«Империя свободы»

Империя свободы (fb2) - Империя свободы [Ценности и фобии американского общества] 2004K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Васильевич Злобин

Николай Злобин Империя свободы: ценности и фобии американского общества

Предисловие[1]

В 2009 году мы с моим другом и соавтором по серии книг о современной политике, российским телевизионным журналистом Владимиром Соловьевым написали большую книгу под названием «Противостояние. Россия — США», где, как сейчас становится все более очевидным, довольно точно сумели предсказать траекторию эволюции российско-американских отношений в обозримом будущем, да и всего комплекса отношений России и Запада. Эта книга остается весьма адекватной, актуальной и современной для понимания сути того, что происходит между Москвой и Вашингтоном, — к большому удовлетворению нас, ее авторов; хотя в то же время ее печальные, но теперь уже подтверждающиеся выводы не могут не вызывать естественного и глубокого разочарования. Но вспомнил я об этой книге здесь не только поэтому. В ней, в частности, описан разговор, в свое время состоявшийся у меня с большой группой ведущих американских экспертов по России.

Здесь необходимо небольшое пояснение. Всех, кто на Западе занимается Россией, можно разделить на несколько больших и очень разных категорий. Одна из них состоит из, скажем так, профессиональных «советологов», русистов. То есть из тех, кто изучал Россию и СССР в университете, занимался русским языком, историей, культурой, религией России, читал книги русских и советских писателей, ездил в Россию на практику и стажировки, защищал диссертации по российской тематике и т. д. Иными словами, это страноведы, специализирующиеся на России. Раньше таких специалистов было много, а теперь, конечно, гораздо меньше. После распада СССР и конца холодной войны их количество резко пошло на убыль — рынок труда стал стремительно сокращаться, уменьшилось число американских студентов, которые хотели бы изучать русский язык и культуру, политику Москвы и т. д. Это снижение достигло своего пика в начале века, хотя в последние несколько лет процесс не только приостановился, но и стал отчасти неуверенно набирать обратный ход.

В любом случае могу сказать, что эти люди очень хорошо знают Россию, говорят по-русски, следят на ежедневной основе за тем, что происходит в стране. Как правило, они работают в политических структурах, исследовательских центрах, институтах, неправительственных организациях. Я бы сказал, что на самом высоком профессиональном уровне есть два десятка экспертов действительно высокого класса, отлично разбирающихся в российской действительности. Почти все они сосредоточены в Вашингтоне.

Есть сравнительно большая группа профессоров в хороших, престижных американских университетах, которые тоже очень хорошо знают Россию. Как правило, они меньше следят за текущими политическими процессами в стране, а концентрируются на тех или иных исследовательских проектах, написании книг о России и, естественно, преподавании. Немало преподавателей университетов периодически выбирают Россию, ее историю и политику, культуру или социальные проблемы для своих университетских курсов и специальных семинаров, но полноценными экспертами по России их назвать нельзя.

В свое время, сразу после распада СССР в конце 1991 года, в стане американских советологов сложилась интересная и неожиданная ситуация. Образовались независимое государство Россия и еще как минимум 15 независимых стран, которые сильно отличались друг от друга, — и тут вдруг выяснилось, что при полнейшем обилии советологов в США отсутствуют специалисты конкретно по этим странам. Советологи США изучали тот же Кавказ или Среднюю Азию через призму советской политики, через Москву и, естественно, русский язык. Когда же положение дел полностью изменилось, оказалось, что специалистов-страноведов по странам СНГ просто нет. Включая, как ни парадоксально, Россию, ибо никому на Западе до 1991 года не приходило в голову изучать Россию не как главную часть СССР, а как потенциально самостоятельную страну. Я уж не говорю про, скажем, Азербайджан или Туркменистан, Грузию или Молдову.

Поэтому в те времена начали происходить странные вещи. СССР стал невольно «растаскиваться» специалистами по другим регионам и странам. Так, Кавказом отныне занимались специалисты по Турции и Черному морю, Средней Азией — эксперты по «большой Азии» и китаеведы, Украиной, Белоруссией и Молдовой — специалисты по Восточной Европе и т. д. А в самой Америке не оказалось политологов и экспертов по этим странам, да еще со знанием местного языка. Кстати, многие очевидные провалы в американской экспертизе того времени были вызваны отсутствием специалистов, способных работать с вновь образованными странами на их родном языке. Можно сказать, что в этом смысле Америка оказалась не готова к распаду СССР и окончанию холодной войны. Она во многом неожиданно для себя оказалась в регионе, где оказаться не планировала, и стала заниматься такого рода деятельностью, к которой не была готова даже интеллектуально. Позже, замечу в скобках, такая же ситуация сложилась в США в отношении арабских стран, в частности Ирака. Сегодня такое положение дел меняется, но меняется медленно, ибо воспитание нового интеллектуального поколения требует много времени и начинается со школы, университета, новых учебников и новых профессоров. Особенно заметен был рост интереса к России после событий 2014–2015 годов, но и сегодня запрос на экспертизу по России и бывшему СССР совсем другой по масштабу и важности для Америки, чем это было три десятилетия назад…

Но вернемся к традиционным советологам. При всем их высоком профессионализме часто они не знают настолько очевидных вещей о России и ее жизни, что даже меня это иногда ставило в тупик, ибо я не понимал, как можно этого не знать. Конечно, то, чего они не знают, как правило, относится к необязательным для исполнения их профессиональных обязанностей сферам жизни, но, как мне казалось, эти вещи настолько естественны для России, что не знать их как минимум странно. Теперь-то я привык. То же самое, замечу, наблюдается и в России в отношении США.

Многие советологи увлекаются чем-то российским вне своей работы. Я знаю, что некоторые мои коллеги собирают русское искусство и иконы, другие — редкие русские издания литографий, у третьих дома есть потрясающие коллекции старинных русских кукол и т. д. То есть большая часть их жизни так или иначе связана с Россией. Часто в это дело оказываются невольно так или иначе вовлечены их семьи или друзья. В конце концов, Россия, ее культура, история и люди действительно являются магнитами, привлекательными для изучения, объектами для серьезных хобби.

Вторую и третью группу специалистов, занимающихся Россией и странами бывшего СССР, можно назвать, соответственно, специалистами-«не страноведами» и «глобальными системщиками». Первые — это эксперты по проблемам международной политики и безопасности, мировой системы; дипломаты и политические теоретики; специалисты в международном праве и т. д. У них другое образование, другой жизненный путь и другие интересы. Отнюдь не Россия. Они оказались связаны с ней временно — в силу поворота карьеры, профессиональной деятельности, элементарного назначения или случайного перераспределения обязанностей в рамках, скажем, Государственного департамента США или Пентагона. Они не специалисты по России — они специалисты по международным делам и внешней политике США. Честно говоря, трудно сказать, что лучше. С одной стороны, специалисты-русисты знают о России гораздо больше, чем просто профессионалы-международники. Но, с другой стороны, именно поэтому у них больше субъективизма и личного отношения к России и к тому, что в ней происходит. Многие из них все-таки вышли из все той же советологической шинели и смотрят на Россию как на субъект внешнего воздействия. Зачастую это мешает объективному анализу и хладнокровию при формулировании мнений и выводов.

В свою очередь, профессионалы-международники относятся к России как к «еще одной стране», с которой им надо временно иметь дело на работе. Сегодня они занимаются Россией, а завтра могут работать по проблемам Южно-Африканской Республики, потом на Филиппинах, потом еще где-нибудь. Они более объективны, «холодны», если хотите, и спокойно относятся к идеям превращения России во что-то отличное от того, чем она является на самом деле. Их главный минус, как часто не без основания говорят в России, заключается в том, что они плохо знают страну, с которой сегодня работают, и не учитывают ее национальные особенности. Отчасти это верно. Эти люди хорошо знают теорию и практику, и многие из них верят, что одни и те же инструменты, институты и механизмы будут работать более или менее одинаково в разных странах. Они, как правило, не верят в «исключительность России», ибо их работа давно уже доказала им, что в мире, пожалуй, нет стран и народов, которые не считали бы себя «исключительными и неповторимыми». Если русисты все усложняют, то «не русисты» все упрощают.

Что касается «глобальных системщиков», как я их называю, то они появились позже других — это явление периода после холодной войны. Однако их роль во внешнеполитической аналитике Соединенных Штатов очень быстро растет. Сегодня именно они постепенно вытесняют страноведов и «узких международников» и становятся главной интеллектуальной силой американской внешней политики. Они не изучают отдельные страны или регионы вообще, но занимаются фундаментальным изучением, анализом, прогнозированием и даже моделированием новых глобальных трендов и процессов, а также обеспечивают то, чтобы эти тренды не представляли угрозу Соединенным Штатам, а, напротив, укрепляли их положение и безопасность, влияние на других и возможности на мировой арене. Они все чаще даже рождают и запускают новые тренды и процессы, способные обеспечить дальнейшее лидирующее положение США на глобальной арене. Американские «глобальные системщики» относятся ко всему миру и международным проблемам как к единой и взаимозависимой системе, которая требует постоянного регулирования, управления и контроля в интересах США. Отдельные страны их не интересуют. Могу попробовать предсказать, что именно они, эти «системщики», станут главной интеллектуальной силой американской внешней политики и продолжат подминать под себя страноведов и простых международников, чья роль будет падать. В результате такого подхода внешняя политика США претерпевает существенные изменения, становясь частью какого-то нового тренда.

Например, сегодня все труднее ответить на казавшийся недавно простым вопрос: в чем заключается политика США в отношении России? Ответа можно не получить — потому что у Вашингтона уже как бы и нет политики в отношении именно России. Есть ее отдельные аспекты — военный, экономический, экологический и т. д. А в целом политика США в отношении России уже является частью какого-то глобального тренда, которым Вашингтон пытается управлять в своих интересах. Иначе говоря, внешняя политика США перестает быть политикой по отношению к отдельным странам и регионам, а становится политикой по отношению к тем или иным глобальным процессам и трендам, политикой по отношению не к странам, а к миру в целом. Позже я еще скажу о «системщиках», а сейчас лишний раз замечу, что это серьезная тема, на которую стоит обратить внимание всем, кто связан с внешней политикой в других странах.

Конечно, американцы формируют свое мнение о России не только на основе того, что говорят эксперты-страноведы. В обществе нет настолько глубокого интереса к России. В свое время тут стали периодически проводить опросы с целью выяснить, кто является самым влиятельным русским в Америке — то есть кто из живущих в Америке русских в наибольшей степени влияет на формирование облика и имиджа России в США. Моим наивысшим «достижением» в этом рейтинге было третье место, которое я занимал два года подряд, один раз, правда, деля его с другим известным экспертом по России. На первых местах всегда были какие-то русские знаменитости, добившиеся успеха в США. Они тоже в значительной степени олицетворяют для американцев Россию.

Однако и от экспертов зависит достаточно много, особенно при формировании мнения элиты США и руководства этой страны. Поэтому я и хочу здесь вспомнить разговор, состоявшийся много лет назад во время одной не очень публичной конференции по России, которая проходила в Вашингтоне. Шла вторая половина 1990-х годов (хотя к сути нашего разговора это отношения, в общем, не имеет). После одного из вечерних заседаний мы, эксперты, в количестве полутора десятков собрались в баре вокруг большого и тяжелого деревянного стола. Среди всех этих замечательных, высокопрофессиональных и, наверное, одних из лучших в мире экспертов-политологов я, по всей видимости, был единственным по-настоящему русским. Разговор, как обычно, зашел о России. И, как обычно, все по очереди начали жаловаться, как она им надоела, как они от нее устали и вообще. Жаловались на прошлую поездку и еще сильнее — на необходимость скоро возвращаться в Москву. Тут же вполне предсказуемо зазвучали много раз мною слышанные страшилки про Шереметьево-2, московских таксистов, про ужасные пробки и дороги в целом, постоянную грязь на улицах, холодные зимы и отсутствие кондиционеров летом, дороговизну и преступность в Москве, так называемый «внутренний Аэрофлот» и т. д. Я к тому времени за годы жизни в Вашингтоне и общения со своими друзьями — американскими политологами слышал такие разговоры многие сотни раз. Все они по несколько раз в год летают в Россию, многие забираются довольно глубоко в провинцию. Немалая их часть также активно интересуется постсоветским пространством и, соответственно, регулярно посещает бывшие советские республики. Могу заверить, что летают эти люди, как правило, не в экономическом классе и останавливаются не в самых дешевых московских отелях. Кстати, замечу, что многое из того, на что жаловались тогда мои коллеги, сегодня исчезло или было исправлено, однако новые проблемы с легкостью заменили старые поводы для жалоб.

Наслушавшись в очередной раз подобных разговоров, я не выдержал и задал всем вопрос, который давно уже меня интересовал, но который я не решался задать своим друзьям, исходя, видимо, из ложно понимаемого чувства такта. Я сказал примерно следующее: «Ребята, я знаю всех вас очень хорошо, некоторых из вас я знаю уже не одно десятилетие. Мы встречаемся постоянно и обсуждаем Россию и ее политику. Мы вместе бываем в России, публикуемся в тех же журналах и вместе иногда пишем книги. Я всех вас глубоко уважаю как высокопрофессиональных специалистов. Но объясните мне одну вещь. Каждый раз, когда мы говорим о России, вы все так много и, в общем-то, достоверно жалуетесь на нее, что у меня давно уже зародилось подозрение, что вы ее, Россию, мягко говоря, недолюбливаете, а то и просто ненавидите. Так ли это? Я не хочу никого из вас обидеть, и, может быть, я неправ, но я хочу услышать ваш ответ».

За столом на какое-то время воцарилось молчание. Потом один из американцев, руководитель довольно крупного центра по изучению России и бывшего СССР, сказал: «Знаешь, Коля… Ты в целом прав. Чего-чего, а любви к России многие из нас не испытывают. И знаешь, почему? На самом деле ответ на твой вопрос не такой уж сложный. Я, например, решил заниматься Россией в молодости, под влиянием русской литературы и разговоров о «загадочной русской душе». Я читал Чехова и Достоевского, Пушкина и Булгакова, Толстого и Пастернака. Я был полон романтизма, и Россия мне казалась, говоря словами Черчилля, «секретом, который завернут в тайну, которая, в свою очередь, завернута в загадку». Я хотел ее разгадать. А приехать к вам тогда было или очень трудно, или вообще нельзя. Но потом я все-таки приехал в Россию, тогда еще СССР, и жил год в Ленинграде. И понял, что это замечательная страна с интересными людьми, но никакой особой загадочности в ней нет. Был коммунизм, блат и дефицит. Теперь есть авторитаризм, огромная коррупция, национализм и антиамериканизм. Все болезни стран группы догоняющего развития. Есть замечательные люди, есть плохие люди, есть талантливые и бездари. В целом — хорошая и интересная страна. Но ожидания у меня, да и у всех таких, как я, были совсем другого рода. По большому счету, Россия нас — невольно, конечно, — обманула, по крайней мере разочаровала. Конечно, я был молод и глуп, когда делал свой выбор. А теперь мне уже поздно менять специальность и переучиваться».

Сидящие вокруг стола американцы во время этого неожиданного для меня монолога кивали согласно головами или поддакивали своему коллеге, и я понял, что все они более или менее могут подписаться под его словами. Россия для них — страна постоянного разочарования. Ожидания от России всегда были выше, чем ее реальные возможности. Причем немалая вина тут лежит на самой России, народ которой упорно продолжает считать себя «самым справедливым», совершенно исключительным, но страшно недооцененным явлением в мире.

Некий крупный американский политолог из Гарвардского университета всегда говорил мне: «Слушай, Коля. Ну чего ты от нас хочешь, когда даже вы сами утверждаете, что «умом Россию не понять»! Вы то сами чем ее понимаете?» Я в таких случаях обычно отвечаю, что и мы ее не понимаем или понимаем, но не так. И вспоминаю, как когда-то на большой международной конференции, посвященной новому миропорядку, выступал один из наиболее известных сегодня международных мыслителей. Говоря о возможности гармоничного союза России и Китая, который, мол, способен принять антизападные формы, он сказал примерно следующее: «Ну как можно всерьез говорить о союзе таких разных стран и культур! Посмотрите, как по-разному они смотрят на мир. У России всегда остается тот же знаменитый Тютчев, который сказал: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!» Где еще можно увидеть такую любовь к роковым минутам? Кто еще предпочтет жить в периоды революций и переворотов, войн и драматических событий, меняющих этот мир? Только, наверное, русские. А тут вы пытаетесь соединить их с китайцами, вся философия которых выражается в прямо противоположной пословице: «Не дай мне бог родиться в эпоху перемен!» Если и возможен союз между ними, то временный и тактический», — заключил он.

Я вспомнил об этом разговоре и привел его тут не просто так. Америка продолжает играть важную, на мой взгляд, сильно преувеличенную — роль в сознании россиян. Традиционно через сравнения с Америкой они рассматривают свою страну в мире, позиционируют ее, оценивают ее экономические успехи и провалы, действия российского руководства и т. д. Америка — важнейшая реперная точка в российской шкале любых качественных и количественных измерений современного мира. Почему так сложилось и как долго это положение будет сохраняться — вопрос для отдельного обсуждения и большого значения, в общем, не имеет.

Слов нет, россияне многое знают о Соединенных Штатах. Безусловно, намного больше, чем американцы о России. Однако россияне знают об Америке намного меньше, чем они сами полагают, и — надо признать — катастрофически мало для того, чтобы постоянно сравнивать себя с этой страной. Объем информации и новостей из США и про США, доступный в России, просто огромен, но он не переходит в новое качество — не переходит в знание страны. Более того, мне кажется, что в последнее время под очевидным влиянием негативной политической атмосферы качество представлений россиян об Америке падает. Как, впрочем, и качество информации о России, которой обладают американцы. С обеих сторон все чаще идут в ход стереотипы и неуместные упрощения, искусственные клише и намеренные искажения. Но Россия в сознании американцев, особенно поколения, выросшего после холодной войны, не играет значимой роли. Она воспринимается как страна, представляющая интерес сугубо для экспертов и страноведов. В России же Америка до сих пор остается внутренним массовым общественным феноменом, поэтому качество знаний об этой стране является, на мой взгляд, принципиально важным. Если, конечно, не использовать данный феномен лишь в пропагандистских целях.

Книга, которую вы держите в руках, — третья в серии моих книг о Соединенных Штатах Америки. Все они вышли в издательстве «Эксмо». В первой книге «Америка. Живут же люди!» речь шла о рядовых американцах, их ежедневном быте и образе жизни, нравах и привычках, радостях и печалях, семьях и карьерах. О том, как рождается, растет, взрослеет, работает, стареет и умирает средний американец. Во второй книге «Америка: исчадие рая» я пытался рассказать о Соединенных Штатах как о стране, живущей своей собственной внутренней жизнью, об особенностях американского бытия, сильных и слабых сторонах ежедневной круговерти, о праздниках и буднях самой богатой и влиятельной на сегодня страны на нашей планете. Нынешняя книга немного о другом — о том, во что верят американцы, как складывается и функционирует их мышление, как действует их логика принятия решений, какой системы ценностей они придерживаются и как относятся к тем или иным вещам, которые окружают их в этой жизни…

Каждая из этих трех книг имеет свое собственное значение и содержание, каждая является самостоятельной, самоценной отдельной книгой. Но мне хотелось бы, чтобы у читателя сложилось максимально полное, объективное и целостное представление о жизни в США. Поэтому я старался писать так, чтобы каждая из книг теперь дополняла две остальные, так что читать эти три книги про «американскую жизнь» я лично рекомендую вместе, а не разрозненно. Я не ставил задачу сделать читателя «американофилом» или «американофобом», заставить его полюбить или возненавидеть эту страну. Моя задача была гораздо скромнее: дать россиянам возможность узнать Соединенные Штаты как можно лучше, глубже, яснее. Причем не с точки зрения глобальной политики или экономической конкуренции, а с позиции жизни простого, среднего американца.

Впервые выражение «империя свободы», использовал по отношению к США будущий президент, а тогда еще губернатор штата Вирджиния Томас Джефферсон. Джефферсон употребил фразу «империя свободы» 25 декабря 1780 г. в письме герою войны за независимость США и, кстати, брату знаменитого путешественника Уильяма Кларка (из экспедиции Льюиса и Кларка) Джорджу Роджерсу Кларку. В этом письме Джефферсон, в частности, говорил о своем намерении создать разного рода барьеры, препятствующие дальнейшему расширению Британской империи в Северной Америке (в том числе через Британскую Канаду), а также о желании присоединить к «империи свободы» обширные и малозаселенные пространства. Джефферсон считал, что того, чтобы выжить, новая «империя» должна расширяться на запад, простираясь по всему американскому континенту. Достижению этой цели способствовала, в частности, Луизианская покупка 1803 г., увеличившая территорию американской республики почти в два раза. Но Джефферсон отнюдь не считал, что «империя» должна обязательно иметь единую политическую государственную основу, хотя это было бы для него предпочтительней. По его словам, могли даже существовать две конфедерации — западная и восточная. Трудно сегодня сказать, какой смысл вкладывал тогда сам Джефферсон в это словосочетание, тем не менее его фраза сыграла свою роль в самосознании американцев, о чем, в частности, я буду говорить в этой книге.

В истории американской внешней политики идея «империи свободы» способствовала принятию решений об участии страны в Испано-американской войне 1898 г. (в ходе которой США заняли принадлежавшие Испании с XVI века Кубу, Пуэрто-Рико и Филиппины), Первой и Второй мировых войнах, холодной войне, а с 2001 года и в войне против терроризма. Среди главных сторонников этой концепции США как «империи свободы» было немало американских лидеров разных периодов, в том числе Авраам Линкольн, Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон, Франклин Рузвельт, Гарри Трумэн, Рональд Рейган, Билл Клинтон и Джордж Буш-младший, и т. д. Даже Доктрина Монро 1823 г., провозглашавшая американский континент зоной, закрытой для вмешательства европейских держав, также исходила из этого же джефферсоновского постулата. Правда, Доктрина Монро, о чем сегодня многие не помнят, одновременно провозглашала отказ США от вмешательства в дела европейских стран или их колоний.

Сами американцы, конечно, всегда смотрели на свою страну как на «территорию личной свободы». Постепенно и значительная часть населения Земли стала смотреть на Соединенные Штаты как на страну, так или иначе, но символизирующую свободу. Как известно, такой взгляд на Америку приобретал и расширял свою популярность в мире вплоть до последнего десятилетия прошлого века. После чего, как показывают многочисленные опросы, он стал стремительно и массово отвергаться, а Соединенные Штаты начали быстро терять свою привлекательность и моральную силу. Более того, в своей внешней политике они стали все чаще и чаще превращаться в противоположность характеристике, данной в свое время им Джефферсоном. Да и внутри страны нарастающие новые и нерешенные старые проблемы и противоречия не позволяли говорить о свободе без серьезной натяжки.

В самой Америке словосочетание «империя свободы» никогда толком не использовалось ни в политической риторике или документах, ни в речах национальных лидеров или, скажем, предвыборных дебатах. Оно не стало популярным и массовым стереотипом. Те простые американцы, кто мыслил в русле этого понятия, как правило, делали это в основном лишь в отношении внутренней политики и внутреннего устройства США. Не секрет, что подавляющее большинство американцев считает — с определенными исключениями, конечно, — свою страну самой свободной страной на Земле. Но и спорить, что у них есть для этого определенные основания, особенно не приходится. Другое дело — внешняя политика США. Здесь единства не было и тем более нет сейчас — глобалисты и изоляционисты в Америке были всегда.

С одной стороны, прямых противников идеи американской «империи свободы» в США никогда не было и нет. Однако не секрет, что было и есть довольно много влиятельных политиков и мыслителей США, категорически не согласных с идеей территориального расширения или американского вмешательства в чужие дела. Не согласных с концепцией «продвижения демократии», тем более с помощью военной силы. Наиболее известным в истории изоляционистом был, конечно же, первый президент США Джордж Вашингтон, который в своем прощальном письме американскому народу в 1796 г. заранее предостерег против вмешательства в иностранные события, особенно в далекой Европе. В 20-м веке, например, группа сенаторов, названная «непримиримыми», препятствовала ратификации Версальского договора, обязывающего США идти на помощь другим странам. В 1930-х годах Конгресс США принял так называемые Акты нейтралитета с целью избежать вмешательства во Второй мировой войне. Сегодня многие современные левые мыслители, например Ноам Хомский, начали использовать термин «американская империя» в отрицательном смысле. В 2011 году известная писательница пуэрто-риканского происхождения Джаннина Браски в своей повести «Соединенные Штаты Банана» назвала теракты 11 сентября 2001 года моментом краха американской империи и ее колониального управления Пуэрто-Рико. Примеров такого рода можно привести еще немало.

Слов нет, конечно, вряд ли кто-то сегодня считает Соединенные Штаты «империей свободы» в изначальном джефферсоновском смысле. В одних случаях американские реалии сильно потеснили традиционные американские идеалы, в других — эти идеалы вообще оказались заменены новыми, компромиссными и ревизионистскими ценностями… Современная Америка — удивительное сочетание разного рода высоких ценностей и блестящих идей, вульгарных стереотипов и провинциальных убеждений, широких и не очень широких взглядов, психологических комплексов, к которым в последнее время прибавились и определенные фобии».

Я прожил в США уже почти три десятилетия, однако, работая над этими тремя книгами, я продолжал сам изучать эту страну, а она опять и опять открывала мне все новые, неизвестные мне стороны и качества. Процесс, на мой взгляд, очень увлекательный, поучительный и, видимо, бесконечный.

В одной из своих предыдущих книг об Америке я уже писал об этом феномене: чем дольше ты живешь в стране, в которой не родился, а приехал туда взрослым и сложившимся человеком, тем больше осознаешь, как трудно полностью, глубоко и относительно объективно разобраться в ней, в людях, ее населяющих, их взглядах, логике мышления и поведения.

Только сначала все кажется легким и понятным, особенно если у тебя нет проблем с языком и ты уже освоил все технические, правовые и чисто бытовые отличия этой страны от той, откуда ты приехал. Но чем дольше ты живешь в чужой стране, тем более многоликой, сложной и противоречивой предстает она перед тобой. С каждым прожитым на новом месте годом неизбежно приходит более глубокое понимание людей, среди которых ты теперь живешь, логики их мышления, истории формирования национального характера, системы ценностей и идеалов, жизненных целей и приоритетов. Конечно, знаменитое есенинское утверждение «Лицом к лицу лица не увидать. / Большое видится на расстоянье» — справедливо. Однако справедливо лишь частично. Кроме расстояния, для того чтобы увидеть нечто большое, нужно еще время. Много времени. Особенно когда имеешь дело с огромной и разнообразной страной, ее сложным и очень неоднородным народом, который уже прошел в своем развитии сравнительно длинный и противоречивый путь, пережил разного рода катаклизмы и исторические переломы и многого достиг. Будь то Россия, США, Китай или, скажем, Индия.

Я уже давно с иронией отношусь к тому, что написано об Америке (или, скажем, о России)«знатоками» этих стран, которые не только не прожили в них хотя бы несколько лет, но иногда даже не владеют их основными языками. На мой личный взгляд, нет ничего хуже журналиста или «эксперта», который делает выводы и заключения на основе нескольких коротких поездок в ту или иную страну (зачастую, кстати, туристических), разговоров с отдельными ее гражданами — пусть даже и авторитетными — и чтения переводных материалов. Грош цена таким писаниям. Это не информация и не аналитика, а откровенная дезинформация, хотя часто неосознанная, искренняя и сделанная из добрых побуждений. Нет ничего хуже малоинформированного журналиста или «эксперта», который при этом сам не осознает ограниченности собственных знаний о предмете, о котором взялся писать или говорить.

К сожалению, в современном мире таких стало слишком много. Отчасти это следствие развития Интернета и социальных сетей, отчасти — открытия бывших советских границ и расширения возможностей для многих людей свободно ездить по миру, отчасти — снижения общих журналистских и экспертных стандартов качества. Как результат, мы живем в мире, где не составляет труда назваться экспертом, политологом, журналистом, обозревателем, страноведом и т. д. Иными словами, мы оказались в мире непрофессионалов, в мире разного рода дилетантов, которые быстро — порой даже просто своей массой — вытесняют настоящих профессионалов в тех или иных областях и начинают играть там главную роль, будь то Америка, Россия, Европа, мировая политика, история, футбол, медицина, педагогика и т. д. Как говорится, чем меньше знаешь, тем больше твои знания кажутся тебе абсолютными. А чем больше знаешь — тем больше сомнений у тебя возникает, тем в меньшей степени мир кажется черно-белым и тем меньше у тебя желания назвать себя экспертом…

Я могу честно повторить: прожив в США больше четверти века, построив здесь вполне успешную карьеру и вполне благополучную жизнь, женившись и разведясь, воспитав детей и написав об этой стране очень много, я все еще нахожусь в процессе ее постоянного познания. Конечно, я все-таки знаю Россию лучше, чем США. В России я родился, вырос, получил образование, провел значительную часть своей сознательной жизни, сформировался как личность. Это моя Родина, я — русский по национальности, языку и культуре. Я бы даже сказал, что я — настоящий советский русский, ибо по крови я наполовину украинец: папа у меня русский из Рязани, мама — украинка из Донбасса. Я же родился в Москве. Вот такая национальная классика советского периода.

Я и сейчас практически половину своей жизни провожу в России. Но вторую половину времени я живу и работаю в Америке. Я очень благодарен этой стране за то, что она открыла мне свои двери, дала мне возможность жить так, как я хочу, и профессионально реализовать себя, не требуя при этом ничего взамен. Я отношу себя к той (к сожалению, очень малочисленной) группе людей, которые любят и Америку, и Россию. Это две родные для меня страны. Я принципиально считаю, что две главные страны XX века, если они хотят сохранить ведущие позиции в мире, обязаны сотрудничать, быть друзьями, партнерами и союзниками по самому широкому кругу вопросов, включая наступающий новый непростой миропорядок. Иначе обе они неизбежно политически и экономически «потеряются» в новом мире, а ценности, которые им дороги и которым они стараются следовать, рано или поздно станут маргинальными ценностями, ценностями меньшинств. Я переживаю за обе страны. Меня очень задевает, когда в США зачастую несправедливо и малограмотно пишут о России, и пытаюсь этому всячески противостоять. Но поверьте мне, в Америке антироссийские настроения неглубоки, ограничены небольшой группой в политическом классе США и совсем не носят массового, общенационального характера. С другой стороны, мне очень неприятен, даже противен тот мощный вал антиамериканизма, который сегодня накрыл Россию с головой. Причем видно, что он не только стимулируется сверху, но и в немалой степени заразил миллионы простых россиян, вольно или невольно ставших проводниками, энтузиастами и даже зачастую инициаторами антиамериканских настроений. Антиамериканизм в современной России стал устойчивой частью политической культуры страны. Преодолеть его будет нелегко, и понятно, что не от Америки это зависит.

Я отлично понимаю, что США и Россия сильно отличаются друг от друга. У них разная история, разная культура, разная национальная психология и менталитет. Однако, на мой взгляд, это та самая разница, которая не способна превратить их в антагонистов, но может создать очень привлекательный «букет» характеристик, гораздо более привлекательный, чем будут способны предложить их потенциальные конкуренты и противники. Но сегодня этого, к сожалению, не происходит. Две страны не слышат и не хотят слышать друг друга, предпочитая подпитывать амбиции своих политических элит, успешно делающих карьеры на взаимном противостоянии. Я являюсь противником такого подхода к российско-американским отношениям и считаю, что он серьезно вредит обеим странам, а главное — их народам. Поэтому я и пишу свои книги.

Личное вступление в тему книги

Меня часто спрашивают о том, что мне нравится в Америке. На этот вопрос нельзя дать полноценный ответ и закрыть, что называется, тему. Мне нравится в Америке очень многое — начиная с американской демократии и свободы, деловитости и рационализма, бесконечной энергии и потрясающего чувства креативности, просто разлитого в американском обществе. Мне очень импонирует американский оптимизм и нацеленность на будущее, традиционный расчет на собственные силы и — в случае неудачи — обида лишь на самого себя. Мне нравится независимость и самостоятельность простого американца, его уверенность в собственных силах и его наивное желание «сделать всем хорошо» — которое, к сожалению, часто приводит к обратным последствиям. Мне нравятся сами американцы с их открытой душой и характером, гостеприимством и прямотой. Мне симпатична их приверженность конкуренции во всем и отвращение к монополии. Мне нравятся, как они воспитывают детей, мне нравятся американские школы и очень надежная и быстрая почтовая связь, короткие и простые правила вождения автомобиля и действующие сугубо по инструкции дорожные полицейские (учитывая, конечно, что я не афроамериканец). Мне нравится, что здесь нельзя просто так запарковаться на тротуаре или любой обочине дороги. Нравится, что все машины дисциплинированно двигаются по своим полосам и не стремятся опередить друг друга, подрезать или поехать первыми на нерегулируемом перекрестке. Кстати, так все, оказывается, едут быстрее.

Не буду скрывать — мне нравятся размеры порций в американских ресторанах и невысокие цены в них. Мне нравятся американские пригороды больших городов и просторные парковки, которые всегда оказываются в нужных местах. Мне нравится, как американцы убирают улицы и газоны после своих собак, и простая система возврата товаров в магазины. Мне нравится, что во всех американских публичных туалетах, а не только в женских, есть пеленальные столики для ухода за младенцами. Мне нравится внутреннее устройство страны и то, что самая значительная часть власти — внизу, близко к людям. Нравится, что система все «помнит» за тебя — она напоминает о визите к врачу, о том, что твое лекарство скоро закончится и в аптеке тебя ждет новый пузырек с нужными таблетками, что банк уже выслал тебе новые кредитные карточки вместо тех, срок которых истекает через пару месяцев, что пора сделать прививки или привезти автомобиль на техобслуживание. Мне нравится, что можно списывать часть налогов и получать от правительства возврат в случае переплаты и т. д…

Мне нравится, что американцы в массе своей не любят говорить о деньгах — и своих, и чужих — ни в каком виде. Зарплата и стоимость аренды, цена образования и долги перед банком, размер премии и стоимость поездки — все эти темы для большинства из них являются грубым нарушением этикета. Меня прельщает американская традиция «личного пространства», отвергающая объятия или поцелуи для всех, кроме близких членов семьи. Американцы при встрече пожимают руки, а не изображают в европейском стиле поцелуи в щеку. Причем женщины пожимают руки не мягче, чем мужчины. Мне нравится, что американцы не делают из обмена визитными карточками «священную процедуру», как это бывает во многих других странах. Мне очень нравится, что эта страна позволяет всем быть самими собой.

Мне нравится американская привычка улыбаться всем встречным людям и пытаться установить зрительный контакт — смотреть на кого-то с индифферентным выражением лица не принято, это может быть воспринято как знак недружелюбия, а то и агрессивности. Мне нравится, что американцы все время обмениваются короткими разговорами «ни о чем» со всеми — продавцами и водителями, официантами и случайными соседями в магазине или самолете. Мне нравится, что люди в таких ситуациях шутят и легко говорят о простых вещах — погоде и семье, здоровье и спорте, но никогда не загружают случайного собеседника разговорами о смысле жизни или, не дай бог, внешней политике. Мне очень нравится, что американцы не боятся пробовать все новое — иностранную (особенно острую) еду и гаджеты, автомобили и напитки… Кстати, не попробовать острую еду в американской компании считается признаком трусости. И мне очень нравится, что при этом они полностью доверяют вещам, сделанным и продаваемым именно в США, и вообще никогда не лезут смотреть этикетку, чтобы проверить, где это было «made in…».

Мне нравится, что американские женщины все время делают друг другу маленькие комплименты по поводу одежды или внешнего вида, прически или новых туфель. Этакая женская солидарность, что ли. С другой стороны, мне нравится, что в США совершенно неприемлемо выражать озабоченность чьим-то усталым или больным видом. Мне нравится, что, как и россияне, американцы нормально переносят холод и даже сквозняки, что они любят сидеть на земле, а маленькие дети в детских садах и яслях сидят на полу, что американцы в прохладную даже по моим меркам погоду запросто надевают футболки и сандалии, в то время как иностранцы в Америке кутаются в свитеры и шарфы. Мне симпатична американская традиция не комментировать чей-то вес и не поздравлять женщин с тем, что они похудели, если только они публично не ставили такой цели. Потеря веса ведь часто может быть связана с какой-то болезнью, например булимией или анорексией… Мне нравится, что в Америке любые напитки можно получить в холодном виде и со льдом — иностранцев тут легко узнать по тому, как они заказывают горячий чай в ресторанах.

Мне нравится, что американские девушки не требуют многого от своих кавалеров на нескольких первых свиданиях. Они стараются не выглядеть слишком агрессивными или ищущими партнеров, не принимают на этом этапе подарков даже в виде цветов или мелких сувениров. Другими словами, мне нравится, что все новые потенциально романтические знакомства американцы начинают неспешно, размеренно, оставляя другому человеку много свободного места и времени. Мне нравится, что развод в США обязательно проходит через длительный период полностью раздельной жизни — от полугода до года, — прежде чем станет окончательным. Мне нравится, что Америка — страна очень этнически разнообразная и люди чувствуют себя свободно в выражении своих привязанностей, от моды до способа времяпрепровождения. Мне нравится американская автомобильная свобода и качественные дороги даже в глубокой провинции страны.

Отдельно должен сказать, что мне очень нравится, что Америка — страна почти полного отсутствия пафоса и гламура. Если они там и есть, то их носителями будут иностранцы и иммигранты. Мне нравится, что американцы не критикуют своих коллег или подчиненных публично, перед лицом других коллег или на рабочем месте. Начальники всегда и всюду делают выговоры подчиненным в конфиденциальной форме, а любые трудовые разногласия должны быть отрегулированы в частном порядке. Мне нравится, что на работе тут говорят только о работе, а не о личных делах. Начальники не могут отпускать в адрес своих подчиненных комментарии, касающиеся, скажем, их внешнего вида, здоровья или личной жизни… Мне очень нравится, что здесь неприемлемо во время совместного обеда в ресторане или кафе класть рядом со своей тарелкой телефон и тем более уходить в виртуальное пространство для проверки сообщений или количества лайков. И еще очень-очень многое мне нравится в Америке и американцах…

Но мне также очень многое не нравится в Америке, и я об этом также пишу в этой книге. Так, мне не нравится то, что американцы до сих пор не пользуются метрической системой мер, количество лекарств и процедур, которые прописывают американские врачи, и дикий объем рекламы еды и лекарств на экране телевизора. Мне не нравятся короткие американские отпуска, постоянная тревога о личной кредитной истории и фанатичный трудоголизм среднего американца. Мне не нравится американская уверенность во всем и слишком уж постоянная жизнерадостность, зацикленность на здоровом образе жизни в сочетании с неимоверным количеством толстых людей, которых я вижу каждый день на улицах американских городов.

Мне очень не нравится американская внешняя политика и то, что средний американец не обращает на нее особого внимания. Мне не нравятся высокие штрафы в США и количество сахара, которое американцы кладут почти во все продукты. Мне не нравится слишком прямо понимаемая политкорректность и американская страсть к сопроводительным письмам, постоянному переписыванию и рассылке своего резюме и формализации простого человеческого общения. Мне не очень нравится американская привычка все планировать на годы вперед и постоянно сверяться с этими планами. Мне не нравится, что традиционный футбол воспринимается многими американцами как вид спорта для девочек-школьниц…

Мне совершенно не симпатична американская традиция приносить с собой пищу и есть практически везде — от рабочего места до школьного класса, от медицинского офиса до модного магазина. Иногда создается такое впечатление, что американцы рождаются со стаканчиком кофе и сэндвичем (гамбургером) в руках. Меня также не привлекает американская привычка есть руками многие виды пищи — пицца и сэндвичи, гамбургеры и чипсы, разного рода мексиканские, африканские и азиатские блюда поедаются без столовых приборов. Мне очень не нравятся проявления расизма в США, хотя я за четверть века жизни в этой стране ни разу не сталкивался с ними лично. Меня категорически не устраивает то, что американские власти идут на нарушение Конституции и устраивают, скажем, массовые прослушки телефонов.

Мне не очень нравится, что на большей части территории США нельзя носить меховые вещи, так как на тебя в лучшем случае будут смотреть косо и неприветливо. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что американские женщины одеваются подчеркнуто скромно и по-деловому, а любую иностранку сразу видно в толпе. Мне очень не нравится так называемый американский стиль мужской стрижки, с которым ходит как минимум каждый третий американец. Мне не нравится, что критику их работы и ее результатов американцы воспринимают очень лично: критиковать чью-либо работу в США значит критиковать его самого. Мне не очень нравится, что отношения подчиненных и начальников весьма формализованы и совершенно не допускают дружеских проявлений. Мне очень не нравится качество дорожного покрытия в Вашингтоне и Нью-Йорке. Я не понимаю, почему в столице самой богатой страны мира такое убогое метро.

Список того, что я люблю и не люблю в Америке, можно, наверное, продолжать бесконечно. Часть того, что я перечислил выше, — проявление бытовой культуры или отголоски прошлого, времени, когда исторически формировалась эта страна. Однако за всеми этими проявлениями так или иначе стоит фундаментальная, глубокая и очень замысловатая система ценностей. Если хотите, того, что в последнее время в России стали называть словом «скрепы». О некоторых из них, наиболее, на мой взгляд, фундаментальных, я и буду говорить в этой книге. Конечно, Америка — не рай земной и тем более не ад. Это большая, очень сложная и разнообразная, многоликая страна с замечательным, открытым и трудолюбивым народом. Которая, повторю, во многих своих аспектах сильно отличается от России.

Когда я начинал работу над этой книгой, я спрашивал у довольно большого числа американцев, во что они сами верят. Точнее, во что, по их личному мнению, верит большинство граждан этой страны. Я упорно задавал этот вопрос разным людям — профессорам и политикам, таксистам и врачам, офисным работникам и бездомным, журналистам и программистам, адвокатам и спортсменам, полицейским и дипломатам, заводским рабочим и менеджерам магазинов… Конечно, мой опрос не имел никакой научной основы и ни в коей мере не является репрезентативным социологическим материалом. Мне было просто интересно послушать мнение самых разных, часто просто случайных, незнакомых американцев о том, что они думают по этому поводу.

К некоторому моему удивлению, многочисленные ответы, которые я собрал за несколько месяцев, уложились в основном в несколько простых пунктов. Так, по мнению моих невольных респондентов, американцы более всего верят в индивидуализм и личную ответственность человека за все, что случается в его жизни. Каждый отвечает за себя. Я также увидел, что большинство опрошенных мною американцев верят в «американскую мечту», то есть в то, что каждый может преуспеть, если приложит достаточно много сил и умения для этого. Кто не преуспел — тот не преуспел по одной простой причине: не старался достаточно сильно, упорно и последовательно.

Американцы фанатично верят в личную свободу и независимость. В персональную свободу добиться успеха и в персональную свободу успеха не добиваться. В свое право работать ради хорошей жизни и в свое право не работать, а жить, если хотите, бомжом. Общество в США не несет никакой ответственности за успех или провал того или иного отдельного американца или даже части американского общества. Однако — как добавляло большинство моих собеседников — человек обязан помогать и поддерживать тех, кто не достиг успеха и находится в тяжелой жизненной ситуации. Но делать это надо не напрямую, а через всякого рода фонды, пожертвования, религиозные и другие организации гражданского общества.

Американцы верят в то, что счастье и преуспевание в жизни связаны с материальными богатствами, а отнюдь не сводятся к душевному комфорту и спокойствию, хотя это тоже немаловажно. Конечно, материальные блага — не единственное условие счастливой и благополучной жизни, но это обязательное ее условие. Тут не должно быть никакого лицемерия. Хороший дом и хорошая высокооплачиваемая работа, качественная еда и чистый воздух, хорошая медицина и эффективные лекарства, чистая питьевая вода и обеспеченная старость, хорошие дороги и разнообразные развлечения — все это является условием счастливой жизни.

Однако, например, хорошее образование многими американцами не считается совершенно обязательным условием счастья. Тут важнее качественная работа и настойчивость, настойчивость, настойчивость… Плюс вера в свои силы и большое трудолюбие. При этом образование тоже крайне важно: американцы верят, что почти каждого можно научить делать хорошо почти любую работу, но образование дает гибкость и мобильность, что гораздо важнее, чем привязка к одному-единственному, пусть и любимому делу в жизни. Образование дает свободу и повышает конкурентоспособность человека. А это уже важное условие жизненного успеха и, соответственно, счастья. И, конечно, семья.

Судите теперь сами, насколько сильно в своих жизненных постулатах американцы отличаются от россиян. Какие ответы на мои вопросы дали бы последние? Надо признать, что американцы все же плохо знают Россию. В советские времена СССР был главным военно-политическим врагом США. Он также был, безусловно, глубоко суверенным государством, на политику которого Запад, тем более США, могли оказывать лишь микроскопическое влияние. Между Америкой и СССР шла непримиримая идеологическая война, однако парадокс заключался в том, что простые американцы относились с большой симпатией к простым советским гражданам, справедливо или нет считая их жертвами коммунистического строя. Отношение американцев к власти в СССР не распространялось на граждан этой страны.

После распада СССР, как мы все помним, наступил период политической эйфории и романтизма, когда казалось, что две главные страны прошлого века станут ближайшими стратегическими союзниками, а их системы ценностей неизбежно дополнят и обогатят одна другую. Но этого не произошло. Взаимоотношения между двумя странами постепенно начали напоминать американские горки с их стремительными взлетами и неожиданными падениями. Со временем стало очевидно, что двум странам будет очень нелегко достичь стратегического союза. Но отношение простых американцев к россиянам, как показывали все без исключения опросы того времени, продолжало оставаться неизменно положительным, дружеским и доброжелательным.

Сегодня Россия и США находятся в фазе идейно-политического и отчасти военного противостояния. Они воспринимают друг друга как угрозу и вызов, видят мир по-разному. Это выглядит как возвращение к ситуации холодной войны, хотя, конечно, такой вывод носит чисто внешний, неглубокий характер. О новой холодной войне речь не идет, хотя для поверхностного наблюдателя ситуация может показаться схожей. Различий много, и одно из них, в частности, заключается в том, что именно в последние годы, как показывают опросы, простые американцы начинают все хуже относиться к простым россиянам. Хуже, чем даже в период самого острого противостояния холодной войны. Это, на мой взгляд, очень тревожная тенденция. Россияне, как известно, тоже оценивают американцев (мы здесь специально не говорим об отношении к политике и власти) существенно ниже, чем раньше. Причины этих трендов требуют своего серьезного исследования, однако сама их направленность не может не волновать. Подобная ситуация складывается чуть ли не впервые в истории взаимоотношений двух стран, и пока не очень понятно, к чему она приведет.

В американском обществе есть, конечно, устойчивые стереотипы, касающиеся России и ее граждан, которые переживают любые политические перемены. Слов нет, великая русская культура оказала большое воздействие на Соединенные Штаты, а совместная борьба против фашизма в годы Второй мировой войны показала американцам героическую, самоотверженную природу русского характера. Однако есть много более поверхностных стереотипов, прижившихся в общественном сознании американцев. То, что американцы верят, будто по улицам российских городов бродят многочисленные медведи, жители играют на гармошках и обмениваются матрешками, является, скорее, российским стереотипом в отношении того, как думают о России иностранцы. Но американцы, например, считают, что россияне могут выпить почти неограниченное количество водки и чая, очень часто едят борщ и пельмени, но в целом еда в России безвкусная и русские не любят острую пищу. Россияне, по мнению американцев, — нация, очень хорошо приспособленная к экстремальным ситуациям, от холода до голода. Россияне-мужчины в массовых представлениях американцев постоянно выпивают и не очень любят работать, однако они решительны, смелы, не боятся вступить в драку по малейшему поводу, при этом сильны в математике, физике и шахматах. В семье они, как правило, деспоты, в жизни — «крепкие орешки».

Россиянки в американских стереотипах обычно высокие и худощавые, красивые и элегантные. Другими словами, почти все они поголовно как бы балерины и модели. Но только до определенного возраста — ближе к сорока годам они, по мнению американцев, магическим образом быстро превращаются в русских «теток» и «бабушек». Кстати, бабушки являются еще одним популярным символом России. Они подметают улицы и охраняют музеи, дежурят в метро и моют полы в учреждениях… Впрочем, о бабушках я еще скажу в этой книге. Россиянки в глазах американцев выглядят более женственными, чем американки. Они постоянно ходят на высоких каблуках, в сексуальной одежде и с большим количеством косметики на лице, но при этом имеют хорошие способности и навыки и могут решать математические головоломки, шить себе одежду, чинить трубы и варить борщ. Однако в молодости все они без исключения представляют себя принцессами и ждут «принцев», которые возьмут их на финансовое обеспечение, чтобы освободить от работы и обеспечить гламурную жизнь.

Этот список стереотипов можно продолжать еще долго. Судите сами, насколько подобные представления отвечают реальности, а насколько они ложны. Надо признать, что многие из них были сформированы как средствами массовой информации, так и индустрией развлечений, причем обеих стран.

В российском обществе бытует намного больше стереотипов, касающихся Соединенных Штатов и американского общества. Я отнюдь не собираюсь заниматься их разоблачением. Разоблачать стереотипы — вещь неблагодарная и неэффективная, так как всегда можно найти пример или случай, который обязательно подтвердит тот или иной стереотип. Главный путь преодоления стереотипного восприятия России, Америки, любой другой страны, народа и т. д. состоит в том, чтобы дать людям возможность получить как можно больше информации об объекте, чтобы они смогли сформировать свое собственное, а не навязанное кем-то или чем-то представление. Именно для этого я написал еще одну книгу про Америку. И именно поэтому сразу предупредил, что она отражает, по крайней мере в некоторых вопросах, мою личную позицию и оценку. Выводы и представления читателям предстоит делать самим. Моя задача заключается в том, чтобы предоставить для таких выводов максимально возможный объем честной и адекватной информации.

Как я упомянул выше, очень многие американцы в легком дружеском или полудружеском общении придерживаются распространенных в США табу на темы светских бесед: религия, заработок и деньги вообще, здоровье и политика. Религия, деньги и здоровье относятся к тем аспектам сугубо частной, личной жизни, которые большинство американцев стараются не обсуждать вне семьи. К политике, правительству, «власти как таковой» американцы относятся как к неизбежному злу и стараются максимально оградить свою жизнь от них. В том числе и в своих социальных контактах. Как я уже писал в одной из своих книг про США, американцы считают, что лучшая власть — это та, которую вообще не видно, а лучшее правительство — это самое по возможности маленькое правительство, которое занимается какими-то своими делами и не лезет в частную жизнь. «Я плачу налоги. Что ей — власти — еще от меня надо?» — любят говорить американцы.

Поэтому давайте опять попробуем говорить про Америку без политики, по крайней мере когда в этом нет необходимости. Конечно, в данной книге полностью это не удастся — здесь будет гораздо больше политики, чем в предыдущих книгах. Однако хотелось бы, чтобы за внешней политикой США, которую в мире все видят и оценивают по-разному, читатели смогли разглядеть миллионы американцев со своими взглядами, ценностями, мечтами и намерениями, удачами, жизненными проблемами и разочарованиями. Америка — очень живая страна, и живет она отнюдь не ради внешней политики, не ради мировой гегемонии или конфронтации с кем-то. Она живет своими внутренними интересами, стараясь обеспечить максимально благоустроенную, благополучную, безопасную жизнь своим гражданам. Подавляющему большинству которых — повторюсь — внешняя политика собственной страны глубоко безразлична. Америка — откровенная «страна-интроверт», смотрящая почти исключительно внутрь себя. Поэтому ей, в частности, трудно найти взаимопонимание с Россией, которая является не менее откровенным экстравертом, обращенным в мир. Российские и американские системы ценностей значительно отличаются друг от друга, что делает взаимное понимание еще более трудным.

Скажу честно, я не ожидал, что первые две книги — «Америка. Живут же люди!» и «Америка: исчадие рая» — станут столь популярными, вызовут такой большой интерес и внимание со стороны читателей разных стран мира. Надеюсь, что третья книга станет достойным продолжением первых двух. В каждой книге я делал особый упор на те или иные аспекты жизни американцев, стараясь не затрагивать политику больше, чем необходимо для понимания этой их жизни. Попробую сохранить сложившуюся традицию и сейчас, хотя понимаю, что сделать это будет гораздо сложнее. Оно и понятно — в нынешней книге речь пойдет о том, во что верят американцы, как формируются их ценности и что они собой представляют, как и почему получилось, что именно так американцы смотрят на себя и свою страну, окружающий мир и т. д.

Иными словами, речь пойдет о тех или иных аспектах национальной культуры и национального характера, о стереотипах, разного рода религиозных и нерелигиозных «символах веры», об убеждениях и стереотипах. Действительно, почему американцы такие, какие они есть? Почему они отличаются от россиян? Конечно, все мы «родом из детства», но детство у детей из разных стран совершенно разное. Я много писал в предыдущих книгах, особенно в «Америка. Живут же люди!», об американском детстве, американских детях и подростках, о школах и системе школьного и университетского образования. Не буду повторяться. Но сейчас я, в частности, хотел бы поподробнее поговорить о том, кем и как формируется мировоззрение американских школьников, каким именно ценностям и как их учат в общеобразовательной школе, что делает их американцами.

Таким образом, эта книга — не столько об образе жизни американцев, сколько об их образе мысли. И в этом смысле она будет — не может не быть — гораздо более политизированной, чем мне хотелось бы, несравнимо более субъективной и в большей степени отразит мое личное восприятие американского национального характера, системы ценностей, разделяемых большинством американцев, логики их мышления и оценки окружающей действительности. Об этих аспектах американской жизни написано удивительно мало, но, мне кажется, без знания их просто невозможно брать на себя смелость судить о государстве США, его политике и культуре, целях и действиях. Равно как и о простых американцах, об их видении мира и себя в этом мире, их бытовой и политической культуре. Я убежден, что эта книга станет важной частью моей серии книг про жизнь Америки и поможет читателям избавиться от некоторых популярных пропагандистских стереотипов и штампов и лучше понять американцев.

С другой стороны, я подозреваю, что именно эта книга вызовет определенные, возможно, немалые нарекания со стороны моих американских друзей и знакомых. Первые две книги о своей стране они приняли очень хорошо, неожиданно тепло и дружелюбно, хотя я не ставил задачу понравиться именно американцам. Задача заключалась в написании честных книг про США. В самой Америке эти две книги очень хорошо разошлись, вызвали крайне позитивные отклики в главных средствах массовой информации, а я получил немало писем от американских читателей. Главным для меня в опубликованных в США рецензиях и личных письмах было то, что американцы узнали себя в моих книгах, и основные их рекомендации мне были связаны не с критикой, а с разного рода предложениями добавить в переиздания первой или второй книги еще тот или иной аспект их жизни, который, как им казалось, является важным для понимания страны и людей читателями извне. Некоторые из их рекомендаций я счел интересными и добавил в тексты. Но с данной книгой ситуация может обстоять несколько по-другому.

Вообще, какое-то время назад мне казалось, что я уже написал все важное, что надо знать для понимания Америки и ее жителей. Закрыл, что называется, для себя тему. Но оказалось, что это не совсем так. Вернее, совсем не так. Я отнюдь не преувеличиваю, когда говорю, что до сих пор Америка и американцы способны удивить меня (приятно и неприятно), открыться с новой стороны, неожиданно проявить новые черты и особенности. Так случилось и на сей раз — что, собственно, и побудило меня задуматься о написании книги, которую вы держите в руках.

Глава 1. Базовые ценности: законы Божьи и человеческие

Америка религиозная

Что может быть древнее и важнее для истории человечества, чем религия? Вот с нее и начнем. Всем, кто жил в Америке или приезжал туда туристом — но внимательным и наблюдательным туристом, — хорошо известно, что Америка является не просто очень религиозной страной, но страной, где религия играет крайне важную роль в сферах совершенно неожиданных, даже необычных для многих других стран и обществ. А американцы являются людьми, придающими религии очень серьезную, часто — решающую роль в своей обыденной жизни. Хотя обычно это не слишком заметно, особенно если смотреть голливудские боевики, так популярные в России, да и не только в ней. Но вряд ли можно найти еще одну такую страну в мире, где на улицах почти любого города располагалось бы так много религиозных зданий — церквей, синагог, мечетей, молельных домов, буддийских храмов, масонских и других различного рода организаций.

Американцам часто приходится слышать от удивленных туристов: мол, у вас тут, оказывается, чуть ли не каждый второй дом связан с религией! Это в значительной степени противоречит тому, что знают или думают иностранцы об Америке. Противоречит тому выводу, который они делают, исходя из внешней политики Соединенных Штатов. А между тем практически все исследования общественного мнения, проведенные среди американцев, свидетельствуют о том, что именно религия в гораздо большей степени, чем любые другие социальные и экономические характеристики, предопределяет взаимоотношения на работе и в семье, выбор друзей и партнеров по бизнесу, отдыху или совместной жизни. Религиозная принадлежность оказывается сильнее, чем финансовые характеристики, пол, возраст, раса, уровень образования и т. д. Впрочем, это в среднем по стране. Исключения в США иногда составляют почти половину — но об этом я скажу в другом месте…

Как результат, можно уверенно сказать, что США — самая религиозная из всех развитых экономик мира. Разные опросы стабильно показывают, что от 93 до 97 % американцев верят в Бога, а от 63 до 73 % верят в загробную жизнь. Конечно, Бог может быть у всех разным. А уж американские представления о загробной жизни варьируются от традиционных христианских или индуистских до представлений в стиле футурологических передач, научно-фантастических произведений или даже фильмов ужасов. Человеку, мало знакомому с США, трудно представить себе, сколько по тысячам существующих каналов американского телевидения идет одновременно религиозных передач, выступлений проповедников и священников, дискуссий о Боге — или, скажем, исторических документальных фильмов, так или иначе связанных с историей разных религий. Десятки и десятки на любой вкус, возраст, интерес или уровень образования…

Кстати, вопреки распространенному взгляду, согласно которому религиозность в демократических странах приравнивается к социальному консерватизму, в Соединенных Штатах существуют значительные разногласия и противоречия во взглядах среди основных религий США, а также в рамках всей доминирующей христианской религии. Иными словами, религиозность в Америке не является обязательным признаком социального консерватизма. Непонимание этого ведет к серьезным ошибкам в трактовке системы ценностей и ориентиров американцев, да всего американского общества. Например, среди христианских групп в США евангелисты являются преимущественно консерваторами, республиканцами и, как правило, возражают против признания прав геев. Однако, например, даже среди них существует возрастной разрыв: по вопросу прав геев почти 65 % молодых евангелистов (от 18 до 33 лет) поддерживают однополые браки.

Католики Америки более консервативны, нежели либеральны, но при этом они чаще являются демократами, нежели республиканцами. Между прочим, разобьем еще один стереотип: в США быть консерватором — отнюдь не значит быть республиканцем. Однако, в отличие от евангелистов, большинство католиков поддерживают права геев. Протестанты же из всех основных христианских конфессий наиболее амбивалентны, но они при этом скорее стоят ближе к католикам в том, что, являясь преимущественно консерваторами, в то же время предпочитают поддерживать демократическую партию, а многие из них поддерживают права геев.

В то же время мормоны, например, являются чуть ли не единственной религиозной группой в США с последовательными взглядами — они консервативны по всем вопросам, кроме одного, о котором я упомяну ниже. Сторонники иудаизма, как показывают все опросы, в два раза чаще являются либералами, чем консерваторами, и в три раза чаще являются демократами, чем республиканцами. Они проявляют самую высокую поддержку прав геев среди всех религиозных групп — почти 80 % из них выступает «за».

Мусульмане Америки, как и католики, показывают, что личная религиозная идеология не обязательно выражается в поддержке той или иной политической системы ценностей: в то время как мусульмане лишь немного более либеральны, чем консервативны (на самом деле множество их являются умеренными), они последовательно голосуют за демократов против республиканцев в пропорции почти пять к одному. Они относятся к религиозным группам с наиболее противоречивыми политическими взглядами, к тому же сформированными в значительной степени не событиями внутренней политики США, а их внешней политикой и ситуацией в странах, откуда эти люди приехали в Америку. При этом, хотя 63 % мусульман четко идентифицируют себя с демократическими идеалами и демократической партией, 61 % из них также высказывается против признания прав геев. Низкий уровень поддержки республиканцев среди мусульман связан, естественно, с политикой США после атак 11 сентября 2001 года, а одновременное неприятие прав геев — с их религиозными и культурными нормами. Иными словами, американские мусульмане обладают одной из самых сложных для понимания систем политических и общественных ценностей среди всех религиозных групп в США.

Интересно, что, несмотря на различия в идеологиях и партийных предпочтениях, большинство в каждой религиозной группе поддерживает защиту окружающей среды (что традиционно продвигается демократами), даже если это приводит к увеличению экономических затрат (против чего обычно возражают консерваторы и республиканцы). Таким образом, можно сказать, что Америка разбивает многие существующие сегодня стереотипы о связях религиозных взглядов той или иной группы и ее политических пристрастий. И это не единственный традиционный стереотип, который не работает в Америке…

Парадоксальным образом такая высокая популярность религии в США стала прямым результатом отсутствия в стране какой-либо официальной или полуофициальной религии. Даже во времена, когда в большинстве стран мира государственная, общая или доминирующая религия была исторической реальностью, Америка оставалась и, безусловно, останется в будущем не просто весьма религиозной страной, но и страной максимально широкого религиозного плюрализма. Даже слишком широкого — по мнению многих иностранных наблюдателей.

В свое время, на заре становления американской государственности, отцы-основатели США включили религиозность, в том числе выбор какой-либо конкретной религии, в личные, индивидуальные права человека. Таким образом, они, во-первых, отказались от традиционной европейской концепции, согласно которой религия является выбором всего народа, этноса, общества или, по крайней мере, его большинства. В их глазах та или иная религия не являлась традицией, которую необходимо принимать хотя бы для того, чтобы адаптироваться в обществе, «стать своим». Религия не стала для США позывным «свой — чужой». Более того, отцы-основатели США отвергли идею создания государственной религии в Америке — на тот момент ею, вероятнее всего, мог бы стать протестантизм. Создавая страну, они постановили, что выбор религии — это сугубо личный, индивидуальный выбор человека. И любой такой выбор является приемлемым для американского общества.

Итак, религия в США — это вопрос личной свободы человека. Это очень важно понимать, если вы хотите разобраться в американской системе ценностей. Конечно, и здесь не обошлось без исключений. В США, например, тоже есть запрещенные религиозные секты и группы, однако связано это в основном не с их религиозной направленностью, а с ограничениями на некоторые религиозные традиции, практики и процедуры, установленными в разное время уголовными кодексами разных штатов.

Единственное, что с самого начала было неприемлемо для Америки, так это отказ от религии как таковой. Атеизм в США — не самое, мягко говоря, распространенное явление, хотя, конечно, его сторонники никак не ущемляются государством в правах и не подвергаются общественному осуждению или критике. Однако для многих американцев, особенно провинциальных, атеист — это безбожник, почти настоящий преступник. Американцы никогда не проголосуют за атеиста на выборах. Если у них не будет возможности узнать, не является ли атеистом учитель их детей или местный врач, немало американцев будут чувствовать себя некомфортно, хотя в большинстве случаев никак не выразят своей озабоченности. Верить в Бога, по мнению подавляющего большинства американцев, важно и нужно, однако в любого Бога и в рамках любой формализованной или не очень религии. Вера в Бога для американца является как бы свидетельством наличия у человека определенной системы ценностей и приоритетов, а отказ какой-либо веры говорит об их отсутствии. Значительное число американцев искренне верят, что Библия является изложением слова Божьего, а немалая их часть — причем независимо от вероисповедания — полагает, что Иисус все-таки был сыном Божьим. Отрицающий это атеист является для американца человеком, как сказали бы сегодня в России, не имеющим совсем никаких моральных скреп.

Интересно, что в основополагающих для американского государства документах практически нет упоминания религии или церкви в политической жизни страны. В Конституции США религия упоминается лишь дважды. Во-первых, в статье VI, где говорится, что «никогда не будет требоваться принадлежность к какой-либо религии в качестве условия для занятия какой-либо должности или исполнения какой-либо публичной обязанности в Соединенных Штатах». Кстати, эта запись была поистине революционной, учитывая не только историческое время, когда принималась Конституция, но и то, что это была Конституция государства, подавляющее большинство жителей которого искренне верили в Бога. Еще один пример настоящей революционности документов, лежащих в основании Соединенных Штатов.

Второй раз религия упоминается в знаменитой Первой поправке к Конституции страны: «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих ее свободное вероисповедание, либо ограничивающих свободу слова или печати, или право народа мирно собираться и обращаться к Правительству с петициями об удовлетворении жалоб». Любой юрист объяснит вам, что это, по сути, провозглашение принципа отделения церкви от государства. Напомню, что шел лишь 1787 год. И это был еще далеко не конец истории законодательного основания Соединенных Штатов. Конституция США, как известно, является самой старой написанной конституцией на планете. Теоретически можно сказать, что древнее ее только Конституция Великобритании, однако последняя отсутствует как единый документ, представляя собой совокупность разных законов, принятых в разное время.

Как известно, Первая поправка к Конституции США стала частью Билля о правах. Так стали называться первые десять поправок к Конституции Соединенных Штатов Америки, которые гарантируют отдельные личные, персональные неотъемлемые права гражданам страны и, соответственно, очень серьезно лимитируют полномочия любых государственных и правительственных органов. Поправки были предложены будущим четвертым президентом страны Джеймсом Мэдисоном в 1789 году. В том же году Билль о правах был одобрен Конгрессом и ратифицирован штатами в следующие два года. Кстати, инициатором выработки этих поправок стал будущий третий президент США Томас Джефферсон.

Билль о правах, как теперь очевидно всем историкам, сыграл выдающуюся роль не только в формировании американского государства, но и в становлении американской, да и всей современной западной политической культуры. Наверное, это один из самых выдающихся документов в долгой истории человечества. Кстати, забавно, что он был в свое время принят под давлением той части элиты США, которая сама по разным причинам не принимала участия в выработке и принятии Конституции. Эти люди — политики, журналисты, бизнесмены, банкиры и т. д. — доказывали тогда, что основным недостатком только что принятой и весьма революционной для того времени Конституции страны является отсутствие каких-либо гарантий от ущемления прав человека со стороны государства. Для этого, считали они, нужно не просто написать поправку о правах граждан страны, но и перечислить в Конституции эти конкретные права, а также напрямую запретить государству их ограничивать. Иначе, говорили они, если эти «неприкасаемые» права не перечислить, государство, даже самое демократическое, как это всегда было в истории, рано или поздно найдет возможность ограничить права человека, причем под самыми благовидными, патриотическими и оборонительными предлогами. Как они были правы — и в своем первом утверждении, и во втором…

После трагедии 11 сентября 2001 года Америка доказала миру, что под любым благовидным предлогом даже самое демократическое правительство будет пытаться лимитировать любые «неотъемлемые» права человека и гражданина. Напомню, что тогда потрясенная терактами страна дала государственным структурам добро на принятие так называемого Патриотического акта. По мнению многих американских и иностранных наблюдателей, этот акт явился самым серьезным за всю историю США отходом от прав человека, записанных в Конституции страны, то есть самым серьезным, фундаментальным нарушением Конституции. Хотя Верховный суд Соединенных Штатов, как известно, признал обратное. Кстати, принят этот акт был, конечно, под самым замечательным предлогом — усиление безопасности граждан США после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне в сентябре 2001 года. Конечно, для США нарушения Конституции — крайне редкое исключение, в частности, именно потому, что когда-то нашлись очень влиятельные люди, по сути, уговорившие элиту страны впервые в истории человечества записать в Конституцию гарантии конкретных прав человека и заложившие тем самым одну из самых важных политических традиций для последующих веков.

В этом политическом контексте в Америке и появилась идея провозгласить не только всяческие либеральные личные свободы человека, но и его право на свободное вероисповедание, то есть право исповедовать, пропагандировать, практиковать и т. д. любую религию. Даже создавать свою, если есть такое желание. Кстати, полезно знать, что позже в интерпретацию этой поправки американцы стали вносить и противоположное право — право не исповедовать, не продвигать и не практиковать религию вообще. Иными словами, заложили, если хотите, конституционное право на неверие, безбожие, атеизм. Более того, поскольку было опасение, что все главные права человека перечислить просто невозможно, тем более что никто не знал, запрос на какие права появится в будущем, было решено в тексте Первой поправки зафиксировать идею о том, что Конгрессу просто-напросто запрещено принимать законы, ограничивающие или запрещающие реализацию всех неотъемлемых прав человека в США.

Однако тут возникло определенное практическое противоречие. США, как известно, создавались как государство, близкое по своим принципам устройства к конфедерации: независимые государства, бывшие колонии, вырвавшись из-под власти британской метрополии, объединились в единое государство. Последствия этого объединения и его влияние на менталитет американцев я опишу позже. Здесь же важно понять, что Первая поправка, как она была сформулирована и записана, определяла только ограничения законодательных полномочий Конгресса страны, то есть федеральной власти, но никак не касалась законодательных органов штатов, которые и обладали в почти конфедеративных тогда условиях гораздо большей властью над жизнью своих граждан. В реальности это противоречие позволяло в то время некоторым штатам издавать законы, устанавливающие, например, официальную религию штата или запретительно регулировать правила митингов и протестов.

Подобная практика вызывала большое недовольство американцев, рождала новые, в том числе религиозные, конфликты и разногласия. Идея равенства какое-то время не работала на всей территории страны, но в 1868 году была принята Четырнадцатая поправка, которая устанавливала отмену рабовладения. Однако мало кто обратил внимание, что, в частности, эта поправка гласила: «Ни один штат не должен издавать и приводить в действие такого закона, который сокращал бы привилегии и права граждан Соединенных Штатов». Теперь в США не оставалось органов власти, имеющих возможность так или иначе в законодательном порядке ограничивать перечисленные в Конституции личные, персональные права граждан страны.

Надо сказать, что свободолюбие американцев и их понимание роли правительства, то есть любой власти, проявилось еще до принятия Конституции США, тем более до появления Первой поправки к ней. В 1776 году была принята знаменитая Декларация независимости (действующая, кстати, до сих пор), в которой, в частности, утверждалось: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Далее еще более решительно: «В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье. Разумеется, благоразумие требует, чтобы правительства, установленные с давних пор, не менялись бы под влиянием несущественных и быстротечных обстоятельств; соответственно, весь опыт прошлого подтверждает, что люди склонны скорее сносить пороки до тех пор, пока их можно терпеть, нежели использовать свое право упразднять правительственные формы, ставшие для них привычными. Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа».

Фразы про «самоочевидную истину» и «стремление к счастью», не говоря уже о праве на «свержение правительства», были тогда поистине революционными в лексиконе государственных политических документов того времени. К примеру, французская Декларация прав и свобод человека, также действующая до сих пор, была принята лишь в 1789 году. В ней, в частности, также говорилось: «Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его священнейшее право и неотложнейшая обязанность». Заметьте, что в обоих основополагающих документах право на революцию не только провозглашается и оправдывается, но и называется «обязанностью» народа. Интересно, не правда ли?

Иными словами, в систему политических убеждений американцев, с одной стороны, намертво вошли (причем зачастую с подачи самих американцев) такие важные общечеловеческие понятия, как индивидуальные свободы и культурное, социальное, религиозное и политическое равноправие, демократия и главенство закона, вера в права человека и фундаментальный конституционализм. Эти понятия были взяты американцами на вооружение с самого начала существования Соединенных Штатов, развиты, укреплены и продолжают почти без изменений существовать до сих пор. Однако, с другой стороны, американцы, как известно, не верят в равенство в сфере экономики и доходов. Они в большинстве своем являются убежденными сторонниками либерального типа экономики, основанного на вере в абсолютное превосходство свободного рынка и экономических механизмов современного капитализма, не имеющего ограничений ни в сфере потребления, ни в сфере производства, ни в сфере инноваций, ни в сфере экономической свободы. Иначе говоря, американцы глубоко убеждены, что они — их общество, страна и политическая культура — на сегодняшний день представляют собой исключительно успешную и привлекательную модель устройства современного общества. При всех ее недостатках, которые американцы ощущают на своих условных чековых книжках. Некоторые даже полагают, что их модель — единственная на сегодня такая успешная. Скажу честно, этим они иногда напоминают мне убежденных коммунистов, которых я встречал в немалом количестве в своем детстве в Советском Союзе. Мы в свое время тоже верили, что «коммунизм — это молодость мира и его воплощать молодым», а СССР является самой передовой страной на Земле и будущее за нами. Сегодня примерно в это же беззаветно верит определенная часть американцев, а другая их часть склоняется к этой же вере или ставит под сомнение лишь детали столь радующей их сердце концепции.

«Казус мелкой чиновницы»

Вернемся к религии, церкви и системе ценностей в США. Наивно полагать, что, будучи с формальной стороны устроенной в этих вопросах весьма рационально, Америка сумела избежать проблем и конфликтов, связанных с религией. Скорее, напротив. В США всегда возникали и продолжают возникать разные по степени напряженности и содержанию конфликты именно на религиозной почве. Конечно, это не европейские религиозные войны и даже не конфликты между эмигрантами и коренными жителями. Это чаще всего политические и правовые конфликты, которыми многие американцы, по моим наблюдениям, даже отчасти наслаждаются, видя в них как бы еще одно доказательство того, что их страна не только толерантна к той или иной религии, но, главное, является сугубо правовым государством. Все конфликты — через суд, Конгресс, общественные слушания и т. д. Такие правовые конфликты обычно позже становятся темами для статей в центральной прессе, академических книг и семинаров в университетах и сюжетами для увлекательных голливудских фильмов.

Типичным примером такого конфликта нашего времени стала история никому доселе не известной мелкой чиновницы из далекого от океанских побережий штата Кентукки. Зовут ее Ким Дэвис, и в 2015 году она неожиданно (хотя и ненадолго) стала знаменитой на весь мир. Много лет она скромно работала клерком в маленьком графстве — в ее обязанности входила выдача различных свидетельств актов гражданского состояния, в том числе, как это называется по-русски, свидетельств о регистрации брака. В большинстве штатов США (напоминаю, что в Америке отсутствует федеральное семейное законодательство и есть лишь законодательства по этим вопросам на уровне штатов) процедура получения такого свидетельства крайне проста. За пару дней до брачной церемонии будущей семейной паре (или одному ее представителю) следует заехать в соответствующий отдел местного правительства, заплатить маленькую пошлину и взять у работающего там клерка бумагу под названием «брачный сертификат». Она недействительна, пока ее не подпишут три человека: тот, кто проводит саму брачную церемонию, и два свидетеля. После чего эта бумага посылается по почте обратно в соответствующий отдел местного правительства, где регистрируется и благополучно кладется в архив. Вот работа Ким Дэвис и заключалась, в частности, в выдаче этих сертификатов. К самому заключению брака она никакого отношения не имела.

Замечу, к слову, что в Америке можно сравнительно легко получить право регистрировать бракосочетания. Для этого достаточно, например, получить разрешение одной из многочисленных религиозных или полурелигиозных организаций, функционирующих в стране. Это могут сделать люди любых профессий и любых ориентаций. Приведу свой собственный пример. Когда я решил вступить в законный, как говорят в России, брак со своей невестой-американкой, то процедуру нашего бракосочетания задорно провел наш общий коллега и друг, профессор журналистики местного университета. Много лет назад этот профессор, тогда еще совсем молодой преподаватель, случайно увидел на задней стороне обложки какого-то религиозного журнала рекламный купон с призывом финансово поддержать эту деноминацию посылкой пяти долларов США в обмен на получение права от ее имени заключать браки.

Это выглядело забавно. Почему нет? — подумал он. Наш университетский коллега был (да и остается до сих пор) либералом в волосатом стиле первых хиппи 1960-х годов, любящим всякие неординарные вещи. Он, как говорится, ради прикола послал пять долларов и получил право на заключение браков на территории США. Надо сказать, что сейчас он даже не помнит, какая именно это была церковь. Помнит только, что в ее названии было словосочетание типа «вечная жизнь». Скорее всего, такой организации уже больше нет в природе, — что, впрочем, не отменило его права заключать браки от ее имени.

То, что обряд бракосочетания будет совершать близкий друг, нас более чем устраивало. Все это мероприятие мы проводили на природе, в парке, и нас совершенно не интересовало, какая именно из тысяч и тысяч американских церквей возложила на нашего приятеля право провозгласить нас мужем и женой. К слову сказать, мы с моей бывшей женой-американкой уже давно развелись, испортив приятелю «брачную статистику». Мы, как он стал в шутку жаловаться, стали второй разведенной парой в его личной регистрационной истории, включающей свыше трех десятков свадеб. Но мой развод — это уже другая история. В любом случае я до сих пор убежден, что, когда церемонию проводит твой хороший друг, это всегда лучше, чем самый высокопрофессиональный, но чужой регистратор загса. Если, конечно, это не строгая церковная церемония.

Как я уже упоминал, после брачной церемонии и, соответственно, банкета по этому поводу подписанный тремя заверителями сертификат необходимо послать в местное правительство, иначе ваш брак для государства просто не будет существовать. Наш банкет растянулся на три дня, поэтому сертификат мы отправили почти через неделю после свадьбы. Конечно, в США совсем не обязательно требовать признания брака от государства — вы можете вполне удовлетвориться церковной церемонией или, как в нашем случае, словами, произнесенными добрым приятелем, провозгласившим вас мужем и женой. Многие в США так и делают. Большинство американцев считает, что это вообще не дело государства — решать, состоят люди в браке или нет, и если состоят, то с кем именно. И такие американцы часто не регистрируют свои браки в местных органах власти. Из принципа, если хотите. Из традиционной нелюбви к государству и власти. Если регистрировать свои семейные отношения в органах власти, считают они, то сами граждане вольно или невольно постепенно расширяют полномочия государства, чего подавляющему большинству американцев делать уж точно не хочется.

Но и американское государство, надо признать, тоже не хочет полностью упускать эту сферу из цепких чиновничьих рук. Поэтому, с одной стороны, у вас есть право не оповещать родное государство о своем матримониальном положении, ограничиваясь, скажем, гражданским или церковным браком. Но, с другой стороны, в этом случае государство лишает вас тех благ и преимуществ, которые оно предоставляет супружеским парам. А их немало, и все они, как правило, касаются финансовой стороны жизни. Выбор — за вами. Вполне в духе либеральной экономики вам предоставляется право свободного выбора на рынке услуг: свобода от информирования государства о вашем семейном статусе и потеря финансовых льгот или признание права государства на информацию о вашем статусе и получение этих льгот. Все честно.

Например, размер подоходного налога на семейные пары в США меньше, чем сумма налогов с каждого из супругов, если бы они решили платить по отдельности. Кстати, раздельная подача налоговых документов встречается в США сплошь и рядом, ибо один из супругов может пожелать, например, скрыть от своей «второй половины» личные годовые доходы (расходы) или количество денег на персональных банковских счетах. Не обязательно, что другой супруг воспримет это негативно, — просто принцип защиты частной жизни и персональной финансовой информации глубоко вошел в кровь американцев, так что защита личных данных иной раз бывает и от членов собственной семьи. Но если вы подаете налоговые документы «всей семьей», у вас есть возможность «списать» несколько большую сумму.

Подобных примеров можно привести немало. Так, семейные пары могут купить совместные медицинские страховки, что гораздо дешевле нескольких индивидуальных страховок; передавать друг другу свое имущество по наследству без особенных проблем и обязательных выплат; покупать «семейные» телефонные планы и т. д. При этом должен отметить, что я лично ни разу не сталкивался с тем, чтобы надо было как-то подтверждать свое семейное положение при сдаче, например, налоговых документов. Просто в этих документах заполняются определенные графы касательно женатого (замужнего) статуса, которые в противном случае остались бы пустыми. Иных доказательств вашего статуса государство от вас уже не требует.

Вот тут самое время, наконец, вернуться к мелкой чиновнице из Кентукки по имени Ким Дэвис. Она, как стало известно из многочисленных сообщений в СМИ, отказалась выдать обратившейся к ней однополой паре тот самый сертификат, без которого государство не признает процедуру брака. Конечно, как я уже говорил, без сертификата брак в США тоже может быть заключен — например, в церкви. Но для представителей сексуальных меньшинств такой вариант, естественно, невозможен. Им приходится оставаться незарегистрированными нигде, то есть жить так называемым «гражданским союзом», который не подразумевает никаких финансовых льгот и преимуществ. Подобная ситуация, как считали борцы за право на юридически признанный брак представителей сексуальных меньшинств, создает большое реальное неравенство в правах американских налогоплательщиков.

Замечу, что Америка отнюдь не впереди планеты всей в вопросе предоставления сексуальным меньшинствам прав на полноценное заключение брака. Хотя, естественно, она и не в арьергарде этого движения. Скорее в середине. Просто сам размер этого государства и степень его влияния в мире делают все, что происходит внутри США, очень заметным, а зачастую необратимо влияющим на все человечество. Хорошо это или плохо — ответ на этот вопрос каждый дает сам, исходя из своих симпатий и антипатий, моральных установок и политических взглядов.

Напомню также, что США отнюдь не появились на свет нынешней толерантной страной. Особенно трудно, учитывая огромную религиозность населения Америки, найти в большей части ее недолгой истории толерантность по отношению к разного рода меньшинствам, в том числе к меньшинствам сексуальным. Одна история с американскими индейцами чего стоит! Однако постепенно ситуация менялась, эволюционировала, и многие меньшинства (хотя и не все) добились или полноценного равенства, или равенства по основным, в первую очередь правовым вопросам, включая обязательное для всех равенство перед законом.

Дело ведь не только — и даже не столько — в преступлениях многовековой давности. Какие страны и народы избежали таких преступлений в своей истории? Нет ни одного большого народа, у которого в прошлом не было бы страниц, которыми не то что нельзя гордиться, а надо стыдиться. Но дело в том, как то или иное государство, то или иное общество прощается с этими проблемами, преодолевает их, оценивает их сегодня со своей моральной и исторической «колокольни», что оно делает, чтобы эти позорные страницы остались в далеком прошлом. У Америки очень внушительный список и подобных преступлений, и побед над собственным тяжелым наследием — от рабства до беззакония «Дикого Запада», от почти поголовной неграмотности до поразительного политического неравенства. Хотя надо признать, что некоторые проблемы из прошлого продолжают, пользуясь ярким сравнением русского критика Виссариона Белинского, «держать за фалды» Америку. Прискорбное положение американских индейцев наравне с немалыми остатками расизма являются, наверное, наиболее яркими примерами такого положения дел.

Но если афроамериканцы многого добились за последние полвека в борьбе за свое реальное равенство, то проблема индейцев США, мне кажется, оказалась во многом замороженной. В старой американской книге шуток есть, в частности, такая: «Учитель спрашивает ученика: Джонни, какая разница между боем и массовым убийством? Джонни отвечает: Бой — это когда много белых воинов убивают немного индейцев. А массовое убийство — это когда много индейцев убивают нескольких белых». Сегодня, конечно, такая шутка совершенно невозможна. И не только по причине политкорректности. Большинство американцев об истории истребления индейцев особо не думает. Индейцы оказались на сегодня одним из самых «забытых», если хотите, меньшинств Америки. У этого меньшинства нет лидеров, целей, идеологии и т. д. На первую линию фронта борьбы за свои права выходят все новые и новые группы, задвигая индейцев все дальше в историю.

Последние полвека такую борьбу очень активно ведут, в частности, представители сексуальных меньшинств. Они добились немалых успехов, и не только в США. Им, в частности, удалось сделать борьбу за свое равноправие частью общей борьбы за права человека. Это, без преувеличения, большое их достижение. Однако последний этап борьбы сексуальных меньшинств за равные права ведется в основном за их равенство перед законом, за экономическое равенство, за то, чтобы отношение к их личной жизни со стороны государства, которому они, как и все остальные законопослушные граждане США, платят свои налоги, не отличалось от отношения к разнополым парам.

В 2015 году в США случилось важное событие, повлиявшее на жизнь сексуальных меньшинств всего мира: Верховный суд страны завершил рассмотрение вопроса об однополых браках и вынес принципиальное решение об их полной легализации. До этого решения бракосочетания представителей сексуальных меньшинств были запрещены в 14 из 50 штатов. Теперь же суд решил, что подобные брачные союзы никак не противоречат американской Конституции. Это решение означало, что однополые браки стали легальными на всей территории страны, а сотрудники местной власти, занимающиеся регистрацией браков, обязаны в данном отношении поступать так же, как и в отношении браков гетеросексуальных.

Слушания по вопросу об однополых браках, их легализации и равенстве прав на супружество продолжались в Верховном суде несколько месяцев и вызвали большой общественный интерес. Они были инициированы несколькими штатами США, в частности Кентукки, Мичиганом, Огайо и Теннесси. Верховный суд, среди прочего, должен был решить, гарантирует ли Конституция США сексуальным меньшинствам право заключать однополые браки или этот вопрос находится исключительно в юрисдикции отдельных штатов. К этому моменту Алабама уже стала 37-м штатом, который легализовал однополые браки. Множество судей на уровне штатов игнорировали старые рекомендации Верховного суда и начинали в массовом порядке выдавать свидетельства о браке однополым парам.

Тут интересно вспомнить, что еще совсем недавно, в начале 2003 года, ни в одном из штатов США не были легализованы однополые браки вообще. Иными словами, скорость принятия американцами нового морального стандарта в этом вопросе была очень высока. Интересно также сравнить аргументацию обеих сторон в Верховном суде. Сторонники легализации однополых браков делали акцент на 14-й поправке к Конституции США, говорящей, что ни у одного штата нет права отрицать принцип равенства всех людей перед законом. Они утверждали, что законодательные акты, принятые в отдельных штатах страны и запрещающие однополые браки, соответственно, напрямую противоречат этой поправке. Противники же легализации требовали, чтобы этот вопрос решался не на федеральном, а на местном уровне, уровне штатов и графств. Тем более что все семейное законодательство в Америке является не федеральным, а местным, штатским. Поэтому, говорили противники, нельзя отбирать у штатов, где большинство выступает против однополых браков, право на самостоятельное решение вопроса. То есть, формально говоря, все они были не против подобных браков как таковых, а против передачи этого вопроса на уровень федеральной власти и Верховного суда страны.

Верховный суд США в своем решении исходил из того, что американская Конституция гарантирует всем гражданам страны равенство перед законом и собственным государством, справедливое разбирательство в суде и защиту их прав. «Ни один союз не является настолько основополагающим, как брак, он является высшим проявлением идеалов любви, верности, самопожертвования и семьи», — было сказано в тексте официального решения высшего для США суда. Правда, нельзя не заметить, что голоса судей радикально разделились, так что решение было принято девятью членами Верховного суда с немалым трудом. Но в конечном итоге со счетом пять против четырех бракосочетания между представителями сексуальных меньшинств стали законными на всей территории страны. Представители сексуальных меньшинств, говорилось в окончательном решении Верховного суда, «просили равноправия и уважения перед законом. Конституция дает им такое право».

Один из судей Верховного суда США Энтони Кеннеди, в частности, записал в своем отдельном решении, что гомосексуалисты не должны быть обречены на жизнь в одиночестве. Интересно, что сам Кеннеди, которому к тому времени стукнуло 79 лет, всегда был судьей весьма консервативного склада. Он был выдвинут на должность еще республиканским президентом Рональдом Рейганом почти 30 лет назад. Однако за эти годы судья Кеннеди изредка проявлял себя более либеральным судьей, чем можно было ожидать от рейгановского назначенца. Он, в частности, занимал сравнительно либеральные позиции по вопросам о защите частной жизни, об этнической принадлежности и свободе слова, когда те становились предметом рассмотрения в Верховном суде страны. Будучи ирландским католиком по вероисповеданию, судья Кеннеди не раз становился человеком, чей голос в равной вроде бы ситуации давал преимущество той или иной стороне. Так произошло и с решением по бракам для представителей сексуальных меньшинств.

Кстати, Верховный суд раскололся в этот раз не только по принципиальному вопросу о легализации однополых браков, но и по способу достижения этой легализации. Причиной послужили разного рода разногласия между судьями, касающиеся мировой и американской истории и традиций, интерпретации Конституции, всего демократического процесса и роли суда в фундаментальных изменениях социальной сферы. Любой серьезный юрист поймет, что все это принципиальные вопросы в системе прецедентного права. Судьи разошлись во мнениях даже в том, что касается интерпретации некоторых вопросов биологии и человеческого поведения.

В день, когда Верховный суд принял эту историческую резолюцию, президент США Барак Обама на своей странице в Twitter назвал такое решение «огромным шагом в движении навстречу реальному равенству». А потом добавил: «Все люди должны иметь равные права, независимо от того, кто они и кого они любят. Это решение суда наконец-то покончит с той неуверенностью, которую по всей Америке испытывают сотни тысяч однополых пар. Это решение укрепит наше общество. Это настоящая победа. Победа наших союзников и друзей, которые десятки лет работали и молились, чтобы этот день настал. Это победа всей Америки». Сразу после этого министерство юстиции США объявило о том, что правительство расширит программу социальных выплат и ветеранских пособий для однополых пар во всех 50 штатах страны. А кроме того, они, естественно, получат и все остальные льготы, полагающиеся в США разнополым семьям.

Однако именно эта «победа всей Америки» и привела нашу старую знакомую Ким Дэвис в тюрьму. Несмотря на победное решение Верховного суда США, она отказалась выдать свидетельство о регистрации однополой паре, пришедшей за ним в несчастливые для себя часы работы миссис Дэвис. Попади эти люди к другому регистратору — вся история осталась бы их личным делом. Но Ким Дэвис заявила, что этот вопрос, по ее мнению, не относится к компетенции суда, пусть даже и Верховного суда США, а исчерпывающий и окончательный ответ на него давно дан в книге, которая называется Библия. Она утверждала, что выдача таких свидетельств идет вразрез с ее религиозными убеждениями и она не может поставить решение Верховного суда страны выше этих убеждений. Вот такой она человек. Далее миссис Дэвис вполне логично заметила, что не обязана, как это действительно и записано в Конституции штата Кентукки, выполнять какие-либо действия, идущие вразрез с ее религиозными убеждениями. Позже, выступая в суде, Ким заявила, что считает браком только союз между одним мужчиной и одной женщиной, и закончила тем, что ей не требуется дополнительное время на то, чтобы переосмыслить свое решение по этому вопросу.

Как позже выяснилось, Ким Дэвис отказала в выдаче свидетельства о браке уже далеко не в первый раз. Заявление против чиновницы подали как минимум четыре пары. Судья, который рассматривал жалобу, заявил, что уважает религиозные взгляды и убеждения любого человека, однако чиновник не может ставить их выше закона и Конституции. Суд, по его словам, не вправе мириться с ситуацией, когда чиновник не повинуется законному решению Верховного суда страны. Сначала поступило предложение уволить чиновницу, однако тут выяснилась важная деталь этой истории: уволить Ким Дэвис по суду оказалось невозможно, так как она занимала в своем графстве выборную должность, то есть не являлась назначенцем. В результате судья принял самое простое в данной ситуации решение: миссис Дэвис арестовали и посадили в тюрьму. Это, кстати, стало неожиданностью для подавших заявление молодоженов, которые хоть и просили наказать Дэвис, однако вовсе не хотели, чтобы она отправилась за решетку из-за твердости своих религиозных убеждений.

Тогдашний пресс-секретарь Белого дома Джош Эрнест по этому случаю заявил: «Каждый государственный служащий обязан подчиняться закону. Никто не может быть выше законов. Это относится как к президенту США, так и к клерку из Кентукки». Интересно, что пять из шести заместителей Ким Дэвис, будучи вызваны в суд на допрос, заявили, что готовы выдавать сертификаты для оформления однополых браков. Только сын самой Дэвис по имени Натан, который тоже в качестве добровольца работал ее заместителем, заявил, что разделяет и поддерживает позицию матери, — иначе говоря, сын не отказался от ее убеждений. Потом выяснилась еще одна пикантная подробность: столь религиозная Ким Дэвис к этому моменту была уже трижды разведена.

«Казус Ким Дэвис» стал хорошей иллюстрацией столкновения двух групп ценностей, каждая из которых защищается в США Конституцией и законом, традициями и нравами этой страны. История неожиданно получилась настолько «американской», настолько разноплановой, что стала настоящим кладом для американских журналистов, которые набросились на нее, как голодный зверь на приманку. Не удивлюсь, если вскоре мы увидим голливудский блокбастер по ее мотивам.

Конечно, сама Ким Дэвис была выпущена из тюрьмы уже через пару дней, однако этот скандальный и отчасти экзотический случай начал в США широкую общественно-политическую дискуссию по двум немаловажным для американцев вопросам. Ответ на один из них достаточно очевиден. Должен ли чиновник руководствоваться законом страны, даже если этот закон противоречит личным религиозным убеждениям самого чиновника? Или эти убеждения выше закона? Для США — страны, где, во-первых, сосуществует рекордное количество религий, но, во-вторых, государство законодательно отделено от религии, — естественно, закон для чиновника выше любых религиозных убеждений. Тут нет большого противоречия. Другое дело, что большинство американцев полагают, что американские законы базируются на законах Божьих, справедливых и правильных. И когда возникает ситуация, подобная описанной, у них возникает некий, пусть и слабый, когнитивный диссонанс.

Справедливости ради надо отметить, что Дэвис была избрана на должность регистратора актов гражданского состояния до того, как Верховный суд принял решение об обязательности регистрации однополых браков, причем избрана в штате Кентукки, который до этого решения категорически не признавал такие браки. Так что нельзя сказать, что она должна была знать о возможности возникновения подобного морально-правового конфликта в будущем. Другое дело, что она не вышла в отставку после того, как Верховный суд огласил свое решение, — а значит, в ее обязанности отныне входила выдача свидетельств однополым парам, нравится это самой Дэвис или нет.

Похожая реакция у большинства американцев возникает и при обсуждении других вопросов, где возникает конфликт между законом и религией. Например, когда обсуждаются разводы, в том числе церковные, образование в средних школах при тех или иных религиозных деноминациях, добрачное сожительство молодых людей, самоубийства т. д. Особенно остро этот конфликт проявляется сегодня на примере абортов. США периодически сотрясают взрывы в клиниках, где делаются аборты, и убийства врачей, практикующих этот метод прерывания беременности. По сути, это древний спор о том, когда начинается жизнь — с зачатия или рождения, — переведенный в экстремальные формы. Это спор о том, имеет ли женщина право на любые действия со своим телом, является ли убийство человеческого зародыша преступлением и т. д. Это тот самый случай, когда американские законы входят в противоречие с религиозными воззрениями большого количества граждан страны, и поэтому конфликт не только вызывает моральный дискомфорт в обществе, но и перерастает в острый политический вопрос, провоцирующий конфронтацию практически на каждых американских выборах. По сути, таким же острым вопросом являлось еще недавно и право однополых пар на заключение брака.

Вторая тема, которая в очередной раз возникла на примере истории Ким Дэвис: можно ли наказывать кого-то, тем более сажать в тюрьму за осуществление на практике его религиозных свобод и принципов? В частности, адвокат Ким Дэвис в суде делал основной упор на то, что его подзащитную рассматривают как преступницу, потому что она не может пойти против своей совести. Напомню, что в США свобода слова и совести не только защищена Конституцией страны и всей ее политической системой, но и является одним из краеугольных камней, на которых построена вся американская государственность и ментальность. Это одна из фундаментальных основ политической и бытовой культуры, в атмосфере которой ежедневно живут американцы. Один из их «символов веры», если хотите. В том числе и для небольшой по численности группы американских атеистов.

Супруг президента

Сторонники сексуального равенства в США уже готовы идти гораздо дальше. В Конгрессе периодически появляются законопроекты, предлагающие отменить в брачных документах слова «муж» и «жена», а заменить их словами «первый супруг» и «второй супруг». На первый взгляд, это вполне безопасное и мало что значащее изменение, однако и оно, конечно, ведет к размыванию традиционного понятия семьи как союза гетеросексуальных людей. Правовое определение семьи как союза мужчины и женщины, которое пока еще сохраняется в законах США, постоянно подвергается давлению с целью изменения на словосочетание «союз двух людей». Примеров такого рода можно привести уже очень много. Так, в школьных документах моей дочери (а их, надо признаться, очень много, так как американская школа ничего не может сделать с ребенком без четко выраженного согласия родителей в виде личных подписей) все чаще появляются графы «подпись одного родителя» и «подпись второго родителя». Дочь ходит в школу в штате Мэриленд, в городке, являющемся ближайшим пригородом столицы США Вашингтона. Справедливости ради надо сказать, что пока еще в школьных бумагах в основном встречаются традиционные графы «мать» и «отец», или после слов «один родитель» и «второй родитель» школа все еще просит обозначить свою традиционную роль — отец, мать или, скажем, усыновитель ребенка, — однако тенденция постепенно набирает силу. Я уж не говорю о том, что в самой школе легко можно встретить учителя — открытого представителя сексуальных меньшинств, а среди учеников полно детей, воспитываемых в однополых семьях.

Слов нет, в такой ситуации понятие традиционной семьи в восприятии детей постепенно размывается. Но в то же время друзья из однополых семей или учителя-геи становятся привычным фактом ежедневной жизни, к которым ребенок быстро теряет интерес как к чему-то необычному, оригинальному, непонятному. Как результат, для них из этой темы уходит не только политический и религиозный накал, которым ее сегодня наполняют взрослые, но и вся драма «взрослых страстей». Все это становится обычным для американского ребенка, вызывая в нем не больше любопытства, чем наличие одноклассника-инвалида, друга-вегетарианца или диабетика, или, скажем, школьника-мусульманина, который живет по своему религиозному дневному расписанию, однако остается частью общей школьной компании. Хорошо это или плохо — вопрос, далеко выходящий за рамки этой книги… Могу сказать только одно: Америка вместе с целым рядом других западных стран семимильными шагами движется к окончательному размыванию узко понимаемой традиционной семьи.

Однако надо признать, что началось это не с борьбы представителей сексуальных меньшинств за свои права и наверняка не закончится историческим решением Верховного суда США, признавшего равенство однополого и гетеросексуального брака. Похоже, что процесс имеет гораздо более широкую основу и касается многих привычных для нас вещей. Например, он не может не затрагивать растущее число разводов в США, борьбу американских женщин за свои экономические права и равенство женщин в зарплате с мужчинами за одинаковый труд (начало чему положила Октябрьская социалистическая революция 1917 года в России) или, скажем, борьбу отцов за равенство с матерями в вопросах воспитания детей после развода и т. д. Все это размывает традиционное общество, но подавляющее большинство американцев считает, что развитие идет в правильном направлении. Каким-то загадочным образом это не мешает им всем считать себя людьми религиозными, чтящими Библию и законы Божьи. Они просто привыкли жить в очень стабильном в своем постоянном изменении обществе и воспринимают изменения как должное. Или вообще не задаются такого рода вопросами.

Сегодня в США действительно все чаще с самых высоких трибун раздаются призывы ввести вместо слов «муж» и «жена» термины «супруг» и «супружеская пара». Сторонники этой линии полагают, что в традиционных терминах есть признаки половой дискриминации, что невольно таким образом находит свое отражение в законах США. Именно это они и требуют подкорректировать. Так, например, в Акте о безопасности и здоровье шахтеров в США говорится, что только жены работников, то есть супруги женского пола, могут получить компенсацию за травму или смерть мужа в шахте. В то время как в реальности надо бы сделать так, чтобы выплаты смогли получать «супруги» работников, вне зависимости от пола. И таких примеров немало.

Иногда ситуация принимает забавные формы. Так, например, в США есть закон, по которому преступлением является убийство «жены главы государства», но ни слова не говорится о ее или его муже. По действующей логике, при президенте Хилари Клинтон ее муж, бывший президент США Билл Клинтон, получит статус «жены главы государства», то есть «первой леди», а не статус «супруг президента», ибо подобная формулировка в законах Америки просто отсутствует. Значит, закон надо снова менять. Раньше в США никому в голову не приходило, что страну может возглавить женщина, — все-таки Америка большую часть своей истории была весьма и весьма традиционным обществом.

На самом деле начало такому «половому выравниванию» в терминологии положила волна американской политической корректности. Я уже говорил о ней в других книгах, но могу напомнить, что в последние два-три десятилетия американцы стали настойчиво менять в своем словаре традиционные слова, которые так или иначе могли подчеркивать половую принадлежность, например, того или иного специалиста. Эту тенденцию сразу же активно поддержали всякого рода феминистские движения и группы, борющиеся за равноправие женской половины США. Так, из лексикона исчезли слова «стюардесса» — stewardess и «бармен» — barman, вместо них появились flight attendant и bartender, широко распространились труднопроизносимые «конгрессвумен», «бизнесвумен» и т. д. Многие из таких изменений формализуются в законах, в том числе местных. Так, в штате Вашингтон слово fisherman, то есть «рыбак» в сугубо мужской форме, заменили на fisher, то есть тот же рыбак, но без выраженных вторичных половых признаков. Вместо словосочетания journeyman plumber, что означает «мужчина — помощник сантехника», теперь надо говорить journey-level, то есть просто «помощник сантехника», и т. д.

Есть такая американская поговорка: положи свои деньги туда, где находится твой рот. Говоря проще — доказывай свою приверженность тем или иным идеям или предложениям не просто на словах, а реальным делом. Рискни, что называется, деньгами, а не словами. Видимо, исходя из этого, администрация президента США осенью 2015 года сделала два решительных шага. Она впервые в своей истории приняла на работу открытого трансгендера — Раффи Фридман-Горспэн, которая была назначена на должность директора по подбору персонала в управлении кадров. Фридман-Горспэн всегда открыто заявляла о своей гендерной самоидентификации. До этого она занимала должность ни много ни мало советника по политике в Национальном центре равноправия трансгендеров. В Белом доме заявили, что ее предыдущая работа «отражает ценности администрации президента Соединенных Штатов». А незадолго до этого назначения в Белом доме появилась уборная «для всех полов». Причем она была устроена в той части здания, где размещается весь административный аппарат администрации президента США.

Кто их еще не видел: туалеты-унисекс лишены привычных табличек «М» и «Ж», они представляют собой общий зал с единым для всех входом и общими раковинами для мытья рук. Такие туалеты, кстати, частенько можно увидеть в пафосных ресторанах и клубах Москвы. Не знаю почему, но они очень популярны у дорогих московских рестораторов. Не буду здесь называть конкретные места, однако любящий ходить по ресторанам москвич наверняка навскидку вспомнит несколько заведений. Вообще-то смысл таких туалетов в том, чтобы представители сексуальных меньшинств не испытывали трудностей, как при посещении привычных уборных, разделенных по гендерному признаку. Не знаю, насколько это актуально для Москвы, но для Белого дома данное решение является зримой реализацией либеральной политической линии, которой придерживался президент. Интересно, президент-республиканец когда-либо захочет перестроить эти туалеты? Мне кажется, что нет. Они уже становятся частью американской обиходной культуры. Кроме того, говорят, что такие туалеты удобнее, экономичнее и проще в обслуживании. Мне трудно судить об этом…

В любом случае мы все время возвращаемся к вопросу о балансе традиций: их соблюдению, с одной стороны, и отходу от них — с другой. США постоянно — буквально ежедневно — живут в условиях пересмотра этого баланса. По большому счету, основа стабильности в Америке (причем как политической, так и нравственной, моральной и т. д.) — это постоянный отказ от вчерашней стабильности и поиски нового баланса, который обеспечит эту стабильность на сегодня. Отсюда — и вечная жизнь в долг; и сочетание главенства закона и жесткой системности с невероятной внесистемной креативностью; и сочетание порядка и организованности с постоянным беспорядком и индивидуализмом… Отсюда, если задуматься, вытекают и чудовищные ошибки во внешней политике Америки, вызванные искренним непониманием того, что жизнь в других странах устроена не так и не на тех основах и балансах, как в самих США.

Упомянутый выше «казус Ким Дэвис» весьма характерен для современной Америки, да, впрочем, более или менее и для любого этапа ее истории. Советские пропагандисты и публицисты-международники совершенно верно в свое время подметили важнейшую черту Америки. Это, безусловно, «страна контрастов». Конечно, пропагандисты из СССР всегда так или иначе сосредотачивались на одном контрасте США — контрасте труда и капитала, бедности и богатства. Их задачей было продемонстрировать выигрышность советского более чем гармоничного устройства жизни перед неустойчивым американским. Однако они сами тогда не понимали, как были правы! Америка — действительно страна контрастов, и именно это качество делает ее не только крайне устойчивой, но стремительно развивающейся страной. Созданная в Америке либеральная демократия является эффективным механизмом постоянного рождения и разрешения «контрастов», то есть противоречий, одновременного сглаживания одних и обострения других. Эту страну всегда будет за что как резко критиковать, так и искренне восхвалять. По сути, США — это страна, живущая по диалектике в ее изначальном (платоновском) понимании. Рождение конфликтов и дисбалансов, их разрешение и балансировка и рождение новых… Поиск единства и источника развития идет здесь только через борьбу и сосуществование разных позиций, разных взглядов, разных подходов к той или иной проблеме. Трудно найти в мире больших противников монополии в чем-либо, чем американцы. Они глубоко убеждены, что монополия — вернейший и кратчайший путь к ошибкам. Контрасты и конфликты — американский способ преодоления монополизма.

Конечно, есть и немалые исключения из этой картины. Таким исключением, в частности, является внешняя политика страны. Как известно, США легко соглашаются с пользой поддержания собственной монополии в мире. Однако это то самое исключение, которое отлично подтверждает правило. Ведь очевидно, что большинство серьезных ошибок во внешней политике Америки являются следствием той самой нелюбимой американцами монополии, отсутствием достойного и влиятельного «адвоката дьявола», которого они потеряли с исчезновением СССР. Повторю то, что я уже говорил не раз: внутри страны США устроены весьма и весьма демократично и эффективно. А внешняя политика Америки часто предстает далеко не демократичной, а то и прямо антидемократической. Самая демократическая страна мира раз за разом ведет себя в этом мире прямо противоположным образом, нарушая принципы собственного внутреннего устройства, и ниже мы еще поговорим о том, почему так происходит.

Проблема противоречий между личными убеждениями и служебными обязанностями политиков, чиновников, общественных деятелей остро стоит во всем мире. Особенно если чиновник избирается прямым голосованием, как это было в случае с Ким Дэвис. США, как известно, страна сугубо светская, секулярная. Однако религиозные убеждения здесь имеют немалое значение. Не зря на любых выборах — от президентских до местных — избирателями неизменно поднимается вопрос вероисповедания кандидатов. Скажем честно: у атеиста нет никаких шансов быть избранным президентом страны или членом ее законодательного собрания. Подобное, по мнению американцев, возможно только в какой-нибудь «империи зла», как с легкой руки Рональда Рейгана стали называть в свое время СССР, причем именно из-за его государственного атеизма и, соответственно, абсолютной аморальности советской власти. Более того, американские избиратели не очень любят, когда кандидат принадлежит какой-то не самой популярной религиозной конфессии. Так, в свое время это стало проблемой для главного кандидата в президенты США от республиканской партии Митта Ромни, который является мормоном, то есть прихожанином Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Конечно, мормонов в США немало, но все же гораздо меньше, чем протестантов, которые, как известно, являются крупнейшим направлением христианства в США и составляют приблизительно половину населения страны.

Немудрено поэтому, что все президенты США — христиане и за исключением одного — протестанты. Исключением этим стал в свое время 35-й президент страны Джон Кеннеди, который был католиком. Его избрание в 1961 году стало почти таким же феноменом, как избрание в 2007 году первого президента-афроамериканца Барака Обамы. Последний, по его собственному признанию, тоже является протестантом, хотя часть американцев в это не верит и считает его тайным мусульманином. Во время избирательной кампании и в начальный период президентства Обамы республиканцы развили большую активность, пытаясь доказать, что Обама — мусульманин, и ему пришлось прилагать немало усилий, доказывая свою принадлежность к христианской церкви. «Президент, безусловно, по вероисповеданию является христианином. Он молится ежедневно», — вынуждены были убеждать американцев представители Белого дома. Однако, как известно, дыма без огня не бывает — и дед, и отец Обамы исповедовали ислам, а сам Обама большую часть детства провел в Индонезии. Его политические оппоненты частенько напоминают всем, что полное имя президента — Барак Хуссейн Обама. Забавный факт: мама Обамы (из Канзаса) и папа Обамы (из Кении) впервые познакомились в классе русского языка в Гавайском университете.

Я писал выше, что американская религиозная толерантность привела к тому, что религия тут перестала являться маркером «свой — чужой», однако на выборах высшего должностного лица любые подобные нюансы начинают играть особую роль. Иначе говоря, никто в США не против того, чтобы Обама исповедовал ислам, но многие были бы против того, чтобы мусульманин стал президентом страны. По крайней мере, на данном отрезке американской истории. Религия выступает в качестве важного критерия в глазах избирателя, поэтому очень многие американцы, как показали опросы, сразу же отнеслись с симпатией к Ким Дэвис — ведь человек не просто на словах отстаивает свои убеждения, но реальным делом, то есть «кладет свои деньги туда, где находится ее рот».

Интересно, что влияние знаменитых американских стереотипов и негласных требований политкорректности быстро ослабевает, как только уходит политическая острота. Выборы заканчиваются, один из кандидатов занимает тот или иной пост — и интерес к его (ее) религиозности начинает быстро падать. Так, согласно опросам последних лет, 43 % американцев вообще не знают и не хотят знать, какую религию исповедует президент. Немалому их числу этот вопрос в принципе безразличен. Но интерес обязательно возникнет, как только тот или иной политик вновь выдвинет свою кандидатуру на выборы, — и опять забудется, когда уже избранный чиновник приступит к выполнению своих обязанностей. К самому Обаме по понятным причинам это уже не относится.

Секрет тут простой: для подавляющего большинства американцев чиновник (выборный, назначенный или добровольный) на работе — это человек, обязанный руководствоваться не своими личными симпатиями и антипатиями, а законами и Конституцией страны или штата. Ни один американец ни на минуту не забывает, что чиновники, да и все государство, существуют лишь на налоги, которые платятся на их содержание, и на полном серьезе, без шуток считает их своими работниками, нанятыми с целью обслуживания его гражданских и личных интересов. Это понимание очень глубоко сидит в политической культуре американского общества. Конечно, это несколько наивная точка зрения, однако именно она помогает, с одной стороны, простым американцам не чувствовать ни малейшего раболепия перед чиновниками и зависимости от них, а с другой — заставляет чиновников более или менее одинаково относиться к гражданам страны независимо от их финансового или карьерного положения. А главное — помогает и тем и другим чувствовать определенное единство и взаимозависимость, что также способствует сплочению американского государства.

Закон — главная религия Америки

Те, кто сталкивался с американской бюрократической машиной, должны были обратить внимание на то, что она при всей внешней благожелательности, доброжелательности и даже улыбчивости чиновников является по существу поразительно равнодушной, безразличной и довольно холодной структурой. Американская бюрократическая машина — часть большой американской системы, о которой уже шла речь, и функционирует она подчеркнуто формально. Как и любая бюрократия, она не создана для эмоций. Именно здесь, в США, действительно можно почувствовать себя не живым человеком, а винтиком, попавшим в гигантский механизм. Сходите, например, в бюро регистрации автомобилей для получения водительского удостоверения, или в офис социального страхования, или в иммиграционную службу… В отличие от российской бюрократической системы, тут никого не обхамят, не оскорбят и не обидят, ничем не покажут своей власти над просителем. Но и не приголубят…

Я не раз слышал от недавно приехавших в США выходцев из России и других стран бывшего СССР, привыкших к другой атмосфере в государственных учреждениях, что там можно испытать всяческие эмоции и почувствовать разное отношение к себе, и что такие же офисы в США просто дышат холодом, равнодушием и ледяными улыбками. Минимум эмоций и слов. Тебя не будут ненавидеть или обожать, а просто обслужат и отпустят. Хотя, скажу честно, государственные учреждения в США, на мой взгляд, действительно не являются символом гостеприимства. Впрочем, этого от них никто и не ожидает. Ожидают другого — профессионального исполнения своих функций, а также минимального комфорта, скорости, прозрачности и доброжелательности. Все это там, безусловно, есть.

Здесь мы вынуждены вернуться к вопросу, с которого начали разговор на эту большую тему, бесконечно отвлекаясь в стороны. Конечно, американцы — нация очень верующая. И чиновники, как правило, верующие. Это, повторю, самая большая по численности населения христианская страна мира, не просто единственная сверхдержава, а, по сути, христианская сверхдержава. Американская политическая и правовая системы, как уже говорилось, очень толерантны к любым религиям, которые хочет исповедовать тот или иной гражданин США, однако все же это именно христианская страна. Этого забывать ни на минуту нельзя. Но здесь есть абсолютный знаменатель, который объединяет представителей всех религий и религиозных направлений, всех атеистов и сомневающихся, всех американцев — это Закон.

Закон в Америке пользуется не только почти абсолютным уважением, но и является в определенном смысле сакральным явлением. Американцы настолько трепетно относятся к законам, что очень не любят отменять даже те из них, которые уже давно вышли из употребления и являются откровенным атавизмом. Но каждый такой закон, каким бы абсурдным он ни выглядел сегодня, имел когда-то более чем адекватное обоснование. Например, на Гавайях есть закон, запрещающий носить монетки в ушах: когда-то давно именно монетка в ухе была опознавательным знаком члена организованной преступной группы и торговца наркотиками. Похожий закон есть в штате Техас — согласно ему подросткам запрещено носить странные прически, а взрослым — татуировки на шее и лице: так в свое время выделялись на улице члены преступных банд. В Алабаме есть закон, запрещающий носить в заднем кармане брюк мороженое. Казалось бы — в чем здесь-то может быть проблема? Но в прежние времена таким образом уводили лошадей. Эти животные — известные сладкоежки. Лошадь облизывала мороженое и следовала за конокрадом, принявшим вид праздношатающегося бездельника. В Интернете можно найти еще немало примеров такого рода, в большинстве своем это местные законы или законы штата. Для рядового россиянина такая ситуация выглядит дикой, а для рядового американца — закономерной. Россия — страна, где законы меняются очень часто, а еще чаще подменяются подзаконными актами. Америка — страна, где законы отменяют крайне неохотно.

Чтобы закончить с примерами, напомню, что история США знает лишь единственный случай, когда была отменена поправка к Конституции. Это была 18-я Поправка, которая вступила в действие в январе 1920 года и запрещала производство, перевозку и продажу спиртных напитков, то есть устанавливала в стране «сухой закон». На ее ратификацию ушло более двух лет. В 1933 году данная поправка была полностью отменена одновременно с принятием новой, 21-й Поправки к Конституции, которая передавала все права на производство и продажу алкоголя властям штатов. Из федерального бюджета США окончательно исчезла важная статья доходов, а страна в результате «сухого закона», как считают американские историки, получила мощную некогда мафию и «подсела» на наркотики, потребление которых за 13 лет действия 18-й Поправки выросло в полтора раза.

Для американца даже изменение закона — вещь серьезная, нежелательная и далеко не столь частая. А уж отмена какого-нибудь закона вообще многим покажется концом цивилизации. Закон можно не использовать годами, десятилетиями, столетиями, но зачем отменять-то? Тем более что в США действует прецедентное право. Как результат, американские сборники местных и штатовских законов объемны, как, наверное, нигде в мире, а студенты-юристы минимум дважды в год проклинают свое решение пойти на юридический факультет университета или колледжа. Правда, все остальные дни в году, а также всю последующую жизнь они, как правило, благодарят Всевышнего за выбор карьеры, которая дала им возможность существовать не просто безбедно, но и намного лучше, богаче, обеспеченней среднего американца с высшим образованием.

Америка — страна юристов. Адвокатов, лоббистов, юридических советников. Если по вашей улице проезжает дорогой автомобиль, то девять шансов из десяти, что за рулем или адвокат, или врач, и лишь потом — успешный бизнесмен. Если на вашей улице поселились соседи-юристы, то не сомневайтесь: стоимость окрестных домов обязательно пойдет вверх. Как говорят сами американцы, Америка — не просто страна, где юристам хорошо живется, это страна, реальными владельцами и менеджерами которой являются именно юристы, пусть и через банкиров, чиновников и предпринимателей. Ведь все они — в руках у собственных правовых советников и помощников. Включая президентов США, подавляющее большинство из которых, естественно, тоже юристы.

Поэтому, когда перед американским чиновником любого ранга стоит выбор между исполнением закона и собственными религиозными приоритетами, он, безусловно, выбирает закон. Это даже не совсем выбор. Закон, повторюсь, является для него практически второй, а то и первой религией. Именно этим и интересен был для Америки случай с Ким Дэвис. При всем уважении к ее религиозным взглядам и желании следовать им, она воспринималась уже как чиновник, как человек, обязанный в первую очередь следовать закону. И хотя она занимала выборную и неоплачиваемую должность, Ким Дэвис, как и все американские чиновники, давала клятву, в которой обещала выполнять законы своего штата. Конечно, вопрос о соотношении морали, веры и права крайне сложен, он так и не нашел своего окончательного и однозначного ответа в истории. Но для американца Закон остается превыше всего — религии, морали, рассудка, прибыли и даже семьи. Закон — главная американская религия. Более того, рискну сказать, что часто закон оказывается выше здравого смысла, по крайней мере в понимании обычного россиянина. Но именно в этом и состоит то, что здесь называется «главенством закона». Это парадоксальная ситуация, в которой даже нарушители закона относятся к нему с определенным своеобразным уважением.

Однако не все так просто в США, как кажется поверхностному наблюдателю. В том числе в вопросе взаимоотношений религии и закона. Как хорошо известно, на американских долларах нанесена знаменитая надпись «In God We Trust», то есть «В Бога мы верим». Сравнительно недавно, а именно в 1956 году, эта фраза была принята в качестве официального лозунга страны вместо (или в дополнение) старого лозунга «Из многих — единое». Напомню, что этот лозунг является цитатой из Цицерона и в его оригинальном, латинском варианте 13 букв. То есть именно столько, сколько американских колоний в свое время объединились и создали то, что стало называться Соединенными Штатами Америки. Американцы очень любят всяческий символизм (не зря же именно там до сих пор как нигде сильны традиции масонства). А фраза «Из многих — единое» стала частью государственного герба США.

В 1957 году новая фраза-лозунг «В Бога мы верим» появилась на бумажных деньгах, где уже и так находилось немало символических знаков, большинство из которых историки также относят к масонским. Немало американцев были сильно возмущены и новым государственным лозунгом, и тем более появлением этой фразы на долларах. Атеисты указывали, что США — страна, где религия отделена от государства. Часть верующих требовала убрать эти слова с купюр, ибо находила упоминание Бога на деньгах попросту кощунственным. Собственно, логика у них была такая же, как у выдающегося советского поэта Андрея Вознесенского, написавшего в свое время известное стихотворение «Уберите Ленина с денег!» — фигура Ленина была слишком святой для советских граждан, чтобы расплачиваться, например, за водку бумажками с изображением вождя мирового пролетариата. В Америке было подано немало судебных исков, прошли десятки процессов в судах разного уровня, но убрать спорную фразу с долларов было уже нельзя. Более того, движение пошло вглубь. Так, с одной стороны, некоторые штаты решили включить ее в дизайн своих табличек с автомобильными номерами, а с другой — в массовой культуре моментально возник шквал сарказма и шуток на тему этой фразы. Например, появились имитационные доллары с надписью: «Это и есть твой Бог», а сатирик Джин Шеперд в 1966 году озаглавил свою книгу монологов так: «Богу мы верим, остальные платят наличными». Эта фраза стала фантастически популярной, и ее частенько можно услышать до сих пор, хотя сегодня ею, как правило, пользуются те американцы, у которых отсутствует собственное чувство юмора. Иногда ее можно увидеть на стене бара или стриптиз-клуба. Отмечу одно обстоятельство, на которое далеко не все обращают внимание. В этой своей поистине сакральной фразе «In God We Trust» — «Мы верим в Бога» американцы использовали глагол to trust, обозначающий в первую очередь доверие — «полностью доверять», «полагаться», а не другие, более, казалось бы, соответствующие данной ситуации глаголы, например to hope, to believe и так далее. То есть для американца в данном случае вера в Бога это не просто, например, вопрос признания существования Бога, веры в то, что Бог существует, но отдача себя в его руки. Американец не просто верит в Бога, а он на него полагается, вверяет себя ему. Он не просто верит в Бога, он верит Богу, верит, что тот сделает все, что необходимо для Соединенных Штатов и каждого американца. «Мы отдаем себя Богу», «Мы полагаемся на Бога», «Мы безусловно верим Богу»… Не зря политики США, да и не только политики, заканчивают свои публичные выступления обязательной фразой: «God Bless America»!

Как бы там ни было, автомобильный стикер с фразой про Бога является, наверное, самым популярным в стране. Достаточно проехать буквально несколько миль, особенно по южной и средней американской провинции, и вы обязательно его увидите на заднем стекле или бампере автомобиля. Вообще надо сказать, что любые надписи с упоминанием Бога, Иисуса Христа, Библии и т. д. американцы очень любят и активно клеят на свои машины, как бы для напоминания. Но ни разу я не видел в США наклейки про «главенство закона». Про это напоминать самим себе, видимо, не надо. К слову, далее по степени популярности следуют наклейки с названиями учебных заведений или их спортивных команд, а потом — команд из профессионального спорта США. Часто на автомобилях можно увидеть военные наклейки — военно-морского флота, армии, авиации и — еще чаще — разного рода ветеранские наклейки. Чем дальше ты отъезжаешь от больших городов на обоих побережьях Америки, тем чаще встречаешь машины, обклеенные разного рода надписями и символами. Иной автомобиль может своим видом напоминать домашний холодильник туриста, собирающего магнитики, — трудно даже разглядеть марку под многочисленными наклейками.

В России мне частенько задают один и тот же вопрос. Он касается процедуры клятвы вновь избранного президента страны на Библии. Действительно, на инаугурации, то есть во время вступления в должность очередного президента США каждые четыре года, победитель выборов кладет руку на Библию и произносит клятву вслед за председателем Верховного суда США. Благодаря телевидению сегодня эту процедуру наблюдает почти весь мир. И мне постоянно говорят: мол, как же так — в Америке церковь отделена от государства, а президент клянется на Библии, а не на Конституции, как во многих других странах, и не помышляющих претендовать на звание образца демократии.

Как бы парадоксально это ни звучало, для американцев именно клятва победителя президентских выборов на Библии скорее является символом демократии и свободы в стране, нежели чем-то другим. Но, во-первых, многие американцы, не говоря уже про иностранцев, не знают, что в США нет никакого закона или положения, согласно которому присягу президенту необходимо принимать именно на Библии. Это скорее традиция, рожденная тем фактом, что Америка в основном страна христианская и клятва на Библии воспринимается большинством населения как правильная и разумная вещь. Во-вторых, как говорят американцы, клясться на Конституции в том, что ты будешь выполнять эту самую Конституцию, на которой сейчас клянешься, выглядит абсурдно и несколько курьезно. Более того, в США даже нет стандартного текста президентской клятвы, как нет и определенной и утвержденной процедуры инаугурации. Каждый раз это почти импровизация. И каждый президент делает в этот день все по-своему.

В новейшей истории США сложилось так, что инаугурация обязательно организуется как публичное мероприятие — на площади перед зданием Конгресса США на глазах огромной толпы зевак. Конечно, в сектора для истеблишмента, гостей или прессы можно попасть, только имея специальное приглашение. Однако остальное пространство — все огромное поле в центре Вашингтона — остается открытым для всех желающих, постояв несколько часов, увидеть издалека всю процедуру и, если повезет, услышать то, что происходит на подиуме. Пройти на это поле может любой, только предварительно требуется миновать металлоискатели, раскрыть сумки для досмотра и довольно долго ожидать начала церемонии. Но это, как правило, не останавливает ни американцев, ни вашингтонских туристов, так что каждый раз на поле собирается несколько сот тысяч человек.

Великий Джордж Вашингтон — первый президент страны — на своей инаугурации после произнесения клятвы просто поцеловал Библию. Эта традиция прижилась на довольно продолжительное время, но ее сломал генерал Дуайт Эйзенхауэр, ставший 34-м президентом США. Вместо того чтобы поцеловать Библию, он на своей инаугурации в начале 1953 года прочитал собственную молитву. Она, кстати, до сих пор популярна у части верующих американцев. В моей антикварной коллекции (в ее политической части) есть экземпляр этой молитвы, напечатанный для инаугурации и розданный сотне почетных гостей. Мой экземпляр даже подписан лично президентом Эйзенхауэром. Президенты Гарри Трумэн и Ричард Никсон принимали присягу на двух Библиях одновременно. Эту же процедуру повторил Барак Обама. Линдон Джонсон, который стал президентом страны в 1963 году после убийства Джона Кеннеди, клялся на католическом молитвеннике. Извинить его могло лишь то обстоятельство, что он принимал присягу на борту президентского самолета, где, вероятно, не оказалось Библии. А, например, шестой президент Соединенных Штатов Джон Куинси Адамс в 1825 году вообще принимал присягу на сборнике законов, олицетворяющем Конституцию. То же самое сделал в 1853 году 14-й президент США Франклин Пирс.

И такого рода примеров можно привести еще немало. Каждый президент Соединенных Штатов сам решает, как будет проходить его собственная процедура возведения в высшую государственную должность. Такое же отношение здесь существует и к самой клятве выполнять Конституцию страны: выбор слов, которыми президенты описывают свою деятельность, остается за ними. Некоторые действительно произносят слово «Клянусь!» в ответ на вопрос председателя Верховного суда США. Другие подтверждают свое желание следовать Конституции словами наподобие «да», «согласен», «буду».

Кстати, клятву в США принимают практически все государственные чиновники на разных уровнях бюрократической иерархии, причем все процедуры проходят по-разному. Если это чиновник высокого ранга, занимающий уникальную должность, например министр или его заместитель, посол или губернатор, прокурор или глава образовательного округа и т. д., то процедура их инаугурации является большим и даже отчасти увлекательным мероприятием. В силу социальных и профессиональных причин мне приходилось бывать на многих из них — поддержать друга или коллегу, с кем-то встретиться или просто потусоваться в нужной мне толпе политиков, журналистов и экспертов. На такие инаугурации приходят не только будущие и бывшие коллеги вступающего в должность человека, но и его друзья, родственники и члены семьи. Инаугурацию, как правило, проводит вышестоящий начальник. Так, инаугурацию министров правительства США, включая госсекретаря США, проводит президент страны, их заместителей — уже сам министр или госсекретарь. Я не раз был свидетелем всяческих весьма эмоциональных моментов на таких мероприятиях. То старенькая мама будущего высокопоставленного чиновника начнет его обнимать сразу после принятия присяги, то его (ее) жена (муж) и дети начнут признаваться во взаимной любви перед собравшейся толпой, то кто-то начнет яростно демонстрировать свою лояльность президенту или какому-то министру и т. д.

Кончается все это обычно дружеским фуршетом, масштаб которого зависит только от масштаба должности, на которую присягал чиновник, но по российским понятиям в любом случае является весьма скромным. Американцы, как я уже не раз писал, нечасто устраивают массовые, большие и масштабные празднества. Это не их стиль. Зато они, безусловно, умеют устраивать себе частные праздники из небольших, локальных, местных и личных событий. Инаугурация приятеля или родственника — отличный повод. Я уверен, что празднование продолжается где-то дома, на заднем дворе, где уже стоят приготовленные барбекю и кулеры с пивом и колой. Повод ничем не хуже любого другого — выигрыша местной школьной команды, праздника улицы или графства, рождения ребенка. Перефразируя российского сатирика, можно сказать, что американцы предпочитают маленькие, но часто, нежели большие, но редко. Речь, конечно, идет о праздниках, которые люди в США устраивают сами себе.

Жизнь «по книжке»

Я уже несколько раз писал о том, что государство в США предпочитает в целом доверять своим гражданам, нежели просить их доказывать что-то. Меня, выросшего в СССР, до сих пор поражает, что, например, для подтверждения места жительства при получении водительского удостоверения достаточно принести пару счетов, пришедших по почте на ваше имя по этому адресу — от телефонной, кабельной или водопроводной компании, — или письмо из какой-нибудь государственной конторы. Мне, знакомому с реалиями многих других стран, очевидно, что получение таких писем очень легко подстроить. Я даже знаю немало таких случаев. Например, можно попросить друзей указать их домашний адрес в качестве вашего, а потом передать вам пришедшее письмо. Или договориться о том же с квартирной хозяйкой. Я знал людей в США, которые шли на такие подлоги, чтобы, скажем, заплатить меньший налог при покупке нового автомобиля или еще чего-то дорогостоящего, так как размер налога на продажу в разных штатах заметно отличается.

Другое дело, что если оно, это родное и доверчивое государство, поймает вас хоть раз на обмане или подлоге, мало никому не покажется. Уточню: не только государство, но и, например, кредитная компания или организация, в которой вы приобрели свою медицинскую страховку. Для вас начнутся настоящие хождения по мукам. Никакого доверия от государства или этих организаций вам, как правило, больше не видать. Особенно это касается налоговых деклараций, да и любые ваши документы и рассказы будут вызывать подозрения. Прямо по русской поговорке, полюбившейся американцам с легкой руки президента Рональда Рейгана, — «Доверяй, но проверяй!» Хотя, к сожалению, в стране, родившей эту замечательную фразу, правилом скорее было и остается обратное: «Проверяй, потом доверяй!»

Так что лучше не вводить американцев или государственные организации во искушение, пытаясь их провести, пусть даже с виду это выглядит совсем несложным. Рано или поздно, как показывает жизнь, наступает расплата. То же самое и в личном общении. Американцы обычно легко доверяют друг другу, но, если их обмануть, восстановить доверие будет уже невозможно. Или очень-очень трудно. Единожды солгав, кто тебе поверит?.. Тут, похоже, срабатывает все та же знаменитая американская системность.

Я уже говорил, что человеку со стороны очень трудно первоначально включиться в американскую систему функционирования государства. Любой иммигрант испытал это на себе. Но потом, когда вы становитесь частью системы, «маленькой песчинкой огромной страны», она — эта система — сама начинает «тащить» вас по всем житейским этапам и проблемам. Потеряв ее доверие, вы как бы попадаете в другую, параллельную систему жизнеобеспечения, где крутятся те, кого поймали в Америке на обмане, мошенничестве и разводках. Это могут быть и обычные граждане США, и иммигранты, и недавно приехавшие сюда переселенцы. Те, кто попадает в этот параллельный мир, сталкиваются с постоянными проблемами: кредитные компании не дают полноценных и выгодных кредитов, медицинские компании предлагают страховки по самым высоким ценам, банки неохотно открывают новые счета, арендодатели не спешат предложить жилье и т. д. Выбраться обратно в «нормальную систему» крайне тяжело, особенно учитывая полномасштабную компьютеризацию американской жизни, где ваши данные сразу попадают в неимоверное количество разного рода баз данных, доступных для любых проверок на честность и законопослушность.

Приведу собственный пример: однажды я совершил опрометчивый поступок, послушавшись, кстати, совета своей кредитной компании. Надо сказать, что я имел с ними дело много-много лет. Все эти годы они меня настойчиво предупреждали, чтобы перед длительными поездками, особенно по нескольким странам, я информировал их о том, что моя кредитная карточка может быть использована не в местах ее обычного применения, а в каких-то относительно экзотических точках мира. Мол, это позволит им усилить безопасность и моей карточки, и всей моей кредитной истории, которая очень нужна и важна для того, чтобы оставаться в «правильной» базе данных как многолетний привилегированный пользователь.

Ездить, как известно, мне приходится очень много. Но сознаюсь, что в основном из-за собственной лени и разгильдяйства я много лет благополучно игнорировал эти предупреждения и советы. Ни разу во время моих многочисленных поездок в разные страны мира кредитные карточки меня не подводили. Наконец одним злосчастным вечером накануне очередной поездки за рубеж, начитавшись перед этим статей про рост краж личных данных и мошеннические манипуляции с ними, я позвонил в свою замечательную, эффективную, дружелюбную, терпеливую, как мне казалось, кредитную компанию. И предупредил, что меня не будет на территории США месяца полтора. Радость дежурного менеджера трудно было переоценить. Она не только подробно расспросила меня о сроках поездки и возвращения, но и сказала, что поставит мою кредитную карточку в режим отслеживания на предмет возможного злоупотребления ею кем-то посторонним за океаном, куда я летел. Любые подозрительные действия, заверила она меня, будут пресечены, ко мне не будет никаких финансовых претензий, а карточка будет автоматически снята с режима отслеживания в день моего возвращения в США. Замечательно.

Здесь я должен еще раз поблагодарить свою природную лень и разгильдяйство, так как я позвонил только в одну кредитную компанию, хотя у меня, как и у большинства американцев, в то время было, наверное, пять или шесть различных кредитных карточек. Этим я сумел уменьшить размер своих будущих проблем в пять или шесть раз. Как потом выяснилось, кредитная компания и не подумала в день моего возвращения снять карточку с режима отслеживания, и та осталась в базе данных «подозрительных» карт, о чем я какое-то время находился в счастливом неведении. Когда мне через пару месяцев потребовалось оплатить покупку, превышающую мой тогдашний кредитный лимит, я опять позвонил в кредитную компанию с просьбой его повысить. Обычно это занимает несколько минут. Неожиданно выяснилось, что мне не только отказывают в повышении кредитной линии, что очень странно, но и вообще замораживают все операции по карте до тех пор, пока не будет выяснено, что она находится в базе «подозрительных» карт безосновательно. Доказывать это должен был, естественно, я. Никакого дружелюбия и эффективности, не говоря уже про чисто человеческое понимание и сочувствие, от своей компании в этот раз я так и не дождался.

Проще всего, конечно, было вовсе отказаться от этой карточки, но меня прямо предупредили в компании, что в таком случае я сильно испорчу всю свою персональную кредитную историю, охватывающую, на минуточку, все мои прошлые, настоящие и, возможно, будущие кредитки. Для американца такая угроза почти смерти подобна, ибо жизнь в кредит (то есть в долг) является одним из важнейших способов существования не только государства США, но и подавляющего большинства рядовых американцев. Как я уже где-то писал, американцы считают, что надо сначала приобрести услугу или товар, начать ими пользоваться, а уж потом расплачиваться, имея этот товар или услугу в своем полном распоряжении. А не наоборот, как принято во многих других странах. Это вполне, на мой взгляд, разумная позиция, стимулируемая к тому же всем устройством американской банковской и налоговой систем. Так, к примеру, каждый американец знает, что покупать дом в кредит выгоднее, чем выкупать его сразу за наличные, так как банковские проценты по кредиту на жилье государство каждый год разрешает списывать с налогооблагаемого дохода. В США есть еще много хитростей такого рода, однако речь сейчас не о них.

Как бы там ни было, в результате мне пришлось потратить немало времени на переписку с кредитной компанией, заказывать у трех независимых кредитных агентств свои кредитные рейтинги, предоставлять документы для аудита своей кредитной истории и т. д. Все это заняло несколько месяцев и стоило мне немало нервов. Полное восстановление моей репутации в глазах кредитного сообщества США заняло не меньше года. И поверьте, моя история — это лишь маленький пример последствий выпадения из хорошо работающей американской системы, да еще совершённого по причине собственной наивности.

Конечно, это редкое исключение, но такие сбои случаются в самых отлаженных системах. Однажды наша медицинская страховая компания по неизвестной мне причине не приняла очередной платеж по страховке моей жены, и она на пару месяцев оказалась выброшена из системы медицинского страхования. Мы поняли это, когда неожиданно стали получать от врачей счета, в десятки раз превышающие по сумме обычные. Потом даже пришло письмо от коллекторского агентства… К счастью, эту проблему нам удалось решить относительно быстро и без хлопот.

Другими словами, системный подход ко всему, стандарт и процедура — одна из основ жизнедеятельности всех Соединенных Штатов и каждого отдельного гражданина Америки. Например, в Вашингтоне очень хороший врач-ортодонт, безуспешно пытавшийся в течение часа вскрыть корневые каналы в зубе моей жены, чтобы их правильно переделать, и сломавший кучу своих инструментов в ходе этой битвы, сказал мне: «Мы тут все делаем «по книжке», то есть как положено, по медицинским нормативам». И очень удивлялся, что у моей жены корни одного зуба в России лечились по разным технологиям и даже запломбированы разными наполнителями, один из которых его пресловутая американская стоматологическая техника так и не смогла преодолеть. Я не хочу в очередной раз шутить над пресловутой, как здесь ее подчеркнуто называют, «российской стоматологией», суть не в ней, а в подходе. Мой собственный американский терапевт однажды объяснил мне, как он понимает свою работу: «Я не столько занимаюсь лечением людей, сколько системной проверкой и отсевом информации, чтобы определить наличие и причину заболевания. На это уходят мои основные усилия. Из тысяч фактов, анализов и тестов, которые я просмотрю и отброшу, я наконец нахожу то, что объясняет ситуацию с моим пациентом. Я как рудокоп, все время в поиске иголки в стогу сена».

Приведу пример из совсем другой сферы. Думаю, что он не станет неожиданным для российских автолюбителей и автомехаников, но все же… У меня в США есть приятель, который владеет мастерской по ремонту автомобилей. У него там несколько «ям», всякие приспособления для подъема автомобиля и человек десять работников — от молодых до опытнейших 50-летних мастеров. Естественно, работают они по-разному. Одни быстрее, другие медленнее, одни безупречно, другие делают ошибки, которые надо исправлять, и т. д. Много лет назад я наивно спросил своего приятеля, как он определяет объем выполненной работы, время, которое разные работники на нее тратят, как он им платит и сколько, соответственно, берет с клиентов. На мой непросвещенный взгляд, все это производило впечатление полного субъективизма. Но он мне объяснил, что абсолютно все делает «по книжке». И показал свою «библиотеку».

Сейчас, я уверен, все это есть в Интернете, а тогда одна стена его офиса была полностью занята книжным шкафом, где располагались сборники нормативов по любому ремонту практически любой машины с точным указанием того, сколько времени в среднем тратится на то или иное действие. С указанием коэффициента его сложности, затратности, возможных ошибок и т. д. Поэтому хозяин мастерской, давая задание, всегда в курсе того, какой объем работы выполнит его работник и сколько времени у него это должно занять. Оплата — почасовая плюс стоимость деталей, которая тоже есть в книжках.

Кстати, в то время в США в каждом автомобильном салоне можно было полистать «Маленькую Голубую Книжку Келли». Она появилась много десятилетий назад. Сейчас она тоже есть в Интернете. В России в последнее время подобный сервис стал предлагать «Яндекс». На самом деле «голубых книжек» было много. Они содержали подробные таблицы стоимости машин в зависимости от марки, модели, года выпуска, пройденного расстояния, то есть амортизации, и т. д. Ни один уважающий себя покупатель подержанной машины не обходился без того, чтобы полистать эту книгу, и только потом начинал торговаться с агентом по продажам. В свою очередь, я уверен, ни один автосалон не продавал и не покупал бывшие в эксплуатации автомобили без того, чтобы не просмотреть внимательно информацию из этих «книжек Келли». Другими словами, везде и во всем американцы сразу начинают выстраивать систему, позволяющую им максимально упростить и формализовать процесс, чтобы избежать в том числе нашего магического «авось».

Иногда доходит до смешного. Я помню, как после 11 сентября 2001 года, когда американцы начали создавать свои базы в Центральной Азии, я спросил одного высокопоставленного военного, надолго ли они планируют свое присутствие там. Он ответил, чтобы я не верил журналистам и политикам, которые говорят о краткосрочности операции США в регионе. «Мы там на годы, — уверенно сказал он мне. — Есть стопроцентное подтверждение тому, что я говорю: мы уже строим на тамошних наших временных военных базах стандартные спортивные сооружения для военнослужащих». Кто бы знал, что по оснащенности спортивного комплекса (например, есть ли там бассейн или теннисный корт) можно судить о военно-стратегических планах США в том или ином регионе!

Жить по системе и делать все «по книжке», конечно, удобнее, безопаснее и проще. Профессиональнее, если хотите. Но у меня в подобных случаях всегда возникает вопрос: как при таком сверхуважении к правилам и нормам американцы уже много десятилетий являются мировыми лидерами научно-технического и социального прогресса? Ведь это явно требует постоянного выхода за рамки правил и норм, неустанного поиска нетрадиционного взгляда на вещи и явления, отказа от того, чтобы «все делать по книжке». Если сравнить, скажем, Россию и США, то россияне, по моему сугубо дилетантскому наблюдению, гораздо чаще делают что-либо в режиме экспромта и импровизации, чем американцы. Уровень бытовой изобретательности, приспособляемости к обстоятельствам у нас, как мне кажется, гораздо выше, способность найти нетривиальный выход из положения в среднем более развита, чем у привыкших к удобствам, правилам и нормам американцев. Однако это не приводит ни к какому техническому или социальному прорыву в России. Часто все кончается расчетом на авось и знаменитой фразой Виктора Черномырдина про то, что «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Я еще поговорю на эту тему подробнее в другом месте. А здесь скажу следующее. Мне кажется, проблема заключается в том, что любая импровизация и экспромт являются эффективными и продуктивными, только если они базируются на системных и нормативных знаниях их авторов. На знании азбуки того или иного предмета. Это как старый классический пример: все выдающиеся художники-абстракционисты, безусловно, способны написать хороший реалистический портрет или пейзаж. Они отлично разбираются в перспективе и тенях, правилах классического сочетания цветов. У них за спиной всегда есть соответствующая «школа» с ее раз и навсегда выработанными правилами. Просто они пошли дальше в своем мышлении. Так и инженер, изобретатель, дизайнер и т. д. должен хорошо знать системную основу своего дела, прежде чем заниматься импровизацией. Иначе говоря, Америка — страна главенства системы, то есть хорошо подготовленных экспромтов и тщательно продуманных импровизаций. «Авось» никак не катит, как бы ни старались поколение за поколением иммигрантов внедрить это замечательное жизненное правило и здесь.

Излишек доверия в Америке, о котором я говорил выше, даже стал в свое время определенной проблемой для всей страны. Этим доверием активно пользовались преступники — от убийц и мошенников до педофилов и насильников. Этим пользовались и продолжают пользоваться политические махинаторы разных мастей, то вовлекая США в авантюры в разных частях мира, то убеждая их оказать военную или — чаще — финансовую помощь себе, борющимся с диктатурами и авторитарными режимами в разных частях света. Я обещал по возможности избегать политики. Скажу только, что множество ошибок в своих внешних отношениях США допустили, в частности, в силу наивной и зачастую не подкрепленной никакими фактами веры в неожиданные благие намерения других. Слишком часто в политике США бывало, что идеалы и мечты брали верх над рационализмом, интересами и простым прагматизмом. Внешняя политика Америки — это тот случай, когда простота хуже воровства, а благими намерениями вымощена дорога в ад. Это, конечно, совсем не красит Америку и уж тем более не является демонстрацией интеллекта и образованности ее элиты. Но, нравится это кому-то или нет, излишняя доверчивость является глубинной частью американского менталитета. Впрочем, в последние пару десятилетий — особенно после событий 11 сентября 2001 года — эта черта на глазах сходит на нет.

Власти и общественные организации США потратили в свое время немало времени и денег на борьбу с этим почти безграничным доверием, хотя полностью победить его так и не удалось. Однако факт остается фактом: США сегодня являются гораздо менее толерантной и более агрессивной страной, чем всего поколение назад. И это не может не сказаться и на уровне агрессивности во всем мире, и на отношении к самим США в других странах.

Американцы, как я уже отмечал, предпочитают думать о своей стране как о государстве, где главенствует закон, перед которым равны все без исключения. Америка в их глазах — это главенство закона и главенство равенства всех перед законом. Это равенство прав и обязанностей является не только одним из краеугольных камней американского образа жизни, но и самым, видимо, влиятельным постулатом американской политической культуры, да и всего менталитета. Можно, конечно, спорить, насколько Америке удалось достичь этого равенства в реальной жизни, но я возьму на себя смелость сказать, что именно она приблизилась к идеалу больше других стран, хотя и остается еще в весьма позорном для лучшей демократии в мире отдалении от него.

Глава 2. Характер — американский

Разница между философом и инженером

В книге «Америка. Живут же люди!» я достаточно подробно говорил об американской системе образования, включая школьное. Оно в США действительно очень разное — бесплатное и платное, религиозное и гражданское, хорошее и плохое. Есть и богатые, и сравнительно бедные школы, ну а зарплата учителей в разных штатах различается очень сильно. Как и везде в США, в школьном образовании действуют все те же два фактора. Первый: почти в любом месте страны вы почти наверняка найдете школу на свой вкус и доход, соответствующую целям, которые вы ставите перед учреждением, в котором будет учиться ваш ребенок. Или хотя бы школу, близкую к этому. Вопрос только в цене и времени, которое вам придется тратить на то, чтобы ребенок ежедневно попадал в эту школу к началу уроков. Например, на дорогу.

Напомню, что знаменитые на весь мир по американским фильмам желтые школьные автобусы возят только детей из государственных школ. У многих частных, особенно религиозных школ тоже есть свои автобусы (не желтые), однако в большинстве случаев счастливые, но невыспавшиеся родители учеников дорогих частных школ рано утром садятся за руль и везут своих чад на учебу. А потом — назад. По крайней мере до тех пор, пока ребенку не исполнится достаточно лет, чтобы самому сесть за руль. Конечно, в ряде районов родители объединяются в команды, составляют графики, и тогда счастье увозить и привозить своего и соседских детей в школу выпадает хотя бы не каждый день.

Второй фактор связан с неизбежной системностью американской жизни и строгой взаимозависимостью ее разных сфер, о чем я уже не раз говорил. Хорошие школы, естественно, существуют там, где люди платят высокие местные налоги, включая налоги на недвижимость. Могут себе это позволить, исходя из своих доходов. Соответственно, в районах с хорошими школами живут более обеспеченные американцы. И наоборот — в районах с плохими школами живут малообеспеченные американцы. Как результат, хорошая, престижная государственная школа напрямую повышает стоимость недвижимости в том или ином районе, привлекает людей с более высоким уровнем дохода. А люди с высоким доходом платят существенные налоги в местную казну, что оборачивается, естественно, большим плюсом для школы, которая может платить более высокие зарплаты учителям, чаще делать ремонт помещений и т. д. Так они и поддерживают друг друга. Прорвать этот круг очень трудно.

Такая финансово-образовательная зависимость — реальная проблема, которую правительство США в последние десятилетия пытается решать. Так, во многих городах Америки сегодня желтые автобусы перевозят детей из бедных районов на уроки в школы в богатых районах, чтобы хотя бы как-то выровнять их уровень образования. Детей из богатых районов, естественно, никто в бедные школы не возит. До этого американская педагогическая мысль под мощным давлением идей политкорректности еще, к счастью, не дошла. К слову, в небогатых районах частенько есть очень недорогие частные школы, как правило, той или иной религиозной направленности. Но у многих местных родителей обычно нет денег, чтобы отправлять детей даже в такие школы. Если бы деньги у них были — они не задумываясь сами переехали бы в богатые районы с хорошими, но бесплатными государственными школами.

Этот бесконечный замкнутый круг всей американской провинциальной жизни составляет какой-то исконный смысл когда-то одноэтажной, а сейчас двух— и трехэтажной Америки. Хочешь, чтобы твой ребенок учился в хорошей школе, — или переезжай в более дорогой район, или отправляй своего ребенка в частную, но дорогую школу. Конечно, есть очень богатые районы с плохими школами или вообще без школ — например столица США город Вашингтон. Но это скорее редкое исключение, и встречается оно только в больших городах.

В итоге очень многие американцы действительно переезжают в другой район только ради лучшей школы. Это нормальная и распространенная практика в США. Кто-то, разумеется, посылает детей в частные школы, не зная, на сколько лет обучения там хватит семейного бюджета. Другими словами, Америка, конечно, страна возможностей, но ты — и только ты — должен сам решиться на то, чтобы этими возможностями воспользоваться. Государство здесь тебе не помощник. Потом твои собственные дети или скажут тебе спасибо, или возмущенно спросят, почему ты сделал так мало для того, чтобы они получили приличное образование.

Поэтому образование детей — одна из «священных коров» для подавляющего большинства американцев. В значительной степени граница между «плохими» и «хорошими» родителями проходит по образовательному цензу детей. По тому, какую среднюю школу закончили твои дети, в какой университет или колледж отправились учиться дальше, в немалой степени зависит твоя «родительская» и человеческая репутация в обществе. Образование — это одна из тех немногих вещей, на которых подавляющее большинство американцев не экономит. Более того, ради его получения они могут экономить на всем остальном и не вызывать ни капли удивления у окружающих. Второй такой сферой жизни, экономить на которой в США, как правило, не принято, является здоровье. Но об этом я уже писал в других книгах.

Немалое число американцев учится всю жизнь. Преподавателя не удивляет, что в классе колледжа может оказаться несколько студентов, которые старше этого преподавателя. У меня такое было не раз. Эти «пожилые студенты» или решили еще подучиться, или решили поменять карьеру (пусть даже вполне успешную), или просто располагают свободным временем и хотят провести его с академической пользой для себя. Большинство американских университетов с удовольствием организуют различного рода курсы и классы для таких студентов-добровольцев. И университету финансовая польза, и местным жителям хорошо. Я подробно писал об этом феномене в своей первой книге про Америку. Там же я написал специальную главу, сравнивая американскую и российскую системы образования, поэтому здесь не буду повторяться.

Конечно, в США полно малограмотных, а то и неграмотных граждан. Серьезный вклад в этот позорный показатель делают иммигранты из бедных стран. Уровень неграмотности в Америке, безусловно, выше, чем в России, выше, чем в большинстве развитых стран мира. В Америке нет никакого федерального закона об обязательном всеобщем образовании, нет государственных требований и единых стандартов по уровню и качеству знаний. Более того, образование и право на него вообще не упоминается в Конституции страны. Нельзя силой заставить американца учиться. Единственная возможность заключается в том, чтобы сама жизнь принудила человека к получению образования, к его постоянному улучшению, к совершенствованию своей квалификации и т. д.

Такая система в Америке, безусловно, создана. Более того, она очень жесткая, конкурентная и требующая постоянного внимания к уровню образования и профессиональным качествам. Она тесно связана с рынком труда, с системой заработных плат, налогами и т. д. Образование, наравне со здоровьем, включая стоматологию, — чуть ли не единственные исключения, на которые большинство американцев широко тратят деньги, не экономя и не скупясь. Более того, многие американские семьи начинают копить деньги на образование детей еще до их рождения, создавая специальные образовательные счета, свободные от налогов, и т. д. Однако, повторю, насильно никого заставить это сделать нельзя, и в самой богатой стране мира есть немало взрослых людей, не умеющих толком ни читать, ни считать. Обратная сторона, если хотите, свободы выбора. Я бы сделал хотя бы среднее образование обязательным для всех, но опыт США также показывает, что важнее создать максимально широкие возможности для тех, кто реально хочет учиться, дать им возможность проявить свою креативность и способности, нежели стараться грести всех под одну, обязательную для всех гребенку. Хотя, наверное, любые крайности неверны по определению…

В одной из предыдущих книг про Америку я уже писал, что цели российской и американской систем образования весьма различны. Это касается не только средних школ, но и колледжей, университетов, любых учебных заведений. Традиционная, если хотите, европейская система образования, которая работала в СССР, и сейчас в значительной степени сохраняется в России, направлена на воспитание интеллигентного и широко образованного человека, который знает понемногу почти обо всем, что положено знать в современном мире, и способен поддержать не очень глубокий разговор почти на любую тему. Это, скорее, называется воспитанием. Помните, у Пушкина: «Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь, / Так воспитаньем, слава Богу, / У нас немудрено блеснуть». И далее: «Онегин был <…> / Ученый малый, но педант: / Имел он счастливый талант / Без принужденья в разговоре / Коснуться до всего слегка, / С ученым видом знатока / Хранить молчанье в важном споре». И, наконец: «Он знал довольно по-латыни, / Чтоб эпиграфы разбирать, / Потолковать об Ювенале, / В конце письма поставить vale, / Да помнил, хоть не без греха, / Из Энеиды два стиха / <…> дней минувших анекдоты / От Ромула до наших дней / Хранил он в памяти своей / <…> Бранил Гомера, Феокрита; / Зато читал Адама Смита» и т. д. Другими словами, Онегин был вполне образованным человеком для своего времени, но Пушкин, по сути, описал всю систему российского образования и воспитания. Мало что изменилось с тех пор, разве только идеологическая составляющая процесса.

Цель американской системы образования в другом. Это очень прагматичная и по-своему очень целенаправленная система. Ее целью является максимальный жизненный, иначе говоря, профессиональный успех человека. Американская система образования в массе своей готовит узкого специалиста самого высокого класса, способного самостоятельно работать в той или иной сфере по возможности на мировом уровне, но не широко образованного интеллигента, как в России. Конечно, не все американцы достигают высшего уровня, но система дает им такую возможность. Это ее единственная цель. Несколько утрируя, можно сказать, что система образования в США идет вглубь, а система образования в России — вширь. Образованный американец не сможет бесконечно поддерживать беседу с образованным россиянином по неограниченному кругу тем. Его фактические знания сравнительно быстро исчерпаются. Отсюда, видимо, берет свои корни распространенный, но очень несправедливый стереотип о малообразованности американцев. Однако в его профессиональной области от американца можно ожидать самого полного и самого глубокого знания предмета. А также умения самостоятельно принимать решения, брать ответственность на себя и отвечать за результаты.

Директор отделения хирургической онкологии Mercy Medical Center в Балтиморе Вадим Гущин, закончивший медицинский университет имени Н. И. Пирогова в Москве и уехавший в конце 1990-х годов в США, дал в мае 2016 года занимательное интервью агентству Lenta.ru. Сравнивая российское и американское образование, он, в частности, сказал: «Хотя у меня и был красный диплом и ленинская стипендия, переучивать оказалось нечего. Все выучил заново. Объемы знаний несравнимы. В Америке учат добывать информацию по определенным принципам. Ты можешь чего-то не знать о больном — он забыл сказать, но ты точно знаешь, как вытащить информацию и как ее интерпретировать. Большой шок, когда читаешь иностранные учебники. Там не говорят, что рак желудка надо лечить так-то и так-то, как говорилось в советских учебниках. Тут пишут: были проведены такие-то исследования, которые показали, что если делать так — получишь один результат, если этак — другой. И ты уже сам домысливаешь, что в какой ситуации тебе предпочтительней. Поначалу очень странно, неуютно. Но потом, когда осваиваешь умение критически принимать решения, все встает на свои места». Конечно, есть универсальные медицинские стандарты, но, по словам Гущина, «главное, что должен знать каждый врач, — почему, на каких основаниях они (стандарты) были написаны. Я видел в России много переводов европейских стандартов, но это бесполезно: чтобы их понять, врачи должны читать научную литературу. Это очень большая работа. В Америке и в Европе это делают все».

Иными словами, образование должно дать высокий профессионализм, умение принимать решения и нести ответственность за их последствия. Но такое образование полностью в собственных, персональных интересах американского студента. Система дает ему возможность преуспеть профессионально в жизни. Воспользуется он этой возможностью или нет — его личное дело. От этого зависит его успех, денежный доход, положение в старости, уровень жизни и т. д. В России, как известно, такой связи жизни с образованием нет вообще. Иначе говоря, в России из учебных заведений выходят интеллигенты, в США — специалисты. В США получение образования — вещь сугубо практическая и утилитарная, в России же образование является частью духовного, если хотите, самосознания человека, способом получить всеобщее одобрение и уважение. Что лучше — не мне судить, мнения тут бытуют самые различные. В США даже шутят: «В чем разница между философом и инженером? — Разница между ними в 100 тысяч долларов в год». Думайте, мол, сами, что вам важнее…

Советские писатели Илья Ильф и Евгений Петров, как известно, совершили в свое время уникальную двухмесячную поездку по Соединенным Штатам и написали замечательную книгу «Одноэтажная Америка», в которой подробно и даже несколько, на мой взгляд, наивно описали малоизвестную гражданам СССР страну. Конечно, эта книга отражает журналистский, несколько поверхностный взгляд на США, но все же она стала «главной книгой про Америку» для нескольких поколений советских людей. В своих записных книжках, письмах и черновиках Ильф и Петров оставили немало дополнительного материала, который не стал частью книги, но помогает посмотреть на тогдашнюю Америку глазами очень наблюдательных и талантливых советских писателей. Например, в письме жене из Америки Илья Ильф однажды так описал свое впечатление от посещения заводов Генри Форда:

«Заводы удивительные. В них все плывет, десятки тысяч деталей плывут на цепях, движутся по конвейерам. Потом нам показали чудо. Нас посадили в автомобиль, только что сошедший с конвейера, и эта машина, сделанная с лихорадочной быстротой, руками ничего, в общем, не умеющих делать людей, сразу двинулась со скоростью 50 миль. И так она будет идти 30 тысяч миль, 40 тысяч, 60 тысяч — и ничего с ней не случится. Здесь несчастные люди делают замечательные машины. 60 тысяч человек умеют делать два-три движения, зато 15 тысяч, которые ими руководят, великолепные инженеры, практики, организаторы. Они собрали машины, которыми человек не владеет, а только им прислуживает».

Самого Форда Ильф описал так: «…вошел молодой старик в сером костюме, красном галстуке и черных ботинках. Это был мистер Генри Форд. У него замечательные глаза, искрящиеся, похожие, как видно, на толстовские. Мужицкие. Очень подвижный человек. Он тоже сел. Все время двигал ногами. То упирал их в стол, то закладывал одну за другую, то снова ставил на пол. Говорили мы, что называется, «за жизнь»… Конечно, такой человек, как Форд, уже не думает только о заработке. Он говорил, что служит обществу и что жизнь — вещь более широкая, чем автомобиль. В общем, я видел замечательного человека, который в громадной степени повлиял на жизнь людей. Он сам, надо думать, не очень доволен господством машины над человеком, потому что говорил о том, что хочет делать маленькие заводы, где люди будут работать и в то же время заниматься сельским хозяйством. Такие заводики у него уже есть. Их около двадцати. Они делают различные автомобильные части. Это то, что они называют «деревенская жизнь и городской заработок».

Хорошая, на мой взгляд, иллюстрация предмета нашего разговора. Однажды я наблюдал забавный спор русских в Америке. Один мой знакомый профессор университета в Сент-Луисе, штат Миссури, — выходец из Москвы, кстати, — говорил, что предпочитает лечиться у врача, который не читал Чехова и Пушкина, но знает абсолютно все о предстательной железе. Его сын, родившийся в США, ему горячо возражал — мол, без широких гуманитарных знаний нельзя стать хорошим медиком. Отец приводил сыну в пример врачей, ставших выдающимися писателями, и утверждал, в свою очередь, что ни один писатель не в состоянии стать средненьким врачом. В конце концов все сошлись на том, что и у российской, и у американской системы образования есть свои плюсы и минусы (не буду их перечислять, ибо писал о них в предыдущих книгах). Но, к сожалению, ни та ни другая система не ставит задачи соединить лучшее из двух опытов.

Можно спорить, почему россияне не очень хотят использовать американский опыт. Позиция Америки мне понятна. Нет смысла рыночному государству тратить деньги и время на массовую подготовку широко образованных интеллигентов. Рынку нужны конкретные специалисты. Пусть даже по «двум-трем движениям». Именно это и заприметил Ильф при посещении завода Форда в ноябре 1935 года. Конечно, потом, на свои деньги и в свободное личное время, американец всегда может дополнить свое образование чем-то не особо практичным. И идут 50-летние доктора и адвокаты, предприниматели и инженеры обратно в колледжи. И берут сугубо гуманитарные классы — от истории литературы до теории фотографии, от средневековой философии до культуры черно-белого кино и т. д. Но делают это уже на волне своего успеха, в том числе денежного. И без амбициозной профессиональной цели.

Поэтому в США есть огромное число учебных заведений, предоставляющих такую возможность представителям среднего и верхнего среднего класса страны в зрелые годы. До этого умами американцев владеет другая ценность: образование — это способ укрепить себя по жизни, заработать больше, чем окружающие; это твое конкурентное преимущество, твоя личная безопасность. Рекламы американских школ, колледжей, университетов полны сравнительными данными о том, насколько больше в среднем зарабатывает за свою жизнь человек с тем или иным уровнем образования. А сами американцы любят говорить, что потерять можно все — деньги, жилье, семью, здоровье и т. д. Единственная вещь, которую нельзя потерять, — это образование. Это твой вечный капитал, в который не жалко вкладываться, ибо отдача от него будет до конца жизни. При этом у тебя нет обязанности получить образование, а у государства — его тебе дать. Дело сугубо добровольное.

Бабушка versus бебиситтер

Начнем с самого начала. В начале американской цепочки образования, как, впрочем, и российской, находятся ясли. Дальше начинаются отличия. Как я уже неоднократно писал, в Америке почти полностью отсутствует такой социальный институт, как «институт бабушки», являющийся важнейшим элементом российского процесса воспитания молодого поколения. Другими словами, в США бабушки (не говоря уже о дедушках) с внуками не сидят. Во-первых, они в подавляющем большинстве случаев живут довольно далеко от своих детей и внуков (динамичная жизнь американца, которая приводит к этому, еще будет предметом нашего рассмотрения), а во-вторых, им и в голову не придет мысль о том, что воспитание внуков является их обязанностью. Американские бабушки вовсю живут своей жизнью, которую они заработали к старости или к пенсии, и обменивать это право на то, чтобы облегчить существование своим женатым детям, они не готовы. Сами завели детей — сами и воспитывайте. Конечно, периодически, на праздники или на каникулы, они готовы взять внуков к себе, зная, однако, когда именно кончится этот срок.

Здесь любят вспоминать определение американской старости, которое дал Рональд Рейган: «Старость — это когда у вас есть два-три варианта, как провести вечер, и вы выбираете тот, который приведет вас домой не позже девяти». Какие уж тут внуки… Безусловно, есть и немалые исключения, особенно в этнических диаспорах Америки, сохраняющих более традиционные формы семей. Например, бабушки в семьях русских иммигрантов выполняют зачастую свою привычную роль, как будто они продолжают жить в России. Однако это правило сохраняется не более чем на одно-два поколения. Иногда американские родители посылают своих детей пожить у бабушки в ситуации, когда они стоят на грани развода и хотели бы хоть ненадолго защитить детей от реалий разваливающейся семьи. Иными словами, вынужденно. К слову, статистика разводов в США крайне высока и примерно соответствует российской. Так что подобные случаи здесь — не исключение.

И дело вовсе не в своеобразном эгоизме старшего поколения американцев, а, скорее, в некой исторической справедливости: каждое поколение должно воспитывать своих детей. Без разрыва, если угодно. И каждое поколение должно иметь возможность пожить в свое удовольствие на склоне лет: путешествовать, спать столько, сколько хочется и когда хочется, жить в своем стиле и ритме. Не провожать по утрам внука в школу и ждать его к обеду, но ходить на свои тусовки, играть в бинго и ужинать рано, когда в ресторанах действует специальная большая скидка. (Кстати, замечу в скобках, эта скидка — очень популярный в США маркетинговый инструмент: если прийти в ресторан в районе 17 часов, то можно увидеть там неимоверное количество пенсионеров.) Увидеть в США бабушку или дедушку, направляющихся в школу для разборок с учителями или директором, можно очень-очень редко и в порядке исключения. Как правило, они с удовольствием приходят туда — но только на выпускной вечер или школьный концерт, в котором участвуют их внуки и внучки.

Говоря о «поколении бабушек», справедливости ради надо признать, что за пару последних десятилетий ситуация стала постепенно меняться. Сегодня чаще, чем когда-либо в новейшей истории США, можно встретить американца, не отдаляющегося от родителей больше чем на расстояние средней автомобильной поездки. Так, почти половина взрослых самостоятельных американцев сегодня живет приблизительно километрах в 30 от своих матерей. Эта тенденция стала набирать силу уже более 20 лет назад, когда оказалось, что американцы с небольшими доходами стараются не уезжать далеко от места, где они родились. Но это связано не с внуками. Это связано, во-первых, с экономическими возможностями части американцев, старающихся повысить эффективность своих расходов на родителей, а, во-вторых, с тем, что система услуг для пожилых граждан в Америке в немалой степени опирается не на государственные фонды, а на личные возможности их самих и их семей. Если более обеспеченные семьи готовы немало платить за уход за своими пожилыми родственниками, то люди со скромным заработком, как правило, оплачивают частичный — в разной степени — уход за ними, а остальное компенсируют своими семейными и личными усилиями. Тенденция имеет довольно устойчивый характер, но подчеркну: она связана не с воспитанием бабушками и дедушками подрастающего поколения, а как раз наоборот — с необходимостью для части американских семей оптимизировать расходы на уход за своим старшим поколением.

В США, как и во всех странах мира, у пожилых граждан есть только две возможности обеспечить себе достойную старость: собственные сбережения, доходы и инвестиции и забота, помощь и уход со стороны выросших детей. В современных США на каждого американца старше 80 лет сегодня приходится семь взрослых и подрастающих родственников, готовых взять на себя заботу об уходе за ним. Американские демографы считают, что это число будет постепенно уменьшаться. Опросы показывают, что американские семьи с совокупным годовым доходом от 75 тыс. долларов, как правило, рассчитывают на полноценную профессиональную помощь по уходу за своими детьми и престарелыми, так как могут себе это позволить. Те, кто зарабатывает меньше 30 тыс. долларов в год, могут рассчитывать в основном только на свои личные усилия. В этих семьях бабушки — хочешь не хочешь — вынуждены брать на себя некоторые обязанности по уходу за маленькими детьми. И наоборот: подросшие дети — за своими родителями.

В сложившейся в США образовательной системе, в которую сами американцы очень верят и которую реализуют на практике уже не первое десятилетие, кроме «свободы бабушек и дедушек», есть еще несколько очевидных особенностей. Во-первых, неписаное правило, согласно которому каждое поколение должно вырастить своих детей, приводит к тому, что ценностный разрыв между воспитываемым и воспитателем гораздо меньше, чем в случае заметного поколенческого разрыва. Дети воспитываются на примере работающих родителей, а не в доме неработающих взрослых — бабушек и дедушек. Они сразу воочию видят семейную рабочую жизнь со всеми ее плюсами и минусами, радостями и провалами, финансовыми проблемами и межличностными конфликтами. Тем более что подавляющее большинство американских семей имеют сегодня двух-трех и более детей, часто с большой разницей в возрасте между ними. Поэтому, кстати, проведение даже одних выходных у бабушки, как правило, не вызывает энтузиазма ни со стороны внуков, ни — тем более — со стороны бабушек.

Во-вторых, отсутствие бабушек как важного элемента в воспитательной цепочке приводит к появлению такого чисто американского феномена, как бебиситтеры. Это подростки, которым за небольшие деньги типичные американские родители доверяют своих детей, когда сами не могут ими заниматься. Я подробно писал об этом в предыдущей книге и здесь не буду повторяться. Более того, бебиситтеры — это один из любимых персонажей Голливуда. Тут есть свои плюсы и минусы, проблемы и особенности. Но поразительно то, что этот феномен носит поистине всеобъемлющий характер, и им вполне довольны обе стороны. Родители получают массу свободного времени за сравнительно небольшие деньги, несравнимые с теми суммами, которых стоил бы детский сад или ясли. А подростки относительно легко и непринужденно зарабатывают наличные, которые, конечно, никто налогами не облагает. Я подозреваю, что даже работники налоговых служб США легко в своей семейной жизни идут на этот микроскопический обман своего государства.

Более того, занимаясь присмотром за младшими детьми, подростки в значительной степени снимают с собственных родителей две тонких проблемы. Во-первых, родителям не надо теперь заниматься организацией свободного времени детей — те с удовольствием или без удовольствия, но в это время подрабатывают. А во-вторых, гораздо меньше средств из семейного бюджета тратится на так называемые карманные деньги, а то и на какие-то сравнительно серьезные покупки для детей. Частенько подростки сами в состоянии заработать на обновку, бензин или посещение клуба. И не только присмотром за чужими детьми — в США у них есть возможность подработать во многих местах, от ресторанов до заправочных станций. Причем делают они это независимо от уровня жизни своей семьи и заработка родителей. Это такая обязательная для каждого подростка американская «школа жизни». В одной из предыдущих книг я уже рассказывал о собственном семейном опыте в данной сфере. Думаю, любой российский родитель сможет легко оценить преимущества подобной системы прибыльного времяпрепровождения подростков.

Наконец, многочисленные академические исследования показывают, что для подростков, которые немало времени занимались присмотром за маленькими детьми, это становится своеобразным «родительским» опытом — они более ответственно через несколько лет относятся к решению завести собственных детей. Хотя, конечно, это не мешает США оставаться одним из лидеров среди западных стран по числу беременностей среди подростков. Но надо сказать, что, по моим наблюдениям, никоим образом не подкрепленным статистикой, высокая доля подростковых беременностей отмечается как раз в тех районах США, где доходы родителей, как правило, не позволяют им нанимать подростков для присмотра за малышами. Хотя, конечно, я отдаю себе отчет в том, что отсутствие опыта ухаживания за чужими маленькими детьми вовсе не является главной причиной этих самых беременностей. Скорее, это бедность, наркотики, отсутствие альтернативы в проведении свободного времени, скука и безысходность жизни в маленьких американских городах, пьянство или безработица родителей, плохая компания и т. д.

Конечно, такая ситуация с воспитанием маленьких детей может вызвать бурю возмущения у части россиян, сильно полагающихся в этих вопросах на поколение своих родителей. Но российские реалии сильно отличаются от американских. В России в очень многих случаях несколько поколений семьи живут в одном городе, нередко даже в одной квартире. В США, повторю, последняя ситуация является совершенно невероятной и встречается только в определенных этнических меньшинствах, да и то, как правило, до момента финансового насыщения. Поэтому факт остается фактом: большинство россиян воспитано бабушками и дедушками (при той или иной степени участия), в то время как подавляющее большинство американцев были так или иначе воспитаны подростками, не намного старше, чем они сами. Конечно, масштабы этого воспитания тоже разнятся. Я знаю семьи, где бебиситтеры сидели с детьми каждый день после школы до вечера в течение нескольких лет, а также семьи, которые приглашают сиделок для детей лишь изредка, да и то на несколько часов — когда идут в кино, в гости или в ресторан. Об этом я тоже уже писал в одной их своих книг.

Мне иногда кажется, что истоками культурных и психологических различий между американцами и россиянами в немалой степени является то, что они в детстве, как правило, были объектами воздействия принципиально различных воспитателей. Как воспитывает внука или внучку бабушка? В основном так: «Осторожно, не лезь на забор! Надень еще один свитер, на улице холодно. Надень шапку! Не играй с этими мальчишками, они хулиганы! Съешь еще одну котлетку. Не лазай по деревьям. До обеда конфет не ешь — аппетит перебьешь. Не бегай допоздна на улице. Осторожно с велосипедом и т. д.» Как воспитывает американского малыша подросток? Примерно так: «Иди надень что-нибудь и отправляйся на задний двор! Давай попробуем залезть на это дерево. Давай я буду на твоем велосипеде кататься, а ты беги сзади. Иди займись чем-нибудь, не мешай мне смотреть телевизор. Дай мне свой компьютер сделать уроки. Больше не хочешь? — давай я доем. Закажем пиццу? Моя девушка зайдет. Только не говори потом своим родителям… и т. д.» И этот детский незабываемый опыт вольно или невольно передается из поколения в поколение. Россияне будут воспитывать своих будущих детей именно так, как их самих воспитывали бабушки и дедушки, а американцы будут воспитывать будущих детей с помощью нового поколения бебиситтеров.

Я ни в коем случае не хочу сказать, что один воспитательный вариант лучше или эффективней другого. Как говорили древние мудрецы — каждому свое. Но каждый вариант отражает не только особенности устройства ежедневной жизни в разных странах, но и некие национальные особенности характера. С детства американцев учат, что полагаться надо на самих себя, никто за тебя очень многие вещи делать не будет. За свои интересы надо побороться, иногда против более сильного и взрослого оппонента. Потом, во взрослой жизни, это проявляется в большей мере. В российском варианте воспитания есть свои бесценные стороны — больше любви и защиты, опыта и заботы. Что тоже, безусловно, сыграет свою роль в будущем.

В России каждое поколение берет на себя заметно большую долю непосредственной ежедневной ответственности за воспитание следующего поколения, чем в Америке. Но с немалой помощью предыдущего — бабушкиного — поколения. В Америке же родители обращаются к помощи другой возрастной категории — тех, кто старше их детей всего на несколько лет. Как результат, преемственность поколений проявляется в России и США по-разному. В России дети чувствуют несравнимо большую, чем в США, близость с бабушками и дедушками, да и с родителями тоже. От них они получают основные знания, навыки воспитания и жизненный опыт. Они являются главными примерами для подражания. Родители (плюс бабушки и дедушки) представляют в глазах подрастающего поколения примерно одно «старшее поколение» со школьными учителями, и все они воспринимаются в общем как единое целое. В США в результате того, что дети в немалой степени находятся под присмотром подростков, разрыв между поколениями гораздо меньше. Подростки, сидящие с детьми, являются для последних существенным источником информации, опыта и знаний. Моделью для подражания, если хотите.

Естественно, разница в ценностях, моде, гаджетах, информационном интересе между детьми в возрасте, скажем, от пяти до 12 лет и теми, кому лет 16–17, гораздо меньше, чем с бабушкиным поколением. Кроме того, бебиситтеры всегда моложе школьных учителей и воспитателей детских садов, что тоже является для детей немаловажным привлекательным фактором. Они чувствуют свою возрастную близость. Большинство американцев верит, что все это позитивно сказывается на единстве американского общества.

В то же время, после наблюдения за немалым количеством этих бебиситтеров, которым американцы доверяют своих детей, я для себя убедился, что подавляющему их большинству нужны еще собственные бебиситтеры, нужен настоящий взрослый контроль. Но, может быть, это мое собственное советское «бабушкино» воспитание дает о себе знать… Кстати, в ряде городов Америки в последнее время стал популярным такой эксперимент: детсадовских детей несколько раз в неделю привозят в дома престарелых для совместного времяпрепровождения. Оказалось, что это довольно эффективная, здоровая и приятная обеим сторонам форма общения маленьких и стареньких американцев. Свидетели говорят, что малыши тянутся к старикам, а старики просто оживают при виде малышей. Может быть, такая модель и станет в будущем хотя бы отчасти компенсацией отсутствия близости разных поколений в США?

Я не сомневаюсь, что многие американцы начнут мне гневно возражать по поводу роли и влияния бебиситтеров в их жизни. Будут говорить, что их тоже воспитывала бабушка. Однако ежемесячные встречи с бабушкой и дедушкой, периодические телефонные звонки и т. д., может быть, и много значат для Америки, но никак не попадают в российское понимание ситуации. Бабушка, живущая в одном доме, а тем более в городской квартире с внуками, — фантастическая редкость в США и весьма частый случай в России.

В школу без английского языка

Вернемся к системе американского образования, где и закладываются основные системы ценностей, нормы поведения, основы бытовой и общей культуры маленьких американцев. То есть все то, во что они потом верят и с помощью чего оценивают окружающий их мир. Мне кажется, что если не понять этой американской измерительной шкалы, то невозможно понять ни американской мечты, ни американской политики, в том числе международной, ни американской логики мышления. Я как-то уже писал, что люди, приехавшие жить в другую страну навсегда или очень надолго, но уже взрослыми, как бы рождаются второй раз. Причем второй раз они рождаются сразу взрослыми. Теперь они стоят перед очень трудной, почти непреодолимой проблемой — необходимостью изучать свою новую страну и ее людей в двух прямо противоположных направлениях. Они должны идти вперед, развиваться вместе с этой страной, эволюционировать со всей своей новой социальной группой, взрослеть и стареть. Иначе говоря, делать то, что они делали бы и в стране своего предыдущего обитания, на своей Родине, если бы не уехали оттуда. Но теперь они также вынуждены — если они действительно хотят понять страну и ее людей — изучать все это еще и в обратном направлении, в направлении детства, которого в новой стране проживания у них никогда не было. То есть молодеть, переживать новое, на этот раз «американское» детство. По крайней мере, если они действительно хотят понять свою новую страну. Ведь, как известно, все мы родом из детства…

По опыту своему и многих других «новых американцев» могу сказать, что родиться взрослым в Америке совсем нетрудно. Более того, это гораздо легче, чем во многих других странах. Здесь огромная часть населения стала американцами сразу во взрослом возрасте. Но по-настоящему понять эту страну и ее культуру — от бытовой до политической — просто невозможно, если не попытаться хотя бы в режиме фаст-форвард прожить американское детство. Лучше всего, конечно, делать это вместе со своими собственными детьми, однако можно и даже нужно самому попытаться пройти этот путь. Как — я уже писал в одной из своих книг и не буду повторяться. Однако в этой книге мы отчасти попытаемся сделать это вместе.

Пройдемся быстро по формальной структуре американской системы образования. Все, как и везде, начинается с яслей. Это тоже школа. Но не обязательная и самая-самая начальная. Туда попадают дети трех-четырех лет. Как и в России, в американских яслях обучают основам рисования, чтения, счета, правилам поведения и т. д. Но далеко не все американцы проходят через ясли. Во-первых, это дороговато для части населения США, во-вторых, ясли есть далеко не везде, а в-третьих, как я писал выше, многие американцы с маленькими детьми предпочитают бебиситтеров и персональных нянь. Тем более что громадное иммигрантское население Америки предоставляет немало возможностей найти няню по вкусу.

К слову сказать, многие русские бабушки подрабатывают тут в своем традиционном национальном качестве, иногда даже с проживанием. Некоторые родители-американцы, как, впрочем, и некоторые их российские коллеги, специально ищут сиделок с иностранным языком и даже плохим английским, чтобы с самого раннего возраста начать прививать своему чаду культуру многоязычия. Но надо сказать честно: русский язык не входит здесь в число лидеров и молодые родители не сбиваются с ног в поисках русской или украинской бабушки. Да и доход эта работа приносит совсем небольшой, хотя по сравнению с зарплатами на Родине вполне уважаемый. Другое дело, что многие русские бабушки в Америке не учились водить машины или не обзавелись таковыми, поэтому их возможности найти работу ограничены, и они в силу этого часто не выдерживают конкуренции с американскими подростками, разъезжающими на старых родительских автомобилях. А конкуренция в США, как известно, — основа всей жизни.

Первой стадией обязательного формального образования в США является детский сад. Такие сады делятся на частные и государственные, вернее, муниципальные. В них ходят дети пяти-шести лет, и учебный день там продолжается от трех до шести часов в зависимости от дня недели и возраста детей. Детей, посещающих муниципальные детские сады, перевозят уже, как правило, желтые школьные автобусы. Во второй половине дня по всей стране можно увидеть типичную американскую картинку: родители, ожидающие своих детей на остановках школьных автобусов. Сначала родители ждут детсадовцев, потом — учеников начальной школы, потом — по очереди — учеников средней и старшей школ. Утром можно увидеть такую же картину, но в обратном порядке: самые старшие начинают учебный день раньше остальных школьников, позже всех в школу отправляются ученики младших классов и детсадовцы. Иначе говоря, разные классы в одной и той же школе в США начинают уроки в разное время. Более того, школьный год везде начинается и заканчивается в разные дни и даже месяцы. Например, я живу на границе города Вашингтона, то есть округа Колумбия, и штата Мэриленд. В Вашингтоне учебный год начинается, как правило, на две недели раньше, чем в соседнем штате, — во второй половине августа. А заканчивается в мае, тоже на две недели раньше, чем в Мэриленде. Наконец, если принять во внимание, что все штаты и графства в США сами выбирают время начала школьных уроков, можно представить, как разнообразна картинка движения школьных автобусов.

Кстати, сами американцы считают, что такая гибкость гораздо больше соответствует интересам и школьников, и учителей, и родителей. Одновременно такая система разгружает инфраструктуру города и самой школы. Так, школьники разного возраста перевозятся в разное время, и автобусы с ними не создают пробок в часы пик. С другой стороны, школьные столовые и другие элементы инфраструктуры тоже могут избегать ситуаций, при которых они испытывают одновременный наплыв учеников и стоят пустыми остальное время. Я предлагал россиянам присмотреться к этому опыту, особенно учитывая размер страны и большую климатическую разницу в разных ее регионах, однако пока безуспешно. Как в старые добрые советские времена, все идут в школу к 8:30 утра, а первое сентября является единственным всеобщим днем начала учебного года. Я не призываю сменить эту систему на сугубо американскую, однако обсудить плюсы и минусы последней, по-моему, все же стоит. Тем более что и российские школы, и местная власть в свое время пользовались довольно большой свободой выбора.

В американской начальной школе обучаются дети в возрасте от шести до 11 лет. Процесс обучения, как правило, занимает четыре-пять лет, и ученик проходит путь с первого до пятого класса включительно. Ребенок, закончивший такую школу, имеет, как говорят здесь, «начальное», или «элементарное» образование. Как и в России, в начальной школе в классе преподает только один учитель (хотя есть и исключения). Причем состав начальных классов обычно (но опять же не всегда и не везде)«перетасовывают» каждый год, чтобы, с одной стороны, дать школьникам испытать максимальный опыт социальной адаптации, а с другой — начать отбор более способных учеников и дать им возможность учиться по продвинутым программам.

В последнее время во многих школьных округах в основу формирования классов легла другая — более политкорректная — теория. В классы продвинутых детей стали включать группы школьников из отстающих классов или даже из других школ, находящихся в плохих районах. Их тоже стали возить желтенькие школьные автобусы — например, из центра города, где школы в подавляющем большинстве, мягко говоря, не очень хорошие, в пригороды, где живут представители среднего и более высокого класса и где школы в среднем гораздо лучше. В большинстве своем такое смешивание в одном классе школьников из сильных и слабых школ, из благополучных и плохих районов, из разных школьных округов начинается все-таки не в начальной школе, а позже. Своего пика эта практика достигает в старшей школе, о которой речь впереди, хотя мне всегда казалось, что обратная ситуация правильнее. Мне трудно судить об эффекте такой системы, но, что интересно, родители детей из хороших школ в этом вопросе — очень, кстати, не по-американски — слова почти не имеют. Максимум их влияния проявляется в основном на выборах главы школьного округа и местных школьных чиновников. Они, как и вся местная власть, являются исключительно выборными администраторами.

Однако вернемся к начальным школам. Что бы ни говорили в Америке и в мире о слабостях и минусах американской школьной системы (а их действительно немало), практически все согласны с тем, что начальные школы в США в подавляющем большинстве очень хороши, дают вполне приличное образование и учебный процесс в них устроен так, что он реально нравится детям. Я никогда не встречался здесь с мнением, что та или иная начальная школа является «проблемным учебным заведением», куда не рекомендуется отдавать своего ребенка. Наверняка такие есть, но за почти три десятилетия жизни в Америке я ни разу с ними не сталкивался. Такое впечатление, что все начальные школы США хороши и дети с удовольствием там учатся. В том числе дети-иностранцы. С уровня средней школы ситуация начинает заметно меняться. Разделение на хорошие и благополучные школы проявляется все больше и больше и достигает своего пика в старшей школе.

Очень сильная сторона американской школы — специальные классы английского языка для детей, не владеющих или плохо владеющих им. Незнание английского ребенком любого школьного возраста, как известно, не является в США причиной отказа от зачисления в публичную школу (напомню, кстати, что в США нет государственного языка — это одна из принципиальных основ общественного устройства этой страны). Поэтому во всех школах есть специальные учителя, обучающие по особой скоростной методике английскому тех учеников, чей уровень владения языком не позволяет им получать полноценное образование вместе с большинством одноклассников. Незнание английского языка не делает тебя отстающим учеником. Никто тебе не скажет: научись сначала говорить на нашем языке, а потом иди к нам школу. Этот предмет даже и называется вполне политкорректно и уважительно — «английский для тех, кто говорит на других языках». Ученики сдают тест на знание английского, после чего их распределяют по категориям в разные группы: от нулевого уровня до почти совершенного владения языком. Такие тесты проводятся дважды в год, так что можно легко отслеживать прогресс в освоении ребенком английского.

Уроки эти организованы в обычное школьное время. Посещающих их учеников официально отпускают со стандартных школьных уроков английского языка и английского чтения (естественно, им там пока делать нечего). В таком классе можно одновременно встретить интересные и неожиданные этнические сочетания — скажем, учеников из России или Украины, Нигерии или Голландии. Так, когда моя дочь, выросшая в России, начинала посещать языковой класс в начальной школе под Вашингтоном, среди ее одноклассников были дети из Италии, Франции, Нигерии, Грузии, Марокко, Ирана. Обычно в классе три-пять человек с примерно одинаковым знанием английского. При этом они могут быть совершенно разного возраста и учиться в разных классах начальной (а потом средней или старшей) школы. Возраст тут не имеет значения — определяющим является уровень владения английским языком.

Между прочим, неожиданным побочным эффектом посещения этого класса моей дочкой стало ее умение понимать, а то и определять очень сильные и совершенно, на мой взгляд, неразборчивые иностранные акценты английского языка, которые натуральные американцы понять тоже не в в состоянии. А для жизни в США хорошее понимание иностранных акцентов, диалектизмов, жаргона и т. д. своих собеседников является немаловажным умением. Английский в США — язык молодой и очень быстро развивающийся. Если в России стараются всячески оградить родной язык от внешнего, иностранного влияния, предпринимая большие усилия для сохранения его исторической идентичности и защиты от «лингвистической иностранщины», то английский язык в США, напротив, широко для такого влияния открыт. В этом, кстати, сами американцы видят один из факторов сохранения английского в качестве ведущего языка наступающего глобального мира. Их цель в том, чтобы сохранить английский язык как самый передовой и прогрессивный язык мира, а не превращать его в музейный этнографический экспонат.

И в том и в другом подходе, безусловно, есть свои плюсы и минусы, в том числе политические, и оба этих подхода имеют право на существование. В значительной степени они зависят от того, как страна видит себя на мировой арене в новом наступающем миропорядке. Язык — сильнейшее оружие мягкой силы. США делают все, чтобы сохранить ведущие позиции в мире, в том числе и через распространение английского (американского) языка. Этому служат не только общеобразовательные школы, но и огромное количество всяческих языковых школ и курсов, на которые любой попавший в Америку человек может записаться. Подавляющее их большинство — бесплатные. Небольшие финансовые потери американского государства стократ окупаются позже. Англоязычное мировое сообщество является сегодня самым политически влиятельным, экономически продвинутым и доминирующим в глобальной массовой культуре. США, безусловно, делают и будут делать все возможное, чтобы эта ситуация сохранялась и в будущем. Поэтому они и стараются, чтобы их английский язык был как можно более современным, максимально открытым всем влияниям и трендам, новым словам и терминам, пусть даже они приходят из иностранной среды.

Детей-иностранцев тут часто просят подготовить небольшую презентацию о стране, в которой они родились и откуда приехали, о ее культуре, языке и самых узнаваемых достопримечательностях. Моя помощница по исследованиям в институте в Вашингтоне, родившаяся в Москве, но уехавшая с родителями в США в раннем детстве, рассказывала мне, как во втором классе она сидела допоздна, чтобы приготовить презентацию о России. На следующий день детишки уселись на полу вокруг нее и слушали, затаив дыхание, пока она рассказывала им о самой большой стране в мире, показывала фотографии разноцветных куполов храма Василия Блаженного и холодной Сибири и давала пощупать настоящую ушанку. Вплоть до старших классов студентам задают индивидуальные проекты такого рода.

Во многих школах Америки также регулярно проводятся всеобщие праздники мировых культур, в ходе которых каждый студент или группа студентов ответственны за конкретную страну и должны подготовить о ней «информационный столик», у которого другие могут остановиться и ознакомиться с новой культурой. Я однажды рассказывал, что в Вашингтоне несколько раз в год проводится большой «Фестиваль посольств», когда многие посольства мира открывают свои двери для туристов, кормят их национальными кушаньями, рассказывают о культуре и истории страны, представляют национальные танцы и песни. Некоторые посольства делают это гораздо чаще. Я не раз наблюдал на таких мероприятиях разнообразные группы школьников с учителями, разгуливающие от посольства к посольству. Такие экскурсии входят в программы многих местных школ.

Кстати, в Америке учеников начальных классов часто сажают не за парты, а прямо на пол в специально отведенной для этого части комнаты. Там им читают книжки вслух, показывают фильмы и проводят всяческие групповые упражнения. Для детей это является веселой сменой обстановки и дает возможность посидеть рядом с друзьями, которые обычно находятся в другом конце комнаты. Однако эта практика нередко смущает родителей-иностранцев, в том числе русских родителей, впервые видящих столь новаторский подход к учению. Представьте себе удивление родителей, недавно переехавших из Москвы, которые пришли понаблюдать за ребенком в школе (а в американских школах регулярно и даже часто устраивают такие «родительские дни», в ходе которых родители могут весь день сидеть в классах своих детей) и с ужасом обнаружили, что их ребенок сидит на «ледяном» полу, но при этом совершенно счастлив и ему совсем не скучно.

Не скучно — еще одна важная составляющая школьного образования в США. Я помню, как меня удивляло то, что в начальной школе, которую — до пятого класса включительно — посещала в пригороде Вашингтона моя дочь, каждый классный проект, задание или тест занимали не больше 15 минут. После чего происходило переключение активности детей. Они создавали новые группы, перемещались по классу, садились за другие парты или на пол. Я никак не могу оценить педагогический эффект этого простого метода, но психологический эффект мне был виден очень отчетливо — моя дочь вечером скучала по школе и расстраивалась, если завтра по каким-то причинам (например, выпал большой снег) занятий не было. В любом случае после нескольких лет наблюдения я понял секрет: американцы таким образом всячески пытаются привить ребенку интерес и тягу к учебе. Пусть даже и за счет падения качества и эффективности конкретных школьных уроков, особенно в начальной школе. Спору нет, по объему и количеству знаний российские (а раньше советские) школы в значительной степени опережают американские. Однако значительная часть выпускников американской школы, имея в голове несравнимо меньшие знания и умения, чем средний российский ученик, обладает одним важным качеством: он знает, как, а главное — хочет и готов учиться дальше.

Средняя школа в США, как и в России, следует сразу за начальной. Она охватывает, как правило, шестой и седьмой классы, хотя в некоторых штатах и графствах в средней школе учатся с шестого по восьмой, а то и девятый классы. В ряде школьных округов США средняя школа разделяется на две части: среднюю школу (шестой и седьмой классы) и юниорскую старшую школу (восьмой и девятый классы). Как правило, в средней школе обучаются дети в возрасте от 11 до 14 лет. Часто в одну среднюю школу сводятся выпускники нескольких самостоятельных начальных школ одного учебного округа, хотя в некоторых штатах начальные и средние школы уже административно объединены в так называемые первичные, или «основные», школы округа. Иными словами, процесс обучения в американской средней школе занимает три-четыре года в зависимости от типа школы.

Как и в России, именно в средней школе школьники начинают активно заниматься с учителями-предметниками. Кроме того, в программу тут уже входит большой обязательный курс спортивной подготовки. Особое внимание спорту — отличительная черта системы американского образования на всем ее протяжении — от яслей до колледжа. Талантливые молодые спортсмены получают немало бонусов (в том числе финансовых) в процессе обучения, а учебные заведения, особенно на уровне старшей школы и университета (колледжа), внимательно отслеживают таких учеников и переманивают их к себе, соблазняя лучшими условиями учебы и потенциальными карьерными преимуществами.

Во многих американских школах этого уровня, как и в старшей школе, действуют специальные классы для одаренных детей. Там занимаются по гораздо более серьезной программе и получают более сложные домашние задания. Учеников этих классов откровенно готовят к поступлению в колледжи и университеты. Школьные результаты таких классов очень часто принимаются в расчет при поступлении в колледж, а то и вообще засчитываются в учебные часы уже на уровне колледжа. То есть у учеников есть огромный стимул. Вообще, в чем нельзя отказать американской школе, так это в умении стимулировать старание, прилежание и усидчивость школьников. Здесь есть чему поучиться. Страсть к конкуренции и желание опередить других закладывается в Америке с детства и становится основой мировоззрения большинства американцев.

С девятого по двенадцатый класс в Америке — старшая, или высшая, как ее здесь называют, школа. В нее попадают школьники в возрасте от 15 до 18 лет. Соответственно, процесс обучения в ней рассчитан на четыре года. Подросток, закончивший такую школу, имеет законченное среднее образование, или «образование второй ступени» (secondary education). В большинстве школ этого уровня активно начинается специализация учащихся по предметам, то есть школьники сами выбирают уроки, которые посещают, кроме ряда обязательных предметов. Впрочем, в отличие от колледжа, выбор предметов пока достаточно ограничен. Кстати, во многих штатах определенный выбор уроков дается школьникам уже в средней школе. Однако там он касается второстепенных предметов, например уроков хора или пения, рисования или основ домашнего хозяйства и т. д.

В старшей (высшей) школе студенты реально стараются максимально активно проявить себя во внеклассных занятиях, подчеркивающих интересы и таланты данного студента: спорт, студенческая газета, «дебатные» команды, любительский театр, компьютерные игры и т. д. Эта активность на самом деле помогает попасть в колледж, по крайней мере можно рассчитывать на получение от него соответствующей финансовой помощи при поступлении. Особенно ценятся студенты, проявившие в школе лидерские качества, сумевшие организовать что-то реальное вокруг себя: кружок по интересам, дворовую спортивную команду, — а также студенты, показавшие высокие гражданские качества. То есть те, кто добровольно занимался общественной работой, особенно вне школы: помогал домам престарелых или приютам для животных, навещал больных или работал в бесплатных столовых для бездомных. Таких с особым удовольствием берут себе университеты, специализирующиеся, в частности, на воспроизводстве американской элиты и политического класса.

Как бы там ни было, но именно в детстве, в подростковом возрасте, в школе в американце закладываются основы политической и национальной культуры, мировоззрения, настоящие реперные точки будущей системы ценностей, которая в большинстве случаев останется с человеком на всю жизнь. С одной стороны, конечно, ежедневная жизнь в Америке вольно или невольно заставляет ребенка формировать взгляды на окружающую действительность и вырабатывать свои ценности, более или менее согласованные с общепринятыми ценностями в этом конкретном обществе. Но, с другой стороны, нельзя отрицать, что в США — как, впрочем, и в других странах — с самого раннего детства идет активное воздействие на подрастающего человека, чтобы сформировать его характер и мировоззрение в соответствии с тем, что американское общество считает на данный момент наиболее разумным и полезным. Этим, конечно, занимается государство, но в гораздо большей степени — само общество, родители, семья. Причем, как считают тут, это никоим образом не противоречит принципам демократии и свободы, ибо и демократию, и свободу надо не просто понять, но полюбить, научиться ими пользоваться, уметь защищать или продвигать. А начинать все это надо в детстве.

Политкорректность и позиция 69

Одна из важнейших ценностей Америки, прививаемая школой, — демонстрация уважения к любому меньшинству. Вообще, американская демократия, в отличие от ее вульгарных трактовок, которые встречаются и в России, не ставит во главу угла простое доминирование большинства над меньшинством. Напротив, демократия в США в значительной степени направлена на защиту прав разного рода меньшинств и обеспечения их равенства с большинством. Я еще поговорю об этом подробнее в той части книги, где речь пойдет о демократических идеалах США. Американцы исходят из того, что все мы, даже будучи в большинстве по какому-либо критерию, входим по различным другим критериям во множество меньшинств одновременно — от этнических и демографических до профессиональных и экономических. Суть американской демократии в том, что большинство всегда состоит из комбинации меньшинств, которая постоянно меняется. Все эти меньшинства нуждаются в защите и равенстве.

Поделюсь своим наблюдением: в силу моей биографии в США мне неоднократно приходилось наблюдать работу иммиграционных служб этой страны. Частенько — помогать при общении с ними своим друзьям и знакомым. Хорошо помню впечатление, которое возникло у меня, когда я впервые стоял в очереди в одно из отделений иммиграционной службы США. Это было в штате Мэриленд. Тогда надо было помочь паре приятелей пройти собеседование. Более пестрой, разнообразной и разноязыкой очереди я в жизни не видел, хотя могу в этом вопросе дать фору многим заядлым путешественникам. Потом я к этому ощущению привык. Но тогда мне казалось, что представители всех стран, религий, этнических групп и культур стоят со мной в одной очереди. Такие разные типы лиц, фигур, стилей одежды, эмоциональных выражений! Маленький срез Организации Объединенных Наций, главный офис которой, как известно, тоже располагается в США.

У меня нет сомнения, что Америка — самая разнообразная, богатая и пестрая страна в мире с точки зрения комбинации в ее обществе представителей этнических групп, разных культур и религий, типов людей, живущих на нашей планете. В одной из своих книг я уже писал о том, какое огромное удовольствие можно получить, если просто сидеть в уличном кафе где-нибудь в колоритном райончике Нью-Йорка и наблюдать проходящую мимо толпу. Очень интересно, увлекательно и весьма поучительно, если хотите. Как говорится, от скуки не умрешь. Тем более что жителям Нью-Йорка не откажешь в умении одеваться, а живущим там этническим и другим меньшинствам — в желании носить привычную одежду и вести себя подчеркнуто по-своему. Просто настоящий этнографический музей будет бесконечно проходить перед вами.

Безусловно, каждый знаком с характеристикой Америки как своеобразного «плавильного котла», в котором перемешиваются и взаимодействуют представители самых разных рас, религий, культур, этнических групп и сословий. Но мне всегда казалось, что это определение не совсем верно. С одной стороны, действительно, все обычно стремятся стать «американцами», понимая, правда, под этим что-то свое. Но в целом это некий набор ценностей, присущих в Америке подавляющему большинству населения страны. Кроме того, становясь «американцем», вы как бы разделяете с другими американские принципы, фантастические достижения и огромные нерешенные проблемы, становитесь частью огромного, сравнительно единого в своих базисных представлениях о жизни общества. Хотя, конечно, исключения есть везде и во всем.

И добропорядочный гражданин-налогоплательщик, и глава местной криминальной организации могут быть в равной мере патриотами Америки, переживать за свою семью, бороться за улучшение школьного образования в своем округе, считать, что живут в самой свободной стране мира, защищать свою личную жизнь и заниматься религиозной благотворительностью по выходным. Безусловно, по отношению к Закону их позиции будут различаться, да и то преступник будет стараться максимально использовать его возможности в Америке для защиты от обвинений или тюрьмы. Как говорил мне знакомый судья со Среднего Запада, ему за полувековую карьеру почти не попадались преступники, апеллирующие к демократическим ценностям США или рассчитывающие на поддержку хотя бы микроскопической части гражданского общества или средств массовой информации. Все апеллируют к Закону и своим правам человека.

С другой стороны, ответить на вопрос, что такое «типичный американец», попросту невозможно — да это и неудивительно. Все так или иначе сохраняют свои этнические, расовые и религиозные характеристики, привычки и нормы. Причем я заметил, что, зачастую, чем больше времени прошло с момента переселения в Америку чьих-то предков, тем больше и больше их потомки любят подчеркивать свою этническую или культурную уникальность. Первое поколение иммигрантов пытается стать американцами, третье поколение пытается стать «американцами через черточку», то есть американцами-итальянцами, американцами-русскими, американцами-поляками и т. д. Поэтому мне гораздо больше нравится словосочетание, ставшее популярным лишь в последнее десятилетие. Америка — это огромная «миска с салатом», а не «плавильный котел». В ее салате все ингредиенты перемешаны и заправлены каким-то общим соусом, но при этом каждый из них сохраняет свою особенность, свой цвет, запах и вкус. Каждый из них сам по себе салатом не является, но все вместе они создают привлекательную комбинацию, гармонию салата, — то есть ту самую пеструю, неповторимую и уникальную смесь, которую легко можно наблюдать, сидя в уличном кафе в Нью-Йорке или Сан-Франциско, Лос-Анджелесе или Чикаго…

Иначе говоря, огромное человеческое разнообразие для американца есть, во-первых, факт его повседневной жизни, с которым он в большинстве случаев сталкивается в самом раннем детстве, особенно если живет на побережье одного из двух океанов. Во-вторых, это важнейшее и необходимое условие динамичного развития американской цивилизации. Конечно, и тут есть националисты, и уж тем более есть расисты. Однако не они определяют в сегодняшней Америке основные тренды в национальном вопросе. Кроме того, типичные американские расисты не выступают против иммигрантов из «правильных» стран с «правильной кровью». Они отнюдь не за «Америку только для американцев». Их расизм, скорее, носит конкретно-исторический характер. Хотя мелкий, бытовой расизм в США сегодня гораздо более распространен, чем хотелось бы признавать самим американцам.

Это мерзкое явление является, на мой взгляд, одной из самых позорных сторон американской — в том числе сегодняшней — жизни. Преодолеть его, как показывает опыт США, крайне трудно. Это долгий и мучительный процесс. Бытовой расизм использует любой повод, любое неоднозначное событие в американском обществе для максимальной самостимуляции и расширения числа сторонников. Примеров за последние годы набралось немало. Конечно, в Америке нельзя, как, скажем, в России, заказать такси и попросить «водителя славянской внешности» или в объявлении на работу указать, что «лицам кавказской или азиатской национальности можно не беспокоиться», ибо это будет нарушением закона, однако полицейские, к примеру, гораздо чаще останавливают машины с чернокожими водителями, более тщательно осматривают афроамериканцев или латиноамериканцев на улице и т. д. Расовый, этнический принцип в вопросе полицейского насилия по-прежнему остается доминирующим фактором. Один простой пример: темнокожие американцы составляют лишь 12 % населения США, однако около 40 % безоружных граждан, попадающих под огонь стражей порядка, — именно афроамериканцы. В последние годы конфликты между полицейскими и афроамериканцами, в которых с обеих сторон гибнут люди, стали настоящим шоком для большинства американцев.

При всей политической корректности в Соединенных Штатах вполне в ходу шутки над разными расами и этническими группами. Как я уже говорил, тут практически нет тем, над которыми нельзя смеяться. Приведу несколько примеров — хотя, на мой взгляд, американские шутки для русского уха иногда слишком прямолинейные, а иногда, если угодно, какие-то «деревянные». Национальный юмор является, наверное, самым глубоким и тонким проявлением национальной культуры, содержащим в каждой шутке такое количество реферативных связок со всей культурой и менталитетом, что переводу практически не поддается. Перевести можно слова, но не полный смысл. Но я тем не менее попытаюсь. Итак: «Почему Стиви Уандер постоянно улыбается? — Он просто не знает, что он черный». «Чем расплатились организаторы концерта в Гаити в поддержку детей без родителей с Анжелиной Джоли и Мадонной за участие в этом концерте? — Гаитянскими сиротами». «Какая разница между Майклом Джексоном и целлофановым пакетом? — Один из них белый, сделан из целлофана и опасен для игр маленьких детей. А другой просто целлофановый пакет».

Вообще яркая личность Короля Рока является любимым объектом множества шуток. «Майкл Джексон в палате роддома спрашивает врача-неонатолога сразу после того, как жена родила ему сына: «Доктор, как долго теперь ждать, пока мы сможем заняться сексом?» Доктор отвечает: «Майкл, ну как минимум дождитесь, пока он научится ходить». Или такой анекдот: «Маленький мальчик спрашивает отца: «Папочка, а Бог мужчина или женщина?» Отец отвечает: «Я думаю, что Бог — и то и другое». Мальчик снова спрашивает: «Папочка, а Бог черный или белый?» Папа отвечает: «Бог — и то и другое». Мальчик снова спрашивает: «Папочка, а Бог любит детей?» Папа отвечает: «Конечно, сыночек. Бог очень любит всех детей!» Мальчик минуту думает и потом говорит: «Папочка, а Бог — это Майкл Джексон?»

Этнические шутки отнюдь не ограничиваются афроамериканцами и белыми. Их объектами рано или поздно становятся все расовые и этнические, религиозные и культурные меньшинства, знаменитости, герои фильмов и комиксов. Вот несколько разных по жанру, но типичных примеров. «Китайская пара в США поженилась и готовится к первой брачной ночи. Муж знает, что его жена девственница, и спрашивает ее: «Дорогая, я обещаю сегодня все, что ты захочешь. Что ты хочешь?» Невеста, потупив глаза, тихо говорит: «Я хочу позицию 69». Муж в изумлении восклицает: «В первую брачную ночь ты хочешь говядину с брокколи?!» Есть, конечно, шутки про многочисленных американских ирландцев: «Зачем Бог придумал виски? — Чтобы ирландцы не смогли управлять миром». Про австралийцев, которых американцы несколько презрительно называют «оззи»: «В чем разница между оззи и свиньями? — Свиньи, когда выпьют, не превращаются в оззи». Про американцев-итальянцев: «Зачем итальянцы носят золотую цепь на шее? — Чтобы видеть, когда прекратить бриться» или: «Что всегда спрашивает парикмахер у итальянца? — Вы хотите постричься или просто поменять масло?» Про американцев-греков: «Зачем греки отращивают усы? — Чтобы быть похожими на своих мам». И, конечно, про поляков: «Как утопить польский линкор? — Спустить его на воду». И т. д…

Знаменитости, безусловно, тоже попадают под прицел насмешек. «Что общего у Бритни Спирс и Барби? — Обе блондинки, обе идиотки и обе сделаны из пластика». «Откуда известно, что Супермен дебил? — Он надевает трусы поверх штанов. Более того, он надевает ремень поверх трусов». «Почему Майкрософт назвал свой новый Windows именем принцессы Дианы? — Потому что он такой же респектабельный и так же красиво и неожиданно умирает». «Почему Чак Норрис не пользуется презервативами? — Вы разве еще не знаете, что ничто не может защитить от Чака Норриса?» «Маленький мальчик спрашивает маму: «Мама, откуда берутся дети?» Мама отвечает: «Сынок, дети берутся из капусты». Тогда мальчик спрашивает: «Мама, а кто занимается сексом с капустой?»… Думаю, когда-нибудь я напишу отдельную книжку про американский юмор. Это одна из тех вещей, где россияне и американцы психологически и ментально расходятся довольно сильно. Однако я надеюсь, что уже из этой книги можно получить какое-то приблизительное представление о нем. Но хватит шуток, вернемся к нашей основной теме.

В США есть обратное явление, являющееся как бы следствием американской веры в позитивное влияние комбинации меньшинств в любом деле. Причем любых меньшинств — от этнических до демографических. Так, во многих колледжах есть квоты для приема на учебу представителей таких меньшинств или определенные финансовые льготы только для них. Любой руководитель знает, что уволить представителя этнического или демографического меньшинства гораздо труднее, чем белого сотрудника среднего возраста. В некоторых организациях есть даже квоты на этнический состав сотрудников. Один бизнесмен средней руки, с которым я в свое время довольно близко подружился, периодически жаловался мне, что боится уволить свою чернокожую секретаршу (нанятую, кстати, на работу задолго до него), так как это якобы сломает сравнительно приемлемый этнический баланс в его небольшой фирме. И таких примеров очень много. Есть в США и другое явление, о котором я уже писал, — своеобразный «черный национализм», ибо, как известно, любое действие порождает противодействие.

Борьбу с расизмом американцы воспринимают очень серьезно. В первые два десятилетия после окончания Второй мировой войны, то есть на первом этапе холодной войны, элита США начала наконец осознавать, что глубокий внутренний расовый конфликт сильно подрывает позиции Америки в противостоянии с мировым коммунизмом. Это понимание стало одним из важнейших оснований начать настоящую, не имитационную борьбу с проявлениями расизма в Соединенных Штатах. В этом вопросе, да и во многих других СССР, как ни парадоксально это сейчас прозвучит, все-таки очень сильно помог чернокожему населению США.

Это был, кстати, не первый раз, когда существование советской власти заставило Америку меняться. Например, после революции 1917 года в России Соединенные Штаты начали быстро и по-настоящему фундаментально пересматривать отношения труда и капитала у себя в стране, превратили свои профсоюзы в мощнейшие организации и приняли законы, защищающие трудовую часть населения. Все помнят фильм «Крестный отец»? После этого каких-либо революций в США со стороны «сил труда» можно было особенно не опасаться. Но расовые отношения — пожалуй, самое большое и глубокое, до сих пор существующее и дающее о себе знать противоречие общественного бытия в США. И немудрено, ибо оно существует значительно дольше, чем любые другие общественные противоречия в американской истории — от религиозных до политических.

Постепенно ситуация в стране, безусловно, меняется. Это можно, в частности, проиллюстрировать статистикой отношения к смешанным бракам. Если в начале 1960-х годов почти 65 % американцев поддерживали существовавшие тогда в целом ряде штатов законы о запрете межрасовых браков, то в конце века только 13 % оставались при том же мнении. Законы о запрете межрасовых браков были в конце концов отменены, причем при полной поддержке со стороны всех основных политических и общественных сил Соединенных Штатов.

Кстати, немало американцев полагает, что расизма в США все же поменьше, чем в некоторых других странах. Избрание афроамериканца президентом страны укрепило их мнение по этому вопросу, а то, как к темнокожему президенту относились в ряде стран мира, только усилило это чувство. Расистские шутки над цветом кожи Обамы, картинки обезьян с бананом или пожелания Обаме слезть с дерева, которые появились после его избрания в социальных сетях и таблоидах некоторых государств, были восприняты американцами как подтверждение их мнения по поводу глобального расизма. На этом фоне средний американец почувствовал себя лучше.

Дети в американских школах с раннего возраста начинают изучать социальную историю страны. При этом основной акцент делается на роли меньшинств в развитии Америки и на их борьбе за полноценное равенство. Так, например, помимо наиболее известных президентов США (например, Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна), главными историческими героями, с которыми дети знакомятся в начальных классах, являются, в частности, лидер движения за гражданские права чернокожих Мартин Лютер Кинг, Гарриет Табмен — активистка подпольной железной дороги, переправлявшей беглых рабов из южных штатов на Север, а также Фредерик Дугласс — освобожденный раб, который впоследствии стал главным лидером аболиционистского движения.

История рабства в США преподносится школьникам очень рано, и не только в качестве большой картины прошлого, но и во многих конкретных деталях. Однако стоит отметить, что школы на юге и севере США трактуют эту тему весьма по-разному. В школах на юге страны, особенно в штате Техас, акцент делается на правах штатов как на главной причине Гражданской войны в США, а вопрос рабства, по «южной версии» истории, занимает второстепенное место. В северных штатах упор делается на борьбе Севера против рабства на Юге. Кроме того, в школах на юге США не очень принято затрагивать темы расизма, сегрегации и историю таких групп, как, например, ку-клукс-клан, которые, как известно, были особенно активны в южных штатах. Единой исторической программы для школ в США нет и никогда не было. Каждый штат, а зачастую и отдельный муниципалитет сам определяет, как и в каком объеме преподавать тот или иной предмет в государственной школе. В частных или религиозных школах эти вопросы решают внутри школьной администрации или соответствующей религиозной деноминации. Разница в содержании курса истории, как, впрочем, и литературы, математики и других предметов, может быть весьма большой. Однако американцы продолжают верить, что определенная свобода в школьном образовании дает наилучшую возможность воспитать большего патриота, чем принуждение к какой-то одной версии прошлого своей страны. Традиционно очень высокий уровень патриотизма в Америке так или иначе, но подтверждает их правоту.

Повторюсь, расизм остается серьезной проблемой США, особенно на Юге страны. Однако очевидно, что каждое поколение американцев несет меньше расовых предрассудков, чем их родители, бабушки и дедушки. Революционный переворот в этом вопросе произошел в 1960-1970-х годах, став частью общего процесса слома старых традиций. На этой же волне поднялись движения хиппи, антивоенные (против войны во Вьетнаме), феминистские движения. Американские «шестидесятники», которых сегодня осталось немного, сыграли просто громадную роль в либерализации мировой культуры, включая даже повседневную культуру в СССР и Китае. К слову сказать, на всемирную историю американские школьники тратят не так много времени, как их российские одноклассники. Основа школьного исторического образования — пусть и в разных интерпретациях — именно национальная история, культура и литература. Всемирную историю или историю отдельных стран американские школьники смогут изучить в специализированных классах по выбору, а также в разного рода кружках и семинарах после школы. Таких здесь организуется очень много и почти на любой вкус.

Вопреки почему-то распространенному в мире мнению, история коренных народов США также играет большую роль в раннем школьном образовании. Дети приобщаются к культуре американских индейцев, учат имена и географические расположения разных племен, сооружают индейские украшения и вигвамы из бумаги и читают индейские народные сказки. Другое дело, что процесс истребления коренных народов США преподносится в школьной программе только в контексте естественно-исторического продвижения первых поселенцев Америки и освоения территории США с востока на запад. Да и почти вся Америка именно так смотрит на историю освоения своего континента. Примерно так, как в России, например, преподается история освоения Сибири. В результате у детей формируются настоящая симпатия к романтической культуре индейцев, их быту и мифологии, но без сопровождающего их чувства исторической вины за то, что с индейцами в конце концов произошло по вине европейских переселенцев. Представителей коренных народов США сегодня, к сожалению, осталось сравнительно мало. Они живут во многом обособленной жизнью, и у простого американца есть не так много возможностей в течение жизни пересечься с ними вне экскурсионных маршрутов, казино или резерваций. Особенно если он не увлекается азартными играми.

Следует отдать должное и государству в США. Оно делает немало для сохранения индейской культуры и языков, предоставляет немалые финансовые льготы для получения высшего образования или медицинской помощи. Но надо признать, что простой американец не особенно «парится» по поводу истории и нынешнего положения индейцев. В конце концов, их уничтожали, по его мнению, не сами американцы, а тогдашние европейские завоеватели, колонизаторы-переселенцы из Старого Света, конкистадоры и всяческие «солдаты удачи» того времени. Американские историки считают, что в ходе геноцида индейцев погибло в общей сложности около 100 млн человек. Хронологические рамки этого геноцида они устанавливают с момента открытия Америки Христофором Колумбом в 1492 году и вплоть до начала XX века. Однако подавляющее большинство простых американцев глубоко убеждено, что все самые трагические и жестокие события, связанные с уничтожением индейцев, происходили задолго до формального образования США в 1776 году и историческую ответственность за них должны нести европейские державы, проводившие политику геноцида на территории будущих Соединенных Штатов.

Как уже говорилось, американцы в массе своей чувствуют некую историческую вину и ответственность за систему рабства, существовавшую в США. В обществе постоянно идут дискуссии и споры о возможных компенсациях и восстановлении исторической справедливости. Сенат США по инициативе сенатора-демократа из штата Айова Тома Харкина даже принял исторический документ, в котором принес от лица государства официальные извинения за рабство в Америке. В резолюции, принятой Сенатом 18 июня 2009 года, говорится о «несправедливости, жестокости, кровожадности и бесчеловечности практики рабства». Одновременно Сенат осудил многочисленные законы о расовой сегрегации, которые существовали в США с начала 1890-х до середины 1960-х годов. От имени народа Америки Сенат США официально извинился перед всеми гражданами страны — афроамериканцами — за нарушения законов и попрание прав как их самих, так и их предков. При этом решения о какой-либо финансовой компенсации, которого требовали некоторые общественные организации афроамериканцев, Сенат не принял. Кстати, именно из-за опасения требований денежной компенсации потомкам рабов многократные попытки высших американских властей принять документ с официальными извинениями за практику рабства проваливались.

В своем решении от 2009 года сенаторы признали, что и в современных США темнокожие граждане страны испытывают в своей ежедневной жизни последствия рабства, а также сегрегации, то есть «законов Джима Кроу», которые существовали в южных штатах Америки после окончания Гражданской войны. Эти законы, как известно, предполагали расовую сегрегацию в общественном транспорте, учебных учреждениях, ресторанах и кафе, гостиницах и кинотеатрах. Например, в городском транспорте афроамериканцы могли занимать лишь задние ряды, по всей стране существовали общественные туалеты, скамейки в парке, фонтанчики для воды, палаты в больницах и т. п. отдельно для «белых» и для «цветных» (сегодня таблички с такими надписями сохранились лишь в антикварных магазинах, как достаточно дорогие исторические артефакты недавнего времени). Но никакие документы подобного рода по отношению к американским индейцам никогда не принимались. Более того, какой-либо общественной дискуссии по этим вопросам в США тоже как-то не наблюдается.

Школьная салатница

Наверняка все, кто жил в Америке, особенно если они приехали в свое время из России, отметили такую интересную особенность американских городов, как непривычное количество инвалидов. Их можно увидеть везде — на улице, в офисах, в транспорте и т. д. Создается невольное впечатление, что Америка — страна с повышенным количеством инвалидов на душу населения. Хотя это, конечно, не так. Даже наоборот. Просто инвалиды в Америке, как правило, не чувствуют себя каким-то отдельным, обособленным сегментом общества, как в России и во многих других странах. Когда говорят, что Америка является одной из самых удобных для жизни стран мира (а я, пожив долго во многих странах, убежден, что это именно так), то такая характеристика, безусловно, включает в себя удобства для нормальной жизни инвалидов. Все перекрестки в стране снабжены пандусами для съезда, имеющими специальное нескользкое покрытие, каждая станция метро обладает лифтом для инвалидов, а каждый рейсовый автобус или пригородный поезд — специальными устройствами для фиксации инвалидных колясок…

Американских детей с самого начала учат по-хорошему снисходительно относиться к инвалидам и людям с физическими и умственными недостатками. Американцы исходят из того, что инвалидом, к сожалению, может стать любой человек. Например, в результате аварии или болезни. Кроме того, общество воспитывает в маленьком американце сильное уважение к военным инвалидам: людям с обожженными лицами, потерянными конечностями и т. д. Каждая речь президента или, скажем, губернатора сопровождается одновременным переводом на язык глухонемых. Инвалиды — это очередное меньшинство, в которое может неожиданно попасть любой человек и которое требует равенства со всеми другими. Это часть американской демократии. Каждый ученик начальной школы знает, к примеру, уникальную историю американской активистки и писательницы Хелен Келлер, которая родилась в 1880 году в Алабаме и в детстве полностью лишилась слуха и зрения. Но тем не менее получила высшее образование и стала известным писателем, борцом за права инвалидов и участницей антивоенного движения. Она умерла в 1968 году, прожив длинную и богатую на события жизнь. Кстати, довольно распространенная практика в американских школах — знакомить детей с языком глухонемых. На это выделяется несколько обязательных учебных часов. Например, для ежегодного школьного спектакля детей учат исполнять песенку и одновременно делать соответствующие жесты руками на языке глухонемых.

Между прочим, равенство инвалидов приводит к тому, что в США вполне допустимы и даже популярны шутки и анекдоты про них. Хотя они нравятся не всем, их часто можно услышать по телевидению и радио. Так, в начале 1980-х годов в США появилась массовая мода на анекдоты про уже упомянутую Хелен Келлер. А сборник шуток про нее, названный «По-настоящему безвкусные анекдоты», даже однажды попал в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк Таймс». Нетрудно заметить, что одной из особенностей американского юмора является то, что объектом жестокой, а то и издевательской шутки может стать любая категория людей, любое общественное явление, любое событие в истории и т. д. В предыдущей книге я писал о феномене шуток на тему «твоя мама такая…». Политическая корректность без борьбы отступает тут перед Первой поправкой к Конституции страны. Для русского уха многие из этих шуток звучат не просто не смешно, но и оскорбительно.

Я пролистал книгу шуток про Хелен Келлер и выбрал из них пару самых, наверное, приличных с точки зрения русского чувства юмора: «Однажды мама укладывает маленькую Хелен спать и говорит ей на языке слепоглухонемых: «Дочка, если ты сегодня вечером помолишься особенно хорошо и долго, то завтра все твои главные желания сбудутся». На следующее утро Хелен вся в слезах сообщила маме: «Мама, мои желания не исполнились! Я осталась слепой и глухонемой!» Мама ей в ответ: «С Первым апреля, дорогая! С Днем Дураков!» И еще: «Как Хеллен Келлер называет свой шкаф с одеждой? — Диснейленд!»

Однако такая атака с обоих флангов: с одной стороны — правовое и социальное равенство инвалида, гарантированное государством, и выработка у американских школьников равноправного отношения к инвалидам, а с другой — отказ от превращения их в группу, вызывающую только лишь сострадание и жалость, — позволяет достичь того, что в массе своей инвалиды в США чувствуют себя полноценной частью общества. Пусть меньшинством, но меньшинством, по правам и возможностям мало отличающимся от других уникальных меньшинств, например левшей или людей с повышенным весом. Разумеется, тут есть немало исключений, и в типичной американской школе могут легко гнобить «очкариков» и слабаков, а тот или иной инвалид может обидеться на конкретного юмориста, высмеявшего его физические недостатки.

Королю черного юмора, знаменитому американскому комику Джорджу Карлину не раз приходилось отвечать обиженным на его шутки слушателям. Чаще всего это были инвалиды, верующие или патриоты США. Типичная шутка Карлина о Боге звучала так: «Он вас любит. Он вас очень любит и ему нужны ваши деньги. Он всемогущий, всеведущий, он — полное совершенство и абсолютная мудрость. Он может совершенно все и даже больше. Но каким-то образом он совершенно не умеет зарабатывать деньги». Именно Карлин создал программу под названием «Семь слов, которые нельзя произносить по телевидению» и с удовольствием их произносил, вызывая новые судебные расследования. И выигрывал их. На его шоу собирались тысячи зрителей, а телевидение снимало программы с ним одну за другой. То, что сегодня на телевидении США можно услышать американский мат во всем его разнообразии, является прямой заслугой Джорджа Карлина. Еще один характерный образчик его юмора: «Вы замечали, что большинство противников абортов — это бабы, которых вы бы даже не стали просто трахать? Вот такой естественный баланс природы». Карлин издевался над попытками называть инвалидов — в соответствии с политической корректностью — как-то иначе, например «люди с ограниченными возможностями» или «люди с лимитированным зрением». «Скоро, — говорил он, — мы станем называть жертв изнасилований «недобровольными семяприемниками». «Есть ли, — шутил Карлин, — на специальной Олимпиаде специальные парковочные места для нормальных людей и как они отмечены?» Или: «Если психически больной человек с диагнозом множественной личности угрожает самоубийством, можно ли квалифицировать это как взятие группы заложников?» — и т. д. Кстати, в Нью-Йорке теперь есть квартал, названный именем Джорджа Карлина. Так или иначе, но равное отношение к инвалидам является еще одной иллюстрацией формируемого у американского школьника представления об окружающем мире как о единстве и разнообразии, понимания необходимости терпимо относиться к калейдоскопу самых разных, но равноправных людей, с которыми ему предстоит жить в своей Америке.

Конечно, школа готовит маленьких американцев и к другим жизненным реалиям. Однажды я присутствовал при разговоре двух мам. У одной дети ходят в очень престижную и дорогую частную школу, куда трудно попасть, а у другой — в публичную школу в хорошем фешенебельном районе под Вашингтоном. На вопрос второй мамаши: «Дорогая, в чем же главное отличие дорогой школы, куда ты посылаешь своих детей, от той, куда я посылаю своих?» — первая с ходу ответила: «В нашей школе наркотики намного дороже!» Мы посмеялись, но, сами знаете, в каждой шутке есть доля шутки. Остальное — правда. Подавляющее большинство американцев пробуют наркотики в школе. Конечно, далеко не все сохраняют эту привычку, однако для некоторых она становится жизненным трендом, который часто оканчивается плохо. Аналогией, пожалуй, являются сигареты и алкоголь в российских школах. Все через это проходят, но большинство — к счастью — вовремя останавливается. Про систему дедовщины и насилия старших в местных школах я уже писал — отошлю интересующихся к моим книгам про США. Другими словами, было бы совсем неправильно воспринимать американскую школу как цитадель благонравия, законопослушания и приличных манер. Это, конечно, не так. Как и в любой стране мира, школа не может не отражать жизнь со всеми ее положительными и отрицательными сторонами.

Мои дети ходили в американские школы, а у младшей дочери, которая проучилась первые пять лет в Москве, была возможность сравнить две школы. Я спросил ее однажды, в чем разница. Она ответила так: «Когда я заплакала однажды в американской школе, весь класс и куча учителей собрались вокруг меня. Стали успокаивать, предлагать сладости, спрашивать, в чем дело и т. д. Все хотели помочь и поддержать меня. Мне было очень тепло. В российской школе было бы все не так». Я никоим образом не претендую на репрезентативность ответа одной-единственной девочки. Она, к счастью для нас, ее родителей, росла отнюдь не плаксой. Но я уверен, что во многих российских школах на слезы ученика отреагировали бы так же. Да, наверное, и не в каждой школе США плачущий ребенок получил бы такую поддержку. Не надо пытаться увидеть в этом факте больше, чем в нем есть. Но при этом он все равно остается фактом. Как результат, моя младшая дочь однозначно предпочла американскую школу. Особенно после того, как вспомнила свои двойки в русской школе за тетрадку «не того формата и цвета». Этот факт я тоже могу подтвердить лично.

Несколько лет назад к школьной реальности США добавился еще один важный фактор, который теперь станет определяющим для ее характера очень надолго, если не навсегда. Начало американского учебного года 2014/2015 было отмечено беспрецедентным демографическим профилем: впервые за всю историю страны в публичных школах белые учащиеся оказались в меньшинстве. Ожидается, что доля белых студентов будет и дальше уменьшаться, в то время как доля латиноамериканцев и других приезжающих сюда детей и родителей не из европеоидных групп будет уверенно расти. При таком раскладе неудивительно, что большинство детей в государственных школах все чаще и чаще ежедневно сталкиваются с одноклассниками, представляющими разные этнические и религиозные группы.

Конечно, так было и задолго до этого. С тех пор как практика школьной сегрегации была признана Верховным судом США в 1954 году неконституционной, государственные школы начали постепенно становиться более этнически разнообразными. Сегодня это дошло до такой степени, что отсутствие достаточного этнического и экономического разнообразия учеников (и учителей) в отдельной школе считается скорее негативным явлением. По этой причине городские власти по всей Америке периодически пересматривают разделение школьных зон в городах, стараясь избежать ситуации, в которой появлялись бы очевидно «богатые» или очевидно «бедные» школы с соответственным ученическим контингентом. Конечно, в какой-то степени такие явления неизбежны — страна большая и разные ее районы объективно разнятся по доходам и этническому составу. Но суть нынешней образовательной политики властей Америки в том, что разнообразие школьников из разных социальных групп находится на первом плане внимания у городских властей и школьных администраторов.

Внутри класса детей активно учат жить дружно с отличающимися от них одноклассниками. В Америке детей в начальных (а зачастую и в средних) школах обязательно сажают не за парты, а за столы с тремя-пятью другими учениками. На протяжении учебного года распределение мест неоднократно перетасовывается, а задания в классе очень часто приходится выполнять группой. Таким образом дети учатся работать вместе со своими «одностольниками» и завязывают с ними дружбу. Благодаря такому подходу среди близких друзей моей собственной дочери в начальной школе были тайка, итальянка, несколько африканцев и даже грузинский и ирландский ухажеры. Проблема здесь в том, что в этой группе могут оказаться школьники с разной подготовкой, разными возможностями, с отличающейся мотивацией. Успешные начинают вольно или невольно тянуть отстающих, частенько себе в убыток, что не может не волновать родителей хороших и мотивированных учеников. Однако считается, что ведущее положение того или иного ученика в такой маленькой школьной группе помогает ему выработать лидерские способности. Так, кстати, начинают свой путь американские политики. Действительно, если посмотреть на биографии успешных политиков США, то в подавляющем большинстве видно, что свои лидерские качества они проявляли в раннем возрасте, в школе, которая создавала разнообразные возможности для этого. Большинство же детей без особых протестов становятся «ведомыми» и пытаются проявить себя в других сферах — профессиональных, спортивных или творческих.

Основная проблема такого «коллективного» подхода к работе в классе заключается в том, чтобы максимально сохранить и развить индивидуальность каждого школьника. Тут опять проявляется все та же американская двойственность: стремление одновременно укрепить единство группы и усилить индивидуальность каждого ее члена. В принципе, это основное противоречие всей американской общественной конструкции — противоречие между индивидуализмом человека, защищенностью его частной жизни, которую так высоко ценят американцы, и высокой степенью сплоченности американского общества, обладающего, в отличие, скажем, от российского, устойчивым консенсусом по практически всем основным вопросам жизнеустройства.

Как я сказал, США представляет собой настоящую огромную «миску с салатом», этакую салатницу, где расовые и этнические отношения, их история и проявления так тесно переплетаются между собой, что наблюдателю со стороны это трудно полностью осознать. Никто в мире не чувствует этих реалий сильнее, чем сами американцы. Это основа существования единых Соединенных Штатов. Поэтому с самого раннего возраста родители, школа, да и вся окружающая жизнь приучают американца максимально ладить с отличающимися от него людьми вокруг. Первым делом, естественно, начиная с собственных одноклассников по детскому саду и школе и соседей по дому или улице. Уже в течение первых этапов американского образовательного процесса — детский сад и начальная школа — детишек реально учат относиться друг к другу с максимальной терпимостью, щедростью и взаимоуважением. Для достижения этой цели школьная программа, говоря бюрократическим языком, «делает упор» на коллективные задания, мероприятия и проекты, внушающие чувство равенства между студентами и особо отмечающие красочность и разнообразие студенческого контингента. У детей ведь изначально нет национализма или расизма, предвзятости к представителям того или иного меньшинства. Всему этому они учатся в ходе общения и наблюдения. И американцы стараются, чтобы у их детей были другие жизненные примеры с самого раннего детства, а школьная программа на этом этапе закрепляет эти важные для американского общества ценности.

Но уже на этом этапе главное все же другое. С самого первого класса, а иногда даже с детского садика, американским детям внушают убеждение в том, что их общество не только составлено из множества различных людей, объединенных определенными характеристиками или общей историей. Но у всех людей вокруг есть цель — самостоятельно достигнуть успеха в самой свободной, как им объясняют учителя, стране. Это очень важная, центральная, если хотите, часть менталитета на протяжении всей жизни американца. Для этого детей учат верить в то, что каждый человек, во-первых, заслуживает равного доступа к возможности проявить себя в любой выбранной им сфере, и, во-вторых, что каждый может преуспеть, если приложит к этому усилия. Иначе говоря, речь о равных возможностях, гарантируемых всей политической и экономической системой США.

Конечно, в реальности это не так — или не совсем так. Стартовые возможности у всех разные. Особенно финансовые, что выражается, в частности, в разном качестве школ. Но даже здесь американским детям быстро дают понять, что эта разница в стартовых условиях, как правило, связана с тем, что родители одних детей прилагали больше усилий для достижения успеха, работали активнее или старались максимально проявить свой творческий потенциал. А другие родители если и не полные лузеры, то в любом случае сумели достичь в жизни заметно меньшего, потому-то стартовые условия у их детей хуже. Однако, как четко учит американская мораль, это не повод расслабляться. Напротив — нынешние дети должны компенсировать своими успехами относительные неудачи родителей и обеспечить уже собственным детям более высокие стартовые возможности, чем те, которыми обладали сами, и т. д. Уже в школе в психологию маленького американца медленно, но верно закладывается твердая идея необходимости постоянной мобилизации на личный успех, идея конкуренции с другими и идея динамичности жизни. Дети, как гласит традиционная американская мораль, должны жить лучше родителей, а внуки — лучше детей. Если этого не происходит, то вся страна как минимум топчется на месте. А если этого не происходит в какой-то отдельной семье, то очередное поколение должно взять на себя ответственность вырвать семью из замкнутого круга. Таков урок американской жизни, получаемый ребенком в школе.

Конечно, на практике так происходит далеко не всегда. Бедные остаются бедными, богатые богатеют, дистанция между ними в США продолжает расти. Однако этот моральный постулат продолжает действовать, «жить и побеждать». Поэтому, например, многие дети и подростки из бедных афроамериканских семей идут в спорт — это реальный шанс переломить семейный негативный тренд. Другие с таким же энтузиазмом и с той же целью приобщаются к криминальной активности. Тем более что в массовой культуре США образы умных, ловких и успешных преступников слишком часто оказываются сильно романтизированными, а антиправительственная деятельность всегда пользовалась тут определенным уважением, учитывая историю зарождения этого государства. Особенно популярны «обаятельные жулики» в сфере ненасильственных преступлений. Все же надо признать, что американцы при всей своей любви к системе — революционеры-романтики в душе. Для некоторых из них преступная криминальная деятельность — такой же протест против установившегося в стране порядка, по их мнению, несправедливого и нечестного. Не зря мафия в свое время перебазировалась из Италии в Штаты. Но в последние десятилетия американская преступность все больше приобретает традиционные чисто криминальные формы и стимулы.

Еще одна крайне важная вещь, которая с раннего детства закладывается в психологию маленького американца. Я ее уже упоминал — это вера в равенство всех людей перед законами страны. Это внушается даже на микроуровне в американских школах. Учителям (под страхом серьезного наказания и увольнения) ни в коем случае нельзя выбирать любимчиков, открыто предпочитать отдельных школьников или, наоборот, излишне критично относиться к другим. Кстати, плакаты с правилами поведения обычно висят на стене в каждом учебном классе, и таким образом непослушному ребенку всегда можно показать наглядно, так сказать, на документе, за что именно он получил упрек от учителя. То есть не быть голословным, а сослаться на закон.

Американская школа всячески борется против того, чтобы у какого-то ученика сложилось ощущение несправедливости или предвзятости по отношению к себе со стороны учителя или администрации школы. Так, дисциплиной в школе, борьбой с ее нарушениями всегда занимается специальный школьный сотрудник, как правило имеющий специальное педагогическое или психологическое образование, способный провести грамотную беседу с нашкодившим школьником и определить адекватное наказание. Главное для американца — этот процесс в значительной степени отделен от образовательного, а учителя сами напрямую никак в него не вовлечены. Как считают в США, это помогает поддерживать атмосферу равенства и справедливости в классной комнате. Хотя бы и отчасти иллюзорную. Человеку, прошедшему через типичную советскую (российскую) школу, будет, я уверен, небезынтересно наблюдать, как американские учителя всячески скрывают свои эмоции в классе. Особенно недопустимы негативные эмоции по отношению к тому или иному ученику. Только доброжелательность, понимание, любовь, сочувствие, сопереживание. Именно в школе у своих учителей американские дети учатся тому, что всегда надо улыбаться, проявлять интерес к другому человеку (пусть даже только демонстративный), преодолевать свои отрицательные эмоции и никогда не показывать их публично.

Кстати, об улыбках. Именно на рубеже начальной и средней школы американские дети в массовом порядке проходят двух— или трехлетний этап исправления зубов, то есть носят разного рода брекеты, ретейнеры, расширители и прочие достаточно сложные и дорогие ортодонтические конструкции, делающие их зубы ровными и красивыми на всю жизнь. Поэтому можно смело сказать: широкая белозубая улыбка, которая никогда не сходит с лица американца, — с одной стороны, продукт школьного опыта, наблюдения за учителями, а с другой — результат немалых инвестиций большинства родителей в местный ортодонтический бизнес. Качество и внешний вид зубов для среднего американца не менее важны, чем, скажем, бритье или ежедневное умывание для среднего россиянина.

«Я клянусь в верности…»

Двинемся дальше. Знаете ли вы, дорогие читатели, что в большинстве американских школ каждый учебный день начинается с произнесения клятвы верности флагу США? Почти везде, каждый день, на протяжении почти всех школьных лет. Эта необычная традиция никогда не прерывалась, и восходит она к 1892 году, когда баптистский священник и социалист Френсис Беллами сочинил клятву к 400-летию открытия Америки. Впервые она была произнесена школьниками в государственных школах Америки на юбилейных торжествах в День Колумба в октябре 1892 года, во время церемонии поднятия государственного флага. На сегодняшний день текст ежедневной школьной клятвы выглядит так: «Я клянусь в верности флагу Соединенных Штатов Америки и республике, которую он символизирует, одной нации под Богом, неделимой, со свободой и справедливостью для всех».

По словам самого Беллами, написанная им клятва была предназначена для того, чтобы бороться с падением патриотизма и «национального чувства» в стране — они начали снижаться в конце XIX века, когда стала испаряться живая память о Гражданской войне. Как он писал, «пришло время для вновь просыпающегося чувства простого американизма, и лидеры этого движения правильно решили, что патриотическое образование должно начинаться в публичных школах». В этом смысле Америка весьма последовательна. Здоровый патриотизм по отношению к стране, обществу, своим идеалам всегда был и остается здесь частью системы ценностей, прививаемых с детства. Повторю еще раз: это чувство патриотизма у простого американца не особенно распространяется на государственную бюрократическую машину, чиновников, политических лидеров, включая президента и членов его кабинета. Именно поэтому, кстати, маленькие американцы клянутся в верности флагу, символизирующему республику, а не, скажем, президенту или какой-либо политической организации, партии, институту власти, Конгрессу и т. д. Даже не Конституции, ибо и она может когда-то измениться.

С одной стороны, даже мы, будучи школьниками в идеологизированном до предела Советском Союзе, не произносили никаких клятв в начале каждого школьного дня. До этого, слава богу, не доходило. Если помните, мы в обязательном порядке носили на школьной форме октябрятские и комсомольские значки с Лениным, красные пионерские галстуки (заимствованные, кстати, из американского бойскаутского обмундирования). С другой стороны, хотя клятвы в СССР произносились редко, они были в первую очередь клятвами в верности коммунистическому строю, идеологии, коммунистической партии, ее руководству, Ленину. Люди постарше клялись в верности Сталину. Но не стране. В СССР клятва была событием в жизни советского ребенка. Тут, в США, — это ежедневная школьная рутина. Но интересно другое. По моим наблюдениям — сугубо личным, — ни американские школьники, ни их родители не видят ничего особенного в такой клятве. Для них нет ничего странного даже в том, что в большинстве штатов ее произносят буквально ежедневно, как будто ее магической силы хватает только на сутки, а пятничной клятвы — лишь до утра понедельника. Видимо, американцы больше нас верят в то, что повторение — мать учения.

Интересно, кстати, отметить несколько характерных изменений, внесенных позже в первоначальный вариант текста. Изначально клятва была адресована «моему флагу», но в 1923 году это нечеткое выражение было заменено на более конкретное «флаг Соединенных Штатов Америки», чтобы вновь прибывающие иммигранты и главное — их дети не ассоциировали клятву с флагом той страны, откуда они приехали. В 1942 году Конгресс США формально признал клятву, а в 1954-м по просьбе президента Эйзенхауэра Конгресс принял закон о внесении в текст клятвы слова «под Богом», частично исходя (опять!) из желания подчеркнуть религиозность страны в противовес атеистическому Советскому Союзу. Интересно также отметить, что сам Беллами, будучи социалистом, изначально хотел использовать слова «равенство» и «братство» в тексте клятвы, но потом решил воздержаться, зная, что руководство тогдашнего Комитета по образованию США было против идеи равноправия для женщин и афроамериканцев. Конечно, в нынешних школах обычно не вдаются в исторические детали эволюции клятвы, и большинство детей просто повторяют ее, не вдумываясь в текст. Но повторяют, напомню, годами, в зависимости от штата — в течение всей начальной и средней школ, а частенько и в старшей школе или по крайней мере ее начальных классах.

Интересно, что в 1943 году Верховный суд США постановил, что детей в школах нельзя принуждать к прочтению клятвы, так как это противоречит неотъемлемому праву на свободу религии и слова, защищенному Первой поправкой к Конституции США. Решение суда было принято, в частности, после того, как группа школьников, бывших одновременно членами секты свидетелей Иеговы в Западной Вирджинии, отказалась однажды читать клятву в своей школе, утверждая, что их религия запрещает поклонение каким-либо символам, включая символы политических институтов типа флага. Однако на практике школьникам почти на всей территории США и поныне приходится произносить клятву каждое утро. Оно и понятно: никто не хочет выглядеть белой вороной.

Впрочем, клятву, как правило, не произносят дети иностранных дипломатов, журналистов и работников международных организаций, работающих в США, хотя их родители однозначно предпочитают отдавать их в обычные американские школы. Да и дети из иммигрантских семей, в том числе и моих знакомых, тоже иногда игнорируют клятву. Они просто стоят и молчат в это время. Один мальчик из Восточной Европы со смехом признался мне, что просто открывает в такт клятве рот, но слов не произносит. За отказ от произнесения клятвы никаких наказаний нет. У учителей даже нет возможности узнать, чей именно ребенок не произносил клятву — простого американца, иностранного дипломата, журналиста или иммигранта. Такой вопрос сочтут тут не просто нарушением частной жизни, но нарушением определенной внутришкольной политической этики и корректности.

С начала 2000-х годов обязательное произнесение клятвы в школах неоднократно оспаривалось, в первую очередь атеистами и правозащитниками, в судах разных штатов и разных инстанций, но зачастую решения местных судов в пользу истца впоследствии отменялись решениями апелляционных судов. Тенденция судебных решений идет сегодня, как и сто лет назад, в пользу произнесения ежедневной школьной клятвы. По сравнению с 2008 годом, когда восемь штатов вообще не заставляли детей читать клятву в школе, в 2012 году таких штатов осталось всего пять — Вермонт, Калифорния, Гавайи, Айова и Вайоминг. Последнее громкое судебное решение по этому вопросу было принято в мае 2014 года — в нем Верховный суд очень либерального в целом штата Массачусетс постановил, что произнесение «клятвы верности» в школе не дискриминирует атеистов, так как слова «под Богом» являются скорее патриотическим, а не религиозным выражением. Хотя лично мне этот аргумент кажется несколько, мягко говоря, натянутым.

Однако, как я уже писал, атеистов в Америке при всей ее толерантности и терпимости не очень любят и массовой поддержки они не имеют. В то же время практика применения клятвенного ритуала сегодня в Америке весьма разнообразна. Так, например, в штате Техас кроме клятвы верности американскому флагу произносится аналогичная клятва верности флагу штата Техас. В штате Миссури школьники произносят клятву не каждый день, а раз в неделю, а в штате Миссисипи вообще раз в месяц. Из 50 американских штатов в 33 клятва верности законодательно утверждена к произнесению, причем в 11 из них произносится изначальный вариант клятвы, где Бог вообще не упоминается. В пяти штатах, как уже было сказано, школьная клятва к произнесению не рекомендована, а в остальных 11 штатах администрация каждой школы решает этот вопрос самостоятельно.

И тут Америка остается верна сама себе. С одной стороны, школьная клятва — вещь обязательная, даже утвержденная Конгрессом страны, а с другой — обязательность ее исполнения отдается на откуп местной власти, вплоть до уровня школьной администрации — ниже во властной иерархии уже ничего нет. Подобных «феноменов» в Америке великое множество. Воистину правильно говорят о своей политике сами американцы: вся политика в США только местная, низовая, а сама страна остается в значительной степени старым добрым конфедеративным, «плоским» государством без вертикалей власти. Хотя федеральная власть в Вашингтоне постоянно старается перетянуть одеяло на себя — особенно эта тенденция усилилась после трагедии 11 сентября 2001 года. Но даже сегодня американская политика почти полностью сводится к постоянной, ежедневной, ежечасной борьбе двух уровней власти: федерального и штатского, а внутри каждого штата — к непрекращающейся схватке между властями штата и властями муниципалитетов за право принимать те или иные решения. Но Америка остается «плоской страной», а политика в ней сводится к уже упомянутой мною выше непрекращающейся борьбе за новый баланс сил. Баланс, который проходит через постоянное переформатирование, через формирование нового баланса, который завтра снова будет оспариваться сторонами. Парадоксальным образом эта борьба оставляет неимоверно большое поле для политической деятельности в руках разного рода негосударственных структур — от корпораций и средств массовой информации до различных элементов громадного гражданского общества США. Зацикленность властей на борьбе между собой является, как справедливо считают сами американцы, одной из основ не только демократии в стране, но и личных свобод простых граждан. Такое политическое противостояние является, с одной стороны, гарантией от монополии власти, а с другой — основой сравнительно динамичной эволюции государственных и общественных структур в стране, существующей ни много ни мало почти два с половиной века.

Возвращаясь к американской школе, можно вспомнить другой характерный пример: размещение надписей и плакатов с десятью библейскими заповедями в школьных коридорах и учебных классах. Согласно Первой поправке к Конституции США, любое выражение в поддержку конкретной религии категорически запрещено во всех государственных учреждениях, включая, естественно, и публичные школы. В 1980 году Верховный суд США занял наконец определенную позицию по этому вопросу, приняв решение, что закон в штате Кентукки, обязывающий вывешивать плакаты с библейскими заповедями в каждом учебном классе в государственных школах штата, является прямым нарушением Первой поправки к Конституции. Тем не менее в некоторых штатах до сих пор идет крайне ожесточенная борьба по этому вопросу. Например, в 2013 году разгорелся скандал вокруг снятия таких плакатов в классах высшей школы в штате Оклахома, где 60 % населения считают себя «весьма религиозными». Естественно, в частных, а тем более в религиозных школах ситуация иная — там руководители школ решают этот вопрос вместе с родительским комитетом. Государство не может указывать им, какие материалы они должны или не должны размещать в своих классных комнатах.

Если вернуться к теме американских ценностей, то вся борьба вокруг школьной клятвы флагу США и религиозных плакатов в классных комнатах отражает постоянную дискуссию в Америке между двумя зачастую противоречащими друг другу ценностями — продвижением национального патриотизма, социального сплочения в обществе и ассимиляции иммигрантов в стране, с одной стороны, и сильной, принципиальной защиты индивидуального права на свободу мысли, веры и ассоциации, с другой. Этот вопрос сводится к противопоставлению интересов общества и интересов индивидуума, и в американских школах он находит определенный, очень американский ответ: уважение индивидуума является лучшим способом продвижения и защиты интересов общества. Что само по себе является важной американской ценностью.

Важно отметить, что в вопросах клятвы и библейских заповедей даже самые младшие школьники, не имеющие еще права голосовать или водить машину, уже считаются полноценными гражданами, заслуживающими той же защиты своих конституционных прав, что и взрослые. Таким образом, как надеются руководители школ, дети вырастают с чувством уважения к верховенству права в стране и к Конституции, которая эту систему обеспечивает. В большинстве случаев они оказываются правы, хотя упорство, с которым внедряются эти ценности в детские головы, иногда приводит к обратным результатам. Не зря в США велика доля анархистов, сторонников левых идей, противников государственного управления в той или иной сфере, да и разного рода серийных убийц. Однако «предателей Родины», в классическом их варианте, здесь удивительно мало. Даже противники американского государства в основном стараются достигать своих целей изнутри, не прибегая к внешней помощи. Конечно, по мере роста напряженности в войне с терроризмом число американских граждан, связанных в своей антигосударственной деятельности с иностранными структурами, растет и, видимо, будет расти. Но это уже другая история…

Классный капитализм

Соединенные Штаты — страна открытой либеральной экономики. Капитализм есть капитализм. Или, как писал классик социалистического реализма, «мир чистогана и наживы». Американская школа — не исключение. Дети в Америке рано узнают, что все вокруг стоит денег, а чтобы получить деньги, надо приложить какие-то усилия. Детей уже в начальной школе учат, что деньги надо заработать, а заработав — беречь и тратить с умом. Школьников упорно приучают быть самостоятельными, относиться бережно к своим и чужим вещам, заботиться о своем классе и всех вещах, которые в нем находятся. Обычно с третьего класса до пятого школьникам предлагаются разные «работы», на которые ребенок может подать «заявку» и впоследствии выполнять. Например, один ребенок может отвечать за уборку комнаты, другой — поливать растения, третий — проверять в конце дня, чтобы никто не оставил в гардеробе свой рюкзак или куртку. Одна из самых желанных позиций — это быть «лайн лидером», то есть возглавлять очередь, когда детей целым классом выводят на площадку, в столовую и т. д., и проверять, чтобы никто не отставал и не хулиганил. Такое «дежурство» длится на протяжении недели, а потом работа передается следующему ребенку, который хочет ее попробовать.

Иногда «работа» дается на год, и учителя всячески поощряют хороших работников, но не лучшими оценками, а своего рода материальными стимулами — шоколадками, небольшими сувенирами и т. д. Так, моя дочь в пятом классе после нескольких месяцев тренировок получила ответственную работу «регулировщика». Ей не просто выдали специальный жетон, портупею и жезл, но и заставили выучить и произнести соответствующую клятву. Задача регулировщика была очень серьезной — регулировать движение машин и пешеходов на прилегающих к школе улицах. Как известно всем, желтые школьные автобусы имеют абсолютное преимущество при движении (справедливости ради надо сказать, что регулирование осуществлялось вместе с взрослым регулировщиком). Но главное — регулировщик отвечал за дисциплину в своем автобусе, который привозил детей в школу и развозил после уроков по домам. Тут уже 11– или 12-летний ребенок чувствовал всю персональную ответственность. Надо было не только усмирять хулиганов и заставлять всех школьников сидеть в автобусе (из соображений безопасности во время движения), но и общаться с родителями нарушителей, ожидающих своих чад на остановках, и с водителем автобуса. Согласитесь, немалая ответственность.

Во многих школах США применяется система вознаграждений в форме имитационной валюты, которая дается детям в качестве «зарплаты» за их работу. В конце года в классе устраивают своего рода «блошиный рынок». Дети приносят из дома ненужные им вещи — игры, книжки, диски, а также собственные поделки и домашнюю выпечку — и выставляют свои драгоценности на «продажу». Те, кто больше всего работал и накопил денег, могут больше всего купить. Иногда учителя даже устраивают в классе «банк», в котором дети могут хранить свои накопления, и выдают им имитационные чековые книжки, а то и дебетовые карточки, с помощью которых те следят за своими затратами. Таким образом маленьких американцев приспосабливают к ответственному подходу к личным финансам, дают возможность заранее ознакомиться с денежными ситуациями, с которыми они будут сталкиваться во «взрослом мире».

Кстати, практика, когда родители дают детям деньги за хорошие оценки, обещают купить какой-то подарок или поездку, скажем, в парк развлечений, распространена в Америке не так широко, как кажется. Скорее, это стереотип, навеянный иностранцами, воспринимающими США из-за рубежа и руководствующимися в этом своими собственными стандартами. При ближайшем рассмотрении оказывается, что американские школы активно, настойчиво и последовательно учат детей «финансовому капитализму». Но это имеет мало общего с «денежным шантажом» в обмен на хорошие оценки и поведение. Дети, как правило, быстро узнают, что в их собственных долгосрочных интересах хорошо учиться. Дополнительного вознаграждения они не ожидают. Другое дело, что многие родители, включая автора этой книги, стимулируют детей помогать по дому — убирать свою комнату, выносить мусор, косить траву или менять фильтры в бассейне, помыть машину, помогать накрывать на стол, загружать и разгружать посудомоечную машину и т. д. — за соответствующую строго определенную денежную таксу. Или, конечно, посидеть с маленькими детьми, то есть побыть бебиситтером — об этом я уже писал выше.

Многие родители открывают свои детям личные кредитные карточки с ограниченным лимитом, например 200–300 долларов в месяц. Карточка, кстати, отменяет так называемые карманные деньги. Дети сами решают, как расходовать эти деньги, на что их тратить, как брать кредит у кредитной компании, как расплачиваться с долгами и на что именно и сколько начинать копить. У американского ребенка вырабатывается важное умение планировать свои финансы.

Когда я учился в советской школе, у нас, как и во многих других школах, был зоологический уголок со всякими морскими свинками, хомяками и т. д. Америка в этом плане от СССР сильно не отличается. Только здесь, как правило, такой уголок есть прямо в классе. Обычно там живет какая-то зверюшка, обычно хомячок, кролик, морская свинка или рыбка, за которой дети по очереди ухаживают, а иногда и получают разрешение взять ее к себе домой на неделю или на несколько дней. Кстати, многие учителя предоставляют детям возможность принести с собой в класс собственного питомца (проверив заранее, что ни у кого из детей не будет на него аллергии, а также что домашнему любимцу сделаны все необходимые прививки и он находится под надзором ветеринара) согласно популярной школьной традиции show and tell — «показать и рассказать». Моя помощница Ольга как-то рассказывала мне, что однажды в четвертом классе принесла с собой клетку с пышной крольчихой Фросей, которая на протяжении дня мирно жевала сено и не обращала никакого внимания на одноклассников Ольги, восторженно тыкающих в нее пальцем. В доме автора этой книги с домашними животными было туго, так как все мы часто уезжали — кто по делам, кто попутешествовать, — поэтому в школу нашим детям приносить было некого. Не скрою, эта «несправедливость» не раз становилась причиной недовольства со стороны младшего поколения в нашей семье.

Американцы считают, что, несмотря на дополнительные хлопоты, связанные с уходом за классным питомцем, присутствие зверей поднимает средний уровень посещения занятий, помогает детям успокаиваться после конфликтов и перед экзаменами, поддерживает общее моральное состояние в классе. Но главное — оно учит детей проявлять заботу к другим, ответственно относиться к своему окружению и к окружающим. Кстати, если отбросить излишний пафос, в Америке именно эти качества числятся среди наиболее важных при воспитании молодых граждан. Маленькие американцы — уже очень убежденные коллективисты. Хотя слова этого они не знают, никогда по отношению к себе не употребляют и очень удивились бы, что его можно к ним приложить.

Парадоксальным образом при всем своем пресловутом индивидуализме американцы с детства выше всего ценят общительность, доверие, щедрость, терпимость, терпение, умение сочувствовать другому. Уже самый первый этап американского образования нацелен на вырабатывание коллективного настроя среди детей, умения не только терпеть других, но и уважать их, работать с ними вместе. В клятве флагу США, напомню, содержится обещание соблюдать принцип «свободы и справедливости для всех». Но параллельно этому американских детей с самого раннего возраста учат гордиться своими личными достижениями и историями и обязательно делиться ими с другими. Уже начальная школа здесь должна научить ребенка держать равновесие между интересами коллектива и интересами одного ученика, будь это ты сам или кто-то еще. Именно это хрупкое равновесие во всем и везде служит основой устройства внутренней жизни в Америке. Компромисс интересов, гибкость, система сдержек и противовесов, иначе говоря, равноправие разных интересов. Начальная школа должна по идее подготовить полноценного маленького американца. Справляется она с этой задачей или нет на все сто процентов — другой вопрос.

Личная территория начинается со шкафчика

У всякого, кто смотрел американские фильмы, не могло не сложиться впечатление, что американские подростки — страшная разрушительная и малоуправляемая сила. Конечно, подростковые годы (в Америке считается, что это возраст с 12 до 19 лет, то есть когда в цифре возраста есть окончание — teen, — то есть «тинейджеры») — не самые легкие ни для подростка, ни для родителей, ни для учителей. Российские подростки наверняка тоже непросто проходят этот период. Не могу сказать, как в России, но в США, в отличие от первых лет в школе, когда детям стараются внушить фундаментальные американские ценности, подростковый этап проходит скорее в режиме «кризисного регулирования». Акцент ставится прежде всего на дисциплину и самодисциплину, на умение разрешать конфликты и совершать правильные решения, выбирать верные варианты действий. Средняя школа США — переход от состояния «сыра, катающегося в масле» к «наждачной бумаге». Средняя и старшая школа дают хорошее представление о том, как американцы относятся к таким вопросам, как дисциплина и наказание, свобода и авторитет, индивидуализм и конформизм.

Именно здесь в наибольшей степени начинают проявляться индивидуализм, независимость и знаменитое американское чувство собственности. Оно вырабатывается у маленького американца с первых лет и остается одной из важнейших доминирующих ценностей на всю жизнь. Америка — страна не просто устоявшейся и хорошо защищенной собственности, она является отличным примером реализации частной собственности как поистине священной основы либеральной демократии. Именно в средней школе у детей впервые появляется не просто теоретическое понимание права на собственность и ее важности для ощущения личной свободы, но определенное практическое чувство «своей собственности»: свой школьный шкафчик, то есть «локер», как его называют по-английски (от глагола to lock — запирать), а также свое индивидуальное расписание, свой собственный стиль общения с учителями и администрацией, своя компания друзей и т. д.

Начнем с первого — и очень важного: шкафчика. В большинстве школ США такие шкафчики появляются у детей уже в начальной школе, но они еще не носят «закрытого» характера, то есть это не «локеры», их, как правило, нельзя запирать. Нужно просто закрыть дверь шкафчика. Но там уже лежат личные вещи — от учебников и одежды до спортивной формы и «перекуса». Шкафчик — это, конечно, личное пространство ученика, но поскольку он не запирается, он еще не воспринимается как личная территория. Конечно, внутри его можно немного украсить: повесить картинки, фотографии, девочки вешают там небольшие зеркальца, делают всякие полочки и т. д.

Появление собственных шкафчиков — локеров является одним из самых важных и очень ожидаемых этапов в процессе взросления американских детей. Каждому школьнику выделяется свой локер (в менее счастливых школах выделяется один локер на двух студентов, но это редко). Шкаф уже можно — и нужно — запирать на замочек с собственным кодом. В локерах хранятся тетрадки, учебники и другие учебные принадлежности, спортивная форма, одежда, личные вещи. Выделение локеров — большое событие, обычно происходящее в первый день шестого класса. В начале дня специально отводится время на то, чтобы школьники осмотрели свои локеры, научились запирать и отпирать замочек. У многих это не сразу получается, а те, у кого получается сразу, мгновенно зарабатывают уважение одноклассников.

В представлении школьника локер становится неким островком индивидуальности среди большого и достаточно общественного моря школы. Его можно украсить специальными полочками и магнитами, которые продаются именно для локеров. Девочки между классами бегут к шкафчику, чтобы поправить макияж или прическу. Мальчики же вешают постеры с изображениями машин, любимых спортсменов и музыкальных групп, и — чуть поглубже — красивых девушек. Коридоры и комнаты с локерами моментально превращаются в важные социальные точки, где школьники собираются до и после классов, общаются с друзьями, сплетничают. Сами знаете — в тех американских фильмах и телевизионных сериалах, где действие происходит в школе (а таких очень много), самые важные сцены зачастую происходят возле локера главного персонажа… А школьные хулиганы частенько развлекаются тем, что засовывают хозяина локера, особенно если он на свою беду является «ботаником», внутрь и защелкивают замок. Это довольно позорная ситуация. Приходится кричать, звать на помощь, а потом вылезать из шкафчика под смешки этих самых хулиганов. Для нервного подростка — а кто из подростков не нервный — это большое унижение. Кстати, такое унижение, особенно вкупе с подобной ситуацией, часто приводит к тому, что ученик начинает думать о мстительном ответе обидчикам. Иногда подобные мысли приводят к школьной стрельбе и человеческим жертвам.

Расположение локера — важная социальная проблема для школьника. Он может оказаться рядом с локером популярного в школе одноклассника, что немаловажно для укрепления собственных социальных связей. А у самых счастливых и удачливых мальчиков локеры расположены по соседству с локерами самых красивых и популярных девочек, что делает этих мальчиков не только предметом зависти всей школы, но и удобным механизмом передачи сообщений местной красавице от ее ухажеров. Их часто просят «ненавязчиво» узнать ее мнение о том или другом однокласснике и т. д. Иными словами, рейтинг соседа по локеру популярного школьника или школьницы тоже быстро растет. Ученик обрастает друзьями, которые, впрочем, бросят его, как только его локер по каким-то причинам переедет в другое место. В любом случае расположение локера — деликатная и стратегически важная проблема. Она, вероятно, отчасти напоминает российскую проблему соседства по парте.

Кстати, использование локеров в американских школах — достаточно давняя традиция. Однако в конце 1970-х годов в США неожиданно началось движение в пользу их полной отмены, так как студенты — особенно в больших городах — начали покрывать шкафчики граффити и использовать их для хранения наркотиков, ножей и других запрещенных в школах вещей. После печально знаменитого на весь мир массового убийства в школе «Колумбайн» в 1999 году многие школы запретили было локеры, опасаясь, что там может быть спрятано оружие или бомбы. В конце 1990-х — начале 2000-х годов школьные администраторы снова начали более спокойно относиться к этому вопросу, и на сегодняшний день локеры вновь распространены практически во всех школах.

Если говорить чисто практически, то основная причина использования локеров — облегчение жизни учеников средней и старшей школ, которые иначе были бы вынуждены на протяжении дня таскать с собой тяжелые рюкзаки. Впрочем, они их и так таскают, но без локеров эти рюкзаки стали бы вообще неподъемными. В то же время локеры, естественно, усложняют жизнь школьным администраторам. Помимо постоянного волнения насчет оружия, наркотиков и т. д., администраторы сталкиваются с ситуациями, когда им надо решать, имеют ли они право обыскать локер конкретного студента. Поскольку локер представляет собой маленький участок защищаемой законами и американской моралью частной собственности в здании, которое является общественным (и зачастую государственным) местом, школам приходится постоянно взвешивать, что важнее: необходимость обыска или право ученика на личную жизнь. Это не такая простая проблема, как кажется на первый взгляд.

Дошло до того, что в 1985 году свое мнение по этому поводу высказал даже Верховный суд США. Суд тогда решил, что безопасность и порядок в школе перевешивают индивидуальное право школьника на неприкосновенность личной жизни. Кстати, это решение было принято Верховным судом Соединенных Штатов после конкретного случая в штате Нью-Джерси. Там учителя застукали ученицу старшей школы с сигаретой в школьной уборной и обыскали ее сумку. В сумке они обнаружили небольшое количество марихуаны, что дало им возможность исключить девочку из школы. Очень быстро появились многочисленные и серьезные защитники ее прав. Спор дошел до Верховного суда страны. Он принимает к рассмотрению далеко не все дела, да и очередь на рассмотрение может оказаться немалой. Но этот вопрос показался суду важным, ибо касался важнейшей характеристики американской жизни — ее частного, закрытого характера, с одной стороны, и проблем безопасности, которые все больше и больше стали волновать американское общество, — с другой.

В принципе такое решение Верховного суда США означало, что школьные администраторы могут обыскивать локеры, сумки и рюкзаки студентов, если считают, что есть достаточный повод для этого. Решение вызвало большое возмущение школьников, их родителей, многих правозащитных организаций США. Как результат, после неоднократных скандалов со студентами по этому поводу большинство школ Америки установили четкие правила, описывающие ситуации, в которых администрация имеет право проверять собственность школьника. Обычно эти правила отражают подход, описанный в Четвертой поправке к Конституции США, запрещающей необоснованный или малообоснованный обыск и изъятие собственности. Теперь перед обыском студенческого локера школьные администраторы должны дать разумное обоснование и достаточно уверенно предполагать, что обыск закончится изъятием материалов, доказывающих, что хозяин локера нарушил правила школы. При этом в ходе проведения обыска администраторы должны вести себя разумно и не проверять вещи сверх необходимого — например, они не должны читать личные письма, хранящиеся в локере, если это не связано с целью обыска и т. д. В любом случае такие обыски не носят массового характера, и каждый из них — явление чрезвычайное и относительно редкое.

Как бы там ни было, американские школьники очень трепетно относятся к своим локерам. Комбинации замков являются, наверное, одной из самых тщательно охраняемых тайн подростка, а содержание и декоративное устройство шкафчика часто является гордостью хозяина и предметом зависти других. В школьных локерах американские дети зачастую хранят свои личные тайны, дневники, которые они не могут доверить письменному столу в своей комнате в доме из опасения, что те попадут в руки родителей или любопытных сестер и братьев. Часто он служит и почтовым ящиком — в прорези локера опускаются романтические письма и записочки. Это, кстати, еще одно преимущество близкого расположения локера к локерам популярных девочек и мальчиков. Если, например, твой шкафчик находится в другом конце коридора или вообще на другом этаже, то всех, конечно, заинтересует, что ты делаешь у чужих локеров вдалеке от своего и т. д.

В любом случае локер — сугубо личное пространство американского школьника, способствующее — в числе других факторов — воспитанию уважения к частной собственности и закрытости частной жизни в обществе, в котором ребенок живет. Это чувство останется с ним на всю жизнь и будет в значительной степени определять его отношение к окружающему миру, правительству, средствам массовой информации и т. д. Даже в семейной жизни американцев есть немало областей, которые не являются «общей собственностью» супругов. У многих семейных пар есть раздельные счета и инвестиции, права собственности и доли в бизнесе, о которых вторая половина зачастую не имеет ни малейшего представления. Договор, который подавляющее большинство американцев заключает перед брачной церемонией, как правило, оговаривает защиту собственности супругов, особенно имевшейся у них до брака, а также описывает процесс разделения совместно нажитой собственности, обеспечение детей и т. д.

Конечно, как говорится, на любой договор есть свой суд. Предсвадебный договор не выбит, что называется, в камне, его можно потом оспорить в суде, хотя это долгий и дорогой процесс. Вернее сказать, развод в США — дело простое, а вот раздел детей или имущества — дело продолжительное и противоречивое. Если супруги сами не нашли компромисс и не договорились по-хорошему, подключается суд. Например, когда я разводился со своей американской женой, она, к моему большому удивлению, решила оспорить наш предсвадебный договор. Я уже писал об этом в предыдущих книгах, поэтому не буду вдаваться здесь в детали. Просто хочу напомнить, что в США частная собственность и частная жизнь защищены с самых разных сторон. В том числе, если потребуется, и от супруга. И привыкание к такому положению вещей начинается со школы.

Как известно, после трагедии 11 сентября 2001 года принятый Конгрессом США Патриотический Акт сильно ударил по этой исконной американской ценности. Впервые американцы, будучи в шоке от случившегося, позволили своим законодателям ограничить закрытость частной жизни ради усиления безопасности. То есть сделали то, что до этого было сделано во многих странах мира. В России с ее историческим коллективным, соборным сознанием и образом жизни нет и не было такого трепетного отношения к закрытости частной жизни простого гражданина. Однако для США Патриотический Акт стал серьезным отходом от традиций и самих основ политической культуры этой страны. Против него выступали многие гражданские организации и активисты, юристы и политологи, однако под эмоциональным воздействием после прогремевших террористических актов американское общество дрогнуло и пошло на уступки в плане демократии и закрытости частной жизни.

С тех пор прошло много лет. Часть положений Патриотического Акта была демонтирована, но многие из них остаются действующими. Более того, почувствовав слабину, разного рода спецслужбы и агентства, отвечающие за безопасность государства, начали постепенно выходить из-под контроля и рамок закона. Раз за разом стали вспыхивать скандалы, связанные с прослушиванием телефонов и контролем переписки в социальных сетях, большей частью незаконными. Американцы, на мой взгляд, начали к этому привыкать. Что, безусловно, нехорошо для Америки, ибо таким образом сегодня реально происходит определенная коррозия одного из основополагающих принципов американского образа жизни и политической культуры.

Вернется ли Америка к изначальному уважению к частной жизни человека и ее максимальной закрытости от государства? Мне кажется, что уже нет. Просто не сможет. Надо признать, что когда глава «Аль-Каиды» Бин Ладен заявлял, что победит Америку, изменив то, как она живет и чувствует себя в мире, он не слишком преувеличивал. Он, конечно, не победил Америку, но, к сожалению, спланированные и осуществленные им террористические акты реально изменили некоторые весьма фундаментальные основы американского образа жизни и мышления. И главное — они изменили отношение американцев к окружающему миру. Американские дети, подростки, да и молодые взрослые после событий 11 сентября 2001 года узнали, что мир не очень любит их страну, не любит ее внешнюю политику, не восторгается американскими ценностями, не считает США «сияющим городом на холме». Конечно, это понимание в определенной степени заставило — и еще заставит — их думать, что с Америкой что-то не так и она нуждается в некой доработке. Однако в гораздо большей степени это понимание повлияло на толерантность нового американского поколения (и наверняка будет влиять на последующие), его отношение к окружающему Америку миру.

Поколение американцев, выросшее после 2001 года, очевидно менее толерантно, более агрессивно и подозрительно к другим странам и людям, менее открыто миру. Сегодня эти люди вносят свой немалый вклад в ситуацию всеобщей нестабильности, недоверия, паранойи. А учитывая огромную роль, которую играют США в мире, можно легко увидеть, как ожесточение и подозрительность американцев увеличивает подозрительность и ожесточение во всем мире. Да и внешняя политика США сегодня далека от той, которую весь мир ожидал бы увидеть от политического лидера нашей планеты.

Но главное — Америка стала менее демократичной, ее государственные структуры увеличивают законное и иногда незаконное давление на американское общество. Это приводит к тому, что и весь мир становится менее демократичным, более неустойчивым и авторитарным, что парадоксальным образом возвращается в США и усиливает там негативные явления и антидемократические тренды. Америка, являясь самой влиятельной страной мира, вольно или невольно в немалой степени задает траекторию его эволюции. Конечно, пока эти тренды не являются определяющими для развития политической системы страны или ее мощнейшего гражданского общества, но они, на мой взгляд, заметно меняют отношение американцев к закрытости частной жизни и тому, что называется здесь непереводимым в точности на русский язык английским словом privacy. А ведь еще пару десятилетий назад этот термин описывал одну из основополагающих характеристик системы американских ценностей. И нынешние школьники США оказались первым поколением новой — post-privacy — эпохи в истории этой страны.

Преступления и наказания

Ни сокращающееся, но все еще в значительной степени сохраняющееся уважение к частной жизни, ни относительная — по сравнению с российской школой — свобода поведения школьников в классе, ни равные отношения между школьниками и учителями не отменяют проблем с дисциплиной и, соответственно, с наказаниями за ее нарушение в любой американской школе. В младших классах детей обычно не наказывают так сурово, как в старших, — маленьких нарушителей и хулиганов обычно сажают в «тайм-аут», то есть исключают временно из группы и заставляют сидеть в удаленности от остальных, а иногда еще и писать письменное извинение, если наказание связано с личным оскорблением другого школьника. Письменное извинение, оказывается, может быть гораздо более действенной силой, чем просто наказание.

Кстати, оскорблением в американской школе может также считаться любое недоброе слово, сказанное в адрес какого-нибудь человека или группы людей, которые могут присутствовать или даже не присутствовать в классе или вообще в школе. Одна из сотрудниц моего института в Вашингтоне рассказывала мне о том, как ее наказали в пятом классе. Учитель читал с классом иллюстрированную книжку про Австралию. Когда дошли до страницы с фотографией девочки-аборигена, моя коллега громко заявила, что та, мол, просто страшная на вид. После этого ей пришлось сесть за отдельный стол и написать этой девочке с иллюстрации письмо с глубокими извинениями и раскаянием за свои слова. Такой способ стыдить детей очень эффективен. По крайней мере, моя коллега почти два десятилетия спустя все еще помнит свой позор и свой урок: высказываться о внешности других нехорошо. В Америке это считается одним из «золотых правил» этикета и политической корректности не только для детей, но и для взрослых.

Моя дочь, к примеру, испытывала мощные перепады требований и правил этики — просто сродни настоящим «американским горкам», — попадая из американской школы в вечернюю российскую общеобразовательную школу при посольстве России в США, а уж тем более — в летний российский лагерь в Америке. Там, естественно, господствуют другие — не берусь судить, лучше или хуже — правила взаимоотношений между детьми. В том числе словесные. Россияне сразу поймут, о чем я говорю. Но я не хотел бы представлять американских детей паиньками — система наказаний за обидные слова часто приводит к тому, что они говорятся с глазу на глаз и в любом случае — в отсутствие учителей и взрослых. Хотя, на мой — далекий от научного — взгляд, могу сказать, что даже в отсутствие взрослых и учителей американские дети обзывают друг друга в разы меньше, чем, например, это делали в свое время мы. Я уже не говорю о прозвищах и кличках, которые, бывало, приклеивались к ученикам в советских школах на долгие годы. В США такого почти нет, хотя клички иногда встречаются. Таким образом, пусть только на словах, в американских школьниках постепенно воспитывается уважение к человеческой личности. Не всегда, естественно, успешно. Перефразируя известный старый анекдот про долгую семейную жизнь, можно сказать, что у среднего американца гораздо чаще возникает желание убить кого-то, чем всерьез оскорбить словесно. Шучу, конечно…

Кстати, нет тут и наказания за весьма распространенное в России нарушение школьного порядка и дисциплины — списывание и подсказки. Этим американские школьники, как правило, просто-напросто не занимаются. Конечно, они списывают, да и «помочь другу перед уроком» — дело святое даже в США, но просто списывать и подсказывать в школах США — дело почти немыслимое. Больше всего такая «помощь другу» распространена в начальной школе. Я, честно говоря, не совсем понимаю, почему столь любимая школьниками в других странах практика не привилась в США так же широко, как в России. Думаю, что отчасти, конечно, это следствие индивидуализма американской жизни, отчасти — школьной конкуренции, отчасти системы организации классных занятий, которая уничтожает саму основу списывания и подсказывания — рано или поздно школьники с разным уровнем способностей и усидчивости оказываются в разных классах или разных учебных группах.

В школах идет постоянное выравнивание уровня учеников, обучающихся вместе по одной программе и с одной скоростью. Кто опережает — переходит в более продвинутую группу, кто отстает — уходит в арьергард. Их система отнюдь не такая линейная, какой кажется на первый взгляд. В разных школах существуют продвинутые классы разного уровня: от сильно продвинутых, способных дать школьнику часы в будущий зачет в колледже или университете, до слегка продвинутых по сравнению со средним уровнем. Кроме того — это еще важнее, — школьник в США может попасть в продвинутый класс по одному или двум предметам, оставаясь по другим предметам, где он себя особо не проявил, в общих классах. То есть американская школа не делает «полных отличников», такая задача перед ней не стоит. Но она дает возможность школьнику сосредоточиться на тех предметах, которые ему интересны с точки зрения дальнейшей карьеры и по которым у него есть явные способности.

Наконец, отчасти отсутствие широко распространенной практики списывания связано с тем, что в школах США быстро растет количество тестов и экзаменов с разными вариантами ответов, которые выполняются в классе на компьютерах, где можно легко перемешать порядок вопросов и ответов для разных студентов. Поэтому попытки заглянуть в компьютер соседа и увидеть, что, например, на вопрос 5 нужно выбирать ответ В, больше не имеют смысла. У соседа иные вопросы и другой порядок ответов. То есть отсутствие массовой практики списывания в США отчасти связано с природой учебного процесса, психологией самих американцев, а также с тем, что школы постоянно пытаются сузить возможности для списывания в классах.

Как говорил мой старый приятель, родившийся в Москве, но выросший в провинциальном американском городке: «Настоящий американский друг будет, невзирая на свои личные дела, заниматься с тобой подготовкой к твоим выпускным тестам и потратит на это столько времени, сколько тебе надо. Настоящий русский друг просто передаст тебе все ответы на вопросы теста, как только такая возможность появится, причем независимо от того, просил ты его передать тебе эти ответы или нет. Если возможность передать ответы не появляется — настоящий русский друг ее сам организует». Можно спорить с таким определением друзей, но, повторю, до начала уроков в США друзья списывают друг у друга, и учителя, как и в России, не в состоянии остановить такую практику. Да и не особенно пытаются. Учителя в школах США ведут себя, если такое сравнение корректно, как американский дорожный патруль, а не как российский госавтоинспектор. То есть стараются скорее системно решать вопросы безопасности и эффективности движения, а не ловить за руку конкретного нарушителя, игнорируя бардак и пробки на дороге.

Подсказывание — другое дело. Подсказывание в Америке распространено гораздо меньше, чем, скажем, в России, да и во многих других странах. У американских школьников, как я заметил, почти отсутствует навык громко шептать с закрытым ртом правильный ответ стоящему у доски товарищу или знаками показывать, что тому говорить. Максимум, на что многие из них способны в такой ситуации, — это показать издалека учебник, открытый на правильной странице. Но кто где-либо выходит к доске с биноклем?

Однако в американской школе более чем достаточно проблем с другими дисциплинарными нарушениями. В средней школе наказание за них переходит от публичного к личному. Отчасти здесь вступают в силу отношения общества и индивидуума — то есть отношения «взрослой Америки». Детей постарше лишают не компании одноклассников, как это делалось в начальных классах, а собственной свободы — их заставляют оставаться в школе на час или на несколько часов после конца учебного дня, приходить в школу в выходной (обычно в субботу утром) для «отбывания» своего наказания или проводить свободные часы, отведенные для самостоятельной работы и отдыха, запертыми в специальной комнате в школе без возможности выйти до окончания наказания. Такая маленькая и мягкая персональная «тюрьма» для школьника.

Как известно, практика задержки детей в школе в наказание за плохое поведение — то, что в Америке называется взрослым и серьезным словом detention — является крайне распространенным методом дисциплинарного воздействия в англосаксонских странах, в том числе в Соединенных Штатах, Великобритании и Канаде. Однако за последние пять лет в образовательных системах этих стран начался серьезный пересмотр эффективности данного метода с точки зрения его способности улучшить поведение ребенка. Противники задерживания студентов в школе вполне логично утверждают, что данная практика является лишь тратой времени учеников и преподавателей, так как наказанным в большинстве случаев запрещено чем-либо заниматься на протяжении своего наказания, включая даже уроки или домашнее задание. Если же школьникам дают возможность продуктивно провести время, то наказание все равно не решает вопрос изначальной причины совершенного нарушения и в то же время, как показывает практика, не является достаточно строгим, чтобы предотвратить дальнейшие проявления плохого поведения. Задерживание наказанных учеников в школе в какой-то степени даже делает из них героев, так как они зачастую вызывают сочувствие у одноклассников. Этот метод наказания был романтизирован в популярном молодежном фильме 1985 года под названием The Breakfast Club («Клуб «Завтрак», или «Клуб выходного дня»): там пятеро наказанных студентов из разных социальных кругов вместе проводят субботнее утро в школе и под конец неожиданно для самих себя становятся друзьями.

Более того, по некоторым данным, дисциплинарный метод задерживания студентов в школе является не только неэффективным, но и вредным для студенческого сообщества. Так, например, исследование, проведенное в штате Техас несколько лет назад, выявило, что почти 60 % учеников средней и старшей школы были как минимум один раз задержаны после уроков, временно отстранены от посещения классов (suspended) или вообще отчислены из школы. Исследование напрямую связало эти дисциплинарные методы с относительно низким числом школьников, окончивших среднюю школу, с одной стороны, а с другой — с повышенным уровнем преступной деятельности среди бывших школьников штата. Кстати, данное исследование также показало, что школьники, представляющие те или иные этнические меньшинства, в среднем всегда получали более суровое наказание, чем белые студенты. Так, в публичных школах столицы США города Вашингтона афроамериканских студентов временно исключают или отчисляют из школы в шесть раз чаще, чем белых студентов. Выводы здесь очевидны…

Школьно-тюремный трубопровод, или Таблетка дисциплины

Прямая реальная связь между суровым и частым наказанием детей в школах или их отчислением из школы (что очень часто встречается в бедных школьных районах, где большинство студентов — представители этнических и других меньшинств, зачастую живущие в тяжелой домашней обстановке) и повышенным уровнем криминальной обстановки в этих же районах является одной из самых серьезных проблем американской образовательной системы. Данная проблема рождает устойчивый негативный тренд в стране, который получил название school-to-prison pipeline, или школьно-тюремный трубопровод. Эта хлесткая фраза описывает печальную местную реальность: поток детей из публичных школ в бедных районах, который быстрыми темпами направляется непосредственно в систему исправительных учреждений для несовершеннолетних или взрослых уголовников. Многие из этих детей и так имеют особые образовательные потребности и ограничения, страдают дома от нищеты, насилия или халатности родителей. Вместо того чтобы предоставлять им дополнительные образовательные и консультационные услуги (на которые у многих школ в бедных районах просто не хватает денег), школы в большинстве случаев изолируют, наказывают и исключают таких детей. В образовательном сообществе США это описывается специальным профессиональным термином «школьное выталкивание». Таким образом, школы в бедных районах Америки просто выталкивают детей обратно в ту же окружающую обстановку, которая и так является главным источником их отсталости и плохого поведения.

Получается замкнутый круг, из которого система школьного образования США не может найти выхода. И вряд ли найдет, ибо этот круг в значительной степени повторяет аналогичный круг, охватывающий все американское общество. Упомянутый мною школьно-тюремный трубопровод, по сути, является лишь его частным примером: бедные в своих районах платят мало налогов, ибо они и зарабатывают мало. Мало налогов — значит, не очень хорошая полиция, плохие больницы и школы с учителями, чья зарплата отнюдь не стимулирует их как следует заниматься своими учениками. Нет возможностей для получения детьми, живущими в таких местах, полноценного образования, нет возможностей для профилактической работы с ними или предоставления им на выбор массы вариантов для проведения свободного времени. Наиболее удачливые сами выбираются из этой ситуации через спорт или какой-либо талант, везение или подвернувшийся случай, большинство же идет дальше по кругу: связь с криминальными структурами, тюрьма, бедная жизнь, плохие жилищные и социальные условия для новых детей и т. д. по этому же кругу…

Это, наверное, самый большой минус американской системы ценностей и американского образа жизни в целом. Опора на свои силы, расчет только на себя, микроскопическая роль государства в регулировании этих проблем приводит к тому, что в США наряду с очень хорошими, даже выдающимися по своим средним характеристикам школами существуют ужасные школы в не менее ужасных районах. Есть также немало школ-середнячков и огромное количество школ в разных «экзотических» местах со своими особенностями — в районах, где большинство представляет ту или иную этническую или религиозную группу; где живут и учатся дети работников какой-либо градообразующей корпорации или предприятия; в районах, где живет много иностранцев; в районах, где большинство местных жителей — молодежь или, напротив, люди старше среднего возраста и т. д.

В этом Америка всегда остается сама собой: каждый может найти в ней место, где он будет в социальном и демографическом плане чувствовать себя в своей среде: комфортно, безопасно, равнозначно по отношению к другим и спокойно. Мне иногда кажется, что в США просто-напросто отсутствует то, что в России обычно называется «народом». Здесь почти все живут в своих небольших социально-экономических группах, и главная задача любого человека, переехавшего в США, — найти такую группу для себя. В этом смысле Америка — крайне удобное государство для жизни совершенно разных людей, которые имеют очень мало общего между собой в культуре, религии, взглядах на жизнь, политику, историю или окружающий мир, образе жизни и системе ценностей. Каждый имеет шанс найти здесь место для себя, своей семьи и своей культуры. Каждый станет «американцем», но, как говорил президент Гарри Трумэн, «американцем через черточку» — то есть американцем-итальянцем, американцем-немцем, американцем-ирландцем и, конечно, русским американцем.

Америка — страна максимально стратифицированная, разделенная на мириады небольших страт, внутри которых живут разного рода американцы. Безусловно, эти страты объединяет немало общих интересов и ценностей, делающих их комбинацию тем, что называется Соединенными Штатами Америки. Однако внутри них есть свои особенности, отражающие интересы и ценности только той группы людей, которые в них живут. Другими словами, в США почти каждый живет в окружении близких ему социально, экономически и политически людей. Чего еще желать от жизни в большой стране? Только одного: что собственное родное государство не будет учить меня жить и не станет «стричь всех под одну гребенку». В Америке этого как раз и не происходит.

Другими словами, Америка — это страна, где есть консенсус по всем основным ценностям — от абсолюта частной собственности и широкого либерализма в экономике до психологии индивидуализма и политического плюрализма. Однако между социальными группами, составляющими эту страну, есть огромные различия в ценностях и целях, жизненных ориентирах и культурном восприятии. Но эти различия существуют как бы внутри. Они не подрывают общего единства, даже парадоксальным образом сильно укрепляют его. Надо отметить, что эти различия между социальными группами делают США в целом страной очень устойчивой, гибкой и способной к быстрым изменениям, к адаптации к новой ситуации, страной политически, экономически и социально весьма стабильной и всегда готовой к развитию. Это же, в числе других вещей, делает Америку демократической страной. Так уж она устроена. Но в то же время именно эта коренная особенность США не дает, к примеру, решить проблему выравнивания уровня средних школ в стране и дистанцирования школ или больниц от тупых показателей объема налоговых сборов в том или ином регионе. Эта особенность не дала, к примеру, решить знаменитую еще недавно проблему банкротства города Детройта, бывшей столицы автомобильной промышленности страны. Проблемы города Детройта были и всегда будут для США проблемами города Детройта, и никому тут в голову не придет «по-братски» взять их решение на себя. Опора на свои силы и свои возможности — от школы до кладбища — была, есть и остается основным мотто Соединенных Штатов. Главной максимой всего американского образа жизни и мышления.

Но вернемся к школьным ценностям Америки. Проблема школьно-тюремного трубопровода непосредственно связана с так называемой политикой «нулевой терпимости» (zero-tolerance policies), которая была широко принята школами по всей Америке сразу после трагического расстрела в школе «Колумбайн» в 1999 году. Подход характеризуется нетерпимостью к малейшим нарушениям школьных правил, результатом чего становится повышение строгости наказания и быстрое отчисление из школы. Эта политика привела к появлению полицейских в школьных зданиях (немыслимая еще недавно для Америки вещь), вследствие чего учеников стали все чаще арестовывать за нарушения дисциплины, с которыми раньше разбиралась сама школа — например, за драки или ношение перочинного ножа. В последние годы было несколько совершенно абсурдных случаев, когда детей наказывали или арестовывали за то, что они, скажем, запустили бумажный самолетик или демонстративно громко рыгали в классе, приносили с собой пластмассовый ножик в упакованном ланче или имели в кармане 200 долларов наличными. В феврале 2015 года произошел особенно позорный инцидент в обычной техасской школе. Пятнадцатилетний школьник-мусульманин, мечтающий стать инженером, самостоятельно сделал дома маленькие электронные часы и принес их в школу, чтобы похвалиться и показать своей учительнице. Подростка немедленно арестовали, заподозрив в намерении соорудить бомбу с часовым механизмом и пронести ее по частям в школу.

Кстати, первыми жертвами такого рода дисциплинарных методов вновь чаще всего становятся афроамериканские и латиноамериканские школьники. Так, по данным Министерства юстиции США, афроамериканских студентов временно исключали или вообще выгоняли из школ в три раза чаще, чем белых студентов. Более того, в 70 % случаев школы вызывали наряды полиции именно в результате своих подозрений в адрес афроамериканских и латиноамериканских школьников. Надо признать, что главная внутренняя проблема США — расовая — остается одной из важнейших характеристик образовательной системы в стране. Именно в школе дети из разных этнических и расовых групп сталкиваются с ней, и этот урок остается с ними навсегда.

Неудивительно, что среди студентов, отчисленных из школы за один — любой — учебный год, примерно 40 % являются афроамериканцами, при том что афроамериканцы составляют всего 12 % населения США. Неудивительно также, что афроамериканцы и латиноамериканцы заканчивают школу в два раза реже, чем белые школьники. Тем более что в стране нет законов, заставляющих их завершить школьное образование. И уж совсем неудивительно, что среди заключенных-мужчин в федеральных тюрьмах США почти 70 % не закончили высшую школу. Школьно-тюремный трубопровод США не дает заметных сбоев, невзирая на то, что восемь лет во главе страны стоял афроамериканец. Образовательная система уверенно и настойчиво продолжает политику криминализации плохого поведения в школах, которая лишь способствует превращению учащихся в настоящих, взрослых преступников и питает поток молодых людей, попадающих в американскую тюремную систему. В которой, заметим к слову, и так содержится самое большее количество заключенных в мире — больше, чем 2,2 млн, содержание которых стоит американским налогоплательщикам баснословных 70 млрд долларов в год.

Нельзя сказать, что эта проблема не волнует американцев. Американские школы, конечно, активно ищут решение проблемы, связанной с широким применением откровенно дискриминирующих методов укрепления школьной дисциплины. Руководители ряда школьных округов (они, напомню, в США являются достаточно независимыми чиновниками в системе местной власти и, как правило, избираются населением соответствующих округов на основе прямых выборов) вместе со школьными администраторами начали в последние годы применять разнообразные новые методы для того, чтобы исправить нынешнюю ужасную ситуацию. Особенно это касается города Вашингтона, в котором всего 59 % учеников оканчивают старшую школу в срок, то есть через четыре года после ее начала, — это намного ниже среднего уровня по стране, составляющего и так отнюдь не фантастический 81 %. Но данные по столице США выглядят попросту позорно для самой богатой и развитой страны мира.

Теперь вместо политики «нулевой толерантности» администраторы самых проблемных школ в Вашингтоне начали применять так называемый метод «восстановительной юстиции». Вместо того чтобы сразу наказывать ребенка, учителя или школьные психологи остаются с ним после завершения школьного дня, чтобы обсудить причины плохого поведения и возможные пути его исправления. Учителям также рекомендуется встретиться с родителями каждого ребенка в классе в начале школьного года, чтобы лучше понимать, в какой обстановке живет ученик. Этот подход уже показал некоторые позитивные результаты. Однако он не может быть внедрен на городском уровне, так как у местных властей нет легальных способов заставить школы ему следовать, и каждая школа должна решать эту проблему сама.

Вышеупомянутые тренды отражают традиционную американскую амбивалентность по вопросу о том, где находится граница между свободой и персональной ответственностью, между дисциплиной и наказанием. Как говорят противники «нулевой толерантности», полицейские не могут научить дисциплине детей в школе. За это ответственны преподаватели, школьные психологи и другие сотрудники. Не говоря уже о родителях. Однако в американских школах, как, впрочем, в стране в целом, применение полицейской силы, суда и тюремной системы считается обычным дисциплинарным методом, к которому Америка прибегает сразу и немедленно, вместо того чтобы оставлять их на крайний случай, дав людям возможность извлечь уроки из случившегося и, может быть, исправиться.

В США большинство уверено, что намного легче удалить — хотя бы на время — проблемного человека из общества, чем тратить время и деньги на его исправление, тем более что такой подход не обязательно даст желаемые результаты. Знаменитая пословица, пришедшая в жизнь из культового фильма «Баретта» с Робертом Блейком: «Don’t do the crime, if you can’t do the time», — то есть что-то вроде «Не совершай преступления, если не готов за него ответить», — очень точно отразила американское отношение к исправлению преступника. Сам совершил преступление сам… Все тот же злостный нарушитель американской политкорректности юморист Джордж Карлин однажды даже пошутил так: «Знаете, в чем большой плюс всех этих смертных казней в Техасе? Меньше техасцев…».

Известно, что Америка — страна политической корректности и толерантности, выходящих, как считают некоторые критики, далеко за пределы разумного. В Америке действительно принято проявлять немалое терпение и толерантность к согражданам, их интересам и ценностям, желаниям и действиям, взглядам и верованиям. Но, как ни парадоксально, когда дело касается людей, которые каким-то образом нарушают спокойствие в обществе, в том числе в школьном коллективе, и мешают другим двигаться к собственному счастью — как говорят в России, «мешают другим жить», — терпение американцев моментально иссякает, и от таких людей они стараются побыстрее избавиться. Это находит свое выражение не только в общественных настроениях или психологии людей, но и в законах, которые при всем их разнообразии от штата к штату и от графства к графству примерно одинаково нетерпимы, жестки и иногда даже, на мой взгляд, просто жестоки к нарушителям. Но логика за ними одна: все, что ты делаешь, — это твой личный выбор, ты сам несешь ответственность за свои поступки. Роль социальной среды, о которой так любили говорить в СССР, ситуация в семье, городе, стране и даже в мире не является для тебя оправданием. Иначе говоря, американцы не верят в «вину окружения» или «вину обстоятельств», считая, что человек сам принимает любые решения, — верят, если хотите, в свободу воли. В самом прямом значении этого слова.

Итак, мы снова и снова возвращаемся к одной из фундаментальных основ американской жизни — индивидуальному действию человека. Благодаря Хилари Клинтон, назвавшей так в 1996 году свою книгу, в последнее время в Америке стала популярной поговорка, привнесенная сюда из древней культуры Африки: «It Takes a Village to Raise a Child» — «Чтобы вырастить одного ребенка, нужны усилия всей деревни». Иначе говоря, нужно человеческое общество, где все так или иначе участвуют в процессе воспитания ребенка, даже простым присутствием. Однако ответственность за себя этот ребенок потом ни в малейшей степени не сможет возложить на «деревню». Отвечать за все надо самому. Такой подход, к слову, заметно отличается от традиционных российских взглядов на то, что значительную роль в воспитании человека играет окружающая среда в самом широком смысле этого слова, и она должна нести по крайней мере часть ответственности за проступки человека.

Кстати, такой жесткий подход к нарушителям дисциплины в любом ее виде практикуется не только в школах США. То же самое сплошь и рядом случается в офисах и университетах, на производстве, в сервисе и т. д. Если какой-нибудь член офисной команды или университетский профессор ведет себя чрезвычайно самоуверенно, смущает других сотрудников своими высказываниями, часто высказывается неполиткорректно, например делает сексуальные комментарии, то есть любым способом нарушает спокойствие и атмосферу в коллективе, то удивительно быстро вдруг находится повод для его увольнения. Удивительно, но в Америке, очень прагматичной и практичной по природе, основанной на индивидуализме и правах отдельного человека, очень важно, чтобы на поверхности все выглядело правильно — гладко, устойчиво, корректно. В Америке, которая всегда превозносит и награждает любое своеобразие, нетипичность мышления и аргументации, любое проявление креативности — и на этом строится вся американская экономика и политическая система, — абсолютно каждый сотрудник должен вписываться в коллектив, соблюдать правила, быть позитивным и поддерживать общую мораль. Такая загадочная диалектика…

Отсюда, кстати, идет и американская привычка постоянно улыбаться, здороваться с прохожими, спрашивать у незнакомых людей о том, как у них дела, и самому отвечать на такие вопросы исключительно положительным и доброжелательным образом. Никто не ожидает, что в ответ ты начнешь рассказывать о том, как у тебя обстоят дела на самом деле. В индивидуалистической Америке все должны делать свой вклад в коллективную атмосферу уверенности в себе, успеха, благополучия и удачливости. Америка, которая больше всех в мире любит и приветствует тех, кто смело ломает привычные уклады и стереотипы, совершает прорывные открытия и революционизирует — во всех смыслах — наше обыденное житие, больнее всего и быстрее всего наказывает именно таких людей. Поистине, от любви до ненависти тут один шаг. Вот этот постоянно перетекающий от одного полюса к другому баланс любви к бунтарству и революционному мышлению, с одной стороны, и неприятие такого образа поведения в ежедневной жизни, с другой стороны, составляет одно из противоречий американской политической и бытовой культуры и является мощным источником драйва для страны. Главное — не дать этому балансу исчезнуть, полностью и бесповоротно склонить чашу весов на одну или другую сторону. Секрет успеха Америки как уникальной цивилизации, как страны, как государства, как народа — это постоянное нервное и тонкое балансирование на грани между революцией (во всех смыслах этого слова) и застоем.

Вполне справедливо говорить об Америке как о стране, построенной на системе сдержек и противовесов во всех сферах общественной жизни, но главным из них, на мой взгляд, является именно это одновременное стремление к застою и реформам, к спокойной размеренной жизни и революционным переменам. Америка — это страна перманентной революции (не зря свои идеи Лев Троцкий привез именно с американского континента. И увез, впрочем, туда же). Основа ее постоянного динамизма — постоянный поиск новых вариантов комбинации общественного блага и индивидуальных интересов. А основа стабильности — изначальная невозможность одной части этой комбинации установить доминирование над другой. Америка не любит монополии ни в чем и делает все, чтобы подрывать ее на корню. Замечу в скобках: Америка не любит монополий за исключением своей монополии в мировой политике. Тут она, как любая традиционная монополия, начинает очень находчиво и остроумно обосновывать необходимость сохранения статус-кво, ссылаясь на свою эффективность. На мой взгляд, череда неуспехов и ошибок американской внешней политики в последнюю четверть века — после распада СССР — является замечательным доказательством того, что никогда не нужно изменять себе. Каким бы привлекательным и выгодным ни выглядел такой вариант…

Возвращаясь к сюжету, о котором шла речь выше, хочу заключить следующее: американцы в массе своей глубоко убеждены, что любые твои личные проблемы должны оставаться в твоей же личной жизни, и когда ты выходишь «в общество», будь добр держать их при себе. Общество за них не в ответе. Поэтому, в частности, несмотря на многочисленные попытки исправить ситуацию, в школах США по-прежнему проявляют очень мало терпения в отношении детей, которые плохо себя ведут, нарушают дисциплину, мешают другим учиться, даже если у этих детей есть на то серьезные и объективные причины, которые сами они не в состоянии преодолеть. Если другие дети могут вести себя хорошо — значит, рассуждает типичный американец, непослушный ребенок просто принял личное решение вести себя плохо и по большому счету не заслуживает ни дополнительного внимания, ни траты сил со стороны преподавателей. Он теперь — забота психологов и правоохранителей.

Школьные психологи, которые обычно называются советниками, «канцлерами» (от английского to counsel — давать советы), являются важным элементом дисциплинарной системы в школе — да и во взрослой жизни большинства американцев тоже. В школе это профессионально подготовленные сотрудники, работа которых заключается в помощи ученикам, преподавателям и родителям в случаях конфликтов или любых затруднений. Хотя они в обязательном порядке присутствуют в школах, начиная с самых младших классов, а иногда даже в яслях, наиболее насыщенной их работа становится в средних и старших школах, когда у учеников уже возникают серьезные проблемы с поведением, употреблением наркотиков и алкоголя, депрессией, агрессивностью и т. д. В старшей школе такие «канцлеры» играют дополнительную и очень важную роль — они помогают студентам готовиться к поступлению в университеты и колледжи.

Именно «канцлеры» являются важнейшими игроками в деле поддержания внешнего спокойствия и незамутненности, корректности и благополучия в школьном сообществе. Их присутствие в каждой школе наглядно отражает общее распространение психологов и психотерапевтов в стране. Если раньше про США можно было безошибочно сказать, что это страна адвокатов и юристов, то в последние пару десятилетий тех заметно потеснили психологи и психоаналитики. Они просто «втиснулись» между американцем и его адвокатом и стали уже почти обязательным этапом в решении любых проблем и разрешении любых разногласий — от сугубо личных и семейных до коллективных и публичных. Если раньше в случае конфликта американец шел прямо к адвокату, пытаясь защитить свои права или «наехать» на кого-то другого, то теперь он сначала идет к психоаналитику, который пытается объяснить ему не только причины этого конфликта, но и все, что было неправильного в его жизни, начиная почти с рождения. Как правило, сняв с очередного клиента энную сумму денег, психотерапевт рано или поздно отступает — и американец все-таки идет к адвокату.

У нынешнего поколения американцев существует глубокая убежденность в том, что затяжная усталость, плохое настроение, нежелание общаться с другими, семейные проблемы и конфликты — короче, любые антисоциальные тенденции — являются признаком некоего химического дисбаланса в мозге, который можно исправить с помощью медицины. То же самое относится к трудностям с учебой или тяге к нарушению школьной дисциплины. Если ребенок плохо учится, не может усидеть на месте, если ему сложно читать или, скажем, не дается математика, то, согласно американской массовой психологии, у него наверняка существуют особенные образовательные нужды и потребности — как правило, синдром дефицита внимания (по-английски ADD, или Attention Deficit Disorder). Таких детей ни в коем случае нельзя наказывать — их надо лечить. Отсюда вытекает еще одна уникальная и трудно объяснимая иностранцам особенность американской образовательной системы — огромное количество школьников, принимающих разнообразные лекарства от разнообразных реальных и не очень реальных психологических расстройств. Самое распространенное среди них — тот самый ADD. По различным данным, сегодня в США он диагностирован примерно у 12 % детей школьного возраста. Причем среди мальчиков он более распространен, чем среди девочек, — до 20 % американских мальчиков-подростков имеют такой диагноз.

Естественно, большинство таких детей пьют те или иные лекарства, включая вызывающие привыкание амфетамины. Для учителей и родителей в США не секрет, что школьники зачастую или сами злоупотребляют ими, или продают своим одноклассникам для «дури». В связи с этим неизбежно возникает куча острых вопросов. В том числе — стоит ли пытаться лечить этих детей таким странным способом или можно улучшить их поведение и подход к учебе как-то иначе? Не слишком ли поспешно доктора выписывают детям лекарства и не делают ли они это просто для того, чтобы получить кое-какую дополнительную прибыль? В предыдущей книге я писал о том, что врачи в США получают небольшую финансовую премию, если выпишут пациентам много рецептов на то или иное конкретное лекарство. Может быть, поэтому американцы так любят принимать таблетки, а американские врачи — их выписывать?

Другой острый вопрос касается того, кто имеет право направлять ребенка на психологическое лечение. Это вообще важный для всех пациентов США вопрос — он выходит далеко за рамки медицины, вторгаясь в самые фундаментальные правовые сферы. Так, во всех американских штатах существует закон, гласящий, что только сертифицированные врачи могут выписывать любые лекарства и вообще ставить диагнозы и назначать лечение. Однако после нескольких громких скандалов в ряде американских школ выяснилось, что преподаватели, «канцлеры» и другие школьные администраторы зачастую рекомендовали родителям отстающего или непослушного ребенка обратиться к врачу по поводу возможного синдрома дефицита внимания. А иногда, вопреки всем законам и правилам школы, даже обязывали родителей исключенного ребенка пойти к врачу и назначить лекарства — в качестве обязательного условия для возвращения ребенка в школу.

Ряд штатов теперь приняли отдельные законы, запрещающие такую практику. Но общего правила насчет того, какую роль могут играть школьные сотрудники в диагностировании детей с ADD, пока не существует. Это на самом деле очень не по-американски, ибо как медицинская сфера, так и правовая защита детей в США регулируются очень строго, тщательно и досконально. Вряд ли в какой-либо другой стране дети настолько защищены законом, как в США. Однако, как говорится, нет пределов совершенству. Хотя здесь речь не о совершенстве, а о том, что даже в США — стране, возведшей закон в абсолют, — есть сферы, куда закон еще не добрался. Большое упущение американских юристов, не говоря уже об упущенной ими прибыли! Даже не похоже на этих, как их называют в Америке, «акул».

Поэтому сегодня в США существуют огромные расхождения между штатами в подходах к диагностированию и лечению детей с ADD. Например, ребенок в штате Кентукки имеет в три раза больше шансов заполучить такой диагноз, чем ребенок в штате Невада. А у ребенка в штате Луизиана в пять раз больше шансов начать по требованию врачей и школьных властей пить лекарства от ADD, чем у ребенка в других штатах. В южных штатах у детей намного выше шанс «заработать» этот диагноз, чем у детей на западе или северо-востоке страны. Оказалось, что уровень диагностирования ADD в американских школьных округах моментально повышается в тех штатах, где финансирование школ зависит от оценок учеников на стандартизированных тестах. Иными словами, когда школам предоставляют финансовые стимулы для улучшения успеваемости, у учащихся этих школ наиболее часто находят синдром дефицита внимания и начинают выписывать медикаменты для его лечения. Вот такое неожиданное сочетание образования и либеральной экономики, методами которой государство весьма неуклюже пытается поднять уровень образования в стране. Школы оказываются в сложном положении: с одной стороны, им необходимо достаточное финансирование, чтобы хорошо учить детей, но, с другой стороны, у них должны быть хорошо учащиеся дети, чтобы получать это финансирование. Особенно сильно от такой практики страдают школьники в южных штатах США, где и так наблюдается самый высокий уровень нищеты и самый низкий уровень образованности в стране.

Старшая школа: схватка за университет

Старшая школа в США — апофеоз системы среднего образования и заключительная часть формирования социально-общественного облика простого американца. С девятого класса начинается самый интенсивный и, пожалуй, самый интересный этап американского образования. Ученики впервые получают возможность по-настоящему персонализировать свою школьную программу и в рамках общих требований выбирать те предметы, которые наиболее подходят их интересам и способностям. В то же время внеклассные занятия, как уже говорилось, обретают очень высокую значимость — именно там старшеклассник публично проявляет свои интересы и таланты, которые будут отличать его от тысяч и тысяч других, поступающих в колледжи или университеты американцев. Главная характеристика американской старшей школы — быстрое нарастание конкуренции между учениками как в классах, так и во внеклассной активности. Среди школьников, стремящихся к высшему образованию, начинается гонка за лучшие отметки, за участие в наибольшем числе школьных и внешкольных клубов и других занятий, за положение лидера в студенческом самоуправлении (student government), в школьной газете, в спортивных командах и музыкальных коллективах. Это время, когда школьники на собственной шкуре начинают ощущать, что такое реальная конкуренция, и осознавать — некоторые с опозданием, — как потеря личной конкурентоспособности в неподходящее время может губительно сказаться на всей будущей жизни. Это время реальных уроков жизни в Америке, время реального понимания того, что ты собой представляешь и насколько ты устойчив к давлению, которое уже никогда не ослабеет.

Одновременно старшая школа — это период, когда среди школьников вдруг возникает невероятный дух реального товарищества. Подготовка к спортивному матчу против команды соперников из другой школы, коллективная работа над очередным выпуском школьной газеты, успешно проведенное мероприятие по сбору денег в помощь своему клубу или местной благотворительной организации, совместная подготовка к тяжелым экзаменам, а потом всеобщее облегчение и празднование конца мучительных тестов — все это сплачивает старшеклассников как ничто другое. Эти две главные характеристики американской старшей школы — жесточайшая персональная конкуренция, с одной стороны, и выработка настоящих командных качеств, с другой, — как в капле воды отражают весь американский подход к жизни. На каждом этапе будущей жизни молодого американца его цели будут меняться, но эти две характеристики будут присутствовать в его психологии и отношении к жизни всегда.

Сейчас перед подростком стоит сложная задача попадания в колледж или университет — причем максимально хороший и на максимально выгодных для себя финансовых условиях. Для этого важно создать себе впечатляющую академическую и социальную репутацию. Конечно, далеко не все студенты ставят перед собой такую задачу. По финансовым или личным причинам многие решают вместо колледжа поступить на военную службу или найти работу, завести семью, отправиться путешествовать, посидеть еще год-другой на шее родителей, заняться каким-нибудь творчеством или ремеслом и т. д. Однако большое число выпускников школ — свыше 66 % — поступают в университеты и колледжи. Эта цифра, которая стремительно росла на протяжении нескольких последних десятилетий XX века, начала снижаться после 2009 года, установившего рекорд старшеклассников, поступивших в вузы, — свыше 70 %. С тех пор идет постепенное снижение, что объясняют долгосрочными последствиями «великой рецессии» 2008 года, после которой выпускникам из не очень финансово благополучных американских семей стало сложнее оплачивать получение высшего образования.

Вообще, процедура поступления в университет в США — дело сложное и малопонятное иностранцам. Слишком много зависит от множества «посторонних факторов» — от финансовой ситуации абитуриента до потребностей университета в той или иной категории новых студентов, от особенностей конкретного университета до демографической или экономической ситуации в штате, где он расположен и т. д. Но одно обязательно для всех, кто в США нацелен на получение высшего образования: получение хороших отметок и максимальная индивидуальная активность в старшей школе. Я писал об этом в первой книге про США. Напомню здесь, что в Америке и других западных системах образования используется так называемый Grade Point Average (GPA), или средний академический балл студента — от 0,0 до 4,0. В 12-м — старшем — классе составляется ранговый список по среднему баллу, куда входит каждый ученик. Те школьники, которые попадают в верхние 1, 5, 10 или даже 20 % среди своих одноклассников, с великой гордостью говорят об этом в заявлениях для поступления в университет. Абитуриент должен указывать эту цифру при подаче заявки в колледж, и она играет почти главную роль при рассмотрении его документов.

Этот средний балл особенно важен, если студент хочет попасть в один из наиболее престижных университетов США, типа Гарвардского, Йельского или Принстонского. К примеру, средний академический балл студентов, поступающих в Гарвардский университет, — 4,03 (эта цифра учитывает слегка разный подход школ разных штатов к подсчитыванию средних баллов), а университет принимает всего 6 % абитуриентов. Таким образом, для американского подростка все четыре года обучения в старшей школе проходят в непрерывной и очень жесткой конкуренции как с собственными одноклассниками, так и со всеми старшеклассниками страны за максимально высокие места в академическом ранге. Но, повторю, хороших оценок им уже мало. Помимо них школьники вовсю стараются выделиться среди своих сверстников двумя другими главными путями: попасть в классы повышенной трудности (так называемые Advanced Placement Classes) и принять максимально активное участие в разного рода внеклассной активности. И это тоже добавляет стресса в и так нелегкую и конкурентную жизнь эмоционального американского подростка. Ему надо не только участвовать в разного рода внеклассных и внешкольных занятиях (то есть extracurricular activities), но и правильно выбрать их в зависимости от того, в какой университет он или она планирует подавать документы. А у университетов бывают совершенно различные интересы — в спорте, искусстве, общественной жизни и т. д.

Могу подтвердить по собственным наблюдениям — старшеклассники США действительно должны прилагать значительные усилия, и без преувеличения можно сказать, что они так сильно заняты, что на обычную жизнь у них, как правило, почти не остается времени. Кстати, именно этим в значительной степени объясняется то, что, попав наконец в колледж, первокурсники максимально расслабляются и «отрываются» по полной. Именно отсюда растут ноги у «Girls Gone Wild» в студенческом варианте и всякого рода «вольные» американские студенческие и каникулярные традиции. В плане совершения максимального количества небольших нарушений дисциплины или даже законов — первый (иногда и второй) год обучения в университете, безусловно, занимает лидирующие позиции в жизни обычного американского подростка. Во-первых, он вырывается из-под родительской опеки, во-вторых, сбрасывает наконец груз старшей школы с ее постоянным стрессом, а главное — оказывается, как правило, в очень либеральной атмосфере, царящей в большинстве американских университетов и колледжей.

Конечно, кто-то идет в военные школы и академии, кто-то в религиозные колледжи и т. д., но абсолютное большинство американских выпускников выбирает обычные университеты. Кстати, репутация университета в сфере развлечений, подростковой атмосферы отдыха, качества вечеринок, спорта и т. д., не говоря уже о месторасположении, имеет зачастую не меньшее значение, чем его академическая репутация. Поверьте мне, репутация университета, знаменитого своими вечеринками или красивыми девушками, да еще расположенного в курортном городке или огромном городе, дающем возможность подростку почувствовать «настоящую жизнь», часто перевешивает разумные аргументы родителей и родственников.

К счастью, немалая часть американской молодежи не ограничивается одним университетом и после получения первоначального образования, например звания бакалавра, идет в другие колледжи для дальнейшего обучения и получения звания магистра. Если, конечно, решит продолжить образование. Безусловно, для молодого человека или девушки после школы трудно принять правильное и трезвое решение. А это очень важно — приемные комиссии университетов обращают внимание не на количество заявленной активности, а в первую очередь на ее качество и на уровень внеклассной активности выпускника. Им важно понять, насколько целенаправленно и трезво он управляет своим временем, желаниями и досугом. По сути дела, эта активность дает возможность университетским комиссиям понять, насколько потенциальный студент сформировался как личность, насколько он уже понимает, чего хочет, до какой степени он нашел себя или свое место в жизни на нынешнем ее этапе, как он преуспел. Другими словами, университеты США, принимая к себе новых студентов, выбирают их примерно по тем же характеристикам, по каким американские работодатели берут новых сотрудников, то есть с упором на те его (или ее) качества, которые приветствуются в данном коллективе. Для американских студентов поступление в университет является, наверное, первым реальным опытом, сравнимым разве что с поступлением на первую серьезную и полноценную работу.

Кстати, и здесь американский образ жизни, ценности и традиции диктуют круг выбираемой старшеклассником активности вне школы. Так, очень многие хотят поучаствовать в школьном или местном молодежном самоуправлении — эта активность отражает, в частности, лидерские качества, на которые способен тот или иной старшеклассник. Вообще, задатки лидера, способность повести за собой людей, организовать их и увлечь высоко ценятся в политической и бытовой культуре Америки. Практически по всей стране работают разнообразные организации, которые ищут, обучают, отбирают и воспитывают «будущих лидеров». Причем не обязательно лидеров политических. Лидерские кружки есть, как правило, в старшей школе по всей Америке. В отличие от младших классов, где приучают просто работать дружно с детьми различного происхождения (то есть не обращать внимания на этнические или экономические различия), в старшей школе американские подростки начинают объединяться, в частности, именно по этим специфическим признакам.

Например, в любой школе может существовать клуб молодых афроамериканских предпринимателей, клуб индийских танцев (в котором, конечно, могут участвовать и не индусы), латиноамериканский союз школьников, русское землячество и т. д. Во многих школах работают те или иные религиозные клубы и объединения. Такого типа школьные клубы созданы в первую очередь для того, чтобы сплотить студентов, представляющих конкретные этнические, социальные или религиозные группы, но также и для того, чтобы информировать других школьников о своих специфических ценностях, вовлекать их в свой коллектив. В старшей школе пробуждается политическая и активистская деятельность учеников, формируются политические интересы. Почти в каждой школе существуют очень активные обычно клубы «молодых демократов», «молодых республиканцев» и «молодых независимых», которые в годы президентских выборов устраивают между собой настоящие дебаты.

В это же время в старших школах быстро растет число клубов и объединений тех, кто интересуется помощью бедным, продвижением прав человека, прав женщин, геев, клубы защитников природы и т. д. Чем больше численность учащихся в той или иной школе, тем больше и разнообразнее ученические группы, которые в ней функционируют. Безусловно, участие в таких группах подготавливает американских подростков к дальнейшей политической деятельности или работе в рамках гражданского общества, тренирует их способность работать вместе, отстаивать, защищать и объяснять свои ценности и интересы, учит умению идентифицировать главные проблемы и вопросы, стоящие перед группой, вырабатывать стратегию по их решению.

Надо сказать, что в такой разнообразной по практически любым параметрам стране, как Америка, где «большинство» всегда состоит из множества «меньшинств», опыт и практика объединения в зависимости от своих интересов или особенностей, ценностей или взглядов являются весьма значимыми и дают школьникам достаточно выпуклое представление о том, как функционируют политическая система США, а также огромное и разноликое американское гражданское общество. Надо сказать, что система работает — практически все американские политики прошли в молодости через такие клубы, многие из них стали их лидерами и заработали самый первый политический капитал именно в старшей школе. Отчасти эта система напоминает советские молодежные организации типа комсомола или пионерии, однако в США такие клубы и организации гораздо более независимы и самостоятельны как в своей деятельности, так и в выработке внутренних правил и норм.

Второй по популярности способ повысить свою привлекательность для университета в США — быть членом спортивной команды по какому-то виду спорта, то есть показать свою способность выполнять долгосрочные обязательства, взаимодействовать с другими людьми, бороться за победу команды, а не только свою победу. Спорт является наиболее популярным занятием американских школьников, и спортивные команды старших школ зачастую славятся среди местного населения ничуть не меньше, чем университетские и даже профессиональные команды. Матчи с их участием показывают местные каналы ТВ, о них пишут газеты, звезды школьных команд являются местными знаменитостями, а их тренеры и менеджеры получают весьма солидные зарплаты, значительно превышающие средние по региону.

Не будет преувеличением сказать, что в Америке игроки школьных баскетбольных и футбольных (американский футбол) команд, и прежде всего их капитаны, обладают практически статусом «богов» в школьной социальной иерархии и пользуются огромным авторитетом и популярностью у представителей противоположного пола. Во многих маленьких американских городках, где отсутствует широкий выбор развлечений, школьные спортивные мероприятия становятся главными событиями сезона, а то и года. Жители всего города выходят на стадионы, чтобы поддержать свою команду, своих друзей и одноклассников. Как и в России, спорт в США — не только огромный бизнес и развлечение, но и сильный сплачивающий людей фактор как на уровне школы, так и на уровне города, штата, да и страны. Но, в отличие от России, школьный спорт в США является полноценным и популярным звеном всей национальной спортивной цепочки.

Кстати, помимо престижности, у учеников старшей школы есть еще и практическая причина заниматься спортом: особенно одаренные спортсмены и спортсменки могут рассчитывать на автоматическое принятие в выбранный университет и даже надеяться на полноценную финансовую помощь, достаточную, чтобы оплатить образование в нем. Американские колледжи с сильными спортивными командами и традициями активно поддерживают свои спортивные рейтинги и каждый год набирают соответственных студентов-игроков, за которых они готовы платить большие деньги. Университеты, у которых нет известных спортивных команд, исходят жгучей завистью к тем, у кого они есть, и всячески стараются перекупать талантливых игроков, чтобы поднять свою команду на более высокий уровень. Спортивная известность университета или даже школы в США легко конвертируется в приток спонсоров, рост престижности диплома, известность и т. д.

По сути, спортивные успехи любого американского университета, колледжа, школы являются важнейшей частью их пиара в стране, да и в мире. Как много людей в 19 лет захотят пойти учиться в университет, не известный ничем, кроме качества образования? Однако если к этому приложить его спортивные успехи, известность в сфере организации студенческих вечеринок, месторасположение кампуса и т. д., то число абитуриентов резко вырастет. В большинстве случаев главный тренер университетской команды по американскому футболу или бейсболу получает зарплату равную, а то и значительно превышающую зарплату президента университета. То же самое в школах. Более того, зарплата многих таких тренеров в престижных и знаменитых своими спортивными достижениями колледжах сильно превышает зарплату президента США.

Однако есть одно общепринятое негативное последствие столь сильного упора на спортивные возможности абитуриентов — принятие в престижные университеты менее чем квалифицированных с академической точки зрения студентов. Их спортивные способности часто оказываются важнее, чем готовность и желание учиться. Есть старая американская шутка, которую с удовольствием повторяет каждое поколение студентов-спортсменов: «Чем больше мы учимся, тем больше знаем. Чем больше знаем, тем больше забываем. Чем больше мы забываем, тем меньше мы знаем. Чем меньше мы знаем, тем меньше мы забываем. Чем меньше мы забываем, тем больше мы знаем. Зачем тогда вообще учиться? Надо тренироваться». В колледжах и школах часто значительно смягчают учебные требования для таких студентов, идут навстречу при выставлении отметок, чтобы их не уволили из команды из-за той или иной академической неуспеваемости. Чего они, кстати, в большинстве случаев заслуживают. Иногда вокруг такой практики разгораются конфликты, но чаще всего она просто становится предметом для шуток и разговоров внутри школы или университета. Например, в университете Северной Каролины, который славится своей почти непобедимой баскетбольной командой, непропорционально большое количество баскетбольных игроков изучают геологию — одну из наиболее легких специализаций в этом университете. По этой причине среди студентов данная специализация получила прозвище rocks for jocks («камни для качков»).

Пример со спортсменами отражает одну важную характеристику американской образовательной системы: меркантильный подход к потенциальным студентам. Образование — не обязанность, не благотворительность, но бизнес. Я немало уже писал об этом. В какой-то степени американские университеты — особенно частные — играют роль потребителей и отбирают среди абитуриентов тех, которые наиболее подходят к их конкретным потребностям и проявляют те качества, которые приветствуются именно в данном колледже. К примеру, в конкретном году одному университету нужны спортсмены или музыканты для университетского оркестра, другой университет хочет набрать активный студенческий коллектив и упирает на тех абитуриентов, которые прошли всякого рода лидерские программы, третий хочет укрепить свой студенческий театр и набирает артистичных выпускников. При этом все равно Америка остается Америкой: расовая и этническая принадлежность абитуриента часто играет роль в решении приемной комиссии — как и в школах, в колледжах делается акцент на приемлемое и политкорректное разнообразие групп среди студенческого коллектива.

Так, к примеру, мне более чем очевидно, что для Барака Обамы, чьи академические успехи были весьма средними, собственная раса стала одним из факторов для перехода из хорошего Западного университета в престижнейший Колумбийский университет в Нью-Йорке. Это очень большая редкость. Более того, можно предположить, что эта же расовая принадлежность Обамы сыграла в свое время немалую роль в том, что он получил полную стипендию для учебы и в Колумбийском университете, и в не менее престижной Школе права Гарвардского университета. Надо сказать, что, хотя современной Америке до расовой идиллии еще очень далеко, она, на мой взгляд, является наименее расистской страной из всех, где сегодня белые составляют большинство. Чернокожие граждане Америки имеют больше возможностей и защищены лучше, чем, скажем, люди в странах Африки, в которых они составляют подавляющее большинство. Одной из таких возможностей и воспользовался в свое время Обама.

Так или иначе, но студент может понравиться приемной комиссии и тем, что обладает каким-нибудь уникальным талантом, или, кстати, имеет близкого родственника, который сам когда-то учился в этом университете. Это тоже важно: американские университеты приветствуют традиции и свои студенческие династии. Они любят, когда к ним идут дети тех, кто сам когда-то тут учился. Это также обеспечивает финансовую прибыль, рост репутации и известности. Но, как я писал ранее, подавляющее большинство американских университетов не принимает к себе на работу своих выпускников. Они считают, что преподаватель или исследователь, получивший образование здесь же, может принести меньше нового, чем выпускник другой школы, то есть человек со стороны. Постоянная свежая кровь — одна из причин высокого качества американских университетов. Что, в свою очередь, не только приносит существенную прибыль стране, но и позволяет ей создавать целые колонии выпускников своих колледжей почти во всех странах мира.

В итоге процесс отбора абитуриентов становится весьма субъективным — студент должен чем-то отличиться от остальных и этим понравиться комиссии. Он должен показаться таким человеком, который хорошо впишется в существующий коллектив и в то же время что-нибудь в него привнесет. И здесь многие выпускники школ начинают, что называется, кусать локти. Ведь среди абитуриентов с более-менее одинаковыми оценками — а таких большинство — больше всего страдают те, кто не вложил достаточно времени и усилий именно в свои внеклассные занятия и ничем не запомнились комиссии. В атмосфере высочайшей конкуренции ученики старшей американской школы должны вырабатывать в себе те качества, которые выделят их из общей массы и смогут привлечь наибольшее количество разных «покупателей» — то есть университетов и колледжей. Умение «продать» себя максимально выгодно — важный урок, которым американские подростки овладевают в старшей школе и который остается с ними на всю жизнь. Это умение становится важнейшей характеристикой всей американской психологии, обязательной частью американской мечты.

В число популярных и перспективных внеклассных вариантов активности в старшей школе входит, в частности, и редакторская, журналистская и издательская деятельность — в школьной газете или журнале, на школьном сайте, работа над изданием ежегодной книги класса и школы (yearbook), работа на школьной радио— или ТВ-станции и т. д. То есть все, что демонстрирует способность школьника интересно писать, высказывать свои мысли и наблюдения, разговаривать с людьми и главное — соблюдать конечные сроки подготовки материалов. Все это ценится как при поступлении в университет, так и в дальнейшем — при приеме на работу. Вообще, любые полученные навыки американцы тщательно коллекционируют, записывают в резюме, стараются развить их еще больше и т. д. Никогда не знаешь, когда то или иное умение может выстрелить, а главное — все это помогает «продать» себя побыстрее и подороже, повысить свою «жизненную безопасность», конкурентоспособность и профессиональную гибкость. Со школы молодые американцы учат, что любой опыт, любое умение, любой навык может пригодиться в условиях рыночной экономики. Надо быть готовым ко всем и всяким перипетиям свободного рынка.

В этом же плане они рассматривают еще одну популярную внеклассную деятельность, которая высоко ценится в американском обществе: работа волонтером в больнице, в приюте для бедных или бездомных, в городской библиотеке, в приюте для бродячих собак, в религиозной организации и т. д. Такая активность доказывает твое желание помогать другим, причем безвозмездно, что очень высоко ценится в США. Все эти качества — навыки лидерства, художественные, писательские и спортивные таланты, умение и желание в свое свободное время помогать другим — входят в список вещей, которые американские старшеклассники всячески стараются развить в себе и максимально продемонстрировать окружающим.

Чтобы не вдаваться в излишний пафос, можно подытожить так: американские подростки (по крайней мере, большинство из них) понимают, что чем больше на этом этапе ты потенциально сможешь предложить обществу, тем больше — рано или поздно — оно предложит тебе в ответ. Опять же — надежда и расчет только на себя, на свои силы и способности. Как говорят в США, «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Из своей школы американские старшеклассники должны вынести твердое убеждение: американское общество, твои родители, школа, университет, государство не занимаются раздачей бесплатного сыра. Ты его должен добыть сам: «no pain — no gain». Именно в школе американцы учатся в случае неудачи винить только себя: я не доучился, мало старался, плохо распределил время, не так выстроил приоритеты, недотянул, мало тренировался и т. д. Ему и в голову не придет мысль, что в его неудачах надо винить кого-то или что-то «извне»: подсидели, выпихнули, несправедливо обошли и т. д. В США даже есть почти детская шутка из популярной здесь серии «Тут-тук! Кто там?..», которая отражает эту реальность: «Тут-тук! — Кто там? — Твой шанс. — Неправда. Шанс не стучит дважды». Этот урок американцу школа вдалбливает на всю жизнь.

Повышать градус

Часть старшеклассников Америки в выпускных классах своих школ превращаются в настоящих академических экстремалов. Их можно было бы назвать «ботаниками», если бы они в то же самое время не занимались так много спортом и другими внеклассными делами. Тем не менее факт остается фактом: в старшей школе ученики могут записаться (и очень многие записываются) в классы повышенной трудности — так называемые Advanced Placement (AP) Classes — и после успешной сдачи экзаменов получить кредитные баллы, которые засчитываются потом при обучении — а тем более при поступлении — в американских колледжах и университетах.

Таким образом, старшеклассники могут поступить в университет, уже имея базовую подготовку по тем предметам, по которым они прошли продвинутый курс в школе. Благодаря этому они законно могут пропустить в университете общие вступительные лекции, обязательные для всех студентов (такие, например, как «Экономика 101», «Американская история» и т. д.), и брать сразу более углубленные курсы. Приемные комиссии колледжей, как правило, тоже предпочитают таких абитуриентов, ибо они показали свое стремление к учебе и не испугались сложности «продвинутых классов». Разумеется, родители новых студентов крайне позитивно относятся к возможности своих чад получить в школе — а это значит бесплатно — кредитные баллы, за которые потом в колледже пришлось бы платить немалые деньги. Участие в AP-классах не является формальным требованием для поступления, однако в реальности без успешного окончания как минимум одного продвинутого курса абитуриенту практически невозможно сразу попасть в приличный университет.

Школы тоже любят предлагать такие классы — так повышается процент их выпускников, поступающих в престижные университеты, да и вообще в университеты сразу после выпуска. Этот показатель в США считается важным и повышает престиж школы и, соответственно, ее репутацию среди родителей и местных властей. А университеты, в свою очередь, получают возможность разгрузить свои самые массовые обязательные курсы и более динамично построить учебную программу. Иными словами, система устраивает всех, кроме самих старшеклассников, которым приходится «пахать» вовсю, чтобы освоить эти продвинутые курсы, которые, естественно, являются значительно более трудоемкими, чем обычные курсы в старшей школе.

Успешно пройдя такой курс — а то и несколько, — ученик проявляет свою способность учиться на более высоком уровне и, соответственно, готовность к следующему этапу образования. Он становится гораздо более конкурентоспособным — мечта любого думающего американца любого возраста, хотя он может в этом не признаваться. Даже себе. Более того, молодой американец закладывает таким образом своеобразный «временной лаг» по сравнению с темпами получения образования его одноклассниками. Тоже неплохо для будущего поиска работы.

К сожалению для многих выпускников, курсы повышенной трудности предлагаются не во всех американских школах. Например, маленькие или сравнительно бедные школы в бедных районах не имеют для этого достаточно ресурсов, что сразу же ставит их учащихся в невыгодное положение. Но честно говоря, даже когда эти курсы все-таки предлагаются, далеко не все старшеклассники на них записываются. В основном это нужно активным «ботаникам», школьникам-экстремалам, которые реально хотят выделиться среди остальных благодаря своим академическим способностям.

Программа AP возникла после Второй мировой войны, когда образовался значительный разрыв между академической подготовкой студентов старшей школы и требованиями американских колледжей. В 1952 году была запущена пилотная программа с продвинутыми курсами по 11 темам. Она была значительно углублена и переработана после запуска первого советского спутника, когда США поняли, что отстают в науке от СССР. Была поставлена задача компенсировать это отставание, и американцы — в силу системности своего мышления, о котором я говорил, — начали перестройку всей образовательной структуры, начиная со средней школы. Советский Союз тогда в очередной раз выиграл соревнование между двумя системами, но при этом подстегнул Америку в ее развитии. Как я не раз отмечал, СССР неоднократно побеждал США, да и весь Запад по совершенно разным, иногда неожиданным, направлениям в ходе холодной войны, но потом совершенно бездарно использовал возможности, полученные от этих побед. Вернее, даже не использовал, а отдавал эти успехи практически без борьбы. Вот и в этот раз успехи СССР в космосе отрезвили США, заставили взглянуть на ситуацию в науке и образовании гораздо более реалистично и перестроить их в соответствии с требованиями времени. В результате Америка получила на десятилетия вперед самую прогрессивную и эффективную науку и значительно улучшила систему средних общеобразовательных школ. А СССР, ставший стимулом этих американских реформ, просто растворился в истории.

Сегодня в американских школах существуют продвинутые курсы почти по трем десяткам тем, отражающим современный американский взгляд на приоритеты школьного образования. Среди них, в частности, есть теория и практика науки, биология, химия, энвироника, четыре уровня курсов по физике, психология, математика, два уровня математического анализа, статистика, компьютерные науки, гуманитарные науки, искусствоведение, английский язык, сочинение, англоязычная и мировая литература, мировая история, европейская история, история США, культура Франции и французский язык, культура Германии и немецкий язык, культура Италии и итальянский язык, культура Испании и испанский язык, культура Японии и японский язык, сравнительная политология и политические системы, американское государство и политика США, латынь, теория и практика музыки, социально-экономическая география и т. д. С 2006 года в американских школах появился новый курс, ставший предметом нового продвинутого класса для старшеклассников: культура, экономика и политика Китая, а также китайский язык. К сожалению, надо признать, что в школах США так и нет курсов по изучению культуры и языка страны, ставшей в свое время стимулом развития американской системы образования. Реальность такова, что сегодня знание русского языка и обладание диплома со специализацией по России больше не является особым конкурентным преимуществом в Соединенных Штатах, как это было в годы холодной войны. Россия оказалась вытеснена Китаем и Японией.

Чтобы закончить тему продвинутых классов в американской школе, расскажу про экзамены. Естественно, все они немного различаются по формату в зависимости от темы курса, но обычно экзамен занимает около трех часов и разделен на несколько секций: вопросы с выбором ответа из предложенных вариантов; вопросы, где надо самому подготовить ответ; и третья часть, в которой надо писать одно или несколько самостоятельных эссе. По результатам ставится оценка от 1 до 5 баллов, где 5 означает, что студент «очень высоко квалифицирован» для учебы в университете на вступительном курсе по данной теме. Колледжи США обычно засчитывают школьнику результаты экзаменов с оценкой от 3 до 5 баллов, хотя некоторые наиболее престижные и конкурентные университеты принимают абитуриентов только с оценками 4 или 5 баллов. Но Америка не была бы Америкой, если бы и тут не было какой-нибудь финансовой хитрости. Так как за сдачу экзамена по продвинутому классу в школе можно потом получить весьма недешевые университетские баллы, сами эти экзамены далеко не бесплатны — каждый стоит около 100 долларов, с 30-процентной скидкой для школьников из малоимущих семей.

Каждый такой продвинутый класс построен вокруг одной главной цели: подготовить школьника к успешной сдаче экзамена в конце учебного года (обычно в мае). Студенты по всей стране сдают экзамен по конкретной теме в один день, что придает этому событию некий дух солидарности и общего достижения, как сегодня в России в день сдачи ЕГЭ. Кстати, мало что сближает школьников сильнее, чем подготовка к этому экзамену — по крайней мере, так происходит в США. На протяжении всего года старшеклассники зубрят вместе формулы, сидят допоздна за учебниками и помогают друг другу. Часто они собираются у кого-то дома или в местной библиотеке, кафе, даже в «Макдоналдсе». Иногда неожиданно образуется своего рода «AP-мафия» — попасть в нее нелегко, а новых членов туда принимают студенты, которые записывались на всевозможные продвинутые курсы на протяжении предыдущих четырех лет. Один из сотрудников моего Центра в Вашингтоне рассказывал, что успешная сдача экзаменов по восьми продвинутым классам дала ему возможность поступить в университет, имея эквивалент почти двух лет университетской учебы, если считать по количеству баллов. Таким образом, он мог пропустить все общие лекции и уже с первого курса записаться на классы для более старших студентов, такие, например, как европейская политика, история и теория русской литературы и конституционное право США.

Программа продвинутых классов в старшей школе США отражает фундаментальное американское убеждение, что залогами успеха являются усердие, терпение и принятие личной инициативы. Когда старшеклассник берет на себя больше работы, чем нужно, и проявляет желание бросить вызов самому себе — это как бы отражает его общий подход к жизни вообще, к дальнейшей учебе и карьере. Таких людей гораздо сильнее хотят принимать в университеты и брать на работу. Их стартовые зарплаты выше, да и растут они быстрее. В то же время американцы очень ценят людей, которые умеют преуспевать не только сами по себе, но и продвигают свой коллектив, своих коллег и единомышленников, поддерживают других, проявляют личные лидерские качества и хорошо справляются с улаживанием конфликтов. Еще раз повторю: в американской культуре внутреннее органичное сочетание коллективного настроя с духом «здоровой» бескомпромиссной конкуренции и абсолютного индивидуализма является характеристикой идеального гражданина. На это и направлена вся система ценностного воспитания в США.

Уже упоминавшаяся пословица «чтобы вырастить одного ребенка, нужны усилия всей деревни» идеально описывает американский подход к образованию. Все принимают участие в образовании маленьких американцев: в первую очередь, конечно, родители, но также и местный бизнес (который дает деньги школьным «фандрейзерам», спонсирует школьные мероприятия и т. д.), муниципальные органы, городские организации. Внутри школы наиболее активны так называемые ассоциации учителей и родителей (Parent-Teacher Association, PTA), которые есть практически везде. Любая такая школьная ассоциация является частью Национальной ассоциации учителей и родителей (NPTA) — некоммерческой организации со штаб-квартирой в городе Александрия, штат Вирджиния. Это самая крупная и старая добровольческая организация, занимающаяся исключительно продвижением интересов детей и подростков. Она была основана в 1897 году в Вашингтоне тремя женщинами-активистками и первоначально называлась Национальный Конгресс Матерей. Трудно поверить, но на сегодняшний день по всей стране существует около 23 тысяч местных ассоциаций родителей и учителей.

Кстати, история появления и развития этой общественной организации отражает вообще историю и истоки американского гражданского общества, о котором в мире, в том числе в России, ходит множество невероятных легенд. На самом деле изначальный толчок гражданскому обществу в США дало естественное желание родителей добиться качественных школ и квалифицированных учителей в своих округах. Государство, как известно, этими вопросами особо не занималось, и родители решили взять контроль в свои руки. Так процесс и шел: снизу, постепенно, там, где были активисты и жизненные, ежедневные, бытовые интересы простых американцев, которые не хотели отдавать их на откуп чиновникам, то есть государству, которое, впрочем, и само не рвалось брать на себя лишнюю ответственность. В результате в США сложилось мощнейшее гражданское общество, способное на равных противостоять всей государственной машине страны. А начиналось все с простого желания трех активных родителей участвовать в школьном образовании своих детей.

До сих пор ассоциации учителей и родителей дают родителям в США большие права в принятии решений, касающихся образования их ребенка. Советские и российские родительские комитеты никогда и близко не играли той роли, которую в Америке играют PTA. Эти организации принимают активное участие в разработке школьных программ, отстаивают интересы учащихся в вопросах образовательной политики и налаживают хорошие отношения между школой и местным сообществом, в том числе бизнесом. Члены этих организаций обычно встречаются на регулярной основе, выбирают президента, секретаря и руководителей отдельных направлений, выпускают ежемесячные «журналы» — в последние годы электронные — о школьных новостях, событиях и новых инициативах. Они серьезно контролируют очень многие сферы деятельности школьных администраций, особенно в начальных и средних школах (во многих старших школах их уже нет). Конечно, халтурщики среди родителей встречаются и здесь, а сами школьники обычно не только не принимают участия в деятельности PTA, но и не интересуются ее работой, да и по большому счету не обращают на эти организации внимания.

Кстати, важно отметить, что в американских публичных школах принято не обращать внимания на социально-экономический статус родителей. Это общее правило. Конечно, в платных частных школах может быть немного иначе. Родители, которые платят наибольшие суммы за обучение своего ребенка, естественно, могут оказывать больше влияния или, если хотите, давления — не на учителя, конечно, но на администрацию школы или школьного округа. Несправедливо, но факт. В публичных же школах не принято уступать родителям, которые являются богачами или занимают важные позиции в местном обществе. Тем более не принято ставить их детей в привилегированное положение. Финансовое положение родителей может повлиять на статус ребенка внутри школы только косвенным путем. Например, ребенок богатых родителей может позволить себе носить модную одежду или окажется первым среди одноклассников с собственной машиной. Сын или дочь спортивной или телевизионной звезды будут, безусловно, более популярными в своих классах. То есть эти факторы с высокой вероятностью повысят статус школьника в социальной иерархии школы — но не больше. И уж точно не гарантируют хороших отношений с учителями.

В Америке успех родителей не считается заслугой ребенка. Ребенок не может им пользоваться в своих целях. В первую очередь он потеряет уважение одноклассников. И по той же логике детей не упрекают за недостатки родителей. Знаменитая фраза Иосифа Сталина «сын за отца не отвечает» всегда была реальной американской ежедневной практикой, хотя этой фразы тут не знают. А если узнают, то американцам на самом деле будет трудно понять ее глубокий исторический смысл. Но, с другой стороны, в США в определенном смысле отец не отвечает за сына, то есть не может дать ему высокий социальный статус в школе или гарантировать позитивное отношение к нему учителей. Что, наверное, тоже непонятно и неприемлемо для части россиян.

Конечно, в США встречаются примеры непотизма, но они редки. Непотизм прямо запрещен законом. Кроме того, в серьезном американском бизнесе (а в США, как известно, нет госкорпораций) он бессмыслен, ибо задача любого бизнеса — зарабатывание денег. В здешней чиновничьей среде это не принято. С одной стороны, в Америке есть специальное управление по правительственной этике, которое отслеживает такие случаи, а с другой — пронырливые американские журналисты с удовольствием продвинутся в профессиональной иерархии на публичном разоблачении примеров такого рода и еще получат престижную премию типа Пулитцеровской, сломав чью-то политическую карьеру. Продвинуться с помощью родственников в США считается весьма позорным. Как говорил незабвенный Остап Бендер в «12 стульях»: девушки таких не любят.

Один мой знакомый адвокат как-то говорил, что совершенно не понимает, почему проституция в США — в отличие от политической проституции — запрещена. Ведь в Америке обе вещи — продавать что-то и заниматься сексом — законны. Почему тогда продажа секса незаконна? Как можно незаконно продавать что-то, что само по себе в США законно? Другое дело, — восклицал он, — политическая торговля интересами избирателей! Действительно, здесь американцы стараются провести грань. Конфликты интересов в США отслеживаются даже в дружеских отношениях. Например, если налоговая инспекция посылает с проверкой аудитора в фирму, а этот аудитор учился в одном классе с женой хозяина фирмы или тем более с ним самим, он обязан заявить об этом. Хотя, повторю, случаи использования родственных связей для создания тех или иных привилегий тут бывают, чего греха таить… Но на сферу школьных оценок это не распространяется.

Итак, выпускник американской школы или университета — особенно школы — вольно или невольно оказывается средоточием почти всех ценностей, которые американцы вкладывают в своих детей. Он не только хорошо представляет себе конкурентность всей будущей жизни и необходимость яростно бороться за место под солнцем, но и понимает важность и ценность своего индивидуализма, знает о защищенности своей личной жизни. Хотя бы на том уровне, на котором это возможно после 11 сентября 2001 года. Кроме того, он выходит из школы в уверенности в исключительности своей страны — Соединенных Штатов. Эта исключительность является еще одной важнейшей составной частью американской системы ценностей и одной из фундаментальных, краеугольных основ всей политической и бытовой культуры США. Это то, что делает американцев американцами и то, что раздражает в американцах всех остальных в мире.

Глава 3. Что у статуи Свободы в голове

Неполитическая Америка

Я глубоко убежден — и вижу это по своей ежедневной работе, — что сегодня американская внешнеполитическая элита в целом знает реальную Россию лучше, чем элита России знает реальную политическую Америку. Четверть века назад все было наоборот. Конечно, немалую роль играет то, что американский политический процесс очень динамичен, повестка дня и основные персонажи меняются здесь часто и непредсказуемо. Чтобы за всем этим уследить, требуется большая и очень профессиональная работа, объективный подход и, безусловно, информация, поступающая из разных источников. Но главное — нужен мощный запрос на непредвзятые знания о том, что происходит в жизни Америки, в ее элите, внешней политике и общественных настроениях. Тут нельзя опираться на случайные или субъективные трактовки американского политического процесса, выхватывать отдельные факты или краткосрочные тенденции. Нужен высокий профессионализм. Этот запрос в Москве, к сожалению, почти полностью отсутствует. Хотя, скажу честно, все-таки есть люди в очень высоких кабинетах российской власти, которые хотят иметь непредвзятую, разнообразную и объективную информацию из США и неплохо разбираются в тамошней специфике. Есть отличные политики-международники, специалисты и эксперты. Но все они в «подавляющем меньшинстве».

В основном же в России сформировался мощнейший запрос на сугубо пропагандистские рассуждения о том, что и почему происходит в США, как формируется внутренняя и внешняя политика страны, в том числе и в отношении России. История, культура и бытовая жизнь Америки сегодня в России трактуются предвзято. Любой американский чих воспринимается как продуманное и запланированное антироссийское действие. Я всегда был принципиальным противником любой пропаганды — как антиамериканской, так и антироссийской, считаю пропаганду очень вредным явлением, ядом, отравляющим массовое общественное сознание. Моя книга, конечно, не об этом. Но, занимаясь много лет политической аналитикой и международными проблемами, я давно пришел к выводу, что чем реальнее вы себе представляете своего партнера, врага, союзника или даже просто соседа, чем больше у вас реализма в знаниях, оценках и выводах, тем эффективнее вы можете строить свою линию поведения. В отношениях между странами это означает, что у вас будет гораздо более эффективная политика, вы сможете успешнее отстаивать, продвигать и защищать свои национальные интересы. Что, собственно, и является сутью любой внешней политики. Нельзя, как это сегодня часто происходит, иметь дело со страной или союзом стран, которых не существует в реальности и которые были фактически придуманы сугубо во внутренних пропагандистских целях. Нельзя заниматься политикой, опираясь на самообман, собственную пропаганду и недостаток реальных знаний об объекте твоих действий.

К слову, могу заверить, что во внутренней политике США при нынешнем экономическом и социальном положении этой страны нет особой необходимости фальсифицировать реалии России и ее политику. Простому американцу — а таких в США все-таки подавляющее большинство — Россия глубоко безразлична. Нет особой необходимости «промывать» ему мозги антироссийской риторикой. Мне иногда даже кажется, что конфликт именно в этом — американцы оскорбительно мало интересуются Россией, ее проблемами и успехами. Ведь США реально сталкиваются с Россией — да и то лишь частично — только во внешней политике, которая, как известно, не входит в круг интересов среднего американца. С Россией имеет дело внешнеполитическая элита США, а также — отчасти — ее сегмент, ответственный за национальную безопасность. Они, на мой взгляд, не руководствуются пропагандой и знают российские реалии достаточно неплохо. Хотя, признаюсь, бывает, что «блок безопасности» в элите США использует Россию в качестве страшилки для продавливания своих растущих бюджетов и укрепления связей с союзниками, в том числе по НАТО. Но то же самое происходило и происходит в любой стране мира ровно столько, сколько существуют армии…

Не устаю повторять: не пропаганда и антироссийские настроения лежат в основе внешней политики Америки, а ее давно сформулированные и продуманные стратегические, то есть долгосрочные национальные интересы — по поводу них тут существует крайне устойчивый общественный консенсус, которому можно только позавидовать. Основная внешнеполитическая (как, кстати, и внутриполитическая) стратегия развития США не меняется десятилетиями. Но тактика ее реализации, естественно, корректируется постоянно. Собственно, поиск правильной тактики и является сутью всей деятельности внешнеполитической элиты США на каждом конкретном этапе мировой истории. Успешная тактика — внешняя политика США становится более эффективной и действенной. Совершаются тактические ошибки — влияние США в мире, как, например, сейчас, идет на спад. Но все это не меняет сути ни национальных интересов этой страны, ни ее глобальных стратегических целей и задач.

Если честно, американские оценки России и тех или иных ее действий очень мало зависят от того, что происходит в самой России. Они зависят лишь от того, где, когда, как именно и насколько глубоко Россия попадает под радар американской политики, радар национальных интересов США. Несколько упрощая, можно сказать, что, если те или иные шаги России в какой-то момент так или иначе способствуют реализации и продвижению национальных интересов США, Москва рассматривается ими как союзник в этом вопросе. Если они вредят этому продвижению — Москва рассматривается как конкретное препятствие, которое надо преодолеть. Тогда встает вопрос о «корректировке России» и Америка начинает выступать в роли лектора по темам демократии, безопасности и т. д.

Как я говорил выше, в каком-то смысле можно сказать, что у США вообще нет политики в отношении России, но всегда есть тактика. Америка не утверждает себя в мире на противостоянии с Россией, как это делает в последние пару десятилетий Москва. Поэтому США в принципе не нужна системная антироссийская пропаганда, она носит тут исключительно тактический характер. С другой стороны, очевидно, что антиамериканская направленность является одним из краеугольных камней российской международной политики, поэтому ей нужна гораздо более серьезная, масштабная и последовательная антиамериканская пропаганда. Это уже часть российской политической стратегии, направленной на ослабление Америки почти любой ценой. Немудрено, что, как показал в 2016 году опрос Левада-центра, 72 % россиян считали своим главным врагом Америку. К политике США отрицательно относились свыше 70 % россиян. К политике Европейского союза отрицательно относились 64 % граждан России. По данным опросов ВЦИОМа, 37 % россиян были уверены, что главными врагами культуры, общества и исторических ценностей России также являются Соединенные Штаты. Мне кажется, одна из самых больших слабостей внешнеполитической линии Москвы в отношениях с США заключается в том, что Москва выступает, как правило, в роли ведомой стороны, пытающейся препятствовать реализации интересов Америки, нежели страной, продвигающей свои собственные национальные интересы. Россия выступает в роли этакого, как говорят американцы, международного «спойлера вечеринок» и «крушителя свадеб»…

Чтобы закончить разговор на эту уже старую и болезненную для российской элиты тему, сразу выскажу (чтобы меня потом не обвиняли в попытках скрыть очевидное) два тезиса. Во-первых, Соединенные Штаты действительно стремятся максимально расширить свое влияние на мировую систему, максимально продвинуть свои национальные интересы, обеспечить своей экономике наиболее благоприятные международные условия, а своему государству и гражданам — максимально возможные гарантии безопасности и стабильности. То есть максимально возможно влиять на других и на весь мир в целом. Однако, согласитесь, это естественное желание любой, особенно большой страны. Нельзя обвинять страну в том, что она действует на мировой арене в соответствии со своими национальными интересами. Было бы странно ожидать, чтобы она действовала против них. Россия в реальности стремится делать то же самое, однако в силу множества объективных и субъективных причин это получается у нее менее эффективно и успешно, чем у США. Мне кажется, например, что возвращение Крыма — можно отдельно обсудить, как именно это было сделано, зачем и какой ценой, — стало очень редким примером решительных и эффективных действий в рамках российских национальных интересов.

Кстати, в годы холодной войны СССР в вопросе продвижения своих национальных интересов по всему миру не отставал от Америки, а то и опережал ее. Но Москва в то время даже не ставила под сомнение право Америки на продвижение собственных интересов, хотя и пыталась ограничить это продвижение — своими действиями, а не словами и пропагандой. Вообще, я убежден, что внешняя политика любой страны — это хорошо продуманный и правильно формализованный государственный эгоизм, позволяющий стране получать разного рода преимущества и выигрыши на мировом политическом рынке. Поэтому внешняя политика, в отличие от внутреннего устройства той или иной страны, на мой взгляд, и не может быть абсолютно демократической. США являются классическим примером этого. Внутри себя они устроены как самая совершенная на сегодняшний день демократия, а во внешней политике Вашингтон очень часто ведет себя как авторитарный игрок, как диктатор. Причем ровно настолько, насколько другие страны позволяют ему это делать. В конце концов, глобальный мир — далеко не демократическая система мироустройства, и было бы странно, если бы демократические страны вели себя в нем в соответствии лишь со своими внутренними правилами и идеалами. Хотя, конечно, откровенно недемократическая внешняя политика ведущей демократии мира лишь усугубляет это взрывоопасное противоречие.

Отсюда вытекает мой второй тезис: Соединенные Штаты на сегодняшний день являются единственной сверхдержавой на Земле с интересами по всему миру. Призывать их из Москвы или любой другой столицы мира добровольно ограничить свои национальные интересы, снизить эффективность своей внешней политики — занятие совершенно бессмысленное. Непрофессиональное. Любой политик или дипломат это понимает. Для американской элиты, руководства этой страны это было бы равноценно предательству национальных интересов. Представьте себе, например, Россию в сходной ситуации…

Как показывает вся мировая история, эффективно ограничить мировое влияние той или иной сверхдержавы можно только одним способом — стать ей конкурентом, бросить ей вызов на международной арене и начать постепенно выдавливать ее силой своей политики и экономики, идеологии и технического превосходства из тех или иных регионов мира, при этом занимая ее место. В этом взаимном выдавливании, кстати, и состояло основное историческое содержание холодной войны между СССР и США. На каком-то этапе между ними установился паритет, в том числе военный, а потом одна из сторон — СССР достаточно неожиданно в силу ослабления внутренних возможностей и потенциала рухнула, дав США возможность значительно расширить свое влияние на мировую систему. Ненавидеть Америку за то, что произошло — бессмысленно и непродуктивно. Остановить ее можно, только став ей реальным глобальным конкурентом. Кто готов выступить в такой роли сегодня? Китай? Европа? Готова ли Россия к этому? Это гораздо более трудный, серьезный, долгий и даже опасный путь, требующий глубоких экономических реформ, твердой политической воли и мудрости у национальной элиты, чем простое развязывание антиамериканской и антизападной пропаганды, обращенной на своих же граждан.

Скажу достаточно очевидные вещи. Если Россия действительно готова бросить вызов Америке (или кому-то еще) и побороться за роль и влияние в мире, то ей нельзя строить оценки этого возможного противостояния на основе пропаганды собственного разлива. Если же Россия просто хочет иметь нормальные деловые отношения с США, да и со всем Западом в целом, то, на мой взгляд, тем более нельзя сводить свою позицию к раздуванию негативной пропаганды против них. История человечества неоднократно доказывала: пропаганда опасна тем, что вольно или невольно ты сам на каком-то этапе становишься ее заложником, жертвой, рано или поздно сам начинаешь верить в нее и отвергать любые объяснения логики мышления и поведения своего визави, кроме тех, которые тебе удобны и выгодны по тем или иным соображениям. Не одно государство растворилось в мировой истории только потому, что его политический класс, его народ стали жертвами собственных представлений об окружающем мире, об основных его игроках и их интересах, о вызовах, которые стоят перед страной, об основных трендах развития и т. д.

Основа успешной политики всегда и всюду — это понимание реальности и объективность, взвешенность и последовательность в выполнении задуманного, твердость политической воли и непредвзятость в оценке результатов своих успехов и провалов… Но главное — ответственное и полноценное понимание собственных национальных интересов, правильное выстраивание иерархии своих приоритетов, готовность отстаивать их перед лицом любых внешних и внутренних вызовов. Давно известно, что основа успешной внешней политики — успешная внутренняя политика, сильная экономика, эффективная система власти и высокое качество человеческого материала, которым располагает та или иная страна. Этим, в частности, и сильна очищенная от внешней пропаганды Америка.

Я уверен, что России сегодня очень нужно объективное и глубокое знание Америки, хорошее понимание политической и бытовой культуры американцев, их системы ценностей, жизненных ориентиров и желаний, логики мышления и поведения. Я говорил выше, что при всех минусах и шероховатостях американской политической машины надо признать, что внутри себя Соединенные Штаты устроены весьма и весьма демократично. Как бы это ни отрицали критики Америки, но общественные настроения, приоритеты избирателей и гражданского общества, цели широкого истеблишмента США оказывают прямое и непосредственное влияние на политику этой страны, ее руководство. Американские лидеры и американские государственные институты очень чувствительны к изменениям в настроениях общества, они гораздо больше зависят от воли и желания простых американцев, чем это описывают разного рода америкафобы по всему миру. Как в любых в той или иной степени демократических государствах, американская политика в значительной степени является отражением интересов, идеалов, желаний и представлений множества разных групп, из которых состоит американское общество. Как и в России, это некий конечный американский национальный совокупный продукт. Для понимания того, как формируется, эволюционирует и наполняется содержанием американская политика, необходимо знать главный источник этого продукта — американское общество со всеми его противоречиями и контрастами, сильными и слабыми сторонами, возможностями и ограничениями.

Другими словами, если надо иметь дело с политической Америкой и на нее по возможности и в меру сил влиять в своих интересах — то просто необходимо досконально знать Америку неполитическую. Именно неполитическая Америка ежедневно рождает и командует политической Америкой. В понимании этого может быть секрет успешной политики в отношении США. К сожалению, большинство российских «экспертов» по политической Америке и новоявленных «американистов» никогда такой задачи перед собой не ставили, что — хотя бы частично — объясняет неэффективность российской политики по отношению к США, ее традиционную вторичность.

Конечно, я не ставлю перед собой столь прикладной задачи. Я просто пытаюсь в очередной раз объяснить Америку миру. В первую очередь русскому и русскоязычному миру, как я это делал в первых двух своих книгах на эту же тему. Более того, сделать это я пытаюсь без ненужных разговоров об американской политике. Американцы, если и обсуждают политику, то, как правило, местную, внутреннюю. Именно такие «местные» американцы в массе своей и вырастают из школьной системы США, о которой я рассказал выше. Услышать где-нибудь на вечеринке легкую дискуссию о международной политике или, скажем, о России можно крайне редко. Это значит, вы не в американской провинции и попали в весьма своеобразную компанию, где, вероятнее всего, много иностранцев или, например, чиновников госдепа.

Страна мигрантов и иммигрантов

В свое время я создал в Вашингтоне небольшую исследовательскую аналитическую организацию — Центр глобальных интересов (Center on Global Interests), в которой с самого начала и работаю президентом. Невзирая на некоторую пышность названия (дань американской традиции) моей должности, организация у нас не очень большая, хотя и довольно активная. В течение первых пары-тройки лет мы сумели завоевать авторитет и уважение в Вашингтоне, вызвать своей аналитикой немалый интерес у американского политического истеблишмента. Наше положение укрепилось, и мы почувствовали свою способность всерьез влиять на вашингтонскую повестку дня. Более того, мы сумели создать и подтвердить репутацию независимого аналитического центра, занимающего самостоятельные позиции по всем вопросам, в том числе по вопросам российско-американских отношений. Наш академический нейтралитет и независимость выводов привлекли к нашим материалам внимание государственных структур и исследовательских организаций не только России и США, но и многих других стран. К слову, мы всегда старались принимать на работу молодежь, с тем чтобы свести к минимуму проявления в работе элементов старого — периода холодной войны — мышления. Про роль такого рода организаций (think tanks) в американской политике, в жизни Вашингтона я уже писал не раз и не буду повторяться. Скажу только, что эта роль сильно отличается от той, которую подобные организации традиционно играют в России. Но не об этом сейчас речь…

Конечно, работа президента института связана со многими скучными административными обязанностями — от налогов и медицинских страховок для сотрудников до приема на работу и тем более увольнения с нее, что в США является достаточно тонкой юридической процедурой. Увольнять за сравнительно короткий срок существования нашего Центра мне пришлось немало, в основном по причине несоответствия человека тем ожиданиям, которые были у нас с ним связаны. Для этого, кстати, существует испытательный срок. Некоторые увольнения были связаны с желанием человека изменить карьеру, переехать в другой город или перейти на другую работу здесь же, в Вашингтоне, например в бизнес, правительство или лоббистскую организацию. Несколько очень хороших сотрудников добровольно покинули Центр по этим причинам. Но ничего не поделаешь: жизнь есть жизнь. Именно молодежь, на мой взгляд, должна отличаться профессиональной и социальной мобильностью.

Короче говоря, в 2014 году ко мне обратилась одна из наших замечательных сотрудниц, уже проработавшая в Центре существенное время. Это была очень симпатичная, интеллигентная выпускница Гарварда, владевшая несколькими языками, включая русский (одно из конкурентных преимуществ при приеме к нам на работу), успевшая пожить в других странах и попутешествовать по разным регионам мира. В нашем Центре она занимала хорошую административную должность с весьма неплохой для ее возраста зарплатой и отличной медицинской страховкой, которой могут позавидовать многие американцы. В моих глазах она пользовалась несомненным авторитетом, и я даже в обозримом будущем планировал продвинуть ее выше по нашей небольшой карьерной лестнице. Но теперь совершенно неожиданно для меня она заявила, что пришла предупредить меня о том, что через месяц планирует уволиться и перейти на другую работу.

Мне, естественно, было жаль расставаться с таким перспективным и уже опытным сотрудником, но я не стал (да и не мог) препятствовать такому решению. Хотя, помню, предложил ей повышение зарплаты, надеясь, что, может быть, она передумает. Но нет, она была тверда в своем решении. После некоторого колебания — а в Америке не очень принято спрашивать о таких вещах — я все-таки поинтересовался, куда планирует переходить такой ценный работник. И был, честно говоря, поражен ее ответом. Оказывается, она решила полностью поменять карьеру и начать все с нуля. Уходит работать учителем чтения в школу для взрослых с отставанием умственного развития. Да еще оказалось, что она уже выбрала школу в бедном, неблагополучном районе Вашингтона, где большинство ее учеников будут составлять афроамериканцы и представители других этнических меньшинств. Естественно, зарплата там ее ожидала в несколько раз ниже, чем она получала у нас в Центре. Медицинская страховка тоже получалась хуже. Да и работать теперь ей придется отнюдь не в чистеньком благоустроенном офисе, расположенном в центре города недалеко от Белого дома. Естественно, мое удивление не сыграло никакой роли. Моя уже почти бывшая коллега объяснила мне, что мечтает о такой работе уже много лет — она всегда хотела приносить пользу обществу именно таким образом. Более того, она рассказала мне, что в течение последнего года уже занималась этой деятельностью на добровольной основе, по выходным и праздникам, а также вечерами после работы.

Кстати, девушка была не замужем, но, как сказала она мне, ее бойфренд, с которым она жила вместе уже несколько лет и который работал в каком-то федеральном учреждении США, горячо поддерживал ее в этом решении. Она даже закончила в свободное время специальные учительские курсы продолжительностью в несколько недель, чтобы получить право преподавать чтение взрослым с задержками умственного развития. Видимо, диплома Гарварда для этого было недостаточно… Конечно, я понимал всю высокую гуманитарную важность работы, на которую она уходила. Понимал все чисто человеческое значение ее поступка. Это не могло не вызывать большого и искреннего уважения. Замечательно, что в США, как, впрочем, и в России, есть такие милосердные и благородные люди. Их должно быть как можно больше, тогда и мир вокруг нас станет добрее и лучше. Но для меня это был такой, если хотите, неожиданный урок американского «человековедения». Не книжный или телевизионный, а настоящий, реальный…

Ровно через месяц эта девушка ушла от нас. Расстались мы очень тепло, испытывая благодарность и симпатию друг к другу. Наш Центр объявил конкурс на открывшуюся вакансию, и на сообщение откликнулось большое число желающих. После нескольких отборочных туров — сначала по анкетам, потом по телефонным интервью и, наконец, личным встречам — в списке осталось пять человек, с которыми уже я, как президент, должен был встретиться и решить, кого же мы берем на освободившуюся должность директора/менеджера Центра, то есть, по сути, моей правой руки. В этой пятерке были очень квалифицированные люди. Сравнительно молодые, но со стажем работы, знанием языков, опубликованными книгами и статьями, авторитетом и отличными рекомендациями. Но один из них сразу меня заинтересовал своей необычной для нашей профессиональной сферы анкетой. Не часто работу, которой мы занимаемся, пытаются получить такие люди: только что вышедший в отставку примерно 40-летний подполковник морской пехоты США, экс-командир батальона, с большим опытом боевых действий в нескольких недавних военных кампаниях, живший и работавший в Европе и России, даже окончивший годовой курс в Высшей школе экономики в Москве и заканчивающий образование в бизнес-школе престижного университета им. Джорджа Вашингтона в столице США.

Морская пехота США — штука серьезная, ранг подполковника там считается весьма высоким, и, естественно, я особенно заинтересовался этим кандидатом. На мой прямой вопрос о том, почему он решил покинуть военную службу, он ответил, что, по его мнению, за 20 лет уже достиг всего, чего планировал достичь. И пояснил, что оставаться в морской пехоте ему имеет смысл лишь для того, чтобы дослужиться до адмирала, а он не хочет тратить свою жизнь на погоню за адмиральским званием. Он хочет попробовать себя в совсем другой жизни — свободной, творческой, самостоятельной, с другими по типу мышления людьми. Я, конечно, поинтересовался у кандидата, почему он выбрал именно наш Центр. Мне казалось, что с его опытом и связями он может найти гораздо более престижную и лучше оплачиваемую работу. На что он заявил: мол, если уж он решил вновь начинать свою карьеру с нуля, то считает, что надо это делать в организации, которая тоже только-только начинает свою деятельность. Иными словами, для личного стартапа он выбрал организацию, которая тоже начинает с нуля и проходит через свой стартап. Как вам такой кандидат?

Естественно, я сразу был готов взять его на работу. Но все же не мог не уточнить: не слишком ли мелкой и скучной задачей после руководства более чем тысячью морских пехотинцев в условиях боевых конфликтов окажется для него административное управление в такой небольшой организации, как наш Центр. Например, закупки бумаги для принтера или визитных карточек для сотрудников, оплата аренды или покупка продуктов для наших мероприятий. На это я получил чисто военный ответ: размер работы, в отличие от многих других жизненных и анатомических факторов, не имеет никакого значения. Если надо что-то сделать — это должно быть сделано, причем независимо от масштаба и трудности задачи и тем более от того, кто по нашим внутренним правилам должен был ею заниматься. Работа — любая и всякая — должна быть сделана, и точка. Я запомнил его тогдашние слова: «Если я вижу работу — я ее делаю, а потом буду разбираться, почему она была не сделана до меня и кто несет ответственность за это». Меня такой подход прельстил, и я предложил подполковнику работу. Единственно, я положил ему гораздо более высокую зарплату, чем получала ушедшая девушка. Отчасти это было связано с тем, что у него уже был взят кредит на дом, была семья и двое детей-подростков, готовящихся вскоре поступать в университеты.

Я до сих пор совершенно не жалею об этом своем решении. Более того, как ни странно, некоторые традиции американской морской пехоты, которые наш новый директор невольно принес с собой в наш такой далекий от военной культуры мир, сугубо положительно сказались на эффективности работы Центра. Более того, новый сотрудник сумел быстро найти общий язык с молодыми коллегами и завоевал их уважение. Что касается меня, то надо сказать, что второй раз за короткий срок я получил урок неожиданного проявления американского человеческого материала. Судите сами: сначала выпускница Гарварда покидает свою хорошо оплачиваемую престижную работу, чтобы учить читать имеющих задержку умственного развития взрослых в очень неблагополучном районе американской столицы. Затем молодой и перспективный подполковник морской пехоты, ветеран боевых действий, добровольно бросает быстро ведущую к адмиральской должности карьеру, которой он отдал 20 лет своей жизни, и начинает новую жизнь, так как ему захотелось попробовать себя в новом, неизвестном ему деле.

Я уже ранее писал об этой удивившей меня в свое время особенности американского национального характера, о том, как меня поражали 40-50-летние первокурсники в моих классах в университетах Америки, решившие вдруг начать новую жизнь, уйдя от успешной карьеры врача, адвоката или бизнесмена. Пройдет какое-то время, и моя бывшая коллега оставит учительство и, я уверен, займется чем-то новым. Мигрировать географически и профессионально, попробовать себя в разных качествах, в разных сферах деятельности, научиться чему-то новому, пожить другой жизнью, — мне кажется, это заложено в крови у большинства американцев. Я не раз слышал от них, что, мол, работу нужно менять каждые пять-семь лет, иначе теряется новизна восприятия и ты начинаешь невольно деградировать как профессионал и как личность. И многие действительно так поступают. Америка — страна не только иммигрантов, но, если хотите, это страна вечных внутренних мигрантов. Отчасти это идет от интереса к жизни и чисто американского оптимизма, отчасти — от желания доказать себе и другим, что ты способен не только на то, чем занимаешься всю жизнь, отчасти — от отсутствия реальных жизненных трудностей и вызовов, с которыми приходится ежедневно сталкиваться жителям многих других стран. Но мне кажется, что в основе всего лежит природное желание американца постоянно доказывать свою конкурентоспособность, экономическую выживаемость, независимость от государства и общества и т. д.

Но, конечно, в первую очередь, Америка — страна иммигрантов, страна особого типа. Иммигранты сильно отличаются от обычных людей. История США это блестяще доказывает. Иммигранты — это большие непоседы, очень динамичные и активные люди, всегда недовольные порядком вещей и ситуаций вокруг них. Они, как правило, полагаются только на самих себя, свои руки и свою голову. Не на государство и закон. Это люди, которые в один момент бросают свой старый, привычный и надежный «нетворк», то есть всю сеть жизненной поддержки, состоящую из близких людей и языка, знакомых с детства правил и норм, привычного образа жизни… Иммигранты гораздо более склонны к авантюрам и риску, они готовы чаще других браться за предприятия без гарантий успеха и полагаться на свою сообразительность. Иммигранты — природные импровизаторы и создатели жизненных экспромтов, своего рода чемпионы мира по выживанию и приспособлению к любым условиям. Именно такими людьми и была построена Америка. Иммигрантский, легкий на подъем, мобильный характер американцев сделал Америку самой успешной страной современного мира. Американцы до сих пор продолжают оставаться иммигрантами. Вернее, теперь мигрантами. Даже в своей стране. Они очень легко, по сравнению с жителями традиционных обществ, меняют города и работы, школы и собственное жилье, должности и карьеры.

Вот и наполняют мир активные и бодрые американские пенсионеры, которые совершенно не хотят сидеть с внуками и внучками, варить им каши и менять пеленки. Они стремятся доказывать миру свою производственную, художественную и интеллектуальную ценность. Наверняка у всех россиян были какие-то родственники, бабушки и дедушки, пережившие войну и долгие голодные годы. До самой смерти они сохраняли сухарики, кусочки хлеба, не могли пересилить себя и выбросить еду. Голода в стране давно уже нет, но ценность любой еды стала для того поколения жизненным правилом, ибо сама их природа противилась пренебрежительному отношению к продуктам питания. В жарких странах такое же отношение исторически сформировалось в отношении воды. Все это напоминает мне американское отношение к образованию, умению делать как можно больше, работать в совершенно различных областях. Это своего рода генетическая прививка американских голодных годов — времен освоения Америки, рабства, Великой депрессии и т. д. Деньги, финансовый успех тут, конечно, имеют немалое значение. Но чем больше ты можешь — тем устойчивей ты будешь в период очередного экономического кризиса, который — как американцы знают из собственной истории — неизбежно наступит. Поэтому из всех возможных вариантов инвестиций разумные американцы всегда выбирают две главные — максимальное образование и хорошее здоровье для себя и своих родных. На это в США большинство людей денег не жалеет. Во-первых, они убеждены, что образование, в отличие от любых других инвестиций, потерять никак нельзя, а во-вторых, эти два фактора — образование и здоровье — являются твоими самыми надежными конкурентными преимуществами перед другими. Не связи, блат или родственные отношения. Здоровье и образованность членов семьи, справедливо считают американцы, являются важным фактором семейного, да и личного экономического благополучия.

Завершая данную тему, могу сказать, что сегодня, к сожалению, знаменитая мобильность все же постепенно падает, американцы все больше и больше привыкают жить спокойно и благополучно, меньше мечутся по свету, да и по своей стране. Это, на мой взгляд, является одним из самых важных, но недооцененных пока факторов, негативно влияющих на американское влияние в мире, на привлекательность американской модели общественного устройства, на образ жизни американцев. Америка как бы постепенно изменяет сама себе…

Но до полной остановки Америки, если она и произойдет когда-то, еще очень и очень далеко. Это пока невидимая историческая перспектива. Однако приведенные выше примеры добровольных жизненных виражей двух вполне успешных американцев, с которыми я столкнулся лично и непосредственно, сыграли большую роль в моем решении написать данную книгу — о том, во что же верят американцы, какие ценности разделяют, как они их воспитывают и утверждают в своей жизни. Иными словами, откуда берутся американцы — такие, какими мы их знаем. Вернее, большинство из нас считает, что знает.

Я совсем не хочу сказать, что американские ценности и жизненные установки в чем-то лучше или хуже тех, которые разделяют россияне. Это вообще не предмет для качественного сравнения и тем более искусственной конкуренции. Каждый народ живет в соответствии со своей системой ценностей и взглядов. Нет «плохих» и «хороших» народов. Чтобы понять народ, эти ценности и взгляды надо знать, а не обольщаться представлением, что только твои ценности являются правильными, универсальными и всеобщими. Американцы сами зачастую впадают в это заблуждение, особенно когда речь идет о политических ценностях и национальных убеждениях. Однако, невзирая на свою мощь и глобальное влияние, сами они парадоксальным образом остаются одним из самых непонятных и непонятых национальных характеров на Земле. Более того, этот характер погребен под тоннами разного рода пропаганды, старых и новых стереотипов и вольных или невольных искажений.

Самих американцев чужие стереотипы, касающиеся их самих, и искажения их системы ценностей волнуют очень мало, о чем я еще напишу ниже. Но благодаря этим искажениям и стереотипам глобальный уровень непонимания и недоверия между странами и народами растет буквально на глазах. Это может кончиться глобальной катастрофой, от которой мало кто спасется. Иными словами, повторюсь, данная книга, как и две предыдущие, является моей скромной попытой объяснить Америку и американцев миру. Мне кажется, это будет полезно обеим сторонам.

Странная американская исключительность

Очень часто можно слышать, что американцы считают себя исключительной нацией, которой позволено гораздо больше, чем любым другим нациям на Земле. Отсюда, мол, их пренебрежение интересами других стран и народов, продвижение своей повестки, особенно во внешней политике и глобальной экономике, отсюда они выводят свое «моральное право» вмешиваться в дела других государств и поучать мир, как жить. В последние годы американские президенты стали вновь, как и в разгар холодной войны, все чаще говорить об американской исключительности. То Джордж Буш-младший, то Барак Обама с удовольствием приводили в своих речах аргумент об американской исключительности, не понимая, видимо, какой эффект это производит в мире. В мире, который — замечу в скобках — не может проигнорировать мнение американского президента. Как бы ему, миру, ни хотелось обратного…

Впрочем, можно вспомнить, что, когда в 2009 году Обаму спросили, считает ли он Америку исключительной, то он ответил утвердительно, точно так же, как любой англичанин считает исключительной Англию, грек — Грецию и т. д. Иначе говоря, Америка исключительна так же, как любая другая страна. Вывод, надо признать, весьма банальный сам по себе. Другое дело, что часть американской элиты считает, что президент был тогда неправ. Их доводы хорошо изложил консервативный политический комментатор Динеш Д’Суза, родившийся в Индии, но ставший сегодня одним из религиозных интеллектуалов Америки. Американская революция, уверяют сторонники этого взгляда, впервые в мировой истории привела к власти правительство, при котором все право и весь суверенитет находятся у народа, а не у вождя, царя, короля или правящего класса. Именно эта страна сломала традицию, установив у себя верховную власть не от Бога, не в виде некоего божественного предназначения и права, а путем компромисса между народом и элитой, через «согласие управляемых». Отсюда ее исключительность. На мой взгляд, несколько натянутая версия, учитывая, что в Декларации независимости США, принятой Конгрессом в июне 1776 года, прямо сказано: «…Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». То есть все-таки изначально есть Творец. И только потом сказано: «Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых».

Однако надо признать, что историческая правда заключается также и в другом. Помните, как начинается Конституция США? «Мы, народ Соединенных Штатов, дабы образовать более совершенный Союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать общему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим, провозглашаем и учреждаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки». Америка действительно создала систему власти, которая базировалась на принципе «мы — народ».

Поскольку данная книга посвящена в основном ряду американских ценностей и является попыткой разъяснить читателю некоторые глубинные, важные для понимания Америки вещи, я старался не касаться политики. Особенно внешней. Политика — вещь сугубо прикладная, а интересы и ценности — вещи если не вечные, то очень и очень долгосрочные. Кроме того, на политические и внешнеполитические темы я много высказывался и письменно, и во время теле— и радиоэфиров. Моя позиция должна быть хорошо известна читателям этой книги. Тем не менее скажу, что в вопросе американской исключительности я бы разделял три вещи. Первое — американскую внешнюю политику. Второе — веру простых американцев в исключительность, уникальность их страны и их самих как цивилизации. Третье — естественную веру многих других стран и народов в их — этих народов и стран — собственную исключительность и непохожесть на других, в их собственную цивилизационную особость, в их собственный уникальный исторический путь.

После того как ушел из жизни мой замечательно образованный, фантастически начитанный и мудрый папа, Василий Иванович Злобин, сын героя Первой мировой войны и георгиевского кавалера, чудом пережившего коллективизацию середняка из рязанской глубинки, я стал разбирать его архив. Папа всю жизнь был профессором исторического факультета МГУ и оставил немало интереснейших дневниковых записей, наблюдений и черновиков. Разбирая их, я нарвался на такую его дневниковую запись: «Лев Толстой первой фразой «Анны Карениной» — «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» — сформулировал также формулу особого исторического пути. Все успешные в истории страны похожи друг на друга причинами своего успеха, все неуспешные — имеют свои уникальные, специфические источники неудач. Отсюда часто делается вывод об исключительности их исторического пути. На самом деле, как правило, в мировой истории все позитивное — похожее, общее, единое; все негативное, неудачное — национальное по своему характеру, специфическое, уникальное». Мне кажется, что это не только очень интересная, но и абсолютно верная мысль. В то же время я, например, пока не встречал страны и народа, которые бы не считали себя уникальными и своеобразными, то есть в той или иной степени исключительными. Особенно это любят подчеркивать малые страны и малочисленные народы, борющиеся за свое физическое, культурное и лингвистическое выживание. И их, безусловно, можно понять. Что же тогда говорить про великие державы, традиционные и новые?

Кто будет оспаривать уникальность Китая или Англии, Индии или Германии? Академик Дмитрий Лихачев однажды написал про Россию: «У нас была история не хуже и не лучше, чем у других народов». То же самое можно сказать и про Америку. Но практически каждый народ в ходе своей истории рано или поздно приходит к мысли, вернее к убеждению, о своей избранности. По-моему, нет ни одной массовой идеи, которая была бы столь широко распространена и столь традиционна, как идея об особом предназначении своего народа, его избранности и уникальности. Идея, на мой взгляд, по-своему ущербная в каждом конкретном случае. «Умом Россию не понять» — любят повторять многие мои российские друзья в ответ на мое недоумение по тому или иному вопросу. По-моему, тут вообще гордиться нечем. Это, на мой взгляд, не комплимент, а своего рода диагноз целой стране. Которую никаким умом не понять… Никто при этом не спорит, что Россия страна исключительная, то есть уникальная и со своим собственным путем развития. Исключительность и уникальность российского пути никем не оспаривается. Чем Америка в этом плане хуже?

Кстати, для точности надо так же понимать, что английское слово exceptionalism переводится на русский язык словом «исключительность», однако в английском, особенно американском английском имеет немного более богатое смысловое содержание и отличается от слова exclusiveness или exclusivity. Я могу ошибаться, но мне кажется, что в русском языке нет точного эквивалента. Для среднего американца в понятие American exceptionalism отнюдь не входит право Америки вести себя исключительным образом на мировой арене. Скорее, историческое напоминание, что Америка была создана как первое государство «нового типа», сформированное не сверху вниз, как в большинстве стран мира, а снизу вверх, и основанное на принципах, которые к этому моменту нигде в Европе не были реализованы. Это индивидуализм, свобода, равенство перед законом, «маленькое государство», протестантизм, пуританство, отсутствие периода феодализма и т. д. Этакая «империя свободы». Демократия снизу: «Мы — народ…».

Иными словами, в большинстве случаев в американской бытовой политической культуре словосочетание American exceptionalism используется именно в этом значении и относится практически полностью к внутреннему устройству США, принципам их внутренней политики и истории государственного строительства. При этом в последнюю четверть века, а то и больше, многие простые американцы постепенно отказываются от безграничной веры в эту исключительность. Они полагают, что США все больше становятся похожи на другие западные страны. В США зреют те же проблемы и противоречия, что и в «государствах старого типа», от которых американцы пытались в свое время дистанцироваться, в том числе и через теорию American exceptionalism. Некоторые даже считают, что правильнее будет Америке вернуться в русло «европейской традиции». Здесь все чаще можно услышать мнение, что многие страны мира в той или иной степени являются exceptional в американском смысле слова, и это отнюдь не прерогатива одной лишь Америки. Более того, в последние десятилетия словосочетание American exceptionalism нередко стало использоваться в обиходном языке в ироническом, а то и уничижительном смысле.

Напротив, американские лидеры после окончания холодной войны стали все чаще, буквально по нарастающей говорить об исключительной уникальности американских ценностей и основ. Эти разговоры, кстати, ненамного опередили такие же заявления со стороны российского руководства об уникальности российских исторических ценностей, или, как их стали называть с легкой руки Владимира Путина, духовных скреп. Элиты обеих стран, похоже, двигаются сегодня в одну и ту же сторону — к обоснованию исключительности своих государственных и цивилизационных ценностей.

После событий 11 сентября 2001 года теорию American exceptionalism стали периодически переносить на внешнюю политику США, однако пока это не является чем-то общепринятым. Так, например, Белый дом не раз использовал это выражение, подчеркивая невозможность для Америки находиться в стороне, когда в Сирии используется оружие массового уничтожения, Россия присоединяет Крым, а на востоке Украины вот-вот может начаться большая война. Причем исходя именно из внутренних принципов устройства и морали США, их ценностей, а отнюдь не из мифического права Америки на исключительные внешнеполитические действия. Кстати, полагаю, что Россия также не смогла остаться в стороне в значительной степени в силу того, что развитие ситуации в Сирии противоречило российскому пониманию морали и категорий добра и зла, а не только из-за геополитических интересов. В этом смысле, безусловно, Россия тоже воспринимает себя «exceptional» — в чем, собственно, большинство американцев всегда были убеждены.

Уникальность политического процесса в США также подталкивает американцев, особенно элиту страны, к выводу об уникальности Соединенных Штатов. Некоторые американские политики начали говорить о «незаменимой» в своем предназначении нации. Да, многие американцы верят, что их страна отмечена Богом, ей дана особая роль быть величественным лидером современного мира, показывать путь развития и эволюции демократии другим, в том числе демократическим странам. Развитие самой американской демократии и ее устойчивость, вариабельность, богатство дают им основание думать о своей стране в несколько возвышенном, специфически патриотическом, даже пафосном тоне. Не зря на Большой государственной печати США, являющейся с 1782 года наряду с флагом эмблемой и символом единой нации, американцы прямо так и написали: «Novus Ordo Seclorum», то есть «новый мировой порядок» или «новый порядок для поколения», намекая на то, что именно Америка принесет миру новый порядок. Гораздо позже, уже в 1935 году, американцы поместили изображение Большой печати на купюры достоинством в один доллар, сделав эту фразу одной из самых тиражируемых надписей в истории человечества.

Однако, думается, здесь немаловажно учесть еще одно обстоятельство. С одной стороны, американцы верят в исключительность, уникальность своей страны и ее предназначение. С другой стороны, они — повторю эту принципиальную с моей точки зрения мысль — отнюдь не отказывают другим странам в праве рассматривать себя таким же образом. Россия, по мнению американцев, не менее уникальна, чем США, Япония, Китай, Германия, Индия и т. д. Но вдобавок — и это самое важное — американцы не рассчитывают на то, что Бог, отметив, по их мнению, Америку и возложив на нее определенную миссию, будет сам обеспечивать ее выполнение. В отличие от многих стран и народов, верящих в свою «звезду» и в свою роль в этом мире, американцы готовы работать день и ночь для ее реализации. К этому они, как я и старался показать в этой книге, готовятся с детства.

Американцы, как известно, — одна из самых трудолюбивых наций на Земле, опережающая другие нации по продолжительности рабочего дня, недели, года. Не имеющая никаких законодательных ограничений продолжительности рабочей недели. С очень краткими отпусками и освобождениями по болезни или родам, немногочисленными свободными днями, поздним выходом на пенсию и т. д. В записных книжках Ильи Ильфа есть замечательная фраза, по-своему отражающая динамизм американской жизни: «Вино требует времени и умения разговаривать. Поэтому американцы пьют виски». США — страна людей в деловых костюмах, бегущих по улицам со стаканчиком кофе в руках. Этот динамизм, в частности, стал причиной глобального успеха компаний типа «Старбакса» или «Макдоналдса». В предыдущей книге я приводил многочисленную статистику по поводу трудовых затрат, работоспособности американцев и скорости их ежедневной жизни, так что нет смысла повторяться. Хотя, замечу в скобках, немалое количество американцев с грустью готовы признать, что бешеный ритм их жизни оставляет слишком мало времени на саму жизнь. В этом отношении они с легкой завистью посматривают на свою соседку Мексику или традиционные европейские страны, где можно спокойно посидеть за столиком уличного кафе с газетой в руках в середине рабочего дня. В Нью-Йорке или Вашингтоне такое может себе позволить разве что безработный или турист.

Иными словами, американцы много и упорно работают над своей страной, будучи уверенными в ее уникальности и прогрессивности. Они не рассчитывают на «чудо», «экономическую скатерть-самобранку», «ковры-самолеты», «сапоги-скороходы». Они не понимают, как можно 33 года лежать на печи, а потом вдруг встать и всех «одним махом» победить. Это противоречит их менталитету и истории, их протестантскому самосознанию, их персональной идеологии. Русские сказки про Иванушку-дурачка, который ничего не делал, а потом взял в жены Василису Премудрую, решившую все загаданные ему загадки, после чего жизнь сразу удалась, в США вряд ли появились бы. Американские дети (другой вопрос — хорошо это или плохо) читают сказки, в которых от героя требуются другие, более трудоемкие решения для благоустройства собственной жизни. Я отнюдь не хочу делать какие-то «притянутые за нос» наукообразные выводы, но, мне кажется, надо признать, что русская пословица «под лежачий камень вода не течет» очень точно отражает суть американской жизненной позиции. По крайней мере, в большей степени, чем, скажем, позиции российской…

Конечно, отчасти Америке сильно помог сохранить такую позицию тот факт, что США и их правящий класс избежали самых тяжелых и кровопролитных катастроф XX века. Даже социалистическая революция 1917 года в России не затронула США так, как она затронула европейские страны. В результате не только США избежали колоссальных потрясений прошлого века, но и их элита избежала необходимости на себе проходить все жестокие уроки, которые приходилось раз за разом проходить европейским элитам. Американцы любят учиться на чужих ошибках, этого у них не отнять. Два океана, окружающие Соединенные Штаты, служили и служат надежным буфером между ними и остальным миром, позволяя американцам наблюдать за всем издалека и обучаться на опыте и многочисленных ошибках других, на их революциях и войнах. Причем не только во внешней политике, но и, главное, — в том, как наиболее рационально обустроить свою страну. Там, где такого опыта — негативного или позитивного — мир в силу разных причин и условий им предоставить не смог, у Соединенных Штатов возникали свои собственные проблемы, которые надо было решать на основе собственного, а не чужого опыта. Именно это дается американцам, как показывает история, особенно тяжело и мучительно. Типичный пример — долгое и не очень успешное урегулирование расовых отношений в американском обществе. Отношений, которые остались в наследство из далекого прошлого и до сих пор остаются весьма острой и взрывоопасной темой в весьма продвинутом во многих других планах государстве.

Самодостаточность

Настало время поднять еще одну — очень важную — проблему американского мироощущения, без которой трудно вообще понять как политику США в мире, так и ежедневное поведение любого простого американца. Многие в мире именно этого не понимают про Америку и ее жителей. Когда вы начинаете жить в Соединенных Штатах (или просто приезжаете сюда на время), рано или поздно вас посещает неожиданная мысль: подавляющему большинству американцев все равно, что вы о них думаете, все равно, что вы думаете об Америке. Это не безразличие, как может показаться на первый взгляд. Это проявление своеобразного и очень мощного чувства самодостаточности, которое просто разлито в американском обществе. Откуда оно взялось и хорошо или плохо это для Америки — вопрос отдельный и дискуссионный. Бесспорно здесь одно — это чувство сильно облегчает жизнь американцев и избавляет их от многих распространенных, в том числе в России, комплексов, связанных с восприятием иностранцами культуры их страны, ее быта, имиджа и т. д. Я, например, завидую этому американскому качеству белой завистью.

Конечно, в Америке вас могут спросить о том, как вам нравится жить, скажем, в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско и т. д. Но можно быть уверенным, что вряд ли вы услышите обобщающий вопрос типа «Как вам Америка?» Ну, если только из вежливости или в попытке поддержать разговор. Американцу все равно, какого вы мнения об Америке. Это его страна, и он знает, что она создана для удобства, безопасности и обеспечения жизни его и ему подобных людей, обладающих соответствующим гражданством. Никогда обычный американец не сравнивает США с какой-либо другой страной, чтобы сделать какой-либо содержательный вывод. Америка для него — это всегда место, где лучше живется ему, среднему американцу. Конечно, он понимает, что какие-то вещи могут быть более эффективно и успешно осуществлены в других странах, и США стоит перенять их опыт. Но вопрос не в этом. Любой американец знает, что США — страна для граждан США, а не для вызывания позитивных впечатлений иностранцев, туристов и внешних наблюдателей. Это не выставочный зал. Перед страной вообще не стоит задача производить впечатление на других.

Другими словами, в значительной степени американцы относятся к своей стране как к собственному дому: он должен быть удобен для меня, а что думают про него другие — мне абсолютно безразлично. Кстати, это отношение ко всему окружающему в США любой наблюдатель может быстро заметить почти везде. Например, американцы знамениты на весь мир своим пренебрежением к одежде. Конечно, здесь есть — и немало — людей, которые одеваются стильно и следят за модой. Более того, здесь есть модные бутики, в частности в Нью-Йорке или на знаменитой Родео-драйв в Лос-Анджелесе, где новые коллекции известных европейских модельеров появляются на несколько месяцев раньше, чем в любых других модных магазинах мира. Любой бизнесмен или дизайнер, работающий в мире моды, знает, что надо освоить американский рынок — если тебя там нет, на успех рассчитывать не приходится. Это, впрочем, относится ко всей громадной индустрии развлечений и человеческих удобств — от музыки и фильмов до гаджетов и электронных сервисов. Если ты, скажем, не поешь песни на английском — большого успеха тебе не видать.

Но при этом большая (превосходящая) часть американцев одевается так себе, если не сказать кое-как, а многие одеты просто отвратительно и безвкусно. Смотреть на них бывает смешно, а в основном попросту не очень приятно. Но суть в том, что им самим все равно, как они выглядят со стороны. Их не интересует чужое мнение об их одежде, их внешнем виде, их облике. Главное для них — это должно нравиться им самим, должно быть удобно и практично. Внешний эффект не имеет значения. Как говорила одна моя знакомая, одевающаяся, на мой взгляд, просто ужасно: «Я одеваюсь для себя, а не для тех, кто будет меня видеть!» И не могла понять моего недоумения.

Действительно, удобно: в любую погоду, не выходя из дома, сесть в гараже в свою машину, приехать в торговый центр, запарковаться в крытом паркинге, начать поход по магазинам, встречая соотечественников, одетых так же по-домашнему, как и ты сам, — шорты, футболка, домашние шлепанцы. Белые носки. Зачем, скажите, американцу париться и переодеваться в модное? Кому и что он должен этим доказать? То, что у него (у нее) есть модная и дорогая одежда? Им это и в голову не придет. Типичная американка не будет долго краситься и надевать туфли на каблуках, собираясь сходить в магазин, по российскому принципу «а вдруг кого-то увижу?!» Она оденется удобно и — почти наверняка — некрасиво. В предыдущей книге я — правда, по другому поводу — писал, что легендарная песня Фрэнка Синатры «My Way», на мой взгляд, полностью вписывается в менталитет среднего американца и адекватно отражает его. Могу еще добавить, что не менее знаменитая песня, исполненная в 1988 году Бобби Макферрином — «Don’t Worry, Be Happy», также в значительной степени является своеобразным синопсисом отношения большинства жителей США к разного рода бытовым и небытовым проблемам, которые неизбежно окружают их в жизни. Мне кажется, что через одежду, косметику и слой жира во многих американцах еще можно разглядеть какие-то живые черты характера первых поселенцев и покорителей диких прерий, которым, конечно, было не до рефлексий в отношении собственной жизни.

Конечно, США — не Германия, и тут нет обилия совместных для обоих полов саун и нудистских пляжей, однако трудно найти американца, который бы стыдился своего тела. На огромные ягодицы тут запросто надевают туго обтягивающие лосины, на пивной живот — не менее обтягивающую футболку. Зрелище не из приятных. Но не нравится — не смотри. Я же, мол, не сужу, как ты одет. Или на чем ты ездишь. Мне все равно. В этом основа мощного чувства самодостаточности у американцев — делать все для себя, игнорируя то, что могут подумать окружающие. Даже не игнорируя — просто не задумываясь на эту тему, не тратя свою умственную энергию на такие мелочи. Американцы и сами иронизируют над этой своей чертой. Например, они говорят, что «если посмотреть на среднего американца — понимаешь, что матушка природа тоже умеет неплохо шутить».

Я не хочу ввязываться в спор, хорошо или плохо игнорировать свой имидж в глазах других. Тем более что в самих США есть и множество исключений из этого правила, начиная с поговорки, известной всем выпускникам колледжей и университетов — «одевайся всегда так, как на работу, которую ты мечтаешь получить», до мощнейшей «мягкой силы» Голливуда, благодаря которой США доминируют в мире и очень умело поддерживают этот свой имидж. Но и то и другое — сугубо вынужденная позиция. В первом случае она обусловлена поиском более выгодной работы, во втором — необходимостью сохранять свою ведущую роль в мире. К типичному среднему американцу это не относится. Поверьте, ему совершенно безразлично, что думают про него, его жизнь, его страну, ее политику люди в других странах мира. Он не занимается выискиванием мнений об Америке в иностранных газетах (это, конечно, делают некоторые американские политики, но и то лишь по конкретным поводам и причинам), не думает, как Америка будет выглядеть со стороны, если она сделает то или это. Ему в значительной степени наплевать на внешнюю политику своей страны — так с какой стати он будет думать о внешней политике других стран? Ему достаточно общего и весьма примитивного понимания ситуации.

Кстати, замечу в скобках: тот факт, что внешней политикой в США в значительной степени интересуются либо профессионалы, либо американские интеллектуалы, а не простые обыватели, приводит к тому, что сравнительно немногочисленные газетные и журнальные статьи и обзоры по внешним темам написаны здесь весьма профессионально. На мой взгляд, гораздо лучше, информативней и взвешенней, чем типичные статьи в российских печатных изданиях. Американские статьи по внешней политике написаны для немногочисленного, но подготовленного читателя. Местные читатели спортивных, развлекательных и, скажем, технологических секций главных американских газет такие статьи, мне кажется, просто не осилят. Кстати, это очень по-американски. Как известно, любая серьезная американская газета сразу распадается на целый ряд отдельных независимых секций, каждую из которых можно читать самостоятельно, как еще одну газету. Всю газету целиком, я уверен, в США не читает вообще никто.

Я жил во многих странах мира и могу сказать, что нет более самодостаточного общества, чем американское. Эта самодостаточность порождает в американце просто колоссальную уверенность в себе, своем обществе, своей стране. Это одна из основ пресловутого понимания американцами своей исключительности, своего мессианства, которого не могут понять иностранцы и которое они отказываются принимать. Американская исключительность объясняется отчасти отсутствием у них интереса к чужим мнениям о себе. Но, с другой стороны, самодостаточность общества почти полностью уничтожает здесь страх открыто говорить о своих внутренних проблемах (типа «а то враги будут злорадствовать»), широко обсуждать поражения и неудачи. Да плевать, что думают другие, особенно за рубежом! Мои знакомые американцы, например, так и не смогли понять, почему значительная часть россиян обиделась на фильм «Левиафан» за то, что там показана, мягко говоря, «не парадная Россия», а Россия неприглядная. Ну и что? Подавляющее большинство великих американских фильмов и телевизионных сериалов, говорили они мне, показывают неприглядные стороны Америки — от разветвленной мафии до коррупции на самых верхних этажах американской системы власти. От «Крестного отца» до «Карточного домика». Вредит ли это Америке в мире? Конечно, нет. Но скажу честно, самих американцев даже совершенно не интересует ответ на этот вопрос. Конечно, им нравятся фильмы, где Америка выглядит сильной и могущественной, справедливой и великодушной, но они будут не менее рады, если голливудские фильмы про самые острые, неприятные американские проблемы будут получать престижные международные премии. Что, собственно, и происходит.

Кто бывал в компаниях с американцами или наблюдал их где-то в публичных местах, знает, что американцы очень шумные, громко говорящие, не особенно стесняющиеся окружающих люди. Они могут, например, стоять в проходе маршрутного автобуса и громогласно обсуждать свои достаточно интимные жизненные дела, не смущаясь, что их могут услышать сидящие рядом пассажиры. А те, в свою очередь, конечно, все слышат, но не слушают, ибо им это безразлично. Приходишь к американцу в гости — он может устроить тебе настоящий тур по всему дому или, скажем, предложить воспользоваться туалетом на втором этаже, совершенно не беспокоясь, что в доме ты увидишь полный бардак, которого никогда не обнаружишь в Англии или России, так как там хозяева не дадут тебе разгуливать по дому, если он в беспорядке. Там так не принято. А здесь — все равно. И примеров такого рода можно привести неисчислимое множество — от бытовых до политических. Уже упоминавшийся мною Джордж Карлин даже подсмеивался над этой стороной психологии американца: «Люди, которые подчеркивают, что им все равно, что о них думают другие, на самом деле отчаянно хотят, чтобы другие заметили, что им все равно, что другие о них думают». Однако я глубоко убежден, что для среднего американца все это не какая-то игра в имидж, а нормальное естественное состояние.

На мой взгляд, американская самодостаточность, полная независимость от чужого мнения — вещь очень здоровая, хорошая, сильно помогающая американцам по жизни, а их стране — в ее политике доминирования в мире. Но, с другой стороны, эта американская самодостаточность и уверенность в себе очень часто приводят к тому, что подавляющее большинство американцев проявляет зачастую не только вопиющую неграмотность в международных делах, в частности в акциях собственного государства, но главное, они не понимают, что это может негативно отражаться на отношении мира к Америке. Хорошо известный в России программой, названной его именем, американский сенатор от штата Арканзас в 1940-х — 1970-х годах Джеймс Фулбрайт написал в свое время замечательную работу под названием «Высокомерие силы», где, в частности, писал о том, что только общество, которое находится в мире с собой, со своей историей, со своими преступлениями и достижениями, способно адекватно понимать другие нации и народы. Особенно опасно, писал Фулбрайт, когда у того или иного народа есть реальная сила, но нет достаточной уверенности в себе. Тогда этот народ, эта нация становятся опасными. Причем и для себя, и для других. Пытаясь доказывать что-то другим — да и себе, — этот народ возводит силу в абсолют, а свою большую ответственность превращает в безграничную. Иными словами, ему нужно постоянно доказывать что-то себе и другим, он не может допустить и мысли о своей ошибке, ему нужно одерживать верх в каждом споре, даже незначительном. Кстати, именно поэтому американцы, включая их политиков, не смущаясь, могут публично признавать свои ошибки. С одной стороны, они не видят в этом ничего ослабляющего их. Но с другой — им все равно, как на эти признания реагируют в других странах. Делать что-то — значит периодически делать ошибки. Это не страшно. Страшна неуверенность страны или народа в себе самих. Этого качества Америка и американцы в значительной степени лишены.

Далее Джеймс Фулбрайт пишет, что многие страны и народы прошли и проходят через такие периоды, когда неуверенность принимается ими за необходимость все время что-то доказывать. Америка, по его мнению, тоже приблизилась было одно время к этому состоянию и начала демонстрировать признаки высокомерия в своей политике, своей силе и своей глобальной власти, которые уже привели другие народы к падению их влияния в мире. Конечно, эта мысль бывшего американского сенатора относится отнюдь не только к Америке. Но особенно опасно, когда огромная и самая мощная нация на Земле начинает терять представление о реальности и перестает понимать другие народы и страны в их стремлениях. Так ли это происходит в современных США или нет? Если к тому, о чем пишет Джеймс Фулбрайт, то есть растущему у большинства американцев непониманию других народов и наций, добавить растущее нежелание их понимать, а также непонимание того, зачем им надо стараться понять других, то действительно получается довольно печальная картина.

Конечно, самим американцам это безразлично и они даже не задаются такими вопросами, но рано или поздно это негативное отношение отразится на их безопасности, благосостоянии, возможности путешествовать или развивать бизнес. Часто эта самодостаточность является основой пресловутой американской самоуверенности, несколько снисходительного отношения к другим странам и культурам, некоторого пренебрежения. Как заметил Джордж Карлин: «правда состоит в том, что люди с низкой самооценкой на самом деле вполне заслуживают этого». Но еще чаще эта американская самодостаточность превращается в уверенность в превосходстве собственной страны, политической системы, армии, культуры и т. д. над тем, что есть в окружающем Америку мире. А это уже частенько влечет негативные политические последствия, ошибки, просчеты, от которых, к сожалению, страдают другие страны и народы.

Справедливость и кто виноват?

Не секрет, что международные стереотипы частенько входят в противоречие с реальностью. Более того, такое противоречие — скорее правило, чем исключение. Так, например, россияне слывут в мире людьми, любящими определенный порядок, организованность и некую «высшую справедливость». Многие и сами так про себя думают. Но при этом в реальной ежедневной жизни россияне в основном живут в социальном и экономическом беспорядке, даже, если хотите, бардаке и неорганизованности, страдают, как показывают многочисленные социологические опросы, от разного рода жизненных несправедливостей, окружающих их каждый день. К примеру, разрыв в зарплатах между образовательным и нефтегазодобывающим или банковским секторами в России такой неприлично большой, что говорить о какой-то «высшей справедливости», якобы разлитой в российском обществе, просто смешно. С другой стороны, ведь никому из россиян не приходит в голову в целях достижения «высшей справедливости», например, взять и поделить национальные богатства России с теми странами, у которых — просто в силу объективной бедности их недр — нет возможности жить на нефтяную ренту. А России с недрами, конечно, повезло. И такого рода примеров можно привести еще много. Вся история человечества уже доказала, что справедливость — вещь весьма и весьма субъективная и полностью зависит от положения того, кто о ней судит.

С другой стороны, американцев считают в мире противниками «государственного порядка» и сторонниками максимального индивидуализма, воспринимающими экономическую и вообще социальную несправедливость как естественную характеристику свободного рынка и конкурентной социальной среды, которой является любая либеральная экономика. «Америка — свободная страна, и я делаю что хочу!» — эту фразу часто можно услышать от американцев. Когда кто-то пытается им что-то навязать, в ответ частенько звучит шутка наподобие: «Когда я последний раз проверял, где я живу, то выяснилось, что живу я в Америке. Разве что-то поменялось?» или «В свое время я читал Конституцию США, и это была страна свободы. Так что отвяжитесь от меня»…

Я уже как-то цитировал разговор, состоявшийся у меня много лет назад с видным американским юристом-практиком. Мой коллега одновременно профессорствовал в одной из лучших юридических школ США и, соответственно, мира. Разговор до сих пор кажется мне важным, поэтому я напомню про него.

Как водилось во времена перестройки, наша беседа неизбежно коснулась разницы между Россией и Америкой. Тогда это была горячая тема. Мы уже по традиции обсудили историю и политику, экономику и военное дело, а потом заговорили о ценностных различиях. Мой приятель стал говорить о главенстве закона, я в ответ начал было ему объяснять, насколько для людей в России важно чувство справедливости, которое для большинства гораздо выше закона. Он засмеялся и ответил: «Знаешь, в нашей американской юридической школе, в любом университете, как только студент-юрист на экзамене упоминает в качестве аргумента справедливость, мы ставим ему «два» и отсылаем на пересдачу. Справедливость — вещь сугубо субъективная и не имеет никакого отношения к работе правовой системы. Ее задача — не установление всеобщей справедливости в стране, а максимально эффективная реализация принципа главенства закона и выполнение буквы и духа закона».

Логика моего собеседника была в том, что абстрактной справедливости не бывает вообще нигде и никогда. Справедливость всегда носит конкретный исторический и социальный характер. То, что справедливо для одного человека или социальной группы, может оказаться вопиющей несправедливостью для кого-то другого. Посмотрите, например, на международное право или традиции кровной мести в разных культурах мира. Это, кстати, отлично понимали марксисты-ленинцы, которые в свое время придали понятию справедливости сугубо классовый характер. Мне тогда запомнилась еще одна мысль, которую высказал мой американский собеседник в контексте всего вышесказанного: закон, по определению, неизбежно имеет черты несправедливости, ибо он основан на необходимости его обязательного для всех выполнения, а то и принуждения. Если нельзя принудить выполнить закон — он перестает быть законом. Это, кстати, и произошло в значительной степени с международным правом.

В этом смысле, если социалистические теории права более или менее сводились к попыткам установления социальной справедливости в стране, но только для некоторых родственных социальных групп и классов при полном подавлении или уничтожении других, то правовая система демократического государства построена на принципах равенства всех перед законом. Иными словами, социалистические учения говорят о равноправии для избранных классов в распределении справедливости, а теории демократии — о равенстве в распределении, если можно так сказать, постоянно существующей в любом обществе несправедливости, причем — в идеале — между абсолютно всеми членами общества. Именно это максимально равное распределение несправедливости и должен при демократии регулировать закон. Именно на это должна быть направлена политика. Насколько успешно это удается сделать — настолько правовая система носит демократический характер, что уже характеризует и всю политическую систему той или иной страны. Попытки утвердить в современном сложном и многослойном обществе систему права на базе идей социальной справедливости ведет, как полагают американцы, не к главенству закона, а к правосудию самосуда на основе по-разному понимаемой «высшей справедливости». Что собственно, они сами во всей красе и демонстрируют раз за разом во внешней политике, не замечая этого.

Но внешняя политика США — совсем другая тема, не имеющая отношения ни к закону и праву, с одной стороны, ни к справедливости — с другой. За справедливость должны, по логике американского подхода, вступаться и бороться политики, включая принятие законов, считающихся большинством населения страны справедливыми, а правовая система должна обеспечивать равенство всех перед этими законами, в том числе и через адекватную их трактовку и применение на практике. Если она не выполняет эти функции, то она вольно или невольно «подставляет» политическую систему страны, ломая баланс равного распределения несправедливости в обществе.

При этом в реальности американская жизнь является гораздо более упорядоченной и лучше организованной по сравнению с жизнью среднего россиянина. А несправедливости в ней, должен признать, гораздо меньше, чем в жизни простого человека, живущего в России, где так и не удалось установить даже принцип главенства права и равенства всех перед законом. Американцы действительно исходят из того, что право и закон — по определению — не могут быть справедливыми для всех в равной степени (что, впрочем, близко и к российскому пониманию справедливости). Однако именно через отказ от приоритета абстрактной «высшей справедливости» и установление простого и внешне несправедливого принципа равенства всех перед законом в США добиваются гораздо большей социальной справедливости.

Упомянутый уже мною Динеш Д’Суза в одной из своих книг отмечал, что, переехав в Америку, он поразился не тому, как хороша жизнь людей на верху американской социальной лестницы, а тому, какую жизнь Америка обеспечивает своим простым гражданам. Даже невысоко образованные люди со средними способностями, даже откровенные посредственности и лентяи имеют тут хорошие дома и машины и ежегодно отдыхают. По крайней мере, так было всю вторую половину XX века. Конечно, можно спорить о причинах качественной жизни среднего американца, но все же стоит прислушаться к мнению иммигранта из Индии, ставшего одним из голосов республиканской Америки. Но сложилась эта ситуация отнюдь не после Второй мировой войны, а гораздо раньше. Известно, что между 1830 и 1950 годами Америка обладала самой быстрорастущей экономикой на Земле, а еще в 1815 году историк Даниэль Уокер Хей писал, что средний американец питается лучше и имеет лучшее здоровье, чем средний житель Европы.

Мало кто знаком с письмом, которое написали Иосифу Сталину из своей длительной поездки по Америке Илья Ильф и Евгений Петров 26 февраля 1936 года. Прошу прощения за большую цитату, но она, на мой взгляд, того стоит:

«Нас поразил высокий уровень американской жизни. Однажды мы ехали по пустыне, в штате Аризона, направляясь из Гранд-Кеньон в Зайян-Кеньон. Это была пустыня в полном смысле слова. Не было ни людей, ни растений. Мы проехали две сотни миль, не встретив ни одной живой души, если не считать нескольких шоссейных рабочих, исправлявших дорогу. Потом мы проехали превосходный мост через речку Литтл-Колорадо и увидели бензиновую станцию и небольшой дом. Кроме этих двух сооружений, вокруг ничего не было. До следующего населенного пункта было не менее двух сотен миль. Но в домике, где проезжим сдавались комнаты, мы нашли: электричество, горячую и холодную воду, превосходные постели, идеальной белизны простыни и полотенца, ванну, радио, водяное отопление и нормальный американский обед (не слишком вкусный, но разнообразный и питательный). Здесь, в пустыне, было решительно все, что можно найти в Нью-Йорке, Вашингтоне или Сан-Франциско. Даже мебель была такая же, как в Нью-Йорке или Вашингтоне, — стандартные переносные лампы с твердыми бумажными абажурами, качающиеся кресла, стулья, камин. И плату с нас взяли умеренную — такую же, как в Вашингтоне или Нью-Йорке, хотя, пользуясь безвыходным положением путешественников, могли бы содрать сколько угодно.

Мы привели этот пример не в качестве исключения, а в качестве правила. 16 тысяч километров пути дают нам право утверждать, что в любом пункте Соединенных Штатов человек может найти абсолютно все удобства. В некоторых местах эти удобства будут более совершенны (электрическая плита, комнатный рефрижератор), в некоторых — менее совершенны (газ, нефтяная печка), но они будут повсюду. Они несомненно носят массовый характер…

…В прошлом году летом мы объездили несколько районов Украины, и повсюду, решительно повсюду, во всех областях жизни, в каждой мелочи мы видели руку и вкус секретаря райкома. С какой быстротой пойдет повышение бытового уровня страны, если секретари райкомов своими глазами увидят и поймут, что это такое — массовое обслуживание потребителя, как выглядит газолиновая станция, кафетерия, гостиница, стандартная мебель, чистая скатерть, уборная, душ, бетонная дорога, рейсовый автобус дальнего следования, десятицентовый магазин, идеально простая и деловая обстановка контор, режим времени, грошовые примитивные, но необыкновенно комфортабельные домики для туристов, справочное бюро и еще сотни необыкновенно важных вещей».

Интересно не только содержание этого поразительного письма, но то, что оно адресовалось лично вождю Советского Союза и было им прочитано. Вряд ли можно заподозрить, что Ильф и Петров старались приукрасить американскую действительность, да еще в письме Сталину. Конечно, никакие секретари райкомов в Америку для обмена опытом посланы не были. Сама Америка, население которой к середине XX века составляло 5 % от мирового, уже имела экономику, составившую четверть мировой, а к концу Второй мировой войны доля США в глобальной экономике поднялась до 50 %. Потом начался постепенный откат, связанный с активным развитием других стран. Сегодня, как известно, США обладают крупнейшей экономикой мира (приблизительно 25 % глобальной экономики) по номинальному значению валового внутреннего продукта и второй — после Китая — по паритету покупательной способности. В таком пересчете доля США составляет примерно 15 % всей экономики Земли. На международном экономическом форуме в Санкт-Петербурге в июне 2016 года Владимир Путин назвал США единственной супердержавой на Земле. «Америка — великая держава. — сказал он. — Сегодня, наверное, единственная супердержава. Мы это принимаем». Интересно, что США по всем важным экономическим показателям в последние десятилетия занимает если не первые места, то всегда места в первой тройке или пятерке. Таким образом, она уже долго является чемпионом мира по самому трудному виду «спорта» — по экономическому многоборью. При всех ее многочисленных проблемах это, безусловно, выдающееся достижение для сравнительно молодой страны.

Вернемся к парадоксу, который тут проявляется. Верящие в приоритет личной свободы и независимости человека от государства американцы всей своей историей приучены активно самоорганизовываться и самостоятельно наводить порядок, то есть привносить разумность в окружающую жизнь. Особенно на местном, главном для простого гражданина любой страны уровне. В результате у них это, как правило, неплохо получается. Экономика и уровень жизни среднего класса — только один из показателей, но важный. А если что-то у американцев не получается, то они обвиняют в этом сами себя, только себя, и никого, кроме себя, — и снова берутся за дело. Россияне, всегда надеющиеся на государство, которое, заметим в скобках, с удовольствием и удовлетворением берет на себя эти обязанности, в результате теряют контроль над собственной жизнью. Но именно себя, как правило, россияне ни в чем таком не винят. Винят они, как ни парадоксально, в основном внешние силы — от плохих государственных чиновников у себя в округе или соседей по дому до традиционной коррупции и плохой, вредной Америки (Турции, Грузии, Украины, Германии…) далеко за океаном.

Другими словами, в любой своей неустроенности американцы в первую очередь винят себя и только себя, россияне — кого угодно, но только не себя. Так сложилось исторически, и оба государства — Россия и США — хорошо научились пользоваться этими качествами менталитета своих граждан. Отсюда разница в поведении американцев и россиян, разница в восприятии реалий жизни, в оценках тех или иных проблем. Если упростить, то жизненная философия простого американца заключается в следующем: «Я все сделаю сам, никто за меня этого сделать не сможет. Да я никому и не доверю это сделать». Поэтому американцы раз за разом встречают в штыки любые попытки государства или собственного штата сильнее зарегулировать какую-нибудь сферу их личной жизни, будь то ужесточение правил торговли стрелковым оружием или усилия нескольких последних администраций Белого дома по введению системы обязательного медицинского страхования. Слово «обязательное» со стороны государства действует на американцев как красная тряпка на быка. Он может требовать от государства тех или иных вещей, но государство от него может требовать только налоги. Да и то, как известно, в США есть целое общественное движение, требующее отмены налогов как незаконных поборов со стороны государства.

Конечно, речь идет о большинстве людей, живущих в США. Тут есть немало сторонников самого жесткого регулирования продаж стрелкового оружия, есть и сторонники государственного обязательного медицинского страхования. Однако консенсуса по этим вопросам, похоже, добиться будет невозможно, хотя именно они зачастую становятся эпицентром политической борьбы в стране. Кстати, именно борьба за правильное и наиболее эффективное соотношение прав государства и личности является в США еще одной основной, поистине краеугольной темой политики, занимая, наверное, 90 % национального политического пространства. В оставшиеся проценты входят права штатов, внешняя политика и все остальное, что не касается непосредственных жизненных интересов избирателей. Я, например, всегда говорю, что в России значительно преувеличивают роль и значение Государственного департамента США — одного из самых малочисленных американских министерств со сравнительно небольшим бюджетом. Для многих американцев фамилия очередного государственного секретаря США не говорит ничего. Он, как и его министерство, влияет на их собственную жизнь в самой микроскопической степени. Американцы живут другими — не внешнеполитическими — успехами и неудачами и не ими оценивают как ситуацию в стране, так и рейтинги своего президента.

Иногда конфликт интересов связан с чем-то внешним, далеким от ежедневных проблем, как это, например, случилось в 2014 году с экономическими санкциями в отношении России из-за Крыма и Восточной Украины. Основной вопрос, который тогда интересовал и американский бизнес, и американское общественное мнение, касался не того, удастся ли с их помощью изменить политику России, а того, как это отразится на самих США и их внутреннем потреблении. Американский бизнес, как известно, долго сопротивлялся и выторговывал себе компенсации, гарантии и обещания от государства. Однако деваться ему было некуда — пришлось согласиться, и санкции вступили в силу. Конечно, эта история и близко не вызвала такого общественного интереса, как в России. В США антироссийские санкции, как известно, затронули очень небольшой сегмент общества. Да и подобных ситуаций, к счастью, в истории США было сравнительно немного. По масштабу общественного интереса в Америке история с санкциями и российскими антисанкциями в разы отличается от, скажем, яростных публичных споров об абортах или иммиграционной реформе так же, как число болельщиков национальной португальской сборной по футболу отличается от числа болельщиков, наблюдающих за мальчишками, ради удовольствия гоняющими на огородах мяч в умирающей деревеньке где-нибудь в далекой российской провинции.

Можно взять другой яркий пример типичного ошибочного стереотипа — вопрос о сознательном планировании своего будущего и заботе о завтрашнем дне. В свое время концепция планирования, которой придерживался СССР, была благополучно опровергнута самой жизнью. Все-таки СССР оказался экономически несостоятельным государством. Однако, как это часто бывает в истории, вместе с водой был выплеснут и ребенок. Возобладала вульгарная, по существу, идея, суть которой сводилась к тому, что свободный экономический рынок отвергает саму идею централизованного планирования. Конечно, это не так. Сейчас постепенно все становится на свои места. Однако в мировом общественном мнении до сих пор россияне предстают как люди, не только требующие от своего государства мощной и надежной, почти как при социализме, социальной заботы и защиты, но и по привычке очень желающие «верить в свой завтрашний день».

Вера в завтрашний день была основой советского оптимизма и политической культуры того времени, особенностью советского стиля планирования. Напротив, жизнь показала, что американцы, всю жизнь живущие в условиях свободной экономики, которая неизбежно проходит в своем развитии через рецессии, кризисы и падения, оказываются — согласно всем опросам на эту тему — гораздо большими оптимистами. В свое время Рональд Рейган, боровшийся за Белый дом с президентом Джимми Картером, дал такое определение неизбежным перепадам американской экономики: «Рецессия — это когда твой сосед теряет работу. Депрессия — когда теряешь работу ты. А экономическое восстановление — это когда работу теряет Джимми Картер». Действительно, может быть, когда ты держишь контрольный пакет своей жизни в собственных руках, ты в любом случае больший оптимист, чем те, чей контрольный пакет находится в руках государства — а точнее, его мало думающих о тебе чиновников?

Глава 4. Анатомия американского государства

Без «гвардии президента»

Уместно напомнить, что, хотя Соединенные Штаты являются молодой страной, система устройства их политической и общественной жизни удивительно устойчива и претерпела гораздо меньше изменений, чем почти в любом другом государстве мира. Можно вспомнить политическую историю ведущих стран, включая Россию. Революции, перевороты, изменения режимов, конституционные реформы, фундаментальная смена экономических моделей и т. д. наполняют историю последних двух с половиной столетий почти всех современных государств. Мир постоянно находился в переходном состоянии, революции сменялись контрреволюциями, застои — судорожными реформами и переписыванием конституций… За исключением одной страны, которую, перефразируя слова Владимира Путина, можно назвать островком сравнительного спокойствия и штиля в этом бушующем мировом океане. С точки зрения структуры власти и механизма управления, экономической базы и принципов устройства общественной жизни после принятия Конституции в 1787 году Соединенные Штаты изменились поразительно мало.

С одной стороны, Америка, безусловно, является крайне динамичной, живущей будущим страной, но с другой — это довольно старое, если угодно, государство в мире. Я уже упоминал о том, что в США действует самая старая написанная Конституция. К этому можно добавить, что Соединенные Штаты — обладатели самого старого в современном мире федеративного (когда-то в реальности — конфедеративного) устройства. Это вообще самая старая из существующих сегодня формальная демократия. Более того, это самая старая существующая сегодня республика. И, безусловно, американские политические партии — самые старые политические партии на Земле. То есть Соединенные Штаты представляют собой замысловатое хитросплетение политического институционального традиционализма и разудалой политической прогрессивности, даже, если хотите, авангардности и постмодернизма. Поэтому американцам гораздо легче, чем представителям других наций, реально опираться на некие свои общие традиции и корни (которые, заметим в скобках и не в обиду американцам, в немалой части растут все-таки из прогрессивной континентальной Европы и Англии), не отрываться от них, не прикладывая к этому особых сил и не устраивая национальных истерик и массовых публичных причитаний на темы духовного единства или тех или иных исторических событий. При этом психологически они нацелены в будущее, на свою роль в «переделе мира» в лучшую сторону, на свои долгие политические и экономические комбинации.

При всем своем авангардизме в Америке очень любят и чтут традиции, повторяемость, преемственность. Преемственность власти, закона, поведения, процедуры. Отколовшись от Великобритании, американцы хорошо запомнили старую британскую мудрость о необходимости двести лет просто косить, косить и косить свой газон, пока он не станет выглядеть идеально. Это правило они распространили на всю свою жизнь. В этом смысле история страны, образ жизни и менталитет ее жителей сильно отличаются от, скажем, российского. Я как историк писал несколько лет назад об этой проблеме. Повторюсь: каждый, кто хоть немного знаком с российской историей, заметил, что правление любого лидера в России обязательно распадается на два периода. Первый, когда тот разрушает то, что досталось в наследство от предыдущего вождя, — увольняет (казнит, ссылает) его ставленников, активно реформирует под себя властные структуры, меняет законы, заполняет иерархические ступени своими людьми, разрушает прежние идеологические постулаты в массовом сознании. Огромная часть политической энергии и энтузиазма каждого вождя расходуется именно на это.

Потом наступает второй период, когда его начинают одолевать заботы о будущем той системы власти, которую он создавал, о сохранении всего того, что он наработал. Начинаются поиски преемника, тайная выработка гарантий и компромиссов, торг внутри элиты, чтобы созданная система выжила уже без своего создателя. Я хорошо помню анекдот, рассказанный Путиным на одной из наших встреч: уходящий лидер страны говорит своему преемнику: «Вот тебе три конверта. Первый вскрой через полгода, второй — когда станет плохо, третий — когда станет совсем плохо, неисправимо плохо». Проходит какое-то время, ситуация начинает ухудшаться, новый начальник решает открыть первый конверт. Там написано: «Вали все на меня». Он стал при каждом удобном случае валить все на прежнего руководителя. Проходит какое-то время, ситуация в стране начинает становиться все хуже. Он открывает второй конверт, а там написано: «Начинай реформы». Новый руководитель начинает реформы, ситуация становится совсем плохой. Он решает открыть последний конверт, а там написано: «Готовь три конверта». Я помню, с каким удовольствием сам Путин рассказывал эту шутку.

Практически всегда в русской истории первый этап правления оканчивался успешно, старая система худо-бедно разрушалась. И практически всегда второй этап оказывался неудачным. В том смысле, что, кто бы ни становился преемником, как бы тщательно и на каких бы условиях его ни отбирали, он неизбежно крайне критически ревизовал полученное наследство. Преемник каждого модернизатора в России обязательно прекращал модернизацию, преемник каждого «стабилизатора» потрясал страну реформами и революциями, преемник «демократизатора» — сворачивал права и свободы и т. д. Прогрессивного лидера всегда сменял ретроград. Причем, как бы ни был силен и популярен в народе предшественник, новый вождь обязан был многое разрушать, включая популярность предшественника, иначе он не мог удержать власть в своих руках. Никогда в истории России сговор элит не приводил к преемственности в политике и стратегической предсказуемости власти.

Конечно, в США смена власти может приводить — и часто приводит — к изменениям в политике, коррекции курса. В России же она обязательно влечет тектонические сдвиги, на которые и уходит обычно вся энергия правящего класса и значительная часть нервных клеток россиян, адаптирующихся к новым веяниям. Политики за океаном замирают в ожидании ответа на вопрос, задаваемый в очередной раз: в какую теперь сторону двинется Россия? С США этого никогда не происходит. Конечно, приход новой политической команды в Белый дом меняет какие-то ориентиры в политике, мир их постепенно заметит, но магистральный путь развития собственной страны останется тем же. Заметим: что бы ни говорили кандидаты в президенты на этапе предвыборной кампании, какими бы экстравагантными заявлениями они ни пытались привлечь к себе внимание средств массовой информации и избирателей.

Это распространяется на всю политику Соединенных Штатов. В частности, США всегда и всюду «играют в долгую игру» в своей внешней политике. Они очень хорошо понимают, что, условно говоря, можно выиграть каждую конкретную битву, но проиграть всю большую войну, и поэтому они стараются выигрывать именно всю войну, не очень при этом обращая внимания на «проигранные внешнеполитические сражения». Внешняя политика Америки почти в каждый конкретный момент кажется провальной, катастрофической, неудачной, ошибочной. Но проходит какое-то время, и вдруг выясняется, что Америка — за редким исключением — не только добилась своих целей, но и укрепилась в тех регионах и странах, которые еще одно-два поколения назад проклинали ее. Удивительно, но факт: с одной стороны, американцы славятся в мире своим нетерпением и неспособностью долго концентрироваться на какой-то внешней проблеме, но с другой — свои стратегические интересы они почти всегда с большим или меньшим успехом осуществляют. Несколько утрируя, можно сказать, что Россия — страна успешных и эффективных тактических маневров, которые в большинстве случаев ведут в никуда, не реализуются в стратегию и долгосрочный выигрыш. США — страна неудачных и неэффективных на первый (да и на второй) взгляд тактических шагов, которые приводят к успешным стратегическим завоеваниям и приобретениям. Почему так?

Мне кажется, есть несколько важных факторов, связанных как с тем, как устроена внешняя политика Америки, так и с ментальностью и психологией американцев. В основном нынешняя внешняя политика США делается сугубо профессионалами-международниками, я бы даже сказал «международниками-системщиками», которые работают в Государственном департаменте, Совете национальной безопасности, Пентагоне и т. д. на той должности и в том департаменте, куда их в данный момент направили. Их работа заключается в том, чтобы уловить новые глобальные тренды, оценить их выгоду и опасность для США, поставить на пользу своей стране, а то и сделать так, чтобы Америка эти тренды возглавила. Более того, в первую очередь задача этих системщиков — самим задать новые глобальные тренды и тенденции на мировой арене, во главе которых стояли бы Соединенные Штаты. И погасить те, движущей силой которых являются противники и конкуренты Соединенных Штатов.

Можно сказать, что нынешняя Америка в своей внешней политике уже совсем почти не имеет дела с отдельными странами — она имеет дело со всем миром одновременно и на разных уровнях. Поэтому даже мне иногда трудно ответить на вопрос, в чем сегодня заключается политика Вашингтона в отношении Москвы. В большинстве случаев такой политики просто нет. Отношение к России в каждый конкретный момент формируется более глобальными факторами, в которые втянуты США. Узких страноведов — историков, экономистов, социологов, антропологов и т. д. — в политике США сегодня гораздо меньше, чем несколько десятилетий назад, и они в основном работают экспертами и советниками у «системщиков», у тех, кто принимает решения в области политики.

С политикой в отношении СССР было традиционно по-другому. СССР, или, как его в шутку называли здесь, «сисисипи» — по буквам английского алфавита, — никогда не был любим американцами, а коммунизм они вообще считали своим смертельным врагом. СССР в годы холодной войны был «особой проблемой» для внешней политики США. В стране имелась огромная армия советологов, а в Государственном департаменте, Пентагоне и других местах такого рода специалистами-советологами были заняты все главные места. Их в массовом порядке готовили тысячи профессоров во многих университетах Америки. Это была очень хорошая специальность, очень хорошая карьера. Однако в последние десятилетия ситуация во внешнеполитическом истеблишменте США стала меняться. Россия все больше и больше воспринимается как обычная страна, со своими, безусловно, «тараканами», но ничем фундаментально не отличающаяся от десятков других стран, у которых тоже есть свои национальные тараканы. Вспомните мой разговор с американскими советологами, с описания которого я начал эту книгу.

Поэтому Россией все чаще стали заниматься профессионалы-системщики, и свои решения они принимали не столько на основе того, что они знают о России в целом, сколько на основе того, как подобного рода решения, политика и т. д. работали в других, похожих ситуациях в разных странах мира, в какой тренд Россия вписывается, а где она является инородным телом. Крах коммунизма отнюдь не сделал американцев русофилами, давайте быть честными. Но из главного врага, требующего особого и постоянного внимания, Россия превратилась в большое и сравнительно не очень интересное место на географической карте. Правда, самое большое место. И с огромным ядерным потенциалом. Россия, условно говоря, стала для Америки «как все» другие страны. Не коммунистически-исключительной. Многие американцы относятся к России так же, как к другим большим странам: Россия для них — это как бы бедная и неустроенная Америка, граждане которой, безусловно, хотели бы приблизиться к стандартам жизни и государственного устройства США. Кстати, эти идеи были заложены в американцах не только их собственным взглядом на мир, но и россиянами, которые после распада СССР и до сих пор строят свою жизнь «с Америки» и слишком часто сравнивают с ней свою страну по каждому возможному параметру. Несравнимо чаще, чем, скажем, это делают европейские союзники США. Как результат, политика Америки в отношении России стала вырабатываться точно так же, как политика в отношении других. Хорошо это или плохо — другой вопрос, на который, наверное, ответа уже не будет, да он и не так важен.

Здесь можно заметить в скобках, что во многих странах, в том числе в России, внешнеполитические ведомства и агентства работают по-другому. Там, например, Америкой занимаются профессионалы-американисты. Я не раз наблюдал за разговорами, переговорами или просто пустыми беседами между представителем Госдепа, занимающимся Россией, и работником МИДа, занимающимся Америкой. Разница в объеме страноведческого знания, с одной стороны, и в масштабе мышления — с другой, у них очень заметна. Как говорят американцы — «танцующие выглядят сумасшедшими в глазах тех, кто не может слышать музыки». Я уверен, что значительная часть непонимания между странами, недоразумений и столкновений происходит именно по такой причине.

С другой стороны, мне кажется, что отчасти ответ кроется в характеристике национальной элиты, как она сформировалась в США. Вопреки распространенному во всем мире мнению и даже вопреки представлениям самих американцев об Америке как стране постоянных выборов и перевыборов, лишь очень небольшой сегмент элиты США связан с выборами. Несравнимо большая ее часть находится вне избирательного процесса и занимается бизнесом, развитием страны, продвижением ее национальных интересов, модификацией гражданского общества и т. д. Причем совершенно независимо от того, кто именно находится в Белом доме и какова, скажем, позиция президента. Элита США является национальной элитой, ее положение и взгляды на приоритеты страны никак не зависят от того, кто именно выигрывает очередные выборы. Это отнюдь не «гвардия президента», не «президентский молодежный резерв» и т. д. Власть в Америке очень сильно зависит от национальной элиты, национальная элита от власти — нет.

Конечно, любые выборы могут слегка поменять внутреннюю конфигурацию части политического истеблишмента США. Какие-то политики перейдут из коридоров власти в оппозицию, какие-то — наоборот. Но это никак не повлияет на их социальное положение или понимание стратегических интересов. Элита США обслуживает страну, ее приоритеты и интересы, а не власть. Примерно половина американской элиты в любой момент и почти по любому вопросу всегда выступает активным оппонентом власти, оставаясь при этом национальной элитой, а не становясь «пятой колонной», даже в глазах сторонников того или иного президента. Кстати, неправительственные некоммерческие организации, исследовательские центры и т. д., то есть элементы гражданского общества, являются важной и неотъемлемой частью элиты Америки.

Можно много критиковать то, как устроены США внутри. Американцы сами постоянно занимаются этим и вряд ли любая критика извне сравнится с внутренней. Лично я не знаю общества, которое более критически, иронически, уничижительно, если хотите, относилось бы к своей политической элите. Но почти все элиты страны, включая гражданское общество, занимаются именно внутренней политикой и развитием. При всех очевидных проблемах и противоречиях, Америка внутри себя устроена очень демократично, весьма рационально и эффективно. Какая страна устроена внутри себя лучше? Где есть более эффективная система управления и более надежные гарантии обеспечения личных гражданских прав? Хотя, конечно, и в Америке хватает проблем с обеспечением гарантий и законностью тех или иных действий государственных институтов.

Советская внешнеполитическая элита США

Тут возникает еще одно отличие элиты США от российской. Касается оно как раз внешней политики. Внешнеполитическая элита США — не только очень маленькая часть национальной элиты, она как бы оторвана от нее, замкнута на саму себя. Это реально большой минус и большой плюс Америки одновременно. Как известно, подавляющая часть американцев, включая элиту, мало интересуется внешней политикой. Так, из около 1,5 млн НКО (которые, кстати, являются третьим самым популярным по трудоустройству негосударственным местом после розничной продажи и сферы производства — 10 % американцев работают в них и приносят Америке почти 6 % ВВП) только несколько десятков занимаются внешней политикой. Все они, за редким исключением, расположены в Нью-Йорке и Вашингтоне, и несколько есть в штате Калифорния. Внешняя политика США находится практически монопольно в руках истеблишмента страны, который прямо использует ее для укрепления своих внутренних политических позиций. Все, что делает любой президент США в мире, имеет главной целью не столько воздействие на этот мир, сколько укрепление политических позиций своей администрации, рост влияния на внутренние процессы и настроения. Любой президент США подавляющее внимание уделяет внутренней политике, обращаясь к внешней лишь тогда, когда его туда толкает необходимость, рожденная — опять же — внутри страны.

Внешняя политика США является откровенно вторичной по сравнению с внутренней, производной от нее, и направлена она всегда в первую очередь на решение внутренних задач. Это важно понимать, анализируя действия США на мировой арене. Повторю, нравится нам это или нет, но такой подход соответствует менталитету среднего американца: ему важно сначала хорошо устроить свою жизнь, своей семьи, своих соседей, своей улицы и городка, и только потом заниматься чем-то еще. Рабочим завода, скажем, в Оклахоме никогда и в страшном сне не привидится проведение митинга в поддержку свободы в Африке. У американца система иерархии проблем идет четко снизу вверх. В отличие от россиянина, который всегда меряет качество своей жизни международной мощью и влиянием своего государства. У россиянина обычно иерархия проблем идет сверху вниз. Американцу совершенно безразлично, сколько людей в мире говорят на английском языке или сколько голливудских фильмов идут по миру. Ему не нравится, когда в других странах хвалят его президента — это вызывает у него определенные подозрения. Он терпеть не может своих политиков, но в целом доверяет своей национальной элите управлять страной.

Однако все это приводит к двум последствиям. Как в популярных анекдотах: одному плохому и одному хорошему. Плохое последствие заключается в том, что внешнеполитическая элита США, по сути, монопольно и келейно определяет текущую внешнюю политику страны. Она не чувствует над собой действенного контроля как со стороны избирателей, так и со стороны гражданского общества. Конечно, это не очень корректное сравнение, но внешнеполитический сегмент элиты США отчасти напоминает мне Советский Союз и то, как принимались там те или иные решения. Поэтому, если внутри страны США являются, наверное, лучшей на сегодня демократией мира, то их внешняя политика часто представляет собой нечто противоположное. Что, впрочем, еще раз доказывает общеизвестный факт, что любая монополия и бесконтрольность рано или поздно приведут к роковым ошибкам. Внешнеполитическая элита США оторвана от страны, гражданского общества, средств массовой информации и общественного мнения гораздо больше, чем любые другие сегменты американского истеблишмента, интеллектуального сообщества или университетско-академического круга. Отчасти это объясняет «невключенность» большинства американцев во внешнеполитические темы и дискуссии по мировым проблемам, ограниченное знание реалий глобального мира и т. д. То есть все то, над чем так любят довольно зло иронизировать иностранцы. Замечу в скобках — иронизировать вполне справедливо, ибо отсутствие интереса к внешней политике и мировым процессам у граждан страны, оказывающей наибольшее влияние на эти процессы, не может не удивлять и не тревожить.

Хорошее последствие описанной выше ситуации заключается в том, что, оторвавшись от общества, его быстро меняющихся настроений и приоритетов, от других частей элиты США, зацикленных, скажем, на прибыли или творческом успехе, этот внешнеполитический сегмент американского истеблишмента оказался способным так или иначе «видеть за деревьями лес». То есть следовать долгим стратегическим трендам, а не текущим настроениям. Конечно, это хорошо именно для Америки. Но Вашингтон слишком редко задает себе важный вопрос: продвигая национальные интересы Америки, тем самым он улучшает или ухудшает ситуацию в других странах? Однозначного ответа тут быть, конечно, не может. Для многих других стран, регионов и иностранных политических организаций и лидеров это хорошо, для многих других — это отнюдь не хорошо. Поэтому Америка рано или поздно, но каждый раз возвращается в колею своих долгосрочных национальных интересов, забывая о том, что еще недавно казалось тактически главным. Как результат, рушатся союзы и партнерства, а те или иные страны и их политические лидеры, рассчитывавшие еще недавно на «вечную любовь» США, оказываются обманутыми в своих ожиданиях и начинают искать возможность снова вписаться в текущие интересы Америки, надеясь, что на этот раз они окажутся стратегическими. Как результат, Америка постоянно обрастает союзниками и партнерами, невзирая на чудовищные ошибки, регулярно совершаемые ею во внешней политике.

Важная особенность американского мышления, в первую очередь политического, ставшая одной из многих причин успеха страны в последнее столетие, заключается в том, что основное время, энергию и деньги надо тратить на работу с теми, кто тебя не поддерживает. Работать надо с противниками, на их поле. Конечно, гораздо приятнее и комфортней находиться в кругу союзников и друзей. Но они и так тебя поддержат. Если ты хочешь выиграть — иди на территорию противника и работай там, пытаясь переиграть соперника на его же поле, в лагере его сторонников. Надо все время идти вперед. Это как в любой спортивной игре, типа футбола или хоккея на льду — надо стараться отвоевывать пространство у соперничающей команды, играть у ее ворот, а не у своих. Тогда победа более вероятна.

Эта часть политического менталитета США в полной мере отражается во внешней политике страны. Америка традиционно тратит гораздо меньше энергии на поддержание хороших отношений со своими союзниками, чем на завоевание новых. Она, как профессиональный охотник, все время в поиске потенциальных союзников, пусть даже временных. Такой подход делает американскую внешнюю политику очень активной, даже агрессивной, и часто вызывает негативную реакцию в странах, куда Америка приходит в том или ином виде, и уж тем более в странах, стоящих на антиамериканских позициях. Как формулируют это в своих лекциях профессора-политологи в университетах США: противников (то есть сторонников своего противника) надо стараться превращать в нейтралов, а нейтралов надо пытаться превращать в своих союзников (то есть в противников твоего противника), — в этом немалый смысл политической борьбы и политической работы в обществе. Да и не только политической, если честно.

Даже если отбросить всю эту политическую лирику, которая, как и любая лирика, на другие языки переводится лишь приблизительно, то США, как правило, оказываются в выигрыше. Это не только самая большая экономика и самая мощная армия в мире на протяжении многих десятилетий. Это страна с наибольшим количеством военных и полувоенных союзников, с которыми у Вашингтона заключены соответствующие договоры. Америка обладает самым большим влиянием практически во всех стоящих внимания международных коммерческих, финансовых и политических организациях. Она навязала свою массовую культуру, образ жизни, язык, валюту и систему ценностей значительной части населения мира. Миллионы людей в мире Америку ненавидят, в то же время любя ее и завидуя ей, или любят ее, подражая, ненавидя и отрицая. Американский истеблишмент исходит из простой идеи: больше союзников для страны лучше, чем меньше. Хороших, дружеских отношений с другими странами недостаточно. Экономические связи любого масштаба тоже не обеспечивают политической близости. Поэтому упор в Вашингтоне делается на два фактора: создание взаимной системы ценностей и военный союз. Именно это, а не просто желание насолить России, как считают многие в Москве, является в последние годы движущей силой политики США в отношении, например, Украины, Грузии или расширения НАТО.

Конечно, такая политика не всегда успешна. Но США всегда стараются действовать наверняка: отношения между странами могут улучшаться или ухудшаться, но военный союз обеспечивает жесткую привязку их друг к другу. Как бы ни модернизировался мир, нет более надежного инструмента обеспечения политической близости. Ожидать, что США или страны НАТО пойдут на самороспуск своей организации или перестанут привлекать в нее новых членов, по меньшей мере наивно. Москве надо исходить именно из этого. Знаменитую фразу Владимира Путина, сказанную им в мае 2006 года в обращении к Федеральному собранию России — про товарища волка, который знает, кого кушать, и никого при этом не слушает, — многие в США, если бы не знали автора, восприняли бы как комплимент своей политике.

Установление внутренней демократии в других странах также объективно является желательной целью США, ибо без нее труднее установить долгосрочные союзнические отношения, а главное — демократические страны не только, как правило, не воюют между собой, но и обладают эффективными механизмами по разруливанию собственных межгосударственных противоречий. Блок военных и полувоенных союзников из демократических стран гораздо более устойчив и требует намного меньше усилий по управлению. Подавляющее большинство истеблишмента США полностью разделяет такого рода идеи. Можно лишь спорить об эффективности и моральности такой политики, о том, как долго США будут способны ее продолжать.

Конечно, сегодня налицо многие признаки снижения результативности американской внешней активности и значительное падение привлекательности социально-политической модели США. Сумеет ли Америка перестроиться, обрести второе дыхание? Со школьной скамьи в американских детях воспитывается привычка искать вызовы и пытаться их преодолевать. Фраза «то, что нас не убивает, делает нас сильнее» очень хорошо подходит к менталитету немалой части американцев.

Пожалуй, говоря о внешней политике, можно провести некую параллель с жизненной психологией обычного американца. Не каждого, конечно, но большинства. Как бы его жизнь ни была подвержена почти ежедневным изменениям и вызовам, какие бы ошибки он ни делал, есть несколько вещей, на которые простой американец в большинстве своем обращает внимание всю жизнь, хотя это внимание и незаметно окружающим, — от своих пенсионных накоплений до образования детей, от инвестиций до состояния здоровья или страховки жизни. Американец — если у него есть такая возможность — инвестирует свои деньги в долгосрочные продукты. Зачастую родители открывают инвестиционный счет своим детям сразу после рождения. Как всем хорошо известно, главный закон инвестиционного успеха заключается в долговременности, в максимальном терпении, даже полном безразличии по отношению к неизбежному ежедневному рыночному бардаку. Отдал деньги — и не дергайся годами, а лучше — десятилетиями. Тогда они к тебе обязательно вернутся с немалой прибылью. Главное — не поддаться на соблазн что-то делать, когда рынок будет идти вниз. Так и внешняя политика США: игнорируй волнообразную текучку, но не упускай из виду долгосрочные интересы и цели. Другими словами, в основном внешняя политика США — инвестиции в отдаленное будущее мира ради долгосрочной прибыли своей собственной страны. Отчасти поэтому простого американца, да и большую часть элиты США внешняя политика не особо и интересует.

Кстати, я считаю, что как минимум один американский урок Россия сегодня точно выучила, что и демонстрирует в своей давно уже многостандартной внешней политике. Это нормально — во внешней политике обязательно надо иметь несколько стандартов, «разводить» всех, забрасывать крючки, конкурировать, выигрывать. Это в Уголовном кодексе стандарт должен быть всегда один: как говорилось в классическом советском фильме, «вор должен сидеть в тюрьме». Никаких двойных стандартов быть тут не должно. Украл — сел. Убил — сел на всю жизнь и т. д. Но политика не может жить при одном стандарте. Внешняя же политика — такая же глобальная конкурентная площадка, как любой фермерский рынок. Конечно, никакой доброй воли во внешней политике нет — свои стратегические национальные интересы должны быть превыше всего. Например, там всегда господствовал принцип приемлемости тактического союза с «плохим сукиным сыном», если это может помочь в борьбе с еще более «плохим сукиным сыном». Примеров таких союзов полна история всех больших стран — от союза США и СССР в борьбе против Гитлера до союзов США с Бин Ладеном или России с Асадом и т. д.

Напомню, например, давнюю историю, которую многие не знают или просто забыли. В 1783 году по Парижскому мирному договору Англия наконец официально признала Соединенные Штаты, но осталась самым главным и опасным врагом нового государства. Как известно, после Наполеоновских войн Великобритания стала и главным врагом России, сменив в этом качестве побежденную Францию. «Англичанка», как говорили раньше, начала «гадить России». В этих условиях Москва и Вашингтон с обеих сторон стали всячески улучшать двусторонние отношения и развивать активное экономическое сотрудничество. Реформы, которые задумал в этой сфере новый русский царь Николай I, требовали привлечения большого количества квалифицированных специалистов из-за рубежа. Как результат, во второй четверти XIX века в Россию в массовом порядке стали приезжать американские инженеры, техники, строители, железнодорожники, оружейники и т. д. Интересно, что тогда в Россию даже приехали молодые и еще совсем не знаменитые Хайрем Бердан и Сэм Кольт. Американцы помогали россиянам строить первые железные дороги, по их чертежам были созданы первые российские паровозы, разработаны новые виды армейского вооружения и фортификационных сооружений. Сами американцы с удовольствием ехали из своего тогдашнего очень далекого провинциального захолустья в великую державу той эпохи, да еще только что разгромившую самого Наполеона.

Постепенно Америка вытеснила в качестве главной технологической опоры России французов, немцев, голландцев, шведов и всех других. По понятным причинам сотрудничество с демократическими, хотя и еще рабовладельческими США не распространилось на общественную и политическую сферы российского общества (здесь тоже ничего не меняется, не так ли?), однако в технической и технологической сферах отношения в течение нескольких десятилетий XIX века развивались очень активно. Именно в этот период в Соединенных Штатах у России стали появляться многочисленные верные друзья, ратующие за расширение взаимовыгодного сотрудничества, и не менее многочисленные враги, считающие, что Вашингтону надо выстраивать новые дружеские отношения с бывшей метрополией — Англией, а не ее противником — Россией. Сторонники России в США доказывали, что именно Россия в 1812–1813 годах принесла Европе свободу от «узурпатора Бонапарта», что ее царь Александр I всячески продвигает настоящий либерализм и европейское просвещение вглубь своей страны. А недруги России в США уже тогда убеждали, что Россия — отсталая, нищая, плохо устроенная страна, которая никогда толком не «цивилизуется», и что от нее лучше держаться подальше.

Эти американские дискуссии носили в основном внутриполитический характер и не имели прямого отношения к российским реалиям. Но именно тогда в американском обществе произошел существенный раскол по поводу России, который продолжается — конечно, в его новом содержательном виде — до сих пор. Второй всплеск активного сотрудничества США с Россией произошел в первое десятилетие после Октябрьской социалистической революции. Но и он носил лишь сугубо технологический характер, а также в значительной степени был отзвуком глубоких внутренних политических дискуссий в США об отношении к «русской революции» и России вообще.

Однако, когда речь заходила и заходит сегодня о национальных интересах обеих стран, очевидно, что противостояние со стороны России никогда не было в интересах Америки, как и «враждебная супердержава Америка» никогда не была в интересах России. Безусловно, раздражение между двумя странами будет существовать всегда. Важно, мне кажется, найти баланс между этим раздражением и продуктивным подходом. Америке как бы выгодно, чтобы России — как большой и влиятельной страны — не было на мировой арене, России в такой же степени, зеркально, выгодно, чтобы Америка была далеко не такой могучей. Дело не в антиамериканском настрое России и антироссийском настрое США. Будь на месте США Китай, Англия, любая другая страна — реакция оказалась бы точно такой же. И наоборот. Здесь не должно быть иллюзий…

Как ни парадоксально, но с точки зрения понимания фундаментальных основ современного мира и видения международной политики Россия стала в последнее время ближе к Западу, чем была еще недавно. На мой взгляд, вопрос только в том, сколько времени нужно обеим сторонам, чтобы это осознать. Более того, Россия поступила и на Кавказе в 2008 году, и в Сирии в 2016 году очень по-американски, потому что именно американцы все время учили Россию политическому цинизму в хорошем смысле слова, цинизму в своих национальных интересах. Если уж у тебя есть враг, то твоя задача — не отбиться от врага, а ударить по нему, поэтому надо не возвращаться к статус-кво, а действовать, подобно американцам: не просто сражаться с армией, а бомбить военные базы и транспортные коммуникации, что Россия и сделала в Грузии и Сирии, а также безуспешно, но попыталась сделать в Восточной Украине. Как сформулировал однажды Владимир Путин, сославшись на свое послевоенное ленинградское детство: если драка неизбежна, надо всегда бить первым.

Поэтому американцы должны быть довольны: их российские ученики, в общем-то, сработали на пятерку, достаточно цинично, откровенно, даже по-своему нагло. Россия и Запад наконец-то смотрят на мир одинаково — пусть согласие ни по Кавказу, ни по Украине, ни по Сирии не достигнуто, но по крайней мере система измерения у них теперь одна и та же. И в этом плане, мне кажется, ситуация на самом деле гораздо лучше, чем считают сегодня многие эксперты, политики, аналитики. Но одновременно она и сложнее — с той точки зрения, что теперь в отношениях двух стран больше откровенности и меньше лицемерия, — и, с другой стороны, проще, потому что все карты открыты: вот он, мир, давайте с ним разбираться по «гамбургскому политическому счету».

Перевернутая вертикаль власти

Америка, как я не раз пытался объяснить россиянам, — страна-интроверт. Она обращена внутрь себя. Пусть вас не смущает огромное количество военных баз США по всему миру и их внешняя политика. Этим действительно занимается лишь очень небольшая часть американской элиты. Подавляющее большинство американцев, как уже было не раз сказано, внешней политикой не интересуется. Есть, как я писал, «золотое правило» американской политики, которое звучит так: вся политика в США местная. То есть простого жителя страны, как правило, интересует то, что происходит в непосредственной близости от него — на его улице, в его графстве, в его городе, наконец, в его штате. Что происходит в других штатах страны — простого американца интересует лишь тогда, когда та или иная новость может коснуться его лично или когда она носит эксклюзивный характер. Например, новости о знаменитостях, преступлениях, забавные жизненные случаи, скандалы и трагедии. Аналогично ему все равно, что в других штатах думают про его штат. Заграничные новости почти полностью выпадают из поля его интереса. Достаточно полистать местные американские газеты с микроскопическим международным отделом — и вы поймете, какую роль играет мир в новостном потоке простого американца. И уж тем более он никогда не будет читать о том, что в других странах думают про Америку.

Такова особенность американской системы власти. Именно местная власть оказывает максимальное влияние на жизнь среднего американца, на качество образования его детей, безопасность графства, качество дорог, инфраструктуры и т. д. Чем выше поднимается власть по иерархической политической и управленческой лестнице США, тем меньше и меньше ее влияние на жизнь американца, на жизнь его семьи. Подавляющее большинство законов в стране — местные. Бюджеты, налоговая система — местные, правила вождения автомобиля — местные, программы школьных курсов — местные, полиция, от качества которой также сильно зависит жизнь обывателя, — тоже местная. В Америке, как известно, нет «министра полиции» и соответствующего министерства. Если чуть-чуть перефразировать знаменитую фразу американских продавцов недвижимости, то можно сказать, что не только стоимость дома, но и вся жизнь американца, его благосостояние и безопасность в решающей степени зависят от трех факторов: first — location; second — location; third — location. То есть они во-первых, во-вторых и в-третьих зависят от месторасположения, места проживания.

Илья Ильф в письме своей жене из США писал: «…остановился я в маленьком городке. По путеводителю здесь восемьсот пятьдесят жителей. Больше действительно нету. Обыкновенный американский городок — несколько прекрасных газолиновых станций для проезжающих на автомобилях, две или три аптеки, продуктовый магазин, где все продается уже готовое — хлеб нарезан, суп сварен, сухарики к супу завернуты в бумагу. Что тут люди могут делать, если не сходить с ума? Некоторые сходят, но таких немного. Большинство живет, утром ест ветчину с яйцами, много и хорошо работает, любит своих жен и помогает им хозяйничать, очень мало читает и довольно часто ходит в кино…» Зачем этим людям какое-то государство, которое должно организовать их жизнь?

Конечно, федеральная власть оказывает определенное влияние на жизнь всей страны, однако ее влияние настолько сильно ограничено независимостью штатов, что за федеральными новостями следит очень небольшое число американцев. А из общефедеральных правовых актов, наверное, самые большие — комплексы иммиграционных законов и законов о национальной безопасности. Все остальное — от семейного права до уголовного и налогового — местные кодексы и законы. Даже форма полицейских, как известно, в разных штатах совершенно разная. А многие американские боевики и детективы не могут обойтись без показа конфликта между местными полицейскими и, например, сотрудниками ФБР за установление юрисдикции по тому или иному преступлению. Ибо подобные конфликты являются рутиной американской жизни. Такое построение власти и рождает сугубо местечковую психологию и политическую культуру и объективно подрывает интерес к делам в других местах. Америка — провинциальная (в самом хорошем, высшем смысле этого слова) страна с глобальной элитой, которая обеспечивает национальные интересы США по всему миру и дает возможность простому американцу сосредоточиваться на сугубо местных проблемах. Америка и американцы живут чем угодно, но только не Вашингтоном или Белым домом.

Именно на местном уровне особенно заметны влияние и практика американской модели демократии — демократии меньшинства. Я еще расскажу об этом подробнее, но здесь хочу упомянуть тот факт, что это качество — роль меньшинства — ярче всего проявляется внизу политической иерархической лестницы, то есть именно в тех вопросах, которые наиболее интересны простым американцам. Так, поскольку всего две главные партии (на самом деле внизу общества партий гораздо больше — формально несколько сотен, точнее сказать нельзя, ибо термин «политическая партия» претерпевает фундаментальную трансформацию на наших глазах) могут реально существовать на Олимпе политической системы США, то каждой партии приходится придерживаться более или менее центристских взглядов (чтобы не отталкивать потенциальных избирателей с более радикальными позициями) и в тоже время постепенно привлекать группы, которые традиционно не голосуют за эту партию. Кстати, сам Джордж Вашингтон был категорически против того, чтобы в Америке функционировали политические партии. Однако вскоре вокруг двух других отцов-основателей американского государства — Томаса Джефферсона и Александра Гамильтона — сформировались активные политические группы, которые быстро развились в партии, имевшие весьма различные взгляды как на внутреннюю, так и на внешнюю политику нового государства.

В свою очередь, американским избирателям из разных групп приходится смиряться с тем, что в Америке нет мощной партии, которая будет представлять конкретно их интересы (как делают, например, зеленые партии, партии бизнеса или партии мусульман в Европе), и выбирать между двумя партиями ту, чья политика наиболее совпадает с их интересами по ключевым текущим вопросам. Но такие партии в избытке есть в Соединенных Штатах на местном уровне. Однако именно здесь в американскую систему заложена «защита от дурака», или, если хотите, защита от экстремиста, маргинала, сторонника любых «ультра»-взглядов. Результат этого чисто американского «двойного смирения» таков, что политика на федеральном уровне, будучи компромиссом между полным диапазоном различных групп и интересов, существующих в стране, выходит намного более сдержанной и приглушенной, чем политика на штатном или местном уровне. Другими словами, чем выше уровень политических организаций и структур, тем больше и больше приходится смягчать радикальные взгляды, присутствующие внизу в большом количестве и по обширному числу вопросов, для того чтобы создать коалицию большинства в поддержку того или иного политического проекта.

Иными словами, народ США (как, впрочем, любой народ в мире) на самом деле намного более радикален, чем их федеральная политика. Понимание этого очень важно для анализа американских ценностей и общественного мнения. Но эти более радикальные взгляды как раз проявляются на уровне муниципалитетов и штатов, где не приходится искать компромисс всей страной. На таком уровне более радикальные социальные, религиозные и другие взгляды (то есть взгляды меньшинства) могут стать политическим мейнстримом, если позже окажется, что их разделяет большинство местного населения.

Таким образом, например, избиратели в Колорадо первыми легализовали максимально широкое употребление марихуаны, а религиозные графства в Техасе в свое время отменили преподавание теории биологической эволюции в школах. Примеров такого рода при желании каждый читатель может найти в Соединенных Штатах более чем достаточно… Более того, поскольку Конституция США дает штатам, графствам и городам автономию принятия решений в конкретных сферах, непосредственно касающихся местного управления, они могут принимать законы, наиболее отражающие местные взгляды, которые могут сильно отклоняться от более размытых «средних» взглядов в целом по стране. Такая значительная степень автономии одновременно сильно «децентрализовывает» страну и делает ее несравнимо более стабильной, единой. Поскольку у регионов есть возможность адаптировать свои законы к местным реалиям, у местных жителей появляется меньше поводов для того, чтобы бороться с федеральным правительством или даже пытаться отделиться от него. Другими словами, Соединенные Штаты не только весьма «плоская страна», но и их вертикаль власти просто-напросто как бы перевернута с ног на голову (или с головы на ноги, как хотите) по сравнению с ее российской коллегой.

Вопреки постоянно раздающимся, в том числе в России, предсказаниям о том, что США ждет судьба СССР, эта страна не только, на мой взгляд, продолжает оставаться единой, но и укрепляющие ее единство процессы и факторы продолжают эффективно функционировать. Единство государства — важная американская ценность, парадоксальным образом обеспечиваемая максимальной децентрализацией власти. Американский опыт в этой сфере, мне кажется, стоит учесть и другим странам, в том числе России. Конечно, история — вещь непреодолимая, и американская конфедерация 13 бывших колоний постепенно все больше и больше эволюционирует в сторону большей федерации. Однако желание местных властей и властей штатов (совпадающее с желанием подавляющего большинства жителей страны) не допустить доминирования федеральной власти, продолжает оставаться очень и очень мощным. Примером является, кстати, история борьбы за знаменитую уже реформу медицинского страхования, продавленную все-таки администрацией президента Барака Обамы. Полномочия местной власти — одна из «священных коров» американского менталитета, и я не вижу пока никаких серьезных признаков ее ослабления.

Иными словами, понятно, почему американец как бы смотрит на весь мир с обратной стороны бинокля, и ему все равно, как этот мир смотрит на его страну. Он придает значение мнению этого мира в полном соответствии с тем масштабом, в каком он его видит через перевернутый бинокль. Конечно, это плохо и для мира, и для Америки, но это реальность, складывающаяся из американской самодостаточности и продолжающегося экономического и политического доминирования США в современном мире.

Россия, как известно, — страна другой политической культуры. Она — страна-экстраверт. Для россиян очень важно, как воспринимается их государство со стороны, что думают люди в других странах про их политику, культуру, науку, образ жизни. Уже цитировавшийся здесь замечательный знаток русской культуры и психологии Дмитрий Лихачев писал, что «драма русского легковерия усугубляется и тем, что русский ум отнюдь не связан повседневными заботами, он стремится осмыслить историю и свою жизнь, все происходящее в мире, в самом глубоком смысле. Русский крестьянин, сидя на завалинке своего дома, рассуждает с друзьями о политике и русской судьбе — судьбе России. Это обычное явление, а не исключение».

Пресса России — в отличие от, скажем, американской — переполнена перепечатками иностранных статей с мнениями (обычно позитивными) о России. По степени критичности по отношению к своей стране, ее президенту и политической системе россияне делят весь мир на «своих» и врагов. Даже политическая оппозиция внутри страны воспринимается как представители внешних сил. Россияне очень любят читать о том, как плохо живется людям в других странах, особенно странах Западной Европы и США, как там разлагается мораль и расцветают разного рода пороки и безнравственность, как падает местная валюта и шатается экономика. Понятно, что отчасти это попытки преодолеть психологический шок, вызванный распадом страны в 1917-м и 1991-м годах, и те ужасные экономические последствия, которые этот шок вызвал. Но мне кажется, что в значительно большей степени это наследие влияния Советского Союза, граждане которого жили в глубоком и долгом отрыве от реальных новостей из-за рубежа. Кстати, в царской России ни втаптывания в грязь других государств, ни подобострастия перед ними не было. Россия ощущала себя нормальной частью Европы, и это ее ощущение не вызывало никакого отторжения ни в самой России, ни в Европе. Россия до 1917 года, мне кажется, была по своим внутренним ощущениям гораздо более самодостаточной страной, чем Россия сегодняшняя.

Россиян, в отличие от американцев, очень интересуют мировые новости, особенно если они совпадают с их мироощущением и представлениями о реальности. Любые подтверждения роли и значения своего государства в мире воспринимаются на ура. Внутри страны ситуация также прямо противоположна американской. Чем выше в управленческой иерархии находится тот или иной человек, тем обширнее его влияние на жизнь простого россиянина и тем больше интерес к нему, его действиям и решениям. Федеральные и международные новости, которые почти никто не смотрит в США, являются основой новостных программ в России. А местные новости — городские, районные и т. д. — большого интереса тут не вызывают. В США нет даже трансляций со встреч президента с губернаторами или министрами, совещаний у президента и т. д. Это, впрочем, во многом закономерно. Иными словами, россияне как бы все время смотрят в окно на мир, американцы — в зеркало на себя. Роль зеркала в Америке, в частности, играют средства массовой информации, демократические институты и гражданское общество.

Я уже писал о том, что Россия и США исторически и политически строились совершенно по-разному. Одна страна — сверху вниз, другая — снизу вверх. Власть в США также строилась в обратном, чем в России, порядке. И это различие до сих пор оказывает сильнейшее влияние на политическую и массовую культуру, систему ценностей. В России очевиден приоритет государства, его лидера, в США — приоритет личности. Если совсем утрировать, то можно сказать, что россияне верят в то, что без государства никогда не будет нормальной человеческой жизни, американцы же считают, что без человека не может быть никакого мало-мальского государства. Человек для государства, а не государство для человека — американское мотто, которое, кстати, само американское государство предсказуемо и настойчиво пытается преодолеть. Но пока безуспешно. Если американцы смотрят на мир в перевернутый бинокль, то россияне смотрят на мир в бинокль с правильной стороны, да еще с огромным приближением. Далекие для них проблемы им кажутся важными и близкими, а близких проблем — на своей улице, в своем поселке или районе — так не видно. Они стараются не замечать или не придают им значения. А если и пытаются их решать, то только через центр. Ежегодные прямые линии президента Владимира Путина являются наглядным подтверждением этого. Президент России регулярно выступает в роли политического Деда Мороза, до которого надо достучаться. Представить себе в такой роли президента США просто невозможно.

Конечно, эта книга не о России. Но мне показалось, что объяснить эту сторону американского менталитета немного легче, действуя от обратного, в данном случае от России. Когда мои российские друзья произносят знаменитую фразу «Россия — не Америка», я пытаюсь им объяснить, что речь в этой фразе должна идти не об экономике и политике, не о разнице в уровне технологического развития или военных амбициях и т. д. Россия — не Америка потому, что населяющие эти две страны люди видят себя, свое место в поселке, графстве, городке, штате или области, в стране и мире, видят роль собственного государства, политиков и президентов, видят смысл и предназначение мощи своей страны совсем по-разному. Бессмысленно сравнивать, что лучше или хуже. И то и другое — правильно, объективно и адекватно политической и бытовой культуре двух стран. Однако обеим сторонам важно понимать эту разницу, иначе мы погрязнем во взаимных обвинениях в тупости, недальновидности или лицемерии. Что, впрочем, регулярно и происходит.

Реформирование стабильности

Внутренняя политика, в отличие от внешней, очень интересует многих американцев, я бы даже сказал, подавляющее большинство из них. Они очень внимательно следят за своими местными политиками и с удовольствием читают про различные разоблачения, скандалы или предвыборную борьбу на любом уровне политической системы Соединенных Штатов. Конечно, у разных американцев разный уровень интереса к внутренней политике, однако в среднем он гораздо выше, чем у россиян. Американские журналисты с несравнимо большим удовольствием пишут про своих национальных политиков или государственные институты США, нежели про внешнеполитические дела. В электронных средствах массовой информации ситуация еще более разительная: внутренняя политика почти целиком затмевает внешнюю. Пулитцеровские и другие высокие журналистские премии чаще всего получаются авторами расследований тех или иных аспектов внутренней политики, а журналисты, раскопавшие скандалы типа Уотергейта или «Моникагейта», становятся национальными героями и попадают в учебники по истории журналистики. Все плохое, что мир знает про внутреннюю кухню США — от превышения власти полицейскими и пыток в американских военных тюрьмах до случаев коррупции в вашингтонских коридорах власти и педофилии в католической церкви США, — он знает именно от американских журналистов из американских средств массовой информации, включая, кстати, Голливуд.

Нечасто, но бывают, конечно, случаи, когда американский обыватель узнавал что-то новое про свою страну от иностранных СМИ, как, скажем, в случае с бывшим сотрудником Агентства национальной безопасности Робертом Сноуденом, рассказавшим о незаконной прослушке. Но и тогда это были исключительно англоязычные средства массовой информации, типа «Гардиан» или «Таймс». Другими словами, при всей своей аполитичности американцы в среднем в чем-то более «по-местному» политизированы, чем россияне, более информированы о своей «местной политике». Но, как я сказал уже, их интерес охватывает только внутреннюю политику, при этом он более системный и, если хотите, менее протестный.

Конечно, в США всегда можно встретить людей, помимо дипломатов, журналистов-международников и экспертов, способных серьезно поговорить на международные темы или обсудить мировую культуру, но это, как правило, будут или американцы, имеющие корни в других странах, или жители больших городов, например Нью-Йорка, Вашингтона или Чикаго, или представители американской академической среды. Отчасти это естественно. Во-первых, Америка находится слишком далеко от всех международных новостных событий, а, во-вторых, внешние события оказывают на ситуацию в стране гораздо меньшее воздействие, чем, скажем, действия Америки на ситуацию в мире. Поэтому, может быть, американцы и правы, когда обращают основное внимание на внутренний политический процесс в собственной стране. Мне кажется, это здоровый подход к делу. Даже подход к произведениям мировой культуры и искусства у американцев преувеличенно эгоистический. Они знают, что музеи США — богатейшие в мире. Америка скупает по всей планете произведения искусства и никогда ничего не продает. Поэтому простой американец рассуждает так: если есть что-то выдающееся в мире, чего нет в американских музеях, — то нам сюда это обязательно привезут и покажут. Выдающуюся книгу иностранного автора обязательно переведут и издадут на английском языке. Зачем мне лететь куда-то за тридевять земель? А для американца почти везде и есть «тридевять земель».

Но понять взгляды американцев на внутренний политический процесс, как и на факторы, которые в той или иной степени влияют на него, нельзя без хотя бы формального понимания всего политического устройства Соединенных Штатов. Повторю то, что говорил уже не раз: американцы относятся к себе со значительной долей иронии и скептицизма. Они не считают, скажем, себя самой умной или самой образованной нацией на Земле, не считают себя самыми трудолюбивыми или креативными людьми, не называют себя самым одаренным или самым продвинутым народом и т. д. Всего, что они достигли, считают сами американцы, они сумели достичь благодаря целому ряду других факторов, которые связаны не с качествами человека, а с качеством системы, которая существует в стране. В частности, системы политической. Американцы обожают устройство своей страны и верят в заложенные в него способности решать почти все проблемы, возникающие на пути прогресса США. Они, как когда-то фанатичные коммунисты, верят в абсолютный политический гений отцов-основателей своего государства, которые сумели создать систему, позволившую Америке не только выжить и просуществовать почти два с половиной века, не только стать сверхдержавой, но и продержаться в этом качестве уже три четверти столетия, при этом не подвергшись никаким серьезным изменениям или угрозам. На самом деле это феноменальное достижение в наш стремительный, быстро меняющийся политический век. Не признать этого просто невозможно.

Были ли отцы-основатели США политическими гениями или нет — вопрос отдельный и, мягко выражаясь, дискуссионный. Однако их детище до сих пор живет и процветает, успешно неся знамя самой продвинутой демократии мира, с которой все остальные демократии должны брать пример — по крайней мере сравнение всегда будет в пользу американской. Конечно, она далеко не идеальна, однако она, на мой взгляд, действительно лучше, чем любые иные национальные системы власти, в том числе власти демократической.

Эта вера в замечательность своей системы является одним из краеугольных камней всего американского политического здания. Действительно, надо признать, что американская система власти со всеми ее сдержками и противовесами, ограничениями и прозрачностью, с упором на выборность и конкуренцию, с приоритетом компетенции местной власти по подавляющему большинству вопросов, непосредственно касающихся жизни человека и т. д., представляет собой замечательный феномен. Хотя, повторю, эта система далека от идеала, о чем сами американцы тоже никогда не забывают. Кстати, именно неограниченная вера американцев в превосходство системы над человеческими качествами приводит порой к тому, что они гораздо меньше внимания обращают на человеческий фактор, который сплошь и рядом проявляет себя. Например, после рассуждений о том, что тот или иной политик — слабый, пассивный боец, «не тянет», не выражает интересы избирателей или, напротив, делает много ошибок в силу своей неуемной политической активности, обычный американец, как правило, всего лишь скажет: «Ну да ладно, на следующих выборах проголосую за другого».

Американская система власти действительно имеет мощную защиту от субъективного фактора, то есть, как говорят в России, «защиту от дурака» — хотя, как показывает история, сами американцы частенько преувеличивают возможности этой защиты. Однако наличие такого большого числа выборов, на которых можно сменить личности во власти, сохранив в неприкосновенности саму политическую систему, является не только «защитой от дурака», но и не дает политическим конфликтам в Америке даже близко подойти к революционному накалу. Американцы верят в то, что изменения — это хорошо, а постоянные изменения во власти делают эту власть крайне устойчивой. Иными словами, американцу не так важно, какую фамилию носит президент страны или губернатор того или иного штата, какую именно партию они представляют. Главное заключается в том, что они неизбежно будут заменены другими на выборах — и так бесконечно. При этом ему очень трудно представить, что, например, можно внести изменения в Конституцию США. Последняя на сегодня поправка была ратифицирована в 1992 году, и в ней говорилось о том, что в случае принятия решения о повышении зарплаты сенаторам это повышение вступает в силу только после следующих выборов, то есть для следующего состава сенаторов Соединенных Штатов. История этой поправки показывает, как серьезно американцы относятся к Конституции. Поправка была внесена еще будущим четвертым президентом страны Джеймсом Мэдисоном вместе с Биллем о правах в 1789 году, но на ее ратификацию необходимым количеством (38 из 50) штатов ушло целых 203 года.

Формальная структура иерархии власти в США, как известно, сводится к простой комбинации, состоящей из пяти частей: из законодательной ветви федеральной власти; исполнительной ветви федеральной власти; судебной ветви федеральной власти; властей штатов; местной власти. Я бы сказал, что при всей важности принципа разделения властей надо очень четко понимать, что в США не менее, а то и более важно иерархическое разделение полномочий федеральных и местных властей, а также властей штата и графств, входящих в тот или иной штат. Помните — «вся политика в США только местная»? Только из местной политики рождается политика федеральная, а не наоборот. Лишь очень долго пожив в Америке или очень хорошо ее изучив, начинаешь понимать колоссальную зависимость федеральной власти от местной повестки дня, от местной политики. Особенно отчетливо это видно в период, предшествующий началу очередной избирательной кампании, когда потенциальные кандидаты практически безостановочно ездят по стране, изучая настроения избирателей с тем, чтобы наиболее эффективно вписать их в свои избирательные программы. Поскольку выборы в Америке происходят почти постоянно, даже, по мнению некоторых зарубежных политиков, слишком часто, то улавливание настроений избирателей в США носит достаточно стабильный характер.

Законодательная власть

Я отнюдь не ставил перед собой задачу описать в этой книге политическую структуру США и политический процесс принятия законов или решений, но все же без небольшой сухой информации по данному вопросу нам, мне кажется, не обойтись. Законодательная ветвь федеральной власти сконцентрирована в Конгрессе США, который состоит из двух палат — Палаты представителей и Сената. Конгресс является единственным органом власти в Америке, имеющим право принимать законы, объявлять войну, утверждать или отвергать кандидатуры, предложенные президентом, и проводить любые расследования. Палата представителей состоит сегодня из 435 депутатов, избранных из 50 штатов прямым голосованием в пропорции к общей численности населения в том или ином штате. Сюда входят также шесть депутатов, не имеющих права голосовать, включая представителей столицы страны города Вашингтона, Содружества Пуэрто-Рико, а также четырех других территорий США. О том, почему столичные жители лишены возможности иметь полноценное представительство в Конгрессе США, я уже писал в предыдущей книге.

В свое время отцы-основатели Соединенных Штатов четко разделили процесс принятия внутриполитических и внешнеполитических решений, сделав внутреннюю политику не только приоритетом, но и основой внешней. По этой логике национальные интересы США в мире в первую очередь заключаются в удовлетворении ежедневных потребностей и нужд граждан страны — от бытовых и образовательных до оборонных и медицинских. Это и есть приоритет американского государства, которое, заметим, никогда не провозглашало себя «социальным» или «социально ориентированным», как многие другие.

Отвлекусь ненадолго от темы. После выхода первых моих книг про жизнь в Америке мне много раз задавали вопросы, касающиеся стоимости медицинского обслуживания в США. Слов нет, часто оно бывает высоким, даже очень высоким. Как, впрочем, и качество самой американской медицины. Что делать со своим здоровьем — здесь вопрос личной ответственности каждого. Именно поэтому огромное количество американцев протестовало против реформы здравоохранения, предлагаемой Бараком Обамой, которая подразумевала обязательность приобретения медицинской страховки всеми гражданами страны.

Как я уже писал, ничто не раздражает американца больше, чем «обязательность», да еще со стороны государства. Однако медицинских проблем никому еще не удалось избежать. Раньше я рассказывал, как решается эта проблема в отношении бедных жителей самой богатой страны мира, которые совершенно не в состоянии оплатить дорогостоящее лечение. Но приведу еще одну цитату из Вадима Гущина, русского доктора, работающего в США: «Я живу в Балтиморе, одном из самых бедных городов Америки, с большими социальными проблемами: очень много неработающих, наркоманов, бывших заключенных. Но в лечении в нашем госпитале никому не отказывают, даже если у человека нет страховки. Практически всегда мы находим какие-то фонды для оплаты, или они лечатся бесплатно. Не помню ни одного случая, чтобы кто-то умер из-за того, что нет денег. Более того, сначала оказывается помощь, а потом смотрится финансовая составляющая». Не идеальное решение, но все же…

Государство здесь не ставит перед собой задачу обеспечить всех граждан всем необходимым, ибо это уничтожит свободу людей от государства и его чиновников, но американское правительство ставит задачу создать наилучшие условия для того, чтобы нужды и потребности граждан были удовлетворены. То есть государство отвечает за политическую и экономическую систему, а решение конкретных внутренних проблем лежит на плечах самих граждан и созданных ими институтов. Судите сами. В СССР «нас учили, что врач — высокое гуманистическое звание, — это опять из интервью доктора Гущина. — Но прежде всего это — профессия… Каждый участник медицинского бизнеса в Америке понимает: пациенты — единственная причина, по которой врачи вообще существуют. В Америке медицина — это сервис. Мы не спасаем жизни, мы не делаем людей счастливее, мы им служим».

Поэтому же, например, именно спикер Палаты представителей в Конгрессе США является вторым после вице-президента «наследником» президентских полномочий, если что-то неожиданно случится с главой государства. Сама Палата представителей является самым важным и влиятельным институтом в американской политической иерархии. Именно она является самым главным — и успешным — фактором, удерживающим и президента с его аппаратом исполнительной власти, и сенаторов с их полномочиями от имени штатов, и сами штаты, и местные власти от излишнего рвения политиков, от сползания в преследование своих интересов. В значительной степени эта Палата делает Америку республикой на деле, а не просто на бумаге. Постоянная ротация, которая в ней происходит, как считается здесь, является условием ее эффективности.

Палата представителей имеет несколько исключительных прав, в том числе право инициировать проверку бюджета, право отправлять в отставку федеральных руководителей, право выбирать президента страны, если голоса выборщиков от штатов разделились поровну и т. д. В свою очередь, Сенат имеет исключительное право на утверждение (отклонение) высокопоставленных чиновников по представлению президента страны, право ратифицировать международные соглашения и т. д. Есть два исключения из этого правила. Так, кадровые назначения, сделанные вице-президентом, должны также пройти через Палату представителей. Кроме того, через утверждение в палате должны предварительно пройти любые международные договоры, в которых речь идет о торговле с другими странами.

В Сенате США сегодня заседают 100 сенаторов, то есть по два сенатора от каждого штата. До 1913 года, когда была принята 17-я Поправка к Конституции США, сенаторы избирались местными законодателями, теперь — всеобщим голосованием жителей штата. Сенаторы избираются на срок в шесть лет, однако их выборы сдвинуты по времени, в результате чего каждые два года обязательно переизбирается одна треть Сената. Таким образом, как считают американцы, сохраняется преемственность этой ветви власти, но в условиях постоянной кадровой ротации. Традиционно возглавляет Сенат вице-президент страны, чей голос является решающим в случае, если голоса сенаторов разделились поровну. Кстати, если президент вотирует какой-либо закон, который уже прошел одобрение в Конгрессе, и отказывается его подписать, Конгресс имеет возможность заставить президента подписать его, если вторично за этот закон проголосуют минимум две трети сенаторов и депутатов Палаты представителей. Это, надо отметить, случается гораздо чаще, чем хотелось бы любому американскому президенту.

Надо сказать, что подавляющее большинство наблюдателей со стороны относятся к Конгрессу относительно равнодушно, если не сказать скептически. Однако в реальности американский Конгресс — настоящий клубок политических страстей, схваток, договоренностей и противостояния. Это крайне серьезный политический институт, способный на равных противостоять и Белому дому, с одной стороны, и общественному мнению, с другой. Если внимательно и беспристрастно всмотреться в его деятельность, то приходишь к пониманию, что это настоящий «институт компромисса». Причем компромисса со всеми — от президента и политических конкурентов до себя самого и своих избирателей. Для любого президента США одна из самых главных головных болей — договориться с Конгрессом. Хорошо, когда твоя партия там в большинстве, но как трудно это сделать, когда в большинстве партия-конкурент! А ведь именно так и происходит большую часть времени.

История сохранила шутку, которую отпустил президент Дуайт Эйзенхауэр, когда министр финансов Джордж Хамфри информировал его, что национальный долг вот-вот превысит установленный лимит: «Если это произойдет, — спросил 33-й президент США, — нам придется отправиться в тюрьму?» «Нет, — ответил Хамфри, — нам придется идти в Конгресс». «О, — воскликнул Эйзенхауэр, — это гораздо хуже». Действительно, без Конгресса президент США как без рук, ибо только через Конгресс проходят решения о тратах и приоритетах государственного бюджета. Американцы считают, что в целом противостояние Белого дома и Конгресса — вещь весьма полезная для страны, и периоды такого противостояния являются самыми продуктивными с точки зрения количества, а главное — качества принимаемых законов.

Коротко, для понимания дела, опишу, как проходит процесс принятия федеральных законов в США. Законопроект может предложить любой человек, но представить его в Конгресс может только член Конгресса. Затем этот законопроект направляется на экспертизу в соответствующий комитет. Количество комитетов в Конгрессе США варьируется в зависимости от необходимости и желания конгрессменов. Обычно в Сенате страны работает около 20 комитетов и около 70 подкомитетов. В Палате представителей работает чуть большее количество своих комитетов и подкомитетов. Количество комитетов и подкомитетов, а тем более их состав меняются после каждых выборов. Любой законопроект рассматривается в подкомитете, где он может быть одобрен, отклонен или дополнен и отредактирован. После этого законопроект выдвигается на рассмотрение всего состава комитета Конгресса, который организует соответствующие слушания. Это очень важный этап для прохождения любого законопроекта. Именно на этом этапе представители противоположной партии или Белого дома пытаются его провалить. Президент часто встречается с членами того или иного комитета и пытается их уговорить отклонить законопроект или по крайней мере изменить его в соответствии с пожеланиями исполнительной власти. Но успеха добивается сравнительно редко.

На этом этапе особенно активно в дело включаются крупные лоббистские структуры, представляющие разные стороны того или иного вопроса. Америка, как известно, — не только страна докторов и адвокатов, но и страна лоббистов. Без лоббистов трудно представить себе политический процесс в США. Отношение к ним в обществе различное. С одной стороны, они занимаются «продавливанием» тех или иных законов или решений исполнительной власти, причем делают это за деньги откровенно заинтересованных заказчиков. Однако, с другой стороны, они обязаны делать это прозрачно, соблюдая определенные правила и законы, отчитываясь о своих клиентах и заработках. Им запрещено под страхом уголовного преследования использовать любые «материальные стимулы» для того, чтобы повлиять на мнение того или иного законодателя, хотя такие случаи периодически становятся достоянием общественности. Это, если хотите, «неизбежное зло» американской политики. Противники системы лоббизма называют ее «узаконенной коррупцией», что является, конечно, преувеличением. Но, если честно, не таким уж фантастическим. Другое дело, что у противников принятия того или иного закона или решения тоже есть возможность нанять своих лоббистов, которые будут пытаться оспорить аргументы сторонников в глазах законодателей.

По сути, политический процесс в США часто сводится к борьбе гражданских групп и лоббистских структур друг с другом за более убедительное, аргументированное обоснование интересов своих клиентов в глазах политиков. Особенно часто услугами лоббистов пользуются те или иные иностранные клиенты — от целых государств до бизнесов, от политических организаций до структур гражданского общества. Очень многие крупные российские компании пользовались и пользуются до сих пор услугами крупных лоббистских фирм в США. Так, например, в 2016 году правительство России наняло американское агентство Burson-Marsteller, чтобы сгладить допинговый скандал с российскими спортсменами и обеспечить поддержку России при подготовке к Олимпиаде в Рио-де-Жанейро. Я уж не говорю про американскую фирму Ketchum Inc., до середины 2016 года много лет лоббировавшую интересы правительства России в США и в мире. И таких российских примеров работы с лоббистами США можно привести много…

Нередко лоббисты получают заказ на продвижение в американском общественном мнении и элите того или иного иностранного политика или, скажем, иностранный фильм с тем, чтобы он получил какой-нибудь престижный американский приз и т. д. Собственно, в этом нет ничего плохого, кроме одного: если у вас нет денег, значит, как правило, нет и возможности нанять лоббистскую фирму, и вам гораздо труднее провести свой законопроект или свою концепцию в жизнь. В таких случаях многие организации используют в США общественное мнение, средства массовой информации и другие способы давления на чувствительных к таким вещам местных законодателей. Надо сказать, что американские лоббисты работают крайне эффективно, но отнюдь не гарантируют успеха. Может оказаться, что ваш контракт с ними явился пустой тратой денег. Этот урок Россия тоже получила.

Но вернемся к законодательному процессу. Если профильный комитет Конгресса все же поддерживает законопроект, то этот законопроект предлагается на рассмотрение всему составу Палаты представителей или Сената США. Однако лидер большинства решает, когда и как предложить законопроект на рассмотрение. Некоторые законопроекты, кстати, могут вообще никогда не быть поставлены в расписание слушаний Конгресса на текущую или следующую сессию — в этом проявляется, если хотите, личная власть лидера политического большинства в законодательном органе США. Если законопроект попадает на рассмотрение, то неизбежно начинаются дебаты в Сенате или Палате представителей. Интересно, но правила обсуждения в двух палатах отличаются. Если в Палате представителей депутат имеет несколько минут на выступление и количество обсуждаемых поправок ограниченно, то в Сенате таких ограничений нет. Сенатор может говорить сколько угодно и не обязательно по рассматриваемому вопросу. Количество поправок в Сенате тоже не ограниченно. Сенаторы могут реально затормозить утверждение того или иного законопроекта путем беспрерывных дискуссий по любым темам. Однако решением 60 сенаторов бесконечные дебаты до недавнего времени могли быть прекращены в любой момент. После этого простым большинством законопроект может быть утвержден.

Вообще, как я уже неоднократно писал и говорил, сенатор США является, наверное, самым свободным человеком в Америке, а то и в мире. Он может ездить куда хочет и когда хочет, поднимать любые вопросы, придумывать любые законопроекты и т. д. Отношение к сенаторам в США — сугубо уважительное. Кстати, поскольку они избираются напрямую жителями штатов (по два сенатора от каждого штата), то являются полностью независимыми от Белого дома. Более того, зачастую Белый дом чувствует свою зависимость от них, заигрывает перед ними, ибо сенаторы от какого-то штата и губернатор этого штата (который, заметим в скобках, тоже напрямую избирается жителями штата) представляют местные интересы, и их задача заключается в том, чтобы эти интересы защитить и продвинуть в федеральной власти. В отличие от России, они не являются представителями центральной власти в регионе и никак не зависят от нее. К слову, в каждом штате есть свой Сенат, члены которого, как правило, работают по совместительству, то есть у них есть основная работа, за которую они получают зарплату. Иначе говоря, они также независимы, но теперь и от центральной власти своего штата, то есть губернатора и его кабинета.

Повторюсь: забавно, что одна из таких неотъемлемых свобод американского сенатора — свобода забалтывания. «Забалтывание» законопроекта существует здесь с начала американских политических времен и исторически является прерогативой любого сенатора США и популярной тактикой в Сенате. Это называется «филибастер». Забалтывание также может быть осуществлено путем внесения огромного количества несущественных поправок. Эта традиция имеет еще античные корни и была известна в самых ранних законодательных демократических учреждениях в истории как эффективная тактика меньшинства. Кстати, президент Барак Обама, его администрация и партия, бывшая в то время большинством в Сенате, стали серьезной жертвой политики филибастера, когда большинство назначений, предложенных президентом, оказались замороженными. Именно поэтому Обама и предложил принять проект, позволяющий заканчивать дебаты по законопроектам и назначениям большинством не в 60 сенаторов, а простым большинством в 51 голос. В 2013 году демократам удалось добиться такого изменения процедуры филибастера.

Наконец, если законопроект успешно проходит через обе палаты Конгресса, он поступает на подпись к президенту страны. Однако закон требует, чтобы тексты, принятые в Сенате и в Палате представителей, были идентичными, что, естественно, бывает крайне редко — ведь поправки везде вносятся свои и варианты текста пишутся разными законодателями и юристами. Поэтому создается согласительная комиссия из представителей обеих палат и процедурных сотрудников Конгресса. Они составляют окончательный текст, который подписывают спикер Палаты представителей и председатель Сената, после чего его отправляют на подпись президенту. Президент имеет право подписать закон или наложить на него вето. Конгресс, в свою очередь, имеет право преодолеть президентское вето двумя третями голосов каждой палаты. У президента есть две возможности в такой ситуации. Если он ничего не делает в течение 10 дней, а Конгресс находится на сессии, то законопроект становится законом автоматически. Если Конгресс закончит свою работу раньше, чем истекут 10 дней, а президент не предпримет никаких шагов, то законопроект считается не принятым. Эта политическая тонкость называется в США «карманным вето». При этом, если Конгресс захочет все же принять данный закон, ему надо будет начинать всю процедуру с самого начала. Такие случаи тоже бывали… В любом случае закон официально вступает в силу только после публикации его официального текста.

Те, кто знаком с формальной стороной законодательного процесса в России, могут оценить, насколько точно в свое время он был скопирован с американских процедур. Хорошо это или плохо — вопрос не для этой книги. Я полагаю, что дело вообще не в формальной процедуре, а в ее реальном политическом содержании. В свое время американцы надеялись, что, если создать в России все внешние атрибуты демократического государства — институты, процедуры, принципы и т. д., — в стране начнет укрепляться демократия. Мол, политическое бытие определяет политическое сознание. Но этот их сугубо материалистический, я бы даже сказал, «вульгарный дарвинистский подход» разбился о загадочный идеализм российской реальности.

Президент премьер-министр

Во главе Соединенных Штатов, как известно любому человеку в мире, стоит президент страны. Сами американцы шутят так: «В США, как известно, каждый может стать президентом. Это и есть самая большая проблема для нашей страны!» На каждые четыре года — в первый понедельник после первого вторника ноября — американцы избирают нового президента. В свое время Джордж Вашингтон отказался стать королем Америки, вышел в отставку и тем самым окончательно утвердил американское президентство. По Конституции США одному человеку нельзя занимать пост главы государства более двух четырехлетних сроков. Без всяких добавок «подряд». Это уже сугубо российское добавление к Конституции, которая, однако, практически во всех своих основных положениях повторяла Конституцию Соединенных Штатов.

Я уже ранее говорил об истории американского президентства, поэтому не буду повторяться. Скажу о другом — о его обязанностях и об отношении к этому высокому посту американцев. Понятно, что президент США является главой исполнительной власти и командующим армией страны. Однако президент также является главой правительства, то есть, если угодно, совмещает в своей работе и обязанности премьер-министра. Отдельного председателя правительства в США нет. Обычно в американское правительство входит 15 министерств (департаментов), которые занимаются ежедневным выполнением программ, предложенных президентом. Кроме того, президент назначает или предлагает Конгрессу для назначения свыше 50 глав независимых федеральных агентств, типа главы Федеральной резервной системы или главы агентства по инвестициям, так же как и всех федеральных судей, послов и других высокопоставленных федеральных чиновников. Это весьма непростая часть его политической работы.

То есть президент США, который совмещает две высшие исполнительные должности, несет персональную ответственность почти за все, что происходит в стране, включая ситуацию в экономике. Ему нельзя уже обвинить правительство, так как он стоит во главе этой структуры. Как полагают американцы, таким образом обеспечивается личная ответственность президента за национальную экономику, за уровень жизни избирателей, их государственные пенсии, за эффективность всей государственной машины. Не происходит размывание этой ответственности, как это часто бывает в странах, где есть и президент, и премьер-министр одновременно. Экономика и уровень жизни граждан — главная ответственность человека, стоящего во главе США. Именно этот вопрос является главным, когда, скажем, встает вопрос о его переизбрании на второй срок. Как эмоционально выразился в свое время во время предвыборных дебатов президент Билл Клинтон: «Все зависит от экономики, дурень!» — так как Америка является страной победившего либерализма, где непосредственная роль государства в экономике крайне ограниченна, то и экономический спрос с президента совсем другой, чем, скажем, в России. Тут нет государственных корпораций, а большие индустриальные монстры Америки отнюдь не вытягиваются в струнку при упоминании президента страны.

Властям надо постоянно искать компромисс с национальным бизнесом, если они хотят встроить его в свои политические планы. Это происходило и когда Белый дом «продавливал» свою реформу здравоохранения, и когда США вводили санкции против России в связи с ситуацией на Украине, и когда Белый дом снимал санкции с Ирана и Кубы. Иногда это противостояние заканчивается в пользу политики, иногда — бизнеса. Так, к примеру, Вашингтону так и не удалось ввести санкции против России в том масштабе, как изначально хотелось администрации Белого дома. Долгое время не удавалось повысить минимальную заработную плату или заставить компанию Apple передать правительственным структурам код для взлома телефона потенциального террориста, устроившего стрельбу в Калифорнии в 2016 году и т. д. В любом случае американские предприниматели с трудом «ложатся» под политические власти, а когда между ними возникает серьезное противостояние, то обе стороны нанимают лоббистов и юристов, чтобы доказать друг другу, кто круче. К слову, правительство страны в большинстве случаев проигрывает в судебных спорах с представителями американского бизнеса, так как не в состоянии из-за финансовых ограничений нанять самых умудренных или креативных юристов. А корпорации вполне могут себе такое позволить. Мой знакомый юрист, много лет отстаивающий в судах позицию правительства страны, не раз жаловался мне, что ему, как правило, противостоят чрезвычайно многочисленные и исключительно профессиональные команды юристов, нанятых корпорациями или институтами гражданского общества. А у него на такое количество помощников в бюджете денег никогда нет. Вообще, надо сказать, что разные американские институты — от больших корпораций до гражданских групп — любят судиться с властями по почти любому случаю. То же самое делают простые американцы. Дело, конечно, муторное и денежное, но общий счет с очень большим перевесом — отнюдь не в пользу американских властей.

Вернемся к президенту США. Основная его власть носит очень ограниченный характер и, формально говоря, сводится к следующему: подписание законов и приведение законопроектов в положение законов; проведение дипломатии в отношении с другими странами и подписание договоров, которые, тем не менее, должны быть утверждены двумя третями Сената; выпуск указов, обязательных для выполнения официальными лицами на федеральном уровне и частью лиц на более низких уровнях; неограниченное право объявлять амнистии и помилования, за исключением случаев импичмента; периодическое информирование Конгресса о состоянии дел в стране и рекомендации депутатам по мерам, которые, по мысли президента, адекватны и эффективны в той или иной ситуации. Не так много, в принципе, — но и эта его власть носит ограниченный законом и другими ветвями и уровнями власти характер.

Недоверие и нелюбовь американского общества к любой власти, в том числе своей, хорошо известны во всем мире. Американцы любят демонстрировать это недоверие при каждом удобном случае. Тут говорят, что «самое сильное правительство — это то, которое слабее всего пытается управлять страной». Сами американцы считают, что это недоверие было выработано практикой жизни ранних переселенцев, осваивателей широких американских просторов, когда «кольт» был шерифом, а «винчестер» — судьей. Это действительно так. Сначала появлялись разного рода люди (часто — преступники или изгнанники, беженцы или авантюристы). И только потом, через пару поколений, их потомки начинали задумываться об общих правилах проживания (тогда появлялся закон), о каком-то аппарате принуждения для тех, кто этих правил не придерживался (так появлялись первые элементы американской исполнительной власти), и т. д. Каждый американец мечтает о дне, когда он сможет начать работать на самого себя, то есть создать свой бизнес и не иметь зависимости ни от кого. Именно поэтому треть американских домохозяйств состоит из одного человека. Американцы всегда смотрели и смотрят на власть как на необходимое зло. Отсюда вытекает их недоверие к ней. Чем это зло меньше, тем обществу лучше.

Но американцы, как правило, забывают, что это недоверие родилось не само по себе. Отчасти оно было привезено на американский континент беженцами и ссыльными, которые, конечно, не испытывали теплых чувств к правительствам тех стран, откуда они отправлялись в Новый Свет, бывшими европейцами, бежавшими от притеснений государства по религиозным или сословным критериям, от коррупции и насилия, которые чиновники Старого Света чинили по отношению к бедным слоям своих стран, от постоянных войн, куда их и их сыновей забирали в рекруты, а их маленькие хозяйства в это время разваливались… Можно сказать, что вольнодумие, индивидуализм и личная свобода, ставшие основой американской политической культуры и менталитета, являлись результатом своеобразного восстания личности против тирании и развращенности европейских властей того времени.

Своей свободой Америка в немалой степени «обязана» вызывающим отвращение тираническим режимам тогдашнего Старого Света, тамошним войнам, жадным диктаторам и несостоявшимся государствам, которые превращали жизнь бедных слоев европейцев в ад. Можно вспомнить, как об «отъезде в Америку» мечтали многочисленные герои литературы XIX века. Свобода и равенство, отсутствие правительственного давления и возможность самим строить свою жизнь гнали людей через Атлантический океан. Они — эти люди — и стали основой американского образа жизни, культуры и психологии. Они так хотели для себя равенства (исключая, конечно, равенство для рабов), что, в частности, сразу постепенно выработали весьма своеобразную систему выборов президента страны, не повторяющую никакую другую. Повторять за кем-то американцы до сих пор не любят, но любят, когда кто-то повторяет за ними. Вспомним, они строили свою страну так, чтобы было «не как в Европе». Теперь они хотят, чтобы другие строили свои страны «как в США».

Нелюбовь к власти в сочетании с миссионерским видением, которое присуще значительной части американского общества, вольно или невольно становится примером, а то и основой для сепаратистов и национальных экстремистов в разных странах мира. Это рано или поздно приводит к идее отказа от следования букве и слову закона и оправданию неправомерных действий разными силами в мире под очень сегодня размытым по смыслу флагом борьбы против очередного диктатора, тоталитаризма или неугодного кому-то правительства, борьбы «за свободы человека» против всего, что ее ограничивает. Иными словами, этот на самом деле замечательный американский прирожденный нигилизм по отношению к власти и уверенность, что все хотят свободы, часто на практике приводит к тем самым последствиям и формам, против которых американцам приходится выступать с оружием, например, в рамках антитеррористической войны. Эти же идеи подпитывают и внутренний американский сепаратизм, хотя и не носящий сколь-нибудь массовый характер, но часто приобретающий опасные формы внутреннего терроризма.

Однако недоверие и даже нелюбовь к власти не отменяют другого важного качества американского массового сознания — веры в почти полную непогрешимость своей страны, в то, что Америка, конечно, делает ошибки в своей внешней политике, но, во-первых, гораздо меньше, чем другие великие и властвовавшие когда-либо на Земле страны, а, во-вторых, многие ошибки Америки проистекают из-за того, что эта страна выбилась далеко вперед в понимании того, куда идет мир, как он должен быть устроен и т. д., а другие страны этого, мол, еще не понимают. Американцы действительно не очень склонны принимать в расчет мнения других государств, ибо считают, что их мнения либо представляют собой вчерашний день мира, либо основаны на скверных, неправильных мотивациях. Как ни странно, эта вера в конечную стратегическую безошибочность действий своей страны на мировой арене иногда приводит американцев к полной потере их знаменитой толерантности — и инакомыслие в данном вопросе часто рассматривается ими как недомыслие, предательство или даже враждебность. К счастью, подавляющее большинство американцев не сталкивается с желанием или необходимостью делать выводы о внешней политике своей страны и действиях других стран. Как я писал выше, им это не очень интересно.

Отсюда вытекает очень серьезная разница в подходе к, скажем, любым переговорам, в том числе между Россией и США. Я наблюдал это много-много раз. И все повторялось снова и снова. Во всем — от контроля над вооружениями до обмена школьниками — культурный конфликт раз за разом проходит по одной и той же линии. Как правило, россияне хотят обо всем договориться, желательно на как можно более высоком уровне власти, получить от нее необходимые разрешения и одобрения, подписать соответствующие соглашения и после этого со спокойной совестью начать сотрудничать. «Как можно работать, если нет четких гарантий и оговоренных условий, как можно доверять партнеру, если нет формального механизма» — это законная российская логика. Американский подход прямо противоположен: сначала начать работать на низшем уровне, определить на практике, что эффективно, а что нет, затем перейти на более высокий уровень сотрудничества, набраться опыта, убедиться, что все работает, и лишь тогда начать думать о формальных договоренностях и долгосрочных планах. «Как можно договариваться властям и заключать договоры, если неясно, что и как будет работать, что окажется неэффективным», — логика американцев.

Вспоминаю, как один мой друг, бывший когда-то очень высокопоставленным российским чиновником, спорил со мной по поводу этой разницы. Он считал, что я неправ. «Я всегда вел переговоры с американцами сам и не просил особого одобрения наверху», — горячо убеждал он меня, забывая, что сам и был в свое время представителем этого «верха». Правда, когда разговор перешел на возможности сегодняшнего улучшения отношений между США и Россией, он начал говорить, что без «ясно выраженной политической воли сверху» он лично ничего в этом направлении делать не будет. Мне, в свою очередь, никакой политической воли сверху не требовалось…

Иными словами, США ни в политике, ни в бизнесе почти никогда и ни в чем не идут на формализацию сотрудничества, пока не будут убеждены по опыту «снизу», что оно сработает. В то, что власти понимают все лучше практиков и специалистов, американцы не верят. Чем больше совместных программ и проектов — пусть не имеющих формально-государственного оформления — успешно функционируют в самых различных сферах, тем выше были бы шансы того, что Россия и США приблизятся к настоящему, содержательному партнерству. Потом реалии, говорили американцы, можно закрепить договорами на самом высоком уровне. Но, конечно, если такого рода сотрудничество не опробовано, вряд ли американский лидер или чиновник пойдут на подписание чего-либо. Другими словами, американский подход: от практики — к договоренностям, российский: от договоренности — к практике. От специалистов и практиков к власти — у американцев, от власти к специалистам и практикам — у России. Любой дипломат, имеющий опыт американо-российских переговоров, знает, насколько фундаментальна эта разница. И каким непреодолимым препятствием она каждый раз является.

Ну и, конечно, на все это накладывается вера американцев в то, что в США существует лучшая в истории и лучшая из всех на сегодня возможных политическая система. В отношении ее они, как правило, несколько иронично говорят, что им повезло: отцы-основатели Соединенных Штатов заложили совершенно феноменальную систему управления страной, которая сравнительно быстро обеспечила ее глобальное лидерство и продолжает обеспечивать до сих пор. Современные граждане Америки, повторю, с удовольствием признают, что они — не самая образованная нация на Земле, не самая культурная и знающая, не самая способная и интеллигентная, но особенность их страны заключается в том, что она обладает почти идеальной политической системой, Конституцией и механизмом власти, который позволяет национальной элите, включая ее высших представителей — от местного сенатора до президента страны, — быть далекими от совершенства, делать ошибки и просчеты, допускать на высшие должности не самых мудрых и способных людей. Система «вытянет» и «исправит» любые человеческие недостатки и слабости, она создана с учетом того, чтобы свести их к минимуму. В этом и есть некий сакральный смысл американской политической идеологии, именно это имел в виду Фрэнсис Фукуяма, когда писал о «конце истории». Для американца это означает, в частности, что рано или поздно другие страны мира тоже осознают совершенство и эффективность американской политической и социальной системы — и возьмут ее на вооружение к себе в страны.

Американцы давно убедились, что в международных отношениях реальной валютой и «золотым запасом» являются стереотип страны, ее престиж, репутация, статус, имидж и позиционирование ее на карте другими игроками глобального мира. Иначе говоря, если другие влиятельные страны мира и мощнейшие негосударственные структуры признают статус и репутацию, престиж и авторитет, успешность и привлекательность модели, которую представляет та или иная страна, ей удается во многих случаях добиваться своих стратегических целей без применения военной силы или больших финансовых расходов. В этом, в частности, заключается феноменальный исторический оптимизм простого американца, а для Соединенных Штатов как государства в этом — основной смысл его «мягкой силы».

Но вернемся к президенту США. Все знают, что он избирается выборщиками от каждого штата, число которых зависит от населенности штата. В этом и есть смысл системы выборщиков, заложенной еще отцами-основателями США. Если бы президента страны выбирали прямым голосованием всех избирателей, то он избирался бы в основном жителями лишь нескольких самых больших штатов Америки, что могло бы негативно сказаться на единстве страны и легитимности президента в малых штатах. Более того, это вообще лишало бы малые штаты стимула находиться в составе США. Поэтому, по сути, президента напрямую избирают штаты, и подавляющее большинство американцев считает эту систему вполне демократической. Хотя здесь есть и многочисленные группы, выступающие за введение прямых всеобщих голосований на президентских выборах. Но, поскольку президент страны оказывает очень ограниченное влияние на ежедневную жизнь простого американца, эти движения не имеют большого влияния и популярности.

Надо отметить, что подавляющее большинство американцев рассматривают губернатора штата, в котором они живут, как наивысшего для себя выбранного прямым голосованием чиновника. Политическая борьба в Вашингтоне их затрагивает и интересует гораздо меньше. Повторю еще и еще раз — вся основная политика — политика местная, что является «золотым правилом» американской политической культуры. Президент, скорее, является для американцев представителем страны за рубежом, символом страны и ее внешней силы. Он не воспринимается американцами как символ национального единства или мощи и славы государства. Таким символом является для американцев флаг США, который они просто боготворят. Это отдельная тема, о которой я говорил в других своих книгах про Америку.

Президент — главная американская селебрити, то есть знаменитость, на период его или ее президентства. Одновременно президент — главный субъект американского юмора и иронии, сатиры и сарказма. Нет, наверное, страны в мире, где президент и его команда находились бы ежедневно и ежечасно под огнем критики, жестоких, обидных шуток и определенного, как бы снисходительного отношения. Американцы очень уважают должность и офис своих президентов, но это подчеркнутое уважение не распространяется на людей, которые этот офис в каждый конкретный момент занимают. Кто только не шутит и не иронизирует над президентом и его женой в Америке… Каждый вечер на экранах телевидения в популярных ток-шоу можно услышать такие шуточки про Обаму, как впрочем, и любого другого американского политика, что у людей в более консервативных странах может случиться небольшой приступ когнитивного диссонанса. Американские политики, особенно президент, обязаны иметь очень толстую шкуру и в ответ на сатирическую критику и разного рода публичные шутки только улыбаться. Иначе тебя засмеют еще больше. Что называется, с одной стороны, свобода слова, а с другой — взялся за гуж, не говори, что не дюж…

Приведу парочку сравнительно «мирных» политических шуток: «Почему Моника Левински вышла из демократической партии и перешла в республиканскую? Потому что демократы оставили очень неприятный привкус у нее во рту». Клинтон — а все догадались, я надеюсь, что это анекдот про него — вообще стал наравне с Рейганом любимым персонажем политических анекдотов. Например: «Четыре американских президента были подняты ураганом и оказались в Изумрудном городе, столице страны Оз. Великий волшебник, хозяин Изумрудного города, — спросил президентов, чего им не хватает и зачем они пришли в этот город. «Я хочу получить немного смелости», — сказал Джимми Картер. Волшебник дал ему смелости. Рональд Рейган выступил вперед и сказал: «Я бы хотел получить немного сердца». Волшебник дал сердце Рейгану. Джордж Буш-младший сказал: «Все говорят, что мне не хватает ума. Я хотел бы получить ум». Волшебник дал Бушу-младшему ум. «Кто следующий?» — спросил волшебник. После долгого молчания Билл Клинтон, наконец, наклонился к уху волшебника и прошептал: «Слушай, брат, а где тут Дороти?» (в русском варианте — Элли).

Обама, видимо, не столь сильно заводит американскую аудиторию, он гораздо более скучный в сравнении с Биллом Клинтоном. Тем не менее есть анекдоты и про него: «Учитель в школе спрашивает учеников, кто из них является сторонником Барака Обамы. Все тянут руки вверх, кроме одного мальчика. Учитель просит его объяснить, почему он не поднял руку. Мальчик отвечает: «Потому что я сторонник Джорджа Буша». Удивленный учитель спрашивает мальчика: «Что сделало тебя сторонником президента Буша?» Мальчик отвечает: «Во-первых, мой папа — сторонник Джорджа Буша. Во-вторых, моя мама тоже сторонник Джорджа Буша. В-третьих, мой старший брат тоже является сторонником Джорджа Буша. Все это делает меня тоже сторонником Джорджа Буша». Учитель, который всегда учил детей думать самостоятельно, немного возмущенно спрашивает мальчика: «А если бы твой папа был идиотом, твоя мама дурой, а твой брат дебилом, то кем тогда был бы ты?!» На это мальчик говорит: «Ну тогда я был бы сторонником Барака Обамы». Или: «Почему Барак Обама не смеется над собой? — Потому что очень боится обвинений в расизме».

Другие политические персонажи Америки не избегают такой же участи. Пара примеров: «Насколько глупа Сара Пэйлин? Она настолько глупа, что думает, что столица Китая — Чайна-таун». «Насколько стар Джон Маккейн? Он стар настолько, что помнит времена, когда вице-президент Джо Байден был лысым». «Что такое «безопасный секс» для Билла Клинтона? Это когда Хилари нет в городе». Другое дело, что и тут есть определенные границы. Например, нельзя в эти шутки вовлекать несовершеннолетних детей президента или — пусть даже и в несерьезной форме — каким-то образом угрожать ему. Тут реакция американских спецслужб будет решительной, а закон окажется на стороне политика.

Президент и его должность являются определенными символами страны, а американцы достаточно уважительно относятся к своим и чужим символам. Так, они очень любят слова «президент» и «вице-президент» и называют так многие должности в стране — от корпоративных до академических. Известно, что 32-го президента Соединенных Штатов Гарри Трумэна часто упрекали в том, что он вышел из семьи, которая провалила все свои начинания в бизнесе и разорилась. «Мой отец не был лузером! — всегда отвечал Трумэн. — В конце концов, он был отцом президента Соединенных Штатов!» Кстати, я тоже президент в своем Центре в Вашингтоне. Америка — страна президентов и вице-президентов.

Я говорил, что государственный флаг США для американцев важнее, чем любые другие символы страны. Тем не менее просто так оскорблять должность президента здесь не принято. Как, впрочем, и должность (офис, как говорят тут), скажем, члена Сената или Верховного суда США. Это, однако, не мешает немалому числу американцев считать, что их страна вполне могла бы обойтись без президента вообще, да и без «специальной» федеральной столицы — Вашингтона. И они не стесняются выражать свое мнение публично. Столицы штата и губернатора штата более чем достаточно, считают такие граждане Америки. И никто их сепаратистами не называет. Этому же чувству способствует то обстоятельство, что все главные для жизни документы и правила ежедневной жизни выдаются или определяются штатами самостоятельно — от водительских удостоверений до документов, подтверждающих право собственности, от размера налогов, которые ты платишь при покупках и других клиентских действиях, до лицензий на занятие той или иной деятельностью.

Федеральное правительство, как я уже писал неоднократно, обладает в США очень ограниченными возможностями влияния на ежедневную жизнь американца. Гораздо меньше, например, чем российское правительство влияет на жизнь россиянина. Два главных документа, которые американец получает из рук «федерального центра» — это номер социального страхования и паспорт гражданина США. Однако номер социального страхования американец получает при рождении и сразу на всю жизнь. Запоминает его наизусть. А паспорт получают только те американцы, которые ездят за рубеж. Что-то типа российского заграничного паспорта — чтобы было куда визы ставить.

Долгое время — до Второй мировой войны — закон вообще не требовал от гражданина США никакого паспорта. Старшее поколение американцев на самом деле не знало, что это такое. Да и сейчас в паспорте нуждаются только те, кто путешествует в дальнее зарубежье. Для поездок в ближнее зарубежье — Канаду, Мексику и т. д. — паспорт американцу не нужен. А поскольку паспорт США действует 10 лет и большинство граждан Америки получают его по почте (кстати, еще одно федеральное агентство в США. С ним-то американец сталкивается ежедневно!), то по-настоящему иметь дело с федеральным правительством простым американцам приходится очень редко. Отсюда у некоторых из них и рождается скептицизм в отношении необходимости такого правительства и, соответственно, президента.

Коротко говоря, президент страны рассматривается американцами как самый высокопоставленный чиновник, имеющий весьма ограниченные полномочия, но являющийся крайне популярной публичной фигурой, несущей огромное количество представительских и символических функций. Он, скорее, главная достопримечательность, главный экспортный продукт американской политики — хотя, конечно, не стоит совсем уж преуменьшать его роль во внутренней политике страны.

Например, несмотря на то что президентские полномочия в реальности сильно ограничены Конституцией и правами штатов, президент США имеет право лично назначать значительное количество главных должностных лиц исполнительной власти, многие из которых не нуждаются в утверждении Сената или Палаты представителей. Другими словами, он частично определяет состав тех людей, которые будут принимать самые важные политические и экономические решения в стране, а также пользуется возможностью окружить себя людьми со схожими со своими взглядами. Что, естественно, и делает каждый президент США, часто игнорируя партийную принадлежность того или иного чиновника, а основывая его назначение на профессионализме, близости личных позиций и взглядов, иногда — старой дружбе или рекомендациях друзей и соратников, а иногда — это касается в основном посольских позиций в не очень важных странах — делает это из благодарности за помощь (включая финансовую) в избирательной кампании.

Воля штатов

Остановлюсь подробнее еще на одном вопросе, который я уже неоднократно поднимал в своих книгах и выступлениях. Вопросе о коллегии выборщиков. В США, как я писал, президента избирают не избиратели, а штаты, чьи голоса представлены голосами выборщиков. Это действительно не прямые выборы. Самый «высокий» уровень прямых выборов в Соединенных Штатах — это выборы губернаторов.

Хотя президент не оказывает большого воздействия на жизнь рядового американца, он является главой государства, которое состоит из 50 частей. Причем частей очень неравных по численности населения, размерам, доле в экономике и т. д. Однако все они являются единым государством, и идея коллегии выборщиков, в частности, заключалась именно в поиске способа это единство сохранить и укрепить с помощью регулярных выборов президента и вице-президента. Как известно, такие выборы проходят каждые четыре года по непрямой, двухступенчатой процедуре, начинаясь со всенародного голосования и заканчиваясь голосованием в коллегии выборщиков. Только второй этап, в котором участвуют всего 538 выборщиков, является определяющим — те кандидаты, которые получают большинство голосов в коллегии, становятся президентом и вице-президентом, даже если они не завоевали большинство голосов на всенародном уровне. Эта ситуация является главной причиной того, почему система коллегии выборщиков многими в мире считается самым недемократичным компонентом ведущей демократической системы на Земле. Это и так, и не так одновременно.

Система коллегии выборщиков построена на принципе федерализма. Я уже писал про конфедеративную природу американского государства. Сторонники данной системы утверждают, что она была предназначена для того, чтобы отражать не народную волю, а коллективную волю штатов. Воля штатов — одна из важнейших ценностей американского государственного устройства, и для простых американцев именно она является одним из главных гарантов их свободы и независимости, в первую очередь от собственного федерального правительства. Это важная часть политической культуры Америки. Таким образом, главными избирательными единицами в президентских выборах являются штаты, а не отдельные избиратели. В результате кандидаты на должности, избираемые на федеральном уровне, сосредотачиваются на завоевании отдельных штатов, а среди них — тех ключевых штатов, которые предоставят им наибольшее количество голосов в коллегии.

Многие обозреватели считают, что такая обстановка лишает избирательный процесс истинного духа демократии, так как голос народа не имеет решающего слова на выборах. Однако другие говорят, что без такой системы президента и вице-президента избирали бы несколько крупнейших штатов, а у других субъектов федерации не было бы никакого влияния на процесс избрания высшего должностного лица страны. Система коллегии выборщиков имеет непростую внутреннюю структуру. Важно помнить, что в большинстве штатов голоса всех выборщиков автоматически получает тот кандидат, который набирает простое большинство голосов избирателей (так называемый принцип «победивший забирает все»).

Такой механизм победы на выборах в штате имеет несколько последствий. Во-первых, он делает завоевание голосов в коллегии практически невозможным для кандидатов из «третьих» партий или независимых сил, поскольку им пришлось бы получить большинство голосов среди народа как минимум в одном штате. Во-вторых, чрезмерно значительную роль в выборах играют так называемые «колеблющиеся штаты» (swing states), в которых нет устойчивого преобладания республиканского или демократического электората. Поскольку голоса выборщиков из этих штатов неопределенны, кандидаты проводят в них намного больше времени в ходе своих предвыборных кампаний и в то же время практически игнорируют штаты, в которых находится уже устоявшийся республиканский или демократический электорат.

По идее, выборщики от каждого штата (кроме штатов Мэн и Небраска, у которых свои правила) должны отдавать свой голос тому кандидату, который победил в народном голосовании того штата. Однако при отсутствии федерального закона (!), обязывающего выборщиков голосовать за кандидата, которого предпочли избиратели штата, бывали случаи, когда выборщики противоречили собственным избирателям и голосовали за другого кандидата. О таких «недобросовестных выборщиках» (faithless electors) я уже писал. Этих случаев было сравнительно немного, но ни разу в истории их голос не был в состоянии изменить результаты выборов.

Замечу, что на уровне штатов система также является в определенном смысле неравной, так как колеблющиеся штаты имеют намного больше влияния на результат выборов, чем остальные. Критики системы утверждают, что она предоставляет избыточное влияние избирателям из малых штатов и представителям меньшинств — особенность коллегии, которая была специально встроена в систему отцами-основателями Соединенных Штатов с целью выровнять игровое поле для таких избирателей и предотвратить возможность тирании большинства. За всю историю Америки избирательная система четыре раза привела к власти кандидата, который не победил в народном голосовании. Последний раз это случилось при выборе Джорджа Буша-младшего в 2000 году. После тех выборов даже появилась такая шутка: «Что общего между игрой в гольф и штатом Флорида? И там и там кто набирает меньше — выигрывает». Однако многочисленные сторонники системы выборщиков говорят, что она не только соответствует историческим традициям США, но и, главное, — обеспечивает крепкое единство и целостность страны, а также вполне демократична. Что важнее — решать, конечно, самим американцам.

В свое время в ходе первичных дебатов на Филадельфийском конвенте 1787 года несколько делегатов выступали за всенародный прямой выбор исполнительной власти. Однако «отец Конституции» Джеймс Мэдисон выразил опасение, что такая договоренность может привести к искажению результата выбора в пользу предпочтений избирателей на Севере за счет южных штатов, в которых наибольшую долю населения составляли рабы, которые, понятно, не могли тогда участвовать в выборах. Согласно первоначальному плану, изложенному во второй статье Конституции США, «Каждый штат назначает в порядке, установленном его легислатурой, выборщиков, число которых должно быть равно общему числу сенаторов и представителей, которых штат имеет право направить в Конгресс; но при этом ни один сенатор, или представитель, либо лицо, занимающее почетную либо приносящую доход должность, учрежденную Соединенными Штатами, не могут быть назначены выборщиками». Тот кандидат, который получает большинство голосов среди народа и голоса более чем половины выборщиков, становится президентом; кандидат, набравший второе наибольшее число голосов, становится вице-президентом.

Такая система оказалась под ударом уже на выборах 1796 года, когда кандидат от Партии федералистов Джон Адамс победил на президентских выборах, а на втором месте оказался соперник Партии федералистов, кандидат от Демократической-Республиканской партии Томас Джефферсон. Он стал вице-президентом. Как результат, президент и вице-президент представляли враждующие политические партии, что сделало их совместное правление практически невозможным. В ответ на эту проблему Конгресс в 1803 году предложил 12-ю Поправку к Конституции, прописывающую отдельные избирательные бюллетени для постов президента и вице-президента. Эта система, кстати, сохраняется до сих пор.

Остановлюсь на этом чуть подробнее. Конституционная теория, обосновывающая непрямой выбор президента и вице-президента, состоит в том, что в то время как члены Конгресса США являются представителями народа и, следовательно, избираются народом, президент и вице-президент избираются не в качестве вождей нации, а в качестве руководителей федерации независимых государств (штатов). Таким образом, избранные кандидаты должны являться компромиссом между штатами, а не людьми. В своей знаменитой статье «Федералист № 39» Джеймс Мэдисон утверждал, что Конституция была разработана так, чтобы представлять собой смесь правительства и на всенародной, и на государственной (межштатовской) основе. Таким образом, по словам Джефферсона, Конгресс будет иметь две палаты: Сенат, представляющий отдельные государства (штаты), и Палату представителей, представляющую народ. А президент и вице-президент страны будут избираться путем сочетания этих двух моделей. Выяснилось, что эта система оказалась очень адекватной той модели демократии, которая сложилась сегодня в США.

Об этом — американской «демократии меньшинств» — речь пойдет ниже, но пока можно сказать, что ни один кандидат в президенты не может победить на выборах, не завоевав голоса определенной части небольших штатов. Правильная комбинация небольших штатов, в которых тот или иной кандидат может одержать победу и получить голоса выборщиков, зачастую способна перевесить поражение в большом и многонаселенном штате. Иначе говоря, для победы на президентских выборах кандидату и его партии необходимо создать определенное большинство в коллегии выборщиков, составленное в значительной части из представителей малых штатов, то есть победоносное большинство является всего лишь производным от правильного сочетания разного рода меньшинств. Объединившись под флагами того или иного кандидата, меньшинства становятся большинством — в этом и есть содержание современной американской демократической избирательной процедуры. Хотя, конечно, как любая реальность, она далека от любого идеала. Число выборщиков, предоставленных каждому штату, определяется по следующей формуле: количество представителей штата в Палате представителей (исходя из численности населения) плюс два (число сенаторов от каждого штата). Таким образом, число выборщиков от каждого штата равно числу его представителей в Конгрессе. Число представителей в Палате от каждого штата определяется по данным переписи населения, проводимой Бюро переписи населения США каждые 10 лет.

Кстати, столица страны город Вашингтон (округ Колумбия) получил троих выборщиков благодаря 23-й Поправке к Конституции, принятой лишь в 1961 году. До этого момента жители округа и самой столицы страны были исключены из участия в президентских выборах. Первые президентские выборы, в которых принимал участие округ Колумбия, прошли в 1964 году, на них победил Линдон Джонсон. Это, как известно, случилось сразу после убийства Джона Кеннеди. Система выборщиков до сих пор не распространяется на неинкорпорированные территории под управлением США, такие как Пуэрто-Рико или Гуам. Тем не менее их жители обязаны платить большинство федеральных налогов, что они считают не совсем справедливым. Столица страны занимала такое же положение до той самой конституционной поправки 1961 года, о которой я сказал выше.

Процесс назначения выборщиков варьируется в зависимости от каждого штата. Как правило, политические партии выдвигают выборщиков на партийных съездах на штатском уровне или избирают их путем голосования центрального комитета партии в каждом штате. Выборщики часто назначаются после того, как проявляют особенную преданность на службе той или иной политической партии. Это могут быть государственные должностные лица, партийные лидеры или лица, которые имеют личные или политические связи с кандидатом в президенты. Однако лица, имеющие федеральную должность, не имеют права становиться выборщиками. Кандидаты на позицию выборщика назначаются структурами политических партий в каждом штате в течение нескольких месяцев до дня выборов. В некоторых штатах выборщики номинируются в ходе праймериз совместно с другими кандидатами от конкретной партии. В других штатах, таких как Оклахома, Вирджиния и Северная Каролина, выборщики получают номинации на партийных съездах. А в Пенсильвании, например, выборщики назначаются комитетами предвыборных кампаний каждого кандидата. Делается это с целью минимизировать шанс появления «недобросовестных выборщиков». Система коллегии выборщиков на президентских выборах является одним из самых устоявшихся элементов участия искусственно созданного «меньшинства» в политическом процессе США. В большей или меньшей степени эта же конструкция используется в Америке и во многих других ситуациях для достижения необходимого политического результата.

Ниже я поговорю на эту тему более подробно. А здесь коротко отмечу, что, как правило, американские политики и политтехнологи не пытаются найти какое-то существующее большинство по тому или иному вопросу. Такое большинство может не существовать вообще или быть крайне неустойчивым. Они идут в основном другим, более надежным и естественным путем: находят и выявляют активное, заметное и яркое меньшинство, заинтересованное в определенном решении какого-то конкретного вопроса, делают на него ставку, стимулируют и поддерживают. Именно вокруг этого меньшинства начинает создаваться большинство за счет присоединения к нему других меньшинств. Полностью или частично.

Рычаги президентской власти

Президентская власть в США сильно лимитирована, однако у президента есть два главных рычага, с помощью которых он реализует свою политическую волю. Первый — это «кабинет президента» — то есть то, что в других странах называется кабинетом (советом) министров или правительством страны. Словосочетание «Совет министров США» здесь не звучит. Однако это не означает, что в США его нет — просто он называется по-другому и во главе его стоит сам президент. Президент, говоря словами В. И. Ленина, «отвечает за все». Если экономика страны испытывает какие-либо проблемы — американцы винят президента. Премьер-министра-то нет… Правда, правительство в США гораздо меньше по размеру, чем, скажем, в России, хотя по числу чиновников, бюрократов и «бюджетников» США находится в одной «высшей лиге» с Россией — американское государство (и федеральное, и штатское, и местное) является крупнейшим работодателем, если учитывать военнослужащих, почтовых работников, учителей публичных школ и т. д.

Интересно, что наличие кабинета министров или федерального правительства вообще не прописано в Конституции США. Формально говоря, отцы-основатели не видели в нем большой необходимости. Напомню, что США создавались как конфедерация государств, когда 13 отдельных государственных образований решили объединиться, чтобы завоевать независимость от Великобритании. То есть это было объединение 13 правительств. Внутренняя политика США — это противостояние местной и федеральной власти, постоянное «перераспределение» обязанностей между ними. Надо признать, что федеральная власть постепенно, с временными отступлениями и поражениями, но увеличивает свою силу. По сути, вся история Америки — это медленное, противоречивое, но неуклонное сползание в федерацию штатов.

Конечно, американской федеральной власти далеко до российской вертикали, далеко и до объема полномочий, которыми обладают многие центральные власти в странах развитой демократии. Наверное, федеральная власть США никогда не сможет стать доминирующей для жителя страны, однако объем отвоеванных ею полномочий сегодня заметно больше, чем, скажем, в начале XX века, не говоря уже про начало XIX. Так, президент Барак Обама, продавив свою реформу здравоохранения, внес существенный вклад в дело увеличения объема полномочий Вашингтона в сравнении с провинцией. Поэтому и реакция многих штатов на эту реформу была столь резко негативной, и, наверное, битва против этого слишком радикального для их менталитета, по мнению многих американцев, усиления федеральной власти еще далеко не закончена.

Хотя правительства США и нет в Конституции страны, каждый американский президент, начиная с самого первого президента страны Джорджа Вашингтона, по традиции избирает новый состав кабинета. Это правительство состоит из директоров («секретарей», как они формально называются на английском языке) каждого из 15 федеральных департаментов США, среди которых есть Государственный департамент, министерство финансов, министерство обороны, и, конечно, министерство юстиции. Секретари этих департаментов давно уже получили кличку «Большая четверка» и, как правило, находятся среди самых близких советников президента. В то же время каждый секретарь представляет интересы собственного департамента. Замечу в скобках, что количество департаментов может меняться, но так или иначе в новейшей истории Америки оно крутится вокруг цифры 15. Президент США не имеет права создать новое министерство, но может своим решением ввести в состав своего кабинета несколько дополнительных должностных лиц, не являющихся формально секретарями, и даже предоставить им статус члена кабинета. Обычно в их число входят такие крупные чиновники, как глава Офиса торговых представителей США, председатель Совета экономических консультантов, руководитель Администрации малого бизнеса и др.

Как правило, набор дополнительных членов кабинета зависит от ситуации в стране и мире, а также в немалой степени от личных политических приоритетов каждого президента. В последнее время наглядным примером стало традиционное включение в состав кабинета полномочного представителя США в ООН. Такой представитель являлся членом кабинета министров при администрациях президентов Джерри Форда, Джимми Картера и Рональда Рейгана, но позже был понижен в статусе в администрации президента Джорджа Буша-старшего, который сам одно время занимал этот пост. Потом данный пост вернулся в кабинет уже при администрации президента Билла Клинтона, но был снова исключен при Буше-младшем, чьи два президентских срока многими считаются «провальными» именно в области международных отношений. При президенте Обаме представитель в ООН снова стал членом кабинета.

К этому круговороту критически относятся многие политические наблюдатели, утверждающие, что ввод представителя США в ООН в состав кабинета, где уже есть государственный секретарь, является признаком того, что тот или иной президент уделяет слишком уж много внимания иностранным делам, что не может не отражаться на качестве внутренней политики Вашингтона. Кстати, есть еще три высоких должностных лица, не являющихся министрами, но входящих в кабинет: сам президент США, вице-президент США, глава администрации Белого дома.

Неудивительно, что самый сильный и влиятельный департамент кабинета министров США — министерство обороны, которому ежегодно выделяется наибольшая доля государственного финансирования среди всех федеральных агентств. Вообще, именно по размеру финансирования, а не по узнаваемости фамилии министра, легче всего понять роль и значение того или иного министерства в жизни почти любого государства. В США в последние десятилетия доля выделяемого министерству обороны государственного федерального финансирования стабильно колеблется между 20 и 25 %. А фамилию министра обороны США читающие газеты и смотрящие новости россияне наверняка знают намного лучше, чем средний американец. Это, впрочем, распространяется и на других министров, фамилии которых американцы не трудятся запоминать, так как никакой практической необходимости в этом нет. На их жизнь они не оказывают вообще никакого влияния, а шансы на то, что один из них станет когда-то президентом, феноменально малы. Даже Хилари Клинтон получила известность еще во времена президентства своего мужа Билла, а не как сенатор от штата Нью-Йорк и не как государственный секретарь США при Бараке Обаме. Если бы не муж Билл с его экстравагантным, мягко говоря, поведением в личной жизни, Хилари пришлось бы потратить несравнимо больше усилий для раскрутки своей узнаваемости на сугубо внутреннем рынке общественного мнения. Но не совсем верный супруг невольно, но очень здорово ей помог. Что называется, чем мог, тем и помог…

Вторым рычагом власти, которым пользуется президент Соединенных Штатов, является его исполнительный офис, часто называемый в обиходе администрацией Белого дома или администрацией президента США. Это орган государственной власти, подчиняющийся непосредственно и только президенту и включающий в себя его помощников и советников по различным вопросам. Его задача — помогать президенту в выполнении ежедневных обязанностей. Кстати, это сравнительно новая в истории США структура. Впервые администрация президента была создана Франклином Рузвельтом лишь в 1939 году. С тех пор она является не только обязательным атрибутом президентской власти в США, но и стала примером подобных структур в ряде других стран, в том числе в России. Надо сказать, что, хотя администрация президента России была создана намного позже, ее полномочия гораздо шире, масштабнее и глубже, чем полномочия заокеанской родоначальницы этой политической традиции.

Американская администрация объединяет самых разных сотрудников — от советников по национальной безопасности и экономике до пресс-секретаря президента. В нее же входят помощники жены президента — у нее свой небольшой штат, который помогает выполнять обязанности первой леди Соединенных Штатов. Которые, замечу в скобках, нигде не прописаны и не обозначены. Это отдается полностью на усмотрение самих первых леди. Каждая из них выбирает обычно какое-то общественно полезное дело и занимается им, пока ее муж выполняет функции президента страны. Иначе ведь скучно. Некоторые, как в свое время Хилари Клинтон, занимаются реформированием здравоохранения (вернее, пытаются это делать). Некоторые, как Лора Буш, — продвигают грамотность и образование в массы. Некоторые, как Мишель Обама, — упорно разводят генетически чистые продукты на огороде при Белом доме и т. д.

В самопровозглашенные обязанности первых леди Америки входит организация культурных мероприятий в Белом доме, чем они увлеченно и занимаются в соответствии со своими бюджетами, вкусами и пристрастиями. По тому, какие музыканты и артисты, писатели и поэты, художники и танцоры приглашаются в Белый дом, можно легко понять эти вкусы и пристрастия. Но все президентские жены приступают к своим обязанностям одинаково: с нового оформления интерьера Белого дома. Покупается новая мебель, перекрашиваются стены. Там, где традиционно стены президентской резиденции покрыты обоями — они меняются на те, что нравятся новой первой леди. Покупаются новые ковры и ковровые дорожки и т. д. По тому, как первая леди оформляет Белый дом, Америка тоже судит — достаточно безжалостно — о ее вкусах.

Как известно, политическая система США, при всех своих недостатках, основана на многочисленных сдержках и противовесах, являющихся в глазах американцев некоей священной «азбукой» демократии. Политика здесь вырабатывается в результате диалога, часто вынужденного, компромисса, баланса между сравнительно независимыми друг от друга центрами силы. По многим вопросам президент гораздо слабее Конгресса, и ему надо постоянно добиваться согласия последнего, в частности, если речь идет о финансах, полностью контролируемых законодателями. Конгресс находится в полной зависимости от общественного мнения и, соответственно, средств массовой информации, особенно местных, формирующих это мнение в избирательных округах. Ситуация в самих округах во многом зависит от тамошних бизнесменов, не только создающих рабочие места, но и платящих налоги с доходов, что непосредственно влияет, например, на качество региональных школ и полиции, стоимость недвижимости и количество больниц. В свою очередь, эти вопросы находятся под контролем местных органов власти, независимых от любых федеральных структур. Добавьте к этому многомиллионные богатые профсоюзы, с которыми очень непросто договориться, группы со специальными интересами — от пенсионеров и «зеленых» до сторонников свободной продажи оружия и использования марихуаны в медицине и, наконец, полностью независимую от чего-либо судебную систему. Никому в этих условиях ни на кого «наезжать» просто нельзя, приходится не командовать, а стараться уговаривать, договариваться, превращать противников в союзников, убеждать, а не давить неким «административным ресурсом».

Роль президента сводится в таких условиях не столько к «управлению страной», сколько к согласованию позиций и поиску максимально возможного компромисса. Белый дом — совсем не Московский Кремль. Президент США не вырабатывает политику, а влияет на нее. Он — брокер, мощный политический дилер, если хотите. Позиция администрации во многих случаях не становится политической линией США, а растворяется в позициях других центров силы. Политическая Америка гораздо больше, разнообразнее и умнее любого Белого дома. Америка не ждет «судьбоносных решений» от президента. Его публичные выступления — не «объявление политики», а попытка влияния на нее. Тут действует другой принцип: чем больше независимых центров силы — тем сильнее страна, тем свободнее граждане, тем успешнее экономика. Например, постоянный конфликт республиканцев с демократами, при всей своей важности, есть лишь сегмент политических дебатов, и страна отнюдь не замирает в тревоге, ожидая, кого назначат новым главой администрации или министром обороны.

Но вернемся к администрации президента США. Именно в главных ее отделах, в частности в Совете по национальной безопасности, в Совете экономических консультантов и в Бюро менеджмента и бюджета, формируется подход к политическим и экономическим вопросам страны. Не политика Америки или подход Соединенных Штатов к тем или иным вопросам, но всего лишь (заметьте!) политика и подход администрации и президента, которого она обслуживает. После чего она отправляется гулять по другим «центрам силы» Соединенных Штатов и на выходе может оказаться слабым отражением изначальных президентских планов. В администрации так же ежегодно подготавливается президентский вариант федерального бюджета и обязательный годовой отчет президента перед Конгрессом о положении дел в стране.

В работе администрации часто принимают участие и некоторые члены кабинета (особенно в Совете по национальной безопасности, в котором государственный секретарь США, министр финансов и министр обороны являются постоянными членами). Но в целом администрация исключительно представляет взгляды президента США и способствует принятию и исполнению политических задач, поставленных именно им. Кто бывал в офисах сотрудников и руководителей администрации Белого дома, не мог не удивляться тому, как просто и скромно они устроены. Такое впечатление, что у Соединенных Штатов не хватает пространства для самых главных чиновников страны. Особенно это касается знаменитого Западного крыла Белого дома, где, кстати, и располагается еще более знаменитый Овальный офис — кабинет президента страны. Узенькие коридорчики; маленькие тесные комнатки, редко у кого — индивидуальные, многие даже без окон; низкие потолки, которые почти подпирают головами громадные сотрудники особой президентской охраны; фанерные стены… Кстати, такую убогость условий труда государственных чиновников в США можно наблюдать практически на любом уровне — от офисов губернаторов и мэров городов до кабинетов муниципальных чиновников, занимающихся выдачей штрафов за неправильную парковку. Какой-то общенациональный райсобес, честное слово. Воистину, не любят американцы давать чиновникам разгуляться на рабочих местах. Зарплаты тоже на удивление небольшие, о чем я писал в предыдущей книге. Это, впрочем, вполне компенсируется мощным социальным пакетом, который получают чиновники разного уровня и который в среднем гораздо лучше, чем могут получить американцы, не связанные с государством.

Наверное, наиболее значимым элементом президентской администрации в США является Совет по национальной безопасности. Формально говоря, это консультативный орган при президенте для решения наиболее важных вопросов национальной безопасности и внешней политики и координации действий всех основных ведомств, связанных с такими вопросами. Постоянными членами являются вице-президент, государственный секретарь, министр финансов, министр обороны, советник президента по национальной безопасности, председатель Объединенного комитета начальников штабов США и директор Национальной разведки. Совет по национальной безопасности собирается по мере необходимости, но обладает собственным штатом сотрудников, которые работают в постоянном режиме. Естественно, Соединенные Штаты являются волей судеб и своей внешней политики самым лакомым куском современной цивилизации для всякого рода террористов, революционеров и авантюристов со всего мира. Тут уж не до спокойствия. Как мрачно шутят жители Вашингтона, где, собственно, и расположен Совет по национальной безопасности, «если начнется ядерная войны или какой-то еще колоссальный международный конфликт, мы и узнать об этом не успеем». Да и немудрено — если представить, сколько ядерных ракет и прочего оружия нацелено на этот маленький город.

Вторым по важности элементом администрации президента США является Совет экономических консультантов. Это очень своеобразная группа экономистов, имеющих прямой доступ к президенту США, которая оказывает определяющее воздействие на формирование экономической политики президентской администрации. В Совет обычно входят три старших экономиста, один из которых является председателем, и примерно 20–25 «академических» экономистов разных, часто прямо противоположных экономических воззрений. Известен случай, когда президент Гарри Трумэн, который часто пользовался далеким от дипломатического этикета языком, возмущенно заявил своим советникам по экономике: «Найдите мне наконец хоть одного однорукого экономиста! А то все время твердите: с одной стороны… но, с другой стороны…» (по-английски: on the one hand… but on the other hand…).

Как я уже писал, у администрации президента сравнительно небольшие возможности воздействия на экономику, особенно в краткосрочном плане. Когда национальная экономика США идет вниз, все обвиняют президента, а он оправдывается и отбивается от критиков. Сваливает все на бизнес, банки, мировую конъюнктуру и т. д. Когда же экономика США идет вверх, то президент, как правило, гордо и весьма самонадеянно приписывает основные заслуги в этом себе и своей администрации. И первое, и второе, естественно, неверно. Однако политика диктует свои законы, а американский избиратель практически полностью базирует свое мнение о том или ином президенте именно на том, в каком состоянии при нем находилась американская экономика. Хотя все и понимают, что это, мягко говоря, не совсем справедливо, ибо экономические процессы носят затяжной характер и, как правило, превышают сроки самого президентства. На этом, в частности, «погорел» выдающийся политик Джордж Буш-старший и здорово выиграл его «преемник» в Белом доме Билл Клинтон. Только гораздо позже историки вносят поправки и расставляют президентов страны в соответствии с хоть какой-то справедливостью. Действительно, есенинские слова «большое видится на расстоянье» полностью можно отнести к политике и управлению государством. Это настоящая ахиллесова пята политиков в демократических странах — политические и экономические процессы занимают длительное время, а избираться или переизбираться надо постоянно. Вот и хочется им периодически сделать что-то, заметное сразу. Например, начать или окончить какую-нибудь войну, наложить или снять санкции, переименовать полицию, перевести часы и т. д. По крайней мере, тогда не надо ждать будущего вердикта историков.

К Совету экономических консультантов примыкает еще один экономический орган администрации президента США — Бюро управления и бюджета. Чем оно занимается, видно уже из названия. В частности, это Бюро готовит президенту черновик федерального бюджета и разрабатывает разного рода фискальные программы, которые потом администрация пытается проводить через Конгресс страны. В конкретных американских условиях это очень важная функция — при сравнительно небольшом влиянии президента на национальную экономику обсуждение и принятие бюджета является одним из самых эффективных механизмов такого влияния. Тем более что в нем сходится неимоверное количество компромиссов — с членами Конгресса, с губернаторами, различными федеральными агентствами, с местной властью и т. д. Каждый раз остро необходим компромисс по размеру внешнего и внутреннего долга, а также по многим другим деликатным вопросам, требующим немалого политического искусства.

Наконец, в администрацию президента США входит и офис его пресс-секретаря, который отвечает, с одной стороны, за публичный имидж президента страны, связь всей администрации Белого дома со средствами массовой информации, адекватное, правдивое и, желательно, позитивное освещение деятельности президента в СМИ, ежедневное информирование журналистов и общественного мнения о его деятельности, организацию соответствующих мероприятий типа пресс-конференций и интервью президента. С другой стороны, именно этот офис занимается постоянным информированием самого президента о ситуации в стране глазами средств массовой информации, об отражении в них его личности и его политической деятельности, кабинета министров и администрации в целом. Учитывая сравнительную независимость американских журналистов и средств массовой информации от политического руководства страны, эта задача практически все время является очень и очень деликатной, даже болезненной. Во многих странах мира журналисты побаиваются власти, ее возможностей давления, а то и насилия. В США ситуация несколько иная — власти, политики любого ранга побаиваются журналистов, опасаются негативных и разоблачающих публикаций, способных вызвать реакцию оппозиции или общественного мнения, оборвать чью-то политическую карьеру и т. д. Политическая история США полна примеров такого рода. «Слово не воробей…» — это про американских политиков. Все они, в том числе президенты и губернаторы, мэры и сенаторы, на мой взгляд, иногда просто откровенно заискивают перед средствами массовой информации, стараются подружиться, не осложнять отношения с ними.

В своих предыдущих книгах про США я немало писал об особенностях свободы слова в Америке. Так или иначе, но американские СМИ — такой же дико конкурентный бизнес, как любой другой в Соединенных Штатах. Судите сами: с одной стороны, он сильно зависит от прибыли и рекламы, продаваемости и популярности, а с другой — ничто не приносит здесь большей продаваемости, чем разоблачения неправильных действий власти, их злоупотреблений, коррупции, глупости и т. д. Может быть, только истории про знаменитостей. «Журналистика расследований» родилась в США и до сих пор является одним из самых важных, популярных и читаемых здесь жанров. Любой американский журналист, любое средство массовой информации мечтают нарваться на «золотую жилу» злоупотребления властей — от сотрудника местного муниципального офиса до президента страны. Или, на худой конец, злоупотребления в корпорациях — от ухода от налогов до фальсификации отчетов и т. д. Это самый прямой путь к Пулитцеровской премии, к росту тиражей и зрителей, к национальной известности.

Обо всех скандалах из политической жизни США — от просчетов президента до, скажем, скандала с Биллом Клинтоном и Моникой Левински, от пыток в Абу-Грейб до коррупции при выполнении военных заказов, от фальсифицированных экологических стандартов своей продукции до внешнеполитических ошибок — мир узнает или от американских журналистов, или от тех или иных институтов гражданского общества США. Действительно, американские журналисты «сняли» не одного политика в своей стране, включая президента Ричарда Никсона, оставили без работы и карьеры не одного еще недавно вроде бы успешного и уважаемого предпринимателя, разрушили не одну внешне очень пристойную репутацию. Да и многие иностранные политики и бизнесмены «пострадали» от изысканий американских газетчиков и тележурналистов. Ни одно официальное лицо в США не рискнет тащить журналиста в суд — себе дороже, только больше опозоришься и продемонстрируешь неспособность быть политиком. Процессы, как говорят в России, «о защите чести и репутации» политиков отнюдь не заполняют расписание американских судов. При этом сами журналисты, надо признать, гораздо лучше политиков защищены в своих личных правах.

Я вовсе не хочу сказать, что средства массовой информации в США являются настоящим раем свободы прессы, слова и мнения. Там есть свои немалые проблемы, в первую очередь связанные с необходимостью получать прибыль, зависимостью от вкусов читателей и зрителей, излишней политкорректностью или искусственными, на мой взгляд, культурными и этическими ограничениями, имеющими сугубо американские корни и т. д. Моя бывшая жена, рожденная в Техасе и так и не выучившая ни слова по-русски, долго была журналисткой самого авторитетного в США печатного СМИ. Сейчас она преподает журналистику в очень престижном американском университете. Парадоксальным образом я тоже оказался в положении, когда мне пришлось преподавать журналистику в США, более того, в соавторстве с моим американским коллегой написать первый в истории учебник по глобальной журналистике для студентов университетов. Поэтому я был довольно долго погружен в теорию и практику американской журналистики и могу хотя бы отчасти претендовать на то, что знаю изнутри если не все вообще, то главные ее проблемы. Их, безусловно, немало, и я много писал об этом. Но важно и другое — американцы в целом доверяют своим средствам массовой информации несравнимо больше, чем любым государственным институтам. Это в значительной степени и определяет отношения между журналистом и политиком в Америке.

Конечно, и политики, и журналисты стараются «подружиться» друг с другом. Одним такая «дружба» дает возможность неформально получать кое-какой политический инсайд, а другим — попытаться завоевать расположение пишущей и снимающей братии с тем, чтобы хоть как-то влиять на их оценки. Административного ресурса у политиков и чиновников, который можно применить по отношению к средствам массовой информации и их сотрудникам, как-то нет. В Вашингтоне существует десяток всем известных мест, где по вечерам в барах можно встретить журналистов и сенаторов, депутатов и министров, главных редакторов газет и сотрудников администрации президента, телевизионных репортеров и популярных блогеров. Есть такие места в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Чикаго, Бостоне, в других влиятельных в политическом и медийном смыслах городах страны.

Немалая часть американских журналистов специализируется на скандалах в спорте, особенно в спорте, популярном в США — американском футболе, бейсболе, боксе, хоккее и т. д. Их нередко можно встретить в известных спортивных барах, где они заводят знакомства со звездами, а еще чаще — с сотрудниками команд. С той же целью: получить спортивный инсайд и раскопать какую-то компрометирующую информацию. Могу в этой связи сказать, что, например, в Вашингтоне особой популярностью среди журналистов неизменно пользуются российские хоккеисты, играющие за команду этого города.

Что же касается президента страны, то он каждый год приходит на гала-ужин, организованный политическими журналистами, с одной-единственной целью — выступить с речью, в которой он пытается пересмеять самого себя и свою команду более удачно и уничижительно, чем это делали целый год журналисты. Записи с этого ужина потом становятся хитами Интернета.

Надо признать, что относительное влияние кабинета министров и президентской администрации в США на реальный политический процесс зачастую зависит от самого президента. Вот именно здесь силен так любимый россиянами субъективный фактор. Судите сами: министры, входящие в состав кабинета президента, должны обязательно получать утверждение в Сенате, что бывает частенько трудно осуществить. Тогда президент предлагает другую кандидатуру — и так до бесконечности. В любом случае это не только его персональное решение. А сотрудники администрации президента такого утверждения нигде получать не должны вообще. Они — личный выбор президента. Администрация российского президента создавалась по таким же лекалам. Таким образом, президент имеет меньше свободы действий при избрании состава Кабинета и гораздо больше свободы при назначении представителей своей администрации. Неудивительно, что в реальности президент предпочитает консультироваться по самым важным или деликатным вопросам в первую очередь с теми людьми, которых он собственноручно выбрал, то есть с сотрудниками своей администрации, а не с министрами своего кабинета.

Как результат, разные правительства США имеют совсем разное значение и вес в политической и экономической жизни страны. Так, например, очень консервативный кабинет министров был чрезвычайно влиятельным органом при республиканском президенте Джордже Буше-младшем. Однажды даже возникла весьма скандальная ситуация, когда министр обороны США Дональд Рамсфельд категорически потребовал от сотрудников Пентагона перестать выполнять команды, получаемые в обход него от Кондолизы Райс, которая в то время была помощником президента по национальной безопасности и одним из ключевых сотрудников его администрации. Рамсфельд был вне себя из-за того, что, не имея никаких на то полномочий, Райс от имени администрации пыталась направлять работу военного министерства США. При президенте Бараке Обаме, который опирался в основном на свою администрацию, правительство США оказалось отчасти отстранено от реальной политики. Это обстоятельство, как считали обозреватели, в частности, отразилось на внешней политике Обамы: не хватало еще одной точки зрения при принятии решений.

Но никто и ничто не препятствует президенту США менять периодически баланс сил между различными правительственными организациями и агентствами, как, впрочем, и между различными высокопоставленными чиновниками. Так, некоторые полномочные послы США в разных, в том числе влиятельных странах являются прямой креатурой президента и, естественно, игнорируют команды из государственного департамента, полагая, что они в большей степени «послы президента», а не страны. Отсюда возникает весьма заметная со стороны разбалансировка внешнеполитических шагов Вашингтона как в этих странах, так и в мире в целом. В таких случаях возникает содержательный и субординационный конфликт между послом и государственным секретарем, жертвой которого всегда становится эффективность политики.

Конечно, американский президент может — и как правило, это и делает — опираться в своих консультациях и решениях на одну структуру, предпочитая ее рекомендации всем остальным. Так было почти всегда в истории США. Например, при Джордже Буше-младшем, который предоставил значительную политическую роль министерству обороны и Совету по национальной безопасности, в результате чего и возник тот конфликт, о котором я сказал выше. Каждый президент то усиливает, то ослабляет кабинет министров, администрацию Белого дома или Государственный департамент США в зависимости от собственного видения и степени доверия к этим институтам. Кроме того, президент своим решением может значительно увеличить значение того или иного чиновника по сравнению с его формальным значением и даже дать ему или ей ранг министра, то есть членство в правительственном кабинете. По тому, кому именно дает президент такой ранг вопреки формальным традициям, безошибочно можно определить, какие именно сферы он считает наиболее важными для себя, а какие второстепенными. Он даже может дать неформальное, но важное для себя поручение своей жене, то есть первой леди страны. Не говоря уже про вице-президента США.

Вице-президент, безусловно, входит в самый близкий круг при президенте. Формально говоря, его главная задача состоит в том, чтобы быть готовым взять на себя все полномочия президента в случае его кончины, отставки или отрешения от должности. Такие случаи в истории США были несколько раз. Но, говоря неформально, главная задача вице-президента — помочь президенту (тогда еще кандидату в президенты страны) выиграть выборы или перевыборы. Он должен быть привлекательной фигурой для тех избирателей, которых сам кандидат в президенты по тем или иным причинам привлечь не в состоянии. Поэтому, как правило, президент и вице-президент (вопреки устоявшимся стереотипам в зарубежной прессе) отнюдь не друзья, часто даже не единомышленники во всем. Более того, до недавнего времени они, как правило, были соперниками по предвыборной гонке, где один проигрывал другому. Отношения между ними являются политической работой. Зачастую после выхода в отставку они практически прекращают общение, как это случилось с Биллом Клинтоном и его вице-президентом на протяжении всех двух сроков Алом Гором. Пока они были, что называется, «при исполнении», эта пара производила внешне впечатление полных единомышленников. Но после окончания президентского срока, когда Гор выдвинулся кандидатом в президенты от демократической партии, Билл Клинтон демонстративно дистанцировался от поддержки своего бывшего ближайшего сотрудника. Победил тогда — с трудом, как известно — Джордж Буш-младший.

Иными словами, хотя вице-президент США и является вторым по рангу и иерархии должностным лицом в стране, его реальная роль в немалой степени зависит от отношения к нему президента и от характера, умения, дипломатичности самого обладателя должности. Вспомним, например, вице-президента Дика Чейни, который в свое время имел очень большое влияние на политические решения, принимаемые Джорджем Бушем-младшим. Буш считал его своим главным политическим консультантом. Его отец Джордж Буш-старший был вице-президентом у Рональда Рейгана, заработал в этом качестве немалый авторитет и после ухода Рейгана в отставку выиграл президентские выборы.

Никогда не знаешь, чего ожидать от вице-президента, если он становится самостоятельной политической фигурой. Классический пример — Гарри Трумэн, который стал вице-президентом США в 1945 году, примерно за три месяца до смерти президента Франклина Рузвельта, недавно выигравшего президентские выборы в четвертый раз подряд. До своей смерти Рузвельт встретился с собственным вице-президентом только однажды — на короткий ланч. Когда Рузвельт умер и Трумэн стал президентом США, никто не верил, что тот справится с огромными проблемами, которые стояли перед США сразу после окончания Второй мировой войны. Но он не только успешно справился с ними, но и вошел в историю как один из самых успешных президентов Соединенных Штатов. Более того, он сумел выстроить устойчивую конфигурацию международной системы, которая просуществовала большую часть второй половины XX века и стала рассыпаться лишь с распадом СССР. Многие ключевые ее элементы — от ООН и НАТО до независимых государств Израиль и Южная Корея — продолжают функционировать и сегодня.

С другой стороны, вице-президент Барака Обамы Джозеф Байден играл откровенно второстепенную роль в политическом процессе в США и не привлекался президентом и его советниками к обсуждению самых важных или острых вопросов внутренней политической жизни Америки. Зато он относительно активно занимался Украиной, что вряд ли можно однозначно считать его историческим успехом. Кстати, каждый вице-президент, как уже говорилось, формально возглавляет Сенат. Американские политологи до сих пор спорят о том, к какой ветви власти относится данный пост, — если это, конечно, имеет хотя бы для кого-нибудь какое-то значение. Но вице-президент имеет право решающего голоса лишь при разделении голосов сенаторов строго пополам. Такая ситуация в Конгрессе США периодически все-таки случается.

Глава 5. Глобус Америки: страна и мир глазами американцев

В одиночестве

Можно бесконечно спорить, кто, как и почему победил в холодной войне, да и была ли там вообще победа одной из сторон и т. д. Для некоторых социальных слоев в России это все еще слишком горячая тема, чтобы беспристрастно и быстро найти ответы на все эти вопросы. Оставим эту дискуссию будущим историкам. Но уже сейчас можно сказать, что и холодная война, и победа в ней (примем для удобства за основу распространенную версию событий) оказали огромное влияние на мировоззрение и политическую культуру Америки. О чем именно идет речь? С одной стороны, безусловно, как и любая другая большая страна со всеми признаками собственной, отличной от других цивилизации, Америка имеет устойчивую ценностную основу, которая не меняется в зависимости от изменения политической обстановки в мире. С другой стороны, Америка — страна сравнительно молодая. Даже очень молодая. Некоторые любители исторических параллелей любят сравнивать возраст США с возрастом Большого театра в Москве. Я на самом деле не уверен, что это комплимент Большому театру или даже России. Потому что неизбежно возникает вопрос о том, как Соединенные Штаты за столь короткий период существования стали и продолжают оставаться страной номер один в мире, как они столь успешно решили тяжелейшие задачи, которые перед ними ставила их непростая история. Добившаяся безусловных и очень впечатляющих успехов молодая страна всегда, так или иначе, но выглядит определенным укором старым странам, которые, потеряв динамизм развития, гордятся только своими прошлыми успехами и солидным возрастом. Как бы там ни было, но такие грандиозные исторические события, как холодная война и ее окончание, не могли не оказать заметного влияния на мировоззрение американского общества и истеблишмента. Да что там говорить — эти события оказали огромное, поистине фундаментальное, историческое воздействие на мировоззрение и политическую культуру России, страны, как известно, гораздо более древней, чем Соединенные Штаты.

Соединенные Штаты оказались после окончания холодной войны в гордом одиночестве на самой вершине политического Олимпа мира. Освободившись от противостояния с СССР, они возгордились. Перефразируя фразу из советской телевизионной классики, «воздух свободы сыграл дурную шутку с Соединенными Штатами». Действительно, какое государство не возгордилось бы, став единоличным и полноправным лидером глобального мира, не имеющим никаких ограничений и сдержек собственной воли. Кроме, конечно, своего здравого смысла и трезвого анализа. Очевидно, США немного не хватило именно последних составляющих. Мне кажется, что у Америки после 1991 года как бы несколько «снесло крышу», и она стала делать очень серьезные ошибки во внешней политике, причем одну за другой. А у какой страны не снесло бы? Представьте себе, что холодную войну выиграл бы СССР… Но, так или иначе, внешняя политика США в период после окончания холодной войны доказывает одну простую и очевидную вещь: любая монополия всегда является самым коротким путем к ошибкам и просчетам. Без «адвоката дьявола», каким был, в частности, Советский Союз, Соединенные Штаты почувствовали себя свободными от любых противовесов и сдержек, как говорится, «наломали дров».

Поразительно, но оказалось, что страна, которая внутри себя устроена так демократически и является примером такого устройства для других стран, страна, которая внутри себя всячески — законодательно, экономически и даже психологически — борется с любыми попытками монополизировать ту или иную сферу, сразу согласилась быть абсолютной монополией во внешнем мире. Как любая традиционная монополия, США также не только «примирились» со своей монопольной ролью, но и стали всячески оправдывать и защищать эту роль. Что, впрочем, делает любая монополия в такой ситуации. Америка во внешней политике стала, если хотите, «глобальным Газпромом» периода «нулевых» годов. На фоне ее внешнеполитических ошибок просчеты или неправильные, а то и агрессивные действия во внешней политике других стран выглядят, мягко говоря, небольшими сбоями и недоразумениями.

После окончания холодной войны и в результате этого события во внутренней политической культуре Америки произошли большие изменения. С одной стороны, США остаются очень демократической по своей сути страной. Но с другой — победа в холодной войне резко усилила и укрепила традиционные мессианские черты американской психологии и привнесла в нее немало черт, напоминающих политическую паранойю, самоуверенность и высокомерие, если хотите. Американская элита стала смотреть на мир слишком снисходительно и покровительственно, отчасти — вольно или невольно — передавая это же отношение всему американскому обществу. Кстати, именно поэтому трагические события 11 сентября 2001 года стали столь неожиданными для США и заставили американское общество отреагировать на них, на мой взгляд, не вполне адекватно.

Вторым важным результатом окончания холодной войны стало окончательное утверждение в США «интеллектуального» (именно в кавычках) преимущества крайне консервативного экспертного, академического и даже просто бюрократического сообщества, которое не только поверило в силу своего интеллектуального анализа, но достаточно активно стало теснить другие международные и национальные интеллектуальные центры. Как результат, именно они стали главным источником советов и рекомендаций для администрации президента Джорджа Буша-младшего. Под общим флагом «неоконов» они предложили широкую и агрессивную программу «продвижения демократии в мире», которая неожиданно даже для меня нашла многочисленных сторонников в рядах американских демократов и либералов. Многие простые американцы, которые до этого не задумывались о роли своей страны в мире и об отношении к ней людей в других странах, стали более активно вникать в мировую политику, защищать позиции своей страны, сидя у себя в гостиных на диванах, попивая пиво в местных барах или поджаривая барбекю на своих задних двориках. Стали на время этакими диванными проводниками демократии по всему миру.

Хотя такая «внешнеполитическая направленность» американского общественного мнения длилась не очень долго, она сумела оказать определенное влияние на умонастроения всего американского мейнстрима. Американская система ценностей, во внешней части которой стояла старая идея мессианства, идея Америки как лидера, модели, примера, идеала и защитника всего «свободного мира» от международного коммунизма во главе с СССР, нашла, как казалось им, свое окончательное историческое подтверждение. К этому историческому опыту Америки легко добавлялись еще два фактора: демократические антикоммунистические революции 1990-х годов в Восточной Европе, приведшие к полной интеграции стран этого региона с Западом, а также безусловные успехи Японии, Германии и других стран, построивших демократии и свободные рынки в условиях нахождения там американских войск и многочисленных баз США. Иными словами, Америка сравнительно легко поверила в образ себя как «мирового добра», а образ американского солдата превратился в умах простых американцев в стереотип «политического модернизатора», «демократизатора» мира и «освободителя народов» от своих и чужих диктаторов в пользу американского военного присутствия. Этот стереотип побудил США к операции во Вьетнаме, а позже — в Ираке и Ливии. Если во Вьетнаме США действительно боролись с мировым коммунизмом, то во всех последующих значимых конфликтах противник был гораздо менее осязаем. Поэтому зачастую казалось, что США ввязываются в очередную военную операцию не просто с целью уничтожить своего врага, а, скорее, для того, чтобы укрепить свой имидж главного и единственного архитектора нового мира. В том числе и в своих собственных глазах.

Эта тенденция отнюдь не оборвалась с затуханием «арабской весны» и военными действиями в Сирии. Повторю: при всей своей короткой памяти, чем американцы хорошо известны в мире, они на самом деле всегда очень цепко и последовательно играют в долгую игру, в долгую стратегию в политике. Они могут — иногда очень болезненно и безнадежно — проиграть ту или иную внешнеполитическую битву, схватку за временное доминирование в том или ином регионе мира, но при этом всегда стараются выиграть всю «внешнеполитическую войну». Кто наблюдал матч по хоккею на льду с участием американских или канадских команд, поймут, что я имею в виду. Даже когда разрыв в счете не дает, казалось бы, никаких шансов на перелом в игре, а времени остается совсем мало, обе команды играют на пределе возможностей, как будто в матче установилась временная ничья. Азарт не снижается, силы никто не жалеет, о расслаблении нет и речи. И часто отстающая команда каким-то чудом выигрывает проигранный было матч или по крайней мере сводит его к ничьей.

Так американцы ведут себя и во внешней политике — с отступлениями, поражениями, обходными маневрами и прорывами, но двигаются и двигаются дальше и дальше, имея в виду конечную цель. Их не смущают временные поражения и не радуют временные победы, они упорны и очень хватки в своих намерениях, а их внешняя политика в гораздо меньшей степени связана с тем, кто именно занимает Белый дом. Во внешней политике США мне напоминают танк, который, извините за грубость, прет со своими национальными интересами, не принимая в расчет интересы тех, кого он подминает в этот момент под себя. С определенной точки зрения это очень эффективная внешняя политика.

Плохо это или хорошо для мира — вне дискуссии. Для Америки это, безусловно, хорошо. К примеру, могу напомнить, что столицы всех тех государств мира, которые героически освобождала от фашизма Советская армия в ходе Второй мировой войны, сегодня являются столицами государств — членов НАТО, а Германия, занятая в 1945 году войсками армий СССР, является одним из инициаторов широких санкций, наложенных на Россию после известных событий в Крыму и на Востоке Украины. И таких примеров — от Кубы до Вьетнама — можно привести много во всех частях света. Долгая игра американцев приносит им — пусть не сразу — ощутимые победы, а обидные проигрыши быстро забываются, не оставляя, как это случилось с СССР, слишком уж болезненных ран в исторической памяти американского народа. Под бессмысленные разговоры о «скором распаде Соединенных Штатов», «конце эпохи доллара», окончании американского доминирования и т. д., которые десятилетиями идут в России, США продолжают оставаться ведущей силой мировой экономики и политики. А все их политические противники, которым казалось, что они вот-вот возьмут верх, лежат в политических руинах разной степени измельченности.

Конечно, история — штука малосговорчивая, упрямая и своенравная, однако американская нацеленность на долгие политические игры, умение подняться над текущей ситуацией и оценить «большую картину» не может не вызывать уважения и признания. Более того, повторюсь, в целом это качество отнюдь не является чем-то присущим всему американскому обществу, американскому образу жизни и мышления, которые во многих отношениях отличаются краткосрочностью интересов, дискретностью и большой нестабильностью. Но как страна Соединенные Штаты удивительно стабильны и живучи в своем долгосрочном видении. Вот и победа в холодной войне только укрепила уверенность американской элиты и общественного мнения в правильности такого подхода. Америка как бы получила по итогам холодной войны награду за терпение и выдержку.

Но, повторюсь снова, этот «орден Победы» был получен Америкой с нагрузкой в виде изменений в системе ее собственных ценностей и приоритетов. Главное в этом изменении заключалось в том, что власти США решили, что во имя блага страны, безопасности ее граждан и благополучия ее экономики вполне можно чуть-чуть, изредка обманывать собственных соотечественников, прятать от них информацию, следить — вопреки Конституции и законам — за теми из них, кто вызывает подозрения, прослушивать телефонные разговоры и просматривать электронную почту. Демократия, по мнению самих американских властей, в определенном смысле слова делала Америку беззащитной перед врагом, ибо подразумевает открытость, прозрачность, предсказуемость и законность. Америка, по сути, в ходе холодной войны привыкла к постоянному осадному положению, к постоянной готовности к мобилизации, к чрезвычайной ситуации и необходимости моментальной контратаки, в том числе ядерной. Окончание холодной войны заметно снизило запрос на такую политику, однако события 11 сентября 2001 года вновь привлекли к ней правительственный интерес.

В России очень любят говорить — кто с иронией, а кто с убежденностью — о феномене осажденной крепости. Но мало кто понимает, что в результате холодной войны, а потом войны с терроризмом в Америке тоже есть немалое количество людей, которые чувствуют, что их страна также (вернее, для них без «также») находится в положении осажденной крепости и все вокруг стремятся ее захватить и развалить до основания, убить как можно больше американцев. Да и жители многих других стран чувствуют себя приблизительно так же. Так что не только россияне страдают (или наслаждаются) этим расстройством, но и часть жителей США вкупе с жителями многих ведущих стран мира. Вообще сегодня складывается такое впечатление, что сегодня почти каждая страна — от Турции и России до Бельгии и Малайзии — чувствует себя осажденной крепостью и ведет себя соответственно. Но Соединенные Штаты, конечно, задают тут главный тон, так как живут в режиме постоянной готовности к отражению нападения. Причем не только извне, как в годы холодной войны, но и изнутри, где могут действовать террористы.

Сам по себе распад СССР и становление независимой и демократизирующейся России не сильно повлияли на эту сторону американской политической культуры. Напротив, в истеблишменте страны за время после 1991 года укрепились два твердых убеждения. Первое заключалось в том, что Россия, мол, по своей исторической природе и национальной сути всегда стремится к экспансии и расширению, независимо от того, какой режим в ней установлен и кто ею сейчас управляет. То есть Россия в этом смысле является опасной для США страной в любом ее варианте — демократическом, коммунистическом, авторитарном и т. д. Другая позиция заключалась в том, что США должны всячески способствовать установлению демократических институтов внутри России. Если они будут созданы и начнут функционировать, то внешняя политика России будет все-таки подчинена демократическим нормам и правилам.

Таким образом, считали в Вашингтоне, можно попробовать обуздать экспансионистскую и авторитарную природу этой страны. В начале перестройки преобладали сторонники второго взгляда на Россию. Они судили об ее развитии по тому, как в ней создавались и функционировали традиционные институты демократии. Однако то, что эти институты быстро стали функционировать вопреки своим демократическим предназначениям, вносило немалое смущение в их души, взгляды и теории. Как результат, особенно после крымских событий, в США верх стали брать сторонники иной точки зрения, которые призывали судить о России (как, впрочем, и любой другой стране мира) почти вне зависимости от того, что происходило внутри ее, какова там идеология и расклад сил, а делать упор только на анализ ее внешнеполитических шагов. Таким образом, позиции традиционных реалистов в политике США постепенно брали верх над позициями идеалистов. Впрочем, никто, естественно, не гарантирует, что последние рано или поздно не сумеют отыграть свои позиции назад.

То, что «экспансионизм всегда присутствует в загадочной русской душе», а «Россия — страна, которая может мирно жить сама с собой, только непрерывно расширяясь территориально», стало отправными точками этой идеологии и отношения к России. Ни распад СССР, ни падение мирового коммунизма, ни роспуск Варшавского блока и т. д. не изменили скептического отношения многих представителей правящей в США элиты к России как государству. На мой вопрос: «С кем же США боролись в годы холодной войны — с коммунизмом или СССР?», который я постоянно задаю разным представителям истеблишмента Америки — от президентов до конгрессменов и мэров городов и политических экспертов — наиболее частый ответ, который я слышу до сих пор: «Конечно, мы воевали с СССР». Хотя потом изредка следуют уточнения насчет коммунизма, картина мира закончившейся холодной войны для многих осталась незыблемой — СССР был врагом. В какой степени врагом США сегодня является Россия — для многих в Америке неочевидно. Однако представлять некоммунистическую Россию как некий антипод коммунистического СССР они не готовы. Кто может — берет паузу для ответа, кто не может — судит по Крыму и Восточной Украине. Понятно, что ни в какой стране мира политики паузу брать не могут.

Кстати, примерно такие же рассуждения можно наблюдать в Соединенных Штатах в последние годы в отношении другой растущей мировой державы — Китая. Однако здесь американское общественное мнение проявляет гораздо большую сдержанность. И неудивительно — объем торгового товарооборота между двумя странами не оставляет места для политически рисковых шагов ни той, ни другой стороне. В американо-китайских отношениях создана мощная финансовая подушка безопасности. Настолько мощная, что она принудила власти США снизить накал критики Китая в области прав человека, а также решительно воспротивиться идее независимости Тайваня. Люди, компании и страны в американо-китайских отношениях зарабатывают деньги. В американо-российских отношениях деньги только теряются. Но даже в далеком от внешней политики общественном мнении США есть инстинктивное понимание того, что нельзя сразу раздражать обе страны — и Россию, и Китай. А вот играть на их противоречиях можно и нужно. Как это делать — вопрос пока открытый.

Напомню, что на протяжении всей второй половины XX века Соединенные Штаты в большей или меньшей степени придерживались в отношении СССР политики, предложенной еще в 1946 году Джорджем Кеннаном в «длинной телеграмме» в Вашингтон, где он обосновал невозможность нормального сотрудничества с СССР и изложил принципиальные позиции США в отношениях с Москвой как политику максимального сдерживания советской экспансии без прямого вооруженного противостояния США и СССР. Однако все эти годы американцы не переставали считать, что логика советской политической жизни, идеологический фанатизм, пренебрежение ценностью человеческой жизни и необходимость поддержания лояльности в своем социалистическом блоке может подтолкнуть советские власти к войне против Запада, даже ядерной, позволяющей уничтожить противника даже ценой собственного краха. Справедливости ради надо сказать, что такая же уверенность в агрессивности Запада, особенно США, была и у подавляющей части советского общества, а также у руководства СССР. Однако реальной войны все же не хотел никто, и любое приближение к ней каждый раз до предела активизировало переговорный процесс между Москвой и Вашингтоном.

Через 10 лет после окончания холодной войны один из идеологов «национальной исключительности» США (не буду называть его фамилию, дабы не привлекать внимания к его фигуре — не в нем конкретно дело) писал: «Америка — не обычная часть мира. В мире со времен Римской империи еще не было подобной силы, более могущественной, чем любая другая сила. Именно из-за этой своей силы Америка имеет право и может изменять правила, менять ожидания, перекраивать и создавать новую реальность. Как это делать? Только через безапелляционное и неумолимое демонстрирование своей воли». Подчеркну, что эти слова были написаны задолго до начала глобальной войны с терроризмом, но стали чуть ли не своеобразным манифестом большинства внешнеполитических акций Вашингтона в последнюю четверть века.

Однако в реальности, конечно, все обстояло несколько по-иному. Американцы ведь понимали, что в ходе холодной войны имели дело с противником, старающимся избегать риска и стремящимся поддерживать статус-кво. В этих условиях, как писали тогда в разного рода национальных стратегиях безопасности США, оптимальной обороной было кеннановское «сдерживание». Слов нет, американцам хотелось, чтобы хотя бы одно поколение смогло прожить без масштабной войны, тем более с равноценным противником. Того же, безусловно, хотелось и советским лидерам, которые сами прошли Вторую мировую войну. Как результат, в годы холодной войны ни один американец не погиб на территории США по вине Советского Союза или его социалистических союзников. Обе страны тогда испытывали политическую потребность в напряженности, не перерастающей в реальный военный конфликт. Холодная война была, говоря словами Маргарет Тэтчер, «выиграна без единого выстрела». С ее окончанием та модель быстро перестала удовлетворять потребности американской элиты и приказала долго жить.

Конечно, глобальный мир действует в обе стороны, равномерно и неумолимо распространяя свое влияние и на тех, кого «глобализуют», если можно так выразиться, и на тех, кто «глобализует». Во времена президента Билла Клинтона большинству американцев не приходило в голову, что процесс глобализации не является односторонним — насколько США расширяют свое проникающее воздействие на другие страны, почти настолько же эти страны начинают воздействовать на США. Но второй процесс начался несколько позже и мягче, что отчасти дезориентировало американцев. Тем не менее снова подтвердилось, что третий закон Ньютона — «действию всегда есть равное и противоположное противодействие, иначе — взаимодействия двух тел друг на друга между собою равны и направлены в противоположные стороны» — вполне действует и в общественной сфере, в том числе в международной системе. Другое дело, что противодействие начинается, обретает силу и ощущается далеко не сразу, что частенько и сбивает с толку политиков и экспертов. Кроме того, частенько приобретает неприемлемые формы.

Вспомним историю. Соединенные Штаты были долгое время практически избавлены от сухопутного вторжения на свою территорию (вернее, главную, материковую территорию страны). Сегодня очевидно, что они больше не застрахованы от мировых проблем, несчастий, бед и катастроф. Наверное, нынешнее поколение американцев — первое в новейшей истории, которое знает это по своей собственной жизни. Очевидно, что по мере углубления глобальных процессов, мировых противоречий и проблем США будут становиться все более уязвимыми, менее защищенными и отсюда — менее влиятельными. Период их сравнительной безопасности, когда Америка была защищена океанами и расстояниями, ракетами и очень благожелательно расположенными к ней соседями, похоже, проходит. Сегодня американскому обществу просто необходимо возвращаться к опыту европейских стран в XX веке, которые прожили весь век в условиях постоянной внешней опасности и — как результат — стали достаточно националистическими, хотя и в рамках демократических по своим политическим и социальным параметрам государственных устройств. Перед США сегодня стоит этот же вопрос — насколько глубоко в стране сложится настрой на агрессивность к внешнему миру, на постоянное осадное положение, на атмосферу подозрительности и страха, на подготовленность к реальной войне? Насколько США готовы на ограничения собственных демократических гражданских свобод и прав, отказ от мощной защищенности частной жизни и т. д.?

От ответа на этот вопрос, в частности, зависит, как долго и насколько драматично будет проходить процесс постепенного, но неизбежного ухода Соединенных Штатов с первой позиции на глобальной арене. То, что это случится, вообще не является для меня предметом большого спора. Правильно было написано на кольце царя Соломона: все проходит и это пройдет. Эпоха доминирования Америки, спору нет, не может длиться бесконечно. Думать иначе было бы неисторично и непрофессионально. Главный вопрос тут в том, что ее упадок может носить постепенный характер и продолжаться на протяжении жизни многих поколений американцев, которые будут тем временем жить своей обычной — очень высококачественной по мировым стандартам — жизнью. Или же он будет стремительным, отчасти напоминающим упадок СССР и всего восточного социалистического блока.

Второй вопрос — как угасание Америки повлияет на глобальный мир, кто придет ей на смену в качестве лидера? Сегодня большинство наблюдателей убеждены, что на смену Америке придет Китай, который сегодня все больше и больше проявляет себя как неамериканская альтернатива для всего мира. Я лично, например, отношусь к «синоскептикам», если можно так выразиться, не верящим в то, что Китай станет новым единоличным мировым гегемоном. Не буду здесь выдвигать свои аргументы — это тема другого разговора. Но, думаю, что все же можно уже спорить о том, сколько мирового господства потребует себе будущий Китай и в какой степени он будет настаивать на политическом, экономическом и культурном подчинении других стран, особенно своих соседей. Может, это будет не просто Китай, а вкупе с Индией или большим Востоком. Но сегодня для мира другой вопрос является актуальным и важным: готова ли — и насколько готова — Америка к собственной глубокой эволюции, с тем чтобы избежать уверенного попадания в безальтернативную траекторию своего потенциального упадка?

Конечно, неизбежный для истории человечества упадок Америки не приведет к уходу в историю американских ценностей и завоеваний. Они уже стали и станут еще в будущем полноценным достоянием всего мира. В конце концов, именно Америка прямо или косвенно научила своих азиатских конкурентов всему, в чем они постепенно начнут брать верх над «учителем» — от ценностей до институтов, от рецептов успехов до диагнозов провалов. Как справедливо писал Динеш Д’Суза, в определенном смысле нынешний подъем Востока — эта показательная и очень американская история успеха. Основатели Америки хотели в 1776 году создать универсальный рецепт успешности не только для своей страны, но и для всего мира. Они и в «Декларации независимости» написали не «все американцы», а «все люди»… Понятно, что история — штука безжалостная и эти идеи наверняка переживут сами Соединенные Штаты, чьим политическим видением они были в свое время рождены. Меня лично немного разочаровывает, что рецептами основателей Америки так или иначе воспользовались многие страны, приспособив их под свои особенности, но не Россия. Тем не менее историческое соревнование моделей продолжается…

Скорее, важно помнить, что менталитет простого американца первоначально полностью складывался в иных по сравнению с менталитетом простого россиянина или европейца условиях. Практически всегда Америка была, в отличие от других стран, в значительной степени защищена от нападения на свою материковую территорию со стороны других государств, хотя, надо признать, несколько таких нападений в начале американской истории все же было, а также нельзя забывать про удар японцев по Перл-Харбор, приведший к вступлению Соединенных Штатов во Вторую мировую войну. Однако факт остается фактом: почти всю свою историю население, бизнес и истеблишмент США были избавлены от тяжелейших военных тягот и всякого рода бедствий, вызываемых войнами, внутренними революциями и внешними экономическими катастрофами, которые оказывали бы подавляющее воздействие на жизни простых американцев. От таких факторов в новой и новейшей истории пострадало население множества существующих в современном мире стран, в том числе европейских, включая Россию и все остальные постсоветские государства. Главной экономической катастрофой для современных США до сих пор была Великая депрессия, которая сильно ударила по уровню жизни народа и его уверенности в завтрашнем дне. Однако, во-первых, она была давно — в настоящем «американском средневековье», если мерить историю США хронологически: она разразилась всего через полтора века после создания страны. Во-вторых, по сравнению с теми экономическими потрясениями, которые пришлись на долю жителей других стран, эта действительно черная полоса в экономике США продолжалась сравнительно недолго и была эффективно купирована достаточно умелыми действиями правительства страны без вмешательства извне.

Надо заметить, что во внутренней политике Америки, на мой взгляд, работает намного больше умеренных, рациональных и здравомыслящих политиков, чем во многих других странах мира. Американская политическая система всегда умела ловко отрезать от власти экстремальные и радикальные элементы по мере их попыток пройти в верхние эшелоны управления страной, сохраняя при этом для них все легальные возможности участвовать в политической жизни и политической конкуренции на низовом уровне — уровне травы, как говорят в Америке. То есть на первоначальных, самых низовых этапах идет жесточайшая политическая конкуренция с участием десятков политических сил и кандидатов, общественных движений и групп.

Типичная политическая шутка на эту тему: «Знаете, кто был первым демократом? — Христофор Колумб. — Почему? — Его плавание было профинансировано государством; он сам не знал толком, куда плывет и зачем; когда приплыл в Америку, он понятия не имел, куда приплыл; когда вернулся домой, он не мог объяснить, где был. Чем не демократ?» Чем выше этот отбор проходит по политической иерархии общества, тем конкуренция сильнее, а отсев строже, и в конце концов на финишную прямую выходят представители только политического мейнстрима, оставив далеко за бортом своих конкурентов, представляющих более маргинальные слои избирателей. Я, кстати, не раз своими ушами слышал, как российский президент Владимир Путин хвалил такое политическое устройство США и говорил, что хотел бы, чтобы его разумные и конкурентные принципы постепенно внедрились в России. Но это к слову…

При этом — как в зеркальном отражении — радикально настроенных политиков во внешней политике США намного больше, чем во внутренней. Одна из причин заключается в том, что тут — во внешней политике — нет ни того жесткого конкурентного отбора, ни пристального контроля со стороны избирателей и мощнейшего американского гражданского общества, ни достаточной подпитки от разного рода интеллектуальных и исследовательских центров, которые в подавляющем большинстве концентрируются на проблемах сугубо внутренних. Более того, в последние десятилетия зарплаты в американской политике, особенно внешней, стали уж слишком сильно отставать от зарплат в частном секторе, что привело к изменению приоритетов выпускников престижных американских университетов.

Есть и некоторые содержательные ограничения. Например, в США правозащитная деятельность не считается политической и правозащитники не рвутся в политику, понимая, что права человека нуждаются в деполитизированной защите, а сугубо политические критерии тут только помеха. Правозащитных организаций в США — великое множество, и там работают юристы и врачи, журналисты и учителя, но никто не считает свою деятельность политической, а себя — политиками. Напротив, пошел в правозащитники — забудь про политическую борьбу, республиканцев и демократов, правых и левых. Защищай права человека, независимо от его политических взглядов.

Но как только дело касается внешней политики, правозащитные организации начинают играть большую, иногда решающую роль. Во внешней политике США правозащитная деятельность является политической или, в крайнем случае, становится обоснованием тех или иных политических действий государства. Для простых американцев такие ее обоснования кажутся гораздо более приемлемыми, чем финансовая прибыль, национальные интересы страны, продвижение американских компаний, укрепление безопасности и т. д. Такие обоснования повышают уверенность американцев в том, что именно их страна является моральным лидером мира, образцом демократии и прозрачности институтов, моделью правильной системы ценностей. Что, в свою очередь, является гарантией высокого благосостояния простых американцев и высокой их защищенности — как внутри, так и вовне. Действительно, высокое благосостояние и защищенность американцев отрицать трудно, это очевидные факторы.

Мессианство American Style

Вера в право народа самому решать свою судьбу, выработанная в ходе всей американской истории и положенная в основу американской политической мифологии, часто вводит самих американцев в заблуждение и заставляет их делать грубейшие ошибки во внешней политике. Великий постулат о том, что все люди рождаются политически и юридически равными, американцы не только воспринимают слишком идеологически и слишком прямолинейно, но и экстраполируют его на весь очень разнообразный в культурном, политическом и религиозном отношении мир. Они (во многом, конечно, наивно) в большинстве своем считают, что все другие народы обладают схожими с ними менталитетами, то есть хотят так или иначе сами определять правила жизни на всех уровнях своей внутренней общественной иерархии.

Многие американцы вообще не понимают, как можно не хотеть этого. Ведь у них в Америке все устроено именно так, и устроено очень неплохо. И если где-то жизнь устроена не совсем так или совсем не так, как, по их мнению, она должна быть устроена, то они начинают думать, что это просто власти той или иной страны мешают такому переустройству жизни, а не менталитет, история или традиции народа являются препятствием. Народ той или иной страны, таким образом, незаконно и нечестно лишен, по мысли многих американцев, права выбора образа своей жизни. То есть находится под разной степени жесткости диктатурой своих собственных властей. Как тут не помочь?

У простых американцев быстро просыпаются чувства общего дискомфорта и жалости по отношению к другим народам, иначе говоря, знаменитое и малопонятное иностранцам американское мессианство. В большинстве своем американцы вообще народ жалостливый и очень сентиментальный. При этом еще и очень религиозный. Чем частенько и пользуется, если уж говорить откровенно, правительство США, не только оправдывая свои внешнеполитические действия в глазах собственного народа, но и получая в ответ его поддержку.

Однако, безусловно, здесь есть и сильный позитивный момент. Скажем, в некоторых других частях света система общественных ценностей устроена так: если нам плохо, то пусть и другим будет плохо, а если нам хорошо, то пусть все равно другим будет плохо. Иначе как мы поймем, что нам хорошо? Помните затасканный анекдот про мужика, который просит Бога, чтобы тот выколол ему один глаз, чтобы у его тещи был одноглазый зять? Американцы, которым я пытался рассказывать этот анекдот, в большинстве своем лишь вежливо улыбались. За исключением, конечно, выходцев из Восточной Европы и СССР. Они обычно или смеялись, или уже даже заканчивали анекдот за меня.

Нельзя забывать, что в большинстве своем Америка — страна в массе своей протестантская. Что накладывает сильный отпечаток на американское восприятие помощи другим людям, странам и народам. Конечно, все религиозные течения так или иначе поддерживают идею такой помощи и всяческой благотворительной активности, однако протестантство поддерживает ее в наиболее абстрактном, если хотите, виде. В том числе в нем распространена идея помощи кому-то, не дожидаясь обращения за этой помощью и тем более не ожидая чего-либо в ответ. Большинство американских протестантов смотрят на внешнюю политику США «через свои очки»: наша задача помогать другим странам и народам, а что получается в результате — не наше, в общем-то, дело. Мы помогаем, говорят себе американцы, потому что этого требуют наша мораль и совесть, наше понимание правильного и неправильного по жизни. Американская сугубо гуманитарная помощь — действительно огромное и очень благородное дело. Американцы готовы жертвовать своими деньгами и временем несравнимо больше, чем россияне. Но военная или экономическая помощь США — совсем другая песня. Хотя то, что зачастую такая помощь оказывается политической «медвежьей услугой», простых американцев, насколько я мог наблюдать, не очень задевает. Главное для них — чувство исполненного долга. В том числе и морального, и религиозного.

В этом смысле американцы — большие, просто замечательные нравоучительные зануды. Я, конечно, в шутку преувеличиваю здесь это их качество. Однако пуританские традиции, и особенности традиции протестантизма, а также некоторых других ответвлений христианства, делающих, в частности, упор на толковательную, дидактическую сторону религии, безусловно, сказались на формировании политического менталитета большинства американцев. Они любят подробно и тщательно разъяснять характер и цели своих политических и внешнеполитических действий, пользуясь, как правило, весьма общими, но звучными и имеющими много символических, исторических и религиозных значений словами. Не зря «капитан Очевидность» — один из популярных американских мемов и персонажей шуток. Правда, американцы и сами это видят и часто шутят над этим своим качеством. Типичный пример недавней шутки: «У президента Джорджа Буша спрашивают: «Почему Усама Бин Ладен до сих пор нами не пойман?» Буш отвечает: «Как почему? Потому что он прячется!» Это их и спасает.

К слову, российский президент Владимир Путин в начале своей президентской карьеры тоже начал было обретать американский имидж «капитана Очевидность», когда в знаменитом уже интервью Ларри Кингу дал знаменитый ответ о том, что случилось с подводной лодкой «Курск». Однако надо признать, что этот имидж не только быстро отклеился от Владимира Путина, но и поменялся на практически противоположный. Все следующие годы США пытались угадать поступки российского лидера, в большинстве своем безуспешно. Президент Путин в глазах американцев быстро стал, если можно так сказать, «капитаном Неожиданность», что немало раздражает элиту Соединенных Штатов.

Американское мессианство — вещь очень сильная и благородная по своей природе. Именно оно сделало Америку самой развитой и сильной страной на планете, придало американцам веру в себя, свое предназначение, в будущее своей страны, сделало их удивительными оптимистами. Тем не менее у каждого явления есть обратная сторона. Даже у самого хорошего. Это частенько хорошо видно как раз по американской внешней политике. Как известно, Hell is paved with good intentions, то есть благими намерениями вымощена дорога в ад. Эта фраза, рожденная изначально в английском языке (хотя историки-языковеды до сих пор спорят о том, как именно она на нем звучала и где ее первоисточник), хорошо отражает суть американского мессианства во внешней политике. Я хорошо понимаю, что подавляющее большинство россиян просто убеждено в злых и коварных замыслах Вашингтона, когда там начинают говорить о «миротворческих миссиях», «гуманитарных операциях» и тому подобное. Не буду никого разубеждать. Право людей верить во что хотят и жить своими иллюзиями было, кстати, одним из завоеваний именно американской демократии. Просто замечу, что бескорыстное желание помощи другим оказывает большое влияние как на внешнеполитическую элиту США, так и — особенно — на общественное мнение Америки. Хотя, конечно, и злые стратегические замыслы могут присутствовать, и коварство, и мстительность тоже есть, однако далеко не в тех пропорциях, как об этом часто пишут мало знающие мотивировочную часть менталитета американцев люди.

Еще раз повторю: американцы действительно часто искренне хотят помочь и считают, что обязаны это сделать, независимо от того, просят их об этом или нет. Они считают, что знают «секрет правильного устройства государства», «правильного» правительства и «правильной» демократии. Это, по их мнению, дает им право (даже, мол, обязывает их) помогать другим. Понимают ли эти другие пользу демократии или нет — американцев не особенно интересует. Готовы они к этому или нет — тем более. Российская шутка про ВВС США: «У вас еще нет демократии? Значит, мы летим к вам!» — в США многими вообще не будет восприниматься как шутка. Так американцы видят обязанность и ответственность США, которую они не только поддерживают как граждане страны, но и оплачивают как налогоплательщики. Это одна из важных сторон американского понимания своей страны как «сияющего града на холме». При этом нельзя упускать из виду, что, как в свое время коммунисты, американская элита полагает, что в ее власти переделать мироустройство в целом и, если потребуется, в каждой из влиятельных сегодня держав. Пусть и в рамках долгосрочного проекта.

Америка с трудом представляет себя как «часть мирового сообщества», где у нее есть равные с другими частями права и обязанности. Повторю то, что уже говорил: я убежден, что в современном мире Соединенные Штаты ни с кем не способны разговаривать на равных, на условиях паритета. Просто неспособны на это. Как историк добавлю: никогда еще в мировой истории сверхдержавы не разговаривали с другими на условиях равенства, паритета. Америка, к сожалению, не сломала эту традицию. Не смогла, да и не очень старалась. Но американцы действительно верят, что все народы мира хотят иметь либеральные, демократические правительства. По крайней мере, тут нет особого лицемерия с их стороны. В этом смысле в здешнем обществе, включая гражданское общество и элиты страны, очень много «американских интернационалистов», то есть людей, мыслящих в рамках американской миссионерской парадигмы. И очень мало традиционных, «старой школы» интернационалистов, умеющих видеть мир с точки зрения других наций и народов. Это тоже имперская болезнь, которой болели все — от китайской и римской империй до Австро-Венгерской и советской. Болеет ею и Америка.

Я уже говорил выше, что Россия — страна экстравертного менталитета. Для нее важно, как она выглядит со стороны, что про нее думают другие, какое место она занимает в мире, увеличивается или уменьшается ее военное и политическое, экономическое и спортивное влияние на глобальной арене и т. д. Россиянам чрезвычайно важна успешность внешней политики страны, ее самостоятельность и независимость. Именно по этим критериям простой избиратель в основном оценивает успешность того или иного ее лидера. Петр I и Иосиф Сталин, Екатерина Великая и Владимир Путин считаются в массовом сознании выдающимися национальными лидерами, в первую очередь потому, что они усилили позиции России в мире. А, скажем, Борис Ельцин, Никита Хрущев или Александр II далеко отстают от них, хотя по глубине и значению проводимых ими реформ они могли бы рассчитывать на первые позиции в странах, где внешняя политика играет меньшую роль.

Для президента России внешняя политика является основным направлением его работы. Россиянину есть дело до всего в мире, он чувствует свою включенность в глобальные процессы, живет всю жизнь, постоянно сравнивая себя с другими странами и народами. Причем именно военная мощь в глазах простого россиянина является неоспоримым доказательством крутизны страны, а разговоры о том, за сколько дней российская армия может взять под контроль ту или иную чужую территорию, греют загадочную российскую душу. Можно долго спорить и исследовать, как и почему в России сложилась такая политическая культура, но это не является задачей данной книжки.

Я еще раз завел этот разговор, только чтобы подчеркнуть, что Соединенные Штаты сильно отличаются в этом вопросе. Это огромный интроверт. Подавляющее большинство американцев совершенно не интересуются внешней политикой, но проявляют гораздо больше, чем простой россиянин, интереса к тому, что происходит внутри страны. Американца в первую очередь интересует то, с чем он сталкивается в своей обычной ежедневной жизни. Чем ближе к нему то или иное политическое событие, тем больше он вовлечен в него. Для американца политика это в первую очередь ситуация на его улице, в его школьном и полицейском округе, в его микрорайоне, графстве, штате и т. д. Именно там через политические процессы формируются важнейшие факторы, влияющие на его жизнь и жизнь его семьи — от стоимости дома до качества школы, от квалификации и оснащенности местной больницы до безопасности на улицах, по которым ходят члены его семьи. Его не интересует то, что происходит, скажем, в Ираке и Украине, Сирии или Японии, Афганистане или России. Даже если его собственная страна вовлечена в те, далекие от него события самым серьезным образом. Конечно, те американцы, которые имеют реальные жизненные связи с разными странами мира, более внимательно следят за событиями в их бывших странах, но этот интерес, как правило, не сильно превышает среднеамериканское безразличие к окружающему глобальному миру. Определенное исключение, наверное, составляет Израиль, да и то по вполне понятным причинам.

Погруженность в свою собственную жизнь у американцев, как я уже писал, сочетается с поразительной самодостаточностью, даже некоторым эгоцентризмом их образа мышления. Которого они сами, надо признать, не замечают. Если россияне считают своим политическим качеством некую глобальную эмпатию, то Америка и американцы сочетают свою эмпатию, которую я описал выше, с уникальным чувством «политического солипсизма». Высокой его долей, по крайней мере. Иными словами, интерес к внешним делам — только в случае очень острой необходимости, которая затрагивает непосредственно личные интересы. Для любого американского президента внешняя политика его чрезвычайно мощной и влиятельной державы является в реальности делом сугубо второстепенным, которым надо заниматься в свободное от важных внутренних дел время. Они воспринимают это как «тяжелую обязанность», вытекающую из сложившегося статуса США в мире, так как внешняя политика помогает в решении внутренних проблем, которые так важны для избирателей — от национальной безопасности и роста экономики до удовлетворенного чувства превосходства и технологического доминирования. Внешняя политика США должна в первую очередь обеспечивать безопасность страны и помогать поддерживать доллар в качестве главной валюты мира.

Простые американцы особенно не задумываются на эту тему и практически никогда не интересуются курсом их валюты по отношению к валютам других стран. Они воспринимают свой доллар как воздух — он был, есть и никуда не денется. Если, конечно, не случится вселенской катастрофы. Это часть их оптимизма. Американцы воспринимают доллар как нечто фундаментально стабильное в своей жизни. И неудивительно: как известно, доллары легко переживали любые изменения стандартов, включая золотой и серебряный. От них никогда «не отрезались нули», они официально не девальвировались, никогда не изымались из оборота, как это не раз бывало с национальной валютой в других странах в рамках денежных реформ. Существование доллара в качестве международной валюты также решает две важнейшие задачи. Первая: США даже теоретически никогда не окажется в состоянии дефолта, ибо весь внешний долг страны номинирован в ее собственной валюте и она может просто напечатать недостающую сумму. Единственное, что реально грозит в этом случае Америке, — заметный рост инфляции. Другое преимущество ситуации, когда твоя валюта является международной, заключается в том, что любые заимствования денег, особенно из-за рубежа, стоят США очень дешево. Американская внешняя политика обеспечивает это состояние, поэтому становится понятным, что американцы особо не волнуются за эту сферу деятельности своего правительства.

Конечно, американские президенты любят говорить о величии Америки, о том, что это — поистине величайшая, уникальная, исключительная страна. Однако скажу совершенно честно: я практически никогда не слышал таких слов от простых американцев. Напротив, в России я их слышу очень часто именно от простых россиян. Типа, мы поступаем так-то и так-то, потому что «мы — великая страна» — и все вокруг согласно кивают головами. Не очень понятно, какой смысл вкладывается в понятие «величия» страны и каковы его критерии. В США такой высокий аргумент не будет иметь никакого веса в разговоре обычных граждан, напротив, вызовет саркастические ухмылки и комментарии. Другое дело, что слова любого американского политика о некой «моральной миссии» Соединенных Штатов в мире легко найдут понимание среди этих же простых американцев. Но будут восприниматься скорее как некая тяжелая обязанность, ответственность, доставшаяся на их долю.

Американцы, конечно, великие моралисты. Многие из них размышляют примерно так: конечно, мы должны помогать тому или иному народу в борьбе за свободу (демократию, независимость и т. д.), потому что у нас есть моральные обязательства перед самими собой. Нам-то, мол, повезло — отцы-основатели США создали уникальную систему власти, которая и помогла Америке в очень короткий исторический срок превратиться в главную державу мира. Как бы тяжело нам ни было сейчас пойти на эту помощь, какую бы негативную реакцию мы ни вызвали со стороны других участников мировой системы, мы должны это сделать. Просто обязаны. Иначе наша американская высокоморальная совесть будет нас мучить.

Замечу в скобках, что большинство американцев не замечают того видимого всему миру факта, что из этой «моральной обязанности», которую американское общество с большим нежеланием взваливает на себя раз за разом, элита США довольно быстро умудряется извлечь пользу для национальных интересов своей страны, еще большего продвижения и укрепления их в мире. Но, собственно, так и должно быть: простым американцам, как и простым россиянам, нельзя во всем видеть политику. Американцы поразительно деполитизированный в массе своей народ, особенно по сравнению с жителями России. Я бы порекомендовал россиян пореже сравнивать себя с американцами.

Цивилизаторская империя

В своем видении роли Америки в мире как своеобразного идеала простые американцы полностью совпадают с американской элитой, а также с самой идеей, вернее, «суперидеей Америки». В этом всеобщем ощущении и есть главная мягкая сила Соединенных Штатов, главная основа их влияния на мир. При всех своих очевидным недостатках и просчетах США создали самую привлекательную из всех существующих на сегодня систем государственного и общественного устройства, что делает их, по сути, настоящей современной цивилизаторской империей. О чем, кстати, подавляющее большинство самих американцев и не думает или не догадывается. Главные, поистине исторические достижения Америки как империи связаны не с ее политикой, а с теми замечательными документами и процедурами, на которых базируется ее реальное устройство. Американское мессианство связано не с экономическими или военными успехами этой страны, а с фундаментальными идеями и ценностями, которые заложены в ее основание. Хотя, без сомнения, многие из этих идей так и не были реализованы полностью, а некоторые потускнели под воздействием ежедневной политической жизни.

Сегодняшняя Америка, как и весь остальной мир, старается догнать саму себя идеальную. Пока это всем, включая саму Америку, не очень удается. Однако во многом именно благодаря своему стремлению догнать свои идеалы Америка сегодня обладает таким огромным по объему влиянием в мире, которым не обладало ни одно государство во всей человеческой истории. Я убежден, что она доминирует в мире не только — и далеко не столько — как военная, экономическая, культурная или социальная сила, но как мировая имперская держава, за которой стоит крайне привлекательный для людей набор идей, ценностей, процедур, институтов и механизмов. Которые, повторю, даже в самой Америке или не были реализованы полностью, или даже искажены.

Справедливо и то, что особенно выпукло американское идейное лидерство стало видно после краха единственной до сегодняшнего дня реальной системной альтернативы американским ценностям — коммунизма. После распада СССР и глобального краха коммунистической системы с ее весьма целостной идеологической базой США с их не менее системной идеологией и практикой либеральной демократии стали единственной доминирующей идеологической и ценностной системой в мире. Но любая монополия, в том числе идейная и ценностная, не может не начать сама по себе вырождаться и извращаться, ибо монополия никогда и нигде в истории еще не сумела сохранить себя в первоначальном варианте. Это сегодня и стало происходить с США, которые к большому удивлению, ужасу и разочарованию их сторонников стали было подрывать те самые основы миропорядка, которые сами и строили после окончания Второй мировой войны. Монополия в лице США почувствовала себя глобальным революционером и — в условиях отсутствия реальных сдержек и противовесов себе в мире — парадоксальным образом перешла к попыткам реализации своего революционного пыла, направленного против той международной системы, которая и вывела Америку на вершину политического Олимпа мира.

Иначе говоря, Америка сама себе выстрелила в ногу. И продолжает это делать. Как результат — мир закачался, репутация США поползла вниз, а их революционизирующая все и вся международная политика стала вызывать не менее революционное противодействие, в том числе в форме террористических движений и групп, обладающих самостоятельным набором ценностей. Иначе говоря, сепаратизм, национализм и даже терроризм сегодня, по сути, заменили коммунизм на поле идеологической конкуренции, поставив весь мир и саму Америку в очень уязвимое положение.

Конечно, наличие в США имперской системы ценностей отнюдь не означает, что все американцы ее осознают и разделяют. Приверженность демократии и готовность ее распространять вокруг себя на другие народы, с одной стороны, как и готовность других стран и народов встать под флаги этой доктрины, невзирая на недостатки ее осуществления в самой метрополии, определяют границы сегодняшней американской имперской мощи. Кстати, вера в демократию и национальная самоидентификация на такой основе, а не на основе религиозной или этнической, отличает американское государство от всех ранее существовавших империй. Хотя, повторю, большинство американцев не считают Соединенные Штаты империей. Более того, события последних двух десятилетий отчетливо показали, что в большинстве своем не готовы идти на серьезные жертвы и давать долгосрочные обязательства другим странам и народам ради поддержания своего доминирования в том или ином регионе нашей планеты. Это, кстати, отличает американцев от англичан, испанцев, французов и других имперских в прошлом наций, чьи империи и граждане были готовы на жертвы и распространяли свое влияние в немалой степени через собственное человеческое проникновение в новые регионы. Соединенные Штаты этим совсем не занимаются, напротив, они привозят новые элиты к себе в страну для образования и воспитания или американизируют их на расстоянии с помощью «мягкой силы», денег и технологий. Ну, или в некоторых конкретных случаях — с помощью военной авиации и ракет…

Любопытно, что многие американцы убеждены, что их страна тратит слишком много (до 18–20 %, как они ошибочно полагают) денег из своего бюджета на международную помощь. На самом деле США тратят на такую помощь немногим более 1 % своего бюджета. Просто этот процент, если принять в расчет размер экономики США, оборачивается немалой суммой в валюте. Иными словами, американский мир расширяется экономически, политически, культурно, даже, если хотите, на языковой и бытовой основе, в основном через поистине сокрушительную американскую «мягкую силу», а также через продвижение бизнеса, новых технологий, идей и развлечений, через ограниченную финансовую помощь, но никак не через человеческий капитал, то есть переселение самих американцев на «новые территории», как это было всегда в истории других империй, в том числе советской. Такого интереса у простого американца нет. Он очень лоялен своей стране, своей «малой родине», своей средней школе или университету. Американцы являются весьма «домашним народом», который любит и умеет считать свои деньги. Число американцев, которые полагают, что их образ жизни необходимо защищать от иностранного влияния, гораздо больше, чем принято думать, более того, гораздо больше, чем, скажем, в странах Евросоюза.

Повторюсь: являясь основным двигателем глобализации и ее самым мощным участником, американцы с трудом воспринимают тот факт, что глобализация является дорогой в оба направления. Чем больше ты влияешь на мир — тем больше мир влияет на тебя: второй части этой формулы многие американцы — часто даже неосознанно — сопротивляются, опасаясь потерять свой образ жизни и национальные традиции. Отсюда, кстати, отчасти и растут ноги сравнительно слабых знаний американцев о мире, с одной стороны, а с другой — укрепляется их убеждение в собственной уникальности, неповторимости своей страны и исключительности своей цивилизации.

В своих предыдущих книгах про Соединенные Штаты я уже писал об этом феномене: при всей своей продвинутости и стремительности развития, гибкости и умении приспосабливаться к новым условиям и готовности к постоянным экспериментам, американцы живут в удивительно традиционном, я бы даже сказал патриархальном обществе. Не будет большим преувеличением сказать, что это самое передовое и одновременно одно из самых традиционных, консервативных, патриархальных обществ современного развитого мира. Основополагающие документы, легшие в основу образования союза колоний, образовавших единую конфедерацию, нерушимо лежат в основе американского мировоззрения. Самая динамичная и успешная экономика мира базируется на самой старой из написанных и действующих Конституций, на декларациях, которые приняты два с половиной столетия назад. Это надо реалистично оценить и понять. Выдающиеся демократические принципы и ценности Америки, обладающие довольно четким и конкретным юридическим оформлением и ставящие во главу угла личность, а не государство и тем более его аппарат, остаются здесь нетронутыми на протяжении жизни почти десятка демографических поколений. Слов нет, в некоторых других государствах есть похожие основополагающие ценности и принципы, но только в Америке большинство населения относится к ним с почти религиозным, а то и фанатическим усердием, легко добавляя эти принципы в систему своих чисто церковных, религиозных верований и легко находя в такой комбинации обоснование и тем и другим. Патриотическая песня «God Bless America», написанная в 1918 году выдающимся американским композитором Ирвином Берлином, кстати, родившимся в 1888 году в сибирском городе Тюмени (под именем Израиль Исидор Бейлин) и умершим в Нью-Йорке в 1989 году, с довоенных времен стала фантастически популярной и, по сути, настоящей общенациональной молитвой.

Американцы в массе своей не просто убежденные патриоты своей страны и своей системы ценностей. Одновременно они настоящие цивильные, гражданские, общественные мультиэтнические и мультирелигиозные националисты. Я уже много раз писал на эту тему. Но, в отличие от российского патриотизма, американский гораздо меньше опирается на историю, а гораздо больше на будущее. Большинство классических — европейского типа — определений патриотизма исходят из того, что он отражает любовь и уважение к прошлому своего народа и своей страны. Американский патриотизм, как говорят серьезные исследователи этого феномена в США, возникает из другого — из уверенности простых граждан США в великом настоящем своей страны и еще более великом будущем. Прошлое здесь не так важно. Об этом я еще скажу подробнее. Уверенность в замечательном будущем Соединенных Штатов у подавляющего большинства граждан этой страны является одной из причин не меньшей уверенности в ее пресловутой «исключительности» и «особом историческом предназначении».

Такая уверенность базируется на безусловной любви к Америке такой, какая она есть сегодня, к ее устройству и ценностям, культуре и образу жизни. Это преданность людей своему современному государству. При этом подчеркну еще раз: опросы показывают, что число людей, считающих, что их уникальный американский образ жизни и культура требуют «защиты» от иностранного влияния, парадоксальным образом близко к числу «защитников» своих культур и образов жизни от американского культурно-бытового воздействия в большинстве стран Азии и Африки.

Но это не мешает большинству американцев продолжать верить в свое предназначение. Был такой не очень смешной советский анекдот, что СССР, мол, живет и существует только для того, чтобы другие страны смотрели на него и понимали, как жить нельзя. Так вот, немало американцев думает, что всему миру надо смотреть на Соединенные Штаты и понимать, как нужно жить, как устраивать свою страну и ее политическую систему и т. д., иными словами, Америка существует для того, чтобы показать другим, как надо жить. Американцы верят в некую масштабную миссию своей цивилизации, своего государства, своей, если хотите, отчасти постмодернистской, но империи. Американский патриотизм — это убежденность в блестящем и еще далеко не реализованном будущем своей страны и ее системы ценностей, причем это будущее станет реализовываться как бы в интересах всего мира. Тоже отчасти напоминает Советский Союз, не говоря уже про все предыдущие империи с их «историческими предназначениями» и изощренным мифотворчеством.

Иногда кажется, что Соединенные Штаты, являясь лидером современного мира, сами имеют больше общего с традиционными, патриархальными, мягко говоря, странами, а не с промышленно развитыми и культурно и идеологически модернизированными. Впечатление усиливается тем фактом, что, например, за последний век число верующих в США не уменьшается, а остается на том же уровне, что и в первой четверти прошлого века. Религия и сегодня играет важную роль в жизни американцев, причем не только сугубо религиозную, но и моральную, а главное — патриотическую, организационную и просветительскую. Но при этом нельзя забывать, что в США все-таки религиозное большинство состоит не из фундаменталистов и церковных консерваторов, а сравнительно либеральных протестантов, католиков и иудеев. В частности, встретить женщину-раввина в Соединенных Штатах не так трудно, они — далеко не редкость.

В немалой степени обратной стороной этой медали является глобальный антиамериканизм, основы которого сами американцы упорно ищут не во внешней политике США, а в элементарной зависти к своей стране и невольной зависимости от нее других стран и народов. Репутация Америки в мире стала было падать во время Великой депрессии, которая больно ударила по экономике США, но ее эффект оказался сравнительно кратковременным. Большой вклад в это падение внесли тогдашние выдающиеся «писатели потерянного поколения», включая Эрнеста Хемингуэя, Френсиса Скотта Фицджеральда, Томаса Вульфа и других, многие из которых жили в то время в Европе и критиковали Америку во всю силу своего таланта. Именно в этот период стал формироваться карикатурный образ Соединенных Штатов, который потом подхватили другие страны, включая Германию и СССР, и который отчасти сохранил свою силу до сих пор.

Антиамериканизм, таким образом, является для самих американцев реакцией на выживаемость и успешность американского государственного и политического проекта, американского образа жизни и системы ценностей, реакцией на богатство и успех Америки во всех основных областях жизни, реакцией на продвинутость, устроенность и благополучие жизни обычного американца. Здесь, безусловно, есть доля истины, и немалая. Именно успех Америки, говорят многие исследователи американизма в мире, является причиной того, что другие страны, их элиты, правящие круги и общества, вынуждены вольно или невольно менять свои государственные системы, установки, ценности и ориентиры, то есть добровольно и максимально «американизироваться». По моему мнению, Соединенным Штатам не надо слишком активно распространять свое видение и заниматься миссионерством — само их существование и успех их модели и так делают это за них. И именно это, я считаю, является главной причиной антиамериканизма в мире, а не те или иные очевидно ошибочные и нерасчетливые внешнеполитические шаги этой страны. Можно сказать, что если СССР когда-то одним своим существованием заставил США немало поменять в их внутренней политике, то сегодня эта роль в глобальном плане полностью перешла к Америке.

Конечно, можно — и нужно — спорить о том, насколько адекватна такая позиция и в какой пропорции американизация всего мира в последние десятилетия является следствием американской модели, а насколько — продвижением демократии с помощью вооруженных сил США и экономического давления со стороны Запада. Американцы любят поговорить о том, что, чем более модернизирована и индустриализирована та или иная страна, чем сильнее ее позиции в глобальной экономике, чем жестче она может отстаивать свою позиции в конкурентной борьбе, в том числе с Соединенными Штатами, — тем меньше в такой стране уровень антиамериканизма. Они видят, что ненависть к США в первую очередь разлита в тех странах, которые не смогли модернизироваться и подстроиться под требования XXI века, не стали достаточно современными и привлекательными. Именно их элиты и народы находят для себя отдушину, удовольствие, психологическое облегчение в том, чтобы поливать грязью, презрением и ненавистью страну, которая, будучи гораздо моложе их по возрасту, значительно опередила в исторической конкуренции. Именно в этих странах профессиональные пропагандисты и «бойцы идеологического фронта» выискивают любой негатив, который, конечно, есть в Америке в немалом количестве — и пытаются из него слепить фальшивый и ненавистный облик США.

Поливая грязью США, убеждены американцы, элиты этих стран в первую очередь прикрывают свои провалы и неудачи, свои проблемы и неспособность решить стоящие перед их странами задачи. Обвиняя США в агрессивных намерениях в отношении тех или иных стран (эти обвинения, если быть исторически объективными, начались еще в начале XX века, если не раньше), лидеры и элиты этих стран, мол, прикрывают таким образом свое стремление увеличить бюджеты на оборону и армию, создать оградительные меры для своего гражданского общества и средств массовой информации, воспитать в своем народе ощущения осажденной крепости, окруженной врагами, бороться с политической оппозицией, обвиняя ее в продвижении интересов Соединенных Штатов и т. д. Типичным примером для простого американца являлись Куба, Иран или Венесуэла, а сейчас, например, — Северная Корея.

Кстати, есть еще один весомый аргумент, который позволяет американцам верить в свою правоту. Большинство стран (если не почти все), с которыми американцы когда-либо входили в военные или полувоенные конфликты, рано или поздно становились надежными и верными союзниками США, а уровень антиамериканизма в них не достигал высот тех стран, с которыми американцы вели себя сравнительно дружески. Типичным примером тут могут быть Япония или Вьетнам, Мексика или Филиппины, страны бывшего советского блока или Юго-Восточной Азии и Латинской Америки. В последнее время к таким странам присоединилась Куба, и, вероятно, через десяток лет самым надежным союзником на Ближнем Востоке (кроме, конечно, Израиля) станет Иран. Россия, чья внешняя политика сильно отличается от американской — как считают многие россияне, в лучшую сторону, — напротив, постоянно по разным причинам теряет союзников и партнеров. Особенно обидно, когда она теряет союзников, за свободу которых когда-то погибали ее солдаты, а налогоплательщики жертвовали немалую часть доходов в пользу этих стран, надеясь на их долгую дружбу.

Повторю мысль, которую я пытаюсь донести всегда, в частности в этой книге: американцы всегда работают в «долгую», и поражение в том или ином военном, дипломатическом или экономическом «бою» они не воспринимают как поражение во всей «войне». Они реализуют свои долгосрочные национальные интересы, а не интересы очередной группы, пришедшей временно к власти в Вашингтоне. Кстати, отчасти поэтому американцы не очень любят заключать долгосрочные договоры с другими странами. У них есть не такой уж далекий от реальности стереотип, что во многих странах долгосрочные интересы частенько подменяются правящей группировкой на свои сиюминутные, которые поменяются при смене власти. Поэтому разговор на уровне долгосрочных, стратегических национальных интересов с этими странами невозможен. Справедливо это или нет — вопрос отдельный и требующий исследования. Но, согласитесь, у простых американцев есть определенные основания полагать именно так.

Патриот made in USA

Я писал выше, что в американских публичных школах есть традиция ежедневной клятвы флагу Соединенных Штатов. С самого детства слово «американский» становится для американских малышей синонимом «отличного», «исключительного», «замечательного», «надежного» и т. д. Эта связка является основой патриотизма на всю жизнь, любви к своей стране, ее народу. Как результат — доля американцев, желающих хоть как-то «послужить своему народу и стране», выше 80 %, что гораздо больше, чем в любых промышленно развитых странах Запада. Но есть одно критическое «но»: для многих американцев слово «американский» становится синонимом «самого лучшего» в смысле «лучше, чем любые другие». Американский образ жизни — лучше, чем другие образы жизни. Американская политическая культура — лучше, чем политическая культура других наций. Американская система власти — лучше, чем система власти в других странах. И как результат: американский народ лучше других народов мира, а пресловутый «простой американец» лучше, чем «простой француз», «простой русский» или «простой ливиец». Американские ценности, понятия, система стереотипов и верований, правил и процедур, законов и институтов в понимании этих американцев просто лучше, чем любые другие. Только потому, что они «американские». Если подойти к этому феномену исторически, то очевидно, что он имеет глубокие корни в прошлых европейских империях, например английской, советской или французской. В США даже бытует по этому поводу следующая шутка: «Англичанин спрашивает американца: «Откуда вы?» Американец гордо отвечает: «Я из самой лучшей, самой великой и самой развитой страны на свете!» Англичанин в ответ говорит: «Это забавно. У вас такой странный диалект английского языка, который я еще не слышал».

Я совсем не хочу сказать, что большинство американцев стоит на такой вульгарной позиции. Американцы, действительно, очень критично настроены и к себе, и особенно — к своей власти. Однако зачастую за внешнеполитическими шагами Вашингтона можно почувствовать именно такую логику. Иными словами, хотя за последнюю четверть века имидж США заметно потускнел, в мире существует немалое разочарование Америкой, да и в самой Америке многие стали задаваться вопросами о направлении развития своей страны, Соединенные Штаты продолжают оставаться государством, крайне привлекательным для огромного числа людей в разных частях Земли.

Я не раз писал, что «национализм» — ругательное слово в Америке, которая, хотя и является отчасти вполне националистической страной, совсем не замечает за собой этого обстоятельства, даже постоянно опровергает его. Действительно, в политике США парадоксальным образом отсутствует понимание сущности и внутренней силы национализма как такового, а также умение иметь дело с националистически мотивированными партнерами и противниками. Это осложняет войну, которую ведут США против международного терроризма, ибо зачастую мотивы и логика мышления противника просто недоступны для американского понимания. Сам американский национализм в чистом виде полностью соответствует настроениям, которые выразил в свое время Маяковский в «Стихах о советском паспорте», если заменить там несколько слов: «Смотрите, завидуйте, я — гражданин Соединенных Штатов». Это очень мешает американским политикам понять современный национализм и шовинизм.

В мире американское доминирование до недавнего времени не ставилось под сомнение. Да и сейчас, когда оно заметно пошатнулось, ни одна страна на Земле так и не может сравниться с Соединенными Штатами по влиянию и силе. Американские элиты и часть общества в США отлично понимают, что от положения дел в США и их динамики в немалой степени зависит положение дел во всем мире и его динамика. Америка идет на подъем — весь мир идет на подъем. Америка стагнирует — весь мир начинает тормозить. Экономика всего мира в значительной степени зависит от покупательной способности и активности американцев — главных потребителей товаров и услуг на Земле. Судите сами: любые очередные покупательские индексы, опубликованные в США, моментально задают новые тренды всей глобальной экономики. Этот факт вольно или невольно добавляет американцам веры в свою значимость и незаменимость.

С другой стороны, конечно, США воспринимают себя как «универсальную нацию», то есть нацию, основанную не на одном конкретном этническом начале, а на уникальной комбинации многих компонентов, взятых из разных частей мира и из разных этносов. Все современные великие державы и империи обладали таким же чувством к самим себе — от Британской империи до Советского Союза. Поэтому американцы (как в свое время граждане СССР) верят, что им как раз чужд традиционный национализм и псевдопатриотизм, разлитые сегодня по всему миру. Например, патриотизм, характерный для мононациональных государств, пусть даже и обладающих демократическими институтами, типа Франции. Такие национализм и патриотизм носят, как уверены американцы, негативный характер, ибо видят заботу о мире только как вынужденное приложение к заботе о своей стране или нации. Американцы упорно верят, что у них все по-другому: в силу природы американского государства их патриотизм, да и национализм тоже, носит прогрессивный характер, ибо является результатом всего лучшего, что есть в мире и что собрано в политической культуре США.

Американец при всех своих культурных и образовательных ограничениях, своей «домашности» считает себя в немалой степени человеком мира, даже, если хотите, космополитом, то есть человеком, который вместил в себя все человечество, а не просто свою нацию с ее национальной историей и этнической культурой. Патриотизм любой отдельной нации в таком случае действительно выглядит отчасти эгоистичным, направленным только на себя. Американский патриотизм (как и в свое время советский), напротив, направлен, мол, на весь мир и не является эгоистично-прикладным.

Отсюда снова вытекает, что, во-первых, американцу есть определенное дело до всего человечества, которое, таким образом, попадает в сферу его естественных интересов, а во-вторых, опять приводит американскую политическую мысль к исключительности и незаменимости собственной нации. Особенно быстро такой переход происходит сегодня, после исчезновения другой страны, исповедовавшей столь же глобальный подход к патриотизму и национализму под названием «пролетарский интернационализм», то есть Советского Союза. Но в отличие от него американский патриотизм не носил и не носит никакого классового характера и распространяется на все человечество без исключения. Более того, в отличие от этих же понятий, принятых в дореволюционной России, американский национализм совершенно не содержит религиозных черт. Вашингтон отнюдь не стремится сменить Москву в качестве очередного — четвертого или пятого — «Рима», а старается добиться того, чтобы «универсальные ценности» стали достоянием всего мира. Забывая — добавим справедливости ради, — что эти предлагаемые всем «универсальные ценности» в большинстве своем не просто западные, но, как правило, сугубо американские.

Таким образом, мы возвращаемся к идее «глобального патриотизма», где Соединенные Штаты выступают примером, образцом и моделью для всего человечества. Часть американской элиты однозначно поддерживает эту концепцию, чем, безусловно, напоминает СССР и другие «миссионерские» нации и страны. Так или иначе, но американцы — или, по крайней мере, их немалая часть — зачастую представляют себя на передовой линии прогресса человечества. Иными словами, не «четвертым Римом», а «первым Вашингтоном».

Речь, как правило, идет не о культурном, историческом или национально-этническом превосходстве американцев, но о превосходстве их демократических идей и принципов, превосходстве американской государственной системы и образа жизни. Американцы действительно ни в коем случае не считают себя чисто по-человечески лучше, умнее, образованнее других наций и народов. Но они убеждены, что им удалось построить самое лучшее в мире государство и создать систему, в наибольшей степени отвечающую чаяниям и желаниям простых людей. До сих пор, по моему мнению, это государство остается очень эффективным, отлаженным и весьма работоспособным. Американское демократическое государство — при всех его недостатках, новых и старых проблемах — это американский бренд № 1, и близко не имеющий пока достойного конкурента в мире.

Конечно, тут есть определенное идеологическое противоречие, которое сами американцы, если и видят, то объяснить или тем более разрешить не в состоянии. Оно заключается в том, что «универсальные принципы», которые американцы пытаются распространить на весь мир, никак не согласуются с фундаментальной американской мыслью об «исключительной американскости», присущей лишь Соединенным Штатам и их системе ценностей. Америка хочет влиять на мир, но, как я уже не раз писал, она не очень хочет обратного влияния этого мира на Америку. Не может же, дескать, наша страна — образец и модель для всех — испытывать влияние далеких от этого образца стран. Это, мол, цивилизационный нонсенс. Оксюморон, если хотите.

На самом деле, в отличие от многих других вариантов национализма, американский национализм — это, по сути, открытый государственный, гражданский патриотизм, доведенный до крайних пределов и часто мешающий американцам видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Без понимания его политической основы нельзя оценивать поведение США на мировой арене. Это, по моему мнению, также лежит в основе так называемых двойных стандартов в американской внешней политике — любимой мишени антиамериканистов. Я полагаю, что американский национализм является в каком-то смысле «антинационализмом», ибо он, как было уже сказано выше, сугубо интернационален. Появившись как «плавильный котел», переросший теперь в «миску с салатом», Америка без усилий и не задумываясь переплавляет этнический национализм в национальный гражданский патриотизм и ставит его себе на службу. Нет бо́льших патриотов США, чем иммигранты, которые легко переводят стрелки своих националистических пристрастий в патриотизм американской политической доктрины. Американский национализм, в отличие от его российского и других собратьев, носит внеклассовый характер и разделяется в почти равной степени всеми имущественными слоями общества. Более того, степень патриотизма различных социальных групп предсказуемо растет по мере снижения их среднего дохода. Бедный американец, как я писал выше, не ставит свою низкую зарплату или ограниченный семейный бюджет в вину государству, обществу, системе. Он уверен, что в других странах он бы жил еще хуже. Как ни парадоксально, такой «политический» национализм только укрепляет и даже легитимирует в глазах людей материальные различия, существующие в стране, что также отличает его от традиционного национализма, еще больше мешает американцам понять его природу и немного даже пугает их еще и своей социальной составляющей.

Самой, наверное, сильной стороной американского национализма является то, что он по преимуществу носит глубоко личностный, негосударственный характер и оплачивается патриотом в немалой степени из собственного кармана. Федеральный бюджет США, местные бюджеты графств и городов не содержат статей расходов на пропаганду патриотизма, укрепление «единства и сплоченности» американского общества, воспитание «любви к Родине» и т. д. Абсурдно даже предположить, что правительство США или мэрия Нью-Йорка озаботится такими проблемами или решит обсудить их на своем заседании. Никому в правительстве и в голову не придет создавать «Наших» или массовое проправительственное движение «За Обаму!», особенно вне выборных циклов. Американский национализм или патриотизм — частное дело каждого желающего. Может быть, россиянину трудно представить, что в США не проводятся классические военные парады, а правительство не устраивает пошлых, на мой взгляд, массовых демонстраций лояльности себе. Если кому-то из американцев или какой-либо организации придет в голову устроить в своем городе патриотический военный парад, фейерверк на День независимости, шествие в поддержку сексуальных меньшинств или американских солдат в Ираке, то для этого им надо в первую очередь найти частных спонсоров.

Знаменитое американское развешивание флагов, использование патриотических плакатов и наклеек на машины является следствием личной инициативы. Местные власти могут взять инициативу на себя, но обратятся за поддержкой к бизнесменам своего округа, пытаясь заинтересовать их потенциальными рекламными возможностями. В результате американский патриотизм и еще более американский консюмеризм стали своего рода сиамскими близнецами. Однако власти страны делают что-либо подобное весьма редко и неохотно, ибо такого рода инициатива обычно возбуждает подозрения и на следующих выборах за нее можно поплатиться. Конечно, почти любой политик в США старается создать себе имидж патриота-националиста, но сам гражданский национализм здесь не нуждается в лидерах. В любом случае национализм должен приносить прибыль, как бы цинично это ни звучало.

Политикам США для успеха нужен патриотический гражданский национализм, но национализму для успеха политики не нужны, его сила — в массовости, универсальности и приземленности. Он существует на таком личностном, если хотите, семейном, интимном уровне, что сами американцы этого просто не замечают, а эффективность его за счет этого достигает фантастического уровня. Так, почти 80 % жителей США считают, что распространение американских идей и образа жизни по миру является прогрессивным делом. Еще большее их число заявляет, что им нравится свобода и демократия по-американски. Среди западных стран это самые высокие показатели. Свыше 95 % американцев никогда не согласились бы на гражданство другой страны, что является абсолютным мировым рекордом гражданского патриотизма. Когда президент Путин в начале 2008 года провозгласил цель сделать Россию страной привлекательной, он, я считаю, мыслил абсолютно правильно. При этом он мыслил как настоящий американский политик. Привлекательность страны стоит дорого и приносит большие политические и экономические доходы во всем мире.

Именно с точки зрения возможности распространения американских политических идей и ценностей США в немалой степени оценивает деятельность любых международных организаций, в том числе ООН и НАТО, эффективность международного права, а также собственные действия. Но, с другой стороны, личностный, семейный, если хотите, характер американского национализма делает его внутренне очень мирным, антивоенным, даже отчасти пацифистским. Американцы, как ни парадоксально звучит сегодня, неохотно участвуют в военных действиях. Если бы не события 11 сентября 2001 года, кто знает, может быть, США так и не развернули бы полномасштабную войну с международным терроризмом, в том числе в Ираке и Ливии, но продолжали бы охотиться за отдельными личностями типа Усамы Бин Ладена. Президенту Обаме, кстати, так и не удалось уговорить американцев согласиться на ввод войск в Сирию. Только после ужасной трагедии в Нью-Йорке и Вашингтоне, которые большинство американцев восприняли крайне лично, как удар по ним лично, а не по их государству, войны США на Ближнем Востоке полностью вписались не только в русло традиционного американского миссионерства, но и в американский националистический патриотизм, став его питательным бульоном.

Мертвые должны лежать в могилах

Александр Сергеевич Пушкин однажды сказал, что люди обычно разочарованы настоящим и, по опыту имея мало надежд на будущее, всячески приукрашивают свое прошлое. В этом основа традиционного национализма. Прошлое — главный аргумент патриотов всех стран. Америка — единственная, наверное, страна мира, где национализм апеллирует не к прошлому, а к будущему. Патриотизм здесь вытекает из убеждения, что завтра наверняка будет лучше, а послезавтра — еще лучше. Дети всегда будут жить лучше родителей, а внуки — лучше детей. Это страна исторического оптимизма, не тратящая много времени на разбор прошлого. Как правило, американцы не верят в исторический опыт, а уж тем более не делают его руководством к действию. Они придают истории совсем другое значение, чем россияне или, скажем, европейцы. История при этом воспринимается не как закономерный эволюционный процесс, а скорее как комбинация неких действий, скачков, личностей, эпизодов или исторических узлов, по выражению Солженицына. История для американца — это длинный список решенных проблем. А если проблема не решена — история как бы приостанавливается, пока решение не будет найдено. Отсюда — недооценка глубины исторических традиций, существующих в других странах, и трудностей разрыва с этими традициями. Политик, который делает упор на исторический опыт, — мертвый политик в США, он становится университетским профессором истории. Другими словами, мертвые должны лежать в своих могилах, а не быть каким-то идеологическим и, тем более, политическим компасом для живых.

Нельзя забывать, что американцы очень верят в прогресс. Для них прогресс — обязательное условие существования любой социальной, политической или экономической системы. Если что-то не способно прогрессировать, то возникает неизбежный вопрос — зачем оно вообще существует? В массе своей при этом американцы не являются сторонниками теорий прогрессивизма, хотя ряд их выдающихся политиков XX века стоял на этих позициях. Американцы верят в абстрактный прогресс, а именно неизбежную эволюцию любой формы социальной жизни. Общественный регресс в этом смысле для американского менталитета абсолютно неприемлем ни в каком виде. Экономический кризис, конечно, всегда возможен, но если то или иное государство занимается последовательным и осознанным откатом с позиций, которых оно уже достигло прежде, то есть регрессирует, то у американцев возникает своего рода массовый когнитивный диссонанс и они пытаются объяснить этому государству, его политикам и общественным лидерам, что надо все делать по-другому, с расчетом на неизбежный прогресс.

В частности, всю политику США после окончания холодной войны в отношении СССР и других стран бывшего Варшавского блока можно легко объяснить таким подходом. Таким же подходом в немалой степени объясняется их нынешняя позиция в отношении России, Украины и т. д. Прогресс, естественно, они понимают только в рамках собственного политического менталитета. При этом американцы не видят и не могут оценить масштаба и долгосрочных последствий того, что обычно называется «историческим разрывом» в жизни какого-либо народа или страны. Им, как я уже писал выше, к счастью, не приходилось самим переживать такие периоды истории, поэтому я уверен, что они не в состоянии в полной мере осознать психологическую и культурно-историческую цену, которые платят другие народы, проходящие через такие «разрывы», не понимают боли и громадности травмы, переживаемой в таких ситуациях обществом.

Политика в США — это всегда о будущем, история — о прошлом, но не просто о прошлом. История — это прогресс. Предаваться реминисценциям — значит проявлять не глубину и духовность, тонкость натуры или сложность сознания, а пассивное реагирование на события, топтание на месте. Это дело народов и стран, вышедших на пенсию, США же только начинают жить и хотят контролировать ход событий. Отсюда снисходительность к «старой Европе», к так называемым производителям шоколада. Зачастую в США и к России проявляется такое же отношение — как к великому народу, вышедшему на пенсию. Чем больше российские политики, националисты или нет, говорят об истории, прошлых победах и особенностях исторического пути России, ее уникальности и неповторимости, тем сильнее в американской элите растет чувство того, что Россия как великая страна вышла на пенсию.

Поражения и трагедии не питают американский патриотизм. Он набирает силу лишь из побед и удач, а его мощь заключается в вере в неизбежность новых побед. В отличие от россиян американцы не пытаются найти единение в выпавших на их долю страданиях и трагедиях. Поэтому у них сложился имидж бесчувственного общества, людей, не способных на простые человеческие реакции. Это, конечно, далеко не так. Эмоции есть, но, как правило, проявляют себя не в виде жалоб на несправедливость мира, не в форме сочувствия к самим себе, как в традиционном национализме.

Эмоциональная реакция проявляется в виде немедленной попытки изменить ситуацию в свою пользу, а управляется она простым, но глубоко впитываемым каждым американцем с молоком матери убеждением, что надо пытаться столько раз, сколько надо, чтобы добиться цели, но никак не меньше. В менталитете американца отсутствуют понятия «авось» и «не получилось — и не надо». Оставить усилия — значит изменить своей природе. Американцы вообще быстрее и лучше понимают разговор с позиций твердых национальных или бизнес-интересов, когда им противостоит равный «упертый» партнер или даже конкурент. Этому их учит вся их культура, в том числе политическая.

В русский язык давно уже вошло американское слово «лузер», обозначающее все проигрывающего и ни на что не способного индивидуума. Но гораздо больше в США не любят и презирают тех, кто сдается раньше времени и не борется до конца. Их называют «квитерами», и звучит это тут весьма оскорбительно. Слишком часто именно с такими квитерами в российской политике американцы сталкивались в последние два с половиной десятилетия. Поэтому они сразу уважают тех, кто оказывает им сопротивление, даже когда, казалось бы, все потеряно. Путин, безусловно, пользуется в Америке немалым уважением. Такие политики из других стран, которые к тому же отстаивают не свои личные или групповые, а национальные политические или деловые интересы, могут, на мой взгляд, всерьез рассчитывать на некое подобие равноправия со стороны США. Остальные — совершенно нет. Другими словами, именно поэтому, как правило, бессмысленно воздействовать на американца для того, чтобы он перестал делать то, что считает правильным.

Американцы сумели сформировать в стране общество «здорового национализма» в виде исключительного национального оптимизма. Именно внутренние характеристики США являлись в XX веке главным источником того, что в его конце США достигли полного доминирования в мире. Уже потом политики многих стран, в том числе России, стали думать о том, как изменить эту ситуацию, как уменьшить роль и возможности США. А между тем, повторю, сила Америки отнюдь не в удачно сложившихся обстоятельствах, и неверно думать, что в иной ситуации исход был бы принципиально другим. Поэтому для американской политической элиты вдруг стало важнее после распада СССР отслеживать внутренние процессы в России, нежели ее поведение на мировой арене, хотя это раздражало и российских лидеров, и российское общество. Но по-другому американцы не могли, ибо этот подход отражал историю становления американского патриотизма, приведшего США на политический Олимп нашей планеты. Сейчас, как я писал выше, ситуация несколько изменилась.

Конечно, каждая империя в истории, как российская, так и американская, начиналась со «своего» национализма. И каждая империя была уверена, что именно она несет миру «настоящую» цивилизацию. Многие в Америке сегодня считают, что они продолжают эту великую цивилизационную миссию. И это началось не сегодня. Действительно, как американские политические традиции согласуются, например, с имперской идеей неспровоцированной войны, возрожденной в доктрине превентивного удара? Уже Томас Джефферсон и его коллеги в свое время хорошо понимали, что все без исключения ранние демократии в истории переродились в конечном счете в империи и авторитарные государства. Поэтому-то они заложили в политическую систему США идеологию и принципы, препятствующие такому фатализму. Америка изначально создавалась как республика, способная избежать превращения в традиционную империю. Удалось ли это? Еще совсем недавно само слово «империя» имело и в США и в России негативный смысл, однако сегодня сплошь и рядом можно встретить его в качестве самоопределения, самохарактеристики и той, и другой страны. Справедливости ради надо сказать, что и Томас Джефферсон в 1809 году в письме Джеймсу Мэдисону назвал Америку империей, правда, добавив слово «свобода»: Америка — «империя свободы». Я, кстати, с этой оценкой согласен, хотя сегодня и трудно рассмотреть сияние этой свободы через позднейшие глупости и ошибки, совершенные лидерами этой страны и приведшие к несвободе и гибели немалого количество людей в мире. Но это, скорее, вопрос объективной исторической ретроспективы, а не наших оценок…

Помните у Иосифа Бродского: «…Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»? Большинство американцев искренне верят, что живут в относительно скромной республике, неспособной по своей природе на агрессию и национализм. Большинство их живет в своих глубоких провинциях, в маленьких городках и отнюдь не рвется переехать в мегаполисы и столицы. Америка воспринимается ими как своего рода буколическая провинция мира. То есть для американцев их страна совсем не империя, и они будут, наверное, обижены или окажутся в недоумении, если кто-то со стороны так ее назовет. «Империя» для американца — отнюдь не комплимент его стране. В России, мне кажется, отношение к этому несколько другое. Россияне хотели бы видеть свою страну снова империей. Об этом, в частности, говорят данные многих опросов, касающихся возможного восстановления СССР в разных его формах. Вспомним, например, что, начиная войну в Ираке, тогдашний президент Джордж Буш пафосно заявил, что Америка никогда не завоевывает, но лишь освобождает другие народы. Американцы в большинстве своем верят в это. То же самое было сказано в отношении интервенции в Ливию, похожие аргументы звучали и в Сирии. Однако освобождает другие страны Америка очень часто вопреки желанию самих освобождаемых: редко когда США использовали военную силу в ответ на атаку либо угрозу атаки со стороны других государств или по их просьбе. Даже если вспомнить более далекую историю, то можно увидеть, что Америка всегда боролась против других империй, особенно британской, позже — против колониальной системы европейских империй, а затем против СССР.

Но так как американцы в массе своей не приемлют имперских войн, лидеры США каждый раз вынуждены были разворачивать колоссальную пропагандистскую кампанию, доказывать своему народу, что данная война направлена лишь на распространение демократии и свободы. В Америке бытует шутка: «Что такое цивилизаторская нация? — Это нация, которой до смерти боятся другие цивилизаторские нации». К себе, впрочем, американцы эту шутку, как правило, не относят. Иными словами, американская империя удивительна уже тем, что для своих граждан она такой не является, и они будут делать все, чтобы доказать вам обратное.

Политическое Лего

Слов нет, американская демократия сегодня — самая продвинутая демократия в мире и самая, наверное, эффективная. Я уже говорил, что США является, по сути, огромной социальной лабораторией. Конечно, Америка — отнюдь не рай земной, многие вещи в этой лаборатории не получаются или получаются не такими, как хотелось бы тем, кто эту «лабораторию» создал. Американцы очень любят свою политическую систему, но без иллюзий смотрят на нее и постоянно критикуют, иронизируют, отмечают ее минусы и провалы. Однако это не отменяет того очевидного факта, что в целом система все-таки работает. Модель, заложенная в американскую экономику отцами-основателями страны, продолжает функционировать. Тот факт, что американская Конституция является самой древней из написанных и действующих конституций, в частности, свидетельствует о том, что ее авторы отталкивались не от реалий того времени (хотя, конечно, полностью оторваться от них они не могли), а в немалой степени занимались тем, что сегодня называется политическим и социальным моделированием. Они сначала создали модель страны, написали ее Конституцию и основные законы и потом стали «тюнинговать» новое государство под эту придуманную ими государственную модель. Во времена написания американской Конституции ничего подобного не было ни в теории, ни тем более в мировой практике государственного функционирования. Америки, для которой была написана Конституция, в то время тоже еще не было в реальности.

По сути, вся история США — это история государственного и социального моделирования, строительства, которое не прекращалось ни на день. Американская нация постепенно привыкла жить в таких условиях и превратилась в нацию неугомонных социальных и политических «конструкторов», нацию моделирования. Отсюда, кстати, их святая вера в модели и политическое конструирование, которым они уже замучили весь мир, то пытаясь привнести демократию в другие страны и регионы (часто через военные или другие силовые методы), то пытаясь переписать правила экономического миропорядка, то устраивая интеллектуальные встряски, выдвигая те или иные глобальные теории, которые потом десятилетиями обсуждаются мировым политическим классом, — будь то теория «конца истории» Френсиса Фукуямы или «конфликта цивилизаций» Сэмюэла Хантингтона, «универсальных прав человека» или, скажем, «цветных революций».

Я не думаю, что Соединенные Штаты действуют из злых или сугубо агрессивных побуждений. Они действуют в соответствии со своей природой и опытом. Они верят, что можно «переломить» историю и традиции и создать принципиально новое государство на обломках прежнего. Им же удалось! И начинали в свое время они с Конституции, законов, институтов, свободы личности, сдержек и противовесов для власти и т. д. Они продолжают уверенно полагать, что и в других странах возможно повторить их опыт. Тем более что в той или иной степени он действительно был повторен после Второй мировой войны в целом ряде стран — от Японии и группы стран Юго-Восточной Азии до значительного число европейских государств. Справедливости ради надо признать, что в немалом количестве случаев они потерпели поражение — временное, как считают многие американцы — в том числе в России и ряде постсоветских стран. Значит, рассуждают они, что-то пошло не так, где-то они просчитались. Кусочки политического и экономического Лего были сложены не так, как надо бы.

Прекратят ли американцы свои «конструктивистские» попытки? Нет, конечно. Тем более что их политический оптимизм питает тот факт, что во многих странах, где они изначально потерпели поражение, потом все-таки им удалось в той или иной степени добиться своих модернизаторских целей — от Сингапура и Южной Кореи до целой группы стран в Латинской Америке и Восточной Европе. Надо признать, что при всем своем глобальном антиамериканизме мир сегодня в немалой степени создан по американским лекалам и американизирован, как в никакой другой период в истории. Мы все до сих пор живем в американизированном донельзя мире, не имея толком никакой привлекательной и эффективной альтернативы.

Другими словами, Соединенные Штаты действуют в соответствии со своей природой, историей и политической культурой. И не скрывают этого. В этом смысле они действительно сильно напоминают Римскую империю или Советский Союз, который тоже ставил своей задачей переделать мир и тем самым принести в него гарантированные всем счастье и благополучие, справедливость и гармонию. Советский Союз действовал под влиянием сильнейшей в то время доктрины коммунизма, которая, как известно, зародилась в Западной Европе и была привнесена в царскую Россию соответствующими политическими силами извне. В свою очередь, СССР привносил — в том числе силовыми методами — эту модель в другие страны и активно занимался социальным конструированием в глобальном масштабе. Когда говорят, что холодная война была противостоянием двух мировых общественно-политических систем, то это, безусловно, соответствовало действительности. Можно также добавить, что обе системы активнейшим образом и зачастую крайне беспардонно занимались политическим конструированием в других странах. Сегодня выжила одна из них, она считает себя историческим победителем, что и дает ей — как считают адепты данной идеи — моральное право продолжить моделирование и конструирование в одиночку. Тем более что весь мир теперь так или иначе стал полем ее деятельности, площадкой для экспериментов. Политическое Лего, которым заняты США внутри себя со дня своего основания, будет, безусловно, продолжаться на глобальном уровне.

Важно помнить, что миссионерское мышление, идея «распространения демократии» по миру вообще не является американским продуктом, тем более не является американским продуктом периода холодной войны, но появилась задолго до этого. Еще после Первой мировой войны тогдашний президент США Вудро Вильсон, который был огромным моралистом и морализатором, выдвинул программу всеобщего мира, где говорил о высшей справедливости, правах человека, демократии и свободе. Но экономический кризис, накрывший весь западный мир в конце 1920-х — начале 1930-х годов, остановил эту теорию. Но и до сих пор это важная часть исторического видения, миссионерской природы американского общества. Они верят, что у них есть «правильный политический конструктор», из которого рано или поздно можно сложить демократию почти в любой части земного шара. Надо только приложить усилия и набраться терпения.

В этом смысле американцы могут считать себя «современными римлянами», то есть великим ассимилирующим другие народы, культуры и политические системы народом. Причем, как я уже сказал, ассимилирует он их не на основе этнического происхождения или главенствущей религии, не на основе расовых характеристик или языка, а на основе культуры, в первую очередь политической культуры метрополии, которая начинает распространяться на все провинции империи. Более того, у многих американцев есть глубокое убеждение, что каждый человек в мире — потенциальный американец, а место его рождения (вне Америки) — несправедливость, которую он (или она) хотели бы исправить. И Америка должна дать им такую возможность. Это тоже похоже на идеи, владевшие многими империями — от Римской до советской. Если какая-то нация мира ведет себя не так, как, по мнению американцев, надо себя вести, это означает, что с ней, вероятно, что-то не так и ее людям надо помочь. Или это очередная аморальная «империя зла», с которой надо бороться. А поскольку Соединенные Штаты — относительно молодая страна и нация, то «пассионарности», говоря словами Льва Гумилева, во всех отношениях им не занимать. Каким будет исторический итог как для мира, так и для самих Соединенных Штатов — остается только догадываться.

Глава 6. Страна меньшинств

Активное меньшинство, безразличное большинство

Справедливости ради надо сказать, что в первую очередь свои реформаторские усилия американцы направляют на себя, на свою страну. Америка представляет собой обширный полигон для собственных политических экспериментов. При всей своей консервативности и стабильности это очень динамичная страна. Иногда мне кажется, что слишком динамичная. Авантюристская природа американской истории и всего общества часто стимулирует желание той или иной группы американцев придумать что-то, что отвергает сложившийся порядок, привычный ход событий и вещей. Некий «революционизм» есть в натуре американца — но не яростный, кровавый, все сметающий на своем пути, как, скажем, это было в России 1917 года, а своего рода «холодный революционизм», никогда не перерастающий в горячий, но позволяющий постоянно поддерживать в тонусе общество, элиту и власть.

Когда эта жажда переделывания устоявшегося порядка пересекает границы США и сталкивается с традиционными политическими режимами, возникает закономерный конфликт, который вызывает волну ненависти и гнева в отношении самой Америки. За примерами далеко ходить не надо. Но все же главные реформаторские, революционные усилия американцы тратят на самих себя, на свою страну и общество, на поддержание своей модели государства в самом современном, по их мнению, состоянии. Одним из двигателей таких усилий являются разного рода американские меньшинства, на разных этапах берущие на себя лидирующую роль.

Американская демократия представляет собой гораздо более сложный политический и социальный механизм, чем обычно принято представлять. Она прошла большой путь от простой демократии белого большинства, через простое большинство и подавляющее большинство к иной форме демократии, где огромную роль стали играть те или иные меньшинства. С одной стороны, в самом общем понятии, демократия — это, как известно, политическая и социальная система, базирующаяся на принципе правления большинства, в котором одновременно защищаются права и интересы меньшинства. Баланс этих двух факторов всегда является самой тонкой материей в реализации политической практики любой демократической системы.

Здесь есть серьезная проблема, с которой сталкиваются практически все демократии мира, особенно в США и Западной Европе: разного рода меняющиеся меньшинства начинают играть весьма важную роль, а правительство, законы и гражданское общество начинают защищать саму концепцию определенного преимущества меньшинств, которые, в свою очередь, начинают формировать основную политическую повестку дня. Иными словами, демократия большинства рано или поздно превращается в демократию меньшинств, то есть в демократию быстро меняющихся комбинаций меньшинств, из которых каждый раз и составляется обычное большинство.

Надо признать, что в современных США эта проблема особенно остра, глубока и многогранна. Как уже говорилось выше, в этой многообразной по всевозможным параметрам демократической стране практически каждый ее житель так или иначе является представителем какого-нибудь меньшинства — будь оно этническим, профессиональным, демографическим, религиозным, политическим или любым другим из множества категорий, которые описывают меньшинства людей и их образ жизни и мышления. В результате разнообразные группы меньшинств в США все больше и больше играют лидирующую роль в обосновании новой внутренней повестки дня, во внедрении новых законов и нравов внутри страны, часто при этом идя наперекор устоявшимся взглядам традиционного большинства. Это отчасти противоречит каноническим представлениям о традиционной демократии и является результатом ее внутренней эволюции, особенно заметной в современных США. Видимо, это же будущее может ожидать и другие демократические системы по мере углубления стратификации общества и его социально-экономической и политической сегментации.

Как это функционирует и как влияет на американскую систему ценностей? Согласно одной из основных современных социологических теорий, обилие информации в современном мире парадоксальным образом приводит к растущему дефициту внимания у людей. Идет информационная конкуренция за внимание человека. Похожий феномен происходит и в общественной жизни США, где обилие вопросов, гражданских инициатив и различных кампаний сильно «перегружает» среднего американца. Не говоря уже про индустрию развлечений, Интернет и различные социальные сети. Несмотря на то, что американцы обычно рано или поздно, но формулируют собственные позиции по многим вопросам, вступать в политическую борьбу, чтобы отстаивать эти позиции, будут только те, кто крайне заинтересован в конечном исходе.

Таким образом, очень часто главными игроками в ходе принятия политических решений в стране являются маленькие группы заинтересованных лиц и их представители в Вашингтоне — так называемые группы особых интересов, а также активные меньшинства. Они пользуются объективным дефицитом внимания и воли большинства населения, чтобы продвигать свои интересы путем пропаганды и лоббирования среди представителей конгресса, чиновников на уровне штатов, средств массовой информации. В результате при отсутствии значительного давления от большинства населения федеральный Конгресс и конгрессы штатов как бы заинтересованы именно в том, чтобы удовлетворять просьбы групп, которые готовы за них хорошо заплатить политически и социально-экономически. Такое положение дел привело к тому, что многие решения, касающиеся всей страны, были приняты в условиях, если хотите, своеобразной «тирании меньшинства», то есть под значительным влиянием конкретного меньшинства, которое по сути взяло волю пассивного большинства в заложники.

Про США можно с полным основанием сказать, что огромное разнообразие тамошних меньшинств в сочетании с их возможностями (значительными — в случае объединения, и незначительными — каждой из них отдельно) влиять на государственный процесс принятия решений является одним из главных «двигателей» политики, делая эту страну одной из самых прогрессивных — и в тоже время децентрализованных и дезорганизованных стран в мире. Самая главная поправка к Конституции США — Первая поправка — вообще делает минимальной возможность возникновения какого-то общего устойчивого интереса у абсолютного большинства. Этой поправкой Джеймс Мэдисон виртуозно сумел в свое время создать политические и юридические основы американского многообразия меньшинств.

Несмотря на свою четкую модель мажоритарной демократии, государство в США построено так, что поощряет принятие решений по конкретным вопросам сравнительно узким социальным кругом, состоящим из заинтересованных групп населения. При этом, поскольку в такой большой и динамичной стране постоянно образуется и требует разрешения бесчисленное количество вопросов, конфликтов и проблем, то большинство населения и не озадачивается многими из них. Вместо этого люди следят за двумя-тремя вопросами, которые их наиболее интересуют, или вопросами, которые влияют на их собственные жизни, и пытаются — а чаще всего даже особо и не пытаются — оказать какую-нибудь политическую поддержку своей стороне.

Другими словами, можно легко увидеть, как в итоге по любому вопросу в американском обществе изначально образуется разделение: сравнительно безразличное большинство — с одной стороны, и заинтересованное, активное меньшинство — с другой. Но большинство является безразличным и пассивным до определенного предела — пока то или иное активное меньшинство не начнет раскручивать свою повестку и пытаться вовлечь его — это большинство — в свою борьбу за ее реализацию. Именно эта вторая группа, которая по натуре своей более сосредоточена, организована и энергична, оказывает наибольшее влияние на правительство в ходе принятия решений по интересующему ее вопросу.

Как показывает практика, в современной Америке меньшинство «одерживает победу» над большинством несколькими путями. Например, меньшинство может монополизировать процесс принятия политических и экономических решений в вопросе, куда большинство не считает интересным и важным даже вникать. Субсидии для американских фермеров, производящих все меньше и меньше сельхозпродуктов, являются хорошим примером такого рода.

Конгресс США ежегодно выделяет огромные суммы финансовой помощи американским фермерам, несмотря на то, что они уже давно перестали играть значительную роль в обеспечении страны продуктами. Практика субсидирования фермеров началась в 1930-х годах как следствие Великой депрессии и так называемого «Пыльного котла», которые разорили американских фермеров, представляющих в то время около 25 % от общего населения страны. Цель субсидий была в том, чтобы подстраховать фермеров от потенциальных потерь и таким образом обеспечить домашний источник пищи для американцев. Но на сегодняшний день сельское хозяйство составляет меньше чем 2 % экономики США, при этом получает от правительства несколько десятков миллиардов долларов в год. Правительство идет на такие траты под воздействием мощного лобби со стороны представителей американских фермеров.

Почти 75 % федерального финансирования идет самым богатым 10 % сельскохозяйственных производств — это, кстати, опровергает популярный аргумент сторонников субсидий, что те спасают «маленького американского фермера». Также показательно то, что большая часть фермерских субсидий идет тем штатам, чьи сенаторы являются членами комитета в Сенате по сельскому хозяйству — именно того комитета, который и распределяет фермерские субсидии. Избиратели и группы особых интересов в этих штатах имеют прямой экономический интерес в продолжении программы субсидий и активно его проявляют, в то время как большинство населения вовсе не интересуется вопросом субсидий и по большей части не осведомлено об огромной стоимости нынешней сельскохозяйственной политики. В конечном счете американские налогоплательщики платят за страхование и продление жизни давно уже не очень конкурентной американской мелкой сельскохозяйственной индустрии. То есть защита меньшинства — фермеров и их семей — является делом, которое вольно или невольно поддерживается безразличным большинством.

С другой стороны, часто то или иное меньшинство оказывает долгое и глубокое влияние на общественное мнение и постепенно вводит в норму свои, ранее далеко не общепринятые взгляды. Можно привести в пример движение за равноправие в США 1950-х-1970-х годов или более современное движение за права геев. Примером может быть и успешная борьба противников ужесточения правил торговли оружием в Соединенных Штатах. Возьмем эту борьбу в качестве примера.

Проблема эта старая. Хотя уровень убийств на душу населения в США далеко не столь высок, как в некоторых других странах (так, уровень умышленных убийств в Америке более чем в два раза ниже, чем, например, в России), здесь существует серьезная проблема с массовыми убийствами, в том числе в школах, и случайными выстрелами, вызванными неправильным обращением с оружием. В более чем половине домов США есть по крайней мере один ствол. Однако на самом деле у многих американцев — любителей оружия дома хранятся целые арсеналы.

Другими словами, в США высок процент убийств именно с использованием стрелкового оружия. Это настоящий бич Соединенных Штатов. Несмотря на то, что большинство американцев в реальности поддерживает право на собственное оружие, периодически возникает массовое движение в поддержку ужесточения процесса его приобретения. Это происходит обычно после очередной трагедии в школе. Так, сразу после массового убийства в школе «Колумбайн» в 1999 году, в ходе которого погибли 13 детей и двое нападавших застрелились сами, поддержка ужесточенного регулирования оружия среди американского населения возросла до 66 %. Это повторилось в 2012 году после массового убийства в начальной школе «Сэнди-Хук», когда погибли 28 человек, — после него 58 % американцев высказались в поддержку ужесточения регуляций. Оба раза законодательным изменениям препятствовало мощное лобби, возглавляемое Национальной стрелковой ассоциацией США. Новая волна попыток усложнить контроль над продажей оружия началась после теракта в Орландо, где в ночном клубе погибло 49 человек.

В предыдущих книгах я уже поднимал вопрос об очень теплом отношении американцев к личному стрелковому оружию. Отсылаю желающих к ним. Здесь же я хочу подчеркнуть только четыре важных обстоятельства, которые не всегда видны наблюдателям и комментаторам со стороны.

Во-первых, в США не идет и не может идти никакой дискуссии по поводу запрета на приобретение и владение оружием. Американцы очень серьезно относятся к этому своему историческому и конституционному праву. Любой политик, который поднимет вопрос об отмене этого права в США, вобьет огромный гвоздь в гроб своей политической карьеры.

Во-вторых, почти все, что связано с регулированием этой сферы, в Америке относится к компетенции местной власти и власти штатов. Американцы никогда не разрешат федеральному правительству попытаться перетянуть на себя хотя бы часть этих прерогатив. И это вполне обоснованно: Америка — страна очень разнообразная с культурной и исторической точки зрения, что нашло свое отражение, в частности, в том, что в разных штатах сложились совершенно разные традиции, правила и процедуры, касающиеся приобретения, владения, ношения и использования стрелкового оружия. Общий подход тут просто невозможен.

В-третьих, наивно полагать, что в Соединенных Штатах сегодня действует слабое законодательство, регулирующее эту сферу. Напротив, оно очень толковое, тщательное, детализированное и вполне эффективное. В разных штатах по-разному, но в целом оно неплохо регулирует, например, вопросы хранения оружия — где и как именно его хранить в доме, можно ли его хранить в офисе, как держать его в своей машине — например, на переднем или заднем сиденье, в багажнике или на виду у других водителей и т. д. Как содержать свое оружие — в разобранном или собранном состоянии, — как хранить оружейные части. Как отсечь от места хранения оружия в доме своих детей и случайных людей — гостей или, скажем, ремонтников. Сколько патронов разрешено иметь в магазине и т. д. Очень подробно и детально американские законы регулируют процедуры ношения оружия и его использования, причем в разных местах — от городских улиц и сельских ферм до скоростных шоссе и публичных мест. В частности, куда можно, а куда нельзя приходить со своим оружием, на каком расстоянии, скажем, от школ, детских садов, больниц, стадионов или государственных учреждений должен находиться владелец оружия и как именно (например, под одеждой или в сумке, заряженным или разряженным) он должен его нести. Отдельными законами регулируются правила хранения боеприпасов (как правило, отдельно от самого оружия) и т. д. Иными словами, законы США в этом вопросе очень досконально прописаны.

Другое дело, что «за бортом» все-таки остались целые области в сфере регулирования самой процедуры покупки оружия, которая сих пор остается, как считают многие в США, слишком свободной. В ряде штатов, например на Аляске и во Флориде, для этого практически не требуется специальных разрешений. При покупке оружия на многочисленных оружейных ярмарках и выставках до недавнего времени вообще не требовались никакие документы. Оружие можно было купить даже за наличные деньги. Во многих супермаркетах Америки легко можно купить оружие наравне с едой, лекарствами и моющими средствами. Самые серьезные проверки происходят лишь в случае покупки оружия в специализированном магазине. Однако и там проверяются лишь общедоступные базы данных и отказы крайне редки. По статистике, они составляют около 1 % случаев. Если оружие приобретается на вторичном рынке, то есть с рук, то никаких документов и проверок вообще нет. А это примерно каждая пятая покупка оружия в Америке. Другими словами, ситуация просто неприемлемая.

Сегодняшние дискуссии в США идут именно по этой части законодательства — как повысить эффективность и усложнить правила свободной покупки оружия. Но многие предложения, например о дополнительных криминальных, медицинских и психологических проверках потенциальных покупателей оружия, ожидаемо сталкиваются с большим сопротивлением американцев, поскольку воспринимаются многими из них как покушение на их частную жизнь и приватную, конфиденциальную информацию. Это очень серьезный конфликт, имеющий гораздо более широкие рамки в обществе — где проходит грань между правом человека на свою частную жизнь и необходимостью общества и государства что-то знать об этом человеке, — одна из самых важных и постоянно идущих дискуссий в Америке. И проблема покупки оружия также отчасти попала в этот омут.

В-четвертых, — и это самое главное, — не стоит, как это часто делают иностранные комментаторы, рассматривать право на владение оружием в Америке как попытки американцев лично обеспечить себе защиту от криминала, с которым они сталкиваются в жизни. Это, мягко говоря, не совсем так. Все опросы показывают, что в целом граждане Америки вполне доверяют в этих вопросах полиции. Конституционное право на владение оружием для американца исторически означает совсем другое: в любом случае он (со своими соседями и друзьями, если надо) будет способен защититься от попыток государства нарушить его права. Например, установить авторитарный режим, отобрать собственность, покуситься на личные права и свободы и т. д. Именно эта идея закладывалась отцами-основателями США в соответствующую поправку к Конституции страны. Вооруженный народ Америки является как бы противовесом государству. Конечно, никакого паритета между народом и государством в вопросе вооружений нет. Как говорят сами американцы: у государства всегда на одну пулу больше. Однако, по статистике, например, стрелкового оружия на руках у американцев больше, чем у всех правоохранительных структур страны.

Безусловно, право на законное насилие американцы отдают государству, но, если американец столкнется с государственной несправедливостью, он может вспомнить, как его прадед встречал коррумпированного полицейского или как проход под табличкой: «Не входить: частная собственность» мог закончиться выстрелом, после которого суды, как правило, оправдывали владельца земли. Что ни говори, в каждом коренном американце до сих пор живы гены первых переселенцев, способных постоять за себя. Иначе говоря, право на владение оружием для подавляющего большинства американцев (даже среди не владеющих оружием по тем или иным причинам) является не только исторической необходимостью, традицией, данью уважения к тем методам, которыми строилась современная американская государственность, но и еще одной важной подпоркой под зданием американской демократии, условием самодостаточности общества и еще одним символом и фактором какой-то независимости человека от государства. И от этого права Америка, я думаю, не откажется никогда. В конце концов, право на оружие в Америке гораздо старше самого американского государства.

Организации, защищающие право на оружие, в США являются важной частью гражданского общества. Как, впрочем, и организации, выступающие за реформы в этой области. Например, Национальная стрелковая ассоциация (НСА), защищающая права владельцев оружия, является не только крупнейшей гражданской организацией, но и мощнейшей лоббистской структурой в Вашингтоне, которая финансирует предвыборные кампании значительного количества конгрессменов от республиканской партии и, таким образом, как бы «покупает» их обещание, что те не будут поддерживать инициативы по ужесточению регуляций владения оружием в стране. После трагедии в «Сэнди-Хук» НСА «победила» усилия администрации Белого дома, поддерживаемые в тот момент большинством населения, по ужесточению правил продажи оружия и расширению проверок желающих купить такое оружие. Мобилизованное, очень активное, даже агрессивное меньшинство потратило на лоббирование, как здесь считают, минимум на 10 млн долларов больше, чем сторонники контроля над оружием. Таким образом, одна группа воспрепятствовала не только воле большинства, но и воле президента страны. Не в первый и не в последний раз в истории США…

Пассивная победа меньшинства

Зачастую то или иное американское меньшинство добивается исключений из определенных законов и установившихся практик, ссылаясь на защиту своих прав. Здесь можно, например, вспомнить многочисленные исключения, сделанные для религиозной группы амишей в части выполнения законов о налогах, образовании, медицине и т. д. В Америке живут около 300 тыс. амишей, две трети которых проживают на территории всего трех штатов — Огайо, Пенсильвания и Индиана. Как известно, амиши — представители отдельного движения христианской церкви, которое придает особое значение простоте жизни, самообеспеченности, семейным связям, пацифизму и авторитету местной церкви в общине. Амиши, как правило, живут в маленьких поселках отдельно от общего населения, не пользуются электрическими приборами и машинами и не участвуют в политике. За последние 20 лет население амишей в стране удвоилось благодаря высокой рождаемости (по пять или больше детей в средней семье).

Исторически амиши исходят из анабаптистского движения, появившегося в Швейцарии во время протестантской Реформации. Анабаптисты поддерживали добровольное крещение для взрослых в церкви, не находящейся под контролем государства. Первые амиши прибыли в Америку в 1730 году в поисках религиозной толерантности и с тех пор сохранили на ее территории свой уникальный стиль жизни, завоевав признание и большое уважение американского общества. Это уважение проявилось в ряде решений Верховного суда, освободивших амишей от некоторых социальных обязательств, выполнение которых противоречило бы их установленным традициям.

Так, в 1975 году Верховный суд США разрешил амишам не посылать своих детей в школу после окончания восьмого класса. Это решение, принятое в итоге громкого судебного дела, единогласно признало легитимной амишскую традицию самостоятельно обрывать школьное образование, чтобы посылать детей работать на благо общины. В своем решении суд объяснил, что фундаментальное право свободы религии амишей перевешивает интерес штатов в продолжении образования детей дальше восьмого класса. Опровергая аргумент властей штата, что дети, не получившие полное школьное образование, лягут тяжелым бременем на общество, суд заявил, что дети амишей, наоборот, покидают школу, чтобы поскорее стать продуктивными членами общества. Ключевая часть решения говорит о том, что не всякая вера может получить похожее исключение от соблюдения законов штата об образовании. «Амишский стиль жизни», по словам суда, «основан на глубокой религиозной вере и приверженности библейской простоте». Другие группы, претендующие на исключение по религиозным причинам, должны будут доказать, что их стиль жизни настолько же следует постулатам их религии, чтобы получить похожие преференции.

Эксперты-правоведы много лет изучают язык и смысл этого решения, и многие из них пришли к выводу, что оно является неким своеобразным «признанием в любви» к амишскому стилю жизни со стороны американцев и американского государства. Главный автор этого решения Верховного суда США, тогдашний его председатель Джон Бюргер, фактически в своем решении приравнял амишей к джефферсоновскому идеальному образу «крепкого землевладельца», который, как известно, по мнению третьего президента США, являлся главным компонентом любого демократического общества. Суд как бы сделал специальную уступку амишам, исходя из глубокого уважения к их традиционному виду проживания, которое реально напоминает утраченные идеалы первых американцев.

Интересно, что похожие преференции пока не даются другим религиозным меньшинствам, например мусульманам, которые неоднократно боролись за свободу от школы или за перерывы в уроках несколько раз в день, для того чтобы молиться в установленное их религией время. Законодательство США оставляет решение таких вопросов в руках отдельных школьных округов и администраторов школ. Многие из них пошли навстречу мусульманским родителям, однако иногда с предварительными условиями. Например, один школьный округ в штате Мэриленд разрешает студентам-мусульманам выходить из класса, чтобы молиться, но только если у них «достаточно хорошие оценки» и «специальное разрешение от родителей». Общего решения о свободе религии мусульманских студентов, в отличие от амишских студентов, не существует.

Другим примером успеха амишей является принятый в 1965 году Конгрессом США новый вариант закона о социальном страховании, в котором есть исключения для амишей в вопросе участия в программах социального страхования, а также участия в федеральных программах медицинского страхования (Medicare). Амиши, как правило, платят все федеральные и штатские налоги на землю, доходы и т. д., но категорически возражают против любой формы общественной или коммерческой страховки. Помимо вышеперечисленных уже программ, они также имеют право теперь не участвовать в программе медицинского страхования, принятого под давлением администрации президента Барака Обамы.

Пример амишей говорит о том, что в США некоторые меньшинства могут получать преференции, недоступные большинству населения, просто благодаря тому, что их групповые качества кажутся привлекательными и благородными тем, кто принимает решение. Но амиши являются, скорее, примером пассивной, а не активной победы меньшинства над правилами, установленными большинством, так как они как бы «переубедили» большинство своим долгим моральным и религиозным авторитетом, а не активным лоббированием своих интересов в государственных органах.

Новые и старые этнические меньшинства

По оценке Бюро переписи населения США, этническое распределение в стране выглядит в наши дни примерно так: 63 % — белые американцы; 17 % — латиноамериканцы; 13 % — афроамериканцы; 5 % — азиаты; менее 2 % — американские индейцы и жители тихоокеанских островов. Кроме того, в США также проживает большое количество иностранцев. Более 13 % американцев являлись уроженцами других стран. Доля американцев, которые говорят дома на иностранном языке, превысила фантастические 20 % — каждый пятый. Замечу в скобках, что, конечно, демографы Бюро переписи населения США отлично понимают, что классификация людей по расам сегодня крайне несовершенна. Поэтому там не пытаются определить расы с биологической, генетической или антропологической позиций. Между тем это важно, к примеру, с точки зрения выявления проблем со здоровьем, характерных для той или иной группы населения страны. В США вопрос о расовой принадлежности — это вопрос самоопределения каждого заполняющего анкету переписи населения. Кстати, с переписи 2000 года в них стало возможно отмечать сразу несколько пунктов в графе «расовая принадлежность», что отражало рост количества людей смешанных рас. Сегодня в США ранее неизвестные в массовых масштабах смешанные расовые меньшинства — самая быстрорастущая категория населения. В разговорном языке уже вовсю идут в ход такие «этнические изобретения», как «мексиконец», то есть мексиканец и японец; «коргентинец», то есть кореец и аргентинец; «блэканиз», то есть афроамериканец и японец; «филатино», то есть филиппинец и латиноамериканец и т. д.

Небелое население США на сегодняшний день составляет 37 % от общего числа. Приблизительно 11 % графств в стране (особенно в штатах Техас, Оклахома и Северная Каролина) теперь являются «в большинстве меньшинством» (majority-minority), то есть большинство их жителей — представители этнических меньшинств. В двух других штатах — Калифорния и Нью-Мексико — латиноамериканцы уже являются самой крупной демографической группой. По прогнозам американских демографов, к 2043 году США станут «страной этнического меньшинства», то есть число белых с европейскими корнями в стране станет меньше, чем число представителей остальных этнических групп вместе взятых. При таком раскладе событий белые люди в Америке впервые окажутся в меньшинстве. О возможных социальных и политических последствиях этого феномена сегодня все активнее начинают говорить не только демографы, но и политические технологи, военные специалисты, специалисты в области образования, медицины, религии и т. д. Как изменятся США, когда станут страной с большинством населения с неевропейскими корнями? Кстати, уже в 2012 году 49,9 % населения страны моложе пяти лет являлось таковым, а в 13 штатах и в округе Колумбия группы этнических меньшинств составляли большинство среди детей младше пяти лет.

Хотя американцы азиатского происхождения и являются сегодня самой быстрорастущей этнической группой в США, главной в этом новом большинстве по общей численности станет, видимо, латиноамериканская группа. Это не может не повлиять на систему ценностей, политических и духовных ориентиров американского общества, на его политическую систему и внешнюю политику. Сегодня, на мой взгляд, рано говорить о всех возможных последствиях такой эволюции Соединенных Штатов, но кое-какие внутренние, в том числе ценностные изменения можно попробовать предугадать уже сейчас. Например, можно предположить постепенное сокращение влияния или кардинальные изменения в традиционной политике республиканской партии США, которая преимущественно представляет интересы консервативной белой части населения. Возможная политическая и культурная конфронтация между традиционными американцами с одной стороны, азиатами — с другой стороны и латиноамериканцами и афроамериканцами — с третьей.

Надо признать, что американцы азиатского происхождения в массе своей сильно отличаются от третьей группы меньшинств и своей более высокой финансовой обеспеченностью, и более высоким академическим уровнем образования. Я полагаю, что это может привести к тому, что они станут, если угодно, «новыми белыми», а став таковыми, будут препятствовать любым государственным мерам по перераспределению доходов или усилению инициатив по «новому равноправию» в системе высшего образования. Отчасти это уже становится реальностью, например в штате Калифорния, где азиаты и латиноамериканцы вместе составляют больше половины населения. Обе группы за последние годы стали намного более политически и социально активными, и в тоже время начали сильно расходиться в своих взглядах на развитие региона. Последний конфликт между ними — по поводу отмены программы так называемого позитивного действия в калифорнийских университетах, которая, по мнению родителей азиатских школьников и студентов, несправедливо сужает шансы принятия их детей в лучшие университеты штата и дает преимущества детям афроамериканцев.

Можно также, мне кажется, предугадать определенный раскол в демократической партии между сторонниками «старого» большинства и членами партии, более агрессивно продвигающими расширение прав для любых этнических меньшинств. Будет, видимо, происходить даже определенная политическая радикализация наименее обеспеченного сегмента белого населения, а на этой почве — кто знает? — возможно даже возрождение таких расистских групп, как ку-клукс-клан, и отмирание некоторых принципов знаменитой американской «политической корректности».

С другой стороны, конечно, можно более чем скептически относиться к таким прогнозам. Может быть, новый образ Америки будет зависеть не только от чисто демографического профиля населения, но и от того, как этнические группы будут рассматривать самих себя, как они будут себя позиционировать по отношению друг к другу и всему обществу в целом? В принципе, еще вполне возможна альтернатива, когда «европейцы» останутся в Соединенных Штатах в относительном большинстве, поскольку латиноамериканцы и азиаты (афроксиканцы, как они иногда называют себя сами) будут все больше сливаться с белым населением и самоидентифицироваться в таком качестве. Уже сейчас значительное число латиноамериканцев при опросах называют себя «белыми». Тогда можно ожидать, что ассимилированные азиаты и латиноамериканцы станут более консервативными, что может спасти республиканскую партию от необходимости значительных изменений.

Другой возможный вариант развития заключается в том, что традиционные афроамериканцы станут еще более заметным и ограниченным меньшинством в стране в результате формирования белого-азиатского-латиноамериканского супербольшинства. А это новое, если угодно, «бежевое большинство» окончательно отстранит афроамериканцев от политического управления страной. Но как бы ни выглядело новое большинство через 30 лет, уже на сегодняшний день видно, что американскому обществу и его политической системе приходится быстро адаптироваться к новым ценностным ориентирам и новым демографическим реалиям. В будущем мы наверняка увидим формирование большинства из новых коалиций меньшинств, и вслед за этим формирование нового мощного и стабильного меньшинства, быть может — уже по факторам, которые не являются ни расой, ни религией, этносом, ни ориентацией. В этом смысле Америка, безусловно, также обязана будет поменяться.

Как именно и насколько быстро это будет происходить? Интересно, что в середине 2016 года президент США подписал закон, запрещающий использовать в документах федерального уровня, в том числе в законодательстве, такие понятия, как «негр» (negro) и «уроженец Востока» (oriental). Цель такого решения заключалась в политической модернизации языка федерального законодательства и всего комплекса федеральных документов, касающихся этнических меньшинств. Интересно, что автором законопроекта была Грейс Менг — первая американка азиатского происхождения, представляющая штат Нью-Йорк в Конгрессе США. Это, видимо, можно воспринимать как очередной шаг к размыванию понятия этнического меньшинства в законодательстве Соединенных Штатов. Будут ли такие шаги успешными, остается, на мой взгляд, под большим вопросом. Так, например, осенью 2014 года в устав американской армии были внесены прямо противоположные поправки, как раз позволяющие использовать слово «negro» в отношении военнослужащих-афроамериканцев. Причина была тоже очевидная — именно так сами военнослужащие идентифицировали себя при заполнении армейских документов.

Религиозный плюрализм

По результатам опросов Фонда Гэллапа, более 70 % американцев называют себя христианами. Примерно 26 % ходят в евангелическую или протестантскую церковь, 23 % — в католическую и 2 % являются мормонами. Кроме того, около 5 % считают себя агностиками, чуть больше 2 % американцев являются евреями, которых, кстати, тут очень уважают. В США есть даже такая шутка: «Откуда известно, что евреи самые умные? — В иудаизме нет ада!» Еврейское население США, кстати, практически равно населению государства Израиль. Также в нынешних США приблизительно 0,7 % жителей считают себя буддистами, еще приблизительно 0,6 % — мусульманами, 0,6 % — православными христианами, 0,4 % — индуистами.

Конечно, государство такой статистики не ведет, поэтому цифры могут разниться в зависимости от того, как проводился опрос. Но все опросы показывают примерно одинаковую пропорцию между представителями основных религий и деноминаций. Категория евангеликов и протестантов в США далее разбивается на баптистов, анабаптистов, методистов, лютеранцев, пресвитерианцев, англиканцев, квакеров и множество других конфессий. Как известно, одним из главных факторов, разделяющих эти конфессии, является интерпретация того, насколько человек способен непосредственно сам достигнуть единства с Богом. Кстати, новые ветви протестантизма образовались в результате расколов между верующими по таким важным политическим и идеологическим вопросам, как раса, аборты, образование, роль женщины в церкви и т. д. На почве этого и других расколов образовалось множество самостоятельных церквей и направлений, которые не обязательно принимают систему верования друг друга.

Есть в США даже типичный анекдот, подчеркивающий некую абсурдность подобной ситуации. Итак, американец рассказывает в дружеской компании о случае, с которым он столкнулся вчера: «Я шел по нашему городскому мосту и увидел человека, который, казалось, собирается спрыгнуть вниз и покончить жизнь самоубийством. Я подбежал к нему и закричал:

— Остановитесь! Не делайте этого!

— Почему я должен остановиться? — спросил меня человек, все еще готовясь прыгнуть вниз.

— Есть так много замечательных сторон жизни, — ответил я ему.

— Например, какие? — скептически спросил незнакомец, подвигаясь ближе к краю перил.

— Вы атеист или верующий? — в свою очередь спросил я.

— Я верующий! — воскликнул он.

— Я тоже! — закричал я радостно. — Вы христианин, иудей или мусульманин?

— Я христианин, — ответил он мне.

— Я тоже! Вы католик или протестант? — спросил я его.

— Протестант, — сказал он.

— Я тоже! Вы баптист или прихожанин епископской церкви? — спросил я.

— Баптист! — воскликнул он.

— Я тоже! — радостно закричал я, — А вы прихожанин Баптистской Церкви Христа или Баптистской церкви Царства нашего Лорда?

— Баптистской Церкви Христа, — ответил незнакомец, постепенно втягиваясь в разговор со мной и невольно отступая от края перил.

— Я тоже! — счастливо воскликнул я. — А вы прихожанин истинной Баптистской Церкви Христа или реформированной Баптистской Церкви Христа?

— Реформированной Баптистской Церкви Христа! — закричал радостно он, делая шаг назад от пропасти.

— Я тоже! — закричал я радостно в ответ. — А вы прихожанин реформированной Баптистской Церкви Христа, реформированной в 1893 году, или реформированной Баптистской Церкви Христа, реформированной в 1917 году?

— Реформированной Баптистской Церкви Христа, реформированной в 1917 году, — ответил он, отходя еще на шаг назад от края моста.

— Ах ты, гад, сволочь! Еретик проклятый! — гневно воскликнул я. — Тогда умри, подлая скотина! — И изо всех сил столкнул этого подлого мерзавца с моста…»

Шутки шутками, но это хорошая иллюстрация отношений между различными мелкими религиозными меньшинствами, отстаивающими свою «особость».

Иными словами, религиозное большинство в Америке весьма размыто и, как я старался показать, сильно фрагментировано. Но существует еще одно четко ограниченное и активное религиозное (или, если хотите, антирелигиозное) меньшинство — американские атеисты, которые отвергают все религии. Интересно, что в то время как приблизительно 20 % американцев считают себя нерелигиозными, настоящими атеистами называют себя всего 2–3 %. По мнению ряда американских экспертов, столь низкое количество самопризнанных атеистов связано с глубокой социальной и политической неприязнью к атеизму в США. По результатам многочисленных опросов, в которых опрашиваемых граждан попросили дать рейтинг своей симпатии к разным (не своим собственным) религиям — от 0 (холодное) до 100 (горячее), — атеисты оказались на предпоследнем месте перед мусульманами, со средним рейтингом 41 (мусульмане получили 40). Самый высокий рейтинг получили евреи (63) и католики (62).

Почему же атеистическое меньшинство, немалое, надо сказать, по численности, все же настолько непривлекательно в Соединенных Штатах? Согласно наиболее общепринятой точке зрения, это связано с тем, что правительство и власти США с самого начала государственного строительства отделили себя от церкви большинства (то есть от христианства) и предоставило людям свободу религии. В отличие от других стран, например от Франции, американское правительство никогда не продвигало конкретную религию и тем самым не вызывало у людей ту неприязнь и моральное негодование, которые и побуждали несогласных граждан в других странах склоняться к атеизму. Кстати, атеистические режимы в Советском Союзе (помните — «империя зла»?), Китае и ряде других стран, считавшихся врагами США на протяжении большей части XX века, окончательно оттолкнули американцев от атеизма.

Наконец, есть еще одна очень американская причина — это то, что церкви в Америке считаются достаточно гибкими и постоянно развиваются, ведут внутренние дискуссии. Американские церкви и религиозные организации являются важной и весьма активной частью демократической и социальной системы страны, гражданского неполитического общества. Поэтому американцы считают, что полностью отвергаться от какой-либо религии — последнее дело. Всегда, мол, есть возможность выбрать религию себе по душе. Их так много вокруг! А если таковая все же не находится, легко можно создать самому себе новую религию и провозгласить себя ее представителем, последователем, а если хватит сил и наглости — основоположником, мессией, на худой конец — апостолом какой-то собственной церкви.

При этом атеисты — одно из очень немногих крупных меньшинств, по отношению к которым в США есть и определенная прямая дискриминация. Она проявляется в правовой, социальной и политической сферах. Конечно, атеисты защищены Конституцией, в которой специально прописана возможность гражданам делать гражданское заявление вместо клятвы на Библии, например, в ходе судебного процесса или при вступлении в государственную должность. Таким образом, неверующим не приходится утверждать, что они верят в Бога. Однако в Конституциях семи штатов — Арканзас, Мэриленд, Миссисипи, Северная и Южная Каролина, Теннесси и Техас — существует прямой или косвенный запрет на вступление в государственную должность тех, кто отвергает существование Бога. Важно отметить, что эти Конституции одновременно отказываются от любых религиозных тестов при вступлении в должность, что значит: любой верующий — даже буддист или мусульманин — имеет право претендовать на государственный пост. Атеист, собственно, может просто промолчать, что он атеист, — и получить любую должность. Но в целом неверующий человек на государственном посту — это уже неприемлемо для многих американцев, противоречит их системе ценностей.

По данной причине американские политики, как правило, открыто провозглашают свою веру, а признание в неверии считается в США политическим самоубийством. Насколько это демократично — не обсуждается, и такой вопрос даже не возникает. Президент Джордж Буш-старший даже как-то сказал на пресс-конференции в 1987 году, что атеисты не вполне могут считаться гражданами, так как Америка — это «одна нация под Богом». Атеистам в США также запрещено получать членство в некоторых организациях с религиозной основой — например, в скаутских клубах. По результатам множества опросов атеисты являются тем меньшинством, которое пользуется наименьшим доверием среди населения. Почти половина американцев постоянно утверждают, что ни за что не проголосовали бы на любых выборах за атеиста. В то же время опросы показывают, что за гомосексуального кандидата сегодня не проголосовало бы 42 % американцев, за женщину или латиноамериканца — 10 %, а за афроамериканца, еврея или католика — 5 %. Интересно, что полвека ранее неприязнь к атеистам была еще сильнее: в похожих опросах 1950-х годов свыше 75 % американцев указали, что не проголосовали бы за атеиста, в то время как за афроамериканца не проголосовали бы лишь 53 % избирателей США.

Другими словами, даже в период открытого расизма и сегрегации президент-атеист или губернатор-атеист считались более нежелательными, чем президент-афроамериканец. Будущее, как известно, это и продемонстрировало. Но атеисты США не сдаются и продолжают активно бороться за свои гражданские права как меньшинство. В предыдущей книге я подробно писал, например, про борьбу атеистов за удаление с американских долларов фразы «Мы верим в Бога», которая предсказуемо окончилась их поражением. Поражением закончились и почти все попытки убрать из публичных школ настенные надписи с десятью библейскими заповедями и т. д.

Очевидно, что религиозные меньшинства в США оказывают непрямое, но зачастую значительное воздействие на внутреннюю политическую повестку, влияют на исход выборов, однако в стране, где церковь отделена от государства, а школа — от церкви, ни одно из них не в состоянии полностью предложить обществу свою повестку. Однако все они, к примеру, выступают с единых позиций в вопросе об абортах и сделали эту тему одной из самых важных и жарких на всех дебатах и выборах последних десятилетий. Но, думается, лучшие времена религиозных меньшинств в Соединенных Штатах медленно, но верно идут на спад.

В отличие от них, атеистическое меньшинство в США не имеет сегодня — и не имело в прошлом — возможности стать ведущим меньшинством в стране и играть значительную роль в выработке повестки дня. Это хороший пример того меньшинства, которое никогда не является ведомым в американской демократии, но часто вовлекается другими, более пассионарными меньшинствами в борьбу за их интересы. Например, атеисты и нерелигиозные меньшинства сыграли немалую роль в продвижении программы прав человека, социального и этнического равенства в США в период после Второй мировой войны. Они оказали большое воздействие на глубинные изменения американского общества, культуры и менталитета в ходе молодежных революций 1970-х годов. Кто знает, возможно, без них не набрали бы такую силу разнообразные движения хиппи, многочисленные движения против истеблишмента США, да и современные протестные движения типа Occupy Wall Street. Атеисты часто становились тем самым меньшинством, которого другим меньшинствам не хватало до большинства. Хотя, повторю, сами они вряд ли в состоянии когда-либо стать ведущим меньшинством в политическом процессе США.

Сексуальная победа меньшинства

В последние несколько десятилетий таким ведущим меньшинством — после долгих и очень упорных усилий — стали разнообразные группы сексуальных меньшинств. О них в последние годы сказано уже так много, в том числе в моих книгах, что здесь я предпочту ограничиться несколькими интересными дополнительными тезисами, которые известны гораздо меньше, но помогают понять роль и место сексуальных меньшинств в демократических политических процессах в современных Соединенных Штатах.

Начну с того, что современная борьба за их права стала, без преувеличения, ярким примером особенностей американской демократии. Движение за права сексуальных меньшинств является, пожалуй, самым энергичным и успешным (по темпу законодательных побед) из всех движений меньшинств в новейшей истории США. Гомосексуализм, как известно, считался психическим расстройством вплоть до 1973 года, а законы против содомии были отменены в США вообще только в 2003 году. Начиная с 2004 года, когда Массачусетс стал первым штатом, легализовавшим однополые браки, движение за равноправие сексуальных меньшинств с небывалой скоростью превратилось в волну побед над дискриминационными законами в почти двух десятках штатов и в большой степени растопило общественную неприязнь, уничтожило прежние стереотипы относительно геев. Поразительно, но по результатам ежегодного опроса газеты The Washington Post в 2004 году 59 % американцев поддерживали запрет на однополые браки. Уже всего через 10 лет в 2014 году то же число — 59 % — ответили, что однополые браки стоит легализовать. Среди американцев, родившихся после 1980 года, уровень поддержки однополых браков превышает сегодня 70 %.

Успех движения, на мой взгляд, сводится к нескольким главным факторам, которые повлияли на общественное мнение американцев и заставили их постепенно передумывать свои взгляды о соотечественниках-гомосексуалистах. Этими факторами явились, во-первых, решения Верховного суда США и Верховных судов штатов в пользу расширения прав геев. Во-вторых, частичный отмен закона о защите брака, который определял брак как правовой союз только между мужчиной и женщиной и провозглашал супругами только лиц разного пола. В-третьих, отмена политики «Не спрашивай, не говори» в армии США, которая случилась в 2004 году. В-четвертых, открытое и публичное признание своего гомосексуализма рядом популярных личностей в стране — как политиками, так и представителями культуры, спорта и т. д.

Кроме этого, президент Барак Обама выступил в поддержку однополых браков в 2012 году и признался, что полностью пересмотрел свою бывшую оппозицию по отношению к таким бракам. Заявление популярного в те годы Обамы подтолкнуло общественное мнение, особенно среди афроамериканского населения. После выступления президента поддержка однополых браков среди афроамериканцев поднялась от 41 до 59 %. Одновременно рост доброжелательного и сочувственного показа гей-персонажей в популярной культуре, особенно в таких сериалах, как, например, «Will & Grace», сыграл огромную роль в формировании более дружелюбных мнений о геях у «средней Америки».

Наконец, очень важную роль сыграло активное лоббирование своих интересов со стороны представителей сексуальных меньшинств и их успешные действия по завоеванию на свою сторону мнения других меньшинств, что и привело к появлению большинства, уже так или иначе, но поддерживающего геев. Богатые и влиятельные члены гей-сообщества, активисты, в том числе бывшие политики, признавшие свою гомосексуальность, создали эффективные лоббистские структуры и «группы особых интересов», которые сумели успешно превратить права геев в одну из наиболее острых тем во внутренней политике США. Основная организация, продвигающая политические права геев, — «Кампания за права человека», — в 2012 году даже пожертвовала 20 млн долларов в поддержку переизбрания Обамы.

Иными словами, лоббирование в пользу интересов геев было настолько эффективным, что быстро изменило политическую культуру в Вашингтоне и по меньшей мере в ряде крупных штатов. Это лобби сделало вопрос прав геев настолько обсуждаемым в обществе, что любым стремящимся к власти политикам стало уже невозможно не занимать очень конкретную позицию по этому вопросу, а позиции любых кандидатов в президенты и в члены Конгресса по вопросу прав геев стали одной из главных общественных мерок для оценки их политических взглядов. То есть лоббисты добились того, что противники расширения прав геев стали платить гораздо более серьезную политическую цену за свою позицию, чего многие не смогли себе позволить в условиях очень конкурентной американской избирательной атмосферы. Выступление против равноправия геев сегодня является очень серьезным политическим риском, и члены тех групп, которые традиционно не поддерживают расширения прав геев (главная среди них — республиканская партия США), постепенно меняют свою риторику или по крайней мере стараются занять максимально нейтральную позицию. Все эти факторы вместе взятые в свое время начали менять мнение других меньшинств и постепенно привели к созданию большинства по этому вопросу и — революционному перевороту общественного мнения в пользу однополых браков.

Кстати, борцы за права геев очень успешно использовали опыт борьбы другого важного для всей истории Соединенных Штатов меньшинства — афроамериканцев. С самого начала лидеры движения за права ЛГБТ приводили в качестве своего главного вдохновителя классическое движение за гражданские права чернокожих в США в период 1950-х и 1960-х годов. Они сумели реально адаптировать для своих целей многие тактики того движения. Однако нынешний парадокс заключается в том, что афроамериканцы исторически не очень симпатизируют движению геев и не чувствуют собственной особой солидарности с этим меньшинством.

Главная причина такой ситуации заключается в более высокой религиозности черного населения, которая превышает средний уровень религиозности в стране. Однако есть и вторая причина — афроамериканцы в США по большой части имеют свою отдельную, собственную сферу культуры, со своими собственными фильмами, телепередачами, звездами, ток-шоу и т. д., и в этой сфере не так часто появляются гей-персонажи, которые бы способствовали сдвигу общественного мнения. То же самое можно сказать и про сферу латиноамериканской культуры в США, хотя там таких персонажей было несравнимо больше. Однако надо признать, что афроамериканцы постепенно все же меняют свое мнение о правах геев.

Конечно, как я сказал, поддержка Обамы стала сильным толчком для афроамериканского населения, хотя все равно симпатия к геям в этой социальной группе низка (до 50 % афроамериканцев так и остаются против однополых браков). Но знаковым последствием выступления Обамы стало голосование среди членов крупнейшей организации США, выступающей в защиту прав черного населения — «Национальной ассоциации содействию прогрессу цветного населения», — которое закончилось поддержкой однополых браков. Эта крайне авторитетная афроамериканская организация заявила, что равноправие браков «соответствует принципу равной защиты граждан, обеспеченной 14-й Поправкой к Конституции США». То есть такое равноправие вписывается в систему основных ценностей, разделяемых большинством американцев.

Мне кажется, что, говоря об эволюции американских ценностей, стоит обратить внимание на несколько аспектов и последствий в общественном мнении США, появившихся в результате борьбы сексуальных меньшинств за свои права. Прежде всего надо иметь в виду, что геев в Америке намного меньше, чем это теперь кажется общему населению. По результатам первого крупномасштабного опроса измерения сексуальной ориентации американцев, проведенного несколько лет назад, та часть населения, которая определяет себя как геи или бисексуалы, составляет всего лишь около 3 %. Последние данные о размере ЛГБТ-населения оказались даже ниже, чем результаты ранее проведенных опросов Фонда Гэллапа, в которых 4–5 % ответивших называли себя геями. Тем не менее сами американцы считают, что геи составляют значительную часть населения страны, причем чрезвычайно переоценивают их количество. Так, почти четверть опрошенных полагала, что геи составляют до 25 % населения. Это число даже выросло в последние годы — сегодня больше трети американцев полагают, что количество геев превышает 25 %. Женщины и молодежь давали самые высокие оценки, полагая, что до 30 % американцев являются геями. Все реже, но еще можно время от времени встретить американца, который, столкнувшись с представителем сексуальных меньшинств, будет внушать ему (ей), что проблема только в том, что он (она) еще не встретили своего (свою) суженого противоположного пола. Не надо, мол, отчаиваться.

Столь искаженное представление среди большинства простых американцев о демографии сексуального поведения и идентичности в Америке приводит к нескольким прямым последствиям, отражающим как систему ценностей, принятую в этой стране, так и процесс принятия решений и влияния на общественное мнение. С одной стороны, завышенная оценка числа геев может влечь — и уже реально влечет — за собой завышенную тревогу о том, насколько однополые браки и другие расширения прав геев воздействуют на культурную и социальную жизнь в стране, что усиливает аргумент противников расширения прав. Именно это видно в пропаганде некоторых стран, в том числе в России, да и в самих США. Иными словами, в ходе борьбы американских геев за свои права, за свою повестку дня росло не их фактическое число, а завышенные представления людей об их количестве. Именно эти представления и стереотипы, как известно, зачастую оказывают гораздо большее воздействие на политический процесс, нежели скучный факт.

С другой стороны, тот факт, что американцы сильно переоценивают число геев, говорит об успешной программе гей-активистов по продвижению своих интересов. Несмотря на то, что они являются очень маленьким меньшинством, геи в Америке смогли вынести свою кампанию на самый высокий общенародный уровень и захватить внимание страны, да и всего мира. И это было для них очень важно, так как геи (как, впрочем, и многие другие меньшинства) не смогут добиться полного правового равенства без завоевания поддержки большинства. Это классический пример того, как микроскопическое меньшинство убедило и «победило» подавляющее большинство, в том числе за счет преувеличения своей массовости в общественном сознании.

Я уверен, что более чем успешная программа борьбы сексуальных меньшинств, сумевших повернуть симпатии большинства в общественном мнении Соединенных Штатов, да и немалой части мира, будет не только предметом тщательного изучения, но и подражания со стороны других небольших меньшинств. Геи, по сути, совершили настоящую «цветную революцию» в демократических странах в отношении своих интересов и стали — на время — лидерами общественного мнения. Уж не знаю, какого цвета эта революция, может быть, радужного? Можно предположить, что сейчас влияние сексуальных меньшинств пойдет на спад и какое-то другое меньшинство станет основной силой в формировании внутренней повестки дня в США.

Кстати, замечу в скобках, в этот же период времени некоторые другие меньшинства так же успешно сумели добиться «включения» своих предложений в повестку и даже реализовать их. Только они были менее значимыми или менее публичными. Так, можно вспомнить, что противники курения в США добились в последние два десятилетия серьезных успехов. Или, например, сторонники легализации медицинской марихуаны и т. д.

Сама гей-община Соединенных Штатов внутри себя представляет очень пеструю мозаику меньшинств. Голливудский стереотип типичного гея — белого, хорошо обеспеченного, сравнительно молодого и высокообразованного мужчины — оказывается несоответствующим реальности. Чтобы оценить разнообразие гей-общины, стоит привести, к примеру, результаты опроса Фонда Гэллапа о сексуальной идентичности, проведенного несколько лет назад. Среди наиболее интересных открытий было, в частности, то, что небелые люди идентифицируют себя как геи чаще, чем белые. В то время как около 3 % белых называют себя геями, это число повышается среди латиноамериканцев (около 4 %), азиатов (свыше 4,3 %) и достигает самого высокого уровня среди афроамериканцев (4,6 %). Таким образом, геи-афроамериканцы являются неким «двойным меньшинством», отличаясь от большинства по двум наиболее обсуждаемым в стране факторам — раса и сексуальная ориентация. Политические последствия такой презентации вполне очевидны. Эффект на массовое сознание общества в таком случае начинает приобретать определенный кумулятивный эффект.

Кстати, женщины в США идентифицируют себя как геи чаще, чем мужчины: по разным опросам, от 3 до 3,6 %. Иными словами, больше половины представителей ЛГБТ-сообщества в США (53 %) являются женщинами. Между тем ЛГБТ-женщины заводят детей так же часто, как и гетеросексуальные.

Еще один серьезный стереотип связан с уровнем доходов и качеством жизни. На деле ЛГБТ-американцы, как правило, имеют более низкие уровни образования и дохода. Это вообще полностью противоречит массовым стереотипам. Идентификация с гей-сообществом наиболее высока среди американцев с самими низкими степенями образования. Среди тех, кто закончил лишь старшую школу, 3,5 % называют себя геями, в то время как 2,8 % людей с образованием на уровне бакалавриата и 3 % с дипломом магистратуры ответили так же. Более того, идентификация как ЛГБТ наиболее высока среди тех, кто имеет незаконченное высшее образование, «недотянув» по каким-то причинам до получения диплома. Параллельно этому идентификация как ЛГБТ наиболее распространена среди части населения, получающей доход меньше, чем 24 тыс. долларов в год (их там 5,1 %), и наименее распространена среди представителей самого богатого сословия, получающих по данным опроса больше, чем 60 тыс. долларов в год (среди таких геев 2,8 %). Это действительно резко противоречит распространенным стереотипам, которые являются результатом больших усилий этого конкретного меньшинства по распространению такого «успешного» имиджа с тем, чтобы повысить свои лоббистские и политические возможности. Как оказалось, повторю, им это вполне удалось. Важно отметить, что вышеприведенные данные могут быть связаны с тем, что геями чаще всего является молодежь возраста от 18 до 29 лет — именно та часть населения, которая, скорее всего, будет иметь неполное высшее образование и получать небольшой ежегодный доход.

Эти открытия реальности — начиная с того, что геев в Америке намного меньше, чем кажется большинству американцев, и заканчивая тем, что они намного более разнообразные, чем показывает нам массовая поп-культура, — говорят, на мой взгляд, о том, что геи представляют собой не столь уж большую «угрозу» традиционному обществу и являются скорее микрокосмом общего американского населения, чем отдельным и сильно отличающимся от большинства сообществом. Постепенное понимание этих реалий среди большинства пойдет рука об руку с постепенным признанием правового равноправия геев. Однако сегодня в США наблюдается обратная тенденция. Геи успешно нашли возможность эффективно использовать в политической системе Америки, а следом — и всего мира — механизм мягкой «диктатуры меньшинства» и им активно пользуются. Дело не в конкретном сексуальном меньшинстве. В определенном смысле это и есть реальная модернизация и корректировка классической демократии под флагом ее совершенствования и «тюнинга». Одновременно это важный практический урок для любых других стран, в том числе России, отрабатывающих свою стратегию и свое видение создания у себя демократического и свободного общества. Диктатура меньшинства, другими словами, есть не меньший, а может быть, и больший фактор, чем любой другой в рамках модернизированной, но все еще классической либеральной демократии в Соединенных Штатах.

«Демократия меньшинств»

Конечно, сексуальные меньшинства очень успешно реализовали свои программы в последние два-три десятилетия, однако есть в Соединенных Штатах и другие успешные, но менее публичные меньшинства, также добившиеся многого в защите своих ценностей и взглядов, обеспечив себе равные или почти равные права и возможности с большинством. Я уже упоминал противников курения или сторонников медицинской марихуаны. Можно привести еще бесконечное множество примеров, скажем, меньшинства с физическими и ментальными отклонениями. Это, в частности, люди с ограниченными возможностями, ампутанты, слепые/глухонемые, толстые/худые, левши, лилипуты и т. д. Для любого меньшинства существует своя организация, которая отстаивает интересы и права этой группы. Например, существует организация «Маленькие люди Америки» из 7 тыс. членов, которая заступается за права карликов, и так называемый Клуб левшей, который обращает особое внимание на адекватное обеспечение и образование школьников-левшей. В Америке вообще встречаешь гораздо больше левшей, чем в России, так как тут их не переучивают в правшей. Другой классический пример — «географические меньшинства», то есть отдельные штаты или группы штатов, которые представляют собой меньшинство по сравнению с остальными штатами в зависимости от конкретного вопроса. Среди них, например, 15 штатов, которые отменили у себя смертную казнь, и два штата, которые первыми легализовали марихуану — Вашингтон и Колорадо. Можно еще вспомнить вегетарианцев, которые заметно повлияли на меню в американских ресторанах и кафе, или борцов с ожирением, особенно среди школьников, которые после многолетней борьбы добились заметных ограничений в отношении еды и напитков, предлагаемых в американских школах…

Кстати, партийная принадлежность отнюдь не является формой политического сплочения разных меньшинств. Характер распределения голосов избирателей от этнических и религиозных меньшинств говорит о том, что самые разные, противоречивые и непохожие группы людей оказываются вместе на одной позиции, если эта позиция сходится с их собственными взглядами по нескольким приоритетным вопросам. Не обязательно, в частности, чтобы, например, политическая платформа партии целиком удовлетворяла ту или иную группу. Главное — чтобы она удовлетворяла ее больше, чем соперничающая партия, по ключевым для этой группы вопросам. Организации гражданского общества и политические партии, в свою очередь, стараются подстраиваться под интересы разных групп избирателей и разрабатывать позиции по наиболее широкому ряду вопросов, чтобы набрать поддержку как можно больше отдельных меньшинств или их сегментов.

В Соединенных Штатах, однако, есть большая разница между поддержкой одной и той же партии разными группами меньшинств и политическим согласием между самими группами. Например, и геи, и афроамериканцы давно являются последовательными сторонниками демократической партии, но афроамериканцы до последнего времени не поддерживали расширение прав геев по религиозным причинам. Можно представить, что каждая политическая партия или организация — это своего рода политический «шведский стол» с разнообразным меню выборов. Представители разных групп могут посещать один буфет, но привлекают их разные блюда и едят они врозь. Поэтому задача политиков и аналитиков при формировании «большинства», которое бы поддержало их на общенациональных выборах, — это не пытаться сплотить разные религиозные, этнические и другие группы, а всего лишь привлечь как можно больше из них к своему «шведскому столу» правильным набором предлагаемых блюд и напитков.

Как показывают исследования американских ученых, люди распознают расу другого человека за одну десятую секунды — быстрее, чем пол и возраст. Искусство политика — правильно соединить различные уникальные социальные ингредиенты и добиться создания такого большинства, которое в том или ином вопросе получит перевес. Абстрактного большинства тут просто нет. С первого взгляда может показаться, что в Америке, например, существуют четко определенные расовые и религиозные большинство и меньшинства, которые придерживаются достаточно предсказуемых политических взглядов. Но более тщательное рассмотрение этого вопроса показывает, что даже в самых вроде бы гомогенных группах встречаются очень глубокие разногласия.

В итоге «большинство» в Америке выглядит очень по-разному, в зависимости от рассматриваемого вопроса, и составляется из разных коалиций меньшинств, которые сходятся вместе, когда у них возникает вдруг общий интерес, и потом могут переформатироваться под другие проблемы и задачи в другое большинство. Это одна из основ американской представительной демократии.

Замечу в скобках, что, конечно, двух традиционных американских политических партий тоже уже давно нет в реальности. В реальности, а не в книжной Америке, есть несколько больших «партий», которые, скорее, представляют собой политические неформализованные движения: женщин и афроамериканцев, латиноамериканцев и пенсионеров, среднего городского слоя и фермеров, бедных, среднего класса и богатых, образованных и нет и т. д. Именно правильная комбинация этих элементов в свою поддержку и приводит кандидатов в президенты в Белый дом, а организации, которые мы по привычке называем партиями, — в конгрессы страны и штатов.

Если говорить об этнических меньшинствах в США и их участии в политическом процессе в этой стране, то надо отметить, во-первых, что американские граждане и избиратели в целом разбиваются на три группы: около 23 % считают себя республиканцами, 29 % — демократами и 45 % считают себя независимыми избирателями, причем доля независимых избирателей стремительно растет последние два десятилетия. Среди независимой группы избирателей около половины более склонны голосовать за демократов, а другая половина — за республиканцев. Белые избиратели в большинстве своем (до 40 %) считают себя независимыми. Среди остальных свыше 30 % поддерживают республиканцев и около 30 % — демократов. Афроамериканцы в большинстве своем поддерживают демократов (до 70 % в среднем). Далее, только одна треть латиноамериканцев поддерживает демократов (примерно 32 %), в то время как почти половина (свыше 45 %) считают себя независимыми. Из них всего лишь чуть больше 10–12 % поддерживают республиканскую партию. Американские азиаты сегодня являются самой быстрорастущей этнической группой в стране, и они поддерживают демократов в несколько раз больше, чем республиканцев.

Важный политический вопрос, таким образом, заключается в том, как эти этнические группы со своими разными культурными представлениями, политическими приоритетами и экономическими обстоятельствами свести вместе в поддержке только одной (или другой) системы политических ценностей? Как организовать это очень разнообразное и противоречивое общество в рамках политического процесса для решения той или иной проблемы? Как какому-либо меньшинству привлечь их на свою сторону с тем, чтобы стать большинством в рамках политического процесса в США, в рамках «демократии меньшинств», функционирующей в этой стране? Ведь они все такие разные. Многочисленные исследования показывают, что у каждого меньшинства в США в любой период времени есть свои приоритетные темы, перевешивающие те стандартные факторы, которые обычно определяют, как будет голосовать тот или иной избиратель (например, высокий уровень дохода, как правило, положительно коррелирует с поддержкой республиканцев, а уровень образования — с поддержкой демократов, молодые и пожилые американцы склонны к поддержке демократов, люди среднего возраста — к поддержке республиканцев и т. д.).

Американцы азиатского происхождения вообще выбиваются из общих правил. Составляя примерно 5 % населения США (приблизительно 17 млн человек) и чуть более 4 % от всех голосов, по большинству своих ценностей и интересов они должны были бы поддерживать республиканскую партию. Их уровень дохода намного выше среднего в Америке (более того, у азиатов самый высокий средний уровень дохода среди всех этнических групп в стране). Они также уважают дисциплину, предпринимательство и не поддерживают раздачи денег государством, то есть идею «социального государства». Однако азиаты в последнее десятилетие с большим перевесом поддерживают демократов. И здесь как раз срабатывает идеология «демократии меньшинств». Американские социологи, рассматривая этот феномен, полагают, что статус меньшинства отталкивает американцев-азиатов от республиканской партии, чья риторика часто делает различие между белыми «производителями» и небелыми «потребителями», отдавая предпочтение первой группе. Азиаты оказываются на одной стороне с афроамериканскими избирателями, которые от них кардинально отличаются по средним экономическим и образовательным данным.

Как результат — из двух небольших меньшинств формируется новое «большое меньшинство», которое способно стать той силой, которая обеспечит победу той или иной стороне. Можно сказать, что позиция азиатов на выборах — просчет американских политических технологов, которым не удалось правильно позиционировать республиканскую партию и ее политические ценности в азиатской среде избирателей США.

Другой пример — это американцы латиноамериканского происхождения. Более половины из них являются католиками, а 60 % американцев латиноамериканского происхождения согласны с заявлением, что религия играет «очень важную» роль в их жизни. Хотя принято считать, что более религиозные избиратели голосуют за республиканскую партию, уровень поддержки этой партии среди латиноамериканцев очень низкий, всего чуть более 12 %. Это объясняется тем, что латиноамериканцы делают своим приоритетом вопросы иммиграции, по которому им навстречу идут только демократы. Твердая оппозиция республиканцев идее реформирования иммиграционной системы США лишила партию большинства латиноамериканских голосов, хотя по многим социальным вопросам — таким как легализация аборта — латиноамериканцы скорее сходятся во мнении с республиканской партией. Вот еще один пример того, как консерваторам не удалось правильно расставить приоритеты в среде политического меньшинства латиноамериканцев, что и повлекло потерю их голосов, которые перехватили либералы и демократы США.

Однако такие просчеты делают, конечно, не только консерваторы. Большой список просчетов и у американских либералов, демократов, представителей третьих партий и движений. Одна дискуссия по поводу последней по времени реформы медицинского страхования чего стоит! Наука политического процесса в условиях американской демократии — вопрос сложный и тонкий. Я уверен, что мы еще увидим на выборах, при голосованиях, в национальных дебатах и спорах и большие триумфы таких усилий, и не менее триумфальные провалы.

Идеология «демократии меньшинств», надо признать, хорошо ложится на американскую политическую ментальность, значительной частью которой является способность и желание искать компромиссы и общие позиции, а не разницу во взглядах, а также высокая толерантность к чужим воззрениям. По сути, идеология компромисса и толерантности, с одной стороны, и создание большинства по тому или иному вопросу, сформированного из разного рода меньшинств, являются двумя сторонами одной медали демократии США и очерчивают границы мейнстрима в американской политической культуре и внутренней политики. Перефразируя знаменитую формулу бывшего министра обороны США Дональда Рамсфельда, можно сказать, что американский политический процесс — это постоянное формирование «гибких коалиций», то есть создание большинства, больших комбинаций из сравнительно меньших частей общества, чьи интересы по какому-то вопросу временно совпадают. При этом по другим вопросам они могут не совпадать совсем, даже быть откровенно противоположными. Совпадение интересов может носить сугубо временный характер и даже быть искусственно организованным, например под очередные выборы или национальную кампанию по изменению того или иного закона. Это придает американской системе демократии гибкость, стабильность и позволяет эффективно и быстро менять политическую тактику, оставаясь в рамках своей партийной или национальной стратегии.

Одновременно это дает возможность американским избирателям постоянно чувствовать, что они напрямую влияют на ситуацию в стране, что у них есть голос, который нужен политикам, и что разногласия по другим вопросам не являются препятствием для решения тех проблем, где интересы разного рода социальных групп совпадают. Как результат, американский политический процесс все время выглядит активным, адекватным и актуальным, в нем в каждый конкретный момент полноценно участвуют совершенно различные социальные и политические силы, определяющие его содержание. Этот процесс очень трудно — практически невозможно — поставить под контроль одной политической группе. Также практически невозможно попытаться монополизировать его содержание и основные лозунги. Политические решения, естественно, принимаются руководством страны, но политический процесс почти полностью находится в руках гражданского (в широком смысле слова) общества, где каждое меньшинство имеет свое место, временных союзников и не менее временных противников. Как результат, каждое такое социальное меньшинство не только чувствует себя участником процесса, но и верит в американскую модель демократии, даже если в данный момент не входит в коалицию большинства. Американец постоянно чувствует себя частью целого ряда меньшинств, часть из которых входит в каждый данный момент в то или иное большинство. Это практически полностью снимает уровень любых серьезных протестных настроений в стране.

Безусловно, аналогичную — хотя и обратную — тактику можно использовать и для ликвидации возможного большинства по тому или иному вопросу, который в данный момент властям страны представляется опасным или несвоевременным для включения в политический процесс.

Примером может быть сама столица Америки город Вашингтон. На протяжении длительного времени подавляющее большинство жителей этого города составляли афроамериканцы, в то время как белые американцы были в абсолютном и относительном меньшинстве. В результате, как я писал выше, город долго не получал прав на местное самоуправление, ибо власти страны не без оснований опасались, что тогда столица станет гораздо менее управляемой, стабильной и приспособленной для существования в ней государственных учреждений. Понятно, что нельзя не дать городу прав на местное самоуправление, ибо это не только будет противоречить законам США, но и вызовет большую негативную реакцию в обществе. Был использован другой аргумент — столица страны должна быть максимально деполитизирована, с тем чтобы любое правительство, получившее власть на выборах, могло чувствовать себя в Вашингтоне уверенно и спокойно. В поддержку этого лозунга легко удалось собрать большинство в стране, а голоса самих вашингтонцев оказались практически не слышны на национальном уровне. Как результат, Вашингтон до сих пор не имеет полноценного представительства в Конгрессе США, хотя его жители и платят федеральные налоги, распределяемые именно этим Конгрессом. Отсюда — откровенно протестная надпись: «Налоги без представительства», утвержденная властями округа Колумбия и нанесенная на каждый автомобильный номер, зарегистрированный в Вашингтоне, включая даже все автомобили президента и членов его кабинета.

Такова непростая диалектика американской политической жизни. Я бы даже сказал, что в этом суть всей идеологии американской жизни. Конечно, американцы упорно отвергают идею государственной идеологии, они считают себя — и не без оснований — весьма неидеологизированной нацией. Но они не видят того, что их государство — Соединенные Штаты, их собственный стиль жизни, их цивилизаторская империя, национальная психология и менталитет, если хотите, — не обладая идеологией, сами по себе, являются настоящей идеологией, причем весьма мощной и достаточно привлекательной для других. Иначе говоря, неидеологизированные американцы могут себе позволить не иметь государственной идеологии по одной очевидной и простой причине: они сами, их образ жизни и мышления, политическая культура и система управления стали целостной идеологией, имеющей поистине глобальный охват. Все это очень ценится самими американцами, которые, конечно, не боятся и даже любят быть в меньшинстве, но еще больше любят чувствовать себя в защищенном надежном большинстве. Любят быть свободными от идеологии, но сами являются такой идеологией, не замечая этого факта.

Послесловие

Помните, в советские времена был анекдот примерно следующего содержания: подвыпивший папаша школьника приходит в магазин школьных принадлежностей. Долго ищет по всем карманам бумажку, на которой его ребенок написал то, что нужно купить, но не находит ее. Наконец, плюнув на поиски записки, говорит продавщице: «Д-д-девушка… Дайте мне три те-те-е-тради в горошек, глобус Украины и чернила для пя-пя-я-я-пятого класса…» Анекдот этот, как известно, стал настолько популярным, что на Украине даже наладили массовое производство «глобусов Украины», где ее территория занимала всю поверхность земной суши. После распада СССР любовь к этой шутке дошла до того, что в некоторых украинских городах стали ставить памятники украинской государственности в виде глобуса. И сегодня «глобус Украины» является одним из традиционных туристических сувениров, шуточный смысл которого в том, что на всей нашей планете нет ничего, кроме Украины. По крайней мере, ничего равного ей и стоящего внимания. Но речь у нас сейчас не об Украине…

Чем дольше я живу на свете, чем дольше занимаюсь международной политикой, чем больше путешествую по разным странам мира, тем больше и больше прихожу к мысли, что шутка про глобус Украины относится к тем самым шуткам, в которых есть только доля шутки. Особенно когда речь идет о больших и влиятельных странах или о государствах, которые прошли через свою имперскую стадию и сегодня с разной степенью остроты и ностальгии переживают постимперские синдромы и фантомные боли своего победного, но уже прошлого могущества. У всех у них есть свои собственные глобусы, по которым они измеряют мировое пространство, позиционируют себя в мире и оценивают свою роль и значение. Пожалуй, на сегодня только Швеция — бывшая империя — избежала этой участи. Есть такой глобус у России. И уж конечно, есть свой собственный глобус у США. В каждой такой стране рисуют свои контурные карты, по которым делается внешняя политика. Иногда эти карты перерисовываются, но всегда именно так, чтобы подчеркнуть особую роль в мире и мировой истории своей страны, своего государства, своей нации и т. д.

Внешняя политика любой серьезной страны — это хорошо продуманный и правильно формализованный государственный эгоизм. Это гораздо более конкурентная и жесткая площадка, чем любая фондовая биржа, фермерский рынок или очередная Олимпиада. Большие страны, обладающие немалым влиянием на мировой арене, — всегда в той или иной степени неимоверные солипсисты. Причем не только политические или экономические, но и в немалой степени культурные, исторические и даже психологические. А Америка вообще находится здесь в особом положении.

Она, как известно, отделена двумя океанами от больших континентальных цивилизаций. У нее всего две сухопутных соседки — Мексика и Канада. Желающие могут сравнить границы США с сухопутными границами, например, России и посчитать количество ее соседей. Россия — чемпион мира по числу соседей. Очень важно помнить, что сами Соединенные Штаты создавались на основе уникального для мировой истории подхода — сделать все не так, как в других странах. Я уже не раз писал об этом американском феномене. Переезжавшие в свое время в Америку европейцы, включая россиян, изо всех сил старались максимально быстро забыть свои родные страны, принятые там правила и нормы, образ жизни и привычки. Свою новую родину они и обустраивали по-новому, иногда прямо противоположно тому, как это было принято в странах, откуда они приехали.

Другими словами, Америка в значительной степени построена на идее отрицания чужого — сугубо негативного, как казалось уехавшим из Европы и других континентов переселенцам, — опыта и истории. Как правило, эмигранты воспринимают свой «домашний» опыт как негативный, бесперспективный, несправедливый и т. д. Это и является причиной их эмиграции. В Америке же эта мотивация стала главной причиной построения нового государства по принципу «сделаем не так, как было дома, не так, как было в Европе, не так, как было сделано в монархиях Старого Света».

В результате Америка как государство и цивилизация в немалой степени создавалась руками и представлениями людей, уехавших туда в поисках новой, более счастливой жизни. Соединенные Штаты Америки, если хотите, — сугубо «рукотворная» страна, созданная со значительной долей откровенной социальной инженерии и разнообразного народного творчества в области государственного строительства. Даже в современных Соединенных Штатах видны многие элементы этого лихого самодеятельного политического зодчества. В итоге за очень короткий исторический срок и практически на пустом месте было построено огромное и мощное государство, которое на протяжении более чем семи десятилетий является самым развитым на Земле в экономическом и технологическом отношении, а на сегодняшний день и вовсе остается самой влиятельной страной в мире и единственной сверхдержавой. Повторю — на сегодняшний день…

Однако в силу уникальной истории государственного строительства у американцев сложился достаточно своеобразный склад ума и политической культуры. С одной стороны, они слишком прямолинейно применяют его для оценки событий в других странах, возможностей и намерений других народов, что, в частности, приводит к серьезным просчетам во внешней политике. Примеры можно даже не приводить. С другой стороны, многие наблюдатели и комментаторы извне игнорируют, не замечают, не осознают эти уникальные особенности американской политической культуры и истории, измеряя Америку по традиционным лекалам политики Старого Света. А между тем, если посмотреть на историю создания Америки и превращения почти пустого континента в современную постиндустриальную империю, становится понятной и нынешняя приверженность американцев к демократии и народному политическому творчеству, личной свободе и ответственности человека, а не общества; и упорная нелюбовь к власти как таковой; и несгибаемая вера во всемогущество политического и социального моделирования, в том числе в других странах; и убежденность, что все можно отрегулировать с помощью главенства законов, изощренной системы сдержек и противовесов, а главное — системного подхода ко всему и всем…

В этой книге я сделал попытку — не более — разобраться в хитросплетениях американской системы ценностей, в их, если хотите, «символах веры» в разных областях жизни, в их отношении к себе и окружающему миру. То есть в «глобусе Америки». Я постарался разобраться в том, как вырастают маленькие американцы, где и каким образом они приобретают тот набор идей и взглядов, убеждений и предубеждений, стереотипов и представлений, из которых и складывается вся взрослая Америка. Я также попытался объяснить, как и почему США устроены именно так, а не иначе. Заранее могу сказать, что, во-первых, объем книги не позволил даже мельком коснуться всех без исключения важных аспектов этой непростой темы. А во-вторых, я, конечно, старался смотреть на многие вещи, о которых говорю в данной книге, сугубо объективно и непредвзято. Однако это удалось далеко не полностью.

Сама тематика книги подразумевает необходимость высказывания разного рода оценок и суждений, сравнительных характеристик и исторических трактовок — иначе говоря, предполагает достаточно субъективный подход, основанный на личностном восприятии. Думается, у меня получилась — не могла не получиться — достаточно субъективная в некоторых своих аспектах книга. И неудивительно: она базируется на моих личных оценках и взглядах, на моем собственном опыте наблюдения за американским обществом на протяжении более чем четверти века. Мне это кажется немалым преимуществом: я, как автор, старался не прикрываться чужими выводами и исследованиями, холодной социологией и еще более холодной статистикой. Но судить об этом вам, дорогие читатели…

Примечания

1

Я хотел бы выразить благодарность сотрудникам Center on Global Interests в Вашингтоне Michael Purcell и Olga Kuzmina за замечательную помощь в подготовке материалов для отдельных частей данной книги.

(обратно)

Оглавление

Предисловие[1]

Личное вступление в тему книги

Глава 1. Базовые ценности: законы Божьи и человеческие

  Америка религиозная

  «Казус мелкой чиновницы»

  Супруг президента

  Закон — главная религия Америки

  Жизнь «по книжке»

Глава 2. Характер — американский

  Разница между философом и инженером

  Бабушка versus бебиситтер

  В школу без английского языка

  Политкорректность и позиция 69

  Школьная салатница

  «Я клянусь в верности…»

  Классный капитализм

  Личная территория начинается со шкафчика

  Преступления и наказания

  Школьно-тюремный трубопровод, или Таблетка дисциплины

  Старшая школа: схватка за университет

  Повышать градус

Глава 3. Что у статуи Свободы в голове

  Неполитическая Америка

  Страна мигрантов и иммигрантов

  Странная американская исключительность

  Самодостаточность

  Справедливость и кто виноват?

Глава 4. Анатомия американского государства

  Без «гвардии президента»

  Советская внешнеполитическая элита США

  Перевернутая вертикаль власти

  Реформирование стабильности

  Законодательная власть

  Президент премьер-министр

  Воля штатов

  Рычаги президентской власти

Глава 5. Глобус Америки: страна и мир глазами американцев

  В одиночестве

  Мессианство American Style

  Цивилизаторская империя

  Патриот made in USA

  Мертвые должны лежать в могилах

  Политическое Лего

Глава 6. Страна меньшинств

  Активное меньшинство, безразличное большинство

  Пассивная победа меньшинства

  Новые и старые этнические меньшинства

  Религиозный плюрализм

  Сексуальная победа меньшинства

  «Демократия меньшинств»

  Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg