте-на-Майне основалась ассоциация из пяти-шести тысяч купцов и фабрикантов с целью совокупных усилий к уничтожению внутренних таможен и установлению общей коммерческой протекционной системы для всей Германии. Мы уже говорили, какое деятельное участие принимал сам Лист в осуществлении целей этой ассоциации. Затем ассоциация эта приняла протекционный прусский тариф 1818 года. Теперь Германия уже живет не только под покровительством прусского тарифа, но под покровительством всего охранительного прусского государственного строя. Задача единения исполнена, и германская промышленность приняла чрезвычайное развитие, предвиденное в начале настоящего столетия гением Листа.

Северная Америка. Вне пределов Европы Лист касается только Северной Америки. Он устанавливает тот факт, что протекционная система создала ее независимость. Известно, что этой системы американцы держатся и до настоящих дней, несмотря на зловещие предсказания прежних и настоящих фритредеров. Еще основатели теории свободы обмена, Адам Смит и Сэй, доказывали, что будущность Америки заключается только в земледелии. Теперь мы видим, насколько мнения этих действительно замечательных экономистов, увлекавшихся свободой обмена, оказались неосновательными. Американские Штаты сделались одной из самых великих промышленных стран света. На них вполне оправдалась система Листа. Война за независимость установила национальное единство, а строго протекционная система восполнила результаты этого единства.

Россия. Лист говорит очень немного о России. Но тем не менее, по понятной причине, мы остановимся над тем, что он о ней говорит.

Россия обязана первыми шагами своего промышленного развития сношениям с Грецией, затем торговле с Ганзой через Новгород; когда же царь Иоанн Васильевич покорил этот город и затем был открыт путь сношений через Белое море — то торговле с англичанами и голландцами.

Тем не менее значительное развитие русской промышленности началось только со времени Петра Великого. История России начиная с первых годов XVIII века представляет блистательное доказательство могущественного влияния национального единства и политических учреждений страны на экономическое преуспеяние народа. «Царскому авторитету, благодаря которому было установлено и удержано единство между множеством варварских орд, Россия обязана созданием своей промышленности, быстрым ростом земледелия и населения, развитием внутренней торговли при помощи каналов и путей сообщения, развитием обширной внешней торговли — одним словом, всем своим коммерческим значением».

Экономическая система в России в точном смысле этого слова, по мнению Листа, начинается только с 1821 года. Конечно, льготы, предоставленные Екатериной II иностранным рабочим и фабрикантам, улучшили состояние некоторых ремесел и фабрик; но промышленная культура нации была еще настолько отсталая, что промышленность ограничивалась грубым изделием полотен, железа, стекла и вообще только изделиями тех отраслей ее, которые были особенно благоприятствуемы земледельческими и минеральными богатствами страны. Впрочем, в то время большее развитие промышленности не было еще в экономическом интересе России. Если бы иностранцы принимали в уплату их произведений съестные припасы, сырые произведения и грубые фабричные изделия, которые Россия могла давать, если бы не было внешних усложнений и войн, Россия еще долго имела бы выгоду производить свободный обмен со странами, ее опередившими, ибо ее культура могла от этого выиграть более, нежели от протекционной системы. Но войны, блокада континента и ограничительные меры других стран поколебали интересы России и заставили ее искать более надежной экономической системы, нежели вывоз сырья и ввоз фабричных изделий. Таким образом, она была вынуждена заняться сама обработкой своего сырья.

После войны хотели снова вернуться к свободе торговли.

Правительство и сам царь были склонны к фритредерству. Тогда Шторх имел такой же во многом губительный авторитет в России, как Сэй в Германии. Уничтожили пошлины. Заводы и фабрики, преимущественно вследствие конкуренции Англии, начали разоряться, но это не смутило фритредеров. «После кризиса, который будет пройден, — говорили они, — Россия вкусит сладчайшие плоды благодеяния свободы торговли». В то время коммерческие конъюнктуры действительно благоприятствовали экономическому положению России. Плохой урожай в большей части Европы вызвал усиленный вывоз земледельческих продуктов — и это дало России возможность заплатить за усиленный ввоз иностранной мануфактуры. Но когда исключительный спрос на русские продукты прекратился и Англия в интересах аристократии затруднила ввоз хлеба, а в интересах Канады — ввоз дерева, то разорение русских фабрик и усиленный ввоз в Россию заграничных изделий дал себя почувствовать во всей силе. «Тогда, после того как вместе со Шторхом рассматривали торговый баланс как химеру, существование которой для образованного человека так же постыдно и неприлично признавать, как существование колдуний в XVIII столетии, с ужасом увидели, что между независимыми странами действительно существует нечто аналогичное торговому балансу». Правительство было вынуждено вернуться к протекционной системе, о чем были оповещены представители России при иностранных дворах особым циркуляром графа Нессельроде в 1821 году, в котором говорится, что «Россия видит себя вынужденной обстоятельствами прибегнуть к независимой коммерческой системе; что продукты империи не находят помещения во внешних рынках; что фабрики разорены или находятся накануне разорения; что вся звонкая монета уходит за границу, и коммерческие дома, наиболее солидные, находятся накануне катастрофы».

Благодетельные последствия для России восстановленного протекционизма, не менее как бедствия, произведенные предыдущей практикой свободы торговли, послужили к наглядному доказательству неправильности принципов и уверений фритредеров. Из всех цивилизованных стран, преимущественно же из Англии и Германии, явились капиталы и умственные силы, чтобы принять участие в выгодах, предоставленных русскому производству новым таможенным тарифом. Дворянство, «не находя внешних рынков для своих произведений, попробовало разрешить обратную задачу, а именно — приблизить к себе рынки: они основали фабрики в своих поместьях». Спрос вновь созданных шерстяных фабрик на шерсть значительно увеличил овцеводство. Заграничная торговля вместо того, чтобы уменьшиться, увеличилась, в особенности торговля с Китаем, Персией и вообще Азией. Коммерческие кризисы прекратились, «и достаточно просмотреть последние отчеты департамента торговли России, чтобы убедиться, что Россия благодаря принятой ею системе достигла благоденствия и что она гигантскими шагами подвигается как по пути богатства, так и могущества».

Такие результаты тогда смущали немцев, и вот как Лист их утешает: «Безрассудно со стороны Германии желать уменьшения этих прогрессов и расточать жалобы на ущерб, который система России принесла северным германским провинциям. Нация, как и человек, не имеет более дорогих интересов, как свои собственные. На России не лежат обязанности хлопотать о благоденствии Германии. Пусть Германия занимается Германией, а Россия — Россией. Вместо того чтобы жаловаться, вместо того чтобы питаться надеждами и ждать Мессию будущей свободы торговли, было бы лучше бросить космополитическую систему в огонь и воспользоваться примером России». Германия последовала совету Листа. Она воспользовалась нашим примером, но мы им не воспользовались. Поэтому и произошла метаморфоза, которая отзывается ныне на всем экономическом строе России. Что Англия смотрит косо на коммерческую политику России, это, говорит Лист, вполне естественно. Россия благодаря этой политике эмансипировалась от Англии, она явилась ее соперницей в Азии. Если Англия имеет преимущество дешевизны своих изделий, то зато Россия имеет выгоды соседства с Азией.

Затем Лист указывает на некоторые тормозы к дальнейшему преуспеянию России, из которых главный — крепостное право. Она должна их устранить — для дальнейшего прогресса. «Но для того, чтобы эти реформы были возможны, — говорит Лист, оканчивая очерк о России, — необходимо прежде всего, чтобы русское дворянство поняло, что его интересы непосредственно связаны с этими реформами». Русское дворянство это поняло. Совершилось в несколько лет — совершенно мирно — то, что в других странах покупалось десятками лет труда и потоками крови. Народ стал свободен. Но тем не менее надежды Листа относительно дальнейшего экономического развития России далеко не сбылись. Последствия этой благодетельной реформы были умалены новой волной фритредерства.

В 1857 году был введен таможенный тариф, продиктованный идеями свободы торговли. Затем народно-хозяйственная жизнь устраивалась под веянием той же школы. И только в последние годы грозная действительность заставила уклониться от этих веяний, держащих тем не менее еще до настоящего времени многие умы в плену.

Таким образом, в результате можно сказать, что экономическая мощь России основывается исключительно на могущественнейшем национальном единстве, составляющем основу экономического благосостояния всякого народа. Благодаря этому единству Россия переносила и переносит все невзгоды судьбы и неразумия. Она еще не испытала благодеяний протекционной системы, которая может ее освободить от чужеземной политики и развить все ее бесчисленные богатства, находящиеся в летаргическом состоянии. То, что делалось частичным применением этой системы сегодня, нарушалось завтра. Россия испытает плоды этой системы только тогда, когда она, «овладевши какой-либо промышленностью, окружит ее в течение столетий своим попечением. Тот, кто не понимает, до какой степени нация может развить свои непроизводительные силы, когда она бдительно и беспрерывно наблюдает за тем, чтобы всякое поколение преследовало дело промышленного прогресса, начиная с того положения, до которого довело его предыдущее, пусть ранее, нежели давать советы, начнет с изучения истории английской промышленности». «Гораздо легче разорить в течение нескольких лет цветущие фабрики, нежели целому поколению поднять их».

Уроки истории. В заключение исторического обзора экономического развития различных стран Лист, под заглавием «Уроки истории», делает логические выводы из этого исследования. Сущность этих выводов заключается в следующем:

«Во все времена и во всех странах способность, нравственность и деятельность граждан регламентировались для благоденствия страны, и богатство увеличивалось или уменьшалось с этими качествами; но никогда труд и экономия людей, дух изобретательности и предприимчивости не создали ничего великого там, где они не могли опереться на гражданскую свободу, учреждения и законы, администрацию и внешнюю политику, в особенности же на национальное единство и могущество».

«История учит, что ограничительные меры составляют естественные последствия различия интересов и усилий народов к достижению независимости и могущества, а следовательно, последствия национального соперничества и войны, а потому они должны устраниться только при согласовании всех национальных интересов или при общей ассоциации всех народов под режимом права».

«Опыты некоторых стран, применявших у себя свободу внешней торговли в присутствии нации, их перевешивающей в промышленности, богатстве и могуществе или держащейся ограничительной коммерческой системы, нам показывают, что этим отдают в жертву будущность страны, без всякой вообще пользы для человечества и только в выгоду страны, держащей скипетр мануфактур и торговли».

«История, наконец, нас учит, каким образом народы, обладающие от природы всеми средствами для достижения высшей степени богатства и могущества, могут и должны, без того чтобы не стать в противоречие сами с собою, менять свою коммерческую систему по мере того, как идут вперед. Сперва, действительно, посредством свободы торговли с народами, их опередившими, они выходят из варварства и улучшают свое земледелие; потом, посредством ограничений, они заставляют цвести их фабрики, рыболовство, флот и внешнюю торговлю; наконец, после достижения высшей степени богатства и могущества, посредством постепенного перехода к принципам свободы торговли и свободной конкуренции на иностранных рынках, им принадлежащих, они охраняют от беспечности свое земледелие, мануфактуру и своих купцов и держат их в бодрствовании, дабы сохранить верховенство, которого они достигли».

IV

Космополитическая и политическая экономия.

Изложение «Теории» Лист начинает с определения предмета политической экономии. Основатели этой науки Кенэ, Смит и даже Сэй имели в виду все человечество, а не нацию. Они создали не политическую, а космополитическую экономию, исходящую из гипотезы, что нации всего земного шара составляют одно общество, живущее в постоянном мире, — а потому и предлагающую применять ко всем странам одну и ту же неизменную доктрину. Политическая же, или национальная, экономия должна принимать идею национальности за точку отправления и поучать, каким образом данная нация при настоящем положении всего света и при наличности особых условий, в которых она находится, может сохранять и улучшать свое экономическое положение.

Сколько раз говорилось, что свобода обмена должна составить высшее выражение прогресса человечества; но этот прогресс еще весьма отдален, между тем как экономисты-космополитики говорят о свободе обмена как о подлежащем немедленному приведению в исполнение. Свобода обмена возможна только при условии, если она всеобща, если все нации находятся в положении братства и равенства, — и именно протекционизм, развивающий национальные экономические силы и подвигающий умственное и общественное развитие, подготовляет такое положение вещей, при котором возможно осуществление свободы обмена, представляющее собой такое же отдаленное благо, как, например, всеобщий мир. Философы могут мечтать о всеобщей федерации; но имеет ли право экономист, при данных общественных условиях, пренебрегать национальной идеей для достижения гипотетических интересов человечества? Не обязан ли он, наоборот, при несомненном существовании национального соперничества и антагонизма, изучать и указывать средства для национального совершенствования вообще и в особенности для процветания своего отечества? Наше воображение, не стесняемое пределами времени, может предвидеть в отдаленном будущем свободу обмена, основанную на всеобщем мире; но наш здравый смысл, возвращая нас к реальным фактам, в ожидании такого золотого века, указывает нам на необходимость, чтобы наше отечество было снабжено всеми средствами для защиты против действительно существующей национальной борьбы, стирающей с лица земли те нации, которые не заботятся о своих национальных интересах.

Поэтому Лист, в теории, вполне разделяет энтузиазм сторонников свободы обмена. Делая апологию этой теории, он, между прочим, говорит: «Три соединенные державы, составляющие Великобританию, представляют разительный и решительный пример громадных результатов свободы торговли между ассоциацией народов. Пусть представят себе подобную ассоциацию между всеми нациями земного шара — и самое живое воображение не могло бы изобразить сумму благоденствия и могущества, которую она доставила бы человечеству».

Таким образом, «школа (классическая политическая экономия) основывается на правильной идее — идее, которую наука должна признавать и разрабатывать для того, чтобы выполнять свое назначение, заключающееся в просвещении практики, идеи, которую практика не может игнорировать без того, чтобы не впадать в заблуждение». Но дело в том, что школа совершенно пренебрегла национальностями, их интересами, их особыми условиями и забыла их согласить с идеей всеобщего единения и вечного мира.

«Школа принимает за реализированное такое положение вещей, которое может осуществиться только в будущем. Она предполагает существование всеобщей ассоциации и постоянного мира и отсюда выводит заключение о значительных выгодах свободы торговли. Она смешивает, таким образом, следствие с причиной».

«Постоянный мир существует между провинциями и странами, уже соединившимися, — и от этой ассоциации произошло их коммерческое единение. Они обязаны постоянному миру, в котором живут между собою, теми выгодами, которых от этого достигли. Все примеры, которые нам представляет история, показывают, что политическое единение предшествует коммерческому. При настоящем положении света свобода торговли вместо того, чтобы создать всеобщую республику, создала бы всеобщее подчинение народов верховенству страны, наиболее сильной в мануфактурах, торговле и мореплавании».

«Всеобщая республика, как ее понимали Генрих IV и аббат de Saint-Pierre, т. е. как ассоциацию, в которой все нации признавали бы легальное управление и отказались бы от расправы, осуществима настолько, насколько известное число наций достигло приблизительно одинаковой степени промышленности, цивилизации, политического воспитания и могущества. Свобода торговли не может распространяться иначе, как посредством постепенного расширения этой ассоциации; только посредством такого расширения она может доставлять народам значительные выгоды, пример которых нам показывают провинции и страны, уже соединившиеся.

Протекционная система представляет единственное средство для поднятия стран, отставших в цивилизации, до уровня опередившей нации, которая, конечно, не получила от природы вечной монополии мануфактурной промышленности, а только ушла вперед других; протекционная система является с этой точки зрения наиболее могущественным двигателем к достижению окончательной ассоциации народов, а следовательно, и истинной свободы торговли. И с той же точки зрения политическая (национальная) экономия является наукой, которая, принимая во внимание существующие интересы и особые условия нации, учит, каким образом каждая из них может достигнуть той степени экономического развития, при которой ее ассоциация с другими народами равной культуры, на основании свободы торговли, становится возможной и выгодной».

В то время как Лист писал приведенные строки, промышленное верховенство Англии было еще могущественнее, нежели теперь, и при таком положении вещей вот к каким результатам привело бы, по мнению Листа, применение свободы торговли:

«Английская нация, как нация независимая и изолированная, приняла бы меры, чтобы при помощи политики распространить свое могущественное влияние; упираясь на свои банки, законы, учреждения и обычаи, англичане употребили бы все силы и капиталы на развитие туземной промышленности; свобода торговли, открывая все страны света английским мануфактурам, поощряла бы их к тому; тогда им не легко приходила бы мысль основывать мануфактуры во Франции или в Германии, тогда весь излишек своего капитала они приложили бы к внешней торговле. Если бы англичане находились в положении необходимости, в котором иногда находятся ныне, эмигрировать или вложить свои капиталы за границей, они предпочли бы соседним континентальным державам отдаленные местности, в которых встречали бы свой язык, законы и учреждения. Англия обратилась бы в один громадный мануфактурный город. Азия, Африка и Австралия были бы ею цивилизованы, и из них она выкроила бы новые государства на образец, какой подсказала бы ей ее фантазия. Со временем основался бы, под президентством метрополии, целый мир английских стран, в котором континентальные европейские нации терялись бы как ничтожные и бесплодные расы. Франция вместе с Испанией и Португалией несли бы миссию снабжать английский мир лучшими винами и самим пить наихудшие. Германия не имела бы другого назначения, как доставлять английскому миру детские игрушки, деревянные часы, филологические трактаты, а иногда людей, обреченных ездить чахнуть в Азию и Африку, чтобы ощущать английское коммерческое и промышленное могущество и слушать английский язык. Не прошло бы много столетий, как в этом английском мире говорили бы о немцах и французах с таким же уважением, как мы ныне говорим об азиатских народах». Вот та перспектива, которая, по мнению Листа, открывается для европейской нации, отступающей от своих национальных начал во имя доктрины свободы торговли.

Теория ценностей и производительных сил. Политическая экономия занимается исследованием богатства. Богатством называют сумму необходимых, полезных и приятных вещей, имеющих меновую ценность. Очевидно, что способность создавать богатства гораздо важнее самого богатства, ибо без этой способности богатство не только не может возрастать, но оно непременно должно уничтожаться, т. е. пойти на удовлетворение людских потребностей. В чем же заключается способность создавать богатство, т. е. причина богатства? Почти все экономисты, начиная с представителей классического и кончая представителями крайне социалистического направления — с Адама Смита до Карла Маркса, — говорят, что причина богатства заключается в труде. Несомненно, что богатство не может создаваться иначе, как посредством работы тела или ума; но из этого не следует, что один труд способен сделать отдельного человека или нацию богатыми. Мы видим, что в жизни богатство людей большей частью не находится в соотношении с их трудом. История указывает на примеры разорения стран, несмотря на значительный труд и экономию их граждан. Таким образом, положение экономистов, что труд составляет причину богатства, а лень — бедности, положение, которое, как замечает Лист, было высказано еще царем Соломоном, не объясняет, почему одни нации богатеют, а другие впадают в бедность. Богатство нации зависит от массы разнообразных причин, и не только материального, но и духовного характера. Оно зависит от национального могущества, от географического положения, от политических и гражданских учреждений, законов, религии, нравственности и проч. Почти все экономисты трактуют о богатстве и его причинах с материалистической точки зрения. Основатель политической экономии Адам Смит под богатством понимал совокупность вещественных продуктов, а потому и причину богатства видел только в труде материальном.

Всякий умственный и художественный труд признавался им трудом непроизводительным. Нелепость такого положения, на которую Лист подробно указывает с особым сарказмом, настолько очевидна, что едва ли на ней стоит останавливаться. Уже его ближайший последователь Сэй заметил невозможность сохранения в науке такой нелепости, а потому включил в понятие о богатстве и невещественную деятельность человека, но только как эквивалент вещественным предметам, ею выражаемым. По его учению, причина богатства заключается как в материальном, так и в умственном труде, но только в той мере, в какой умственный труд способен творить ценности. Вообще, по учению Адама Смита и его ближайших последователей, политическая экономия является теорией ценности. Идея ценности служит основанием всей их доктрины. Лист, в противоположность теории ценности, выставляет теорию производительных сил. Разницу между этими двумя теориями он разъясняет следующим примером:

«Если два отца семейства — собственники — экономизируют в год по 1000 талеров и имеют каждый по пяти сыновей, причем один отец семейства кладет свои сбережения на проценты и занимает своих сыновей физической работой, тогда как другой употребляет свои сбережения на то, чтобы сделать двух из сыновей интеллигентными земледельцами, а остальных трех профессорами соответственно их способностям, то первый из них поступает по теории ценности, а второй — по теории производительных сил. В момент их смерти первый будет богаче в меновых ценностях, но по отношению производительных сил произойдет совершенно обратное.

Собственность одного будет разделена на две части, и каждая из них, эксплуатируемая с большим искусством, даст чистый доход, равный общему чистому доходу, ранее получавшемуся; в то же время остальные три сына в своих талантах будут иметь широкий источник для существования. Собственность же другого будет разделена на пять частей, и каждая из них будет так же худо управляема, как и была ранее вся собственность в совокупности. В одном семействе было возбуждено и развито значительное количество моральных сил, талантов, которые будут увеличиваться от поколения к поколению, и всякое новое поколение будет обладать большими источниками для приобретения богатства, чем предыдущее. В другом семействе, наоборот, тупость и бедность будут увеличиваться по мере того, как собственность будет все более раздробляться. Подобным образом плантатор увеличивает посредством рабов сумму своих меновых ценностей, но разоряет производительные силы будущих поколений».

Таким образом, всякий расход на образование, на правосудие и на войско (который, по мнению некоторых экономистов либерального направления, представляется расходом непроизводительным, потому что он не только не создает непосредственно ценностей, но, напротив того, их уничтожает), с точки зрения Листа, является производительным, ибо уничтожение ценностей производится в пользу усиления производительных сил.

Христианство, уничтожение рабства, единоженство, престолонаследие, изобретение печатания, прессы, почты, монетной системы, учреждение полиции, обеспечивающей безопасность граждан, и проч., и проч., — все это составляет источник производительных сил, а следовательно, и богатства. Сэй говорит — «законы не могут создавать богатства», и на это Лист ему отвечает — «конечно, они не могут их создавать, но они создают производительные силы, которые гораздо важнее богатства или обладания меновыми ценностями».

Сопоставляя теорию ценности с теорией производительных сил по отношению нации, Лист говорит: «Внешние сношения нации не должны оцениваться, как торговля купца, исключительно по теории ценности, т. е. единственно по соображению с чистой пользой, ею доставляемой в данное время; нация в то же время должна иметь в виду совокупность отношений, от которых зависят ее существование, ее будущность, ее могущество. Нация должна делать жертвы и переносить лишения в области материального богатства для приобретения умственных и социальных сил; она должна жертвовать выгодами в настоящем для того, чтобы обеспечить себе выгоды в будущем».

Рассуждая с точки зрения теории ценностей и оценивая деятельность нации, как купца, очевидно, что она должна покупать нужные ей продукты там, где их можно достать дешевле; что безумно заниматься производством таких предметов, которые дешевле купить на стороне, и что, таким образом, ввозные пошлины представляют монополию в пользу промышленников в ущерб всей нации. Но необходимо прийти к другим заключениям, рассматривая вопрос с точки зрения производительных сил.

«Верно, что ввозные пошлины вначале удорожают фабричные произведения, но также верно и то, как признает и сама школа (фритредеры), что впоследствии у народа, способного к значительному развитию промышленности, эти произведения могут производиться дешевле той цены, по какой они могут ввозиться извне. Если, следовательно, ввозные пошлины требуют жертв в ценности, то жертвы эти уравновешиваются приобретением производительных сил, которые не только обеспечивают в будущем бесконечно большее количество материального богатства, но, кроме того, промышленную независимость на случай войны. Вследствие промышленной независимости нация получает возможность возвышать свою цивилизацию, улучшать свои учреждения внутри страны и укреплять свое могущество вне ее. Нация, которая имеет промышленное призвание, прибегая к протекционной системе, поступает точно так же, как собственник, который жертвует своими материальными ценностями для того, чтобы выучить своих детей какой-нибудь производительной промышленности». Далее Лист говорит о вывозных премиях. С точки зрения теории ценности, вывозные премии во всех случаях представляют не что иное, как подарки, которые делает страна тем государствам, в которые вывозятся премированные продукты. Но такими премиями одна страна может разорять другую, и, таким образом, подарок в ценности иногда наносит громадный убыток производительным силам.

Подарки эти, говорит Лист, похожи на те, «которые султан имеет обыкновение подносить своим пашам, когда он им посылает ценный шелковый шнур». «С тех пор, как троянцы были награждены греками деревянной лошадью, народу небезопасно принимать подарки от другого народа». «Если бы ныне Англия взяла на себя обязательство доставлять немцам бесплатно в течение нескольких лет все мануфактурные произведения, которые им необходимы, мы бы не посоветовали немцам принять этот подарок. Предположим, что англичане, вследствие новых изобретений, будут в состоянии фабриковать полотно на 40 процентов дешевле, нежели немцы старым способом, и что этими изобретениями они воспользуются в течение нескольких лет ранее, нежели ими воспользуются немцы; в таком случае одна из самых важных и старых промышленностей Германии без соответствующего покровительства будет разорена и немецкая нация очутится в положении человека, потерявшего часть своего тела; но кто может утешиться в потере одной руки потому только, что его рубашка стала на 40 процентов дешевле?»

Наконец, вследствие того, что основатели классической политической экономии не обратили должного внимания на теорию производительных сил, они не придали соответствующего значения мануфактурной промышленности и не делают различия между мануфактурным и земледельческим производством. «Школа не замечает, что мануфактурная промышленность, водворяемая в земледельческой стране, употребляет с пользой массу сил ума и тела, сил естественных и инструментальных, или капиталов, как их называет школа, которые ранее оставались в бездействии и которые без этой промышленности находились бы вечно во сне. Школа воображает, что введение мануфактурной промышленности отнимает силы у земледелия, перенося их на фабрики, между тем как она создает большей частью новые силы, которые не отнимаются от земледелия, а, напротив того, помогают его вящему развитию».

Национальное разделение труда и ассоциация производительных сил страны. Основатели классической политической экономии выяснили принцип разделения труда, составляющий экономическую основу настоящего общежития, но они не дали этому принципу того обширного значения, которое он имеет в действительности, ограничив его только применением к промышленности. Лист дает ему более широкое значение. Принцип разделения труда, говорит Лист, заключается «не только в подразделении между несколькими лицами различных операций какой-либо промышленности, но он представляет в то же время ассоциацию деятельностей, знаний и различных сил для достижения общего производства. Производительная сила этих операций не зависит только от разделения, но также существенно от ассоциации». Эта идея высказывается и у Адама Смита; но Лист ее осветил и обобщил. Известно, что Адам Смит уяснил закон разделения труда на примере производства иголок; он говорит о применении этого закона к данной промышленности, к индивидуальным усилиям. Лист обобщает этот закон. «Всякая фабрика, — говорит он, — какова бы она ни была, не может процветать иначе, как посредством комбинации своих производительных сил с силами всех остальных фабрик». И действительно, известно, что кризис в каком-либо производстве неизбежно отражается на остальных. Обыкновенно, например, при бумагопрядильном кризисе или при кризисе в каком-либо ином производстве смотрят на это бедствие как на беду бумагопрядилыциков и склонны смотреть на заботу правительства, иногда связанную с денежными жертвами, об устранении или смягчении кризиса как на личную помощь той или другой категории промышленников, ставя иногда на вид, что эта личная помощь делается на общегосударственные средства. Подобный взгляд происходит от непонимания теснейшей связи между всеми производительными силами страны. Кризис, не устраненный вовремя в бумагопрядильном или в каком-либо ином производстве, неизбежно должен отразиться на производствах, более близко с ними связанных, и, таким образом, удар, нанесенный какой-либо крупной промышленности, передается от одних производств к другим, подобно волнам, образующимся от падения камня на поверхность воды.

Далее Лист говорит: «Увеличение производительных сил как следствие разделения промышленных операций начинается с фабрики и распространяется до национальной ассоциации. Фабрика будет тем более процветать, чем более в ней подразделены занятия, чем более рабочие связаны между собой и чем содействие каждому из них наиболее обеспечено. Производительная сила каждой фабрики будет тем большая, чем более развита во всех ее отраслях мануфактурная промышленность страны и чем крепче она соединена с другими отраслями производства. Точно так же производительная сила земледелия будет тем большая, чем более земледелие соединено местными, коммерческими и политическими отношениями с мануфактурной промышленностью, усовершенствованной во всех ее разветвлениях. По мере развития мануфактурной промышленности в земледелии усиливаются разделение операций и комбинация производительных сил, и потому земледелие возвышается до предела совершенства. Та нация будет наилучше снабжена производительными силами, а потому и будет богаче, которая в пределах своей территории доведет промышленное производство до наибольшего совершенства и, следовательно, земледелие которой будет снабжать население фабрик большей частью съестных припасов и сырьем, в котором оно нуждается».

Лист в своем сочинении неоднократно возвращается к положению, что земледелие находится в теснейшей связи с мануфактурной промышленностью и что потому оно не может достигнуть значительного совершенства при слабом развитии этой последней. Так, между прочим, он говорит: «Нация, преданная исключительно земледелию, подобна человеку, занимающемуся материальным производством и который лишен руки. Торговля представляет только посредника между земледелием и мануфактурной промышленностью и их отраслями. Нация, которая обменивает свои земледельческие продукты на заграничные мануфактурные изделия, представляет собою человека без руки, который опирается на чужую руку. Эта опора полезна, но она не заменяет собою недостающей руки уже потому, что ее деятельность зависит от чужой воли.

Имея мануфактурную промышленность, нация может производить столько съестных припасов и сырья, сколько их будет потреблять собственная мануфактура; находясь в зависимости от иностранной мануфактуры, она может производить только такой излишек, каковой не могут произвести иностранцы и который потому они должны купить извне». Итак, по учению Листа, неразрывная связь земледелия с мануфактурной промышленностью основывается не только на условиях производства, но и на условиях потребления. Вследствие принципа разделения занятий и ассоциации производительных сил совершенствование земледельческого производства зависит от совершенствования мануфактурного. И действительно, мы видим, что почти везде с развитием мануфактурной промышленности одновременно в данной местности совершенствуется и земледелие. Но развитие мануфактур оказывает еще другого рода влияние на развитие земледелия: оно увеличивает внутренний спрос на земледельческие продукты и, таким образом, уменьшает его колебания в зависимости от заграничных событий. Как с первого взгляда ни кажутся ясными эти положения, тем не менее их многие не сознавали и ныне еще не сознают. Сколько раз проповедовалось и теперь проповедуется, что Россия страна земледельческая, что нужно стараться совершенствовать именно эту отрасль народного хозяйства и что потому абсурдно искусственно создавать национальную мануфактуру. Очевидно, эти проповедники не понимают, что совершенствование земледелия немыслимо без равносильного развития мануфактур. Нужно иметь в виду, что вышеприведенные строки были написаны Листом еще тогда, когда не было помину о наводнении Европы заатлантическими земледельческими продуктами. Теперь высказанные им положения приобретают особое для нас значение. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что вследствие развития заатлантической конкуренции наши земледельческие продукты со временем будут встречать все менее и менее выгодный сбыт за границею. При таком положении вещей поддержание нашего земледелия может быть основано главным образом на развитии внутренней мануфактуры. Все, что делается и будет делаться государством непосредственно для расширения отечественной мануфактуры, служит опорою для отечественного земледелия. Мы не можем изложить здесь все соображения Листа, высказываемые им по поводу принципа разделения занятий и ассоциации производительных сил, а потому в заключение приведем следующую выдержку, которая резюмирует эти соображения:

«Общественная экономия нации вообще должна быть рассматриваема с точки зрения принципа разделения обязанностей и комбинации производительных сил».

«Общее благоденствие в громадном обществе, называемом нацией, представляет собой ту же иголку в фабрике иголок. Высшее разделение занятий в нации составляет разделение интеллектуальных занятий и занятий материальных. Они тесно связаны друг с другом. Чем более интеллектуальные производители споспешествуют развитию нравственности, религиозного чувства, света, общественной свободы и прогресса, внутренней безопасности граждан и их имущества, внешнего могущества и независимости нации, тем обширнее будет ее материальное производство; чем более материальные производители будут производить ценностей, тем большего успеха будут достигать производители интеллектуальные». «Наисовершеннейшее разделение занятий, наилучшая комбинация производительных сил в материальном производстве заключается в земледелии, с одной стороны, и в мануфактурной промышленности — с другой».

Частная экономия и национальная экономия. Известно, что классическая политическая экономия проповедует полное невмешательство государства в экономическую жизнь граждан. Проповедь эта основана на следующем положении, провозглашенном Адамом Смитом: «То, что составляет благоразумие в поведении каждого семейства в частности, не может ни в какой мере представлять сумасшествия в поведении большого государства. Преследуя исключительно свои собственные интересы, всякий человек неизбежно работает в интересах общества». Из этого положения Адам Смит и его последователи выводят заключение, что всякое стеснение международной торговли с целью поощрения отечественной промышленности нелепо, что нация, точно так, как и отдельный человек, должна покупать предметы там, где их возможно дешевле достать, и что, таким образом, для достижения высшего общественного благосостояния необходимо следовать принципу laissez faire, laissez passer. Смит и Сэй уподобляют народ, желающий поощрять внутреннее производство посредством ввозных пошлин, портному, тратящему труд на шитье для себя сапог, и сапожнику, который пожелал бы увеличить свое производство установлением входной платы в свое помещение. «Как! — говорит Лист. — Разве благоразумие в частной экономии составляет также благоразумие в экономии общественной? Разве в природе человека заботиться о нуждах будущего в той мере, как это в природе нации и государства? Всякий, предоставленный самому себе, думал бы только о своих собственных нуждах и самое большое о своем ближайшем потомстве; люди же, собранные в общество, заботятся о нуждах и удобствах самых отдаленных поколений; с этой целью они подвергают живущее поколение лишениям и жертвам, которых ни один человек с рассудком не может ожидать от отдельных людей. Может ли отдельный человек при ведении своих частных дел иметь в виду защиту отечества, общественную безопасность и тысячу других целей, достижимых только обществом? И общество не налагает ли вследствие сего ограничения на свободу людей? Не требует ли оно жертвы, части их прибыли, их интеллектуального и морального труда и даже их жизни?»

Далее Лист представляет целый ряд неотразимых доводов, отвергающих вышеприведенное положение классической политической экономии, отождествляющее идею частной экономии с идеей экономии национальной. Мы не станем останавливаться на этих доводах, так как ошибочность положения, против которого они направлены, ныне уже признается большинством экономистов и сознается общественным мнением.

Так как всякая крайность вызывает противоположную крайность, то и принцип государственного невмешательства во имя свободы людей вызвал принцип государственного порабощения, также не согласный с учением Листа, принцип, ныне проповедуемый школою государственного социализма во имя права людей на известное материальное благосостояние. Обе эти крайности должны умеряться правильным пониманием отечественной действительности, достигаемым проникновением общественного познания национальными идеями и интересами.

Что касается таможенных пошлин, то они также представляют меру, которая не достижима индивидуальной деятельностью людей. Государство, устанавливая пошлины, не делает ничего такого, что отдельные лица умеют или могут сделать лучше, но делает то, чего частные лица не могут сделать, несмотря ни на их знания и способности, ни на их энергию. Таможенные пошлины, не представляя собой непосредственного вмешательства в экономическую частную деятельность, составляют охрану, обеспечивающую и развивающую эту деятельность. «Уверение школы, — говорит Лист, — что протекционная система влечет за собой незаконное и антиэкономическое вмешательство правительства в употребление капиталов и промышленную деятельность частных лиц, падает само собой, если иметь в виду, что причина такого вмешательства заключается в коммерческих порядках, устанавливаемых иностранцами, и что только посредством протекционной системы возможно отстранить гибельные последствия, проистекающие от чужеземной политики. Когда англичане (говоря о России, следовало бы сказать — немцы) устраняют зерновые продукты из своих рынков, то разве они не воспрещают нашим земледельцам сеять хлеб, который при свободном ввозе они отправили бы в Англию? Когда они устанавливают на нашу шерсть, наши вина, наше строительное дерево столь высокие пошлины, что отправка этих продуктов в Англию почти прекращается от мероприятий британского правительства, то разве некоторые из отраслей наших промышленностей не сокращаются от мероприятий сего правительства? Следовательно, очевидно, что в подобных случаях иностранные законоположения дают нашим капиталам и производительным силам такое направление, которого они сами по себе не приняли бы. Из этого ясно, что, если мы не будем давать отечественной промышленности, посредством нашего законодательства, направления, согласного с собственными национальными интересами, то этим мы не помешаем чужим странам направлять нашу промышленность в их интересах и останавливать развитие наших производительных сил. Но что благоразумнее и выгоднее для наших граждан: предоставить направлять нашу промышленность иностранному законодательству или же направлять ее самим сообразно нашим выгодам?»

«Когда школа, — продолжает Лист, — проповедует, что покровительственные пошлины предоставляют туземным фабрикантам монополию в ущерб потребителям, то она занимается дурным ябедничеством; ибо всякий человек в стране свободен эксплуатировать внутренние рынки, обеспеченные национальной промышленностью, значит — не может быть речи о частной монополии; покровительственные пошлины устанавливают только привилегию для всех наших соотечественников сравнительно с иноземцами, привилегию тем более законную, что подобными же привилегиями пользуются иноземцы у себя дома, следовательно, покровительственные пошлины только ставят наших соотечественников на одинаковую с ними доску. Покровительственные пошлины не устанавливают абсолютной привилегии ни в пользу производителей, ни в ущерб потребителей; ибо если производители запрашивают вначале преувеличенные цены, то это происходит потому, что они должны уравновешивать значительный риск, потери и громадные жертвы, всегда имеющие место при организации производства. Но против несоответствующего преувеличения барышей и их продолжительности потребители находят гарантию во внутренней конкуренции, которая затем проявляется и которая обыкновенно роняет цены значительно ниже тех размеров, которые имели бы место только при заграничной конкуренции. Если земледельцы, которые составляют главных потребителей мануфактур, платят за фабричные изделия дороже, то они за это неудобство широко вознаграждаются усилением спроса на земледельческие продукты и увеличением их стоимости».

Но если даже согласиться с положением, выставленным классической политической экономией, что собственный интерес заставляет людей производить ценности лучше, чем всякие меры правительства, и что потому свободной деятельностью наилучшим образом достигается увеличение богатства страны, которое представляет собой только сумму богатства частных лиц, то все-таки из этого нельзя вывести заключения о том, что покровительственные пошлины не только всегда излишни, но и вредны, ибо богатство страны зависит не только от количества ценностей, но и от производительных сил страны. Если же ценности, которыми обладает страна, составляют сумму ценностей ее населения, то производительные силы страны не состоят из суммы производительных сил населения. Производительные силы страны, как это было указано ранее, зависят вообще от политического и социального положения нации и, в частности, от степени развития в ней разделения труда и ассоциации этих сил.

Таким образом, по мнению Листа, ошибка классической политической экономии в ее воззрениях вообще на государственное вмешательство и в частности на покровительственные пошлины заключается также в том, что она рассматривает интересы нации с точки зрения арифметической суммы интересов лиц, ее составляющих. Очевидно, что таким образом классическая политическая экономия не устанавливает «системы национальной экономии», но «систему частной экономии народа или человечества». Поэтому-то она и не делает различия между народами, достигшими различной степени экономического совершенства, прилагая к ним всегда одни и те же мерки.

«Действительно, — говорит Лист, — в царствующей теории политическая экономия так похожа на частную экономию, что Ж. Б. Сэй, когда в виде исключения дозволяет государству покровительствовать национальной промышленности, то ставит условие, что покровительство это дозволительно только тогда, если можно предполагать, что через несколько лет эта промышленность будет иметь возможность жить собственными силами; таким образом, он ее рассматривает как ученика сапожника, которому для изучения сапожного ремесла дают только несколько лет, дабы он мог затем обходиться без помощи своих родных».

Национальность и национальная экономия. Итак, классическая политическая экономия, или, как ее называет Лист, школа, представляет следующие существенные недостатки: «Во-первых, химерический космополитизм, который не понимает национальности и потому не занимается национальными интересами; во-вторых, безжизненный материализм, который видит всюду только меновые ценности, не принимая во внимание ни нравственных, ни политических интересов настоящего и будущего, ни производительных сил нации; в-третьих, партикуляризм, разрушительный индивидуализм, который, не ведая природы социального труда и действия ассоциации производительных сил в ее наиболее возвышенных проявлениях, в сущности рассматривает лишь частную промышленность в том виде, в каком она развивалась бы при свободе отношений во всем человечестве, если бы оно не было расчленено на различные нации».

Она упускает из виду, что между отдельным человеком и человечеством существует еще особая экономическая единица — нация. Эта единица представляет собой нечто органически целое, связанное верой, отдельностью территории, кровью, языком, литературой и народным творчеством, нравами и обычаями, государственными началами и учреждениями, инстинктом самосохранения, стремлением к независимости и прогрессу и проч. Единицы эти не выдуманы людской фантазией или капризом, а сложены исторически, самой природой и законами общежития. Они составляют необходимое условие общечеловеческого развития. «Цивилизация человечества, — говорит Лист, — недостижима иначе, как посредством цивилизации и развития наций, точно так, как отдельный человек главным образом посредством нации и в ее лоне достигает умственного развития, производительной силы, безопасности и благоденствия».

Между нациями существуют громадные различия. Между ними встречаются великаны и карлики, могущественные и разлагающиеся, достигшие совершенства в нравственном и материальном отношении и находящиеся в варварском состоянии. Но тем не менее все нации, так же как и отдельные люди, обладают инстинктом самосохранения, а потому ради сохранения независимости готовы на чрезвычайные жертвы. «Миссия политической экономии, — говорит Лист, — заключается в экономическом воспитании наций с целью приготовления их ко вступлению в будущем во всеобщую международную ассоциацию».

Что же нужно нации для того, чтобы признавать ее положение нормальным? Она должна прежде всего занимать достаточное пространство, снабженное разнообразными материальными источниками богатства и соответствующим сему пространству населением. В этом заключаются основные условия морального и материального развития нации и ее политического могущества. Нация с недостаточной территорией и населением, в особенности, если население это имеет неодинаковый язык, не может рассчитывать на значительное и прочное развитие литературы, наук и искусств. При малом протяжении она не может развить все области труда и дать надлежащий рост разделению занятий и ассоциации производительных сил. Она должна иметь свободный доступ в океаны; в противном случае нация не может обладать национальным флотом и иметь всесветное политическое значение — влиять на народы отставшей культуры и иметь средство для прочной и независимой международной торговли. Ее территория должна быть более или менее очерчена морями, реками и горами. Но экономическое значение нации еще не обусловливается этими элементами; оно зависит также от религии народа, его нравственных начал, его государственных идей и всех его индивидуальных особенностей. При экономическом развитии нации последовательно переживают следующие состояния: дикое, пастушеское, земледельческое, земледельческое и мануфактурное и, наконец, одновременно — земледельческое, мануфактурное и торговое.

История указывает, что последовательный переход наций до последней из указанных стадий их развития совершается лучше всего посредством свободной торговли с нациями более культурными, но установление в стране более или менее совершенной мануфактурной промышленности, создание значительного национального флота и развитие обширной всесветной торговли нигде не достигалось и не может быть достигнуто иначе, как посредством государственного содействия. Это содействие и выражается установлением протекционной системы, заключающейся в таможенных пошлинах, различных премиях и т. п. Без протекционной системы еще ни одна страна не переходила из земледельческого состояния в состояние значительного развития мануфактурной промышленности, национального флота и всесветной торговли.

Когда, наконец, страна достигнет высшей стадии своего экономического развития, ее национальные мануфактуры и флот настолько окрепнут, что будут находиться вне опасности от иностранной конкуренции, то в ее интересе постепенно возвращаться к полной свободе торговли. Фритредеры утверждают, что для нации решительно все равно, обменивает ли она свои мануфактуры на иностранные земледельческие продукты или свои земледельческие продукты на иностранную мануфактуру, и это им также служит одним из оснований отрицать необходимость пошлины для развития отечественной мануфактуры. В этом мнении, замечает Лист, заключается полное непонимание природы экономических международных отношений. По его мнению, «нация чисто земледельческая не может развить до высокой степени свою внутреннюю и внешнюю торговлю, свои пути сообщения и свой торговый флот; она не может совершить значительных успехов в умственном, социальном и политическом развитии; она не может приобрести соответствующего ее природному положению политического значения; она не в состоянии влиять на цивилизацию и прогресс отсталых народов и основывать колонии». Страна чисто земледельческая стоит бесконечно ниже страны земледельческой и вместе с тем мануфактурной. Первая в экономическом и политическом отношениях всегда, в большей или меньшей степени, зависит от иноземцев, которые получают от нее земледельческие продукты в обмен на свои фабричные изделия. Она не может сама определить объем своего производства; она должна ожидать спроса заграничных покупателей. Покупатели же эти, т. е. мануфактурные и вместе с тем земледельческие нации, сами производят громадные массы сырья и съестных припасов, а потому и требуют от земледельческих народов только такое количество, которое необходимо для покрытия их дефицита. Следовательно, чисто земледельческие страны зависят, относительно сбыта их производства, от большего или меньшего урожая в странах земледельческих и вместе с тем мануфактурных; они, кроме того, имеют конкурентов в прочих земледельческих странах; таким образом, и без того ненадежные рынки сбыта вследствие этой конкуренции делаются еще менее надежными.

Фритредеры считают протекционную систему выдумкой взбалмошных умов. Но история свидетельствует, что система эта представляет собой средство к национальной независимости и могуществу. «Идея независимости и могущества, — говорит Лист, — родится вместе с идеей нации. Школа не обратила на это внимания, потому что она избрала предметом своих исследований не экономию различных наций, но экономию вообще, иначе говоря, всего человечества». Если представить себе, что все нации уничтожатся, т. е. сольются во всемирную конфедерацию, то только тогда протекционная система будет действительно взбалмошной выдумкой. Но покуда существует национальный антагонизм, проявляющийся в различных ограничениях и почти непрерывных войнах, проповедь свободы торговли является полнейшим непониманием действительности. «Война, — говорит Лист, — производит разрушительное действие в международных сношениях. Ею земледелец одной страны совершенно отделяется от мануфактуриста, живущего в другой. В то время как мануфактурист, в особенности если он принадлежит к нации торговой и с значительным флотом, еще находит возможность свободно снабжаться от туземных земледельцев, а равно из тех стран, которые ему остаются доступными, — земледелец терпит вдвойне от нарушения взаимных сношений. Он ощущает недостаток в рынках сбыта для своих произведений, а вместе с тем недостаток в нужных ему мануфактурах; он одновременно ощущает стеснение в производстве и потреблении». По мнению Листа, войны для земледельческих стран имеют ту хорошую сторону, что они ускоряют введение в них мануфактур. Перерыв или стеснение международных сношений, производимые войнами, вынуждают земледельческие страны основывать мануфактуры, которые, если, конечно, страна управляется лицами, понимающими ее интересы, затем уже должны по необходимости поддерживаться надлежащей протекционной системой.

Большая нация должна базировать свою экономическую жизнь на внутреннем производстве и потреблении, для чего ей необходимо пройти период действия протекционизма. «Школа, — говорит Лист, — не может отрицать, что внутренняя торговля народа в десять раз больше внешней даже в тех случаях, когда последняя достигает высшей степени своего развития; но она отсюда не сочла нужным вывести следующее простое заключение: что в десять раз полезнее эксплуатировать внутренние рынки, сохранив их за собою, нежели искать богатства вне, и что внешняя торговля может достигнуть серьезного значения только там, где национальная промышленность дошла до степени высшего развития».

Когда Лист писал свое сочинение, Германия находилась в такой же экономической зависимости от Англии, в какой мы находимся ныне от Германии, и потому в заключение рассматриваемого отдела его книги он дает следующий совет своим соотечественникам, который они привели в исполнение и который нам не мешает принять к сведению:

«То, что Англия значительно ушла вперед в мануфактурах, мореплавании и торговле, не должно отклонять народы, призванные условиями своей территории, своим могуществом и способностями к развитию мануфактур, вступить в соперничество со страной, держащей скипетр мануфактур. Мануфактуры, торговля и торговое мореплавание имеют будущность, которая превзойдет настоящее настолько, насколько настоящее превосходит прошедшее. Достаточно иметь мужество верить в обширную национальную будущность и выступить в путь с этой надеждой. Но прежде всего необходимо обладать национальным разумом для того, чтобы теперь посадить и поддерживать дерево, которое даст громадные плоды только будущим поколениям. Нужно прежде всего, чтобы отечество завоевало для себя свои отечественные рынки».

Инструментальные силы, или материальный капитал, страны. Лист обращает внимание на то, что Адам Смит и его ближайшие последователи придавали понятию о капитале различное значение по объему. Обыкновенно под словом «капитал» они разумеют не только материальные, но и интеллектуальные, а равно и социальные средства воспроизводства. Но иногда под этим словом они подразумевают лишь материальные средства воспроизводства, т. е. то, что Лист называет инструментальными силами. На этой неопределенности понятия о капитале Адам Смит построил против протекционизма следующее возражение, которое в той или другой форме повторяется и доныне всеми его последователями:

«В действительности может случиться, что при помощи протекционизма страна приобретет ту или другую отрасль мануфактуры скорее, нежели бы она ее приобрела без протекционных мер, и что после некоторого времени эта отрасль будет производиться в стране так же дешево, и даже дешевле, чем за границей. Но хотя это и может случиться, тем не менее из сего отнюдь не следует, чтобы общая сумма промышленности или доходов общества могла когда-либо от сказанных мер увеличиться.

Промышленность общества может увеличиваться лишь в мере увеличения его капитала, а этот капитал может увеличиваться только в пропорции сбережений общества. А так как протекционные меры имеют ближайшим последствием уменьшение общественных сбережений, то несомненно, что то, что уменьшает сбережения общества, не может увеличить его капитала скорее того, как бы он увеличился сам по себе, если бы оставили капитал и промышленность искать их естественное назначение».

Лист указывает, что приведенное рассуждение Адама Смита, на котором базируются все его последователи, совершенно неправильно, так как оно основано на целом ряде погрешностей.

Прежде всего очевидно, что в нем Адам Смит придает капиталу узкое, так сказать, меркантильное значение, подразумевая под этим словом меновые ценности. Затем неправильно указание на то, что доходы нации зависят исключительно от материальных ценностей. Эти доходы зависят преимущественно от массы интеллектуальных и физических сил народа, от его социального и политического прогресса и главным образом от более совершенного разделения труда и производительных сил страны.

Увеличение материальных капиталов страны происходит преимущественно от преобразования непроизводительных сил природы в ценные предметы. В рассуждении Адама Смита совершенно упускается из виду влияние на увеличение богатства цивилизации, могущества страны, ее большей или меньшей независимости. Оно не принимает во внимание, что протекционизм привлекает в страну иностранные капиталы. Оно совершенно бездоказательно утверждает, будто бы мануфактуры могут водворяться в стране сами по себе естественным путем, ибо история показывает, что всюду мануфактура создавалась посредством протекционизма. Оно вообще уподобляет нацию рантьеру. Но теория сбережений, годная для купца, привела бы нацию к нищете, к бессилию, варварству, к разложению. Там, где всякий сберегает и лишает себя всего того, чего может лишить, нет никакого стимула к производству. Там, где всякий бы думал только о сбережениях меновых ценностей, уничтожились бы интеллектуальные силы, без которых невозможно производство. Нация, составленная из таких скупердяев, отказалась бы от самозащиты, и тогда, когда все ее сбережения сделались бы достоянием иностранцев, она поняла бы, что богатство страны достигается иными путями, нежели богатство рантьера. Даже благоразумный рантьер не мог бы придерживаться теории сбережений. Он во всяком случае должен предпочесть, и именно для увеличения меновых ценностей, дать надлежащее образование своим детям — в ущерб своим сбережениям.

Орудия обращения. Опыт многократно доказал (в Америке, России), что если земледельческая страна с неокрепшей мануфактурой держится свободного обмена, то часто случается, что ввоз в нее иностранных мануфактур значительно превышает вывоз сырья, и тогда золото, находящееся у нее в обращении, уходит за границу, что влечет за собою страшные экономические потрясения, в особенности тогда, когда денежное обращение в стране основывается преимущественно на бумажных орудиях обращения. Последователи Адама Смита утверждают, что драгоценные металлы приобретаются так же, как всякие другие товары; что количество драгоценных металлов, находящееся в обращении, безразлично, ибо с уменьшением их количества равномерно удешевляются все предметы и продукты, на них приобретаемые; что при таком удешевлении является премия на вывоз товаров и, следовательно, ввоз денег в страну и что таким образом естественным путем восстанавливается равновесие.

Лист опровергает возможность восстановления сказанного равновесия в денежном обращении «естественным путем». Он признает, что эта теория совершенно справедлива по отношению внутренней экономической жизни, по отношению соединившихся между собою стран (например, Англия, Ирландия и Шотландия, Австрия и Венгрия), но она ошибочна по отношению отдельных стран. Экспорт и импорт независимых стран в настоящее время не регулируются естественным путем; они преимущественно зависят от коммерческой политики страны, от ее могущества, от ее мирового значения, от ее иностранного влияния, от ее колониальных владений, от ее кредита и, наконец, от мира или войны. «Здесь, следовательно, — говорит Лист, — существуют совершенно иные отношения, нежели между обществами, соединенными между собой политическими, административными и законодательными связями и потому находящимися в постоянном мире и совершенном единении интересов». Затем из подробного исторического рассмотрения коммерческих отношений между Англией и Соединенными Американскими Штатами Лист выводит следующие заключения:

1) Страна значительно более бедная капиталами и мануфактурами сравнительно с другим государством не может предоставить широкий ввоз к себе его фабричных продуктов без того, чтобы не сделаться его постоянным дебитором, не поставить себя в зависимость от его кредитных учреждений и чтобы не впасть в постоянные коммерческие, мануфактурные и земледельческие кризисы.

2) Государство, обладающее сильными кредитными учреждениями, может для пользы своих фабрик и в ущерб фабричного производства более слабой страны понижать цены своих мануфактур на ее рынках.

3) Посредством такой операции более слабая страна может потреблять ценности в форме ввозных продуктов в размере большем ценности вывозимых продуктов и недостачу вывоза пополнять деньгами.

4) Рыночные колебания денег, от того происходящие, всегда производят самые губительные последствия на экономическую жизнь нации, и в особенности там, где бумажное денежное обращение обеспечивается ограниченным количеством драгоценных металлов.

5) Эти колебания и кризисы, от того происходящие, обыкновенно не могут быть предвидимы, и потому солидная кредитная система не может существовать без равновесия вывоза и ввоза.

И 6) Сказанное равновесие устанавливается тем труднее, чем свободнее допускается конкуренция иностранных мануфактур с туземными и чем больше стеснен вывоз сырых продуктов иностранными таможенными тарифами, и чем менее страна будет зависеть от заграницы в смысле необходимости покупки иностранных изделий и продажи сырья, тем менее равновесие это будет подвергаться колебаниям.

Далее Лист обращает внимание на то, что классическая политическая экономия в области международной торговли не сделала должного различия между обладанием драгоценными металлами и способностью обладать таковыми. Между тем это отличие делается даже в частном общежитии. Ни один благоразумный человек не желает хранить деньги — всякий старается отделаться от денег, но всякий заботится о том, чтобы иметь возможность обладать во всякое время нужной ему суммой. И чем человек богаче, тем он менее стремится к хранению денег; он себя обеспечивает только тем, чтобы в каждый момент иметь возможность воспользоваться деньгами, хранимыми в чужих кассах. Напротив, чем человек беднее, чем он обладает меньшей возможностью доставать деньги, находящиеся в чужих руках, тем с большей осмотрительностью он должен заботиться о том, чтобы иметь в непосредственном обладании достаточный денежный резерв. То же имеет место и по отношению наций.

Англия очень мало заботится о том, сколько от нее вывозится золота и серебра; она отлично знает, что усиленный экспорт драгоценных металлов будет иметь последствием возвышение у нее цены этих металлов и дисконта, а следовательно, понижение цен фабричных изделий, вследствие такого понижения этих цен усиливается экспорт сказанных изделий, и золото и серебро в нужном для нее количестве к ней вернутся. Англия — это богатый банкир, который, не имея ни одного золотого в кармане, может во всякое время достать нужную ему сумму. Но положение страны бедной, преимущественно земледельческой, далеко не столь благоприятное. При усиленном вывозе из нее денег усиленный вывоз малоценных товаров может и не привлечь обратно вывезенных денег. Она походит на бедного человека, который в случае нужды не может достать нужное ему количество денег, а потому должен иметь таковые в резерве.

«Хотя, — говорит Лист, — школа очень пренебрежительно относилась к торговому балансу, тем не менее, по нашему мнению, между большими независимыми нациями существует нечто вроде коммерческого баланса, и для таких наций опасно находиться долго в неблагоприятном положении по отношению баланса, так как вывоз денег, от того происходящий, производит сильные революции в системе кредита и в ценах».

Оглавление