«С первой фразы: Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию»

С первой фразы: Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию (fb2) - С первой фразы: Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию (пер. Анастасия Михайловна Васильева) 1100K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лиза Крон

Лиза Крон С первой фразы: Как увлечь читателя, используя когнитивную психологию

Переводчик Анастасия Васильева

Редактор Антон Никольский

Руководитель проекта О. Равданис

Корректоры Е. Аксёнова, М. Смирнова

Компьютерная верстка К. Свищёв

Дизайн обложки Ю. Буга

This edition published by arrangement with DeFiore and Company through Andrew Nurnberg Literary Agency

© Lisa Cron, 2012

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2017

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

* * *

Посвящается моим детям Энни и Питеру, лучшим рассказчикам, которых я знаю

Предисловие

Когда-то давным-давно даже самые образованные люди полагали, что Земля плоская. Потом они узнали, что это не так. Но они продолжали верить, что Солнце обращается вокруг Земли… Пока и эта теория не потерпела крах. Еще дольше образованные люди относились к историям исключительно как к развлекательному чтиву и считали, что у историй нет никакой практической пользы, кроме того огромного удовольствия, что они дарят, – преходящего веселья и глубокого удовлетворения. Конечно, без историй наша жизнь с незапамятных времен оставалась бы серой и однообразной, но все равно мы бы выжили.

Опять неверно.

Оказывается, истории стали ключевым фактором эволюции, фактором даже более важным, чем большой палец руки. Благодаря большому пальцу мы умеем хватать вещи, в то время как истории подсказывают, что именно хватать. Истории позволили нам вообразить, что может случиться в будущем, и таким образом к нему подготовиться – это умение, которым не может похвастаться ни одно существо на планете, вне зависимости, есть у него противопоставленный большой палец или нет{1}. Истории делают нас людьми не в переносном, а в буквальном смысле. Последние открытия в области нейрофизиологии показывают, что наш мозг запрограммирован отзываться на истории; удовольствие же, которое мы получаем от хорошо рассказанной истории, – это уловка природы для привлечения внимания{2}.

Другими словами, мы склонны обращаться к историям, чтобы научиться взаимодействовать с миром. Разве можно винить вас за то, что в старших классах ваши взгляды стекленели от скуки, когда учитель истории дотошно перечислял всех немецких монархов, начиная с сына Людовика II Немецкого Карла III Толстого, который правил с 881 по 887 г.? К великому счастью, вы всего лишь человек.

Поэтому неудивительно, что, когда у вас есть возможность выбирать, вы предпочитаете художественную литературу – научной, а игровое кино – документальному{3}. Это не потому, что мы все – лентяи, а потому, что так запрограммирована наша нервная система: ей необходимы истории. Тяга к той упоительной лихорадке, которую вызывает хорошая история, не делает нас скрытыми гедонистами; мы – усердные ученики, готовые впитать несметное количество знаний, которыми с нами делятся те или иные истории{4}.

Для писателей эта информация полностью меняет правила игры. Исследования помогли расшифровать тайную программу, вшитую в мозг читателя, и впоследствии выяснить, чего же такого особенного жаждет мозг, сталкиваясь с той или иной историей. Еще более примечательным оказался тот факт, что по-настоящему яркая история способна изменить сознание читателя (например, внушив сочувствие{5}), поэтому писатели всегда были и остаются в числе самых влиятельных людей в мире.

Писатели могут изменить чужое мышление, всего лишь показав мир глазами своих героев. Они могут перенести читателя туда, где он никогда не был, погрузить в гущу событий, о которых он мог только мечтать, открыть сокровенные вселенские истины, которые способны полностью перевернуть восприятие реальности. В больших городах и маленьких селах писатели днем и ночью меняют людей. И это не так уж и плохо.

Но вот в чем подвох. Чтобы захватить читателя, история постоянно должна отвечать его – или ее – ожиданиям. Без сомнения, именно это имел в виду Хорхе Луис Борхес, написав, что «искусство – это огонь плюс алгебра»{6}. Позвольте, я поясню.

Огонь необходим писательскому ремеслу; это главный ингредиент любой истории. Именно страсть побуждает нас писать. Ощущение того, что нам есть что сказать, сказать что-то значимое, наполняет нас волнующим чувством.

Но для того чтобы написать историю, способную мгновенно очаровать читателя, одной страсти мало. Писатели ошибочно полагают, что смастерить хорошую историю можно из одного только огня – пылающей страсти, творческой искры, потрясающей идеи, которая поднимает среди ночи. Они решительно погружаются в эту историю, даже не осознавая, что каждое написанное ими слово обречено на провал, поскольку они забыли о второй части уравнения – алгебре.

Борхес интуитивно чувствовал то, что со временем открыла когнитивная психология и нейрофизиология: историю должен поддерживать скрытый каркас, чтобы страсть и огонь могли воспламенить читательский разум. Без этого каркаса читать историю невозможно; истории, у которых он есть, могут горы свернуть.

Почему же многим писателям сложно принять тот факт, что в создании историй есть нечто большее, чем основная идея и правильно подобранные слова? Потому что мы с легкостью отдаемся историям, которые читаем, и они заполняют разум, мешая осмыслению истории, которую мы пишем. У нас есть врожденная убежденность в том, что мы точно знаем, как написать хорошую историю, – мы же умеем мгновенно распознать плохую. Мы усмехаемся и ставим книгу обратно на полку. Мы закатываем глаза и уходим из кинотеатра. Мы глубоко вздыхаем и молимся, чтобы дядя Альберт прекратил снова и снова вспоминать гражданскую войну. Плохую историю мы не станем слушать и пару секунд.

Так же быстро мы распознаем и хорошую историю. Примерно с трех лет мы начинаем сочинять истории и постоянно делаем это в той или иной форме. Так как же получается, что мы распознаем хорошую историю с первой фразы и при этом не знаем, как ее написать?

Ответ можно найти в нашей эволюции. Первоначально истории служили способом собираться вместе и делиться необходимой для выживания информацией. «Эй, малыш, не ешь эти блестящие красные ягодки, если не хочешь квакать, как тот неандерталец; вот что однажды случилось…» Истории были простыми, уместными и не очень-то отличались от той безделицы, которую мы называем сплетнями. Прошли века, появилась письменная речь, и истории с готовностью вышли за пределы местных новостей и насущных проблем общества. Это означало, что читатель, обладая присущими ему ожиданиями, по сути своей должен был всерьез увлечься историями. Несмотря на то что искусные рассказчики, без сомнения, существовали всегда, распространять пикантные сплетни о сумасшедшей кузине Рэйчел и сколотить Великий американский роман – совершенно разные вещи.

Довольно логично, что большинство честолюбивых писателей любят читать, но могут ли все эти невероятные книги, которые они жадно проглатывают, дать им простейший урок о том, как зацепить читателя?

Вряд ли.

Эволюция учит, что первостепенная задача любой хорошей истории – заглушить ту часть мозга, которая задается вопросом, как именно эта история создает столь захватывающую иллюзию реальности. В конце концов, хорошая история не кажется иллюзией. Она воспринимается как сама жизнь. В самом прямом смысле слова. Недавно журнал Psychological science опубликовал результаты последних исследований, связанных с визуализацией мозга, которые показали, что области мозга, отвечающие за зрение, слух, вкус и телодвижения, активируются, когда мы поглощены захватывающей повестью{7}. Это объясняет яркие мысленные образы и наши инстинктивные реакции, когда мы не можем прервать чтение, несмотря на то что время уже за полночь, а вставать нам на рассвете. Когда история нас увлекает, мы погружаемся в нее, чувствуем то же, что и главный герой, переживаем так, будто все это происходит с нами, а на то, как это сделано, обращаем внимание в последнюю очередь.

Понятно, что поэтому мы становимся крайне невнимательны к тому, что внутри каждой увлекательной истории кроется замысловатая сеть взаимосвязанных элементов, соединяющая все воедино и позволяющая построить целый мир с, казалось бы, не требующей усилий точностью. Поэтому мы часто думаем, что знаем, на что повелись – на красивые метафоры, правдоподобные диалоги, интересных героев, – тогда как на самом деле все это второстепенные вещи, какими бы притягательными они ни казались. Нас цепляет нечто совершенно другое, то, что скрывается за красивыми речевыми фигурами, незаметно превращая их в историю, какой ее видит наш мозг.

Написать книгу, которая захватит мозг читателя, можно, только проанализировав, на что мы подсознательно реагируем, когда читаем историю, на чем действительно заостряется наше внимание, независимо от того, пишете ли вы роман, закрученный детектив или подростковое фэнтези. У каждого читателя свои предпочтения, разные люди увлекаются разной литературой, и, если книга не сможет ответить определенным ожиданиям, она так и останется на магазинной полке.

Эта книга поможет вашей истории избежать читательского безразличия. Она разделена на 12 глав, каждая из которых нацелена на один из аспектов работы мозга и содержит соответствующую информацию об историях, а также практические советы по применению этих знаний. В конце каждой главы даны основные идеи, к которым вы можете обращаться на любом этапе работы: перед тем как начнете писать; каждый день после написания очередного отрывка, сцены или главы; в два часа ночи, когда проснетесь в холодном поту от страха, что ваша история – худшая из всех (поверьте, это не так). Если вы последуете моему совету, я смогу гарантировать, что работа будет все время продвигаться вперед, а еще у вас появятся все шансы на то, что ваше творение захотят прочесть даже те, кого вы не относите к своим потенциальным читателям.

Единственное предостережение: в отношении своей истории вы должны быть так же беспристрастны, словно это чужая книга, которую вы взяли с полки книжного магазина, или фильм, который вы начали смотреть, еще не убрав палец с кнопки «Play». Смысл в том, чтобы четко определить каждое слабое место, а затем исправить его, пока оно не разрослось, как сорняк, вредя всему повествованию. Делать это интереснее, чем может показаться; нет ничего приятнее, чем наблюдать, как ваше творение совершенствуется, и скоро увлеченный читатель и вовсе забудет, что читает историю.

Глава 1 Как зацепить читателя

Я обнаружила, что большинство людей прекрасно понимают, что такое история, пока не попробуют сесть и написать ее сами.

Фланнери О'Коннор

Факт из когнитивной психологии:

Мы мыслим историями, которые позволяют нам представить будущее.

Секрет писательского ремесла:

С первого же предложения читатель должен захотеть узнать, что произойдет дальше.

За секунды, в течение которых вы читаете это предложение, ваши органы чувств обрушивают на вас 11 млн единиц информации. Примерно 40 из них ваше сознание в состоянии обработать. А когда нам нужно заострить на чем-то внимание? В удачный день мы можем обработать семь бит информации одновременно. В не очень удачный – пять{8}. Что насчет этих дней? Вероятно, около трех.

И все же вы не просто идете своей дорогой в этом сложном мире, вы собираетесь написать историю о ком-то, кто существует в созданном вами мире. Так насколько же важными могут быть оставшиеся 10 999 960 бит информации?

Оказывается, они очень даже важны. И, несмотря на то что сознательно мы не обращаем на них внимания, наш мозг подмечает их, анализирует и решает: или это что-то незначительное (как тот факт, что небо до сих пор голубое), или требует незамедлительных действий (как автомобильный сигнал, благодаря которому, переходя дорогу, мы отвлекаемся от мыслей о привлекательном парне, поселившемся по соседству).

Как ваш мозг определяет, что важнее: оставить вас мечтать дальше или срочно потребовать пристального внимания? Все просто. У вашего мозга, как у любого живого существа, включая амебу, есть одна главная цель: выживание. Ваше подсознание (нейрофизиологи называют его адаптивным или когнитивным бессознательным) – это точно настроенный инструмент, который моментально оценивает, что важно, что нет, почему все обстоит именно так и что нужно делать{9}. Оно знает, что у вас нет времени думать: «Ой, что это за громкий звук такой? А, это гудок; скорее всего, сигналит вон тот классный большой джип, который несется прямо на меня. Водитель, наверное, набирал сообщение и заметил меня, только когда уже не успевал остановиться. Может, мне надо убежать от…»

Бац.

Поэтому, чтобы все не закончилось дорожным происшествием, наш мозг изобрел способ ускоряться и обрабатывать информацию в разы быстрее, чем это делает медлительное сознание. И хотя для большинства других животных эволюция остановилась на врожденных рефлексах, сводя количество их реакций к тому, что нейрофизиологи очень кстати называют системой зомби, у нас, людей, есть нечто большее{10}. Наш мозг разработал способ сознательно управлять информацией, так что, если есть время, мы можем самостоятельно решать, что делать дальше.

История.

Вот что говорит по этому поводу нейрофизиолог Антонио Дамасио: «Мы задумались, как распространять наши знания, сделать их понятными и убедительными – одним словом, надежными, – и мы нашли решение. Таким решением стали истории; наш мозг выдумывает их легко и непринужденно… Неудивительно, что они заполнили все структуры человеческих обществ и культур»{11}.

Мы мыслим историями. С их помощью мы стратегически осмысляем огромный мир вокруг. Проще говоря, наш мозг постоянно ищет смысл во всех полученных данных, выуживает необходимое для выживания, создавая базу знаний, и, основываясь на нашем предыдущем опыте, создает истории; он фиксирует, что мы чувствуем по тому или иному поводу и как это может на нас повлиять. Вместо того чтобы просто записывать все события одно за другим, наш мозг назначает нас на роль «главного героя» и монтирует наш опыт с кинематографической точностью, создавая и отображая, как на карте, логичные взаимосвязи между воспоминаниями, идеями и событиями, чтобы в будущем дать нам необходимую информацию{12}.

История – это язык опыта, не важно, наш это опыт, чужой или опыт вымышленных героев. Истории других людей так же важны, как и те, что мы рассказываем о себе. Если бы мы опирались только на свой собственный опыт, то никогда не слезли бы с горшка.

А теперь самый главный вопрос: что же это все значит для нас, писателей? А то, что мы можем расшифровать, что именно мозг (или читатель) ищет в каждой истории, и начнем мы с двух ключевых идей, из которых вытекают все интересные факты, с коими мы познакомимся в этой книге:

1. Нейрофизиологи полагают, что без историй мы превратились бы в «овощи», – и это главная причина, по которой наш и без того перегруженный мозг тратит столько драгоценного места и времени на то, чтобы мы могли уйти с головой в историю. Истории обеспечивают нас богатым опытом без необходимости переживать в реальности опасные подчас ситуации. В каменном веке это был вопрос жизни и смерти: если ты ждал, пока опыт научит тебя, что шуршание в кустах – это лев, на которого ты охотишься, ты сам становился свежим блюдом. Сейчас ситуация еще сложнее; более-менее освоив материальный мир, наш мозг принимается за куда более коварную сферу жизни: общество. История превратилась в способ исследования своего разума и разумов других людей, во что-то вроде генеральной репетиции будущего{13}. В результате история помогает нам выживать не только в физическом смысле жизни и смерти, но и в социальном смысле качества нашей жизни. Прославленный когнитивист гарвардский профессор Стивен Пинкер объясняет нашу потребность в историях следующим образом:

«Художественное повествование предлагает нам мысленный каталог дилемм, с которыми мы однажды можем столкнуться, и последствий тех или иных поступков, которые можно было бы тогда совершить. Какой выбор стоит передо мной, если я подозреваю, что мой дядя убил моего отца, занял его должность и женился на моей матери? Если мой старший брат – неудачник и у семьи он не в почете, достаточно ли этих обстоятельств, чтобы он решился меня предать? Что произойдет в худшем случае, если меня соблазнит клиентка, пока жена и дочь уехали на выходные? Что произошло бы в худшем случае, если бы я была женой провинциального врача и завела интрижку, чтобы добавить изюминку в свою скучную жизнь? Как, не выставив себя трусом, избежать губительной встречи с рейдерами, которые хотят получить мою землю сегодня, и таким образом уступить им ее только завтра? Ответы легко найти в любой книжной лавке или магазине видеофильмов. Клише, утверждающее, что жизнь подражает искусству, справедливо, потому что задача некоторых видов искусства в том и состоит, чтобы жизнь им подражала»{14}.

2. Мы не только нуждаемся в историях: от каждой новой истории мы обязательно ждем чего-то особенного, хотя – и вот в чем подвох – рядовой читатель едва ли способен объяснить, чего именно он ждет. Если же настаивать на ответе, то, вероятно, он все сведет к особенному очарованию истории, к некоему не знаю что, которое не поддается словесному выражению. Но разве можно его за это винить? На самом деле все еще запутаннее: наши ожидания напрямую связаны с тем фактом, что истории способны поведать, как наиболее безопасно управлять кораблем своей жизни. Таким образом, наши ожидания зависят от сложного подсознательного представления о том, что должно происходить в истории: персонаж с ясно выраженной целью погружен в гущу событий и вынужден искать выход из ситуации, которая постоянно осложняется. Когда история отвечает критериям нашего мозга, мы расслабляемся и оказываемся в шкуре героя, мы стремимся сами испытать его – или ее – противоречивые чувства, избежав необходимости покидать свое кресло.

Знать все это невероятно полезно для писателей; эти идеи четко определяют, что такое история и что в ней лишнее. Конкретно в этой главе мы изучим четыре элемента, из которых строится история; что мы, как читатели, склонны ожидать от книги, когда ныряем в нее с первой страницы и пытаемся примерить происходящее на себя; почему даже самое красивое и поэтичное произведение порой привлекает не больше, чем ваза с пластиковыми фруктами.

Так что же такое история?

Вопреки тому, что думает большинство людей, история – это не просто события. Если бы это было так, мы могли бы отказаться от кабельного телевидения, вытащить на лужайку перед домом кресло с подставкой для ног и развлекаться 24 часа все 7 дней в неделю, всего лишь наблюдая за тем, что происходит вокруг. Но на самом деле идиллия продлилась бы минут десять. А потом мы полезли бы на стену, если бы на лужайке оказалась стена.

Так же истории – это не просто описание чего-то, что происходит с кем-то. Если бы это было так, мы увлеклись бы и чтением бесхитростных записей в дневнике какой-нибудь домохозяйки, подробно описывающей каждый поход в магазин; тем не менее это никому не интересно.

История – это даже не динамичные события, происходящие с кем-то. Стали бы вы читать всю ночь напролет, как на протяжении 200 страниц кровожадный гладиатор А гоняется по пыльной древней арене за беспощадным гладиатором Б? Думаю, вряд ли.

Так что же такое история? История – это то, как происходящее влияет на кого-то, перед кем стоит труднодостижимая цель, и как он – или она – в итоге меняется. Если выражаться привычными литературными терминами, то это значит следующее:

«Происходящие события» – это сюжет.

«Кто-то» – персонаж.

«Цель» обычно называют главным вопросом истории.

А то, как «он или она меняется», – это то, о чем собственно сама история.

Как бы странно это ни звучало, история – это не сюжет и не события, которые он описывает. Истории – это то, как меняемся мы и как меняется мир вокруг нас. Они захватывают, только если дают возможность почувствовать, как меняется сюжет. Поэтому история, как мы теперь видим, – это странствия во внутреннем мире, а не во внешнем.

Все элементы истории крепко связаны, работают сообща и создают то, что воспринимается читателем как реальность, но реальность острая, яркая и куда более интересная, потому что истории делают то же, что и наше когнитивное бессознательное: отсеивают все, что отвлекает от происходящего. Вообще-то истории справляются с этим даже лучше; в реальной жизни избавиться от раздражающих мелочей – подтекающие краны, нервные начальники, надоедливые супруги – практически невозможно, а истории будто бы полностью все это отключают, фокусируя внимание на том, через что придется пройти главному герою, чтобы решить проблему, которую вы так умело для него создали. Эта проблема будет интересовать читателя с самого начала, поскольку именно она определяет, каким образом станут развиваться события с самого первого предложения.

Что это за быстро разворачивающиеся события, в которые вы меня забросили?

Давайте смотреть правде в глаза: у нас у всех хватает забот. Плюс ко всему всех нас мучает голос на задворках сознания, который постоянно напоминает, что нужно сделать вместо того, что мы делаем сейчас, особенно если мы тратим время на такое, казалось бы, непродуктивное занятие, как чтение. Значит, истории необходимо быстро захватить наше внимание, чтобы отвлечь от непрекращающихся требований непосредственного окружения{15}. Ничто так не привлекает внимание, как неожиданность, – говорит писатель-нейрофизиолог Джона Лерер{16}. Значит, открывая книгу, мы испытываем непреодолимое желание выйти за пределы обыденности. Мы жаждем поверить, что стали свидетелем решающего этапа чьей-то жизни, а не просто подоспели к самой развязке. Нас опьяняет не только намек, что назревают некие проблемы, но и то, что они будут назревать и дальше, пока происходящее не достигнет роковой отметки. Это, в свою очередь, означает, что нам нужно напасть на след из хлебных крошек, который будет заманивать нас все дальше в лес. Я слышала, что всю художественную литературу (собственно, все истории) можно описать одной фразой – «Все не то, чем кажется», а значит, с самого первого предложения мы надеемся почувствовать, что скоро все изменится (и необязательно к лучшему).

Проще говоря, мы ищем возможность попереживать. Поэтому, чтобы мы увлеклись, в истории не просто должно что-то происходить, у нее должны быть последствия, которые мы в состоянии предугадать. Согласно открытиям в области нейрофизиологии, история затягивает и держит нас благодаря нейронам, вырабатывающим дофамин и сообщающим, что интрига завязалась{17}. Другими словами, мяч должен быть в игре с самого начала, независимо от того, описывают ли нам текущую ситуацию, или мы застали главного героя во время напряженных раздумий, или на первой странице появился хотя бы намек на то, что что-то не так. Никаких вступлений перед мячом. Вам не нужны предварительные объяснения, чтобы по-настоящему понять его. Мяч – он сам по себе. Я не говорю, что первый мяч обязательно должен быть главным, он может быть исходным или стартовым. Но с самой первой страницы должно казаться, что этот мяч – единственный, и он должен полностью завладеть нашим вниманием.

Например, как вам первый абзац из романа Кэролайн Левитт «Девушки в беде» (Girls in trouble) в качестве такого мяча?

«Теперь схватки у Сары происходят каждые десять минут. Каждый раз она вдавливает себя в сиденье в надежде избавиться от них. Она никогда раньше не видела, чтобы Джек, ее отец, так гнал – пейзаж за окном проносится мимо с невероятной скоростью. Сара стискивает подлокотник так, что белеют костяшки пальцев. Она вжимается в спинку сиденья и упирается ногами в пол, словно в любой момент может вылететь из машины. „Остановись, – хочется сказать ей. – Сбавь скорость. Остановись“. Но она не может вымолвить ни слова, не может даже пошевелить губами. Ничего не может – только с ужасом ожидает новых схваток. Джек горбится за рулем, то и дело сигналя, хотя машин на дороге немного. Его лицо отражается в зеркале заднего вида, но он не смотрит на Сару. Но то и дело бросает взгляд на ее мать, Эбби, сидящую рядом с Сарой на заднем сиденье. Его лицо ничего не выражает»{18}.

Назревают какие-то проблемы? Похоже на то. Будут назревать и дальше? По крайней мере, назревали последние девять месяцев, а может, и больше. Вы почувствовали импульс? Он толкает вас вперед, и в то же время вы удерживаетесь в текущей ситуации. Вы не только хотите узнать, что произойдет дальше, но и что привело к происходящему в данный момент. Кто ее отец? Все произошло по обоюдному согласию? Или ее изнасиловали? Ваше любопытство распалили, и вы продолжаете читать дальше, хотя и не желали этого осознанно.

Что это значит?

Как читатели мы нетерпеливо ощупываем каждую единицу информации на предмет важности, непрерывно задаваясь вопросом «Что это значит?». Говорят, что человек может прожить 40 дней без еды, три дня без воды и 35 секунд без поисков смысла в чем-либо; на самом деле 35 секунд – это вечность, если учесть скорость, с которой наш мозг пробирается сквозь полученные данные. Это биологическая предрасположенность: мы всегда в погоне за каким-то смыслом, только не за «Какова реальность на самом деле?», а куда за более примитивным и конкретным: «Джо ушел с утра, не выпив, как обычно, кофе; интересно почему? Бэтти всегда приходит вовремя; сегодня она опаздывает на полчаса, что случилось? Эта надоедливая соседская собака каждое утро громко гавкает; почему она сегодня молчит?»

Мы постоянно ищем причину того, что лежит на поверхности. Не только потому, что от этого зависит наша жизнь, но и потому, что это нас волнует. Благодаря этому мы кое-что чувствуем, а именно любопытство. Человеку свойственно быть любопытным. Любопытство ведет к более сильному ощущению: предвкушению знания, которым мы хотим утолить голод, наслаждению, вызванному выбросом дофамина. Поскольку оно необходимо для выживания («Что это за шуршание в кустах?»), природа его поддерживает. А что может быть лучше для поддержания любопытства, чем сделать его приятным? Вот почему, если ваше читательское любопытство распалено, вы испытываете объяснимое желание выяснить, что будет дальше. И – бах! Вы испытываете крайнюю потребность в продолжении (привет, дофамин!). И эту потребность обязательно вызывают все хорошие истории.

Хотите, чтобы вам это внятно изложили?

Так что же происходит, когда вы не только не можете предсказать, что будет в истории дальше, а даже не можете понять, что в ней творится сейчас? Обычно вы немедленно принимаете решение почитать другую книгу. Часто, читая рукопись с хорошей задумкой, я лишь разочарованно развожу руками, мечтая о том, кто мог бы привести текст в порядок. Я чувствую блестящий замысел автора и знаю: он пытается сказать мне что-то важное. Проблема в том, что не могу понять, что именно.

Вспомните, как нас раздражает в реальной жизни, если кто-то рассказывает длинную бессвязную историю:

«Я говорил вам о Фреде? Он должен был зайти вчера вечером, но был ливень, а я, как дурак, забыл закрыть окна, и мой диван промок. Он стоил целое состояние. Я боюсь, что теперь он заплесневеет, как старые лохмотья на бабушкином чердаке. Она такая неряшливая, но я не могу ее за это винить. Ей уже за сотню лет. Надеюсь, мне передались ее гены. Она ни одного дня в своей жизни не проболела, но недавно я начал сомневаться насчет генов, потому что во время дождя у меня болят суставы. Если бы ты знал, старина, как они ныли вчера вечером, пока я ждал Фреда…»

К этому моменту вы, наверное, уже нервно дергаете коленкой, думая: «О чем ты говоришь и почему меня должно это волновать?» Если, конечно, вы все еще слушаете. То же касается и первой страницы истории. Если мы не понимаем, что там происходит и что это значит для главного героя, мы не станем читать дальше. Например, случалось ли вам когда-нибудь взять книгу с полки в магазине и, прочитав несколько страниц, подумать: «Да, скучновато и персонажи как-то не очень, но, думаю, автор очень старался и, возможно, хотел сказать что-то важное, так что я все же куплю эту вещь, прочту и посоветую всем своим друзьям»?

Нет. К счастью, вы жестоки и бессердечны. Могу поклясться, что вы никогда не давали автору второго шанса из-за вложенных усилий или хорошей задумки. Так и должно быть. Как читатель вы абсолютно ничего писателю не должны. Вы читаете его книгу исключительно ради собственного удовольствия, которое получаете или нет – смотря чего заслуживает эта книга. Если она вам не нравится, вы ставите ее обратно на полку и достаете другую.

Что вы ищете на первой странице? Вы сознательно анализируете одно предложение за другим? Вы понимаете, из-за чего наступает определенный переломный момент, когда решаете, читать дальше эту книгу или поискать другую? Конечно нет. Это все неосознанно. Вам ведь не нужно решать, какие мышцы задействовать, чтобы моргнуть, – выбор книги точно такой же безупречно работающий рефлекс, который управляется когнитивным бессознательным. Это та же «мышечная память» – разве что в данном случае в роли «мышцы» выступает мозг.

Ладно, предположим, что первое предложение все-таки вас зацепило. Что же дальше?

О чем эта история?

Вот невысказанный вопрос, который не дает покоя вашему мозгу: о чем эта книга?

Хороший вопрос. Действительно хороший, поэтому в следующей главе мы подробно его разберем. А вы можете ответить на него после прочтения первой страницы? Очень редко. Все же, когда вы знакомитесь с кем-то, разве вы можете с первой встречи понять про этого человека все? Абсолютно уверен, что нет. А может ли вам показаться, что вы все про него поняли? Разумеется. То же и с историей. Для этого, читая первую страницу книги, вам обязательно нужно ответить на три основных вопроса:

1. Чья это история?

2. Что здесь происходит?

3. Что находится под угрозой?

Давайте рассмотрим эти три элемента и то, как они работают вместе, чтобы ответить на первый вопрос.

Чья это история?

Все знают, что у истории должен быть главный герой, так называемый протагонист, – даже в группе отдельных сцен проявляется центральный персонаж. Это можно даже не обсуждать, верно? Но есть еще кое-что, чего писатели часто не знают: в истории чувства главного героя непосредственно влияют на чувства читателя. История – это инстинкт. Мы забираемся в шкуру персонажа и чувствуем то же, что и он. Иначе у нас не будет входной двери в мир, в который забросит нас автор, не будет точки зрения, с которой мы должны на этот мир смотреть, оценивать его и познавать.

Одним словом, без главного героя все становится нейтральным, а, как мы убедимся в главе 3, в истории (как и в жизни) не может быть ничего нейтрального. А значит, мы должны познакомиться с главным героем как можно скорее – желательно в первом же абзаце.

Что здесь происходит?

Соответственно, начиная с первой страницы что-то должно происходить и влиять на героя. Что-то, позволяющее мельком взглянуть на всю картину в целом. Джон Ирвинг однажды сказал: «Если возможно, расскажите весь сюжет романа в первом предложении»{19}. Легко сказать? Ну да. Однако попытаться стоит.

Общая картина дает нам представление о проблеме, которую герой будет решать на протяжении всей истории. В классической романтической комедии проблема, например, выглядит так: завоюет ли герой девушку? Поэтому мы оцениваем каждое событие именно с этой позиции. «Это приблизит его к девушке или разрушит все планы?» И, как часто бывает, – «Она действительно та, кто ему нужен?».

Это подводит нас к третьему вопросу, на который читатель стремится найти ответ, читая первую страницу, – вопросу, который в сочетании с первыми двумя вызывает крайне важное ощущение беспокойства:

Что под угрозой?

Что лежит на чашах весов? В чем заключается конфликт? Конфликт – жизненная сила истории; это еще один очевидный факт. Но самое важное «набрано мелким шрифтом» (то, что почти никто не читает). Мы говорим не о любом конфликте, а о том, что такого особенного в приключениях главного персонажа? Начиная с первого предложения читатели превращаются в ищеек, которые упрямо разнюхивают, что на кону и как оно повлияет на главного героя. Конечно, они еще не совсем уверены, что это будут за приключения, но, задавая эти три вопроса, они надеются все разузнать. Суть в том, что с самой первой страницы что-то должно стоять на кону.

Очевидный вопрос

Можно ли совместить эти три пункта на первой же странице? Еще бы! В 2007 г. теоретик литературы Стэнли Фиш опубликовал в The New York Times статью, которая дает ответ на этот вопрос. Он несся по аэропорту – в запасе оставалось всего несколько минут – и вдруг вспомнил, что не взял с собой ничего почитать. Стэнли решил забежать в книжный магазин и выбрать книгу только лишь по одному первому предложению. Вот победитель – «Перед тем, как он ее застрелил»{20} Элизабет Джордж:

«Джоэл Кэмпбелл начал свой путь к убийству в возрасте одиннадцати лет, сев в лондонский автобус номер семьдесят».

Представьте, первое предложение ответило на все три вопроса.

1. Чья это история? Джоэла Кэмпбелла.

2. Что в ней происходит? Он едет в автобусе; каким-то образом все заканчивается убийством. (Вспомните «Все не то, чем кажется».)

3. Что под угрозой? Жизнь Джоэла, еще какого-то человека, а может быть, и что-то еще.

Кто бы отказался все это выяснить? Тот факт, что Джоэл скоро совершит убийство, не только подсказывает, о чем книга, но и дает контекст, мерило, с помощью которого мы можем оценить важность и эмоциональную значимость событий, произошедших «перед тем, как он ее застрелил».

И это очень важно, потому что после этого предложения на протяжении 600 страниц в романе рассказывается о несчастном, смелом, бедствующем мальчике Джоэле, его жизни в старой части Лондона, и только потом повествование подходит к самому убийству. Но по ходу дела книга приковывает к себе наше внимание, заставляя оценивать события, исходя из того, что мы уже знаем о том, что произойдет далее; мы спрашиваем себя, а не это ли событие послужит катализатором; размышляем, почему каждый новый поворот все настойчивее подталкивает героя к неизбежному убийству.

Но вот что еще интереснее: без этого первого предложения роман «Перед тем, как он ее застрелил» был бы совершенно другой историей. Происходили бы события, но мы бы и понятия не имели, к чему они приведут. Так что, как бы хорошо ни была написана книга (а она написана хорошо), она даже близко не показалась бы нам такой увлекательной. Почему?

Как пишет нейропсихолог Ричард Рестак, «мозг оценивает все в конкретном контексте»{21}. Контекст наделяет историю смыслом, который мозгу положено найти. В конце концов, коль скоро история – это имитация жизни, которую наш мозг подробно изучает для получения полезных сведений на случай, если мы окажемся в подобной ситуации, нам нужно понимать, что эта ситуация собой представляет.

Позволив взглянуть на картину целиком, Джордж показывает нам ориентир, позволяющий расшифровать значение каждого события, которое приключается с Джоэлом. Подобные ориентиры похожи на математические формулы – они позволяют читателю понять, что с чем складывать. Ориентиры эти очень ценны для бесстрашного писателя – они безжалостно обнажают составные части, которые вообще ни с чем не стыкуются, разоблачая то, от чего любой ценой следует избавить свою историю.

Скучные моменты

Элмор Леонард прекрасно сказал, что история – это жизнь, из которой убрали скучные моменты. Представьте, что скучные моменты никак не относятся к приключениям вашего героя и никак на него не влияют. Каждый элемент истории – в том числе побочный сюжет, погода, время и место действия, даже стиль – должен играть какую-то роль в том, что не терпится узнать читателю: «Главный герой достигнет цели? Чего это будет ему стоить? Насколько он изменится после всего?» Нас цепляет и заставляет читать подпитываемая дофамином страсть узнать, что произойдет дальше. Без этого все теряет смысл.

«Но как же великая проза? – спросите вы. – Как же поэтические образы?»

На протяжении этой книги мы будем развенчивать многие мифы, пытаясь понять, почему большинство столь почитаемых писательских принципов ведут не в ту сторону. А вот, мои дорогие, замечательный миф, с которого стоит начать:

МИФ: Красивый стиль превыше всего.

РЕАЛЬНОСТЬ: Повествование превыше красивого стиля, причем всегда.

Мало что может навредить писателю сильнее, чем распространенное мнение, что написать удачную историю можно, только научившись «хорошо писать». Кто с этим поспорит? Это логично и очевидно. Да и какой тут может быть выбор – учиться писать бедным языком? Забавно, но бедный язык может причинить куда меньше вреда, чем кажется. В том случае, если вы умеете рассказывать историю.

Проблема мифа о красивом стиле, как и огромного количества других писательских мифов, в том, что он упускает главное. Этот миф подразумевает, что «хорошо писать» – значит использовать красивые речевые обороты, красочные образы, правдоподобные диалоги, ловкие метафоры, интересные характеры и еще целое множество других ярких осязаемых деталей, вставляя их по ходу повествования.

Хорошо звучит, не так ли? Кто будет читать роман, в котором ничего этого нет?

Как насчет миллионов читателей «Кода да Винчи»? Как бы сильно ни любили книги Дэна Брауна, никто не согласится с тем, что он великий писатель. Пожалуй, самым лаконичным и самым язвительным был его коллега-писатель Филип Пулман, когда оценил прозу Брауна как «плоскую, чахлую и уродливую» и сказал, что его книги заполнены «плоскими, поверхностными героями… которые неправдоподобно разговаривают друг с другом»{22}.

Так почему же «Код да Винчи» попал в список самых популярных книг всех времен? Потому что с первой же страницы читателям не терпится узнать, что произойдет дальше. И это важнее всего. История с самого начала должна вызывать потребность читать дальше. Все остальное – замечательные персонажи, потрясающие диалоги, живые образы, красочный язык – лишь приправа.

Я ни в коем случае не собираюсь порочить великие книги. Мне, как и всем, нравится красиво построенное высказывание. Но остерегайтесь ошибки: научиться «хорошо писать» совсем не то же самое, что научиться писать истории. Из этих двух умений «хорошо писать» – второстепенное. Что с того, что книга хорошо написана, если читатель не хочет знать, что произойдет дальше? В торговле эти изысканные бессюжетные романы часто называют красиво написанными «Кому это надо».

Теперь, когда мы узнали, что цепляет читателя с первых страниц, осталось понять, как создать такую историю. Но, как и во всем в нашей жизни, тут легче рассуждать, чем делать, поэтому на поиски ответа мы потратим всю оставшуюся книгу.

Глава 1: основные идеи

Мы знаем, про кого эта история? В истории должен быть кто-то, чьими глазами мы смотрим на мир, в который нас забросили, назовем его главный герой. Смотрите на героя как на посредника между читателем и миром, который вы, писатель, создаете.

Происходит ли что-то начиная с самой первой страницы? Не стройте сцену для намечающегося конфликта. Прыгайте в гущу событий, которые оказывают влияние на героя, пусть читатель мечтает выяснить, какими будут последствия. Во всяком случае, пока что-то не случилось, как можно хотеть узнать, что случится дальше?

Скрыт ли в происходящем конфликт? Оказывает ли этот конфликт непосредственное влияние на приключения героя, даже если ваш читатель пока не знает, в чем они заключаются?

Находится ли что-то с первых страниц под угрозой? И что еще важнее – ваш читатель догадывается, в чем тут дело?

История вызывает ощущение, что «все не то, чем кажется»? Это особенно важно, если встреча с героем происходит не на первых страницах; в таком случае стоит задать себе вопрос: вызывает ли история растущее предчувствие, что в ближайшем будущем появится главный герой, которое удерживает читателя?

Можем ли мы взглянуть на картину в целом и получить важный ориентир? Эта «общая картина» открывает перед читателем перспективу и сообщает смысл каждой сцены, позволяя складывать два и два. Если мы не знаем, куда движется история, как понять, что она вообще движется?

Глава 2 Как сосредоточиться на своей цели

Придерживайтесь своей цели.

Сомерсет Моэм

Факт из когнитивной психологии:

Когда мозг заостряет на чем-то свое внимание, он отсеивает всю ненужную информацию.

Секрет писательского ремесла:

Чтобы удерживать внимание, все в истории должно основываться на том, что необходимо знать.

ВОТ ВАМ МЫСЛЬ, ПРИВОДЯЩАЯ В ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО: продавцы, политики, телевизионные проповедники знают об историях больше, чем большинство писателей. Потому что, в отличие от писателей, они осознают, с какой целью придумывают свои истории. Вооруженные этим знанием, они создают сказку, где каждое слово, каждый образ, каждая деталь направлены на достижение цели.

Оглядитесь вокруг себя. По всей вероятности, вы купили все, что находится в вашем доме (даже собачку), потому что история ловко подкралась в самый неожиданный для вас момент и убедила вас это сделать. Не то чтобы вами было легко управлять, но ловко придуманная история обращается напрямую к вашему когнитивному бессознательному{23}, и каждый продавец надеется впоследствии перевести ее в сферу сознательных размышлений, например: «Ну и что, что сейчас полночь, я заслужил бигмак»; «Вот это да, она выглядит такой счастливой»; «Интересно, а мой врач выпишет мне это лекарство?»; «Я уверен, с этим парнем было бы клево выпить пива. Пожалуй, проголосую за него».

Страшновато, да?

Поэтому, чтобы вернуть себе власть, писателям нужно понять следующий парадоксальный факт: определяющий элемент истории имеет мало общего с писательской деятельностью. Скорее это сама основа истории, которую прославленный лингвист Уильям Лабов приравнял к «оцениванию», потому что она помогает читателям оценивать значение каждого события в истории. Назовем это фактором «И что?»{24}. Этот фактор позволяет читателям проникнуть в самую суть истории, раскрывает значимость всего происходящего. Ясно изложенный, он рассказывает, о чем история. Литературовед Брайан Бойд очень кстати сказал, что история без какого-либо ориентира не оставляет читателю шансов понять, насколько важна та или иная информация – это «цвет глаз или цвет носков? Форма носа или форма ботинок? Количество слогов в имени?»{25}.

Так что ваша первостепенная задача – сосредоточиться на цели, ради которой пишется история. Эта новость хороша тем, что таким способом вы сможете сэкономить время при переписывании. Почему? Да потому что с самого начала вы сможете делать то, что делает для вас когнитивное бессознательное: отфильтровывать ненужную и отвлекающую информацию{26}.

Таким образом, в этой главе мы поговорим о том, как связать воедино проблему главного героя, тему и сюжет, которые сохраняют историю сфокусированной; что же такое тема на самом деле и что она значит для вашей истории; разберем способы развития сюжета в нужном направлении. А потом мы устроим всем этим принципам испытание на примере классического литературного произведения «Унесенные ветром».

История против «то, что происходит»

История от начала и до конца сделана так, чтобы ответить на один самый важный вопрос. Мы инстинктивно понимаем это, поэтому ожидаем, что каждое слово, каждая строка, персонаж, образ и действие приблизят нас к ответу. Получится ли у Ромео и Джульетты сбежать вместе? Поймет ли Скарлетт, пока не поздно, что они с Реттом созданы друг для друга? Сможем ли мы узнать достаточно о Чарльзе Фостере Кейне, чтобы в конце-то концов понять значение слов «розовый бутон»?

Следовательно, когда вы пишете историю, вы должны предельно ясно – почти что на пальцах – объяснять, о чем она будет, иначе она окажется раздражающей и трудной для понимания. Несмотря на благие намерения, непоследовательное повествование требует слишком много времени на бессмысленные блуждания. В итоге происходит множество интересных событий, которые ничего не дают. Не задано ни одного вопроса, на который стоило бы поискать ответ. История переполнена информацией, которая не нужна читателю, у нее нет фокуса, так что это уже как бы не совсем история. Это просто совокупность того, что происходит.

Истории, у которых нет фокуса, зачастую вообще не являются историями. Звучит невероятно? Но я даже не могу сосчитать количество рукописей, после которых, если меня спрашивали «Про что книга?», я отвечала: «Про 300 страниц». Один редактор как-то сказал: «Если не можете рассказать, о чем ваша книга, в паре предложений, переписывайте ее, пока хватает сил».

Согласна. Годы чтения писем с предложениями, синопсисов, бесконечных рукописей и сценариев научили меня тому, что писатель, который не может рассказать суть своей истории в одном-двух интригующих предложениях, возможно, написал бессмысленную и неинтересную историю. Я не сразу это поняла. Как-то раз, читая краткое изложение, которое казалось мне многообещающим, только немного путаным и бессвязным, я подумала: «Подождите-ка, способность написать хорошую историю и способность написать хорошее краткое изложение – разные вещи». Поэтому я взялась за рукопись. Тем не менее прочла я немного, ведь оказалось, что краткое изложение было точной копией самой истории, такой же путаной и бессвязной.

Вот несколько сигналов, которые говорят о том, что история сходит с рельс:

• Мы понятия не имеем, кто главный герой, поэтому у нас нет возможности оценить важность и значение происходящего.

• Мы знаем, кто главный герой, но у него нет цели, поэтому не понимаем, в чем смысл истории и куда она движется.

• Мы знаем цель главного героя, но не представляем, с какими внутренними проблемами он сталкивается, поэтому все кажется надуманным и скучным.

• Мы знаем, кто главный герой, знаем и его цель, и его проблему, но он неожиданно получает то, что хотел, необоснованно меняет точку зрения или попадает под автобус, и теперь главным героем становится кто-то другой.

• Мы знаем цель главного героя, но происходящее не влияет на него или на процесс достижения цели.

• Влияние происходящего на главного героя выглядит неправдоподобным (если вообще прослеживается), так что он не только не кажется реальным человеком, но мы и понятия не имеем, почему он делает то, что делает, поэтому не можем предсказать, как он поступит дальше.

Все это влияет на читателя одинаково: дело не только в том, что прекращается поступление дофамина, который был выброшен в кровь, когда мы начали читать; наш мозг, усердно сравнивающий ожидаемую награду с тем, что в итоге получил, подает сигнал о своем недовольстве. Одним словом, мы ощущаем разочарование{27}. Это доказывает, что автор не сосредоточился на смысле истории, которую рассказывает, поэтому, несмотря на то что история может быть написана прекрасным языком, она кажется бессмысленной и неувлекательной. Нам не нужен нейрофизиолог, чтобы предсказать дальнейшее. Мы просто перестаем читать. Конец истории.

Чрезвычайная важность фокуса

Всем этим провальным рукописям недоставало фокуса. Без него у читателя нет возможности понять смысл хоть чего-то, а раз уж нам присуще во всем искать какой-то смысл – ну, вы сами понимаете. У истории без фокуса нет ориентира.

Так что же такое фокус? Это синтез трех элементов, которые работают сообща, создавая историю: проблема главного героя, тема и сюжет. Основополагающий элемент – проблема главного героя – вырастает из того, о чем мы говорили в предыдущей главе: из главного вопроса истории или цели главного героя. Но помните, к чему мы пришли? История сама по себе не о том, достигнет ли герой своей цели; история о том, с чем внутри себя ему придется для этого справиться. Вот что двигает историю. Это я называю проблемой главного героя.

Второй элемент – тема – это то, что говорит ваша история о человеческой природе. Тема отражается в том, как обращаются друг с другом ваши персонажи, она определяет, что возможно, а что – нет в том мире, в котором разворачивается история. Дальше мы увидим, что часто тема сама определяет, преуспеет ли главный герой или потерпит неудачу, независимо от того, насколько героическими были его поступки.

Третий элемент – собственно, сюжет – события, которые постоянно заставляют героя сталкиваться со своей проблемой, пока он преследует свою цель, и не важно, сколько раз он пытается с этой проблемой справиться.

Все вместе эти три элемента создают фокус истории и рассказывают читателям, о чем история, помогая истолковать настоящие события и таким образом предсказать следующие. Это крайне важно, потому что «разум существует для того, чтобы предугадывать будущее»{28}. Его смысл – в пределах человеческих сил удерживать нас на «корабле жизни» как можно дольше. Нам нравится разгадывать загадки, но мы не любим, когда нас путают. Для писателей фокус также предельно важен: первые два элемента (проблема главного героя и тема) – это линза, глядя в которую мы определяем, как будут развиваться события (сюжет).

Как же они развиваются? Установив параметры истории и сосредоточившись на определенном аспекте жизни героя, мы рискуем написать хронику. Ведь наши герои живут своей жизнью 24 часа в сутки 7 дней в неделю, прямо как мы; они едят, спят, ругаются со страховыми компаниями, раздражаются, когда «падает» интернет, залипают перед телевизором и тратят какое-то время, чтобы вспомнить, на какой день у них запись к дантисту: на вторник или четверг? Вы собираетесь все это описывать? Думаю, вряд ли. Вместо этого вы берете себе только самые лакомые кусочки, события, которые отвечают на главный вопрос истории и готовят сложное переплетение событий (иначе говоря – сюжет), толкающих героя к действию, а не к болтовне. Считайте, что это боевое крещение.

Если все сделать правильно, мы получим еще одно математическое подспорье, прочный каркас в виде ориентира, с помощью которого будет оцениваться все, что происходит. Ведь именно так наш мозг обрабатывает информацию, когда мы попадаем в неприятную ситуацию в реальной жизни. Как считает нейрофизиолог Антонио Дамасио, вот на что похожа литература:

«Представьте, что вы зашли в ресторан, чтобы встретиться за чашечкой кофе с вашим братом и обсудить наследство родителей, а также что делать с вашей сводной сестрой, которая странно себя ведет. Вы находитесь здесь и сейчас, в настоящем, как говорят в Голливуде, но вдруг начинаете по очереди перемещаться во множество разных мест, помимо брата встречаете еще множество людей, попадаете в ситуации, в которые никогда не попадали, – и все это плоды вашего образованного и богатого воображения. Вы быстро движетесь в пространстве, путешествуете в разные периоды своей жизни, в прошлое и будущее. Но вы – то есть ваше "Я" – никогда не исчезает из поля зрения. Все происходящее неразрывно связано с одним-единственным ориентиром. Даже если вы сосредоточитесь на самом отдаленном событии, связь все равно останется. Вас удерживает ядро. Это богатство мышления – одно из величайших достижений человеческого разума, одна из определяющих черт человечества… Это тип мышления, который демонстрируют романы, фильмы и музыка…»{29} (Курсив мой. – Л. К.)

Другими словами, центр – в данном случае то, как вопрос о наследстве влияет на поведение нашего героя в ресторане, – единственный ориентир, с которым связано все прочее. Если бы это была история, у героя имелись бы внутренние проблемы, с которыми ему предстояло бы справиться, чтобы разрешить сложную ситуацию с наследством. Удалось бы ему это? Пора поговорить о теме.

Что конкретно представляет собой тема?

О том, что такое тема и как она раскрывается, сказано очень много, и все это может привести писателя к туманным рассуждениям, способным, скажем, истолковать использование маргарина как метафору потери невинности. К счастью, понятие темы сводится к самым простым вещам:

• Что рассказывает история о том, что такое быть человеком?

• Что она говорит о том, как люди реагируют на неподвластные им обстоятельства?

Часто тема отражает ваши представления о человеческих качествах, таких как верность, подозрительность, мужество, жадность, которые определяют поведение человека. Но главное – тема не может быть общей; так, не может быть темой «любовь» сама по себе – скорее это будет какая-то грань любви, подмеченная вами. Например, история любви может быть нежной и лиричной, может доказывать, что люди все-таки неплохие существа; может быть реалистичной и острой, может описывать героев как сильных и ловких; может быть преисполнена цинизма и манипулирования и предупреждать о том, что людей лучше по возможности избегать.

Понимание темы постоянно вам помогает, поскольку устанавливает критерий, по которому вы сможете определять реакции героев вашей истории на происходящие события. Эти герои будут добрыми, грубыми или коварными в зависимости от вселенной, которую вы для них создали. В таком случае это повлияет еще и на решение главного вопроса истории, потому что от придуманного мира зависит степень сопротивления, которое герой встретит на своем пути. В доброй вселенной героиня откроет для себя, что, проявив немного находчивости, можно найти настоящую любовь. В объективной вселенной она никого не сможет найти, а в жестокой – выйдет замуж за Ганнибала Лектора.

Какова ваша цель?

Тема нередко раскрывает цель вашей истории – а цель есть у всех историй, и обозначена она уже на первой странице. Однако это не значит, что нужно вбивать ее читателям в голову.

Вспомните рекламу. Цель рекламы – надавить на нас особым образом, скрывая, как именно это делается, хотя мы смотрим рекламу и знаем, в чем ее намерение: вынудить нас купить продукт. Как пишут корпоративные консультанты Ричард Максуэлл и Роберт Дикмен в своей книге «Элементы убеждения» (The Elements of Persuasion): «Для тех, чей бизнес зависит от способности убеждать окружающих – а от этого зависит любой бизнес, – выживание заключается в умении избавляться от всех помех и заключать сделки. Хорошие новости: секрет успешной сделки всегда остается неизменен – хорошая история»{30}.

Представляя себе цель вашей истории, вы сможете избавиться от многих помех.

Конечно, вы не так расчетливы, как менеджер по работе с клиентами, и замысел ваш не столь приземленный, поэтому писателям нередко приходится останавливаться и размышлять над тем, что они хотят сказать и какая у их истории цель. Это очень важно, поскольку в тот момент, когда читатель открывает вашу книгу, его когнитивное бессознательное ищет способ сделать жизнь немного легче, увидеть мир немного яснее, понять людей чуточку лучше{31}. Так почему бы не остановиться на секунду и не спросить себя: о чем мне хочется, чтобы думали мои читатели? Какая цель у моей истории? Как я хочу изменить точку зрения читателя на мир?

Не хороните историю под пустым сюжетом

Неудивительно, что из трех элементов, создающих фокус, писатели часто уделяют внимание только одному: сюжету. Поскольку этот элемент – по сути проводник для оставшихся двух, легко забыть, что они вообще существуют. Проблема в том, что без них сюжет остается пустым кораблем – происходят какие-то события, однако они ни на кого не влияют, особенно на читателя. Отсюда вытекает еще один распространенный миф, который следует развенчать:

МИФ: Сюжет – это то, о чем история.

РЕАЛЬНОСТЬ: История – это о том, как сюжет влияет на главного героя.

До сих пор это только подразумевалось, теперь скажем открыто: сюжет и история не синонимы. Сюжет помогает истории, заставляя героя сталкиваться со своей проблемой, которая мешает ему достигнуть цели. То, как воздействует на героя мир и как герой реагирует, раскрывает тему. По большому счету, пока главный персонаж движется вперед, его заставляют узнать, о чем история. Важно помнить об этом, поскольку сюжет сам по себе может заявить, что история об одном, в то время как она о чем-то совершенно другом.

Хорошим примером служит фильм «Перелом», который, как и многие другие, служит наглядным материалом для изучения принципов, образующих историю. Почему? Потому что с точки зрения развития событий фильмы нередко проще и доступнее, чем проза (не говоря уже о том, что люди намного чаще пересматривают фильмы, чем перечитывают книги). В «Переломе» главный герой Уилли Бичам впервые появляется лишь спустя 17 минут. До его появления мы думаем, что главный герой – Тэд Кроуфорд, который хладнокровно убивает свою жену на протяжении нескольких минут фильма. Мы полагаем, что перед нами история о том, попадет ли Кроуфорд за это в тюрьму, хотя в действительности это только то, что описывает сюжет.

Но это не то, о чем расскажет история. Наоборот, «Перелом» – фильм о том, пойдет ли Бичам – опытный прокурор, получивший дело как раз в тот момент, когда решил уйти из государственного сектора и начать работать в респектабельной юридической фирме, – на сделку с совестью и продастся или возьмется за дело и останется прокурором (прощайте мечты о достатке и престиже). Так что сюжет (Кроуфорд и суд над ним) нужен исключительно для того, чтобы испытать нравственность Бичама на прочность. Следовательно, хотя Бичам и появляется на экране спустя почти 20 минут, все, происходящее до этого, с точки зрения развития событий нужно лишь для того, чтобы устроить ему испытание.

Иными словами, даже если главного героя нет на первых страницах, нужно четко себе представлять, как все, происходящее до его появления, скажется на нем, когда он наконец объявится. Это не значит, что читатели будут обо всем знать. Откуда? Ведь в случае с «Переломом» мы понятия не имеем, что перед нами история не о Кроуфорде, пока на сцену не выходит Бичам. Но писатели знали. Они постарались сделать так, чтобы произошедшее с Кроуфордом послужило испытанием для Бичама (но «испытанием» не вообще, а в особом смысле этого слова). Потому что действие Кроуфорда было придумано и рассчитано на то, чтобы поставить под сомнение взгляды Бичама на самого себя, на мир и на свое место в нем. По ходу событий действия Кроуфорда «ломают» самоуверенную, эгоцентричную личность, позволяя появиться на свет серьезному и твердому характеру.

Что говорит «Перелом» о человеческой природе? Он говорит, что честность стоит дороже, чем благосостояние, даже если придется какое-то время пожить без машины. Но как же преподнесена эта информация? С помощью захватывающего, быстро развивающегося сюжета, который позволяет нам поглубже залезть в шкуру Бичама, пока тот преодолевает возникшие трудности. Таким образом, мы с высоты птичьего полета наблюдаем за битвой между героем и сюжетом, о котором позже поговорим более подробно.

Тема: ключи от вселенной

Так как тема – это суть человеческих переживаний, которую создает повествование, в ней заложены и универсалии. Универсалии – это чувства, эмоции или принципы, схожие с нашими. Например, «неограниченная власть настоящей любви» – это чувство, которым мы все (во всяком случае почти все) способны наслаждаться, будь то история о хозяине бара в Касабланке, о русалке в море или о рыцаре при дворе короля Артура. Универсалии – это портал, позволяющий залезть в шкуру героя, который совершенно на нас не похож, и чудесным образом почувствовать то, что чувствует он.

Учитывая важность универсалий, кажется забавным, что они становятся доступны, только если описаны в деталях, – мы убедимся в этом в главе 6. Описанные абстрактно, они представляются настолько общими, что их сложно охватить умом. Только когда универсалии выражены через плоть и кровь истории, мы лично испытываем эмоции и переживаем их.

Роман «Оливия Киттеридж», получивший Пулитцеровскую премию, – пример замечательный и простой. Тема романа – как мы переносим лишения, а автор Элизабет Страут (как она как-то обмолвилась) надеется на то, что ее читатели «будут трепетать от осознания, насколько человек может быть вынослив»{32}. В следующем отрывке ничем не примечательные события вызывают изумительное воспоминание, поскольку отрывок описывает универсалию, которую, рискну предположить, испытывал каждый, но не у каждого находились слова, чтобы ее выразить.

«О господи, как она радовалась, что так и не бросила Генри! У нее никогда не было друга такого преданного, такого доброго, как ее муж.

И все же, стоя позади сына в ожидании, пока переключится светофор, она вспомнила, что, несмотря на все это, бывали в ее жизни моменты, когда она ощущала свое одиночество так глубоко, что как-то раз, не так уж много лет назад, когда ей пломбировали зуб и зубной врач осторожно повернул ее подбородок своими мягкими пальцами, она невыносимо остро ощутила это прикосновение как нежную ласку и проглотила стон томления, и слезы навернулись ей на глаза»[1].

Это очень необычное воспоминание – быстрое будничное прикосновение зубного врача – открывает непередаваемое ощущение экзистенциального одиночества, оно настолько осязаемо, будто бы это произошло с нами; потому что, как мы увидим в главе 4, если что-то происходит в нашем мозге, это происходит с нами.

Просеивая события через тему лишений и человеческой выносливости, Страут могла бы вытащить любое другое событие из жизни Оливии и дать нам взглянуть на мир ее глазами, и одновременно намекнуть, какова расплата за человеческое существование.

Тема и интонация: это не то, что вы рассказываете, а то, как вы рассказываете

Тема не только одна из самых могущественных составляющих вашей истории, но также и одна из самых незаметных. В приведенном абзаце из романа Страут темы не видно, не так ли? Она не описана, не упомянута, но все же она есть. Это как интонация, которая порой говорит больше, чем сами слова. Зачастую интонация опровергает смысл слов – это подтвердит любой, у кого хоть раз были долгие отношения.

Интонация в истории отражает то, как вы видите своих героев, и помогает определить мир, в который вы их поместили. Интонация – это то, как изложена тема; она, подобно саундтреку к фильму, предоставляет читателям призму, сквозь которую они должны увидеть историю. Это еще один способ настроить фокус, выделить те вещи, которые нужно знать читателю.

Например, в рыцарском романе интонация подсказывает, что, даже если что-то пойдет не так, ничего по-настоящему страшного не случится, поэтому можно расслабленно погрузиться в историю – ведь любовь не только может спасти мир, она действительно его спасет. В то же время в романе «Перед тем, как он ее застрелил» с первого же предложения интонация подразумевает совсем другое развитие, хотя прямо нам об этом не говорят. Интонация принадлежит автору, а настроение – читателю.

Другими словами, тема порождает интонацию, которая создает у читателя настроение. Настроение определяет, что читатель считает в вашем мире возможным, а что нет, и это возвращает нас к цели истории, которая должна быть отражена в теме; и отражена здесь ключевое слово. Потому что цель, как и тема, крайне необходима, но никогда не ставится открыто; она всегда подразумевается. Фильмы и книги, которые выдвигают на первое место тему, а историю – на второе, нарушают главное (и печально недооцененное, как мы увидим в главе 7) правило писателя: «показывай, а не рассказывай». Это история должна показать нам тему, а не тема – рассказать историю, к тому же тема – слабый рассказчик, и, предоставленная сама себе, она старается внушить нам, что думать, вместо того чтобы предоставить нам данные и дать возможность составить собственное мнение. Если тему не сдерживать, она превратится в громилу-всезнайку. А ведь никому не нравится, когда ему говорят, что делать, – реверсивная психология отлично работает. Значит, чем больше эмоций вы вкладываете, когда ставите цель, тем больше вы должны доверять их выражение своей истории. Как сказал Ивлин Во: «В любой литературе присутствуют нормы морали и критика, и чем неопределеннее они выражены, тем лучше»{33}.

Вы когда-нибудь ходили в книжный магазин, размышляя: «Больше всего мне хочется книгу о выживании, где экстремальные условия кому-то помогают проявить находчивость, а кому-то нет»?{34} Или: «О, не могу дождаться, когда свернусь калачиком с книжкой, которая проводит параллель между изъянами в нашем обществе и изъянами человеческой природы»?{35} Или: «Я как раз в настроении для той книги про Латинскую Америку»?{36} Не думаю. При этом вы не откажетесь от «Унесенных ветром», «Повелителя мух» или «Ста лет одиночества», темы которых их авторы так и описали.

Но постойте, разве в этих книгах содержится всего по одной теме? Может быть. В действительности любой поисковик в интернете выдаст для любого издания мириады предполагаемых тем, которые поразят, если не разозлят его автора. Но в большинстве случаев все это второстепенные темы. Мы же говорим о главной теме – той, которую выбрали вы, автор, а не о той, которую вам навязали ученые, чтобы аспиранты могли вести бесконечные дебаты на маленьких, очень серьезных литературных семинарах.

«Унесенные ветром»: материал для изучения

Для понимания того, как лучше использовать фокус, чтобы показать, о чем книга, – то есть каким образом создать ориентир, с помощью которого можно отсеять всю ненужную информацию, – давайте посмотрим на самую доступную в этом отношении книгу из всех упомянутых ранее – «Унесенные ветром». Когда-то этот роман опустили до унылой халтурной мелодрамы, до обыкновенной массовой литературы. Тем не менее никто не отрицает мощь ее очарования, заставляющую перелистывать страницу за страницей. Но вот что удивительно: в 1937 г. книга получила Пулитцеровскую премию. Она была бестселлером, пока в 1966-м ее не превзошла по продажам «Долина кукол», которую комиссия Пулитцеровской премии почему-то не отметила.

Для начала давайте разберемся, какая у «Унесенных ветром» тема. Для этого посмотрим на интервью, которое автор романа Маргарет Митчелл дала издательству в 1936 г.:

«Если там и есть тема, то это тема выживания. Почему некоторые люди способны пережить катастрофу, а другие, тоже на многое способные, сильные и смелые, сдаются? Это происходит во время любых беспорядков. Одни выживают, другие – нет. Что есть такого в людях, которые борются и побеждают, и чего нет в тех, кто терпит неудачу? Я знаю только, что выжившие называют это предприимчивостью. Поэтому я написала о людях, у которых есть предприимчивость, и о тех, у кого ее нет».

Скарлетт сражается, плетет интриги, манипулирует людьми и в конце концов выживает, и ключевой ингредиент всего этого – предприимчивость. Справедливо. Но в этом ли главный фокус романа? Это ли движет Скарлетт, пока с ней происходит несчастье за несчастьем? Это ли та линза, сквозь которую мы смотрим, как разворачивается история? Секретный ингредиент, который мгновенно цепляет нас вне зависимости от того, можем мы понять, что это, или нет? Да, это он.

Нас заставляет читать понимание того, что настойчивость Скарлетт, ее мужество, ее нерв, ее находчивость сильнее, чем потребность удовлетворять требованиям общества. Но довольно быстро мы начинаем понимать, что неумеренная предприимчивость Скарлетт очень мощное орудие, которое может помешать ее же интересам, – скоро мы увидим, что здесь кроется внутренняя проблема героини. Мы знаем, какой поступок сделает ее счастливой. Но быстро понимаем, что этот поступок она совершит в последнюю очередь. Отсюда вопрос: «Что же она сделает вместо этого? Она когда-нибудь очнется и поймет, чего хочет на самом деле?» Вот поэтому мы и продолжаем читать.

Но как быть с остальными темами, которые пронизывают роман: например, природа любви, ограничения классовой структуры общества и, конечно же, четко определенные в XIX веке гендерные роли? Разве ни одна из них не может быть главной темой? Хороший вопрос. И вот как найти на него правильный ответ: главная тема обеспечивает нас точкой зрения, и очень определенной, чтобы мы могли понять главную героиню и ее внутреннюю проблему, при этом главная тема должна охватывать все, что происходит (опять же: сюжет). Посмотрим, во что превратится книга «Унесенные ветром», если я перескажу ее через одну из тем-соперниц. Для начала природа любви:

«Унесенные ветром» на фоне событий Гражданской войны рассказывают о южной красавице, которую ослепляет ложная любовь, не дает заметить другого человека, способного дать ей все, чего она хочет.

Неплохое описание, если бы книга была просто любовным романом, а все остальное незаметно маячило бы «на фоне». Тем не менее эти рамки ограничивают историю.

А как же тогда насчет пренебрежения Скарлетт социальными нормами?

«Унесенные ветром» – книга о том, как южная красавица противится общепринятым социальным нормам, чтобы выжить во время Гражданской войны.

Тоже неплохо. Например, если вам нравится обобщать. Что это конкретно за социальные нормы? Как она им противилась? Без подробностей довольно сложно составить ясную картину… всего происходящего. Ладно, а что там с классовой структурой?

«Унесенные ветром» – книга о том, как традиционная классовая структура Юга уходит в прошлое.

Звучит так, как будто это научная литература, не так ли? А поскольку научная литература хорошо продается и у темы Гражданской войны есть свои любители, то эта книга могла бы стать бестселлером до тех пор, пока читатели не обнаружили бы, что это любовный роман о бесстрашной женщине, которая безжалостно разрушает социальные установки. Естественно, начиная с этого момента даже самый непоколебимый сторонник Гражданской войны притихнет в надежде на чудо: Скарлетт осознает, что Ретт – тот, кто ей нужен, пока еще не стало слишком поздно.

В общем, несмотря на то что мои описания и могли привлечь каких-нибудь читателей, они не передают главного – «Унесенные ветром» не что иное, как лирическая эпопея с широким охватом событий. Но если взять предприимчивость как идею, которую Митчелл использовала для определения главной темы, получается совсем другая картина:

«Унесенные ветром» – книга о своевольной южной красавице, чьи решительность и предприимчивость заставили ее презирать единственного подходящего ей мужчину, пока она безжалостно боролась с уже разрушающейся социальной системой, чтобы выжить во время Гражданской войны.

Ага! Мы обнаружили кое-что, о чем стоит упомянуть, пока я не дала вам свое описание «Унесенных ветром». Один из способов, который поможет определить главную тему вашей истории, – это спросить себя: можно ли отбросить все остальные темы? В «Унесенных ветром» предприимчивость Скарлетт стоит на первом месте, поэтому – хорошо это или плохо – она влияет и на все остальное: романтические отношения Скарлетт, ее отказ подчиниться моральным нормам эпохи, неутолимую жажду предпринимать какие-то действия, когда она не получает того, чего хочет. Предпринимать действия? Ах да, это же и есть сюжет.

Проблема главного героя или сюжет

Как известно, сюжет подвергает главного героя испытанию, воздвигая перед ним преграды, которые нужно преодолеть, если он хочет приблизиться к своему призу на расстояние вытянутой руки.

Но задача сюжета не только в том, чтобы проверить, сможет ли герой ухватить свой приз или нет; в первую очередь сюжет заставляет его встретиться лицом к лицу со своей проблемой, мешающей получить приз. Эту проблему иногда называют «роковой ошибкой» героя, и, будь это глубоко укоренившийся страх, или упрямый отказ от трезвого взгляда на вещи, или сомнительные черты характера, это то, с чем герой будет бороться и что он в итоге должен победить, перед тем как нанести решающий удар по последнему оставшемуся препятствию. По иронии судьбы, как только герой этот удар наносит, он часто осознает, что истинный успех совсем не в том, в чем ему казалось. Так часто происходит в романтических комедиях, в тот момент, когда какой-нибудь олух понимает, что красивая, высокомерная, богатая и стройная девушка, за которую он боролся еще с вступительных титров, совсем не так привлекательна, как милая, красивая и стройная девушка среднего достатка, которая живет по соседству.

Со Скарлетт все не так

Роковая ошибка Скарлетт – это ее поглощенность собой, которая не дает ей объективно смотреть на мир, когда включается ее неукротимая предприимчивость. Но мы-то все видим. Поэтому мы хотим, чтобы она не только выжила, но и получше поняла себя, чтобы с шелухой не отсеять и зерна. А она поймет? Почти, но она не успела и опоздала. Поэтому, когда заканчивается книга, нам, в отличие от Ретта, есть о чем горевать.

Особая цель Скарлетт: чего она хочет на самом деле?

Но подождите-ка; все равно, кажется, мы что-то упустили. Конечно, совершая или нет роковую ошибку, Скарлетт хочется выжить. Но разве не все мы этого хотим? Естественно, хотим, поэтому выживание само по себе – характерная черта, одна из тех абстрактных универсалий. Другими словами, любой хотел бы того же, и это ничего не говорит нам о Скарлетт и ничего не добавляет к истории. Но вот в чем вопрос: что выживание значит для Скарлетт? Переводя это на язык материального плана, где разворачиваются события, что нужно Скарлетт, чтобы понять, что она пережила все испытания, выпавшие на ее долю? Ответ – плантация, принадлежавшая ее семье. То есть земля. Как раньше говорил ей отец: «Земля – единственное, за что стоит бороться». Земля – это то, что связывает тебя с твоим прошлым и делает тебя тем, кто ты есть. Без нее ты ничто. Вот что стало ориентиром Скарлетт, доказывающим, что она выжила.

Права ли она? Правда ли земля связывает тебя с твоим прошлым и делает тебя тем, кто ты есть? Господи, надеюсь, что нет. Поэтому Скарлетт показана и как трагическая, и как преуспевающая личность. И почему же ее слепота к тому, чего она хочет на самом деле (вызванная роковой ошибкой), так понятна читателю, а не раздражает его и не заставляет рвать на себе волосы от расстройства. Читатели – удивительно понимающий тип людей, когда речь идет о преднамеренно ослепленных героях, при условии, что у их слепоты есть понятная причина. Обычно об этом и бывают такие истории: почему герой так старается не замечать чего-то, что так мучительно очевидно для всех остальных? В действительности порой «Ага!» говорит не главный герой, а читатель. Это прозрение, которое приходит не только благодаря осознанию, что героиня никогда не изменится, но и когда читатель впервые по-настоящему понимает, от чего эта добровольная слепота защищает ее.

Возвращаясь к Скарлетт, давайте добавим кое-что к нашему описанию:

«Унесенные ветром» – книга о своевольной южной красавице, чьи решительность и предприимчивость заставили ее презирать единственного подходящего ей мужчину, пока она безжалостно боролась с уже разрушающейся социальной системой, чтобы выжить во время Гражданской войны, сохранив для этого единственное, что, как она ошибочно полагает, имеет наивысшую ценность: семейное имение, Тару.

Все поняли? Отлично подходит для небольшого наброска! Мы взяли тему (выживание благодаря предприимчивости), связали ее с проблемой Скарлетт и пропустили все это через испытания, которые для нее создал сюжет. Объединяя тему, внутреннюю проблему Скарлетт и сюжет, мы уварили книгу из 1024 страниц до ее сути. Одним (хотя и длинным) предложением мы описали всю картину целиком, чтобы ясно показать, о чем книга.

Фокусировка: как удержать историю на плаву

Поверьте, фокусировка – это очень полезный способ установить, о чем конкретно повествует ваша история, после того как вы ее написали; полезен он и до того, как вы начнете писать, а также на любой другой стадии, на которой сейчас находится ваша история. Никогда не бывает слишком рано или слишком поздно, и он всегда помогает. Понимание того, на что направлен фокус вашей истории, позволит сделать для нее то же, что ваше когнитивное бессознательное делает для вас: отсеять все лишнее, ничего не значащее. Таким образом вы можете проверить на уместность каждый изгиб вашей истории, каждый поворот сюжета и каждую реакцию героев.

Это совсем не значит, что, раз вы уже начали писать, вы не можете кардинально изменить тему, главный вопрос или происходящие события. Но – это еще одна причина, почему так важно определить эти составляющие сразу, – если вы что-то измените, вы сразу это поймете и сможете соответственно построить повествование. Как? Вы уже отметили на карте, где будет происходить история, теперь вы можете использовать ту же карту и нанести на нее новый маршрут. Не забудьте: если история сдвигает фокус на полпути, это значит, что она не только будет двигаться в другом направлении, но и то, что все события, ведущие к конечной цели, также должны сместиться. В противном случае это будет похоже на самолет, который должен был лететь в Нью-Йорк, а в итоге приземлился в Цинциннати[2]. Это говорит о дезориентации (и дело не в том, что вы взяли с собой не ту одежду). Плюс в том, что у вас уже есть карта (мы подробнее разберем это в главе 5), а значит, вы знаете, где производить изменения.

Это безмерно «порадует» ваших читателей. Поскольку они неосознанно предполагают, что видят все содержимое истории, худшее, что вы можете им предложить, – это долгое путешествие сквозь ненужную информацию, загромождающую вашу замечательную историю.

Глава 2: основные идеи

Вы знаете цель вашей истории? О чем вы хотите, чтобы думали люди, прочитав вашу книгу? Как вы хотите изменить их видение мира?

Вы знаете, что ваша история рассказывает о человеческой природе? С помощью историй мы постигаем мир, поэтому каждая рассказывает нам о том, что значит быть человеком, – не важно, специально автор об этом заговорил или нет. О чем говорит ваша история?

Работают ли проблема героя, тема и сюжет сообща, чтобы ответить на главный вопрос истории? Откуда вы это знаете? Спросите себя: отражается ли моя главная тема в том, как мир обращается с моим героем? Сталкивает ли героя каждый новый поворот истории с его внутренней проблемой, которая мешает ему двигаться вперед?

Связаны ли сюжет и тема с основной идеей? Помните, что главный вопрос всегда должен присутствовать в голове ваших читателей и сохранять его там – задача каждого события, сопряженного с темой.

Можете ли вы пересказать, о чем ваша история, в одном небольшом абзаце? Для начала попробуйте спросить себя, как тема формирует сюжет. Проанализируйте свою работу так же, как мы сделали это с «Унесенными ветром». Опыт может оказаться неприятным, но в итоге вы выиграете много времени.

Глава 3 Я чувствую то же самое

И действительно, чувства сами по себе значения не имеют – они имеют лишь то значение, которое мы им придаем.

Дэниел Гилберт. Спотыкаясь о счастье{37}

Факт из когнитивной психологии:

Именно эмоции делают все вокруг значимым – если мы не чувствуем, мы не мыслим.

Секрет писательского ремесла:

Книга строится на эмоциях – если мы не чувствуем, мы не читаем.

Большинство из нас думают, что разум и эмоции – полные противоположности, что разум – качество отважного положительного героя, а эмоции – угрюмого отрицательного персонажа. И даже обсуждать не хочется, какой пол с каким качеством ассоциируется. Разум, как считали раньше, позволяет видеть мир таким, каков он есть, а «негодные» эмоции так и норовят что-нибудь исказить. Ага!

Как утверждает нейрофизиолог Джона Лерер, «разум существует исключительно ради эмоций»{38}. Смирись, Платон! Это можно доказать на примере грустной истории, которую ее главный герой не считает грустной, что еще печальнее. Потому что он не может ничего считать, в буквальном смысле. Элиоту, пациенту Антонио Дамасио, во время операции по удалению доброкачественной опухоли вырезали небольшую часть лобной доли мозга. До операции у Элиота была высокооплачиваемая работа и счастливая благополучная семья. Жизнь Элиота разрушилась, когда он познакомился с Дамасио. Он по-прежнему решал тест IQ на 97 %, его память отлично функционировала, он мог перечислить все возможные решения той или иной проблемы. Сложности он испытывал в принятии решений – от того, какого цвета ручкой писать, до того, что важнее: выполнить работу, которую ему поручил начальник, или расставить все папки в офисе в алфавитном порядке{39}.

Почему? Потому что, как выяснил Дамасио, опухоль в мозге Элиота сделала его неспособным испытывать эмоции. В результате он постоянно находился в отстраненном состоянии и относился ко всему нейтрально. Но погодите-ка, разве это плохо? Теперь, когда эмоции больше не могут вмешиваться в суждения Элиота, он может спокойно принимать рациональные решения, верно? Думаю, вы понимаете, к чему это приведет. Без эмоций все вокруг имеет одинаковую степень важности – даже что-то такое, что раньше казалось во много раз менее важным.

Как пишет Стивен Пинкер, ученый и психолог, «эмоции устанавливают для мозга задачи первостепенной важности»{40}. Очевидно, наряду с ними устанавливаются и все остальные задачи, включая и решение, что съесть на завтрак. Без эмоций у Элиота не было бы шансов понять, что важно и имеет значение, а что нет.

С историями то же самое. Если читатель не чувствует, имеет что-либо значение или не имеет, это означает, что ничто не имеет смысла, в том числе не имеет смысла дочитывать историю. Теперь вопрос для писателей: где же берутся все эти эмоции? Ответ очень прост: у главного героя.

В этой главе мы поговорим о том, как именно можно красиво вплести в историю самый важный, но зачастую оставляемый без внимания элемент – возможность дать читателю почувствовать, как герой реагирует на события. Мы раскроем секрет передачи мыслей в повествовании от первого и от третьего лица; покажем недостатки нравоучений; обратим внимание на то, что язык жестов никогда не лжет; переосмыслим старую авторитарную поговорку – «Пишите о том, что знаете».

Главный герой: вы меня чувствуете?

Когда мы полностью поглощены историей, наши собственные границы размываются. Мы становимся главным героем, чувствуем то же, что и он, хотим того же, что и он, боимся того же, чего боится он, – как мы убедимся в следующей главе, мы полностью отражаем каждую мысль главного героя. Это касается и книг, и фильмов. Помню, как однажды в колледже возвращалась домой после одного из фильмов с участием Кэтрин Хепбёрн. Я даже не поняла, насколько этот фильм повлиял на меня, пока не увидела собственное отражение в темном окне магазина. До этого момента я была Кэтрин Хепбёрн. Или, точнее, Линдой Сетон из фильма «Праздник». А потом внезапно я снова стала собой, и это значило, что на борту корабля меня не ждал Кэри Грант, готовый отплыть в направлении прекрасного будущего.

Но по крайней мере несколько замечательных минут я шла по Шэтак-авеню и смотрела на мир глазами Линды Сетон. Ощущение было совершенно естественное и воспринималось мной как подарок, потому что сместился мой взгляд на мир. Линда в своей семье была белой вороной, как и я. Она боролась с традициями, несмотря на последствия, и, хотя много лет жила на пресловутом чердаке, в конце концов одержала верх. Может, я тоже могла бы так. Когда я возвращалась из кино, моя походка была легче, чем когда я туда шла.

Это подарок, который с тех пор мне не смогли преподнести многие прочитанные рукописи, чьи авторы попались в распространенную ловушку – делали внутренний мир главного героя запретной зоной для читателя. Авторы решили, что история – это то, что в ней происходит. Но, как мы уже заметили, настоящая история – это то, как происходящее влияет на главного героя и как он на это реагирует.

Это значит, что всё в истории имеет свое значение и важность исходя из того, как оно влияет на героя. Если событие на него не влияет – даже если речь идет о рождении, смерти или падении Римской империи, – то оно совершенно нейтрально. И угадайте, как именно? Нейтральное скучно. Если событие нейтрально, оно не только не относится к делу, но и принижает его важность.

Вот почему в каждой сцене, которую вы пишете, герой должен реагировать так, чтобы читатель увидел это и понял. Это должна быть особая реакция, она должна оказать воздействие на то, достигнет ли герой своей цели. Личная реакция героя, а не беспристрастный объективный комментарий.

Читатели интуитивно знают то, что открыли нейрофизиологи: на все, что с нами случается, автоматически наслаиваются эмоции. Почему так происходит? Такова наша версия двоичной системы, и основывается она на единственном вопросе: мне это повредит или поможет?{41} На этом простом уравнении держится каждый аспект нашего богатого, изящного, сложного и непрерывно меняющегося ощущения своего «Я» и то, как мы познаем мир вокруг себя. Согласно Дамасио, «в нашем сознании образы любого рода и на любую тему всегда сопровождаются послушной группой эмоций, которые вызывают чувства»{42}. Если мы не чувствуем, мы не дышим. Безучастный герой – это автомат.

Как поместить читателя в шкуру вашего героя

Когда реакции героя выражены правдоподобно, они помогают нам влезть в его шкуру, где мы становимся «восприимчивы», чувствуем то же, что и он, и остаемся там на протяжении всей истории. Это не значит, что мы не сможем переживать так же и чувства остальных героев. Но в конечном итоге то, что другие герои делают, думают и чувствуют, будет само по себе влиять на главного персонажа и оцениваться соответственно. Все-таки это его история, поэтому всех и вся мы будем судить исходя из того, как они на него влияют. Как ни крути, историю двигают именно действия, реакции и решения главного персонажа, а не внешние события, которые их провоцируют.

Итак, существует три уровня, на которых читатель способен воспринимать реакции вашего героя:

1. Внешне. Фред опаздывает; Сью нервно расхаживает по комнате, сильно ударила палец ноги. Ей больно. Она попрыгала на другой ноге, ругаясь как сапожник, в надежде, что не поцарапала полировку рубинового цвета, которая так нравилась Фреду.

2. Интуитивно. Мы знаем, что Сью влюблена во Фреда; когда поймем, что он опаздывает, потому что он с Джоан, лучшей подругой Сью, мы тут же ощутим боль, которую она испытает, хотя на данный момент она даже не догадывается, что Фред и Джоан знакомы.

3. Через внутренний монолог героя. Когда Сью знакомит Фреда и Джоан, она сразу понимает, что между ними что-то есть. Наблюдая, как они притворяются, что незнакомы, Сью начинает замышлять сюжет их ужасной гибели.

Когда мы пропускаем все события через точку зрения героини и это позволяет нам наблюдать, как она осмысливает все то, что с ней происходит, мы смотрим ее глазами. Мы не просто видим то, что видит она, – мы понимаем, что эти события для нее означают. Другими словами, читатель должен знать мнение героя обо всем, что с ним происходит.

Вот что наделяет рассказ исключительной силой. А заодно отделяет прозу от пьесы, фильма и самой жизни – именно проза открывает дорогу к самому привлекательному, но в то же время и самому недоступному из всех мыслимых миров: чужому сознанию. Чтобы не упустить эту информацию, держите в голове вот что: наш мозг развился с единственной целью – погружаться в чужой разум, чтобы интуитивно угадывать чужие мотивы и мысли и таким образом видеть их в истинном свете{43}. (Мы поговорим об этом в главе 4.) Ключевое слово здесь – интуитивно; фильмы передают мысли героев через визуальные образы, через действие, пьесы – через диалоги. И хотя все три жанра невероятно захватывающи (самый захватывающий – реальная жизнь), нам все равно приходится доходить до всего самостоятельно. Для прозы четко изложенные мысли – это то, чем проза живет и дышит, потому что они напрямую сообщают, какое влияние оказано на героя и как он сам воспринимает то, что с ним происходит.

Именно это требуется читателям. Им свойственно задаваться вопросом: «Если бы со мной произошло что-то подобное, что бы я почувствовал? Как бы мне имело смысл поступить?» Ваш герой даже может показать им, как поступать не стоит, – это тоже хороший ответ.

Так как же открыть читателю мысли героев, чтобы посвятить его в то, каким образом персонажи осмысливают все происходящее? То есть как показать, о чем персонажи на самом деле думают, особенно если говорят они прямо противоположное? Это вдвойне важный вопрос, поскольку реакции героев довольно часто бывают исключительно внутренними – внутренний монолог, неожиданная догадка, воспоминания, прозрение. Как вплести это в историю, будет зависеть от того, ведете ли вы повествование от первого лица или от третьего. Давайте разберем оба варианта.

Передача мыслей от первого лица

Передать мысли героя, когда пишешь историю от первого лица, – на первый взгляд совсем несложно. Раз уж он сам рассказывает нам свою историю, значит, всё, каждое слово, отражает его мысли, не так ли? Совершенно верно. Но тут есть подвох. Какой именно? Дело в том, что абсолютно всему происходящему в истории, написанной от первого лица, должно быть дано прямое и полное субъективное разъяснение, чтобы мнение рассказчика было связано со всем, о чем он вам говорит. Каждая новая деталь, отмеченная рассказчиком, раскрывает что-то о нем самом, о его видении мира, отражает его мышление. Назовем это «эффектом Расёмона»: если у одного и того же события четыре свидетеля – вы получите четыре разных рассказа, и каждый будет правдоподобным. Может, один рассказ правдив, а другие нет? Вряд ли, просто вам показали взгляд на мир каждого из рассказчиков, которые по-разному понимают происходящее; каждый заинтересовался разными аспектами, придав им такое значение, какое каждый в них увидел, в итоге мы получили разные выводы.

Существует ли объективная истина? Возможно. Однако, анализируя, мы всё переживаем субъективно. В таком случае где истина? Следовательно, в повествовании от первого лица все, о чем говорит рассказчик, насыщено его субъективной оценкой, поскольку он выбрал именно эти детали для своего рассказа.

Как же отличается эта оценка от той, которая присутствует в повествовании от третьего лица? Разница в дистанции. В повествовании от третьего лица время от времени читатель оценивает происходящее, сменяет всеведущего рассказчика (это вы, кстати), основываясь на том, что знает о главном герое. Например, тот факт, что Тэд решил подарить Джинджер совсем новый плюшевый диван ярко-оранжевого цвета, сам по себе нейтрален. Но если мы знаем, что Джинджер нравится ее старый диван, что она ненавидит оранжевый, а про плюш даже слышать не хочет, то мы прекрасно можем себе представить, что она почувствует, когда увидит подарок, – и не важно, что она скажет Тэду.

В то же время в повествовании от первого лица ничто даже на мгновение не становится нейтральным. Значит, рассказчик никогда не упомянет о чем-то, что никоим образом его не коснулось. Он не будет объективно рассуждать в длинных монологах о том, как выглядел город, что Эдна надевала на работу, каким вкусным было печенье или как администрация Рейгана разрушила страну. Разумеется, он может рассказать нам все эти вещи, но только потому, что они как-то особенно влияют на его историю. Хорошее упражнение – считать рассказчика нарциссом (в положительном смысле). Такого рассказчика касается в истории абсолютно все, а иначе зачем ему об этом рассказывать?

Мысли рассказчика связаны со всем, что он говорит, он делает выводы обо всем происходящем. Но это еще не все. Он совершенно не стесняется прямо высказывать свое мнение обо всем. Конечно, он может оказаться не прав: часто история, написанная от первого лица, – ненадежный источник информации, и выяснение правды является одним из удовольствий, которое получает читатель.

Единственное, о чем не может поведать такой рассказчик, – это что думают и чувствуют другие герои. Если Фред будет рассказывать, как они со Сью расстались, он не сможет выдать что-то вроде «Когда я сказал Сью, что влюбился в Джоан, она почувствовала себя так, как будто ее ударили под дых». Но он может сказать следующее: «Когда я сказал Сью, что влюбился в Джоан, она так побледнела, как будто ее ударили под дых». Фред может только делать выводы или догадываться о чувствах Сью, но он не может просто взять и с уверенностью рассказать нам о них, если, конечно, он не из тех героев, которые полагают, что читают людей как открытую книгу; в этом случае его слова о чувствах Сью будут описывать характер самого Фреда, а не то, что на самом деле чувствует девушка.

Но что, если сам Фред ничего не чувствует? Ведь, как видите, он отрицает то, что Сью могла все узнать. Следовательно, он никак не реагирует на ее постоянные намеки об их связи с Джоан. Получается какой-то замкнутый круг, не так ли? В конце концов, если вы сознательно отрицаете какой-то очевидный факт – этот факт уже не является секретом. Каким же образом передать в повествовании от первого лица все то, о чем Фред не думает?

Само собой, меньше всего вы хотите, чтобы Фред не думал ни о чем. Показать, что он отрицает очевидное, можно через то, как он истолковывает все намеки Сью. Иными словами, как он их объясняет? Не признаваться себе в чем-либо не так-то просто, как кажется. Это не «пустое» состояние; это состояние, которое требует постоянной работы. Когда, чтобы успокоиться, нам нужно в чем-то себя убедить, мы превращаемся в типичных пиарщиков{44}. Значит, Фред должен очень постараться, чтобы читателю стало очевидно: смысл, который он вкладывает в происходящее, кардинальным образом отличается от реальности.

Подведем итоги. О чем нужно помнить, когда вы пишете историю от первого лица:

• Каждое слово, сказанное рассказчиком, должно каким-то образом отражать его точку зрения.

• Рассказчик никогда не упоминает о событиях, которые его никак не касаются.

• Рассказчик делает выводы обо всем, что упомянуто в его повествовании.

• Рассказчик не может быть равнодушным, его всегда что-то волнует.

• Рассказчик не может поведать, о чем думают и что чувствуют другие герои.

Выражение мыслей в повествовании от третьего лица

Одно из достоинств повествования от первого лица – вам не нужно беспокоиться, понимает ли читатель, чьи мысли вы пытаетесь выразить. Все мысли принадлежат рассказчику. Но повествование от третьего лица – совсем другая история, особенно если учесть, что у такого повествования несколько разновидностей. Для начала приведу краткое описание трех наиболее часто встречающихся видов.

1. Объективное повествование от третьего лица: историю рассказывают извне, с объективной точки зрения, поэтому писатель не открывает нам мысли персонажей, не говорит, что они чувствуют и о чем думают. Вместо этого, как и в фильмах (длинные разглагольствования за кадром невыносимы), информация должна передаваться посредством поведения героев. Если вы пишете историю в объективном изложении от третьего лица, вы должны показать внутренние реакции героя через внешние признаки: язык тела, одежда, что он делает, куда ходит, на кого похож и, конечно же, что говорит.

2. Ограниченное (или закрытое) повествование от третьего лица: эта разновидность очень похожа на повествование от первого лица, в котором вы рассказываете, что думает, чувствует и видит только один человек – как правило, главный герой. Поэтому он должен появляться в каждой сцене и быть в курсе всего, что происходит; единственное отличие в том, что вместо «я» вы используете местоимения «он» или «она». И так же, как и в повествовании от первого лица, вы не можете рассказать, что думают и чувствуют другие герои, пока они не заговорят и сами не введут вас в курс дела.

3. Всеохватывающее повествование от третьего лица: в данном случае историю рассказывает всевидящий, всезнающий, объективный и (как правило) заслуживающий доверия рассказчик (вы), который способен проникать в сознание каждого из героев и рассказывать, о чем они думают и что чувствуют, что они сделали и что им предстоит сделать. Сложность в том, чтобы все это друг с другом увязать. И все время оставаться за сценой. Если кукольник покажется зрителю хоть на мгновение, это полностью разрушит иллюзию отсутствия нитей.

Да, но так как же выразить мысли героя в повествовании от второго или третьего лица? Читателю кажется, что вы используете что-то вроде телепатии. Хорошие истории так здорово это делают, что мы не замечаем механизма действия. Бьюсь об заклад, вы много раз читали книги, написанные от третьего лица, которые так ловко погружали вас в сознание героев, что, размышляя над тем, как они это делают, вы все еще задаетесь вопросом, нужно ли ставить мысли персонажей в кавычки или выделять их курсивом. Ответ – ни то ни другое. Ни курсива, ни кавычек. Никаких меток.

Как только вы овладеете искусством незаметно вставлять в текст мысли героя, читатель автоматически начнет их отличать от голоса рассказчика. Читатели интуитивно понимают, что у главного героя есть свое мнение, а вы, то есть рассказчик, с их точки зрения, не существуете вообще до тех пор, пока держите собственное мнение при себе. Голос рассказчика всегда нейтрален, а значит, как всеведущий повествователь вы должны быть невидимы, просто сообщая о фактах. Также ваши герои имеют право свободно выражать свое мнение, когда пожелают. Пока читатель понимает, в чьей голове находится (то есть чьими глазами смотрит на происходящее), вам вряд ли понадобится писать предисловия. Например, вот вам отрывок из «Женщины в красном» Элизабет Джордж:

«– Керра, – позвал ее Алан.

Она его проигнорировала. Керра выбрала джамбалайю с диким рисом, зеленую фасоль и хлебный пудинг. На эти блюда уйдет несколько часов – как раз то, что нужно. Курица, колбаса, креветки, зеленый перец… Список ингредиентов удлинялся. Она приготовит на неделю. Можно будет разогревать в микроволновке. Ну, разве не чудо эти микроволновые печи? Разве они не упростили жизнь? Вот если бы мечты девушек так же легко исполнялись. Изобрели бы такое устройство, в которое можно, как в микроволновку, закладывать людей. Не запекать, а просто менять. Кого бы она засунула туда в первую очередь? Мать? Отца? Алана?»{45}

Блестяще, не правда ли? Джордж использует такое обыденное событие, как готовка, в качестве трамплина для совершенно другой темы. Посмотрите, как она это делает: мысли Керры отталкиваются от приземленной реальности и погружаются в метафору об изменении людей с помощью микроволновки. Отметьте также то, как мы инстинктивно понимаем, что эти вопросы задает не Джордж, а сама Керра. И даже если убрать все эти «Керра выбрала», «она засунула», мы все равно понимаем, в чьей голове находимся.

Довольно часто мысли персонажей помогают выбрать интонацию и таким образом создать настроение, которое чувствуется уже с первой страницы. Привожу второй абзац из книги «Жена пилота» Аниты Шрив. Все, что мы пока знаем, – главную героиню Кэтрин ни свет ни заря что-то разбудило.

«Она проснулась, потому что в комнате горел свет. Неприятное ощущение, как в приемной травмпункта посреди ночи. В голове быстро проносились мысли одна за другой: Мэтти… Джек… Соседка… Автомобильная авария… Мэтти – в постели? Кэтрин видела, как девочка шла по коридору в свою спальню. Она хлопнула дверью. Не сильно, но достаточно громко, чтобы мать заметила ее недовольство. Джек… Где Джек? Кэтрин помассировала себе виски, растрепав слежавшиеся после сна волосы. Где Джек? Она попыталась вспомнить расписание. Лондон. Приедет в обед. Она была уверена. Может, она что-то перепутала? Может, он снова забыл ключи?»{46}

Заметьте, что все факты, упомянутые в этом захватывающем внимание абзаце, обретают смысл в свете каждой новой детали. Другими словами, все друг с другом увязывается. В итоге мы получаем объективное описание Кэтрин и ее семейной жизни, видим, как она осмысливает происходящее, стараясь подавить нарастающее подозрение, что происходит что-то скверное. Важно не только то, о чем думает героиня (об очень простых вещах, кстати), а то, как она думает – короткими, обрывистыми и путаными фразами. Единственные ремарки, которые дает Шрив, – «В голове быстро проносились мысли одна за другой» и «Она попыталась вспомнить расписание» – нужны, чтобы подчеркнуть сами мысли; они задают стиль, а мы слышим новый, неотразимый внутренний голос, перед которым невозможно устоять.

Но так ли нам необходимы какие-то метки? Нужно ли, чтобы автор нас оповещал, где заканчивается голос рассказчика и начинаются мысли героя? Нет. В следующем отрывке из романа «Страсти-мордасти» (Freaky Deaky) Элмора Леонарда нет ни меток, ни каких-либо знаков:

«Робин наблюдала за ним, пока он пил вино и заново наполнял бокал. Бедному маленькому мальчику нужна мама. Она вытянула руку и прикоснулась к нему.

– Марк? – Она почувствовала, как напряглись его мышцы, и решила, что это хороший знак»{47}.

Разве есть какие-то сомнения, что это Робин, а не автор видит Марка как маленького мальчика, которому нужна мама? Хотя тут нет ни кавычек, ни курсива, нет никаких «она подумала», «задалась вопросом», «поняла» или «удивилась». В тексте нет ничего указывающего, что это мнение именно Робин. Почему? Потому что этого и не нужно. Мы и так все поняли. Точно так же мы поняли, что напряженные мышцы Марка – по ее мнению, хороший знак. С точки зрения автора, она может ошибаться – и это одна из причин того, почему мы читаем дальше. Мы хотим узнать ответ.

Заметьте, как и в повествовании от первого лица, ни один герой в повествовании от третьего лица не может точно знать, что чувствуют другие и что они собираются делать. Как и в жизни, герои могут только строить предположения. Довольно часто такие предположения что-то рассказывают о героях, которым они принадлежат, как это продемонстрировано в романе «Женщина в красном» на примере Салевана и его сдержанной внучки-гота Тэмми:

«Она задумчиво кивнула. По выражению ее лица он мог бы сказать, что она сейчас перевернет все его слова и использует их против него самого, – у нее это хорошо получалось»{48}.

Джордж не говорит, что Тэмми сейчас вывернет слова Салевана. Это скорее Салеван сделал такой вывод, заметив выражение ее лица. Отсюда следуют три вывода: он думает, что это произойдет; этого может и не произойти; но самое главное – он чувствует, что она неправильно поняла его слова. Итак, если «Женщина в красном» написана от третьего лица с использованием всеохватывающего повествования, а Джордж хочет рассказать, поняла ли на самом деле Тэмми слова деда, то может ли автор раскрыть секрет прямо в следующем предложении, передав мысли девочки?

Нет, автор не может этого сделать, потому что это будет писательским грехом, который называется «скакать по головам».

Скакать по головам

Каждая сцена должна быть написана от имени только одного из героев. Поэтому, раз Джордж начала писать сцену от имени Салевана, в том же духе она должна и продолжать. Почему? Потому что перескакивание с одной точки зрения на другую раздражает и ломает повествование. Выглядит это так:

«Энн расхаживала из стороны в сторону и ждала, пока Джеф опомнится и расскажет ей, что случилось. Он уже рассказал своей жене Мишель о них? Почему он выглядит таким убитым? Она надеялась, что это что-то хорошее, но, как ни старалась, не могла придумать ни одного положительного события, из-за которого он мог бы сгорбиться на краешке дивана и пялиться на грязный потрепанный ковер. Когда у нее кончилось терпение, она повернулась к нему.

– Джеф, что такое? Что не так?

"Она все знает, – подумал Джеф. – Я это чувствую. Конечно, я рассказал о ней Мишель. Кто знал, что она рассмеется и скажет: «Ну давай, беги к этой неудачнице. Я уверена, что она из тех женщин, у которых полный дом нечищеных ковров». Я был таким дураком. Но как сказать Энн, что все кончено? Может, если просто сидеть и смотреть на этот ковер, она сама все поймет? У женщин ведь хорошо развита интуиция".

Когда Джеф не ответил, у Энн упало сердце. Это могло означать лишь одно: он все рассказал Мишель, и она опять завела песенку о грязных коврах. Она ими просто одержима, даже открыла свой бизнес по чистке ковров в прошлом марте. Боже, Джеф – такой дурак!»

Немного дезориентирует, не так ли? Но почему писатели так пишут? Потому что они считают, что это единственный способ передать важную для конкретной сцены информацию. Но так ли это? Не совсем. В действительности существует язык, который выражает мысли лучше, чем слова. Давайте с ним познакомимся.

Язык тела

Представьте, что вы идете по улице; заворачиваете за угол и видите впереди удаляющуюся человеческую фигуру. И хотя вы отстаете на пару кварталов и со спины это может оказаться кто угодно, вы тут же узнаете в ней своего лучшего друга. Как? По походке{49}. Вот он, язык тела.

Язык тела – это единственный язык, на котором невозможно солгать. Как говорит Стивен Пинкер: «Намерения следуют из эмоций, а эмоции отражаются на лице и в теле. Пока вы не овладеете методом Станиславского, вы вряд ли сумеете правдоподобно их имитировать; вероятно, эмоции отражаются в языке тела, потому что его сложно подделать»{50}. Другими словами, язык тела – это первое, что мы, люди, научились истолковывать, потому что даже в Средних веках прекрасно понимали: то, что кто-то бормочет себе под нос, и то, что он думает на самом деле, – возможно, совершенно разные вещи.

То же самое и с вашим героем. Задача истории – показать с помощью жестов, что чувствует герой на самом деле, особенно если то, что он хочет сказать, не соответствует тому, что он может сказать. Самая распространенная ошибка писателей – показывать посредством жестов то, что мы уже и так знаем. Если мы знаем, что Энн расстроена, зачем нам целый абзац, описывающий ее рыдания? Напротив, язык тела должен рассказывать что-то, чего мы не знаем. В идеале он поведает о том, что в действительности происходит в голове у героя. Вот почему он лучше всего справляется со своей задачей, когда противоречит происходящему: говорит о том, в чем герой не признается…

«Энн казалась совершенно спокойной, но нервно покачивала правой ногой».

…Или разбивает надежды героя:

«Энн думала, Джеф будет счастлив, что наконец-то ушел от Мишель; но он просто сидел, сгорбившись, уныло рассматривая неприлично грязный ковер».

Мы чувствуем боль Энн, потому что автор уже объяснил нам, чего она ждет, – счастливого Джефа, который, улыбаясь, вернулся с вещами. А он вернулся хмурый и с камнем на сердце. Пока мы не узнаем и то, чего хочет Энн, и то, что она вместо этого получает, язык тела бесполезен. Это кажется очевидным, однако вы удивитесь, когда узнаете, насколько часто писатели забывают сказать, на что надеется их герой, поэтому, когда надежды не оправдываются, мы понятия не имеем, что сердце у него разбито.

Не забывая обо всем перечисленном, давайте снова обратимся к Энн и Джефу, используя язык тела для передачи информации:

«Когда у нее кончилось терпение, она повернулась к нему.

– Джеф, что такое? Что не так? Ты сказал Мишель или нет?

Джеф промолчал, только сильнее ссутулился на продавленном диване, потупил глаза, пока Энн вышагивала взад и вперед по убогому ковру так энергично, что от ее шагов взметалась пыль. Она видела, как он мельком взглянул на нее и быстро отвел глаза, из-за чего принялась ходить еще быстрее.

Сердце у Энн опустилось; она подозревала, что Мишель опять завела свою песенку о грязных коврах. Почему он просто сидит и пялится на чертов ковер, трус. Наверное, ждет, пока она поймет все сама и отправит его собирать вещи. "Джеф – такой дурак, – подумала она. – Без него мне будет лучше"».

В данном случае, несмотря на то что мы не знаем подробностей разговора Джефа и Мишель, размышления Энн играют большую роль, нам передается динамика ситуации. Вы заметили, как легко понять, о чем думает Джеф, благодаря языку его тела? Поскольку мы знаем, чего хочет Энн (Джефа) и чего она не получит (Джефа), ее жесты раскрывают происходящее у нее в голове, пока она вышагивает по комнате. Точно так же, как жесты Джефа показывают его реакцию на ее жесты. Все изображено наглядно. И этот прием работает, потому что благодаря жестам мы знаем, какие эмоции они оба испытывают. Иначе история оставалась бы непонятной. Конечно, мы бы догадались, что между ними существует какое-то напряжение, но и понятия не имели бы, что все это значит.

Но подождите: почему нельзя просто взять и рассказать читателю, что чувствуют герои? И по-быстрому рассказать, кто прав, а кто (в некотором смысле) подонок? Вдруг читатель сам не поймет?

Здесь нас подстерегает еще одна западня: разъяснения. Это прием, к которому прибегают писатели, когда не доверяют читателю самому во всем разобраться.

Эй, ты мне не начальник

Заставьте нас чувствовать, и поверьте, мы разберемся, кто прав, а кто, возможно, и нет. И, конечно, объясните, что нам чувствовать, и это будет сродни насилию. Поэтому, когда вы размышляете, сообщили ли вы, как событие повлияло на главного героя, вас одолевает сильное желание сделать лишний шаг и рассказать читателю, что он обязан думать или чувствовать. Разъяснения отлично смотрятся в газетных статьях (припоминаете такие?), в публицистике, суть которой – рассказать читателю, что, по мнению автора, читатель должен думать и чувствовать. Если в своей книге вы говорите читателю, что чувствовать, это не только раздражает его, но и отвращает от чтения. Цель читателя – самостоятельно осмыслить историю, не надо ничего ему объяснять и подводить его к неоспоримым выводам. То же относится и к восклицательным знакам. Они очень отвлекают! Серьезно!! Но, что еще хуже, они выталкивают сознание из истории, предлагая очевидный ответ вместо того, чтобы позволить истории самой управлять реакциями читателя.

Поэтому, если вы желаете, чтобы мы посчитали Джона плохим человеком, покажите нам, как он совершает плохие поступки. Все как в жизни; представьте, что ваша коллега Вики рассказывает вам про своего соседа, которого вы никогда не видели: «Этот Джон, – говорит она. – Он такой козел. Самый бессовестный и эгоистичный человек, которого я встречала». После такого высказывания, хотя оно может оказаться и совершенно точным описанием Джона, вы понятия не имеете, правда это или нет, потому что вы не знаете этого человека и не знаете, как Вики составила о нем свое мнение. Тем не менее вы слушаете Вики, которая все болтает и болтает про то, какой он ужасный. И звучат ее слова горько. Теперь вам интересно, что она такого сделала, что Джон настолько бесчеловечно с ней обошелся. И конечно, все выглядит совершенно не так, как вы себе представляли.

Но если вместо высказывания своего мнения Вики пояснит, что Джон обокрал ее бабушку, толкается в транспорте, плюет в кофе своему начальнику, вы не только согласитесь с ней, но, может, даже невзлюбите Джона еще сильнее.

Ваша задача не в том, чтобы судить героев, какими бы жалкими или замечательными они ни были. Ваша задача – описать события как можно правдоподобнее и беспристрастнее, показать, как они влияют на главного героя, и убраться восвояси. Парадокс, но чем меньше вы нам говорите, что нужно чувствовать, тем больше вероятность того, что мы почувствуем то, чего вы от нас ожидаете. Пока мы думаем, что вольны иметь собственное мнение, вы можете вылепить из нас что угодно. Поэтому во всеохватывающем повествовании было бы не лучшей идеей писать вот так:

«– Не думаю, что хочу за тебя замуж, Сэм, – цинично сказала Эмили тем снисходительным тоном, которым говорят женщины, убежденные, что они гораздо лучше всех мужчин вместе взятых».

Конечно, если бы перед нами было повествование от первого лица грубоватого молодого человека по имени Сэм, то это было бы точным попаданием. Тем не менее, если это говорит автор, он, вероятно, рассказывает о себе чуть больше, чем рассчитывал. И это (не то чтобы я хотела вас напугать) в порядке вещей. Как сказал Иоганн Вольфганг фон Гете, который кое-что знал о танцах с дьяволом: «Все авторы рисуют своим творчеством автопортрет, даже если это происходит против их воли»{51}. Думаю, настало время развенчать старый миф: «Пиши о том, что знаешь».

МИФ: Пиши о том, что знаешь.

РЕАЛЬНОСТЬ: Пиши о техэмоциях, которые испытывал.

Если ваш главный герой – нейрохирург, который играет на трубе, ставший агентом ЦРУ и переехавший работать в Антарктиду, то, конечно, вам стоило бы разбираться во всем этом. Но общая фраза «Пиши о том, что знаешь» опирается скорее не на факты, а на эмоции, а значит, и на ваши знания о психологии человека.

Тем не менее писать о том, в чем вы действительно разбираетесь, – опасная игра, заставляющая нас по умолчанию предполагать, что другие люди обладают такими же знаниями и представлениями{52}. Психологи Чип и Дэн Хизы написали об этой тенденции книгу «Бич знания» (The Curse of Knowledge). Вот как они это объясняют: «Когда мы что-либо узнаем, нам становится сложно представить, каково этого не знать. Наше знание – наш бич. И нам сложно делиться этим знанием с другими, потому что мы не можем быстро воссоздать душевное состояние наших слушателей»{53}.

Когда писатель наивно полагает, что читатель знает о чем-то (не говоря уж о заинтересованности), чем автор страстно увлечен, история становится неровной. С одной стороны, писатель так хорошо разбирается в вопросе, что оставляет без внимания детали, о которых читатель ничего не знает. С другой – автор может попасться на крючок и начать рассказывать о различных мелочах, упуская из виду собственно историю. Почему-то этой болезни особенно подвержены юристы. Я годами читала бесчисленное количество рукописей, в которых история с лязгом останавливалась, когда автор начинал вкратце обрисовывать каждый закон, действующий в каждом конкретном случае, как будто читатель подал бы на него в суд, если бы был упущен хотя бы один пункт.

Таким же ненадежным является и расхожее мнение о том, что события, взятые из «реальной жизни», правдоподобны (читай: имеют смысл). Поэтому очень полезно держать под рукой точное наблюдение Марка Твена: «Неудивительно, что правда кажется более странной, чем выдуманное произведение. В выдуманном произведении должен быть смысл»{54}.

Ну и каким же образом вы вложите смысл в свое произведение? Сосредоточившись на том, что вы знаете о человеческой природе, а также на том, как люди взаимодействуют друг с другом, а затем последовательно раскрыв эмоциональные и психологические «почему» всего происходящего. Разве вам нужно бесконечно учиться этому, перед тем как сесть писать? Думаю, нет. Как проницательно заметил писатель Дональд Виндхам: «Я не следую совету "пиши о том, что знаешь". Пиши о том, что нужно знать, прилагая все усилия, чтобы в этом хорошенько разобраться»{55}.

Если уж говорить о понимании, то в заключение главы прибавим еще кое-что: чем красивее слово, тем меньше эмоций оно выражает. Чем меньше смысла стоит за цветистыми фразами, тем выше вероятность того, что автор просто выпендривается. Это может быть и неоперившийся писатель, и обладатель национальных литературных премий. Для примера приведу слова обладателя премий Джонатана Франзена о письме, которое он получил от читательницы: «Оно начиналось со списка в тридцать возвышенных слов и выражений, выписанных из моего романа. Например, слова "обиход" и "антиподы", выражение "электропуантилистские лица Санта-Клауса". А потом она задала мне чудовищный вопрос: "Для кого вы пишете? Скорее всего, не для обычных людей, которые просто любят читать"»{56}.

Мы все – обычные люди, и удовольствие, которое мы получаем от книг, не просто каприз; оно заложено в человеческой природе. Это дает нам возможность жить своей жизнью и в то же время примерять на себя чужую. Красивые слова? По иронии судьбы они отвлекают читателя от того, что пытается сказать история.

Глава 3: основные идеи

Реагирует ли главный герой на все происходящие события? Его реакции понятны читателю? Видна ли связь между событиями и реакцией героя на них? Понятно ли, к чему стремится герой, оправдались его надежды или нет? Если герой не присутствует в какой-либо сцене, понятно ли, как она отразится на нем в будущем?

Если вы пишете от первого лица,всеповествование должно отражать точку зрения рассказчика. Помните, что в повествовании от первого лица рассказчик даже не упоминает о том, что не касается его истории или не получило его личной оценки.

Вы отбросили разъяснения, оставив их публицистам? Чем больше вам нужно сообщить читателю, тем сильнее вам нужно довериться истории. Читатель получает удовольствие, когда самостоятельно ищет основную идею истории. Писатель получает удовольствие, когда подтасовывает карты таким образом, что читатель выбирал нужную.

Вы используете язык тела, чтобы рассказать что-то новое? Представьте, что язык тела – это подсказка, которая помогает читателю понять, что все не то, чем кажется.

Глава 4 Чего на самом деле хочет главный герой?

Лучше всего у мозга получается ставить себя на место другого – кажется, что именно для этого он и был создан.

Майкл Газзанига

Факт из когнитивной психологии:

У всего, что мы делаем, есть своя цель, а наша главная цель – разобраться в чужих ошибках, чтобы поменьше совершать своих.

Секрет писательского ремесла:

Герою, у которого нет четкой цели, нечего выяснять и некуда двигаться.

До того как появились книги, мы «читали» друг друга. И «читаем» до сих пор – каждую минуту, каждый день. Мы инстинктивно понимаем, что у каждого есть какие-то планы на жизнь, но не хотим, чтобы они напрямую или косвенно нас касались. Мы надеемся на доброту, сочувствие и, может, на большую коробку шоколада. Любопытно, что словосочетание «планы на жизнь» часто несет негативный оттенок, подразумевая что-то макиавеллиевское, какое-то двуличие, лукавство и манипуляции. На самом деле «планы на жизнь» – просто еще одно название цели, что делает это словосочетание нейтральным и абсолютно необходимым для выживания.

Стивен Пинкер дает такое определение разумной жизни: «Использование знаний для достижения цели, несмотря на препятствия»{57}. Звучит почти как определение истории, не так ли? Забавно, что самое распространенное «препятствие» и в жизни, и в истории – понять, что на самом деле задумали окружающие. Именно для этого, согласно недавним открытиям нейрофизиологов, наш мозг оснащен кое-чем, что можно сравнить с рентгеновскими лучами: зеркальными нейронами.

Согласно нейрофизиологу Марко Якобони, который первым занялся соответствующими исследованиями, наши зеркальные нейроны возбуждаются, когда мы наблюдаем за выполнением какого-либо действия и когда сами начинаем выполнять это действие. Мы не просто отмечаем, каково это физически: наша цель – понять действие{58}. Как отмечает Майкл Газзанига, благодаря зеркальным нейронам «вы понимаете не только то, что кто-то схватил шоколадный батончик, но и что этот кто-то его сейчас съест, или положит в сумку, или выкинет, или, если вам повезет, отдаст его вам»{59}.

Зеркальные нейроны дают нам возможность испытать то же, что испытывают другие люди, как будто мы совершаем действие, чтобы уметь делать выводы «о чужих знаниях и с точностью определять желания и стремления окружающих»{60}. И вот в чем интрига. Мы копируем не только живых людей. Вымышленных персонажей тоже.

Во время исследования испытуемые подвергались магнитно-резонансной томографии мозга в процессе чтения; оказалось, что, когда человек читает о каком-либо действии и когда выполняет это действие на самом деле, у него активизируются одни и те же отделы мозга. Да-да, я уже вижу, как те из вас, кто читал любовные романы, с глубокомысленным видом кивают и думают: «Тебе понадобилось просканировать мозг, чтобы это понять?»

Вот что говорит Джеффри Закс, соавтор этого исследования, о физическом эффекте, который истории оказывают на нас: «Психологи и нейрофизиологи все чаще сходятся на том, что, читая и осмысливая историю, мы мысленно воссоздаем описанные в ней события». Но все намного сложнее. Руководитель исследования Николь Спир отмечает: «Результаты показывают, что чтение никоим образом не является пассивной деятельностью. Читатели мысленно воссоздают каждую ситуацию, с которой сталкиваются в повествовании. Детали событий и ощущений выхватываются из текста и объединяются с личным опытом из прошлого. Затем полученные данные мысленно воспроизводятся в участках мозга, тесно связанных с областями, которые задействуются, когда люди выполняют, воображают или наблюдают подобные действия в реальной жизни»{61}.

Одним словом, читая историю, мы на самом деле попадаем в шкуру главного героя, чувствуем и переживаем то же, что и он. И то, что мы чувствуем, на 100 % зависит от одного: цели героя, которая определяет, каким образом он оценивает поступки окружающих. Если мы не знаем, чего хочет герой, мы понятия не имеем, как и почему его действия помогают прийти к конечному результату. Как находчиво заметил Стивен Пинкер, без цели все становится бессмысленным{62}.

Отрезвляющая мысль, не так ли? Что ж, в этой главе мы разберемся, как определить цель вашего героя, поскольку она наделяет значением все происходящее. Рассмотрим разницу между целью внутренней и целью внешней, которые часто противоречат друг другу; узнаем, как они обе зависят от глубинной проблемы, с которой герой пытается справиться, и как придумать внешние препятствия, которые добавят истории эффектности и не будут ее тормозить.

У каждого есть цель

Благодаря зеркальным нейронам мы можем проходить в шкуре героя километры пути, но это означает, что герой обязан куда-то двигаться. Плюс в том, что у каждого (будь это реальный человек, выдуманный персонаж или нечто среднее) имеется цель. Даже у того, кто хочет остаться таким, каков есть, и ни на йоту не измениться, есть какая-то цель – и это самый сложный случай. Оставаться таким, каков ты есть, под постоянным натиском бесконечных изменений вовсе не легкая задача, как бы уютно вы ни устроились в любимом кресле, как бы сильно ни зажмуривались и ни затыкали уши и как бы громко ни мурлыкали себе под нос.

Еще больший плюс в том, что цель главного героя определяет его реакции на все с ним происходящее. Суть хорошо написанной истории отлично ухватил не кто иной, как бывший президент США Дуайт Эйзенхауэр: «Мы добиваемся успеха только тогда, когда в жизни, на войне или в чем-то еще выбираем для себя наиважнейшую цель и все свои соображения согласуем с этой целью»{63}.

С точки зрения сюжета в истории все подчиняется внешней цели главного героя. Звучит довольно внятно, пока мы не вспомним о том, что внешняя цель зависит от его внутренней проблемы, с которой герой пытается справиться и которая не дает ему быстро и без усилий добраться до желаемого. Скоро мы с вами убедимся, что именно ради этой внутренней борьбы читатель и берет в руки книгу – не важно, сознательно или нет. Читателя подталкивает вопрос: чего будет стоить достижение этой цели эмоционально?

Позвольте, я быстро приведу вам один простой пример. Какова цель Джона Макклейна в фильме «Крепкий орешек»? Помешать псевдотеррористам поубивать всех на рождественском корпоративе в Nakatomi Plaza? Убить Ганса Грубера? Дотянуть до рассвета? Естественно, он намеревается сделать все перечисленное. Тем не менее его цель предельно ясна с самого первого эпизода – вернуть жену Холли, которая от него ушла. Поэтому каждое событие заставляет его разбираться с причинами, по которым жена его бросила, и их устранять, бегая при этом босиком по битому стеклу, уворачиваясь от пуль и лазая в шахте лифта пятидесятиэтажного здания.

Нет цели – нет ориентира

Если вы не обеспечите своего героя явной потребностью завершить свой поиск, события будут казаться беспорядочными; они не будут складываться в единое целое. Если мы не знаем, чего хочет герой или в чем состоит его внутренняя проблема, то в истории «нет даже ничего», как однажды сказала Гертруда Стайн (я знаю, она говорила про Окленд, штат Калифорния, но тем не менее). Без этого у нас не будет ориентира, чтобы определить, насколько продвинулся ваш скиталец, не будет контекста, чтобы придать значение его поискам.

В результате невозможно представить цепь последующих событий – а ведь это и есть по сути сама история. Это как смотреть американский футбол и не знать правил игры, или как ведется счет, или что перед вами вообще игра. Представьте, что главный герой Хэнк, накачанный мужчина в раздутой футболке, ловит продолговатый сфероид (вы не знаете, что это мяч). Вдруг целая шайка других одетых в синтетику здоровяков бросается к нему. Что теперь будет? Он должен бежать направо, налево или передать сфероид человеку в красной форме? А может, закопать его? Если вы не знаете, в чем состоит цель игры, все превращается в хаос. Действия не укладываются в единое целое, их невозможно понять, поэтому предвосхитить, что случится дальше, невозможно. Из этого предвосхищения рождается упоительное чувство, что история куда-то движется, оно и цепляет читателя; а истории, в которых этого нет, попросту никто не читает.

Создание понятных связей – все ли увязано?

Перед тем как мы погрузимся в эту тему, нам важно кое-что уяснить. Кое-что, что мы проживаем сами, когда читаем, но часто забываем, начиная писать: читатель полагает, что все, сказанное автором, важно знать. Мы имеем в виду следующее: если нам не нужно этого знать, значит, автор не будет тратить понапрасну наше время. Мы верим, что каждое сообщение, каждое событие, каждое наблюдение имеет значение – вплоть до описания родного города, где живет главный герой, количества геля для волос, которое он использует, и степени изношенности его ботинок – и будет иметь последствия или даст нам подсказку, необходимую, чтобы понимать происходящее. Если оказывается, что сообщение не имело никакого значения, с нами происходит одно из двух: 1) мы теряем интерес; 2) пытаемся придумать последствия или значение. Это только отсрочивает потерю интереса, далее уже смешанную с раздражением, потому что мы вложили свою энергию, пытаясь понять, что имеет в виду автор, когда на самом деле он не имеет в виду ровным счетом ничего.

Но, если вы придумали, чего именно хочет главный герой и какую внутреннюю проблему он намерен преодолеть, чтобы этого добиться, вы можете уверенно выстраивать его приключения, потому что это прочный каркас, поддерживающий читателя. Например: Ванда хочет любви, так что ее цель – найти идеального парня или, если не получится, милого ретривера, чтобы он еще и тапочки приносил. Это становится наиважнейшей целью истории, отсюда, как вы догадываетесь, вытекает главный вопрос: найдет ли Ванда человеческую – или еще какую-нибудь – любовь? Вот что мы хотим узнать, когда начинаем читать роман. Это определяет то, как главный герой будет реагировать на происходящее. Поэтому, когда Сет бросает на Ванду влюбленные взгляды, мы понимаем, что сердце у нее готово выскочить из груди, хотя, если бы она так отчаянно не искала своей любви, она обязательно приняла бы его за слабохарактерного простака, кем он и является.

Но, естественно, существует еще кое-что. Мы пока не знаем, в чем внутренняя проблема Ванды. Задача истории не просто показать жизнь, а копнуть глубже и разгадать ее суть. История иллюстрирует, как главный герой трактует события, которые в реальной жизни понять непросто. Джулиан Барнс отлично выразился: «Книги говорят нам: он сделал это, потому что. Жизнь говорит: он сделал это. Книга начинается там, где вам объясняют события; в жизни их никто не объясняет»{64}.

В таком случае объяснить нужно, почему герой что-то хочет, чего именно он хочет, что для него это значит и чего ему будет стоить достижение поставленной цели. Все это мы, читая книгу, «примеряем на себя». Профессор когнитивной психологии и писатель Кит Отли описывает все вышеупомянутое следующим образом: «Литература дает нам почувствовать боль угнетаемых, муки поражения или радость победы, но на безопасном расстоянии… Мы можем совершенствовать нашу человеческую способность эмоционального осмысления. Мы оттачиваем способность разделять чувства людей, которые в реальной жизни могут показаться слишком чужеродными (или слишком опасными), чтобы добиться нашего расположения. Возможно, когда мы вернемся к реальности, мы сможем лучше понимать, почему люди делают то, что делают»{65}. Или, как сказал о начале фильма «Гражданин Кейн» рассерженный кинопродюсер: «Нет ничего лучше, чем пытаться понять, как думают люди». Потому что вместе с пониманием приходит способность предсказывать, в какой момент их поддержать, в какой обнять, а когда бежать со всех ног.

Поэтому одного знания того, что Ванда очень сильно хочет найти себе парня, недостаточно. Нам необходимо также знать, почему она этого хочет и с какими проблемами ей придется справиться, пока она не получит желаемое. Не может быть, чтобы она проснулась утром – и бац! – судьба пришла к выводу, что она больше ни дня не должна прожить без любимого. Даже не думайте спорить, аргументируя возражения тем, что «именно так и случилось с моей подругой Сьюзан». Помните: история – это не жизнь, – и поверьте, в случае со Сьюзан на то была причина, не важно, известно ей об этом или нет. Это невероятно важно, так что я хочу, чтобы вы зарубили себе на носу: никто ничего не делает без всякой на то причины, даже если не знает, что это за причина. Ничто не происходит просто так или «просто потому что», особенно в повествовании. Смысл историй в том, чтобы разобраться в этом «почему» и связанных с ним проблемах, в наличии которых Сьюзан из реальной жизни никогда не признается. А как иначе читатель сможет получить для себя совет по управлению собственной жизнью?

Таким образом, настоящая цель главного героя (даже если она открылась благодаря случайному внешнему событию) назревала годами, хотя до этого момента герой мог и не догадываться о ее существовании. Вот почему его желание действовать зависит от внутреннего значения, которое он ей придает. Например, Норм хочет миллион долларов не только потому, что в то мгновение, когда он его получит, он сможет купить все, что захочет. Норм хочет денег, потому что всю свою жизнь верил, что большое состояние свидетельствует о жизненном успехе, хотя он, конечно, никогда в этом не признавался даже самому себе. Тем не менее его подстегивает именно это. Понять источник желаний вашего героя очень помогает ответ на вопрос, который часто задают себе актеры: какова моя мотивация? Потому что, как мы уже знаем, история заключается не в том, что происходит; она опирается на то, что события значат для главного героя.

Материал для изучения: «Эта замечательная жизнь»

Давайте разберем прекрасный фильм «Эта замечательная жизнь» – он бесподобен, и с этим согласится любой привереда. С самого начала очевидно, что цель главного героя Джорджа Бейли – уехать из Бедфорд-Фоллс. Почему? Потому что, как он сообщает своему отцу, мысль о том, что он всю жизнь проведет за перекошенным столом, убивает его. Он хочет совершить что-то значительное, что-то, что запомнится. Одним словом, для Джорджа остаться в Бедфорд-Фоллс равносильно провалу, а значит, если он останется, он проиграет при любом раскладе – это его внутренняя проблема, с которой он сражается. Поэтому у него есть серьезный мотив убраться оттуда. Эта мысль отражается во всем, что он делает. Вот с чем он борется всякий раз, когда что-либо препятствует его отъезду.

Кроме того, в Бедфорд-Фоллс Джорджа удерживают не внешние события, которые с ним происходят: это не смерть отца, не брат Генри, который не хочет наследовать кредитно-строительную компанию «Бейли», не проблемы с банком. То, что останавливает Джорджа, тоже кроется в его внутреннем мире: это его честность. Он не имеет права уехать, как бы сильно ему этого ни хотелось, потому что знает, что на него рассчитывают люди. Таким образом, все его внешние реакции на события питаются внутренней борьбой. Из-за этой борьбы он делает тот или иной выбор. Заметьте, что все это крутится вокруг факта, который мы узнали из нейрофизиологии: задача мозга – поставить себя на место другого. Джорджа мотивирует не то, что происходит во внешнем мире; причина всему – ответственность, которую он чувствует по отношению к другим людям, а также то, как он сам себя видит.

Главная награда, которую получает Джордж, также духовная. Поэтому не важно, что никто, кроме потрепанного, разочарованного в жизни старика Поттера, не знает, куда на самом деле делись $8000, и что никто никогда не докажет, что Джордж их не присваивал. Вдумайтесь: когда фильм заканчивается, все уверены, что Джордж все-таки мог их украсть и закопать в парке Бейли. Но это не важно, потому что на уровне сюжета восстановление его репутации – цветочки по сравнению с тем, что приобретает Джордж: внутреннее осознание того, что все его уступки не отняли у него жизнь, о которой он мечтал, – на самом деле, наоборот, они помогли ее добиться. Что еще важнее, Джордж прозревает до того, как все приходят к нему, чтобы выручить из беды. Если бы тем вечером его забрали в тюрьму, он бы уехал счастливым человеком.

Но его не забрали, потому что остальные герои ответили ему тем же; их настоящий дар также духовный. Да, на уровне сюжета они дали ему денег, чтобы он не попал в тюрьму. Но на самом деле они одарили его безоговорочной любовью – да, так банально. Всю свою жизнь он жил честно. И честно поступили все жители Бедфорд-Фоллс, когда узнали, что Джордж «в нокауте». Как говорит ему дядя Билли, когда Мэри всем рассказала, что Джордж в тупике, никто даже не поинтересовался, что случилось; люди были слишком заняты тем, что скребли по сусекам и спрашивали, чем могут помочь.

Пруст как-то заметил: «Единственное настоящее путешествие, обещающее открытия… не путешествие в дальние страны, а обретение [новых] глаз»{66}. Именно это и произошло с Джорджем Бейли: он посмотрел на свою жизнь новыми глазами и увидел вовсе не то, что ожидал. Он сделал открытие, которое часто делают главные герои: его внешняя цель и цель внутренняя все это время противоречили друг другу.

После определения внутренней цели нужно пересмотреть внешнюю

Очень часто внешняя цель героя меняется по ходу истории – порой именно этого читатель и хочет (помните Скарлетт?). В фильме «Эта замечательная жизнь» внутренняя цель Джорджа – изменить мир. Его внешняя цель – уехать из Бедфорд-Фоллс и начать строить мосты, небоскребы, словом, «совершать великие дела». Он думает, что одно означает другое. Фильм показывает, как любое новое событие мешает осуществлению его внешней цели: вместо того чтобы вершить великие дела, он все время поступает по совести. В самом конце он добивается своей внутренней цели, изменив жизнь многих людей, – так он понимает, что внешняя цель тоже достигнута. Он совершал великие поступки, куда более важные, чем строительство небоскребов. Таким образом, добившись своей внутренней цели, он пересмотрел внешнюю и, к счастью, понял, что достиг и ее.

Но до этого момента Джордж считает, что его внутренняя цель станет доступна только через достижение внешней. В реальной жизни такое случается редко. Скольким из нас приходит в голову мысль: вот сброшу 5 кг (внешняя цель), и моя жизнь станет прекрасна, а я буду счастливым человеком (внутренняя цель)? Нас питает вера, что мы получим два по цене одного, – достигни внешней цели, и внутренняя приложится – и мы худеем на 5 кг (липосакция и уменьшение желудка – довольно сложные и опасные способы это сделать). Но потом мы понимаем, что, увы, наша жизнь все еще не идеальна и мы стали еще менее счастливыми, потому что раньше по крайней мере могли мечтать о том, что однажды похудеем. Только тогда мы осознаем, как глубоко заблуждались, и начинаем выяснять, что же нужно делать, чтобы стать счастливым. Определив внешнюю и внутреннюю цели вашего героя, вы можете столкнуть их и накалить тем самым внешнее напряжение и внутренний конфликт до такой степени, что они будут двигать все повествование.

Истинная проблема: герой – сам себе злейший враг

Что нужно преодолеть герою, чтобы добиться внешней цели, предельно ясно – это двигающие сюжет препятствия, которые отделяют героя от успеха. А как насчет внутренней цели? Что препятствует ее достижению? Клин клином вышибают, а значит, ответ – внутренние препятствия, которые обычно выступают в форме эмоциональных и психологических барьеров, которые продолжительное время мешают достижению цели. Таким образом, это внутренняя проблема героя. Мы говорим о внутреннем страхе, который нашептывает «Что ты, черт возьми, делаешь?» всякий раз, когда герой сталкивается с очередной трудностью. И этот голос становится все убедительнее по мере того, как усложняются препятствия, пока в конце концов герой от него не избавляется, ведь если он продолжит свою болтовню, у него не останется ни одного шанса преодолеть последнее препятствие. В жизни человек может наглотаться антидепрессантов и наблюдать, как его проблемы затягивает дымкой, но в истории герой должен справиться с ними по старинке – самостоятельно и в здравом уме.

Чтобы создать эти внутренние препятствия, спросите себя: почему боится главный герой? Чего такого особенного он боится, что это не дает ему достичь своей цели? Сейчас, думаю, вы догадываетесь, что нельзя ответить: он боится потерять настоящую любовь, разориться или умереть. Даже если он точно этого боится. В конце концов, мы все боимся того же самого – это универсальные страхи, и они не говорят нам ничего такого, чего мы еще не знаем. Поэтому, несмотря на то что начало хорошее, это всего лишь начало.

О цели главного героя, которая порождает и определяет все его страхи, как и о его жизненном опыте, мы поговорим в главе 5. А сейчас давайте разберемся с самым очевидным страхом – страхом смерти. Я не виню вас, если вы сейчас думаете: «Ой, да ладно, разве это надо объяснять?» Это универсалия, вам ничего не надо «изучать», и так понятно, что последнее, что бы вы включили в список дел на сегодня, – это «отправиться в мир иной».

Все логично. Не собираюсь спорить. Я хочу уйти от этого подальше, потому что речь о другом. А именно вот о чем: что означает смерть для главного героя в данный момент? Например, не оставляет ли он кого-то, кто нуждается в нем сильнее, чем когда-либо? Нет ли чего-то такого, чего он не сделает, хотя поклялся могилой своей матери сделать? Какое обещание не сможет сдержать? Что он должен исправить, ради чего пытается дожить до рассвета? Ответы на эти вопросы помогут вам понять, какая причина скрывается за громким «ой!».

Да, все сводится к одному: что это событие значит для героя? Какова его настоящая цель? Поняв все это, вы сможете придумать герою особенную цель, а не очевидную (то есть универсальную), которую преследуем все мы.

Почему же тогда писатели все время наделяют своих героев универсальными проблемами? К сожалению, потому, что они частенько верят в один из самых распространенных мифов о писательской деятельности:

МИФ: Добавив внешних проблем – добавишь драматургии.

РЕАЛЬНОСТЬ: Добавив внешних проблем – добавишь драматургии; однако происходит это лишь в том случае, когда речь идет о чем-то, с чем должен столкнуться герой, чтобы решить внутреннюю проблему.

Этот миф с незапамятных времен поразил писателей и был ненароком увековечен бесчисленными пособиями о том, как выстраивать «приключения героя», которые гласят, что на определенных этапах истории могут происходить определенные события. В результате писатели создавали сюжеты с этими событиями, вместо того чтобы создавать героев, чей внутренний путь зависел от упомянутых событий. Такие истории строятся по внешнему принципу: писатели создают на пути героя препятствия согласно графику, а не потому, что эти препятствия – часть органичного сценария с нарастающим напряжением, который заставляет героя встретиться со своей проблемой лицом к лицу. Таким образом, события подстраиваются не под саму историю, а под готовую формулу.

Чтобы создать органичный и захватывающий сюжет, вы должны убедиться в том, что все события, происходящие с героем с самого начала, вытекают из его проблем (внешней и внутренней), которые он пытается решить. Так вы избежите распространенной ошибки: использовать универсальную «плохую ситуацию», чтобы придумать герою цель.

Я читала бесконечные рукописи, которые обнадеживающе начинались с резкого поворота: героиню только что бросил муж; герой едет на работу, как вдруг происходит сильное землетрясение; героиня не успела вернуться на туристический корабль и осталась в Венесуэле в одном купальнике и резиновых шлепанцах. Все это замечательно. Но, к сожалению, авторы помещали персонажа в сложную ситуацию исключительно для того, чтобы посмотреть, как будут развиваться события. Из-за того, что у героев и героинь не существовало давних потребностей, на которых можно было бы сыграть, они хотели всего лишь выпутаться из неожиданной сложной ситуации. Основное внимание в этом случае направлено на проблему, а не на героя. Естественно, что-то там происходило, но события влияли на героя только поверхностно. Поскольку мы понятия не имеем, какие у героя были особые желания, страхи или потребности, кроме понятной необходимости выбраться из сложившейся ситуации как можно скорее, мы не можем предсказать, как он отреагирует на то или иное событие. Разве что в общих чертах – представив, как бы любой нормальный человек повел себя в данном случае. А это, друзья мои, скучно. Почему? Потому что у каждого из нас есть четкое представление о том, как поведет себя «любой нормальный человек». Но где же в таком случае интрига? Мы читаем историю, чтобы узнать что-то новое. Нас нисколько не волнует, что бы сделал «любой нормальный человек», зато нам интересно, как поступит ваш герой, – интересно до тех пор, пока мы понимаем, что им движет.

Четкое представление о том, что значат для героя его особые цели и опасения, дает вам ориентир для построения сюжета. К примеру, давайте возьмем рукопись неудачного произведения, которое начинается с того, что муж главной героини от нее уходит. Вот что там было: жена Деб, огорошенная уходом мужа Рика, начинает строить новую жизнь и ни о чем не жалеет (а это очень плохо, потому что ее сожаления дали бы нам хоть какое-то представление об их браке, ее характере и сюжетной линии, связанной с этим персонажем). Проблема этой истории в том, что без объяснения причины, послужившей разрыву, Деб выглядела слишком спокойной, чтобы нас заинтересовать, – настолько спокойной, что читатель тут же задался вопросом, почему Рик ее бросил и зачем она вообще вышла за такого идиота. Забавно, что это было единственным сигналом того, что Деб не так проста, как кажется на первый взгляд, но эта мысль никак не развивалась, поэтому на протяжении всей истории их разрыв оставался просто событием, удобным для начала повествования.

Может, порвать рукопись на мелкие кусочки? Не обязательно. Давайте посмотрим, какое развитие могло бы быть у этой истории.

История неудавшегося брака Деб

Для начала предыстория Деб (об этом мы поговорим подробнее в следующей главе). Что, если бы Деб оставалась с мужем, потому что ей не хватало мужества признаться, даже самой себе, что она до ужаса боится жить самостоятельно? Тогда цель Деб не просто избежать неприятной ситуации, а справиться с проблемой, которая предвосхитила (если не повлекла за собой) ее нынешнюю дилемму. Теперь поменяем исходные данные: когда муж бросил Деб, ей пришлось проверить на практике, может ли она жить самостоятельно, несмотря на то что боится одиночества больше всего на свете. Это намного более важный и интересный вопрос, который тянет за собой массу других достойных изучения вопросов:

• По какой причине у Деб появился этот страх, мешающий ей быть уверенной в себе?

• Она вышла за Рика из-за страха?

• Она пыталась преодолеть свой страх?

• Она необдуманно вышла замуж, чтобы не пришлось себя испытывать?

• Может, из-за страха характер Деб стал пассивно-агрессивным и ужасное поведение Рика уже не выглядит таким однозначным, как на первый взгляд?

• А может, единственным, что ее удерживало в этом браке, были ежедневные попытки его сохранить, потому что они не давали Деб встретиться со своим страхом лицом к лицу?

Вы бы стали читать дальше, чтобы выяснить все это?

Но подождите-ка, теперь, когда мы наметили цель и обозначили страхи Деб, каким именно образом нам поведать о них на первой странице, чтобы не начать историю с фразы: «Деб родилась в 1967 году в маленьком домике…» Помните, не надо рассказывать на первой странице все о Деб и ее непростом положении, надо лишь намекнуть на то, что нам есть о чем рассказать. Наша цель – заставить читателя чувствовать, что он знает Деб и (что еще важнее) в достаточной мере за нее переживает, – тогда ему будет интересно выяснить, какие события произойдут дальше. А значит, нам необходимо создать еще два ощущения – того, что грядут серьезные перемены, и того, что все не то, чем кажется, – и сделать это нужно как можно быстрее. Давайте попробуем:

«Поставив на пол пакеты с продуктами, Деб вставила ключ в замочную скважину и обхватила себя руками. Нет, Рик ее не бил – если бы случилось что-то подобное, она бы тут же ушла. Было шесть вечера, она знала, что он уже дома. Наверняка включил телевизор. Будет ее игнорировать с таким усердием, как будто плывет против течения. Она подумала, что ненавидит его, – пульс ее участился. Прошел еще один серый день. Походы по магазинам, уборка, занятия спортом, как будто все это имело значение. Ей пришло в голову, что она впервые что-то почувствовала с тех пор, как угрюмый Рик ушел утром на работу. С подъездной дорожки донесся звук отъезжающей машины. Запах листьев, которые еще с осени гнили под тентом в углу двора. Она вдохнула, повернула ключ и пальцами ощутила щелчок. Дверь распахнулась, и Деб встретила тишина.

Дом был пуст. Рика не было. Мебели тоже. Ничего, кроме обычного белого конверта на каминной полке. На нем было аккуратно написано ее имя».

Вы видите ростки предыстории Деб, которые здесь посажены? Например, «Нет, Рик ее не бил – если бы случилось что-то подобное, она бы тут же ушла» говорит нам о том, что, по мнению Деб, Рик совершал по отношению к ней скверные поступки, но она могла стерпеть все, кроме побоев (все это предполагает, что у Деб рациональное мышление). Фраза «походы по магазинам, уборка, занятия спортом, как будто все это имело значение» говорит, что ее не занимала идея оставаться в хорошей форме, – может, Рик этого не замечал? Значение фразы «Она подумала, что ненавидит его, – пульс ее участился» вполне очевидно, однако вызывает интерес читателя. Далее это настроение снова проявляется: «Ей пришло в голову, что она впервые что-то почувствовала с тех пор, как угрюмый Рик ушел утром на работу» – беглый взгляд на характер Рика, по крайней мере с точки зрения Деб. Последующее описание звуков и запахов – не набор случайных проходных деталей: у каждой есть определенный подтекст. «С подъездной дорожки донесся звук отъезжающей машины» (очень скоро мы обнаружим, что Рик ее бросил; может, это он был в машине?); «запах листьев, которые еще с осени гнили под тентом в углу двора» (в точности как брак Рика и Деб, оставленный гнить на самом видном месте). И наконец вспомним, что мы обсуждали в главе 3: несмотря на то что история написана от третьего лица, нам очевидно, что мы пребываем в мыслях Деб и смотрим на происходящее ее глазами.

Отныне история Деб выглядит предельно ясной: это рассказ о противоречивой женщине, чей муж потерял к ней интерес и, возможно, отправился искать, «где трава позеленее». Или не отправился? Все, что мы имеем на данный момент, – это ее версия событий. А версия Рика? Что, если одна из проблем, которые надо преодолеть Деб, – полное непонимание того, что движет Риком?

Показательный пример: «Потрепанное сердце»

Фундамент повествования часто закладывает подобное недопонимание; поскольку Деб не телепат, она толкует то, что ей говорят зеркальные нейроны, которые основываются на ее мировоззрении и на том, как бы она поступила на месте Рика. Мы все так делаем. Кто-нибудь сделает или скажет что-то, что кажется обидным, и мы обиделись. Но иногда это обидное высказывание, которое движет сюжет, полностью противоположно тому, что подумал главный герой.

Проницательный роман Дженни Нэш «Потрепанное сердце» (Threadbare Heart) построен как раз на таком недопонимании. Главная героиня Лили замужем за Томом больше 25 лет. У них был счастливый брак, и Лили убеждена, что отлично знает Тома, что между ними существует близкая связь. На пятой странице, счастливая и уверенная, она решает съесть кусочек шоколада, прекрасно понимая, что из-за этого у нее может начаться мучительная мигрень. Заметив это, Том спрашивает, что она делает, и она просит его не беспокоиться: она готова к последствиям в виде головной боли. Она поражена его резкой реакцией и недвусмысленным заявлением, что ее головные боли были и остаются его проблемой и он хочет положить им конец. Неожиданно она начинает сомневаться, что знает его так хорошо, как думала, и мир кажется ей куда более опасным, чем раньше. Читатель немедленно разделяет с Лили ее беспокойство и остается на ее стороне на протяжении четырех страниц. А потом, на девятой странице, нам показывают воспоминания Тома об этом событии:

«Когда у Лили болела голова, он всегда за ней ухаживал и годами ни на что не жаловался. Но последние несколько раз боли были такими сильными, что он испугался. Он представил, как водоворот боли затягивает Лили глубже, чем когда-либо, затягивает так далеко, что до нее невозможно дотянуться. Из-за этого ему в голову лезли мысли о ее смерти и его одиночестве. Этого он вынести не мог»{67}.

Это прекрасный пример того, как «почему» меняет смысл события на 180° (это как раз та информация, которую читатель жаждет получить). То, что вызвало вспышку Тома, оказалось прямо противоположным тому, что мы подумали сначала. Это случилось не потому, что Том злился на Лили за то, что она рисковала слечь с головной болью; это случилось потому, что Том очень сильно ее любил и не мог вынести ничего такого – включая ее боль, – что могло бы их разлучить. По иронии судьбы Лили действительно знает Тома так хорошо, как она думает, но теперь не уверена в этом. Она больше не уверена, что знает, насколько сильно муж ее любит, но мы-то с вами знаем. И пока на протяжении всего романа Лили борется с сомнениями, мы можем измерить, насколько она продвинулась в борьбе с тем, что, как мы понимаем, является истинными чувствами Тома. Это возможно только потому, что мы угадываем мотивы и того и другого.

Перед нами тот самый проблеск чужих надежд и страхов, который делает историю увлекательной, – и это намного больше, чем просто развлечение. Сложно понять, чего от нас ждут окружающие. Сложно осознать, чего мы на самом деле хотим для себя (ну, кроме еще одной шоколадки с солью и карамелью). Истории не только дают нам возможность понять, как думают другие, они помогают понять, как думаем мы сами.

Глава 4: основные идеи

Вы знаете, чего хочет ваш герой? Чего он жаждет больше всего? Какой у него мотив, каков смысл его существования?

Вы знаете,почемуваш герой хочет того, чего хочет? Что такого особенного в достижении его цели? Вы знаете почему? Одним словом, в чем его мотивация?

Вам известна внешняя цель вашего героя? Что движет им? Остерегайтесь помещать героя в универсальную «плохую ситуацию», просто чтобы узнать, что он будет делать. Помните: достижение цели должно удовлетворять его давней потребности или давнему желанию, а процесс ее достижения должен заставить героя посмотреть в лицо своему глубоко укоренившемуся страху.

Вам известнавнутренняяцель вашего героя? Один из способов ее понять – это ответить на вопрос: что означает для героя достижение внешней цели? Как, по его мнению, повлияет достижение цели на его жизнь? Что, по его мнению, это о нем скажет? Прав ли он? Или две его цели, внутренняя и внешняя, противоречат друг другу?

Цель вашего героя заставляет его разобраться с давней проблемой или встретиться с давним страхом? С каким ужасом в глубине души ему предстоит столкнуться, чтобы достичь своей цели? Какое старое убеждение придется поставить под сомнение? Чего такого он всю жизнь избегал, с чем сейчас вынужден столкнуться лицом к лицу или, выкинув белый флаг, сдаться?

Глава 5 Ищем внутреннюю проблему героя

Моя жизнь полна ужасных несчастий, большинство из которых так никогда и не произошли.

Мишель де Монтень

Факт из когнитивной психологии:

Мы видим мир не таким, какой он есть на самом деле, а таким, каким его себе представляем.

Секрет писательского ремесла:

Вы должны знать наверняка, когда и почему мировоззрение вашего героя исказилось.

Когда мне было 5 лет, я закрыла глаза и подумала: интересно, я по правде невидимка? Я же ничего не вижу, как же можно увидеть меня? Да, решила я, я на самом деле исчезла. Я была в восторге и ужасно разволновалась. Чувствовала себя очень изобретательной. Разве я не была права? Прав ты или нет, ощущения одинаковые, как замечательно заметила в своей книге «На ошибках учатся» Кэтрин Шульц, журналист и самопровозглашенный «ошибковед». Я целыми днями разрабатывала план, как пройти по кухне с закрытыми глазами, ни во что не врезавшись, чтобы потихоньку стащить пару печенюшек. До тех пор, пока моя мать не спросила, какого черта моя рука делает в коробке с печеньем, и, выражаясь буквально и фигурально, этот вопрос открыл мне глаза.

Наши ошибки меняют наше видение мира. Ошибаемся мы отчасти из-за того, что ради выживания склонны давать вердикт всему, что увидели, – не важно, располагаем ли всеми необходимыми (или хотя бы какими-нибудь) данными или нет; отчасти потому, что наше когнитивное бессознательное порой очень ловко формирует наши неявные убеждения, которые затем организуют наш мир и управляют им{68}. И хотя это слабое утешение, не мы виноваты в своих ошибках – по крайней мере, не в смысле «ты прекрасно знаешь, что натворил». Большую часть времени мы этого не знаем. Согласно нейрофизиологу Джастину Барретту, наши неявные или «неосмысленные» убеждения – это наш режим «по умолчанию», постоянно работающий с нашими ощущениями и формирующий память и жизненный опыт{69}.

В результате, как только формируется одно из таких ошибочных неявных убеждений: каждый сам за себя; чем скромнее человек, тем сильнее он хочет тобой манипулировать, – мы живо начинаем неправильно толковать все, что происходит вокруг. Здесь все такие милые – надо быть осторожнее. И самое страшное: мы даже не осознаем, что делаем, пока кто-нибудь не покажет нам нашу ошибку, – и тут это неявное убеждение отправляется в сознание, где нам предстоит либо избавиться от него, либо хорошо постараться и дать ему разумное объяснение{70}.

Истории часто начинаются в тот момент, когда одно из давних убеждений героя ставится под сомнение. Иногда это убеждение стоит между героем и тем, чего он хочет добиться. Иногда оно мешает поступить правильно. Иногда это что-то, с чем герою надо справиться, чтобы выпутаться из сложной ситуации, пока не стало слишком поздно. Но будьте уверены: именно его борьба с «внутренней проблемой» движет сюжет. На самом деле часто сюжет сам по себе так хитро строится, что периодически загоняет героя в угол, так что у него не остается иного выбора, кроме как встретиться с проблемой лицом к лицу или собрать манатки и отправиться домой. События постоянно склоняют его к тому, чтобы пересмотреть свое прошлое, которое на вид (да и на ощупь) часто оказывается совсем не таким, каким казалось. Так же в жизни: настоящее регулярно вынуждает нас переосмысливать свою жизнь, и в итоге прошлые «события приобретают новую эмоциональную окраску… [и] факты приобретают новое значение»{71}. Как очень кстати заметил Томас Элиот: «Наше путешествие заканчивается тогда, когда мы возвращаемся к тому, с чего начали, и изучаем местность так, будто мы здесь впервые»{72}.

Отсюда возникает непростой вопрос: когда вы пишете историю, с чего лучше всего начать? Нет, ответом будет не с начала, с первой страницы и даже не с того, чтобы сесть за стол. Над историей лучше всего начинать работать задолго до того, как ваш несчастный ничего не подозревающий персонаж возникнет на первой странице. Лучше всего начать с того, чтобы выбрать момент задолго до начала действия в истории, когда герой впервые стал жертвой своей внутренней проблемы и его точка видения сместилась.

Поэтому в данной главе мы возьмемся за то, чего писатели часто стараются избегать: сначала узнавать своего героя, а уже потом рассказывать его историю. Для этого мы рассмотрим очень важные «за» и банальные «против» планирования. Почему так важно писать правильно сфокусированные биографии, которые потом, к счастью, сами подсказывают нужный план? И почему наиподробнейшая биография героя может навредить даже больше, чем полное ее отсутствие? А затем, чтобы не запутаться в отвлеченных рассуждениях, мы на примере разберем, как это сделать.

Вы не можете починить то, что не ломалось

Истории рассказывают о том, как люди справляются с проблемами, которых не могут избежать, – звучит просто, не так ли? Почему же тогда писатели так часто берутся за дело, не представляя, какие проблемы у их героя? Часто они предполагают, что это прояснится, если начать писать. Но если вы не знаете, что сломалось, как можно написать историю о починке? Такие писатели после первого редакционного примечания – «А о чем это вообще?» – получают второе: «Почему сейчас?», почему история начинается именно в этот момент, а не вчера, не завтра и не когда тетя Берта вернется с работы.

По иронии судьбы именно писатели, утверждающие, что составление планов и написание биографий мешает творчеству, начинают свою историю с того момента из прошлого персонажа, который, наоборот, надо было проработать; это момент, когда у героя исказилось мировоззрение и возникли желания, препятствующие его возвращению в прежнее русло. Эти писатели не понимают, что сама история вообще-то начинается гораздо позже, когда после долгого затишья ситуация доходит до крайней точки, не оставляя герою другого выхода, кроме как начать действовать. Эту мысль изящно выразил Оракул в разговоре с Оптимусом Праймом в мультфильме «Трансформеры: Битвы зверей»: «Семена будущего посеяны в прошлом»{73}.

Значит ли это, что вам действительно нужно для начала составить план своей истории? Да, похоже, что так. Но все в мире относительно. Давайте посмотрим на аргументы за и против.

Великий спор о планировании

Многие популярные писатели клянутся, что они способны писать, лишь с ходу бросившись в историю и вооружившись разве что примерным представлением о том, что будет дальше. Им доставляет удовольствие открывать для себя историю в процессе написания. Если бы они сразу все выяснили, интерес бы пропал, и само по себе написание текста показалось бы им ненужным.

Например, существует легенда (возможно, это неправда) об Эдит Уортон, чья рукопись сгорела почти сразу после того, как она закончила ее писать, после чего писательница заявила своему издателю, что не может переписать роман, потому что уже знает концовку. Роберт Фрост сошелся с ней во мнениях, сказав: «Если не удивляется писатель, то не удивляется и читатель»{74}. То же самое и с Робертом Паркером, который заявил, что не знает, чем кончится история, когда начинает ее писать{75}.

Но есть и такие писатели, как Кэтрин Энн Портер, чья философия полностью противоположна мнению мисс Уортон: «Если я не знаю, чем закончится история, я ее и не начинаю»{76}. Зато Джоан Роулинг тщательно продумала сюжет всех своих семи книг о Гарри Поттере к 1992 г., когда начала писать первую часть{77}. «Я потратила невероятное количество времени, тщательно продумывая все детали моего мира, – говорит она. – И у моих сюжетов всегда есть основа в виде плана»{78}.

Какой лагерь прав? Или это всего лишь доказывает, что каждый писатель сам волен решать, помогает ему план или мешает? Может быть, и так. Но опять же, на все это можно посмотреть и с другой стороны. Некоторые везунчики обладают врожденным талантом рассказывать истории, так же как другие – абсолютным слухом. Они могут наспех набросать перечень вещей для стирки, и он получится таким продуманным и прочувствованным, что вы будете рыдать над строками о плохо отсортированных носках. Если вы принадлежите к числу таких писателей, то я вам не нужна. Идите и побеждайте! Однако большинство писателей – включая и известных – выигрывает на том, что постепенно продумывает прошлое героя, прежде чем сесть за первую страницу (или после того, как несколько раз ее переписывали). Особенно потому, что это помогает избежать двух главных ошибок:

1. Наиболее распространенная проблема, о которой еще не говорилось, – писатели не выстраивают свои истории. Как им это сделать? Без заранее выбранного направления, исходя из противостояния внутренней проблемы героя и его давней мечты, они бредут по дороге бог знает куда, любуясь живописным пейзажем. Поэтому, когда писатель начинает проверять текст, он придумывает, что еще такого интересного должно произойти, допустим, на второй странице. Как только он там что-то меняет, все, что происходит потом, выглядит неуместным. Это называется «правка одной страницы», что, по сути, заставит вас начать с нуля.

2. «Эй, – думают многие писатели. – Я что, королевская особа? Я отлично понимаю, что придется кое-что переписывать. Все утверждают, что это неотъемлемая часть работы». Так оно и есть. Но в данном случае проблема куда существеннее. Очень сложно поверить, что первый набросок вышел в значительной степени не очень хорошо. Это одна из тех ошибок, которые сложно признать и за которые мы склонны себя оправдывать. Поэтому новый материал пишется в первую очередь с оглядкой на то, как он будет сочетаться с уже написанным, потому что наше подсознание встает на сторону того, что мы уже написали, а не самой истории. По иронии судьбы исправление первого наброска – обычно серьезный шаг назад: что было плоским, так и осталось плоским, однако теперь в нем еще меньше смысла.

Я уже убедила вас хотя бы попытаться составить план? Вот и отлично. Но пока перед вашим взором не возникли образы утвержденных списков, где все пункты пронумерованы римскими цифрами, – или еще хуже, пока думаете, что ко всем героям можно применить один и тот же подход в виде бесконечных «анкет», – позвольте мне показать, что составление плана может быть процессом творческим, вдохновляющим, требующим интуиции. Не говоря уже о том, что план может неожиданно оказаться намного короче, чем вы ожидали. Давайте разберемся почему.

МИФ: Узнать героя можно, только написав его полную биографию.

РЕАЛЬНОСТЬ: Биография героя должна содержать лишь факты, которые относятся к вашей истории.

При разработке персонажа возникает такое явление, как «слишком много информации». Я говорю не об информации слишком личного свойства. Такая информация – как раз то, что надо. Но лишние сведения повествованию не нужны. Тем не менее писатели все равно полагают, что понять героя можно, только заполнив подробную анкету, которая длиннее, чем сама книга, и ответив на приблизительно такие вопросы (должна заметить, что я не сама их выдумала):

• Герою нравится его второе имя?

• Если он решит позагорать у себя во дворе, какое полотенце он себе постелет?

• У него есть любимая комната?

• Какой цвет вызывает у него наиболее яркие ассоциации?

• У него есть родимое пятно?

• У него есть фарфоровый сервиз?

• Если у него есть родимое пятно, напоминает оно по форме Китай? (Ладно, этот я сама выдумала.)

• Как он относится к эвтаназии?

Несмотря на то что ответы на эти вопросы могут показаться интересными, скорее всего, они не имеют ни малейшего отношения к вашей истории. То же самое с биографией, которая описывает жизнь героя с самого рождения по настоящий момент. Прежде чем писать, нужно отсеять ненужную информацию, которой в биографии полным-полно. Проблема в том, что длинные биографии героев могут быть настолько исчерпывающими, что найти в них нужную информацию очень сложно. Необходимо искать только информацию, имеющую непосредственное отношение к истории, которую вы рассказываете. Если ваша история повествует о какой-то проблеме, то вам нужно найти корень этой проблемы, которая проявится уже на первой странице. Это значит, что, если Бетти виртуозно играет на арфе, однако это никоим образом не влияет на дальнейшие события, вам не стоит описывать годы утомительного обучения в музыкальной школе. Если вы это сделаете, то, скорее всего, надолго задумаетесь, в какой момент эта информация должна всплыть, когда на самом деле она вообще не должна всплывать, или, еще хуже, потратите уйму времени на написание побочной сюжетной линии, где Бетти сможет продемонстрировать свой талант на каком-нибудь корпоративе; в таком случае история забуксует, ведь этот факт никак не вяжется с событиями, о которых вы рассказываете. Чтобы жизнь медом не казалась, проблемы на этом не заканчиваются; история про арфу отпечатается у читателя в памяти, заставляя думать: «Ого, интересно, что означает эта игра на арфе?»

Вот почему во время написания биографии вашего персонажа важно выделить две вещи: событие в прошлом, которое исказило его мировоззрение и повлекло за собой появление внутренней проблемы, мешающей герою добиться своей цели; и момент, когда у него появилось желание этой цели добиться. Иногда у них одна и та же причина. Например, в фильме «Эта замечательная жизнь» это поворотное событие, где Джордж видит, как Поттер разоряет его отца. Из-за этого Джордж приходит к выводу, что не преуспеет в жизни, если останется в Белфорд-Фоллс (его мировоззрение искажается), он хочет добиться успеха, которого не было у его отца, и строить великие сооружения где-нибудь в другом месте. Затем история заставляет его пересмотреть свою точку зрения, пока он медленно приходит к осознанию того, что она, как и его внешняя цель, была ошибочной.

И хотя порой нам не показывают это поворотное событие, оно часто подразумевается, когда герой пытается устранить ущерб, который оно причинило. О нем вообще можно не упоминать: герой только подразумевает это событие своими поступками. Поэтому, хотя читатель и не был ему свидетелем, он чувствует, какой эффект оно оказывает на историю, потому что вы, писатель, так хорошо его себе представили, что смогли вплести во все действия героя.

Так что во время написания биографии персонажа ваша главная цель – найти эти поворотные моменты и наметить траекторию событий, которые они за собой повлекут, а затем увенчать это все дилеммой, вокруг которой крутится вся история. Если вы это сделали и по-прежнему умираете от желания детально расписать биографию героя, кто я такая, чтобы вас останавливать? И все-таки предупреждаю: если вы будете невнимательны, то некоторые интересные, но ненужные подробности могут сами пробраться в ваш текст. Хорошая новость в том, что моя книга поможет вам научиться отсеивать их, пока они не задушили вашу историю.

Но опять же, как только вы напишете биографии с правильным фокусом, вы можете ощутить страстное желание немедленно взяться за историю. Кроме цели, которую нужно постоянно держать в уме, когда вы разыскиваете поворотные моменты, скрывающиеся в прошлом персонажа, хорошо бы прислушаться к следующим четырем советам.

Что можно и чего нельзя писать в биографии героя

1. Всегда держите в уме совершенно очевидный (пока его обсуждаешь), но легко вылетающий из головы факт: история рассказывает о том, как что-томеняется. Все начинается определенным образом, но заканчивается по-другому – это называется «сюжетная линия». История разворачивается между «до» и «после». В этом промежутке все куда-то движется, и у читателя создается представление о том, что это все может привести к чему угодно. Поэтому, когда вы пишете биографию своего персонажа, вы ищете некое особенное до, которое привело к моменту, когда все неожиданно начало меняться. Это до послужит отличной почвой для событий, которыми вы потом наполните свою историю, и читатель узнает, как изменился герой. Посудите сами: бабочка может быть красива сама по себе, но еще красивее ее делает то, что раньше она была гусеницей. «До» – это ориентир, с помощью которого читатель оценивает, насколько герой продвинулся в сторону «после».

2. Не стесняйтесь копаться в душе у своих героев. Пусть приличия вас не останавливают. У вас должны быть идеи по поводу того, какой может быть их проблема, ведь об этом и предстоит писать. Задавайте им каверзные вопросы об их проблеме, вопросы очень личные. Выискивайте все хорошее, плохое, особенно мерзкое и грязное, – то, в чем они никому не осмелились бы признаться. Тут любые средства хороши. Вместо того чтобы разом охватить все недостатки персонажа, вам нужно взять в отдельности каждый изъян и рассмотреть его под большим увеличением через призму внутренней проблемы героя и его цели. Ваша цель – помочь ему стать полноценным персонажем из плоти и крови, который, как и мы, изо всех сил старается кое-как довести дело до конца. Суть истории – рассказать о том, о чем в обычной жизни мы не говорим вслух. Вот почему, когда разрабатываете прошлое вашего героя, вы безжалостно должны лишить его любого личного пространства, как бы жестоко это ни звучало. Конечно, герои могут его потребовать; они могут от вас что-то скрывать; они даже могут лгать вам. Но если вы позволите им держаться на расстоянии, если позволите от вас отгородиться, в конечном итоге история получится неправдоподобной. И не обманывайте себя; читатель все поймет. Мы не лыком шиты и, поскольку пользуемся собственным опытом, чтобы понять других людей – реальных или выдуманных, – прекрасно видим, куда вы нас заманиваете, когда начинаем читать вашу историю{79}. За этим к вам и обратились в первую очередь. Шаг в сторону, и мы потеряем интерес и пойдем смотреть, что там показывают по телевизору.

3. Не старайтесь писать хорошо. Отличные новости: биографии героев можно писать последовательно по пунктам, просто и даже скучно. Или, если нравится, непоследовательно прыгать от события к событию. Здесь у вас полная свобода. К тому же вам необязательно волноваться, хорошо ли написана первая строчка, зацепит ли она кого-нибудь или в нее понатыкано слишком много прилагательных. Вас должно интересовать только содержание; как оно выражено, совершенно не важно, – из него все равно может получиться великолепный текст. Возможно, потому, что биографии периодически помогают избавиться от фальши и от занудного придирчивого голоса в голове, подозрительно похожего на голос вашей учительницы из младшей школы, которая считала, что вы никогда ничего не добьетесь. Хех!

4. Пишите небольшие биографии для каждого из действующих лиц, даже если большая часть того, что вы написали, не войдет в повествование. Это очень важный этап процесса, потому что помогает откопать мотивацию героя, которая влияет на все его поступки, придавая им значение. Именно это имел в виду Фитцджеральд, когда сказал: «Характер в поступках» – то есть наши действия говорят, кто мы есть на самом деле, особенно потому, что, если вспомнить Газзанигу, «наши действия отражают наше непроизвольное интуитивное мышление или наши убеждения»{80}. Истории часто бывают о том, как герой осознает, что на самом деле заставило его совершать те или иные поступки, и в этот момент он либо торжествует, потому что оказался лучше, чем думал, либо пытается загладить вину, потому что не подозревал о том, какой он плохой.

Доводим план до ума: материал для изучения

Давайте же подтвердим слова делом и посмотрим, как развиваются переплетенные между собой крошечные биографии героев, которые неведомым образом сливаются в многообещающий план.

Вступление

Большинство писателей начинают с чего-то вроде: «Эй, а что бы случилось, если?..» Вступление может начинаться с чего угодно – с события из вашей собственной жизни, с чего-то, на что вы случайно наткнулись в газете, или даже с витания в облаках. Например: вы идете в кино. Актер, играющий главного героя, – стреляный воробей (читай: так стар, что за ним уже давно никто не охотится), а исполнительница главной роли – совсем юная пташка (читай: годится ему во внучки). По дороге домой вы злитесь. Почему, когда мужчина намного старше, это нормально, а когда старше женщина, то сразу «Гарольд и Мод»[3]? (Вспомните еще «Город хищниц»[4].)

Естественно, это не задело бы вас так сильно, если бы вам не было под сорок и вы не испытывали такое унижение от мысли, что увлеклись Колом, молодым актером, который играл сына престарелого героя. Вас заставляют краснеть даже собственные фантазии. А потом вы понимаете: вы не можете быть старше Кола даже на 13–14 лет, тогда как разница в возрасте между главными героями, вероятно, вдвое больше. Разве это справедливо? Но раз в реальной жизни вы вряд ли можете что-то изменить (в общем-то менять мир по своему желанию – еще какое витание в облаках), у вас остается единственно верный вариант: написать историю.

Вот пример вступления: что случится, если женщина под сорок встречает молодого актера, который уже давно ей нравится, и они безумно влюбляются друг в друга.

Прекратите смеяться. Это возможно. Вопрос в том, как это произойдет. Нет, я говорю не о навязчивом преследовании, гипнозе или слиянии разумов. А вполне серьезно. Добровольно. Значит, это работа, которая буквально создана для нас.

Отвечая себе «почему?»

С внешней стороны это история о том, как сорокалетняя женщина влюбляет в себя кинозвезду возрастом 26 лет. Но о чем это на самом деле? Что для нее означает его влюбленность? С какой внутренней проблемой ей придется справиться, чтобы хотя бы попробовать? Чтобы все это выяснить, придется копнуть поглубже. Кстати, что там у нее с личной жизнью? Пусть у героини будет ухажер, характер которого что-нибудь расскажет нам о ее внутренней проблеме. Как насчет очень милого, но скучного кавалера, который настаивает, чтобы она вышла за него замуж? И, черт возьми, она вполне это допускает. Почему? Потому что он «надежный». Означает ли это, что сейчас для нее совсем не время рисковать? Именно так все и обстоит. На самом деле это история о женщине, которая учится преодолевать страх перед риском и вынуждена выбирать между надежным, удобным будущим и возможностью чего-то по-настоящему волнующего, но без каких-либо гарантий.

Теперь можно взять наше вступление – может ли сорокалетняя женщина влюбить в себя мужчину намного младше? – и увязать его с темой: что случится, если женщина, которая никогда в жизни ничем не рисковала, отбросит наконец сомнения и мечты о надежной и удобной жизни? Иными словами: если не рискнуть с парнем, которого не знаешь, проведешь всю оставшуюся жизнь с парнем, которого знаешь. Теперь давайте немножко поработаем над материалом. Что мы поведаем о человеческой природе? Допустим: когда набираешься мужества, чтобы рискнуть, происходит что-то хорошее, даже если это не совсем то хорошее, которого ты ожидал. Отлично, теперь мы знаем, как созданный нами мир будет с ней обращаться.

Мы уже закончили с биографией героя и составлением плана? Нет. Откуда мы это знаем? Закройте-ка глаза. Что вы видите? Не очень много – отсюда еще одно маленькое полезное испытание.

Что в истории общее, а что частное?

Если вы не можете представить что-то в истории – это общее. Если можете – это частное. Все в вашей истории должно быть наглядным – мы еще подробнее поговорим об этом в главе 6. Общее в лучшем случае выражает объективную идею – нейтральную и бесполезную; частное персонифицирует идею, снабжает ее контекстом и оживляет. Как видите, разница большая.

Детали

Однако нам предстоит копать еще глубже. Например, эта женщина – давайте назовем ее Рей – какая у нее жизнь? У нее есть дети? На самом деле есть. Дочь. Значит, Рей разведена? Нет, мы же не хотим, чтобы рядом с нашей героиней ошивались всякие бывшие мужья? Будем считать, что Рей вдова. У нее есть работа? Нет. Муж Том оставил ей достаточно средств к существованию. Однако какая же в этом случае у нее может быть цель? Конфликт? Выглядит довольно-таки безжизненно. Нам не нужно описывать состояние, нам нужно запустить мяч в игру. Поэтому, если ее внутренняя проблема – страх рисковать, что в ее прошлом об этом свидетельствует? И кстати, что исказило ее мировоззрение?

Как насчет варианта: Рей мечтает стать художницей. Ее мать была художницей, Рей пошла по ее стопам. У нее дух захватывало, когда знакомые нахваливали картины ее матери, но она не замечала, что их никто не покупал. И однажды Рей услышала, как мамина лучшая подруга сказала соседу, что на самом деле картины ужасны, просто никто не хотел обижать художницу и говорить правду. Рей оскорбили эти слова, она подумала, что мать умрет от горя, если об этом узнает. Она не хотела бы когда-нибудь оказаться на месте матери. Поэтому собственные картины никогда никому не показывала, кроме родных и друзей. Она думает, что у нее есть талант. По крайней мере, она на это рассчитывает. Поэтому продолжает рисовать, но боится, что, показав картины профессионалу, обнаружит, что ее главный талант, унаследованный от матери, – самовнушение. Несмотря на это, она обещает себе, что обязательно отнесет их в галерею за углом (вот она – цель!). Но не сегодня. Так она жила последние десять лет. Вроде бы все получается.

Давайте проверим. Мы знаем, что внутренняя проблема Рей – страх рисковать. Ее спрятанные картины показывают проблему как «предшествующие условия». И поскольку проблема личная, читатели понимают, что, скорее всего, именно эту проблему героиня будет преодолевать (в смысле они будут этого от нее ожидать).

Далее обратим наши взоры к дочери Рей, которую назовем Келли. Зачем она нам понадобилась? Пока что обходились без нее. Вопрос заключается в том (и это относится ко всем побочным сюжетным линиям), как существование Келли влияет на линию главной героини? Оно толкает сюжет вперед? Может, нам стоит выстроить линию Келли так, чтобы она отражала жизнь Рей. Мы подробнее поговорим о побочных сюжетных линиях в главе 11; а сейчас достаточно упомянуть, что зеркальная побочная линия не должна буквально повторять главную по одной очевидной причине: она будет лишней (то есть скучной). Наоборот, она должна показать альтернативные пути решения проблемы, что идет главному герою на пользу, – в качестве назидательной сказки или же стимула что-то изменить в жизни.

Что вы скажете об этом: Келли 16, она играет на саксофоне. Играет довольно прилично. Настолько прилично, что ее приняли в Джульярдскую школу искусств[5] на бесплатное обучение. Но поскольку они живут, допустим, в Чарлстоне (Южная Каролина), ездить придется далеко. Поэтому у Рей есть все основания оставить Келли дома, чтобы она окончила школу, и не пускать в незнакомый город, где девочка никого не знает. К тому же как бы здорово Келли ни играла, ей никто не гарантирует успех, а жизнь музыканта так непредсказуема. Келли, естественно, очень хочется поехать. Отпустит ли ее Рей?

Отлично: мы создали зеркальную ситуацию. Теперь еще один момент, который вы всегда должны учитывать, копаясь в прошлом своих героев: конфликт. Особенно конфликт – часовую бомбу. Например, пусть у Келли будет всего неделя, чтобы ответить Джульярдской школе, принимает ли она их приглашение. Очень хорошо. Мяч в игре.

Так, что у нас с Томом, умершим мужем Рей? Что их отношения нам сообщают? Как они отражают то, что случится, когда Рей встретит Кола? И еще одна мысль: раз Кол намного младше Рей, почему бы не сделать Тома намного старше ее? Превосходное решение. Значит, Рей знает, что отношения, когда у партнеров большая разница в возрасте, в принципе возможны, хотя отношения, где женщина младше, снижают риски, которые имеют место в неравном браке.

Давайте подумаем теперь над противодействующей силой: что стоит у Рей на пути (помимо ее внутренней проблемы)? Начнем с общественного мнения – смехотворного предубеждения, что если молодой мужчина идет под руку со зрелой женщиной, то здесь замешаны деньги. Или, еще хуже, что она – «охотница», которая «наколдовала» хищный образ с помощью косметики, накачанных коллагеном губ и утянутого живота. Это мнение, которое обычно не высказывают вслух, будет затрагивать в истории все, в том числе и психику Рей. У нее сердце обрывается, когда она задает себе вопрос: что скажут люди? Вспомните, что они говорили о ее матери, а это были всего лишь картины.

Сойдет как противодействующая сила? Пока нет. Все еще слишком размыто, слишком общо. Конечно, это отразится на том, как будут реагировать люди на отношения Рей и Кола, но идея остается умозрительной. Закройте глаза, и вы ничего не увидите. Мы ищем более конкретное препятствие, нечто такое, что можно точно нарисовать в воображении. Рей нужно специфическое или/или, и желательно, чтобы один из вариантов предполагал возможность отношений с Колом, а значит, нам нужно подумать о ее парне, о хорошем, но несчастном Уилле, который зовет ее замуж. Рей не совсем понимает, почему до сих пор не согласилась на его предложение. Он стал бы идеальным отчимом для Келли, никогда не подвел бы семью, никогда не говорит Рей, что делать. Это не значит, что он не ожидает от нее традиционного поведения. Но почему бы и нет? До сих пор у нее была довольно традиционная жизнь. Однако Уилл не понимает, что чем сильнее давит на Рей, тем отчетливее она представляет себе другие возможности. Просто они спрятаны за дверью, которую она не осмеливается открывать. Это же означает риск. Она не знает, что ее ждет, если она решится. И потом, Уилл не такой уж плохой человек. Поэтому Рей обещает дать ему ответ в конце недели.

Превосходно. В игре уже два мяча.

И наконец, что там с Колом? Какая у него история? Какова его цель? Что за проблема стоит перед ним? Давайте напишем, что Кол стал знаменитым в 15 лет. Он буквально вырос перед камерой. Через два дня начинает сниматься в фильме, который из мегазвезды превратит его в идола, – так все говорят. Однако он подозревает, что создан не только для богатства и славы, и ему становится до ужаса грустно. Его уже тошнит оттого, что его узнают везде, куда бы он ни пошел. Он хочет исчезнуть на пару дней, чтобы продумать план дальнейших действий. Это цель, внутренняя проблема и третий мяч.

Ладно. Теперь мы знаем главных участников. Готовы ли мы начать? Давайте используем наш прием «широко закрытые глаза». Если вы закроете глаза, вы что-нибудь видите? Нет. Мы все еще в темноте за сценой. У нас есть Кто и Почему. Пока представление не началось, нам нужны Где, Как и Что будет происходить. Иными словами, нам нужен сюжет.

Придумываем что

Давайте нанесем следующий слой, отыскав место, где Кол и Рей могли бы столкнуться друг с другом. Что, если… у каждого из них имеется особое место? Что, если это одно и то же место? Хорошо, может, и сработает, тем не менее следует быть осторожнее. Кол и Рей не могут познакомиться случайно, поскольку их встречи требует сюжет. Мы ищем причину, по которой они одновременно отправляются в одно и то же место. Логично, не так ли?

Что, если семья Кола на летние каникулы всегда снимала домик на небольшом диком острове у побережья Северной Каролины? И это последнее место, где ему удалось побыть «самим собой» перед тем, как он прославился? Ну, допустим.

Пусть Рей обратила внимание на Кола, когда он впервые появился на экране и был еще подростком – то есть до того, как он приобрел нынешнюю популярность. Вскоре после того, как Рей прочла, что раньше семья Кола проводила лето на острове, она шутки ради решила узнать, сдается ли еще этот домик. Угадайте, что она узнала? Домик сдается. Поэтому последние несколько лет Рей, Келли и Уилл отдыхали именно там. Теперь у нас есть кое-что из прошлого Рей и Кола, что по нескольким причинам привязывает их к одному и тому же месту.

У нас есть место, где можно логично и правдоподобно столкнуть Рей и Кола, но мы не придумали, как их столкнуть. Мы же не хотим, чтобы на них пялились люди, по крайней мере до поры до времени. На самом деле будет лучше, если они успеют узнать друг друга наедине. Так давайте соберем воедино все, что уже знаем, и посмотрим, сможем ли мы придумать ответ.

Допустим… это конец лета. У Рей есть неделя, чтобы решить, выйдет ли она замуж за Уилла и отпустит ли Келли в художественную школу. Поэтому она остается одна на острове, а близких отправляет домой, чтобы привести мысли в порядок. Она понимает, что затея не лишена определенного риска. Остров опустеет. И уже почти сентябрь – сезон ураганов. Но после многих лет, когда она придерживалась безопасного маршрута, она выбирает рискованный путь.

А Колу мы поставим какие-нибудь сроки? Например, он должен дать официальный ответ о своем участии в том блокбастере. Но, как и Рей, ему нужно поразмыслить о своем будущем. Он знает, что его жизнь навсегда изменится, если он сыграет в этом фильме, поэтому ему требуется перерыв. Он хочет побыть в одиночестве, чтобы составить план дальнейших действий. А что может быть в данной ситуации лучше, чем последнее место, где он помнит себя счастливым? У него же есть остров. В конце концов остров уже опустеет; интересно, сложно пробраться в тот домик, который они снимали на лето, когда он был мальчишкой?

Заметьте, у обоих главных героев времени в обрез, но часы только начали тикать. Значит, мы нашли с чего начать. Каждый из них стоит на берегу «до» и смотрит вдаль, стараясь представить себе примерные очертания «после». История будет прокладывать себе тропинку между двумя этими пунктами.

У нас есть «Почему», «Где», «Как», «Когда» и «Кто». Закройте глаза, и вы увидите, как начинает вырисовываться история. Это идеально оформленный план, построенный по принципу иерархии, за который в школе ставят пятерку? Пожалуй, нет. Но вам этого плана достаточно, чтобы начать писать? Вполне возможно. Наша история уверенно пришвартовалась в «до», и все, что будет происходить дальше, зависит от тикающих часов, отсчитывающих секунды до грядущих событий; эти события заставят главных героев вытащить на поверхность страхи и желания, которые они давно смели под ковер. Напряжение будет нарастать, и читатель сможет предсказать, что произойдет дальше.

Мы знаем ответ на вопрос, с которого начали: что случится, когда женщина под сорок встретит молодого актера, по которому тайно сходит с ума, и они тут же безумно влюбятся друг в друга? Но это не все. Мы знаем нечто куда более важное. Оказывается, наша история не об этом. На самом деле она о том, преодолеет ли Рей свой страх рисковать и выставит ли свои картины, зная, что, несмотря на отзывы, у нее все будет хорошо. Это история о том, как понять, кто ты есть, и принять последствия, не говоря уже о таком бонусе, как возможность обрести истинную любовь. Это так, к слову.

Значит, мы расставили декорации, чтобы все это выяснить? Именно так. Как видите, план не отменяет спонтанность в творчестве. Вам не требуется знать, как конкретно закончится история, но вы должны знать, что в процессе событий поймет главный герой, – то есть как на него снизойдет озарение. А что, если у вас есть план, где расписана сцена за сценой? Как мы уже говорили в главе 2, не существует закона, обязывающего вас придерживаться такого плана. Иногда во время творческого процесса история сама собой неожиданно оказывается на неизведанной территории – и вы осознаете, что это новое направление привносит даже больше смысла, чем первоначальное. Естественно, в этом деле, как и в жизни, удача сопутствует подготовленным.

А лучшая подготовка к написанию истории – понять, как ваш герой смотрит на мир, а также где и почему он ошибается. Таким образом, у вас сложится четкое представление о мировоззрении героя, вы будете знать, как он толкует происходящее и реагирует на события. Когда начнется история, это позволит вам построить такой сюжет, который заставит героя пересмотреть все то, что он считал абсолютной истиной. Вот о чем на самом деле ваша история, и вот что захотят узнать читатели, зачитываясь вашей книгой ночи напролет.

Глава 5: основные идеи

Вы знаете, почему ваша история начинается там, где начинается? В какой момент часы начинают тикать? Что заставляет вашего героя действовать вне зависимости от того, хочет он этого или нет?

Вы знаете, откуда взялись страхи и желания вашего героя? Вам понятна его внутренняя проблема? Вы можете связать ее с определенными событиями в его прошлом? Вы знаете, как его внутренняя проблема будет мешать осуществлению его желания с того момента, когда начнется история?

Вы заставили своих персонажей раскрыть вам самые потаенные и темные уголки их души? Не хочу делать из вас «Большого брата», но, если ваш герой что-то скрыл, мы поймем. Поверьте.

Когда вы пишете биографию вашего героя, в ней достаточно частного? Когда вы закрываете глаза, вы можете точно представить себе, что происходит, или ваши идеи все еще слишком общие? Если вы не можете нарисовать их в своем воображении, у вас не будет ориентира, чтобы оценить, насколько продвинулся герой. Не бывает «после» без «до».

Вы знаете, куда движется история? Это не значит, что вы должны знать, чем все кончится, когда пишете первое слово (хотя идея неплохая). Но до тех пор, пока вы хотя бы примерно не представляете, куда направляетесь, как вам удостовериться в том, что здесь, на первой странице, вы посеяли семена того, что произойдет в будущем?

Глава 6 История в подробностях

Совет молодым писателям, которые хотят преуспеть без лишних проволочек: не пишите о человеке вообще, пишите о каком-то человеке.

Элвин Уайт

Факт из когнитивной психологии:

Мы не мыслим абстракциями; наше мышление строится из конкретных изображений.

Секрет писательского ремесла:

Все умозрительное, абстрактное и общее должно приобрести материальное воплощение в борьбе героя.

Я уже слышу, как вы говорите: «Погодите-ка». Некоторые люди размышляют абстрактно. Ученые, математики, гении, как Альберт Эйнштейн, например. Он вывел формулу E = mc2 не из-за того, что читал Джейн Остин. Нет, он додумался до этого, когда вспомнил, что ребенком воображал, как катается верхом на луче света. А теория относительности? Он представил, можно ли уронить монетку в стремительно падающем лифте, не придавая ей дополнительного ускорения и не подкидывая ее перед этим в воздух, я полагаю. Вот как сам Эйнштейн описывал свой мыслительный процесс: «Мои способности связаны не с математическими расчетами, а скорее с визуализацией различных действий, вероятностей и их последствий»{81}.

По мне, так это и есть повествование. И ключевое слово тут – визуализация. Если мы не можем что-то представить, мы не можем это почувствовать. «Изображения, так же как и разум, передают эмоции», – говорит Стивен Пинкер, который продолжает называть изображения «невероятно конкретными»{82}.

Абстрактными понятиями, обобщениями и отвлеченными идеями увлечь сложно. Потому что мы не можем их представить, прочувствовать и таким образом на себе испытать. Нам приходится очень сильно на них сосредотачиваться – и нашему мозгу это не очень-то нравится. Мы склонны считать отвлеченные понятия невероятно скучными. Вот как это объясняет Майкл Газзанига: «Даже если все ваше внимание обращено на что-то, этого может быть недостаточно, чтобы это что-то осознать. Вот вы читаете статью о теории струн, ваши глаза сфокусированы на словах, вы проговариваете их вслух, но вы все равно не осознаете ее, а может, никогда и не осознаете»{83}.

В то же время история берет общие понятия и делает их конкретными, так что мы можем все это примерить на себя. Помните, что мы склонны моментально оценивать окружающую обстановку, исходя из того, безопасна она или нет? Поэтому смысл истории – переводить общее в частное и показывать нам, что оно значит, на случай если мы когда-нибудь столкнемся с ним лицом к лицу в каком-нибудь темном переулке.

Единственная возможность для нас понять абстракцию – это увидеть ее. Как говорит Антонио Дамасио: «Вся ткань сознательного мышления соткана из одних и тех же нитей – изображений»{84}. Нейрофизиолог Вилейанур Рамачандран с ним согласен: «Людей отличает способность визуализировать. Наш мозг умеет проецировать внутреннюю мысленную картину или модель мира, в котором мы можем отрепетировать предстоящие действия, не рискуя нажить неприятности в мире реальном»{85}. Все это сводится к тому, что я безмерно люблю повторять: история состоит из подробностей.

Тем не менее писатели часто рассказывают целые истории «в общем», как будто их идеи сами по себе увлекательны или, еще хуже, потому что авторы пали жертвой ложного представления о том, что читатель сам должен додумывать детали. Поэтому в данной главе мы определим разницу между общим и частным; узнаем, почему в историях так часто не хватает частностей; посмотрим, в какой момент писатели неосторожно роняют мяч; и разберемся, почему наличие слишком большого количества деталей почти так же вредит, как их недостаток. Наконец мы разрушим миф о том, что осязаемые детали мгновенно вдыхают в историю жизнь.

Общее против частного

В октябре 2006 г. во всем мире умерло около 6000 человек из-за наводнений, вызванных ураганами.

Отвечайте не задумываясь: что вы почувствовали, когда прочитали это предложение?

Мне кажется, вас немного смутил этот вопрос.

Теперь представьте себе водяной вал, надвигающийся прямо на маленького мальчика, который отчаянно хватается за свою обезумевшую от ужаса мать. Она пытается его успокоить и шепчет: «Не бойся, милый, я здесь, я тебя не отпущу». Она чувствует, что он доверчиво расслабился за оглушающе беззвучную секунду до того, как вода вырвала его у нее из рук. Его крики среди какофонии разрушения – деревья, вырванные с корнем из земли, разбитые всмятку машины – будут преследовать ее до конца жизни. Крики и выражение ужаса у него на лице, когда вода его уносила. «Я тебе доверял, – казалось, говорило оно. – А ты меня отпустила».

Что вы чувствуете теперь? Ответ на этот раз предельно ясен. История о том, как наводнение уносит маленького мальчика, причиняет намного больше душевных страданий, чем информация о 6000 неизвестных, которые погибли в различных наводнениях, не так ли? Я не говорю, что вы не должны сочувствовать всем жертвам наводнений и их семьям. Но скорее всего, прочитав предложение, с которого начался раздел, вы мало что почувствовали.

Не переживайте. Это не психологический тест, раскрывающий ваши глубинные патологии; скорее это тест, показывающий, как мы, люди, обрабатываем информацию. Как бы парадоксально это ни звучало, даже самые тяжелые и страшные события, изображенные слишком общо, вызывают не самые сильные эмоции, так что легче вообще не обращать на них внимания, будто их и не было. Почему? Потому что нам надо остановиться и подумать об этом, чтобы «вручную» сделать то, что должна делать история: превратить общую информацию в частную, чтобы она вызвала у нас эмоции. А зачем вам это делать? Как говорит Дамасио: «Смышленый разум еще и очень ленив. Если он может сделать меньше вместо того, чтобы сделать больше, он так и поступит, ведь он придерживается философии минимализма, это его религия»{86}. Поскольку ваш мозг, возможно, интересуют вещи куда более существенные, – такие как, например, почему ваш супруг (супруга) сегодня опять вернулся (вернулась) домой поздно, вы вряд ли будете утруждать себя визуализацией. Что, простите? Ужасное наводнение несколько лет назад? Вы уже ничего не можете с этим поделать, к тому же новость о наводнении просто испортит вам настроение, а у вас и так достаточно проблем с мужем-болваном, ведь ваша матушка вас предупреждала, но вы не слушали ее. Что? Наводнение? Это вы ко мне обращаетесь?

Смысл в том, что, если я попрошу вас кое о чем подумать, вы можете отказаться. Но если я заставлю вас кое-что почувствовать? Теперь вы уже обратили на меня внимание. Чувство – это реакция; наши чувства говорят нам о том, что имеет значение, а мыслям не остается ничего другого, кроме как за чувствами следовать{87}. Факты, которые на нас не влияют – напрямую или потому, что мы не можем представить, как они повлияют на других, – нас не касаются. Это объясняет, почему персонифицированная история оказывает бесконечно большее воздействие, чем безличные обобщения, хотя такие обобщения могут охватить в тысячи раз больше. В действительности смысл общего понятия доходит до читателя только через персонификацию. Иначе, как сказала Скарлетт, мы подумаем об этом завтра – другими словами, через неделю после никогда, учитывая, как много энергии должен потратить наш мозг на размышления о чем-то, что эмоционально нас не затронуло.

Сначала чувствуем. Потом думаем. В этом магия истории. История берет общую ситуацию, идею, нечто и персонифицирует их с помощью подробностей. История берет весь ужас чудовищного факта истории – холокоста – и иллюстрирует его через одну личную драму – «Выбор Софи». Таким образом, это тяжелое, невыносимое, но значительное явление с непостижимой бесчеловечностью показано через его влияние на одного человека – на мать, которой нужно решить, кого из двоих любимых детей спасти. Поскольку мы в шкуре Софи, мы чувствуем всю мощь этих событий: холокост, неописуемая жестокость, ее окончательное решение. Нам не просто рассказали, как это было; мы сами это пережили.

Подробно о подробном

Прежде чем мы выявим общие места, которые могут подточить изнутри вашу историю, нам нужно понять, как они выглядят. Ответ прост: универсальное никак не выглядит, вот в чем вся суть. Универсальны общие понятия, эмоции, реакции или события, которые не отсылают нас ни к чему особенному. Например, писать, что «Тревор хорошо провел время», и не сказать, что именно он делал или что означает «хорошо провести время» в его представлении, – значит писать общо. Говорить, что «Гертруда всегда хотела открыть свое дело», но не разъяснять, что это за дело, почему оно ей интересно и почему она до сих пор, собственно, его не открыла, – также значит писать общо. Отвлеченные идеи – хитрые чертята. Они выпрыгивают перед историей и опускают занавес, отгораживая читателя. Вот конкретный пример того, как может быть досадно, если абстракции проберутся в вашу историю и завладеют ситуацией:

ДЖЕЙК: Кейт, мы уже давно работаем вместе.

КЕЙТ: Целую вечность.

ДЖЕЙК: И я всегда жду от тебя – ох, как бы это сказать? Чего-то особенного.

КЕЙТ: Спасибо, Джейк.

ДЖЕЙК: К сожалению, твоя работа над этим проектом пока не очень.

КЕЙТ: Но я выкладываюсь как могу.

ДЖЕЙК: Я не спрашиваю тебя, сколько ты работаешь. Я говорю о качестве твоей работы и отсутствии прогресса. Ты забыла, что это самый важный проект нашей фирмы? Все зависит от него. Я дам тебе несколько дней, но, если ты никуда не продвинешься, буду вынужден понизить тебя до твоей прежней должности.

КЕЙТ: Поверить не могу, что ты даже мысли такие допускаешь, учитывая то, что случилось в апреле.

ДЖЕЙК: Я все сказал! Теперь возвращайся к работе, пока я не пожалел о своем решении.

Любому писателю очевидно, что эти два персонажа переживают напряженную, раскрывающую конфликт сцену. Легко представить, как пальцы автора скачут по клавишам, как он придает голосу Кейт нарастающую тревогу, а голосу Джейка скрытое раздражение. И, естественно, мы тоже чувствуем тревогу и раздражение, потому что понятия не имеем, о чем герои разговаривают.

Материал для изучения: Уолли и Джейн

Давайте попробуем найти недостатки в расплывчатом предложении, которое еще лучше покажет нам, что такое неопределенность:

«Джейн знала, что Уолли известен своими мерзкими выходками, поэтому, когда он во всеуслышание прокомментировал ее появление, она еле сдержалась, чтобы не врезать ему».

С первого взгляда это предложение кажется вполне разумным, и оно таким и будет, если в следующем предложении нам ответят на вопросы, которые появились после этого прочтения. К сожалению, следующее предложение обычно наполнено такими же туманными обобщениями. Запомните его, сейчас мы подробно покопаемся в том, что это предложение нам не сообщает.

Мы не только не знаем, что за мерзкие поступки совершил Уолли, мы даже не знаем, что Джейн подразумевает под мерзким. Может, Уолли поджигает бездомных кошек? Это было бы действительно мерзко. И это сказало бы нам кое-что об Уолли. А может, Уолли проводит время с детишками из бедных районов города, что Джейн и ее высокомерные друзья считают непростительно мерзким? Это сказало бы нам кое-что о Уолли и Джейн.

Учитывая, что все произошло «во всеуслышание», как отреагировали остальные? Ну, это зависит от того, кто там еще был. Они сталевары? Старшеклассники? Незнакомцы в метро? И даже если бы мы точно знали, кто они, мы все равно не можем догадаться, как они отреагировали на комментарий Уолли, потому что не знаем даже, что это был за комментарий.

Перед тем как мы дойдем до того, что сказал Уолли, разберемся со словом «комментарий». Уолли прокомментировал ее появление. Грубо прокомментировал? Может, это был флирт? Мы не знаем. Мы знаем только то, что Джейн это совсем не понравилось. Он спросил, не поправилась ли она? Он сказал ей, что не надо носить обтягивающую футболку с глубоким вырезом, на которой стразами выложено слово «сочная», если она не хочет, чтобы он пялился на ее грудь? А может, ее желание врезать связано с тем, что он вообще с ней заговорил, ведь она королева выпускного балла на встрече выпускников, а он чокнутая слащавая макака. Мы не знаем правды, а если попытаемся догадаться, мы ни за что не поймем, правы мы или нет. Так что, независимо от того, до чего мы додумаемся, это как выиграть в лотерею, да и шансы получить удовольствие от такого чтения столь же малы.

Такая же путаница происходит и с «врезать». Джейн удержалась от того, чтобы ударить Уолли в челюсть? Или она хотела игриво похлопать его по попке? Или, может, «врезать» на сленге значит поцеловать, потому что на самом деле он сказал: «Детка, ты прекрасно выглядишь» – и Джейн растаяла от этих слов, потому что была влюблена в него с тех самых пор, как узнала, что он поджигает кошек, а это, оказывается, и ее любимое занятие? Возможности простираются, как сказал бы Базз Лайтер, «на бесконечность и дальше». Шансы на то, что читатель угадает правильный вариант, сводятся почти к нулю:

«Джейн знала, что Уолли любит есть червяков, а потом блевать ими на всех, кто наблюдает за его „спектаклем“, поэтому, когда он назвал ее неженкой прямо перед всей детсадовской группой, она решила не бить его в живот и простить его дурачество».

Проблема обобщений в том, что они настолько неопределенны, что не создают движение. Поскольку обобщения не сообщают нам ничего особенного о том, что происходит сейчас, мы не можем предсказать, что произойдет дальше. У нас не случается приятного выброса дофамина и не возникает любопытства, которое заставило бы нас продолжить чтение.

Смысл в том, что обобщения не способны создать заметных последствий, а значит, истории некуда двигаться. Вместо этого происходит еще больше непонятных событий, которые запутывают еще сильнее, а потом читатель бредет к холодильнику перекусить, осознав, что история вызвала кучу вопросов, на которые вряд ли найдутся ответы.

Почему писатели пишут расплывчато?

Очень редко писатели сами понимают, что пишут неопределенно, несмотря на то что иногда, как мы сейчас увидим из нижеприведенного списка, они делают это нарочно. Они доверяют свою историю универсалиям по трем главным причинам:

1. Писатель очень хорошо знает свою историю, но не осознает, что доступные ему идеи кажутся читателю совершенно запутанными. Поэтому, когда он пишет «Рене посмотрела на Осгуда в обтягивающих джинсах, на его взъерошенные волосы, на его жалкие кеды и хитро улыбнулась», он понятия не имеет, что мы сразу думаем: что значит – хитро? Что стоит за этой улыбкой? Она знает, что Осгуд – надменный позер, а не обыкновенный хипстер, которым прикидывается? Он мужчина ее мечты, и сегодня вечером она собирается ему все рассказать? Она беременна от Акселя, но Осгуд никогда об этом не догадается? Писателю даже в голову не приходит рассказать про это нам; из-за того, что он точно знает, откуда взялась эта «хитрая улыбка», он полагает, что в курсе и мы.

2. Писатель не знает в достаточной степени свое произведение, поэтому, когда Рене вскидывает подбородок и одаривает Осгуда хитрой улыбкой, этого требует сюжет. Если вы скажете об этом писателю, он недоуменно на вас посмотрит и ответит: «Погоди, ты хочешь сказать, ей нужна более существенная причина?»

3. Писатель хорошо знает свою историю и осознанно не сообщает читателю, почему Рене хитро улыбнулась, так как боится, что в таком случае «расскажет слишком много». Об этом зачастую неуместном страхе мы подробнее поговорим в главе 7, когда будем обсуждать «разоблачение», поэтому в данный момент я не хотела бы «рассказывать вам слишком много».

Не важно, из-за чего это происходит: из-за того, что писатель знает слишком мало или слишком много или вообще делает это нарочно, – писать непонятно не лучшая идея. Поэтому, чтобы помочь вам разобраться, куда в вашей истории закралась неопределенность, вот вам краткий список мест, где ее имеет смысл разыскивать.

Шесть случаев, когда не хватает «подробностей»

1. Особаяпричина, по которой персонаж что-либо делает. Как и многое в жизни, начинается все иной раз очень многообещающе: «Холи свернула на аллею, радуясь, что в который раз избежала встречи с Сэмом». Прекрасно получилось, верно? Проблема в том, что, если к этому моменту мы еще не узнали, почему Холи избегает Сэма, история покажется нам плоской. Может, он преследует ее с 1967 г., или она тайно в него влюблена и не хочет, чтобы он увидел ее с плохой укладкой, или она задолжала ему денег. Кто знает? Все эти варианты предполагают разные сценарии, каждый из которых может помочь нам понять, что происходит в данный момент, и предсказать, что произойдет дальше. Без подробностей мы ничего не поймем.

2. Нечтоособенное, что должно быть истолковано с помощью метафоры. Добавим интересный факт ко всему тому, что мы уже знаем: мы мыслим не только историями и изображениями, но и метафорами, как заметил когнитивный лингвист Джордж Лакофф{88}. С помощью метафор наш разум «излагает абстрактные понятия конкретными выражениями»{89}. Верите вы или нет, мы произносим шесть метафор в минуту. «Цены взлетели». «У меня сердце упало». «Время вышло». Метафоры настолько распространены, что мы едва ли их замечаем. Однако литературная метафора – совершенно иной прием: она всякий раз выражает нечто новое. Литературная метафора не стерта; ее смысл в том, чтобы ее было заметно{90}. Процитирую замечательное определение Аристотеля: «Метафора – это называние одного предмета именем другого»{91}. Проблема в том, что иногда писатель так увлекается созданием яркой и запоминающейся метафоры, что забывает сообщить, а «что», собственно, он сравнивает. Вот вам пример:

«У Сэма внутри что-то рвалось; он чувствовал, как трещит по швам. Он представил, что это потрепанный бейсбольный мяч, чей шов похож на подлую улыбку. Хотя, как только этот шов лопнет, он превратится в нечто иное, покрытие облезет, обнажая что-то уродливое и странное, что-то, что никогда не ожидаешь найти в самом сердце некогда блестящего и вызывающего предвкушение игры бейсбольного мяча».

Написано впечатляюще, но не увлекательно, поскольку мы понятия не имеем, к чему относится определение «уродливое и странное» или что еще может иметь в виду автор, кроме смутного и неточно описанного состояния, которое собирается разорвать Сэма, как бейсбольный мяч. Метафоры выполняют свою работу, только когда мы точно знаем, на что они должны пролить свет. В противном случае, несмотря на то что в предложении будто бы сообщается что-то очень важное, мы откладываем книгу с мыслью: я уверен, это очень важно, но я не могу понять, что это. Мы ни на секунду не должны задумываться о том, чтобы расшифровать метафору. Она должна быть «доступна» целиком, то есть понята моментально, без остановок в процессе чтения. К тому же метафоры нужны для предоставления новой информации и свежих догадок, а не для того, чтобы просто иначе описать вещи, которые мы уже знаем, и не важно, насколько это будет поэтично.

3. Особенныевоспоминания, которые ситуация вызывает у главного героя. Вот вам еще одно замечательное начало:

«В тот же момент, когда Сэм кинул в Холи старый вонючий бейсбольный мяч, он понял, что это было ошибкой. Если бы он только выучил урок, полученный во время незабываемой одиннадцатой подачи в лагере для трудных детей на озере Уиннатонка летом 1967 года, – но он, к сожалению, не выучил».

Тут мы думаем: постойте, а что за урок? Почему подача была незабываемой? Без подробностей – что именно все-таки случилось в 1967-м – мы не понимаем, чему должен был научиться Сэм, как это связано с событиями в настоящем и что это нам рассказывает о происходящем между Сэмом и Холли. Поскольку у читателя нет никаких прямых отсылок, лучшее, что он может предпринять, – что-нибудь выдумать. Это раздражает сильнее, чем кажется, потому что читатель уже не сможет узнать, прав он или нет. Еще хуже, раз уж шансы читателя вообразить себе подробности, которые писатель опустил, равны шансам выиграть в лотерею, он вообразит себе совсем не ту историю, которая подразумевалась автором.

4. Особеннаяреакциягероя на важное событие. Давайте-ка еще немного понаблюдаем за Холи и Сэмом.

«Сэм боялся, что Холи заметит, что он опять преследует ее с бейсбольным мячом в кармане, и не только не оценит их сегодняшний ужин со спагетти, но и покажет судебное предписание о запрете их общения. Он очень сильно переживал, поэтому не заметил, что она остановилась завязать шнурок, и наткнулся на нее. Теперь она точно знала, что он за ней следит, никуда от этого не денешься.

На следующий день Сэм отправился на работу в надежде, что начальник будет в хорошем настроении, потому что Сэм хотел просить его о повышении…»

Теперь мы думаем: «Эй, подождите минутку, разве Сэм не переживал о том, что случится, когда Холи узнает, что он ее преследует? Какие он делает выводы? Чем все кончилось? Каковы последствия? Что он чувствует? Скажите мне что-нибудь, ну хоть что-нибудь!» Что еще хуже, мы знаем, что Сэм серьезно беспокоился, и отсутствие с его стороны какой-либо реакции заставляет задуматься, а реален ли он вообще. Ого, может, пришельцы уже действительно среди нас.

Понимаю: кажется, что пример несколько надуман, тем не менее проблема эта удивительно распространенная. Почему? Я предполагаю, что, как только автор подробно рассказал нам, что значит Холли для Сэма, он решил, что мы прекрасно понимаем чувства Сэма, так зачем же тратить время и проговаривать их вслух? Но, несмотря на то что в целом мы способны представить чувства Сэма, – произносите вместе со мной: история в подробностях.

Смысл в том, чтобы герои реагировали на происходящее по каким-то своим причинам, понятным в момент их действий. Конечно, здесь могут быть замешаны причины и более глубинного характера, о которых мы можем пока ничего не знать. На самом деле настоящая причина может оказаться прямо противоположной тому, что кажется причиной в момент действия. Но если вы хотите, чтобы ваши читатели вас не бросали, реакция должна быть всегда. Особенно это относится к тем ситуациям, когда нас убеждали в том, что грядущее событие значительно повлияет на героя, а в итоге он и бровью не повел. Еще один повод запомнить, что история заключается не в том, что происходит; она заключается в том, как ваши герои реагируют.

5. Специфическиевозможностиразвития событий, которые проносятся в голове у героя, когда он пытается понять происходящее. Это вырвано прямо со страниц нашей универсальной истории:

«Холи поняла, что Сэм преследовал ее все эти годы. "Зачем он вообще это делает и на что ему сдался этот бейсбольный мяч?" – удивилась она, напрягая мозги, чтобы придумать ответ, но в итоге не нашла ни одного подходящего объяснения».

На сей раз мы думаем: «Стойте; можете хотя бы намекнуть на то, что она предполагала? Что пронеслось у нее в голове, пока она напрягала мозг?»

Чтобы посмотреть на то, сколько всякой информации можно передать с помощью размышлений героя, пока он не нашел нужный ответ, привожу наглядный пример в виде отрывка из книги «Странные сестры» (The Weird Sisters) Элеонор Браун:

«Она вспомнила, как один из ее парней однажды непринужденно спросил ее, сколько книг она читает в год.

– Несколько сотен, – ответила она.

– Но где ты находишь для этого время? – ошеломленно спросил он.

Она прищурила глаза и обвела в уме взглядом шеренгу возможных ответов, которая выстроилась перед ней. Потому что я не просиживаю часами перед телевизором, жалуясь, что там не показывают ничего интересного? Потому что не трачу воскресенье на общение с говорящими перед, после и во время компьютерных игр головами? Потому что вечерами не пью дорогущее пиво и не "меряюсь членами" со своими собутыльниками? Потому что, когда я стою в очереди, занимаюсь в спортзале, еду в поезде, обедаю, я не жалуюсь на то, что мне приходится ждать, уставившись в пустоту, и не восхищаюсь своим ликом на всех доступных отражающих поверхностях? Я читаю!

– Не знаю, – сказала она, пожав плечами»{92}.

Мне нужно что-то добавить?

6. Особоеобоснованиетого, почему герой передумал. Вернемся тем временем к нашей универсальной истории:

«Как только она поняла, что Сэм ее преследовал, она зареклась, что никогда в жизни не будет есть вместе с ним спагетти. Но когда он написал ей, что вода уже закипела и у нее осталось восемь минут, чтобы добраться до его дома, в противном случае паста превратится в кашу, она, как ни старалась, не смогла перебороть себя и ответила: «Да, я люблю al dente. Буду через пять минут»».

Теперь вас мучает «вопрос на миллион»: почему Холи передумала? И ответить на него «потому что» нельзя. Мы хотим знать, как она пыталась перебороть себя и что в итоге перевесило чашу весов.

Подробности – это хорошо, но меньше – значит лучше

Пока мы не увлеклись и не перегрузили свои истории, как тарелки у шведского стола, хорошо бы не забывать про совет Мэри Поппинс: достаточное количество приносит столько же удовольствия, сколько пир на весь мир. Слишком большое количество подробностей может перегрузить читателя. Наш мозг за один раз способен обработать всего лишь около семи фактов. Если нам за короткое время предоставить слишком много подробностей, мы начнем отбиваться. Например, что с вами станет к концу этого абзаца?

«Джейн заглянула в желтую комнату, ее взгляд сразу упал на массивную кровать с балдахином на четырех столбиках, на которой лежало пушистое зелено-голубое стеганое одеяло с орнаментом пейсли, на искусно сделанное кресло-качалку, на подходящий по стилю дубовый стол, заваленный книгами, на пыльную огромную медную лампу с мигающими колбами в форме языков пламени, которая зловеще балансировала на краю стола рядом с шестнадцатью нераспакованными потертыми коричневыми коробками, одна из которых, та, что стояла ближе всего к двери, была наполнена одеждой времен 1960-х: кожаные мини-юбки, муслиновые платья с американской проймой, оригинальные белые кожаные обтягивающие сапоги до колен, желтые туфельки, джинсы клеш и обвислая фиолетовая замшевая ковбойская шляпа – остальные пятнадцать коробок содержали в себе все то, что Матильда собирала на протяжении всей своей жизни, – а она была тем еще барахольщиком, так что…»

Ну-ка, быстро: какого цвета была комната? Если вы сейчас задумались: «Какая комната?» – я вас ни в чем не виню. Подозреваю, что читали вы строчку через три. Ведь, хотя писатель и понимает, почему важна каждая деталь, читатель не имеет об этом ни малейшего представления. И мы даже не можем остановиться, чтобы выяснить это, потому что детали все прибывают и прибывают. Так что к концу абзаца мы забываем не только то, к чему относятся детали, но и о чем, собственно, сама история.

Представьте, что каждая деталь – яйцо. Писатель кидает нам яйца одно за другим, не представляя, что число яиц, которые мы с трудом удерживаем в руках, постоянно растет. Так что деталь примерно из середины этого огромного описания – ну, например, огромная медная люстра – была последней каплей. Проблема в том, что мы не просто роняем это конкретное яйцо; мы роняем их все. Чем больше деталей нам предлагает писатель, тем меньше мы запоминаем, что, опять же, доказывает, как и в большинстве случаев: меньше значит лучше. Посмотрите на культового певца Тони Беннетта; когда ему было 80, его спросили, что бы он теперь добавил в свои песни, которые пел в молодости, и он ответил почти сразу: «Понимание того, что лучше выбросить»{93}. Зачем ждать, пока вам исполнится 80 лет, чтобы этому научиться?

Однако старая мудрость гласит, что деталей, связанных с ощущениями, никогда не бывает много. Писателям советуют обильно снабжать свои тексты залитыми солнцем, хрустящими, осязаемыми, вкусными, чувственными деталями, чтобы глубже погрузить читателя в историю.

Хорош ли этот совет на самом деле?

МИФ: Осязаемые детали вдыхают в историю жизнь.

РЕАЛЬНОСТЬ: Если осязаемые детали не сообщают необходимую информацию, они закупоривают историям артерии.

Как и всему в истории, каждой детали и каждой подробности нужна причина. Особенно это касается осязаемых деталей. Помню, как однажды читала рукопись, где красноречиво описывалось тепло солнечных лучей на тыльной стороне рук героини, которое она ощущала, пока ехала по тихой улочке ранним утром; оставшийся на языке вкус роскошной клубники, которую она съела на завтрак; прохладу рулевого колеса у нее в руках, приводящую ее в восторг… И это все, что я помню, потому что, когда дочитала до этого момента, думала только о том, как славно было бы сейчас немного поспать.

Нам не обязательно знать, что солнце коснулось кожи главного героя исключительно потому, что это произошло. Нам не нужно знать просто так, что она все еще чувствует во рту вкус клубники даже после того, как почистила зубы, воспользовалась зубной нитью и шесть раз прополоскала рот. Только потому, что рулевое колесо на ощупь кажется холодным. Ну, вы поняли. Нам нужно знать все это только в том случае, когда детали несут в себе какую-либо необходимую информацию. Например, давайте предположим, что героиня – назовем ее Люси, – трепещет при виде прохладного, сладкого, ванильного молочного коктейля. Кому это интересно, казалось бы? Но, сделав последний глоток, Люси падает в обморок, потому что она – диабетик; вот вам последствия. Было бы еще лучше, если бы мы получили какую-нибудь информацию о характере Люси, – может, с помощью того факта, что она выпила этот коктейль, писатель намекает, что перед нами гедонист, предпочитающий мимолетное удовольствие своему здоровью. А может, любовь Люси к ванили – это метафора, говорящая: хотя все женщины в этом офисе обожают шоколад, предпочтения Люси доказывают, что она не такая, как все, и даже вздрагивает, когда слышит поговорку, что все женщины любят шоколад. «Черт, – может подумать читатель. – Наверняка уж она-то не забивает шкаф обувью, купленной просто так, и не тратит все свободное время на уход за лицом, и не охотится за новыми сплетнями о звездах».

Как говорят Чип и Дэн Хизы в своей книге «Созданы, чтобы прилипать» (Made to Stick), несмотря на то, что яркие детали могут придать истории достоверность, они все равно обязаны что-то значить – то есть символизировать и поддерживать главную идею истории{94}. Помните 11 миллионов бит информации, которыми в нас бросаются наши органы чувств каждую секунду? Все это осязаемые детали. Наш мозг понимает, что по крайней мере от 10 999 960 бит нас нужно защитить. Единственные детали, которые он до нас доносит, – это те, которые могут как-то на нас повлиять. С историей то же самое. Ваша задача – отсеять ничего не значащие подробности, чтобы освободить место для тех, которые необходимы.

Три главные причины, по которым можно включить в историю ту или иную осязаемую деталь:

1. Это часть причинно-следственной связи, которая имеет непосредственное отношение к сюжету: Люси пьет коктейль и теряет сознание.

2. Деталь дает нам представление о герое: Люси – неисправимый гедонист, что создаст ей проблемы.

3. Это метафора: предпочтения Люcи показывают, как она воспринимает мир.

Вдобавок читатель должен понимать причину, по которой возникла та или иная деталь. С точки зрения сюжета это элементарно: пока Люси пила коктейль, она потеряла сознание и грохнулась на пол. Сложно не заметить связь между этими двумя событиями. Чтобы сказать, что Люси гедонист, нам сначала придется сообщить, что она диабетик и прекрасно знает, какая опасность таится в невинном молочном коктейле. Начинающие писатели часто упускают этот момент при написании черновика, однако исправить это довольно просто.

Третий пункт – рассказать о чем-то с помощью метафоры – самый коварный. Тут не нужно опираться на что-то конкретное – физическое действие или нашу осведомленность о каком-то особенном факте, – чтобы передать смысл. Скорее, данный прием зависит от способности читателя увидеть подтекст. Это, в свою очередь, зависит от способности писателя заложить надежный фундамент, чтобы мы интуитивно поняли: выбор Люси связан с тем, что она пляшет только под свою дудку. Поэтому читатель к этому времени уже должен знать, что все остальные в офисе считают любовь к шоколаду чем-то, их объединяющим, а это отсылает нас к культурному конформизму, в рамках которого Люси чувствует себя тесно. «Во время обеда Люси оглядела всех женщин, потягивающих шоколадные коктейли, как будто это было их секретным рукопожатием, пропуском в клуб, вступать в который она не имела ни малейшего желания». Выбор ванильного коктейля оказывается мужественным поступком, потому что рассказывает о ее характере – Люси смело заявляет о своих убеждениях. Маленький кусочек информации, который начиная с этого момента будет влиять на мнение читателя обо всем, что делает Люси, и обо всех событиях, которые с ней происходят.

Место, место, место

В надежде найти исключение из правила «Всему нужна своя причина» писатели обращают особое внимание на пейзажи. В смысле, истории нужно где-то происходить, правильно? Интерьер спальни, просевшие половицы на крыльце, плакучая ива во дворе, высокая горная цепь – всем нравится красивый закат, не так ли? Элмор Леонард дал весьма дельный совет: «Постарайтесь убрать те вещи, которые читатели обычно пропускают»{95}. А большая часть того, что читатели читают через строку, если вообще не пролистывают, – это как раз описание пейзажей. Обстановка. Погода. Почему? Потому что истории рассказывают о людях, о событиях, которые с ними происходят, и об их реакции на эти события. И раз уж обстановка – место, где все происходит, то, конечно, она очень важна, вот только описание пейзажей, города, погоды – каким бы красивым и интересным оно ни было само по себе – резко тормозит историю.

Вы, конечно, можете упомянуть архитектуру в готическом стиле, темный и ненастный вечер или то, что город был основан в 1793 г. Но в таком случае лучше не забывать старую бродвейскую поговорку Джорджа Кауфмана: «Декорации нельзя сыграть». Нам нужно придумать особую причину, чтобы решить, насколько облака грозные, насколько город оживлен и насколько причудлива белая деревянная оградка. Часто описание пейзажа задает интонацию. Как говорит Стивен Пинкер: «Настроение зависит от окружающей обстановки: представьте себя на автобусном вокзале, в приемной или в домике на берегу озера»{96}. Так что, когда вы из кожи вон лезете, чтобы описать художественное оформление – будь это комната, обстановка, сложные блюда за обеденным столом или во что одет ваш герой, вам лучше бы иметь в виду что-то другое. Описание комнаты должно рассказывать что-нибудь о человеке, который там проживает, или намекать на местоположение пропавшего бриллианта, или сообщать что-то очень важное о духе того времени, когда разворачивается история, – а еще лучше все вместе.

Например, давайте обратимся к мастеру, к неподражаемому Габриелю Гарсиа Маркесу и спишем что-нибудь из его романа «Любовь во время чумы». Следующий абзац – типичный пример того, как обычное описание комнаты можно связать с характером персонажа. В этом отрывке доктор Хувеналь Урбино осматривает гостиную своего доброго друга и партнера по шахматам фотографа Херемии де Сент-Амура, который только что покончил с собой:

«Огромный фотографический аппарат на подставке с колесиками, как в парке, аляповато разрисованный мрачно-синий занавес, стены, сплошь покрытые фотографиями детей, сделанными в торжественные даты: первое причастие, день рождения. Стены покрывались фотографиями постепенно, год за годом, и у доктора Урбино, обдумывавшего тут по вечерам шахматные ходы, не раз тоскливо екало сердце при мысли о том, что случай собрал в этой портретной галерее семя и зародыш будущего города, ибо именно этим еще не оформившимся детишкам суждено когда-нибудь взять в свои руки бразды правления и до основания перевернуть этот город, не оставив ему и следа былой славы»{97}.

Этот фрагмент не только раскрывает нам предысторию и мировоззрение доктора Урбино, в нем также искусно раскрыто свойственное человеку состояние, с которым сталкивается каждый, – размышления о том, что однажды мир продолжит свое существование без нас, словно бы нас и не было. А это одна из причин, по которым мы беремся за истории. Это лучше, чем писать на скале «Здесь был Килрой».

Так что, если вы хотите написать роман, способный заставить людей, которых вы никогда не встречали, позвонить своим друзьям и сказать «Вам нужно это прочитать», вы должны пройтись по своей истории и убедиться, что вы перевели все статичное, размытое, абстрактное или общее в нечто удивительно индивидуальное, восхитительно осязаемое и увлекли читателя на интуитивном уровне.

Глава 6: основные идеи

Вы все «общее» перевели в «частное»? Это еще один способ сказать «Делай свою работу». В конце концов, вы же не хотите, чтобы читатель сам заполнял пустые места, воображая то, о чем вы даже и не думали.

Вы добавили подробностей в тех местах, где их обычно недостает? Остались ли еще места, где причины, основания, реакции, воспоминания или возможности, которые определяют действия вашего героя, остались для читателя невидимыми?

Ваш читатель понимает, к чему конкретно «в реальном мире» отсылает его метафора, осознает ли он ее значение и способен ли нарисовать у себя в голове всю ее целиком? Последнее, что вам нужно, – это чтобы читатель перечитывал ее по три или четыре раза, сначала чтобы все это представить, а потом чтобы понять, что это, черт возьми, значит.

У всех ли «осязаемых деталей» – будь то описание вкусов, ощущений или внешнего вида – есть причина, по которой вы их используете, кроме «просто потому что»? Вам нужно, чтобы каждая осязаемая деталь имела стратегическое значение и позволяла нам что-нибудь понять о вашем герое, вашей истории и, возможно, о вашей теме. И помните: пейзаж без подтекста – просто лекция о путешествии.

Глава 7 Создаем конфликт, причину перемен

Даже самые долгожданные перемены заставляют нас грустить, потому что позади мы оставляем частицу самих себя; чтобы начать новую жизнь, нужно умереть в старой.

Анатоль Франс

Факт из когнитивной психологии:

Мозгу свойственно упрямо противиться переменам, в том числе переменам к лучшему.

Секрет писательского ремесла:

История рассказывает о переменах, которые являются следствием конфликта.

МОЗГ НЕ ЛЮБИТ ПЕРЕМЕНЫ. Если бы вы потратили миллионы лет на достижение одной-единственной цели – стабильности, хотели бы вы сохранить результат? Мозг не останавливается на физическом выживании; он следит за тем, чтобы мы чувствовали себя комфортно и были довольны жизнью. Тогда наш мозг за нас спокоен: незаметный, но бдительный, он готов расправиться с любым дисбалансом, часто еще до того, как радары нашего сознания этот дисбаланс засекут{98}. Такое поведение мозга объясняет, почему мысль о том, чтобы сменить парикмахера, поехать на работу по новой дороге или купить зубную пасту другой марки, приводит нас в замешательство, заставляя хранить верность привычному варианту. В конце концов зубы пока не выпадают, и ладно. Зачем раскачивать лодку?

Как отметила нейрофизиолог Джона Лерер в книге «Как мы принимаем решения»: «Уверенность удобна. Определенность привлекает наш мозг на самом глубинном уровне»{99}. В действительности это огромная составляющая нашего комфорта. Вот почему, когда нам начинают задавать вопросы, подрывающие нашу веру во что угодно, мы сердимся. Или, как говорит когнитивный психолог Тимоти Уилсон: «Люди – искусные пиарщики и рационализаторы, они избавляются от информации, угрожающей их комфортному существованию, ради которого они готовы на все»{100}.

Так же, как и перемены, нам не нравятся конфликты. Поэтому большую часть времени мы заняты тем, что избегаем и того и другого. Это непросто, потому что единственная стабильная вещь в жизни – перемены, а они происходят из-за конфликтов. Это или то? Я или ты? Шоколад или ваниль?

Звучит довольно мрачно, да? «Но подождите, – как говорят в рекламных роликах магазина на диване, – это еще не все!» Всякий, кто когда-либо попадал под очарование елочных шариков, обаятельных незнакомцев или абсурдных снов, знает, что у всего имеется обратная сторона. Тяга к новому и неизведанному – светящейся штуке, которая висит слишком далеко, чтобы ее достать, – тоже нам свойственна.

Мы также склонны рисковать. Мы вынуждены это делать. Если бы у нас не было страсти к приключениям, мы не стали бы искать пищи для мозга, который постоянно развивается, не осмелились бы штурмовать горную вершину, откуда открывается вид на зеленую плодоносную долину, или не нашли бы в себе мужества подойти к обаятельному незнакомцу, встреча с которым сделала бы нашу жизнь прекрасной{101}.

Но вот в чем парадокс: мы выживаем, потому что рискуем, тем не менее наша цель – вообще ничего не менять в своей жизни, пока нас не вынудят это сделать. Конфликт – вот что нам необходимо! И это возвращает нас к истории. Задача истории – найти конкретный способ разрешить конфликт, который сводится к противостоянию страха и желаний.

Так что неудивительно, что с незапамятных времен конфликт называют источником жизненных сил истории. С этим согласны все, производят ли они массовую литературу про убийцу пауков или пишут изысканный роман, который заставляет читателя волноваться: вздохнет ли главный герой, когда посыльный наконец просунет через прорезь для почты из потускневшей латуни долгожданный белоснежный конверт. В результате кажется замечательно понятным, безоговорочно ясным и позорно очевидным, каким образом создавать конфликт.

Что ж, должна предупредить вас, что вы ни в коем случае не обязаны в это верить. Вместо этого, друзья мои, представьте, что конфликт – это пассивно-агрессивный чертенок. Поэтому в данной главе, в надежде повалить этого чертенка на маты, мы разберем, как задействовать будущий конфликт для возрастающего напряжения с самого первого предложения; где отыскать особые пути выражения конфликта и напряжения; и почему утаивание информации с целью устроить грандиозное разоблачение по иронии выльется в то, что читатель до момента этого разоблачения не дочитает.

Конфликт в жизни и в истории

Когда дело касается конфликта, ваш читатель – как бледный ребенок из фильма «Шестое чувство» – должен видеть то, чего нет. Чтобы сохранять у читателя ощущение, что «все не то, чем кажется», конфликт должен чувствоваться задолго до того, как всплывет на поверхность. В этом случае он придает актуальность всему происходящему, подчеркивая значение событий, которые происходят в самом начале. Действительно, конфликт пронизывает историю под маской нарастающего напряжения, вызывая у читателя чувство неопределенности и желание поскорее узнать, что происходит. Все это влечет за собой приятный выброс дофамина, к которому мы так стремимся, когда берем в руки хорошую книгу.

Когда мы пытаемся изобразить конфликт на бумаге, часто выходит неразбериха, как и в реальной жизни. «Поскольку человек – существо социальное, потребность в общении – одна из основных, наряду с потребностью в еде и воздухе», – говорит нейрофизиолог Ричард Рестак{102}. Это началось пару сотен тысяч лет назад, когда человек понял, что для выживания две головы лучше, а целое общество вообще прекрасно! Так у человека появилась новая цель, которую детям до сих пор прививают воспитатели в детских садах по всему миру: работать в команде. Работа в коллективе вызывает уйму эмоций, приятных или не очень, которые воодушевляют человека действовать сообща. А для тех, кто до сих пор сомневается в беспрецедентной силе эмоций, скажу: недавние исследования с использованием магнитно-резонансной томографии показали, что социальные отклонения задействуют те же области мозга, что и физическая боль{103}. Наш мозг взял это на заметку. Конфликты причиняют боль.

Возможно, поэтому мы пытаемся разрешать конфликты как можно быстрее. Еще в раннем детстве нам объясняют, что мы начинаем конфликт на свой страх и риск, и поощряют – и общество, и химические реакции в нашем мозге – за то, что мы пресекаем конфликт в зародыше, пока не стало хуже. Как поется в одной песенке, главное – искать плюсы, а не минусы и, что бы ни случилось, «не связываться с господином Между»{104}. Смысл в том, что каждая история рассказывает нам про господина Между. Про безвыходное положение. Когда человек оказывается между молотом и наковальней. А как же просто поддаться бессознательному желанию держаться подальше от подобных ситуаций и, согласно золотому правилу, никогда не создавать их для других, включая и своего героя?

Я никогда не забуду, как работала с автором, написавшим 800 страниц о парне по имени Бруно, который вылез из нищеты и нечестно разбогател, сделавшись безжалостным мафиози. Иначе говоря, Бруно, возможно, был безжалостным, но, возможно, и не был таковым: ему не выпало шанса это продемонстрировать. Его любящая жена ни разу не заподозрила его в измене, хотя каждую ночь он проводил «в городе», а его любовница была настолько преданной, что ничего не рассказывала жене. Конечно, время от времени возникала возможность небольшого конфликта. Бруно попадал в тщательно подготовленную засаду с пистолетами, ножами, кастетами или, на худой конец, заминированными машинами. Но всякий раз именно в тот момент, когда Бруно тянулся к дверной ручке, измазанной сибирской язвой, головорезы-противники звонили ему и сообщали, что проблема улажена и он может спокойно открыть дверь, оказывая тем самым герою истории медвежью услугу, а потом все вместе шли пить кофе с печеньем.

Автор – добившийся успеха бизнесмен, который в шестьдесят с чем-то лет все еще женат на своей первой любви, у него умные и прекрасно воспитанные дети. Я спросила его, как он относится к конфликтам в реальной жизни. Он нахмурился.

– Я их не люблю, – сказал он, напрягшись. – А кто любит?

Ответ, разумеется, «никто» (любители драмы не в счет). Именно поэтому мы обращаемся к историям, чтобы испытать то, чего в реальной жизни избегаем, боимся, чему пытаемся дать разумное объяснение или что жаждем совершить, но по разным причинам не совершаем или же совершить не можем. Мы хотим знать, как это отразится на нас в эмоциональном плане, на что это похоже, если мы или некий другой человек окажемся в подобной ситуации. Вот что получается: в реальной жизни мы хотим, чтобы конфликт разрешился сразу, прямо сейчас; в истории хотим, чтобы он тянулся, постепенно развивался – настолько постепенно, насколько это возможно для человека.

Я уже слышу, как вы говорите: «Постойте-ка! Если мы чувствуем то же, что и герой, а конфликты причиняют боль, вы хотите сказать, что мы мазохисты?» Не совсем. Все-таки это чужие эмоции, мы идем на шаг позади героя, поэтому они вряд ли действуют на нас как настоящие – так же, как и боль, которую мы испытываем, когда погружаемся в историю. Конечно, мы чувствуем буквально то же, что и герой, но наш доверчивый мозг все-таки прекрасно понимает, что события, которые происходят с этим несчастным, на самом деле происходят не с нами. Поэтому, хотя мы и чувствуем страдание Джульетты, которая, проснувшись, увидела рядом мертвого Ромео, мы ни на секунду не забываем о том, что наша половинка мирно посапывает рядом. И именно по этой причине, друзья мои, истории доставляют нам удовольствие. Мы наживаем себе неприятности, но при этом ничем не рискуем.

Так что в литературе, в отличие от жизни, цель – использовать конфликт для создания в истории напряженной ситуации. А теперь вопрос на $64 000: как превратить развивающийся конфликт в нарастающее напряжение?

Напряжение – слуга конфликта

Как мы знаем, история соединяет берега «до» и «после», а события струятся между ними. Следовательно, история рассказывает о том, как что-то меняется. Обычно это «что-то» крутится вокруг проблемы, которую должен решить герой, чтобы от «до» доплыть до «после».

Сперва кажется, что конфликт порождают постоянно прибывающие внешние препятствия, которые не дают главному герою мгновенно решить свою проблему и двинуться дальше, как будто ничего не случилось. Но все эти препятствия ничего не значат, если с самого начала под внешними событиями не прорастают семена конфликта, проталкивая свои нежные ростки сквозь камни навстречу солнцу. Представьте, что это первая тоненькая трещинка в прочной стене под названием «до». Причина образования трещины, как правило, и есть ответ на вопрос: почему история началась именно сейчас? Например, в книге «Жена пилота» Аниты Шрив такая трещина – ужасный звук: стук в дверь рано утром, который говорит Кэтрин, главной героине, что что-то не так. Из-за трещинки «штукатурка начинает обсыпаться», пока Кэтрин понимает, что во многих отношениях совершенно не знает своего мужа Джека. Тем не менее история не о ситуациях, в которые попадает Кэтрин, а о том, как она пытается найти им объяснение, в то время как все, что она вплоть до этого момента считала правдой, таковой не является. Речь идет о нашем сопротивлении переменам. Единственное, во что Кэтрин пытается верить, – это то, что Джек – идеальный муж, вот бы только жизнь (то есть история) перестала проделывать дырки в ее аккуратно – и в значительной степени подсознательно – выстроенных рассуждениях.

Таким образом, первая трещинка и ее ответвления, как линии геологического разлома, бегут через центр мира нашего персонажа, круша все на своем пути. Как и во время землетрясения, эти трещинки появляются из-за двух противоборствующих сил, а герой оказывается зажатым между ними. Мне нравится называть эти силы «противоречиями» – из них выстраивается арена истории, на которой они будут биться. Не забывайте, что в истории всегда имеется больше одного противоречия, и вот самые распространенные:

• Правда, в которую верит герой, против настоящей правды.

• То, чего хочет герой, против того, что у него есть.

• То, чего хочет герой, против того, что от него ожидают.

• Герой против самого себя.

• Внутренняя цель героя против его внешней цели.

• Страх героя против его цели (внешней, внутренней или обеих).

• Главный герой против своего соперника.

• Соперник против милосердия (или его проявления).

Итак, в нескольких словах: история происходит во времени между «до» и «после», в пространстве между противоречиями, пока герой маневрирует между двумя конфликтующими реальностями, пытаясь их примирить (и таким образом решить проблему). Как только ему это удается, пространство смыкается, и история заканчивается. Тем временем напряжение растет, по мере того как читатель начинает задаваться вопросом, возможно ли, чтобы эти реальности, которые, казалось бы, существуют совершенно обособленно друг от друга, вообще когда-нибудь соприкоснулись.

Коротко говоря, задача истории – так или иначе тормошить главного героя, пока он не изменится. Удерживая эту мысль в уме, давайте посмотрим, как противоречия могут формировать историю изнутри.

История Риты и Марко: противоречие за противоречием

Перед тем как мы нырнем в эту историю, давайте посмотрим на три важных факта, связанные с тем, как наш мозг обрабатывает информацию:

1. В главе 10 мы узнаем, что мозгу свойственно все систематизировать, чтобы лучше предсказать будущие события с помощью репетиции или изменения шаблона (значит, в первую очередь в истории должна быть система, которую читатель захочет отыскать){105}.

2. Мы прогоняем написанное на бумаге через наш личный опыт – через то, как бы мы сами пережили подобные события (не важно, реальные или воображаемые), чтобы понять, правдоподобно ли они написаны (тогда мы можем заключить, нужно ли добавить еще информации, или разозлимся, если информации недостаточно, чтобы вообще что-то заключать){106}.

3. Мы любим решать проблемы; когда мы разгадываем какую-нибудь головоломку, происходит пьянящий выброс нейромедиаторов, которые говорят: «Хорошая работа!»{107} История доставляет удовольствие, потому что мы пытаемся понять, что происходит на самом деле (это значит, что истории, которые игнорируют первые два факта, скорее всего, никакого удовольствия читателю не доставляют).

Все это говорит о том, что читатель знает намного больше, чем вы думаете, так что расслабьтесь и не беспокойтесь понапрасну. Скорее всего, ваш читатель будет на несколько шагов опережать вашего героя, а ведь именно этого мы и хотим. Например, читатель намного лучше капризной любовницы Риты, от лица которой ведется повествование, понимает, каковы шансы того, что Марко, офисный донжуан, на самом деле бросит свою жену в тот момент, когда та вернется домой от своей больной матери. И это хорошо. Потому что беспокойство возрастает не только из-за наших подозрений по поводу предстоящих действий героя, но и из-за напряжения, которое мы испытываем, когда наблюдаем, как Рита выбирает приданое, и прекрасно при этом понимаем, что Марко не только не бросит жену, но и, что, скорее всего, у него вообще нет никакой жены.

Поскольку мы болеем за Риту, последнее, на что мы надеемся, – это что она все-таки заполучит Марко, несмотря на то что мы находимся в ее шкуре и наши желания так же сильны, как и ее. Наоборот, мы надеемся, что она поймет, что Марко ей не нужен, пока не стало слишком поздно и, боже упаси, он с ней не остался. Настоящая борьба Риты, которую читатель, затаив дыхание, наблюдает и о чем, собственно, повествует история, – это борьба внутренняя. Иными словами, история вертится вокруг того, как Рита видит мир, а не вокруг того, что в мире происходит. Таким образом, историю Риты украшает множество разных конфликтов. Давайте разберем их один за другим.

На внешнем уровне то, чего хочет Рита (а хочет она Марко), против того, что Рита имеет (обещания Марко). На внутреннем уровне конфликт между тем, во что Рита верит (Марко – ее родная душа), и правдой (у Марко нет души). Значит, на бумаге мы будем следить за тем, как Рита добивается Марко, и писатель постепенно откроет нам глаза на то, что Марко совсем не такой, каким Рита его представляет. Отсюда у читателя появляется возможность предсказать, что почувствует Рита, когда это выяснит, и как она в итоге поступит.

Итак, мы подошли к самому сильному противоречию, которое часто характеризует игровое поле: то, что хочет Рита (неподдельной любви Марко), не соответствует тому, чего от нее ждут (Марко ждет, что она вот-вот обнаружит его обман). Значит, на протяжении всей истории Рита будет бороться с отношением к себе Марко, который думает, что она готова потакать всем его капризам, не задавая вопросов. Она осознает, что в глазах друзей такое поведение делает ее слабой, поэтому, скорее всего, хотя бы сделает вид, что пытается оправдать их ожидания. Она собирается его бросить, она клянется в этом; просто пока еще не нашла подходящего момента.

А это, в свою очередь, порождает на задворках сознания тоненький голосок, который обеспокоен тем, что друзья могут быть правы насчет Марко. Но Рита совершенно им одержима, поэтому игнорирует собственные подозрения. Ага! Теперь она борется еще и сама с собой, что станет заметным в ее внутренних ответных реакциях на действия Марко. То есть она будет пытаться давать поведению Марка разумное объяснение. Значит, то, что она говорит, часто будет противоречить тому, что она думает. Отличный способ накалить обстановку!

Отсюда возникает вопрос: почему Рита игнорирует то, что очевидно для всех нас? Мы ищем причину, по которой Рита так отчаянно пытается зацепить Марко, кроме того, что при встрече с ним у нее сердце рвется из груди. Ладно, давайте скажем, что глубинный мотив Риты – это то, что она боится остаться одна.

Страх? А нельзя ли взять его за основу для еще одного конфликта? Например, цель Риты – против ее же страха. Не совсем то. Страх Риты не препятствует достижению цели, наоборот, толкает в объятия Марко, поскольку, если они будут вместе, ей больше не придется сталкиваться со своим страхом одиночества. Так что это еще не совсем противоречие. Но нам пока неизвестна внутренняя цель Риты. Если судьбе (то есть автору) будет угодно, ее внутренняя цель – чтобы ее полюбил искренний мужчина. Является ли Марко таким мужчиной? Нет. Тут определенно заложен конфликт; конфликт, который поможет нам разработать изящное правило-помощник:

Чтобы понять, истинную ли цель преследует герой с самого начала, надо спросить себя: придется ли ему столкнуться со своим самым глубинным страхом и решить внутреннюю проблему, чтобы этой цели достичь? Если ответ отрицательный, то угадайте, в чем дело? Правильно: это ложная цель.

Знаете, что все это значит? Это значит, что страх Риты – часть непреодолимого противоречия: ее страх против ее истинной цели – чтобы ее полюбили по-настоящему. Таким образом, если она хочет быть честна сама с собой, ей нужно держаться подальше от Марко, несмотря на то что это означает остаться одной. Понимание всех этих нюансов позволяет писателю использовать страх одиночества для формирования реакций Риты на все происходящие с ней события. Поэтому принятые решения, внутренние монологи и язык тела так или иначе будут отражать ее истинные мотивы, знает она об этом или нет. Речь идет не о чем-то столь же очевидном, как следующие мысли:

«Да, Марко просто жирный придурок, но, поскольку я лучше умру, чем останусь одна, я буду делать все, что он хочет, даже если изуродую себе ноги этими шпильками».

Скорее, я имею в виду вот что:

«Когда мы с Марко вошли во внутренний дворик, я увидела, как соседка Мэйбел спешит протиснуться к себе домой и быстро закрывает дверь, чтобы ее кошки не успели выбежать на улицу. Сколько их у нее? Восемь, девять? К тому же она всегда такая грустная, как будто опасается, что не нравится даже своим кошкам. Слава богу, у меня все по-другому, подумала я, под тяжестью руки Марко, обнимающего меня за плечи, несмотря на то что мне приходилось идти очень быстро, чтобы не отставать от него на этих шпильках».

Чем больше мы узнаем об истинной мотивации Риты, тем лучше понимаем, почему умная женщина, не лишенная здравого смысла, остается с неандертальцем вроде Марко, и тем сильнее нам хочется, чтобы она вместо этого взяла себе одного из пушистых котят Мэйбел.

Отсюда наиболее очевидный источник конфликта: антагонист, в данном случае – Марко. Но давайте не будем льстить этому нарциссу, ведь Рита интересует нас намного больше. В нашей вселенной солнце светит именно ей, все вращается вокруг нее. Поэтому, когда речь заходит о Марко, нас заботит лишь то, как он на нее повлияет.

Поскольку Марко олицетворяет собой препятствие, которое Рите нужно преодолеть, важно, чтобы он устроил ей по-настоящему тяжелую битву. Это ключевой момент, ведь главный герой силен на столько, на сколько это требуется, чтобы победить антагониста. Читатели на стороне «доказанной» позиции; они как жители Миссури, штата «Покажи-ка мне»[6]. Они не намерены верить на слово, что главный герой отважен. В конце концов, любой может объявить, что он смелый. Или бесстрашный. Или важная птица. Разве это что-то доказывает? Только то, что он хвастун, зануда и, скорее всего, трус. На деле по-настоящему смелые люди не кичатся своей смелостью.

Смысл в том, что антагонист должен испытать героя на деле. Это значит, что Марко надо любыми способами увлечь Риту, кроме, конечно, того, чтобы неожиданно оказаться мужчиной, о котором она мечтает. Ведь Марко нужен Рите не так сильно, как возможность встретиться со своим страхом лицом к лицу. Значит, безжалостно ее обманывая, Марко в общем-то оказывает ей услугу, заставляя бороться с тем, что всегда ее сдерживало. Именно этого и ждет читатель.

Имеется в виду его главное ожидание.

Потому что у нас осталось для рассмотрения еще одно противоречие: антагонист против сострадания (или его проявления). Не бывает прирожденных злодеев (психопаты не в счет). Что касается психопатов, их характерная черта – умение изображать сочувствие, не испытывая при этом никаких эмоций. Серийные убийцы вроде Теда Банди[7] совершенно очаровательны и делают вид, что способны на сострадание, пока не достанут скотч и ножовку. Ключевой элемент сострадания в нашем случае – это предполагаемое «может быть». Может быть, несмотря ни на что, Марко изменится. Вам нужно, чтобы пару раз читатель подумал: «Эй, кажется, Марко не так уж и плох». Возможно, это произойдет в тот момент, когда Рита уже почти примет решение никогда с ним больше не встречаться. И она смягчается. И какое-то время нам кажется, что все вроде бы в порядке. А потом, когда Марко, думая, что никто его не видит, больно пнет одну из кошек Мэйбел, мы подумаем: «О-о-о…»

Почему это важно? Потому что весьма непросто поддерживать напряжение перед лицом неотвратимого конца. Даже легчайшее «может быть» очень помогает. Если ваша противоборствующая сила – роковая женщина, грубиян или киборг – истинное зло, то зачем их вообще показывать читателю? Они могли бы просто угрожать по телефону. Да и кто им ответит, если есть определитель номера? Ну а если у героя грипп, а Тед Банди появится с дымящейся тарелкой домашнего куриного бульона, тогда это совсем другое дело. Может, он больше не злой. А может, приправил суп мышьяком. Смысл в том, что этого мы не знаем. Здравствуй, напряжение!

Разнообразные противоречия удобны для нагнетания обстановки, потому что стравливание друг с другом двух противоположных желаний, фактов или истин обязательно порождает продолжительный конфликт. Это помогает читателю определить, чего он хочет, дает еще один ориентир, по которому он меряет, насколько продвинулся герой, а также четкое представление о природе конфликта. Поэтому удивительно, что писатели старательно изобретают оригинальные сюжетные ходы, которые сглаживают напряжение. А значит, пора бы уже открыть вам, почему один из самых популярных методов, который писатели используют для нагнетания обстановки, часто имеет обратный эффект.

МИФ: Чтобы зацепить читателя, нужно придержать информацию до главного разоблачения.

РЕАЛЬНОСТЬ: Придерживание информации лишает историю того, что цепляет читателя.

Для начала – что такое разоблачение? Разоблачение – это такой факт, который, всплывая наконец на поверхность, меняет (и таким образом объясняет) что-то, и часто этим «что-то» оказывается «все».

Главное разоблачение – это сюрприз, расположенный ближе к концу истории, который переворачивает значение всего, что происходило раньше. Это гудение Дарта Вейдера: «Я твой отец, Люк»; это Эвелин Малрей, которая признается Джеку Гиттсу: «Она моя сестра и моя дочь»; это Норман Бейтс в платье своей мертвой матери.

Подобные разоблачения шокируют, однако в тот момент, когда их слышим, мы охотно верим. Почему? Потому что мы всю дорогу не могли избавиться от ощущения, что от нас что-то скрывают, и активно пытались выяснить, что же именно. У нас получалось это сделать, потому что авторы постоянно подкидывали нам всяческие намеки. И хотя до сего момента история не казалась бессмысленной, в свете разоблачения она приобретает еще больше смысла.

Но не обманывайтесь на этот счет: разоблачение моментально принимается за правду только благодаря этим намекам. В противном случае мы имеем дело с тремя никуда не годными вариантами разоблачений: удобство, выдумка или совпадение. Это как читать детективный роман и на последней странице выяснить, что у героя, приговоренного к казни за преступление, которого он не совершал, есть злой брат-близнец и о его существовании до этого момента никто (думаю, что включая и автора) не подозревал.

Проблема таких книг в том, что, когда автор скрывает столько важной информации, мы не имеем понятия, что на самом деле происходит, и не можем этого выяснить. Или, еще хуже, даже не подозреваем, что там вообще что-то еще происходит, кроме того, что мы видим на бумаге. Например, однажды я читала рукопись в 500 страниц о Фреде, недобросовестном руководителе автомобильной компании, который вложил целое состояние в разработку новой модели машины, но накануне презентации выяснилось, что в конструкции автомобиля допущена серьезная неисправность. Скрыв эту информацию, Фред все равно запустил машину в производство, однако результат был неутешительным. Роман повествует о судебном разбирательстве над этой историей. До 450-й страницы сюрпризов не было. Потом выяснилось, что Фред с самого начала был объектом внимания ФБР. Кое-кто из близких, в том числе его любовница Салли, шпионили за ним все это время. Уверяю вас, ничто не предвещало подобного поворота, не было ни единого, даже самого малюсенького намека. Когда я поинтересовалась об этом у автора, он улыбнулся и сказал, что сделал это нарочно, придержав информацию для главного разоблачения в конце.

Сложность в том, что ни один читатель не стал бы дочитывать до этого момента. Почему? Потому что, стараясь удерживать читателя в неведении, автор лишил историю того, что является ее первостепенным источником напряжения. Вот так ирония! Задним числом перечислю, о чем автору следовало бы подумать:

Если мы не знаем, что в истории присутствует интрига, то интриги вообще нет.

Для того чтобы читатель получил удовольствие, переоценивая главные события в свете новой информации, которая придает им новое значение, необходимо соблюдать два непреложных правила:

1. На протяжении всей истории читателю нужно предложить целую сеть намеков и подсказок, предупреждающих о том, что все не то, чем кажется, после чего новый поворот сюжета прояснит эти события, и все станет на свои места.

2. Эти намеки и подсказки должны выделяться на общем фоне (и иметь смысл) вплоть до разоблачения.

Читатель не захочет возвращаться к началу и снова изучать побочные сюжетные линии. Это все равно что сказать: «Эй, я понимаю, читать 450 страниц про Фреда было скучно, но теперь вернись к началу и заново проживи все события, зная, что ФБР всегда рядом, подслушивает за дверью. А как же все те люди, которые были представлены как его друзья? Они были тайно завербованы. А любовница Салли? А ей Фред даже никогда не нравился».

В довершение всего в свете последнего разоблачения все действия, которые совершали друзья Фреда, уже не кажутся такими правдоподобными. Потому что, если бы их завербовали, они бы нервничали и обязательно как-то показали бы это, пусть даже языком тела. Что-то в поведении Салли должно было нам подсказать, что она способна на большее, чем всякие шалости. Конечно, самые добрые из вас сейчас подумали: «Ну, раз уж Салли действительно работает на федералов, значит, она профи и не прокололась бы перед Фредом». Проблема в том, что это все равно не делает сколько-нибудь захватывающими или правдоподобными сцены, где ее истинные чувства от нас скрыты, поскольку мы знаем о непогрешимости языка тела и нашей склонности случайно допускать ошибки.

Не то чтобы нам нужно знать (или подозревать), что Салли действительно в чем-то замешана. Но мы должны видеть ее необычное поведение, и это подскажет нам, что мы знаем далеко не все. Вы же хотите, чтобы читатель попытался узнать, что от него скрывают. С этой целью вы всю дорогу можете вводить нас в заблуждение (но не обманывать). Вспомните «Головокружение» Хичкока, где отставной детектив полиции по имени Скотти Фергюсон убежден, что красивая молодая женщина Мадлен – попавшая в беду жена его старого друга Гэвина Элстера и он нанял Скотти, дабы убедиться в том, что его жена не покончит с собой. Когда Скотти влюбляется в загадочную Мадлен, мы чувствуем и ее симпатию к нему, и ее нежелание это признавать – отсюда напряжение и тревога. Мы списываем это на правдоподобный факт, что, поскольку она замужем, да еще и за его лучшим другом, она чувствует себя вдвойне виноватой – к тому же она не кажется такой сумасшедшей, какой ее описывал Элстер. Но когда мы узнаем, что происходит на самом деле: она влюблена в Скотти, но она не замужем за Элстером, что Элстер просто нанял ее, чтобы подставить Скотти, – мы переоцениваем все события и понимаем, что в ее поведении, пожалуй, еще больше смысла, и верим этому разоблачению.

Какой контраст с балладой о руководителе автомобильной компании Фреде и агенте под прикрытием Салли! Поскольку автор решительно убрал из описания их встреч малейшие намеки на конфликт, мы не понимаем, что за написанным кроется нечто большее, и нам делается скучно. Но автор скуки не чувствовал, поскольку знал, что Салли скрывает от Фреда правду, из-за чего история получилась по-настоящему интересной, но только для него одного. Зачем лишать читателя такого же удовольствия?

Ирония: разоблачения часто только все портят

Если правильно обставить разоблачение, оно может здорово помочь. Однако писатели ужасно им злоупотребляют, и почти всегда это заканчивается плохо, возможно, потому, что они редко задаются чрезвычайно важным вопросом:

«Что мне дает утаивание этой информации? Как это поможет мне сделать историю лучше?»

Думаю, злоупотребление разоблачениями порождается непониманием основных принципов их работы, так что начнем с этого. Некоторые писатели, понимая, как важно, чтобы читатель неожиданно ощутил беспокойство, из-за которого захотел бы узнать продолжение, думают, что им помогут «секреты». А потом, естественно, читатель попытается выяснить, что это за секрет, верно? Эти писатели забывают, что для начала мы должны захотеть узнать секрет (не говоря уже о том, что он должен быть). Следовательно, читателя нельзя увлечь следующим:

• Держать истинную причину поступков героев под таким строжайшим секретом, что мы уже не понимаем, существует ли эта самая причина.

Или вот этим, что встречается еще чаще:

• Намекнуть читателю, что секрет существует, но держать его в такой тайне, что мы даже не догадываемся, что это за секрет такой.

Чтобы эти методы сработали, нам нужно уже быть достаточно увлеченными историей – тогда мы будем переживать за персонажей. Чаще всего заставить нас переживать может та самая информация, которую писатель утаивает. Ведь внезапное разоблачение требует, чтобы самое интересное излагалось расплывчато, а, как мы убедились в главе 5, ничего хорошего из этого не выйдет. Например, у Боба есть «проблема», из-за которой он потерял работу, а писатель умалчивает, в чем заключается проблема и что это была за работа. Он хочет удивить нас в самом конце, поведав, что вообще-то Боб – пудель, работу он потерял в «Морском мире»[8], так как пришел к выводу, что прыгать по сцене на задних лапах унизительно, и вместо этого стал гоняться за белками. Теперь все становится интереснее. Но, поскольку писателю нужно утаить слишком много деталей, чтобы не испортить разоблачение, примерно первые 100 страниц мы будем думать, что Боб – обычный волосатый парень, которому не везет в жизни и поэтому он живет в ящике под автострадой. Таким образом, единственное, что нам ясно, – мы не понимаем, что происходит.

Когда вы пишете о героях и ситуациях вообще и считаете, что подробности «слишком много рассказывают», вы не только сковываете историю, но и лишаете персонажей правдоподобия. Почему? Потому что, как только писатель решает не раскрывать главный секрет героя, тот больше не может об этом думать, хотя именно об этом он думать и должен. Еще хуже, что герой не может реагировать на события в соответствии со своим характером, потому что это тоже слишком многое раскрывает. Вот почему к моменту разоблачения все предыдущие действия персонажа не согласуются с тем, как бы обычный человек поступил в данной ситуации. Поэтому разоблачение обкрадывает историю.

Плюс в том, что есть и другой путь.

Вся прелесть открытой игры

Что, если открыть карты? Что это изменит в смысле напряжения? Давайте-ка кое-что попробуем.

Итак, описание истории, где все карты скрыты: Вэл ищет Энид, свою соседку по комнате, которая должна была вернуться домой несколько часов назад. Опросив всех соседей, она неохотно стучит в дверь нового соседа Гомера, показывает фотографию Энид и спрашивает, не видел ли он ее. Он говорит, что не видел, но замечает, как Вэл обеспокоена, поэтому приглашает ее к себе на чашечку успокаивающего травяного чая. Осознав, что, возможно, она действительно раздувает из мухи слона, и решив, что Гомер очень милый, Вэл соглашается. За парой дымящихся кружек Гомер утешает Вэл и предполагает, что Энид, может быть, просто решила навестить какого-нибудь приятеля и что беспокоиться не о чем. Через полчаса Вэл уходит, она чувствует облегчение и размышляет о том, есть ли у Гомера девушка.

А теперь представьте ту же сцену, только теперь мы знаем, что Гомер запер Энид у себя в подвале, откуда она слышит весь разговор и отчаянно пытается выбраться. На этот раз нашим вниманием завладели полностью: мы болеем за Энид и молимся, чтобы Гомер не подсыпал Вэл в чашку рофинол.

Но означает ли это, что вам нужно вскрывать все свои карты? Разве нельзя припрятать в рукаве парочку козырей, чтобы потом их использовать? Конечно, можно; больше всего на свете читателям нравится, когда их обводят вокруг пальца, но только в том случае, если открывшаяся правда не лишает события смысла: и в тот момент, когда эти события происходят, и после того, как «правда» всплыла на поверхность.

Давайте вернемся к саге о Вэл, Гомере и Энид, привязанной в подвале к стулу. На этот раз представим, что, пока Гомер и Вэл беседуют наверху, Энид высвобождается, вылезает из подвала через окно и убегает домой. Теперь мы переживаем за Вэл, хотим, чтобы она убралась оттуда, пока Гомер не связал и ее. Поэтому, когда девушка наконец уходит, мы вздыхаем с облегчением.

Но как только Гомер закрывает за ней дверь, у него звонит телефон. Это его начальник из ФБР. Подкрепление уже выехало; начальник поверить не может, что Гомер поймал известную серийную убийцу Энид Динсмор уже через неделю после того, как началась его операция под прикрытием. Особенно если учесть новые сведения о том, что Энид снова собирается кого-то убить сегодня вечером. Например, свою соседку по комнате по имени Вэл.

Вы чувствуете напряжение, не так ли? Потому что, когда конфликт вскрывается, он не кажется поверхностным. Это конфликт внутренний. Это то пространство, которое вы оставляете читателю, чтобы он мог влезть в драку и представить себе возможное развитие событий. Никогда не забывайте о том, что история разворачивается между двумя противодействующими силами. Если вы убедитесь, что читатель прекрасно понимает, между какими конфликтующими реальностями зажат ваш персонаж, то вы со своим героем окажетесь вне конкуренции.

Глава 7: основные идеи

Вы уверены, что основа вашего будущего конфликта дала ростки уже на первой странице? Можно ли взглянуть на дорогу, которая приведет нас к конфликту? Мы способны предугадать какие-нибудь проблемы, о которых герой еще не догадывается?

Вы установили «противоречия», которые расскажут читателю, что за тиски зажали героя? Можем ли мы предугадать, как он изменится, чтобы получить желаемое?

Заставляет ли конфликт героя действовать: давать происходящему разумное объяснение или реально что-то менять? Представьте, чего бы вы хотели избежать, оказавшись на месте вашего героя, а потом заставьте его с этим встретиться.

Вы уверены, что историявыиграетот утаивания конкретной информации ради разоблачения в конце? Не бойтесь сказать слишком много; вы всегда можете потом что-то вырезать. Открытая игра – это на самом деле хорошо.

После того как свершилось разоблачение, будет ли все произошедшее до этого момента иметь смысл в свете новой информации? Не забывайте: история должна иметь смысл и без разоблачения, а новые факты прибавляют ей еще больше смысла.

Глава 8 Причина и следствие

Люди полагают, что мир строится на причинно-следственных связях, что все события можно как-то объяснить, то есть это не простой набор случайностей, которые происходят одна за другой.

Стивен Пинкер. Как работает разум (How the Mind Works)

Факт из когнитивной психологии:

С самого рождения первостепенная задача нашего мозга – устанавливать причинно-следственные связи.

Секрет писательского ремесла:

История от начала до конца должна основываться на причинно-следственных связях.

Нас часто предостерегают от того, чтобы мы строили предположения. А вы пытались хоть раз последовать этому совету? Это как сказать «Не дыши». Мы постоянно, каждую секунду что-то предполагаем – в основном потому что, как и от дыхания, от этого зависит наша жизнь. Мы полагаем, что, если переходить дорогу и не смотреть по сторонам, нас может сбить машина. Мы полагаем, что доедать тунец в сливочном соусе, случайно забытый с вечера на столе, – не самая лучшая идея. Мы полагаем, что, если телефон звонит после двух ночи, это не к добру. Если мы не можем предположить, чем все обернется, то зачем нам вообще вылезать по утрам из постели? Вот почему мы предполагаем. Как отметил философ Дэвид Юм, причинно-следственные связи для нас – «основа вселенной»{108}.

Бывает так, что наши предположения оказываются неверными? Разумеется, бывает. Вот вам подходящий пример от Антонио Дамасио: «Обычно мозг сравнивают с безразличным носителем информации, на который, как фильм, записываются характеристики объекта после его обработки сенсорными детекторами. И если глаза – обычная послушная камера, то мозг – пассивный ролик кинопленки. Это все выдумки». Дальше Дамасио объясняет: «Наши воспоминания пристрастны, в полном смысле этого слова, к нашему прошлому и нашим убеждениям»{109}.

Другими словами, наши предположения основываются на нашем предшествующем опыте. Но этим дело не заканчивается. В то время как некоторые виды животных обладают зачаточными способностями предсказывать грядущие события на основе своих наблюдений, мы единственные существа, которые пытаются их объяснить{110}. Понимание, почему «это» послужило причиной «тому», позволяет нам предугадать, что произойдет дальше, и разработать план действий. Мы можем строить теории по поводу будущего и, что еще лучше, пытаться изменить его в свою пользу.

Как насчет предположений, которые оказываются неверными? Мы учитываем свои ошибки, что делает нас людьми, – ведь, чтобы рискнуть, мы набираемся мужества, потому что все может пойти не по плану. В таких случаях люди и повторяют, что не нужно делать предположений. Но на самом деле это означает лишь: твое предположение оказалось неверным; попробуй другое. Потому что очень часто, как подтверждает Кэтрин Шульц в книге «На ошибках учатся», «мы думаем, что произойдет что-то одно, а происходит что-то другое»{111}.

История вырастает из конфликта между «тем, что, по нашему мнению, произойдет» и «тем, что произошло вместо этого». Так что от начала и до конца ее основа – причинно-следственные связи, иначе это будет просто описание «случайностей, которые происходят одна за другой». В этой главе мы узнаем, как убедиться в том, что ваша история следует одному на удивление простому правилу. Мы разберем, как связать в вашей истории внешние причины и следствия с более могущественными внутренними причинами и следствиями. Увидим, почему «покажи, а не рассказывай» относится не к событию, а к его причине. И познакомимся с очень важным тестом под названием «И что?», который гарантирует, что ваша история никогда не выйдет за пределы причинно-следственных связей.

Правило «если, тогда, следовательно»

Как нам известно, и жизнь, и история управляются эмоциями, однако упорядочивает их логика. Логика – это ян, тогда как эмоции – инь. Неудивительно, что наши воспоминания, которые помогают осмыслить мир вокруг, логически взаимосвязаны друг с другом. Согласно Дамасио, мозг имеет склонность создавать изобилие воспоминаний и входных данных, «как монтажер пытается придать фильму структуру логичного повествования, где определенные действия влекут за собой определенные последствия»{112}.

Поскольку мозг все меряет причинно-следственными связями, если ваша история на них не базируется, мозг не знает, что из нее вынести, – а это может привести к физическому дискомфорту{113} и, как следствие, желанию выкинуть книгу в окно. Хорошая новость: для удержания истории в нужном русле существует правило под названием «если, тогда, следовательно». Если я засуну руку в огонь (действие), тогда я обожгусь (реакция). Следовательно, лучше мне ее туда не засовывать (решение).

Действие, реакция, решение – вот что толкает историю вперед. От начала и до конца история должна строиться на причинно-следственных связях. В этом случае, когда главный герой возьмется за свою основную цель, станет очевидным не только то, что его к этому подтолкнуло: задним числом мы поймем, почему борьба стала неизбежна. Самое важное здесь – задним числом. Все в истории должно быть совершенно предсказуемо, но только после того, как мы узнали «конец», который нас удовлетворил.

Я не говорю, что история должна быть линейной или что причинно-следственные связи должны выстраиваться в хронологическом порядке, – как раз наоборот. История может делать рискованные прыжки в пространстве и времени, ее можно даже рассказывать задом наперед: роман Мартина Эмиса «Стрела времени», пьеса Гарольда Пинтера «Предательство» и фильм Кристофера Нолана «Помни» тому свидетельства. Тем не менее с первых же страниц должна развиваться логично выстроенная эмоциональная линия – это и есть история, за которой следит читатель. Выстраивается в определенную линию даже такая, казалось бы, экспериментальная книга, как получивший Пулитцеровскую премию роман Дженнифер Иган «Время смеется последним»{114}, состоящий из отдельных историй, которые прыгают туда-сюда во времени и рассказывают о разных персонажах. Сама Иган говорит: «Когда я слышу, что какое-то произведение называют экспериментальным, мне кажется, что эксперимент затмил саму историю. Если писать истории, которые увлекают (вызывают у вас желание узнать, что будет дальше) традиционно, то тогда я определенно традиционалист. Именно это волнует читателя. Это волнует меня как читателя»{115}.

Чтобы создать историю, которая увлечет читателя, повествование с самого начала должно основываться на причинно-следственных связях. Как это сделать? Соблюдая основные законы физического мира. Поэтому главное, что нужно запомнить, – это первое начало термодинамики: ничто не получается из ничего. Или, как тонко отметил Альберт Эйнштейн, «без воздействия ничего не происходит». Иными словами, даже если что-то застало вас врасплох, в действительности ничто не обрушивается как гром среди ясного неба. Такого не случается ни в реальной жизни, ни в истории. Везде присутствуют причинно-следственные связи, даже если главному герою – а в реальной жизни вам и мне – они не очевидны.

Мы часто пребываем в блаженном неведении, даже если в нашу голову летит пушечное ядро – ядро, за которым все вокруг наблюдают с того самого момента, как пушка выстрелила. Поэтому, хотя Лесли понятия не имеет, что ее парень Сет спит с бухгалтершей по имени Хейди, весь офис узнал об этом по тому, как Сет делано восхищался отчетами Хейди. Значит, когда Лесли наконец-то поймет, что Сет – изменник, она удивится, хотя ее коллеги уже несколько недель делают ставки на то, кого она убьет первым: Сета или Хейди. Конечно, как только Лесли узнает об интрижке своего парня, она вспомнит все предшествующие события и, бьюсь об заклад, догадается, что на самом деле упустила череду очевиднейших намеков, аккуратно выстроенных так, чтобы привести к текущей ситуации.

И все же единственная разница между тем, как первое начало термодинамики работает в истории, и тем, как оно работает в реальной жизни, в том, что в реальной жизни в одно и то же время может случиться миллион не связанных друг с другом событий, а в истории нет ничего такого, что бы не влияло на причинно-следственные связи. Задача писателя – выявить особые связи «если, тогда, следовательно» и придерживаться их. Это рельсы, по которым, громыхая, едет ваша история. Конечно, в некоторых местах на этой дороге могут встретиться крутые виражи, объезды, подъемы и спуски, история может даже повернуть в обратную сторону, но сам поезд никогда не сходит с рельсов, не терпит крушений и, к счастью, никогда не останавливается.

Но подождите, при всем уважении к Дженнифер Иган, как все-таки насчет экспериментальной литературы? Например, авангардной прозы? Кажется, эта литература не связана законами о причинах и следствиях или какими-нибудь другими, раз уж на то пошло. На самом деле говорят, что ее смысл – доказать, что прозе вообще не обязателен сюжет, главный герой, второстепенные персонажи, внутренняя логика и даже события, поскольку она парит над этим всем. И кстати, как насчет «Улисса»{116}, первого романа, заманчиво предлагающего нырнуть прямо в поток сознания? Не он ли признан лучшим романом из всех когда-либо написанных? В свое время это книга виделась как экспериментальная. Давайте углубимся в этот вопрос.

МИФ: Экспериментальная литература, рассказывая историю, может безнаказанно нарушать правила – ведь это «высокое искусство», а значит, оно лучше обычных старых романов.

РЕАЛЬНОСТЬ: Романы, которые сложно читать, не читают.

Несколько лет назад Родди Дойл – широко известный как лучший современный ирландский романист – шокировал прославлявшую Джеймса Джойса публику, собравшуюся в Нью-Йорке, сказав: «У хорошего редактора из „Улисса“ получилось бы что-нибудь толковое». Воодушевившись этой темой, он продолжил: «Вы знаете, люди часто называют „Улисса“ одной из десяти лучших книг из когда-либо написанных, однако я сомневаюсь, что роман им когда-нибудь по-настоящему нравился»{117}.

«Улисса» читают отчасти из-за того, что это сложно и что дочитать до конца – значит показать свой интеллект (если не выносливость). Но вне зависимости от ума мало кто действительно наслаждается этой книгой. Весь ужас в том, что даже упоминание о таких книгах может серьезно навредить. Как отмечает Джонатан Франзен, книги вроде «Улисса» «говорят среднестатистическому читателю: современную литературу ужасно сложно читать. А начинающему писателю они говорят: невероятная сложность поможет завоевать уважение»{118}. Вот в чем проблема.

Существует школа писательского мастерства, которая гласит, что именно читатель должен «ухватить суть», а не писатель – суть эту передать. Многие экспериментальные писатели замечательно освоили этот метод. Согласно этой школе, когда мы, читатели, не «схватываем суть», это не их ошибка, а наша. Такие убеждения поощряют подсознательное презрение к читателю и дают писателям полную свободу самовыражения. А также эта мысль предполагает заинтересованность читателя и его искреннюю преданность с самого первого предложения, как будто он обязан с трудом глотать каждое слово.

Проблема в том, что чтение книг, освобожденных от так называемых плебейских причинно-следственных связей в построении сюжета, описании героев и даже их шапочных знакомых, быстро превращается в тяжкий труд. Но в отличие от того, что мы делаем охотно (ежедневные походы в офис, пропалывание грядок, воспитание только что купленного очаровательного щенка), в данном случае сложно сказать, что мы получим, добравшись до конца. Если, конечно, не читать скучные книги исключительно для того, чтобы прочувствовать на своей шкуре, каково это, когда тебе по-настоящему скучно (но тогда это мешает достижению нашей главной цели). Я часто слышу похожие истории от студентов. Например, одна студентка только что получила степень магистра изящных искусств в престижном университете и призналась мне, что ей приходилось читать книги, которые чуть ли не доводили ее до слез, – настолько скучными они были. Возможно, автор этого не хотел.

Но тут нужно копнуть глубже и задать более интересный вопрос. Учитывая, что история – это форма общения, на которую мы склонны отзываться, чем же тогда являются подобные книги? Представляют ли они собой истории? В большинстве случаев ответ будет безоговорочно отрицательный. Это не значит, что определенные читатели не могут чему-нибудь у них научиться – в конце концов, мы учимся по учебникам, математическим уравнениям и трактатам. И это тоже может приносить определенное удовольствие. Но подобное удовольствие происходит не от чтения увлекательной истории, а от решения сложной задачи, хотя и оно может по-настоящему опьянять. Вы чувствуете себя умными, как будто разгадали сложный кроссворд. В этом нет ничего странного.

Возможно, все дело в убеждении, что если вы историей наслаждаетесь, то это автоматически означает, что история рассчитана на массового читателя и вы не слишком умны. Ирония в том, что удовольствие, которое мы получаем от хороших историй, доказывает, как они важны для нашего выживания. Еда кажется нам вкусной, чтобы мы ее съели, и точно так же удовольствие, которое мы получаем от историй, заставляет нас обратить на них внимание.

Как красноречиво выразилась Антония Байетт: «Рассказы – такое же человеческое свойство, как дыхание и циркуляция крови. Современная литература пытается покончить с историями, написание которых кажется им вульгарным, подменяя их обратными кадрами, олицетворениями и потоком сознания. Но истории присущи нашему биологическому виду, и от этого никуда не денешься»{119}.

Да и кто пытается? Плюс в том, что экспериментальную прозу тоже можно увязать с историей, на которую читателю свойственно отзываться. На самом деле лучшие экспериментальные книги именно так и написаны. А теперь вернемся к Дженнифер Иган, которая, признав, что самое главное – это читатель, желающий узнать о дальнейшем развитии событий, добавляет: «Теперь я убеждена, что, связав идеи со своевременными и интересными техническими приемами, можно сорвать джекпот»{120}.

Сорвать джекпот – значить отыскать нить повествования, которая придаст значение всему тому, что происходит в вашем замечательном эксперименте. Так что давайте вернемся к поискам тех путей, которые помогут нам это сделать.

Два уровня причины и следствия

Экспериментальная, традиционная или что-то среднее – история разворачивается сразу на двух уровнях: внутренняя борьба главного героя (об этом, собственно, и история) и внешние события (сюжет). Поэтому неудивительно, что причинно-следственные связи управляют и тем и другим, помогая им подстраиваться друг под друга и создавать неразрывную нить повествования.

1. По отношению к сюжету причина и следствие лежат на поверхности, указывая на то, какое событие логически повлекло за собой следующее: Джо лопнул блестящий красный шарик Клайда; Джо выгнали из школы клоунов.

2. По отношению к истории причина и следствие лежат на более глубоком уровне – на уровне значения. Они объясняют, почему Джо лопнул шарик Клайда, понимая, что, возможно, его исключат.

Поскольку история о том, каким образом происходящее влияет на кого-либо – например, причина, по которой Джо лопнул шарик, – важнее факта того, что он его лопнул. Коротко говоря, почему несет в себе бóльший вес, чем что. Представьте, что существует неофициальная иерархия: сначала идет почему, и оно управляет что; почему – причина, что – следствие. Например, Джо знает, что Клайд – клоун-маньяк и шарик ему нужен как приманка для маленького ребенка, которого он собирается заманить в темный угол цирка. Хотя Джо всегда мечтал «сидеть в одной лодке» с настоящими клоунами, он понимает, что никогда не сможет простить себе, если не помешает Клайду, поэтому и лопнул шарик. То есть в истории причины и следствия показывают не то, как главный герой из пункта А (учится в школе клоунов) добирается до пункта Б (уже не учится в школе клоунов), а почему он это делает. Внутренние причинно-следственные связи на уровне истории определяют развитие борьбы героя с его внутренней проблемой, которая подталкивает его к действию. Они раскрывают нам, как он осмысляет происходящее в свете своей цели и как принимает решения, благодаря которым попадает в следующую сцену.

Существует старая извечная поговорка «покажи, а не рассказывай», которая толкуется совершенно превратно и является одним из самых непонятных афоризмов о писательском ремесле.

МИФ: «Покажи, а не рассказывай» имеет буквальное значение: не рассказывай, что Джон грустит, а покажи, как он плачет.

РЕАЛЬНОСТЬ: «Покажи, а не рассказывай» имеет переносное значение: не рассказывай, что Джон грустит, а покажи, почему он грустит.

С самого начала писателям говорят «Покажи, а не рассказывай». Хороший совет. Проблема в том, что этот совет редко растолковывают, поэтому его часто неправильно трактуют и воспринимают буквально, словно «покажи» обязательно означает визуальную картинку, взгляд снаружи, будто бы вы смотрите фильм. Поэтому, когда писатель слышит «Не рассказывай мне, что Джон грустит, покажи мне это», он часами напролет пишет, как «слезы Джона проливным дождем наводнили подвал; громадное облегчение, которое Джон испытал, освободившись от всего того, что так долго носил внутри себя, чуть не вырубило электричество и не утопило кошку». Нет, нет и еще раз нет! Не надо показывать, как Джон плачет (следствие); покажите нам, что заставило его плакать (причина).

Очень часто «покажи» означает «давайте посмотрим, как разворачивается это событие». Вместо того чтобы говорить о том, что отец Джона неожиданно отстранил его от семейного бизнеса прямо на ежегодном собрании акционеров и Джон плакал ночами напролет, покажите нам саму сцену, где его выгоняют из компании. Почему? На это имеются две веские причины:

1. Если вы расскажете о том, что Джона уволили, как об уже свершившемся факте, нам нечего будет предугадывать. Еще хуже – событие будет непонятным, то есть мы для себя ничего не вынесем, потому что не знаем, что случилось на самом деле. Но если вы покажете сцену, как Джон бежит на собрание членов правления, на котором его, разумеется, могут назначить генеральным директором, тогда случиться может все, что угодно (здравствуй, напряжение!), и мы это увидим. Он может уговаривать, шантажировать, петь йодлем, чтобы вернуть благосклонность отца, или же может всех удивить, заявив об увольнении первым, – тогда его слезы окажутся слезами радости. Непосредственное описание сцен (даже воспоминаний) обладает большим потенциалом: сегодня все будет потеряно – или что-то приобретено. А та же информация, пересказанная после того, как событие совершилось? Это вчерашние новости.

2. Если мы станем свидетелями собрания акционеров, мы, скорее всего, узнаем, почему Джона уволили, что сказал его отец и как Джон на это отреагировал – это даст нам свежую информацию об отношениях между отцом и сыном и поможет понять, кто они на самом деле, когда дело подойдет к развязке. Именно тут и скрываются подробности, которые писатели часто опускают и о которых мы говорили в главе 6.

Одним словом, «рассказ» чаще всего отсылает нас к умозаключениям, сделанным на основе информации, которая от нас скрыта; на первом месте стоит «показ» того, как герои сделали эти умозаключения. Таким образом, «покажи, а не рассказывай» часто означает «покажи ход мыслей героя». Однажды я работала с писателем, чей герой Брайан все время клялся, что никогда не совершит какого-нибудь поступка, а потом, без каких-либо видимых причин, все-таки его совершал. Это полностью подрывало правдоподобие Брайана, и я посоветовала писателю показать, как его герой принимает решения. Через некоторое время я получила от него рукопись, где было полно таких пассажей:

«– Брайан, милый, пожалуйста, я знаю, что ты поклялся никогда больше не заводить собаку после того, что случилось с Ровером, но я видела в приюте такого милого кокапу! Что скажешь?

Брайан присел на диван, задумчиво уставившись в окно и поглаживая подбородок. Шли секунды. Наконец он вздохнул и сказал:

– Ладно, солнышко, поехали в приют».

Пока я не прочла шесть или семь подобных описаний, мне даже в голову не пришло, что писатель вообще-то последовал моему совету. Конечно, он «показал», как Брайан принимает решения. И, конечно, это было совсем не то, что имела в виду я. Я говорила о ходе мыслей героя, о причинах, которые побудили его передумать. Очень часто «покажи, а не рассказывай» относится к внутренней логике героя. То есть не рассказывай мне, что Брайан передумал; покажи мне, как он пришел к этому решению.

Но может ли «покажи, а не рассказывай» вообще когда-нибудь относиться к описанию физических действий? Естественно, может, особенно в следующих двух случаях:

1. Мы уже знаем «почему»: после мучительной сцены, где Бренда рвет отношения с ничего не подозревающим Ньюменом, писатель может заменить фразу «Ньюмен загрустил» на визуальное изображение, которое передаст его печаль. Герой может заплакать, опустить плечи, у него может дрогнуть голос, он даже может свернуться калачиком на полу и хныкать. Но самое главное – что бы Ньюмен ни делал, это должно сообщать нам что-то, чего мы еще не знаем. Может, мы потрясены, что такой взрослый и сильный мужчина, как Ньюмен, способен плакать; наверное, он чувствительнее, чем нам раньше казалось. Или, может, Ньюмен делал вид, что ему все равно, но, когда мы видим, как он сник, мы понимаем, что он притворяется.

2. Когда мы имеем дело с исключительно визуальным объектом: как однажды сказал Чехов: «Не рассказывайте мне, что луна светит; покажите мне отблеск света на разбитом стекле»{121}. Тем не менее рискну добавить, что, если мы видим отблески света в разбитом стекле, это стекло должно появиться по важной для истории причине. Буквальной (чтобы кто-то на него наступил) или фигуральной – в качестве метафоры порезанной в клочья души Ньюмена, когда Бренда сообщила ему о разрыве.

Тест «Подкрепи слова делом»

Поскольку история изнутри и снаружи крутится вокруг того, добьется ли герой своей цели, каждый поворот причинно-следственного колеса, полный или не полный, должен приближать героя к конечной точке. Каким образом? Постоянно отсекая то, что стоит у героя на пути, – будь это серьезные причины или притянутые за уши рассуждения, – пока часы не покажут время «сейчас или никогда». Это как игра, где нужно под музыку бегать вокруг стульев, только причина, по которой убирается тот или иной стул, уникальна. Это не бессмысленное заявление, потому что каждая причина и каждое следствие, связанные особым образом (и вполне логично), влекут за собой следующие причину и следствие. Каждое решение в одной сцене проверяется действием в другой. Иными словами, каждая сцена делает следующую сцену неизбежной.

Назовем это тестом «Подкрепи слова делом». Всякий раз, как главный герой думает: «Да, это правильный выбор, и вот почему…» – история ухмыляется и говорит: «Да неужели? Докажи».

Вот пример, который будет понятен всем: День благодарения, и вы очень сильно объелись. Вы с трудом снимаете одежду, которая еще недавно сидела свободно, – сейчас вы забиты под завязку, и вам нехорошо. Вы торжественно клянетесь, что завтра воздержитесь от лишних перекусов, есть же у вас, в конце концов, сила воли? Вы уверены, что сможете достичь своей цели, особенно если учесть, что в данный момент вас буквально тошнит от мыслей о еде. Вот то, о чем я говорила: действие, реакция, решение.

Наступает утро. Какое-то время вы спокойно следуете своему плану. И вдруг – накануне такое вам и в голову не могло прийти – вы чувствуете голод. Таким образом, вчерашнее решение испытывается сегодняшними действиями. Как вы поступите? Если вы хоть немного похожи на меня, вы решите, что полнота – это ваш способ бороться с общественными нормами и ограничениями, и будете наедаться досыта, пока и без того объемные эластичные штаны не станут вам малы. Тогда вы принимаете решение, что завтра утром первым делом разузнаете, что такое бандажирование желудка и покрывает ли его ваша медицинская страховка. Ставки растут, не правда ли?

Мощная катапульта

Чтобы гарантировать, что ставки все время повышаются, вам необходимо убедиться, что каждая ваша причина обладает достаточным количеством огневой мощи, чтобы повлечь за собой следствие, которое неожиданно (но обязательно логично) с грохотом взорвется. Например, в фильме «Выпускник» последнее, что хочет сделать Бенджамен Брэддок, – это пойти на свидание с Элейн, дочерью миссис Робинсон. Поэтому, когда его родители принимаются настаивать на этой встрече, он придумывает план: он будет так грубо вести себя на свидании, что Элейн больше никогда не захочет его видеть. Что ж, проблема решена. Вооруженный своим решением, он приступает к действию. Его план срабатывает идеально, но неожиданно происходит взрыв: он влюбляется в Элейн, которая к этому моменту совершенно от него отдалилась. Одним словом, решив одну проблему, он создал себе еще большую. И тогда он принимает следующее решение: найти способ влюбить в себя Элейн (не задумываясь, что он ответит, если она спросит его, как он потерял девственность).

Помимо этого вам нужно убедиться, что каждая сцена следует правилу «действие, реакция, решение», чтобы создать максимум напряжения и повысить шансы героя. В начале сцены хорошо бы спросить себя: что хочет мой герой, что бы произошло в этой сцене? Установив это, спрашиваем себя дальше: «Что сейчас на кону? Чего герою будет стоить достижение его цели?» Вооруженные этой информацией, вы можете приступить к написанию собственно сцены. Когда вы ее закончите, прежде чем обращаться к следующей сцене, задайте себе следующие вопросы:

• Главный герой изменился? В начале его чувства должны быть одними, а в конце – другими, и часто совершенно противоположными.

• После того как герой взвесил все за и против, осознал, что на кону, и принял решение, изменилось ли его видение ситуации по сравнению с тем, что мы имели в начале сцены?

• Знаем ли мы, почему он принимает именно то решение, которое принимает? Понимаем, как он пришел к этому определенному умозаключению, даже если решение и особенно его рассуждения выглядят сомнительно? Видим ли мы, как изменилась его оценка происходящего и как он пытается привести свой план в соответствие с ней?

Заметьте, что внутренние реакции главного героя на происходящее не только намекают на то, что случится дальше, но и придают всему значение. Я обращаю на это так много внимания, потому что часто именно из-за отсутствия внутренних реакций персонажа история безвозвратно «улетает на юг». Что-то происходит, но мы понятия не имеем, как это влияет на героя или что он из этого выносит, поэтому событие не оказывает на нас эмоционального влияния, а значит, у него нет огневой мощи. Поскольку причина внешних действий неясна – мы не знаем, что это за события и что нас к ним привело, – хотя что-то и происходит, история отправилась в отпуск.

Причина и следствие не делают историю предсказуемой

Не унывайте, мои советы не сделают вашу историю безнадежно предсказуемой. Несмотря на то что с того момента, как покачнулась и упала первая кость домино, траектория, по которой будет двигаться ваше повествование, предопределена, история по-прежнему непредсказуема. Освоив, как правильно выстраивать внешние и внутренние причинно-следственные связи, вы можете хорошенько подразнить читателя, и это ему понравится. Вот четыре способа, которые вам помогут:

1. Правильно выстроенные причинно-следственные связи позволят вам обратить внимание читателя на непредвиденные препятствия, которые необходимо преодолеть персонажу, и то, что он делает в действительности. Помните, какой силой обладают «противоречия»? Всегда существуют противоборствующие желания, страхи и, как следствие, выбор. Прямо как в жизни: ничего не дается просто так.

2. Проявление силы воли. Только то, что кто-то мог бы что-то сделать, еще не означает, что он – или она – это сделает. Существует множество различных реакций и решений, которые могут быть вызваны определенным действием, даже если в конце, когда откроется вся правда, упомянутые реакции и решения задним числом покажутся единственно возможными для данного героя. Одним словом, то, что раньше мы считали свободной волей, оглянувшись назад, мы начинаем воспринимать как судьбу.

3. Как и мы, герои славятся тем, что неправильно истолковывают знаки и бросаются сломя голову в совершенно ошибочном направлении (любая серия телесериала «Я люблю Люси» тому пример).

4. Помните, какие козыри писатели любят прятать у себя в рукаве? Предоставление новой стратегической информации может изменить то, как герой понимает происходящее, не говоря уже о том, как с этого момента читатель начинает толковать мотивы героя.

Заметьте, что, поскольку историю двигает внутренняя борьба главного героя, всевозможные сюжетные повороты определяются его попыткой получить как можно больше, отдав при этом как можно меньше. Прямо как в реальной жизни (мы подробнее разберем это в следующей главе). От этого ситуация становится только хуже. В конце концов герой может нажить себе неприятностей множеством разных способов. Наша главная цель – заранее определить мотивацию героя, чтобы в тот момент, когда с ним что-то случится, читатель одновременно и удивился, и расслабился. «Ну конечно! – говорим мы себе. – Это было очевидно».

А что происходит, если история не основана на законе о причинно-следственных связях? Ответ отрезвляет.

Причина без следствия – что тогда будет?

Предположим, писателю нужно вытащить своего героя из затруднительного положения. Для этого он изобретает сценарий, где герой спасен, но вскоре об этом забывает, ни на секунду не задумавшись о том, что введение какой-либо ситуации или персонажа для решения проблемы формирует у читателя определенные ожидания, которые никуда не деваются. Чтобы предугадывать события, нам свойственно выстраивать схемы – это мы детально разберем в главе 10. Знакомые схемы безопасны. Отклонитесь от привычной схемы – и пожалуйста, как будто робот из «Затерянных в космосе» говорит нам: «Опасность, Уилл Робинсон!» – и вот вы уже завладели нашим вниманием. Такое отклонение далее превращается в призму, с помощью которой мы особым образом преподносим события{122}.

Например, предположим, что Рональд, снисходительный начальник Барбары, который к тому же еще и бабник, настаивает на том, чтобы подвезти ее домой после сверхурочной работы. Она смущена, но соглашается – ей нужна работа. Они подъезжают к ее дому, и она вздыхает с облегчением, однако проблемы начинаются в тот миг, когда Рональд стремительно выпрыгивает из своего огромного черного джипа, чтобы открыть Барбаре дверцу. Заметив его развратную ухмылку, она заверяет его, что дальше справится сама. Но Рональд держится стойко; ему и в голову бы не пришло оставить в одиночестве беззащитную женщину, пока он не проверит ее дом и не убедится, что там нет злоумышленников. Объявив это, он крепко прихватывает Барбару за талию, и она понимает, что ей нужно срочно что-то предпринять.

Получается, автору нужно спасти Барбару и при этом не обидеть Рональда. Поэтому Барбара поворачивается к начальнику со сдержанной улыбкой и мурлычет: «Не о чем беспокоиться, я сама могу за себя постоять. Конечно, с 2006 г., когда я еще работала снайпером в спецназе, я немного подрастеряла форму, но уверена, что до сих пор могу поразить движущуюся мишень, где бы она ни была в пределах полумили, да хоть бы и там, где вы сейчас стоите». И начинает копаться у себя в сумочке. У Рональда нет желания узнать, что она сейчас достанет – револьвер 38-го калибра или ключи от дома, так что он бросается к своему безопасному и внушительному «Хаммеру», запрыгивает внутрь и поспешно уезжает. Проблема решена.

Однако начиная с этого момента читатель будет ждать событий, которые заставят Барбару вытащить револьвер и спасти положение или признаться, что она ничего не знает о спецназе, – кажется, она вычитала это слово в одном из романов Тома Клэнси. Но это еще не весь ущерб, причиненный истории. Растущие ожидания, не имеющие ни малейшего отношения к повествованию, полностью переворачивают то, как мы толкуем все события, которые будут происходить.

Предположим, что история Барбары – это необременительный роман, где главная героиня пытается убедить Кайла, молодого врача-идеалиста, сердце которого она хочет покорить, что у нее нет интрижки с противным начальником Рональдом. Проблема в том, что, когда она упоминает о своем прошлом в спецназе, возникает совсем другая история. Куда более серьезная. Поскольку большую часть удовольствия мы получаем, пытаясь выяснить, что происходит, читатели сами начнут выдумывать возможное развитие событий, и вам нужно, чтобы их вариант продолжения имел хоть какое-то отношение к той истории, которую вы рассказываете. Вы же не хотите, чтобы читатель подумал: «Ого! Если Барбара в самом деле из спецназа, то почему она работает секретаршей в компании по производству удобрений, да еще на такого аморального типа, как Рональд? Они что, делают бомбы из удобрений? А этот ее парень, Кайл, не слишком ли старательно скрывает он свое прошлое? Да, он утверждает, что работает в организации „Врачи без границ“, но может, у него на стороне есть небольшой наркобизнес? Всякое бывает…» – и читатель уже отключился от вашего текста и погрузился в размышления, о которых вы и подумать не могли даже в самых смелых фантазиях.

Любая информация, которую вы добавляете в историю, – как капелька краски, упавшая в миску с чистой водой. Она растекается и окрашивает всю воду. Как и в жизни, новая информация заставляет нас переоценивать значение и эмоциональный вес прошлого и смотреть на будущее свежим взглядом{123}. В истории эта информация влияет на то, как мы истолковываем все происходящее (как мы воспринимаем каждую деталь), и вызывает особые ожидания по поводу того, что может случиться в следующих главах. История увлекательна для нас из-за ощущений, которые мы испытываем, когда устанавливаем подобные связи, поэтому хорошо, когда в ней есть что связывать. Когда связывать нечего, когда писатель неосознанно вводит новую информацию, которая не имеет никакого отношения к его задумке, история в голове у читателя движется в направлении, совершенно отличном от вашего. Поэтому, хотя писатель и может забыть, что Барбара вроде как из спецназа, сразу же после того, как уедет Рональд, читатель об этом не забудет. Именно это подтолкнуло Чехова написать Щукину: «Если в первой главе говорится, что на стене висит ружье, то во второй или третьей оно должно выстрелить. Если оно не будет стрелять, то нечего вешать его на стену»{124}.

Это как математика, только лучше

Необходимость всегда выстраивать причинно-следственные связи может напугать писателя. Как сохранить целостность? Как убедиться, что вы не сбили читателя с толку? Как говорит гарвардский профессор Дэниел Гилберт: «У всего есть причина и следствие»{125}, – так давайте попробуем преобразовать это в старое доброе и очень простенькое математическое уравнение.

Но для начала еще раз вспомним все, что мы уже знаем о законе причинно-следственных связей и о том, для чего они нужны в нашем повествовании. Каждая сцена должна:

• каким-то образом быть следствием «решения», принятого в предыдущей сцене;

• двигать историю вперед посредством реакции персонажей на происходящее;

• делать следующую сцену неизбежной;

• что-то нам сообщать о характерах персонажей, облегчая понимание мотивов, которые кроются за их действиями.

Это значит, что вы должны задать себе следующие вопросы, чтобы судить, является ли определенная сцена частью длинной цепи причин и следствий:

• Несет ли в себе сцена какую-то крайне важную информацию, без которой одна из последующих сцен не будет иметь смысла?

• Есть ли у нее понятная причина, которую видит читатель (даже если «настоящая причина» происходящего раскроется потом)?

• Она помогает понять, почему герои поступают так, а не иначе?

• Она вызывает у читателя ожидания особых неминуемых событий?

А теперь перейдем к математическому уравнению: оценивая значимость каждой сцены в истории, спросите себя: «Если я это вырежу, изменится ли что-нибудь в последующих сценах?» Перефразирую немного Джонни Кокрана: «Если ответ "нет", то действуйте». Эй, я не говорила, что будет просто, – никто не вкладывает в свою историю душу и сердце лишь затем, чтобы сделать пару лирических отступлений.

Почему остановки смертельно опасны

Подумайте о последней прочитанной книге, которая вас зацепила. Помните ощущения в животе, когда вы без остановки читали страницу за страницей, и стремление узнать, что произойдет дальше? Вы инстинктивно поддались этим ощущениям – таким образом мозг заставляет нас читать и читать, пока он выискивает информацию, которая может ему пригодиться.

Ладно, представьте, что история – это машина, которая мчится со скоростью 100 км/ч. Вы наслаждаетесь быстрой ездой; вы с историей – единое целое. Затем писатель краем глаза замечает прелестный цветущий луг. Он ударяет по тормозам, а вы бьетесь головой о лобовое стекло, в то время как писатель выпрыгивает из машины и радостно бежит на луг порезвиться. И все это ради одной секунды восторга. Потом он снова готов ехать. Но поедет ли история с той же скоростью? Нет, потому что он только что ее остановил, а значит, как бы он вас ни уговаривал, история не двинется с места. Скорее всего, она уже не вернет прежнюю скорость еще и потому, что вы автору больше не доверяете. Он уже остановил историю безо всякой причины – кто сказал, что он не сделает этого снова? К тому же остановка разорвала цепь причин и следствий, и вы уже не совсем понимаете, что происходит. Нет, возможно, вы еще пытаетесь выяснить, как этот луг связан с повествованием, но оказывается, что он вообще не имеет к нему отношения. В итоге вы стали меньше обращать внимания на то, что написано на страницах, поэтому можете упустить ту самую деталь, которая способна снова разогнать историю.

Вот почему, друзья мои, когда дело доходит до остановок, каким бы жестким это не показалось, вы должны уничтожать их, пока они не уничтожили вашу историю. Подозреваю, что именно это имел в виду Марк Твен, когда сказал: «Хорошая книга сделана не из того, что в ней есть, а из того, чего в ней нет»{126}.

Нужно оставаться очень бдительными, потому что остановки бывают всех форм и размеров. Они могут прикинуться неуместными воспоминаниями, побочными сюжетными линиями, которые вообще не связаны с историей, но могут оказаться совсем незаметными. Остановка – это любая ненужная информация: мы просто не знаем, что с ней делать.

Вооружитесь пониманием того, что у всего в истории должна быть своя причина; в историю можно включить только то, что читателю нужно узнать именно сейчас, но при этом нельзя нарушать причинно-следственные связи. Таким образом, после написания каждого маленького отрывка вы должны строго спросить у себя: «И что?»

Если не спросите вы, спросит читатель.

Тест «И что?»

Когда вы спрашиваете себя «И что?», вы проверяете отрывок истории на значимость. Эта информация нам нужна? В чем смысл? Как она двигает историю вперед? К каким последствиям она приведет? Если вы можете ответить на все эти вопросы, отлично. Но довольно часто ответ – «Хм… да ни к каким».

Например, представьте, что в фильме «Эта замечательная жизнь» неожиданно появляется сцена, где Джордж Бейли учится удить рыбу. Вы хватаетесь за голову и думаете: «И зачем мне это знать?» Может быть, вы даже попробуете истолковать эту сцену как метафору: что-то вроде старой поговорки «Научи человека ловить рыбу, и он сам себя прокормит». Размышляя над этим, вы, скорее всего, пропустите момент, где дядя Билли заворачивает восемь рыбин в газету и случайно роняет их Поттеру на колени, так что вы еще долго ничего не будете понимать. Таким образом, даже если Джордж замечательно провел время на рыбалке, нам не нужно об этом знать. Эта сцена провалила тест «И что?», без сомнений, именно поэтому Фрэнк Капра очень мудро решил не включать ее в фильм.

А что насчет вашей истории? Шагает ли она порой по направлению к интересным, но ненужным местам, мешая читателю чувствовать и видеть причинно-следственные связи? Почему бы не взять красную ручку и не пройтись по этим местам? Не стесняйтесь. А пока вы рвете на клочки и жжете лишнее, вам может пригодиться совет Сэмюэла Джонсона: «Перечитывайте все, что написали, и, когда бы вам ни встретился отрывок, который вы считаете особенно прекрасным, вычеркивайте его»{127}.

Глава 8: основные идеи

Ваша история с самого начала выстраивается на причинно-следственных связях, так что каждая сцена является следствием предыдущей? Это как выстраивать кости домино в линию – вы толкаете одну, и все они одна за другой падают, как будто каждая сцена проверяет на деле «решение», принятое в предыдущей.

Крутятся ли все причинно-следственные связи вокруг приключений главного героя (главного вопроса, который поднимает история)? Если нет, то вычеркивайте. Это проще простого.

Двигает ли внутренняя причинно-следственная линия главного героя внешние события (сюжет)? Нам неинтересно читать про ураган, про падение фондовой биржи и даже про инопланетян, захвативших Землю, пока это напрямую не касается приключений главного героя.

Когда ваш герой принимает решение, понятно ли, как он к нему пришел, особенно если он меняет свое мнение? Не забывайте: то, что вы знаете, о чем думает герой, не означает, что это знает читатель.

Следует ли каждая сцена правилу «действие, реакция, решение»? Это как счет один-два-три в вальсе. Вбейте этот ритм себе в голову – действие, реакция, решение – и используйте его для создания движущей силы.

Можете ли вы ответить на вопрос «И что?» по поводу каждого эпизода в истории? Постоянно задавайте себе этот вопрос, как четырехлетний ребенок, и в тот момент, когда вы не сможете на него ответить, знайте, что вы наткнулись на прелестное описание, на лирическое отступление – называйте его как угодно, – но это отправит вашу историю в свободное падение.

Глава 9 Неверное должно быть неверным, и еще куча всего в придачу

Если бы можно было избежать шторма, никто никогда не переплыл бы океан.

Чарльз Кеттеринг

Факт из когнитивной психологии:

Мозг использует истории, чтобы представить, как выйти из сложной ситуации в будущем.

Секрет писательского ремесла:

Задача истории – провести главного героя через такие испытания, о преодолении которых он даже и не мечтал.

Существует старая поговорка: правильные суждения появляются благодаря опыту, а опыт появляется благодаря неправильным суждениям. Проблема в том, что неправильные суждения могут оказаться смертельно опасными. Из-за них вы проигнорируете забавный скрип, который раздается каждый раз, когда вы нажимаете на педаль тормоза; отложите поход к врачу, чтобы проверить родинку странной формы на большом пальце ноги; инвестируете все свои сбережения в хеджевый фонд шустрого парня, операции которого неизменно приносят громаднейшую прибыль. Случается и того хуже: неправильные суждения могут разрушить вашу социальную жизнь, и это на самом деле бóльшая проблема, чем мы привыкли думать. Как говорит нейрофизиолог Ричард Рестак, «мы – существа социальные; потребность быть частью общества – одна из важнейших для выживания наряду с необходимостью в пище и кислороде»{128}. Поскольку в каждой ситуации нас подстерегает множество подвохов, и правильные суждения оказываются невероятно полезными, самое лучшее – не говоря уже о том, что самое безопасное, – учиться на чужих ошибках. Может, поэтому и появились истории?

Над этим вопросом много размышляют нейрофизиологи, когнитивные психологи и биологи-эволюционисты: мозг все время работает, пытаясь понять, что безопасно, а что – нет, так почему же он позволяет нам отвлекаться от «подлого реального мира» и погружаться в историю?{129} Мозг делает только то, что он вынужден делать, поэтому, как говорит нейрофизиолог Майкл Газзанига, «похоже, внутри нас существует система поощрений, позволяющая наслаждаться удачной выдумкой и извлекать пользу из вымышленного опыта»{130}.

Какую же пользу мы извлекаем, когда из-за хорошей истории у нас происходит выброс гормона радости, отвлекающий нас от непрестанных бури и натиска серых будней? Ответ прост: мозг позволяет нам расслабиться и опосредованно испытать, как кто-то другой «терпит пращи и стрелы яростного рока»{131}, чтобы мы научились от них уклоняться, если кто-то будет в нас целиться.

Как подмечает Стивен Пинкер: «Автор берет вымышленного персонажа и помещает его в гипотетическую ситуацию в ином реальном мире, где соблюдаются такие же законы, предлагая читателю возможность узнать о последствиях»{132}. Поскольку, когда дело доходит до приобретения жизненного опыта, нам свойственно чувствовать то же, что и герой, как будто все события происходят непосредственно с нами; мы убиваем двух зайцев одним выстрелом. В этом-то вся суть.

А значит, герой – это подопытный кролик. Нравится нам это или нет, подопытные животные страдают, чтобы страдать не пришлось нам. Но за права подопытных животных борются целые организации, а наши герои – сами по себе, и проблемы – их постоянные спутники. «Например, – пишут когнитивные психологи Кит Отли и Рэймонд Мар, – болезненный разрыв отношений между литературным героем и его – или ее – второй половинкой неизбежно заставит нас почувствовать, что значит оказаться на его месте. Это знание в высшей степени ценно, когда приходит наш черед справиться с подобной ситуацией»{133}.

Подвох в том, что ваш герой действительно должен страдать, иначе он не только ничему нас не научит, но и мы не очень-то будем переживать о том, что с ним случится. Как и в реальной жизни, легче говорить, чем делать. В данной главе мы узнаем, почему, подставляя героя, вы оказываете ему услугу; поговорим о том, почему в настоящей прозе герой должен страдать даже больше, чем в массовой литературе; посмотрим, как удостовериться в том, что вы создали своему герою достаточно проблем; разберемся, почему писателям так тяжело издеваться над своим персонажем. И наконец, рассмотрим 11 хитрых способов разрушить отлично выстроенные планы вашего героя.

Под лежачий камень вода не течет

Вы когда-нибудь думали о том, что, может быть (только может быть), в вас присутствует самая маленькая, едва уловимая толика садизма? Если так, неплохо. Потому что, как бы вы ни любили героя, ваша цель – столкнуть его лоб в лоб со всем тем, чего он избегал всю свою жизнь. Вы должны убедиться, что чем быстрее он пытается бежать от проблем, тем легче они его настигают. Хорошие поступки нельзя оставлять безнаказанными. Да, конечно, иногда кажется, что все в порядке, но это только для того, чтобы подготовить героя к новому, еще более тяжелому удару. Вам нужно, чтобы он расслабился и потерял бдительность, а вы могли напасть, когда он меньше всего этого ждет. Вы не должны его оправдывать – не важно, заслужил он это или нет. Потому что, если вы сдадитесь, единственное, чего он уже не сможет заслужить, – это звание героя.

Ирония в том, что на самом деле вы вовсе не садист. Все это вы делаете для его же блага, потому что хотите, чтобы он, как говорят в школе, раскрыл свой потенциал. Для этого герой остро нуждается в вашей помощи. Естественно, все любят поговорить о том, что они хотят стать лучше – завтра или послезавтра, когда придет время. Чушь. Время не придет никогда; это время – прямо сейчас. И прямо сейчас ваша задача – проследить, чтобы обстоятельства, которые герой не может контролировать, вытащили его из зоны комфорта и заставили драться. История – это постоянный вызов, ее задача – проверить, достоин ли ваш герой своей цели. Это значит, что, как бы трудно вам ни пришлось, заботиться о герое вы можете, лишь делая ему гадости. Поставьте его на раскаленные угли, даже если он будет отбиваться. Даже если он будет просить пощады. В конце концов, вы же не хотите, чтобы ваш герой давал пустые обещания.

«Но подождите-ка, – вероятно, подумали вы, – разве все это не относится к массовой литературе?» Говорят, в массовой литературе нет ничего, кроме сюжета, поэтому там все время должно что-то происходить, и у этого чего-то должны быть свои последствия. Но ведь настоящему литературному роману не нужен натянутый, поверхностный сюжет, там главное – характеры. Отрезок настоящей жизни и так далее. Правильно?

Вообще-то неправильно. Совсем неправильно.

МИФ: В литературном романе главное – герои, поэтому сюжет ему не нужен.

РЕАЛЬНОСТЬ: Литературному роману сюжет необходим так же, как и бульварному чтиву, если не больше.

Поскольку в серьезной литературе меньше «крупных» событий, чем в бульварном чтиве, она нуждается в еще более продуманном сюжете – в таком сюжете, о котором Джеки Коллинз даже и не мечтала. В настоящей литературе у сюжета больше уровней, он сложнее и запутаннее, потому что должен подчеркнуть тонкие и деликатные темы. Романы, где главной движущей силой выступают герои, основаны не на описании тонущих кораблей, падающих метеоритов или цунами, а на незаметных жестах, быстрых кивках и мимолетной нерешительности, которые в руках великого писателя могут раскачать землю сильнее, чем девятибалльное землетрясение. Но не обманывайтесь: литература все равно крутится вокруг постоянно усложняющихся испытаний, которые должен пройти герой, потому что, как бы он ни хныкал, он все равно должен хотеть чего-то с невероятной силой. Если же из-за своего каприза он не подвергается испытанию – боевому крещению, как в массовой литературе, – то и сам герой, и история, в которой он живет, кажутся плоскими и неувлекательными. Помните: история крутится вокруг событий, которые заставляют героя схватиться в рукопашной со своей внутренней проблемой, выразить которую, как ни странно, у серьезной литературы получается намного точнее. Так что не станьте жертвой этого старого поверья; выкиньте его из головы, фигурально выражаясь.

Материал для изучения: «Странствия Салливана» – трудная дорога

Ладно, мы признали, что, как бы вы ни любили своего героя, если он хочет быть в центре внимания всей истории, ему придется преодолеть трудный путь. Насколько трудный? Поначалу не очень. В самом начале будущие приключения героя кажутся простыми – то есть ему кажутся. Так и должно быть. Потому что, прямо как в жизни, если бы он знал, сколько крови, пота и слез он прольет, чтобы добиться успеха, возможно, он не стал бы даже и пробовать. К счастью, ни мы, ни герой и не представляем, насколько сложным будет его путь. Возьмем, например, Джона Салливана, известного молодого режиссера и главного героя в классическом фильме Престона Стёрджеса «Странствия Салливана». Устав снимать популярные, но бессмысленные картины (мы слышим только название его последнего фильма «Ой-ой на сеновале» и уже можем представить, о чем там речь), Салли мечтает снять настоящую драму. «Я хочу, чтобы в этом фильме было достоинство… истинная картина человеческих страданий», – говорит он, отмахиваясь от обеспокоенного продюсера, который с надеждой в голосе спрашивает: «Но там ведь будет хоть немного секса?»{134}

Когда ему говорят, что он ни разу в жизни не испытывал страданий, он с готовностью соглашается, но, вместо того, чтобы сдаться, находит самое простое решение: он эти страдания испытает. Насколько сложно ему будет? Он направляется в костюмерную, находит лохмотья (которые надевает с помощью своего дворецкого) и на попутке уезжает из города без гроша в кармане. Однако вместо страданий он испытывает лишь легкое раздражение из-за немолодой вдовы одного сумасшедшего и очень скоро возвращается в Голливуд.

Осознав, что страдать – не так просто, как кажется на первый взгляд, он предпринимает еще одну попытку. Но продюсерская студия, обеспокоенная тем, что он действительно попадет в беду, которую ищет на свою голову, настаивает на том, чтобы за ним на всякий случай отправился дом на колесах с целой ватагой «нянек». На этот раз Салливан страдает из-за дураков в своем окружении. Когда эта попытка проваливается, он сбегает и снова отправляется в поход, на сей раз с настоящими бездомными. Теперь он узнает, что такое истинные страдания и отчаянная нищета. Он спит на полу, голодает. Но притворяться нищим и быть нищим на самом деле – разные вещи, особенно когда стоит тебе вернуться домой – и ты снова богат. Третья попытка. На этот раз его план не сработал, потому что он не в состоянии терпеть нужду достаточно долго, чтобы понять нуждающихся.

Теперь Салли готов признать свое поражение, вернуться в Голливуд и уладить ситуацию. Все его попытки провалились, так какой во всем этом смысл? К тому же он начинает думать, что подглядывать за чужими страданиями отвратительно. Зачем искушать судьбу. Но как раз в тот момент, когда герой начинает опасаться своих желаний, в игру вступает сама жизнь и значительно повышает ставки. Один бездомный крадет у Салли ботинки, на внутренней стороне которых написан номер студии, и попадает под поезд. Полицейские находят тело, которое невозможно опознать, видят идентификационный номер и сообщают, что Салли мертв.

Тем временем настоящего Салли побили и отобрали у него чек на $5000, которые он хотел передать бездомным перед тем, как вернуться в Голливуд. У Салли помутилось сознание, он нападает на железнодорожных полицейских, и его арестовывают. Он говорит им свое имя, ожидая, что будет дальше. Но у него нет идентификационного номера, а заголовки газет пестрят сообщениями о его смерти, а раз так, кто ему поверит? Никто. Он осужден и отправляется в исправительно-трудовой лагерь – по крайней мере, жизнь подарила ему опыт, о котором он мечтал: человеческие страдания без «избавительных оговорок». Цель достигнута. Теперь, когда он вернется в Голливуд, он уже будет обладать знаниями, необходимыми для постановки фильма об истинных человеческих страданиях.

Однако урок, который усвоил Салли, оказался совсем не таким, как он ожидал. Теперь он знает не понаслышке, что менее всего страдающие люди желают смотреть на других страдающих людей. Они хотят сделать перерыв в своих страданиях. Они хотят смеяться и на мгновение забыть о всех невзгодах. Они предпочитают смотреть фильмы вроде «Ой-ой на сеновале» и радоваться тому, какой чудесной и беззаботной может быть жизнь.

В конце, когда уже произошли все возможные несчастья, Салли получает тот опыт, который ему дарит замечательная история: он возвращается в то место, откуда начал, и видит его по-другому. Мир не изменился. Изменился герой.

Если бы писатель и режиссер Стёрджес проявил милосердие, в конце фильма Салли пришел бы к выводу, что, несмотря на все свои старания, он так и не понял, каково это, когда ты лишен всех гражданских прав. Но ведь автор старался, разве нет? Так что он все равно проделал отличную работу, верно? Не верно. Потому что до тех пор, пока Салли не оказался в тюрьме без какой-либо возможности оттуда выбраться, ситуация была у него под контролем. А если вы держите испытание под контролем, то это вообще не испытание. Стёрджес это знал, поэтому не стал в последний момент спасать Салли от каторги и просто позволил жизни нанести герою свой удар. Этим он оказал Салли большую услугу. Как говорится, «нет более несчастного человека, чем тот, кто никогда не был несчастлив; самое большое разочарование в жизни – никогда не познать разочарование». Убедившись в том, что Салли по-настоящему страдает, Стёрджес подарил ему возможность стать лучше.

Почему так важно причинять любимым боль

Хотя писателям непросто бить своих героев, стрелять в них, колоть и причинять боль другими способами, есть кое-что, что кажется им еще более сложным: унижение. В конце концов удар есть удар; это воздействие физическое, внешнее – как только утихнет боль и заживут раны, все будет прощено и забыто. К тому же физическую боль можно скрывать от окружающих. Не обязательно всем о ней рассказывать. Но как быть с унижением? Это вещь публичная. В отличие от физической боли унижение кое-что о вас говорит: вы совершили ошибку, и вас в этом уличили. «Социальная боль» – унижение, обида, стыд – явление продолжительное; даже если пройдут десятки лет, вы в полной мере будете ощущать эту боль всякий раз, когда о ней вспомните{135}. Неудивительно, что слово «устыдить» можно заменить словосочетанием «сгореть от стыда», потому что именно этого мы и жаждем, когда испытываем стыд.

Тем не менее это лучший способ помочь героям развиваться.

Очень жаль, что писатели так редко заставляют своих героев переживать такие вещи, как унижение и стыд. Не нужно перечитывать «Пигмалиона», мы и так знаем, что авторы иной раз влюбляются в свое творение. Сами того не подозревая, они сглаживают для героя острые углы, «кидая ему мяч, только когда он видит» – подобно заботливым режиссерам, которые наводят камеру с таким расчетом, чтобы звезда в кадре выглядела идеально. В реальной жизни ставить человека в неловкое положение не приветствуется. Так или иначе, одно дело – потерпеть неудачу, когда никто не видит, и совсем другое – опростоволоситься при свидетелях. Это как если бы Джон окончил престижный юридический факультет и завалил выпускной экзамен. Причем дважды. «Ну, по крайней мере, никто, кроме меня, об этом не знает», – думает он. А если это Джон Кеннеди – младший и заголовки нью-йоркских газет гласят «Сынок президента оплошал»? Потерпеть неудачу у всех на виду стыдно. Но эти неудачи нас меняют, и не важно, берем ли мы псевдоним и переезжаем в другой штат, прикидываясь другим человеком, или принимаем вызов, как это сделал Кеннеди. (На заметку: он не отступил, сдал экзамен и выиграл все шесть дел, пока работал в прокуратуре округа Манхэттен.)

Постоянно повышая давление, вы держите своего героя в форме, а это очень важно, ведь последний барьер, который ему предстоит преодолеть, будет невероятно высоким. Поэтому чем больше ему придется пережить до того, как он доберется до последнего рубежа, тем лучше. Как подметила Эмили Дикинсон: «Раненый олень прыгает выше всех»{136}. Если вы хотите, чтобы ваш герой был готов к последнему испытанию, для преодоления которого ему придется напрячь все свои силы, вам необходимо его закалить.

Помните, что читатель должен знать о планах вашего персонажа до того, как они начнут осуществляться. Поэтому вот вам краткий курс, который научит вас издеваться над своим героем – для его же блага, естественно.

11 способов разрушить идеально продуманные планы героя

1. Без особой нужды не позволяйте герою ни в чем признаваться,дажесамому себе. Помните, как в детстве вас просили что-то сделать, а вам не хотелось? Вы кричали: «Заставь меня!» В истории, когда дело доходит до признаний, герой всегда должен следовать этой мантре. Никто в вашей истории не должен ничего рассказывать, пока у него нет на то крайней необходимости, будь то дуло пистолета или, что вероятнее, вышедшие из-под контроля обстоятельства. Информация – это бесценная валюта. Ее еще нужно заработать. Никто не отдает ее просто так – у всего есть своя цена. Вашему герою нужна серьезная причина, чтобы в чем-то признаться. Либо он что-то приобретет, либо предотвратит что-то ужасное. Ничего нейтрального.

2. Позвольте герою владеть секретами, но не хранить их. Мы храним секреты по одной причине: потому что боимся того, что случится, если они раскроются, – иначе говоря, перемен. Секрет – это «результат борьбы между двумя противоборствующими частями мозга. Одна часть хочет раскрыть секрет, а другая – не хочет», – пишет нейрофизиолог Дэвид Иглмен в своей книге «Инкогнито: Тайная жизнь мозга» (Incognito: The Secret Lives of the Brain){137}. Оказывается, хранить секреты вредно и для тела, и для разума. По Джеймсу Пеннбейкеру, «если вы отказываетесь поведать о какой-то ситуации или обсудить ее, это может повредить ваше здоровье сильнее, чем само событие»{138}.

Таким образом, как бы больно вам ни было мучить своего героя, приятно сознавать, что в конечном итоге, заставляя его раскрыть свой секрет, вы делаете добро. Вы же не хотите, чтобы у него случился сердечный приступ из-за того, что он все держит в себе? Поэтому, как бы ревностно ваш герой ни охранял свои тайны, вы не имеете права ему потакать. На самом деле чем дольше герой хранит молчание, тем сильнее история пытается заставить его говорить.

И еще: не делайте секрет героя секретом заодно и для нас – позвольте читателю все узнать. Нам нравится, когда нас принимают за своего. Мы приходим в восторг, когда понимаем, что именно скрывает герой и почему; мы наслаждаемся, когда то, что главный герой говорит, противоречит тому, что он на самом деле думает.

3. Убедитесь, что все действия героя по спасению ситуации приносят только вред. По-другому это можно назвать иронией судьбы. Помните, как решения в одной сцене приводили в движение следующую? Вот как это работает, постоянно поднимая ставки и заставляя героя переоценивать ситуацию после каждого нового поворота.

Дело в том, что существует множество способов поднять ставки. Например, Эйприл тайно влюблена в Гэри, она хочет устроиться в компанию, где он работает, чтобы познакомиться с ним поближе. Ее принимают в отдел, где работает Гэри. Но когда она появляется в офисе, потратив все деньги на новый наряд, она узнает, что получила его место. Оказывается, Гэри повысили и перевели в филиал в Лондоне. (Или, еще хуже, его уволили, потому что у Эйприл имеется больше опыта в данной сфере работы.)

Иногда ирония заключается в том, что план сработал идеально и герой получает именно то, что хотел. Однако затем он осознает, что хотел вовсе не этого. В таком случае Гэри моментально влюбляется в Эйприл, заключает ее в объятия и шепчет на ухо, что он любит ее почти так же сильно, как играть до рассвета в «World of Warcraft» – этим бы он и занимался каждую ночь, если бы мама не барабанила в стену.

4. Убедитесь, что все возможные несчастья уже случились. Только не посвящайте героя в свои планы. Пусть он начнет свой путь с ощущением, что стоит ему только попросить – и вуаля! Все сокровища мира к утру доставят ему по почте. Нет, он не бредит; просто такова человеческая природа. Как мы уже знаем, чтобы сохранить драгоценную энергию, каждый раз, когда у мозга имеется возможность сделать меньше, он делает меньше{139}, – и мы следуем той же схеме. Поначалу, чтобы решить проблему, мы стараемся приложить как можно меньше усилий. Но давайте начистоту: когда было так, чтобы минимум усилий решал хоть какую-нибудь проблему? На самом деле ничегонеделание – лучший способ еще сильнее ухудшить положение; желательно, чтобы герой даже не представлял себе как. Вот почему мы съеживаемся от ужаса, когда в кино герой вздыхает с облегчением и говорит: «Ну, теперь-то все точно в порядке». Потому что мы знаем, что эта фраза может значить только одно: сейчас случится что-то по-настоящему плохое – как правило, это нечто такое, из-за чего все предыдущие невзгоды кажутся парой пустяков.

5. Позвольте герою начать ставку с доллара, а закончить, когда на кону будет целая ферма. Еще одна интересная функция постоянно прибывающих проблем, преследующих большинство героев, – когда они ставят всего лишь скромный доллар, они трясутся, хныкают и беспокоятся намного сильнее, чем в конце, когда рискуют потерять уже целую ферму. Например, в фильме Джона Хьюза «Феррис Бьюллер берет выходной» Кэмерон, закадычный друг Ферриса, очень боится отца, человека, который больше жизни любит свой винтажный «Феррари». Поэтому Кэмерон никогда на нем не ездил. Но поскольку Кэмерон – тряпка и никому не может отказать, он поддается на уговоры Ферриса прогулять школу и прокатиться на машине. Феррис уверяет Кэмерона, что потом они избавятся от лишних километров на одометре, поставив машину на блоки и включив заднюю передачу. Кэмерон причитает и жалуется, но у него не хватает мужества сказать «нет».

Естественно, вместо короткой прогулки они катаются весь день, проезжают столько километров, что Кэмерон хватается за голову, не говоря уже о том, что машина в постоянной опасности: то ее чуть не помяли, то чуть не украли, один раз ребята чуть не потеряли ее. В начале путешествия Кэмерон ноет, однако в течение дня попадает в ситуации, которые закаляют его, и он понимает, что у него больше мужества, чем он думал, и что холить и лелеять такую замечательную машину в стеклянном гараже, вместо того чтобы ездить на ней, глупо. (Так же, как и одаривать своим вниманием машину, на которой не ездишь, вместо того чтобы провести время с сыном.) В конце концов Кэмерон разозлился на отца.

Кэмерон немного паникует, когда в конце дня выясняется, что, если поставить машину на блоки и нажать на педаль газа при включенной задней передаче, пробег не уменьшается. Кэмерон в ярости, он дает выход давно затаенному гневу и пинает капот машины, оставляя на ней вмятину. Он осознает, что уже не боится отца, поэтому наклоняется к машине с довольной ухмылкой и «случайно» сталкивает ее с блоков на землю. Мотор работает, поэтому, как только колеса касаются земли, машина начинает движение, врезается в стеклянную стену, разбивая ее, выезжает к оврагу и стремительно падает вниз.

Вспомним легендарного Эзопа, который говорил: «Незначительные обиды люди переносят гораздо тяжелее, чем серьезные несчастья». В течение дня Кэмерон научился, как постоять за себя, так что он не принимает предложение Ферриса свалить на него вину за крушение машины, задумывается о своей жизни и находит мужество признаться во всем отцу. Вдребезги разбитая машина лежит у подножия холма, но теперь герой несравненно меньше боится сказать отцу правду, чем утром того же дня, когда самое ужасное, что он мог вообразить, – это что пробег автомобиля увеличился на 10 км.

6. Не забывайте, что бесплатного сыра не бывает, если он, конечно, не в мышеловке. Это еще один способ сказать, что все нужно добывать своим трудом, то есть ваш герой ничего не может получить просто так, ведь читатель стремится понять, какова будет реакция героя, когда все идет наперекосяк. Стивен Пинкер заметил, что истории помогают нам «расширить жизненный выбор, давая возможность потихоньку продвигаться вперед, чтобы узнать, насколько близко можно подойти к пропасти и при этом в нее не свалиться»{140}. Это значит, что герою предстоит бороться за все, что он хочет получить, и чаще всего он не может предвидеть, какова будет расплата (то есть это будет намного тяжелее, чем все, за что он до этого брался). Он получает легко только то, что ему совершенно не нужно.

Например, в фильме «Эта замечательная жизнь» в офисе Джорджа появляется злодей Поттер и вызывает героя в суд, а потом обманчиво добрым голосом предлагает выход из положения: работу с очень высокой зарплатой, которая моментально исправила бы плачевное финансовое положение Джорджа. И Джордж целую минуту раздумывает над этим предложением. Но он умнее, чем наивная Белоснежка (даже птицы знали, что нельзя было есть яблоко), он понимает, что вокруг него плетет свою паутину ядовитый паук. Джордж осознает, что, если сейчас примет предложение Поттера, ему потом придется дорого заплатить.

7. Заставьте своих героев лгать. В реальной жизни людям не нравится, когда им лгут, хотя в истории герои, которые лгут, вызывают у них интерес. Вызывающая ложь может сделать занятным даже самого заурядного персонажа, потому что мы думаем: «Хм, интересно, почему он лжет? Что он скрывает? Может, он вообще не так прост, как кажется?»

А значит, вы должны нам сообщить, что герой на самом деле лжет. Если мы не в курсе того, что он говорит ложь, как сможем мы себе представить, что произойдет, когда раскроется правда? Ведь, как и секрет, ложь может быть однажды раскрыта. По большей части перелистывать страницу за страницей читателя заставляет желание узнать, каковы будут последствия лжи.

Случается ли, что герой так и не пойман на лжи? Разумеется. Но это никогда не происходит «просто так». Причина, по которой ложь не всплывает на поверхность, должна сообщить нам о героях что-то важное. А иногда сам факт, что персонажу все сходит с рук, и есть история. Например, в потрясающем романе Патриции Хайсмит «Талантливый мистер Рипли» главный герой по имени Том Рипли вот-вот станет убийцей. Поскольку о Томе Рипли написано целых пять романов, я не раскрою секрет, если скажу, что его в итоге не поймают. Напряжение возникает из-за боязни героя, что ложь будет раскрыта, а также из-за нашего предположения, что этого не случится. Это прекрасная иллюстрация к высказыванию сценариста Нормана Красна: «Удивите их тем, чего они ожидают»{141}.

Но в истории всегда есть один человек, который не имеет права лгать, что бы ни случилось: это вы, писатель. При этом писатели лгут постоянно, потому что не хотят, чтобы читатель «выяснил что-то раньше времени», – мы говорили об этом в главе 6. Вот только читатель доверяет вам по умолчанию, поэтому, когда вы ему лжете и он это понимает, он начинает высматривать, что еще может оказаться неправдой, и не доверяет теперь уже ни единому слову.

8. Создавайте ощущение ясной, реальной и нарастающей угрозы, но не надо подробно ее описывать. Все знают, что в истории должна быть противоборствующая сила. Без нее герой не знает, против чего ему бороться, а значит, как бы он ни старался, показать себя он уже не сможет. Поэтому противоборствующая сила должна быть четко определена и реальна. Она не может быть смутной и не представляющей никакой угрозы; это не должен быть потенциально подлый антагонист, который зловеще появляется, но никогда ничего не делает.

Поэтому ни один уважающий себя антагонист не должен выходить из дома, не прихватив с собой одну вещь – тикающие часы. Ничто так не фокусирует внимание – не говоря уже о действиях главного героя, – как быстрое приближение крайних сроков. Это не позволяет свернуть с пути не только герою, но и писателю, постоянно напоминая, что, как бы ему ни хотелось отправить своего персонажа провести выходные, полные самокопания, в Тоскане, на рассвете, если он до полуночи не отыщет завещание дядюшки Милта, подоспеет аварийная бригада и все будет кончено.

Конечно, противоборствующей силе не обязательно быть человеком. Эта может быть идея: смирительная рубашка строгого общественного порицания, безликость необузданных технологий или тирания буквы закона. Но – и это «но» с большой буквы – эта сила не может оставаться только лишь идеей, потому что, как мы уже знаем, идеи абстрактны; они на нас не влияют ни буквально, ни эмоционально. На нас влияет идея, облеченная во что-то конкретное. А значит, идею должны олицетворять особые персонажи, которые будут пытаться диктовать главному герою свои условия.

Например, роман Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» рассказывает о том, как социальное подчинение сковывает тех, кто не хочет плясать под чужую дудку, и даже приводит к лоботомии, если смирительных рубашек оказывается мало. События разворачиваются в лечебнице для душевнобольных, где все происходит под руководством антагониста по имени сестра Ретчет. Несмотря на то что не она причиняет вред пациентам, которые находятся у нее под опекой, она все равно остается безжалостным и самодовольным олицетворением темы романа.

9. Убедитесь, что у вашего злодея есть хорошие стороны. Мы уже знаем, что, каким бы парадоксальным это ни показалось, у злодея должны иметься положительные качества, хотя бы самые незначительные и незаметные. В конце концов, не бывает совершенно плохих людей. Даже если и бывают, вряд ли они думают, что творят зло. Большинство кровожадных и презренных деспотов в истории, не говоря уже о выборных лицах, были уверены, что творят добро во имя Господа и страны. Вдобавок «черно-белые» герои (не важно, хорошие или плохие) скучны, их нельзя сравнить с реальными людьми. На самом деле иной раз абсолютно хороший персонаж может отталкивать даже сильнее, чем отрицательный.

Подумайте вот о чем: крепкий и красивый молодой человек у вас на работе всегда все делает вовремя, у него идеальная семья, и на столе всегда порядок – но разве в глубине души вы не задумываетесь о том, какие скелеты он может хранить у себя в шкафу? Не из зависти (возможно), а потому, что никто не может быть настолько «идеальным». Точно так же, как главному герою необходим изъян, антагонисту нужна положительная черта.

Помимо этого на 100 % плохой персонаж вряд ли когда-нибудь изменится, поэтому кажется несколько однообразным. Когда «все тайное начнет становиться явным», вам станет скучно. В то время как злодей с парочкой хороших качеств мог бы исправиться и увеличить напряжение. Не подумайте, что ему обязательно нужно исправляться, но и сам злодей, и история становятся намного интереснее, если существует такая возможность.

10. Покажите изъяны, опасения и внутренних демонов ваших персонажей. Истории пишутся о людях, которые испытывают какие-то неудобства, а, как мы знаем, самые большие неудобства нас заставляют испытывать перемены. Как сказал Томас Карлейль: «По природе своей человек ненавидит перемены; он не покинет свой дом, пока тот не рассыплется в прах»{142}.

Это означает, что истории часто показывают, как рушится чей-то дом, балка за балкой. Действительно, зачин, который начинается со слов «Интересно, что было бы, если…», редко можно продолжить таким образом: «…если бы счастливая уравновешенная женщина вышла замуж по любви за чудесного, счастливого мужчину, чья карьера идет в гору, и у них родилось два одинаково счастливых и уравновешенных ребенка». Почему? Кроме того, что «идеальное», как правило, невозможно (слава богу), пока мир вокруг не рушится, нам скучно (если это, конечно, не ваш мир – в таком случае скучно – значит хорошо).

Так что ваша задача снести все «здания», где герой может найти себе убежище, и выгнать его на улицу. Писатели часто оказываются тряпками и, когда возникают затруднения, пытаются как-то защитить своего героя. Но герой становится героем, именно когда совершает героические поступки, то есть остается на высоте, несмотря ни на что, и по ходу дела борется со своими внутренними демонами. Вы должны следить за тем, чтобы герой не сворачивал со своего пути, поэтому каждый поворот внешних событий должен заставлять его лицом к лицу сталкиваться с тем, чего бы он не желал в себе замечать.

11. Покажитесвоихдемонов. Есть еще одна хитрая причина, почему писатели иногда защищают своих персонажей и позволяют им уклоняться от неудобных вопросов. Они защищают не героя: сами писатели испытывают неловкость из-за проблемы, с которой сталкивается персонаж. Позволяя герою отойти в сторону, писатель сам избегает этой проблемы. Как он «разоблачает» персонажа, точно так же и персонаж может его разоблачить. В конце концов, если вы заставите героя делать то, что осуждается обществом, вы покажете, что внутри вас самих прячется дикая «бескультурщина» – то есть все то, что мы делаем и о чем думаем, когда уверены, что никто не видит. И естественно, именно этого хочет читатель. Мы все понимаем, как выглядит наше вежливое общество – нам не надо это объяснять, и так очевидно. Однако под невозмутимой внешней маской у большинства из нас в душе бушует хаос. Истории рассказывают о внутреннем хаосе, который мы пытаемся обуздать, пока отважно ищем смысл во всем происходящем. Очень часто именно там и разворачивается настоящая история. Читатель восхищается и, облегченно вздыхая, узнает себя: «О, и он тоже! А я-то думал, что я один такой!» И герою, и писателю расскажу о мудром совете Плутарха: «Должно быть, те, кто стремится к великим делам, и страдать должны очень много»{143}. И часто у всех на виду.

Ну и, чтобы добавить еще чуточку философии, приведу высказывание Юнга: «Озарение приходит к нам не тогда, когда мы пытаемся представить свет, а когда осознаем, что такое тьма»{144}.

Глава 9: основные идеи

Все ли возможные несчастья случились? Не пытайтесь быть милыми, даже капельку. Выкиньте общественные нормы в окно. Заставляет ли ваш сюжет героя постоянно бороться за свое положение?

Вы раскрыли самые страшные секреты героя и изъяны, которые он в себе прячет? Не важно, насколько вам неудобно и больно раскрывать все это, вы заставили его сознаться? Вы вынудили его сразиться со своими демонами? Как он вообще сможет их победить (или осознать, что они не так уж и плохи), пока не схватится с ними в рукопашной?

Ваш герой сам зарабатывает все, что получает, и платит за все, что теряет? Еще один способ сказать, что у всего происходящего должны быть последствия. В идеале эти последствия должны заставить вашего героя делать то, что он предпочел бы не делать.

Все ли поступки героя, которые он совершает, чтобы улучшить ситуацию, делают эту ситуацию только хуже? Отлично! Чем хуже приходится вашему герою, тем это лучше для истории. Если вы убедитесь, что все становится только хуже, ваша история не свернет с дороги, а напряжение (и ставки) будет только возрастать.

Противоборствующая сила актуальна, активна и у нее есть представитель? Это необязательно должен быть великан, свирепая горилла или вооруженный психопат, но читателям нужен кто-то (или что-то), против кого «болеть». А значит, смутные угрозы, обобщенное «зло» или абстрактная возможность катастрофы не годятся. Опасность должна быть четкой и привязанной к постоянно тикающим часам.

Глава 10 Тропа от предпосылок к развязке

Искусство – это преобразование шаблонов в опыт.

Альфред Уайтхед

Факт из когнитивной психологии:

Поскольку мозг питает отвращение к неопределенности, он систематизирует полученные данные, чтобы предугадать будущие события.

Секрет писательского ремесла:

Читатель все время выстраивает системы; для вашего читателя каждое предложение – либо предпосылка, либо результат, либо тропинка, которая их соединяет.

Красные среди тех шуток поразительных, незамедлительно могут округлиться сильнее всего. Сложно прочитать, верно? Это как если бы у вас в голове потерпел крушение поезд. Каждое новое слово мешает составлению привычной лингвистической схемы, а это значит, что выброса дофамина не будет; наоборот, ваши нейромедиаторы передают вам меньше этого гормона, чем обычно, таким образом выражая свое – то есть ваше – недовольство{145}.

Вашему мозгу не нравится беспорядок, он во всем пытается найти какую-то закономерность, не важно, есть она там или нет. Возьмем, например, звездную ночь. Как писал Эдвард Пёрселл, нобелевский лауреат в области физики, биологу-эволюционисту Стивену Гулду: «Больше всего в беспорядочных скоплениях звезд меня интересует непреодолимое желание систематизировать их тем или иным способом. Сложно принять тот факт, что каждая осознаваемая система – вереница, скопление, созвездие, звездный коридор, рукава, лакуна – бессмысленная случайность, и существует она только потому, что мои глаза и мозг жаждут все систематизировать»{146}.

Но наша страсть к системам небеспорядочна, даже если иногда мы увлекаемся и начинаем узнавать в очертании облака лицо любимого человека. Выстраивание систем – привычка, которая появилась у нас задолго до изобретения водопровода, холодильника и дверей, еще в ту пору, когда дом представлял собой милую пещерку, а вместо кровати мы спали на кучке мягких листьев. Умение предугадывать будущие события было тогда вопросом жизни и смерти. Поскольку львы, тигры или босоногие дикари – о, ужас! – могли заглянуть без предупреждения в любое время дня или ночи, наш мозг научился систематизировать все полученные данные, позволяя определять, что это за глухой звук раздался посреди ночи. В конце концов, если не знать, что входит в понятие нормы, как обнаружить что-то необычное? «Мозг – прирожденный картограф», – говорит нейрофизиолог Антонио Дамасио{147}. С самого нашего рождения он составляет схемы окружающего нас мира с одной-единственной целью: выяснить, что безопасно, а с чего лучше не спускать глаз{148}.

Истории рассказывают о том, с чего нам лучше не спускать глаз. Часто они начинаются с того, что жизнь героя перестает подчиняться выстроенной системе, – это и хорошо, потому что, как замечают ученые Чип и Дэн Хит, «лучший способ привлечь чье-то внимание – сломать систему»{149}. Вы видите, что написано между строк? Чтобы сломать систему, нужно знать, какова система. А для читателя все является частью системы, и прелесть чтения заключается в том, чтобы эту систему выявить. К тому же читатель полагает, что все в истории взаимосвязано, что история складывается по такому же принципу, как экосистема, границы государств или пазл. Тем не менее в этом вопросе писатели иногда ограничиваются сюжетом и спокойно идут отдыхать, довольные, что так ловко вплели в историю детали вроде капающей воды или шпателя. Это как покрывать глазурью пирог, который вы еще не испекли. Конечно, читатель может насладиться этими деталями, но, если они не проливают свет на систему в целом и не добавляют ей ясности, эти нюансы – просто причудливые окна, украшающие пустой дом.

Совершенно очевидно, что в наше время читатели в высшей степени требовательны. У нас имеются особые ожидания (о которых мы сознательно можем даже не подозревать), и наш мозг хочет, чтобы они оправдались, иначе мы забираем мяч и идем домой. Одно из наших самых первостепенных ожиданий – все, что кажется началом новой схемы (то есть предпосылкой), должно быть действительно предпосылкой, связанной с определенным результатом. К тому же относительно предпосылок мы ненасытны. Мы их любим, потому что они увлекают; они стимулируют наше воображение, приносят одно из самых любимых ощущений: предвкушение. Они предлагают нам выяснить, что может произойти дальше, а это приносит нам еще большее удовольствие: выброс адреналина, когда мы самостоятельно обнаруживаем связи и внезапно что-то понимаем{150}. Когда находим предпосылку, догадываемся, что может случиться, и оказываемся правы, мы чувствуем себя умными. Предпосылки обольщают нас с помощью главного из ощущений: вовлеченности. Мы чувствуем себя вовлеченными и значимыми, частью чего-то, своими до мозга костей. Для читателя предпосылки – это тайный код писателя. Замечая хотя бы одну, мы знаем, что настал наш черед поработать: мы лихорадочно следим за линией в схеме, которая ведет нас к результату; мы энергично за это беремся и наслаждаемся каждой секундой, даже если приходится читать, когда все в доме уже легли спать.

Чтобы убедиться, что у вашей истории будет много усталых, но довольных читателей, в этой главе мы узнаем, что же такое предпосылка и как сделать тропинку, ведущую от предпосылки к результату, заметной. Мы разберем, почему, когда вы непреднамеренно вводите новые предпосылки, ваша история сходит с рельс, и увидим, что очень простые предпосылки могут принести неплохие плоды.

Осторожно, думаю, это предпосылка!

Так что же такое предпосылка? Это то, что подразумевает. Это что-то (факт, поступок, человек, событие), что подразумевает какое-то действие в будущем. Самая распространенная форма предпосылки – информация, которая нужна читателю до развязки, чтобы сама развязка выглядела правдоподобной. Эта информация может быть совсем простой, например, мы узнаем о том, что Джеймс знает язык суахили, поэтому, если окажется, что инструкции по изменению траектории метеорита, который должен упасть прямиком на город Де-Мойн, написаны на суахили, мы не станем недовольно ворчать, когда Джеймс объявит о своих познаниях. А значит, поскольку читатель не знает настоящую причину, по которой в первой главе вы сообщаете ему, что Джеймс – билингв, вам нужен веский повод выдать эту информацию в самом начале, чтобы это не выглядело как неоновая вывеска «Я ПЫТАЮСЬ ВАМ КОЕ-ЧТО СКАЗАТЬ». Существует тонкая грань между тем, чтобы подразнить читателя новой информацией, которая подхлестнет его воображение, и тем, чтобы вывалить на него что-то настолько очевидное, что в истории мигом пропадет все напряжение. Разбудите в читателе подозрения, и он полюбит вас за это.

Вам нужно, чтобы читатель подумал: «Ого! Я понимаю, что Джеймс говорит на суахили, потому что в старших классах это был единственный возможный для изучения иностранный язык, а еще потому, что без него он не получил бы аттестат, но что-то мне подсказывает: в конце он будет рад, что все сложилось именно таким образом». Это значит, что, если тема суахили больше ни разу не всплывет, она будет слоняться в прихожей, как одинокий слон, который не знает, чем ему заняться (скорее всего, он будет все громить).

Естественно, предпосылки бывают намного более увлекательными и интригующими, чем суахили, который знает Джеймс, – это, в конце концов, всего лишь кусочек вспомогательной информации. Мы скоро увидим, что предпосылка порождает иной раз целую побочную сюжетную линию, мотив или способ толкования всего происходящего. С учетом вышеизложенного с самого начала важно заметить, что развязка необязательно должна быть именно такой, какой ее предполагает читатель. Как раз наоборот. Довольно часто истинное значение предпосылок становится понятно только в самом конце. Мы уже обсуждали шедевр Хичкока, фильм «Головокружение», когда в начале фильма мы уверены, что загадочная Мадлен – красивая тревожная жена человека, который для ее защиты нанял бывшего полицейского Скотти Фергюсона, а потом узнаем, что она всего лишь продавщица, которую наняли изображать Мадлен. Как мы уже поняли, особенность данного сценария в том, что, когда наступает развязка, все, что происходило до нее и подпитывало ложные предположения, теперь должно точно так же вписаться и в новую версию событий. Как мудро отметил Рэймонд Чандлер, «развязка сразу должна выглядеть неизбежной»{151}.

Это правда, и от нее никуда не деться. Поэтому не забывайте, что для читателя все в истории – это либо предпосылка, либо результат, либо тропинка, которая их соединяет.

Предпосылки, которые таковыми не являются

Читатели постоянно все схематизируют, поэтому последнее, что вам нужно, – чтобы читатель увидел предпосылку там, где ее нет, или, еще хуже, на нее отреагировал. Это как если бы жуткий парень по соседству вдруг решил, что вы его не замечаете, потому что тайно в него влюблены, соответственно, ему нужно сделать первый шаг. То же самое происходит и в истории, когда вы вплетаете в свой тщательно продуманный рассказ ненужную информацию, мешая читателю делать предположения, которых вы от него ждете.

Не знаю, как еще сильнее обратить на это ваше внимание: когнитивное бессознательное читателей полагает, что каждый элемент истории помещен в нее для чего-то, поэтому любую информацию они воспринимают как часть общей системы. Читатели верят, что каждое событие, факт или действие имеет большое значение. Поэтому они могут очень легко решить, что «остановка» или ненужный факт – это предпосылка. Вдобавок эти события вряд ли имеют отношение к тому, что происходит сейчас, следовательно, читатель думает, что они сыграют еще более важную роль потом. Так, ненужная информация становится частью фильтра, через который читатели будут пропускать все события.

Например, давайте предположим, что главная героиня Нора мимоходом говорит своему мужу Лу, что Бетти, их соседка, часто и громко ругается со своим парнем-бездельником, у которого есть пистолет. С точки зрения писателя, Нора могла упомянуть об этом, просто чтобы объяснить, откуда у нее эта ужасная головная боль, из-за которой она не может помочь Лу с поисками пропавшего щенка лабрадудля по имени Руфус. Но читатель, скорее всего, подумает: «Что? У парня Бетти есть пистолет? Клянусь, он имеет отношение к исчезновению того бедного щенка. Эй, а что случилось с сестрой Бетти Кэти? Она давно уже не появлялась, с тех пор как приходила к Бетти на ужин. А что, если…»

Или, что еще хуже, читатель может задуматься, как эта информация может быть использована. Что делает вооруженный гангстер в округе, где поголовно все пацифисты? Одна часть сознания читателя не успевает за происходящим, живо пытаясь вообразить, что же означает этот вооруженный парень, а другая часть стойко продолжает наблюдать за Норой, Лу и их щенком. Как доказали исследователи Стэнфордского университета, вопреки известной поговорке, эффективное выполнение одновременно нескольких задач невозможно – как оказалось, мозг не способен обработать сразу два потока входных данных. Как пишет нейрофизиолог Энтони Вагнер, если человек пытается сосредоточиться на нескольких источниках информации, которая поступает из внешнего мира или идет из воспоминаний, он «не в состоянии оценить, что имеет значение для нынешней цели»{152}. Так что, пока читатель обдумывает, какое значение имеет парень Бетти, важность того, что происходит на текущей странице, снижается. Это как слушать кого-то, кто говорит с ужасным акцентом. Вы слишком сильно напрягаетесь, чтобы разобрать слова, поэтому упускаете сам смысл того, что вам пытаются сказать. Очень скоро читатель перестанет понимать, что происходит, а потом ему будет уже все равно.

Это даже не выбор; это врожденная особенность; мозг запрограммирован отключаться от внешнего мира и погружаться в выдумку только в том случае, если верит, что история окажется полезна и предоставит информацию, которая поможет как-то разобраться в окружающем абсурдном мире. Однажды заинтересовавшись, он «щелкает выключателем» и не обращает внимания на реальность. Но если его ожидания не оправдываются (например, из-за предпосылок, которые никуда не ведут), реальность снова захватывает его{153}.

Отсюда возникает вопрос: как конкретно должна выглядеть правильная предпосылка? Давайте познакомимся с парочкой из них, чтобы точно понять, о чем мы говорим.

Материал для изучения: «Крепкий орешек» и «Девушки в беде»

Иногда предпосылки совсем не похожи на предпосылки. Например, «Крепкий орешек» начинается со сцены, где главный герой Джон Макклейн прилетает в международный аэропорт Лос-Анджелеса. Он полицейский из Нью-Йорка; когда его жене предложили повышение, ради которого ей нужно было переехать в Лос-Анджелес, Макклейн воспринял эту новость в штыки. Так что она забрала детей и уехала одна. Он надеется вернуть жену. Он ужасно устал и счастлив, что самолет наконец-то приземлился. Сидящий рядом пожилой мужчина, который оказался коммивояжером, замечает облегчение на лице у Макклейна и понимает, что тот первый раз летит на самолете. Он дает Макклейну мудрый совет о том, как справиться с акклиматизацией: надо босыми ногами встать на ковер и «дотянуться кулаками до пальцев ног»{154}. Ха-ха-ха. Этот забавный совет помогает разрядить обстановку, и то, как вежливо, но со скепсисом Макклейн его воспринимает, кое-что сообщает нам о мировоззрении героя.

Сцена вполне прозрачна: кроме неприязни к полетам, Макклейн испытывает еще большую неприязнь к тому, чтобы находиться вне своей стихии. Нью-Йорк совсем не похож на солнечный Лос-Анджелес, особенно накануне Рождества. Вопрос в том, видим ли мы в этом обмене репликами с коммивояжером что-нибудь, что сигналит нам «Предпосылка!»? Не очень. Этот разговор просто кое-что рассказывает о Макклейне, и нам этого достаточно. К счастью, никто не бегает с плакатом «Посмотрите на меня, я значу больше, чем вы думаете», ведь это последнее, что должна делать предпосылка. А это ведь и есть предпосылка, самая настоящая.

Когда Макклейн идет в офис жены на рождественскую вечеринку, ему становится не по себе, поэтому он идет в туалет, снимает ботинки и пробует применить эту технику. Он улыбается, поскольку ему действительно становится лучше. Макклейн все еще блаженно пытается дотянуться кулаками до пальцев ног, как вдруг слышит стрельбу. Быстро схватив пистолет, он бежит в коридор, чтобы проверить обстановку. Босой.

Так он и бегает весь фильм по минному полю битого стекла, а его ноги истекают кровью. Что можно сказать о первой сцене фильма? Кроме того, что она занимательна и кое-что рассказывает о персонаже, она еще и является предпосылкой, из-за которой Макклейну будет еще сложнее стать героем.

Вы можете спросить, стоят ли такие предпосылки затраченных усилий. Разве Макклейн не мог снять свои ботинки просто так? Разве не мог пробормотать что-нибудь вроде того, что от перелетов опухают ноги и что снять на минуточку ботинки – большое облегчение? Конечно, мог. Он даже мог случайно обрызгать их, пока умывал лицо, и снять, чтобы высушить. Но для зрителя в обоих этих сценариях недоставало бы кое-чего, что есть в первой сцене: маленького «ага!» – чудесного ощущения, когда мы понимаем то особенное (и порой более глубокое) почему, которое кроется за действиями героя. Благодаря этой сцене мы можем увидеть иронию: «Если бы сосед в самолете держал рот на замке, Макклейн не оставлял бы повсюду кровавый след».

Если предпосылка сделана правильно, она напоминает судьбу.

В «Крепком орешке» она не слишком влияет на события, в то время как в романе Кэролайн Левитт можно найти пример почти незаметной, однако намного более значимой предпосылки. Действия романа разворачиваются в Бостоне вокруг отношений между Сарой, незамужней шестнадцатилетней беременной девушкой, и парой Евы и Джорджа, которые хотят усыновить ее ребенка. Они обещают девушке открытое усыновление. Она сможет навещать их в любое время. До родов это действительно кажется правдой. Джордж и Ева пытаются проводить с Сарой все свободное время (потому что оба по-настоящему за нее переживают и потому что боятся, что она передумает), окружая ее любовью и вниманием. Тем не менее, когда рождается ребенок, Сара зависит от них слишком сильно. К тому же ее присутствие угрожает Еве, которая хочет быть для ребенка единственной матерью. Надвигающиеся проблемы почти осязаемы, и читатель чувствует, что рано или поздно они захлестнут с головой.

В разгар всех этих событий Джордж, дантист, чувствует, что новая напряженная ситуация – его неистовая любовь к ребенку, потребности Сары, потребность Евы отгородиться от Сары – отражается в том, как проходит его день:

«Он закончил в 4 часа, на час раньше, чем планировал. Последняя пациентка поступила при чрезвычайных обстоятельствах – женщина, у которой зубной мост застрял в блестящем, красном, сахарном яблоке, которое она никак не могла раскусить. Он поставил ей временные протезы и набросал список продуктов, которые можно есть. Ему нужно было дать объявление о том, что он ищет помощника. Он бы очень хотел увидеть в качестве помощника своего клона, если бы это было возможно. Большинство дантистов работают в одиночку, и у него тоже никогда раньше не было потребности работать с кем-то в паре, но, может, так было бы лучше. Ему не пришлось бы так много трудиться, работать по столько часов. Но вопрос, конечно, был в том, кто мог бы стать его партнером? С такими делами надо быть поосторожнее. Единственным человеком, который приходил ему на ум, был Том из стоматологической школы – Том жил во Флориде и все время пытался уговорить Джорджа переехать туда. „Голубое небо, песчаные пляжи“, – уговаривал Том, но Джордж не хотел переезжать»{155}.

Это абзац с 98-й страницы. До 169-й страницы Джордж больше не будет думать ни о Томе, ни о Флориде. Но на протяжении 70 страниц об этом будет думать читатель. Ведь одно неожиданное упоминание о Томе, который уговаривает Джорджа переехать во Флориду, – недвусмысленная предпосылка, разоблачительная деталь, просто чтобы поставить читателя в известность. Мы это чувствуем, хотя в том, как это подано, нет никаких намеков, вроде «Обрати на меня внимание, запомни меня». Но мы все равно запоминаем. Почему? Потому что история уже снабдила нас контекстом – схемой, – в который эта яркая деталь отлично встраивается. Мы знаем, насколько ситуация напряжена, и будет становиться только хуже. Мы уже подозревали, что должно произойти что-то еще, но, пока Джордж не подумал о Томе и о Флориде, мы не были уверены, чем все закончится.

Начиная с этого момента мы подозреваем, что Джордж и Ева уедут из города. И начинаем предвкушать, как на это отреагирует Сара. Эта маленькая предпосылка – крошечная крупица – приобретает огромное значение, влияя на то, как читатель будет воспринимать все происходящее на 70 страницах между предпосылкой (Джордж впервые мимоходом подумал о Флориде) и развязкой (когда он снова вспоминает о Томе, покупает его офис и переезжает с семьей в Бока-Ратон[9], ничего не сказав Саре).

Я не говорю, что мысль о Флориде не может выскользнуть у читателя из головы или что читатель не может задуматься, куда же все-таки Джордж с Евой переедут. Если бы сразу после появления предпосылки ожидаемая развязка становилась неизбежной, предпосылки скорее подавляли бы предвкушение, нежели подстегивали его. Часто они всего лишь означают возможности. Конечно, одна из них может быть именно такой: Джордж и Ева с ребенком переезжают во Флориду – но всю дорогу от предпосылки к развязке читателя не покидает чувство, что события могут принять иной оборот. Желание выяснить, что же там на самом деле, и заставляет нас читать дальше.

Важность тропы между предпосылкой и развязкой: три правила

Мы знаем, что предвкушение очень приятно и что читателям нравится искать тропинку, которая ведет от предпосылки к развязке. В конце концов большую часть удовольствия от чтения мы получаем, когда узнаем факты, осмысливаем их и соединяем точки, чтобы восстановить целую картинку. Чтобы все получилось, писателям надлежит знать три основных правила.

Правило первое: тропа должна существовать

Это значит, что предпосылка не может совпадать с развязкой. Такое совпадение случается, когда проблема решается в тот же момент, когда возникла. В этом случае снижается напряжение, исчезает конфликт, уменьшается беспокойство и гарантируется, что читателю нечего предвкушать! Таким образом, когда мы читаем, что Эми удачно восстановили передние зубы, и в то же время нам сообщают, что Морис случайно выбил их вчера вечером во время оживленной игры в карты и что, если бы стоматологу не удалось провести срочную операцию, Эми распрощалась бы с мечтой всей своей жизни, потому что без передних зубов она не смогла бы сегодня утром побороться за звание «Мисс идеальная улыбка», у Эми все хорошо, а нам скучно.

Теперь представьте напряженность ситуации и наше волнение, если бы в тот самый момент, когда у Эми изо рта вылетели зубы, мы бы узнали, что осталось всего лишь шесть коротких часов до конкурса «Мисс идеальная улыбка». Мы бы гадали, где она собирается найти стоматолога в час ночи в Пеории[10], не говоря уже о том, что будет происходить дальше между Эми и Морисом, отношения которых и так уже трещат по швам.

Правило второе: читатель должен видеть, где проходит тропа

Это значит, что тропинка должна быть заметна на странице, ее нельзя прятать. Существует три причины, по которым писатели пытаются замаскировать путь между предпосылкой и развязкой, если не скрыть его совсем. Во-первых, как мы уже выяснили, они хотят придержать информацию для яркого разоблачения в конце. Во-вторых, они просто не понимают, что делают. Таким образом, писатели создают многообещающую сюжетную линию, но оставляют читателя самого придумать, как конкретно она разворачивается, и это всплывает только где-нибудь в конце, как раз во время развязки. Такие писатели часто ошибочно полагают, что, помогая читателю понять происходящие события, они им мешают, так что большая часть истории остается у писателя в воображении.

Представьте, мы узнаем, что Джон должен жениться до своего тридцатилетия, чтобы получить наследство, на которое он очень рассчитывает. Затем на протяжении нескольких сотен страниц Джон ходит на свидания, о подробностях которых нам ничего не сообщают, – на свидания, которые все равно не имеют для нас никакого смысла, потому что мы понятия не имеем, какую жену ищет Джон и хочет ли он вообще жениться. Потом в какой-то момент Джон решает жениться на ком-то по какой-то причине и получает очень много денег. Конец. Только читатель, скорее всего, никогда обо всем этом не узнает, поскольку до этого момента просто не дочитает. Смысл в том, что нам очень нравится соединять точки, но мы не любим сами рисовать пути.

Это возвращает нас к третьей причине, по которой писатели иногда непреднамеренно скупятся на «подсказки», необходимые, чтобы выстроить систему. Как автор вы знаете о своей истории все – куда она движется, кто с кем что делает и где, фигурально выражаясь (а иногда и буквально), собака зарыта. Из-за этого вы прекрасно понимаете, что означает каждая «точка» и какая картинка должна в итоге получиться. Но вот в чем подвох: читатель этого не знает. То, что, по вашему мнению, «сразу раскроет карты», – на самом деле дразнящая «подсказка» для читателя, и он весьма рассчитывает на эту «подсказку», потому что она поможет выполнить самую любимую задачу – выяснить, что происходит.

Правило третье: предполагаемая развязка не должна быть откровенно невозможной

Я не имею в виду, что, когда у героя не получится выполнить какую-то задачу, это его чему-то научит. Я имею в виду «невозможной» в буквальном смысле, то есть когда даже мысль о том, чтобы попытаться, самому герою кажется нелепой.

Так как же писатель может упустить этот момент?

Поскольку писатель знает о будущих событиях, которые помешают герою сделать больше одного или двух шагов в определенную сторону, он не беспокоится о том, чтобы как следует продумать развитие истории в эту сторону. Да и зачем?

Но читатель не дремлет.

В конце концов, читатель не знает, что герой и не собирается продираться по этому пути до самого конца. Одно мы точно знаем о читателях – они любят предугадывать, что произойдет дальше. Но и на этом они не останавливаются; как только читатели замечают схему, они проверяют ее правильность исходя из собственных знаний. Поэтому они часто оказываются на шаг впереди героя. Но когда они понимают, что писатель этого не делает, – что, по логике вещей, определенная развязка попросту невозможна, – читатели вполне могут выпасть из истории.

Например, предположим, что Норберт еще с детского сада тайно влюблен в слепую девушку Бетси. К сожалению, для Бетси Норберт всегда был только хорошим другом. Теперь она уехала учиться в Гарвард и живет с несколькими подругами из родного города, которые прекрасно знают, как выглядит Норберт. Одинокий Норберт изобретает план: он подаст документы в Гарвард, поступит туда, изобразит британский акцент и представится Бетси другим человеком. Тем не менее писатель уже знает, что Норберт никогда не зайдет так далеко, потому что не поступит в Гарвард. Поэтому писателю и в голову не приходит, что соседки Бетси могут узнать Норберта, выдав его еще до того, как он успеет сказать «Привет!». Одним словом, вы должны убедиться, что планы героя могут осуществиться, даже если уже знаете, что какие-то непредвиденные обстоятельства помешают ему претворить их в жизнь.

Материал для изучения: «Крепкий орешек»

«Крепкий орешек» – прекрасная история (кровь, подвиги, которые требуют невероятной физической выносливости, отчаянная храбрость). Почему? Потому что у каждой предпосылки есть замечательная развязка. Мы уже видели, как сработала предпосылка-развязка с босоногим героем, но это еще не все. Там таких линий намного больше. На самом деле линия каждого из главных персонажей, да и каждая побочная сюжетная линия имеет свое решение. Ничего лишнего, все предпосылки даны заранее, и тем не менее сюжет не лишен сюрпризов.

Давайте посмотрим на конкретный пример, как предпосылки порождают линии персонажей, мотивацию и побочный сюжет: Эл Пауэлл, полицейский не при исполнении, первым реагирует на сообщение Макклейна о перестрелке в Nakatomi Plaza. Пауэлла сделали конторским писакой, с тех пор как он подстрелил ребенка, который, по его мнению, был вооружен. С того случая вот уже восемь лет Пауэлл не может носить оружие. Когда он признается в этом Макклейну, у нас создается ощущение, что немногие знают об этом происшествии. Но тем не менее он рассказывает об этом инциденте Макклейну, поскольку у двух героев появилась какая-то связь и еще потому, что шансы выжить у Макклейна невысоки. Поэтому, когда главный герой спрашивает Пауэлла, почему он ушел с улиц и уселся за письменный стол, тот не отгораживается, а говорит правду.

Его признание – это предпосылка. Она определяет линию этого героя и сообщает нам и о его страхе (он боится носить оружие из страха, что ранит невиновного), и о его желаниях (вернуться к настоящей работе полицейского вместо того, чтобы перекладывать бумажки). Это подчеркивает и толкает вперед линию, которая в свою очередь нужна, чтобы ответить на главный вопрос, поднимаемый в истории: сможет ли Макклейн по ходу спасения мира придумать, как вернуть жену?

Вернемся к Пауэллу. На протяжении всего фильма он поддерживает Макклейна в борьбе с террористами и подбадривает героя, когда, казалось бы, все уже потеряно. Поэтому в конце, когда все плохие парни вроде бы мертвы, Макклейн выходит из здания, и первое, что он делает, – находит Пауэлла, обнимает его и говорит, что не выжил бы без его помощи. Пауэлл скромно возражает. И это не просто вежливость. Он делал то, что ему положено было делать, ничего более. То есть ничего героического.

А потом происходит вот что. Карл, злодей, о котором мы уже забыли, выходит из здания, охваченного огнем с автоматом в руках. Он встречается взглядом с Макклейном и поднимает автомат. На этот раз Макклейн – точно покойник. Но неожиданно из толпы раздается «бах!», и Карл падает замертво. Нам показывают Пауэлла, который на этот раз и в самом деле спас Макклейну жизнь. Теперь интересный факт. По сценарию Пауэлл вслух произносит то, о чем мы все думаем. То, что Макклейн был прав, – без Пауэлла он бы не выжил.

Но дело в том, что сценарий был переписан. В фильме Пауэлл не говорит этого. Он вообще ничего не говорит. Его глаза, выражение лица передают более глубокое чувство, нечто, совершенно не имеющее отношение к Макклейну. Его глаза говорят, что он снова в игре. Нам ничего не нужно объяснять; мы настолько глубоко ему сопереживаем, что чувствуем посыл каждой клеточкой.

Мы так реагируем на эту развязку, потому что она по-настоящему «заработана»: каждая «точка» поднимает для Пауэлла ставки. Но до этого, хотя Пауэлл и сделал для Макклейна все, что мог, он сам не подвергался испытанию. Когда Карл вываливается из дверей, мы уже знаем, что Макклейн значит для Пауэлла очень много, и еще мы знаем, что должен преодолеть Пауэлл, чтобы его защитить. Он спасает Макклейну жизнь, и это становится одним из самых трогательных моментов, где очевидна настоящая дружба двоих мужчин.

Глава 10: основные идеи

Не притаились ли в вашей истории случайные предпосылки? Вы уверены, что то, что ничего не подразумевает, не предполагает и не претендует на предпосылку, на самом деле таковой не является? Помните: самый лучший инструмент в борьбе против непреднамеренных предпосылок – это наш старый друг-тест «И что?».

Имеется ли у вас четкая последовательность событий – схема, которая начинается с предпосылки и достигает апогея в развязке? Вы абсолютно уверены, что ни одна из ваших предпосылок не всплывет во время развязки? Так же важно, чтобы вы убедились, что от каждой предпосылки и до ее развязки ведет тропинка из «точек» и «подсказок».

Можно ли сложить из этих «точек» картинку? Если вы соедините точки между предпосылкой и развязкой, сложатся ли они в единое целое? Возникает ли какая-нибудь схема? Увидит ли читатель последовательность событий, сможет ли сделать выводы и предугадать, что произойдет дальше?

Возможны ли развязки ваших предпосылок? Продумайте весь путь от предпосылки до ее логической развязки, даже те (особенно те), в сторону которых, как вы уже знаете, герой сделает не больше пары шагов, потому что дальше возникнут обстоятельства (с вашего разрешения), вынуждающие его оставить намеченный путь.

Глава 11 Вернемся к нашим баранам

Пока мы не запомним, мы не можем понять.

Эдвард Форстер

Факт из когнитивной психологии:

Мозг обращается к воспоминаниям о прошлом, чтобы оценить происходящее в настоящем и понять, в чем его смысл.

Секрет писательского ремесла:

Благодаря предчувствиям, воспоминаниям и побочным сюжетам читатель должен моментально понимать, что происходит в главной сюжетной линии, даже если меняется смысл по ходу истории.

Память появилась у нас по одной веской причине: чтобы вы могли найти ключи от машины, когда их уже в который раз не оказалось там, куда вы знаете, что их положили. Память выкапывает информацию, полученную мозгом в прошлом, чтобы он сумел решить проблему, с которой вы столкнулись в настоящем. Поэтому он моментально вспоминает день, когда ключи завалились за диванные подушки (черт, сейчас их там нет); день, когда вы оставили ключи висеть на дверной ручке (и там их нет), или день, когда ваш ребенок-подросток «одолжил» вашу машину, пока вы спите (ага!). Таким образом мозг использует сохраненную информацию: она подкрепляет решения и суждения, которые не могут быть известны заранее{156}. Это касается почти всего, кроме, пожалуй, смерти и налогов.

В книге «"Я" приходит в себя» (Self Comes to Mind) нейрофизиолог Антонио Дамасио рассуждает, что именно благодаря взаимодействию нашего «Я» и памяти сознание может подарить нам свой лучший подарок: «способность плыть в будущее по морю воображения, направляя корабль своей жизни в безопасную гавань плодородных земель»{157}. Мы используем прошлое как мерило, с помощью которого оцениваем настоящее, чтобы дожить до завтра. К тому же, когда мы это делаем, в свете только что полученных знаний иногда меняется наша оценка прошлого{158}. Воспоминания и наша оценка прошлого переосмысливаются, чтобы в будущем принести больше пользы.

Иными словами, воспоминания нужны не только для того, чтобы им предаваться. Они никогда для этого и не предназначались. Воспоминания нужны, чтобы управлять настоящим. И речь идет не только о наших личных воспоминаниях. Помните, что мы говорили об историях? Для мозга истории – это виртуальная реальность, где он может извлекать пользу из опыта персонажа, попавшего в сложную ситуацию{159}. Справедливо и то, что мы учимся, когда наблюдаем и обсуждаем, как другие – будь то друзья, родственники или враги – обходят банановую кожуру, которую жизнь беспечно подбрасывает им под ноги. Нас это будоражит, поскольку, чтобы узнать, что произойдет, нет надобности идти той же дорогой и падать на задницу. Как отмечает Стивен Пинкер: «Сплетни – любимое времяпрепровождение в любом из человеческих сообществ, так как знание – власть»{160}. Иногда знание дает нам власть над другими людьми, а иногда придает сил в принятии правильного решения, когда приходит наш черед.

Иначе говоря, происходит взаимное влияние воспоминаний обо всем, что мы сделали, увидели или прочитали, и того, что мы собираемся сделать в ближайшее время. Хочу процитировать жалобу Тони Сопрано (очень красноречивую) из оригинального сериала «Клан Сопрано», когда консильери[11] Сильвио убеждает его проучить любимого, но бесхарактерного кузена Тони Б.: «При всем уважении к тебе, ты ни хрена не знаешь, что такое быть главой семьи. Каждое мое решение влияет на каждый аспект каждого долбаного другого решения. Здесь не может быть никаких почти»{161}.

Такова правда жизни; такова правда повествования. И в точности как и Тони писателю приходится справляться со всем этим, и не важно, насколько это кажется непреодолимым. Вопрос в том, как вы, то есть писатель, сплетете вместе все воспоминания и решения, которые влияют на героя, пока тот борется со своей внутренней проблемой? Как вы покажете важные кусочки прошлого героя, события, свидетелем которых он стал и которые изменили его мировоззрение, а также внешние силы, оказавшие на него влияние, вне зависимости от того, знает он о них или нет? К тому же вам необходимо все это соединить элегантно и без швов, – то есть сразу же завладеть вниманием читателя.

Именно тут и появляются воспоминания, побочные сюжеты и предчувствия. И то, как они появляются, – выражаясь и буквально, и фигурально – мы и рассмотрим в данной главе. Мы узнаем, как сопоставить главный вопрос, поднимаемый в истории, и новую информацию так, чтобы оценить уместность последней. Мы разберем три основных способа, с помощью которых побочные сюжетные линии добавляют глубины всей истории. Рассмотрим, какую роль играет скорость и время, когда дело доходит до воспоминаний, побочных сюжетных линий и предчувствий. И обсудим, как небольшое благоразумное предчувствие может помешать вашей истории превратиться в сплошное разочарование.

Секрет ворона

Вот вам забавный парадокс: история – это кратчайший путь между двумя точками: точкой, где поднимается главный вопрос, и точкой, где на него дается ответ. Тем не менее самый кратчайший путь часто оказывается окольной дорогой. Это значит, что ворон взлетает по спирали. Потому что мы говорим не просто о том, как добраться из пункта А в пункт Б; мы должны узнать все – прошлое, настоящее, будущее, внешнее и внутреннее, – что влияет на каждый шаг, который делает главный герой в своей борьбе.

Как поймать многоуровневую жизнь в двухмерном пространстве листа бумаги с помощью такого прямолинейного инструмента, как слова? Точно так же, как это делает живопись. Обманывая нас. По иронии судьбы единственный способ создать правдоподобную картину – нацелиться на суть той истории, которую вы рассказываете, и отбросить все детали из реальной жизни, никак не влияющие на историю. Наша цель – сплести воедино элементы прошлого, параллельные дополнительные сюжетные линии и намеки на будущее – или через побочный сюжет, или через воспоминание, или через смутное предчувствие – так, чтобы читатель увидел в них то, чем они являются на самом деле (необходимой информацией, а не ужасным смертоносным отклонением в сторону).

Это может оказаться сложной задачей, так как нужно учитывать время. Расскажете нам важную информацию слишком рано, и вы нейтрализуете ее важность; она затормозит историю. Расскажете слишком поздно, и похороните историю. Поэтому каждый дополнительный сюжет, каждое воспоминание должны как-то влиять на вопрос, поднимаемый историей, – то есть путь героя и его внутреннюю борьбу, на которую его этот путь подбивает, – влиять так, чтобы читатель сразу это видел. Подобно вашему герою, который все время смотрит на происходящее через призму прошлого, читатели смотрят, уместны ли побочные сюжеты, воспоминания или предчувствия в истории, которую вы рассказываете.

Побочные сюжетные линии: как наращивать сюжет

История без побочных сюжетных линий выглядит схематично, она кажется скорее списком дел героя на день, чем его исчерпывающим изображением. Дополнительные сюжеты придают истории глубину, значение и демонстрируют ее несметным количеством разных способов. Они могут рассказать главному герою, чем обернутся для него действия, которые он подумывает предпринять; могут усложнить главную сюжетную линию; могут раскрыть «почему», которое прячется за действиями героя. Кроме того, они могут аккуратно заделать дырки в сюжете, представив персонажа, который скоро должен сыграть важную роль, и одновременно показывая происходящие события. Также побочные сюжеты помогают регулировать темп, оставляя читателю время на передышку, чтобы его когнитивное бессознательное могло поразмышлять, куда же его ведет главная сюжетная линия{162}.

Быстро, быстро, ме-е-едленно-о-о – или как выбрать темп

Талантливый блогер Нэйтан Брансфорд очень просто и красноречиво определил темп как продолжительность времени между моментами, когда возникает конфликт{163}. В то время как конфликт толкает историю вперед, именно растущее предвкушение конфликта увлекает читателей с такой силой, что они забывают, как дышать. Когда вас пичкают большим количеством продолжительных конфликтов, это похоже на диету из сливочного мороженого. Очень скоро вас начнет от него тошнить (поверьте мне), возможно, еще до того, как жир и сахар сведут вас в могилу. Такова обратная сторона того, что мы обсуждали в предыдущей главе. Как только система становится предсказуемой, знакомой, обычной, она больше не завладевает нашим вниманием; это анатомическая универсалия{164}. Читатель способен воспринять только определенный уровень конфликта, иначе он перестанет считать его увлекательным и пойдет посмотреть, что там показывают по телевизору.

Чем сильнее вы придерживаетесь одного и того же быстрого темпа, тем быстрее история утрачивает свою привлекательность. Посмотрите на это с такой стороны: представьте, что на улице 30 ºС. Жарко, не правда ли? А теперь представьте, что температура воздуха была 30 ºС всю вашу жизнь – и в доме, и на улице, везде. В таком случае 30 ºС – это не жарко, это нормально. А нормальное, каким бы оно ни было приятным, наводит скуку. Я помню, как смотрела второй фильм про Индиану Джонса в кинотеатре под открытым небом для автомобилистов. Ближе к концу, когда фильм превратился в одну длинную, монотонную сцену погони с многомиллионным бюджетом, мне стало так скучно, что я побоялась за свой мозг и потратила замечательных полчаса на уборку в машине. Самым волнующим моментом того вечера было не торжество Индианы над плохими парнями (никакого напряжения, поскольку в тот момент уже снималось продолжение); это был момент, когда я отыскала любимые солнечные очки, погребенные в бардачке под всякой всячиной.

Наша цель – выбрать такой темп, чтобы каждый всплеск напряженного конфликта в главной сюжетной линии – каждый неожиданный рывок, непредсказуемый поворот – подпитывался информацией и догадками, которые накапливались со времени последнего поворота. Всякий раз, как конфликт приближается к своей наивысшей точке, вам нужно немного замедлиться и предоставить читателю время оглядеться, обработать информацию и поразмышлять о последствиях – именно в этот момент и должен появиться побочный сюжет.

Побочные сюжетные линии: ожидания читателя

Дополнительные сюжеты приглашают читателя на секундочку оставить позади последний актуальный конфликт и смело свернуть на тропу, которая, по его мнению, в ближайшем будущем снова выведет к главной сюжетной линии. Читатель хочет отправиться на эту прогулку, потому что верит, что, когда дорога вернется к главному сюжету, он еще лучше поймет происходящее.

Это негласный договор, который читатель и писатель заключают относительно побочных сюжетов. Читатель соглашается с тем, что основная причина, по которой побочный сюжет был включен в историю, пока не совсем понятна. Тем не менее он ожидает, что эта причина вот-вот станет очевидной, и ожидает ее появления от писателя. Так что читатели изо всех сил пытаются выяснить, какое отношение побочный сюжет имеет к вопросу, поднимаемому в истории, и каково будет его влияние. Вы понимаете, куда я клоню. Хорошо бы, чтобы побочный сюжет как-то влиял на историю! Не знаю, как еще строже сформулировать это правило: все побочные сюжетные линии в итоге должны сливаться с главной сюжетной линией (и как-то на нее влиять) в буквальном смысле или выражаясь фигурально, в противном случае читатель будет разочарован. И если раньше недовольные читатели по большей части страдали молча, то теперь существует интернет. Вы же не хотите получить миллиард уничижительных отзывов, которые ваши потенциальные читатели могут «счесть полезными».

Побочные сюжетные линии: многоуровневая история

Мы знаем, что все в истории должно оказывать влияние на героя, пока он движется по своему пути. Например, цель Нейла – поступить в Йельский университет, поэтому, когда он заваливает выпускной экзамен по истории, у него прихватывает сердце. Эффект четкий, лаконичный и прямой. И это хорошо. Но может быть еще лучше. Поскольку ничто так не подстегивает интерес читателя, как предвкушение, снабдив нас кое-какой информацией – Нейл завалит экзамен – с помощью побочной сюжетной линии, вы добавите не только напряжение (мы будем гадать, как Нейл отреагирует на эту новость), но и новый интересный уровень.

Представим, что Нейл заслуживает по истории высшего балла, но, покуда он старательно пишет экзаменационную работу, мы перепрыгиваем на побочную сюжетную линию; его учитель по истории мистер Капкак, человек, лишенный чувства юмора, решает завалить весь класс, потому что обнаружил в интернете анонимное видео, где какой-то ученик приклеил его голову к телу крота. В этой конкретной сцене мы не увидим, как все это повлияет на Нейла, но, поскольку мы знаем, чего хочет Нейл (поступить в Йельский университет), мы тут же понимаем, какова будет его реакция. Когда мы возвращаемся к главной сюжетной линии (Нейл только что закончил писать работу и доволен собой, потому что полагает, что это его лучшее творение, он получит самую высокую оценку в классе и, может, ему даже доверят читать выпускную речь), мы дрожим от страха, зная, как он ошибается. Мы злимся, потому что это несправедливо, и болеем за Нейла, чтобы он нашел способ договориться с учителем. Мы становимся на его защиту. Мы в его углу ринга; мы чувствуем, что обязаны его защитить. Но, по правде сказать, мы воодушевлены, поскольку находимся в более выгодном положении – мы знаем кое-что, чего не знает герой. Нас затянуло с головой, и мы лично заинтересованы в том, что произойдет дальше.

Тем не менее неплохо было бы помнить, что, хотя первостепенная задача побочного сюжета – оказывать влияние на главную сюжетную линию, у него есть своя жизнь. Побочные сюжеты идут своей собственной дорогой, у них даже есть свои собственные проблемы, требующие решений. Например, вы не задумывались, сойдет ли этому ужасному мистеру Капкаку с рук, если он завалит целый класс на экзамене по истории? Не говоря уже о том, как он вообще стал таким брюзгой?

Но не все побочные сюжеты напрямую влияют на главного героя. Иногда они нужны, чтобы помочь герою что-то понять, точно так же, как история помогает что-то понять читателю, – то есть позволяет извлечь пользу из чужого опыта.

Зеркальные сюжетные линии – то есть зеркальные противоположности

Как мы уже отметили в главе 5, зеркальная побочная линия не обязательно полностью отражает главную сюжетную линию, потому что ни один читатель не захочет тратить время на получение лишней информации. Скорее побочные линии крутятся вокруг второстепенных персонажей и вокруг ситуаций, похожих на те, в которые попадают главные герои, так что происходящее не имеет на них прямого внешнего влияния. Наоборот, влияние это внутреннее, оно меняет взгляд главного героя на ситуацию, поскольку зеркальные побочные сюжеты показывают альтернативные пути решения проблемы. Таким образом, они служат назидательной сказкой, доказательством или обеспечивают свежий взгляд на вещи.

Например: предположим, что вопрос, поднимаемый в истории, – смогут ли Даниель и Перри воскресить задохнувшийся брак. В зеркальной сюжетной линии их несчастливые в браке соседи Итан и Фиона признают поражение и разводятся. Это побуждает наших героев еще раз взвесить все за и против, и, глядя на то, какими счастливыми стали Итан и Фиона после развода, Даниель и Перри пытаются жить раздельно.

Да, но по мере того, как развивается побочный сюжет, он все сильнее отклоняется от главной истории. Он как бы нашептывает: «Это то, чего ты так хочешь; ты уверен, что хочешь именно этого?» Так что в конце Итан и Фиона ужасно сожалеют о разводе, и из-за этого Даниель и Перри понимают, что не так уж и плохо жить с чудовищем, если это родное чудовище. Плюс с некоторых ракурсов чудовище очень даже ничего.

Не важно, зеркальные или нет, все побочные сюжеты должны зарабатывать себе на жизнь, предоставляя нам необходимую информацию (фактическую, психологическую или логическую), чтобы главная сюжетная линия имела смысл. Вот что должен делать побочный сюжет, чтобы выполнить эту задачу:

1. Снабжать информацией, которая влияет на происходящее в главной сюжетной линии. Например, побочный сюжет, где злобного мистера Капкака спародировали в интернете и он оказался таким мстительным, что решил всех наказать, напрямую влияет на историю Нейла.

2. Делать путь героя еще сложнее. Завалив весь класс на экзамене по истории, мистер Капкак бесконечно усложнил Нейлу жизнь.

3. Говорить нам что-то, что помогает лучше понять главного героя. Забудьте на минутку о мистере Капкаке; как насчет линии, где дедушка учит Нейла ухаживать за шнауцерами и где мы видим, как Нейлу нравится делать им прически, – однако специальность собачьего стилиста в Йельском университете отсутствует? Читатель может подумать: «Ого, интересно, Нейл правда хочет поступать именно в Йель?» Поэтому то, что Нейл завалил историю, в итоге может показаться положительным событием.

Умение строить дополнительный сюжет – ключ к воспоминаниям

Попросите друга задать вам вопрос: «В чем секрет комедии?» – и, когда он дойдет до слова «секрет», прокричите: «Время!» И это верный ответ, не правда ли? На самом деле время – секретный компонент всего, особенно это касается побочных сюжетов и их ближайших родственников, воспоминаний. Но вот в чем вопрос: как только вы проверили, насколько все эти сюжеты и воспоминания жизнеспособны, как узнать, когда именно нужно включать их в главную сюжетную линию, чтобы случайно не превратить в тормоза для истории? Мы уже знаем, что побочные сюжеты (и воспоминания) иногда позволяют читателю отдохнуть от главной линии и часто следуют за такими яркими сценами, как неожиданное разоблачение или неожиданный, но важный поворот событий. Однако мы не знаем, как правильно оценить, насколько информация, которая передается побочной линией или воспоминанием, уместна в данный момент. Поэтому, раз уж воспоминания могут превратиться в целый побочный сюжет, давайте поговорим о них, когда будем изучать искусство распределения времени.

Воспоминание: какие у него причины и какие последствия?

Недавно один студент рассказал мне, что его преподаватель по литературному мастерству дала понять, что одно из главных правил писательства – никогда и ни за что не использовать воспоминания. Это напомнило мне, как однажды в начальной школе наша учительница сказала, что лучший способ оставаться здоровым – есть много сырого мяса и желательно с картошкой. Ой, подождите, но ведь это – воспоминание?

Вообще-то думаю, что в рекомендации, которую получил мой студент, есть рациональное зерно, и подозреваю, что причина, по которой этот совет был дан, – раздражение. Я объяснила студенту, что преподаватель, видимо, прочитала одну из тех многочисленных историй, где повествование буксует без видимых причин, в тот момент, когда писатель хочет выступить перед читателем и поведать кое-что важное. И если нам повезет, это будет факт, который впоследствии понадобится, а если не повезет, то это окажется информацией, интересной для писателя, и он предложит ее нам по той же причине, по которой собака вылизывает сами знаете что: потому что может дотянуться. Еще хуже, если эти воспоминания – сплошное изложение (то есть писатель рассказывает, а не показывает), которое длится и длится на протяжении многих страниц.

Я сказала ему, что преподаватель, видимо, имела в виду неудачные воспоминания. А поскольку именно к ним прибегает большинство воодушевленных писателей, она решила уберечь своих студентов от ошибки. Потому что неудачно написанные воспоминания сбивают историю с пути.

Небольшое примечание. Как-то раз коллега пригласила меня выступить на ее открытой лекции, где я рассказала эту историю, а она заливисто расхохоталась и сказала: «Я была тем преподавателем!» Представляете мое состояние? К счастью, она быстро прибавила: «И да, именно это я и имела в виду». Дальше она продолжила выступление, сокрушаясь, какой непоправимый ущерб увлекательной истории может нанести неуместно вписанное воспоминание. Что ж, она абсолютно права.

Неуместное воспоминание: сосед в кинотеатре, который похлопывает вас по плечу в тот самый момент, когда у главного героя случилось несчастье. Вы не хотите отводить взгляд от экрана, потому что, как только вы это сделаете, чары рассеются. Хорошо, если бы этот сосед сообщил что-то, что вам действительно необходимо знать в данный момент: что в кинотеатре пожар или что вы только что получили в наследство миллион долларов.

Особенность воспоминаний и побочных сюжетов в том, что они вытаскивают нас из истории, которую мы читаем, и запихивают в какое-то другое место, о котором мы не имеем четкого представления. Это напоминает мне слова, которые Лори говорит Стиву в конце фильма «Американские граффити». Стив собирается бросить колледж, а Лори этого не хочет: «Знаешь, – говорит Лори, – бессмысленно бросать дом, чтобы отправиться на поиски дома, бросать одну жизнь, чтобы найти другую, прощаться с друзьями, которых ты любишь, чтобы найти новых»{165}. И это правда.

Именно так выглядят неуместные воспоминания. Прощание с историей, которую вы любите, чтобы найти какую-то другую историю. И давайте посмотрим правде в глаза: не факт, что вы вновь полюбите историю так же сильно, как раньше, если полюбите вообще. Когда писатель знает, что по какой-либо причине нам понадобятся сведения о Пэм (маме Саманты, главной героини) и о том, что ее вырастили волки, и решает – сейчас самое время показать нам воспоминание, где Пэм охотится вместе со своей стаей, возникает именно такое ощущение. Писатель врывается прямо в середине сцены, где Саманта все-таки решает баллотироваться на пост мэра и произносит первую речь своей предвыборной кампании. Читатель, который заинтересован решением Саманты вступить в политическую борьбу, ошарашен: «Кто такая Пэм и с какой стати она бегает на четвереньках в стае волков?»

Поначалу мы пытаемся нащупать связь между этими историями. Саманта собирается выступать в защиту окружающей среды? Может, это ее сон? Однако чем дальше мы углубляемся в лес вместе с Пэм, тем отчетливее осознаем, что нам придется делать выбор. Мы можем либо присягнуть на верность этой новой истории, либо пролистать книгу, пока снова не найдем Саманту, пропустив всю эту чепуху про волков. Это все равно что брести по замерзшему озеру, когда прямо под вами проходит трещина и льдины начинают расходиться в разные стороны. Мы понимаем, что для колебаний времени нет, нужно прыгнуть на одну из льдин или упасть в воду и утонуть. По иронии именно льдина-воспоминание движется перед нами, и мы прыгаем на нее.

Что ж, мы побежали за волками. И скорее всего, это тоже будет хорошая история. Кому нужна эта Саманта? Бегать со стаей волков куда интереснее, чем слушать сбивчивую речь политика-новичка. Но именно в тот миг, когда мы уже как следует прикипели к Пэм, автор переносит нас в забитый школьный зал, где Саманта нервничает перед выступлением. Теперь мы скучаем по Пэм. Не говоря уже о том, что до сих пор пытаемся выяснить, какое отношение эта вылазка в лес имеет ко всему остальному. Не важно, узнаем ли мы позже о том, что Пэм – мать Саманты, потому что прямо сейчас, в данный момент мы растеряны – а это значит, что вряд ли доберемся до конца.

Но действительно ли требуется длинное воспоминание, чтобы все это узнать? Нельзя ли написать коротенькую предысторию, чтобы выполнить задачу? Вполне возможно. Эй, а какая разница между предысторией и воспоминанием?

Воспоминания и предыстория: одно и то же?

Это вопрос, который возникает чаще всего, и ответ – да, одно и то же. Они сделаны из одного и того же, но служат для разных задач. Предыстория – это все, что случилось до того, как началась история, поэтому она – материал, из которого лепятся воспоминания. Так в чем же разница между воспоминанием и предысторией, вплетенной в повествование? Все очень просто: воспоминание – это полноценная сцена со всеми диалогами и описанием действий, оно тормозит главную сюжетную линию, а предыстория этого не делает. По сути, предыстория – часть настоящего.

Аккуратно вплетенная в повествование предыстория – это всего лишь отрывочек, фрагмент воспоминаний или даже психологических установок, которые появились благодаря каким-то прошлым событиям; они проносятся у героя в голове, когда он переживает и оценивает происходящее с ним в данный момент.

Хочу привести потрясающий пример из романа Уолтера Мосли «Воплощение страха». События разворачиваются в Уоттсе[12] 1950-х гг. В этом отрывке главный герой Пэрис Минтон размышляет о том, почему он каждый раз жаждет рисковать своей жизнью ради своего друга Бесстрашного Джонса.

«Любой, кто знал меня и не знал Бесстрашного, удивился бы, что я подвергаю свою жизнь такой опасности. В общем и целом я был законопослушным трусишкой. Я сторонился наркотиков и азартных игр, торговли краденым и любой другой деятельности, которую можно было бы счесть незаконной. Я никогда не хвастался (кроме как о своих сексуальных талантах) и повел себя жестоко единственный раз, прикрикнув на животных, запертых в клетках.

Но если рядом появлялся Бесстрашный, меня словно заставляли становиться кем-то другим. Долгое время я считал, я веду себя так, потому что однажды он спас мне жизнь в темных аллеях Сан-Франциско. И эта уверенность очень сильно влияла на мои к нему чувства. Однако несколько месяцев назад я осознал, что что-то в Бесстрашном вынуждает меня становиться другим человеком. Отчасти из-за моей уверенности, что в его присутствии со мной не случится ничего дурного. В смысле, Теодор Тиммерман должен был убить меня в той аллее, но Бесстрашный его остановил, хотя это было невозможно. Но мое состояние представляло собой нечто большее, чем ощущение уверенности в себе. У Бесстрашного была одна удивительная особенность – в его компании я по-настоящему чувствовал себя человеком. Мое сознание не менялось, и в глубине души я оставался трусом, но, даже продолжая дрожать, чувствовал, что могу за себя постоять, пока Бесстрашный рядом»{166}.

Этот отрывок, написанный очень просто и оттого совершенно захватывающий, проливает свет на мировоззрение Пэриса и помогает нам понять, как он оценивает происходящее и, что еще важнее, почему. Нам в глаза бросаются несколько деталей из прошлого героя, при этом сама история не буксует.

С воспоминаниями то же самое, но для этого они жмут на паузу, требуя от читателя пристального внимания. А значит, для воспоминания нужна веская причина, чтобы оно не превратилось в одну из тех неуместных и плохо продуманных сцен, которые подвигли мою коллегу их запретить, дабы уберечь некоторых писателей и не позволить с помощью неудачного приема испортить всю историю.

Воспоминания и побочные сюжетные линии: причинно-следственные связи и время

Плюс в том, что существует отличный и четкий свод правил о причинно-следственных связях, которые помогают аккуратно перемещаться туда-сюда между воспоминанием или побочным сюжетом и главной сюжетной линией:

• Единственная причина писать воспоминания заключается в том, что без информации, которую они предоставляют, дальнейшие события не будут иметь смысла. Поэтому существует особая потребность, которая порождает воспоминание.

• Причина должна быть очевидна, чтобы, как только начинается воспоминание, мы понимали, зачем будем все это читать. Мы должны четко себе представлять, зачем нам вся эта информация именно сейчас. И пока мы читаем воспоминание, все время должны представлять себе, как оно относится к той истории, которая ради него приостановлена.

• Как только воспоминание заканчивается, информация, которую мы получили, должна тут же (это обязательно) повлиять на то, как мы теперь истолковываем всю историю. Воспоминание должно предоставить информацию, без которой ближайшие события не имеют смысла. Я не говорю, что оно не может предоставить заодно и другую информацию, о значении которой мы узнаем позже, но рассказывать только о том, что станет понятным еще очень не скоро, нельзя.

Предчувствия – настоящий козырь в рукаве

Такое происходит постоянно. Вы только что тщательно продумали все препятствия на пути Стефани, вашей героини, с которыми она неплохо справляется, но вдруг понимает, что, если она хочет узнать всю правду о дяде Седрике, ей нужно спрятаться в крошечном чулане под лестницей, и неизвестно, сколько времени она там проведет. Все здорово, пока вы не вспомните, что во второй главе наделили Стефани клаустрофобией, из-за которой она не смогла прокатиться с племянницей по имени Бэки на злополучной подводной лодке в Диснейленде. И что теперь? Если вы проигнорируете тот факт, что у нее клаустрофобия, и все равно позволите ей просидеть целый вечер в забитом чулане, читатель тут же это заметит и не преминет написать вам на почту гневное письмо, коль скоро на дворе век цифровых технологий и большой сложности это не представляет. Но если вы вернетесь назад и заставите Стефани прокатиться с Бэки на той несчастной подводной лодке, это повлияет на все последующие события. Как же быть? В таком случае небольшое предчувствие оказывается очень полезным.

В какой-то момент между подводной прогулкой и сценой, где Стефани придется забраться в чулан, она может поразмышлять о том, что ей пора бы преодолеть свой страх замкнутого пространства. Всякий раз, когда ей нужно будет миновать тридцать лестничных пролетов, чтобы попасть в свой офис, она будет думать: «Фу-ты! Если бы этот лифт не был таким маленьким!» Таким образом, когда в итоге она залезет в чулан и затаится среди веников, швабр и пыльных ковров, сцена не испортит историю, а станет еще одним замечательно продуманным препятствием, и мы будем надеяться, что Стефани с ним справится.

Погодите, кажется, я что-то пропустил

Не стоит недооценивать ущерб, который способна причинить даже крохотная нелогичность. Например, мы знаем, что Ронда всем сердцем любит Тодда. На годовщину свадьбы она отправляется в магазин, чтобы купить продукты для романтического ужина, который собирается для него приготовить, и случайно видит, как Тодд целует таинственную незнакомку. Но вместо того чтобы рвать и метать, Ронда не придает этому особого значения. Однако читатель всполошился. Потому что Ронда ни с того ни с сего повела себя в несвойственной ей манере. Мы с ума сходим от желания позвонить писателю и узнать, что происходит.

Если бы мы это сделали, автор фыркнул бы в трубку и посоветовал сохранять спокойствие. У Ронды имеются очень веские (просто сейчас непонятные) причины так себя вести, о которых мы узнаем уже в следующем абзаце, если нам хватит терпения прочитать всего какую-то пару строк.

Кто же прав – писатель или читатель?

Читатель, разумеется: он прав всегда. И вот почему: для читателя в тот момент, когда Ронда видит, как Тодд милуется с другой девушкой, и никак на это не реагирует, история со скрежетом тормозит. Неожиданно возникает бессмыслица, которая выкидывает читателя из истории и возвращает его в реальность. Что же мы имеем в результате? В этот момент он перестает читать и начинает думать. Он думает, не пропустил ли что-нибудь важное. Может, у Тодда случился внезапный приступ амнезии? И даже если эта пауза продлится всего наносекунду, история замрет как вкопанная. Вот почему, даже если ответ написан в следующем предложении, проблемы он уже не решит. Да и как бы он ее решил? Все уже случилось.

Не допускайте такого.

Как заставить читателя поверить, что ваш герой на самом деле умеет летать

Для вашего героя нет ничего невозможного – он может летать, проходить сквозь стены или читать словарь задом наперед, – но вы должны рассказать о его талантах задолго до того, как их раскрытие станет единственной его возможностью сохранить лицо. Поэтому, если вы собираетесь расшатывать, ломать или пересматривать законы вселенной – законы укоренившиеся, то есть те, которые мы принимаем как должное, – вам нужно нас об этом предупредить. Это особенно важно, если вы ввязались в жанр фантастики, фэнтези или магического реализма. Вы, конечно, имеете полное право запустить своих героев в вымышленный вами мир, но это повышает ответственность – вы не только должны придумать логичные законы, по которым живет ваша вселенная, но и неукоснительно их придерживаться. Таким образом, если вы предсказываете какие-то перемены, читатель должен хорошо себе представлять, что именно изменится.

Так же следует поступить и в том случае, когда вы хотите, чтобы ваши герои отклонились от принятых норм. Мы знаем, что если не поели – испытываем голод, не попили – мучаемся от жажды, когда беспечно переходим дорогу – нас может сбить олух, который пишет в Twitter за рулем. В результате, когда ваш герой не соответствует нашим основным причинно-следственным ожиданиям, мы начинаем ворчать. У нас нет выбора; наш мозг по умолчанию использует свои знания о мире, чтобы проверить, насколько герои правдоподобны{167}. Нам не нравится, когда приходится спрашивать (мои извинения Шекспиру): «Эй, а разве, когда сбивает машина, кровь не идет?»

Я не говорю о том, что у героя непременно должна пойти кровь. Вовсе нет. Это значит, что, если кровь у него не идет, было бы неплохо заранее объяснить почему. Нельзя просто посмеяться, пока он лежит на мостовой, и сказать: «Да, кстати, на самом деле Джон – марсианин, а я говорил, что тело у них резиновое, и поэтому в момент наезда больно ему не было; было щекотно».

Поэтому, если герои собираются сделать что-то из ряда вон выходящее, к этому времени мы уже должны знать одно из двух:

1. У них есть способности, которые мы уже видели в действии. Например, мы бы не хотели узнать, что Донна умеет проходить сквозь стены из армированного бетона в тот самый миг, когда Венди заперла ее в герметичном подвале и нажала на выключатель, запустив систему, которая выкачает оттуда весь воздух. Но если мы уже пару раз видели, как Донна проходит сквозь стены (желательно, чтобы она делала это в тот момент, когда опасность ей не угрожает), тогда мы здесь, рядом с героиней, облегченно вздыхаем, когда Венди нажимает на выключатель, – ведь мы знаем, что Донна опять ее обхитрила.

2. Если мы не видели, как Донна проходит сквозь стены, до этого мы должны были получить достаточно «подсказок», чтобы, когда она это сделает, это не только правдоподобно выглядело, но и доставило удовольствие. Неудивительно, что в детстве Донна так здорово играла в прятки! А тот раз, когда она прислонилась к стене и чуть не провалилась сквозь нее? Теперь я понимаю! (Должна вас предупредить, что все эти события сами по себе должны иметь смысл и не выделяться, как воспаленный палец с мигающей татуировкой: «Не волнуйтесь, все откроется позже».)

Даже сейчас вас все еще может привлекать идея заставить героев совершать поступки, которые сами они никогда бы не совершили, только потому, что этого требует сюжет. Это постоянно происходит в кино. Эдгар защитил в Стэнфордском университете две диссертации (одну в области ракетостроения и одну по философии), он говорит на шести языках, у него черный пояс по карате, а в свободное время он пишет детективы, которые становятся бестселлерами. Тем не менее, когда нервный незнакомец, затаив дыхание, просит его перевести из Мехико в Эль-Пасо[13] плотно запечатанный пакет, он мгновенно соглашается, не раздумывая ни секунды. Потому что, если Эдгара не арестуют на границе, третья глава лопнет, как мыльный пузырь.

Боритесь с этим искушением. Слушайте своих героев, они умоляют вас придумать правдоподобную причину для каждого совершенного действия, каждой реакции, каждого произнесенного слова и каждого воспоминания, неожиданно возникшего у них в голове и меняющего точку зрения на ситуацию. Именно это делают для вашего читателя правильно написанные предчувствия, воспоминания и побочные сюжетные линии. Читатели с удовольствием следуют этими, казалось бы, окольными путями, потому что из своих собственных воспоминаний знают, что там часто можно наткнуться на мудрость, которую нельзя проигнорировать.

Глава 11: основные идеи

Все ли побочные сюжетные линии оказывают на героя влияние, внешнее или внутреннее, пока он решает главный вопрос вашей истории? Читатели не хотят читать побочные сюжеты только потому, что они интересные, поэтичные или дают отдохнуть от напряженных событий в главной сюжетной линии. Хотя они могут соединять в себе все это, читатели ожидают, что прежде всего они написаны по определенной причине. Так что спросите себя: даже если эта линия сильно отклоняется от главной, насколько она влияет на достижение главным героем его цели? Какую особую информацию, необходимую для правильного понимания того, что происходит с главным героем, она предоставляет читателю?

Когда вы переключаетесь на побочный сюжет или воспоминание, чувствует ли читатель, почему это необходимо именно сейчас? Убедитесь, что логика видна не только вам, но и другим людям. Когда вы отрываетесь от главного сюжета, вам нужно, чтобы читатель следовал за вами с удовольствием, а не с воплями и упираясь изо всех сил.

Когда вы возвращаетесь к главному сюжету, начинает ли ваш читатель смотреть на нее свежим взглядом? Вам нужно, чтобы он вернулся к главному сюжету с таким чувством, как будто он посмотрел на ситуацию под другим углом и по-новому теперь понимает все происходящее.

Когда герой делает что-то ему несвойственное, вы должны создать соответствующее предчувствие. Убедитесь, что всю дорогу вы давали читателю верные подсказки, чтобы его реакция была «Ага!», а не «Подождите-ка!».

Вы предоставили читателю достаточное количество информации для понимания происходящего, чтобы никакие действия или слова персонажа не оставляли у него ощущения, что он что-то пропустил? Нельзя, чтобы вашему читателю приходилось буксовать, пытаясь выяснить, что именно он пропустил, а потом – упаси боже – пролистывать всю книгу в поисках упущенной информации.

Глава 12 Мозг писателя в процессе работы

Если не хотите оказаться в дураках, помните, что проще всего одурачить именно вас.

Ричард Фейнман

Факт из когнитивной психологии:

Нужно долго, прилагая сознательные усилия, оттачивать мастерство, прежде чем мозг отнесет его к когнитивному бессознательному.

Секрет писательского ремесла:

Мы не пишем; мы только переписываем.

Мы потратили достаточно времени, чтобы разобраться с тем, что читатель ожидает от нашей истории. А как насчет нас самих? Какое место в уравнении занимает собственно мозг писателя, когда речь идет о создании истории, которая не позволяет читателю оторваться от книги. Было бы справедливо взглянуть на дело с другой стороны, так что давайте быстренько рассмотрим под микроскопом нашу собственную ДНК. Начну с себя.

Не так давно я заметила одну странную вещь. Когда я неправильно пишу слово, чем дольше я стараюсь вспомнить, как оно пишется, тем сильнее его коверкаю. Если же я просто набираю его заново, не задумываясь о написании, – быстро, как будто делаю эпиляцию, – в девяти случаях из десяти я пишу его правильно. Какое-то время я говорила всем, что мой мозг не знает, как писать слова, зато знают пальцы. Оказывается, мой мозг знает намного больше, чем мне казалось, даже о тех вещах, о которых я не задумываюсь.

Как говорит нейрофизиолог Ричард Рестак, «в большинстве случаев, когда мы думаем слишком много, точность и качество снижаются»{168}. Для примера он берет ситуацию, которую каждый из нас вспоминает с содроганием: школьный тест с несколькими вариантами ответа, когда мы сидим и по многу раз исправляем выбранный вариант. Согласно исследованиям, если бы мы прислушивались к своей интуиции и сразу переходили к следующему вопросу, мы получали бы высшие баллы, которых, по нашему мнению, заслуживали, а не… ну, не важно. Единственный урок, который мы можем вынести из этого снижающего самооценку опыта, – чем сильнее мы стараемся, тем хуже выходит{169}.

Не значит ли это, что экспромт – лучший вариант? Выходит, нам нужно забыть все, о чем мы говорили, и присоединиться к тем писателям, которые придерживаются принципов интуитивного письма? Может, и нет; в этом договоре есть мелкий шрифт: дальше Рестак говорит, что прислушиваться к интуиции имеет смысл только тогда, когда вы хорошо подготовились и знаете материал{170}.

Возможно, именно это убеждение побудило писателя XVII века Томаса Фуллера заметить, что все в жизни поначалу дается тяжело, а потом становится легче. В самом деле, нобелевский лауреат Герберт Саймон утверждает, что для освоения того или иного предмета требуется порядка десяти лет. За это время мы собираем около 50 000 кусочков знаний, которые мозг ловко инвентаризирует, чтобы наше когнитивное бессознательное могло легко получить доступ к любому из них, если потребуется. Саймон объясняет, что «именно поэтому эксперты могут в большинстве случаев среагировать "интуитивно" – то есть очень быстро и часто даже не имея возможности объяснить, как они нашли нужный ответ. Интуиция больше не представляет собой ни малейшей загадки»{171}.

Антонио Дамасио с ним согласен: «Специальные знания перемещаются в область подсознания – вот что происходит, когда мы настолько хорошо оттачиваем навык, что забываем, какие именно предпринимали действия для достижения полученного результата. Мы получаем знания абсолютно сознательно, но затем они отправляются в обширные закрома нашего разума…»{172}

Благодаря этому процессу писатели начинают писать интуитивно, а память у них накачивается, как мускул. Плюс в том, что часы, отсчитывающие десять лет вашего обучения, возможно, начали тикать уже очень давно. Скорее всего, вы уже знаете – по крайней мере, на подсознательном уровне, – что большую часть процесса написания книги составляет ее переписывание, по возможности с удовольствием.

В данной главе мы разберем, почему воодушевление, охватывающее нас после окончания первого варианта рукописи, обманчиво; обсудим, почему так важна беспристрастная критика; взвесим за и против литературных сообществ; посмотрим, в чем польза профессиональных литературных консультантов; и, наконец, поучимся становиться непрошибаемыми, когда бессердечные незнакомцы безжалостно истязают смысл вашего существования (критикуют вашу работу).

Воодушевление от первого наброска

Вы закончили свой первый набросок. Вы преисполнены ликования. Вы не можете поверить, что сделали это. Вы тысячу раз собирались бросить, но все-таки не бросили. Вы упорно продирались вперед, начав с пугающе чистых листов бумаги и закончив самым прекрасным словом, которое есть в словарном запасе писателя: «Конец». И вы делаете именно то, что и должны, – идете и празднуете.

На следующее утро, когда вы греетесь в лучах этого поистине потрясающего достижения, вам в голову приходит мысль, что было бы неплохо перечитать рукопись, прежде чем показывать ее литературным агентам, – просто на случай, если там есть опечатки. Но после пары страниц вы сталкиваетесь с загадкой века: как сцены, которые казались такими безумно напряженными, когда вы их писали, такими невероятно увлекательными и по-настоящему глубокими, неожиданно стали плоскими и банальными? Неужели кто-то залез в ваш компьютер, когда вы спали?

Пока вы не нажали на клавишу «Del» и не решили вместо литературы заняться танцами, вы должны узнать, что подобное происходит со всеми. Очень важно (не говоря уже о том, что это успокаивает) помнить, что написание истории – это процесс. Редко случается, что удается все неровности убрать с первого раза, так что не будьте к себе слишком строги. Это не вы виноваты, виновата ваша животная половина. Любой добившийся успеха писатель переписывал свое творение. По моему опыту, талант вторичен, успешных писателей отличает упорство и искреннее желание фанатично выискивать неудачные моменты и исправлять их.

Не верите? А как насчет Джона Ирвинга, который говорит: «У меня полжизни уходит на проверку»{173}. Или Дороти Паркер, которая сказала: «Из пяти написанных слов я исправляю семь»{174}.

А Каролайн Ливитт, автор романа «Девушки в беде», переписывала свой девятый роман несколько раз, прежде чем показать его агенту, а потом еще четыре раза сообразно его замечаниям. Книга была продана моментально. И тогда она написала еще четыре варианта, на этот раз для редактора.

Молодой автор Джон Риттер утверждает, что каждый роман перед публикацией переписывает по 15 раз. Как сообщает руководитель сценарного факультета Калифорнийского университета Лос-Анджелеса Ричард Уолтер, его бывший студент и весьма известный сценарист Дэвид Кепп с удовольствием переписывает сценарий для киностудии по 17 раз, отчего немного «слетел с катушек».

Суммируя сказанное этими авторами, обратимся к Эрнесту Хемингуэю, заметившему как-то с присущей ему резкостью и красноречием: «Все первые наброски – дерьмо». Но это не снимает с вас ответственности. Это не дает вам права на сплошное необузданное самовыражение и не разрешает с первых же строк работать спустя рукава, думая, что это все как бы «не считается». Очень даже считается, ведь это сырой материал, над которым вы будете работать и от которого сможете отталкиваться, его вам предстоит переделывать, сокращать и анализировать, а потом с любовью отшлифовывать. Первый набросок тоже считается, несмотря на то что обычно он выходит откровенно скверным. Но помните: между «изо всех сил стараться» (что и нужно делать) и «пытаться с первого раза написать идеальную историю» (что невозможно, вы только разочаруетесь в себе) большая разница. Наша цель не писать красиво; наша цель – как можно ближе подобраться к пониманию того, как будет выглядеть история, которую вы пытаетесь рассказать.

Так что первый у вас набросок или пятнадцатый – расслабьтесь. Вместо того чтобы ждать, когда же получится «то самое», просто попытайтесь сделать историю чуть лучше, чем в предыдущем варианте. В конце концов, истории состоят из множества уровней, и все, что происходит, влияет на все остальное, и притом на всех уровнях. А значит, когда вы исправляете что-то одно, скорее всего, вам придется исправить кое-что в другом месте, а это заставит вас взяться за что-то третье и т. д. Суть в том, что невозможно исправить все неровности, переписав историю только один раз, так зачем сводить себя с ума?

Тем не менее у писателей есть одно достоинство, когда речь идет о том, чтобы уследить, кто что делает, для кого и почему. Может, это не сверхспособность, но способность очень полезная, особенно когда вы начинаете переписывать. Позвольте, я объясню.

Преимущество мозга писателя

Недавно психолог-эволюционист Робин Данбар занялся вопросом, над которым мы бьемся с самого начала: если мы способны оценить хорошую историю, почему так мало хороших писателей? Его исследование показывает, что один из ключевых факторов в данном вопросе – так называемая «интенциональность» – способность уследить за мыслью другого человека. При крайней необходимости большинство людей могут проследить одновременно за пятью состояниями ума. Данбар утверждает: «Когда читатели, например, размышляют над шекспировским Отелло, им приходится иметь дело с четырехуровневой системой намерений: Я (читатель) думаю, что Яго считает, что Отелло полагает, что Дездемона хочет [жить с кем-то другим]. На сцене во время самых важных событий Шекспир выводит четыре действующих лица, и это предел, с которым может справиться большинство из нас»{175}.

Что же отличает хороших писателей? Мы можем удерживать в уме и то, что знаем мы, и то, во что верят наши герои, и одновременно следить за тем, в чем убежден наш читатель, – иногда все это доходит до шестого или даже седьмого уровня. Похоже на компьютерную игру, не так ли?

Поэтому, особенно во время переписывания, когда вы глубже копаетесь в истории, полезно следить за тем, как думает каждый из ваших персонажей.

Еще один виток спирали, еще один поворот колеса

Как автор вы видите картину в целом. Вы знаете, что происходит на самом деле. Вы знаете, где зарыты сокровища и когда герой потерпит неудачу, как бы усердно он их ни искал. Вы знаете, кто солгал герою, а кто сказал правду. Вы знаете, что является истиной, а что нет.

В то же время ваши герои понятия не имеют, что в действительности происходит, а значит, будут совершать поступки, сообразуясь со своим собственным миром.

Как писатели мы иногда упускаем это из виду. Поскольку мы знаем правду и видим будущее, мы иногда забываем, что наши герои ничего этого знать не могут. И это неудивительно, учитывая, что порой нам приходится одновременно следить за четырьмя или пятью мирами.

Что конкретно это значит?

Дело в том, что в истории присутствует реальный, то есть объективный мир. Это настоящий мир, всеобъемлющий, где разворачиваются события, где все такое, какое есть, где нет интерпретаций и искажений. Скорее всего, ни один из ваших героев об этом конкретном мире не знает. На самом деле они и не могут про это знать, поскольку невозможно знать абсолютно все обо всем (даже в вымышленном мире). Таким образом, у каждого героя есть своя порция знаний о том, что «на самом деле» происходит. К тому же что-то из того, что они «знают», может быть неправдой – часто именно так рождается конфликт. В завершение всего у каждого героя свой собственный взгляд на происходящее.

Естественно, это не мешает герою действовать, исходя из убеждений, что правда, которую он считает правдой, действительно правдой является, и часто он дорого за это платит. Например, Ромео в полной уверенности, что Джульетта мертва, с разбитым сердцем возвращается в Верону и совершает единственный поступок, который представляется ему возможным. Он выпивает яд и трагически умирает. Он никак не может знать, что через пару минут снадобье, которое выпила Джульетта, перестанет действовать, она зевнет и потянется после сна. И тогда они могли бы сбежать вместе и жить долго и счастливо. В данном случае «реальный мир» и мир, который кажется Ромео реальным, – два совершенно разных пространства.

Проверка реальности

А теперь составим список полезных вопросов, которые следует себе задавать, когда вы пишете – или переписываете – каждую сцену:

• Что на самом деле происходит в «реальном мире» истории – то есть объективно?

• Что происходит по мнению каждого из персонажей?

• В чем противоречия? (Джо думает, что его брат Марк – папин любимчик, и все время пытается заслужить одобрение отца; Марк знает, что их отец на самом деле злобный человек, поэтому он защищал Джо с тех самых пор, как тот появился на свет.)

• Как поведут себя герои в данной сцене, учитывая их убеждения о том, в чем именно заключается правда (убеждения, которые могут быть далеки от истины)?

• Имеют ли смысл поступки героев, учитывая их убеждения насчет того, что истинно, а что ложно?

На самом деле было бы неплохо составить схему всей истории под названием:

Кто, что и когда знает?

Для начала продумайте хронологический порядок событий, которые происходят в «реальном мире» на протяжении всей истории. Например, Ромео встречает Джульетту; они влюбляются друг в друга и тайно женятся. Она просит его прекратить вражду их семей; он пытается выполнить ее просьбу и убивает ее родственника. Родители Джульетты хотят выдать ее замуж за человека, который ей совершенно не нравится. Ромео, не подозревая, что Джульетту выдают за другого, на некоторое время уезжает из города. Священник помогает Джульетте избежать второй свадьбы, и она передает Ромео письмо, где описывает свой план; Ромео не получает письма, возвращается в Верону и находит усыпленную Джульетту в склепе. Он думает, что она мертва, и кончает с собой. Джульетта просыпается, осознает, что произошло, и тоже кончает с собой. Их семьи, смягченные горем, заключают мир.

Параллельно с вашей хронологией создайте соответствующие временные линии для каждого из главных персонажей, отметив на них, что они считают правдой на протяжении истории. Вы не только выясните, где и когда герои не понимают друг друга, но также сможете удостовериться, что реакции героев соответствуют тому, во что они верят в тот или иной момент.

Наконец вам нужно просчитать, как меняется представление о правде еще у одного человека: у читателя. После каждой сцены спрашивайте себя: что происходит по мнению читателя? Это настолько важный вопрос, что вам, возможно, придется выключить компьютер, вылезти из пижамы и пойти прогуляться – прощупать почву. В конце концов, вы знаете, что именно читателям свойственно искать в повествовании, так что вы можете отправиться к ним на разведку.

Первые отзывы – заправка перед запуском

Пока вы не пустились искать на свою голову критику (конечно, имеются в виду краткие замечания вроде «Это лучшее, что я когда-либо читал! Где купить экземпляр – или даже три?»), я поведаю вам о том, как на любом этапе работы получить чрезвычайно полезные отзывы без необходимости иметь дело с чьим-либо личным мнением. К тому же вы получите точную, краткую и исчерпывающую информацию, которую вам сможет дать даже старенький дядя Ролли. В идеале было бы здорово завербовать друзей и родственников, которые вообще не в курсе, о чем ваша история. Все, что вам нужно, – это попросить их прочитать уже написанное и в конце каждой сцены быстренько записать ответы на следующие вопросы:

• Как ты думаешь, что произойдет дальше?

• Что собой представляют главные герои?

• Чего хотят герои?

• Тебе бросились в глаза какие-нибудь предпосылки?

• Какая информация, по твоему мнению, действительно была важной?

• Чего бы тебе больше всего хотелось узнать?

• Что сбило тебя с толку? (Этот вопрос, как мы увидим, ближе всего к настоящей критике.)

Их ответы окажутся невероятно полезными для того, чтобы выяснить, какая часть истории не попала на бумагу и осталась у вас в голове. Не говоря уже об устранении сюжетных дыр, нелогичностей, чрезмерностей, заминок и длинных плоских растянутых мест, которые тормозят историю. Вы должны убедить их, что это единственные отзывы, которые вам сейчас нужны. Если вы дадите дядюшке Ролли карт-бланш, вы можете услышать его размышления о том, как было бы здорово перенести место действия на планету Зелон вместо Нью-Йорка, сделать героя межгалактическим воином вместо воспитателя в детском саду и взрывать все подряд вместо той жалкой драки, когда Уолли кинул в Джейн пригоршню песка на переменке.

Мнение других людей

Но в какой-то момент – после третьего, шестого или двадцать седьмого наброска – вам необходимо дать прочитать свою историю другим людям. Потому что, каким бы невероятно объективным вы ни были, как бы безжалостно ни выискивали «остановки», как бы внимательно ни изучали каждый абзац, все равно это вы ее написали. И не важно, насколько вы опытный писатель; чего вы точно не сможете сделать, так это прочитать свою историю так, будто бы никогда в глаза ее не видели. Вы еще не начали читать, а она уже в вашей голове, и вы прекрасно понимаете все, что там происходит. Раз вы знаете, что означает каждое событие и куда на самом деле движется история, как вы можете быть уверены в том, что написанное передаст другим ту же самую информацию? Людям, у которых только и есть что слова на бумаге? Помните книгу братьев Хизов «Бич знания» (Curse of Knowledge)? Вы не можете знать, какое впечатление ваша история произведет на другого человека, поскольку знаете слишком много.

Поэтому вы должны предъявить свою историю самому беспощадному существу на планете: читателю. Это может быть один из близких друзей, литературная группа или профессионал, которому вы заплатите за критику, а в лучшем случае – все трое. Это похоже на то, чтобы попросить всех соседей покритиковать ваших детей, пока они одни играют во дворе. И знаете что? Они согласятся. Читатели всегда готовы нанести удар по тем местам, которые нам особенно дороги, потому что для читателей они ничего не значат. Это просто детали, которые стоят на пути повествования.

Как сказал юморист Франклин Джонс: «Честную критику сложно принять, особенно от родственников, друзей, знакомых и незнакомцев».

Используем отзывы

Важность того, чтобы получить отзыв, – а потом все-таки к нему прислушаться, – несколько преувеличена. Намного сложнее убедиться в том, что человек, от которого вы ожидаете отзыв, способен его дать. Это не значит, что он должен уметь выискивать моменты, которые помешают ему читать историю, но, если история сходит с рельс, он должен вам об этом сообщить.

Рассмотрим пример женщины, которую назовем Бетти, написавшую мемуары. Она выросла в маленьком городе, где ее мать была местной знаменитостью, поэтому Бетти с детского сада находилась в центре внимания. Еще занимательнее: ее личная жизнь напоминала популярный фильм из тех, что заставляют зрителя смеяться и плакать и дарят надежду. Проблема была в том, что она не знала, как рассказывать истории. Книга не получилась, потому что в ней не было настоящей повествовательной линии (не было главного вопроса, внутренней проблемы). Так что очень скоро движущая сила истории испарилась, оставив после себя серию разрозненных эпизодов. Где-то к третьей главе повествование сделалось плоским и таким и осталось. И не важно, что каждая отдельная сцена была хорошо написана, потому что без всеохватывающего контекста, который придает значение всему повествованию, читатель не знал, что ему делать с этой информацией и в какую сторону движется история.

Но Бетти-то знала. Уж она-то понимала историю очень хорошо. А как же иначе? Она все это пережила лично. Она показала рукопись близким друзьям и бывшему институтскому преподавателю, и все в один голос сказали, что история им понравилась и что она хорошо написана. В результате, когда агент сделал ей несколько замечаний и попросил кое-что переписать, она не слушала и часами объясняла ему, почему в изменениях нет необходимости и все, что, по мнению агента, следует выбросить, должно остаться на своем месте. Ей казалось, что история и так достаточно хороша. Она была привлекательной молодой женщиной и пережила чертовски много (ее мемуары тому подтверждение). Скоро стало очевидно, что уступать она не намерена. Поэтому рукопись в том виде, в каком она есть, предложили на рассмотрение редакторам из двадцати разных издательств. Редакторы вообще не знали Бетти и не слышали, как яростно она защищает те места, которые тут же показались им лишними. Все редакторы отвергли рукопись, и в каждом письме с отказом эхом отзывались замечания, которые Бетти уже слышала от своего агента и которые так беспечно пропустила мимо ушей.

Естественно, ее друзьям книга показалась блестящей. Но они уже знали историю Бетти и автоматически восполняли то, что она непреднамеренно упустила. Или, что еще хуже для ее истории, они Бетти любили. А значит, им понравилось бы все, что бы она ни написала, не говоря уже о том, что на них прежде всего произвел впечатление сам факт, что Бетти села и написала целую книгу. Другими словами, им хотелось читать страницу за страницей не потому, что она оказалась хорошим рассказчиком.

Разве это означает, что они солгали ей, когда сказали, что книга им очень нравится? Конечно нет. Это означает, что они мерили ее историю не по тем стандартам, что и первую попавшуюся книгу, которую берут почитать с полки в книжном магазине.

Тем не менее они об этом не знали. И что еще хуже, они, скорее всего, не смогли бы объяснить, по каким критериям оценивали книгу. Если помните, существует старая поговорка: «Не могу описать фотографию, но если я ее увижу, то сразу узнаю»{176}. Они просто нутром чуют. Ну а в случае с порнографической литературой это чувство опускается несколько ниже.

В действительности практически невозможно увидеть разницу между ощущениями, которые у вас вызывает хорошая история, и чувствами, которые вы испытываете, читая рукопись близкого друга. Например, расскажу вам о классическом эксперименте: привлекательная девушка подходит к мужчинам, которые стоят посреди моста, натянутого на пугающей, заставляющей учащенно биться сердце высоте над глубоким ущельем. Она просит их ответить на несколько вопросов, якобы для исследования, а затем предлагает им номер своего телефона. Далее она проделывает тот же номер с мужчинами, которые уже прошли через мост и присели передохнуть на лавочку. Ей перезвонили около 65 % мужчин, с которыми она беседовала на мосту, и только 30 % мужчин, отдыхавших на лавочке, – тех, чье сердце уже не билось учащенно, когда она к ним подошла{177}. То есть большинство из них перепутали выброс адреналина из-за страха высоты с выбросом адреналина при встрече с привлекательной девушкой. Точно так же друзья и родственники склонны приписывать выброс адреналина во время чтения вашей книги тому, что они высоко оценивают ваш талант, а не личному знакомству с автором. Я не говорю, что вы не способны написать действительно стоящую книгу, но, скорее всего, они не увидят разницы.

Иными словами, любовь слепа.

А если она не слепа, она пытается оказать поддержку. Когда вы читаете что-то, что написал ваш друг, в первую очередь вы лояльны по отношению к нему. Поэтому, даже если вы нутром чуете, что ему сейчас, может быть, не время увольняться с работы, вы принимаете во внимание, как сильно он старался, что значит для него эта книга и тот факт, что вы не хотите его обижать. Или ссориться. То же самое касается и знакомых. Никто не желает быть гонцом, принесшим плохие вести, которые мгновенно вызывают сильные эмоции – в данном случае напряжение, готовое перерасти в конфликт, из-за того, что история, о которой идет речь, не так уж и хороша. Но, как мы уже знаем, в то время как в книгах конфликты привлекают наше внимание, в реальной жизни мы изо всех сил стараемся их избежать. Вот почему, когда вы читаете рукопись друга и вам кажется, что она совершенна, потому что лишена конфликта, меньше всего вам хочется этот конфликт создавать, упомянув об очевидном недостатке.

Вам кажется, что неплохо было бы сказать: «Мне понравилось вступление. Замечательный тезис. Прекрасное чувство пространства, я действительно как будто оказался в центре Барстоу[14]. А резкое замечание Тиффани, заставшей Тэда, когда он рылся в ящике с ее нижним бельем, вообще бесценно!» Ваш друг-писатель сияет от счастья, а вы ни в чем не солгали. Правда, вы ничего вообще толком не сказали. Но послушайте-ка, говорите вы себе, вы же не профессиональный критик. Может, история действительно потрясающая, а вы просто слишком плохо в этом разбираетесь. В итоге вы вздыхаете с поистине великим облегчением и с радостью одобряете рукопись.

Но вам как писателю нужно ли это? Чтобы вас выгораживали? Эй, а почему нет? Когда вы проливаете кровь и пот в работе над чем-то, отдаете делу всего себя, вам хочется, чтобы вашу работу назвали хорошей. Идеальной. Блестящей. Но хотели бы вы, чтобы вашего врача «вытаскивали» на экзаменах в медицинском институте? Или пилота авиалайнера, на борт которого вы собираетесь подняться?

Подождите, но разве история не принадлежит вам? Кто сказал, что писатель должен всем угождать? Разве мы в первую очередь пишем не для себя, рассказывая свою собственную правду? Наверное, так оно и есть. Но спросите себя: когда вы читаете роман, вас волнует, во что верит писатель? Вы когда-нибудь задумывались об этом? Правда, которую мы ищем, – это что-то, что затрагивает нас самих. Писатели, которые сосредотачиваются на «своей правде», часто забывают, что читатели ищут в истории прежде всего общение, а не чье-то самовыражение. Поэтому предлагаю вам еще один миф, которому пора бы свернуть шею:

МИФ: Писатели – это мятежники, которые были рождены, чтобы нарушать правила.

РЕАЛЬНОСТЬ: Писатели добиваются успеха, если следуют этим проклятым правилам.

Писатели – часто мятежники. Нам по профессии положено плыть против течения. У нас свежий взгляд на привычные вещи, и наша цель – передать свое видение через историю, чтобы другие смогли заглянуть в наш мир. Раз уж мы за оригинальность, зачем следовать старым приевшимся правилам? Разве нельзя ослабить пояс и вздохнуть свободно? В конце концов, мы придумываем историю; разве мы не можем сами выдумать для нее правила?

Обычно именно с этого момента начинаются разговоры о Кормаке Маккарти. Он не следует правилам, зато получил Пулитцеровскую премию. На это я всегда говорю вот что: «Он следует правилам, но он делает это до такой степени своеобразно, что его стиль проще назвать сводом новых правил». Да, существуют мастера, чей стиль индивидуален настолько, что они могут внушить опьяняющее чувство с помощью способов, которые, казалось бы, не поддаются определению. Это заложено у них в генах, себя с ними нельзя сравнивать. Они небожители, и их меньшинство. Если бы мы писали как они, нас давно бы уже опубликовали, а в университетах по нашим книгам писали бы курсовые.

В то же время огромное множество других писателей, добившихся успеха, не пишут как они.

А вот еще более отрезвляющая мысль. На каждого успешного писателя, который, казалось бы, насмехается над правилами, приходится по миллиону других писателей, которые действительно ими пренебрегли. Вы просто о них никогда не слышали, потому что их рукописи провалились и были сожжены. Скорее всего, эти писатели проигнорировали отзывы или, еще хуже, никогда о них не просили.

Как можно что-то улучшить, если вы не знаете, что не так?

Писателям нужны беспристрастные отзывы, и логично, что одно из мест, где вы можете их получить, – литературное сообщество. Члены хорошего литературного сообщества должны быть проницательными и в состоянии не только указать на ошибку, но и объяснить ее. Сложность, естественно, в том, что они должны быть правы. Неровные места заметить несложно. Сложно объяснить, что с ними не так. Часто советы просто вводят в заблуждение, и в результате писатель или делает хуже, или замещает одну неровность другой. Поэтому, когда вы вступаете в литературное сообщество, особенно если вы там никого не знаете, самый лучший выбор – сесть подальше ото всех и слушать. По тому, как члены сообщества критикуют друг друга, вы узнаете намного больше, чем из их критики, направленной на вашу работу. Почему?

Прежде всего из-за того, что у вас есть возможность их послушать. Критику вашей работы перенести будет непросто, особенно поначалу. Помните, что мы говорили о стыде, который вы испытываете, когда ваша ошибка вскрывается публично? Именно его вы почувствуете, когда вас будут критиковать. Все на вас смотрят, вы краснеете, у вас звенит в ушах, а в комнате неожиданно становится жарко. Люди говорят, но вы не можете разобрать слов. Вам сложно их услышать, не говоря уже о том, чтобы быть объективным.

Но когда они критикуют кого-то другого, бесконечно проще понять, попадают ли их замечания в точку. У вас есть собственное мнение о работе, которую в данный момент разбирают, и вы можете судить, насколько проницательны комментарии других членов сообщества, и пытаются ли они как-то поддержать автора, при этом беспощадно его критикуя.

Не нужно забывать и о том, что члены литературного сообщества увидят вашу работу по частям. Поэтому им может быть сложно сказать, хорошо ли выстроена история, результативны ли предпосылки и имеет ли прекрасно написанный эпизод о первом поцелуе Джейми, на котором все рыдали, какое-нибудь отношение к истории о том, как ее шестидесятилетняя бабушка взбиралась на Эверест.

Нанимаем профессионала

Другой способ получения отзывов – тренд, который сейчас набирает обороты. Недавно коллега из литературного агентства в Нью-Йорке сказала мне: «В наше время как никогда писателям важно оттачивать свое мастерство и представлять на рассмотрение только рукописи, проработанные профессионально и самым тщательным образом. Не рассчитывай, что кто-нибудь – агент или твой редактор – все исправит. Сейчас у всех так мало времени, что материал должен быть перечитан несколько раз и исправлен, прежде чем кто-нибудь в издательстве его рассмотрит. Теперь все чаще и чаще нанимают внештатных редакторов, чтобы привести рукопись в порядок».

Хорошая новость в том, что существует множество невероятно способных внештатных литературных консультантов, которые предоставят вам объективные, профессиональные отзывы и помогут не только переписать историю, но и развить свои писательские способности. Плохая новость в том, что вам придется выбирать из несметного количества предложений – хороших и плохих, даже если вы просто вобьете в Google фразу «литературный консультант». Советую вам убедиться, что человек, которого вы нанимаете, имеет опыт работы в издательском деле в качестве литературного агента или редактора. Если вы пишете сценарии, ищите кого-нибудь с большим опытом. Если вы подумываете нанять литературного аналитика, выясните, на какую компанию он работал и как долго. Опыт имеет значение. Потому что даже студент может сказать вам (и скажет), выйдет ли что-нибудь из сценария или романа, но, если в вашей работе что-то не так, очень немногие смогут объяснить, в чем причина, тем более единицы смогут рассказать, как быть дальше.

На данном этапе лучше они, чем мы

Один из способов закалиться, прежде чем вы вступите на писательскую стезю, – начать читать критические статьи: литературную критику, кинокритику, любую критику. Почему? На будущее. Отнеситесь к этому как к тренировке. Представьте, что вы и есть тот писатель, которому приходится преодолевать это испытание. Потому что, скажу я вам, критики беспощадны, такими они и должны быть. И часто они громят кого-то с удовольствием.

Например, в отзыве на экранизацию романа «Код да Винчи» Энтони Скотт из The New York Times замахнулся и на Дэна Брауна, и на сценариста Акиву Голдсмана. Сначала он сказал, что бестселлер Брауна – это «пособие о том, как нельзя писать по-английски», а затем обругал Голдсмана за то, что тот сочинил «несколько похабных диалогов»{178}.

Ух. Но по крайней мере, он говорил о тексте, а не о самих авторах. Вот вам слова Даны Стивенс из журнала Slate об экранизации популярных мемуаров Элизабет Уерцел «Нация прозака»:

«Принимая во внимание, что „Нация прозака“ – фильм невероятно глупый, давайте смотреть правде в глаза: преувеличивающие свои страдания девочки из средних слоев общества, которые целыми днями пишут статьи в газету Гарвардского университета о Лу Риде[15] («Я чувствую его холодные объятия, его коварные ласки»), – сами по себе глупые люди… А из-за того, что сцены, где Уерцел разыгрывает трагедию, приняты всерьез, фильм на грани провала»{179}.

Двойное «ух». Одним ударом Стивенс прихлопнула и книгу, и фильм, и саму Уерцел. В печати. У всех на виду. А поскольку интернет хранит все, что кто-либо о ком-либо говорит, весь мир сможет получить доступ к этим отзывам одним нажатием клавиши, 24 часа в сутки 7 дней в неделю, всегда.

Будьте готовы: не важно, насколько знаменитым вы станете, хорошо это или плохо, люди будут анализировать вашу работу постоянно, отныне и впредь. Некоторые будут делать в вашу сторону своеобразные выпады; другие подойдут к своей работе с предельной точностью и раскроют огромное количество проблемных мест, а вы будете в шоке оттого, что их пропустили.

Если вам сложно выслушивать критику от друга в личной беседе, представьте, каково вам будет услышать ее от незнакомца у всех на виду. Поэтому вам нужно стать непрошибаемым. Это не значит, что поначалу вы не будете расстраиваться. От этого не уйти. Вот какое предостережение дал Мигель де Сервантес своим собратьям писателям: «Ни один отец и ни одна мать не сочтут своего ребенка уродливым; еще сильнее мы обманываем себя, когда речь идет об отпрысках нашего ума»{180}.

Перед рассветом всегда темно

Стоит ли переписывать весь роман или сценарий целиком два, три или четыре раза? А что, если пять или шесть раз? Сколько раз его вообще надо переписать? Невозможно дать точный ответ. Вероятно, уместно рассказать вам одну историю, которая покажет, насколько долгим может быть ваш путь и насколько приятной окажется награда.

В 1999 г. Майкл Арндт, проработав десять лет в киноиндустрии в качестве редактора сценарного отдела, пришел к выводу, что с него хватит. За это время он накопил денег, уволился с работы и залег на дно, чтобы написать свой сценарий. Он написал шесть историй и все их забраковал. Седьмая история, которую он написал за три дня, ему понравилась{181}. Так что за нее он и взялся. И переписал ее сотню раз. Его девиз был: «Нет смысла что-либо делать, если ты не можешь сделать это хорошо». А он нацелился все сделать хорошо{182}.

Может, именно поэтому через шесть лет после того, как он начал писать, он получил «Оскара» за лучший сценарий для фильма «Маленькая мисс Счастье». Почему? Потому что он не был лоялен ни к себе самому, ни к своим наброскам, ни даже к 99-му варианту сценария. Он старался ради самой истории. И ради нас. Он знал, что мир полон незнакомых людей, которые никогда в жизни не станут его выгораживать. А его истории это и не нужно. Все, что от нас требуется, – это сесть, расслабиться и полностью в нее погрузиться.

Представьте, как далеко может зайти ваша история при должном старании и решительности. Вам не нужно быть гением, хотя вы и можете оказаться одним из них. Все, что от вас требуется, – это упорство. Человек – писатель, когда он пишет. Устраивайтесь на стуле. Каждый день. Никаких оправданий. Никогда. Как сказал Джек Лондон: «Не бездельничайте и не ждите вдохновения; идите за ним с дубинкой»{183}. Хемингуэй с ним согласен: «Работайте каждый день. Не важно, что случилось накануне днем или ночью, вставайте и грызите ногти»{184}.

Только тогда настоящая история, которую вы рассказываете, потихоньку будет появляться на свет. Вот в чем секрет: если вы поймете, на что именно нам свойственно отзываться, чего мы жаждем с самого первого предложения, мы будем слушать вашу правду. Как говорит нейрофизиолог Дэвид Иглмен: «Когда вы собираете воедино большое количество различных кусочков и частей, целое может получиться чем-то большим, чем их сумма… Это неожиданное свойство означает, что может появиться новое качество, даже если ни одна из составных частей его не предполагает»{185}.

Складывается ваше собственное видение, которое открывается читателю, образ ваших мыслей, которые тот пропускает через себя. Так чего же вы ждете? Пишите! Пусть ваши фанаты еще ничего не подозревают, но они уже жаждут узнать, что произойдет дальше.

Конец

Благодарности

Чему я научилась сначала у своей истории, а затем у нейрофизиологии – так это тому, что все решения, которые мы принимаем, основываются на нашем предшествующем опыте. А значит, неудивительно, что эта книга обязана своим существованием большому количеству людей, которые благородно подбадривали и поддерживали меня, а также посодействовали в ее написании.

Прежде всего, я бы не узнала так много об историях, если бы не мои одаренные друзья, родственники и коллеги: Дженни Лучиано, Пол Абрамс, Мона Фридман, Джуди Тоби, Билл Контарди, Памела Кац, Ричард Уолтер, Эми Бедик, Сара Крон, Джуди Нельсон, Эдит Баршов, Марта Томас, Ладонна Марби, Абра Биам, Бретт Хадсон, Даг Майкл, Вики Чоу, Ирис Чайет, Марни Маклин, Анджела Ринальди, Франсес Фиппс, Марк Пучер, А. Карно и Ньюмен Вульф.

Я благодарна Линде Венис, идейному вдохновителю расширенной учебной программы писательского мастерства в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, а также ее восхитительной команде: Мэй Респисьо, Кэтрин Флаэрти и Саре Бонд. Преподавание в рамках этой программы позволило мне расширить мои познания и отточить идеи благодаря точным замечаниям самых вдохновляющих и самых талантливых студентов. Особую благодарность хотелось бы выразить Майклу Монтгомери, который как-то вечером подошел ко мне после занятий и сказал: «Вы все время говорите другим, чтобы они нашли время написать книгу; почему вы сами не напишете свою?» И студентам Томми Хокинсу, Джилл Бейер и Шилу Сейдлеру, чьи каверзные и интересные вопросы никогда не позволяли мне расслабляться.

Должна особо выделить тех, кто перечитывал рукопись во время ее бесконечных переписываний и щедро давал мне полезные советы. Книга стала во много раз лучше благодаря Линде Уейнман, Кэролайн Ливитт, Лизе Доктор, Рэйчел Канн, Колину Кайндли, Карлин Робертсон, Мишель Фьердализо, Чарли Питерсу, Ренди Лавендеру, Джону Кеейесу, Шерелин Парсонс, доктору Рональду Доктору, Мюррею Ноузелу, Крису Нельсону, Венди Тейлор, Роберту Ротштейну, Карен Карл, Роберту Вульфу и Ли Левину.

Очень долгое время истории были моей работой, но нейрофизиологией я заинтересовалась совсем недавно. Я очень благодарна Майклу Газзаниге, одному из создателей науки о когнитивной нейрофизиологии, который нашел время, чтобы прочитать рукопись и назвать ее убедительной. Спасибо вам.

Неутомимому, проницательному, прекрасному и до невозможности честному внештатному редактору Дженни Нэш: что бы без тебя делала? Бесконечная благодарность моей дочери Энни, которая охотно перечитывала рукопись бесчисленное количество раз и всегда необъяснимым образом находила нелогичности, которые становятся очевидными, если на них указать, в противном же случае совершенно никому не заметны, особенно мне. Многие свои идеи я усовершенствовала в беседах со своим сыном Питером, который обожает истории так же сильно, как и я. Больше всего мне нравится обсуждать истории именно с ним, и от него я узнаю больше всего нового. Спасибо писателю Джейсону Бенлеви за то, что верил в меня, особенно когда я сама в себя не верила, и писателю Томасу Колоньяру за бесценные уроки выдержки, упорства и терпения.

Словами не описать, как я благодарна моему находчивому, отзывчивому, блестящему агенту Лори Абкермейер из DeFiore & Company. Каким-то образом ей удалось полностью снять напряжение во время написания и издания книги. Часто ли вы можете так о ком-либо сказать? Эта книга была бы совершенно другой (очень многое было бы упущено), если бы не мудрый и рассудительный редактор Лиза Вестмореленд. Благодаря ее команде настоящих профессионалов из Ten Speed Press эта книга сейчас во много раз лучше, чем могла бы быть.

Самую глубокую и искреннюю благодарность я испытываю к своему мужу Стюарту Демару, который преданно готовил еду и выполнял всю работу по дому вдобавок к своему плотному графику, чтобы я могла писать еще несколько лишних часов в день. Только очень выносливый мужчина способен на такое. И наконец, бесконечная благодарность моему самому лучшему в мире другу Дону Холперну, который все это сделал возможным. Ни у кого никогда не было такого замечательного друга.

Об авторе

Лиза Крон окончила Калифорнийский университет в Беркли и десять лет проработала в издательском деле – сначала в W. W. Norton в Нью-Йорке, а затем в John Muir Publications в Санта-Фе, штат Нью-Мексико, – прежде чем начать работать на телевидении, где помимо всего прочего она была старшим продюсером на каналах Court TV и Showtime. Она работала литературным консультантом киностудии Warner Brothers и литературного агентства William Morris Agency в Нью-Йорке, а также кинокомпаний Village Roadshow и Icon и литературного агентства Don Buchwald Agency в Лос-Анджелесе. Лизе уделяется особое место в книге «Спросите профи: написание сценария» (Ask the Pros: Screenwrighting, издательство Lone Eagle, 2004). Ее эссе были опубликованы на сайте Freshyarn.com и в интернет-издании The Huffington Post, а затем она выступала с ними на таких площадках, как 78th Street Playhouse в Нью-Йорке и Sit 'n Spit, Spark! Word-A-Rama, Word Nerd и Melt in Your Mouth в Лос-Анджелесе (в рамках ежемесячной программы, в создании которой она участвовала). Годами Лиза один на один работала с писателями, продюсерами и агентами над литературными и кинопроектами. Также она работала агентом в литературном агентстве Angela Rinaldi Literary Agency. Сейчас она преподает в рамках Расширенной писательской программы в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Она живет в Санта-Монике, штат Калифорния, с мужем, двумя шкодливыми, но любимыми кошками и озорной собакой. Заходите на сайт wiredforstory.com.

Сноски

1

Перевод Ирины Бессмертной.

(обратно)

2

Город на юго-западе штата Огайо, находится почти в 1000 км от Нью-Йорка. – Прим. ред.

(обратно)

3

Фильм, в котором юноша влюбляется в семидесятидевятилетнюю старушку. – Прим. ред.

(обратно)

4

Телесериал, где главная героиня, которой за сорок, пытается построить свою личную жизнь. – Прим. ред.

(обратно)

5

Одно из крупнейших американских высших учебных заведений в области искусства и музыки. – Прим. пер.

(обратно)

6

Это шуточное название штата говорит о крепости, консерватизме и недоверчивости миссурийцев. – Прим. ред.

(обратно)

7

Американский серийный убийца, насильник и некрофил, действовавший в 1970-х гг. – Прим. пер.

(обратно)

8

Тематический парк, посвященный морским обитателям. – Прим. ред.

(обратно)

9

Город на юго-восточном побережье Флориды. – Прим. пер.

(обратно)

10

Небольшой городок на севере США. – Прим. пер.

(обратно)

11

В структуре мафиозной семьи консильери – советник семьи, посредник при разрешении сложных вопросов, человек, которому можно доверять. – Прим. пер.

(обратно)

12

Район в Лос-Анджелесе. – Прим. пер.

(обратно)

13

Город в США, расположенный на западе штата Техас. – Прим. пер.

(обратно)

14

Город в штате Калифорния. – Прим. пер.

(обратно)

15

Американский музыкант, поэт. – Прим. пер.

(обратно)(обратно)

Комментарии

1

M. Gazzaniga, Human: The Science Behind What Makes Your Brain Unique (New York: Harper Perennial, 2008), 220.

(обратно)

2

J. Tooby and L. Cosmides, 2001, «Does Beauty Build Adapted Minds? Toward an Evolutionary Theory of Aesthetics, Fiction and the Arts,» Substance 30, no. 1 (2001): 6–27.

(обратно)

3

Там же.

(обратно)

4

S. Pinker, How the Mind Works (New York: W. W. Norton, 1997/2009), 539.

(обратно)

5

M. Djikic, K. Oatley, S. Zoeterman, and J. B. Peterson, «On Being Moved by Art: How Reading Fiction Transforms the Self,» Creativity Research Journal 21, no. 1 (2009): 24–29.

(обратно)

6

Цитата из рассказа Хорхе Луиса Борхеса «Тлён, Укбар, Орбис Терциус», сборник «Вымыслы».

(обратно)

7

PhysOrg.com, «Readers Build Vivid Mental Simulations of Narrative Situations, Brain Scans Suggest,» January 6, 2009, .

(обратно)

8

T. D. Wilson, Strangers to Ourselves: Discovering the Adaptive Unconscious (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2002), 24.

(обратно)

9

R. Restak, The Naked Brain: How the Emerging Neurosociety Is Changing How We Live, Work, and Love (New York: Three Rivers Press, 2006), 24.

(обратно)

10

D. Eagleman, Incognito: The Secret Lives of the Brain (New York: Pantheon, 2011), 132.

(обратно)

11

A. Damasio, Self Comes to Mind: Constructing the Conscious Brain (New York: Pantheon, 2010), 293.

(обратно)

12

Там же, с. 173.

(обратно)

13

Там же, с. 296.

(обратно)

14

Pinker, How the Mind Works, 543 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

15

B. Boyd, On the Origin of Stories: Evolution, Cognition, and Fiction (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2009), 393.

(обратно)

16

Лерер Д. Как мы принимаем решения. – М.: АСТ; Corpus, 2010.

(обратно)

17

R. Montague, Your Brain Is (Almost) Pelfect: How We Make Decisions (New York: Plume, 2007), 111.

(обратно)

18

C. Leavitt, Girls in Trouble (New York: St. Martin's Griffin, 2005): 1.

(обратно)

19

J. Irving, «Getting Started», in Writers on Writing, ed. R. Pack and J. Parini (Hanover, NH: University Press of New England, 1991), 101.

(обратно)

20

Джордж Э. Перед тем, как он ее застрелил. – М.: Эксмо; Домино, 2010.

(обратно)

21

Restak, Naked Brain, 77.

(обратно)

22

D. Devine, «Author's Attack on Da Vinci Code Best-Seller Brown,» WalesOnline.co.uk, September 16, 2009, -news/2009/09/16/author-s-astonoshing-attack-on-da-vinci-code-best-seller-browm-91466-24700451.

(обратно)

23

Линдстром М. Buyology: Увлекательное путешествие в мозг современного потребителя. – М.: Альпина Бизнес Букс, 2012.

(обратно)

24

P. Simpson, Stylistics (London: Routledge, 2004), 115.

(обратно)

25

Boyd, On the Origin of Stories, 134 (см. ch. 1, n. 8).

(обратно)

26

Wilson, Strangers to Ourselves, 28 (см. ch. 1, n. 1).

(обратно)

27

Лерер Д. Как мы принимаем решения.

(обратно)

28

Boyd, On the Origin of Stories, 134.

(обратно)

29

Damasio, Self Comes to Mind, 168 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

30

R. Maxwell and R. Dickman, The Elements of Persuasion: Use Storytelling to Pitch Better, Sell Faster & Win More Business (New York: HarperBusiness, 2007), 4.

(обратно)

31

Pinker, How the Mind Works, 539 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

32

Страут Э. Оливия Киттеридж. – М.: Азбука, 2010.

(обратно)

33

E. Waugh, The Letters of Evelyn Waugh, ed. by M. Amory (London: Phoenix, 1995), 574.

(обратно)

34

Митчелл М. Унесенные ветром. – М.: Гелеос, 2005.

(обратно)

35

Голдинг У. Повелитель мух. – М.: АСТ, 2017.

(обратно)

36

«Gabriel (Iose) Garcia Marquez,» Contemporary Authors Online, Gale, 2007. Reproduced in Biography Resource Center (Farmington Hills, MI: Gale, 2007), .

(обратно)

37

Гилберт Д. Спотыкаясь о счастье. – М.: Альпина Паблишер, 2015.

(обратно)

38

Лерер Д. Как мы принимаем решения (см. главу 1).

(обратно)

39

A. Damasio, Descartes' Error: Emotion, Reason, and the Human Brain (New York: Penguin, 1994), 34–50.

(обратно)

40

Pinker, How the Mind Works, 373 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

41

Gazzaniga, Human, 226 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

42

Damasio, Self Comes to Mind, 254 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

43

Gazzaniga, Human, 179.

(обратно)

44

Wilson, Strangers to Ourselves, 38 (см. ch. 1, n. 1).

(обратно)

45

Джордж Э. Женщина в красном. – М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2010.

(обратно)

46

Шрив А. Жена пилота. – Харьков: Книжный клуб «Клуб семейного досуга», 2009.

(обратно)

47

E. Leonard, Freaky Deaky (New York: William Morrow Paperbacks, 2005), 117.

(обратно)

48

Джордж Э. Женщина в красном.

(обратно)

49

Restak, Naked Brain, 65 (см. ch. 1, n. 2).

(обратно)

50

Pinker, How the Mind Works, 421.

(обратно)

51

J. W. Goethe, «The Poets Year», in Half Hours with the Best Authors, vol. IV, ed. C. Knight (New York: John Wiley, 1853), 355.

(обратно)

52

Gazzaniga, Human, 190.

(обратно)

53

C. Heath and D. Heath, Made to Stick: Why Some Ideas Survive and Others Die (New York: Random House, 2007), 20.

(обратно)

54

Приблизительная цитата из «По экватору» Марка Твена, 1897.

(обратно)

55

W. Grimes, «Donald Windham, 89, New York Memoirist (Obituary),» New York Times, June 4, 2010.

(обратно)

56

J. Franzen, Life and Letters, «Mr. Difficult,» New Yorker, September 30, 2002, 100.

(обратно)

57

Pinker. How the Mind Works, 188 (см. n. 4).

(обратно)

58

Якобони М. Отражаясь в людях: Почему мы понимаем друг друга. – М.: Юнайтед Пресс, 2011.

(обратно)

59

Gazzaniga, Human, 179 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

60

Boyd, On the Origin of Stories, 143 (см. ch. 1, n. 8).

(обратно)

61

PhysOrg.com, «Readers Build Vivid Mental Simulations» (см. introduction, n. 7).

(обратно)

62

Pinker, How the Mind Works, 61.

(обратно)

63

Public Papers of the Presidents of the United States, Dwight D. Eisenhower, 1957 (Washington, DC: National Archives and Records Service, Federal Register Division, 1958).

(обратно)

64

Барнс Дж. Попугай Флобера. – М.: АСТ, 2002.

(обратно)

65

K. Oatley, «A Feeling for Fiction,» Greater Good, The Greater Good Science Center, University of California, Berkeley, Fall/Winter 2005–6, .

(обратно)

66

Пруст М. В поисках утраченного времени. – М.: Альфа-книга, 2009.

(обратно)

67

J. Nash, The Threadbare Heart (New York: Berkley Trade, 2010), 9.

(обратно)

68

Wilson, Strangers to Ourselves, 31 (см. ch. 1, n. 1).

(обратно)

69

Gazzaniga, Human, 272 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

70

K. Schulz, Being Wrong: Adventures in the Margin of Error Ecco (New York: Harper Collins, 2010), 109.

(обратно)

71

Damasio, Self Comes to Mind, 211 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

72

Элиот Т. Четыре квартета. СПб.: ООО «Издательский Дом Кристал», 2000.

(обратно)

73

«Трансформеры: Битвы зверей». 1-й сезон, 1-я серия. Режиссер Йен Писон, дата выхода 16 сентября 1996 г.

(обратно)

74

G. Plimpton, «Interview with Robert Frost,» in Writers at Work: The Paris Review Interviews, 2nd series (New York: Viking, 1965), 32.

(обратно)

75

T. Brick, «Keep the Pots Boiling: Robert B. Parker Spills the Beans on Spenser,» Bostonia, Spring 2005.

(обратно)

76

K. A. Porter, interview by B. T. Davis, The Paris Review 29 (Winter-Spring 1963).

(обратно)

77

J. K. Rowling, interview by Diane Rehm, The Diane Rehm Show, WAMU Radio Washington, DC, transcript by Jimmi Thøgersen, October 20, 1999, -quote.org/articles/1999/1299-wamu-rehm.htm.

(обратно)

78

J. K. Rowling, interview by C. Lydon, The Connection (WBUR Radio), transcript courtesy The Hogwarts Library, October 12, 1999, -quote.org/articles/1999/1099-connectiontransc2.htm; J. K. Rowling, interview, Scholastic, transcript, February 3, 2000, -j-k-rowling.

(обратно)

79

Gazzaniga, Human, 190.

(обратно)

80

Там же, с. 274.

(обратно)

81

Pinker, How the Mind Works, 285 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

82

Там же, с. 290.

(обратно)

83

Gazzaniga, Human, 286 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

84

Damasio, Self Comes to Mind, 188 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

85

Рамачандран В. С. Мозг рассказывает: что делает нас людьми. – М.: Карьера Пресс, 2012.

(обратно)

86

Damasio, Self Comes to Mind, 121.

(обратно)

87

Там же, с. 46–47.

(обратно)

88

G. Lakoff, «Metaphor, Morality, and Politics, Or, Why Conservatives Have Left Liberals In The Dust,» Social Research 62, no. 2 (Summer 1995): 177–214.

(обратно)

89

Pinker, How the Mind Works, 353.

(обратно)

90

J. Geary, «Metaphorically Speaking,» TEDGlobal 2009, July 2009, transcript and video, .

(обратно)

91

Аристотель. Поэтика. – М.: Азбука-классика, 2007.

(обратно)

92

E. Brown, The Weird Sisters (New York: Amy Einhorn Books/Putnam, 2011), 71.

(обратно)

93

NPR, «Tony Bennett's Art of Intimacy,» September 16, 2011, -bennetts-art-of-intimacy.

(обратно)

94

Heath and Heath, Made to Stick, 139 (см. ch. 3, n. 16).

(обратно)

95

Леонард Э. 10 правил писательского ремесла от Элмора Леонарда. Блог Александра Шнайдера о цифровых медиа, -pravil-pisatelskogo-remesla-ot-ehlmora-leonarda.

(обратно)

96

Pinker, How the Mind Works, 377.

(обратно)

97

Маркес Г. Любовь во время чумы. – М.: АСТ; Астрель, 2011.

(обратно)

98

Damasio, Self Comes to Mind, 292 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

99

Лерер Д. Как мы принимаем решения. С. 210 (глава 1).

(обратно)

100

Wilson, Strangers to Ourselves, 155 (см. ch. 1, n. 1).

(обратно)

101

B. Patoine, «Desperately Seeking Sensation: Fear, Reward, and the Human Need for Novelty,» The Dana Foundation, .

(обратно)

102

Restak, The Naked Brain, 216 (см. ch. 1, n. 2).

(обратно)

103

E. Kross et al., «Social Rejection Shares Somatosensory Representations with Physical Pain,» Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America 108, no. 15 (April 12, 2011): 6270–6275. .

(обратно)

104

J. Mercer, «Ac-cen-tchu-ate the Positive (Mister in Between)» by J. Mercer and H. Arlen, October 4, 1944, Over the Rainbow, Capitol Records.

(обратно)

105

Damasio, Self Comes to Mind, 54.

(обратно)

106

Gazzaniga, Human, 188–189 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

107

D. Rock and J. Schwartz, «The Neuroscience of Leadership with David Rock and Jeffrey Schwartz,» Strategy + Business, webinar, November 2, 2006, -business.com/webinars/webinar/webinar-neuro_lead?gko=37c54.

(обратно)

108

J. P. Wright, The Skeptical Realism of David Hume (Manchester: Manchester University Press, 1983), 209.

(обратно)

109

Damasio, Self Comes to Mind, 133 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

110

Gazzaniga, Human, 262 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

111

К. Шульц. На ошибках учатся. Выступление на конференции «TED2011», март 2011 г., .

(обратно)

112

Damasio, Self Comes to Mind, 173.

(обратно)

113

Boyd, On the Origin of Stories, 89 (см. ch. 1, n. 8).

(обратно)

114

Иган Д. Время смеется последним. – М.: Астрель; Corpus, 2013.

(обратно)

115

L. Neary, «Jennifer Egan Does Avant-Garde Fiction – Old School,» NPR, Morning Edition, July 6, 2010. .

(обратно)

116

Джойс Д. Улисс. – М.: Иностранка, 2013.

(обратно)

117

A. Chrisafis, «Overlong, Overrated, and Unmoving: Roddy Doyle's Verdict on James Joyce's Ulysses,» The Guardian, February 10, 2004, .

(обратно)

118

J. Franzen, «Q. & A. Having Difficulty with Difficulty,» New Yorker Online Only, September 30, 2002.

(обратно)

119

A. S. Byatt, «Narrate or Die,» New York Times Magazine, April 18, 1999, 105–107.

(обратно)

120

Neary, «Jennifer Egan.»

(обратно)

121

Письмо А. Чехова к А. Лазареву-Грузинскому от 1 ноября 1889 г., Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор».

(обратно)

122

Boyd, On the Origin of Stories, 91.

(обратно)

123

Damasio, Self Comes to Mind, 211.

(обратно)

124

The Isaiah Berlin Literary Trust, «Anton Chekhov,» The Isaiah Berlin Virtual Library, 2011, quoted from S. Shchukin, Memoirs, 1911, .

(обратно)

125

D. Gilbert, «He Who Cast the First Stone Probably Didn't,» New York Times, July 24, 2006, The Opinion Pages.

(обратно)

126

M. Twain, The Complete Letters of Mark Twain (Teddington, UK: Echo Library, 2007), 415.

(обратно)

127

Босуэлл Д. Жизнь Сэмюэля Джонсона. – М.: Текст, 2003.

(обратно)

128

Restak, The Naked Brain, 216 (см. ch. 1, n. 2).

(обратно)

129

R. I. M. Dunbar, «Why Are Good Writers So Rare? An Evolutionary Perspective on Literature,» Journal of Cultural and Evolutionary Psychology, 3, no. 1 (2005): 7–21.

(обратно)

130

Gazzaniga, Human, 220 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

131

Цитата из трагедии «Гамлет» У. Шекспира. Перевод В. Набокова.

(обратно)

132

Pinker, How the Mind Works, 541 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

133

R. A. Mar et al., «The Function of Fiction Is the Abstraction and Simulation of Social Experience,» Perspectives on Psychological Science 3, no. 3 (2008): 173–192.

(обратно)

134

P. Sturges, Five Screenplays by Preston Sturges (Berkeley, CA: University of California Press, 1986), 541.

(обратно)

135

Schulz, Being Wrong, 26 (см. ch. 8, n. 4).

(обратно)

136

H. Vendler, Dickinson: Selected Poems and Commentaries (Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 2010), 54.

(обратно)

137

Eagleman, Incognito, 145 (см. ch. 1, n. 3).

(обратно)

138

J. W. Pennebaker, «Traumatic Experience and Psychosomatic Disease: Exploring the Roles of Behavioural Inhibition, Obsession, and Confiding,» Canadian Psychology/Psychologie canadienne 26, no. 2 (1985): 32–95.

(обратно)

139

Damasio, Self Comes to Mind, 121 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

140

Pinker, How the Mind Works, 540.

(обратно)

141

P. McGilligan, Backstory: Interviews with Screenwriters of Hollywood's Golden Age (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1986), 238.

(обратно)

142

T. Carlyle, The Best Known Works of Thomas Carlyle: Including Sartor Resartus, Heroes and Hero Worship and Characteristics (Rockville, MD: Wildside Press, 2010), 122.

(обратно)

143

Плутарх. Сравнительные жизнеописания – СПб.: Азбука-Аттикус, 2012.

(обратно)

144

Юнг К. Г. Собрание сочинений Карла Густава Юнга в 19 томах. Т. 13. – М.: Ренессанс, 1992.

(обратно)

145

Boyd, On the Origin of Stories, 89 (см. ch. 1, n. 8).

(обратно)

146

S. J. Gould, Bully for Brontosaurus: Reflections in Natural History (New York: W. W. Norton, 1991), 268.

(обратно)

147

Damasio, Self Comes to Mind, 64 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

148

Gazzaniga, Human, 226 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

149

Heath and Heath, Made to Stick, 286 (см. ch. 3, n. 16).

(обратно)

150

D. Rock and J. Schwartz, «The Neuroscience of Leadership with David Rock and Jeffrey Schwartz,» Strategy + Business, webinar, November 2, 2006, -business.com/webinars/webinar/webinar-neuro_lead?gko=37c54.

(обратно)

151

R. Chandler, Raymond Chandler Speaking (Berkeley and Los Angeles, CA: University of California Press, 1997), 65.

(обратно)

152

A. Gorlick, «Media Multitaskers Pay Mental Price, Stanford Study Shows,» Stanford Report, August 24, 2009, -research-study-082409.

(обратно)

153

Boyd, On the Origin of Stories, 90.

(обратно)

154

Дж. Стюарт и С. Де Соуза. «Крепкий орешек». Режиссер Дж. МакТирнан, Silver Pictures and Golden Company, 20th Century Fox, 1988.

(обратно)

155

C. Leavitt, Girls in Trouble (New York: St. Martin's Griffin, 2005), 98.

(обратно)

156

S. B. Klein et al., «Decisions and the Evolution of Memory: Multiple Systems, Multiple Functions," University of California, Santa Barbara Psychological Review 109, no. 2 (2002): 306–329.

(обратно)

157

Damasio, Self Comes to Mind, 211 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

158

Gazzaniga, Human, 187–188 (см. introduction, n. 1).

(обратно)

159

Там же, с. 224.

(обратно)

160

Pinker, How the Mind Works, 540 (см. introduction, n. 4).

(обратно)

161

Д. Чейз, Р. Грин, М. Бёрджесс. «Клан Сопрано». Сезон 5, серия 13 «При всем уважении». Режиссер Дж. Паттерсон.

(обратно)

162

Лерер Д. Как мы принимаем решения. Глава 1.

(обратно)

163

N. Bransford, «Setting the Pace,» March 5, 2007, -page.html.

(обратно)

164

Boyd, On the Origin of Stories, 90 (см. ch. 1, n. 8).

(обратно)

165

Дж. Лукас, Г. Кац, У. Хайк. «Американские граффити». Режиссер Дж. Лукас. American Zoetrope and LucasFilm, Universal Pictures, 1973.

(обратно)

166

W. Mosley, Fear Itself (New York: Little, Brown & Company, 2003), 140.

(обратно)

167

Gazzaniga, Human, 190.

(обратно)

168

Restak, Naked Brain, 23 (см. ch. 1, n. 2).

(обратно)

169

P. C. Fletcher et al., "On the Benefits of Not Trying: Brain Activity and Connectivity Reflecting the Interactions of Explicit and Implicit Sequence Learning," Cerebral Cortex 15, no. 7 (2005): 1002–1015.

(обратно)

170

Restak, Naked Brain, 23.

(обратно)

171

H. A. Simon, Models of Bounded Rationality, Vol. 3: Empirically Grounded Economic Reason (Cambridge, MA: MIT Press, 1997), 178.

(обратно)

172

Damasio, Self Comes to Mind, 275 (см. ch. 1, n. 4).

(обратно)

173

J. Irving, Trying to Save Piggy Sneed (New York: Arcade Publishing, 1996), 5.

(обратно)

174

S. Silverstein, Not Much Fun: The Lost Poems of Dorothy Parker (New York: Scribner, 2009), 47.

(обратно)

175

Dunbar, «Why Are Good Writers So Rare?» (см. ch. 9, n. 2).

(обратно)

176

Based on a concurring opinion by Justice P. Stewart, Jacobellis v. Ohio, 378 U.S. 184 (1964).

(обратно)

177

D. G. Dutton et al., «Some Evidence for Heightened Sexual Attraction under Conditions of High Anxiety,» Journal of Personality and Social Psychology 30, no. 4 (1974): 510–517.

(обратно)

178

A. Scott, «'Da Vinci Code' Enters Yawning,» New York Times, May 17, 2006, -review.1767919.html?scp=7&sq=goldsman%20da%20vinci%20brown&st=cse.

(обратно)

179

D. Stevens, Slate, March 22, 2005, #pagebreak_anchor_2.

(обратно)

180

Сервантес Сааведра М. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Т. 2. – М.: Просвещение, 1985.

(обратно)

181

Wikipedia, s. v. «Michael Arndt,» accessed October 25, 2011, .

(обратно)

182

A. Thompson, «Closet screenwriter' Arndt Comes into Light», Hollywood Reporter, November 17, 2006.

(обратно)

183

J. London, «Getting into Print,» The Editor, March 1903.

(обратно)

184

B. Strickland, ed., On Being a Writer (Cincinnati: OH: Writers Digest Books, 1992).

(обратно)

185

Eagleman, Incognito (см. ch. 1, n. 3).

(обратно)(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Как зацепить читателя

  Так что же такое история?

  Что это за быстро разворачивающиеся события, в которые вы меня забросили?

  Что это значит?

  Хотите, чтобы вам это внятно изложили?

  О чем эта история?

  Очевидный вопрос

  Скучные моменты

Глава 2 Как сосредоточиться на своей цели

  История против «то, что происходит»

  Чрезвычайная важность фокуса

  Что конкретно представляет собой тема?

  Какова ваша цель?

  Не хороните историю под пустым сюжетом

  Тема: ключи от вселенной

  Тема и интонация: это не то, что вы рассказываете, а то, как вы рассказываете

  «Унесенные ветром»: материал для изучения

  Фокусировка: как удержать историю на плаву

Глава 3 Я чувствую то же самое

  Главный герой: вы меня чувствуете?

  Как поместить читателя в шкуру вашего героя

  Передача мыслей от первого лица

  Выражение мыслей в повествовании от третьего лица

  Скакать по головам

  Язык тела

  Эй, ты мне не начальник

Глава 4 Чего на самом деле хочет главный герой?

  У каждого есть цель

  Нет цели – нет ориентира

  Создание понятных связей – все ли увязано?

  Материал для изучения: «Эта замечательная жизнь»

  После определения внутренней цели нужно пересмотреть внешнюю

  Истинная проблема: герой – сам себе злейший враг

  Показательный пример: «Потрепанное сердце»

Глава 5 Ищем внутреннюю проблему героя

  Вы не можете починить то, что не ломалось

  Великий спор о планировании

  Что можно и чего нельзя писать в биографии героя

  Доводим план до ума: материал для изучения

Глава 6 История в подробностях

  Общее против частного

  Подробно о подробном

  Почему писатели пишут расплывчато?

  Шесть случаев, когда не хватает «подробностей»

  Подробности – это хорошо, но меньше – значит лучше

  Место, место, место

Глава 7 Создаем конфликт, причину перемен

  Конфликт в жизни и в истории

  Напряжение – слуга конфликта

  История Риты и Марко: противоречие за противоречием

  Ирония: разоблачения часто только все портят

  Вся прелесть открытой игры

Глава 8 Причина и следствие

  Правило «если, тогда, следовательно»

  Два уровня причины и следствия

  Тест «Подкрепи слова делом»

  Мощная катапульта

  Причина и следствие не делают историю предсказуемой

  Причина без следствия – что тогда будет?

  Это как математика, только лучше

  Почему остановки смертельно опасны

  Тест «И что?»

Глава 9 Неверное должно быть неверным, и еще куча всего в придачу

  Под лежачий камень вода не течет

  Материал для изучения: «Странствия Салливана» – трудная дорога

  Почему так важно причинять любимым боль

  11 способов разрушить идеально продуманные планы героя

Глава 10 Тропа от предпосылок к развязке

  Осторожно, думаю, это предпосылка!

  Предпосылки, которые таковыми не являются

  Материал для изучения: «Крепкий орешек» и «Девушки в беде»

  Важность тропы между предпосылкой и развязкой: три правила

  Материал для изучения: «Крепкий орешек»

Глава 11 Вернемся к нашим баранам

  Секрет ворона

  Побочные сюжетные линии: как наращивать сюжет

  Умение строить дополнительный сюжет – ключ к воспоминаниям

  Воспоминание: какие у него причины и какие последствия?

  Воспоминания и предыстория: одно и то же?

  Воспоминания и побочные сюжетные линии: причинно-следственные связи и время

  Предчувствия – настоящий козырь в рукаве

Глава 12 Мозг писателя в процессе работы

  Воодушевление от первого наброска

  Преимущество мозга писателя

  Еще один виток спирали, еще один поворот колеса

  Проверка реальности

  Первые отзывы – заправка перед запуском

  Мнение других людей

  На данном этапе лучше они, чем мы

  Перед рассветом всегда темно

Благодарности

Об авторе

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg