«Логаэдические размеры в русской поэзии»

Логаэдические размеры в русской поэзии (fb2) - Логаэдические размеры в русской поэзии 35K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владислав Евгеньевич Холшевников

Логаэдические размеры в русской поэзии

В. Е. Холшевников

Начиная с создателя русского тонического стиха Тредиаковского, в русской поэзии вслед за европейской установился обычай передавать долгие слоги античных стоп ударными, а краткие — безударными. Некоторые преобразованные таким способом размеры (прежде всего, ямб) обрусели мгновенно, так что об их далеком античном происхождении напоминало только название. Изобретенный еще Тредиаковским «дактило-хореический» гекзаметр привился далеко не сразу и употреблялся преимущественно в переводах и стилизациях, сохраняя в своем звучании напоминание о породившей его Элладе; но в пору его расцвета, в первой половине XIX в., поэты иногда пользовались им и в произведениях, весьма далеких от античности, — например, Жуковский в «Сказке о царе Берендее» и др.

Лишь одна группа своеобразных античных размеров, так называемые логаэды, не привилась у нас, хотя к ним обращались талантливые русские поэты, начиная от Сумарокова, и в XVIII, и в XIX, и в XX вв.[1]

В отличие от обычных стихов, состоящих из одинаковых стоп, в логаэдических долгие и краткие слоги чередуются неравномерно, но эта неравномерная последовательность повторяется из стиха в стих, а иногда, при более сложных сочетаниях разных логаэдов, из строфы в строфу. Соответственно в русском варианте между сильными (ударными) слогами располагается неравное количество слабых (безударных) слогов, от нуля до двух. Вот несколько примеров.

Сапфическая строфа.

Не противлюсь сильной, богиня, власти; Отвращай лишь только любви напасти. Взор прельстив, мой разум ты весь пленила,         Сердце склонила… Сумароков. Гимн Венере. Сапфическое стопосложение.

Асклепиадова строфа.

Не опять ли, корабль, волны несут тебя В море? Ах, придержись якорем в пристани         Тихой. Разве не видишь:         Обе ска́мьи лишенны весл?‥ Востоков. К кораблю. Горациева ода… Размером подлинника.

Алкеева строфа.

Не тем горжусь я, Фебом отмеченный, Что стих мой звонкий римские юноши         На шумном пире повторяют,         Ритм выбивая узорной чашей… Брюсов. Подражание Горацию (Алкаический метр).

Фалекий.

Будем жить и любить, моя подруга… Катулл в переводе А. Пиотровского.

Начиная с Сумарокова, русские имитаторы античных логаэдов вводят в них еще одну особенность русского стиха: ударения стоят только на сильных слогах, но не обязательно на всех: возможны, как и в традиционном ямбе, пропуски метрических ударений (см. во всех приведенных строфах). И тем не менее у всех поэтов — и XVIII, и XIX, и XX вв. — стих звучит затрудненно, и если не аритмично, то во всяком случае недостаточно ритмично для русского слуха.

Не случайно русские поэты так редко обращались к логаэдам, переводя и имитируя античных авторов чаще всего гекзаметром, элегическим дистихом или ямбами. Даже Востоков, пропагандист логаэдов, написал ими всего тринадцать стихотворений. Попытки В. Иванова писать ими оригинальные стихотворения успехом не увенчались и не создали традиции. Создается впечатление, что русские стихотворцы, испробовав эти размеры и неудовлетворенные полученным результатом, возвращались к привычным формам.

В наши дни никто уже не пытается русифицировать античные логаэды, и переводчики античных авторов пользуются ими с единственной целью — создания эквиметричных переводов. Последний, кажется, пример — холиямб басен Бабрия в переводах Гаспарова:

Один охотник ловок был владеть луком. Однажды на охоту он пошел в горы…

Чем же объясняется неуспех логаэдов?

Первым напрашивается самое простое объяснение: традиционные классические размеры (хорей, ямб, дактиль, амфибрахий, анапест) строго урегулированы; между сильными слогами стоит один слабый или два, но не переменное количество, как в логаэдах.

Однако история русского стиха заставляет отбросить такое объяснение. Уже в русском гекзаметре могут появляться неупорядоченные стяжения, т. е. сокращения промежутков между сильными слогами с двух слабых до одного:

Кто из бессмертных с тобою, коварный, строил советы…

Такая ритмическая вариация была введена Тредиаковским вместо античной замены дактиля спондеем, невозможной в тоническом гекзаметре, и вполне соответствовала духу русского стиха, создавая ощущение ритмического богатства и разнообразия, но отнюдь не аритмичности. Подобное явление составляет также основное свойство русских дольников, развившихся в XX в. и оказавшихся в наше время одним из самых популярных размеров. И только сопоставив логаэды с дольниками, мы поймем, почему первые не привились. По определению исследовавшего дольники М. Л. Гаспарова, это стихотворный размер, в котором интервал между сильными слогами колеблется от одного до двух слабых слогов.[2] Схематически это обозначается (если не указывать анакрузу и клаузулу) так: так: –½–½–́ (трехдольник) или –½–½–½–́ (четырехдольник). Такое определение представляется необходимым, но недостаточным. Второй существенный признак дольников — количественное преобладание двусложных интервалов над односложными, создающее отчетливо ощущаемую инерцию трехсложника.[3] Таким образом, правы были исследователи, говорившие о «трехсложной основе» русских дольников.

Теперь вернемся к русским имитациям античных логаэдов и присмотримся к метрическим схемам приведенных выше примеров.

Сапфическая строфа.

–⏑–⏑–⏑⏑–⏑–⏑ или –1–1–2–1–1

–⏑–⏑–⏑⏑–⏑–⏑ –1–1–2–1–1

–⏑–⏑–⏑⏑–⏑–⏑ –1–1–2–1–1

–⏑⏑–⏑ –2–1

Асклепиадова строфа.

–⏑–⏑⏑––⏑⏑–⏑⏑ или –1–2–0–2–2

–⏑–⏑⏑––⏑⏑–⏑⏑ –1–2–0–2–2

–⏑–⏑⏑–⏑ –1–2–1

–⏑–⏑⏑–⏑– –1–2–1–

Алкеева строфа.

⏑–⏑–⏑–⏑⏑–⏑⏑ или 1–1–1–2–2

⏑–⏑–⏑–⏑⏑–⏑⏑ 1–1–1–2–2

⏑–⏑–⏑–⏑–⏑ 1–1–1–1–1

–⏑⏑–⏑⏑–⏑–⏑ –2–2–1–1

Фалекий.

–⏑–⏑⏑–⏑–⏑–⏑ или 1–2–1–1–1

Холиямб.

⏑–⏑–⏑–⏑–⏑––⏑ 1–1–1–1–1–0–1

Как видим, во всех этих размерах односложные промежутки значительно преобладают над двусложными: явление, обратное тому, которое мы наблюдали в гекзаметре и дольниках, и не соответствующее духу и традиции русского тонического стиха. Надо оговориться, что это относится не к тоническому стихосложению вообще, а именно к русскому.

В. М. Жирмунский, сопоставляя русские силлабо-тонические размеры и дольники с английскими и немецкими, отметил, что в немецких ямбах, в отличие от русских, так называемые пиррихии (т. е. пропуски метрических ударений) неупотребительны, стихи, как правило, полноударны. Это объяснил еще Чернышевский, указав, что в немецком языке одно ударение приходится в среднем на два слога, а в русском — на три, так что средний интервал между ударными слогами в немецком языке — один слог, в русском — два. Двусложные промежутки среди односложных встречаются в немецких стихах постоянно, но не на правах поэтической вольности в ямбах (как иногда в английских), а в особом размере — в дольниках, отличающихся от русских весьма существенно: это дольники на двусложной, а не трехсложной (как русские) основе; их ритмическая инерция создается количественным преобладанием односложных интервалов между ударными слогами.[4]

Таким образом, просодия языка обусловила в немецкой поэзии развитие дольников на двусложной основе (преобладание интервалов между сильными в один слог), а в русской — на трехсложной (преобладание интервалов в два слога). И следствием этих же законов языка было то, что имитации античных логаэдов, в которых преобладали односложные интервалы, не привились в русском стихе, как не привились редкие попытки создать русский дольник на двусложной основе.[5]

Помешала античным логаэдам обрусеть еще одна существенная причина: сильные и слабые слоги чередуются в них неравномерно, схема очень сложна, ритмическая инерция не успевает установиться, как размер сменяется другим — и стих для русского уха звучит тяжело и недостаточно ритмично.

Зато оказались очень жизнеспособными (хотя и не в своем первоначальном виде) своеобразные «русские логаэды», возникшие независимо от античных на почве русского стиха. Появлялись они в нашей поэзии в разных формах дважды: в XVIII и XIX в. — как предки будущих дольников, и, после значительного перерыва, в XX в., уже отпочковавшись от породивших их дольников. Рассмотрим сначала первые.

Стремясь выйти за узкие пределы канонизированных в высоких жанрах ямбов, поэты XVIII в. экспериментируют в жанрах «низких», пишут хореем и трехсложниками, порой подражают народному стиху, а иногда, очень редко, создают собственные размеры, сходные с логаэдическими. Едва ли не первым был Сумароков, написавший подобными размерами несколько стихотворений, в их числе песню:

Благополучны дни Нашими временами; Веселы мы одни, Хоть нет и женщин с нами…[6]

Отчетливо слышна схема –⏑⏑–⏑– (⏑) или –2–1– (1), при этом, как и в имитациях античных логаэдов, на сильных местах ударение может отсутствовать. Стих звучит легче, чем в сапфической или алкеевой строфе, но это как бы промежуточная, переходная форма: односложные и двусложные интервалы уравновешены. Прекрасные примеры чисто русских логаэдов дал в последнем периоде творчества Державин:

Тает зима дыханьем Фавона, Взгляда бежит прекрасной весны; Мчится Нева к Бельту на лоно,         С брега суда спущены…

(«Весна» –⏑⏑–‖⏑–⏑⏑–(⏑) или –2–1–2–(1)). Тем же размером написан и знаменитый «Снегирь», только цезура в нем стоит не после 4‑го, а после 5‑го слога: «Что ты заводишь ‖ песню военну…». Стих звучит легко для русского уха, и нужно прислушаться, чтобы заметить, что он — «неправилен», нарушает схему дактиля. Ритмическая четкость усилена цезурой.

Подобные размеры изредка встречались и в XIX в., наиболее известно часто цитировавшееся стихотворение Фета:

Измучен жизнью, коварством надежды, Когда им в битве душой уступаю, И днем и ночью смежаю я вежды И как-то странно порой прозреваю…

Метрическая схема отличается по рисунку, но в принципе близка к державинской: ⏑–⏑–⏑‖⏑–⏑⏑–⏑ или 1–1–1+1–2–1. Стихи звучат так же легко. Чем это объясняется?

В обоих случаях перед нами — трехсложный размер, в котором один из междуударных интервалов сокращен с двух слогов до одного. Но двусложных остается два, т. е. вдвое больше, слух воспринимает отчетливую инерцию трехсложника, как в дольнике. Да собственно, это почти дольник, только еще не раскованный, не освобожденный от логаэдической застылости всех строк. Казалось, нужен только легкий толчок, строки Державина соединятся с фетовскими, исчезнет жесткая цезура, стяженные интервалы будут свободно передвигаться по всему стиху — и он зазвучит как в наши дни:

Трясина кругом да камыш кудлатый,  1–2–2–1–1 На черной воде кувшинок заплаты…  1–2–1–2–1 Багрицкий. Трясина.

Однако на самом деле так не произошло. Свободный дольник сможет развиться только тогда, когда употребление трехсложников станет привычной традицией, создающей для слуха достаточно интенсивный ритмический фон, без которого восприятие дольника затруднено. Русской поэзии надо было сначала пройти школу Некрасова, его подражателей и последователей.

Зато теперь наш слух, воспитанный на дольниках, может принять за них формы, близкие к ним, но не тождественные. Вот начало «Жалобы пастуха» Жуковского:

На ту знакомую гору Сто раз я в день прихожу; Стою, склоняся на посох, И в дол с вершины гляжу…

Н. В. Измайлов, комментируя это стихотворение, называет его «единственным примером» дольника в лирике Жуковского.[7] Так же определяет его размер исследователь дольников М. Л. Гаспаров.[8] Неоднократно называли дольниками и стихи Лермонтова:

Они любили друг друга так долго и нежно, С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной…

И действительно, строки звучат совсем как привычные дольники, — и все же это еще не дольники, а логаэды, подобные державинским или фетовским. Схватив слухом знакомое звучание, мы не сразу замечаем, что все 24 стиха «Жалобы пастуха» — это вторая форма трехдольника (по классификации М. Л. Гаспарова) 1–1–2–(1), а схема всех восьми стихов Лермонтова 1–1–2–2–2–1.

Через столетие после логаэдов Державина, почти через полвека после фетовских началась история русских дольников. К десятым-двадцатым годам они стали так же привычны, как ямбы для Державина или трехсложники для Блока. Оказалось, что они могут быть очень разнообразны, и каждый поэт находил в них то, что соответствовало его индивидуальности. У Блока и Маяковского они наиболее свободны. Другие поэты культивируют лишь некоторые ритмические формы дольников — их исследователь находит «есенинский тип», «гумилевский тип» и т. д.

Но если поэт все чаще употребляет какую-то одну форму дольника, то может произойти парадоксальная метаморфоза: принципиально свободный размер с варьирующимися интервалами способен превратиться в свою противоположность — размер с почти постоянными или постоянными интервалами, только различными. Так в действительности и происходит у Асеева, Цветаевой и некоторых других поэтов: из дольников рождаются новые логаэды, но не такие, как античные или державинские. История не возвращается на круги своя.

В главе I «Черного принца» Асеева первые 8 строф почти одинаковы по размеру.

Видите, в пальцы нам         врос         трос, так что и этот         вопрос         прост: мало ли видел         матрос         гроз — не покидал         пост…

Схема длинных строк (для простоты — без разбивки на «подстрочия») –2–2–0–. Это был бы настоящий логаэд, если бы схема строфы иногда не нарушалась (например, «Белые бивни / бьют / в ют» –2–1–0–). Перед нами так называемый «тактовик» с амплитудой колебаний междуударных интервалов от нуля до двух слогов, но с явной тенденцией превратиться в логаэд: одна из ряда форм становится доминантной (здесь — 71%, около ¾). Если доминирующая форма превратится в единственную, завершится процесс превращения дольника или тактовика в логаэд. У того же Асеева находим такие стихотворения. Характерны они для Цветаевой. Например, в «Поэме конца» 5 и 6 главы написаны размером 1–2–1–

Движение губ ловлю. И знаю — не скажет первым…

Несколько иные логаэды встречаются в других главах поэмы.[9]

М. Л. Гаспаров отмечал в эволюции дольников тенденцию к все большей урегулированности.[10] Результатом именно этой тенденции оказываются современные логаэды. Они живут и в поэзии последних лет; приведем пример из «Всадников» В. Сосноры (Лениздат, 1969) — «Вторая молитва Магдалине»:

Это птицы к подоконникам льнут. Это небо наполняет луну…

Схема 2–3–2– выдержана до конца стихотворения. Ясно слышна асеевская традиция, логаэд, выросший не из дольника, а из тактовика.

В новых логаэдах XX в., как и в опытах предшественников русского дольника, очень отчетливо слышна тенденция к преобладанию двусложных интервалов между сильными слогами, обеспечивающему «русское» ритмическое звучание. Просодия языка и здесь оказывает решающее влияние на просодию стиха.

Примечания

1

Трудно согласиться с безоговорочным утверждением А. П. Квятковского, что первым в русской литературе имитировал сапфическую строфу Симеон Полоцкий (А. Квятковский. Поэтический словарь, М., 1966, стр. 252). Симеон, подобно своим учителям — польским поэтам, соблюдал только количество слогов в строфе (11–11–11–5), не заботясь о расположении ударений. О силлабической «сапфической» строфе см.: L. Pszczołowska. Strofa czterowersowa. — Strofika. Praca zbiorowa pod red. M. R. Mayenowej, Wrocław… 1964, s. 135. et sq.

(обратно)

2

М. Л. Гаспаров. Русский трехударный дольник XX в. В сб.: Теория стиха, Л., 1968, стр. 60—62.

(обратно)

3

См.: В. Е. Холшевников. Основы стиховедения. Русское стихосложение, Л., 1962, стр. 51. Исследование М. Л. Гаспарова во многом уточняет данное мною в этой книге определение. Так, необходимо отделить «урегулированный» дольник с интервалами только в 1 и 2 слога — обычная форма дольника — от форм более свободных (например, у Блока и Маяковского) и «тактовика» с амплитудой колебаний от 1 до 3 (см.: М. Л. Гаспаров. Тактовик в русском стихосложении XX в. Вопросы языкознания, 1968, №5). Но приводимые самим М. Л. Гаспаровым обширные статистические данные лишь подтверждают несомненное преобладание двусложных промежутков.

(обратно)

4

В. Жирмунский. 1) Введение в метрику, Л., 1925, стр. 193—195; 2) О национальных формах ямбического стиха. В сб.: Теория стиха, Л., 1968, стр. 9—13.

(обратно)

5

В 1925 г. В. М. Жирмунский допускал возможность русских дольников на двусложной основе (Введение в метрику, стр. 192—193) и относил к ним такие стихотворения, как «Последняя любовь» Тютчева («О, как на склоне наших лет / Нежней мы любим и суеверней»). Эта точка зрения была подхвачена другими; например, Е. Ермилова, полемизируя со мной, утверждала существование русских дольников на двусложной основе, приводя тот же пример (Вопросы литературы, 1959, №6, стр. 241). Думаю, что спор решен практикой. Стихотворения, подобные «Голосу из хора» Блока (преобладание односложных интервалов), в русской поэзии единичны. И редкие двусложные промежутки в ямбах, как в «Последней любви» Тютчева, вернее считать сильными ритмическими перебоями, т. е. не созданием определенной ритмической инерции, а сознательным ее нарушением (см. мою статью «Перебои ритма» в сб.: «Русская советская поэзия и стиховедение». М., 1969, стр. 179—181).

(обратно)

6

Датировка песни сомнительна. Г. А. Гуковский относит ее ко времени после 1756 г., П. Н. Берков — к 30‑м годам, мотивируя тем, что размер ее силлабичен (см.: А. П. Сумароков, Избр. произв., Л., 1957, стр. 554—555). С последним трудно согласиться.

(обратно)

7

В. А. Жуковский. Стихотворения, Л., 1956, стр. 794.

(обратно)

8

М. Л. Гаспаров. Русский трехударный дольник XX в. Теория стиха, стр. 87.

(обратно)

9

См.: В. В. Иванов. Метр и ритм «Поэмы конца» М. Цветаевой. Сб.: Теория стиха, Л., 1968, стр. 173—175 и далее.

(обратно)

10

М. Л. Гаспаров. Русский трехударный дольник XX в., стр. 105.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg