«О единицах художественной речи»

О единицах художественной речи (fb2) - О единицах художественной речи 42K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Петрович Григорьев

О единицах художественной речи

Прежде всего необходимо разобраться в терминологии…

(В. В. Виноградов)

В. П. Григорьев

В своих работах по поэтике Анны Ахматовой В. В. Виноградов ввел обозначение для «семантической единицы поэтической речи» — символ, дав ему такое определение: «Символ — это эстетически оформленная и художественно-локализованная единица речи в составе поэтического произведения».[1] По ряду причин, из которых не последнюю роль сыграли омонимичность с традиционным употреблением этого слова в поэтике, а также реминисценции символистских теорий, термин не прижился. С трудом обозревая современную разветвленную литературу по поэтике и «стилистике», приходится констатировать, что общепринятой замены «символу» все еще нет. Настоящая заметка имеет своей задачей высказать несколько соображений о единицах художественной речи.

Классические работы В. В. Виноградова и Б. И. Ярхо, определяя предмет, задачи и границы стилистики, по существу имели в виду не функциональные стили языка, а поэтику в ее лингвистических аспектах.[2] Сейчас, отчасти в связи с особенно противоречивым и во всяком случае многозначным употреблением слова стилистика, отдельные исследователи предпочитают пользоваться удобным выражением лингвистическая поэтика (далее сокращенно: ЛП), впрочем, не придавая ему терминологического смысла.[3] Приняв его как термин для обозначения всей области исследования эстетической функции языка, мы, с одной стороны, разграничили бы сферы исследования и тем самым установили область творческих контактов с литературоведами, а с другой — определили место теории поэтической речи как важнейшей составной части ЛП.[4] Вопрос: «Что превращает словесное сообщение в произведение искусства?» — остается главным для всей поэтики, но только теория поэтической речи может дать необходимую лингвистическую основу для его всестороннего решения. Таким, в самом общем виде, рисуется путь разрешения некоторых очень существенных для поэтики терминологических проблем.

Пока же термин стилистика продолжает двойную жизнь. Стилистику определяют, например, как «науку о выразительных средствах языка и специальных стилистических приемах (СП), придающих речи особую, эстетико-художественную функцию» (это сопоставимо с ЛП и с употреблением слова стилистика в упомянутой выше статье В. В. Виноградова), но тут же добавляют: «Другая задача этой науки — изучение подсистем литературного языка, называемых функциональными стилями…».[5] Объединение столь разнородных объектов, как функциональные стили и «стилистические приемы», в лоне одной научной дисциплины едва ли может быть оправдано принципиальными соображениями. Только терминологическая (вернее, атерминологическая) инерция заставляет нас до сих пор прибегать к слову стилистика и его производным там, где речь идет о лингвистических аспектах поэтики, то есть о ЛП. Для обозначения соответствующего объекта вполне можно было бы использовать сочетание поэтика языка (речи). Ср. привычные сочетания поэтика Маяковского, поэтика «Мертвых душ» и т. п.

В цитированной работе И. Р. Гальперин показал, что «стилистический уровень» иерархически подчиняет себе все остальные традиционно выделяемые уровни. В ходе его рассуждений и в системе аргументации остается, однако, неясным, как соотносится «стилистический уровень» функциональных стилей литературного языка со «стилистическим уровнем» СП.

Едва ли кто-нибудь возьмется утверждать, что стилистические парадигмы (resp. их применение) и СП (resp. конкретные и эстетически значимые «приращения смысла») — явления однопорядковые. Но если так, то необходимо выделить два самостоятельных уровня: один, имеющий дело со стилистическими парадигмами (его бы и следовало назвать стилистическим), и другой — лингвопоэтический (или просто поэтический), который и анализировал И. Р. Гальперин и который нередко обозначается и как «поэтическая (или эстетическая) функция языка».[6]

Далее. У обоих этих уровней должны быть свои единицы, достаточно четко отграниченные и от фонемы, морфемы, лексемы, синтагмы, и друг от друга. Между тем мы не располагаем ни определениями этих единиц, ни систематизацией представлений о них, ни даже удовлетворительными названиями. Заслугой И. Р. Гальперина является, в частности, то, что он специально обратил внимание на статус СП, которые, как известно, фигурируют в современных работах и под другими обозначениями. Кроме «символов» В. В. Виноградова здесь можно упомянуть ничейные «стилевые черты», «поэтические приемы» (poetical devices и т. д.), просто «приемы» и «литературные приемы», «стилистические единицы», «стилистические средства», «единицы или элементы поэтической речи», «значимые элементы» и «составные элементы образа», те же «выразительные средства», о которых говорит и И. Р. Гальперин, и др. под.

В истории отечественной поэтики был период, когда стремление как-то отграничить единицу художественной речи от собственно лингвистических единиц уже проявилось в попытках ненавязчивого терминотворчества. «Символы» В. В. Виноградова не были изолированным явлением. Достаточно вспомнить «поэтическое глоссемосочетание» в работах Л. П. Якубинского[7] или «поэтическую глоссу» у Р. О. Якобсона.[8] Однако и эти обозначения не встретили поддержки и, не получив специальных теоретических обоснований, остались фактами истории, впрочем, сохранив за собой, как кажется, роль потенциальных импульсов для теории художественной речи.

Введение «эмического» и «этического» планов исследования довольно слабо затронуло области стилистики и поэтики в терминологическом отношении. Как будто никто не противопоставлял «стилемику» «стилетике», а прочная традиция в употреблении слов поэма и поэтика (ср. англ. poem, франц. poème, и т. п.) препятствовала и здесь новомодному семантическому словообразованию. Развитие исследований по стилистике в 50‑е годы имело одним из результатов известное разграничение стилей языка и стилей речи, связанное с именем В. В. Виноградова, но не ликвидировало ни понятийного разнобоя, ни теоретических разногласий.

Примерно в эти же годы разными авторами в разных, иногда несравнимых значениях начинает широко применяться термин стилема. У нас его впервые предложил, по-видимому, X. X. Махмудов для обозначения «сознательно и с определенной художественно-композиционной целью использованного речевого средства в художественном творческом контексте», т. е. в качестве единицы художественной речи.[9]

Приведем два других определения «стилемы» из новейших работ по ЛП. Одно — совсем краткое: «Стилема — это языковая единица, имеющая стилистическое значение».[10] Второе — в более широком контексте: «Средства стилистической экспрессии (а эмоционально-эстетическое воздействие оказывает именно она, лексико-грамматические же средства сами по себе, вне эмоциональной интенции, большею часть нейтральны и преимущественно лишь фраза в целом, а часто и лишь целый абзац образуют стилему (стилемой я называю минимальное языковое замкнутое целое, создающее единое законченное эстетико-эмоциональное впечатление. Ударный элемент стилемы, ключ ее, может быть размером от звука до фразы, а сама стилема может нередко растянуться на целую сцену, что характерно, например, для поэтики Достоевского)) — в каждом языке свои».[11]

Любопытно было бы сопоставить со всеми этими определениями использование термина «стилема» в недавней очень спорной книге У. А. Коха.[12] Но ее анализ потребовал бы слишком много места. Отметим только, что Styleme выступает у Коха показателем «степени поэтичности» текста и рассматривается как одна из вершин модельного треугольника, отображающего анализ поэтического текста; две другие вершины образуют Meter и Topic.

Даже из этих применений слова стилема видна его многозначность. По-видимому, нелегко ему будет преодолеть и естественные ассоциации с индивидуальным стилем («идиостилем»), чтобы стать характеристикой художественной речи вообще. Понятно поэтому, что параллельно с попытками придать разумный смысл термину стилема идут поиски самих единиц и «элементарных частиц» художественной речи.

В одной из своих последних работ В. В. Виноградов вновь вернулся к этой проблеме, назвав в качестве основных единиц художественной речи «слово-выражение (в той морфологической форме, которая определяется контекстом литературно-художественного произведения), строку (в стихе) и структуру словесно-художественного целого» и отметив также «соотношения и взаимоотношения этих единиц». Другим путем пошел С. Р. Левин, выделяя «спаривания» (Couplings) — элементарные структуры, свойственные языку поэзии, которые он видит в семантически или фонетически эквивалентных формах, появляющихся в эквивалентных позициях текста.[13—14]

Наш обзор будет существенно неполон, если мы не коснемся работ таких исследователей, как Ю. М. Лотман и Ю. С. Степанов. Отмечаемый Ю. М. Лотманом факт, что в наше время «метафизическое понятие „прием“ заменяется диалектическим — „структурный элемент“ и его функция»,[15] конечно, сам по себе еще не проясняет отношений между стилистикой и ЛП, не устанавливает, не сопоставляет и не разграничивает их единицы. Все же, что касается ЛП, он уже дает возможность с помощью «операций отождествления, со‑ и противопоставления элементов данного уровня структуры» выделить в тексте не просто «оппозиционные пары» (ср. couplings С. Р. Левина), но «такие дифференциальные семантические признаки и такие архиэлементы семантического уровня (архисемы), которые составляют специфику именно этой структуры, то «сцепление мыслей», о котором говорил Л. Н. Толстой».[16] Иерархия уровней структуры поэтического произведения строится, по Ю. М. Лотману, не от фонемного к более сложным (как в общем языке), а от «уровня слова» вверх и вниз. В связи с этим поэтическая структура «меняет соотношение элементов внутри речи», а у слова «резко возрастает количество связей внутри системы».[17] При лингвистическом изучении литературы Ю. М. Лотман справедливо считает «совершенно необходимым» «составить список элементов того или иного уровня и определить правила их сочетания»,[18] однако объединяющего названия этим элементам не дает.

Такого общепринятого названия в ЛП, повторяем, пока нет. Но оно необходимо. Остаются вопросы: как отграничить ЛП от стилистики? Как обозначить «значимый элемент» художественной речи независимо от его общеязыкового уровня? Как соотносятся с этими элементами, взаимодействуют с ними и друг с другом в текстах традиционные «тропы» и «стилистические фигуры»? Эти вопросы легко продолжить, труднее дать на них удовлетворительный ответ. Неудивительно поэтому, что, например, «тропы» до сих пор рассматриваются, как правило, атомарно, без учета их взаимодействия в конкретных текстах, возможностей совместной встречаемости. Задача последовательно рассмотреть каждый словесно-художественный контекст, каждый поэтический идиолект и все словесное искусство в целом с точки зрения каждого из входящих в них элементов, прежде всего с позиций всех реальных словоупотреблений, и сейчас кажется слишком грандиозной, чтобы обсуждать способы ее практической реализации. Но иного пути у ЛП и поэтики в целом, по-видимому, нет. А без предварительного теоретического представления этих способов и ряда экспериментальных работ невозможно в области ЛП достигнуть единого фронта с литературоведами.

Между тем в своих подходах к поэтике мы, как кажется, все еще не полностью сбросили «вериги общего языка». Так, говоря о функциях «языковых единиц» в художественной речи, мы как бы смотрим на нее прежде всего с позиций лингвиста, а не художника слова и его аудитории. Может быть, этим объясняются (хотя и не оправдываются) продолжающиеся предостережения некоторых литературоведов от «ложной ориентации поэтики на лингвистику», призывы к поэтике:

Пора красавице, созревшей для мужчины,                       От матери отстать.[19]

Конечно, и в 1930 г. и теперь, сорок лет спустя, литературоведы вполне могли бы сами заменить этот эпиграф из Горация памятными пушкинскими словами: «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?» Поскольку этого, как известно, не происходит,[20] ЛП должна своими силами построить «теорию лингвистической относительности» в подходе к произведениям словесного искусства. Начать следует хотя бы с попытки построить рядом со «словообразованием» и «словоизменением» новый раздел — «словопреобразование».

При всех достижениях обособленного функционально-языкового подхода к художественным текстам он явно исчерпал свои возможности. При всех недостатках широкого и узкого контекста, в котором появилось утверждение П. Н. Медведева, о том, что «лингвистический элемент языка и конструктивный элемент произведения… не совпадают и совпадать не могут, как явления различных планов»[21] — это односторонняя формулировка гипотезы, давно уже известной в ЛП и очень перспективной в наши дни. Преобразование — одна из основных категорий ЛП. Прямая речь преобразуется в речь персонажа, несобственно-прямая речь — в несобственно-авторскую, за синтагматическими отношениями в паратаксисе и гипотаксисе может быть вскрыта целая система близких, но «тропеически» преобразованных отношений между единицами художественной речи.

На основании всего сказанного, исходя из особенностей художественного словоупотребления, в рамках дихотомии язык — речь можно предложить некоторое упорядочение терминов, относящихся к ряду лингвистических дисциплин (см. таблицу).[22] План содержания и план выражения при этом нами не разграничиваются: в ЛП они не могут анализироваться порознь. Экспрессема — это абстрактная единица языка в его эстетической функции. Экспрессоид — реальная манифестация экспрессемы в конкретном художественном тексте. Термин стилема мы оставляем за пределами ЛП и определяем его как «лексема + стилистические коннотации» (ср. выше стр. 387, сноска 9). Замена словоформы на лексоид вызывается соображениями последовательности. Понятие экспрессии, которое кладется в основу обозначения единиц ЛП, связано не с «функцией выражения», а с явлениями художественной выразительности. Оно распространяется на все уровни художественного произведения. Соответственно экспрессема подчиняет себе не только лексему, но и «синтаксему», морфему, фонему, единицы метрического уровня.

Термин «архиэкспрессема», так сильно оскорбивший эстетические чувства А. В. Чичерина,[23] мы не включили в схему: его экспликация возможна только в современной теории тропов, в учении о способах словопреобразования. Но уже сейчас стоило бы подумать над тем, что можно будет противопоставить такой, например, гипотетической паре терминов, как тропема—тропоид, обозначающих единицы, несомненно специфические для творческого отношения к языку и прежде всего — для эстетически значимых текстов.

Повторим, что наша схема, не претендуя на общезначимый результат, лишь демонстрирует один из путей терминологического упорядочения и обозначения единиц ЛП. Соответствующие представления определились в ходе работы над экспериментальной темой «Поэт и слово. Опыт словаря» (Институт русского языка АН СССР). Этот «Опыт» опирается на тексты 30 произведений 12 различных поэтов и был закончен в 1970 г.

Дисциплина Язык Речь Лингвистическая поэтика Экспрессема Экспрессоид Стилистика Стилема Стилоид Грамматика и лексикология Лексема Лексоид

Примечания

1

В. В. Виноградов. 1) О поэзии Анны Ахматовой. (Стилистические наброски). Л., 1925, стр. 15; 2) О символике Анны Ахматовой. «Литературная мысль», вып. 1, Пгр., 1922, стр. 91—138.

(обратно)

2

См.: В. В. Виноградов. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума. Русская речь, вып. 1, Пгр., 1923; Б. И. Ярхо. Границы научного литературоведения. Искусство, №2, М., 1925, стр. 45—60; т. III, кн. 1, М., 1927, стр. 16—38 (особенно стр. 28—32). Отметим, что Г. О. Винокур и В. М. Жирмунский уже в те годы предпочитали термин поэтика.

(обратно)

3

Это обозначение встречается уже у Б. М. Энгельгардта (Формальный метод в истории литературы. Л., 1927, стр. 18). Из новейших работ сошлемся, в частности, на обзор А. А. Леонтьева «Исследования поэтической речи» (в кн.: Теоретические проблемы советского языкознания, М., 1968, стр. 147 и др.) и на доклад Н. А. Дворянкова «Строфика и синтаксис (К проблеме лингвистической поэтики)» (см.: Проблемы языкознания, М., 1967, стр. 185).

(обратно)

4

Ср. у А. А. Леонтьева: «Резко вырос интерес к проблемам лингвистической поэтики и лингвистической теории поэтической речи…»; «…проблематики, связанной с лингвистической поэтикой и теорией поэтической речи…» (Исследования поэтической речи, стр. 148 и 150. Курсив мой, — В. Г.).

(обратно)

5

И. Р. Гальперин. Является ли стилистика уровнем языка? Проблемы языкознания, стр. 201.

(обратно)

6

Попытку расщепить «поэтическую функцию» Р. О. Якобсона на «поэтическую» и «эстетическую» функцию см. в нашей работе «О задачах лингвистической поэтики» (Изв. АН СССР, сер. лит. и языка, т. XXV, 1966, вып. 6, стр. 494 и сл.).

(обратно)

7

См., например: Л. П. Якубинский. О поэтическом глоссемосочетании. Поэтика, т. 1. Пгр., 1919, стр. 12. Под глоссемой здесь понимается «всякая речевая единица — фонетическая, морфологическая, синтаксическая и семасиологическая». В этой недооцененной работе Л. П. Якубинского и его глоссеме отчетливо выражены как идея подчинения единице поэтической речи всех собственно лингвистических единиц, так и идея их преобразования в художественном тексте.

(обратно)

8

«Варваризм — обычнейшая разновидность поэтической глоссы» (Р. Якобсон. О чешском стихе преимущественно в сопоставлении с русским. Берлин, 1923, стр. 117). В отличие от «глоссем» и «глосс» «символы» В. В. Виноградова могут быть в дальнейшей традиции сопоставлены прежде всего с анализом наиболее частых слов в работах Ю. И. Левина, т. е. с описанием «идиостиля» (полезный термин И. Котяну). Но и для описания «языка поэзии» в целом они не утратили значения. См.: L. Pszczołowska. Słownik języka poezji. — Pamiętnik Literacki. LVII, 1966, z. 1, стр. 157 и сл.

(обратно)

9

X. X. Махмудов. Некоторые вопросы теоретической стилистики. Филологический сборник, вып. IV. Алма-Ата, 1965, стр. 316. Отдельные положения своеобразной концепции этого исследователя заслуживают внимательного критического разбора. «Стилема» X. X. Махмудова может быть интерпретирована как единица ЛП (Некоторые вопросы…, стр. 223, 224 и др.). Наоборот, Р. Р. Гельгадт использует термин «стилема» для обозначения «стилистических коннотаций лексем» (см.: Р. Р. Гельгадт. О стилистических категориях. Вопросы языкознания, 1968, №6, стр. 64).

(обратно)

10

М. Э. Снегирев. К вопросу о лингвистической сущности эпитета. Уч. зап. 1‑го Моск. гос. пед. инст. иностр. яз., т. 39, 1968, стр. 211.

(обратно)

11

С. Петров. Об уравнении коэффициентов импрессии и экспрессии в языке художественного перевода. В сб.: «Актуальные проблемы теории художественного перевода», т. II, М., 1967, стр. 230 и 245.

(обратно)

12

W. A. Koch. Recurrence and a three-modal approach to poetry. The Hague—Paris, 1966. См. особенно стр. 24—25, 48 и сл.

(обратно)

13—14

См.: S. R. Levin. Linguistic structures in poetry. The Hague, 1964 (First printing, 1962), p. 9, 30 et sq. «Спаривания» можно сопоставить с понятием повтора в работе: Е. Д. Поливанов. Общий фонетический принцип всякой поэтической техники. Вопросы языкознания, 1963, №1. О «разъединении разных уровней в поэзии, обычном у всех поэтов, кроме наиболее крупных» (этот вопрос мы здесь оставляем в стороне) см.: Вяч. Вс. Иванов. Роль семиотики в кибернетическом исследовании человека и коллектива. В сб.: Логическая структура научного знания, М., 1965, стр. 87. Упомянем также интересные работы Е. В. Невзглядовой: «О звукосмысловых связях в поэзии» (Филологические науки, М., 1968, №4) и «Явление семантического осложнения в поэтической речи» (Изв. АН СССР, сер. лит. и языка, т. XXVIII, 1969, вып. 2).

(обратно)

15

Ю. М. Лотман. Лекции по структуральной поэтике. Труды по знаковым системам, вып. 1. Тарту, 1964, стр. 59.

(обратно)

16

Там же, стр. 87 и 88. Ср. с этим методику метаописания художественного текста, т. е. нахождения метаобраза («неизреченного и в одном слове неизрекаемого образа»), который «так же относится к образам, как фонема к звукам, в которых она воплощена» (Ю. С. Степанов. Французская стилистика. М., 1965, стр. 290. См. там же, стр. 291—299). Термин образ Ю. С. Степанов не определяет.

(обратно)

17

Ю. М. Лотман. Лекции…, стр. 111 и 118.

(обратно)

18

Там же, стр. 159 (сноска). «Разложение художественной речи на значимые элементы» Ю. С. Степанов также считает одним из условий ее анализа и даже говорит о необходимости составления возможно более полного «инвентаря» таких элементов для каждого языка в интересах типологии (Французская стилистика, стр. 298—299).

(обратно)

19

См.: П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении. Л., 1928, стр. 118; В. Волошинов. О границах поэтики и лингвистики. В сб.: В борьбе за марксизм в литературной науке, Л., 1930, стр. 203 и 240.

(обратно)

20

Хотя все, надо думать, согласны с тем, что одна из основных задач поэтики — определить отношение языка художественной литературы к обычному языку.

(обратно)

21

П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении, стр. 119.

(обратно)

22

Некоторые из предлагаемых терминов были введены в нашей книге «Словарь языка русской советской поэзии. Проспект…» (М., 1965, стр. 27 и сл.). Практическое применение они нашли в ряде работ В. Г. Костомарова, в частности в виде оппозиции «экспрессема — штамп».

(обратно)

23

См.: Вопросы литературы, 1967, №9, стр. 64.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg