«Публичные лекции о гомеопатии»

Лев Евгеньевич Бразоль Публичные лекции о гомеопатии

Предисловие

О гомеопатическом законе подобия

Публичная лекция, читанная в Большой аудитории Педагогического музея 10 февраля 1887 г.

(Записана стенографически)

Милостивые государыни и милостивые государи!

Предмет, о котором я буду иметь честь с вами сегодня беседовать, относится, собственно говоря, к области медицины и заслуживал бы серьёзного обсуждения в обществе врачей. Но нетерпимость официальных представителей медицины к одному слову «гомеопатия», как вам известно, настолько велика, что попытки мои возбудить этот вопрос в медицинском обществе остались безуспешны. А между тем, я всегда имел желание возбудить интерес именно врачей к этому жгучему вопросу в терапии. Писать об этом в одном из периодических или специальных изданий, обладающих большим кругом читателей также из среды врачей, для меня, как я по личному опыту знаю, оказалось невозможным, потому что ни медицинская, ни общая пресса не принимает статей, хотя бы косвенно клонящихся в пользу гомеопатии. Писать отдельные сочинения или брошюры по этому предмету также не достигает цели, потому что сочинения эти не читаются врачами и, главным образом, потому, что медицинская пресса даже не принимает публикации о выходе в свет сочинений гомеопатического содержания, не доводит их до сведения врачей, замалчивает их и с самого появления их, так сказать, обрекает их на неизвестность. Мало ли есть превосходнейших сочинений по части гомеопатии, гомеопатической терапии и фармакологии, в иностранной литературе, преимущественно в немецкой и английской, которые совершенно неизвестны врачам и о которых они не имеют даже никакого представления? Молчать же я считаю даже неприличным, и не столько потому, что гомеопатия ех officio и ех cathedra изображается в превратном или карикатурном виде, но, главным образом, потому, что врачи, практикующие эту систему лечения, тайно и явно, печатно и словесно, открыто и из-за угла, всегда и везде подвергаются со стороны противников их всевозможным обвинениям в невежестве, шарлатанстве, эксплуатации кармана легковерной публики и прочим инсинуациям.

Имея за собою десятилетний опыт практического врача и выработав себе известные терапевтические убеждения путем литературных занятий, критического размышления и, главным образом, путём наблюдений над больными, я считал бы даже несогласным с моим факультетским обещанием умолчать об этих убеждениях. Поэтому я с величайшей радостью воспользовался представившейся мне возможностью прочитать публичную лекцию в Педагогическом музее, в надежде на то, что придут меня послушать и врачи. Я рад, что не ошибся. Имею удовольствие видеть здесь весьма многих, лично мне известных врачей, и знаю о присутствии многих, мне лично неизвестных. Благодарю их за честь, которую они мне оказали посещением моей аудитории; буду, главным образом, иметь в виду именно их, товарищей моих по профессии, и постараюсь высказать перед ними мою profession de foi, и потому буду говорить языком профессиональным, хотя, надеюсь, вполне, понятным и большинству публики из неврачей.

Я желал бы ещё заручиться вашей снисходительностью: мне в первый раз приходится говорить в такой многочисленной аудитории; кроме того, присутствие в этой зале двух разнородных и противоположных элементов — с одной стороны враждебных, а с другой дружелюбных, если не лично ко мне, то к предмету, представителем которого я здесь являюсь — несколько лишает меня того спокойствия, которое необходимо лектору для того, чтобы успешно справиться со своей задачею. При оценке моей беседы, надеюсь, что вы будете иметь в виду эти смягчающие вину обстоятельства.

Программа моя, имеющаяся у вас в руках, как вы изволите видеть, довольно обширна. Поэтому постараюсь быть кратким и ясным, и ограничусь только самым существенным. Первые пункты, которые, мне кажется, не могут подлежать особенно серьёзному возражению, я разберу только вкратце и остановлюсь более подробно на последних.

Гомеопатия зиждется на трёх непоколебимых столбах или основах, из которых первый есть закон подобия, второй — гомеопатическая фармакология и третий — гомеопатические дозы. О двух последних, о гомеопатических дозах и фармакологии, я сегодня говорить не буду, потому что не успею, и это не входит в рамки моей сегодняшней беседы. Ограничусь только разъяснением главного и существенного принципа гомеопатического лечения, именно закона подобия, и постараюсь вам разъяснить, на чём основан выбор лекарств врачами-гомеопатами.

* * *

Известно, что лекарственные вещества, поступая посредственно или непосредственно в кровь, приходят в прикосновение со всеми частями организма; но не все части организма одинаково поражаются ими, не все клетки, ткани и органы одинаково реагируют на известного лекарственного раздражителя, а лишь только те, которые имеют к нему известное избирательное или физиологическое сродство. Например: Belladonna, Opium, Hyosciamus действуют, главным образом, на головной мозг, т. е. головной мозг есть один из тех органов, к которому эти лекарственные вещества имеют физиологическое и предпочтительное сродство, между тем как от бесчисленного множества других лекарственных веществ головной мозг остаётся более или менее незатронутым. Точно так же Aconitum, Digitalis и Spigelia действуют на сердце, т. е. сердце есть один из органов, к которому эти лекарства имеют физиологическое сродство. Sepia, Secale cornutum и Sabina действуют на матку; Cantharis, Terebinthina, Copahiba — на мочевые органы; Mercurius, Argentum nitricum и Ferrum — на кровь; Aconitum, Bryonia и Colchicum — на серозные оболочки; Arsenicum и Sulfur — на кожу; Podophyllum и Kali bichromicum — на двенадцатиперстную; Aloes — на толстую кишку; Chininum и Acidum salicylicum — на внутреннее ухо; Aconitum — на чувствительные окончания тройничного нерва; Gelsemium — на двигательные веточки шестой, Conium — третьей пары нервов и т. д. Словом, все лекарственные вещества имеют определённую локализацию действия.

Но кроме такой определённой локализации, т. е. избирательного или физиологического сродства всех лекарственных веществ к известным органам и тканям, каждое лекарственное вещество проявляет ещё известный, определённый и законосообразный характер действия, который проявляется более или менее неизменно, в каком бы виде и какими бы путями мы ни вводили его в кровь, т. е. путём ли проглатывания и всасывания из желудочно-кишечного канала на всём его протяжении, или путем вдыхания распылённых частиц лёгкими, или посредством впрыскивания растворов его в подкожную клетчатку, или непосредственного введения в вены и т. д. Лекарственные вещества, пробегая по бесконечным лабиринтам сосудистых и лимфатических путей, каждый раз не только неуклонно попадают на такие клетки, ткани и органы, к которыми они имеют физиологическое, элективное, или, в этом смысле, специфическое сродство, но эти затронутые части, кроме того, каждый раз отзываются на своего физиологического раздражителя известным определённым образом, находящим своё внешнее выражение в виде многоразличных патологических процессов, имеющих определённые наименования в нозологической таблице болезней. Так, например, в физиологическом действии ртути, меркурия, мы имеем воспаление полости рта, т. е. ту нозологическую форму, которая называется stomatitis; в физиологическом или токсикологическом действии фосфора мы имеем костоеду (caries) нижней челюсти; в физиологическом действии свинца имеем потерю двигательной способности конечностей, преимущественно верхних, т. е. ту нозологическую форму, которая называется paralysis. Словом, в физиологическом или патогенетическом, т. е. болезнетворном действии лекарственных веществ, мы найдём всевозможные формы болезней, как-то: эритему, пустулы, папулы, воспаление и всевозможные формы накожных болезней; гангрену, флегмону и отёки; гиперемию и воспаление всевозможных внутренних органов, мозговых оболочек, плевры, лёгких, почек, кишечного канала, т. е. те нозологические формы, которые описываются под именем meningitis, pleuritis, pneumonia, nephritis, gastroenteritis и т. п. Затем найдём многочисленные и опредёленные функциональные и нервные расстройства (гиперестезии, анестезии, невралгии, аналгезии, судороги, параличи и т. д.); и, наконец, целую вереницу многочисленных и неопределённых болезненных состояний, ещё не нашедших себе физиологического объяснения и не поддающихся номинальной классификации, но каждодневно встречающих себе подобные образцы в панораме тех болезненных картин, которые представляются наблюдению практических врачей в связи со всевозможными формами, видами, родами и оттенками болевых и субъективных ощущений.

Таким образом, существует несомненный параллелизм между естественными и лекарственными болезнями; иначе сказать — лекарственные болезни могут составлять отдельную этиологическую группу болезней.

Будучи введены в кровь, лекарственные вещества обладают способностью нарушать физиологическое равновесие человеческого организма, расстраивать его здоровье и вызывать в нём известные патологические состояния или болезненные картины, которые для каждого лекарственного вещества имеют своё особенное патологическое содержание, свой особенный органический фон или субстрат, свои особенные краски и нюансы. Это есть патогенетическое или болезнетворное действие лекарственных веществ.

С другой стороны, не подлежит сомнению, что лекарственные вещества обладают терапевтическими свойствами, т. е. способностью благотворно действовать на течение и исход, на излечение многих болезненных процессов, т. е. выводить их из патологического состояния к физиологическому; и не подлежит также сомнению, что эти терапевтические свойства лекарственных веществ всецело зависят от их физиологических свойств, т. е. от способности так или иначе влиять на здоровый человеческий организм. Таким образом, с одной стороны, лекарственные вещества производят болезнь, с другой — излечивают болезнь. Конечная цель и идеальное стремление научной терапии должно было бы заключаться в том, чтобы найти, если возможно, руководящий закон действия лекарственных веществ, т. е. найти то отношение, которое должно существовать между болезненным процессом и лекарственным веществом, для того, чтобы последнее стало «лекарственным» в тесном смысле слова, т. е. исцеляющим для данного процесса. Имея такой закон и зная тогда характер, род и свойство патологических процессов с одной стороны и характер, род и свойство физиологического действия лекарств с другой, мы могли бы смело и верно применять последние к излечению первых с шансами на успех, приближающимися к достоверности.

Можно иметь различные мнения о гомеопатии, но никто не может отрицать, что такой всеобщий закон был предложен Ганеманом и формулирован им в своём известном терапевтическом принципе «Similia similibus curantur», т. е. подобное подобным лечится — посредством которого устанавливается факт опыта и наблюдения, что между болезненным процессом и лекарственным веществом должно существовать отношение сходства или подобия, т. е. лекарственные вещества могут излечивать такие патологические состояния, какие они же сами в состоянии произвести в здоровом человеческом организме.

Так как, может быть, не всем из вас, милостивые государи и государыни, известно, как Ганеман дошёл до этого закона, то я вкратце напомню вам, что он дошёл до него двояким путем. Однажды он ради эксперимента принял большой приём хинной корки, который, к удивленно его, вызвал у него лихорадочный пароксизм, чрезвычайно сходный с той лихорадкой, которой перед тем он сам страдал и которая была излечена хиной. Этот простой факт поразил гениального наблюдателя и послужил ему тем яблоком Ньютона, которое впоследствии привело его к закону подобия. Он стал задумываться над этим явлением и искать ему объяснения.

Тогда он, прежде всего, установил из медицинской литературы и из собственной практики целый ряд исцелений разнообразных болезненных процессов посредством лекарственных веществ, считавшихся в то время специфическими против них. Затем, справляясь в медицинской литературе, старой и новой, относительно действия этих лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, он, к удивлению своему, каждый раз находил, что они вызывают в нем болезненное состояние, в высшей степени сходное с только что излеченной болезнью. Затем он перевернул эксперимент и во втором ряде наблюдений, гораздо более важном, он стал испытывать на самом себе и на других здоровых людях действие лекарственных веществ, до тех пор малоизвестных медицине, и, определивши, со свойственной ему проницательностью, их физиологический характер, он стал применять эти лекарственные вещества в болезненных состояниях, в высшей степени сходных с теми, какие они вызывали у него и у других экспериментаторов, результатом чего было каждый раз быстрое и полное излечение болезненного процесса.

Таким образом, из первого ряда опытов, продолжавшихся 6 лет, Ганеман пришёл к заключению, что лекарственные вещества, способные излечивать болезненный процесс, способны также и вызвать такой же болезненный процесс в здоровом человеческом организме. Из второго же ряда опытов, продолжавшихся 9 лет и затем всю его жизнь, он пришёл к заключению, что лекарственные вещества, способные производить известное болезненное состояние в здоровом человеческом организме, способны также излечивать подобное болезненное состояние, происходящее от других причин.

Тогда — значит, после многих лет усидчивых, добросовестных и беспристрастных занятий и наблюдений, — он позволил себе обобщить свои наблюдения в известный гомеопатический закон: «similia similibus curantur», т. е. подобное подобным лечится, который, следовательно, был найден, экспериментально доказан и логически установлен посредством строго научного индуктивного метода. Как и все законы природы, найденные путём заключения от частного к общему, и гомеопатический закон имеет значение апостериорное, т. е. основанное на опыте и наблюдении, и в настоящее время даже не нуждается в априористических или дедуктивных доказательствах, хотя они возможны и существуют. Мы имеем точно так же непреложный физический закон, что притяжение между телами прямо пропорционально их массам и обратно пропорционально квадратам расстояния действующих тел. Это закон, я говорю, непреложный; но, тем не менее, он составляет необъяснимую эмпирическую тайну и не может быть доказан априорно, т. е. не может быть выведен из абстрактного мышления. То же самое и с гомеопатическим законом подобия. Вся его принудительная сила основана на опыте и наблюдении, и он во всякое время, во всяком месте может быть проверен каждым врачом, у кого раскрыты духовные глаза для воспринятия впечатлений и критической оценки своих наблюдений. И если прежде и можно было с некоторым правом сделать Ганеману упрёк в легкомысленной индукции на основании будто бы недостаточного количества наблюдений, то в настоящее время такой упрёк уже невозможен, потому что закон «similia similibus curantur» с тех пор миллионы раз был проверяем многочисленными, безусловно честными и образованными и неоспоримо компетентными врачами во всех пяти частях света с неизменно одинаковым успехом и результатом, так что по внутреннему достоинству и по количеству наблюдений, положенных в настоящее время в основу ганемановского принципа, индуктивное заключение «similia similibus curantur» приобретает всю полновесную силу достоверного закона природы.

Однако ганемановская формула «similia similibus curantur» — подобное подобным лечится — может иметь весьма эластичное и растяжимое значение, смотря по большему или меньшему количеству сходственных признаков, которые будут признаны необходимыми для установления логического понятия сходства или подобия между естественной и лекарственной болезнью. Мы, например, в геометрии имеем понятие или определение подобия треугольников и знаем, что они подобны, коль скоро стороны их пропорциональны. Но под такое определение можно подвести бесчисленное множество треугольников, которые будут все подобны, коль скоро стороны их пропорциональны. Следовательно, нужно ближе определить, в каком смысле должно быть понимаемо это гомеопатическое подобие.

Об этом Ганеман, между прочим, говорит в своём «Органоне» следующее: «Для того, чтобы быть истинным художником в искусстве лечения и действовать на рациональных основаниях, врач должен прежде всего определить в точности, что дóлжно лечить в каждом данном случае», т. е. должен распознать болезнь. Для распознавания же болезней нужно руководствоваться не спекулятивными гипотезами и теоретическими предположениями о неизвестной сущности болезней, а исключительно «доступными чувствам симптомами болезней, т. е. обращать внимание на такие изменения в состоянии души и тела больного, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач. Совокупность всех этих признаков представляет собой возможно полную и единственно доступную нам картину болезни во всём её объеме» (§§ 3 и 6).

Не вдаваясь в описание исторических заблуждений[1] Ганемана и несовершенства патологии, диагностики и фармакологии в его время, но принимая во внимание весь ход развития медицинских наук от Ганемана и до нашего времени, мы должны сказать, что и в настоящее время сходство или подобие между естественными и лекарственными болезнями может и должно быть устанавливаемо на основании точного анализа совокупности всех клинических явлений, т. е. как объективных, так и субъективных признаков и симптомов болезни. Терапевтический принцип и его логическое выражение остались те же, но объём его стал шире и содержание полнее. И так как с одной стороны семиология, т. е. часть медицины, трактующая о признаках болезни и их значении, обогатилась преимущественно объективными симптомами, т. е. такими, которые независимы от самочувствия пациента, а могут быть констатированы врачом и открыты им при помощи микроскопа, химического анализа и вообще посредством физических методов исследования, и так как, с другой стороны, последователям Ганемана неоднократно ставилось в вину, что они пренебрегают объективными симптомами, то я несколько остановлюсь на значении объективных и субъективных симптомов для практического осуществления нашего закона; это очень важно и требует несколько более подробного рассмотрения, потому что послужит к разъяснению того, что мы подразумеваем под словом «подобие».

Объективные симптомы имеют чрезвычайно важное значение для определения родового или патологоанатомического[2] характера болезни, и никто в настоящее время не станет спорить, что всевозможные болезни лёгких, плевры, сердца, почек не могут быть диагностированы, т. е. распознаны без точного анализа объективных симптомов. Кроме того, усовершенствование диагностики, в связи с успехами патологической анатомии, позволяет нам, на основании объективных симптомов, правильно судить о стадии или периоде развития известного патологического процесса и делать правдоподобные заключения о продолжительности и о вероятности того или другого исхода его. Таким образом, мы теперь в состоянии во многих случаях правильно толковать патологическое значение объективных признаков и симптомов, как естественных, так и лекарственных болезней, и это уже большой шаг вперёд, потому что, зная патологический субстрат весьма многих болезненных процессов, мы, вместе с тем, знаем, что эти болезненные процессы могут излечиваться такими лекарственными веществами, которые способны воспроизвести в здоровом человеческом организме тождественную или в высшей степени сходную патологическую картину. Мы, например, имеем болезненную форму, которая называется гиперемией мозга. Мы знаем, что Belladonna также вызывает в здоровом человеческом организме гиперемию мозга. Значит, на основании нашего закона Belladonna и будет одним из лекарственных веществ против гиперемии мозга. Cantharis вызывает конгестивное воспаление почек, следовательно, оно и будет терапевтическим средством против такого воспаления почек. Сулема, Mercurius corrosivus, имеет специфическое действие на прямую кишку, в которой вызывает жестокое воспаление, нередко с крупозным и дифтеритическим экссудатом, с болью и резью внизу живота, с кровянистыми испражнениями, сопровождаемыми сильными натугами, словом, воспроизводит картину болезни, в высшей степени сходную с дизентерией. Следовательно, сулема, в малых дозах, будет гомеопатическим средством против дизентерии, происходящей от каких-либо других причин, хотя бы от предполагаемых микробов. Arsenicum имеет специфическое действие на тонкие кишки, в которых вызывает жестокое воспаление и патологическое состояние, настолько сходное с холерным, что даже сам Вирхов находит невозможным по микроскопическому виду отличить арсеникальное отравление от холерного. Кроме того, и вся клиническая картина болезни, начиная с первичного озноба, затем последующего жара, судорог, рвоты, поноса, задержания мочи, упадка сил и т. д. — всё это представляет разительное сходство с некоторыми формами холеры. Следовательно, на основании нашего закона, Arsenicum и будет одним из лекарственных веществ против холеры, происходящей от естественных причин, например, от предполагаемой, но отнюдь не доказанной в своём значении коховской «запятой»[3], что и подтверждалось уже бесчисленное множество раз во всевозможных холерных эпидемиях.

Таким образом, мы знаем, что всевозможные патологические формы болезней могут излечиваться такими лекарственными веществами, которые способны воспроизвести в здоровом организме тождественную или в высшей степени сходную патологическую форму болезни. Итак, логическая сфера определения закона подобия значительно суживается и ограничивается её патологическим содержанием, но ещё далеко не исчерпывается им.

Во многих случаях патологическая сущность болезней нам неизвестна, и мы ежедневно сталкиваемся на практике с такими болезненными формами, которые не укладываются в категории нозологических классификаций и не имеют определённых наименований, но, тем не менее, имеют весьма реальное существование, составляют предмет жалоб одержимых ими пациентов и требуют излечения. В таких случаях гипотетический «план лечения», построенный на гадательном патологоанатомическом диагнозе, не может верно вести к цели и ни в каком случае не может претендовать на научность, потому что всё дело лечения в таких случаях будет сводиться на игру счастья, удачи или случая, или ограничиваться грубо-симптоматическим или эмпирическим лечением. Мы же в таких случаях, оставаясь верными своему закону, назначаем такие лекарственные вещества, которые вызывают в здоровом организме сходную болезненную картину, хотя бы патологическая сущность их была нам не вполне известна. Как пример такой определённой клинической болезни с неизвестной патологической сущностью, я могу привести так называемую в нозологических таблицах эссенциальную астму. Существует ли при этой болезни спазм бронхиальных мышц, или тоническая судорога диафрагмы, или сосудодвигательное расстройство центрального или периферического происхождения на пути дыхательного тракта, или гиперэретизм продолговатого мозга, или ещё какой-нибудь таинственный X, Y или Z, играющие роль важного фактора в этой болезни — мы не знаем. Но мы знаем, что некоторые лекарственные вещества, например, Arsenicum, Ipecacuanha, Lobelia и др., воспроизводят в своём физиологическом действии полный комплекс объективных и субъективных симптомов, характеризующих астму. Следовательно, на основании нашего закона, эти астмогенные лекарственные вещества, т. е. производящие астму в здоровом человеческом организме, будут в наших руках антиастматическими, т. е. будут в состоянии излечивать астму, происходящую от неизвестных причин. О многочисленных неопределённых болезненных состояниях с неизвестной анатомической сущностью и о лечении болезней без названий распространяться не буду за неимением времени.

С другой стороны, исключительно патологоанатомический принцип, положенный в основу «плана лечения» даже хорошо изученных болезней, также недостаточен и не удовлетворит требованиям истинно научной терапии, потому что врач должен иметь дело не с нозологическими классификациями и номинальными болезнями, а с живыми людьми, с больными субъектами, у которых одна и та же грубо-анатомическая болезнь может представлять весьма различную и индивидуально-характерную симптоматическую картину. По этому поводу известный клинический авторитет, профессор Вундерлих (в своём сочинении «Das Verhalten der Eigenwärme in Krankheiten», S. 336. Capitel Pneumonie), говорит следующее:

«…Это разнообразие температурного хода, которое на основании вышеизложенного ни в каком случае не может представляться в виде беспорядочной случайности, указывает на то, что под именем пневмонии (воспаления лёгких) описываются болезни весьма многоразличные. Анатомическое исследование уже с давних пор стало также приводить к этому заключению, и в этом отношении крупозные, геморрагические, серозные, гнойные, гнилостные, лобулярные и прочие воспаления лёгких представляют столь многозначительные различия между собой, что они необходимо должны рассматриваться как различные болезненные процессы. Но нельзя также оспаривать, что даже такие болезненные формы, которые в настоящее время ещё рассматриваются, как анатомически тождественные, могут, тем не менее, расходиться в весьма существенных пунктах, и что кроме анатомического различия, лежащего в основе патологического процесса, этиологические отношения могут также обусловливать различия, которые существенно разъединяют друг от друга заболевания, описываемые под одним общим именем. Определение известной болезненной формы под именем «пневмония» едва ли менее ошибочно и поверхностно, чем если бы мы захотели свалить в одну кучу под общим названием «dermatitis» (воспаление кожи) все накожные болезни, протекающие при воспалительных явлениях. Первое определение только потому извинительнее, что мы, в большинстве случаев, при жизни не умеем точнее поставить диагноз, не можем различить отдельные, существенно различные проявления болезни; наконец, потому, что эти самые проявления в их существенных различиях отчасти даже ещё вовсе не могут быть распознаны. Правда, симптоматика открыла уже известное число моментов, указывающих на различие процесса в легких при заболеваниях, описываемых под именем пневмонии; но нужно признаться, что вспомогательные средства симптоматики для дифференциального диагноза ещё чрезвычайно скудны».

Прибавлю от себя — «скудны» — потому что недостаточно на них обращается внимание, между тем как в гомеопатической школе, где на это обращается серьёзное внимание и чему придаётся большое значение, данные, полученные симптоматологией, далеко не скудны.

«Термометрия», — продолжает Вундерлих, — «находится в состоянии довольно значительно расширить эти вспомогательные средства, но и она оставляет ещё много пробелов, и не следует скрывать от себя, что наши познания и суждениях о пневмониях, даже в связи с данными термометра, ещё очень отрывочны».

Если эти привёденные мной слова одного из знаменитейших клиницистов последнего времени справедливы относительно пневмонии, представляющей комплекс наилучше изученных симптомов, то они с гораздо большей справедливостью могут быть применимы к большинству других болезней.

Следовательно, постановка одного родового диагноза, исходящего из патологоанатомической систематики, ещё недостаточна для клинических, а, следовательно, и терапевтических целей, для чего требуется дифференциальный диагноз видового или подвидового характера болезни, т. е. определение тех признаков, которые отличают один и тот же грубо-анатомический процесс, например, воспаление лёгких у одного субъекта, от воспаления лёгких у другого, и обособление тех тончайших черт, которые придают каждой болезни индивидуальную физиономию. Следовательно, задача всякого истинно научного терапевта должна заключаться в тщательном индивидуализировании данного случая.

Индивидуальность же каждого болезненного случая кроется в органической самодеятельности нашего организма, т. е. в способности его самостоятельно реагировать на известные внешние и внутренние раздражения, вследствие чего известные болезненные причины и предрасполагающие условия, действуя известным образом на человеческий организм, вызывают в нём физиологическую реакцию, выражающуюся в виде комплекса тех или других болезненных симптомов. Эта реакционная способность организма называется впечатлительностью или раздражительностью или, лучше, «восприимчивостью» организма и представляет в каждом отдельном субъекте весьма различные количественные и качественные градации, вследствие чего одна и та же причина, например, простуда, вызывает у одного субъекта жабу, у другого — бронхит, у третьего — воспаление плевры, у четвёртого — невралгию, у пятого — ревматизм, у шестого — воспаление внутренних органов и т. д., и т. д.; причём, кроме того, каждая из этих отдельных болезней у поражённого ею субъекта воспринимает свою особенную физиономию, отличающую её от такой же родовой болезни у другого. Точно так же для происхождения таких болезненных картин в одном случае требуется продолжительное и весьма сильное действие болезненного раздражителя, а в другом случае достаточно весьма кратковременного и слабого раздражения, смотря по степени впечатлительности организма к данному раздражителю. Но существование в организме такой самобытной, самодеятельной и саморегулирующей способности в связи со всевозможными этиологическими условиями и предрасполагающими влияниями, каковы: пол, возраст, телосложение, темперамент, наследственность пациента и т. д. — всё это налагает на каждое заболевание свою индивидуальную печать. И если вы спросите, в чём заключается индивидуальность каждого данного случая, то я бы ответил, что в совокупности тех симптомов, большей частью субъективных, посредством которых организм или, может быть, в частности, нервная система пациента, реагирует на внешнее раздражение. Отсюда вытекает вся важность оценки субъективных симптомов для диагноза видового или подвидового характера болезни.

Не подлежит сомнению, что каждое болевое или субъективное ощущение непременно имеет свою raison d'être, своё какое-нибудь органическое основание в каком-либо структурном или функциональном патологоанатомическом процессе, хотя, может быть, оно и не во всех случаях нам известно. В некоторых случаях эти субъективные симптомы имеют такую характерную физиономию, что получают даже патогномоническое значение, т. е. по существованию тех или других симптомов мы в состоянии предугадывать характер патологического процесса. Возьму такой пример.

Известно, что субъективные и болезненные ощущения, боли, общее самочувствие и вообще вся субъективная картина болезни при воспалении лёгкого ухудшается от лежания на здоровом боку, а при воспалении плевры от лежания на больном боку. В данном случае мы можем, вероятно, даже объяснить причину таких субъективных ощущений. При воспалении плевры всякое механическое давление на больную часть усиливает существующее воспалительное раздражение и увеличивает местную боль. Поэтому пациент, инстинктивно избегая боли, инстинктивно же ложится на здоровый бок. При воспалении же лёгкого. когда большой участок этого органа подвергся опеченению, вследствие чего огромная поверхность лёгочных пузырьков закупорена воспалительным экссудатом (выпотом), уже не служит больше для обмена газов и, так сказать, изъята из дыхательных функций, — пациент чувствует потребность воздуха и испытывает одьшку вследствие недостатка воздуха. Если он ляжет на здоровый бок, то дыхательные экскурсии грудной клетки этой стороны делаются ограниченнее, обмен газов в здоровом лёгком уменьшается, вентиляция здорового лёгкого ухудшается и, следовательно, одышка, вследствие недостатка воздуха, должна усилиться. Поэтому пациент инстинктивно ложится на больной бок для того, чтобы дать здоровому лёгкому полную возможность глубокого дыхания и, таким образом, компенсировать, т. е. вознаграждать функциональную недеятельность больной половины. В этом случае, я говорю, мы можем объяснить причину этого различия в субъективных ощущениях больного, но во многих случаях мы не в состоянии это сделать с такой уверенностью. Так, например, у нас лежат рядом на двух койках два больных А и В; оба страдают комплексом симптомов, именуемым сочленовным ревматизмом, скажем, в подострой его форме. Пациент А от малейшего движения испытывает невыносимую боль в поражённых частях и поэтому силится сохранить полную неподвижность и наивозможное спокойствие, между тем как пациент В, наоборот, в состоянии покоя и неподвижности чувствует мучительное ожесточение своих страданий, а потому принуждён беспрерывно менять положение тела, шевелить членами и находиться в движении, причём субъективное его состояние улучшается и болевые ощущения стихают. Вот две одинаковых родовых болезни, но какое глубокое различие в клинической картине, и нет сомнения, что в основе этого различия субъективных ощущений должен непременно лежать какой-нибудь органический субстрат, хотя мы не можем с уверенностью сказать, в чём именно он заключается. Но мы знаем, что в патогенетическом или физиологическом действии двух лекарственных веществ воспроизводится эта же самая болезненная картина. Мы имеем два лекарства — Bryonia и Rhus toxicodendron. Оба они воспроизводят в здоровом человеческом организме характерные ревматические явления, но боли от брионии положительно усиливаются при движении и облегчаются в покое, между тем как ревматические боли от руса, наоборот, облегчаются в движении и ухудшаются в покое. Следовательно, на основании нашего закона, при соответствии всех других объективных и субъективных явлений, Bryonia и будет местно- и индивидуально-специфическим лекарством для пациента A, a Rhus — для пациента В.

Точно так же и характер боли имеет во многих случаях важное значение для определения локализации болезненного процесса. Например, жгучие боли свойственны преимущественно кожи и слизистым оболочкам;тупые, ноющие и сверлящие боли свойственны преимущественно костям, и каждому врачу известно значение известного характера болей, dolores osteocopi, для дифференциального диагноза некоторых болезней; подёргивающие боли — преимущественно свойственны мышцам и нервам; острые, режущие, колющие боли — преимущественно серозным и фиброзным оболочкам и тканям. Следовательно, описание пациентом субъективного характера боли нередко наводит нас на локализацию болезненного процесса.

Точно так же субъективные ощущения у детей выражаются плачем и криком. Различные оттенки этого плача и крика так характерны, что внимательный детский врач уже по одним этим оттенкам иногда в состоянии предугадать болезненный процесс.

Совокупность симптомов, возникающих вследствие постепенного соучастия в болезненном процессе всего организма вообще и нервной системы в частности, позволяют опытному практическому врачу во многих случаях с точностью определить патологический характер болезни ещё раньше физикального диагноза, который и подтвердит его предположение.

Все особенности субъективных симптомов и все малейшие подробности относительно условий их появления и исчезновения, ухудшения и облегчения, зависимость от времени года и дня, влияние погоды, барометрического стояния, физического положения тела, сложения, темперамента и, в особенности, душевного состояния больного — всё это имеет капитальное значение для индивидуализирования болезненного процесса, а, следовательно, и для дифференциального диагноза лекарственных веществ, потому что эти признаки, черты и оттенки повторяются в патогенезе лекарственных веществ.

Известный патологический процесс может быть вызываем многими лекарственными веществами, и поэтому вокруг нозологических классификаций группируется обыкновенно несколько лекарственных веществ, которые все в своем физиологическом действии имеют одно общее грубо-патологическое действие, как, например, лихорадку, понос, рвоту и т. п. Но каждое из них имеет в своём физиологическом действии что-либо особенное, свойственное ему одному, придающее ему индивидуальный характер и отличающее его от многих других сходных лекарственных веществ во всевозможных симптоматологических комбинациях. Вот эти характеристичные признаки лекарственных веществ («keynote» американских авторов) имеют большое значение для дифференциального диагноза между многими сходно действующими лекарственными веществами. Поэтому, когда мы имеем несколько местно-специфических лекарств, т. е. действующих на одни и те же тракты, участки и области, где сосредоточен болезненный процесс, то существование этих признаков, свойственных болезненному процессу с одной стороны и физиологическому действию лекарств с другой — получает решающее значение для выбора наиподобнейшего лекарства (simillimum), т. е. индивидуально-специфического для данного случая.

Из числа таких характеристичных признаков я могу привести несколько примеров. Так, например, Bryonia, как я раньше сказал, имеет весьма характерный симптом, а именно: ухудшение от движения и облегчение в покое; Rhus, наоборот, — ухудшение в покое и облегчение при движении. Pulsatilla имеет весьма характерный симптом: ухудшение в комнате и облегчение на чистом воздухе. Nux vоmica имеет ухудшение от ветра; Chamomilla — особенную раздражительность и невыносливость к боли, вследствие чего она особенно пригодна в детской практике, и при страданиях детей, особливо связанных с прорезыванием зубов, она оказывает на них (в высоких делениях, 6-м, 12-м, 30-м) замечательно успокаивающее, точно наркотическое действие. Arsenicum вызывает чувство жажды, удовлетворяемой частыми, но малыми глотками воды и т. д.

Таким образом, нозологическая классификация болезней, т. е. номинальный диагноз болезней, там, где он возможен, составляет только первую ступень логического процесса, необходимого для выбора из лекарственного арсенала тех лекарственных веществ, которые имеют специфическое отношение к заболевшим органам и системам. Тождество или сходство объективных симптомов естественных и лекарственных болезней позволяет нам в большинстве случаев судить лишь о тождестве локализации обеих болезненных причин, чего, однако, ещё недостаточно для терапевтических целей. Localia localibus заключается в similia similibus как часть в целом. Вторую же ступень составляет индивидуализирование данного случая и постановка дифференциального диагноза между многими сходно действующими лекарствами, т. е. выбор того именно лекарственного вещества, которое соответствует данному случаю не только с грубо-семиотической, но и со специально-специфической и индивидуально-характерной стороны. Тождество или сходство объективных и субъективных симптомов, рассматриваемых с точки зрения их физиологического состояния, условий их происхождения и порядка их возникновения, даже в случае сомнительности номинального диагноза, позволяет судить и заключать о тождественности их индивидуального характера действия и представляет ключ и показание к выбору индивидуально наиподобнейшего лекарства.

Для иллюстрации вышесказанного приведу следующий пример, который лучше длинных рассуждений послужит к разъяснению того, как мы эксплуатируем субъективные симптомы болезни.

Пациентка — молодая девушка, страдающая хронической зубной болью (odontalgia). Объективное исследование отрицательно — не обнаруживается ни больного зуба, ни воспаления или припухлости дёсен. Свойство боли, её распространение и связь с другими ревматическими страданиями указывают на ревматический характер боли. Какие-либо дискразии или осложнения отсутствуют. Тем не менее, девушка хлоротична, т. е. страдает бледной немочью. Известное периодическое событие довольно продолжительное время не появляется, а прежде во время его, а также и после всякой простуды, зубная боль постоянно ожесточалась. Некоторые симптомы спинального раздражения, сердцебиение и пр., указывают на сочетанный характер невралгических и ревматических болей, которые присущи также зубной боли. Ни лихорадки, ни пота нет. Приливы к голове имеют пассивный характер. Темперамент флегматичный, настроение духа плаксивое.

Поставив такой общий диагноз, всякому врачу, хотя немного сведущему в фармакодинамике, очень легко подумать о пульсатилле. Но чтобы вернее идти к цели и поставить дифференциальный диагноз между сходственными лекарствами, каковы: Aconit, Rhus, Chamomilla, Belladonna, Bryonia, Mercurius, Spigelia, Staphysagria, Nitri acidum, Magnesia carbonica, Mezereum, Sulfur, China, Ferrum — оказывающими известное действие на зубы, необходимо предпринять более специальный экзамен. Мы справляемся относительно характера боли, т. е. существует ли давящая боль (которая характерна для Bryonia и Nux vomica) или ноющая (которая встречается при Magnesia carbonica и Меzereum), или подергивающая (которая характерна для Belladonna, Mercurius, Spigelia), или, наконец, тянущие и рвущие боли (которые характерны для Rhus, Chamomilla и пр.) и т. д. Мы узнаем, что боль преимущественно колющая или подёргивающая, как будто бы зубной нерв натягивается и отпускается, что крайне характерно для Pulsatilla. Затем мы узнаем, что распространение боли ограничивается мягкими частями, фиброзными и мышечными тканями, не простираясь в костную ткань (как бывает при Mercurius и Mezerum), но распространяется в ухо, покровы черепа и на лицо. По временам бывают блуждающие боли в сочленениях. Зубы не кажутся слишком длинными (как при Bryonia) и не шатаются (как при Bryonia, Mercurius, Nux vomica, Rhus). Затем, ухудшение наступает по вечерам и ночью, но не рано утром (что было бы характерно для Nux vomica). Но так как ночное ожесточение наблюдается и при других лекарственных веществах (Вelladonna, Chamomilla, Mercurius, Rhus, Staphysagria, Sulfur и пр.), то мы должны найти ещё другие особенности. Мы знаем, что теплота постели и комнаты вызывают ухудшение. Но то же самое свойство имеют Chamomilla, Magnesia carbonica, Mercurius, Spigelia и др. Но для Chamomilla недостаёт душевного беспокойства, для меркурия — состояния зубной ткани и дёсен, для Magnesia carbonicа и Spigelia — характера боли. Между тем, для пульсатиллы весьма характеристично ухудшение в комнате, улучшение на воздухе, притом холодном (Nux vomica имеет тогда ожесточение), улучшение от холодной воды и ковыряния в зубах; ухудшение во время еды; движение, умственная работа и спиртные напитки не вредят. Сопоставляя эти данные с местными симптомами и экологическими условиями, каковы: женский пол, темперамент, аменорея, душевное настроение и т. д., мы находим позитивное показание именно для пульсатиллы, действие которой в таком случае наступает с математической точностью, в чём может убедиться всякий, желающий постановить эксперимент по правилам науки[4].

Таким образом, из всего сказанного следует, что лекарственные вещества, назначаемые по закону подобия, должны подчиняться трём главным условиям: а) локализации болезни, б) патологической форме её и в) экологическим условиям её происхождения и индивидуальности данного случая.

Следовательно, задача врача новой школы — я говорю новой, т. е. ганемановской, в отличие от старой, дряхлой, галеновской — заключается в том, чтобы, встречая естественную картину болезни, подыскать ей искусственную картину лекарственной болезни, наиболее с ней сходной, т. е. найти то лекарственное вещество, физиологическое действие которого представляет, так сказать, клинически портрет предлежащей естественной болезни. Для врача-гомеопата пациент, значит, представляет индивидуальную болезненную картину, в pendant к которой он должен найти наивозможно более сходную картину в патогенезе лекарств. Следовательно, весь процесс заключается в сравнении или сопоставлении между собой естественных и лекарственных болезней. Но для такого сравнения необходимо, прежде всего, выделить определительные признаки тех и других болезней, т. е. прежде всего изучить с наивозможной полнотой как естественные, так и лекарственные болезни. Поэтому, когда нам говорят, что мы пренебрегаем объективными симптомами, то я говорю, что это неправда, потому что без объективных симптомов во многих случаях, хотя не всегда, невозможен диагноз, а без диагноза болезни во многих случаях, хотя тоже не всегда, невозможно и правильное лечение, особливо по нашему закону, потому что не зная, какие органы находятся в заболевании, и в каком именно, мы не знаем, какие назначить средства, которые бы действовали на те же самые органы и ткани и в том же направлении, как и болезнь. С другой стороны, когда нам говорят с упрёком, что мы преувеличиваем значение субъективных симптомов, то мы только кланяемся и благодарим, потому что такой упрёк обращается нам в величайшую похвалу. Действительно, если тривиальное лечение «симптомов» неспециалистом-неврачом представляется мишенью для насмешек наших противников, то разумная эксплуатация и оценка субъективных симптомов в руках физиологически образованного врача новой школы доставляет ему могущественное орудие для успешной борьбы с человеческими страданиями. Весьма часто вся болезнь пациента заключается только в субъективных страданиях, и если он обращается к врачу так называемой аллопатической школы, то врач, не зная, что с ними делать, склонен приписать все жалобы пациента его воображению, мнительности, истеричности или ипохондрии и ограничивается назначением наркотических или эмпирических средств. Между тем, врач-гомеопат против всех этих страданий выставляет свои специфические лекарственные вещества, в физиологическом действии которых он, при изучении их раньше, находил все эти самые жалобы пациента, результатом чего каждый раз имеет счастье наблюдать излечение болезненного состояния больного.

Таким образом, милостивые государыни и милостивые государи, вы видите, что главная сила и значение гомеопатической системы лечения заключается в параллельном изучении патологии, симптоматологии и фармакологии. Вооружившись этими сведениями и встречая затем патологическую форму естественной болезни, конечные звенья которой, в виде совокупности клинических симптомов, сходны или тождественны с конечными звеньями другой изученной, искусственной, лекарственной болезни, врач-гомеопат уже наверное знает, что если ввести это лекарственное вещество в больной организм, то оно наверное окажет действие на больные части, клетки, ткани и органы, которые в данном случае подвержены болезненному процессу, потому что эта самая органически заболевшая область именно и входит в круг его специфического действия. С уверенностью, основанной на изучении физиологического действия лекарств, он знает, что попадает в цель, т. е. в больные органы.

Но попасть в больной орган ещё не значит его излечить, и если ввести в организм слишком большую дозу специфического лекарства, то мы к существующему болезненному процессу прибавим новое лекарственное раздражение, и в результате можем вызвать весьма резкое ожесточение болезненной картины, что и случалось с Ганеманом в первое время его гомеопатической практики и что не должно входить в план действия врача, потому что первый руководящий принцип врачей всех направлений должен заключаться в том, чтобы не вредить больному: primum non посеге. Если же ввести слишком малую дозу лекарственного вещества, то оно пройдет совершенно бесследно, не вызвав никакой реакции со стороны больных тканей, и болезненный процесс будет предоставлен своему собственному течению, т. е. останется in statu quo — что также не входит в план действия врача, потому что для выжидания естественного течения болезни пациент не нуждается во враче, ему достаточно для этого сиделки. Опыт и наблюдение учат, что между слишком большой, активно ухудшающей и слишком малой, пассивно бездействующей дозой существует средняя терапевтическая доза, которая активно улучшает или излечивает болезненный процесс без предшествующего ожесточения. Как велика должна быть эта средняя терапевтическая доза — об этом закон подобия ничего не говорит, он только устанавливает факт, что между болезнью и лекарственным веществом должно существовать отношение сходства или подобия. Вопрос же о дозе может быть разрешён только на основании опыта. Опыт же учит, что больные части в высшей степени чувствительны к своему специфическому раздражителю, например, больной глаз — к свету, больное ухо — к звуку, воспалённая брюшина — к прикосновению лёгкой простыни, между тем как в здоровом состоянии может выносить целые пуды и т. д. Следовательно, для больных органов, т. е. для терапевтических целей, доза лекарственного вещества, выбранного по закону подобия, должна быть значительно меньше физиологической дозы, т. е. меньше той, которая необходима для вызова реакции со стороны здоровых органов. Граница же терапевтической дозы или предел чувствительности заболевшего организма к его специфическому раздражителю не может быть установлен a priori, потому что зависит от многих причин: от свойства болезни, от индивидуальности болезненного процесса, от восприимчивости пациента и от физиологического свойства лекарственного вещества. В числе лекарственных веществ мы имеем такие, которые действительны только в сильных дозах и совершенно теряют силу в разведениях (Camphora, Kali jodatum и др.) и, наоборот, мы имеем и такие, которые в грубом состоянии почти недействительны, а будучи доведены до состояния известного разрежения, обнаруживают замечательные терапевтические свойства (Silicea, Lycopodium и др.)[5].

Заслуга Ганемана заключается в том, что он экспериментально и практически доказал, что реактивная чувствительность больного организма к его специфическому раздражителю гораздо тоньше, чем это предполагалось раньше, и что граница терапевтического действия лекарств отстоит гораздо дальше от средней физиологической дозы, чем это и теперь допускается школьными терапевтами. И это его наблюдение само по себе составляет биологический факт высочайшей важности, о чём речь будет в другой раз, так как сегодня говорить об этом я не успею.

Таким образом, опыт и наблюдение учат, что врач, назначая лекарства по закону подобия, т. е. выбирая для излечения болезней такие лекарственные вещества, которые в здоровом организме вызывают клинически тождественные или в высшей степени сходные болезни, и предписывая эти лекарства в дозах меньших, чем обыкновенные физиологические, не только попадает прямо в цель, т. е. в больные органы и клетки, но и излечивает их, т. е. приводит патологический процесс на месте его существования к физиологическому, не затрагивая здоровых и неповрежденных частей, т. е. тушит пламя там и только там, где оно горит.

Посредством какого механического действия происходит это излечение, это вопрос второстепенный, и хотя он в высшей степени интересен, но в настоящее время нас не касается. Важен факт, что лекарственные вещества, действуя в соразмерно соответствующей терапевтической дозе на больные части, находящиеся с ним в отношении избирательного, предпочтительного или физиологического сродства, вызывают в этих частях органическую реакцию, которая выражается в том, что нарушенные физиологические функции этих органов возвращаются к норме. Важен факт, что излечение происходит наискорейшим, наивернейшим и радикальнейшим образом именно этим путём. Биологическое же объяснение этого факта, впредь до раскрытия законов молекулярных процессов в живом организме, может вращаться только в области гипотез, о которых я сегодня с успехом могу умолчать.

Из всего сказанного мною, надеюсь, милостивые государи и милостивые государыни, у вас могло составиться понятие, что гомеопатическая терапия или гомеотерапия есть истинная физиологическая терапия, строго основанная на физиологическом или патологоанатомическом основании сравнительной патологии естественных и лекарственных болезней, и представляет высшую ступень, достигнутую до настоящего времени терапевтическим искусством. С этой точки зрения гомеопатия заслуживала бы не презрения со стороны врачей, а наоборот, глубокого и усердного изучения. Если какая-либо медицинская система заслуживаете название научной, то это именно гомеопатия. Будущность всей терапии лежит в гомеопатии.

В заключение, позвольте вас поблагодарить, милостивые государи и милостивые государыни, за то внимание, с которым вы выслушали моё скучное изложение.

(Продолжительные рукоплескания)

* * *

Председатель постоянной комиссии Педагогического музея, генерал-майор В. П. Коховский: Прежде чем начнутся прения, я нахожу необходимым установить возможно правильную точку зрения на наше сегодняшнее собрание.

По установленным в Педагогическом музее правилам, каждая программа публичных чтений, предлагаемых для этой аудитории, должна быть предварительно обсуждена в комиссии музея, и если эта программа одобрена в комиссии, а затем и утверждена цензурой, то тогда она может быть исполнена в этой аудитории. Роль комиссии довольно велика, а потому я несколько остановлюсь на её значении.

Семнадцатилетний опыт приводит меня к следующему заключению об отношении комиссии музея к тем программам, которые вносятся на её обсуждение.

Все эти программы или, лучше сказать, темы, я разделил бы на несколько категорий. К первой из них я отнёс бы ты темы, которые в научном отношении совершенно бесспорны и вполне отвечают требованиям современной науки. Эти темы комиссия музея предлагает осуществлять в этой аудитории во всем известной форме публичных лекций. На публичных лекциях лектору остаётся обнаружить своё искусство популяризировать научные истины, а популяризация научных знаний составляет одну из задач настоящей аудитории. Ко второй категории я отнёс бы такие темы, которые, по существу своему, спорны… К подобного рода темам комиссия относится двояко: либо отсылает автора или лектора в печать, дабы подвергнуть изложение его темы научной критике, либо допускает исполнение данной программы в своей аудитории. Но последнее она делает только в том случае, если признаёт большое общественное значение за данной темой. Выполнение подобных тем ставится в несколько иные условия. Это, пожалуй, та же публичная лекция, но сопровождаемая собеседованиями между специалистами или, скажем, диспутом. Эти диспуты, хотя не всегда полны и не всегда могут быть закончены по недостатку времени, тем не менее, дают слушателю возможность ориентироваться в вопросе, избежать, по возможности, увлечения и искать правду. Наконец, к третьей категории относятся те темы, которые противоречат современной науке. Вообще, таких тем немного вносилось в комиссию музея, и я характеризовал бы их следующим примером: лет 10–12 назад в Берлине один профессор выступил для того, чтобы доказать, что Земля стоит неподвижно, а Солнце и все небесные тела совершают вокруг неё суточное и годовое вращение. Подобные темы отрицаются комиссией музея, и ни одна из них не была ею допущена.

Когда в комиссию музея была внесена программа той беседы, которую мы сейчас выслушали, то тотчас же сказалась спорность тех положений, которые так талантливо защищает почтенный лектор. Одни из членов комиссии (меньшинство) очень убедительно доказывали невозможность допущения подобных тем для публичных бесед, другие же члены, разумеется, большинство, стояли за принятие этой программы и за допущение её выполнения в нашей аудитории, руководствуясь тем, о чём я уже сказал, а именно большим общественным значением возбуждённого вопроса.

Чего же мы будем ожидать от сегодняшнего собрания? Будет ли комиссия решать этот вопрос, который, в существе дела, есть вопрос медицинский? Без сомнения — нет, ни малейшим образом. Комиссия и всё собрание наше будут удовлетворены, если этот вопрос будет перенесён отсюда в учёные медицинские сферы, где авторитеты науки могли бы доказательно и на понятном для всех образованных людей языке сказать своё о гомеопатии окончательное заключение.

(Рукоплескания).

(После 20-минутного перерыва)

Председатель: Я просил бы в прениях держаться такого порядка: остановиться прежде на тезисах 6-м и 8-м[6], которые, мне кажется, наиболее важны, а затем, если время позволит и найдутся желающие говорить, можно будет возражать и по другим тезисам, и вообще по всем пунктам программы.

Слово принадлежит доктору Вирениусу.

Доктор Вирениус: Когда комиссия обсуждала программу д-ра Бразоля, я находился в меньшинстве и высказал такое мнение, что, на основании моего личного опыта, я полагаю, что когда д-р Бразоль прочтёт свою лекцию, то из врачей не явится оппонентов, желающих ему отвечать. Оказывается, что оппонентов из врачей всего двое, так что случилось именно то, что я предсказал. Я дал слово говорить, поэтому я и говорю. Входить во все подробности того, о чём говорил д-р Бразоль, мне кажется, вообще нет никакой возможности в течение короткого времени: тут требуются, само собой, целые дни, так как надо было бы идти по пятам всего того, что он излагал. Поэтому необходимость, ввиду недостатка времени, заставляет меня ограничиться только самым существенным.

Мы, врачи, не разделяем мнения гомеопатии на том основании, что все основы гомеопатии недоступны нашему теоретическому и практическому пониманию. Так, существование закона подобия, выставляемого гомеопатией — как бы на него ни смотреть и как бы ни искать его подтверждения в теории — решительно не находит никаких подтверждений. Кто сколько-нибудь знаком с биологией и признаёт какое-нибудь определение жизни — считать ли это противодействием смерти, считать ли это определённым сочетанием изменений, или, наконец, считать взаимодействием среды с организмом — какое бы мы ни взяли определение жизни, признаваемое специалистами, повсюду мы видим такое определение: борьба разнородных противоположных элементов. Жизнь возможна только при противоположении элементов, иначе понять жизнь мы не в состоянии. Движения возможны только тогда, когда элементы разнородны. Так что, смотря на живой организм, мы не можем понять, чтобы на организм действовало что-либо, не будучи с ним разнородно. Если допустить, что лекарство вызывает в организме тот же процесс или подобный тому, который оно излечивает, то тогда понадобилось бы допустить действительно две причины, одинаково вызывающие один и тот же процесс. Тут одна причина устраняет другую, т. е. причина, производящая, например, воспаление и т. п., лечится тем лекарством, которое вызывает тот же самый процесс или аналогичный ему. Мы иначе не можем понять такого влияния, как именно в смысле умноженного действия, т. е. влияние А + влияние В + влияние С дают сумму влияний. Но каким образом сумма влияний, т. е. увеличение влияния ведёт к устранению болезненного процесса — этого понять невозможно; гомеопаты же допускают это, как основу.

Второе основание гомеопатии — минимальные дозы. Минимальные дозы мы допустить не можем. Мы допускаем на практике только те средства, которые, как бы ни были незначительны в весовом отношении, всё-таки доступны химическому и физическому анализу. Но если вещество недоступно никакому анализу, ни физическому, ни химическому, ни анализу наших органов внешних чувств, то ни такого вещества, ни действия его мы принять не можем, так как мы не можем этого понять. И если нам представляется слушать даже рассказ о действии невозможно малого количества вещества, то мы прямо отказываемся отвечать на это или говорить что-либо. В особенности, если наряду с этим минимальным весовым количеством, т. е. действием минимального количества лекарства, вы поставите параллельно массу таких случаев, которые излечиваются без всяких средств, а силой самой природы, то тогда ещё более умалится достоинство учения, которое предлагает невозможно малые дозы. Наука медицины в настоящее время ведёт к тому, что главная сущность её изучения заключается в изучении причин болезней и предохранительных средств к недопущению действия болезней. Так что всё это приводит к профилактике. Гораздо важнее надеть на собаку намордник, чем лечить всякими средствами укушенных ею людей. Словом, лучше всего и прежде всего стараться об устранении причины болезни и приискании предохранительных средств, тем более, что опыт нам показывает, что в 90 случаях из 100 излечивает не искусство при пособии человека, а сама природа излечивает болезненный организм. К этому ведёт наука, и с каждым днём эти случаи увеличиваются. Так что влияние современной медицины, конечно, будет то, что она постарается только устранять причины и найти средства к тому, чтобы не допустить действия вредных влияний на организм. Что природа сама излечивает — это мы видим на каждом шагу. Если мы возьмём старый организм, то ничего не докажем, но если возьмём организм молодой, в самую лучшую пору жизни человека, например, его отроческий возраст, то мы увидим, что в этом возрасте все болезни излечиваются сами собой, без всяких средств. Так что если, например, воспаление лёгких у 15-летнего вы будете лечить хинином, водой или ничем, то все эти средства будут одинаково вести к излечению.

Вот в виду всех этих подробностей, если перед нами является учение, которое в своих основах не может быть понято теоретически и не подтверждено нашим опытом, и если является убеждение в том, что без всякого лечения реакция организма может быть настолько сильна, что болезнь сама собой устраняется, в таком случае, само собой, мы не можем допустить такого рода учения, ни в теоретическом, ни в практическом отношениях.

Вот сущность моих замечаний. Прибавлю ещё только следующее. Почему выходит такое ожесточение в спорах аллопатов с гомеопатами? Мне кажется потому, что они спорят, стоя на совершенно разной почве. Говоря о законе подобия, аллопаты стоят на своей аллопатической почве, а гомеопаты, говоря об этом же законе, говорят то же самое, что аллопаты, но когда является перед ними оппонент, то они становятся на свою гомеопатическую почву. Стоя на этих двух почвах, никогда сойтись нельзя. А почему они всегда разойдутся? Потому что мы, говоря о законе подобия, стоим на почве нашей, аллопатической, а между тем гомеопаты, рассуждая об этом законе, пользуются услугами и своей науки, и негомеопатической науки, так что в конце своего заключения они берут доводы и из того, и из другого заключения. Поэтому в cпopе с публикой, малознакомой с медициной, конечно, гомеопат может пользоваться даже просто диалектикой, игрой слов и оставаться всегда впереди. Только на этом основании, нам кажется, гомеопатия может иметь успех; но, по моему мнению, гомеопатия не может иметь значения научного — ни теоретического, ни практического.

Доктор Бразоль (обращаясь к председателю): Позвольте мне возразить.

Председатель: Вам принадлежит слово

Доктор Бразоль: Доктор Вирениус начал с того, что стал говорить о биологическом значении закона подобия, т. е. о том, о чём я именно не говорил сегодня по недостатку времени. Если посвятить ещё часа 2–3 этому вопросу, то можно было бы указать д-ру Вирениусу немало фактов в опровержение сказанного им выше мнения, что будто бы наш закон подобия стоит в резком противоречии со всеми биологическими законами. Но так как я не желаю выходить из пределов моей программы, а в двух-трёх словах не могу указать на многочисленные опорные точки нашего закона, то я позволю себе оставить этот вопрос без возражения. Я хотел, главным образом, обратить внимание просвещённой аудитории на то, что закон подобия есть закон индуктивный, т. е. основанный на опыте и наблюдении, как и все другие законы природы. Следовательно, индуктивный закон может и не быть доказан априорным или дедуктивным мышлением. На это я указал с самого начала и желал бы, чтобы доктор Вирениус попытался опровергнуть меня именно с этой точки зрения, а не возбуждал бы новых вопросов, которые не могут подлежать обсуждению в настоящем заседании.

Затем доктор Вирениус перешёл к минимальным дозам, т. е. к вопросу, которого я также в одном заседании решительно не в состоянии исчерпать. Гомеопатический закон основан на трёх неопровержимых положениях, из которых первое есть закон подобия, второе — исследование лекарств на здоровом человеческом организме, и третье — действительность гомеопатических доз. О последних двух вопросах я говорить в этом заседании не могу, но если получу разрешение, то надеюсь в этой же аудитории представить на суд публики и эти два вопроса; надеюсь, в несколько ином свете, чем в том, каким он освещается врачами противоположного направления. Доктор Виренус, однако, говорит, что если дозы недоступны ни химическому, ни физическому анализу, то, значит, недоступны и «никакому» анализу. Но в этом отношении он заблуждается. Кроме химических и физических реактивов, у нас есть гораздо более точные реактивы — физиологические. Во многих случаях мы совершенно не в состоянии открыть присутствие лекарственных веществ посредством обыкновенных химических и физических реактивов, а живой человеческий организм весьма резко отзывается на этот лекарственный реагент. Например, аконитин, в одной тысячной и даже десятитысячной части грана, будучи впрыснут в кровь животного, вызывает весьма резкое изменение в пульсе, между тем как физический или химический реактив тут ничего не в состоянии открыть. То же самое говорилось до тех пор, пока не было спектрального анализа, т. е. что если вещество не может быть открыто химическим или физическим реактивом, то, значит, оно не существует. Но после того, как был открыт более тонкий способ анализа — спектральный, мы нашли возможным открывать присутствие материи в состоянии миллионных, десятимиллионных и стомиллионных частей грана, недоступных более грубому физическому и химическому анализу. Из того, что в настоящее время посредством физических и химических реактивов мы, может быть, не всегда можем открыть присутствие лекарственных веществ, ещё не следует, чтобы мы не были в состоянии сделать это со временем. Позволю себе здесь намекнуть на то, что и в настоящее время существует способ, к сожалению, совершенно игнорируемый медицинской наукой и который до сих пор был обойден молчанием. Я говорю про невральный анализ Иerepa, который позволяет открывать присутствие материи в тридцатых и более высоких гомеопатических делениях. Этот способ нашёл даже своё подтверждение со стороны многих химиков и физиков, т. е. людей, специально занимающихся точной наукой. Я думаю, доктору Вирениусу известно, что известный химик проф. Бутлеров писал об этом вопросе и находил, что он нисколько не находится в противоречии с данными химии. Во всяком случае, о минимальных дозах я говорить теперь не буду, потому что это не входит в предел моей программы[7].

В-третьих, д-р Вирениус говорит, что многие болезни излечиваются сами собой. Да кто же этого не знает! Он особенно напирал на самоисцеляющую силу природы и указал на то, что врач должен действовать именно в том смысле, чтобы помогать природе в самоизлечении, а не противодействовать ей, ввиду именно того, что многие болезни излечиваются сами собой. Этого никто и не отрицает, но дело в том, что мы имеем способы определить, когда излечение происходит самопроизвольно, а когда — под влиянием терапевтического искусства. Я думаю, доктор Вирениус не будет отрицать, что и аллопатическая школа имеет случаи лекарственных исцелений. Не отрицая значения самоисцеляющей силы природы, я однако, утверждаю, что посредством лекарственных веществ мы имеем возможность ускорять выздоровление, укорачивать течение болезней и вовсе их уничтожать. Для доказательства такого положения самый благодарный пример — хронические болезни. В острых случаях ещё возможно сомнение, есть ли тут воздействие лекарства или действие целительных сил природы. Но в хронических болезнях, длящихся годами, можно довольно ясно доказать действие лекарства и терапевтического искусства на течение болезни. В одной из моих статей[8] я уже указал на способ, каким можно решить, происходит ли излечение самопроизвольно или под влиянием лекарств. Я обращаю внимание на то, что для решения таких вопросов в высшей степени важны, во 1-х, личный опыт и наблюдательность врача; во 2-х, медицинская статистика, прилагаемая к большому ряду однородных наблюдений в клиниках и госпиталях; а в 3-х, я говорю следующее: «Так как статистика среди врачей не пользуется вообще большим доверием и все блестящие результаты гомеопатического лечения обыкновенно игнорируются врачами или иначе ими перетолковываются, то я обыкновенно прибегаю к нижеприведенному терапевтическому методу, дающему возможность в каждом конкретном случае демонстративно и экспериментально доказать, с одной стороны, верность нашего руководящего терапевтического закона «similia similibus curantur»; с другой стороны — терапевтическую действительность весьма малых и инфинитесимальных доз. Метод этот, насколько мне известно, в первый раз был предложен Гружевским в шестидесятых годах и состоит в следующем. Больному назначают лекарство по закону similia similibus curantur в индивидуально-соразмерном гомеопатическом делении. Наступает явное улучшение в состоянии пациента. Для того чтобы узнать, отчего вслед за назначением лекарства наступило улучшение, нужно преднамеренно прекратить приём лекарства впредь до нового ухудшения или до приостановки прогрессивного хода этого улучшения. Если в этом случае вторичное назначение лекарственного вещества опять вызывает явное и резкое улучшение, то вероятность причинной зависимости его от лекарственного действия делается очень высокой и при каждом новом повторении этого контрольного эксперимента с неизменно одинаковым результатом степень этой вероятности всё увеличивается и приближается к математической достоверности. Для того, чтобы устранить влияние воображения у взрослых и мнительных людей, пациент не посвящается в тайну такого экспериментального контроля и, на время устранения лекарственного действия, получает, под видом того же лекарства, чистый спирт или молочный сахар, смотря по тому, назначалось ли лекарство в каплях или в порошке. Я прибавляю, что этот метод лучше всего приложим к хроническим заболеваниям. Такие эксперименты я в своей деревенской, крестьянской практике повторял неоднократно и всегда с успехом. Лекарство, назначенное в инфинитесимальной дозе по закону подобия, вызывает улучшение, а если оно отменяется, то получается ухудшение не только субъективное, но и объективное, как, например, при язвах, ранах, накожных сыпях и т. д. И вот по этому научно-экспериментальному методу, который может быть проверен всяким врачом и неврачом, можно исключить влияние случая и воображения, и доказать прямое действие лекарств на течение болезни.

Наконец, я должен сказать, что не совсем понял, что разумеет доктор Вирениус под разными точками зрения, на которых будто бы стоят в споре между собою аллопаты и гомеопаты, и которые приводят, будто бы, к недоразумению и несогласию. Точка зрения в научной медицине одна, потому что научная медицина, физиология и патологическая анатомия одна, и тут не может быть двух наук, а, следовательно, и двух различных точек зрения. В различных же воззрениях на терапию врачи, действительно, между собой расходятся. Но точка зрения относительно основных начал медицинской науки есть одна и та же для врачей всех направлений. В этом смысле и основные положения моей программы составляют основные положения медицинской науки, и если доктор Вирениус в состоянии, пусть он их опровергнет. (Рукоплескания).

Председатель: В качестве председателя комиссии музея, я должен быть совершенно беспристрастен, да и не могу быть пристрастен; форма моя уже изобличает, что в медицине я совершенно несведущ и не могу разбирать вопросов, возникших между так называемыми аллопатами и гомеопатами. Но считаю долгом в этом собрании, ввиду того, что я высказал раньше, принести глубокую и сердечную благодарность уважаемому сочлену комиссии д-ру Вирениусу, который решился обменяться мнением с лектором по вопросу, от которого, как он заявляет, отступаются все врачи. Думаю и как член публики, что медицина существует не для себя, а для всех нас и в наших интересах. Я не совсем понимаю причины уклонения (если только есть такое уклонение) — причины уклонения от дебатирования вопроса, какую же роль в медицине может и должна играть гомеопатия. Я уже высказал, что комиссия, учреждая эту беседу, не имела ничего иного в виду, как дать толчок, в интересах человечества, данному вопросу; а затем пусть не мы, а медицинские общества, учёные и авторитетные, обсудят этот вопрос. Повторяю, я глубоко благодарен доктору Вирениусу за сделанное им возражение. (Рукоплескания). Затем, я позволю себе сказать несколько слов уважаемому лектору в защиту того, что было высказано доктором Вирениусом. Если он сослался на биологический закон, то это потому, что оппонент может искать доводы для защиты своего положения там, где он всего легче их находит, и я не считал бы этого отступлением от программы. Затем, если доктором Вирениусом сделано отступление от программы, то в этом могу быть виновен и я, как председатель, который дал возможность говорить о минимальных дозах, когда Вы их только слегка коснулись. Но я прошу Вашего внимания к последнему Вашему тезису, где говорится, что «гомеопатия есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней и в этом смысле представляет истинно научную физиологическую терапию». С моей точки зрения, как неспециалиста, мне представляется, что одним положением о гомеопатическом законе подобия не исчерпывается учение гомеопатии, как Вы и сами указали, причём по необходимости Вы должны были коснуться и минимальных доз и вопросов фармакологических. Так что я считал себя совершенно вправе дать слово в этом же направлении и доктору Вирениусу.

(Рукоплескания).

Остается ещё один вопрос, который остался между Вами и спорным, и невыясненным и, я думаю, остался невыясненным и для большинства публики. Вопрос этот есть вопрос о влиянии тех минимальных доз, о которых говорилось, что они невесомы и не могут поддаваться химическому и физическому исследованию. Следовательно, для полноты обсуждения, для лиц непосвящённых, к числу которых принадлежу и я, остаётся вопрос такого рода: если минимальные дозы в самом деле действуют, как утверждают гомеопаты, то, может быть, следовало бы желать параллельного испытания, если бы оно было возможно, а именно: что было бы с больным, предоставленным самому себе? И так как Вы заявили, что гомеопаты, как и аллопаты, стремятся к тому, чтобы поставить человеческий организм в такие условия, при которых болезнь должна прекратиться, или должна не начинаться, то, при соблюдении этого условия, что было бы с больным? Я понимаю представляющуюся здесь трудность, потому что, во-первых, всякая болезнь индивидуальна, а, во-вторых, совершенно тождественных болезней встретить ни в каком случае невозможно. Следовательно, может явиться недоумение, отчего у вас явился больший процент выздоровевших, а там меньший, и можно было бы сказать, что сюда попали более счастливые случаи, а туда несчастливые. Но всё-таки такое параллельное испытание, может быть, было бы доказательно. Так как этот вопрос остаётся нерешённым в споре между вами, то он остается нерешённым и для массы публики.

Доктор Вирениус: По поводу того, что не было произведено опытов, я считаю нужным сказать, что в 1850 г. в одном из пражских госпиталей лечили воспаление лёгких тремя способами, из которых один был совершенно нигилистический, и все эти способы привели к одинаковому проценту выздоровления. Так что эта система уже была применяема.

Затем, я коснулся минимальных доз потому, что о чём бы ни говорить о гомеопатическом, нельзя избегнуть минимальных доз, и непременно нужно иметь в виду все три гомеопатические основы: минимальные дозы, закон подобия и действие лекарств; разъединить их никоим образом невозможно. Если вы, разбирая какое-нибудь учение, будете говорить о какой-нибудь одной стороне, то вы непременно запутаетесь, так что должны постоянно иметь в виду и другие стороны его учения. Вот почему я коснулся минимальных доз[9].

Что касается до другого очень важного возражения относительно спектрального[10] (?) анализа, который будто бы подтверждает действие минимальных доз, то я мало знаком с этим анализом. Упомяну только, что открытие спектрального (?) анализа принадлежит штутгартскому доктору Йегеру, тому самому, который доказывал, что душа заключается в обонянии, что обоняние руководит всем существованием человека. Это тот самый странный человек, который действительно предложил определять чувствительность ощущений на разные внешние влияния. Ученые отозвались на это совершенным молчанием; нигде я не видел ни критики, ни возражений на спектральный (?) анализ профессора Йегера; так что это молчание означало, что никто не хотел говорить по поводу этого открытия Йегера. Поэтому сказанное относительно спектрального (?) анализа требует проверки. Что касается до Бутлерова, то это его слабая сторона; как его спиритизм, так и его гомеопатическая воззрения, изложенные в написанных им брошюрах, действительно не выдерживают критики, по крайней мере, по тем статьям, которые появлялись.

Что касается до заявления доктора Бразоля о том, что он видел случаи, где язвы излечиваются под влиянием гомеопатических средств, то на это можно прямо ответить, что в настоящее время язвы излечиваются антсептическим способом. Но наука идет ещё далее в этом отношении, а именно к тому, что даже не антисептический способ, не какое-либо вещество, а только одна безукоризненная чистота, безукоризненно чистая перевязка излечивает язвы без всякого лечения. Так что этот приём, приведённый д-ром Бразолем, не подтверждает ещё гомеопатического учения[11].

Д-р Бразоль: Я не буду вдаваться в подробности, но желаю только восстановить один факт. Доктор Вирениус говорит, что были произведены сравнительные эксперименты лечения воспаления лёгких по разным способам, в том числе и по выжидательному, и что все эти способы привели к одинаковому проценту выздоровления. С его стороны это в высшей степени печальное заблуждение. Относительно воспаления легких были произведены сравнительные эксперименты по трем способам: 1) по аллопатическому способу (рвотным камнем), 2) кровопусканием и 3) по выжидательному методу, причём получалась громадная разница в пользу выжидательного метода лечения. Лечение кровопусканием и такими сильными средствами, как рвотный камень, давало громаднейшую смертность, между тем как выжидательное — сравнительно небольшую. Я не могу припомнить цифр, но приблизительно отношение было такое: аллопатическое лечение давало около 28–30 % смертности, а выжидательное — около 12 %[12].

Председатель: А что Вы называете выжидательным?

Доктор Бразоль: Неназначение никаких средств. А сравнение между выжидательным методом и гомеопатическим, произведённым в английских, французких и немецких госпиталях людьми науки и аллопатами, взявшимися за это дело с тем, чтобы опровергнуть гомеопатическое лечение, приводит к тому результату, что гомеопатическое лечение даёт наименьший процент смертности, т. е. меньший, чем при выжидательном лечении, из чего можно заключить, что гомеопатическое лечение не есть бездействующее, а именно активное.

(Рукоплескания).

Доктор Тернер: Я не желаю вдаваться в разбор вопросов гомеопатических и аллопатических, так как большинство публики, здесь присутствующей, незнакомо со многими терминами, которые так щедро употреблял почтенный лектор. Но для того, чтобы доказать вам, что даже программа его заключает в себе некоторые несообразности, я прочту 1-й пункт её: «Гомеопатия есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней, и в этом смысле представляет истинно научную физиологическую терапию». Мы, врачи, вышедшие из той же школы, как и лектор, т. е. из Военно-Медицинской академии, конечно, будем пользоваться одной и той же терминологией. Под патологией мы разумеем науку о существе самой болезни, а под словом «гомеопатия», как все, слова, кончающиеся на «патия», будем подразумевать науку о лечении болезней. И вот говорят, гомеопатия есть сравнительная патология? Из того, что мы здесь слышали, мы не знаем, что же такое гомеопатия: есть ли она наука о лечении, есть ли она терапия или нет? Мы бы сказали так, что гомеопатия есть ничто иное, как истинно научная физиологическая терапия, основанная на научной патологии. Для нас это было бы понятно, но такое определение в программе я отказываюсь понимать.

Далее, употребляется, например, такое выражение: «патогенез»; почтенный лектор употребляет выражение: «патогенез лекарственных веществ». Под патогенезом мы разумеем способ происхождения болезней, например, патогенез холеры или тифа, — это я понимаю; но патогенез лекарственных веществ я отказываюсь понимать.

Далее, возьмём 10-й пункт, в конце которого читаем: «…что достигается посредством изучения токсикологии, фармакологии и симптоматологии лекарственных веществ» и т. д. Опять-таки: симптоматология есть наука о симптомах, симптоматология всегда связана с болезнями, так что «симптоматология лекарственных веществ» для меня опять нечто тёмное, что я, как врач, отказываюсь понимать. Этим я закончу свои замечания, так как по существу трудно разбирать вопрос — это вопрос чисто специальный.

Доктор Бразоль: Доктор Тернер отказывается понимать смысл выражений: «патогенез лекарственных веществ» и «симптоматология лекарственных веществ», не приводя никаких доводов, отчего он отказывается их понимать. Я говорю и объясняю в своей беседе, что лекарственные вещества имеют способность вызывать в здоровом человеческом организме всевозможные болезненные явления, и подтверждал свои слова примерами. На основании вышесказанного, лекарственные вещества способны вызывать в организме комплекс болезненных симптомов, субъективных и объективных. Следовательно, если можно говорить о симптоматологии холеры, то можно говорить и о симптоматологии мышьяка, т. е. о совокупности тех симптомов, которые мышьяк вызывает в здоровом организме. Под «патогенезом лекарственных веществ» я разумею совокупность тех болезненных явлений, которые вызываются лекарственным веществом в здоровом организме. Патогенетическое действие я рассматриваю как синоним физиологического действия; физиологическое же действие лекарств представляет те болезненные патологические явления, которые лекарства вызывают в здоровом человеческом организме. Следовательно, если я могу говорить о патогенезе холеры или дизентерии, т. е. о болезнетворном действии, положим, коховской «запятой», то я могу с таким же правом говорить и о патогенезе мышьяка и сулемы, т. е. о тех болезнетворных явлениях, которые эти лекарственные вещества вызывают или производят в здоровом человеческом организме; потому что, повторяю, «патогенетическое» и «физиологическое» действие лекарств суть синонимы[13].

(Рукоплескания).

Г. Гольдштейн: Прежде всего, позволю себе сказать, что меня поражает в этой программе странное сочетание слов, но уже не в смысле чисто лексикологическом, а в чисто логическом. Предупреждаю, что я не врач, не специалист этого дела, и отношусь к нему с точки зрения физики. В науке обыкновенно привыкли употреблять такие термины, как «закон» с большой осторожностью. Слово «закон» предполагает не то, как заявлял лектор, что индуктивный закон предполагает такой вывод, который основан на опытах каких бы то ни было. Когда говорят, например, о законе распространения света, говорят о силе света, что она обратно пропорциональна квадратам расстояния, то говорят кое о чем, что подлежит измерению при помощи приборов вполне точных, каждому доступных и могущих быть в руках каждого человека. Поэтому, закон подобия, как некоторое сопоставление слов, доступное и понятное исключительно известной группе людей, не предрешает вопроса о том, насколько это справедливо. Но закон подобия я, прежде всего с точки зрения строгой науки, отрицаю — такого закона не существует[14].

Затем, я хотел бы спросить у лектора следующее: признается ли современной гомеопатией в целости тот величайший ученый, на которого каждый гомеопат считает необходимым ссылаться с первой строки своего произведения. Этот действительно величайший врач — Самуил Ганеман. Признается ли современной гомеопатией, что те принципы — я не говорю детали — которые были выставлены этим знаменитым врачом в его сочинении «Органон», что эти принципы и в настоящее время остались справедливы? Я просил бы д-ра Бразоля дать на этот вопрос категорический ответ: да или нет?

Доктор Бразоль: Дело в том, что патологические и философские теории и воззрения Ганемана, изложенные им в «Органоне», давным-давно опровергнуты наукой и не принимаются современной гомеопатией; таковы, например, его воззрения на псору, сикоз, динамизацию лекарств и т. д. В деятельности Ганемана нужно различать, по крайней мере, три периода, из которых первый период будет приблизительно до 1812 г., затем следует средний период и, наконец, последний, в котором появилось последнее 5-е издание его сочинения «Органон». Воззрения, которые он высказывал в последнее время о патологической теории болезней, в настоящее время научно-образованными врачами не принимаются. Это, впрочем, моё личное мнение, и очень может быть, что не все врачи-гомеопаты согласятся с ним. Я знаю многих врачей, которые привыкли jurare in verba magistri; для них Ганеман есть недосягаемый гений, и они без всякой критики принимают на веру каждое его слово от первого до последнего. Мне же кажется, что в многолетней деятельности Ганемана нужно отличать несколько различных периодов и что многое из сказанного им в конце его жизни в настоящее время не может быть защищаемо и отстаиваемо[15].

Г. Гольдштейн: Итак, выясняется, что между гомеопатами существуют две школы, из которых последователи одной принимают всё, что сказал Ганеман, а последователи другой этого не принимают. Доктор Бразоль принадлежит к числу последних. Тогда, обращаясь к содержанию той лекции, которую мы только что выслушали, я обращаюсь опять-таки с вопросом. Ганеман говорит, что в болезни нет надобности искать причины; для него безразлично, есть ли та или другая причина болезни, лишь бы врач знал симптомы её. Признаёт ли доктор Бразоль это положение[16]?

Доктор Бразоль: Во первых, я не признаю, чтобы Ганеман это высказывал; я должен категорически это отвергнуть и, напротив, утверждаю, что Ганеман везде указывает на необходимость искания причины болезни, так что удаление причины болезни составляет у него главное показание.

Г. Гольдштейн: Я буду иметь честь представить сочинение Ганемана под названием «Органон», издания 1810 года.

Доктор Бразоль: Которое издание?

Г. Гольдштейн: Первое. Все врачи-гомеопаты знают, что первое издание вышло в 1810 году, через 20 лет после того, как он принялся за исследование этого вопроса. Я позволю себе сказать, что так как вопрос поставлен на такую почву, а я не врач, и потому только решился возражать, что некоторые врачи и учёные профессора, к которым я обращался, отказались возражать на основаниях, для меня вполне понятных, но которые я не имею права передавать здесь, то я укажу на следующее. Так как д-р Бразоль отрицает такое положение, и так как я лично считаю, что каждый учёный образованный гомеопат — особенно, как вы изволили видеть, столь медицински образованный, как д-р Бразоль — должен знать в подлиннике основы сочинения, на котором зиждется гомеопатия, то я обращаю внимание на то, что Ганеман в самом начале своего сочинения «Органон», на стр. 8, говорит следующую фразу: «Для того, чтобы остановить пулю, не надо знать причины её полёта; мне всё равно, откуда она вылетала: из ружья или другого орудия, и т. д. — мне только необходимо её остановить, поставить доску: пуля остановилась, цель достигнута».

Доктор Бразоль: Это нисколько не опровергает…

Г. Гольдштейн: Ввиду того, что, стало быть, оказывается, что врачи-гомеопаты и специалисты, заявляющие об одряхлевшей галеновской медицине, не знают основного сочинения, на котором зиждется вся их наука, я считаю, что дальнейшие возражения представляются излишними. (Шиканье в публике)[17]

Доктор Бразоль: Я желаю только ответить на тот пункт возражений г. Гольдштейна, что будто Ганеман считает излишним знание причины болезни. Только что приведенная им цитата из сочинения Ганемана нисколько этого не подтверждает. К сожалению, я не имею под рукой всех сочинений Ганемана, но я в долгу не останусь и в примечаниях к тексту наших, прений, имеющих быть напечатанными, укажу на многочисленные места в его сочинениях, где он именно указывает на то, что врач должен, по возможности, наследовать причину болезни и удалить её. Но так как причины болезней во многих случаях неизвестны, то в таком случае причинное показание (indicatio causalis) неосуществимо. В других случаях возможно даже удалить причину болезни, и, тем не менее, по удалению её, известные болезненные её последствия остаются в полной силе и требуют исцеления. Следовательно, я хочу только указать г. Гольдштейну, что он неправ, говоря, что Ганеман находил маловажным и излишним отыскание и удаление причин болезни[18].

Г. Гольдштейн: Это вопрос будущего, но я позволяю себе помимо этого обратить внимание на следующее обстоятельство. Врачи-гомеопаты обыкновенно жалуются на то, что их не желают слушать, не желают дать им возможности производить опыты, и хотя вы все, вероятно, слышали, что 2–3 года назад были случаи, когда официально разрешено было производить опыты, эти опыты как-то закончились, может быть, не к чести других врачей, но, во всяком случае, окончились как-то неопределённо. Я имею право заявить теперь доктору Бразолю, что в его распоряжении будет целая больница, имеющая до 300 человек больных, на которых он будет в состоянии производить свои опыты, но при одном условии: чтобы результаты каждого опыта были подписаны под протоколами всеми присутствующими врачами и затем опубликованы в газетах. Я говорю об этом потому, что хочу доказать, что врачи-аллопаты отнюдь не отказываются от экспериментального исследования, но требуют, чтобы оно было поставлено в такие условия, в какие ставится вообще научное экспериментальное исследование. Те экспериментальные исследования, которые производил Ганеман и многие другие, — причём, повторяю, что Ганеман величайший из исследователей, — всё-таки о чём говорили? Если желают определить действие лекарств и желают узнать, какие симптомы эти лекарства вызывают, то на стр. 93 (1-го нем. изд. «Органона») Ганеман говорит, что такие лекарства должны быть исследуемы на людях, «welche zürtlich, reisbar und empfindlich sind» т. е. на людях нежных, раздражительных и чувствительных. Мы читали миллион публикаций, сделанных из клиники Шарко и др., где оказывалось, что нежные, чувствительные и раздражительные особы не только иногда от лекарства, но даже оттого, что им впрыскивали химически чистую воду, получали от неё припадки, которые потом приходилось лечить самыми сильными средствами[19]. Затем, между гомеопатическими лекарствами, как свидетельствует имеющаяся у меня фармакология, есть такие, которые имеются в том же разведении в любой воде, которую мы употребляем в пищу. Согласно свидетельству гомеопатов, эти лекарства вызывают значительное расстройство и изменение в организме. Спрашивается: каким же образом, если мы принимаем эту воду в качестве питья, этих расстройств у нас не наблюдается[20]?

Наконец, доктор Йегер, на анализ которого ссылается доктор Бразоль, разбирает вопрос о действии поваренной соли на организм человека, и если д-р Вирениус обратил внимание на то, что сочинения Йегера не нашли поддержки в учёном мире, то вовсе не потому, что Йегер принялся за исследование гомеопатического вопроса, а потому, что выступил в Берлине в весьма смешном виде и вызвал насмешки над своим «нормальным костюмом», а в конце концов он был объявлен помешанным. Правда, это не есть доказательство, но странно, что та самая поваренная соль, которая так сильно действует на организм животных, имеется в нашем организме, в нашей крови, как постоянная составная часть, и в таких дозах, которые, конечно, больше гомеопатических, а современные гомеопаты, к числу которых я отношу и доктора Бразоля, говорят, что если гомеопатическое лекарство давать в больших дозах, то оно производит целый комплекс или совокупность болезненных явлений. Если бы поваренная соль, находящаяся в нашей крови, действительно вызывала такую совокупность болезненных явлений, то мы постоянно должны бы быть больными — с точки зрения Йегера — болезнью поваренной соли — это симптоматическое определение, — но ничего подобного нет. В нашей крови есть масса других составных частей, разведённых в крови в гораздо сильнейшей форме, чем в той, в которой гомеопаты приготовляют свои лекарства, т. е. разведённые в воде, и, тем не менее, они никакого действия не производят. Спрашивается: как же дозы, которые есть в моём организме, если к ним прибавится ещё одна тысячная или миллионная доля того же вещества, вызовут последствия, которые не вызывает присутствие в моём организме всей массы? Это непонятно не только для аллопата, но и для всякого человека, который строго относится к науке, и требует строгой научной логики[21].

Один из слушателей (г. В. А. П.): Так как сейчас говорил человек, не принадлежащий к медицине, то я попрошу слова, чтобы ответить…

Председатель: Прошу извинения: это говорил член комиссии музея. Затем последнее слово принадлежит доктору Бразолю.

Доктор Бразоль: Что касается до предложения делать эксперименты в госпитале или клинике, то я должен сказать, что мы никогда от этого не отказывались, а напротив того, всегда только ищем возможности доказать успешность гомеопатического лечения под контролем врачей противоположного направления. Такие опыты производились уже много раз и обыкновенно имели последствием то, что врачи, вначале так резко восстававшие против гомеопатии, в конце концов переходили на её сторону и делались гомеопатами. Что касается до условий, под которыми мы можем согласиться делать такие эксперименты, то, конечно, это требует дальнейшего обсуждения; но, во всяком случае, мы были бы рады этой возможности и не отказываемся всегда принять это предложение с готовностью.

Председатель (обращаясь к г. Гольдштейну): Каким образом достигнуть этого?

Г. Гольдштейн: Так как я не имею права объявить фамилию того лица, которое мне об этом сообщило, то я прошу д-ра Бразоля явиться ко мне…

Доктор Бразоль: Или Вы ко мне…

Г. Гольдштейн: Хорошо, если угодно… и затем установить условия в присутствии врачей. Если д-р Бразоль желает, то какое ему угодно число гомеопатов и аллопатов, находящихся в этой больнице, выработает условия, но conditio sine qua non — это обязательная подпись под каждым из протоколов и напечатание их в газетах. Это условие, без которого не могут быть делаемы опыты. При согласии на это условие, дальнейшие условия представляются дружескому соглашению между врачами.

Доктор Бразоль: Согласен, согласен, только это условие sine qua non должно подлежать ещё обсуждению…

Председатель: Но покорнейше прошу, если состоится соглашение, сообщить об этом комиссии.

Доктор Бразоль: Непременно[22]. Затем, позволю себе прибавить ещё несколько слов к сказанному г. Гольдштейном. Я только мимоходом указал на опыты Йегера, которые при дальнейшей проверке, может быть, будут в состоянии доказать действительность гомеопатических доз. Особенного значения я на этот предмет не возлагал. Но я, между прочим, должен сказать, что способ опровергать значение йегеровских экспериментов тем, что он заблуждался, быть может, в других вопросах, что он душу хотел отыскивать посредством обоняния, что он предложил особенный «нормальный костюм», который, по мнению г. Гольдштейна, возбуждал смех всей Европы, а между тем (замечу в скобках) в скором времени, быть может, будет введён в прусскую армию, и в защиту которого является весьма много компетентных лиц, — такой способ спора я бы не считал правильным. После этого можно было бы точно также опровергать Ньютона тем, что в последние дни своей жизни он занимался толкованием Апокалипсиса или впал в мистицизм, что, однако, не мешает ему быть великим человеком…

Председатель: Позвольте Вас прервать. Г. Гольдштейн не высказывал своего мнения о костюме Йегера, а только констатировал то, как относились к нему другие.

Доктор Бразоль: Да, я и говорю, что будто бы, по мнению г. Гольдштейна, так отнёсся к Йегеру учёный мир, но это именно и не совсем верно.

Председатель: Но это не его мнение.

Доктор Бразоль: Что же касается поваренной соли — да, мы её ежедневно употребляем, но в количествах не настолько достаточных, чтобы вызвать резкие болезненные явления. Но несомненно, что поваренная соль, принимаемая ежедневно и часто в бóльших приёмах, чем обыкновенно употребляется в пище, может вызвать весьма резкие болезненные явления, или, пожалуй, болезнь поваренной соли; и против совокупности таких болезненных явлений, которые поваренная соль в больших и частых приёмах вызывает в здоровом организме, мы, на основании нашего закона, употребляем её в малых дозах и притом с отличным успехом. Как это происходит и почему это так — это вопрос в высшей степени интересный, но который сегодня тоже разрешения не получит, потому что рассмотрение его заняло бы слишком продолжительной время и касается того второго основного принципа гомеопатии, который включает в себя вопрос о гомеопатических дозах, о чём речь будет в другой раз.

(Продолжительные рукоплескания)

Заседание закрыто[23]

О гомеопатической фармакологии

Публичная лекция, читанная в Большой аудитории Педогогического музее 10 ноября 1887 г.

(Записана стенографически)

Милостивые государыни и милостивые государи!

В первую мою беседу я имел честь остановить ваше внимание на гомеопатическом законе подобия, который, если вы припомните, заключается в том, чтобы лечить разнообразные болезненные состояния посредством лекарственных веществ, имеющих способность воспроизводить в здоровом человеческом организме в высшей степени сходные с ними патологические состояния. Сегодня нам предстоит общее рассмотрение способов исследования тех лекарственных орудий, посредством которых мы осуществляем наш терапевтический принцип. Предмет этот имеет несколько специальный характер, но, так как я убеждён, что большинство слушателей, почтивших меня своим посещением, явилось сюда не с целью пустой забавы или лёгкого развлечения, а с более серьёзным настроением, то я льщу себя надеждой, что некоторая сухость содержания или изложения моей сегодняшней беседы не будет вами слишком строго осуждена. Тема моей будущей беседы, несомненно, представит более оживленный и общий интерес; но сегодняшний очередной вопрос сам по себе настолько важен, что его невозможно обойти в популярных лекциях о гомеопатии и он должен занять непосредственно ближайшее место вслед за изложением закона подобия.

Я уже имел честь вкратце напомнить вам историю происхождения этого закона. Если вы припомните, Ганеман был наведён на мысль о существовании в природе всеобщего терапевтического закона или принципа испытанием на самом себе, будучи в здоровом состоянии, действия хинной корки, которая в больших приёмах, а именно по два раза в день по 240 гран в течение нескольких дней, вызывала у него комплекс симптомов лихорадочного свойства, в высшей степени сходных с той лихорадкой, которой он сам страдал прежде и которая излечивалась сравнительно малыми дозами той же самой хинной корки. Этот факт заставил призадуматься гениального наблюдателя, каким образом одно и то же лекарственное вещество в одном случае излечивает болезнь, а в другом производит в высшей степени сходную с ней болезнь, и вот он стал доискиваться, составляет ли такой парадокс двоякого лекарственного действия единичный и исключительный факт в природе или же, быть может, лишь частное проявление более общего лекарственного закона. Тогда он стал разбирать в течение нескольких лет случаи исцеления посредством лекарственных веществ, рассеянные в медицинской литературе и полученные им в собственной практике, и, изучая затем действие этих лекарственных веществ, он каждый раз находил, что вещества эти вызывают в здоровом организме болезненное состояние, в высшей степени сходное с только что им излеченным. Так, например (его собственные примеры), Belladonna, излечивающая некоторые случаи бешенства и падучей болезни, производит у здоровых людей маниакальное состояние и эпилептоидные припадки. Hyoscyamus излечивает, а также и производит известный род умопомешательства. Мегсurius излечивает и производит разъедающие язвы кожи. Arsenicum излечивает хронические сыпи и вызывает их в здоровом организме. Rhus излечивает, а также и вызывает в здоровом организме рожистое воспаление кожи. Rheum излечивает у больных и производит у здоровых известный вид поноса и т. д.

Первый эксперимент Ганемана с хинной коркой был произведен им в 1790 г., и только через 6 лет усердных наблюдений и размышлений, а именно в 1796 г., он в первый раз, с известной осторожностью, решается высказать мысль, что подобное может излечиваться подобным. В статье под названием «Опыт нового принципа для нахождения целебных свойство лекарственных веществ»[24], он пишет следующее: «Нужно подражать природе, которая иногда излечивает хроническую болезнь посредством другого нового заболевания и следует применять против болезни, подлежащей излечению (особливо хронической), такое лекарственное вещество, которое в состоянии вызвать другую наивозможно сходную искусственную болезнь, и первая, таким образом, будет излечена: similia similibus». Это его собственные слова в 1796 г. Но он ещё в то время не решался допустить широкое обобщение своих наблюдений, ограничивая предлагаемое им правило только для хронических болезней и не отрицая возможности антипатического лечения по принципу contraria contrariis для острых заболеваний. Он в это время ясно сознавал, что для того, чтобы лечить болезненные состояния посредством лекарственных веществ, способных производить в здоровом организме сходное болезненное состояние, и для того, чтобы воздвигнуть всеобщий лекарственный закон, необходимо прежде всего изучить физиологическое действие многочисленных и разнообразных лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, нужно иметь фармакологию. Озираясь же за необходимыми сведениями в старой и современной ему медицине, Ганеман не находил и не мог найти в ней никакой помощи, потому что до него фармакологии не существовало, а ходячие сведения о действии лекарств черпались из народной медицины и домашних травников и представляли большей частью бессвязный набор небылиц и выдумок и суеверных и фантастических рассказов, унаследованных из глубокой старины и средневековой алхимии и астрологии. Ему предстояла великая задача — и он нисколько не скрывал от себя предстоящего колоссального труда — преобразовать всю фармакологию и воссоздать новое физиологическое лекарствоведение, и для этой цели он выбрал единственно верный и правильный путь исследования лекарств в простом виде, без всяких npuмесей, на самом себе и на других здоровых людях.

С беспримерной энергией и пламенной преданностью делу он приступил к своей исторической задаче, и уже в 1805 г. издал сочинение на латинском языке под заглавием «Фрагменты (т. е. отрывочные материалы) к изучению положительного действия лекарств, наблюдаемого в здоровом человеческом организме»[25]. Это сочинение представляет сборник болезнетворных или патогенетических симптомов 27 лекарственных веществ, испытанных им частью на самом себе, частью на других здоровых людях, и отчасти дополненных историями отравлений. Затем с 1811 по 1821 г. стали последовательно являться отдельные темы его «Чистого лекарствоведения» (Reine Arzneimittellehre), которая содержит испытания 61 лекарства, из которых 22 встречаются уже в первом сборнике, но тут дополнены многочисленными наблюдениями, опытами и историями болезней. С 1822 по 1827 г. стало выходить второе издание этого сочинения, в котором мы встречаем ещё три новых средства и многочисленные дополнения к прежним. С 1828 по 1830 гг. в своих «Хронических болезнях» он даёт нам испытания ещё 17 новых лекарств, а во 2-м издании этого сочинения, выходившем между 1835 и 1839 гг. — ещё 13 новых средств.

Посвятивши, таким образом, бóльшую часть своей долгой и плодотворной жизни исследованию физиологических свойств лекарственных веществ, изучая болезненные картины, производимые этими веществами в здоровом человеческом организме, и назначая эти вещества в болезненных состояниях, сходных с болезненной картиной, производимой соответствующим лекарственным веществом, Ганеман всё более и более убеждался в верности предвиденного или предчувствованного им закона не только для хронических, но и для острых заболеваний, и, с другой стороны, приходил к всё более твёрдому убеждению, что другие методы лечения, как антипатический, аллопатический, отвлекающий, паллиативный и т. п., хотя и могут и должны найти своё ограниченное применение в известных случаях, но что сфера их действия, по мере развития фармакологии, должна всё более суживаться и уступать место гомеопатическому лечению.

Таким образом, он оставил нам истории лекарственных болезней или патогенезы почти 100 лекарственных веществ (позволю себе сделать здесь оговорку. В течение лекции мне придётся неоднократно употреблять слова «патогенетический» и «патогенез», потому что они уже пользуются правом гражданства в гомеопатической литературе. «Патогенетический» значит болезнетворный, а, «патогенез» означает историю лекарственных болезней или совокупность тех болезнетворных симптомов, которые лекарство вызывает в здоровом человеческом организме. Затем продолжаю дальше). Конечно, не все лекарственные вещества изучены Ганеманом с одинаковым совершенством и полнотой, и не все оставленные им патогенезы обладают одинаковым значением с точки зрения их внутреннего содержания. Справедливость требует признать, что первые его испытания, заключающиеся в «Фрагментах», и в первом издании «Лекарствоведения», имеют значительно более глубокое значение, чем исследования, содержащиеся в «Хронических болезнях». Первые испытания его были производимы исключительно над здоровыми людьми, причем испытания производились большей частью посредством больших или малых фармакологических доз, и полученные результаты представляют большей частью чистое физиологическое действие этих лекарств. Между тем, в последний период своей жизни он несколько уклонялся от первоначально намеченного им пути и стал делать наблюдения над своими пациентами, т. е. над больными субъектами. Относительно испытания лекарств над больными, он сам говорит в «Опытной медицине» (Heilkunde der Erfahrung), что«…распознавание лекарственных сипмтомов из целой группы симптомов естественных болезней есть дело индуктивных умов высшего порядка и должно быть предоставлено исключительно мастерам в искусстве наблюдения». И хотя мы преклоняемся перед Ганеманом как величайшим наблюдателем, не имеющим себе равного в целой истории медицины, тем не менее, мы должны сказать, что испытание лекарственных веществ на больных, даже в руках великого наблюдателя, не может быть отнесено к «чистым» источникам лекарствоведения и так как, кроме того, он нередко производил эти испытания в последнем периоде своей жизни, назначая больным тридцатые деления лекарств, то мы, не отрицая возможности действия инфинитесимальных доз на восприимчивый человеческий организм, о чём речь в следующий раз, тем не менее, должны относиться с некоторым скептицизмом к такого рода наблюдениям, требующим такой из ряда вон выходящей восприимчивости, и должны принимать такие наблюдения не раньше, как после физиологической и клинической их проверки.

Ганемановские испытания лекарств представляют колоссальный труд, не имеющий себе равного во всей медицинской литературе. Поэтому нет ничего удивительного, если в нём встречаются недостатки, иногда даже довольно важные. К числу этих недостатков, прежде всего, нужно отнести значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова, в ущерб патологии, а вместе с тем и стремление, с одной стороны похвальное, дать по возможности полную и совершенную картину лекарственных болезней, вследствие чего, с другой стороны, он воспринимал нередко вовсе несущественные, малозначительные и часто воображаемые или случайные симптомы, не принадлежащие лекарственному веществу, но которые, тем не менее, вносились им в протокол под видом физиологических или патогенетических. Это значительно засорило нашу фармакологию, которая, вместе с тем, представляется поверхностному взгляду непривлекательной и тривиальной и служит удобным предлогом для лёгких насмешек и дешёвого остроумия тем критикам и преподавателям, которые не углубляются в суть нашего учения, а только ищут в нём источник для увеселения своих слушателей и читателей. Тем не менее, вышеуказанный недостаток существует, и обязанность моя его указать.

Второй не менее важный недостаток заключается не столько в содержании, сколько в форме изложения, а именно в искусственной анатомической схеме распределения симптомов. Вместо того, чтобы представить потомству подробные протоколы самых испытателей, Ганеман втиснул их в искусственную систему, разъединив каждый отдельный спмптом из его естественной и физиологической связи с группами остальных симптомов, возникших у известного испытателя в одном и том же испытании, и распределивши эти разрозненные симптомы в новую категорию сообразно анатомическим областям тела. Так, он извлекает все симптомы, касающиеся, например, головы, ушей, носа и т. д. у всех испытателей одного и того же лекарства и помещает их все вместе под рубрикой: «голова», «уши», «нос» и т. д. По меткому выражению или сравнению доктора Дёджона (Dudgeon), это всё равно, как если бы художник, рисуя семейную группу, разместил бы глаза всех членов семьи в одном углу картины, носы — в другом, уши — в третьем и т. д. Из такого способа изображения, как бы ни были верно и точно переданы отдельные части и черты, было бы невозможно составить себе представление о каждой отдельной личности. Точно также и при таком топографическом описании симптомов обезображиваются и искажаются истинные черты лекарственных болезней и, за отсутствием оригинальных протоколов, становится невозможным или, во всяком случае, очень трудным связать эти разчленённые симптомы с внутренним патологическим состоянием испытателя[26].

Эти главнейшие недостатки уже сознавались ближайшими последователями Ганемана, и лучшие из его учеников уже вскоре задались мыслью исправить эти недостатки, проверить, истолковать и дополнить ганемановскую фармакологию, очистить, провеять и отсортировать его патогенезы, так сказать, отделить плевелы от пшеницы и извлечь из кучи сора те драгоценные жемчужины, которых так много в богатейшей фармакологии, завещанной нам великим учителем. Первая заслуга, оказанная в этом отношении гомеопатии, принадлежит Обществу австрийских врачей, которые в 40-х годах с примерным трудолюбием и образцовой точностью предприняли труд переиспытания ганемановских патогенезов в духе современной науки и приведения их в согласие с данными патологической анатомии и токсикологии. Таковы же и позднейшие испытания немецких, английских и американских врачей-гомеопатов, рассеянные в многочисленных журналах и отдельных монографиях, удовлетворяют самым строгим требованиям научного исследования и составляют лучшие источники нашего современного лекарствоведения. Они служат важным подтверждением ганемановской фармакологии и поставили вообще нашу фармакологию на ту высоконаучную точку, на которой она в настоящее время и находится. И так как весь этот позднейший процесс роста, развития и совершенствования гомеопатии в связи и параллельно с развитием физиологии и патологии почти совершенно неизвестен даже наиболее добросовестным нашим противникам, то в сегодняшней беседе я постараюсь вкратце представить современное состояние гомеопатической фармакологии и в кратких штрихах очертить то направление и те цели, которые в настоящее время проследуются нами в этой науке.

Если мы торжественно провозглашаем, как девиз или лозунг нашей практической деётельности у постели больного, ганемановскую формулу similia similibus curantur, т.e. лечение болезненных состояний посредством лекарственных веществ, воспроизводящих в здоровом человеческом организме в высшей степени сходное болезненное состояние, то ясно, что в основании практического применения этого руководящего принципа в терапии должно лежать изучение действия лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, и ясно, что фундаментальным основанием гомеопатической терапии, без которой немыслимо её существование, является фармакология. Лекарственные же вещества, составляющие содержание фармакологии, как я уже имел честь изложить в первой своей беседе, все без исключения имеют свойство вредно действовать на здоровый человеческий организм, т. е. нарушать его физиологическое равновесие и вызывать в нём разнообразные патологические состояния. Каждое лекарственное вещество, будучи введено в организм, сразу ли в больших токсических или постепенно в малых кумулятивных приёмах, имеет способность действовать на него более или менее болезнетворно или патогенно (поэтому я и говорю, что физиологическое действие лекарств есть вместе с тем и патогенетическое), и в этом действии на организм лекарственные вещества подчиняются всеобщему в природе закону причинности, т.e. каждое из них имеет постоянное, своеобразное, ему одному только свойственное и в этом смысле специфическое действие, или избирательное, предпочтительное сродство к известным клеткам, тканям, органам и физиологическим системам. Вся конечная цель нашей фармакологии заключается в том, чтобы определить эту специфичность лекарственных веществ и установить физиологическое взаимодействие между лекарственными веществами и человеческим организмом, как в отдельных его частях, так и в целом составе, т.e. изучить как чисто местное, так и общее или конституциональное действие лекарственных веществ.

Поэтому в основу нашего лекарствоведения должны быть положены следующие составные части или науки:

1) Токсикология, т.e. наука, занимающаяся изучением случайных или умышленных отравлений на людях. Изучение этой науки показывает нам в общих и широких чертах те органы и ткани, на которых лекарственные вещества обнаруживают своё действие, а также в грубых штрихах и характер действия этих лекарственных веществ. Словом, токсикология доставляет нам патологоанатомическое основание нашего терапевтического принципа. Важность этой науки всегда сознавалась Ганеманом, который тщательно изучал её и постоянно уделял ей почётное место в своих фармакологических трудах, а современные гомеопаты, старающиеся упрочить наш терапевтический принцип на твёрдом основании патологической анатомии и, таким образом, связать патологию с терапией, конечно, возлагают ещё большее значение на эту науку, и ожидают от неё в будущем самых плодотворных результатов.

2) Фармакология в том виде, в каком она до последнего времени разрабатывалась господствующей школой, т.e. наука, занимающаяся изучением действия лекарственных веществ на лягушках, кроликах, собаках, морских свинках и вообще животных. Конечно, мы принимаем данные фармакологии с большой осторожностью и удивляемся тому поспешному легкомыслию, с которым так называемые «рациональные» врачи переносят выводы, добытые на лягушках, на человека, особливо если принять во внимание, что эти выводы добываются не только над животными, обладающими другим анатомическим строением, другими физиологическими отправлениями, малодифференцированной нервной системой и вообще сравнительно низкой организацией, но что кроме того эти животные предварительно изувечиваются перерезкой нервных стволов или спинного мозга, повреждением важных органов или тяжёлыми операциями или отравляются стрихнином, атропином, кураре и другими смертельными ядами. Если подумать, что, например, Digitalis действует гораздо отчётливее на сердце ranae temporariae, чем на сердце ranae esculentae, и что эти два вида лягушек, отличающихся друг от друга, по-видимому, только цветом, дают различную реакцию на одно и то же лекарственное вещество, например, на кофеин или пилокарпин, то отсюда ясно, насколько больше и существеннее может и должно быть различие в действии всех лекарственных веществ с одной стороны на животных, а с другой — на человека. Мы и видим, например, что лягушка переносит, по-видимому, без всякой реакции такое количество морфия, которое живо может оглушить самого здорового человека, или видим, что осёл с наслаждением пожирает громаднейшее количество паслёновых растений, например, дурмана, которое может, однако, убить самого здорового и сильного человека. Кроме того, опыты над животными имеют тот важный недостаток, что исключают возможность исследования субъективной стороны действия лекарственных веществ, о чём речь будет ниже.

Но, с другой стороны, опыты над животными имеют то важное преимущество, что допускают экспериментально-научную обстановку наблюдений, введение одних и исключение других условий, почитаемых нужными или ненужными для дела, и широкую градацию в назначении лекарственных приёмов от слабых физиологических до сильных и смертельных токсических. Поэтому фармакология служит для нас важным дополнением к токсикологии и ведёт нас на одну степень выше её: знакомит нас с физиологическим действием лекарственных веществ на отдельные органы и системы, как-то: на сердце, на кожу, на лёгкие, на отделительные органы и т. д. и, классифицируя лекарственные вещества на рвотные, потогонные, мочегонные и т. п., указывает физиологическую локализацию и общее направление действия веществ, т. е. физиологическое сродство к известным тканям, клеткам, органам и физиологическим системам.

3) Фармакодинамика, т. е. наука, занимающаяся изучением специфического действия лекарственных веществ на здоровый человеческий организм, причём тут принимается во внимание не механическое, физическое или химическое действие лекарств, а исключительно только специфически-динамическое, т. е. являющееся в живом человеческом организме, вследствие присущей ему способности самостоятельно и своеобразно реагировать на известный лекарственный раздражитель под видом изменения нормальных функций различных органов без чувствительного или грубого нарушения органической целости тканей. Эта наука основана нашим великим и бессмертным Ганеманом и с тех пор тщательно культивируется его последователями. Она даёт нам, кроме важных объективных указаний в различных частях тела, ещё всю симптоматологию и субъективную сторону действия лекарств, и обнаруживает тонкое влияние их на нервную систему и психическое состояние организма, словом, ту характеристическую черту заболеваний, которая играет столь важную роль в патологических состояниях больного человека и обусловливает индивидуальность каждого заболевания. Эта важная сторона лекарственного действия совершенно недоступна исследованию в опытах над животными и утрачивается в токсикологии, потому что в бурных и быстротечных симптомах отравления не успевают обнаружиться тонкие характеристические черты лекарственного действия, которые проявляются лишь на зеркальной поверхности сравнительно спокойного и здорового самосознания.

В фармакодинамических наших экспериментах мы употребляем как большие, так и малые дозы, смотря по цели, какой хотим достигнуть. Однократные массивные дозы сильнодействующих веществ воспроизводят острые болезни; между тем малые, но многократно и долго повторяемые дозы тех же самых веществ или других, менее энергических, симулируют картины хронических болезней и, таким образом, мы получаем картинные галереи болезнетворных действий различных лекарственных веществ, в которых опытный глаз в состоянии отличить характерные черты и признаки большинства болезней, которым подвержен наш организм. Следовательно, в фармакодинамике величина лекарственных приёмов колеблется в весьма широких границах. С одной стороны, лекарственный приём увеличивается до тех пор, пока не наступят явления, слишком серьёзные или опасные для жизни или здоровья испытателя; с другой стороны, лекарственный приём уменьшается до тех пор, пока он в состоянии ещё производить какое-либо физиологическое действие. Всё зависит, с одной стороны, от свойства лекарственных веществ, а с другой стороны от восприимчивости испытателя, и если для одного нужны скрупулы и драхмы, то для другого достаточно грана или даже сотой части его, а для сильнодействующих средств даже и стотысячной части грана. Из таких широких экспериментов явствует, что уже нередко минимальные приёмы обнаруживают, хотя и слабое, но явное и несомненное действие на человеческий организм, которое затем постепенно усиливается и доходит, наконец, до существенных и резких патологических изменений, по мере повторения и скопления в организме этих малых доз или усиления лекарственных приёмов, и как клинический анализ болезненного случая нередко получает своё объяснение только по смерти при вскрытии тела в анатомическом театре, так и лекарственные испытания на здоровых людях нередко находят своё истолкование в случайных отравлениях и в опытах над животными. Таким образом, мы получаем бесконечную градацию болезнетворных или патогенетических симптомов, в обширном смысле слова, начиная от едва заметных субъективных и функциональных расстройств, и кончая вполне выраженными отравлениями со всеми их материальными и органическими изменениями. Поэтому между испытанием лекарств в малых дозах здоровыми экспериментаторам с одной стороны, и случайными или умышленными отравлениями посредством больших и смертельных доз с другой стороны, может существовать отчасти только количественная разница, и параллельное изучение действия больших и малых лекарственных доз обнаруживает тот несомненный факт, что лекарства как в малых, так и в больших дозах, способны действовать в различной степени на одни и те же клетки и ткани, анатомические части и физиологические группы органов, и что, следовательно, как в первом, так и во втором случае, между действием и противодействием, или между лекарственным влиянием и производимыми симптомами существует причинное взаимодействие, откуда вытекает важность и необходимость изучения токсикологии, потому что объективные явления, получаемые в токсикологии, служат нам подтверждением и комментарием к субъективным явлениям, получаемым в фармакодинамике, через что эти последние и получают свою физиологическую реальность. Но с другой стороны, между действием больших и малых доз может существовать не только одно количественное, но и качественное различие, в силу того, как я уже сказал, что тонкие характеристические черты лекарственного действия весьма часто не обнаруживаются от массивных доз, а требуют для своего проявления более низких лекарственных приёмов. Так, например. массивные дозы горной тыквы или колоквинта нередко вызывают лишь известные явления со стороны кишечника, боль, резь, схватки, понос и пр., между тем как меньшие приёмы могут не вызвать этих грубых физиологических симптомов со стороны кишечника, но обнаружить действие этого вещества на тройничный нерв, под видом жестокой лицевой невралгии. Отсюда, однако, ещё вовсе не следует, что малые дозы действовали сильнее больших — утверждение, которое нам неоднократно старались подтасовать наши противники — мы этого не говорим. Мы только говорим, что в испытаниях с массивными дозами нередко утрачиваются тончайшие характеристические и субъективные черты лекарственного действия, которые для своего проявления требуют более тонких приёмов или, другими словами, массивные дозы непременно действуют сильнее или интенсивнее, между тем как малые дозы при известных обстоятельствах могут действовать экстенсивнее, т. е. проявляться в таких отдалённых закоулках человеческого организма, куда не проникают массивные или отравляющие приёмы.

Неоднократно говорилось, что наша фармакодинамика не имеет научно-реального содержания, потому что заключающиеся в ней симптомы могут быть воображаемые, мнимые, случайные и находиться в зависимости от массы неуловимых влияний и т. д. Это неверно, или, лучше сказать, это суждение основано на софизме так называемого неполного исчисления (dénobrement imparfait), который заключается в том, что вопрос рассматривается лишь поверхностно, не со всех сторон, и из исключительных единичных фактов выводится общее заключение. Совершенно верно, что гомеопатическая фармакология содержит в себе много воображаемых, мнимых и случайных симптомов, вовсе не принадлежащих соответствующему лекарственному веществу. Совершенно верно, что Ганеман, особенно в последний период своей жизни, вносил иногда в протоколы сомнительные симптомы, на что уже давно указано в нашем лагере. Так, например, профессор Вессельгефт, врач-гомеопат в Бостоне, подвергнувши контрольному испытанию патогенезы Carbo vegetabilis, относящиеся, между прочим, к последнему, менее научному периоду деятельности Ганемана, нашёл в них массу несущественного, неверного, недействительного. Верно и то, что были между нами и такие испытатели, как, например, Вольф в Берлине, который испытывал действиетуи таким образом, что назначал по одной крупинке тысячного деления разом нескольким испытателям и затем описывал под видом патогенетических и физиологических симптомов все изменения здоровья, наблюдавшиеся у этих лиц в течение нескольких месяцев и даже лет после приёма этой одной единственной крупинки туи в тысячном делении, вследствие чего и сливная оспа, случившаяся у одного из зтих испытателей через несколько месяцев от начала испытания, внесена им в патогенезтуи. К этой категории относится и зуд в носу от Lycopodium через несколько дней или недель после приёма крупинки 30-го деления. Я не буду нагромождать таких примеров, ибо, по всей вероятности, вам ещё придется их услышать от моих оппонентов; поэтому избавлю вас от печальной необходимости дважды выслушивать одни и те же неприятности. Скажу одно, что все эти эксцентричности, чтобы не сказать более, впервые указаны, осуждены и заклеймены нами же и потом подхвачены нашими противниками; всё это лишь одни исключения, вытравляемые из современной гомеопатической фармакологии и решительно не имеющие ни малейшего влияния на сущность её содержания и на будущность её развития. Не подлежит никакому сомнению, что научно обставленные и строго проведённые контрольные испытания австрийских, американских, английских и др. врачей блестящими образом подтвердили большую часть ганемановской фармакологии, и не подлежит никакому сомненио, что осмысленные испытания, проведённые параллельно над большими и малыми дозами, подвергнутые строгой экспериментальной критике на большом ряде испытателей со всеми предосторожностями научного опыта, при устранении психических влияний, под условием соответствия субъективных симптомов с объективными, и возникновения их не случайно у одного, а с известным постоянством у многих испытателей, доставляют нам в высшей степени ценные сведения относительно субъективного и объективного действия лекарств на человеческий организм, которыми мы и пользуемся с несомненым успехом у постели больного. И в этом отношении наша фармакодинамика, со всеми её исправимыми недостатками, доставляет нам более твёрдую и надёжную помощь у постели больного, чем фармакология господствующей школы со всеми её неисправимыми достоинствами, потому что они неприменимы и неприложимы к практическим требованиям врача-терапевта.

Наконец, есть ещё четвёртый источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, это

4) Клинические наблюдения над влиянием лекарств на больной организм и над «побочным» действием слишком больших доз, назначаемых больным, материал для каковых наблюдений в достаточной мере доставляется нам нашими противниками. Нельзя отрицать, что и эмпирическое назначение лекарств, на основании пользы их в известных ранее наблюдавшихся аналогичных случаях, не должно быть вовсе отрицаемо при нынешнем ещё несовершенном состоянии фармакологиии. Есть такие лекарственные вещества, действие которых мы знаем почти исключительно из наблюдений над больными, например, Kali bromatum, Natrum salycilicum и др. Таким же путём добыты весьма полезные сведения о действии атропина на эпилептиков; также и большое число так называемых «характеристичных» лекарственных симптомов, имеющих значение в гомеопатии, например, действие арники при ушибах, действие Rhus или дулькамары при страданиях от простуды и т. д., почерпнуты нами ex usu in morbis, т. е. из наблюдений над больными. Поэтому случается, что и мы назначаем лекарственные вещества лишь на основании клинического и практического опыта, хотя бы даже соответствующие физиологические свойства их ещё не были достаточно изучены. Но, тем не менее, нужно сказать, что этот источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, хотя и может играть известную роль в практической деятельности врача, но в чистой фармакологии должен занимать только второстепенное по значению место.

Таким образом, гомеопатическая фармакология основана на следующих составных науках: во 1-х, на токсикологии, во 2-х, на фармакологии, в 3-х, на фармакодинамике и в 4-х, отчасти на клинических наблюдениях у постели больного. Изучение фармакодинамики в связи с данными токсикологии и фармакологии открывает всю эволюцию или историю развития лекарственных болезней, начиная с едва заметных уклонений от нормального физиологического течения и кончая разрушением органической деятельности наиважнейших жизненных функций. Следовательно, наша фармакология обнимает очень широкое поле зрения и должна занять важное место в ряду биологических наук.

Теперь я должен сделать одну необходимую оговорку. Я начал с указания недостатков ганемановской фармакологии. Было бы несправедливо и непростительно с моей стороны оставить вас под впечатлением, будто бы ганемановский труд ничего, кроме недостатков, не содержит. Я слишком далёк от этой мысли. Наоборот, чем более углубляешься в дух ганемановского учения, чем более изучаешь гомеопатическую фармакологию, тем более убеждаешься, что эти недостатки бледны, слабы и ничтожны сравнительно с его великими заслугами перед наукой и, по мере развития и усовершенствования науки и её методов исследования, эти недостатки сглаживаются и устраняются, а великие его достоинства и заслуги выступают всё определённее и рельефнее, и бессмертное имя Ганемана всё ярче и ярче выступает в летописях истории медицины.

Из этих заслуг первая и самая главная — это проведение и осуществление плодотворнейшей по последствиям мысли, что истинные свойства лекарственных веществ должны быть открыты не на лягушке, а на человеке, и притом не на больном, а на здоровом человеке, потому что в больном организме трудно разграничить симптомы болезни от симптомов лекарств. И хотя незадолго перед этим знаменитый Галлер высказывал также мысль о необходимости такого исследования лекарств, а Штёрк, в числе немногих других, даже пробовал на себе действие нескольких лекарств, но ни один из врачей до Ганемана так глубоко не прочувствовал этой первейшей необходимости испытания лекарственных веществ на здоровом человеке как conditio sine qua non рациональной фармакологии и основанной на ней физиологической терапии, и ни один из врачей ни раньше, ни после не проводил этого на деле с такой пламенной энергией, с таким беспримерным самопожертвованием и в таких грандиозных размерах, как Ганеман. Затем, нужно удивляться его необычайному дару наблюдательности, его тонкой способности схватывать характерные и своеобразные черты лекарственного действия и особливо искусству, ещё никем не превзойдённому, различать в массе по-видимому малозначительных и несущественных симптомов зародыши весьма существенных и значительных патологических состояний. Словом, Ганеман есть отец экспериментальной фармакологии и как тонкий знаток лекарственных орудий не имеет себе равных в истории медицины.

Но этого мало. Он не только создал фармакологию на твёрдом и незыблемом основании опыта, т. е., возвёл её на степень науки, но ещё, кроме того, дал закон, посредством которого мы можем пользоваться этой наукой, указав, что физиологические свойства лекарственных веществ должны служить для врача истинным, безошибочным и неизменным руководством для терапевтического употребления этих лекарственных веществ, а именно в том смысле, что лекарственные вещества должны излечивать такие болезненные состояния, которые представляют наибольшее сходство с собственным физиологическим действием. И так как на основании этого индуктивного закона терапевтическая сфера лекарств всецело совпадает с их физиологической сферой действия, то с изучением физиологического действия лекарств, вместе с тем, открываются границы и содержание их терапевтического действия; физиологическая специфичность является, вместе с тем, и терапевтической и, таким образом, «similia similibus curantur» служит руководящей нитью не только для практического назначения лекарственных веществ, но и для открывания новых терапевтических сокровищ. Затем, Ганеман пламенным словом в своих многочисленных сочинениях и живым делом в своей практической деятельности неустанно поучал необходимость назначения лекарств в простом виде, без примеси каких-либо других веществ, откуда только и можно почерпнуть истинное познание о чистом терапевтическом свойстве лекарственных веществ. В этом отношении Ганеман не только опередил свой век более чем на целое столетие, но и теперь ещё стоит, как гигант, целой головой выше толпы его современных карикатуристов. Поэтому Ганеман есть не только основатель экспериментальной фармакологии, но и отец научно-рациональной физиологической терапии.

В дополнение к сказанному о нашей фармакологии, я считаю необходимым прибавить ещё следующее. Так как в наших фармакологических исследованиях мы ищем клинических отражений естественных болезней человека, то наша фармакология, конечно, должна показать, что лекарственные вещества действительно вызывают в здоровом человеческом организме такие патологические состояния в органах и тканях, против которых они же должны служить лекарственным орудием; она должна ясно обнаружить, что каждая клетка, каждая ткань, каждый орган и все физиологические системы человеческого организма так или иначе поражаются тем или другим лекарственным веществом, и что органический субстрат почти всех патологических состояний, которым подвержен наш организм, находит своё искусственное подражание в патологическом действии лекарственных веществ; она должна дать патологические портреты естественных болезней, если не в полном их развитии, то, по крайней мере, в зачаточном и начальном периоде их возникновения, и в этом отношении мы ищем дополнительных сведений в опытах над животными и в истории отравлений, потому что не можем доводить эксперименты у человека дальше известных опасных для жизни границ. Таким образом фармакология, конечно, должна дать известные патологические шаблоны естественных болезней.

Но этого мало, Нам недостаточно ещё знать, как то или другое лекарство действует на тот или другой орган человеческого тела, например, на почки, сердце и т. д. Нам нужны не столько аналитические детали, сколько синтетические образы, т. е. живые, полные и колоритные картины лекарственных болезней, вызывающие в уме ясное и определённое представление о других аналогичных естественных болезнях. Поэтому протокол лекарственного испытания должен соответствовать клиническому описанию индивидуальной разновидности какой-либо болезненной формы и должен быть описан терминами, свойственными специальной патологии и удовлетворять требованиям индивидуализирующей терапии; и на самом деле, клиническая точка зрения, принимающая в соображение всю совокупность объективных и субъективных симптомов, представляющихся анализу наших чувств, всё равно, вооруженных или нет, для нас несравненно важнее патологической. Раньше я поставил в вину Ганеману значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова перед патологией. Но этим я вовсе не думал умалять значения симптоматологии. Я только хотел возвысить значение патологии, хотел выразить мысль, что не следует пренебрегать патологией. и что обе эти науки — патология и симптоматология — должны идти рядом рука об руку и взаимно освещать и дополнять одна другую. Скажу больше: симптоматология, в смысле разумной оценки всех наличных симптомов болезни, в обширном смысле и значении, даёт гораздо более надёжную опору для терапии, чем патология, подверженная многоразличным колебаниям во взглядах и находящаяся в зависимости от изменчивых гипотез и спекулятивных предположений. Патологический диагноз может быть неверен, что сплошь и рядом обнаруживается лишь при вскрытии, между тем как разумное сравнение наличных симптомов в большинстве случаев безошибочно приводит к цели. Патологическия теория и гипотезы меняются чуть ли не из году в год и, следовательно, никогда не могут служить основанием для рациональной терапии, между тем как клинические черты известной болезни остаются всегда те же и неизменны, и из метко и выразительно набросанных клинических картин какого-либо Сиденгама или Гиппократа мы так же живо узнаём болезнь, существовавшую 100 или 1000 лет назад, как бы она находилась теперь перед нашими глазами. Следовательно, симптоматология может во многих случаях заменить или, во всяком случае, дополнить диагноз.

Кроме того, симптоматологический метод важен в том отношении, что даёт возможность распознавать болезни в самом раннем периоде их возникновения, когда они выражаются лишь субъективными симптомами. Не могу пропустить случая, чтобы опять не указать на необходимость и важность анализа субъективных симптомов. Как часто вся история болезни пациента состоит исключительно из одних субъективных симптомов, и в таких случаях врач, произведя полное физикальное исследование груди и живота, исследовав все отделения, испытавши нервную и мышечную чувствительность, начертав кривую пульса, взвесивши пациента, словом, проделав над ним всевозможные методы исследования и не найдя в пациенте ничего ненормального, объявляет ему, что он здоров и называет его болезнь мнительностью, ипохондрией, истерией и т. п., и отпускает ого домой с рецептом Kali bromati одну драхму на 6 унций воды. Но от этого универсального и всеисцеляющего бальзама больному не легче. В нём может сидеть глубокое сознание какого-то внутреннего беспокойства, недомогания или недостатка где-то какой-то точки опоры, он чувствует смутную неопределённую боль, или, хуже чем боль, чувство неминуемо угрожающей болезни; он не может отделаться от мучительного сознания какой-то болезненной деятельности своего сердца или неестественного состояния своего мозга; он замечает в себе какую-то беспричинную и безотчётную физическую усталость; он тревожим предчувствием разыгрывающейся болезни, предчувствием, исходящим из самой глубины его существования — словом, он чувствует себя больным, несчастным и страдающим. И это страдание может иметь реальное основание. Вчера врач объявил его здоровым или «нервным», а завтра читает в газетах, что этот самый пациент, искавший у него помощи от болезни сердца и признанный им здоровым, скоропостижно умер на улице от разрыва сердца, или слышит, что другой, жаловавшийся на какое-то душевное беспокойство, сошёл с ума или лишил себя жизни, или узнаёт, что третий пациент, представлявший непонятную для него картину субъективного страдания, пал жертвой какого-нибудь неисцелимого хроническаго недуга. Это факты не единичные и исключительные, а огульные, валовые, ежедневные. Гомеопатическая школа всегда внимательно изучала симптоматику болезней и никогда не теряла из виду, что болезненные субъективные ощущения составляют важную интегральную часть болезней чсловека. Поэтому она всегда обращала должное внимание на эту сторону и в испытаниях лекарств, в которых также встречаются такие же жалобы и субъективные ощущения. Критически размышляющий врач ганемановской школы, конечно, сумеет разобрать, где известное страдание распустилось на эфемерной почве фантазий и воображения, а где оно имеет реальное и глубокое основание, но он никогда не упустит из виду, что, пренебрегши этими симптомами больного человека, он утратил бы нить к пониманию сущности его болезни, и всегда будет помнить, что субъективные симптомы доставляют нам самые ранние признаки или предостережения будущих болезней. Поэтому, своевременно побеждая такие состояния, он, вместе с тем, искореняет зародыши будущих опасных и тяжёлых страданий, т. е. действует не только симптоматически, но и профилактически, т. е. исполняет самую важную задачу терапии — предупреждать развитие важных и серьёзных заболеваний.

На это нам говорят, что мы, значит, лечим симптомы, а не болезнь. Это неправда. Симптомы служат для нас только руководством для выбора лекарства, но не составляют единственной цели нашего назначения. Если путешественник идёт по незнакомой ему дороге от одного верстового столба к другому, от одной указательной вехи к другой, то это ещё не значит, чтобы эти столбы, вехи и указательные вёрсты на перекрестках составляли единственную цель его путешествия; они служат для него только полезными указаниями или внешними симптомами, что он находится на верном пути. Нам говорят с презрением, что, значит, наш терапевтический метод есть «симптоматический», думая этим нанести нам непоправимый удар. Нисколько! Да, наш метод есть симптоматический в обширнейшем смысле слова, понимая под ним всю совокупность как объективных, так и субъективных признаков болезни. Этот упрёк, обращённый в нашу сторону, отскакивает рикошетом в наших противников, потому что они, назначая слабительное против запора, вяжущее против поноса, антипирин или антифебрин против всех лихорадочных болезней и т. д., действуют не против сущности болезни, а только против одного из её симптомов, часто даже не самого существенного, т. е. в грубом и примитивном смысле симптоматически. Между тем врач-гомеопат, действуя на всю органически заболевшую область посредством сходно действующего на ту же область лекарства, уничтожает и всю совокупность всех наличных симптомов и, таким образом, ближе всего приближается к идеалу рациональной терапии, удовлетворяя в значительной степени важному показанию сущности болезни (indicatio morbi), хотя бы последняя и оставалась для нас неизвестной, потому что удаление всех симптомов болезни равносильно удалению самой болезни. Болезнь без симптомов или без внешних признаков её существования мы понять не можем, или, во всяком случае, такое понятие о болезни было бы несовместимо с общепринятым понятием о здоровье и болезни.

Теперь, рекапитулируя в коротких словах сказанное в двух моих беседах, но нисколько не задаваясь мыслью представить подробную параллель между аллопатией и гомеопатией, на что сегодня у меня нет достаточно времени в распоряжении, я желаю только вкратце указать на следующие выдающиеся отличия между этими двумя системами лечения.

1) Что касается фармакологии, то для фармакологии господствующей школы объектами исследования являются лягушки, кролики, собаки и вообще животные, для гомеопатической же фармакологии — здоровый человеческий организм, а опыты над животными имеют лишь относительное значение, посколько они служат разъяснением и дополнением физиологического действия лекарств на человека.

2) Фармакология господствующей школы почти совершенно игнорирует симптоматологию или субъективную сторону действия лекарств, что отчасти обусловливается экспериментированием почти исключительно над животными. Гомеопатическая же фармакология внимательно изучает симптоматику лекарственных веществ и уделяет ей такое же почётное место, как и патологической анатомии лекарственных болезней. Поэтому она шире, полнее и разностороннее изучает предмет, подлежащий её ведению.

3) В диагнозе или распознавании болезней господствующая школа, за немногими исключениями, до сих пор также ещё мало оценивает значение симптоматологии или, во всяком случае, бессильна выводить из симптоматологии рациональные терапевтические показания. Между тем, в гомеопатической школе диагноз болезни непременно содержит в себе все составные элементы диагноза господствующей школы, плюс точный физиологический анализ субъективных ощущений и симптоматики болезни, дающей важную точку опоры для гомеопатической терапии. Из чего следует, что диагноз врача-гомеопата полнее, шире, подробнее и труднее диагноза, удовлетворяющего врача-аллопата. Последний, поставив общий родовой диагноз болезни, уже вполне удовлетворён. Между тем, для врача-гомеопата тут только и начинается дифференциальный диагноз видовой или подвидовой формы болезни, т. е. обособление тех своеобразных признаков, которые придают каждой болезни её индивидуальный характер. Поэтому,

4) Индивидуализирование каждого болезненного случая, как в диагнозе, так и в терапии, присуще в неизмеримо большей степени гомеопатической школе, чем аллопатической, вследствие первая и стоит ближе второй к идеалу рациональной терапии[27].

5) В терапии важное отличие заключается в том, что аллопат действует на здоровые части, а гомеопат — на больные. Чтобы пояснить это положение, я позволю себе иллюстрировать его примером. Возьмем, положим, ложный или смазмодический круп. Терапевтическими показаниями для врача старой школы является одно из следующих или чаще все вместе: вызвать рвоту и испарину, произвести раздражение кожи, поставить мушку или горчичники, дать слабительное, умерить раздражительность нервной системы и т. д. Во всех этих случаях производится насильственная атака на здоровые части организма: производится рвота при совершенно здоровом состоянии желудка; вызывается пот, т. е. усиленная и ненормальная деятельность кожи, или производится её воспаление посредством мушки при совершенно здоровом и нормальном состоянии кожи; даётся слабительное, положим, каломель, т. е. раздражаются кишки, да заодно и печень, при совершенной невиновности этих органов в соответствующем местном заболевании; умеряется раздражительность нервной системы посредством оглушения или угнетения нормальной деятельности здоровых частей мозга. Словом сказать, производится анестезия, наркоз, оглушение, угнетение, раздражение и воспаление всех здоровых частей тела, между тем как больная часть — центр тяжести всего заболевания — оставляется без всякого внимания. Больного человека хотят вылечить тем, чтобы привести в больное состояние здоровые части его организма, т. е. сделать его ещё более больным. Гомеопатическая школа, наоборот, оставляет здоровые части здоровыми, а действует лишь на больные части посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое или избирательное сродство к этим больным частям (в данном случае Ipecacuanha, Belladonna, Platina, Cuprum и пр.). В задачу её терапии вовсе не входит вызывать рвоту, понос, пот, воспаление и т. д. Её единственная цель состоит в том, чтобы излечить больного, т. е. удалить болезненный процесс, что и достигается посредством нежных приёмов лекарственных веществ, действующих на больные части и вызывающих в них целительную реакцию.

6) В числе успехов современной терапии профессор Манассеин в своём прекрасном, но, к сожалению, неоконченном руководстве к общей терапии, усматривает стремление направить лечение внутренних болезней прямо на больные органы, т. е. сделать его, по возможности, чисто местным («Лекции общей терапии», стр. 25–27), что, по-видимому, стоит в противоречии с только что перед этим высказанным мною положением. Но этот кажущийся парадокс находит своё объяснение в том, что почтенный профессор понимает «местное» лечение в довольно грубом и чисто механическом смысле, именно в смысле промывания желудка, вырезание привратника желудка, операции кисты или заворота кишок, расширения гортани, впрыскивания лекарственных растворов прямо в лёгкие и т. п.

Мы тоже усматриваем прогресс терапии в усовершенствовании местного лечения, но местное лечение понимаем не в смысле удаления важных для жизни органов или действия на физическую поверхность какого-нибудь органа посредством вяжущих или прижигающих, но в смысле локализации лечения на больные клетки, в силу специфического или предпочтительного сродства лекарственных веществ к этим самым клеткам, вследствие чего лекарственные вещества, будучи введены в кровь и пустившись в лабиринт кровообращения, отыскивают себе части своего избирательного сродства и вызывают в них реакцию, оставляя все другие части здоровыми и незатронутыми. Целлюлярная или микроскопическая патология требует и целлюлярной терапии, и гомеопатическая терапия приближается к такому идеалу. Профессор Гёксли высказывает надежду, что со временем фармакология доставит терапевту возможность действовать в любом направлении на физиологические функции каждой элементарной клетки организма; он надеется, что вскоре станет возможным вводить в экономию человеческого организма такие молекулярные механизмы, которые, наподобие хитро придуманной торпеды, будут в состоянии проложить себе путь к известной группе живых клеток и произвести между ними взрыв, оставляя все другие клетки нетронутыми и неповреждёнными. Гомеопатическая терпия стремится именно к такой локализации действия лекарственных веществ посредством изучения их специфических свойств, и в этом отношении сделала уже огромные успехи, хотя многое ещё остаётся сделать будущим поколениям. Гомеопатическая терапия, в её будущем развитии и усовершенствовании, принимающая в соображение всю совокупность болезненных явлений, представляет в одно и то же время чисто местную, атомистическую или целлюлярную, и в тоже время общую или конституциональную терапию, удовлетворяющую более всякой другой важному требованию indicationis morbi и ближе всякой другой приближающуюся к идеалу рациональной науки.

7) Старая медицинская школа до сих пор не может отделаться от микстурного маскарада, доказательством чего служат не только ворохи рецептов, как вещественные доказательства хранящиеся на руках у пациентов, но и руководства к общей и частной терапии и карманные книжки рецептов, находящиеся в обращении у врачей и студентов. От сложности и пестроты предлагаемых там формул рябит в глазах и тошнит от одного их чтения, и если в старину имело силу мнение, что medicamentorum varietas ignorantiae filia est, то теперь и подавно справеделиво, что полифармация или многосмешение есть убежище медицинской посредственности. Старая школа, назначая смеси, никогда не знает, что в данном случае помогло и повредило, и поэтому пребывает в полном неведении терапевтических свойств лекарственных веществ. Гомеопатическая же школа, изучая местное и специфическое действие лекарственных веществ в простом виде, без примесей с другими, и применяя эти вещества к болезненным состояниям в том же самом простом виде, всегда приходит к определённым, позитивным и недвусмысленным результатам относительно их физиологических и терапевтических свойств. И в этом отношении эпитет невежества, столь часто расточаемый на нашу долю нашими противниками, относится, во всяком случае, не к нам. Нисколько не впадая в резкий, раздражительный или полемический тон, напротив, я могу совершенно спокойно и объективно сказать, что проповедью невежества является каждая страница таких руководств, предлагающих такие невозможные лекарственные формулы, и каждый рецепт, подписываемый клинической известностью и препровождаемый в аптеку. К чести русской школы врачей я должен сказать, что, под давлением гомеопатической системы лечения она, в лице своих лучших представителей, значительно вывела из употребления сложные смеси, микстуры и пилюли, стремится к простым назначениям и значительно уменьшает величину лекарственных приёмов, так что в этом отношении прогресс совершается по направлению к гомеопатии. Немецкая же школа врачей, по крайней мере у нас, в Петербурге, всё ещё вязнет в средневековой рутине, прописывает безобразнейшие рецепты и отравляет своих больных в буквальном смысле лошадиными дозами лекарств.

8) Назначение лекарств врачами-аллопатами не находится ни в какой зависимости от какого бы то ни было руководящего принципа или закона, а происходит большей частью эмпирически или на основании доверия к известному клиническому авторитету, рекомендующему в такой-то болезни то или другое средство. А так как клинических авторитетов на белом свете много и каждый из них рекомендует против одной и той же болезни своё излюбленное средство, и так как, кроме того, эти излюбленные средства против одной и той же болезни у одного и того же авторитета меняются им непременно ежегодно или даже ежемесячно, то отсюда вытекает то бесконечное разнообразие грубо-эмпирических средств, которые предлагались и предлагаются против всякой болезни, и врач, в данное время назначающей против известной болезни именно это, а не другое средство, действует не сознательно, под влиянием какой-либо необходимости или на основании известных физиологических соображений или терапевтического закона, а, так сказать, принудительно или бессознательно, под влиянием модных веяний и течений. Против всех болезней сердца вчера он назначал Digitalis, сегодня — Adonis, завтра — ландыш, послезавтра — гринделию, а через неделю ещё что-нибудь новое, смотря по внушению свыше. Врач-гомеопат назначает лекарственное средство не потому, что оно превосхваляется тем или другим авторитетом, а потому, что это лекарственное вещество, будучи введено в здоровый человеческий организм, имеет способность производить в нём болезненную картину, в высшей степени сходную с подлежащей излечению, т. е. назначает лекарства на основании физиологического закона. Через это медицина в первый раз становится на степень точной науки, основанной на неизменных законах природы.

9) Отсюда вытекает довольно интересное различие между двумя школами — это резкий контраст в результате и механизме медицинских консультаций или врачебных совещаний у постели больного. Врачи старой школы, даже в случае согласия относительно диагноза (что, как вам известно, случается столь редко), всегда спорят, расходятся в своих взглядах, навязывают свои личные мнения или, если и соглашаются, то в силу раболепного отказа меньшей братии от собственного мнения и суждения перед влиятельным авторитетом. В гомеопатии личные мнения и импонирование собственным «я» не имеют никакого значения: болезненный случай внимательно исследуется со всех сторон, и затем сообща избирается то лекарственное вещество, которое в своем физиологическом действии ближе всего воспроизводит данную болезненную картину. При точном, всестороннем и внимательном анализе патологии и симптоматологии болезненного случая и при достаточных познаниях в гомеопатической фармакологии, в большинстве случаев все врачи, участвующие в консилиуме, скоро и единодушно приходят к соглашению[28].

10) Наконец, последнее отличие, прямо вытекающее из всего сказанного — это то, что моды в гомеопатии не существует. Лекарственные вещества, предложенные против известной болезненной формы почти сто лет тому назад Ганеманом, так же верны и действительны и в настоящее время. Так как выбор лекарственных веществ в гомеопатии не находится в зависимости от изменчивых патологических гипотез или теорий, а обусловливается исключительно физиологическим анализом клинических признаков болезни, которые остаются всегда те же и неизменны, то лекарственное вещество, полезное против известной болезненной формы сегодня в силу того, что оно в состоянии производить в организме сходную болезнь, будет одинаково полезным против этой болезни и завтра, и через год, и через 1000 лет. Таким образом, в гомеопатии медицина в первый раз эмансипировалась от модных течений и судорожной погони за вечно новыми средствами.

Вот те признаки, которые обусловливают научность нашей терапии и должны раньше или позже отвоевать нашей гомеопатической фармакологии почётное место среди медицинских наук.

Итак, вы видите, что изучение фармакологии у нас идёт рука об руку с изучением патологии; обе науки движутся рядом и вперёд по двум параллельным линиям и на каждой точке своего прогрессивно поступательного пути взаимно друг друга контролируют, освещают и дополняют. Изучая какую-либо форму естественной болезни, мы рассматриваем, какое лекарственное вещество в своём физиологическом действии представляет наиближайшее с ней сходство и, изучая физиологическое действие какого-либо лекарственного вещества, мы рассматриваем в патологии, какая болезненная форма представляет аналогичную болезненную картину. В силу такого сравнительного изучения фармакологии, она получает необычайное значение и громадный интерес. И если врач старой школы, получивши лекарский диплом, стремится скорее запастись карманной книжкой рецептов и торопится забыть записки фармакологии как ненужный балласт в его предстоящей деятельности, то врач новой школы, наоборот, весь проникнут сознанием важности изучения тех лекарственных орудий, которыми ему приходится владеть у постели больного, посвящает весь свой досуг на фармакологические студии и будущность терапии усматривает в развитии фармакологии. Гомеопатическая фармакология является соединительным мостом между патологией и терапией и возводит терапию с уровня эмпирического и грубоватого искусства на степень божественной науки, обучающей нас сознательно исцелять и облегчать недуги бедствующего и страдающего человечества.

(Продолжительные рукоплескания)

* * *

(После 20-минутного перерыва)

Председатель, генерал-майор Коховский: Открывая вторую нашу беседу о гомеопатии, считаю нужным в нескольких словах напомнить то, что я говорил в прошлой беседе. Комиссия Педагогического музея не брала на себя решения вопроса об отношении гомеопатии к общей медицине. Это решение всецело принадлежит медицинским учреждениям. Задача комиссии была придать чтениям о гомеопатии такую форму, которая допускала бы обмен мыслей между членами комиссии. Это она и сделала, устроив «научные беседы». Говорить будут только члены комиссии Педагогического музея. Быть может, мы встретимся со взглядами диаметрально противоположными нашим собственным, но, во всяком случае, можно наперёд утверждать, что каждым говорящим будет руководить стремление разъяснить, по возможности, истину, и с этой точки зрения, как бы ни были речи говорящих несходны с нашими воззрениями, эти речи будут заслуживать всякого уважения.

Г. Гольдштейн: Милостивые государи и милостивые государыни! Я принял на себя обязанность в качестве неврача делать те замечания по поводу беседы о гомеопатии, какие считаю необходимыми для выяснения истины. Эту обязанность я сохраняю за собой на все лекции д-ра Бразоля, потому что полагаю, что если врачи по каким-либо причинам не считают возможным делать свои замечания, то обязанность всякого члена комиссии, которому дороги интересы истины, принимать участие в таких дебатах, которые имеют существенное влияние на отношение общества к вопросу научному и практическому. Поэтому, не защищая вообще ни аллопатии, ни гомеопатии, так как я не профессиональный врач и лично не заинтересован в успехах той или другой, я должен только с самого начала стать на такую точку зрения. Читая кое-что по этому предмету, я задал себе вопрос: с чем мы имеем дело, когда мы слышим о так называемой гомеопатии? имеем ли мы дело с научной системой, с отдельной областью науки, или же со способом лечения больных? Можно прилагать ту и другую точку к разрешению этого вопроса. Первая точка — именно в какой мере гомеопатия есть наука в строгом смысле слова — даст мне повод сказать несколько слов о настоящей беседе Что касается до того, в какой мере излечиваются больные гомеопатическими лекарствами, то этого вопроса я обсуждать не могу по самой простой и существенной причине: я отлично знаю, что в настоящее время больные излечиваются — и аллопаты это признают — такими лекарствами, которые даже уже не представляют лекарств, но просто мысли, приказания и т. п. Следовательно, этого вопроса я трогать не могу. Я могу только отстаивать интересы строгой науки, как это было в прошлый раз, когда я позволил себе высказать перед почтенным собранием своё мнение[30]. В этом смысле я и коснусь одного существенного вопроса, который, по моему мнению, гомеопаты должны выдвигать на первый план, должны его доказать и который был обойдён доктором Бразолем и в первой беседе, и в настоящей. Вопрос состоит в следующем. Но прежде всего, ввиду того, что, как мне известно, здесь есть много лиц, сочувствующих лечению гомеопатией, я прошу отнестись к тому, что я говорю, как к тому, что мной руководят мотивы исключительно научного свойства. Вопрос состоит в следующем.

Одно из существеннейших, по совершенно справедливому указанию д-ра Бразоля, достоинств нового ганемановскаго метода лечения и новой ганемановской фармакологии, состоит в том, что она не желает тех ужасных смесей лекарств, которые последователи старой школы в таком обилии раздают своим больным. Правда, д-р Бразоль сам указал, что в этом отношении и последователи старой школы уже начинают отказываться от того, чего они держались, т. е. что они это обилие лекарств считают довольно неуместным и стараются, по возможности, уменьшить эту массу смесей, всевозможных экстрактов и т. д. Но это мы оставим в стороне, а вот в чём вопрос: действительно ли гомеопатические лекарства так просты, так однородны в своём составе, как об этом думают гомеопаты? Я позволю себе утверждать — и, мало того, утверждаю, что никто на это мне не возразит, — что гомеопатические лекарства весьма сложны, что они гораздо сложнее, чем все лекарства, выдуманные старой медициной, и я это могу подтвердить. Вот в чём их сложность. Многим известны названия гомеопатических лекарств. Мы имеем, например, в гомеопатии одно из сильных средств Silicea, затем Sulfur, Phosphorus, Natrum chloratum и т. д., и т. д. У меня здесь целая фармакология гомеопатическая, которая вся наполнена гомеопатическими лекарствами, и если бы я стал все их перечислять, то на это потребовалось бы много часов. Предлагают, например, лекарство Sulfur. Я спрашиваю тех, которые пользовались этим лекарством и убедились в его прекрасном действии — что они принимали? Я утверждаю, что они принимали нижеследующие вещества: Sulfur, Silicea, Kalium, Phosphorus, Natrum и Ferrum. Все это они принимали одновременно. Почему? А вот почему. Гомеопатическая фармакология готовит, например, Sulfur или другое вещество — мне тут неважно, какое именно — таким образом, что это вещество берётся, приготовляется из него раствор в спирте и всё это взбалтывается в течение многих дней, иногда месяцев — для того, чтобы было так называемое правильное распределение веществ — в стеклянной посуде. Между тем, стеклянная посуда имеет следующие составные части: кремневую кислоту, железо, марганец, известь, свинец. Если бы гомеопаты употребляли такие же дозы, как аллопаты, т. е. лошадиные, как их называл д-р Бразоль, то, конечно, мне не нужно было бы бояться, потому что в стекле лошадиных доз железа нет. Но гомеопаты употребляют нежные дозы, и самый Silicea они готовят следующим образом: приготовляют абсолютно чистую кремневую кислоту и взбалтывают в течение многих месяцев с водой. У нас в химии считается, что кремневая кислота нерастворима в воде, но, конечно, нерастворима в воде в грубом смысле, ибо нет нерастворимого вещества. Но если кремневая кислота растворима, то она будет подобна растворам кремнекислых солей, которые входят в состав стекла. Следовательно, я утверждаю, что с гомеопатической точки зрения нет такого лекарства, которое было бы однородно.

Затем, позволю себе указать ещё на одно обстоятельство, которое, мне кажется, будет вполне доступно неспециалисту. Прекрасно! допустим даже, что вам дали Sulfur или другое вещество абсолютно чистое, в котором нет действительно ничего, кроме Sulfur'а. Вы берёте его в рот, а между тем раньше вы съели яйцо, кусок хлеба, стакан бульона. Спрашивается, что в этом бульоне, яйце или хлебе было раньше? Спросил ли раньше гомеопат пациента: позвольте узнать, не принимали ли вы раньше Sulfur, потому что в яйце имеется огромное количество этого Sulfur, в хлебе — огромное количество кремнезёма, а также поваренная соль. Эти вещества входят в желудок, где наталкиваются на соляную кислоту, на различные щёлочные вещества и все это перемешивается с пищей. Я спрашиваю вас: где эта чистота, о которой говорят? Затем я возьму специально одно из употребляемых веществ, именно Ferrum. Оно вошло в желудок, прошло в кишки. Положим, желудок так пуст, что в нём ничего не содержится. Это вещество начинает, наконец, оказывать лекарственное действие, т. е. проникает в кровь и ищет те органы, на которые оно должно воздействовать. На что в крови это вещество наталкивается? Гомеопатам, конечно, отлично известно, что в крови находится бесчисленное множество составных частей, но если вы ввели в кровь это самое железо в миллионной или биллионной дозе золотника, грана и т. д., то я опять обращаюсь к спокойному исследованию дела и спрашиваю: какое железо излечивает больного? То, которое раньше находилось в крови, или то, которое вы ввели, и если действует то, которое ввели, то почему не действовало то железо, которое было в крови раньше? Затем, в гомеопатической фармакологии одно из сильных лекарств есть обыкновенная поваренная соль, которую мы поглощаем ежедневно в огромном количестве. Если приходит гомеопат, находит у больного целый комплекс явлений, которые заставляют его из всех лекарств выбрать поваренную соль и прописывать буквально поваренную соль, но не в десятом делении, а в первом делении, в нулевом, то эта соль вызовет такую массу явлений, что если бы я перечислил эти явления, вы подумали бы, что вы ежедневно и постоянно должны находиться под опасением этих явлений, потому что вы принимаете ежедневно столько поваренной соли, что с ней ничтожна та поваренная соль, которую вы принимаете по назначению врача. Тем не менее, когда после назначения поваренной соли у больного наступает целый комплекс явлений, врач-гомеопат говорит, что у него наступил комплекс явлений совершенно соответственно тому, как должна действовать поваренная соль. Я спрашиваю: отчего соль, которую больной принял за обедом, раньше не произвела этих явлений и не вылечила? Затем, такие больные сначала перемогаются, лечатся у аллопатов, у кого угодно, словом, предварительно они много прошли, прежде чем пойдут к гомеопату. Может быть, это неверно, может быть большинство людей заблуждается, но так это бывает. Теперь я спрашиваю: если эти больные пьют невскую воду, разные вина, водки и т п., если во всём этом содержатся все те вещества, которые в изобилии имеются в гомеопатической фармакологии, и если они не действовали раньше, то почему они действуют теперь? Мне могут, правда, предложить такой вопрос: почему эти самые вещества действуют у аллопатов? На это я отвечу словами д-ра Бразоля весьма просто: ими отравляют, там дают лошадиные дозы. Но я понимаю, почему они действуют. Если ввести в кровь человека много составных частей в таком количестве, в каком кровь их не имела, то наступит целый ряд пертурбаций болезни и т. д. С точки зрения науки это понятно. Но для меня представляется абсолютно мистическим обстоятельством, каким образом миллионы частей соли не действовали, а прибавили одну часть и она произвела действие?

Поэтому, не касаясь тех подробностей, которые так талантливо изложил лектор, я могу сказать, что то, что изложил д-р Бразоль, до такой степени правильно во многих отношениях с точки зрения современных врачей, что если бы я не знал, что сегодня лекция о гомеопатии и если бы не было девяти тезисов, между которыми, замечу в скобках, закона подобия не упомянуто[31], то я думал бы, что нахожусь на лекции молодого и даровитого профессора, который читает об основных началах рациональной современной медицины, и я, может быть, не стал бы и возражать. Я хотел только указать на то обстоятельство, почему у людей, не имеющих ничего ни за, ни против гомеопатии, а относящихся безразлично, гомеопатическое учение Ганемана вызывает некоторые сомнения. Затем, я хотел на это указать отнюдь не потому, что вас, милостивые государи, думаю в этом разубедить — нисколько! Но здесь масса молодёжи, студентов, будущих медиков, и их-то главным образом я имел в виду. Они пришли сюда, зная, что может быть здесь действительно встретят преследуемое учение; что, может быть, им нужно действительно сделаться прозелитами нового учения. Я хотел им выяснить, где корень тех основных недоразумений, которые не позволяют по сие время аллопатам и вообще учёным людям принять гомеопатию как научную систему. Если же её принять как метод лечения, то не сомневаюсь, что многие были излечены гомеопатическими дозами чудесным образом, что и чистой дистиллированной водой многие излечиваются; что, наконец, люди излечиваются просто внушениями, как это блистательно подтверждается теперь, но усомнился бы в том, чтобы они излечивались от данных лекарств. В этом отношении я явился здесь, как последователь строгой науки, только с тем, чтобы указать, что в самом существе гомеопатического лечения есть, по моему крайнему убеждению, некоторый nonsens, который требует разъяснения. Только это заставило меня возражать.

(Рукоплескания)

Доктор Бразоль: Подробно отвечать почтенному оппоненту я не буду, так как не хочу отнимать времени у других оппонентов, которые, может быть, пожелают разъяснить вопрос с другой стороны, но вкратце отвечу только следующее.

Г. Гольдштейн указывает на то, что гомеопатические лекарства вовсе не так просты, однообразны и однородны, как думают гомеопаты. Но ни один гомеопат, назначая какое-либо из так называемых простых средств, например, Sulfur, Phosphor и т. п., вовсе не думает, чтобы он назначал абсолютно чистое, химически простое тело. Он знает только одно, что, изучая физилогическое действие лекарственного вещества в том простом виде, в каком оно ему доставляется в природном или искусственном виде, он в этом же самом простом виде назначает его у постели больного. Но мы имеем известный комплекс симптомов, который мы получаем из испытания известного простого лекарственного вещества, и если такой же самый комплекс симптомов встречается у больного человека, то это служит для нас руководящей нитью для назначения соответствующего вещества в том простом виде, в каком мы его подвергали испытанию. Относительно однородности или однообразия его состава, абсолютной его простоты или химической чистоты в гомеопатии нет и речи.

Что касается поваренной соли, скажу следующее. Я уже в прошлый раз указал, что поваренная соль в количестве, обыкновенно принимаемом в пищу, не в состоянии, может быть, вызвать очень резких физиологических или токсических симптомов; но в больших дозах, часто повторяемых в течение продолжительного времени, т. е. при злоупотреблении солью, она несомненно вызовет болезненную картину, которую можно назвать болезнью поваренной соли, и в настоящее время даже существуют целые сочинения различных авторов, которые известную группу болезней приписывают элоупотреблению поваренной солью. С другой стороны, несомненно, что поваренная соль может быть и лекарственным веществом и вовсе не потому, как думает г. Гольдштейн, что аллопатическая система лечения применяет его в лошадиных дозах или в таких сильных приёмах, которые доступны непосредственному пониманию. Наоборот, аллопаты посылают больных в Крейцнах, т. е. на воды, содержащие очень слабый раствор соли. Следовательно, лекарственное значение соли зависит совсем не от количества её, а от других причин. Каждый день мы употребляем соль в гораздо большем количестве, чем то, которое содержится в стакане крейцнахской воды, между тем ни один аллопат не отрицает лекарственного значения этой воды. Отсюда видны два параллельных факта: с одной стороны патогенетическое действие поваренной соли, а с другой стороны — лекарственное значение сравнительно малых доз соли на человеческий организм.

Затем, я рад, что мой оппонент отдал справедливость гомеопатии, по крайней мере в том, что она употребляет простые лекарства без примесей и изгоняет те сложные назначения, которые не приводят ни к каким положительным результатам относительно терапевтического действия лекарств. Что же касается замечания г. Гольдштейна относительно согласия изложенных мною взглядов с рациональной современной медициной, то я это принимаю как величайшую похвалу, лучше которой я не мог и ожидать. Я глубоко убеждён, что гомеопатия, правильно истолкованная, представляет весьма много точек соприкосновения с теперешним направлением современной медицины, или, лучше сказать, рациональная медицина в её теперешнем развитии и усовершенствовании, чрезвычайно приближается к гомеопатическому учению. Если мне удалось это так ясно представить, что мой оппонент не видит в этом отношении разницы в точке зрения между мной и аллопатами, то я могу только поблагодарить его за лестный отзыв.

(Рукоплескания)

Г. Гольдштейн: Виноват, тут маленькое недоразумение, которое следовало бы устранить и на которое я считаю нужным указать. Вероятно, мы не совсем друг друга поняли. Приводя в пример крейцнахскую воду, я отлично знаю, что в ней весьма мало поваренной соли. Но мне также известно, что врачи посылают в Крейцнах не только ради поваренной соли, но и ради других составных частей этой воды, которых нельзя заменить тем, что в ней есть немножко поваренной соли. Крейцнахские воды имеют громадное значение, блогодаря содержанию в них других солей, как-то: хлористого калия, кальция, глауберовой соли и т. п[32]. Но я хотел бы по поводу этой поваренной соли, которая интересует нас уже вторую беседу, сказать, что гомеопатические лекарства, как это и признал теперь д-р Бразоль, действительно не представляются такими простыми лекарствами, как их считают гомеопаты[33]. Следовательно, я позволю себе фиксировать этот факт, ибо фиксация такого факта пойдёт вразрез с тем, что говорят гомеопаты. Если д-р Бразоль признаёт, что действительно гомеопатические лекарства сложны и что, например, Silicea даётся у них вместе с Ferrum, Manganum и т. д., то каким образом гомеопат знает, что произвело действие: Silicea или Ferrum, Ferrum или Мапдапum, а тогда для дифференциальнои диагностики действия лекарств открывается путь обширный и произвольный. Одно стекло имеет один состав, а другое — иной. У нас, например, готовится стеклянная посуда, в которой гомеопатические аптеки приготовляют свои лекарства, и в этой посуде имеются одни вещества. Предположим, что известный заграничный врач-гомеопат говорит: я наблюдал действие Silicea такое-то, а наш врач пробует действие Silicea и наблюдает такое же действие или другое. Я и спрашиваю: что же они наблюдали? Врачи-гомеопаты утверждают, что они наблюдали действие Silicea, потому что они клали туда Siliсеа, а я говорю, что они наблюдали действие Silicea плюс действие железа, плюс действие других составов, входящих в стекло в разных пропорциях. Как же эти различные вещества, данные различным больным, производят такое действие, из которого можно составить фармакологию? Вот мои вопросы.

Затем, я ещё раз обращаю особенное внимание на поваренную соль. Я не отрицаю того, что если ежедневно съедать её по пуду, то, конечно, заболеешь и умрёшь. Но я утверждаю, что если каждый день я принимаю её по 1/4 золотника, а потом вдруг приму миллионную долю, то совершенно непонятно, каким образом эта миллионная доля произведёт действие, между тем как эти 1/4 золотника никакого действия не произвели? А д-р Бразоль говорит, что если мы ежедневно употребляем поваренную соль, то можем получить явления отравления.

Д-р Бразоль: На это я мог бы ответить таким же точно вопросом: каково же тогда действие тех же вод, содержащих слабые растворы поваренной соли и классифицируемых под рубрикой вод, содержащих поваренную соль, потому что, хотя они содержат и другие соли, но эти последние содержатся в них в ещё меньших количествах, и главный их состав, из-за которого туда посылают больных, есть именно поваренная соль и именно от неё ожидают терапевтического эффекта. Я спрашиваю: какое же действие будет этой воды с точки зрения аллопатической, если больной примет 1/4 грана соли и если к этому прибавится сотая или тысячная часть? Дело в том, что тут нужно различать не только количество принимаемого лекарства, но и качество того вещества, которое вводится в организм, Об этом, может быть, речь будет в следующий раз, когда возникнет вопрос о том, что малые дозы лекарств могут обнаруживать действие, отличное от больших доз тех же самых лекарств. Следовательно, тут не так важно количество вещества, поступающего в кровь, сколько важно качество его. Во всяком случае, это маленькое недоразумение не имеет решительно никакого существенного значения для содержания моей сегодняшней беседы[34].

Проф. Тарханов: Некоторые из присутствующих здесь моих знакомых просили меня высказаться по поводу учения о гомеопатии. Прежде всего я должен напомнить, что я не практический врач, а просто физиолог, несколько знакомый с явлениями, протекающими в животном теле. Эти знания, ввиду выслушанной мной лекции, уже нравственно обязывают меня поделиться с аудиторией теми волнениями и противоречиями, которые возбудило во мне выслушанное мною сегодня учение гомеопатов. К сожалению, я не был на первой лекции почтенного д-ра Бразоля. Может быть, кое-что из того, что я затронул сегодня, уже было высказано тогда, но я надеюсь, что Вы не взыщете, если возражения мои выйдут несколько из круга вопросов, изложенных в сегодняшней беседе.

Д-р Бразоль: Я желал бы в этом случае, напротив, специализировать и ограничить тему спора. В споре о гомеопатии особенно важна известная последовательность. В первую беседу я выяснил закон подобия; сегодня я говорил исключительно о фармакологии и был бы очень благодарен уважаемому профессору, если бы он свои возражения направил исключительно на предмет моего сегодняшнего изложения, т. е. на гомеопатическую фармакологию. Я был бы очень рад узнать, что он имеет сказать против взглядов, высказанных мной относительно современного положения гомеопатической фармакологии.

Проф. Тарханов: Я бы согласился с Вами, если бы я не видел в этом некоторой невыгоды для слушателей, так как при более широком обсуждении этого вопроса могло бы выясниться очень многое и могло бы устраниться немало недоразумений. Ограничиваясь же предметом сегодняшней беседы, о котором можно было бы сказать лишь несколько слов, я бы речь свою сделал поневоле менее определённой и слушатели не вынесли бы из наших дебатов никакого цельного впечатления.

Считаю своим долгом, прежде всего, сознаться в своём невежестве по части гомеопатии: я не читал ни одного сочинения, относящегося к ней, и всё, что слышал о ней, сводится лишь к следующему: во 1-х, она лечит болезни по принципу «клин клином вышибай»; во 2-х, это вышибание или искоренение болезни совершается при посредстве такого рода орудия, которое на здоровом человеке вызывает то же заболевание, и, наконец, в 3-х, при этой системе лечения употребляются в дело обыкновенно минимальные дозы, вследствие чего уже самое выражение «гомеопатической дозы» заключает в себе представление чрезвычайной малости чего-то.

В общем, обсуждаемое нами учение сводилось бы, следовательно, к трём основным положениям: к приёму вышибания клин клином, к минимальным дозам и к закону подобия. Принцип вышибания клин клином зиждется на законе подобия, предъявляемого гомеопатами за непреложную истину. Благодаря введению в учение этого последнего закона подобия, мне кажется, что гомеопатия должна была бы считаться не только особенным методом врачевания, но и даже целой особенной наукой, имеющей в основе определённые законы природы, не признаваемые другими биологами, к числу которых, в частности, относятся и представители аллопатической медицины. Повторяю, я бы склонен был назвать гомеопатию наукой ввиду того, что исходной точкой её служит признаваемый ею закон подобия, по которому каждую болезнь следует лечить такими средствами, которые на здоровом человеке вызывают соответствующую форму заболевания. Такой закон, если бы он был действительно установлен, кроме своей теоретической важности, имел бы ещё и громадное практическое значение, так как тогда уже не приходилось бы ощупью и чисто эмпирически подыскивать средства для борьбы с разными формами болезней, а, руководясь им, можно было бы вполне сознательно и научно привести в систему лекарственные агенты против определённых болезней. Закон подобия служил бы в этом деле руководящим рулём.

В законе подобия лежит центр тяжести всего учения о гомеопатии и потому с ним-то и приходится прежде всего считаться людям, не признающим этого учения. Между тем, для человека, несколько знакомого с явлениями животной жизни, закон этот представляет немало странного и загадочного. Как, в самом деле, переварить следующие, например, факты, непосредственно вытекающие из закона подобия: у человека рвота, следовательно, чтобы прекратить её, следует дать страждущему вещество, возбуждающее в здоровом человеке рвоту, т. е., другими словами, рвотное же. У человека тиф, представляющий собой определённый комплекс патологических явлений; значит, для прекращения болезни следует давать средства, способные вызывать на здоровом человеке картину тифозного заболевания. Способы предохранительной прививки ослабленнаго яда сибирской язвы, бешенства, оспы и т. д., по-видимому, говорили бы в пользу закона подобия, и я бы склонен был считать их за наиближайшие доказательства его, если бы приёмы эти на самом деле оказались действительными в борьбе с соответствующими формами заболевания. Но Вы лично уже никак не можете пользоваться предохранительными прививками в качестве доказательства закона подобия, так как Вы прямо, в известной мне брошюре Вашей об оспопрививании, категорично отвергаете всякую пользу оспопрививания. Если, однако, устранить из ряда доводов предохранительные прививки, то что же, спрашивается, остаётся в пользу реальности закона подобия, представляющаго с логической стороны много непонятного.

И в самом деле, как понять с логической стороны следующего рода суждения: каждая болезнь является выражением действия какого-нибудь определённого болезнетворного агента; чтобы нейтрализировать действие этого агента и, следовательно, перебороть болезнь, гомеопат советует прибегнуть к такому лекарственному агенту, который на здоровом вызывает ту же форму заболевания. На каком, однако, основании можно ожидать этого? Ведь логика ума требует прежде всего признать, что если каждый из двух агентов, действующих отдельно на тело, влияет на него в одном и том же болезнетворном направлении, то результатом совокупного действия их должно быть не обоюдное нейтрализирование их, не ослабление и прекращение болезни, а суммирование их действий, т. е. усиление болезни.

Есть единственная только возможность выйти, на мой взгляд, из этого затруднения: это признать (и быть может это и делают гомеопаты), что введением по закону подобия в тело лекарственного вещества, усиливающего в первое время болезнь, усиливается в то же время и при том в несравненно больших размерах и естественная реакция организма против болезни, и последний, благодаря этому, выходит из неё победителем. Прежде, однако, чем говорить об этом, следует выяснить, в чем состоят эти естественные реакции организма и усиливаются ли они на самом деле при введении гомеопатических средств? Сущность этих реакций организма против болезней известна нам лишь в общих чертах и то в весьма смутной форме, и по необходимости приходится пока ограничиться вопросом о том, усиливают ли реакционные восстановительные процессы в теле гомеопатические лекарственные вещества, прописываемые на основании закона подобия? Доказать это можно или теоретически, изучением законов, управляющих явлениями реакций в теле, или фактически, излечивая гомеопатическим способом разного рода болезни.

Первый приём представляется ещё даже и непочатым в науке, и потому нам нечего о нём и говорить; посмотрим же, насколько доказательна казуистика излечения больных.

Я согласен прежде всего сказать, что вылечивание больных представляет вещь в высшей степени условную. Еще в начале этого года я имел случай выяснить, какой массой естественных сил снабжён организм для борьбы с разнообразными болезнетворными влияниями, из которой он выходит в большинстве случаев победителем без всякого содействия врача-аллопата или гомеопата, лишь бы только больной организм был поставлен в сносные или хорошие гигиенические условия, при которых могли бы нормально функционировать разнообразные органы нашего тела. Истории излечения крестьянского люда от самых серьёзных заболеваний помимо всякого участия врача, воочию доказывают верность только что сказанного[35].

На этом основании я не считаю возможным научно обосновывать гомеопатический закон подобия на казуистике излечивания больных, лечимых гомеопатическим способом, так как нет никакого ручательства в том, чтобы те же больные, но поставленные в определённые гигиенические условия, не излечились бы и без всякого приёма внутрь гомеоопатических лекарственных веществ. Строить закон подобия возможно лишь на строгих экспериментальных данных, подобно тому, как это делается при установке других законов природы.

Какие же экспериментальные научные данные приводятся в качестве опоры этого закона подобия? Для установки закона подобия гомеопаты пользуются в качестве объекта исследования человеческим организмом в его больном и здоровом состоянии. Но я полагаю, что приём этот негуманен, невозможен, непозволителен и допустимо ли, в самом деле, экспериментировать над здоровым человеком, после того, как ещё в прошлом году мне были воспрещены Обществом покровительства животных на моих публичных лекциях опыты над лягушкой. Все мы, в сущности, члены Общества покровительства своих ближних, и я первый бы отказался наотрез служить объектом для изучения влияния на мой организм разнообразных, неизвестных мне ещё лекарственных веществ и притом в различной дозировке. Я полагаю поэтому, что объектами для научного экспериментального обоснования закона подобия должны служить не люди, а животные, наиближе стоящие к ним по своей организации, т. е. обезьяны, собаки и т. д.

Что же мы наблюдаем, однако, на них? Нам известен яд кураре, который после введения в тело животных вызывает у них паралич всех произвольных движений, благодаря парализующему действию этого яда на окончания двигательных нервов в мышцах. Может ли этот кураре в каких-либо дозах вызывать что-либо другое, кроме паралича, и способен ли яд этот в случаях развившегося от чего-либо паралича устранить этот последний при употреблении его в минимальных или каких-либо других дозах? Ответа на этот вопрос путём точного эксперимента гомеопатия не даёт, а между тем едва ли можно сомневаться в том, что введение кураре в разбитый параличом организм животного может только усугубить его болезненное состояние. С другой стороны, нам известен возбуждающий страшные судороги яд стрихнин, как в малых, так и в больших дозах, и кому же неизвестно, что введением этого вещества в организм страдающего от чего-либо судорогами и столбняком можно только ухудшить это состояние, т. е. только усилить те же болезненные припадки. Между тем как малыми дозами кураре, не угрожающими жизни, можно устранять припадки сильных судорог или столбняка, а слабыми дозами стрихнина устранять нередко парезы и ослабленную нервно-мышечную деятельность организма. С явлениями той же категории мы встречаемся при изучении действия атропина и пилокарпина на отделение слюны, на потоотделение, на задерживающий нервный аппарат сердца. Первый из указанных ядов парализует все перечисленные функции, второй же, наоборот, возбуждает их. Врач, разумно пользуясь атропином, может ослабить, если это нужно, в больном животном организме слюнотечение, потоотделение и участить деятельность сердца, а применением пилокарпина вызвать как раз обратные явления, но ни в каком случае нельзя было ещё экспериментально доказать, чтобы атропин, например, задерживающий потоотделение в здоровом организме, мог бы на больном, страдающем отсутствием испарины, вызвать её в каких-либо дозах и т. д. Наконец, эффекты влияния атропина на организм могут быть умерены или устранены введением пилокарпина и обратно. Следовательно, мы встречаемся в точной науке везде с законом борьбы антогонистов, а отнюдь не с борьбой подобий, лежащей в основе гомеопатического закона подобия. Как бы ни была, однако, непонятна для ума борьба подобий, я всё же должен признать, что раз будут представлены бесспорные факты в пользу неё, закон подобия должен быть признан. Пока же мне приходится поневоле настаивать на диаметрально противоположном мнении, а именно, что эффекты влияния на организм двух подобно действующих агентов всегда суммируются, а эффекты антагонистов вычитаются. Я, как непрактик, могу говорить об этом только с биологической точки зрения и совершенно объективно. Докажите же мне на основании точных экспериментальных данных, что выраженное мной положение неверно; если удастся привести Вам факты, подрывающие в корне выраженный мной биологический закон, то я тотчас же готов буду подчиниться Вам. Предупреждаю Вас только ещё раз об одном: не прибегайте к примерам излечения больных людей на почве закона подобия, так как примеры эти, скажу Вам вперёд, будут для меня вовсе недоказательны. Почему? О том я уже говорил несколько раньше и прибавлю ещё несколько новых соображений. Я уже сказал, что излечивание больных есть дело в высшей степени условное и весьма часто вовсе причинно не связанное с даваемыми больному лекарствами. Судя по обнародованным недавно опытам на людях, произведённым в Париже, Нанси, Рошфоре и т. д., дело доходит, по-видимому, до того, что лекарства могут, будто бы, влиять

не только при приёме их внутрь, но и на расстоянии. Загипнотизированному человеку ставят атропин в закрытом флаконе сзади, и у него зрачки будто бы расширяются, как это на самом деле получается при введении атропина в тело; ставят ему сзади рвотное и его начинает будто бы рвать и т. д., и т. д. Вы, гомеопаты, хотя что-нибудь, да всё же даёте вашим больным для получения того или другого эффекта; тут же влияние лекарственных веществ выражается на расстоянии, когда ни атом вещества не в состоянии перейти из крепко укупоренной стеклянки в тело человека. Согласитесь, что гомеопатические минимальные дозы в сравнении с подобным влиянием лекарств на расстоянии уже должны считаться максимальными аллопатическими дозами и вся чудесность её минимальных доз всецело меркнет перед непостижимой тайной подмеченных будто бы влияний лекарств на расстоянии. А что же сказать ещё о влиянии мысленного внушения, которого коснулся в своей речи г. Гольдштейн? Загипнотизированному человеку внушают сделать то или другое, изменить расположение духа, сделаться прилежным, ускорить сердцебиения, замедлить их и т. д., и все эти приказания, как говорят, строго выполняются; мало того, больной, страдающей истерическим параличом конечностей, приказывают, путём внушения, быть здоровой, и параличи разрешаются как бы по мановению волшебного жезла и т. п. Легко из всего этого себе представить, как громадна область влияния психических явлений на телесные процессы в организме и как, следовательно, много может влиять на строение больного ход его идей, возбуждаемые врачом ожидания и надежды на течение болезни помимо всякого приёма каких-либо минимальных доз, в особенности при гигиенической обстановке больного.

Кстати, напомню здесь того французского солдата в Париже, жившего в конце прошлого и начале настоящего столетия, к которому, как к кудеснику, являлись десятки тысяч страждущих и получали от него исцеление, благодаря пилюлям, состоявшим, как оказалось потом, просто из белого хлеба. Поразительно, в каких обширных размерах сказывается влияние психики у человека на течение даже болезненных процессов и неудивительно после всего этого, если наступит время, когда умелым пользованием психических сторон человека врачи, как аллопаты, так и гомеопаты, достигнут результатов, способных произвести глубокий переворот в искусстве лечения болезней. Пока же мы переживаем век чудес, крайне запутанный и во многом для нас тёмный.

Все сказанное, надеюсь, ясно доказывает, каким дурным объектом для доказательства гомеопатического закона подобия служит человеческий организм, подверженный, кроме физических, ещё и целой массе неуловимых психических влияний; повторяю, излечение больных людей гомеопатическими веществами, если бы таковое и действительно было признано всеми, было бы для меня лично недоказательно в смысле научной опоры закона подобия, так как источники выздоравливания больного человеческого организма представляют бесконечное разнообразие. В этом отношении все преимущества на стороне больных животных, у которых круг действия психических влияний неизмеримо меньше. Поэтому, чтобы покончить наш разговор, я попрошу Вас указать мне прямо на те непреложные экспериментальные данные, которыми доказывается гомеопатами закон подобия.

Если закон этот иллюстрируется фактически и убедительно для всякого беспристрастного человека, то я с этой же минуты сделаюсь гомеопатом без всякого разговора.

(Рукоплескания).

Доктор Бразоль: Я чрезвычайно благодарен глубокоуважаемому профессору И. Р. Тарханову за честь, которую он мне оказал посещением моей сегодняшней беседы, но ещё более за возражения, которые я только что выслушал от него. Я очень ему благодарен за его попытку, так сказать, объяснить механизм действия закона подобия, и в этом отношении он сам даёт мне в руки материал, которым можно было бы воспользоваться для обоснования нашего терапевтического закона.

Что касается до учения о предохранительных прививках, о которых он говорил, то оно неоднократно служило для гомеопатов доказательным примером по аналогии в пользу их системы лечения. Во многих лечебниках, руководствах и общих сочинениях по части гомеопатии, вы часто найдёте этот пример, который, по-видимому, доказывает действие закона подобия — именно предохранительную силу вакцинации. Я же потому не пользуюсь этим примером, что, собственно, не вижу здесь строгой аналогии. Прививка сибирской язвы против сибирской язвы, т. е. введение в организм животных против известной болезни однородного с ней контагия той же болезни, это принцип не гомеопатический, а изопатический, который можно выразить формулой «аеqualia aequlibus curantur», и который не имеет ничего общего с гомеопатией, кроме одной внешности. Гомеопатический принцип непременно требует двух разнородных причин, действующих в одном направлении: с одной стороны естественная причина болезни, которая может быть нам известна или неизвестна, с другой стороны — искусственная, лекарственная причина, и мы утверждаем, что для того, чтобы излечивать патологические состояния в человеческом организме, нужно непременно, чтобы эти две причины были различны, чтобы на нейтральной почве сошлись непременно две разнородных силы, которые, в силу ещё не вполне изученного механизма, приходят в известное взаимодействие, результатом которого является приведение патологического процесса к излечению. Поэтому столь модное теперь лечение различных болезненных форм посредством ослабленных контагиев той же самой болезненной формы относится не к гомеопатии, а к изопатии. Эта система была введена в медицину ветеринарным врачом-гомеопатом Люксом, и несколько врачей-гомеопатов в 40-х годах, Геринг, Штапф, Гросс, Дюфрен и др. ухватились за эту систему лечения, применяли её на больных и имели благоприятные результаты, но при проверочных опытах это дело как-то не пошло, результаты не подтвердились и дело заглохло. Но за последнее время оно воскресло в новой форме, в какой и применяется теперь Пастером в Париже. Пастер, следовательно, пошёл по следам гомеопатов 40-х годов и практикует настоящую изопатию.

Что же касается собственно оспопрививания, то вопрос стоит так, что мы до сих пор не знаем ни происхождения, ни причин коровьей оспы[36]. Если бы коровья оспа была тождественна с натуральной человеческой оспой, то оспопрививание могло бы быть подведено под изопатическое лечение, которое мы резко отличаем от гомеопатического. Если же коровья оспа представляет болезнь не тождественную с натуральной оспой, но разнородную, как думает большинство, хотя и сходную с ней, то дженнеровское оспопрививание представляло бы пример гомеопатического лечения, неправильно применяемого, потому что similia similibus требует применения сходно действующего средства против уже существующей, а не возможной в будущем болезни. Исходя из этого положения, некоторые гомеопаты (Landell, Katzkovski, Mayntzer, Jousset и др.), оставаясь верными своему принципу, лечат натуральную оспу посредством назначения внутрь Vaccininum'a (разведённого контагия коровьей оспы) и довольны результатами. Для доказательства же закона подобия я не опираюсь на оспопрививание, во 1-х, потому, что польза его для меня совершенно сомнительна; во 2-х, потому, что гомеопатический принцип относится к лечению существующих, а не к предупреждению несуществующих болезней[37].

Переходя затем к сущности возражений профессора Тарханова, я должен заметить, что относительно содержания моей сегодняшней беседы уважаемый профессор сделал только одно беглое замечание против производства экспериментов на людях…

Председатель: Так как теперь уже довольно поздно, то не согласитесь ли Вы перейти к последнему вопросу, которому, собственно, и посвящена была большая часть речи профессора Тарханова, т. е. вопросу о законе подобия.

Доктор Бразоль. Я должен только воспользоваться примерами, которые привёл почтенный профессор. Известно, что кураре развивает паралич; вот потому-то кураре и есть гомеопатическое средство против паралича и употребляется в гомеопатической терапии в этой патологической форме, и несомненно в состоянии её излечивать. Стрихнин вызывает судороги; поэтому стрихнин, по гомеопатическому закону подобия, и будет гомеопатическим средством против известного вида судорог. Профессор Тарханов указывает на антидоты, на явления отравления известным лекарственным веществом и парализования его действия посредством его физиологического противоядия. Конечно, это возможно, мы этого не оспариваем. Лечение отравлений требует совершенно другого принципа. Тут первое условие — indicatio causalis, т. е. удалить яд или парализовать его вредное дйствие, и закон подобия не имет решительно ничего общего с лечением отравлений, для которого главное и существенное показание есть причинное назначение соответствующих противоядий.

Затем, оставляя по необходимости все замечания профессора Тарханова без возражения[38], перейду к концу. Профессор Тарханов ставит, собственно, вопрос о том, каким образом можно доказать действие или действительность нашего закона подобия. В ответ на это могу только обобщить вопрос и спросить: какой же мы имеем вообще критериум для суждения об успешности какой бы то ни было системы лечения? Если мы не можем пользоваться нашими терапевтическими, клиническими и госпитальными данными, то что же остаётся? Какой остаётся критериум для суждения о всякой другой терапевтической системе? Критериум должен быть один и тот же самый, и я прошу профессора Тарханова ответить, какой он имеет критериум для суждения об аллопатической системе лечения, если устранить результаты клинических и практических опытов врача у постели больного?

Проф. Тарханов: Я уже указал Вам на причины, по которым казуистика излечивания больных людей гомеопатами не может служить строгим научным материалом для вывода из него закона подобия. Поэтому, прошу Вас вперёд, во избежание излишней траты времени, ограничить круг Ваших доказательств экспериментальными данными на животных, так как явления, наблюдаемые на них, поддаются более точному и разностороннему анализу, и к тому же они не осложняются никакими посторонними психическими влияниями. Для меня, привыкшего работать над животными и получать на них без осечки те или другие явления при точно определённых условиях, примеры вроде того, что в некоторых случаях минимальные дозы стрихнина, применяемые гомеопатами, устраняли судороги у больных людей, а применение кураре излечивало параличи, примеры эти, повторяю, не представляются доказательными, так как известно, что немалое число судорог и параличей у людей устраняется простым внушением или даже пилюлями из белого хлеба, лишь бы эти последние внушали больному доверие и возбуждали в нём твёрдые надежды на выздоровление. Я вполне сознаю, что, ограничивая круг Ваших возражений экспериментальными данными на животных, я ставлю Вас в стеснительные условия и сильно обезоруживаю Вас в деле защиты закона подобия, но поступить иначе я не в состоянии, так как для обоснования столь серьёзного и важного закона подобия требуются безупречные научные данные. Объектами для вывода этого закона должны служить поэтому животные наиближайшие к человеку, и они, на самом деле годны для этой цели ещё и потому, что, как Вам известно, на обезьянах, собаках, морских свинках и т. д. можно, по желанию, вызывать ряд заболеваний, весьма близких к тем, какие наблюдаются на человеке, а именно разнообразные формы лихорадок, воспаления, параличи, судороги и даже эпилепсию и т. д. Такие больные животные и должны служить пробным камнем для проверки гомеопатическаго закона подобия. Допустим, например, что тем или иным поражением центральной нервной системы была вызвана у животного болезненная картина паралича; возможно ли устранить этот паралич введением каких-либо доз кураре? Если бы хотя у одной собаки наступило при этом излечение не подлежавшего сомнению паралича, то я тотчас же сделался бы адептом гомеопатии. То же самое относится, конечно, и к случаям излечения судорог у животных введением в них стрихнина и ко всяким случаям излечения больных животных веществами, подобранными согласно закону подобия. Повторяю, я бы ни минуты не колебался признать закон подобия и присоединиться к учению гомеопатов, раз были бы представлены мне подобные неоспоримые данные, не осложнённые никакими смутными ещё для нас психическими влияниями.

Доктор Бразоль: Я очень счастлив выслушать такое заявление и наперёд могу порадоваться приобретению такого адепта, как профессор Тарханов. Я вполне убеждён, что если он задаст себе труд проследить гомеопатическое лечение над собакой или другими животными, то придёт скоро к положительному результату. Действительно, на собаке устраняется психическое влияние, точно так же, как вообще на животных, а также и на грудных младенцах, и потому-то результаты гомеопатическаго лечения в ветеринарной и особливо в детской практике принадлежат к числу наиболее блестящих доказательств действительности гомеопатии. Следовательно, если бы у Вас явился случай, годный для испытания, то не пожелаете ли Вы испытать на нём гомеопатическое лечение; и я уверен, что, согласно Вашему заявление, Вы очень скоро сделаетесь адептом гомеопатии.

Проф. Тарханов: Я никак не могу согласиться с тем, чтобы мне именно нужно было приводить подобного рода доказательства. Ведь Вы, как гомеопат, являетесь на кафедре этой в роли человека, возмущающего мой покой, заявляя о существовании закона подобия на основании удачного лечения болезней по принципам гомеопатии. Я силился доказать Вам, что приём этот не выдерживает критики и что единственными объектами, могущими дать в этом отношении прочный и строго научный ответ, могут служить лишь животные: обезьяны, собаки и т. д. Уж никак не мне, следовательно, приходится доказывать Вам что-либо, так как я ничего нового не утверждаю, а обязанность эта всецело падает на Вас, взволновавшего мой покой.

Доктор Бразоль: Я могу только порадоваться, что мне удалось взволновать душевный покой уважаемого профессора Тарханова. (Смех) Я вполне убеждён, что если только он захочет раскрыть свои духовные глаза и обратить внимание на результаты гомеопатического лечения над животными и грудными младенцами, находящимися вне всякого психического влияния, то он сделается адептом гомеопатии; а затем возможность доказать ему успешность гомеопатического лечения животных прошу его доставить мне в ближайшем будущем.

(Рукоплескания).

Г-жа Манассеина: Ввиду интереса я не могу удержаться от того, чтобы не поучиться у д-ра Бразоля… (не слышно) вопросы чисто медиинские остаются для меня крайне темны, очевидно, ввиду того, что я не подготовлена. Насколько я поняла, одно из заключителеных положений д-ра Бразоля, где он проводил разницу между аллопатией и гомеопатией, состояло в том, что гомеопатия действует не на припадки, а на сущность болезни. Кажется, так?

Доктор Бразоль: Нет, не совсем так.

Г-жа Манассеина: Всё равно, Вы меня поправите. Если это действительно так, то я хочу спросить следующее. Ваше дальнейшее выражение было такое, что главное основание гомеопатического способа лечения — это самонаблюдение, наблюдение субъективных ощущений и вызывание болезни каким-либо лекарственным средством, вызывающим такое же изменение, которое даёт и данная болезнь. Я желала бы знать, каким образом гомеопаты изучают подобным образом, например, болезнь поджелудочной железы. Положим, Вы дадите какое-нибудь средство, которое должно вызвать такие же припадки, как в болезни поджелудочной железы, что таким средством Вы вызовете такое явление как рак поджелудочной железы. Но сознание моё не может этого сознавать, болезнь поджелудочной железы не представляется субъективными симптомами и даже больные, которые страдают этой болезнью, не знают, что у них болит. Тут я этого совершенно не понимаю и желаю, чтобы Вы обяснили. Затем, если гомеопатия действует везде на сущность болезни, то почему Вы не объясните, в чём состоит сущность хотя бы острого сочленовного ревматизма и какими средствами Вы можете вызвать ту картину болезни, крайне неприятной, которую даёт острый сочленовный ревматизм?

Доктор Бразоль: Дело в том, что мы, наоборот, совершенно не вдаёмся в вопрос относительно внутреннего существа болезни, так как патологические теории или гипотезы о сущности болезни не имеют значения для нашей терапии. Напротив того, я говорил, что патологические гипотезы о сущности известной болезни никогда не могут служить основанием рациональной терапии, потому что они изо дня в день меняются; а только одни объективные и субъективные симптомы или клинические картины болезни, остающиеся всегда неизменными, должны служить руководством для назначения лекарств. Что касается до сущности сочленовного ревматизма, то её до сих пор никто не знает; это дело тёмное, мы и не будем касаться этого. Но мы имеем известные лекарственные вещества, которые в действии на здоровый организм воспроизводят сходную картину с сочленовным ревматизмом, например, Bryonia — лекарственное вещество, имеющее специфическое сродство к серозным и фиброзным тканям, и в патогенетическом действии которой мы находим картину, сходную с ревматизмом. Следовательно, на основании нашего закона, бриония и будет один из многих лекарственных веществ против сочленовного ревматизма.

Г-жа Манассеина: Если у Вас действительно есть такое средство, то Вы оставляете клад без употребления, потому что, раз Вы имеете средство вызвать сочленовный ревматизм, то Вы могли бы объяснить, в чём сущность этой болезни.

Доктор Бразоль: Сущности болезней мы вообще не знаем…

Г-жа Манассеина: Я не допускаю, что Вы брионией вызовете картину сочленовного ревматизма. Если бы я сделала опыт в присутствии доктора, то убеждена, что Вы мне этой картины не дадите. Вы будете утверждать, а я буду оспаривать, и это ни к чему не поведёт. Другое дело, если будет сделан опыт с человеком, если он будет записывать свои ощущения, которые у него получатся после приёма известной дозы. Затем я желала бы знать, как Вы определите болезнь поджелудочной железы,

Доктор Бразоль: Действительно, болезнь поджелудочной железы не проявляется никакими резкими наружными симптомами…….

Г-жа Манассеина: Нет, наружные есть, субъективных нет.

Доктор Бразоль: Для лечения известного болезненного состояния нам нужна полная картина как объективных, так и субъективных симптомов. Но так как физиологические функции поджелудочной железы ещё недостаточно выяснены, то и патология этих болезней представляет ещё тёмную область, а симптоматология их ещё больше, поэтому и лечение болезней поджелудочной железы может представлять известные затруднения. Мы вовсе не говорим, чтобы наша гомеопатическая терапия в её современном положении представляла последнее слово науки. Но как только появится лучшее изучение патологии и симптоматологии этой болезни и усовершенствуется фармакологическая разработка лекарственных веществ, оказывающих то или другое влияние на поджелудочную железу, как тотчас явится вместе с тем её рациональное гомеопатическое лечение. Но до тех пор лечение таких болезней, как болезни поджелудочной железы, где и диагноз очень труден, и патология темна, и симптоматология неизвестна, будет сомнительно или будет ограничиваться одними исключительными….

Г-жа Манассеина: Я доказываю вот что. Я назову целый ряд болезней, которых Вы не можете лечить на основании закона подобия, так как у Вас не найдётся средств вызвать эти болезни и наблюдать субъективное их проявление.

Доктор Бразоль: Я говорю не только о субъективном проявлении.

Г-жа Манассеина: Вы же ставите аллопатам в обвинение, что они лечат только на основании объективных признаков, причём были сделаны очень прозрачные намёки на некоторых из аллопатов[39]. Вы очень красноречиво и талантливо описали, как аллопат будет лечить здоровые ткани, как вызовет рвоту, воспаление кожи и т. д., и затем сказали: а гомеопатия будет действовать на те ткани, которые больны. Прошу сказать, какая ткань больна, например, при ложном крупе. Мы тогда разойдёмся в определении ложного крупа.

Доктор Бразоль: Очень возможно, потому что есть масса патологических воззрений на сущность ложного крупа. Я опять возвращаюсь к тому, что патологические теории не приведут к рациональному лечению. Мы не знаем сущности, причин и происхождения ложного крупа; может быть, это местное заболевание гортани; может быть, болезнь головного мозга (гиперемия или серозный выпот вблизи начала блуждающего нерва); может быть страдание шейной части спинного мозга; мало ли есть причин, которые могут играть роль важных факторов в происхождении этой болезни. Вот тут-то и преимущество гомеопатии….

Г-жа Манассеина: Виновата: Вы действуете на то, чего Вы не знаете…

Доктор Бразоль: Сущность болезни на тысячу лет останется неизвестной, но отказываться на этом основании от лечения мы не можем. Мы имеем неизменные картины крупа, который Вы узнаете в описании, сделанном ещё тысячу лет назад Гиппократом. Такую же совокупность симптомов мы имеем в патогенезе лекарственных веществ, и эти лекарственные вещества будут целебными средствами против крупа, хотя бы сущность его была неизвестна.

Г-жа Манассеина: Вы допускаете, что не знаете, какие части больны при ложном крупе. Между тем Вы сказали, что аллопаты действуют на здоровые ткани, а гомеопаты действуют на больные. Вы не имели права сказать, если Вы не знаете, какие части больны.

Доктор Бразоль: Хотя мы и не можем в точности указать патологическую локализацию болезни, но раз мы имеем две совершенно сходные картины болезни, проявляющиеся одними и теми же субъективными и объективными симптомами, из которых одна естественная, а другая лекарственная, то мы вправь подозревать, что болезнь локализируется в одних и тех же органах, тканях и клетках, хотя бы не была известна микрос….

Г-жа Манассеина: Вы знаете, что если у ребенка ложный круп, то лучший диагност, если не может открыть горла, не может отличить ложный круп от настоящего дифтерита. Значит, Вы не знаете, что у Вас: дифтерит или ложный круп. Как же Вы назначите лекарство? Ведь картина одна и та же.

Д-р Бразоль: Во-первых, нет: в картинах болезни будет некоторое тонкое различие. Характер удушья, охриплости и кашля, течение болезни и лихорадочного состояния, периодичность приступов и совершенно светлые между ними промежутки, характеризующие ложный круп, позволяют, в большинстве случаев, отличить его от настоящего. Наконец, местный осмотр и введение, где возможно, ларингоскопа, словом, все те же методы исследования, которые употребляются аллопатами, дают нам возможность убедиться, имеем ли мы дело с крупозным экссудатом или с процессом, независимым……

Г-жа Манассеина: Во всяком случае, теперь круп зависит от чрезмерной возбуждаемости, это есть нервный припадок…..

Доктор Бразоль: Да, это одна из господствующих теперь теорий…

Г-жа Манассеина: Аллопат, который действует на здоровые ткани, действует совершенно логично, а я не понимаю, чем руководствуется гомеопат.

Доктор Бразоль: Только совокупностью объективных и субъективных симптомов……

Г-жа Манассеина: Совокупность одинакова при дифтерите и крупе…

Доктор Бразоль: Потому-то, во-вторых, одни и те же средства могут быть полезны против этих двух болезней, если они сопровождаются одними и теми же объективными и суъбективными симптомами. Это нисколько не противоречит нашей фармакологии.

Г- жа Манассеина: Я осталась вполне неудовлетворена и должна сказать относительно поджелудочной железы, что Вы сознались, что в этом отношении средств у Вас нет. Точно так же Вы должны сознаться, что у вас не будет средств против массы сердечных болезней, потому что, если у больного недостаточность двустворчатой заслонки, то сознание ему ничего не даёт. Следовательно, ваша симптоматология ничего не поможет.

Доктор Бразоль: Пока нет субъективных и объективных симптомов, указывающих на болезнь, ни пациент, ни врач ничего не могут знать о болезни. Больные обращаются за советом к врачу только в тех случаях, когда ощущают или усматривают у себя какое-либо болезненное состояние.

Г-жа Манассеина: Но в медицинских журналах Вы найдёте тысячи случаев, где обращаются к врачу по другим болезням… Следовательно, тут Ваш закон не применяется и, значит, для него тут есть исключения.

Доктор Бразоль: Если бы Вы с этого начали, то я сам сейчас же указал бы Вам границы закона подобия. Мы вовсе не утверждаем, чтобы гомеопатический принцип имел универсальное значение, и если он называется иногда всеобщим законом, то тут, конечно, подразумевается — для своей сферы действия. Закон подобия является всеобщим. посколько он неизменно повторяется при данных условиях, и ограниченным, посколько каждое правило имеет свои исключения.

Г-жа Манассеина: Тогда Вы не имеете права бросать камнем в аллопатов, потому что у них есть объективные факты, на основании которых они ставят очень замечательные диагнозы.

Председатель: Закрывая заседание, прошу позволения выразить нашу благодарность уважаемому лектору и его уважаемым оппонентам.

(Рукоплескания)

Заседание закрыто

О «гомеопатических» дозах

Публичная лекция, читанная в Большой аудитории Педагогического музея 17 ноября 1887 г.

(Записана стенографически)

Милостивые государыни и милостивые государи!

Вы теперь уже знаете, что сущность гомеопатического лечения заключается в терапевтическом принципе «similia similibus curantur», посредством которого высказывается практическое правило лечить разнообразные болезненные состояния посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое сродство к заболевшим частям организма, т. е. обладающих способностью вызывать в здоровом организме, в тех же самых частях, сходные патологические состояния. Но по какому-то странному недоразумению — я думаю, больше всего, вследствие недостаточного знакомства с предметом, — принцип гомеопатии отождествляется с дозой; вопрос о выборе лекарственного вещества для данного случая подменяется вопросом о величине приёма этого лекарственного вещества, и под названием «гомеопатической» дозы подразумевается нечто бесконечно малое.

Когда такое смешение понятий происходит в голове неподготовленного неспециалиста, то этому удивляться нечего, потому что мы ежедневно видим, какие смутные представление господствуют в массе по всем специальным вопросам не только медицины, но и других отраслей знания. Но когда такое qui pro quo печатно и публично высказывается авторитетными врачами, занимающими высокое общественное или научное положение и позирующими в качестве противников гомеопатии, то такое искажение фактов должно считаться непростительным и требует публичного осуждения. Вот, например, Киевский медицинский факультет на запрос Новгород-Северского земства о пользе гомеопатического лечения, недавно имел неосторожность опубликовать свой «отзыв»[40] о гомеопатии, на основании которого «учение Ганемана отличается от общепринятых в медицинской науке воззрений главными образом тем, что, по мнению Ганемана, каждое лекарство действует тем сильнее, чем в более разведённом виде и меньшем количестве оно употребляется». Не говоря о том, что это одно из несущественных гипотетических воззрений Ганемана, высказанных им в последнем периоде своей жизни, после нескольких десятков лет существования гомеопатии, что это мнение не нашло отзыва даже между ближайшими его последователями и учениками и не принято громаднейшим большинством современных гомеопатов, не говоря обо всём этом, невольно удивляешься, что в характеристике ганемановского учения гг. профессора забывают упомянуть о законе подобия, который составляет главную и существенную отличительную черту гомеопатической терапии от всякой другой. Это всё равно, как если бы критик или писатель взялся разбирать трагедию «Гамлет», не упомянув ни единым словом о самом Гамлете[41].

Сегодня нам предстоит на очереди разобрать вопрос о «гомеопатических» дозах, потому что, хотя, повторяю, величина приёма гомеопатического лекарства не составляет сущности гомеопатической терапии, тем не менее, она представляет настолько интересную и. своеобразную черту этого учения, что о ней теперь следует поговорить раньше, чем разбирать другие вопросы, невольно возникающие в уме по мере постепенного ознакомления с этим учением; тем более, что не только закон подобия — это фундаментальное основание гомеопатии — сколько именно бесконечно-малые дозы некоторых лекарственных веществ, назначаемых иногда некоторыми гомеопатами, вызывают наибольшую долю враждебных на неё нападок.

Гг. профессора Киевского медицинского факультета помещают центр тяжести своего отрицательного мнения о гомеопатии в утверждении, что «гомеопатами назначаются обыкновенно лекарства в таких ничтожных приёмах, в которых они не могут обнаружить никакого действия». А один из почтенных моих оппонентов в первую лекцию, в феврале этого года, если вы припомните, даже определяет границы этой ничтожности, поясняя, что на практике могут быть допускаемы «только те средства, которые, как бы ни были незначительны в весовом отношении, всё-таки доступны химическому и физическому анализу». Возражения эти, следовательно, исходя из совершенно верного положения, что всякое «действие» есть последствие какой-нибудь «причины», имеют в основании заднюю мысль, что в данном случае «причина», т. е. величина лекарственного приёма, несоразмерна с ожидаемым от неё «действием». Поэтому, укладывая эти заключения в форму силлогизма, мы получим следующий логический процесс:

Первая посылка: для получения терапевтического действия производящая его лекарственная причина должна быть доступна физическому и химическому анализу.

Вторая посылка: «гомеопатические» дозы недоступны такому анализу; откуда

Заключение: ergo «гомеопатические» дозы не могут оказывать никакого терапевтического действия.

Прежде чем пойти дальше, я вкратце напомню вам способ приготовления гомеопатических лекарств; не буду вдаваться в технические подробности, а ограничусь только самым существенным. Мы имеем растирание и разведение. Растворимые вещества приготовляются посредством разведения, нерастворимые — посредством растирания. Разведения делаются так, что 1 капля крепкой тинктуры смешивается с 99 каплями спирта и взбалтывается — это составляет первое разведение; затем 1 капля первого разведения смешивается с 99 каплями спирта и взбалтывается — это составляет второе разведение и т. д. Растирание делаются таким образом, что 1 гран нерастворимого вещества растирается с 99 гранами молочного сахара — это составляет первое растирание; затем 1 гран первого растирания растирается с 99 гранами молочного сахара — это составит второе растирание и т. д. Это есть так называемая центисимальная или сотенная пропорция. Есть другой способ, где 1 гран нерастворимого вещества растирается с 9 гранами молочного сахара, что составляет первое растирание; 1 гран первого растирания, смешанный с 9 гранами сахара, составляет второе растирание и т. д. или, для разведений, 1 капля каждого предыдущего деления смешивается с 9 каплями спирта, что составляет последующее деление. Эта децимальная шкала даёт возможность получать промежуточные деления, которых не существует в центесимальной системе, и поэтому представляет известное преимущество. Первые деления или разведения называются низкими; деления от 3-го до 6-го — средними, а последующие до 30-го и дальше — высокими[42].

Отсюда уже прямо видно, что при таком способе приготовления весовое количество лекарственного вещества чрезвычайно быстро уменьшается и что в высоком разведении или растирании величина лекарственного приёма составляет действительно бесконечно малую величину. Поэтому прежде всего следует спросить, каковы необходимые количества и качества материи, для того, чтобы она могла оказывать какое бы то ни было «действие»? Где границы возможности действия материи, где предел делимости?

Для полноты моей лекции позволю себе привести несколько общеизвестных фактов из учебников физики и химии — фактов, касающихся делимости материи.

Из кокона шелковичного червя можно получить 600 аршин шелковой нити, из которых каждая состоит из 60 000 нитей (Реомюр); каждый дюйм такой нити может быть разделён на несколько миллионов частиц, из которых каждая имеет ещё сложный состав, определённое строение и форму, и состоит из бесчисленного множества более простых частиц материи.

Реомюр вызолотил серебряный прут и вытянул его в проволоку такой длины, что позолота получила толщину в 1/2 000 000 дюйма, из чего видна необыкновенная тягучесть и делимость золота. Вообще чрезвычайная делимость металлов всем известна. Из микроскопических опытов Майергофера и Бухмана явствует, что железо, медь, золото и др. металлы, посредством тщательного растирания с молочным сахаром по правилам гомеопатической фармакотехники, постепенно распадаются на всё меньшие и меньшие частицы, так что они могут быть обнаружены ещё микроскопом в наших низких и средних растираниях, а именно, по наблюдением Майергофена, медь в 6-м делении, железо в 8-м, платина, золото, серебро и ртуть в 10-м, осадочное олово даже в 14-м делении, и только несовершенство наших оптических инструментов не допускает распознавание металлических частиц в более высоких растираниях.

Один гран кармина может быть разделён на 2 000 000 000 (две тысячи миллионов) частиц, видимых простым глазом, что соответствует девятому децимальному разведению. Один гран азафетиды улетучивается почти на 12 миллионов обоняемых частиц, а один гран мускуса испускает запах в течение 20-ти лет в свободно вентилируемом пространстве, не теряя в весе, и испаряется на 300 000 000 000 000 000 000 000 000 (триста квадриллионов) частиц.

Так же точно велика делимость и в органическом мире. Так, Ehrenberg вычислил, что кубический дюйм объёма, наполненного инфузориями, содержит 41 000 000 000 этих низших организмов, из которых каждый имеет определённую организацию и обладает известными физиологическими и патогенетическими свойствами.

Не менее удивительна химическая делимость или чувствительность некоторых химических реактивов. Йод, хлор, мышьяковистая кислота, окись свинца, закись железа, дубильная кислота и др. вещества могут быть обнаружены посредством соответствующих реактивов в разведениях, приближающихся к нашему 5-му децимальному. Точно так же чувствительны и некоторые алкалоиды, стрихнин, вератрин, анилин и пр., к соответствующим химическим реактивам.

Наконец, спектральный анализ, как показывают опыты доктора Озанама, даёт возможность определить присутствие материи в ещё более разведённых растворах: так, например, натр в 5-м, литий в 6-м, другие вещества в седьмом и более высоком делении.

Вы вправе спросить, что же всё это доказывает? А пока больше ничего, кроме того, что в наиболее употребительных первых шести гомеопатических разведениях, по аналогии с другими физическими и химическими явлениями, ещё содержится присутствие лекарственных частиц и что, следовательно, мнение тех противников гомеопатии, которые утверждают, что в наших разведениях уже не содержится никакого лекарственного вещества, неверно, по крайней мере, по отношении к нашим низким и средним разведениям. Конечно, существование материи в гомеопатических разведениях ещё вовсе не доказывает их способности производить какое бы то ни было или, в частности, терапевтическое действие, хотя у всякого, знакомого с чрезвычайной чувствительностью живого организма, невольно возникает мысль, что если столь малые частицы материи способны оказывать явное действие на косный, инертный и безжизненный химический реагент, то они должны обладать тем большей способностью влиять на чувствительную нервную систему живых организмов. Поэтому теперь надлежит ответить на следующий вопрос: существуют ли факты, доказывающие влияние или действие минимальных частиц материи на органическую природу и, в частности, на здоровый человеческий организм?

В этом отношении мы знаем, что физиологические реакции некоторых алкалоидов даже тоньше и чувствительнее химических. Аконит, например, будучи введён в кровь животных в минимальном количестве, которое не может быть обнаружено химическим реактивом, даёт весьма характерную кривую биений сердца. Недавно Лаборду пришлось решать вопрос, чем отравлена была собака — аконитом или вератрином? Из собранной рвоты было извлечено какое-то вещество, которое, будучи впрыснуто живому животному, дало характерную для аконита кривую пульса. («Врач», 1885, № 3)

Профессор Дондерс, известный окулист, приводит факт, что одна капля раствора атропина, доведённого до 1/700 000, вызывает ещё расширение зрачка, и это тем более удивительно, прибавляет Дондерс, если сообразить, что из этой капли, вероятно, не всасывается даже и 1/50 — я её часть.

Дарвин в своих «Насекомоядных растениях» приводит свои весьма замечательные опыты над действием слабых растворов фосфорнокислого аммиака на растение Drosera rotundifolia. Оказывается, что даже одна четырнадцатимиллионная часть грана (1/14 000 000 т. е. количество, соответствующее приблизительно седьмому децимальному разведению), обнаруживает ещё весьма резкое действие на жизненность листьев и щупальцев этого растения. «Удивительнее всего», — говорит Дарвин в конце главы, — «что растение без дифференцированной (specialised) нервной системы, может быть столь чувствительно к столь малым дозам, и мы не имеем никакого основания отрицать, чтоб и другие ткани могли обладать такой же эксквизитной чувствительностью к внешним раздражениям, если это полезно для их организации, как, например, нервная система высших животных».

Дюкло в своём прекрасном сочинении «Ферменты и болезни» (стр. 35–36), рассматривая значение различных составных частей роленовской жидкости на питание, рост и развитие микроорганизмов, приводит интересные факты в подтверждение того, от каких ничтожных количеств полезных элементов может зависеть здоровье и жизнь живого организма. Но ещё более чувствительны низшие организмы к действию элементов, вредных для его жизни. Так, если прибавить к питательной жидкости 1/600 000 часть окиси серебра, то разрастание быстро останавливается; оно даже не может начинаться в серебряной посуде. Химия почти не может доказать, чтобы часть посуды растворилась в жидкости, а растение проявляет это своей смертью.

Вода, побывшая несколько минут в металлическом стакане, приобретает особый металлический вкус, который чувствительные люди различают не только при употреблении воды из самого металлического стакана, но и перелив её в стеклянный стакан, а между тем никакие физические реактивы не в состоянии открыть в ней какие-либо изменения; значит, физиологические функции наших органов чувств, в данном случае органа вкуса, тоньше физико-химических реакций.

Из вышеприведённых примеров делимости азафетиды и мускуса видно, что там, где никакие другие реакции, физические и химические, не в состоянии открыть присутствие этих веществ, оно открывается живым организмом посредством обоняния и, мало того, эти бесконечно-малые частицы, действуя через орган обоняния, могут вызывать у чувствительных особ тошноту, рвоту, головокружение, головную боль — словом, целый комплекс резких болезненных симптомов. Следовательно, в некоторых случаях физиологические реактивы оказываются тоньше и чувствительнее физических и химических.

Каждому врачу известны такого рода факты. Больному А. втирают йодистую мазь, а у больного X., лежащего в отдалённом конце палаты, в урине получается йод. Больному В. втирают ртутную мазь, а у больного У., лежащего в ещё более отдалённом конце палаты, появляется слюнотечение, т. е. первые признаки отравления ртутью. Спрашивается, в какой степени разведения достался йод больному X. и ртуть больному У.?

Химия допускает, что испарение ртути может происходить непрерывно даже при обыкновенной температуре, хотя и в другом агрегатном состоянии, чем при 360°. В каждую бесконечно малую часть одной секунды испаряется известное количество бесконечно малых частиц ртути, и если бы собрать все эти бесконечно малые, непрерывно испаряющиеся, положим, в течение одного месяца или года, ртутные частицы, то и тогда сумма всех этих частиц составляла бы бесконечно малую величину, потому что уменьшение в весе открытого сосуда с ртутью почти невозможно было бы определить даже точнейшими химическими весами. Между тем, живой человеческий организм, пребывавший в такой атмосфере, обнаруживает следы ртутного отравления. Спрашивается опять: сколько же для этого потребовалось ртути по нюренбергскому аптекарскому вecy?

Точно так же хорошо известны факты относительно действия минимальных количеств некоторых лекарственных веществ, например, невесомых частиц ипекакуаны, на лиц, чувствительных к её действию. Достаточно открыть банку, в которой содержится порошок этого рвотного корня, чтобы у лиц, чувствительных к нему и находящихся на огромном расстоянии, на 3–4 этаже здания, получились характерные симптомы: тошнота, рвота, чихание, кашель, удушье, и т. п.

Из интересных опытов доктора Молена (Molin) явствует, что продолжительное назначение кроликам рвотного камня (tartarus emeticus) в шестом делении производит у них характерные изменения в лёгочной ткани.

Профессор Арнольд производил опыты со стрихнином, из которых видно, что даже одна миллионная часть грана вызывала столбняк у лягушек, отравленных накануне 1/10 000 частью грана.

Профессор Эмбер-Гурбер (Imbert-Gourbeyre) производил публично на своих лекциях следующий интересный опыт. Он брал сосуд с 20 литрами воды и растворял в ней один миллиграмм йодистой ртути — количество, составляющее по отношению к массе жидкости 1/20 000 000-ю часть, т. е. количество, которое не может быть обнаружено даже самым тончайшим химическим реактивом. Между тем рыбы, погруженные в этот раствор, через несколько времени в нём погибали.

Поэтому, если все эти примеры ещё не доказывают действительности бесконечно — малых доз в строгом смысле слова, то, тем не менее, они досыта доказывают возможность могущественного действия столь ничтожных приёмов, которые равносильны нашим низким и средним делениям, т. е., во всяком случае, бесконечно меньше ежедневно употребляемых врачами старой школы, и, несмотря на такую ничтожность, они в состоянии производить ещё весьма резкое и несомненное действие на живой организм. Следовательно, на основании аналогии с другими фактами, мы должны сказать, что существующие в природе факты действия минимальных частиц материи, не дают нам никакого права отрицать существование лекарственных частиц и возможности (терапевтического) действия гомеопатических лекарств, по крайней мере, в низких и средних делениях.

Теперь является вопрос: вправе ли мы распространить такое заключение и на более высокие деления? Если Киевский медицинский факультет, в доказательство ничтожества гомеопатии, напоминает всем давно известное вычисление, что 14-е разведение соответствует раствору, который получился бы от прибавления одной капли тинктуры к морю, равному по величине всему земному шару, и если наш Медицинский совет думал потопить гомеопатию в том океане воды, которая необходима для приготовление 30-го деления, то мы должны опять задаться вопросом, существуют ли факты, доказывающие возможность действия этих разведений, и не играет ли важную роль в действии материи не столько количество, сколько качество материи или лекарственного вещества?

Известный математик, профессор физики в Праге, Допплер, был занят вопросом о том, возможно ли увеличение действия лекарства по мере уменьшения его весового содержания, и спрашивает: по какому праву принято думать, что действие лекарства зависит от его веса, а не от поверхности действующих атомов?

Под физической поверхностью тела, в противоположность математической, понимается совокупность тех атомов, которые, по крайней мере, в одном направлении окружены атомами другой среды, откуда следует, что всякое тело, по мере постепенного размельчения или дробления на части, должно значительно выигрывать в действующей поверхности, потому что атомы, принадлежавшие прежде внутренности тела, теперь приходят в соприкосновение с окружающей средой и тотчас вступают в составную часть вновь образованной поверхности. Точно так же два или более тела одного рода, прежде составлявшие одно неразрывное целое, будучи вместе соединены, уменьшаются в своей поверхности во всяких точках их взаимного соприкосновения. Несколько более внимательное рассмотрение этого предмета приводит к заключению, что общая поверхность растираемого тела увеличивается по меньшей мере в той же, а в большинстве случаев даже в большей пропорции, в какой уменьшаются поперечники отдельных частиц. Поэтому, если кубический дюйм какого-нибудь тела истолочь до мелкости мелкого песка, извести, муки или пыли, то общая поверхность всех частиц представит уже площадь более чем в 1000 кв. футов. Но для того, чтобы эта поверхность стала действительно физической или влиятельной, нужно, прежде всего, воспрепятствовать взаимному прикосновению отдельных частиц между собой, что достигается посредством растирания данного тела с достаточным количеством другого посредствующего индифферентного вещества, например, с молочным сахаром, т. е. именно таким образом, как приготовляются наши растирания, вся цель которых и заключается в том, чтобы привести единицу данного объёма или веса тела в наивозможно большую поверхность. То же самое и относительно разведений. Неразбавленная жидкость обладает физической поверхностью сосуда, её заключающего; между тем, будучи смешана с другой жидкостью, физическая поверхность её будет увеличиваться по мере разбавления, потому что частицы её теперь будут разъединены между собой частицами посредствующей жидкости. Поэтому, если и правда, что 1 гран 2-го децимального растирания заключает лишь 1/10-ю грана 1-го растирания, то отсюда ещё вовсе не следует, чтобы он действовал в 10 раз слабее, потому что 1 гран первого растирания, в силу тщательного смешивания с 9 гранами молочного сахара, приобрёл поверхность в 50, 100 или более раз большую первоначальной и через это выиграл в действительности, вследствие чего 1 гран таким образом приготовленного 2-го растирания, с точки зрения действующей поверхности, представляет величину бóльшую, чем 1/10 — я грана первого растирания, содержащего более крупные и грубые частицы.

Продолжая в этом смысле свои рассуждения, профессор Допплер приходит к следующему интересному заключению. Если последовательно приготовлять из первого растирания или разведения второе, третье и т. д., то вычисление показывает, что при третьем центесимальном делении физическая поверхность будет равняться 2 квадратным милям, при пятом она достигает величины всей Австрийской империи, а при шестом она превышает поверхность Азии и Африки, вместе взятых. Это увеличение поверхности при дальнейших делениях идёт так быстро, что при девятом растирании она будет в 20 раз больше поверхности Солнца и всех его планет, вместе взятых. Чтобы, наконец, выразить в квадратных милях поверхность, получаемую при тридцатом делении, нам понадобилось бы число, состоящее, по крайней мере, из 50 цифр, т. е. недоступное человеческому воображению. Допплер специально прибавляет, что как ни громадно это возрастание поверхности, но, в действительности, оно должно быть ещё гораздо больше, потому что в основу вычисления положено, что каждая частица при каждом последовательном растирании распадается только на 100 частиц, а между тем, весьма вероятно и правдоподобно, что она распадается более чем на 100 частиц. Конечно, это вычисление могло бы быть справедливо, если бы мы для приготовления одного из высших делений могли взять всё количество, т. е., положим, первоначально взятый кубический дюйм данного тела, но на практике осуществить это, конечно, невозможно, потому что при 25-м делении посредствующее тело превышало бы объём земного шара более чем в 5 раз. Наши же растирания и разведения, как выше было сказано, приготовляются таким образом, что каждый раз берётся не всё количество предыдущего деления, а только 1/10 — я или 1/100 — я его части, вследствие чего и абсолютные цифры увеличения поверхности, конечно, будут меньше, но, тем не менее, всё-таки громадны; а именно, если предположить, что при каждом делении каждая частица распадается только на 200 частей, то в 30-м делении мы имели бы поверхность, приблизительно в 2000 квадратных миль.

Итак, если сила лекарств зависит от их массы или весового содержания лекарственных веществ, то, оставляя пока в стороне другие возможности, вышеупомянутые дозы можно считать действительно ничтожными. Если же поверхность лекарства обусловливает силу его действия, то эта ничтожная по весу частица может представить громадную величину влиятельной поверхности. Тут мне важно лишь указать, что многие математики, например, Допплер, затем знаменитый аббат Моаньо (Moigno), один из первых французских математиков, и др. рассматривают действие лекарств не как действие масс, а как действие поверхностей. Моаньо по этому поводу пишет («Kosmos» I, P. 615) что «ничто не противоречит предположению, что действие гомеопатических лекарств является действием поверхности, как, например, действие электричества. Поэтому действие гомеопатических лекарств не представляет ничего невозможного или невероятного, потому что общая сумма поверхностей бесконечно малых частиц в миллионы раз больше поверхности измеримых и весовых частей употребляемых аллопатами». С этими теоретическими соображениями математиков вполне согласны экспериментальные микроскопические исследования Майергофера, Бухмана, Сегена и других, из которых явствует, что лекарственные частицы, по мере растирания и разведения, прогрессивно расщепляются, раздробляются, уменьшаются и через это, несомненно, приводятся в состояние, наиболее удобное для полного и совершенного всасывания их в организме и проникновения их в элементарные клетки наших тканей и органов. По наблюдением Майергофера, в третьем растирании олова больной получает 115 с лишком миллионов раздробленных и ещё дробимых частиц этого металла, и кубический объём такой металлической частицы в 64 раза меньше объема кровяного шарика у человека, так что эти частицы могут свободно быть восприняты и усвоены кровяными шариками. По другому вычислению, предполагая, что каждая частица лекарственного вещества, при каждом последующем растирании по децимальной шкале, распадается только на 50 частиц, мы получим, что в одном миллиграмме 12-го деления из первоначального миллиграмма лекарственного вещества образовалось почти 245 миллионов частиц, ещё видимых под микроскопом. Принимая среднее количество крови у человека за шесть литров, мы видим, что один миллиграмм 12-го деления должен равномерно распределиться по всей массе крови человека таким образом, что на каждый миллиграмм крови приходится 40 частиц, и никто не будет оспаривать, что эти 40 частиц лекарственного вещества на 1 миллилитр крови, при известных условиях, могут ещё оказать весьма чувствительное действие на человеческий организм, а так как, кроме того, величина лекарственного приёма, назначаемого гомеопатами, всегда больше одного миллиграмма и повторяется несколько раз в день, то суточное количество поступающих таким образом частиц на каждый миллилитр крови будет гораздо больше.

Кроме того, на помощь объяснения возможности действия «гомеопатических» доз могло бы ещё явиться нечто вроде так называемого каталитического действия, т. е. действие одного тела на другое в силу одного своего присутствия или прикосновения, без участия химических процессов взаимного соединения. Так, например, одно присутствие губчатой платины вызывает химическое соединение водорода с кислородом, причём сама платина остаётся химически без изменения. Нечто подобное представляют и процессы брожения, для осуществления которых в громадном количестве достаточно ничтожного минимального количества известного органического вещества или фермента, обусловливающего саморазложение соответствующих органических соединений без собственного разрушения. Вирхов говорит, что когда каталитические возбудители поступают в живой организм, то они вызывают в нём известный внутренний процесс или молекулярное движение, сила которого вовсе не находится в пропорциональном отношении к количеству возбуждающего вещества. Напротив того, говорит Вирхов, «минимум весьма энергического возбудителя может вызвать очень продолжительное и значительное воздействие, вследствие того, что первоначальное каталитическое движение распространяется всё дальше и дальше. Это один из тех фактов, который наглядно обнаруживает возможность действия гомеопатических лекарств (Dies ist eine der Thatsachen, welche die Möglichkeit der sogenannten homöopathischen Wirkungen anschaulich machen)». Это собственные слова Вирхова.

Поэтому вы, может быть, теперь отчасти поймёте, почему одна миллионная часть грана поваренной соли, известным образом приготовленной, может оказывать действие на чувствительный организм, в то время как один гран грубой соли такого действия не оказывает. Вы видите, что арифметический масштаб неприменим к физиологическим явлениям в живом организме, и что в физиологическом действии лекарств входит в соображение не только количество, но и качество вещества, способ его приготовления, увеличение действующей поверхности его атомов, взаимное увеличение расстояния между молекулами, увеличение амплитуды их качания и т. д., и т. д. Словом сказать, тут существует масса условий, о которых теперь говорить мы не можем, так как пришлось бы коснуться разных гипотез о строении материи и о механизме действия закона подобия, что не входит в программу моей сегодняшней беседы. Для меня только важно констатировать факт, что лекарственное вещество, даже в высоком разведении, способно оказывать такое известное действие на организм, что даже одна биллионная часть грана соли способна, при известных условиях, оказать терапевтическое действие, в то время как один гран грубой соли не оказывает такого действия. Нам важно установить факты, а затем уже найти им объяснение. Поэтому, возвращаясь к раньше поставленному вопросу, существуют ли факты, доказывающие возможность действия высоких гомеопатических делений, мы должны смело и решительно ответить: да, существуют.

Из обширных и добросовестных опытов профессора фармакологии Эмбер-Гурбера известно, что мышьяк в 7-м децимальном растирании может ещё производить зуд, красноту кожи (эритему), накожную сыпь и жжение в глазах, а в 15-м делении — сливную просовидную сыпь и общее недомогание. Доктор Грауфогль, испытывая на себе тридцатое (децимальное) разведение мышьяка, получал общее нездоровье и характерное для мышьяка чувство неутолимой жажды. По его же наблюдениям, продолжительное употребление туи в 30-м делении способно вызывать у восприимчивых лиц размягчение ногтей. Каждому врачу-гомеопату неоднократно доводилось встречать в своей практике не только случаи так называемого «гомеопатического ожесточения», т. е. усиления существующих объективных и субъективных симптомов под влиянием средних и высоких гомеопатических делений, но и прямо случаи физиологического действия лекарств в высоких делениях, обнаруживающегося в здоровых частях. Никогда не забуду и живо помню как теперь, недавний случай из моей летней крестьянской практики. Мне принесли ребёнка 3,5 лет с золотушным воспалением глаз, обильным и едким отделением гноя и светобоязнью. Я назначил ему Mercurius corrosivus в шестом центесимальном разведении. После двух первых приёмов у ребенка показалось чрезвычайное и ещё небывалое ухудшение всех глазных симптомов, а после 3-го и 4-го приёмов появилась резь и боль в животе и характерные натужные испражнения. Отец в испуге приносит ребёнка и спрашивает, что делать. Усмотревши в этой болезненной картине патогенетическое действие Mercurius'a, я, понятно, отменил употребление этого лекарства, дал чистый спирт, с наставлением давать ребенку два раза в день по три капли, и через 4 дня опять принести ребенка ко мне. Ребёнок был доставлен ко мне только через неделю: симптомы раздражения глаз и прямой кишки совершенно уничтожились на другой день, и в течение всей недели наступило значительное улучшение в состоянии глаз, что меня ещё более утвердило в мысли, что это было гомеопатическое ожесточение. Но, искушаемый непреодолимым желанием экспериментально проверить своё подозрение, я, для контроля, опять назначил ребёнку тот же самый Мегсurius corrosivus в том же самом 6-м делении, и кто же представит мой восторг, когда к вечеру того же дня отец приносит ко мне ребёнка с жалобой, что после первых трёх приёмов опять появилась раздражительность глаза к свету и затем необыкновенное ухудшение глазных симптомов, а после 5-го приёма — опять одно характерное испражнение с резью и болью. Я нелицемерно говорю о моём восторге, потому что радость видеть математическое осуществление заранее предсказанного явления и редкое счастье иметь в руках такой чувствительный реактив на бесконечно малую дозу гомеопатического лекарства, пересиливали во мне в данную минуту чувство жалости к временному ожесточению болезни маленького пациента, тем более, что я уже ни на минуту не сомневался, что ребёнок будет здоров, что Mercurius corrosivus есть специфическое для данного случая средство, но что оно назначено в делении, не соответствующем индивидуальной восприимчивости ребенка. Так и случилось. После трех дней паузы и уничтожения всех физиологических симптомов лекарства, я назначил Mercurius corrosivus в 30-м делении, который один, без помощи других внутренних и наружных средств, в 10 дней излечил золотушное воспаление глаз, длившееся 5 месяцев[43].

Такие случаи эксквизитной восприимчивости довольно редки в практике, но когда они встречаются, особенно в столь отчётливой форме, то они неизгладимо запечатлеваются в памяти и поселяют непоколебимое убеждение, что гомеопатические лекарства не суть нули или индифферентные средства, а наоборот, в действии своём на живой организм представляют, при известных условиях, весьма значительную силу и величину там, где уже все физические и химические реактивы давно недостаточны для открытия присутствия вещества.

Выше я сказал, что присутствие лекарственных частиц в гомеопатических разведениях ещё нисколько не доказывает их способности производить какое- либо терапевтическое действие. Теперь скажу наоборот, что точно и экспериментально доказанная способность гомеопатических лекарств производить при известных условиях терапевтическое и даже физиологическое действие неопровержимо доказывает существование в них лекарственных частиц или молекул, или, по крайней мере, известного деятельного состояния материи. Поэтому первоначальный силлогизм должен быть перестроен следующим образом:

Первая посылка: нет действия без причины.

Вторая посылка: гомеопатические лекарства способны при известных условиях оказывать терапевтическое и даже физиологическое действие; откуда

Заключение: ergo действие это должно иметь свою причину, предполагая в данном случае известную материальную причину, которая, тем не менее, может ускользать от обыкновенного физического и химического анализа.

Могу ещё упомянуть об интересных опытах, произведших большую сенсацию во Франции, о которых упоминал профессор Тарханов, именно об опытах над действием лекарств на расстоянии на загипнотизированных людей. Из этих опытов оказывается, что одного приближения лекарства, содержащегося в плотно закупоренном пузырьке, к загипнотизированному достаточно, чтобы вызвать у него известные патогенетические симптомы этого лекарства, например, рвотное лекарство вызывает рвоту, стрихнин — судороги, атропин — расширение зрачка и т. д. Я не особенно ссылаюсь на эти опыты, потому что они требуют ещё проверки, но в случае их экспериментального подтверждения, конечно, они будут служить важным подтверждением нашей гомеопатической дозологии, так как тут действие лекарства зависит не от внушения или какого-либо психического влияния, а от одного прикосновения или даже приближения лекарства к телу субъекта, причём тут действует, так сказать, лекарственная атмосфера, окружающая этот пузырёк.

Я могу ещё указать на чрезвычайно тонкий способ исследования, дающий возможность обнаруживать присутствие вещества в 30-х и даже более высоких гомеопатических разведениях. Я говорю о невральном анализе профессора Йerepa. Способ этот так тонок и своеобразен и так далеко оставляет позади себя все самые тонкие методы исследования, например, посредством усовершенствованных микроскопов, спектрального анализа и т. д., что мне не хотелось бы говорить что бы то ни было ни за, ни против него, не подвергнувши его строгому личному испытанию. К сожалению, желание моё заняться прошлым летом этим методом исследования под руководством самого профессора Йerepa не могло осуществиться, вследствие чего я и вынужден был отложить эти опыты на неопределённое время. Поэтому теперь предпочитаю оставить вопрос о гомеопатических дозах in statu quo, без опоры невральнаго анализа. О результате же моих будущих наблюдений, когда они состоятся, не замедлю сделать доклад коммиссии Педагогического музея, а затем, быть может, буду иметь случай довести их и до сведения публики, быть может, в этой самой аудитории.

* * *

Вы, конечно, заметили, милостивые государыни и милостивые государи, что я до сих пор говорил почти исключительно о физико-химическом и физиологическом действии гомеопатических лекарств, т. е. о возможности их действия на неорганическую и органическую природу и, в частности, на здоровый человеческий организм. Этим я, так сказать, делал уступку логической непоследовательности или вынужденной увёртливости наших противников. В самом деле, когда они вам говорят: докажите нам ad aculos действие гомеопатических лекарств, вызовите пот, понос, слюнотечение, рвоту, расширение зрачка, и т. п., словом, произведите на наших глазах явное и несомненное физиологическое действие гомеопатических лекарств, то они или не понимают требование нашей дозологии, т. е. не понимают сущности спора, или же уклоняются от предмета спора, переносят центр тяжести диспута на вопросы, не подлежащие спору, опровергают такие положения, которые нами не поддерживаются — словом, применяют тот вид отлагательного софизма, который постоянно употребляется в случаях, когда оппонент боится прямо и честно подступить к спорному вопросу, не будучи в состоянии его опровергнуть, и который имеет целью избежать необходимости рассмотрение вопроса по существу. Для устранения такого софизма, нужно только ясно и точно определить и установить положение спорного вопроса.

Итак, мы вовсе не утверждаем, чтобы посредством наших гомеопатических лекарств, особливо в высоких разведениях, можно было бы производить абсолютные физиологические эффекты, хотя из всего мной сказанного вы видите, что мы не отрицаем этой возможности на восприимчивых или чувствительных организмах, ограничивая, так сказать, сферу этой возможности случаями идиосинкразии, т. е. существования эксквизитной восприимчивости организма к известным специфическим раздражителям. Я имел честь вам разъяснить прошлый раз, что главный и самый ценный материал нашей гомеопатической фармакологии основан на наблюдении действия лекарственных веществ в обыкновенных физиологических и фармакологических или несколько меньших дозах, и что для изучения тонкой характеристики действия лекарственных веществ мы уменьшаем величину лекарственного приёма до тех пор, пока он ещё в состоянии производить физиологическую реакцию в здоровом организме. Следовательно, мы не оспариваем, что для физиологических эффектов потребны в большинстве случаев и физиологические дозы лекарства, но мы утверждаем, что во всякой идиопатической, т. е. первичной и самостоятельной болезни, аналогичной с другой, ранее изученной лекарственной болезнью, это лекарственное вещество будет в состоянии излечить эту родственную ему болезнь и притом обыкновенно в дозе, несравненно меньшей, чем физиологическая, но насколько меньшей — это вопрос индивидуальный: раз в 1-м децимальном, в другой раз — в 30-м центесимальном делении. Мы, значит, утверждаем, что гомеопатические лекарства, даже в высочайших делениях, способны производить терапевтический эффект. Противники наши тотчас возражают, что это, очевидно, невозможно, потому что если лекарство не в состоянии произвести физиологическое действие, то ео ipso оно не будет в состоянии произвести терапевтического действия. Но это опять софизм, известный под названием petitio principii, посредством которого допускается верным и доказанными именно то, что составляет спорный вопрос и ещё требует доказательства. Мы не оспариваем, что для аллопатического лечения, действующего на здоровые части организма и стремящегося вызвать в них грубый физиологический эффект, потребны и физиологические дозы лекарств. Но мы утверждаем, что для гомеопатического лечения, действующего не на здоровые, а на больные части, весьма чувствительные к своим специфическим раздражителям, и имеющего целью вызвать в них не грубое физиологическое, а только динамическое действие, мы утверждаем, я говорю, что для гомеопатического лечения терапевтическая доза необходимо должна быть меньше физиологической. Эта необходимость вам, может быть, станет понятнее, если вы мысленно сравните себе состояние больного и здорового организма с известными состояниями физического равновесия тел. Здоровый организм находится в состоянии устойчивого равновесия, для нарушения которого потребно приложение довольно значительной силы. Больной же организм находится в состояли неустойчивого равновесия, и вывести его из этого состояния чрезвычайно легко посредством самой незначительной силы, особливо когда она действует в направлении наименьшей устойчивости. Точно так же больной организм, находящейся в состояни известного болезненного расстройства, легче всего поддаётся действию таких раздражителей, которые способны вызвать в нём подобное же расстройство, т. е. действуют в одном направлении с болезнью, и гомеопатические лекарства только потому и действительны в малых приёмах, что производят однородное или аналогичное раздражение в больных частях. Вирхов, помните, говорит, что минимум весьма энергического раздражителя может иметь весьма продолжительное и сильное каталитическое действие. Но всякое лекарственное вещество, действуя на больные органы и ткани, находящиеся с ним в избирательном, предпочтительном или специфическом сродстве, является по отношению к этим органам и тканям весьма энергическим раздражителем, или, другими словами, больные органы и ткани находятся в состоянии чрезмерной восприимчивости или идиосинкразии к своим гомеопатическим раздражителям. Поэтому, если физиологическая идиосинкразия составляет своего рода редкость или исключение, то терапевтическая идиосинкразия больных частей к своим гомеопатическим лекарствам является общим правилом, физиологическим законом, в котором и заключается ключ к пониманию этой способности действия гомеопатических лекарств в бесконечно малых приёмах на своих чувствительных физиологических реагентов. Следовательно, весь вопрос состоит в том, чтобы испытать чувствительность больного организма к его специфическими раздражителями и определить границу реакции и принцип исследования тут должен быть тот же самый, как и тот, который прилагается к исследованию всякого другого факта и явление природы, т. е. опыт и наблюдение. Смешно спорить и спекулировать о том, что прямо и легко разрешается простым экспериментом. Когда Галилей открыл своим телескопом спутники Юпитера, то его современники и знаменитые в то время астрономы отказывались верить этому открытию, потому что эти спутники невидимы простым глазом, а первый профессор Падуанского университета, фамилию которого я забыл, упорно отказывался смотреть в телескоп, и вообще по всему этому вопросу была поднята целая буря толков и пересудов, между тем как вопрос просто разрешался наблюдением. Точно так же, когда мы говорим, что мышьяк может быть обнаружен в весьма разведённых растворах посредством маршевского аппарата, то для проверки нужно взять прибор, содержащий цинк и серную кислоту, т е. выделяющие водород, и прибавить известное количество кислородных соединений мышьяка, причём образующийся от действия водорода в момент его выделения из серной кислоты мышьяковистый водород, при прохождении через накалённую стеклянную трубку, легко разлагается на водород и металлический мышьяк, который и осаждается в виде блестящего слоя на трубке, ниже накалённого места. Это и есть известная, весьма чувствительная реакция Марша на мышьяк. Что бы вы сказали химику, если бы он сказал: «Не верю этой чувствительности». Вы бы ему ответили: «Испытайте, милостивый государь, тогда сами увидите». Или хорош был бы химик, который отказался бы поверить столь чувствительной реакции на мышьяк на том основании, что мышьяк не может быть открыт какой-нибудь другой, ну, хотя бы фелинговской реакцией, которая чувствительна на сахар. А между тем, в таком смешном и карикатурном положении находятся врачи, спорящие о невозможности действия гомеорптических лекарств, отказывающиеся верить этому действию или предлагающие проверить их действие посредством физиологических реакций на здоровом организме, что равносильно желанию открыть мышьяк посредством фелинговской реакции на сахар. Когда мы говорим, что гомеопатические лекарства способны оказывать терапевтическое действие, то реагентом на известное лекарственное вещество является больной организм, находящийся в элективном сродстве с лекарственным веществом, причём реакция, вытекающая из взаимодействия между лекарственным веществом и больным организмом, выражается в виде восстановления патологически расстроенных его функций к физиологической норме, т. е. в виде искусственного излечения или выздоровления. Поэтому, по самому существу предмета, весь спор только и может и должен быть разрешен не на основании беспочвенных отзывов медицинских факультетов или журнальных постановлений Медицинского совета, а на твёрдой и незыблемой почве терапевтических опытов и наблюдений. Поэтому, если какой-нибудь отважный экспериментатор возьмётся на ваших глазах проглотить целую гомеопатическую аптеку в доказательство ничтожности гомеопатических лекарств, то вы, конечно, не будете опасаться за его драгоценную жизнь — она вне всякой опасности, потому что наши лекарства рассчитаны для произведения не физиологических, а терапевтических действий. Но если этот самый испытатель будет иметь несчастье заболеть когда-нибудь воспалением лёгких — от чего храни его Бог, — то я желал бы видеть, куда денется вся его храбрость, если он станет в это время испытывать на себе действие тех лекарственных веществ, которые имеют способность также вызывать воспаление лёгких в здоровом человеке, например, фосфор, и притом в том самом низком разведении, в котором он безнаказанно глотал его вместе с другими лекарствами, будучи здоров. Теперь он тотчас увидит, что больной орган иначе реагирует. чем здоровый, что воспалённое лёгкое находится в состоянии идиосинкразии к фосфору, потому что он производит в нём аналогичное раздражение и даже в малой дозе способен вызвать значительное ухудшение болезни. Таким образом, при наличности чувствительных реагентов в собственном организме, он удостоверится в активной силе гомеопатических лекарств, которая прежде, при отсутствии этих чувствительных реагентов, т. е. больных органов, находилась в потенциальном состоянии. Затем, поднявшись вверх по ступени гомеопатической шкалы разведений и найдя то индивидуально соответствующее ему деление, которое уже больше не производит у него ожесточение, наш экспериментатор убедится, какая громадная разница в течении лёгочного воспаления при гомеопатическом и при аллопатическом лечении, и почувствует на собственном организме всё несомненное превосходство первого над последним и, таким образом, из неверующего Савла обратится в верующего и убеждённого Павла.

(Рукоплескания)

Итак, центральная ось, около которой вертится весь спор, заключается в необходимости терапевтических наблюдений, и если отнять от терапии возможность опираться на терапевтические опыты и эксперименты, то на чём же тогда и может основаться всё здание научной терапии? Критериум для суждения о гомеопатической терапии должен быть тот же самый, который прилагается к суждению о действительности всякой другой терапии. Медицина ведь живёт не теорией и умозрёниями, а практикой и опытом, и может существовать лишь до тех пор, пока пациенты в неё верят и ищут от неё помощи, а в настоящее время, не подлежит сомнению, большое число опытных, сведущих, добросовестных и безупречных врачей по всему свету покидают старую школьную теорию, не видя в ней твёрдой помощи для своих больных, и находят якорь спасения в новой, свежей ганемановской терапии, полной самого широкого и светлого будущего, и также всем известно, что рядом с этим врачебным возрождением миллионы пациентов всевозможных общественных классов и состояний, с интеллигенцией во главе, повсеместно и в ежегодно увеличивающейся прогрессии, отвращаются от «аллопатии» и телом и душой предаются гомеопатии. Поэтому мы вправе требовать от представителей медицинской науки больше внимания и меньше пристрастия к нашему законному иску, а иск заключается в том, чтобы не отвергать гомеопатию без испытания и, буде испытание не выдержит критики, то не отделываться общими фразами, что мы-де пробовали и не помогло, а представить те отрицательные факты и подлинные протоколы опытов, на основании которых гомеопатия не заслуживает быть принятой в лоно научной медицины. А буде испытание подтвердится, то мы требуем признания за гомеопатией гражданских прав на мирное существование и развитие под сенью университетских стен и правительственных учреждений.

(Рукоплескания)

Когда однажды голландский посланник рассказал сиамскому королю, что в его родине в холодное время года замерзает вода и делается настолько твёрдой, что в состоянии выдержать слона, то король ему возразил: «До сих пор я верил всем твоим странным рассказам о твоей родине, потому что считал тебя здравомыслящим и добросовестным человеком; теперь же я вижу, что ты лжёшь!.». (Смех) Гомеопаты находятся в положении голландского посланника перед сиамским королём. (Рукоплескания) Что он мог сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить поездку в Голландию и на месте убедиться в достоверности его показаний. Что мы можем сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить честное и добросовестное испытание по всем правилам науки и удостовериться в истине нашего учения. В настоящее же время вопрос поставлен так, что сиамские короли науки не признают гомеопатии, потому что не верят в неё, а не верят в неё, потому что не желают её испытать, а не желают её испытать, потому что не верят в неё — и в этом заколдованном круге вращаются, как белка в колесе. Из этого неестественного положения только один выход — это иметь нравственное мужество посмотреть в телескоп, чтобы увидеть спутники Юпитера, т. е. произвести эксперименты по правилам науки. (Рукоплескания) О многочисленных, многосложных и разнообразных причинах, отчего это не делается, я сегодня умолчу, потому что это не входит в программу настоящей беседы, но оставляю за собой право коснуться этого вопроса в одной из следующих моих бесед.

Возвращаясь к вопросу о дозе, я должен указать на факт, знакомый, вероятно, большинству из вас. Вы хорошо знаете, что из числа врачей-гомеопатов, советами которых вам приходилось пользоваться, одни употребляют преимущественно низкие, другие — средние, третьи — высокие разведения, четвёртые придерживаются и тех и других, смотря по необходимости, откуда логически вытекает, что вопрос о дозе не составляет существенной стороны гомеопатического лечения. Это расхождение в дозологии нисколько не мешает им всем быть верными последователями Ганемана и истинными гомеопатами в строгом смысле слова, коль скоро они в своих терапевтических показаниях придерживаются руководящего закона подобия. Поэтому, если под названием «гомеопатического лекарства» подразумевается ясное и опредёленное представление о лекарственном веществе, действующем на больной организм в том же направлении, как и болезнь, то с выражением «гомеопатические дозы» не связано ровно никакого реального представления, потому что «гомеопатические» дозы колеблются в широчайших границах, начиная с нескольких капель крепкой тинктуры и кончая крупинками 30-го разведения или выше. Поэтому и противники наши, помышляющие уничтожить гомеопатию с лица земли, должны прежде всего опровергнуть или, по крайней мере, поколебать наши основные принципы, доказавши их нерациональность, а в вопросе о гомеопатических дозах они должны фактически доказать несостоятельность, прежде всего, низких и средних гомеопатических делений, во 1-х, потому что именно они находятся в наибольшем употреблении между врачами и неврачами, и, во 2-х, потому что доказанная несостоятельность низких делений a fortiori распространялась бы и на высокие, между тем как отрицание действительности 30-х делений ещё далеко не достаточно для отрицания возможной действительности низких и средних делений.

Что же касается рек, морей и океанов и вообще тех бесконечно больших цифр, посредством которых наши противники желают парализовать критическую способность своих слушателей и читателей, то я уже выставил им противовес в раньше приведённых соображениях и аналогиях. Нужно помнить, что природа как в бесконечно-великом, так и бесконечно-малом, не имеет никаких границ и недоступна человеческому пониманию и воображению. Для заключения позволю себе привести лишь по одному примеру бесконечно-малых величин и расстояний.

По вычислению Араго, если бы поместить Солнце на одну чашу весов, то для равновесия потребовалось бы на другую чашу 335 000 шаров, равных нашей Земле. А по вычислению Гумбольдта Луна находится на расстоянии 238 000 миль от Земли, и если бы поместить Землю с её спутником Луной в центр солнечного шара, то лунная орбита находилась бы внутри Солнца, окружённая значительным солнечным поясом. Это даёт некоторое представление о величине Солнца. Тем не менее, Солнце в сравнении с отдалёнными неподвижными звездами представляется не более, как маленькой песчинкой. О расстоянии этих неподвижных звёзд можно составить себе слабое понятие, если вспомнить, что свет проходит в секунду 40 000 миль; тем не менее, по вычислению астрономов, есть настолько отдалённые звёзды, что свет от них требует нескольких тысяч лет для прохождения до Земли; а может быть, есть и такие звёзды, свет от которых ещё не успел достигнуть нашей планеты. Эти представление о величине и расстоянии совершенно недоступны человеческому пониманию, но, тем не менее, принимаются как факт точнейшей из всех наук — астрономией. Отчего же непонятность или недоступность человеческому уму представления о действительности бесконечно-малых доз — что составляет факт опыта и наблюдения — могла бы служить причиной их отрицания?

Для того, что бы дать вам бледное представление о величине конечных частиц, на которые распадаются лекарственные вещества при их последовательном растирании и разведении, приведу следующий пример, заимствованный мной у Крукса.

На основании существующих вычислений, стеклянный шар, имеющий 13,5 сантиметров в поперечнике, т. е. величиной с большой апельсин, вмещает в себе более квадриллиона (1.000000.000000.000000.000000) молекул. Если взять радиометр такой величины, т. е. шар с разреженным внутри воздухом до 1/1 000 000 — й атмосферы и пробуравить его посредством электрической искры, то образуется тончайшее микроскопическое отверстие, которое, однако, достаточно велико для того, чтобы доставить свободный пропуск снаружи внутрь молекулам внешнего воздуха. Внешний воздух устремляется внутрь и приводит во вращательное движение крылья радиометра. Теперь, если допустить величину молекул таковой, что в каждую секунду времени через это микроскопическое отверстие может проникнуть сто миллионов молекул, то, спрашивает Крукс, как вы думаете, сколько потребуется времени для того, чтобы этот радиометр наполнился воздухом? Час, день, год или столетие? Нет, гораздо больше — целая вечность; во всяком случае, такой период времени, который не может быть охвачен человеческим воображением. Если допустить, что этот разреженный шар неразрушим и что он был пробуравлен при возникновении Солнечной системы, что он потом существовал в бесформенный период сначала образования Земли, а потом и всех её чрезвычайных геологических переворотов, что он был свидетелем появления первого и будет свидетелем исчезновения последнего человека на Земле; если предположить, что он будет существовать до тех пор, пока Солнце, по мнению астрономов, через 4 000 000 столетий от своего образования обратится в пепел, допустивши всё это, то и тогда ещё этот шар за весь этот необъятный период времени не наполнится своим квадриллоном молекул, полагая, как выше сказано, что в каждую секунду времени проникает через микроскопическое отверстое сто миллионов молекул. Но что же вы скажете, продолжает Крукс, если, пробуравив теперь этот шар на ваших глазах, я вам скажу, что весь этот квадриллион молекул устремляется в шар, т. е. последний наполнится воздухом раньше, чем вы успеете покинуть эту аудиторию? И так как величина отверстия и количество молекул остаются неизменными, то этот кажущийся парадокс объясняется только бесконечной малостью величины самых молекул, вследствие чего они устремляются через отверстие в количестве не ста миллионов (100 000 000), а в неизмеримо большем количестве, по крайней мере 300 триллионов (300.000000.000000.000000) в секунду.

Конечно, ввиду всех этих фактов должен бледнеть и смиряться человеческий ум. Но вы будете знать, что природа всегда и везде действует посредством бесконечно-малых величин, и, выражаясь математически, сумма бесконечно-малых дифференциальных влияний интегрируется в конечный эффект, который только тогда и делается доступным нашим грубым и несовершенным органам чувств. Бесконечно малые причины влекут за собою бесконечно великие последствия и, таким образом, «человеческий организм, да и вся природа, есть ничто иное, как гомеопатическая лаборатория!»

(Продолжительные рукоплескания)

Стенографический отчёт прений

По возобновлении заседания, после 20-минутного перерыва, было приступлено к прением. Слово предоставлено члену комиссии А. Я. Герду.

А. Я. Герд: Я имею честь состоять членом той комиссии, в которой поднялся вопрос о гомеопатической системе лечения. Уже давно вполне сочувствуя этой системе, я считаю своим долгом, как член этой комиссии, публично о том заявить. Если бы доктор Бразоль выступал здесь на защиту какого-либо общераспространённого, общепризнанного принципа, то я, не будучи врачом, конечно, не решился бы сказать ни слова. Но когда человек выступает на защиту принципа, который большинством встречается с глумлением, когда этот человек является защитником системы, которая большинством врачей считается системой неврачебной, то в таком случае всякий член комиссии, даже и неврач, должен высказать своё сочувствие этой системе, если он действительно его имеет.

Когда я окончил курс в здешнем университете по естественному факультету — это было очень давно, лет 25 или 26 тому назад — мне случилось провести лето в Тамбовской губернии, в семье генерала Ермолова. Ознакомившись с окрестным населением очень большого села, около которого было расположено имение генерала Ермолова, я узнал, что крестьяне не только из этой деревни, но и из других, отправляются за большое расстояние к какому-то врачу-помещику, который лечит водицей. Мне уже случалось раньше жить в деревне и я знал, как доверчив наш народ, как он массой идёт к каждому, кто предлагает какие бы то ни было средства для лечения. Поэтому, конечно, такое сообщение меня нисколько не поразило. Затем, из разговора с генералом Ермоловым, я узнал, что этот помещик — гомеопат. Хотя я о гомеопатии ничего не читал, но, тем не менее, считал совершенно возможным глумиться тогда над ней: как мог молодой натуралист верить действию каких-то совершенно неощутимых частиц в таких малых дозах! Я позволил даже себе выразить непонимание того, как это до сих пор правительство дозволяет разным лицам надувать наш народ и отвлекать его от истинных врачей? На это я услышал от генерала Ермолова, что несколько лет назад в окрестностях была холера, и что в этих деревнях, население которых лечилось во время холеры у этого помещика-гомеопата, было гораздо меньше случаев смертности, чем в других деревнях. Это было так поразительно, что обратило на себя внимание правительства, и помещик-гомеопат получил за свою деятельность благодарность от министра внутренних дел. Вскоре после этого мне попалась книжка журнала «Revue de deux mondes», где была помещена статья известного физиолога Клода Бернара лод названием «Кураре». Читая эту статью, я был поражён одной её частью. Это было так давно, что теперь я не в состоянии ни воспроизвести эту статью, ни указать, какие такие опыты привели Клода Бернара к заключению, которое он в ней высказывает. Но я могу совершенно смело утверждать, что в этой статье он выражает удивление, что очень маленькая доза известного яда кураре произвела на животное действие обратное тому, которого он ожидал. Ни одного слова о гомеопатии, о гомеопатическом способе лечения в статье нет, но, вероятно, в силу того, что мои мысли были уже несколько заняты этим вопросом после слышанного о лечении помещика-гомеопата, мне показалось, что в статье Клода Бернара есть нечто, подтверждащее теорию гомеопатов, о которой, повторяю, я имел тогда очень смутное представление. Это заставило меня лично познакомиться с помещиком. Я получил от него много различных источников для ознакомления с вопросом о гомеопатии, проштудировал «Органон» Ганемана, ознакомился, насколько мог, с довольно обширным сочинением Яра и прочёл с большим интересом небольшую брошюру доктора Горнера под заглавием «Как я сделался последователем рациональной системы лечения». Из этой брошюры я узнал, что в начале 50-х годов на одном из съездов британского общества врачей-аллопатов в Брайтоне решено было всеми силами преследовать гомеопатию, как систему крайне вредную, как прямой обман публики. На этом съезде аллопаты занесли в протокол своё решение, чтобы всеми силами противодействовать распространению гомеопатии, и обратились затем к своему председателю, доктору Горнеру, аллопату, который занимал должность старшего врача в одной большой больнице, с просьбой прочесть публичную лекцию, публично высказаться против гомеопатии, на что доктор Горнер согласился, будучи вполне убеждён, что ему очень легко удастся совершенно опровергнуть это учение, но попросил только времени для ознакомления с литературой по этому предмету, так как никогда раньше он не читал ни одного сочинения гомеопатов. Он употребил на это изучение несколько лет и кончил тем, что сам стал гомеопатом. Конечно, он лишился своего места, на него посыпались насмешки товарищей и т. д., но это его не остановило, потому что он путём тщательных наблюдений и опытов вполне убедился в истинности гомеопатического способа лечения. Позже я узнал, что это далеко не единичный случай. Напротив того, примеров перехода врачей-аллопатов в гомеопаты очень и очень много.

Ознакомившись несколько с теоретической стороной предмета и запасшись аптечкой, я решился приступить к опытам, материала для которых у меня было очень много. Я не стану передавать этих опытов: я думаю, над моей практикой посмеялись бы не только. аллопаты, но и гомеопаты. Вероятно, я делал много промахов в силу недостаточного знания, но я приступил к делу добросовестно, желая только получить ответ на интересовавший меня вопрос, могут ли гомеопатические лекарства производить благотворное действие на больных. Я не придавал значения всем тем случаям исследования, в которых выздоровление можно было, как мне казалось, объяснить каким-либо образом помимо действия лекарства. Случаев излечения, записанных подробно, у меня было несколько сот, но все случаи какой-либо недавно проявившейся острой болезни, если даже она исчезала в день-два, я откидывал. Мне приятно было, что люди выздоравливали, но я мог приписать излечение их действию самой натуры, а не лекарств. Для решения вопроса я только оставлял для себя те случаи, в которых невозможно было приписать выздоровление действию природы. Если, например, ко мне являлся больной, который в течение двух лет не мог работать и даже ходить вследствие страшной язвы на ногах; если эту язву удалось при помощи арсеника 6-го деления улучшить в течение трёх недель настолько, что больной мог владеть ногой; когда я ещё до отъезда из деревни видел, как этот человек стал уже принимать участие в полевых работах, то я не считал себя вправе отвергать в данном случае действие лекарства. Конечно, таких случаев было немного, но их было несколько, а это уже очень много значит. Затем, на меня ещё больше подействовало другое обстоятельство. Как известно, гомеопат при выборе лекарства руководствуется главным образом симптомами, которые он подмечает в больном. Является больной — я записываю все признаки болезни, какие могу от него узнать и какие сам подмечаю, и затем подыскиваю соответствующее лекарство. Очень часто оказывалось, что я не мог найти такого гомеопатического средства, которое действовало бы разом на всю совокупность признаков. Были лекарства, два-три, которые обнимали почти всю эту совокупность, но не было одного такого, которое я мог бы дать и сказать, что от этого лекарства должны исчезнуть все намеченные мной признаки болезни. В таких случаях гомеопаты, кажется, прописывают одновременно два-три лекарства и дают их больному через известные промежутки, через час или два. Я этого не делал. Я давал всегда только одно лекарство, хотя бы оно не обнимало собой всех болезненных симптомов, и затем наблюдал его действие. Были случаи, правда всего два-три, не больше, когда от данного мной лекарства исчезали как раз те признаки, которым оно соответствовало, и оставались те, на которые это лекарство не должно было подействовать. Вот после этих случаев я вполне уверовал в гомеопатию, тем более, что к этому времени у меня сложилось и некоторое представление, может быть, неверное, о значении закона «similia similibus curantur», который в начале мне казался всегда таким нелепым, а я не находил теории гомеопатии, которая бы разъясняла суть этого закона. В некоторых сочинениях мне попадались только намёки на то, что работа гомеопата совсем не то, что работа аллопата; что гомеопатическое лекарство даётся совсем не с теми целями, с какими дается лекарство аллопатическое. Гомеопат не смотрит на болезненные признаки, как на что-то такое, с чем нужно воевать. Напротив того, гомеопат смотрит, например, на жар у больного, как на спасительную вещь — это одно из выражений стремления организма спастись от какого-то болезнетворного начала, которое в него попало и нарушило равновесие. Следовательно, гомеопат смотрит так, что ему нужно пособить организму, а не то, чтобы идти на него войной и бомбардировать лекарствами. Если я возбуждаю маленькими приёмами как бы подобную болезнь в организме, то, может быть, этим увеличиваю реакцию организма против болезнетворного начала — увеличиваю энергию тех сил, которые постоянно работают в нашем организме, чтобы привести его в равновесие; а что такие силы действительно работают, это мы слышали здесь от глубокоуважаемого профессора Тарханова.

Я не буду более распространяться. Повторяю ещё раз, что я позволил себе высказаться только потому, что считал это своим нравственным долгом. Я уверовал в гомеопатию лет 25 тому назад и остался ей верен до настоящего времени, т. е. я верю в справедливость её основного закона и в действие малых гомеопатических доз. Я присутствовал на всех трёх лекциях д-ра Бразоля, выслушал очень внимательно те возражения, которые ему делались, и должен сказать, что, выслушав все возражения, верю столько же в гомеопатию, сколько и раньше в неё верил: эти возражения нисколько меня не поколебали. Собственно возражений по существу было мало; гораздо больше было вопросов с целью поставить доктора Бразоля в тупик, начиная с вопроса относительно терминологии гомеопатии и кончая вопросами более существенными, например, о том, как можно действовать на больного поваренной солью в такой малой дозе, когда в его крови всегда она находится в гораздо большем количестве. Я позволю себе сказать, что если бы д-р Бразоль отвечал на этот вопрос: «Я не знаю», то и тогда нисколько гомеопатия не была бы поколеблена. Неужели какой-нибудь доктор-аллопат возьмётся ответить на каждый вопрос о действии лекарства внутри организма, что именно оно там производит и как оно может это производить? Я в этом сомневаюсь. Но д-р Бразоль ответил на этот вопрос; он дал и на многие другие вопросы удовлетворительные ответы; по поводу некоторых, мне кажется, можно было бы сказать больше. Д-р Бразоль, вероятно, не нашёл это нужным. Меня лично особенно заинтересовало заявление профессора Тарханова, что самый критерий, который мы берём для определения верности гомеопатической системы, ложен. «Я знаю», — сказал он, — «что многие излечиваются гомеопатией, но это не значит, что гомеопатические средства действуют», и указал при этом на то, что в Париже сотни и тысячи людей излечивались хлебными шариками, которые давал какой-то отставной солдат. Вот если бы можно было признать эти слова вполне справедливыми, то тогда мой личный опыт рушился бы, потому что я делал прямо опыты на больных и своё убеждение о действительности гомеопатического лечения основал на результатах именно этих опытов. Но я не могу согласиться в этом случае с профессором Тархановым. Я хорошо знаю, что во многих случаях больной выздоравливает без всякой помощи лекарств, но нельзя отрицать и того, что есть много таких случаев, в которых действие лекарства слишком явно, чтобы можно было его отвергать. Профессор придаёт большое значение вере больных в докторов и в лекарства и уверяет, что вылечить можно и хлебным шариком, и чистой водицей. Отрицать этого факта я не стану, но как понять действие лекарства на маленьких детей, даже грудных — нельзя сказать, чтобы тут влияло какое-то особенное отношение к доктору или лекарству, а между тем оно их вылечивает. Именно на детях гомеопатам и приходилось особенно много практиковать: в нашем, по крайней мере, обществе немало таких полугомеопатов, которые думают, что на взрослых малые дозы не могут действовать, а на детей могут, и потому сами прибегают к помощи аллопатов, а детей лечат у гомеопатов. Профессор Тарханов говорит, что надо делать опыты не над людьми, а над животными, но гомеопаты отнюдь не против таких опытов, и во всех странах есть гомеопатические лечебницы для животных. Вот почему я не могу согласиться с профессором Тархановым. Приняв его заявление, нужно быть справедливым и применить его точно также и к аллопатическим средствам, нужно пойти дальше и отринуть всякую возможность лечиться по какой-нибудь системе. Если мы достигнем того, что по одному слову «будь здоров» больной выздоровеет, тогда, конечно, не будут нужны ни гомеопаты, ни аллопаты. Но пока этого нет, мы имеем право лечиться по той или другой системе, которую считаем наилучшей. Наконец, профессор Тарханов указывал на то, что он привык в своей практике видеть, что лекарственнное вещество, в большем или меньшем количестве, всегда производит одинаковое действие на собак и других животных, с которыми ему приходилось делать опыты. Я думаю, профессор оговорился, или я неверно понял его: ему, конечно, хорошо известны опыты передовых физиологов, доказавших, что некоторые лекарственные вещества в малых дозах производят действие, как раз обратные тем, какие они вызывают в больших дозах.

В заключение позволю себе обратиться к М. Ю. Гольдштейну. Я особенно не согласен с Михаилом Юльевичем в тех словах, с которыми он обратился к студентам-медикам. Он сказал, что выступает здесь против гомеопатии главным образом ввиду того, что в этой аудитории находится много студентов-медиков, и что он хотел бы предостеречь их от этого учения. Во-первых, я думаю, что молодые люди не нуждаются в нашей опеке, а во-вторых, они без нас услышат от своих профессоров, что гомеопатия ничто, как наглый обман, так что в этом отношении едва ли есть необходимость в большом давлении на них. Если бы я мог рассчитывать, что мой голос имеет какое-либо значение для молодых людей, посвятивших себя врачебной деятельности, то я сказал бы иное, я сказал бы: ищите истину. Я сказал бы им: поработайте как можно больше над собой, чтобы стать выше всякого предубеждения, выше всякого предрассудка, чтобы быть готовыми совершенно добросовестно приняться за изучение любой системы. Если ваши опыты и наблюдения приведут вас к тому, что гомеопатические лекарства не могут действовать, и что основной гомеопатический закон ложен, то ваш священный долг опубликовать ваши опыты и наблюдения, и повсюду громить гомеопатию. Но если произведённые вами добросовестно опыты и наблюдения приведут вас к противоположному заключению; если вы увидите, что действительно гомеопатическая система есть истинная система лечения, что закон подобия действительно существует и что система лечения на основании этого закона представляет значительные преимущества перед другой системой, то я скажу: имейте мужество выдержать насмешки ваших товарищей и выступите борцами за истину.

(Рукоплескания)

М. Ю. Гольдштейн: Мне, милостивые государи и милостивые государыни, приходится начать свои замечание при весьма неудобных условиях. Одновременно отвечать на те замечания, которые сделал многоуважаемый А. Я. Герд, и в то же время коснуться существа тех обобщений, которые сделал доктор Бразоль в своей сегодняшней прекрасной беседе, чрезвычайно трудно. Для того, чтобы не потерять нить, так как я не записывал всего того, что говорилось, я позволю себе начать с того, что всего свежее в вашей памяти и моей, а именно с того, что я говорил в прошлый раз.

Не касаясь вопроса о гомеопатии и аллопатии, я говорю следующее: господа врачи, господа помещики, господа люди вообще, если вам есть возможность излечить человека каким ни на есть способом, чистой ли водой, хлебными ли катышками, или катышками из всего что угодно — лечите, ибо это есть первая задача. Так как вопрос зашёл и о молодых врачах, то я позволю себ сказать: господа молодые врачи! если будете лечить аллопатией, то помните, что иногда никакая аллопатия ни к чему не приводит, а хлебные катышки и стакан воды, на который известным образом посмотрели, приводят иногда к блистательным результатам; не брезгуйте этим, ибо здоровье человека есть высшая задача, которую надлежит преследовать. Я отнюдь не задавался целью говорить врачам: не лечите гомеопатией, презирайте её. Я не хотел и отстаивать так называемой старой медицинской школы, потому что она стара. Напротив того, тот же самый лектор д-р Бразоль, с которым уже давно я имел удовольствие не раз беседовать по этому поводу, знает отлично, что я был скорее на стороне гомеопатии. Я уже раньше заявлял, что я не медик, но также получил в известной степени медицинское образование, потому что я, по преимуществу, натуралист. Повторяю, тот же д-р Бразоль отлично знает, что я был на стороне больше гомеопатии, чем аллопатии, и когда мы беседовали с ним по поводу его будущих лекций, то я, между прочим, первый указал ему, что он должен прочитать свои лекции публично. Из этого я делаю заключение, что не как врач, а именно как искатель истины, отнёсся я к тому, что сообщил мне д-р Бразоль по поводу гомеопатии. Я начал читать гомеопатические сочинения. Могу сказать, прочитал основательно «Органон» Ганемана и могу смело сказать, что нет той страницы, которой бы я не мог цитировать; прочитал массу фармакологий, существующих в области гомеопатической науки, массу лечебников, причём, должен сказать, да вероятно и д-р Бразоль не станет этого отрицать, что значительная масса всевозможных лечебников представляет сплошной вздор от начала до конца. Но есть, конечно, сочинения, и во главе их сочинения чрезвычайно выдающиеся — это, главным образом, сочинения Ганемана и затем вышедшее в 50-х годах сочинение Яра, на которое ссылался А. Я. Герд и которое имеет явные признаки того, что это сочинение написано врачом. Я хотел только сказать, что после такого основательного изучения и знакомства с предметом, для меня представляется наиболее существенным вопросом, что такое гомеопатия: есть ли это система, теоретически обоснованная, или это есть просто экспериментально или эмпирически доказанная форма лечения? Система теоретически обоснованная есть та, которая имеет в основе теоретические принципы. Поэтому я, разумеется обратился к принципу «similia similibus curantur», или «curentur», как выразил Ганеман — это даёт маленькую разницу. И вот, я позволю себе всем натуралистам указать тот мотив, который приводился Ганеманом для установления этого принципа. После Ганемана никто этого принципа теоретически не мотивировал. Вот что он говорит: для того, чтобы остановить движущееся тело, которое двигается с известной скоростью, надо употребить силу равную и противоположную направлению и силе его движения. Но это верно по отношешю к телам неживым, грубым, мёртвым, а живое тело это есть нечто противоположное мёртвому, и потому для него нужен другой принцип. Я утверждаю, что Ганеман установил вот какое положение. В 1810 г. точка зрения на живое и мёртвое была абсолютно непохожа на настоящую. Тогда считали, что в теле есть какая-то жизненная сила, но в 1828 г. это было разбито и в 1840 году вышло окончательно из общего употребления. Ганеман эту силу признавал, и тогда общее воззрение учёных — а он стоял на высоте своего времени в смысле познаний — было такое: живое и мёртвое — это два царства, не имеющие ничего между собой общего, перехода от одного к другому нет, и только с 1828 г. переход был найден, а в 1840–1850 гг. все уже стали ясно сознавать отсутствие этой резкой разницы между живым и мёртвым, хотя учебники физики и химии, из которых доктор Бразоль взял пример относительно шёлкового кокона, до сих пор ещё продолжают говорить о жизненной силе. У нас учебники физики и химии 40-х и 50-х годов ещё и до сих пор существуют и продолжают распространяться, это одно другому не мешает. Поэтому принцип «similia similibus curantur» был обоснован только на этом ложном с нашей точки зрения положении — на положении противоположности между живым и мёртвым[44]. После Ганемана ни один гомеопат не мотивировал принцип «similia similibus curantur» чем-нибудь теоретическим, а мотивировался он только тем, что опыт над больными, над кем угодно, показывает то-то и то-то[45]. Теперь какое выходит вследствие этого противоречия. Доктор Бразоль, выслушав замечание А. Я. Герда, никаких замечаний со своей стороны не сделал, а я нахожу, что А. Я. Герд, защищая гомеопатию, погубил принцип «similia similibus curantur»…

Председатель: Доктору Бразолю ещё будет дано слово и тогда, может быть, он сделает свои замечания.

Г. Гольдштейн: Тогда я беру это слово назад. Я говорю о замечаниях А. Я. Герда. Принцип «similia similibus curantur» он выставил следующим образом: врачи сами знают, что большие дозы многих веществ производят действие прямо противоположное малым дозам. А доктор Бразоль в прошлый раз говорил, что мы наши опыты обосновываем следующим образом: исследуя действие больших доз, мы замечаем, какие последствие они производят, и на основании этих последствий даём малые дозы. Как же «малые» дозы, когда они производят действие, противоположное большим? Следовательно, одно из двух: либо большие и малые дозы производят одно и тоже действие, либо противоположное. Если одно и то же, то то, что сказал А. Я. Герд, не представляет истины, и моё замечание остается во всей силе. Если же тут действие противоположное, то никаких опытов нельзя установить. Вы даёте большую дозу атропина — видите одно действие, даёте малую — действие противоположное. Но лечить малыми дозами атропина болезнь, которая обнаруживается явлениями, аналогичными отравлению атропином, невозможно. Но это то, что я хотел только вскользь заметить по поводу сказанного сегодня в ответ на мои возражение, сделанные в прошлый раз.

Теперь я перейду к существу той лекции, которуя я имел удовольствие выслушать сегодня. Начинаю с фактической стороны.

Совершенно верно указано доктором Бразолем, что аллопаты и комиссии учёных врачей очень охотно забрасывают публику бесконечными числами, что если одна капля лекарства придётся на целый Атлантический океан, то как же она может действовать? Но доктор Бразоль тоже погрешил, потому что он столько миллиардов упомянул, что я, должен сказать, потерял счёт этим миллиардам. Так что с той и с другой стороны тут способы равные[46]. Дело только в том, что факты говорят сами за себя. Сегодня доктор Бразоль приводил доказательства действия минимальных доз. В этих доказательствах я отмечу прямо фактическую неверность. Именно он приводил такой случай в больнице, где один больной получает ртуть, а у другого больного, находящегося от него в далёком расстоянии, оказывается слюнотечение и признаки ртутного отравление. При этом доктор Бразоль говорил, что ртуть испаряется так медленно, что невозможно открыть при помощи точных химических весов, что ртуть испарилась в течение года; я говорю, что в течение получаса, если я повешу над ртутью золотую пластинку, она покроется ртутью, и если поставлю на ранее заготовленные весы, то они вот как опрокинутся (показывая телодвижением), а не то, что это невесомое количество. Ртуть испаряется в громадном количестве — это известно всякому. Это есть способ, чтобы определить упругость паров ртути: прямо погружают золотую пластинку в сосуд с ртутью, над ртутью, так что расстояние довольно велико, и наблюдают, при известной температуре, как изменится вес ртути.

Что касается до того, что хлор и йод открываются в 6-м делении, то я не знаю, о каком 6-м делении говорится. Если о шестом децимальном делении, то это будет одна десятимиллионная грана[47].

Я прошу указать мне способ, которым хлор может открыться в 1/10 000 000, включая сюда и гомеопатический способ. Я утверждаю, что химия до сих пор этих способов не имеет, а спектральный анализ даёт очень точный способ определения. Но если взять гомеопатические дозы в шестом или третьем делении, то там никаким химическим реактивом, даже самым чувствительным, например, на крахмал и т. п., открыть хлор и йод невозможно.

Что касается до опытов Майергофера, что он открывал в 7-14 делении, при помощи микроскопа, частицы материи, то известно, что микроскоп даёт увеличение в 3 000 раз. Мы можем, следовательно, видеть тот предмет, который имеет примерно 1/10 миллиметра в диаметре. Если микроскоп увеличивает в 3 000 раз, то частички того железа, которые растирается в гомеопатическом приготовлении, будут в 1/30 000 долю в диаметре. Но 1/30 000 миллиметра далеко не такая доза, какую гомеопаты указывают как действующую, потому что если взять 1 миллиметр и разделить на 30 000 частей, то не нужно особых приёмов. Мы имеем для этого способ в делительной машине, так что можем прямо делить миллиметр на 10 000 частей. Следовательно, если видеть под микроскопом такую частицу, то это не доказывает, что вещество распространено сильно. Весь вопрос в следующем. Если я смотрю под микроскоп на гомеопатически приготовленное вещество, что я вижу? Если в поле зрения видна одна частичка железа, то это железо вовсе не так измельчено, потому что при растирании железа, как бы ни растирали пестиком, но каждый пестик сразу 6-10 частиц зажмёт, и растереть их так, чтобы сразу размельчить, невозможно.

Затем, доктор Бразоль говорит, что вода в металлической пocyдe имеет металлический вкус, но никаким химическим реактивом она не может быть открыта. Конечно, ни один химик не начнет открывать металл, если посуда будет серебряная потому что знает, что химическим способом не в состоянии открыть металл. Но, скажут, как же мы вкусом чувствуем? Да, но мы вкусом совсем не металл чувствуем. В металлическом сосуде вода всегда получает значительное количество перекиси водорода, находящейся в растворе, и если кому-нибудь предложить выпить такую воду, то всякий скажет, что она из металлической посуды, но не потому, что в воде растворился металл, а потому, что в воде есть перекись водорода, вследствие чего она и приобретает металлический вкус. Вот отдельные замечания относительно фактической стороны. Затем отвечу на принципы.

Нам говорят, что здесь необыкновенно большая поверхность. Этот принцип один из самых сильных, и я в теории действия гомеопатических лекарств на этот принцип наткнулся. В первый раз я был склонен принять, что тут есть истина, что такая размельчённая увеличенная поверхность действительно представляется в значительной мере резоном для объяснения действия лекарства. Но, спрашивается, к чему эти миллиарды? Ведь лекарство действует так. Предположим, что я принял лекарство в известном количестве, оно распространится по всей поверхности кишок. Если поверхность лекарства будет больше поверхности кишок, то частицы лекарства к поверхности кишок не будут прикасаться, они будут лежать одна на другой и пройдут бесследно, а будут действовать только те, которые непосредственно прикасаются к поверхности кишок. Если растирание перейдет к такой границе, когда поверхность растиравшегося вещества больше поверхности кишечного канала, то частицы одна на другую налегают и остаются без действия. Но если бы вся пыль вводилась внутрь; но ведь это вводится в крупинках, крупинка проглатывается — что же, она даёт всю эту поверхность сразу? Она катится по стенкам кишок и касается своей поверхностью. Что же лучше: я возьму хинин и сделаю из него крупинку или сделаю крупинку, в которой будет одна миллионная грана хинина — какая поверхность будет больше прикасаться к кишкам: та ли, которая вся из хинина, или та, которая не вся из хинина, а в которой где-то сидят частицы хинина? Я думаю, что та поверхность, которая вся покрыта хинином, будет сильнее. Если бы гомеопаты действовали таким образом, что брали бы крупинку и покрывали её с поверхности лекарственным веществом, то этот шарик, касаясь поверхностью, мог дать увеличенную поверхность; а если это вещество в крупинке, то организму нужно вытаскивать это вещество из крупинки. Следовательно, теория увеличенной поверхности не выдерживает критики. Кроме того, мы знаем, что поверхности растут пропорционально квадратам радиусов, а объёмы — пропорционально кубам радиусов. Если я уменьшаю дозу, то если бы поверхности росли известным образом и объёмы тоже одинаково, тогда я мог бы сказать, что действие неизменно. Если же объём уменьшается быстрее, то поверхность действует сильнее. А тут мы имеем такое явление: объёмы уменьшаются пропорционально кубам, т. е. раз объём уменьшается в 8 раз, то поверхность уменьшается только в 4 раза, но всё-таки уменьшается, а не увеличивается. Следовательно, это доказывает, что по сравнению с объёмом поверхность возрастает, но не абсолютно. Я не могу сказать, что если возьму это вещество и разделю его на миллионные части, то каждая миллионная часть имеет бóльшую поверхность, нежели это вещество. Если были такие математики, которые так вычисляли, то я сомневаюсь в их знании. Математика вычисляет таким образом: если я возьму это вещество и разобью на бесконечно малые части и все эти части приму в себя, то поверхность всех их будет в биллион раз больше, чем поверхность этого вещества, но если я разобью вещество на бесконечно малые части и возьму одну часть, то поверхность её не будет больше поверхности этого вещества. Следовательно, такого рода теории и с этой стороны не выдерживают строгой критики.

Есть ещё одна теория, о которой доктор Бразоль сегодня только упомянул. Эта теория, которую создавали неоднократно гомеопаты и которая представляется довольно сильной, основывается на явлениях, наблюдавшихся Круксом, так называемого ультрагазового состояние. Эта теория привела Бутлерова к тому, что он выразился, что нельзя ли действие гомеопатических доз объяснить тем-то и тем-то. Но так как доктор Бразоль сегодня этой теории подробно не коснулся, то я скажу, что эта теория предполагает, что вещество — газ — взято в весьма разреженном состоянии, и если в этот газ вводить тысячи других газов, то, как бы газ ни был разрежен, он никакого действия не имеет. Я, в силу основного положения, которое я высказал в самом начале, утверждаю, что если у меня в этом стакане с водой налит раствор поваренной соли в количестве ложки, и если я выписал из гомеопатической аптеки поваренную соль и прибавил её в этот стакан, то спрашиваю: что, он произведёт действие как гомеопатическое лекарство, или нет? Всякий гомеопат скажет, что нет: что же вы съели? ведь тут всё смешалось: вы съели вашу поваренную соль целую ложку, потом прибавили бутылочку моей — это не есть гомеопатическое лекарство. Хорошо, я скажу, что с этим согласен. Но если этот стакан будет у меня в желудке, а потом я введу три крупинки поваренной соли… я настойчиво стою на поваренной соли, и хотя А. Я. Герд сказал, что он моими возражением и не был убеждён, но это, вероятно, потому, что мои возражения, может быть, недостаточно ясно выражены. Итак, я говорю, что если я имею этот стакан с поваренной солью в желудке и потом принял эти три крупинки вашей соли, то будет ли это действовать или нет? Я утверждаю, что научный человек, который будет стоять на строго научных принципах, не будет в состоянии сказать, что эта соль действует благодаря тому, что тут есть гомеопатическая поваренная соль. Может быть, она будет действовать, блогодаря тому, что её дал тот или другой врач, или почему-либо другому, но не потому, что она есть соль.

Затем, последнее замечание заключается в следующем. Одно из сильных средств при воспалении лёгких, на которое ссылался д-р Бразоль, в гомеопатическом лечении и гомеопатической фармакологии есть фосфор, вещество всем хорошо известное, которое приготовляется в растворе. Когда вы растворите фосфор в большом количестве, в лошадиных дозах аллопатов, то замечаете следующее: если оставить его в темноте, то он светится, а через сравнительно небольшой промежуток времени фосфора не останется, он весь поглотится воздухом и превратится в фосфорную кислоту. Тем более увеличивается его поверхность, тем сильнее увеличивается действие воздуха на фосфор. Я и говорю, что если гомеопатический фосфор открыли только на один момент, вынули из склянки пробочку, то в этот момент фосфора там уже не существует, и когда его там приготовляли, его там уже не было, ибо он весь поглощается кислородом воздуха и превращается в кислоту. Спрашивается: каким образом действуют фосфор и фосфорная кислота? Одно из этих веществ действует при воспалении лёгких, другое — при болезнях костей совершенно иным образом. А я утверждаю, что фосфор и в том, и в другом случае отсутствует, а имеется только фосфорная кислота.

Таким образом, я говорю, что если кто примется внимательно изучать гомеопатию и не будет вводим в заблуждение опытом, потому что опыт вещь в высшей степени опасная и действительно приводит в заблуждение, в чем я сам отлично убедился на себе: мне один приказчик заговорил зуб, который не поддавался никакому лечению и, следовательно, тут не было действия врачебного, — повторяю, что если каждый человек отнесётся совершенно научно к гомеопатии и спросит: что тут излечивает — лекарство или что другое, и если беспристрастный человек спросит: где научные подтверждения основных принципов гомеопатии, то он скажет, что по сие время их нет. Это не значит, что их не будет. Может быть, мы все скоро посыплем пеплом головы и будем готовы поглотить скорее бесконечно малый океан гомеопатический, чем бесконечно большой аллопатический — это всё возможно. Но в настоящее время, беспристрастно ища научной истины, я убеждён, что ни один человек не перейдёт, если только не будет вводим в заблуждение опытом; а как можно быть введённым в заблуждение опытом, это всем известно. Я, например, молодым врачам и студентам сказал: испытайте действие гомеопатических лекарств на таком-то больном или на такой-то больной и вы получите блистательные результаты, но помните, что здесь не гомеопатическое лекарство произвело это действие, потому что мы ничего не знаем о гомеопатии, и тогда это не есть предмет научного обозрения. Раз мы ничего не знаем о гомеопатии, это не есть предмет научного обозрения. А раз мы хотим научно обозревать, то должны иметь научные принципы; если же этих научных принципов нет, то за данной наукой права науки не признается. Школа гомеопатическая — прекрасно, гомеопатические врачи — прекрасно, но гомеопатической науки, гомеопатических принципов не существует и это, я утверждаю, выведет всякий человек, который станет изучать гомеопатию и не введётся в заблуждение теми случаями, излечение которые он в своей практике имел.

(Рукоплескания)

Председатель (обращаясь к д-ру Бразолю): Так как температура в зале делается невыносимой, то поневоле приходится уже думать не о гомеопатии или аллопатии, а о гигиене; а потому не найдёте ли Вы возможным прямо перейти к Вашим заключительным возражениям.

Доктор Бразоль: В таком случае, позволю себе сделать краткий вывод о результате моих трёх бесед. Каждая из них имела целью представить в последовательном развитии характерные особенности гомеопатической терапии, а именно:

1) гомеопатический закон подобия,

2) гомеопатическую фармакологию и

3) гомеопатическую дозологию.

Мне важно отметить факт, что ни на одну из моих лекций не было сделано ни одного возражения по существу, за исключением нескольких возражений г. Гольдштейна на несущественные частности моей сегодняшней беседы. Одиннадцать положений моей первой беседы, имевшей целью установить понятие о законе подобия, остались совершенно без рассмотрения. Всё содержание моей второй беседы, имевшей целью выяснить современное состояние гомеопатической фармакологии и законную научность её стремлений, ни единым словом не было задето ни одним из оппонентов. Наконец, главное содержание моей третьей сегодняшней беседы — необходимость терапевтических наблюдений и контрольных опытов для суждения о действительности гомеопатической дозологии — также не было подвергнуто обсуждению. Мои почтенные оппоненты, видимо, заранее приготовились делать возражение не против настоящей истинной гомеопатии в том виде, как она практикуется научно образованными врачами и в каком я имел честь её вам изложить, а против какой-то фиктивной гомеопатии в том виде, в каком она создалась в их собственном воображении. Они говорили обо всём, только не о том, что составляло сущность моих основных положений. Вы помните, они говорили, что излечивает не искусство, а природа; что закон подобия противоречит биологическим гипотезам; что он не может называться законом, потому что не подлежит измерению; что для гомеопатического лечения будто не нужно исследования причин болезни; что простые лекарства, употребляемые в гомеопатии, не суть химически простые тела, потому что содержат примесь стеклянной посуды, в которой они приготовляются и т. д., и т. д. Словом, были затронуты всевозможные детали, а главные основания нашей науки остались — непоколебимы, неопровержимы и неприкосновенны.

Из числа высказанных мнений по поводу этих несущественных деталей моих бесед, я остановлюсь, прежде всего, на возражении проф. Тарханова, как наиболее серьёзного из всех оппонентов, тем более, что за поздним часом мне в прошлый раз не удалось ответить ему на все пункты.

Профессор Тарханов, сам доктор медицины и физиолог, хотя и не практический врач, сделал добросовестное и чистосердечное признание, что он не читал ни одного сочинения по гомеопатии; он имел честность «прежде всего сознаться в своём невежестве по части гомеопатии» (собственные слова уважаемого профессора). Я глубоко убеждён, что одна из важнейших причин профессиональной оппозиции против гомеопатии есть именно это незнакомство врачей с основами гомеопатии и с гомеопатической литературой по всей линии, начиная с клинических профессоров и кончая последним ротным фельдшером. Киевский медицинский факультет доставил достаточное доказательство такого невежества.

Затем, проф. Тарханов, по собственному его признанию, не имея раньше никаких сведений о гомеопатии, а только прослушав мою беседу, открыто и чистосердечно высказал, что гомеопатия не есть простой метод лечения, а целая наука, что обратно противоположно мнению, высказанному г. Гольдштейном. А в медицинских вопросах, где дело идёт о личных мнениях, мне кажется, что мнение ученого врача и физиолога должно пользоваться большим весом, чем мнение человека, специально неподготовленного и незнакомого с медициной. Буквальные слова проф. Тарханова, по стенографическому отчёту, следующие: «Следовательно, мне кажется, что гомеопатия не представляет только метод лечения, это не есть только один метод, способ лечения, но это целое учение, целая наука. В наших аллопатических книгах, чрез которыя я должен был пройти для того, чтобы сделаться врачом, я встречал такой взгляд на гомеопатию, что это есть метод лечения; а на мой взгляд это не просто метод лечения, а целая наука или теория, совершенно новая, имеющая в основе определённые законы природы»[48]. Это признание имеет для нас громадную важность. Действительно, аллопатическая система лечения, со слов её же лучших представителей, есть лишь искусство в грубоватой стадии развития, между тем как гомеопатическая система лечения в первый раз возводит терапию на степень точной науки, основанной на физиологических законах.

Проф. Тарханов старался даже подыскать опору закона подобия в предохранительных прививках. Хотя в этой попытке объяснения или аналогии мы с ним не сходимся, тем не менее, весьма важно, что со своей точки зрения он видит в предохранительных прививках Пастера аналогию с гомеопатическим законом подобия. Но, будучи сам защитинком предохранительных прививок и высказав мысль, что закон подобия стоит в противоречии с биологическими законами, требующими закона противоположности, проф. Тарханов, во 1-х, впадает в противоречие с самим собой, потому что излечение гидрофобии посредством ослабленного контагия той же гидрофобии, или вообще предохранительное лечение инфекционных болезней посредством ослабленных контагиев той же болезни представляет, по собственному его признанию, пример действия закона подобия. Во 2-х, он забывает, что закон «similia simlibus curantur» не выражает собой закона внутреннего процесса или механизма излечения, а служит лишь выражением закона выбора или практического нахождения излечивающего лекарства для данного случая, и хотя выбор лекарств происходит по закону подобия, тем не менее, весьма вероятно и правдоподобно, и это уже сотни раз высказывалось в гомеопатической литературе, что механизм излечения или modus operandi происходит по закону противоположности.

Наконец, требование профессора, чтобы я привёл убедительные доказательства в пользу действительности гомеопатического лечения, но только отнюдь не опираясь на опыты и наблюдения, мне кажется непоследовательным. Всякая наука имеет свои законы и свои методы доказательства, и все лучшие врачи-клиницисты согласны в том, что главное основание для терапии есть клинический опыт, и если отнять от неё терапевтические результаты, то на чём же можно будет основать достоинство научной терапии? Против требований профессора убедительных доказательств не на людях, а на животных, собственно, ничего не имею; но постановка этих предполагаемых опытов для меня непонятна. Проф. Тарханов, насколько я понял, предлагает вызвать у животного искусственный паралич, например, посредством кураре, и затем лечить его посредством гомеопатических средств. Но проф. Тарханову должно быть известно, что причинное показание (indicatio causalis) там, где оно возможно, одинаково обязательно для врачей всевозможных направлений; значит, если существует в теле заноза, её нужно извлечь, глисты — нужно изгнать, существует в теле яд — нужно его вывести вон или нейтрализовать. Поэтому отравление должно лечиться посредством соответствующих противоядий, и мы лечим гомеопатически не лекарственные, а естественные болезни. Пусть почтенный профессор убедится из гомеопатической литературы, начиная с Ганемана и до наших дней, что ни один гомеопат в мире никогда не отрицал значения химически-антидотарного лечения при отравлениях; пусть он также убедится, что закон подобия имеет, хотя и чрезвычайно обширную, но не безграничную сферу действия, за пределами которой он уступает место хирургическому, механическому, физико-химическому лечению и т. д. Искусственные травматические параличи, очевидно, также не могут служить подходящими объектами для гомеопатического лечения. Следовательно, постановка опытов над животными возможна только в том смысле, чтобы самостоятельную естественную болезнь животного лечить посредством гомеопатических лекарств; так, например, самостоятельный идиопатический паралич у животных лечить посредством кураре, если он индивидуально соответствует, а может быть и посредством свинца, атропина, кониума, Rhus toxicodendron или одного из средств, которые вызывают паралич в здоровом животном.

Что касается до возражения г. Гольдштейна, что наши простые средства на самом деле являются очень сложными, потому что при взбалтывании и растирании растворяются и примешиваются к лекарству частицы посуды, то это не имеет никакого серьёзного значения для гомеопатии. Мы и не утверждаем, чтобы наши простые лекарства были химически простыми. Мы пользуемся ими в том природном или искусственном виде, в каком они нам доставляются химией, и нечистота препарата есть недостаток химии, а не гомеопатии. Тем не менее, наши лекарства просты по отношению к многоразличным смешениям аллопатов. Мы их испытываем в этом относительно простом виде, и в том же простом виде назначаем больным. Поэтому посторонняя примесь, являясь более или менее постоянным коэффициентом, как в физиологических испытаниях, так и в терапевтических наблюдениях, не имеет влияния на конечный результат. Если железо не может быть получено в химически простом виде, то этот недостаток имеет силу как для гомеопатии, так и для аллопатии, но разница та, что гомеопат испытывает и употребляет это не абсолютно чистое железо в простом вид, а аллопат — с примесью разных солей, экстрактов, наркотических и прочих веществ. Поэтому возражение г. Гольдштейна имеет интерес в том отношении, что подрывает значение той науки, которой он является представителем, потому что мы до сих пор думали, что можем иметь химически чистые тела, химически чистую дистиллированную воду и т. д. Между тем, из слов г. Гольдштейна видно, что эта чистота только мнимая и воображаемая, потому что при всех перегонках, растворениях, растираниях и при каждой химической манипуляции будут примешиваться растворимые и механические частицы посуды. Поэтому не нужно сваливать с больной головы на здоровую, и недостатки химии не следует ставить в вину гомеопатии.

(Рукоплескания)

Затем, рассматривая терапевтическое действие поваренной соли с весовой стороны, г. Гольдштейн обнаруживает опять односторонний взгляд на вещи. Если к одному грану поваренной соли прибавить одну триллионную часть, то от такого арифметического действия никакого эффекта не получится, потому что тут вопрос не в количестве, а в качестве этой минимальной частицы, и арифметический масштаб сюда неприложим, потому что в силу тщательного растирания и приготовления, увеличения действующей поверхности, удаления взаимного расстояния молекул друг от друга, увеличения амплитуды их качания и приобретения, быть может, новых физических и динамических свойств, эта ничтожная по весу частица может оказывать действие, несоразмерное с его весовым уменьшением. Из опытов Крукса несомненно, что по мере уменьшения весового количества и разрежения газов они приобретают новые, весьма замечательные свойства. Значит, в действии на человеческий организм играет роль не только количество, но и качество или свойство известного лекарственного вещества, способ его приготовления, форма его употребления и физическое состояние его молекулярных элементов. Мне кажется, важнее всего констатировать сначала факт, что, несмотря на ежедневное употребление грубой поваренной соли, употребление «динамизированной» соли, sit venia verbo, тем не менее, обнаруживает несомненный терапевтический эффект, а теоретическое объяснение этого факта должно явиться впоследствии.

Относительно дальнейших возражений г. Гольдштейна я сделаю теперь только несколько коротких замечаний; более же подробные примечания будут приложены к стенографическим отчётам прений, которые печатаются в «Гомеопатическом вестнике», и всех, интересующихся нашим диспутом, прошу уже обращаться в наш журнал. Укажу только вскользь на следующее. Г. Гольдштейн утверждает, что ртуть, испаряясь в большом количестве, может быть при известных приспособлениях обнаружена посредством химических весов, а я утверждаю, что чувствительный человеческий организм, пробыв известное время в ртутной атмосфере, может обнаружить следы ртутного отравления ранее, чем г. Гольдштейн с точнейшими химическими весами будет в состоянии обнаружить уменьшение весового количества ртути — вот всё, что я хотел сказать своим примером, и это верно.

Относительно хлора могу указать г. магистру химии на реакцию азотнокислого серебра, которая обнаруживает характерное окрашивание в растворе 1 части хлора на 1 020 000 частей дистиллированной воды, т. е. в разведении, приближающемся к 6-му децимальному делению. Клейстерная реакция на йод так же чувствительна.

Затем, опыты Майергофера и Бухмана обставлены строго экспериментально, а потому и опровержение их со стороны натуралиста должно быть только экспериментальное, а не диалектическое.

Повторяю, возражений по существу моих бесед я не слыхал. Правда, почти все оппоненты признались, что незнакомы с основами гомеопатии и с её литературой, исключая г. Гольдштейна, который уверял, что знаком с гомеопатической литературой, чего, однако, отнюдь нельзя было усмотреть из его возражений. Домашние же лечебники, из которых он черпал свои гомеопатические сведения, по большей части, действительно, плохи и дискредитируют гомеопатию во мнении критических врачей, но это не укор гомеопатии как науке: хороших аллопатических лечебников для домашнего обихода тоже не существует, потому что это дело довольно трудное. Но у вас могла зарониться мысль, что если, может быть, случайно выступившие оппоненты не сумели представить серьёзных доводов против гомеопатии, то весьма возможно, что такими доводами обладают наши клинические авторитеты и рациональные врачи. На это могу сказать только одно: задайте себе в труд просмотреть всю антигомеопатическую литературу и вы убедитесь, что научных и серьёзных возражений против гомеопатии не существует. Я знаком со всей английской, французской, немецкой и американской литературой по этому предмету, и могу смело и утвердительно сказать, что основы гомеопатии не только никем не опровергнуты, но даже и не поколеблены. Нет того сколько-нибудь серьёзного антигомеопатического сочинения, которое не вызвало бы опровержений со стороны гомеопатов, и из сличения враждебных нападок со стороны аллопатов и их опровержений со стороны гомеопатов, каждый беспристрастный читатель не может не придти к убеждению, что вся оппозиция в лучшем случае построена только на недоразумениях, софизмах и незнакомстве со спорным предметом. Я бы покорнейше просил интересующихся этим вопросом прочитать отзыв Киевского медицинского факультета, который вы можете получить у швейцара при входе в аудиторию, и вы убедитесь, что почтенные профессора решительно несведущи по предмету своей экспертизы, что они толкуют о нём вкривь и вкось, и в этом отношении являются поистине слепцами, судящими о цветах. Просмотрите также «Врача», наш лучший медицинский журнал, редактируемый известным профессором, зa 8 лет его существования, и в каждом номере его вы найдёте инсинуации, что гомеопатия есть шарлатанство, проповедь невежества, профанация науки и т. д., но почему? на каких основаниях? на это не ждите ответа от его редактора[49].

А между тем, двое из моих оппонентов, прослушав спокойное и объективное изложение сущности гомеопатической терапии, сделали следующие важные признания. Один, проф. Тарханов, усмотрел в гомеопатии элементы строгой и точной науки, а другой, г. Гольдштейн, высказал, что не знай он меня за врача-гомеопата, он подумал бы, что здесь говорит профессор-аллопат — настолько содержание моей беседы, по его словам, было проникнуто духом современной рациональной медицины. Следовательно, не только не было усмотрено в моих беседах «проповеди невежества», но, наоборот, выведено заключение, что гомеопатия есть научная система, не противоречащая рациональной медицине — что и требовалось доказать. А если проследить историческое развитие этих сочувственных идей, соединяющих в настоящее время аллопатию и гомеопатию, то мы увидим, что приоритет их открытия, преподавания и распространения в сознании врачей, исходит из гомеопатический школы, и прогресс университетской медицины в этом отношении состоит в сближении с гомеопатией во взглядах на патологию и симптоматологию болезней, на принципы исследования лекарственных веществ, в усвоении многих теоретических и практических истин, давно проповедуемых в школе гомеопатов, в заимствовании от неё многих драгоценных лекарств и назначения их по закону подобия, хотя бы и без упоминания источника, откуда они заимствуются, в упрощении лекарственных предписаний и в уменьшении лекарственных приёмов благоразумными и осторожными врачами.

Нужно думать и можно надеяться, что раскол в медицине, по мере постепенного ознакомления врачей с историей медицины и с основами гомеопатии, скоро прекратится, что обе школы, при взаимных уступках, сольются в одну общенаучную, и не будет больше ни гомеопатов. ни аллопатов, а будут только одни научно-образованные врачи.

(Рукоплескания)

M. Ю. Гольдштейн: Так как здесь делалась ссылка на возражение профессора Тарханова, то я, ввиду его отсутствия, должен сказать несколько слов. Проф. Тарханов, говоря о том, что он не имеет понятия о гомеопатии и никогда не читал ни одного гомеопатического сочинения, в то же время говорит, что он усматривает в гомеопатии науку или целую научную систему. Проф. Тарханов был на единственной лекции д-ра Бразоля, которую мы имели удовольствие слушать прошлый раз. Если я сказал, что не знай я, что здесь читает лекцию д-р Бразоль, то мог бы подумать, что нахожусь на лекции аллопата, то, конечно, проф. Тарханов мог усмотреть здесь целую науку, потому что он считает аллопатию наукой. Если же я сказал, что не мог отличить лекции д-ра Бразоля от лекции врача-аллопата, то потому, что в лекции д-ра Бразоля ничего гомеопатического не было. Он излагал нам то, что есть в любом учебнике рациональной медицины и что заставляют знать каждого студента 3-го курса. Вот в каком смысле я сказал, что слышу лекцию аллопата[50].

Затем два слова по поводу сделанного укора моей науке. Если бы это сказано было лично мне, то я бы не ответил, но я отвечаю только как представитель науки химии. Я не виноват, что врачи-гомеопаты не знают того, что сказано тысячу раз в учебниках химии: нет абсолютно чистой дистиллированной воды. Если д-ру Бразолю показалось это новостью, то это не недостаток науки, а недостаток тех лиц, которые этой новости не знали, потому что это всем студентам известно. Я должен был защитить химию, потому что в химии никогда этого не говорилось[51].

Председатель: Считаю спор конченным. Долгом своим признаю напомнить, что комиссия музея допустила научные беседы о гомеопатии ввиду, как думало большинство её членов, большого общественного значения этого вопроса. Думаю, что те многолюднейшие собрания, которые состоялись в музее на всех трёх беседах талантливого лектора, доказывают неопровержимо, что упомянутое большинство, признававшее за вопросом большое общественное значение, было вполне право. На этом основании должен высказать от нашего имени следующее пожелание: необходимо, чтобы метод гомеопатического лечения был обстоятельно исследован в специальных сферах, и чтобы результаты такого беспристрастного и строго научного исследования были опубликованы во всеобщее сведение.

В заключение, приношу ещё раз вашу искреннейшую благодарность уважаемому лектору и его уважаемым оппонентам.

(Рукоплескания)

Заседание закрыто[52]

О положении гомеопатии среди опытных наук

Публичная лекция, читанная в Большой аудитории Педагогического музея 20 февраля 1890 г.

Милостивые государыни и милостивые государи!

Я уже имел честь излагать в этой аудитории основные принципы гомеопатического учения.

Гомеопатия, как вы знаете, есть система лечения всех излечимых болезней посредством таких лекарственных веществ, которые в здоровом человеческом организме производят болезненное состояние, в высшей степени сходное с тем, которое подлежит излечению.

Гомеопатия, как наука, даёт нам руководящее правило для верного выбора лекарственного вещества в каждом данном случае, и это правило выражается известной формулой: similia similibus curantur, в основе которой, если вы припомните, лежит закон естественного или физиологического сродства между лекарственными веществами и болезненными процессами. Как магнит имеет сродство к железу, как кислород имеет сродство к водороду, так и лекарственные вещества имеют сродство к известным частям или отправлениям организма, т. е. имеют способность поражать известные органы, вызывая в них определённые изменения в известном направлении и последовательности, и оставляя другие органы без всякого изменения или влияния. Если, например, втирать ртуть в подошвы или в пахи, то поражаются прежде всего не эти части, а полость рта, слизистые оболочки, дёсны и слюнные железы. Или если втирать белладонну в бёдра или в спину, то поражаются раньше всего горло и глаза. Ртуть направляется к слюным железам и белладонна к зрачку как магнит к железу, и в этом именно и заключается специфичность лекарственных веществ. На основании этой специфичности, т. е., избирательного сродства к известным частям организма, предпочтительно перед другими, лекарственные вещества способны вызывать довольно постоянные физиологические эффекты, болезненные симптомы или искусственные болезни, более или менее сходные с естественными болезнями, которым подвержен человеческий организм. Так, Mercurius corrosivus вызывает болезненную картину в высшей степени сходную с дизентерией, Arsenicum — с холерой, Tartarus emeticus и Phosphor производят воспаление легких, Cantharis — воспаление почек, Secale cornutum — склероз спинного мозга, Belladonna — острую манию и т. д. Ганеману принадлежит бессмертная заслуга открытия практического отношения, существующего между естественными и лекарственными болезнями, а именно: всякая естественная болезнь, сходная в своих симптомах с известной лекарственной болезнью, требует для своего излечения именно этого самого лекарственного вещества, и, конечно, наоборот: всякое лекарственное вещество, воспроизводящее в своём действии на организм подобие известной естественной болезни, будет в состоянии излечивать такую болезнь, если только она не вызвана самым лекарством. Поэтому Mercurius corrosivus производит искусственную и излечивает естественную дизентерию, Arsenicum производит искусственные и излечивает естественные катары кишек и холеру, Tartarus emetius и Phosphor производят и излечивают воспаление лёгких, Cantharis производит и излечивает воспаление почек, Belladonna излечивает острую манию. Это постоянное отношение, существующее между болезнью и её лекарством, выражается формулой simlia similibus curantur, подобное подобным лечится, и составляет закон лечения.

Вы помните, что в прежних моих беседах я неоднократно называл гомеопатию «наукой» и её практическое правило лечения — терапевтическим «законом», понимая, конечно, слова «наука» и «закон» в том самом смысле, в каком они употребляются в естественных науках. Вы, вероятно, также помните, что один из моих почтенных оппонентов, с точки зрения строгой науки вообще и физики в частности, отрицал приложимость термина «закон» к гомеопатической формуле similia similibus (см. «О гомеопатическом законе подобия»). А другой оппонент в «Киевлянине» (1889 г., №№ 253–255) ещё недавно исключал гомеопатию из области естественных наук и приравнивал её к грубому эмпиризму и шарлатанству, а в подведении нашей практической формулы под категорию индуктивного или естественного закона усматривал лишь одни неосновательные незаконные претензии гомеопатов. Мне кажется, что такие возражения, высказываемые притом совершенно бездоказательно и голословно, доказывают либо то, что наши оппоненты не знают, что такое гомеопатия, либо не понимают, какое значение имеет слово «закон» в естественных науках, либо нетверды и в том, и в другом. Поэтому прежде чем продвигаться вперёд и развивать новые темы, стоящие на будущей очереди, я постараюсь сегодня очистить себе путь от вышеупомянутых возражений и постараюсь подробнее обосновать своё положение о «научности» гомеопатии, о «закономерности» её руководящего принципа и о равноправности его наравне с другими естественными законами. Мне, значит, нужно показать возможность существования науки в терапии, по аналогии с другими естественными науками; указать, каким требованиям должна удовлетворять терапия, чтобы заслуживать названия «науки», и доказать, что гомеопатия именно этим требованиям и удовлетворяет. Это даст мне возможность ответить сегодня, по крайней мере, на одну категорию возражений, часто направляемых против гомеопатии, тем более, что этот ответ прямо приводит меня в центр моей сегодняшней темы, а именно: какое положение занимает гомеопатия среди опытных наук?

* * *

Опытные, или, иначе, позитивные науки это те, которые:

1) изучают факты или положительные явления природы, доступные органам чувств,

2) исследуют законы или отношения, которые известные явления имеют к другим, им предшествующим, их сопровождающим или за ними следующим, и

3) при изучении явлений природы и исследовании их законов пользуются одними и теми же методами исследования, а именно: наблюдением, опытом и индукцией[53].

Наблюдение состоит в том, чтобы внимательно созерцать и рассматривать и точно отмечать элементы и свойства известного предмета, условия, факта или явления природы, в том виде, в каком они представляются нашим вооруженным или невооруженным органам чувств, не стараясь их воспроизводить или видоизменять по своему произволу. Наблюдение играет в высшей степени важную роль в астрономии, ботанике, зоологии, минералогии, геологии, анатомии и пр.

Опыт не довольствуется одним наблюдением и не ждёт, чтобы изучаемые факты или явления сами представились для изучения, но искусственно воспроизводит требуемое явление, чтобы облегчить себе его изучение, и затем не ограничивается исследованием его в тех условиях, в которых оно даётся нам в природе, но ставит его в новые условия, находящиеся во власти исследователя, чем даётся возможность умножать факты, изолировать явления, исключать случайные и несущественные условия и выделять необходимые и существенные условия происхождения или существования известного явления. Опыт подчиняется тем же правилам, как и наблюдение, но к наблюдению присоединяет ещё эксперимент, т. е. искусственное произведение изучаемого факта, согласно целям и намерению исследователя. Образцом опытных наук могут служить физика, химия и физиология, которые поэтому и называются экспериментальными par excellence.

Индукция или наведение есть мыслительный процесс обобщения, распространяющий заключения от частного к общему и совершенно необходимый во всех науках, имеющих целью открыть свойства тел и законы их подчинения. Только индукция даёт вывод новой и всеобщей истины из частных фактов опыта и наблюдения и открывает нам законы природы, т. е. общий и постоянный порядок, в котором непременно, неизменно и необходимо совершаются или должны совершаться явления природы — конечно, под условием подразумеваемого принципа, что каждое действие имеет свою причину и что одинаковые причины обусловливают одинаковые последствия.

Но из открытого закона должны быть ещё выведены его последствия и практические приложения, поэтому к индукции присоединяется дедукция — мыслительный процесс, выводящей из общей истины частный факт, из общего правила — частное положение, и извлекающий практические последствия из законов, открытых индукцией.

Итак, естественный метод исследования в опытных науках имеет в основании наблюдение, опыт и индукцию, а дедукция дополняет, подтверждает и укрепляет выводы индукции.

Этот же самый метод исследования лежит в основании гомеопатии. Но так как вся сила индуктивного метода заключается в количестве, качестве и убедительности основных фактов опыта или наблюдения, то индукция может иметь вероятность высокой, средней или низкой степени, и нередко случается, что единичные или недостаточно проверенные факты возводятся слишком легко и скоро на степень закона, причём такая индукция будет иметь уже совершенно сомнительное или совсем неправдоподобное значение. Так, между прочим, неоднократно говорилось, что и гомеопатия построена на сомнительной индукции, а именно на известном эксперименте Ганемана с хинной коркой. Это неправда. Я уже имел случай два раза говорить об истории открытия гомеопатии; тем не менее, считаю нужным напомнить её и сегодня.

В 1790 г., т. е. ровно сто лет назад, Ганеман случайно набрёл на факт, что хина в состоянии производить известный вид лихорадки, между тем как свойство её излечивать лихорадки было уже давно известно. Этот факт, как светлый солнечный луч, озарил его творческую мысль и послужил той божественной искрой, которая вдохновляет гениальных изобретателей к своим бессмертным открытиям. Он стал изучать из литературных источников и из собственных наблюдений физиологическое действие таких лекарственных веществ, терапевтические свойства которых были уже хорошо известны и практически испытаны, и что же? К удивлению своему, он везде находил один и тот же результат, а именно, что везде, где больные скоро, прочно и действительно излечивались с помощью лекарств, везде это излечение производилось такими лекарствами, которые в здоровом организме производят подобное себе страдание. Спокойные и беспристрастные наблюдения в течение многих лет ежедневно и постоянно подтверждали факт, что лекарства, излечивающие известную болезнь, в состоянии также и производить весьма сходную болезнь, но только через шесть лет после первого опыта с хинной коркой он в первый раз осторожно обобщает свои наблюдения и произносит: similia similibus, говоря, что острые болезни, пожалуй, могут подчиняться принципу contraria contrariis, но что хронические болезни от противодействующих или аллопатических средств ухудшаются, и для излечения своего требуют подобно-действующих или гомеопатических средств. Однако вплоть до 1799 г. он нередко ещё применял лекарства по обыкновенным, общепринятым тогда принципам и в материальных приёмах; тем не менее, мысль, что все лекарственные вещества должны излечивать такие болезни, какие они сами способны производить в здоровом организм, не покидала его головы и всё крепче вкоренялась в его ум и, поэтому, он наконец решается в широких размерах изучать физиологическое действие лекарственных веществ на здоровый организм и испытывать их терапевтическое действие, согласно предусмотренному им принципу. С 1805 г. он переходит с наблюдательного метода на экспериментальный, изучает на себе и на других здоровых людях многочисленные и новые лекарственные вещества, списывает с натуры лекарственные картины болезней, т. е. болезненные состояния, искусственно производимые этими лекарствами, и затем в своей медицинской практике испытывает действие каждого из них против таких болезненных состояний, которые наиболее сходны с его собственной болезненной картиной, — и вот, согласно его ожиданию, естественные болезни, и не только хронические, но и острые, очень скоро, прочно и приятно поддавались излечению. Тогда он ещё более обобщает своё правило, распространяет его не только на хронические, но и на острые болезни, сокращает сферу применения противоположного метода «contraria contrariis», которому он прежде ещё готов был приписать довольно обширное значение, но который он теперь называет паллиативным и нерациональным, и совершенно уверенно и настойчиво предлагает уже другой, лучший и действительный путь к излечению — гомеопатический. В 1810 г. в предисловии к «Органону» он формулирует свод своих 20-летних наблюдений и опытов в виде практического правила лечения следующим образом: «Чтобы нежно, скоро, верно и прочно исцелять, выбирай в каждом болезненном случае такое лекарство, которое в состоянии произвести сходное страдание («омойон патос»), подобное тому, которое подлежит к излечению (smilia similibus curentur)».

Вот это вкратце исторически ход развития гомеопатии. История говорит, что и Архимед открыл свой закон удельного веса случайно, а именно при погружении в полную ванну, причём часть воды, конечно, выплеснулась вон. История прибавляет, что он в неописанном восторге выскочил из ванны и начал бегать кругом по комнате с неистовым криком: «Эврика, эврика!», т. е. «Я нашёл!». Действительно, он в этот момент нашёл закон, что всякое твердое тело, погружённое в жидкость, вытесняет объём жидкости, равный собственному объёму, и теряет в своём весе столько, сколько весит объём вытесненной им жидкости. Проверочные опыты и точные наблюдения всецело подтвердили закон Архимеда. История также говорит, что и ньютоновский закон притяжения был усмотрен или постигнут Ньютоном в единичном случае, а именно при наблюдении падающего яблока. В уме великого наблюдателя внезапно блеснула мысль, что сила, заставляющая яблоко падать, может быть, та самая, которая заставляет луну и планеты вращаться в своих орбитах, и что закон свободного падения тел есть лишь частный случай всеобщего закона или отношения, существующего между всеми телами. Значительное количество последующих опытов, наблюдений и вычислений подтвердило эту первоначальную гипотезу, которая действительно и оказалась всеобщим законом механических отношений между двумя системами небесных тел и между физическими телами вообще. Закон качания маятника открыт Галилеем тоже случайно, при наблюдении качающейся люстры. То же самое случилось и с гомеопатическим законом подобия. Из единичного случая, а именно из случайного эксперимента с хинной коркой, в гениальной голове Ганемана только сверкнула смелая гипотеза: не существует ли для всех лекарств такое же самое отношение, как и для хины, между болезненными симптомами, которые они производят у здорового, и болезненными симптомами; которые они излечивают у больного. Эта мысль навела его на необходимость исследования лекарств на здоровом человеческом организме, и эти исследования заложили краеугольный камень великолепного и грандиозного здания, из которого выросла новая медицинская школа, приведшая в изумление весь мир и послужившая новой эрой в истории медицины. Гомеопатия — не кабинетная теория, основанная на умозрительных гипотезах, а в строгом смысле «Опытная медицина (Heilkunde der Erfahrung), как её окрестил сам Ганеман в своём замечательном этюде 1806 года. Между открытием свойства хинной корки и появлением «Органона» прошло целых 20 лет глубокого размышления и неусыпного труда и наблюдения, в течение которых Ганеман сначала синтетически искал общий закон, которому подчинены частные случаи излечения, а затем аналитически определял частные законы, которым подчинено сложное явление излечения. Все отдельные части гомеопатии воздвигались шаг за шагом, медленно и постепенно, после многих лет внимательного изучения, являясь, таким образом, результатом точного наблюдения, строгого опыта и истинной индукции из тщательно собранных и добросовестно проверенных фактов.

Но, по самому существу логического процесса индукции, все индуктивные законы представляют лишь вероятность низкой, средней или высокой степени; вероятность высокой степени в опытных науках может считаться достоверностью. Спрашивается, какую же степень вероятности имеет индукция «similia similibus»?

Чтобы обеспечить относительную достоверность индуктивного вывода, Бэкон, основатель опытного метода, ставит два главных правила: 1-е, увеличивать число наблюдений и разнообразить условия их происхождения, 2-е, определять условия, исключающия известное явление.

Положительные факты, подтверждающие закон подобия, имеют теперь безусловно подавляющее значение. Не говоря уже о 50-ти летних наблюдениях такого тонкого, проницательного и гениального наблюдателя, как Ганеман, не говоря о миллионах положительных наблюдений скептических, осторожных, добросовестных и превосходных врачей по всему свету, всецело подтвердивших и постоянно подтверждающих опыт учителя при разнообразнейших условиях наблюдения над всевозможными острыми и хроническими болезнями у лиц всякого возраста, пола и темперамента при всяких гигиенических условиях во всех странах земного шара, под всеми градусами широты и долготы, не говоря о количестве и качестве положительных и проверенных наблюдений из гомеопатических лечебниц, больниц, госпиталей и клиник, — мы в настоящее время имеем поразительную массу непроизвольных доказательств в пользу закона подобия в лучших сочинениях господствующей школы.

Так, Труссо говорит: «Опыт доказал, что многочисленные болезни излечиваются средствами, которые действуют в том же направлении, как и причина болезни, против которой их употребляют… Аналогия, этот столь верный руководитель в терапии, приводит нас в лечении помешательства к употреблению белладонны, именно вследствие того, что белладонна производит временное помешательство».

Штрюмпель в своём «Руководстве» приводит факт аналогии между спинной сухоткой и эрготизмом, т. е. хроническим отравлением эрготином, который вызывает в задних столбах спинного мозга анатомические изменения, а также и клинические симптомы, весьма сходные со спинной сухоткой. А немного дальше, тот же Штрюмпель рекомендует эрготин в малых дозах, как средство для лечения спинной сухотки. Невзирая на все попытки истолковать это кажущееся противоречие и объяснить механизм действия лекарства, факт остаётся фактом. Лекарство, вызывающее у здоровых людей в больших и продолжительных приемах известное патологическое страдание, рекомендуется в малых приемах, как лекарство против такого самого патологического страдания, происходящего от другой этиологической причины. Это и есть чистая гомеопатия, настоящий смысл закона подобия.

Жермен Сэ также констатирует сначала факт, что у здоровых людей наперстянка (digitalis) часто вызывает перемежающийся пульс, а затем прибавляет: «По странному капризу, эта же самая наперстянка излечивает такую перемежаемость пульса у людей, страдающих ею!». Но там, где непосвящённый усматривает только «странный каприз», там посвящённый видит строгий закон, и всякий гомеопат знает наперёд, что если лекарство производит у здорового перемежающийся пульс, то ео ipso оно будет исправлять такую перемежаемость у больного, потому что similia всегда similibus curantur.

Дюжарден-Боме рекомендует против эпилепсии пикротоксин, давно употребляемый в гомеопатии против этой болезни в виде кукольвана (Cocculus), и прибавляет, что пикротоксин в опытах Chirone и Testa производил настоящую искусственную эпилепсию. Тот же автор говорит, что йод и йодистые препараты производят у здоровых людей альбуминурию (появление белка в моче); тем не менее, против альбуминурии у больных рекомендует йод и йодистые препараты.

Пределы времени, имеющегося у меня сегодня в распоряжении, не позволяют мне привести ещё бесчисленные примеры бессознательной, а иногда и сознательной, но тщательно скрываемой гомеопатии в практике лучших представителей старой школы. Но эта homoeopathia involuntaria служить невольным, но весьма убедительным подтверждением положительных фактов, свидетельствующих об истинности закона подобия.

Наконец, в последнее время лучшие европейские фармакологи, Филипс, Бартоло, Сидней Рингер и особливо Лодер Брёнтон, вторгаются в гомеопатическую фармакологию, похищают из неё наши средства и пускают их в оборот в своих руководствах против тех самых болезней, которые они вызывают у здоровых и согласно гомеопатическим показаниям, но тщательно скрывая литературные источники, откуда эти средства заимствованы (см. «Гомеопатический вестник», 1887, № 3, стр. 198–216, и 1888, № 12, стр. 808–833). Таким образом, огромное количество гомеопатических средств входит в аллопатическую практику, и врачи, употребляя их эмпирически, бессознательно применяют закон подобия, но честь их открытия и введения во всеобщее употребление по незнанию приписывается не гомеопатам, которым она поистине принадлежит, а вышеупомянутым авторитетам. Но уже самый факт этого нового рода научного мародёрства косвенным образом блистательно доказывает практическое достоинство нашего учения[54].

Впрочем, нужно сказать, что между противниками гомеопатии есть и такие, которые, не видя решительно никакой возможности отрицать значение гомеопатии, готовы ей приписать только ограниченное значение. Так, например, известный медицинский журнал «Die Allgemeine Medicinische Centralzeitung» (1882, № 54, 6 Juli) говорит: «Мы сами, согласно нашим сведениям и испытаниям, признаём за гомеопатическим методом действия безусловное право гражданства (unbedingte Berechtigung) и даже преимущество её для многих лиц и для известных случаев; скажем более, мы считаем долгом каждого добросовестного врача применять её там, где она показана, чему мы могли бы представить множество примеров». А Лодер Брёнтон в предисловии к последнему изданию своего «Руководства», стараясь смыть с себя справедливое обвинение в литературной краже, вынужден сделать следующее важное признание: «Рациональные практики признают за этим правилом (similia similibus) только частичное применение»; по его мнению, «Правило similia similibus не составляет гомеопатии», и только «всеобщее применение его есть гомеопатия». По его мнению, различие между «рациональными» врачами и гомеопатами заключается в том, что первые признают за законом подобия частичное, а вторые всеобщее значение. Вот до каких жалких размеров спустилась оппозиция против гомеопатии, но даже и тут она основана на недоразумении, проистекающем из незнания гомеопатической литературы. Из всего, что писал Ганеман и лучшие его ученики, прямо видно, что никогда ещё ни один знающий и образованный врач-гомеопат не считал закона подобия единственным и исключительным правилом во всех случаях, где требуется врач, хирург, акушер или гигиенист. Напротив, все гомеопаты с Ганеманом во главе признавали значение причинного, антидотарного, а в некоторых случаях даже и антипатического лечения, чем, понятно, урезывается безусловная всеобщность закона подобия.

Но второе требование Бэкона для обеспечения достоверности индуктивного вывода, а именно, в данном случае, определение условий, исключающих применимость закона подобия, ограничивается следующими опытными положениями, составляющими, так сказать, простые аксиомы, не требующие доказательства.

Закон подобия не имеет места в тех случаях,

1) где возбуждающая причина болезни постоянно присутствует и находится в действии;

2) где, по удалении причины болезни (посредством химических, механических, антипаразитарных или гигиенических мер), болезнь исчезает сама собой;

3) где болезнь происходит от разрушения тканей, не способного уже к дальнейшему восстановлению;

4) где жизненная энергия или естественная сила реакции в организме истощена; и, наконец,

5) где сходство с естественной болезнью не может быть воспроизведено в здоровом человеческом организме посредством соответствующих лекарственных средств.

Таким образом, путём исключения, мы находим, что сфера действия закона подобия ограничивается болезнями, сходными с такими, которые могут быть воспроизведены посредством лекарственных средств и существуют в организме, обладающем целостью тканей и реактивной способностью, необходимыми для выздоровления, под условием удаления или прекращения действия производящей причины болезни.

Или, рассматривая область действия закона подобия с другой стороны, с точки зрения различных лекарственных средств или агентов, влияющих на здоровый человеческий организм, и применяя опять метод исключения, мы найдём, что similia similibus не относится

1) к средствам, преднамеренно вводимым с целью химического действия на организм;

2) к средствам, применяемым лишь для механических целей;

3) к средствам, необходимым для развития здорового организма; и

4) к средствам, употребляемым для непосредственного удаления или уничтожения паразитов, внедряющихся в человеческое тело.

Откуда следует, что неисключенные средства, подведомственные закону подобия, будут тe, которые действуют на организм не в силу грубо химических, механических или гигиенических свойств, но способны динамически или специфически вызывать в здоровом организме болезненные состояния, сходные с теми, какие наблюдаются у больных.

Вне этой сферы гомеопатическое лечение неуместно, но в обширных пределах своей ясно очерченной сферы гомеопатическая формула, в силу многочисленности и доброкачественности положенных в её основу положительных наблюдений, представляет вероятность высочайшей степени и имеет уже всеобщее и принудительное значение закона природы, подтверждаемого ежедневно (в течение вот уже скоро 100 лет) новыми, повторными и положительными наблюдениями, легко и постоянно доступными проверке и контролю каждого честного и добросовестного врача.

До сих пор я старался только уяснить вам метод, т. е. путь или направление, по которому развивалась гомеопатия, и вы видите, что это тот самый единственный путь, на котором рождаются, вырастают и совершенствуются все опытные науки, а именно: наблюдение, эксперимент и индукция.

Теперь пойдём дальше и посмотрим на смысл и содержание всех опытных законов.

Я уже сказал, что опытные науки изучают лишь позитивные факты опыта и наблюдения и их законы. Если данные факты или явления подчиняются известному опредёленному и постоянному порядку возникновения и если они неизменно повторяются при одних и тех же условиях, то мы говорим о законе, управляющем этими явлениями. Опытные науки не занимаются исканием абсолютных или «рациональных» причин или причины всех причин, объясняющей начало и конец вещей; они ограничиваются исследованием относительных или эмпирических причин, т. е. фактов в их взаимодействии и соотношении с другими фактами, и, прилагая индуктивный метод к исследованным фактам, выводят опытные законы. Следовательно, в индуктивных науках законом называется обобщение из эмпирических фактов, выражающее отношение между двумя сериями опытных явлений. Всё, что вне этих реальных фактов опыта и наблюдения, всё это роман, фантазия, метафизика, философия — все прекрасные вещи в своё время и на своём месте, но не в позитивных науках при исследовании опытных законов природы. Натуралист не знает и не доискивается причины и сущности тяготения, света, электричества, химического сродства, но довольствуется установлением общей связи или взаимного отношения между двумя фактами или явлениями природы, и конечным предметом всех естественных наук всегда служат две серии самостоятельных явлений, связанных между собою формулой их взаимного соотношения друг к другу.

Так, например, в астрономии и в физике мы имеем дело с физическими фактами и свойствами двух небесных или земных тел по отношению к их объёму, весу, массе, плотности и взаимному друг от друга расстоянию, и имеем эмпирическую формулу, гласящую, что притяжение между телами прямо пропорционально массам и обратно пропорционально квадратам расстояния — это и есть известный ньютоновский закон притяжения, выражающий не более и не менее как всеобщее механическое отношение, существующее между физическими телами; закон, хотя и доступный теперь математическим или дедуктивным доказательствам, но открытый, проверяемый и подтверждаемый опытом и наблюдением, посредством методов, свойственных этим наукам.

В оптике мы изучаем свойства освещающих и освещаемых или светящих и светоотражающих тел и через наблюдение относительных положений падающего и отражённого луча и отражающей поверхности мы получаем эмпирическую формулу, гласящую, что угол падения света равен углу его отражения — это и есть один из законов отражения света, выражающий оптическое отношение между двумя телами, и проверяемый и подтверждаемый опытом, посредством методов, свойственных оптике.

Также и в химии, изучая, например, соединения двух или более тел, положим, ртути и хлора, мы находим, что ртуть даёт два соединения с хлором, хлористую ртуть или каломель и двухлористую ртуть или сулему. В каломели 35,4 хлора соединяются всегда с 100 частями ртути, а в сулеме 35,4 хлора — всегда с 2 х 100 частями ртути. Подобное же постоянство относительна весовых количеств всех тел, вступающих между собой в сочетания, мы наблюдаем во всех процессах химического соединения двух или больше тел; таким образом, мы имеем химические свойства или эмпирическую формулу, их связывающую, и гласящую, что элементы соединяются между собой в неизменно определённых, им свойственных весовых количествах или паях или в кратных отношениях этих количеств — это и есть известный закон кратных отношений, выражающий, как уже самое название показывает, химическое отношение, существующее между телами, и проверяемый опытом посредством методов, свойственных химии.

Терапия, как наука о лечении больных посредством лекарств, если она действительно хочет быть наукой, должна иметь руководящей закон, согласно которому мы могли бы верно избирать лекарство для излечения каждого индивидуального случая заболевания. Какого же свойства может быть этот закон?

Конечно, первый и верховный закон, управляющий деятельностью врача у постели больного, есть прежде всего sublata causa tollitur effectus, т. е. с удалением причины уничтожается последствие болезни. Везде, где есть очевидная и непосредственная причина болезни, она должна быть удалена — хирургической ли операцией, механической манипуляцией, химическими или физиологическими антидотами, гигиеническими мероприятиями и т. д., потому что одного причинного показания совершенно достаточно для всех случаев, где, по удалении причины болезни, болезнь исчезает сама собой, т. е. где восстановление нормального физиологического равновесия происходит без всяких искусственных стимулов, а лишь путем самобытной целительной силы организма. Отрицать же существование этой силы в организме, как бы мы её ни называли, невозможно, потому что мы на каждом шагу видим, что природа снабдила наш организм таким мудрым устройством и такими остроумными приспособлениями, которые дают ему возможность, в противопоположность машине, самостоятельно сопротивляться всевозможным вредным влияниям, выдерживать временное нарушение его равновесия и потом снова возвращаться к нормальному отправлению всех своих обязанностей. Поэтому наш организм нередко самостоятельно выходит победителем из борьбы с многоразличными возбудителями болезней без всякой помощи врача и не только, будучи поставлен в хорошие гигиенические условия, но весьма часто и при самых антигигиенических условиях. При существовании же этой несомненной целительной силы организма, удаление удалимых и ближайших причин болезни является первой и наиважнейшей задачей для врачей всех школ, сект и направлений.

Вы, может быть, припомните, что мой почтенный оппонент на первой моей беседе хотел вас уверить, будто Ганеману не нужно было знать причины болезни. Но уже в примечаниях моих к тексту прений я показал, что мой оппонент, в лучшем для себя случае, не понял того, что он читал, потому что Ганеман категорично говорит: «Если причина, возбуждающая или поддерживающая болезнь (causa occasionalis), очевидна, то, без сомнения, необходимо устранить её прежде всего. Понятно, что всякий благоразумный врач всегда постарается удалить случайную причину болезни, если она существует, после чего страдание обыкновенно оканчивается само собой» («Органон», 5-е издание, § 7 и примечание к нему).

Но, к сожалению, причины огромного большинства болезней неизвестны, неуловимы или неудалимы, а с другой стороны, если они даже известны и удалимы, то весьма часто одного удаления причины бывает недостаточно и болезнь не излечивается сама собой даже при самых идеальных гигиенических условиях, но, наоборот, очень скоро излечивается и притом при самых антигигиенических условиях под влиянием специального стимула, называемого лекарством. Vis naturae medicatrix (целительная сила природы) имеет силу только там, где возбуждающая причина болезни не нарушила предала эластичности организма. Но где этот предел нарушен, там, невзирая на удаление первоначальной причины, болезнь, тем не менее, развивается во всей своей силе, преследует своё роковое течение и требует уже для своего излечения какого-либо другого принципа, а не причинного, который в этих случаях уже не достигает цели. Тут уже одной природы, гигиены и пассивного выжидания недостаточно; тут уже нужно искусство терапии и активное вмешательство врача.

Прошу помнить, что я тут говорю не о хирургическом, механическом, профилактическом или гигиеническом, а исключительно о лекарственном вмешательстве и подразумеваю терапию в тесном смысле, т. е. науку, занимающуюся приложением специальных лекарственных стимулов к излечению больного организма.

Какого же свойства может и должен быть закон, управляющий выбором лекарственных средств для излечения болезней? Возможно ли лечить самое существо болезни? Конечно, нет, потому что внутренняя сущность болезней нам неизвестна; она тождественна с самой жизнью, тайна которой от нас сокрыта. С этой точки зрения Вирхов и говорит, что терапия, как наука, будет возможна лишь тогда, когда у нас будет биология, т. е. наука о жизни. Я сейчас покажу, что эта точка зрения совершенно неправильна, иначе, с практической стороны, неужели нам сидеть, сложа руки, в ожидании, что когда-то к нам слетит познание жизни? К счастью, нет, этого не нужно, и вот почему.

Я уже сказал, что содержанием всякой естествоиспытательной науки являются две серии опытных или наблюдательных фактов или явлений, и закон, связывающий эти факты и выражающий постоянное и неизменное между ними отношение. Терапия, как опытная наука, тоже имеет дело с двумя сериями фактов или явлений; с одной стороны — с явлениями естественных болезней, с другой — с явлениями лекарственного действия на человеческий организм, и, как всякая опытная наука, если она действительно таковая, должна иметь закон, выражающей какое-либо общее отношение между этими двумя сериями явлений. Но всякое лекарственное вещество в большей или меньшей степени есть яд, который в больших или меньших приёмах вредно влияет на здоровый организм и действует на него болезнетворно или патогенно, т. е. возбуждает в нём искусственную или, пожалуй, лекарственную болезнь. Поэтому физиологическое действие лекарств можно изучать с точки зрения искусственных болезней, производимых лекарством в здоровом человеческом организме, и свод болезненных явлений, искусственно производимых лекарством в здоровом организме, для краткости можно назвать патогенезией лекарства. Следовательно, повторяю, терапия как наука о лечении больных посредством лекарств, должна иметь дело, во-первых, с двумя сериями фактов; с одной стороны — с явлениями естественных болезней, или с патологией; с другой стороны — с явлением лекарственного действия на человеческий организм или с патогенезией; во-вторых, с эмпирической формулой, связывающей патологию с патогенезией, т. е. выражающей какое-либо общее и постоянное отношение между болезнями и лекарствами или, лучше сказать, между симптомами болезни и симптомами лекарства, которое должно её излечить, понимая симптом в смысле родового выражения, вмещающего в себя всё, что относится к проявлению естественной или лекарственной болезни, т. е. как функциональные страдания, так и органические и патологические изменения в органах.

Эта формула и установлена Ганеманом и гласит: similia similibus curantur; она утверждает эмпирически факт опыта и наблюдения, что между болезнью пациента и лекарством, долженствующим его излечить, должно существовать гомеопатическое отношение, т. е. отношение сходства или подобия — другими словами, лекарство должно быть в состоянии возбуждать в здоровом человеческом организм болезненное состояние или лекарственную болезнь, наивозможно сходную с болезнью данного пациента. Это и есть гомеопатический законд подобия, который, как и все опытные законы, как законы притяжения, отражения и преломления света, химического сродства и пр., выражает взаимное отношение между двумя сериями явлений, а именно, между больным организмом и исцеляющим его лекарством, и проверяется и подтверждается опытом, посредством методов, свойственных терапии.

Почему астрономы полагаются на ньютоновский закон притяжения? Потому что они его ежедневно и ежечасно проверяют с неизменно одинаковым результатом. Почему гомеопаты полагаются на ганемановский закон подобия? Потому что в своей сфере действия он неизменно приводит их к однообразному результату, а именно, к легчайшему, скорейшему, приятнейшему и радикальнейшему излеченио всех вообще излечимых болезней. Понятно, кто не хочет видеть солнечного света, тому стоить только закрыть глаза; но это умышленное закрывание глаз нисколько не мешает солнцу ярко светить среди неба для всякого ищущего и жаждущего его света.

Теперь пойдем ещё дальше и посмотрим, какие признаки придают всякой опытной науке характер «научности», и каковы должны быть свойства опытной науки, чтобы она имела все права называться «наукой»?

Одним из первых условий всякой истинной науки, как справедливо показал Карроль Дёнгам, является возможность её бесконечного совершенствования во всех своих частях без ущерба её целости. Для иллюстрации этого положения достаточно лишь указать на раньше упомянутые мной науки — астрономию, физику и химию, и вспомнить, какой громадный прогресс совершился в этих науках со времени их возникновения, насколько шире и полнее стало наше знание фактов, занимающих эти науки, насколько понятнее и точнее стали наши сведения о частных явлениях, подведомственных этим наукам, и насколько многочисленнее и разнообразнее стали новые элементы, чуть ли не ежедневно входящие в их состав. Если же мы вникнем в дело немножко поглубже и поищем условия совершенства всех этих наук, то мы найдём везде и всегда один и тот же факт, а именно, неизменность эмпирических законов, невзирая на какой бы то ни было прогресс в опытных науках, и полная независимость эмпирических законов от каких бы то ни было теорий или гипотез их объяснения.

В астрономии, например, этой точнейшей и совершеннейшей из всех наук, её главный и всеобщий закон притяжения совершенно независим от каких бы то ни было попыток объяснить сущность притяжения. Астрономия вовсе и не теряется в разрешении праздного вопроса, какая есть первая причина движения небесных тел. Она лишь изучает движения светил по отношению друг к другу в пространстве и вокруг собственных осей, и старается уяснить себе взаимные отношения, существующия между планетами. Относительно сущности притяжения и причины ньютоновского закона именно в этой, а не в другой форме, можно воздвигать какие угодно гипотезы; всеобщая эмпирическая формула от этого не изменяется и остается неприкосновенной, потому что она служит выражением достоверных фактов опыта, наблюдения и твёрдого знания, и в этом сила и залог неограниченного прогресса обладающей ею науки. Весьма плачевно было бы состояние астрономии, если бы её закон был построен на одной из многочисленных гипотез относительно возможной причины тяготения. Причины и внутренние двигатели явлений природы от нас навек сокрыты и могут служить лишь предметом нашей фантазии и изменчивых философских умствований и спекуляций. С каждым новым открытием, с каждым новым фазисом в истории развития науки, с каждым новым направлением в философских верованиях учёных, должны были бы возникать новые гипотезы, отвергающие старые, а вместе с тем и уничтожающие прежние законы или формулы, на них построенные и соответствовавшие прежнему состоянию науки. Это был бы процесс постоянного созидания и немедленного вслед затем разрушения; на таком зыбком, неверном и переменчивом основании невозможно было бы никакое прочное здание, невозможен был бы истинный прогресс науки.

Точно также и в физике законы распространения, отражения и преломления света остаются неизменны и непоколебимы, невзирая на все грандиозные усовершенствования и открытия в области физики вообще и оптики в частности. И если вникнуть в условия столь поразительной быстроты развития этой науки, то мы опять увидим, что фактический прогресс находился в полной независимости от тех или других гипотез относительно сущности световых явлений и теорий происхождения света. Ученые могли и могут придерживаться каких угодно мнений относительно причины и сущности света, но эмпирические законы света не только от этого не изменяются, но, наоборот, крепнут, выдерживают натиск всяких гипотез, опрокидывают их и подчиняют под свою власть. Известно, например, что существуют две главные теории физических явлений света, теория истечения и теория волнообразного колебания, взаимно друг друга исключающие. Как грустно и безнадёжно было бы состояние оптики, если бы, вместо того, чтобы опираться на твёрдо установленный эмпирически закон, она должна была бы опираться на физическую теорио о сущности света. В самом деле, до начала этого столетия теория истечения особого светящего вещества или светящейся материи казалась наиболее правдоподобной, но со времени исследований Физо, Фуко, Френеля и др., гипотеза волнообразного колебания получила решительный перевес над первой. Если бы оптика находилась в зависимости от теории, то все практические выводы, построенные на теории истечения, должны были бы свестись к нулю, как только установилась теория волнообразного колебания, чего, однако, ничуть не бывало. Или опять, в настоящее время эта последняя теория ещё занимает умы физиков и, действительно, имеет очень много за себя; но, не сегодня-завтра теория существования эфира может измениться, преобразиться или вовсе провалиться, и, в таком случае, всё здание, построенное на «эфирном» основании, должно было бы с неимоверным треском рухнуть в дребезги. И если бы получила снова большее значение теория истечения или какая-либо другая, то нужно было бы опять перестраивать здание сызнова, применяясь к данному состоянию научных взглядов и теорий. Таким образом, вместо беспрерывного поступательного движения вперед, вместо бесконечного прогресса, мы имели бы бесконечное шатание взад и вперёд и безнадёжный труд Сизифа вечно разрушать свой собственный труд.

Совершенно то же самое и в химии. Методы исследования сделались точнее и совершеннее, сведения наши о химических свойствах всевозможных старых и новых тел стали неизмеримо богаче, но закон кратных отношений остаётся ненарушимым. Для объяснения его принимают, что материя состоит из очень малых частичек, химически неделимых и называемых атомами, и что атомы соединяются в молекулы. Но дело в том, что закон постоянных и кратных отношений, как эмпирический или индуктивный вывод из фактов опыта и наблюдения, представляет закон естественный, непоколебимый и вечный, невзирая ни на какие будущие успехи теоретической химии; допущение же существования атомов есть лишь гипотеза, предположение, вероятность, хотя и имеющая за собой большое правдоподобие. Изучая же условия развития и усовершенствования химии, мы встречаем тот же факт, что и во всех опытных науках, а именно, что прогресс в области этой науки не только совершенно не зависел и не зависит от попыток объяснения сущности химического сродства и внутренней причины закона кратных отношений, но, наоборот, именно и оказался возможным в силу этой независимости от теории и гипотезы. Если бы практическая химия строила свои открытия на теории строения материи, хотя бы на такой солидной и прекрасной, как атомистическая, то это было бы жалкое здание на песке, потому что взгляды и теории насчёт строения материи подвергались и будут постоянно подвергаться превращениям, сообразно с состоянием наших знаний и с духом времени и века, и с каждым превращением, с каждым новым фазисом в развитии науки, не говорю уже о коренных революциях в науке, факты, построенные на теории, неминуемо должны были бы гибнуть, а, следовательно, не могло бы быть и речи об истинном прогрессе в науке.

Итак, первым признаком «научности» опытных наук является возможность их неопределённого и бесконечного совершенствования без ущерба неприкосновенности их опытных законов, что только и возможно при полной эмансипации их от объяснительных теорий и гипотез.

Применяя только что сказанное к терапии, мы должны сказать, что и лекарственная терапия, если хочет быть «наукой», должна быть способна к бесконечному совершенствованию без разрушения или отрицания раньше принятых и установленных фактов.

Едва ли нужно тратить много слов для доказательства, что господствующая школьная медицина не удовлетворяет этому первому требованию всякой науки.

Официальная медицина придерживается в терапии двух главных методов, из которых каждый имеет своих крупных представителей. Одни хотят основать научную терапию на теории сущности болезни; это — рационалисты; другие отвергают теорию, но основывают терапию на численных данных, полученных из наблюдения и опыта над больными; это — методисты.

Первая школа, горделиво величающая себя «рациональной», прежде всего всегда ищет гадательную причину или сущность болезни, а затем выставляет против этой гадательной причины лекарственное вещество с гадательным физиологическим действием, и, таким образом, правильно и без осечки два раза попадает впросак: в первый раз — вследствие недоступности для нас знания внутреннего свойства вещей и болезней, во второй раз — вследствие принципиального несовершенства фармакологических сведений и полной неудовлетворительности всех фармакологических теорий действия лекарственных веществ. И так как патологические гипотезы и фармакологические теории у разных врачей взаимно различны и противоположны и, кроме того, ежедневно меняются, то и рациональное лечение одних и тех же болезней весьма различно в данное время у разных клинических авторитетов и в разные времена у одних и тех же авторитетов. Эта беспрерывная смена личных взглядов и голословных мнений, калейдоскоп самых неожиданных метаморфоз и превращений, фантасмогория вечных и постоянных иллюзий, самообманов и заблуждений. Я сегодня не буду приводить примеров бесконечного несогласия относительно «рационального» лечения любой болезненной формы в данное время со стороны лучших представителей клинической медицины — это отняло бы слишком много времени, хотя и представило бы хорошенькую иллюстрацию так называемой научности рациональной школы — но только в самых коротких словах напомню вам о существовании следующих главных школ в истории медицины. Одна школа делила все болезни на холодные и горячие и на влажные и сухие и, comme de raison, противоставляла холодным болезням горячительные средства и горячим — охлаждающие, также сухим болезням — увлажняющие и влажным — высушивающия средства. Эта школа считала себя рациональной. Другая школа пребывала в убеждении, что все болезни происходят от избытка или недостатка возбудительности, от так называемой стении или астении, и против стенических болезней предписывала астенические средства, а против астенических — стенические средства. Эта школа тоже считала себя очень рациональной. Третья школа усматривала причину всех болезней в приливах и скоплении крови в различных органах и лечила все болезни посредством местных и общих кровоизвлечений, и вы знаете, что никакие войны и никакие самые губительные эпидемии не наделали человечеству столько зла, вреда и несчастья, как медицинский вампиризм прежних годов, пока, наконец, огненное слово и мощная энергия Ганемана не положили предела неистовству господствующей школы. Тем не менее, эта школа считала себя чрезвычайно рациональной и с презрением смотрела на гомеопатов, отвергавших кровопускание. Оказалось, что гомеопаты были правы; кровопускания coup sur coup отошли в область истории, наряду с пытками священной инквизиции и с сожжением ведьм и еретиков, но рациональная школа продолжает с презрением смотреть на гомеопатов, потому что они не разделяют их современной рациональности. Современная рациональная школа видит причины огромного большинства болезней в микробах и бактериях, и не только заразные болезни, но и накожные, рак, даже бородавки должны иметь своего микроба. Увлечения доходят до того, что недавно один учёный, конечно, из рациональных, возвестил миру, будто сама старость есть болезнь, обязанная своим существованием микробу: стоит только изловить этого микроба и найти против него противоядие, и старости больше не будет. И вот, в ожидании вечной молодости и обещанного бессмертия, «рациональная» школа устремилась в погоню за микробами, а до поры до времени думает излечивать инфекционные болезни посредством внутренней дезинфекции, направляя против микробов весь арсенал антимикробных средств. Это считается верхом рациональности, и никогда ещё ни одна из бесчисленных рациональных школ так не кичилась своей научностью и рациональностью, как современная. Но, невзирая на такое самообожание, лекарственная терапия инфекционных болезней, по словам её лучших представителей, не только не принесла с собой лучших практических результатов, но, наоборот, терпит вечные неудачи. Давно ли, кажется, я был студентом здешней Военно-Медицинской академии и от всех моих уважаемых наставников здесь, и от лучших клиницистов заграницей, с жадностью воспринимал учение, что во всех острых и инфекционных болезнях главный враг больного есть лихорадка, и жаропонижающее лечение считалось верхом рациональности и противолихорадочные средства — главным оружием рационального врача. Давно ли? Каких-нибудь 13–15 лет назад. А что теперь говорит «наука»? Она говорит, что понижением температуры не только не сокращается ни на один день течение острой болезни, но, наоборот, замечается скорее замедление выздоровления и лихорадка не рассматривается не только как враг больного, но как благодетельный процесс уравнительной реакции организма. То, что ещё так недавно было так научно и рационально, теперь уже, так скоро, и ненаучно, и нерационально. Сегодня микробы считаются главным врогом больного, но недолго нам ждать: скоро и их признают, как и лихорадку, благотворным явлением и регуляторным актом природы, и антимикробное лечение будет и нерациональным, и ненаучным. Но так ли или иначе, но лекарственная терапия рациональной школы всегда терпела и впредь будет терпеть fiasco, доколе она исходит из ошибочной мысли лечить гадательную причину болезни посредством лекарства с гадательным механизмом действия. Вся научность рациональной школы при такой исходной точке заключается в том, что ежедневно рождаются новые гипотезы и теории на развалинах старых, и эти новые являются большей частью мертворождёнными младенцами или выкидышами и недоносками, неспособными к жизни и развитию и уступающими своё место новым, столь же недолговечным и непрочным созданиям. О безостановочным прогрессе в лекарственной терапии рациональной школы не может быть и речи[55].

Вторая школа, методическая, основывает свои терапевтические действия на медицинской статистике. Если на 1 000 случаев известной болезни, скажем, холеры или дифтерита, при лечении способом А выздоровело 500 человек, а на 1 000 случаев той же болезни при лечении способом В выздоровело 300 человек, и, наконец, на 1 000 случаев той же болезни при лечении способом С выздоровело 200 человек, то способ А воспринимается как господствующий метод лечения данной болезни. Не говоря о том. что такой метод принимает в соображение лишь большинство заболеваний, упуская совершенно из виду меньшинство, и, будучи слишком общим, не удовлетворяет условиям истинно научной терапии, требующей индивидуализации или обособления каждого данного случая, н, о этот метод. кроме того, не допускает возможности бесконечного совершенствования, потому что каждая лишняя или новая сотня или тысяча наблюдений, прибавленная к прежним, может совершенно изменить предыдущие заключения и выдвинуть вперёд лечение С или какое-либо новое другое, предпочтительное перед прежде принятым, и произвести целый переворот в практическом лечении данной болезни.

Поэтому, самовеличающая себя «научной», так называемая физиологическая школа не удовлетворяет первому требованию «науки» — способности бесконечного совершенствования без ущерба целости и неприкосновенности раньше признанных и установленных фактов.

Посмотрим, удовлетворяет ли этому требованию гомеопатия? Вы уже видели, что гомеопатия имеет дело с законом, выражающим отношение между явлениями болезни с одной и явлениями лекарственного действия с другой стороны, но изучение обеих серий явлений в гомеопатической школе не ставится в зависимость от каких бы то ни было теорий или гипотез, стремящихся объяснить внутреннюю сущность этих явлений. Ганеман орлиным оком усмотрел, что из твёрдой и точной опытной науки должны быть исключены все предположения, вымыслы и голословные мнения, и что патология и фармакология (или патогенезия) должны содержать в себе лишь то, что на тщательный и добросовестный допрос отвечает нам сама природа, а таким содержанием может и должна быть только совокупность болезненных симптомов как в естественных, так и в лекарственных болезнях. Но совокупность симптомов, как выражается сам Ганеман, обнимает «все изменения в состоянии души и тела больного, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач», поэтому под симптомами мы подразумеваем всевозможные структурные и функциональные уклонения от здорового состояния, т. е. как объективные, так и субъективные явления болезни, и, конечно, совокупность таких симптомов, в обширном смысле этого слова, и составляет всю болезнь, познавать которую иначе, как из симптомов, мы не можем. Поэтому в патологии, всё, что врач в состоянии наблюдать и распознать у своего больного при помощи усовершенствованных методов исследования, всё это составляет для гомеопата симптомы, внешние проявления болезни, положительные результаты наблюдения, твёрдые и опорные факты для диагноза; всё же, что позади, все физиологические теории, патологические гипотезы и глубокомысленные догадки, всё это представляет изменчивый, шаткий, подвижный, неверный и сомнительный элемент знания, зависимый от течений времени, от личных взглядов и мнений, и, следовательно, не может представлять надёжного основания для научной и вечно прогрессирующей терапии. Точно так же и в гомеопатической фармакологии всё, что составляет реальное содержание лекарственной картины болезни, вся совокупность объективных и субъективных симптомов, производимых лекарством и распознаваемых при помощи всех усовершенствованных методов исследования, всё это составляет для гомеопата твёрдую, положительную, несомненную и фактическую сторону действия лекарств; фармакологические же теории относительно внутреннего механизма этого действия и гадательные гипотезы относительно возможного действия в таком-то направлении на такой-то возможный, но ещё не открытый нервный центр, не нужны и вредны для научной терапии, для которой всё гадательное, предположительное и изменчивое не может составлять надёжного основания. Гомеопатия ищет и создает «чистое» лекарствоведение, т. е. свободное от всяких фикций, фантазий и сомнительных гипотез, обременяющих и обесценивающих фармакологию старой школы; лекарствоведение, представляющее лишь результат опытных фактов, замеченных на здоровом человеческом организме и выраженных простым и безыскусственным языком самой природы, а, следовательно, представляющее прочное и надёжное основание, на котором всегда может быть построена всякая прошедшая, настоящая и будущая физиологическая или патологическая теория.

В этом отношении мы опять замечаем полную аналогию между опытными науками и гомеопатией. В астрономии, например, усовершенствование методов исследования и изобретение остроумнейших инструментов и телескопов дозволяют несравненно более точные и полные, чем прежде, наблюдения над движениями небесных тел и допускают открытие всё новых свойств и особенностей в наблюдаемых явлениях, но основные законы, раньше установленные, от этого не разрушаются, а только подтверждаются. В физике и химии то же самое. Точно так усовершенствование клинических и фармакологических методов исследования может ежедневно открывать нам новые элементы знания, новые клинические черты болезней, новые фармакологические сведения, но эмпирическия отношения между естественными и лекарственными болезнями от этого не разрушаются, а только суживаются, дополняются или расширяются, и в пределах раньше установленного сходства остаются неизменны и ненарушимы. Каковы бы ни были успехи наших знаний в области отдельных болезней, положим, дизентерии, и каковы бы ни были успехи наших фармакологических сведений, например, относительно теорий действия сулемы, но сходство между клинической картиной дизентерии и физиологическим действием сулемы навсегда останется фактом непоколебимым, и сулема — Mercurius corrosivus — навсегда останется одним из важнейших гомеопатических лекарств против дизентерии. Прежде сходство между дизентерией и физиологическим действием сулемы ограничивалось больше субъективными и поверхностными объективными симптомами, но теперь, по мере усовершенствования патологической анатомии и фармакологии, найдено, что и патологоанатомические картины обеих болезней (естественной и лекарственной дизентерии) представляют разительное между собой сходство. Но и не будь этих последних исследований или каковы бы ни были будущие исследования в области этих явлений, но клинические картины обеих болезней останутся всегда одинаковы, эмпирические отношения между фактами опыта и наблюдения неизменны, и Mercurius corrosivus до скончания века бесподобнейшим средством против соответствующей ему формы дизентерии и блистательным подтверждением закона подобия. Или ещё другой пример: какие бы перемены ни произошли во взглядах на холеру и на теорию действия мышьяка, чемерицы и солей меди, но сходство между отдельными клиническими периодами холеры и отравлением этими ядами всегда останется одинаковыми и Arsenicum, Veratrum и Cuprum навсегда останутся бесподобными гомеопатическими лекарствами против холеры. Новые исследования, быть может, откроют нам новые лекарственные вещества, ещё лучше воспроизводящие дизентерию и холеру, чем только что поименованные, но значение последних в пределах существующего сходства не может быть подорвано никакими будущими исследованиями.

Наконец, по мере развития опытных наук и умножения фактов, составляющих предмет их изучения, весьма возможно, что и эмпирические законы от более ограниченного значения получат более широкое обобщение. Так уже случилось в химии. По мере расширения наших сведений о химических свойствах тел, закон химического сродства, установленный Кавендишем, подвергнулся более обширному обобщению и вошёл, как составная часть, в более широкую атомистическую теорио Дальтона, которая, в свою очередь, составила часть ещё более широкой теории Фарадея (о тождестве химического сходства и электрического притяжения); а эту последнюю теперь поглощает теория Максвелла, и, несомненно, со временем явится ещё более общая теория, которая поглотит в себе все предыдущие, но среди всех этих теорий практическая химия стоит и останется непоколебима. Точно так и закон подобия, быть может, некогда составит, даже наверное составит, часть какого-нибудь более всеобщего терапевтического закона, но открытие такового не может произвести революции в практической гомеопатии. Гомеопатическая фармакология ещё далека от совершенства, в этой области предвидится ещё богатая жатва; здание гомеопатии ещё не окончено и должно украситься надстройкой новых этажей, но основание его заложено прочно и остаётся твёрдым и необходимым фундаментом для роста и увенчания всего здания.

Таким образом, гомеопатия несомненно удовлетворяет первому требованию всякой науки — способности к бесконечному развитию и обогащению в однажды данном направлении и к бесконечному приращению новыми фактами без разрушения уже воздвигнутых частей и основания.

Вторым признаком «научности» индуктивной науки — это возможность приложения к ней дедуктивного метода, т. е., исходя из общего индуктивного закона, выводить из него частности и практические приложения, и путём силлогизма, без помощи наблюдения фактов, распространять индуктивные законы на новые и ещё небывалые случаи; другими словами, возможность предвидеть и предсказывать осуществление ещё несбывшихся фактов и явлений. Следовательно, задача слагается так: на основании данного опытного закона и данной одной серии явлений, определить неизвестную другую серию явлений.

Возможность такого предсказывания мы видим самым наглядным и убедительным образом в точнейшей из всех наук, в астрономии, которая с математической точностью предсказывает солнечные и лунные затмения и взаимные положения светил друг к другу во всякую данную минуту за десятки или сотни лет вперёд. А одним из наиболее блестящих осуществлений вышеупомянутой задачи служит открытие Нептуна. Вы знаете, что если бы планеты находились под влиянием притяжения одного Солнца, то орбита их движения представляла бы правильный эллипсис, в одном из фокусов которого находится Солнце. Но кроме притяжения Солнца, планеты, под взаимным влиянием их друг на друга, испытывают ещё добавочные притяжения, которые нарушают их правильный ход и придают им в каждую данную минуту положения, несколько различные от тех, которые они должны были бы занимать, если бы находились под действием одного солнечного притяжения. Отсюда — так называмые пертурбации, т. е. известные уклонения от эллиптического движения планет. И вот, на основании тщательного наблюдения пертурбаций Урана, астроном Леверье предсказал существование другой планеты, до тех пор совершенно неизвестной и ещё никем не виданной, и точно вычислил её величину, диаметр, объём, массу, плотность, расстояние её от Солнца и орбиту движения вокруг Солнца. Задача была такова: на основании данного опытного закона притяжения и данной одной серии явлений, а именно известных, наблюдавшихся, но ещё необъяснённых и непонятных пертурбаций Урана, требовалось найти неизвестную вторую серию явлений. Длиннейшие и многосложнейшие математические вычисления показали, что эта вторая серия явлений и заключается в притяжении какой-то другой, ещё неоткрытой планеты определённого объёма и величины и занимающей определённое место на небесном горизонте. Через шесть месяцев, действительно, другой астроном — фамилию забыл — устремляя внимание в указанном направлении, в первый раз увидел в телескоп предсказанную планету — Нептун, и, таким образом, была доказана правильность вычислений Леверье, а вместе с тем и правильность индуктивного закона, положенного в основу этих вычислений.

Точно так и в химии естественная система элементов проф. Менделеева даёт возможность предвидеть существование ещё неизвестных и неоткрытых элементов с определённым атомным весом и определёнными химическими свойствами. Так, галлий ещё не был открыт, но уже было предсказано его существование, вычислен его атомный вес и указано его место в ряду химических элементов, а именно — между алюминием и индием. И действительно, дальнейшие исследования вскоре открыли существование галлия с заранее предсказанными ему химическими свойствами.

Найти порядок, в котором совершаются факты наблюдений, открыть закон, которому подчиняются явления природы, а тем более предсказывать явления, которые ещё не осуществились, но должны осуществиться в более или менее далёком будущем, это значит достигнуть высшей возможной точки развития в области опытных наук и служить доказательством понимания с нашей стороны языка природы и постижения смысла её законодательных актов. Дальше этой степени совершенства естественные науки идти не могут, потому что тайные мотивы деяний природы и внутренняя сущность и первопричины её механизмов навсегда останутся сокрыты от ограниченного человеческого ума, и Гёте прав, когда говорит: «Ins Innere der Natur dringt kein erschaffener Geist».

Прилагая опять вышесказанное к терапии, мы должны опять сказать, что терапия, как опытная наука, имеющая дело с двумя сериями опытных явлений, а именно с явлениями естественных болезней и лекарственных действий на человеческий организм, должна не только представить нам закон, выражающий общее и постоянное отношение между явлениями болезни и явлениями лекарственного действия, но, мало того, с помощью этого индуктивного закона научная терапия должна быть в состоянии разрешать дедуктивную задачу предсказывания будущих фактов, по известному уже вам типу: на основании данного терапевтического закона и данной одной серии явлений, определить или предсказать, какова должна быть вторая серия явлений. А именно: имея, например, терапевтический закон и явления болезни, подлежащей лечению, терапия должна в точности предсказать, каковы будут действия лекарства, с помощью которого должна быть излечена болезнь, хотя бы это лекарство ещё вовсе не было известно или хотя бы действия его ещё не были изучены. И обратно, имея терапевтический закон и явления изученного лекарственного действия, терапия должна быть в состоянии предсказать, какие естественные болезни будут излечиваться данным лекарственным веществом, хотя бы эти естественные болезни ещё вовсе не были известны или не встречались бы ещё ни разу в наблюдении или в практике врача.

Спрашиваю опять, sine ira et studio, удовлетворяет ли этому требованию господствующая терания?

Очевидно, нет.

Рациональная школа, исходящая в своих терапевтических действиях из теории сущности болезни и теории действия лекарства, никогда не может предсказать наперёд, какие неизвестные ещё лекарства должны излечивать данную болезнь или какие неизвестные ещё болезни должны требовать для своего излечения данных лекарств, потому что теории болезней и теории действия лекарств ежедневно меняются и то, что казалось рациональным вчера, завтра наверное будет признано нерациональным и невежественным; следовательно, предсказать вперёд, каков будет рациональный план лечения любой болезненной формы через месяц или через год, невозможно, потому что неизвестно, каковы будут господствующие теории сущности болезней и лекарственного действия.

Статистическая школа, исходящая в своих терапевтических действиях из сравнительных результатов лечения одной и той же болезни по разным методам, очевидно, тоже не может предъявлять претензии на предвидение и предсказание лекарственных средств против новых болезненных форм, потому что её заключения требуют предварительных человеческих жертв на алтарь Эскулапа, и без прошлого, горького и печального опыта, она принципиально не в состоянии решить, который из многих способов лечения данной болезни лучше или хуже других.

Следовательно, привилегированная терапия не удовлетворяет и этому второму требованию науки.

Ну, а как гомеопатия?

Из самого слова «гомеопатия», или из её опытной формулы «подобное подобным лечится», уже прямо вытекает, что если дана одна серия явлений, положим, явления данной болезни, то индуктивный закон отношения сразу указывает на соответствующее средство, если только оно содержится в лекарствоведении, или предсказывает физиологические свойства ещё неисследованных лекарственных веществ, и на это указание можно положиться с безусловным доверием, хотя бы ни один случай данной болезни еще никогда не подвергался лечению; и наоборот, если хорошо изучены физиологические, т. е. болезнетворные свойства данного лекарственного вещества, то врач с достоверностью может предсказать, какие болезненные формы оно будет излечивать, хотя бы такие болезненые формы ещё никогда не наблюдались или никогда ещё не служили объектом лечения, ни в его собственной практике, ни в практике других врачей. Каждый врач-гомеопат чуть ли не ежедневно разрешает такие дедуктивные задачи, встречая пациентов с совершенно своеобразными, исключительными и характерными жалобами и страданиями, и с уверенностью назначая против этих жалоб или страданий такие лекарственные вещества, которые содержат в своих патогенезах такие же страдания, хотя бы раньше ему ни разу не приходилось встречать подобных больных или назначать соответствующее лекарство. Не буду вас угощать случаями из собственной практики, которым тут не время и не место, но приведу лишь два общеизвестных исторических случая.

Когда холера в первый раз пожаловала к нам из Азии (в 1831 г.) и навела панику на всю нашу часть света, то врачи старой школы, ввиду своего полного бессилия справиться с этой страшной болезнью, оправдывались тем, что болезнь для них ещё новая, что патология её ещё неизучена и что опыт ещё не решил, какое будет наиболее действительное против неё лечение. Ганеман же, не видавший ещё ни одного случая холеры, на основании одних описаний симптомов и течения этой губительнейшей болезни, руководимый своим неизменным терапевтическим законом, уверенно и догматически предсказал, что такие-то средства, а именно Camphora, Veratrum и Cuprum, будут иметь могущественное действие против холеры, и для каждого из этих средств указал соответствующе показания, которые потом блистательно оправдались. Холера двинулась на Европу и застала аллопатов врасплох, бессильными и неподготовленными к сознательной борьбе; гомеопаты же находились в полном вооружении и не замедлили дать мощный отпор страшному врагу. Великие преимущества гомеопатического лечения холеры были безусловно подтверждены всеми честными врачами, добросовестно его испытавшими, и правительственными комиссиями, изучавшими вопрос о сравнительном достоинстве всевозможных способов лечения холеры, (например, в Англии). Когда холера во второй раз появилась в Европе (1849 г.), то старая школа, несмотря на то, что болезнь была уже для неё неновая, и что патология её уже была гораздо более известна и что прежние многочисленные опыты должны были бы доставить надёжные заключения относительно её лечения, если бы такое заключение вообще было возможно на основании патологии, — старая школа осталась так же бессильна, как и прежде. И в самые последние эпидемии, когда научная медицина, по словам её приверженцев, поднялась на такую невообразимую высоту, даже коховская «запятая» — эмблема мудрости дня — не спасает рациональную школу от fiasco, никакого согласия относительно рационального лечения холеры нет и в помине, результаты лекарственного лечения холеры так же безотрадны, и смертность от холеры так же велика, как и прежде. А между тем, несмотря на все успехи патологии, физиологии, микологии и пр., каждая новая холерная эпидемия неизменно подтверждает высокое достоинство гомеопатического лечения, обнаруживает несравненно меньший процент смертности, чем при всяких других методах лечения, и выдвигает поучительный факт, что против точно описанного комплекса клинических симптомов холеры средства, указанные Ганеманом на основании закона подобия, так же верны и действительны теперь, как были 60 лет тому назад, и останутся такими и через 1000 лет. Вот это наука, и вот за что я так люблю гомеопатию!

Второй пример, который я хочу вам привести в самом сжатом изложении, по причине позднего времени, это введение в гомеопатическую практику Mercurius cyanatus против дифтерита.

Зимою с 1863 на 1864 год у д-ра Виллерса, практиковавшего тогда в Петербурге, опасно заболел дифтеритом единственный сын 8-и лет. Болезнь ухудшалась изо дня в день, грязный дифтеритический выпот покрывал всю слизистую оболочку зева и издавал отвратительный запах, дифтерит спустился с зева на гортань, ребёнок окончательно ослабел, появилось стерторозное дыхание с хрипами, пульс частый, еле ощутимый и нитевидный; словом, все симптомы близкой асфиксии; когда на 8-й день болезни был приглашён д-р Бек, также памятный ещё, вероятно, многим из этой аудитории. Нужно вам напомнить, что в то время эпидемический дифтерит был ещё болезнью довольно новой для врачей 60-х годов и гомеопатическое лечение дифтерита ещё не было точно установлено. Ввиду безуспешности раньше назначенных средств, ввиду отчаяния своего друга и безнадёжного состояния ребёнка, д-р Бек развёл руками и призадумался. Но плохой тот солдат, который не надеется быть генералом, и плохой тот гомеопат, который слагает оружие ввиду опасного и, по-видимому, даже безнадёжного случая. Д-ру Беку внезапно вспомнилась когда-то читанная им история отравления нескольких членов одной семьи цианистым меркурием; прижизненные симптомы напоминали картину болезни маленького Виллерса, а вскрытие обнаружило гангренозное разрушение зева. Цианистый меркурий до того никогда и никем не был употребляем против дифтерита, но д-р Бек, руководясь законом подобия, решил, что цианистый меркурий должен подойти к данному отчаянному случаю, и что в нём последний якорь спасения для ребенка. Тотчас послали в Центральную гомеопатическую аптеку; содержатель её, Ф. К. Флемминг, и ныне блогополучно здравствующий, тотчас добыл препарат и приготовил из него 6-е центесимальное разведение, и уже через несколько часов ребёнок получил первый приём. Сейчас после первых приёмов наступило субъективное улучшение в общем состоянии ребёнка, он в первый раз заснул и проспал почти всю ночь; утром потребовал пищи и раньше конца первых суток почти весь дифтерический выпот исчез, и выздоровление пошло быстрыми шагами вперед. С тех пор Mercurius cyanatus был испытан миллионы раз, и громадное значение его, как целительное средство против дифтерита, стоит уже вне всякого сомнения.

Читая известия со всех концов земли и сущих моря далече об успехах гомеопатического лечения дифтерита и холеры, все приверженцы гомеопатии справедливо торжествуют за торжество закона в терапии, дающего возможность предвидеть и предсказывать новые целебные средства даже против столь губительных болезней, как дифтерит и холера. Такое предсказание доступно лишь науке, и такая наука в терапии есть гомеопатия, и вот почему я так люблю гомеопатию.

Кончаю.

Я хотел показать возможность существования науки в терапии и указать требования, которым должна удовлетворять лекарственная терапия, чтобы заслуживать название науки. Вы видели, что такая наука возможна, только терапия не должна выходить из естественных пределов своего царства, а должна находиться в том же самом положении, как и все опытные науки, которые не задаются исканием абсолюта и не предаются тщетным поискам за причиной и сущностью притяжения, света, химического сродства, нервного тока и пр., а ограничиваются установлением эмпирической формулы, выражающей отношение между телами, фактами и явлениями природы. Все законы в естественных науках имеют значение научно-эмпирических, а никак не научно-рациональных законов. Поэтому и терапия, имеющая дело с бесконечно более сложным миром явлений, чем прочие опытные науки, должна и подавно отбросить претензии стать выше всех других сродственных наук, и так как внутренние причины и сущности болезней нам неизвестны, то поэтому причинное и существенное показание (indicatio causalis et morbi) большей частью невыполнимо. А поэтому и научно-рациональная терапия невозможна; она была бы возможна только в том случае, если бы нам открылась тайна жизни и органического мира, но это запечатанная книга, которая едва ли когда-нибудь раскроется нашим взорам, и причинное соотношение между сущностью патологических процессов и механизмом действия лекарственных веществ, по всей вероятности, навсегда останется неразрешённой загадкой. Терапия, по аналогии с опытными науками, может и должна быть только научно-эмпирической наукой, элементы которой, как вы видели, должны быть следующие: с одной стороны, действие на человеческий организм естественных возбудителей болезни, с другой — действие на него лекарственных возбудителей болезней, и затем общая эмпирическая формула, указывающая, как применять лекарственный возбудитель к естественной болезни с целью осуществления акта исцеления. Такую терапию именно и представляет гомеопатия. Официальная же терапия уклоняется от этой единственно правильной точки отправления и выбивается из колеи научно-эмпирической терапии: становясь на ходули «рациональности», она терпит вечные неудачи и бесконечные перевороты, а отрицая возможность или необходимость всеобщего терапевтического закона, она обрекает себя на грубый эмпиризм, несовместимый с понятием о науке. К стыду официальной медицины, нужно сказать, что лучшие её результаты достигаются ею там, где она действует грубо-эмпирически, т. е. назначает лекарства на основании прошлого благоприятного действия этих лекарств в сходных случаях заболевания, не умеет вовсе объяснить образ действия этих лекарств; таково, например, лечение перемежающейся лихорадки посредством хины, сифилиса посредством ртути, золотухи посредством йода. Гомеопатия, как известно большинству из вас, имеет столь же действительные средства против всех излечимых болезней, как хинин против лихорадки, и если бы она представляла лишь собрание проверенных, скоро столетним опытом, эмпирических рецептов против известных заболеваний, то она и тогда имела бы равноправное место рядом с её старшей сестрой, несмотря на маленькое неравенство возрастов — разницы всего каких-нибудь тысяча лет. Но вы видите, гомеопатия не есть грубо-эмпирическая терапия, т. е. не назначает лекарств исключительно в силу прежнего опыта; она обладает всеобщим в своей сфере терапевтическим законом, который даёт возможность находить индивидуально специфические средства для каждого случая заболевания, и закон этот такого свойства, что даёт ей возможность неограниченного развития и бесконечного совершенствования без ущерба его целости и, мало того, даёт возможность предвидеть и предсказывать будущие факты и явления, и это раньше всякого над ними наблюдения или эксперимента, а путем дедукции, которая, таким образом, постоянно подтверждает истинность и непреложность гомеопатического учения. Таким образом, гомеопатия целой головой переросла свою старшую сестру и в иерархии наук должна занимать место выше её и гордо может поместиться рядом с другими, более зрелыми, опытными науками. Подобно тому, как опытные науки, без знания причины и сущности основных свойств материи и её законов, могли оказать столь грандиозные практические результаты, основанные на эмпирических законах, точно так и гомеопатия, не зная тайны жизни, сущности болезней и механизма действия лекарств, конечно, недоступных и старой школе, способна осуществлять великие практические успехи лечения, благодаря своему индуктивному закону подобия, который возводит гомеопатическую терапию из области грубо-эмпирического искусства на степень научно-эмпирической позитивной науки.

Вот всё, что я хотел сказать.

Теперь вам судить, милостивые государыни и милостивые государи, кто из нас прав: те ли, которые голословно и бездоказательно называют гомеопатию «проповедью невежества» и «отрицанием науки», или те, которые, на основании вышеизложенных мотивов, считают гомеопатию проповедью благодетельнейшей истины и светлой позитивной наукой, вносящей стройный порядок и строгий закон в непроглядную тьму практической медицины.

О Бразоле

Первым в ряду знаменитых российских врачей-гомеопатов следует, конечно, назвать д-ра Льва Бразоля. Хотя имя его упоминается часто, мало кто знает о его действительных заслугах перед российской и мировой гомеопатией. Предваряя «Публичные лекции» Льва Бразоля этим небольшим биографическим очерком, автор надеется хотя бы в самой незначительной степени, но восполнить этот пробел. Д-р Бразоль как автор сочинений против оспопрививани. К сожалению, биографические сведения о «догомеопатическом» периоде жизни Льва Бразоля очень скудны. Известно, что родом он был из дворянской семьи, проживавшей в Полтавской губернии, учился в одной из гимназий Харькова. В 1877 г. он закончил Санкт-Петербургскую Военно-медицинскую академию (ныне Российская Военно-медицинская академия) и в течении трёх лет служил в одном из тыловых госпиталей русской армии в Болгарии. Вероятнее всего, там-то он и узнал о гомеопатии. В начале 1880-х гг. он отправился в Германию и какое-то время работал в лаборатории знаменитого физиолога Карла Людвига (1816–1895) в Лейпциге. Итогом этого визита стала докторская диссертация Бразоля «Каким образом освобождается кровь от избытка сахара» (1884) (в то время выпускники медицинских факультетов российских университетов получали звание лекаря; для получения титула «доктор медицины» необходимо было выдержать специальный экзамен и написать диссертацию на выбранную медико-биологическую тему). Хотя мне и неизвестно в точности, как и при каких обстоятельствах он познакомился с гомеопатией, но, судя по всему, к своему визиту в Лейпциг он был уже убеждённым гомеопатом. Однако первый «выход на сцену» Льва Бразоля был связан отнюдь не с гомеопатией. Впервые он появился перед российской публикой в качестве актора двух, ныне несправедливо забытых (как и почти всё, с Бразолем связанное…) блестящих книг — «Мнимая польза и действительный вред оспопрививания» (СПб, 1884) и «Дженнеризм и пастеризм. Критический очерк научных и эмпирических оснований оспопрививания» (Харьков, 1885). Точности ради нужно сказать, что о своей резко антипрививочной позиции Бразоль заявил уже в «Положениях» докторской диссертации, где он писал: «1. Польза оспопрививания ничем не доказана, в то время как вред, ими причиняемый, вне всякого сомнения 2. Оспенные прививки — одна из главных причин распространения сифилиса в России… 5. Во всех инфекционных болезнях главными разносчиками заразы являются врачи». Можно только вообразить себе смелость кандидата на докторскую степень, осмелившегося заявить в работе, подлежавшей ещё защите и одобрению пропрививочной профессуры, прямо противоположное тому, что пропагандировалось и усиленно вдалбливалось в сознание всех слоёв общества российской медицинской верхушкой! В своей первой книге о прививках, «Мнимой пользе…», Бразоль выбрал для анализа четыре главных положения, на которых основывалось утверждение о пользе прививок, а именно: «1. Со времени введения вакцинации ослабела сила и уменьшилось распространение оспенных эпидемий 2. Вакцинованные менее заболевают от оспы, чем невакцинованные 3. Из числа заболевших оспой вакцинованные гораздо менее умирают от оспы, чем невакцинованные… 4. Предохранительно действие вакцинации достигается без особого вреда для организма». (стр. 2) Прежде, чем заняться детальным разбором этих положений, Бразоль заявил, что»… В вопросе об оспопрививании единственными компетентными судьями последней инстанции должны быть политикоэкономы, законодатели, математики, словом, специалисты-статистики, но никак не врачи, потому что относящаяся сюда область знания совершенно выходит вон из круга их познаний. Несмотря на это, на самом деле во всём споре за и против оспопрививания ни разу не были спрошены специалисты, а исключительно одни врачи, т. е. профаны и дилетанты в статистике, и, таким образом, приговор относительно благодеяния вакцинации лежит исключительно на плечах некомпетентных по этому делу судей. Нечего удивляться, когда в таких условиях создалась никуда не годная, фальшивая и неверная статистика, которая распадается в прах от первого прикосновения опытной руки». Эта точка зрения неоднократно высказывалась и до, и после появления на свет книг Бразоля, но от этого не стала менее верной. Тщательно проанализировав статистику за разные периоды времени и из разных стран, на основании которой делался вывод о пользе прививок, Бразоль быстро обнаружил, что многие статистические законы были игнорированы или нарушены, в первую очередь — однородности сравниваемых данных. Шаг за шагом, с цифрами и ссылками в руках, Бразоль в своей книге показывает абсолютную лживость всех 4-х положений. Согласно выводам Бразоля, на деле всё было с точностью до наоборот. Оспенные эпидемии ничуть не ослабели, разве что стали сильнее. Привитые заболевали оспой и и умирали от неё не только не меньше, а больше непривитых. И последнее — прививки против оспы, при том что были абсолютно бесполезны как предохранительная мера и, более того, ещё и предрасполагали к заболеванию оспой, дополнительно были чреваты огромным количеством осложнений. В частности, Бразоль указал на резко возросшую заболеваемость сифилисом вследствие переноса инфекции при прививках. (стр. 48–56) Очень важным я считаю и то, что Бразоль, опять-таки исключительно с цифрами в руках, показал, что с введением прививок против оспы болезнь, бывшая практически исключительно недугом раннего детского возраста (свыше 90 % заболевших) превратилась в болезнь всего населения, причём постепенное «взросление» оспы точно отражало взросление привитых поколений. (стр. 30–32) Бразоль также наглядно продемонстрировал многочисленные случаи умышленного искажения статистических выводов и откровенной фальсификации данных для того, чтобы создалось выгодное для врачей впечатление о пользе прививок. Общий вывод книги Бразоля — вера в пользу вакцинации ничем серьёзным не подкреплена; фактически, вера в прививочный ритуал — это вера в авторитеты. (стр. 58–59) Не могу удержаться от того, чтобы не процитировать слова, которыми Бразоль завершает своё сочинение: «Государство не имеет права жертвовать ни одним человеком, хотя бы даже для сохранения миллионов людей, потому что каждый индивид имеет невознаградимую цену, и стоит столько, сколько миллион других. Подвергать же человека операции, которая в лучшем случае не приносит никакой пользы, но во многих других ставит на карту его жизнь и здоровье — это акт несправедливого посягательства на свободу личности, который не может быть оправдан даже в видах безопасности частных лиц». Слова эти были сказаны 118 лет назад, а звучат так, словно произнесены сегодня! Годом позднее вышла новая книга Бразоля — «Дженнеризм и пастеризм», написанная уже в несколько ином ключе. В предисловии Бразоль писал: «…Я усиливаю атаку и в настоящей брошюре хочу показать также и неудовлетворительность научных оснований вакцинации и обнаружить не только бесполезность, но и несомненный и положительный вред оспопрививания как меры общественной гигиены. Намёки на такое заключение находятся и в первой моей статье; теперь я их возведу на степень точных доказательств». Немного уклонившись от темы, я здесь замечу, что вряд ли определение брошюры подходит как к первому, так и, тем более, ко второму сочинению Бразоля. Если «Мнимая польза…» насчитывает 66 страниц и как бы балансирует между книгой и брошюрой, то «Дженнеризм…» имеет 175 страниц и ничем иным, кроме полноправной книги, признан быть не может. Анализ «Дженнеризма…» выходит за пределы моего краткого биографического очерка. Могу отметить большое количество источников, использованных Бразолем для «Дженнеризма…» на немецком, английском, французском и русском языках. Книга может быть интересна и для интересующихся гомеопатией. Разобрав в деталях работы Дженнера и Пастера, Бразоль указал, что оба — умышленно или неумышленно — воспользовались элементами той теории и практики, что были предложены и разработаны основателем гомеопатии Ганеманом. Но именно элементами, а не целиком, что и обусловило их очевидную неудовлетворительность. Коровья оспа, предложенная Дженнером для защиты от оспы натуральной, по Бразолю, являлась подобной болезнью и как таковая, согласно закону подобия, могла бы действительно стать защитным средством, будь применяема как гомеопатическое лекарство, т. е. в разведённой и потенцированной форме, что вполне успешно делалось гомеопатами во второй половине 19-го века, использовавшими гомеопатический вакцинин. Пастер взял у гомеопатов разведения, чего не сделали Дженнер и его последователи, но также игнорировал технику потенцирования, и источником болезнетворного вещества у него был тот же, а не подобный агент, т. е. фактически это уже была беспомощная изопатия. Что же до всеобщей обязательной «спасительной» вакцинации, то Бразоль дал ей вполне чёткую и исчерпывающую оценку: «… Повальное оспопрививание равносильно повальной смертности и узаконенному избиению младенцев». Рассказ о сочинениях Бразоля, посвящённых оспопрививанию, я закончу его выводами к «Дженнеризму»: «Несомненный… и весьма значительный вред вакцинации, как мы видели, заключается в следующем: 1. В колоссальной и прогрессивно увеличивающейся смертности от оспы среди взрослых по мере подрастания вакцинованного в детстве поколения; 2. в прогрессивно и непрерывно увеличивающейся восприимчивости к оспе всех возрастов, шаг за шагом и равномерно с увеличением процента вакцинованных и ревакцинованных в населении; 3. в хронологической преемственности заболевания среди вакцинованных: заболевание оспой в каждую оспенную эпидемию, как видно из немецких оспенных ведомостей последних 10–15 лет, начинается большей частью с вакцинованных взрослых, а потом уже от них заражаются и невакцинованные младенцы; 4. в увеличении общей смертности детей в зависимости от оспопрививания…». Публичные лекции о гомеопатии в Педагогическом музее Педагогический музей военно-учебных заведений, в Большой аудитории которого Лев Бразоль читал свои лекции, с 1870 г. бессменно возглавлялся генералом Всеволодом Порфирьевичем Коховским (1835–1891) и ко времени бразолевских лекций завоевал огромную популярность, став Народным университетом, первым директором которого был назначен Коховский. Сначала музей создавался как средство просвещения (с помощью картинок, демонстрируемых посредством «туманного фонаря» и бесплатных концертов) солдат и публики из социальных низов, но постепенно превратился в арену просвещения и образования для всех слоёв общества. Благодаря усилиям Коховского, в музее были собраны лучшие российские экспонаты, имеющие отношение к образованию. На Международной Парижской выставке 1876 г. Педагогический музей СПб получил первую премию. В отличие от других музеев, с их неизменным «Трогать руками запрещается!», Коховский предложил совершенно противоположное: «трогать руками» не только не возбранялось, но и поощрялось. Все модели и экспонаты могли быть испробованы в действии как рядовой публикой, так и потеницальными их заказчиками. Такая система работы музея была рекомендована для использования по всему миру Парижским Географическим конгрессом 1875 г., и была позднее принята аналогичными просветительскими музеями в Амстердаме, Берне, Брюсселе, Париже, Вашингтоне, Риме и т. д. Деятельность музея становилась всё более многобразной, и при музее было создано Общество и постоянная комиссия, занимавшиеся текущими делами. Когда Лев Бразоль (вероятно, отчаявшись привлечь внимание медицинских обществ и журналов к вопросу о гомеопатии) впервые обратился к генералу Коховскому с предложением прочитать в возглавлявшемся им музее лекции о гомеопатии, последний был немало удивлён. Он ответил Бразолю, что гомеопатия не имеет прав гражданства среди врачей и отвергается медицинской наукой, поэтому вопрос не может быть решён им одним, он должен сначала обсуждаться в постоянной комиссии музея, а потом должен быть передан на утверждение в Министерство внутренних дел и Министерство образования. Кроме того, Коховский поставил непременным условием дискуссию с аллопатами-членами постоянной комиссии по обсуждающемуся в лекциях, на что получил немедленное согласие Бразоля. Не вдаваясь сейчас в детали лекций Бразоля (мои комментарии, помеченные А. К., наравне с авторскими, помеченными Л. Б., следуют в «Примечаниях» после каждой лекции), могу лишь сказать, что они мало в чём утратили свою актуальность, что не может не польстить гомеопатии. И сегодня любой, интересующийся основными гомеопатическими законами, может в деталях узнать о них из предлагаемых на сайте лекций (публикуются по текстам «Публичных лекций о гомеопатии Л. Е. Бразоля с приложением стенографических отчётов прений и дополнительных примечаний автора», изд. 2-е, СПб, 1889 и «О положении гомеопатии среди опытных наук», СПб, 1890). Если же опубликовать современные бразолевским лекции по аллопатической терапии, они вряд ли бы заслужили даже беглого просмотра, ибо практически ничего полезного почерпнуть из них современный аллопат не может. То же можно сказать и об аллопатических лекциях, читавшихся и 50, и более лет позднее. Аллопатия в постоянных метаниях. В гомеопатии же ничуть не устарели труды Ганемана, которым уже под 200 лет, как не могут устареть теорема Пифагора и законы Ньютона. Упрекать гомеопатов в том, что они «остались со своим Ганеманом» так же нелепо, как, скажем, упрекать славян за использование кириллицы, предложенной тысячу лет назад. Прочтя три лекции об основных законах гомеопатии в 1887 г., Бразоль вернулся в Большую аудиторию Педагогического музея в феврале 1890 г., прочитав лекцию «О положении гомеопатии среди опытных наук», также публикующуюся на этом сайте. В декабре того же года он принимал участие в обсуждении лекции некого д-ра Дж. Каррика «Гомеопатия как учение и увлечение», которая, хотя и была опубликована в гомеопатической периодике в виде стенографического отчёта с комментариями Бразоля, а также вышла отдельной книгой, здесь не приводится, как не заслуживающая большого интереса. Талантливые лекции Бразоля имели широкий резонанс. Это были первые публичные лекции о гомеопатии в Российской империи, и публика убедилась, что гомеопаты — не далёкие от «научной медицины» малообразованные шарлатаны, как любили представлять их аллопаты, а такие же врачи и даже обладатели докторских степеней, как Бразоль. После удачного опыта Бразоля проведение публичных лекций постепенно вошло в практику российских гомеопатических обществ. Показательно, что несмотря на многословие прений после лекций, никаких действительно серьёзных дискуссий в аудитории не разворачивалось, на что указал в своих комментариях и Бразоль. Оппонентам нечего было сказать по существу дела, ибо опровержением заявляемых фактов могла быть только их клиническая проверка, но именно это аллопатам по вполне понятным причинам меньше всего хотелось делать. Уклоняясь от предложения испытать гомеопатию, они неизменно сворачивали в область чисто спекулятивного теоретизирования «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» и отвлечённых рассуждений о химических и физических законах. Эти жалкие и беспомощные увёртки видели и понимали не только гомеопаты… Лекции Бразоля стали предвестником подъёма гомеопатии в Российской империи в 1890-х гг. Именно с этих лекций начался путь в гомеопатию Евграфа Дюкова (1863 — не ранее 1933), ставшего самым известным харьковским гомеопатом, и, вероятно, многих других. Лекции издавались два раза и пользовались большим успехом. К сожалению, преждевременная смерть генерала В. Коховского, ставшего после лекций Бразоля горячим приверженцем гомеопатии и избранного почётным членом Санкт-Петербургского Общества последователей гомеопатии, помешала осуществлению планов дальнейшего продвижения гомеопатия в рамках Педагогического музея. Незадолго до его смерти, он и Бразоль выработали совместный план изучения научных оснований гомеопатии с помощью специальной комиссии, в которую должны были войти приглашённые Педагогическим музеем известные, уважаемые и беспристрастные биологи, математики, физики, ботаники и естествоиспытатели. Коховский считал гомеопатию настоящей народной медициной, очень гордился своим избранием почётным членом гомеопатического общества и планировал приложить все усилия для расцвета гомеопатии в России. Этим планам не суждено было осуществиться…

Примечания

1

Не только в своих лекциях, но и в других сочинениях (см., например, гл. IV «Самуэль Ганеман: очерк жизни и деятельности») Бразоль подчёркивает якобы имевшие место «ошибки» и «исторические заблуждения» Ганемана. В то время это был довольно распространённый взгляд на миазматическую теорию и теорию динамизации (потенцирования) лекарств.

(обратно)

2

Сегодня для того, что имел в виду Бразоль под «патологоанатомическим характером», используется слово «морфологический».

(обратно)

3

Речь идёт о вибрионе холеры, открытом Робертом Кохом (1843–1910) в 1883 г. Полностью подтверждена роль «запятой» в холере была несколькими годами позднее.

(обратно)

4

См. Hirschel «Compendium der Homöopathie», S. 327. Л. Б.

(обратно)

5

В современной гомеопатической практике и камфара, и Kalium iodatum применяются также и в высоких разведениях.

(обратно)

6

Программа лектора состояла из следующих 10-и положений:

1. Bcе лекарственные вещества в действии своём на человеческий организм обнаруживают известное избирательное или физиологическое сродство к известным клеткам, тканям и органам человеческого тела и, таким образом, имеют определённую «локализацию» действия.

2. Кроме такой определённой локализации действия, лекарственные вещества проявляют ещё известный определённый и законосообразный характер действия в сфере своего физиологического сродства.

3. В этом смысле все лекарственные вещества имеют «специфическое» действие и обладают способностью действовать «патогенетически» или болезнетворно, т. е. производить в здоровом организме особенную для каждого лекарственного вещества и ему одному только свойственную болезненную картину.

4. Лекарственные болезни сходны с естественными.

5. С другой стороны, все лекарственные вещества имеют способность действовать «терапевтически», т. е. излечивать естественные болезни и возвращать нарушенные физиологические функции к норме.

6. Опыт и наблюдение учат, что для того, чтобы утилизировать «патогенетические» свойства лекарств, т. е. применять лекарственные вещества с терапевтической целью, между лекарственным веществом и болезненным процессом должно существовать отношение сходства или подобия.

7. Практическое правило, отсюда вытекающее, формулируется в известном гомеопатическом законе подобия «Similia similibus curantur» — подобное подобным лечится, т. е. болезни излечиваются вернейшим, скорейшим и легчайшим путем посредством того лекарственного вещества, которое в действии своём на здоровый человеческий организм воспроизводит в высшей степени сходную с ней болезнь.

8. Гомеопатический закон подобия найден, установлен и доказан, как и все законы природы, посредством индуктивного метода.

9. Для практического осуществления гомеопатического принципа лечения необходим анализ как объективных, так и субъективных признаков и симптомов болезни. Объективные симптомы важны для диагноза родового или патологоанатомического характера болезни; субъективные же симптомы — для диагноза видового или индивидуального характера болезни.

10. Лекарственные вещества, назначаемые по закону подобия, должны подчиняться трём главным показаниям: а) локализации болезни, б) патологической форме её и с) этиологическим условиям её происхождения и индивидуальности данного случая, что достигается посредством изучения токсикологии, фармакологии и симптоматологии лекарственных веществ параллельно с патологией и симптоматологией естественных болезней.

11. Гомеопатия есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней, и в этом смысле представляет истинно физиологическую терапию. Л. Б.

(обратно)

7

Речь идёт о статье «Антиматериализм в науке, нейральный анализ Йегера и гомеопатия» известного русского химика А. М. Бутлерова (1828–1896), впервые за подписью «Негомеопат» появившейся в «Новом времени» в 1881 г. и позднее несколько раз печатавшейся в виде отдельной брошюры. Густав Йегер (Jäger) (1832–1917) — автор большого количества трудов, относящихся к области альтернативной медицины, в т. ч. и к гомеопатии. В своё время предложенный им метод обнаружения вещества в гомеопатических разведениях вызывал большой интерес, но, в итоге, доказан так и не был. Сущность этого метода излагается в сочинениях Йегера «Die Neuralanalyse, insbesondere in ihrer Anwendung auf homöopathische Verdünnungen», Leipzig 1881, 67 стр. и «Die homöopathische Verdünnung im Lichte der taglichen Erfahrung und des gesunden Menschenverstandes», Stuttgart 1889, 48 стр.

(обратно)

8

См. «Гомеопатический вестник», 1886, № 4, «Случай излечения сифилиса посредством Kali bichromicum» Л. Б.

(обратно)

9

Доктор Вирениус совершенно прав, что нужно разбирать и рассматривать каждый вопрос со всех сторон — только не в одном заседании; по крайней мере, вопрос о гомеопатии настолько обширен, что исчерпать в каких — нибудь 2–3 часа все три основные положения гомеопатической терапии решительно невозможно. Л. Б.

(обратно)

10

Доктор Вирениус всё время говорит о спектральном (?) анализе Йerepa. Хотя «невральный» анализ npoф. Йегера врачам совершенно незнаком, в чём я достаточно убедился из опыта, тем не менее, я был склонен думать, что у д-ра Вирениуса это лишь lapsus linguae, простая оговорка, и потому обошел её молчанием. Л. Б.

(обратно)

11

Я упомянул о язвах не в подтверждение успешности гомеопатического лечения, а как пример патологического процесса, сопровождаемого объективными признаками, на основании которых можно наглядно судить о действии гомеопатических лекарств. С другой стороны, мнение д-ра Вирениуса, что хронические язвы излечиваются без лечения одной безукоризненной чистотой, для меня так же ново, как и раньше высказанное им мнение, что все болезни отроческого возраста излечиваются без лечения. Во всяком случае, если это так, и если больные не излечиваются при аллопатическом лечении, то ясно, что именно лечение мешает излечению. При гомеопатическом же лечении, которое приравнивается д-ром Вирениусом. к выжидательному, больные выздоравливают. Таким образом, из слов д-ра Внрениуса ясно вытекает преимущество гомеопатии над аллопатией. Л. Б.

(обратно)

12

Доктор Дитль из своих сравнительных наблюдений над лечением воспаления лёгких получил такие результаты: лечение кровопусканием дало 20 %, рвотным камнем 20,1 %, выжиданием — 7 % смертности. Л. Б.

(обратно)

13

Вообще д-р Тернер был достаточно несчастлив в своей филологической экскурсии. Я согласен: мы, вышедшие с ним из одной и той же школы, а именно из Военно-Медицинской академии, конечно, будем пользоваться одной и той же терминологией, и поэтому все слова, кончающиеся на «патия» (от греческого «патос» — болезнь), будем понимать не в смысле «лечения» или терапии, а именно в смысле «болезни» или патологии. Так, невропатия и психопатия — болезнь нервной и психической системы; arthropathia — болезнь суставов; odontopathia — болезнь зубов; cardio-, gastro-, procto-, nephro —, cysto-, metro-, oto —, ophtalmo PATHIA — болезни сердца, желудка, прямой кишки, почек, пузыря, матки, ушей, глаз и т. д. Поэтому ГОМЕОПАТИЯ в буквальном смысле (от «омойос» — подобный и «патос» — болезнь) означает «подобную болезнь» и, действительно, согласно моему 1-му пункту, есть ничто иное, как сравнительная патология естественных и лекарственных болезней. Но слово «гомеопатия», равно как «аллопатия», «гидропатия» и пр., неправильно ещё употребляется в смысле известного лечения; уступая общепринятому обычаю, я нередко употребляю это слово и последнем смысле, хотя было бы правильнее сказать «гомеотерапия», как, например, электротерапия, бальнеотерапия и т. д. Поэтому, что касается исправления д-ром Тернером редакции моего 1-го положения, то мне приятно, что из всего мною сказанного, по собственному его признанию, им непонятого, он, по крайней мере, понял точное значение этого положения в том самом смысле, в каком я и выразил его на словах в заключении моей лекции, а именно, что «гомеопатическая терапия или гомеотерапия есть истинная физиологическая терапия, строго основанная на физиологическом или патологоанатомическом основании сравнительной патологии естественных и лекарственных болезней». Л. Б.

(обратно)

14

Такое отрицание почтенного оппонента очень отважно, но «с точки зрения строгой науки» для отрицаемого предмета совершенно безопасно: закон подобия всё-таки существует. Я вовсе не настаиваю на слове «закон» и безразлично употребляю взамен его выражение «терапевтический принцип» или «формула» или «руководящее правило» и т. д. Тем не менее, термин закон подобия научно и логично правилен и мотивирован, только всякий, взбирающийся на «точку зрения строгой науки», должен прежде всего знать, что всякая наука имеет свои законы, свои методы исследования и доказательств и свою степень достоверности. Поэтому, «с точки зрения строгой науки», невозможно прилагать физический масштаб к терапевтическим фактам и явлениям, как невозможно измерить химическую реакцию или физиологический процесс аршином. Поэтому, отрицая существование закона подобия на том основании, что он не подлежит измерению точными приборами, почтенный оппонент обнаруживает весьма ограниченную точку зрения близорукого специалиста. Существуют законы нравственные, метафизические, эстетические, социологические, биологические и пр., которые не поддаются измерению и, тем не менее, существуют. Гомеопатическая формула «similia similibus curantur» выражает факт опыта и наблюдения, неизменно повторяющихся при одних и тех же условиях, позволяющий выводить из физиологических свойств лекарственных веществ их безошибочное терапевтическое применение и возводящие терапевтическую вероятность на степень достоверности и очевидности; поэтому она вполне подходит под определение «индуктивного ЗАКОНА природы». Л. Б.

(обратно)

15

См. примечание 2. Не соглашаясь с Ганеманом, Бразоль при этом не претендует на истину в последней инстанции.

(обратно)

16

Читатели, конечно, заметят стратагему почтенного оппонента. Он обещает обратиться к содержанию моей лекции, а между тем возвращается к патологическим воззрениям Ганемана, которых я не защищаю, но на которые он старается перенести спор. Л. Б.

(обратно)

17

Неодобрение, заявленное публикой г. Гольдштейну ввиду его неприличной и с моей стороны ничем не вызванной выходки, дало мне право не касаться его по меньшей мере странного поведения и ограничиться только фактической стороной его возражения. Л. Б.

(обратно)

18

Во время перерыва заседания г. Гольдштейн спросил меня, имею ли я при себе «Органона». Я ему ответил, что, к сожалению не имею, потому что не предвидел необходимости ссылаться на это сочинение. Я ещё не знал тогда, к чему клонится этот вопрос г. Гольдштейна, вовсе не нуждавшегося в моём «Органоне», потому что он имел при себе свой собственный экземпляр. Теперь оказалось, что он воспользовался этим для того, чтобы, «с точки зрения строгой науки», неточно привести цитату из упомянутого сочинения и ложно её перетолковать. Правда, во время заседания, прочитавши соответствующую цитату, он предложил мне проверить правильность её по оригиналу, от чего я отказался, по следующим причинам. Во 1-х, 1-го издания «Органона» 1810 года я никогда не имел в руках и поэтому, зная, что порядок параграфов и содержание их в первом издании отличается от 4-х следующих, я, может быть, не сумел бы ориентироваться в нём, что произвело бы невыгодное впечатление на слушателей. Во 2-х, вышеупомянутая цитата, даже в том разорванном и извращённом виде, в каком она была передана г. Гольдштейном, вовсе не подтверждала того заключения, которое он из неё выводит. В 3-х, я не ожидал от «адепта точной науки» столь неточной передачи чужой мысли.

Дело идёт о примечании к 6-му параграфу 1-го издания «Органона». Привожу его целиком.

«§ 6. Невидимое внутреннее и видимое внешнее изменения в состоянии организма (совокупность симптомов) представляют вместе то, что мы называем болезнью, они составляют вместе самую болезнь.

Примечание (Ганемана): Я поэтому не понимаю, как могли считать болезненно изменённое внутри организма за нечто постороннее и самостоятельное, за условие болезни, за внутреннюю непосредственную первопричину её (prima causa). Для возникновения известного предмета или состояния необходима первая непосредственная причина; но раз они уже существуют, то для дальнейшего бытия не нуждаются уже в первой и непосредственной причине своего возникновения.

Точно так и раз возникшая болезнь продолжает своё существование совершенно независимо от непосредственной причины её возникновения и того, чтобы последняя необходимо должна была продолжать своё существование. Каким же образом устранение этой причины могло считаться главным условием её замечания? Невозможно, чтобы в летящей пуле была присуща первая причина (prima causa) её полета, и изменение, которое мы можем в ней заметить, есть лишь изменение вида её существования, видоизменённое её состояние. Полагаю, было бы более чем смешно утверждать, что означенное состояние не может быть основательно устранено и что полёт пули не может быть остановлен иначе, как исследованием сперва первой причины (primae causae) её полета, а затем удалением этой метафизически распознанной первопричины, либо устранением лежащих в основе этого полета и во внутреннем существе пули возникших изменений.

Отнюдь нет! Один-единственный контртолчок равной противодействующей силы, приложенной в прямом и противоположном полёту пули направлении, моментально её останавливает без всякого невозможного метафизического исследования внутренней сущности состояния пули при полёте. Достаточно только точно знать симптомы полёта этой пули, т. е. силу и направление её поступательного движения, чтобы противопоставить этому состоянию прямо противоположное противодействие равной силы и, таким образом, получить моментальную остановку».

Следовательно, в этой цитате речь идёт лишь о том, что внутренняя, невидимая, непостижимая и недоступная первая причина (prima causa) болезней, в погоню за которой находились в то время врачи, не может служить основанием терапии, потому что она (эта причина) нам неизвестна. Из чего, однако, вовсе не следует, чтобы Ганеман не считал лишним и необходимым устранение причины болезней, там, где она известна и устранима. Напротив того, он прямо и категорично говорит: «В основании лечения должна лежать точная картина болезни во всех её признаках и затем, там где это возможно, исследование предрасполагающих причин её возникновения, для того, чтобы рядом с лекарственным лечением быть в состоянии удалять и последние». (см. Heilkunde der Erfahrung, 1805)

А также в другом месте: «Если причина, возбуждающая или поддерживающая болезнь (causa occasionalis), очевидна, то, без сомнения, необходимо устранить её прежде всего. Понятно, что всякий благоразумный врач всегда постарается удалить случайную причину болезни, если она существует, после чего страдание обыкновенно оканчивается само собой; так, например, он вынет занозу, попавшую в глазную плеву, и вызвавшую здесь воспаление; ослабит слишком тугую перевязку какого-либо раненого члена, чтобы предотвратить в последнем развитие гангрены, и перевяжет раненую артерию, кровотечение из которой грозит смертью; он выведет из желудка, посредством рвоты, какие-либо ядовитые вещества; извлечёт инородное тело, попавшее в какое-либо отверстие тела, например, в нос, горло, ухо, прямую кишку, в мочевой канал, маточный рукав; он раздробит камень в мочевом пузыре, откроет заросший задний проход у новорожденного и пр., и пр.(см. «Органон» 5-е издание, § 7 и «Примечание» к нему).

Этих цитат, я думаю, вполне достаточно для характеристики г. Гольдштейна и способа его спора. Л. Б.

(обратно)

19

Г. Гольдштейн, конечно, не знает, что впрыскивание воды в кровь увеличивает кровяное давление и изменяет распределение крови в организме, и что химически чистая вода действует сильно растворяющим образом на кровяные шарики; поэтому он считает впрыскивание воды каким-то индифферентным средством. Мы охотно извиним ему такое незнание, как не входящее в круг его специальности. Л. Б.

(обратно)

20

Читатели опять заметят диверсию г. Гольдштейна. С терапевтических наблюдений над больными он перескочил на фармакологические испытания над здоровыми, о чём вкратце толковать нельзя, и что, может быть, составит предмет одной из следующих моих бесед. Л. Б.

(обратно)

21

«Адепт точной науки», требующий строгого отношения к науке и строгой научной логике, сам постоянно уклоняется от этих требований и решительно не в состоянии логично держаться в пределах спора. Вопрос о гомеопатических дозах и о действии их на человеческий организм, как я неоднократно заявлял, не может быть разобран в одно заседание с вопросом о законе подобия. Л. Б.

(обратно)

22

Прошло больше двух лет, а никакого соглашения не воспоследовало по той простой причине, что г. Гольдштейн ни на публичный, ни на частный запрос не решался назвать больницу, которая, по его словам, готова была отдать 300 кроватей для опытов гомеопатического лечения. А письма мои, обращённые к г. Гольдштейну с просьбой указать эту больницу, для того, чтобы Общество врачей-гомеопатов вступило в переговоры с администрацией её, остались без ответа. Ясно, что мой достойный оппонент пустил утку с целью внушить публике инсинуацию, будто аллопаты согласны на производство опытов, а гомеопаты отказываются. Л. Б.

(обратно)

23

Позволю себе ещё несколько заключительных замечаний. Комиссия музея, справедливо сознавая высокое общественное значение гомеопатии и устроив «научную беседу» для обсуждения этого важного вопроса, конечно, имела в виду дать возможность высказаться обеим сторонам и предоставить случай публике, столь заинтересованной в этом деле, самостоятельно решить, которая из двух воюющих сторон имеет перевес, по крайней мере, с теоретической стороны. Однако авторитетные врачи и учёные профессора не имели гражданского мужества открыто выступить в защиту своих, видимо, шатких терапевтических убеждений, и основания их отказа от публичного диспута на тему о гомеопатии вполне понятны для каждого, знакомого с историей гомеопатии. В открытом честном споре, словесном, литературном или практическом, они всегда терпели и будут терпеть неминуемое fiasco, потому что в основании гомеопатической терапии лежит непоколебимая и вечная истина. В данном случае один из профессоров отказался от спора на том основании, что он недостаточно подготовлен к публичному диспуту (совершенно верно! но кто же мешал ему подготовиться?!) и не желал бы идти на риск подвергнуться освистанию публики. Другой же профессор сознался, что он по характеру своему не может спокойно спорить о ненавистной для него гомеопатии (ненавистной, потому что не излеченные им пациенты очень скоро излечиваются при гомеопатическом лечении и затем, шедши, проповедуют евангелие гомеопатии); поэтому, во избежание публичного скандала, упомянутый профессор предпочитает «рассекать учение Ганемана» перед совершенно некомпетентными слушателями, принявши предварительно все полицейские меры, чтобы в аудиторию его не проник ни один из компетентных, могущих пустить его в критику; или же из-за спины высшего правительственного учреждения угрожает гомеопатам юпитеровским «quos ego!», предварительно подавши конфиденциальный совет цензуре иметь бдительное око на статьи, выходящие из лагеря гомеопатов, «дабы публика не была введена в заблуждение». Словом, учёные профессора оказались не на высоте своего значения и уклонились от своей нравственной обязанности, выдвинувши вместо себя подставное неответственное лицо, которому, однако, порученная задача оказалась не под силу. Выступили три оппонента, говорили кое о чем и обо всём, кроме того, о чём следовало говорить, и слабостью своих доводов только возбуждали весёлость аудитории. В интересах нашего дела, жаль, что не явились более сильные и авторитетные оппоненты. Публика тогда наглядно усмотрела бы, что серьёзных и научных возражений против гомеопатии не существует и у официальных представителей медицины, и вынесла бы из таких дебатов уже совершенно непоколебимое убеждение, что гомеопатия есть единственная ИСТИННО НАУЧНАЯ физиологическая терапия. Л. Б.

(обратно)

24

«Versuch über ein neues Princip zur Auffindnug der Heilkräfte der Arzneisubstanzen nebst einigen Blicken auf die bisherigen», Hufeland's Journal, 1796, Bd. 2 Л. Б.

(обратно)

25

«Fragmenta de viribus medicamentorum positvis sive in sano corpore observatis». Lipsiae sumpto J. A. Barthii. Л. Б.

(обратно)

26

Тем не менее, такая «топографическая» система изложения симптомов принята сегодня во всей гомеопатической литературе.

(обратно)

27

Проф. В. Манассеин в своих «Лекциях общей терапии (стр. 30–31) также видит в стремлении индивидуализировать болезнь одно из отличий деятельности современного врача от деятельности врачей не очень далёкого прошлого. Но в каком несовершенном и примитивном смысле он понимает это индивидуализирование, видно из его собственного пояснительного примера, а именно: «Теперь мы твёрдо знаем, что одна и та же (в грубо анатомическом смысле) болезнь — положим, воспаление лёгких — может потребовать совершенно различных мер: здоровому крепкому человеку в случае сильного переполнения правого сердца (вследствие препятствия для движения крови в легких) мы пустим кровь, а при высокой лихорадке назначим холодные ванны, истощённого будем стараться кормить, насколько позволяют его пищеварительные силы, а если сильно он лихорадит, то и ему назначим ванну, но уже более тёплую; при застое кала очистим кишки; потатору с самого начала назначим вино и т. д.». Всё это прекрасные гигиенические советы, применимые ко всем болезненным формам. Но где же тут индивидуализирование лечения воспаления лёгких? Л. Б

(обратно)

28

Недурно иллюстрирует это положение следующий рассказ Яра, сообщённый им в ноябре 1835 г. в Гомеопатическом обществе в Льеже. По окончании своих медицинских занятий он путешествовал по Германии для пополнения своего медицинского образования, и однажды вечером, случайно заехавши на одну виллу, воспользовался гостеприимством её владельца и согласился у него переночевать. Любезный хозяин был богатый старик и большой оригинал, уже много лет страдавший каким-то хроническим недугом. Узнавши профессию своего заезжего гостя, он заметил, что у него есть сын, но что он лучше желал бы его видеть палачом, чем врачом. Прочитавши, однако, выражение изумления на лице огорошенного гостя, он не замедлил сообщить ему следующую историю: «Я уже страдаю 20 лет. В начале моей болезни я обратился к двум знаменитым врачам, которые никак не могли согласиться насчёт моей болезни, вследствие чего я не стал принимать лекарств ни того, ни другого. Я тогда пустился странствовать и советовался не только с клиническими знаменитостями, но и с менее известными врачами; тем не менее, мне не удалось найти двух, которые были бы согласны между собой, как относительно сущности моей болезни, так и относительно её лечения. После долгого и утомительного путешествия и значительных издержек я вернулся домой, убеждённый, что медицина не наука, а низменное ремесло. Тем не менее, я кое-что приобрёл из этого опыта и хочу поделиться с Вами моим приобретением». Говоря это, он достал большую книгу, вроде тех, что употребляют для счетоводства. «Страницы этого журнала», — продолжал он, разворачивая его, — «разделены на три столбца. Первый содержит имена врачей, с которыми я советовался в различных странах моего путешествия; второй — мнения их о моей болезни, третий — их предписания и советы. Общая сумма каждого из этих трех столбцов следующая: 77 врачей, 313 различных мнений, 832 предписания, содержащие 1897 различных лекарств. Вы видите, я не жалел ни труда, ни денег. Если бы я встретил трёх врачей одного и того же мнения, то я подвергнулся бы их лечению, но я не был так счастлив; а что я был достаточно терпелив в своих поисках, доказывает этот журнал. Я его вел изо дня в день самым добросовестным образом. Что же Вы теперь скажете о медицине и медиках? Это просто фарс!», и, подавая мне перо, он прибавил: «Не будете ли Вы так любезны обогатить мою драгоценную коллекцию?» — Я спросил его, фигурирует ли имя Ганемана в этом каталоге врачей. «Конечно, конечно», — был ответ, — «справьтесь под № 301». Я посмотрел и прочитал следующее: «Название болезни — 0. Название лекарства — 0». Я, конечно, попросил разъяснения этих нулей, и оригинальный старик дал следующий ответ: «Это была самая разумная и логическая из всех консультаций. Ганеман сказал, что так как название болезни его не касается, то он пишет 0, и так как название лекарства меня не касается, то он также пишет 0; весь вопрос заключается в излечении. Я бы последовал его совету, но, к несчастью, он был один и единственный в своём мнении, а мне нужно было трёх». После короткого размышления я спросил его, согласится ли он, невзирая на все предыдущие бесплодные попытки, сделать ещё последний опыт, причём я заранее гарантировал ему результат, что он найдёт не только трёх, но значительно большее число согласных между собой врачей. Несмотря на своё неверие, он согласился на моё предложение, имея больше в виду удовольствие прибавить несколько новых страниц к своей толстой книге. Мы составили подробное описание его болезни и разослали его тридцати трём врачам-гомеопатам в различных городах и странах. Каждое письмо содержало гонорары. На следующее утро я расстался с гостеприимным хозяином. Спустя короткое время после того, он прислал мне бочку рейнского вина 1822 года с уведомлением, что двадцать два врача прислали совершенно согласные между собой мнения и наставления, и что поэтому он решился испытать лечение ближайшего врача-гомеопата. «Посылаю Вам бочку этого превосходного вина и прошу Вас выпить за восстановление моего здоровья. Благодаря Вам и гомеопатии я уверовал в медицину и примирился с докторами». Л. Б.

(обратно)

29

Нижеследующий стенографический отчёт, сверенный по двум стенограммам, был любезно проредактирован всеми говорившими, за искпючением уважаемой Марии Михайловны Манассеиной, отказавшейся от редакции своего возражения. Л. Б.

(обратно)

30

Стенографически записанное возражение г. Гольдштейна в первое заседание у читателей налицо: они легко могут увидеть, что именно г. Гольдштейн называет «отстаиванием интересов строгой науки» и каковы его «научные» приёмы спора. Л. Б.

(обратно)

31

Закон подобия упомянут мной в 8-м тезисе, в котором я говорю, что назначение лекарств врачом-аллопатом «…не находится ни в какой зависимости от какого бы то ни было руководящего принципа или закона», а «…врач-гомеопат назначает лекарства на основании физиологического закона». Л. Б.

(обратно)

32

Редакционное примечание г. Гольдштейна на полях корректуры: «Вообще, вести речь о минеральных водах и их действии неудобно, ибо, например, крейцнахскую воду можно приготовить искусственно; но, кроме воды, в Крейцнахе имеет значение режим, климат и многое другое, чего искусственно создать нельзя. Поэтому, хотя крейцнахская вода и содержит поваренную соль и имеет значение как соляная вода, но истинное целебное значение естественных минеральных вод или, по крайней мере, многих из них, непонятно».

На это могу ответить, что климат, режим и многое другое — само по себе, а минеральные воды — сами по себе. Поэтому они действуют не только на месте своего происхождения в сочетании с климатом и режимом, но и при транспорте, хотя правда, менее успешно (многие воды портятся от перевозки). Действуют также и искусственные воды. «Громадное значение» крейцнахской воды, по мнению г. Гольдштейна, должно быть отнесено содержанию в ней других солей, хлористого кальция, кальция, глауберовой соли и др. Но этих солей она содержит ещё гораздо меньше, чем поваренной. И когда мы хотим дать больному воды глауберовой соли, то мы посылаем его в Карлсбад, Мариенбад и пр., а когда хотят назначить крепкую воду поваренной соли, то посылают его в Ишль, Наугейм и пр.; когда же хотят назначить слабую воду поваренной соли, то посылают его в Крейцнах, именно ради того, что крейцнахская вода содержит «немножко» соли. «Непонятность» же истинного целебного значения Крейцнаха станет немножко «понятнее», когда мы заглянем в гомеопатическую фармакологию и посмотрим, что производит соль в здоровом человеческом организме. Мы увидим картину, между прочим, атонии желудка и кишок, катара желудка и кишок и диспепсии. А против каких болезней назначается Крейцнах? Ответ: между прочим, против атонии желудка и кишок, против катара желудка и кишок и против диспепсии (см. «Календарь для врачей 1888», часть II, стр. 14). Отсюда явствует, что «аллопатическое» показание к Крейцнаху основано на «гомеопатическом» законе подобия, а лекарства, назначаемые по закону подобия, требуют малых доз (о чём речь в следующей беседе) — это закон природы, конечно, недоступный таким последователям строгой науки, которые подступают к измерению физиологических реакций организма на фунты и аршины. Л. Б.

(обратно)

33

Гомеопаты вовсе не считают своих лекарств простыми в том необычайном смысле, в каком г. Гольдштейну угодно понимать неоспоримую «простоту» гомеопатических лекарств. Л. Б.

(обратно)

34

А всё недоразумение со стороны г. Гольдштейна происходит только от неудовлетворительности его сведений из области… физики и химии. Пуская в ход парадоксальное утверждение, что гомеопатические лекарства очень сложны, потому что приготовляются в стеклянной посуде, составные части которой переходят в раствор, магистр химии обнаруживает шаткость элементарных понятий о физических свойствах различных кремневых соединений. Каждому химику известно, что кремневая кислота может существовать в различных сочетаниях с 1 молекулой воды. Из этих сочетаний кислота, имеющая формулу H4SiO4, растворяется легко. Находясь в постоянном прикосновении с воздухом, по прошествии известного времени она теряет воду и переходит в кислоту, имеющую формулу H4Si3O3 (3H4SiO4 — 4Н2О = Н4Si3О3) и которая всё ещё растворима. Но чем эта кислота становится беднее водой, тем она делается труднее растворима, и, наконец, безводная кислота или ангидрит совершенно нерастворима в воде, а в спирту — тем более. Ангидрит же получается искусственным образом только посредством сушения и жжения гидрата. Ангидрит кремневой кислоты является составной частью стекла, но это ещё далеко не всё стекло. Из различных солей кремневой кислоты, входящих в состав стекла, только натровые и калиевые соли растворимы, но только под условием, чтобы щёлочи было больше, чем кремневой кислоты, например, 3 части щёлочи и 1 часть кислоты; если же щёлочи и кислоты содержится поровну, то эти соли уже совершенно нерастворимы, а если взять 6 частей кремневой кислоты на 1 часть щёлочи, то получается стекло, которое не только нерастворимо, но даже с большим трудом и только при очень высокой температуре плавимо. В стеклянных посудах содержание щёлочей колеблется между 1/20 и 1/6. Bce остальные соединения кремневой кислоты при обыкновенных условиях совершенно нерастворимы, конечно, не абсолютно, а относительно, ибо абсолютно нерастворимых веществ, как признаёт и г. Гольдштейн, на свете не существует, но химически доказать присутствие какого-нибудь «нерастворимого» вещества в «растворе» очень трудно, и вместо голословных и совершенно бездоказательных утверждений, что составные части стеклянной посуды переходят в раствор, было бы желательно, чтобы «последователь строгой науки» привёл те точные методы исследования, на основании которых он считал себя вправе сделать такое заключение. А так как гомеопатические лекарства приготовляются на спирте (этиловом алкоголе), что известно и г. Гольдштейну, ибо он говорит: «Берётся известное вещество, приготовляется из него раствор в спирте и всё это взбалтывается в течение многих дней, иногда месяцев», и так как химия до сих пор учила, что стекло в спирту нерастворимо, то мы льстим себя надеждой, что г. магистр химии не откажет нам в любезности сообщить, каким путем он дошёл до такого необычайного открытия этих новых и небывалых свойств стекла и спирта, или, может быть, он постарается назвать хоть один химический авторитет, кроме самого себя, который считал бы возможным растворение стекла в спирту при взбалтывании. Кстати, может быть, он потрудится также указать, в какой гомеопатической фармакопее он нашёл сообщенную им пропись приготовления Silicea: «Приготовляют абсолютно чистую кремневую кислоту и взбалтывают в течение многих месяцев с водой»?

Если же г. Гольдштейн спросит, каким же образом гомеопатия употребляет нерастворимые вещества Graphit, Carbo vegetabilis, Calcarea carbonica, металлы и проч., начиная с 3-го центесимального растирания, в разведениях, то, не вдаваясь пока в подробности относительно способа приготовления этих разведений, я теперь только замечу, что гомеопатия вовсе не берётся разрешать вопрос, находятся ли эти вещества в состоянии простого взвешивания, или, может быть, действительно, процессы трения, развития тепла, электричества и пр., обусловливают известную перемену в группировках молекул и в физических свойствах вещества, облегчая их действительную растворимость, как думал Ганеман. Врачу-гомеопату важно только подтвердить, что приготовленные по правилам гомеопатической фармакотехники разведения так называемых нерастворимых веществ оказывают своё специфическое действие, и он во всякое время может экспериментально доказать, что в болезненном случае, требующем известного лекарственного вещества; положим, в нагноении, требующем Silicea, все другие лекарственные вещества — Nartum, Kalium, Ferrum, Manganum, составляющие, по мнению г. Гольдштейна необходимую примесь кремневой кислоты (Silicea), в соответствующих разведениях не окажут ровно никакого терапевтического действия, a Silicea не замедлит произвести свойственное ей влияние. Таким образом, не прибегая ни к каким голословным гипотезам относительно того или другого физического состояния лекарственных веществ в гомеопатических разведениях, мы ссылаемся на единственно доступный нам терапевтический эксперимент в доказательство очевидности специфического действия «нерастворимых» лекарственных веществ в гомеопатических разведениях. Пусть же и г. Гольдштейн избавит нас от голословных уверений, что аптечная посуда растворяется в спирту при обыкновенном взбалтывании, и представит нам исключительно доступный ему химический эксперимент в доказательство своего парадоксального утверждения.

Затем, если бы было и верно, что стекло растворяется в спирту при простом взбалтывании, то эта посторонняя примесь составных частей стекла к лекарствам должна была бы быть ещё гораздо значительнее в аллопатических лекарствах, для приготовления которых применяется кипячение, вываривание, настаивание и употребляются всевозможные едкие кислоты, а особливо щёлочи, действительно растворяющие стекло, и поэтому сложные аллопатические микстуры должны сделаться ещё сложнее в силу примеси к ним составных частей посуды.

Вообще мы не можем понять, зачем г. Гольдштейну понадобилось окунуться в невылазный омут химических экстравагантностей. Он мог бы просто и без всякой натяжки взять любое из гомеопатических лекарств — аконит, белладонну, брионию, первое попавшееся, для констатирования его сложности; потому что гомеопатические разведения приготовляются из тинктуры или вытяжки из целого растения или отдельной его части, а в состав каждого растения входят всевозможные алкалоиды, кислоты, эфирные масла, смолы и т. д., словом, разнообразнейшие химическия вещества. Он мог бы привести в пример хотя бы опий, употребляемый в гомеопатии и содержащий, по крайней мере, 20 алкалоидов — морфин, коден, папаверин, наркотин, нарцеин, тебаин, порфироксин, ошанин, метаморфин, криптонин, гидрокотарнин, рёадин, лаутопин, лауданин, лауданозин, протопин, кодамин, меконидин, меконойозин, гноскопин — не говоря о других составных частях. Неужели г. Гольдштейн думает, что гомеопаты считают опий химически простым лекарством? Если да, то очевидно, что гомеопаты обладают лучшими сведениям по части химии, чем химики по части гомеопатии, а если нет, то зачем же он опровергает то, чего ни один гомеопат никогда не думал утверждать? Гомеопаты, говоря о простоте своих лекарств, подразумевают их ботаническую или минералогическую простоту в том смысле, что тинктура из ботанически простого растения, например, белладонны, физиологически испытывается и терапевтически назначается в том же самом простом виде без примеси с аконитом, опием, лавровишниевыми каплями и прочими аллопатическими многосмешениями. Г. же Гольдштейн употребляет слово «простое лекарственное вещество» в смысле его абсолютной химической чистоты, т. е. применяет один из грубейших видов софизмов, истолковывая в превратном смысле значение слов и придавая им не тот точный смысл, в котором они должны быть понимаемы.

Затем, г. Гольдштейн спрашивает, отчего не действует «огромное» (?!) количество серы, находящейся, например, в яйце, «огромное» количество кремневой кислоты или поваренной соли, находящейся в хлебе, отчего не действуют разные вина, водки и прочие пищевые и вкусовые смеси, содержащие все те же вещества, которые в изобилии имеются в гомеопатической фармакологии, отчего не действует железо, находящееся в крови — а между тем эти самые вещества, под видом гомеопатических лекарств, оказывают действие? Ответ, мне кажется, довольно прост: оттого, что все эти вещества в пище и крови находятся не в свободном, а в связанном или, во всяком случае, в другом молекулярном, а часто и в другом химическом состоянии, чем в гомеопатических лекарствах. Известно, например, что кристаллизованные вещества всасываются гораздо легче, чем аморфные. Sulfur, употребляемый в гомеопатии, приготовляется из химически чистой кристаллизованной октаэдрической серы, a Sulfur, содержащейся в яйце, находится не только не в кристаллизованном, но даже вовсе не в чистом и свободном состоянии, а в химическом соединении с углеродом, водородом и азотом, из которого он ещё должен быть извлечён организмом. А между тем различные растройства питания и патологические состояния человеческого тела часто состоят в том, что физиологическая лаборатория организма не в состоянии вырабатывать из пищи необходимые ей составные части, поэтому организм, нуждаясь в сере, железе, извести и пр., конечно, скорее и легче всего возьмёт их в том виде и оттуда, где они предлагаются ему в готовой, свободной, чистой и легко усваиваемой форме, т. е. в виде целесообразно приготовленного гомеопатического лекарства.

Наконец, г. Гольдштейн, как прошлый раз, так и теперь, выражает недоумение: ему представляется «совершенно непонятным, мистическим обстоятельством», почему ежедневно употребляемая соль или другое вещество в количестве, положим, 1/4 золотника, не производит никакого (?) действия, а одна миллионная часть золотника этой соли или другого вещества производит желаемое действие. Тут прежде всего г. Гольдштейн должен был бы привести доказательства в опровержение того, что минимальные частицы веществ, входящих в постоянный состав атмосферы, воды и пищи, остаются без всякого влияния на экономию человеческого организма и никакого действия на него не производят. Наоборот, нам несомненно известно, что многие вещества, входящие в состав воздуха, воды и пищи в минимальнейших дозах, имеют важное и необходимое значение в физиологической лаборатории человека, и поэтому a priori нет никакого основания отрицать, чтобы эти самые или другие вещества в минимальнейших дозах не могли оказывать известного действия в патологических состояниях организма. Затем, г. Гольдштейну должны бы быть известны опыты известного физика проф. Жолли в Мюнхене, из которых явствует, что из степени разведения какого-либо вещества ещё далеко нельзя выводить заключения о степени уменьшения его деятельной силы. Жолли взял 1000 куб. сант. 12 % раствора селитры и прибавил к нему 1257 куб. сант. воды. При этом общее количество жидкости получилось не 2257 куб. сант., как можно было ожидать, а только 2236 куб. сант., т. е. на 21 куб. сант. меньше; таким образом произошло сжимание или уплотнение раствора, очевидно, вследствие влияния селитряных частиц на частицы воды. Прибавляя к этим 2236 куб. сант. ещё 4327 куб. сант. воды, он опять получал общее количество жидкости не 2236+4327, а на 15 куб. сант. меньше, т. е. наступило дальнейшее сжимание. Прибавляя, наконец, к последнему раствору ещё 24311 куб. сант. воды, он все ещё получал сжимание раствора на 13 куб. сант. Таким образом прибавлению 1257 куб. сант. соответствовало сжимание на 21 куб. сант., прибавлению ещё 4327 куб. сант. — сжимание на 15 куб. сант. и прибавлению ещё 24311 куб. сант. — сжимание на 13 куб. сант. Из этих фактов вытекает необходимое заключение: 1) что круг действия растворённой селитры по мере разведения раствора увеличился, потому что при каждом новом прибавлении воды количество селитры не увеличивалось, и, следовательно, для того, чтобы при каждом новом разбавлении обусловить новое сжимание раствора, это одинаковое по весу количество селитры должно было притягивать каждый раз новые частицы воды; и 2) так как величина каждого последовательного сжимания (21:15:13 куб. сан.) уменьшается не в том же самом отношении, в каком увеличивается прибавление воды (1257:4327:24311), что уже видно с первого взгляда при сравнении обоих рядов цифр, то, следовательно, из степени разведения известного раствора нельзя делать заключения о деятельной силе находящегося в растворе вещества.

Ещё более должны были бы быть известны г. Гольдштейну следующие химические факты. Либих говорит в своих «Химических письмах» («Chеmische Briefe», Bd. 2. S. 119): «Клейковина хлебных растений легко и скоро растворяется в воде, едва подкисленной соляной кислотой, при обыкновенной температуре тела, и, по мере прибавления кислоты к воде, эта растворимость не только не увеличивается, но, наоборот, уменьшается, так что умеренно концентрированная соляная кислота опять осаждает всю прежде растворённую клейковину». При этом Либих говорит, что 1 часть соляной кислоты на 1000 частей воды составляет сильно растворяющее средство для вышеупоминаемых органических составных частей. Таким образом, для того, чтобы усилить растворяющие свойства концентрированной соляной кислоты, её нужно разбавить в тысячу раз. Или ещё один пример из многих (Ibid., S. 292): «Количество фосфорнокислых земель, растворимых в вышеупомянутых (чрезвычайно разбавленных) соляных растворах, не возрастает пропорционально с содержанием соли в жидкости; наоборот, чем разбавленнее жидкость, тем больше, по-видимому, её растворяющая способность». Химик Штальман производил исследование, отчего известные воды разъедают свинцовые трубы, и нашёл, что причина заключается в содержании аммиака некоторыми водами. Он приготовил 11 различных растворов аммиака в перегнанной воде и старался определить их действие на чистый свинец. Полученный им результат был таков.

Когда 100 000 куб. сант. раствора содержали 100, 50, 25, 12,5, 6,5, 3 граммов чистого аммиака, то не получалось никакого действия на свинец;

при содержании же:

1,56 грамм чистого аммиака — первые следы действия через 24 часа;

0,78 — * — несколько более сильное действие;

0,40 — * — сильное действие по прошествии короткого времени;

0,20 — *— то же;

0,10 — * — то же.

Откуда следует, что водный раствор аммиака, разбавленный до 1/100 000 — й части по весу чистого аммиака, раньше 24-х часов ещё не обнаруживает никакого действия на свинец; но что оно начинает проявляться в более значительной степени только при 250 000-ом разбавлении, и что даже раствор 1 части аммиака в 1 000 000 частей воды всё ещё оказывает сильное действие.

Из всего этого следует, что, желая определить действие какого-либо вещества, нельзя ограничиваться одним соображением о его количестве, но следует непременно иметь в виду его качества или свойства, а эти последние должны изучаться таким образом, что соответствующее вещество приводится во взаимодействие с другими телами, и затем подвергается исследованию вопрос, какие изменения его свойств наступают от изменения его количества. Поэтому и действие гомеопатических лекарств определяется не на основании арифметических вычислений, а на основании фактического их влияния на человеческий организм.

Наконец, г. Гольдштейну, по-видимому, совершенно неизвестны первоначальные основания молекулярной физики, иначе его не приводил бы в тупик известный факт, что энергия молекулярного движения может весьма значительно возрастать по мере разрежения или разбавления вещества и удаления взаимного расстояния молекул друг от друга. Но об этом в другой раз.

В заключение, нельзя опять не обратить внимание на слабость логических приёмов у человека, требующего строгой научной логики у других, но постоянно уклоняющегося от предмета спора. Характеристикой г. Гольдштейна в его системе возражать является следующая черта: он начинает об одном предмете, а кончает совершенно другим. Так, в первую мою беседу, он говорит: «Обращаясь к содержанию той лекции, которую мы только что выслушали, я обращаюсь с вопросом…». Но уже тут сейчас, при постановке вопроса, забывает и уже до конца не вспоминает, что ему именно следует обратиться к содержанию прослушанной лекции. Также и в настоящую мою беседу, он в самом начале задает себе вопрос, с чем мы имеем дело в гомеопатии, с научной ли системой или же со способом лечения больных, и обещает, что рассмотрение первого вопроса, именно в какой мере гомеопатия есть наука в строгом смысле слова, даст ему «повод сказать несколько слов в настоящей беседе». Но уже с первых же слов он забывает и свои вопросы, и свои обещания, теряется в химической казуистике и ни единым словом не касается содержания моей беседы. Он заявляет, что хотел выяснить студентам, где корень «тех основных недоразумений, которые не позволяют аллопатам и вообще учёным людям принять гомеопатию как научную систему». На наш взгляд, ему удалось только доказать, что корень всех его недоразумений заключается в том, что в самом существе его понятий о гомеопатии есть некоторый nonsens, не требующий никакого дальнейшего разъяснения. Л. Б.

(обратно)

35

Уважаемый профессор, по-видимому, думает, что в крестьянском населении существуют сносные или хорошие гигиенические условия. Едва ли кто из близко знакомых с бытом крестьянского люда согласится с этим положением! Л. Б.

(обратно)

36

И по прошествии 115 лет с лекции д-ра Бразоля, знания о натуральной и коровьей оспах много не прибавилось. Если чего с тех дней и прибавилось, так это только прививок — таких же слепых и вредоносных, как и против оспы.

(обратно)

37

Интересующихся этим вопросом отсылаю к двум моим брошюрам: 1) «Мнимая польза и действительный вред оспопрививания. Критический этюд», 1884 2) «Дженнеризм и пастеризм. Критический очерк научных и эмпирических оснований оспопрививания», 1885. СПб, в книжном магазине К. Риккера, Невский, 14. Л. Б.

(обратно)

38

Краткое возражение проф. Тарханову читатели найдут в третьей беседе в моём заключительном резюме. Более подробное же при случае, может быть, составит предмет отдельной статьи. Л. Б.

(обратно)

39

Здесь следует объяснить, что неистовая г-жа М. М. Манассеина была в то время супругой проф. Санкт-Петербургской Военно-Медицинской академии В. А. Манассеина (1840–1901), редактора им самим созданного журнала «Врач», непримиримого противника гомеопатии (впоследствии она его вероломно бросила). Пиком вражды с гомеопатией в целом и д-ром Бразолем в частности, стала дикая выходка Манассеина, отказавшегося, в качестве Председателя Общества помощи нуждающимся студентам-медикам, принять деньги, полученные Бразолем за лекцию, прочитанную в 1890 г., единогласно осуждённая прессой. Бразоль, в силу присущей ему деликатности, не стал комментировать петушиные наскоки профессорши и её демонстративный отказ редактировать свои реплики.

(обратно)

40

См. «Киевские университетские известия», декабрь 1886 г., а также «Ответ С.-Петербургского Общества врачей-гомеопатов на отзыв профессоров медицинского факультета университета Св. Владимира о гомеопатической терапии с приложением отдельных возражений докторов Л. Б разоля, Солянского и Е. Габриловича», СПБ, издание Флемминга. Л. Б.

(обратно)

41

Д-р Бразоль прав в том, что именно закон подобия, а не малость дозы, является отличительной особенностью гомеопатии, и совершенно неправ, говоря о возрастании силы действия лекарства по мере его разведения как о чём-то «несущественном и гипотетическом». Уже к тому то времени, когда он читал эту лекцию, лучшие из американских гомеопатов доказали справедливость этого утверждения Ганемана.

(обратно)

42

Сейчас принята несколько отличная классификация. До тридцатого сотенного — низкие; до двухсотого сотенного — средние; выше двухсотого сотенного — высокие.

(обратно)

43

Этот случай хорошо иллюстрирует тот факт, что часто там, где низкие, «материальные» потенции не в состоянии принести быстрого облегчения, высокие и даже средние сделали бы это быстро и эффективно. Вряд ли можно сомневаться, что получи ребёнок на первом же приёме дозу 20 °C, излечение было бы почти мгновенным.

(обратно)

44

Могу только пожалеть, что всё содержание моей первой лекции осталось непонятным для г. Гольдштейна. Рекомендую ему внимательно её прочесть и усвоить себе тот основной факт, что закон подобия основан не на спорных теоретических положениях, а на опытных наблюдениях, не имеющих никакого отношения к тому или другому взгляду на живое и мёртвое. Л. Б.

(обратно)

45

Это неправда. Нет того сколько-нибудь выдающегося гомеопата после Ганемана, который не пытался дать теоретическое объяснение закону подобия. Из первых попавшихся мне на ум назову только следующих: Schrön, Schmid, Müller, Koch, Gerstel, Trinks, Griesselich, Hirschel, Dudgeon и пр., и пр., и пр. Рискнувши на такое несостоятельное утверждение, г. Гольдштейн прямо обнаруживает новейшее незнакомство с литературой предмета, о котором взялся высказывать свои суждения, невзирая на уверение в основательном изучении и знакомстве с предметом. Л. Б.

(обратно)

46

Это правда, мне всегда доставляет особенное удовольствие обезоружить противника его собственным оружием. Л. Б.

(обратно)

47

В шестом децимальном разведении заключается лишь одна миллионная. Л. Б.

(обратно)

48

В редакции проф. Тарханова это место передано несколько иначе, чем в тексте обоих стенографических отчетов. Л. Б.

(обратно)

49

Не могу себе отказать в удовольствии привести выдержку из другого медицинского органа, из «Русской медицины» (№ 44, 1887 г., стр. 729), редактируемой также одним из профессоров Военно-Медицинской академии: «Опять Бразоль на сцене со своими беседами о гомеопатических способах лечения болезней, и снова довольно легковерных, преимущественно женщин, выслушивает это негомеопатическое враньё. На этот раз из врачей, кажется, никто не вступил в собеседование с г. Бразолем; лишь проф. Тарханов заметил, что экспериментально и научно ничто не проверено и поэтому мало ли можно наговорить небылиц и фантазий. Обыкновенно последователи гомеопатии спрашивают: отчего наши врачи не хотят обратить должного и серьёзного внимания на гомеопатию и так относятся к ней. Но как же относиться к заблуждению, которое уже не раз и самым опытом жизни было раскрыто, как таковое, которое зиждется лишь на малом уровне естественных знаний среди общества, эксплуатируемого в этом случае разными искателями и знахарями!!»

Вот это и всё. Читая такие суждения, взамен серьёзной критики, становится ясным, что публичные лекции о гомеопатии настоятельно необходимы для поднятия «уровня естественных знаний» наших медицинских профессоров и руководителей медицинской прессы. Приложу и на будущее время всё моё старание и умение для умственного и нравственного просвещения этих господ. Л. Б.

(обратно)

50

Если бы это была правда, то можно было бы только порадоваться, что учение гомеопатов даже проникло в учебники рациональной медицины и преподаётся студентам. Но, в таком случае, из-за чего вся позорная борьба против гомеопатии?! Л. Б.

(обратно)

51

Всегда хорошо договориться до конца. Теперь мы будем знать, что когда г. Гольдштейн говорит о химически чистой дистиллированной воде, то нужно читать и понимать химически нечистую воду. Л. Б.

(обратно)

52

В заключение ещё несколько обещанных примечаний по существу возражений г. Гольдштейна.

Я охотно готов сознаться, что впал в гиперболический тон, говоря, что количество ртути, испаряющейся в открытом сосуде в течение одного месяца «или года», не может быть обнаружено химическими весами. На самом деле, ртуть действительно испаряется довольно быстро и непрерывно, но под условием, чтобы она была совершенно чиста и не содержала свинца, потому что примесь 1/4 000 части свинца препятствует испарению ртути при обыкновенной температуре. В пылу красноречия такое невольное преувеличение извинительно, тем более, что восстановление факта нисколько не влияет на мой заключительный из него вывод. Химическая же казуистика г. Гольдштейна неизвинительна, потому что имеет целью подорвать правильность моего вывода посредством введения в опыт новых условий и, таким образом искажения основного факта, мной приводимого. Существует большая разница, будет ли данное количество ртути испаряться в малом и ограниченном пространстве, например, в цилиндре, или в большом помещении, например, в комнате. А ведь г. Гольдштейн держит золотую пластинку непосредственно над ртутью, причём происходит следующее: золотая пластинка, в силу большого сродства золота к ртути, притягивает ртутные пары и тем заставляет испаряться всё новые и новые количества ртути, которые и осаждаются на золотой пластинке. Ещё скорее произойдёт при таких условиях испарение ртути в барометрической пустоте. А пусть-ка г. Гольдштейн поместит сосуд с ртутью в один конец залы, а сам удалится с золотой пластинкой в другой: я желал бы тогда видеть, сколько времени ему потребуется просидеть, чтобы дождаться покрытия пластинки ртутью и констатировать уменьшение в весе сосуда с ртутью. Обладая восприимчивостью к ртути, у него, во всяком случае, появится слюнотечение раньше, чем успеют опрокинуться его весы — и это всё, что требовалось доказать.

Относительно чувствительности хлора на реакцию с азотнокислым серебром, я уже сказал, Тут могу ещё напомнить г. магистру химии, что по Schöne йод может быть открыт посредством перекиси водорода в разведении 1/20 000 000, т. е. приближающемся даже к 7-му децимальному.

Попытка объяснения г. Гольдштейном вкуса воды в металлическом сосуде мне представляется произвольной и неверной. Правда, что при беспрерывном протекании воды через цинковые опилки или по цинковой амальгаме образуется слабый раствор перекиси водорода, но весьма сомнительно, чтобы перекись водорода могла образоваться при спокойном стоянии воды в металлическом сосуде. С другой стороны, присутствие перекиси водорода в металлическом сосуде мне кажется сомнительным ещё и потому, что металлы, как золото и серебро, легко разлагают перекись водорода. Затем, если бы даже и уступить г. Гольдштейну сомнительное присутствие перекиси водорода, то она, во всяком случае, может находиться лишь в очень незначительном количестве, между тем как даже довольно значительные количества её ещё не обнаруживают никакого металлического вкуса. Наконец, от чего бы не зависел вкус воды, побывшей в металлическом стакане, но факт в том, что химические реактивы не в состоянии обнаружить совершившейся перемены в воде, и физиологический реактив оказывается тоньше химического.

Что касается возражений г. Гольдштейна на наш препарат фосфора, то и тут г. магистр химии обнаруживает весьма неудовлетворительные познания — не в гомеопатии, что было бы понятно и извинительно, а… в химии. Относительно окисляемости фосфора в крупинках и сомнительности его существования в этой форме под видом фосфора, как такового, не может быть никакого сомнения, вследствие чего ещё в прошлом году бывший провизор Центральной гомеопатической аптеки в С.-Петербурге, и ныне содержатель Центральной гомеопатической аптеки в Одессе, Ю. А. Леви, в заседании Общества врачей-гомеопатов (16 апреля 1887 г.), как видно из протоколов Общества, обращал внимание действительных членов Общества на то, что фосфор, особливо в средних и высоких делениях, следовало бы прописывать не в крупинках, а исключительно в форме разведений. Но г. Гольдштейн говорит об окисляемости фосфора в фосфорную кислоту не в крупинках, а именно в растворе, и утверждает, будто достаточно открыть на один момент бутылочку с фосфором, чтобы его там не существовало. Это неверно. Без помощи сильных окислительных средств фосфор на воздухе никогда не переходит в фосфорную, а только лишь в фосфористую кислоту; выше этой ступени самоокисление фосфора не идёт. Если бы наш фосфор находился в водном растворе, который заключает в себе воздух, то и тогда нужно было бы не одно-, а многократное откупоривание бутылочки для того, чтобы вызвать окисление фосфора; скорее наоборот, это самоокисление происходит от содержание воздуха в воде. Но наши растворы фосфора, как известно г. Гольдштейну, приготовляются в свежедистиллированном крепком спирте, который не содержит воздуха, а поэтому даже многократное откупоривание бутылочки не может повредить содержащемуся в спиртном растворе фосфору. Вместо голословных фраз, которые, по меньшей мере, неуместны в опытной науке, пусть г. адепт точной науки и искатель истины потрудится испытать наше 2-е центесимальное, resp. 4-е децимальное разведение фосфора: он не замедлит открыть в нём его присутствие. Единственное, что может случиться, это постепенное ослабление и, со временем, действительное окисление фосфорного раствора в бутылочках или домашних аптечках, находящихся в обращении у публики. В аптеках же насыщенный раствор фосфора в спирту содержится всегда над размельчённым фосфором, так что, в случае действительного окисления его со временем, потеря в фосфоре тотчас вознаграждается растворением новых количеств его. В крупинках, как выше сказано, окисление действительно совершается быстро, и в них уже содержится не фосфор, как таковой, а фосфористая кислота, которая отличается от фосфорной минусом кислорода. Последняя представляет высшую ступень окисления фосфора, между тем, как первая ещё способна к дальнейшему окислению, и это, может быть, составляет причину, почему оба вещества имеют различное физиологическое и терапевтическое действие. Наконец, если фосфор требуется в сухом виде, то приготовляются растирания из красного аморфного фосфора, который сохраняется без изменения.

Наконец, всё, что г. Гольдштейн говорил по поводу микроскопических наблюдений Майергофера и Бухмана и увеличения поверхности тел при их растирании, говорилось так неясно, сбивчиво и ненаучно, что понять смысл того, что хотел выразить адепт точной науки, я, к сожалению, не могу. Но нельзя не обратить внимание на то, что г. Гольдштейн, преподаватель физики и химии в нескольких учебных заведениях, впадает в непростительную ошибку, смешивая линейное увеличение микроскопа с кубическим. Если говорят о микроскопе с увеличением в 3000, то это техническое выражение означает линейное увеличение в 3000 диаметров; кубическое же или объёмное увеличение тела, соответствующее линейному увеличению такого микроскопа, будет 30003=27 000 000 000. Из чего следует, что частицы, видимые под таким микроскопом, представляют такую степень дробимости, до которой в большинстве случаев не доводятся «гомеопатические» растирания макродозистов. Затем, не мешает заметить, что гомеопатические крупинки насквозь и равномерно пропитаны лекарственным веществом и, будучи весьма легко растворимы, растворяются уже в полости рта, т. е. всасываются гораздо раньше, чем попадут в кишки; а так как общая поверхность лекарственных атомов, вводимых pro dosi, по всей вероятности, едва ли превзойдёт поверхность всасывающих путей человеческого организма, поэтому и представление г. Гольдштейна о двойном или тройном ряде друг на друге лежащих и потому недействующих атомов, лишено всякого основания. Упоминая о гомеопатических лечебниках, оставляющих действительно желать весьма многого, г. Гольдштейн сказал, что они представляют «сплошной вздор». Я желал бы знать, каким эпитетом можно было бы квалифицировать внутреннее достоинство всей этой части возражений г. Гольдштейна?!

Наконец, для характеристики г. Гольдштейна читателям, я думаю, будет небезыинтересно узнать, что он согласился на редакцию своего второго возражения, но отказался от редакции третьего (последнего) при письме следующего содержания:

«Милостивый государь Лев Евгеньевич!

Прочитавши в «Гомеопатическом вестнике за прошедший год» Ваш отчёт о наших прениях (NB.: тут говорится о № 3 «Гомеопатического вестника» за 1887 г., в котором помещён стенографический отчёт моей первой беседы «О законе подобия», потому что нижеследующее письмо было писано г. Гольдштейном в то время, когда № 12 «Гомеопатического вестника» с отчётом моей второй беседы ещё не выходил из печати), «я нахожу, что мы стоим не в равных условиях, ибо Вы полемизируете со мной ещё в Ваших примечаниях. Это обстоятельство заставляет меня, как не имеющего возможности отвечать Вам на Ваши замечания, отказаться от редактирования стенографического отчёта, хотя в нём заведомо есть некоторые ошибки, и предоставить Вам, таким образом, все преимущества, которыми Вы воспользовались в книжках «Вестника» за прошлый год.

С почтением М. Ю. Гольдштейн».

На это письмо я отвечал следующим:

«Милостивый государь Михаил Юльевич!

Не могу не выразить моего удивления на Вашу претензию за мои примечания к тексту стенографических отчётов. Помещая на страницах своего журнала диаметрально противоположные одно другому мнения, редактор имеет, конечно, вполне законное, неотъемлемое и совершенно естественное право делать свои примечания и освещать спорный вопрос со своей точки зрения. Отказ Ваш проредактировать последний отчёт под тем предлогом, что «мы стоим не в равных условиях», и что Вы, будто, не имеете возможности мне возражать на мои примечания, совершенно неоснователен, потому что Вы имеете полное право требовать помещения Ваших возражений, если бы Вы сочли их возможными и необходимыми и я, со своей стороны, не имел бы никакого нравственного права отказать Вам в Вашем законном требовании, снабдив его, конечно, новыми комментариями.

С истинным почтением Л. Бразоль»

Ответа, конечно, не было. Но если с первого взгляда может показаться странным, отчего г. Гольдштейн предоставил себе преимущество проредактирования одного отчета, а мне — преимущество воспользоваться нередактированным другим отчётом, то при чтении самого текста его последних возражений, сверенных по двум стенографическим отчетам, эта кажущаяся странность тотчас разъясняется. Такие вещи можно только необдуманно говорить; обдуманно же их редактировать невозможно. Такие возражения, как нам пришлось слышать от г. Гольдштейна в последний раз, даже в исправленном и дополненном виде, никогда не подымутся в своей валюте, а потому лучше оставить в них «заведомые ошибки»; авось кто-нибудь подумает, что в этих именно заведомых ошибках и кроется суть дела. Создавая себе умышленно неравноправное положение и становясь в нарочито неравные условия, г. Гольдштейн действует под давлением чувства самосохранения: он знает, что при равных, т. е. честных условиях, поражение его ещё более неминуемо и что ему придется тогда лишиться последних клочков той учёной тоги, в которую он так самонадеянно драпировался.

В заключение, нельзя не поблагодарить г. Гольдштейна за его оппозицию: она ясно раскрывает бессилие оппонентов гомеопатии, и нельзя не пожелать, чтобы он постарался удержать свою позицию и на будущие беседы о гомеопатии, буде таковые состоятся. Л. Б.

(обратно)

53

В какой степени гомеопатия отвечает современному представлению о научности, читатель может узнать, обратившись к статьям д-ра Сильвио Чибени (кафедра философии университета Эстадуаль де Кампинас, Бразилия): Silvio S. Chibeni «Hahnemann and the explanation of the homeopathic phenomenon», Journal of American Institute of Homeopathy, 2001-2, vol. 94, N. 4, стр. 222–226 и «On the scientific status of homeopathy», British Homeopathic Journal (2001), 90, стр. 92-98

(обратно)

54

Бесчисленные случаи заимствования аллопатией гомеопатических лекарств документированы в книге Харриса Култера «Homeopathic Influences in 19th Century Allopathic Therapeutics», представляющей часть его докторской (PhD) диссертации 1969 г. А. К.

(обратно)

55

«Врач» (22 февраля 1890 г., № 8, стр. 198, n. 278) приводит следующую выдержку из «Ланцета» (The Lancet, 22 февр.), имеющую целью показать, что «ни в одной отрасли медицины (?) увлечение несостоятельными теориями не приносило столько вреда, как в гинекологии».

«В течение последних 50 лет женщины были положительно несчастны вследствие того, что возникла новая специальность, которая в своём развитии не сообразовалась с данными других областей медицины. Одно время все припадки у женщин объяснялись воспалением матки, которое и лечили прижиганием маточного зева 1–2 раза в неделю в течение многих месяцев. Затем великим злом оказалось сужение шеечного канала; для борьбы с ним принялись вводить бужи, сперва только по разу в неделю, но зато на неопределённое время. После того объявилось новое открытие: вся беда в неправильных положениях матки. Это расстройство признали до того важным, что больным уже не давали отдыха вовсе и вводили пессарии ежедневно. Ещё важнее было открытие конического маточного рукава и зева, с отверстием в игольное ушко. Тут пессарии были бесполезны; пользы ждали от разрезов, которые, однако, оказались очень опасными и даже бывали причиной смерти. Тогда изобрели новую причину и новое лечение: страдания матки зависят от разрывов маточного рукава, а стремление уничтожить это расстройство привело к «величайшему триумфу нашего столетия», к сшиванию разрывов. В последнее время стали усиленно массировать матку, вместо того чтобы оставлять её в покое. Конечно, опытные и образованные гинекологи восставали против подобных увлечений, но их не слушали. В настоящее время даже и в Соединённых Штатах пробуждается сознание о необходимости трезвого взгляда на дело. Известный гинеколог, д-р Goodell, недавно заявил, что пора применить к делу правило: «Помни, что у женщины, кроме матки, имеются и другие органы». Многие поражения матки не вызывают вовсе нервных припадков, а сами вызываются ими, и потому необходимо обращать особенное внимание на общее состояние организма, которое поддерживает известные местные страдания. В Philаdеlрhi-ийском Гинекологическом обществе при обсуждении лечения болезненных месячных, большинство высказалось против каких-либо операций. Такое направление позволяет надеяться, что в недалёком будущем гинекологи оставят погоню за пессариями, новыми инструментами и новыми операциями». Нетрудно было бы показать, что вся история медицины представляет беспрерывную смену одних несостоятельных теорий другими, ещё более несостоятельными, который нанесли прежде и теперь наносят непоправимый вред не только в гинекологии, но и в ларингологии, офтальмологии, отологии, хирургии и, особливо, в области внутренней медицины. Л. Б.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

О гомеопатическом законе подобия

О гомеопатической фармакологии

О «гомеопатических» дозах

Стенографический отчёт прений

О положении гомеопатии среди опытных наук

О Бразоле

Реклама на сайте