«Легенды старой Москвы»

Легенды старой Москвы (fb2) - Легенды старой Москвы 14513K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Брониславович Муравьев

Владимир Брониславович Муравьев Легенды старой Москвы

От издателя

Владимир Брониславович Муравьев — известный писатель-историк, москвовед, председатель Комиссии «Старая Москва», член Союза писателей, автор книг по русской истории и культуре, биографических повестей. Им написана биографическая книга «М. М. Карамзин», повесть о Кондратии Рылееве «Звезда надежды», книги о Москве — «Святая дорога», «Московские предания и были», «История Москвы в пословицах и поговорках», «Улочки-шкатулочки, московские дворы» и многие другие.

Новая книга Владимира Муравьева «Легенды старой Москвы» посвящена легендарным, пережившим века заветным народным преданиям и рассказам о различных событиях и эпизодах многовековой истории нашей столицы. Следует отметить, что какими бы фантастичными эти предания ни представлялись историкам-скептикам, в Москве всегда знали, что в них заключено зерно реальной правды.

В настоящую книгу вошли легенды об основании Москвы, в том числе и те, которые относят ее возникновение к гораздо более раннему времени, чем официально принятая в настоящее время дата.

Очерки о главнейших московских святынях — чудотворных иконах Божией Матери — Владимирской, Казанской и Иверской рассказывают о связанных с ними чудесах.

История создания герба Москвы — тема еще одного очерка.

Ряд легенд сохраняется в названиях московских улиц, о них идет речь в серии рассказов «Легенды московских переулков».

Героиня рассказа (конспекта ненаписанного романа) «Татьяны милый идеал» — Наталья Апухтина, жена декабриста генерала Фонвизина, последовавшая за ним в Сибирь. С нее, как считали москвичи, А. С. Пушкин «списал» свою Татьяну Ларину. И, наконец, очерк «История и предания Сухаревой башни» посвящен одному из самых известных и таинственных зданий Москвы, с которым связаны легенды о Петре I, его сподвижнике Якове Брюсе, снискавшем славу колдуна, царе Николае I, Наполеоне и других известных исторических личностях.

Доктор экономических наук, профессор Е. А. Тончу

Сказание о начале Москвы, кое правее всех иных сказаний об этом

Еже бо обретох, то и написах

У Москвы много тайн.

И с первыми двумя мы встречаемся на первой же странице ее истории.

Одна тайна: когда, кем и как была основана Москва.

Другая: что значит само слово «Москва».

Пока на эти вопросы нет ответов, которые убедили бы и удовлетворили всех. Существуют разные мнения, высказываются разные гипотезы.

Эти вопросы начали особенно интересовать москвичей и иностранцев в XVI–XVII веках, когда Москва уже стала столицей государства, большим городом, известным во всем мире.

Уже тогда все понимали, что Москва — город древний. Но ни русские, ни иноземные историки не располагали никакими документальными сведениями о времени и обстоятельствах ее основания, даже название «Москва» отсутствовало в известных им русских летописях и иностранных хрониках.

«И кто про то знал, что Москве царством быти, что Москве государством слыти?» — так оправдывала молчание наших старинных летописцев и западноевропейских хронистов московская пословица XVII века. Но все равно и в России, и в Западной Европе ученые и просто любители старины продолжали искать ответ на заданный Москвой вопрос.

В конце XVII — начале XVIII века были, наконец, обнаружены в русских летописях две записи, относящиеся к Москве.

В Ипатьевской летописи, названной так потому, что она хранилась в библиотеке Ипатьевского монастыря, записан рассказ о встрече суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого со своим союзником новгород-северским князем Святославом Ольговичем после удачного набега Юрия на Новгородские волости, а Святослава — на Смоленские. Князь Юрий Долгорукий послал к Святославу гонца с приглашением: «Приди ко мне, брате, в Москов». При встрече князья «любезно целовастася» и «быша весели». Князь Юрий «…повеле устроити обед силен» и дал Святославу «дары многы с любовию». Произошла эта встреча, как свидетельствует летопись, в 1147 году на праздник Похвалы Богородицы, то есть 4 апреля.

Встреча суздальского князя Юрия Владимировича с князем Святославом Олеговичем в Москве 4 апреля 1147 года. Миниатюра из летописного свода XVI века

В другой летописи, составленной в Твери и поэтому называемой историками Тверской, среди событий 1156 года сообщается о том, что «князь великий Юрий Володимерич (в то время Долгорукий уже стал великим князем Киевским. — В. М.) заложи град Москьву на уст ниже Неглинны выше рекы Аузы», то есть там, где находится современный Кремль.

Оба летописные сообщения о Москве говорят о событиях середины XII века, отделенных одно от другого всего десятью годами.

Этими двумя летописными сообщениями и до настоящего времени исчерпываются документальные сведения о начале Москвы.

Однако наряду с летописными (документальными сведениями) среди москвичей в XVII веке ходили устные предания о далеких временах и основании Москвы. Они передавались из поколения в поколение в течение веков, и, как это всегда бывает при устной передаче, что-то в них переиначивалось, что-то добавлялось, а что-то забывалось. Предание, особенно древнее, имеет ту особенность, что исторически достоверным в нем остается только главное событие, которое легло в его основу, а обстоятельства, подробности, даже имена действующих лиц преобразуются народной фантазией очень вольно.

Н. М. Карамзин в примечаниях к «Истории государства Российского» приводит несколько преданий об основании Москвы, называя их «сказками», при этом он делает оговорку, что они, «вероятно, … основаны на древнем истинном предании».

Почти все предания об основании Москвы, известные москвичам XVII века, в связи с интересом общества к этой теме тогда же были записаны в виде связных повествований. В записи они назывались повестями или сказаниями о начале Москвы и пользовались большим успехом у московских грамотеев. Поэтому они дошли до нас в довольно значительном количестве списков.

Эти повести отличаются друг от друга сюжетами, основателями Москвы в них выступают разные князья, и даты основания города отличаются одна от другой порой очень значительно. По ним видно, что в XVII веке на равных правах существовало несколько разных версий основания Москвы.

Записи повестей о начале Москвы в полной мере обладают всеми особенностями и недостатками устных преданий.

Иван Егорович Забелин, выдающийся историк XIX — начала XX века, автор фундаментального труда «История города Москвы», включил в него специальную главу «Сказания о начале Москвы», посвященную их разбору. Он полагает, что в них включены «ходившие в народе предания и несомненные остатки уже забытых песенных былин». Но в целом Забелин оценивает их очень строго и пишет, что эти, с одной стороны, «неученые и, так сказать, деревенские гадания по смутным преданиям или же, с другой стороны, ученые измышления по источникам старой книжности не могут ответить на вопрос, „когда и как исперва произошло начало Москвы“».

Не так категоричен Н. М. Карамзин. В списке источников, которыми он пользовался при написании «Истории государства Российского», он называет среди прочих «сказки, песни, пословицы: источник скудный, однако ж не совсем бесполезный».

Академик М. Н. Тихомиров также не игнорировал «Повести о начале Москвы» и в своей книге «Древняя Москва» (1947) использует их как исторический источник, хотя и требующий критического отношения.

Повести о начале, или зачале, Москвы делятся на две большие группы. Одну из них составляют предания, рассказывающие об основании Москвы Юрием Долгоруким, в другой группе преданий основателями Москвы выступают князья Даниил и Андрей.

Повести «О зачале царствующего великого града Москвы», в которых говорится о князе Юрии Долгоруком, основаны на достоверном историческом, подтвержденном и летописью, факте постройки городка-крепости на Москве-реке при устье реки Неглинной. Но в повестях в отличие от летописного сообщения факт основания города обрастает сюжетными подробностями.

А. М. Васнецов. Основание Москвы. Постройка первых деревянных стен. XII век. Акварель. 1920-е годы

В лето 6666-е от Сотворения мира, — рассказывается в повести о Долгоруком, — князь Юрий Владимирович ехал из Киева во Владимир к своему сыну князю Андрею Юрьевичу и наехал на те места, где ныне стоит царствующий град Москва.

А теми местами владел некий богатый и славный боярин Степан Иванович прозванием Кучка. Свой двор он поставил на холме между трех рек — Москвы-реки, Неглинной и Яузы, а вокруг поселил селами своих людей.

Когда приехал Юрий Долгорукий, то Кучка не оказал ему почтения, какое положено великому князю, и даже стал поносить его, грозить и выставил против княжеской дружины своих слуг.

Юрий Долгорукий осердился, приказал воинам схватить Кучку и привести к нему.

Вокруг двора Кучки не было ни стен каменных, ни острога деревянного. Недолго бились Кучка и его слуги против княжеской дружины; слуг побили, самого боярина и его детей пленили.

Боярина Кучку за его бесчинное ругательство Юрий Долгорукий повелел предать смерти, а малолетних детей — двух сыновей и дочь отослал во Владимир к своему сыну.

Сам же великий князь Юрий Долгорукий взошел на высокий берег Москвы-реки, оглядел все вокруг. Эти места ему очень понравились, и он повелел на этом холме поставить крепость — город мал, древян. Назвал же князь его Москва-град, по имени реки, текущей под ним.

А поскольку новый град Москва стоял на земле Владимирского княжества, то Юрий Долгорукий заповедал князю владимирскому своему сыну Андрею основанный город людьми населять и посадами распространять.

Такова повесть об основании Москвы князем Юрием Долгоруким.

В XVIII веке историк В. Н. Татищев нашел рукопись «Повести о зачале Москвы», в которой рассказано по-иному об этом событии. В ней говорится, что у Кучки была жена-красавица. Она приглянулась князю Юрию, он сделал ее своею «полюбовницей» — это и послужило истинной причиной ссоры Кучки с Юрием, а потом и казни боярина.

Молодой Карамзин, тогда еще не историк, а сентиментальный поэт и автор трогательной повести «Бедная Лиза», по поводу татищевского варианта «Повести о зачале Москвы» заметил: «Любовь, которая разрушила Трою, построила нашу столицу» и предложил художникам написать на эту тему сентиментальную картину. «Мне хотелось бы представить начало Москвы ландшафтом — луг, реку, приятное зрелище строения… Князь Юрий, который движением руки показывает, что тут будет великий город. Молодые вельможи занимаются ловлей зверей… Но вдали, среди крестов кладбища, художник может изобразить человека в глубоких, печальных размышлениях… Мы угадали бы, кто он, вспомнили бы трагический конец любовного романа, — и тень меланхолии не испортила бы действия картины».

Вторую группу сказаний об основании Москвы составляют сказания, в которых действующими лицами являются князья суздальский Даниил Александрович и владимирский Андрей Александрович. В большинстве списков они имеют название «Сказание об убиении Даниила суздальского и о начале Москвы», и к ним можно полностью отнести характеристику Забелина: «гадание по смутному преданию».

Князь Даниил Александрович, сын Александра Невского — герой этого «Сказания», не имеет ничего общего, кроме имени, со своим историческим прототипом. Исторический Даниил, живший во второй половине XIII века, был князем не суздальским, а московским, и не был убит, а умер своей смертью. Исторический князь Андрей, по прозвищу Боголюбский, жил в XII веке, на сто лет раньше Даниила, и это он был убит боярами-заговорщиками. В «Сказании» использованы также некоторые мотивы предания о Юрии Долгоруком, в частности линия боярина Кучки. Все эти исторические сведения, весьма смутно известные рассказчику, преобразовались в фантастическую, но занимательную историю, относящуюся скорее к жанру уголовного романа, находившую своих заинтересованных читателей и, так же как и Сказание о Юрии Долгоруком, довольно много раз переписывавшуюся.

Сюжет «Сказания об убиении Даниила суздальского и о начале Москвы» более сложен и разработан подробнее, чем сюжет о Юрии Долгоруком.

Князь суздальский, сын князя Александра Невского, Даниил забрал к своему двору сыновей боярина Кучки вопреки желанию их отца. (В этом «Сказании», в отличие от Сказания о Юрии Долгоруком, сыновья Кучки представлены не малолетними детьми, а юношами.)

Кучковичи приглянулись жене Даниила княгине Улите и стали ее любовниками. Княгиня и Кучковичи замыслили извести князя, чтобы он им не мешал, и в конце концов убили его. Узнав об убийстве Даниила, его брат князь владимирский Андрей Александрович собрал войско и пошел на Суздаль. Суздальцы выдали ему княгиню, и он ее казнил. А Кучковичи убежали и спрятались у отца на Москве-реке. Андрей Александрович пришел к Степану Кучке, захватил боярина, его сыновей и тоже казнил их.

А затем, написано в «Сказании», «вложи Бог в сердце князю Андрею мысль … ту граду быть», что он и исполнил, основав Москву.

С точки зрения исторической достоверности это «Сказание» состоит из одних ошибок. Но некоторые его бытовые детали, например описание сел и двора боярина Кучки, несомненно, имеют под собой реальную основу.

Особую группу легенд об основании Москвы представляют собой сочинения духовных авторов — ученых книжников-схоластов, «измышления по источникам старой книжности», как эти легенды называет И. Е. Забелин. Эти авторы основу для построения своих гипотез брали из книг священного писания и из старинных сочинений, по-своему переосмысливая, развивая и дополняя древние тексты.

Самым известным сочинением «ученой книжности» об основании Москвы является сочинение иеродиакона Тимофея Каменевича-Рвовского «Историчествующее древнее описание … о начале Славенороссийского народа и градов Москвы, Новаграда Великого и протчих, писанное ево (то есть, автора. — В. М.) рукою лета мироздания 7207 (1699)».

Рассказ о Москве Каменевич строит на сочинениях польских хронистов и ученого-историка ректора Киевской академии монаха Иннокентия Гизеля, которые, встраивая Россию и Москву в библейскую схему происхождения народов от потомков Ноя, называют прародителем народа, живущего по Москве-реке, внука Ноя — Мосоха. Поскольку эта гипотеза основана на созвучии названия столицы России и имени библейского персонажа, Каменевич развил ее, придумав соответствующие задаче имена для жены и детей Мосоха.

«Прииде же Мосох Иафетович, шестый сын Иафетов, — пишет Каменевич, — государь наш и князь первый, в страну Скифскую великую и Землю нашу сию, так предъименуемую, на места селения сего Московского, на ней же земле мы ныне жительствуем». (Каменевич по рождению был москвич.)

Мосох с родом своим поселился на высоком берегу «над двема реками». Реки были безымянные. Большую реку Мосох назвал сочетанием своего имени и имени своей жены Квы — Москва-река, а меньшую, впадающую в большую, — по имени сына Я и дочери Вузы — Явуза.

«И созда же тогда Мосох князь и градец себе малый над предвысоцей горе той, над устии Явузы реки, — продолжает рассказ Каменевич, — на месте оном первоприбытном своем именно Московском, идеже и днесь стоит на горе оной церковь каменная святаго и великаго мученика Никиты, бесов мучителя и от верных человеков тех прогонителя».

Очевидную и примитивную фантазию о библейском Мосохе как основателе Москвы, к тому же «обогащенную» вымышленными автором якобы библейскими персонажами — его женой Квой и детьми Я и Вузой, даже современники Каменевича-Рвовского не принимали всерьез. В одном из летописных списков XVII века летописец, переписав рассказ о Мосохе Иафетовиче, сделал такое примечание: «несть сие полезно и не правдиво».

Но, не принимая всерьез историю про Мосоха, все пишущие о московской топонимике обязательно пересказывают ее, поэтому из всех объяснений происхождения названия Москвы, она самая известная. Популярности этой легенды способствовала не только неожиданная оригинальность сюжета, но также и то, что тщеславию москвичей явно льстило указание на древность их города. По легенде о Мосохе Москва является древнейшим городом мира: Всемирный потоп, по расчетам богословов, произошел в 3213 году до нашей эры, значит, Москве, основанной лет через пятьдесят после потопа, примерно 5160 лет.

В летописном сообщении об основании Москвы Юрием Долгоруким не объясняется происхождение и значение самого слова «Москва». Никого не убеждала и версия Каменевича о сложении имен Мосоха и жены его Квы. С XVIII века начались попытки ученых — историков и филологов разгадать происхождение и смысл слова «Москва». Выдающийся ученый-энциклопедист, автор «Истории Российской с самых древнейших времен» В. Н. Татищев (1686–1750) полагал, что название «Москва» было дано народом, населявшим эти места до славян. Тогда существовала гипотеза, что этим народом были ираноязычные племена сарматов, поэтому Татищев считал его сарматским: «Имя Москва есть сарматское, значит „крутящаяся“ или „искривленная“, от того, что течением весьма излучины делает, да и внутрь Москвы их не скудно». Академик Петербургской академии наук Г.-З. Байер («не зная русского языка», замечает И. Е. Забелин) утверждал, что название Москва значит «мужской монастырь» и происходит от слова «music», то есть «мужик».

Известный русский поэт и драматург второй половины XVIII века А. П. Сумароков предложил свое объяснение названия города и реки. Поскольку местность здесь, полагал он, изобиловала реками, речками и ручьями, то жители понастроили через них множество мостков, отчего главная река и город получили название «Мостква», а потом, для удобства произношения, стали говорить: «Москва».

В XIX–XX веках было выдвинуто более двух десятков гипотез происхождения названия «Москва». Они разделяются на две группы: одна группа исследователей привлекает для объяснения языки неславянского населения этих мест, другая является сторонниками славянского происхождения названия.

Поскольку дославянским населением здесь были угрофинские племена, то на основе их языков предлагались различные варианты перевода: «темная вода», «медвежья мать», «река с притоком», «коровья река», «щавелевая река», «быстрая» и другие.

Наиболее обоснованной сейчас считается версия, по которой в основе названия лежит славянский корень «моск», выражающий понятие «влага, сырость». В настоящее время этот корень сохранился со своим значением в словосочетании «промозглая погода».

Аналогичные по корню и значению названия рек имеются на территориях, где живут или когда-то жили славяне: Московка (приток реки Березины), Московец (на Украине), Мозгава, Москава (в Польше и Германии). Корень «москы», заключающий в себе понятие «влага», по мнению языковедов, относится к древнейшей эпохе истории славянства.

К сочинениям «книжной учености» историки относят также фрагмент летописи, который переписчики XVII века иногда присоединяли к текстам повестей о начале Москвы, предваряя его своим примечанием: «Ин (то есть, иной. — В. М.) летописец повествует». В этом фрагменте из неизвестного «иного» летописного свода говорится о том, что основателем Москвы был киевский князь Олег, прозванный Вещим.

«Лета 6388 (880 г.), — сообщает этот летописец, — Ольг прииде на Москву-реку, в я же текут Неглинна да Яуза, и постави ту град, и нарече Москва, и посади ту князя, сродника своего, и ины многи грады постави во странах Российских».

Историки дружно отвергли это летописное сообщение об основании Москвы, назвав его позднейшей вставкой в подлинную летопись, в которой сказано лишь о том, что «Олег нача городы ставити», но ничего не говорится о Москве. То есть переписчик дополнил летопись фразой о Москве, как Каменевич Библию именами Квы, Я и Вузы.

Однако романтический образ Вещего Олега, несмотря на критику историков, вызвал интерес у неискушенных любителей истории, императрица Екатерина II в 1786 году сочинила для представления на Театре в Эрмитаже историческую пьесу «Начальное управление Олега», жанр которой она определила как «подражание Шекспиру», и включила в нее сцену основания Москвы Олегом. Так появилось еще одно предание «книжной учености» об основании Москвы.

Центральным эпизодом сочинения Екатерины II является сцена торжественной закладки города. Вот как представляла эту церемонию императрица.

«Жрецы с огнем и с первым камнем для закладывания Москвы, Олег, Добрынин, Рулав, Стемид, Лидул, Радмир, вельможи, народное множество.

(Жрецы первый камень для закладывания Москвы приносят к Олегу).

Первый жрец. (Олегу). Чтоб камень сей класть во основание града, потребно теперь знать, как, князь Олег, велишь назвать сей град?

Олег. Да именуется сей град Москва; для устроения же определяю в нем начальником свойственника моего Радмира.

Второй жрец. По всем приметам сей град будет некогда обширен и знаменит.

Олег. Хорошо. В добрый час приступим к начальному созиданию.

(Камень жрецы кладут и заделывают во основание; орел летит чрез них).

Первый жрец. Орел летит чрез град сей не понапрасну».

Последнее замечание жреца связано с известным у многих народов поверьем, что орел предрекает победу и славу.

Тогда же пьеса Екатерины II «Начальное управление Олега» была издана отдельной книжкой и снабжена гравюрой, на которой было изображено то, что описала императрица: и закладной камень, и жрецы, и орел…

Заложение Москвы князем Олегом. Иллюстрация к отдельному изданию пьесы Екатерины II «Начальное управление Олега». 1791 год

Как можно отметить, общей чертой сочинений «книжной мудрости» и про библейского Мосоха, и про Олега Вещего является то, что они относят основание Москвы к более раннему времени, чем княжение Юрия Долгорукого. К этому же выводу склоняются и серьезные историки. Так, И. Е. Забелин считает, что, хотя подлинность летописного свидетельства об основании Москвы Вещим Олегом вызывает сомнения, сама возможность этого факта не может быть полностью исключена.

Забелин называет эту позднейшую вставку в летопись не вымыслом, а скромным домышлением, которое «присвоило основание города Москвы древнему Олегу, несомненно, руководясь летописным свидетельством, что Олег, устроившись в Киеве, нача городы ставити и устави дани Словеном, Кривичем и Мери. Если Олег уставлял дани Мерянам и города сооружал, то в области Мери (Ростов, Суздаль) он должен был из Киева проходить мимо Москвы, и очень немудрено, что мог на таком выгодном для селитьбы месте выстроить небольшой городок, если такой городок не существовал еще и до времен Олега». В более поздней своей работе «Посад» Забелин сказал о древности поселения «Москва» еще конкретнее: «существовал поселок от глубокой древности, первый поселок Москва».

Сказание, кое правее всех сказаний

В ряду сказаний о начале Москвы особняком стоит «Сказание о зачатии царствующего града Москвы и о Крутицкой епархии».

В отличие от всех остальных сказаний, опирающихся хотя и на недостоверные и смутные, но все-таки реалистические события, оно включает в себя сказочный, или, вернее сказать, мифологический эпизод. Именно к этому «Сказанию» Н. М. Карамзин употребил определение «сказка».

Это «Сказание» вышло из стен Крутицкого монастыря и было создано с практической целью доказать право иерархов и монахов Крутицкой епархии обитать в нем.

Сарайская, впоследствии Крутицкая, епархия была учреждена в XIII–XIV веке в столице Золотой Орды Сарае для того, чтобы христиане — пленники и вольные люди (купцы и ремесленники), оказавшись в Орде, могли исповедовать свою религию. В XIV веке к ведению Сарайской епархии были присоединены земли по Дону, она стала называться Саранской и Подонской. В Москве епархия получила землю на Крутицах — на крутом берегу Москвы-реки (отчего и дано название местности) и устроила там монастырь-подворье. В XV веке после падения татарского ига постоянным местом пребывания Сарского (так произносили на Руси слово «Сарайский») и Подонского епископа стал не Сарай, а московские Крутицы. Сарской и Подонской епархии определили новую территорию вокруг Крутиц, и она стала называться Крутицкой. В память же прежнего наименования епархии речки, впадающие в Москву-реку возле Крутиц, получили названия Сара и Подон. (Ныне текут в подземных трубах.)

Крутицкий митрополичий терем. Гравюра XIX века

Во второй половине XVII века патриарх Никон предпринял попытку расформировать Крутицкую епархию и выселить крутицкого владыку из его подворья.

Против этого и было направлено «Сказание о зачатии царствующего града Москвы и о Крутицкой епархии». Реформе Никона оно противопоставило древнее право епископа на владение Крутицами, поскольку древность признавалась тогдашней юрисдикцией достаточным доказательством такого права.

Поэтому понятно, почему составитель «Сказания» обратился к самому древнему, даже не историческому, а мифологическому, сказочному преданию об основании Москвы. Конечно, предание подверглось необходимой обработке в духе времени и требований поставленной задачи.

Сказание о зачатии Москвы и Крутицкой епархии состоит из трех частей. Сюжет об основании Москвы составляет лишь среднюю часть «Сказания». В его первой части содержатся сведения о главном персонаже «Сказания» — великом князе — основателе Москвы. Его имя — Данило Иванович, он добродетельный христианин, строитель церквей. Третья, заключительная, часть «Сказания» посвящена собственно Крутицам, в ней говорится о том, что князь Данило Иванович даровал область Крутицкую епископу Сарскому и Подонскому Варлааму.

Первая часть «Сказания» по форме представляет собой летописное сообщение.

«В лето 6714 (1206. — В. М.) князь великий Данило Иванович после Рюрика короля римского 14 лето пришед из Великого Новгорода в Суздаль, и в Суздале родися ему сын князь Георгий, и нарече и созда во имя его град Юрьев-Польский, и в том граде церковь велелепную созда во имя святого Георгия Страстотерпца каменную…».

То, что это не летопись, а имитация летописной статьи, показывают содержащиеся в ней исторические ошибки. Во-первых, ее датировка. Первая дата — 1206 год — тут же дублируется описательной — «после Рюрика … 14 лето», а это 893 год. Между ними более трех веков. Третью дату позволяет назвать факт, хорошо известный в истории, — основание города Юрьева-Польского, это 1152 год. Но его основал князь Юрий Долгорукий, а не «великий князь Данило Иванович». А главное, русская история не знает великого князя по имени Данило Иванович, такого князя не было.

Судя по дальнейшему рассказу, в третьей части «Сказания» под Данилой Ивановичем имеется в виду московский князь Даниил Александрович, поскольку именно он в начале XIV века даровал Крутицы под подворье Саровских епископов. Но это произошло не одновременно с постройкой Юрием Долгоруким города Москвы на Боровицком холме, а на полтораста лет позже.

Все эти ошибки были известны современникам. На одном из списков этого «Сказания» переписчик написал: «Просит писавый читателя о прощении, еже бо обретох то и написах, а мнится, что в летах и во именех князей надобно справиться поподлиннее».

Средняя часть «Сказания» по своему стилю очень отличается от обрамляющих ее начальной и заключающей сухих информационных летописных статей, какими по форме они являются. Ее с полным правом можно назвать художественным, даже беллетристическим произведением. В ней есть пейзаж, диалог, в ней появляется фантастический персонаж — неведомый «превеликий и пречудный троеглавый» зверь, явление которого оказывается пророчеством и указанием, где следует князю Даниле Ивановичу создавать свой престольный град.

По стилю и содержанию это обычная волшебная сказка, за которую и принимали историки «Сказание о Крутицкой епархии». И с ними можно было бы согласиться, если бы не странное и таинственное примечание, которое сделал на ней переписчик XVII века.

В московском Историческом музее хранится большая рукописная книга конца XVII века «Хронограф Дорофея Монемвасийского» — сборник различных исторических сочинений. В Хронографе, как бы образуя специальный раздел, переписаны четыре сказания об основании Москвы. В него вошли повести о князе Юрии Долгоруком и боярине Кучке, о князе Данииле Александровиче и убийстве его Кучковичами, о Даниле Ивановиче и Крутицкой епархии, а также приведена цитата «иного» летописца об основании Москвы князем Олегом.

В Древней Руси переписчик светских книг обычно выступал не простым копиистом, но подходил к работе творчески. Как правило, это был человек образованный, начитанный. Он выбирал для переписки произведение, которое считал ценным и нужным, переписывая, вникал в текст по-редакторски, то есть глубже, чем читатель, и становился знатоком произведения и того, чему оно посвящено. Когда же он имел перед собой несколько списков этого произведения, то становился и текстологом.

Составитель Хронографа, включивший в него сказания о начале Москвы, в которых представлены образцы сказаний всех существующих сюжетных вариантов, безусловно, должен был очень хорошо и глубоко знать эту тему. Поэтому его примечание к сказанию о Даниле Ивановиче имеет особую ценность и привлекает особое внимание.

Составитель и переписчик сборника сказаний о начале Москвы сократил его название, опустив всякое упоминание в нем о Крутицкой епархии и назвав его «Сказание о создании царствующего града Москвы», тем самым обратив внимание читателя на тему создания города как на главную, затем после измененного названия поставил запятую и продолжил предложение своей оценкой и указанием: «кое правее (то есть, правдивее. — В. М.) всех сказаний известно, чти сие».

Сплошные исторические несообразности, волшебная сказка! — и вдруг — правдивее всех сказаний.

Однако эта приписка, что понятно и сегодняшнему читателю, а уж тем более тогдашнему, не просто совет прочесть «Сказание», но явное указание на содержащийся в нем скрытый смысл, не сразу понятный, но по размышлении доступный. Видимо, тут намек на какую-то ходившую в народе молву, или, как говорят в наше время, на всем известные обстоятельства, официально замалчиваемые.

Но что это за обстоятельства?

Молва и предания, занимавшие внимание современников составителя Хронографа, то есть людей XVII века, естественно, были крепко забыты новыми поколениями, и поэтому ученым XIX века сказание о Даниле Ивановиче и стало представляться лишь собранием исторических несообразностей и фрагментом нехитрой сказки.

Однако в середине XX века в работе академика М. Н. Тихомирова «Древняя Москва», изданной к юбилею 800-летия Москвы и потому обратившей на себя внимание не только ученых, но и всех интересующихся историей столицы, были даны особым приложением все сказания о начале Москвы из «Хронографа Дорофея Монемвасийского». После этой публикации пророчествующий о будущем Москвы трехглавый фантастический зверь обрел такую же известность и популярность, как легенда о Мосохе и его жене по имени Ква.

Однако поскольку историки объяснили, что великого князя по имени Данило Иванович не существовало, а основателем Москвы был признан князь Юрий Долгорукий, в ознаменование чего в 1947 году напротив Моссовета был заложен и в 1954 году установлен ему памятник, то в некоторых популярных работах и беллетристических сочинениях встречу с чудесным зверем стали приписывать Юрию Долгорукому.

Тем не менее всегда существовало и существует сейчас и в научных кругах, и в народе какая-то неискоренимая уверенность в том, что город Москва был основан ранее того, как Юрий Долгорукий построил крепость на Боровицком холме.

Так думали создатели легенды о «прародителе» москвитян Мосохе, в этом был уверен Каменевич-Рвовский, так полагал летописец, сделавший в летопись вставку об основании Москвы Олегом, это утверждали ученые-историки, в том числе высочайший авторитет в области истории Москвы И. Е. Забелин и выдающийся, очень осторожный в своих выводах историк академик М. Н. Тихомиров. А современный главный московский археолог А. Г. Векслер, когда ему задают вопрос, сколько лет Москве, таинственно улыбаясь, отвечает: «Много…».

В связи с юбилейным 1997 годом, когда отмечали 850-летие Москвы (ведя отсчет от первого упоминания ее в летописи), особенно настойчиво задавались вопросы: «Когда она основана?» и «Сколько ей лет?».

Историки на эти прямые вопросы прямого ответа не давали.

Эти же вопросы задавались нашим астрологам.

В Академии астрологии корреспонденту «Вечерней Москвы» ответили: «Момент основания Москвы неизвестен». Аналогичным был и ответ президента Лиги независимых астрологов Каринэ Диланян: «Мы не знаем точного дня рождения Москвы».

Космобиолог А. Херсонов-Удачин уточнил известную по Тверской летописи дату заложения града Москвы Юрием Долгоруким — 1156 год 23 марта.

Известный астролог Павел Глоба, произведя ретроанализ биографии Москвы и составив ее гороскоп, называет датой основания столицы России — 15 мая 793 года до н. э.

Другой выдающийся московский астролог Ф. Величко публикует дату «условного рождения» Москвы, то есть когда Москва стала выражать свою суть как столичного города России, — 13 мая 1413 года в 11 часов 30 минут местного времени.

Правда сказки о троеглавом звере и треугольном граде

Опираясь на выводы лингвистов о славянской природе названия «Москва» (сейчас основной научной гипотезы) и полагая, что его мог дать реке только народ, живущий в этой местности и говорящий на славянском языке, естественно отнести появление этого названия к эпохе появления здесь славянского племени вятичей.

Наиболее ранние археологические находки следов пребывания на московской земле вятичей датируются VIII–IX веками. Но в «Повести временных лет» Нестор относит появление славян в Средней России к более раннему времени, он пишет, что уже апостол Андрей в I веке н. э., совершив путь от Киева до Новгорода, сказал: «Дивно видех Словенскую землю». Картина расселения славянских племен в то время или близкое к нему, по Нестору, выглядела так: на Днепре — поляне, в Новгороде — словене, в верховьях Волги, Двины, Днепра — кривичи, по Сожу — радимичи, по Оке — вятичи. «И живяху в мире, — заключает Нестор, — поляне и древляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате».

В конце 1990-х годов проблема основания Москвы для своего исследования обрела еще один источник — «Влесову книгу». Влес, Волос — имя древнеславянского божества — покровителя домашнего скота и достатка в славяно-русской мифологии. В «Слове о полку Игореве» Боян называется «велесов внуче», в документе, о котором идет речь, написано «влес книга».

«Влесова книга» — сочинение о древнейшей истории и религии славян, написанное новгородским волхвом в IX веке, — шла к читателю и исследователю долгим и трудным путем.

В 1919 году полковник белой армии Ф. А. Изенбек вывез за границу найденные им в разоренной помещичьей усадьбе в Харьковской губернии около трех десятков дощечек из крепкого дерева размером 38×22 см толщиной 0,5 см, на которых с обеих сторон был вырезан древними буквами (рунами) сплошной, не разделенный на слова текст.

Влесова книга. Дощечка. Фотография

В 1930-е годы Изенбек показал эти дощечки литератору Ю. П. Миролюбову, и тот в течение нескольких лет расшифровывал и копировал их.

Оказалось, что это повествование о древней истории и религии славянства, доведенное до IX века, причем из рассказа о последних событиях можно сделать вывод, что автор повествования их современник, и, таким образом, создание этого сочинения датируется IX веком.

В августе 1941 года Изенбек умер в оккупированном немцами Брюсселе, его архив, в том числе и дощечки, забрало гестапо.

В 1950-е годы Миролюбов публикует часть текстов дощечек, по тем копиям, которые он снял. Затем к исследованию дощечек присоединяются еще два русских эмигранта — ученый-биолог, занимавшийся также и историей Руси, С. Я. Парамонов, давший им название «Влесова книга» по содержащимся в тексте словам: «Влес-книгу сию посвящаем Богу нашему», и литератор генерал А. Куренков.

В СССР «Влесова книга» стала известна в 1970-е годы и вызвала большой интерес. Сразу же завязалась горячая полемика. Одни исследователи приняли «Влесову книгу» с восторгом, поскольку она давала им в руки сведения, которые отсутствовали в известных до сих пор источниках, другие отнеслись к ней скептически и видели в ней подделку. В настоящее время число уверенных в подлинности «Влесовой книги» превышает число скептиков, причем первые находят все новые подтверждения своей правоты, а вторые предъявляют один и тот же набор аргументов.

В тексте «Влесовой книги» (в русских изданиях имя бога Влеса обычно пишется в его русском полногласном звучании — Велес), как и в каждом древнем историческом сочинении, наверняка наряду с историческими фактами имеются и исторические легенды, но тем не менее, она, безусловно, является ценным источником.

Материалы «Влесовой книги», представляющие собой несколько фотографий дощечек, перерисовки, копии, расшифровки, варианты перевода, находящиеся в разных архивах, ввиду сложности текста и языка еще не изучены полностью, и поэтому каждое новое издание книги пополняется новыми фрагментами текста, вариантами перевода и комментариями.

Так, в конце 1990-х годов крупнейший знаток, исследователь и комментатор «Влесовой книги» А. И. Асов в очередном своем издании памятника опубликовал новый фрагмент, в котором говорится об основании города Москов.

Дощечка «Влесовой книги» с этим фрагментом, к сожалению, была сильно повреждена, однако смысл сообщаемого текста вполне понятен.

Вождь славянских племен, обитавших на Дунае, Моск, в конце VI века, когда «некие рода потекли на Север, и были это суть вятичи и радимичи», встал во главе их. Как написано во «Влесовой книге», они «стечеа до Моуске, градиехом Москв», то есть «сошлись к Моску и построили город Москов».

Сообщение «Влесовой книги», присоединенное ко всем остальным известным текстам и сведениям об основании Москвы, по-новому осветило эту проблему и объяснило некоторые неясности в известных источниках.

Содержащиеся во «Влесовой книге» мифологические легенды о древнейшем периоде истории предков славян, дополненные сведениями из других источников, приводим в нашем пересказе.

Давным-давно, много тысяч лет назад, люди жили на Белом море — на побережье и на островах Белом, Великом, Золотом, Фульском и других. Вместе с людьми жили в том краю и их боги.

Тогда на Белом море было тепло, каждое утро выходили на небесные пастбища Золотые Солнечные Быки, море никогда не замерзало, земля была плодородная, реки многоводные. Люди жили богато и счастливо, растили хлеб, водили скот и молились своим богам, которые были к ним добры.

Но однажды к Белому морю прискакал из Царства Смерти на черном крылатом коне Черный всадник — Черный Змей. Он дунул на море, заморозил его, похитил и угнал по льду с Золотого острова Золотых Солнечных Быков.

Наступили на Белом море великие холода. Стали короткими светлые дни, стали длинными темные ночи. Вымерзли сады и нивы, покрылись снегом пастбища, погибал от бескормицы скот, на людей напали болезни.

И тогда боги и вожди родов и племен, чтобы спасти народ, повели его с Беломорья на юг, в иные, в теплые края. Это был тяжелый путь через холодные пустыни. Ослабевших людей догоняла стужа и превращала их в лед и камень. До сих пор на том древнем пути рассыпаны камни-валуны. Это наши пращуры, оставшиеся там навсегда…

Наконец люди дошли до таких земель, которые были хотя и не столь теплы, как некогда Беломорье, но и не так холодны, поскольку была здесь не только зима, было и лето. Раскинулись эти земли широко-широко, от одного океана до другого. (Сейчас этот огромный материк называется Евразией.)

Роды и племена, вышедшие из Беломорья, разошлись по Евразии и кочевали по ее просторам с запада на восток, с востока на запад, с севера на юг и с юга на север в поисках той земли, которая была предназначена богами каждому племени и которая должна была стать родиной их потомков.

Прошла не одна тысяча лет, прежде чем каждое племя нашло свою землю. За это время племена разошлись на огромные расстояния и, живя друг от друга вдалеке, образовали разные народы. У каждого народа сложились свои обычаи, по-своему стали они говорить, и даже внешний облик их изменился.

Однако ученые нашего времени, изучая языки и древнюю мифологию современных евразийских народов, обнаружили в них общие слова, общие сюжеты мифов, что позволило установить общие корни всех этих народов. Эти народы сейчас живут на территории от Европы до Индии, и языки их относятся к группе индоевропейских.

Языковеды составили генеалогическое древо индоевропейских языков. В него входят: германские языки — немецкий, английский, шведский, норвежский, датский, исландский; италийские (называющиеся также романскими) — итальянский, французский, испанский, румынский; кельтские — ирландский, шотландский, бретонский; славянские — сербский, польский, чешский, болгарский, русский, украинский, белорусский; индоиранские — таджикский, персидский, индийские языки; греческий, армянский и другие.

На границе I тысячелетия до н. э. и I тысячелетия н. э. в общем уже сложились основные области обитания народов Европы, но постоянно происходили переделы территорий, народы враждовали между собой.

Славянские племена в тот период обитали в Центральной, Южной и Восточной Европе по рекам Одеру, Висле, Дунаю, Днепру. Их соседями были германские племена, Византия, народы Балканского полуострова. Славянам приходилось защищать свои земли от притязаний соседей.

Немецкий философ и историк XVIII века Иоганн Гердер в сочинении «Идеи к философии истории человечества», в котором он описывает роль разных народов в мировой истории, посвятил одну главу славянским народам.

Гердер пишет о том, что славяне занимали обширную территорию «от Дона до Эльбы, от Восточного до Адриатического моря» и что некоторые нынешние немецкие территории прежде имели славянское население.

Гердер описывает характер и занятия славян. Несмотря на то что славяне в войнах часто побеждали римлян, германцев, византийцев, они, — пишет ученый, — «никогда не были народом воинственным… Торговцы, земледельцы и пастухи, они обрабатывали землю и пользовались ею; тем самым после всех опустошений, что предшествовали их поселению, после всех походов и нашествий их спокойное, бесшумное существование было благодатным для земель, на которых они селились. Они любили земледелие, любили разводить скот и выращивать хлеб, знали многие домашние ремесла… Они занимались добычей руды, умели плавить металл, изливать его в формы, они варили соль, изготовляли полотно, варили мед, сажали плодовые деревья и, как того требовал их характер, вели веселую музыкальную жизнь. Они были милосердны, гостеприимны до расточительства, любили сельскую свободу, но были послушны и покорны, враги разбоя и грабежей».

Далее Гердер пишет об исторической судьбе славян: «Все это не помогло им защититься от порабощения, а, напротив, способствовало их порабощению. Ибо коль скоро они не стремились к господству над целым светом, не имели воинственных наследственных государей и готовы были лучше платить налог, только чтобы землю их оставили в покое, то многие народы, а больше всего немцы, совершили в отношении их великий грех» (М.: Наука, 1977. — С. 470–471).

В первой половине I тысячелетия н. э. славянские племена на Дунае вынуждены были вести постоянные войны с соседями и приходившими в Европу кочевниками. Славяне воевали с византийскими императорами, германскими племенами готов, с гуннами, аварами, хазарами и другими. Порой славяне одерживали победы и осаждали Царьград, выигрывали битвы с готами, порой терпели поражения, попадали под власть захватчиков. Летопись сохранила известия об обрах, которые «примучили» племя славян-дулебов, «творили насилие женам дулебским: если пойдет куда обрин, то не позволял запречь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу три, четыре или пять жен и везти его, обрина». В конце концов славянам удавалось отбиться от захватчиков, вернуть пленных, но при этом они несли большие потери и никогда не знали мирной жизни, к которой были склонны по характеру.

С начала I тысячелетия н. э. некоторые наиболее теснимые славянские роды и племена радимичей и вятичей стали уходить на северо-восток в малонаселенные области — на Чудское озеро, реку Волхов, на Верхнюю Волгу, на Оку.

В 597 году византийцы предприняли очередной грабительский поход на соседей-славян. Войско византийского императора Маврикия под предводительством полководца Приска перешло Дунай, по которому проходила граница Византии со славянами, и вторглось в славянские земли. В бою с византийцами погиб славянский князь Радогост.

Е. Ракаров. Сражение болгар с византийцами. Рисунок. 1936 год

В то время, когда брат погибшего князь Моск и его воины творили тризну по погибшему Радогосту и, упившись вина, заснули, на них, сонных, напали византийцы и устроили побоище. Славяне не смогли сопротивляться. Многие были убиты, а те, кому удалось вырваться из окружения врагов, бежали, отступая. Византийцы ограбили окрестные селения, набрали пленных и с большой добычей двинулись обратно.

Князь Моск собрал своих оставшихся воинов, к нему присоединились воины других славянских родов, они догнали византийцев и в жестокой битве сполна отплатили им за причиненное зло. Но горька была победа. И говорили некоторые: «Враги обязательно придут вновь и поднимут свои мечи на нас, и той войне не будет конца».

Тогда Моск, после гибели брата оставшийся единым вождем, собрал старейшин племен, и думали они, что делать. И решили вятичи и радимичи последовать за ушедшими прежде в мирные края.

Сказали люди князю Моску:

— Будь руководителем нам и заботься о нас.

И тронулись вятичи в путь.

Об этом рассказано во «Влесовой книге». Имя славного вождя Моска упоминается в сочинениях византийских авторов, современников этих событий. Византийский историк VI–VII века Феофилакт Симокатта называет его Моусокием и сообщает, что его «варвары на своем языке называют царем». Арабский географ и историк Масуди (конец IX — начало X века) пишет о вожде волынян, объединившем племена славян, по имени Маджак, или Мадзак, в котором также можно узнать имя «Моск».

Если о событиях, предшествовавших переселению вятичей на новые земли, во «Влесовой книге» сказано обстоятельно, то о самом переходе до той реки, на которой они остановились и поставили город, никаких сведений нет.

Безусловно, их путь должен был растянуться на многие месяцы и даже годы, поскольку племена шли, не имея в виду какого-то конкретного места, они останавливались в пути на достаточно долгое время, присматриваясь и изучая местность, чтобы выяснить, годна ли она для поселения. Зная исходный и конечный пункт движения, мы можем определить лишь их возможный и примерный путь на северо-восток через средний Днепр, где уже стоял славянский город Киев, по Десне на Оку. По Оке в районе Рязани уже жили вятичи. К среднему течению Москвы-реки Моск подошел с запада.

Е. Л. Кульчицкая. Кий. Рисунок. 1918 год

Из сказаний о начале Москвы только в одном, в том самом, «кое правее всех сказаний», описана часть маршрута князя — основателя Москвы, правда, ближайшая к тому месту, где он заложил город. Определяемые по тексту «Сказания» топографические пункты позволяют определить и направление движения.

Начинается описание пути с того, что князь Данило Иванович «въехав во остров темен и непроходим зело».

Остров — «лес или участок леса, обособленный по своему ландшафтному положению, выделяющийся среди основного массива (высотой, породой деревьев и т. п.». — Словарь русских народных говоров. — Л., 1989. — Вып. 24. — С. 81). Прилагательное «темный» обычно характеризует хвойный лес. Хвойный лес, состоящий из могучих деревьев, каким и был тот, в который въехал князь, называется бором.

А. М. Васнецов. Москва-городок и окрестности в середине XII века. Акварель. 1929 год

А. М. Васнецов. Объяснительный план к картине «Москва-городок в середине XII века». Фотография

Память о московском боре сохранилась в современной топонимике: Боровицкий, или Кремлевский, холм.

Этот бор назван первым этапом пути князя по московской земле.

Затем в «Сказании» говорится о болоте: «В нем же (острове) болото велико и топко».

К востоку от Боровицкого лесного холма начинается низина — обширная болотистая местность Кулишки. Значит, князь двигался по левому берегу реки на восток.

Здесь, на Кулишках, простершихся от Варварской площади до Яузы между Москвой-рекой и нынешней улицей Солянкой, разыгрывается центральный эпизод «Сказания»: предсказание будущей судьбы того города, который замыслил построить князь. В одном из списков этого «Сказания» в самом его названии подчеркнуто, что в нем главный смысл повествования. Сказание названо: «Краткое видение … о зачатии и создании преславного града Москвы».

«И посреде того болота и острова узре, — говорится в „Сказании“, — князь великий Данило Иванович зверя превелика и пречюдна троеглава и красна (красивого. — В. М.) зело. И вопросиша Василия гречанина, что есть видение сего пречюдного зверя?

И сказа ему Василий гречанин:

— Великий княже, на сем месте созиждется град превелик и распространится царьствие треугольное, и в нем умножатся разных различных орд люди, то есть преобразуют зверя сего троеглавого. Различные же на нем цвети, то есть от всех стран учнут в нем люди жити».

Эпизод с явлением зверя во всех известных рукописях «Сказания» излагается одинаково, почти слово в слово, что также говорит об особом внимании переписчиков именно к этой части текста.

Весьма необычной и загадочной предстает в этом «Сказании» фигура находящегося в свите князя «некоего (так о нем говорится в „Сказании“. — В. М.) гречанина именем Василия, мудра и знающа зело и ведающа чему и впредь быти».

С одной стороны, сообщение о национальности («гречанин») и греческое имя Василий говорят о том, что он христианин. С другой стороны, вызывает недоумение характер его пророческого истолкования видения о будущем граде. Логично было бы ожидать в его пророчестве слов о том, что в граде будут воздвигнуты Божии храмы, но этой детали в пророчестве нет, следовательно, толкователь видения вовсе не христианин.

Вызывает вопрос и образ зверя. Кто или что такое сам «превеликий, пречудный, троеглавый и красивый зверь»?

В легендах и сказках не редкость трехглавые змеи и драконы, а вот трехглавый зверь, к тому же и прекрасный (к змею такого эпитета никогда не прилагают), появляется только в Сказании об основании Москвы.

Однажды опытному художнику, много иллюстрировавшему произведения русского фольклора и истории, довелось делать рисунок к этому эпизоду Сказания о начале Москвы. Сначала он взял за образец традиционного трехглавого Змея-Горыныча и с него сделал набросок. Но, как ни поворачивал он своего змея, не мог добиться, чтобы он выглядел соответственно образу «Сказания»: превелик, удивителен и красив. Иллюстрацию художник все-таки сделал, но остался ею недоволен. «Вот если бы хоть какое-то изображение этого зверя было, — говорил он, — чтобы от него оттолкнуться фантазии, а его — увы! — нет».

И все-таки, оказывается, его изображение есть, наш далекий предок создал образ «пречудного зверя», этот образ сохранился в традиционном русском народном творчестве, его можно увидеть и, оттолкнувшись фантазией, представить его облик.

На Руси христианская обрядность вобрала в себя элементы старинных славянских верований и обрядов. На праздник Богоявления (Крещение Господне) 6 января (по старому стилю) был обычай почитания «скотьего бога» Велеса — «освящение скотины». Хозяин в вывернутой мехом наружу шубе выводил скотину из хлева, кропил ее освященной водой, кормил хлебом, зерном, лепешками, оставшимися от рождественского стола. К этому празднику на Руси повсеместно пекли специальное обрядовое печенье в форме птиц-уточек, коровок, овец, лошадок и другой домашней живности, а также фантастических животных — «козулей». Все виды этого печенья называли общим названием «козули», поскольку в праздник «скотьего бога» Велес являлся в образе «козули», в других обстоятельствах он мог принимать другие облики.

Обрядовые печенья «козули»

Маски «Велесова дня»

«Козуля» представляла собой фантастическое четырехлапое животное. На его туловище с защипанными гребешками теста, изображающими лохматость шкуры, была не одна, а три головы какого-то животного на длинных шеях. «Козуля» считалась своеобразным символом доброго пожелания как хозяевам, так и скотине.

На «козулю», по описанию «Сказания», и похож тот троеглавый зверь, который явился князю Даниле Ивановичу, по-видимому, это и был не кто иной, как сам Велес, явившийся в одном из своих образов.

В Иоакимовской летописи, названной так В. Н. Татищевым, потому что ее автором он считал новгородского архиепископа Иоакима, жившего в XI веке, рассказывается об обитавшем в Волхове в языческие времена «князе Волхова» (одна из форм имени Велеса — Влес, Волос, Волох), который мог «преобразовываться» в зверя: «Волхов бесоугодный и чародей, лют в людех тогда бысть и бесовскими ухищрениями и мечты творя и преобразуяся во образ лютого зверя коркодела (крокодила. — В. М.)».

В болгарских святочных крестьянских празднествах-сурвакарах, отмечает академик Б. А. Рыбаков, сохранились элементы древнейшего обряда поклонения Велесу. «Звериные» маски участников празднеств изображают «преобразовавшегося» в зверя Велеса. Между прочим, некоторые болгарские маски очень похожи на головы русских «козуль». Другие участники изображают жрецов Велеса — на них пестрые одежды из лоскутов, на головах высокие и пышные украшения, на ремнях, надетых на шею, висят скотьи колокольцы, в руках — ярко-красные жезлы.

Волхвы Велеса на болгарском празднестве — сурвакаре

К Велесу древние славяне обращались с вопросами о будущем. «И вот брались за гадание Велесово, — написано во „Влесовой книге“, — и все по нему сбывалось».

По древней славянской мифологии славянские князья, — как пишет исследователь «Велесовой книги» А. И. Асов, — вели свое происхождение от какого-либо бога, и пращуром Моска считался Велес.

Поэтому мудрый и ведающий, чему «впредь быти», гречанин Василий, по всей видимости, языческий волхв, служитель Велеса.

И тут-то мы подходим к разгадке намеков переписчика: он имел в виду, что в этом сказании о начале Москвы речь идет о дохристианских, языческих временах, о языческом волховании и о князе-язычнике. Почти наверняка переписчиком «Сказания» был священнослужитель. В конце сборника, содержащего в числе прочих произведений одно из сказаний о начале Москвы, имеется приписка составителя и переписчика: «Снискася и написася книга сия тщанием живущего за Яузою в Котельниках многогрешного иерея Николаевского Андреа Григориева сына». Забелин говорит, что переписчик мог быть и «досужим мирянином», но это тоже не снимало с него обязанности избегать описания языческих гаданий и вообще упоминать что-либо о язычестве, кроме как с разоблачением и хулением его.

Тогда еще действовал указ царя Михаила Федоровича, запрещающий на Москве по переулкам и улицам на Святки скоморошить, в нем порицались те, кто на Богоявление «дару Божию хлебу поругаются, всяко животно скотское, и зверино, и птичье пекут», а нарушителям запрета грозили «быти … в великой опале и в жестоком наказанье».

Приписка «правее всех сказаний» имеется на многих копиях, следовательно, о языческой основе этого «Сказания» знали или догадывались многие переписчики и многие читатели. В наше время А. И. Асов увидел в князе Даниле Ивановиче князя Моска и написал об этом в очерке «Москва ведическая» (1999).

Можно предположить, что сказание о Крутицкой епархии в своей средней части с большой долей вероятности сохранило фрагмент очень древнего сказания языческих времен о приходе вятичей и основании ими Москвы. Видимо, к этому факту и относится замечание переписчика, что оно «правее всех сказаний».

Однако продолжим путь по Кулишкам.

«В том острову [князь Данило Иванович], — повествует „Сказание“, — наехав посреде болота островец мал, а на нем поставлена хижина мала, а живет в ней пустынник Букал, а потому хижина именуется Букалова».

Болотистые Кулишки ближе к Яузе переходили в луговину, заливаемую половодьем. Планы и изображения этой местности, даже относящиеся к XVII веку, показывают, что луг оставался незастроенным, в устье Яузы находились водяные мельницы, была оборудована пристань для судов, но жилые постройки начинались только на левом берегу, где был подъем на холм. Так что и хижина пустынника Букала могла стоять лишь за рекой.

Видимо, отдавая дань христианской традиции, переписчик старинного сказания назвал Букала пустынником, то есть, как объясняет это слово толковый словарь, человеком из религиозных соображений поселившимся в безлюдном месте и отказавшимся от общения с людьми. Однако имя «Букал» никак не подходит для пустынника.

Такого имени нет ни в христианских святцах, ни в гражданском перечне имен, ни в древнем славянском именослове. Значит, это прозвище. А, как известно, каждое прозвище имеет под собой основание, указывая на какую-либо примечательную черту человека. Распространенным поводом для образования прозвища человека является его профессиональная деятельность.

Каждая водяная мельница стоит на запруде, и та часть водного потока, которая находится под мельничным колесом и вращает его, называется букалищем. Букалище с его крутящейся водой считалось местом обитания водяного и чертей. В рукописи XVII века про него сказано, что оно «лукавых жилище» и что это общеизвестно: «И кто бо не весть бесов, в омутах и букалищах живущих?» Живущий при мельнице мельник должен был ладить с обитателями букалища, он заключал с ними договоры, приносил им жертвы, а при особо хороших отношениях дружил с ними и даже гостил у водяных. Наверное, мельник с мельницы на Яузе пользовался у окрестного населения славой если не колдуна, то человека, почерпнувшего в букалище кое-чего из чертовщины, оттого и прозванного Букалом.

В. Д. Поленов. Мельница. Эскиз декорации. 1896 год

Сведения о хижине Букаловой ограничиваются лишь сообщением о ее существовании и имени живущего в ней «пустынника».

На этом прерывается повествование об основании Москвы, и автор переходит к теме Крутицкого подворья.

«И после того, — говорится в „Сказании“, — князь великий Данило Иванович с тем же гречанином Василием спустя 4 дни наехав горы, а в горах тех стоит хижина мала, и в той хижине человек римлянин, имя ему Подон.

И возлюби князь великий место сие, и на том месте дом себе восхоте устроить.

Той же Подон исполнен духа святого и рече:

— Княже, не подобает ти зде вселитеся, то есть место дом Божий, созиждут храм Божий и пребудут архиереи».

И князь Данило Иванович отказался от мысли строить здесь город.

Обосновав пророчеством Подона отказ князя строить на Крутицах «себе дом», автор рассказа сообщает, что некоторое время спустя великий князь «предаде … область Крутицкую … крутицким архиереям». Таким образом было подчеркнуто право архиереев владеть Крутицами и по божескому, и по княжескому определению.

Сказание же об основании Москвы завершается краткой справкой: «По сем же в 6-е лето великий князь Данило Иоаннович на хижине Букалове заложи град и нарекоша имя ему Москва».

Историки И. Е. Забелин и М. Н. Тихомиров путем логических рассуждений, опираясь на анализ историко-географической ситуации, заявили о своей уверенности в том, что при устье Яузы «от глубокой древности» существовал «первый поселок Москва» (И. Е. Забелин).

Тимофей Каменевич-Рвовский, автор Сказания о библейском Мосохе и его жене Кве, сообщает точное местоположение первопребытного городка: «…над превысоцей горе той, над устии Явузы реки… идеже и днесь стоит на горе оной церковь каменная святого и великого мученика Никиты, бесов мучителя и от верных человеков тех прогонителя…».

Наверное, Каменевич-Рвовский знал какие-то предания о том, что именно там был поставлен город. Об этом имеется также и документальное свидетельство: в Губной записи 1486 года указывается, что церковь Никиты Мученика находится на месте старого городища.

Церковь Великомученика Никиты на Вшивой горке. Фотография, 1882 год

Место при устье Яузы отвечало всем требованиям, предъявлявшимся для основания города, и традициям строительства славянских городов, середины I тысячелетия н. э.

Из тогдашних восточнославянских городов наиболее известен и изучен Киев, и сравнение с ним вполне оправдано.

Основание Киева относится к рубежу V–VI веков. Город был поставлен на высоком берегу Днепра при впадении в него реки Почайны. На холме встала крепость, внутри нее были княжеские хоромы, жилье дружинников, бояр. Вне крепости, на горе, находилось капище с изображениями главных богов — Даждьбога, Перуна, Хорса, Мокоши и других, внизу холма, на подоле, — капище Велеса, слободы ремесленников и там же, отдельно, слобода, где останавливались гости-купцы.

Что же, как не Киев, могло послужить славянскому князю Мосху образцом при устройстве города.

И действительно, Москва на Яузе повторила градостроительную схему Киева. Над рекой, на холме, город; выше за городом — капище; на подоле, на лугу, — капище Велеса, и также за Яузой, немного выше по течению, слобода для приезжих гостей-купцов, до XIX века это место называлось Гостиной горой.

Выбор же поставить город на Яузе, а не на каком-либо другом притоке Москвы-реки определился тем, что Яуза была судоходной, являлась частью торгового пути с балтийского севера на восток — в волжский Булгар и далее — в Персию. Она была соединительным звеном между Клязьмой и Москвой-рекой.

Существует несколько объяснений названия «Яуза», но наиболее убедительно происхождение от глагола «вязать, связывать». Забелин приводит ряд названий рек, которые происходят от этого же корня: Вязьма, Вязь, Вазуза, Уза.

Город Моска, построенный по плану старого Киева, свое название получил так же, как и Киев, — от имени своего основателя с прибавлением падежной флексии, означающей принадлежность, Кий — Ки-ев, Мосх(к) — Моск-ов.

По городу вся территория расселения родов Моска получила название Московь, а текущая в ее пределах река стала называться Москвой-рекой.

Название города и территории в форме «Москов» и «Московь» продержалось до середины XII века. Об этом свидетельствует первое летописное упоминание Москвы в 1147 году: «Приди ко мне, брате, в Москов», сохранившее для истории первоначальное название Москвы.

Видимо, оно бытовало еще достаточно долго. Москвичей стали называть москвичами только в XIII веке, до этого их называли московлянами; от старой формы названия образованы также наименования «московиты», «Московия».

Если с XII века объяснение значения названия города Москвы заключалось в тайне названия реки, на которой он стоит: «и прозва его прозванием Москва-град по имени реки, текущия под ним», то теперь требуется объяснить значение имени вятического князя Моска.

Собственно говоря, языковеды давно уже включили название «Москва» в область значений древнего индоевропейского корня «москы», означающего влажность, сырость, жидкость, включая в число слов этого ряда и слово «мозг» с понятием вещество, заполняющее череп. В древнерусских текстах встречаются два написания этого слова: мозгъ и мозъкъ. В устной речи слово «мозг» произносится как «моск».

В русском языке слово «мозг» может выступать синонимом понятия «ум», довольно часто об умном человеке говорят: «мозговитый».

О князе Моске во «Влесовой книге» говорится, что он «о единстве земли заботился, разум имел и о нас радел», был наделен «силою и мудростью».

А. И. Асов так объясняет значение имени «Моск»: «Имя это явно индоевропейское. Сие слово принадлежит к целому „кусту“ слов, корень коих „мосх“ или „моск“ суть способ произношения слова „мозг“ со значением „мудрость“ (ср. авестийское Ахура Мазда — Господь Мудрость). Сие имя могли принимать как священное вожди и князья, которые вставали во главе племенных союзов и почитались мудрейшими. Это — династийное имя».

Кроме поставленных в начале очерка вопросов, когда и кем была основана Москва и что значит слово «Москва», мы попутно вынуждены были поставить и решить еще один вопрос, который поначалу и не возникал: где была заложена Москва, потому что знали по летописи ее местоположение: «Князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москьву на устии же Неглинны, выше реки Аузы». Слова «на устье реки Неглинной» точно определяют место построенного города, а вот дополнительная ссылка на Яузу совершенно излишняя. Хотя, если летописец так написал, значит, вкладывал в свое сообщение какой-то определенный смысл.

За этими словами скрывается тот факт, что в это время еще стоял Москов на Яузе, и, хотя земля Московь уже входила в Суздальское княжество, Юрий Долгорукий не решился занять и перестроить древнее вятическое поселение, в котором жили его исконные обитатели. К тому же они тогда еще сохраняли свою языческую религию.

Вятичи-московляне. Реконструкция М. М. Герасимова

Юрий Долгорукий поступил здесь так же, как при основании в 1152 году города Переяславля на Плещеевом озере. Хотя там уже существовал славянский (по мнению М. Н. Тихомирова) город Клещин, князь, как сказано в летописи, «град Переяславль от Клещина перенес и созда больши старого, и церковь в нем постави камену святого Спаса». А от древнего Клещина до сих пор сохранились земляные валы укреплений.

Год основания Моском города Москов можно назвать почти точно. Поход византийского полководца Приска на славянские земли датируется 597–598 годами. В ряде списков «Сказания», «…кое правее всех…», указывается, что князь Данило Иванович заложил град Москов «на шестое лето». Таким образом, получается, что Москва была основана в 604 году.

И в нынешнем 2006 году она вступает в свой 1402-й год, то есть в пятнадцатый век своей жизни.

Яузские ворота и их окрестности

Живописность московских видов вошла в пословицу, которая утверждает: «Кто в Москве не бывал, красоты не видал». Многочисленные свидетельства тому содержатся в мемуарных и литературных произведениях отечественных и иностранных писателей и путешественников.

В 1817 году Н. М. Карамзин составляет «Записку о московских достопамятностях» «…для некоторой особы, ехавшей в Москву». Этой особой была императрица Мария Федоровна, вдова Павла I, почти не знавшая древней столицы. Карамзин, назвав главные исторические памятники Москвы, приводит перечень лучших видов города — из Кремля, с Воробьевых гор, от Симонова и других монастырей, которые, как он замечает, «…большею частью стоят на прекрасных местах». В московские путеводители XIX века часто включался отдельной главкой рекомендательный список «Лучшие виды Москвы», в 1836 году был издан даже специальный путеводитель «Панорамы Москвы и ее окрестностей в новейшем их виде и положении».

Время, конечно, изменяло облик города. Но, даже несмотря на варварскую реконструкцию, проводившуюся весь XX век и продолжающуюся в настоящее время, московские виды остаются одной из главных достопримечательностей города. В них наряду с историческими и архитектурными памятниками проявляется то своеобразие облика Москвы, которое позволяет ей занимать достойное место в ряду мировых исторических столиц.

Сохранились некоторые прежние виды на Москву — из Кремля и на Кремль, с Воробьевых гор и другие, открылись новые.

В конце сентября 2001 года на Общественном градостроительном совете Москвы было принято и утверждено мэром города Ю. М. Лужковым решение «о фиксации в качестве исторических» восьми панорам Москвы, то есть о запрещении строительства, искажающего эти панорамы или закрывающего их обзор. В число первых заповедных панорам вошли: виды на Кремль с Большого Каменного и Москворецкого мостов и Софийской набережной, виды на Красную площадь от Исторического музея и от храма Василия Блаженного, виды на Театральную площадь — на Большой театр от Китайгородской стены и от Большого театра на Китайгородскую стену, а также вид на площадь Яузских ворот.

Современная площадь Яузских ворот в официальных городских справочниках имеет границы: «между Яузским бульваром, Яузской ул., Устьинским пр. и ул. Солянка». В натуре это прямоугольник московской земли размером приблизительно тридцать на двадцать метров, на котором когда-то стояли Яузские ворота Белого города, а сейчас проложены трамвайные рельсы. Это перекресток, по которому движется транспорт с Солянки к Яузскому мосту и от Яузского бульвара на Устьинский мост.

По московской традиции название «Яузские ворота» шире, чем название площади, оно относится к тем старинным московским названиям, которые москвичи давали определенной местности, небольшому району — нескольким улицам, переулкам, объединявшимся вокруг какого-либо центра и составлявшим нечто вроде отдельной слободы. Иногда название было привязано к одной из улиц района, например, Пресня, Арбат, иногда это было название района без привязки к конкретной улице, например, Замоскворечье, Кулишки. К последнему виду относится и название «Яузские ворота». Его происхождение не таит в себе никаких загадок, оно известно с конца XVI века, когда были возведены крепостные стены Белого города по линии нынешнего бульварного кольца с воротами на основных улицах-дорогах, в том числе и на Яузской улице, по которой шла от Кремля дорога к Яузе. Ворота обычно получали названия по подходящим к ним дорогам и улицам, поэтому они получили название Яузских.

Двести лет спустя, в конце XVIII века, стены и ворота Белого города были снесены, а название осталось. Но за эти века оно обрело иное значение, чем просто название ворот, оно стало названием окрестного района в границах, не совпадавших с полицейским административным делением города, но прочно укоренившимся среди москвичей.

В путеводителе по Москве «Москва. Подробная справочная книжка для приезжающих и живущих в столице», изданном в 1848 году, ее автор землемер М. Д. Рудольф о Яузских воротах дает такую справку: «„Яузские ворота“ — название по реке Яузе. Несуществующее место».

К путеводителю прилагался план города, который, как на нем написано, «…с натурою соображал землемер М. Рудольф». Можно представить, как профессионального землемера, имеющего дело с конкретными участками земли со своими точными границами и наименованиями, раздражало название, всем известное, но которое никто в натуре не мог привязать к конкретной точке, и то, что спрошенный местный житель, указывая рукой в разные стороны — на Яузу, на Солянку, на окрестные переулки, уверенно утверждал: «Вот это и есть Яузские ворота».

В послереволюционные 20-е годы название «Яузские ворота» исчезает из справочников московских улиц на целые полвека. Случилось это из-за существовавшей в городской администрации тенденции избавляться от тех городских названий, по которым «нет прописки», то есть нет ни жилых домов, ни учреждений, адрес которых надо было бы указывать в официальных документах.

Перекресток Яузских ворот вернулся в справочники около 1980 года, на этот раз как официальная площадь. Но даже несмотря на то, что сменилось два поколения, укоренившееся и, главное, практически нужное и употребляемое название «Яузские ворота» никогда не уходило из живой речи и сознания москвичей, так же как и представление о границах территории района, им обозначенного.

Старинные районы создавались не по воле администратора, а складывались благодаря своим внутренним связям. С самого своего основания Москва росла и расширялась за счет окружавших ее сел и слобод, а известно, что в каждом селе, каждой слободе существовали свои внутрислободские, родственные, соседские, экономические связи, складывались свои обычаи и порядки, был свой церковный приход, свои лавки и базары. Входя в состав города, эти села и слободы сохраняли в какой-то мере особенности в характере населения, в быте, то есть «имели свое лицо».

Поэтому старинное московское название не только сохраняется в памяти москвичей как условное топографическое обозначение какой-либо определенной местности, но и заключает и хранит в себе огромное множество связанных с этой местностью представлений, воспоминаний, чувств, мыслей, настроений, необъяснимо возникающих через века, подобно тому как имя человека, с которым когда-то довелось встретиться, вызывает представление о его внешнем и духовном облике. У старинных московских районов существует свой мифологический образ: образ Арбата, образ Замоскворечья, образ Марьиной рощи. Свой облик и характер имеют и Яузские ворота.

Как особенность сложившихся три-четыре столетия назад московских районов следует отметить, что их незримые границы настолько рациональны и естественны, в отличие от последующего районирования, что сохранились в подсознании жителей, несмотря на изменения, происходящие при развитии города и общественного быта.

Территория Яузских ворот включает в себя Яузскую улицу, площадь Яузских ворот, устье Яузы, Яузский мост и примыкающую к нему часть Заяузья с Николоямской улицей, с переулками Таганского холма — бывшей Вшивой горки. В XVII веке Яузская улица продолжалась до Таганской площади, и ворота Земляного города, находившиеся на ней, назывались Яузскими.

Одним из признаков этого территориального единства, наверное, может служить и то, что в предвоенные годы, когда в Москве существовали мальчишеские «дворовые» группировки, Яузские ворота на своей территории не знали межуличной вражды.

Наряду с территориальным единством старинные московские районы представляли собой и своеобразный градостроительный ансамбль, древнейшим зерном которого было село или слобода. Район Яузских ворот в основе своей возник и развивался как сочетание целого ряда тесно соседствующих слобод, в которых жили и трудились ремесленники — серебряники, котельники, гончары, кузнецы и люди других занятий и профессий, поэтому характерной чертой его облика всегда было различие в застройке и планировке отдельных частей района, причем различия не разрушали общего. Эту черту район сохраняет и в настоящее время. Нынешнее Постановление об охране исторической панорамы Яузских ворот отмечает, что здесь сложился интереснейший архитектурный ансамбль.

Со сквера, разбитого между Устьинской набережной Яузы и Устьинским проездом к Москве-реке, можно окинуть взглядом открывающуюся с него круговую историческую панораму Яузских ворот, ее разновековой ансамбль.

Начнем слева, с угла Солянки и Яузского бульвара. Тут стоит двухэтажный дом конца XVIII века, скромное благородство его облика свидетельствует о том, что строил его хороший архитектор. Это здание — одна из гостиниц, возведенных в конце XVIII века архитектором В. П. Стасовым у ворот Белого города. За гостиницей возвышается красно-белая церковь с колокольней — церковь Петра и Павла, что на Кулишках, построенная в 1700–1702 годах и представляющая собой памятник московского барокко. Церковь хорошо видна: она высока и стоит на возвышенности, поэтому ее также называли «церковь Петра и Павла Высокого» и «что у Яузских ворот на Горке».

Т. Муравьева. Яузские ворота. Рисунок. 2003 год

Мимо углового дома Солянки на площадь Яузских ворот выходит проезд Яузского бульвара, на противоположном гостинице Стасова углу проезда начинает Яузскую улицу белоколонный двухэтажный дом, ладный и уютный, настоящий московский ампир пушкинской эпохи, в 1820–1830-е годы он принадлежал профессору Московского университета С. А. Смирнову. За ним виден верхний этаж особняка начала XX века, построенного в стиле модерн как фантазия на темы романского Средневековья. К ампирному дому с колоннадой вплотную примыкает каменная одноэтажная лавка постройки XVII века. Рядом с ней — выходящий фасадом на Яузскую улицу особняк XVIII века, некогда принадлежавший деду жены А. С. Пушкина Н. Н. Гончаровой — Афанасию Абрамовичу Гончарову.

Около дома Гончарова, на углу с Серебряническим переулком, поднимается бело-голубая, легкая и причудливая, построенная в 1781 году в стиле барокко церковь-колокольня Троицы Живоначальной, что в Старых Серебряниках — чудесное творение известного архитектора Карла Бланка.

Далее взгляд, скользнув по верхнему этажу полускрытого высоким парапетом моста двухэтажного купеческого дома первой половины XIX века, останавливается на Яузском мосту через Яузу.

За мостом Яузская улица круто поднимается вверх, на гору. Это один из тех семи холмов, на которых, по утверждению летописцев, стоит Москва, — Красный холм, его также называют Таганским, так как на его вершине находятся Таганская площадь и Таганские улицы.

Слева от моста, у подножья холма, унылое современное здание Библиотеки иностранной литературы, но взор на нем не фиксируется, потому что застройка поднимающегося холма представляет собой более живописное и разнообразное зрелище. По левой стороне улицы сквозь старые деревья просвечивает здание и флигеля дома-дворца конца XVIII века, ныне занятые Яузской больницей. По правой — за рядом домов почти на вершине холма виднеется изящная шатровая колоколенка XVII века церкви Никиты Мученика.

Правую часть панорамы Яузских ворот замыкает высотное здание — «высотка на Котельнической набережной». Как ни велико это здание, но все же не больше Красного холма, и, наверное, поэтому оно не выглядит здесь вызывающе инородным, но образует ансамбль с холмом и всем тем, что на нем находится.

Такова современная панорама Яузских ворот. Ее прелесть заключается в том, что здесь, на Яузской улице, сохранился в законченной целостности выразительный фрагмент Москвы XVIII — начала XIX века, Москвы Екатерининской, Павловской, Александра I, Москвы Карамзина и Пушкина, причем Москвы не парадной, не дворцовой, не музейной, а живой. Особую остроту «пушкинскому» пейзажу придает фон из высоких зданий «сталинской» архитектуры.

Яузские ворота до определенного времени не входили в число популярных туристских маршрутов, обычно ориентирующихся на обозрение выдающихся и общеизвестных памятников архитектуры и истории.

Однако в 1970-е годы Яузские ворота привлекли пристальное внимание московских художников, и почти на каждой большой коллективной выставке 1980–1990-х годов можно было увидеть этот уголок старой Москвы. Его писали и рисовали разные живописцы и графики: Г. Захаров, И. Сорокин, А. Горский, М. Стриженов, О. Демидова, В. Волков, А. Горяинов, М. Дедова-Дзядушинская, Б. Старчиков, С. Андрияка и др. Но как непохожи их работы! На всех узнаваемые здания у Яузских ворот, повороты и изгибы улиц, вливающихся в площадь, мост через Яузу, и в то же время каждая работа — словно какие-то иные Яузские ворота. Конечно, настроение художника, его стиль, его видение мира, наконец, время года и время суток, точка зрения в какой-то степени объясняют эти различия, но главное, думается, в другом — в самой натуре, раскрывающейся перед художником не сразу и не полностью. Художники интуитивно чувствуют это. Некоторые из них вновь и вновь возвращаются сюда и вновь рисуют — так велико обаяние Яузских ворот.

О. Кадоль. Вид на Таганский холм с правого берега Яузы от церкви Николы в Воробине. Литография И.-Л. Деруа. 1825 год

Слева — Таганский холм, справа — Гостиная гора. Крайняя справа пятикупольная церковь — Никола в Воробине, левее виден Воспитательный дом, еще левее — церковь-колокольня св. Троицы в Серебряническом переулке. На Таганском холме — шатровая колокольня церкви Никиты Великомученика

Впрочем, художники нашего времени далеко не первые из тех, кто был очарован этими местами.

В 1699 году дьякон Тимофей Каменевич-Рвовский, когда писал о праотце Мосохе и его жене Кве, назвал место, на котором тот основал город, не только «первоприбытным» и «именно Московским», но и «всепрекрасным». Уже тогда москвичи оценили этот вид.

Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» называет «прелестным» «вид с бывшего места кн. Безбородко, в Яузской части». Это «место», то есть «владение» екатерининского вельможи, находилось в начале Воронцова поля, у церкви Николы в Воробине (или на Гостиной горе), откуда открывался вид на Яузские ворота и на устье Яузы с церковью Никиты Мученика.

В 1820–1830-е годы вид устья Яузы относился к числу привлекательнейших. Путеводитель того времени так представлял его читателю (указывая удобным для обозрения то же место, которое называет и Карамзин):

«Идя от Покровских ворот хорошим бульваром… и спускаясь с возвышения мимо огромного дома, принадлежавшего прежде генералу Хитрову, вы, почтенный читатель, конечно, не откажетесь остановиться и полюбоваться прелестнейшим видом Замоскворечья, частью набережной Вшивой горки и устья крутоберегой Яузы; точно, вид сей прелестен: это смесь столичного великолепия с милою простотою природы. Реки Москва и Яуза придают неизъяснимую прелесть сей картине, достойной поистине внимания наблюдателя и кисти художника. Перо наше слабо изобразить ее, но мы рекомендуем место сие и решительно можем сказать, что оно принадлежит к лучшим видам нашей столицы. Долго идя между рядами огромных зданий, вы вдруг поражаетесь картиною сего местоположения, вдруг открывается она пред вами, и вы придете в изумление от вида трех разнообразных городов, соединенных при устье Яузы».

Название «Вшивая горка», данное в XVIII — первой половине XIX века обращенному к Яузе склону Таганского холма, тогда никого не шокировало. Оно значило лишь то, что на нем, за церковью Никиты Мученика, находился известный всей Москве рынок-барахолка, из тех, которые в Москве назывались «вшивыми», как в Париже подобный рынок назывался «блошиным». В конце XIX века, когда рынок давно был закрыт и о нем забыли, а название холма сохранилось в народной памяти, оно стало казаться «неприличным». И тогда, посчитав название «испорченным», предложили «облагородить» его — заменить на «Швивая» или «Ушивая», объясняя это тем, что якобы на холме жили портные-швецы, и на нем росла сорная трава ушь.

Экскурсия в Москов

В последнее десятилетие XX века и первые годы XXI столетия окрестности Яузских ворот стали местом экскурсионных маршрутов. Сохранившиеся здесь архитектурные памятники XVII–XIX веков позволяют экскурсоводу рассказать и о слободской Москве допетровских времен, и о новых и старых вельможах петровского и екатерининского времен, и о пожаре 1812 года, и о пушкинской эпохе (и о самом великом поэте — он тоже здесь бывал). А для рассказа о современности представляет много занимательных сюжетов высотный дом на Котельнической набережной.

Однако здесь же, в устье Яузы, ее крутоберегие склоны сохраняют приметы более далекой эпохи — тех времен, когда город назывался еще не Москва, а Москов. Везде обнаруживается его присутствие — нужно только внимательно посмотреть и подключить воображение, чтобы представить себе древние улочки и переулочки, терема высокие…

В поселении человека, в деревне или городе, в том числе и в Москве, самая древняя его часть — земля, на которой оно стоит, и самые старые, самые первые памятники — рельеф местности и другие природные и геологические объекты, которые в первоначальные времена оказали решающее влияние на возникновение поселения и на его характер.

Впоследствии часто оказывалось, что природные условия, по мнению человека, становились помехой развитию поселения, и тогда он начинал заниматься исправлением природы.

А. Мейерберг. Вид на Яузские ворота, Васильевский луг, Яузский мост. Москва, XVII век

Свой рассказ о древней Москве Иван Егорович Забелин предваряет предупреждением: «Древняя топография города имела иной вид и представляла больше живописности, чем теперь, когда под булыжною мостовою везде исчезли сохраненные только в именах церковных урочищ поля, полянки и всполья, пески, грязи и глинища, мхи, ольхи, даже дебри (или дерби), кулишки, т. е. болотные места и самые болота, кочки, лужки, враги-овраги, ендовы-рвы, горки, могильники и т. п.». Об этом следует помнить, исследуя и описывая Москву старых времен, но также это надо учитывать, говоря о современной Москве, потому что под зданиями и под замощенными, заасфальтированными улицами лежит та же земля, которая была и до того, как она стала называться московской.

Иногда она вдруг напоминает о себе не только мощными холмами, но и прорвавшимся на поверхность ручьем или освободившимся волей случая из-под каменного и асфальтового панциря клином первобытной почвы.

Такой клин в 1970-е годы появился у Яузских ворот, вернув пейзаж к тем временам, когда это место еще не называлось Яузскими воротами, потому что они еще не были построены.

В 1970-е годы была также снесена застройка правой стороны Яузской улицы и весь квартал до Москворецкой набережной. До сноса этот квартал был правой стороной Яузской улицы, сейчас он стал частью площади Яузские Ворота. На месте снесенных зданий разбит сквер, на нем подросли деревца, загустел кустарник, образовались лужайки, на которых в сенокосную пору встают аккуратные стожки сена.

Эти стожки переносят нас в очень далекое прошлое: издавна, как уже говорилось, низина Москвы-реки, примыкающая к устью Яузы, была лугом и использовалась для выпаса скота. На низком берегу Яузы были пристани, в XIX веке о них еще помнили и набережную называли Пристанищем, а до начала 1930-х годов из воды возле берега торчали осклизлые верхушки старых свай.

Известный москвовед П. В. Сытин, много лет изучавший московские названия, написавший на эту тему несколько книг, в последней из них, подводящей итоги его исследованиям, пишет: «Названия московских улиц, переулков и площадей — нерукотворные памятники многовековой жизни города, его природы, истории, архитектуры, искусства, революции и социалистического строительства. Они более живучи, чем многие памятники материальные, даже памятники архитектуры и искусства. Измененные и замененные новыми названиями, удачные старые названия часто еще долго живут в народе».

Жизнь названий и память о них измеряется многими веками. Некоторые названия «первоприбытного» уголка Москвы через тысячу лет пронесли память о «первоприбытных» временах. Пристанище — одно из них.

Другое название — Васильевский луг. Так называли обширный луг по левому берегу Москвы-реки от стены Китай-города до устья Яузы.

Наиболее распространенное объяснение происхождения этого названия указывает на якобы устроенный здесь князем Василием Ивановичем, отцом Ивана Грозного, великокняжеский сад. Однако И. Е. Забелин, специально занимавшийся изучением дворцовых садов, установил, что «этот сад… является только на планах времен царя Алексея Михайловича», то есть во второй половине XVII века, а название «Васильевский» существовало значительно раньше. Другое объяснение: там, мол, любил бывать известный московский юродивый Василий Блаженный, потому и назвали его — Васильевский луг.

Площадь Яузские ворота. Сквер на Васильевском лугу. Фотография

Но более вероятным и имеющим под собою реальную историческую основу представляется следующее происхождение и история этого топонима.

Так как здесь, на лугу, в первоначальные времена Москвы находилось капище Велеса, луг назывался Велесов, как в древнем Киеве холм, на котором находилось капище Перуна, Перуновым холмом.

В христианские времена капище Велеса исчезло, и в какое-то время произошла замена имени языческого бога именем христианского святого Василия, и по созвучию имен, и потому, что святой Василий также считался «скотьим» покровителем.

С Яузского моста видно, как выше по течению реки правый берег поднимается мощным холмом, этот холм — еще одна заселенная часть древнего подола — Гостиная гора. Ее название также древнего происхождения и сохранялось за ней до конца XVII века. Построенная на ней в 1690–1693 годах в стрелецкой слободе Воробине церковь Николая Чудотворца имела два уточняющих прибавления к названию: «что в Воробине» и «что на Гостиной горе». Церковь снесена в 1930-е годы, память о ней осталась в названии Николоворобинского переулка.

Церковь Николая Чудотворца в Воробине. Фотография. 1880-е годы

Выше по течению Яузы, на верху Гостиной горы, находится еще один храм — церковь Илии Пророка на Воронцовом поле. Хотя главный престол храма — Благовещение Пресвятой Богородицы, а во имя Илии Пророка освящен лишь придел храма, церковь называют Ильинской, и этому есть своя причина. Современный храм, вернее его полуразрушенное здание (богослужения совершаются в доме причта), был построен во второй половине XIX века на месте прежнего храма, возведенного в XVI веке и перестроенного в XVIII веке.

Храм XVI века был построен по приказанию великого князя Василия III в 1514 году и освящен во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, потому что день рождения князя приходился на этот праздник. Однако и этот храм был не первым в селе Воронцовом возле соснового бора. Память об этом боре сохранилось в названии ближайшего Подсосенского переулка. В XV веке тут уже была церковь, в летописной статье за 1476 год она упоминается под названием Ильинской: «…в четверток великий бысть знамение в солнци… далече же от него лучи сияющи два един видим нами аки за св. Ильею иже под Сосною».

Дату же основания церкви во имя Пророка Илии, в XVI веке переименованной по великокняжескому повелению в Благовещенскую, однако продолжающей называться в народе Ильинской, следует отнести далеко в глубь веков, поскольку немало времени должно пройти, чтобы название церкви настолько утвердилось в сознании людей, что об ином и подумать было невозможно. Об этом же говорит и то, что престольный праздник на Илью Пророка 20 июня издавна традиционно сопровождался ярмаркой, народным гуляньем с хороводами и качелями. Традиция эта прекратилась лишь после проведения по Садовому кольцу линии конки.

Название «Васильевский луг», в котором угадывается древнее имя Велеса, а также церковь Илии Пророка на Гостиной горе заставляют вспомнить топографию древнего Киева и сравнить с ней топографию древней Москвы.

«Подольские возвышенности (незатопляемая при половодье часть. — В. М.), судя по обнаруженным материалам, были заселены уже в VII–VIII вв., что, несомненно, указывает на раннее формирование Киевского посада…, — пишет археолог П. П. Толочко в книге „Древний Киев“ (1983). — Одним из убедительных свидетельств сказанному выше (кроме находок монет и вещей иностранного происхождения) является то, что на берегу Почайны — речной гавани, принимавшей торговые флотилии из многих стран мира, почти за полвека до принятия Русью новой веры действовал первый христианский храм Киева — церковь св. Ильи. Рассказывая о заключении договора 944 года между Византией и Русью, летописец пишет, что часть Игоревой свиты (языческая) во главе с князем принесла присягу на верность договору на холме, где стоял Перун, а „хрестеяную Русь водиша роте (присяге) в церкви святаго Ильи, яже есть над Ручаем, конец Пасынче беседы“. Далее летописец объясняет, что это была соборная церковь, которую посещали не только русские, но и иностранцы, естественно, если они были христианами». (На месте древней церкви в Киеве, как и в Москве, и сейчас стоит церковь во имя Ильи Пророка. — В. М.)

Кроме христианского храма на Подоле IX–X веков имелся и языческий — капище Велеса («скотьего бога»). По мнению исследователей, местоположение капища на Подоле вблизи городских пастбищ вполне объяснимо. Перед идолом Велеса люди вымаливали покровительство скоту. Не исключено и другое объяснение. В. О. Ключевский полагал, что «скотий бог» символизировал также богатства и меновые ценности, потому что скот и деньги по тем временам были синонимами. В таком случае храм Велеса на Подоле покровительствовал и торговле.

Устье реки Яузы

А теперь, полюбовавшись, как его характеризует старый путеводитель, «прелестнейшим видом» устья крутоберегой Яузы, начнем подниматься на Таганский холм по переулку слева от высотного здания. Этот переулок называется «Большой Ватин», и его название представляет собой топонимический анекдот. Ведущий к церкви Никиты Мученика переулок до революции назывался Никитским. В 1922 году, борясь с церковными названиями, его переименовали. Основанием для нового названия послужила надпись на могильной плите конца XVI века, обнаруженной на церковном кладбище, под которой покоился прах купца Ватина, названного «строителем» храма. Позднее обнаружилось, что фамилию прочли неправильно: купец был не Ватин, а Вагин. Однако решение о переименовании переулка уже было подписано, так он и остался Ватиным.

Поднимемся по Ватину-Никитскому переулку и пойдем бродить по улочками и переулочкам, одни из которых поднимаются вверх, другие идут поперек холма. Их причудливый рисунок — следствие того, что при своем возникновении они приспосабливались к рельефу. Несмотря на то что при позднейшем строительстве рельеф выравнивался, совсем сгладить холм не получилось.

Улочки и переулочки Красного холма — ценнейший исторический памятник, памятник градостроительства.

Названия некоторых улиц сохраняют память о былых слободах: Гончарная улица, Котельнические переулки. Другие были переименованы, но прежние названия до сих пор не забыты. Так, Нижняя и Верхняя Радищевские улицы, получившие эти названия в 1919 году, прежде назывались Болвановскими. Они находились выше церкви Никиты Мученика, за первоначальным городом. По летописи известно, что в древнем Киеве за городом, «вне двора» теремного, находилось капище. Там, пишет Нестор, стояли «кумиры… Перуна деревяна, а голова его серебряна, а ус золотой, и Хорса, и Даждьбога, и Стрибога, и Семаргла, и Мокош». На Руси объемные изображения нехристианских богов называли болванами. Болвановские улицы проложены были там, где стояли «болваны», то есть было языческое капище. Сейчас старинное название местности сохраняет церковь, известная по документам с начала XVIII века, — храм святителя Николая на Болвановке (Современный адрес: Верхняя Радищевская, 20).

Церковь Николая Чудотворца на Болвановке

Старейший москвовед Виктор Васильевич Сорокин, живший на Таганке, рассказывал, что он часто встречал академика Бориса Александровича Рыбакова, бродящего по переулкам вокруг церкви Никиты Мученика. Тогда Рыбаков как раз занимался славянским язычеством. (Возможно указанием на то, что церковь построена на месте языческого капища, может считаться и ее старинное название, приводимое Каменевичем-Рвовским: «Никиты Мученика, бесов мучителя». В названиях других московских церквей этого святого уточнение «бесов мучителя» отсутствует.) В книге «Язычество Древней Руси» (1987) Б. А. Рыбаков, говоря о языческих капищах, пишет: «В докняжеской языческой Москве таким сакральным урочищем был, очевидно, холм, на котором, судя по названию „Болваны“ (у Таганки), находились некогда идолы».

За долгие века существования московского поселения на холме при устье Яузы множество людей жили и бывали здесь, ходили и ездили по этим улицам и переулкам.

Конечно, чем ближе к нашим дням, тем больше можно назвать имен и рассказать о большем числе событий и случаев, связанных с этими местами. Но и далекие былинные, почти мифические времена князя Владимира Красное Солнышко оставили на этих улочках и переулочках свой след.

Славный богатырь из вятического града Москова

Всем известны главные герои русского былинного эпоса — три богатыря Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Илья Муромец — крестьянский сын из славного города Мурома да из села Карачарова, Алеша Попович — «млад сын» ростовского попа Леонтия, а Добрыня Никитич «остался по смерти отца старого купца Микиты малым младенцем», растила его матушка «честна вдова Офимья Александровна», а где они жили, о том говорится в былине:

Жила честна вдова Офимья Александровна В Москве на Горке на Вшивоей, И остался от батюшки молодой Добрынюшка Никитич.

Сказитель былины, указывая местоположение двора матери Добрыни, поступил так же, как это сделал, объясняя, где было поселение библейского Мосоха, Каменевич-Рвовский. Оба они называют наиболее известный в их время ориентир этого места. В XII веке при Каменевиче-Рвовском это была церковь Никиты Мученика, при рассказчике былины — в середине XVIII — начале XIX века — таким ориентиром стал рынок и народное название этого района. Но и в том, и другом случае речь идет об одном и том же месте — городе-крепости Моска — Москове.

Былина, которая начинается этими словами, называется «Добрыня и Маринка», она была записана в 1863 году в Олонецкой губернии от старика, который, как сообщает публикатор былины известный фольклорист П. Н. Рыбников, перенял ее, в свою очередь, у девяностолетнего старика — «первостепенного сказителя».

Исследователи установили, что эпические былины в той форме, в какой они дошли до нас, складывались в XI–XVI веках. Но при этом они вбирали в себя более ранние эпические народные сюжеты и в то же время изображали современные события. Таким образом, получилось, что былина — это сложное, многослойное произведение, в одной былине находили отражение разные эпохи и разные события. При этом оставались неизменными характеры персонажей былины, олицетворявшие народные представления о добре и зле, справедливости и несправедливости, о народных понятиях красоты и безобразия, об идеальном человеке, который достоин уважения и подражания.

Такими идеальными героями явились богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Кроме того что они представляли собой образцы для подражания как личности, все вместе они выражали главную государственную идею Древней Киевской Руси — идею о единстве всех русских земель — и западных, и южных, и восточных. Художественным выражением этой идеи и являются былины о трех богатырях из Залесской Руси, служащих киевскому князю и стоящих заставой на общей западной границе.

В. М. Васнецов. Три богатыря. Масло, 1898 год

В былинах постоянно подчеркивалось социальное происхождение и место рождения главных богатырей: Илья Муромец — крестьянский сын из Мурома да из села Карачарова, Алеша Попович, как говорит и его прозвище, сын попа Леонтия из Ростова Великого. На этих данных в значительной мере и строились их образы. Добрыня Никитич такой четкой сословной и территориальной привязки не имеет, хотя в некоторых былинах и сообщается, что его отец был купцом — «богатым гостем» из Рязани.

Во второй половине XIX века, когда былины стали предметом научного исследования ученых и вошли в курсы истории русской литературы, фольклористы так называемой исторической школы занялись поиском исторических прототипов былинных персонажей. Воин Илья Русский, упомянутый в скандинавских сагах XII–XIII веков, был ими отождествлен с былинным Ильей Муромцем. В русских летописях нашлось несколько упоминаний имени Алеши Поповича как участника сражений в X и XIII веках. Ясно, что речь шла о разных людях с одинаковыми именами, но в то же время, по мнению этих исследователей, подтверждалось реальное существование и былинного персонажа.

С Добрыней получилось и проще, и сложнее. Имя это известно в русской истории, и, более того, один из носителей этого имени — современник князя Владимира, поэтому он и был объявлен историческим прототипом былинного Добрыни Никитича.

Исторический Добрыня — близкий родственник князя Владимира, его дядя, ближайший советник, воевода и вельможа. С одной стороны, такой исторический персонаж поднимал образ былинного героя, с другой стороны, по своему социальному положению он совсем не подходил в друзья и соратники богатырской заставе, состоящей из крестьянского сына и поповича, и, уж конечно, не мог быть в подчинении у крестьянина, а в былинах Илья Муромец называется атаманом, Добрыня же — податаманьем.

С конца XIX века былины изучались в школе, к ним был большой интерес в обществе, на их сюжеты создавались литературные произведения, писались оперы, художники рисовали былинную Русь. Вызывали интерес и исторические комментарии ученых, и случилось так, что исторический Добрыня заслонил собою образ былинного. Былинный Добрыня в представлении читателей не имел таких ярких и определенных черт, как образы Ильи Муромца и Алеши Поповича.

Неопределенность образа Добрыни обусловливалась не только тем, что его старались приспосабливать к историческому прообразу, но и тем, что былины о Добрыне самые древние из всего богатырского цикла, поэтому в них гораздо меньше реалистических событий и описаний, чем в былинах про Илью Муромца и Алешу Поповича. Происхождение основного сюжета былин про Добрыню — борьба богатыря со Змеем — относится не к историческим, а мифологическим сюжетам, поэтому конкретных исторических сведений о Добрыне в былинах немного, но они все-таки имеются.

Имеющиеся в былинах сведения о том, что Добрыня родом из Рязани, но не из города, а из рязанской земли, и родился он, когда Рязань еще «не городом слыла», а была селом, указывают на давность этого события. Рязань — места древнего поселения вятичей, в летописи XV века говорится: «Вятичи и до сего дня, еже есть Рязанцы». Таким образом, Добрыня, как и Илья Муромец с Алешей Поповичем, уроженец Залесской Руси.

Одна из былин рассказывает, что его богатырские подвиги начались в родных краях. Почти во всех былинах о Добрыне его купанье во Пучай-реке и сражение со Змеем Горынычем происходят на Киевской земле. Но в одном из вариантов былины «Добрыня и Змей» отец Добрыни, рязанский гость-купец, умирая и оставляя вдову с младенцем, просит ее удержать сына от сражения со Змеем:

Как захочет он купатися, Он захочет нырятися, Все пусть не ездит нынь к Оке-реке. Да река Ока зла-относлива, Отнесет его, Добрынюшку, Как ко тем горам высокиим, Тут прилетит змея к нему…

Но Добрыня не послушался запрета матушки, поехал на Оку-реку, там и налетела на него «змея лютая».

Таким образом, действие переносится с Киевщины в среднерусские земли, на Оку, в область обитания вятичей. Поэтому вполне закономерно, что вдова богатого купца после смерти мужа из села переехала в вятический город — в Москову.

В былине «Добрыня и Маринка» идет речь о молодых годах Добрыни, когда он «зачал» ездить, то есть прогуливаться, по городу.

И наказывает Добрынюшке матушка:

— Ай же ты, Добрынюшка, свет Никитинич! Езди, Добрынюшка, по каменной Москвы, Улочками езди и переулочками, И езди, Добрынюшка, во далече-далече во чисто поле…

И далее продолжает:

Когда будешь, Добрынюшка, близ города Киева, И заедешь ты, Добрынюшка, во Киев-град, Езди, Добрынюшка, улочками, Езди, Добрыня, переулочками, А не езди ты, Добрынюшка, Во тыя улочки Маринские…

Маринка в былинах «Добрыня и Маринка» — молодая горожанка, красавица, живущая одна в богатом тереме, собирающая к себе на вечеринки красных девиц и молодушек, но идет о ней и дурная слава: известно, что есть у нее «полюбовник млад Тугарин Змиевич», что обольщает она добрых молодцев, а обольстив, превращает их в «гнедых туров и рыскучих оленей», поскольку она еще и колдунья.

Мария Якунчикова. Городок зимой. Акварель. 1898 год

Добрынина матушка называет ее не иначе, как злодейкой и ненавистницей.

Сюжет о Добрыне и Маринке такой же древний, как и сюжет о борьбе со Змеем. В былинах, записанных в XVIII–XIX веках, этот сюжет предстает в осовремененном виде, но в его основе лежит древний славянский миф о борьбе богатыря со злым божеством — богиней Марой. В славянской мифологии Мара — богиня злой судьбы, провозвестница смерти, несчастья, гибели, она могла увести с собой того, кому явилась. Людям она являлась в виде привидения, женщиной с распущенными волосами.

В современных народных поверьях сохраняется образ мары — злого духа, но не столь могучего, как в древней мифологии, сейчас ее называют также кикиморой.

Далее в былине «Добрыня и Маринка» рассказывается о том, что «забыл Добрынюшка наказаньице матушкино» и «заехал во тыя улочки в Маринские».

Действие переносится в Киев. Но, думается, что здесь, в былине, начинающейся с точного указания на Москву, неожиданный перенос действия в Киев произошел под мощным влиянием всего корпуса былин, для которых Киев является обычным местом действия.

Кроме того, из дальнейшего повествования выясняется, что Добрыня до поездки в Маринкины переулочки знал Маринку и даже собирался на ней жениться, поэтому более логично предположить, что она живет в том же городе, что и он.

Итак, Добрыня, забыв «наказаньице матушкино», заехал в переулочки Маринские. Далее следует описание хором Маринки:

У злодейки Маринки ненавистницы Построены терема высокия, Просечены окошка косявчатыя, И поставлены колоды белодубовы, Наличники положены серебряныя, И на каждом окошечке голубь со голубушкою.

Добрыня достал из колчана стрелу, натянул тугой лук и пустил каленую стрелу в окно терема.

Старинный обычай сватовства путем стрельбы из лука известен у многих народов. Он описан в древних преданиях марийцев (мери — дославянского населения бассейна Оки), а в русском фольклоре в сказке про Царевну-лягушку.

В это время у Маринки был гость, лежал в постели «мил друг» поганый Тугарин Змиевич, и стрела Добрыни поразила его насмерть.

Добрыня послал за стрелой-ответом к Маринке своего слугу, Маринка стрелу не отдала, сказала: «Кто стрелочку стрелил, пускай сам сюда придет».

У Добрыни бело тело распотелося, А богатырское сердце разгорелося, И скочил Добрынюшка тут со добра коня И побежал во теремы высокие.

Когда же обнадеженный Маринкой Добрыня ушел, то коварная злодейка:

Брала свой нож булатный, И куда ступал Добрынюшка Никитинич, Знать-то гвоздики шеломчатые, И подскоблила следы Добрынюшкины, И спустила Добрынюшку оленем рыскучим в чисто поле.

И. Я. Билибин. Добрыня Никитич. Рисунок. 1902 г.

Со следующей строки действие былины продолжается в Москве:

И проведала его родитель-матушка, Честна вдова Офимья Александровна, Что обернут сын оленем рыскучим во чисто поле, И зачала искать по каменной Москве докторов, Чтобы отвернуть Добрынюшку добрым молодцем, Но не нашла в Москве докторов…

Затем следует опять киевская вставка, не оправданная ни сюжетом, ни смыслом:

И поехала во славный во Киев-град, И нашла она бабушку задворенку, И смолилась она да от желаньица: — Ай же ты, бабушка задворенка! Отверни-тко ты Добрынюшка добрым молодцем. И возговорит бабушка задворенка: — А возьми-тко ты меня саму да в каменну Москву И на ту ли Горку на Вшивую.

Дальше местом действия сюжета становится Вшивая Горка. Бабушка говорит Офимье Александровне:

— Принеси-ко ты Добрынюшкин тугой лук И принеси-ко ты да калену стрелу.

Оказывается, оружие Добрыни находится в Москове, значит убегал он в чисто поле оленем из Москова. Получив лук и стрелы, старушка натянула тугой лук, пустила стрелу, а сама приговаривала:

— Ты летай-ко, моя стрелочка, по чисту полю, Доищи-ко ты Добрынюшка Никитича, Оленя рыскучего в чистом поле: Пусть бежит во матушку в каменну Москву, На ту ли на Горку на Вшивую. — Этая бабушка задворенка Сделала Добрынюшку добрым молодцем, И сама говорит таково слово: — Ты возьмешь ли, Добрынюшка, Маринку за себя замуж? И возговорил Добрынюшка Никитич: — Не надоб мне Маринки на широкий двор. Этая бабушка задворенка Обвернула злодейку собакою: — Ты бегай-ко, злодейка, век и по веку, Отныне и до веку.

Такова былина о Добрыне Никитиче и о древнем Москове, когда жили в нем и богатыри, и колдуны, и стояли на его улочках и в переулочках терема высокие.

В переулках Таганского холма как не вспомнить старинную былину!

* * *

Окрестности Яузских ворот — древнейшая часть Москвы, место первого городского поселения, аналогичное заповедной Старокиевской горе. Но наша гора в отличие от киевской не исследована археологами, не объявлена заповедником, хотя эти места хранят тайну основания Москвы, могут рассказать о жизни древних москвичей и подтвердить предположения и догадки историков-москвоведов об истинном возрасте нашего города, давно перешагнувшего свое тысячелетие.

Здесь наша Троя…

Три иконы

В Москве много храмов, воздвигнутых во имя Божией Матери, наши предки еще в давние времена назвали Москву «Домом Пресвятой Богородицы». Множество в московских храмах и в домашних киотах Ее святых икон, перед которыми Ей — «теплой заступнице мира холодного», как назвал Божию Матерь в стихотворении «Молитва» Михаил Юрьевич Лермонтов, исповедуются и молятся москвичи, к Ней обращаются с просьбами о помощи в великих и малых своих заботах…

Наш рассказ о трех заветных московских святынях — трех чудотворных иконах Божией Матери — Владимирской, Казанской и Иверской.

Владимирская

«Днесь светло красуется славнейший град Москва, яко зарю солнечную восприимше, Владычице, чудотворную Твою икону», — поется в тропаре — молитвенном песнопении, посвященном празднику Сретения, то есть Встречи москвичами Владимирской иконы Божией Матери.

Эта встреча произошла в грозные, трагические для Москвы дни 26 августа 1395 года. На недальние подступы к Москве, в пределы Рязанской земли, тогда придвинулось бесчисленное татаромонгольское войско великого эмира Тамерлана. Татары уже взяли Елец, захватили елецкого князя, многих людей побили и замучили…

Великий князь московский Василий Дмитриевич со всеми своими воеводами и дружинами вышел навстречу татарскому войску за Коломну и встал на реке Оке, чтобы там вступить с ним в смертельный бой.

Князь Василий Дмитриевич — сын Дмитрия Донского «в сие решительное время, — пишет Н. М. Карамзин в „Истории государства Российского“, — явил себя достойным сыном Димитрия: не устрашился ни славы Тамерлана, ни четырех сот тысяч Моголов, которые, по слухам, шли под его знаменами, велел немедленно собираться войску и сам принял начальство, в первый раз украсив юношеское чело свое шлемом бранным и напомнив москвитянам те незабвенные дни, когда Герой Донской ополчался на Мамая. Уже многие из воевод Димитриевых скончали жизнь; другие, служив отцу, хотели служить и сыну; старцы сели на коней и явились пред полками в доспехах, обагренных кровию татарскою на Куликовом поле. Народ ободрился: войско шло охотно, тем же путем, которым вел оное Донской против Мамая, и великий князь, поручив Москву дяде своему Владимиру Андреевичу, стал за Коломною на берегу Оки, ежедневно готовый встретить неприятеля».

Владимирская икона Божией Матери. XII век

Князь Владимир Андреевич, двоюродный брат и первый соратник Дмитрия Донского в Куликовской битве, за эту битву получивший от современников прозвище Храбрый, готовил Москву к осаде. Еще прошлой осенью вокруг разросшегося посада начали возводить новую линию укреплений: земляной вал и ров «шириной в сажень, а глубиной в человека стояща». Копать ров начали с Кучкова поля по направлению в одну сторону к Неглинке, в другую — к Москве-реке, однако к этому времени успели построить лишь малую часть укреплений.

В Москве хорошо помнили страшное разорение города ханом Золотой Орды Тохтамышем, случившееся тринадцать лет тому назад, когда, как записал летописец, на месте города «не видети иного ничего же, разве дым и земля и трупия мертвых многих лежаща». Но Тамерлан был еще страшнее Тохтамыша.

Имя Тамерлана знали и со страхом произносили во всем мире, в монгольских землях его называли Тимур, в Европе — Тамерлан, на Руси — Темир Аксак.

Русский летописец XIV века объясняет происхождение и смысл имени грозного завоевателя: «Оковал себе железом ногу свою перебитую, отчего и хромал, поэтому и прозван был Темир Аксак, ибо темир значит „железо“, аксак — „хромой“; так в переводе с половецкого языка объясняется имя Темир Аксак, которое значит Железный Хромец».

В конце XIV века среди соперничающих, враждующих и воюющих между собой среднеазиатских властителей выделился и занял главенствующее положение монгольский полководец Тимур, объявивший себя наследником империи Чингисхана и присвоивший себе титул великого эмира. Он был удачливым полководцем: подчинил себе Самарканд, завоевал Хорезм, Хорасан, Багдад, покорил Персию и государства Закавказья, совершал успешные грабительские походы в Индию и Китай. Затем он вторгся во владения могущественного властителя Золотой Орды хана Тохтамыша и разбил его войско.

Очевидцы рассказывали о несметной численности армии Темир Аксака, о невероятной жестокости ее предводителя, превосходящей свирепость Батыя: так, разрушив персидский город Исфахан, он приказал убить всех его жителей и из их черепов сложить холм.

А. М. Васнецов. Татары идут. Акварель. 1910 год

Теперь Темир Аксак стоял под Москвой. Лазутчики, пробиравшиеся в татарский стан, принесли известие, что, судя по слышанным ими там разговорам, Темир Аксак помышляет захватить всю Русскую землю и «примучить» христиан.

Хотя у московского князя были немалые дружины храбрых воинов и они были готовы биться, не жалея жизни, но против них двигалось войско, по своей численности намного их превосходящее.

День и ночь в Москве были открыты церкви, день и ночь в них молились священники и московский народ, прося Божью помощь русскому войску.

А на Оке молился князь Василий Дмитриевич: «Господи, Господи, Создатель и Заступник наш, помоги нам. Не допусти, Господи, хулящему Тебя и Пречистую Твою Матерь, одолеть нас, избавь нас и град наш от проклятого и безбожного царя Темир Аксака».

И вспомнил князь Василий Дмитриевич повествование, как в оны времена сохранила Пречистая Богородица стольный город Царьград от нашествия «зловерного» персидского царя Хозроя, когда осажденные с Ее иконой прошли крестным ходом по стенам города. И помыслил князь Василий Дмитриевич, что следует послать в славный город Владимир за обретающейся там в соборе чудотворной иконой Божией Матери и принести ее в Москву.

Митрополит Киприан был согласен с князем и послал во Владимир за чудотворной иконой служителей и дружину.

* * *

По свидетельству древнего предания, еще при земной жизни Божией Матери евангелист Лука написал три иконы Богородицы. Взглянув на них, Божия Матерь сказала: «Благодать Родившегося от Меня и Моя да будет со святыми иконами». Одной из них была и та икона, которая впоследствии стала называться Владимирской.

До V века эта икона находилась в Иерусалиме, затем была перенесена в Константинополь в церковь Богоматери.

В XII веке Константинопольский патриарх Лука Хризоверх прислал список этого образа в Киев в дар великому князю киевскому Юрию Долгорукому.

Юрий Долгорукий передал икону в Вышгородский девичий монастырь. Село Вышгород некогда принадлежало княгине Ольге, а в середине XII века оно стало уделом князя Андрея Юрьевича, сына Юрия Долгорукого, человека, как сообщает летопись, благочестивого и набожного.

Обо всех чудесах и исцелениях от недугов, происходящих после молитвенного обращения к иконе Божией Матери, неукоснительно сообщали князю Андрею. Среди прочего рассказали ему, что святая икона трижды сама уходила со своего места. В первый раз она оказалась стоящей посреди храма, во второй — она повернулась лицом к алтарю; поставили ее за престолом, а она вышла и оттуда.

А надобно сказать, что князь Андрей родился и вырос в Ростово-Суздальском княжестве. Он любил эту землю и очень хотел туда вернуться. В чудесных перемещениях иконы он увидел знак: она желает переменить местопребывание.

Помолившись перед ней, князь Андрей сказал: «О Пресвятая Богородица, Матерь Христа Бога нашего, знамения Твои не о том ли, что Ты желаешь быть заступницей мне в Ростовской земле, явися же для просвещения новым людям, и будем все в Твоей воле».

После чего, не сказавшись отцу и взяв чудотворную икону, князь Андрей уехал из Вышгорода. Также увез он с собою иерея попа Николая и зятя его дьякона Нестора с женами. И поехали они, совершая на остановках молебны.

По пути в Ростово-Суздальское княжество происходили чудесные случаи, которые, по рассказам очевидцев, были вписаны в особую тетрадь, озаглавленную «О чудесах Владимирской иконы Пресвятой Богородицы».

Первое чудо было таково. Подъехав к реке Вазузе, князь Андрей увидел, что вода в ней поднялась, поскольку было это весной, в половодье, и послал слугу на коне искать броду. Всадник с шестом в руке въехал в реку, вдруг погрузился в воду с головой и пропал из виду. Князь, видя это, начал молиться иконе Богородицы, обвиняя себя в гибели человека: «Владычица, лишь Ты спасешь его», и долго молился. И вышел слуга, как и был, на коне с шестом на берег. Князь Андрей обрадовался и одарил его.

Чудо второе произошло возле села Рогожи. Беременная попадья, жена попа Николая, ехала в повозке со снохой. На остановке она сошла с повозки, и тут в их коня вселился бес, он скинул с себя возницу, сломав ему ногу, и набросился на попадью, стал бить ее копытами и кусать. Окружающие уж подумали, что забил он попадью до смерти. А князь Андрей, обратившись к иконе Пресвятой Богородицы, молил Ее спасти попадью. И тут конь оставил попадью и убежал. Когда спросили попадью о ее ранах, она ответила, что молитвами Пресвятой Богородицы осталась цела, жаль только бахромы на накидке, которую конь изжевал.

Когда же они проехали славный город Владимир и, направляясь в славный город Ростов Великий, подъехали к реке Клязьме, лошади, которые везли сани с иконой, остановились и, сколько их ни понукали, не хотели идти. Впрягли других, свежих, те тоже не пошли. Впрягли третьих, четвертых — то же самое.

Пораженный князь Андрей пал перед святой иконой и стал со слезами молиться.

И тогда ему явилась Пресвятая Богородица со свитком в руке и повелела оставить икону Ее во Владимире, а здесь, на Клязьме, построить храм.

Князь Андрей поступил так, как повелела Богородица. На Клязьме поставил храм во имя Богородицы, основал город и построил для себя княжеский двор. Это место назвал Боголюбимое, ныне называемое Боголюбово.

Чудесную же икону князь поставил во Владимирском соборе, оттого и стала называться эта икона Божией Матери Владимирской.

* * *

Искусствоведы относят написание Владимирской иконы Божией Матери к началу XII века и отмечают, что ее живопись в главной части — в ликах Богоматери и Младенца — сохранилась в первоначальном виде.

В греческой традиции тип композиции этой иконы называется «елеуса» — милующая, в Древней Руси название «елеус» перевели словом «умиление», и Владимирскую икону Божией Матери также называют «Божия Матерь Умиление».

Как произведение живописного искусства, написанное, по мнению искусствоведов, гениальным художником, Владимирская икона производит на зрителей огромное эмоциональное впечатление особой духовной силой образа Богоматери. Выдающийся искусствовед и реставратор, автор трудов о Владимирской иконе Божией Матери А. И. Анисимов пишет, что в этом образе заключено «…наиболее полное воплощение той стихии духа, которая зовется любовью и которая не знает ни закона справедливости, ни закона возмездия — никаких законов, кроме закона жалости и сострадания».

Даже, как того требует жанр, сухое, техническое, специальное описание Владимирской иконы в изданном Третьяковской галереей справочнике «Каталоге произведений древнерусской живописи», оказывается очень эмоциональным:

«Богоматерь прижимает к себе сидящего на ее правой руке сына. Подняв по-ребячески округлое лицо, он припал к щеке склонившейся матери и обнял ее за шею. Правая рука младенца Иисуса протянута вперед и касается плеча Богоматери. Мария поддерживает левой рукой охваченного порывистым движением ребенка, устремившего на нее широко раскрытые круглые глаза. Сомкнув тонкие губы маленького рта, Мария глядит прямо перед собой большими продолговатыми очами, как бы освещающими ее узкое, удлиненное лицо. Левая нога младенца согнута так, что видна подошва ступни».

Трогательная деталь — подвернутая ножка младенца имеется только на Владимирской иконе Богоматери.

* * *

Владимирцы ради спасения стольного града Москвы и всей Руси отпустили свою святыню.

15 августа, в праздник Успения Богородицы, крестный ход с чудотворной иконой вышел из Владимира, сопровождаемый церковными служителями и охраняемый княжескими дружинниками. Десять дней шел крестный ход до Москвы, и люди по сторонам дороги падали на колени, простирали к чудотворной иконе руки и молили: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!»

26 августа крестный ход подошел к Москве. Москвичи вышли встречать икону за город. «Бе же место то тогда, — сообщает летопись, — на Кучкове поле, близ града Москвы», там, где стоит церковь Марии Египетской.

К. Лебедев. Встреча Владимирской иконы Божией Матери на Кучковом поле в 1395 году. Гравюра. Конец XIX века

Место встречи было избрано не случайно. Здесь находилось самое высокое место дороги, с которого открывался широкий вид на север, откуда двигался крестный ход, и на город, куда он должен был войти, и было видно все огромное множество народа.

«Когда же икона приближилась ко граду Москве, — рассказывает летописец-современник, — весь град вышел навстречу ей, и встречали ее с честию Киприан митрополит с епископами и архимандритами, с игуменами и дьяконами, со всеми крылошанами и причтом церковным, с черноризцами и черницами, с благоверными князьями и благоверными княгинями, и с боярами и с боярынями, мужи и жены, юноши, девы и старики с отроками, дети, младенцы, сироты и вдовицы, нищие и убогие и всяк возраст мужеска полу и женска, от мала и до велика, все многое множество бесчисленного народа. И все люди со крестами и с иконами, с евангелиями и со свечами, с кадилами, со псалмами и с песньми и пением духовным, а лучше сказать — все со слезами, от мала до велика, и не сыскать человека без слез на глазах, но все с молитвою и плачем, все с воздыханиями немолчными и рыданиями, руки вверх воздевая, все молили Святую Богородицу, вопия и взывая: „О Всесвятая Владычица Богородица! Избави нас и град наш Москву от нашествия поганого Темир Аксак царя, и всякий град христианский, и страну нашу защити, и князей и людей от всякого зла оборони, град наш Москву от нашествия иноплеменной рати и пленения погаными избави, от огни и меча и внезапной смерти, и от нынешней скорби и печали, от нынешнего гнева, беды и забот, и от будущих сих испытаний избавь, Богородица… Не предавай нас, Заступница наша и Надежда наша, в руки врагов-татар, но избавь нас от врагов наших, согласие среди врагов наших расстрой и козни их разрушь. В годину скорби нашей нынешней, застигшей нас, будь верной заступницей и помощницей, чтобы, от нынешней беды избавленные Тобою, благодарно мы воскликнули: „Радуйся, Заступница наша повседневная!““».

Возле церкви Марии Египетской, перед образом Божией Матери, был отслужен молебен, затем крестный ход двинулся далее, к городу.

Образ с молитвою и пением внесли в главный московский храм — Успенский собор и установили в киоте на правой стороне.

На следующий день в Москву прискакал гонец от князя Василия Дмитриевича из Коломны с вестью, что все монгольское войско неожиданно свернуло шатры и быстро ушли, как будто его кто-то гнал. И сказал гонец: «Не мы ведь их гнали, но Бог изгнал их незримою силой Своею и силою Пречистой Своей Матери, скорой заступницы нашей в бедах».

Церковь воинствующая. Икона. Середина XVI века. Московская школа.

Так представляли себе москвичи Небесное воинство, вставшее на их защиту по милости Божией Матери и присоединившееся к русскому войску. Ведет войско Михаил Архангел — вождь Небесного воинства, в нижнем отряде красный стяг несет Александр Невский, за ним на скачущем коне в алом гиматии поверх чешуйчатого доспеха святой Георгий Победоносец

В тюркском фольклоре существует большой цикл преданий «о грозном царе Тамерлане», и в нем имеется в нескольких вариантах сюжет о Божественном заступничестве, спасшем Москву от захвата ее Тамерланом. В наиболее распространенном варианте Тамерлан получает предупреждение от Хазыра — святого мусульманина, который ему советовал: «С московским царем не сражайся. Бог дал ему такое счастье, что его не одолеют общими силами десять царей».

Красочно и ярко, с поэтическими подробностями рассказывает об этом же эпизоде русское предание.

В то самое время, когда московский народ встречал чудотворную икону Божией Матери, Тамерлан спал, возлежа в своем роскошном шатре, и ему приснился удивительный сон.

Он увидел высокую гору, с вершины которой спускались многие святители в светлых ризах. В руках они держали золотые жезлы и грозили ими Тамерлану.

Потом внезапно появился в небе над святителями необычный, яркий свет, и явилась одетая в багряные ризы Жена в славе неизреченной, благолепии неописуемом, окруженная сиянием солнечным. Ее сопровождало бесчисленное множество грозных и могучих светлых воинов, они служили Жене как своей царице. Вот простерла она руки, посылая свое воинство на Тамерлана, и оно, подняв мечи, сверкающие, как молнии, ринулось вперед…

Тамерлан проснулся в ужасе, он созвал на совет мудрецов и советников, рассказал о виденном и спросил: «Что предвещает этот сон и кто эта Жена в такой славе в небесной высоте ходящая с грозным воинством?» Мудрецы объяснили: «Эта Жена — Матерь Христианского бога, Заступница русских, сила Ее неодолима, и, явившись в окружении своего воинства, Она дает тебе знак, что будет биться за христиан против нас».

Тамерлан. Миниатюра конца XIV века

«Если христиане такую заступницу имеют, мы всем нашим тьмочисленным войском не одолеем их, но гибель обретем», — сказал Тамерлан и повелел своему войску тотчас уходить из Русской земли.

Русский летописец-современник тогда же описал все эти события, и позднейшие летописцы включали его рассказ в свои летописные своды. А кроме того, в виде особой повести этот сюжет о заступничестве Божией Матери и чуде избавления Москвы от разорения ее Темир Аксаком получил большое распространение по всей Руси. Повесть читали и переписывали во всех русских княжествах — на востоке и на западе, на юге и на севере, поэтому до нашего времени она дошла в большом количестве списков XVI–XVII веков, хранящихся во многих архивах и музеях.

Современные историки и литературоведы в своих работах обычно называют это сочинение сокращенным названием: «Повесть о Темир Аксаке». Но чтобы почувствовать его стиль, а также и отношение наших предков к этому поистине заветному преданию, стоит обратить внимание на полное название: «Повесть полезная, из древних сказаний сложенная, представляющая преславное чудо, бывшее с иконой Пречистой Богородицы, которая называется Владимирской, как пришла она из Владимира в боголюбивый град Москву, избавила нас и город наш от безбожного и зловерного царя Темир Аксака».

Вернувшись в Москву, великий князь Василий Дмитриевич, рассказывается в «Повести о Темир Аксаке», «упав сердечно пред ликом святой иконы, пролил слезы умильные из очей своих и говорил: „Благодарю Тебя, Госпожа Пречистая, Пренепорочная Владычица наша Богородица, христианам Державная Помощница, что нам защиту и крепкую оборону явила; избавила Ты, Госпожа, нас и город наш от зловерного царя Темир Аксака“».

Затем князь Василий Дмитриевич держал совет с митрополитом о том, что такое предивное чудо Богоматери не должно остаться без поминовения и праздника, и вскоре на Кучковом поле, подле церкви Марии Египетской, где москвичи встречали чудотворную Владимирскую икону Божией Матери, была воздвигнута деревянная церковь во имя ее встречи, или по-древнерусски — сретения, а также установлен ежегодный праздник в честь этого события 26 августа.

Славный московский иконописец Андрей Рублев сделал список с Владимирской иконы Божией Матери, а саму чудотворную икону некоторое время спустя с великой честью проводили обратно, во Владимир.

Через два года по распоряжению и благословению митрополита на месте встречи был основан монастырь, названный Сретенским, и церковь Сретенья Владимирской иконы Божией Матери стала ее собором.

Сретенский монастырь в Москве. Фотография. 1881 год

С этого времени дорога из города (а городом назывался Кремль) к месту встречи иконы — чудесной спасительницы в народе получила название Сретенской, а когда дорога обстроилась и превратилась в улицу, за ней осталось то же название. С течением времени в живой московской речи Сретенская улица стала Сретенкой. Так мы называем эту старинную улицу и сегодня.

* * *

Вновь принесли в Москву чудотворную икону Владимирской Божией Матери из Владимира в 1480 году, при новой беде, грозившей русской столице, и поставили в нововоздвигнутом в Кремле храме Успения Божией Матери.

Сто лет прошло после Куликовской битвы, а великий князь московский Иван III, к тому времени уже объединивший под своей рукой многие русские княжества и именовавший себя государем всея Руси, все еще продолжал считаться данником Золотой Орды. Но Русь постепенно выходила из повиновения Орде: Иван III уже не ездил на поклон к хану, не платил полностью тяжкую дань.

И тогда хан Золотой Орды Ахмат решил вернуть Русь и московского князя к прежним временам полной покорности.

В 1468 году Ахмат предпринял поход на Русь, но русские дружины не пустили его дальше окраинных рязанских земель. Потеряв в схватках многих своих людей, хан ушел обратно. В 1472 году новый поход также окончился для Ахмата неудачно.

Не добившись военных успехов, Ахмат посылает в 1474 году в Москву посольство за данью. Посол прибыл с отрядом в шестьсот воинов. Как ни старался посол, он не смог добиться от московского князя исполнения ханских требований в полной мере.

Два года спустя, в 1476 году, прибыло новое татарское посольство с ханским приказанием прибыть московскому князю в Орду. Но Иван III ответил послу, что в Орду он не поедет, и что отныне и навсегда Русь отказывается подчиняться приказам хана и прекращает платить дань Орде. Иван III бросил на пол и растоптал басму — ханскую печать, которой полагалось оказывать такое же почтение, как самому хану, ибо она являлась его символом. После чего послы хана с позором были изгнаны. Легенда даже утверждает, что все они, кроме одного, отправленного к хану, были убиты, а оставленному в живых послу Иван III сказал: «Спеши объявить хану виденное тобою, что сделалось с басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое».

Н. С. Шустов. Великий князь Иван III разрывает ханскую грамоту. Литография. Середина XIX века

На дерзкий вызов Ивана III хан Ахмат ответил угрозой: «Да будет жестоко наказан раб наш князь Московский!», — и начал готовиться к походу на Москву.

В 1480 году хан Ахмат заключил военный союз с королем польским и литовским Казимиром о совместной войне против Руси, приказал своим подвластным татарским ханам и князьям всем идти вместе с ним в поход на Русь.

В середине лета огромное татарское войско двинулось на Русь, по пути к нему должно было присоединиться войско короля Казимира.

Получив известие о приближении войска Ахмата, Иван III отправил русские полки занять позиции по Оке — на обычном пути, которым татары приходили на Русь. Однако Ахмат не пошел обычным путем татарских вторжений, а вышел западнее главных русских сил к реке Угре — притоку Оки, где должна была состояться встреча с Казимиром.

Татары пытались с ходу форсировать Угру. Русские сторожевые отряды вступили с ними в бой. Четыре дня шли бои за переправу, татары отступили и встали лагерем.

Между тем к Угре подтянулись основные русские силы и также встали лагерем.

Каждый день шли мелкие стычки, возникала перестрелка, но ни одна из армий не начинала сражения.

Татары ожидали подкрепления — войско польского короля. Иван III знал об этом. Напряжение нарастало. Среди русских воевод нашлись два близких к великому князю боярина — его любимцы Ошер и Григорий Мамон, которые не верили в победу русских. «Сии, — пишет Карамзин, — как сказано в летописи, тучные вельможи любили свое имение, жен и детей гораздо более отечества и не преставали шептать государю, что лучше искать мира», а это значило, что тогда придется Руси жить под татарским игом еще неизвестно сколько времени. Эти воеводы готовы были подчиниться игу.

Дрогнул от их внушений и великий князь. Он оставил войско и вернулся в Москву.

Совсем другое настроение царило в войске. Воины называли этих бояр «предателями отечества», да и Ивана III упрекали в том, что он «бежит прочь бою с татарами». Сами же они готовы были сражаться насмерть. Сын московского князя Иоанн отказался подчиниться приказу отца и ехать за ним в Москву. «Умру здесь, а за отцом не пойду», — сказал он.

Священники в московских храмах служили перед чудотворными иконами, и особенно перед Владимирской иконой Божией Матери, молебны.

Архиепископ ростовский Вассиан, известный проповедник, обратился к Ивану III с посланием, в котором укорял князя: «Вся кровь христианская падет на тебя за то, что выдавши христианство, бежишь прочь бою с татарами, не поставивши и не бившись с ними; зачем боишься смерти? Не бессмертный ты человек, смертный; а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю: дай мне, старику, войско в руки, увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами!» От стыда не решившись въехать в Москву, где все были согласны с упреками архиепископа, Иван III посидел две недели в Красном Селе — и возвратился на Угру.

Наступила осень. Русские и татарские войска стояли на берегах Угры друг против друга. Татары никак не могли преодолеть реку, защищаемую русскими отрядами. Ахмат грозил: «Даст Бог зиму на вас: когда все реки станут, то много дорог будет на Русь».

26 октября Угра замерзла. Иван III приказал воеводам отойти к Боровску, к более удобному месту для сражения, и приготовиться к битве. Но вдруг, 7 ноября, войско Ахмата поднялось и ушло, так же внезапно, как сто лет назад ушло войско Тамерлана.

Иван III вернулся в Москву. Его встречали как победителя, но летописец-современник заключил свой рассказ об этом событии следующими словами: «Да не похвалятся легкомысленные страхом их оружия. Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию».

Стояние на Угре в 1480 году. Миниатюра летописного свода XVI века

Историки выдвигают несколько версий неожиданного ухода Ахмата: начавшиеся морозы, слухи об усилившемся войске московского князя, недостаток провианта, неприбытие отрядов польского короля, но ни по отдельности, ни все вместе взятые они не были достаточной причиной прекращения крупномасштабной и успешно начатой военной кампании.

Тогда в Москве все были убеждены, что это опять явила свое заступничество Пресвятая Богородица, и Угру, которая стала непреодолимым препятствием для вражеского войска, назвали «поясом Богоматери».

Иван III в память и благодарность чудесного спасения Москвы от хана Ахмата решил воздвигнуть в Сретенском монастыре каменную церковь. Строили ее псковские мастера. Это был характерный для псковской архитектуры однокупольный храм на мощном основании. В феврале 1481 года, на праздник Сретения Господня, в Москве получили известие о том, что ханом Тюменских улусов Иваком убит хан Ахмат, а с ним перестала существовать и Золотая, или, как ее еще называли, Большая, Орда, поэтому новый храм был освящен во имя Сретения Господня и в память радостной вести.

Н. М. Карамзин, заканчивая свое повествование о стоянии на Угре, неожиданном бегстве Ахмата, такой же неожиданной смерти его и разрушении одного из главных враждебных Руси государств — Большой Орды, подводит итог этим событиям:

«Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами, как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а митрополит установил особенный ежегодный праздник Богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига монголов: ибо здесь конец нашему рабству».

* * *

После того как прекратила свое существование Большая Орда и Россия перестала быть ее данницей, с Крымским и Казанским ханствами были заключены договоры о дружбе. Крымский и Казанский ханы не требовали дани, но вымогали «поминки», то есть якобы обещанные им дары, причем ханские приближенные советовали русским послам не скупиться: «а не захочешь царю (так они называли хана. — В. М.) дать добром, ведь царь у тебя силою возьмет все, что захочет». Крымские татары совершали грабительские набеги на окраинные русские села, и на требования прекратить их крымский хан Магмет-Гирей отвечал: «Хотя я с братом своим великим князем буду в дружбе и братстве, людей своих мне не унять». Однако татары в своих набегах не шли далее пограничных районов, и Москва не видела под своими стенами татарского войска почти полвека.

Весной 1521 года крымский хан Магмет-Гирей, свергнув промосковского хана в Казани и поставив на его место своего брата, тем самым усилился, призвал ногаев, и они общим войском двинулись грабить владения своего «друга и брата» — московского князя.

Поход Магмет-Гирея был настолько неожиданным для Москвы, что о нем узнали лишь тогда, когда татары вошли в русские пределы. Великий князь Василий Иванович послал навстречу им на Оку два отряда — один под началом князя Дмитрия Вельского, другой — великокняжеского брата Андрея Ивановича. Татары разбили их и рассеялись по всему пространству от Коломны до Москвы, грабя и захватывая полон. Великий князь выехал в Волок, куда назначили собраться войску со всех земель. Москвичи и жители ближайших сел бросились в Кремль, под защиту крепостных стен, на городских улицах образовались заторы от телег, в воротах поднялась давка. Кремль наполнился людьми, теснота была ужасная, стояла жара, воды не хватало, еще дня три-четыре — и могла начаться неминуемая беда осадной «тесноты» — заразные болезни и мор.

А татары окружили Москву. Горели вокруг села и деревни, враги сожгли Николо-Угрешский монастырь, разграбили княжье село Остров, в великокняжеском дворце на Воробьевых горах пили мед из великокняжеских погребов и смотрели на кремлевские церкви и хоромы.

В Кремле, ожидая штурма, люди в отчаянии повторяли: «Бог оставил нас!» Воины готовились к обороне, но всем было ясно, что силы неравны. Митрополит Варлаам призывал молиться и надеяться на Бога.

За несколько дней до того, как татары подошли к Москве, московский юродивый Василий Блаженный день и ночь молился на паперти кремлевского Успенского собора: ему было откровение, что только заступничеством Божией Матери «ради Ее чудотворные иконы» может быть спасена Москва. В один из дней молящиеся в соборе услышали шум и увидели, как икона Владимирской Богоматери сдвинулась со своего места, и послышался глас, возгласивший, что по грехам и беззакониям жителей, она уходит из города. Василий Блаженный, обливаясь слезами, продолжал молиться, а москвичи ожидали страшной беды.

Но на вторую ночь осадного сидения по Москве разнеслась утешительная весть.

Одной монахине Вознесенского монастыря в эту ночь было чудесное видение. Она увидела Успенский собор, его двери были закрыты, и вдруг сквозь закрытые двери вышли наружу, на площадь, святые митрополиты московские Петр и Алексий и вынесли чудотворный образ Владимирской Божией Матери. У Спасских ворот их встретили преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский. Преподобные спросили святителей, куда и почему они уходят. Те ответили, что уходят, потому что московские люди забыли заповеди Господни. Упали преподобные пред образом Божией Матери, стали молить Владычицу не оставлять город, не обрекать на погибель свой народ. Они умолили Пресвятую Заступницу. Монахиня видела, что святители повернули обратно, так же, сквозь закрытую дверь, вошли в собор и установили Владимирскую икону Божией Матери на ее место в соборном иконостасе.

Несмотря на ночное время, собор наполнился людьми, все горячо молились.

Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы. Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и рассказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, «видеша того сугубейшее воинство русское», вернулись с теми же словами. «И третие посла некоего от ближних уведати истину… И <тот> прибеже и вопия: О, царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы…». «И побегоша», — заключает свой рассказ летописец.

В память этого события 21 мая проводится ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.

* * *

Эти три события, три чудесных спасения Москвы от неминуемого, казалось бы, разорения и гибели стали главными доказательствами и источниками веры москвичей в то, что Божия Матерь приняла Москву под свой Покров. Эта вера настолько проникла в народное сознание, что даже в подвергнувший все сомнению скептический XX век в глубинах души осталась незыблемой.

В 1918 году в Кремль въехало Советское правительство. Он был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям полностью открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.

Однако, став экспонатом сначала Исторического музея, а с 1930 года — Третьяковской галереи, икона оставалась для верующих святыней, чудотворным образом.

В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение «Владимирская Богоматерь». Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа, видит знак того, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она «явила подлинный свой лик»:

Но слепой народ в годину гнева Отдал сам ключи своих твердынь, И ушла Предстательница-Дева Из своих поруганных святынь. А когда кумашные помосты Подняли перед церквами крик, — Из-под риз и набожной коросты Ты явила подлинный свой Лик. Светлый Лик Премудрости-Софии, Заскорузлый в скаредной Москве, А в грядущем — Лик самой России — Вопреки наветам и молве. Не дрожит от бронзового гуда Древний Кремль, и не цветут цветы: Нет в мирах слепительнее чуда Откровенья вечной красоты!

Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность «чудес», совершаемых чудотворными иконами, для «разоблачения» Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.

26 августа 1812 года, в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году, состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. Этот день описывает журнал «Наука и религия» в статье 1984 года: «Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, и в Успенском соборе, где пребывала „чудотворная“: „Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!..“ Но устрашающий сон не приснился Бонапарту».

Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому все должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер, что почувствовали многие современники тех событий, отразившие позднее это в своих мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высшая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.

Присутствие в событиях сентября — октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л. Н. Толстой в романе «Война и мир».

В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:

«Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.

— Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… — дрожащим голосом сказал он, сложив руки. — Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! — И он заплакал».

Народное понимание событий Бородинской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М. Ю. Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:

Не будь на то Господня воля, Не отдали б Москвы!

Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и его достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался вдаль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища Лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны.) Наполеон метался между московскими дорогами, явно ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной — по разоренной, по которой и пришел в Москву.

В 1856 году бельгийский журналист Л. Гейсманс после путешествия по России опубликовал в журнале «Le Nord» очерк, в котором утверждал, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Видение, о котором сообщает иностранный журналист, продолжает (это совершенно очевидно) ряд аналогичных видений, описанных в старинных русских преданиях о чудесной защите Божией Матерью Москвы и москвичей от нашествия татар. Здесь следует напомнить о том, что в 1812 году в России народ называл Наполеона «новым Батыем».

В настоящее время чудотворная Владимирская икона Божией Матери из музейного зала Третьяковской галереи перенесена в старинный храм Святителя Николая в Толмачах, построенный в XVII веке, в 1929 году закрытый и переданный галерее под складское помещение. В начале 1990-х годов храм был реставрирован, и в 1993 году в нем возобновлены богослужения.

Церковь Николая Чудотворца в Толмачах

Никола в Толмачах, являясь действующим храмом, одновременно сохраняет и музейный статус. В нем хранятся два великих произведения мирового искусства, две великие православные святыни: Владимирская икона Божией Матери и Святая Троица преподобного Андрея Рублева.

Казанская

Казанская икона Божией Матери была обретена в XVI веке в городе Казани при чудесных обстоятельствах и в присутствии достойных доверия свидетелей, благодаря рассказам которых эта история известна в подробностях.

23 июня 1579 года в Казани случился большой пожар, который истребил весь посад и часть зданий в кремле. При этом пожаре сгорел и дом стрельца Даниила Онучина.

Печалься не печалься, а жить надо, и стрелец, расчистив пожарище, приступил к постройке нового дома. Но тут его десятилетняя дочь Матрена рассказала родителям, что во сне ей явилась Божия Матерь, и указала, что на месте их сгоревшего дома в земле лежит Ее святая икона, и велела сообщить об этом городскому начальству.

Сон этот снился девочке трижды.

Отец пошел к начальству, однако начальник счел рассказ девочки «мечтой юного воображения» и ничего не предпринял.

Однако священник их приходского храма святого Чудотворца Николая отец Гермоген поверил, что это не выдумка и что девочке действительно было чудесное видение. Матрена сама начала искать икону, и 8 июля она нашла ее в земле на глубине двух аршин на том месте, где стояла в доме печь. Икона была завернута в старый вишневого цвета рукав, и выглядела как новая, только что написанная.

Патриарх Гермоген. Гравюра XIX века

Окрестные жители, узнав об удивительной находке, собрались на дворе Онучина, прибыло начальство и архиепископ казанский Иеремия. Отец Гермоген принял обретенную икону из рук девочки и под пение молитв внес ее в храм Чудотворца Николая.

Известие о найденной на пожарище иконе быстро распространилось в городе, и в храм пошли богомольцы. Несколько больных после молитвы перед этой иконой избавились от недуга. Так обнаружилось, что икона — чудотворная.

Архиепископ распорядился сделать список с новоявленной иконы и с письмом, в котором описал ее обретение и свершившиеся исцеления, послал в Москву царю Иоанну IV Васильевичу.

От царя пришло указание: «на том месте церковь поставити, иде же обретеся чудотворная оная икона, и монастырь девичь повеле устроить».

В честь обретения Казанской иконы Божией Матери 8 июля был учрежден ежегодный праздник. Сначала этот праздник был местным, казанским, затем стал общероссийским.

На месте обретения иконы был основан Богородицкий девичий монастырь, построен деревянный храм, в котором и была поставлена обретенная икона. В царствование царя Феодора Иоанновича по его повелению вместо деревянного храма воздвигли каменный. Первой сестрой новой обители стала Матрена, впоследствии она приняла постриг под именем Мавры и была игуменьей монастыря.

Священник казанской церкви святого Николая отец Гермоген в 1589 году был назначен казанским митрополитом. Своей праведной жизнью, пастырским служением, духовными сочинениями он приобрел большую известность и авторитет в духовных кругах и среди мирян. В числе его сочинений имеется и подробное «Сказание о явлении и чудесах иконы Казанской Богоматери».

Однако главный свой подвиг митрополит Гермоген совершил в годы Смуты начала XVII века, когда в Россию вторглись алчные иноземные завоеватели, заняли западные земли, захватили Москву. Тогда две беды грозили самому существованию России как государству: польско-литовские и шведские оккупанты, чувствовавшие себя хозяевами в Москве, и измена правителей-бояр, которые предали родину, свой народ и ради сохранения своих богатств стали прислуживать врагам. Именно в это тяжелое для страны время Гермоген отказался подчиняться требованиям захватчиков, их ставленников-самозванцев и бояр-предателей, став духовным вождем русского сопротивления.

Дмитрий Самозванец. Гравюра Ф. Снядецкого. XVII век

В 1605 году Лжедмитрий I, образовавший для руководства страной Сенат, дал Гермогену звание сенатора и вызвал в Москву.

Сенат должен был одобрить венчание Лжедмитрия на дочери польского магната Ежи Мнишека, одного из организаторов польской интервенции в Россию, Марине Мнишек. Марина Мнишек была католичкой и, по замыслам интервентов, должна была остаться ею и став царицей России.

Марина Мнишек. Гравюра Ф. Снядецкого. XVII век

Гермоген потребовал, чтобы царская невеста перед венчанием приняла православие и твердо стоял на своем, за что и был отослан обратно в Казань.

После свержения первого самозванца Гермоген приехал в Москву на собор епископов, который собрался для низложения польского ставленника патриарха Игнатия. Собор возвел Гермогена в сан патриарха всероссийского.

Гермоген первым делом объявил о самозванстве Лжедмитрия, о том, что истинный царевич Дмитрий мертв, и что все, называющие себя его именем, — самозванцы. Прах царевича Дмитрия был перевезен в Москву и похоронен в Архангельском соборе, рядом с могилами его отца и братьев.

В дальнейшем при всех событиях Смуты, когда на русский престол претендовали то еще два Лжедмитрия, то польский король Сигизмунд III, то его сын царевич Владислав, Гермоген твердо держался своей позиции — русский царь должен быть православным и «от колена российского рода». С этим требованием он выступал открыто. Так, на службе в кремлевском Успенском соборе он запретил православным гражданам России присягать королю Сигизмунду, как того требовали изменившие родине бояре. Гермоген обращается прямо к народу. Он рассылает свои грамоты-послания в провинциальные русские города — Нижний Новгород, Владимир, Суздаль и другие с призывом ополчаться и идти в Москву «на литовских людей» и «изменников».

В январе 1611 года поляки заключили Гермогена в темницу Чудова монастыря. Его морили голодом, давая «на неделю сноп овса и мало воды», от него требовали, чтобы он отправил в создаваемое в провинции народное ополчение иное послание, в котором было бы сказано, что он запрещает ополченцам идти на Москву и повелевает разойтись. Гермоген отказался и из темницы благословил взять в ополчение войсковой святыней Казанскую икону Божией Матери.

В. М. Васнецов. Святейший Гермоген патриарх всея Руси в заточении в подземелье Чудова монастыря. 1900 год

В марте 1611 года в Москве началось восстание против оккупантов. Бои шли на улицах. Но силы были неравны, польские, немецкие и шведские отряды жгли город и вытесняли повстанцев на окраины. В то время, когда восстание было уже практически подавлено, к Москве подошло Первое народное ополчение, созданное в Рязани, и в ополченский отряд, стоявший возле Новодевичьего монастыря, занятого польским войском под командованием литовского гетмана Ходкевича, из Казани доставили список Казанской иконы Божией Матери. Ополченцы начали наступление и освободили монастырь. Это сражение вошло в историю под названием «гетманский бой».

В 1611 году Москву освободить не удалось. Но в Нижнем Новгороде уже собиралось новое ополчение под руководством Минина и Пожарского. Поляки и бояре-изменники потребовали от Гермогена, чтобы он написал в Нижний, что не благославляет нового похода на Москву, на что Гермоген ответил: «Да будут благословенны те, которые идут для очищения Московского государства, а вы, изменники, будьте прокляты!».

Гермоген умер в темнице 17 февраля 1612 года.

В марте 1612 года из Нижнего Новгорода выступило Второе ополчение, и войсковой иконой в нем была Казанская икона Божией Матери, та, с которой сражались воины в «гетманском бою».

В августе этого же года ополчение Минина и Пожарского подошло к Москве. Больше месяца его отряды сражались под Москвой и на ее окраинах, продвигаясь к центру. Поляки держали оборону, защищенные могучими стенами Китай-города и Кремля.

Накануне решительного штурма в ополчении отслужили молебны в отрядах перед Казанской иконой Божией Матери. И 22 октября тот отряд, в котором находилась в этот день икона, овладел первой башней — Круглой башней Китай-города, расположенной между Ильинской и Никольской башнями. Оборона врага была взломана, и три дня спустя вражеские отряды, отступившие и запершиеся в Кремле, капитулировали.

«По совершении ж дела сего (освобождения Москвы. — В. М.), — рассказывает участник боев князь С. И. Шаховской, — воеводы и властелины вкупе ж и весь народ московский воздаша хвалу Богу и Пречистыя Его Матери, и пред чудотворною иконою (Владимирской) молебное пение возсылаху и уставиша праздник торжественный праздновати о таковой чудной дивной победе».

Ополченская же святыня — образ Казанской Божией Матери осталась у руководителя ополчения князя Пожарского, и «по взятии Кремля, — сообщает летопись, — князь Дмитрий Пожарский освяти храм в своем приходе Введения Пречистыя Богородицы, на Устретенской улице, и тое икону Пречистыя Богородицы Казанская поставили тут».

После венчания на царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году Казанская икона Божией Матери становится наиболее почитаемым образом в царской семье. В летописи об этом рассказано так: священники Введенского храма «возвестиша Царю… про ее чудеса, како в етманский бой и в московское взятие от того образа велия чудеса быша. Царь же Михайло Федорович всеа Русии и мать его великая старица Марфа Ивановна начата к тому образу веру держати велию, и повелеша праздновати дважды в год и установиша со кресты». Праздник обретения иконы в народе называют «летней Казанской», а праздник освобождения Москвы — «осенней Казанской».

Казанская икона Божией Матери. Этот образ находился в народном ополчении, и с ним войска Минина и Пожарского освободили Москву от оккупантов. Список XVII века

Отношение к тому или иному своему современнику народ определяет по его отношению к главнейшему событию эпохи. В начале XVII века это была освободительная борьба против поляков. Михаил Федорович не был ее прямым участником, поэтому он подчеркивал свою причастность к недавним событиям особым почитанием Казанской иконы Божией Матери. Видимо, этот шаг был подсказан ему отцом — патриархом Филаретом, умным и властным человеком, считавшимся соперником Бориса Годунова при избрании того на престол и насильно постриженным Годуновым в монахи.

Весной 1632 года правительство России и Земский собор принимают решение начать войну за возвращение захваченных Польшей в годы Смуты смоленских земель, еще остававшихся под ее властью.

Э. Лисснер. Выход польских интервентов из Кремля

Почитание образа Казанской Божией Матери царем и царской фамилией приобретает новые черты: празднования совершаются с крестными ходами, в Москву приглашаются из Казани «старица Мавра, которой явилась Пречистая Богородица Казанская», ей, как отмечено в «Ладанной книге», выдано «три фунта ладану бранного» (то есть лучшего, отобранного), и в этом же году начинается строительство в Москве деревянной церкви во имя образа Казанской Божией Матери «меж Ильинских и Николаевских ворот» Китайгородской стены.

Церковь, как ее называли, Казанская у Стены, стояла на том месте, где во время штурма прорвались ополченцы. Царь Михаил усердно посещал эту церковь, участвовал в крестных ходах, отпускал из казны на ее содержание такие же средства, как на кремлевский Верхоспасский собор. В большой пожар 25 апреля 1634 года церковь Казанская у Стены сгорела, и по царскому повелению было начато строительство каменной церкви Казанской иконы Божией Матери на Красной площади.

Новый храм на Красной площади возводился исключительно на средства царя. Существует предание, что его строителем был князь Дмитрий Пожарский, но в документах по строительству храма, как пишут в книге «Казанский собор на Красной площади» (1993) Л. А. Беляев и Г. А. Павлович, «…нет ни одного упоминания о князе Д. М. Пожарском ни как о храмоздателе, ни как о вкладчике».

Место для нового царского храма было выбрано очень удачное по многим соображениям. Скорее всего примером для его избрания послужил храм Василия Блаженного — возведенный в память победы над Казанским ханством и поставленный вне стен Кремля на самой многолюдной площади города, на Великом Торге, для всенародного почитания и прославления святых, во имя которых он сооружен, а также в память о храмоздателе.

Храм новой династии также следовало строить на главной площади, при этом он должен был быть не менее величественен.

Архитектор, возводивший Казанский собор, Обросим Максимов — ученик строителя стен и башен Белого города Федора Коня гениально разрешил поставленную перед ним задачу. Он не стал строить махину, превосходящую Василия Блаженного по размеру, не стал еще более усложнять формы храма и, главное, отказался от идеи прямого и открытого соперничества.

Максимов поставил Казанский собор не в центре Торга, но в дальнем от собора Василия Блаженного углу. Зритель не мог видеть их одновременно и сравнивать, а должен был рассматривать по отдельности. При таком осмотре каждый храм представал перед зрителем, раскрывая свои оригинальные черты, свою неповторимую красоту.

У некоторых авторов, сообщающих, что Казанский собор поставили на пустом, не занятом постройками месте, в подтексте явно звучит намек: воткнули, мол, где нашелся пустырь. Однако это совсем не так: под царский храм очистили бы любой участок; дело в том, что Обросим Максимов, московский зодчий XVII века, был талантливым архитектором и замечательным градостроителем. Его градостроительное решение угла Красной площади и Никольской улицы так точно и выразительно, что вот уже более трех веков ни у кого не вызывает сомнения.

Северная часть Красной площади и Казанский собор. Акварель. 1800-е годы

16 октября 1636 года собор был освящен патриархом Иосафом. На освящении присутствовали князь с семьей, высшие вельможи, вокруг храма собралось великое множество народа.

В собор был перенесен из Введенской церкви чудотворный образ Казанской Божией Матери. По преданию, чудотворную икону из Введенской церкви до нового собора нес князь Дмитрий Пожарский.

Одновременно со строительством Казанского собора была перепланирована и благоустроена площадь перед ним.

Площадь и Никольская улица до этого имели деревянные мостовые из круглых бревен. Езда по ним сопровождалась тряской и, по отзывам современников, была мучительной. После постройки собора площадь была замощена тесаными бревнами, и теперь, как сказано в летописи, она стала «аки гладкий пол». Такой же «гладкий пол» был уложен от Воскресенских ворот до Лобного места. Замощенную улицу в XVI–XVII веках часто называли мостом. Мост на Торгу из тесаных бревен в народе стали называть Красным, то есть красивым, хорошим, а затем и всю площадь — Красной. В документах название Красной площади начинает встречаться с 1660-х годов. Это означает, что к тому времени оно стало общепризнанным.

Казанский собор занял особое место среди московских храмов. Он пользовался исключительным вниманием царской семьи. Крестные ходы 8 июля в память явления Казанской иконы и 22 октября в память освобождения Москвы происходили с особой торжественностью, в них обязательно принимали участие царь, царская семья, придворные и высшие вельможи. Порядок, чин, размещение участвующих в процессии подчинялись строгим правилам. Главное место отводилось царю.

Царский крестный ход в Казанский собор из Кремля и от него в Кремль кроме церковного молитвенного значения приобретал явный политический оттенок: размещение участников в процессии отражало существовавшее на это время положение при дворе того или иного вельможи.

Участие царя в крестном ходе с Казанской иконой способствовало усилению, как тогда говорили, «народной любви» к нему. Поэтому наследовавший трон сын Михаила Федоровича царь Алексей Михайлович проявлял еще большее усердие в почитании чудотворного образа. Если Михаил Федорович иногда пропускал крестный ход 8 июля на летнюю Казанскую и обязательно присутствовал только на обедне осенней Казанской 22 октября, то Алексей Михайлович считал для себя обязательным присутствие, как отметила летопись, «неотступно у всех праздников». Кроме того, он стоял не только обедню, но и вечерню кануна и всенощную праздника.

Сам Казанский собор, являясь фактически царским, придворным (в некоторых документах его называют «теремным», то есть домашним, храмом), также находился под властным контролем государя, который использовал его для осуществления влияния на церковную жизнь, ставя туда священников по своему выбору.

Будучи публичной кафедрой духовной церковной реформы, Казанский собор также неоднократно становился местом публичной демонстрации гражданских политических акций.

Подчеркнутым вниманием к святыням Казанского собора, частым посещением служб в нем пыталась найти поддержку народа в своих претензиях на власть царевна Софья Алексеевна.

За иконой в Казанском соборе было обнаружено и прочитано народу «подметное письмо», послужившее началом стрелецкого бунта.

У Казанского собора произошло событие, которое стало первым решительным шагом Петра I к трону. 8 июля 1687 года на летнюю Казанскую состоялся традиционный крестный ход. Нести икону взялась царевна Софья, имевшая титул «правительницы» при малолетних братьях-царях, но пятнадцатилетний Петр, заявив, что он царь, потребовал от сестры передать икону ему, а самой покинуть процессию. Она отказалась, тогда Петр ушел с площади. Это было объявлением открытой борьбы, завершившейся свержением Софьи.

Однако было бы совершенно неправильно сводить роль Казанского собора к арене политических интриг и борьбе амбиций, которые захватывали сравнительно небольшой круг людей, проходили и затем забывались. Зато постоянной и всенародной оставалась память о том, что собор возведен в честь народной победы, и таким же непреходящим и всенародным было почитание его святыни — чудотворной иконы Казанской Божией Матери, хранительницы каждого человека и всей России. Об этом и молитва ей:

«Со страхом, верою и любовью припадающе пред честною иконою Твоею, молим Тя: не отврати лица Твоего от прибегающих к Тебе, умоли, милосердная Мати, Сына Твоего и Бога нашего, Господа Иисуса Христа, да сохранит мирну страну нашу…».

Широко расходились вести о чудесах, явленных иконой Казанской: исцелениях, исполнении желаний. Священники Казанского собора вели летопись этих чудес. В соборной библиотеке среди прочих документов хранилась рукопись «Сказание о чуде от иконы Казанской Божьей Матери», которая, кроме того, что служит свидетельством о чуде, является выдающимся произведением древнерусской словесности, известным по курсам древнерусской литературы под названием «Повесть о Савве Грудцыне».

«Повесть о Савве Грудцыне» написана в середине XVII века и современна событиям, в ней описанным.

«Хощу убо вам, братие, — начинает рассказ неизвестный нам ее автор, — поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и неизреченного удивления достойну, како человеколюбивый Бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судьбами приводит ко спасению».

Герой повести — личность историческая. «Торговые люди» Грудцыны-Усовы принадлежали к богатому купечеству, имели звание «лучших людей», они часто упоминаются в документах конца XVI–XVII веков. Действие повести происходит в первой половине XVII века, автор точен в описании исторических событий, правильно называет имена их участников — боярина Шеина, стольника Воронцова, боярина Стрешнева и других, указывает существовавшие в действительности адреса. Так, например, адрес места жительства Саввы в Москве «на Устретенке в Земляном городе в Зимине приказе в дому стрелецкого сотника именем Якова Шилова» подтверждается городскими переписями того времени: действительно, был на Сретенке дом сотника Шилова, действительно, размещался там полк, или, как его еще называли, приказ, стрелецкого головы Зимы Волкова.

Так вот, на таком достоверном фоне, разворачивается действие «предивной» повести.

Сюжет повести таков. Савва влюбился в жену друга своего отца купца Бажена и возжелал ее. Страсть его была так сильна, что он подумал: «И егда бы кто от человек или сам диавол сотворил ми сие, еже бы паки совокупиться мне с женою оною, аз бы послужил диаволу». И тут он увидел юношу, бегущего к нему (дело происходило в поле за городом) и махающего рукой: мол, подожди.

Юноша заговорил с ним ласково, сказал, что знает его родню и готов ему во всем служить и помогать. Савва открыл ему свое желание. Юноша говорит ему: «Могу исполнить, что желаешь, если ты подпишешь, что отрекаешься от Христа и готов служит диаволу». Савва подписал.

Желание купеческого сына исполнилось. Затем бес (а этот юноша, был бесом) стал исполнять и другие желания Саввы: сделал его воинским начальником, обратил на него благосклонное внимание царя.

Некоторое время спустя Савва разболелся, «и бе болезнь его тяжка зело, яко быти ему близ смерти», а помощи от Бога, поскольку он продал душу «диаволу», Савва получить не мог. Он страдал, сильно «умученный». Вдруг хозяин дома, в котором он жил, слышит, что больной, вроде, с кем-то говорит, и спрашивает: «Что ты во сне увидел? С кем говорил?»

На что Савва ему ответил, обливаясь слезами, что увидел он явившуюся к его одру «светолепну жену» и понял, что это была Богородица. Она спросила его, о чем он скорбит. Савва ответил, что скорбит о том, что прогневал Господа — подписал дьяволу бумагу. Богородица, видя его раскаяние, дала обещание умолить Сына Своего, чтобы Он простил Савву, и помочь вернуть от дьявола собственноручное Саввы «рукописание», но Савва должен исполнить то, что она повелит. Повеление же ее было таково: «Егда убо приспеет праздник явления образа Моего, яже в Казани, ты же прииди во храм мой, иже на площади у Ветошного ряду; и аз пред всем народом чюдо явлю на тебе».

Хозяин-сотник доложил о видении своего постояльца царю, и царь милостиво разрешил принести болящего на праздник в собор.

«Егда же бысть праздник Казанския Богородицы июля осмаго дня, — рассказывается в повести, — тогда бо бысть крестное хождение до церкви тоя Казанския Богородицы со святыми иконами и честными кресты… В том же крестном хождении бысть великий Государь царь и великий князь Михаил Федорович, и священный патриарх со всем освященным собором и множество вельмож. И абие повелевает царь принести болящего Савву до церкви тоя. Тогда же, по повелению цареву, принесоша болящего оного до церкви Казанския Богородицы, скоро на ковре, и положиша его вне церкви в преддверии.

И егда же начата литоргисати (служить литургию. — В. М.), тогда нападе на больного Савву дух нечистый, и нача зле мучити его диавол. Он велием гласом вопия: „Помози, ми, Госпоже Дево, помози ми, Всецарице Богородице!“ и егда же начата херувимскую песнь воспевати, тогда возгреме яко гром и бысть глас глаголющ:

„Савво, восстани и гряди семо во храм мой!“ Он же, воспрянув с принесенного ковра, якобы никогда не скорбел (т. е. не болел. — В. М.), и скоро притече во храм той, паде ниц пред образом пресвятая Богородицы Казанския, моляся со слезами. Тогда же низпаде от верху округа церковного богоотменное оное писание, яже дади Савва диаволу, все бо заглажено, яко же бы никогда не писано. Еще же повторяя глас бысть: „Савво, се твое рукописание, яже ты писал еси, и исполни заповеди Моя и к тому не согрешай!“… Тогда же слышав царь и патриарх и вси предстоящие вельможи, и видевши таковое преславное чудо, благодариша Бога и Пречистую Его Матерь…».

Савва вернулся домой совершенно здоровый. Спустя малое время он раздал свое имение в церкви и нищим постригся в иноческий чин в Чудовом монастыре. Он «поживе лета довольна, ко Господу отъиде с миром; и погребен бысть в том монастыре».

В царствование Петра I с переводом столицы и двора из Москвы в Петербург московский Казанский собор утратил свой придворно-политический статус. Но Петр почитал Казанскую икону Божией Матери и перенес в новую столицу из Москвы тот ее список, который был прислан царю Ивану Васильевичу из Казани в 1579 году. В Петербурге во имя Казанской иконы в начале XIX века был возведен один из самых величественных соборов северной столицы — Казанский собор на Невском проспекте.

Московский Казанский собор, лишившись царского покровительства, тем не менее оставался одним из наиболее посещаемых московских храмов. Его главная святыня и слава — икона Казанской Божией Матери в народной памяти связывалась с борьбой ополченцев против захватчиков, с освобождением Москвы, с именем замученного в темнице патриарха Гермогена и с именем князя Дмитрия Пожарского, военного руководителя ополчения. Память же о придворной принадлежности храма, не поддерживаемая постоянными официальными церемониями во время служб и крестных ходов, постепенно слабела.

К концу XVIII века окончательно забылось, что храмоздателем Казанского собора был царь Михаил Федорович. И в народной памяти, и в исторической научной литературе как несомненный и общепризнанный факт утвердилось мнение, что строителем Казанского собора был князь Д. М. Пожарский. Даже такой серьезный ученый историк и архивист, как А. Ф. Малиновский в работе 1820-х годов «Обозрение Москвы» утверждает: «Казанский собор построен боярином князем Дмитрием Михайловичем Пожарским по случаю незабвенного для Москвы и для всей России происшествия». При этом Малиновский основывался на бывшей в его распоряжении литературе, безусловно, авторитетной. Не подвергая сомнению факт строительства собора Пожарским, он в то же время опровергает достоверность другой народной легенды: «Прежде многие думали, что тут (в соборе. — В. М.) похоронен храмоздатель князь Пожарский, но теперь известно уже, что прах его покоится в Спасо-Евфимьевском монастыре, где издавна погребались его предки».

В современных работах, как правило, строителем Казанского собора также называется князь Пожарский. Таким образом, народная молва вопреки фактам восстанавливает историческую справедливость: мемориальный памятник (а Казанский собор является таковым) должен вызывать в памяти прежде всего образ того или тех, в честь которых он поставлен, а не того, на чьи деньги его строили.

В Отечественную войну 1812 года с новой силой и с новым значением зазвучали имена Минина и Пожарского. Они были произнесены в первом же обращенном к народу императорском манифесте, извещавшем о вступлении наполеоновских войск в пределы России, в котором император Александр I выразил уверенность в том, что враг найдет «…на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами», «встретит в каждом дворянине Пожарского, в каждом гражданине — Минина».

В петербургском Казанском соборе перед иконой Казанской Божией Матери молился перед отъездом в армию назначенный главнокомандующим всех русских войск М. И. Кутузов.

Площадь перед московским Казанским собором всегда бывала многолюдна. У ограды располагались «скамьи и шалаши» с торговлей разными съестными товарами, предлагали свой товар разносчики — квас, сбитень, пирожки. Торговля была оживленной, потому что здесь пролегали пути и на Красную площадь, и в Кремль, и в Зарядье, и в Замоскворечье.

С началом войны народу у Казанского собора не стало меньше, но переменились характер толпы и ее настроение, постоянно был полон народом и храм.

За собором находилась губернская типография, в которой печатались сообщения из армии, распоряжения московского губернатора Ростопчина и тут же раздавались народу. Люди на площади ожидали этих сообщений, которые тотчас вызывали оживленные обсуждения, замечания, вопросы. На ограде собора вывешивались лубочные листы о войне: «Крестьянин Иван Долбило», «Французы под конвоем бабушки Спиридоновны», «Беседы бывшего ратника московского мещанина Карнюшки Чихирина о доблести русского воина» и многие другие.

В ночь на 1 сентября 1812 года, накануне вступления Наполеона в Москву, архиепископ московский Августин по приказу губернатора Ростопчина выехал из Москвы во Владимир, увозя московские святыни — Владимирскую икону Божией Матери и Иверскую. Казанская икона пока оставалась в храме. Лишь 2 сентября, когда французские войска уже входили в город, икону вынесли из собора; сначала ее укрыли в доме протоиерея Сергия, а затем увезли из города. В статье священника Радугина, опубликованной в 1862 году, приводятся воспоминания неназванного мемуариста о том, как были вывезены Августином Владимирская и Иверская иконы, но поскольку обстоятельства и детали его выезда из Москвы хорошо известны и не соответствуют этому рассказу, то очевидно, что здесь речь идет о другой святыне — видимо, о Казанской иконе.

Икону погрузили в дорожную карету, рассказывает мемуарист, и «…полетели вскачь к Крестовской заставе, думая настичь обоз с церковным имуществом; но у Сухаревой башни были остановлены врагами, предупредившими их и загородившими выезд из столицы. Чтобы не остаться в плену, надобно было повернуть лошадей назад и искать другого выезда. Сначала думали, было, пробраться к Калужской заставе, в которую проходили русские войска; но, повернув на Яузу, повернули в Рогожскую заставу, где была страшная давка от множества экипажей и народа, спешившего выехать из Москвы».

Красная площадь у Казанского собора. Литография. 1840 год

Следуя за армией, карета с Казанской иконой Божией Матери оказалась под Тарутином, где Кутузов разворачивал лагерь русских войск.

Во время своего пребывания в Москве французы ограбили Казанский собор, но он не был разрушен. Площадь перед ним завалило грудами кирпичей от взорванной Никольской башни.

12 октября последние французские части ушли из Москвы, в тот же день была совершена служба в сохранившемся Страстном монастыре. В первых числах ноября в Москву возвратился архиепископ Августин со святынями. 1 декабря по Китай-городу прошли крестные ходы, во время которых Августин освящал краплением воды Москву: «…древний благочестивый град сей, богоненавистным в нем пребыванием врага нечестивого оскверненный». Среди других храмов был освящен и Казанский собор.

XX век, принесший русскому православию — вере, церкви и верующим тяжкие испытания, поругание святынь, страдания и гонения, сравнимые с гонениями, которым подвергались первые христиане, начался страшным и пророческим исчезновением подлинной чудотворной Казанской иконы Божией Матери из ее обители — Богородицкого казанского монастыря.

Утром 29 июня 1904 года служители обнаружили, что из монастырского собора исчезли две иконы: чудотворная Казанской Божией Матери и Нерукотворный образ Спасителя.

Полиции удалось обнаружить непосредственных похитителей — двадцативосьмилетнего крестьянина Варфоломея Стояна, он же Чайкин, и тридцатилетнего крестьянина Комова, а также их сообщников — сожительницу Чайкина и ее мать, которые обвинялись в укрывательстве похищенного, ювелира, купившего золото и жемчуг с окладов икон, и церковного сторожа, который, возможно, содействовал похищению.

Главное желание следователей, игуменьи монастыря, духовных и светских властей заключалось в том, чтобы вернуть святыни. Но сожительница Чайкина, ее малолетняя дочь и мать показали на суде, что они видели, как Чайкин разрубил иконы на мелкие щепки и жег их в печи. При обыске в печи были найдены четыре обгорелые жемчужины, грунтовка с позолотой, два гвоздика, 17 петель, которые, по показаниям монахинь, находились на бархатной обшивке иконы. Сам Чайкин во время следствия отрицал уничтожение им икон, чтобы не отягчать свою вину еще и богохульством, после же приговора признался в этом.

Чайкин представлял собой характерный тип, с которым русскому православию предстояло встретиться в недалеком будущем. Следствие обнаружило еще ряд совершенных им церковных ограблений, правда, он сдирал с икон драгоценные ризы, самих же образов не похищал, что характеризовало его как заурядного уголовника. Между тем он старался представить себя публике «политиком», социалистом, убежденным атеистом, объясняя уничтожение икон тем, что ему «…ужасно хотелось тогда доказать всем, что икона вовсе не чудотворная, что ей напрасно поклоняются и напрасно ее чтят, что … сожгу ее и никакого не случится чуда: сгорит — и все».

После приговора Чайкин сидел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме. Следствие по поиску икон продолжалось и после приговора. У следователей не было уверенности в том, что они уничтожены: Чайкин путался в своих показаниях, в уголовном мире ходил слух, что иконы были проданы. Древние иконы имели спрос у коллекционеров, их скупали старообрядцы, поэтому следователи сомневались в том, что Чайкин мог своими руками уничтожить иконы, цена которых превышает цену их оклада.

В 1930-е годы прошел слух, будто Казанская икона Божией Матери была продана большевиками за границу в числе многих других старинных икон.

Московский Казанский собор во время боев Октябрьской революции 1917 года оказался в самом центре военных действий. При наступлении на Кремль отряды красногвардейцев двигались по Никольской улице, у собора было поставлено орудие, которое прямой наводкой било по Никольской башне.

Обстрел Никольской башни стал первым случаем осквернения и разрушения православных святынь коммунистами: пострадал надвратный образ святителя Николая, почитаемый в Москве чудотворным за то, что при взрыве французами в 1812 году Никольской башни остался неповрежденным.

Образ Николая Чудотворца на Никольских воротах через некоторое время был заложен кирпичом.

В 1925 году подошло время в очередной раз ремонтировать Казанский собор, община верующих храма решила вернуть собору по возможности прежний облик. Произвести реставрацию предложили тогда уже известному своими реставрационными работами П. Д. Барановскому. Средства на реставрацию давала община.

Барановский начал реставрационные работы с барабана главы собора и восстановления кокошников. Понимая, что работа продлится долго, он, чтобы не портить вида Красной площади, работал без лесов, и Казанский собор преображался, обретая прежнюю красоту, на глазах москвичей.

Однако довести реставрацию Казанского собора до конца Барановскому не удалось: в 1930 году храм был закрыт, община распущена. Собор был наскоро переоборудован под жилые коммунальные квартиры и стал именоваться домом № 1 по Никольской улице.

Бывшая жилица этого дома уже в наше время рассказала об условиях жизни в переоборудованном под жилье соборе.

«Жизнь в церкви я до сих пор вспоминаю с содроганием. Бытовые условия были такие, что никому не пожелаю. Комнатки тесные, в каждой по 4–5 человек. Стены голые: от церковных интерьеров и утвари нам ничего не осталось. Окошечки узенькие, света почти не давали. Кухни и ванной комнаты как таковых не было вовсе. Но в каждой комнате — раковина с холодной водой, и паровое отопление у нас было: печки не топили, это я точно помню…

В то время Казанская церковь выглядела как несуразный двухэтажный дом с деревянным грубо сколоченным чердаком… Бывший собор обнесли дощатым забором… Один вход был со стороны Исторического музея, другой с Никольской улицы… Туалет находился на первом этаже, это был деревянный сортир в три очка…

Ордера на столь „центровую“ жилплощадь выдавались только „классово устойчивому элементу“, в основном рабочим. Но все равно жизнь в соборе протекала под неусыпным контролем Лубянки. Во время парада или демонстрации в каждой комнате сидел у окна их сотрудник, а еще один — на чердаке. Помню, один раз на майские праздники такая духота была, что энкавэдэшник наверху в обморок свалился. Мы, жильцы, хотели было ему помочь, а он нас не впустил — ждал покуда свои заберут. Накануне каждого мероприятия с нас слово брали: будем дома или уедем. И ни разу никто не ослушался. Бывало, если раньше вернешься — демонстрация еще не кончилась, идешь себе на бульвар гулять или еще куда-нибудь…».

Но наряду с бытовыми неудобствами были и преимущества, о которых многие советские люди тогда мечтали: жильцы собора могли из своих окон видеть парады и демонстрации и — главное — Сталина.

«Мы, жильцы, — вспоминает та же женщина, — Сталина из окна высматривали — все ждали, когда на трибуну выйдет. А если колонна демонстрантов шла мимо Мавзолея, когда на нем товарища Сталина не было, люди потом очень сокрушались, даже в истериках бились».

Корреспондент газеты, в которой было опубликовано это интервью, спросил, испытывали ли жильцы чувство стеснения или неловкости не из-за бытовых неудобств, а из-за того, что жили в храме. «Нет, — получил он ответ. — Мне было двадцать лет, но и моя свекровь, и люди более старшего возраста об этом не думали. Наверное, время было другое».

Реставрация Казанского собора остановилась, так как в действительности в Моссовете уже было принято решение о его сносе. Превращение его в жилой дом было временным мероприятием, вызванным недостатком жилья в столице.

В конце 1920 — начале 1930-х годов развернулась массовая общегосударственная кампания по прекращению реставрационных работ и сносу церквей. Кампания имела идеологическую основу и сопровождалась шумной агитационной пропагандой: «разоблачали» церковь и попов, «разоблачали» и ученых-реставраторов. «Они, — писал о реставраторах журнал „За коммунистическое просвещение“, — надували советскую власть всеми средствами и путями. Создав вокруг себя „верное“ окружение, они и чувствовали себя в ЦГРМ (Центральных государственных реставрационных мастерских. — В. М.), как за монастырской стеной. Советская лояльность была для них маской. Они верили, что советская власть скоро падет, они ждали с нетерпением ее падения, а пока старались использовать свое положение… Они всегда говорили с пафосом о чистой науке, о чистом искусстве. Они жаловались на то, что при старом, при царско-поповском строе церковь мешала развернуть по-настоящему научно-исследовательскую работу по древнерусскому искусству. Они были всегда столь возвышенными идеалистами — людьми-бессребрениками! А когда пролетарская власть предоставила им возможность полностью отдаваться науке и искусству, … что они сделали, верные сыны буржуазии? Они снова превратили науку в церковь, искусство в богомазню, а все вместе — в обыкновенное церковно-торговое заведение, в монастырь-лавочку». Последнее обвинение было персонально направлено против Барановского, производившего реставрацию Казанского собора на средства общины. Вскоре это же обвинение он услышал на Лубянке.

В сентябре 1933 года П. Д. Барановского и архитектора Б. Н. Засыпкина вызвали в Моссовет к заместителю председателя Усову, который объявил им, чтобы они срочно произвели обмер и фиксацию храма Василия Блаженного, так как он в ближайшие дни будет снесен. Барановский сказал: «Это преступление и глупость одновременно. Можете делать со мной, что хотите. Будете ломать — покончу с собой». Тогда же он послал соответствующую телеграмму Сталину.

Через несколько дней его и Засыпкина арестовали. По статье 58, пункты 10, 11 «антисоветская агитация, организация антисоветской группы» Барановский был осужден на три года лагерей с последующим поражением в правах, в том числе в праве жить в Москве и других крупных городах. Он вернулся из заключения в мае 1936 года и прописался в Александрове — ближайшем к Москве городе, в котором разрешалось жить отбывшим срок по политической статье.

Как раз в эти дни, летом 1936 года, начали сносить Казанский собор. Барановский ежедневно приезжал в Москву из Александрова, производил обмеры храма, фотографировал, и в тот же день уезжал обратно. Как поднадзорный, он был обязан ежедневно в 17 часов 30 минут являться в Александровское НКВД на отметку.

Окончательно разрушен Казанский собор был в последние дни июля 1936 года, в начале сентября убрали битый кирпич. Известный историк московской церковной старины М. И. Александровский в своем дневнике 9 сентября записал, что на месте собора уже пустая площадка.

До трехсотлетия своего освящения 15 октября 1636 года московский Казанский собор не достоял один месяц.

Соборная Казанская икона Божией Матери еще при закрытии храма в 1930 году была перенесена в Богоявленский собор в Дорогомилове, а после того как в 1935–1936 годах этот храм был снесен, ее перенесли в Богоявленский патриарший собор в Елохове, где она и находится в настоящее время.

В 1920-е годы был закрыт и Богородицкий монастырь в Казани. До сих пор его занимает табачная фабрика.

Фундаменты Казанского собора. Фотография 1991 года

Петербургский Казанский собор тоже был закрыт, и в 1932 году в нем, как сообщал путеводитель полувековой давности, «…разместился один из интереснейших музеев Ленинграда — Музей истории религии и атеизма Академии наук СССР», обычно называвшийся более откровенно и точно: Антирелигиозный музей.

Икона Казанской Божией Матери из Казанского собора была перенесена во Владимирский храм.

Петербургский Казанский собор ныне возвращен верующим.

В Москве на освободившейся после сноса Казанского собора площадке на углу Красной площади и Никольской улицы в 1937 году поставили павильон и устроили летнее кафе. Может быть, в проекте этой веранды и был заложен какой-то идейный смысл, а может быть, просто какой-то остроумец пустил шутку, но говорили, что она возведена в честь III Интернационала и что строил ее прославившийся тогда проектом Дворца Советов архитектор Б. Иофан. Эти сведения в настоящее время попали даже в специальную искусствоведческую литературу. Правда, в других работах авторами павильона называют архитекторов Л. И. Савельева и О. А. Стапрана.

Во время войны павильон на углу Красной площади и Никольской сломали. В послевоенные годы на этом месте был разбит газон, в правом дальнем углу которого открыли подземный туалет.

В 1985 году в недрах Музея В. И. Ленина, занимавшего здание бывшей Городской думы, зародилась идея о расширении музея за счет прилегающих к нему зданий: Губернского правления, Монетного двора, Заиконоспасского монастыря, Никольских рядов и других. Музей должен был занять весь квартал между площадью Революции, Историческим (Воскресенским) проездом, Никольской улицей. Все эти здания и внутренние дворы предполагалось приспособить под музейные помещения: выставочные залы, аудитории, библиотеку, буфеты. Все строительство задумывалось для того, чтобы, как сформулировал тогда директор Музея, «…было удобно учиться и работать, впитывать великие идеи Владимира Ильича Ленина».

Реконструкция должна была завершиться в 1995 году к 125-летию со дня рождения В. И. Ленина.

Поскольку на территории, предназначенной под реконструкцию, находилось большое количество исторических памятников, директор обещал, что «…будут учтены все ценные предложения по использованию памятников архитектуры».

От Казанского собора сохранились фундаменты XVII века, являющиеся охраняемым памятником архитектуры и истории, авторы проекта обещали их не уничтожать.

«В этом соборе в октябрьские дни 1917 года была установлена пушка, выстрелом из которой были пробиты Никольские ворота, открывшие Красной гвардии дорогу в Кремль, — рассказывал журналист о проекте расширения Музея В. И. Ленина в предпраздничном номере газеты „Московская правда“ от 6 ноября 1986 года. — Сейчас рассматривается вариант создания в сохранившейся подземной части собора постоянной выставки».

Проект расширения Музея В. И. Ленина был столь невежественно-варварским по отношению к памятникам отечественной истории и архитектуры, что вызвал широкое общественное возмущение. К тому же изменилась и общественно-политическая ситуация в стране. Даже всегда послушный Центральный Совет Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, который по закону должен был дать согласие на строительство в зоне исторических памятников, этот проект поддержал не полностью. Одобрив общую идею, он поставил важное условие, указав на необходимость «…воссоздания бывшего Казанского собора как памятника истории государственной независимости Руси и являющегося составным градостроительным композиционным элементом Красной площади». Однако в этом предложении был пункт, который делал возведение собора почти неосуществимым: государство, разрушившее его, средств на восстановление не выделяло, а предлагало Московскому городскому обществу охраны памятников, не имеющему практически никаких доходов, «решить вопрос о финансировании» самому.

Группе энтузиастов, объединившихся вокруг Московского общества охраны памятников, не только удалось поднять общественность, но и сделать своими союзниками Патриархию и обновленный Моссовет, что было очень важно, потому что хотя отовсюду и поступали пожертвования, но их было недостаточно. Руководство Моссовета выделило недостающую сумму из городского бюджета.

Руководитель проекта по восстановлению Казанского собора О. И. Журин

Летом 1989 года начались археологические исследования фундаментов Казанского собора. 5 июня 1990 года Моссовет принял официальное решение о его воссоздании (окончание работ было намечено на 1995 год), причем — что особенно подчеркивалось — храм будет действующим. 4 ноября 1990 года, в день праздника Казанской Божией Матери, Патриархом Московским и Всея Руси Алексием II был заложен и освящен первый символический камень Казанского собора.

История воссоздания Казанского храма, первого в послереволюционной Москве восстанавливаемого не только в качестве архитектурной формы, но и ради его настоящего предназначения, сложна и драматична. Множество разнообразных сил пришли в движение. Кроме явных сторонников и противников его воссоздания были и противники, скрывающиеся под маской друзей, и друзья, вынужденные публично выступать как противники. События, взаимоотношения людей, тайные и явные пружины происходившего — все это может составить содержание большой и поучительной книги. Наверное, она когда-нибудь будет написана.

Восстановлением Казанского собора с первого до последнего дня руководил ученик и друг П. Д. Барановского архитектор-реставратор Олег Игоревич Журин. Именно ему передал Барановский материалы, собранные при реставрации храма в 1925–1930 годах, и обмеры, сделанные в 1936-м. Журин исполнил завещание своего учителя. Казанский собор восстановлен в близком к первоначальному своему облику XVII века виде, как и предполагал его восстановить П. Д. Барановский.

Возрожденный Казанский собор был освящен 4 ноября 1993 года — на осеннюю Казанскую.

Воссозданный Казанский собор

Сейчас в Казанском соборе, по сообщению его настоятеля Аркадия Станько, имеются четыре образа Казанской Божией Матери — образ конца XVIII века, подаренный Святейшим Патриархом, образ, написанный современным иконописцем архимандритом Зиноном, и еще два старых образа, принесенных в дар.

Чудесная помощь Божией Матери, оказанная ею России в Великую Отечественную войну, также связана с чудотворной Казанской иконой.

Осенью 1941 года, когда немцы подошли вплотную к Москве, когда руководство партии и правительства, органы городского управления и правопорядка эвакуировались, а, точнее сказать, бежали, недаром уже тогда эту эвакуацию назвали «паникой». Брошенным на произвол судьбы простым москвичам оставалась одна надежда — на Божью помощь. И помощь пришла.

Еще во время войны по Москве прошел слух, что зимой 1941 года, когда немцы подошли к Москве, Сталин велел взять чудотворную икону Богоматери и с ней облететь на самолете вокруг города. Вскоре последовало первое успешное контрнаступление Красной Армии: немцев отогнали от столицы.

Долгое время это считали легендой, но теперь уже и в печати появились сообщения о достоверности этого события.

После нападения фашистов на СССР православный патриарх Антиохийский Александр III обратился к христианам всего мира с просьбой оказать молитвенную и материальную помощь народам России.

Между тем немцы уже подходили к Москве, осадили Ленинград.

Митрополит Гор Ливанских Антиохийской патриархии владыка Илия затворился для молитвы в подземной пещере-церкви, находящейся в скале на берегу Средиземного моря. Три дня и три ночи, бодрствуя и не принимая ни воды, ни пищи, он молился перед образом Божией Матери. На третьи сутки ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и объявила, что он избран для того, чтобы передать Божие определение, что должен сделать народ российский для спасения России, и сказала, что если не будет исполнено повеление, то Россия погибнет.

Повеление, как передал его Илия, было таково: «Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда, — сдавать нельзя. Пусть вынесут чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве. Затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию».

Митрополит Илия отправил в Москву руководству Русской церкви и правительству письма и телеграммы о Божественном повелении.

Сталин вызвал к себе главу Русской православной церкви местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия и митрополита Ленинградского Алексия и обещал им исполнить все, о чем было сказано в послании митрополита Илии.

В московском Богоявленском соборе перед Казанской иконой Божией Матери служились молебны.

Вокруг Москвы облетел самолет с чудотворной иконой Тихвинской Богоматери из Тихвинского храма в Алексеевском. Этот факт, по воспоминаниям современников, подтверждал маршал Георгий Константинович Жуков.

5 декабря началось контрнаступление Красной Армии, к 9 декабря был освобожден от немцев ряд городов, в том числе Тихвин. Эта операция по справедливости была названа разгромом немецких войск под Москвой и стала переломной в ходе войны.

Ленинград находился в блокаде. Из Владимирского собора вынесли Казанскую икону и с крестным ходом обошли город. Припомнились и давние слова святителя Митрофана Воронежского, сказанные им Петру I: «Пока Казанская икона в городе и есть молящиеся, враг не сможет войти в город». Ленинград выдержал блокаду.

Казанскую икону Божией Матери привезли и в Сталинград. Она находилась среди советских войск на правом берегу Волги. Икону вывозили на разные участки фронта, и везде служили молебны.

Были исполнены и остальные повеления: возобновилась служба во многих закрытых ранее храмах, возвращены из лагерей оставшиеся в живых священнослужители, открылись семинарии, церковь получила возможность издавать религиозную литературу.

В 1947 году в Россию прибыл митрополит Илия, его принял И. В. Сталин. По совету патриарха Алексия (бывшего митрополита Ленинградского) митрополиту Илие был подарен список Казанской иконы Божией Матери, крест и панагия — нагрудная иконка Богоматери, украшенные драгоценными камнями, добытыми во всех районах страны, чем подчеркивалось, что дар от всей России.

«Я счастлив, — сказал митрополит Илия, принимая дары, — что мне довелось стать свидетелем возрождения Православной веры на Святой Руси и увидеть, что Господь и Божия Матерь не оставили вашу страну, а напротив — почтили ее особым Благоволением».

Иверская

В середине XVII века в Москве уже немало знали и слышали о святой горе Афон, что находится в Греции на берегу Эгейского моря, которую посещала в пору своей земной жизни Богородица и где с давних времен появились кельи монахов-отшельников и православные монастыри. Русские люди совершали паломничества на Афон, в Москву приезжали монахи с Афона и получали от московских государей щедрые пожертвования. Паломники и монахи рассказывали об афонских святынях, а москвичи слушали их каждый раз с неослабным вниманием, потому что повествования эти были действительно чудесными и поучительными.

В 1647 году в Москву приехал игумен афонского Иверского монастыря Пахомий. Его пригласил для беседы царь Алексей Михайлович, в этой беседе и последующих принимал участие и настоятель Новоспасского монастыря Никон, человек, глубоко уважаемый государем. Пахомий рассказывал о монастыре, о его святынях, о святых чудесах. Среди прочего было рассказано им о главной святыне монастыря — иконе Божией Матери, называемой Портаитисе, что значит «Вратарница».

Эта икона, говорит предание, в IX веке принадлежала некоей благочестивой вдове, жившей в окрестностях старинного византийского города Никеи, и была ею очень чтима.

Иверская икона Божией Матери работы художника-монаха Ямвлиха Романова. 1648 год

В это время Византией правил император Феофил-иконоборец. Исполняя приказ императора, его воины всюду разыскивали и уничтожали иконы. Один из них явился к этой вдове, увидел икону, ударил мечом по лику Богоматери — и из нанесенной раны по ее щеке потекла кровь. Воин испугался, пал перед образом на колени с покаянной молитвой и отрекся от иконоборческой ереси. Он сказал вдове, что к ней еще не раз придут с обыском императорские сыщики, и посоветовал спрятать образ, чтобы его не смогли найти. Вдова так и поступила.

Но слух о чудесном образе Богоматери и о том, что вдова где-то скрывает его, дошел до императорских сыщиков, они стали требовать, чтобы она отдала икону, а за непослушание грозили жестокими карами.

Тогда вдова, чтобы спасти образ от поругания, с молитвой пустила икону в море. И тут она увидела, что икона не легла на воду, но стоймя уплыла от берега.

Сын вдовы, которому также грозили гонениями, ушел из Никеи и в одном из монастырей на Афоне постригся в монахи. Он рассказывал братии о чудесах, явленных находившейся в их доме иконой Божией Матери, и этот рассказ передавался на Афоне от поколения к поколению.

Два века спустя одному из монахов афонской Иверской обители — святому старцу Гавриилу — во сне было откровение: Богоматерь сказала, что она желает дать обители свою икону, и пусть старец приблизится к ней по воде и примет ее в свои руки.

На следующий день монахи увидели среди моря на огненном столпе икону Божией Матери. Святой старец Гавриил, пройдя по воде, как посуху, взял образ, принес в обитель и поставил в храме в алтаре. Но наутро монахи обнаружили чудесно обретенную икону не в алтаре, а на стене над вратами обители. Тогда над вратами воздвигли храм, и там икона Богоматери пребывает поныне. По обители она называется Иверской, по месту пребывания над вратами — Вратарницей.

С тех пор Богоматерь не оставляла своим попечением монастырь, и в трудные времена приходила на помощь инокам. Много раз Иверский монастырь подвергался нападениям пиратов и иноземных врагов, но чудесное вмешательство Богоматери спасало его. Особенно памятно в летописях монастыря нашествие персов под предводительством царя Амира.

На 15 кораблях персы приплыли к Афону и напали на Иверский монастырь. Монахи, взяв священные сосуды, заперлись в башне. Разорив монастырь, грабители стали рушить башню. Монахи молились Пресвятой Деве, и вдруг поднялась страшная буря, корабли персов с моряками и воинами потонули в морской пучине. В живых остался один их предводитель Амир. Он раскаялся, обещав много золота и серебра на постройку новых стен монастыря взамен разрушенных.

Царь Алексей Михайлович и архимандрит Никон просили Пахомия прислать в Москву список чудотворной Иверской иконы Богоматери, что тот и обещал исполнить.

Вид святой горы Афон. Лубочный лист. 1884 год

Возвратившись на Афон, игумен Пахомий приступил к выполнению своего обещания. Писать икону он поручил самому лучшему иконописцу монастыря — Ямвлиху Романову. Работа иконописца проходила под молитвы всей братии.

Об этом рассказал игумен Пахомий в письме царю Алексею Михайловичу, присланном в Москву вместе со списком чудотворной иконы.

«Собравши всю братию, совершили всенощное бдение и молебен, — пишет в письме Пахомий, — освятили воду с мощами, потом этою святою водою обливали чудотворную Иверскую икону и, собрав воду в чашу, обливали ею новую кипарисную доску, назначенную для написания новой иконы; затем опять собрали воду в блюдо, а потом служили Божественную и Святую Литургию, а после Литургии дали ту святую воду и святые мощи иконописцу, чтобы он, смешав святую воду с красками, написал святую икону. Иконописец только в субботу и воскресенье вкушал пищу, а братия два раза в неделю совершало всенощные и литургии. Акафист Божией Матери читался иноками во все время написания иконы, доколе она не была совершенно окончена. И та новописанная икона не разнится ничем от первой иконы, ни длиною, ни шириною, ни ликом, одним словом, — новая, аки старая».

13 октября 1648 года этот список иконы в сопровождении иноков Иверского монастыря прибыл в Москву. У Воскресенских ворот образ встречали царь Алексей Михайлович и царская семья, патриарх Иосиф, духовенство, вельможи и народ.

По прибытии икона Иверской Божией Матери сначала была поставлена в московское подворье Иверского монастыря в Никольском греческом монастыре на Никольской улице, затем перенесена в Успенский собор, потом водворена на постоянное свое место в домовую церковь царицы Марии Ильиничны. По смерти царицы икона перешла к ее дочери Софье. Софья взяла ее с собой в Новодевичий монастырь, куда она была заключена Петром I за попытку захватить власть. После смерти Софьи икона осталась в Новодевичьем монастыре и находилась в Смоленском соборе.

День 13 октября (по новому стилю 26-го) внесен в церковный календарь как праздник «Принесение чудотворной Иверской иконы Божией Матери с Афона в Москву».

Весной 1654 года началась русско-польская война. Перед русской армией стояла задача возвратить исконно русские земли — Смоленск, Киев, Белоруссию, которые были захвачены Польшей в годы Смуты и еще оставались под ее властью. В действующую армию, как сообщает летописец, «месяца мая в 15 день Государь Царь и Великий Князь Московский и Всея Руси Алексей Михайлович отпустил с Москвы в Вязьму чудотворную икону Пресвятая Богородицы Иверския».

В первый же год войны был освобожден Смоленск и белорусские области между Днепром и Припятью. Затем война приобрела затяжной характер, но в результате по миру, заключенному в 1665 году, Россия добилась удовлетворения всех своих территориальных требований.

Чудотворная Иверская икона Божией Матери с воинами-победителями возвратилась в Москву.

Алексей Михайлович повелел сделать еще один список с нее и установить эту икону при городских вратах, так как именно такое место избрал себе подлинный Иверский образ, где каждый нуждающийся мог помолиться перед ним.

Городом тогда считалась Москва в границах Китай-города. (Следует отметить, что такое понимание сохранилось вплоть до начала XX века: купец, выезжающий из своего особняка где-нибудь на Остоженке в лабаз и контору на Ильинке, говорил, что едет «в город».) Главными же воротами Китайгородской стены считались Неглиненские ворота, ныне называемые Воскресенскими, через которые проходила главная дорога средневековой Москвы — Тверская.

Неглиненскими ворота назывались потому, что здесь, по внешней стороне Китайгородской стены протекала река Неглинная.

Сейчас Воскресенские ворота, лишившись крепостной стены справа и слева от них, вместо которой построены городские здания, воспринимаются как самостоятельное архитектурное сооружение декоративного характера, но они отнюдь не декоративная арка, а самая настоящая крепостная башня.

В XVII веке эти ворота представляли собой мощное фортификационное сооружение. Еще в конце XIX века Воскресенские ворота, как пишет современник, «обнаруживали свое первоначальное назначение… Ворота эти сделаны из крепостного тяжеловесного кирпича с железными связями и закрепами. В толстых стенах у обоих проездов еще остались железные пробои от двойных ворот, а в арках — прорехи для опускных решеток, коими запирались эти проезды. Под зубцами воротных стен еще уцелели осадные стоки, через которые осажденные лили на неприятелей кипяток и растопленную смолу, серу и свинец. В двухъярусных палатах и в двух над ними осьмигранных башнях помещались прежде огнестрельные орудия, или так называемый огненный бой, и стояли пушкари и стрельцы в случае нападения врага и осады. Амбразуры, или пушечные и мушкетные бои, обращены потом в окна».

Сейчас около ворот лежит горка старинных пушечных ядер, найденных при земляных работах на Красной площади.

В XVII веке Воскресенские ворота служили входом и въездом на Красную площадь. В отличие от других ворот они имели не одну, а две проездные арки, были украшены каменной резьбой и покрыты золоченой медью.

Через Неглинную к воротам был построен широкий и красивый каменный мост. (Его фрагменты можно видеть в подземном Археологическом музее, находящемся на Манежной площади против Воскресенских ворот.) Мост и площадь перед ним всегда были многолюдны, и лучшего места для Вратарницы нельзя было найти. А кроме того, именно здесь 13 октября 1648 года царь Алексей Михайлович, бояре, священство и народ встречали прибывшую с Афона Иверскую икону Божией Матери.

Мастерская Ф. Я. Алексеева. Вид на Воскресенские ворота и Иверскую часовню. Акварель. 1800-е годы

В 1669 году Иверская икона Божией Матери была установлена в деревянной часовне у Воскресенских ворот, со стороны Красной площади. С этого времени ворота стали называть также Иверскими. В 1680 году при царе Федоре Алексеевиче Неглиненские ворота были отремонтированы и надстроены двумя шатровыми башнями. Над воротами разместили в киотах написанные «добрым письмом» иконы святого великомученика Георгия, святого Федора Стратилата, московских святителей Петра и Алексея. На башне также установили большую праздничную икону Воскресения Христова, и было предписано царским указом отныне называть ворота не Неглиненскими, а Воскресенскими.

Для Иверской иконы Божией Матери построили новую часовню. Ее поставили на внешнюю сторону башни между проездами, где она находится и теперь.

В начале XVIII века деревянную часовню заменили каменной. В 1723 году в связи с указом Петра I о закрытии часовен Иверскую закрыли, после смерти царя ее открыли вновь. В 1782 году была построена новая часовня по проекту М. Ф. Казакова. В 1801 году ее украсили медными вызолоченными пилястрами и гирляндами, на ее крыше был установлен медный ангел с крестом.

Иверская икона Божией Матери обрела в духовной жизни москвичей огромное значение. Ее чудотворная сила изливалась на обращающихся к ней щедро и неиссякаемо. А главное, каждый молящийся перед ней верил, что Богоматерь услышит его и не пренебрежет его просьбой. В старой Москве с полным основанием считали, что нет в Первопрестольной человека, который хотя бы раз в своей жизни не обращался к Иверской в трудную минуту.

«Иверская, пожалуй, была самым почитаемым и доступным образом в Первопрестольной, — пишет современный православный историк в календаре „Москва православная“. — Она составляла предмет благоговейного почитания не только Москвы, но и всей России. Чудотворный образ почитали и старообрядцы, и христиане неправославных исповеданий. С раннего утра и до глубокого вечера двери часовни были открыты для паломников, здесь всегда толпился народ.

О. Кадоль. Воскресенские ворота. Литография. 1820-е годы

В самые ответственные для Российского государства времена, в дни войн и народных бедствий, перед Иверской совершались всенародные молебны, собиравшие десятки тысяч москвичей. Молебны в этом святом месте являлись обязательной частью церемониала посещения Москвы русскими царями. Каждый раз, вступая в город или покидая его, они прикладывались в Иверской часовне к Животворящему кресту и преклоняли колени пред чудотворною иконою». В XIX веке было популярно стихотворение поэта пушкинской поры Е. Л. Милькеева «Молитва Иверской»:

Источник отрады священной и чистой, О жаркие слезы! Без звука, без слов, Я лил их пред образом Девы Пречистой, Пред образом древним, что столько веков Чудесно стоит у заветной твердыни, И в светлых лампадах не гаснет елей, И с верой, с молитвами, дивной святыни Устами касаются роды людей. И в радости сердца, в мечте непонятной, Я долго пред образом древним стоял, И рдел милосердием Лик Благодатной, И трепетным людям покров обещал. И внутренним голосом нес я моленья: О дай, Непорочная, жизни святой, Дай чистых желаний, дай слез и терпенья, И дум исступленных мятеж успокой!

Известный филолог профессор Б. В. Варнеке описывает знакомую ему с детства картину, которую он наблюдал возле Иверской.

Воскресенская площадь. 1880-е годы

«Кроме бульваров ночью царило оживление лишь около Иверской часовни на Красной площади. Благочестивые москвичи, а особенно москвички, любили ожидать, когда рано утром откроют часовню и монахи начнут служить первый молебен прежде, чем громадный дормез, запряженный восьмеркой, начнет возить икону по домам. Привозили обратно икону в часовню часа в два ночи, и точно так же множество москвичей ждали ее возвращения, чтобы помочь монахам вынести икону из кареты. В ожидании этой минуты толпы собирались возле часовни часов с одиннадцати. Богомольцы сидели на ступеньках, на тумбочках мостовой. Здесь были старушки в затрапезных кофтах, чиновники в старомодных выцветших шинелях, девицы в скромных платочках, толстые купцы в длиннополых чуйках. В ожидании иконы велись разговоры. Каждый рассказывал про ту беду, которая привела его к Всепетой. Старушки жаловались чаще на запой мужей, непослушание сыновей или являлись, чтобы Владычица помогла найти пропавшую курицу. Девиц чаще всего приводила измена коварного жениха, который предпочел большое приданое верному и преданному сердцу. Чиновников волновали несправедливости начальства, а купцов заминки в торговых делах. Вся эта пестрая толпа собиралась со всех концов Москвы, ожидая милостивого чуда и скорой помощи».

Еще с XVII века в Москве существовал обычай «приглашать» чудотворную икону Иверской Божией Матери из часовни в дома жителей в чрезвычайных случаях «…для молитвословия или во исполнение обета, или по причине болезни, или для испрошения какой-нибудь милости, или в благодарность Матери Божией за Ее благодеяния». «Приглашения» были довольно часты, и описания их имеются во многих мемуарах. Когда чудотворная икона уезжала по «приглашению», часовня не оставалась пустой: на ее место ставили копию, как ее называли, «заместительницу».

То, как происходило и совершалось «приглашение» Иверской, красочно и подробно (потому что здесь была важна и значительна каждая деталь) описывает в автобиографической повести «Лето Господне» замечательный московский бытописатель И. С. Шмелев.

Готовиться к приезду иконы в их дом в Замоскворечье, рассказывает Шмелев, начинали накануне.

«— Двор прибрать, — распоряжается отец, — безобразия чтобы не было. Прошлый год понесли Владычицу мимо помойки. — Она, Матушка, понятно, не обидится, — соглашается работник, — а нехорошо. Помойку решают обшить тесом, досками прикрыть лужу…

И вот наступает день и время, когда въезжает на двор карета с иконой, народ поет: „Пресвятая Богородице, спаси нас…“.

Отец и Василь Василич, часто крестясь, берут на себя тяжелый кивот с Владычицей. Скользят в золотые скобы полотенца, подхватывают с другого краю, — и, плавно колышась, грядет Царица Небесная надо всем народом. Валятся, как трава, и Она тихо идет над всеми. И надо мной проходит, — я замираю в трепете. Глухо стучат по доскам над лужей, — и вот уже Она восходит по ступеням, и лик Ее обращен к народу, и вся Она блистает, розово озаренная ранним весенним солнцем.

— Спаа-си от бед… рабы твоя, Богородице…

Вся Она — свет, и все изменилось с Нею, и стало храмом. Темное — головы и спины, множество рук молящих, весь забитый народом двор… Она, Благодатная, милостиво на все взирает…

Пылают пуки свечей, густо клубится ладан, звенят кадила, дрожит синеватый воздух, и чудится мне в блистанье, что она начинает возноситься. Брызгает серебро на все: кропят и березы, и сараи, и солнце в небе, и кур с петухом на штабеле… а она все возносится, вся — в сиянье.

— Берись… — слышен шепот Василь Василича.

Она наклоняется к народу… Она идет. Валятся под Нее травой, и тихо обходит Она весь двор, все его закоулки и уголки, все переходы и навесы, лесные склады… Под ногами хрустит щепой, тонкие стружки путаются в ногах и волокутся. Идет к конюшням… Старый Антипушка, похожий на святого, падает перед Нею в дверях. За решетками денников постукивают копыта, смотрят из темноты пугливо лошади, поблескивая глазом. Ее продвигают краем, она вошла. Ей поклонились лошади, и Она освятила их. Она же над всем Царица, Она — Небесная.

Иверская часовня

— Коровку-то покропите… посуньте Заступницу-то к коровке! — просит, прижав к подбородку руки, старая Марьюшка-кухарка.

— Надо уважить, для молочка… — говорит Андрон-плотник. Вдвигают кивот до половины, держат. Корова склонила голову. Несут по рабочим спальням. Для легкого воздуха накурено можжухой… Вносят и в наши комнаты, выносят во двор и снова возносят на помостки. Приходят с улицы — приложиться. Поют народом — Пресвятая Богородице, спаси на-ас!»

Но «приглашение» Иверской было особым случаем. Обычно люди сами приходили к ней.

Самыми достоверными свидетельствами времени являются детали и черточки, описанные в художественных произведениях. В рассказе И. А. Бунина «Чистый понедельник» рассказывается, по сути дела, о том же, о чем написано в «Москве православной», в воспоминаниях Шмелева и профессора Варнеке. Писатель дает возможность не только увидеть часовню, молящихся, но и почувствовать атмосферу этого заветного московского уголка.

Герой бунинского рассказа только что услышал от любимой женщины, что она оставляет его. Богатый, молодой, удачливый, кутила, прожигатель жизни, нерелигиозный человек, он выходит от нее на улицу утренней, светлеющей бледным светом Москвы, и его влечет туда, куда в его состоянии пошло бы большинство москвичей.

«Шел пешком по молодому липкому снегу, — метели уже не было, все было спокойно и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и из пекарен. Дошел до Иверской, внутренность которой горячо пылала и сияла целыми кострами свечей, стал в толпе старух и нищих на растоптанный снег на колени, снял шапку… Кто-то потрогал меня за плечо — я посмотрел: какая-то несчастнейшая старушонка глядела на меня, морщась от жалостных слез: — Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!»

Символом и поэзией народного православия Иверская была и для русской интеллигенции начала XX века.

Москва! Какой огромный Странноприимный дом! Всяк на Руси — бездомный. Мы все к тебе придем… А вон за тою дверцей, Куда народ валит — Там Иверское сердце, Червонное, горит. И льется аллилуйя На смуглые поля. — Я в грудь тебя целую, Московская земля!

Эти строки были написаны Мариной Цветаевой в 1916 году.

Религиозные и духовные переживания русской интеллигенции начала XX века воплощались в художественных произведениях. К числу таких произведений относится картина «У Иверской» (1916) замечательного живописца футуристического толка Аристарха Лентулова, которая стала одним из лучших произведений в его творчестве. Несмотря на формалистические элементы, разложение формы, смещение планов, характерные для «бубновалетца» Лентулова, его картина создает яркий и прекрасный образ московской святыни и передает зрителю ту душевную радость, которую она излучает.

В феврале-ноябре 1917 года Иверская часовня оказалась в самой гуще революционных событий. Воскресенские ворота вплотную примыкали к стене здания Московской Городской думы, которая после Февральской революции стала центром организации новой революционной власти в Москве. У здания Думы шел беспрерывный митинг.

«27 февраля… Воскресенская площадь бурлила толпами народа, — рассказывает в своих воспоминаниях А. Ф. Родин, который все это время находился в Думе и был очевидцем происходящего день за днем. — 28 февраля улицы были неузнаваемы. Они были запружены толпами, которые шли к центру с пеньем „Марсельезы“, с оркестрами, с плакатами: „Долой самодержавие!“, „Да здравствует 8-часовой рабочий день!“, „Долой войну!“… Здание Городской Думы окружено тысячами демонстрантов. Появляются первые группы солдат, покинувших казармы. Обезоруживаются полиция и жандармы. 2-го марта на Воскресенской площади — с развернутыми знаменами, под звуки военной музыки дефилируют все полки московского гарнизона».

Демонстрация на Воскресенской площади в дни Февральской революции. Фотография 1917 года

Митинги и демонстрации на Воскресенской площади продолжались все лето.

2 ноября 1917 года, в заключительный день наступления большевиков на Кремль, пулемет юнкеров, установленный на Воскресенских воротах, пытался остановить отряд красных латышей, но был подавлен. Иверская часовня в революционные дни не закрывалась. Описывая последствия октябрьских боев в Москве и перечисляя пострадавшие здания, газета «Московский листок» писала в те дни об Иверской часовне: «Иверская часовня пострадала мало. Замечательно, что, как и в 1905 году, пули попали в икону Казанской Божьей Матери. Но, как и тогда, пули прострелили лишь стекло рамы, не причинив никакого вреда самой иконе. Две пули попали также в небольшую икону, находящуюся с правой стороны иконы Казанской Божьей Матери. Внутренность Иверской часовни нисколько не пострадала».

У Иверской. Фото. 1920-е годы

Заняв Кремль под жилье, коммунистическое руководство первым делом запретило свободный доступ в него. Были наглухо закрыты все кремлевские ворота, кроме Троицких, у которых заняли караул латышские стрелки. На кремлевских стенах между зубцами замаячили фигуры с винтовками.

Прежде Кремль с его общенародными святынями никогда не запирался, в него можно было войти в любое время суток. Лишь дважды за всю свою историю он был недоступен для народа: в Смуту XVII века, когда в Кремле засел Лжедмитрий, и в 1812 году при французах.

Поэтому Иверская часовня, в центре города, под стенами темного запертого Кремля, с ее всегда открытыми дверями, с горящими свечами, с ее богомольцами, шедшими к ней бесконечным и неиссякаемым ручейком, воспринималась одними как упрек и вызов, другими — как ободрение и надежда. Комендант Кремля матрос Павел Мальков, например, в своих воспоминаниях о Москве 1918 года неприязненно упоминает Иверскую часовню: «Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела густая брань…».

К 1 мая 1918 года Воскресенская площадь была переименована в площадь Революции, на стене Городской думы, выходящей на Воскресенский проезд, были водружены красная пятиконечная звезда и доска с цитатой из К. Маркса «Религия есть опиум для народа»; по другую сторону от Иверской часовни, на Историческом музее, поместили деревянную резную мемориальную доску с рельефами звезды, серпа и молота и с изречением Ф. Энгельса «Уважение к древности есть, несомненно, один из признаков истинного просвещения».

В ночь на 28 апреля 1918 года Иверская часовня была ограблена, грабители пытались сорвать драгоценный оклад с чудотворной иконы, но им это не удалось. Преступников милиция не нашла.

В 1919 году в связи с закрытием Николо-Перервинского монастыря, к которому была приписана Иверская часовня, монахов, обслуживающих ее и живших в доме бывшего Губернского правления, выселили, и часовня осталась бесхозной. Образовавшаяся Община верующих при часовне заключила договор с Моссоветом и получила право использовать ее «для удовлетворения религиозных нужд».

В 1922 году Комиссия по изъятию церковных ценностей изъяла из часовни все более или менее ценные богослужебные предметы. В том же году Воскресенский проезд был переименован в Исторический в ознаменование, как объясняли, 50-летия основания Исторического музея.

Несмотря на агитацию атеистов, почитание Иверской в Москве оставалось по-прежнему широко распространенным. Власти препятствовали вывозу иконы в другие храмы и на частные квартиры. Однако в начале 1920-х годов ее все же носили по городу. Писательница Л. А. Авилова, жившая в одном из арбатских переулков, оказалась свидетельницей выноса иконы в город и описала его в своем дневнике:

«10(23) июля 1921 года.

Принесли Иверскую. Во дворе был расстелен ковер и поставлен столик с чашей и свечами. Ждали Матушку с минуты на минуту с 10 часов вечера… Икона уже была в церкви Власия, и ее уже носили по соседним дворам, и то и дело раздавался крик: „Иверскую несут!“… В десять минут второго (ночи) позвонила Анюта и крикнула мне, что молебен во дворе уже начался… На дворе стояла большая толпа народа, были зажжены свечи, но темную икону все-таки было плохо видно. Лика различить было невозможно. И тем торжественнее и таинственнее было это моление под открытым небом с едва мерцающим светом тоненьких восковых свечей. Сколько вздохов, почти стонов, невнятных шепотов!.. „Матушка! Помоги! Ведь мы погибаем, мы погибаем!“ Очень быстро отслужили, икону понесли. Я вышла проводить за ворота и долго слышала тяжелые шаги в темноте. В окнах уже не было ни одного огня. А икону, говорили, будут носить всю ночь…».

Не пустовала и часовня. До революции в ней находилась рукописная книга, в которую желающие вписывали рассказы об исполнившихся по их молитвам Иверской просьбах. Когда книга заполнялась, ее заменяли новой, но, замечает современник, «сколько их (то есть исполненных просьб. — В. М.) осталось сокровенными!» После революции подобной книги в часовне не держали. Но рассказы об исполнении молитвенных просьб иногда встречаются в воспоминаниях, давая возможность предполагать, что в действительности таких случаев было немало. Были исцеления от смертельной болезни, поддержка впавших в отчаяние, спасение от самоубийства и помощь в житейских, бытовых делах. Об одном таком случае рассказывается в воспоминаниях Михаила Макарова. Случай этот произошел в 1926 году, воспоминания опубликованы в 1996-м.

«Я был безработным в 1926 году, когда в полном расцвете был НЭП, — пишет Макаров. — Раз в месяц я ходил отмечаться на бирже труда, но каждое такое посещение биржи лишь отягощало мое состояние: на горизонте не было никакой надежды на скорое получение работы… Положение мое становилось просто кошмарным.

Было начало сентября. В подавленном состоянии я сидел однажды дома. Во входную дверь постучали. Я отворил. Передо мной стояла прямая, бодрая старуха. На голове платок, повязанный по-монашески…

Старуха вошла в кухню, положила три поклона с крестным знамением перед иконой, поклонилась мне и сказала:

— Дай мне, молодец, испить воды.

Я почерпнул ковшом воды в кадке и подал старухе. Она опять перекрестилась и, сделав три больших глотка, возвратила мне ковш.

— Что, молодец, тяжело на сердце-то? Я смутился, не зная, что ответить.

— Плохо без работы, — продолжала старуха, — а ты не отчаивайся, пойди к Иверской, поставь за пятачок свечку перед иконой Богоматери и помолись усердно со слезами. Пес я буду, если Божия Матерь тебе не поможет. Даст Она тебе работу.

С этими словами старуха перекрестилась на икону и, сказав:

— Спаси тя Христос за корец воды, — вышла.

Я был ошеломлен и не знал, что делать, но машинально бросился за ней и спросил:

— Как ваше имя?

— Странница Пелагеюшка, — ответила она, ускоряя шаги и удаляясь.

На другой день я пошел к Иверской… Я сделал все, как сказала мне Пелагеюшка. И вот, поверьте мне, старику, выходя из часовни, я почувствовал, что камень упал с моего сердца. Я почувствовал легкость и уверенность в будущем.

Через несколько дней я получил повестку, вызывающую меня на биржу труда…».

Макарову дали бесплатную путевку в дом отдыха, а затем он получил работу по специальности.

«Первый день моей работы, — продолжает Макаров, — пришелся на 1 (14) октября — день Покрова Божией Матери. Я расценил это как знак явной помощи Царицы Небесной и мысленно поблагодарил странницу Пелагеюшку за ее добрый совет… Я установил себе за правило: когда бываю у Иверской, каждый раз благодарить Богоматерь за эту помощь и в память об этом ставить перед Ее иконой свечу…».

В 1924 году административный отдел Моссовета обсуждал вопрос о сносе часовни и предлагал «…ликвидировать ее под видом ремонта Воскресенских ворот, так как в противном случае это вызвало бы массу толков и нежелательное брожение среди верующих». Но тогда на снос не решились, и ликвидация Иверской была отложена до более удобного времени.

Проходу колонн Первомайской демонстрации Иверские ворота не мешают. 1940 год

В 1928 году в Совнаркоме вновь обсуждается вопрос сноса Воскресенских ворот и Иверской часовни «…в связи с предполагаемым переустройством Красной площади» (предложение Емельяна Ярославского, члена ЦК, руководителя атеистической пропаганды), Моссовет добавил еще одну причину для сноса часовни — «сильно стесняет уличное движение» и заверил, что часовня «при условии уборки предметов культа может быть разобрана МКХ за одну ночь». В 1929 году часовню закрыли и снесли действительно за одну ночь — с 28 на 29 июля 1929 года.

Главная чудотворная Иверская икона Божией Матери была перенесена в Воскресенский храм в Сокольниках, где она находится и поныне в левом клиросе северного придела. П. Паламарчук говорил, что московские старожилы неоднократно подтверждали, что в Сокольниках находится именно эта икона.

Икона-«заместительница» находится в церкви Николы в Кузнецах на Новокузнецкой улице.

В июле 1931 года снесли и Воскресенские ворота Китай-города, как было заявлено, из-за того, что они мешали проходу на Красную площадь колонн демонстрантов в дни революционных праздников. Ученые, архитекторы, деятели культуры возражали против сноса, убеждая, что уничтожение ценного памятника архитектуры — Воскресенских ворот — нанесет урон эстетическому восприятию ансамбля древней Красной площади. На что «руководитель московских большевиков» Л. М. Каганович ответил: «А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов шести районов Москвы одновременно вливались на Красную площадь».

После сноса Иверской часовни и Воскресенских ворот люди еще много лет приходили к месту снесенной часовни и молча молились…

Любопытное совпадение: спустя полвека та же цель — создать благоприятные условия для проведения парадов на Красной площади — послужила причиной восстановления Воскресенских ворот и Иверской часовни.

Началось с того, что 20 июля 1988 года Моссовет выдал «Мосинжстрою» и «Мосводоканалстрою» ордер № 2675 на работы по реконструкции подземных коммуникаций и дорожного покрытия в Историческом проезде. Ремонт предпринимался в связи с приближавшейся 71-й годовщиной Октябрьской революции, празднование которой предусматривало военный парад и демонстрацию по этому случаю на Красной площади, что требовало усилить дорожное покрытие.

Естественно, работы на Красной площади, производимые мощной техникой, незамеченными остаться не могли. Тем более что археологи Московской археологической экспедиции в это самое время вели раскопки поблизости, на территории Монетного двора. Услышав грохот работ, они вышли в проезд, когда дорожники успели снять только поверхностный слой, под которым открылась кладка фундамента Воскресенских ворот из большемерного кирпича. Молодые ребята-археологи прыгали под ковш экскаватора в раскоп, чтобы остановить разрушение фундамента.

Строители продолжали работы, тесня археологов, однако становилось ясно, что раскоп необычайно богат и требуется расширение археологических исследований. В раскопках участвовала вся археологическая экспедиция — 50 человек, приостановив работу в других местах, пришли добровольцы — школьники, студенты, командующий войсками Московского военного округа прислал на раскопки солдат.

Находки превзошли все ожидания: срубы XIII века, керамика, украшения, строительные материалы XIV–XVII веков. 27 августа в срубе XV века была найдена берестяная грамота — первая найденная в Москве. Эта находка стала крупнейшим историческим открытием и заставила изменить традиционное представление о состоянии грамотности и образования в древней Москве.

Выполняя приказ, строители завершили работы к празднику Октябрьской революции, «усилили дорожное покрытие» и засыпали котлован, не дав археологам закончить исследования.

Но изменились времена, уже был восстановлен Казанский собор, и это усилило позиции общественности в ее движении за восстановление Воскресенских ворот и Иверской часовни, в конце концов и московские власти также высказались за восстановление этих памятников.

В ноябре 1994 года Святейший Патриарх Алексий II освятил закладку Иверской часовни и Воскресенских ворот.

Воскресенские ворота восстанавливались в том виде, какой они приобрели в конце XVII века, а Иверская часовня — в облике конца XVIII века, когда она была перестроена по проекту М. Ф. Казакова. Работами, как и при восстановлении Казанского собора, руководил архитектор-реставратор О. И. Журин.

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II совершает Служение перед Иверской иконой Божией Матери. Фотография. 1995 год

26 октября 1995 года в день праздника Иверской иконы Божией Матери часовня была торжественно освящена Патриархом Всея Руси Алексием II. В часовне был установлен новый образ Иверской иконы Божией Матери, скопированной по просьбе Патриарха Всея Руси с подлинника, находящегося в Иверском монастыре на Афоне, специально для восстанавливаемой часовни. В Москву образ, как и прежний, был доставлен делегацией иноков Афонского Иверского монастыря.

Воссозданные Воскресенские ворота и Иверская часовня. Нулевой км. Фотография. 2003 год

В восстановленной ныне Иверской часовне, как и прежде, через открытые двери, особенно в утренних и вечерних сумерках, видно, как пылают свечи и сияет прекрасный образ Божией Матери с Младенцем. И идут к часовне богомольцы и любопытствующие, идет народ…

Там Иверское сердце, Червонное, горит.

Московский герб — святой Георгии

Древний символ Москвы

Главный символ герба Москвы — Георгий Победоносец.

Традиционный образ святого Георгия — юный воин с обнаженной головой на белом коне в светлых легких латах, в светло-зеленом или красном развевающемся плаще, поражающий копьем черного дракона — известен на Руси по древним иконам. Ясен символический смысл этого образа — борьба и победа светлой силы добра над черной силой зла, понятно и то, почему именно Георгий Победоносец стал гербом Москвы, города, которому много раз приходилось отстаивать в битвах свою свободу и независимость от нашествия врагов и который в своей правой борьбе всегда крепко верил в Божью помощь.

Московский герб в его канонической европейской форме был создан в начале XVIII века по указу Петра I. Но изображение Георгия Победоносца как символ московского князя и Московского княжества существовало задолго до эпохи Петра I, с XVI века. Еще раньше — с первых веков принятия Русью христианства — святой Георгий вошел в число известнейших святых покровителей ее, и народная молва, создав о нем множество легенд, сделала его поистине народным русским святым.

Таким образом, в гербе Москвы соединились государственная история России и народное понимание и истолкование образа святого Георгия как справедливого защитника и помощника русскому человеку в его заботах и трудах, а также в военных и иных жизненных бедах, столь щедро сыпавшихся в прошлые века и сыплющиеся на него в настоящие времена.

Житие и подвиги святого Георгия

Святой великомученик Георгий, рассказывается в его житии, родился во второй половине III века в Каппадокии, малоазийской провинции Римской империи (ныне территория Турции) в знатном семействе, был воином и имел высокий чин военного трибуна. Приняв христианскую веру, он раздал свое имущество бедным и пошел проповедовать учение Христа. В 303 году римский император Диоклетиан (284–305), желая искоренить христианство, начал жестокие гонения на христиан.

Той областью, в которой жил Георгий, правил царь Дидиан. Исполняя повеление императора, он призвал к себе Георгия и повелел ему отречься от Христа и поклониться языческим идолам.

Целый день царь Дидиан убеждал Георгия в превосходстве языческих богов, но тот опровергал его доводы и воздавал хвалу Богу истинному.

На другой день царь Дидиан, видя тщетность своих убеждений, повелел подвергнуть Георгия жестоким истязаниям: его били, кололи ножами, жгли огнем. Георгий терпел муки восемь дней, отказываясь поклониться идолам. На девятый день палач отрубил ему голову, и когда это случилось, небо покрылось тучами, засверкали молнии, и сотряслась земля.

Святой Георгий. Византийская фреска. XI век

Таково краткое содержание древнейшего жития святого великомученика Георгия. Но кроме житийного рассказа о мучениях, которые претерпел юноша-воин, среди верующих возникли и распространились устные рассказы о чудесах, явленных святым, как при жизни, так и после кончины. Рассказывали, что в мучениях Бог не оставлял его: палачи начинали пилить его пилой, но зубья пилы становились такими тупыми, что не причиняли никакого вреда; его бросали в котел с кипящим маслом, но огонь под котлом гас, и масло в тот же миг остывало. Подвергаемый мучениям Георгий думал о тех христианах, которые будут так же мучимы безбожниками, молил Бога, чтобы он помог им претерпеть мучения, как помогает ему: «Господи великий небес и земли, услышь мою молитву, сделай так, чтобы кто, находясь в страхе или в беде, или в напасти, призовет Тебя именем раба твоего Георгия, да спасен будет».

Из чудес, совершенных Георгием, особенно известным стало, как оно называется в русской традиции, «Чудо Георгия о Змии и девице».

В этом сюжете рассказывается о том, как Георгий спас город от чудовищного Змия.

Возле одного языческого города поселился в пещере страшный Змий, похищавший и губивший его жителей, и творивший иную «пакость». Чтобы умилостивить его, жители приносили ему в жертву своих детей. Подошел черед царской дочери, ее одели в багряницу и проводили к змеиной пещере. Ожидая неминуемой кончины, она в страхе «била себя в перси, власы терзаще». В это время мимо проезжал на коне святой Георгий. Он увидел рыдающую девицу, расспросил, что за горе у нее, и затем вступил в бой со Змием и укротил его.

Георгий велел царской дочери обвязать шею чудовища своим поясом и вести его в город. В городе Георгий на глазах у всех отрубил Змию голову, дабы все видели, что их злодей уничтожен. Спасенные горожане возрадовались и, оставив свою языческую веру, крестились во Христа.

Житие святого Георгия было написано много лет спустя после его гибели, к этому времени сохранились лишь самые общие сведения о нем: о его высоком происхождении, о том, что он был воин, о его мученической смерти, да еще предание утверждало, что он был молод и прекрасен собой. Легенды дополняли житие и создавали яркий пленительный образ.

Чудо Георгия. Иллюстрация к «Золотой легенде» Якоба из Ворагине. Англия. 1493 год

Церковь пыталась бороться с легендарными вставками в житие Георгия. В конце V века папа Геласий I объявил еретическим сочинение «Страсти Георгия», в IX веке патриарх константинопольский Никифор подтвердил запрет Геласия. Но житие Георгия, дополненное легендарными чудесами, получило распространение во всех христианских странах Востока и Европы. Георгий стал одним из самых почитаемых святых.

В средневековой Европе образ Георгия Победоносца воспринимался прежде всего как образ воина и рыцаря в европейской рыцарской традиции, он становится героем рыцарских баллад и романов. Герой рыцарского романа испанского писателя Сервантеса Дон Кихот говорит о нем: «Это был один из лучших странствующих рыцарей, какого имело небесное воинство».

По-иному воспринимался образ святого Георгия на Руси.

Святой Георгий на Руси

На Руси о святом Георгии узнали еще до принятия ею христианства, знали, что у христиан он считался покровителем воинов и князей, и поэтому в 988 году сын великого князя Владимира Ярослав при крещении получил христианское имя Георгий.

Греческое имя Георгий, что в переводе значит «Земледелец», образовано от имени древнегреческой богини Земли Геи. В различных языках в соответствии с их фонетическими законами имя Георгий приобретало в произношении свою форму: у немцев — Йорген, у французов — Жорж, у испанцев — Хорхе. На Руси наряду с формой «Георгий» употребляются другие варианты имен: Егорий, Егор, Юрий, а также Гюрги.

Сын князя Владимира Ярослав-Георгий, вошедший в историю с именем Ярослав Мудрый, почитал своего небесного покровителя, его именем он назвал основанный им в 1030 году город Юрьев, в честь святого основал в 1036 году в Киеве Георгиевский монастырь и церковь. Церковь была освящена 26 ноября, и с тех пор в православном календаре день освящения этой церкви считается праздничным, и в православном месяцеслове имеет название: «Освящение Храма Святого великомученика Георгия, иже в Киеве у Златых врат Святой Софии».

Князь Юрий Долгорукий также в честь своего святого покровителя назвал основанный им город Юрьев-Польской на Владимирщине и построил несколько церквей.

В XIV веке, в княжение Дмитрия Донского, почитание святого Георгия было столь распространено на Руси, что в летописном сказании о Куликовской битве он назван среди сражавшихся на стороне русского войска. «Видеша верние (то есть достойные доверия), — рассказывает летопись, — яко в 9 час биющиеся ангели, помогающе христианом, и святых мученик полкы, и воина Христова Георгие, и славного Дмитрия, и великих князей тезоименитых Бориса и Глеба, в них же бе воевода свершенного полка небесных сил Архистратиг Михаил…».

Святой Георгий в житии. Русская икона. Новгород. XIV век

Дмитрий Донской, возвращаясь с Куликовской битвы, в знак благодарности за победу заложил в великокняжеском селе Коломенском церковь во имя святого Георгия. На монете, отчеканенной при Дмитрии Донском, был изображен святой всадник с нимбом вокруг головы.

Коломенский деревянный дворец XVII века. Акварель начала XIX века

В XV веке святой Георгий Победоносец, поражающий Змия, был изображен на государственной печати царя и великого князя Ивана III. При нем же над воротами Спасской — главной башни Кремля была установлена скульптура святого Георгия, «резана на камени».

Георгий почитался на Руси не только в княжеской и воинской среде. В народе его почитали и как воина, и как покровителя земледельцев, чему, конечно, способствовало его имя: любой сельский батюшка мог объяснить своим прихожанам, что обозначает имя Георгий в переводе на русский язык. К тому же получилось так, что праздники в его честь приходились на весну (23 апреля (6 мая) — Егорий весенний) и на осень (26 ноября (9 декабря) — Егорий осенний), между этими двумя праздниками проходил цикл сельскохозяйственных работ и забот с их начала до завершения.

Осмыслив это, русский крестьянин сделал вывод, что Егорий должен покровительствовать тому, что касается крестьянского хозяйства — земледелия, скотоводства, пашни, урожая и всего остального. Так возникли многие крестьянские поверья и обычаи, связанные с Егорием.

По исследованиям специалистов, жития святого Георгия, включающие в себя рассказы о чудесах, в том числе и «Чудо Георгия о Змии и девице», стали известны на Руси с XI–XII веков, к этому же времени относится и начало почитания его в народе.

На русской почве, так же как и в Европе, возникали свои варианты легенд о святом Георгии.

В русском фольклоре существует особый жанр, известный как духовные стихи — повествовательные песни на религиозные темы. Эти стихи поются и сказываются на манер былин. Сюжеты духовных стихов разнообразны: тут и библейские истории, и евангельские эпизоды, и рассказы про святых: Марию Египетскую, Алексея — Божьего человека и другие. Сочиняли и исполняли духовные стихи нищие слепцы, ходящие по миру и живущие подаянием во имя Божие, так называемые калики перехожие. Творцы духовных стихов опирались на богатый русский фольклор, в первую очередь былинный и песенный, и средневековую русскую книжность, создавая яркие, оригинальные произведения.

Духовные стихи пользовались большой любовью у слушателей. А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» описывает сцену исполнения слепцом духовного стиха, которую он наблюдал в подмосковном Клину.

«Поющий сию народную песню, называемую „Алексеем божиим человеком“, был слепой старик, сидящий у ворот почтового двора, окруженный толпою по большей части ребят и юношей. Сребровидная его глава, замкнутые очи, вид спокойствия, в лице его зримого, заставляли взиравших на певца предстоять ему с благоговением. Неискусный хотя его напев, но нежностию изречения сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внимающих, нежели взращенные во благогласии уши жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому напеву Габриелли, Маркези или Тоди. Никто из предстоящих не остался без зыбления внутрь глубокого, когда клинский певец, дошед до разлуки своего ироя, едва прерывающимся ежемгновенно гласом изрекал свое повествование… Жены возрыдали; со уст юности отлетела сопутница ее, улыбка; на лице отрочества явилась робость, неложный знак болезненного, но неизвестного чувствования; даже мужественный возраст, к жестокости толико привыкший, вид воспринял важности. О! природа, — возопил я паки… Сколь сладко неязвительное чувство скорби! Колико сердце оно обновляет и оного чувствительность. Я рыдал вслед за ямским собранием, и слезы мои были столь же для меня сладостны, как исторгнутые из сердца Вертера…».

И. Ерменев. Поющие слепцы. Рисунок. Конец XVIII века

Широкое распространение в России духовных стихов отмечал и столетие спустя, во второй половине XIX века, П. И. Якушкин, писатель и этнограф, которому принадлежат лучшие записи стихов о Егории. В очерке «Мужицкий год», в той его части, где речь идет о праздниках, он пишет: «Престольный праздник у мужиков празднуется по возможности хорошо; на этот праздник по-праздничному собираются все родные и приятели. Всяк сходит в церковь к обедне, а время нет, то зайдет в церковь. Богу свечку поставит и выйдет из церкви, набожно перекрестясь, а у церкви старцы с чашечкой в руке, и поют стихи про Лазаря, Егория, Федора Тирона, да этих стихов много…».

Духовные стихи про святого Георгия Победоносца, которого в них обычно именуют «Егорий-свет Храбрый», принадлежали к числу наиболее распространенных. Основную часть стихов о Егории составляют стихи на два сюжета: первый — о его мучениях за веру и второй — о битве со Змием и спасении царевны. Сюжеты разрабатывались каждым певцом-исполнителем по-своему. Фольклористами записано много вариантов духовных стихов на эти сюжеты, они отличаются один от другого композицией и деталями. Авторы русских духовных стихов обычно переносят действие своего повествования в места им известные — на Русь — и дают имена действующим лицам соответственные, сохраняя неизменным лишь имя главного героя — Егория. Такая вольность русских сказителей коренится в особенности русского национального сознания. Русский человек верит, что почитаемые им святые, пребывающие на небесах, посещают и Русь, оттого она и называется Святой. Благодаря этому убеждению возникли многочисленные народные рассказы о Николае Угоднике, являющемся в виде доброго старика и помогающем людям в разных житейских делах.

Это же убеждение пронизывает знаменитое стихотворение Федора Ивановича Тютчева, в котором он говорит о посещении России Иисусом Христом — Царем Небесным:

Эти бедные селенья, Эта скудная природа — Край родной долготерпенья, Край ты русского народа! Не поймет и не заметит Гордый взгляд иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.

В Москве, в Коломенском, в овраге, называемым «Голосов овраг», лежит груда древних валунов и поодаль от них еще один камень, в очертаниях которого угадывается лошадиная голова. Вокруг, по оврагу, бьют родники. С этим местом связано старинное предание, которое знают и сейчас.

По этому преданию, именно здесь Георгий Победоносец сражался со Змием и спас девицу. Но в этом сражении он потерял коня, которому Змий своим рогом распорол брюхо. С тех времен и остался здесь след: груда камней — выпавшие внутренности коня, а камень с лошадиной головой — сам конь.

Духовные стихи про Егория довольно обширны по объему, поэтому приходится ограничиться пересказом с цитатами, взятыми из различных вариантов. «Стих про Егорьевы мучения» во всех вариантах начинается рассказом о рождении и происхождении Егория:

В шестом году в осьмой тысяче Да при том царе, да при Федоре Да при той царице благоверный — Да при той Софии Премудрыя, Спородила она да три дочери, Да три дочери, да три любимые, Четвертого сына — свет Егория, Свет Егория, свет Храброго: По колени у него ноги в золоте, По локоть руки в чистом серебре, Волоса на нем, что ковыль-трава, Во лбу солнце, во тылу месяц, По косицам звезды перехожие.

Дата рождения Егория, указанная в стихе, фантастична. Автор, зная, что разница между летосчислением от Сотворения мира и Рождества Христова составляет несколько тысяч лет, ограничивается весьма приблизительной цифрой. При переводе на современное летосчисление это будет 2498 год.

В некоторых вариантах царь Федор назван «благоверным князем Федором», княжившим в Чернигове, чем уточняется факт рождения Егория на Руси.

На владения царя Федора нагрянул «неверный царь», «царь-басурманище» — Демьянище (в других вариантах — Кудревян Кудреянище и даже Диаклитианище), он князей-бояр всех повырубил, царю Федору голову срубил, детей его в полон взял, Божьи церкви все на дым пустил, святые образы под копыта коней побросал. Княжон-царевен неверный царь послал стадо пасти, а Егория велел привести к себе и стал уговаривать отречься от веры христианской и поверовать в его, цареву, «латынскую басурманскую» и поклониться его идолам. На что млад отрок Егорий отвечал:

— Злодей царище Демьянище, Безбожный пес бусурманище! Я умру за веру христианскую! Не буду веровать латынскую, Латынскую бусурманскую, Не буду молиться богам твоим кумирским, Не поклонюся твоим идолам!

Тогда царь повелел Егория-света «мучить всякими муками разноличными». Стали Егория топорами сечь — топоры крошатся, а на Егории ни единой раны. Стали пилой пилить — у пилы зубья поломались. Привязали ему на шею камень, бросили в реку, а он не тонет, против течения гоголем плывет. Его ввергли в котел с кипящей смолой — он не варится, поверх смолы стоит и поет стихи херувимские, а под котлом огонь погас, выросла трава-мурава, расцвели цветочки лазоревы.

Тогда повелел царище Демьянище копать яму глубиной в сорок сажен, посадили туда Егория, накрыли яму досками железными, прибили гвоздями лужеными, заперли замками немецкими, засыпали песками рудо-желтыми. Царище-бусурманище песок притаптывал, а сам приговаривал:

— Не ходить Егорью по белу свету, Не видать солнца красного, месяца ясного, Не бывать на Святой Руси, Не слыхать звона колокольного, пенья церковного!

Тут бы уж Егорию концу быть, но явилась ему Мать Пресвятая Богородица и говорит:

— Ой ты еси, светлый Егорий, свет Храбрый! Ты за это ли претерпение Ты наследуешь себе Царство Небесное!

Сказала Пресвятая — и поднялись ветры буйные, разнесли пески рудо-желтые, поломали гвозди луженые, разметали доски железные, и вышел Егорий на белый свет.

В. Владимиров. К стиху о Егории Храбром. Акварель. 1900 год. Публикуется впервые

Пошел Егорий по Святой Руси, пришел в родной город, а город разрушен, сожжен и пуст, нет в нем ни старого, ни малого, только церковь стоит соборная, богомольная. Зашел он в церковь, там молитву творит его матушка родимая — святая София Премудрая. Попросил Егорий у матушки благословения на святое дело. «Поеду я, — сказал он, — по всей земле светло-русской, басурманскую веру побеждаючи, святую веру утверждаючи, царищу Демьянищу за кровь и слезы христианские отплачиваючи». Отвечала матушка:

— Ты поди, чадо милое! Ты поди далече, во чисто поле, Ты возьми коня богатырского Со сбруею богатырскою, Со вострым копьем со булатным, И со книгою со Евангельем.

Поехал Егорий на коне богатырском с копьем и Святою Книгою по земле светло-русской к тому городу, где в палатах белокаменных жил царище Демьянище. (В некоторых вариантах говорится, что Демьянище пребывал в столице Руси — в Киеве.)

На своем пути Егорий встретил преграды-заставы непроходимые: леса дремучие, реки быстрые, горы высокие, стаю серых волков рыскучих, «змея люта огненна», «люту Астрахтир-птицу» — и все преграды с Божьим словом и благодаря своей храбрости преодолел.

Наконец Егорий достиг палат «царища Демьянища».

Увидел его царь Демьянище, Безбожный пес бусурманище, Выходил он из палаты белокаменной, Кричит он по-звериному, Визжит он по-змеиному; Хотел победить Егория Храброго. Святой Егорий не устрашился, На добром коне приуправился, Вынимает меч-саблю вострую, Он ссек его злодейскую голову По его могучие плечи; Подымал палицу богатырскую, Разрушил палаты белокаменные, Очистил землю христианскую, Утвердил веру самому Христу, Самому Христу, Царю Небесному…

Заканчивается стих славой Егорию:

Егорьева много похождения, Велико его претерпение! Претерпел муки разноличные Все за наши души многогрешные. Поем славу святому Егорию, Святу Егорию, свет Храброму! Во веки его слава не минуется И во веки веков! Аминь!

Духовный стих на тему «Чуда Георгия о Змие» также имеет ряд вариантов, сохраняя общий сюжет. Возле святого города Иерусалима, — повествуется в наиболее распространенном варианте, — были три царства «беззаконные» — Содом, Гоморра и царство Рахлинское, в котором царствовал царь Агапий. На их беззакония великие сам Господь «не мог смотреть», поэтому под Содомом и Гоморрой он разверз землю, и они провалились в бездну.

А на третье царство, на Рахлинское, Напущал Господь Бог на них Змея лютого.

(Написание «Змий» и «Змей» не является ошибкой или опечаткой. На старославянском языке, которым пользуется церковь и на котором написаны жития, следует писать и говорить «Змий», а в разговорном русском языке — «Змей», так его называют и в духовных стихах и легендах.)

Поселился Змей в пещере на берегу моря. Горожане давали ему дань — скотину, которую тот пожирал. И вот не осталось в городе скота, пришлось им самим идти

Лютому зверю на съедение, Пещерскому на прожрение.

Прошло время, и осталось в городе совсем мало людей, тогда собрались все жители рахлинские к своему царю на широкий двор и стали метать жребий, кому назавтра идти к Змею.

Жеребье царю доставалося Ко лютому Змею идти на съедение, Ко пещерскому на прожрение.

Закручинился царь, опечалился. А царица ему говорит:

— Не кручинься, царь, и не печалуйся, У нас есть с тобой кем заменитеся: У нас есть с тобой дитя единое, Одна единая дочь немилая, Она верует веру все не нашу — Богу молится она распятому. Отдадим мы Алексафию лютому Змею, Лютому Змею на съедение, Пещерскому на прожрение.

«Многой радостью» царь Агапий исполнился, призвал к себе дочь, сказал слова обманные:

— Ты, прекрасная Алексафия Агапеевна, Ты вставай-ка, Алексафия, с утра ранешенько, Умывайся, девица, белешенько, И снаряжайся, Алексафия, хорошохонько: С утра я тебя буду замуж отдавать За того, который с тобой в одну веру верует.

Обрадовалась и возвеселилася Алексафия, она на ложе спать не ложилася, всю темную ночь Богу молилася:

Молилася она Спасу Пречистому, Второму Миколе Барградскому, Третьему Егорью-свету Храброму.

Поутру Алексафия встала, как велел отец, ранешенько, умылась белешенько, нарядилась хорошохонько, вышла на крыльцо и увидела, что посреди царского двора стоит черная карета, запряженная конями неучеными, на козлах сидит детина в платье траурном; она обо всем догадалась, горючими слезами залилась: «Не на то, видать, породила меня матушка, чтобы замуж выдать, а на то, чтобы отдать лютому Змею на съедение…».

Свели Алексафию с крыльца, усадили в карету, отвез ее детина к змеиной пещере и оставил одну. Села Алексафия на крутом морском берегу и стала молиться Спасу Пречистому, Миколе Барградскому и Егорью Храброму. Услышал Господь ее молитву и послал Егория Храброго «для хранения девицы от Змея лютого».

Прискакал Егорий на добром коне, сошел с коня, девице поклонился: «Бог на помочь тебе, царская дочь Алексафия!».

Дал Егорий девице шелковый повод в белые руки:

— Подержи ты, — говорит, — Алексафия, моего коня, А больше того смотри сама на сине море: Когда на море волна будет подыматися, Из пещеры Змея лютая появлятися, Ты тогда меня, девица, ото сна буди. Так сказал Егорий, лег на траву и уснул.

Держит Алексафия коня за повод, а с моря глаз не спускает. Вдруг на море волна поднялась, лютый Змей показался. Алексафия стала Егория будить, будит его, а он не просыпается. Испугалась девица, расплакалась, покатились горючие слезы, упали на Егорьево белое лицо, от того пробудился Егорий-свет Храбрый.

Взял Егорий свое копье булатное, вышел встречь Змея лютого, ударил копьем в прожорище, приговаривая: «Так будь, Змея, кротка и смирна, пей и ешь, что я тебе повелю, что Алексафия благословит».

Распоясал Егорий свой шелковый пояс, продел сквозь змеиное прожорище, дал конец Алексафии и наказал:

— Поведи-ка, Алексафия, Змея лютого Во свое во царство Рахлинское, Скажи батюшке царю Агапию, Пущай поверует в веру христианскую, Пусть построит он три церкви соборные. Ежели не поверует он в веру христианскую, То пусти Змея на волю, Потребит Змей их всех до единого, Не оставит им людей на семяны.

Привела Алексафия Змея в город, сказала, что велел Егорий, царь Агапий с радостью согласился поверовать в веру христианскую, обещал построить три церкви: церковь Матери Божьей Богородицы, Троицы Живоначальной и святого Егорья-свет Храброго, а еще сказал:

— Я не раз Егорью в году буду праздновать, Я не раз в году — два раза.

Любопытно, что ни в этом, ни в других вариантах русских духовных стихов и в легендах не говорится о казни Змея, поскольку по русской пословице «Повинную голову меч не сечет», раз он стал «кроткий и смирный», то и оказался помилован.

Юрьева роса

По народному календарю на 23 апреля, на Егория Весеннего, приходилось начало весенних сельскохозяйственных работ, впервые выгоняли скотину на пастбище. Крестьяне по многолетнему опыту знали, что в этот день окончательно устанавливается весна: «Пришел Егорий — и весне не уйти», — утверждает пословица. В этот день на пашнях служили молебны, окропляли пашни святой водой. Считалось, что в этот день святой Егорий ходит по полю и осматривает, по добру ли растет хлеб, а на лугах и на выпасах землю отмыкает, зеленую траву в рост пускает. Утренняя роса на Егорьев день — Юрьева роса, по поверью, обладала особой силой, поэтому в деревнях люди катались на нивах по росе, чтобы быть сильными и здоровыми.

В некоторых областях России, рассказывает известный фольклорист А. Н. Афанасьев, в этот день существовал обряд чествования Зеленого Егора. Молодого парня украшали зелеными ветками, на голову ему клали круглый пирог, в руку давали зажженный смоляной факел, и в таком виде, окруженный толпой девушек, поющих весенние обрядовые песни, он обходил засеянные поля. Потом разводили костер, рассаживались вокруг него, делили пирог, чтобы каждому досталось по куску.

Так же с соответствующими обрядовыми действиями выводили после зимнего содержания в хлеву скотину на подножный корм. Ее гнали освященной вербой, а выгнав в поле, «окликали» Егория, поручая ему скотину:

Егорий ты наш Храбрый! Ты спаси нашу скотину В поле и за полем, В лесу и за лесом, От волка хищного, От медведя лютого, От зверя лукавого.

Среди пастушеских поверий и присловий главным было твердое убеждение: «Хоть все глаза прогляди, а без Егорья не усмотришь за скотиной». Причем выгоняли скотину в первый день ранним утром, пока не обсохла на траве Юрьева роса, от которой коровы бывают тучны и удойны.

А по возвращении скотины с первой пастьбы хозяева говорили: «Встретил наш скот — милый живот — святой великомученик Егорий на белом коне; в рученьках у него, Егорья-света, щит огненный. Бьет он побивает всех колдунов и колдуниц, воров и вориц, волков и волчиц».

Покровитель землепашества и скотоводства, Егорий считался также покровителем браков и чадородия: девушки молили его о хорошем женихе.

Осенний, или холодный, Егорий — 26 ноября — праздник в память «освящения храма Святого великомученика Георгия, иже в Киеве у Златых врат Святой Софии», построенного Ярославом Мудрым в 1051 году. Но предание утверждает, что именно в этот день Георгий избавил от лютого Змея Рахлинское царство.

К осеннему Егорию заканчивались сельскохозяйственные работы, и крестьяне праздновали их окончание, благодарили святых помощников, и прежде всего Егория, за урожай. В Древней Руси до конца XVI века в это время, «за неделю до Юрьева дня и неделю по Юрьеве холодном», крестьяне-батраки, получив расчет, имели право уйти от хозяина, на которого работали. Это право, поддержанное «Судебником» Ивана III, защищало крестьян от полного закабаления. Как бы ни плох оказывался не распознанный при найме хозяин, батрак знал, что мучиться ему только до Юрьева дня. «Мужик — не тумак (глупец), — говорили тогда, — знает, когда живет на белом свете зимний Юрьев день».

С. И. Иванов. Юрьев день. Масло. Начало XX века

Этот же день поминается и в одной из самых горьких русских поговорок: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!», появившейся после того, как в конце XVI века право на переход крестьян от одного хозяина к другому было отменено, и они были закреплены за определенным владельцем. Но народного отношения к святому Георгию это не изменило: в популярности, народной любви, количестве народных легенд и поверий из всех старинных святых он уступает, пожалуй, одному лишь Николаю Чудотворцу.

Во время церковной службы 23 апреля (6 мая) — в праздник «святого славного великомученика, победоносца и чудотворца Георгия» к нему обращаются со следующей молитвой:

«О всехвальный святый великомученик и чудотворче Георгие! Призри на нас скорою твоею помощию и умом Человеколюбца Бога, да не осудит нас, грешных, по беззакониям нашим, но да сотворит с нами по велицей Своей милости. Не презри моления нашего, но испроси нам у Христа Бога нашего тихое и богоугодное житие, здравие же душевное и телесное, земли плодородие и во всем изобилие, и да не во зло обратим даруемое нам тобою от Всещедрого Бога, но во славу святого имени Его и в прославление крепкого твоего заступления, да подаст Он стране нашей и всему воинству на супостаты одоление и да укрепит непременяемым миром и благословением. Изряднее же да оградит нас Святых Ангел Своих ополчением, во еже избавитися нам по исходе нашем из жития сего от козней лукавого и тяжких воздушных мытарств его и неосужденными предстати Престолу Господу Славы…».

Русский лик свет-Егория

Внешний облик святого Георгия в русской народной традиции обрисован в духовных стихах о нем. В одном из них кроме литературного портрета содержится ссылка на изобразительный источник:

На земле зародился могуч богатырь Да по имени Егорий-свет Храбрый. Он списал свой лик на образе, Дак он поставил образ за престол Божий, Завещал попам, отцам духовным Дак всему миру православному.

Самые древние русские иконные изображения святого Георгия относятся к XII веку. Это, конечно, не значит, что не было более ранних икон, речь идет о сохранившихся.

На иконе, написанной около 1170 года и ныне находящейся в Успенском соборе Московского Кремля, поясное анфасное изображение святого Георгия: юношеское безбородое лицо, обнаженная голова, волосы кудрявые — крупными кольцами, он в легком пластинчатом доспехе и красном плаще, в правой руке Георгий держит копье, левая рука лежит на рукоятке меча. В Третьяковской галерее имеется аналогичное изображение Георгия на иконе, также относящейся к XII веку, но не поясное, а в рост. На ней хорошо виден его легкий доспех. В Русском музее в Петербурге хранится икона XIII века, на которой изображен стоящий в рост Георгий с крестом вместо копья в правой руке.

Ко времени первой сохранившейся иконы пешего Георгия относится и его конное изображение на фреске в Георгиевской церкви Старой Ладоги. Роспись выполнена около 1167 года. На фреске изображен эпизод «Чуда Георгия о Змие», когда царевна ведет уже укрощенного Змия на своем поясе к городу, а Георгий на коне сопровождает ее. Фигура святого в полном покое, правой рукой он придерживает пяткой вставленное в стремя копье, левой держит узду, только плащ, украшенный звездами, испускающими острые лучи, развевается на ветру.

Таким образом, пешее и конное изображения святого Георгия в XII веке существовали в русской иконописной традиции одновременно. Однако с XV–XVI веков изображения на иконах Георгия на коне (сюжет на тему Чуда Георгия о Змие) становятся преобладающими.

Самая известная и совершенная по мастерству икона «Чудо Георгия о Змие» XV века новгородской школы (ныне — в Русском музее Петербурга), необычайно динамичная и изящная, изображает святого в момент боя: вздернув коня на дыбы, длинным копьем — сильным и точным ударом — он поражает Змия в «прожорище». Развевается плащ, изгибается Змий, сраженный при прыжке на Георгия. Этот образ можно считать эталонным для всей дальнейшей разработки сюжета.

Чудо Георгия о Змие. Икона. Новгород. Вторая половина XV века

Вряд ли можно с полной уверенностью утверждать, что именно эта икона, найденная в церкви в селе Манихине Ленинградской области, была образцом для иконописцев. Наверное, существовал и какой-то иной эталон, неизвестный нам, но, несомненно, тип иконы, к которому принадлежит и «Георгий» из Манихина, оказал решающее влияние на изображение этого сюжета иконописцами всех областей России.

Этот сложившийся окончательно к XV веку образ Георгия Победоносца и стал тем образом святого, который был принят русским народным сознанием и отображен в фольклоре.

Иконописная традиция, сохраняя точно образ самого Георгия и сюжет иконы, дозволяла иконописцу вносить некоторые изменения, несущественные для содержания, но играющие определенную роль в художественной композиции иконы. Чаще Георгий повернут правой стороной к смотрящим на икону и поражает находящегося на первом плане Змия пикой, держа ее в правой руке. Но есть также иконы, на которых Георгий повернут влево; при таком положении он опять-таки держит пику в правой руке, левой натягивает узду, а Змий находится за конем.

Знак Московского княжества

Как государственный русский княжеский знак изображение Георгия в виде стоящей фигурки человека с копьем и мечом впервые на Руси появляется на серебряной монете, чеканенной Ярославом Мудрым, имевшим, как уже было сказано, христианское имя Георгий. При Ярославе Русь усвоила существовавший в мире с античных времен обычай изображать на монетах того властителя, при котором она чеканилась. Однако в христианской России государственным знаком являлось изображение не самого правителя, но святого, во имя которого тот был крещен.

В Московском княжестве при великих московских князьях Иване Калите (княжил в 1325–1340 годы) и его старшем сыне Симеоне (княжил в 1340–1353 годы) на княжеских печатях и монетах изображались их святые. При младшем сыне Калиты Иване II Ивановиче (княжил в 1354–1359 годы) на отчеканенных им монетах появляются символические знаки-рисунки: на одних монетах — фигурка воина с мечом, на других — воина, замахнувшегося мечом на змея-дракона. В последнем сюжете уже отчетливо проявляется тема «Чуда Георгия о Змие». На княжеской печати Дмитрия Донского (княжил в 1359–1389 годы), внука Калиты, по традиции изображен святой Дмитрий Солунский, но также имеется вариант печати с всадником-копейщиком. На одной из печатей сына Дмитрия Донского Василия I Дмитриевича (княжил в 1389–1425 годах) изображен святой Василий Кесарийский, на другой — всадник на коне, вооруженный копьем, которое он держит в поднятой правой руке острием вниз. На монетах внука Дмитрия Донского Василия II Васильевича (княжил в 1425–1462 годах) изображение всадника приобретает полную определенность, на них узнается святой Георгий, поражающий копьем Змея в раскрытую пасть-«прожорище». Таким образом, в середине XV века образ святого Георгия Победоносца становится общепризнанным и устойчивым символом московского князя и Московского княжества.

Монета московского князя Ивана III Ивановича с изображением воина, поражающего дракона. 1330–1350-е годы

Монета великого князя Василия II Темного. 1460–1530-е годы

Княжескими печатями с изображением княжеских знаков удостоверялись государственные документы: указы, договоры, акты о дарении, удостоверении должности, купле и продаже.

Окончательный, классический вид изображение Георгия Победоносца как царского и государственного символа приобрело в царствование великого князя Московского и государя Всея Руси Ивана III Васильевича (княжил и царствовал в 1462–1505 годах). При нем же был принят в качестве государственного символа России и двуглавый византийский орел. Женившись на наследнице византийских императоров, Иван III счел законным присоединить ее право на наследство к своим владениям. Поэтому к московскому княжескому знаку — Георгию Победоносцу Иван III присоединяет государственный знак Византии: на его государственной вислой печати (вислая, то есть не прикладываемая к документу, а прикрепляемая к нему на шнуре) изображены на одной стороне московский всадник, на другой — двуглавый орел. По всей видимости, все же главным символом считался московский знак, так как вокруг него идет надпись: «Иоанн Божиею милостию государь всея Руси великий князь» — более значительная, чем вокруг орла: «Великий князь Владимирский и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Югорский, Вятский, Пермский и Болгарский».

Великий князь Московский и государь всея Руси Василий III и герб великого князя Московского

Большая государственная печать Ивана Грозного отразила новый период и новое состояние государства, ставшего из великого княжества царством. Эта печать представляет собой круг, в центре которого находится изображение двуглавого орла, увенчанного царской короной, вокруг которого расположены печати бывших царств и княжеств, вошедших в состав России, кроме одного — Московского. Печать Московского княжества — святой Георгий — помещена на груди орла. Так, в общероссийском символе получила изобразительное выражение народная идея о Москве как сердце России.

При первых Романовых — Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче — в целом сохраняется форма печати, установившаяся при Иване IV. В конце XVII века предпринимается попытка знаки земель, перечисляемых в титуле государя, разместить не вокруг орла, как это сделано на печати Ивана IV, а на его крыльях. Рисунок такой печати приложен к «Дневнику путешествия в Московию» секретаря австрийского посольства в Россию в 1698–1699 годы И.-Г. Корба. Знак Москвы на нем по-прежнему расположен в центре, на груди орла.

Печать Великих князей Московских и Государей Всея Руси Ивана III Васильевича и Василия III Ивановича. 1460–1530-е годы

До середины XVII века всадник на московском гербе, по толкованию русских официальных лиц, обозначал самого великого князя и государя. Русский посол во Флоренции в 1659 году на вопрос герцога Тосканского, не нарисован ли в московском гербе святой Георгий, ответил: то «великий государь наш на аргамаке». В официальных документах всадника называли «ездец», в одной из описей имущества Алексея Михайловича герб на перстне описан так: «персона человеческая на лошади с саблею, под лошадью змий».

Подобная идентификация изображения на государственном знаке с самим государем или святым, в честь которого он назван (что подразумевает его же), была традиционна для России, и отказаться от этой традиции русская бюрократия не решалась.

В то же время неофициальное толкование изображения всадника в московском гербе как святого Георгия Победоносца было едва ли не всеобщим. Для русских оставалось совершенно очевидным тождество изображения на православных иконах и в гербе. Иностранцы, не связанные русской бюрократической традицией, прямо называли всадника святым Георгием. С. Коллинс, англичанин, придворный врач царя Алексея Михайловича, в своем сочинении «Нынешнее состояние России» объясняет, что всадник на груди орла — это «святой Георгий на коне». И.-Г. Корб также без всяких оговорок пишет, что московский герб «представляет св. Георгия».

Создание герба

Фактически большая государственная печать Ивана Грозного являлась уже гербом, причем один из его элементов — печать Московского княжества к тому же была помещена в европейский гербовой щит. Вместе с тем в русском языке не существовало термина «герб». Аналогичными ему по значению были понятия «знак», «знамя» (в смысле «знаменовать» — обозначать), «печать».

Большая государственная печать Ивана IV Грозного. Середина XVI века

Впервые русский герб назвал гербом иностранец. В немецком издании «Записок о Московии» австрийского дипломата первой четверти XVI века Сигизмунда Герберштейна помещен портрет царя Василия III, а рядом, в щите, — рисунок всадника, поражающего копьем дракона, обозначенный как «герб великого князя Московского».

В России слово «герб», начало входить в употребление во второй половине XVII века, в царствование царя Алексея Михайловича. В 1669 году Алексей Михайлович поручает живописцам сделать росписи в своем новом Коломенском дворце и написать на стенах «четырнадцать печатей в гербах», имея в виду, что надо традиционные государственные эмблемы поместить в щитах — неотъемлемой принадлежности европейского герба.

К тому времени и в России перестали называть всадника на печати «всадником» или «ездецом».

Петр I в детстве, конечно, рассматривал росписи Коломенского дворца, о котором ученый монах — учитель царских детей Симеон Полоцкий написал оду. В ней новый царский дворец он называет «осьмым чудом света», которое «ныне на Москве явися». Несколько строф Симеон посвятил росписям дворца, начав их описание такими словами:

Написания егда возглядаю, Много историй чюдных познаваю.

Гербовые эмблемы сами по себе должны были привлечь внимание ребенка и вызвать вопросы о том, что же они означают. Нельзя представить, чтобы Симеон Полоцкий не воспользовался этим и не рассказал царевичу «истории чюдные», связанные с ними.

В 1722 году в плане усовершенствования государственного управления Петр I издает указ о создании специального учреждения — Герольдии — и введении в России гербов.

Герольдия, по замыслу царя, была призвана ведать учетом состояния российского дворянства. Герольдмейстеру, как предписывалось в указе, «…перво знать надлежит: дворян всех и их детей, и когда кто к какому делу спрошен будет, то б мог несколько человек к тому достойных представить; также кто умрет, или у кого дети родятся, чтоб ведал же; и имел о том записку…». Говоря по-современному, Герольдия мыслилась всероссийским дворянским отделом кадров.

Среди задач, поставленных перед Герольдией, значилось создание государственных и личных дворянских родовых гербов, для чего в штатах предусматривалась должность специального человека «для сочинения гербов».

Признавая необходимость для дворянства личных родовых гербов, Петр I, однако, не торопил с их созданием, зато государственный герб, а также гербы «царств, провинций, городов» требовались незамедлительно. Гербы городов, по замыслу Петра I, должны были изображаться на знаменах воинских частей, размещавшихся в этих городах.

Тогда же царь обратился к Я. В. Брюсу, который в числе многих наук занимался также геральдикой, с просьбой найти знающего человека для «сочинения гербов». Брюс рекомендовал пьемонтского дворянина графа Франциска Санти, знатока геральдических наук и художника, служившего прежде гофмаршалом и тайным советником у ландграфа Гессен-Гомбургского. Выехавший в поисках службы в Россию, Санти получил чин полковника русской службы и 12 апреля 1722 года был зачислен в Герольдию «товарищем герольдмейстера» с поручением заниматься «сочинением» гербов.

Неизвестный художник. Портрет графа Ф. Санти. XVIII век

Граф Санти был, действительно, знающим геральдистом. От Герольдии ему было поручено создать государственный герб и городские гербы, а затем уже обратиться к «гербам шляхетным».

Герольдмейстерская контора тогда находилась в Москве, и первые русские гербы, отвечающие правилам геральдики, в том числе и герб Москвы, создавались в древней русской столице.

Граф Санти серьезно отнесся к своим обязанностям. Он выписал из-за границы литературу по геральдике, составил геральдический словарь. Но главное — в отличие от многих европейских просветителей России он понимал, что его миссия будет успешной и плодотворной лишь в том случае, если он не ограничится введением и пропагандой правил европейской геральдики, а использует для создания русской геральдики русские традиции.

Изучая русские материалы, и в первую очередь «Титулярник» — рукописную книгу XVII века, в которой были перечислены все титулы русских государей, нарисованы портреты великих князей и царей, даны рисунки государственных печатей и печатей земель и областей, он увидел, что, несмотря на формальное отсутствие на Руси гербов, фактически «гербы есть». Печати не только исполняли функции гербов, но и имели определенную гербовую форму. Оформление эмблем в печатях на внутригосударственных и дипломатических документах отвечало и некоторым положениям западноевропейской геральдики: имело устойчивую традицию в рисунке и размещении на ограниченной плоскости. Европейский герб размещался в щите. Среди форм щитов, используемых в Европе для герба, наиболее распространен был французский щит — четырехугольник с закругленно-заостренной нижней частью; употреблялись также треугольный варяжский, вырезной германский, квадратный испанский, овальный итальянский щиты. У славян же щиты были преимущественно круглые, и русские «печати», «знамена», «клейма» обычно помещались в круге.

Санти отметил также, что русские эмблемы имеют историческое или легендарное обоснование, например на печати Великого Новгорода изображена «степень» — возвышение с несколькими ступенями, с которого в прежние времена обращались новгородцы на вече к народу. Это открытие заставило Санти при создании гербов для городов, имеющих древние печати, отнестись с уважением к старым эмблемам, а для городов, не имеющих печатей, использовать эмблемы, также связанные с какими-либо примечательными событиями истории этих городов или современным их состоянием.

Во все губернии Санти разослал вопросник с просьбой сообщить сведения, на основе которых собирался «сочинять» гербы. Вопросник интересен тем, что в нем определено общее направление выбора эмблем для составления гербов русских городов, этого же выбора придерживались и последующие российские герольдмейстеры в течение двух веков.

Вот пункты этого вопросника:

«1. Сколь давно и от какого случая или причины и от кого те городы построены, каменные или деревянные или земляные, и от каких причин, какими именами названы, которых языков и в тех языках те речения не знаменуют ли от какого собства (особенности. — В. М.).

2. И каждого из тех мест каких родов скоты, звери и птицы — всем имена, а особливо где есть род какой партикулярный (то есть характерный только для этого места. — В. М.).

3. И самые те места гористыя или ровныя, болотныя ли или сухия, степныя ли или лесныя и плодовитым древам партикулярным наипаче какой род.

4. Какова хлеба в котором месте болши родитца.

5. И те городы на морях или на каких озерах или реках и как их имянования и в них каких родов партикулярных наипаче рыб обилие бывает.

6. И огородных, и полевых, и лесных овощей и всяких трав и цветов чего где болши родитца.

7. И в которых местах какие народы живут русския ли или татарския или иной какой нации и какова звания.

8. И который город взят осадою или войною (сдачею или добровольным подданством, сочинением или установлением мира) или иными какими случаями, какия возможно сыскати».

Так как провинциальные чиновники присылать требуемую информацию не спешили, то в некоторые города Санти ездил сам, а на недовольные вопросы начальства, зачем, мол, ездит, отвечал, что «…которых городов не знает и в них не бывал и о них никаких сведений не имеет, то регулам геральдики оных гербов сочинить и отправить не может».

Учитывая опыт европейской геральдики, Санти признавал за русской геральдикой право иметь свои законы. Так, он принял обычное для нее положение естественных фигур (человека, животных, птиц) в левом геральдическом повороте, тогда как западноевропейская геральдика предписывает только правый. (В геральдике правая и левая части щита определяются не со стороны зрителя, а от герба, такое расположение называется геральдическим.) Поэтому Санти в гербе Москвы оставляет всадника повернутым влево.

«Сочинение» гербов Санти начал с составления государственного герба России.

За образец он взял рисунок государственной печати из «Титулярника», но при этом убрал «печати» областей, оставив одного двуглавого орла. Такой рисунок герба России имеется в набросках Петра I; по-видимому, Санти следовал указанию императора. Он перерисовал орла, поместил эмблему Москвы на его груди в щит французского типа и сделал раскраску герба в соответствии с правилами западноевропейской геральдики.

Одновременно Санти работал над гербами тех городов, которые имели свои старинные печати, помещенные в «Титулярнике». Среди них был и герб Москвы.

Известно, что Петр I вообще интересовался гербами и гербовыми эмблемами, в его записных книжках имеются их наброски, поэтому рисунок и описание первого официального герба Москвы, безусловно, были сделаны если не по прямому указанию царя, то под его пристальным наблюдением, и уж, конечно, он помнил те «чюдные истории», которые рассказывал ему его учитель Симеон Полоцкий.

Собственноручные наброски гербов в записной книжке Петра I сделаны на полотнищах флагов. Проекты Санти создавались также с учетом размещения их на знаменах.

Рисунки флагов с гербами из записной книжки Петра I

Наиболее ранним изображением герба Москвы является акварельный рисунок Санти «Герб для знамен Московского полка», находящийся в архиве Государственного Эрмитажа в Петербурге.

По этой акварели видно, что изобразительное и цветовое решение герба Москвы эпохи Петра I опирается на рисунок государственной печати царя Алексея Михайловича и традиционное иконописное изображение на русских иконах «Чуда Георгия о Змие» XV–XVI веков; о том же свидетельствует и описание герба, принадлежащее Санти: «Поле красное, на котором изображен святой Георгий с золотою короною, … обращен он налево, он же одет, вооружен и сидит на коне. Оной святой Георгий держит свое копье в пасти, или во рту, змея черного».

Эта акварель — первый проект герба Москвы, созданный на исторической основе, в своей содержательной и художественной части, как можно с большим основанием предполагать, выражает волю учредителя русской гербовой символики императора Петра I.

Однако проекту Санти не суждено было стать московским гербом. После смерти Петра I государственная власть утратила интерес к созданию городских гербов. Геральдическая комиссия практически прекратила свою деятельность. При дворе шла борьба за власть. В июне 1727 года графа Санти обвинили в участии в заговоре, имевшем целью свергнуть малолетнего императора Петра II и возвести на престол дочь Петра I герцогиню голштинскую Анну Петровну. Обвинение было ложным, тем не менее Санти пробыл в ссылке в Сибири пятнадцать лет — до 1742 года, из ссылки его вернула Елизавета Петровна.

Герб для знамени Московского полка. Акварель. 1730 год

В 1727 году заниматься герботворчеством обязали Академию наук и персонально немецкого профессора И. С. Бекенштейна, специалиста в области юриспруденции. Отказываясь от этой должности, он писал: «Я в сем деле великим искусством хвалиться не могу, понеже я никогда особливого старания в геральдике не имел… и никогда профессором геральдики не бывал, сюда не затем призван, как то академические протоколы и мое призывание засвидетельствовать могут». Однако Бекенштейн все-таки был назначен на должность и ему поручили подготовить группу студентов для практической работы в Герольдии. Несколько лет спустя он жаловался в рапорте, что его преподавание не дало желаемых результатов, что геральдике пожелали учиться лишь студенты-«чужестранцы», «некоторые дети от иноземцев в России рожденные», а из «российской нации … в обучении никого не бывало, и для того учения никто … не явился».

Геральдические злоключения герба Москвы

Вновь возник интерес к городским гербам и появилась практическая необходимость в них в царствование Екатерины II.

В связи с предпринятой в 1770–1780 годы реформой местного управления, по которой города получили некоторую самостоятельность в управлении городскими делами, гербы обрели новое назначение — правового символа, аналогичного символам свободных городов Западной Европы. В основном документе городовой реформы «Грамоте на права и выгоды городам Российской империи» (21 апреля 1785 года) имелся пункт, обязывавший «…городу иметь герб, утвержденный рукою императорского величества, и оный герб употреблять во всех городовых делах».

В 1770–1780 годах «товарищем герольдмейстера» состоял подполковник И. И. фон Энден, строевой офицер, прошедший службу «во фрунте» от солдата до майора. Сохранились документальные свидетельства того, что фон Энден сам «сочинял гербы». Ко времени его службы в Герольдии уже накопилось большое количество проектов городских гербов, но некоторые из них он «исправлял». Такому «исправлению» подвергся и герб Москвы.

«Исправления» герба Москвы с самого начала работы Герольдии шли в направлении переработки изображения, сложившегося в русской традиции, в сторону его сближения с требованиями западноевропейской геральдики. Но если Санти подошел к этому делу достаточно осторожно, то фон Энден решительно изменил сам образ святого Георгия. Если на княжеских печатях и на гербе Санти святой Георгий был изображен в греческо-византийском доспехе, закрывающем лишь грудь и спину, так называемом полудоспехе, то Энден одел его в полный доспех, в сплошной панцирь, закрывающий всадника от пяток до макушки, придав ему классический облик западноевропейского средневекового рыцаря, каким он изображен, например, на английской гравюре XV века к сочинению епископа Якобуса «Золотая легенда». Русский образ святого Георгия был заменен совершенно иным персонажем.

Екатерина II «высочайше утвердила» этот герб Москвы 20 декабря 1781 года.

Герб Москвы, утвержденный в 1781 году

Хотя «сочиненный» фон Энденом герб был высочайше утвержден, им старались не пользоваться. В архивах сохранились рисунки московского герба конца XVIII — начала XIX века. В Государственном Историческом музее имеется рисованный курским землемером Иваном Шошиным в 1784 году «Гербовник лицевой» (то есть иллюстрированный), в котором Георгия на московском гербе художник изобразил в полудоспехе. Также в полудоспехе изображен он на знамени Донского войска 1795 года, на государственном гербе России 1799 года, на георгиевских адмиральских флагах 1819 года, акварельные рисунки которых находятся в Петербургском Эрмитаже.

Неприятие герба Москвы, сочиненного фон Энденом, объяснимо и закономерно. Ко времени его создания в России уже несколько веков существовал сложившийся определенный образ Георгия Победоносца, воплотившийся в иконописи и в фольклоре, вошедший в пантеон русских народных эпических героев. Изображение его в виде «латынского» рыцаря, которых бил Александр Невский, никак не соответствовало народной традиции и даже в какой-то степени оскорбляло ее.

В XIX веке «исправление» русских гербов чиновниками продолжилось.

В 1850-е годы управляющим Гербовым отделением Департамента герольдии стал немецкий «ученый нумизмат» на русской службе барон Б. В. Кене. Эту должность он получил благодаря интригам. В Петербурге в академических кругах ходила о нем эпиграмма:

Берлинский партикулярист, Шпион по иностранной части, Как самозванный геральдист Добился он на службе власти.

Специалистом он был никаким, его деятельность в герольдии вызывала у современников насмешки и возмущение. Так, введенный им герб Харькова, на котором он изобразил «оторванную лошадиную голову», вызвал такое негодование харьковчан, что они добились отмены этого герба, несмотря на то что он получил «высочайшее утверждение».

Орден Святого Георгия. Звезда (наверху) и знак

«Барону фон Кене не понравился общий тип русского герба, — писал в начале XX века, подводя итоги его деятельности в русской геральдике, историк П. Белавенец. — Кене решил изменить нашего орла на австрийский лад, а вообще всю печать на манер прусской».

Герб Москвы после «исправления» его бароном Б. В. Кене. Акварель. 1860–1817 годы

На гербе Москвы Кене повернул всадника по западноевропейским правилам в правую сторону, и с 1856 года до Октябрьской революции 1917 года Георгий Победоносец изображался в таком неестественном положении: он вынужден был бросить узду и, держа копье двумя руками, колоть змея слева, как левша.

Кстати сказать, первая попытка повернуть коня святого Георгия на западный манер была предпринята в начале XVII века, так он расположен на печати Лжедмитрия I.

Печать Лжедмитрия I

В царствование Николая I и Александра II святой Георгий на гербе Москвы изображался в западноевропейских сплошных доспехах.

В царствование Александра III в 1883 году получает высочайшее утверждение измененный рисунок Большого Государственного герба. На груди главной его фигуры — двуглавого орла находится, как говорится в описании герба, «герб Московский: в червленом с золотыми краями щите Святый Великомученик и Победоносец Георгий в серебряном вооружении и лазуревой приволоке (мантии), на серебряном, покрытом багряною тканью с золотой бахромою коне, поражающий золотого, с зелеными крыльями, дракона, золотым, с осьмиконечным крестом на верху, копьем».

Такое навершие копья должно было подчеркнуть, что изображен святой, а не просто воин. При этом с Георгия сняты средневековые сплошные латы и возвращен античный полудоспех.

Герб Москвы времени царствования Александра III. Акварель. 1881–1894 годы

С того времени законно утвержденным гербом Москвы должно считаться именно это изображение, а не изображение 1781 года, но в силу бюрократической косности чиновники время от времени продолжали обращаться к отмененному изображению.

В известном справочнике П. П. Винклера «Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской Империи, внесенные в Полное собрание законов с 1649 по 1900 год» (издание 1900 года) на странице 96 приведены герб Москвы 1883 года и герб 1781 года, последний снабжен специальным указанием: «Старый герб».

Рисунок московского герба 1883 года последовательно изображался на Государственном гербе, гербе Московской губернии, но иногда, видимо в силу каких-то канцелярских недосмотров и несогласований, использовался старый. Самое распространенное и авторитетное русское справочное издание — многотомный «Энциклопедический словарь» издательства Брокгауза и Ефрона к статье «Герб» приводит изображение государственного герба и Герба московской губернии образца 1883 года.

Формальное «исправление» русских гербовых эмблем по правилам западноевропейской геральдики вызывало в среде русских геральдистов протест. Крупнейший геральдист второй половины XIX века, автор труда «Русская геральдика» А. Б. Лакиер, обосновывая национальную самобытность русской геральдики, заявлял: «Нам кажется непонятным желание применять к нашему государственному гербу, как и вообще к эмблемам в русских гербах, начала западной, нам чуждой, геральдики».

Критикуя результаты деятельности руководителей герольдии, Лакиер как отрицательный пример приводит вносимые ими изменения в московский герб. Он отвергает упреки западных геральдистов в незнании русскими составителями гербов «правил рыцарской геральдики», выражающихся, в частности, в левом повороте всадника. Всадник, пишет Лакиер, «…был обращен влево и остается в этом положении в течение шести столетий. Если оно и не соответствует правилам рыцарской геральдики, то давность стоит за твердость и неприкосновенность эмблемы, на которой так ярко отразились убеждения московских великих князей и государей всея России».

«Из областных гербов наших, — подводит итог Лакиер, — самый твердый и ранее других установившийся есть герб московский. Неразрывное его соположение с двуглавым орлом в государственном гербе, частое употребление, наконец, та идея, которая ему придавалась московским великим князем и царем, должны были охранять изображение это от всяких произвольных перемен и нововведений. В отечестве нашем уважение к этому гербу было постоянно, и потому, в сущности, он был неприкосновенен». (В другом месте автор замечает: «У нас в гербе всадник на коне искони и всегда обращен в левую сторону, и, конечно, никакой русский художник без нужды не переменил бы такого его положения».) «Иностранцы же, в России бывшие, позволяли себе делать в этой эмблеме произвольные изменения».

В Москве конца XIX — начала XX века неохотно и редко пользовались официальным московским гербом. Зато русские художники конца XIX — начала XX века создали много художественных произведений на тему герба Москвы, по-своему интерпретируя образ Георгия, причем основой для них являлся не официальный герб, но традиционное иконописное изображение. Это и барельеф на фасаде Третьяковской галереи работы В. М. Васнецова, и гравюры В. А. Фаворского, литография П. С. Гончаровой и многие другие.

Вольное изображение герба Москвы в рекламной брошюре. 1912 год

Тот же народный образ Георгия как знак герба Москвы находим в поэзии начала XX века у крупнейших поэтов того времени.

В феврале 1904 года А. А. Блок написал стихотворение «Поединок», в котором воплотилось его эмоциональное восприятие Москвы.

Поэзию Блока в Москве поняли и приняли прежде, чем в Петербурге, и впервые его стихи были приняты к печати московским альманахом «Северные цветы». Получив уведомление об этом, Блок писал одному из московских друзей: «Мне лично тут еще, кроме всего другого, особенно важно, что мои стихи будут помещены в московском сборнике — оттого, что Ваша Москва чистая, белая, древняя, и я это чувствую…». В Москве же, в 1904 году, вышел и первый сборник Блока — «Стихи о Прекрасной Даме».

С. М. Соловьев — близкий друг и родственник Блока вспоминает, что стихотворение «Поединок» было написано сразу после возвращения поэта из Москвы в Петербург, и в нем «…изображалась борьба Петербурга с Москвой, … Петра I со… св. Георгием Победоносцом». Блок приехал в Петербург в конце февраля. В Москве в это время (а по новому стилю это уже первые дни марта) весна уже пришла, в Петербурге она только предчувствовалась, «веяла», но словно кто-то мешал ее приходу. Блок в этом стихотворении описывает битву Всадника на черном коне, заступающего путь весне, и Всадника на белом, открывающего ей дорогу.

Определенно четки и понятны образы всадников. Блок использует для противопоставления символы двух городов: «Дед» на черном коне — общепризнанный символ Петербурга — конный памятник Петру I (работы Фальконе), «Светлый муж» на белом — Георгий Победоносец — святой покровитель Москвы.

Вдруг летит с отвагой ратной В бранном шлеме голова — Ясный, Кроткий, Златолатный, Кем возвысилась Москва. Ангел, Мученик, Посланец Поднял звонкую трубу… Слышу коней тяжкий танец, Вижу смертную борьбу… Светлый Муж ударил Деда! Белый — черного коня!..

Вечно молодым, светлым, ясным воином весны и возрождения — таким увидел и воплотил Блок в своей поэзии гербовый символ Москвы.

Иконописен образ святого Георгия и у Марины Цветаевой:

Сколь грозен и сколь ясен! И плащ его — был — красен, И конь его — был — бел.

Октябрьская социалистическая революция 1917 года отменила государственную эмблематику дореволюционной России. Эта акция была утверждена 12 апреля 1918 года специальным законодательным актом — Декретом «О памятниках республики», которым предписывалось, среди прочего, «подготовить… замену надписей, эмблем, названий улиц, гербов и т. п. новыми, отражающими идеи и чувства революционной России». По этому Декрету вместе с двуглавым царским орлом был отменен и герб Москвы со святым Георгием Победоносцем.

В 1918–1919 годах в Белом движении была предпринята попытка сделать изображение святого Георгия государственной эмблемой России. У этой идеи было много сторонников. Были они и в советской Москве.

Год правления большевиков, отмеченный террором ЧК и усиливающимся голодом, порождал в народе недовольство новой властью. На открытые выступления решилась Русская православная церковь, возглавляемая патриархом Тихоном.

Народную боль и народные требования к новой власти тогда выразил в своем послании Совету Народных Комиссаров патриарх Тихон. Обращаясь к тем, которые называли себя «народными» комиссарами, он писал: «Целый год держите в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину Октябрьской революции. Но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему приказу, вопиет к небу и вынуждает нас сказать вам горькое слово правды. Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания? Поистине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы». В Москве крестные ходы проходили на Красную площадь через Воскресенские ворота под укрепленным на них образом святого Георгия.

Тогда Марина Цветаева написала стихотворение, обращенное к этой иконе:

Московский герб: герой пронзает гада. Дракон в крови. Герой в луче. — Так надо. Во имя Бога и души живой Сойди с ворот, Господень часовой! Верни нам вольность, Воин, им — живот. Страж роковой Москвы — сойди с ворот! И докажи — народу и дракону — Что спят мужи — сражаются иконы.

Советский герб Москвы

В конце 1924 года руководство Моссовета приняло постановление о создании нового — советского — герба Москвы, и 27 февраля 1925 года Президиум Моссовета утвердил новый герб Москвы по проекту архитектора Д. Н. Осипова — автора монумента Советской Конституции, установленного в 1918 году на Советской площади (так была переименована во исполнение Декрета «О памятниках республики» в 1918 году Тверская площадь) напротив Моссовета.

Советская площадь. Памятник Советской Конституции. Фото. 1919 год

Вот авторское описание герба:

«Изображенный на сем листе рисунок утвержденного герба состоит из следующих элементов:

а) В центральной части в овальный щит вписана пятиконечная звезда. Это победный символ Красной Армии.

б) Обелиск на фоне звезды, являющийся первым революционным монументом РСФСР в память Октябрьской революции (поставленный перед зданием Моссовета). Это символ твердости Советской власти.

в) Серп и Молот — эмблема рабоче-крестьянского правительства.

г) Зубчатое колесо и связанные с ним ржаные колосья, изображенные по овалу щита, являются символом смычки города с деревней, где колесо с надписью „РСФСР“ определяет промышленность, а ржаные колосья — сельское хозяйство.

д) Внизу по обеим сторонам изображены эмблемы, характеризующие наиболее развитую промышленность в Московской губернии: слева наковальня — это эмблема металлообрабатывающего производства, справа челнок — текстильного производства.

е) Внизу над надписью „Московский совет Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов“, изображенной на ленте, расположена „динама“ — эмблема электрофикации.

Таким образом, в целом герб является синтезом деятельности Моссовета».

Герб Москвы 1924 года

Этот герб Москвы в конце 1920 — начале 1930-х годов был изображен на печати Моссовета, печатался как марка на его изданиях, но к концу 1930-х годов совершенно вышел из употребления. Сейчас этот герб сохранился на фасаде здания Верховного суда на Поварской улице и в узоре решетки Каменного моста через Москву-реку.

В проект Осипова не был включен какой-либо символ, отражающий многовековую историю Москвы и ее исторический герб. Этим символом, естественно, должен был быть образ воина-всадника святого Георгия, но, ввиду «белогвардейского» содержания, этот образ для советской эмблемы был неприемлем.

Несмотря на государственное запрещение коммунистической властью дореволюционных «царских» эмблем, совершенно вытравить память о них было просто невозможно. Старшее поколение, в том числе и те, кто собственноручно сбивал, замазывал царских орлов на стенах зданий, уничтожал их полиграфические изображения, знали их по личным воспоминаниям, молодежь имела представление о них по дореволюционным произведениям живописи и графики, фотографиям в курсах истории, историческим кинофильмам.

С первых дней Великой Отечественной войны имя Георгия Победоносца зазвучало в открытую. Солдаты Первой мировой, которую в России всегда называли германской, достали из заветных «похоронок» бережно хранимые Георгиевские кресты, полученные на той войне. Портреты георгиевских кавалеров с георгиевскими крестами на груди печатались в газетах и журналах. Был выпущен плакат, на котором изображен советский кавалерист в позе Георгия Победоносца, поражающий копьем фашистскую свастику со змеиными головами.

Москва. Конный патруль. Ноябрь 1941 года

К святому Георгию обращались с молитвами. День 6 мая 1945 года (Весенний Егорий) пришелся на Пасху. В Москве (да, наверное, и везде в России) это совпадение восприняли как верный знак близкой окончательной победы.

Возвращение святого Георгия

Хрущевская «оттепель» затронула все стороны жизни страны, в том числе она как бы легализовала интерес к тем областям прошлого, которые не входили в рамки официальных учебных программ. Тогда же возродился интерес к геральдике, прежде всего к наиболее доступной ее области — геральдике городской и областной. В журналах появились статьи о старых гербах. Началось любительское сочинение новых гербов для городов и поселков, возникших уже после революции, а также приспособление старых гербов к современности и переделка их на современный лад.

Понятно, почему во время «оттепели» пробудился интерес к гербам. Слово «герб» звучит волнующе и гордо. Это чувствует каждый, даже тот, кто никогда не задумывался над тем, что же это такое — герб, как и откуда он взялся и какова его роль и предназначение, но чувствует, что это прежде всего знак свободы и независимости.

Герб появился в раннем Средневековье, в X–XI веках, в эпоху крестовых походов, когда рыцари на своих щитах стали изображать условные знаки, названные геральдическими, которые обозначали принадлежность рыцаря к благородному и свободному дворянскому роду. Тогда же появляются и гербы городов, потому что кроме рыцарей свободными людьми в средневековой Европе были горожане — купцы и ремесленники, они сами управляли городом, и об этом свидетельствовал городской герб, который вышивали на городских и цеховых знаменах и изображали на печатях, скреплявших официальные бумаги.

В 1964 году в советской России повеяло свободой. Главное архитектурно-планировочное управление Мосгорисполкома объявило открытый конкурс на создание герба Москвы, что свидетельствовало о признании герба 1925 года недействительным.

«Устроители конкурса, — говорилось в его программе, — обращают внимание участников на ответственность и историческую значимость стоящей перед ними задачи — создание нового герба г. Москвы.

Сложность его проектирования заключается в необходимости получения лаконичной и вместе с тем емкой композиции, совмещающей национальные традиции древней столицы страны и одновременно отражающей первую в мире столицу социалистического государства, город-герой Москву.

В простых и лаконичных символах должны найти отражение характерные черты, присущие только городу Москве.

Композиция герба должна основываться на эмблематике, несущей в себе элементы старой традиции и элементы новых традиций первых революционных гербов Советского Союза».

На конкурс поступило 177 проектов.

Большинство из них предлагало гербы с новой, социалистической символикой: красная звезда, серп и молот, останкинская телевизионная башня, Мавзолей Ленина, горящий факел, голубь мира, восходящее солнце и другие подобные эмблемы на фоне или с элементами зубчатой кремлевской стены как «характерной черты, присущей только городу Москве».

Но при этом довольно значительное количество проектов включало в себя изображение всадника по образцу дореволюционного герба Москвы. Некоторые проекты повторяли рисунок дореволюционного герба, некоторые были стилизованными перерисовками, на некоторых всадник был облачен в русские доспехи, шлем с шишаком, на одном из них он имел облик красного конника-трубача с развернутым знаменем в руке, но ни один из этих проектов не копировал рисунка фон Эндена.

Проекты гербов Москвы, представленные на конкурс 1964 года

Следует сказать, что никто из проектантов не называл всадника святым Георгием или Георгием Победоносцем. Геральдисты-теоретики тех времен оспаривали тот факт, что на московском гербе изображен именно он.

Так, например, Е. Н. Сперансов в книге «Земельные гербы России» (1974) писал следующее про герб Москвы: «Наши предки видели в конном воине-ездеце символ нашего отечества, а в зловещем змее — поверженных врагов русского народа. К сожалению, эта знаменательная эмблема, ставшая позднее гербом столицы, подверглась в дальнейшем грубому искажению, а затем и переделкам. В результате воин-ездец превратился в начале XVIII столетия в мифического Георгия Победоносца. Эти изменения старинной эмблемы произошли по вине иностранцев, приглашенных на службу в русское геральдическое ведомство, не понимавших русскую национальную символику, но знавших легенду о фантастическом подвиге „святого“ Георгия, якобы освободившего царевну Аи от злого змея».

Жюри конкурса ни одному из проектов не присудило премии (в условиях их было заявлено три: 1, 2 и 3-я).

Подводя итоги, член жюри архитектор Н. М. Щепетильников отметил: «Возможным выражением многовековой истории Москвы может быть и древний всадник, олицетворяющий Победу. Наряду с этим жюри считает, что перед участниками конкурса стояла задача отыскать новые символы, могущие выразить идеи и значимость современной Москвы. Однако ни в одном из представленных проектов целостного решения всей задачи дано не было».

Однако пять работ были отмечены поощрительными премиями, и было решено продолжить дальнейшую разработку герба.

Все пять отмеченных проектов герба Москвы включали в себя изображение всадника.

В середине 1980-х годов, с началом «перестройки», пробудившей столько надежд на возвращение страны из лжи в правду, к нормальной человеческой жизни, на подъеме стремления вернуться к народным историческим корням, которое сначала вылилось в возвращение исторических названий нашим городам и улицам, вновь возник вопрос о гербе Москвы.

В преддверии очередного съезда художников СССР скульптор Игорь Васильев опубликовал в газете «Советская культура» 21 ноября 1987 года статью о проблемах монументального искусства, в которой содержался абзац о гербе Москвы.

«Кстати, Москва ныне не имеет официального герба, — отметил он. — Ее старинный герб изображал Георгия Победоносца, уничтожавшего дракона, и выражал идею исторической миссии Москвы, собирательницы русских земель и их охранительницы от многочисленных врагов, и был логически и исторически оправдан. Думается, что сегодня для столицы Советского государства, открывшего новую эру в истории человечества, подходил бы для герба образ Свободы, который и был принят после революции».

В ноябре 1988 года в Союзе художников состоялось заседание Комиссии по охране памятников истории и культуры, специально посвященное московскому гербу. На нем выступил с докладом известный художник В. Балабанов, участник конкурса 1964 года на создание московского герба.

Изложив историю вопроса, он заявил, что «Москва — столица Отечества, Москва — город-герой должна иметь свой герб» и призвал восстановить «древнейший герб Москвы с изображением Георгия Победоносца». Предложение В. Балабанова большинство членов Комиссии поддержало. Нашло оно отклик и среди художников. В газете «Московский художник» были опубликованы письма читателей, также поддерживающих идею Балабанова.

Характерно в этом отношении письмо М. Дедовой-Дзядушинской: «Меня глубоко возмущает сама постановка вопроса: создание нового герба г. Москвы. Зачем столько лет насильственно изобретать то, что существует. Разве герб Москвы — Георгий Победоносец, поражающий змея, устарел по своему смыслу или художественной форме? Идея победы добра над злом, идея защитника города, Родины — что можно ей противопоставить или хотя бы дополнить?! Вечная, всеобъемлющая идея, не нуждающаяся ни в замене, ни в обновлении. С художественной точки зрения — совершенная по своей пластике, символике и силуэту. Спросите москвича, не посвященного в искусственно созданную заботу создания нового герба г. Москвы, — какой герб у Москвы? Он ответит — Георгий Победоносец.

Мы возвращаем городам и улицам прежние названия, мы восстанавливаем опороченные имена; возвращение старого, славного герба г. Москвы — это тот же процесс…

Гербом Москвы, на мой взгляд, может являться только его старинный, овеянный историей, закрепленный в народной памяти герб — Георгий Победоносец. Я считаю безнравственным поступком участие в конкурсах на изобретение нового герба, потому что сама его идея вредна, подрывает те историко-национальные корни, которых осталось и так немного».

Обращение Комиссии по охране памятников в Моссовет по поводу герба осталось без ответа.

В газетах же продолжалась дискуссия, но не о том, нужен герб или нет (все были согласны, что он необходим), а о том, каким он должен быть. Мнения были разные, но в конце концов название итоговой статьи говорило о главном — «И все-таки Георгий».

В то же время художник Константин Константинович Иванов, депутат Моссовета, не ожидая ни официального ответа, ни заказа, на свой страх и риск работал над эскизом герба Москвы. В сентябре 1991 года он подал готовый проект герба в Правительство Москвы.

«Работая над воссозданием Герба Москвы, — писал художник тогда в „Вечерней Москве“, — мне пришлось просмотреть множество материалов, обращаться за консультацией к специалистам, которые рекомендовали мне не повторять гербы 1781 и 1883 годов, а взять за основу изображение Георгия на царских печатях и иконах. Были учтены и советы коллег-художников, а также пожелания москвичей в „Вечернюю Москву“, которая поместила проект Герба и его описание».

К. К. Иванов, отказавшись от точного копирования какого-либо из высочайше утвержденных гербов, воспользовался отдельными деталями того и другого, но, главное, учел более ранние, исходные образцы на печатях великих князей в царских гербовниках, изображения на знаменах XVIII века, восходящие к рисунку Санти, согласованному с Петром I. Художник снял с Георгия средневековые немецкие латы герба 1781 года и заменил правый поворот фигуры герба 1883 года на левый, как это принято в старинных и иконописных изображениях. Георгий, как сказано в авторском описании герба, изображен «в облачении русского воина».

Герб Москвы. Первоначальный вариант К. К. Иванова. 1991 год

В результате рисунок К. Иванова оказался наиболее близким к варианту герба петровского времени, к тому же в нем были использованы некоторые детали (обнаженная голова, положение рук Георгия) из более древних, традиционных изображений святого.

Однако этот вариант московского герба, получивший сразу широкое распространение, печатавшийся на страницах периодики (например, в газете «Куранты» — на каждой странице), не был официально утвержден. Более того, он был раскритикован специалистами, причем основной упрек художнику заключался в том, что-де «святой Георгий — человек в общем-то военный, изображен без шлема». (Хотя традиционное иконописное изображение Георгия в сюжете «Чудо о Змие» с обнаженной головой содержит важную и глубокую мысль: святого защищает не шлем, а его святость.)

Но как бы там ни было, критики-геральдисты объявили, что в таком виде герб «не имеет юридической силы».

События 3–4 октября 1993 года и роспуск Моссовета прекратили депутатскую деятельность художника К. К. Иванова.

О последующих событиях корреспондент «Вечерней Москвы» рассказывает: «Его в здание Моссовета пустили только для того, чтобы „забрать вещи“. Он взял эскизы герба Москвы и свои карандаши. Карандаши унес в мастерскую, эскизы и письмо энергичного содержания — все о том же гербе Москвы, который надо все-таки утвердить, — направил мэру Москвы».

Мэр от идеи московского герба отказываться не собирался. Для доработки проекта К. Иванова была создана «рабочая группа».

23 ноября 1993 года вышло официальное распоряжение мэра Москвы «О восстановлении исторического Герба города Москвы», которое объявило о введении городского герба как «символа города, государственности и власти» и утвердило его эскиз.

Герб Москвы 1993 года, утвержденный мэром

«Рабочая комиссия» вынудила художника фактически отказаться от его проекта и просто перерисовать «сочинение» фон Эндена. Кроме того, в процессе учета замечаний ему «…пришлось уйти от религиозного образа Георгия», то есть образа христианского небесного покровителя, и тем самым отказаться от высшего смысла символа.

В преамбуле официального распоряжения мэра сделан упор на «историчность» принимаемого герба и мнение специалистов.

«В целях сохранения исторической преемственности и восстановления утраченных традиций города созданной для этого рабочей группой проведена работа по воссозданию Герба города Москвы. Изучено значительное количество исторических геральдических и иконографических материалов по этой теме, проведены многочисленные консультации со специалистами, разработан ряд эскизных проектов.

После тщательного и всестороннего обсуждения Объединенный экспертный совет с участием ведущих историков-геральдистов, представителей Союза художников и Патриархии рекомендовал к использованию вариант, разработанный на основе первого официально утвержденного в 1781 году Герба города Москвы и получивший положительное заключение Российской государственной геральдической коллегии».

В «Положении о Гербе города Москвы» речь идет также об историчности: «Настоящий Герб воссоздан на основе иконографического сюжета „Чудо Георгия о Змие“ и изображения его на печатях, монетах, княжеских и царских гербах Древней Руси, а также по образцу первого официально утвержденного Герба Москвы 1781 года». Странное противоречие между заявлением об изучении исторических материалов и принятием за образец герба 1781 года, в котором не сохранено ничего от герба Древней Руси, указывает на то, что решение было принято по формальному бюрократическому признаку: по сделанному уже до них «высочайшему утверждению».

Если бы готовивший это распоряжение чиновник хотя бы ознакомился с вопросом по существу, то он вряд ли поставил бы в один ряд русские исторические материалы и абсолютно игнорирующее их «сочинение» фон Эндена, о котором можно сказать, что оно ярчайший пример забвения древних образцов и пренебрежения ими. Но поскольку в стране наступила эпоха смуты и самозванцев, то вполне закономерно, что и на гербе столицы появился не истинный герой, почитаемый москвичами, а иноземный самозванец под его именем. Как в оные времена — Лжедмитрий.

Понадобилось столетие, чтобы герб Москвы, «поправленный» фон Энденом, вернул некоторые свои исторические черты. К сожалению, еще сто лет спустя выплыл из небытия призрак старинного «фрунтового служаки», брошенного на геральдику, с его «сочинением» и зачаровал им новую московскую бюрократию, в результате чего на московском гербе место святого покровителя русской столицы — светлого всадника Георгия Победоносца занял унылый «латынский» рейтар, не имеющий ничего общего с русским национальным представлением о святом Георгии. Герб с этим рейтаром лишен символичности. У этого «Георгия» нет и не может быть «чюдных историй»…

Обложка книги, вышедшей к 850-летию Москвы. 1996 год. «Москва. 850 лет». Т. I. М., 1996 год

Закон «О Гербе Москвы» предусматривает, в каких случаях и на каких официальных документах можно и нужно использовать его. Существующий герб — для нужд официальной, чиновничьей Москвы.

В народной же памяти сохраняется иной образ Георгия. Художники продолжают рисовать святого таким, каким изображали во времена Андрея Рублева. Того, настоящего Георгия, видим мы на иконе над возрожденными Воскресенскими воротами, вступая на Красную площадь. Вот к нему мы можем обратиться со словами поэта: «Сойди с ворот. Господень часовой!»…

Записано в летописи, что на Куликовом поле в битве, где решалось быть или не быть Руси, в девятом часу сражения русские ратники увидели в своих рядах слетевших им на помощь святого воина Георгия и ангелов.

Уже на нашей памяти, в Великую Отечественную войну, когда Россия вновь оказалась в смертельной опасности, в самые трудные роковые дни прозвучало имя «Георгий».

И если опять нагрянут предпоследние времена, то вновь, верим, святой Георгий будет с нами…

Легенды московских переулков

В современных толковых словарях приводятся два значения слова «легенда»: 1. Основанное на устных преданиях, опоэтизированное сказание об историческом или вымышленном лице; 2. Словесное описание условных знаков и пояснения к плану, карте, рисунку.

Оба эти значения содержатся в географическом топониме — названии места (горы, леса, города, улицы, переулка). С одной стороны, это словесное описание, а с другой — в нем скрыто предание об исторических или вымышленных событиях и лицах.

Замечательный москвовед конца позапрошлого века Д. А. Покровский советовал в Москве изучать «московскую да и вообще русскую историю…, просто прохаживаясь и разъезжая по улицам да прислушиваясь к названиям улиц, переулков, площадей, урочищ, церквей и вникая в их смысл и значение».

Предлагаем читателю пояснения-легенды к названиям трех московских переулков.

Мерзляковский переулок

Архитектор и историк А. А. Мартынов в предисловии к своей книге «Названия московских улиц и переулков с историческими объяснениями», вышедшей в 1880-е годы тремя изданиями, что свидетельствует об интересе читателей к ее теме, пишет: «В названиях заключается большею частью указание на историческое событие, на известное в свое время лицо, на бытовую черту, на местную особенность; в них хранится память прошедшего, иногда отдаленного. Но память эта слабеет с течением времени; характеристические названия, переходя от поколения к поколению, искажаются, теряют свое первоначальное значение, обращаются в бессмысленные звуки, ничего уже не говорящие тому, кто их слышит и повторяет… Восстановлять старые названия, доискиваться их причины и смысла — работа трудная, но в высшей степени интересная».

То, что это именно так, Мартынов знал по собственному опыту, и его поиски происхождения названия Мерзляковского переулка — замечательная иллюстрация к его словам.

Мерзляковский переулок. Дом № 1

Приступая к работе над справкой об этом переулке для своей книги, Мартынов был уверен, что название дано ему по домовладельцу. Тем более что фамилия Мерзляков была известна в Москве. Еще помнили Алексея Федоровича Мерзлякова — профессора Московского университета, поэта, чью песню «Среди долины ровныя» пела не только вся Москва, но и вся Россия. Хотя он скончался в 1830 году, но были еще живы люди, лично его знавшие, переиздавались его стихи, а песня про «высокий дуб развесистый» оставалась одной из любимейших и стала народной.

Не найдя фамилии Мерзлякова среди домовладельцев этого переулка, Мартынов предположил, что название приобрело свой настоящий вид, претерпев целый ряд искажений. И он обратился к старым планам Москвы.

Следует сказать, что до конца XIX века в московской городской администрации не существовало подразделения, которое бы фиксировало и утверждало эталонные названия городских улиц, переулков и других топонимов. Поэтому, снимая планы города, геодезисты писали названия малоизвестных переулков со слов местных жителей. Таким образом на некоторых планах появились названия, отличные от названий, зафиксированных как на более ранних, так и на более поздних планах.

Знакомство с планами принесло Мартынову успех.

Переулок обозначен Мерзляковским на планах 1817 и 1821 годов, на плане, составленном около 1810 года, он записан как Мерлюковский, в 1802 — Местриков, в 1776 — улица Мастрюковская, в 1744 — улица Маструковка, на чертеже 1670 года — улица Мастрюкина и, наконец, в Приказных Делах 1634 года Мартынов находит сведение о том, что здесь была усадьба боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского — участника ополчения князя Пожарского, видного деятеля периода царствований Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Там же нашел Мартынов и первоначальное название переулка — Мамстрюков.

Ни по отчеству человека и даже ни по имени переулок не мог быть назван, название ему могли дать только по фамилии. Другая усадьба Черкасских, в Китай-городе, на Никольской улице, дала название двум переулкам: Большой и Малый Черкасский. Продолжая логическую цепь рассуждений и исходя из того, что усадьба была родовой, следовало найти того из Черкасских, которого современники и история знали бы не по фамилии, которой у этого рода еще не было, а по имени — Мамстрюк.

И такой человек нашелся: это брат второй жены Ивана Грозного — Мамстрюк Темрюкович.

В 1561 году Иван Грозный женился вторым браком на «из черкас пятигорских девице» — дочери черкесского (кабардинского) князя Темрюка, которая при крещении была названа Марией. По отзывам современников она была красива, но обладала «диким нравом и жестокой душою». В 1563 году Мария родила сына Василия, который умер в младенчестве, больше детей у нее не было. Вскоре царь охладел к Марии, а в 1569 году она умерла.

Родственники Марии, выехавшие в Москву в годы, когда она была царицей, крестились, получили должности при дворе и положили начало русскому княжескому роду Черкасских.

Мамстрюк Темрюкович оставил по себе память не только в названии московского переулка, но и в народной исторической песне-былине, известной по нескольким записям и вариантам, в том числе и по сборнику Кирши Данилова. В песне-былине его имя записано как Мастрюк, и точно так же оно записано фольклористами.

В годы прежние, времена первоначальные, — повествует былина, — когда царь Иван Васильевич был холост, женился он на дочери хана Золотой Орды Темрюка Марье Темрюковне — «купаве крымской, царице благоверной» и привез ее в Москву Белокаменную. С молодой царицей в Москву приехал ее брат молодой Мастрюк Темрюкович. Был он силен, удачлив, поборол семьдесят борцов, а равного себе борца так и не повстречал. И вот захотел он царя потешить, с московскими борцами сразиться, Москву «загонять». Был он так могуч, что когда прыгнул и задел левой ногой за столы белодубовые, повалил тридцать столов, прибил триста гостей. Хотя гости живы остались, да стали ни на что не годны, на карачках ползают по палате белокаменной. А Мастрюк смеется-похваляется:

— А свет ты, вольный царь, Царь Иван Васильевич! Что у тебя в Москве За похвальные молодцы, Поученные, славные? На ладонь их посажу, Другой рукою раздавлю.

(В других вариантах былины говорится, что Мастрюк грозит захватить Москву и сесть на ней царем: «На тебя лихо думаю», — заявляет он царю.)

Вышли против Мастрюка два брата — московские мужики Мишка и Потанька Борисовичи. Началась схватка. Ждет царь-государь, чем она кончится, кому будет Божья помощь.

А и Мишка Борисович С носка бросил о землю Он царского шурина. Похвалил его царь-государь: «Исполать тебе, молодцу, Что чисто борешься!»

В этой песне-былине, как и во всех былинах, есть и реальная историческая основа, и легенда, и фантазия. Мастрюк — лицо историческое, кабардинский княжич. А вот братья Борисовичи — персонажи другой песни о событиях, происходивших за двести с лишним лет до царствования Грозного, — песни «Щелкан Дудентьевич» о восстании тверичей против ханского баскака Чолхана в 1327 году, во время которого ненавистный сатрап был убит. Руководили восстанием «два брата родимые, два удалых Борисовича».

И. Билибин. Иван Грозный наблюдает за кулачным боем. Рисунок. 1938 год

В этой песне-былине говорится об одном, чисто московском, приеме боя — «с носка». Об этом приеме идет речь в известном поговорке: «Москва бьет с носка», об особо искусных мастерах в исполнении этого приема говорили, что он «на носок востер».

Прием этот изображен на лубочной картинке начала XVIII века «Удалые молодцы, славные борцы». На ней нарисованы сошедшиеся в схватке крестьянин и солдат. О том, что это борьба, а не драка, говорит надпись на картинке. Крестьянин, обращаясь к солдату, говорит: «Слышишь ли, старик, за меня берися да только лишь чисто (то есть честно. — В. М.) борися».

«Удалые молодцы, славные борцы». Изображен прием «бить с носка». Лубок XVIII века

Прием «с носка» заключался в том, чтобы схватить противника за ворот и, дернув назад, в то же время носком ноги подбить ногу противника так, чтобы он потерял равновесие и упал на землю. Задача же противника была устоять, не свалиться, как говорит поговорка, «не ударить в грязь лицом». Эта поговорка, возникшая в связи с борьбой, теперь приобрела общее значение со смыслом «не осрамиться, показать себя с хорошей стороны».

Именно этот прием борьбы стал кульминацией и развязкой событий, изображенных в исторической песне-былине «Мастрюк Темрюкович».

Вот так название современного московского переулка уводит исследователя в былинные времена.

Что же касается Алексея Федоровича Мерзлякова, то москвоведы в наше время обнаружили, что он в 1809–1810 годах снимал квартиру в Мерзляковском (тогда — Мерлюковском) переулке в доме, который стоял на месте нынешнего пятиэтажного дома № 13, построенного в 1899 году. Но Алексей Федорович никак не мог передать свою фамилию переулку, потому что был не домовладельцем, а всего лишь жильцом.

Капельский переулок

В XIX веке на Первой Мещанской улице был Троицкий переулок, который местные жители, а за ними и вся Москва называли не Троицким, а Капельским.

Получилось это так. В переулке находилась церковь Троицы, и переулок, как это обычно бывало в Москве, стал называться по храму — Троицкий. Однако в городе было несколько Троицких церквей и переулков: кроме переулка в Мещанской части, переулок в Пречистенской на Остоженке, в Серпуховской на Кожевнической, в Басманной, в Сыромятниках и другие, всего около десятка. Естественно, это очень неудобно: надо было объяснять, о каком из Троицких переулков идет речь. Уточняли, ссылаясь на ближнюю улицу, на полное название храма: Троицы, что в Зубове, Троицы, что в Кожевниках.

Церковь в переулке от первой Мещанской улицы также имела полное название — Живоначальной Троицы, что в Капельках. В документах писали «Троицкий переулок», а москвичи называли переулок Капельским по второй части наименования храма, что без всяких дальнейших уточнений позволяло понять, о каком переулке идет речь. Эти два названия — Троицкий и Капельский — в быту долгое время существовали одновременно, но в конце концов победило народное название. В известном справочнике «Вся Москва» уже в первые годы XX века переулок обозначен именно так — Капельский.

Церковь Живоначальной Троицы на Капельках. Фотография. 1882 год

А почему церковь называется «на Капельках» — об этом рассказывает народное предание.

Это предание любили пересказывать в своих сочинениях авторы XIX — начала XX века, писавшие о Мещанской слободе, часто вспоминают его и современные писатели. Наиболее полный вариант легенды приводит в своей книге «Седая старина Москвы» И. К. Кондратьев, пожалуй, лучший знаток московских народных преданий, или, как он сам говорил, «молвы народной».

Издавна на этом месте стояла деревянная церковь во имя Святой Троицы, и на исходе XVII века пришла она в крайнюю ветхость и начала разрушаться. А рядом находился кабак. У Кондратьева, чья книга вышла в 1893 году, кабак безымянный, но в начале XX века «народная молва» дала ему название. А. Ф. Родин в очерке «Прошлое Крестовско-Мещанского района г. Москвы», написанном в начале 1910-х годов, сообщает: «Об одном кружале-кабаке осталась в этой местности до сих пор память. На Большой Троицкой дороге стоял старинный кабак; назывался он „Феколка“ и находился около церкви Троицы». Родин с детства жил в этом районе и, безусловно, почерпнул сведения о «Феколке» не из литературы, а из живого предания. Целовальником, то есть содержателем кабака, целовавшим крест, что будет торговать честно, был древний почтенный старик, известный благочестивой жизнью, к тому же долгое время он был церковным старостой Троицкой церкви. Будучи одиноким, он не имел наследников и поэтому задумал оставить по себе память построением нового каменного храма на месте разрушающегося.

Собственного капитала целовальника для постройки церкви было недостаточно, собирать подаяния в кружку — дело долгое, многолетнее, и тогда он придумал иной способ сбора доброхотных даяний.

Кабак стоял на большой дороге, народу прохожего и проезжего много, да и народ дорожный больше был простой, и никто не считал за стыд зайти в кабак погреться, выпить и закусить. Одним словом, посетителей у старика всегда было много. А выдумка целовальника заключалась в том что он каждого из своих посетителей просил из налитого ему полной мерой вина слить капельку на церковь. При этом он красноречиво описывал бедственное положение храма и рассказывал о своем замысле. И тронутые до глубины души посетители ему не отказывали.

В те времена неподалеку, на Божедомке, близ церкви Иоанна Воина, в своем летнем дворце живал государь Петр I, и до его слуха дошла молва о странном и вместе с тем успешном сборе средств на храм. Часто гуляя по окрестностям, однажды государь зашел в этот кабак. Целовальник, не зная царя в лицо, предложил ему «слить капельку» на церковь и с обычным красноречием поведал ему о своем намерении. Царь обещал быть ему помощником в столь благочестивом деле и с тех пор, гуляя по окрестностям, всегда заходил в этот кабак.

Так были собраны деньги на построение каменной церкви Троицы, и потому ее называют «Троица на Капельках».

Документы позволяют проследить истинную историю церкви Троицы на Капельках, в ней просматриваются и факты, которые с течением времени были преобразованы «народной молвой» в пересказанное выше предание о ее основании.

Первоначальная деревянная церковь Троицы на этом месте или где-то рядом, по сведениям, приводимым И. К. Кондратьевым, «…упоминается в 1625 году и значится „на Капле“, то есть на протекавшей поблизости речке, называемой „Капля, или Капелька“, и бывшей притоком реки Напрудной». Другие авторы, которым источник, указанный Кондратьевым, видимо, остался неизвестен, на основании более поздних документов сообщают, что церковь «впервые известна с 1690 г.».

В 1708 году в сентябре церковь сгорела «со всей утварью».

По челобитью священника Никифора Иванова с причетниками и прихожанами Петр I издал указ, по которому было отведено место для новой церкви на бывшем кружечном дворе Посольского приказа, то есть там, где когда-то находился кабак. Строительство каменной церкви Троицы производилось на средства прихожан и на деньги, пожалованные царем, его супругою Екатериной Алексеевной и царевичем Алексеем. В ознаменование участия в строительстве церкви царской семьи ее царские врата украшала корона.

Таким образом, налицо уже три элемента легенды: кабак возле церкви, денежное участие в строительстве церкви Петра I, название прежней церкви — «на Капле».

Переосмысление уточняющего название церкви определения «на Капле» также можно проследить во времени. Речка Капля вытекала из болота на территории Мещанской слободы. К середине XVIII века это болото было осушено и застроено, а речка заключена в трубу. Однако осталось ее название, причем оно стало названием не только речки, но и местности, где она когда-то текла. При этом название претерпело изменение и стало употребляться в форме множественного числа и с уменьшительно-ласковым суффиксом «к» — Капельки. Такая форма не нова в московской топонимике: Гончары, Каменщики, Ключики. Далее — пояснительная часть названия церкви Троицы также изменилась: она стала указывать не на речку Каплю, как прежде, а на название местности, именно так она обозначена в «Описании Императорского Столичного города Москвы» 1782 года: «Троица на Капельках».

Посещение кабака «Феколка» Петром I — вполне вероятный исторический факт. Старинный кабак с таким названием действительно был в Москве, он существовал еще в середине XIX века. Только находился он не на Мещанской, а в другом месте — в Лефортовской части, где-то на Преображенке или в Семеновском. Этот кабак Петр вряд ли мог миновать.

Народная фантазия соединила все эти элементы в одном предании. Между прочим, сюжетный ход о бездетном богаче, пожелавшем оставить по себе добрую память строительством общественного здания, использован еще в одном предании Мещанской слободы, повествующем о причине строительства купцом Набилковым приюта и богадельни.

Церковь Троицы на Капельках была завершена в 1712 году и освящена по благословению блюстителя патриаршего престола Стефана митрополитом Иоанникием.

В XVIII, XIX и начале XX века церковь перестраивалась, в 1832 году была возведена колокольня, а в 1907 году пристроена трапезная. В 1929 году церковь была закрыта, в 1930 снесена, на ее месте в 1938 году построен жилой дом для сотрудников ТАСС, а связанные с ней легенды сохранились в названии переулка.

Ваганьковские переулки

Староваганьковский переулок расположен в центре Москвы, он проходит за старым и новым зданиями Российской государственной библиотеки между Воздвиженкой и Знаменкой. Нововаганьковский находится на Пресне, куда в XVII веке по царскому указу были переведены из центра жители села Ваганькова, которые в память прежнего местожительства свою новую деревню назвали Новым Ваганьковым. Тогда же прежнее Ваганьково стали называть Старым Ваганьковым.

Староваганьковский переулок

Таким образом, совершенно очевидно и понятно, что оба названия, о которых идет речь, получили свое название от старинного села.

Но вот с объяснением происхождения названия села дело обстоит не так просто. Среди ученых-топонимистов по этому вопросу нет общего мнения.

Все существующие на настоящее время варианты объяснения значения названия «Ваганьково» приведены в новейшем справочнике по московской топонимике «Улицы Москвы. Старые и новые названия» (2003), изданном Московским центром Русского географического общества под редакцией известного ученого-топонимиста Е. М. Поспелова.

«Полагают, — написано в справочнике, — что когда-то здесь жили скоморохи, которые якобы „ваганили“ (потешали) царя и бояр. Название связывали и со словом вага — весы, рычаг (др.-р. ваганьное взвешивание товаров для сбора пошлины, ваганец — место взвешивания). Но никаких данных ни о скоморохах, ни о таможенной заставе в с. Ваганьково нет. Более вероятно, что топоним образован от уменьшительной формы Ваганок, Ваганька от неканонического имени Ваган (ваган — вахлак, простец, в некоторых говорах — плотник), ср. фамилию Ваганов, прозвище Ваганков (1440)».

Традиция образования названия поселений от личного имени в России очень распространена. Село может быть названо по имени первопоселенца, владельца, святого, во славу которого поставлена в селе церковь, но с полной уверенностью о происхождении подобного названия можно говорить лишь при наличии дополнительных исторических данных сверх простой отсылки к существованию имени в именослове. Поэтому совершенно справедливо справочник характеризует эту гипотезу как вероятную.

Среди обладателей фамилий, образованных от этого имени, наиболее известна Агриппина Яковлевна Ваганова, легендарная балерина, основательница русской современной школы классического балета.

Против версии существования ранее здесь заставы-ваганца (таможни) свидетельствуют отсутствие прямых сведений об этом и географическое положение Ваганькова: слишком близко находится оно от Кремля и к тому же в стороне от проезжей дороги.

Но если версии с личным именем и с нахождением здесь ваганца никакими данными, кроме филологического анализа, не подтверждаются, то третья версия о проживании здесь скоморохов имеет фактические подтверждения и выводит вопрос о происхождении названия подмосковного села (во время основания оно находилось за городом, ибо городом тогда считался только Кремль) на проблему русско-европейских связей в Средневековье.

Происхождение и значение названия «Ваганьково» может объяснить лишь история и обстоятельства его возникновения. Возникло же оно, как можно предположить, в XIII–XIV веках. Известный историк И. А. Голубцов полагал, что в XIV веке оно уже существовало, и он отметил его на составленном им плане «Старинная топография и урочища Москвы до 1389 г.» В письменных источниках название «Ваганьково» впервые упомянуто в летописи XV века.

Летописное известие под 1446 годом сообщает: «Приде князь великий (тогда княжил Василий II — внук Дмитрия Донского. — В. М.) на Москву месяца ноября в 17 день и ста на дворе матере своея за городом на Ваганькове».

Мать Василия II великая княгиня Софья Витовтовна, умная и властная женщина, оставшись после смерти мужа великого князя московского Василия I вдовой с девятилетним сыном на руках, стала правительницей княжества при сыне и в борьбе с претендентами на московский престол сохранила его для сына и впоследствии имела большое влияние на политические дела княжества.

Софья Витовтовна имела несколько загородных дворов, поэтому летописец уточняет, о каком из них идет речь, указывая, где, в каком месте Москвы, он находится (на Ваганькове). Используя название «Ваганьково» (в данном случае как урочища, то есть определенной местности) в качестве ориентира, летописец руководствовался, конечно же, тем, что оно было хорошо известно будущим читателям летописи и существовало уже достаточно долго, во всяком случае до того, как там был устроен великокняжеский двор.

Топография местности Ваганькова хорошо известна. П. В. Сытин пишет, что великокняжеский двор находился на месте нынешнего старого здания библиотеки, а за ним, к востоку, располагалось «село великокняжеских потешных Ваганьково».

Документы XVII века упоминают, что на Ваганькове был «Потешный двор», называемый также «Псаренным двором». Здесь находились различные службы, обеспечивающие царскую охоту, в то время называвшуюся «потехой»: псарни, конюшни, мастерские и большое количество слуг, так как царская охотничья потеха представляла собой очень сложное, обремененное многими правилами и традициями мероприятие.

При дворе московских князей и царей была в чести также потеха другого рода: представления профессиональных потешников — певцов, музыкантов, плясунов, фокусников, акробатов, называвшихся на Руси скоморохами. О том, что княжеские и царские пиры не обходились без скоморохов, рассказывают былины, предания, описания иностранцев. Скоморохи, работавшие в разных жанрах, обычно объединялись в одну труппу, называвшуюся «ватагой», и могли дать полноценное представление. Скоморохи были «походные» (бродячие), а также «оседлые», жившие в селах и слободах, занимавшиеся земледелием и разными промыслами, но, когда нужно, становившиеся скоморохами. Ватага скоморохов насчитывала в своем составе до шестидесяти и более человек.

Средневековый оркестр. Миниатюра летописного свода XVI века

Естественно, что «оседлые» скоморохи должны были селиться в таких местах, где бы их искусство имело наибольший спрос. Ваганьково в этом отношении представляется идеальным местом.

Убедительным свидетельством того, что на Ваганькове происходили большие, привлекающие многих москвичей скоморошьи игрища, является указ 1627 года царя Михаила Федоровича, запрещающий их. В то же время из этого указа видно, что там существовала давняя традиция скоморошьих народных празднеств с ряженьем, плясками и прочими развлечениями. Запрещение празднеств на Ваганькове указ обосновывал тем, что эти игрища «ругаются» над христианским праздником Рождества Христова, называл их «безлепицами», противопоставляя им «лепоту» христианских церковных обрядов.

В этом указе царь повелевает: «послать бирича (глашатая, зачитывающего на улицах и площадях правительственные постановления. — В. М.) в Китае и в Белом каменном городе по торгам, и по большим улицам, и по крестцам, и по переулкам, и по малым торжкам, не по один день, чтоб вперед, за Старое Ваганьково никакие люди не сходились на безлепицу николи; а будет учнут ослушаться и учнут на безлепицу ходить, и Государь указал тех людей имать и за ослушание бить кнутом по торгам, … и о том память послана, чтоб на безлепицу за Ваганьково с кабацким питьем не въезжали».

Искусство артистов-потешников имело в средневековой Руси широкое распространение, разнообразный характер, разное происхождение и представляло собой сложное явление русской культуры. Об этом говорит даже такой чисто внешний факт, что русские потешники в старинных русских исторических источниках называются по-разному.

«Потешник», «шут» — эти русские названия доныне сохранили свое прежнее значение и являются словами современного живого языка. Менее понятные в настоящее время, но более распространенные и употребительные в средние века названия «глум», «глумец». Прямое значение слова «глум» — «смех, веселье, игра, забава» зафиксировано в рукописи XIII века. Тот же, кого приглашают «в дом свой глума (то есть веселья. — В. М.) ради», называется «глум, глумец», о нем говорили «он умеет глума деяти». Интересно, что о присутствии в рядах потешников женщин говорит слово «глумица»: в документе XVI века запрещается возводить в сан священника того, у кого жена «от глумиць некая».

Народные развлечения XVIII века. Гравюра из «Путешествия А. Олеария»

Одновременно с русскими названиями начиная с Киевской Руси потешники в документах XI–XVII веков называются «скоморохами, скомрахами». «Скомрах… или ин глумец» — так объяснено это слово в «Рязанской кормчей» 1284 года. Слово, вернее корень этого слова со значением «улыбаться, смеяться, удивлять», принадлежит к древнейшему языковому слою разных языков, языковеды обнаружили его во многих европейских языках, в тюркских, в арабском. На Русь оно пришло скорее всего из Византии.

Бытовало также наименование потешников «шпильманами». Немецкий корень его не претерпел никакого изменения на русской почве: «шпильманить рекше глумы деять», — написано в той же «Рязанской кормчей».

Имелось, как уже упоминалось, еще одно название для шута, потешника — «ваган». Его распространение ограничено территорией Вологодской губернии. Там в XIX веке были записаны песня «Что у шута у вагана пиво-брага варена, у ваганихи-шутихи ендова пива стоит» и поговорка «Молодежь не проста, все цыганы да ваганы». Глаголы «ваганить» со значением «шутить, играть, потешать», а также «хулиганить» и «бродить» отмечены в словаре В. И. Даля и современном «Словаре русских народных говоров» (1969). Кроме того, В. И. Даль в своем словаре приводит слово, которое он узнал, учась в Морском корпусе, — «ваганиться». Там было в ходу выражение «ходить на ваган», то есть отлучаться без спросу.

Слово «ваган», выступающее в роли синонима слова «шут», и образованный от него глагол «ваганить», а также название села Ваганьково, как можно видеть, слова однокоренные.

Существовавшие на Руси разные названия «потешников», судя по текстам, в которых они встречаются, являются не полными синонимами, но под каждым из них подразумевается какой-то особый вид потешников, отличающийся от других. Наиболее общим было название «скоморохи», и под ним этот вид культуры средневековой Руси вошло в историю, растворив в себе все отдельные направления скоморошества как явления.

В 1648 году царь Алексей Михайлович издал указ о полном запрещении деятельности скоморохов на всей территории России.

Этим указом всем воеводам предписывалось изъять у скоморохов музыкальные инструменты, маски-личины и прочий инвентарь и, «изломав те бесовские игры, сжечь». Самим же скоморохам строго указать, чтобы они прекратили заниматься своим «богомерзким» делом. «А которые люди от того ото всего богомерзкого дела не отстанут и учнут впредь того богомерзкого дела держаться, — говорилось в указе, — и по нашему указу делать наказанье: где такое безчиние объявится, или кто на кого такое безчиние скажут (то есть, донесут. — В. М.), которые люди от такого безчинья не отстанут, а вымут (примутся за… — В. М.) такие богомерзкие игры в другие (вторично. — В. М.), и вы б тех ослушников велели бить батоги; а которые люди от того не отстанут, а объявятся в такой вине в третие и четвертые, и тех, по нашему указу, велено ссылать в украйные города за опалу».

А. М. Васнецов. Всехсвятский каменный мост. Скоморохи. Конец XVII века

Указ Алексея Михайловича 1648 года выносил приговор не только деятельности скоморохов, но и памяти о них, уничтожались не только их инструменты, но и все письменные свидетельства об их деятельности.

По-видимому, год этого указа был последним годом Ваганькова как села скоморохов. А вскоре и вообще село с его потешным (охотничьим) двором перевели на окраину Москвы — на Пресню.

Как память о старинном селе осталось название местности, где оно находилось, — Ваганьково. Но вот значение этого названия чем дальше, тем более забывалось.

В 1880-е годы А. А. Мартынов, работая над книгой «Названия московских улиц и переулков», выписал из словаря Даля слово «ваганиться», но не мог объяснить его связь с названием старинного московского урочища.

К этому времени знания и память о русском скоморошестве как в народе, так и в ученых кругах ограничивались самыми общими представлениями, да и само слово «скоморох» приобрело уничижительный оттенок. И уж конечно, при таком положении никому не приходило в голову анализировать различные категории скоморохов и выяснять, чем отличаются от своих собратьев «ваганы» и почему их название стало названием подмосковного села.

Однако поскольку проблема русского скоморошества, хотя бы в научном плане, существовала, то русская историко-филологическая наука обязательно должна была когда-нибудь обратиться к ней.

Первые серьезные работы о русских скоморохах в русской историко-филологической науке появились поздно, лишь во второй половине XIX века. Тогда сразу же обнаружилась крайняя скудость сведений о них в старых письменных источниках, притом почти все эти материалы были одного характера и одной направленности: или обличительная церковная критика, или запретительные акты светской власти. По этим документам можно было составить представление только о том, какое большое распространение имело скоморошество, но не о самом скоморошестве, скоморошьи тексты отсутствовали. Так как скоморошество обвинялось в распространении языческих обрядов, то их тексты уничтожались церковью так же, как все, относящееся к дохристианской русской религии.

Однако, несмотря на церковные преследования, иногда поддерживаемое властью, иногда не поддерживаемое скоморошество как культурное явление за свою долгую историю (с XI по XVII век) оставило свой след в национальной культуре. Поэтому изучение скоморошества пошло по пути выявления его элементов в этнографических данных, фольклоре, основываясь на косвенных указаниях в исторических и литературных памятниках, в реконструкциях по принципу аналогии.

К счастью, среди исследователей русского скоморошества оказались ученые широких взглядов и энциклопедического образования. В первую очередь, следует назвать академика Александра Николаевича Веселовского — создателя научного направления сравнительно-исторического литературоведения, рассматривавшего литературное творчество как общемировой процесс, пронизанный общими тенденциями, взаимовлияниями, аналогиями.

В своем анализе русского скоморошества Веселовский, будучи глубоким знатоком античных, западноевропейских и славянских литератур, западноевропейского и русского фольклора и этнографии, рассматривает скоморошество на фоне аналогичных культурных явлений средневековой Европы.

Сначала он выявил и отметил поразительное сходство и общность средневековых бродячих «потешников» разных западноевропейских стран — жонглеров, менестрелей, шпильманов и других, которые освоили территорию всей Европы, преодолев государственные и национальные границы. Далее ученый перечисляет обнаруженные им у русского скоморошества схожие черты и особенности. Внутреннее глубокое сходство обоих явлений — русского скоморошества и западноевропейского народного театра настолько поразило его, что заставило увидеть в русских скоморохах труппы комедиантов, пришедших в Россию из Западной Европы. «Они — захожие люди», — утверждал Веселовский.

Таким образом, было признано, что русское скоморошество — общеевропейское явление.

Путешественник-итальянец, наблюдая масленичное гулянье в Москве XVI века, сравнивает его с итальянским карнавалом: «Масленица напоминает мне итальянский карнавал, который в то же время и таким же образом отправляется… Карнавал тем только отличается от Масленицы, что в Италии день и ночь в это время ходит дозором конная и пешая городская стража; а в Москве самые стражи упиваются вином и вместе с народом своевольничают».

Веселовскому тогда же ответил другой крупнейший русский литературовед, историк театра, пушкинист (ему принадлежит заслуга расшифровки зашифрованных поэтом фрагментов 10-й главы «Евгения Онегина») Петр Осипович Морозов. В работе «Очерки по истории русской драмы XVII–XVIII столетий» он рассматривает скоморохов как прямых предшественников актеров русского театра.

«Прежде всего мы позволим себе не согласиться с мнением почтенного исследователя, будто скоморохи на Руси — захожие люди, — заявляет он, приступая к разбору воззрений Веселовского, — это мнение кажется нам заявленным в слишком категорической форме. Бесспорно, что к нам издавна заходили бродячие немецкие шпильманы … заходили, по всей вероятности, и византийские скоморохи, но это вовсе не исключает возможности существования своих домашних потешников».

Это был очень важный вывод. Уяснив, что русское скоморошество образовалось из разных элементов, как отечественного, так и иностранного происхождения, исследователь мог теперь анализировать уже известные науке явления, которые стали в той или иной степени составной частью русского скоморошества, и сопоставлять их. Такое изучение помогает выявить типологическое сходство, определить отдельные хронологические даты в истории их взаимодействия.

Вернемся к главной теме — топониму «Ваганьково». «Ваган», как и «шпильман», — термин, не вызывающий сомнения в его иностранном происхождении, заставляющий вспомнить хорошо известных в истории культуры средневековой Европы «вагантов».

Слово «вагант» — латинское и в переводе на русский язык значит «бродячий», или, если употребить более благородный его синоним, «странствующий». В средневековой Западной Европе так называли студентов, школяров, низших клириков, которые бродили по разным странам. Студенты и школяры переходили из одного университета в другой, потому что каждый из университетов особенно славился преподавателями какой-нибудь науки, а клирики бродили в поисках службы. Это был народ в основном молодой, грамотный, развитой, вкусивший «плодов просвещения», знавший международный в то время язык — латынь и весьма заносчивый, так как чувствовал свое превосходство над окружающими.

Ваганты путешествовали и в одиночку, и группами, последнее было безопаснее и веселее.

Ваганты составляли своеобразное многонациональное товарищество со своей системой нравственных и поведенческих правил и ценностей. Они создали свою корпоративную культуру, самой примечательной частью которой была литература. Основным жанром литературы вагантов была поэзия на латинском языке. Темы их поэзии разнообразны. В ней представлено как религиозное направление — духовные песни, так и светское — студенческая жизнь, наука, любовь, социальное устройство общества, возмущение ее несправедливостью, сатира на духовных и светских властителей.

Многие свои лирические и сатирические стихи они пели, и их песни пользовались большой популярностью и любовью у слушателей. Современная русская авторская песня, созданная студенческой и вообще интеллигентской молодежью, ведет свое родословие от творчества вагантов, о чем свидетельствует и название современного журнала — «Вагант», материалы которого посвящены проблемам авторской песни.

В исторических источниках появление вагантов отмечено в XI–XII веках. Со временем, в XIII–XIV веках, к «ватагам» вагантов-студентов стали присоединяться профессиональные артисты: драматические актеры, музыканты, танцоры, певцы, гимнасты, жонглеры. Это обогатило творчество вагантов еще одним жанром — драматическим. Впрочем, и сами студенты не были чужды драматического искусства, в средневековых университетах сложился даже особый драматический жанр — «школьный театр», в котором играли назидательные пьесы на библейские и исторические сюжеты. В России подобный театр появился в XVII — начале XVIII века.

Сочинения средневековых вагантов до сих пор популярны, они сохранили свою поэтическую прелесть, их переводят, переиздают. Как правило, произведения вагантов анонимны, известны имена лишь нескольких авторов, и среди них поэт с мировой славой — Франсуа Вийон.

Образ ваганта — непременный персонаж исторических романов из времен европейского Средневековья, в которых обязательно присутствуют или бродячий школяр, или студент, или безвестный монах, или священник.

Вагант-школяр (студент) свободолюбив, беден, но весел и жизнерадостен, любовь к радостям жизни в нем так же сильна, как и любовь к науке. Он остроумный собеседник за пиршественным столом, любитель выпить и поесть. Он опытный соблазнитель, умеющий ласковыми словами уговорить и неопытную девушку, и добродетельную чужую жену, однако он способен и влюбиться без памяти. Он не унывает при неудачах, он верный товарищ и кладезь самых разных и удивительных сведений во всех областях наук и практической жизни, что помогает ему неизменно выходить невредимым из самых невероятных передряг и приключений.

Так же привлекательны бродячие монахи и священнослужители.

В стихотворении «Орден вагантов» говорится о том, что в их союз входят ваганты «любых племен», и упоминаются некоторые из них: немцы, греки, турки, венгерцы, славяне.

Ваганты разных национальностей привносили в вагантскую литературу свои национальные темы. С Руси пришел «Стих о татарском нашествии»:

Тартара с татарами, Разимая ударами, Стонем мы от оного Воинства Плутонова! Царства опрокинуты, вытоптаны грады, Под кривыми саблями падают отряды, Старому и малому не найти пощады, В Божиих обителях гибнут Божьи чада. Через Русию, Венгрию, Панонию, Сквозь Туркию, Аварию, Полонию, Сквозь Грузию, сквозь Мидию, Персиду Легла дорога горя и обиды.

Поэзия вагантов на латинском языке, конечно, имела распространение лишь внутри студенческой корпорации. В XIV–XV веках ваганты обращаются к сочинению песен на своих национальных языках, и, таким образом, поэтические достижения, темы вагантской латинской поэзии, их просветительский и свободолюбивый пафос обогащают национальные культуры.

Русско-европейские культурные и научные связи прослеживаются с первых веков Киевской Руси. Древнейшие дошедшие до нас русские книги — «изборники», хроники, летописи показывают, что европейская ученость и античная культура были тогда известны на Руси.

Знала также Русь и иноземных «потешников». Среди сюжетов росписи Софийского собора в Киеве, относящейся к XI веку, имеются изображения, как их именуют исследователи, «скоморохов». Среди фигур русских танцоров и музыкантов, похожих на тех, которые изображены на древнерусских миниатюрах, представлены также западноевропейский музыкант-органист, сидящий за переносным органом, византийские акробаты на шестах. Это является дополнительным подтверждением того, что иноземные бродячие артисты в своих странствованиях не миновали и Руси, а кроме того, позволяет допустить, что в эти труппы входили также и русские исполнители.

К концу XIV–XV веков настоящие ваганты, то есть студенты, школяры, клирики, со своей интеллектуально-литературной культурой перестали занимать в бродячих труппах главное место. Изменившаяся общая ситуация в обществе в связи с развитием бюрократии, организации школ, как светских, так и при церквах, требовала все больше и больше чиновников, юристов, учителей, то есть грамотных и образованных людей, и число безместных клириков-вагантов резко сократилось. Среди «путешествующих» остались лишь те, для которых бродяжничество уже стало образом жизни и профессией.

Изменился состав групп, ранее бывших вагантскими, изменился их репертуар, морально-этическое направление было вытеснено развлекательным. Но при этом элементы настоящей культуры вагантов все же не исчезли совсем. Для их выражения возникли и новые формы жизни и организации бродячих интеллигентов-философов.

В средневековой России из всех жанров вагантского творчества наиболее пришелся ко двору и получил развитие религиозно-философский жанр — духовные стихи, которые в настоящее время получили всемирное признание.

Название «ваганты» было известно в России, но не получило, как свидетельствуют словари, широкого распространения, зато название их прямых наследников — творцов и исполнителен духовных песен — калик перехожих известно по всей Руси.

По своему происхождению слово «калика», так же как и «вагант», латинское: «калигой» в Древнем Риме называлась солдатская обувь, грубая, но крепкая и удобная, делалась она из цельного куска кожи, которым обвертывалась нога и вокруг щиколотки стягивалась шнуром. Она была распространена среди простого народа в средневековой Европе. В России знали такую обувь, на севере ее называли «калигвами, каликами, калиговками». По этой обуви и странника, обутого в нее, прозвали «каликой», но при этом прозвище, чтобы сделать его понятным для русского человека, получило поясняющее прилагательное «перехожий» (в общем-то являющееся переводом слова «вагант»), так и возникло усвоенное всей Россией название «калики перехожие». (В русском языке известно еще одно название определенной категории людей по обуви: крестьян — лапотниками).

Образ калик перехожих появляется уже в древнейших русских эпических преданиях — былинах. Вспомним первую былину из цикла былин об Илье Муромце, в которой рассказывается о начале его богатырского служения.

Тридцать лет «сиднем сидел» в избе Илья Муромец, «не владея ни руками, ни ногами», а затем явились к нему калики перехожие, исцелили его и предрекли, что будет он «великий богатырь».

Былина всегда создает образ любого своего персонажа скупыми средствами, указывая самые главные его черты, выражающие его суть.

Калики перехожие характеризуются всего двумя строками:

Они крест кладут по-писанному, Поклон ведут по-ученому.

Таким образом, обращается внимание на то, что калики — люди грамотные и ученые.

Появление этих персонажей в былине и факт исцеления Ильи Муромца именно каликами говорят, во-первых, о каликах как характерных персонажах того времени и о том, что они ходили не только по Киевским землям, но заходили в Залесье, в Муромское село Карачарово, а во-вторых, о том уважении, которое имел народ к образованию и учености.

Главный жанр произведений, исполняемых каликами перехожими, — духовные стихи, «божественные», на темы и про персонажей Ветхого и Нового Заветов, о христианских святых. Но это не простое переложение канонических текстов, а оригинальные художественные произведения, во многих из них наряду с каноническими источниками используются апокрифы, народные предания. Среди духовных стихов много высокохудожественных произведений, А. С. Пушкин сказал, что они «заключают в себе много истинной поэзии».

В репертуаре русских калик перехожих даже по записям конца XIX века сохранялись фрагменты общеевропейской средневековой вагантской лирики на религиозную тематику. Например, отмеченный в разных губерниях России «Стих о числах», в котором обнаруживаются явные черты средневековой схоластики, известен в записях европейских фольклористов на латинском, провансальском, немецком, польском, болгарском и других языках.

Однако, следуя традициям вагантов, наряду с духовными стихами калики исполняли и произведения иного жанра. С. В. Максимов, известный этнограф XIX века, ходивший с каликами, рассказывает в очерке «Калики перехожие» о том, что они на людях пели только «божественные песни», в безлюдных же местах позволяли себе развлечься: «надоедят жалобные надоскучившие песни, захотят спеть веселенькое».

Калики перехожие — это живая традиция вагантов в русской народной культуре, а память о пребывании вагантов в древней Москве сохраняет старинный московский топоним.

Мнение историка И. А. Голубцова о том, что село Ваганьково уже существовало в XIV веке, думается, можно уточнить и отнести его возникновение ко времени княжения Ивана Калиты, когда в 1320–1330 годы он сумел обезопасить город и княжество от татарских набегов и от своих разбойников. Тогда летописец записал: «бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан, и отдохнуша и упочинуша христиане от великия истомы и многыя тягости». В это время из других русских земель и княжеств в Москву на жительство переселяется много людей, возникают новые ремесленные слободы, села, едут купцы, на службу к московскому князю переходят воины, воеводы, бояре, город расширяется, строится. Вот тогда-то скорее всего и прибыли в Москву ваганты.

По первым поселенцам их поселение стало называться Ваганьковым, и это название осталось за ним, когда ваганты растворились в русской среде скоморохов.

Ваганьково стало типичной московской скоморошьей слободой.

Слобожане поставили в ней церковь во имя Николая Чудотворца. Этого святого скоморохи считали покровителем своего ремесла, видимо, из-за того, что именно он оберегал путешествующих. Когда поставили на Ваганькове деревянную церковь, неизвестно, но в первые десятилетия XVI века ее заменил каменный храм. В XVII веке ваганьковцев переселили на Пресню, и на новом месте они воздвигли свой храм тоже во имя Николая Чудотворца.

Церковь Николая Чудотворца на Новом Ваганькове

В XV–XVI веках Ваганьковым назывались село и местность вокруг него, то есть, говоря по-московски, это было название урочища.

В XVII–XVIII веках Ваганьково стало городской территорией, по которой прошел переулок. Известны несколько его названий: в XVII веке — Шуйский (по двору князя И. И. Шуйского), в начале XVIII века — Никольский (по церкви Николая Чудотворца), Благовещенский (по церкви Благовещения). В «Описании императорского столичного города Москвы…» 1782 года он уже называется Ваганьковским. Это значит, что все это время многие москвичи называли его Ваганьковским, и к концу XVIII века это название стало общепринятым, и переулок благополучно проносил его до 1922 года, до эпохи советских переименований.

Следует, однако, уточнить подробности, относящиеся к названию Нововаганьковский переулок.

В XVII веке, когда Потешный, или Псарный, двор со всей его обслугой был переведен из Ваганькова на Пресню, переселенцы свое село назвали Новым Ваганьковым. Кстати сказать, вместе с псарями, охотниками, конюхами туда попали и бывшие скоморохи, наверное, в большинстве своем вынужденные заняться другой профессией, но при случае не забывавшие и прежней. С XVIII века и до сих пор помнится и ходит по Москве поговорка: «Скоморох с Пресни наигрывал песни».

В XIX веке окраинная Пресня вошла в состав города, и в этом районе появились Нововаганьковская улица (с 1922 года — Большая Декабрьская, в память о Декабрьском восстании 1905 года) и Нововаганьковский переулок (с середины XIX века до 1922 года — Большой Никольский, по находившейся в переулке церкви Николая Чудотворца, в 1922 году возвращено название «Нововаганьковский»; с 1939 до 1994 — переулок Павлика Морозова, в 1994 году снова возвращено прежнее название).

Возвращение в 1922 году названия «Нововаганьковский», по мнению Комиссии Моссовета, требовало объяснения: по отношению к какому переулку он является новым, и поэтому Ваганьковский переулок в центре Москвы в 1922 году переименовали в Староваганьковский, образовав таким образом симметричную пару.

Староваганьковскому переулку носить свое название пришлось недолго. В 1921 году был основан Институт марксизма-ленинизма, находившийся в Малом Знаменском переулке, к пятилетию его было решено заменить церковное название переулка идеологически выдержанным, и он стал улицей Маркса и Энгельса. Однако улица получилась маленькая, «не достойная», как говорили моссоветовские чиновники, такого имени, и к ней присоединили Староваганьковский переулок, полагая, что из двух переулков, может получиться улица.

Улица Маркса и Энгельса распалась на составные части в 1994 году, и переулкам вернули прежние названия.

Эта история с наименованиями и переименованиями — напоминание о мудром обычае наших предков держаться за старину, даже если не все в ней понятно, в данном случае — за старое название. Пройдет время, и отыщется потерянный в веках след, приоткроется тайна, обнаружится то, что поможет, как сказал когда-то москвовед конца позапрошлого века Д. А. Покровский, изучать «московскую да и вообще русскую историю».

«Татьяны милый идеал…» (Конспект ненаписанного романа)

Тайна поэта

Наталья Дмитриевна Фонвизина сама не знала, какой уже раз перечитывала эту книжку. В последний раз, когда муж спросил, что она читает, она солгала, сказав, что это старый номер «Телеграфа».

Теперь эта ложь мучила ее. Но книга все равно все более и более занимала ее мысли. Она не хотела думать о ней и не могла не думать. Она даже не могла дать себе зарок не брать ее в руки, не раскрывать так властно влекущих к себе страниц, потому что почти вся книга была выучена наизусть. Память постоянно подсказывала стихотворные строчки.

Но те, которым в дружной встрече Я строфы первые читал… Иных уж нет, а те далече, Как Сади некогда сказал. Без них Онегин дорисован. А та, с которой образован Татьяны милый идеал… О много, много рок отъял!

«Конечно, это про нас! — уверялась Наталья Дмитриевна. — Нет Рылеева, нет Бестужева, Одоевского… А остальные, действительно, далече. Немногие (и их считают счастливцами: Мишелю государь вот не разрешил испытать судьбу таким образом) на Кавказе в солдатских шинелях каждую минуту рискуют попасть под горскую пулю или саблю. Другие же — и их гораздо больше — рассеяны по снежным просторам Сибири. Некоторые еще остались отбывать свой срок каторги в Петровском Заводе, большинство же вышли на поселение и теперь живут кто где. Кому повезло, как им с мужем, получившим разрешение проживать в Тобольске, живут в городах, кому не повезло — в глухих деревнях…».

Но во всей книге особенно занимала Наталью Дмитриевну одна фраза — такая таинственная и такая понятная:

А та, с которой образован Татьяны милый идеал…

Все началось с того, что однажды Молчанов прибежал, размахивая книжкой и крича:

— Наташа, знаешь, ведь ты попала в печать!

Он протянул Наталье Дмитриевне полученную с последней почтой книжку в желтой обертке. Фонвизина открыла обложку, взглянула на титульный лист: «Евгений Онегин, роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина».

— Наверное, это Солнцев передал Пушкину твою историю! — захлебываясь, восклицал Молчанов. — И он своим поэтическим талантом опоэтизировал тебя в своей поэме!

Пушкин. «Евгений Онегин». Обложка. 1826 год

Прочитав тогда «Евгения Онегина», Наталья Дмитриевна нашла не так уж много сходства в истории, рассказанной в романе, со своей историей. Правда, как и Татьяна, она жила в отцовском костромском имении, потом появился Рунсброк, вскружил ей голову, все вокруг уже толковали о свадьбе, но он неожиданно уехал, даже не простившись, она же через год вышла замуж за Мишеля, который имел генеральский чин, стала появляться в свете, Рунсброк снова вздумал за ней ухаживать, но был изгнан из дома.

Во всем же остальном ничего общего: у нее не было младшей сестры, не посещал их дома молодой поэт Ленский (кого мог изобразить Пушкин в виде Ленского? Его элегия «Куда, куда вы удалились…» очень похожа на «Падение листьев» Милонова. Но Михаил Васильевич Милонов — старик и пьяница…), да и Рунсброка невозможно представить дуэлянтом, он бы и не решился встать под пистолет…

— Нет, это вовсе не моя история, — возразила она тогда Молчанову.

Но многие все же находили сходство между ней и Татьяной. Иван Иванович Пущин даже стал иной раз называть ее Таней…

А. Нотбек. Татьяна. Иллюстрация к 3-й главе. 1828 год

«Евгений Онегин» был надолго отложен. Михаил Александрович Фонвизин не принадлежал к числу любителей стихов (он делал исключение только для стихов Рылеева), а Наталья Дмитриевна, прочитав раз, все никак не находила времени перечитать этот «роман в стихах» вновь.

Но однажды желтенькая книжечка «Евгения Онегина» все-таки попалась под руку. Наталья Дмитриевна начала читать — и зачиталась.

Тогда, когда читала впервые, она искала описания известных фактов, намеки на совершенно определенные обстоятельства, на имена, теперь же она была заворожена чудесными стихами, самой поэзией образов, описаний, мыслей, и — удивительно! — теперь она вдруг стала узнавать в Татьяне себя.

Она узнавала свои тайные помыслы, скрытые чувства, не высказанные никому движения души, и порой лицо ее покрывалось краской смущения, как будто она оказалась среди большого собрания объектом нескромного любопытства. Да, это она, она!

А. Нотбек. Онегин и Ленский. Иллюстрация к 4-й главе. 1828 год

И многоточие незавершенной фразы о той, которая стала прообразом героини романа, тоже говорило очень-очень много!

Ведь в печати запрещено даже упоминать имена государственных преступников, осужденных по делу от 14 декабря 1825 года, а также имена их жен, последовавших за ними в Сибирь. Потому-то и недосказано, потому-то и стоит многозначительное многоточие, как ставят точки на месте запрещенных цензором строк.

Проницательность Пушкина пугала и удивляла Наталью Дмитриевну, и в то же время она видела, что нигде поэт не пользуется своим знанием во зло: дойдя до той грани, за которую она не хотела бы допустить никого, он останавливается и умолкает. И сама история завуалирована так, что можно узнавать ее и не узнавать.

Это было похоже на дружеский заговор, и Наталья Дмитриевна испытывала к Пушкину чувство глубокой благодарности.

Она разгадала и маленькую тайну поэта: почему героиня его романа носит имя Татьяны. Ведь он взял ее имя — Наталья — и первый слог имени сделал последним, а чтобы зашифрованное им таким образом имя не казалось странным, заменил одну-единственную буковку «л» на «т», и получилось довольно редкое в дворянских кругах имя — Татьяна:

Ее сестра звалась Татьяна… Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим.

(Много лет спустя, когда будут опубликованы черновики Пушкина, можно будет прочесть, что в первоначальном черновом наброске этой строфы Пушкин написал: «Ее сестра звалась… Наташа». — Пушкин А. С. Полн. собр. соч. — Т. 6. — С. 289.)

Господи, а генерал — конечно, Мишель! Пушкину про него рассказывал Ермолов. Конечно, это слова Ермолова: про то, что Мишель в сраженьях был ранен, и про внимание двора…

Наталья Дмитриевна, перелистнув страницы, нашла те строки, которые искала:

Но вот толпа заколебалась, По зале шепот пробежал… К хозяйке дама приближалась, За нею важный генерал.

Генерал

Обширный барский дом, принадлежавший отставному майору Александру Ивановичу Фонвизину, стоял на том самом месте, которое было пожаловано Фонвизиным еще двести лет назад при царе Иване Васильевиче Грозном, — на крутом обрыве над рекой Неглинной, возле Рождественского монастыря. По другую же сторону улицы, образовавшейся после снесения стены Белого города, находился дом его старшего брата, Дениса Ивановича — славного драматурга екатерининских времен.

Денис умер в 1792 году, но Александр Иванович свято чтил память брата и сыну своему Михаилу — воспитаннику университетского пансиона не раз говаривал:

— Твой дядя был великий человек, острого и проницательного ума. Когда вырастешь, окончишь курс наук и будешь в силах постичь глубину его рассуждений, получишь от меня его бумаги, которые не могли быть опубликованы. Впрочем, и ныне еще не наступило время, чтобы возможно было предать их гласности…

* * *

Михаилу оставалось еще полтора года до окончания пансиона, после чего он должен был продолжить образование в университете — в Московском или каком-нибудь заграничном.

Но однажды — это было в последние дни ноября 1803 года — Михаил возвратился из пансиона и застал отца в большом волнении.

— Мишель, я получил письмо из Петербурга, касающееся тебя, — сказал он. — Тебе надобно оставить ученье в пансионе и явиться в полк. Ты должен служить. Хотя тебе только пятнадцать лет, но в былые времена вступали в службу и в еще более молодые лета. Я тут нашел среди семейных бумаг жалованную грамоту царя Михаила Алексеевича, данную в 1621 году нашему предку ротмистру Денису, в честь коего назван был и дядя твой. Пусть она будет тебе благословением и примером, как служить.

В грамоте было писано: «…пришел под наше государство, под царствующий град Москву литовского короля Жигимонтов сын Владислав… и хотел Московское государство взять и разорить до основания, и он, Денис… против королевича Владислава и польских, и литовских, и немецких людей, и черкес стоял крепко и мужественно в боех и приступех бился, не щадя головы своей, и ни на какие королевские прелести не прельстился, и многую службу и правду к нам и ко всему Московскому государству показал…».

На следующий же день в сопровождении дядьки Михаил Фонвизин поскакал в Петербург.

Из формулярного списка М. А. Фонвизина

1804 год. Получил первый офицерский чин прапорщика.

20 ноября 1805 года. Участвовал в сражении под Аустерлицем. Награжден орденом Анны 4-й степени.

Февраль — март 1809 года. Был в походе с гвардейскими батальонами под командой Строгонова при занятии острова Аланда.

19 февраля 1812 года. Назначен адъютантом генерала А. П. Ермолова.

14 июня 1812 года. Будучи в составе авангарда армии, участвовал в разбитии французского авангарда Себастиани.

Июль 1812 года. Участвовал в сражениях под Смоленском. Опрокинув со стрелками неприятельскую кавалерию, способствовал разбитию оного отряда. Был ранен пулей в левую ногу. За Смоленское сражение награжден орденом Владимира 4-й степени.

26 августа 1812 года. Бородинское сражение. За Бородино награжден орденом Анны 2-й степени.

* * *

Русская армия, оставив Москву, двигалась по Рязанской дороге. Разведка донесла, что французские отряды из армии Мюрата обходят русских, стараясь их опередить. Столкновение арьергардов должно произойти где-то возле Бронниц.

Фонвизин отыскал Ермолова.

— Я подал рапорт о представлении тебя к ордену за Бородино, — сказал генерал.

— Спасибо, Алексей Петрович.

— Не благодари, заслужил.

— Алексей Петрович, позвольте попросить…

— Проси…

— Батюшка в деревне, возле Бронниц, а наша деревня как раз при дороге, на пути французов…

— Скачи, предупреди отца. Даю тебе отпуск на три дня. Найдешь нас на Калужской дороге.

— Разве мы движемся не на Рязань?

— Тс-с. Пока это тайна, и ты один из очень немногих, кто знает ее. Поэтому сохрани тебя бог хотя бы наедине сказать об этом вслух.

* * *

В Марьине, имении Фонвизиных, в версте от Бронниц, не ожидали французов. Дорога была пустынна. Приокские широкие луга, уже пожухлые под первыми осенниками, тоже были пусты и тихи.

Отыскав взглядом среди дворни, выбежавшей из дому, управляющего Тимофея Сидорова, Михаил Александрович сказал:

— Тимофей, вели закладывать лошадей. Нынче к вечеру или завтра утром тут будут французы, надо уходить.

Отправив отца с небольшим обозом — особенно-то собираться было некогда, Михаил Александрович сам остался в усадьбе.

— Знаешь что, Тимофей, распорядись-ка истопить баньку. Уж не знаю, сколько не мылся по-настоящему.

После бани, разомлевший, ублаготворенный, Михаил Александрович в халате вышел на балкон под теплые лучи клонящегося к закату солнца. Но, взглянув на дорогу, он увидел приближающийся отряд французских гусар. Они уже сворачивали на аллею, ведущую к барскому дому. Бежать вниз — он как раз столкнется с ними на крыльце. Михаил Александрович сбросил халат и нагишом прыгнул с балкона в кусты. Садом выбрался к деревне и забежал в первый сарай. По счастью, хозяин был в сарае.

— Я, барин, мигом, все сладим, — загораясь азартом опасности, заговорил он. — Сейчас одежонку мужицкую тебе соберем, коня выведем…

— Ты уж коня не седлай.

Со двора доносились громкие голоса французов, управляющий так же громко отвечал:

— Нету никого господ, уехали. Давно уехали.

Мужик вернулся в сарай с одеждой:

— Одевайся, Михаил Александрович. А в конюшню неприметно не пройдешь: полон двор французов. Придется тебе на моей, она хоть и крестьянская, а бойкая.

— Спасибо, Ермил.

Пустынными проселками Фонвизин благополучно выбрался к своим.

Главная квартира расположилась возле Тарутина. Фонвизин явился в штаб.

— Батюшка успел уехать? — спросил Ермолов.

— Успел, — ответил Фонвизин и рассказал, о том, как он сам чуть не попал в руки французов.

— Тебе еще придется встретиться с ними, — сказал Ермолов. — По распоряжению светлейшего ты в числе нескольких отважных офицеров, лично им избранных, назначен быть начальником партизанской казачьей партии для действий против армии Мюрата.

* * *

Шел февраль 1814 года. Война близилась к концу. Армии союзников подступили к Парижу. Наполеоновские войска предпринимали последние отчаянные попытки сопротивления. Возле Бар-сюр-Об армия маршала Удино остановила союзников и перешла в наступление. Только через десять дней ожесточенных кровопролитных боев под самым городом удалось разбить французов, отряды которых рассеялись по окрестностям.

Четвертый егерский полк, которым командовал Фонвизин, к тому времени произведенный в полковники, после главного сражения и бегства французов расположился на ночевку в нескольких соседних деревнях.

Вот уже две недели люди почти не спали, поэтому, едва добравшись до ночлега, все свалились в сон, ощущая полную безопасность.

Когда ночью послышались выстрелы, многие подумали, что слышат их во сне.

Но потом по деревне пронесся громкий, отчаянный крик:

— Французы! Французы!

Фонвизин схватил пистолеты, выскочил на крыльцо. Темноту озаряли только вспышки выстрелов. Вдруг словно комар укусил в шею, Фонвизин машинально прихлопнул его ладонью, и руку обволокло теплой липкой кровью. Михаил Александрович пытался зажать рану, но кровь текла, сочась сквозь пальцы…

Очнулся Фонвизин, когда в окно ярко светило солнце. Он лежал на полу. Попробовал повернуть голову и сморщился от боли, пронзившей все тело — от головы до пяток.

— Не шевелитесь, Михаил Александрович, а то кровь опять пойдет, — услышал он голос денщика Ерофея. — В плену мы…

Оказалось, на ту деревню, где остановились фонвизинские егеря, вышла основная часть армии маршала Удино. Отступая к Парижу, французы увели с собой пленных. Фонвизина отправили в Оверн, за сто сорок лье к югу от Парижа, к которому сейчас приближались русские войска.

* * *

— Еще что? — нетерпеливо спросил Наполеон.

— Письмо из собственной канцелярии императора Александра, — сказал адъютант.

— Что там? — встрепенулся Наполеон.

— Император Александр предлагает произвести обмен пленными. За полковника Фонвизина он предлагает отпустить любого французского полковника.

— Кто такой?

— Анна 4-й степени за Аустерлиц, Владимир 4-й степени за Смоленск, Анна 2-й степени за Бородино, золотое оружие за Малоярославец, алмазные знаки Анненского ордена за Бауцен, прусский орден «За заслуги» и Железный крест за Кульм.

Наполеон дернул щекой:

— Отказать! И держать подальше от театра военных действий.

* * *

Н. К. Батюшков

ПЛЕННЫЙ

…В часы вечерния прохлады      Любуяся рекой, Стоял, склоня на Рону взгляды      С глубокою тоской, Добыча брани, русский пленный,      Придонских честь сынов, С полей победы похищенный      Один — толпой врагов. «Шуми, — он пел, — волнами, Рона,      И жатвы орошай, Но плеском волн — родного Дона      Мне шум напоминай! Я в праздности теряю время,      Душою в людстве сир, Мне жизнь — не жизнь без славы, бремя, И пуст прекрасный мир!..» Так пел наш пленник одинокой      В виду Лионских стен. Где юноше судьбой жестокой      Назначен долгий плен. Он пел — у ног сверкала Рона,      В ней месяц трепетал, И на златых верхах Лиона      Луч солнца догорал. 1814

* * *

Французский офицер-курьер, видимо, только что прибывший из Парижа, сообщал другому последние новости. Фонвизин прислушался. От пленных скрывали настоящее положение дел. Газетным известиям нельзя было верить.

— Париж уже осажден, — говорил курьер. — Император надеется на подход подкреплений с юга…

В том городке, где содержался Фонвизин, находилось более тысячи пленных — русских и австрийцев. Французский гарнизон был невелик, главным образом он нес службу по охране арсенала и складов продовольствия и амуниции.

«Двигающиеся с юга части, безусловно, пополнят здесь свое вооружение», — размышлял Фонвизин, и у него созрело дерзкое решение.

— Господа, — сказал он русским офицерам, — предлагаю открыть против французов партизанские действия. Захватив арсенал и лишив идущие на помощь Парижу войска этого оружия и боеприпасов, мы тем самым облегчим хоть чем-то действия наших товарищей.

Прекрасное ощущение свободы овладело всеми. Фонвизин изложил план действий. Среди солдат и казаков нашлось несколько бывших партизан.

Послали делегацию к австрийцам, но те, кроме одного офицера-чеха, отказались присоединиться к восстанию.

Ночью казаки сняли часовых у арсенала. Фонвизин в сопровождении нескольких солдат явился в казармы и объявил командиру полка и офицерам:

— Вы арестованы. Город находится в наших руках.

Фонвизин выставил посты.

На следующий день показались французские части. Фонвизин приказал дать залп из трех орудий.

Французы остановились. После небольшого замешательства и совещания от них отделился всадник с белым платком на пике. Он подскакал к посту.

— Черт возьми, мы французы! — кричал он.

— А мы — русские, — ответил Фонвизин. Всадник ускакал.

Французы на сражение не решились и обошли город стороной.

Несколько дней спустя пришло известие о падении Парижа и отречении Наполеона.

* * *

Победители возвращались на родину. Первая гвардейская дивизия торжественно вступала в Петербург. У Петергофской заставы возле специально выстроенной триумфальной арки с водруженными на ней шестью алебастровыми конями, означающими шесть полков дивизии, в золоченой открытой карете, окруженной придворными и военными, ожидали торжественного момента императрица и великая княжна. Вдоль дороги гудели толпы народа, сдерживаемые цепью полицейских.

Неизвестный художник. Капитуляция Парижа 31 марта 1814 года. Гравюра. 1-я четверть XIX века

Наконец показались войска. Впереди на рыжем рослом коне, с обнаженной шпагой, которую он, по церемониалу, должен был опустить перед императрицей, гарцевал император. Сверкало золото эполет и орденов, колыхались перья на треуголках, струились шелком знамена, лоснилась шерсть лошадиных крупов, вспыхивала ослепительно белым блеском сталь клинка. Это было величественное, радостное и красивое зрелище.

Народ в исступлении беспрерывно кричал «ура!». Два офицера — Толстой и Якушкин — наблюдали за въездом среди свиты императрицы.

— Государь нынче прекрасен, — говорил Толстой. — Он — истинное олицетворение победы. Только в такие минуты обнаруживается настоящая любовь народа к нему.

В это время вытесненный напиравшей толпой из ее рядов какой-то мужик оказался на дороге. Он побежал на другую сторону, где, как ему, видимо, показалось, удобнее пристроиться.

Вдруг император дал шпоры коню и бросился на бегущего с обнаженной шпагой.

— Господи, в такой момент! Как квартальный надзиратель! — воскликнул Толстой.

Неизвестный художник. М. А. Фонвизин. 1820-е годы

Мужика схватила полиция. Император вернулся на свое место. Но вся картина изменилась.

Повернувшись к приятелю, Якушкин сказал:

— Я невольно вспомнил сказку о кошке, обращенной в красавицу, которая, однако ж, не могла видеть мыши, не бросившись на нее. Впрочем, настоящее разочарование ожидает нас еще впереди. Солдаты и мужики считают себя обманутыми. В двенадцатом году в царском манифесте народ прочел в словах о великой награде, обещанной защитникам отечества, обещание об отмене крепостного права, и это питало его храбрость. Нынешний же манифест с его недвусмысленным отказом входить в нужды народа и, в сущности, издевательской фразой «да наградит вас Бог» начисто опрокинул народные ожидания.

— Да-а, не было бы новой пугачевщины…

— Вполне вероятно…

* * *

Фонвизин ожидал приказа о расформировании своего полка в соответствии с производившимися переменами в армии. Уже было известно, что полк поступит в 5-й корпус. Поэтому переведенному в его полк из гвардии штабс-капитану Якушкину он посоветовал не принимать роты до полного выяснения положения и пригласил бывать у него запросто — не как у полкового командира, а как у товарища.

Взаимная симпатия и общие воспоминания — Якушкин тоже прошел всю войну с боями, сражался при Бородине, под Кульмом — быстро привели к сближению и откровенности.

А разговоры по всей России велись одни и те же:

— Император, говоря о русских, сказал, что каждый из них плут или дурак, а устройству армии своей и ее успехам он обязан иностранцам.

— Главные язвы отечества: крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами — спасителями отечества, повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще.

— Правда, есть и прогресс: в Государственном совете рассуждали о непристойности объявлений в газетах о продаже крепостных. Указали — изменить форму объявлений. Прежде печаталось прямо: такой-то крепостной человек или такая-то девка продаются; теперь стали печатать: такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка отпускаются в услужение.

В разговорах Фонвизин и Якушкин сходились в том, что-де надо объединиться людям, которые могли бы противодействовать злу, тяготевшему над Россией.

— Если бы существовало такое тайное общество, пусть из пяти человек, — воскликнул однажды Фонвизин, — то я тотчас бы вступил в него!

Якушкин сказал:

— Тайное общество существует, и я — член его. Нас, действительно, мало. Очень мало.

— Умоляю вас оказать мне доверие…

— Я много слышал о вас прежде, полковник, и теперь убедился, что молва права. Я принимаю вас в члены тайного общества, которое называется «Союз Спасения, или Истинных и верных сынов отечества».

* * *

В 1821 году Ермолов был вызван с Кавказа в Петербург для тайного совещания с царем по поводу посылки русского отряда для подавления восстания в Неаполе, вспыхнувшего против австрийских оккупантов. После же того как австрийцы сами подавили восстание, необходимость в русских солдатах отпала, и Ермолов отправился из Петербурга обратно на Кавказ.

На несколько дней он остановился в Москве. Фонвизин поехал к нему с визитом.

Ермолов, увидев своего бывшего адъютанта, подозвал его:

— Поди сюда, величайший карбонарий! — И когда Фонвизин подошел, сказал: — Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся.

Передавая потом слова Ермолова Якушкину, Фонвизин с грустной усмешкой добавил;

— Как успешно увеличивает средства и могущество тайного общества болезненное воображение императора…

* * *

Уже не было никакого сомнения, что правительство осведомлено о существовании тайного общества. Да и немудрено это, когда о нем толкуют в гостиных, орут на пирушках, когда порицание правительства и намеки на собственную принадлежность к некоей партии его противников стали у молодых щеголей одним из способов нравиться девицам.

Михаил Александрович ясно видел, что при таком положении члены тайного общества на первых же решительных шагах будут остановлены и изолированы и ничего не смогут сделать или же общество превратится в пустую игру взрослых людей наподобие масонских обедов.

Одному из главнейших руководителей общества — Тургеневу он сетовал:

— Не следует оставаться в таком неопределенном положении, что нельзя сказать: существует общество или же его не существует вовсе.

Дом Фонвизина в Москве на Рождественском бульваре, 12, где проходил съезд декабристов в 1821 году

В январе 1821 года съезд членов тайного общества большинством голосов постановил, что время решительных действий не наступило. Когда же позиция присутствующих на съезде обрисовалась полностью, Фонвизин объявил, что дальнейшее свое участие в собраниях он считает для себя бесполезным.

Потом он говорил Якушкину:

— Я готов рисковать головой, но не за пустые разговоры. Кроме того, открою тебе тайну: я собираюсь выйти в отставку и жениться. Но прежде чем сделать предложение, я должен был выяснить, имею ли на это право. Заговорщик не смеет подвергать невинного человека опасностям своей судьбы. Если бы я остался в заговоре, то вынужден был бы отказаться от нее.

— Но кто она?

— Наталья Дмитриевна Апухтина.

Барышня

Страшный переполох царил в усадьбе костромского предводителя дворянства Дмитрия Акимовича Апухтина: пропала его единственная семнадцатилетняя дочь Наташа.

Она имела обыкновение целыми днями бродить по берегам Унжи, уходила в поля, в лес, посещала окрестные деревни, где у нее были знакомые и опекаемые ею бедняки и калеки. Поэтому хватились ее только вечером.

Пока кричали по парку, обегали излюбленные места поблизости, наступила ночь.

Барыне Марье Павловне сделалось дурно, она плакала и нюхала соль.

Дмитрий Акимович разослал конных по деревням.

Горели огни, бегали слуги.

Барышнина няня Матрена Петровна поначалу разохалась вместе со всеми, всплакнула, потом утерлась и пошла в девичью.

Немного погодя она притащила к барину за руку упиравшуюся девку Марфушку, горничную, прислуживавшую барышне.

— Ну-ка, милая, изволь говорить! О чем вчера с барышней шепталась? Куда нынче провожала? Говори, не то барин тебя высечь прикажет!

— Не пугай ее, Матрена, — поморщившись, сказал Дмитрий Акимович. — А ты, Марфушка, говори, если знаешь, где барышня.

Горничная упала на колени:

— Наталья Дмитриевна не велели сказывать, куда ушли.

Апухтин перекрестился:

— Ну, слава богу, жива! Матрена, беги к барыне, скажи, что Наташа жива! А я с Марфушкой еще поговорю.

После недолгого запирательства Марфушка открыла, что барышня ушла из дому в монастырь, но в какой, она не знала.

— Вот видишь, дорогая, все не так страшно, — утешал Дмитрий Акимович жену. — Я отнесусь в Министерство духовных дел, запросят все монастыри, и мы найдем нашу беглянку. Только на это, конечно, потребуется время. Завтра же я отправлюсь в Москву.

— Господи, вечные истории с этой девочкой…

— У нее добрая душа, правда, чересчур пылкое воображение, но душа добрая… Я полагаю, что на нее так подействовала история с этим молодым человеком:

Марья Павловна вздохнула и сквозь слезы улыбнулась:

— Бедняжка так в него влюблена, что за версту видно…

Все признавали, что Наталья Дмитриевна — красавица. Нельзя сказать, что черты ее лица, каждая в отдельности, были правильны и могли быть соотнесены с каким-либо классическим образцом. Но их мягкость, изящество, нежность и, наконец, глаза, светящиеся добротой, доверием к собеседнику и пытливой мыслью, — все это делало ее необычайно милой.

Неизвестный художник. Н. Д. Фонвизина. Фрагмент парной миниатюры

В 1811 году на празднике у Плещеевых кто-то сказал о восьмилетней Наташе, что она слишком мила. На эти слова Василий Андреевич Жуковский, там присутствовавший, откликнулся стихотворной шуткой, которая тотчас же им собственноручно была вписана в маменькин альбом:

Тебе вменяют в преступленье, Что ты милее всех детей! Ужасный грех! И вот мое определенье: Пройдет пять лет и десять дней, Ты будешь страх сердец и взоров восхищенье!

Когда Наташе исполнилось шестнадцать, к ней посватался сосед по костромскому имению Черевин — молодой человек, вышедший из университета, не окончив курса, и решивший заняться приведением в порядок своего хозяйства.

Она в страхе отказала.

Потом сватались Кологривов, Верховский, им тоже было отказано.

Ни любви, ни даже интереса к женихам она не испытывала, они вызывали только досаду и скуку. Как все это не походило на то, что она читала в романах!

Так продолжалось до 26 августа прошлого года — дня ее именин. В тот день, который в Отраде — имении Апухтиных — неизменно отмечался праздником и балом, уездный судья привез к Апухтиным гостившего у него молодого человека — дальнего родственника, где-то служившего в Москве.

Молодого человека представили имениннице.

Этот день перевернул в ней все. Она лишилась покоя. Мысли постоянно возвращались к московскому гостю. Она вспоминала его бледное лицо, мягко спадающие на лоб черные локоны, протяжный голос, разочарованно-спокойный тон, с которым он говорил, его взгляд, в котором, казалось, скрывалась какая-то тайна.

Он стал бывать в доме.

Вскоре все отметили, что он приезжает ради Наташи: смотрит на нее, разговаривает с ней подолгу, и она, обычно такая дикая с гостями, от него не убегает, не скрывается в свой светелке. Наташа и ее подруги прозвали его между собой Рунсброком. (Рунсброк — имя персонажа из английского сентиментального романа, который тогда читали Наташа и ее подруги. Получилось совсем как в стихотворении Пушкина: «И именем своим подругам называла…». Его настоящее имя неизвестно.)

Соседи уже решили, что быть свадьбе.

И вдруг Рунсброк пропал. Осведомились о нем у судьи, тот сказал, что гость уехал в Москву.

— Странно. Уехал не простившись. И ничего не велел нам передать? — спросил Дмитрий Акимович.

— Ничего, — ответил судья. — Я думал, он побывал у вас перед отъездом. Во всяком случае, он куда-то уходил…

— Они со мной беседовали, — вдруг отозвался судейский секретарь, — в трактире. Насчет имения вашего превосходительства любопытствовали, велико ли…

— Э-э, вот, оказывается, что за птица этот Рунсброк, — протянул Апухтин и вздохнул: имение было заложено-перезаложено, и долгу на нем было больше, чем оно стоило.

После отъезда Рунсброка Наташа совсем замкнулась.

Мать, конечно, понимала состояние дочери, сочувствовала ей, но, когда Черевин повторил свое предложение, она сказала Наташе:

— Подумай, он для тебя — хорошая партия.

Это было за неделю до того, как Наташа убежала из дому.

На следующее утро к Апухтиным заглянул один из неудачливых женихов — Верховский. Ему рассказали об исчезновении Наташи. Дмитрий Акимович сказал, что он сегодня же едет в Москву и обратится в Министерство духовных дел.

Верховский, не дослушав его, вскочил в коляску, на которой приехал, и погнал по дороге, ведущей в Белбажский монастырь — ближайший женский монастырь, находящийся в девяноста верстах от Отрады.

Он проехал почти семьдесят верст, так и не догнав беглянку. Увидев сидевшего на обочине дороги паренька, Верховский остановился, чтобы расспросить, не проходила ли здесь барышня, но, вглядевшись, воскликнул:

— Наталья Дмитриевна!

Мать и отец плакали, и Наташа плакала.

— Простите меня… Я заставила вас страдать… Я люблю вас, я всю жизнь буду служить вам… Но никогда, никогда не пойду замуж… Об одном прошу: не принуждайте меня…

— Ладно, ладно, — говорил отец. — Поступай, как хочешь. Лишь бы тебе было хорошо…

Михаил Александрович Фонвизин казался ей чуть ли не стариком. Когда она была девочкой, он уже был офицером, и поэтому с детства она считала его принадлежащим к тому миру взрослых людей, с которым она никак не может быть на равных. Он был старше ее на шестнадцать лет: ей — семнадцать, ему — тридцать три.

Его сопровождала слава отважного воина. Ордена, генеральский мундир, так ловко сидевший на нем, и сам он — ловкий, сильный, жизнерадостный — был олицетворением успеха.

Она даже немного испугалась, когда он, всегда звавший ее Наташей, Наташкой, вдруг заговорил с ней, волнуясь и смущаясь:

— Наталья Дмитриевна, ваш батюшка предупреждал меня про ваше отвращение к браку, но выслушайте меня. Я люблю вас и прошу быть моей женой.

Наташа молчала.

— Я понимаю, ваше молчание — не согласие, а отказ. Но я не спрашиваю ответа сейчас. Позвольте мне надеяться, я буду ждать год, два, три, сколько будет нужно…

Полгода спустя Наташа сказала Фонвизину:

— Я позволяю вам просить моей руки у батюшки… Только очень прошу, чтобы венчанье было в деревне, скромное…

Александра Кологривова, кузина Натальи Дмитриевны, восхищалась:

— Ах, мой ангел, ты стала настоящей светской дамой! Вчера в Благородном собрании все тобою любовались. И твой Мишель не такой уж старик. Как он шел в мазурке! Скажи, ты счастлива?

— Да, счастлива, — тихо ответила Наталья Дмитриевна.

— Но люди не могут понять чистую душу, я это знаю по себе. А что тебе вчера говорил князь Вяземский?

— Эпиграммы на присутствующих лиц.

— А какие?

— Я не запомнила. Ты лучше расскажи, каково там у нас на Унже.

— Ты скучаешь по деревне, по тихому журчанью струй нашей милой Унжи! Как я тебя понимаю!.. А у нас все по-прежнему: последние две недели мы танцевали — хоть в три пары, но все-таки танцы. А знаешь, вчера в Благородном собрании подходит ко мне — кто бы ты думаешь? — Рунсброк! Он такие комплименты тебе расточал: что ты стала еще прекраснее, что он очарован тобой еще более, чем в Отраде, и просил разрешения нанести тебе визит.

— Передай ему, что я не хочу его видеть, — спокойно и твердо сказала Наталья Дмитриевна.

Верность

15 декабря 1825 года за полночь, когда уже, собственно, было не пятнадцатое, а шестнадцатое, на Рождественку к Фонвизину, жившему в Москве по случаю дворянских выборов, приехали Якушкин и Алексей Шереметев — адъютант графа Толстого, командующего 5-м пехотным корпусом.

— Что случилось? — спросил разбуженный Фонвизин.

— Известие чрезвычайной важности, — ответил Якушкин. — Кажется, начинается. Алексей узнал в штабе… Да говори ты, Алексей!

— Пришла эстафета об отречении цесаревича Константина и о том, что вместо него на престол взойдет Николай Павлович. Завтра этот акт будет объявлен в Успенском соборе. Семенов получил письмо из Петербурга от Пущина, написанное двенадцатого декабря.

Пущин сообщает, что они в Петербурге решили сами не присягать Николаю и не допустить до присяги гвардейские полки. Он призывает всех членов общества, находящихся в Москве, содействовать петербуржцам, насколько это будет для них возможно.

— Надо что-то делать, — возбужденно проговорил Якушкин. — Тотчас же собрать членов, известить. Едем к полковнику Митькову.

Поскакали к Митькову на Малую Дмитровку.

Якушкин предложил план действий: Фонвизин, надев генеральский мундир, отправляется в Хамовнические казармы и поднимает войска, сам Якушкин с Митьковым идут в штаб и уговаривают начальника штаба полковника Гурко, когда-то бывшего членом Союза благоденствия, действовать заодно с ними, затем с помощью отряда, выведенного Фонвизиным, арестовывают командира корпуса московского главнокомандующего князя Голицына и других лиц, которые будут противодействовать восстанию; Шереметев едет по окрестностям Москвы как адъютант, именем корпусного командира приказывает частям идти в столицу, на походе при помощи офицеров, членов общества, подготавливает солдат к восстанию…

— План Ивана Дмитриевича имеет достоинства, — сказал Митьков, — но он — больше плод пылкого сердца, чем рассудительного ума. Во-первых, офицеры и солдаты, квартирующие в Хамовнических казармах, вряд ли послушают приказа неизвестного им генерала; во-вторых, мы не знаем, что решили предпринять петербургские члены и предприняли ли что-нибудь; в-третьих, нас здесь всего лишь четверо, и мы не имеем никакого права приступить к такому важному предприятию без согласия хотя бы большинства членов.

— Михаил Фотиевич говорит дело, — сказал Фонвизин. — Нынешний день надо объехать всех, постараться получить сведения о положении в Петербурге. К вечеру соберемся все здесь. Тогда и сможем решить, как нам действовать.

* * *

В то время, когда Фонвизин и Якушкин возвращались от Митькова, к московскому военному губернатору примчал из Петербурга курьер генерал-адъютант граф Комаровский. Он привез письмо императора, в котором заключался приказ немедленно привести Москву к присяге. Император писал Голицыну: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

Хотя Фонвизину было любопытно самому услышать Указ о престолонаследии, в Успенский собор он не пошел, чтобы уклониться от присяги.

Доставили петербургские газеты. В них уже были сообщения о событиях, сопровождавших восшествие на престол нового императора.

Михаил Александрович впился глазами в газетный лист, он читал, стараясь догадаться о том, что газета скрывала и что сейчас ему было так важно знать.

«Северная пчела» сообщала:

«Вчерашний день будет, без сомнения, эпохою в истории России. Столь вожделенный день был ознаменован для нас и печальными происшествиями, которые на несколько часов смутили спокойствие в некоторых частях города…

…Ими начальствовали семь или восемь обер-офицеров, к коим присоединилось несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшая толпа черни окружала их и кричала „ура!“…

…Праведный суд вскоре совершится над преступными участниками бывших беспорядков…».

* * *

Вечером у Митькова собрались все оказавшиеся в Москве члены общества — около полутора десятка человек. Якушкин привез с собой штабс-капитана Муханова, которого встретил у генерала Михаила Федоровича Орлова и о котором Орлов сказал, что он член общества и знаком со всеми участниками восстания четырнадцатого декабря.

— Почему не приехал Орлов? — спросил Митьков.

— Говорит, что сказался нездоровым, чтобы не присягать сегодня, и поэтому не может выйти из дому.

Фонвизин грустно усмехнулся:

— Нездоровье Орлова — самый верный признак того, что дело плохо.

— Я ему сказал: «Это конец, генерал», — проговорил Якушкин, — а он мне на это: «Почему конец? Это всего лишь начало конца».

Все присутствующие уже знали и о поражении выступления, и об арестах в Петербурге и на юге.

— Рылеев, Пущин, Бестужев, Трубецкой — все в крепости, — говорил Муханов. — Мне слишком хорошо знаком характер нового императора, чтобы можно было на что-то надеяться. Им от него пощады не будет.

— Жаль, что мы не знаем подробностей о Петербурге, — вздохнул Митьков. — И кажется, уже некому уведомить нас о них…

— Узнаем, когда нас самих повезут…

— Да, надежды на успех нет: время упущено, Москва присягнула… И руководителем мог быть только Орлов… — сказал Фонвизин. — Видимо, уже начат розыск всех причастных к тайному обществу. Мы должны подумать, как бы не увеличить число жертв и не отягчить судьбу арестованных.

Быстро приняли последнее решение: немедленно уничтожить все компрометирующие бумаги, в случае ареста не называть имен, кроме тех, что уже известны следователям, но и тут быть осторожными на случай провокации.

* * *

Наталья Дмитриевна была беременна вторым ребенком и донашивала последние месяцы. Поэтому зиму жили не в Москве, а в имении Марьино.

Скрыть от нее петербургские события и аресты было невозможно. Михаил Александрович старался только смягчить рассказ о них, говорил, что все должно окончиться благополучно, что новый государь, конечно, простит заблудших в ознаменование своего восшествия на престол… Но тревога поселилась в доме. Фонвизин не таил от жены своих взглядов, она знала, что он был связан со многими из арестованных дружбой или приятельством.

Шестого января утром из Москвы к Фонвизиным прикатили на двух тройках младший брат Фонвизина, Иван Александрович, и двое странных людей. Приехавшие прошли в кабинет хозяина. Они вышли очень скоро.

— Наташа, мне надобно ехать в Москву, — сказал Михаил Александрович.

— Иван Александрович, вы везете его в Петербург? — бросилась Наталья Дмитриевна к деверю.

— Михаилу Александровичу нужно в Москву по делам, мы приехали по поручению его товарищей… — ответил тот, опустив глаза.

— По поручению, — подтвердил один из странных людей. — Поспешите, пожалуйста, генерал, вас ждут.

— Нет, нет, не обманывайте меня, — твердила Наталья Дмитриевна, — вы везете Мишеля в Петербург!

— Не бойся, я скоро возвращусь, — сказал Фонвизин. Он как-то наскоро обнял жену, перекрестил двухлетнего сына и сел в сани.

Ямщик гикнул. Сани покатили по расчищенной аллее к тракту.

Наталья Дмитриевна раздетая выбежала на крыльцо и провожала взглядом тройку, увозившую мужа.

И тут она увидела, что сани, выехав на тракт, повернули не в сторону Москвы, а к Петербургу.

Она без памяти упала на снег. Сбежавшиеся люди внесли ее в дом.

* * *

Император Николай I взял из стакана несколько очиненных перьев, выбрал одно и, вздохнув, принялся за письмо брату Константину в Варшаву.

Он старательно и аккуратно вывел дату: «С.-Петербург, 11 января 1826 года». Потом еще раз вздохнул: писать он не любил, но обстоятельства вынуждали. К тому же, несмотря на все уверения брата в любви и преданности, шпионы сообщали, что в столице не прекращаются толки о том, что Константин с войском идет на Петербург, дабы в соответствии с законом занять престол, свергнуть узурпатора, то есть его, Николая. Поэтому регулярная переписка с Варшавой была делом не столь сердечно родственным, сколь тактическим и политическим.

Николай макнул перо в чернильницу и ринулся писать.

«Не сердитесь на меня, дорогой и бесценный Константин, если я замедлил с ответом на Ваши два добрых письма — одно к наступающему Новому году, другое, посланное с казачьим офицером, по поводу событий в Черниговском полку. Мой курьер и то, что он привез Вам отсюда, докажет Вам, что при всей надежде на милость Божью я все же готовился к худшему и что меры, которые я счел долгом Вам предложить, были в этом духе. Провидению угодно было, по-видимому, при посредстве этого события, нам дать новое доказательство своего неисчерпаемого милосердия к нам, допустив событиям разразиться, когда они были уже предвидимы во всех их ужасных последствиях, и позволив покончить с ними так же легко, как это было и здесь…

Наши аресты идут своим чередом: показания Вишневского довольно любопытны…».

Николай поднял перо, почувствовав на себе чей-то взгляд, недовольно обернулся.

В дверях стоял дежурный генерал-адъютант Левашов.

— Что? — спросил император.

— Доставили двух арестованных из Москвы, ваше величество. Генерала Фонвизина с братом.

— Брата на гауптвахту — его арестовали напрасно, он в заговоре участия, кажется, не принимал, его подержать для острастки и выпустить, а генерала давай сюда!

Николай встал и, уже стоя, дописал строку: «ко мне только что привезли сегодня Фонвизина, личность довольно значительную…».

— Тебя, Фонвизин, называют многие как члена тайного общества.

— Я вошел в тайное общество под названием Союз благоденствия в шестнадцатом или семнадцатом году по тому соображению, что ничего противозаконного оно в себе не заключало. Но в двадцать первом все сношения мои с оным прекратились, и я полагал, что оно более не существует.

— Кто тебя принял в общество?

— Об обществе я узнал, кажется, от Александра Муравьева или от кого-то другого, не помню точно.

— От кого ты получил письмо о происшествии четырнадцатого декабря?

— Об этом печальном происшествии я узнал из газет.

— Я тебя спрашиваю про письмо Пущина!

— Это письмо показал мне Семенов, но оно написано одиннадцатого, а получено уже после официального известия о случившемся, поэтому я не придал ему значения.

— Кто тебе сообщил о намерении Якубовича покуситься на жизнь ныне покойного государя? На жизнь нашего ангела!

Фонвизин наморщил лоб, как бы припоминая.

— Действительно, в прошлом ноябре или октябре Никита Муравьев говорил, что есть человек, питающий личную вражду к государю и решившийся покуситься на жизнь его величества. Называлась фамилия Якубовича. Но я не придал ни веры, ни значения словам Муравьева, тем более что Якубович, раненный в голову, как я слышал, бывает подвержен болезненным припадкам.

— Так. Ну, еще что скажешь?

— Более насчет общества и его действий показать ничего не могу, ибо с двадцать первого года прямого сношения с оным не имел и даже не знал определенно о его существовании.

— Не знал! Не знал! Не много же ты знаешь, Фонвизин, — саркастически усмехнулся Николай. — Твои гнусные товарищи знают о тебе гораздо больше, чем ты сам знаешь о себе.

— Прошу очной ставки.

— Будет, будет тебе очная ставка! — закричал Николай и крикнул в пространство: — Увести!

* * *

После родов почти два месяца Наталья Дмитриевна пролежала в постели больной. Но едва только немного поправилась, как объявила решительно и твердо, что она должна ехать в Петербург, чтобы быть ближе к мужу, чтобы хлопотать о нем.

* * *

Авдотья Петровна Елагина дала Наталье Дмитриевне письмо к Жуковскому и уговорила ее остаться у нее на вечер.

— Рассеешься немного на людях, — сказала она.

Наталья Дмитриевна осталась, надеясь узнать что-нибудь новое о заключенных в Петропавловской крепости, потому что вечера Авдотьи Петровны посещали люди, которые не только принадлежали к высшему кругу, но и были причастны к делам внутренней и внешней политики.

Наталья Дмитриевна прислушивалась к тому, что говорят вокруг. Какими ничтожными казались ей все эти заботы, пересуды, остроумие и злословие. И вдруг среди гула голосов она услышала то, что хотела услышать.

Неизвестный художник. Н. Д. Фонвизина. Начало 1820-х годов

Александр Яковлевич Булгаков — московский почт-директор, один из самых осведомленных в столице людей — рассказывал стоявшим возле него нескольким мужчинам во фраках (Наталья Дмитриевна знала из них одного князя Петра Андреевича Вяземского, поблескивавшего своими некомильфотными очками):

— Вчера мы с доктором Ремихом возле постели графа Ростопчина заговорили о Трубецком и его товарищах. «В расчеты князя Трубецкого, — сказал доктор, — входило произвести то же самое, что случилось во Французскую революцию». Граф Федор Васильевич, услышав эти слова, открыл глаза и проговорил: «Как раз наоборот: во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь — князья попасть в повара».

— Даже на смертном одре граф, как всегда, остроумен, — подобострастно сказал один из мужчин.

— Дурная привычка, — отозвался Вяземский.

Наталья Дмитриевна, поняв, что ничего интересного для нее она не узнает, перестала слушать рассказ Булгакова.

Оставив двухлетнего сына Дмитрия и двухмесячного Михаила на попечение родителей, по тяжелой, уже начавшей рушиться весенней дороге она выехала в Петербург.

* * *

Фонвизина, как обычно, вывели на прогулку на вал.

Два молчаливых солдата с примкнутыми штыками шли за ним в некотором отдалении.

С одной стороны была стена крепости, с другой — Нева, серая и широкая, как море. Вдалеке, за рекой, как игрушечные, виднелись дома. Одинокая лодка — жалкая скорлупка среди этой могучей водной стихии — качалась на волнах. В лодке кроме гребца находились две дамы.

«Кому и зачем понадобилось так рисковать, ведь тут ничего не стоит перевернуться?» — подумал Фонвизин и стал следить за лодкой.

Между тем лодка, то совсем пропадая в брызгах воды, то поднимаясь на гребне волны, приближалась к крепости.

Одна из дам сняла шляпу и помахала ею.

«Наташа! — узнал Фонвизин. — Наташа!».

Он вглядывался в ее лицо, она была бледна, худа — милая, бедная, любимая Наташа… Он остановился, и солдаты, не допускавшие остановок во время прогулки, ничего не сказали.

Неизвестный художник. Петропавловская крепость. 1845 год

Наташа махала шляпой. Она улыбалась, и из глаз ее (он видел это отсюда, с вала, каким-то сверхъестественно обострившимся зрением) текли слезы… Фонвизин услыхал за спиной тихий голос:

— Михаил Александрович, ваше превосходительство, не стойте на месте, идите… Комендант заметит, запретит прогулки.

Приблизившийся солдат слегка подтолкнул его. Фонвизин пошел далее, оглядываясь на лодку.

— Они уж третий день в этот час сюда приплывают, — сказал солдат, помолчал и, немного погодя, заговорил снова:

— Вы-то нас не помните, а мы очень помним: во Франции в плену вместе были.

— Постой-ка, не ты ли первым вызвался посты у арсенала снять?

— Я.

— А вот имени твоего не помню, прости.

— Михаил Александрович, нынче ночью на карауле в крепости егеря. Мы между собой поговорили и порешили, что тебе бежать надо, мы пособим.

Фонвизин встрепенулся.

— Ялик будет, — продолжал солдат. — Выведем, как стемнеет. Хватятся утром, а вы уже далеко будете.

Помолчав, Фонвизин сказал:

— Спасибо, братцы, но не могу бежать. Вас за меня не помилуют, не хочу свободу вашими муками покупать. Да и товарищей бросить совесть не позволяет.

* * *

Роспись государственным преступникам,

приговором Верховного Уголовного Суда

осуждаемым к разным казням и наказаниям

…V. Государственные преступники третьего разряда, осуждаемые к временной ссылке в каторжную работу на 15 лет, а потом на поселение:

…2. Генерал-майор Фонвизин. — Умышлял на цареубийство согласием, в 1817 году изъявленным, хотя впоследствии времени изменившимся с отступлением от оного; участвовал в умысле бунта принятием в Тайное общество членов…

* * *

— Господи, пятнадцать лет! Да в сибирской каторге и пяти лет не выдерживают, умирают… — Из-за слез Наталья Дмитриевна не могла читать дальше.

— Не реви, тут есть еще Указ его величества Верховному Суду о смягчении наказаний, — скрипучим голосом проговорила тетка. — Во дворце говорили, что государь сказал маршалу Веллингтону: «Я удивлю Европу своим милосердием».

Наталья Дмитриевна протянула листок тетке:

— Прочтите, я ничего не разбираю…

— «Но силу законов и долг правосудия желая по возможности согласить с чувством милосердия…»

— Про Мишеля сначала найдите, про Мишеля!

— Вот, вот… осужденных на пятнадцать лет… генерал-майора Фонвизина… по лишении чинов и дворянства сослать в каторжную работу на двенадцать лет и потом на поселение.

Тетка растерянно умолкла. Потом в сердцах плюнула.

— Удивил Европу, гаер!

* * *

Ответная бумага от министра юстиции на запрос Натальи Дмитриевны пришла пять дней спустя после опубликования приговора. Она гласила, что по законам Российской империи жены осужденных на каторгу преступников по собственной воле могут следовать за мужьями, и в данном случае для желания Фонвизиной последовать за мужем своим отставным генерал-майором, осужденным к ссылке в каторжную работу, препятствий не имеется.

Но еще несколько дней спустя последовал императорский указ о разрешении женам осужденных считать их брак расторгнутым и позволении вступать в новый брак.

Одновременно для пожелавших все же следовать за мужьями «невинных», как их именовали официальные документы, жен вводились отсутствующие в законах ограничения.

«…Следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, они, естественно, сделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут признаваемы не иначе, как женами ссыльнокаторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казенные крестьяне…».

* * *

М. А. Фонвизин — Н. Д. Фонвизиной

Петропавловская крепость. Ноябрь 1826 г.

Чем более я размышляю о своем горестном положении, тем более я убеждаюсь, что время иллюзий для меня миновало и что счастье на земле — лишь пустая мечта. Я испытал, однако, это счастье, дорогая и возлюбленная Наталья, ты одна позволила мне его узнать — и я благословляю тебя за это каждое мгновение моей жизни.

Я думал, дорогой друг, о твоей великодушной преданности мне и сознаюсь, что было бы недостойно и эгоистично с моей стороны воспользоваться ею.

Жертвы, которые ты желаешь мне принести, следуя за мной в эти ужасные пустыни, огромны! Ты хочешь покинуть ради меня родителей, детей, родину — одним словом, все, что может привязывать к жизни. А что я могу предложить тебе взамен? Любовь заключенного — оковы и нищету.

Нет, дорогой друг, я слишком люблю тебя, чтобы согласиться на это.

Твое доброе сердце слишком возбуждено великодушием и сочувствием к моему несчастью, и я был бы недостоин твоей привязанности, если бы не остановил тебя на краю пропасти, в которую ты хочешь броситься.

Любя тебя больше своей жизни и своего счастья, я отказываю тебе и прошу тебя во имя всего того, что тебе дорого на свете, не следовать за мной. Предоставь меня моей несчастной судьбе и готовься исполнить священный долг матери — подумай о наших дорогих детях. Они часть меня самого, они будут напоминать тебе о человеке, которому ты дала столько счастья, сколько может быть у смертного в сей юдоли слез, и который до последнего вздоха не перестанет обожать и благословлять тебя…

* * *

Перед отъездом вежливый чиновник III отделения, явившийся с официальным разрешением на отъезд, непреклонно отказался от чаевых и сказал:

— За Уралом вы получите указания, уточняющие перечисленные пункты, исходя из местных условий. Однако могу вас предупредить определенно, что они будут направлены не в сторону смягчения, а, наоборот, в сторону больших ограничений. Кстати, ваш человек, коего вы намерены взять с собой и власть над коим вы теряете в пределах Сибири, может сопровождать вас только по собственному желанию, объявленному в полиции и закрепленному его собственноручной распиской.

Когда чиновник ушел, Наталья Дмитриевна сказала няне:

— Вот, Петровна, ты можешь отказаться ехать со мной…

— Да как же я тебя, милая, оставлю? Ишь что выдумали…

Наталья Дмитриевна прижалась головой к няниной груди. А Матрена Петровна гладила ее по голове и приговаривала:

— Ты не сомневайся. Тут дело святое, Богово. Да ежели я от тебя отступлюсь, то от меня Бог отступится. И поделом! Ничего, милая, авось… В Сибири тоже люди живут…

* * *

Когда офицер, отперев дверь, впустил Наталью Дмитриевну в камеру, ей показалось, что она попала в ту самую тьму кромешную, которой марьинский батюшка пугал грешников в своих простодушных проповедях. В тяжелом, спертом воздухе слышался лязг железа. Наталья Дмитриевна ничего не различала в окутавшей ее темноте и была близка к обмороку.

И вдруг — родной голос:

— Наташа!

И тотчас мрак разредился, из него выступили фигуры людей, нары по стенам, стол, лавки. Наталья Дмитриевна стала различать лица: Мишель, Нарышкин, Одоевский, Лорер…

— Наташа! — Фонвизин бросился к ней, загремели кандалы, он вдруг споткнулся, его лицо исказила боль.

— Что с тобой? — в ужасе закричала Наталья Дмитриевна.

— Пустяки, на ноге под кандалами открылась рана, что получил в Смоленске в двенадцатом году…

«Твоя Таня»

…И вот опять Марьино. Барский дом, аллея, тополя вдоль аллеи, старые, узловатые, кое-где их ряд прерывается выпавшим деревом — за минувшие тридцать лет и над ними пронеслось немало бурь, лютых зим, летних засух, и эти невзгоды оставили свой след…

Иногда бывало сносно, но чаще Наталью Дмитриевну охватывала тоска — и от этой аллеи, и от комнат, в которых среди новой мебели кое-где оставались старые вещи — современники и свидетели той, кажущейся сейчас нереальным сном жизни, оборвавшейся 6 января 1826 года — ровно тридцать лет назад — с арестом Михаила Александровича.

Н. П. Репин. Декабристы во дворе Читинского острога. Начало 1830-х годов

В пятьдесят третьем году ему наконец разрешили жить в Марьине под надзором полиции. В Россию возвращались к могилам: умерли сыновья (младшего Михаил Александрович так ни разу и не видел), умерли родители, за две недели до их возвращения скончался брат Иван… Всего одиннадцать месяцев прожил Михаил Александрович в родительском доме — он умер летом пятьдесят четвертого года и покоится под мраморным крестом возле Бронницкого собора…

Неожиданно для себя Наталья Дмитриевна оказалась богатой помещицей — владелицей имений в Рязанской, Тамбовской, Тульской, Московской, Тверской и Костромской губерниях, владелицей пяти тысяч крепостных душ.

Только чувство ответственности за судьбу оказавшихся в ее власти людей заставило ее в первый, самый тяжелый год после смерти мужа, преодолевая тоску одиночества, заниматься делами, ездить из губернии в губернию, хлопотать. Тяжелее всех в России приходилось помещичьим крестьянам. Наталья Дмитриевна теперь часто задумывалась о том, что и она не вечна и что ее наследником будет двоюродный брат мужа — убежденный и жестокий крепостник. Она решила избавить своих крестьян от такого помещика и обратилась в Министерство государственных имуществ с прошением взять их после ее смерти в казну.

Проверка управителей (почти всех пришлось снять), перемена старост, введение новых порядков в отношения между помещиком и крестьянами:

Ярем он барщины старинный Оброком легким заменил —

все это сначала занимало время почти целиком, а затем, по мере налаживания дел, стало оставлять более и более досуга.

Наталья Дмитриевна часто предавалась воспоминаниям. Но вспоминала не ту далекую жизнь, что была до Сибири (как ни странно, в теперешних воспоминаниях тогдашние радости уже не радовали), а сибирские двадцать пять лет… И что самое удивительное, иногда она думала: уж не было ли их несчастье настоящим счастьем? Их каторжная, ссыльная, одухотворенная, облагороженная страданиями и любовью к ближнему жизнь?

Мишель почувствовал это раньше ее. Когда уезжали из Сибири, прощаясь с друзьями, он всех обнял, а Ивану Дмитриевичу Якушкину поклонился в ноги за то, что он принял его в тайное общество.

Основную часть времени Натальи Дмитриевны занимала переписка. Она писала много, обстоятельно. За письмами забывалось одиночество. Почти все письма адресовались в Сибирь.

Самым деятельным корреспондентом был Иван Иванович Пущин. Впрочем, так оно и должно было стать. Его письма для нее были и радостью и мукой.

Началось это еще в сороковые годы. Видимо, тогда она полюбила Пущина. (Сейчас она может признаться себе и произнести эти слова, но в то время об этом даже и мысли не допускала.) Она чувствовала, что Иван Иванович тоже любит ее, что между ними существуют какие-то магнетические силы взаимной симпатии и взаимного притяжения. Но за долгие годы знакомства об этом не было высказано ни слова, ни намека…

Н. П. Репин. Петровский завод. Дамская ул. Справа — дом, в котором жила Н. Д. Фонвизина. Рисунок. 1830–1831 годы

Теперь же письма, помимо воли их авторов, все сильнее и сильнее обнаруживали так тщательно скрываемое прежде.

Наталья Дмитриевна вдруг оказалась как бы в двух эпохах одновременно: она ощущала себя той давней молоденькой девчонкой — безрассудной, пылкой мечтательницей, и нынешней, прожившей долгую жизнь, познавшей ее суровую и жестокую реальность пятидесятилетней женщиной.

Ту она называла Таней, эту — Натальей Дмитриевной Фонвизиной.

Пущину писала Таня.

«Ваш приятель Александр Сергеевич как поэт прекрасно и верно схватил мой характер, пылкий, мечтательный и сосредоточенный в себе, и чудесно описал первое его проявление при вступлении в жизнь сознательную. Потом гадательно коснулся другой эпохи моей жизни и верно схватил главную тогдашнюю черту моего характера — сосредоточенность в себе и осторожность в действиях, вообще несвойственную моему решительному нраву, но тогда по обстоятельствам усвоенную мною. Я столько же не доверяю себе, как и другим — себе потому, что так еще недавно была оттолкнута, и поняла, что свет неумолимо осудит меня за нарушение его правил благоприличия, которым независимая природа моя с трудом подчинялась, а между тем я уже вошла тогда в состав так называемого светского общества, и осторожность делалась для меня, после моей прорухи, необходимостью; не доверяла другим — потому что, несмотря на молодость, ясно понимала, что на мои задушевные чувства не найду отзыва, и первая попытка в этом роде обдала меня холодом».

И. И. Пущин. 1850-е гг.

И наконец, произошло объяснение. Как в романе, она первая сказала то, что так долго и тщательно обходили они в разговорах и письмах.

«Тайна наша между нами и Богом… Перед тобой твоя Таня… любящая, немощная женщина…».

Ответное письмо Пущина показалось ей холодным, отвергающим ее любовь.

«Мне сдается, что я прежняя церемонная тебе больше нравилась. Ну что же? Разлюби меня, если можешь. Отбрось, откинь от своего сердца: ведь я не обманывала тебя; я говорила и говорю прямо, что я не стою твоей любви…».

Следующее письмо из Ялуторовска несколько утешило ее.

«Ты непостижимое создание, — писал Пущин. — Заочные наши сношения затруднительны. Я с некоторого времени боюсь с тобой говорить на бумаге. Или худо выражаюсь, или ты меня не хочешь понимать, а мне, бестолковому, все кажется ясно, потому что я уверен в тебе больше, нежели в самом себе… Прости мне, если всякое мое слово отражается в тебе болезненно…

Таню… я и люблю! Неуловимая моя Таня!..

Странное дело! Таня со мной прощается, а я в ее „прощай“ вижу зарю отрадного свидания!.. Мне кажется, что я просто с ума сошел, — меня отталкивают, а я убеждаюсь, что — ближе, нежели когда-нибудь, и все мечтаю!..

Верь мне, твоему заветному спутнику! Убежден, что мы с тобой встретимся…

Не верю тебе самой, когда ты мне говоришь, что я слишком благоразумен… Власть твоя надо мною все может из меня сделать. Пожалуйста, не говори мне об Онегине. Я — Иван и ни в какие подражания не вхожу…».

Наталья Дмитриевна томилась, не находила себе места. Наконец созрело решение.

— Маша, — сказала она Марии Францевой, дочери тобольского чиновника, давно жившей в семье Фонвизиных и пользовавшейся полной доверенностью, — я еду к нашим, за Урал.

— Ведь нельзя! С полицией вернут!

— Я все обдумала. Сейчас правительству не до меня, все заняты коронацией. Нашему полицмейстеру сообщу, что еду в костромские имения. Ты одна будешь знать, что я в Ялуторовске.

Наталья Дмитриевна собралась в один день. В Москве только переночевала. По случаю пребывания в древней русской столице нового императора Александра II, сменившего на престоле умершего Николая I, и подготовки коронационных торжеств город кишел полицией и военными, как будто их согнали сюда со всей России.

Наутро коляска Натальи Дмитриевны, миновав заставу, выехала на Владимирский тракт, называемый народом попросту Владимиркой.

В Ялуторовск прискакали в одиннадцать часов ночи. Наталья Дмитриевна велела ехать на постоялый двор, но, когда проезжали мимо дома Пущина, она увидела свет в окне и приказала остановиться.

Все в доме было по-прежнему, все так же, как и тогда, когда они приезжали с Михаилом Александровичем и останавливались у Пущина.

Проговорили всю ночь. Вспоминали былое, поминали ушедших навсегда…

В эту ночь о том, что, собственно, заставило Наталью Дмитриевну приехать в Сибирь, не было сказано ни слова.

На следующий день Пущин получил письмо от родных из Петербурга. Он выбежал из своей комнаты в гостиную взволнованный, радостный.

— Наташа! Наташа! Наталья Дмитриевна! Вот тут пишут, что в связи с коронацией нам готовится всепрощение с возвращением прежних прав дворянства! Мы сможем вернуться в Россию!

Иван Иванович расцвел. Остальные из Ватаги Государственных Преступников, как называл Пущин товарищей, отнеслись к полученному известию сдержанно: слишком много их было, не оправдавшихся слухов, не сбывшихся надежд…

Вечером, когда все разошлись и Пущин с Натальей Дмитриевной остались наедине, он сказал:

— Согласитесь выйти за меня замуж… Поверьте, я все это гораздо прежде и давно обдумал, но не говорил и не намекал вам потому, что по обстоятельствам не видел возможности к исполнению…

Наталья Дмитриевна смутилась, возразила:

— А люди-то что скажут? Ведь нам обоим около ста лет…

Иван Иванович улыбнулся:

— Не нам с вами говорить о летах. Мы оба молодого свойства. А людей — кого же мы обидим, если сочетаемся? Вы свободны и одиноки, у вас куча дел не по силам. Очень натурально, что вам нужно помощника. Скорее на меня падет упрек, что старик женился, рассчитывая на ваше состояние. А я признаюсь, что такой упрек был бы для меня очень тяжел. Я об этом много думал, но потом нашел средство устранить от себя решение этого дела и всякое подозрение…

— Какое же средство?

Пущин, волнуясь, проговорил:

— Половина России даже на смерть идет, покоряясь жребию. Бросьте жребий.

Предложение Пущина повергло Наталью Дмитриевну в смятение. Она и сама предполагала такую возможность: выйти за Ивана Ивановича замуж. Но теперь, когда эта возможность, казалось, могла осуществиться, она вдруг начала сомневаться, имеет ли право на это.

Мысль о жребии внесла в ее душу успокоение.

Наталья Дмитриевна отрезала от листа почтовой бумаги три полоски. На одной написала: «Остаться так», на другой: «Идти за Пущина», на третьей: «Идти в монастырь».

Во время жизни в Тобольске Наталья Дмитриевна часто посещала Абалакский монастырь, в двадцати пяти верстах от города. Туда же она поехала бросить жребий.

Отстояв обедню, попросила старца Иону принять ее для беседы и исповеди.

Старец выслушал ее долгий, сбивчивый, растерянный рассказ, вздохнул, снял камилавку, перекрестился на икону с неугасимой лампадой и сказал:

— Прости меня, господи. Кладите жребии.

* * *

— Что? — спросил Пущин.

Наталья Дмитриевна низко поклонилась ему и молча подала жребий. Он развернул его и прочел: «Идти за Пущина».

За что ж виновнее Татьяна? За то ль, что в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте? За то ль, что любит без искусства, Послушная влеченью чувства, Что так доверчива она, Что от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой, И сердцем пламенным и нежным? Ужели не простите ей Вы легкомыслия страстей? (Евгений Онегин. Глава третья, XXIV)

История и предания Сухаревой башни

Сухарева башня

Сухарева башня — выдающийся памятник русской национальной и мировой архитектуры.

Сухарева башня — место действия и свидетельница знаменательных исторических событий, и прежде всего двух великих эпох истории России — эпохи Петра I и Отечественной войны 1812 года.

С Сухаревой башней связаны имена многих выдающихся людей — политических деятелей, ученых, военных, писателей и поэтов.

Сухарева башня описана в произведениях классической русской литературы — в стихах и прозе, изображена на полотнах и рисунках художников XVIII, XIX и XX веков.

Ни об одном московском здании не существует столько легенд, сколько о Сухаревой башне.

Сухарева башня — тайна, которая всегда влекла и до сих пор влечет к себе ум москвича, и заветная любовь его сердца.

Даже после того, как семьдесят лет назад, в 1934 году, Сухарева башня была разрушена, ее известность и слава с годами не только не уменьшились, но еще более возросли. Сухарева башня, ее история и судьба захватили и волнуют умы и сердца новых поколений москвичей, не видавших ее, но ощущающих с ней свою живую духовную связь, как ощущает человек свою связь с предками и с их преданиями.

Фотография из серии «Виды местностей Москвы и храма Христа Спасителя». Сухарева башня в центре на горизонте. Фотография. 1890-е годы

Сухарева башня и сейчас присутствует в Москве живее и реальнее многих зданий, построенных в городе в последние десятилетия. О ней вспоминают и говорят чаще, чем о каком бы то ни было из них.

В Сухаревой башне в высшей мере выразилась и воплотилась та духовная и архитектурная основа, на которой зиждется своеобразие московского облика в сонме великих столиц мира.

Сухарева башня — заветное создание великого московского зодчества и заветный миф. А мифам дана вечная жизнь и любовь поколений.

Сретенские ворота

Как и все исторические средневековые города, Москву для защиты от нападения врагов окружали крепостные стены.

Сначала, когда город умещался на Боровицком холме, его защищала сохранившаяся до нынешних времен Кремлевская стена. Затем, по мере роста города и превращения пригородных слобод и сел в городские улицы, были построены новые линии крепостных стен: в начале XVI века — Китайгородская стена вокруг прилегающего к Кремлю района, и сейчас называющегося Китай-городом; еще полвека спустя по сегодняшнему Бульварному кольцу встала стена Белого города, и в 1591 году по современному Садовому кольцу была возведена четвертая линия оборонительных укреплений Москвы.

Эта последняя, четвертая линия строилась в чрезвычайных обстоятельствах.

Весной 1591 года в Москве получили известие о том, что хан Крымской орды Казы-Гирей собирает войско к походу на Русь, и царь Федор Иоаннович повелел строить укрепления вокруг новых посадов.

Строительство укреплений вокруг Москвы при нависшей над городом опасности шло очень быстро: ставились надолбы, тыны, частоколы, устраивались завалы, рылись рвы и насыпались валы.

Современники называли эти укрепления Скородомом, так как они были скоро задуманы и скоро поставлены.

В 1591 году врагам не удалось подойти к городу: после жестокого сражения у села Коломенского Казы-Гирей отступил от Москвы. Русское войско преследовало крымцев до Тулы и захватило много пленных. Но нападение татар показало, что существует реальная опасность для Москвы и необходима четвертая линия обороны. «По отходе же Крымского Царя, — сообщает летопись, — чающе его впредь к Москве приходу, повеле Государь кругом Москвы, около всех посадов поставить град древяной», то есть основательную, настоящую крепостную стену.

Сретенские ворота. Годуновский план Москвы. Конец XVI века

На следующий год строительство было закончено. Вставшая вокруг посадов крепостная стена представляла собой внушительное сооружение: она имела 50 башен, в том числе 34 проездных, по внешней стороне стены был вырыт широкий и глубокий ров. «Ограда сия, — пишет польский офицер С. Маскевич, — имела множество ворот, между ними по 2 и по 3 башни, на каждой башне и на воротах стояло по 4 и по 6 орудий, кроме полевых пушек, коих там так много, что и перечесть трудно. Вся ограда была из теса, башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени». Новая стена получила название Деревянный город.

На так называемом Петровом плане Москвы (он был найден в архиве Петра I), сделанном в 1597–1599 годах, хорошо видны башни и стены Деревянного города.

Проездные башни, или, как их называли в Москве, ворота, ставились там, где к стене подходили дороги, и назывались ворота или по той дороге, которая проходила через них, или по городской улице, которая к ним вела.

Старинная дорога на Владимир, Суздаль, Ярославль и другие северо-восточные земли к тому времени на территории города давно уже стала улицей и называлась Сретенкой, и поэтому башня Деревянного города на Владимирской дороге получила название Сретенские ворота.

Изображение Сретенских ворот на Петровском плане дает полное представление об их внешнем виде. Ворота имеют два проезда, над проездами видны бойницы, завершается башня тремя боевыми и одновременно наблюдательными площадками, покрытыми шатровыми крышами.

С внешней стороны стены через ров к башне перекинут бревенчатый мост.

Деревянный город обозначил собой новую границу города, и Сретенские ворота стали городской заставой. На заставе дежурила воинская стража — стрельцы, пушкари, тут же была поставлена мытная изба для сбора с проезжающих мыта — налога. Поставили у ворот и деревянную часовенку с образом святого Николая Чудотворца, покровителя путешествующих по суше и по воде.

Старая Владимирская дорога была действительно самой древней сухопутной дорогой, пролегавшей через Москву. Она шла из Киева в северо-восточные земли.

Этой дорогой ездили великие князья Киевские в свои окраинные владения — Ростов и Суздаль, Переяславль и Киржач. По ней в последние годы X и самые первые XI веков проехал на Волгу князь Ярослав Мудрый и основал там город, назвав его своим именем — Ярославль, а в начале XII века Владимир Мономах, ездивший в Суздаль, основал Владимир-на-Клязьме.

По этой же дороге, едучи из Киева к сыну своему Андрею во Владимир, великий князь Киевский Юрий Долгорукий, как рассказывается в старинной «Повести о начале Москвы», «…наехал на место, иде же ныне царствующий град Москва…, взыде на гору и обозре очима своима семо и овамо по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оные, и повелевает вскоре соделати мал древян град и прозва его Москва-град».

Став городом, Москва сделалась важным пунктом на старинной дороге. Теперь купцы останавливались здесь не только для отдыха. Возле города образовался торг, на который съезжались и сходились жители окрестных селений. Еще более увеличилось значение Москвы, когда она приобрела статус главного города хотя и небольшого, но самостоятельного Московского княжества. Теперь для многих купцов Москва стала целью их пути: одни сюда привозили товары для продажи, другие здесь покупали их, чтобы увезти в свои земли. И если прежде дороги проходили через Москву, то со временем Москва превратилась в город, в котором дороги заканчивались и от которого начинались.

Много прибавилось пешеходов и проезжих на старой Владимирской дороге в XIV–XV веках после основания самым почитаемым русским святителем Сергием Радонежским Троицкого монастыря, в который устремились богомольцы со всей России, почему дорогу стали называть также Троицкой.

Так как эта дорога связывала Москву с Севером и Сибирью, то до постройки железной дороги во второй половине XIX века по ней шли большие потоки грузов. Из Сибири везли меха, золото, серебро, медь, с верховьев Камы — соль, из Архангельска тянулись рыбные обозы, ближайшие губернии также поставляли Москве каждая свою продукцию: из Вологодской и Костромской губерний возами привозили сушеные грибы, которые в Великий пост составляли основу питания москвичей, из Ярославля — льняные изделия, из Переславля Залесского — знаменитую сельдь, Ростов Великий славился своими огородниками и поставлял овощи.

Многие памятные меты оставила на этой дороге история. По ней приходил в Москву из своего монастыря Сергий Радонежский, а Дмитрий Донской приезжал к нему в Сергиев монастырь перед Куликовской битвой за благословением. На ней москвичи встречали в 1395 году чудотворную Владимирскую икону Божией Матери. По ней через Сретенские ворота в 1612 году вошло в Москву ополчение Минина и Пожарского.

Этой дорогой с севера в Москву проехал в середине XVI века первый английский купец, проторивший путь в Россию, Ричард Ченслер. В своем описании он отметил, что эта дорога является оживленной торговой артерией.

«Москва находится в 120 милях от Ярославля, — пишет Ченслер. — Страна между ними изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой. Иные везут хлеб в Москву, другие везут его оттуда, и среди них есть такие, которые живут не меньше чем за тысячу миль; все их перевозки производятся на санях. Едущие за хлебом из столь отдаленных местностей живут в северных частях владений великого князя, где холод не дает расти хлебу — так он жесток. Они привозят в Москву рыбу, меха и шкуры животных; в тех местах количество хлеба невелико».

Далее Ченслер пишет о Москве: «Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями. Но она построена очень грубо и стоит без всякого порядка… Впрочем, московские крепостные сооружения хорошо снабжены всевозможной артиллерией».

После того как Деревянный город стал границей города, церемониальные государственные встречи стали проходить у его ворот. 18 июля 1605 года москвичи встречали за Сретенскими воротами Деревянного города прибытие инокини Марфы — последней жены Ивана Грозного, матери царевича Дмитрия.

В Москве уже царствовал Лжедмитрий, и ему было необходимо, чтобы Марфа признала его своим сыном. Главное действо развивалось при въезде в Москву. Царица ехала в открытой карете, Лжедмитрий с обнаженной головой шел рядом с каретой, царственные мать и сын, как описывает современник, выражали радость встречи, и, видя это, растроганный народ «вопил и плакал».

2 мая 1613 года, в воскресный день, там же освобожденная от польских оккупантов Москва встречала избранного Земским собором и потому законного царя Михаила Романова. В находящейся в Оружейной палате рукописной книге XVII века «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова», проиллюстрированной большим количеством миниатюр, среди прочих сюжетов изображена также и эта встреча. От самых стен вдоль дороги с одной стороны выстроены стрелецкие полки с распущенными цветными знаменами, с другой стороны — густая толпа бородатых почтенных купцов, а вокруг юного царя — священство с иконами, бояре.

Встреча у Сретенских ворот Земляного города первого царя из династии Романовых Михаила при входе его в Москву в 1613 году. Рисунок из рукописной книги «Избрание на царство Михаила Федоровича». XVII век

Деревянный город с его башнями представлял собой мощное крепостное сооружение, поэтому в 1611 году польские интервенты, ведя уличные бои против восставших москвичей, предприняли специальные меры к его уничтожению. Отряды польских солдат-поджигателей целенаправленно жгли башни и стены в течение трех дней. «И все мы в три дня обратили в пепел, — свидетельствует С. Маскевич. — Пожар истребил всю красоту Москвы».

Два десятилетия спустя — в 1630-е годы — кольцо оборонительных укреплений Москвы по линии Деревянного города было полностью восстановлено и усилено. Теперь были возведены укрепления в виде земляного вала со рвом перед ним и за ним. Павел Алеппский — секретарь патриарха Антиохийского Макария так описывает его:

«Что касается великого Земляного вала (Скородома), похожего на огромные холмы и имеющего рвы снутри и снаружи, то он окаймляет всю городскую стену, и между ним и ею заключается большое пространство… Окружность его 30 верст, он неприступнее всех каменных и кирпичных стен, да и железных, ибо против них непременно найдется какое-нибудь средство: мина, разрушение, падение, а земляной вал ничем не возьмешь, потому что пушечные ядра в него зарываются». Павел Алеппский называет вал по-старому Скородомом, но к концу XVII века укоренилось название Земляной вал, или Земляной город. Земляным городом стал называться и район Москвы между стеной Белого города и валом.

Высокий земляной вал и рвы были основной частью новой оборонительной линии, но по нему, как и прежде, был построен деревянный «острог», то есть крепостные стены и башни. Проездные башни нового острога были выше и мощнее прежних, так как они стояли не на валу, а на материке, и вал примыкал к ним вплотную. С вала был вход на верхний ярус башни, где стояли пушки.

Рисунок построенных в 1630-е годы Сретенских ворот на Земляном валу имеется на упоминавшейся выше миниатюре из рукописной книги «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова».

Охрану городских стен и ворот несли стрельцы — воинские части, образованные в XVI веке. Их основу составляли пешие воины, вооруженные ружьями-пищалями, почему и назывались они стрельцами. Стрелецкие полки имели конные отряды и артиллерию.

Стрельцы. Рисунок. XVII век

По своей организации и правовому положению стрелецкое войско строилось на принципах, издавна существовавших на Руси и сохранившихся до XX века в казачьих войсках.

В стрельцы могли поступить только вольные люди, их служба была пожизненной и наследственной; «и бывают в стрельцах вечно, и дети, и внучата, и племянники стрельцы ж по них вечно», — пишет в своем сочинении «О России в царствование Алексея Михайловича» царский дьяк Григорий Котошихин.

Стрельцы получали от казны денежное, хлебное жалованье, «сукно на платье из царския казны ежегодь». У них были свои «начальные люди»: головы, полуголовы, полковники, сотники, назначавшиеся из дворян, и пятидесятники и десятники — из рядовых стрельцов.

Стрельцы получали от казны весьма незначительное жалованье, поэтому имели льготы по налогам и побочным приработкам — торговле, ремесленничеству, но при этом они были обязаны за свой счет приобретать военное снаряжение, содержать в порядке вверенные им укрепления.

Таким образом, стрельцы представляли собой особое сословие потомственных военных со своими правами, обязанностями, традициями и своим бытовым укладом. Они занимали место между поместным служилым дворянством и городским посадским населением.

У каждых городских ворот дежурил один определенный стрелецкий полк, и тут же находилась слобода, в которой стрельцы этого полка жили.

Стрелецкие полки обычно назывались по фамилии командира-полковника, а слобода, как правило, получала название по полку. В Москве до нашего времени сохранились некоторые стрелецкие названия: Зубовская площадь — там была слобода стрельцов полка полковника Зубова, Левшинский переулок — там жили стрельцы полка Левшина, Вишняковский переулок — полка Вишнякова.

Стрелецким полком, стоявшим у Сретенских ворот Земляного города, в последние десятилетия XVII века командовал полковник, имевший также придворное звание стольника, Лаврентий Панкратьевич Сухарев. Поэтому местность вокруг Сретенских ворот была известна в Москве как Сухарево.

Стрельцы полков, несших караульную службу у ворот, также — в очередь — назначались на дежурство в Кремль. Кроме того, у них была обязанность при возвращении царя или царицы из загородного «похода» встречать их поезд у Земляного города «и идти подле царя или царицы, по обе стороны, для проезду и тесноты людской». Поэтому Сухаревский полк был известен при дворе.

То, что через Сретенские ворота пролегал путь на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, было специально отмечено поставленным на северной стороне ворот образом Сергия Радонежского. Снегирев об этом образе пишет, что он установлен как «указатель пути к его святой обители», но также и «как покровитель Российской артиллерии». А пушки были основным оружием башни.

Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с XIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.

Троице-Сергиева лавра. Гравюра. XIX век

В. О. Ключевский в 1892 году в юбилейные торжества в ознаменование 500-летия кончины Сергия Радонежского и по поводу многотысячного пешего крестного хода из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру произнес свою знаменитую речь «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства».

В ней историк говорил, что в течение пяти веков идут к Сергию с мольбами и вопросами русские люди, среди которых были и иноки, и князья, и вельможи, и простые люди «на селе живущие», и что и ныне (речь идет о конце XIX века) не иссяк и не изменился по составу поток приходящих к его гробу. Духовное непреходящее влияние имени и заветов Сергия на многие поколения Ключевский объясняет тем, что «Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч… При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной».

Совершать паломничество в Троице-Сергиев монастырь, строго говоря, следовало пешком, потому что сам Сергий «никогда не ездил на коне».

Среди богомольцев путешествия к Троице разделялись по своему назначению и характеру на «молитвенные, подвижнические, обетные, благодарственные, умилительные».

У жителей придорожных сел и деревень существовало свое разделение богомольцев по социальному признаку и времени их паломничества.

Они делили богомольцев, вспоминает очеркист XIX века П. И. Богатырев, «на три класса: первый — это черный народ, который шел, начиная от Святой до Троицына дня, если Пасха бывала из поздних, вообще с апреля по 15 июня, когда посевы уже кончились и в деревенской работе являлся перерыв. Другой класс — это красный, то есть торговый, городской люд, этот шел в Петровский пост, перед Макарьевской ярмаркой. И третий класс — белый народ, то есть господа. Эти двигались уже в Успенский пост, благодарить за урожай».

Основную часть паломников на Троицкой дороге составлял, конечно, черный народ и красный люд, это были истинные и истые богомольцы. Но также шли и ехали к Сергию и православные, принадлежащие к высшим сословиям и классам: цари, вельможи, дворяне.

Царские паломничества, или, как их называли, «походы к Троице», — любопытная и красочная страница царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н. М. Карамзин, «часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству».

Особенно часты царские троицкие походы бывали при Алексее Михайловиче.

Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других — с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для «слазок», где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.

В. Г. Шварц. Вешний царский выезд на богомолье. Масло. 1868 год

Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага — большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или большим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража — «вершники». Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.

Царские Троицкие походы имели сложный ритуал, красочные обычаи, они играли большую роль в жизни царского двора, потому что, несмотря на благочестивую цель, участники походов не забывали про политику.

На остановках в путевых дворцах и по пути устраивались различные развлечения, царя тешили скоморохи, борцы, силачи, охотники. Сохранилось любопытное прошение конюха Петрушки Федотьева, поданное им царю Михаилу Федоровичу в 1635 году:

«В нынешнем, государь, году сентября 29-го де идучи от Живоначальной Троицы из Сергиева монастыря, тешил я, холоп твой, тебя, государя, под селом Пушкиным, и медведь меня, холопа твоего, ломал и драл и изодрал на мне платьишко и меня едва не изувечил насмерть… Вели, государь, мне выдать по своей государевой милости на платьишко… Царь государь, смилуйся, пожалей».

Царь распорядился выдать Петрушке в возмещение его убытков «сукно доброе».

Вообще необходимо иметь в виду принципиальное отличие психологии путника старого времени и нынешнего: прежде путник в дороге жил полнокровной жизнью, поэтому-то так обильны рассказы о путевых случаях и встречах в старых мемуарах; сейчас же в дороге не живут, а пережидают, когда доедут до места, скорости перемещения увеличились в сотни раз, а время полноценной жизни сократилось.

Стрельцы Сухаревского полка принимали самое непосредственное и деятельное участие в царских походах, сопровождая царский поезд до монастыря и охраняя на остановках в пути.

Первая царская остановка-«слазка» была у Сретенских ворот. По преданию, здесь же, еще до появления Скородома, обычно перед входом в Москву останавливался на последний отдых и Сергий Радонежский.

Поскольку в конце XVII века опасность иноземного нападения на русскую столицу была вполне реальна, Земляной вал — главное крепостное укрепление Москвы — поддерживался в порядке, ремонтировался и усовершенствовался. В 1660–1670 годах деревянные башни на наиболее оживленных дорогах начали заменять на каменные, первыми были построены каменные Калужские и Серпуховские ворота. В конце 1680-х годов подошла очередь Сретенских ворот.

Строительство Сухаревой башни

О постройке Сухаревой башни документальные сведения чрезвычайно скудны. По сообщению первого историка Сухаревой башни И. М. Снегирева, в архиве, хранившемся в башне, имелись какие-то старые бумаги, относящиеся к ее созданию, но архив сгорел при пожаре 1812 года. К сожалению, неизвестно и содержание сгоревших документов, так как историки XVIII века ими не занимались: историей Сухаревой башни исследователи начали интересоваться лишь два десятилетия спустя после гибели архива.

Единственный документальный источник о постройке каменной Сухаревой башни — это две каменные доски, установленные по окончании ее строительства на внутренней, обращенной в город стороне, на которых высечен текст.

На первой написано: «Повелением благочестивейших, тишайших, самодержавнейших великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всея великия и малыя и белыя России самодержцев, по Стрелецкому приказу при сиденье в том приказе Ивана Борисовича Троекурова».

На второй доске — продолжение надписи: «Построены во втором Стрелецком полку по Земляному городу Сретенские вороты, а над теми вороты палаты и шатер с часами, а подле ворот по обе стороны караульные малые палаты, да казенный анбар, а позадь ворот к новой Мещанской слободе, часовня с кельями к Николаевскому монастырю, что на Перерве, а начато то строение строить в лето 7200 (1692), а совершено 7203 (1695), а в то время будущего у того полку стольниками полковника Лаврентия Панкратьева сына Сухарева».

Сейчас доски с Сухаревой башни находятся в Государственном историческом музее.

Подобные памятные доски на крупных общественных зданиях, сообщающие о времени постройки этих зданий, имена правящих и начальствующих лиц, имеющих отношение к этим учреждениям, были в конце XVII века установлены и на других зданиях в Москве, например на Монетном дворе у Воскресенских ворот.

Надписи на этих досках уже по своему объему могут заключать в себе лишь самые краткие сведения, но зато эти сведения бывают конкретны и точны.

Надпись на досках Сухаревой башни указывает дату ее постройки и удостоверяет, что полком в эти годы командовал стольник и полковник Лаврентий Панкратьев сын Сухарев.

Очень ценно также перечисление того, что именно было построено на самой башне и на ее территории. Это дает возможность представить Сухареву башню в ее первоначальном виде, так как несколько лет спустя она получила дополнительные пристройки.

Итак, попробуем представить себе первоначальную Сухареву башню.

В описании башни на памятных досках из ее частей первыми названы собственно «вороты» — нижний ярус башни с проездной аркой посредине, затворяемой на ночь двумя могучими железными воротами, крюки от которых можно было видеть еще в конце XIX века. Справа и слева от проезда были сделаны еще по две глухие, заложенные кирпичом арки, внутри которых помещались «караульные палаты» и «казенный анбар».

Над воротами, на плоской крыше, посреди открытого парапета, огороженного каменной балюстрадой, были построены «палаты». Они состояли из двух больших помещений, двери которых выходили на балкон. Обе палаты покрывали четырехскатные шатровые крыши.

Второй этаж башни не был соединен с нижним, на него можно было попасть лишь по приставной лестнице. Это свидетельствует о том, что башня строилась как военное оборонительное сооружение, потому что было выполнено главное условие крепостной башни: каждый ярус был автономен.

К башне вплотную подступал земляной вал, и с вала был вход на второй этаж башни.

Между шатрами, над палатами второго этажа, был построен трехъярусный столп-каланча, завершенный шатром и шпилем. На шпиле был укреплен медный кованый и позолоченный двуглавый орел. Как и орлы на Спасской и еще на трех кремлевских башнях, установленные в 1650–1660 годах, он был увенчан короной и держал в когтях скипетр и державу, но в отличие от кремлевских под его лапами от яблока-шара, соединявшего фигуру орла со шпилем, расходились в разные стороны стрелы-молнии.

Установленные на башне часы с боем и с двумя циферблатами (один на ее внутренней, обращенной к городу стороне, другой — на внешней) были старинного образца с одной неподвижной стрелкой и вращающимся циферблатом. Стрелка была золоченая, циферблаты раскрашены.

Столп служил наблюдательной вышкой и обеспечивал «смотрение горизонта».

Сретенские ворота строились из красного кирпича на фундаменте из белого камня. Тесанными из белого камня художественными деталями были украшены фасады ворот, наличники окон, обрамления дверей, ограда парапета, простенки между арками, переходы между палатами, членение ярусов наблюдательной вышки-столпа.

Над проезжей аркой со стороны города был укреплен образ Казанской Богоматери, с северной, внешней, стороны, также над аркой — образ святого преподобного Сергия Радонежского.

За воротами стояла часовня, принадлежавшая Николо-Перервинскому монастырю, с древним образом Святого Николая Чудотворца — покровителя путников, а также келейка, в которой жили два монаха этого монастыря.

Добавочные сведения о первоначальном виде Сретенских ворот можно почерпнуть из описания И. М. Снегирева, сделанного им в 1840-е годы, когда еще сохранялись многие впоследствии утраченные детали их декора.

«Прочность строения, — пишет Снегирев, — соединена с величием и красивостью: в толстых его стенах и сводах связи из брускового железа. Кирпичи крепостные, тяжеловесные, хорошо обожженные; цоколь из белого камня. На углах, арках, фасаде, окнах и дверях архитектурные орнаменты разных стилей: узорчатые и витые колонны, фризы, архивольты, валики, сандрики, рустики, раковины, сухарики, углубленные балюстрады из белого камня или лекального кирпича; а в одном месте под лестницею вставлено несколько цветных кафелей с изображением двуглавого орла под двумя коронами; такими гербами, вероятно, и в других местах прежде было украшено здание. Грани башни оканчиваются мысообразными теремками, или мавританскими перемычками».

Каменные Сретенские ворота Земляного города, сами по себе высокие (от основания до орла на шпиле — более 60 метров) и, кроме того, стоящие на одном из самых высоких московских холмов (40 метров над московским нулем), господствуя над окружающей застройкой, обращали на себя всеобщее внимание. Если в конце XIX века, как отмечает И. К. Кондратьев, башню было «видно отовсюду в Москве», то в конце XVII — начале XVIII веков, не загороженная высокими зданиями, она тем более была постоянно перед глазами москвичей. На многих панорамных изображениях Москвы, написанных художниками XVIII–XX веков, можно увидеть ее силуэт.

Издали башня поражала своей величиной, вблизи — своим необычным обликом и красочностью деталей.

В 1920-е годы проблемой первоначального вида каменных Сретенских ворот занимался архитектор-реставратор профессор Д. П. Сухов. Он создал несколько акварелей, воссоздающих облик Сретенских ворот конца XVII — начала XVIII веков. На них ворота изображены во всем великолепии своего декора. Многокрасочностью, праздничностью Сретенские ворота на акварелях-реконструкциях Сухова вызывают в памяти сохранившиеся и известные москвичам знаменитые палаты XVII века дьяка Алексея Волкова в Большом Харитоньевском переулке.

Д. П. Сухов. Реконструкция первоначального вида Сухаревой башни в 1692–1695 годах. Рисунок

Скудость документальных сведений породила ряд легенд о причине постройки Сухаревой башни и о ее строителях. Оригинальный облик и величина башни заставили работать фантазию в совершенно определенном направлении: и причина строительства должна быть важная, и строитель — известный в исторических летописях человек.

И. М. Снегирев слышал от кого-то, что архитектором башни является Франц Лефорт, адмирал, сподвижник и любимец Петра I, однако он высказывает и свое предположение: «Хотя предание именует Лефорта зодчим этого памятника, но так как Петр I любил архитектуру и сам чертил планы для многих церквей и других зданий в Москве и Петербурге, то весьма вероятно, что башня сия сооружена по его плану; неизвестно только, кто был исполнителем его». Свое предположение Снегирев подтверждает собственным же видением образа башни. Связывая его с находкой Петром в селе Измайлове ботика, послужившего началом российскому флоту, он приходит к такому умозаключению: «тогда предпринято сооружение каменных Сретенских ворот с шатром, которые видом своим походят на прежний Адмиральский корабль с мачтою; на втором их ярусе галереи соответствуют шканцам корабельным; восточная сторона — носу, а западная — корме».

В 1698–1701 годах Сухарева башня надстраивалась: построен еще один, третий, этаж палат, увеличена на один ярус башня и, поскольку земляной вал вокруг был срыт, на второй этаж построена внешняя парадная лестница из двух маршей.

Дополнительные работы на башне велись «под наблюдением» воспитанника царской живописной мастерской при Оружейной палате архитектора Михаила Ивановича Чоглокова. О Чоглокове сохранилось очень мало сведений. Неизвестны даты его жизни. Как живописец он делал стенные росписи в царских палатах, в Преображенском дворце, расписывал знамена, писал панно для триумфальных ворот к петровским победам, как архитектор участвовал в строительстве Арсенала в Кремле. Возможно, что ему принадлежит и первоначальный проект башни. Оригинальный облик Сретенских ворот заставлял авторов XIX века, писавших о них, искать ему объяснение, как это обычно ведется у нас, за границей: утверждали, что образцом для башни послужила ратуша какого-то немецкого города, и выискивали эту ратушу. Но историки архитектуры в конце XIX — начале XX веков, когда появился интерес к древней и средневековой русской архитектуре, пришли к выводу, что Сухарева башня построена в традициях отечественного зодчества. Они привели в пример целый ряд московских архитектурных памятников, современных и близких ей: шатровые надстройки кремлевских башен, въездные ворота Большого Каменного моста, надвратные башни старого Гостиного двора и усадьбы Измайлова.

Каменные «во втором Стрелецком полку по Земляному городу Сретенские ворота» строились и достраивались в трудные, роковые для стрелецкого войска времена, и Сухаревскому полку довелось недолго пользоваться новыми воротами, его удобными караульными палатами и цейхгаузами.

В XVII стрелецкое войско в составе русской армии начинает терять свое значение. Его полувоенные отряды постепенно заменялись профессиональными воинскими частями. При Борисе Годунове появились наемные иностранные офицеры и солдаты, при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче из дворян, боярских детей, и вольных людей были созданы солдатские — «рейтарские» — полки, получавшие жалованье, ими командовали иностранные и русские офицеры, обучая их западному строю. Профессиональное войско оказалось более удобным для правительства и в том смысле, что оно являлось в их руках более послушным и управляемым орудием, чем стрельцы.

Постепенно урезались стрелецкие льготы и привилегии, стрелецкие начальники нарушали традиционные права стрельцов.

Это было прямо связано с процессами преобразования государственного управления. Бюрократизация государства при царе Алексее Михайловиче, постоянное увеличение управленческого аппарата создали в обществе непропорционально большую прослойку чиновников, контролирующих, распределяющих, руководящих, учитывающих.

Все они в той или иной степени имели возможность красть казенные средства и брать взятки, чем и пользовались. Эти чиновники создали свою мораль, в которой воровство и обман были признаны не пороком и преступлением, а нормой жизни. Взяточничество, лихоимство, воровство поразило всю государственную машину, различие было лишь в том, что большие чины брали больше, низшие — по мелочи. То же самое было и в армии. Стрелецкое начальство постепенно стало смотреть на стрельцов как на своих холопов, помыкая ими и обирая их, присваивало казенное, государево, стрелецкое жалованье, заставляло стрельцов, их жен и детей работать на себя. Поскольку стрелецкие начальники были помещиками и землевладельцами, то бесплатные рабочие руки требовались и в их имениях. Стрельцы катастрофически нищали, как, впрочем, и весь народ. Они искали защиты в стрелецких приказах, у вельмож, в суде, но тщетно.

В московских бунтах городских низов — Соляном 1648 года и Медном 1662-го — стрельцы не принимали участия, но наступило время, когда государственные «реформы» прямо коснулись и их, и они взбунтовались. Это произошло в 1682 году, и толчок к выступлению дали политические события.

Бунт стрельцов 1682 года. Миниатюра из рукописной книги первой половины XVII века

К этому времени большинством доведенных до отчаяния стрельцов и других слобожан овладела мысль, что единственный способ избавиться от грабежа и угнетения их начальниками — это физически расправиться со «злодеями».

В то же время в высших правительственных кругах, в Кремле подспудно шла борьба за трон, который формально занимали малолетние царевичи Иван и Петр Алексеевичи и на который претендовала их сестра — царевна Софья.

Придворная интрига не интересовала стрельцов. В своих бедах они обвиняли не царей Ивана и Петра, а их окружение — правительство и чиновников. Люди верили в то, что если бы цари знали о настоящем положении народа, то защитили бы народ и наказали бы угнетающих его. Поэтому, когда сторонники царевны Софьи пустили слух, что Нарышкины — родственники второй жены царя Алексея Михайловича, матери Петра, «извели» царя Ивана, сына Алексея Михайловича от первого брака, стрельцы с оружием, с развернутыми знаменами бросились в Кремль, чтобы расправиться с Нарышкиными. На стороне Нарышкиных было немало бояр и начальников, ненавистных народу. Впрочем, как и среди сторонников царевны Софьи.

Вдовствующая царица Наталья Кирилловна вывела на Красное крыльцо царевичей Ивана и Петра. С ней вместе вышли патриарх и ближние бояре.

Толпа остановилась и стихла. Потом кто-то крикнул про обман, и несколько стрельцов, подставив лестницу, влезли на Красное крыльцо, подступили к Ивану и спросили: настоящий ли он царевич Иван Алексеевич и кто из бояр-изменников его изводит? Иван ответил, что он настоящий царевич, его никто не изводит и жаловаться ему не на кого.

Бунт гас. Но тут из толпы выкрикнули имена недоброхотов царевича — Матвеева и Нарышкиных, закричали, что Иван Нарышкин по злому умыслу примеривал на себя царскую корону и царские украшения, и поэтому пусть государь выдаст народу своих недоброхотов. С разных сторон начали выкрикивать имена ненавистных вельмож и требовать их выдачи.

Но в это время один из начальников Стрелецкого приказа, сторонник Нарышкиных князь М. Ю. Долгорукий, неосторожно пригрозил стрельцам за их бунтарское поведение виселицей. Стрельцами вновь овладела ярость. Долгорукого стащили с крыльца и убили.

Это послужило началом общего открытого возмущения. Распаленная толпа требовала выдачи и других своих обидчиков. Несколько вельмож были убиты здесь же, на глазах царицы и царевичей. По всей Москве стрельцы и посадские люди грабили дома «злодеев».

Царица увела Ивана и Петра в Грановитую палату, а затем под охраной стрельцов Сухаревского полка царское семейство было вывезено в село Преображенское. В продолжение всего времени стрелецкого бунта, руководимого Софьей и заговорщиками, желающими возвести ее на трон, Сухаревский полк дежурил при царице и сопровождал ее повсюду.

Коронование царей Ивана и Петра Алексеевичей. Гравюра XIX века

Наконец 29 мая Собор, составленный из бояр, окольничих и думных людей, определил: обоим братьям «стоять на царском месте» рядом, а правление, «ради юных лет» обоих государей, «вручить» сестре их благоверной царевне и великой княжне Софии Алексеевне.

Затем начался разбор жалоб и требований стрельцов.

Злоупотребления и произвол стрелецких начальников и царских чиновников, столь очевидные и бесспорные, невозможно было опровергнуть или скрыть. Правительству пришлось признать праведность народного гнева.

Восстание 1682 года — единственное в истории Москвы восстание, в котором народ добился победы.

Летом 1682 года от имени царей Ивана и Петра была выдана «Жалованная грамота московским стрельцам, солдатам, гостям, посадским людям и ямщикам», в которой говорилось, что в Московском Российском государстве учинилось побиение ради защиты Дома Пресвятые Богородицы, государей царей, ради освобождения «от неправды в царствующем и богоспасаемом граде Москвы», и в память сего велено поставить «в Китае городе на Красной площади столп, и тех побитых злодеев, кто за что побиты, на том столпе имена подписать, чтобы впредь иные, помняще наше государское крестное целование, чинили правду».

Столп на Красной площади был поставлен, надписи на нем сделаны. Но правительство, вынужденное пойти на уступки справедливым требованиям стрельцов, не собиралось менять систему и искоренять причины их недовольства. Очень скоро вернулись на службу отставленные полковники и другие начальники.

А в октябре столп с Красной площади убрали, он простоял всего пять месяцев.

Любопытна мотивировка его сноса. «Тот-де столп поставлен не к похваленью Московского государства, и ту-де подпись чтут многих государств иноземцы и всяких чинов люди, и в иных-де государствах о том поносно… И тем… в царствующем граде Москве в Китае на Красной площади каменный столп с подписью искоренить, и тому столпу не быть, чтоб в том от иных многих государств поношения и бесчестья не было, и их бы государские неприятели о том не порадовались».

О прямом участии Сухаревского полка в событиях 1682 года имеются лишь отрывочные сведения. В следственных делах есть документ, названный так: «Список оружия, самовольно взятого стрельцами и невозвращенного на Пушечный двор». В нем указано, что стрельцы Сухарева полка взяли 1 карабин и 10 перевязей; до этого они взяли «из зелейной палаты бочку, а в ней зелья мушкетного шесть пуд да фитилю 3 пуда». Следствие велось долго и не прекратилось даже после того, как были вынесены приговоры о высылке бунтовавших стрельцов из Москвы. Сухаревский полк, судя по переписке о перемещении стрельцов, был частично переформирован. В декабре 1683 года была составлена «роспись» стрельцам московских полков, находящихся на Украине, коих нельзя «к Москве отпустить». «В тех полках, — говорится в „росписи“, — стрельцы были негодны для того, что они пьяницы и зернщики, и ветхому (то есть совершившемуся в прошлом. — В. М.) злому делу пущие заводчики, и раскольщики, и в смутное время были убойцы и грабители, и ныне от тех дел не унимаются, и впредь от них опасно всякого дурна». Далее идет указание о численности таких стрельцов по полкам: полку Остафьева — 191 человек, Нармацкого — 159 человек, Сухарева — 96 человек, Полуехтова — 84 человека.

Э. Пальмквист. Знамена стрелецких полков. Рисунок. 1674 год

Но, видимо, на фоне других полков Сухаревский был более спокойным. Авторы XVIII века традиционно отмечали, что Сухарев полк «не мешался в бунты».

В 1684 году стрелецким полкам были даны (говоря языком того времени, «построены») новые знамена. Сухаревский полк получил знамя для полка и личное знамя для полковника. В середине XIX века они хранились в Оружейной палате. И. М. Снегирев в статье «Сухарева башня в Москве» приводит их описание: «На знамени полковника Сухарева написан с одной стороны по золоту на камке образ Всемилостивого Спаса с припавшими к стопам Его св. Николаем и преп. Сергием, а с другой: образа Знамения Богородицы в облаках и четырех святителей Московских. На полковом знамени с одной стороны образ Покрова Богородицы, а над ним Всемилостивый Спас во славе, и подпись: „построено сие знамя в лето 1684“».

Для Иоанна и Петра был сделан двойной трон, на котором они восседали при церемонии приема послов, этими церемониями и ограничивалось их участие в государственных делах в семилетнее правление Софьи.

Портрет царевны Софьи Алексеевны с символами царской власти и украшенный аллегорическими эмблемами

В 1689 году Петру исполнилось 17 лет. Между тем Софья не оставляла мечты о троне, и в 1687 году она дала поручение своему верному стороннику, начальнику Стрелецкого приказа Федору Шакловитому выяснить, насколько она может надеяться на стрельцов в случае захвата единоличной власти. «Если бы я вздумала венчаться царским венцом, — сказала она Шакловитому, — проведай у стрельцов, какая будет от них отповедь». Шакловитый исполнил поручение правительницы, но ответ получил уклончивый. Хотя некоторые полковники и не прочь были бы видеть Софью на троне, но стрелецкая верхушка решительно отказалась подать ей соответствующую челобитную, опираясь на которую как на законный повод, царевна могла бы предпринять решительные действия.

Софья старалась воздействовать на общественное мнение в России и за границей. Был напечатан и раздавался бесплатно ее гравированный портрет, на котором она была представлена в царской короне, с державой и скипетром. В подписи к гравюре она была названа «самодержицей».

В то же время Софья и ее сторонники подготавливали свержение Петра и Ивана.

Н. Лармессен. Портреты царей Ивана и Петра Алексеевичей. Гравюра. Около 1685 года

В 1689 году, на летнюю Казанскую, произошло первое серьезное столкновение Петра и Софьи.

Петр и его сторонники догадывались о заговоре Софьи. 7 августа 1689 года стрельцы по приказу Софьи собрались на Красной площади, и на вопрос Петра, зачем поднято войско, она ответила, что собирается на богомолье и стрельцы собраны, чтобы ее сопровождать. Петр ей не поверил.

Два дня спустя в Преображенское, где находился Петр, ночью явился лазутчик из окружения Софьи с сообщением, что «умышляется смертное убийство на великого государя и на государыню царицу».

«Петр прямо с постели, не успев надеть сапог, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в ближайший лес, — пишет в своих воспоминаниях генерал Патрик Гордон — командир Бутырского солдатского полка, — туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный, приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю монастыря о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, будто оно не заслуживает внимания». «Вольно ж ему, — говорил о Петре Шакловитый, — взбесяся бегать».

Петр приказал стрелецким и солдатским полкам идти из Москвы к нему. Софья велела им оставаться на месте. «Кто осмелится идти к Троице, тому велю отрубить голову», — пообещала она.

27 августа Петр отправил в Москву царскую грамоту с приказом, чтобы полковники всех стрелецких полков, головы слобод и сотен, каждый с десятком рядовых и слобожан, явились к нему немедленно, а кто не явится, тому «быть в смертной казни».

После этого все войска перешли на сторону Петра. Софья, видя, что проиграла, тоже направилась в Троицу, но по приказанию Петра ее остановили на пути и вернули обратно.

Из Троицкого монастыря в Москву Петр направил Ивану, брату и соправителю, письмо, в котором подводил итоги противостояния братьев и Софьи.

«Милостию Божиею, — писал Петр, — вручен нам, двум особам, скипетр правления, а о третьей особе, чтобы быть с нами в равенственном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша, царевна Софья Алексеевна, государством нашим учла владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное, и народу тягости и наше терпение, о том тебе, государь, известно… А теперь настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царство править самим, понеже пришли есмы в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужскими особами в титле и в расправе дел быти не позволяем; на том и твоя б, государя, моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титла писаться собою без нашего изволения, к тому же еще и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владети мимо нас».

И. Репин. Царевна Софья Алексеевна в Новодевичьем монастыре в 1698 г. Масло. 1879 год

В начале сентября Петр вернулся в Москву. Заговорщики были арестованы, «с пытки повинились», главные из них были казнены, замешанные в заговоре и подозреваемые подвергнуты наказаниям и разосланы в дальние ссылки, царевна Софья заключена в Новодевичий монастырь. Те же, кто принял сторону Петра и оставил Софью, были награждены. Поскольку все стрелецкие и солдатские начальники явились к Петру, то его «Указ о наградах за Троицкий поход» содержит очень большое количество имен.

Имя полковника Сухарева в этом указе значится в перечне лиц, которым следует выдать «придачи поместного 250 четвертей (то есть прибавить к поместьям земли. — В. М.) и денег по 30 рублев». Это была одна из самых незначительных наград, и по ней можно судить о степени участия полка в событиях.

После ликвидации заговора царевны Софьи стрелецкие полки вернулись на свои места дислокации. Сухаревский полк вновь приступил к дежурству у Сретенских ворот Земляного города.

Со времени восстания 1682 года Петр боялся и ненавидел стрельцов. В них он видел опасность для своей власти и для себя лично. Эту ненависть поддерживало и питало окружение: бояре, поставившие на него в придворной борьбе, а также иностранцы, главным образом военные, заинтересованные в сохранении своих должностей. Ему постоянно внушали, что он должен заменить «отсталое» стрелецкое войско армией, организованной по западному образцу. Ядром новой армии должны были стать его «потешные» полки, обученные и руководимые офицерами-иностранцами.

Начинается странная и страшная акция развала и уничтожения боеспособной национальной — стрелецкой — армии главой государства.

В Азовском походе 1695–1696 годов Лефорт, фактический главнокомандующий русскими войсками, регулярно посылал стрельцов на заведомо обреченные на неудачу операции, несмотря на высказываемые стрелецкими командирами протесты, и было тогда «побито их [стрельцов] множество». После окончания войны, когда другие войска вернулись по домам, московских стрельцов оставили строить Азов и крепости. Оторванные от семей, лишенные обычных приработков, они «работали денно и нощно», «голод, холод и всякую нужду терпели». Затем им урезали и без того скудное хлебное жалованье. Чтобы не умереть с голоду, стрельцы «для прокормления» ходили по миру, их ловили и «за нищенство» наказывали батогами.

Весной 1698 года стрельцы послали в Москву выборных с жалобой к начальству Стрелецкого приказа князю И. Б. Троекурову. «Идем-де мы, — говорили стрельцы, — к боярину ко князю Ивану Борисовичу бить челом о том, кто у них хлебное жалованье отнял, и что б то хлебное жалованье дать им по-прежнему». Царь Петр находился в это время за границей. Правительство объявило челобитчиков бунтарями и арестовало их. Тогда к столице, самовольно снявшись с мест дислокации, начали стягиваться стрелецкие полки.

Одновременно царевна Софья из своего заключения в Новодевичьем монастыре писала грамоты стрельцам, обещая им свое заступничество и всяческие льготы, если они поддержат ее в борьбе против Петра.

Стрелецкие волнения приобрели в глазах правительства политический характер, что развязало ему руки.

Волнения стрельцов правительственные войска подавили.

После разгрома начались казни. Срочно вернувшийся в Россию Петр возглавил расправу над стрельцами, сам участвовал в пытках, о которых современник австриец И. Корб писал: «Свирепость примененных пыток была неслыханная», во время казней Петр и его сподвижники собственноручно рубили головы на площадях города, в том числе и на Красной. Между казнями царь со свитой пьянствовал на пирах в домах вельмож. Москва не видала такого со времен разгула опричнины Ивана Грозного.

Колья с насаженными на них отсеченными головами стрельцов были расставлены по московским улицам и дорогам. Даже не замеченные в бунте стрельцы, а также их жены и дети были высланы из Москвы. И потом еще целых семь лет вылавливали по всей стране беглых стрельцов, пытали и казнили.

Сподвижник Петра дипломат граф А. А. Матвеев в своих записках отметил «исчезновение злого и Богу противного рода и чина их стрелецкого» в 1699 году как свершившееся событие.

В акции уничтожения стрелецкого войска Петром руководили не разум, и тем более не государственные соображения, а страх за свою власть. С детства Петр слышал о незаконности своих прав на престол как младшего сына Алексея Михайловича, к тому же от второй жены. С началом его «реформаторской» деятельности в народе широко распространился слух, что его «подменили» и он не настоящий царь. Петр последовательно избавлялся от потенциальных соперников — претендентов на престол: замучил в тюрьме сестру, казнил сына, принудив его перед смертью подписать отречение от прав на наследование трона.

Сухаревский стрелецкий полк, обитавший слободою у Сретенских ворот Земляного города, в 1698–1699 годах был, как и другие полки, сселен со своих земель, стрелецкие жены, дети и прочие родственники отправились в ссылку. Их дома и дворы заселили новые владельцы. А о прежних обитателях осталась память лишь в названии — Сухарево…

О самом Леонтии Панкратьевиче Сухареве, кроме того факта, что он командовал стрелецким полком, никаких иных документальных сведений не сохранилось. Видимо, он был добросовестным, честным человеком, уважаемым подчиненными, так как во время стрелецких бунтов стрельцы не выкрикнули его имени среди имен своих «злодеев». Неизвестна его судьба и после расформирования стрелецкой армии. Во всяком случае, при просмотре литературы о петровском и послепетровском времени его имя не встречается. Отсутствует оно и в энциклопедических словарях. Но оно сохранилось в легендах о Сухаревой башне.

Навигацкая школа

Особенно наглядно и остро необходимость организации в России учебных заведений европейского типа Петр I осознал во время своего заграничного путешествия по Западной Европе в 1697–1698 годах. За границей он имел возможность наблюдать тамошнюю постановку образования. Его руководителем и советчиком в этом деле стал сопровождавший его в этом путешествии полковник Яков Вилимович Брюс.

При упоминании этого имени в памяти прежде всего возникают строки из Пушкинской «Полтавы». Петр в начале Полтавского сражения появляется перед полками.

И он промчался пред полками, Могущ и радостен, как бой, Он поле пожирал очами. За ним вослед неслись толпой Сии птенцы гнезда Петрова — В пременах жребия земного, В трудах державства и войны Его товарищи, сыны: И Шереметев благородный, И Брюс, и Боур, и Репнин, И счастья баловень безродный, Полудержавный властелин.

При Полтаве Брюс командовал артиллерией, которая и решила судьбу сражения.

Брюс был одним из ближайших людей в окружении Петра. В некоторых работах о Брюсе говорится, что он был в потешных войсках — и оттуда его знакомство с царем. Но это не так. Брюс стал известен Петру позже, в 1689 году, когда он, поручик Бутырского солдатского полка, решительно встав на сторону царя в противостоянии его с царевной Софьей, пришел к нему со своим полком в Троице-Сергиев монастырь.

Брюс принадлежал к древнему шотландскому королевскому роду, правившему Шотландией в XIV веке. Его отец Вилим Брюс выехал в Россию при царе Алексее Михайловиче, служил офицером, участвовал в военных действиях, за службу был пожалован поместьями и чином полковника.

Яков Вилимович родился в Москве в 1669 году в Немецкой слободе. Он получил хорошее домашнее образование. 17 лет поступил в военную службу корнетом кавалерии, участвовал в Крымских походах 1687 и 1689 годов, за второй — получил чин поручика. В 1693 году пожалован в ротмистры и в том же году сопровождает Петра в его поездке в Архангельск, где царь намеревался заложить судовые верфи и строить крепость. С этого времени начинается тесное сотрудничество Брюса с Петром по самым различным проблемам.

Брюс был выдающимся ученым-энциклопедистом — математиком, астрономом, физиком, он изучал медицину, минералогию и многие другие науки, был талантливым военачальником-артиллеристом, инженером-фортификатором, исполнял дипломатические поручения, имел чин генерал-фельдцейхмейстера (начальника всей артиллерии), занимал высокие государственные должности сенатора, президента Берг- и Мануфактур-коллегий.

В 1721 году Брюсу был пожалован титул «российского графа». (Титул графа существовал в европейских странах, служившие на русской службе лица, имевшие этот титул, сохраняли его. Введя титул графа в России, Петр I подчеркнул его отечественное происхождение примечательным добавлением «российский».) Современник Брюса известный историк В. Н. Татищев писал о нем, что был он человеком «…высокого ума, острого рассуждения и твердой памяти, а к пользе российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый того сыскатель». Петр I неоднократно говорил о его заслугах, но по сравнению с другими «птенцами гнезда Петрова» наград, чинов и поместий Брюс получил несравненно меньше. Видимо, потому, что заботился о «пользе российской» более, чем о собственной выгоде.

О раздумьях Петра по поводу создания в России научных и образовательных учреждений М. В. Ломоносов пишет следующее:

«Усмотрел тогда ясно, что ни полков, ни городов надежно укрепить, ни кораблей построить и безопасно пустить в море, не употребляя математики; ни оружия, ни огнедышащих махин, ни лекарств поврежденным в сражении воинам без физики подготовить; ни законов, ни судов правости, ни честности нравов, без учения философии и красноречия ввести, и словом ни во время войны государству надлежащего защищения, ни во время мира украшения без вспоможения наук невозможно».

Видимо, уже в Англии Петр с Брюсом обсуждали практические вопросы организации профессионального учебного заведения, потому что уже там Брюс представил царю, рекомендуя для преподавательской работы в России, известного ученого и педагога, профессора математики и астрономии Абердинского университета Генри Фарварсона, который согласился поступить на русскую службу. Были приглашены и еще несколько иностранных ученых и преподавателей, которые выехали в Россию в 1698 году.

По возвращении в Россию Петр сначала намеревался преобразовать Славяно-греко-латинскую академию в университет западноевропейского типа, но после беседы с патриархом Адрианом оставил идею соединить в одной аудитории будущих священников, офицеров, кораблестроителей, медиков, художников, юристов, сколь ни привлекательным представлялся утопический план, предусматривающий, что «…из школы бы во всякие потребы люди благоразумно учася происходили в церковную службу и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевное искусства».

Начавшаяся Северная война и создание флота, для которого нужны были люди, годные для морской службы, заставили Петра в первую очередь подумать об организации учебного заведения, которое готовило бы именно таких людей.

14 января 1701 года Петр издал указ об основании в Москве первого русского морского, или, как говорил сам царь, «адмиралтейского», училища.

В указе говорилось: «Именным своим великого государя повелением быть Математических и Навигацких, то есть мореходных хитростию наук учению. Во учителях же тех наук быть Английския земли урожденным: Математической — Андрею Данилову Фарварсону, Навигацкой — Степану Гвыну да рыцарю Грызу; и ведать те науки всяким в снабдении управлением по Оружейной палате боярину Федору Алексеевичу Головину со товарищи, и тех наук ко учению усмотря избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением, и учинить неимущим во прокормлении поденный корм… а для тех наук определить двор в Кадашеве мастерские палаты называемый Большой полотняный…».

Назначенные преподаватели осмотрели отведенное для школы помещение, бывшие ткацкие мастерские, и отказались от него, поскольку там нельзя было проводить практические занятия по астрономии и геодезии. «На том дворе учить тех наук учеников невозможно, — заявил Фарварсон, — для того что тот двор построен на месте низком, а надобно де тех наук двору потребну быть ради смотрения в совершенстве горизонта на месте высоком».

Четыре месяца спустя, в апреле, последовал новый указ, удовлетворяющий требованиям Фарварсона: «Сретенскую по Земляному городу башню, на которой боевые часы, взять со всяким палатным строением и с принадлежащей к ней землею под Школы Математических и Навигацких наук, которые велено ведать в Оружейной палате боярину Федору Алексеевичу Головину со товарищи».

С этого указа в истории Сретенских ворот начался новый и, пожалуй, наиболее яркий период, свидетельством и подтверждением чего служит тот факт, что само название «Сретенские ворота» вскоре было вытеснено новым — «Навигацкая школа». Приспосабливая здание Сретенских ворот под школу, М. И. Чоглоков произвел внутреннюю перепланировку помещений: были устроены классные комнаты и большой зал, названный Рапирным, для занятий фехтованием и гимнастикой. В нем же происходили различные заседания и ставились спектакли.

В башне была устроена астрономическая обсерватория. В ней разместили привезенные Фарварсоном астрономические инструменты, телескоп, часы и библиотеку.

Учеников поселили частично в самой школе, частично на постоялых дворах в соседних Панкратьевской и Мещанской слободах.

Петр предполагал, что в Навигацкой школе будут учиться боярские, дворянские, офицерские дети. Он, правда, предвидел, что многие родители не захотят отдавать своих чад в учение добровольно, поэтому велел записывать «с принуждением». Но некоторые из бояр, не желая отдавать сыновей на опасную морскую службу, чтобы обойти царский приказ, поспешили определить их в Славяно-греко-латинскую академию. Узнав об этом, Петр рассердился и с солдатским конвоем отправил боярских недорослей в строящийся Петербург на тяжелые работы — забивать сваи. От царского гнева спасло недорослей заступничество адмирала Апраксина, и они вскоре были посланы на учебу за границу.

В Навигацкую же школу было разрешено принимать не только дворянских, но и разночинских детей.

В организации Навигацкой школы большое участие принимал Яков Брюс. Поскольку ему, как пишет Снегирев, «Петр поручил все дела, касавшиеся до физико-математических наук, то, вероятно, сей математик устроил Сухаревское училище, вверенное потом шотландцу Фарварсону».

Во всяком случае, программы преподавания, наверняка, создавались при значительном участии Брюса и самого Петра.

Полный курс Навигацкой школы складывался из трех ступеней, называвшихся классами. В низшем, или русском, классе обучали грамоте и элементарной арифметике; второй класс — цифирный — включал в себя математику, физику, историю, красноречие и другие предметы; высшие же — мореходные, или навигацкие, классы давали специальные знания. Срок обучения зависел от успехов учащегося, обычно он составлял 6–8 лет.

Были определены меры поощрения за хорошее ученье: «искусным», то есть успевающим, давать «на прокорм» в день по пяти алтын (15 копеек), а иным по гривне (10 копеек) и меньше, «рассмотрев коеждого искусство учения».

Из казны поступили деньги на книги, бумагу, перья и на прокорм учеников.

Из кладовой Ивана Великого достали и передали Навигацкой школе большой медный глобус, некогда привезенный в дар царю Алексею Михайловичу посольством Генеральных Штатов Голландии. В описании глобуса, составленном в XVIII веке, не только говорится о его внешнем виде, но и подчеркивается его польза: «Корпус сего глобуса из красной меди, живопись на нем старинная, высокой работы. Глобус и с подножием вышиною четыре аршина, в центре шесть английских футов, около него медный пояс, или меридиан, в полтретья пальца. Вокруг всего глобуса витые балясы точеные орехового дерева с резными из пальмового дерева фигурами… Сия высокой цены и отменной куриозности вещь не только к академии годна, но весьма надобна и полезна».

Для школяров была введена форма одежды на французский манер: кафтан, камзол, рубашка, чулки, башмаки и шляпа; старшим воспитанникам, кроме того, полагалась шпага.

Преподаватели могли вести занятия на латинском и западноевропейских языках (английском, немецком, французском), русского они не знали. Ученики же, которым по программе предстояло выучить эти языки, пока что знали только русский. Это обстоятельство поставило под угрозу саму возможность учебной деятельности Навигацкой школы.

И тогда-то вспомнили про Леонтия Магницкого, русского учителя, который обучал детей в некоторых московских дворянских и боярских домах. Поскольку преподавателей для Математической школы назначал сам царь, то ему и «отписали» о Магницком.

Леонтий Филиппович Магницкий родился в 1669 году в крестьянской семье в Осташковской патриаршей слободе, что на озере Селигере. С детства он чувствовал тягу к ученью, сам выучился читать и писать. Священник местной церкви, видя его старание, позволил ему «читать в церкви часы», как псаломщику. Как-то раз юношу послали с возом рыбы в Иосифо-Волоколамский монастырь. Игумен монастыря, которому был нужен чтец, оставил его у себя, а год спустя благословил на учебу в Славяно-греко-латинской академии — единственном тогда в России высшем учебном заведении в Москве. Восемь лет проучился Леонтий в академии, проявив большие способности. По окончании же ее остался в Москве и служил домашним учителем, обучая детей грамоте и счету.

Однажды, когда он давал очередной урок в боярском доме, хозяина посетил Петр I. Царь был в хорошем настроении, заговорил с учителем и пришел в еще более хорошее настроение, когда услышал, что тот на его вопросы из разных наук отвечает толково и уверенно.

У Леонтия, как тогда у всех русских крестьян, фамилии не было, и Петр, заметивший, что дети льнут к учителю, сказал: «Поелику ты притягиваешь отроков к себе, словно магнит, повелеваю тебе впредь именоваться Магницким».

Петр назначил Леонтия Магницкого учителем в Математическую школу, а еще предписал ему сочинить и издать на русском языке учебник по арифметике, геометрии и навигации.

Царь понимал, какое большое значение имеет учебник. В 1708 году он редактировал переведенную Брюсом с немецкого книгу «Геометрия», сделал поправки «в премногих местах» и дал ей новое название, снабдив его русским переводом термина: «Геометрия, славянски землемерие». Петр считал, что сведения, сообщаемые в учебнике, должны излагаться сжато и по существу. При переводах он требовал сокращать длинноты и посторонние рассуждения, «…понеже, — писал он, — немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, чего кроме самого дела и краткого перед всякою вещию разговора переводить не надлежит».

Так Магницкий вступил в должность учителя Школы математических и навигацких наук и получил заказ на труд, который стал главным делом его жизни.

Преподавая в Навигацкой школе, Магницкий за полтора года написал требуемый учебник. В нем излагался полный курс изучаемых в школе математических наук: арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия и кораблевождение. Учителя и учащиеся называли учебник просто «Арифметика». Но полное название книги, по обычаю того времени, было длинное, обстоятельное и занимало весь титульный лист. Начиналось оно собственно названием: «Арифметика, сиречь наука числительная», далее сообщалось, что издана она повелением царя Петра Алексеевича (приводился полный его титул) в его царствование в богоспасаемом царствующем граде Москве, потом говорилось, кому и для чего книга предназначалась: «ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей».

Л. Ф. Магницкий. Арифметика. Страница из издания 1703 года

В последних словах заключалась тайная и, может быть, главная мысль, с которой писалась книга: Магницкий создавал учебник, по которому всякий желающий мог бы без учителя, «самоучкою», как он сам, изучить основы математических наук.

«Арифметика» Магницкого была не похожа на те руководства, которые содержали лишь сухие правила и вызывали у учеников скуку. Магницкий старался вызвать у учеников интерес и пробудить в них любознательность.

На обороте заглавного листа был помещен рисунок, изображающий пышно цветущий куст и двух отроков, держащих в руках ветви с цветами. Под рисунком напечатано стихотворное обращение к юному ученику, специально сочиненное Магницким для «Арифметики»:

Прииме, юне, премудрости цветы… Арифметике любезно учися, В ней разных правил и штук придержися, Ибо в гражданстве к делам есть потребно… Та пути в небе, решит и на море, Еще на войне полезна и в поле.

Даже определение арифметики у Магницкого дается не сухо, а поэтически. «Арифметика, или числительница, — пишет он, — есть художество честное, независтное (свободное. — В. М.), и всем удобопоятное (легко усвояемое. — В. М.), многополезнейшее и многохвальнейшее, от древнейших же и новейших, в разные времена являвшихся изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное». После такой характеристики ученик просто не мог не «загордиться», что изучает такую славную науку.

Невежды, считающие ученье пустым делом, обычно оправдывали свое нежелание учиться очень убедительным, на их взгляд, вопросом: «Зачем мне нужно это ученье? Какая мне от него польза?». Поэтому Магницкий на страницах «Арифметики» никогда не упускает возможности ответить на этот вопрос. Объясняя какое-нибудь правило, он как бы между прочим замечает: «Если хочешь быть морским навигатором, то сие знать необходимо». Большая часть задач «Арифметики» построена на жизненных случаях, с которыми учащиеся обязательно встретятся в будущем: в его задачах купцы покупают и продают товары, офицеры раздают жалованье солдатам, землемер решает спор между землевладельцами, поспорившими о границе своих полей, и так далее.

Есть в «Арифметике» и задачи другого рода, так называемые замысловатые. Это рассказы и анекдоты с математическим сюжетом. Вот один из них (поскольку язык учебника устарел и сейчас малопонятен, то здесь он приближен к современному):

«Некий человек продавал коня за 156 рублей. Но покупатель, решив, что покупка не стоит таких денег, стал возвращать коня продавцу, говоря:

— Несть мне лепо за такого недостойного коня платить такую высокую цену.

Тогда продавец предложил ему иную куплю:

— Ежели полагаешь, что моя цена за коня высока, то купи гвозди, коими прибиты его подковы, а коня я отдам тебе при них в дар. А гвоздей в каждой подкове шесть, платить же будешь за первый гвоздь едину полушку (полушка — четверть копейки), за второй — в два раза больше — две полушки, за третий — в два раза больше, чем за второй, — копейку и так далее, пока не выкупишь все гвозди.

Покупатель обрадовался, полагая, что ему придется уплатить не более 10 рублей и что получит коня совсем задаром, и согласился на условия продавца.

Спрашивается: сколько придется уплатить за коня сему покупателю?»

Подсчитав и узнав, что недогадливому и не умеющему быстро считать покупателю придется уплатить 41 787 рублей и еще 3 копейки с тремя полушками, учащийся вряд ли позабудет правило, на которое дана эта задача.

Почти весь XVIII век, несмотря на то что издавались новые учебники, вся Россия училась по «Арифметике» Магницкого. Его расчет на то, что по ней начнут учиться не только ученики Математической школы, оправдался полностью: люди «всякого чина и возраста» в разных дальних губерниях постигали по ней математику самостоятельно, без помощи учителя. Именно так освоил ее поморский паренек из села Холмогоры Михайло Ломоносов, который до конца дней с благодарностью называл «Арифметику» Магницкого «вратами своей учености».

Став учителем Навигацкой школы, Магницкий все свои силы и все свое время отдавал ученикам. Его коллеги-англичане относились к службе спустя рукава, опаздывали на уроки, заставляя учеников ожидать их часами, иной раз не являлись на занятия вовсе, и Магницкому часто приходилось замещать их, так что на него легла основная работа по обучению и воспитанию учеников школы.

Петр I был нетерпелив, он требовал во всем скорого результата, ему казалось, что учащиеся Навигацкой школы «под видом учения» тянут время и даром получают деньги; в специальном указе он требовал наказывать таких батогами и списывать в матросы. Магницкий выступил против царского указа, на что, конечно, требовалось большое мужество (недаром его современник поэт и академик В. К. Тредиаковский назвал его «добросовестным и нельстивым человеком»), и составил для царя любопытную справочную таблицу (современному читателю необходимо иметь в виду, что слово «ленивый» в XVIII веке значило также «медленный», в данном случае — «медленнее соображающий»):

«Арифметику прилежный выучит в 10 месяцев, а ленивый — в год, — писал Магницкий, — геометрию — прилежный в 6, ленивый — в 8 месяцев, тригонометрию — прилежный в 2, а ленивый — в 3 месяца. И менее тех лет учить не можно».

Сохранилось в памяти современников и острое словцо Магницкого по поводу царской торопливости: «Арифметике научить — не бороду остричь».

Впоследствии Магницкий был назначен руководителем Навигацкой школы и в этой должности пребывал до самой своей кончины в 1739 году.

Погребли его в церкви Гребневской иконы Божией Матери, что на углу Мясницкой и Лубянской площади, прихожанином которой он был. На могильном камне было написано: «В вечную память христианину благочестно, целомудренно, благоверно и добродетельно пожившему Леонтию Филипповичу Магницкому, первому в России математики учителю…».

Магницкий первым в России был достойно награжден за педагогический труд.

В курсе образования в Навигацкой школе не были забыты литература и искусства. Юные навигаторы сочиняли вирши, обучались музыке, их хор приглашали на придворные празднества.

Выписанные Петром I из Данцига немецкие актеры составили из учеников школы театральную труппу, которая в Рапирной зале представляла светские комедии. Эти комедии посещал и царь с приближенными. Актеры Навигацкой школы, как утверждает предание, однажды позволили себе подшутить над царем и выкинули «немецкую штуку». Объявив, что ими подготовлено какое-то невиданное и неслыханное зрелище, они собрали в театр множество зрителей, пришел на него и Петр со своими сподвижниками. Когда же публика в парадных мундирах, украшенная орденами и лентами, расселась, то на сцену перед закрытым занавесом вышел мальчишка, повесил на него большой лист бумаги, на котором красовалась крупная надпись: «Первое апреля», и с громким хохотом убежал. Публика начала возмущаться, но Петр встал и, успокаивая общество, сказал: «Это театральная вольность».

Традиция устройства самодеятельных театральных спектаклей в Сухаревой башне продолжалась и после того, как Навигацкая школа была переведена в Петербург. Снегирев, собиравший для своей работы московские устные предания, пишет: «Старожилы также припоминают, что и в царствование Екатерины II дети московских подьячих играли разные комедии на Сухаревой башне в Рапирной палате».

Навигацкая школа выпускала специалистов для флота и армии: штурманов, геодезистов, строителей, картографов. Не закончившие полное обучение шли в писаря и канцеляристы низших рангов.

Особой должностью, которую получали ученики Навигацкой школы, была должность преподавателя губернских математических школ для обучения дворянского чина детей арифметике и геометрии. Своим указом от 20 января 1714 года Петр I обязал дворянских детей учиться в этих школах «цыфири и геометрии», и до того, пока они не выучатся, им запрещалось жениться. А священникам запрещалось их венчать без «соизволения», то есть разрешения, школьного преподавателя. Реакцией на этот указ было бессмертное заявление Митрофанушки: «Не хочу учиться, хочу жениться!».

В жизни школяров-навигаторов бывали и трудные времена. Хотя образование было делом государственным, случалось, что казна задерживала выплаты кормовых денег, тогда школярам приходилось затягивать пояса потуже и промышлять пропитание своими способами. В Оружейную палату поступали рапорты от руководства школы, например, такого характера: «Ежели школе быть, то потребны на содержание ея деньги, а буде деньги даваться не будут, то истинно лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости».

Школяры, поселенные в Сухаревой башне, не предназначенной при строительстве для жилья, зимой замерзали до такой степени, что решились писать прошение самому царю: «Державнейший Царь Государь Милостивейший, учимся мы в школе математико-навигацких наук, а учением же по окончании навигации и с пристойными кто астрономическими проблематы обучаемся Евклидове Элементе, в котором учении двенадцать человек в верхней палате, и в той палате печь худа, топить невозможно, такожде ныне приходит зимнее время и за холодом от зимы жить тут невозможно».

Однако в общем ученье шло успешно, о школе шла добрая слава, и число ее учеников увеличивалось год от году. Ведавший ее делами дьяк Оружейной палаты Курбатов доносил начальству: «А ныне многие из всяких чинов люди припознали тоя науки сладость, отдают в те школы детей своих, а иные и сами недоросли и рейтарские (солдатские) дети и молодые из приказов подьячие сами приходят с охотою немалою».

В 1715 году высшие классы Навигацкой школы были переведены в Петербург в открытую там Морскую академию. В Москве остались лишь младшие, приготовительные, классы, поэтому Навигацкую школу стали называть Цифирной школой.

В январе 1731 года в Москву пришел «учиться наукам» Михаил Ломоносов и, как рассказал его земляк Василий Варфоломеев, «пристал на Сухареву башню обучаться арифметике», но вскоре, так как в Цифирной школе «науки показалось ему мало», ушел в Славяно-греко-латинскую академию.

Несмотря на сравнительно краткий срок существования, московская Навигацкая школа сыграла большую роль в распространении образования в России, в истории русского флота и мореплавания.

Среди ее выпускников немало славных имен: адмирал Н. Ф. Головин, основатель русской картографии И. К. Кириллов, знаменитые исследователи Севера — Г. С. Малыгин, Д. Л. Овцын, С. И. Челюскин, капитан-командир А. И. Чириков, первым из европейцев описавший северо-западные берега Америки, академик, механик, изобретатель А. К. Нартов и другие.

Воспитанником Навигацкой школы был архитектор Иван Мичурин, построивший в Москве ряд замечательных церквей и гражданских сооружений, к сожалению, до нашего времени не сохранившихся. Последней утрачена Пятницкая церковь на Пятницкой улице, снесенная в 1934 году, сейчас на ее месте находится вестибюль станции метро «Новокузнецкая». Мичурин в 1739 году с командой геодезистов из Навигацкой школы составил первый геодезический план Москвы, характер и объем сведений которого раскрывает его полное название: «Чертеж местоположения столичного города Москвы, в котором означены не только Кремль, Китай-город, Белый город и Земляной город, но и все находящиеся в оном ворота, улицы, императорские домы и публичные строения, соборные и приходские церкви, монастыри, архиерейские и другие подворья, реки, пруды, сады и прочие знатнейшие места».

«Имя Петра начертано на ее мшистом челе…»

Москвичи конца XVIII — начала XIX веков видели в Сухаревой башне не только архитектурный памятник, но и символ эпохи Петра I. Для них она была окутана романтикой народных воспоминаний и преданий о самовластном государе, о его грозном времени, и это вносило свои резкие и выразительные штрихи в ее художественный образ.

Именно такой образ Сухаревой башни предстает в юношеском очерке М. Ю. Лермонтова «Панорама Москвы».

«…На крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться».

К. Моор. Петр I. Гравюра. 1718 год

О чем же вспоминал и о чем думал москвич того времени, глядя на Сухареву башню, как стали в народе называть каменные Сретенские ворота Земляного города уже вскоре после их постройки? (О том, что такое название бытовало одновременно с названием Навигацкая школа и Цифирная школа, свидетельствует строчка из сатиры Антиоха Кантемира, написанной в 1720-е годы: «Хоть числил он лучше всей Сухаревой башни».)

А название Сухарево напоминало о стрелецкой слободе, о стрельцах и их судьбе.

Помнили и толковали потихоньку меж собою про стрелецкий бунт 1682 года, про то, как расправились тогда стрельцы со своими злодеями и мучителями. Вспоминали столп на Красной площади, на котором были написаны справедливые слова о ратных трудах стрельцов, о том, что гнев их был справедлив, и записана клятва начальников и бояр, что впредь они не станут чинить неправды, а будут поступать по правде.

Говорили и о том, что всего год простоял тот столп на Красной площади, а потом убрали его, и тут закончилась царская милость к стрельцам, хотя была она в свое время закреплена государевым крестным целованием.

Год спустя после крестного целования, в 1683 году, государь выдал Указ, в котором было сказано, что на Москве и в разных иных городах и областях «…тамошние жители и прохожие люди про бывшее смутное время говорят похвальные речи и другие многие непристойные слова на смуту, страхованье и соблазн людям». Вследствие чего под страхом смертной казни было «запрещено хвалить прошлое смутное время». Коротко было время стрелецкой воли, а запомнилось крепко.

А уж как крепко помнились последующие события, страшные стрелецкие казни… Но все-таки главное — память о проблеснувшей воле, она питала надежду: раз было такое, то, значит, может случиться и опять. Недаром Екатерина II в своих «Размышлениях о Петербурге и Москве» одной из причин своей нелюбви к Москве называет именно эти воспоминания, сильные в среде москвичей-простолюдинов. «И вот такой сброд разношерстной толпы, — пишет она, — которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум».

В 1880-е годы, два столетия спустя после этих грозных событий, художник В. И. Суриков в Москве, в московских старинных постройках почувствовал сохраненную память о далеких временах и событиях. Когда он писал картину о стрелецкой трагедии «Утро стрелецкой казни», от них он набирался духа того времени. «Я на памятники, как на живых людей смотрел, — расспрашивал их: „Вы видели — вы свидетели… Стены я допрашивал…“», — рассказывал о создании картины художник.

До сих пор в селе Воздвиженском на дороге в Троице-Сергиев посад помнят и рассказывают предание о том, как казненные здесь во время стрелецкого мятежа стрелецкие начальники князь Хованский с сыном в полночь выходят на дорогу с отрубленными своими головами в руках и просят проезжих рассудить их с Петром и Софьей.

Сухарева башня также напоминала о споре Петра со стрельцами…

* * *

Пристальное внимание местных жителей вызывали постоянные посещения Сухаревой башни царем и высшими вельможами.

Особенно большой съезд бывал, когда в Навигацкой школе устраивали представление немецкие актеры или школяры. При таких случаях обязательно приезжал и сам Петр.

Все знали о пристрастии царя к разным празднествам, маскарадам, шествиям и вообще «шутейным» забавам.

Возле Сухаревой башни был построен специальный каменный амбар, в котором сохранялся сухопутный фрегат, сооруженный для маскарадного шествия в ознаменование Ништадтского мира. Об этом маскараде много толковали в Москве. В нем приняли участие и школяры, одетые матросами.

30 августа 1721 года в финском городе Ништадте был подписан русско-шведский мирный договор, завершивший двадцатилетнюю Северную войну. Ништадтский мир закрепил за Россией Балтийское побережье. С русской стороны переговоры вели Я. В. Брюс и руководитель Коллегии иностранных дел А. И. Остерман. По получении текста договора Петр I писал Брюсу: «Славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо поелику наша Россия такого полезного мира не получала».

Ништадтский мир был отмечен пышными праздничными торжествами сначала в Петербурге, а затем и в Москве.

В Москве празднества происходили на Масленицу, в последние дни января — первые февраля 1722 года. Главным эпизодом торжеств стало маскарадное шествие по улицам Москвы 31 января, в котором участвовали все известные персоны, начиная с царя и до младших чиновников иностранных посольств.

Маскарадное шествие по случаю Ништадтского мира представляло собой длинную вереницу различных кораблей от 88-пушечного фрегата до простой лодки, поставленных на полозья или колеса и везомых лошадьми, коровами, собаками, медведями, пестрыми свиньями: военно-морской парад в честь победителей был соединен с бурлескным «дурацким» карнавалом.

Петровская маскарадная процессия. 1722 год. Гравюра XVIII века

Участник карнавала камер-юнкер голштинского герцога Фридрих Берхгольц оставил в дневнике подробное описание шествия и его персонажей. Открывалось шествие «забавной группой»: арлекин в санях, запряженных лошадьми, увешанными бубенчиками; затем в широких санях князь-папа — глава «пьяной коллегии», учрежденной царем из своих собутыльников, у ног папы сидел Бахус с бокалом и бутылкой в руках; четверка лошадей везла сани в виде раковины, в которой сидел морской бог Нептун с трезубцем в руке; знатные люди, в том числе и члены царской семьи, все были в маскарадных нарядах: вдовствующая царица — в старинном русском наряде, царевна — в виде пастушки; мать Остермана — в наряде католической аббатисы; были там испанские танцовщицы, цыгане, северные народы-самоеды, были маски, представлявшие героев басен Эзопа, — волки, журавли, медведи, фантастические драконы и др. Движение сопровождалось музыкой, пением, стрельбой из орудий.

Главное место в шествии занимал фрегат под названием «Миротворец» — везомый 16 лошадьми «большой корабль императора». Берхгольц находился на этом корабле и поэтому рассказал о нем особенно подробно:

«Большой корабль императора, длиной в 30 футов, сделанный совершенно наподобие линейного корабля „Фредемакер“ — теми же мастерами, которые строили последний. На нем было 8 или 10 настоящих небольших пушек, из которых по временам палили, и еще множество деревянных и слепых. Кроме того, он имел большую каюту с окнами, три мачты со всеми их принадлежностями, паруса, одним словом, до того походил на настоящее большое судно, что можно было найти при нем все до последней бечевки, даже и маленькую корабельную лодочку позади, где могли поместиться человека два. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командора, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, несколько генералов, одетых барабанщиками, и некоторых из своих денщиков и фаворитов.

Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал, однако ж, с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 16 лошадям, тянувшим корабль. Если дул боковой ветер, то паруса тотчас направлялись, как следовало. При поворотах также поступаемо было точь-в-точь, как на море. При наступлении темноты его величество приказывал, как это делается на кораблях, собирать верхние паруса и сам с тремя или четырьмя находившимися при нем генералами бил зорю (он имел костюм корабельного барабанщика и барабанил с большим искусством)».

Шествие началось из села Всехсвятского (куда корабли были доставлены из Петербурга), оттуда по Петербургскому тракту и Тверской улице проследовало до Красной площади, вошло в Кремль (кроме императорского фрегата, который был слишком велик и не мог пройти в ворота) и далее двигалось по московским улицам.

Продолжался маскарад до 5 часов вечера, «после чего, — заканчивает рассказ Берхгольц, — все получили позволение разъехаться по домам».

Маскарад ездил по Москве в течение четырех дней. Праздник завершился фейерверком, угощением для народа на улицах и пирами в домах вельмож.

По окончании празднеств «Миротворец» был установлен в пристроенном с западной стороны Сухаревой башни амбаре. В большие праздники его возили по Москве, днем — с распущенными флагами и парусами, с наступлением темноты зажигали слюдяные фонарики.

Петр I, посещая Навигацкую школу, бывал на уроках, на экзаменах, наблюдал небо в телескоп в обсерватории, присутствовал в химической лаборатории Брюса во время его физических и химических опытов.

Но известно также, что не только научные интересы приводили царя в Навигацкую башню.

В обширной Рапирной зале проходили собрания «Нептунова общества» — тайного царского совета, в который входили ближайшие сподвижники Петра.

Некоторые историки полагают, что это была первая в России масонская ложа. О ее деятельности и полном составе документальных сведений нет, известно, по скупым воспоминаниям современников, лишь о ее существовании. «История и предание скрыли от нас происхождение и истинную цель этой тайной думы», — замечает И. М. Снегирев.

Предание называет масонские должности членов «Нептунова общества»: Франц Лефорт — председатель, Петр — первый надзиратель, то есть распорядитель и церемониймейстер, Феофан Прокопович — оратор, члены — адмирал флота Ф. М. Апраксин, Я. В. Брюс, профессор Фарварсон, князь А. М. Черкасский, генерал-фельдмаршал князь М. М. Голицын, А. Д. Меншиков, генерал-фельдмаршал Б. П. Шереметев.

П. Шенк. Франц Лефорт. Гравюра. Конец XVII — начало XVIII века

Неизвестный художник. Яков Брюс. Гравюра. XVIII век

В Москве полагали, что на заседаниях «Нептунова общества» принимались политические решения, но при этом участники для достижения своих целей прибегали к помощи оккультных наук.

Такого мнения придерживался известный исторический романист первой половины XIX века И. И. Лажечников, автор популярного и в наши дни романа «Ледяной дом», о котором А. С. Пушкин сказал, что многие его страницы «…будут жить, доколе не забудется русский язык». В конце 1830-х годов Лажечников задумал и начал писать роман о царствовании юного Петра II и заговоре знати, возведшей на русский престол Анну Иоанновну. Роман назывался «Колдун на Сухаревой башне», одним из главных его героев должен был стать Я. В. Брюс. В годы, когда разворачивалось действие романа, Брюс находился уже в отставке и жил в своем подмосковном имении.

Лажечников написал лишь несколько фрагментов романа, и один из них — это письмо (не подлинное, а сочинение писателя), которое получает Брюс из столицы от вице-канцлера графа Андрея Ивановича Остермана. В этом письме вице-канцлер описывал положение при дворе и приглашал Брюса вернуться к политической деятельности.

«Ты должен оставить свое уединение, — писал Остерман, — и явиться в Москву, не извиняйся отставкой: для истинных сынов отечества нет отставки; служение их продолжается до гроба. Не говорю, что ты должен был, в твои лета, принять должность при новом дворе, чтобы ты каждый день напяливал мундир на свои старые плечи и играл роль дневального придворного; нет, эта служба не по тебе. Но ты можешь служить иначе: советом, внушениями, связями, кабалистикой… Твое таинственное влияние на народ может умы и мнения расположить в нашу пользу, ты можешь и судьбу подговорить в наш заговор. Ты всемогущ не только на земле, но и на небе. Чего стоит тебе иногда, для пользы общественной, переставить одну звездочку на место другой! Мы восстановим своих девять, устроим по-прежнему, как в бывалые дни Петровы, свой совет на Сухаревой башне, не многочисленный, но избранный, бескорыстный, с одною целью поддержать создание великого преобразователя России. Ты должен явиться, или да будет тебе стыдно в будущем мире перед лицом бессмертного царя и нашего отца и благодетеля».

Еще при жизни Петра по Москве пошли слухи о «нечестивых» и «богомерзких» сборищах на Сухаревой башне, на которых царь и его «немцы» общались с сатаной и обсуждали разные свои злые замыслы. Собрания «Нептунова общества», естественно, вызывали подозрения и разные толки, чаще всего фантастические и зловещие.

Неизвестный художник. А. Д. Меншиков. Гравюра. XVIII век

Отношение современников к Петру и его деятельности очень отличалось от идеализирующих его характеристик XIX века — «мореплаватель», «плотник», «вечный работник на троне», которыми мы пользуемся и сейчас.

В народе, недовольном тяжелыми государственными поборами, стрелецкими казнями, пыточными камерами царской Тайной канцелярии, в которую мог попасть каждый и безо всякой вины, унижением религии отцов и дедов, шли разговоры о том, что сидящий на русском троне царь вовсе не сын Алексея Михайловича, его законный наследник. Одни утверждали, что некие злодеи подменили царя еще в детстве, что он — сын немки, отец же его (был и такой слух) — Франц Лефорт. Другие признавали его сыном Алексея Михайловича, но околдованным и поврежденным в разуме. «Немцы, — говорили они, — обошли его: час добрый найдет — все хорошо, а в иной час так и рвет и мечет, вот уж и на Бога наступил, с церквей колокола снимает». Старообрядцы и даже некоторые православные были уверены, что в облике царя Петра в России явился Антихрист.

Соратники Петра, составлявшие его ближайший совет и собиравшиеся в Рапирной зале Сухаревой башни, также не вызывали в народе симпатии и доверия.

Вот как характеризует их великолепный мастер исторического портрета В. О. Ключевский, чье мнение и видение основаны на обширном и глубоком знании материала:

Председатель «Нептунова общества», или мастер стула, если принять версию, что это была масонская ложа, «Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами, — словом, душа-человек или „дебошан французский“, как суммарно характеризует его князь Куракин».

А вот рассказ современницы тех лет, сохранившийся в семейных преданиях и записанный П. И. Мельниковым-Печерским: «Чего-то, бывало, не порасскажет покойница! И про стрельцов, как они Москвой мутили, и про Капитонов (раскольников. — В. М.), и про немцев, что на Кокуе проживали… Не жаловала их бабушка, ух, как не жаловала: плуты, говорит, были большие и все сплошь урезные пьяницы… Франц Яковлич Лефорт в те поры у них на Кокуе-то жил, и такие он там пиры задавал, такие „кумпанства“ строил, что на Москве только крестились да шепотком молитву творили… А больше все у винного погребщика Монса эти „кумпанства“ бывали — для того, что с дочерью его с Анной Франц Яковлич в открытом амуре находился… Самолично покойница-бабушка княгиня Марья Юрьевна ту Монсову дочь знавала. — „Что это, говорит, за красота такая была, даром, что девка гулящая. Такая, говорит, красота, что и рассказать не можно…“ А девка та, Монсова дочь, и сама фортуну сделала и родных всех в люди вывела. Сестра в штатс-дамах была, меньшой брат, Васильем звали, в шамбеляны (камергер, фр. — В. М.) попал, только перед самой кончиной первого императора ему за скаредные дела головку перед Сенатом срубили… Долго торчала его голова на высоком шесту…».

А. Шхонбек. Портрет Б. П. Шереметева. Гравюра. 1703 год

Вернемся к характеристике Ключевского.

Далее идут члены. «Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивого монетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушнейший хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым, цепной слуга преобразователя…; барон, а потом граф Остерман, вестфальский попович, камердинер голландского вице-адмирала в ранней молодости и русский генерал-адмирал под старость, великий дипломат с лакейскими ухватками, который никогда в подвернувшемся случае не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо-скрытным, а вынужденный высказаться, либо мгновенно заболевал послушной тошнотой или подагрой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, — робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе, лезший с дерзостями и кулаками на первого встречного, годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената…».

В. О. Ключевский объясняет появление подобных деятелей в окружении Петра его желанием «ослабить в себе чувство скуки». Они «были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги». Однако все же Петровские реформы проводились их руками и в меру их понимания, что, видимо, вполне удовлетворяло державного реформатора.

Конечно, москвичи конца XVII — первых лет XVIII века не обладали той полнотой информации, которую имел Ключевский, но, не делая обобщения, как это сделал историк, они знали больше живых фактов, характеризующих «нептунов» не в лучшем свете.

И. М. Снегирев в 1840-е годы имел возможность познакомиться с рукописной библиографией «Памятник всем книгам», составленной крестьянином села Завидова Григорием Даниловым Книголюбовым, и выписал перечень книг, которые, по сведениям этой библиографии, составляли «чародейную» библиотеку Сухаревой башни:

«1. Книжица хитрая таблицами, тайными буквами выписанная из чернокнижия, магии черной и белой, кабалистики и пр., все на свете действует. На русском и иностранных языках, 100 листов; писана по скорописи XIII в.

2. Зерцало, показывающийся покойник за 100 лет вживе образом, и одежду и походку, и говорящий на все вопросы отвечающий одни сутки, поели пропадает.

3. Черная книга, кудесничество, чародейство, знахарство, ворожба. Сие русское чернокнижие, собранное Русскими знахарями 19 частей, рукопись скорописная.

4. Черная книга, писанная волшебными знаками; ей беси покоряются и служат, соч. Рафли, Шестокрыл, Воронограй, Остромий, Зодий, Алманах, Звездочет, Аристотелевы врата. Писана до Ноева потопа, сохранилась на дне морском в горючем камне алатыре. Чернокнижник ее достал, а ныне закладена в Сухаревой башне, связана проклятием на 10 000 лет, 35 книг, 180 000 листов.

5. Черная магия, писанная непонятными письменами волшебными, существующая от начала мира, во время потопа сохранена в камне Хамом. Гермес нашел после сию книгу. 9 книг, 100 000 листов, а ныне закладена в Сухаревой башне.

6. Черная книга, читанная доктором Стефаном, в полдесть, толщиною в 3 пальца.

7. Книга Орфея и Музея, содержащая заговоры, очищения, приговоры для усыпления змей, 4 книги, скорописная рукопись, 8000 листов.

8. Русское кудесничество, заговоры на все возможные случаи. 9 книг, скоропись, 900 листов, а ныне заключена в Сухаревой башне.

9. Книга Сивилл, 12 сестр; прорицание воли богов и предсказание будущего, 12 книг, 12 000 лист, полууставн. рукопись, а ныне заключена в Сухаревой башне».

Отдельно перечислялись предметы, употреблявшиеся для колдовства:

«1) „Соломонова печать на перстне слова Sator, arepo tenet opera rotas (Имеющий власть над превратностями судьбы, лат. — В. М.), а внутри дух заключен, на кольце разные фигуры. Можно сим перстнем делать разно: к себе печатью превратить, невидим будешь, от себя отвратить, видим будешь и все очарования разрушишь, власть над сатаной получишь; кольцом к себе превратить, то разные превращения сделаешь, снимешь с руки, ударишь обо что, то сатана выскочит, что тебе хочется, все исполнит, и прочия можно сим кольцом делать, и хитр, мудр, памятлив и все знать будешь, если на руке его имеешь. Из сребра сделан“. 2) „Досчечка точно аспидная черная, литеры красныя и белыя, действует сице: ударишь ее обо что, духи выйдут из нее трое, и, что хошь, исполнют. Черной стороной к себе превратить и молвить какую букву, к нему то тако оборотится; к себе в пазуху ее положишь, то будешь все на свете знать и будешь память, хитрость, мудрость, разум иметь“. 3) „Камень осмиугольный со словами мелкими Н. П. З. М. Действует более доски“».

На основании состава Сухаревской библиотеки Снегирев делает вывод: «Ежели в этом предании есть истина и ежели приведенные рукописи не подложны, то можно предполагать, что Петр I с своими сочленами на Сухаревой башне из любопытства занимался магией, алхимией и астрологией».

В обсерватории на Сухаревой башне Брюс вел регулярные астрономические наблюдения. В частности, он интересовался появлением и движением пятен на Солнце, видимо, интуитивно чувствуя их связь с космическими воздействиями на Землю.

Петр I, стараясь научным знаниям дать практическое применение, имел в виду и пользу астрономических наблюдений и расчетов. В апреле 1706 года перед солнечным затмением он пишет адмиралу Ф. А. Головину:

«Господин адмирал! Будущего месяца в первый день будет великое солнечное затмение. Того ради изволь сие поразгласить в наших людях, что когда оное будет, дабы за чудо не поставили. Понеже когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо».

Однако в предсказании «чуда» уже содержится чудо — чудо предсказания, проникновения в будущее, что невозможно для обыкновенного человека. Предсказания, исходившие из обсерватории в Сухаревой башне, в народе воспринимались как чародейство.

Репутация Брюса как чародея, колдуна и чернокнижника как раз и укрепилась в народе прежде всего из-за того, что он особенно известен стал как предсказатель. Эту славу ему создал так называемый Брюсов календарь, впервые изданный при его жизни и впоследствии переиздававшийся вплоть до начала XX века. В Брюсовом календаре содержались предсказания на каждый день, причем на много лет вперед. Среди народа эти предсказания в XVIII и XIX веках пользовались огромным доверием. Слава Брюсова календаря кое-где жива и в наше время.

В 1989 году корреспондент газеты «Советская культура» беседовал в Воронежской области с девяностолетним крестьянином, который удивительно точно распознавал у обращавшихся к нему людей их прошлые болезни, называл критические годы, которые им придется пережить в будущем, и сообщал, до каких лет они доживут. Когда же кто-то выразил сомнение в его предсказании, он «…оборвал его, — как пишет корреспондент, — со строгостью:

— Ты что? Я ж тебе по календарю Брюса гадаю — ему более двух сотен лет. И ни разу никого не подводил! Может, у меня единственного и остались эти умные записи, которые я успел сделать, когда еще те календари в почете были».

В действительности Брюс не был составителем этого календаря. Какова была его роль, говорится в самом названии первого издания календаря, вышедшего в 1709 году. Из названия можно также получить представление о его содержании. Первое издание Брюсова календаря вышло не в виде книги, а в виде шести отдельных больших гравированных листов наподобие лубочных, которые можно развесить на стене. У каждого листа имелось заглавие — объяснение, предварявшее собственно календарный текст.

Заглавие первого листа таково: «Нова сия таблица издана, в ней же предложено вступление Солнца в 12 зодий (знаков Зодиака. — В. М.) приближно, такожде восхождения и захождения Солнца, яко на оризонт сей, тако и со оризонта; еще же величество дней и нощей в царствующем граде Москве, яже имеет широту 55 градусов и 45 минут; вычтена и тиснению предана обще, яко на едино лето, тако и на прочие годы непременно, повелением Его Царского Величества, во гражданской типографии, под надзрением его превосходительства господина генерала-лейтенанта Якова Вилимовича Брюса, тщанием библиотекаря Василия Киприянова: мая 2-го 1709 г.».

Многие исследователи полагают, что роль Брюса в создании календаря ограничивалась лишь тем, что он осуществлял «надзрение», то есть, используя современный термин, был ответственным редактором календаря, а его настоящим автором-составителем является библиотекарь Василий Киприянов.

Василий Ануфриевич Киприянов — замечательная личность. Он оставил яркий след в истории развития просвещения в Москве. Посадский человек Кадашевской слободы, имея большую тягу к науке, он, оставаясь податным тяглецом, приобрел основательные познания в математических науках, рисовании карт, искусстве гравирования. Каким-то образом он стал известен Петру I, и в 1701 году царь назначил его помогать Магницкому в издании «Арифметики» и других пособий для Навигацкой школы, с чем тот великолепно справился. Затем Петр I привлек Киприянова к созданию гражданского шрифта (так что нынешний русский гражданский шрифт, которым печатают все книги, создан Василием Киприяновым и лишь поправлен Петром) и назначил начальником созданной тогда же типографии гражданских изданий, выстроенной на Красной площади возле Спасского моста, и повелел именоваться почетным званием «библиотекариус». «Надзирать» за изданиями, выпускаемыми гражданской типографией, было поручено Брюсу.

Киприянов при типографии открыл первую в Москве публичную библиотеку, в уставе которой было написано: «Чтоб желающие из школ или ино кто, всяк безвозбранно, в библиотеку пришел, книги видеть, читать, угодное себе без платы выписывать мог». Двухэтажное здание библиотеки было украшено поставленными на крыше аллегорическими скульптурами «Науки» и «Просвещения». Киприянов составил и издал ряд математических руководств, несколько переводных книг.

Не отрицая того, что работа по составлению и изданию календаря, возможно, в основной своей части была выполнена Киприяновым, просто невозможно представить, что Брюс, обладая собственной глубокой и обширной базой астрономических знаний и вычислений, не принял в этом издании более значительного участия, чем «надзирание».

На втором листе Брюсова календаря был напечатан календарь с церковными праздниками и святцами.

Славу же Календарю создал третий лист, содержащий предсказания астрологические на 112 лет — от 1710 до 1821 года, «…по которым осмотря лето желаемое и круг Солнца, по оному обретати имаши господствующую планету и действы через весь год, яже изъявлены под каждой планетой». Этот лист, как указано в заглавии, является переводом «с латинского диалекта из книги Иоанна Заган», и вышел он также «под надзрением» Брюса. Четвертый лист — тоже астрологический, но его предсказания сделаны «по течению Луны в зодии».

Пятый лист представляет собой «календарь неисходный», то есть вечный, являющийся «изобретением от библиотекаря В. К.». Шестой, заключительный, лист содержал в себе краткое изложение предыдущих листов и пояснения к ним.

В течение XVIII — начала XX веков Брюсов календарь многократно переиздавался в виде книги. Новые издатели, сохраняя название, дополняли, исправляли, перерабатывали текст, используя сочинения разных астрологов и прорицателей и продлевая предсказания на следующие десятилетия, так что уже к концу XVIII века его текст не имел ничего общего с первоначальным.

Вот, например, предсказание на 1989 год, напечатанное в Брюсовом календаре второй половины XIX века. Каждый читатель может припомнить этот год и сопоставить его действительные события с предсказанием.

«Предсказания общие: Весна холодная и вредная земным плодам. Лето ветроносное и чрезмерные дожди. Осень сырая с переменным ветром. Зима чрезвычайно жестокая и великие при конце морозы. Во весь год везде на хлеб дороговизна, почему и жалкое состояние черного народа, в июле и августе спадет несколько цена в хлебе; овес во весь год дорог.

Предсказания частные: Открыто будет важное злоумышление в великом Государстве. Рождение великого Принца. Перемена в Министерстве при знаменитом некогда Дворце».

* * *

Навигацкая школа с самого своего основания входила в Состав морского ведомства — Адмиралтейства, само здание являлось адмиралтейским имуществом, им управлял адмиралтейский комиссар.

После перевода старших классов Навигацкой школы в Петербург освободившееся помещение Сухаревой башни заняла Адмиралтейская контора, и в течение всего XVIII века здесь помещались различные подведомственные ей учреждения: архив, магазин, то есть склад, сукон и мундирных материалов, здесь хранились амуниция, провиант и другие адмиралтейские припасы, а также денежная казна конторы. В нижнем ярусе помещались караульные солдаты. Несколько помещений занимало судейское ведомство.

Название «Навигацкая школа», как именовали башню Сретенских ворот, потеряло смысл, и мало-помалу его вытеснило другое, данное местными жителями по старому названию местности, сохранившемуся в живой речи москвичей, несмотря ни на какие политические перемены, — «Сухарева башня». Это название окончательно закрепилось в 1730-е годы. С тех пор Сретенские ворота Земляного города и в документах именуются только Сухаревой башней.

Возвышавшаяся над городом, запертая и охраняемая, Сухарева башня неизменно вызывала у москвичей и приезжих любопытство и различные толки. Все были уверены, что она хранит некую тайну, при этом многие вспоминали «колдуна Брюса», легенды утверждали, что его дух и после физической его смерти обитает в башне.

* * *

В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.

Она полагала, что во главе заговора стоит известный книгоиздатель и просветитель Н. И. Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я. А. Брюсу — внучатому племяннику Якова Вилимовича — произвести следствие.

Историк профессор Московского университета, друг Н. И. Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева.

Не имея доказательств участия Новикова в заговоре, Екатерина распорядилась «освидетельствовать» изданные им книги и его взгляды — соответствуют ли они православной вере. Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его «испытывать в вере», дал ему самую лучшую характеристику.

«Вследствие Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, — писал Платон, — поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.

Как пред престолом Божьим, так и пред престолом Твоим, всемилостивейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и Тобою, всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков».

На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.

* * *

Осенью 1812 года Московское ополчение формировалось в Спасских казармах возле Сухаревой башни.

В середине августа формирование Московского ополчения, которого так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать бой наполеоновской армии под Москвой, завершилось. 15 августа ему был назначен смотр и проводы в действующую армию.

Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин. На площади и улице уже стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных. Перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить» знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.

Неизвестный художник. Архиепископ Августин. Гравюра XIX века

«Он возвратился к нам, — рассказывает об этом смотре в своих воспоминаниях ополченский прапорщик М. М. Евреинов, — отслужил молебствие с водоосвящением, обошел все ряды, окропил всех святою водою, произнося: „Благодать святого Духа да будет с вами“, вручил ополчению сию хоругвь и в напутствие сказал речь, каковые он говорить имел особенный дар. Народу было, нас провожавшего, несчетное множество, и мы, переменяясь, несли хоругвь сию через всю Москву до Драгомиловской заставы».

Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В Описной книге собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая давно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божьей Матери; на второй — с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».

Хоругвь Московского ополчения. Рисунок XIX века

Забегая хронологически вперед, уместно здесь рассказать об эпизоде, относящемся к этому же месту действия, но в годы другой войны — Великой Отечественной.

О нем вспоминает живший в детстве в районе Спасских улиц журналист С. Устинов: «Непривычно тихо было в осеннем туманном воздухе. Не звенели трамваи, не шелестели шины автомобилей. А дойдя до угла, парень увидел такое, чему в первое мгновение глаза отказались поверить. Вся Большая Колхозная площадь, а за ней сколько хватит глаз, вся Садовая-Спасская улица были покрыты чем-то белым, серым, пушистым, лохматым.

Снег, что ли, завалил Садовое кольцо к утру 17 октября 1941 года? Нет, это ночью на Комсомольскую площадь прибыли эшелоны с сибирскими дивизиями. И теперь, одетые уже по-зимнему, в белые полушубки, спали сибиряки вповалку на улицах города, который завтра им предстояло защищать».

Воины Московского ополчения. Рисунок. Начало XIX века

Но вернемся в 1812 год. Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль — по Ярославскому шоссе.

Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л. Н. Толстой:

«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.

Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:

— Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!

— Кто? Кто?

— Смотрите, ей-богу, Безухов! — говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни».

Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:

«— Что же вы, или в Москве остаетесь? — Пьер помолчал.

— В Москве? — сказал он вопросительно. — Да, в Москве. Прощайте.

— Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! — сказала Наташа. — Мама, позвольте, я останусь. — Пьер рассеянно смотрел на Наташу, и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:

— Вы были на сражении, мы слышали?

— Да, я был, — отвечал Пьер. — Завтра будет опять сражение…»

В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: „Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!“»

Это было последнее знаменитое пророчество, явленное народу с Сухаревой башни.

Легенды Сухаревой башни

Все, что творилось в Сухаревой башне, за ее толстыми стенами и всегда закрытыми дверьми, как в петровские времена, когда там собиралось «Нептуново общество», так и потом, когда ее занимали службы и склады Адмиралтейства, было тайной для любознательных окрестных обывателей. Это порождало различные слухи и легенды.

Отрывочные сведения о происходившем в башне все же просачивались в народ, подхватывались молвой, перетолковывались, дополнялись догадками и домыслами. Иногда рассказчик, уверовав в собственную фантазию, начинал утверждать, что сам был очевидцем этих странных и чудесных явлений.

Большинство легенд Сухаревой башни связано с именем Брюса и его чародейством. Но, естественно, в них фигурируют и другие действующие лица, его современники, в первую очередь царь Петр I.

Ф. Кампорези. Сухарева башня. Вид со стороны Мещанской слободы

В 1920-е годы московский краевед-фольклорист Е. З. Баранов записал бытовавшие среди московского простого люда легенды о Брюсе и Сухаревой башне. Особая ценность его записей заключается в том, что если все предыдущие литературные сведения об этих легендах ограничивались лишь сообщением об их темах и самым общим пересказом сюжета, то он записывал полный текст рассказа, слово за словом. При некоторых записях Баранова есть указание, от кого и где она была сделана: «рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов», «рассказывал… маляр Василий, фамилия его мне неизвестна; рассказ происходил в чайной „Низок“ на Арбатской площади, за общим столом», «рассказывал в чайной неизвестный мне старик-рабочий», «…уличный торговец яблоками Павел Иванович Кузнецов», «…старик-печник Егор Алексеевич, фамилии не знаю», «записано… от ломового извозчика Ивана Антоновича Калины».

С одной стороны, легенды о Брюсе, рассказывавшиеся в чайной на Арбате в 1924 году, сохранили сюжеты и воззрения двухвековой давности. Так, царь Петр I представлен в них, как правило, не в лучшем свете. Это лишнее свидетельство старинной народной основы легенд, потому что лишь позже, только в XIX веке, под влиянием официальной пропаганды появились псевдонародные истории о царе-преобразователе, изображающие его в героическом плане.

С другой стороны, легенды, как и свойственно произведениям фольклора, в разные времена своего существования обогащались деталями и представлениями этих времен. Как правило, позднейшие добавления служат более четкой и законченной обрисовке того образа героя, каким он живет в народном представлении.

Легенда правдива и достоверна по-своему, ее правда и достоверность по своей природе таковы же, как правдиво и достоверно художественное произведение. Легенда не дает фотографического воспроизведения действительности, но помогает понять ее суть и смысл.

Чтобы ввести читателя в художественный мир легенд о Брюсе, далее приводятся эти легенды, хотя и в сокращении и пересказе, но в достаточно полном виде и с сохранением их стилистического своеобразия.

Сухарев и Брюс

Был этот Брюс самый умный человек: весь свет исходи — умней не найдешь.

Жил он в Сухаревой башне. Положим, не вполне жил, а была у него там мастерская, и работал он в ней больше по ночам. Тут он держал свои книги и бумаги. И какого только инструмента не было в этой мастерской! И подзорные трубы, и циркуля разные. Снадобий всяких — пропасть: настойки, капли, мази в банках, в бутылках, в пузырьках. Это не то, что у докторов: несчастная хина да нашатырный спирт, а тут змеиный яд, спирты разные! Да всего и не перечесть! И хотел Брюс наукой постигнуть все на свете: что на земле, что под землей и что в небе — хотел узнать премудрость природы.

И. Е. Вивьен. Вид Сухаревой башни. Гравюра Ж.-Б. Арну

А башню эту Сухарев построил. Вот по этому самому и называется она Сухарева башня. А Сухарев этот был купец богатый, мукой торговал. Ну, еще и другие лавки-магазины были, бакалея там, булочная, колониальные товары. Одно слово — богач, и тоже парень неглупый был, тоже по науке проходил. Ну, до Брюса ему далеко, и десятой части Брюсовой науки не знал. Он, может, и узнал бы, да торговля мешала.

— Ну, хорошо, — говорит, — положим, ударюсь я в науку, а кто же за делом смотреть станет? На приказчиков положиться нельзя: все растащат, разворуют. А тут еще баба-жена да ребятишки. А при бабе какая наука может быть? Ты, примерно, книгу раскрыл и хочешь узнать чего-нибудь по науке, а тут жена и застрекочет сорокой: то-се, пятое-десятое…

И вот Сухарев думал-думал, как быть? И по науке человеку лестно пойти, да и нищим остаться не хочется. Видит, не с руки ему наука, взял да и построил башню, а потом говорит Брюсу:

— Ты, Брюс, живи в этой башне, доходи до всего. А чего, — говорит, — понадобится, скажи — дам.

А чего Брюсу понадобится? Чего нет — сам сделает, на все руки мастер был.

Царь Брюсу говорит, сердится:

— И чего ты все мудришь? Чего выдумываешь? Забился в свою башню и сидишь, как филин. Вот прикажу подложить под башню двадцать бочонков пороху и взорву тебя. И полетишь ты к чертям.

— Если называешь меня филином, то и буду филином, — отвечает ему Брюс. Тут обернулся он филином да как закричит: — Пу-гу-у!

Царь испугался — и бежать.

— Здесь, — говорит, — и до греха недалеко.

Не любил царь Брюса, а тронуть боялся. А не любил вот почему: он хоть и царь был, а по науке ничего не знал. Ну, а народ все больше Брюса ободрял за его волшебство.

Вечные часы

Что Брюс наповыдумывал, всего и не запомнишь. Вот про вечные часы помню. Трудился над ними он долго, может, десять лет, а все-таки выдумал такие часы, что раз их завел — на вечные времена пошли без остановки.

Выдумал их, сделал, завел и ключ в Москву-реку забросил.

Как жив был Петр Первый, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.

— Я, — говорит, — не дурак, чтобы брюсовские часы продавать. Значит, при Петре часы были в полном порядке и ходили. А стала царицей Екатерина, и тут им пришел конец.

— Мне, — говорит царица, — желательно, чтобы ровно в двенадцать часов из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал: «Здравия желаем, ваше величество!»

Конечно, затея глупая, женская. Это простые часы с кукушкой можно сделать, штука немудреная. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтоб солдаты с ружьем выбегали, они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Министры ее — тоже ветер в головах погуливал: «слушаем, — говорят, — все исполнено будет».

Разыскали самого лучшего мастера-немца, осмотрел он часы, взялся за работу. Разобрал часы, а сделать, что велено, не может. Мудрил-мудрил, у Екатерины терпение лопнуло. Немцу приказывают: «Собери часы, как они были», — а он и собрать не может: не соображает, куда какую пружину надо ставить.

После этого многие мастера приходили. Придут, посмотрят — и отказываются от работы, не по зубам кушанье.

Лежали, лежали брюсовские пружины и колеса кучкой, вроде как хлам, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись искать их, да где найдешь! Вот только Сухарева башня осталась.

Служанка Брюса

Уж такие удивительные вещи мог Брюс делать по своей науке! Однажды он сделал себе служанку из цветов. Ну, прямо как настоящая девушка была: по дому, по двору ходила, комнаты убирала, кофей подавала, вот только говорить не могла.

Приходит раз к Брюсу Петр Великий, увидел ее и говорит:

— Хорошая у тебя служанка, только почему она молчит? Немая что ли?

— Да ведь она не от матери рожденная, я сделал ее из цветов, — отвечает Брюс.

Не поверил царь:

— Полно тебе выдумывать, мыслимое ли это дело!

— Ну, смотри, — сказал Брюс, вынул из головы девушки булавку, и служанка рассыпалась цветами.

— Как же ты смог такую девку сделать? — спрашивает Петр Великий.

— По науке, — отвечает Брюс, — по книгам, вот посмотри книги мои.

Посмотрел царь книги, видит — книги ученые, но не поверил ему.

— Без волшебства, — говорит, — тут не обошлось.

С этой девушкой еще были разные случаи.

Жена Брюса приревновала к ней мужа, стала его попрекать, что он любовницу завел.

Другой раз увидел девушку граф и сразу в нее влюбился, настолько она была красавица, а что немая, решил, что можно и с немой жить.

— Выдай за меня замуж свою девицу, — просит граф Брюса.

— Она же ненастоящая, — говорит Брюс.

А граф не верит, пристал, как банный лист к спине:

— Отдай, — говорит, — не то жизни себя лишу и записку оставлю, что это ты меня до точки довел.

Вынул Брюс из головы девушки булавку, рассыпалась она цветами. Граф огорчился, обозвал Брюса обманщиком и после этого к нему ни ногой.

Люди, что жили по соседству с домом Брюса Якова Вилимовича, называли эту служанку «Яшкина девка».

Брюс и купцы

Московское купечество невзлюбило Брюса за то, что он устраивал на них испытания натуры.

Дело было так. Сидит купец в своей лавке, торгует, у него на уме покупателя общипать, и вдруг видит купец — лезет на него огромаднейший каркадил. Купец с испугу не своим голосом орет: «Караул, пропадаю!» Люди сбегутся, спрашивают: «Что случилось?» Он им про каркадила говорит, а люди смотрят — человек трезвый, а такую глупость говорит, видать, рассудка лишился. Ну, после этого покупатели его лавку стороной обходят.

Другому купцу другое что померещится, третьему — третье, испугает до полусмерти. Уж какая тут торговля!

Один знающий человек объяснил:

— Да ведь это, небось, Брюс производит испытание натуры и порчу на вас наслал.

Написали купцы жалобу на Брюса, выбрали из купечества несколько человек поразумнее и послали с этой жалобой к царю Петру Великому.

Петр Великий говорит:

— Надо посмотреть, что это за испытание натуры такое? Приехал он, влез на Сухареву башню, ухватил Брюса за волосья и давай трепать. Не может Брюс понять, за что ему такое наказание от царской руки.

— Петр Великий! — кричит. — Ведь за мной никакой вины нет!

— Врешь! — говорит Петр. — Ты на купцов порчу напускаешь, московскую торговлю портишь, — и рассказал про купеческую жалобу.

Тут Брюс уразумел, в чем дело, и принялся объяснять царю свою практику насчет отвода глаз и испытания натуры. Только царь не верит ему, говорит:

— Сомнительно это, чтобы отводом глаз каркадила сделать.

— Пойдем на площадь, — предлагает Брюс, — покажу тебе отвод глаз.

Поехали они на Красную площадь, а народ, прослышав, что царь едет, собрался его смотреть. Приехали царь с Брюсом на площадь, Брюс нарисовал на земле коня с двумя крыльями и говорит:

— Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье.

И видит Петр Великий: вдруг сделался нарисованный конь живой, сел Брюс на него верхом и вознесся в небо.

Петр голову задрал вверх, смотрит на Брюса и удивляется. Вдруг слышит за своей спиной Брюсов голос: «Петр Великий, а ведь я — вот он!». Обернулся царь, а за спиной у него Брюс стоит. Еще больше удивился царь: как это может быть два Брюса, один на коне в небесах, другой на земле пеший.

Тут Брюс, что на земле стоял, махнул рукой, и всадник пропал.

— Вот это и есть отвод глаз, — объяснил Брюс. — Что захочу, то и будет тебе представляться. Вот и на купцов я не порчу наслал, а отвод глаз сделал.

Царь порвал купеческую жалобу, сказав, что поскольку порчу на купцов и на торговлю Брюс не напускал, то жалоба их пустая.

Разобравшись с купцами, Петр Великий говорит Брюсу:

— Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку попьем.

— Что ж, пойдем, — отвечает Брюс. Чего бы ему не пойти: чай пить — не дрова рубить, притом же приглашает не черт шелудивый, а сам Петр Великий.

Ф. Бенуа. Сухарева башня. Литография. Конец 1840-х годов

Вот приходят они в трактир. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Выпили, закусили, за чай взялись. За чаем Петр Великий давай Брюса расхваливать.

— Это, — говорит, — ты умной штуки добился — глаза отводить. Это, — говорит, — для войны хорошо будет. И стал объяснять, как следует действовать этим отводом. — Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. От этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек. И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют.

Вот Брюс слушал, слушал, да и говорит:

— Тут мошенство, а честности нет.

Петр спрашивает:

— Как так? Какое же тут мошенство?

Брюс разъясняет:

— А вот такое, — говорит, — на войне сила на силу идет, и ежели, — говорит, — у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз, — одно жульничество. Вот я мог напустить на купцов каркадилов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги — это будет жульничество.

Петр ему:

— Ежели это жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?

— Я не выдумал, я по науке работаю, и нет у меня такого, чтобы наукой на подлость идти. Вот я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это подлость.

Обозлился царь:

— Ты есть самый последний человек. Ты своему царю не хочешь оказать уважение, и за это надо тебе надавать оплеух!

А Брюс нисколечко его не боится.

— Эх, — говорит, — Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у тебя змея под ногами, ужалить изготовилась.

Глянул Петр, и вправду — змея! Вскочил, схватил стул и давай бить им по полу. (А это Брюс на него такой отвод глаз напустил.) Хозяин трактира и половые смотрят, а подступить боятся: знают, что он царь.

Разломал царь стул об пол, видит — нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и водку четвертной билет, сдачи не взял — и поскорее вон из трактира.

Сильно осерчал тогда Петр Великий на Брюса.

— Правда, — сказал он, — Брюс самый ученый человек, а все же ехидна.

Царь отправляет Брюса в Москву

Когда царь Петр переехал в Петербург, то увез с собой и Брюса. Там Брюс тоже завел себе мастерскую, но она была не так удобна для науки, как Сухарева башня.

Однажды Брюс, здорово выпимши, лишь самую малость до настоящей препорции недоставало, пришел на бал в царский дворец, взял у лакея бутылку вишневки и стал из нее добирать до препорции.

Царь Петр ему говорит:

— Нешто рюмок нет, что ты из бутылки тянешь. Вместо того чтобы так безобразничать, устроил бы какую потеху, а мои гости посмеялись бы.

— Ладно, устрою потеху.

На балу этом были разные графы да князья, женский пол — барыни, под музыку плясали-танцевали. Все одеты хорошо в шелка и бархат. Махнул Брюс рукой, и вдруг эти господа, которые по паркету кренделя ногами выделывали, видят — на полу отчего-то мокро стало. Поначалу подумали, что с кем-то грех случился, пошли тут «хи-хи» да «ха-ха». Но только видят — идет вода из дверей, из окон.

И тут ударило им в голову: наводнение началось, Нева из берегов вышла.

— Потоп! Потоп! — закричали все в страхе. Госпожи-барыни подолы задрали, генералы-князья кто на стул, кто на стол, кто на подоконник взобрались. Все вопят, орут, думают — конец им пришел.

И только один царь Петр понял, что это Брюс отвод глаз сделал.

— Прекрати свои штуки, пьяная морда! — приказал он Брюсу.

Брюс опять махнул рукой, вода пропала, везде сухо, только барыни все с задранными подолами стоят, князья-генералы на стульях и столах корячатся. Такая срамота!

Царь Петр говорит гостям:

— Продолжайте веселиться, а я с Брюсом разберусь. Подозвал он к себе Брюса, принялся ему выговаривать:

— Ты моих гостей осрамил! Нешто я такую потеху приказывал тебе сделать?

— Что касается твоих гостей, — отвечает Брюс, — то, по мне, они не гости, а сброд.

— Не смей так выражаться! Я их не с улицы набрал. Говоришь невесть что с пьяных глаз!

— Точно, выпил. Да только скажу, пьяный проспится, а дурак никогда.

— Так, по-твоему, выходит, что я дурак? — возмутился царь.

— Я тебя не ставлю в дураки, — отвечает ему Брюс, — а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.

Ну, слово за слово, в голове-то у Брюса шумит, и наговорил он много лишнего. И царь еще пуще рассердился.

— Я, — говорит, — вижу, что ты о себе чересчур много понимаешь: все у тебя дураки, один ты умный. А раз так, нечего тебе промеж дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу — и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.

Сухарева башня

— В Москву, так в Москву, — согласился Брюс и пошел домой. Царь Петр думал, что Брюс проспится и утром придет у него прощения просить. Только утро прошло, день наступил — Брюс не идет. Тогда царь сам пошел к Брюсу.

Видит: Брюс собрал свои книги, бумаги, подзорные трубы и все другое, что требуется ему по его науке, и усаживается в воздушный корабль, вроде аэроплана.

Петр кричит ему:

— Стой, Брюс!

А Брюс не послушался, нажал на кнопку, и поднялся корабль вверх. Царь озлился, выхватил пистолет — бах-бабах в Брюса, только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила.

Взвился Брюсов корабль птицей.

Народ собрался, люди смотрят и крестятся.

— Слава Тебе, Господи! Унесли черти Брюса от нас.

Прилетел Брюс в Москву. Высмотрел с высоты, где Сухарева башня стоит, и опустился прямо на нее. При таком чудесном явлении, конечно, народ собрался, смотрит, говорит разное, кто радуется, а кто Брюса ругает: «Вот принесла Брюса нелегкая».

А Брюс принялся, как и прежде, в Сухаревой башне по науке работать.

Генеральские пушки

Однажды пришел к Брюсу в Сухареву башню один генерал и стал у него допытываться, что он тут делает и какими такими противозаконными чародействами занимается.

— А тебе-то что? — говорит ему Брюс. — Я в твои дела не мешаюсь, и ты в мои не лезь.

— Я — не ты, я — другое дело, — отвечает ему генерал. — Мне положено, я — генерал.

— И я — генерал, — говорит Брюс, — ты генерал по эполетам, а я по уму. Сними с тебя эполеты, никто тебя за генерала не примет, скажут — дворник.

Генерал рассердился, грозит:

— Ежели на то пошло, я по твоей башне из пушек бабахну, твою колдовскую башку к чертям разнесу!

Распалился генерал, помчался в казармы и отдал приказ, чтобы немедленно разбить из орудий Сухареву башню.

Привезли солдаты пять пушек, наставили на башню. Генерал командует: «Пли!», а ни одна пушка не выстрелила. Солдаты и так и этак стараются, а ничего не получается: не стреляют пушки.

Брюс с башни смотрит на них, смеется, потом говорит:

— Вы, дураки, орудия песком зарядили и хотите, чтобы они стреляли.

Солдаты разрядили пушки, посмотрели, а в них вместо пороха — песок.

Народ, который вокруг собрался, говорит генералу:

— Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свои орудия, не то Брюс с вами такое сделает, что жизни рады не будете.

Генерал подумал и решил не связываться с колдуном, скомандовал, чтобы пушки увезли обратно в казармы.

— Ну его к черту, этого Брюса, — сказал, — один грех с ним. И больше в дела Брюса не вмешивался.

Смерть Брюса

Умнейший человек был Брюс, а помер по-глупому, пропал он, можно сказать, дуром.

Состарился Брюс, а там уж и смерть близка, тогда придумал он специальные порошки и составы, чтобы ими из старого человека сделать молодого.

Перво-наперво он сделал испытание. Поймал старую-престарую собаку, изрубил на куски, перемыл куски в трех водах, потом сложил по порядку, посыпал порошком — и куски срослись. После того полил собаку из пузырька составом — живой водой, и сей момент из нее получился кобелек месяцев шести. Вскочил кобелек на ноги, хвостом замахал и давай прыгать вокруг Брюса.

Обрадовался Брюс, что испытание удалось, и решил испытать это дело на человеке.

Был у него ученик, уже много лет жил у Брюса, тоже уже немолодой и кое-что из науки у него перенял. Хотя, правду сказать, ему до Брюса было далеко, и сотой части Брюсовых наук не знал.

Позвал Брюс ученика, убил, разрезал на куски и положил в кадку. Через девять месяцев достал их, сложил кусок к куску, посыпал порошком, опрыскал живой водой из пузырька.

Поднялся ученик: был старый, стал молодой.

— Ах, как долго я спал! — говорит.

— Ты спал девять месяцев, — говорит Брюс, — а теперь вновь народился.

Рассказал ему Брюс про чудесный состав. Ученик не верит.

— Когда не веришь, посмотри в зеркало.

Взглянул ученик в зеркало — действительно, совсем молодым стал.

— Ты никому не говори, что я сделал тебя из старого молодым, — приказал ему Брюс. — И моей жене не говори. А кто спросит, отвечай, что ты мой новый ученик.

Стал Брюс ученика учить, как переделывать старого на молодого, а когда выучил, то сказал:

— Я сам хочу переделаться на молодого, и ты должен все сделать, как я тебя учил.

Он взял с ученика клятву, что тот исполнит все, как следует, велел всем говорить, что уехал, мол, Брюс на девять месяцев, а куда — неизвестно, и отдал ученику порошки и составы.

Ученик сделал с Брюсом то, что он велел, и стал ждать, когда пройдут девять месяцев.

А у Брюса была молодая жена. Она как увидела молодого ученика, тотчас полюбила его, и он оказался парень не промах, вот они и закрутили любовь.

Парень-то оказался трепло: все выложил Брюсовой жене про мужа, а та и говорит:

— Не надо переделывать Брюса на молодого. Будем мы с тобой жить вместе, ты будешь заниматься волшебными делами, а я управлять по хозяйству, а вечерами будем ходить под ручку на бульвар гулять. Прошло некоторое время, царь Петр Великий Брюса хватился:

— Куда подевался Брюс, почему не вижу его?

А тут как раз минуло девять месяцев, ученик посыпал Брюса порошком, чтобы тело срослось, а как достал пузырек с живой водой, Брюсова жена схватила его, бац об пол — и разбила.

Петр Великий похоронил Брюса с почестями, а ученику и Брюсовой жене после того, как дознались обо всем, отрубили головы.

Вот ведь как бывает: умный-умный, а подлость-то сильней ума.

Памятник

Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:

— Брюсу, — говорит, — не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.

Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека — и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву царь не приказал ставить памятник.

— Какой, — говорит, — ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.

А Пушкина царь все же одобрил.

— Он, — говорит, — умнейший был человек.

Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.

Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» — «Не знаю», — говорит. — «Не знаю»… Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.

* * *

Рассказывают и про другие Брюсовы чудеса и изобретения. Говорили, что он мог превращать лето в зиму. Бывало, льет дождь в самую жару, а он выйдет на свою башню и давай разбрасывать направо и налево какой-то состав. И тут как повалит снег! Молния сверкает, гром гремит, а снег сыплет и сыплет. Вся Москва в снегу. Форменная зима — снег на крышах, снег на земле, снег на деревьях.

Однажды в Петровки — 29 июня (по старому стилю) — Брюс в свое имение Глинки пригласил гостей. Днем гости прогуливались по парку, катались на лодках на пруду, потом был ужин. После ужина гостей опять пригласили в парк. Зажглись фонари, вспыхнул фейерверк. Слуги раздали всем коньки, а хозяин пригласил гостей на пруд на коньках кататься. Глядят на пруд, а он льдом покрыт. Вот все удивились!

Среди жителей деревень возле имения Брюса ходили слухи, что к Брюсу прилетал дракон. В 1920-е годы в журнале «Огонек» была помещена фотография, на которой заснят огромный каменный обломок какой-то фигуры, покрытый чешуей. Местные жители считали, что это обломок окаменевшего дракона, прилетавшего к Брюсу по ночам.

Была в его имении и чудесная беседка, из которой время от времени раздавалась музыка, хотя там не было никаких музыкантов.

Многие слышали о построенном Брюсом железном орле, а некоторые, по их уверениям, даже видели, как, усевшись на орла верхом, Брюс вылетал из Сухаревой башни и летал над Москвой. Народ собирался толпами, стоял на улицах и, задрав головы, смотрел на него. Только полицмейстер стал жаловаться на Брюса царю.

Сухарева башня

— Первое, — говорит, — от народу на улицах нет ни прохода, ни проезда, второе, приманка для воров: народ кинется на Брюсова орла смотреть, а воры в это время их карманы и квартиры очищают.

Петр Первый тогда дал распоряжение, чтобы Брюс летал не днем, а только по ночам.

Эту историю ее рассказчик заканчивал таким своим примечанием: «А говорят, не знаю, правда ли, что нынешние аэропланы по Брюсовым чертежам сделаны. Будто профессор один отыскал эти самые чертежи. И будто писали об этом в газетах…»

Много также рассказывали о волшебных книгах Брюса, которые он спрятал в Сухаревой башне, и о том, как многие пытались их отыскать и завладеть ими. Но об этом будет впереди особый рассказ.

«Невеста Ивана Великого»

В самый разгар московского пожара 1812 года 5 сентября гонимая ветром огненная стихия, разрушая все на своем пути, помчалась по Сретенке, запылали Мещанские улицы и Труба.

Сухарева башня выгорела внутри, погиб хранившийся в ней архив, сгорели пристройки — часовня, амбары и находившийся в одном из них маскарадный фрегат «Миротворец».

Соседнюю Шереметевскую больницу и богадельню французы сначала разграбили, выкинув оттуда русских раненых, потом заняли своими ранеными, а уходя из Москвы, подожгли. Сгорели флигеля, но сохранилось главное здание.

Деревянные обывательские дома в окрестных улицах и переулках выгорели до фундаментов, от каменных остались лишь стены.

Поскольку само здание Сухаревой башни после пожара возвышалось над пожарищем и издали имело тот же вид, что и прежде, многие москвичи полагали, что она не горела вовсе. Поэт 1840-х годов Е. Л. Милькеев в подтверждение этой особой судьбы Сухаревой башни писал:

…не дерзнул коснуться ей Пожар двенадцатого года!

После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах: на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок — особенный, и поэтому речь о нем пойдет отдельно.

Д. М. Струков. Вид Сухаревой башни и части Шереметевской больницы в первой половине XIX века

В 1813 году приступили к ремонту Сухаревой башни. Он был закончен в 1820 году, когда произвели так называемые отделочные работы: вычистили белокаменный цоколь, заменили выкрошившиеся блоки, стены выкрасили «…на уваренном масле красками таких точно колеров, какими были окрашены прежде, как то: светло-дикою (дикая — серая, голубовато-серая. — В. М.), дико-зеленою и прочего по приличию, какие находятся по старой окраске, а по местам белого, где потребно будет».

Именно в таком виде предстает Сухарева башня на цветной гравюре «Вид Сухаревой башни в Москве» по рисунку художника-графика, преподавателя Московского архитектурного училища И. Е. Вивьена, изданной в начале 1840-х годов И. Дациаро — гравером и владельцем лучшего в Москве магазина эстампов.

Церковь Живоначальной Троицы в Листах. 1880-е годы

В 1826 году Сухарева башня оказалась в центре одного любопытного эпизода в истории восшествия на российский престол Николая I.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением привести Москву к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:

— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться? Император со вздохом мне сказал:

— Желал бы, но как Богу будет угодно».

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву утром 17 декабря. «Губернатор, — пишет он в воспоминаниях, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину, но в то же время и встревожил, потому что в нестабильное время междуцарствия был вполне возможен государственный переворот.

Прибытие Комаровского успокоило Голицына, а затем стал известен источник слуха.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, находившемуся в Сухаревой башне.

Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения служащих к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

«Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни», — объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России — кремлевского Успенского собора.

Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу.

По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства уже присягнули императору Николаю I.

Император Николай I в санях. Картина Сверчкова

Всего лишь неполные сутки, но зато такие, когда решалась судьба русского престола. Солдаты, офицеры и чиновники Московской конторы Адмиралтейства были единственным в Москве подразделением, присягнувшим на верность новому императору.

Общая присяга по Москве началась лишь на следующий день, 18 декабря, в 8 часов утра в Успенском соборе.

Во время коронационных торжеств в Москве в августе-сентябре 1826 года Николай I посетил Сухареву башню.

* * *

Образ Сухаревой башни, который известен всей России, создавался в народном сознании в одинаковой степени как историческими фактами, так и легендами, окружавшими башню с самых первых лет ее существования. Может быть, легенды при этом сыграли даже более значительную, чем факты, роль. Недаром П. В. Сытин в подзаголовке к своей работе «Сухарева башня» на первое место поставил «народные легенды о башне» и лишь на второе — «ее историю».

В литературе XIX века, да и в некоторых работах нашего времени широкое распространение получила версия, что Петр I финансировал строительство Сухаревой башни, желая ее сооружением отметить «верную службу стрелецкого полковника Сухарева и его полка». Причем для подтверждения этого факта ссылались на текст памятной доски.

Поэт пушкинской поры М. А. Дмитриев в своем стихотворении «Сухарева башня» (1845 год), излагая эту версию, ссылается на памятную доску как на источник, подтверждающий истинность его рассказа:

Сухарев строил ту башню, полковник стрелецкий! Во время бунта стрельцов на юных царей Петра с Иоанном, Верен с своим он полком братьям-царям оставался. Именем верного, в память ему, Петр и прозвал ту башню. Старая подпись о том возвещает доныне потомству.

Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.

П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он после более внимательного изучения памятных досок и исторических документов пришел к иному мнению. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухарево… Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней…

Но, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими, чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее… грандиозным даже по тому времени памятником».

При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя, в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует о том, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.

Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что ни в одной народной легенде даже не упоминается, что Сухарева башня была построена Петром I в благодарность и награду верному стрелецкому полковнику Сухареву. Значит, эта легенда имеет литературное происхождение.

В то же время в Петербурге бытует предание, по которому оказывается, что Петр Великий вовсе не был озабочен сохранением «в веках» памяти о верном полковнике.

Эту легенду приводит современный знаток Петербурга Н. Синдаловский в своей работе, посвященной петербургскому фольклору. «В 1703 году, — пишет он, — Петр I распорядился снять единственные в то время в России куранты с Сухаревой башни в Москве и установить их на шпиле Троицкого собора в Петербурге. Это было глубоко символично. Время в стране считывалось уже не по-московски».

В этом предании обозначены две темы: первая — о безграничной отсталости и темноте допетровской России, имеющей на все государство одни-единственные часы-куранты; вторая — о явном предпочтении Петербурга Москве, проявляемом царем. Но кроме того, лишение Сухаревой башни — памятника Сухареву — престижнейшего, уникального (что подчеркивается в легенде) ее украшения — часов — является если не поруганием, то явным пренебрежением к памятнику и к тому, в честь кого он сооружен.

Легенда эта весьма тешит тщеславие петербуржцев, и порождена она исключительно им же. Обе ее темы не имеют исторической фактической основы.

В России XVII века часы-куранты имелись отнюдь не в единственном экземпляре. В Москве же первые куранты — «самозвоны» — были установлены в Кремле на дворе великого князя Василия уже в 1404 году. К середине XVII века часы-куранты кроме Сухаревой башни имелись, по крайней мере, на трех башнях Кремля — Спасской, Троицкой и Тайнинской, а также в царском Коломенском дворце. Московские часы и их бой вызывали восхищение иностранцев.

Австрийский посол Августин Мейерберг в своих записках о пребывании в Москве в 1660-х годах описывает часы на Спасской башне. «Главные часы, — пишет он, — к востоку от Фроловской башни, над Спасскими воротами близ большой торговой площади или рынка, возле дворцового моста. Они показывают часы дня от восхода до захода солнца. В летний солнцеворот, когда бывают самые длинные дни, часы эти показывают и бьют до 17, и тогда ночь продолжается 7 часов. Прикрепленное сверху к стене неподвижное изображение солнца образует стрелку, показывающую часы, обозначенные на вращающемся часовом круге. Это самые богатые часы в Москве».

Здесь необходимо пояснить, что система часового отсчета в России XVII века отличалась от европейской. В ней сутки делились на дневное время (от восхода солнца до заката) и ночное (от наступления темноты до рассвета), поэтому число часов в каждой части суток в разные времена года было разным, что, конечно, усложняло ориентацию. Кроме того, путаницу вносил и произвол дежурных смотрителей часов: одному казалось, что уже рассвело, и он начинал отсчет дневного времени, а другой полагал, что еще ночь.

Иностранцы, с трудом ориентируясь в непривычном для них русском счете времени, писали об этом в своих записках и обычно переводили его в привычные европейские координаты. Как, например, сделал это секретарь датского посольства Андрей Роде: «25 числа (1659 год) утром явились оба пристава и просили, чтобы господин посланник к седьмому часу дня (т. е. по-нашему около двух часов после обеда) был готов для аудиенции».

Что же касается самого факта снятия Петром I часов с Сухаревой башни для установки на петербургском соборе, то он представляется просто невозможным.

П. В. Сытин, наиболее осведомленный из всех авторов, писавших о Сухаревой башне, изучавших ее историю, сообщает: «В конце XVII века, как видно из чертежей того времени, и до конца XIX века часов на Сухаревой башне не было, но когда и почему исчезли старинные часы, на ней бывшие, неизвестно. Нынешние поставлены в 1899 году, причем для их циферблатов были сделаны специальные отверстия в 4-м ярусе столба башни». Кроме того, справедливо полагает историк, часы Сухаревой башни петровского времени были такие же, как и на других московских башнях, то есть показывали время по старинному русскому «часомерью».

В 1704 году Петр указал заменить куранты на Спасской башне Кремля на часы европейского образца. Видимо, тогда же были сняты и Сухаревские, а новые просто не поставлены.

Ввиду указания о замене в Москве старых курантов на новые нельзя даже предположить, чтобы Петр I поставил старые в Петербурге.

Возможно, петербургская легенда об изъятии часов с Сухаревой башни в пользу новой столицы в преображенном виде отразила другое, похожее по сюжету событие: в 1752 году в царствование не Петра, а его «дщери» Елизаветы Петровны из Сухаревой башни после закрытия Навигацкой школы в Петербург, в Академию наук, был перевезен огромный «государственный глобус» — подарок царю Алексею Михайловичу от голландских Генеральных Штатов.

Но если происхождение петербургской легенды о часах Сухаревой башни неясно, то происхождение второй — московской — легенды, связывающей башню с именем Петра I, можно отнести к определенному историческому факту.

Достаточно точно определяется время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра I.

В 1817 году в «Записке о московских достопамятностях» Н. М. Карамзин пишет, что строил башню «верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о строителе — Петре I, да еще с такой драматической предысторией, он обязательно, по жанру этого очерка, содержащего ряд подробных деталей, сказал бы о ней.

17 лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе!».

Значит, в период после карамзинской «Записки» и до «Панорамы Москвы» Лермонтова произошло событие, которое соединило имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.

И этим событием стала ночная присяга Московской адмиралтейской команды Сухаревой башни 16 декабря 1825 года на верность Николаю I.

Об этой присяге много говорили в Москве. И сами члены команды, и митрополит Филарет, посчитавший даже необходимым написать о ней, и генерал-губернатор, и чиновники — все рассказывали и пересказывали любопытствующим подробности произошедшего, выражали свои чувства, высказывали оценки и соображения. Одним словом, об этом событии знала и толковала вся Москва.

Традиция сравнений, параллелей и уподоблений вообще характерна для мышления человека, на каком бы образовательном уровне он ни находился: от академика до малограмотного обывателя. Это — один из основных законов познания: измерение и оценка неизвестного известной мерой.

Надо иметь не так уж много фантазии для того, чтобы увидеть нечто общее в обстоятельствах восшествия на престол Петра I и Николая I. Там — стрелецкий бунт, подавленный твердой рукой, здесь — восстание декабристов, усмиренное артиллерией. Это главное, а далее проясняются сходные детали. Например, такая: унтер-офицер Шервуд, написавший донос на декабристов, «в ознаменование его отличного подвига» получил по царскому указу награду — право прибавить к фамилии слово «верный» и впредь именоваться Шервуд-Верный. Здесь — верный Шервуд, там — верный Сухарев.

Таким образом, обстоятельства восшествия на престол Николая I дали дополнительную возможность для уподобления его великому предку — Петру I. Такого уподобления, надобно сказать, в России после Петра традиционно в поздравительных речах и одах удостаивался при восшествии на престол каждый самодержец (или самодержица).

Широкому распространению в обществе сравнения Николая I с Петром I способствовал А. С. Пушкин. 8 сентября 1826 года он был по приказу Николая I из ссылки, из Михайловского, доставлен к нему на аудиенцию в Москву. Аудиенция проходила в кабинете Чудова дворца в Кремле.

Можно с уверенностью сказать, что разговор царя с поэтом был серьезен и глубок, он касался отношения Пушкина к декабристам, политическому положению в России, планов Николая I на будущее.

«Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России», — сказал Николай I после разговора с Пушкиным. А Пушкин получил веские основания для оценки перспектив наступившего царствования. Свое мнение он высказал в написанном в декабре 1826 года стихотворении «Стансы», посвященном Николаю.

В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни: Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни. Но правдой он привлек сердца, Но нравы укротил наукой, И был от буйного стрельца Пред ним отличен Долгорукой. Самодержавною рукой Он смело сеял просвещенье, Не презирал страны родной: Он знал ее предназначенье. То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник. Семейным сходством будь же горд; Во всем будь пращуру подобен: Как он, неутомим и тверд. И памятью, как он, незлобен.

Таким образом, в результате московских слухов, рассуждений, сравнений родились исторические параллели, одна из которых и оформилась в четкую легенду, связанную с Сухаревой башней.

В. А. Тропинин. Портрет А. С. Пушкина. Акварель. 1827 год

Историк И. М. Снегирев, не имея документальных материалов, осторожно пишет, что «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.

Историк, как и полагается историку, корректен в обращении с фактами, но когда вступает в свои права художественное мышление, оно делает решительный шаг к созданию мифа. В 1827–1831 годах в Москве вышел путеводитель в 4 частях «Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского», составленный писателем И. Г. Гурьяновым, автором большого количества повестей для простонародного читателя. В нем легенда о постройке Сухаревой башни Петром Великим в качестве награды верному полковнику приобрела свою классическую форму.

«Это готическое здание с высокою осьмистороннею башнею, — пишет Гурьянов, — увенчанною двуглавым орлом — новый памятник того, что никогда усердная служба отечеству и верность к престолу не остаются без награды. Так наградил Великий Петр одного из своих подданных за верность его к престолу.

Первый шаг к Сухаревой башне напоминает нам начальника одного из стрелецких полков, полковника Сухарева.

Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило — наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства, и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое, в воспоминание отличной верности Сухарева, второе, что в окрестности сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».

С этого времени, с 1830-х годов, легенда о Петре — строителе Сухаревой башни получает широкое распространение и становится темой литературных художественных произведений. Все популярные статьи и очерки о Сухаревой башне теперь обычно начинаются рассказом о Петре I и «верном» Сухареве, этот сюжет разрабатывают беллетристы, им вдохновляются поэты. Очень характерно в этом отношении стихотворение Е. Л. Милькеева «Сухарева башня», написанное в конце 1830-х годов.

Призвал Великий воеводу И молвил в благости своей: «Хочу оставить я народу Знак неподкупности твоей: Где жил ты с верными стрельцами, Построй там башню, да про вас Она являет пред веками Живописующий рассказ!» Сказал, — и мощное желанье Ретивый муж осуществил И достопамятное зданье Среди Москвы соорудил.

«Живописующий рассказ», попавший и в стихотворение Милькеева, переходя из одного сочинения в другое и повторяемый различными авторами в течение более двух веков, до сих пор многими считается неоспоримым историческим фактом. В сознании самых широких народных слоев именно он выступает тем краеугольным камнем, на котором зиждется историческая репутация Сухаревой башни.

Используя авторитет и славу имени Петра Великого, почитатели московской старины в XIX и начале XX века ратовали за ее ремонт и реставрацию и неоднократно добивались государственных субсидий на то и другое. В советское время, перевернувшее официальные исторические концепции с ног на голову, этот же факт использовал Каганович при оправдании разрушения Сухаревой башни как исторического памятника, говоря словами ленинского декрета 1918 года, «воздвигнутого в честь царей и их слуг», которые «подлежат снятию с площадей и улиц».

Когда же, в 1980-е годы, возникло движение за восстановление Сухаревой башни, имя Петра, к тому времени уже вернувшееся в число советских государственных положительных символов, вновь оказалось одним из главных пропагандистских аргументов за ее возрождение.

Адмиралтейство владело Сухаревой башней до 1859 года, но с 1820-х годов в его помещениях начинают размещать другие организации.

В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м — и в западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом, Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили разборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей А. М. Васнецова «У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.».

А. М. Васнецов. У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX века

Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М. А. Дмитриев в стихотворении «Сухарева башня» посвятил несколько строк водопроводному резервуару:

Ныне, когда о народной нужде промышляет наука, В этой башне у нас водоем…

Е. Л. Милькеев в стихотворении «Сухарева башня» рисует целую картину:

И вот волшебница поит Москву чудесными водами, И влагу точит, и слезит, И бьет жемчужными струями… …Башня вековая Влечет к себе избыток вод И их столице раздает, В бассейны весело вливая Стремятся к башне воды те Через канал подземный, темный И наделяют в полноте Резервуар ее огромный. Бессонно плеск там говорит, И струй вместилище дрожит. Но в час вечерний на мгновенье Утихнет звонкое паденье, И воды говор прекратят, Как будто отдыха хотят; И на немые башни своды Повиснет будто тяжесть дум… Но миг прошел — и хлынут воды, И снова грохот, плеск и шум!

В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, которому была передана башня, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, жилые помещения для шести городовых Мещанской части и склад Городского архива. На втором этаже находились камеры мировых судей. Внешние арки и подлестничные помещения сдавались под лавки.

4 апреля 1866 года участник революционного террористического центра «Ад» Дмитрий Каракозов в Петербурге, у ворот Летнего сада, стрелял в прогуливавшегося по набережной царя Александра II. Но террорист промахнулся, так как стоявший рядом с ним в толпе крестьянин Осип Комиссаров, увидев, что тот целится в государя из револьвера, толкнул его под руку.

Каракозова схватили. При следствии открылось, что центр, к которому он принадлежал, действует в Москве. Каракозов был приговорен к смертной казни через повешение, участники центра получили разные наказания — от высылки до каторги.

На месте покушения в память чудесного спасения императора была сооружена часовня из серого мрамора.

В Москве «в память события 4 апреля 1866 года» на Сухаревой башне с внутренней стороны, по правую руку от образа Казанской Божией Матери, была поставлена в киоте из белого мрамора икона Александра Невского, по левую — икона преподобного Иосифа песнописца (празднуемого в день 4 апреля), а над Казанской иконой — образ Нерукотворного Спаса.

* * *

В 1878 году в судебной палате Сухаревой башни происходило получившее большую огласку в Москве судебное разбирательство по делу, также связанному с деятельностью революционеров-народников. На нем присутствовал будущий знаменитый узник-шлиссельбуржец и ученый Н. А. Морозов.

Незадолго перед тем через Москву проезжала в ссылку группа студентов, осужденных за причастность к народовольческому движению. На их проводах на вокзале между провожающими московскими студентами и крестьянами-артельщиками произошла драка. Участников драки с той и другой стороны арестовали, и теперь в судебной палате Сухаревой башни должно было состояться разбирательство.

Все московские революционные кружки и сочувствующая им молодежь готовились к этому суду, считая его новым демаршем правительства.

Н. А. Морозов в своих воспоминаниях передает разговор по этому поводу, состоявшийся между ним и его товарищами.

«— Мы думаем, что тут хотят устроить новое побоище. Заметь: суд назначен в зале нижнего этажа Сухаревой башни, а башня, ты знаешь, стоит на большой площади, где можно собрать тысячи народа, да и края площади сплошь заняты мелкими торговцами, очень темным народом. А со стороны полиции идет внушение и теперь, как тогда мясникам (так Морозов почему-то называет крестьян, участвовавших в драке. — В. М.), что студенты — это дети помещиков, и бунтуют, чтобы восстановить крепостное право.

— Неужели не выдохлась еще эта старая песня?

— Еще нет. Полуграмотные и безграмотные мясники ей искренне верили, да и лабазники у Сухаревой башни поверят тоже».

Студенты, уверенные в жестоком приговоре товарищам, решили протестовать в зале суда и на площади. Они полагали, что будет новая схватка. Как средством защиты запаслись нюхательным табаком, чтобы бросать его в глаза противников, Морозов взял свой револьвер «Смит и Вессон», вооружились револьверами и некоторые из его друзей.

Суд происходил в большой низкой мрачной зале, куда набилось около восьмидесяти зрителей-студентов, остальные стояли на площади.

Морозов описывает суд:

«Мировой судья, надев свою цепь, начал вызывать одного за другим подсудимых, и они выходили и становились перед ним по очереди.

Обвиняемые студенты стали по одну сторону его стола, а несколько молодых мясников — по другую.

Судья стал задавать вопросы.

Никто из студентов не отрицал своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников, к нашему удивлению, даже заявил, что сожалеет о своем вмешательстве в драку, так как не знал, в чем заключается дело».

После трех часов допросов, речей обвинителя и адвоката (выступал известный Ф. Н. Плевако) судья объявил, что зачитывает приговор.

Зрители-студенты перешепнулись, условившись свистеть после последнего слова приговора — и бежать на площадь.

«Судья начал важно читать бумагу, — рассказывает Морозов, — и вдруг мы все с изумлением переглянулись. Вместо многих месяцев заключения, которых мы ожидали для своих товарищей, послышались одно за другим слова оправдан, и только в редких случаях: виновен в нарушении тишины и спокойствия на улице и подвергается за это двум-трем дням ареста».

Освобожденные и назначенные явиться под арест студенты вышли на улицу, их приветствовала толпа товарищей громкими и радостными криками и поздравлениями.

Однако Морозовым владели другие чувства, о чем он честно признается в воспоминаниях:

«И странная вещь! Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой понеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу! Как будто бы общество уже пробудилось!»

* * *

Слухи о привидениях, обитающих в Сухаревой башне, практически никогда не прекращались. Но однажды летом, в конце 1880-х годов, сразу несколько десятков людей в разные дни, вернее ночи, оказались свидетелями появления на крыше третьего яруса палат Сухаревой башни привидения.

Это был высоченный человек в военном мундире петровского времени, в треуголке, из-под которой спускались длинные волосы, с портупеей через плечо и шпагой на боку. Настоящий император Петр Великий!

После того как призрак Петра Великого в течение нескольких недель появлялся на Сухаревой башне, а московское сыскное отделение, обыскавшее башню, не смогло дать градоначальнику удовлетворительного объяснения происходящего, ему на помощь пригласили в Москву Ивана Дмитриевича Путилина — начальника петербургской сыскной полиции.

Хорошо знавший Путилина юрист и писатель А. Ф. Кони в своих воспоминаниях пишет о нем: «По природе своей Путилин был чрезвычайно даровит и как бы создан для своей деятельности. Необыкновенно тонкое внимание и чрезвычайная наблюдательность, в которой было какое-то особое чутье, заставлявшее его вглядываться в то, мимо чего все проходили безучастно, соединялись в нем со спокойною сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым добродушием… Он умел отлично рассказывать и еще лучше вызывать других на разговор… К этому присоединялась крайняя находчивость в затруднительных случаях…

Прибыв в Москву, Путилин в одну из лунных ночей самолично увидел на крыше третьего этажа Сухаревой башни возле одной из украшающих крышу башенок, действительно, Петра Великого, фигура которого в лунном свете вследствие какого-то оптического закона вдруг приняла грандиозные размеры, а через минуту исчезла.

Путилин выразил желание осмотреть башню, возле которой появилось привидение.

— Уже осматривали и ничего не обнаружили, — сказал ему коллега — полковник из московского сыскного отделения. Но Путилин настоял на своем.

Он тщательно осмотрел совершенно пустую башенку, пол, стены. В башенке было окно, находящееся высоко под потолком, до которого можно было добраться только с помощью лестницы, которой в помещении не было. Путилин ощупал стену под окном, с удовлетворением улыбнулся.

Затем он выразил желание съездить в сыскное отделение и ознакомиться с документами. В отделении он попросил дать ему заявления о пропаже людей за последние две недели. Просмотрев заявления, он сделал несколько заметок в своей записной книжке и стал прощаться.

Московский сыскной полковник предложил ему в помощь своих агентов. Путилин отказался, объяснив, что привык работать один.

Несколько дней спустя он пришел в сыскное отделение и объявил: „Сегодня будем брать вашего Петра Великого“. Он попросил вызвать пожарную команду с лестницами и установить их у Сухаревой башни, а полковника с его людьми попросил подняться с ним в башенку, возле которой появлялось привидение, там расставил их в нишах, наказав молчать, что бы они ни увидели и ни услышали. Все заняли свои места.

И вот послышались шаги поднимавшегося снизу человека. Человек вошел в башню, зажег тусклый фонарь, и все увидели, что на нем петровский мундир. Человек, встав на колени, принялся выковыривать кирпичи из пола, при этом он бормотал: „Я разгадаю твою тайну… Я знаю, здесь ты запрятала клад…“. Но тут он, видимо, почувствовал присутствие посторонних, испугался, как паук, вскарабкался по отвесной стенке до окна и выскочил на крышу.

— Велите людям подниматься по лестнице на крышу! — приказал Путилин, а сам так же, как только что „привидение“, взобрался по стене, поскольку при осмотре он обнаружил в стене углубления и вбитые в нее костыли.

Те, кто наблюдал за происходящим снизу, увидели уже два привидения: Петра Великого и человека в черной одежде. „Это ты, злодей, отнявший у меня жену и обокравший меня!“ — закричал „Петр Великий“ и бросился на Путилина. Завязалась борьба, но тут подоспела помощь снизу. „Петра“ схватили, связали ему руки».

О том, как Путилину удалось разгадать тайну привидения, он рассказал по благополучном завершении операции:

«Я знал легенду, что в Сухаревой башне спрятан клад, и подумал: возможно, привидение — кладоискатель. В первый визит в башенку я обнаружил, что, действительно, там кто-то вынимал кирпичи из пола, это меня еще более убедило в моей догадке. Маскарад с петровским мундиром говорит за то, что это человек не вполне нормальный. Среди заявлений о пропаже людей меня привлекло заявление врача психиатрической больницы о побеге пациента. У врача я узнал, что беглец, бывший офицер, заболевший помешательством после того, как от него убежала жена, и что он много говорил о спрятанных кладах. После этого в одной костюмерной мастерской, дающей костюмы напрокат, мне сообщили, что у них какой-то мужчина регулярно берет на ночь петровский мундир, а утром возвращает. На мое счастье, когда я все это разузнавал, явился и любитель петровского мундира, нетрудно было заметить, что у него накладные волосы и брови, и я предположил, что, видимо, сегодня у него как раз намечен визит на Сухареву башню», — закончил свой рассказ Путилин.

Эта история впоследствии была описана и издана брошюрой под названием «Гений русского сыска И. Д. Путилин. Тайна Сухаревой башни».

* * *

За годы существования Сухаревой башни ее неоднократно ремонтировали, делали пристройки, внутренние перепланировки.

В 1750-е годы ремонт Сухаревой башни производился под руководством архитектора Д. В. Ухтомского, окончившего Навигацкую школу в 1733 году и затем работавшего в команде И. Ф. Мичурина. Ухтомский был знатоком московской старой архитектуры, в те же 1750-е годы он воссоздал в камне Красные ворота.

Капитальному ремонту Сухарева башня подвергалась после пожара 1812 года.

Следующий ремонт с элементами реставрации, с заменой «обопрелого» кирпича, фрагментов белокаменного декора, оконных рам производился в 1866 году.

В 1897–1899 годах под руководством действительного члена Московского архитектурного общества архитектора А. Л. Обера были осуществлены самые большие в истории Сухаревой башни реставрационные работы на ней. Перед архитектором была поставлена задача восстановить ее «по возможности, в первоначальном ее виде».

Работы велись под контролем Московского археологического общества, предложившего кроме намеченных архитектором еще ряд работ. В результате были реставрированы все внешние украшения башни, установлены новые часы, причем циферблаты были раскрашены согласно старинным образцам, что очень мешало разглядеть на них позолоченные часовые стрелки, из-за чего два года спустя циферблаты выкрасили в белый цвет, а стрелки — в черный.

XX век Сухарева башня встречала в своей прежней красе.

В начале XX века Сухарева башня получила полное и бесспорное признание у архитекторов, искусствоведов, историков и самой широкой культурной общественности как выдающийся памятник архитектуры и истории. За ней было установлено постоянное профессиональное наблюдение и предусмотрено проведение реставрационных работ по мере необходимости.

В 1913 году в издании Московской Городской думы был опубликован исторический очерк И. И. Фомина «Сухарева башня в Москве», как сказано в предисловии, «в связи с вопросом о реставрации и о целесообразном использовании ее помещений».

Всенародными были известность Сухаревой башни и любовь к ней. Иван Кузьмич Кондратьев в книге «Седая старина Москвы» отметил эту известность. «Кому из русских, даже не бывших в Москве, — пишет он, — неизвестно название Сухаревой башни? Надо при этом заметить, что во внутренних, особенно же отдаленных губерниях России Сухарева башня вместе с Иваном Великим пользуются какою-то особенною славою: про нее знают, что это превысокая, громадная башня, и что ее видно отовсюду в Москве, как и храм Христа Спасителя. Поэтому-то почти всякий приезжающий в Москву считает непременным долгом прежде всего побывать в Кремле, помолиться в храме Спасителя, а потом хоть проехать подле Сухаревой башни».

Сухарева башня. Вид со Сретенки. Фотография. Начало XX века

А любовь москвичей к Сухаревой башне выразилась в ласковом прозвище, данном ей — «Сухарева барышня» и в добродушных шутках. Ей отыскали московскую родню: мол, она — «сестра Меншиковой башни» и нашли жениха, величая «Невестой Ивана Великого». Когда колоколами Ивана Великого начинался всемосковский праздничный колокольный звон, в Москве шутили: «Женится Иван Великий на Сухаревой башне, в приданое берет четыре калашни».

Старая Сухарева башня стала и одним из первых образов самого нового тогда литературного направления — футуризма. В 1912 году Владимир Маяковский, тогда еще никому не известный поэт, пишет стихотворение, в котором изображает и воспевает новый город и новый, еще поражающий москвичей своей новизной городской транспорт — электрический трамвай. Проезжая на трамвае от Сухаревой башни до Сретенских ворот (об этом рассказал сам автор), Маяковский создает футуристический городской пейзаж:

Через железных коней с окон бегущих домов прыгнули первые кубы. Лебеди шей колокольных, гнитесь в силках проводов! В небе жирафий рисунок готов выпестрить ржавые чубы. Пестр, как форель, сын безузорной пашни. Фокусник рельсы тянет из пасти трамвая, скрыт циферблатами башни.

Впервые это стихотворение было напечатано в 1913 году в альманахе «Требник троих», составленном из произведений В. Хлебникова, В. Маяковского и Д. Бурлюка, и при первой публикации оно имело название: «Разговариваю с солнцем у Сухаревой башни».

Сухаревка

Владимир Алексеевич Гиляровский в своем очерке-воспоминаниях об этом легендарном рынке называет Сухаревку «дочерью войны» — войны 1812 года. И это вполне справедливо, хотя торговля и, более того, вещевой, как сказали бы теперь, рынок существовали у Сухаревских ворот Земляного города и прежде. Л. Н. Толстой, писатель исключительно точный в изображении деталей исторического быта, сообщает, что Пьер Безухов, решив остаться в Москве, покидаемой войсками перед вступлением в нее французов, и совершить покушение на Наполеона, покупает нужный ему пистолет у Сухаревой башни.

Гиляровский прав в том, что 1812–1813 годы стали той эпохой Сухаревки, когда она приобрела общемосковскую и даже общероссийскую известность и когда зародилась главная легенда этого рынка: о сокровищах и редкостях, продававшихся и покупавшихся здесь по крайне низким ценам.

Во время своего хозяйничанья в Москве французы грабили все, что попадалось под руку, — драгоценности, церковную утварь, мебель, картины, одежду, посуду, и сносили в дома, в которых они располагались и которые защищали от пожара. И уже тогда в разных районах города образовались рынки, на которых французы продавали награбленное москвичам и друг другу. Об этом рассказывают почти все французские мемуаристы, оказавшиеся тогда в Москве. «Открылся рынок, на котором производился торг между солдатами и чернью, — пишет наполеоновский офицер де ла Флиз. — Тут продавались и покупались вещи, награбленные из брошенных или выгоревших домов». Такие рынки существовали вокруг Кремля, на Никольской и даже вокруг загородного Петровского дворца, куда пожар выгнал французов и где пребывал Наполеон, наблюдалась та же картина. Луи Лабом, штабной офицер, описывает в своих воспоминаниях биваки у Петровского дворца: «Этот лагерь казался еще более оригинальным благодаря новым костюмам, которые выбирали себе солдаты: большинство, чтоб спастись от нападений, надевали на себя те самые одежды, которые раньше пестрели на рынках… Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала… Армия страшно радовалась награбленным вещам, и это ей помогало даже забывать свою усталость. Стоя под дождем с промокшими ногами, люди утешались хорошей едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами, принесенными ими из Москвы».

Убегая из Москвы, французы вынуждены были оставить многое из того, что было ими снесено в занимаемые ими квартиры. Вернувшиеся в Москву жители стали разыскивать принадлежавшее им имущество. Поскольку иные вещи оказывались уже не раз перепроданными, то возникали споры, губернатор, полиция были завалены жалобами, требованиями что-то у кого-то отобрать или, наоборот, на незаконное изъятие законно приобретенного. Разобраться в этих спорах не было никакой возможности. Тогда московский генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин издал общее решение по всем подобным тяжебным делам. «Было всем оповещено, — вспоминает Е. П. Янькова, — что хозяева могут считать своим все, что найдут в своих домах, но чтобы никто не заявлял прав своих на свои вещи, которые во время неприятеля попали в другое место, а то судбищам не было бы конца».

Однако для того, чтобы москвичи свои утраченные, но дорогие им вещи могли бы найти и вернуть их путем покупки, губернатор указал: «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревой башни». И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок. «Это было торжественное открытие вековой Сухаревки», — отмечает Гиляровский.

Открытие Сухаревского рынка оказалось удачной идеей, в какой-то степени удовлетворившей и ту и другую стороны. Янькова рассказывает о некой Матрене Прохоровне Оболдуевой, в доме которой стоял какой-то французский генерал и, убегая, оставил так много всего награбленного, что эта «старушка, очень небогатая, после того поправила свои дела», и о П. X. Олсуфьеве, которому удалось выкупить пожалованный ему императором Павлом I малахитовый столик, отделанный бронзой.

Сухарева башня

Но уже несколько лет спустя вещи из барских особняков, купеческих домов и лабазов, действительно ценные, а порой и являющиеся выдающимися произведениями искусства прославленных мастеров, все реже и реже появлялись на рынке, поскольку они обретали новых владельцев и уже не возвращались на рынок. Сухаревка вступала в следующую эпоху, меняя свой облик.

Основным товаром на Сухаревском рынке становилось то, чем торговали и на всех других городских рынках: провизия, дешевая одежда, обувь, предметы нехитрого крестьянского и мещанского домашнего обихода. Появилась «обжорка» — наследница средневековых обжорных рядов, где шла торговля пирогами, блинами, киселем, квасом, рубцом, вареной требухой, жареной колбасой, леденцами и другими копеечными яствами.

Однако по воскресеньям рынок у Сухаревой башни, как и прежде, превращался в «антикварную» торговлю старыми вещами, среди которых любители и знатоки выискивали редкие и замечательные экземпляры.

Картину воскресной Сухаревки середины XIX века описывает Н. Поляков в очерке «Московские базары». Свое описание он предваряет замечанием, что «…базары эти доставляют москвичам некоторое развлечение, и, в самом деле, прогулки по этим, исполненным жизни и разнообразия, площадям не лишены интереса», и далее продолжает:

«Взгляните на эту живую картинку, скомпонированную из крестьян, ремесленников, мелких торгашей разной рухлядью и других, помещающихся обыкновенно на первом плане, где преимущественно сосредоточен торг сапогами, шапками, картузами, рукавицами и так называемым красным товаром. Взгляните, например, на эту фигуру в шапке, свалившейся немного набок, в сером, местами изодранном, армяке, подпоясанном кушаком, к которому не совсем живописно подвязан кожаный мешок с гвоздями. Молоток и костыль, на одном конце которого находится железная лопатка, доказывают вам с первого взгляда, что это подметочник, человек очень полезный и даже необходимый в житейском быту, и он очень хорошо сознает свое призвание; посмотрите, с какой важностью окидывает он взором толпу, его окружающую; но это только минута, а между тем он беспрестанно занят своей работой, и, в то время как один из среды толпы, его окружающей, надевает сапог, только что им исправленный, как в то же время подходит другой крестьянин и, проворно сняв с ноги сапог, подает его подметочнику, говоря:

— Земляк, нельзя ли и мне поправить, любезный, — погляди-кась?

— Отчего ж нельзя? Можно, изволь, поправлю, — отвечает подметочник, обозревая каблук и подошву сапога и рассчитывая, сколько потребно гвоздей для приведения сапога в первобытное состояние. — Семитка десяток. (Семитка — 2 копейки; семитка десяток — 12. — В. М.)

Холодные сапожники. Фото. Начало XX века

— Эвона, семитка десяток, дорого больно, пятак — так ладно, а не то и так пробавлюсь как-нибудь.

— Ну что с тобой делать, изволь; земляка надо уважить.

И крестьянин, готовый уже надеть сапог свой по принадлежности, подает его обратно подметочнику, который в ту же минуту надевает его на железный костыль, берет из мешка в рот горсть гвоздей и с необыкновенной ловкостью, вынимая их изо рта один за другим, унизывает подошву и каблук…

Но мы, как кажется, уж слишком занялись подметочником, тогда как нас окружает не менее интересное общество торговок, обвешанных мехами, различными лоскутками материй и прочим. На голове этих промышленниц, сверх повязки, обыкновенно надета какая-нибудь изношенная дамская шляпка, а иногда и мужская; стразовые серьги необъятной величины, какой-нибудь значок, кольцо и пр. С другого бока „вечный жид“ — старик с шашкой, двумя пистолетами и немецкими лексиконами; далее минералогический кабинет, собрание древностей, торговец редкостями, перед которым разложена целая коллекция никуда не годных английских бритв, разного рода заржавленных подпилков и т. п.; наконец, книжник, с грудами произведений новейшей литературы, книжники-антикварии, а затем и прочий домашний скарб.

Уличный брадобрей. Фото. Начало XX века

Если вы природный москвич, то вам хорошо знакомы эти базары; вы привыкли уже к их тесноте, где очень редко встречаются порядочные толки; но вы не обращаете на это внимания, вы очень спокойно пробиваете собой целый бруствер серых армяков, тулупов и т. п., прехладнокровно встречая перед собой то растянутый фрак, то сюртук или что-нибудь подобное…».

Следующая эпоха Сухаревки как антикварного рынка относится к 1860–1870 годам. Московский купец И. А. Слонов, оставивший книгу воспоминаний «Из жизни торговой Москвы», пишет в ней: «Как известно, вскоре после отмены крепостного права начался развал и обеднение дворянских гнезд; в то время на Сухаревку попадало множество старинных драгоценных вещей, продававшихся за бесценок. Туда приносили продавать стильную мебель, люстры, статуи, севрский фарфор, гобелены, ковры, редкие книги, картины знаменитых художников и пр.; эти вещи продавали буквально за гроши. Поэтому многие антикварии и коллекционеры, как то Перлов, Фирсанов, Иванов и другие, приобретали на Сухаревке за баснословно дешевые цены множество шедевров, оцениваемых теперь знатоками в сотни тысяч рублей. Бывали случаи, когда сухаревские букинисты покупали за две, три сотни целые дворянские библиотеки и на другой же день продавали их за 8–10 тысяч рублей».

Московские коллекционеры, любители старины, ученые-историки были постоянными посетителями Сухаревки. Театральная коллекция А. А. Бахрушина, библиотеки Е. В. Барсова и И. Е. Забелина пополнялись с Сухаревского развала.

О книжной торговле на Сухаревке написано немало. Здесь продавали лубочную литературу: «Английского милорда Георга», «Битву русских с кабардинцами», песенники, сонники и тому подобные книги, но торговали и вообще старыми книгами — томами классиков, журналами, научными сочинениями. Продавцы, как правило, малограмотные, по-своему любили книгу и нередко были оригинальными личностями. Старый букинист А. А. Астапов в своих воспоминаниях рассказывает о некоторых книготорговцах Сухаревки.

Вот старик Толченов, который, продавая книгу, прилагал к ней номер какого-нибудь старого журнала, брошюру духовного или хозяйственного содержания. «Ведь и Н. И. Новиков, — рассуждал Толченов, — прилагал к своим „Московским ведомостям“ премии в виде „Экономического магазина“ или „Детского журнала“, и это имело влияние на успех его деятельности».

«Был, — пишет Астапов, — еще оригинал книгопродавец, торговавший близ бассейна, собиравший рукописи и книги по астрологии, магии, хиромантии, физиономике, не оставляя без внимания оракулы и телескопы, а также способы лечения заговорами, симпатиями, вообще так называемое волшебство. По этому предмету являлись собирателями и люди образованные; если не ошибаюсь, мистики особенно интересовались им.

К сожалению, я не припомню ни имени, ни отчества, ни прозвища того старика, которого стараюсь изобразить. А было бы очень желательно, если бы кто-нибудь обрисовал поискуснее меня этот рельефный тип.

Не все книги выставлял он на вид; некоторые накрывал мешком, показывая не всем, только избранным. Кто-нибудь спросит его:

— А здесь, под мешком, что за книги? Взглянув на спрашивающего, он ответит:

— Это вам не купить.

Или, догадываясь, что спрашивает человек ученый, скажет: „По астрологии“. Более же простому покупателю он вытащит и Брюсов календарь, хорошо зная, какой лист открыть, какое место показать, чтобы сразу, как говорится, „зеркало наставить“, чтоб в нос бросилось. Почти общая слабость вперед знать будущее заметно влияла на покупателей. К тому же старик имел товар, который находился не у всех книгопродавцев. Несмотря на солидность назначенной им цены, покупатель походит, походит около него — да и купит. У него и иностранные книги по той же части можно было найти, с картинками и разными фигурами. Терпеливо выжидал он своего покупателя, выдерживал характер, умел целый ворох наговорить ему всякой чертовщины».

Сухаревский рынок. Середина 1920-х годов

А Сухарева башня, одним своим видом вызывавшая воспоминания о колдуне Брюсе, служила ему вывеской и рекламой.

К концу XIX — началу XX века Сухаревка расширилась: торговля шла не только на площади, но и в прилегающих переулках. Воскресные ряды и развалы, по словам Слонова, «привлекали покупателей со всех концов Москвы».

Очерк В. А. Гиляровского «Сухаревка» посвящен как раз тому времени: 1890–1900 годам. Как газетного репортера, его привлекала не обычная жизнь рынка, а его криминальная, полускрытая сторона.

«Исстари Сухаревка была местом сбыта краденого, — пишет Гиляровский. — Вор-одиночка тащил сюда под полой „стыренные“ вещи, скупщики возили их возами. Вещи продавались на Сухаревке дешево, „по случаю“. Сухаревка жила „случаем“, нередко несчастным. Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он „укупит“ у не знающего цену нуждающегося человека… За бесценок купит и дешево продаст».

Описывает он и жуликов — карманников, снующих в толпе, шулеров, завлекающих публику сыграть «в три листика», «в ремешок» и другие подобные игры, в которых они проявляют поразительную ловкость рук. Особенно искусно действовали «шайки барышников».

«Пришел, положим, мужик свой последний полушубок продавать, — рассказывает Гиляровский. — Его сразу окружает шайка барышников. Каждый торгуется, каждый дает свою цену. Наконец, сходятся в цене. Покупающий неторопливо лезет в карман, будто за деньгами и передает купленную вещь соседу. Вдруг сзади мужика шум, и все глядят туда, и он тоже туда оглядывается. А полушубок в единый миг, с рук на руки, и исчезает.

— Что же деньги-то, давай!

— Че-ево?

— Да деньги за шубу!

— За какую? Да я ничего и не видал!

Кругом хохот, шум. Полушубок исчез, и требовать не с кого».

А вот тип Сухаревского покупателя, который и идет на Сухаревку, чтобы купить вещь задешево, ниже ее цены. Как говорит Гиляровский, «на грош пятаков» (грош — монета в полкопейки).

Сухаревка торговала не только краденым, но и товаром, производимым специально для нее: обувью, платьем, мебелью низкого качества, с изъянами, которые обнаруживаются лишь после покупки. О таком товаре в Москве говорили: «Сухаревской работы».

Гиляровский рассказывает, как покупатель, прельщенный возможностью перепродать купленное по дешевке за двойную или тройную цену, оказывается наказанным за свою жадность.

По рынку ходят несколько молодцов со связками дюжины новых брюк на плечах. Покупатель приценивается: «Почем штаны?» Продавец поясняет: «По четыре рубля. По случаю аглицкий кусок попал. Тридцать шесть пар вышло. Вон и у него, и у него. Сейчас только вынесли», — и предлагает покупателю совершить оптовую покупку — всю дюжину за три красных (красная — десять рублей). Покупатель уже прикидывает, сколько он получит прибыли за них, торговец сбавляет цену до 25 рублей. Покупатель отдает деньги, продавец перевязывает веревочкой брюки. Вдруг покупателя кто-то бьет по шее, тот оглядывается, а ударивший извиняется: мол, обознался, за приятеля принял. Приносит покупатель удачную покупку домой, развязывает веревочку и видит — сверху и снизу по штанине, а между ними — тряпки. За один миг подменили!

Сухаревка. Фото

Существовал и «сухаревский» антиквариат. Один антиквар продавал статуэтку обнаженной женщины с отбитой рукой, называя ее «племянницей Венеры Милосской». Покупатель сомневался. Тогда продавец приводил неоспоримый аргумент: «А рука-то где? А вы говорите…».

Торговали грубыми подделками картин с подписями знаменитых художников. Гиляровский рассказывает о случае, когда одна дама купила на Сухаревке «Репина» за десять рублей, показала художнику, тот подписал на ней: «Это не Репин. И. Репин». Картина вернулась на Сухаревку и, благодаря этому автографу, была продана уже за сто рублей.

Общий вид Сухаревки военного 1915 года описал К. Паустовский в книге воспоминаний «Повесть о жизни». Тогда Сухаревка распространилась далеко за свои прежние пределы. Повсеместное появление и рост подобных рынков — верная примета времен народных бедствий, и война как раз была таким временем. В Москве появились многочисленные беженцы из западных губерний, солдаты, они тоже пополнили собой Сухаревку.

Паустовский тогда работал трамвайным кондуктором, и эта картина представала перед его глазами много раз на дню. Он описывает Сухаревку в промозглый, дождливый день глубокой осени, и это, конечно, накладывает свою печать на общий тон описания.

«Москва как бы съеживалась, пряталась под черные зонты и поднятые воротники пальто. Улицы пустели. Одна только Сухаревка шумела и ходила, как море, тусклыми человеческими волнами.

Трамвай с трудом продирался сквозь крикливые толпы покупателей перекупщиков и продавцов. У самых колес зловеще шипели граммофоны, и Вяльцева зазывно пела: „Гайда, тройка, снег пушистый, ночь морозная кругом!“ Голос ее заглушали примусы. Они нетерпеливо рвались в небо синим свистящим пламенем. Победный их рев перекрывал все звуки.

Звенели отсыревшие мандолины. Резиновые чертенята с пунцовыми анилиновыми щеками умирали с пронзительным воплем: „Уйди, уйди!“. Ворчали на огромных сковородах оладьи. Пахло навозом, бараниной, сеном, щепным товаром. Охрипшие люди с наигранной яростью били друг друга по рукам.

Гремели дроги. Лошадиные потные морды лезли на площадку вагона, дышали густым паром.

Фокусники-китайцы сидя на корточках на мостовой, покрикивали фальцетом: „Фу-фу, чуди-чудеса!“ Надтреснуто звонили в церквах, а из-под черных ворот Сухаревой башни рыдающий женский голос кричал: „Положи свою бледную руку на мою исхудалую грудь“.

Карманные воры с перекинутыми через руку брюками, вынесенными якобы для продажи, шныряли повсюду. Глаз у них был быстрый, уклончивый. Соловьями заливались полицейские свистки. Тяжело хлопая крыльями, взлетали в мутное небо облезлые голуби, выпущенные из-за пазухи мальчишками.

Невозможно рассказать об этом исполинском московском торжище, раскинувшемся почти от Самотеки до Красных ворот. Там можно было купить все — от трехколесного велосипеда и иконы до сиамского петуха и от тамбовской ветчины до моченой морошки… Воздух Сухаревки, казалось, был полон только одним — мечтой о легкой наживе и куске студня из телячьих ножек.

То было немыслимое смешение людей всех времен и состояний — от юродивого с запавшими глазами, гремящего ржавыми веригами, который ловчится проехать на трамвае без билета, до поэта с козлиной бородкой в зеленой велюровой шляпе, от толстовцев, сердито месивших красными босыми ногами Сухаревскую грязь, до затянутых в корсеты дам, что пробирались по этой же грязи, приподымая тяжелые юбки».

Революция привела на Сухаревку новый слой продавцов-покупателей, так называемых «бывших» — лиц высших классов царской России и буржуазной интеллигенции. Эта новая черта рынка сразу же нашла отражение в современной литературе.

Вот страничка из повести Глеба Алексеева «Подземная Москва», написанной в середине 1920-х годов. «Бывшие» на Сухаревке изображаются в несколько сатирическом плане, но это уже дань новой, советской идеологии. Человек, называемый в цитируемом отрывке «негодяем», — русский авантюрист и мошенник, выдающий себя за иностранца.

«…В воскресенье утром видели, однако, „негодяя“, с видом туриста расхаживающего по Сухаревскому рынку.

Пожалуй, он просто с любопытством наблюдал картинки московского торжища.

Он постоял в шапочном ряду, где молодцы примеривали шапки, а пока примеривали, исчез картуз у того, кому примеривали. В обжорном ряду шипела на сковородах яичница, брызгаясь горячим салом на руки и даже на носы неосторожных прохожих; с треском, словно живые, подскакивали на сковородках пироги и котлеты; мужчина лет сорока, в фуражке инженерного ведомства, время от времени говорил замогильным басом: „Вот дули!“ Под ногами шныряли мальчишки, на ходу залезая в карманы; солнце припекало затылок; на мясе в палатках, над открытыми, словно кошели, мешками с мукой, с сахаром, с подсолнухами кружились зеленоватые облака мух. Тут можно купить все: от подтяжек, снятых с плеч тут же, до мотоцикла. Гребенки, пиджаки, вывороченные в пятый раз, дуделки для детей, диваны с подштопанными боками, зеркальные шкапы, отражающие удивительные рожи, и ужасающее количество сапог. Сапоги носили на руках, их примеривали, постукивали по подошвам, любовно поплевывали на голенища и расходились, не сойдясь в гривеннике.

По правую сторону трамвая, фыркающим комодом налезавшего на эту разношапочную, разномастную, орущую и жующую толпу, находился замечательный „буржуазный рядок“. Тут толпились бывшие полковники в серых, протертых по швам шинелях, дамы в бархатных когда-то тальмах, бывший присяжный поверенный и бывший вице-губернатор Вово, сильно постаревший за эти „роковые десять лет“, но так и не научившийся выговаривать букву „р“. Зизи, Мими, княжна Анна Львовна, помните, та самая, что в Благородном… Они торговали остатками саков и мехов, дедушкиными подарками, чернильницами с амурами, из которых нельзя писать, раздробленными несессерами, ножичками для рыбы, стенными бра — хламом, который остался от голодных лет, да так и не пригодился. Тут же по сходной цене предлагали бюстгальтеры, духи „Лориган Коти“, в которых на чаю плавали две капли настоящих духов, цветные наколки для волос, плюшевые альбомы, будильники с музыкой, виды Кавказа и мундштуки.

— Майн герр, — сказала по-немецки дама с заботливо увязанным флюсом — на Сухаревке ее звали „барыня Брандадым“, — не обратите ли вы внимание на этот великолепный кальян, вывезенный покойным мужем из Константинополя?

Конечно, это была „дама из общества“. „Негодяй“ догадался по породистому носу, тонким, как мундштуки кальяна, рукам и отличному выговору на чужом языке. Он взял в руки мундштук и для чего-то поглядел в дырочку. Кальян он раньше не видел, но, черт его знает, по какой надобности покупаются иногда вещи?

— Мой муж почти не употреблял его. Я помню, когда мы шли по Пера, в Константинополе…

У „барыни Брандадым“ обозначилась слеза и повисла на просаленных заячьих ушках платка. Ко всему тому ее беспокоил флюс. Но она отлично разбиралась в психологии покупателя. И когда тот, повертев мундштук, в нерешительности протянул его обратно, она „прикрыла“ козырным тузом.

— Я — урожденная Дурново и по мужу княгиня Оболенская… За весь этот прибор, излюбленную вещь покойного князя, я прошу только меру картошки…

— Меггу кагтошки, — подтвердил Вово. Правда, он был пьян — „с этой революцией Вово совсем опустился“, — но, смерив взглядом туристский костюм „негодяя“ и его швейцарские „котлетки“, Вово добавил в точку:

— Не скупитесь, ггаф…

— Кальян был куплен».

Так уж получилось с легкой руки Гиляровского, что каждый пишущий о Сухаревке — и в те времена, когда она еще шумела вокруг Сухаревской башни, и особенно после того, как была закрыта, рассказывал в основном о криминальной ее стороне, полагая, что именно она скорее всего заинтересует читателя. Но обманщиками, жуликами, ворами и прочими преступниками мир Сухаревки не исчерпывался, и, более того, не он составлял ее суть, за которую Москва любила Сухаревку. Криминала на Сухаревском рынке было ничуть не больше, чем на каком-либо другом, а главное, сколько ни пугал Гиляровский москвича, тот спокойно и с удовольствием шел туда, зная, что со своим тощим карманом он почти наверняка приобретет нужную вещь по сходной цене. Сухаревка была не только жестока.

Старый букинист Астапов пишет о нравах Сухаревки: «Здесь все можно приобрести, как для удовлетворения необходимости, так и для прихоти, к взаимному удовольствию продавца и покупателя. Тут, на этом братском аукционе, и торгаш вертится, стараясь для наживы выловить что-нибудь поценнее, и любитель тоже хлопочет, чтобы вещь не попала в наши руки. Бывали здесь и случаи великодушного участия к продавцам обоего пола. Нередко какая-нибудь вдова, с терпением перенося упадок своих средств, не решаясь идти по миру, получала несколько рублей или копеек более, чем сама просила за свою вещь».

Сухаревские букинисты также с сочувствием относились к своим покупателям. «Придет, в другой раз, бедная женщина, — продолжает Астапов, — и плачется: „Вот, голубчик, муж у меня сторож, жалованья получает всего-то 12 рублей, а у нас пятеро детей, книжки тоже нужны. Уступи подешевле“. Ну, и встретит сочувствие на деле. А сколько учащейся молодежи, не имеющей настоящих средств и пользующейся услугами букинистов. Но об этом распространяться не буду, боюсь, далеко зайдешь».

На Сухаревке продавали не только брюки в одну штанину, там можно было приобрести одежду, которая потом носилась много лет, и обувь отнюдь не «сухаревской работы». Конечно, чтобы сделать на Сухаревке удачную покупку, надо быть, как советовал в 1909 году журналист Н. М. Ежов, «осторожным покупателем» и помнить сухаревскую «одиннадцатую заповедь: не зевай». Писатель Р. Штильмарк вспоминает дореволюционную Сухаревку: «Диву даешься, как вся кипящая здесь человеческая стихия не выплеснется из своего уличного русла и не натворит бедствий, свойственных всем неспокойным стихиям. А ведь не слышно, чтобы на Сухаревке случалось что-либо схожее с Ходынкой. Разговору нет, чтобы народ насмерть давили или до беспамятства стискивали».

«Богоспасаемой» назвал Сухаревку А. В. Чаянов, выдающийся, с мировой славой экономист и замечательный писатель. Характеристика Чаянова относится к 1919 году, одному из самых голодных в послереволюционной Москве, когда даже осьмушку хлеба по карточкам выдавали не всегда и москвичи считали большой удачей, если удавалось что-либо продать на рынке и купить еды. Именно такая удача подвалила герою повести Чаянова: «Намазав маслом большой кусок хлеба, благословенный дар богоспасаемой Сухаревки, Алексей налил себе стакан уже вскипевшего кофе и сел в свое рабочее кресло».

С иной стороны раскрывают Сухаревку и воспоминания педагога-краеведа А. Н. Нюренберга. Свое детство с 5 до 15 лет (с 1923 до 1933 года) он прожил на углу Сухаревской площади и 4-й Мещанской. Рынок был виден из их окон, а во дворе, во флигеле жили «босяки», «работавшие» на рынке, о которых так много ходило ужасных рассказов. Нюренбергу, «домашнему» ребенку из интеллигентной семьи, которого к тому же мальчишки во дворе дразнили «Нюрочкой», с раннего детства довелось соприкасаться с этими «босяками», с их таинственным миром, в который, правду сказать, никто из них не старался его вовлечь.

У него, жившего на Сухаревке, складывалось о ней другое впечатление, чем у посетителей рынка. Сухаревка была его родным районом, и поэтому, если сторонний наблюдатель искал и видел здесь Сухаревскую экзотику, для него она представала не в экзотике, а чертами обычного повседневного быта.

Вот один из эпизодов воспоминаний Нюренберга. Ему было лет восемь, когда он однажды шел по своей улице, и вдруг из ворот выбежал один из обитателей «босяцкого» флигеля, сунул ему что-то в карман и нырнул в дом на другой стороне улицы. Затем из ворот показались несколько милиционеров. Один спросил у мальчика, куда побежал босяк. Нюренберг ответил, что не видел его. Милиционер, видимо, заподозрил в нем сообщника убежавшего, схватил «Нюрочку» и потащил «в милицию», а тот, упираясь, заревел на всю улицу, закричал, что мама не позволяет ему уходить далеко от дома. Собралась толпа, старушки принялись ругать милиционеров и отбили мальчика.

«В подворотне я осторожно рассмотрел сунутое мне, — пишет Нюренберг, — это были кольца и часы.

В тот день босяк не вернулся. Я спрятал кольца и часы в игрушку-утенка. Мысль о предосудительности моего поступка мне и в голову не приходила, я был полон сознания, что стал хранителем тайны.

Босяк объявился через неделю. Он завел меня в сарай и, дружески похлопав по плечу, сказал: „Молодец, ты хорошо сделал, что выбросил это“. „А я не выбросил, вот они“, — сказал я и отдал ему утенка. Он посмотрел на меня так, что я понял, что обрел друга. Он стал делить кольца и часы на две части, но я от предложенного отказался и попросил назад утенка. Он отдал его, пообещал заклеить и принести интересную книгу.

Слово свое он сдержал. Но на этом наше знакомство не оборвалось. Он стал приносить мне книги. Некоторые я помню до сих пор: книгу „На суше и на море“ — рассказы о дальних странах, мореплавателях, разных приключениях, повесть про серебряные коньки, журналы „Нива“, сборник „Золотое детство“ с множеством иллюстраций и другие.

В часы, свободные от „работы“, Гриша (так звали босяка) читал со мной книги в сарае, вставлял свои замечания. Ему нравились сильные, волевые люди. Иногда я приносил ему что-нибудь поесть. Наша дружба оборвалась неожиданно. Он исчез. Как я узнал потом, его схватили во время облавы на Сухаревке».

Еще один тип. «Помню одного балагура, торговца игрушками, он продавал чертиков в пробирке и весело потешал публику прибаутками вроде такой: „Смеется и улыбается и в членской книжке не нуждается!“ Тут имелась в виду профсоюзная книжка, без которой в то время нельзя было получить работу.

Я был глубоко потрясен, когда он тут же, после того, как толпа схлынула, оставшись один, разбил пробирку, бросив на мостовую, взялся за голову и негромко проговорил: „Когда же конец этим чертям и этой чертовой жизни?“».

В заключение Нюренберг пишет о том главном, что он вынес из своих сухаревских наблюдений. «В моей жизни Гриша сыграл значительную роль. Человек — тайна, вот что я тогда интуитивно стал чувствовать, а понял значительно позже, когда прочел Достоевского. Первый шаг к этому был сделан от Сухаревки и его обитателя — босяка Гриши.

Немало встречал я ярких описаний рынка и его обитателей. Все авторы и, в первую очередь, Гиляровский, стремились воссоздать колорит Сухаревки, описать что-нибудь пикантное. Меня не это привлекало в Сухаревке уже с детства. Я проникся сочувствием к этим, казалось, отчаянно веселым, а на деле глубоко несчастным людям. Сухаревка дала мне много для понимания людей…».

В декабре 1920 года началось наступление Советской власти на Сухаревку, которая была объявлена «одним из главных очагов спекуляции». 10 декабря В. И. Ленин одобряет предложение председателя Московской потребительской коммуны, руководителя московской торговли А. Е. Бадаева ликвидировать Сухаревку, и 15 декабря постановлением Моссовета она была закрыта.

В одном из своих выступлений Ленин объяснил опасность Сухаревки для Советской власти и необходимость ее ликвидации. «„Сухаревка“ закрыта, — сказал он, — но страшна не та „сухаревка“, которая закрыта. Закрыта бывшая „Сухаревка“ на Сухаревской площади, ее закрыть не трудно. Страшна „сухаревка“, которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина. Эту „сухаревку“ надо закрыть. Эта „сухаревка“ есть основа капитализма. Пока она есть, капиталисты в России могут вернуться и могут стать более сильными, чем мы. Это надо ясно сознать».

Доводы Ленина против Сухаревки могли, конечно, убедить лишь кремлевских комиссаров, имевших пайки, пользовавшихся спецраспределителями, домами отдыха и санаториями. Иным было отношение народа. Эту бессмысленную акцию, осуществленную с помощью ЧК, и ее результат описывает в своем дневнике Н. П. Окунев:

«2 (15) декабря. Мороз около 15. Снегу мало.

С сегодняшнего дня наша знаменитая „Сухаревка“, первообраз всех российских „сухаревок“, — сухаревка сухаревок — особым постановлением московского совдепа окончательно закрыта. Никакими товарами и продуктами — ни нормировочными, ни ненормировочными — торговать на ней с 15-го декабря нельзя. Предписано московскому ЧК всех явившихся продавцов арестовывать, а товар конфисковывать. Любопытствующие сбегались туда и мерзли целый день, наблюдая, да точно ли не будут торговать там, и к вечеру печально признавались, что Сухаревка действительно „закрыта“.

Полное смятение и недоумение в рядах и торговцев, и покупателей. В положение первых не все войдут, но критическое положение вторых вызывает всеобщее беспокойство. Как же быть, правда, тому человеку, который пайка не получает, кухни не имеет, в столовые не попадает; где же он купит теперь хлеба, мяса, масла, сапоги, перчатки, картошки, махорки и вообще всего необходимого? Как-никак, эта мера, предпринятая в видах полнейшего искоренения спекуляции, очень крута и неминуемо создаст эксцессы, о которых, вероятно, придется записать в свое время…

4 (17) декабря. Газеты полны статей о победе над Сухаревкой. Точно невесть какой враг сломлен! И уж такие перспективы рисуются теперь, вот он, рай социалистический, сейчас же и откроется для советских подданных! „Сухаревка — это гнойник на теле пролетариата…“. „Сухаревка — это язва пролетарского государства…“. „Сухаревская спекуляция погибла — да здравствует пролетарская система снабжения и распределения…“ и т. д., и т. п. …

В это же время вводится так называемый „труд, паек“… Карточки делятся на три серии, по „а“ будут выдавать в день полтора фунта, по „б“ — 1 ф. и по „в“ — 0,5 ф. Ну, а под шумок этих продовольственных побед „сухаревцы“, перебравшиеся в подполье, во дворы, в глухие переулки, — торгуют уже хлебом по 1200 р. за ф., картошкой по 450 р. за ф. и т. д.».

Весной 1921 года начался нэп, был разрешен «свободный товарообмен», в Москве открылось много новых рынков — на Трубной площади, на Зацепе, на Сенной площади и в других местах, но запрет на торговлю на Сухаревской площади продолжал действовать.

2 мая 1921 года Окунев записывает в дневнике: «Сухаревка все-таки не возродилась… По своему центральному месту и по величине площади [она] была, конечно, удобнее всех других мест для „свободного товарообмена“, и если ее не возобновили, то только по капризу властей, по капризу, простительному для женщин, утопающих, но не сознающихся в том, что не стрижено, а брито. Как же! Постановили Сухаревку закрыть навсегда, а вместо нее мы заводим десяток „сухаревочек“».

Но мало-помалу Сухаревка все-таки возрождалась: выходили с товарами продавцы, собирались покупатели. Время от времени их лениво разгоняли милиционеры, понимавшие бесполезность своих усилий.

А год спустя Сухаревка торговала и шумела в прежнем своем многолюдье и широте.

В жизни Москвы и москвичей Сухаревка всегда занимала гораздо более важное место, чем просто рынок. Это было явление, воплощавшее в себе одну из характерных черт не только московской жизни, но московского характера.

Сухаревка создала свой фольклор. Во-первых, это предания о находках и покупках за мизерную цену реликвий и раритетов. Правда, никогда не указывается, что именно было приобретено. Во-вторых, рассказы о ловких мошенниках и ворах, а также о сыщиках. Ряд таких легенд пересказывает в своем очерке Гиляровский.

Но, пожалуй, самые яркие фольклорные произведения, рожденные Сухаревкой, это крики сухаревских торговцев, рекламирующих товар. Устная реклама, вообще традиционная для московского торга, на Сухаревке процветала.

Для успешного развития и совершенствования «крика» необходимы изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового крика в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это искусство не пропадает в периоды спада, мастера крика творят при любых условиях, но в эти периоды их мастерство тоже переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: основные массивы торгового крика были записаны в начале XX века до Первой мировой войны, затем — в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в «колхозные» была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства.

Старый Сухаревский рынок. Середина 1920-х годов

Наряду с общепринятыми формами торговли — вразнос, с лотка, в палатке, на развале и т. д. среди торговцев бытовала еще торговля «на крик». Считалось, что некоторыми товарами, например детской игрушкой, можно торговать только «на крик». Да, собственно, весь рынок торгует «на крик», поскольку вывески не на что повесить, поэтому кричали, стараясь перекричать друг друга, обратить внимание на себя.

Кричал, уговаривал обжорный ряд:

Кому пирожки, Горячие пирожки? С пылу, с жару — Пятачок за пару! Вот блины-блиночки, Кушайте, милые дочки!

А какой-нибудь шутник на взывания баб-пирожниц ответит тоже прибауткой:

Меж долами, меж горами Сидит баба с пирогами. Она недорого берет, А кто купит — того рвет! Раз бабкина пирога поел, Так чуть не околел. А как два пирога отведал, Так неделю на двор бегал!

Впрочем, и покупателям, и торговцам прекрасно было известно истинное качество предлагаемого товара, основное достоинство которого заключалось в его дешевизне, поэтому ничуть не вредило успеху торговли чистосердечное признание торговца:

Эй вы, базарная братия! Веселая шатия! Обступайте кругом, Кушайте, питайтесь, В тоску не ударяйтесь, На нас не обижайтесь! Пускай тухло и гнило, Лишь бы сердцу вашему Было бы мило!

Продавец картонных дудочек рекламирует свой товар, подчеркивая его заграничное происхождение:

— Приехал из Америки, на зеленом венике, веник отрепался, а я здесь, на Сухаревке, остался. Спешите, торопитесь купить необходимую вещь по хозяйству!

Продавец так называемого «тещина языка» — свернутого в кольцо длинного бумажного пакета солидно объясняет:

— Теща околела, язык продать велела.

Торговец куклами обращается к родителям и детям:

Ваня наш в кафтане, Таня в сарафане. Никак мирно не живут: Как сойдутся, Так и подерутся! Эй, веселый мужичок, Плати четвертачок: Детская игрушка — Замоскворецкая Феклушка! Не бьется, не ломается, Не дерется, не кусается! На прохожих не кидается И в истерику не бросается!

Хитрец-торговец в общем-то угодил обеим сторонам: и ребенку, вполне симпатизирующему драчливым Тане и Ване, и взрослым, которым, конечно, по душе придется, что Феклушка не дерется, не кусается, на прохожих не кидается и в истерику не бросается, что впоследствии можно будет поставить ребенку в пример.

«Крик» на рынке всегда отражает время. В 1920-е годы рыночный торговец противопоставляет свою честную торговлю, не влекущую за собой никаких неприятностей с законом для покупателя, торговле поднявшихся частников-нэпманов и государственных жуликов — «красных купцов»:

Эх, подваливай, народ, От Красных ворот, С Курского вокзала, С Земляного вала!.. Носки! Чулки! Перчатки! Варежки! Для Авдотьи и для Марьюшки! Стой, товарищ, не пугайся! В тресте кража, А у нас веселая распродажа! Не пугайся, мамаша, — В милицию не поведут, Протокол не составят И ночевать там не оставят!

Продавец «средств от паразитов» обещает покой в доме:

— Клопы подыхают, блохи умирают, моль улетает, тараканы опасаются, мухи промеж себя кусаются. Теща спит спокойно, и вы с супругой живете вольно… Единственная натуральная, жидкость, верное средство, купите больше и семейству еще откажете в наследство!

Сухаревский торговец брался продавать все, что попадало ему в руки, и при сочинении «крика» обнаруживал большую находчивость и изобретательность. Уж, кажется, что можно выдумать, торгуя таким ненужным для рыночной публики товаром, как план Москвы, ибо когда обычному посетителю Сухаревки надо было куда-то пройти по городу, он, если не знал дороги, пользовался не планами, а таким верным способом, как «поспрошать» у добрых людей. А ведь Сухаревский краснобай этими планами торговал, надеясь на помощь крика:

— Новый план Москвы! Все улицы, все переулки, все закоулки, все повороты, все завороты, все ходы, все тропы, все блохи, тараканы и клопы! Только двадцать копеек. Необходимо иметь на стене, чтобы мухам не заблудиться!

В 1924 году, в разгар нэпа, рынок с Садового кольца, чтобы отвлечь торговлю с площади, перенесли во дворы между Садовой и Большой Сухаревской улицей. «Новая Сухаревка» строилась по проекту архитектора К. С. Мельникова. Возводя торговые ряды, архитектор организовал пространство рынка под воздействием образа «старой» Сухаревки: в центре рынка он поставил возвышающееся над палатками административное здание с трактиром, о котором сам архитектор писал: «В самом центре движения рыночной толпы стоит трактир — элегантное здание открытых террас и лестниц с обжорной кухней жирных щей и осетровых селянок, и вернулась в Москву вновь кипучая страсть знаменитой Сухаревки». (Это здание в перестроенном виде сохранилось во дворе за кинотеатром «Форум».)

Новый рынок «по системе проф. К. С. Мельникова». 1925 год

Однако «Новая Сухаревка» стала всего лишь одной из частей Сухаревского рынка, так как стихийный торг на площади все равно продолжался.

Нэповская Сухаревка была прямой преемницей Сухаревки дореволюционной, но в то же время и ее втянула в свой водоворот коммунистически классовая идеология и фразеология.

Репортер «Вечерней Москвы» в очерке 1925 года видит на Сухаревском рынке «классовую борьбу». «Разверстые пасти палаток подавляют изобилием земных благ, — пишет он. — Штуки сукна тесно жмутся на полках, громадные розовые туши с фиолетовым клеймом на бедре меланхолически висят вверх ногами, кубы сливочного масла громоздятся уступчивой пирамидой. В парфюмерном ряду благоухает сам воздух. Сухаревка неоднородна. На ней классовая борьба. „Крупная буржуазия“ торгует в палатках, а между овалом (рядами палаток, образующими такую геометрическую фигуру. — В. М.) и забором торгует „мелочь“. У входа на развале помещаются лотошники и торгующие с рук. (Крик лотошников и разносчиков: „Магазин без крыши, хозяин без приказчика, цены без запроса!“ — В. М.) В палатках все дорого. Торгующие друг друга не любят».

Центральное здание Ново-Сухаревского рынка. 1925 год

Но и у покупателей — в зависимости от достатка — также «классовое» впечатление о рынке: бедняк не видит ни розовых туш, ни пирамиды сливочного масла, не обоняет благоухание парфюмерии. Вот цитата из другого номера «Вечерки» и очерка другого автора: «Собачья колбаса, пирожки на постном масле, пропитанные пылью конфеты, похожие вкусом на еловые шишки, перещупанные ягоды, коричневый напиток под гордым названием „квас“ — копейка стакан, булки черт знает из чего, горячие сосиски из мясных отбросов, клейкие пряники, семечки, крутые очищенные яйца… Всем этим, с позволения сказать, товаром торгуют с немытых рук сомнительные личности…».

«Классовый подход» проявляли к клиентам и мальчишки-чистильщики сапог. Призывая прохожих воспользоваться их услугами, они кричали:

Чистим-блистим, лакируем Всем крестьянам и буржуям! С крестьян — пятачок, С буржуя — четвертачок!

Воров и разного рода жуликов и шулеров в советское время было не меньше, чем в описаниях Гиляровского, да и многие профессии воровские остались прежние: «стрелки», «ширмачи», «щипачи» и другие. Но если раньше стайки карманников пытались обмануть жертву, прикидываясь обычными покупателями, то теперь они громко и весело распевали: «Пролетарии всех стран, берегите свой карман!», зачастую уже после того, как операция по изъятию из кармана кошелька была успешно произведена. Воры были отнюдь не такими Робин Гудами, какими пытаются их выставить в телепередаче «В нашу гавань заходили корабли» интеллигентные любители «блатных» песен (в значительной части сочиненных ими самими в кухонных застольях): они грабили и буржуев, и крестьян, и об этом все на рынке знали. Мне рассказывал человек, который девятилетним мальчишкой подрабатывал на Сухаревке, торгуя водой — 5 копеек стакан. Он никогда не клал деньги в карман, зная, что карманник залезет в него, а бросал пятаки в чайник, из которого наливал воду.

Сухаревские трактиры, как во времена Гиляровского, остались местами сходок и советов воровской братии, но появились и новые направления «промысла», и на сходках обсуждали новые проблемы. Об одной из них рассказали в романе «Золотой теленок» И. Ильф и Е. Петров.

«Все регулируется, течет по расчищенным руслам, совершает свой кругооборот в полном соответствии с законом и под его защитой.

И один лишь рынок особой категории жуликов, именующих себя детьми лейтенанта Шмидта, находился в хаотическом состоянии. Анархия раздирала корпорацию детей лейтенанта. Они не могли извлечь из своей профессии тех выгод, которые, несомненно, могло им принести минутное знакомство с администраторами, хозяйственниками и общественниками, людьми по большей части удивительно доверчивыми…

Одно время предложение родственников все же превышало спрос, и на этом своеобразном рынке наступила депрессия. Чувствовалась необходимость в реформах. Постепенно упорядочили свою деятельность внуки Карла Маркса, кропоткинцы, энгельсовцы и им подобные, за исключением буйной корпорации детей лейтенанта Шмидта, которую на манер польского сейма вечно раздирала анархия. Дети подобрались какие-то грубые, жадные, строптивые и мешали друг другу собирать в житницы…

Выход из этого напряженного положения был один — конференция. Над созывом ее Балаганов работал всю зиму. Он переписывался с конкурентами, ему лично знакомыми. Незнакомым передавал приглашение через попадавшихся на пути внуков Маркса. И вот наконец ранней весной 1928 года почти все известные дети лейтенанта Шмидта собрались в московском трактире, у Сухаревой башни…».

Окончательно Сухаревский рынок был ликвидирован в 1930 году: старый — на Сухаревской площади, потому что «мешал транспортному движению», новый — за кинотеатром «Форум», как говорится, за компанию. Если быть точным, Сухаревский рынок не ликвидировали, а «перевели» на Крестовский рынок, что у Крестовской заставы. «Перевод» осуществлялся как уговорами, так и принуждением. «Предварительно была устроена облава, и почти всех обитателей рынка вывезли на воронках в разные концы Москвы, — рассказывает о закрытии Сухаревки Нюренберг. — Хотя Сухаревка была уничтожена, она долго жила в рассказах „туземцев“. Мне тоже трудно расстаться с воспоминаниями о тех временах. Конечно, прежде всего это память о родных и близких людях, которые окружали тогда меня, но и в самой Сухаревке была известная доля очарования».

Существует много фотографий Сухаревки как дореволюционной, так и послереволюционной. Выпускались серии открыток с общими видами рынка, отдельными сценками, запечатлена галерея персонажей Сухаревки — продавцов, покупателей, блюстителей порядка — городовых, полицейских, милиционеров, любопытствующих и прочих.

Характерная черта большинства фотографий — ясно ощущаемое личное отношение фотографа к объекту съемки: заинтересованность, сочувствие, одобрение, ирония, насмешка. Эти фотографии очень интересно рассматривать, погружаясь во время, в ушедший, но живой мир.

И это действительно живой мир, потому что кроме конкретного мгновения уходящей жизни в лицах людей, снятых фотокамерой, запечатлены вечные черты народного характера, народной жизни.

Искони торговая площадь на Руси была не только местом купли-продажи, но и местом публичной гражданской жизни, кроме своекорыстных расчетов торгашей здесь рождались и бушевали великие народные страсти, рождалось и укреплялось народное общественное мнение. На торговой площади Минин обратился к народу с призывом идти спасать родину и был услышан; задолго до построения храма Христа Спасителя, когда еще шла Отечественная война 1812 года, в Пятницкой церкви на главной тогда московской торговой площади — в Охотном ряду — зародилась и была осуществлена идея отметить благодарственной молитвой общенародную боевую славу: после каждого сражения в храме ставилась — на вечное воспоминание — икона того святого, в чей день это сражение произошло…

Не случайно с Сухаревкой связано создание одной из самых известных работ художника Б. М. Кустодиева — серии «Русские типы». Эта серия акварелей была исполнена в 1919–1920 годах, но ее начало относится к 1914 году и непосредственно связано с Сухаревкой.

Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина», и весной этого года художник приехал в Москву. Он много бродил по городу. В Вербное воскресенье полдня «толокся» на Красной площади среди праздничного торга, заходил в трактиры, вмешивался в толпу — пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.

Б. М. Кустодиев. Московский трактир. Масло. 1916 год

Но особенно привлекала его Сухаревка. «Часто ходил на Сухаревку», — подчеркивает в своих воспоминаниях о Кустодиеве его сын. В извозчичьем трактире на Сухаревке художник нашел сюжет для своей новой картины.

Московские трактиры обычно имели свой постоянный круг посетителей-завсегдатаев. Были трактиры, посещаемые преимущественно извозчиками.

Несколько страниц в своих воспоминаниях посвятил московским извозчичьим трактирам В. А. Гиляровский.

«Извозчик в трактире и питается и согревается, — пишет он. — Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства.

Два раза в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит».

Кустодиева поразили яркие типы извозчиков, красочная живописность обстановки трактира. Но, кроме того, во всем этом он уловил сугубо московскую черту — живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни простонародные клубы — трактиры.

«Московский трактир» — так назвал он будущую картину и по возвращении в Петербург сразу начал ее писать.

Художник писал «Московский трактир» по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире у Сухаревой башни, но для отдельных фигур просил позировать сына. Во время работы рассказывал сыну о Москве, о том, как родилась идея картины «Московский трактир».

«Он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны, — пишет в своих воспоминаниях сын художника. — Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, и тот бегом „летел“ с чайником. Пили горячий чай помногу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: „Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николае Чудотворце — бликовать. А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки.

Там и водки можно выпить „с устатку““…

Он остался очень доволен своей работой: „А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность, и характеристика извозчиков получилась. Ай да молодец твой отец!“ — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединялся к его веселью».

Создавая свою знаменитую серию «Русские типы», Кустодиев включил в число ее сюжетов несколько персонажей картины «Московский трактир»: «Извозчик в трактире», «Половой», «Трактирщик»… Эти работы замечательного художника сохранили для нас некоторые черточки старой Сухаревки.

Трагедия

Такова уж судьба Сухаревой башни, что ни одно из крупных исторических событий, происходивших в Москве, не обошло ее стороной. Не стали исключением и революции 1905 и 1917 годов.

В декабрьские дни 1905 года баррикады рабочих дружин находились на Садовой-Сухаревской улице и на Мещанских. Правительственные войска занимали Спасские казармы, откуда драгуны совершали вылазки и атаковали рабочих. Правительственная артиллерия простреливала Садовые улицы. Два орудия были подняты на Сухареву башню и били по баррикадам прямой наводкой.

В 1917 году трактир Романова в угловом доме на Сухаревской площади с 1-й Мещанской занял Комитет Городского района РСДРП(б) и Районный Совет рабочих. В Городской район тогда входила центральная часть Москвы — с Городской думой, градоначальством, почтамтом, телеграфной станцией и другими стратегическими пунктами. Поэтому во время подготовки Октябрьского восстания и в само восстание это было место, где собирались рабочие отряды с окраин для наступления на центр.

«Не узнать теперь когда-то веселого трактира Романова, — рассказывает участник этих событий, — наверху беспрерывно идет заседание ревкома; на лестнице, внизу, всюду снует черная озабоченная рабочая масса, беспрерывно щелкают затворы винтовок. Здесь записываются в Красную гвардию, здесь выдают и оружие. Рабочая масса полна энтузиазма, она рвется в бой…».

И вот дан сигнал к восстанию. Линия между красными и белыми проходит по Садовому кольцу: Сретенка в руках белых. С верхних этажей угловых домов Сретенки и Сухаревской площади юнкера вели пулеметный огонь, не давая возможности красногвардейцам преодолеть площадь. Тогда красногвардейский пулеметчик, солдат, забрался с пулеметом на Сухареву башню и, оказавшись выше огневых точек противника, подавил их.

После революции из Сухаревой башни выселили прежних постояльцев — монахов Никольской часовни, канцелярию Попечительства о бедных, рабочих водопровода, лавки торговцев. Остались лишь обслуга трансформаторов МОГЭС и распорядительных щитов.

Башня требовала большого ремонта. Созданная в 1918 году Комиссия Моссовета по охране памятников искусства и старины включила ее в список наиболее ценных московских архитектурных памятников.

18 октября 1918 года агентство РОСТА опубликовало сообщение о работе Комиссии по охране памятников: «Комиссия уже приступила к работе; начата реставрация кремлевских церквей и башен. Однако Комиссия совершенно выпустила из виду еще одно, безусловно, ценное в художественном отношении здание — Сухареву башню. Покрытая лесами почти уже три года, она стоит как живой укор безобразию и без того гнусной площади».

Лишь в 1923 году Моссовет смог выделить на ремонт и реставрацию Сухаревой башни нужные средства.

При ремонте 1923–1925 годов работы велись как на наружных частях башни, так и во внутренних помещениях. Были отремонтированы крыша, белокаменные украшения, ограды на площадках второго и третьего этажей, на наружной лестнице, исправлен цоколь вокруг башни, заменены ступени на лестницах и проведены другие работы. Башня была заново покрашена суриком в красный цвет, который она, по изысканиям архитектора-реставратора Д. П. Сухова, имела в своем первоначальном виде.

Одновременно встал вопрос об использовании помещений Сухаревой башни.

В 1924–1925 годах директор Московского коммунального музея — предтечи современного Музея истории Москвы Петр Васильевич Сытин хлопотал перед руководством Моссовета о расширении музея, помещавшегося в нескольких комнатах, и предоставлении ему более подходящего помещения.

Отремонтированная Сухарева башня могла стать идеальным помещением для музея города: памятник московской старины, находится в центре города, имеет достаточно помещений для организации экспозиции и проведения различных культурных мероприятий. К тому же целиком решилась бы проблема использования и дальнейшей поддержки памятника.

«Опыт многолетней жизни Сухаревой башни показал, — писал П. В. Сытин в докладной записке в Музейный отдел Наркомпроса, который ведал охраной памятников, — что для поддержания в исправности даже одного ее внешнего вида за нею необходимо постоянное наблюдение, что отсутствие такового в прошлом вело к преждевременному обветшанию башни и дорогостоящим ремонтам, что исправное состояние внешних частей немыслимо без надлежащего состояния внутренних частей, что, наконец, для того и другого необходимо, чтобы в Сухаревой башне помещалось хозяйственное учреждение, носящее живой общественный характер, понимающее и ценящее старину и красоту башни, и что таковым в полной мере явится только Музей города Москвы».

Доводы П. В. Сытина возымели положительное действие, и в середине 1924 года было получено согласие Моссовета на размещение в Сухаревой башне музея. Заключительный этап ремонтных работ уже шел с учетом приспособления здания под музей, создания экспозиционных залов, помещений для библиотеки, научных работников, раздевалки, туалетов и прочих необходимых служб.

Сухарева башня — Московский коммунальный музей

3 января 1926 года музей был открыт и принял первых посетителей. Гиляровский по этому поводу сочинил экспромт:

Вода ключевая Отсюда поила Московский народ, Отныне живая Знания сила Отсюда польет.

К открытию музея Издательство Московского коммунального хозяйства выпустило брошюру «Сухарева башня. Народные легенды о башне, ее история, реставрация и современное состояние», написанную его заведующим Петром Васильевичем Сытиным.

Брошюра начиналась радостно, почти ликующе: «Сухарева башня, которую в прошлом даже многие москвичи не могут представить себе иначе, как в строительных лесах и забронированной ими от людских взоров и любознательности, два года назад освобождена от этих исторических лесов и ныне предстоит взорам во всей красоте своего старинного наряда, а внутри отделана и занята Московским коммунальным музеем».

Автор описывает помещения, которые теперь занял музей: «Западную часть первого этажа занимают вестибюль Музея, с лестницей во второй этаж, комната заведующего Музеем и канцелярия; здесь же помещаются уборные. Между первым и вторым этажом… помещается раздевальная для посетителей (на 300 чел.), архив и склад Музея. Во втором этаже две западные залы и средняя заняты отделами Музея, восточная — библиотекой-читальней по коммунальным вопросам. В третьем этаже все четыре зала заняты отделами Музея».

Ясно было и будущее Сухаревой башни-музея: Президиум Моссовета уже вынес постановление о выводе из башни последних оставшихся в ней посторонних служб, об устройстве в ней книгохранилища для обширной библиотеки музея, читального и лекционного залов; в одном из помещений планировалось создание специального Музея Сухаревой башни, сообщалось, что в будущем публика сможет любоваться видом на Москву с верхней галереи. Вокруг башни, пишет П. В. Сытин, «предполагается устроить несколько образцовых скверов — с деревьями, клумбами, газонами, площадками для детских игр и т. п. Устройство скверов здесь весьма нужно, так как вблизи нет общественных садов, в которых многочисленное рабочее население Сретенского и Мещанского районов могло бы отдохнуть после дневных трудов и подышать в летнюю жару относительно чистым воздухом. Благоприятно отразится замена уличной пыли кислородом зеленых насаждений и на больных находящейся здесь имени Склифосовского (бывшей Шереметевской) больницы. С другой стороны, скверы дадут прекрасный фон для выявления во всей красе архитектурных достоинств двух расположенных здесь замечательных памятников русского зодчества — Сухаревой башни и указанной больницы». (Скверы в 1926–1927 годах были устроены; на фотографиях Сухаревской площади начала 1930-х годов запечатлены большие ухоженные цветочные партеры. — В. М.)

Музей пользовался популярностью, в нем всегда было много посетителей. Огромный материал, собранный музеем, позволял устраивать регулярные выставки, велась научная работа. Одна из комнат, как и предполагалось, была отведена под экспозицию по истории Сухаревой башни.

В истории знаменитой башни было еще много загадок, которые предстояло разгадать, чему могло помочь изучение самой башни. В декабре 1925 года члены Комиссии «Старая Москва» — археолог, посвятивший всю жизнь поискам библиотеки Ивана Грозного, знаток подземной Москвы И. Я. Стеллецкий, архитектор Н. Д. Виноградов и краевед О. И. Пенчко обследовали подземелья Сухаревой башни и обнаружили пять замурованных подземных ходов. На очередном заседании Комиссии постановили: «Обратиться в МКХ, чтобы оно дало возможность продолжить работы по исследованию этих ходов». Были высказаны соображения, что они ведут к дому Я. В. Брюса на 1-й Мещанской.

Коммунальный музей занял прочное место среди московских музеев, и его руководство планировало дальнейшее развитие и расширение экспозиционной, выставочной, научной и культурной работы. Однако 17 августа 1933 года в газете «Рабочая Москва» неожиданно даже для работников Музея появилась краткая заметка «Снос Сухаревой башни», в которой сообщалось, что с 19 августа, то есть через день, «соответствующие организации» приступят к сносу Сухаревой башни, так как она мешает движению транспорта, и к 1 октября Сухаревская площадь будет от нее «очищена». Это сообщение было странно и загадочно именно своей неожиданностью.

В Москве к этому времени снесли уже много памятников истории и архитектуры, в основном церквей, но обычно в газетах уведомляли об очередном сносе заранее. В перечнях московских зданий, намеченных к сносу, Сухарева башня до сих пор не значилась. Поэтому заметка в «Рабочей газете» прогремела для москвичей как гром среди ясного неба.

Только из газетной заметки узнала о намерении снести Сухареву башню и московская архитектурная общественность.

27 августа академики И. Э. Грабарь, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский и А. В. Щусев отправили письмо в два адреса — И. В. Сталину и «руководителю московских большевиков» Л. М. Кагановичу.

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! — писали они. — Газетное известие о сломке Сухаревой башни заставляет нас, пока еще не поздно, сигнализировать Вам об ошибочности принятого решения, в твердом убеждении, что наши голоса не случайны и не единичны, а являются выражением мыслей и чувств, разделяемых всей научной и художественной советской общественностью, независимо от направления, убеждений и вкусов». Далее шло обоснование защиты Сухаревой башни: «Сломка башни нецелесообразна по существу, ибо, если цель ее — урегулирование уличного движения, то тот же результат с одинаковым успехом может быть достигнут иными путями… Группа архитекторов берется в течение одного месяца разработать проект реорганизации Сухаревой площади, с идеальным решением графика движения. Сухарева башня есть неувядаемый образец великого строительного искусства, известный всему миру и всюду одинаково высоко ценимый… Пока еще не поздно, мы убедительно просим приостановить бесцельную сломку башни, недостойную наших славных дней построения социализма и бесклассового общества, и пересмотреть постановление, если таковое существует».

От Сталина ответа не последовало. На письмо ответил Каганович в своем выступлении на совещании московских архитекторов-коммунистов 4 сентября 1933 года: «В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба. Но коммунисты ею не руководят. Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней — протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, возможно, Сухареву башню мы и оставим, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами — в попытках упрекнуть Советскую власть в вандализме. А создают ли коммунисты-архитекторы атмосферу резкого отпора и общественного осуждения таким реакционным элементам архитектуры? Нет, сейчас не только не создают, но и потворствуют этим реакционерам. Такая пассивность наших коммунистов приводит к тому, что часть беспартийной молодежи начинает группироваться вокруг стариков, а не вокруг нас».

Истинные причины сноса Сухаревой башни в 1933 году общественности были неизвестны, знали только, что вопрос этот решается на самом высшем партийном уровне.

Полвека спустя, в 1989 году, в журнале «Известия ЦК КПСС» были опубликованы документы о сносе Сухаревой башни, имеющиеся в архиве ЦК КПСС. Значительную часть публикации составляет переписка Л. М. Кагановича с И. В. Сталиным. Опубликовано также письмо Кагановича в редакцию журнала по поводу этой переписки. Эти публикации позволяют проследить последовательность развития событий.

Официального решения или постановления о сносе Сухаревой башни пока в архивах не обнаружено, но Каганович в феврале 1990 года заявил, что «…вопрос этот обсуждался в Моссовете, от которого исходила первая инициатива».

Совершенно ясно, что Каганович собирался своей волей просто смахнуть Сухареву башню, но заступничество за нее известных деятелей культуры и их обращение к Сталину спутало ему карты. Первым делом он предпринимает меры, чтобы нейтрализовать академиков-жалобщиков и привлечь на свою сторону Сталина. Каганович посылает Сталину, находившемуся в это время в Крыму на отдыхе, материалы совещания московских архитекторов-коммунистов и другие документы о Сухаревой башне. К сожалению, письмо Кагановича с аргументами, почему следует снести Сухареву башню, в публикации отсутствует. По ответу Сталина видно, что до обращения к нему Кагановича он о проблеме сноса Сухаревой башни не имел никакого представления.

Вот эта телеграмма из Сочи от 18 сентября, подписанная Сталиным и Ворошиловым: «Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расширить движение. Архитектора, возражающие против сноса, — слепы и бесперспективны».

Каганович, представляя себе, насколько широким может быть возмущение деятелей культуры, предпринимает маневр, цель которого — сначала успокоить их, а затем, усыпив бдительность, обмануть. 20 сентября он посылает Сталину письмо: «Я дал задание архитекторам представить проект перестройки (арки), чтобы облегчить движение. Я не обещал, что мы уже отказываемся от ломки, но сказал им, что это зависит от того, насколько их проект разрешит задачу движения. Теперь я бы просил разрешить мне немного выждать, чтобы получить от них проект. Так как он, конечно, не удовлетворит нас, то мы объявим им, что Сухареву башню ломаем. Если Вы считаете, что не надо ждать, то я, конечно, организую это дело быстрее, т. е. сейчас, не дожидаясь их проекта. Ну, на этом кончу. Привет. Ваш Л. Каганович».

Сталин согласился выждать.

Московские архитекторы простодушно поверили, что власть только в силу своего непрофессионализма не видит иного решения проблемы, кроме сноса башни, и поэтому обращается к помощи профессионалов, ждет их совета и готова ему последовать.

Было разработано несколько вариантов реконструкции Сухаревой площади с сохранением башни. Наиболее известен проект И. А. Фомина. Архитектор-реставратор Л. А. Давид вспоминает, что его дядя архитектор М. М. Чураков также представил свой проект. Представленные проекты разрешали транспортную проблему, кроме того, город обогащался замечательно красивой площадью, о которой тогда говорили, что «она будет не хуже площади Звезды в Париже с Триумфальной аркой посредине».

И. Фомин. План реконструкции Сухаревской площади с сохранением башни. 1934 год

Известный инженер, будущий академик В. Н. Образцов брался в крайнем случае передвинуть Сухареву башню на любое место и давал техническое обоснование этой акции. В Москве уже имелся опыт передвижки зданий, в том числе и дореволюционный.

Однако, несмотря на убедительность и осуществимость представленных проектов разрешения транспортного движения на Сухаревской площади и сохранения башни (а скорее всего, именно поэтому), вечером 13 апреля 1934 года Сухареву башню начали ломать.

Из воспоминаний архитектора Л. А. Давида: «Апрель 1934 г. В ночь с 13-го на 14-е на башню была брошена бригада добрых молодцов „Мосразбортреста“. Кувалдами были разбиты доступные для ударов детали белокаменного декора. Возмущение общественности».

17 апреля отчаянное и возмущенное письмо направляют Сталину художник К. Ф. Юон, архитекторы А. В. Щусев, И. А. Фомин, И. В. Жолтовский, искусствовед А. М. Эфрос:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! С волнением и горечью обращаемся к Вам, как к человеку высшего авторитета, который может приостановить дело, делающееся заведомо неправильно, и дать ему другое направление. Неожиданно (после того, как вопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухареву башню. Уже снят шпиль; уже сбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого архитектурного памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно и огромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения. Задача насущная, жизненно важная. Но ее можно осуществить другими, менее болезненными способами. Снос Башни — линия наименьшего сопротивления. Уверяем Вас, что советская художественная и архитектурная мысль может немедленно представить несколько вариантов иного решения задачи, которые обеспечат всю свободу уличного движения на этом участке и вместе с тем позволят сохранить Сухареву башню. Такие варианты есть, их несколько, — от сноса небольших домов на углах, примыкающих к Башне улиц (что широко раздвинет объездные пути) до передвижки Башни на несколько десятков метров, на более широкую часть площади (что освободит перекресток улиц и даст сквозное движение по всем направлениям).

Сухарева площадь. Проект реконструкции. Архитекторы И. Фомин, А. Великанов, М. Минкус, Л. Поляков. 1934–1935 годы

Настоятельно просим Вас срочно вмешаться в это дело, приостановить разрушение Башни и предложить собрать сейчас же совещание архитекторов, художников и искусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, но и сберегут замечательный памятник архитектуры».

Уже 22 апреля Щусев получил на домашний адрес с нарочным под личную расписку ответ с грифом «Строго секретно» Секретариата ЦК ВКП (б):

«Письмо с предложением — не разрушать Сухареву башню получил.

Решение о разрушении башни было принято в свое время Правительством. (Публикатор документов о сносе Сухаревой башни в журнале „Известия ЦК КПСС“ никакого решения в архиве не обнаружил и полагает таковым согласие ЦК ВКП(б) от 16 марта 1934 года с предложением МК, то есть Кагановича, о сносе Сухаревой башни и Китайгородской стены. — В. М.) Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня. Жалею, что, несмотря на все мое уважение к вам, не имею возможности в данном случае оказать вам услугу.

Уважающий вас И. Сталин».

Впрочем, одна «услуга» «уважаемым» авторам письма была оказана: разрешили снять некоторые детали разрушаемой башни.

Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. «Приходит грустный профессор Д. П. Сухов, — вспоминает, рассказывая об этом утре Л. А. Давид. — Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: „Уходите, работать запрещено“».

Художник П. Д. Корин и Н. А. Пешкова попросили А. М. Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.

О дальнейшем рассказывает Л. А. Давид:

«Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале — Музее „Коломенское“). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д. А. Крайневым. Д. А. — мрачно: „Допрыгался, иди, тебя ждут“. Поднимаюсь в секретарскую. Человек со „шпалой“ — „Вы Давид?.. Поехали“. Поехали через Лубянку по Сретенке к башне… Молча. Приехали. Он: „Составьте список снимаемых деталей“. Составляю. Составил. Он: „В машину…“. Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину — нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) — зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: „Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.

К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года“. (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли… Увезли в Коломенское…

Душно, жарко и пыльно было… Горечь полынная в душе».

Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н. Я. Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: «Разрушение идет необычайно быстро… Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска „Коммунальный музей“ висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает… Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит… После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным…».

И еще один рассказ очевидца сноса башни — В. А. Гиляровского. В апреле 1934 года он писал в письме к дочери: «Великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается… Ты не думай, что она ломается, как невеста перед своим женихом, кокетничает, как двести лет перед Иваном Великим — нет. Ее ломают. Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.

Жуткое что-то! Багровая, красная, Солнца закатным лучом освещенная, В груду развалин живых превращенная. Все еще вижу ее я вчерашнею — Гордой красавицей, розовой башнею…»

Уже тогда многим стало ясно, что Кагановича заботило не решение транспортной проблемы. Знаменательно его собственное высказывание на совещании московских архитекторов-коммунистов о проектах архитекторов устройства транспортной развязки без сноса Сухаревой башни: «Я не вхожу в существо этих аргументов».

Вся эта комедия с обсуждениями, с заказом проектов, разыгранная Кагановичем, выглядит еще гнуснее, если обратиться к фактам и обстоятельствам, тогда не известным общественности.

Еще в 1931 году Каганович уже решил судьбу Сухаревой башни (и других московских памятников архитектуры) и сказал об этом в своем выступлении на июньском пленуме ЦК ВКП (б).

Именно тогда он сформулировал свое отношение к градостроительной планировке Москвы: «Взять старый город, хоть бы, например, Москву. Все мы знаем, что старые города строились стихийно, в особенности торговые города. Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель». (Высказывание приводится по «переработанной стенограмме доклада», изданной в том же году отдельной брошюрой. В самом же докладе и в газетной публикации — и это любили цитировать довоенные журналисты, воспевавшие Генеральный план реконструкции Москвы, Каганович выразился крепче: мол, московские улочки прокладывал не пьяный строитель, а пьяный сапожник.)

Тогда же Каганович решил осуществлять реконструкцию и расширение главных московских улиц путем сноса архитектурных и исторических памятников. Вот, в частности, проект «реконструкции» северного луча, главной частью которого он считает Лубянку. «Возьмите Лубянку, — сказал Каганович, — она, по существу, начинается с Никольской! Снимите Никольские ворота, выровняйте Лубянку и Сретенку, удалите Сухареву башню, и вы получите новый проспект до самого Ярославского шоссе».

Именно этот проект он последовательно осуществлял с упорством маньяка. Современный журналист, разрабатывая тему репрессий сталинских времен и характеризуя их деятелей, пришел к любопытному выводу-сравнению, острому и точному, как сравнения Плутарха в его знаменитых «Сравнительных жизнеописаниях»: «Если Лаврентий Берия прославился надругательствами над женщинами, то Лазарь Каганович известен как осквернитель архитектуры». (Любопытно, что характерную черту «реконструкции» города — устройство скверов на месте снесенных церквей — москвичи еще в 1930-е годы называли осквернением Москвы.)

Уничтожение и защиту исторических памятников Москвы Каганович на совещании московских архитекторов-коммунистов классифицировал как классовую борьбу, а выступление в их защиту как политическую (это слово фигурирует в его выступлении) акцию врагов партии и социализма.

Таким образом, защитники Сухаревой башни попадали в разряд политических врагов, и методы действий против них приобретают соответствующий характер.

Роль Кагановича в политических репрессиях 1930-х годов известна из различных публикаций: по материалам съездов партии, заседания бюро МК КПСС 23 мая 1962 года об исключении Л. М. Кагановича из партии, по воспоминаниям современников. Несколько цитат из обзора заседания бюро («Московская правда», 1989, 10 января):

«По спискам, подписанным Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Маленковым, было расстреляно около 230 тысяч человек».

«Рука Кагановича, его личная подпись на многих и многих списках приговоренных к расстрелу. Так, в подписанном им списке из 229 человек — 23 фамилии членов Центрального Комитета, 22 фамилии членов КПК, 21 человек — наркомы и заместители наркомов. Он их знал, работал с ними. И послал на смерть».

«Ваши подписи (сказал, обращаясь к Кагановичу, один из членов комиссии) стоят на списках более 36 тысяч партийных, советских, военных работников и работников промышленности и транспорта».

«Именно Кагановичу принадлежит идея создания „троек“ для рассмотрения дел арестованных без суда».

«А вы помните, какую резолюцию написали на предсмертном письме Якира? Вы написали: мерзавец, потом — нецензурное слово, и дальше — смерть».

Приводятся и другие подобные резолюции Кагановича:

«Завод работает плохо, я полагаю, что все — враги… расследовать, арестовать».

«Полагаю, шпион, арестовать».

«Всех вернувшихся поселенцев арестовать и расстрелять. Исполнение донести».

Публикатор сообщает, что собранные комиссией материалы составляют солидный том.

Как видим, технику и правила советской «политической» борьбы Каганович знал досконально и был в этом деле специалистом.

Комиссия МК занималась внутрипартийными репрессиями, но они составляли лишь небольшую часть общегосударственной репрессивной политики партии и правительства против народа, направленной на его устрашение и деморализацию во всех областях жизни и деятельности, в том числе и культурной.

Уничтожение архитектурных и исторических памятников наносило огромный непоправимый ущерб национальной культуре, разрушало народную историческую память. Эта акция входила в число мер, которыми власть надеялась превратить народ в быдло, живущее одним днем и почитающее богом одного ныне правящего им властителя.

Разрушением московских памятников Каганович руководил сам. Для осуществления его замысла была создана особая система руководителей и исполнителей. Политическое руководство осуществляли МК партии и Моссовет. Конкретные архитектурные проекты разрабатывали сотрудники специально созданного Института Генплана Москвы. Архитекторы разработали и представили правительству План реконструкции Москвы, по которому практически сносились все архитектурные памятники города, допускалась возможность сохранить лишь Кремль. Архитекторы-профессора «вдалбливали» идеи Генплана студентам Московского архитектурного института. Для укрепления авторитета разрушителей привлекли француза Корбюзье, и он с легким сердцем посоветовал снести Москву целиком и на ее месте построить новый город.

Как получилось, что среди архитекторов оказалось так много холуев, согласившихся на явный вандализм? Или это было и их тайное и заветное желание — уничтожить шедевры прошлого? Помутнение разума? Уязвленное самолюбие от сознания собственной творческой неполноценности? Или клиническая дебильность? В европейской и американской литературе существует ряд медицинских и философских трудов, исследующих феномен глупости, в которых идет речь о принципиальных ее признаках и конкретных проявлениях. Так, французский физиолог, лауреат Нобелевской премии по медицине и, между прочим, иностранный член-корреспондент Академии наук СССР Шарль Рише в работе «Человек глупый» («L’homme Stupide») среди клинических проявлений человеческой глупости называет «варварское разрушение памятников».

Как бы то ни было, «прививка» партийного вандализма оказалась слишком успешной: до сих пор московские власти с благословения архитектурного руководства сносят то одно, то другое здание исторической застройки.

В уничтожении исторических памятников Москвы принимало и принимает участие значительное количество «деятелей» как власти, так и «архитектурной общественности». Безусловно, наступит время, когда мы сможем назвать имена и перечислить их, мягко говоря, конкретные проявления «глупости», по сути являющиеся преступлениями.

Конкретного виновника уничтожения Сухаревой башни мы можем, опираясь на документы, назвать сегодня: это персонально Л. М. Каганович. Он был не только инициатором сноса, но и руководителем осуществления своей инициативы.

Конечно, Каганович имел полную возможность своей властью снести Сухареву башню, никому ничего не объясняя; оцепить, сделать зону, обнести забором с вышками, и никто не то что спросить, что происходит, даже посмотреть в ту сторону не посмел бы. Но Каганович, как истинный партийный функционер, соединял в себе самовластного насильника с бюрократом. В НКВД уничтожение людей обставлялось «законными» актами: перед тем как передать дело «тройке», велось следствие, предъявлялись обвинения. Теперь весь мир знает, каково было следствие и каковы обвинения. Но они тем не менее были, считались законными и давали следователям и обвинителям душевное спокойствие, избавляя от сознания своей вины. (Каганович на заседании МК 1962 года настаивал на своей невиновности: «Здесь говорят, что я нечестный человек, совершил преступление… Да как вам не стыдно… Вы должны подумать и сказать: вот, Каганович, записываем решение, тебя следовало бы из партии исключить, но мы тебя оставляем, посмотрим, как ты будешь работать, опыт у тебя есть, этого отрицать нельзя, этого отнять у меня никто не может…»)

Каганович, настаивая на сносе Сухаревой башни, как партийный бюрократ, предъявил ей стандартные обвинения лубянских следователей:

1. Общее обвинение в антисоветской и антигосударственной деятельности: она «мешает развитию города», а «„мы должны решительно бороться с антигосударственными тенденциями в городском строительстве“, те же „архитекторы“, которые требуют сохранить ее, выступают против Советской власти». (Выступление Кагановича 1 июля 1934 года).

2. Важным пунктом обвинений являлась деятельность «до 17-го года». Сухарева башня имела порочащий эпизод в своей истории. «Хотя архитектура, конечно, старая, — заявил Каганович, — построена она, эта башня царем Петром I в честь полковника Сухарева, который зверски подавил стрелецкий бунт» («Вечерний клуб», 3 января 1992 года).

3. Обвинение в терроризме. Наиболее распространенным было обвинение в подготовке терактов против Сталина и других руководителей партии. Сухареву башню Каганович обвинил в смерти простых людей: «Главным мотивом решения о сносе было увеличивающееся движение автотранспорта в городе, появление огромного количества автомобилей и каждодневная гибель людей возле Сухаревой башни. Когда я на совещании архитекторов назвал цифру — 5 человек в день, то известный архитектор товарищ Щусев поправил меня. Он сказал, что гибнет не 5, а 10».

Сфантазированная Кагановичем «гибель людей», взятая с «потолка» цифра 5 и явно ироничная реплика Щусева были предъявлены как причина для обвинения.

Ложь как метод Кагановича подтверждает и другое его заявление: «Сухарева башня пришла в крайне ветхое состояние, можно сказать, аварийное. Она вся была в трещинах: и внизу, и в фундаменте, и наверху», хотя все знали и видели, что ее состояние совсем не таково.

По существу, Каганович обвиняет Сухареву башню в контрреволюционных преступлениях, подпадающих под знаменитую 58-ю статью Уголовного кодекса, под те ее пункты, которые влекли за собой расстрел, что и требовалось доказать.

Уже в 1930-е годы, понимая, кто является действительным виновником и руководителем разрушения исторической Москвы, люди опасались осуждать сносы вслух.

Демьян Бедный в поэме «Новая Москва» отметил, что устрашение москвичей дало свои результаты:

Как грандиозны перемены Везде, во всем — и в нас самих. Снесем часовенку, бывало, По всей Москве: ду-ду! ду-ду! Пророчат бабушки беду. Теперь мы сносим — горя мало, Какой собор на череду. Скольких в Москве — без дальних споров — Не досчитаешься соборов! Дошло: дерзнул безбожный бич — Христа-Спасителя в кирпич! Земля шатнулася от гула! Москва и глазом не моргнула.

Но между собой люди все-таки обсуждали разрушения в Москве, возмущались, проклинали разрушителей. Если при таком разговоре оказывался сексот-осведомитель, то его донос становился причиной ареста, а неосторожные слова — поводом для обвинения. Известный искусствовед Г. К. Вагнер свои воспоминания назвал «Десять лет Колымы за Сухареву башню», в них он говорит, что первое обвинение, которое предъявили ему в НКВД, было: «Ругал Кагановича, Ворошилова и других за снос Сухаревой башни и Красных ворот». О предъявлении подобных обвинений вспоминают многие московские интеллигенты, ставшие жертвами Лубянки.

Г. К. Вагнер. Фото 1928 года

Краткие информации в «Рабочей Москве» отразили хронологию разрушения Сухаревой башни.

19 апреля 1934 г.

«Верхние шесть метров Сухаревой башни уже разобраны. Закончена также разборка главной гранитной лестницы. 60-пудовый шпиль башни спущен на землю. Самая ответственная часть работы, таким образом, закончена… Вчера закончена съемка часов с башни».

29 апреля. «Вчера закончился разбор призмы (верхней части) Сухаревой башни. Приступлено к сносу основного здания».

24 мая. «Разборка Сухаревой башни заканчивается… Общий план работ выполнен более чем на 80 процентов. Нижний этаж будет разобран в течение ближайших 5–6 дней. Все строительные материалы предоставлены горотделу для использования при замощении улиц».

12 июня. «В ночь на 11 июня закончились работы по сносу Сухаревой башни. Разобрано свыше 16 тыс. кубометров стройматериалов. Образцы работы показали лучшие ударники Мосразбора тт. Ульбашев, Латыпов, Себерзьянов, Барбарошин. Они будут премированы».

Г. К. Вагнер. Прибытие в Колымские лагеря. Рисунок. 1937 год

К осени 1934 года Сухарева башня была разрушена полностью, обломки кирпича вывезены, площадь залита асфальтом. Но и этого Кагановичу было мало, ему хотелось предать забвению само имя башни, о котором напоминало название площади. 25 октября он сообщает Сталину (который и на этот раз находился в Сочи): «Предлагаем переименовать Сухаревскую площадь в Колхозную и соорудить к праздникам Доску почета московских колхозников». Сталин согласился с установлением на Сухаревской площади Доски почета, но насчет переименования промолчал. Однако в том же 1934 году, как было объяснено, «в честь 1-го Всесоюзного съезда колхозников-ударников» Сухаревская площадь была переименована в Колхозную.

Разборка Сухаревой башни. Фотография. 1934 год

Колхозная площадь после реконструкции. Рисунки из альбома «По старой и новой Москве» (М., 1947)

Черная книга

В одной легенде рассказывается, что когда Брюс умер, то Петр I сразу дал строгое распоряжение, чтобы до его, царского, приезда никто ничего не смел трогать в мастерской Брюса на Сухаревой башне.

Когда же Петр приехал, он закрылся в башне и трое суток безвыходно разбирал-рассматривал книги-бумаги и банки-склянки с разными жидкостями и порошками.

Прежде, при жизни, Брюс показывал царю свои книги, но царь подозревал, что главные-то из них, которые «по волшебству», он утаил и не показал. Поэтому теперь Петр хотел найти эти книги и самому прочесть, что в них написано.

Только человеку, не знакомому с чародейством, в этих книгах-бумагах ничего не понять. Петр разбирался-разбирался в книгах, листал-листал их — как будто, эти самые книги Брюс ему и предъявлял. «Нету здесь главных книг, должно быть, Брюс их в потаенном месте спрятал», — сказал Петр, и на четвертый день приказал жидкости из склянок вылить в яму, порошки сжечь на костре, а все книги и бумаги замуровать в стену башни.

А саму Сухареву башню приказал запечатать сургучными печатями и поставить часового с ружьем.

Но более распространены легенды о том, что свои чародейские книги «в кладке» Сухаревой башни спрятал сам Брюс. А почему их до сих пор не нашли, один из рассказчиков объяснял тем, что тайник сделан так хитро, что ежели его нарушить, башня завалится, потому и не разрешают искать.

Также существуют легенды и о том, что никаких чародейских книг Брюса в башне уже нет.

В одной легенде рассказывается об изобретениях Брюса, и рассказ о них заканчивается утверждением, что «только все же главное занятие его — волшебство», и далее говорится о судьбе его книг, как научных, так и «по чародейству».

«Книги у него были очень редкие, древние. Ищут их теперь, только зря: они давно уже в Германии. Еще как только Брюс помер, кинулись искать деньги, а у него денег-то всего-навсего сотня рублей была. Они же думали — у него миллионы имеются. (Рассказчик не уточняет, кого он подразумевает под местоимением „они“, предоставляя догадываться об этом самим слушателям. — В. М.) Ну, взяли эту сотню, а на книги внимания не обращают — разбросали по полу бумаги, планы, топчут… Ну, не все же были там вислоухие, нашелся один умный человек — немец, забрал книги, рукописания и гойда в Германию. Вот теперь эти аэропланы, телефоны, телеграфы — все по бумагам Брюса сделаны, по его планам и чертежам. Он дорожку первый проделал, а там уж нетрудно было разработать».

В другой легенде рассказывается, что всем императорам и императрицам, царствовавшим после Петра, московские генерал-губернаторы докладывали, что, мол, Сухарева башня запечатана и стоит у нее часовой с ружьем.

Когда об этом доложили Екатерине Великой, она сказала: «Не я ее запечатывала, и не мне ее распечатывать. А часовой пусть стоит. Как заведено, так пусть и будет».

А вот государь Николай Павлович, то есть Николай Первый, прибыв в Москву, ехал однажды мимо Сухаревой башни, видит, стоит у башни часовой, вот он и спрашивает у своего генерал-адъютанта:

— Что хранится в этой башне?

— Не знаю, ваше величество.

Царь приказывает кучеру остановиться, выходит из коляски и обращается к солдату-часовому:

— Что ты, братец, караулишь?

— He могу знать, ваше императорское величество, — отрапортовал часовой.

Видит царь: на дверях висит замок фунтов в пятнадцать, семь сургучных печатей со шнурами припечатаны. Стал он расспрашивать генералов, ни один не знает, что в башне хранится. Время-то прошло много, кто знал, уже помер, а новым это без надобности.

Потребовал царь ключ к замку. Кинулись искать, нет нигде ключа. Но Николай Павлович уж очень заинтересовался, по какому такому неизвестному случаю башня запечатана и что в ней хранится, и повелел сбивать замок.

Принесли лом, молот, сбили замок, открыли двери.

Вошел император в башню, — внутри пусто, одни голые стены — и больше ничего. Николай Первый рассердился такому непорядку и говорит с возмущением:

— Какого же черта здесь столько лет караул держат? Пауков что ли караулят? Только это не такая драгоценность, чтобы из-за нее караул ставить!

И тут пришло ему в голову постучать по стене. Постучал — вроде пустое место. Приказал позвать каменщика и велел ему выламывать кирпичи.

Выломали, а там тайник — лежат книги и исписанная бумага.

— Это что за секретный архив? — спрашивает царь. Генералы в один голос отвечают:

— Не можем знать.

Заглянул Николай в книги, ничего понять не может, потому что написано непонятными буквами на непонятном языке. Послал царь в Московский университет за профессорами. Профессора смотрели-смотрели, думали-думали, тоже ничего не разобрали и говорят:

— Эти книги нам неизвестны и написаны на непонятном языке. Но есть у нас один старичок-профессор, он давно на пенсии, но большой знаток языков. Если уж он не разберет, тогда никто не разберет.

Привезли старичка-профессора. Посмотрел он на книги и сразу сказал:

— Эти книги — Брюса, и бумаги его рукой писаны.

Царь про Брюса до этого времени и не слыхал. Старичок ему про Брюса рассказал, и пока рассказывал, царь очень удивлялся.

Николай попросил, чтобы профессор что-нибудь прочел из книги. Тот стал читать. Царь послушал-послушал и говорит:

— Ничего понять невозможно.

Старичок объяснил ему попросту, что это книги по чародейству. Тогда царь говорит:

— Теперь я понял, это — тайные науки. Поедешь со мной и мне одному будешь читать и толковать, что в них написано.

Приказал царь погрузить все эти книги и бумаги в свою коляску, посадил с собой старичка и уехал. И где теперь эти книги, бумаги, где старичок, — говорится в конце легенды, — никто не знает, нет ни слуху ни духу.

Однако молва о существовании «Черной книги» и о том, что она находится в Сухаревой башне, шла по всей России. Даже в начале XX века говорили, что Брюс все еще обитает в Сухаревой башне, и, когда порой поздней ночью прохожие видели свет в верхнем окошке, говорили, что это Брюс до сих пор занимается чародейством по своей самой главной — «Черной» — книге.

И в прежние, и в новые времена находились желающие овладеть чародейством, как владел им Брюс, они искали его книги «по волшебству» и главную «Черную книгу», за что предлагали дьяволу свою душу. Вот до чего были отчаянные люди! Но не было такого слуха, чтобы кому-то даже за такую цену удалось эти книги заполучить.

* * *

Послереволюционные времена внесли свои изменения и дополнения в легенды, кое-что новое открылось и про «Черную книгу».

В 1970-е годы вышла в «Тамиздате», а в 1991-м — в московском издательстве «Столица» повесть-сказ Геннадия Русского «Черная книга», действие которой происходит в конце 1920 — начале 1930-х годов, и реальность в ней, как и в настоящей московской жизни тех лет, переплетена с фантастикой. «Черная книга» повести — это «Черная книга», спрятанная Брюсом в Сухаревой башне.

Герой повести — уличный букинист, «московский человек», по характеристике автора — краснобай, насмешник, ерник, выпивоха, а еще учитель «крепости духовной».

«Черная книга — она от князя тьмы, — рассказывает „московский человек“. — Написал ее Змий, от Змия перешла она к Каину, от Каина к Хаму, тот ее на время потопа хитро спрятал в тайничке, а как кончился потоп, вынул, перешла книга к сыну Хамову Ханаану, была и при столпотворении вавилонском, и в проклятом городе Содоме, и у царя Навуходоносора, нигде не сгибла и везде зло сеяла. Как, не знаю, попала книга на дно морское под бел-горюч камень Алатырь, там лежала долго, пока один чернокнижник премудрый, из арабов, не добыл книги, и снова пошла она по белу свету, и к нам на Русь попала. Тут добыл ее наш колдун Брюс и положил в башню. А чего в той книге написано — неведомо. Не каждому ее прочесть. Писана книга на тарабарском языке, волшебными знаками. Тот, кто ее прочтет, получает наивысшую власть над миром, все бесы ему повинуются, все желания его исполняются, кого хочет — заклясть может. Многие о той книге помышляли, да не достать ее. Замурована книга в стенах Сухаревой башни и заклята семью бесовскими печатями под страшным проклятием на девять тысяч лет…».

Далее букинист пояснял, что есть много разных книг, которые ходят под названием «черных», — травники, лечебники, сборники заговоров, но эти книги не настоящие, а лишь «к чернокнижию сопричисленные».

«Но Черная-то книга подлинная, она о другом, — продолжает букинист, — о власти над миром, потому тут и тайна наивысшая. Одно слово — Черная книга! За нее по тем временам — сразу на костер. Боялись смертно. Передавали из рук в руки под страшной опаской.

И вот, может, довели на кого — Брюс это был или еще кто — он возьми и спрячь книгу в кладку, когда Сухарева башня строилась. Ну а потом пошла молва и превратилась в легенду… Хотите верьте, хотите нет».

В России XVII века, да и в петровское время, обвиненных в колдовстве и «чернокнижничестве», то есть чародействе, ожидало жестокое наказание, и тут уж не спасало даже высокое положение. Не только крестьяне, солдатские женки, люди перехожие, то есть бродяги, по первому же навету в таких делах попадали в застенок и на дыбу. Жертвой таких обвинений в 1676 году стал боярин Артамон Сергеевич Матвеев, воспитатель второй жены царя Алексея Михайловича Натальи Кирилловны Нарышкиной, один из самых образованных людей своего времени. «Черная книга», вменяемая ему в вину, была латинским лечебником, в котором рецепты были написаны цифрами и условными знаками. Людям казались подозрительными также астрономические таблицы и таблицы логарифмов. Поэтому ученые полагают, что именно такие книги, безусловно, имевшиеся в библиотеке Брюса и им использовавшиеся, послужили поводом для возникновения легенды о его колдовских книгах.

Герой повести Геннадия Русского наблюдал за теми, кто проявлял интерес к Сухаревой башне.

«Иду на неделе, ноне шестидневкой зовут, мимо Сухаревой башни, вижу, ходит один очкастый старый хрен, из профессоров, знаю его, все на книжном развале ошивается. Ходит с рулеткой, чего-то замеряет, еще молоточек у него, стены обстукивает, и молодой несмышленыш с ним. Смехота. Черную книгу ищут, непременно ее!»

Появились на Сухаревке и другого рода любопытствующие:

«А теперь еще Чека в это дело втесалось, ходил тут один молодец, вроде под Ивана одет (Иван, на хитровско-сухаревском жаргоне, крупный уголовник, сбежавший из тюрьмы. — В. М.), а у самого на жопе револьвер выпирает. Неужто и эти книгой заинтересовались? Вишь, считается, кто эту книгу добудет, у того… стукачей-то промеж вас, ребята, нет?.. вот, скажем, добыть эту книгу, прочесть заклинание — и теперешней власти конец. Только, конечно, наперед надо дьяволу душу продать, тогда подействует».

А чекисты, действительно, возле Сухаревой башни дежурили. Известный писатель Олег Васильевич Волков, почти 20 лет отсидевший в советских лагерях, в первый раз был арестован и посажен в феврале 1928 года. Об этом аресте он рассказал в книге своих воспоминаний.

«Я остановился на тротуаре возле Сухаревой башни, ожидая, когда можно будет перейти улицу. Очутившийся рядом человек в пальто с добротным меховым воротником незаметным движением вытащил из-за пазухи развернутую красную книжечку и указал мне глазами на надпись. Я успел разобрать: „Государственное Политическое Управление“. Тут же оказалось, что по другую сторону от меня стоит двойник этого человека — с таким же скуластым, мясистым лицом, бесцветными колючими глазами — и в одинаковой одежде. К тротуару подъехали высокие одиночные сани. Меня усадили в них, и один из агентов поместился рядом. Лошадь крупной рысью понесла нас вверх по Сретенке на Лубянку…».

Когда ломали Сухареву башню, там всегда присутствовали какие-нибудь большие начальники.

Рассказывают, что видели там и Сталина. Он приезжал обычно по ночам, бродил по руинам, его сопровождали сотрудники НКВД. Говорили также, что тогда многих из окрестных жителей и рабочих, ломавших башню, забрали на Лубянку, и там их пытал-допрашивал сам Лаврентий Палыч Берия. (Тогда наркомом внутренних дел был Ягода, а Берия стал им в 1938 году, впрочем, разницы между ними народ не видел. Ошибка в имени говорит только о том, что легенду рассказывали в бериевские времена.)

Легенда о Сталине на развалинах Сухаревой башни — это попытка объяснить настоящую причину ее разрушения — «по кирпичику» — и большой заинтересованности в этом деле лично Сталина. То есть это он жаждал завладеть «Черной книгой», написанной Люцифером, чтобы получить власть над всем миром.

Но, утверждает легенда, «Черная книга» ни Сталину, ни Берии «не далась», а осталась там, куда ее спрятал Брюс.

Сухареву башню разрушили, «Черную книгу» не нашли. Но это не значит, что Брюс не замуровал ее в стену, башни и что она не находится в этом тайнике до сих пор. У Брюса, как сообщает легенда о превращении старого человека в молодого, была мастерская в подземелье Сухаревой башни. А где же ему устраивать тайник, как не в тайной мастерской? Подземная «кладка» Сухаревой башни и сейчас цела, только вход в это подземелье замурован.

«Восстановите Сухареву башню!»

Разрушение Сухаревой башни признали ошибкой, когда она еще лежала в руинах посреди площади. В одной из газетных статей уже тогда был поставлен вопрос: «Надо ли было сносить?». В шеститомной «Истории Москвы» (том VI, 1959 год) говорится осторожно и обтекаемо, но о том же: «При реконструкции и расширении улиц не всегда проявлялось бережное отношение к сохранению памятников: так, была снесена Сухарева башня, сняты Триумфальные ворота у Белорусского вокзала и некоторые другие архитектурные памятники». Определеннее сказано в юбилейном издании «Москва за 50 лет Советской власти. 1917–1967» (М.: Наука, 1968. — С. 131): «При реконструкции центральных районов города были допущены ошибки. Наряду с обветшавшими, не представляющими ценности зданиями были снесены исторические и культурные памятники, например, Сухарева башня, Триумфальная арка, Красные ворота, некоторые здания в Кремле, уничтожен бульвар на Садовом кольце».

Следует отметить, что в ряду снесенных московских архитектурных памятников Сухарева башня стоит первой. Это говорит о ее положении среди московских достопримечательностей, ее первостепенном значении для характеристики архитектурного облика столицы, о ее роли в бытовой, обыденной и — глубже — духовной жизни москвичей, а также в московской мифологии.

Поэтому уничтожение Сухаревой башни — памятника, воплощавшего определенные исторические, нравственные, духовные идеи, не могло уничтожить ни народной памяти о ней, ни ее влияния на архитектурную и градостроительную мысль: слишком значительное место в исторической памяти Москвы, в формировании ее своеобразного исторического облика она занимала в течение более чем двух веков. Более того, ее утрата вызвала обостренный интерес к ней, к ее истории.

Ни один, даже самый краткий курс истории русской архитектуры не может обойтись без упоминания о Сухаревой башне.

Со сносом башни Сухаревская площадь утратила свой архитектурный облик, и ее архитектурно-планировочное решение затянулось на десятилетия, не найдено оно и в настоящее время. Однако и снесенная, Сухарева башня продолжала оказывать влияние на градостроительную мысль Москвы. Ее образ организующей вертикали — одного из главных элементов архитектурного облика столицы России, дополняя вертикали храмов и колоколен элементом светского здания, был объединяющим центром нескольких районов. Постройка в 1950-е годы высотных зданий в градостроительном плане была вызвана именно необходимостью создания в городе вертикалей, которые город потерял при сносах 1920–1930-х годов. В образном и художественном плане их силуэты варьировали силуэт Сухаревой башни.

Так как снос Сухаревой башни был публично признан ошибкой, то за этим логично и закономерно должен последовать практический вывод: ошибку следует исправить, то есть восстановить башню.

Идея восстановления разрушенных памятников для Москвы не новая. Так, в конце XVIII века были вновь построены разобранные до основания четыре башни Кремля, обращенные к Москве-реке, и стена между ними. Кремлевские башни сносили, потому что Екатерина II решила в Москве, в Кремле, построить новый, отвечающий современному вкусу дворец. Но потом императрица передумала, строительство остановили, затем последовало распоряжение восстановить снесенное «в прежнем виде». И это было сделано.

Мысль о восстановлении Сухаревой башни и других разрушенных московских памятников возникала в обществе не раз. Приводили в пример восстановление разрушенной фашистами в войну исторической части Варшавы. Однако в течение полувека все ограничивалось мечтами и разговорами на кухнях.

Наконец — в 1978 году — был сделан первый практический шаг. 2 июня этого года на заседании Президиума Центрального совета Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры на обсуждение было вынесено предложение главного архитектора Москвы и начальника Главного архитектурно планировочного управления (ГлавАПУ) М. В. Посохина восстановить Сухареву башню.

Наличник с Сухаревой башни на стене Донского монастыря. Фотография

«Есть архитектурные памятники, — сказал на этом заседании Посохин, — утрата которых воспринимается с особой горечью. Если вспомнить древние вертикальные композиции в Москве, так характерные для нее, то, конечно, прежде всего мы назовем колокольню Ивана Великого, непревзойденные по пропорциям и красоте башни Кремля, колокольню Новодевичьего монастыря, церковь в Коломенском. И обязательно — Сухареву башню… Сухарева башня относится к тем памятникам, которые входят в золотой фонд московской архитектуры… Поэтому Сухареву башню следовало бы, в порядке исключения, тщательно восстановить, приблизившись к ее подлинности, с тем же мастерством, с каким, например, были восстановлены дворец в Павловске под Ленинградом или Триумфальная арка в Москве».

Предложение о восстановлении Сухаревой башни было внесено человеком, знающим возможности строительного комплекса Москвы и представляющим все работы, необходимые для осуществления этого проекта. Значит, он был уверен в его реальности и исполнимости.

Затем Посохин возвращается к этой же теме в своей книге «Город для человека» (М.: Прогресс, 1980), эпиграфом к которой он вынес собственное высказывание: «Одна из главных задач современного архитектора — не допустить в своей работе конфликта с природой и историческими ценностями». В этой книге Посохин пишет: «Следовало бы восстановить Сухареву башню — гражданское сооружение, имеющее характерный силуэт и большое значение в развитии русской архитектуры… Это было выдающееся произведение русского зодчества».

На заседании Президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры 2 июня 1978 года было принято решение: «Одобрить в принципе предложение ГлавАПУ г. Москвы о восстановлении памятника гражданской архитектуры XVII века — Сухаревой башни, оценивая это как шаг большого политического и идейно-нравственного значения».

21 мая 1980 года «Литературная газета» опубликовала письмо группы деятелей науки и культуры: архитектора-реставратора П. Барановского, писателя Олега Волкова, художника Ильи Глазунова, писателя Леонида Леонова, академиков Д. С. Лихачева, И. В. Петрянова-Соколова, Б. А. Рыбакова — «Восстановить Сухареву башню».

«Нашим архитекторам и реставраторам вполне по плечу снова поднять над городом шпиль исторического сооружения, — заключали свое письмо авторы. — Мы уверены, что наше обращение будет горячо поддержано широкой советской общественностью».

С этого письма вопрос о восстановлении Сухаревой башни вышел на всестороннее обсуждение в печати.

17 сентября 1980 года «Литературная газета» подвела итог полученных на ее публикацию откликов: «Мы получили множество писем. Но суждения не были единодушными. Некоторая часть читателей не поддерживает призыв авторов письма. Однако большинство наших читателей разделяют точку зрения деятелей науки».

«Литературная газета» приводит резолюцию сектора изобразительного искусства и архитектуры народов СССР Института искусствознания, документ подписан доктором архитектуры М. Бархиным и ученым секретарем О. Костиной: «Сектор считает желательным осуществить восстановление этого памятника на прежнем исторически важном месте, на перекрестке Садовой и Сретенки… Современная организация транспорта дает возможность технически осуществить этот благородный акт, имеющий принципиальное этическое и художественное значение».

Противниками восстановления Сухаревой башни в основном были партийно-советские деятели, проводившие в свое время «реконструкцию» Москвы под руководством Кагановича, а также архитекторы и строители, принимавшие в недалеком прошлом непосредственное участие в уничтожении московских памятников. Понимая, что прежние доводы для нашего времени недостаточны, они выдвигали новые причины: мол, восстановление дорого, средства нужны на более важные в настоящее время для города цели, и поэтому, не возражая напрямую против восстановления, говорили, что следует отложить его на неопределенное время.

Газетой было получено официальное письмо от председателя Мосгорисполкома В. Промыслова: «…мощность же способных вести работы по восстановлению башни специализированных ремонтно-реставрационных организаций в настоящее время не обеспечивает потребностей в работах даже на находящихся в аварийном состоянии памятниках архитектуры. Учитывая вышеизложенное, исполком Моссовета считает целесообразным вернуться к рассмотрению вопроса о восстановлении Сухаревой башни только после проведения всестороннего его анализа специализированными и заинтересованными организациями».

Хотя резолюция Мосгорисполкома фактически закрывала на неопределенное время проблему практического восстановления Сухаревой башни, но саму идею, горячо воспринятую общественностью, она задушить не могла.

В 1982 году инженер-строитель П. М. Мягков и архитектор П. Н. Рагулин начали работу над проектом восстановления Сухаревой башни по собственной инициативе, на общественных началах — и в три года завершили проект.

По стечению обстоятельств, они оба в 1934 году оказались свидетелями разрушения Сухаревой башни. Петр Митрофанович Мягков, тогда рабочий треста «Мосразборстрой», был послан на разборку Сухаревой башни. «А ведь я собственными руками разбирал эту башню, — рассказывал Мягков полвека спустя. — Разбирали, можно сказать, варварски, практически — разрушали». А Павел Николаевич Рагулин, тогда молодой архитектор, проходил практику, знакомясь с опытом немецких специалистов на строительстве домов в Панкратьевском переулке, и день за днем наблюдал, как ломали башню.

Мягков и Рагулин предложили восстановить башню не посреди площади, где она стояла прежде, а на месте снесенного квартала между Садовым кольцом и Панкратьевским переулком — напротив Шереметевского странноприимного дома (Института Склифосовского). Это было вынужденное обстоятельствами предложение. Дело в том, что противники восстановления башни продолжали указывать как на главную причину, не позволяющую восстановить башню, на транспортную проблему и утверждать, что башня нарушит движение всего Садового кольца. Проект Мягкова и Рагулина снимал проблему башни — помехи для транспорта. Кроме того, авторы предложили использовать Сухареву башню под Музей флота, что нашло поддержку в Министерстве морского флота, которое готово было своими средствами участвовать в ее восстановлении. Перед башней планировалась площадь Славы русского флота с памятником Петру I, бюстами знаменитых флотоводцев.

Но — увы! — в этом решении заключалось больше потерь, чем приобретений. Перенесенная на другое место Сухарева башня переставала быть градостроительным элементом, организующим площадь. Кроме того, задвинутая в угол, она становилась недоступной для обзора, причем с наиболее интересных сторон.

Однако публикации по поводу проекта Рагулина и Мягкова в популярном журнале «Огонек» и в газетах вызвали в обществе новый всплеск интереса к судьбе Сухаревой башни. Редакция «Огонька» и авторы проекта получили в 1984–1985 годах много отзывов в свою поддержку, среди которых заявления известных деятелей и простых москвичей.

Категорично поддержал свою прежнюю точку зрения М. В. Посохин (к тому времени уже не работавший Главным архитектором Москвы, но являвшийся членом президиума Академии художеств СССР): «Восстановление выдающегося памятника русской архитектуры „Сухаревой башни“ необходимо и оправдано как с исторической, так и с патриотической и архитектурной стороны и особого значения этого сооружения».

С. А. Герасимов — народный артист СССР, Герой Социалистического Труда: «Восстановление выдающегося памятника русской архитектуры можно только приветствовать».

В. И. Севастьянов, космонавт СССР: «Мое гражданское чувство взывает к свершению этого прекрасного проекта восстановления в Москве одного из лучших ее творений».

Б. А. Рыбаков, историк, академик: «Считаю, что создание музея с „Навигацкой школой“ в виде Сухаревой башни вполне рационально».

Очень трогательно письмо москвича Дениса Макаровича Логишина: «Вот, если бы так, как нарисована Колхозная площадь, то, казалось бы, и ничего лучшего не надо, да ничего лучшего и не придумаешь. Это будет самая красивая площадь в Москве, и мы увидим на этой площади вечно желанную народу Сухареву башню. Уже одно то, что гражданин архитектор вспомнил об этой желанной для народа башне, нам уже веселей жить стало, потому что мне сейчас 70 лет, и я думаю, что увижу ее. Не сто же лет строить, а теперь — 3 года, и башня готова. Я в этом уверен, потому что я русский человек. Передайте, чтобы начали башню строить».

Андрей Вознесенский, поэт: «Это прекрасный проект архитекторов П. М. Мягкова и П. Н. Рагулина дает экономичное градостроительное решение площади, не говоря уже об исторической поэтичности этой алой с белой опушкой вертикали Москвы».

Андрей Вознесенский написал цикл стихотворений, посвященных Сухаревой башне:

По Сухаревой башне рыдай, Иван Великий! Над Москвой белеет овдовевший столп. ………………………………………………… — Мама, что мы носимся над миром? — Журавленок, видно, стала я стара. Башня нам была ориентиром. Мы ошиблись — это не Москва. Восстановите Сухареву башню! В Коломенском, в Донском, меж лебеды, разъятая, как будто змей протяжный, она лежит. И ждет живой воды. Восстановите Сухареву башню. Чтоб где-то заплутавшие вдали, вновь различив ориентир всегдашний, вернулись вековые журавли ………………………………………………… В Москве, в молве, а главное — в себе Восстановите Сухареву башню.

Активизация общественности заставила заняться проблемой судьбы Сухаревой башни архитектурное руководство Москвы. Главное архитектурно-планировочное управление в январе 1986 года объявило конкурс на архитектурно-планировочное решение Колхозной площади с восстановлением Сухаревой башни.

В декабре 1986 года были подведены итоги конкурса, и главный его итог заключался в том, что авторитетными специалистами была доказана возможность и целесообразность воссоздания Сухаревой башни.

Первую премию присудили проекту Московского архитектурного института, выполненному под руководством профессора института доктора архитектуры Н. В. Оболенского группой в составе кандидатов архитектуры Ю. Н. Герасимова и П. В. Панухина и студентов института.

«Согласно этому проекту, — рассказывает Ю. Н. Герасимов, — восстановление Сухаревой башни предполагается на старом месте, над сохранившимися в глубине земли фундаментами, которые необходимо сохранить в неприкосновенности и расчистить для показа пешеходам, следующим в подземных переходах. Транспортный тоннель разделяется на два самостоятельных направления в обход сохранившихся фундаментов Сухаревой башни. Над фундаментами возводится мощное железобетонное перекрытие на опорах, которое и служит основанием для восстанавливаемой башни. Проект предусматривает также полную реставрацию памятников архитектуры — Странноприимного дома и церкви Троицы в Листах XVII века с последующим их включением в ансамбль посредством восстановления в отдельных местах 2–4-этажной застройки, формирующей границы площади и улиц Сретенки и проспекта Мира».

Авторы проекта произвели и представили жюри, в составе которого находились городские руководители, а также руководители архитектурных и строительных организации, технические и экономические расчеты, доказывающие техническую возможность и экономическую выгоду их решения градостроительной и транспортной проблем Сухаревской площади. Причем специально обращалось внимание на то, что работы могут быть начаты немедленно.

В московских газетах и журналах появились отчеты и репортажи, в которых со ссылкой на авторитетный первоисточник заявлялось: «После конкурса на лучший проект предполагается восстановить знаменитую Сухареву башню», «Новая жизнь Сухаревой башни… В проекте предусматривается восстановление Сухаревой башни на ее прежнем месте», «К счастью, споры о Сухаревой башне разрешились благополучно, она может занять прежнее место на пересечении Садового кольца, Сретенки и проспекта Мира»…

Однако конкурс и присуждение премий (вторая была отдана проекту Рагулина и Мягкова) оказались так же, как при Кагановиче, лишь ловко разыгранным спектаклем для нового успокоения и обмана общественности и москвичей.

В члены жюри по рассмотрению проектов восстановления Сухаревой башни входил известный писатель Юрий Нагибин. Он присутствовал на заседании, на котором после принятия решения о первой премии, объявленного публично, за закрытыми дверями обсуждался срок начала осуществления проекта. Штатные и номенклатурные «специалисты» выступали в том же духе, что и раньше, по-прежнему уверяя, что не имеется ни нужных материалов, ни мастеров и поэтому следует отложить восстановление, по крайней мере, на четверть века.

Не посвященный в тайные помыслы московского архитектурного руководства, Нагибин описал свой разговор после памятного заседания с руководителем жюри в книге «Всполошный звон», изданной к 850-летию Москвы:

«…Приняли к осуществлению проект, предусматривающий восстановление башни на старом месте. Вроде бы все правильно. Да кроме одного: приступить к строительству башни можно будет не раньше чем через четверть века. Именно такое время нужно, чтобы решить транспортные проблемы на перекрестке, где стояла и якобы опять станет башня. „А вы уверены, что через двадцать пять лет окажется нужда в Сухаревой башне? — спросил я ведшего заседание. — Сейчас ее судьба всех волнует, а в том таинственном будущем?“ — „Мы оптимисты!“ — прозвучал усмешливый ответ. А когда мы расходились, председательствующий взял меня за локоть и отвел в сторону: „Неужели вы серьезно думаете, что мы способны поднять такую махину? У нас нет нужных материалов, у нас нет квалифицированных каменщиков, штукатуров, лепщиков. У нас ничего нет“. — „А через двадцать пять лет появятся?“ — „Нет, конечно, но и нас с вами не будет, так что это не наша проблема“».

* * *

После одобрения проекта Н. В. Оболенского прошло уже более полутора десятилетий, в течение которых те же самые лица, которые, как они полагали, закрыли саму идею восстановления Сухаревой башни, рассматривали проекты строительства на Сухаревской площади чего угодно: универмага, цыганского театра, театра Аллы Пугачевой — только не восстановления башни…

Большие надежды на восстановление Сухаревой башни в Москве связывали с исполняющейся в 1996 году юбилейной датой — 300-летием создания Российского флота.

Для его празднования были созданы правительственная комиссия и специальный Российский государственный историко-культурный центр при правительстве Российской Федерации. В них вошли крупные государственные деятели: тогдашний председатель Совета Федерации В. Шумейко, министр иностранных дел М. Козырев, главком ВМФ адмирал Ф. Громов и значительное число деятелей помельче.

Среди юбилейных мероприятий одно — чуть ли не главное — было связано с Сухаревой башней. В январе 1995 года «Московская правда» напечатала небольшую статью о Навигацкой школе, предварив ее следующей справкой: «Как сообщила пресс-служба Российского государственного морского историко-культурного центра (Морского центра) при правительстве РФ, ряд общественных организаций выступает за восстановление Сухаревой башни в Москве. Здесь планируется разместить Морской музей, поскольку башня имеет самое прямое отношение к истории российского флота, 300-летний юбилей которого мы будем отмечать в будущем году».

Заседали комиссии, обсуждались проекты, принимались решения — в общем, создавали видимость деятельности.

Однажды, еще в 1980-е годы, инициативную группу по восстановлению Сухаревой башни — Мягкова, Рагулина и еще нескольких человек после их письма министру пригласил на беседу чин из морского министерства возле Чистых прудов. Чин во флотском мундире, с большими звездами на погонах, проявлял заинтересованность и полное одобрение делу, которое привело к нему просителей. Особенно он сокрушался, что нет на него у министерства денег и взять их неоткуда. «Давайте обратимся к морякам, чтобы жертвовали на Сухареву башню кто сколько может, хоть по гривеннику, — предложил один из группы. — Поедем по всем флотам, по всем кораблям». Чин замолчал, задумался, поднял глаза вверх, видимо подсчитывая, сколько можно получить матросских гривенников, и, кажется, поняв, что их будет вполне достаточно, чтобы восстановить башню, в страхе воскликнул: «Нет, нет! Нельзя, нельзя собирать!» И было понятно, что испугался он реальности предложения и того, что, не дай бог, ему поручат заниматься этой башней. В дальнейшем инициативную группу общественности по восстановлению Сухаревой башни он к себе больше не приглашал.

Не услышанным остался и напечатанный в 1995 году призыв корреспондента «Московской правды» к «градоначальникам» Москвы: «Сейчас наши градоначальники стремятся восстановить наиболее приметные детали старой Москвы… В этой программе обязательно надо найти место и для восстановления Сухаревой башни. Ведь пока возрождаются только культовые сооружения. А Сухарева башня, являясь великолепным памятником гражданского строительства Петровской эпохи, одновременно стала бы и мемориалом Навигацкой школы».

В 1996 году посреди пустыря на месте снесенного квартала, на задах табачных киосков, появился гранитный «памятный знак», который, как говорится в надписи на нем, «…установлен в 1996 году в ознаменование 300-летия Российского флота». На другой его грани под изображением Сухаревой башни — надпись: «На этой площади находилась Сухарева башня, в которой с 1701 по 1715 год размещались Навигацкие классы — первое светское учебное заведение, готовившее кадры для Российского флота и государства».

Глядя на рисунок башни на «памятном знаке», вспоминаются «утешительные» слова Кагановича: «Раз эта башня представляет архитектурную ценность, ее изображение можно сохранить в большом макете».

Мемориальный знак «На этой площади находилась Сухарева башня». Установлен в 1996 году

Но «отделаться» от претензий москвичей «памятным знаком» московскому руководству не удалось, их письма с вопросами о восстановлении Сухаревой башни продолжали поступать в мэрию и в газеты.

Писем было достаточно много, и руководство вынуждено было на них реагировать. 17 августа 1996 года, то есть в те дни, когда устанавливалась жалкая подачка — пресловутый памятный знак, в газете «Вечерний клуб» в рубрике «Официальный ответ» появилось туманное обещание Главного архитектора Москвы А. В. Кузьмина:

«Проектное решение конкурсного проекта (имеется в виду проект МАРХИ) положено в основу для разработки комплексного проекта реконструкции Сухаревской площади с учетом воссоздания Сухаревой башни. Разработка проекта начата управлением „Моспроект-2“. После утверждения этого проекта может быть разработан локальный проект воссоздания Сухаревой башни».

Это заявление, хотя и не называло даже приблизительных сроков начала работ по воссозданию Сухаревой башни, но оставляло москвичам некоторую надежду когда-нибудь увидеть ее на Сухаревской площади.

Однако и это был всего лишь очередной обманный ход, предпринятый для успокоения общественного мнения.

В сентябре 2000 года Московское правительство приняло очередное — «окончательное» — решение о судьбе Сухаревой башни.

«Столичные власти, — сообщила газета „Вечерняя Москва“ 26 сентября 2000 года, — окончательно отклонили план восстановления Сухаревой башни в центре Москвы. Решающим аргументом для отказа от проекта стало то, что башня мешала бы бурному движению автотранспорта по Сухаревской площади.

Слухи о воссоздании ярчайшего памятника московского барокко XVII века, разрушенного в 1934 году, ходят уже на протяжении 10 лет, в том числе и среди профессионалов-архитекторов. В те времена, когда башня занимала исконное место, на Сухаревской площади (а площадь получила название именно от башни) был не оживленный перекресток, а крупнейший московский рынок. Сейчас же разрушать ради башни одну из главных магистралей города — проспект Мира — или восстанавливать здание в другом месте, где оно никогда не находилось, бессмысленно».

Между прочим, этим решением Московское правительство отметило 66-летие с сентября 1934 года — того сентября, когда вывезли с площади последние камни разрушенной башни, заасфальтировали место, где она находилась, а Каганович начал хлопоты по уничтожению самого ее названия из народной памяти.

В начале 1990-х годов, когда вся Москва обсуждала, надо или не надо восстанавливать снесенный в 1931 году храм Христа Спасителя, особенно трудно приходилось московскому архитектурному руководству. На всех встречах архитекторов с населением (тогда такие встречи проходили особенно часто) «население» обязательно спрашивало их мнение по этому вопросу. Идя однажды на такое собрание, один крупный архитектор сказал в сердцах: «Надо скорее построить на этом месте что-нибудь большое, чтобы и вопрос о храме Христа не возникал!»

Проблему воссоздания на Сухаревской площади Сухаревой башни руководители Москомархитектуры старались решить тем же самым способом: «построить что-нибудь очень большое». Несколько подобных проектов в 1980–1990-е годы провалились, но на градостроительные советы представляли и представляли новые и все того же характера.

В октябре 2003 года на Общественном архитектурном совете при мэре Москвы рассматривалось очередное нечто «очень большое» на Сухаревской площади.

Предлагалось здание в 46 тысяч квадратных метров, четыре этажа над землей, четыре — под землей и подземная автостоянка на 600 мест. Надземная часть здания имела форму поднимающегося вверх террасами холма. На террасах располагались висячие сады, наподобие садов Семирамиды в Вавилоне. В здании размещались офисы, торговые помещения универмага, бутики и различные виды развлекательной индустрии.

Проект постигла та же судьба, что и предыдущие проекты этого рода, он был отклонен и решение проблемы площади перенесено на будущие времена.

Но на этом же Совете наряду с обсуждением проекта «четырехэтажной клумбы» вновь возник разговор о Сухаревой башне. Очень хорошо сказал по этому поводу один из участников Совета: «Проблема Сухаревой площади — это мираж Сухаревой башни, витающий над ней».

Это, действительно, так. Сухаревская площадь просто непредставима без Сухаревой башни, и никуда от этого не деться. Прежде она стояла, возведенная из камня, теперь встает миражом, но миражи, заметим, гораздо долговечнее камня. Кстати сказать, и на планшетах представленного проекта она была намечена легкими линиями для ориентации в историческом пространстве.

Уже четверть века продолжается борьба за восстановление Сухаревой башни. За это время идея ее восстановления обрела множество приверженцев среди самых разных слоев москвичей, и вместе с тем четко определился противник ее восстановления — это чиновники Московского правительства. В численном отношении количество противников восстановления башни во много раз меньше, чем сторонников, но они обладают реальной административной силой и им принадлежит право решить проблему. Правда, в отличие от тех времен, когда Каганович предпочитал решать судьбу московских архитектурных памятников, говоря его словами, «не входя в существо аргументов», нынешнее руководство Москвы пользуется услугами «специалистов», которые должны противопоставить сторонникам восстановления свои контраргументы.

Сейчас уже совершенно ясна несостоятельность главных аргументов, которыми противники Сухаревой башни обосновывают невозможность и ненужность ее восстановления.

Главный их аргумент (он был главным и во времена Кагановича, когда башню сносили) — это транспортная проблема. Он был полностью опровергнут проектами организации движения на площади при сохранении башни: в 1934 году — проектом выдающегося архитектора И. А. Фомина, в 1986 году — проектом группы архитектора-академика Н. В. Оболенского. Таким образом, транспортный аргумент «специалистов» полностью отпадает.

Второй аргумент, что московские строители технически не могут справиться с такой работой, как восстановление Сухаревой башни, опровергнут практикой строительства небоскребов, гигантских тоннелей и других уникальных сооружений, а также неоднократными заявлениями руководителей о мощи строительной индустрии Москвы.

С точки зрения некоторых специалистов-градостроителей, не имеет смысла восстанавливать Сухареву башню на Сухаревской площади, потому что на площади изменилась градостроительная ситуация, и башня уже не сможет играть той роли, которую играла прежде.

Этот аргумент рассчитан на человека, который никогда не видел Сухаревской площади, и опровергается простым ее обозрением. Напомним, что представляет собой нынешняя Сухаревская площадь.

Сухаревская площадь в начале XX века, как пишет В. А. Гиляровский, «занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров». Он описывает внешний вид площади: «А кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки».

И сейчас на современной Сухаревской площади глаз прежде всего останавливается на Шереметевской больнице — ныне всем известный Институт Склифосовского.

Пятьдесят лет назад П. В. Сытин в книге «Из истории московских улиц» писал: «Самым замечательным зданием на площади в настоящее время является здание больницы скорой помощи и института имени Склифосовского, построенное в 1802 году графом Шереметевым для Странноприимного дома (богадельни)».

Сегодня можно лишь повторить эти слова. Странноприимный дом графа Шереметева в Москве (под таким названием этот выдающийся памятник русского зодчества вошел в историю) действительно не только самое замечательное здание среди построек Сухаревской площади, но и вообще одно из самых интересных архитектурных сооружений Москвы.

Его величественное дворцовое здание расположено в глубине двора. Сквозь невысокую чугунную ограду с узорными чугунными воротами, по сторонам которых установлены две гранитные двухколонные пилоны-беседки, за разросшимися деревьями и кустами видны центральная часть дома и парадный вход.

Постройки Странноприимного дома величественным полукругом охватывают весь двор, а его флигеля выходят торцами на Садовое кольцо.

Фасад главного корпуса украшен мощной двойной колоннадой, над которой возвышаются треугольник фронтона и шлемовидный большой купол, завершающийся церковной главкой — знаком того, что здесь находится домовая церковь.

Странноприимный дом Шереметева — памятник архитектуры русского классицизма. Его строили два архитектора: Е. С. Назаров — ученик В. И. Баженова, и Джакомо Кваренги — знаменитый и модный в то время петербургский зодчий. Кроме того, некоторые искусствоведы высказывали мнение, что в создании проекта принимал участие и сам великий Баженов, и их догадки, хотя и не подкреплены прямо документами, достаточно убедительны.

Слева к Институту Склифосовского (если смотреть от центра, со Сретенки) примыкает один из описанных Гиляровским домов — трехэтажный дом, в котором находится книжный магазин (построен в 1891 году). Он стоит на углу с проспектом Мира, бывшей 1-й Мещанской улицей. Угловой дом на другой стороне проспекта — дом № 7 по Малой Сухаревской площади и дом № 1 по проспекту Мира постройки конца XVIII века, в пожар 1812 года он горел, при восстановлении был надстроен третьим этажом. Перед революцией в нем находился трактир Романова, в 1917 году помещались районные Военно-революционный комитет и штаб Красной гвардии.

Правее Института Склифосовского — несколько двух-, трехэтажных домиков (третий этаж надстроен), стоящих здесь с начала XIX века, ими заканчивается Сухаревская площадь. Следующий дом — старинная усадьба XVIII века, принадлежавшая графу И. С. Гендрикову. Ее главное трехэтажное здание строилось по проекту В. И. Баженова. В конце XVIII века недолгое время здесь помещалась типография Н. И. Новикова.

На другой, противоположной Институту Склифосовского стороне на Сухаревскую площадь выходит улица Сретенка, тоже пока еще не застроенная небоскребами. По левой стороне Сретенки стоит отреставрированная церковь XVII века Троицы в Листах — приходская церковь стрельцов Сухаревского полка.

По этой стороне Сухаревской площади большинство старых домов снесены, но открывшаяся за ними застройка также малоэтажная. В одном из сохранившихся двух старых домов постройки середины XIX века, в доме № 6, в 1900-е годы жил в дешевых номерах молодой гравер И. Н. Павлов, впоследствии получивший известность благодаря своим работам, посвященным старой Москве.

После сноса лавок и трактиров открылся вид на яркий, сверкающий разноцветной керамической плиткой доходный дом, построенный архитектором С. К. Родионовым в 1900 году. Этот дом представляет собой фантазию на темы русских хором XVII века. Его крыша сделана в виде двух перпендикулярных друг другу четырехскатных коробов с узорной решеткой по коньку, кроме того, на одном из углов крыши установлена башенка с флюгером. Главные конструктивные вертикальные и горизонтальные элементы дома имеют белый цвет, и вставленные между ними цветные изразцы напоминают бело-красный декор, принятый в парадных постройках XVII века, только вместо красного цвета здесь главенствует ярко-зеленый. Этот дом своей необычностью и раньше обращал на себя всеобщее внимание, но прежде он выходил на Сухаревскую площадь боковым фасадом, теперь же открыт главный фасад, обращенный в Панкратьевский переулок.

Одним словом, каждый своими глазами осмотревший Сухаревскую площадь может убедиться, что градостроительная ситуация там практически осталась такая же, как и во времена, когда на площади стояла Сухарева башня, которая и сейчас бы царила над округой, тем более что ее место — на вершине одного из самых высоких московских холмов, на которых, как известно, стоит Москва.

У Николая Васильевича Гоголя есть статья «Об архитектуре нынешнего времени». Отмечая, что в нынешнее время (то есть в его, в середине XIX века) дома в городах стараются «делать как можно более похожими один на другой», он предлагает добиваться красоты и разнообразия городских пейзажей путем нестандартной планировки кварталов и расположения в них зданий разных объемов. «Нужно толпе домов, — пишет Гоголь, — придать игру, чтобы она, если можно так выразиться, заиграла резкостями, чтобы она вдруг врезалась в память и преследовала бы воображение».

Открытие памятника Н. В. Гоголю 26 апреля 1909 года в Москве на Арбатской площади. Автор скульптуры Н. А. Андреев

Одним из элементов, создающих «игру» города, Гоголь называет размещение в нем башен, или, употребляя современный градостроительный термин, вертикалей.

«Башни огромные, колоссальные необходимы в городе… Они составляют вид и украшение, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути. Они еще более нужны в столицах для наблюдения над окрестностями… Строение должно неизменно возвышаться почти над головою зрителя, чтобы он стал, пораженный внезапным удивлением, едва будучи в состоянии окинуть глазами его величину. И потому строение всегда лучше, если стоит на тесной площади. К нему может идти улица, показывающая его в перспективе, издали, но оно должно иметь поражающее величие вблизи. Чтобы дорога проходила мимо его! Чтобы кареты гремели у самого его подножия! Чтобы люди лепились под ним и своею малостью увеличивали его величие! Дайте человеку большое расстояние — и он уже будет глядеть выше, гордо на находящиеся пред ним предметы; ему покажется все малым. Мы так непостижимо устроены, наши нервы так странно связаны, что только внезапное, оглушающее с первого взгляда, производит на нас потрясение. И потому вышину строения подымайте в соразмерности с площадью, на которой оно стоит. Если оно с последнего края площади кажется малым, и зритель не ощущает изумления, но должен для этого близко подойти к нему, то здание пропало, а вместе с ним пропали труды и издержки, употребленные на сооружение его».

У Гоголя в его описании башня не имеет названия, но по многим деталям — как она показывается издали в перспективе улицы, по зрительному эффекту, который производит башня на человека, вышедшего с улицы на площадь, — все это вызывает в памяти путь по Сретенке к Сухаревой башне, зафиксированный на многих старых фотографиях и гравюрах.

Статья Гоголя написана в 1833 году, после первой его поездки в Москву летом — осенью 1832 года. В эту поездку он часто посещал Михаила Александровича Максимовича, своего земляка, профессора ботаники Московского университета, фольклориста, писателя, собирателя украинских песен и любителя украинской старины. Максимович занимал также должность заведующего университетским Ботаническим садом на 1-й Мещанской улице и жил в служебной квартире при нем.

Путь Гоголя к Максимовичу пролегал по Сретенке, с середины которой возникала впереди, в перспективе, перегораживающая улицу в конце Сухарева башня. Она достаточно долго маячила впереди, и глаз привыкал к ее виду. Но когда седок выезжал с улицы на площадь, то испытывал настоящее потрясение от вдруг представшей перед ним громады башни, так как прежде он видел лишь ее среднюю часть, а теперь она вставала перед ним целиком… Мимо башни ехали экипажи, гремели по булыжной мостовой кареты… И как по сравнению с ней казались малы фигурки всадников и пешеходов…

Такой и осталась в памяти Гоголя Сухарева башня.

В июле 2003 года, в преддверии памятной даты — 70-летия сноса Сухаревой башни, исполняющейся в 2004 году, состоялось очередное заседание Комиссии «Старая Москва», посвященное Сухаревой башне. Основной темой на нем, естественно, стала проблема ее восстановления.

Николай Владимирович Оболенский, автор проекта восстановления Сухаревой башни, о котором было сказано выше, академик архитектуры Российской и Международной академий архитектуры, заслуженный архитектор России, профессор, напомнил о созданном под его руководством проекте и подчеркнул, что в настоящее время проект нисколько не устарел, потому что градостроительная ситуация района не изменилась, и разрешить проблему площади можно лишь при условии восстановления главного организующего ее элемента — Сухаревой башни.

Эмоционально и ярко выступил Олег Игоревич Журин, под чьим руководством были восстановлены Казанский собор на Красной площади и Воскресенские ворота с Иверской часовней. Он сказал, что, заканчивая в 1995 году работы на Воскресенских воротах, он надеялся, что следующей его работой будет восстановление Сухаревой башни, и добавил, что к тому времени для этой новой работы он уже «сделал кое-какие чертежи».

О. И. Журин. Обложка пригласительного билета на заседание Комиссии «Старая Москва» 31 июля 2003 года, посвященного Сухаревой башне

Обложку пригласительного билета на это заседание нарисовал О. И. Журин. На своем рисунке он изобразил на фоне унылого ряда многоэтажных современных плоских домов фантастически узорную, уподобляя слово Н. В. Гоголя, «толпу» снесенных московских архитектурных шедевров. В этой толпе различимы Красные ворота, церковь Успения на Покровке и Николы Стрелецкого на Волхонке, Сухарева башня и другие памятники старины, которые, опять же по слову Гоголя, придавали «игру» городскому пейзажу.

Среди объявленных в билете выступлений значилось выступление Главного архитектора Москвы Александра Викторовича Кузьмина: «Личное мнение». Он не смог прийти на заседание, так как уехал в командировку, но свое мнение высказал прежде, согласившись принять участие в заседании: он за восстановление Сухаревой башни, причем на ее старом фундаменте.

Неожиданным и приятным подарком стало выступление директора Музея истории Мещанского района Ольги Эдуардовны Ивановой-Голицыной. Она рассказала о работе Музея со школьниками и о проведенном Музеем при поддержке районной управы конкурсе среди учащихся на лучшее сочинение по истории района. Среди прочих на конкурс поступило несколько работ о Сухаревой башне. О. Э. Иванова-Голицына продемонстрировала эти работы и сделанный ребятами макет Сухаревой башни.

Заседания, посвященные Сухаревой башне, прошли также в Московском отделении Географического общества и в Музее истории Мещанского района.

К 70-летию сноса Сухаревой башни «Вечерняя Москва» (14 апреля 2004 года) опубликовала интервью с руководителем Центра археологических исследований Москвы Александром Григорьевичем Векслером и ведущим специалистом Главного управления памятников города Москвы, являющегося государственным органом в составе Московской городской администрации, Н. С. Шориным о современном состоянии проблемы восстановления Сухаревой башни.

А. Г. Векслер сообщил: «…фундамент Сухаревой башни прекрасно сохранился. Кладка выполнена из белого камня и большемерного кирпича. Здесь необходим подземный вариант музеефикации… Считаю, что реконструкцию площади всего этого участка Садового кольца целесообразно вести во взаимосвязи с воссозданием Сухаревой башни».

Н. С. Шорин говорил о материалах, в том числе и о фрагментах башни, которые имеются в распоряжении реставраторов и могут быть использованы при ее восстановлении: «Во-первых, сделаны обмерные чертежи, в чем участвовал когда-то П. Д. Барановский. Один оконный наличник вмонтирован в стену Донского монастыря, ряд архитектурных деталей и башенные часы хранятся в музее-заповеднике Коломенское… Так что воссоздать башню реально и на самой серьезной научной основе».

В заключение корреспондент газеты привел мнение Главного управления охраны памятников: «Башня должна быть воссоздана на своем историческом месте. Ссылки на то, что она будет мешать движению транспорта, при современной практике строительства многоуровневых развязок, звучат неубедительно».

Для того чтобы Сухарева башня снова встала на московском холме, требуется только одно: конкретное волевое решение Московского правительства и лично мэра о ее восстановлении.

* * *

В первую военную зиму, в феврале 1942 года, мне довелось услышать рассказ о Сухаревой башне в старом деревянном доме на Третьей Мещанской за московским чаепитием, по тому времени, естественно, скудным, с жиденькой заваркой, сквозь которую, как говаривали, «Москву видно», с черными сухариками на тарелке и несколькими мелко-мелко наколотыми кусочками сахара, но с большим шумящим самоваром и неторопливой долгой беседой. Хозяйка, пожилая женщина, вспоминала, как сносили Сухареву башню. Что-то она видела сама, что-то слышала от людей. Она рассказывала, как по ночам далеко разносились удары молотов и гром обрушивающихся стен, а днем все вокруг было окутано красной пылью, эта пыль стояла в воздухе, дышать было трудно, форточки держали закрытыми…

Но самое большое впечатление на меня, тогда тринадцатилетнего мальчишку, произвел эпизод, который она рассказывала, понизив голос почти до шепота, отчего ее слова приобретали особую значительность и таинственность.

«Когда стали рушить Сухареву башню, — говорила женщина, — вышел из нее старик с бородой — и смотрит. По башне бьют, а она не поддается. Поняли, что все дело в старике. Говорили, колдун он вроде. Потом подъехала машина НКВД, старика забрали и увезли. Только после этого и смогли башню свалить…».

В этом рассказе нетрудно узнать кое-что общее со старинной московской легендой о Брюсе — защитнике Сухаревой башни, обратившим порох в направленных на нее пушках в песок. Но на этот старинный сюжет лег отпечаток иного времени, когда люди были так убеждены во всемогуществе страшного НКВД, что перед ним оказались бессильными даже чары колдуна. Однако рассказчица даже не упомянула имени Брюса, тогда он был основательно подзабыт: ни ученые, ни беллетристы о нем не писали, народные легенды о нем вытеснили новые, советские слухи. Лишь в 1980-е годы в научно-популярных журналах начали появляться статьи о Брюсе, а первая книга о нем вышла только в 2003 году.

Много лет спустя архитектор Л. А. Давид рассказал в своих воспоминаниях о случае, который, видимо, послужил реальным поводом к возникновению легенды о старике-колдуне из сносимой башни.

Когда сносили Сухареву башню, в ней до последнего момента дежурил архитектор-реставратор Дмитрий Петрович Сухов, он должен был указать те архитектурные детали, которые следовало снять и сохранить. Он хотел сохранить и то, и то, поскольку ему, долгие годы преданно занимавшемуся изучением и реставрацией Сухаревой башни, все в ней было дорого. В конце концов, производителям работ это надоело и его просто выставили из башни.

И вот старик Сухов стоял возле башни, дожидаясь Л. А. Давида, который должен был приехать за снятыми деталями…

Возвращение имени Брюса в народной памяти шло параллельно с движением за восстановление Сухаревой башни и в значительной степени в связи с ней.

Вновь пробудился интерес и к легендам о Брюсе. В 1993 году была издана составленная историком В. М. Боковой книга «Московские легенды, записанные Евгением Барановым», в которой впервые опубликованы записи легенд о Брюсе, ранее известные по кратким пересказам.

Но главное, появились новые народные переделки старых легенд о Брюсе как вечном обитателе и хранителе Сухаревой башни.

Сюжет о чудесном волшебном хранителе какого-либо места или сокровища имеется в фольклоре многих, если не всех, народов мира. Распространен также и такой поворот этого сюжета, когда хранитель вынужден, подчиняясь более сильным, чем его волшебство, силам, уйти. Но обычно, уходя, он грозит противнику, обещая вернуться, и спустя какое-то время, иногда очень долгое, обязательно возвращается.

В 1980-е годы возрождается легенда о том, что Брюс после сноса Сухаревой башни не оставил ее, а остался поблизости.

Еще в 1920-е годы среди жителей окрестностей Сухаревой башни возникло и утвердилось мнение, что дом по 1-й Мещанской улице (теперь проспект Мира, 12) принадлежал Брюсу и был соединен подземным ходом с Сухаревой башней. По документам известно, что Брюсу принадлежал не этот дом, а домовладение № 34. Краеведы пытались, пытаются и сейчас, убедить москвичей, что они ошибаются, но тщетно. Народная молва, как прежде, так и теперь считает домом Брюса именно дом № 12.

В 1925 году Комиссия «Старая Москва», обследовав этот дом, нашла в его подвале, а также в подземельях Сухаревой башни замурованные подземные ходы, и это дополнительно способствовало утверждению легенды. А в 1980-е годы появился слух, что из подвала дома Брюса иногда в полночь доносятся таинственные звуки — будто кто-то, тяжело ступая, ходит там, и что это не кто иной, как Брюс, который вернулся в свой дом и пытается по подземному ходу пройти в Сухареву башню…

1-я Мещанская

Легенду же со стариком, которую мне довелось услышать в 1942 году, теперь рассказывают по-новому. В ней, как и в прежней, говорится, что выходил из ломаемой башни старик, только сейчас его называют по имени — это был Брюс. И если, по старой версии, его увозят в НКВД, то теперь рассказывают, что в 1934 году с развалин Сухаревой башни он погрозил пальцем большим начальникам: «Мол, это вам так не пройдет…». В одной из московских газет в 2004 году в статье, посвященной семидесятилетию сноса Сухаревой башни, журналист ссылается на новый вариант легенды.

А если уж пошла в народе молва о возвращении графа Якова Вилимовича Брюса в места прежнего его жительства и пребывания, то это неспроста, значит, что-то будет… Не исключено, что даже и «по чародейству»…

В сентябре 2005 года на очередном Общественном архитектурном совете, руководимом мэром Москвы Ю. М. Лужковым, вновь встал вопрос о Сухаревской площади. И опять, естественно, зашла речь о Сухаревой башне, причем о ней — в первую очередь. Об этом заседании был напечатан отчет в газете «Московская правда».

Удивительное дело: кажется, все понимают высочайшую художественную и историческую ценность Сухаревой башни, все признают возможность и научную обоснованность ее воссоздания, но когда дело доходит до принятия решения начать практические работы, то у авторитетного высокого собрания как будто помрачается разум, и появляются странные и нелепые, отвлекающие от сути вопроса предложения.

Например, на этом Совете было предложено вырыть на Сухаревской площади котлован и построить подземный паркинг на 400 машиномест. И присутствующие серьезно обсуждали, даже одобряли этот проект, не отдавая себе отчета в том, что они меняют мировой шедевр на гараж. Это ли не помрачение разума?

Отчет «Московской правды» об этом заседании напоминает эпизод из романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» — сеанс массового гипноза, устроенный Коровьевым в варьете, на котором он «втер очки» зрителям, заставив их поверить в то, что этикетки с нарзанных бутылок — денежные купюры.

Очень напоминает этот эпизод даже сама постановка вопроса, заставляющая выбирать: Сухарева башня или гараж. Не инфернальные ли силы вмешались в проблему Сухаревой башни, не они ли противостоят ясному человеческому разуму?

Верится, что в конце концов Сухарева башня, несомненно, будет восстановлена. Но неужели она прежде этого должна будет пройти через унижение котлованом?!

Впрочем, в современной истории Москвы такое уже было, когда величественную российскую святыню — храм Христа Спасителя променяли на бассейн. Что было потом, всем известно.

Содержание

От издателя … 5

Сказание о начале Москвы, кое правее всех иных сказаний об этом

Еже бо обретох, то и написах … 7

Сказание, кое правее всех сказаний … 20

Правда сказки о троеглавом звере и треугольном граде … 26

Яузские ворота и их окрестности … 49

Экскурсия в Москов … 59

Славный богатырь из вятического града Москова … 68

Три иконы

Владимирская … 78

Казанская … 105

Иверская … 138

Московский герб — святой Георгий

Древний символ Москвы … 162

Житие и подвиги святого Георгия … 163

Святой Георгий на Руси … 166

Юрьева роса … 179

Русский лик свет-Егория … 182

Знак Московского княжества … 185

Создание герба … 189

Геральдические злоключения герба Москвы … 197

Советский герб Москвы … 207

Возвращение святого Георгия … 210

Легенды московских переулков

Мерзляковский переулок … 221

Капельский переулок … 227

Ваганьковские переулки … 231

«Татьяны милый идеал…» (Конспект ненаписанного романа)

Тайна поэта … 252

Генерал … 256

Барышня … 269

Верность … 275

«Твоя Таня» … 289

История и предания Сухаревой башни

Сухарева башня … 298

Сретенские ворота … 299

Строительство Сухаревой башни … 314

Навигацкая школа … 333

«Имя Петра начертано на ее мшистом челе…» … 349

Легенды Сухаревой башни … 373

Сухарев и Брюс … 376

Вечные часы … 377

Служанка Брюса … 378

Брюс и купцы … 380

Царь отправляет Брюса в Москву … 383

Генеральские пушки … 386

Смерть Брюса … 387

Памятник … 389

«Невеста Ивана Великого» … 391

Сухаревка … 418

Трагедия … 451

Черная книга … 475

«Восстановите Сухареву башню!» … 482

Оглавление

От издателя

Сказание о начале Москвы, кое правее всех иных сказаний об этом

Три иконы

Московский герб — святой Георгии

Легенды московских переулков

«Татьяны милый идеал…» (Конспект ненаписанного романа)

История и предания Сухаревой башни Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg