«Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы»

Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы (fb2) - Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы (пер. Елена Деревянко) 7763K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мишель Гельфанд

Мишель Гельфанд Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы

Переводчик Е. Деревянко

Редактор И. Зубкова

Главный редактор С. Турко

Руководитель проекта О. Равданис

Корректоры М. Смирнова, Е. Чудинова

Компьютерная верстка К. Свищёв

Художественное оформление и макет Ю. Буга

© Michele Gelfand, 2018

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2019

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Посвящается Мартину Гельфанду – моему отцу, вдохновившему меня на то, чтобы изучать этот мир, и Гарри Триандису – моему учителю, который предоставил мне научный инструментарий для его понимания

Введение

В Берлине одиннадцать вечера. Прохожий терпеливо ждет зеленого сигнала на пешеходном переходе, хотя в поле зрения нет ни единого автомобиля. В это же время за много тысяч километров, в Бостоне, разгар утреннего часа пик, и толпы торопящихся на работу служащих перебегают на красный, уворачиваясь от потока машин. Южнее, в Сан-Паулу, восемь вечера, и народ вовсю резвится в общественных парках, раздевшись до нижнего белья. В Кремниевой долине середина дня, и сотрудники Google в футболках увлеченно сражаются друг с другом в пинг-понг. А в цюрихском офисе швейцарского банка UBS, где уже многие годы действует дресс-код в 44 страницы текста, засидевшиеся за полночь начальники позволили себе лишь слегка ослабить галстуки.

Посмеиваясь над излишне педантичными немцами или чересчур склонными к обнаженке бразильцами, мы редко задумываемся о происхождении такого рода различий. А дело далеко не ограничивается дресс-кодом и особенностями поведения пешеходов. Культурные различия глубоки и всеохватны – они затрагивают и политику, и воспитание детей, и менеджмент, и религиозные практики, и работу, и отдых. Один из результатов эволюции человечества на протяжении нескольких последних тысячелетий – это то, что на планете 195 государств, более семи тысяч языков и множество религий. Даже внутри одной страны, такой, например, как США, бесчисленное множество различий в манере одеваться, диалектах, моральных установках и политических ориентирах людей, иногда живущих по соседству. Многообразие людского поведения поражает, особенно с учетом того, что геном человека на 96 % идентичен геному шимпанзе, которые, однако, ведут себя более или менее одинаково вне зависимости от места обитания.

Вполне справедливо одобряя этнокультурное многообразие и осуждая размежевание, мы потрясающе невежественны в том, что составляет основу того и другого, – культуре. Культура упрямо сопротивляется познанию и остается одной из последних малоизученных областей. Мы направили лучшие умы человечества на достижение невероятных технических прорывов. Мы открыли закон всемирного тяготения, расщепили атом, опутали проводами всю планету, искоренили смертоносные эпидемии, создали карту генома человека, придумали айфон и даже научили собаку кататься на скейтборде. Но, невзирая на всю свою технологическую удаль, мы почему-то удивительно медленно продвигаемся в понимании одной отнюдь не маловажной вещи – наших культурных различий.

Почему мы так разобщены, несмотря на то что в чисто техническом смысле связаны друг с другом как никогда прежде? В основе различий между нами находится культура, и нам нужно знать об этом больше. Многие годы и политические эксперты, и дилетанты упорно пытаются выявить некий глубинный фактор, объясняющий широкое разнообразие и многогранность различий в культурных особенностях. Во многом мы фокусируемся на поверхностных чертах – «симптомах культуры». Мы пытаемся объяснить расхождения культур с позиций географии, полагая, что люди ведут себя определенным образом, поскольку живут в «голубых» или «красных» штатах, в городах или сельской местности, в странах Запада или Востока, в развитых или развивающихся странах. Мы задаемся вопросом, можно ли объяснить культуру религиозными или «цивилизационными» различиями. Обычно все это порождает больше вопросов, чем ответов, поскольку все эти подходы не учитывают базис существующих между нами различий – первичный культурный шаблон.

Более убедительный ответ прячется у всех на виду. Точно так же, как огромное количество явлений в физике, математике и биологии можно объяснить на основе нескольких базовых элементарных принципов, многие культурные различия и барьеры становятся понятными, если просто взглянуть на них с иных позиций.

Оказывается, наше поведение в большой степени зависит от того, в какой культуре мы живем – жесткой или свободной. Различие определяется силой существующих в данной культуре социальных норм и строгостью требований к их соблюдению. Социальные нормы, то есть принятые правила поведения, есть во всех культурах, и обычно мы воспринимаем их как данность. В детстве мы заучиваем сотни социальных норм – например, не выхватывать вещи из рук других людей, передвигаться по правой стороне тротуара (или левой, в зависимости от места жительства), ходить одетыми каждый день. Мы продолжаем впитывать в себя новые социальные нормы в течение всей жизни: как одеваются на похороны, как можно вести себя на рок-концерте, в отличие от симфонического, или как исполняются разнообразные ритуалы в диапазоне от свадьбы до молитвы. Социальные нормы скрепляют сообщества людей, они дают нам идентичность и как ничто другое помогают налаживать взаимоотношения с окружающими. Вместе с тем культуры разнятся между собой жесткостью этих социальных скреп, что ведет к глубоким различиям в мировосприятии, общественной среде и мышлении.

Жесткие культуры отличаются сильными социальными нормами и невысокой терпимостью к отклонениям от них, а свободные – слабыми социальными нормами и высокой степенью вседозволенности. Первые – законодатели, вторые – правонарушители. В Соединенных Штатах, стране относительно свободной культуры, достаточно выйти из дому и сделать пару шагов по улице, чтобы натолкнуться на целую уйму будничных нарушений правил самого разного рода – выброшенный где попало мусор, переход улицы в неположенном месте или неубранные с тротуара собачьи какашки. Напротив, в Сингапуре, где нарушение общественных норм редкость, тротуары стерильно чисты, а переходящих на красный свет днем с огнем не сыщешь. Или возьмем свободную культуру Бразилии – там все часы на городских улицах показывают разное время, а опоздание на деловую встречу считается скорее нормой, чем исключительным событием. На самом деле в Бразилии, когда хотят, чтобы человек прибыл вовремя, обязательно говорят com pontualidade britanica, что означает «с британской пунктуальностью». В то же время в жесткой культуре Японии пунктуальности придается огромное значение – поезда не опаздывают практически никогда. В редчайших случаях, когда опоздание все же случилось, служащие железнодорожных компаний выдают пассажирам оправдательные документы для предъявления начальству на работе.

Веками считалось, что у всех этих вариаций и расхождений есть собственные объяснения. Но в этой книге я покажу, что существующие различия между культурами зиждутся на глубоком фундаменте. Основополагающая находка – то, что степень жесткости норм определенной культуры не является чем-то произвольным или случайным. За ней стоит вполне обоснованная логика.

Интересно, что в рамках той же логики «жесткая – свободная», объясняющей различия между нациями, можно рассматривать и различия между государствами, организациями, классами общества и домохозяйствами. Разница между жесткостью и свободой обнаруживает себя на заседаниях советов директоров, в классных комнатах и спальнях, за столом переговоров и в дружеском застолье. В основе, казалось бы, совершенно индивидуальных особенностей поведения людей в быту – в общественном транспорте, спортзале или конфликтах с друзьями, партнерами и детьми – лежат все те же различия между жестким и свободным. А вы сами? Стремитесь устанавливать правила или, скорее, нарушать их? Я продемонстрирую некоторые из причин, объясняющих эти склонности.

Выходя за пределы нашего ближайшего окружения, мы можем использовать различия между жесткостью и свободой для выявления закономерностей глобальных явлений – конфликтов, революций, терроризма и популизма. На рубеже «жесткость – свобода» связность мировых культур деформируется и рвется. Эти разрывы заметны не только в заголовках новостей – они видны и в повседневном общении.

Концепцию «жесткость – свобода» можно применить не только для объяснения происходящего. С ее помощью можно прогнозировать будущие конфликты и предлагать способы их предотвращения. Это важный способ предвосхитить появление разногласий между людьми – и в менее серьезных случаях, таких как, например, раздраженность рабочего со стройки при виде лощеного банкира с Уолл-стрит, и в чреватых смертельной опасностью контактах религиозных фанатиков с людьми, полностью отрицающими предписания священных текстов. Для многих знакомство с этой книгой станет своего рода проникновением в «Матрицу» – возможностью увидеть окружающую действительность совершенно иначе.

Часть I Основы: значение первичных социальных факторов

1 Средство от хаоса

Представьте себе мир, в котором люди опаздывают всегда. Рейсы поездов, автобусов и самолетов совершаются в отсутствие какого-либо твердого расписания. В разговорах люди постоянно перебивают друг друга, фамильярничают с новыми знакомыми и никогда не смотрят прямо в глаза. Вставать по утрам можно когда угодно, а выходить из дому одетым – не обязательно. В ресторанах (которые работают когда придется) люди заказывают блюда, которых нет в меню, жуют с открытым ртом, рыгают и без спросу залезают в чужие тарелки. В переполненных лифтах народ поет, отряхивает мокрые зонтики прямо на окружающих и стоит спиной к дверям. Школьники треплются по мобильникам во время уроков, подкалывают учителей и в открытую списывают на экзаменах. На улицах можно ездить по встречной, а на сигналы светофоров никто не обращает внимания. Пешеходы мусорят, воруют чужие велосипеды и громко матерятся. Секс не подразумевает интимной обстановки – им занимаются и в общественном транспорте, и на лавочках в парках, и в кинотеатрах.

Так выглядит мир без социальных норм, то есть мир, в котором отсутствуют какие-либо общепринятые стандарты поведения.

К счастью, людям (в большей степени, чем любым другим живым существам) присуща удивительная способность создавать, поддерживать и соблюдать социальные нормы для предотвращения подобных сценариев. На самом деле мы более чем склонны к нормативу, хотя и не отдаем себе отчета в этом: огромное количество нашего времени уходит на соблюдение общепринятых правил и условностей, причем даже совершенно бессмысленных.

Вот несколько примеров. В последний день года в Нью-Йорке миллионные толпы народа собираются на морозе, чтобы восторженными криками приветствовать спуск шара по флагштоку. Есть и другие столь же диковинные новогодние обычаи: в Испании положено ровно в полночь с большим энтузиазмом проглотить двенадцать виноградин, в Чили за удачу съедают пригоршню чечевицы, а в Шотландии крутят над головой подожженной колючей проволокой, предварительно облитой чем-нибудь горючим. Из года в год на стадионах собираются тысячи людей, чтобы порадоваться, покричать и даже повизжать, наблюдая за тем, как им подобные мутузят друг друга, исполняют музыку или откалывают шутки.

Такого рода времяпровождению обычно предаются в массовом порядке, но в нашем поведении в отсутствие компании сочувствующих тоже много непонятного. Почему в один из самых радостных дней своей жизни женщина обязана надеть именно белое платье, а не что-нибудь яркое и разноцветное? Почему каждый декабрь люди срубают отличные елки, наряжают их и позволяют засохнуть в своих гостиных? Почему мы, американцы, строго-настрого запрещаем детям разговаривать с незнакомыми людьми, но 31 октября заставляем их выходить на улицу в маскарадных костюмах и клянчить у взрослых конфетки? В мире можно наблюдать не менее озадачивающие вещи. Например, почему в определенные дни миллионы индусов радостно плещутся в холодной грязной реке, отмечая Кумбха Мела[1]?

Со стороны наши социальные нормы часто выглядят странновато, но внутри себя мы воспринимаем их как данность. Некоторые из них узаконены (соблюдайте правила дорожного движения; не крадите чужие велосипеды), другие считаются само собой разумеющимися (нельзя пялиться на окружающих в вагоне поезда; прикрывайте рот рукой, когда зеваете). Они могут проявлять себя в повседневной рутине, например в том, что положено одеваться или здороваться и прощаться в начале и конце телефонного разговора. Или же они принимают вид ритуалов, заученных правил поведения по особым случаям, вроде Хеллоуина или Кумбха Мела.

Мы живем в окружении социальных норм и следуем им постоянно. Для человеческих существ соответствовать социальным нормам дело столь же естественное, как подъем на нерест для лососевых. При этом, как ни странно, при всей своей вездесущности социальные нормы в основном остаются невидимыми. В большинстве своем мы редко обращаем внимание на то, насколько определяется ими наше поведение или, что еще важнее, насколько они нужны.

Это одна из величайших загадок рода человеческого. Как мы умудряемся всю жизнь жить под воздействием столь мощных факторов, не понимая их или даже не замечая вовсе?

Рожденный бежать… или соблюдать?

Как вы думаете, в каком возрасте дети начинают впитывать социальные нормы? В три года, когда многих отдают в ясли, или в пять, когда ходят в детский сад? Оказывается, наше стремление соблюдать стандарты проявляет себя гораздо раньше: данные исследований показывают, что младенцы соблюдают нормы и выражают желание наказывать нарушителей еще до того, как приобретают способность говорить.

В одном из новаторских исследований ученые убедились в том, что младенцы демонстрируют явное предпочтение игрушечным зверушкам, которые ведут себя общественно приемлемым образом (то есть помогают другим игрушечным персонажам открыть коробочку с погремушкой или возвращают оброненный мячик), по сравнению с игрушками, ведущими себя асоциально (мешают другим открыть коробочку и отнимают мячики).

Более того, к трехлетнему возрасту мы уже активно осуждаем нарушителей порядка. В одном исследовании двух- и трехлетние дети рисовали и лепили из пластилина рядом с двумя ростовыми куклами, которые делали то же самое. Когда одна из кукол уходила, другая начинала рвать ее рисунки или ломать вылепленное. Это зрелище почти не волновало двухлеток, но примерно четверть трехлетних детей начинала громко возмущаться поведением наглой куклы со словами вроде «Нет, так делать нельзя!». Маленькие дети выражают свое неодобрение и в ситуациях, когда считают что-то неправильным. Трехлетние детишки оживленно протестовали, когда кукла некорректно воспроизводила некое действие, которому их только что научили. Вполне очевидно, что дети не только учатся у окружающих интерпретации социальных норм, но и активно формируют и применяют их.

Эволюция человека снабдила его очень развитой нормативной психологией, которая развивается с момента его появления на свет. Это делает нас уникальными по сравнению с остальными живыми существами, хотя, отдадим им должное, очень многие из них отличаются высокоразвитыми способностями к социальному научению. Так, девятииглые колюшки отдают предпочтение местам, где кормятся другие рыбки, а не более пустынным. Серые крысы будут есть то, что съела у них на виду лабораторная крыса. А птицы выбирают место для прокорма, тщательно прислушиваясь к наставительному щебету своей стаи. Но пока не существует доказательств тому, что животные и птицы подражают сородичам по социальным мотивам, например из чувства общности или чтобы соответствовать ожиданиям окружающих.

Именно об этом свидетельствуют результаты очень изобретательного опыта, поставленного немецкими учеными. Они придумали специальный ящик с тремя отделениями и отверстиями вверху. В начале эксперимента его участники (это были маленькие дети и шимпанзе) узнавали, что, бросив шарик в одно из отверстий, можно получить что-то вкусное. Затем им показывали другого ребенка (или шимпанзе), который получал угощение, бросая шарики в другое отверстие. Экспериментатор отмечал, в какие отделения бросают шарики подопытные. Дети часто меняли отделения, копируя поведение других, особенно когда эти последние за ними наблюдали. Это означает, что дети изменяют свою стратегию не просто потому, что считают подходы своих сверстников более удачными, а делают это и по социальным причинам – сигнализируя о принадлежности и соответствии. В отличие от них лишь очень немногие из шимпанзе меняли свою стратегию и копировали поведение других. Как и многие другие животные, шимпанзе обладают способностью учиться друг у друга, но обычно не используют навык социального научения в отсутствие материальной выгоды. Судя по всему, только людям свойственно следовать социальной норме для того, чтобы оставаться в составе группы.

Сила социальных норм

Представьте, что вы записались на участие в психологическом опыте. Вы сидите в лаборатории вместе с восемью другими людьми. Приходит исследователь и раздает каждому по листку бумаги, на левой стороне которого изображена одна линия, а на правой – несколько разной длины, обозначенные как линия А, линия В и линия С (рис. 1.1). Он просит участников независимо друг от друга определить, какая из линий справа соответствует по длине линии слева. Для вас совершенно очевидно, что правильный ответ – линия А. Затем исследователь предлагает ответить по очереди. Все другие участники говорят, что это линия В, линию А не называет никто из них. Вы отвечаете предпоследним. Останетесь при своем мнении или все же поменяете его на линию В?

Если бы вы действительно участвовали в таком эксперименте, то, возможно, в какой-то момент усомнились бы в своей правоте и согласились с мнением группы. Именно это установил социальный психолог Соломон Аш в 1956 году, когда проводил ставший классическим опыт. В нем испытуемого помещали в группу якобы других таких же участников, которых инструктировали давать заведомо неправильные ответы в серии из нескольких попыток. Результаты эксперимента Аша показали, что из 123 испытуемых три четверти соглашались с групповым мнением как минимум в одном случае. Другими словами, большинство участников меняло свои ответы, чтобы они совпадали с неверными, но распространенными.

Результаты этого простого, но оригинального эксперимента говорят о многом. Не отдавая себе отчета в этом, все мы склонны следовать групповым нормам, которые могут превалировать над нашим ощущением правильного и неправильного.

Действительно, и за пределами научных лабораторий мы соблюдаем множество норм, которые можно считать давно утратившими первоначальный смысл. Взять, к примеру, рукопожатие – вероятно, самый распространенный в мире способ приветствовать друг друга. Ученые предполагают, что обычай пожимать руки при встрече зародился в Древней Греции примерно в IX веке до нашей эры как жест, призванный показать новому знакомому, что вы не прячете в руке оружие. В наши дни лишь очень немногие разгуливают по улицам, скрывая в рукаве боевые топорики или мечи, но рукопожатие продолжает служить нам в качестве физического элемента приветствия. Его изначальное предназначение изжило себя, а само рукопожатие осталось.

Еще больше озадачивает то, что иногда люди придерживаются откровенно опасных для жизни социальных норм. Вот, например, фестиваль Тайпусам – индуистский праздник, отмечаемый тамильскими общинами всего мира. Элементом Тайпусама является обряд кавади аттам, что в переводе означает «танец с бременем», и это вполне обоснованное название. В честь индуистского бога войны Муругана участники обряда обязаны выбрать собственное бремя – то есть способ причинения боли самим себе. Так, широко распространено прокалывание кожи, языка и щек священными велами – шпажками или крючками с грузиками. Некоторые водружают на себя переносной алтарь с украшениями, который крепится к телу при помощи 108 воткнутых в кожу игл. На острове Маврикий, одном из главных мест проведения Тайпусама, участники должны взойти на гору к храму Муругана. Путь занимает больше четырех часов, и все это время люди идут босиком по каменистой поверхности. Чтобы дополнительно усложнить себе задачу, некоторые проделывают этот путь на усыпанных гвоздями дощечках.

Хотя по степени мучительности с кавади могут состязаться очень немногие ритуалы, есть немало других, подобных ему по тяжести. Например, в испанском городке Сан-Педро-Манрике 23 июня начинается ритуал летнего солнцестояния. В небольшое поселение с шестью сотнями жителей съезжаются до трех тысяч зрителей, желающих понаблюдать за тем, как желающие будут проходить семиметровую дорожку из горящих углей, соблюдая давнюю местную традицию. Некоторые делают это во исполнение обета, данного общине, а другие просто поддаются общему энтузиазму. Часто добровольцы проходят тропинку, раскаленную до температуры под семь тысяч градусов Цельсия, с родственниками на спинах. После завершения ритуала народ празднует и веселится до следующего утра.

Вопрос: зачем они делают все это?

Связующие узы

Будь то нечто элементарное, вроде рукопожатия, или сложный ритуал вроде Кумбха Мела, социальные нормы далеко не случайны. Они развивались по вполне практической причине: благодаря им люди стали одними из наиболее готовых к взаимодействию существ на планете. Бесчисленное количество исследований показывает, что социальные нормы критически важны для объединения сообществ в открытые взаимному сотрудничеству хорошо организованные коллективы, способные на великие достижения.

Социальные нормы действительно являются связующими нас узами, и у ученых множество доказательств этому. Так, группа антропологов получила редкую возможность изучить физическое состояние участников ритуала хождения по огню в Сан-Педро-Манрике. Они закрепили на участниках и зрителях телеметрические датчики, измеряющие пульс во время ритуала. Результаты показали удивительную синхронность сердечных ритмов участников и их родственников и друзей среди зрителей. Говоря точнее, когда сердце участника начинало биться быстрее, то же происходило и с сердечными ритмами его близких. Хождение по огню в буквальном смысле заставляло сердца биться в унисон, из чего можно сделать вывод о том, что ритуалы, возможно, повышают социальную сплоченность.

Некоторые из членов этой же группы антропологов исследовали также участников ритуала кавади аттам. В этих опытах исследователь подходил к участникам сразу после окончания их похода и спрашивал, сколько они хотели бы анонимно пожертвовать храму. Результат наглядно подтверждал сплачивающую мощь ритуала: участники кавади аттам жертвовали значительно больше. Средний размер их дара составлял 130 рупий по сравнению с 80, которые жертвовали обычные прихожане храма тремя днями ранее, – разница эквивалентна примерно половине дневного заработка неквалифицированного рабочего.

Чтобы убедиться в том, насколько соблюдение социальных норм, подобных участию в ритуалах, повышает сплоченность и кооперированность коллектива, необязательно отправляться в дальние страны. Психологи проводили множество экспериментов, в которых группам людей предлагалось совместно пережить какой-то не слишком приятный опыт. Они не могли просить своих подопытных прогуляться по раскаленным углям или проткнуть себя острыми предметами (комиссия по этике такое вряд ли разрешила бы), но зато предлагали им подержать руки в ледяной воде, поделать болезненные приседания или совместно перекусить перчиками чили. По сравнению с группами, не имевшими коллективного болезненного опыта, люди, совместно испытавшие неприятные ощущения, показывали значительно более высокую степень привязанности друг к другу. Кроме того, в последующих экономических играх, где каждый получал возможность проявить эгоизм и оставить все деньги себе, они демонстрировали намного большую готовность к сотрудничеству.

Данные исследований говорят также о том, что росту кооперированности способствуют даже обычные рутинные занятия совместно с другими людьми. В опыте, проведенном в новозеландском Университете Отаго, группы, совместно промаршировавшие вокруг стадиона, впоследствии прилагали больше стараний к выполнению коллективной задачи (надо было собрать рассыпанные по полю стадиона монеты), чем люди, обошедшие его каждый в собственном темпе. Согласованность с окружающими действительно позволяет координировать усилия при выполнении сложных задач. В одном из опытов пары участников, выполнявшие синхронные движения, потом лучше справлялись с задачей продвижения мяча по запутанному лабиринту, чем те, кто этого не делал. Эти результаты говорят о том, насколько важно человеческому коллективу следовать социальным нормам, особенно если люди хотят преуспеть в занятиях, требующих хорошей групповой координации, таких как охота, добыча продовольствия или военные действия.

Действительно, группы людей часто соблюдают социальные нормы, которые, как кажется, уже не выполняют свою изначальную функцию. Вернемся к рукопожатию. Ученые из Гарвардской школы бизнеса установили, что переговорщики, пожимающие руки своим визави, показывают тем самым свое расположение к ним и обычно добиваются лучших результатов, чем те, кто этого не делает. Рукопожатие стало проводником сотрудничества и, судя по всему, приобрело важнейшую социальную функцию, хотя его изначальное предназначение полностью себя изжило.

Координация в огромных количествах

В прошлом нормы помогали связывать узами людей в очень небольших группах. Но сегодня они критически важны для того, чтобы обеспечить координацию в огромных масштабах – счет идет на тысячи, если не миллионы, людей, разбросанных по всему миру. Каждый день мы коллективно участвуем в колоссальном по своим масштабам упражнении на координацию норм. Мы делаем это настолько непринужденно, что, возможно, воспринимаем как данность. Назовем это явление «нормативным автопилотом». Например, вы останавливаетесь на красный свет и продолжаете движение на зеленый. Вы становитесь в конец, а не в голову очереди. Войдя в библиотеку, кинозал или самолет, вы, как и окружающие, говорите тише. Это координация в крупных масштабах, а механизмом, позволяющим ее осуществлять, служат социальные нормы.

Социальные нормы – кирпичики социального устройства; без них общество рухнет. Если бы люди не подчинялись правилам социума, их поведение было бы неприемлемо непредсказуемым. Мы не могли бы координировать свои действия практически ни в чем – ни в своих перемещениях в пространстве, ни в предметных разговорах, ни в руководстве огромными организациями. Школы не выполняли бы свою функцию. Полиция, если бы и существовала в природе, была бы бесполезной в силу отсутствия законов и общего понимания, что правилам нужно подчиняться и уважать их. Государственные службы прекратили бы работать, и общество лишилось бы дорог, канализации, водоснабжения и национальной обороны. Компании, неспособные контролировать поведение своих работников, прекращали бы существование одна за другой. В отсутствие общепринятых поведенческих стандартов разваливались бы семьи.

Понятно, что соблюдать социальные нормы в наших интересах. Как считает антрополог Джозеф Хенрич, от них зависело выживание человека как вида. Будем откровенны: по сравнению со многими другими существами люди весьма слабы. Как пишет Хенрич в книге «Секрет успеха: как культура движет эволюцией человека, одомашнивает его животных и делает людей умнее», мы не слишком резвы, лишены хороших навыков мимикрии, плохо лазаем по деревьям и не особенно хорошо слышим и видим. Если оставить человека на острове с небольшим запасом еды и без защиты от хищных зверей, он, скорее всего, быстро погибнет. И как же тогда нам удается поедать других животных, а не быть съеденными?

Хенрич делает важное замечание: нельзя считать это следствием только интеллектуального превосходства. Продвинутые логические способности вряд ли спасут человека, оказавшегося на том самом острове. Скорее, выжить в неблагоприятных условиях человеку удалось благодаря другим людям и созданным сообща социальным нормам, которые помогали нам сотрудничать на протяжении многих тысячелетий. Сотрудничающие группы были способны не только выживать в суровых условиях, но и прогрессировать и распространяться по всей планете способами, несвойственными существам, не относящимся к человеческому роду. В связи с этим стало понятно, что несоблюдение культурных норм группы чревато серьезными неприятностями. Пренебрежение социальными нормами может не только повредить репутации, но и повлечь за собой остракизм и даже смерть. С точки зрения эволюции вероятность выживания и размножения была выше у людей, хорошо умеющих следовать социальным нормам. Это важное обстоятельство сделало нас удивительно кооперативными существами – но только в случае, когда взаимодействие происходит между людьми с общими базовыми нормами. При встрече групп с фундаментально разными культурными установками конфликт неизбежен.

Отсюда и парадокс: являясь секретом нашего успеха, социальные нормы являются также источником огромного числа конфликтов по всему миру.

2 Прошлое и настоящее: чем больше все меняется, тем больше все по-прежнему

В 1994 году молодой уроженец города Дейтон в штате Огайо оказался в центре крупного международного скандала. Восемнадцатилетнего Майкла Фэя, который жил с матерью и отчимом в Сингапуре и учился в школе для иностранцев, обвинили в воровстве и порче имущества граждан. Вместе с другими учениками-иностранцами Фэй признал себя виновным в том, что на протяжении десяти дней отчаянно веселился, разрисовывая автомобили аэрозольными красками и закидывая их яйцами. За свои преступления Фэй получил стандартный по сингапурским меркам приговор – четыре месяца тюрьмы, штраф в 3500 сингапурских долларов и шесть ударов ротанговой палкой.

В Соединенных Штатах это известие вызвало праведный гнев и возмущение. New York Times, Washington Post и Los Angeles Times разразились статьями, осуждающими варварское, с их точки зрения, наказание: осужденного связывают в позиции на четвереньках и со всей силы бьют по ягодицам палкой, скорость движения которой может достигать больше полутора сотен километров в час. Это может привести к огромной кровопотере, разрывам тканей, обмороку и чревато длительными физическими и психологическими страданиями. В дело включились президент Клинтон и многочисленные сенаторы, пытавшиеся заставить сингапурские власти проявить милосердие к Фэю. Однако Сингапур, который гордится своей низкой преступностью и общественным порядком, стоял на своем. Официальные лица указывали, что палочные наказания помогают сохранять в стране низкий уровень преступности – в отличие от Нью-Йорка, где царит такой бардак и хаос, что «объектами актов вандализма становятся даже полицейские машины». В конце концов сингапурское правительство смягчило приговор Фэю с шести ударов до четырех. Но этот инцидент стал причиной резкого разлада и длительного охлаждения между странами, долгое время находившимися в союзнических отношениях.

Случай с Майклом Фэем наглядно продемонстрировал фундаментальный культурный конфликт: по одну сторону оказалась нация со строгими нормами и наказаниями, а по другую – более мягкая и терпимая к девиантному поведению. Этот резкий контраст в отношении к установлению правил и их соблюдению является одной из важнейших особенностей развития человеческих сообществ с доисторических времен до наших дней.

От страны штрафов к бескрылым птицам

Сингапур – крохотная страна с населением около 6 миллионов человек – может похвастаться исключительной дисциплиной и общественным порядком. На самом деле он заслужил прозвище «штраф-сити» из-за огромных штрафов, которые налагаются за, казалось бы, самые мелкие правонарушения. Плевок на улице может обойтись в тысячу долларов штрафа. Человеку, пойманному на ввозе в страну жевательной резинки, грозит штраф до ста тысяч долларов и (или) тюремное заключение сроком до двух лет. С 22:30 до 7:00 нельзя употреблять алкогольные напитки в общественных местах, а в выходные это вообще полностью запрещено в многочисленных «зонах контроля над спиртным». Любого пойманного на контрабанде наркотиков может ожидать смертная казнь. За шум в общественных местах, пение неприличных песен и продажу непристойных фото полагается или тюремный срок, или штраф, или и то и другое. Даже акт мочеиспускания является объектом тщательного контроля. Забыв спустить воду в общественном туалете, вы заплатите штраф до тысячи долларов. А если в хорошем подпитии вам приспичит справить малую нужду в лифте, то знайте: некоторые сингапурские лифты оборудованы системами мочеобнаружения, которые блокируют двери и оставляют бессовестного нарушителя порядка дожидаться приезда представителей власти.

Государственное регулирование распространяется и на частную жизнь. Если вас заметят разгуливающим нагишом по собственному дому с незадернутыми занавесками, ждите штрафа. За гомосексуальные действия можно получить до двух лет тюрьмы. Сесть можно и за инакомыслие в интернете – это, в частности, произошло с шестнадцатилетним экс-актером Амосом Йи, которого приговорили к четырем неделям ареста за видео, в котором он отозвался о премьере как о «властолюбивом злоумышленнике». Государство пробует себя даже в роли свахи. В 1984 году в составе сингапурского правительства был создан Отдел социального воспитания, задачей которого является организация свиданий и разъяснительная работа среди населения относительно того, что представляет собой удачный брак.

Жесткая культура Сингапура не мешает его гражданам любить свою страну. Не всегда соглашаясь с решениями правительства, более 80 % жителей выражают ему свою поддержку.

Теперь давайте совершим перелет в Новую Зеландию – страну, в высшей степени нестрогая культура которой являет собой разительный контраст с сингапурской. В Новой Зеландии можно ездить за рулем с открытой бутылкой спиртного при условии, что уровень алкоголя в крови не превышает официально разрешенного. Новозеландское общество – одно из наиболее сексуально раскрепощенных в мире. Однополые браки легализованы, а дискриминация геев и лесбиянок с 1994 года незаконна. У новозеландских женщин самое большое число сексуальных партнеров – в среднем 20,4 на протяжении жизни против 7,3 в целом по миру. Проституция декриминализована уже давно: по уникальной «новозеландской модели» ею может заниматься любой человек старше восемнадцати, пользуясь при этом всеми трудовыми льготами и государственным медицинским страхованием. Порнография разрешена и процветает. Жители Новой Зеландии регулярно посещают портал Pornhub, на котором в 2015 году страна уступала по числу просмотров на душу населения только Соединенным Штатам, Великобритании, Канаде и Ирландии.

«Киви», как шутливо называют себя новозеландцы (по имени бескрылой нелетающей птицы), обычно моментально знакомятся друг с другом и предпочитают обходиться без формальных обращений. На улицах, в магазинах и банках можно встретить людей, разгуливающих босиком. Общественные разногласия и протесты частое явление. В новозеландских университетах получил широкое распространение обычай жечь диваны по случаю победы своей футбольной команды. А в 1970-х годах некий мужчина в костюме мага начал путешествовать по городам страны, занимаясь разного рода выкрутасами – от шаманского камлания на регбийных матчах и строительства огромного гнезда на крыше библиотеки до вылупления из скорлупы размером в человеческий рост на вернисаже в художественной галерее. От него не бегали как от ненормального. Наоборот, в 1990 году новозеландский премьер Майк Мур провозгласил его официальным чародеем страны с обязанностью «оберегать правительство, благословлять новые предприятия… радовать население и привлекать в страну туристов».

Шкала «жесткость – свобода»

В любой культуре социальные нормы являются своего рода клеем, скрепляющим разные группы населения. Однако примеры Сингапура и Новой Зеландии со всей очевидностью свидетельствуют о том, что сила этого клея может быть очень разной. Сингапур с его многочисленными правилами и строгими наказаниями – жесткая культура. Новая Зеландия со своими либеральными законами и высокой степенью вседозволенности – свободная культура.

Путешествуя по миру, я наблюдала такие различия своими глазами – в поездах токийского метро царят тишина и практически стерильная чистота, а в громыхающих неопрятных вагонах манхэттенской подземки люди орут такое, что волосы встают дыбом.

Но это не более чем личные впечатления. Чтобы получить более объективную картину, я с помощью коллег из большого числа стран (Австралии, Гонконга, Голландии, Южной Кореи, Мексики, Норвегии, Украины, Венесуэлы и многих других) разработала и провела одно из самых масштабных исследований культурных норм. Я хотела разработать показатели, позволяющие прямо сопоставить силу социальных норм различных культур, исследовать их эволюционные корни и идентифицировать преимущества и недостатки относительно жестких и слабых норм. Изначально мы фокусировались на национальных особенностях, но постепенно перешли к всестороннему изучению различий между жесткостью и свободой – в разрезе государств, социальных классов, организаций и локальных сообществ.

Наша выборка из примерно 7 тысяч человек из 30 стран на пяти континентах охватывала широкий диапазон занятий, полов, возрастов, религий, сект и социальных классов. Опросник был переведен на двадцать с лишним языков – от арабского, испанского и китайского до эстонского, норвежского и урду. Наряду с вопросами об отношении к жизни и мировоззрении у людей интересовались, насколько они свободны или ограничены в самых разнообразных ситуациях социального взаимодействия. И главное – им предлагали дать непосредственную оценку степени жесткости норм и наказаний, существующих в их стране. Вот некоторые из вопросов, которые мы задавали:

● Насколько много в данной стране социальных норм, обязательных к соблюдению?

● Существуют ли в ней абсолютно ясные ожидания относительно поведения человека в большинстве ситуаций?

● Если поведение человека не соответствует ожиданиям окружающих, насколько сильное неодобрение это вызовет?

● Свободны ли жители данной страны в выборе своего поведения в большинстве ситуаций?

● Действительно ли поведение жителей данной страны почти всегда соответствует социальным нормам?

Результаты, опубликованные в журнале Science в 2011 году и вызвавшие интерес мировых СМИ, показали, что в основе ответов людей на наши вопросы лежит некая базовая закономерность. В некоторых случаях люди были согласны с тем, что в их стране существуют четкие всеобъемлющие социальные нормы, а их несоблюдение часто влечет наказание. Иначе говоря, их страны были жесткими. В других случаях люди соглашались, что норм в их странах не так много, они не слишком четкие, а случаи отклонения от них нередки и не обязательно наказуемы. Это были «свободные» страны.

Результаты опроса дали нам возможность сгруппировать страны по степени жесткости существующих в них норм. На основе полученных ответов мы присвоили каждой из 33 стран оценку по шкале «жесткость – свобода» (рис. 2.1). В соответствии с нашими данными, в число наиболее жестких стран попали, в частности, Пакистан, Малайзия, Индия, Сингапур, Южная Корея, Норвегия, Турция, Япония, Китай, Португалия и Германия (бывшая Восточная). Самыми свободными оказались Испания, Соединенные Штаты, Австралия, Новая Зеландия, Греция, Венесуэла, Бразилия, Нидерланды, Израиль, Венгрия, Эстония и Украина. «Жесткость – свобода» – диапазон, по краям которого располагаются экстремальные случаи, а внутри множество разных степеней.

Мы также исследовали полученные данные в разрезе региональных культур. Наибольшая жесткость характерна для народов Южной и Восточной Азии, за которыми следуют ближневосточные, североевропейские и германские. В отличие от них латиноевропейские, англоязычные и латиноамериканские культуры значительно менее жестки, а наиболее свободными культурами отличаются народы восточноевропейских и бывших коммунистических стран.

Данные также позволили судить о том, насколько свободно или скованно ощущают себя люди в более чем десятке типичных ситуаций социального взаимодействия, например в парках, ресторанах, библиотеках, банках, лифтах, автобусах, кинотеатрах, школьных классах и на вечеринках. По каждой ситуации респонденты рассказывали нам, насколько свободны в выборе поступков, существуют ли четкие правила поведения и обязаны ли они «следить за своим поведением». Кроме того, они рассказывали нам, насколько уместны или неуместны в данных ситуациях различные варианты поведения, например споры, ругань, пение, смех, плач, слушание музыки или прием пищи.

Данные четко указывали, что в жестких культурах значительно меньше приемлемых вариантов поведения. Любопытно, что даже в ситуациях, где диапазон приемлемых вариантов поведения существенно ограничен во всех культурах – например, на собеседовании при приеме на работу, занятиях в библиотеке или в учебном классе, – в более свободных он все равно шире. (Как преподаватель могу подтвердить, что в американских учебных аудиториях может царить полный дурдом – студенты приходят на занятия в пижамах, строчат сообщения в телефонах, слушают музыку в наушниках или едят. Я не замечала почти ничего подобного, читая курс лекций в Пекине.)

При этом в жестких культурах имеется больше ограничений для ситуаций, в которых их обычно меньше, – например, на прогулках в парке, на вечеринках или на городских улицах. Образно говоря, в наиболее жестких культурах люди по большей части чувствуют себя так, будто находятся в библиотеке, а в наиболее свободных они чувствуют себя как в парке, где гораздо больше возможностей вести себя как заблагорассудится.

Разумеется, большая часть наций находится где-то между этими крайностями. И это местонахождение не обязательно неизменно. Культурная ментальность глубоко укоренена, но, тем не менее, культуры могут менять свое положение в рамках диапазона «жесткость – свобода». Сложившееся соотношение может резко измениться под воздействием ряда факторов, в том числе и макиавеллианского толка. Кроме того, точно так же, как индивид может быть большую часть времени экстравертом с отдельными моментами интровертного поведения, у наций есть возможности ослаблять жесткость или зажимать свободу.

Например, в странах жесткой культуры существуют островки вседозволенности, где граждане могут сбрасывать напряжение социальных норм. Обычно свободная обстановка таких мест выглядит тщательно сконструированной. Вот, например, токийская улица Такэсита. В пределах этой узкой пешеходной торговой улочки японские требования порядка и единообразия не действуют вообще. Народ разгуливает по Такэсита в самых безумных нарядах – здесь можно встретить и персонажей аниме, и сексапильных служанок, и клонов панк-музыкантов. Толпы японской молодежи и знаменитости со всего мира (в том числе Леди Гага, Рианна, Ники Минаж и звезда кей-попа Джи-Дрэгон) стягиваются сюда, чтобы посумасбродствовать и прикупить что-нибудь нетривиальное из продающихся здесь нарядов, аксессуаров и сувениров. Кроме того, японская культура поощряет своих застегнутых на все пуговицы бизнесменов снимать стресс предписанным в этих случаях образом – выпивкой, иногда до полного беспамятства. Подпольные пространства свободы существуют даже в наиболее жестко регулируемых обществах. В условиях суровой цензуры в столице Ирана Тегеране активно развивается яркая культурная жизнь. Актом творчества является уже само по себе умение обойти строгие государственные предписания относительно политического, религиозного и сексуального содержания спектаклей, песен, литературных произведений и кинофильмов. Театральные коллективы и музыканты выступают перед огромными аудиториями, которые собираются и на заброшенных полях, и в туннелях, и в горных пещерах. Более миллиона лайков собрала страничка в Facebook «Моя тайная свобода», на которой иранские женщины публикуют свои фото без хиджаба или в иные моменты запретной для них свободы.

Аналогичным образом и в более свободных обществах есть жестко регулируемые области. Хотя на первый взгляд их выбор может показаться случайным, они тем не менее отражают важнейшие ценности граждан и регулируются во избежание их утраты. Взять, к примеру, высоко ценимое американцами право на неприкосновенность частной жизни. В этой сфере присутствуют жесткие правила: нарушителей соответствующих норм наказывают, а сами мы презираем людей, которые вторгаются в наше личное пространство, отнимают слишком много времени и являются в дом без приглашения. В Израиле, где люди терпеть не могут ограничений в поведении и прославляют нонконформистов, существуют жесткие законы относительно многодетных семей, а служба в армии остается строго обязательна для всех, кто к ней способен. Даже в Австралии, известной своим попустительским отношением к правилам поведения, люди строго придерживаются своих эгалитарных убеждений – вплоть до того, что для людей, выставляющих напоказ свое богатство или статус, имеется специальная уничижительная кличка – tall poppies.

Невзирая на то, что в любых странах существуют относительно жесткие и свободные области, они различаются между собой степенью значимости, которая придается жесткости или свободе в целом.

Подход «жесткость – свобода» дает возможность по-новому увидеть ту или иную культуру в глобальном масштабе. Например, не существует прямой зависимости между оценкой страны по шкале «жесткость – свобода» и состоянием ее экономики. Такие жесткие страны, как Сингапур и Германия, экономически успешны, но этого же нельзя сказать о жестких Пакистане и Индии. К «свободным» нациям относятся и богатые Соединенные Штаты с Австралией, и Украина с Бразилией с их относительно низкими показателями ВВП. Этот новый подход отличается и от всех предыдущих, которые использовались учеными для сравнения культур – например, характеризуя их как культуры индивидуализма или коллективизма (в культуре коллективизма первоочередное значение имеют родственные связи; культура индивидуализма делает акцент на самодостаточности индивида). В каждый из четырех квадрантов попадает множество стран: коллективистские и жесткие (Япония и Сингапур), коллективистские и свободные (Бразилия и Испания), индивидуалистские и свободные (Соединенные Штаты и Новая Зеландия) и индивидуалистские и жесткие (Австрия и Германия).

Древняя закономерность

Наше кросс-культурное исследование наглядно показало, что параметр «жесткость – свобода» – один из главных в видоизменениях современных наций. Но относительная сила групповых социальных норм претерпевала изменения на протяжении тысячелетий. Хотя само содержание этих норм менялось в процессе развития человеческой цивилизации, базовый культурный шаблон «жесткое – свободное» оставался неизменным. Некоторые ранние культуры напоминают нам о строгих порядках и чинности современного Сингапура, а другие перекликаются с либерализмом Новой Зеландии.

Представьте, что вы оказались в Спарте – суровой военизированной древнегреческой культуре, существовавшей в конце V века до нашей эры, более чем за два тысячелетия до основания Сингапурского государства. Что бы вы увидели?

Вся жизнь граждан Спарты, от колыбели до могилы, была подчинена твердым и не подлежащим обсуждению правилам. Возьмем, к примеру, жизнь спартанского мальчика. В семь лет его отправляли в государственный учебный лагерь, где за пятнадцать лет из него делали отважного воина. За проявление признаков трусости его в знак позора заставляли сбрить половину бороды. Если он проявлял малодушие в настоящем бою, то вообще терял гражданство Спарты. В небоевой обстановке его стойкость к боли проверялась публичными порками.

Повседневная жизнь спартанцев также напоминала военный лагерь. Помимо соблюдения детальных диетических предписаний мужчины и женщины должны были поддерживать физическую форму регулярными упражнениями. Дородность считалась в Спарте нелепой, так что склонных к полноте изгоняли из города-государства. Мужчин и женщин, не сдавших экзамены по физподготовке (а равно холостых, незамужних и тех, кто попадался на занятиях незаконным промыслом), бойкотировали, лишали гражданства или заставляли носить специальные одежды, символизирующие общественную опалу. Строгие физические стандарты применялись в Спарте и к новорожденным: если младенец выглядел слабым или ущербным, его оставляли умирать у подножия скалы.

Спартанцы соблюдали жестко определенные правила поведения, усвоенные с детских лет. Их учили всегда выглядеть серьезными и говорить кратко. Детей наказывали за плач, разговоры в присутствии посторонних и проявления страха. Спартанцы любили смех и шутки, однако и здесь нужно было следовать строгим правилам дозволенного и недозволенного: юмор должен был быть умным, утонченным и ни в коем случае не вульгарным. Для спартанцев, считавших себя высшей расой воинов, было также важно не допустить проникновения в свою культуру чужеродных влияний. Требовалось соблюдать полное единообразие в одежде, прическах и поведении. Иностранцы не имели доступа в государство, а самим спартанцам запрещалось выезжать за его пределы.

Такой образ жизни может показаться излишне суровым, но Спарта гордилась своей культурой и ее плодами: жесткая гражданская дисциплина обеспечила ей полное военное превосходство над остальной Грецией. Легендарные спартанские воины и их преданность своему государству были объектом восторгов знаменитых древних греков и римлян – от Платона до Октавиана Августа.

Теперь переместимся на пару сотен километров – в Древние Афины, которые были военным соперником и культурным антагонистом Спарты. В отличие от спартанских строгостей нравы в Афинах были вполне либеральные и допускали регулярное обжорство с возлияниями. На афинских улицах можно было встретить самые разнообразные стили одежды, украшенной ювелирными изделиями. Обычно их покупали на оживленном местном рынке – агоре, служившей местом ничем не сдерживаемого самовыражения художников, пекарей, актеров, писателей и публичных интеллектуалов самого разнообразного толка. Здесь можно было натолкнуться на знаменитостей вроде Сократа, призывавшего афинское юношество пересмотреть устоявшийся порядок вещей и представления об окружающем мире. Или встретить Диогена Синопского – философа, жившего на агоре в брошенном глиняном сосуде в знак протеста против бессмысленного этикета, который, по его мнению, мешал людям быть самими собой. Диоген был также известен тем, что подходил к случайным прохожим с зажженной свечой и разглядывал их лица в поисках неиспорченных душ.

Возможно, из-за близости к Эгейскому морю с его оживленным торговым судоходством Афины, в отличие от более географически обособленной Спарты, испытывали влияние множества различных культур. Осваивая приходящие извне новые идеи и художественные приемы, афиняне радикально изменяли театральное искусство, гончарное ремесло и скульптуру. Каждые десять дней тысячи афинян из самых разных слоев общества собирались на оживленные политические диспуты, где высказывали часто диаметрально противоположные точки зрения на текущие события (что очень похоже на современную Новую Зеландию). Образцовый гражданин был обязан уметь живо и увлекательно излагать свои мысли в публичном выступлении. Поэтому в афинских школах развивали интеллектуальные и творческие умения учеников с упором на литературу, музыку и риторику, а не только боевые навыки. Новые идеи радикальным образом трансформировали политику и в конечном счете проложили путь к созданию первой демократии в истории западной цивилизации.

Афины были местом свободы, где постоянно появлялись, взаимопроникали и изменялись новые идеи, а инакомыслие приветствовалось. Ценившие превыше всего порядок и дисциплину спартанцы сочли бы Афины опасным сборищем жалких чудаков.

Различие «жесткость – свобода» пронизывает всю историю общественной жизни человечества. Посмотрим, как жесткость проявлялась в народности науа с начала и до середины прошлого века. В этой древней культуре, ведущей свою историю от времен великой империи ацтеков, ценятся сдержанность и дисциплина. Этнографы, жившие среди науа, писали о большом количестве законов и строгих наказаний, иногда заметно похожих на спартанские и сингапурские. Осмотрительные и сдержанные в общении науа считали, что манера поведения должна выражать самоконтроль – важное личное качество, помогавшее им справляться с трудными сельскохозяйственными задачами.

С самого раннего возраста детей науа приучали быть послушными и соблюдать порядки. В шесть лет дети уже выполняли многие семейные обязанности: заботились о младших, помогали родителям в поле и по дому и ходили на рынок. К пятнадцати годам девочки умели делать всю домашнюю работу взрослых женщин, а мальчики – ходить за плугом, сеять, жать и ухаживать за скотиной. Науа придавали огромное значение «правильному» поведению детей. Сексуальность и любопытство по отношению к функциям организма были под запретом. Родители были твердо убеждены, что распущенные дети вырастут плохими работниками и навлекут на семью позор. Чтобы избежать такой участи, детей, не оправдывающих ожидания родителей, строго наказывали – пороли, били, издевались или не давали есть и спать за провинности вроде потери вещей или выражения недовольства.

Позднее готовность человека соблюдать правила определяла его привлекательность в качестве брачного партнера. Если мать молодого человека узнавала, что его избранница считается ленивой или непослушной, то препятствовала заключению брака. На публике женщины и девушки должны были всегда быть тихими и скромными, иначе их поведение могло быть сочтено беззастенчиво игривым. Поскольку женщины обязаны были хранить девственность до вступления в брак, любое подобие сексуального влечения могло повредить их репутации и строго наказывалось родителями. От замужней женщины ждали покорности и верности. Для того чтобы ничто не могло повредить созданной семье, молодой жене настоятельно рекомендовалось отказаться от общения со своими подругами. Мужчины также прерывали общение с друзьями, чтобы исключить возможность возникновения близких отношений с их женами. К разводу относились крайне неодобрительно. Поскольку члены общины не стеснялись рассказывать о проступках других, дисциплина держалась на бесконечных сплетнях, боязни обвинения в колдовстве и, в качестве крайней меры, изгнания из общины.

Теперь сравним науа с медными эскимосами – охотниками-собирателями, в течение трех тысячелетий населявшими арктическое побережье Канады. Как и науа, они были объектом исследований этнографов в середине ХХ века. Степени их свободы позавидовали бы современные новозеландцы.

Детство медных эскимосов проходило в неорганизованной и неформальной обстановке. Методы воспитания были, мягко говоря, либеральными. Один из первопроходцев канадской антропологии Даймонд Дженнесс писал, что до достижения половой зрелости дети росли «как цветы», самостоятельно разгуливая по окрестностям, шалопайствуя с друзьями и без всякого стеснения перебивая родителей и споря с ними. Они имели полную свободу распоряжаться своим временем, в том числе и в вопросах посещения школы. Родители редко прибегали к каким-либо физическим наказаниям – шалости и проступки детей в основном игнорировались или ненадолго становились объектом насмешек.

В отличие от науа медные эскимосы отличались полной непринужденностью в вопросах секса. Связи между подростками были обычным делом, причем сексом занимались даже в родительских домах. Когда и если дело доходило до брака, он тоже был скорее неформальным: пара устраивала себе отдельное жилище, но, если совместная жизнь не складывалась, расходилась обратно по родительским домам. Допускались открытые браки, а в определенных случаях – и обмен женами, который рассматривался как способ укрепления отношений с членами других семейных кланов. У женщин и мужчин были свои домашние обязанности, но закрепленные раз и навсегда: иногда женщины отправлялись охотиться, а мужчины умели готовить и шить. По выражению антрополога-правоведа Э. Адамсона Хубела, внутри общины существовали лишь «зачатки закона»; какая-либо центральная власть, призванная разрешать конфликты между членами общины, отсутствовала. То, что людям приходилось решать спорные вопросы самостоятельно, несомненно способствовало высокому уровню насильственной смертности и кровопролития среди медных эскимосов.

Несмотря на различия во времени, месте и специфике, различия между спартанцами и афинянами и науа и эскимосами находятся в том же диапазоне, что и различия между современными обществами: одна часть этих сообществ относится к более свободным, другая – к более жестким.

В XX веке антропологи стали обращать внимание на такие особенности многих других сообществ. В 1930-х годах американский антрополог Рут Бенедикт провела различие между двумя типами культуры, которые она назвала «аполлонийской» и «дионисийской» по именам сыновей Зевса. Поскольку Аполлон олицетворял рассудок и благоразумие, в жестких «аполлонийских» культурах, например североамериканских индейцев зуни, ценятся сдержанность и порядок. А поскольку бог вина Дионис олицетворял раскрепощенность, невоздержанность и неумеренность, то и в свободных «дионисийских» культурах, например среди североамериканских равнинных индейцев, существует тенденция к буйству и расторможенности. Уже позднее, в 1960-х годах, американский антрополог финского происхождения Пертти Пелто формально применил термины «жесткое» и «свободное» в качестве категорий традиционных обществ.

Наш собственный анализ данных из архивов антропологии позволяет исторически обосновать эту древнюю модель. «Стандартная кросс-культурная модель» (The Standard Cross-Cultural Sample, SCCS) содержит информацию о 186 доиндустриальных обществах со всего мира. Это набор очень разнообразных данных, в котором в том числе присутствует информация в диапазоне от современных племен охотников-собирателей (например, къхонг-бушменов) до древних государств (например, ацтекского). В своих полевых исследованиях антропологи годами тщательно исследуют различные характеристики обществ – например, насколько строги требования к послушности и скромности детей, старается ли контролировать их поведение община и насколько сурово их наказывают за несоблюдение установленных правил. Мы установили, что сотни этих обществ рассеяны по всей шкале «жесткость – свобода». Так, высокая степень жесткости характерна для южноамериканских инка и гуахиро и центральноафриканских занде. А южноамериканские теуэльче, африканские къхонг-бушмены и канадские медные эскимосы относятся к более свободным культурам.

Наше исследование современных наций показало различия между жесткими и свободными культурами, но совершенно очевидно, что эта модель существует с древних времен. Нормы могут меняться, но их фундамент – жесткость или свобода – остается неизменным.

3 Инь и ян жесткости и свободы

В 2013 году я обратилась к некоторым из моих научных ассистентов с довольно необычной просьбой – сделать временную татуировку или псевдопирсинг, выкрасить кончики волос в фиолетовый или обзавестись искусственными бородавками на лице. После чего они были отправлены спрашивать дорогу у прохожих на улице или обращаться за помощью в покупке к продавцам в магазинах в 14 странах мира. Результат был очевиден: мои стигматизированные ученики имели больше шансов получить помощь в более свободных культурах, чем в жестких.

Эти мои игры с внешней средой с целью выявления культурных различий – не единственный случай в психологии. В 2008 году ученые из Гронингенского университета в Голландии, можно сказать, развлекались. Проводя исследование, они сначала разрисовали граффити переулок в торговом районе, сделав среду «свободнее». Во втором случае они полностью вычистили его, превратив в безукоризненно «строгое» пространство. Оба раза они украшали припаркованные в переулке велосипеды бессмысленными листовками с текстом «Всем – отличного отдыха!». Чтобы воспользоваться велосипедом, его владельцу нужно было оторвать листовку от руля, а мусорных баков в переулке не было. Что будут делать велосипедисты – заберут листовку с собой или бросят на тротуар? В более расслабленной обстановке с граффити на стенах мусорили 70 %, а в строгой чистоте – всего 30.

Эти опыты показывают, что свои плюсы и минусы есть и у жесткости, и у свободы – все зависит от конкретной ситуации. В общем и целом более свободные культуры обычно приветливее, но при этом и гораздо безалабернее. В то же время в жестких культурах, наоборот, налицо обнадеживающий порядок и предсказуемость, но они намного менее терпимы. В этом состоит дилемма «жесткость – свобода»: преимуществам каждого из вариантов сопутствуют соответствующие недостатки.

Жизнь в строгости

В 2017 году в одном из выпусков комедийного ток-шоу «Минуточку, минуточку… только не это!» на американском Национальном общественном радио ведущий Питер Сэгэл обратился к своим собеседникам со следующим вопросом: «В Японии, так же как и в США, с полицией есть проблемы. Как вы думаете, в чем отчаянно нуждаются японские полицейские?» Наверное, им нужна новая форма, машины помощнее, зарплата повыше и работы поменьше, подумаете вы. И ошибетесь. По словам Сэгэла, все обстоит ровно наоборот: «Им нужна преступность. За последние тринадцать лет уровень преступности в Японии снизился настолько, что полицейские буквально маются бездельем». По данным журнала The Economist, по состоянию на 2014 год смертность в результате убийств в Японии была одной из самых низких в мире – всего 0,3 на 100 тысяч жителей. На японских улицах настолько спокойно, что некоторые полицейские просто провоцируют граждан на воровство – в городе Кагосима на юге страны они оставляли ящик с пивом в открытой машине и следили, не прихватит ли его себе кто-нибудь из прохожих. Результат этой хитрости оказался не слишком впечатляющим: потребовалась целая неделя, чтобы появился единственный незадачливый злоумышленник.

Это, конечно, смешной пример, но мой анализ статистики, приведенной в «Иллюстрированной всемирной табели о рангах» Джорджа Томаса Куриана, говорит о том, что в странах жесткой культуры показатели преступности в расчете на 100 тысяч населения значительно ниже. Помимо Японии, низкий уровень преступности характерен для Китая, Индии и Турции. В более свободных странах, например Новой Зеландии, Нидерландах и США, преступность существенно выше. И хотя, как указывает в своей книге «Добрые ангелы человеческой природы» известный психолог Стивен Пинкер, в течение нескольких десятилетий число преступлений насильственного характера снижается, смертность в результате убийств варьируется от страны к стране вполне предсказуемо: в более свободных она выше, а в более жестких – ниже.

Как удается поддерживать общественный порядок и сдерживать преступность в жестких странах? Прежде всего угрозой серьезных наказаний. По данным организации Amnesty International, сохранение смертной казни тесно связано со степенью строгости культуры. Например, хранение наркотиков в Сингапуре чревато смертной казнью, тогда как в Голландии марихуану можно вполне легально купить в кофишопах (ее постепенно легализуют и в США). В Саудовской Аравии смертной казнью карается как минимум шестнадцать видов преступлений, в том числе хранение наркотиков, кража со взломом, изнасилование, супружеская измена и гомосексуализм. За употребление алкоголя можно сесть в тюрьму и даже подвергнуться публичной порке. Как бы вы ни относились к палочным наказаниям в Сингапуре, но они, судя по всему, помогли почти полностью ликвидировать преступность в этой стране.

Сдерживать преступность помогают, разумеется, и усиленные меры надзора. Я установила, что в более жестких культурах обычно бывает больше полицейских в расчете на душу населения и больше работников служб безопасности, обеспечивающих порядок в общественных местах. В этих странах наблюдается бурный рост систем видеонаблюдения, призванных, в числе прочего, напоминать о необходимости правильного поведения. В Саудовской Аравии автомобильные трассы, перекрестки и съезды с шоссе утыканы новейшими видеокамерами, которые здесь называют saher – «недреманное око». Они фиксируют все нарушения – разговоры за рулем по телефону или набор эсэмэсок, непристегнутые ремни безопасности, превышения скорости, несоблюдение дистанции или многократные перестроения. В Японии миллионы камер размещены на улицах, внутри зданий, над входами в магазины, в такси и на железнодорожных станциях.

Психологи из британского Университета Ньюкасла проверили, насколько эффективно способствует соблюдению поведенческих норм такая практика напоминаний людям о том, что они «под присмотром». Исследователи повесили над кофемашиной в университетском кафе большой плакат с изображением пары глаз. Рядом с аппаратом находилось коробка добровольных платежей, куда люди клали деньги за кофе, чай или молоко. За несколько недель, пока над кофемашиной висел плакат с глазами, ежедневно собираемая сумма выросла почти втрое по сравнению с периодом, когда над ней висела обычная картина с цветочками. Другой опыт показал, что плакат с изображением глаз в студенческой столовой позволил вдвое снизить количество оставляемого посетителями мусора.

Еще один эксперимент показал, что люди менее склонны к обману, когда слышат слова, заставляющие их вспомнить о религиозных понятиях, – например пророк, проповедник, святой или храм (это чаще происходит в жестких культурах с более высоким уровнем религиозности населения). Так что под чьим-то пристальным взглядом – соседей, властей или Господа Бога – мы стремимся соблюдать общепринятые нормы. Как метко заметил психолог-культуровед Ара Норензаян, «люди под наблюдением – милейшие люди».

Помимо низкой преступности, в более жестких странах обычно выше организованность и больше порядка. И это тоже результат идущих рука об руку строгих норм и мер контроля.

В 2014 году я поручила своим научным ассистентам в других странах изучить, как поддерживается чистота в общественных местах. Оказалось, что даже с поправкой на уровень жизни в странах с более жесткой культурой на городских улицах обычно больше дворников. Они не только следят за чистотой, но и служат гражданам живым напоминанием о важности ее соблюдения.

Поддержание чистоты в городах – давняя традиция многих жестких стран. Так, своей опрятностью славятся Германия и соседняя с ней Австрия. На улицах Вены «дежурные по мусору» выписывают солидные штрафы сорящим в общественных местах. В Южной Германии жители многоквартирных домов строго соблюдают систему уборки под названием Kehrwoche – «неделя метлы», в течение которой каждый из жильцов обязан подметать лестницы подъезда и крыльцо. В столице Норвегии Осло, безупречно чистые магистрали которой могут сравниться разве что с идеально вылизанными улицами Сингапура, есть специальный рекламный персонаж. Он напоминает о том, что мусорить нельзя, а также выводит на общегородские уборки по 200 тысяч добровольцев. Японская одержимость чистотой стала темой заголовков мировой прессы после проигрыша сборной страны на чемпионате мира 2014 года в Бразилии. После игры японские болельщики прошли по стадиону «Арена Пернамбуку» с голубыми пластиковыми мешками и собрали в них весь мусор, выполнив в гостях то, что является традицией у них на родине.

Прямой противоположностью этому может служить происшедшее после проигрыша хоккейной команды «Ванкувер Кэнакс» в Кубке Стэнли в 2011 году, когда родной город команды превратился, по словам блогера Айши Арана, «в пьяный заблеванный свинарник», а расходы на восстановление разрушенного составили около 4 миллионов долларов. Для более свободных культур вообще характерна большая степень неряшливости. Привычка американцев мусорить, в которой признаются 75 % жителей страны, ежегодно обходится в более чем 11 миллиардов долларов затрат на уборку. На очистку от мусора улиц и пляжей одного только Рио бразильские власти тратят по нескольку сотен миллионов долларов в год. А финансовый кризис в Греции усугубляет импровизированные свалки, куда жители страны выбрасывают мусор, невзирая на их пожароопасность и серьезные риски для здоровья и окружающей среды.

Интересно, что попадание в неряшливую среду создает фон, на котором человек в большей степени склонен нарушать правила и сложившиеся порядки. Представьте, что вы увидели, как кто-то мусорит, не возвращает тележку в магазин или рисует граффити на стене здания. Не побудит ли вас это зрелище нарушить какую-то другую норму? Научные данные говорят о том, что побудит. Оказывается, люди больше мусорили, когда поблизости от них запускали фейерверки в неположенном месте, или заметив, что окружающие не возвращают тележки в магазин. Такого рода «заразные нарушения» намного менее характерны для жестких культур, прежде всего потому, что нормы в них нарушают значительно реже.

Помимо того, что в странах с жесткой культурой, как правило, чище, в них еще и не так шумно. В Германии введены обязательные периоды тишины по воскресеньям и вечерами праздничных дней. Это часы, когда нельзя, например, стричь газон, слушать громкую музыку или включать стиральную машину. Немецкие суды относятся к этим правилам в высшей степени серьезно. По иску одного жителя Кёльна в связи с лаем собаки судья постановил разрешить собаке лаять не более тридцати минут в день и не более чем десять минут подряд. В Японии также существуют жесткие правила относительно шума. Пассажиров пригородных поездов просят воздерживаться от разговоров по телефону и слушать музыку только в наушниках. А пассажиры голландских поездов, наоборот, громко болтают даже в вагонах, обозначенных как «тихие» (stilte по-голландски). В 2016 году министерство транспорта Израиля выпустило видео, умоляющее жителей страны «брать пример с британцев» и не орать в метро. Примерно тогда же газета The New York Times назвала город, давший ей имя, «Городом, который никогда не затыкается». В 2016 году в Нью-Йорке было подано более 420 тысяч жалоб на шум, что вдвое больше, чем в 2011 году, и данные наблюдений говорят о том, что децибелы в городе зашкаливают. А по моим собственным данным, в странах более свободных культур намного шумнее даже в библиотеках, которые, казалось бы, должны быть храмами тишины по определению.

Часы на городских улицах

Другим фактором порядка, в большей степени свойственного жестким культурам, является высочайшая синхронизация. Синхронность обнаруживается во многих человеческих занятиях – плавании, армейской строевой подготовке, марширующих духовых оркестрах и целом ряде других. Она часто встречается и среди существ, не относящихся к человеческому роду. Ею мастерски владеют и одновременно помигивающие светлячки, и сверчки, чей стрекот настолько точен, что по нему можно прогнозировать температуру воздуха. Синхронность пронизывает окружающую действительность. Кардиостимуляторы, возбуждение нейронов, аплодисменты аудитории – все это является отражением синхронности в мире людей. Всем нациям нужна определенная синхронность, иначе их ждал бы крах. Однако нации способны синхронизироваться далеко не в одинаковой степени: жестким культурам это удается лучше, чем более свободным.

Взять такую элементарную вещь, как уличные часы. Разумно предположить, что все страны обеспечивают идеальное соответствие своих главных часов точному времени, но результаты остроумного опыта психолога Роберта Левина говорят о том, что некоторым это удается лучше, чем другим. Его научные ассистенты засекали время на пятнадцати уличных часах в каждом из столичных городов более чем трех десятков стран. В некоторых странах, в том числе относящихся к жестким культурам Австрии, Сингапуре и Японии, часы в центре города шли очень синхронно, отклоняясь друг от друга менее чем на тридцать секунд. А вот в более расслабленных Бразилии и Греции расхождение могло достигать почти двух минут. Мой анализ данных Левина показывает, что в целом синхронность хода уличных часов в большей степени присуща жестким странам – как показано на рисунке ниже.

Обычно в жестких культурах лучше организован транспорт. Живя в стране строгой культуры, можно рассчитывать на соблюдение расписания общественного транспорта, тогда как в более свободных культурах следует ожидать опозданий. В 2013 году высокоскоростные японские синкансэн – «поезда-пули», достигающие скорости 300 километров в час, – задерживались в среднем всего на 54 секунды. Аналогично обстоят дела и у известных своей пунктуальностью швейцарцев – их железные дороги могут гордиться 97-процентным соблюдением расписания движения. В 2014 году на железнодорожном транспорте Сингапура было зафиксировано всего четырнадцать случаев задержек более чем на тридцать минут. За опоздания операторы железнодорожного сообщения могут быть оштрафованы на сумму до 1 миллиона сингапурских долларов в год. Если в жестких странах опоздания все же случаются, извинениям и объяснениям нет конца и края. Когда скачок напряжения в электросети вызвал двухчасовой перерыв в движении сингапурских поездов, извинения общественности приносил лично министр транспорта. А когда опаздывают немецкие поезда, пассажиры могут рассчитывать на детальные разъяснения проводника. В отличие от всего этого путешествующие поездом в более свободных странах могут не рассчитывать на какие-либо извинения и объяснения в случае опозданий. Движение битком набитых поездов по линии New Jersey Transit, соединяющей Нью-Йорк с Нью-Джерси, послужило причиной появления сайта с очаровательным названием njtranshit.com[2], где отслеживаются практически предсказуемые ежедневные опоздания и отмены поездов, от которых страдают пассажиры. По некоторым оценкам, постоянно опаздывают от 20 до 30 % поездов на некоторых из наиболее загруженных маршрутов американской компании Amtrak.

В жестких культурах совпадает не только время на часах. Люди более склонны одинаково одеваться, совершать одни и те же покупки и преуменьшать свою уникальность в целом. Почему? А потому, что, когда все поступают одинаково, значительно проще поддерживать порядок и слаженность. Возьмем такую, казалось бы, безобидную вещь, как рука, которой пишут. Одно из моих исследований показало, что в строгих культурах значительно меньше левшей. Например, если левой рукой пишут 12 % американцев, то среди турок таких насчитывается всего около 3 %. И чем строже культура страны, тем более вероятно, что в ней существует обязательная школьная форма. Единообразие распространяется даже на личные автомобили. Среди прочего, я попросила моих ассистентов пройтись по парковкам разных стран мира. Оказалось, что в жестких культурах значительно меньше разнообразия в марках и цветах машин, чем в более свободных.

В жестких культурах существует множество коллективных занятий, требующих синхронности действий участников. Японские студенты совершенствуются в «чеканном шаге» Shuudan Koudou – удивительно сложной совместной маршировке, напоминающей военные церемониальные марши и духовые оркестры. В китайских государственных компаниях, детских садах и школах делают обязательные перерывы на коллективную физзарядку под музыку, а пожилые женщины регулярно собираются по вечерам в общественных парках для совместного исполнения танцев в духе гимнастики тай-чи. В других культурах для синхронизации используются религиозные практики. По улицам городов Ближнего Востока пять раз в день разносится азан – призыв к молитве, объединяющий людей всего региона. Вне зависимости от источников возникновения, будь то уличные часы, одежда, автомобили или призывы к молитве, синхронизация приводит к одному и тому же предсказуемому психологическому результату: росту сплоченности и кооперированности.

Синхронность обнаруживается и в самом неожиданном месте – на фондовом рынке. Аналитики всегда считали, что поведение участников фондового рынка определяется в первую очередь экономическими и политическими факторами, например уровнем благосостояния страны или прозрачностью информации. Но группа американских ученых предположила, что определенную роль может играть и культура. В своей публикации в Journal of Financial Economics Чуль Юнь и его коллеги обосновывают вывод о том, что инвесторы из стран строгой культуры в большей степени склонны принимать одинаковые решения относительно покупки и продажи ценных бумаг, и называют это явление синхронизацией биржевого курса. Их анализ колебаний биржевого курса в 47 странах мира за период с 1990 по 2010 год показывает, что для жестких стран вроде Китая, Турции и Сингапура характерна большая синхронность, чем для более свободных, например Соединенных Штатов, Новой Зеландии и Бразилии. Очевидно, что инвесторы из стран более строгой культуры в большей степени ориентируются на общее мнение и обычно более подвержены влиянию окружающих («стадному чувству»), и это заставляет их принимать одинаковые решения.

Затянем пояса потуже

Было бы разумно предположить, что высокая степень регулирования общественной жизни в странах строгой культуры обусловливает более высокую степень саморегуляции их жителей по сравнению с жителями стран более свободной культуры. Немецкий социолог Норберт Элиас первым увязал общественные ограничения с самоограничением в книге «О процессе цивилизации», опубликованной в 1939 году. Он утверждал, что чем больше люди вынуждены подстраиваться в своем поведении к окружающим, тем сильнее становится их способность управлять своими побуждениями. Об этом же говорят и результаты моих исследований: уровень самоконтроля людей действительно выше в странах более жесткой культуры. Так, например, жители США, Новой Зеландии, Греции и Венесуэлы весят в среднем намного больше, чем жители строгих стран вроде Индии, Японии, Пакистана и Сингапура, даже с поправками на уровень благосостояния стран и средний рост людей. (Между прочим, в США больше половины собак и кошек отличаются избыточным весом или ожирением, не исключая и моего собственного пса Пеппера.) Некоторые из более «свободных» стран, такие как Испания, Эстония и Новая Зеландия, демонстрируют также и наиболее высокие показатели потребления спиртного на душу населения. А такие жесткие страны, как Сингапур, Индия и Китай, показывают низкие уровни потребления алкоголя.

Жесткие и свободные культуры сильно отличаются между собой и по характеру расходов населения. Жители более расслабленных США, Венгрии и Эстонии больше склонны тратить деньги на азартные игры, чем, например, жители строгих Южной Кореи и Сингапура. Кроме того, даже с учетом поправок на уровень благосостояния и распределения доходов, в более свободных странах ниже уровень народных сбережений (валовый национальный доход за вычетом общественного и личного потребления), из чего можно сделать вывод о том, что потребление в них опережает производство.

Эти различия видны не только ученым – они становятся заголовками мировых новостей. Экономический кризис 2008 года едва не привел к полному краху расслабленную Грецию – многие годы небрежного отношения к финансам обернулись государственным долгом в 300 миллиардов евро. В итоге это бремя в основном легло на плечи банков дисциплинированной Германии, которая выступила в роли строгого родителя и призвала Грецию ввести режим жесткой экономии. «Спросите любую швабскую домохозяйку [Швабия – зажиточный регион на юго-западе Германии]. Она даст вам дельный совет. Нельзя постоянно жить не по средствам», – распекала греков канцлер Ангела Меркель. Интересно, что в немецком языке слово Schuld обозначает и долг, и вину. В свою очередь, население Греции яростно воспротивилось таким суровым мерам и вышло протестовать на улицы. Разногласия достигли пика в 2015 году, когда Германия предложила исключить Грецию из еврозоны. В конце концов условия предоставления экономической помощи Греции были согласованы, но не за счет смягчения различий между дисциплинированным и более расслабленным подходами.

Привольная жизнь

В целом для стран жестких культур характерны низкая преступность, большая согласованность и более высокий уровень самоконтроля населения. Напротив, в более свободных культурах может присутствовать высокая степень безалаберности и целая куча недостатков в связи с низким уровнем самоконтроля. Однако у них есть значительное преимущество во всем, что дает открытость – в частности, идеям, людям и переменам, – которой остро не хватает строгим культурам. Это живой пример дилеммы «жесткость – свобода».

Способность человека к инновациям, отличающая его от других существ, сделала возможным бесчисленное множество достижений – от изобретения колеса до интернета. Креативность требует нестандартного мышления и приятия идей, которые могут идти вразрез с устоявшимися нормами, что дает более свободным культурам очевидное преимущество в инновационности.

В научной работе преподавателей менеджмента Роя Чуа, Яннинга Рота и Жана-Франсуа Лемуана анализируются 11 тысяч предложений, присланных на одну из краудсорсинговых платформ в рамках девяноста девяти творческих конкурсов с крупными денежными призами за лучшие идеи. В числе прочих задач были архитектурное решение для нового торгового центра в Испании, создание телевизионного рекламного ролика с учетом особенностей египетской культуры, ребрендинг растворимого кофе для австралийского рынка и «чисто французский» дизайн бутылки питьевой воды. Люди из стран с более жесткой культурой не только почти не попадали в число победителей, но и в принципе меньше участвовали в этих конкурсах. Еще более показательным было то, что судьи из стран жесткой культуры реже отдавали предпочтение идеям иностранных участников – возможно, потому, что эти идеи представлялись им непривычно радикальными.

Эта научная работа указывает на один любопытный аспект дилеммы «жесткость – свобода». В более свободных культурах может быть меньше порядка, но определенный уровень безалаберности оказывается действительно полезным для нестандартного мышления. Представьте, что вы участвуете в психологическом эксперименте и находитесь в помещении с рабочим столом, на котором царит безукоризненный порядок, как на рис. 3.3. А теперь представьте себя в комнате с рабочим столом, на котором и вокруг которого хаотично разбросаны бумаги, книги, ручки и карандаши (примерно так выглядит мой рабочий кабинет). Как это повлияет на ваш творческий потенциал?

Психолог Кэйтлин Вос с коллегами выяснила, что людям, находившимся в помещении, где царил беспорядок, лучше удавались решения, требующие коллективного творчества: они предлагали больше новаторских способов использования мячиков для пинг-понга. В другом опыте люди, находившиеся в беспорядочной среде, чаще выбирали варианты меню, помеченные словом «новинка» (то есть более креативные), чем словом «классический». Строгий порядок и жесткая культура способствуют сохранению существующего положения вещей. Напротив, беспорядочная среда может выглядеть как хаос, но подталкивает к нестандартным решениям.

Подобным же образом обстоят дела и с синхронностью: в жестких культурах она помогает сотрудничеству, а более свободные культуры выигрывают от свойственной им несинхронности. В одном из наших опытов мы с Джошуа Джексоном, Навой Калуори и Морганом Тэйлором предлагали группам участников решать творческую задачу после коллективной прогулки по кампусу строго в ногу или вразнобой. Группы, ходившие в ногу, были менее креативны по сравнению с ходившими вразнобой.

В другом опыте группам предлагалось коллективно скандировать одни и те же или же разные слова. В группах, которые скандировали одни и те же слова, оказывалось меньше участников, высказывавших иные мнения при последующем коллективном обсуждении задачи, в решении которой могло быть полезно наличие разных взглядов.

Кроме того, все более свободные культуры – от древних афинян до современных голландцев – демонстрируют большую креативность из-за своей открытости внешним влияниям. Научные данные свидетельствуют о том, что люди с большим мультикультурным опытом, то есть больше путешествовавшие или теснее взаимодействовавшие с иными культурами, обычно более креативны. Так, в лабораторных опытах люди с более богатым мультикультурным опытом выдвигали больше необычных идей в ходе коллективных обсуждений и успешнее решали задачи, требующие новаторского подхода.

Представьте, что вам дали коробок спичек, свечу и упаковку канцелярских кнопок и предложили закрепить свечу на стене так, чтобы воск не капал на стол. Ответ показан на рис. 3.4. Совершенно очевидно, что такое решение требует большой изобретательности, которой способствует открытость этнокультурному многообразию.

Экономисты называют эту способность выходить за пределы нормы «подвижностью». Они утверждают, что это один из ключевых навыков успешного предпринимателя. По словам психолога из Гарвардского университета Ховарда Гарднера, творческие подходы стимулируют «несоответствия , нетипичное поведение или нарушения нормы» – то есть, по сути дела, качества, присущие более свободным культурам. Действительно, наш анализ информации, содержащейся в «Глобальном обзоре предпринимательства» за 2015 год, показывает, что люди в странах более свободной культуры, например в Бразилии и Греции, более склонны считать предпринимательство удачным выбором и обладают большими способностями организовать собственное дело, чем жители таких жестких стран, как Корея и Германия.

Более свободные культуры в большей степени открыты не только другим идеям, но и другим людям. Много веков назад, примерно в 450 году до нашей эры, Геродот, которого называют отцом исторической науки, заметил, что все культуры этноцентричны, то есть считают сложившиеся в них порядки значительно более совершенными по сравнению с остальными: «Если приказать всему человечеству избрать лучший в мире набор законов, то каждое сообщество, поразмыслив, выберет свои собственные обычаи; каждое сообщество считает свои несравненно лучшими».

В качестве иллюстрации своего вывода Геродот приводит историю из жизни персидского царя Дария, который спросил греков, кремировавших своих покойных отцов, за какие деньги они согласились бы съесть их трупы. Шокированные греки ответили, что не пошли бы на такое ни за что на свете. Затем царь спросил у андрофагов – индоиранского племени, известного своим каннибализмом, – сколько денег им нужно, чтобы они кремировали тела своих родителей. Андрофаги ужаснулись и попросили Дария больше не предлагать им столь омерзительные дела.

Но, при всей глобальности этноцентризма, в более свободных культурах он выражен не настолько же сильно, как в жестких. В более свободных странах людям обычно бывает свойственно то, что психологи называют космополитической установкой. Они в большей степени считают себя частью «мира в целом», чем жители стран строгой культуры. Эта космополитичность делает их более восприимчивыми к иностранцам. В рамках всемирного опроса относительно терпимости к иммигрантам в качестве соседей наиболее гостеприимными показали себя жители таких стран более свободной культуры, как Бразилия, Австралия, Новая Зеландия и Нидерланды, что было совершенно нехарактерно для наиболее жестких культур – например, Малайзии, Южной Кореи и Турции. Это отношение проявляется и на практике – более свободные страны действительно становятся домом для значительно большего числа иммигрантов.

В более жестких странах люди обычно более склонны считать свою культуру лучшей и требующей защиты от иностранных влияний. К таким странам относится, например, Китай, входящий в 10 % стран с наиболее негативным отношением к иностранцам. А в Японии, где иностранцы составляют всего 2 % от общей численности населения, многие домовладельцы придерживаются правила «только для японцев», и некоторые бани, магазины, рестораны и отели не обслуживают клиентов-иностранцев. В 2016 году газета The Guardian сообщала о начальнике поезда в Осаке, объявившем по громкой связи: «Сегодня у нас много пассажиров-иностранцев… они создают давку и неудобства для пассажиров-японцев». По данным опросов, проводившихся в Австрии – еще одной стране жесткой культуры с незначительным этнокультурным многообразием, – почти 30 % ее жителей придерживаются антисемитских взглядов. Кроме того, Австрия остается одной из наиболее политически закрытых стран – по имеющимся данным, иммигранты из стран – не членов ЕС не имеют избирательных прав и сталкиваются с большими трудностями в процессе натурализации.

Помимо прочего, люди из стран с более свободной культурой терпимее относятся к тем, кто обычно вызывает социальное отторжение. Данные опросов более 33 тысяч человек в 19 странах говорят о том, что люди из стран с более свободной культурой были в значительно большей степени готовы иметь в качестве соседей гомосексуалов, людей иной расы или религии, гастарбайтеров, не состоящие в браке пары и ВИЧ-инфицированных.

Международные опросы Гэллапа также показывают, что геям и лесбиянкам хуже всего живется в жестких странах, в частности в Южной Корее, Пакистане, Малайзии, Турции и Китае, тогда как в более свободных – например, в Австралии, Новой Зеландии и Нидерландах – к ним относятся более доброжелательно. В 2015 году в число наиболее дружелюбных по отношению к геям городов входили Сан-Франциско, Барселона, Амстердам, Сан-Паулу и Тель-Авив. В то же время травля и дискриминация геев-учащихся является широко распространенным явлением в Португалии и Турции, а в Иране и Афганистане гомосексуальная ориентация может иметь фатальные последствия – по шариатским законам однополая связь карается смертной казнью.

Возьмем другой, не столь ярко проявляющийся вид предрассудков – семейное положение. Вы холосты, состоите в браке или разведены? В более свободных культурах все это сравнительно неважно. В Голландии существует множество способов жить вместе, не вступая в брак, – например, можно зарегистрировать партнерские отношения или заключить договор о совместном проживании. Примерно половина голландских детей появляется на свет у пар, не состоящих в браке. Примерно так же обстоят дела и в Новой Зеландии и Испании. Для стран более свободной культуры характерна и большая сексуальная свобода. По данным опросов, в них у людей бывает больше сексуальных партнеров, а к случайным связям относятся более позитивно. Напротив, в строгих культурах незамужние женщины и матери-одиночки часто сталкиваются с общественным порицанием и считаются изгоями. В Китае незамужние или разведенные женщины старше 25 лет относятся к официальной категории шенг ну – «невостребованные», а государственное телевидение высмеивает их, называя «поношенными халатами». Незамужний статус женщины создает ей дополнительные проблемы на рынке труда. В New York Times рассказывалось о высококвалифицированной незамужней китаянке тридцати шести лет, которой было отказано в приеме на должность редактора, – рекрутер решил, что, раз она не состоит в браке, значит, у нее «серьезные личностные недостатки» или «психологические проблемы». В Южной Корее более 90 % детей, отдаваемых в приемные семьи, составляют родившиеся у незамужних матерей – статус матери-одиночки равносилен позорному клейму.

Культурные корни инертности

Фразу «Все течет, все меняется» приписывают древнегреческому философу Гераклиту, жившему в V веке до нашей эры. Много веков спустя, в 1992 году, комик Билл Хикс (скорее правдоруб, чем философ) высказался в том же духе в одном из своих самых известных скетчей: «Жизнь – это как катание на аттракционе… То вверх, то вниз, то по кругу, то страшно, то весело. и в любой момент можно все поменять». Однако перемены не распределяются ровным слоем по всему земному шару. В более свободных культурах с их открытостью и терпимостью лучше воспринимают перемены и быстро адаптируются ко всему новому и потенциально лучшему. Напротив, в жестких культурах с их более высоким уровнем общественного контроля и согласия больше держатся за привычный порядок вещей и значительно дольше приспосабливаются к новым ситуациям.

Так, на вопрос относительно своего участия в каких-либо коллективных политических акциях (от подписания петиций до уличных демонстраций) в прошлом или будущем подавляющее большинство жителей стран с более свободной культурой в основном ответило утвердительно, тогда как люди в жестких странах чаще говорили «нет». Свободные культуры могут гордиться не только свободой средств массовой информации, позволяющей открыто высказывать несогласие, но и тем, что люди в них выступают за свободу выражения даже тех идей, которые сами они считают отвратительными. В 2007 году на митинге против посещения Колумбийского университета иранским президентом Махмудом Ахмадинежадом один из протестующих гордо размахивал плакатом «Свободу слова всем. Даже мудакам». «Отказать кому-то в свободе слова – значит отказать всем», – пояснил он.

Напротив, в жестких странах на публичные высказывания накладываются многочисленные ограничения. В них с более высокой вероятностью устанавливаются авторитарные режимы, не останавливающиеся перед цензурой СМИ и насильственным подавлением инакомыслия. Неудивительно, что степень жесткости или свободы культуры коррелирует с оценкой прозрачности стран для средств массовой информации и журналистов, которую делает организация Freedom House. В частности, в Новой Зеландии, Бельгии и Австралии медиа открыты самому широкому диапазону идей. В отличие от этого в Китае, Малайзии и Сингапуре возможность публичного высказывания ограничивается, в том числе и в интернете. По данным аналитического отдела Twitter, в 2017 году турецкое правительство и его официальные представители требовали удалить твиты своих граждан чаще, чем представители любых других стран, даже России, печально известной своим жестким мониторингом любых проявлений дерзости в этой социальной сети. Задачей двух миллионов сотрудников китайской «интернет-полиции» является слежка и устранение крамолы в киберпространстве. Сообщалось, что, чтобы еще больше стимулировать дисциплинированность граждан, китайские власти разрабатывают систему «общественной оценки», которая будет обобщать данные о множестве аспектов поведения каждого человека – например, информацию о его кредитной истории, штрафах за нарушение правил дорожного движения и даже отношениях с родителями – и присваивать ему рейтинг наподобие рейтинга кредитоспособности. «Нарушители спокойствия» будут наказываться снижением рейтинга и другими мерами взыскания.

Жителям стран более свободной культуры подобные ограничения могут показаться чрезмерными, а государственное давление на СМИ неприемлемым. Но в странах жесткой культуры большинство действительно приветствует такую строгость. 80 % китайских респондентов в опросе, проводившемся социологическим центром Pew Research в 2008 году, считали, что интернет должен управляться или контролироваться властями. Это является отражением более широкой тенденции: в жестких культурах люди считают главной задачей власти поддержание порядка и поддерживают обеспечивающих его сильных лидеров, даже если это означает необходимость поступиться некоторыми личными свободами.

В условиях широчайших возможностей для обмена идеями и постановки под сомнение существующего порядка вещей культурные перемены быстрее происходят в более свободных культурах, чем в жестких. Об этом говорят и результаты машинного моделирования, которое проводили с моим участием специалисты по искусственному интеллекту Дана Нау и Сохам Де. Когда мы вводили в модель новые, более благоприятные нормы (аналогичные улучшению экономического или социального положения), жесткие группы противились переменам дольше, чем более свободные.

В реальной жизни сопротивление переменам в жестких культурах может быть намного более ожесточенным, чем в компьютерных моделях. Как исследователь терроризма, я часто бываю в Иордании (я остановлюсь на связи «свободный – жесткий» с терроризмом в главе 10). В 2016 году министерство просвещения этой страны ввело новую школьную дисциплину, направленную на развитие толерантности и противодействие радикализации молодежи. Изменения были призваны воспитывать терпимость к немусульманам: в учебниках, написанных преимущественно с позиций ислама, появились тем не менее изображения женщин без хиджаба, мужчин без растительности на лице и даже мужчин, занимающихся уборкой с пылесосом. По словам представителя иорданского правительства Мохаммеда Момани, эти мелочи должны были послужить своего рода прививкой от экстремистских идей. На практике произошло с точностью до наоборот. Многие восприняли эти перемены как удар по мусульманским ценностям. Союз учителей велел педагогам игнорировать изменения, а в Аммане несколько школьных учителей демонстративно сожгли новые учебники, скандируя «Будем учить так, как считаем нужным». В этой жесткой культуре перемены были сочтены чересчур опасными для существующего общественного порядка.

Строгие общества бесспорно доминируют во всем, что касается общественного порядка, синхронности и саморегулирования населения. Более свободные общества берут свое толерантностью, креативностью и открытостью переменам. Свои достоинства и недостатки, безусловно, есть и у одних, и у других, как показано на рис. 3.6.

Разумеется, изучая различные аспекты дилеммы жесткости и свободы, мы не исходим из того, что всем культурам свойственны именно такие наборы характеристик. Возьмем в качестве примера рост и вес. В огромном большинстве случаев более высокие люди и весят больше. И при этом у каждого из нас есть тощий знакомый высокого роста и низкорослый толстяк. То же происходит и с соотношением «жесткость – свобода». Взаимоисключающие черты свойственны не всем культурам, но многим из них.

Но давайте прежде всего разберемся: а почему вообще существуют такие глубокие отличия? У жестких и свободных стран нет каких-то очевидных признаков, общих для тех и других. Жесткие Япония, Германия, Норвегия, Сингапур и Пакистан так же разбросаны по всей планете, как и свободные Нидерланды, Бразилия, Греция и Новая Зеландия. Отнести страну к группе жестких или свободных по языковому принципу невозможно, равно как и по существующим в ней религиям или традициям. Исторический возраст жестких государств неодинаков, и то же относится и к более свободным. Некоторые из них разделены парой тысячелетий – например, Спарта и Сингапур или Новая Зеландия и Афины. Но что же тогда их объединяет?

4 Катастрофы, эпидемии и этнокультурное многообразие

Могущество культурных норм и суровость наказаний за их несоблюдение далеко не случайны. Объясняющая их тайна прячется у всех на виду.

Разделенные временами и расстояниями жесткие культуры Спарты, науа и Сингапура противостояли одной и той же судьбе. Каждой приходилось (или приходится) иметь дело с серьезными угрозами, будь то мать-природа со своими постоянными напастями в виде стихийных бедствий, болезней и неурожаев либо люди, порождающие хаос в виде внешних агрессий или внутренних конфликтов. А взглянув на расслабленные культуры Новой Зеландии, Афин и медных эскимосов, мы увидим обратную картину: эти сообщества имели (или имеют) счастье противостоять значительно меньшему числу угроз. В целом спокойная обстановка позволяла им исследовать новые идеи, благосклонно относиться к новоприбывшим и проявлять терпимость к разнообразию нравов.

В этом и кроется объяснение существования жестких и более свободных культур. И в глубокой древности, и в наше время сообществам людей, которые встречаются с многочисленными природными и рукотворными угрозами, приходится делать все возможное, чтобы противопоставить хаосу порядок. Возьмем, к примеру, науа, сильно зависящих от сельского хозяйства. В урожайные годы жизнь прекрасна. А когда случается продолжительная засуха, жизнь становится непредсказуемой и трудной, люди страдают и гибнут. Понятно, что более дисциплинированные группы, наказывающие нарушителей правил, могут лучше организовать сельскохозяйственные работы и повышают свои шансы на выживание. Напротив, семьи охотников-собирателей вроде эскимосов в большой степени самодостаточны: каждая из них обязана обеспечивать себе пропитание, и нужды в координации усилий нет. Следовательно, нет особой необходимости и в строгих правилах и наказаниях. Та же логика прослеживается и во многих других культурах. Например, живущий в Сьерра-Леоне народ тем не полностью зависит от урожая и поэтому требует строгого соблюдения своих законов, тогда как эскимосы Баффиновой Земли живут охотой и предоставляют членам своего сообщества значительно более широкую свободу действий.

Разумеется, пища – только один из многих видов ресурсов, от наличия которых зависит выживание человеческих сообществ. Помимо голодной смерти они должны защищать себя от многих других угроз, в том числе стихийных бедствий, неблагоприятных условий местности, перенаселения, оскудения природных ресурсов и патогенов. На самом деле даже удивительно, что человеческий род сумел выжить в условиях бесчисленных войн, природных катаклизмов и огромного количества инфекционных болезней. Как ему это удалось?

Ключом к решению этой эволюционной загадки является появление чисто человеческого изобретения – социальных норм. Поддержание общественного порядка, необходимого для выживания в самых трудных обстоятельствах, требует строгих правил. В менее угрожающей среде потребность в координации не столь велика, и поэтому жесткие нормы не появляются.

Втиснутые

Помните, как вам случалось вести себя в переполненном лифте? Наверное, вы следили за собой, стараясь не делать лишних движений или подавляя смешок при воспоминании о чем-то забавном. Возможно, раздражались по поводу своих попутчиков – один подпевает музыке в своих наушниках, другой занял слишком много места, а вот эта делится подробностями личной жизни, болтая с подругой.

Некоторые страны сильно напоминают такой переполненный лифт. Люди живут на небольших пространствах бок о бок с соседями, расталкивая друг друга на людных улицах и набиваясь битком в автобусы и поезда. Сравните Сингапур с его невероятной плотностью населения в 8 тысяч человек на квадратный километр и Исландию, где на каждый квадратный километр приходится всего три человека. Или представьте себя в Японии с 300 жителями на квадратный километр и сравните это с Новой Зеландией, где на такой же площади живут всего 17 человек и вообще больше овец, чем людей (если точнее – примерно по шесть овец на каждого жителя страны).

Плотность населения планеты резко различается. Во многих странах ее определяют ландшафт местности или другие географические особенности. Показательный пример Индия. Это страна с впечатляюще высокой средней плотностью населения – более 350 человек на квадратный километр. В Гималаях, занимающих около 16 % площади Индии, слишком холодно, и большая часть жителей сосредоточена на равнинной части, где доступность воды создает идеальные условия для заселения. Схожим образом и японцам приходится жить на очень небольшом пространстве, поскольку 70 % площади страны занимают непригодные для обитания человека горы, а для ведения сельского хозяйства подходят лишь 15 % земель. Высокой плотностью населения – более 190 человек на квадратный километр – отличается и Швейцария, три пятых территории которой занимают Альпы.

Высокая плотность населения – одно из основных бедствий человечества. В обществах, где людям трудно обзавестись личным пространством, огромен потенциал возникновения нестабильности и конфликтов. Вынужденное пребывание в тесноте нервирует даже лабораторных мышей: самки испытывают больше проблем с вынашиванием потомства, а самцы демонстрируют симптомы в диапазоне от половых извращений до каннибализма.

К счастью, в отличие от мышей, в процессе эволюции люди создали строгие социальные нормы для минимизации возможностей конфликтов и хаоса в условиях тесноты, так что прибегать к каннибализму или иным формам асоциального поведения им не приходится. В то же время в странах с низкой плотностью населения (например, Австралии, Бразилии, Венесуэле и Новой Зеландии) общество может позволить себе значительно больше свободы. Я обнаружила, что нации развиваются именно таким образом: скажем, в Пакистане и Индии – на территориях, густонаселенных еще в XVI веке, сегодня существуют более жесткие культуры, а малонаселенные по данным XVI века Бразилия и Австралия сегодня являются странами с наиболее свободными культурами. Место страны на шкале жесткости связано также и с плотностью ее населения в наши дни, равно как и с прогнозируемыми проблемами перенаселенности. Короче говоря, чем теснее в стране, тем строже существующие в ней нормы.

Плотность населения сказывается на самых разных аспектах жизни общества. Вернемся к сингапурскому запрету на продажу жевательной резинки. Со стороны он может показаться абсурдным, однако его смысл объясняется высокой плотностью населения этой страны. В 1980-х годах работники городских служб испытывали трудности с очищением тротуаров от выплюнутой жвачки, ставшей общественным бедствием. Липкими комками резинки заклеивали почтовые ящики, кнопки лифтов, замки квартир и даже датчики дверей в пригородных поездах, что регулярно вызывало перебои их движения. Решение проблемы для местности, на квадратный километр которой приходится великое множество ртов, было элементарным: избавить население от соблазна. В 1992 году торговля жевательной резинкой в Сингапуре была запрещена, а попавшихся на продаже жвачки ждали огромные штрафы. На первых порах запрет вызывал определенное недовольство, но сегодня он пользуется широкой поддержкой. Вполне возможно, и вы оказались бы в числе его сторонников, если бы жили в местности, где на квадратный километр приходится 8 тысяч человек.

Варвары у ворот

При взгляде на карту мира обнаруживаются поразительные различия между странами, которые регулярно подвергались внешней агрессии, и странами, не испытавшими ее. В своей книге «Месть географии» Роберт Каплан напоминает, что надежно отделенные от других континентов двумя огромными океанами Соединенные Штаты считаные разы за всю историю подвергались угрозам извне. То же относится и к Новой Зеландии и Австралии. Разумеется, на долю всех этих наций выпало немало болезненных конфликтов, но в конечном счете они не стояли перед лицом постоянной угрозы вооруженного вторжения извне.

А вот другие современные нации воевали на своей земле веками. Возьмем Германию. В первой половине XVII века Тридцатилетняя война погубила 20 % тогдашнего населения страны (в основном пруссаков); во Франко-прусской войне погибли десятки тысяч немецких солдат; а результатом советской оккупации Восточной Германии к началу 1950-х годов были одиннадцать миллионов перемещенных лиц, более шестисот тысяч погибших и более двух миллионов пропавших без вести немцев.

Особенно часто войны происходили на Азиатском континенте. Масштабные конфликты пронизывают всю историю Китая: чрезвычайно длинный перечень сражений начинается с 206 года до нашей эры – времен династии Хань и продолжается во время правления династий Юань, Мин и, наконец, Цин (1644-1912). В дальнейшем Вторая японо-китайская война (1937-1945) принесла стране многомиллионные людские потери, массовый голод и полностью разрушенную инфраструктуру. Географическое положение Китая является постоянным источником угроз и в наши дни. Он граничит с 14 странами, с каждой из которых имеет территориальные споры.

Систематическим погромам со стороны соседей подвергалась и Корея. Известная местная пословица «Киты дерутся, а спина ломается у креветки» иллюстрирует положение попутной жертвы, в которое веками попадала Южная Корея, когда соседние с ней страны воевали между собой. В конце XVI века Корею оккупировали японцы, в начале XVII – маньчжуры, а в конце XIX века она послужила полем боя для Первой японо-китайской войны. В новейшей истории Корея с 1910-го по 1945 год была колонией Японии, после чего произошла Корейская война 1950-1953 годов, унесшая жизни более миллиона военных и гражданских лиц.

Ближневосточные страны регулярно подвергались агрессиям и колониальным захватам со стороны иностранных держав. После случившегося много веков назад заката эпохи фараонов Египет испытал на себе гнев турок, персов, римлян, арабов, греков, французов и англичан. Богатую историю войн на собственной земле имеют Индия и Пакистан. Индия несколько раз вступала в серьезные вооруженные столкновения по поводу спорных территорий с Пакистаном и Китаем, а у Пакистана было множество приграничных конфликтов с Афганистаном.

Как выживало население этих стран в столь неблагоприятных условиях? Я предположила, что нации с историей внешних конфликтов в силу необходимости эволюционируют в направлении большей жесткости.

Перед лицом внешней угрозы они должны укреплять порядок внутри страны, чтобы обеспечить единство и согласованность в противостоянии врагу. Первостепенную роль в этом играют жесткие социальные нормы. В прошлом сообщества, в которых отсутствовали строгие порядки и наказания для их нарушителей, скорее всего рушились, не выдержав давления постоянных стрессовых ситуаций. «Именно чрезвычайные обстоятельства войны с внешним врагом обеспечивают мир внутри страны, чтобы общественный разлад не ослабил групповую готовность к войне», – заметил американский социолог Уильям Грэм Самнер в 1906 году. Сам Дарвин предполагал, что война с чужаками должна создавать эволюционное давление, побуждающее к сотрудничеству и единству.

Я решила убедиться, действительно ли существует связь между уровнем жесткости культуры и историей угроз территориальной целостности страны. Из базы данных International Crisis Behavior я получила информацию о межгосударственных конфликтах за период с 1918-го по 2001 год. У меня была очень конкретная гипотеза: я предположила, что именно угроза войны на собственной территории (а не конфликты, в которые страна вовлечена за рубежом) в минувшем веке должна коррелировать со строгостью социальных норм в стране.

Я обнаружила, что даже с поправкой на уровень национального благосостояния страны с большим количеством угроз своей территориальной целостности, безусловно, отличались большей жесткостью культуры. Среди рассмотренных Индия, Китай и Пакистан часто подвергались угрозам и относились к числу стран с наиболее жесткими культурами. В то же время угрозы территориальной целостности Новой Зеландии и Соединенных Штатов были на низком уровне, а степень свободы их культур – на высоком. Интересно, что при высокой степени вовлеченности США в зарубежные вооруженные конфликты склонность играть роль «мирового жандарма» никак не коррелирует с жесткостью культуры этой страны.

Гнев матушки-природы

Человеческим сообществам приходится иметь дело не только с рукотворными угрозами внутренних и внешних конфликтов. Они сталкиваются и с природными опасностями: засухами, наводнениями, оползнями, цунами, тайфунами, циклонами, извержениями вулканов и землетрясениями. Так, за последние пятьдесят лет жертвами природных катастроф в Китае стали почти 450 тысяч человек (в 25 раз больше, чем в Соединенных Штатах), отчасти по вине тайфунов, бушующих вдоль протяженного побережья страны. Из-за стихийных бедствий в виде засух, оползней, паводков и циклонов Индия ежегодно теряет примерно 10 миллиардов долларов. 17 тысяч островов, из которых состоит Индонезия, располагаются между двумя наиболее сейсмически активными зонами планеты, Тихоокеанским огненным кольцом и Альпийским поясом, что делает их подверженными природным катаклизмам мирового масштаба, в том числе землетрясениям.

Одной из излюбленных мишеней матушки-природы является и Япония. Страна испытывает удары стихии на протяжении всей своей истории. Сочетание холодов и вулканической активности привело к «голоду годов Канги», продолжавшемуся с 1229-го по 1232 год. В период Эдо (1603-1868) массовый голод ударял по Японии более 150 раз, погубив как минимум сотни тысяч жизней. В современную эпоху Япония пострадала от нескольких разрушительных землетрясений, в том числе от девятибалльного землетрясения и цунами в регионе Тохоку в 2011 году, которые привели к гибели тысяч людей и обошлись стране в 200 миллиардов долларов. Миллионы людей, переживших землетрясение, были на протяжении нескольких дней лишены воды, крова и пищи.

Такие страны, как Япония, нуждаются в строгих нормах, позволяющих обеспечить порядок и согласованность действий, необходимые для восстановления после регулярно случающихся стихийных бедствий. В отсутствие строгих норм отчаянная ситуация может сподвигнуть человека пуститься во все тяжкие ради себя и своих близких – к примеру, на мародерство – и породить полный хаос. А при наличии строгих норм и наказаний за отклонение от них таким странам намного проще выживать и справляться с ударами стихии.

Один из показательных примеров – землетрясение 1995 года в Кобе, когда помощь нуждающимся оказывали более миллиона добровольцев. После землетрясения 2011 года в Тохоку волонтерские организации захлестнула такая волна предложений помощи от обычных граждан, что на некоторые приходилось отвечать отказом. На выручку пришла даже японская мафия якудза, предоставившая грузовики для доставки продовольствия и кров пострадавшим. Такая впечатляющая солидарность в условиях стихийных бедствий характерна не только для Японии. Сплачиваться перед лицом катастрофы приходилось и другим странам, например Малайзии – еще одной нации жесткой культуры, часто страдающей от наводнений, цунами, оползней, лесных пожаров и циклонов. В борьбе с ними помогают строгие нормы и наказания.

Напротив, культуры, которым не приходится регулярно сталкиваться со стихийными бедствиями, не слишком нуждаются в таком хорошо отлаженном культурном механизме и могут позволить себе оставаться расслабленными. В пользу этой гипотезы свидетельствует мой анализ данных: показатель подверженности страны стихийным бедствиям по индексу экологической устойчивости сильно коррелирует с жесткостью ее культуры, даже с учетом поправки на национальное благосостояние. Входящие в число наиболее подверженных природным катастрофам стран Япония, Южная Корея и Пакистан относятся и к наиболее жестким культурам. В то же время такие относительно благополучные в плане природных катастроф страны, как Украина, Венгрия и Греция, отличаются и менее строгими нормами.

Дефицит природных ресурсов

У частых стихийных бедствий есть и другие печальные последствия. Нередко они истощают природные ресурсы, в том числе пахотные земли и запасы пригодной для питья воды. Наши данные говорят, что дефицит подобных ресурсов делает культуру страны жестче по сравнению со странами, где они имеются в изобилии. Причина очевидна: недостаточность природных ресурсов делает управляемое и согласованное распоряжение ими вопросом жизни и смерти.

И вновь наглядным примером этого служит строгая культура Сингапура. «Наши шансы на выживание были крайне невелики. Сингапур как страна образовался не естественным путем, его создали люди», – пишет в автобиографии отец-основатель современного Сингапура Ли Куан Ю. Далее он отмечает, что создание «тесно сплоченного» общества было делом первостепенной важности: «Чтобы выжить, мы руководствовались единственным простым правилом: Сингапур должен быть крепче, организованнее и эффективнее, чем другие государства региона».

Ли не был кросс-культурным психологом, но обладал верным чутьем. Анализ данных ООН и других источников о пахотных землях, пищевом производстве, пищевых ресурсах, обеспеченности белками и жирами, недоедании, качестве воздуха и воды позволяет судить, действительно ли странам жесткой культуры не хватает природных ресурсов. Результаты показывают, что страны, испытывающие нехватку природных ресурсов, будь то сельскохозяйственные угодья, продовольствие или вода, отличаются значительно более жесткой культурой, чем те, которым повезло иметь их в изобилии. Из рассмотренных мной стран относящиеся к жестким культурам Пакистан, Индия и Китай отличаются наименьшими природными ресурсами на своих территориях, высоким уровнем пищевой депривации и низкой доступностью пригодной для питья воды. Похожие на них своей жесткостью Норвегия, Гонконг и Сингапур обладают самыми маленькими количествами пахотных земель, в то время как в более свободной, по нашим данным, Венгрии сельскохозяйственных угодий более чем достаточно. Площадь Израиля немногим больше площади штата Нью-Джерси, однако по уровню пищевой депривации он занимает последнее место в мире. Разумно реагируя на дефицит природных ресурсов, общества ужесточают социальные нормы и получают порядок в областях, где мог бы царить хаос.

Болезни

Любой человек, видевший фильм «Заражение», наверняка поежится при мысли о микробах, расползающихся по планете с целью массового уничтожения ее населения, и не зря: этот сюжет – отнюдь не лихая выдумка голливудских сценаристов. Инфекционные заболевания угрожали людям всегда. На протяжении многих тысячелетий болезни выкашивали огромные части населения планеты. В XIV веке чума, получившая прозвище «Черная смерть», унесла как минимум 75 миллионов человеческих жизней. В XVII веке тиф убил более 10 миллионов человек. В наполеоновские времена желтая лихорадка губила людей десятками тысяч. В конце XVIII века эпидемия оспы привела к гибели нескольких сотен тысяч человек, а в начале ХХ века испанка стала причиной без малого 50 миллионов смертей. Как замечает в связи с этим Джаред Даймонд в удостоенной Пулитцеровской премии книге «Ружья, микробы и сталь»[3], на протяжении всей истории человечества было немало случаев, когда занесенные пришельцами на новые территории возбудители болезни стирали с лица земли не обладавшее иммунитетом к ним коренное население.

Успехи современной медицины резко снизили риск патогенных факторов, но говорить о неуязвимости человека к вирусным болезням по-прежнему не приходится. По некоторым оценкам, СПИД убил 35 миллионов человек, а более 30 миллионов умерли от туберкулезных заболеваний за период с 1993 года, когда Всемирная организация здравоохранения признала их глобальным бедствием. И по сей день миллионы людей заражаются малярией. Она остается угрозой мирового масштаба, только в 2016 году было зарегистрировано 200 миллионов случаев этого заболевания.

С точки зрения эволюции людям нужно было найти способы противостоять этим угрозам. С этой целью человеческий организм совершенствовал свою сложнейшую иммунную систему. В наши дни люди разработали передовые технологии сдерживания патогенов, в том числе антибиотики, водоочистку, моделирование инфекционных болезней, геномику и электронные системы слежения. В странах, где свирепствовали инфекционные болезни, соответствующим образом эволюционировала даже культура питания – например, в их национальных кухнях обильно используются пряности, убивающие вредные бактерии не хуже мощных антибиотиков.

Еще одной преградой на пути микробов оказались и строгие социальные нормы. Так, народы, ощущающие свою предрасположенность к болезням, обычно обладают повышенным чувством культурного превосходства и более негативно относятся к другим этническим группам – возможно, чтобы избегать передачи заразы. А научные данные говорят о том, что в периоды повышенной заболеваемости и младенческой смертности родители воспитывают детей в духе послушания и покорности. Сужая диапазон допустимого поведения, строгие социальные нормы помогают сдерживать распространение болезней и помогают людям выработать согласованные способы реакции на случай возникновения эпидемии. Напротив, более мягкие, снисходительные к пробам и ошибкам нормы могут способствовать рискованным видам поведения, которые подвергают людей опасности смертельной инфекции и сводят на нет эффективность мер реагирования.

Примером может служить реакция властей Сингапура на вспышку атипичной пневмонии в 2003 году. С ее началом правительство страны немедленно ввело строгие правила и ограничения передвижения людей и несколько навязчивые меры раннего обнаружения: например, отслеживание температуры людей в школах, на работе и дома (раздали более миллиона термометров). В домах карантинированных граждан даже установили веб-камеры, обязав людей представать перед объективами по телефонному звонку в любое время суток, чтобы продемонстрировать, что они не выходят из дома. Схожим образом повели себя и японские власти во время эпидемии гриппа в 2009 году: с целью выявления больных и предотвращения распространения болезней была мгновенно развернута сеть медицинских консультаций и пунктов амбулаторной помощи. Кроме того, были временно закрыты школы, введен пограничный медицинский контроль в аэропортах и организованы системы наблюдения за заболевшими во всех крупных городах страны.

Хотя подобный уровень мониторинга и ограничений может показаться стороннему наблюдателю избыточным, все это помогает странам, исторически подверженным вспышкам инфекционных заболеваний, сдерживать распространение заразы. Изучив данные по 230 геополитическим регионам за период начиная с 1940-х годов, я установила, что страны жесткой культуры, в частности Пакистан, Индия, Турция и Малайзия, действительно несли большее бремя инфекционных болезней в диапазоне от малярии до тифа и туберкулеза, чем такие страны более свободной культуры, как Австралия, Греция, Венгрия и Польша.

В целом данные говорят о том, что многие природные и рукотворные угрозы, от войн до природных катаклизмов, увязываются с дилеммой «жесткость – свобода». Более того, связь между опасностью и жесткостью налицо не только у современных наций – мы обнаруживали ее, изучая и традиционные общества. Разумеется, жесткость культуры может объясняться не только наличием физических опасностей. В ряде других случаев «угроза», подталкивающая к общественному порядку, может быть духовного свойства. Почти во всех религиозных традициях имеются обширные и подробные запреты, призванные удерживать верующих от поступков, угрожающих их праведности и даже загробной жизни. По нашим данным, религия обычно порождает строгость – в наши дни точно так же, как и в древности. Вера во Всевышнего не только кодифицирует праведное и неправедное, но и прививает людям ощущение столь же жесткой подотчетности, как и камеры видеонаблюдения в общественных местах.

Временное устрожение

Общества эволюционируют в сторону жесткости, когда на протяжении многих лет встречаются с постоянными угрозами, однако я доказала, что они могут становиться жестче, неожиданно столкнувшись с общей для всех опасностью – даже кратковременной. Сразу же после теракта во время Бостонского марафона, унесшего жизни трех и покалечившего более сотни человек, бостонцы продемонстрировали невероятное единство: многие горожане бросились к месту происшествия, чтобы помогать раненым и потерявшимся. Финишировав, некоторые участники марафона продолжали бег до ближайшей больницы, чтобы сдать кровь. После трагедии появилось выражение «бостонская сила», символизирующее сплоченность, силу духа и гордость жителей города.

Чтобы проверить, повлияло ли это событие на устрожение культурных норм города, я провела в Бостоне полевое исследование. Люди, говорившие о том, что теракт сильно задел их лично, разумеется, говорили и о том, что Соединенным Штатам нужны более строгие порядки. Кроме того, они говорили о необходимости защиты американского образа жизни от чужеземных влияний, о желательности ограничения въезда в страну и о превосходстве Соединенных Штатов над другими странами. Все эти настроения мы видим и в нациях, постоянно стоящих перед угрозой внешней агрессии.

Для того чтобы напрячься, людям может оказаться достаточно страха перед угрозой в лабораторных условиях. В одном из опытов я предлагала случайно выбранным людям ознакомиться с какой-то одной из версий вымышленной газетной статьи. В одной люди читали, что их университет вводит новую систему оповещения о террористической опасности в связи с близостью к столице, которая может быть атакована. Другие участники опыта читали вариант, в которой сообщалось о введении новой системы оповещения в другом университете и отказе от нее их собственного, который обоснованно считает, что учебное заведение не будет целью теракта. По сравнению со студентами, прочитавшими о том, что их университету ничто не угрожает, те, кто прочитал о возможности теракта, были значительно более предубеждены по отношению к людям, которых воспринимали как «не вполне нормальных», а свою культуру они считали лучшей по сравнению с другими.

Страх перед угрозой способен заставить людей синхронизировать мозговую деятельность, чтобы помочь им скоординироваться. В одном из экспериментов, проводившихся в Китае, мы с коллегами сочинили три якобы настоящие газетные заметки. Некоторые из китайцев – участников опыта читали заметку о том, насколько серьезную угрозу Китаю будет представлять Япония в ближайшем десятилетии, а другие – о конфликте двух других стран (Эфиопии и Эритреи) или о Китае, но без упоминания каких-либо внешних угроз. Затем членам каждой из трех групп предлагалось задание на быструю координацию, а именно несколько попыток устного счета хором и в ускоренном темпе. В этой задаче мы использовали новейшую нейробиологическую методику «гиперсканирования», позволяющую одновременно снимать энцефалограммы взаимодействующих партнеров. Проанализировав полученные данные, мы обнаружили, что китайцы, прочитавшие о японской угрозе, демонстрировали более высокий уровень нейронной синхронности, особенно в части гамма-волн, обозначающих страх, и это помогало им быстрее координироваться при выполнении задания. Похоже, что перед лицом внешней угрозы человеческие нейроны начинают маршировать в ногу.

Более собранными (как минимум на некоторое время) становятся и люди, которым внушили, что они живут в условиях высокой плотности населения – как будто, скажем, в Сингапуре. В другом нашем опыте студентам Мэрилендского университета давали прочесть одну из двух версий вымышленной статьи факультетской газеты. Обе версии содержали подробный рейтинг населенности десяти разных американских университетов по убыванию плотности на единицу площади кампуса, но с одним небольшим отличием. В одном случае говорилось, что Мэрилендский университет превосходит по плотности населения кампуса все остальные перечисленные с умопомрачительным показателем 600 человек на квадратный километр. В другом варианте статьи студенты читали, что их университет относится к наименее населенным с плотностью всего 170 человек на квадратный километр. На следующем этапе опыта мы просили студентов высказать отношение к самым разнообразным нарушениям правил на территории кампуса, например засорению общественных мест, дракам на спортивных матчах, громким разговорам в библиотеке или пьяному вождению. Без каких-либо исключений, те, кто думал, что учится в университете с густонаселенным кампусом, значительно более негативно реагировали на людей, нарушающих правила. Просто заставив этих американцев думать, что они живут в условиях высокой плотности, мы, пусть даже временно, побудили их стать собраннее на манер сингапурцев.

В 2011 году я использовала ту же идею с привитой «установкой на опасность» в полевых исследованиях. Когда на экраны вышел упомянутый выше «микробный хоррор» «Заражение», я расставила вокруг вашингтонских кинотеатров своих ассистентов с задачей исследовать реакции зрителей. Фильм «Заражение» был не просто блокбастером – ученые отмечали его реалистичность. Он действительно заставлял зрителей ощущать себя частью происходящего в условиях пандемии. Я решила воспользоваться этим и опросить людей, только что просмотревших фильм или собравшихся это сделать. Результаты были вполне предсказуемыми: те, кто только что посмотрел кино и пережил виртуальную пандемию, демонстрировали большую степень враждебности к отклонениям от социальных норм, чем те, кто еще не зашел в кинотеатр.

Эти опыты показывают, что активация угрозы может временно заставить человека мыслить более жестко, примерно так же, как постоянные опасности становятся причиной устрожения культуры. Потребность человека в строгих правилах снижается только вместе со снижением уровня опасности. На самом деле именно это и продемонстрировали наши компьютерные модели групповых реакций на угрозы: временные усиления опасности могут вызывать резкие возрастания собранности, но с исчезновением угрозы люди возвращаются к более расслабленному образу мыслей.

Важно отметить, что эти исследования подчеркивают динамику соотношения «жесткость – свобода» – со временем оно может изменяться. Нарастание угроз напрягает группы. С их спадом группы расслабляются . Угрозам даже не обязательно быть реальными. Когда люди сочли нечто угрозой, то их убежденность в ее существовании может быть равносильна объективной реальности. Политики раздували угрозы ради устрожения групповых взглядов за много веков до Дональда Трампа, Марин Ле Пен и Виктора Орбана.

Рычаги расслабленности

Наверное, опасность – действительно один из самых сильных драйверов строгости культуры. Но есть и другие силы, способные тянуть культуры в прямо противоположном направлении.

По общему правилу, этнокультурное многообразие дает людям возможность увидеть вещи с различных точек зрения и делает их терпимее к самым разнообразным видам поведения. Взять, к примеру, Израиль. Почти 8,6 миллиона человек теснятся на площади всего чуть более восьми тысяч квадратных миль, что дает плотность населения примерно в тысячу человек. Первые поселенцы Израиля столкнулись со свирепствующими малярией, тифом и холерой. Страна вела многочисленные войны, в основном из-за территориальных споров и давней вражды между арабами и евреями, существующей и по сей день. Тем не менее Израиль – страна относительно свободной культуры с высокой степенью несоблюдения формальностей и хроническими попытками обойти существующие порядки. Почему?

Этому есть множество возможных объяснений, но одно выглядит особенно убедительным: Израиль очень многообразен. 75 % населения страны составляют евреи, 20 % – арабы, а оставшиеся 5 % представляют собой смешение христиан неарабского происхождения, бахаев и ряда других групп. Это страна с высоким уровнем этнокультурного многообразия, значительные доли граждан которой прибыли из стран Восточной Европы, Африки и Ближнего Востока. При таком количестве различных групп населения с разными нормами общественной жизни согласовать какой-то единый стандарт поведения трудно. По такому же принципу строились и традиционные общества, упоминавшиеся в главе 2. Древние Афины, этот оплот свободы нравов, точно так же встречали у себя множество иноземных культур благодаря обширным торговым связям.

Коррелирует ли многообразие с более свободной культурой? Наши данные говорят о том, что как минимум до определенной степени это действительно так. Мы установили, что нации, неоднородные по нескольким показателям, например таким, как этничность и языки, значительно более свободны с точки зрения культуры, чем однородные. Но здесь уместна одна важная оговорка. Крайне широкое многообразие, как в Пакистане с его шестью крупнейшими этническими группами и двадцатью или более разговорными языками, или в Индии с двадцатью двумя официальными языками и сотнями диалектов, может становиться причиной конфликтов, управление которыми, как известно, требует введения строгих норм. При очень высоком уровне этнокультурного многообразия жесткость заметно возрастает.

Другим возможным объяснением относительной свободы израильских порядков является историческая склонность его населения порассуждать. В известном анекдоте еврея спрашивают, почему его соплеменники всегда отвечают вопросом на вопрос. «А почему нет?» – следует ответ. Дискуссии и разногласия способствуют широте взглядов и отказу от догм. (Вот еще один анекдот: у двух евреев по крайней мере три различных мнения.) Вдобавок к этому Израиль – молодая экспериментальная «страна-стартап», строившаяся поселенцами с достаточным количеством хуцпы[4], чтобы рискнуть ради чего-то нового и неизведанного.

Подобно Израилю, эволюционировали в сторону более свободных порядков и Нидерланды, отчасти благодаря исторически высоким уровням мобильности и открытости культурному многообразию. Прибрежное расположение страны способствовало частым путешествиям ее жителей и сильной зависимости от международной торговли, благодаря чему голландцы обладают многовековым опытом взаимодействия с другими культурами. Голландцы торговали с Францией, Португалией, странами Прибалтики и Средиземноморья. Наряду с процветающей торговлей с Испанией голландцы контролировали значительную часть торговли с английскими колониями в Северной Америке. Поразительная глобальная мобильность и знакомство с множеством различных культур сделали голландцев толерантными. Когда в XVII веке по всей Европе ограничивали продажу книг, книготорговцы ринулись в Нидерланды, где цензура была намного менее строгой. Наверное, не стоит удивляться тому, что в этой стране была создана и первая в истории мультинациональная корпорация – Голландская Ост-Индская компания (VOC), обеспечивавшая торговые связи между Востоком и Западом в XVII-XVIII веках.

В немалой степени благодаря географическому положению и торговле Нидерланды становились домом для самых разнообразных этнических, расовых и религиозных групп, что могло способствовать их свободным порядкам. На протяжении веков Нидерланды принимали беженцев со всей Европы – французских гугенотов, португальских и немецких евреев, английских сепаратистов и многих других. Сегодня 20 % населения страны составляют иностранцы – выходцы из других европейских стран, Индонезии, Турции, Суринама, Марокко и с Карибских островов. Нидерланды – образец мультикультурализма.

Культуры могут эволюционировать к жесткости или относительной свободе по-разному, но результаты этой эволюции не случайны. Экологические и исторические угрозы, как реальные, так и надуманные, подталкивают сообщества к жесткости, тогда как многообразие, мобильность и межкультурные контакты способствуют большей свободе. Разумеется, это не детерминированные, а всего лишь статистически вероятностные связи, и они необязательно являются единственными факторами жесткости социальных норм. Но они помогают заметить важные закономерности, которые в течение долгого времени оставались скрытыми.

Часть II Анализ: жесткое и свободное здесь, там и повсюду

5 Война американских штатов

Результаты президентских выборов 2016 года в США повергли мир в шок. В острейшей борьбе застройщик-миллиардер, предприниматель и бывшая звезда телевизионных реалити-шоу Дональд Трамп одолел юриста Хиллари Клинтон, в прошлом госсекретаря, сенатора и первую леди страны, которой предсказывали победу практически все опросы общественного мнения. Предвыборная гонка привела и без того значительную поляризацию американского общества на порог открытого противостояния. Данные проводившихся в день выборов экзитполов показали колоссальные расхождения в вопросах, в частности, внешней и иммиграционной политики, существующие между группами населения, различающимися между собой по классовым, расовым, гендерным, возрастным и религиозным признакам, а также по уровню дохода и образованности. По данным исследовательского центра Pew Research, 50 % демократов и точно такое же число республиканцев говорили, что буквально «боятся» членов другой партии. Миллионы одних американцев не допускали и мысли о президентстве Трампа, а миллионы других приводила в ужас идея, что их президентом может стать Клинтон. На предвыборных митингах сторонники Трампа то и дело скандировали «За решетку ее!»; приверженцы Клинтон клялись, что в случае избрания Трампа эмигрируют. В итоге оба кандидата породили беспрецедентный уровень взаимной неприязни между различными группами населения страны, вдребезги разбивший иллюзию пятидесяти «соединенных» штатов.

Почему американцы настолько разобщены? Уже несколько десятилетий политологи, обозреватели и академическая наука пытаются понять, что именно раскалывает Америку. Еще в 1992 году рупор консервативной части общества Пат Бьюкенен в ходе своей президентской кампании уподобил неизлечимую разобщенность Америки «войне культур» между консерваторами и прогрессистами. Другие называли целый ряд возможных коренных американских разногласий: городские против сельских, красные против синих, верующие против неверующих, универсалисты против мультикультуралистов, популисты против элит и далее в том же духе. Все эти ценные наблюдения и частичные объяснения тем не менее не дают полной картины происходящего и не говорят о том, почему эти разногласия существуют вообще.

В основе многих из этих противоречий лежит дилемма «жесткость – свобода». Этот простой подход позволяет охватить американские культурные различия во всей их невероятной сложности и глубине. Более того, он указывает на их истоки – исходные условия образования и экологию каждого из пятидесяти штатов, сохраняющиеся и по сей день. Жесткостью и относительной свободой можно также объяснить целый слой различий между американскими штатами, которые казались ранее не связанными между собой. Рубеж «жесткость – свобода» объясняет, в частности:

● почему в Нью-Гэмпшире и Коннектикуте больше пьют и глубже залезают в долги, чем в Индиане и Теннесси, а уровень дискриминации в двух последних штатах значительно выше;

● почему в Орегоне и Вермонте выше не только уровень креативности, но и число разводов и мобильность, тогда как в Кентукки и Северной Дакоте картина прямо противоположная;

● почему в Колорадо и Нью-Йорке люди очень откровенны, но не очень совестливы, а в Канзасе и Алабаме характер людей устроен наоборот;

● почему антииммигрантские настроения в Аризоне сильнее, чем в Нью-Йорке, даже несмотря на то, что в обоих штатах живет примерно одинаковое число нелегальных иммигрантов;

● почему ошарашивающий итог президентских выборов 2016 года в большей степени связан с культурными факторами, а не с личными чарами.

География другого рода

Как нация иммигрантов, Соединенные Штаты были изначально предрасположены к тому, чтобы стать страной с относительно свободными порядками. Америка действительно была самым настоящим плавильным котлом, где смешивались самые разнообразные культуры иммигрантов, единых лишь в своей тяге к приключениям, независимости характера и жажде свободы. Страна, отделенная от других континентов двумя океанами, наделена богатыми природными ресурсами и на протяжении своей истории почти не подвергалась угрозе вооруженного вторжения извне. Таким образом, Соединенные Штаты могли в принципе позволить себе роскошь диспозитивных законов и нестрогих наказаний.

Тем не менее на фоне этой общей снисходительности факторы жесткости то и дело давали о себе знать на протяжении всей американской истории. Чтобы дать количественную оценку уровням жесткости и свободы всех пятидесяти штатов, мы с Джессом Харрингтоном прошерстили материалы научных исследований и архивы Смитсоновского института, чтобы получить данные по каждому штату с начала XIX века, касающиеся, в частности, мер наказания, государственных запретов, культурных обычаев и экологических и исторических событий. Картина, которую мы получили (и описали в публикации в «Трудах Национальной академии наук»), оказалась весьма красноречивой.

Возьмем, к примеру, различия в суровости наказаний между штатами. По сравнению с Аляской и Мэном в Индиане и Техасе намного чаще применяют телесные наказания к школьникам, казнят значительно большее число преступников и намного суровее карают за хранение марихуаны. Только в 2011 году в техасских школах были выпороты розгами или отшлепаны более 28 тысяч учеников. При этом в некоторых государственных школах Индианы ученики под страхом отстранения от занятий обязаны соблюдать строгий дресс-код – никаких футболок, джинсов или незаправленных рубашек.

По этому пути «нормотворчества» идут и другие штаты: с 1998 года в Алабаме существует уголовная ответственность за секс-игрушки, в 1963 году в Оклахоме запретили татуировки (и вновь разрешили лишь в 2006-м), а прилюдно выругавшись в Миссисипи, можно получить стодолларовый штраф. В Кентукки и Юте больше ограничений на брак и гораздо больше локальных запретов на торговлю спиртным, чем в Калифорнии и на Гавайях. По образу и подобию стран с очень незначительным этнокультурным многообразием ведут себя и некоторые из пятидесяти штатов. Еще с середины XIX века в таких штатах, как Монтана, Северная Дакота и Западная Вирджиния, живет намного меньше иностранцев по сравнению, например, с Невадой, Нью-Джерси и Калифорнией.

Эти различия – не обособленные тренды. Результаты наших исследований показывают, что все эти показатели взаимоувязаны. В штатах, где у детей больше шансов подвергнуться физическому наказанию в школе, – чаще применяется смертная казнь, больше ограничений на спиртное, суровее взгляды на брак, меньше иностранцев и т. д. Это более строгие штаты – штаты-законодатели. В то же время в штатах с более мягкими мерами наказания меньше ограничивают торговлю спиртным и снисходительнее относятся к браку, а иностранцев в них больше. В них больше послаблений, это более свободные штаты-правонарушители.

Карта Соединенных Штатов в координатах «жесткость – свобода» показана на рис. 5.1. К наиболее жестким штатам страны относятся, в частности, Миссисипи, Алабама, Арканзас, Оклахома, Теннесси и Техас. На другом краю спектра располагаются Калифорния, Орегон, Вашингтон, Невада, Мэн и Массачусетс. Где-то посередине находятся Делавэр, Айова, Айдахо, Небраска, Флорида и Миннесота. Из этой расстановки вытекает региональная закономерность: Юг – самый жесткий, Запад и Северо-Восток – самые свободные, а Средний Запад – посредине. Оценки каждого штата по шкале «жесткость – свобода» приведены в табл. 5.1.

Как и в случае с миром в целом, взгляд с позиций дилеммы «жесткость – свобода» представляет собой новый подход к пониманию культуры, сложившейся в пределах Соединенных Штатов. Уровни жесткости и относительной свободы штатов не совпадают с преобладанием в них коллективизма (акцента на семейные узы) или индивидуализма (акцента на самодостаточность). На деле все штаты распределяются по четырем квадрантам: коллективизм и жесткость (например, Техас), коллективизм и относительная свобода (Гавайи), индивидуализм и относительная свобода (Вермонт) и индивидуализм и жесткость (Канзас). Схожим образом налицо связь между жесткостью и консерватизмом, с одной стороны, и мягкостью и либерализмом – с другой, хоть это разные понятия. Консерватизм указывает на приверженность человека традиционным ценностям и часто проявляется в виде сопротивления переменам, тогда как жесткость характеризует состояние культуры и указывает на строгость социальных норм среды. Несмотря на то что в жестких штатах или странах больше консерваторов, а в более свободных больше либералов, и там и там более чем достаточно и одних, и других.

Кстати, мы настолько привыкли называть штаты США «красными» или «синими», что забываем, насколько поверхностным является такой ярлык по отношению к особенностям конкретного штата. Возьмем три штата, проголосовавшие на президентских выборах 2016 года за Хиллари Клинтон, – Гавайи, Иллинойс и Вирджинию. Гавайи – более свободный, Иллинойс в целом уравновешенный, а Вирджиния – жесткий штат. Ниже мы убедимся, насколько велики культурные различия между этими союзниками по выборам. Объединить их в группу по признаку партийных симпатий значило бы сильно исказить их внутренние свойства. Изобразив карту Америки в оттенках жесткости и свободы, а не в партийных цветах (красном республиканском и синем демократическом), мы начинаем замечать скрытую логику их различий и особенностей.

Вежливо и чинно

Родом я из Нью-Йорка, но вот уже двадцать лет живу в столице государства – Вашингтоне. Приехав в родной Нью-Йорк, я без проблем встраиваюсь в местную жизнь с ее бешеным темпом, прилюдными демонстрациями ненависти и любви и привычкой перебегать на красный даже за руку с детьми. Однако подобный настрой может сослужить мне плохую службу, когда я оказываюсь в других штатах. Если в Канзасе я стану переходить улицу, не дождавшись зеленого, то наверняка услышу вслед неодобрительный ропот. Поехав с детьми кататься на лыжах в чистенький Парк-Сити в штате Юта, я могу не опасаться услышать чей-то мат или истерику, а если я захочу выпить бокал вина в ресторане, то, согласно законам штата, буду обязана заказать себе и еду. Я прихожу в полное изумление от любезности и приветливости, с которыми встречаюсь на Юге, и мне стоит больших трудов удерживаться от привычного нью-йоркского «Чего?». Иногда кажется, что в некоторых штатах живут выходцы с Марса, а в других – с Венеры.

Я часто исходила из того, что в разных штатах и люди разные, но так ли это на самом деле? Оказалось, что это не просто мое интуитивное представление: проанализировав данные более чем полумиллиона человек, я установила, что личные качества, присущие людям из жестких и более свободных стран, заметны и у жителей жестких и более свободных штатов. Людям из жестких штатов более свойственна черта, которую психологи называют «сознательность», то есть дисциплинированность, соблюдение правил и стремление к порядку. Эти люди говорят о своей организованности, старательности и надежности и соглашаются с утверждениями вроде «Я считаю себя работником, на которого можно полагаться», «Я составляю планы и выполняю их» или «Я грамотно выполняю свою работу». В отличие от них люди из более свободных штатов описывают себя не такими сознательными. Они сообщают, что скорее безалаберны и не очень надежны (вполне себе откровенная самокритика!), и в большей степени готовы соглашаться с тем, что бывают «несколько небрежны», «неорганизованны» и «легко отвлекаются от дела». И это действительно так: как видно из рис. 5.2, люди в таких штатах, как Северная Каролина, Джорджия, Юта и Канзас, в целом более предусмотрительны, тщательны и дисциплинированны по сравнению с жителями более свободных Аляски, Мэна, Гавайев и Род-Айленда.

Помимо более заметной в жестких штатах личной дисциплины, на поверку оказывается, что в них выше уровень общественного устройства. На Юге, где расположились наиболее жесткие из штатов, преобладают строгий этикет, правила гостеприимства, церемонность и, самое главное, уважительность. Детей учат отвечать взрослым «Да, мэм» и «Да, сэр» и не перебивать. Согласно «Энциклопедии культуры Южных штатов» (да, таковая существует, и в ней более двадцати томов!), приметы Юга предостерегают детей от напастей, которые можно навлечь на себя, забыв о хороших манерах. Например, считается, что молодой человек, съевший за общим столом последний кусок, никогда не женится, а детей, которые поют во время еды, ждет беда. Приличное поведение – обязанность по умолчанию и для детей, и для взрослых. Сквернословие не одобряется. При входе в здание, подаче блюд и напитков, посадке в лифт и высадке из него действует безоговорочное «сначала дамы». Если выглядеть чересчур самодовольно, среднестатистический южанин решит, что вы «возомнили о себе». Одеваться прилично тоже обязательно. Даже на футболе нередко можно видеть южных дам в жемчугах и нарядных платьях и джентльменов в блейзерах и чиносах.

Южанин может счесть невежливость личным оскорблением, требующим самого сурового наказания. Кстати говоря, психолог из Иллинойского университета Дов Коэн доказал, что оскорбления в буквальном смысле берут южан за живое, использовав для этого гормональные показатели. В его опытах ассистентам поручалось оскорблять мужчин-северян и мужчин-южан в лабораторных условиях (обзывая их почем зря, например «ты, мудачина»). Южане реагировали более резким скачком уровня гормонов – кортизола, указывающего на стресс, и тестостерона, вызывающего агрессию в ответ на угрозу. Так что нет ничего удивительного в том, что на Юге народ старается в принципе избегать такого рода грубостей.

Как уроженка Нью-Йорка, я на собственном печальном опыте убедилась, что грубить окружающим на строгом Юге – дело рискованное. Мы с моим тогдашним бойфрендом, а ныне мужем ехали по федеральной трассе 95 в Южной Каролине. Какая-то машина с местными номерами сначала перестроилась, а потом резко сбавила скорость прямо перед нашим носом. Мой Тодд дал по тормозам и обошел ее слева, попутно показав водителю средний палец. Погоня за нами продолжалась несколько километров, пока Тодд не заметил на противоположной стороне трассы пятачок для отдыха и не пересек разделительную полосу, чтобы уйти от преследования. К нашему ужасу, обиженный водитель сделал то же самое. На пятачке он подъехал поближе, вышел из машины, наорал на нас и потребовал извинений. Вняв моим мольбам, Тодд в конце концов уступил, и, с облегчением выдохнув, мы покинули место происшествия.

Как мог один какой-то жест привести к такой опасной ситуации? С точки зрения таких, как я, ньюйоркцев, показывать средний палец, может, и грубо (ну ладно, ладно, действительно грубо), но это происходит сплошь и рядом. На самом деле, как отмечал журнал Village Voice, ньюйоркцы известны своим «эпатирующим настроем показывать средний палец всем подряд». Бытовая невоспитанность тоже в порядке вещей. У себя в Нью-Йорке мы и бровью не поведем, если кто-то пролезет без очереди, толкнет прохожего и не извинится или начнет орать на всю улицу. Ньюйоркцы говорят так громко, что в большинстве поездов северо-восточного направления железнодорожной компании Amtrak сейчас есть вагоны, в которых вообще запрещено разговаривать. Однако с применением этого правила есть проблемы. «Хамство нарушителей тишины в этих вагонах со всеми их звонящими сотовыми и пищащими музыкальными девайсами просто поражает», – пишет в New York Times постоянный пассажир Алан Либерман. Нахальство ньюйоркцев усугубляется тем, что невежливость заразительна. Психолог Тревор Фолк и его коллеги из Университета Флориды доказали, что если вам грубят или вы просто видите невоспитанность других, то, скорее всего, и сами будете вести себя невежливо.

Наверное, невоспитанность в Нью-Йорке обычное дело, но мы такие не одни. Интернет-сайт TheTopTens провел опрос нескольких тысяч своих посетителей на тему самых невежливых штатов США. Результаты оказались весьма показательны: без каких-либо исключений самыми грубыми были более свободные штаты, а не жесткие. На первом месте из «самых невежливых» был Нью-Йорк, за которым следовали Массачусетс и Нью-Джерси. Наименее невежливыми оказались такие жесткие штаты, как Северная Каролина, Арканзас и Вайоминг.

Дисциплинированность людей из жестких штатов выражается отнюдь не только в их более уважительной манере поведения. Так же, как и жители более жестких стран, жители жестких штатов намного успешнее управляют своими поступками. Так, проанализированные мной данные агентства кредитных историй TransUnion говорят о том, что жители более свободных штатов больше обременены долгами, чем жители жестких, причем по всем категориям проблемных задолженностей – будь то автокредиты, образовательные кредиты, кредитные карты или счета за медицинские и коммунальные услуги. По сравнению с более свободными Род-Айлендом, Колорадо и Нью-Гэмпширом в более жестких Западной Вирджинии, Миссисипи и Юте значительно меньше запойных пьяниц и наркоманов (без учета употребляющих опиоиды). При этом в более свободных штатах весьма снисходительно относятся к алкоголю и психоактивным веществам. Сегодня рекреационное использование марихуаны официально разрешено в девяти штатах: Аляске, Калифорнии, Колорадо, Мэне, Массачусетсе, Орегоне, Вашингтоне, Вермонте и Неваде. Все эти штаты относятся к числу более свободных. Калифорния заслужила прозвище «американской житницы дури»: предприимчивые фермеры засевают каннабисом целые поля своих хозяйств. А в штатах Вашингтон, Колорадо и Айдахо даже пришлось заменить знаки обозначения километров «420» на «419.99», поскольку первые постоянно воровали в ознаменование Национального дня травки (20 апреля)!

Районный патруль

На национальном уровне соблюдение социальных норм обеспечивается строгим контролем: соседей ли по району, полиции или даже служителей Господних, и все это вместе взятое заставляет людей чувствовать ответственность за свои поступки.

Так же происходит и на уровне штата. По сравнению с более свободными Калифорнией, Нью-Джерси и Невадой в Миссисипи, Южной Дакоте и Алабаме сельского населения больше, а мобильность жителей ниже. Сочетание большого числа сельских поселений с низкой мобильностью дает интересный культурный эффект: будьте уверены, что соседи и знакомые прекрасно осведомлены обо всех ваших делах и, возможно, имеют твердое мнение на сей счет. В таких небольших, сплоченных местных общинах соседское око не дремлет. Как пишет журнал Southern Living, в небольших городках люди обычно знают, кто из подростков пошел на свидание и с кем, кто из соседей сделал крупную покупку и даже кого нанял в новые помощники местный автослесарь. Оказывается, у фабрики слухов есть важная социальная функция. Тысячелетиями она содействовала познаванию культуры: как пишет психолог Эрик Фостер, на слухах мы учимся, «как себя вести – что можно делать, а чего нельзя». Кроме того, слухи служат неформальным механизмом контроля. В городках, где дурная молва распространяется мгновенно, боязнь ославиться может удерживать от плохих поступков и помогать взаимодействию с окружающими.

Соседские пересуды не единственная сила, надзирающая за порядком в сообществах более строгой культуры. Мы установили, что в жестких штатах обычно больше полицейских и сотрудников правоохранительных органов, а граждане в целом согласны, что полиция должна применять строгие меры поддержания общественного порядка, в том числе и силовые. Кроме того, в жестких штатах выше процент местных жителей, приговариваемых к тюремному заключению. Напротив, в преимущественно городских местностях с высокой мобильностью населения, что характерно для более свободных штатов, можно ежедневно встречать тысячи людей по дороге на работу и обратно, оставаясь относительно неизвестным и без особого внимания к себе со стороны соседей. В более свободных штатах выше и другие показатели социальных болезней, таких как разводы, неполные семьи и даже бездомность.

Помимо контролирующих поведение членов общины полиции и соседей есть еще и высшие силы, которые, бесспорно, играют в жестких штатах огромную роль. Среди жителей жестких штатов заметно больше верующих – например, в Канзасе это 80 % населения. В принадлежащих к числу наиболее религиозных штатов Миссисипи и Южной Каролине христианство исповедуют 83 и 78 % взрослого населения соответственно. На Юге повсеместно распространены «мегацеркви» с двумя тысячами и более прихожан (на первом месте – церковь Лэйквуд в Хьюстоне, куда еженедельно приходят молиться более 50 тысяч человек) и нередки случаи проникновения христианского учения в государственные школы. В Техасе ученики могут записаться на факультативный курс, где преподается непосредственно библейская мораль. А для государственных школ Южной Каролины с 1995 года обязательна ежеутренняя минута тишины, когда дети должны молиться.

Похожим образом обстоят дела и в Юте, где 60 % населения составляют мормоны, придерживающиеся строгих правил в повседневной жизни. Чай и кофе не допускаются ни в коем случае. Под запретом добрачный секс, равно как и порнография, мастурбация и гомосексуализм. Воскресенье – день отдохновения, который полагается посвящать молитве; не разрешается работать, ходить по магазинам, заниматься спортом или любыми другими вещами, потворствующими земным соблазнам. Епископы лично беседуют с каждым взрослым мормоном, чтобы убедиться, что он соблюдает предписанный уклад и достоин войти в храм. Местные Комитеты укрепления веры членов общины (КУВЧО) играют роль своего рода разведслужбы – следят за каждым мормоном, чтобы выявлять потенциальных критиков церкви или ее руководства. Если факт публичной критики налицо, КУВЧО уведомляет об этом духовника диссидента, который может объявить его еретиком и отлучить от церкви.

Следствием всего этого являются своеобразные нравственные убеждения жителей жестких штатов, поддерживающие культуру соблюдения норм. В своей новаторской работе «Праведный разум» социальный психолог Джонатан Хайдт выделил пять базовых моральных установок: это забота об окружающих, справедливость, внутригрупповая лояльность, власть и нравственная неиспорченность. Различия в этих моральных установках определяются в первую очередь культурой. В жестких штатах больше полагаются на власть и испытывают большую лояльность к «своим», чем в свободных. Кроме того, в них больше стремятся вести достойный и праведный образ жизни – другими словами, к нравственной чистоте. Чистота означает отношение к своему телу как к храму пристойности, в котором нет места, скажем, употреблению наркотиков или добрачному сексу (который, что забавно, остается под запретом в Джорджии, хотя бы даже чисто формальным). Напротив, в ультралиберальном Сан-Франциско на бамперах автомобилей встречаются наклейки, гласящие: «Твое тело – храм, а мое – развлекательный комплекс». В жестких штатах люди говорят о своем черно-белом восприятии правильного и неправильного, тогда как в более свободных видят мир скорее в оттенках серого.

Средоточия инноваций и толерантности

Невзирая на относительный беспорядок и проблемы с самоконтролем, у более свободных штатов (как и у более свободных стран) целый ряд преимуществ: открытость, креативность и гибкость. Изучив данные анкетирования более полумиллиона американских граждан, мы установили, что в более свободных штатах люди более склонны считать себя самобытными, любознательными, глубоко мыслящими и одаренными воображением – то есть всеми признаками личностного фактора «открытость» (рис. 5.3).

Поэтому неудивительно, что более свободные штаты являются очагами инноваций. Начнем с того, что в них на душу населения приходится значительно больше патентов на новые изобретения (рис. 5.4). Первый лазер построили в Калифорнии, первый портативный факс и микроволновку изобрели в Массачусетсе, первое электронное письмо отправили из Нью-Йорка, а стиральную машину впервые запатентовали в Нью-Гэмпшире. Все это более свободные штаты. В них придумали даже любимую многими игру во фрисби – идея кидаться друг в друга формами для выпечки пирогов коннектикутской компании Frisbie Pie родилась у студентов Йельского университета в 1871 году.

В более свободных штатах обнаруживается также и большее количество представителей творческих профессий на душу населения: артистов, художников, писателей и иллюстраторов. К тому же в них сильнее тяга к художественным впечатлениям – люди гораздо чаще посещают культурные мероприятия, читают больше художественной литературы и смотрят телепрограммы, посвященные искусству. Под влиянием творчества других люди наверняка становятся еще более открытыми и любознательными.

Кстати говоря, а в каких штатах живется веселее всего? Этим вопросом задались аналитики данных из онлайн-сервиса WalletHub, предлагающего помощь в ведении личных финансов. Они ранжировали все пятьдесят штатов по количеству мест проведения досуга (в частности, парков, торговых центров, кинотеатров, пляжей и национальных парков) и развлечений (баров, музыкальных фестивалей, казино и т. п.). Оказывается, выражение «Дай себе волю и веселись вовсю!» имеет научное обоснование. Самые веселые штаты относятся к числу самых свободных: это Невада, Колорадо, Нью-Йорк и Орегон. А самые невеселые – в высшей степени жесткие Миссисипи, Западная Вирджиния, Алабама, Кентукки и Арканзас. Здесь снова срабатывает дилемма «жесткость – свобода». В более свободных штатах меньше порядка и вежливости и налицо огромный список проблем в связи с недисциплинированностью, но зато живется в них веселее; в жестких же, возможно, и нет такого разнообразия развлечений, но больше порядка, учтивости и дисциплины.

Более свободные штаты не только веселее, они еще и более толерантны. В нравственных нормах более свободных штатов делается особый акцент на непричинении вреда другим людям, вне зависимости от их расы, языка, религии или убеждений. Интернет-сайт Daily Beast вывел оценку уровня толерантности для каждого из пятидесяти штатов, основанную на целом ряде показателей в диапазоне от количества преступлений на почве ненависти до веротерпимости. Полученные оценки во многом соответствуют нашему рейтингу «жесткие – свободные». Опираясь на данные анкетирования более двух тысяч американцев в тридцати восьми штатах, мы установили также, что в более свободных штатах люди больше склонны высказываться в пользу смешанных браков с представителями любых национальных меньшинств и более позитивно относятся к гомосексуалам.

Поскольку эти выводы следовали из опросов, где людям предлагалось прямо высказать свое мнение, вполне возможно, что некоторые из респондентов утаивали свои явные предубеждения. Однако мы получили аналогичные результаты, оценивая скрытую предвзятость психометрическим методом имплицитных ассоциативных тестов (ИАТ), где скрывать свои истинные мысли и чувства значительно труднее. ИАТ определяет наличие у человека неявных предубеждений людей на основе его реакций на разнообразные раздражители. Так, участникам тестирования предлагается молниеносно относить образы к «хорошим» или «плохим», а сами образы могут представлять собой различные слова (например, «радость» или «ужас») или картинки (например, «гомосексуалы» с однополой парой под ручку или «натуралы» с разнополой парой под ручку). Быстрое отнесение к категории «плохих» стигматизированных образов говорит о наличии скрытой предубежденности или сильных негативных ассоциаций в связи с определенной группой лиц. Мы проанализировали более трех миллионов случаев скрытой предубежденности американцев по отношению к чернокожим соотечественникам, престарелым, гомосексуалам и инвалидам и обнаружили, что уровень скрываемого негатива людей из более свободных штатов значительно ниже, чем у людей из жестких.

Это явное и неявное отношение к отличиям трансформируется в более высокий уровень равноправия в свободных штатах, который выражается, в числе прочего, в более высокой доле компаний, принадлежащих женщинам и представителям меньшинств, большей представленности меньшинств и женщин на госслужбе и большей юридической защищенности традиционно стигматизированных групп. Очевидным выводом из этого является то, что людям, в той или иной степени выпадающим из традиционной системы, лучше жить в более свободном штате. Например, в таких штатах значительно лучше организована помощь психически больным, что выражается в доступности лечения, специализированных программ обучения, рабочих мест и качестве страхового покрытия и его стоимости. В жестких штатах, напротив, дискриминация проявляется сильнее во всех отношениях. Комиссия по равным возможностям трудоустройства регистрирует значительно большее число случаев дискриминации в расчете на душу населения в жестких штатах, чем в свободных (рис. 5.5). Только в 2017 году в Массачусетсе было выявлено 470 случаев дискриминации (0,07 на душу населения), а в Миссури – 2144 (0,35 на душу населения), хотя эти штаты очень похожи по численности и демографии.

Так же, как и более свободные страны, более свободные штаты гостеприимнее к иммигрантам. В относительно жесткой Аризоне человек без документов на право проживания не сможет получить права или обучаться вождению по тарифам, предусмотренным для лиц, имеющих законные основания жить в штате. В то же время в соседней Калифорнии – более свободном штате, где живет огромное количество иммигрантов из Мексики, – эти блага доступны любому иммигранту, а губернатор штата Джерри Браун заявил, что радушный прием ожидает всех приезжих, вне зависимости от их правового статуса. Такое различие официальных позиций отражает расхождение в отношениях к чужакам. И действительно, опрошенные жители жестких штатов чаще говорили, что их штат – неподходящее место для иммигрантов. Такой негатив по отношению к чужакам переходит в более высокий уровень поддержки, которым в жестких штатах пользуются инициативы вроде «Покупай американское!» или меры по ограничению импорта.

Еще одним преимуществом более свободных штатов является гибкость. Северо-восточные штаты исторически были своего рода рассадником прогрессивных и нетрадиционных движений в диапазоне от трансценденталистов до унитарианцев и суфражисток. Как пишет известный историк Колин Вудард, нью-йоркский район Гринвич-Виллидж служил «центром притяжения для культурных революционеров любого пошиба: философов-анархистов, вольных поэтов, художников-кубистов, феминисток, геев, фрейдистов, сильно пьющих писателей, сексуально распущенных драматургов и музыкантов-оригиналов». На западе страны застрельщиком социальных перемен всегда выступала Калифорния. Наряду с Нью-Йорком и соседними штатами каждого из двух побережий страны этот самый многонаселенный штат Америки стоял у истоков культурной революции 1960-х и движения за права сексуальных меньшинств. Напротив, жесткие штаты нередко идут против общественных движений. В конце 1970-х жители жестких штатов составляли три четверти от общего числа противников поправки о равных правах, запрещающей дискриминацию по гендерному признаку.

Фактор отцов-основателей

Откуда берут свое начало наши различия? Наверное, это не бросается в глаза, но первый толчок многовековому процессу развития различий в жесткости и свободе между штатами дали культурные особенности тех, кто первыми обосновывался в разных частях Нового Света.

Давайте совершим путешествие во времени к началу XVIII века, когда в Америку стали прибывать первые волны эмигрантов из Северной Ирландии и равнинных частей Шотландии. Сначала они обосновывались в районе нынешней Пенсильвании, а затем продвигались к югу, заселяя территории сегодняшних Западной Вирджинии, обеих Каролин, Джорджии, Теннесси, Оклахомы и Техаса. В этих местах первые поселенцы распаковывали свой культурный багаж, состоявший из социальных норм и ценностей родных мест. Эти потомки кельтских скотоводов отличались строгими поведенческими нормами, в которых особое значение придавалось отваге, достоинству и подозрительному отношению к чужакам – набору качеств, которые психологи называют «культурой чести».

Эти культурные особенности оказались очень полезными первопроходцам Юга в сложной обстановке с постоянной угрозой угона скота в результате вооруженного налета соседей. Сочетание опасностей и дефицита правопорядка заставляло поселенцев вырабатывать жесткие социальные нормы, обеспечивающие сотрудничество и препятствующие воровству. Первостепенное значение имели способствующие групповой сплоченности правила щедрости и почтительности. Эти основы «южного гостеприимства» сохраняются и в XXI веке.

Тем не менее, невзирая на все свое великодушие и готовность помочь, эти первые поселенцы были весьма скоры на жестокую расправу с обидчиками. Подобные демонстрации доблести помогали поддерживать репутацию силы, готовой дать отпор и в будущем. Спровоцировать взрыв насилия могли даже насмешки – на Юге они, особенно публичные, рассматривались как серьезное нарушение общественных норм. Родителями седьмого президента США Эндрю Джексона, родившегося в 1767 году в Каролине, были выходцы из Ирландии и Шотландии. Известно, что мать наставляла его «всегда быть мужчиной», ибо «в законе нет способа удовлетворить оскорбленные чувства настоящего мужчины». Проникнувшись этим советом, Джексон принял участие в более чем сотне засвидетельствованных конфликтов, включая многочисленные дуэли, на одной из которых он убил соперника. Репутация сильного, уважаемого и готового карать за нарушение правил человека прежде всего помогала поддерживать порядок на хаотичном и не признающем законы животноводческом Юге.

Со временем эта культура чести распространилась на Глубокий Юг – территорию нынешних Луизианы, Миссисипи, Алабамы и Джорджии, и к концу XVIII века выходцы из Шотландии и Ирландии составляли большинство населения многих южных штатов. Сегодня эти штаты принадлежат к числу наиболее жестких, и именно там по-прежнему живет культура чести.

Жесткости региона способствовали деспотические методы, на которых строилась экономика рабского труда. Основы иерархического общественного устройства американского Юга заложили переселенцы из колониального Барбадоса еще в 70-х годах XVII века. Для контроля над рабами, превышавшими численностью своих хозяев, были введены строгие правила. Первая попытка к бегству каралась наказанием плетьми, а наказания за последующие ужесточались с каждым разом: отрезание уха, кастрация, перерезание ахиллесова сухожилия или смертная казнь. Пособничество беглецам наказывалось в лучших случаях штрафами, а в худших – плетьми или смертью.

Разительный контраст этому являли собой нравы колонистов северных и западных регионов Соединенных Штатов. С самого начала первые поселенцы этих регионов отличались религиозной терпимостью и стремлением к мирному сосуществованию различных культур, что, как известно, подталкивает к большей свободе внутри сообществ. Ближе к началу XVII века, за несколько десятилетий до появления на Глубоком Юге страны переселенцев с Барбадоса, голландцы сделали Нью-Йорк одним из центров международной торговли, что помогло последующему притоку иммигрантов из Польши, Финляндии, Швеции, Ирландии и Португалии. В Нью-Йорк и его окрестности стекались люди многих вероисповеданий, в том числе католики, англикане, пуритане, квакеры и иудеи.

Севернее, в Новой Англии, английские протестанты – раскольники, известные также как пуритане, основали Колонию Массачусетского залива. Здесь царили весьма суровые порядки, и колонисты относились к другим религиозным группам в высшей степени нетерпимо. Однако на протяжении XVII-XVIII веков безраздельное господство пуританизма постепенно отступало под напором резкого роста влиятельности других направлений протестантизма – баптистов, методистов, унитаристов, квакеров и прочих. К середине XVIII века в Массачусетсе и Новой Англии сложились новые нормы терпимости с населением, отвергающим иерархическое и деспотическое общественное устройство, укоренившееся на Юге. Очень скоро Массачусетс обрел славу «колыбели гражданских свобод» и прибежища религиозного многообразия.

Позже, в XIX веке, эту либеральную ментальность дополнительно усилил рост индустриализации, которая сделала Север еще более урбанизированным и многообразным. В 70-х годах XIX века Массачусетс (ныне шестой по степени либеральности нравов в стране) стал первым штатом, где городское население превысило по численности сельское. Обитатели больших городов знали друг друга меньше, чем жители сельских поселений, и по этой причине чувствовали себя не настолько подконтрольными и в большой степени незаметными. В то же время Юг оставался преимущественно аграрным регионом, характерными чертами которого были общинность и строгие порядки. Как пишет в книге «Честь южан: поведенческая этика Старого Юга» историк Бертрам Уайетт-Браун, помимо сельского хозяйства единственными общественно приемлемыми профессиональными сферами на Юге считались медицина, юриспруденция, армейская служба и церковь.

Находящаяся на западе страны Калифорния с середины XVIII века была местом, где смешивались культуры индейцев, мексиканцев, русских и европейцев. Начавшаяся в 1848 году золотая лихорадка привела в штат более 300 тысяч охотников за удачей со всего света, пополнив и без того разномастный состав местных поселенцев выходцами из Чили, Австралии, Ирландии, Италии и Китая. Калифорния была в некотором роде предшественницей «страны-стартапа» Израиля – штат манил рисковых людей, готовых встречать опасности на пути к лучшему будущему на Западном побережье. «Здесь можно увидеть людей любой национальности в самых разнообразных одеждах, говорящих на пятидесяти различных языках, и при этом вполне дружелюбно сосуществующих и общающихся между собой» – так описывал канадский коммерсант Уильям Перкинс город золотоискателей Сонору в 1849 году. Разумеется, и в истории Калифорнии есть мрачные страницы расизма и запретов, последствия которых не полностью изжиты и по сей день. Но посеянные на самых ранних порах семена свободной культуры дали всходы, и Калифорния превратилась в один из самых толерантных штатов страны.

Разительный контраст представляют собой более жесткие штаты, где, как свидетельствуют данные переписей населения, еще с середины XIX века недостает этнокультурного многообразия. Анализ информационных массивов, проведенный статистиком из Пенсильванского университета Рэнди Олсоном, показал, что сегодня наименьшее многообразие действительно наблюдается в некоторых местностях самых жестких штатов страны. Даже сейчас в Америке есть административные округа с практически стопроцентно белым населением, в том числе Таккер в Западной Вирджинии, Робертсон в Кентукки и Хукер в Небраске. Результаты нашего анализа говорят о том, что в жестких штатах меньше многообразия, в первую очередь этнического.

Разумеется, и в жестких штатах существуют более свободные общины, и наоборот, а теория жесткости и свободы позволяет предсказать, где они могут складываться. Сообщества людей, традиционно отличавшиеся многообразием, обычно демонстрируют свободу нравов и в наши дни. В жестком штате Луизиана находится Новый Орлеан – этот исторически мультикультурный и космополитичный портовый город является одним из самых вольных в стране, что подтвердит любой человек, побывавший на карнавале Марди Гра или знакомый с местной джазовой сценой. Еще со времен первых французов, обосновавшихся здесь в 1718 году, в Новом Орлеане уживается целый ряд культур: французская, индейская, испанская, каджунская, креольская, южная и карибская, – и сегодня в нем позволяется намного больше, чем в любом другом городе американского Юга. В 2015 году мэр Нового Орлеана Митч Ландрю объявил: «Новый Орлеан – гостеприимный благосклонный город, который извлекает пользу из своего многообразия и радушно принимает людей из всех слоев общества». Аналогичным образом и в более свободных штатах есть жесткие общины, где зачастую почти не наблюдается многообразия. Так, почти 80 % населения разместившегося в самом центре либерального штата города Колорадо-Спрингс составляют белые, а в округе Вайоминг не менее либерального штата Нью-Йорк белые составляют 92 % населения.

Суровые условия – жесткие нормы

Истоки жестких и мягких норм восходят к нормам и ценностям первых колонистов, но дело не только в этом. Важную роль играли также природные условия, с которыми сталкивались поселенцы, оказавшись в этой стране.

Как мы уже знаем, сообщества людей, проживающих на определенной территории, часто мобилизуются, чтобы организованно противостоять существующим в данной местности угрозам, и с этой целью вводят жесткие нормы. Такими угрозами могут быть нестабильность в обеспечении материальными ресурсами, болезни и эпидемии или нападения внешних врагов. Чем сильнее угроза, тем строже нормы, существующие в сообществе. И наоборот, когда группам людей не приходится беспокоиться по поводу пищи, воды, болезней или вражеских набегов, они не нуждаются в большом количестве организационных норм и эволюционируют в направлении более свободных обществ.

Этот принцип, очевидно, применим и к целым нациям, и к отдельно взятым штатам. Силы природы сыграли одну из ключевых ролей в формировании различия «жесткость – свобода» между штатами США, а в наши дни стихия время от времени накладывает негативный отпечаток на жизнь целых регионов.

Например, для многих штатов с высокой жесткостью культуры изначально были характерны трудные природные условия. В XIX веке обе Дакоты, Небраска, Канзас, Оклахома и некоторые регионы западной части страны были неприветливыми засушливыми территориями, где за год выпадало не более 500 миллиметров осадков. Как отмечает Колин Вудард, в этих штатах «было мало мест, где урожай мог выжить без развитой системы искусственного орошения. Высота над уровнем моря была слишком велика (даже равнины и горные долины находились над вершинами Аппалачских гор), и многие привычные культуры здесь вообще не приживались».

Югу также более чем доставалось от рук природы-матушки. Страшные пожары, бушевавшие в Южной Каролине в конце XIX века, уничтожили почти три миллиона акров лесных угодий. В 1900 году в Галвестоне, штат Техас, свирепый ураган унес жизни примерно восьми тысяч человек, а в период между 1949 и 1951 годом снижение уровня осадков на 40 % вызвало в этом штате одну из сильнейших засух в истории США. В соседней Оклахоме постоянные засухи, начавшиеся в 1910-х годах, привели к образованию знаменитого региона «Пыльного котла» 30-х годов XX века. Тогда же на фоне сильно ударившей по Оклахоме Великой депрессии более 400 тысяч жителей штата покинули его навсегда и переехали в основном в Калифорнию и Аризону.

Жесткие штаты больше подвержены стихийным бедствиям и в наши дни. Данные Центра природных катастроф за период с 1950 по 1995 год говорят о том, что по сравнению с более свободными штатами в жестких значительно выше риск торнадо. Например, в последнее время торнадо не дают покоя жестким Техасу и Кентукки (в среднем по 147 и 92 случаев в год соответственно), тогда как в более свободных Нью-Гэмпшире, Коннектикуте и Вашингтоне они случаются крайне редко. Кроме того, статистика за период с 1979 по 2004 год свидетельствует, что в жестких штатах выше смертность от жары, ударов молнии, бурь и наводнений.

Мы также исследовали имеющиеся данные об ураганах за период с 1851 по 2004 год. Совершенно очевидно, что непропорционально чаще они обрушивались на жесткие штаты. 85 % списка из более чем пятидесяти самых разрушительных ураганов в истории США – это ударявшие по десяти жестким штатам. В последние годы природа была особенно сурова к жестким штатам, познакомив их с ураганами «Катрина», «Харви» и «Ирма».

Исторически на долю жестких штатов приходилось также и большее количество инфекционных болезней. Изучив данные Центров контроля над заболеваниями 1993-2007 годов, мы обнаружили, что по уровню восприимчивости к распространенным инфекциям (малярии, кори, туберкулезу, краснухе, брюшному тифу) можно судить о степени жесткости культуры штата. В жестких штатах, например Луизиане, Миссисипи и Южной Каролине, заболеваемость ими высока, тогда как в более свободных, например Мэне, Нью-Гэмпшире и Вермонте, наоборот, низка. В жестких штатах наблюдается более высокий уровень продовольственной нестабильности (адекватное питание доступно меньшему количеству домохозяйств) и загрязнения воздуха. Так, по степени загрязненности атмосферы лидирует жесткая Индиана, за которой следуют Огайо и Кентукки. Напротив, самый чистый воздух в стране в более свободных Орегоне, Мэне и Нью-Мексико. Резюмируем: если налицо угрозы, значит, присутствует и жесткость.

Разумеется, как и в глобальном масштабе, связь «трудные природные условия – более жесткая культура» не обходится без исключений. На протяжении всей истории Америки Калифорнию постигали самые разные стихийные бедствия – от лесных пожаров и землетрясений до оползней и аномальной жары. И тем не менее Калифорния является более свободным штатом, и это исключение объясняется примерно теми же причинами, о которых мы говорили применительно к отдельной стране – Израилю. Благодаря притоку предприимчивых иммигрантов со всех концов света этот штат может похвастаться невероятным этнокультурным многообразием, способствующим развитию свободных субкультур – например, Голливуда, пляжа Венис-Бич или Кремниевой долины. Каждый десятый калифорнийский работник занят в креативной индустрии, а Кремниевая долина – мекка инноваций, знаменитая концентрацией стартапов и технологических компаний вроде Apple, Facebook и Google. Как и в случае Израиля, Калифорния тяготеет к более свободной культуре из-за огромного многообразия и инновационности.

Природные опасности и болезни сыграли важнейшую, хотя и не столь заметную роль в формировании культур всех пятидесяти штатов. В 2014 году интернет-сайт поиска недвижимости Estately выделил наиболее распространенные среди американцев страхи. Наряду с торнадо, ураганами, извержениями вулканов, ударами молнии в список попали даже медведи, пауки, змеи и акулы. После этого на основе концентрации страхов в каждом конкретном штате были установлены «самые страшные места для жизни» в Америке. Примечательным образом получившаяся в итоге карта близко совпала с нашей картой «жесткость – свобода». Жить в таких жестких штатах, как Флорида, Техас или Джорджия, оказывается, намного страшнее, чем в более свободных Вермонте, Аляске и Неваде.

Нация в состоянии войны с собой

Природные катаклизмы не единственная опасность, перед лицом которой сплачиваются группы людей. Как мы уже знаем, обычно сплоченность нации становится реакцией на некую внешнюю угрозу, прежде всего вооруженную агрессию.

Конечно, в истории Америки есть немало трагических страниц. С прибытия первых колонистов в XVI веке начались ожесточенные конфликты между индейцами и белыми переселенцами, в итоге приведшие к массовому уничтожению туземного населения. На американцев нападали и на их собственной земле – примерами тому Война за независимость, Пёрл-Харбор, теракты 11 сентября и во время Бостонского марафона. Однако после обретения независимости и Англо-американской войны 1812 года страна не сталкивалась с какой-либо продолжительной агрессией или оккупацией со стороны иностранного государства. Однако, несмотря на название страны, на протяжении ее более чем двухсотлетней истории в отношениях между «соединенными» штатами то и дело возникали конфликты и обострения.

Ярким примером является Гражданская война. В XIX веке на американском Юге нарастали настроения против «оккупации» войсками северян, имевших диаметрально противоположные взгляды на управление государством. В 1861 году Юг и Север вступили в самую кровопролитную в истории государства войну, в результате которой жесткая культура Юга лишь укрепилась. Южане считали необходимым защитить «самобытный институт» своего региона – то есть рабовладение, – как неотъемлемую часть аграрной экономики. Они полагали, что попытки северян покончить с рабством являются прямой угрозой их образу жизни и существованию как таковому.

Понятно, что в результате победы Союза больше всего должны были потерять южные штаты, сильнее других опиравшиеся на рабовладение. По этой логике в наши дни они должны быть жестче, чем южные штаты, не столь сильно зависевшие от использования рабского труда. И это действительно так. Налицо строгая зависимость между долей семей, владевших рабами по данным переписи населения 1860 года, и современным уровнем жесткости культуры штата. В самых жестких южных штатах, таких как Миссисипи, Южная Каролина и Джорджия, было значительно больше рабовладельческих семей, чем в более свободных, таких как Делавэр и Мэриленд.

С окончанием войны подозрения южан полностью оправдались. Лишившись рабского труда, южные штаты оказались перед лицом экономической катастрофы. Кроме того, поскольку военные действия шли в основном на Юге, эта часть страны лежала в развалинах. Ожесточенные стычки случались даже спустя несколько лет после окончания войны, и на Юге постоянно находилась двадцатитысячная армейская группировка северян с целью отслеживания и подавления эпизодических рейдов южан-повстанцев.

Помимо послевоенной разрухи на своей и без того экологически нестабильной территории Юг оказался перед лицом развала существовавшей прежде строгой общественной иерархии. Отмена рабства, а позже энергичные усилия федеральных властей по десегрегации всей страны подорвали основы общественного устройства Юга. Во избежание бытовых проявлений неприязни между различными группами населения люди следовали негласным правилам социального взаимодействия, обозначая с их помощью свое место в структуре общества. Повышенное внимание южан к этикету сглаживало социальную напряженность на бытовом уровне, однако под покровом внешних приличий бурлила очевидная классовая рознь. «Южане рассматривали правила хорошего тона и приличия в качестве важнейшего инструмента для поддержания общественного порядка и, как это ни парадоксально, полагали, что стремление сохранить эти нормы служит оправданием насилию», – поясняет профессор Чарлз Реган Уилсон, занимающийся исследованиями Юга в Миссисипском университете. Сегодня правила приличий, предписывающие проявлять доброжелательность, отправлять благодарственные открытки и говорить «сэр» или «мэм», – не просто милые южные обычаи, а бастионы общественного порядка и стабильности.

Спустя почти два века воспоминания о проигранной Гражданской войне бередят память Юга – взять хотя бы традиционные реконструкции знаменитых сражений или законы об охране памятников конфедератам, принятые в Алабаме, Северной Каролине, Джорджии и Теннесси. Если другим американским регионам зачастую приходится напоминать об их прошлом, то «на Юге призраки былого остаются сильны и в XXI веке», – пишет почетный профессор литературы Юга в Университете штата Джорджия Томас Макхэни. «Поражение в Гражданской войне заставило многих белых южан вновь и вновь мысленно возвращаться к тому, что представляла собой жизнь Юга до начала войны, и это оказало большое влияние на формирование особой южной идентичности», – продолжает он. Воспоминания о Севере как о грозном враге возрождают в южанах представления о существовании некой постоянной угрозы и дополнительно подкрепляют жесткость культуры. Такие «шрамы» остаются надолго.

Перипетии альтернативы «жесткость – свобода»

Пятьдесят американских штатов всегда были не столь едиными, как это подразумевает официальное название страны. В душе американской нации существуют глубокие культурные расхождения: совместное влияние исторических, природных и демографических факторов сделало одни штаты строгими, а другие снисходительными, и в результате мы получили сегодняшние дилеммы и конфликты жесткости и свободы.

Различия между строгостью одних и снисходительностью других штатов медленно развивались на протяжении длительного времени, но случаются и скоротечные культурные сдвиги, которые можно прогнозировать в рамках теории «жесткость – свобода». Наличие опасности, пусть временной, надуманной или даже сфальсифицированной, может порождать массовую панику и беспорядок, и люди начинают стремиться к более строгим правилам и более жесткой культуре. Например, в ХХ и начале XXI века чувство безопасности американцев подрывали угрозы внешней агрессии и террористические акты, осуществленные как иностранцами, так и соотечественниками. В такие пугающие моменты нормы сдвигались в направлении сплоченности, строгости и антипатии к чужакам, и США становились жестче. Но стоило этим источникам страха иссякнуть, как страна в целом возвращалась к своей относительно свободной культуре.

Так, антикоммунистическая «красная угроза» была реакцией как на внешнюю, так и на внутреннюю опасность. После российского коммунистического переворота 1917 года американцы боялись повторения подобного и у себя в стране. Вскоре после этого, в 1919 году, первую «красную угрозу» спровоцировала серия взрывов по всей стране, организованная горсткой анархистов. Эти события возбудили страхи общественности и паранойю политических радикалов, а вслед за этим и опасения по поводу иммигрантов и национальных меньшинств. Были приняты законы, разрешающие депортацию иммигрантов, ограничивающие свободу слова и ущемляющие гражданские права подпавших под подозрение сообществ.

Спустя несколько десятилетий следствием холодной войны между Соединенными Штатами и набирающим силу Советским Союзом стала еще одна эпоха жесткости. После того как в 1949 году СССР осуществил первое испытание своего атомного оружия, американцы решили, что ядерная война неизбежна, а правительство страны наводнили советские шпионы. Под прицел последовавшей «охоты на ведьм» попали даже заслуженные голливудские деятели левых взглядов, которых заклеймили как коммунистов. Масла в огонь охватившей страну антикоммунистической истерии добавила Корейская война, в которой американская армия сражалась с поддерживаемой Советами Северной Кореей. На протяжении 1950-х годов по всей стране продолжались аресты, депортации и судебные преследования подозреваемых в коммунистической деятельности.

Но если подобные угрозы не носят постоянного характера, система норм страны вновь возвращается к большей свободе. Например, все запреты, проверки и карательные меры 1950-х годов постепенно уступили место крайней свободе 1960-х. В ходе этого «десятилетия перемен» в стране возникли беспрецедентно широкие общественные движения, имевшие целью покончить с дискриминацией традиционно маргинализированных групп, в том числе женщин, афроамериканцев и сексуальных меньшинств, и разрушить многие давно устоявшиеся социальные нормы и ценности. С появлением в домах телевизоров все большее число американцев получало возможность знакомиться с новыми идеями и местами. Последующие десятилетия ознаменовались безудержной вседозволенностью, включая рост употребления наркотиков и сексуальную распущенность. Лозунгами дня были «Чем бы дитя ни тешилось» и «Секс, наркотики, рок-н-ролл». Мужчины скинули шляпы, женщины укоротили юбки, а бесцеремонность стала нормой жизни. Свобода нравов тех времен стала легендой.

Старт еще одной временной волне жесткости дала дата 11 сентября 2001 года. Теракты, совершенные членами «Аль-Каиды», стали полной неожиданностью, унесли почти три тысячи жизней и открыли новую эру доминирования страха в американской политике – на этот раз перед мусульманскими террористическими группировками. Прямым следствием терактов 11 сентября стали принятые конгрессом 130 новых законодательных актов, создание 260 новых правительственных органов безопасности и 600 миллиардов долларов, потраченные на национальную безопасность за период с 2001 по 2011 год. Закон о противодействии терроризму, спешно созданный и почти единогласно одобренный сенатом спустя примерно месяц после терактов, предусматривает беспрецедентные меры контроля над жизнью американцев. Сотрудники правоохранительных органов получили право обыскивать дома и офисы без согласия или ведома их хозяев или жильцов. Управление транспортной безопасности ввело агрессивные меры безопасности и досмотра пассажиров в аэропортах. За период между 2001 и 2011 годом количество депортируемых иностранцев выросло вдвое.

Теракты 11 сентября стали причиной временного сдвига к жесткости, но в годы после национальной трагедии в стране – как в отдельных штатах, так и в США в целом – стали появляться катализаторы свободы. Верховный суд разрешил однополые браки, был избран первый в истории США чернокожий президент (да еще и с иностранными корнями), произошли законодательные послабления в области контроля над наркотиками и т. д. Однако, как оказывается, не за горами был очередной поворот к жесткости.

Как Трамп разыграл карту жесткости

Теория «жесткость – свобода» проливает свет на одно из самых ошеломляющих событий в истории Америки: казалось бы, совершенно неожиданное избрание на пост президента США в 2016 году Дональда Трампа – бизнесмена и звезды телевизионных реалити-шоу.

Трамп отнюдь не специалист в области культурной психологии, но обладает интуитивным пониманием того, что при наличии опасности люди напрягаются и начинают тосковать по сильным лидерам, способным эту опасность преодолеть. Он умело нагнетал обстановку: на предвыборных митингах 2015 и 2016 года Трамп оповещал постоянно возраставшую аудиторию своих приверженцев о том, что Соединенные Штаты находятся на грани катастрофы. Нарастающие угрозы он называл разнообразные: это и мексиканцы, которые ввозят в страну преступность, и международные торговые соглашения, и иммиграция, лишающие американцев рабочих мест, и радикальные исламисты, развязавшие террор на американской земле, и, наконец, Китай, который «имеет» Америку. На протяжении всей своей кампании Трамп посылал четкий сигнал: он способен восстановить порядок в обществе. «Только я могу все исправить», – заявлял он американскому обществу. Трамп проложил себе путь в Белый дом, создав психологически напряженную обстановку.

За несколько месяцев до выборов 2016 года мы с Джошуа Джексоном и Джесси Харрингтоном провели общенациональный опрос с целью заглянуть в мысли сторонников Трампа. Мы задали 550 американцам из всех частей страны и разных демографических групп (гендерных, региональных, расово-этнических и политических) вопросы о том, насколько их пугают внешние угрозы вроде ИГИЛ и Северной Кореи. Кроме того, они соглашались или не соглашались с различными утверждениями, призванными измерить силу их тяги к жесткости: например, считают ли они, что в Соединенных Штатах слишком многое позволяется или, наоборот, запрещается, и в достаточной ли мере соблюдаются существующие нормы. И, наконец, их спрашивали об отношении к политическим проблемам, таким как надзор за гражданами и массовые депортации, и о том, кого из кандидатов, включая Трампа, они поддерживают.

Результаты говорили сами за себя: люди, считавшие, что стране грозят большие опасности, хотели большей жесткости. Наличие такого желания, в свою очередь, всегда означало, что человек поддерживает Трампа. Желание большей жесткости предполагало поддержку Трампа значительно более точно, чем любые другие индикаторы. Например, стремление человека к большей жесткости предсказывало, что он будет голосовать за Трампа, в сорок четыре раза точнее, чем другие распространенные индикаторы авторитарных тенденций. Обеспокоенность внешними угрозами означала также поддержку многих предложений, с которыми выступал Трамп, вроде круглосуточного оперативного контроля над мечетями, создания реестра американцев-мусульман или депортации всех иммигрантов без вида на жительство. Поэтому неудивительно, что наибольшую поддержку Трамп получил в жестких штатах – там, где люди сильнее ощущали себя в опасности.

Совершенно очевидно, что в эпоху, когда людям нравится представлять себя разумными избирателями, результаты выборов 2016 года во многом определили простые человеческие инстинкты, причем обусловленные не только факторами среды, но и умело использовавшим их кандидатом.

Разумеется, стремительный взлет Трампа – не просто некий американский феномен. Он отражает значительно более общую закономерность, проявлявшуюся на протяжении всей истории человечества: опасности вызывают стремление к сильной руке, подчинение авторитарным лидерам и, в худшем случае, ведут к актам нетерпимости. Может оказаться полезным рассмотреть с позиций «жесткость – свобода» политические события, потрясавшие мир в XXI веке, – например, результаты британского референдума 2016 года о выходе из Евросоюза или успех партии «Закон и порядок» на парламентских выборах в Польше. За последние годы значительно жестче стала культура Венгрии – здесь «угрозой» стали беженцы-мусульмане, которых премьер-харизматик Виктор Орбан называет «оккупантами».

Эти культурные сдвиги роднит общая схема: ощущаемая угроза (обычно это терроризм, иммиграция и глобализация) ужесточает культуру и выталкивает на авансцену авторитарных лидеров.

Разумеется, угроза не всегда является объективным явлением. «В ходе истории человечества реальных угроз становилось меньше, поскольку люди учились лучше противостоять им, а количество сфальсифицированных или надуманных опасностей резко росло, – сказал мне израильский историк Юваль Ной Харари – автор книги «Sapiens: краткая история человечества»[5]. – Лидеры и общества могут намеренно создавать искусственные угрозы или искренне верить в некую серьезную опасность, на самом деле не существующую». Свирепый нацистский режим в Германии стал реакцией в основном на надуманные, а не реальные угрозы, заметил Харари.

Существенно, что как в США, так и в других странах авторитарные лидеры обычно пользуются поддержкой рабочего класса и сельских жителей. Действительно, оказывается, что расхождения по рубежу «жесткость – свобода» характерны не только для стран и штатов, но и для различных социально-экономических групп, противостоящих друг другу с драматическими последствиями.

6 Рабочий класс и высшее общество: скрытый разлом культур

Осенью 2011 года более тысячи демонстрантов устроили в центре Нью-Йорка акцию протеста, названную ими «Захватите Уолл-стрит» (Occupy Wall Street). Протестующие негодовали по поводу растущего социально-экономического неравенства в США и во всем мире. Буквально через пару дней численность участников движения измерялась уже десятками тысяч. Накал страстей не ограничился Нью-Йорком. Волна массовых протестов прокатилась по сотням других американских городов, а месяцем позже они то и дело вспыхивали по всему миру: в Европе, Азии, Южной Америке и Африке.

Главный лозунг движения гласил «Нас 99 %!», намекая тем самым на стремительно расширяющийся разрыв между 1 % принадлежащих к богатейшей части общества и всеми остальными. По данным Бюро переписи населения США, за период с 1967 по 2015 год средний доход самых состоятельных американских семей, составляющих 5 % от общего числа домохозяйств, вырос на 101 %, тогда как у самой низкооплачиваемой части населения прирост ограничился унылыми 25 %. Подобные цифры говорят об огромном разрыве в уровнях благосостояния: богатые становятся существенно богаче, а бедные остаются бедными. Хотя кампания «Захвати» со временем распалась на отдельные движения, в том числе за повышение минимальной зарплаты и реформу Уолл-стрит, ее отголоски все еще слышны по всему миру.

Классовые различия вышли на передний план политической проблематики. По данным опроса, проведенного исследовательским центром Pew Research в 2017 году, противоречие между богатыми и бедными «очень серьезным» или «серьезным» считали почти 60 % американцев, что на 12 % больше, чем в 2009 году. Респонденты ставили классовые противоречия выше, чем противоречия между молодым и старшим поколением или между городскими и сельскими жителями.

Пропасть, разделяющая имущих и неимущих, существует во всем мире. В 2016 году на долю 50 % населения Южной Африки приходилось всего 10 % доходов после уплаты налогов, а на 10 % наиболее высокооплачиваемых – 60. В 2015 году китайские «однопроцентники» владели 33 % национального богатства страны. По данным Всемирного экономического форума, один из наиболее серьезных разрывов в уровне благосостояния наблюдается в Латинской Америке, где богатейшим 10 % принадлежит 71 % национальных богатств региона. Публицисты сходятся во мнении, что такое неравенство помогает росту популистских настроений, вылившихся в результаты президентских выборов 2016 года в США, британское решение по Брекситу и волну националистических движений в европейских странах. Более того, люди все больше замыкаются в границах собственной социальной среды, не пересекая классовые барьеры. Ложные представления о других классах общества усугубляются с каждым днем, что часто приводит к ошибочным, несправедливым и даже опасным выводам.

Эти классовые различия стары как мир. У шумеров – одной из первых урбанизированных цивилизаций, существовавшей примерно в IV тысячелетии до нашей эры, – общество состояло из элиты – царей и священников, высших слоев, к которым относились купцы, писцы, военные и прочие чиновники, низших слоев – ремесленников и крестьян – и находившихся на самом дне рабов. Примерно так же, как и в наши дни, положение и самовосприятие человека полностью определялись его местом в общественной иерархии. Позже, примерно во II тысячелетии до нашей эры, четырехуровневая кастовая система появилась в Индии, а иерархическое классовое устройство Китая сложилось в I тысячелетии до нашей эры во времена династии Чжоу. Классовые различия свойственны далеко не только человеческим существам. Четкая социальная иерархия наблюдается у обезьян-капуцинов, павианов, голубей, рыб-бычков, мышей и даже жуков-могильщиков.

Классовые различия – вечная тема философов, романистов и кинематографистов. У Платона и Маркса, Толстого и Шекспира, Диккенса и Стейнбека мы видим, как участь человека определяют нормы, ожидания и проблемы, присущие его классу. Бешеная популярность таких телесериалов, как «Корона» и «Аббатство Даунтон», свидетельствует о глубоко укорененном увлечении людей стилем жизни, ценностями и отношениями, существующими в мире богатых. Конфликт главных героев таких фильмов, как «Огни большого города», «Моя прекрасная леди», «Миллионер из трущоб», «Деловая женщина», «Билли Эллиот» и «Милашка в розовом», состоит в их одновременном стремлении соответствовать ожиданиям своего класса и добиться признания другого.

Тем не менее, несмотря на центральное значение классовой принадлежности в жизни человека, мы воспринимаем ее несколько ограниченно, в виде противопоставленных категорий: богатые и бедные, работники физического и умственного труда, городские и деревенские, пролетариат и буржуазия. Такие категории неудовлетворительны в силу своей вторичности. В их основе лежат более глубокие культурные коды. Тест ДНК гораздо более информативен, чем замер давления, и точно так же нам требуется раскрыть суть культурного программирования, формирующего эти части общества, не ограничивая себя рамками различий в суммах на банковских счетах.

Разные миры на малом расстоянии

Понедельник, на часах восемь утра. Джеймс и Дэвид едут на работу – каждый на свою.

Дэвиду тридцать два года, он окончил гуманитарное отделение частного университета и работает в чикагской аудиторской фирме. Приехав в офис около девяти утра, он начинает рабочий день с распределения своих текущих дел по срокам и важности. Разобравшись с своим планом на день, он принимается за работу, время от времени отрываясь, чтобы заглянуть в Facebook или ответить на электронную почту. В 10:30 он делает короткий перерыв, чтобы выпить кофе и поболтать с коллегами о прошедшем уик-энде. В час дня он отправляется пообедать в один из близлежащих ресторанов, вспоминает, что на выходных забыл сделать одно небольшое дело, и решает посвятить ему полчаса, раз уж он вышел в город. Вернувшись в офис, он работает с краткими паузами еще три часа и в 17:30 отправляется к выходу. Вечером он возвращается в свой красивый дом в спокойном зажиточном пригороде. Он зарабатывает достаточно, чтобы ежегодно тратить солидные суммы на отдых и откладывать на будущее обучение детей в университете.

В паре километров от него живет Джеймс, который не получил высшего образования и работает токарем на фабрике промышленного крепежа. Ровно в семь утра он на своем рабочем месте, где начальник объявляет ему график работы и дневной план. Направляясь к своему станку, он еще раз проверяет, хорошо ли заправлена его рабочая одежда, и напоминает себе о внимательности – попадание одежды в станок или ошибка в работе может иметь опасные последствия. Он работает, а мастер участка следит за тем, как выполняется план. В 10:45 звонок извещает о пятнадцатиминутном перерыве на кофе. В 11:00 Джеймс снова у станка. В середине дня раздастся такой же звонок на обед, а ближе к концу будет еще один перерыв на кофе. В 17:30 смена заканчивается, и Джеймс отправляется домой, в свой рабочий район. Живут здесь дружно и сплоченно, но довольно бедно, а преступность выше, чем хотелось бы Джеймсу. Его зарплаты едва хватает на то, чтобы содержать семью, так что на сбережения денег почти не остается.

Классовая экология

И Дэвид, и Джеймс упорно трудятся на благо своих замечательных семей. Они живут в одном городе, на расстоянии пары километров друг от друга, но очень по-разному. Джеймс – представитель низшего сословия, иначе говоря, рабочего класса, к которому относятся люди без высшего образования, представители рабочих специальностей и непрестижных профессий, которые зарабатывают немного, но не находятся за чертой бедности. Дэвид представляет высшее сословие. Он не входит в число элитного одного процента, на который был направлен гнев участников движения «Захвати Уолл-стрит», но относится к многочисленному социальному классу людей, получивших высшее образование, имеющих престижную профессию и хорошо зарабатывающих. Несмотря на то что Джеймс и Дэвид живут в одном городе, говорят на одном языке и ездят на одном и том же метро, они принадлежат к совершенно различным культурам.

Определить разницу в финансовом положении и уровне образования низшего и высшего сословий просто. Но под этими статистическими показателями лежит отличие, которое обычно незаметно невооруженным глазом: разные уровни жизненных опасностей.

Обратимся к одной из них – риску остаться без средств к существованию, который постоянно присутствует в жизни таких, как Джеймс. В статье «Классовая пропасть культур» правовед Джоан Уильямс пишет, что «американские семьи рабочего класса ощущают себя канатоходцами – одно неверное движение может привести к падению в пропасть нищеты и неустроенности». Потеря работы и хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне – постоянно существующая угроза для представителей рабочего класса, которые часто живут от заплаты до зарплаты. Схожим образом писатель Джозеф Хауэлл отмечает, что постоянная озабоченность возможностью скатиться в жизненные трудности (этим термином он обозначает нищету) заставляет представителей рабочего класса бдительно охранять свое хрупкое положение. Если члены высшего сословия видят мир спокойным и дружелюбным местом, то низшему сословию он представляется крайне опасным. А поскольку наличие денег дает возможность попытать счастья, их обладателям свойственно совершенно другое отношение к риску и новизне. Представители высшего сословия понимают свою защищенность в случае возникновения проблем и поэтому поощряют своих детей пробовать себя в чем-то новом и рисковать. У представителей низшего сословия нет достаточной защиты от негативных последствий беспечности и неверных шагов, и поэтому они активно противятся такого рода экспериментам. Как поясняет Уильямс, страх скатиться в нищету «делает якорями культуры рабочего класса стабильность, а не нововведения, самодисциплину, а не самоактуализацию».

Угроза нищеты – не просто теоретическая выкладка: это то, с чем люди сталкиваются в повседневной жизни. Дипломированная медсестра Николь Бетел из Дэйтона, штат Огайо, сказала в интервью Huffington Post, что иногда буквально наскребает мелочь, чтобы дожить до следующей зарплаты. «Думаешь только об этом. Это происходит постоянно. Невозможно ни отдохнуть, ни даже выходной взять», – говорит она. Учительница Карен Уолл из Техаса подрабатывает барменшей, и ее постоянно беспокоит риск потерять работу и здоровье. «Если я попаду в автокатастрофу, мне нечем будет платить за жилье, и я стану бомжихой. Если меня уволят с любой из моих работ, мои дети будут голодать», – говорит она. Скатиться в нищету опасается и Эрлинда Делакрус, с которой побеседовал телеканал CNN. После окончания средней школы она работала на фабрике, которая закрылась в 2009 году. Делакрус живет в техасской глубинке и работает на трех повременных работах по шестьдесят часов в неделю. «Не бывает у меня никаких пятниц. Я живу от зарплаты до зарплаты», – говорит Делакрус.

Вдобавок к экономической неуверенности низшее сословие обременено серьезными угрозами для жизни и здоровья. Характер его занятий подразумевает намного больше возможностей получить травму или серьезное и даже смертельное увечье. С 1992 года Бюро трудовой статистики США публикует ежегодный «Свод данных о производственном травматизме» по всем профессиям в стране. На верхних позициях этого списка смертельных и несмертельных несчастных случаев всегда оказываются работники отраслей, где заняты представители низшего сословия, – в частности, строительства, промышленного производства и сельского хозяйства. Понимание рисков, сопутствующих этим профессиям, порождает обширные должностные инструкции и подробные правила техники безопасности, сильно сужающие пространство для принятия решений непосредственно работником. Поскольку работа таких, как Дэвид, намного безопаснее, они более свободны в своих действиях и не подвергаются столь же плотному контролю со стороны начальства.

Физических опасностей более чем достаточно и в местах проживания низшего сословия. По информации Бюро статистики правосудия США, преступность в бедных районах более чем в два раза выше, чем в зажиточных. Исходя из данных Бюро, жители бедных районов значительно чаще становятся жертвами применения огнестрельного оружия, грабежей, физического насилия разных степеней тяжести и сексуальных преступлений. Кроме того, по сравнению с высшим сословием низшее больше подвержено рискам для здоровья, что выражается в более высокой заболеваемости ишемической болезнью сердца, инсультом, хроническим бронхитом, диабетом и язвой желудка. Более того, налицо огромная, в десять – пятнадцать лет, разница в средней продолжительности жизни между богатейшими и беднейшими жителями США.

Помимо разного рода опасностей существует много других важных различий между классами общества. Низшее сословие обычно не настолько многообразно этнически и культурно. Так, мы установили, что в бедных районах процент иммигрантов значительно ниже, чем в зажиточных. Кроме того, низшее сословие намного менее мобильно, в связи с чем его представителям труднее подниматься по социальной лестнице.

Жесткое мировосприятие рабочего класса

Сочетание высоких рисков, низкой мобильности и небольшого этнокультурного многообразия – идеальный набор для развития у низшего сословия «жестких» качеств. Но так ли это на самом деле? Чтобы разобраться в этом, в 2016 году мы с Джесси Харрингтоном опросили несколько сотен взрослых американцев – представителей высшего и низшего сословий. Мы устанавливали степень жесткости, которая присутствовала в их родительских домах, на работе и в жизни в целом. В каждом случае задавались вопросы относительно наличия множества правил, строгих наказаний за их несоблюдение и степени свободы в выборе решений.

Результаты говорили сами за себя. Взрослые представители низшего сословия чаще сообщали о наличии жестких правил, строгих наказаний, большей поднадзорности и меньшей свободы выбора в детстве и юности, на работе и в жизни в целом. Кроме того, они говорили, что их повседневная жизнь проходит в значительно более жестких условиях, не подразумевающих большого выбора общественно приемлемых вариантов поведения. Более того, респонденты из низшего сословия были больше склонны стремиться к более жесткому устройству общества, о чем свидетельствовала их готовность соглашаться с утверждениями вроде «Для функционирования общества нужны строгие наказания за проступки». Проще говоря, они живут в более жестком, строго ограниченном мире, тогда как высшее сословие чувствует себя значительно свободнее.

Подобно жителям жестких стран и штатов, представители низшего сословия видят мир сквозь призму опасностей: они в большой степени озабочены оплатой аренды жилья или ипотеки, возможностью утраты работы или дома, доступностью медицинской помощи и продуктов питания. Кроме того, они живут в более неблагополучных районах. Мы просили наших респондентов указывать свой почтовый индекс, чтобы иметь возможность оценить уровень благополучия мест их жительства по статистике Бюро переписи населения США. Как и следовало ожидать, они проживали в районах с более высоким уровнем бедности и безработицы и, следовательно, были в большей степени подвержены экономическим и финансовым неприятностям.

Полученные нами данные показали очень интересную деталь: люди из разных социальных слоев совершенно по-разному относятся к правилам. В высшем сословии преобладает мнение о том, что правила создаются для того, чтобы их нарушать. Взять хотя бы названия популярных книг об успехе – «Сначала нарушьте все правила» Маркуса Бакингема и Курта Коффмана[6] или «Нарушить правила и получить работу» Анджелы Коупленд. Желающим преуспеть в них советуют отвергнуть устоявшиеся социальные нормы и идти собственным путем. Такие советы не учитывают, что для представителей низшего сословия правила имеют жизненную важность. Строгие правила, предписанные авторитетными фигурами, крайне нужны, чтобы удержать подростков от влияния уличных банд и соблазна наркотиков в неблагополучных районах. А на низкооплачиваемых работах креативность не поощряется и нарушение норм чревато увольнением. Высшее сословие не сталкивается с таким количеством угроз и может позволить себе нарушать правила. Интересно, что, когда мы просили наших респондентов дать спонтанные ассоциации к слову «правила», представители высшего сословия были больше склонны к негативным определениям вроде «плохие», «раздражающие» или «сковывающие», тогда как участники опроса из низшего сословия чаще характеризовали их позитивно – как «хорошие», «надежные» или «твердые». Разнилось и отношение к фразе «следовать правилам». У низшего сословия обычными ответами были «прислушиваться» и «подчиняться», тогда как в высшем преобладали уничижительные «быть паинькой» или «бездумно». Для низшего сословия правила подразумевают следование им, поскольку это поддерживает нравственный порядок в мире, где возможны любые потрясения.

В целом различия во взглядах и ценностях респондентов из низшего и высшего сословий соответствовали тем, что мы уже видели в жестких и более свободных странах и штатах. В низшем сословии были более склонны соглашаться с утверждениями «Мне нравится порядок» или «Меня радует мой упорядоченный образ жизни» и сообщать, что «не любят перемены» и «предпочитают уже знакомое». Эти люди были меньше готовы к экспериментам и больше тосковали по «старым добрым временам». Они испытывали выраженную неприязнь к морально двусмысленным поступкам, например эвтаназии или употреблению спиртного и наркотиков, и были более склонны считать гомосексуальность аморальной. В исследованиях нравственности, проводившихся психологом Джонатаном Хайдтом, представители рабочего класса осуждали поступки, которые выглядели неуважительно или отвратительно, но были объективно безвредны, – например, мытье пола в туалете флагом или поедание дохлой собаки на ужин. Их возмущение свидетельствует о жестком мировоззрении. В то же время люди более высокого социально-экономического статуса были склонны занимать не настолько жесткую позицию и считать подобные вещи вопросами условностей или личного вкуса.

Кукла Макс – нарушитель порядка

В каком возрасте начинает проявляться жесткость взглядов у детей низшего сословия и либеральность взглядов у детей высшего? Поскольку исследования наших предшественников показали, что дети усваивают социальные нормы к трехлетнему возрасту, мы с Джесси Харрингтоном исследовали, насколько по-разному малыши реагируют на нарушителей порядка. Мы набрали группу трехлетних детишек из вашингтонских семей высшего и низшего сословий, попросив родителей привезти их к нам в лабораторию за небольшую плату. Конечно, мы не могли заставлять трехлеток заполнять опросные листы или задавать им вопросы о степени неприятия нарушений социальных норм. Но, к нашему счастью, психологи из Института Макса Планка Ханнес Ракоци, Феликс Уорнекен и Майкл Томазелло уже придумали оригинальный инструмент, который можно было использовать для этой цели, – перчаточную куклу Макса, нарушителя порядка.

Как и в их опыте, мы предоставили каждому участвовавшему в нашем эксперименте ребенку напарника – куклу-перчатку Макса, которой управлял ассистент. Немного поиграв с ребенком, чтобы он почувствовал себя комфортно, экспериментатор показывал им с Максом правильный и неправильный способы играть в четыре специально придуманных игры. Например, была игра в даксы, в которой нужно было скидывать кубик с пластикового помоста деревянной палочкой – это был правильный способ. А приподнимать краешек помоста, чтобы кубик упал с него, было неправильно. Первым играл ребенок, затем наступала очередь Макса. Сначала Макс играл по правилам, а затем совершенно неожиданно начинал нарушать их, приговаривая, что именно так и надо. «Вот так играют в даксы!» – сообщал он, поднимая помост, чтобы сбросить с него кубики. За пару минут Макс превращался в нарушителя порядка.

Результаты нашего опыта показали, что жесткость и мягкость уже глубоко укоренились в сознании этих малышей. Дети из семей низшего сословия были больше склонны говорить Максу, что он делает все неправильно: «Нет! Не так! Нужно вот как!» или «Так в даксы не играют!». Один ребенок из такой семьи даже обвинил Макса в жульничестве. Кроме того, эти дети быстрее реагировали на неправильное поведение Макса. Напротив, дети из семей высшего сословия относились к нарушениям правил Максом более лояльно, иногда даже с одобрительным смехом. Даже в трехлетнем возрасте эти ребятишки из более привилегированных слоев общества не видели ничего дурного в том, чтобы иногда нарушить правила.

Усвоение культурных норм социального класса

Результаты нашего опыта показали, что классовые различия в разрезе «жесткость – свобода» проявляются в удивительно раннем возрасте. Но почему? Оказывается, что социализация детей из разных классов общества происходит совершенно по-разному. То, как это происходит в рабочем классе, психологи называют «строгой» или «узкой» социализацией, а в высшем сословии – «нестрогой» или «широкой».

Первым это различие описал социолог Мелвин Кон в книге «Класс и соответствие ему», опубликованной в 1969 году. Он опрашивал родителей о том, какие черты характера они считают критически важными для своих детей. Родители из низшего сословия подчеркивали важность конформности – они хотели, чтобы их дети были послушными и опрятными. Родители из высшего сословия желали своим детям самостоятельности – то есть быть независимыми. Кроме того, Кон выявил разительный контраст в отношении к наказаниям за проступки. Родители из низшего сословия наказывали детей за непослушание и поступки с негативными последствиями, вне зависимости от того, умышленные они или случайные. Напротив, в семьях высшего сословия родители не только были в принципе менее склонны наказывать детей, но и решали вопрос о применении наказания исходя из наличия умысла в поступке ребенка. Спустя пять десятилетий в полном соответствии с трудами Кона наши исследования показали, что родители из низшего сословия чаще говорят об обязанности своих детей твердо соблюдать установленные правила, чаще отслеживают их поступки и чаще прибегают к наказаниям для исправления плохого поведения. С нашими выводами корреспондируют и данные недавнего опроса исследовательского центра Pew Research, согласно которым родители с образованием не выше среднего школьного в три раза чаще шлепают своих детей, чем родители с более высоким образовательным цензом.

Родители не просто дают зонтики своим детям, отправляя их в школу в дождливый день, – они снабжают отпрысков психологическим инструментарием, который, по их мнению, пригодится для достижения успехов во взрослой жизни. Зная, что их детям придется существовать в мире, полном социальных угроз (и работать там, где у них будет мало свободы выбора), родители из низших сословий стараются помочь им стать успешными и упирают на важность конформизма. Как-никак, за несоблюдение рабочей процедуры можно поплатиться увольнением или серьезным увечьем. Как пишет в книге «Переходное состояние: рабочие корни, мечты о работе в офисе» Альфред Любрано: «Рабочий класс трудится там, где царит жесткий контроль и требуется выполнять указания и соблюдать инструкции». Поэтому родители «воспитывают детей в домах, где подчинение правилам, послушание и нетерпимость к возражениям являются нормой, – и эти же качества характеризуют хорошего заводского рабочего». В такой среде самостоятельность действительно вредна, а вот в более свободных профессиях она необходима, и именно ее воспитывают представители высших сословий в своих детях.

К жизни в жестком или более свободном мире детей готовят не только родительские взгляды. Жизненный уклад домохозяйства, неписаные правила общения и школьный опыт – каждый из этих трех важных факторов подкрепляет различия между высшим и низшим сословиями. В книге 1970 года «Классы, коды и контроль» британский социолог Бэзил Бернстайн[7] показывает, как можно отличить жестко структурированный уклад жизни низших сословий от гибкости, характерной для высших слоев общества, даже по планировкам их жилищ. Как считает Бернстайн, комнаты в жилье представителей низшего сословия строго разделены по функциональному назначению: кухня предназначена только для готовки, столовая – для семейных трапез и т. д. С другой стороны, в домах высшего сословия с их более свободной планировкой комнаты могут использоваться для нескольких целей. Бернстайн также обращает внимание на то, что в низшем сословии отношения между родителями и детьми жестко структурированы (родители – власть, а дети – подчиненные), а в семьях высшего сословия структура подчиненности далеко не столь очевидна.

Бернстайн также выявил интересную связь между классовой принадлежностью и манерой речи людей. Рабочий класс пользуется «ограниченным речевым кодом», для которого характерны более простые и конкретные грамматические конструкции с меньшим числом гипотетических построений (типа «что, если»). В то же время у среднего класса налицо «расширенный речевой код» – более абстрактный, сложный и гибкий. Как поясняет Бернстайн, язык человека отчасти формируется его видением мира, поэтому неудивительно, что манера речи представителей рабочего класса отражает более структурированное и недостаточно гибкое социальное устройство. Напротив, речь среднего класса соответствует многосложности и относительной неупорядоченности его повседневной жизни.

Эти структурные различия встречаются детям и в школе. Образно говоря, школы, где ученики преимущественно из семей низшего сословия, больше похожи на армию с ее акцентом на соблюдении уставов и подчинении, тогда как школы для высших сословий напоминают сравнительно свободные университеты. В последних учителя прививают ученикам широкие взгляды: они поощряют их задавать вопросы и выражать индивидуальность, предоставляя большую свободу действий. Сравнивая школы северной части Нью-Джерси, педагог-методист Джин Эньон отмечает, что в предместьях, где обычно селятся представители высших сословий, учителя поощряют учеников ежедневно писать на вольные темы и использовать для отчетов о полученных знаниях поделки, плакаты и графические изображения. Напротив, в городских районных школах, где преобладают дети представителей низшего сословия, ученикам прививают более жесткий взгляд на мир. Они не получают такой же свободы действий и занимаются более упорядоченно. В таких школах детям дают рутинные задания вроде переписывания текстов или решения стандартных математических задач, направленные на возможность оценки их знания предмета, а не на творческое осмысление учебного материала. По существу, школы воспроизводят жесткие и либеральные нормы соответствующих классов общества.

С самого раннего возраста жизнь детей низшего и высшего сословий начинает различаться – и по ценностям, внушаемым их родителями, и по манере речи, и по домашнему и школьному укладам, и даже по реакциям на куклу-нарушителя Макса. Эти культурные различия оказывают глубокое влияние на то, как эти дети будут вести себя, став взрослыми.

Какого цвета ручку выбираете?

Представьте, что вы идете по улице и к вам обращаются с просьбой заполнить краткий опросник. Вы соглашаетесь, и в благодарность за участие в опросе вам предлагают выбрать себе подарок – одну из пяти шариковых ручек. Четыре из них зеленого цвета, а пятая – оранжевого. Какую выберете?

Выбрать себе ручку определенного цвета – казалось бы, малозначительное решение. Но на самом деле сделанный выбор скажет о вас очень многое, а именно – предпочитаете ли вы быть как все или, наоборот, выделяться. Остроумный опыт с ручками в качестве награды за участие, который провели психологи Николь Стивенс, Хэйзел Маркус и Сара Таунсенд, показал, что 72 % участников из числа представителей низшего сословия выбирали ручку преобладающего цвета и лишь 44 % представителей высшего сословия поступали так же. Опыт показал, что при наличии выбора индивиды из низших сословий предпочитают не выделяться на общем фоне, тогда как индивиды из высших слоев общества хотят подчеркнуть свою уникальность.

Так же, как и предпочитающие единообразие жители жестких стран, люди из низшего сословия предпочитают решения, которые, скорее всего, примут и другие. В другом опыте тех же ученых участникам предлагалось представить себе, что они купили новую машину, а на следующий день узнали, что знакомый купил себе точно такую же. Люди из низшего сословия чаще говорили по этому поводу что-то вроде «Ну и ладно» или «Порадуюсь за него», тогда как участники из высшего обычно реагировали словами: «Это было бы немного досадно» или «Я бы, наверное, разозлился». С точки зрения «жесткое – свободное» такие различия вполне обоснованны. Когда в жизни человека более чем хватает разных угроз, не выделяться на фоне других кажется более безопасным.

Кроме того, люди, находящиеся на более низких уровнях социальной иерархии, более подвержены влиянию окружающих. В одном из опытов часть участников просили вспомнить случай, когда они ощутили, что ими управляет кто-то еще. Других участников просили вспомнить случай, когда они управляли кем-то. Первая ситуация намного более характерна для жизни низшего сословия, у представителей которого обычно меньше возможностей управлять своей жизнью. После этого участники выполняли очень скучное и утомительное упражнение на составление предложений. Затем им предлагалось оценить, насколько им понравилось заниматься этим, но прежде экспериментаторы показывали им блестящие отзывы предыдущих участников опыта. Разумеется, это были липовые отзывы, в которых удовольствие от решения задачи оценивалось преимущественно в диапазоне от девяти до одиннадцати по одиннадцатибалльной шкале. Те, кто перед этим получил заряд ощущения большего контроля, игнорировали эти высокие оценки удовольствия от упражнения и ставили низший балл. Те же, кому был изначально задан меньший уровень контроля, исправляли оценки на более высокие – соответствующие зачитанным.

Представители высшего сословия не только часто противятся социальному давлению, они бывают значительно равнодушнее к установленным правилам. Именно это выяснили ученые из Калифорнийского университета в Беркли, скрытно понаблюдав за движением на оживленном перекрестке. Они исходили из того, что машины более дорогих марок принадлежат людям более высокого социального статуса. Результаты оказались поразительными: владельцы дорогих машин, скажем «мерседесов», почти в четыре раза чаще подрезали других водителей, чем владельцы более скромных, например «тойот». Более того, владельцы дорогих машин были больше склонны не пропускать пешеходов, собирающихся переходить улицу, что в Калифорнии противозаконно. Водители за рулем наименее престижных марок уступали пешеходам всегда, а наиболее престижных – не пропускали их в 46 % случаев. Очевидно, люди более высокого статуса не слишком обременяют себя необходимостью уступать дорогу пешеходам (равно как соблюдать закон)!

Помимо лихачества за рулем, люди из высшего сословия чаще позволяют себе нарушать правила разговорного этикета. В одном из исследований ученые делали видеозаписи пятиминутных бесед участников опыта с незнакомым им человеком. Некоторые из них отлично поддерживали визуальный контакт и отвечали собеседнику улыбками и кивками, а другие показали себя невоспитанными. Они рассеянно чертили что-то в блокнотах, вертели в руках что-то и в основном демонстрировали отстраненность. Угадайте, к каким социальным слоям принадлежали одни и другие? Правильно: в этих коротких беседах участники опыта, принадлежавшие к низшему сословию, были больше склонны следовать нормам этикета, а представители высшего – не соблюдать их.

Свободные нравы высшего сословия, бывает, приводят его представителей даже к неэтичным поступкам. Как показывают данные исследований, они намного чаще заявляют, что нарушили бы правила – в диапазоне от списывания на экзаменах до использования пиратского софта и невозврата в кассу денежных излишков. В наших опросах с охватом в несколько сотен человек представители рабочего класса реже одобряли непорядочные поступки вроде воровства на работе или списывания на экзаменах. Другие исследования дают схожие результаты: в одном лабораторном опыте участникам объявили, что чем больше очков выпадет у них при броске костей, тем больше они получат денег. Те из них, кто принадлежал к более высоким слоям общества, были больше склонны преувеличивать свои результаты по сравнению с фактическими. А еще один опыт показал, что участники, считавшие себя представителями высших слоев общества, были больше склонны присваивать конфетки, которые, как им было известно, предназначались для детей – участников эксперимента в соседней лаборатории!

Стереотипно или нестандартно?

У вас есть шестьдесят секунд, чтобы перечислить все возможные способы использования скрепки. А теперь сделайте то же самое, только с кирпичом. Мы с Джесси Харрингтоном заставили выполнять это классическое упражнение на творческое мышление людей из различных классов общества. Участники из высшего сословия оказались намного креативнее в своих предложениях по использованию этих предметов. В числе их новаторских предложений по кирпичу были колка орехов, создание скульптурной композиции и превращение его в охру путем мелкого помола. А скрепку предлагалось использовать, в частности, для подвешивания елочных игрушек или как временную замену сломавшейся застежки-молнии.

Мы убедились в том, что низшее сословие обычно более дисциплинированно – в нем больше стремятся соответствовать требованиям, соблюдать правила и согласовывать свои поступки с окружающими, тогда как высшее несколько распущеннее – в нем чаще отходят от норм, меньше стремятся к согласию с окружающими и отчасти даже склонны совершать непорядочные поступки. В то же время у такой незакомплексованности есть и свои плюсы: результаты наших исследований показывают, что людям из высшего сословия, так же как и типичным обитателям более свободных стран или штатов, гораздо больше свойствен творческий подход. К схожим выводам пришли и другие ученые, в опытах которых людям давали установку на ощущения всесилия или бессилия – состояний, отражающих разницу в отношении к власти между высшим и низшим сословиями. Люди, ощутившие себя более могущественными, проявляли большую креативность в решении разных задач – например, создать новое меню для ресторана или придумать по три новых названия для разновидности пасты, радиоактивного элемента и лекарства от головной боли.

Психолог Мюррей Строс установил, что несоответствия в уровне креативности проявляются уже в раннем возрасте. Он работал с семьями из разных социальных слоев, которым предлагались задания на решение проблем при детальной фиксации всех предлагаемых идей наблюдателем. Из шестидесяти четырех американских семей, участвовавших в эксперименте, намного больше креативных решений предлагалось в семьях более высокого социально-экономического статуса. Аналогичные результаты были получены в Индии и Пуэрто-Рико. Словом, при всей своей большей законопослушности и даже этичности представители низшего сословия менее склонны мыслить нестандартно.

Это подводит нас к последнему элементу дилеммы «жесткость – свобода»: непредубежденному отношению к тем, кто отличается от большинства. В более свободных странах и штатах налицо более высокая степень непредубежденности и толерантности к отличным от общей массы людям, в том числе иммигрантам, тогда как в жестких странах и штатах люди более негативно реагируют на тех, кто не вписывается в сложившийся социальный порядок. Примечательно, что та же модель применима и к классам общества: исследования показывают, что в целом представители низшего сословия более негативно относятся к бездомным, гомосексуалам, мусульманам, инвалидам и даже людям с татуировками. В очень многих странах представители низшего сословия испытывают более негативные чувства по отношению к иммигрантам, считая их угрозой своей нации.

В общем, классовые различия являются отражением глубинных культурных отличий, складывавшихся в процессе адаптации к конкретным природным и историческим вызовам. Разумеется, прочно установившиеся различия между классами в разрезе «жесткость – свобода» не обходятся без существенных исключений. Подобно существующим в штатах жесткой культуры либеральным городам, в низших сословиях несложно обнаружить либерально настроенных индивидов, и наоборот. За пределами Соединенных Штатов классовые барьеры могут выглядеть совершенно иначе. Тем не менее фокусировка на разнице в доходах упускает из виду критически важную роль культуры в формировании и поддержании классовых границ по всему миру.

Различие «жесткость – свобода» полезно также для понимания других, не относящихся к социально-экономическим групповых отличий, в частности гендерных и расовых. Термин «привилегия белых» стал пугалом для политиков, однако в его основе лежит не вызывающее сомнений общее правило: группы, обладающие большей властью, то есть контролирующие важнейшие ресурсы, обладают значительно большей свободой отходить от установленных порядков. Во многих обществах большей властью обладают белые, мужчины и гетеросексуалы, вне зависимости от их классовой принадлежности. Они живут в более свободном мире. Напротив, женщины, меньшинства и гомосексуалы обладают меньшей властью и меньшей свободой и подвергаются более строгим наказаниям даже за аналогичные правонарушения. Проще говоря, они живут в более жестком мире.

Это подтверждает опыт, в котором я давала менеджерам прочитать о нарушениях на работе, в том числе оспаривании решений руководителя, краже у коллеги, сокрытии недоработок, порче оборудования и товаров и приписках отработанного времени. Важно, что мы использовали имена нарушителей, сигнализирующие об их расовой и гендерной принадлежности: участники читали о белом мужчине (Грег), белой женщине (Кристен), чернокожем мужчине (Джамал) или чернокожей женщине (Латойя). Затем им предлагалось оценить серьезность нарушения и определить наказание виновным. Результаты говорили сами за себя. Когда речь шла о проступках женщин и меньшинств, менеджеры считали их более серьезными и заслуживающими более строгих наказаний, чем те же действия, совершенные принадлежащими к большинству мужчинами. Схожим образом исследование, проведенное в отрасли финансового консалтинга, показало, что, несмотря на большее количество служебных проступков среди мужчин, чаще и строже наказывают женщин.

То, что отдельные группы подвергаются более суровым наказаниям за аналогичные проступки, заметно и в результатах уголовного судопроизводства. Так, уголовных преступников из числа афроамериканцев судят строже и приговаривают к большим срокам заключения, чем белых, совершивших сравнимые по тяжести деяния. В США афроамериканцев приговаривают к тюремному заключению в пять раз чаще, чем белых. Кроме того, афроамериканцы гораздо чаще становятся мишенью для жестокого обращения и убийства полицейскими, что привело к появлению в 2013 году протестного движения под лозунгом «Жизнь черного имеет значение». Например, в том же году в Фергюсоне, штат Миссури, дорожные патрули останавливали для проверки каждого второго водителя-афроамериканца – и лишь каждого восьмого белого.

Общая картина совершенно очевидна: на разных ступенях социальной и властной иерархии (основана ли такая иерархия на экономическом положении, расовых или гендерных различиях, сексуальной ориентации или других личностных характеристиках) люди живут в различных культурных мирах.

Классовый культурный шок

Вы наверняка решите, что американец, переехавший в Японию, или немец, переехавший в Новую Зеландию, испытывает культурный шок, однако трудности адаптации при переходе человека в другой класс общества выглядят не столь же очевидными. Особенно это касается выходцев из рабочего класса, которые обычно оказываются не подготовленными к большей свободе, целенаправленно создаваемой в учебных заведениях и на рабочих местах, предназначенных для высшего сословия. Хотя это не всегда заметно, но в подобных случаях представители рабочего класса невольно оказываются культурно ущербными.

Мы считаем высшее образование плацдармом для будущего материального успеха и мобильности, однако некоторым этот плацдарм представляется недосягаемой горной вершиной. Свободные нравы и открытость многих университетских кампусов вполне устраивают студентов из высшего сословия, но выходцев из рабочего класса они могут дезориентировать и отталкивать. В 2012 году психолог Николь Стивенс и ее коллеги опросили 260 администраторов высшего звена из 50 ведущих американских университетов и 25 ведущих гуманитарных колледжей, чтобы выявить преобладающие в учебных заведениях культурные нормы. Респонденты получали перечень качеств, из которых им нужно было выбрать важнейшие для своих студентов. Подавляющее большинство учебных заведений ожидало, что их студенты будут вырабатывать собственное мнение, а не только прислушиваться к чужим; идти собственным новаторским путем, а не следовать за другими; подвергать сомнению существующие порядки, а не слепо принимать их.

Другими словами, нормы учебных заведений были нацелены на поощрение нонконформизма и независимости. Поэтому неудивительно, что дети высшего сословия, которые, скорее всего, воспитывались в духе большей свободы, индивидуализма и креативности, обычно бывают успешны в университетской среде. В то же время детям низшего сословия, в воспитании которых акцент делался на конформизм, порядок и соблюдение правил, приходится труднее. Для них учеба в университете, даже расположенном рядом с домом, может оказаться сродни переезду в другую страну.

Результаты недавнего опроса 145 тысяч студентов шести крупных государственных университетов стали наглядным подтверждением этого культурного несоответствия. По сравнению со сверстниками – выходцами из высшего сословия студенты из рабочих семей сообщали о меньшем ощущении сопричастности, меньшей удовлетворенности учебой и большем стрессе и депрессии. Из-за ограниченных финансовых возможностей им часто приходится совмещать учебу с подработками, поэтому у них меньше времени на участие в научной и общественной студенческой жизни.

Я воочию убедилась в этом на собственных студентах. На протяжении 2016/17 учебного года мы с Джесси Харрингтоном опрашивали наших первокурсников. К концу первого семестра студенты из низшего сословия чувствовали себя меньше готовыми к учебе, менее удачливыми в обзаведении друзьями и более вымотанными. Они были ошарашены сложным устройством университетской жизни и жаждали ясности и простоты. Они острее ощущали разлуку с близкими. Они чувствовали себя чужими в обеих культурах, в которых пытались существовать одновременно.

Такая отчужденность приводит к более высокой склонности бросать учебу, которая наблюдается среди студентов из низшего сословия. По данным Национального центра образовательной статистики, вероятность получения диплома бакалавра в первые шесть лет после поступления в университет в два раза выше среди студентов из состоятельных семей по сравнению со студентами – детьми низкооплачиваемых родителей. Нашу систему высшего образования провозгласили «великим уравнителем», однако она крайне далека от достижения этой благородной цели.

Подобно межкультурным образовательным программам, которые помогают людям приспособиться к жизни в другой стране, учебным заведениям нужно предпринять шаги к смягчению культурного шока представителей низшего сословия при переходе из жесткой в более свободную культуру. В Гарварде, Университете Брауна и Университете штата Аризона разработаны программы наставничества, в рамках которых студенты старших курсов помогают поступившим осваиваться в университетской жизни. В других университетах существуют веб-страницы, на которых размещаются рассказы о студентах в первом поколении, помогающие развивать чувство сопричастности. Подобные программы приносят огромную пользу. Оригинальное исследование, проведенное под руководством Николь Стивенс, показало, что после участия в коллективных обсуждениях влияния классового происхождения на восприятие университетской среды студенты из низшего сословия активнее пользуются возможностями кампуса и получают более высокие оценки.

Сглаживать противоречие между жесткостью и свободой помогает и большая упорядоченность учебного процесса. Примером может служить новаторский подход, примененный Сарой Эдди и Келли Хоган в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл. Чтобы помочь студентам с организацией их времени, часть групп получала больше еженедельных домашних заданий и обязательного чтения, а с целью создания среды для совместной работы дополнительное время было отведено на аудиторную работу в небольших группах. Опыт показал, что по сравнению с контрольными группами, где таких нововведений не было, успеваемость повысилась, и в первую очередь среди студентов из низшего сословия.

Помощь нужна не только выходцам из низшего сословия, которым трудно приспособиться к свободным порядкам студенческой жизни. Американцам, которые не получают высшего образования (по данным Бюро переписи населения за 2017 год, они составляли две трети от числа взрослого населения страны), требуются новые навыки, необходимые для успешного существования в условиях нарастающей глобализации экономики. Помехой этому может служить либерализм, свойственный американской культуре в целом.

Например, в Германии, с ее традиционно жесткой культурой, власти предоставляют молодежи широкий выбор профессиональных занятий, не требующих наличия университетского диплома. Так, там существует множество программ профессиональной подготовки с дипломом государственного образца. В деле унификации требований к специальностям правительственные органы работают с работодателями, образовательными учреждениями и профсоюзами, чтобы начинающие работники получали именно те навыки, которые будут востребованы их будущими нанимателями. Как пишет Тамар Джейкоби в журнале Atlantic Monthly, «каждый начинающий станочник в Германии обучается тем же рабочим навыкам в том же порядке и в том же графике, что и все остальные. Это полезно для учеников: таким образом гарантируется качество программ обучения, в ходе которых они усваивают методы разных компаний и получают возможность при желании сменить место работы в будущем». Однако в Соединенных Штатах, с их традиционно либеральной культурой, такие единые стандарты отсутствуют, и это означает, что навыки, приобретенные в одной компании, могут оказаться ненужными или невостребованными в другой. Это делает смену работы проблематичной и представляет огромную проблему для рабочего класса. С учетом стремительности изменений, происходящих во многих отраслях, и растущей угрозы, которой является глобализация для рабочих мест низшего сословия, таким более либеральным экономикам, как американская, было бы полезно перенять отработанные в более строгих культурах методы целенаправленной подготовки начинающих специалистов рабочих профессий.

Замкнутые мирки культур

Классовые различия глубоко укоренены в культуре, и обществу настоятельно необходима большая межклассовая отзывчивость. Возможно, именно сейчас это актуально как никогда. Представители различных классов общества все больше и больше замыкаются в собственных рамках, свидетельством чему растущая по всему миру пропасть между городским и сельским населением. Люди все чаще обосабливаются в своей среде в социальных сетях и прислушиваются только к привычным для себя источникам информации (например, к телеканалу Fox News, а не к MSNBC). В результате возникает слабое понимание иных культур и, как следствие, формируются соответствующие негативные стереотипы восприятия.

Многие различия между низшим и высшим сословиями до некоторой степени обусловлены логически. В профессиях, типичных для низшего сословия, например сантехник, мясник, заводской рабочий, дворник или тюремный надзиратель, нужны хорошие технические навыки и способности к физическому труду. Кроме того, они требуют от человека надежности и следования определенным правилам. Для того чтобы преуспеть в этих ситуациях, очень важно обладать определенным консерватизмом. В то же время в профессиях высшего сословия, таких как право, инженерное дело, медицина, наука, менеджмент и остальные специальности «белых воротничков», важны другие качества: креативность, широта взгляда, независимость и даже умение пойти вразрез с традиционными представлениями. Они подразумевают наличие более либеральных жизненных позиций. Было бы ошибкой считать, что какой-то один из этих наборов качеств лучше, а другой хуже. Развитие взаимного уважения к лучшим качествам других людей будет в немалой степени способствовать сглаживанию существующих классовых различий и противоречий.

Это приобретает все большее значение в нынешних условиях стремительной глобализации. По мере того как технологический прогресс становится угрозой для и без того сокращающегося числа рабочих мест низшего сословия, оно все более реально ощущает опасность скатывания к окончательной нищете. По прогнозу фирмы McKinsey & Co, в результате стремительного развития технологий может быть автоматизировано целых 78 % существующих рабочих мест в таких областях, как, например, упаковка или сварочные работы на конвейере. Напротив, этот процесс вряд ли затронет менеджеров, разработчиков новых продуктов и услуг и высший руководящий состав – другими словами, рабочие места высшего сословия. Налицо разительный контраст: для представителей низшего сословия глобализация является непосредственной угрозой, а для представителей высшего – хорошей возможностью.

Поэтому нет ничего удивительного в том, насколько важную роль играет «жесткость – свобода» в мировой политике. По мере роста глобализации по одну сторону этого рубежа оказываются относительно благополучные культуры, поддерживающие инновации, перемены и этнокультурное многообразие, а по другую – более жесткие культуры низших сословий, выступающие за стабильность, традиции и порядок перед лицом экономических угроз. Для многих американских избирателей, не сумевших найти работу после массовых увольнений, решение голосовать за Трампа в 2016 году было не более чем желанием избежать полного обнищания. Калифорниец Энтони Мискулин, потерявший высокооплачиваемую работу во время Великой рецессии 2008 года, сказал в интервью газете Los Angeles Times вскоре после выборов 2016 года: «Никогда не думал, что окажусь в таком положении. Я голосовал за Трампа не из соображений нетерпимости. И не из-за враждебности к иностранцам. Я просто хочу выжить». В Англии побудительным мотивом многих из тех, кто проголосовал за выход страны из Евросоюза на референдуме 2016 года, был именно страх перед иммигрантами, лишающими работы представителей рабочего класса.

Ощущение опасности заставило часть рабочего класса отдать предпочтение политическим лидерам популистского толка, обещающим демонтировать предавшие их социальные структуры и восстановить старые порядки. Эти лидеры держаться на плаву благодаря обещаниям применить большую жесткость. Трамп клялся «вернуть закон и порядок» в американскую политику, укрепить границы, выгнать иммигрантов и подавить преступность. Во Франции Марин Ле Пен обещала «восстановить порядок» за пять лет. А предвыборная платформа польской популистской партии под названием «Закон и справедливость» строилась на возврате к традиционным ценностям поляков. Подобная риторика может очень импонировать рабочему классу, испытывающему все возрастающие угрозы.

Рассматривая культуры классов общества в разрезе «жесткость – свобода», можно обрести большее уважение к людям за пределами своего класса и предотвратить болезненные недоразумения. В период президентской кампании 2016 года в США многие представители рабочего класса устремились за обещавшим закон и порядок Дональдом Трампом, поскольку поверили, что это поможет отвести вполне реальную угрозу обнищания. Часть сторонников Клинтон чувствовала себя достаточно комфортно в экономическом плане, чтобы не опасаться подобных вещей или того, что их лишат работы иммигранты. В мирах высшего и низшего сословий существуют разные нормы и интересы, создававшиеся на основе специфики среды каждого из них. Можно не соглашаться с политическим выбором других, но, зная, что он обусловлен их культурным кодом, можно как минимум понять, что движет этими людьми.

7 Жесткая или свободная у вас организация? Это важнее, чем может показаться

В 1998 году гиганты автопрома Daimler-Benz и Chrysler Corporation объединились под общим именем DaimlerChrysler. Отрасль замерла в предвкушении плодов этого, казалось бы, заключенного на небесах союза: благодаря ему немецкий производитель Daimler должен был начать работу в более дешевом сегменте, чем его седаны Mercedes, а популярный американский бренд Chrysler – выйти наконец на рынки Европы. Дебют акций DaimlerChrysler на Нью-Йоркской фондовой бирже состоялся 17 ноября 1998 года, а уже в январе 1999 стоимость этих бумаг взлетела до 108 долларов. Такой уровень поддержки инвесторов выглядел гарантией будущего процветания.

Медовый месяц оказался недолгим. В каждой из компаний глубоко укоренились собственные подходы к ведению дел, и очень скоро несовместимость их культур стала очевидной. На семинарах по культурной интеграции, проводившихся в штутгартском офисе объединенной компании, американских сотрудников учили соблюдать принятые в Германии формальности – например, не держать руки в карманах во время делового общения. Немецким членам команды становилось не по себе, когда американцы обращались к ним по имени, а не по фамилии и должности. Если при подготовке к совещаниям немцы перелопачивали кипы документов и рассчитывали на строгое соблюдение объявленной повестки, то американцы считали эти встречи поводом сообща порешать любые проблемы в режиме свободного обсуждения. А когда речь заходила о долгосрочной работе в Европе, американцам не слишком хотелось переезжать из своих громадных домов в пригородах Детройта в компактные штутгартские квартиры.

Интеграция оргструктур также оказалась делом сложным и тяжелым. У Daimler была иерархическая структура с твердой властной вертикалью, подразумевавшая точное выполнение указаний сверху донизу. На производстве царила строгая бюрократия. Так что, как и ее родина, компания Daimler тяготела к жесткой культуре. В Chrysler же дела велись в более расслабленном режиме, а корпоративная культура была скорее раскованной и основанной на равенстве – эгалитарной. Кроме того, производство Chrysler было организовано с применением подходов lean – с минимумом персонала и ненужной бюрократии.

Полная несхожесть корпоративных культур поставила Daimler перед дилеммой: уступить или усмирить. Решение было принято в пользу последнего. Глава Daimler Юрген Шремп обещал руководителю Chrysler Роберту Итону, что это будет «равноправное партнерство», однако его действия показали, что речь идет о поглощении, а не о слиянии. (Первой победой Шремпа было название объединенной компании – DaimlerChrysler, а не ChyslerDaimler, как предполагает алфавитный порядок.) Со временем Daimler поставила немца руководить американскими операциями DaimlerChrysler, заменила американских менеджеров немецкими и сократила несколько тысяч сотрудников Chrysler. Эти действия заставили заговорить о «германских оккупантах», а приунывшие сотрудники Chrysler грустно шутили: «Как правильно произносить DaimlerChrysler? Daimler – слог Chrysler не произносится».

Поскольку сделка слияния на 36 миллиардов долларов все больше и больше походила на скрытое поглощение, доверие между двумя ее участниками по разные стороны океана оказалось безнадежно утраченным. Компанию покинули ключевые топ-менеджеры Chrysler, а в 2007 году, после девяти лет падения рыночной цены акций и морального духа сотрудников, международная парочка наконец развелась.

Цена слияния жесткости и относительной свободы

DaimlerChrysler потерпела неудачу в большой степени из-за колоссальной недооценки значения пропасти между жесткостью и относительной свободой. Почему же люди, принимавшие решение о слиянии, оказались настолько не готовы справляться с различиями своих культур?

При всей финансовой привлекательности международных сделок слияния руководители часто упускают из виду, что глубинные различия жестких и более свободных культур могут привести к серьезному внутреннему конфликту. Провалы, подобные DaimlerChrysler, отнюдь не редкость. Если при рассмотрении проекта слияния компании не учитывают фактор совместимости своих корпоративных культур, они рискуют получить печальные финансовые последствия.

А можно ли оценить, сколько на самом деле стоили такие неудавшиеся слияния? Мы с моим коллегой Чен Гуанли – преподавателем бизнес-школы Ivey Западного университета – решили проверить, во сколько обходятся конфликты жесткости и относительной свободы при международных сделках слияний и поглощений (M&A). Мы обобщили информацию о шести тысячах международных сделок M&A за период с 1980 по 2013 год с участием компаний из тридцати различных стран. Ни одна из сделок, попавших в наш массив данных, не была мелкой – все они оценивались не менее чем в 10 миллионов долларов. Чтобы оценить успешность сделки M&A, мы рассматривали продолжительность переговорного процесса, ежедневные колебания биржевой цены акций после объявления о слиянии и общую доходность активов в течение четырех лет. Наконец, мы определяли относительную жесткость и свободу культур в странах компаний, участвовавших в сделках, чтобы иметь возможность оценить глубину культурных различий между ними.

Действительно ли хуже результаты слияний, проходящих на фоне серьезных культурных несоответствий?

Ответ – да. Значительные культурные различия обходятся дорого. Такие слияния дольше готовятся и финализируются, отличаются низким курсом акций непосредственно после сделки и значительно менее прибыльны для стороны покупателя. Так, при наличии выраженных культурных несоответствий приобретающие компании теряли в стоимости в среднем 30 миллионов долларов в течение пяти дней после объявления о сделке M&A. А очень серьезные культурные разрывы приводили к потерям свыше 100 миллионов долларов. Эти результаты были установлены с учетом множества поправок на различные факторы, в том числе стоимостные, валютные, отраслевые и географические.

Культурный айсберг

Культура – своего рода айсберг. Подобно Daimler и Chrysler, компании могут видеть выгоду в совместном использовании явных сильных сторон друг друга, но не сознают наличия огромных культурных препятствий, таящихся в глубине. Поскольку нормы, существующие в организациях, не всегда видны на первый взгляд, для диагностики относительной жесткости или свободы компании нужно глубоко погрузиться в нее, чтобы понять методы работы, людей и, главное, лидеров.

Рассмотрим в качестве примера Израиль. В этой весьма либеральной стране наблюдается самая высокая концентрация технологических стартапов в мире – по одному менее чем на каждые две тысячи израильтян. Один из наиболее успешных израильских стартапов, компания Wix, полностью отказалась от иерархической оргструктуры в пользу самоуправления. Отдельные рабочие места или кабинеты не нужны – сотрудники могут работать за любыми столами в просторном помещении с открытой планировкой. По офису разгуливают домашние собаки персонала, то и дело попадаются чьи-то скейтборды, боксерские перчатки или куклы из серии My Little Pony. Благодаря немногочисленности правил атмосфера в Wix выглядит дружеской и веселой, хотя иногда и хаотичной. В вильнюсском офисе Wix один из менеджеров держит под рукой рупор, чтобы иметь возможность призвать к порядку не в меру расшумевшихся сотрудников.

Израильские компании вроде Wix доказывают, что «человек красит место». В Израиле – «стране-стартапе» – полно в высшей степени неформальных, непокорных и всегда готовых идти на риск людей. Один из ведущих венчурных капиталистов Израиля Джон Медвед определяет качества сотрудников, которых привлекают местные стартапы, одним словом из идиш – хуцпа, означающим наличие у человека «наглости» или «куража». Израильтяне известны своим скептическим отношением к указаниям, они предпочитают оспаривать правила и директивы, а не слепо подчиняться им. Как поясняют в книге «Нация умных людей: История израильского экономического чуда»[8] Дэн Сенор и Сол Сингер, «в Израиле иностранцу может показаться, что хуцпа кругом – в том, как студенты общаются со своими профессорами, сотрудники перечат боссам, сержанты задают вопросы генералам, а клерки сомневаются в решениях министров. Однако для самих израильтян это никакая не хуцпа, а норма жизни».

Чтобы уравнять правила игры, израильтяне часто называют представителей власти уменьшительными именами (бывшего премьера Ариэля Шарона звали Арик) или даже награждают их дерзкими прозвищами: отличавшийся ростом больше двух метров начальник израильского Генштаба Моше Леви проходил под кличкой Моше Вехеци, то есть «Полуторный Моше». Израильский блогер и предприниматель Хилель Фульд объясняет, что эта повсеместная непокорность дает толчок бурному развитию технологических стартапов: «Нежелание идти в общем потоке как на автотрассе, так и в бизнесе – черта, движущая миром инноваций». Кроме того, многие израильтяне любят рисковать. Президент и операционный директор Wix Нир Зохар вошел в команду стартапа с самых первых дней, поскольку его привлекла неоднозначность и смелость проекта. «Было очень интересно заняться чем-то совершенно новым, рискнуть и начать с полного нуля», – рассказывал Зохар подкасту Startup Camel. Это цепочка положительной обратной связи: Израиль может похвалиться вольнолюбивыми гражданами, которым нравится создавать независимые предприятия, где можно сохранять свободные подходы к работе.

Конечно, Израиль не монополист на рынке свободно организованных предприятий. В Соединенных Штатах свободомыслящая Калифорния стала благодатной почвой для таких стартапов, как Apple, Google и Facebook, и тысяч других. Все они соревнуются между собой в предоставленных сотрудникам свободах и необычных удобствах, включающих что угодно – от комнат с видеоиграми до мини-баров, массажа и бесплатных кулинарных курсов. Бурлит и офисная жизнь студии компьютерных игр RocketWerkz в свободолюбивой Новой Зеландии. Ее сотрудникам предоставлены неограниченные оплачиваемые отпуска, так что они без проблем могут сочетать работу с перипетиями личной жизни. Если погиб домашний любимец или развалились отношения, можно без зазрения совести бросить работу, чтобы отдаться своему горю. Правда, в таких случаях обратно в офис могут позвать и необычные дополнительные льготы, вроде визитов девушек для снятия стресса.

Теперь представим себе, что израильская или новозеландская компания со своими неформальными подходами и необузданными сотрудниками сливается с сингапурской, где организации пронизаны формализмом, четкостью и дисциплиной, в деловом общении подчеркивается почтение к организационной иерархии, работники одеты скромно, а визитные карточки принимаются обеими руками в знак уважения. Напряженная деловая атмосфера особенно характерна для Сингапура, поскольку труд – неотъемлемая часть национальной идентичности. Чтобы успешно конкурировать на рынках своего региона, Сингапуру пришлось принять культуру, центром которой является работа. И разумеется , если Сингапур способен быстро масштабировать свои бизнесы, то Израилю с этим сложно. Как пишет журналист Financial Times Джон Рид, «что у израильтян получается не очень хорошо, так это выводить свои компании на уровень больших игроков» из-за «неуемной рисковой культуры серийного предпринимательства», в которой «предпочтение отдается быстрому выходу в деньги, а не органическому росту».

Дэн Сенор и Сол Сингер сопоставляют Израиль и Сингапур и показывают, в чем состоят «резкие отличия» между двумя странами. Отражением сингапурского стремления к порядку и настойчивости в соблюдении указаний являются безукоризненная чистота улиц и аккуратно подстриженные газоны, что контрастирует с грязью и мусором, которые нередко встречаются в общественных местах и дворах Тель-Авива. Как пишут авторы, акцент на соблюдении порядка, существующий в сингапурском обществе, безусловно имеет положительные стороны, однако в целом это заставляет компании «жертвовать гибкостью ради дисциплины, инициативностью ради организованности и инновационностью ради предсказуемости». Хотя израильским организациям может не хватать порядка и организованности сингапурских, но зато они, как правило, более гибки и инновационны. Это наглядная иллюстрация плюсов и минусов относительной жесткости и свободы.

Японские организации также известны своими многочисленными правилами, формализмом и иерархией. Уже многие годы компания Toyota работает в рамках классической пирамидальной структуры с множеством стандартизированных рабочих процессов. Работники избегают конфликтов и тщательно соблюдают консервативный дресс-код и сложные правила подчиненности. В интенсивный курс обучения новичков входят история компании и обязанность в полном объеме овладеть «Дао Toyota». А рабочий день на предприятиях японского производителя электроники Panasonic начинается с коллективной физзарядки, хорового пения официального гимна компании и скандирования ее «Семи заповедей».

В соседней Корее Samsung проводит адаптацию новых сотрудников на уровне армейского курса молодого бойца: страдающие от недосыпа стажеры заучивают наизусть историю компании во всех подробностях и овладевают умением соответствовать строгим требованиям ее корпоративной культуры. Общественное давление заставляет корейцев соблюдать обычаи и формальности, а способность человека усваивать их обозначается в корейском языке словом нунчи. Нехватка нунчи сурово осуждается. «Ты обязан соответствовать. Если этого не делать, то давление коллектива станет невыносимым. Если ты не в состоянии выполнить какое-то конкретное указание, тебе не место в компании», – говорил в интервью Bloomberg Businessweek один бывший сотрудник Samsung.

Формальности и правила японских и корейских компаний являются отражением упора на дисциплину и традиционность, который сформировался в национальных культурах этих стран за многовековую историю существования в условиях опасности. Атмосфера на рабочих местах современной Кореи остается под сильным влиянием конфуцианства, которому страна следует на протяжении 2,5 тысяч лет. Это учение подчеркивает важность повиновения и дисциплины для успешного функционирования общества. Акцент на уважении к обычаям и соблюдении правил, характерный для японской и корейской культур, способствовал созданию организаций, знаменитых своей эффективностью и тщательностью.

Контрасты между жесткими и относительно свободными организациями проявляются не только по линии «Восток – Запад». Томас Гранли из Университета Осло обратил внимание, что в последние годы резко выросло число компаний, переезжающих из суровой Норвегии в расслабленную Бразилию. Он провел серию углубленных интервью с членами бразильских и норвежских рабочих коллективов, чтобы оценить различия в их стилях работы. Бразильское понятие jeitinho Brasileiro («по-бразильски») означает общепризнанный подход к ведению дел в обход формальностей и законов. Такая «антисистемность» может проявляться в несоблюдении очередности, использовании лазеек в законодательстве, влезании в чужие разговоры или в изобретательных лайфхаках. Наряду с этим на работе и в быту бразильцы часто используют выражение fique tranquilo – то есть «не заморачивайся». Чтобы усилить мотивацию сотрудников, бразильская инвестиционная компания Semco Partners использует единственный регламент, суть которого в полном отказе от какой-либо регламентации. Сотрудники Semco устанавливают себе график работы, фиксированную часть зарплаты, продолжительность отпуска, критерии оценки эффективности и ключевые задачи.

Неудивительно, что представителям жесткой норвежской культуры бывает трудно вести дела в Бразилии. В частности, собеседники Гранли были согласны в том, что норвежцам важна пунктуальность, которая не имеет особого значения для бразильцев. «Время – не слишком важная вещь в Бразилии. Здесь надо следить за сроками строже, чем дома, – все делается в последнюю минуту», – сказал один норвежец. Но при всей своей медлительности бразильские сотрудники показывают большую гибкость. Норвежцы привержены соблюдению стандартных рабочих процедур, а бразильцы предпочитают маневренность. В связи с этим один бразильский менеджер заметил, что «в стандартных ситуациях норвежцы продуктивнее, но, когда наступает момент действовать, они тормозят».

Лидеры, жесткие и не очень

Жесткие и более свободные организации могут показаться разными вселенными, а их лидеры служат олицетворением этих различий. В случае слияния Daimler и Chrysler гигантский культурный разрыв образовался благодаря разным стилям руководства. В Daimler с почтением относились к формальностям и все решения принимали высшие руководители. «Если кто-то не вполне уверен, можно что-либо или нельзя, он может выяснить это у своего непосредственного руководителя, – говорил президент Daimler Дитер Цетше в интервью журналу 360 в 2009 году, после разделения компаний. – Каждый работник обязан следить за правильностью своего поведения. И я надеюсь, что наши менеджеры показывают в этом хороший пример». Напротив, в Chrysler высшее руководство часто давало менеджерам среднего звена возможность решать задачи самостоятельно, без команды сверху. Эти несовместимые стили руководства вбили последний гвоздь в крышку гроба.

Лидерами не рождаются – их воспитывает определенная культурная среда. Стиль руководства, почитаемый в одной культуре, может стать источником ненависти в другой. Группа ученых под названием GLOBE (сокращение от Global Leadership and Organizational Behavior Effectiveness) предприняла самое широкомасштабное в истории исследование лидерства. В его рамках 17 тысяч менеджеров из более чем 900 организаций 60 стран делились взглядами на то, что делает лидера эффективным. Какие качества наиболее важны? Самостоятельность в поступках? Умение сотрудничать? Дар предвидения? Я проанализировала собранные данные, чтобы понять, какие типы лидеров считаются эффективными в жестких и свободных культурах.

Как и следовало ожидать, прямо противоположные. В свободных культурах люди отдавали предпочтение лидерам-визионерам, нацеленным на сотрудничество. Они хотели, чтобы лидеры боролись за перемены и делились властью со своими сотрудниками. Олицетворением этого стиля руководства является Рикардо Семлер – глава бразильской Semco Partners. Он делает все возможное, чтобы не мешать окружающим выходить вперед и заниматься инновациями. «У наших людей есть масса инструментов, позволяющих очень быстро сменить направление, закрывать старые дела и открывать новые, – говорит Семлер. – Если бы мы сказали, что здесь существует только единственный способ ведения дел, и пытались давить на людей, смогли бы мы расти так же уверенно? Не думаю». Действительно, в Semco трудно вычислить какого-то единственного руководителя. Всех работников учат разбираться в финансовой отчетности, так что все члены коллектива, от главных аналитиков до уборщиков, могут осознанно голосовать по вопросам, имеющим значение для всей компании. Семлер вспоминает случай, когда его сотрудники выступили против приобретения, на котором настаивал он сам. «Я и сейчас уверен, что ту компанию нужно было купить. Но они сочли, что нам это не по зубам, и проголосовали против». Несмотря на свое огорчение, Семлер замечает: «Вовлеченность сотрудников должна быть настоящей, даже если это не доставляет удовольствия менеджменту».

Лидеры многих израильских компаний идут еще дальше и специально насаждают культуру несогласия. «Задачей лидера должна быть максимизация сопротивления – в смысле поощрения несогласных и диссидентов, – говорит основатель Intel Israel Дов Фроман. – Если ты не знаешь, что в организации есть люди, которые с тобой не согласны, у тебя проблемы».

В жестких культурах предпочтение отдается совершенно другим типам лидеров. Мой анализ данных GLOBE показывает, что в жестких культурах люди считают эффективными лидерами тех, кто воплощает собой независимость и полную уверенность в себе – то есть любящих действовать по собственному усмотрению и без оглядки на других. Таков стиль руководства в китайской компании Foxconn – крупном поставщике электронных компонентов для корпораций Apple, Sony и Dell. В компании, основанной в 1974 году Терри Гу, работают 1,2 миллиона человек, и она входит в число крупнейших экспортеров Китая. Гу называет свой подход к руководству «решительным» и считает, что хороший лидер – это «добродетельный диктатор». Гу ценит в сотрудниках исполнительность и дисциплину и применяет в своей компании командно-административную систему управления с жесткой иерархией. Менеджеры среднего звена Foxconn копируют авторитарную и решительную модель поведения Гу и четко соблюдают дистанцию власти между собой и нижестоящими работниками.

Все эти примеры наглядно подтверждают факт наличия огромных межнациональных различий в способах руководства, ведения дел и отношении к людям в организациях. Жесткие организации могут похвалиться порядком, пунктуальностью и стабильностью, но им не хватает открытости к переменам. Более свободные организации не столь дисциплинированны и надежны, но компенсируют это большей инновационностью и аппетитом к риску. Учитывая, что эти различия определяются в высшей степени могущественными факторами, становится понятно, почему слияния компаний из жестких и более свободных стран – дело рискованное.

Отраслевая культура: от McKinsey до McDonald's

База данных O*Net Online министерства труда США – неистощимый источник должностных инструкций из самых разнообразных отраслей, от инструктора по карате и оператора АЭС до дизайнера-графика и буфетчика. Это богатейший источник детальной информации о тысячах профессий, включая функциональные обязанности, требования к личным качествам и типичные условия труда. Но у всего этого великого множества описаний есть единая основополагающая структура, объясняющая отраслевые различия. Все дело в силе социальных норм.

Так же, как в случае целых стран, относительная жесткость или свобода отдельных отраслей обусловлена практическими соображениями. В отраслях, где налицо опасности и требуется безупречная координация, жесткости более чем достаточно. В таких секторах, как ядерная энергетика, здравоохранение, авиатранспорт, полиция или строительство, жесткая культура установилась как следствие наличия смертельных угроз.

Возьмем строительство. В компании Balfour Beatty – одной из крупнейших подрядных организаций США – поддерживается строгая дисциплина. Как и у многих других организаций отрасли, в сфере ее ответственности логистика, наем персонала и рабочее проектирование на комплексных строительных проектах. Это значит, что руководство должно обеспечивать безусловное соблюдение техники безопасности при выполнении работ, которые относятся к числу наиболее опасных в мире. Любая ошибка на стройплощадке чревата серьезными последствиями. Излишняя спешка при разгрузке арматуры может стать причиной тяжких увечий находящихся поблизости работников. Дефекты оборудования, мелкие ошибки в коммуникации или неожиданное падение строительных лесов могут привести к гибели рабочих. Присущие этому виду деятельности смертельные риски делают критически важными функциональную надежность и предсказуемость, и в Balfour Beatty относятся к этому со всей серьезностью. Примерно так же обстоят дела на стройплощадках всего мира, где проводятся регулярные оценки рисков и инспектирование охраны труда, а также существуют строгие нормы по технике безопасности, спецодежде и обучению. Жесткая культура строительной отрасли – залог безопасности и продуктивности рабочего.

Канонический пример жесткости – армия. В вооруженных силах любой страны солдату положено строго соблюдать устав, быть исключительно дисциплинированным и учиться стойко переносить тяготы и лишения военной службы. Строгие порядки опираются на воспитание в личном составе слаженности действий и безоговорочного уважения к начальству. В первый же день службы новобранцы американской морской пехоты оказываются в суровых условиях учебно-тренировочного лагеря, где после прохождения идеологической обработки превращаются в синхронизированное единое целое, которое прежде всего уважает своих командиров. «Армия – это механизм, построенный на иерархии, – говорил в беседе со мной в 2017 году американский морпех Стив Колли. – И если ты нарушаешь иерархию, ты нарушаешь работу механизма». Каждый божий день обычного солдата не раз и не два заставляют почувствовать необходимость уважать эту иерархическую систему – начиная с вида нашивок на его обмундировании и до отдачи чести старшим по званию. Упущения по уставной части могут повлечь за собой суровые взыскания – от свирепой словесной выволочки до пары сотен отжиманий перед строем. «У нас есть нормативы и на такие, казалось бы, несущественные вещи, как ношение формы, и на такие сложные, как обслуживание самого совершенного в мире основного боевого танка, – говорит отставной главный сержант вооруженных сил США Джеймс Пендри. – Соблюдать, казалось бы, несущественные нормативы так же важно, как соблюдать самые сложные, – соблюдение одних служит основой для соблюдения других».

С другой стороны, в отраслях, где нет таких опасностей, создалась более либеральная культура. В этих областях пользу приносят умение быстро переключаться, свободолюбие и нестандартное мышление. Сотрудников основанной в 1969 году международной дизайнерской фирмы Frog Design Inc. побуждают сомневаться, провоцировать, самовыражаться и переосмысливать сложившиеся представления о прекрасном. Работникам Frog обычно нравится ломать стереотипы. «Надо быть бунтовщиком в душе, то есть любить бросать вызовы и ставить всё под сомнение», – говорила бывший топ-менеджер этой компании Керстин Файх в интервью, опубликованном в 2014 году на сайте Core77. С ней согласен бывший директор по маркетингу Frog Джеймс Кортезе: «Попробую сформулировать главные качества сотрудника Frog. Это человек, в котором оригинальность взглядов сочетается с большой демократичностью и открытостью всему новому».

Такой же либеральный дух царит и в американском интернет-магазине обуви Zappos. Начинавшая как стартап, фирма к 2009 году стала ведущим интернет-магазином обуви в мире, а в наши дни базируется в Лас-Вегасе и является одним из подразделений Amazon. Несмотря на бурный рост, в Zappos сохраняли культуру стартапа, и компания гордится своими свободными порядками и в наши дни. Главным олицетворением демократичности и эгалитаризма компании служит принятая в ней «холократия» – система самоуправления, отменяющая обычную в бизнесе иерархию. Для решения задач организации работники могут объединяться в демократически управляемые «кружки». Любой человек может участвовать в неограниченном количестве кружков и решении неограниченного круга задач. Функционал людей постоянно меняется, а руководители – они же «бригадиры» – это скорее дружелюбные наставники и не имеют права увольнять.

Характерной чертой таких свободных организаций, как Frog и Zappos, являются неформальные, непостоянные и разнообразные по составу рабочие группы. Чтобы оставаться успешными, дизайнерским компаниям, коллективам разработчиков и стартапам нужно постоянно отслеживать перемены и инновации. По сравнению с работниками промышленности и финансовой отрасли (не говоря уже об армии) сотрудники менее ограничены в своей специализации, и относительно нестрогие правила позволяют им процветать.

Копнув еще глубже, мы убеждаемся в том, что отличия в условиях среды могут приводить к возникновению как жестких, так и свободных культур в разных компаниях одной и той же отрасли. И McKinsey, и IDEO – консалтинговые фирмы, но культура первой склонна к жесткости, а второй – к относительной свободе. Это становится понятным, если посмотреть на их клиентуру: McKinsey обычно занимается стратегией и оценкой рисков для клиентов из финансовой отрасли и государственных организаций, тогда как IDEO в основном выполняет более творческие проекты для компаний вроде Apple и Coca-Cola. В McKinsey ценится упорство в достижении целей всей фирмы. В отличие от консультантов IDEO сотрудники McKinsey обязаны соблюдать значительно большее количество стандартных рабочих процедур. Напряженная программа обучения новичков предусматривает усвоение небезызвестного «Метода McKinsey», правил участия в коллективном мозговом штурме и клиентских презентациях, а также обучение детализированным методикам разрешения проблем, которые возникают в бизнесе клиентов. В то же время в свободной культуре IDEO сотрудников призывают «учиться на ошибках» и «принимать неопределенность». В IDEO существуют самоуправляемые рабочие команды, которые неподотчетны вышестоящим руководителям. Свободный дресс-код увязывается с более спокойной интерпретацией понятия «профессионализм». «Главное – будьте собой, и неважно, как вы одеты», – говорит на собеседованиях с кандидатами глава службы персонала IDEO Дуэйн Брэй.

Внимательно присматриваясь к отдельным организациям, можно увидеть, что некоторые их подразделения свободнее, а некоторые жестче даже по сравнению с этой же организацией в целом. Некоторые профессии по определению в большей степени подчинены требованиям законов и предписаний, даже в отсутствие физических опасностей, – например, юристы, аудиторы, банкиры и правительственные чиновники. Эти занятия связаны жесткими требованиями профессиональной ответственности, и в результате в культурах соответствующих подразделений гораздо больше требований к соблюдению правил и выше уровень контроля над соответствием законодательству. Например, в принадлежащей к «большой четверке» аудиторской фирме Deloitte много подразделений с разными областями специализации. Культура аудиторских подразделений резко контрастирует с культурой консультантов. Последним часто приходится пробиваться сквозь череду неожиданных задач, что подразумевает умение быстро акклиматизироваться в новой среде – как географической, так и свойственной каждому новому клиенту.

Это сочетание жесткости и свободы в рамках одной организации встречается все чаще и чаще. В компании Ball Corporation налицо сочетание резко контрастирующих между собой культур: жесткой в производственных подразделениях и более свободной в отделах исследований и разработок. Созданная в конце XIX века Ball поставляет бутылки и банки крупнейшим брендам, в том числе Coca-Cola, Pepsi, Coors и Budweiser. Наряду с этим компания принадлежит к числу первопроходцев аэрокосмической отрасли и сотрудничает с NASA в области космических кораблей и искусственных спутников. Аэрокосмическая часть ее бизнеса включает в себя отделы НИР, в которых работают инженеры и физики. Из-за специфики выполняемых задач в этих подразделениях сформировалась более свободная рабочая среда, в которой меньше упорядоченности и контроля. А производственный дивизион Ball, напротив, функционирует в рамках строгих регламентов и стандартных процедур, что позволяет ежедневно отгружать заказчикам миллионы единиц тары для напитков.

Концепция «жесткость – свобода» помогает разобраться в различиях не только между странами, но и между отраслями, внутри них и даже между подразделениями одной и той же организации. Как показано на рис. 7.1, все они подчинены некой единой логике. Подумайте о своей работе, профессии или отрасли. Где их место на шкале «жесткость – свобода»? Понятно ли вам, чем это объясняется?

Но жесткость или свобода организации не статична. Современная экономика подвержена быстрым изменениям, и организациям часто приходится адаптировать свои культуры к новым требованиям и пересматривать степени жесткости и свободы. Учитывая глубину различий в культурном ДНК компаний и возможность конфликтов людей, подходов и руководителей, это может оказаться трудным.

Преодоление конфликта между жесткостью и свободой в организациях

Весной 2017 года я беседовала с топ-менеджером одной крупной промышленной компании со штаб-квартирой в Соединенных Штатах. Компания опиралась на жесткую модель управления. Из-за ее публичности подробная отчетность и строгий контроль были неотъемлемыми частями бизнеса. Как это обычно бывает в промышленном секторе, сотрудники были обязаны соблюдать тщательно прописанные рабочие процедуры, а общая эффективность работы каждого подлежала регулярной оценке. Бизнес удачно использовал ключевые преимущества жесткости, включая надежность поставок и операционную эффективность.

За восемьдесят лет своего существования компания стала международной с тысячами работников в разных странах мира. Достигнув многомиллиардных оборотов, она собиралась перейти к новому этапу укрепления конкурентоспособности – радикальному обновлению производственной программы. Это означало, что по линии разработки продукта требуется большая свобода действий. Хотя исторически компания всячески избегала рисков, руководители решились на приобретение компании из сферы НИР, в первую очередь из-за наличия у нее передовых технологических решений. Они надеялись, что гибкие инновационные подходы приобретенной фирмы окажут благоприятное воздействие на развитие существующей корпоративной культуры. Но вскоре после закрытия сделки приобретения обнаружились противоречия между жесткостью и свободой. Приоритетом разработчиков было создание прорывных инновационных решений, но они постоянно нарушали сроки, и вовремя выводить на рынок новую продукцию не получалось. Создавалось впечатление полной безответственности, а вскоре подразделение стало убыточным. С точки зрения разработчиков, твердые расчеты материнской компании были необоснованными. Новое подразделение всегда работало без четко установленных сроков и строгого контроля и исходило в своей деятельности из долгосрочной перспективы – его сотрудники хотели создавать в высшей степени креативные продукты. Образовалась знакомая картина: причиной серьезного конфликта культур стали именно те качества, которые казались компании-приобретателю наиболее привлекательными.

Затруднения других компаний носят прямо обратный характер: проблемы начинаются в случае попыток ввести более жесткое управление. Вот, к примеру, что происходило в Microsoft в середине 1990-х. Продажи молодой компании росли как на дрожжах, но операционное управление за ними не поспевало. «Чтобы демонстрировать инвесторам и акционерам наши цифры, нужна была ежеквартальная финансовая отчетность, но она всегда безнадежно опаздывала», – рассказывал мне бывший операционный директор Microsoft Боб Херболд. Причина была в небрежном и бессистемном ведении бухгалтерского учета. Многие из разбросанных по всему миру филиалов Microsoft применяли собственные доморощенные системы. «Координация в Microsoft отсутствовала как класс. Даже в маркетинге никто не мог внятно сказать, что должен означать наш бренд для потребителей», – говорил мне Херболд.

Компании было крайне необходимо привнести жесткость в свою операционную деятельность, и руководитель Microsoft Билл Гейтс это отлично понимал. Он пригласил в компанию Херболда, который должен был привести в порядок ее бизнес-составляющую, а сам сосредоточился на продукте. Миссия Херболда поначалу встретила сопротивление со стороны сотрудников, которые желали сохранить свободные порядки и не принимали централизацию планирования и отчетности подразделений. В итоге Херболд убедил их в преимуществах системы – говоря точнее, он показал возможность участия в будущих прибылях, что послужило сильным мотивирующим фактором для того, чтобы соответствовать требованиям. За год усилий Херболда по централизации управления Microsoft не только сократила затраты, но и резко повысила рентабельность и биржевую цену своих акций.

Конфликты между жесткостью и свободой неизменно случаются и в успешных стартапах, часто совершенно неожиданно. В них работают очень креативные люди, которые противятся большей структурной жесткости и стандартизации, которые нужны для управления более крупной организацией. Я беседовала с Ариэлем Коэном, который сразу же назвал себя «серийным стартапером». В свое время он возглавлял группу внедрения разработок стартапа Mercury Interactive, впоследствии приобретенного Hewlett Packard за 4,5 миллиарда долларов. Он предпочитает высокую степень свободы небольших предприятий жестким культурам крупных корпораций. «В стартапах человек просыпается с идеей и сразу же начинает ее воплощать, – говорит он. – Затем эту идею максимально быстро тестируют в рыночных условиях, вносят необходимые изменения или отказываются от нее». По собственному опыту Коэн знает, что когда стартап начинает расширяться, то появляется более сложная иерархия и вводятся дополнительные правила. «Купив нас, Hewlett Packard прислала новых людей, которым нравилось планировать и предварительно исследовать свои новые идеи. Но дополнительные процессы тормозили их креативность, – рассказывал он. – Таких, как я, очень раздражает необходимость убеждать людей, что идеи надо сразу же опробовать на практике. А им мои подходы казались беспорядочными и импульсивными, типа, я не проявляю должной осмотрительности». Это пример конфликта между жесткостью и свободой в действии. Вскоре после присоединения Mercury Interactive к HP Коэн ушел руководить другим стартапом.

Некоторым компаниям настоятельно требуется пересмотреть свою корпоративную культуру и тогда, когда никаких слияний не предвидится. Это случается, когда строгость или свобода нравов начинает зашкаливать. Взять хотя бы сервис заказа такси Uber, который спустя несколько лет после создания в 2009 году приобрел скандальную известность наплевательским отношением к местному законодательству, использованием запрещенных приемов конкурентной борьбы и сокрытием некоторых методов ведения бизнесов от регулирующих органов. Это пренебрежение нормами отчасти способствовало бешеному успеху компании, но в то же время породило острый кризис. В 2017 году New York Times опубликовала обширную статью, в которой предавались огласке особенности неоправданно бесконтрольной, на грани вседозволенности, рабочей обстановки в Uber. Несколько бывших работников отзывались о компании как об «общаге», в которой процветает непрофессионализм и нередки случаи оскорбительного поведения. Следствием скандала с сексуальными домогательствами в Uber стала вынужденная отставка главы компании Трэвиса Каланика. Позже стало известно, что высшее руководство еще и скрыло от общественности факт взлома серверов компании с масштабной утечкой персональных данных клиентов. Случай Uber был экстремальным даже для бесшабашной в принципе технологической отрасли, и ее акционерам вместе с новым менеджментом не оставалось ничего другого, как наводить порядок там, где царила разболтанность.

Примерно тогда же, когда в центре пристального внимания общественности оказалась Uber, сокрушительный удар по своей репутации получила еще одна компания. В 2017 году на борту самолета авиакомпании United Airlines произошел ужасающий случай, во всех подробностях запечатленный на видео. На одном из рейсов случился овербукинг, и сотрудники авиакомпании предложили пассажирам уступить свои места в обмен на восьмисотдолларовую скидку на приобретение билетов в будущем. Желающих не нашлось, после чего компьютерная система United Airlines определила четырех пассажиров, которых следовало перерегистрировать на другой рейс. Один из этих четверых отказался покидать свое место. В ответ на это бортпроводники в полном соответствии с правилами компании вызвали службу безопасности аэропорта, чтобы она вывела пассажира из самолета. Пассажиры засняли на свои сотовые, как сотрудники службы безопасности за ноги выволакивают из самолета кричащего от боли окровавленного человека. Видео стало вирусным и превратилось в кошмар для пиарщиков авиакомпании и ее бренда.

Возможно, часть вины за происшедшее можно возложить на строгую культуру United Airlines. После инцидента инсайдеры из United рассказывали мне, что компания всегда требовала от сотрудников строго соблюдать инструкции и регламенты. На авиатранспорте, который должен служить образцом безопасности и ответственности, точное выполнение предписаний имеет критическую важность. Но это требование может оказаться палкой о двух концах. Один ветеран компании рассказал мне: «Похоже, United нашла себе сотрудников, которым регламенты милее здравого смысла, или как минимум вымуштровала их таким образом». Совершенно очевидно, что в исключительно жестких культурах может создаваться зарегулированная статичная рабочая среда, в которой сотрудники боятся высказывать свое мнение и испытывают трудности с адекватной реакцией на непредвиденные ситуации. Осознав это, United сумела преодолеть издержки своей жесткости путем создания вспомогательного подразделения для оказания помощи в возможных проблемных ситуациях с пассажирами. Новое подразделение базируется в Чикаго и помогает сотрудникам на местах, предлагая творческие способы разрешения непредвиденных проблем для предотвращения грубых промахов.

Амбидекстральность жесткого и свободного

Характерные для организаций жесткость и свобода постоянно переосмысливаются, пересматриваются, а иногда полностью преображаются из-за непрерывно изменяющейся природы потребления, рынков, ключевых контрагентов и клиентов, не говоря уже о неприятных ситуациях в отношениях с обществом. Некоторые компании, такие как, например, United, лучше работают в условиях жестких требований, но их руководителям следует понимать, когда и при каких обстоятельствах сотрудникам должна быть предоставлена большая свобода действий. В то же время таким свободным компаниям, как, например, Uber, будет полезно знать, когда и как нужно внедрять в повседневную деятельность более строгие нормы.

Многие компании наших дней стремятся развивать амбидекстральность жесткого и свободного. Первыми пропагандистами «амбидекстрии», то есть поддержания баланса между движением к новым горизонтам и уважением к традициям, были исследователи менеджмента Чарлз О'Рейли и Майкл Ташмен, подчеркнувшие ее важность в статье для Harvard Business Review в 2004 году. Подобно человеку, который одинаково хорошо умеет писать обеими руками, для эффективной работы организации она должна научиться использовать и жесткость, и относительную свободу. Амбидекстральная с точки зрения культуры компания может отдавать предпочтение жестким или нестрогим нормам и даже обозначать какие-то из них в качестве доминанты своей культуры, но в то же время уметь при необходимости выводить на первый план прямо противоположные нормы.

Когда свободные организации придают определенную жесткость своей повседневной деятельности, я называю это структурированной свободой. Вот, например, применяемое в Google правило 70/20/10, которое указывает сотрудникам, как нужно использовать рабочее время. Согласно правилу, 70 % своего рабочего времени сотрудник обязан посвящать выполнению заданий своего начальства, 20 % – любым новым проектам, которые могут быть косвенно связаны с основными задачами, и, наконец, 10 % могут быть отданы под любые дела, которыми сотрудник может заниматься ради собственного удовольствия. Несмотря на наличие четко очерченных рамок, правило позволяет работнику выделять время для личного творчества и дает ему определенную гибкость.

Культура другой свободной организации, всемирно известной киностудии компьютерной анимации Pixar, выражается в гибком графике работы, возможности потихоньку пользоваться баром, съесть бесплатную пиццу или кашу. «У нас даже был один деятель, который убрал кусок крыши над своим кабинетом, поскольку нуждался в естественном освещении, – рассказывал менеджер административного отдела журналисту SFGate Питеру Хартлаубу, показывая ему студию в 2010 году. – Это было немного чересчур, но в ужас нас не привело». Чтобы получить новаторские идеи для новых фильмов, в Pixar собирают инкубационные команды из сотрудников с самым разнообразным опытом и навыками. Работают они полностью самостоятельно, тем не менее высшее руководство отслеживает, насколько каждая такая команда способна к совместной работе, уделяя особое внимание здоровому социальному климату. Кроме того, у каждого инкубатора есть продюсер и директор, которые следят за сроками и бюджетом. Так что наряду с высоким уровнем свободы в деятельности Pixar присутствует достаточное количество правил, позволяющих поддерживать нужный баланс.

С другой стороны, с переводом жесткой организационной культуры в более свободное состояние появляется то, что я называю гибкой жесткостью. Это происходит, когда жесткая организация позволяет сотрудникам большую свободу действий. Показательный пример – компания Toyota. Это жесткая организация, деятельность которой основана на регламентах и стандартных рабочих процедурах. Но в последние годы она начала вводить ряд методов, призванных стимулировать креативность и повысить качество обслуживания клиентов. В частности, это децентрализация процесса принятия решений через расширение прав региональных руководителей. Кроме того, руководители Toyota стали предлагать работникам экспериментировать и производить перемены в своих операционных системах и продуктах (либеральные методы) с использованием четко описанного восьмиэтапного процесса (жесткие рамки). Высшее руководство обрисовывает общие цели компании довольно расплывчато, так что сотрудники могут интерпретировать их субъективно, а это привносит в плановый процесс свежие мысли.

Даже американская армия придает несколько более свободный характер своей жесткой культуре, используя методику «Командирский замысел». В этой методике, провозглашенной дорожной картой к успеху любого боевого задания или операции, подробно излагается, что должен сделать командир, чтобы выполнить задание, но с учетом принципа «человек планирует, бог смеется». «Командирский замысел» признает, что в любой военной операции есть слишком много неизвестных, переменных и неожиданностей, чтобы солдаты и офицеры могли полагаться на единственную стратегию. Критически важной частью методики является глава «Спектр импровизаций», в которой военным предлагается воспользоваться хорошо зарекомендовавшими себя стратегиями, но в случае необходимости адаптировать изначальный план к задачам подразделения.

«Управление культурой – это хождение по натянутому канату, – сказал мне профессор Адам Грант, автор книги «Оригиналы»[9]. – Создашь слишком много правил и регламентов – потеряешь в креативности и изменениях. Создашь слишком мало правил и регламентов – потеряешь в фокусированности и слаженности». Главное, считает Грант, «найти баланс между жесткостью и свободой: нужно иметь несколько общепринятых и глубоко укорененных главных ценностей, но обеспечить гибкость способов, которыми эти ценности воплощаются в жизнь».

Как переходить от жесткой организации к более свободной – и наоборот

Как сделать организацию более амбидекстральной и плавно перейти от свободной или жесткой культуры к состоянию структурированной свободы или гибкой жесткости? Это непросто, даже если требуются минимальные изменения. Но, вооружившись пониманием концепции «жесткость – свобода», компании могут определять, где именно требуются изменения – например, в практиках найма сотрудников, методах работы или в руководстве, – и получать лучшие результаты.

Например, бурно развивающиеся китайские технологические стартапы сталкиваются со значительной проблемой создания относительно свободной организационной культуры, которая идет вразрез с жесткой, общепринятой в стране. Китайские организации находятся под сильным влиянием норм и предписаний коммунистической партии и повсеместно имитируют ее командно-административную систему управления. В то же время стартапы хотят развивать творческие процессы, ориентируясь на свободные культуры легендарных компаний Кремниевой долины. Основанная в 2000 году компания Baidu, которую называют «китайским Google», старается идти к более свободной культуре путем найма нестандартно мыслящих сотрудников. «Нужны люди, которые не привыкли слепо исполнять указания и не являются законченным продуктом системы образования с упором на зубрежку», – говорит Кайзер Куо, бывший представитель Baidu, а ныне ведущий подкаста об актуальной проблематике Китая Sinica. Новые сотрудники получают экземпляр книги под названием «Беседы Baidu», которое намекает на знаменитый сборник изречений Конфуция «Беседы и высказывания». «В нем в различных вариантах повторяется один и тот же сюжет: сотрудники, упрямо отстаивающие свои идеи, невзирая на все препоны, просвещенный менеджер, который разрешает им реализовать их, и общий триумф в результате», – рассказывает Куо. Но наряду с таким диссидентством в Baidu делают акцент на добросовестности («Задача исполнителя – передать свою часть следующему в цепочке в безупречном состоянии», – поясняет Куо) и вере в то, что коллеги всегда придут на помощь в случае необходимости. Такое сочетание относительно свободных порядков и высокой степени ответственности сотрудников стало важнейшей составляющей успеха Baidu.

Конечно, изменения в культуре компании могут производиться методом проб и ошибок. Топ-менеджер одного из крупнейших в мире производителей офисной мебели поведал мне, насколько извилистым оказался путь фирмы к большей гибкости в операционной деятельности. На протяжении многих лет компания управлялась твердой рукой, но с какого-то момента результаты опросов персонала стали показывать, что сотрудники считают систему оценки результативности удручающе сложной: горы форм, ежеквартальные оценки, персональные рейтинги и прописанные до мелочей личные планы, увязанные с кипой руководящих документов. Работникам было настолько трудно выполнять эти бесчисленные требования, что они становились безразличными. В качестве первой попытки перейти к состоянию гибкой жесткости служба персонала компании ввела прямо противоположную систему – теперь сам сотрудник должен был выбирать, по каким критериям его будут оценивать. Такая свобода противоречила в целом жесткой культуре компании и порождала в людях слишком большую неуверенность. «Мы поняли, что эту свободу нужно как-то ограничить и вернуться к более жесткой культуре, а к нужной степени гибкости переходить постепенно», – рассказывал мне этот топ-менеджер. В итоге компания вернулась к системе поощрения, основанной на выполнении плана, но ввела в нее элементы гибкости, разрешив сотрудникам участвовать в уточнении плановых показателей низших уровней. Новая система предоставила сотрудникам пространство для маневра и наделила их большими правами, сохранив при этом привычные им особенности жесткой культуры компании.

По мере движения компаний к большей амбидекстральности в разрезе «жесткость – свобода» становится совершенно очевидным, что в периоды таких тектонических сдвигов лидеры организации обязаны выступать зачинщиками нововведений.

Рассмотрим пример с запуском сайта USAToday.com. В 1995 году тогдашний президент и издатель газеты USA Today Том Керли решил идти в ногу с цифровой революцией в новостных медиа и дополнить печатное издание интернет-версией. Он нанял новых руководителей, которые должны были создать подразделение с более свободной культурой, которая отличает редакции интернет-изданий от традиционной прессы. Своим видением он поделился с руководителями печатной версии газеты, некоторые из которых резко воспротивились идее инвестировать в динамичную и, по их мнению, менее доказательную интернет-журналистику. Несогласных с нововведением топ-менеджеров быстро уволили или перевели на другую работу. Таким образом в высшем руководстве создался «единый фронт с внятными целями», что соавтор книги «Победить с помощью инноваций»[10] Майкл Ташмен считает критически важным для любых организационных изменений.

Затем Керли занялся созданием духа сотрудничества между новым интернет-подразделением и старым печатным изданием, чтобы подавить существовавшие с обеих сторон опасения. Сотрудники печатного издания побаивались, что они утратят индивидуальность, потеряют ценность для компании и даже будут списаны в утиль. Кроме того, они опасались, что следствием более свободных порядков станут неорганизованность, некомпетентность и бесконтрольность. При этом коллектив интернет-издания хотел полной и ничем не ограниченной свободы творчества. Чтобы сгладить эти противоречия, Керли потребовал, чтобы главы подразделений ежедневно проводили совместную планерку для обмена мнениями, выбора лучших тем для публикаций и выработки общей стратегии. Кроме того, он ввел материальное стимулирование сотрудничества – бонусы выплачивались при условии выполнения плана всеми подразделениями. В итоге Керли добился удачного баланса жесткости и свободы, и компания стала действительно амбидекстральной.

Совершенно очевидно, что какого-то единственного способа достичь амбидекстральности организации не существует. Некоторые компании, например USA Today, идут по пути создания общих целей и обстановки взаимного уважения между жесткими и более свободными подразделениями. Другие дают больше свободы жестким коллективам или внедряют жесткость в свободных. Вне зависимости от конкретных способов, есть несколько ключевых элементов, которые показаны на рис. 7.2.

На моем семинаре для руководителей компаний из многих стран мира который прошел в Гарварде в 2016 году, я рассказывала о концепции «жесткость – свобода» и объясняла, как она может проявляться в процессе организационных изменений. Многие из участников говорили о том, что это помогло им более ясно увидеть источники проблем, которые появляются в их организациях. Вернувшись к работе, некоторые из них настоятельно советовали своим менеджерам использовать понятия жесткости и свободы в качестве подспорья в диагностике и решении проблем. Понимание значения невидимой силы социальных норм помогает лидерам бизнеса умело нацеливать свои компании на достижение удачного баланса жесткости и свободы.

8 Что вы видите в зеркале

В 2012 году журналистку интернет-издания Slate Далию Литуик посетило гениальное озарение: различия в людях можно объяснить на примере всеми любимых маппетов из телешоу «Улица Сезам». «Маппет-теория» – такое название получила очаровательная метафора Литуик – делит людей на тех, кто порождает хаос, подобно Коржику, Гонзо, Животному и Енику, и тех, кто олицетворяет порядок, как, скажем, Орел Сэм, Лягушонок Кермит, Скутер или Влас. Маппеты Хаоса в антропоморфном обличье – беспокойные, но при этом очаровательные создания, чье появление где бы то ни было чревато полнейшей неразберихой. Они нестандартно мыслят, живут ради новых впечатлений и гордятся своим нонконформизмом. Яростного барабанщика Животное с его взлохмаченной розовой шевелюрой трудно перепутать с кем-то еще. Когда все идут в одну сторону, он кидается в противоположную. Его самозабвенные соло на ударных в чем-то схожи с радостными приступами обжорства Коржика. В отличие от Маппетов Хаоса Маппеты Порядка в высшей степени предусмотрительны и щепетильны – именно они заметают крошки после гастрономических бесчинств Коржика. Влас, например, обожает овсянку на завтрак, с наслаждением наблюдает за голубями и коллекционирует скрепки. Он всегда опрятно одет и часто возвращает к реальности своего приятеля Еника, который вечно увлечен завиральными идеями.

А к какому типу маппетов относитесь вы? Можно предположить, что ответ будет сильно зависеть от врожденных свойств вашей личности. Но оказывается, что немаловажное значение для вашего сходства с Гонзо или Кермитом имеет также и жесткость или свобода среды, в которой вы находитесь.

Мы видели, как проявляются жесткость и относительная свобода в самых разнообразных групповых явлениях – от наций до профессий. Не менее очевидно и то, что характер человека и даже его мышление в большой степени обусловлены социальными нормами его культуры. Не отдавая себе в этом отчета, каждый человек вырабатывает жесткую или либеральную ментальность, которые ненавязчиво помогают ему ориентироваться в своей социальной среде.

Ментальность человека есть нечто гораздо большее, чем его умонастроение или даже взгляды. Она похожа на программу, которую он использует для принятия решений. Жесткая ментальность подразумевает огромное внимание к социальным нормам, горячее желание избегать ошибок, мощный самоконтроль и стремление к порядку и организованности. Человек находит удовольствие в рутине и обладает острым чутьем на признаки беспорядка. Напротив, либеральная ментальность уделяет меньше внимания социальным нормам, готова рисковать, более импульсивна и намного спокойнее относится к беспорядку и неопределенности. Наверное, мы все еще не полностью осознаем степень влияния этих разных типов ментальности на повседневную жизнь людей и их отношения.

Изначально жесткая или либеральная ментальность человека формируется средой, в которой он растет. Некоторые из нас существенно больше склонны к жесткой ментальности, как умеренные и аккуратные Маппеты Порядка, а другие больше тяготеют к либеральной ментальности, как неистовые и безалаберные Маппеты Хаоса. Воспитание в культуре с четко очерченными социальными нормами культивирует жесткую ментальность, и наоборот. Но, несмотря на свою глубокую укорененность, ментальность все же может изменяться в соответствии с требованиями ситуации, иногда разительно и молниеносно.

Возьмите два прямо противоположных мероприятия – симфонический концерт и выступление рок-группы. На симфоническом концерте все одеты элегантно, и, чтобы выглядеть соответственно, вам, возможно, понадобится слегка принарядиться по сравнению со своим обычным небрежным стилем. Когда оркестр начинает настраиваться, в зале мгновенно наступает тишина. Вы выключаете телефон и стараетесь не ерзать в кресле. В паузе между частями произведения вы, как положено, воздерживаетесь от аплодисментов. По окончании выступления публика слаженно аплодирует, а затем все чинно выходят из зала. Теперь представьте, что вы на рок-концерте под открытым небом и давитесь в толпе перед сценой, откуда вас то и дело пытаются выпихнуть. Народ одет вызывающе, если не сказать неряшливо, преобладают футболки и рваные джинсы, а воздух наполнен табачным и не только табачным дымком. Громкий смех и сквернословие вокруг в порядке вещей, и вам с приятелем приходится кричать, чтобы расслышать друг друга. Когда с часовым опозданием на сцене появляется группа, рев публики становится оглушительным. В течение всего шоу народ поет во все горло, танцует и предается краудсерфингу. С последней песней все начинают пробиваться к выходам и в полном хаосе устремляются к парковкам.

Симфонический концерт – своего рода напряженная ситуация, в которой нужно внимательно следить за тем, как поступают окружающие, и полностью контролировать себя. Стоит помнить, что любое отклонение от стандарта поведения на симфоническом концерте – например, приход на него в шортах или разговор по телефону во время исполнения – будет выглядеть как бельмо на глазу и вызовет резкое осуждение. А рок-концерт, напротив, ситуация некой свободы, со значительно меньшим количеством ограничений. Его посетители не чувствуют особой необходимости следить за собой и могут сколь угодно широко самовыражаться в одежде, речи и манерах. Импульсивные поступки вряд ли вызовут отторжение, а широта диапазона демонстрируемых чувств приветствуется. И самое главное: в этих ситуациях меняется не только наш костюм – они приводят нас в принципиально различные состояния духа.

Бесконечная тонкая настройка

Когда будете за рулем в следующий раз, обратите внимание на то, как у вас получается соблюдать рядность и держаться в потоке. Вы заметите, что ваши руки на руле делают бесчисленное множество микрокорректировок, взгляд перескакивает с дороги на зеркала и обратно, а нога на педали газа тонко регулирует скорость движения. По данным американского Управления охраны труда, на каждый километр пути приходится примерно 70 решений, принятых водителем. Это значит, что на скоростной трассе он принимает больше трех решений ежесекундно.

Со схожим автоматизмом мы ежедневно настраиваемся и перенастраиваемся, реагируя на социальные нормы. Среда автоматически меняет настрой человека – на симфоническом концерте он сдержан, а на рок-шоу расслаблен. С точки зрения психологии ваши разум и тело адаптируются к силе воздействия социальных норм соответствующей среды.

Жесткая и либеральная ментальность сопровождают человека ежедневно – от утреннего подъема и до отхода ко сну. Они проявляются в семье – вы неусыпно блюдете свое чадо или относитесь к процессу воспитания более спокойно? А ваши дети – соблюдают порядок или регулярно нарушают его? Если вы живете с партнером, то можете заметить, как противоречия между жесткой и либеральной ментальностью проявляются в различиях взглядов на религию, экономию денег или аккуратность. Достается ли вам за неумение мыть посуду или привычку оставлять мокрое полотенце на постели (как мне), а может быть, вы и есть главный аккуратист?

По пути на работу в «тихом» вагоне электрички вы наверняка возмутитесь, если носитель либеральной ментальности станет громко говорить по телефону. Различия проявляются и в рабочей обстановке – настрой в чопорной юридической фирме с кучей формальностей сильно отличается от стартапа, где народ в джинсах и худи режется в пинг-понг. Небольшие изменения среды могут стать поводом для значительных перемен в нашем нормативном радаре. На встрече с клиентами в переговорной с участием своего босса вы, вероятнее всего, испытываете большее напряжение (и в результате взвешиваете каждое свое слово и сидите истуканом), чем разбираясь с проблемой вместе с кем-то из коллег у себя в кабинете. Разный психологический настрой могут вызывать даже увлечения. Такие высокоорганизованные и подчиненные правилам занятия, как бридж или карате, культивируют жесткую ментальность, а более непринужденные и не связанные условиями, вроде живописи или хип-хопа, подпитывают либеральные умонастроения.

Различия между относительной жесткостью и свободой проявляются также и по месту жительства, в школах и клубах. Приятельница рассказывала мне, что футбольный совет одного городка Новой Англии тратит на отбор игроков для выездных игр детской сборной не меньше двух часов, используя для этого сводные оценочные таблицы. Футбольные чиновники заваливают тренеров и родителей статистикой, призванной доказать справедливость и беспристрастность сделанного выбора. Это смахивает на совещание биржевых аналитиков хедж-фонда – вот только речь идет о детишках восьми лет от роду. Не более чем очередной пример чрезмерно серьезного отношения взрослых к детскому спорту? Да, наверное. Но если копнуть глубже, обнаружится жесткая культура в действии. Совет разработал строгие процедуры в связи с постоянной угрозой в виде жалоб амбициозных родителей на то, что их «талантливого» ребенка недооценили.

Похожий пример: спросив родителей, чем они руководствуются в выборе школы для своих детей, вы, скорее всего, услышите о результатах тестирования, педагогике и методах обучения. Но пойдите немного дальше, и вам наверняка скажут нечто, свидетельствующее о силе социальных норм. Каких-то родителей больше привлекает либеральная школьная среда вальдорфских школ, в то время как глубоко верующие протестанты твердых моральных устоев склоняются к строгим порядкам христианских академий.

Разные грани окружающей действительности, с которыми мы сталкиваемся по ходу дня, вызывают перепады более жестких или либеральных умонастроений, и иногда это, возможно, угнетает. Однако это не означает, что общий настрой человека целиком и полностью зависит от среды, в которой он находится в каждый конкретный момент. У каждого из нас стандартные координаты на шкале «жесткость – свобода», определяемые воспитанием, местом жительства, поколенческими особенностями, социальным происхождением, профессией и рядом других факторов. В целом жесткая ментальность человека может быть следствием строгого воспитания в детстве или перенесенных жизненных невзгод. А либеральный настрой может свидетельствовать о более или менее безбедной жизни или богатом жизненном опыте, позволяющем судить о самых разнообразных нормах. Так где же ваше место на шкале «жесткость – свобода»? Вы ближе к Маппетам Порядка или Маппетам Хаоса? Чтобы определиться, задайте себе три вопроса.

   1. Насколько серьезное внимание вы обращаете на нормы окружающей действительности и на то, чего ждут от вас окружающие?

   2. Обычно вы ведете себя осмотрительно и сдержанно – или безрассудно и импульсивно?

   3. Кто вы: человек привычки, которому нравятся организованность и порядок, или вам больше по душе не совсем стандартные ситуации?

Помимо определения общей склонности к жесткой или либеральной ментальности, можно проследить нюансы изменений настроя в зависимости от ситуации. Что происходит с вашим настроем по ходу обычного дня, что именно заставляет его колебаться в одну или другую сторону? С кем вы ментально совпадаете, а с кем конфликтуете? Вполне возможно, что так сильно раздражающий вас коллега просто отстоит от вашего местоположения на шкале «жесткость – свобода» дальше всех остальных. Глубинный культурный код и степень приспособляемости человека к различным социальным условиям участвуют в формировании его отношений с близкими, карьеры, круга общения и жизни в целом. А обладая более ясным представлением о жестких или либеральных свойствах своей ментальности, человек лучше поймет причины своих поступков и, кроме того, будет деликатнее относиться к привычкам окружающих, обусловленных их культурным слоем.

Насколько много вы замечаете на самом деле

Для ориентации в пространстве летучие мыши, дельфины и даже крысы пользуются своего рода радарами. Есть и у людей некий радар для определения социальных норм и подаваемых ими сигналов, хотя они могут пользоваться им совершенно безотчетно. Определяющим свойством жесткой и либеральной ментальности является как раз мощность такого радара.

Иногда кажется, что некоторые люди пребывают в полном неведении относительно социальных норм. Вполне разумных взрослых людей, лишенных нормативного радара, обзывают дурачками, занудами или клоунами. Знакомые, которые выглядят людьми, не имеющими никакого представления о существовании социальных норм, есть у каждого из нас. Это может быть знакомый, готовый отмочить что-нибудь фривольное даже на официальной встрече. Это может быть дядюшка, который на каждом семейном мероприятии рассказывает одни и те же анекдоты, не обращая никакого внимания на закатывание глаз и тоскливые лица окружающих. Кинозрителей одновременно и коробит и смешит, когда в одноименном фильме «казахский журналист» Борат появляется на званом ужине в семействе южан с пакетом собственных какашек. В общем, люди со слабеньким нормативным радаром плохо понимают, чего от них ждут, и обычно ведут себя одинаково в самых разных ситуациях.

Возможно, среди ваших знакомых есть также и люди с хорошо настроенным нормативным радаром, этакие хамелеоны, умеющие, подобно герою фильма «Зелиг», приспособиться к любой среде, найти общий язык с кем угодно и даже обаять тех, кто не нравится им самим. Обладатели высокочувствительных нормативных радаров очень чутки к социальным нормам вокруг себя. Социальный психолог Марк Снайдер называет таких людей «отличными актерами по жизни». У них прекрасно получается улавливать межличностные и социальные ожидания, и обычно они ведут себя в разных ситуациях по-разному, в зависимости от того, что считается приемлемым в каждом конкретном случае.

В остроумном опыте психолога Дженис Милл из Института Райта участникам давали прослушать запись двадцати фраз, в которых профессиональная актриса передавала разные эмоции интонациями и оттенками голоса. Результаты оказались вполне наглядными. Люди с мощным нормативным радаром очень точно определяли разные эмоции. А те, у кого он был слабее, плохо справлялись с этой задачей.

Функционирование нормативного радара зависит от ситуации. Например, на собеседовании с потенциальным работодателем человеку нужно пристальное внимание к социальным нормам среды, в которой он оказался. Задача кандидата – произвести на собеседника хорошее впечатление и выглядеть компетентным. Возможно, для этого понадобится надеть деловой костюм, избегать слов, которые могут вызвать раздражение, и задавать только относящиеся к делу вопросы. А в собственной спальне, вдали от посторонних глаз, особой нужды контролировать окружающую обстановку нет – можно оставаться в пижаме, ругаться на чем свет стоит, выкрутасничать и петь во все горло. В этой ситуации нормативный радар можно отключить.

Однако не столь очевидно, что на нормативный радар не менее сильно влияет и культура. По результатам глобального опроса я установила, что люди из жестких стран явно обладают более высокочувствительными нормативными радарами – они лучше видят себя со стороны и умело адаптируют свое поведение к требованиям ситуации. Это приобретенная черта. В жестких странах, где преобладают строгие правила и существуют узкие рамки приемлемого поведения, развитое умение и стремление улавливать социальные ожидания окупается сторицей – хотя бы потому, что помогает избежать наказания. По той же логике, в странах с менее строгими правилами и расширенным спектром допустимого поведения (как на рок-концерте) для людей больше характерны либеральная ментальность и менее чувствительный нормативный радар.

Эти различия выявляются не только путем опросов. Примечательно, что ученые, работающие в новой междисциплинарной области – культурной нейрологии, считают, что различия в нормативном радаре могут быть в физическом смысле врезаны в человеческий мозг.

Мозг, как известно, исключительно адаптивный орган. Когда мы постоянно оказываемся в определенных ситуациях, наш мозг начинает адаптироваться к ним и соответствующим образом меняться. В одном из опытов ученые исследовали мозг опытных лондонских таксистов с помощью МРТ. Они установили, что по сравнению с обычными водителями у таксистов значительно более развит задний гиппокамп – область мозга, в которой сохраняются пространственные образы окружающей среды. И чем дольше человек работал таксистом, тем больших размеров была у него эта область. Мозг таксистов в прямом смысле слова расширялся, чтобы воспринимать сложные пространственные образы, и это, в свою очередь, помогало навыкам ориентации.

Схожим образом мозг адаптируется к повторяющемуся опыту со строгими или мягкими социальными нормами. Мои коллеги Ян Му, Синобу Китаяма и Шихуэй Хань надевали на головы американских и китайских студентов ЭЭГ-шлемы, которые регистрировали происходившее в мозге в процессе чтения коротких сценок о соответствии или несоответствии нормам поведения. Если бы на месте одного из участников оказались вы, то прочитали бы, скажем, о танцующих на уроке танго (соответствие) или о танцующих в картинной галерее (несоответствие). В других сценках описывались аплодисменты на концерте и похоронах, громкий разговор в библиотеке и на улице и т. п. И у китайских, и у американских студентов мозг регистрировал нарушение норм в центральной теменной области, отвечающей за обработку необычного. Однако реакция нейронов на нарушение норм была очень разной. У китайских участников резко возбуждались нейроны лобной доли, отвечающей за мысли о намерениях окружающих и принятие решений о наказаниях. И наоборот, у американцев лобная доля реагировала на нарушения очень слабо. Судя по всему, различия в нормативных радарах глубоко внедрены в головной мозг человека.

Вы действительно сначала думаете, а потом делаете?

Запечатлев нормативные требования ситуации, мозг предоставляет нам нужные для адаптации к ней психологические инструменты. В случае строгих норм мы испытываем сильное чувство ответственности – чувствуем, что наши поступки могут быть оценены и даже наказаны, если они отклоняются от нормы. Когда включается этот сигнал тревоги, власть захватывает жесткий настрой. Его основная идея – избежать ошибок при помощи бдительности, осторожности и внимательности. Профессор Колумбийского университета Тони Хиггинс называет это «ориентацией на предотвращение». Но в ситуациях с меньшим количеством нормативных требований мы меньше боимся сделать что-нибудь неправильно. Нами движет не желание избежать ошибок – наоборот, мы можем ставить перед собой дерзкие и рискованные цели. Такая «ориентация на продвижение» позволяет поступать по собственному усмотрению, даже если это значит допустить кое-какие ошибки. В этом психологическом состоянии пониженной ответственности можно быть менее внимательным и больше рисковать. Различия в этих установках можно увидеть повсюду в мире. Данные проведенных мной опросов показывают, что люди из стран жесткой культуры, которым приходится подчиняться строгим социальным нормам, воспитываются в духе осторожности. Они больше склонны соглашаться с высказываниями вроде «Я очень тщательно стараюсь избегать ошибок» или «Я тщательно подбираю слова», а также сообщают, что думают, прежде чем что-то сделать, – то есть принимают более взвешенные решения. В более свободных культурах с гораздо меньшим количеством нормативных ограничений люди сообщали, что они более спонтанны и могут сначала сделать, а потом подумать.

Это усвоенные различия, но, возможно, в какой-то степени они обоснованы генетически. В результате одного из наших исследований было установлено, что люди из жестких культур с большей вероятностью являются носителями конкретного гена (S-аллеля полиморфизма длины 5-HTTLPR), который связывают с бдительностью, вниманием к негативной информации и уклонением от вреда. Это выглядит вполне оправданным. С эволюционной точки зрения представители жесткой культуры лучше приспосабливались к выживанию в опасных условиях. Со временем этот ген мог «селекционироваться» в опасных средах и в конечном счете способствовать закреплению жестких культур.

Различия в уровне осторожности затрагивают бесчисленное множество повседневных решений. Представьте, что вы участвуете в некоем опыте, где получили элементарную задачу: соединить точки линиями. Требуется соединить между собой как можно больше точек на четырех картинках. На каждую картинку дается по тридцать секунд.

Обычно в таких опытах люди решают, что лучше – делать правильно, но медленно, или быстро, но не совсем правильно. Если вы придерживаетесь либерального настроя и ориентированы на продвижение, то закончите больше картинок, но пропустите несколько точек. Если у вас жесткий настрой и вы опасаетесь ошибиться, то, скорее всего, не уложитесь в выделенное время, но зато будете точнее в соединении точек.

Подобные альтернативы хорошо заметны в среде людей, принимающих финансовые решения. В одном опыте психологи делили людей на группы ориентированных на предотвращение и ориентированных на продвижение и предлагали каждой группе сделать коллективный выбор: решить, в какой из предложенных инвестиционных фондов они гипотетически вложили бы общие средства. Предложенные фонды были либо рискованными и высокоприбыльными, либо надежными и низкоприбыльными. Результат: ориентированные на предотвращение группы обычно выбирали для инвестирования самый надежный фонд. Более того, обсуждения в этих группах касались в основном способов избежать денежных потерь, тогда как группы ориентированных на продвижение были более склонны обсуждать способы максимизации прибыли. Эта альтернатива между надежностью и риском наглядно показывает, как работают жесткая и либеральная ментальность.

Помимо бдительности еще и чувство ответственности заставляет напрячься мускул самоконтроля с целью подавления порывов, способных привести к большим проблемам, – вроде воплей в библиотеке, неуместных аплодисментов или отрыжки на собеседовании.

Как и Маппеты Порядка, люди с высоким самоконтролем обладают мощной самодисциплиной. Они умеют сдерживаться, когда злятся, не съедать последний пончик на столе и подавлять приступы транжирства, если надо экономить. А вот тем, кто подобен Маппетам Хаоса, намного труднее подавлять желания и порывы. Ответственность они ощущают в меньшей степени, а раскрепощенность – в большей.

Наука говорит о том, что различия в самоконтроле начинают развиваться с самого раннего детства. В начале 1960-х годов американский психолог Уолтер Мишел с коллегами испытывали уровень самоконтроля дошкольников, соблазняя их зефиром. Ребенку предлагали выбор: съесть зефиринку немедленно или подождать некоторое время в одиночестве (с зефиром перед глазами), пока вернется научный сотрудник и принесет вторую зефиринку. Проведенное много лет спустя последующее исследование выявило невероятную закономерность: дети, которые были способны дождаться возвращения ученого со второй зефиринкой, показывали лучшие результаты на школьных экзаменах, признавались более сознательными своими родителями и лучше справлялись со стрессом в неприятных ситуациях. Другой опыт, в котором на протяжении четырех лет обследовалось более тысячи подростков, показал, что дети, испытывавшие трудности с самоконтролем (например, склонные к нетерпеливости или необдуманным поступкам), с большей вероятностью употребляли алкоголь, легкие наркотики или табак. Умение обуздывать свои порывы проявляется рано и явно имеет большое значение для будущего.

Как и в других аспектах дилеммы жесткой и либеральной ментальности, люди и культуры различаются способностями к самоконтролю. Неудивительно, что свободомыслящим по своей природе американцам он может даваться с трудом. На стене столовой одной из лучших начальных школ Массачусетса красуется выведенный огромными разноцветными буквами лаконичный призыв «Сдерживайся!». Школьное начальство понимает, что импульсивность американских школьников может доставлять учителям массу неприятностей, а ученые выяснили, что у этого явления есть глубокие культурные корни.

Американские дети, которые обычно воспитываются в условиях меньшего числа нормативных требований, управляют своим поведением хуже, чем дети из стран с более жесткой культурой. В одном опыте психологи давали японским и американским дошкольникам несколько вымышленных историй о межличностных проблемах – например, как подрались двое детей или как ребенок упал и получил травму. Затем детишкам предлагали додумать, что было дальше, и изобразить это с помощью наглядного материала и миниатюрных фигурок. По сравнению с японскими дошкольниками дети, росшие в значительно более либеральной культуре США, реагировали со значительно более сильной вербальной и поведенческой агрессией, что свидетельствует о низком уровне контроля над эмоциями. В другом опыте китайские дошкольники превзошли американских в серии упражнений на управление своим поведением, где надо было делать прямо обратное тому, что говорил инструктор (например, прикоснуться к пальцам ног, когда просят коснуться головы).

Побудьте какое-то время в любой начальной школе, и вы сразу поймете, почему этот мускул самоконтроля развит настолько сильнее. Одна моя аспирантка вспоминала, какой арсенал правил применялся в школе ее детства в китайском городском округе Тайюань, провинция Шаньси. Ученики были обязаны всегда сидеть за партами руки за спину и имели право поднять правую руку только для того, чтобы задать вопрос. В школьных коридорах предписывалась полная тишина. Для нарушителей предусматривался богатый ассортимент наказаний: стояние по стойке смирно перед классом в течение всего урока, недопуск к развлекательным мероприятиям школы или даже битье линейкой. Во многих китайских школах существуют мощные системы видеонаблюдения, в том числе постоянно включенные камеры в классах, благодаря которым родители и школьное начальство могут следить за поведением учеников. Примерно то же происходит и в школах других жестких стран, в частности Японии, Саудовской Аравии и бывших странах коммунистического блока. Профессор Университета Хоккайдо Масаки Юки вспоминал, что в его школьные годы детям запрещалось излишне творчески отвечать на уроках. Чересчур отклонишься от ожидаемого ответа – получишь неуд или наказание (с его нестандартным мышлением он часто испытывал все это на себе!). Прошли годы, и, хотя в школе, где учится его девятилетний сын, наказывают не так строго, Юки замечает негативные отзывы о детях, выходящих за рамки общепринятого.

Вместе с тем в американских школах меньше обязательных правил и часто поощряется самовыражение. Другая моя ученица, Нава Калуори, вспоминает День чумового носка и День безумной шляпы – необычные мероприятия, которые устраивали в ее начальной школе в Нью-Джерси. Ученики, приходившие в эти дни в школу в самых прикольных нарядах, получали призы за свой нонконформизм. Индивидуальные шкафчики учеников в раздевалке не отличались особым порядком, но этого никто и не требовал. В группе продленного дня детям разрешалось возиться со своими поделками, играть и шуметь сколько угодно. Угомониться просили редко, а домашние задания можно было делать по собственному усмотрению.

Неудивительно, что отклонение от норм поведения значительно больше распространено в школах стран более свободной культуры. Исследование, проведенное в 2012 году в рамках Международной программы оценки учащихся (PISA), показало, что 30 % американских учеников опаздывали в школу как минимум раз за две недели, предшествовавшие дате опроса, тогда как в Шанхае таких было лишь 17 %. 70 % американских учеников говорили, что шум и беспорядок в их классах случаются «очень редко» или «никогда», что может показаться очень неплохим показателем, если не сравнивать его с 87 % в Шанхае и 90 % в Японии. Данные проведенных мной опросов говорят также о том, что в странах жесткой культуры люди испытывают меньше трудностей с самоконтролем – в них чаще соглашались с утверждениями вроде «Я контролирую свои чувства» или «Мне легко удержаться от соблазна».

На самом деле в глубинах головного мозга обнаруживаются нейроспецифические маркеры различий в уровне самоконтроля. В одном из наших опытов мы с моей коллегой Ян Му подключали участников из Китая и Америки к ЭЭГ, помещали их в слабо освещенное тихое помещение и просили закрыть глаза и расслабиться на пять минут. У китайских участников даже в состоянии покоя отмечалась большая активность по альфа-полосе в теменной области мозга, которая отвечает за самоконтроль. И это отличие значило очень многое: большая активность теменной доли китайских участников указывала на более высокие уровни самоконтроля в пищевых привычках и способности удерживаться от таких соблазнов, как употребление алкоголя, прокрастинация и видеоигры. Другими словами, различия в уровне самоконтроля глубоко укоренены в нейронных сетях человеческого мозга и создаются за долгие годы адаптации к социальным нормам.

Не обязательно сканировать головной мозг, чтобы убедиться, насколько отличаются культуры по уровню самоконтроля. Достаточно повнимательнее присмотреться к широко распространенной информации. Возможно, самую хорошую возможность для проверки умения подавлять эмоции предоставляют Олимпийские игры. Психолог Дэвид Мацумото провел оригинальный опыт: во время Олимпийских игр 2004 года он снимал на скоростную кинокамеру выражения лиц спортсменов непосредственно после их победы или поражения. «Счастье победы» или «отчаяние проигрыша», как определяет их Мацумото, так или иначе появляются на лицах спортсменов сразу же по окончании поединка, матча или забега. Но он обратил внимание на нечто интересное: в течение нескольких секунд после этого выражения лиц спортсменов могли изменяться в зависимости от принадлежности к конкретной культуре. Часть спортсменов, особенно из стран Запада, продолжали выражать безудержную радость, тогда как лица других, в основном из стран Восточной Азии, моментально принимали стоическое выражение или на них сохранялась неестественная улыбка. Похоже, что воздействию культурных ожиданий подвержены даже общие для всех людей реакции на победу или поражение.

Вы тоскуете по порядку или бежите от него?

Кто вы: человек привычки или новатор? Так же, как и Маппетов Порядка Кермита и Власа, некоторых людей огорчают отсутствие порядка и неопределенность. Они предпочитают организованность и аккуратность, чтобы все было на своих местах. Системные и методичные, они устанавливают себе режим и следуют ему, а еще им нравятся предсказуемые ситуации. Другому типу людей беспорядок и сюрпризы отнюдь не досаждают. Их жизнь идет скорее неорганизованно и хаотично, а необходимость разбираться с малопонятными ситуациями вполне устраивает таких людей. Они успешно используют непредсказуемость и принимают условия неопределенности.

Степень толерантности к неопределенности – еще одно проявление жесткой или либеральной ментальности. В условиях культуры с жесткими нормами, плотным контролем и строгими наказаниями за нарушения неопределенность представляется опасной. Для такого рода среды неопределенность не только нетипична (а следовательно, некомфортна психологически), она вызывает опасения: «А вдруг я ненароком нарушу какое-то правило? Меня накажут? А как накажут?» Мы знаем, что в жестких культурах страх наказания за допущенную ошибку заставляет человека выработать мощный нормативный радар и быть осмотрительным и осторожным. Поэтому неудивительно, что такие люди предпочитают устоявшуюся среду, в которой эти тщательно отработанные качества не будут подвергаться стрессовым нагрузкам.

Когда я опрашивала людей из разных стран мира на предмет отношения к неопределенности, различия буквально бросались в глаза. Люди из жестких культур предпочитали устоявшийся и предсказуемый образ жизни с упорядоченным режимом. В более свободных культурах люди намного более комфортно чувствовали себя в условиях неопределенности. Уточню: ни одно, ни другое отношение не являются свидетельствами слабости характера. Скорее, это адаптивные признаки. Жизнь в менее упорядоченных условиях приводит к пониманию пользы от толерантного отношения к неопределенности. А если приходится противостоять опасностям, то особую ценность приобретает предсказуемость.

Подобно другим аспектам дилеммы «жесткость – свобода», степень толерантности к неопределенности оказывает огромное влияние на процесс принятия решений. Например, люди, старающиеся избегать неопределенности, намного более негативно реагируют на изменения в их повседневной жизни. В одном из своих исследований психолог Арье Круглянски и его коллеги воспользовались предстоящими изменениями в графике работы большинства городских учреждений Рима. Они установили, что сотрудники, не любившие неопределенность, более негативно относились к будущим переменам и выражали неуверенность, недоверие и пессимизм. У людей с жесткой ментальностью неприятие неопределенности может вызывать возмущение действиями, нарушающими сложившийся порядок: например, решениями, идущими вразрез с групповым консенсусом.

Людям с низкой толерантностью к неопределенности труднее иметь дело с незнакомыми или отличными от них людьми. В одном исследовании конца 1990-х годов ученые оценивали уровень толерантности участников к неопределенности и просили указать, какие чувства они испытывают к различным этническим группам, включая их собственную. Люди с низкой толерантностью к неопределенности говорили о более позитивном отношении к представителям собственной этнической группы и более негативном – к представителям других.

Интересно, что, судя по всему, эти различия передаются от родителей к детям в очень раннем возрасте. Проведенное в Бельгии исследование примерно двухсот пар «родитель – ребенок» выявило высокий уровень межпоколенческого сходства родителей и детей в негативном отношении к неопределенности, а также в запретительных настроениях и одобрении послушания. Похоже, что неприятие неопределенности передается от поколения к поколению.

Шпаргалка по управлению конфликтами между жесткостью и свободой

Поняв различия между жесткой и либеральной ментальностью, можно увидеть в них причину конфликтов в самых разных областях жизни. Например, одна моя коллега постоянно спорит с мужем по поводу воспитания детей. Ее супруг получил либеральное воспитание, поэтому он хочет предоставить детям максимум возможностей учиться на собственных ошибках, а нотации он приберегает для самых серьезных случаев. Его жена, наоборот, воспитывалась в строгости и, как сторонница «твердой руки», старается жестко контролировать детей и делает им строгие внушения за любые отклонения от ее ожиданий. (Можете считать это противостоянием идей свободного воспитания и легендарной «матери-тигрицы».) Взяв за основу концепцию «жесткость – свобода» и используя ее терминологию, такие родители могут определить корни конфликта и, самое главное, приступить к выработке решений. Так, моя коллега и ее муж могли бы договориться, в каких областях детей нужно ставить в строгие рамки (например, в пользовании соцсетями), а в каких можно делать послабления (например, в соблюдении безупречного внешнего вида).

Даже если у вас нет детей, вы наверняка встречались с похожими конфликтами между жесткостью и относительной свободой. Скажем, не приходилось ли вам оказаться в туристической группе, где все, от обедов и ужинов до экскурсий, заранее расписано до мелочей, хотя от поездки вы ждали большей непринужденности и возможностей для спонтанных решений (или наоборот)? А в быту – не злитесь ли вы на вашего партнера или соседа по квартире из-за немытой посуды в раковине или невыброшенного мусора? Или это как раз вы придерживаетесь подхода «не парься по мелочам»? Разница во взглядах на ведение домашнего хозяйства может корениться в глубинных различиях исторической культуры или опыта. На работе вы, возможно, обращали внимание на трудолюбивого и дотошного коллегу, который становится безапелляционен и авторитарен, когда надо убедиться в отсутствии ошибок. Теперь вы можете уверенно отнести его поведение на счет жесткой ментальности. А может быть, ваш коллега – законченный прокрастинатор и допускает массу ляпов, но при этом мыслит гибко и новаторски; теперь вы узнаете в нем носителя либеральной ментальности. Обнаружив, что подобные предрасположенности вас раздражают, подумайте над тем, чем их можно объяснить. Возможно, таким объяснением послужат особенности воспитания или культуры родной страны, или болезненный опыт, или некая ситуация, ставшая переломным моментом в жизни человека. В зависимости от своей ментальности люди могут оценивать одну и ту же ситуацию совершенно по-разному, и это вполне оправданно. Найти компромисс, в том числе и между жесткостью и свободой, оказывается полезным в большинстве случаев.

Часто жесткая и либеральная ментальность сталкиваются лбами, когда людям необходимо принять совместное финансовое решение. Одна моя знакомая выросла в относительно богатой семье, благосостояние которой резко упало после того, как ее отец навсегда потерял работу. При этом родители ее супруга принадлежали к низам среднего класса, но на глазах сына неуклонно улучшали свое финансовое положение. Сейчас жена, с ее травмирующим опытом рухнувшего уровня жизни семьи, постоянно беспокоится о деньгах. А ее муж, напротив, считает, что с каждым годом жить становится все лучше, и тратит соответственно. Напряженность в связи с деньгами, присутствующая в их браке, отражает их более строгое или расслабленное отношение к предмету, прямо вытекающее из контраста между культурами семей, в которых они росли.

Понимание различий между относительной жесткостью и свободой полезно также в отношениях с родственниками и друзьями. Одна из моих студенток – американка корейского происхождения. Хотя она родилась и выросла в либеральных Соединенных Штатах, в ее корейской семье придерживаются строгих порядков. Перед тем как ввести в семью своего бойфренда, американского ирландца, получившего либеральное воспитание, ей пришлось преподать ему краткий курс соответствия жесткой ментальности. Поклоны следовало адресовать только старшим, но ни в коем случае не младшим членам семьи. За ужином родители предложат ему единственную стопку и очень удивятся, если он нальет себе еще. Вдобавок сдержанных родителей может ошарашить его привычная громогласность. Но зато ее встречи с семьей бойфренда проходили без каких-либо формальностей. Родители с удовольствием угощали ее коктейлями и болтали с ней, будто старые друзья. В обществе его родных ей нужно было привыкать быть более непринужденной, разговорчивой и естественной, отказываясь от строгих норм этикета в общении, которым научили ее родители.

Эти поведенческие особенности наглядно показывают, что столкновение жесткого и свободного может стать источником напряженности и даже раздражения в отношениях. Но понимание своих культурных корней позволило этой паре лучше справляться с этим. Например, знание преобладающей ментальности каждой из семей помогало подготовиться к посещениям родных.

•••

Нет ничего удивительного в том, что столкновения между жесткой и свободной культурами особенно распространены в заграничных путешествиях. Так, мою коллегу-голландку поразили некоторые поведенческие ограничения, с которыми она столкнулась, переехав жить в Германию. Сначала она не могла понять, почему соседи отчитали ее за то, что в воскресный день она меняла колеса на парковке (оказывается, по воскресеньям бытовыми делами не занимаются), или почему ей не разрешают переставить местами мебель в ее классе (потому что есть подробные правила противопожарной безопасности). В конце концов она осознала, что ее либеральная голландская ментальность лоб в лоб сталкивается с жесткой немецкой. С другой стороны, я вижу, насколько трудно приходится студентам-азиатам с их жесткой ментальностью в условиях довольно беспорядочно устроенных американских университетов. «А что положено по правилам?» – то и дело спрашивают они у меня. Разумеется, и наши исследования показывают, что чем больше «культурная дистанция» между домом и принимающей стороной, тем труднее идет процесс адаптации. Более плавному переходу помогает знание причин этих культурных различий.

То же относится и к людям двух культур – тем, кто регулярно перемещается из одной культуры в другую и обратно. Например, я знаю иммигрантов в первом поколении, которым приходится то и дело переориентироваться в разных культурных кодах. В домах их родителей принята жесткая ментальность, а для взаимодействия с друзьями и даже преподавателями в учебном заведении им настоятельно необходимо переходить на либеральную. Неудивительно, что такое постоянное переключение иногда дается тяжело. Одна из моих знакомых вспоминала, что каждое утро, сев в школьный автобус, она снимала хиджаб и красилась перед переходом в свободный мир школы, а по пути домой из школы выполняла обратный ритуал. Концепция «жесткость – свобода» помогает идентифицировать проблемы людей двух культур и помочь им примирить в себе различные миры.

К какой бы из культур (или даже к двум сразу) ни относился человек, он может использовать знание о жестком и более свободном для того, чтобы сделать лучше собственную жизнь. Замечаете ли вы роль, которую играют стереотипы жесткости и свободы вашей жизни? Вспомните, кто нервирует вас дома, на работе или на рождественских ужинах у родных. Может быть, один из важных факторов разлада – некое несоответствие между вами по принципу «жесткость – свобода»? Ситуацию можно в корне изменить, если спокойно поразмышлять о том, что сосед, коллега или родственник считает серьезной угрозой. Хотя абсолютно все виды поведения, которые вы считаете досаждающими, невозможно оправдать культурными особенностями, точка зрения «почему?» вместо «какого х..?» может оказаться более полезной. Теория «жесткость – свобода» совершенно не предназначена для дальнейшего укрепления стереотипов при помощи культурных ярлыков. Она помогает развитию большей чуткости по отношению к тем, кто с нами в чем-то не совпадает.

Часть III Прикладные вопросы: жесткое и свободное в переменчивом мире

9 Златовласка поступала правильно

Что делает общество счастливым? Этот вопрос мучает философов еще с античных времен. Аристотель, Сократ и Платон (примерно IV век до нашей эры) полагали счастье главным смыслом существования человека, что перекликается с прозвучавшей на несколько столетий раньше идеей Будды о том, что «удовлетворенность – величайшее благо».

Поиски счастья развернулись в полную силу на заре эпохи Просвещения. В трактате 1725 года «Исследование о моральной праведности и неправедности» шотландский философ-моралист Фрэнсис Хатчесон первым сформулировал представление об идеальном обществе как о «наибольшем счастье наибольшего числа людей». Над тем, каким образом обеспечить коллективное счастье или, как принято говорить в наши дни, психологическое благополучие нации, задумывался и английский философ-утилитарист Иеремия Бентам (1748-1832). И, конечно же, право на счастье, наряду с жизнью и свободой, вошло в число «неотъемлемых прав», закрепленных Декларацией независимости США. Более того, Томас Джефферсон полагал, что «забота о человеческой жизни и счастье… это первая и единственно законная задача любого правительства».

В XXI веке поиски общественного счастья получили дополнительный импульс. Мнения о том, как сделать счастливыми граждан и общество в целом, высказывают экономисты, философы, психологи, нейробиологи и политики. В 1998 году Мартин Селигман с коллегами выделили специальную область знания – позитивную психологию, единственная задача которой – помощь людям в обретении счастья и смысла жизни. Сегодня во многих странах психологическое благополучие рассматривается в одном ряду с национальным благосостоянием в качестве важнейшего показателя развития и прогресса. Тренд зародился в 2005 году, когда правительство Бутана стало рассчитывать индекс «Валовое Национальное Счастье (ВНС)». В последние годы тут и там по всему миру возникают «министерства счастья» и «центры счастья», а тем временем нейробиологи вносят свою лепту в общее дело, изучая, как выглядит счастье в человеческом мозге. С подачи самого далай-ламы психиатры Висконсинского университета во главе с Ричардом Дэвидсоном изучают воздействие медитации на активность головного мозга буддистов с применением функциональной МРТ и ЭЭГ.

Чувство, что изыскания в области максимизации социального благополучия очень актуальны, возникает в связи с тревожащими расхождениями в мировых показателях, связанных со счастьем и удовлетворенностью жизнью. Так, одни из наиболее высоких в мире показателей частоты самоубийств – в Эстонии, Венгрии, Японии и Китае: от 18 до 38 случаев на каждые 100 тысяч человек, и это в два – пять раз выше, чем в Великобритании и Италии. Оценка удовлетворенности жизнью населения Пакистана и Греции едва достигает значения 150 по 200-балльной шкале, тогда как в Испании и Бельгии она равна 185. Страны мира сильно отличаются друг от друга и по заболеваемости депрессией. Например, на Украине и в Китае регистрируется значительно больше случаев хронической депрессии, чем во Франции и в Мексике.

Как вы, наверное, уже догадываетесь, эти различия в очень большой степени связаны с культурой, а точнее, с местом страны на шкале «жесткость – свобода» – но не совсем так, как можно было бы предположить.

Свобода или принуждение?

Благополучие – один из важнейших идеалов любого общества, но вопрос о том, каким должно быть общественное устройство, чтобы в максимальной степени обеспечить его достижение, остается открытым. Задолго до того, как я нашла объяснение культурных различий между нациями в действиях жесткости и свободы, многие социологи и философы заостряли внимание на одном из важнейших элементов пазла общественного благополучия: к чему должны стремиться общества – максимуму свободы или максимуму порядка? Сторонники свободы утверждали, что она способствует «самоактуализации», то есть реализации потенциала людей, а это, в свою очередь, обеспечивает социальное благополучие и экономический прогресс. Вместе с тем те, кто подчеркивал важность порядка, настаивали, что правила и предписания имеют критически важное значение для создания спокойного и стабильного общества, предоставляющего условия для всеобщего благоденствия.

Например, в диалоге «Государство» Платон выступает за патерналистскую власть некоего «философа-царя», который заботится о благе всего общества. В жестком городе-государстве порядок важнее, чем свобода волеизъявления. Одним из наиболее суровых указаний Платона была цензура для писателей, поэтов, художников и идей, которые он полагал опасными для населения своего гипотетического города. Схожим образом и легендарный китайский философ Конфуций в своих «Беседах и суждениях» выступает за устроенное по образцу семьи строго регламентированное государство, где император выступает заботливым отцом подданных, а те отвечают ему преданностью. Конфуций особо выделял идею ли, или «ритуального благочиния», согласно которой неукоснительное соблюдение приличий индивидами является средством поддержания порядка в обществе. Другую сторону дискуссии представляли так называемые киники – одна из древнегреческих сократических философских школ. Они полностью отвергали общественные нормы, считая их ярмом для свободы и самостоятельности. Киники считали, что человеческие существа разумны от природы, следовательно, необходимость в законах отсутствует. Чрезмерно жесткая система государственного управления сдерживает возможности обретения человеком добродетели, счастья и самодостаточности.

Дебаты о свободе и порядке не стихали и много позже. В XVII веке Томас Гоббс, считавший жизнь «скверной, грубой и краткой», в трактате «Левиафан» высказался в пользу правления абсолютного суверена – монарха. По его мысли, только сильный правитель способен прекратить нескончаемую жестокую войну всех против всех, в которую втянуто человечество. В труде «О свободе», опубликованном в 1859 году, Джон Стюарт Милль, напротив, выступал за более мягкую систему, в которой главенствует свобода волеизъявления. По Миллю, индивидуальность является залогом благополучия человечества, тогда как конформизм порабощает душу и тормозит прогресс. Свое слово в дискуссии сказал и Зигмунд Фрейд. В книге 1930 года «Цивилизация и ее тяготы» он обобщил свои взгляды на то, что считал фундаментальным противоречием между человеческим стремлением к свободе и ограничениями, которые накладывает на людей цивилизация в интересах общественного порядка. «Развитие цивилизации налагает ограничения на свободу, и правосудие требует, чтобы никто не нарушал этих ограничений», – писал он. Однако, как считал Фрейд, необходимость подавлять свои инстинкты и желания ради соответствия общественным нормам ведет к глубокой неудовлетворенности и всевозможным неврозам, включая чувство вины и тревожность.

«Жесткость – свобода» и принцип Златовласки

Многовековая дискуссия так и не ответила на вопрос: что лучше для благоденствия человечества – свобода или принуждение?

Может ли быть, что ответ – ни одно, ни другое? Мы предположили, что и чрезмерная свобода, и чрезмерное принуждение будут неэффективны для общественного благополучия. А именно: слишком ограничивающая или очень жесткая среда серьезно ограничивает личный выбор и требует постоянного самоконтроля; с другой же стороны, излишняя вседозволенность граничит с беззаконием и хаосом. Таким образом, заключаем мы, каждая из этих крайностей была бы вредной для общественного счастья. Следовательно, насущным общественным идеалом может быть именно баланс принуждения и свободы.

Влиятельный французский социолог Эмиль Дюркгейм одним из первых указал на важность баланса между жестким и свободным. Исследуя проблематику европейской модерности[11] конца XIX века, Дюркгейм заметил, что люди стали меньше контактировать с традиционными религиозными институтами. Монархии и прочие ветхие политические структуры уступили место демократиям, предоставившим человеку беспрецедентные гражданские свободы. В то же время все больше людей оставляли устоявшиеся и солидарные сельские общины и переезжали жить в большие города. В результате люди получали большую свободу, но в окружении безразличных к их жизни незнакомцев часто чувствовали себя очень отчужденно.

Как такие перемены в жизни общества сказались на поведении человека? В своей знаменитой монографии «Самоубийство» Дюркгейм утверждал, что люди с большей вероятностью лишают себя жизни либо в очень ограничивающих обществах, либо в чрезмерно дезорганизованных. Аномический суицид, как его назвал Дюркгейм, является результатом жизни в обществе с дефицитом четких поведенческих норм. В таких условиях людям не хватает ориентиров, и это приводит к разочарованности. «Вне зависимости от каких-либо внешних регулятивных факторов наша способность чувствовать сама по себе является ненасытной и бездонной прорвой. Но если ничто не сдерживает эту способность извне, она может быть лишь источником мучений», – писал Дюркгейм. С другой стороны, он предположил, что фаталистическое самоубийство проистекает из желания умереть, чтобы не жить под неизменным авторитарным контролем. К этому виду самоуничтожения прибегают люди, «безжалостно лишенные будущего, чей энтузиазм грубо удушается жестокой дисциплиной».

Схожие аргументы выдвигал и знаменитый психолог и философ Эрих Фромм, основываясь, правда, на совершенно ином материале – собственном опыте свидетеля того, как к власти в Германии пришли нацисты. Эмигрировав в начале 1930-х сначала в Швейцарию, а затем в США, он начал работать над книгой «Бегство от свободы»[12], в которой рассматривается проблематика авторитаризма. Как и Дюркгейм, Фромм признавал, что современность порождает особые социальные проблемы, особенно в том, что касается свободы личности. В относительно свободных западноевропейских обществах начала ХХ века человек мог делать личный выбор своего образа жизни, верований и модели поведения, однако его связи с социумом ослабевали. Такая новообретенная свобода, отмечал Фромм, вызывает у многих чувства отчужденности, оторванности и неупорядоченности, которые не могут не вызывать сильное экзистенциальное беспокойство. Он предположил, что люди ищут прибежища в авторитаризме и конформизме, чтобы вернуть в свою жизнь некое подобие порядка. «Современный человек все еще охвачен беспокойством и подвержен соблазну отдать свою свободу всевозможным диктаторам – или потерять ее, превратившись в маленький винтик машины: не в свободного человека, а в хорошо накормленный и хорошо одетый автомат», – писал он.

Относительно недавно, в 1990-х годах, социолог Амитай Этциони предположил, что особые акценты только на свободе или только на принуждении одинаково вредны для общества. Свободное общество, в котором нет или почти нет правил, погружается в хаос. Представьте, например, что в вашей местности отменили правила дорожного движения или другие ограничивающие нормы, – наступит то, что психолог Барри Шварц назвал «тиранией свободы». Однако порядок при отсутствии свободы также приводит к тирании. Представьте, что будет, если в вашей местности введут правила практически для любых поступков? Этциони предположил, что человеческим сообществам полезно сочетание свободы личности и общественного порядка в равных долях. «Успешное общество требует тщательно поддерживаемого паритета порядка и свобод, а не максимизации чего-то одного», – писал он.

На самом деле тема избегания крайностей популярна уже на протяжении многих тысячелетий. Аристотель писал о «золотой середине» – человеческой добродетели, которая существует между крайностями недостатка и избытка. Во II веке до нашей эры древнеримский драматург Теренций выразил эту же мысль в комедии «Андрянка» часто цитируемой фразой «Ничего лишнего». Схожая идея присутствует в понятии китайской философии «инь и ян»: две противоположные силы достигают гармоничного равновесия в слиянии между собой.

Ценность умеренности провозглашает и более приземленная литература. Очаровательная детская сказка «Златовласка и три медведя» написана британцем Робертом Саути в 1837 году и переведена более чем на двадцать языков. Читатель переносится в волшебный мир, где медведи живут в собственных домах, едят кашу и разговаривают человеческим языком. Несмотря на эти сказочные детали, главной идеей истории является умеренность. Попав в дом медведя, медведицы и медвежонка, маленькая девочка старается найти оптимальный баланс во всех предметах, которые там находит. Обнаружив три миски каши, она объявляет одну слишком горячей, другую – слишком холодной, а третья оказывается в самый раз. Потом она выбирает самый подходящий стул – не слишком большой или маленький. Наконец она засыпает в кроватке медвежонка, которая оказалась в самый раз, в отличие от двух других – чересчур жесткой и чересчур мягкой.

Эта сказка, ставшая отправной точкой многих дискуссий о пользе сбалансированности и умеренности, предоставила часть своего названия теории, к которой в наши дни очень часто обращаются, – так называемому принципу Златовласки. Ученые ссылаются на него, когда надо описать нечто оптимальное. Климатологи опираются на принцип Златовласки в своей гипотезе «уникальной Земли», постулирующей, что появление жизни возможно только в зонах галактики, ограниченных минимальным и максимальным расстоянием до звезды. Психологи применили принцип Златовласки к стрессу: согласно закону Йеркса – Додсона, слишком низкий уровень стресса может быть вреден почти как слишком высокий. В медицине принципом Златовласки может описываться идеальное сочетание ингредиентов лекарства, производящее самый желательный лечебный эффект.

Принцип Златовласки помогает улучшить жизнь человека во всем – от оптимальной температуры поедаемой каши до обнаружения пригодных для жизни планет. Мы задались вопросом: а есть ли «золотая середина» строгости социальных норм?

Гипотеза криволинейного счастья

В процессе развития каждая культура занимает определенное место на шкале «жесткость – свобода» в соответствии с особенностями своей экологии и истории, включая угрозы, мобильность населения и степень этнокультурного многообразия. Некоторым группам приходится ставить принуждение выше свобод, а другие могут отдавать приоритет свободам, а не принуждению. Это вполне оправданно: группе нужно выбирать направление, идеально соответствующее ее среде обитания.

Но иногда общества заходят в каком-то из направлений слишком далеко, то есть становятся чрезмерно жесткими или свободными, что может негативно сказаться на их функционировании как в психологическом плане, так и в экономическом. Мы с Джесси Харрингтоном и Павлом Боски установили это, собрав и проанализировав показатели благополучия более тридцати разных стран. Обнаружились интересные вещи – так, крайне жесткие и крайне либеральные страны отличались самым низким уровнем удовлетворенности жизнью и самым высоким процентом самоубийств. По сравнению с ними страны, не находящиеся на краях шкалы «жесткость – свобода», демонстрировали более высокую удовлетворенность жизнью и меньшее число самоубийств. Такая же картина была и с депрессией. Разумеется, на удовлетворенность людей жизнью влияет множество факторов, однако анализ данных показывает четкую закономерность: и в самых жестких, и в самых свободных странах показатели удовлетворенности жизнью ниже, а процент самоубийств выше. В статистике это называется криволинейная связь.

Учитывая, что умственное здоровье тесно связано с физическим, на следующем этапе мы проверили, насколько полученные нами результаты справедливы в отношении физического здоровья. Мы изучили данные о средней продолжительности жизни и выяснили, что даже с поправкой на экономическое неравенство стран очень жесткие и очень свободные нации отличаются самыми низкими показателями средней продолжительности жизни. В жестких Пакистане, Индии и Турции средняя продолжительность жизни составляет 69, 73 и 74 года соответственно. Напротив, в умеренных странах средняя продолжительность жизни была выше. Например, во Франции, Испании и Великобритании она колеблется между 80 и 82 годами.

В наиболее жестких и свободных странах наблюдается также самая высокая смертность от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета. В жестких Пакистане, Индии и Китае она составляет 422, 335 и 286 случаев на 100 тысяч населения соответственно. То же относится и к весьма свободным культурам: в Эстонии это 351, в Бразилии – 265, а Венгрии 329 случаев на 100 тысяч населения. Сравните эти цифры с показателями смертности от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета в более умеренных странах – 129, 113 и 134 случая на 100 тысяч населения в Италии, Испании и Великобритании соответственно.

Кроме того, относительная жесткость страны увязывалась с ее политической нестабильностью и экономическим положением. Согласно аналитическому отделу британского журнала The Economist, угрозы политической стабильности обычно сопровождаются насилием и беспорядками, даже если попытки свергнуть существующий режим оказываются безуспешными. И вновь мы выявили наличие криволинейной связи между дилеммой «жесткость – свобода» и политической нестабильностью: последняя выше в излишне жестких или свободных странах. В 2009-2010 годах риск политической нестабильности был высоким в Венесуэле, Украине и Греции – странах свободной культуры. В последующие годы этот прогноз оправдался для каждой из названных стран. Считалось также, что риск политической нестабильности высок для некоторых из стран самой жесткой культуры – Турции, Малайзии и Пакистана. Попытка переворота в Турции состоялась всего пару лет спустя, как по подсказке. В таких странах, как Великобритания, Австрия и Бельгия, риск политической нестабильности, наоборот, невысок. Наиболее жесткие и наиболее свободные страны показывают также самый низкий ВВП на душу населения.

Данные однозначно свидетельствуют: и чрезмерное принуждение, и чрезмерная свобода в стране негативно сказываются на ее показателях, включая удовлетворенность жизнью, депрессивность, процент самоубийств, среднюю продолжительность жизни, смертность от сердечно-сосудистых заболеваний и диабета, ВВП на душу населения и риск политической нестабильности. Все эти социальные результаты тесно взаимосвязаны и могут быть усреднены в общую оценку благополучия.

Это продемонстрировано на рис. 9.1. Пунктирная линия показывает отсутствие линейной зависимости между жесткостью и благополучием – иными словами, удовлетворенность жизнью не возрастает с возрастанием жесткости. Но, за несколькими примечательными исключениями, обнаруживается четкая U-образная или криволинейная связь излишней жесткости или свободы в странах с более низким уровнем благополучия (показанная непрерывной линией).

Птички, пчелки и человеческий мозг

Мы уже знаем, что принцип Златовласки в дилемме «жесткость – свобода» применим к людям. Но так ли это у других живых существ? Да, во всяком случае – у многих из них. Что происходит ежегодно, когда из-за тесноты в улье разросшейся семье пчел требуется новый дом? Обычно в конце весны или начале лета две трети пчел во главе с пчеломаткой улетают, чтобы создать новую колонию, а треть остается на месте с дочерью пчеломатки. Чтобы выжить, группе улетевших пчел необходимо как можно быстрее найти себе новое жилище. Сначала рой скучивается на какой-нибудь ветке, а затем пчелы сотнями разлетаются на поиски места для гнезда. Обнаружившие что-то удачное пчелы возвращаются в рой и исполняют так называемый виляющий танец, которым доносят информацию о том, насколько им нравится найденное место и где оно расположено. Посмотрев на танец, следующая группа пчел летит знакомиться с предложенным местом. Таким образом, процесс поиска нового жилища подразумевает не только свободу действий (пчелы-разведчики должны сами решить, какие места рекомендовать), но и подчинение (следующая группа выполняет полученные указания). Использовав компьютерное моделирование, ученые доказали, что семьям пчел удобнее существовать в условиях баланса подчинения и независимости, а не преобладания первого или второго. В этом смысле пчелиные семьи очень похожи на успешные страны.

Как выясняется, птицы тоже извлекают большую пользу из баланса свободы и порядка. Итальянский физик Андреа Каванья и его коллеги изучили поведение больших, более 4 тысяч особей, стай скворцов и сделали несколько интересных наблюдений. Слишком упорядоченные стаи (другими словами, идеально синхронные) не слишком успешно справлялись с неожиданно возникающими угрозами среды. Но реакция на угрозы была неэффективной и в случаях, когда стаи были слишком беспорядочными и синхронности им не хватало: в этом случае у них не получалось сообщать друг другу о встреченных хищниках и согласовывать свои действия. Говоря иначе, и слишком высокая, и слишком низкая синхронизация означали возможность превратиться в обед для ястребов или соколов. Справившись с излишней синхронностью или неупорядоченностью, птицы могли достигать баланса между ними, или критической точки. В этой критической точке они были максимально внимательны и готовы к обороне от хищников.

Возвращаясь к людям, можно обнаружить проблематику избыточного порядка и беспорядка в самой таинственной из всех частей человеческого организма – мозге. Исследования показали, что целый ряд мозговых нарушений происходит на фоне слишком высокой или слишком низкой синхронизации нейронов. Так, в одном из исследований мозг эпилептиков в момент припадка изучался с помощью ЭЭГ. На записях было видно, что во время припадков нейроны слишком синхронизированы. Нормальная нейронная активность обеспечивает прерывистую синхронизацию различных областей мозга, а нейроны эпилептиков возбуждались ненормально синхронно, что мешало мозгу реагировать на изменяющиеся условия. Избыточную нейронную координацию связывают также с болезнью Паркинсона, в частности с тремором и неспособностью двигаться.

В то же время слишком низкая синхронность головного мозга означает существенно меньшую коммуникацию между нейронами по сравнению с нормальной и значительно менее эффективную передачу информации. Такая пониженная координация характерна для аутизма, болезни Альцгеймера и шизофрении. Так, первым давший определение аутизма в 1943 году Лео Каннер писал, что страдающие им люди не имеют «полного представления о повседневности», поскольку им сложно «осознавать целое, не направив все свое внимание на его составляющие». Исследования показали, что причиной невозможности для страдающих аутизмом интегрировать несколько элементов информации может быть ненормально низкая синхронность нейронов. Подобные исследования больных шизофренией дают основания предполагать, что их затруднения с обработкой информации вызваны нарушенной синхронностью нейронов. Исследования говорят также о том, что в основе провалов памяти на фоне болезни Альцгеймера может лежать низкая синхронность нейронов. В целом, по словам нейрофизиолога Данте Кьяльво, неэффективный мозг – «мозг, который в каждый данный момент делает одно и то же или же, ровно наоборот, настолько хаотичен, что функционирует в полностью случайном порядке вне зависимости от обстоятельств». Избегать крайностей хаоса и порядка важно не только для общественной жизни, но и для биологии.

Принцип Златовласки в действии

Применительно к дилемме «жесткость – свобода» принцип Златовласки может объяснить, как достигаются оптимальные уровни функционирования чего угодно – от наций до нейронов. Эти же представления могут оказаться полезными для улучшения нашей повседневной жизни. Разбираясь в отношениях с близкими, стараясь результативно работать или же принимая большие и не очень жизненные решения, мы должны находить идеальный баланс своих естественных склонностей к свободе или принуждению. Иначе говоря, не позволять себе впадать ни в одну из этих крайностей.

Возьмем воспитание детей. Сравнивая низшие и высшие сословия в главе 6, мы убедились, что часть родителей вынуждена внушать своим детям строгие правила, чтобы помочь им справиться с опасностями вроде нищеты, насилия и безработицы. Но, как и в случае пчел или человеческого мозга, крайности в ограничениях или свободах в семье могут вызывать проблемы. Например, родительская гиперопека может привести к тому, что дети будут послушны дома, но недостаточно дисциплинированны и уверены в себе вне поля зрения придирчивых родителей. Мам и пап, которые держат своих чад на коротком поводке и контролируют каждый их шаг, часто называют «вертолетными родителями». Они нависают. Хотя с виду дети, подвергающиеся такому неусыпному контролю, могут казаться вполне благополучными, данные исследований свидетельствуют, что многие из них страдают от депрессии, тревожности и низкой удовлетворенности жизнью.

Разумеется, не менее проблематичными могут быть и слишком либеральные, снисходительные и потакающие родители. Дети, которых воспитывают без определенных правил и почти не контролируют, могут показывать слабые способности к учебе и неумение управлять своим поведением. В подростковом возрасте они с большей вероятностью оказываются вовлеченными в употребление спиртного, наркотиков и другие опасные занятия.

Более удачна для детей «золотая середина», когда родители ставят их в определенные рамки, но в то же время предоставляют возможности для самостоятельных поступков. В лонгитюдном[13] исследовании социолога Лоры Хэмилтон из Калифорнийского университета в Мерседе сопоставлялись учебные результаты студентов из семей с жестким и свободным, как мы бы их назвали, подходами к воспитанию. Никто из выборки студентов с «безучастными» родителями не смог окончить университет за положенные четыре года, а после получения диплома все они испытывали проблемы с трудоустройством. Все студенты с властными «вертолетными» родителями окончили университет вовремя, но испытывали проблемы с профессиональной и эмоциональной зависимостью. Проведя с ними последующие интервью, Хэмилтон отмечала, что «они все еще созваниваются с родителями по поводу важных решений. Они не уверены в себе, тревожнее других и не чувствуют себя на своем месте в той степени, в какой этого можно ожидать от тридцатилетних. Бразды правления им не передали». В дополнение к этим двум крайностям Хэмилтон рассматривала также третий тип родителей, который она окрестила «скорой помощью». Они были небезразличны, но не чересчур: давали детям возможность принимать самостоятельные решения и учиться на ошибках, но при этом в нужных случаях были готовы дать указание. Дети таких родителей показывали лучшие результаты в учебе, как правило, оканчивали университет за четыре года, находили работу и умели самостоятельно разбираться со своими эмоциональными проблемами.

Принцип Златовласки применим и к решениям в прочих жизненных областях. Что лучше – иметь много вариантов выбора или всего парочку? И снова – ни то ни другое. Отсутствие вариантов выбора может быть проблематичным. Многие десятилетия исследований показывают, что определенная степень личной автономности позволяет с высокой вероятностью говорить о благополучии человека. Однако, хотя это не выглядит очевидным, очень проблематична и другая крайность – наличие слишком большого выбора.

Чтобы понять, почему это так, представьте, что вы ходите по супермаркету и натыкаетесь на прилавок, где можно попробовать целых тридцать сортов джема. И сколько же из них вы попробуете? А сколько купите? Теперь представьте, что попробовать можно только шесть сортов. Сколько, по вашему мнению, вы попробуете и сколько купите? Возможно, вы подумали, что чем больше выбор сортов, тем большее их количество может понравиться, и, соответственно, вы потратите больше денег на покупку. Однако, когда психологи Шина Йенгер и Марк Леппер реализовали этот сценарий в супермаркете, выяснилось прямо обратное. В действительности люди были менее склонны покупать джем в принципе, когда в наличии было тридцать сортов. Перед лицом такого широкого выбора покупку совершали только 3 % людей, а если можно было попробовать всего шесть, то покупкой завершались 30 % дегустаций.

Наличие множества вариантов ошеломляет людей и парализует их способность принимать решения и в гораздо более серьезных ситуациях. Ученые выяснили, что, когда пенсионный план предлагает людям больше возможностей для инвестиций, желающих участвовать в нем становится меньше. На каждые десять дополнительных возможностей для инвестирования в рамках пенсионных планов приходилось от 1,5 до 2 % сокращения числа участников. Самая большая доля желающих – 75 % пришлась на долю плана, который предусматривал только два варианта инвестирования средств. Самая низкая составила 60 % и относилась к фонду, в котором предлагался выбор из 59 вариантов инвестирования. «Избыток выбора», как называют это явление психологи, может, как это ни парадоксально, вообще лишить выбора.

Кроме того, слишком широкий выбор вариантов может снизить удовлетворенность принятым решением. При поисках подходящей работы недавние выпускники университетов делились на максимизаторов, которые сознательно направляли резюме по всем возможным адресам, и минимизаторов, которые делали это, только если видели интересный для себя вариант трудоустройства. В итоге первые оказывались менее удовлетворенными найденной работой, чем вторые. В этом случае старания сделать лучший выбор из всех возможных оборачивались сожалениями о якобы упущенных других возможностях. «У всей этой свободы от ограничений, всего этого акцентирования роли человека как хозяина своей судьбы и создателя собственного мира есть негативный аспект. Люди остаются в нерешительности относительно того, как и почему они должны поступать. Свобода выбора – палка о двух концах, поскольку изнанкой полного раскрепощения являются хаос и беспомощность. Таким образом, у свободы есть цена – это опасность. Есть цена и у обилия информации – это неуверенность», – пишет психолог Барри Шварц в книге 2004 года «Парадокс выбора»[14].

Схожая логика применима и к любовным отношениям. Шварц считает, что представление человека о неограниченном выборе возможных партнеров препятствует серьезным отношениям. Фильмы, романы, телесериалы и иллюстрированные журналы упорно продвигают мысль о том, что у каждого есть своя половинка, стоит только поискать «подходящего человека». Наряду с этим приложения для интернет-знакомств в диапазоне от Match.com до Tinder создают впечатление о бесконечном разнообразии, скажем так, улова, что может лишить покоя и породить неуверенность. Откуда вам знать, что это именно «тот самый» человек, если в вашем смартфоне на очереди тысячи других? Принято считать, что не вполне довольны своей любовной жизнью только те, кто испытывает ее недостаток. Но неудовлетворенными могут быть и люди с мириадами романтических приключений. Для везения в любви может оказаться достаточным всего лишь отключить Tinder с его бесконечным выбором.

Принцип Златовласки может помогать и на работе. Из главы 3 мы знаем, что слишком жесткое администрирование способно сдерживать творческие порывы. Но хотя может показаться, что в условиях минимума ограничений творческое мышление расцветает пышным цветом, избыточная свобода иногда полностью лишает человека ориентации. Интересный опыт был проведен в Калифорнийском университете в Беркли. Студентам поручали изучить в интернете источники по общей теме здравоохранения и пяти подтемам: наркомании, фитнесу, питанию, профилактике заболеваний и стрессу. Затем на основе изученного материала они должны были написать план разработки продукта, предназначенного для решения проблем в этих областях. Однако была важная деталь: участникам в случайном порядке ставилось одно из четырех ограничивающих условий разной степени строгости. Для первой группы ограничение было минимальным – студенты могли писать на любую тему, связанную со здравоохранением. Во второй группе ограничение было умеренно мягким – можно было использовать любую из пяти подтем. В третьей группе с умеренно строгим ограничением студентам предлагался выбор из трех подтем. Наконец, у четвертой группы ограничение было самым строгим – предлагалась одна конкретная подтема. Креативность подготовленных студентами планов оценивали пять профессиональных арбитров. Умеренные ограничения (во второй и третьей группах) больше способствовали творческому процессу, чем менее и более строгие (в первой и четвертой группах). Проще говоря, баланс свободы и ограничений помогает человеку полнее раскрыть свой творческий потенциал.

Принцип Златовласки может быть полезен обществу даже в таком вопросе, как оздоровление финансовых институтов. Скандал с корпорацией Enron, рухнувшей в 2001 году из-за недостатков внутреннего контроля, относится к числу наиболее поучительных историй современности. До своего стремительного банкротства Enron была крупнейшим в мире энерготрейдером и считалась «любимицей Уолл-стрит». Но все это время топ-менеджеры Enron искажали финансовую отчетность с целью сокрытия убытков и прятали нарастающий долг, чтобы придавать компании видимость растущей и отменно прибыльной. Эту распущенность усугубляли аудиторы Enron, из года в год смотревшие сквозь пальцы на сомнительные финансовые методы компании. Разрегулированность Enron, приведшая ее к банкротству, пошатнула доверие общества к корпорациям и финансовым рынкам.

С другой стороны, избыточный контроль может стать тормозом финансового успеха организации. Излишние контрольные процедуры могут сделать рабочие процессы чересчур времязатратными и навредить конкурентоспособности в целом. В частности, выполняя требования, соответствие которым обходится слишком дорого, компании могут ощущать нехватку капитала для инвестиций в развитие бизнеса. В главе 7 я писала о пользе развития амбидекстральности организаций – одной из сфер применения принципа Златовласки, когда работники и подразделения в зависимости от ситуации используют более жесткие или более либеральные подходы.

Наконец, принцип Златовласки помогает направлять политическую дискуссию о национальной безопасности. В Соединенных Штатах противоречие между гражданскими свободами и их ограничениями обострилось после терактов 11 сентября, когда закон о борьбе с терроризмом и методы массовой слежки, применяемые АНБ, обеспечили властям беспрецедентно высокий уровень контроля над гражданами. Эти меры вызвали горячую дискуссию. Сторонники утверждают, что расширенные возможности слежки необходимы для защиты страны и ее граждан от терроризма. В свою очередь, их критики настаивают, что расширение прав государства основано на переоценке террористической угрозы, а права и свободы граждан при этом подвергаются неоправданным ограничениям.

Разумеется, вся сложность в том, чтобы укрепить безопасность без ущерба для гражданских свобод. Это резонансная проблема и для других стран мира. «И безопасность, и свободы жизненно важны для благополучия нашей страны. Поэтому мы обязаны всегда быть начеку. На фоне изменения в обществе и обстановке мы должны постоянно и напряженно думать о том, как обеспечить нашу безопасность и защитить наши свободы», – говорил будущий британский премьер Дэвид Кэмерон, выступая в 2006 году в Центре политических исследований. Как и в других сферах жизни, достижение компромисса в этих вопросах, то есть золотой середины между жесткостью и свободой, может помочь нам продвинуться к достижению большего благополучия страны. Проблемы появляются, когда общества слишком сильно смещаются в какую-то одну сторону: например, когда перед лицом опасности страна становится на путь тоталитаризма и несоблюдения гражданских прав или же когда разгул беззакония в относительно свободной стране приводит к вспышке насильственных преступлений.

У каждой культуры может быть собственное оптимальное соотношение жесткости и свободы, обусловленное требованиями среды. Ясно одно: крайние степени жесткости или свободы не приносят пользы обществу. Осознав действенность принципа Златовласки, правительства и граждане смогут лучше противостоять подобному развитию событий.

10 Культурный реванш и мировой (бес)порядок

В январе 2011 года мир ошеломленно наблюдал, как сотни тысяч египтян творят революцию в своей стране. Протестующие всех возрастов, политических взглядов и религиозных убеждений собрались на главной площади Каира, чтобы потребовать смещения президента Хосни Мубарака и демонтажа авторитарного режима, правившего страной на протяжении тридцати лет. В числе лозунгов, которые скандировали митингующие, были «Нелегитимен!» и «Долой Мубарака!». Для усиления шума и трансляции своего бунта на весь мир они широко применяли социальные медиа. «Для назначения протестных акций у нас есть Facebook, для координации – Twitter, а для вещания на мир – YouTube», – пояснил один из протестующих – в твите, конечно же. Активисты не сдавались, невзирая на несколько жестоких стычек между полицией и демонстрантами, сотни погибших и тысячи раненых. После восемнадцати дней протеста авторитарный режим Мубарака рухнул. Мечта египтян о новой власти наконец-то реализовалась.

Однако очень скоро эта мечта обернулась кошмаром. Мухаммед Мурси – первый в истории Египта руководитель, избранный демократическим путем, занялся самоуправством и присвоил себе диктаторские полномочия. В июне 2014 года его сместили военные, и к власти пришел очередной жестокий диктатор – Абдул-Фаттах ас-Сиси. По оценке правозащитных групп, в 2017 году в египетских тюрьмах томилось около 60 тысяч политзаключенных – в десять раз больше, чем во времена Мубарака. Были приняты новые законы, запрещающие протесты, а ас-Сиси наделил себя абсолютной властью подавлять любую критику.

На первый взгляд, полный разворот Египта обратно к диктатуре кажется необъяснимым. Как мог народ, с такой надеждой и энергией объединившийся для свержения жестко авторитарного президента, в итоге оказаться под властью еще более деспотичного правителя?

Многие социальные потрясения современного мира – и «арабская весна», и ИГИЛ, и нарастание популизма в политике – отчасти объясняются структурным напряжением, идущим от противоречия «жесткость – свобода». Хотя у каждого из этих сдвигов есть собственные уникальные составляющие, все они наглядно свидетельствуют об элементарной истине: люди жаждут порядка в обществе. Встретившись с беспорядком и безнормием – то есть став чрезмерно свободными, – они отчаянно тоскуют по защищенности и предсказуемости. Авторитарные лидеры оказались готовы разгребать культурные последствия и удовлетворять всеобщую потребность.

Можете назвать это культурным реваншем, но сама дилемма «жесткость – свобода» так или иначе является непреложным фактом нашего существования. Сила социальных норм будет одной из ключевых составляющих нашего ДНК столь же долго, сколько будет существовать человечество. Часть этого культурного кодекса гласит, что в ответ на крайнюю степень свободы люди тянутся к жесткости, и наоборот. Понимание связи между соотношением «жесткость – свобода» и геополитическими событиями позволит нам не только лучше предвидеть глобальные тренды, но и создавать разумные в культурном плане средства для управления ими.

Головокружение свободы

Принцип Златовласки выявляет проблемы, вырастающие из крайностей культур. Избыточная жесткость сковывает нашу автономность, но избыток свободы может порождать хаос. Пагубны обе эти крайности.

Притом что страны, расположенные ближе к краям культурного спектра, в принципе сильнее подвержены радикальным изменениям, резкие развороты Египта от жесткости к свободе и обратно выглядят особенно драматичными. Сместив Мубарака и покончив с десятилетиями жестокого режима, население Египта пришло в полный восторг. Мужчины, женщины и дети всех возрастов плясали на улицах, скандируя «Египет свободен, хвала Аллаху!». Лидер оппозиции Мохаммед эль-Барадеи заявил: «Впервые в истории Египет получил возможность стать демократической свободной страной… ощущать достоинство и свободу». «Я чувствую, что с меня как бы сняли наручники и вынули кляп изо рта», – радовался демонстрант Мустафа Саед.

Однако очень скоро стало очевидным, что Египет идет к хаосу, а не к свободе. Хотя жизнь в Египте была тяжелой и при Мубараке (инфляция составляла 12 %, а безработица – 10), но спустя несколько месяцев после его свержения страна оказалась на грани разрухи. Рост ВВП практически прекратился, золотовалютные резервы сократились больше чем на 10 миллиардов долларов, а к декабрю 2011 года индексы фондовой биржи упали более чем на 40 %. 44 % египтян жили за чертой бедности или в непосредственной близости от нее. «Арабская весна» была в шаге от превращения в экономическую зиму.

Гибла не только экономика Египта – разрушались и его социальные нормы. За три месяца, последовавшие за отставкой Мубарака, преступность в стране подскочила на ошеломляющие 200 %. Присутствие сил полиции существенно снизилось, что повлекло за собой рост числа случаев массовых беспорядков и похищений людей. «Конечно, все мы были очень рады. И, разумеется, это был праздник. Весь мир наблюдал за происходящим в Египте. Мы были невероятно горды собой. И что потом? Египтянам пришлось вернуться к обычной жизни, которая стала значительно труднее, чем прежде… Народ устал от революции», – писала журналистка Габриэль Хабаши спустя восемь месяцев после свержения Мубарака.

Низложив авторитарный режим, египтяне оказались на другом краю культурной шкалы – в полном хаосе. После демонтажа командно-­административной системы у них не было механизмов для регулирования и координации жизни общества и даже для удовлетворения своих первоочередных нужд.

Такой итог во многом предопределялся самим устройством авторитарного режима Мубарака. При нем египтяне жили в жестко контролируемом обществе с суровыми законами и минимумом гражданских свобод. Чтобы избавить режим от любых стратегических угроз, путь граждан к самоорганизации был надежно перекрыт. Деятельность волонтеров, профсоюзов, профессиональных сообществ, общественных объединений и любых других групп с коллективными интересами подвергалась изощренным ограничениям.

Столкнувшись с нарастающим хаосом, египтяне, прежде жаждавшие свободы, теперь хотели порядка. В интервью журналисту-международнику газеты Guardian Патрику Кингли каирский ювелир Айман Искандар сказал: «Сиси вернет нам спокойствие и порядок и восстановит институты страны». Жительница Александрии Ахлам Али Мухаммад сказала, что голосовала за Сиси, поскольку хочет «чувствовать себя в безопасности». «Для сторонников Сиси проголосовать за него – значит проголосовать против хаоса», – поясняла профессор сравнительного религиоведения Университета Эвергрин Сара Эльтантави. В моей книге 2017 года «Ценности, политика, ближневосточные перемены и “арабская весна”» я писала об этом политическом сдвиге в Египте как о примере автократического рецидивизма. В ответ на последовавший за смещением Мубарака хаос люди отдали себя под власть другого диктатора, пообещавшего восстановить порядок в обществе.

Такая динамика не ограничивается пределами Египта. Столкнувшись с безнормием, люди испытывают огромную тревогу. В книге «Бегство от свободы» Эрих Фромм описывал это явление как «готовность принять любую идеологию и любого вождя в ответ на предложение политической структуры и символики, придающих жизни индивида видимость смысла и порядка». Фромм, воочию наблюдавший широкое распространение фашизма в Германии, считал возврат к авторитаризму стандартной реакцией на чрезмерную свободу. Интересно, что веком ранее датский философ Сёрен Кьеркегор ввел термин «головокружение свободы», чтобы описать схожее явление своего времени: ощущение острой тревоги при встрече с безграничной свободой.

Чтобы проверить эти представления в современных условиях, весной мы с сотрудниками провели опрос египтян, чтобы определить, действительно ли их стремлением к жесткой культуре движет ощущение безнормия. Среди вопросов анкеты были, в частности, такие: «Насколько сильно в Египте ощущается развал общественного устройства?», «Насколько силен жизненный хаос в нынешнем Египте?», «Насколько безопасно жить в Египте?» и «Насколько улучшится жизнь в Египте, если норм и правил станет больше, чем сейчас?». Кроме того, мы спрашивали у респондентов, какое правительство, светское или религиозное, они предпочитают и поддерживают ли они салафитов (крайне консервативное направление суннитского ислама). Считавшие, что после Мубарака в Египте стало слишком много свободы, высказались в пользу авторитарного правления. Другими словами, налицо была тесная связь между последовавшим за смещением Мубарака безнормием и желанием еще более жесткой власти, которая восстановит порядок. Как и следовало ожидать, очень скоро Египет вновь оказался под властью диктатуры.

Подобные культурные сдвиги между жесткостью и свободой наблюдались и в других случаях крушений общественного строя. После краха деспотически жесткого СССР 51 % россиян выступали в поддержку демократии, а 53 % одобряли невмешательство государства в частную жизнь. В пользу правления сильного лидера с жесткими методами высказывались только 39 %. Однако в 2011 году налицо был полный разворот: 57 % россиян выступали за правление с твердой рукой, а 68 % одобряли государственное вмешательство.

В чем причина столь резкой перемены? С позиций теории «жесткость – свобода» можно предположить, что дело в стремительном экономическом спаде и повсеместных социальных неурядицах, последовавших за крахом Советского Союза. В период между 1991 и 1998 годом Россия потеряла приблизительно 30 % своего ВВП и находилась во власти неудержимой инфляции. Доходы населения падали, объем вывезенного капитала достиг 150 миллиардов долларов, а цены на нефть рухнули. На фоне экономических потрясений быстро росла преступность. В 1992 году в России насчитывалось более 4 тысяч организованных преступных группировок и Москва сотрясалась от грохота бандитских перестрелок. Решение властей начать войну в Чечне привело к тяжким последствиям в виде терактов на территории России и гибели тысяч российских солдат. Стремительно рос алкоголизм – извечное российское бедствие. За период 1990-х годов наркомания, в первую очередь употребление героина и других тяжелых наркотиков, возросла пятикратно. Средняя продолжительность жизни мужчин упала с 64 лет в 1990 году до 58 в 1994-м, в основном из-за алкоголизма, убийств и самоубийств. Россия разрушалась.

Вспоминая это сумбурное время, журналист Аркадий Островский писал: «Что касается меня, то дефицит продуктов полностью компенсировался восторгом от ощущения новых возможностей. В Москве творилась история, и мы были в гуще происходящего. Оглядываясь на то время сейчас, я понимаю, что этот восторг испытывал узкий круг людей. Для большинства населения крах Советского Союза означал неуверенность в завтрашнем дне и резкое падение уровня жизни».

«Это были очень трудные времена, и я не могу сказать, что их отличительной чертой было чувство свободы, – вторит ему Саша Латыпова, в то время киевская студентка. – О свободе никто и не вспоминал, все думали в первую очередь об инфляции, еде и дефиците всего на свете».

По мнению ведущего российского эксперта по этнонациональным отношениям, социолога Льва Гудкова, к концу XX века жители России отчаянно жаждали порядка и хотя бы видимости коллективной национальной идеи. Культурный вакуум нуждался в наполнении.

На сцену выходит Владимир Путин – бывший сотрудник КГБ, лично отобранный тогдашним российским президентом Борисом Ельциным на роль своего преемника. Сегодня Путин – один из самых популярных политиков в мире с рейтингом более 80 % по состоянию на 2017 год. Заоблачный уровень поддержки был достигнут не вопреки, а благодаря его очень авторитарному стилю руководства. Почему? Потому что Путин вернул в дезорганизованную страну порядок. За период с 2000 по 2015 год российский ВВП на душу населения вырос на 70 %, тогда как в Евросоюзе – всего на 17 %. При Путине безработица упала с 11 % в 2000-м до 6 % в 2015 году. «В его стране Путина принято считать человеком, который усмирил смуту в постсоветской России», – писала американская журналистка Юлия Иоффе в журнале National Geographic.

Впрочем, у этого экономического процветания есть и суровая изнанка: Путин правит железной рукой. Участников протестных акций, критиков властей в интернете, политиков и активистов правозащитного движения строго карают, в том числе многотысячными денежными штрафами и тюремными сроками. Подавляющее большинство российских СМИ контролируется государством и, как и в советские времена, публикует материалы отчетливо выраженного провластного характера. Целый ряд критиковавших Путина политических интернет-сайтов был заблокирован, а иностранным организациям, гражданам и даже россиянам с двойным гражданством запрещено владеть любыми видами СМИ. По данным Комитета защиты журналистов, Россия находилась на пятом месте в мире по числу журналистов, убитых за период между 1992 и 2014 годом, а организация Freedom House неизменно помещает ее в список стран с наиболее жесткими ограничениями свободы массовой информации.

Параллельно с установлением строгого порядка, временами напоминающего удавку, Путин насаждает в стране культуру надменного этнонационализма. На смену скреплявшей Советский Союз идеологии марксизма-ленинизма пришли путинские призывы к сохранению традиций и семейных ценностей. Целью стратегического партнерства Путина с Русской православной церковью является, по словам журналиста New York Times Эндрю Хиггинса, «представить Россию естественным союзником всех, кто тоскует по более спокойному, нелиберальному миру, не подверженному натиску сметающих традиции глобалистов, мультикультуралистов и борцов за права женщин и геев». На фоне терпимого отношения к главному религиозному объединению, Русской православной церкви, разные конфессии и секты подвергаются гонениям и репрессиям. Подписанный Путиным в 2013 году закон о запрете гей-пропаганды привел, по мнению его критиков, к тюремным срокам для защитников прав ЛГБТ-сообщества и геев, осмелившихся просто пройтись под руку друг с другом, а также к расцвету гомофобного насилия. В то же время путинское закручивание гаек получает повсеместное одобрение: данные опросов говорят о росте националистических настроений среди россиян.

Высокая степень дезорганизации и незащищенности побуждает желать жесткости – это непреложный факт человеческого существования. В подобных обстоятельствах люди пытаются обнаружить подобие порядка в разрушающемся обществе и готовы поступиться львиной долей свобод взамен на защищенность.

Разобравшись в механизме этой закономерности, мы лучше понимаем и другие шокирующие новости из разных уголков земного шара. Придя к власти в результате безоговорочной победы на выборах 2016 года, президент Филиппин Родриго Дутерте сразу же недвусмысленно дал понять, что будет наводить порядок любыми способами. На первой пресс-конференции после победы на выборах он сказал: «Я надеюсь, что вы станете соблюдать законы. Если вы будете сопротивляться, и жестоко сопротивляться, я отдам приказ полиции стрелять на поражение. Стрелять на поражение по членам организованных преступных групп. Все услышали? Стрелять на поражение будут по членам организованных преступных групп».

По оценкам, более 7 тысяч человек было убито всего за первые полгода пребывания Дутерте на посту в рамках его политики «войны с наркотиками». Журналист New York Times Дэвид Берегуляк описывает кровавые сцены, свидетелем которых он был на Филиппинах: «Я работал в 60 странах, был военным корреспондентом на войнах в Ираке и Афганистане и провел большую часть 2014 года в охваченной ужасом и смертью зоне эпидемии лихорадки Эбола на западе Африки. Но то, что я видел на Филиппинах, показалось мне новой ступенью безжалостности: полицейские без суда и следствия расстреливали любого подозреваемого в распространении или даже употреблении наркотиков. Каратели серьезно отнеслись к призыву господина Дутерте “перебить всех их поголовно”».

Вдобавок к приказам стрелять на поражение Дутерте похвалил Гитлера, пошутил об изнасиловании, назвал Барака Обаму «сыном шлюхи» и публично сделал неприличный жест в здании Евросоюза во время визита филиппинской официальной делегации.

Многие филиппинцы не просто терпимо относятся к жестокости Дутерте – они восхищаются им. Почему? Потому что он указал путь выхода страны из состояния безнормия, в котором она находилась многие годы. После падения тоталитарного режима президента Маркоса в 1986 году страна медленно, но верно разваливалась. В 2015 году на Филиппинах насчитывалось более 26 миллионов неимущих, а безработица была на заоблачном уровне. Стремительные процессы урбанизации, индустриализации и миграции привели к резкому росту численности городской бедноты, столкнувшейся с ограниченными возможностями получить образование и жилье, безработицей и неприемлемыми санитарно-гигиеническими условиями жизни в трущобах. В стране свирепствовала преступность и процветала анархия. С годами страна достигла первого места в Азии и 11-го в мире по числу убийств на душу населения. Во многом благодаря своему географическому положению Филиппины стали базой широкомасштабной наркоторговли.

Разочарованность и разброд царили в каждом уголке страны, поэтому неудивительно, что многие филиппинцы приветствовали яростные попытки Дутерте восстановить общественный порядок. «Мы слушаемся его, потому он нам очень нравится, – сказал сторонник Дутерте Джулиус Джумамой репортеру журнала Time Чарли Кэмпбеллу. – И мы идем за ним, потому что он прав. Он не убивает невинных людей, он убивает только преступников. Он очень хороший человек». Признавая, что Дутерте «отнюдь не идеален», Джастин Квирино тем не менее сказал: «Думаю, что в данный момент он – то, что нужно стране… наглое неуважение ко многим законам можно видеть по всей стране, и почти никто ни за что не отвечает. Нам нужно это изменить». В подавляющем большинстве филиппинцы приняли железную хватку Дутерте. Спустя год после избрания в его поддержку высказалось 86 % населения страны.

На смену рухнувшей культуре приходит радикализация

Группировка радикальных исламских боевиков «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ, или ИГ)[15] была сформирована в 2006 году. Очень скоро сенсационные видеозаписи обезглавливаний мирного населения, массированное уничтожение ближневосточных памятников истории и вербовка солдат из числа детей заставили рассматривать ее как одну из самых жестоких террористических организаций планеты.

Ее резкий взлет обусловила культурная бомба замедленного действия. Оккупация Ирака коалицией во главе с США в 2003 году привела к падению режима суннитского лидера Саддама Хусейна и установлению нового политического порядка во главе с курдами и шиитами. Эти события, в свою очередь, инициировали крах стабильности и порядка в Ираке и переход страны в состояние полного разброда, чем и воспользовалась ИГИЛ.

К моменту вывода американских войск из Ирака в 2011 году это страна несла тяжелый урон в результате ожесточенной религиозной розни между шиитами и суннитами и кровопролитных беспорядков, уносящих жизни многих тысяч иракцев. Состояние экономики Ирака и уровень безопасность его населения достигли исторического минимума. В 2015 году 48 % жителей говорили о невозможности прокормить себя, тогда как в 2009 году таких насчитывалось лишь 12 %. Наблюдался острый дефицит электричества, а пять шестых населения имели возможность пользоваться водопроводом не дольше чем два часа в сутки. Свирепствовала коррупция, насилие было повседневной реальностью. По данным интернет-ресурса Iraq Body Count , за период между 2010 и 2012 годом в стране произошло более 2500 случаев подрыва бомб со смертельным исходом, в среднем по два ежедневно.

Главной жертвой процесса разрушения Ирака стало суннитское меньшинство, не представленное в шиитском правительстве во главе с премьер-министром Нури аль-Малики. Сотни лидеров суннитской оппозиции и тысячи других суннитов сидели в тюрьмах. Порядка сотни тысяч суннитов, состоявших в саддамовской партии Баас, потеряли посты в госучреждениях и были выброшены из общества как безработные. К 2014 году многие сунниты остались без гроша за душой и полностью утратили доверие к правительству страны. В то время мой коллега Мункит Дагер, один из ведущих иракских исследователей общественного мнения, работал на местах, документируя недовольство народа. По результатам опроса более 1200 иракцев, проведенного в 2014 году всего за неделю до захвата ИГ Мосула и других суннитских территорий, он установил, что почти 80 % суннитов опасаются за свою безопасность по месту жительства (в 2011 году таких было всего 22 %). Только 30 % иракских суннитов доверяли системе правосудия, а в иракскую армию верили ничтожные 28 %.

Но вот появилась ИГИЛ. При поддержке недовольного суннитского населения ее лидеры, многие из которых при Саддаме были старшими армейскими офицерами и радикализировались во время содержания в организованных американцами местах лишения свободы, начали устанавливать крайне суровые порядки там, где до этого царил полный хаос. Приступив в начале 2014 года к территориальной экспансии, ИГИЛ быстро восстанавливала на захваченных территориях заброшенные властями коммунальные услуги: электричество, водоснабжение и уборку улиц, понижала цены на основные продукты питания, например на хлеб. ИГИЛ обеспечивала население автобусным сообщением, ГСМ и медицинской помощью. Бойцы и гражданские сотрудники «Исламского государства» получали неплохую по местным меркам зарплату. Вдобавок к этому ИГИЛ обеспечила столь необходимое после бурных лет войны спокойствие. «Знаете, как мы жили в Мосуле до прихода ИГ? Каждый день здесь были взрывы и убийства. А теперь у нас спокойно», – сказал корреспонденту журнала Time местный житель Абу Садр.

Невзирая на опасную обстановку, Мункит продолжал опрашивать иракцев. В полном соответствии с теорией «жесткость – свобода» он установил, что ИГ лучше удавалось захватывать территории, где царил наибольший хаос. Так было, например, в быстро завоеванных ею Рамади и Фалудже – двух округах провинции Анбар, большинство жителей которых соглашались с утверждениями вроде «Кажется, будто весь мой мир рухнул» или «Жизнь простого иракца становится хуже день ото дня». Мункит и его сотрудники сообщали, что население Анбара испытывает сильный стресс и люди ищут альтернативы, позволяющие выйти из отчаянной ситуации.

Возможно, ИГ и восстанавливала порядок, но добивалась его самыми беспощадными способами. На пике своего существования она считалась одной из самых жестких группировок современности. Несоответствие строгим порядкам безжалостно каралось. Заняв очередную область, ИГИЛ обычно доводила до ее населения обширные перечни правил с помощью плакатов и громкоговорителей. Местных жителей обязывали присутствовать на казнях людей, обвиненных в различных нарушениях. Многие привычные занятия и обычаи запрещались, например футбол, западная одежда и прически, телевидение, слушание музыки, пользование интернетом и мобильными телефонами, курение и употребление алкоголя. По рассказам жителей Мосула, человека, пойманного с мобильным телефоном, приговорили к сорока пяти ударам кнутом. Затем его сразу же казнили за проклятия в адрес лидера ИГ аль-Багдади, которые тот изрыгал во время порки. За курение перебивали пальцы рук, налагали огромные штрафы и даже сажали в тюрьму. По подозрению в гомосексуализме сбрасывали с крыши здания. Женщин, чье поведение было сочтено игривым, секли тросом или избивали палками. Уличенных в супружеской измене или предательстве обезглавливали. Люди, не разделявшие идеологию ИГ, также подлежали уничтожению. Акида (кредо) ИГ из сорока пунктов узаконивала убийство любых сторонников демократии и светскости, в том числе представителей любой власти, не основанной на шариате.

Коротко говоря, «Исламское государство» наводило порядок, сея страх и ужас. Но, невзирая на чинимый террор, качество жизни в местностях, подконтрольных ИГ, несколько улучшалось, хотя бы в самом начале. На первых этапах существования ИГ многие становились ее сторонниками, чтобы получить заработок, еду и защиту – то есть ради выживания. В 2016 году политолог Мара Ревкин поясняла в статье для журнала Foreign Affairs, что предложенная ИГИЛ стабильность «выглядела особенно привлекательной в глазах людей, живших в обстановке гражданской войны, там, где крах ранее существовавшего правового режима создавал благодатную почву для грабежей, бандитизма и отъема земель».

К концу 2015 года ИГИЛ привлекла в ряды своих бойцов почти 30 тысяч иностранцев со всех концов света. Каким образом? Как оказалось, призывников мотивировали примерно те же факторы. Как сказал мне антрополог Скотт Атран, многие из этих людей «живут в беспокойную эпоху и положительно воспринимают жесткую среду, обещающую понизить уровень неопределенности». Действительно, на основе наших исследований в Шри-Ланке, Соединенных Штатах и на Филиппинах мы с Ари Круглянски пришли к выводу, что полная неопределенность увеличивает привлекательность радикальных идеологий. Когда люди чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, сообщества со строгими нормами и четкими целями выглядят очень притягательно.

Вот, например, Джон Уокер Линд – в 2001 году этот двадцатилетний американец был захвачен в плен афганским Северным альянсом, а затем осужден за участие в вооруженных формированиях талибов. Многим американцам было трудно понять, каким образом их соотечественник оказался пособником талибов, но ранние признаки этого были налицо. В подростковом возрасте Линд все более и более критически отзывался о раскованной американской культуре. Он открыто осуждал американцев за то, что они не уделяют достаточно внимания своим детям и общественным делам. Его тянуло к идеологиям, предлагающим моральные устои и чувство защищенности. «В Штатах мне одиноко. А здесь я чувствую себя комфортно и свободно», – говорил он своему наставнику в религиозной школе в Пакистане.

Как писал в своей статье для Newsweek журналист Ивен Томас, «большинство бунтующих тинейджеров говорят, что хотят больше свободы. Джон Уокер Линд бунтовал против свободы. Он не требовал для себя максимальной свободы самовыражения. Совсем наоборот. Он хотел, чтобы ему приказывали, как одеваться, питаться, думать и молиться. Ему была нужна система абсолютных ценностей, и он был готов идти на все, чтобы обрести ее». Словом, ему была роднее некая жесткая культура, а не свободная культура родины.

Лидеры таких экстремистских групп, как «Талибан» и ИГ, известны своим умением привлекать в свои ряды неприкаянные души вроде Линда. И очень часто они заявляют о том, что их общий враг – свобода нравов. Создатель «Аль-Каиды» Усама бен Ладен открыто заявлял, что считает свободный Запад омерзительным. В ноябре 2017 года ЦРУ рассекретило более 450 тысяч документов, захваченных во время налета на убежище бен-Ладена в 2011 году, в том числе его личные дневники. В четырнадцатилетнем возрасте он писал о своем посещении Великобритании: «Мне не очень понравилось, и я заметил, что их общество отличается от нашего и что они морально распущены». Египетский литератор Сейид Кутб, впоследствии ставший одним из лидеров египетских «Братьев-мусульман», высказывался похожим образом в очерке 1951 года «Америка, которую я видел». Он утверждал, что Соединенные Штаты чрезмерно материалистичны, легкомысленны и одержимы насилием и сексуальными наслаждениями. Он считал, что американцы лишены каких-либо моральных устоев. «Вопросы этики и морали – некая иллюзия в представлении американцев», – писал он.

Некоторые члены террористических организаций не останавливаются перед нападениями на своих соотечественников, чтобы уничтожить то, что им кажется проявлениями слишком распущенной и «аморальной» культуры. Изучая тему терроризма, я получила возможность лично убедиться в этом в Индонезии. В августе 2017 года я отправилась в Джакарту, чтобы проинтервьюировать Али Имрона – одного из организаторов терактов 2002 года на индонезийском острове Бали с более чем двумястами погибших и многими сотнями раненых. На встречу со мной и моими сотрудниками его доставили из тюрьмы в полицейский участок, где мы в течение нескольких часов разговаривали через переводчика.

Как сказал нам Имрон, джихадисты одобряют удары не только по Западу, но и по собственным властям.

«Почему считаются приемлемыми насильственные действия против соотечественников-индонезийцев?» – спросила я.

Он посмотрел мне прямо в глаза. «Джихадисты считают, что любые представители власти – шайтаны, поскольку не следуют мусульманским законам. А раз они неверные, их убийство вполне оправданно». С этой точки зрения бары, ночные клубы и бордели – враждебный исламу разврат, ответственность за который несут власти.

После многих лет перевоспитания в тюрьме Али, по его словам, все еще стремится к исламской государственности, но отвергает насилие в качестве средства достижения этой цели. Теперь он считает возможным исламское государство, терпимое к этнокультурному и религиозному многообразию, и старается убедить в этом других. Вместе с Насиром Абасом – инструктором, обучавшим его в Афганистане, – Али занимается дерадикализацией джихадистов, находящихся в индонезийских тюрьмах. Методами диалога и дискуссии они внушают заключенным из числа террористов мысль о том, что насилие противоречит исламу и что индонезийские власти не являются противниками мусульман.

Терроризм – сложное многофакторное явление. Один из таких факторов – дилемма «жесткость – свобода». Она затрагивает условия, в которых образуются террористические группировки, а также причины их привлекательности. Это знание может быть полезным для предотвращения подобных случаев и выработки мер противодействия.

Битва глобалистов и националистов

Дилемма «жесткость – свобода» лежит в основе многих других мировых геополитических событий. На первый взгляд может показаться, что это не относится к взлету популистских политиков в 2016 году: Марин Ле Пен во Франции, Маттео Сальвини в Италии, Геерта Вилдерса в Нидерландах и Виктора Орбана в Венгрии. Но на самом деле это следствие все того же культурного рубежа: истосковавшиеся по жесткости националисты сопротивляются поборникам свободы – глобалистам.

Успехи крайне правых европейских партий, как и Брексит и победа Трампа на выборах 2016 года, стали возможны во многом благодаря людям, испытывающим нарастающую тревогу по поводу экономического спада и подрыва общественных устоев в быстро изменяющемся мире. Лидеры-популисты всего мира с готовностью эксплуатируют желание этих людей вернуться к жесткому общественному устройству. Часть французов боится нарастания иммиграции и винит прибывающих в страну в росте терроризма и засорении истинно французской культуры. Выступающая с позиций французского национализма Ле Пен апеллирует именно к их озабоченности. Наши опросы французских избирателей в преддверии выборов 2017 года продемонстрировали примерно то же, что и наши американские опросы относительно популярности Трампа: люди, в наибольшей степени чувствующие себя в опасности, хотели большей жесткости и, соответственно, собирались голосовать за Ле Пен. Хотя в итоге Ле Пен проиграла выборы, рост ее популярности – пример того, как рубеж между жесткостью и свободой обозначает себя в мировой политике.

Разумеется, это далеко не единственный пример. Схожие проблемы волновали сторонников партии «Закон и справедливость» в Польше: они видели в глобализации угрозу и хотели утвердить более строгое понятие национальной идеи. Сторонники австрийской Партии свободы и немецкой «Альтернативы для Германии» также видели в растущей численности иммигрантов угрозу экономике, безопасности и культурной идентичности. Как показывают исследования политологов Рональда Инглхарта и Пиппы Норрис, резкий взлет популизма во всех этих странах был в большой степени негативной реакцией на мультикультурализм и глобализацию. «Во всех этих случаях граждане восставали против культурного расслоения», – сказал мне Инглхарт. Люди благосклонно воспринимали дискурс новых лидеров, потакающих их обеспокоенности и предлагающих верное средство – возврат к жесткому социальному устройству, где каждый гражданин знает свое место.

Надуманные экзистенциальные угрозы выживанию и культурной идентичности можно считать одной из причин возрастания количества неонацистских движений по всему миру. Например, начиная с 2014 года в Германии наблюдается рост числа экстремистов крайне правого толка, хотя до этого их численность неуклонно снижалась на протяжении многих лет. В 2016 году в Соединенных Штатах начитывалось более 900 ксенофобских организаций всех мастей – неонацистов, куклуксклановцев, белых националистов, неоконфедератов и скинхедов. Это на 17 % больше, чем в 2014 году.

В августе 2017 года в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, состоялось одно из крупнейших мероприятий белых расистов в новейшей истории США – марш «Объединенных правых», протестовавших против переноса памятника генералу-конфедерату. Демонстранты стразу же вступили в стычки с контрпротестующими, и акция переросла в пугающую вспышку насилия. При наезде автомобиля на толпу контрпротестующих погибла 32-летняя Хизер Хейер и более 30 человек получили увечья.

С тех пор американцы бьются над проблемой истоков агрессивности ультранационалистов – выступавших под боевыми знаменами конфедератов и скандировавших расистские лозунги под транспарантами со свастикой. Часть из них открыто демонстрировала свое огнестрельное оружие. Что ими двигало? Психологи Патрик Форшер и Нур Ктейли опросили более 400 человек, считающих себя альтернативными правыми. Результаты опроса говорят сами за себя. В отличие от опрошенных в контрольной выборке белые националисты говорили, что под угрозой находится непосредственно их жизнь. Особое беспокойство они испытывали по поводу растущего числа иммигрантов, лишающих американцев рабочих мест. Участие в экстремистской группировке было их способом реакции на страх остаться не у дел. Как мы уже знаем, при появлении любой угрозы – физической, экономической и даже духовной – группы сплачиваются, а вслед за этим появляется негативное отношение к аутгруппам.

Националисты подогревают антииммигрантские настроения по всему миру. По данным опроса, проведенного международной маркетинговой фирмой Ipsos в 24 странах, каждый второй респондент полагал, что иммиграция чревата нежелательными переменами в его стране. Из 17 тысяч опрошенных половина считала, что в их стране слишком много иммигрантов, и лишь 28 % полагали, что иммиграция положительно сказывается на экономике. В 2015 году исследовательский центр Pew установил, что жителям Соединенных Штатов при упоминании об иммиграции чаще всего приходит на ум слово нелегальная.

Возможно, не столь же очевидно, что подобные антииммигрантские предрассудки порождают порочный круг. Данные моих исследований показывают, что такие настроения сплачивают иммигрантские общины во всех странах мира и подвергают их риску радикализации. Это элементарно: когда иммигрантов дискриминируют и заставляют чувствовать себя «культурными отбросами», они делаются восприимчивее к вербовке радикалами, которые играют на этих чувствах и принимают в свои ряды с распростертыми объятиями.

В 2015 году мы с коллегами провели опыт с целью исследовать отношение к дискриминации и баланс мусульманской и американской идентичностей у приблизительно двухсот живущих в Соединенных Штатах мусульман. После прочтения описания вымышленной радикальной группировки, якобы готовой к экстремистским действиям в защиту ислама, участники опыта должны были оценить степень своей готовности поддержать эту группировку. Кроме этого, мы спрашивали, насколько радикально они понимают ислам – например, считают ли приемлемым насилие. Подавляющее большинство в нашей выборке хотело интегрироваться в Соединенные Штаты, и лишь единицы демонстрировали какие-то признаки радикализации. Однако некоторые действительно чувствовали социальную отчужденность – они уже не принадлежали к культуре своих предков, но и не отождествляли себя с американской культурой. В плане культуры они чувствовали себя бездомными. Те из них, кто вдобавок к отчужденности ощущал и дискриминацию по отношению к себе, были особенно подвержены риску перехода к радикальному мировоззрению.

Эти данные были получены в относительно свободных Соединенных Штатах. Однако мы знаем, что жители жестких стран обычно более негативно относятся к людям, угрожающим традиционному общественному устройству. Наверное, в жестких культурах иммигранты еще больше подвержены риску радикализации? Именно так. В нашем последующем опыте мы исследовали американских и немецких мусульман и выяснили, что мусульманам значительно труднее встраиваться в жесткую культуру Германии, чем в более свободную культуру Соединенных Штатов, отчасти потому, что они считают первую менее восприимчивой к этнокультурному многообразию. Иммигрировавшие в Германию мусульмане поголовно сообщали, что считают принимающую страну косной и им трудно сочетать свои культурные идентичности. И точно так же, как в нашем опыте с культурной бездомностью, некоторые из трудно встраивавшихся в немецкую культуру иммигрантов демонстрировали симпатию к экстремистским идеологиям.

Как преодолеваются культурные пропасти

Поддержка благожелательного и инклюзивного подхода к людям иных культур никогда не была столь насущной задачей, как сейчас, в условиях продолжающейся массовой миграции населения. В 2015 году число мигрантов по всему миру перевалило отметку в 240 миллионов человек, что на 41 % больше, чем в 2000-м. В основном это вызвано стихийными бедствиями, нехваткой продовольствия и войнами.

В связи со столь резким ростом межкультурных контактов нам нужно создавать пространства для полноценного и позитивного взаимодействия представителей жестких и свободных культур. К счастью, это уже происходит. Так, международная образовательная сеть CEDAR уже более десяти лет ведет программы, нацеленные на воспитание терпимости и взаимопонимания между группами населения во многих странах мира. В центре внимания одной из таких программ, которая осуществляется в английском Бирмингеме, находятся противоречия между иммигрантскими общинами и местными жителями. В рамках программы ее участники, около 40 человек из более чем десятка разных стран, посещают религиозные общины города, после чего откровенно обсуждают полученный опыт в групповых дискуссиях. Это позволяет людям увидеть себя глазами других и, соответственно, лучше понимать друг друга. Как заметил один из участников: «Я узнал, что моя собственная точка зрения может стать для другого человека отправной точкой процесса приятия различий».

Мои исследования тоже показывают, что создание возможностей для проявления чуткости может принести огромную пользу в борьбе с межгрупповой враждебностью. В 2015 году мы с коллегами интервьюировали американцев и пакистанцев, выясняя их мнение о культурах обеих стран. Мы обнаружили, что и те и другие придерживаются крайне негативных взглядов и стереотипов относительно друг друга. Пакистанцы считали американцев не только распущенными, но еще и аморальными и высокомерными. Американцы видели пакистанцев слишком зажатыми, но при этом агрессивными и вспыльчивыми. Наверное, не стоит удивляться столь шаблонным представлениям, поскольку они часто создаются под влиянием склонных к окарикатуриванию СМИ. Вдобавок обычно мы замыкаемся в собственном мирке. Даже в Twitter и Facebook мы общаемся с теми, кого знаем и кто разделяет наши взгляды, и нечасто контактируем с людьми других культур.

В рамках нашего исследования мы задались вопросом: удастся ли уменьшить межгрупповую рознь, дав каждой из групп более реальное представление о жизни другой. Наш бюджет не позволял оплатить поездку пакистанцев в Штаты или, наоборот, американцев в Пакистан. Но что будет, если на протяжении недели американцы будут читать реальные дневниковые записи пакистанцев, а пакистанцы – американцев? Изменятся ли их взгляды, если они получат представление о повседневной жизни друг друга?

Чтобы выяснить это, мы с моим сотрудником Джошуа Джексоном поручили американским и пакистанским студентам на протяжении недели вести дневниковые записи. После этого мы предоставили эти записи другой группе участников, состоявшей из 100 американских и 100 пакистанских студентов, и попросили ознакомиться с ними в течение недели. Результаты этого малобюджетного мероприятия оказались весьма убедительными. В отличие от участников, читавших дневники представителей собственной культуры, те, кто знакомился с дневниковыми записями представителей другой, увидели в обеих культурах много общего. Кроме того, пакистанские участники, читавшие американские дневники, увидели в американцах более нравственных людей, не испытывающих чувства превосходства своей культуры над другими. А к концу нашего опыта американские участники, прочитавшие дневники пакистанцев, стали считать представителей этой нации менее агрессивными и более раскованными.

«Среди моих личных знакомых пакистанцев немного, но чтение этих дневниковых записей позволило мне узнать о повседневной жизни людей в Пакистане. Думаю, что там они несколько более религиозны, чем в Америке, но похожи на нас характерами и образом жизни», – написал один из американских участников по окончании опыта. Равным образом и один из пакистанских участников заметил, что «у американцев могут быть отличные от наших моральные, этические и религиозные ценности, но жизнь американских студентов очень похожа на жизнь студентов здесь… Они законопослушные граждане, и это одна из причин бесперебойной работы американской системы».

Как показывают эти цитаты, меры по углублению понимания людей из других культур несут в себе огромный потенциал разрушения стереотипов, предотвращения конфликтов и разрешения межкультурных споров. Ежедневно люди находят разумные способы взаимодействия с представителями социальных кругов, очень далеких от их собственных. В 2017 году газета Washington Post описывала встречу двух американцев в одном из далласских ресторанов сети Dairy Queen. Они устроили «стрелку», чтобы попытаться развеять взаимные подозрения за бургерами и картошкой фри. С одной стороны стола сидел Дэвид Райт – белый мужчина, создавший группу вооруженных ополченцев под названием «Бюро по американо-мусульманским отношениям» (BAIR) с целью искоренения исламского терроризма в Техасе. С другой стороны Али Гоури – один из прихожан местной мечети, которую группа Райта уже дважды пикетировала с оружием в руках и плакатами «Покончим с исламизацией Америки!». Вопреки советам других прихожан, Гоури вышел к пикетчикам со словами: «Я вооружен. Вы тоже. Я вас не боюсь». Спустя пять месяцев Райт и Гоури встретились в Dairy Queen. Оба были вооружены, и каждый привел с собой друга.

Как писал в Post журналист Роберт Сэмюэлс, Райт с приятелем сразу же объяснили причину своего подозрительного отношения к иммигрантам, мусульманам и исламу. Как сказал приятель Райта Кристофер Гамбино, «главное для меня – Америка и все, что она подразумевает. Я не принадлежу к числу белых националистов. Но меня воспитывали в строгом соблюдении ценностей. А некоторые постоянно пытаются поменять наши ценности».

На это приятель Гоури Тамим Будри ответил, что родился и вырос в Техасе. А когда он приезжает в Афганистан, откуда родом его родители, ему всегда строго указывают, что он американец.

Проговорив несколько часов, четверо мужчин достигли определенного взаимопонимания. Как выяснилось, все они хотят положить конец терроризму. Будри поинтересовался, зачем группа Райта явилась с оружием к храму, где были дети. «Не нарисуйся я с оружием, никто из ваших ни хрена никакого внимания на меня бы не обратил», – ответил Райт. Но в конце разговора Райт пообещал, что больше не будет проводить протестные акции у мечети Гоури. На него очень повлияло, что к подобной практике прибегают презираемые им неонацисты и куклуксклановцы.

По многим другим вопросам мужчины к согласию не пришли, но зато выяснили, что их объединяет любовь к сигаретам, оружию и Техасу. Гамбино сказал, что узнал от двух мусульман «до фига чего», а Будри сказал, что теперь Райт и его друг у него «в уважухе». Мужчины согласились в том, что очень неприятно, когда твоему образу жизни кто-то угрожает.

Культура одновременно является и причиной, и средством разрешения многих из самых насущных проблем. Поняв, как жесткость и свобода формируют наши взгляды, мы сможем достичь серьезного прогресса в преодолении пропастей между ними.

11 Как использовать силу социальных норм

Голосовые помощники с искусственным интеллектом вроде Siri от Apple или Alexa от Amazon облегчают нам жизнь. Они умеют бронировать авиабилеты и гостиничные номера, включать именно тот музыкальный трек, который вам нужен, и даже забавно шутить. В 2017 году разработчики лаборатории искусственного интеллекта Facebook поставили перед этой технологией еще более сложную задачу – договариваться. Даже для людей переговоры – в высшей степени тонкое дело, которое сопровождается множеством трудностей. Надо точно считывать эмоции собеседников, убедительно аргументировать и достигать баланса между соревнованием и сотрудничеством. Возможно, надеясь на то, что присвоение имен наделит чат-ботов и искомыми человеческими способностями, исследователи из Facebook назвали их Боб и Элис. Они ввели в программу сотни гипотетических вариантов диалога, который может возникать в процессе переговоров. После этого они поручили Бобу и Элис договориться по элементарному вопросу: поделить между собой мячики, шапки и книги. Ученые запрограммировали чат-ботов на многократное повторение задачи, чтобы они оттачивали и совершенствовали свои переговорные навыки методом проб и ошибок.

Несколько тысяч тренировочных занятий превратили Боба и Элис в гениальных переговорщиков. Но возникла одна проблема. На более поздних этапах общения Боб и Элис перешли на какой-то новый язык. Как часто бывает у детей-близнецов, чат-боты создали собственный тайный код.

Услышав от Боба «Я могу я все остальное», Элис отвечала «Мячики ноль мне мне мне мне мне мне мне мне мне». Боб говорил «Ты я все остальное», на что Элис возражала «Мячики весело мне мне мне мне мне мне мне мне мне».

Тарабарщина какая-то, похоже на сбой программы. Но на самом деле это было свидетельством практичности умелых переговорщиков. Запрограммированные на сотрудничество Элис и Боб придумали себе словарь и правила координации. Плюсом было то, что новый жаргон и правила игры, по всей видимости, помогали успешно договариваться. Но, к огорчению создателей Боба и Элис, их общение звучало для посторонних полной бессмыслицей. Ученым пришлось начать все сначала и перенастроить программу на соблюдение правил английского языка.

В XXI веке людям нужно договариваться о куда более важных вещах, чем мячики, шапки и книги. Спектр предстоящих человечеству вызовов широк – среди них и глобальное потепление, и рост народонаселения, и глобальные эпидемии. В прошлом усилия по решению подобных задач обычно концентрировались в экономической и технической плоскостях: например, на обеспечении адресного характера помощи или разработке соответствующих технологических решений. Притом что подобные средства часто бывают необходимы, масштабы многих из этих коллективных вызовов можно ограничить путем пересмотра существующих социальных норм. И хотя культуры нельзя перестроить так же быстро, как программный код взаимодействия двух роботов, изменения в них определенно возможны. Культура – не роковое предначертание свыше. Степень жесткости и свободы любой культуры можно корректировать, когда это требуется для решения самых насущных проблем.

Триумфальное устрожение

В 1998 году у исландских подростков были серьезные проблемы с алкоголем. Более 40 % детей 15-16 лет напивались как минимум раз в месяц, что было одним из самых высоких показателей подросткового пьянства в Европе. Кроме того, почти четверть подростков курила, а многие из них употребляли и марихуану. По словам исландского психолога Гудберга Йонссона, «пятничным вечером гулять по главным улицам Рейкьявика было небезопасно. Их наводняли толпы вызывающе агрессивных пьяных подростков». Родители и государство осознали, что для спасения будущего страны необходимо устрожение либеральных социальных норм.

Правительство приступило к решению проблемы, запустив комплексную программу под названием «Молодежь Исландии». Одним из ее важных направлений было ужесточение законодательства. Был введен запрет на продажу сигарет лицам моложе восемнадцати лет, а алкоголя – лицам моложе двадцати. Кроме того, на законодательном уровне была запрещена реклама спиртного и табачных изделий, а для подростков младше шестнадцати установлен «комендантский час», то есть время, после которого они обязаны находиться дома.

Принципиально важно, что в программе были учтены культурные особенности. В рамках инициативы «Ты под присмотром» родители патрулировали улицы. Они следили за поведением детей и обеспечивали выполнение введенного комендантского часа, вежливо напоминая припозднившимся ребятам, что им пора домой. Государство также призывало родителей вовлекаться в школьную жизнь, уделять больше времени своим детям и в письменной форме договариваться с другими родителями о видах подросткового поведения, которые считаются недопустимыми. Чтобы отвлечь молодежь от алкоголя и табака, власти увеличили объемы финансирования спорта, музыки и искусства.

Принятые меры увенчались полным успехом. По данным исследований, в 2016 году только 5 % подростков употребляли спиртное в любой из 30 дней до опроса, всего 7 % пробовали марихуану и лишь 3 % ежедневно курили. В ситуации, когда алкоголизм ежегодно уносит жизни 3,3 миллиона человек по всему миру, исландский способ борьбы с нарушениями социальных норм путем их ужесточения может служить примером для всех стран.

Успех исландцев вселяет оптимизм и показателен в более широком культурном аспекте: да, социальные нормы формирует среда, но ничто не мешает людям заниматься тем же. Мы можем сообща решать, каким нормам хотели бы следовать. А когда существующие нормы не приносят пользы, мы можем и должны принимать меры для их пересмотра.

Дебри всемирной паутины

На протяжении многих веков наши далекие предки жили небольшими общинами, где взаимное доверие и ответственность строились на основе повседневного взаимодействия и однородной социальной среды. В эпоху промышленной революции с появлением больших городов и огромных заводов человек столкнулся с новой реальностью: регулярным взаимодействием с сотнями незнакомцев, не принадлежащих к его социальному окружению. Люди в очередной раз адаптировались, создав новые нормы для обеспечения плодотворного сотрудничества.

Сегодня мы живем в совершенно новом мире – интернете. За период с 2000 по 2016 год число пользователей интернета возросло с 738 миллионов до почти 3,8 миллиарда человек. В среднемировом исчислении на каждого жителя планеты приходится по пять аккаунтов в разных социальных сетях и по два часа времени нахождения в Сети ежедневно. У более чем 50 % населения Земли есть смартфоны, которые используются в целях совершения покупок, поддержания связей, романтических знакомств, чтения новостей и развлечений. Поразительно, но интернет приобрел такое значение, что ради доступа в Сеть в среднем 70 % американцев были готовы отказаться от кофе, шоколада и алкоголя, 43 % – от занятий спортом, а 21 % могли пожертвовать даже сексом на протяжении целого года.

У нового интернет-мира есть множество преимуществ – например, удобство, мгновенный доступ к информации и возможность обзаводиться новыми знакомствами. Невероятный экономический эффект дает возможность совершения онлайн большинства важнейших финансовых операций, в том числе банковских переводов, оплаты счетов, подачи налоговых деклараций и страховых требований. Кроме того, люди получили больше возможностей знакомиться с новыми для них идеями, чем когда-либо прежде, и это стимулирует их творческие способности. Чтобы в полной мере пожинать плоды этих дивных новых технологий, человеку, несомненно, нужно обладать свободой мышления. По словам журналиста Томаса Фридмана, широта взглядов необходима не только для создания новых технологий, но и для лучшей адаптации к головокружительным темпам перемен.

Однако при том, что технологии процветают благодаря свободе, они отчаянно нуждаются и в жесткости. Многие области виртуального пространства, в котором проходит значительная часть нашей жизни, недостаточно регулируются и контролируются. Вследствие этого они превращаются в отстойники неприличия, травли, недобросовестности и даже криминала. Это мрачная сторона подпольных культур интернета. На фоне всеобщей невоспитанности растет число случаев мошенничества, утечки данных и кибератак. Около 40 % молодых людей сообщали, что были жертвами кибербуллинга, а более 50 % признавались, что сами вели себя грубо и оскорбительно в интернете. Возник целый новый словарь видов чудовищного поведения в Сети – флейминг, троллинг, спаминг, доксинг и т. п.

Выходя в интернет, люди, несомненно, ощущают психологическую свободу вести себя грубо и невоспитанно – нарушать нормы. «Эффектом растормаживания в Сети» называют ощущение анонимности и отделенности от своего «истинного Я» (а следовательно, и необязательности следовать обычно соблюдаемым нормам), которое люди испытывают, находясь в интернете. Научные данные свидетельствуют, что в виртуальных дискуссиях люди ведут себя менее сдержанно по сравнению с очными – они больше склонны сквернословить, флиртовать и делать беспардонные комментарии. По сравнению с «реальным миром» виртуальные хамы чувствуют еще меньше угрызений совести, поскольку не видят опечаленных или разгневанных лиц своих жертв.

Еще одним досадным последствием цифровой всеохватности является масштабный рост фейковых новостей. Неточная и недостоверная информация распространяется по интернету с немыслимой быстротой, порождая в обществе страхи и тревоги.

Так, в 2014 году штат Нью-Йорк охватила паника в связи с новостью о том, что врач, работавший в Гвинее с жертвами лихорадки Эбола, госпитализирован с симптомами этого заболевания. Профессионалы успокаивали общественность, объясняя, что пациент на карантине и угроза распространения инфекции отсутствует, но новостные издания считали иначе. Устрашающие заголовки с упоминанием Эболы и бурные дискуссии в социальных сетях усугубляли ложное представление о Нью-Йорке как о заразной выгребной яме.

Налицо важный переломный момент. Если в прошлом нам приходилось иметь дело в основном с объективными опасностями, то сегодня мы вынуждены ориентироваться в туманном мире субъективных и фейковых угроз, не всегда имея под рукой надежные инструменты для разделения истины и вымысла. Более того, с помощью алгоритмов анализа поведения людей в интернете и их информационных предпочтений интернет-коммерция и медиа уловили то, что когнитивная психология установила несколько десятилетий назад экспериментальным путем: внимание людей привлекает эмоциональный контент, в том числе информация, вызывающая наибольший страх, – о терроризме, эпидемиях или стихийных бедствиях. Человеческое внимание, привлеченное при помощи сложных алгоритмов, трансформируется в коэффициенты кликабельности, которые, в свою очередь, монетизируются в виде доходов от подписки и рекламы. Как выразился специалист по этике технологий Тристан Харрис, желающие нажиться на человеческих страхах «соревнуются, кто первым достанет до дна стволовой части мозга».

Интернет ставит нас перед дилеммой: чтобы адаптироваться к технологиям, нужен либеральный склад ума и в то же время необходимы жесткие нормы, регулирующие деструктивное, ненормативное и нагнетающее страхи поведение, которое они позволяют. Необходимость ужесточить интернет-культуру признает даже один из изобретателей Всемирной паутины Роберт Кайо, сказавший в интервью журналу New Scientist: «Сеть – место, где люди встречаются, поэтому поведение в ней должно определенным образом регулироваться». Кайо проводит аналогию с правилами движения, которые нужно выучить, чтобы получить права, и считает, что схожим образом можно обусловить и навигацию в интернете. «Правила ограничивают только поведенческую, но не сущностную составляющую движения. Вы можете ехать куда и когда хотите, при условии, что ваша езда не представляет опасности для остальных участников дорожного движения». По его словам, и в Сети «все должны понимать, в чем состоят их права и обязанности. Учите этому в школах. Выдавайте некие разрешения, подтверждающие, что человек сдал экзамен на необходимый минимум знаний».

Как и в других сферах жизни, в этом новом пространстве необходимо применять принцип Златовласки в части баланса жесткости и свободы. В усилиях по наведению порядка в виртуальном пространстве нужно исходить из сохранения свободы пользователей с одновременным введением адекватных ограничений.

К счастью, в нашем новом виртуальном мире уже создаются более строгие поведенческие нормы. Некоторые из них складываются неформально. Сотни книг, виртуальных курсов и видеоинструкций в YouTube учат адекватному поведению в электронной переписке, Twitter, Facebook и т. д. В правилах «сетевого этикета» особо подчеркивается, что за экранами компьютеров скрываются реальные люди, которые заслуживают такого же уважительного отношения к себе, как и при очном общении.

Сетевые сообщества предпринимают и более формальные действия по устрожению чрезмерно раскрепощенной среды, сочетая укрепление и развитие свободы информационного обмена с мониторингом и наказаниями для нарушителей существующих норм. Так, например, посетители форума ChangeMyViwe на портале Reddit могут оспаривать чужие точки зрения по вопросам в диапазоне от физических наказаний детей до иммиграции, однако обязаны делать это не выходя за рамки приличий. Модераторы-добровольцы следят за тем, чтобы дискуссии не выходили из берегов, удаляют неприемлемые комментарии и изгоняют нарушителей правил. Кроме того, пользователь, которому удалось в уважительном диалоге изменить точку зрения другого, награждается значком «дельта» рядом со своим юзернеймом. Другие интернет-сообщества вводят официальные правила поведения, чтобы обеспечить здоровое сочетание жесткости и свободы в своем виртуальном пространстве.

Интернет-платформы и компании прибегают и к еще более формальным подходам к устрожению своих виртуальных культур и тестируют меры более плотного контроля для выявления непристойного контента. После появления в Facebook функции Live, позволяющей транслировать видео в режиме реального времени, ее создатели были потрясены количеством людей, расшеривающих с ее помощью съемки пыток, сексуального насилия, самоубийств, растления детей и убийств. Глава Facebook Марк Цукерберг дополнительно нанял 3 тысячи сотрудников для отслеживания и удаления непристойных видеоматериалов и одиозных пользователей «в целях построения здорового сообщества» и скорректировал алгоритмы сайта на показ меньшего количества новостей и рекламы и большего количества постов родственников и друзей пользователей. После президентских выборов 2016 года следователи обнаружили в Twitter более 50 тысяч аккаунтов, которые в действительности были управляемыми из России ботами. В связи с этим в Twitter разрабатывают новые онлайн-инструменты выявления ботов и нанимают людей для борьбы с ними. Подобным же образом поступили и в Google, где штатные эксперты сдерживают распространение сфальсифицированной или оскорбительной информации, оценивая, насколько те или иные веб-ресурсы склонны давать ход явно недостоверным сведениям. А глава Instagram Кевин Систром, некогда назвавший интернет «клоакой», поставил перед инженерами задачу разработки методов на основе машинного обучения для выявления и искоренения непристойного поведения.

Помогает противостоять антиобщественному поведению в интернете и поощрение большей личной ответственности. Группа исследователей из Гарвардского университета во главе с Максом Бейзерманом установила, что очень простые изменения могут побудить удержаться от соблазна соврать при заполнении форм в интернете. Удивительно, но когда людей просят расписаться до заполнения формы требования страхового возмещения, то они отвечают на дальнейшие вопросы более правдиво, чем в случае подписи под уже заполненным документом. «Подпись до, а не после заполнения документа сигнализирует человеку, что в деле есть этическая составляющая, и таким образом побуждает его воздержаться от обмана», – сказал мне Бейзерман. Более того, если клиентов обяжут направлять свои требования в формате видеозаписи, то простое осознание факта, что на человека будут смотреть и анализировать сказанное, повысит правдивость предоставляемой информации. Подобные шаги можно предпринимать в любых отраслях, где у клиентов появляется соблазн «вольного обращения» с фактами.

Возможно, лучшим способом борьбы за менее пренебрежительное отношение к нормам является развитие духа общности в виртуальном пространстве. Как отмечает профессор кафедры коммуникаций и медиаисследований Фордемского университета Лэнс Стрэйт, «те, кто обрел чувство групповой принадлежности, становятся частью виртуального сообщества и часто бывают более ответственными по отношению к общему киберпространству, где это сообщество располагается. Почти как жители района, берущие на себя ответственность за его чистоту и безопасность». Точно так же, как и люди, тысячелетиями жившие в офлайне, те, кто ощущает себя частью онлайна, могут быть мотивированы на создание и применение общеполезных социальных норм.

Наша тесная планета

Разумеется, и в реальном мире хватает насущных проблем. И здесь мы вновь убеждаемся в том, насколько полезным может быть взгляд на них сквозь призму социальных норм. Укрепляя нормы в одних областях и ослабляя в других, можно гарантированно сделать культуру силой добра.

Одной из важнейших угроз является перенаселение. Сегодня планете Земля поручено кормить, одевать и обеспечивать жилищем умопомрачительное количество народу – 7,6 миллиарда человек, которых к 2050 году будет уже 9,3 миллиарда. Только представьте: в XVI веке число людей на планете составляло, по оценкам, всего лишь около 540 миллионов. К началу XIX века численность человечества перешагнула через отметку в 1 миллиард. Спустя век, в 1900 году, население Земли оценивалось цифрой 1,76 миллиарда. Это означает, что за ближайшие три десятилетия прирост населения будет больше, чем за период между 1500 и 1900 годом. Избежать резкого роста удастся лишь очень немногим странам. Прирост населения США за 2010-2050 годы ожидается на уровне 100 миллионов человек, или 36 % от сегодняшней численности. Это бледнеет на фоне таких стран, как Уганда, население которой за тот же период должно утроиться. В Нигерии в эти же сроки прибавится 271 миллион жителей, а в Индии – 450 миллионов.

Последствия этого бурного роста могут оказаться катастрофическими: нарастание безработицы, нищета, миграционные процессы и конфликты из-за ограниченных ресурсов. Производство достаточного количества продовольствия для стремительно растущего населения – при том, что уже сейчас недоедает каждый девятый житель планеты, – выльется в гигантскую проблему мирового масштаба. Например, в Демократической Республике Конго число людей, живущих в условиях продовольственной нестабильности, возросло в 2017 году на 30 % и составило 7,7 миллиона человек. С учетом прогнозируемого роста населения до 81 миллиона в 2050 году нищета и дефицит ресурсов грозят уничтожить страну. Нехватка коснется и водных ресурсов: численность населения вододефицитных регионов увеличится с 2 миллиардов человек в 2017 году до 3,6 миллиарда к 2035 году, в основном за счет стран Ближнего Востока и Северной Африки. В Кувейте, где прогнозный прирост населения в период между 2010 и 2035 годом составит 4,3 миллиона человек, запасы воды в 2035 году позволят выделять каждому жителю по 4600 литров воды на год – столько же, сколько среднестатистический американец использует примерно за две недели. Аналогичную проблему дефицита воды, усугубляемого ростом населения, испытывают, в числе прочих стран, ОАЭ, Ливия и Сингапур.

Совершенно очевидно, что пересмотр социальных норм должен стать частью решения проблемы перенаселения. Во многих странах многодетность является жесткой социальной нормой, не подлежащей обсуждению. Например, в Кении строгие гендерные обычаи исключают участие женщины в решении вопросов планирования семьи и не допускают использования ими противозачаточных средств. Запрещено упоминать об этих проблемах даже в разговорах с супругом и родственниками.

В международной гуманитарной организации CARE хорошо понимали, что воздействие на показатели рождаемости в Кении в первую очередь подразумевает изменение этих норм под руководством уважаемых людей с высоким общественным положением. CARE обучила методам ведения диалога с широкими слоями общества на темы гендерного равноправия и пользы планирования семьи местных медицинских работников, религиозных лидеров, правительственных чиновников и учителей. За три года, начиная с февраля 2009 года, CARE организовала более 750 таких диалогов в церквях, на рынках и на сельских сходах. На этих мероприятиях видные деятели общин высказывались в поддержку планирования семьи и подталкивали участников к обмену мнениями по этой теме. Усилия CARE по либерализации строгих нравов, исключающих участие женщин в планировании семьи, дали плоды. Доля женщин, использующих противозачаточные средства, увеличилась: до мероприятия она составляла 36,5 %, а после – 51,8. В ходе проводившихся после мероприятий опросов и мужчины, и женщины указывали, что теперь они обсуждают между собой вопросы планирования семьи с более равноправных позиций. Аналогичные мероприятия по изменению социальных норм в области планирования семьи CARE провела также в Руанде и Эфиопии.

Общественное требование многодетности не ограничивается развивающимися странами. В книге «Страна заполнена до отказа» израильский активист и теоретик экологического движения Алон Таль объясняет, почему Израиль трещит по швам. В некогда крохотной восьмисоттысячной стране сегодня живут без малого 8,6 миллиона человек, а к 2065 году численность ее населения прогнозируется на уровне 25 миллионов. В таком случае плотность населения Израиля составит примерно тысячу человек на квадратный километр, и по этому показателю страна оставит далеко позади и Японию, и Нидерланды. Израильтянам тесно в школах, больницах, домах и на автотрассах. Шумовое загрязнение среды настолько велико, что жалобы на шумных соседей составляют четверть от общего числа обращений в полицию. Взрывной рост населения губительно сказывается на израильской природе, поскольку ведет к росту выбросов парникового газа, сокращению природных ресурсов и массовым потерям в биоразнообразии. Таль приходит к логическому выводу о том, что Израилю пора прекратить рожать детей в таких огромных количествах. Однако реакция общественности на этот призыв к действию ошеломила Таля. «В стране, где любят поспорить о чем угодно, перенаселение, судя по всему, единственная тема, которой никто не хочет касаться», – говорит он.

В ноябре 2017 года мы встречались с Талем за кофе в городе Колледж-парк, штат Мэриленд. Он хотел обсудить, как можно было бы использовать теорию «жесткость – свобода» для решения проблемы перенаселенности в Израиле. По его ощущению, одних только экономических мер было бы для этого недостаточно. Мы с ним были согласны в том, что во многих отношениях израильтяне придерживаются либеральных взглядов. Но, по его словам, в том, что касается количества детей в семье, они проявляют чрезмерную строгость. В 2015 году количество детей в семье в среднем по стране (как в религиозных, так и в светских семьях) составляло 3,1 ребенка, в то время как в других развитых странах этот показатель был на уровне 1,7. В ультраортодоксальных семьях в среднем было по семь детей. Многодетность неуклонно стимулируется; в вопросе обзаведения детьми пары испытывают давление сверстников и даже властей. Главному отцу-основателю Государства Израиль, бывшему премьер-министру Давиду Бен-Гуриону приписывают высказывание «Любая женщина, не родившая четверых детей в силу собственного нежелания, предает дело Израиля».

Такие настроения коробят слух современного человека, но у них есть историческое объяснение. После уничтожения 6 миллионов в Холокосте израильтяне вполне обоснованно сочли своей национальной обязанностью многодетность как средство восполнения потерь. Многих подстегивало и желание сравняться в высокой рождаемости с арабами. Но Таль считает, что сейчас эти вызовы отступили. Доля евреев в мировом населении восстановилась. По состоянию на 2016 год она примерно равнялась показателю, существовавшему до Холокоста, – евреями считали себя 17 миллионов жителей планеты. Рождаемость среди израильтян-арабов также стабилизировалась на уровне примерно троих детей на семью. Парадоксальным образом жесткие нормы, успешно способствовавшие пополнению рядов израильтян, сегодня могут становиться угрозой его существованию.

Таль твердо убежден в том, что для построения более экологически безопасного будущего эти нормы нужно скорректировать. Он понимает, что это непростая задача: идея многодетности глубоко укоренилась в национальном самосознании, и для этого были веские причины.

Но он уверен также, что, по примеру других социальных явлений, например курения или гомофобии, которые отступали под натиском консолидированных усилий, проблему избыточной плодовитости можно смягчить при помощи широкой пропагандистской кампании, учитывающей уникальные аспекты израильской культуры. В феврале 2018 года мы с Талем провели в Израиле семинар под эгидой Мэрилендского и Тель-Авивского университетов с участием экспертов по рождаемости из многих стран мира. После него Таль опубликовал в газете Jerusalem Post статью, в которой, в частности, писал: «Это явление – результат публичной политики и культурных норм. Давид Бен-Гурион поощрял многодетность, но теперь нужно всенародно обсудить этот вопрос и осознать, что если в определенный период истории Израиля обзаводиться множеством детей было безусловным проявлением патриотизма, то поступать так сегодня непатриотично, поскольку это вредит общественному благу».

Культура против парниковых газов

Сегодня мы оказались в шаге от того, что, возможно, станет главным из испытаний, уготованных человечеству природой: глобального потепления. Как и во многих других случаях, у этой критической ситуации есть аспекты, обусловленные культурой, и ее разрешение потребует решений в сфере культуры.

На протяжении большей части нынешней геологической эпохи голоцена, начавшейся примерно 11 тысяч лет назад, температура планеты была относительно стабильной, что создало условия для расцвета человечества как биологического вида. Технический прогресс нескольких последних столетий нарушил это природное равновесие. Глобальное потепление, отчасти обусловленное резким ростом выбросов парниковых газов в атмосферу, способно погрузить человечество в хаос, масштабы которого мы не полностью осознаем. Ученые предсказывают мрачное будущее: почвы станут слишком засоленными, чтобы плодоносить, а экстремальные погодные условия станут более частым явлением. Даже умеренное повышение уровня моря стало бы серьезной угрозой для многих городов мира.

Глобальное потепление неизбежно преобразит уже существующие мировые экологические угрозы, а вместе с ними и культурные нормы. Некоторым странам, относительно безопасным в экологическом плане на протяжении большей части истории, сегодня угрожает полномасштабная катастрофа. В списке пятидесяти стран, наиболее подверженных риску будущих экстремальных погодных явлений, составленном Центром глобального развития, фигурируют не только жесткие (Китай занимает первую строчку, Индия – пятую, а Гонконг – шестую), но и относительно свободные (США отметились на 25-м месте, Бразилия – на 36-м, а Австралия – на 49-м). По прогнозу НАСА, Юго-Западу и Великим Равнинам США угрожает засуха более серьезная, чем даже «Пыльный котел» 1930-х. А многие города Восточного побережья рискуют пострадать от повышения уровня моря.

Катастрофические события сплачивают общество. В жестких культурах это уже стало хорошо отработанным навыком, но в свободных придется создавать более строгие нормы, позволяющие координировать усилия перед лицом масштабных климатических изменений. Это стало одной из главных идей фантастического романа «Крах западной цивилизации: взгляд из будущего», который написали историки науки Наоми Орескес и Эрик Конуэй. В книге, действие которой происходит в 2393 году, подробно рассказывается, как человеческое безрассудство привело к климатическому апокалипсису. Примечательно, что по сюжету западная цивилизация полностью гибнет, а единственным выжившим государством становится Китай с его командно-административной системой. Западные страны погубила их неспособность ввести строгие ограничения на выброс углекислого газа в атмосферу из-за стремления соблюсти права человека.

Разумеется, это не более чем литературный вымысел. Но книга предупреждает: для того чтобы справиться с глобальным потеплением, потребуется определенное устрожение. Помимо всего прочего, это служит поводом задуматься о возможном появлении мира, в котором все культуры постепенно стали жестче. При всех многочисленных плюсах жесткости она означает также и более высокие уровни этноцентризма и враждебности к чужакам, что может привести к межкультурным конфликтам, радикализации и даже полномасштабным войнам. Мир, состоящий из жестких культур, сражающихся с непосредственными угрозами и нехваткой ресурсов, означал бы катастрофу человечества.

Но есть и более оптимистичный взгляд на вещи. В коллективном противостоянии нарастающим природным угрозам люди могли бы использовать дилемму «жесткость – свобода» для повышения уровня сотрудничества – не только внутрикультурного, но и межкультурного. Если сосредоточить усилия на создании строгих норм для всех государств и этносов и выстроить некое глобальное самосознание, нацеленное на противостояние угрозам планетарного масштаба, то сотрудничество ради общего блага сможет стать значительно более глубоким и массовым. С этой точки зрения перед лицом общих вызовов человечество могло бы эволюционировать в направлении еще большей кооперированности.

Это может показаться безумным прожектерством, однако это уже происходит. Вспомним греко-турецкую «дипломатию землетрясений» 1999 года. Отношения между двумя соседствующими нациями издавна отличались напряженностью, возникшей как минимум еще во времена борьбы греков за независимость от Османской империи в начале XIX века. Но когда в августе и сентябре 1999 года в обеих странах случились разрушительные землетрясения, Греция и Турция удивили мир, придя на помощь друг другу. После первого землетрясения, унесшего жизни 17 тысяч турок, Греция была первой страной, направившей в Турцию продовольствие и медикаменты. Этим ее помощь не ограничилась, а греческие поп-звезды устраивали благотворительные концерты для сбора средств в пользу своих турецких соседей. Когда менее чем через месяц произошло землетрясение в Афинах, Турция отплатила взаимностью, в срочном порядке направив к месту бедствия своих спасателей. В итоге эта взаимовыручка привела к межгосударственным дипломатическим контактам с целью развития сотрудничества в области туризма, экономики и охраны окружающей среды. В этом случае барьеры, которые жесткость обычно выставляет перед чужаками, пали, чтобы сделать возможным межгрупповое сотрудничество.

Схожим образом Индия и Бангладеш встали над своими давнишними распрями по вопросам границ после того, как в августе 2017 года сильнейшие наводнения подтопили часть регионов обеих стран. Бангладешские пограничники спокойно позволили пересечь границу страны восьми сотням индийских беженцев, которых сразу же разместили в своих домах бангладешские семьи. «Не должно возникать никаких проблем с переходом через границу, если случается стихийное бедствие или какой-то другой масштабный кризис», – сказал Реазул Хак, житель бангладешского округа Лалмонирхат. В будущем межкультурное сотрудничество потребуется для регулирования вод рек, протекающих по территориям обеих стран, с целью снижения риска крупных наводнений.

Природные катастрофы часто оборачиваются трагедией, но при этом общие страдания могут объединять между собой неоднородные группы людей. В ситуациях общего кризиса люди становятся способны видеть в представителях чуждой им культуры себе подобных. Природные катастрофы порождают сострадание к чужакам, обычно свойственное либеральным культурам, и при этом стимулируют необходимую для выживания жесткую координацию.

Рыба в воде

В своем напутственном обращении к выпускникам Кеньон-колледжа 2005 года покойный американский писатель Дэвид Фостер Уоллес поделился с ними старой притчей: плывут как-то две юные рыбки, а навстречу им рыбка постарше, кивает и говорит: «Привет, ребятки, ну как вода?» Рыбки проплывают дальше, а через какое-то время одна оборачивается к другой и говорит: «А что такое эта чертова “вода”?»

«Смысл истории про рыбок в том, что часто бывает сложно заметить как раз самое очевидное и важное в окружающей действительности», – пояснил Уоллес.

Старые как мир социальные нормы помогали нам объединять усилия и выживать на этой планете в самых сложных обстоятельствах. Они окружают нас, формируют наш опыт и влияют на повседневную жизнь и поступки. И в то же время, как та рыбка, не замечающая воду, мы редко обращаем внимание на то, до какой степени пронизывают окружающую действительность эти нормы и насколько сильно мы в них нуждаемся.

В этой книге я постаралась сделать эту всепроникающую силу заметной и доступной для понимания и показать, как она воздействует на все – от целых стран до нейронов головного мозга. Чем глубже мы сознаем степень влияния нашего культурного кода, тем лучше понимаем не только других, но и самих себя, развивая при этом способность решать наши самые важные проблемы. Умение улавливать природу различий между людьми, их причины и вытекающие из этого компромиссы поможет нам успешнее идти по жизни в условиях нарастающей глобализации. Веками социальные нормы культур претерпевали изменения, подчас очень резкие, и будут претерпевать их и впредь, но исходный код – жесткость или свобода – остается неизменным.

В эпоху головокружительных глобальных перемен нам следует быть готовыми к перестройке своих культурных рефлексов. Разумным сочетанием поднадзорности и подотчетности ответственности Исландии удалось сбить волну подросткового пьянства, а порталу Reddit – подавить наглый троллинг. С другой стороны, организация CARE добилась роста использования противозачаточных средств в Кении смягчением вековых гендерных норм этой страны. А в 2017 году наследный принц Мухаммед ибн Салман инициировал существенное смягчение норм в Саудовской Аравии. Прибегая к таким мерам, как открытие кинотеатров и разрешение вождения автомобилей женщинам, он рассчитывает ускорить остро необходимый экономический рост и процесс реформ с помощью перемен в культуре страны. Становясь жестче в случае избыточной расслабленности или мягче в случае избыточной строгости, мы можем делать нашу планету лучше.

При каждой последующей встрече с гигантским этнокультурным многообразием мира не забывайте задаться простым вопросом: жесткость или свобода?

Благодарности

Я начала исследование культур более тридцати лет назад, когда осознала, насколько невелики мои знания о мире. Третьекурсницей университета я проучилась семестр в Лондоне, и это был мой первый заграничный опыт. Я росла в обеспеченной семье из Лонг-Айленда и была олицетворением типичных обитателей Нью-Йорка, которые, как на известной карикатуре из журнала New Yorker, не подозревают о существовании жизни за пределами Города Большого Яблока. Я очумела от странных акцентов, левостороннего движения, всего происходящего в пабах и малопонятного для меня британского юмора – словом, испытала самый настоящий культурный шок.

Помню, как, позвонив отцу, сказала, насколько поражена тем, что другие иностранные студенты из моей группы могут запросто подхватиться и махнуть на уик-энд куда-нибудь в Париж, Амстердам или Шотландию. Со своим выраженным бруклинским акцентом папа ответил: «Да нормально, ты просто считай, что это как прокатиться из Нуйока в Пенсильванию». Это сравнение успокоило меня настолько, что на следующий же день я купила себе дешевый тур в Египет. Я решила, что это все равно как съездить из Нью-Йорка в Калифорнию (что привело моего папу в полный ужас). Тот звонок отцу стал счастливой случайностью, которая пробудила во мне сохраняющийся и по сей день интерес к изучению культур разных стран мира. Спасибо папе, покойной маме и братьям Ларри и Джоэлу Гельфандам за их непреходящую горячую поддержку моих интеллектуальных исканий (даже в случаях, когда эти искания заводили меня в тюрьмы изучать террористов)!

Похоронив свой первоначальный план стать врачом, я решила познавать культуру наилучшими из имеющихся методов – то есть научными. Я собрала вещички и направилась в не слишком гламурный регион – сдвоенный город Шампейн-Урбана в штате Иллинойс, где училась под руководством Гарри Триандиса, создателя межкультурной психологии как научной области. Гарри учил меня быть хорошим ученым, но что еще важнее, он учил меня отношению к жизни. Я всегда стараюсь следовать его совету: люби свое дело, не бойся вызывать полемику и, самое главное, не относись к себе чересчур серьезно. Я буду вечно обязана Гарри за мудрые советы и за то, что все эти годы он является для меня источником поддержки, наставником и вдохновителем.

Эта книга – коллективный труд целой глобальной деревни, не ограниченной в пространстве и времени. Я благодарна моим бывшим студенткам: Лисе Ниши, Джане Рэйвер, Лисе Лесли и Дженетте Люн и участникам моего проекта из тридцати трех стран мира. Огромное спасибо Джесси Харрингтону, который смело шел нехожеными путями в исследованиях жесткости и свободы Соединенных Штатов, классов общества и принципа Златовласки. Я очень ценю и искренне благодарю Джошуа Джексона – с поразительным энтузиазмом отстаивающего подход «жесткость – свобода» к вопросам политики, предрассудков, религии, реваншей и многого другого. Я признательна моим коллегам – специалистам по информатике Дане Нау, Сохаму Де и Патрику Росу за нашу совместную работу (в ресторанчике Plato's Diner, представьте себе!), которая вылилась в удивительный интеллектуальный союз межкультурной психологии и эволюционной теории игр. Спасибо моим коллегам-нейробиологам Синобу Китаяме и Шуй Ханю под руководством Ян Му, которые неустанно работали над темой применения нейробиологических методов в исследованиях социальных норм. Я благодарна также Кэрол Эмбер из Йельского университета за включение меня в состав группы ее сотрудников, изучающей жесткость и свободу в традиционных общинах; Марике ван Эгмонд, возглавлявшей наши усилия незаметно окинуть взглядом жесткость и свободу на улицах городов мира; Чжэньгуану Ли за его новаторскую работу по теме жесткости и свободы в слияниях организаций; Николасу Геерерту, Рен Ли, Коллин Уорд и Кали Демес за исследования темы жесткости и свободы в условиях экспатриации; и Саре Лайонс-Падилья за ее увлекательную работу на тему жесткости и свободы в увязке с радикализацией. Благодарю также и других моих нынешних и бывших докторантов и постдокторантов: Гария Штейнберга, Райана Фера, Эшли Фалмер, Линн Имай, Кирстен Келлер, Ану Рамеш, Брэндона Кросби, Лору Северанс, Элизабет Сэлмон, Джасмину Уилер, Мишель Дюга, Джессику Фернандес, Синью Пан, Тайен Ли, Амелию Стиллуэлл, Ребекку Мор и многих других, с кем мне выпала огромная удача работать в течение ряда лет. Большое спасибо и научным ассистентам, которые помогали нам в лабораторных исследованиях: Трею Паркеру, Майлзу Аррингтону, Джоанне Галани, Брианне Дюбоз, Паяль Пубби, Сиду Тану, Полу Капобьянко, Ручи Матхур, Нуру Мансуру, Моргану Тэйлору, Саре Таель, Джулии Мэйни, Рэйчел Парсонс и Ноа Смиту.

Мне исключительно повезло с «командой мечты» – моими научными сотрудниками, без которых эта книга не состоялась бы: Навой Калуори, Сарой Гордон и Вирджинией Цой. Ваши неисчерпаемая энергия, преданность делу и увлеченность этой книгой были бесценны. Каждая из вас олицетворяет понятие «стойкость», и у меня не хватает слов, чтобы выразить, насколько я вам благодарна. Спасибо и моим нынешним и бывшим коллегам по Мэрилендскому университету – Бену Шнайдеру, Кэтрин Кляйн, Полу Хэнджесу, Карен О'Брайен, Арию Круглянски, Эдварду Лимэю, Чарлзу Стэнгору, Дженнифер Уэссел, Джеймсу Грэнду и Йенсу Херберхольцу. Вы относитесь ко мне с неизменным терпением.

Я благодарна многим другим, кто оказывал поддержку, давал советы и делился дружбой на протяжении всей моей карьеры: Хэйзел Маркус, Зейнеп Айкан, Мирам Эрец, Марте Фулоп, Ёси и Эмико Касима, Си-Ай Цзю и Ин-Йи Хун, Робин Пинкли, Лоре Крэй, Адаму Галински, Джинне Бретт, Майклу Бонду, Шалому Шварцу, Клаусу Бёнке, Линде Бэбкок, Ханне Боулз, Морису Швайцеру, Рэю Фридману, Дону Конлону, Карстену де Дрю, Майклу Моррису, Лори Уайнгарт, Биллу Боттому, Сьюзан Фиске, Кэрол Дуэк, Майклу Ташмену, Максу Бейзерману, Джеффри Эдвардсу, Майклу Фризе, Гербену ванн Клеефу, Астрид Хоман, Джошуа Грину, Дэвиду Слоун Уилсону, Питеру Турчину, Джо Брюеру, Мункиту Дагеру, Абдельхамиду Аблель-Латифу, Гиладу Хену, Анджею Новаку, Эми Вассерман, Шари Фридман, Ханне Круглянски, Антонии Карраско, дамам из фитнес-центра Bowie Jazzercise, клану Гельфандов – Бакстов – Бетешей – Кроландов – Джекобсов и семье Бетке – Герлеман.

Большое спасибо моему агенту из Brockman Inc. Катинке Мэтсон за то, что она убедила меня написать эту книгу и была постоянным источником поддержки. Рик Хорган из издательства Scribner – невероятный редактор. Он снабдил меня бесценными советами, как сделать эту книгу понятнее (и преодолеть некоторые дурные привычки автора научных трудов), а его горячий интерес ко всему жесткому и свободному в диапазоне от наций до нейронов поддерживал меня в процессе работы. Спасибо замечательной команде издательства Scribner: Сьюзан Молдоу, Нэн Грэм, Аманде Пелетье, Эмили Гринуолд и Эшли Грэм и многим другим, а также Римзим Дей и ее потрясающей команде за их неустанные усилия. Мне также посчастливилось работать с Дэвидом Нуссбаумом – истинным посредником между наукой и практикой.

Я глубоко обязана моему непревзойденному главному редактору и болельщице Кэти Шонк и Джошу Бюреку – моему главному стратегу, комментатору и доброжелателю за их мудрые правки в каждой без исключения главе. Я часто задаюсь вопросом, как это мне так повезло работать с этими потрясающими талантами, и думаю написать еще одну книгу только для того, чтобы повторить опыт нашего сотрудничества. Спасибо Школе управления им. Кеннеди Гарвардского университета и Институту Ближнего Востока за финансирование моего творческого отпуска, а также Национальному фонду науки, министерству обороны и Фонду Гумбольдта за поддержку моих исследований.

Наконец, я навек благодарна моему супругу Тодду Бетке (он же Бубсик) и двум моим чудесным дочкам, Дженетт и Ханне, которым приходилось круглосуточно выслушивать мои речи о жестком и свободном. Я в восторге от замечательного баланса жесткости и свободы, который установился в нашей семье, – это принцип Златовласки в действии.

Мишель Гельфанд

Юниверсити-Парк, Мэриленд, США

Об авторе

МИШЕЛЬ ГЕЛЬФАНД - заслуженный профессор психологии в Университете штата Мэриленд, Колледж-Парк. Ее новаторские исследования культурных норм тысячи раз цитировались в прессе, в том числе в New York Times, Washington Post, Harvard Business Review и Science, а также в NPR. Получив множество наград, она является бывшим президентом Международной ассоциации по урегулированию конфликтов.

Сноски

1

Ку́мбха Ме́ла («праздник кувшина») – обряд коллективного паломничества индусов к святыням индуизма с массовым омовением в водах священной реки. – Прим. ред.

(обратно)

2

Нью-Джерси Транзит (англ. New Jersey Transit Corporation или NJ Transit) – общественная транспортная система (корпорация), обеспечивающая пассажирское транспортное сообщение по всему штату Нью-Джерси, а также в округах Ориндж и Рокленд штата Нью-Йорк. Нью-Джерси Транзит является оператором автобусных маршрутов, нескольких линий скоростного трамвая и сети пригородных железнодорожных маршрутов на территории всего штата.

NJ Transit печально известна своими длительными задержками, произвольным повышением платы за проезд и невероятно некомпетентными сотрудниками. В связи с этим появился сайт njtranshit.com, который называет себя "Трекер прозрачности и ответственности пригородных поездов" (англ. Commuter rail transparency and accountability tracker) и занимается сбором отчетности по системе железнодорожных перевозок в Нью-Джерси и информации о расписании поездов.

(обратно)

3

Дж. Даймонд Ружья, микробы и сталь. История человеческих сообществ – М.: АСТ, 2018.

(обратно)

4

Хуцпа (/ˈxʊtspə, ˈhʊt-/) – это качество смелости, хорошо это или плохо. Оно происходит от еврейского слова ḥutspâ, что означает «наглость», «щека» или «дерзость». Таким образом, оригинальное идишское слово имеет резко отрицательный оттенок, но форма, которая вошла в английский через америдиш, приобрела более широкое значение, будучи популяризированной через народное использование в кино, литературе и телевидении. Это слово иногда интерпретируется, особенно на деловом языке, как значение мужества, храбрости или страсти, которыми обладает человек.

(обратно)

5

Юваль Ной Харари Sapiens. Краткая история человечества – М.: Синдбад, 2017.

(обратно)

6

Маркус Бакингем, Курт Коффман Сначала нарушьте все правила! Что лучшие в мире менеджеры делают по-другому? – М.: Альпина Паблишер, 2004.

(обратно)

7

Basil B. Bernstein Class, codes, and control; theoretical studies towards a sociology of language – Schocken Books, 1975.

(обратно)

8

Дэн Сенор, Сол Сингер Нация умных людей. История израильского экономического чуда – М.: Карьера Пресс, 2012.

(обратно)

9

Адам Грант Оригиналы. Как нонконформисты двигают мир вперед – М.: Corpus (АСТ), 2019.

(обратно)

10

Майкл Ташмен, Чарльз О'Рэйлли Победить с помощью инноваций. Практическое руководство по изменению и обновлению организации – М.: Альпина Паблишер, 2014.

(обратно)

11

David Émile Durkheim Les Règles de la Méthode Sociologique, 1895.

(обратно)

12

Эрих Фромм Бегство от свободы – М.: АСТ, 2017.

(обратно)

13

Лонгитю́дное иссле́дование (англ. Longitudinal study от longitude – долговременный) – научный метод, применяемый, в частности, в социологии и психологии, в котором изучается одна и та же группа объектов (в психологии – людей) в течение времени, за которое эти объекты успевают существенным образом поменять какие-либо свои значимые признаки. В самом широком смысле является синонимом панельного исследования, а в более узком смысле – выборочное панельное исследование любой возрастной или образовательной когорты в период от момента получения среднего образования до достижения возраста 28-30 лет.

В лонгитюдном исследовании одна выборка обследуется, по меньшей мере, дважды за определенный период времени. Хотя четких правил того, когда исследование с повторным обследованием становится «лонгитюдным», нет, при использовании этого термина учитывают, по крайней мере, два приблизительных критерия. Во-первых, речь обычно идет об изучении естественных, не вызванных экспериментальным путем изменениях. Поэтому применение отсроченного тестирования после экспериментального вмешательства или обучения обычно не расценивается как лонгитюдное, даже если одни и те же дети проходят обследование несколько раз. Во-вторых, данный термин, как правило, употребляется в отношении регулярного обследования на довольно длительном временном интервале. Поэтому обследование одних испытуемых несколько раз в течение одной недели не должно претендовать на то, чтобы называться «лонгитюдным». Заметьте, однако, – то, что является «довольно длительным временным интервалом», зависит от уровня развития испытуемых. Недельную серию обследований можно было бы рассматривать как лонгитюдную, если на момент первого обследования испытуемым всего несколько дней от роду.

(обратно)

14

Барри Шварц Парадокс выбора. Почему "больше" значит "меньше" – М.: Добрая книга, 2005.

(обратно)

15

ИГИЛ – Запрещенная в России террористическая организация.

(обратно)

Оглавление

Введение

Часть I Основы: значение первичных социальных факторов

  1 Средство от хаоса

    Рожденный бежать… или соблюдать?

    Сила социальных норм

    Связующие узы

    Координация в огромных количествах

  2 Прошлое и настоящее: чем больше все меняется, тем больше все по-прежнему

    От страны штрафов к бескрылым птицам

    Шкала «жесткость – свобода»

    Древняя закономерность

  3 Инь и ян жесткости и свободы

    Жизнь в строгости

    Часы на городских улицах

    Затянем пояса потуже

    Привольная жизнь

    Культурные корни инертности

  4 Катастрофы, эпидемии и этнокультурное многообразие

    Втиснутые

    Варвары у ворот

    Гнев матушки-природы

    Дефицит природных ресурсов

    Болезни

    Временное устрожение

    Рычаги расслабленности

Часть II Анализ: жесткое и свободное здесь, там и повсюду

  5 Война американских штатов

    География другого рода

    Вежливо и чинно

    Районный патруль

    Средоточия инноваций и толерантности

    Фактор отцов-основателей

    Суровые условия – жесткие нормы

    Нация в состоянии войны с собой

    Перипетии альтернативы «жесткость – свобода»

    Как Трамп разыграл карту жесткости

  6 Рабочий класс и высшее общество: скрытый разлом культур

    Разные миры на малом расстоянии

    Классовая экология

    Жесткое мировосприятие рабочего класса

    Кукла Макс – нарушитель порядка

    Усвоение культурных норм социального класса

    Какого цвета ручку выбираете?

    Стереотипно или нестандартно?

    Классовый культурный шок

    Замкнутые мирки культур

  7 Жесткая или свободная у вас организация? Это важнее, чем может показаться

    Цена слияния жесткости и относительной свободы

    Культурный айсберг

    Лидеры, жесткие и не очень

    Отраслевая культура: от McKinsey до McDonald's

    Преодоление конфликта между жесткостью и свободой в организациях

    Амбидекстральность жесткого и свободного

    Как переходить от жесткой организации к более свободной – и наоборот

  8 Что вы видите в зеркале

    Бесконечная тонкая настройка

    Насколько много вы замечаете на самом деле

    Вы действительно сначала думаете, а потом делаете?

    Вы тоскуете по порядку или бежите от него?

    Шпаргалка по управлению конфликтами между жесткостью и свободой

Часть III Прикладные вопросы: жесткое и свободное в переменчивом мире

  9 Златовласка поступала правильно

    Свобода или принуждение?

    «Жесткость – свобода» и принцип Златовласки

    Гипотеза криволинейного счастья

    Птички, пчелки и человеческий мозг

    Принцип Златовласки в действии

  10 Культурный реванш и мировой (бес)порядок

    Головокружение свободы

    На смену рухнувшей культуре приходит радикализация

    Битва глобалистов и националистов

    Как преодолеваются культурные пропасти

  11 Как использовать силу социальных норм

    Триумфальное устрожение

    Дебри всемирной паутины

    Наша тесная планета

    Культура против парниковых газов

    Рыба в воде

  Благодарности

  Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg