«Мультикультурализм и политика интеграции иммигрантов: сравнительный анализ опыта ведущих стран Запада»

Мультикультурализм и политика интеграции иммигрантов: сравнительный анализ опыта ведущих стран Запада (fb2) - Мультикультурализм и политика интеграции иммигрантов: сравнительный анализ опыта ведущих стран Запада 998K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вера Вячеславовна Сахарова

В. В. Сахарова Мультикультурализм и политика интеграции иммигрантов: сравнительный анализ опыта ведущих стран Запада

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Концепция языковой адаптации мигрантов в условиях миграционных процессов в современной России», проект № 09–04–00152а.

© Сахарова В. В. (текст), 2011

© ООО Центр «Златоуст» (издание, лицензионные права), 2011

ISBN 978–5–86547–649–8

Предисловие

Книга выходит в дни, когда США и все остальные страны отмечают десятую годовщину терактов 11 сентября. Американцы скорбят о жертвах трагедии и подводят итоги десятилетия борьбы с терроризмом на почве расовой, этнической и религиозной ненависти. За последние 10 лет в США не было ни одного теракта, впрочем, относительная безопасность обошлась США недешево. В 2004 г. в одном из своих видеообращений Осама бен Ладен пообещал, что «сможет довести Америку до банкротства». Трудно не согласиться с рядом экспертов в том, что это обещание удалось частично выполнить. За последние 10 лет борьба с терроризмом обошлась США в 3,3 трлн долларов.

Понятие «мультикультурализм» появилось в научном и политическом лексиконе североамериканских «иммигрантских» государств, Канады и США, в конце 1960-х гг. Тогда этим словом обозначались новые интеграционные модели, принципиально отличающиеся от классической модели «melting pot» – «плавильного котла». Если ассимиляционная модель предполагает, что все тяготы и бремя процесса интеграции ложатся в основном на самих мигрантов, то мультикультурная модель переносит акцент на создание благоприятных условий для интеграции, т. е. требует усилий принимающей стороны.

В последней четверти ХХ века в США и Канаде в рамках политики мультикультурализма была реализована впечатляющая система мероприятий, основанных на учете расовой и этнической принадлежности граждан.

После провозглашения президентом Дж. Бушем-младшим курса на борьбу с международным терроризмом значительно возросло число американцев, отрицательно относящихся к мусульманам и исламу как религии, и мультикультурализм утратил популярность. В этой ситуации многие американские консерваторы предлагают в качестве наиболее действенного средства предотвращения дезинтеграции Соединенных Штатов возвращение к политике культурной ассимиляции иммигрантов. Возможно ли это? По прогнозам, к 2050 г. каждый четвертый американец будет испаноязычным, а Соединенные Штаты превратятся во второе по численности испаноязычное государство мира после Мексики, еще 13–15 % американцев составят иммигранты из стран Азии. Сегодня в США и Канаде заканчивается процесс институционализации новой модели интеграции иммигрантов в американскую и канадскую нации – американизации и канадизации. Несмотря на растущее этническое и региональное многообразие, в этих странах удалось выработать национальную идею, вполне успешно консолидирующую мультикультурное общество. В Канаде, в частности, параллельно идут два процесса, находящихся в динамическом противоречии: растет мозаичность канадского общества, и происходит канадизация ее населения, осознающего себя как мультикультурную общность.

Составляющими модели формирования общегражданской идентичности являются: безусловный отказ от этнического федерализма и от формализованного политического представительства этнических и расовых групп, приоритет индивидуальных прав над групповыми, дальнейшее внедрение одноязычия в США и двуязычия в Канаде в общественную и политическую жизнь, сохранение этнических институтов в качестве элементов гражданского общества без их политизации и т. д. Причем только усилий государства здесь недостаточно, необходимо активное участие коренных жителей и институтов гражданского общества.

В то же время европейские страны сегодня вынужденно превращаются в иммигрантские государства, и тот или иной вариант политики мультикультурализма, при всей неоднозначности ее следствий, становится практически неизбежным для них.

Какую стратегию предлагает Европа? Все большую популярность получает идея квотирования и стимулирования желаемой или замещающей иммиграции. Для иммигрантов вводится экзамен по языку, политической организации и основам истории страны их пребывания. Разрабатываются программы предоставления жилья и социальных услуг, призванные не допустить обособления мигрантов и их изоляцию. Большинство стран ЕС включает решение этих задач в комплексные социальные программы, ориентированные на обеспечение равных возможностей доступа на рынок труда. Особенно серьезные усилия предпринимаются для вовлечения детей мигрантов в систему начального и среднего образования и т. д. Однако предлагаемое в странах ЕС «лекарство» может оказаться хуже «болезни». Во-первых, такого рода мультикультурная политика требует все более серьезных затрат. Во-вторых, важным предостережением служит то, что уровень экономической активности иммигрантов трудоспособного возраста в Европе значительно ниже, чем у местного населения. Хотя уровень рождаемости в семьях иммигрантов со временем снижается, он все равно остается выше, чем у европейцев. Тем самым дешевая рабочая сила мигрантов уже в следующем поколении оборачивается дополнительной нагрузкой на социальную инфраструктуру Европы, и так уже не столь эффективную. То есть тактический выигрыш в прошлом может привести к стратегическому проигрышу в будущем, поскольку массовая иммиграция окончательно разрушает важнейшую опору европейского благосостояния – социальное государство. Таким образом, в Европе, где к середине XXI в. от четверти до трети населения будут составлять «мусульмане», вряд ли удастся сохранить собственные социокультурные основания и идентичность, которые уже сегодня размываются. Количественное соотношение стареющего европейского населения и молодых иммигрантов рано или поздно поставит на повестку дня вопрос о перераспределении власти, где источником политических претензий послужит иная расовая и конфессиональная идентичность, культивируемая в рамках политики европейского мультикультурализма. Неизбежные существенные изменения претерпит способность Европы проводить самостоятельную внешнюю политику.

В результате социальной изоляции и скрытой дискриминации в западноевропейских странах формируются все более крупные меньшинства, зачастую создающие свои анклавные поселения в крупных городах, в которых они стремятся сохранить свою этнокультурную идентичность, основанную чаще всего на исламе. При этом практика показывает, что политика мультикультурализма в европейском варианте фактически облегчает не интеграцию в принимающее общество, а консолидацию иммигрантских групп. Пример значимости пространства гетто как места концентрации людей с одинаково низким социальным статусом для массовой мобилизации показали бунты молодежи цветных окраин Парижа осенью 2005 года.

Уместно вспомнить примеры политических оценок, даваемых европейскими лидерами. В 2009 г. президент Франции Николя Саркози, обращаясь к мусульманам, отметил: все, что бросает вызов христианскому наследию страны и республиканским ценностям, «обрекает на провал» умеренный ислам во Франции. В октябре 2010 г. канцлер ФРГ Ангела Меркель признала полный провал попыток построить мультикультурное общество в Германии. Она тогда заявила: «Идея мультикультурного общества провалилась, провалилась абсолютно. Тот, кто хочет жить в Германии, должен говорить по-немецки». Глава британского правительства Дэвид Кэмерон на Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2011 г. также заявил, что политика мультикультурализма потерпела полный крах. Кэмерон заметил, что европейские страны вынуждены терпеть «сегрегированное сообщество, которое не разделяет наших ценностей», невмешательство в дела тех, кто отвергает западные ценности, себя не оправдало и радикализация мусульман в Европе очевидна. По его мнению, выход – в «мускулистом либерализме»: национальная идентичность вырабатывается за счет демократии, равных прав, главенства закона и свободы слова.

22 июля 2011 г. в европейскую историю было вписана новая беспрецедентная страница. Имя Андерса Брейвика стало не просто известным, а нарицательным. Для одних европейцев оно стало символом фашизма, правого экстремизма и крайнего национализма, а для других – олицетворением идеи «спасения Европы от ислама».

Волею случая я оказалась в Норвегии в дни национального траура и была свидетелем происходящего в Осло. Возьму на себя смелость утверждать, что такой Брейвик вполне мог бы появиться в любой стране Европы. Однако преступление такого масштаба вряд ли могло произойти в странах за пределами Северной Европы, там силы правопорядка потенциально готовы к предотвращению подобного. Для Норвегии же, как и для ее скандинавских соседей, трагедия стала неожиданной, первой в послевоенной истории.

Важный ключ к пониманию трагедии кроется в том, что в странах континентальной Европы политический процесс сбалансирован (правые регулярно сменяют левых, и наоборот), а в обществе ведется дискуссия на злободневную тему плюсов и минусов иммиграции, прежде всего мусульманской. Эти дискуссии приводят к политическим решениям: в Швейцарии введен запрет на строительство минаретов, во Франции и в Бельгии запрещено носить паранджу в общественных местах и т. д. Лидеры Франции, Германии, Великобритании открыто высказываются о недостатках политики мультикультурализма.

В странах Северной Европы ситуация, судя по всему, иная: там издавна преобладают левые партии, редко и кое-где сменяемые партиями правыми; в обществе нет вышеупомянутого дискурса, а потому, по всем признакам, мусульмане считают эти страны максимально благоприятными для проживания. Часть местных граждан склонны проявлять протест порой в резкой форме: ярким примером являются датские карикатуры на пророка Мухаммеда. Отсутствие дискуссий и реальных действий властей для снижения озабоченности граждан в связи с грядущими демографическими и культурологическими изменениями содействует накоплению протестного потенциала.

Сегодня есть все шансы сделать так, чтобы имя Андерса Брейвика воспринималось европейцами как синоним современного варварства и непростительного преступления. Разумеется, так будут воспринимать его и большинство мусульман в Европе. Но все должны ответить на вопрос: как появляются такие андерсы брейвики?

После террористических актов, совершенных в последние годы в западноевропейских странах, европейцы начали сознавать, что суровой реальностью их существования является превращение их отечеств не только в мишени для нападений террористов, но и в территории их базирования. В результате местные сообщества, замкнувшиеся перед лицом новой угрозы, начинают воспринимать иммиграцию исключительно в черно-белых тонах.

Сумеют ли в этой радикально новой и сложной ситуации страны Европы интегрировать десятки миллионов представителей других цивилизаций и рас, не прибегая к насилию и соблюдая права человека? Приведет ли это к мирному сожительству вне зависимости от их расовой и этнической принадлежности, к взаимообогащению культур, творческому переосмыслению и усложнению «проекта» нации или породит новые конфликты?

В России же после событий на Манежной площади в Москве в декабре 2010 г., на заседании Государственного совета, первоначальная повестка дня которого неожиданно поменялась на злободневную тему межнациональных отношений, президент Дмитрий Медведев произнес слова, которые до него не высказывал ни один руководитель нашего государства за всю его более чем тысячелетнюю историю: «Но нам действительно нужно вырабатывать новые подходы. И несмотря на то что мы иногда улыбались, когда говорили о новой советской общности, народе, на самом деле эта идея была абсолютно правильной. Другое дело, что такие конструкции, такие общности не на бумаге возникают и не по велению президентов или генеральных секретарей. Это результат многотрудной работы общества, десятилетней. Вспомним, что еще 40 лет назад в Соединенных Штатах Америки представители разных рас и национальностей зачастую сидели на разных лавках, а сейчас это весьма толерантное общество. И нам не нужно стесняться учиться. Идея российской нации абсолютно продуктивна, и ее не нужно стесняться». По моему глубокому убеждению, эта идея, идея российской нации, общегражданской идентичности, при правильном развитии и подаче способна консолидировать российское общество на основе современных ценностей, серьезно укрепить Российскую Федерацию как государство и заполнить идейный вакуум, который наблюдается в головах многих молодых представителей всех национальностей.

Введение

Сегодня в результате «волн» массовой иммиграции, прежде всего из стран бывшего «третьего мира», в Северной Америке и в Западной Европе все чаще формируются полиэтнические и мультикультурные общества. Россия же исторически является мультиэтнической и мультикультурной страной. По данным ООН, в 2005 г. 191 млн человек во всем мире (около 3 % населения планеты) являлись внешними мигрантами (около 120 млн в начале 1990-х гг. и 175 млн в конце десятилетия), при этом численность нелегальных иммигрантов оценивалась на уровне 30–50 млн человек.[1] В последние десятилетия процессы экономической глобализации, дерегулирование, либерализация и приватизация экономики в развивающихся и посткоммунистических странах, осуществляемые по западным неолиберальным рецептам, и вызванные ими катастрофическое социальное расслоение и массовое обнищание населения, социально-политическая нестабильность и межэтнические войны и конфликты заставили миллионы людей покинуть родные места и уехать либо в поисках заработка, либо в надежде найти убежище и просто выжить. Миграционные потоки приобрели стихийный характер, поэтому самих мигрантов стали рассматривать как странников по всему миру, а миграция приобрела транснациональный характер. На фоне неравенства государств Севера и Юга в экономическом положении, растущего под влиянием процессов глобализации, и радикальных экономических и политических изменений в мире международная миграция стала поистине глобальной проблемой.

Сегодня в миграционный оборот втянуто 218 государств мира.[2] Перемещение людей превращено в бизнес, приносящий большие доходы и по прибыльности мало уступающий контрабанде наркотиков, но при этом не столь рискованный. На переправке нелегалов наживаются посредники из транзитных стран – Польши, Венгрии, Чехии и др. По оценкам исследования, проведенного Международной организацией труда, годовой оборот контрабандной транспортировки людей составляет от 5 до 7 млрд долларов.[3]

В результате во многих странах Запада под влиянием массовой иммиграции сформировались инокультурные сообщества, имеющие иную, отличную от общепринятой в том или ином государстве региона, устойчивую систему ценностей и идентичностей, что ведет к размыванию национальных идентичностей и деконсолидации границ государства – кризису института гражданства. Это ставит на повестку дня острую проблему преодоления кризиса идентичности путем нахождения эффективных механизмов интеграции иммигрантов в принимающие общества.

Массовая нелегальная миграция становится не только отдельным, самодостаточным фактором и инструментом внутринациональной политической борьбы, но и, прежде всего, очень выгодным преступным бизнесом, фактически превращаясь в особую высокоприбыльную отрасль в мощнейшей европейской теневой экономике, в чьем распоряжении оказываются многомиллиардные неучтенные государственными фискальными органами капиталы. За незаконный «экспорт» и «импорт» мигрантов взялись международные организованные преступные группировки и целые синдикаты, которые извлекают живую прибыль за счет желающих стать европейцами и в итоге получить прямой доступ ко всем материальным благам и социальным завоеваниям европейской цивилизации. Заметим, что в первую пятерку наиболее привлекательных с точки зрения потенциальных нелегалов государств стабильно входят Великобритания, Германия, Франция, Швеция и Дания. По мнению экспертов, для Европейского союза этот важнейший процесс необратим: ведь если есть очевидный и стабильно возрастающий спрос, следовательно, неизбежно сформируется и соответствующее предложение. Вместе с иммигрантами, среди которых всегда оказывается немало лиц, имеющих проблемы с законом на исторической родине и в других государствах, через границы Европейского союза проникают всевозможные контрабандные товары, в частности наркотики и оружие. И это далеко не полный список проблем, с которыми приходится сталкиваться европейцам. По очень приблизительным подсчетам, сегодня на территории государств Европейского союза обосновалось около 20 млн нелегальных мигрантов, которых европейские чиновники и журналисты иногда называют двадцать восьмым государством ЕС.

По данным Верховного комиссариата по делам беженцев ООН, и число беженцев за последние годы катастрофически возросло. Если в 1975 г. их было 2 млн, то в 2001 г. – 12 млн. В 2009 г. общее число лиц, попадающих в сферу ответственности Управления Верховного комиссариата ООН по делам беженцев, составило 42 млн человек.[4] Сегодня каждый девятый житель экономически развитых государств – иммигрант. Эти впечатляющие цифры показывают, насколько важна задача поиска эффективного механизма регулирования глобальных миграционных процессов и для мирового сообщества, и для развитых стран, и для стран-доноров.

Несомненно, эта проблема чрезвычайно актуальна и для России. Распад СССР привел к стихийному формированию евразийской миграционной системы, включающей все страны региона и Россию как центр притяжения. К 2005 г. общее количество беженцев и вынужденных переселенцев в Россию достигло 680 тыс., среди них – 350 тыс. беженцев и 330 тыс. вынужденных переселенцев.[5] Основной поток беженцев зафиксирован в 1992–1994 гг. К концу 2005 г. Россия, куда прибыли 12 млн человек,[6] занимала второе место в списке стран, активно принимающих мигрантов.

Миграция имеет не только экономическое, социальное, демографическое, но и политическое, культурное, социально-психологическое, правовое и другие измерения. На принятие решения о миграции значительное влияние оказывает оценка качества жизни в родном для мигранта и в принимающем обществе, включая такие факторы, как положение на рынке труда, уровень жизни и политической стабильности в стране и возможности обеспечения личной безопасности, близость/чуждость культуры и уровень толерантности принимающего общества, степень соблюдения прав человека и прав меньшинств, особенности иммиграционной политики государства, уровень преступности и соблюдение законов органами правопорядка и др. Поэтому вряд ли можно согласиться с утверждением В. А. Ионцева о том, что только в отношении небольшого числа наук можно сказать, что миграция является предметом их изучения. По его мнению, к их числу относятся экономика, география, социология и демография.[7] Непонятно, почему иммиграционная политика, осуществляемая государствами, не является предметом политической науки. В одном российский демограф прав: в отечественной политической науке компаративные исследования иммиграционной политики, особенно политики интеграции иммигрантов в принимающие общества, делают первые шаги.

Сегодня существуют многочисленные работы, посвященные анализу причин и факторов миграции (М. С. Блинова, Н. Гонзалес, Д. Деланти, Ф. Дювель, Т. И. Заславская, В. Л. Иноземцев, В. А. Ионцев, С. Кастлз, Э. Ли, Д. Массей, Л. Л. Рыбаковский, Б. Томас, М. Торадо, Дж. Хансон, Т. Н. Юдина и др.); исследованию механизмов саморазвития и самоподдержания миграции (С. Блантер, Ж. А. Зайончковская, Х. Злотник, Д. Массей, Е. Нагайцева, Л. Л. Рыбаковский, Е. Ю. Садовская); создан ряд экономических и социологических теорий глобальных миграционных процессов (С. Н. Глик, Дж. Голдстоун, А. В. Дмитриев, А. Золберг, М. Кастельс, С. Кастлз, Э. Ли, Д. Массей, С. Сассен);[8] Появились работы, посвященные исследованию проблем иммиграции в Россию и эмиграции из нее (О. Г. Буховец, А. Г. Вишневский, Ж. А. Зайончковская, В. А. Ионцев, Е. С. Красинец, В. С. Малахов, В. И. Мукомель, С. Панарин, В. Н. Петров, Л. Л. Рыбаковский, В. А. Тишков, Т. Н. Юдина), представляющие собой анализ иммиграционной политики отдельных стран Запада и Европейского союза, преимущественно – политику приема мигрантов (П. Брамелоу, А. Конвей, К. Кондатьоне, В. С. Малахов, Ф. Мартин, Р. Мюнхз, М. Опальски, А. Пеннингс, Г. Фриман, Р. Холзман, Дж. Холлифилд, И. Цапенко, С. А. Червонная, З. С. Чертина).[9] Существует обширная, преимущественно англоязычная, литература, посвященная проблемам мультикультурализма и его критике (Б. Барри, С. Бенхабиб, А. Бьюкенен, А. В. Веретевская, Н. Глейзер, П. Кивисто, У. Кимлика, А. С. Колесников, Ч. Кукатас, А. И. Куропятник, В. С. Малахов, О. Ю. Малинова, Т. Модуд, Б. Парекх, И. Семененко, Ч. Тейлор, Г. Тернборн, Дж. Тилли, В. А. Тишков, М. Уолцер, Д. Фрам, Ю. Хабермас, С. Хантингтон, А. Шлезингер-мл.).[10] Появились публикации отечественных авторов, анализирующие особенности политики интеграции иммигрантов в отдельных странах Запада (В. А. Ачкасов, Е. Л. Верещагина, Е. Деминцева, Т. С. Кондратьева, Б. Межуев, И. С. Новоженова, М. С. Пальников, Е. В. Пинюгина, С. В. Погорельская, С. М. Хенкин, О. Четверикова), растет количество публикаций, посвященных темам «Современная Европа и мусульманский мир» и «Россия и мусульманский мир», порожденным массовой иммиграцией из стран ислама (архимандрит Августин (Никитин), В. В. Бартольд, Л. Бернард, П. Н. Воге, Н. В. Жданов, А. А. Игнатенко, Ф. Кардини, Б. Ф. Ключников, А. В. Малашенко, К. В. Повразнюк, О. Руа, В. Г. Соболев, Г. И. Старченков).[11] Однако пока совсем не многочисленны работы российских политологов, посвященные сравнительному анализу политики интеграции иммигрантов в ведущих странах Запада.

Таким образом, иммиграция как социальный феномен вписывается во множество контекстов. В идеале желательно в одном исследовании охватить их все, однако практически это вряд ли возможно. По нашему мнению, оптимальный выбор должен, обеспечить рассмотрение прежде всего контекста, значимого для данного времени и места и при этом недостаточно изученного.

В качестве объекта данного исследования выступает массовая иммиграция из развивающихся стран в ведущие страны Запада. Предметом исследования является политика интеграции новых иммигрантов в принимающие западные общества: США, Канаду, Великобританию, ФРГ и Францию.

Цель работы состоит в том, чтобы в сравнительном исследовании проанализировать политику интеграции иммигрантов, осуществляемую ведущими странами Запада. Сформулированная цель предполагает решение следующих задач:

• выяснить содержание понятия «иммиграционная политика государства»;

• установить связь между характером миграционных процессов, государственной иммиграционной политикой и актуализацией социальных и этнокультурных проблем в принимающих западных обществах;

• выяснить основное содержание идеологии мультикультурализма и ее роль в осуществлении политики интеграции иммигрантов в так называемых иммиграционных государствах (США, Канаде);

• исследовать особенности идеологии и политики мультикультурализма в ведущих странах Западной Европы;

• проанализировать специфические проблемы социокультурной адаптации иммигрантов из мусульманских стран;

• оценить успехи и неудачи интеграционной политики в трех ведущих странах Западной Европы, принимающих основные потоки иммигрантов: Великобритании, Франции и ФРГ;

• выяснить причины кризиса национальной идентичности и роста этнической ксенофобии в странах Запада.

Глава 1. Мультикультурализм как идеология и политика интеграции и консолидации иммигрантских государств

1.1. Иммиграционная политика и политика интеграции: подходы к определению понятий

Миграция – сложный и многомерный феномен. Она приводит к перераспределению населения и рабочей силы между регионами мира и странами, тем самым изменяя демографический потенциал и баланс их трудовых ресурсов. Миграция также вызывает существенные качественные изменения в половозрастном, профессионально-квалификационном, этническом составе рабочей силы. Различия в репродуктивном, брачном поведении определяют характерные уровни рождаемости, смертности, брачности в разных социально-демографических группах. Следовательно, миграция оказывает не только прямое, но косвенное воздействие на уровень воспроизводства населения и изменение демографической ситуации в принимающих обществах. Несомненно и то, что миграция тесно связана со структурными изменениями в экономике, с инвестиционной политикой, с перемещением капитала между отраслями и регионами мира и др. Так, согласно экономической теории миграции, «в краткосрочном плане наиболее важным фактором смены страны пребывания является разница в экономическом положении страны – экспортера рабочей силы и страны реципиента, т. е. иммиграционные потоки направляются из стран с низким уровнем душевого дохода в страны с более высокими доходами. При этом разрыв в доходах должен составлять не менее 30–40 %. Если он меньше, стимулы к миграции оказываются заметно ослабленными. В условиях постепенного выравнивания уровней жизни стран-экспортеров и государств-реципиентов постоянная миграция постепенно вытесняется временной, также ускоряются процессы возвращения мигрантов на историческую родину».[12]

Однако для объяснения характера, причин и направленности миграционных потоков недостаточно только социально-экономических объяснений. Так, только в социологии исследователи выделяют не менее шести теоретико-концептуальных подходов:

• теория «притяжения – выталкивания»;

• культурологическое направление;

• ассимиляционная теория;

• этносоциологическое направление;

• институциональный подход;

• конфликтологический подход.[13]

Применяя тот или иной исследовательский подход к объяснению причин и последствий иммиграции или какого-либо варианта иммиграционной политики, следует всегда быть готовым к тому, что «появится множество исключений из правила, так как миграция – это комплексное явление, и оно с трудом укладывается в схемы».[14]

Особенно важно учитывать воздействие на данный феномен иммиграционной политики, проводимой принимающими государствами.

По определению известного российского демографа Л. Л. Рыбаковского, политика – «это система общепринятых на уровне властных структур идей и концептуально объединенных средств, с помощью которых прежде всего государство, а также другие общественные институты, соблюдая определенные принципы, предполагают достижение поставленных целей».[15] В иммиграционной политике выражены «усилия со стороны государства, направленные на регулирование и контроль над въездом на территорию страны и создание условий для проживания лиц, стремящихся устроиться на постоянное проживание, временную работу или получить политическое убежище».[16]

Обычно выделяют два основных компонента иммиграционной политики:

• допуск (политику контроля над иммиграцией);

• собственно иммиграционную политику – политику, которая направлена на работу с уже допущенными иностранцами, в том числе на их интеграцию в принимающее общество.

Эти две составляющие – политика в отношении въезда/допуска иммигрантов и политика в отношении адаптации и интеграции вчерашних иммигрантов в принимающее общество – входят в понятие «иммиграционный режим», которое относительно недавно вошло в научную литературу.

Иммиграционная политика с самого начала двойственна и противоречива. С одной стороны, в демократических государствах должен действовать принцип свободы эмиграции/иммиграции, поскольку, согласно статье 13 Всеобщей декларации прав человека, «каждый человек вправе уезжать из любой страны, включая свою страну, а также возвращаться в свою страну». С другой стороны, суверенные государства вправе контролировать потоки мигрантов, отсюда ограничения на иммиграцию, ограничительная или избирательная политика в сфере миграции, проводимая практически всеми странами мира.

Как отмечает К. Кондатьоне, иммиграционная политика серьезно отличается от политики в других сферах: «Иммиграционная политика в структурном отношении характеризуется уровнем неуверенности, существенно превышающим соответствующие уровни в других областях, таких как политика в области рынка труда, политика в области градостроительства, фискальная политика и денежно-кредитная политика. В то время как последние области весьма стабильны, первая очень нестабильна».[17] Чрезвычайная нестабильность объясняется тем, что иммиграционная политика является не только результатом конкуренции, переговоров и компромиссов различных групп, отстаивающих свои интересы внутри государства, но и согласования транснациональных интересов и международных ограничений с конкретными интересами государства. Поэтому миграционная политика – это «процесс взаимодействия между государствами, при котором происходит передача юрисдикции, так как мигранты, прекращая быть членами одного общества, должны стать членами другого».[18]

В результате понятие «миграционная политика» включает в себя регулирование как внешних (эмиграции и иммиграции), так и внутренних передвижений населения. Миграционная политика предполагает не только нормативно-правовое и институциональное регулирование миграции (вопросы предоставления тем или иным лицам права на постоянное место жительства, контроля над нелегальной иммиграцией, социального обеспечения легальных (и нелегальных) иммигрантов, политики натурализации, связанной с условиями и процедурой предоставления гражданства легальным мигрантам), но и комплекс инструментов и мер, нацеленных на культурную интеграцию, включение мигрантов (в первую очередь – с иными этническими, расовыми, религиозными корнями) в новое сообщество.[19]

Ситуация усугубляется из-за того, что не существует общепринятого определения понятия «иммигрант», как и признанной типологии форм миграции. Так, с точки зрения ООН, иммигрант – это «лицо, прибывшее в страну с намерением находиться в ней не менее 12 месяцев». Однако в отдельных странах определение иммигранта может существенно отличаться от принятого ООН. Например, в статистике Великобритании иммигрантом считается «лицо, принятое на поселение», т. е. тот, кому предоставлено право проживания на территории страны на неопределенное время; такое понимание термина, естественно, влияет на статистический учет иммиграционного потока. В США в таком качестве рассматриваются «иностранцы, допущенные на законных основаниях с целью постоянного проживания в стране». В ФРГ в официальном политическом дискурсе и на бытовом языке иммигрантов принято называть «иностранцами» (Auslander). Уже само это обозначение предполагает, что на присутствие этих людей в стране смотрят как на временное явление. Аналогичную семантическую нагрузку несет слово Gastarbeiter, вошедшее сегодня в международный оборот. Хотя многие из гастарбайтеров всю жизнь прожили в Германии или родились там, их правовой статус остается таким же, как если бы они приехали сюда в краткосрочную командировку. В то же время, вплоть до изменений в законодательстве о гражданстве, внесенных в 1999 г., мигранты «немецкого» происхождения считались репатриантами независимо от продолжительности пребывания в стране… В результате в начале 1990-х гг. иммиграционный поток в страну достигал 1 млн человек ежегодно, однако официальная статистика оценивала его на уровне нескольких сотен тысяч человек, поскольку этнические немцы иммигрантами не считались и др.[20]

Существуют также разночтения и в определениях «трудовой мигрант» (лицо, мигрирующее с намерением получить работу), «беженец» и др. В силу появления феномена транснациональной миграции – процесса, когда «мигранты создают социальные поля, пересекающие географическую, культурную и политическую границы», и «трансмигрантов», которые «развивают и поддерживают множественные семейные, экономические, социальные, организационные, религиозные и политические отношения, пересекающие государственные границы», ответ на эти вопросы найти еще труднее.[21]

От страны к стране серьезно отличается и отношение к перспективам иммиграционной политики: по данным исследования ООН, проведенного в середине 1990-х гг., больше половины государств придерживается мнения о необходимости сохранения имеющегося уровня иммиграции, треть выступает за его снижение и только 5 % – за увеличение.[22]

В отношении типологизации миграционных процессов многие авторы отмечают, что в последнее время все более дает о себе знать тенденция к стиранию очевидных различий между отдельными формами миграции, порой непросто определить их истинные мотивы и характер. Происходит своего рода взаимопроникновение разных форм миграции, границы между ними становятся менее четкими, размываются, что также усложняет их научный анализ.[23]

По справедливому замечанию современного отечественного автора, «этнические миграции, появившись в человеческой истории, создали новую ситуацию, которая в психологическом плане требует от человека (и человечества в целом) трудной работы понимания и принятия как иного взгляда на мир, запечатленного в других этнических культурах, так и понимания этнических основ собственного существования».[24]

По определению, иммигранты – люди, которые попадают в ситуацию маргинализации в силу утраты ими привычного окружения и «территориальных корней». Психологами давно установлено, что привязанность к определенному месту оказывает благотворное влияние на соматическое и психическое здоровье человека, его этические установки, чувство хозяина и т. д. Все это автоматически подвергается разрушению в условиях миграции. Кроме того, добровольная или вынужденная миграция влечет за собой временное либо постоянное поражение во многих основополагающих правах. В процессе адаптации мигрантам необходимо интегрироваться в культуру принимающего общества в большей или меньшей степени: достичь достаточного уровня «культурной компетентности», включиться в жизнь нового общества, трансформировать социальную идентичность, преодолев состояние культурного шока, серьезно изменить свой образ жизни и мышления.[25]

По мнению специалистов, в частности американского социального психолога С. Бочнера, все возможные последствия межкультурных контактов, в том числе стратегий адаптации иммигрантов и иммигрантских общин, можно поместить в континууме «геноцид – ассимиляция».

Геноцид – экстремальная форма взаимодействия, результатом которого является намеренное уничтожение другой группы.

Сегрегация – раздельное существование и развитие культурных групп. Сегодня под сегрегацией понимается прагматическая (реактивная) адаптация мигрантов, представляющая собой либо этап, либо результат процесса адаптации, когда иммигрантская община предпочитает существовать изолированно от принимающей среды, сохраняя свою традиционную культурную/конфессиональную идентичность. Следует сделать оговорку, что сегрегация может быть и результатом политики дискриминации – отделения и изоляции по расовым, этническим или иным признакам.

Интеграция – аккомодация собственных культурных ценностей, норм к ценностям и нормам принимающего общества. В результате этого процесса мигранты должны быть приняты новым социумом как на индивидуальном, так и на групповом уровне. Этот процесс подразумевает, что мигранты, сохраняющие свою культурную идентичность, объединяются с принимающим сообществом на некоем внеэтническом основании. Степень интегрированности иммигрантов в принимающее общество может быть разной. «Минимальный» перечень признаков интеграции «включает в себя знание государственного строя и законов страны, признание верховенства этих законов над нормами национально-культурной среды, откуда прибыл иммигрант, а также способность жить в обществе согласно принятым в нем установлениям».[26] В психологическом плане интеграция – это наиболее позитивный способ межкультурного взаимодействия, благодаря которому члены этнических (культурных) групп полностью справляются с трудностями принятия другого образа жизни, другой «картины мира» и даже находят положительные моменты в такой разности и подобном сосуществовании. Как отмечает Р. Пеннинкс, пришлые жители, которые ощущают себя другими, отличными от коренного населения (по своему фенотипу, культуре, религии и т. п.), и именно в таком качестве воспринимаются им, постепенно «признаются и принимаются новым обществом», становятся не просто его частью, но его «принятой частью».[27]

Аккультурация предполагает приобщение, восприятие мигрантами базовых элементов культуры принимающего общества (языка социальной коммуникации, идей, ценностей, норм поведения и основных институтов). Аккультурация не затрагивает представлений о групповой принадлежности или национальной идентичности, в то время как процессы ассимиляции неизбежно связаны с этим. Аккультурация заключается в освоении новых культурных моделей, заимствованных в ходе контактов с другим (принимающим) сообществом.

Ассимиляция представляет собой процесс уподобления, включения в новую общность, усвоения нового мировоззрения, традиций и эмоциональной привязанности. За аккультурацией может (но отнюдь не обязательно) последовать ассимиляция, однако этот переход означает изменение самой природы процесса.

В качестве результата ассимиляции предполагается полная утрата мигрантами специфических социальных и культурных черт, обычаев и моделей поведения, приобретенных ими в стране происхождения, и полное принятие ценностей, норм и моделей поведения принимающего социума. Причем ассимиляция может быть как добровольной, так и насильственной.[28]

На основе выделенных категорий С. Бочнер предложил четыре стратегии взаимодействия мигрантов с принимающим обществом:

• посредничество – «посредники» синтезируют особенности двух культур, такая стратегия соответствует процессам интеграции и аккультурации;

• переход – «перебежчики» практически переходят в другую культуру, изменяя своей собственной; такая стратегия характерна для ассимиляции;

• маргинальный синдром – «маргиналы» остаются на границах двух культур, переживая в результате этого тяжелые психологические конфликты; эта стратегия характерна для процесса сегрегации;

• шовинизм – «шовинисты» тотально отрицают чуждую им культуру.[29]

Таким образом, «размывание» границ между принимающим сообществом и иммигрантами, т. е. степень успешности процесса адаптации, во многом зависит, с одной стороны, от степени их социальной компетенции – способности приспособиться к новой социальной и культурной среде, которые складываются из таких составляющих, как знание языка, профессиональная квалификация, образование, наличие опыта жизни в городской среде и др., а с другой стороны – от условий принимающего общества, которые либо благоприятствуют адаптации, либо нет. Как отмечает В. И. Мукомель, главными из них являются следующие:

• доступность важнейших составляющих социальной среды (рынка занятости, жилья, образования, социального, культурного обслуживания и т. д.);

• социокультурная дистанция между принимающим и посылающим обществом;

• этнокультурные особенности групповой самоорганизации, производные от специфики социальной организации и традиций посылающего общества;

• различия в установках на адаптацию разных групп мигрантов, определяемые соотношением временных трудовых мигрантов и мигрантов, ориентированных на постоянное проживание в данном конкретном месте, в миграционном потоке;

• исторически сложившийся групповой опыт выживания в инокультурной среде, особенно городской;

• развитость и доступность формальных и неформальных сетей взаимодействия для мигрантов.[30]

В качестве основных показателей успешности социокультурной адаптации мигрантов в новой для них среде можно выделить следующие:

• установление позитивных связей с новой средой;

• решение повседневных житейских проблем (школа, семья, быт, работа);

• участие в социальной и культурной жизни принимающего общества;

• удовлетворительное психическое состояние и физическое здоровье;

• адекватность в общении и межкультурных отношениях, целостность и адаптивность личности.

Процесс адаптации у разных индивидов и групп значительно варьирует по скорости и характеру протекания – от нескольких месяцев до 4–5 лет и более, прежде всего в зависимости от социокультурной дистанции между мигрантами и местным населением. Исследования американских и британских социальных антропологов К. Оберга, А. Фэрнхема, С. Бочнера, И. Бабикера, Ф. Бока и др. показали, что результатом может быть испытанный иммигрантами культурный шок, который Ф. Бок определил как «эмоциональную реакцию, возникающую как следствие неспособности понять, проконтролировать и предсказать поведение других, в результате чего может закрепляться культурная дистанция между ними и хозяевами.[31] Ее величина как раз и зависит от степени реальных различий между культурами родной страны и принимающей.

Другие авторы связывали культурный шок с неопределенностью/непониманием норм принимающего общества и, следовательно, с трудностями контроля над ситуацией и ее прогнозированием. Культурный шок и большая культурная дистанция могут оказывать заметное негативное воздействие на психофизио-логическое состояние иммигрантов, вызывая постоянную тревожность, замешательство, приступы апатии, продолжающиеся до тех пор, пока не сформируются новые когнитивные конструкты для понимания норм другой культуры и выработки соответствующих моделей поведения.

К. Оберг выделил шесть основных психологических признаков культурного шока:

• напряжение, сопровождающее усилия, необходимые для психологической адаптации;

• чувство потери или лишения статуса, друзей, родины, профессии, имущества;

• сбой в ролевой структуре (ролях, ожиданиях), искажение самоидентификации, путаница в ценностях, чувствах;

• чувство тревоги, основанно на различных эмоциях (удивлении, отвращении, возмущении, негодовании), возникающих в результате осознания культурных различий;

• чувство неполноценности вследствие неспособности справиться с новой ситуацией.[32]

По данным исследования под руководством Л. М. Дробижевой, «наиболее значимо связаны с состоянием повышенной тревожности различия в пище, религии, уровне образования, обычаях ухаживания и проведения досуга».[33]

Тем не менее не все иммигранты переживают депрессию и чувство тревоги, некоторые из них приобретают новый опыт, не испытывая серьезных стрессов, и успешно адаптируются к условиям другой культуры. Как установил П. Адлер, культурный шок ассоциируется с негативными последствиями, хотя в определенных дозах он может оказать позитивное влияние на личностный рост. В результате у человека появляется возможность приобрести новые ценности, установки и паттерны поведения. В столкновении с другой культурой индивид получает новое знание опытным путем, начиная понимать источники своего собственного этноцентризма, и в результате у него формируются новые взгляды на природу человеческого многообразия.[34]

Однако, как уже отмечено, адаптация и тем более ассимиляция иммигрантов – это двусторонний процесс, поскольку он требует усилий и со стороны членов принимающего социума. Разрабатывая в 1960-х гг. понятие ассимиляции на американском материале, Милтон Гордон отнес к числу условий, необходимых для полной ассимиляции иммигрантов, «отсутствие предрассудков, отсутствие дискриминации, отсутствие конфликта по вопросам ценностей и власти», акцентировав, таким образом, готовность ассимилирующего сообщества принять новых, ассимилированных членов.[35]

Добровольное обособление (сегрегация), «капсулирование» этнических иммигрантских общин в городах часто является вынужденной стратегией адаптации к принимающему обществу, которая обусловлена низким уровнем готовности общины к интеграции с местным сообществом и/или отсутствием благоприятных условий для интеграции в принимающем социуме. Особенно сильным и негативно окрашенным противопоставление «пришельцев» «коренным» оказывается тогда, когда иммигранты действительно резко выделяются своим внешним обликом и поведением, отвергают модель адаптации, предполагающую ассимиляцию, быстрое «растворение» в принимающей среде. Отсюда чрезвычайно усиливающаяся зависимость новых переселенцев от сформировавшихся в больших городах землячеств, этнических общин, а также этнических криминальных структур, которые помогают им с переездом, обустройством, поисками работы, но не бескорыстно. «Современные крупные города сегодня перестали быть индустриальными “плавильными тиглями”, какими они были в XIX и в большей части ХХ века, – отмечает известный российский историк Алексей Миллер. – В том городе новоприбывший по найму или “лимиту” шел работать на крупное предприятие, вписывался в коллектив и т. д. В современном городе он ищет поддержки у существующей уже здесь общины земляков и работу надеется найти у них, а не на заводе “Сименс” либо “Москвич”…».[36] Посредством таких этнических «сетей», основанных на общей этнической принадлежности, сокращаются издержки, связанные с недоверием, излишними оказываются услуги посредников, выступающих гарантами при организации бизнеса, и происходит оформление этноэкономических ниш, т. е. концентрация представителей одной этнической группы в определенных сферах экономической деятельности. Не случайно американские исследователи Ф. Мартин и Дж. Уайдгрен особо выделяют факторы сети наряду с такими факторами иммиграции, как притягивающие и отталкивающие.[37]

Следует признать, что шансы мигрантов на социальное и экономическое благополучие, как правило, объективно меньше, чем у коренного населения (в странах Западной Европы безработица среди иммигрантов в 2–3 раза выше, чем среди коренного населения). «Включение мигрантов в сообщество принимающей страны часто крайне затруднено в силу культурной дистанции между ними и местными жителями (незнание языка, навыки поведения, приобретенные в сельских условиях, ценностные представления, связанные с религией). Поэтому если государство действительно стремится к интеграции мигрантов и не готово мириться с их геттоизацией, то оно должно обеспечить реальное, а не просто формальное равенство возможностей. Мероприятия же по обеспечению такого равенства предполагают защиту социальных и культурных прав мигранта».[38] Однако рост численности мигрантов, объективно необходимой для стран Запада, но очень пестрой расово и этнически, наиболее бесправной и наименее интегрированной части населения, требует не только повышения эффективности государственной политики в отношении миграции, интеграции и натурализации мигрантов, связанной с приемом, обустройством и трансформацией вчерашнего мигранта в полноправного члена принимающего сообщества, но и серьезного изменения культурных установок граждан принимающего их общества. Констатируя сложность и неоднозначность решения указанных проблем, К. Кондатьоне отмечает: «Иммиграция находится на перекрестке двух весьма различных политических семантик: основанной на экономических или функциональных проблемах и на культуре, самобытности и традиции».[39] В условиях массовой иммиграции привычные и урегулированные отношения между традиционными субкультурными группами социума вынужденно переустраиваются, что почти неизбежно приводит к возникновению межкультурного напряжения, приобретающего особо острые формы в условиях социальной нестабильности и растущей конкуренции за статусные позиции и ресурсы. Как отмечает известный российский исследователь А. В. Дмитриев, конфликт, связанный с иммиграцией, обычно касается взаимодействия двух основных участников: постоянных жителей (резидентов), с одной стороны, и мигрантов – с другой. Чаще всего в него вмешиваются власти, т. е. появляется третья сторона конфликта. Основной признак такого конфликта – восприятие участниками поведения друг друга как ущемления своих материальных и духовных интересов.[40] Особенно велика опасность возникновения такого рода конфликта в тех случаях, когда иммигрантские группы хорошо сплочены, демонстрируют чувство превосходства по отношению к «местным» и не обнаруживают сколько-нибудь заметного стремления интегрироваться в принимающую среду.

Однако очевидно, что терпимость к «другим» легче достигается в обществах, в которых нет значительного социально-экономического неравенства, у всех индивидов есть возможность воспользоваться социальным лифтом (восходящая социальная мобильность), сильны ассоциации интересов, а государство проводит эффективную политику интеграции. Сегодня в странах Запада наиболее распространенным вариантом урегулирования такого рода конфликтов и решения проблем интеграции иммигрантов стала идеология и политика мультикультурализма в его различных модификациях.

1.2. Северная Америка: от «плавильного котла» к политике мультикультурализма

Проявленный интерес к проблемам мультикультурализма и толерантности, как представляется, связан с тем, что культурные и социальные различия в обществах, организованных в национальные государства, не только не исчезают или сглаживаются, но, напротив, имеют явную тенденцию к нарастанию. Так, влиятельный британский теоретик мультикультурализма Бикху Парекх полагает, что мультикультурализм – это нормативная реакция на мультикультурность общества – культурное разно-образие, характеризующее в большей или меньшей степени пока что западный, а впоследствии и весь остальной мир.[41] Сегодня это понятие активно используется, когда речь заходит о проблемах массовой иммиграции из стран бедного Юга и социальной неустроенности разного рода меньшинств, о разобщенности и отсутствии солидарности в современном западном обществе, о кризисе модели национального государства. Без него сложно представить себе обсуждение государственной образовательной политики и проблем прав человека, политики идентичности. Действительно, сегодня по всему миру население становится все более мобильным, социумы – все менее гомогенными. В конце 2000 г. ежедневно более 2 млн человек пересекали границы государств (в 1950 г. это число не превышало 70 тыс.). Однако наиболее веской причиной этого феномена является массовая иммиграция с бедного Юга на богатый Север, в конце ХХ века ставшая одной из центральных социальных проблем для стран Запада. «Новые волны иммиграции, а также политика идентичности (или различия), – свидетельствует Г. Тернборн, – вызвали взрыв мультикультурализма».[42] Не случайно в концепции мультикультурализма особо подчеркивается гетерогенность населения стран Запада, растущая вследствие иммиграции. Это ставит под вопрос традиционную программу национального государства: формирование и воспроизводство на своей территории культурной гомогенности и общей идентичности. При этом политика мультикультурализма, или политика различия посредством выделения особых групп, не только устанавливала институциональное равенство, но и зачастую наделяла их привилегированными коллективными правами и потому была особенно привлекательна для «прежде дискриминированных, маргинализированных и часто презираемых этнических групп».[43]

Известный американский политолог С. Хантингтон видит причины актуализации и обострения этнических и расовых проблем и порожденной ими политики мультикультурализма прежде всего в том, что в глобализированном мире «люди попросту вынуждены переопределять собственную идентичность, сузить ее рамки, превратить ее в нечто более камерное, более интимное. Национальной идентичности пришлось уступить место идентичностям субнациональным: этническим, религиозным, регио-нальным, сексуальным и др. Люди стремятся объединяться с теми, с кем они схожи и с кем делят нечто общее, будь то этническая и расовая принадлежность, религия, традиции, мифы, происхождение или история. В США эта фрагментация идентичности проявилась в распространении идеологии мультикультурализма, в четкой стратификации расового, “кровного” и гендерного сознания. В других странах фрагментация приобрела крайнюю форму субнациональных движений за политическое признание, автономию и независимость».[44] В свою очередь, формирование наднациональной идентичности в Европе «способствовало дальнейшему “сужению идентичности” у многих европейских народов: шотландцы все реже отождествляют себя с Британией, однако охотно причисляют себя к европейцам, то есть идентичность шотландская “вырастает” из идентичности европейской. То же верно для ломбардцев, каталонцев и прочих национальных меньшинств».[45]

Однако процесс «сужения идентичности» и связанные с ним подъем национализма и этнополитические конфликты особенно опасны для стран, где процессы демократизации только начинаются. «Споры по поводу определения национальной идентичности, по поводу того, кого считать гражданином, а кого – нет, превращаются из умозрительных теоретизирований в сугубую реальность, когда автократия сменяется демократией и когда демократия сталкивается с многочисленными притязаниями на гражданство», – отмечает С. Хантингтон.[46]

Таким образом, можно с большой долей уверенности утверждать, что именно массовая иммиграция из стран бедного Юга в государства богатого Севера и новые серьезные проблемы, связанные с ней, породили теоретическую концепцию и основанную на ней политику мультикультурализма. Причем для стран Запада выбор в пользу мультикультурализма носил во многом вынужденный характер, поскольку был продиктован изменившимися условиями существования западного общества: радикальным сдвигом этнодемографического баланса и провалом ассимиляторской политики «плавильного котла».

Понятие «мультикультурализм» появилось в политическом и научном лексиконе североамериканских иммигрантских государств (Канады и США) в конце 1960-х гг. Тогда этим словом обозначались новые интеграционные модели, принципиально отличающиеся от классической модели – «плавильного котла», которая ранее стихийно сложилась в этих государствах. Если ассимиляционная модель предполагает, что все тяготы и бремя процесса интеграции ложатся в основном на самих мигрантов, то мультикультурная модель переносит акцент на создание благоприятных условий для интеграции, т. е. требует усилий принимающей стороны. Действительно, в ситуации, когда значительные экономические и социальные различия усугубляются групповыми – этническими, конфессиональными или расовыми, можно утверждать, что без проведения определенных мер, обес-печивающих большее равенство в экономической сфере, недостижимо и равенство политического влияния. К такого рода мерам относятся:

• направление инвестиций и субсидий для развития групп и территорий их компактного проживания;

• разработка специальных программ, стимулирующих развитие такого рода регионов и групп;

• предоставление членам неблагополучных/дискриминируе-мых групп возможности получения образования и трудоустройства на льготных условиях.

«Разумеется, все подобные меры должны рассматриваться как временные, т. к. в конечном итоге их целью является равенство возможностей и равное отношение ко всем членам общества», – отмечает американский исследователь В. Л. Хесли.[47]

Основной проблемой мультикультурализма стал поиск ответа на вопрос: как обеспечить нормальное функционирование демократического общества, становящегося все более гетерогенным в расовом, этническом, культурном и религиозном отношении? «Мультикультурализм в либеральном обществе, – считает С. Бенхабиб, – плата за невключение многих групп в общественный договор. Мультикультурализм воспроизводит корпоративную идентичность группового типа».[48] По мнению Дж. Страттона и А. Энга, «исторически мультикультурализм можно рассматривать как следствие неудачи, которую потерпел современный проект национального государства, во главу угла ставивший единство и однородность. Мультикультурализм видит пользу разнообразия там, где националистическая риторика настаивает на гомогенности».[49]

С точки зрения критиков, сторонники мультикультурализма фактически отказываются от универсальной концепции прав гражданина и предлагают предоставлять разный набор прав различным группам людей. Мультикультуралисты требуют «дифференцированного гражданства», «особых прав подчиненных меньшинств», тем самым ставя под сомнение основные составляющие идеально-типической модели гражданства национального государства: общее место жительства, административное подчинение, участие в демократических процедурах и культурную принадлежность. В результате они выступают за множественность и равенство культурных идентичностей, за передачу большего количества властных полномочий регионам и группам, за ослабление связи между длительностью проживания на территории определенного государства и гражданской ответственностью.[50] При этом приверженцы мультикультурализма настаивают на том, что «альтернативы совместному пользованию пространством идентичности не существует»,[51] и предлагают свои варианты организации пребывания групп и индивидов разной этнокультурной принадлежности в рамках единой политической нации.

Однако и в англосаксонских иммигрантских государствах переход от идеи к политике мультикультурализма был достаточно длительным и произошел в несколько этапов и под воздействием различных факторов.

Первый этап. Доминировавшая со времен Великой французской революции в качестве эталонной модель «civic nation state», отвергающая местные и локальные практики и групповые права как «обскурантистские», постепенно размывается после Второй мировой войны и создания в 1945 г. ООН, вследствие того что большее значение придается соблюдению прав человека и политике защиты прав меньшинств. Именно в это время произошло переосмысление понятия «меньшинство», которому было дано новое определение: «Группа людей, которые, в силу своих физических или культурных характеристик, отличны от других членов общества, в котором они живут, по результатам отличного и неравного обращения, и которые полагают себя объектом коллективной дискриминации».[52] С этого времени успешность разрешения проблем меньшинств становится важнейшим показателем, определяющим место страны в рейтингах уровня развития демократии, «начиная с 1948 г., – пишет ведущий теоретик мультикультурализма У. Кимлика, – мы живем в условиях мирового порядка, который базируется на идее равенства от рождения – как индивидуумов, так и групп».[53]

На втором этапе (1970-е гг.) политика мультикультурализма возникает и развивается как реакция на растущие притязания этнических групп, требующих признания их групповых прав и особых интересов как со стороны ранее подвергавшихся дискриминации автохтонных меньшинств, так и со стороны все менее склонных к ассимиляции групп иммигрантов. В результате уже в 1970-х гг. мультикультурализм институционализируется в качестве государственной политики в иммигрантских государствах: сначала в Канаде, а затем в Австралии и Новой Зеландии. Принятие доктрины и практики мультикультурализма в США приводит к тому, что весь «западный мир» «вводит» мультикультурализм по крайней мере на уровне идеологии. С тех пор в мультикультуралистском дискурсе права групп стали восприниматься как часть и продолжение прав личности, а гражданская идентичность – как одна из ряда идентичностей человека и совсем не обязательно главная.

В политической практике англосаксонских иммигрантских государств, США, Канады и Австралии, под мультикультурализмом понималось прежде всего «право на различие» и «культурную равноценность». Американский этнополитолог Н. Глейзер определяет мультикультурализм как «комплекс разнообразных процессов развития, в ходе которых раскрываются многие культуры в противовес единой национальной культуре».[54] Квинтэссенция мультикультурализма – лозунг «Жить вместе, оставаясь разными», – предполагает равноправное и мирное сосуществование групп – носителей различных культурных, исторических и других идентичностей, отражающих специфические особенности как разных иммиграционных потоков, так и коренного населения Америки, которые объединены, поскольку признают универсальные политические ценности, зафиксированные, прежде всего, в американской и канадской конституциях. Известный теоретик мультикультурализма Б. Парекх указывает на необходимость различения мультикультурности как понятия, фиксирующего состояние культурного разнообразия большинства национальных сообществ, и мультикультурализма как «нормативного ответа на наличие такого состояния». «Как и любое другое общество, общество мультикультурное нуждается, – писал исследователь, – в разделяемых большинством ценностях для своего поддержания. Такая культура, включающая в свой контекст множество культур, может появиться только в результате их взаимодействия и должна поддерживать и подпитывать культурные различия. Для тех, кто привык рассматривать культуру как более или менее однородное целое, идея культуры, состоящей из множества субкультур, может представляться непоследовательной и странной. Но в действительности такая культура и характерна для обществ, где существует культурное разнообразие».[55]

Таким образом, главное в политике мультикультурализма, проводимой в странах Запада, – интеграция новых мигрантов в принимающие общества без их ассимиляции, в то же время мультикультурализм не означает многонациональность, поскольку гипотетическое сосуществование различных культурных и ценностных систем должно реализовываться не на основе территориального принципа, не в пределах многонациональных федераций, а в рамках одной государственной нации и лишь на основе (принципов) демократии и толерантности. По мнению Дж. Ролза, в мультикультурном обществе существует так называемый перекрещивающийся консенсус: граждане разной этнической или конфессиональной принадлежности, живущие в таком обществе, не должны отказываться от своих культурных традиций, ценностей и убеждений, однако в общественной жизни они должны всегда приходить к единому мнению несмотря на культурные различия, существующие между ними.[56] В частности, канадский вариант мультикультурализма предполагает «иерархически структурированную идентичность»: хотя каждый индивид может соотносить себя одновременно с различными общностями, однако «идентификация себя с государством является первичной», а с этнокультурной общностью – вторичной.[57]

Некоторые исследователи считают, что этот феномен не поддается однозначному определению. Как заметил американский либеральный историк и публицист Р. Бернстайн: «“Мультикультурализм”» определенно понятие неопределенное», поскольку теоретики расходятся во мнениях относительно его смысла.[58] Тем не менее можно вычленить по крайней мере три уровня понимания мультикультурализма:

• демографический, или дескриптивный, суть которого состоит в описании изменений демографических и этнокультурных параметров национальных сообществ, происходящих вследствие как внутренних, так и внешних причин. Важнейшей из них признается иммиграция, в результате которой мультикультурализм понимается прежде всего как вариант политики интеграции иммигрантов в принимающее общество как на институциональном, так и на обыденном уровне;

• идеологический, в рамках которого обсуждаются варианты национальных идеологий, например полиэтнического национализма в Австралии, межкультурной коммуникации и взаимопонимания, соответствия и различий ценностей, норм и моделей поведения контактирующих между собой этнокультурных общностей, национальных меньшинств и национального большинства;

• политический, предполагающий практическое решение вопросов политического и культурного равноправия национальных меньшинств и национального большинства, реализацию программ поддержки и социальной защиты меньшинств и др.

Кроме того, существуют умеренно-либеральные и радикально-левые концепции мультикультурализма. Либеральный вариант предполагает поддержку культурных групп в их стремлении к сохранению своей идентичности, признавая, впрочем, что единая политическая культура жизненно необходима для функционирования демократического общества. Так, для представителя либерального мультикультурализма У. Кимлики национальное государство – это «социетальная культура», которую составляют язык, определенная социальная структура, нормы, институты и обычаи. Все это создает определенный социальный контекст, который индивиды и группы используют в качестве основы для формирования собственной социальной идентичности.[59] В результате можно быть арабом или китайцем, но не испытывать отрицательных чувств в отношении американской политической традиции и даже считать ее своей. В этом случае целью политики мультикультурализма является «формирование плюрализма вокруг социальной сплоченности и приверженности стержневым ценностям», которое отмечено в докладе ЮНЕСКО 1989 г.[60]

Радикально-левая концепция отрицает необходимость единой политической культуры, считая, что каждая культурная группа имеет право не только на культурное, но и на политическое самоопределение в рамках страны проживания.[61] По словам американца М. Линда, сторонники этого варианта мультикультурализма считают нацию «федерацией национальностей или культур, имеющих общее правительство».[62] Некоторые радикальные мультикультуралисты идут еще дальше и предлагают лишить государство монополии на защиту индивидуальных прав граждан, передав это полномочие международным организациям (ООН, Всемирной организации труда), региональным организациям типа Европейского союза, межгосударственным организациям вроде Всемирной организации здравоохранения и даже неправительственным международным организациям, таким как Красный Крест или Всемирный совет церквей.[63]

Таким образом, мультикультурализм не является неким единым движением: «Признавая зависимость индивида от культуры и важность “мультикультурного вопроса”, его теоретики, однако, формулируют свои взгляды, исходя из самых различных философских и политических принципов».[64] Следует также особо отметить, что ни в одной из стран, на практике реализующих политику мультикультурализма, она не осуществляется в чистом виде. Везде мультикультурные практики сопровождаются элементами ассимиляции или сегрегации представителей иных культурных групп.

Казалось бы, Соединенные Штаты возникли как государство иммигрантов и всегда черпали жизненные силы в активной иммиграции, отмечал в своей книге «Нация иммигрантов» (1964) Джон Кеннеди. «Иммиграция <…> дала всем “старым” американцам образец, по которому можно судить, как далеко они должны продвинуться, и всем “новым” американцам – понимание того, как далеко они могут продвинуться. Она напоминает каждому американцу, старому и новому, что изменения – это существо жизни и что американское общество – это процесс, а не итог».[65]

Сегодня в США, где по-прежнему население увеличивается ежегодно на 1 %, в основном за счет притока иммигрантов, они составляют уже более 10 % населения страны. Однако резко изменялись культурные характеристики иммигрантов. Если в 1910 г. среди стран, «поставлявших» наибольшее количество переселенцев, неевропейскими были всего две, то к 1990 г. все десять относятся к Восточной Азии и Карибскому бассейну (Филиппины, Южная Корея, Индия, Китай, Вьетнам, Ямайка, Гаити, Куба, Мексика, Доминиканская Республика), т. е. к регионам, где традиции, ценностные ориентации и образ жизни существенно отличаются от североамериканских. Показательна и динамика роста иммиграции из этих регионов. Только за 1940–1980-е гг. число иммигрантов из Латинской Америки возросло в 27,1 раза, а из Азии – в 88 (!) раз. В начале нового века иммигранты из Мексики составляли 27,6 % от общего числа, намного превосходя ближайших соперников – китайцев (4,9 %) и филиппинцев (4,3 %).[66] «В самые ближайшие годы каждый четвертый американец будет принадлежать к этническому меньшинству», – констатировали в начале 1990-х гг. М. Бернал и Г. Найт.[67] Однако этот прогноз оказался слишком оптимистичным, поскольку число американцев европейского происхождения уменьшалось гораздо более стремительными темпами: если в 1980 г. они составляли 80 % населения США, то в 2000 г. – уже 70 %.[68]

В 2001 г. более 80 % иммигрантов были выходцами из регионов – поставщиков «видимых меньшинств», т. е. уроженцами стран Азии, Африки, Латинской Америки и Тихоокеанских островов. Больше всего иммигрантов прибывает в Канаду из Китая – более 16 %, причем доля выходцев оттуда постоянно возрастает. Среди других стран – поставщиков иммигрантов лидируют такие страны Азиатско-Тихоокеанского региона, как Индия, Пакистан, Филиппины, Корея. В десятке главных поставщиков иммигрантов в Канаду только четыре страны с «белым» европейским населением: США, Великобритания, Румыния и страны бывшей Югославии.[69]

Подобного рода процессы имели место и в Канаде. В 2007 г. Канада, где общая численность населения составляет 33,39 млн человек, принимала по 5,8 иммигранта на 1 тыс. жителей страны в год, большинство из которых составляли лица неанглийского и нефранцузского происхождения, преимущественно представители так называемых видимых меньшинств, которые уже тогда составляли более 32 % населения страны.

Вместе с тем до 1960-х гг. так называемые иммигрантские государства оставались относительно гомогенными в расовом и культурном отношении, что было результатом не только исторических обстоятельств (иммиграция «избыточного» населения из Европы), но и целенаправленной политики квот по расово-этническим критериям при приеме иммигрантов, которые де-факто действовали и в Западной Европе. В годы экономического подъема от этих критериев отказались: в США – в 1965 г., в Канаде – в 1967 г., в Австралии – в 1973 г. Так, в новом «Иммиграционном акте», принятом в США, была провозглашена постепенная отмена расово-национального принципа отбора иммигрантов: всем странам «предоставлялись» равные доли, однако доля выходцев из каждой страны не должна была превышать 20 тыс. мигрантов. Отличительной чертой данного закона было то, что преимуществом въезда в США пользовались не только ближайшие родственники граждан страны, проживающие за рубежом, но и ученые, врачи и представители других дефицитных специальностей, включая высококвалифицированных рабочих. Одновременно впервые в истории США были введены ограничения для иммигрантов из стран Латинской Америки.[70]

Тогда же увенчалась успехом многолетняя борьба за гражданские права цветного населения США. «Акт о гражданских правах», принятый Конгрессом в 1964 г., запрещал дискриминацию при найме на работу и получении образования по признаку расы, пола, религиозных убеждений и этнического происхождения. Важно подчеркнуть, что данный законодательный акт классифицирует дискриминацию, обусловленную местом рождения конкретного лица, его происхождением, культурой или языком, как противоправное действие. Следовательно, людям не может быть отказано в равных возможностях на основании того, что они или их семьи являются выходцами из другой страны, их имя или акцент указывают на их принадлежность к группе определенного национального происхождения, они имеют определенные обычаи, которые указывают на их принадлежность, или потому, что они состоят в браке или связаны с лицами, принадлежащими к группе определенного национального происхождения.[71] В результате был создан достаточно эффективный административно-правовой механизм регулирования расово-этнических отношений, на несколько десятилетий обеспечивший относительный «мир» между представителями различных рас в американском обществе. Однако президент Дж. Кеннеди, который инициировал такого рода политику, начал вводить ее «лишь после того, как американская элита под влиянием расовых волнений в американских городах в 1950-е годы “кожей ощутила” угрозу распада нации. В таких условиях началось наступление на расизм. Этот процесс стал действительно необратимым после поддержки идей межрасового равенства крупнейшими американскими СМИ и, что немаловажно, “фабрикой грез” Голливудом, а в конечном счете вследствие того, что изменилось общественное мнение. Опора на общество сделала возможными реформы в сфере межрасовых отношений, она же обеспечила их эффективность», – отмечает Э. Паин.[72] Сегодня следует признать, что федеральная политика борьбы с расовой дискриминацией, активизировавшаяся в 1950–1960-х гг. благодаря усилиям президентов Д. Эйзенхауэра и Дж. Кеннеди, и борьба за гражданские права цветного населения США действительно принесли ощутимые результаты. Однако сейчас главные проблемы в этой сфере связаны не столько с феноменом неравенства в политическом участии, сколько с тем, что основные полномочия в деле реализации социальной политики переходят от федерального правительства к штатам, и это вполне соответствует логике децентрализации страны. В результате афроамериканские и испаноязычные общины, сосредоточенные в мегаполисах, оказываются один на один с местными политическими институтами, а также с громоздкими и часто неэффективными муниципальными бюрократиями, не обладающими достаточными ресурсами и испытывающими воздействие множества конкурирующих групп интересов.

В Австралии выбор в пользу политики мультикультурализма был связан главным образом с «оскудением иммиграционного потока к началу 1970-х гг., что могло повлечь за собой неблагоприятные последствия для демографической и экономической ситуации в стране».[73]

Именно в 1960–1970-х гг., когда в США, Канаду, Австралию и страны Западной Европы хлынул мощный иммиграционный поток из государств третьего мира, во многих из них стали формироваться предпосылки для новых расколов и конфликтов. Чрезвычайно важную роль сыграло то обстоятельство, что поведение новых иммигрантов опровергнуло сложившиеся ранее представления об американской нации как «плавильном котле». Они не поддавались ни интеграции, ни ассимиляции. Общий образовательный и культурный уровень новых иммигрантов оказался крайне низким; в 1995 г., когда полного школьного образования не имели 12 % коренного населения США, доля таковых среди легальных иммигрантов превышала 40 %; средний же уровень их образования был в 4 раза ниже, чем у рядового американца. Не удивительно, что уделом иммигрантов стала работа в низкооплачиваемых секторах экономики, обособление от коренного населения; как результат, возникли новые культурные и социальные барьеры внутри страны. «Важной составляющей большинства ситуаций этнического антагонизма являются групповые барьеры и привилегированный доступ к ресурсам», – отмечает известный британский социолог Э. Гидденс.[74] В итоге новые иммигранты образуют диаспоры и локальные сообщества, живущие по своим традиционным «законам», и лишь формально принимают законы новой родины. Вследствии концентрации преимущественно в крупных городах иммигранты составляют сегодня от четверти до трети их населения, а в некоторых мегаполисах Северной Америки – от трех четвертей до четырех пятых.[75] Концепция «плавильного котла»[76] оказалась неадекватной для описания всей сложности этнических процессов в современном американском обществе: вместо того чтобы «переплавляться» в американцев, новые потоки иммигрантов все больше «разбавляют» американские ценности своими. Расхожая шутка этнологов суммирует реальные результаты плюралистической интеграции, к которой было вынуждено обратиться американское общество: «Мы (Соединенные Штаты) думали, что варим суп, а получили салат». Не случайно по окончании холодной войны проблема неконтролируемой массовой миграции стала одной из главных опасностей в дискурсе западного общества. Установление контроля, где это возможно, в рамках демократии над неассимилируемыми группами иммигрантов стало сегодня сверхзадачей стран Запада.

Поскольку мультикультурность западных обществ, раз провозглашенная, не подлежала отмене, а необходимость избегнуть выполнения ко многому обязывающими обещаний новым меньшинствам стала настоятельной, изначальная, «полная», версия политики мультикультурализма, примененная к автохтонным меньшинствам, в отношении иммигрантов была исподволь замещена «усеченным» мультикультурализмом. Было установлено ясное концептуальное различие между «имеющими исторические корни аборигенными группами меньшинств» и сообществами иммигрантов, у которых нет шансов получить статус этнического меньшинства и, используя его, требовать «признания языковых прав и средств для поддержания собственной самобытной культуры».[77] Именно это разделение меньшинств на два класса в зависимости от степени их укорененности привело к появлению практики двойных стандартов в подходе к решению их проблем. И хотя в условиях демократии «коренное» белое большинство не может прямо институционализировать право на доминирование в государстве, это доминирование обосновывается тем, что различие коллективных прав граждан, принадлежащих к различным культурным группам, зависит от глубины и длительности связей с национальной территорией. Как пишет профессор Калифорнийского университета (Санта-Крус) М. Браун, за последние 20 лет разрыв в оплате труда белого и небелого населения США не только не уменьшался, но и значительно увеличился, то же можно сказать и в отношении безработицы: за эти годы число безработных небелых увеличилось в два раза. Таким образом, неявно сохраняется практика дискриминации по расовым признакам. Одновременно истощаются и финансовые возможности государства для проведения эффективной политики интеграции иммигрантов, в первую очередь из-за старения населения США: в 2008 г. за пенсией и обещанной бесплатной медицинской помощью начали обращаться представители поколения бэби-бума. По прогнозам, между 2000 и 2030 гг. число американцев старше 65 лет удвоится и достигнет 71,5 млн человек. Понадобятся огромные средства, чтобы через 25 лет закрыть бюджетный дефицит в 65 900 млрд долларов.[78]

В результате политолог с мировым именем С. Хантингтон называет иммиграцию в США «главным бичом нашего времени». Иммигрантов он делит на «обращенных», прибывших с тем, чтобы ассимилироваться в американском обществе, и «временщиков», приехавших по контракту на несколько лет. «Новые иммигранты с Юга, – отмечает Хантингтон, – не обращенные и не временщики. Они курсируют между Каролиной и Мексикой, поддерживая дуальную идентичность и вовлекая в этот процесс членов своих семей». Учитывая 1,6 млн человек, которых арестовывают каждый год за попытку пересечь Рио-Гранде, Хантингтон предостерегает: «Если свыше миллиона мексиканских солдат перейдут нашу границу, США воспримут это как угрозу национальным интересам и отреагируют соответственно. Однако мирное вторжение миллионов мексиканцев, как будто санкционированное Висенте Фоксом [президент Мексики в 2000–2006 гг. – В. С.], представляет не меньшую опасность для Америки, и на него США должны реагировать адекватно. Мексиканская иммиграция уникальна по своей сути, она является прямой угрозой нашей идентичности и культурной целостности и, быть может, нашей национальной безопасности».[79]

Разумеется, С. Хантингтон преувеличивает опасности, связанные с волной иммиграции из Латинской Америки, однако несомненно и то, что она порождает серьезные социальные проблемы и новые значительные различия между действительными и потенциальными гражданами США. Так, новые иммигрантские меньшинства нацелены прежде всего на самооборону, обретение «места под солнцем», признание своих прав. Сегодня они уже не согласны безропотно терпеть дискриминацию. Однако хорошо известно, что успех, к которому стремится одна группа, далеко не всегда совместим с успехом всех остальных. В этой ситуации неизбежны конфликты интересов, и любая групповая победа потенциально может иметь серьезные деструктивные последствия для общества в целом. «Идеи мультикультурализма, широко распространившиеся в последнее время в американском обществе, – считает, в частности, В. Иноземцев, – отражают банальную раздробленность нации и de facto проповедуют приоритет прав этнических групп над правами отдельных личностей, недопустимый с точки зрения классической либеральной теории». Более того, мультикультурализм легитимирует амбиции разного рода меньшинств, основывающих «свои политические притязания на культурной особости своих членов».[80] Одним из следствий политики мультикультурализма стало появление в современном западном обществе так называемых партий идентичности; поскольку все новые социальные группы активно требуют признания обществом своей особости, базирующейся на этнической, конфессиональной, гендерной принадлежности или сексуальной ориентации, постольку многие из них создают новые политические партии для защиты своего права на отличие и борьбы за привилегии. Как отмечает Ч. Тейлор, “политика признания” предполагает, что многие, кто чувствует себя ущемленным в статусе равного другим человека, стремятся к тому, чтобы их специфическая идентичность была публично признана».[81]

Однако в многообразии культур и культурных общностей, которое отстаивает мультикультурализм, сами культуры, как правило, мыслятся как некие целостности. В этом мультикультуралистский дискурс близок к дискурсу национализма, только мультикультурализм защищает культуры, не имеющие своего национального государства или функционирующие в рамках одного или нескольких национальных государств. Сходство с национализмом проявляется также в том, что мультикультурализм признает ценность принадлежности только к одной категориально понимаемой культуре. «Слишком часто, – отмечает американский политолог К. Калхун, – коммунитаристский и мультикультуралистский дискурс (при всех его остальных достоинствах) следует за националистическим дискурсом, представляя крупные категории, в которых люди на самом деле глубоко различны и часто не знакомы друг с другом, по образцу небольших семейных и общинных групп. Эта логика акцентирует межгрупповые отличия, отрицая значение внутригрупповых».[82] На практике же факторы, влияющие на человеческую жизнь, не могут быть сведены к влиянию обособленных сообществ, общества и культуры внутренне сложны; их члены часто конкурируют друг с другом, могут по-разному интерпретировать общее наследие и по-разному относиться к культурным нормам, которые, в свою очередь, также могут противоречить друг другу. Не следует забывать и о том, что принадлежности нередко бывают множественными и даже взаимопересекающимися и амбивалентными.

В результате, по мнению критиков мультикультурализма, на практике либеральные идеи и ценности доводятся до самоотрицания. Какая же это индивидуальная свобода, если ты не можешь высказать свое мнение о гомосексуальности, о феминизме и расовых проблемах? С помощью всякого рода сексуальных меньшинств традиционная буржуазная мораль была поставлена под сомнение. Как показывает опыт, «в большинстве случаев проекты по реализации групповых прав и интересов (самоопределение, гарантированное представительство, предоставление социальных льгот и преференций) оборачивались ущемлением прав прочих индивидов, этнизацией общественного сознания и социальной сегрегацией. Нередко защитой коллективных прав оправдывалось нарушение прав человека. Сегодня уже западные авторы говорят о дестабилизирующем воздействии безграничной терпимости, называя ее “невозможной добродетелью”», – пишет российский исследователь С. Г. Ильинская.[83]

Когда вопрос касается привилегий этнических групп, политика, предусматривающая выделение квот, идет вразрез с одной из самых важных характеристик этничности, а именно с тем фактом, что этническая идентичность большинства людей не поддается сколько-нибудь однозначному определению. Более того, с точки зрения теории конструктивизма, доминирующей сегодня в исследовании этнических проблем, этнические группы – это социальный конструкт. В результате «в современных западных плюралистических обществах политика, ведущая к признанию групповых прав, всегда влечет за собой произвол и неравенство, так как сам отбор привилегированных групп, равно как и определение того, кто к каким группам принадлежит, является произвольным. Как и в США, возмездием за подобного рода политику является своего рода система апартеида “наоборот”, в которой возможности и права людей определяются случайным в нравственном отношении фактом их этнической принадлежности, а не их заслугами и нуждами».[84]

Пытаясь преодолеть существующее структурное социальное неравенство с помощью политики различия, американское правительство обнаружило на примере афроамериканцев, что наделение особыми правами способствует не включению в общество, а исключению из него и усугубляет раскол по этническим и расовым основаниям, навязывая право на отличие тем, кто за него не боролся. Америка одной из первых в западном мире столкнулась с феноменом культурализации и этнизации социальных отношений. Прежде всего, он проявился в американской системе образования. При поддержке либеральных сил так называемое мультикультурное образование получило право на существование уже в середине 1960-х гг. В результате разработки альтернативных образовательных программ, направленных на преодоление доминирующего положения белых англосаксов-протестантов, закрепленного в языке, трактовке американской истории, базовых положениях этики и эстетики, в высших и средних учебных заведениях США начала преобладать такая трактовка всемирной истории вообще и американской в частности, которая «демонизировала людей белой расы».[85] В начале 1968 г. легитимность мультикультурного образования была поддержана «Актом о двуязычном образовании», принятым по требованию испаноязычных американцев. Позднее этот акт несколько раз пересматривался. После принятия в 1974 г. Акта Конгресса об учебных программах по этническим культурам в средних учебных заведениях США были введены билингвистические программы, по которым обучалась значительная часть детей иммигрантов.

С конца 1960-х гг. в США на государственном уровне стала проводиться в жизнь компенсационная программа утвердительных действий (affirmative actions) или позитивной дискриминации, направленная на устранение последствий расовой дискриминации и дискриминации по половому признаку при приеме на учебу или на работу. «Введение принципа “позитивных мер” требовало от компаний – государственных подрядчиков принятия специальных мер по привлечению, найму и продвижению обладавших необходимой квалификацией представителей групп, ранее подвергавшихся дискриминации. Начавшись (во времена президента Дж. Кеннеди) как временная и ограниченная по своим масштабам мера, она постепенно охватывала все более широкий круг расово-этнических групп, включала в свою орбиту всё новые и новые категории населения. Специальная инструкция Министерства труда 1968 г. определяла “позитивные действия” как систему определенных целей по увеличению найма “негров”, “азиатов”, “американских индейцев”, “испаноязычных” и сроков, устанавливаемых для достижения этих целей».[86] Программа «позитивных действий» получила дальнейшее развитие, ее стали применять не только при найме на работу в частном секторе, но и при приеме в университеты, при подборе преподавателей и государственных служащих.

Однако итог, как это часто бывает, оказался достаточно далек от замысла. Первым результатом позитивной дискриминации в сфере образования стало снижение качества последнего. Проводившиеся в начале 1970-х гг. исследования уровня подготовки в американских колледжах показали, что у афроамериканцев, поступивших в колледжи благодаря квотам, гораздо более низкие результаты тестирования, а среди студентов, имеющих задолженности, только 10 % белых и 90 % чернокожих. Это соотношение, конечно, со временем несколько изменилось, поскольку имело социальную, а не культурную природу и объяснялось тем, что чернокожие школьники получали образование в муниципальных школах бедных кварталов. Тем не менее и сегодня высказывается озабоченность низким уровнем образованности среди чернокожих и испаноязычных американцев, и в качестве одной из причин указывают систему позитивной дискриминации при приеме этих групп в высшие учебные заведения. Беда в том, отмечает известный американский журналист и политолог Д. Фрам, – что численность легальных и нелегальных иммигрантов из Мексики и Центральной Америки, которые не проявляют большого интереса к образованию, растет. Низкоквалифицированные работники дорого обходятся коренным жителям. Для исправления ситуации Д. Фрам предлагает пойти на отмену расовых привилегий, остановить массовую нелегальную иммиграцию (по оценкам, нелегальные иммигранты составляют около 5 % рынка рабочей силы США) путем ужесточения наказания для работодателей, использующих труд нелегалов, пересмотреть иммиграционную политику страны в пользу образованных и перспективных (замещающая иммиграция) и поощрять большие американские семьи с помощью если не религиозной морали, то разумно ориентированной налоговой политики.[87]

Следует также отметить, что групповая модель включения, опиравшаяся на специальные эксклюзивные права или позитивную дискриминацию, повлекла за собой и другие негативные последствия. После того как чернокожие и представители коренного населения Америки – индейцы обрели особые права, их стали требовать иные маргинализированные группы. Защитники мультикультурализма пришли к выводу о необходимости включать в качестве привилегированных культурных меньшинств в мультикультурном обществе сообщества, объединенные определенным стилем жизни. В итоге постепенно не только американской, но и общемировой стала тенденция к увеличению числа обладающих самосознанием «мы»-групп, в пользу которой сыграл моральный авторитет и признание ценностей различия и аутентичности, а также усиливающееся внимание мирового сообщества к коллективным правам. В Соединенных Штатах сложилась ситуация, когда наиболее вероятным кандидатом на любую должность предстала чернокожая лесбиянка-инвалид как индивид, принадлежащий сразу к четырем типам исключенных (женщина, расовое меньшинство, сексуальное меньшинство, физически альтернативно одаренная).

Действительно, в 1980–1990-е гг. в США была реализована впечатляющая система мероприятий, основанных на учете расовой и этнической принадлежности американцев:

• практика назначения представителей ряда расовых групп на высшие государственные посты;

• ряд мер, направленных на обеспечение политического представительства этих групп;

• пересмотр содержания ряда школьных и университетских дисциплин и программ, цель которых состоит в отражении исторического и культурного вклада основных расовых и этнических групп в развитие страны;

• увеличение возможностей представителей языковых меньшинств использовать родной язык при обучении и в обще-ственно-политической жизни и др.[88]

Сегодня в рамках политики различия в ряде штатов США реализуется практика так называемой избирательной географии, т. е. границы избирательных округов проводятся таким образом, чтобы число округов, в которых этнические или расовые меньшинства составляли большинство, было максимальным. В результате выросло число афроамериканцев и испаноамериканцев в депутатском корпусе (в настоящее время даже в южных штатах по крайней мере 10 депутатов являются представителями афроамериканской расы), однако одновременно политически дискриминируемое большинство белых избирателей стало проявлять недовольство.[89] Тем не менее в ноябре 2008 г. американцы избрали президента-афроамериканца Барака Обаму.

Проблема заключается в том, что предоставление особого статуса той или иной, зачастую искусственно образованной, общности само по себе способно привести к возникновению групповой солидарности, сделав такую общность реальной под действием «логики юридически определенной категории». Из-за предоставления предполагаемой группе особого правового статуса неизбежно возникает вопрос о критериях членства в этой группе и ослаблении, хотя и не полном исчезновении, дополняющих друг друга идентичностей. Обращение к категории «традиционная культурная группа» при обосновании этих особых прав может привести к закреплению определенных властных отношений, отстаиваемых заинтересованными членами такой группы, которые выступают, уже опираясь на «традицию».[90]

Таким образом, «постмодернистский упор на различия и аутентичность привел к расширению границ между группами, усилению чувства исключительности, повышению значимости коллективных прав за счет прав индивидуальных; [сторонников такого подхода. – В. С.] заботят не столько создание и институционализация культуры, сколько следствия культурных различий. Проще говоря, среди всех интеллектуальных течений постмодернизм закрепил нечто, давно исчерпавшее себя, – идею аутентичности», – отмечает К. Цюрхер.[91] Американский вариант политкорректности, призванный формировать толерантное отношение к «другим» и признавать любую непохожесть: религиозную, этническую, гендерную и т. д., – стал превращаться в некую новую форму нетерпимости, которая канонизирует употребление политкорректного языка до степени ритуала и предпочитает следование букве, а не духу мультикультурализма.

Эти проблемы еще более обостряются в связи с тем, что, как оказалось, позитивную дискриминацию, вначале мыслившуюся в качестве временной меры для преодоления социально-структурного неравенства, невозможно отменить. «Представители меньшинств, для которых позитивная дискриминация означала ощутимые преимущества на рынке труда и образования, категорически воспротивились свертыванию этой практики. В итоге сегрегация общества по этнорасовому признаку не только не была преодолена, но и стала добровольной. Активисты этнических и расовых меньшинств, энергично взявшиеся за стилизацию жизненно-стилевых различий под фундаментально-культурные, углубили сегментирование общества по этнорасовому и этнолингвистическому признаку».[92] В результате в начале 1990-х гг. западные страны, прежде всего США и Канада, «столкнулись с феноменом так называемого реактивного мультикультурализма. Его носители – этнические и культурные меньшинства. Если раньше их члены стремились скорее к слиянию с большинством, то теперь они, напротив, настаивают на собственной инакости. При этом утверждается, что их идентичность отлична от идентичности окружающих столь радикально, что ни о каком сближении просто не может быть речи».[93] Более того, представители культурных меньшинств теперь уже считают, что для ликвидации дискриминации необходимо не просто равноправие, когда то, что их отличает, утверждается как «равно достойное», а такое к ним отношение, которое наделило бы их группу новыми привилегиями по сравнению с большинством или другими меньшинствами.

Противников политики мультикультурализма, которых сегодня немало, страшит то, что дальнейшая реализация ее принципов приведет к еще большей фрагментации социума и даже сепаратизму, которые уже ставят под угрозу американскую национальную традицию и единство нации, а также неразрывно связанные с ними либеральные ценности. Вместе с тем многие признают, что если бы практики мультикультурализма не было вовсе, возможно, законодательно провозглашенные равными права чернокожих или инвалидов так никогда бы и не были реализованы из-за ранее сложившихся в американском обществе отношений.[94] В результате – очередной тупик, выхода из которого пока не найдено. Как констатирует Дж. Грей, «возникновение групповых или коллективных прав является, вероятно, наихудшей формой легализма, вытеснившего традиционный идеал толерантности… <…> Мультикультурализм и толерантность расходятся в том, что в рамках толерантности признается, что прочная свобода предполагает нечто большее, чем согласие с законами и конституционными правилами, а именно общность культурных ценностей и моральных взглядов по широкому кругу вопросов <…> подобные отклонения от старомодного идеала толерантности приведут к распространению еще более старомодной нетерпимости».[95]

Как следствие, в Соединенных Штатах «традиционная» расовая напряженность в отношениях между белыми и черными дополняется новыми поводами для размежевания и конфликтов: между американцами – выходцами из Европы и Латинской Америки, а также между чернокожими и латиноамериканцами, с одной стороны, и азиатами – с другой. Хотя справедливости ради надо отметить, что политика позитивной дискриминации позволила избавиться от крайнего радикализма афроамериканцев и отчасти «смягчить» расистские стереотипы белых американцев.

Еще одно следствие практики мультикультурализма в Америке – это потенциальная опасность политизации этничности. Преодолеть эту тенденцию сложно уже потому, что этническое предпринимательство может быть чрезвычайно доходно. В идеале существующие в США общественные объединения этнических меньшинств должны были взять на себя часть забот по адаптации и интеграции вновь прибывающих иммигрантов в американское общество, а также лоббировать интересы своих членов в местных органах власти. В США данная идея реализована и в целом дает позитивные результаты. Однако именно в этой среде уже появились люди и организации, которые начали спекулировать на этнорасовой проблематике, превращая различия в политический ресурс и выдвигая все более радикальные политические требования. Так, латинские студенческие организации американских университетов выступают сегодня за возвращение юго-западных американских штатов Мексике. Столицей новой мексиканской провинции называют Лос-Анджелес (согласно данным переписи 2000 г., в городе белые составляли 46,9 % населения, в то же время для 41,7 % горожан родным языком является испанский). Президент Лиги объединенных граждан латиноамериканского происхождения высказывает мнение, что рано или поздно «Калифорния станет мексиканским штатом».[96] Эти прогнозы не выглядят такими уж фантастическими в свете кардинального изменения демографического баланса в южных штатах США (в Калифорнии и Техасе англосаксы уже сегодня составляют меньшинство) и превращения испанского языка в официальный язык ряда территорий.

Негативная реакция белых американцев не заставила себя ждать. Уже в начале нового века 72,0 % населения США выступало за резкое сокращение иммиграции. Данные другого опроса, проведенного в середине 2000 г., свидетельствуют, что 89 % американцев поддерживают требование о признании английского языка единственным государственным языком Соединенных Штатов.[97] Люди могут мирно жить вместе и при этом отличаться друг от друга и иметь глубокие разногласия по многим вопросам, однако их совместная жизнь становится невозможной, если одни признают свое превосходство и даже гипотетическую возможность применения силы к своим оппонентам.

Как уже отмечено, многие американские исследователи оценивают результаты политики мультикультурализма с изрядной долей скепсиса. В частности, историк А. Шлезингер-младший считает мультикультурализм идеологией, сущность которой заключается в том, чтобы заменить американские общественные идеалы «ассимиляции фрагментацией, интеграции – сепаратизмом».[98] «Концепция культурного многообразия, – пишет другой американский исследователь А. Блум, – укрепляет групповщину, кроме того, она препятствует реализации прав личности, провозглашенных Декларацией независимости».[99] В адрес сторонников мультикультурализма слышатся обвинения в том, что они придают культурным различиям статус фетиша вместо того, чтобы стимулировать граждан воспринимать страну постоянного проживания как свой общий дом, и др.[100]

Действительно, для такого рода суждений есть серьезные основания. Так, согласно результатам переписи населения 1990 г., только 5 % граждан США считают себя «просто американцами», остальные относят себя к одной из 215 этнических общностей. Поэтому многие американские исследователи, особенно консервативные, к числу наиболее острых вопросов политической жизни страны относят иммиграцию, позитивную дискриминацию, билингвизм, национальный суверенитет, национальное единство и роль США в мире.[101]

В качестве альтернативы политике различий известный социальный философ А. Этциони выдвинул идею плюрализма в единстве и определяет современную Америку как общность в общности. Смысл этого лозунга, по мнению немецкого социального философа П. П. Мюллера-Шмида, заключается в следующем: «…уважение ценностей различных культур, но при этом ориентация на основные общие ценности, сплачивающие нацию, в первую очередь демократию, основные права и взаимное уважение».[102] Не случайно американский политолог К. Калхун указывает на то, что сегодня особенно важно «создавать публичное пространство, где люди могут вовлекаться в общий дискурс не только для того, чтобы принимать решения, но и для того, чтобы творить культуру и даже создавать и пересоздавать свои собственные идентичности».[103]

1.3. Проблемы политики мультикультурализма после 11 сентября 2001 г

После 11 сентября 2001 г. и провозглашения президентом Дж. Бушем-младшим курса на борьбу с международным терроризмом число американцев, отрицательно относящихся к мусульманам и исламу как религии, которая, по их мнению, поощряет насилие и терроризм, резко увеличилось с 14 % в 2001 г. до 33 % в 2006 г., и акции мультикультурализма упали почти до нуля.[104]

Как и многие американские консерваторы, С. Хантингтон полагает, что наиболее действенное средство предотвращения дезинтеграции Соединенных Штатов – это не политика мультикультурализма, а культурная ассимиляция иммигрантов: «Я считаю, – писал маститый политолог в своей последней книге, – что Америка может это сделать и американцы должны заново обратиться к англо-протестантской культуре, традициям и ценностям, которые на протяжении трех с половиной веков разделялись американцами всех рас, народностей и религий и были источниками их свободы, единства, мощи, процветания и морального лидерства, как силы добра в мире».[105]

На практике США вряд ли удастся последовать этому рецепту. «Отказ от “священной коровы” мультикультурализма невозможен не только по культурно-идеологическим соображениям, но и в силу демографической динамики. По прогнозам, к 2050 г. каждый четвертый американец будет испаноязычным, а Соединенные Штаты превратятся во второе по численности испаноязычное государство мира после Мексики. Еще 13–15 % американцев составят иммигранты из стран Азии. Столь значительное демографическое присутствие усилит стремление иммигрантов поддерживать и развивать собственную отличительность от окружающих. Тем более что мексиканцы, в отличие от старых и новых иммигрантов европейского происхождения, с трудом поддаются аккультурации и зачастую не желают учить английский язык. <…> Смогут ли Соединенные Штаты, радикально изменившись расово и культурно, остаться прежними в политическом и экономическом отношении? В то время как интеллектуалы дебатируют [по поводу этой проблемы. – В. С.], радикальные пессимисты из числа американских правых начинают готовиться к вооруженной борьбе за “американский Техас”».[106]

Постоянно растет и мусульманская община США, но пока нет достоверных данных о численности американских мусульман: ее то завышают до 7,0 млн, то занижают до 1,2 млн. По оценкам Pew Research Center, в Америке проживает 2,5 млн мусульман, две трети из которых родились вне Штатов. Около 23 % – новообращенные мусульмане, из них 58 % – афроамериканцы, 34 % – белые.[107]

В прошлом мусульманская община росла в основном за счет состоятельных студентов из арабских нефтедобывающих государств, оставшихся здесь после учебы, но в 1990-е гг. состав общины начал кардинально меняться за счет беженцев из Боснии, Афганистана, Ирака и Сомали. «Это не обязательно люди с высшим образованием: адвокаты, врачи и инженеры. Новоприбывшие в основном работают в сфере обслуживания». Исследование, проведенное Pew Research Center в 2008 г., показало: несмотря на то что большинство американских мусульман относятся к среднему классу и придерживаются умеренных взглядов, в их среде «имеются лакуны с потенциалом радикализации». Так, 5 % опрашиваемых отозвались об «Аль-Каиде» положительно в той или иной степени. Еще 5 % заявили, что теракты «иногда оправданы», а 1 % – что они оправданы «зачастую». Результат: только в 2009 г. зарегистрировано не менее восьми эпизодов подготовки терактов или применения вооруженного насилия американцами-мусульманами. Наконец, 25 декабря 2009 г. была предпринята самая опасная террористическая атака на США после 11 сентября 2001 г., которая не удалась благодаря счастливой случайности, а также решительности пассажиров и экипажа. Несмотря на имевшуюся информацию об Умаре Фаруке Абдулмуталлабе, спецслужбы не смогли составить общую картину, «чтобы идентифицировать и упредить эту угрозу». Отдельная головная боль для властей США – радикализация обратившихся в ислам афроамериканцев-заключенных.[108]

Американские исследователи отмечают еще одну тревожную тенденцию, которую можно определить как убегание от разно-образия. Суть ее заключается в том, что американцы, рожденные в Новом Свете, стремятся селиться как можно дальше от районов проживания новых иммигрантов. «Светлокожие перемещаются в белую американскую глубинку, – пишет главный редактор журнала National Revue П. Браймилоу, – чернокожие – к большим черным метрополиям на Юге. Так этнически разламывается Америка». В середине 1990-х гг. «небелое» население составляло 73,2 % в Вашингтоне, 83,7 % в Детройте, 90,7 % в Майами. Несмотря на массированную пропаганду мира между расами и сотрудничества, количество «черно-белых» браков не составляет в США и 1 % от общего числа. В итоге общие объединяющие американцев идеалы постепенно утрачиваются, однако «национальное государство, по существу, требует общей культуры и общего языка. Трудно представить, как оно будет существовать без этого».[109]

Оценивая исторические перспективы Соединенных Штатов, известный американский исследователь И. Валлерстайн как-то заметил: «Америку где-нибудь в 2020-е гг. ждет своя перестройка, но, в отличие от советской, она будет значительно более кровавой, потому что в ней будут замешаны расовые и этнические проблемы, которые находятся не на периферии системы, а внутри нее».[110] По прогнозу известного социолога, прежде всего в этот исторический период «как давление, так и напряжение миграции достигнут максимума. Каким образом смогут США остановить нелегальную миграцию, исчисляемую миллионами, даже десятками миллионов? Ответ простой – никак не смогут».[111]

Однако сегодня не все так однозначно плохо в отношении политики мультикультурализма и проблемы интеграции иммигрантов в Северной Америке. Согласно данным социологов, бо́льшая часть второго поколения испаноамериканцев не противопоставляет себя американскому обществу и связывает свое будущее с будущим новой родины. Поэтому описанная нами выше тенденция представляет лишь одну, наиболее тревожную сторону процессов, связанных с проблемой интеграции иммигрантских меньшинств в принимающее общество.

Кроме того, в Канаде, несмотря на то что этнический состав населения становится более разнообразным (в крупнейших канадских городах Торонто, Ванкувере и Монреале – от половины до двух третей жителей – не британского и не французского происхождения), удалось выработать национальную идею, вполне успешно консолидирующую мультикультурное общество. Первым шагом на этом пути можно считать «Канадский акт о мультикультурализме» (1971); таким образом канадское правительство подтвердило, что мультикультурализм отражает культурное и расовое разнообразие канадского общества, а также признало за гражданами свободу сохранять и поддерживать свое культурное наследие. В дальнейшем этот акт дополнили и уточнили еще несколько законов. «Канадская хартия прав и свобод» (1982) призвана гарантировать фундаментальные свободы и демократические права и прежде всего право на равенство, «Акт о правах человека» гарантирует всем членам канадского общества равное право вести такой образ жизни, какой они хотят. Следует упомянуть и «Акт о справедливом трудоустройстве» 1995 г., в котором говорится, что справедливость на рабочем месте предполагает не только одинаковое отношение ко всем сотрудникам, но и уважение к их различиям. С принятием этих правовых актов произошла институционализация культурных прав меньшинств.

В результате, по выражению бывшего премьер-министра Джо Кларка, «Канада является сообществом сообществ, в котором множество коммун живут вместе, но ни одна из них не отказывается от своих культурных особенностей, что позволяет называть канадское общество мозаичным гобеленом».[112] Мозаичность социума рассматривается как важнейший компонент самобытности канадской нации. Сегодня самоидентификация канадцев в значительной степени связана с понятием мультикультурности. Так, согласно опросу общественного мнения, проведенному в 1999 г., более 83 % канадцев считают мультикультурность одной из самых позитивных характеристик своей страны. Для сравнения: в 1996 г. этот показатель составлял 80 %, а в 1993 г. – лишь 77 %. В возрастном отношении наибольшую долю приверженцев мультикультуралистского принципа «единство в многообразии», ставшего национальной идеей Канады, составляет молодежь. В 1999 г. 96 % канадцев нравилось то, что в Канаде живут люди, принадлежащие к различным этническим группам и расам.[113]

«Канадское правительство, практически отказавшись от навязывания своим гражданам и мигрантам выбора между англо– и франкоконформизмом, стремится к дотационной поддержке культурного своеобразия самых разных этнокультурных меньшинств», – отмечает М. Опальски.[114] Таким образом, в Канаде параллельно развиваются два процесса, находящиеся в динамическом противоречии: увеличивается мозаичность канадского общества и происходит «канадизация» ее населения, осознающего себя как мультикультурную общность. Канадцы по праву гордятся своей терпимостью по отношению к представителям иных этнических, расовых, конфессиональных групп и приверженцам иных политических взглядов и моделей поведения.

Так, динамичное развитие Ванкувера и всей провинции Британская Колумбия напрямую связывается с крупномасштабной иммиграцией из Восточной и Юго-Восточной Азии (3/4 всех иммигрантов в провинцию составляют выходцы из азиатских стран, прежде всего китайцы). В Ванкувере китайцы составляют 17 % населения. В результате китайский язык стал третьим среди наиболее используемых в повседневной жизни языков.[115] При этом иммигранты-китайцы имеют более высокий образовательный уровень, чем ванкуверцы в целом (33 и 27 % соответственно) и чаще являются домовладельцами (80 и 57 %). В целом канадцы, родившиеся за границей, зарабатывают на 6 % больше, чем родившиеся в стране. Однако и в Канаде увеличение удельного веса видимых меньшинств, среди которых явно преобладают иммигранты – выходцы из стран Азии, вызывает определенный рост общественного беспокойства, о чем косвенно свидетельствует некоторое уменьшение числа респондентов, приверженных ценностям мультикультурализма. Так, согласно данным опроса, проведенного в 2003 г., доля канадцев, считающих мультикультурность очень важной составляющей канадской самобытности, снизилась с 54 % в 2000 г. до 47 % в 2003 г.[116]

Сравнивая политическую культуру Канады и США, исследователи отмечают два основных отличия между двумя соседними странами. «Во-первых, для канадского публичного пространства не характерна “расиализация”, свойственная американскому публичному пространству. Это объясняется различиями в политических историях двух стран, в частности отсутствием в Канаде опыта рабства афроамериканцев и истребления индейцев. Во-вторых, в Канаде никогда не была популярной идеология “плавильного котла” [в силу изначального билингвизма и дуализма политической культуры. – В. С.], которая долгое время являлась практически официальной в США».[117] Мультикультурность и полиэтничность Канады складывались и продолжают складываться под влиянием культурных ценностей аборигенов, выходцев из Старого Света (прежде всего, англо– и франкоканадцев), а также все более многочисленных выходцев из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Канадское государство и по сей день ищет пути гармонизации межэтнических и межобщинных отношений. Как отмечает М. Уолцер, одна из проблем состоит в том, «что ни аборигены, ни квебекцы не являются иммигрантами. Они никогда не жертвовали своей культурой и в этом смысле не платили ту цену, которую обычно платят иммигранты. Французы пришли сюда как колонисты; аборигены же есть то, что они есть, – коренные народы, так сказать, колонисты предшествующих эпох. И аборигены, и колонисты были завоеваны в ходе войны, которую мы, скорее всего, сочтем войной, по отношению к ним неправедной (хотя франко-британские войны могут быть названы и обоюдно неправедными, ибо велись они ради обретения господства на “индейцами”). На данном историческом фоне требование той или иной разновидности автономии выглядит вполне обоснованным. Однако реализация этого требования – дело непростое, ибо она требует такого конституционного устройства, которое позволит осуществлять дифференцированный подход к разным народам, установит разные режимы в разных частях одной и той же страны, при том что страна эта исповедует либеральный принцип равенства всех перед законом».[118]

Приверженность данному принципу во многом объясняла то, что долгое время Квебеку отказывали в предоставлении конституционно закрепленного особого статуса. Однако его предоставление не только ликвидировало сепаратистские тенденции в этой франкоязычной провинции, но и вызвало претензии со стороны ряда англоязычных провинций на получение такого же статуса.

В Австралии это было сделано еще в 1970-е гг.: правительство сняло ограничения на въезд в страну иммигрантов в зависимости от их этнокультурных признаков в рамках политики мультикультурализма. В результате «во многих анклавных поселениях страны вторым языком уже стал китайский. А в ряде кварталов говорят по-персидски, по-арабски, по-вьетнамски, по-тайски и на других “экзотических” языках». Сегодня это породило межэтнические и межконфессиональные конфликты и поспособствовало возникновению ряда националистических организаций белого «коренного населения».[119]

Однако, как считают некоторые отечественные авторы, «новый интерес и озабоченность этничностью в США [как и в других иммигрантских государствах. – В. С.] – это больше средство противодействия неравенству, отстаивания дополнительных прав и выстраивания солидарных коалиций в обществе жесткой конкуренции. А отчасти это уже “роскошь” культурных увлечений, которую может позволить себе в состоятельном обществе утвердившиеся бывшие иммигранты».[120]

Действительно, многие иммигранты-латиноамериканцы не считают себя американцами и не желают усваивать язык, культуру и мировидение белого большинства, хотя желают пользоваться всеми благами этой страны. В последнее время американское единство и идентичность подвергаются испытанию на прочность, тем не менее американскому обществу удается избегать раскола и радикализации политики. По мнению У. Альтерматта, принципиальный вопрос заключается в том, «имеет ли иммигрант точки соприкосновения с имеющими или не имеющими своей территории этническими, языковыми или религиозными общностями. В Европе иммигранты постоянно сталкиваются с местными жителями, которые защищают свои территории. Напротив, ассимиляция иммигрантов в Северной Америке проходит легче, поскольку люди воспринимаются там всеми просто как осколки национальностей, этносов и религиозных общностей, которые государство не гомогенизировало. Там, где культура и этнос не играют главной роли для дефиниции государства, иммигранты могут быстрее ассимилироваться с существующей культурой по социально-психологическим причинам, даже если они пока не имеют гражданства».[121]

Сторонники мультикультурализма настаивают на том, что только он оставляет возможность полноценной социальной интеграции новых иммигрантов. «Если мы примем два главных требования сторонников мультикультурализма, – утверждает, в частности, У. Кимлика, – а именно, что основные институты предвзяты в пользу большинства и что результатом этой предвзятости является ущерб важным интересам, связанным с идентичностью и осознанием себя как личности, то можно ожидать, что меньшинства будут чувствовать себя исключенными из “слепых к различиям” основных институтов и испытывать отчуждение и недоверие к политическому процессу. Тогда мы вправе предсказать, что признание мультикультурализма на самом деле укрепляет солидарность и способствует политической стабильности, убирая барьеры, препятствующие меньшинствам всем сердцем принять политические институты большого общества».[122]

И хотя подобную перспективу трудно назвать приемлемой в свете происходящих сегодня процессов, в Северной Америке, вероятно, нет реалистичной альтернативы политике мультикультурализма. Как отмечает выдающийся антрополог К. Леви-Стросс: «Не существует страны, которая бы была в большей степени, чем Соединенные Штаты Америки, продуктом слияний и смешений, и, несмотря на это, существует American way of life, который характерен для всех жителей страны, каким бы ни было их этническое происхождение».[123] Давая своему народу новую гражданскую идентичность, Америка не заставляла отказываться от собственной идентичности тех иммигрантов, которые не хотели с ней расстаться.

Глава 2. Сравнительный анализ политики интеграции иммигрантов в Великобритании, Франции и ФРГ: общее и особенное

2.1. Европейский мультикультурализм и проблемы интеграции иммигрантов из мусульманских стран

В Европе вплоть до второй половины ХХ в. альтернативой сегрегации и дискриминации этнических меньшинств, в том числе иммигрантских, была их последовательная культурная ассимиляция, т. е. безусловное принятие членами таких групп культурных образцов поведенческих стандартов принимающего большинства. В Америке этот подход получил политико-культурное оформление в известной метафоре «плавильного котла». «Предполагалось, что становление политической нации должно опираться на общую систему ценностей и единую культурную традицию. Культурные различия рассматривались как преодолимые, а вопрос об их совместимости не был предметом общественных дискуссий».[124]

Однако экономический бум 1960-х гг. и социальные завоевания рабочего и молодежного движений конца того же десятилетия привели к введению жестких правил регулирования рынка труда и целой системы социальных гарантий, открыли дорогу новой волне трудовой иммиграции в страны Запада. Были запущены механизмы привлечения дешевой и социально не защищенной рабочей силы из стран третьего мира – гастарбайтеров. Интеграция в западное общество гастарбайтеров, приезжавших на заработки, никого не интересовала, поскольку официально считалось, что эти рабочие приехали лишь на то время, которое указано в их трудовых контрактах, и, заработав денег, уедут назад, к своим семьям. Однако, как заметил известный швейцарский драматург Макс Фриш: «Доставляли рабочую силу, но прибыли живые люди». Они не уехали, напротив, их семьи стали приезжать Европу. Все ведущие страны Европы столкнулись с проблемой, возникшей из-за политики воссоединения семей, результатом которой стал значительный рост числа иммигрантов, не занятых общественно полезным трудом, что серьезно увеличивало нагрузку на социальную инфраструктуру государств Европы. В 1970-е гг., в условиях экономического и энергетического кризисов и в ходе структурной перестройки экономик стран Запада резко снизилась потребность в неквалифицированном труде, многие гастарбайтеры стали безработными, вступили в конкуренцию за рабочие места, в результате возникло дополнительное напряжение в социальной сфере. Все чаще ухудшение качества жизни и рост преступности связывали с присутствием иммигрантов.

Вместе с ростом инокультурной трудовой миграции начали нарастать и проблемы расизма, сегрегации, дискриминации,[125] которые получили не только экономическое, но и социокультурное измерение, поскольку в полной мере проявились серьезные культурные различия между «местными» и «пришлыми».

В результате массовая иммиграция создала ряд серьезных проблем для западных либеральных представительных демократий.

Так, если иметь в виду трудовых мигрантов (неграждан), то проблема состоит в том, как учесть интересы и предпочтения людей, вносящих значительный вклад в экономическую и социальную жизнь страны. Но как это сделать, если те, кто этот вклад вносит, не являются субъектами политической жизни и не имеют возможности влиять на события в рамках формальных демократических процедур?

Далее, если вести речь об иммигрантах, получивших гражданство и, следовательно, политические права, то встает другая проблема. Поскольку их образ жизни, мировоззрение, интересы могут серьезно отличаться от доминирующих в принимающих обществах, то весьма вероятно, что использование ими демократических процедур для реализации своих предпочтений может привести к изменениям в политике как на государственном, так и на местном уровне. Исследователи констатируют, что транснациональные интересы новых граждан вынуждают правительства включать в повестку дня новые вопросы, мобилизовывать новые группы электората, по-иному формулировать понимание интересов граждан, что приводит порой и к государственным преобразованиям.[126] Как на такие изменения будут реагировать коренные жители, и в какой мере потенциальные конфликты могут быть решены мирными средствами, в рамках демократических процедур? Практически общепринятым является утверждение, что транснационализм может привести к утрате значимости национальных идентичностей, принадлежности, лояльности к различным группам, что, в свою очередь, приведет к эрозии централизованной структуры государств, создаст угрозу для их целостности.[127] Одна из кризисных тенденций заключается в том, что государство не справляется с классической задачей социальной интеграции по причине ориентации людей на все более устойчивые транснациональные структуры.

При этом без оговорок признается, что не существует альтернативы демократическому решению подобных проблем, а следовательно, необходимо создать такой способ разработки и принятия решений на местном и национальном уровне, который бы учитывал интересы и предпочтения мигрантов, принадлежащих к разным культурам, и предполагал их политическое участие. В определенной мере подходом к решению проблемы стали теория и практика мультикультурализма или «мультинациональной демократии», которые, по словам известного французского социолога А. Турена, «могут принимать во внимание существующую самобытность и способствовать обмену между культурами, которые хотя и имеют различное происхождение, но в современных условиях подвержены изменению структуры и новой интерпретации».[128] Однако сложившаяся сейчас в странах Запада ситуация весьма далека от такого демократического идеала.

Как уже отмечено выше, в качестве альтернативы доктрине культурной ассимиляции в Канаде, а затем в Австралии и США появилась концепция мультикультурализма, признающая как индивидуальные права граждан, так и право этнических и иных сообществ на сохранение и поддержание особой культурной идентичности. «В самом общем плане мультикультурализм можно рассматривать как политическую идеологию и как социальную практику, организующую и поддерживающую общее для национального государства пространство политической и социальной коммуникации. Причем это приемлемая для западной демократии модель регулирования, опирающаяся на признание права личности и группы на поддержание собственной идентичности и на толерантность в публичной сфере».[129]

В рамках современного либерализма идея разнообразия культурных идентичностей в современном обществе нашла выражение в концепции «мультинациональной демократии». Поскольку либеральные демократические системы становятся все более сложными с точки зрения культурной идентичности граждан, отмечает Чарльз Тейлор, постольку легитимность политических систем все в большей степени зависит от решения проблемы поддержания определенного уровня социального единства и гомогенности. Без этой фундаментальной предпосылки, считает Тейлор, не может быть ни участия граждан в демократических процедурах, ни системы признания равноправия личностей, ни неотъемлемого права граждан на достойное существование в таком обществе. Ключ к решению этой проблемы может быть найден в том, чтобы демократическая власть проводила политику создания хотя бы видимости общности целей, однако в то же время признавала и принимала неизбежное многообразие культур.

Однако в результате возникает необходимость практического поиска ответа на следующие важные вопросы:

• Какова взаимосвязь социальной справедливости и политической стабильности?

• Как преодолеть противоречия между нормативными требованиями признания прав носителей различных культурных, в том числе этнических, идентичностей и формами согласования их интересов и разрешения конфликтов между ними?

• Каким способом преодолеть разрыв между нормативными и институциональными характеристиками различных видов урегулирования разногласий и способов управления конфликтами?[130]

• Как преодолеть противоречие между принципом равенства индивидов, лежащим в основе либеральной системы гражданства, и принципом равенства групп, постулируемым представителями мультикультурализма?

В связи с этим следует учитывать принципиальные отличия между контекстами, в которых ставится и обсуждается проблема культурного многообразия и, следовательно, две основные формы идеологии и политики мультикультурализма. Возникновение и развитие первой из них связано с Австралией, Канадой, США, где население формировалось и во многом формируется сегодня за счет иммиграции. Возникновение другой связано с экономически развитыми западноевропейскими национальными государствами, которые еще совсем недавно (по историческим меркам) были метрополиями, центрами огромных колониальных империй и пережили их распад. Поэтому для Европы мультикультурализм – идеология и политика, во многом заимствованные, своеобразно понимаемые, что обусловлено историей и спецификой политических культур этих стран, и в известной мере чуждые. Для европейцев мультикультурализм – это прежде всего иностранный рецепт разрешения проблемы, возникшей совсем недавно, – интеграции культурно разнородных иммигрантских меньшинств, отмечает британский исследователь Т. Модуд.[131] Как уже отмечалось, мультикультурализм нигде не существует в чистом виде. Везде мультикультурные практики практически неизбежно в той или иной степени сочетаются с эпизодами ассимиляции или сегрегации представителей иных этнических сообществ. Известный немецкий политический философ Ю. Хабермас пишет в связи с этим: «В отличие от Америки европейские нации относительно гомогенны. В их истории почти не встретить преданий о принятии чужаков или ассимиляции иммигрантов. Поэтому пришествие в Европу множества людей иного цвета кожи, иных традиций, иной веры вызывает серьезные опасения, тем паче что происходит оно на фоне распада европейских государств. Здесь политика мультикультурализма обусловлена, во-первых, массовой иммиграцией нескольких последних десятилетий и комплексом проблем, ею вызванных, во-вторых, активизацией региональных этнокультурных и этнополитических движений, стимулируемых процессами как глобализации, так и европейской интеграции; сегодня мы живем в плюралистических обществах, которые все более отходят от формата национального государства, основанного на культурной однородности населения».[132] Как полагает Хабермас, на данный момент единственной альтернативой политике полной ассимиляции или этнических чисток является путь к мультикультурному обществу, хотя он же отмечает противоречивость идеи мультикультурализма. Ее приверженцы одновременно требуют фактического равенства групп, принадлежащих к различным системам идентичности, и предоставления прав на культурные различия. Следуя логике мультикультурализма, для достижения общественного согласия индивиды должны идти на компромисс, отказываясь от своих идеалов и соглашаясь с мнениями сограждан, часто придерживающихся диаметрально противоположных взглядов. Так, по мнению Хабермаса, идея перекрывающего консенсуса Дж. Ролза представляет собой интеллектуальную конструкцию, которая «исходит из двух, и только из двух перспектив: каждый гражданин соединяет в себе перспективу участника и перспективу наблюдателя <…> Однако, приняв объективирующую установку наблюдателя, граждане не могут вновь проникнуть в другие картины мира и воспроизвести их истинное содержание в соответствующей внутренней перспективе. Поскольку они загнаны в рамки дискурса, констатирующего факты, им запрещено занимать какую бы то ни было позицию по отношению к тому, что верующие или убежденные участники в перспективе первого лица считают, так или иначе, истинным, правильным и ценным».[133] В противовес данной идее немецкий политический философ предлагает консенсус, достижение которого возможно в ходе длительных общественных дебатов и целью которого является достижение социальной справедливости путем создания и признания универсальной правовой основы общества. В интерпретации Ю. Хабермаса мультикультурализм – это «особая форма интегративной идеологии, посредством которой полиэтничные, поликультурные национальные сообщества реализуют стратегии социального согласия и стабильности на принципах равноправного сосуществования различных форм культурной жизни».[134] Таким образом, совершенствование механизмов признания культурных различий связано с дальнейшим развитием практик гражданского участия, сочетанием принципов процедурной и делиберативной демократии, согласованием либерального и республиканского понимания статуса гражданина национального государства в процессе постоянных переговоров и корректировки норм и практик реализации прав гражданина.[135]

Сравнивая американскую практику и политику западноевропейцев, некоторые исследователи противопоставляют их как примеры негативного (США) и позитивного (Европа) мультикультурализма. Позитивный характер европейского варианта мультикультурализма связывают с тем, что провозглашаемое единство континента основывается на динамическом равновесии культурных, политических и территориальных факторов.

Несмотря на то что страны Европейского союза (ЕС) расположены в относительной близости от явно перенаселенных и политически нестабильных регионов (Северной Африки и Ближнего Востока), а разрыв в доходах населения стран Европы, с одной стороны, и Марокко, Туниса или Турции – с другой, гораздо масштабнее разрыва между США и Мексикой,[136] в странах ЕС проблема формирования мультиэтнических и мультикультурных сообществ, казалось бы, не столь остра, как в США и Канаде. Хотя общая численность иммигрантов, прибывших в 15 наиболее развитых стран ЕС, а также в Норвегию, Исландию, Лихтенштейн и Швейцарию, только за 10 лет почти удвоилась (с 7,8 млн человек в 1985 г. до 14,7 млн в 1995 г.), их доля в общем населении и сегодня остается не слишком высокой – около 3,8 % (более 18,0 млн), существенно варьируя в зависимости от той ли иной страны: от 1,8 % в Испании и Португалии, 2,1 % в Италии, до 8,9 % в Германии, 9,1 % в Австрии, до 10,0 % в Швеции и Франции. В то же время, по прогнозам профессора Университета Пенсильвании Ф. Дженкинса, к 2100 г. мусульмане будут составлять 25,0 % населения стран ЕС, а его коллега из Принстонского университета Б. Льюис уверен, что если нынешняя тенденция сохранится, то эта цифра перевалит за 50,0 %. «Данные по миграции и демографии не оставляют в этом сомнений», – утверждает Льюис.[137]

В отличие от классических принимающих стран (США (12,4 %), Канады и Австралии (24,5 %)), история которых определялась потоками иммигрантов и которые уже в силу своей величины могут позволить себе «роскошь» сосуществования своеобразных этнических и расовых диаспор, европейские государства жизненно заинтересованы в культурно-политической интеграции проживающих в них иностранцев, особенно если таковые имеют статус их граждан. «Наличие “параллельных обществ” – реальная опасность для западноевропейских демократий, особенно перед лицом новых (глобальных) угроз…».[138]

Это тем более верно в силу того, что массовая иммиграция имеет ярко выраженную тенденцию к росту несмотря на проведение практически всеми государствами Западной Европы жестко ограничительной иммиграционной политики. В конце 1990-х гг. миграционный приток в ЕС стал составлять 2 млн человек ежегодно. Даже в Италии, Испании, Португалии, Ирландии, которые ранее сами были основными поставщиками иммигрантов, сложились большие сообщества иммигрантов, в основном из неевропейских стран. В 2000 г. Великобритания приняла 185 тыс. иммигрантов – это рекордный показатель. В тот же период на территорию стран ЕС проникло не менее 500 тыс. нелегальных иммигрантов – в десять раз больше, чем в 1993 г.[139]

Согласно оценкам отдела народонаселения ООН, приведенным во «Всемирных демографических прогнозах» (оценка на 2000 г.), в ближайшие 50 лет численность населения всех европейских стран, за исключением Албании, Ирландии, Исландии и Люксембурга, начнет сокращаться. В целом, к 2050 г. численность населения Европы уменьшится на 124 млн человек по отношению к показанию 2000 г. и составит 603 млн вместо прежних 727 млн. Что касается стран «ядра» ЕС, то их население сократится на 37 млн: с 376 до 339 млн. Если говорить о наиболее крупных странах, то, по прогнозам, население Италии уменьшится на 25 %, Германии – на 14 %, Великобритании – на 1 %. Франция – одно из редких исключений, здесь прогнозируется прирост населения с 59 до 62 млн (4 %).[140] Для того чтобы сохранить демографическое равновесие в европейских странах, где население не только уменьшается, но и неуклонно стареет, необходимо изменить в сторону повышения:

• пенсионный возраст;

• уровень занятости населения;

• уровни, виды и характер отчислений в пенсионные фонды и системы медицинского обслуживания пожилых людей, а также выплаты, осуществляемые этими системами.

Кроме того, необходимо сделать более эффективными программы, имеющие отношение к регулированию международной, прежде всего замещающей, миграции.[141]

Таким образом, европейские страны вынужденно превращаются в иммигрантские государства, и при всей неоднозначности последствия политики мультикультурализма тот или иной ее вариант является практически неизбежным для них. «Государство не может рассчитывать на превращение мигрантов в полноправных членов общества, если не признает за ними – хотя бы отчасти – права на различие», – резонно отмечает российский исследователь В. С. Малахов.[142] Однако сейчас в европейских странах значительна масса потенциальных граждан, не готовых к участию в управлении государством, не понимающих сути института гражданства и не требующих реализации своих индивидуальных политических прав. Возникает острая проблема обеспечения лояльности и соблюдения потенциальными и состоявшимися новыми гражданами минимальных требований либерально-демократической системы.

В то же время нет полной уверенности в том, что к признанию права на различие и к мирному сосуществованию различных культурных идентичностей готовы как политические элиты, так и большая часть населения стран Европы. «В массовом сознании и в мышлении политических элит европейских стран бытуют традиционные представления о национальном государстве как результате самовыражения некоей культурной субстанции и, соответственно, отношение к миграции как к “неизбежному злу”».[143]

Отдельно следует заметить, что в конце ХХ – начале XXI в. иммиграция в Европу достаточно четко разделяется на две части: реиммиграцию европейцев из заморских колоний и приток трудовых иммигрантов и беженцев из пограничных с Европой стран.

Реиммиграция на историческую родину европейцев, родившихся и живших в заморских колониях, в период распада колониальных империй в результате бегства или насильственного переселения. Так, во Францию после окончания войны в Алжире только в 1962 г. прибыло более 900 тыс. репатриантов; в 1974–1976 гг., после предоставления независимости заморским территориям в Португалию из Мозамбика и Анголы переехало 600 тыс. человек, что увеличило население страны на одну десятую, и др.[144] В целом европейские метрополии смогли достаточно успешно пережить этот непростой период. Однако имели место и негативные последствия. Так, в Великобритании, для граждан которой прежде было характерно ощущение принадлежности к имперской метрополии, произошла трансформация британской идентичности, которая стала интенсивно дробиться на английскую, шотландскую, валлийскую составляющие. Признаками такой трансформации стало и нарастание враждебности к иностранцам, особенно к выходцам из бывших британских колоний, появление в стране националистических и расистских настроений.

В то же время, как показывает опыт, успешная адаптация репатриантов оказалась возможной только в результате оказания им значительной экономической помощи со стороны государства. Так, во Франции программа помощи репатриантам, так называемым черноногим, включала в себя ежемесячное пособие, выплачиваемое в течение года, существенные единовременные выплаты для решения жилищных проблем. Кроме того, репатрианты получили преимущества при трудоустройстве на рабочие места, финансируемые государством. Однако не все репатрианты сумели адаптироваться к казавшейся родственной этнокультурной среде. В результате даже потомки «черноногих» сегодня в массе своей придерживаются ультраправых политических взглядов и поддерживают антииммигрантскую партию «Национальный фронт» Ж.-М. Ле Пэна.[145] Похожие программы действовали во всех западноевропейских странах, столкнувшихся с этой проблемой.

Приток трудовых иммигрантов и беженцев из близких к Европе малоразвитых стран в период экономического бума 1960-х гг. Так, среди десяти национальных групп, «поставлявших» наибольшее число иммигрантов в страны Европейского союза в 1996 г., неевропейскими по своему происхождению были лишь турки; первые три строчки в этом списке занимали репатриирующиеся немцы, лица британского происхождения и выходцы из стран бывшего Советского Союза. Иммигранты из стран Северной Африки, которые наиболее серьезно отличаются от европейцев по религии и менталитету, не превышали 0,65 % общего населения стран ЕС.[146] На рубеже веков в ЕС насчитывалось примерно 20 млн иностранцев, среди которых 6 млн были выходцами из других европейских государств, 4–5 млн прибыли из Турции и стран, ранее входивших в состав Югославии, 3–4 млн – из государств Магриба и Африки, 1 млн – из азиатских стран.[147] Однако следует заметить, что сегодня выходцы из африканских и азиатских стран составляют ядро столь же массовой нелегальной иммиграции в Европу (по оценкам, это 10–15 % живущих в Европе иммигрантов). При этом бо́льшая часть французских мусульман – это выходцы из стран Магриба. В Германии, Австрии и Дании мусульманское сообщество в основном представлено иммигрантами из Турции и их потомками. Британские мусульмане – преимущественно выходцы из Британской Индии (Индии, Пакистана и Бангладеша).[148]

С одной стороны, сегодня этнокультурная идентичность разного рода меньшинств находится под защитой европейского права. Еще в начале 1990-х гг. в Европе признали, что этнокультурное разнообразие лежит в основе развития человечества в целом. Европейское сообщество взяло на себя обязательства по поддержанию этнокультурной специфики, особенно специфики меньшинств. Это ясно сформулировано в «Парижской хартии для новой Европы» (1990): «Исполненные решимости способствовать богатому вкладу национальных меньшинств в жизнь наших обществ, мы обязуемся и впредь улучшать их положение. Мы вновь подтверждаем нашу глубокую убежденность в том, что <…> мир, справедливость, стабильность и демократия требуют того, чтобы этническая, культурная, языковая и религиозная самобытность национальных меньшинств была защищена и чтобы создавались условия для поощрения этой самобытности <…> Мы признаем далее, что права лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, должны полностью уважаться как часть всеобщих прав человека».[149]

Постепенно и с большим трудом законодательство в сфере иммиграции переходит из компетенции национальных правительств в сферу ответственности ЕС, однако касается оно почти исключительно политики контроля над иммиграцией. Правовую базу общей миграционной политики составляет прежде всего Шенгенское соглашение, которое вступило в силу в 1995 г. (изначально в него входили 15 европейских государств: Германия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Италия, Испания, Португалия, Греция, Австрия, Финляндия, Швеция, Дания, а также Норвегия и Исландия). Оно устранило все преграды на пути движения людей, капиталов, товаров и услуг между странами, его подписавшими. Дублинские соглашения I и II (2003) регламентируют политику предоставления убежища. Амстердамский договор (1997) придал Шенгенскому соглашению силу законодательства ЕС. К соглашению присоединились все страны, уже являвшиеся членами ЕС, за исключением Великобритании и Ирландии; Дания участвует в нем с ограничениями. Исландия, Норвегия (члены Северного паспортного союза), Швейцария и Лихтенштейн, не являющиеся членами ЕС, тем не менее входят в так называемую шенгенскую зону. Шенгенское соглашение имеет обязательный характер и для новых стран – членов ЕС, вступивших в него в 2004 и 2007 гг. (к соглашению пока еще не присоединились Кипр, Румыния, Болгария).

С 1999 г. миграционная политика и политика в отношении беженцев стали составной частью «первой опоры» Европейского союза, что предполагало введение общих стандартов и ужесточение иммиграционной политики (введение системы квот) государств-членов. Одновременно европейские институты предприняли некоторые шаги в области борьбы с расизмом и ксенофобией, приняв в 2000 г. директиву, устанавливающую принципы равного подхода к иммигрантам независимо от расового или этнического происхождения. Ряд мер был принят для облегчения интеграции иммигрантов, например, при воссоединении семей и рассмотрении вопроса о статусе иностранных граждан, являющихся резидентами длительное время. Органы ЕС также выступили с программой Integration of third country nationals (INTI), направленной на развитие диалога с институтами гражданского общества по проблемам адаптации иммигрантов и иммиграционной политики в целом.[150]

Следует напомнить, что решения наднациональных органов ЕС по проблемам борьбы с расизмом и дискриминацией иммигрантов, направленные на предотвращение роста ксенофобии в европейском обществе, являются обязательными для стран-членов, т. е. они должны быть учтены в их национальных законодательствах. Тем не менее по-прежнему позиция государств – членов ЕС в сфере миграционной политики, адаптации иммигрантов и борьбы с дискриминацией и ксенофобией является определяющей, а европейские директивы являются для них лишь своеобразными маяками, определяющими общие стандарты. Так, некоторое сближение с европейскими правилами и нормами не сделало более простой и доступной схему процесса получения убежища в Великобритании, она не стала более демократичной. Эта процедура традиционно чрезвычайно сложна и занимает как минимум 5–6 лет. Полностью разобраться в ней может далеко не каждый эксперт по иммиграционному законодательству. Поэтому не удивительно, что инициатива комиссара Европейской комиссии Антониу Виторину о так называемом статусе длительного проживания (после пяти лет безупречной легализации предполагалось автоматическое наделение правами на свободное перемещение в государствах Шенгенской зоны, выбор места жительства и получение образование) не вызвала особых восторгов у правительства Великобритании. «Новые» лейбористы упорно настаивали на своем: границы можно и нужно контролировать самостоятельно (или, как вариант, на двусторонней основе), а все вопросы, связанные с предоставлением убежища, легализацией и, в перспективе, с получением гражданства, должны находиться только в компетенции государства, которое в состоянии планомерно развивать институты национальной иммиграционной политики, чтобы максимально эффективно противодействовать системным вызовам и угрозам нелегальной миграции.

В то же время президент Франции Н. Саркози поддержал инициативу о заключении «Европейского пакта по иммиграции и убежищу», который был предложен Францией во время президентства в ЕС. Пакт содержит следующие положения:

• отказ от массового регулирования;

• гармонизация режима предоставления убежища (разработка общего определения на право предоставления убежища);

• переговоры по соглашениям о реадмиссии[151] (их заключение один из приоритетов миграционной политики Евросоюза).

Несмотря на все трудности выработки общей иммиграционной политики Европейского союза, можно говорить о ее постепенной унификации. Однако в решении проблем интеграции новых иммигрантов, особенно из мусульманского мира, каждая страна Западной Европы, по выражению российского исследователя В. А. Ачкасова, «несчастлива по-своему» и пытается решать эту проблему самостоятельно, зачастую путем проб и ошибок. Этому есть объяснение.

С одной стороны, перемены, произошедшие под влиянием массовой иммиграции из бывших колоний европейских стран, привели к тому, что традиционное понимание национальных историй и сформировавшихся на их основе национальных идентичностей стало размытым и неопределенным. «Доминирование различия (внутреннего и внешнего) порождает кризис персональной: гражданской и национально-государственной форм идентичности», – констатирует российский исследователь И. Б. Фан.[152] Действительно, миллионы выходцев из бывших колоний стали гражданами Франции, Великобритании, Нидерландов, Бельгии и т. д., но от них вряд ли можно было требовать, чтобы они идентифицировали себя с галлами, германцами, с «Песней о Роланде» или завоеваниями колониальной эпохи. Однако, с другой стороны, «как с точки зрения индивида, так и воображаемого сообщества нации психологически очень трудно согласиться с наличием сильно отличающегося от нас “другого”, одновременно признавая его основополагающее человеческое равенство и достоинство».[153] Действительно, внешние фенотипические различия, как и различия в менталитете, культуре и поведении, сильно затрудняют принятие «другого» как своего. Хотя миллионам иммигрантов были предоставлены гражданские права и определенные социальные гарантии, по мнению многих европейцев, даже слишком значительные, они по-прежнему исключены из активной общественной жизни. К тому же этническая и расовая гетерогенность государств Запада, как и коллективные права, признаются, как правило, только на практике, без законодательного признания права на самоуправление или раздел ресурсов государства.[154] В результате социальной изоляции и скрытой дискриминации в западноевропейских странах, так же как в США, формируются всё более крупные меньшинства, зачастую создающие свои анклавные поселения в крупных городах, где они стремятся сохранить свою этнокультурную идентичность, основанную чаще всего на исламе. Как показывает практика, политика мультикультурализма фактически облегчает не интеграцию в принимающее общество, а консолидацию иммигрантских групп. Такие сообщества отличаются более низким жизненным уровнем и тесными связями с теневой экономикой и преступностью. Пример значимости пространства гетто как места концентрации людей с одинаково низким социальным статусом для массовой мобилизации показали события начала 1960-х гг. в городских районах с чернокожим населением в Америке и недавние бунты «цветных» окраин Парижа осенью 2005 г. П. Бурдье указывает на эффект клеймления, который воспроизводится в подобных пространствах.[155]

Более того, как утверждает известный американский политолог Ф. Фукуяма, «европейцам со стороны радикального ислама грозит опасность намного более серьезная и исходящая изнутри, нежели американцам, для которых эта угроза является внешней».[156] Фукуяма подчеркивает, что мультикультуралистская модель, основанная на признании прав отдельных групп, «не работает с появлением иммигрантских групп, которым чужды либеральные ценности. Поэтому на смену этой модели должны прийти энергичная политика по интеграции иммигрантов в доминирующую либеральную культуру в качестве отдельных личностей, а не социокультурных групп».[157]

Действительно, в странах Евросоюза мусульманская община составляет сегодня уже около 16 млн человек, а во Франции для мусульман – выходцев из стран Магриба приближается к 10 % населения, и она постоянно растет несмотря на ужесточение иммиграционной политики. В свою очередь, это позволяет европейским крайне правым спекулировать на проблеме «Еврабии», «Внутреннего Алжира» (и не без оснований, как показали события во Франции в октябре—ноябре 2005 г.). «Будучи не в состоянии адаптироваться и преуспеть в чуждой для них среде, переселенцы с периферии быстро образуют замкнутые сообщества, где воспроизводят традиционные, привычные для них связи и отношения. При этом они обычно принимают западное подданство и продолжают преобразовывать социальную среду западных стран, не разделяя, а иногда даже не понимая принципов гражданского общества».[158] В докладе Секретариата ООН «Глобализация и государство: общий обзор» показано, как «глобализация влияет на размеры заработной платы и перспективы занятости неквалифицированной рабочей силы, создавая единый, потенциально большой массив обездоленных, социально изолированных и беззащитных граждан общества».[159]

На этой основе в странах Запада формируется не интегрированный в социальную систему новый низший класс, имеющий не только этнические, но и расовые, конфессиональные, культурные отличия от европейцев, своего рода «новые изгои» или «внутренний пролетариат», о появлении которого предупреждал еще в 1960-е гг. А. Тойнби. Поддерживая постоянные связи со страной происхождения, такие меньшинства, по сути дела, образуют общности нового типа – транснациональные. В результате этой новой иммиграции конфликт «постиндустриальный богатый Север – аграрный бедный Юг» переносится в более развитые государства Европы.

Более того, исламские страны Азии и Африки «учатся влиять на <…> политику “изнутри” самих больших стран за счет миграции азиатского населения в державы-лидеры и использования мигрантами разнообразных форм давления на принимающие страны».[160] Поскольку влиятельные исламские государства (Саудовская Аравия, Турция) предоставляют финансовую помощь мусульманским общинам в странах Европы, то вполне реальным является лоббирование интересов исламских государств внутри политических систем стран Европейского союза, тем более что представители этих общин уже не только избираются в органы местного самоуправления, но и представлены в национальных парламентах (Бельгия, Великобритания, ФРГ, Франция и др.) и даже правительствах (Великобритания, Франция).

«Идеология мультикультурализма, – по мнению российского специалиста В. Иноземцева, – выглядит своего рода извинением западной цивилизации перед другими народами за ее уникальное положение в современном мире <…> отказ от исторической идентичности западного мира происходит сегодня в одностороннем порядке; на протяжении последнего полувека незападные цивилизации лишь укрепили свою идентичность и сегодня гораздо настойчивее, чем прежде, противопоставляют ее западной. Создание анклавов не западной культуры в пределах западных обществ, к чему в принципе и приводит распространение идеологии мультикультурализма, серьезно диссонирует с явным отсутствием аналогичных западных анклавов в не западном мире».[161]

Транснациональные черты новых иммигрантских сообществ свидетельствуют об ослаблении способности европейских национальных государств выполнять функцию социального включения новых и потенциальных граждан, а также о фрагментации национальной идентичности и ослаблении солидарности европейцев. По мнению Ф. Фукуямы, чувство национальной идентичности большинства девальвировано в Европе либо идеологией мультикультурализма (Великобритания и др.), либо трагическими событиями ХХ в. (Германия). Однако, по мнению американского исследователя, чувства принадлежности к государству, его истории не могут быть отброшены, поскольку если представители коренного населения европейских стран не ценят свое национальное государство, то трудно ожидать, что иммигранты будут уважать его.[162]

В то же время в условиях глобализации массовые миграции и распространение новых средств коммуникации во всемирном масштабе открыли и перед потенциально деструктивными силами небывалые возможности. В результате, замечает З. Бжезинский, «демократическая открытость упрощает их проникновение в “открытые общества” и “растворение” там, что крайне затрудняет обнаружение угроз».[163]

Западные демократии привыкли считать себя сильными, но сегодня оказывается, что:

• вся их сила практически бесполезна перед угрозой новых масштабных терактов;

• сегодня именно благополучие западного мира заставляет его цепенеть перед лицом новых опасностей. Ведь «слабые обладают одним огромным психологическим преимуществом: им практически нечего терять <…> сильные же, напротив, могут потерять все, и эти опасения подтачивают их мощь».[164]

Ситуация усугубляется также тем, что в последние 10–15 лет производства, где в основном занята неквалифицированная рабочая сила, переместились из стран Западной Европы на восток континента, а также в Азию и Латинскую Америку и иммигранты оказались жертвами массовой безработицы (свыше 40 % французских иммигрантов-мусульман). При этом социального пособия (около 400 евро) плюс практически бесплатного социального жилья оказалось достаточно, чтобы второе иммигрантское поколение отказалось от попыток улучшить свое материальное положение за счет упорного труда, повышения квалификации и образования. Однако они в большей мере испытывают чувство относительной лишенности (депривации), зависть и раздражение по отношению к тем, кто достиг большего и находится на ином уровне потребления, одновременно увеличивается и протестный потенциал в этой социальной среде.

В итоге возникает сложная общеевропейская проблема: как сохранить высокий уровень и качество жизни, политическую стабильность и уверенность в «светлом демократическом будущем», по-прежнему проявлять толерантность к «иным», подвергаясь все более массированному «нападению бедного Юга», в том числе изнутри? Радикальное и простое решение – прекращение миграции – невозможно, поскольку чревато катастрофическими экономическими последствиями для Европы. По прогнозам, к 2050 г. при сохранении нынешнего уровня рождаемости Европа должна будет принять 169 млн иммигрантов, если, конечно, она хочет сохранить сегодняшнее соотношение 15– и 65-летних. Если же европейцы решат восполнить естественную убыль населения, им придется принять до 1,4 млрд иммигрантов из стран Африки и Среднего Востока. Иными словами, либо Европа увеличивает налоги, радикально снижает пенсии и льготы на лечение, либо она становится «континентом третьего мира». Таков выбор, и его придется делать, констатирует американский правый консерватор П. Д. Бьюкенен.[165]

После 11 сентября 2001 г. западный мир разделился на антиисламистов и тех, кто ищет точки соприкосновения с мусульманами. Европейские либеральные и левые интеллектуалы обычно утверждают, что не будет повода для реального беспокойства, если успешно осуществлять программы по социально-экономической и культурной интеграции мусульман и других неевропейцев. Однако, по мнению ряда исследователей, эгалитарный социально-экономический ответ невозможен, поскольку уже нет ни эффективных государственных механизмов перераспределения богатства (они демонтированы неолибералами), ни былых экономических и финансовых возможностей. Перекладывание национальными правительствами обязательств перед обществом на региональные и муниципальные органы власти, болезненные процессы постиндустриальной экономической реструктуризации втягивают города и регионы в жестокую борьбу за рабочие места, прибыль и процветание. В результате неравенство по-прежнему нарастает, а следовательно, усиливается иерархичность социальных групп, что служит подспорьем для различных социальных движений, в том числе под знаменами религиозного и этнического фундаментализма.

Сегодня процессы глобализации все увереннее направляются транснациональными корпорациями и международными финансовыми институтами к обществу «одной пятой», где 80 % населения не будут иметь работы и жить «из милости» на подачки состоятельных 20 %, контролирующих все ресурсы. Как отмечает российский исследователь О. Храбрый: «Одно из главных противоречий нового века, по-видимому, будет заключаться не во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых (как прежде), а во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых с одной стороны и всеми остальными (т. е. 80 % “избыточного” населения мира) – с другой. Последние будут проситься: “Возьмите нас в эксплуатацию!” И будут бороться за то, чтобы их эксплуатировали».[166] Речь идет о грядущем исчезновении среднего класса. А ведь еще в 1947 г. А. Тойнби писал: «Будущее Запада в значительной степени обусловлено судьбой его среднего класса». Его крушение в перспективе чревато крушением западного либерального общества. Сегодня же эти процессы, еще только начавшиеся, уже создают новые социальные барьеры, вызывают культурные расколы и, в частности, привели к возникновению в промышленно развитых странах, с одной стороны, массового антиглобалистского движения, с другой – массовых беспорядков на этнической и расовой почве (осенью 2005 г. во Франции и др.) и росту успехов правых антииммигрантских партий на выборах.

На рубеже тысячелетий под воздействием мощных глобальных сил, перемещающих через национальные границы финансы, технологии, капитал, трудовые ресурсы в постоянно растущих масштабах, именно крупные города мира становятся главной ареной экономических и социальных изменений. Именно сюда направляются потоки новых мигрантов, именно здесь живет все больше и больше народу, уже сегодня именно в городах возникают и со всей остротой проявляются многие проблемы современности. В то же время мегаполисы обретают огромную геоэкономическую мощь, здесь концентрируется львиная доля штаб-квартир транснациональных корпораций, формируется пространство культуры и образования, образуются точки интенсивного роста новых организационных и логистических сетей.[167] Французский исследователь А. Ралле иллюстрирует этот процесс на примере французской столицы: положение Парижа зависит теперь не только от его отношений с так называемой французской пустыней, но и от его принадлежности к сети городов мирового масштаба и значимости, к которым относится Лондон, Франкфурт-на-Майне, Нью-Йорк, Токио и др. В результате меняется образ поляризации пространства, и неравномерный рост в том или ином регионе объясняется не столько господством одного полюса над зависимыми территориями, сколько динамикой отношений данного полюса с другими полюсами того же ранга.[168] Функции управления и контроля над экономикой все в большей мере ассоциируются с небольшой группой мегагородов, где сосредоточены высококвалифицированные профессионалы, связанные с мировыми финансовыми рынками. Лондон, Нью-Йорк, Франкфурт-на-Майне и Токио усиливали свой контроль над международными финансовыми рынками на протяжении последней четверти ХХ века. Таким образом, «глобальность» города определяется его местом и деятельностью в рамках сети, которая связывает его с другими глобальными городами. «Глобальный город – это не место, а процесс, – утверждает М. Кастельс. – Процесс, посредством которого центры производства и потребления развитых услуг и местные общества, играющие при них вспомогательную роль, связываются в глобальные сети на основе информационных потоков, одновременно обрывая связи с районами, удаленными от промышленного центра».[169] В результате этого все более стратифицируется иерархия городов, районов метрополий и регионов в мировом масштабе.

Сегодня от того, насколько конкурентоспособен город, зависит его место в мировой иерархии городов. На ее вершине – «мировые» (Д. Фридманн), или «глобальные» (С. Сассен), города. Будучи «высококонцентрированными командными пунктами в организации мировой экономики», они устанавливают рамки, в которых действуют другие города и регионы. Впрочем, глобальная система городов является «динамичной иерархией, ранги и вход в которую в принципе открыты: в той степени, в которой города могут привлекать инвестиции и захватывать все больше командных и контрольных функций в мировой экономике, их статус в городской иерархии повышается».[170]

С 1950 г. численность людей в мире возрастала на 1 млрд каждые 12–14 лет. И если не произойдет каких-либо катаклизмов, процесс этот будет продолжаться по меньшей мере до 2025 г., отмечает Дж. Стайнбрунер. Более того, с ним связаны два тревожных обстоятельства. Во-первых, более 97 % роста населения обеспечивается за счет слоев с самым низкими доходами и уровнем благосостояния (и в Европе, и в США это именно мигранты); во-вторых, такое население все больше концентрируется в городах. В последнее время неудержимый рост мегаполисов приобрел взрывной характер. Если в 1950 г. две трети населения мира составляли сельские жители, то к 2025 г., по прогнозам, две трети населения мира будут жить в городах. Число городов с населением не менее миллиона человек увеличилось с 11 в 1900 г. до 105 в 1990 г. Ожидается, что к 2015 г. их число достигнет 248.[171] В ноябре 2008 г., впервые в мировой истории, горожан стало больше, чем сельских жителей. Сейчас в городах проживает 3,3 млрд человек. К 2030 г. это число, скорее всего, удвоится.

Крупные города представляют собой точку притяжения, куда направлены практически все миграционные потоки, где большое число людей живет в тесном контакте друг с другом и в тесной взаимосвязи между собой и где возникает большинство социальных проблем. В течение всей истории человечества городское население, имевшее самое разное происхождение, училось жить вместе или, во всяком случае, сосуществовать в рамках общей экономической и политической институциональной системы. Различным группам это удавалось с разной степенью успеха. Пространственная концентрация была источником как социальных стрессов, так и социальных инноваций, т. е. одновременно и силой, и слабостью современного города. Всегда имеющиеся в больших городах возможности повышения социального статуса притягивают массы людей и в тоже время становятся причиной разрастания числа уязвимых групп населения и накопления потенциала социального недовольства и протеста. Так, по данным Б. Рубла, более 500 млн городских жителей во всем мире живут в неподобающих условиях или вообще не имеют жилья.[172] Американский исследователь Дж. Голдстоун даже выделил ряд факторов, воздействующих на возникновение политических конфликтов в мегаполисах:

• несоизмеримое с темпами экономического роста увеличение городского населения;

• увеличение доли выпускников высших учебных заведений в условиях ограниченного доступа к высоким статусным и социальным позициям/конкуренции за них;

• непропорционально высокая доля лиц от 15 до 25 лет по отношению к численности взрослого населения в условиях слабости политических институтов;

• миграция населения из регионов с несхожей этнической или политической идентичностью.[173]

В то же время конфликты, вызревающие в мегаполисах, – как бы концентрированное выражение конфликтов всего общества.

Сегодня именно мегаполисы переживают серьезные изменения в социальной, этнической, демографической и поселенческой структурах, а также в самом стиле жизни, прежде всего в связи с большим притоком иммигрантов из бедных стран мировой периферии, не адаптированных к новой социальной и культурной реальности. Так, по некоторым оценкам, белые станут меньшинством в Лондоне после 2010 г., а к 2020 г. население трех крупнейших городов Нидерландов будет наполовину состоять из лиц незападного происхождения, большинство которых составят мусульмане. Если в 1960 г. только 7,3 % населения Брюсселя были иностранцами, то к настоящему времени их количество увеличилось до 56,5 %. Значительная часть этих иностранцев – мусульмане. В Вене уже сейчас каждый пятый – номинальный мусульманин, в миллионном Кельне – 120 тыс. мусульман.[174]

В результате в европейских мегаполисах появляются преимущественно мусульманские жилые районы; как правило, это районы социального бедствия: так, в Берлине это Кройцберг и Веддинг, в Гамбурге – Алтона и Вильгельмсбург, в Кельне – Мюльхайм и Ниппес. В замкнутых этнических анклавах установлены свои неписаные законы, которые нередко расходятся с местными законами и конституцией. В таких районах можно жить, не зная языка принимающей страны: к услугам здешнего населения свои магазины, рестораны, парикмахерские, банки, т. е. параллельный мир этнического бизнеса, который может брать под контроль экономическую жизнь не только этнических анклавов, но и регионов. Обеспечить дисперсное расселение мигрантов уже невозможно практически. Мусульманская община в Германии хорошо организована. Центром притяжения в таких районах все чаще становится мечеть, причем она занимает центральное место как в религиозной, так и в общественной жизни мусульман. Это не только помещение для молитв и религиозных служб, но и центр общественной жизни мусульманской общины района. Здесь семьи отмечают важные события своей жизни: свадьбы, похороны, обрезания мальчиков. На базе мечети создается сеть солидарности: за счет пожертвований оказывается материальная поддержка бедным, работают школы ислама. Здесь же зачастую дают наставление пастве имамы – «проповедники ненависти» по отношению к европейцам – христианам и иудеям. Это отражается на социализации детей, особенно если большинство учеников в школе – дети иммигрантов. В результате, как свидетельствует женщина-педагог турецкого происхождения, работающая в одной из таких немецких школ: «С некоторого времени турецкие и арабские школьники начали говорить о немцах как о врагах. Иностранные семьи самоизолируются, мы ничего не можем сделать».[175]

В то же время в крупнейших городах формируются так называемые обособленные кварталы. «В отличие от гетто и трущобных районов, где обитает главным образом малоимущее население [и иммигранты. – В. С.], в “обособленные кварталы” заселяются группы лиц с достаточно высоким уровнем доходов. Как правило, это происходит из соображений личной безопасности и стремления к сознательной “эксклюзивизации”, индивидуализации, – отмечает Й. Штадельбауэр. – “Обособленные кварталы” обязательно имеют внешние ограждения, контроль посетителей на входе, часто в них располагаются “свои” виды услуг <…> Нынешние “обособленные кварталы” – это эксклюзивные социальные пространства, они обостряют процесс фрагментации города».[176]

Как уже отмечено, наиболее быстрым и радикальным изменениям подвергаются самые крупные и развитые города стран Запада. В последние годы исследователи постоянно отмечают повышение степени социального неравенства, обострение культурных и этнических конфликтов, усиление политической нестабильности и накопление потенциала насилия в современных мегаполисах. В результате усиления неравномерности развития возникает социально и культурно фрагментированное пространство на территории города. Известная западная исследовательница С. Сассен, которая ввела в научный оборот понятие «глобальный город», пишет: «Глобальный город появился как пространство, на которое предъявляют свои права, во-первых, глобальный капитал, использующий глобальные города в качестве “организационного продукта”, а во-вторых, “обделенные” слои городского населения, часто не менее интернационализированные, чем капитал <…> очевидно, что они становятся ареной множества противоречий и конфликтов».[177]

Причины такого рода противоречий и конфликтов известны и исследователям, и политикам:

• интернационализация капитала;

• растущая международная миграция;

• сокращение деятельности публичного сектора в городах и ресурсов, необходимых для выполнения обязательств перед городским сообществом («Если социальный конфликт, возникший из-за городских ресурсов, плодит конфликты снизу, – отмечает Б. Рубл, – то перекладывание ответственности правительствами стран на свои составные элементы (часто осуществляемое без перераспределения соответствующих ресурсов) означает, что общество не имеет возможности эффективно реагировать на все возрастающие требования»[178]);

• реструктуризация рынка труда в связи с технологическим развитием, формированием системы международного разделения труда и региональной экономической интеграцией;

• фактическая неспособность социального государства гарантировать своим гражданам прежний уровень благосостояния в сочетании с отчасти выполняемым обещанием привилегированного статуса для своих, которое становится основой институциональной дискриминации мигрантов.

Модель развития, связанного с этими явлениями, свидетельствует о диспропорции между увеличением населения и экономическим ростом. В течение последних 20 лет в низших слоях общества, где происходит стремительный рост населения, налицо абсолютное падение жизненного уровня (в том числе в США). В связи с этим «по-новому формулируется вопрос о власти и неравенстве с учетом того, что именно в глобальных городах возрастают “ножницы” между высокообеспеченными и обделенными слоями населения и городскими территориями».[179] Перед западными обществами вновь остро встают фундаментальные вопросы социальной справедливости. Относительная депривация мигрантов, дискриминация по расовым основаниям, растущая напряженность в отношениях между «своими» и «чужими» и слабые, неэффективные городские институты власти зачастую становятся причиной беспорядков и насилия. Дальнейшее следование этой модели в течение неопределенного времени может создать серьезную угрозу поддержанию базового консенсуса, необходимого для жизнедеятельности любого общества. «Во всех городских беспорядках на Западе (от Лос-Анджелеса до Сен-Дени и Брэдфорда), – отмечает О. Руа, – проявляются одни и те же характерные черты: маргинальность одновременно по экономическому статусу и этническому критерию, связанному с цветом кожи (чернокожие, латиноамериканцы, арабы)».[180]

Для предотвращения этой угрозы необходимо приостановить процесс обнищания массовых слоев населения. Чтобы приблизиться к решению этой проблемы, валовой экономический продукт должен вырасти примерно в пять раз за 50 лет. Валовое производство энергии необходимо увеличить примерно в три раза, а производство продуктов – в два. С целью избежать потенциально катастрофических последствий для глобального климата (т. е. не увеличивать выброс углекислоты в атмосферу) предстоит реформировать энергетику: снизить использование ископаемого топлива (ныне более 70 %) и расширить использование альтернативных видов энергии (довести его до тех же 70 %). Однако сегодня нет каких-либо институциональных структур, способных организовать этот переход. Последствия же могут быть плачевными.[181]

По мнению критиков, сама политика мультикультурализма «подрывает либеральную политику редистрибуции» (перераспределения) и достижения большей социальной справедливости, а это, в свою очередь, «затрудняет движение к более широкому внедрению основ эгалитарной политики» равенства прав и социальной справедливости прежде всего тем, что «уводит политический курс в сторону от перспективы достижения целей глобальной справедливости».[182]

Как заключает С. Сассен, «глобальные города по всему миру – это пространство, где многосложный процесс глобализации приобретает конкретные, локализованные формы. Эти локализованные формы в значительной степени и есть то, что мы называем глобализацией. Крупный город настоящего появился как стратегическое пространство для разворачивания целого ряда новых видов деятельности – политической, экономической, “культурной”, субъективной. Это пространство, где формируются новые правовые отношения как “власть и доход имущих”, так и “обделенных” слоев населения, где они материализуются и приобретают конфликтные формы».[183]

Тем не менее, как считают многие аналитики, проблема кроется не только в низкой эффективности интеграционных и адаптационных механизмов, в социальных издержках глобализации или в отсутствии социально-экономических и технологических возможностей для решения проблемы большей социальной справедливости, но и в специфической религиозной идеологии, порой подпитывающей нетерпимость и радикализм, прежде всего в постоянно растущей мусульманской общине Европы, и оправдывающей насилие ради достижения религиозных идеалов ислама.

Как отмечает сегодня российская исследовательница Е. Лимогина, если десять лет назад, обсуждая проблемы мусульманского меньшинства в странах Западной Европы, «политики в основном спорили о том, на каких условиях представителям этого меньшинства предоставлять гражданство или выделять пособие, а ученые выясняли, как же лучше интегрировать мусульманских иммигрантов в социокультурный ландшафт <…> то теперь ученые чаще стали задаваться вопросом, а совместима ли идентичность мусульманина с гражданством, а политики уже обсуждают, как интегрировать ислам в государство».[184]

Европейское общество секулярно, церковь отделена от государства, а секулярная мораль рассматривает человека как высшую ценность, как меру всех вещей. Права человека, его свобода стали здесь главными ценностями, которые впервые были провозглашены еще во времена Великой французской революции. Как писал еще в 1960-е гг. известный английский философ И. Берлин: «Христианская, как впрочем, и иудейская, и мусульманская вера в абсолютный авторитет божественных и природных законов и в равенство всех людей перед лицом Господа очень сильно отличается от веры в свободу жить по собственному усмотрению».[185]

Мусульмане же «ищут такую модель модернизации, которая сохраняла бы, а не устраняла религиозность, – утверждает норвежский исследователь П. Н. Воге. – Столкнувшись с Западом, они говорят: “Мы хотим быть современными, но не хотим быть такими как вы!”. Что это значит, никто конкретно не знает, и это нельзя уяснить сразу».[186] Как отмечал известный британский ученый Э. Геллнер, в большинстве мусульманских стран модернизация оказалась направленной и против секуляризации, и против Запада, что, в частности, и породило феномен исламского фундаментализма. Исламский радикализм, или исламизм, как политическое продолжение фундаменталистских течений в мусульманстве, возник и вследствие слабости ряда светских режимов главным образом в арабских странах. «“Ислам – вот решение”, – этот лозунг созданной в Египте организации “Братья-мусульмане” стал лозунгом мусульманских радикалов от улемов-фундаменталистов, формально стоящих вне политики, до джихадистов, призывающих к священной войне, включая террор против всех врагов ислама <…> Исламисты убеждены, что Запад – это система жизни, по своей природе отличающаяся от того, что требует ислам, что базовые ценности двух цивилизаций различны».[187]

Действительно, в исламских странах есть влиятельные социальные группы, чьи интересы социальная модернизация ставит под угрозу. Это прежде всего религиозные лидеры, «которые чувствуют, что их интересам угрожает модернизация налогообложения, потому что мешает им взимать налоги со своих единоверцев. Модернизация органов правоохранения угрожает, потому что отнимает у них право быть судьями. Это и есть те несогласные в мусульманском мире, которые на Ближнем Востоке в ближайшие годы будут продолжать свою политику несогласия», – утверждает мусульманин, профессор Лейденского университета Асеф Баят.[188] С ослаблением светских идеологий (панарабизма), посредством которых подчиненные классы ранее выражали недовольство, и при отсутствии эффективных каналов легитимной политической активности призыв нового поколения политизированных исламских проповедников и активистов, зачастую спонсируемых властями Саудовской Аравии и черпающих вдохновение в иранской исламской революции, нашел благодарную аудиторию на рынках, в рабочих общежитиях и, прежде всего, в мечетях – главных убежищах от политического давления со стороны светских авторитарных властей стран Большого Ближнего Востока. В то же время, безусловно, правы те авторы, которые рассматривают современные исламские движения как «продукт экономической, политической и культурной глобализации, а не просто местной реакции. Они не только связывают между собой различные ведущие исламские страны, но и частично подпитываются опытом жизни в исламских анклавах на Западе».[189]

Отмечая сложности, связанные с адаптацией иммигрантов из исламских стран, С. Хантингтон писал об особой, U-образной, системе ценностей мусульман: с одной стороны, у них на первом месте лояльность семье и роду человека, с другой – исламу как истинной религии. Речь идет об однозначном преобладании значимости этнической и религиозной идентичности по сравнению с общегражданской, что, по мнению знаменитого американского политолога, крайне затрудняет интеграцию мусульман в западное общество.[190] Действительно, человек, придерживающийся системы религиозных ценностей, зачастую не поддается секуляризации. Поэтому мусульмане, осуждающие общепринятые в Европе правила поведения и желающие, чтобы общество подчинялось требованиям религиозной морали, законам шариата, находятся вне процессов секуляризации, которые пронизывают все европейские общества.

Конечно, не следует преувеличивать степень религиозности иммигрантов из исламских стран. Для большинства из них понятие «мусульманин» – это скорее средство идентификации, чем знак принадлежности к умме. Так, только около трети турок, живущих в Германии, регулярно посещают мечеть (29 %, причем в основном это лица старше 40 лет), среди выходцев из стран Магриба во Франции число практикующих мусульман не превышает 14 %.[191] Однако верующие мусульмане наиболее подвержены воздействию пропаганды исламистов, тем более что против интеграции мусульман в европейское общество выступает большинство исламистских организаций. Так, Европейская арабская лига требует от Европейского союза официального отказа от политики интеграции мигрантов-мусульман, более того, требует придания арабскому языку и исламской религии статуса государственных, а также введения квоты в государственных и учебных учреждениях для мусульман. Европейская арабская лига, идеологически близкая к палестинскому движению «Хезболла», ставит своей целью создание арабского государства в Европе.[192]

Достаточно условно можно сказать, что существование мусульман в Европе связано с тремя типами законности: традицией, опирающейся, как правило, на систему религиозных ценностей, законом как социальным инструментом и административными правилами. Сферу социальных явлений, не противоречащих трем типам законности, российский исследователь В. М. Сергеев предложил определять как «белую зону», сферу социальных явлений, «осуждаемых» или запрещаемых всеми ими, – как «черную», а сферу явлений, которые по-разному оцениваются в соответствии со свойствами этих типов законности, – как «серую». Степень легитимности функционирующих в «серой зоне» акторов варьируется в зависимости от комбинации типов законности, которым соответствует их деятельность.[193] Формирование замкнутых, живущих по своим традиционным правилам мусульманских сообществ свидетельствует о разрастании «серых зон» в европейских городах. Это является следствием отсутствия согласия относительно целого ряда явлений и указывает на раскол в социуме на институциональном, ценностном и онтологическом уровнях. Таким образом, образование «серых зон» означает формирование замкнутых сетевых структур, ценностно и институционально оппозиционных принимающему обществу и государству. Специфика такого рода структур заключается в том, что, будучи нелегитимными с точки зрения большинства, они легитимны в глазах мусульманского меньшинства.

Сегодня европейские либералы обвиняют власти в искусственной исламизации социальных проблем пригородов. Однако, скажем, убийца голландского кинорежиссера Тео ван Гога, как и 19 террористов-самоубийц из Саудовской Аравии во главе с Мохаммедом Агтой, совершившие нападение на США 11 сентября 2001 г., или врачи – выходцы из исламских стран, готовившие, по данным Скотланд-Ярда, серию террактов летом 2007 г. в Великобритании, не относились к числу не интегрированных и не успешных в социально-экономическом плане иммигрантов. Так, убийца Т. ван Гога прекрасно говорил на языке страны проживания и был студентом высшего учебного заведения, то же самое можно сказать и о Мохаммеде Агте, лидере группы, совершившей теракты в Вашингтоне и Нью-Йорке. Как показало исследование социальных характеристик активных участников крупнейших мировых террористических актов в период с 1993 по 2006 г., выполненное Д. Гамбеттой и С. Хертогом, многие из них имеют высшее образование (196 из 284 человек), преимущественно техническое (78 из 196; на втором месте специалисты по исламской теологии – 34).[194] Таким образом, в большинстве своем террористы – это вполне обеспеченные, образованные и разбирающиеся в новейшей технике исламские фундаменталисты.

2.2. Британская «коммунитаристская» модель политики мультикультурализма

По мнению российского исследователя В. С. Малахова, выбор модели интеграции иммигрантов зависит прежде всего от сложившихся в тех или иных странах Европы политических культур. Большинство стран Западной Европы (Франция, Германия, Италия, Испания, Швейцария и др.) свою интеграционную политику ориентируют на модель равенства, не признающую никаких посредников между государственной властью и индивидом. Субъектом правовых отношений является индивид. Альтернативная модель меньшинства, допускающая, что агентами правовых отношений выступают также группы-посредники (этнические, языковые, религиозные), получила поддержку в Великобритании, Нидерландах и Швеции.[195]

Особенно показательной в этом отношении является ситуация в Великобритании. К концу 1990-х гг. там уже сложились этнорасовые меньшинства мигрантов из стран Азии, Африки и островов Карибского моря (около 5 % британских граждан), и процесс постоянного изменения этнического и расового состава населения не прекращается. С учетом не имеющих гражданства резидентов и нелегальных иммигрантов масштабы этого явления предстают еще более впечатляющими. В отличие от практики прошлого, новые иммигрантские общины сохраняют принадлежность к своей «корневой» культуре, во многом противоречащей европейским нормам и ценностям, свою особую идентичность и связи со страной происхождения. Растет этнокультурная мозаичность британского общества. Несмотря на традиционное представление о Великобритании как о государстве, где к иностранцам относятся сдержанно и свысока, это одна из самых открытых миру развитых стран: порядка миллиарда человек имеют право безвизового въезда в нее. До принятия нового «Акта национальностей» (1983) жители стран Британского Содружества могли стать полноценными гражданами Великобритании, пройдя простую процедуру регистрации, чем и воспользовалось большинство иммигрантов, в том числе мусульман.[196] Согласно закону 1948 г., они подпадали под категорию «граждане Великобритании и колоний» и имели право безвизового въезда и трудоустройства на Британских островах. Количество граждан государств, не входящих в ЕС, которые посещают Британию, только в 1990-е гг. увеличилось на 60 %. Ежегодно в Соединенное Королевство для обучения приезжают около 300 тыс. иностранных студентов, причем треть из них – из стран Азии.

Если в 1981 г. численность мусульман – выходцев из Пакистана, Индии и Бангладеш оценивалась на уровне 750 тыс. человек, то сейчас их почти 3 млн, причем родившиеся в самой Великобритании составляют не менее 50 % от этого числа.[197] Только в 2005 г. с просьбой о предоставлении убежища к британским властям обратилось около 100 тыс. человек. У них были неплохие шансы найти работу: в стране достаточно развита так называемая серая экономика (все сферы, которые заинтересованы в привлечении нелегалов, где широко используется дешевая, неквалифицированная рабочая сила и всегда есть масса возможностей не платить установленные налоги и где фактически регулярно происходит целенаправленное нарушение государственной налоговой дисциплины), многие заявители – выходцы из бывших британских колоний (доминионов) и владеют английским языком, что несколько упрощает процесс дальнейшей межкультурной интеграции.

Если в первые годы массового притока в страну выходцев из бывших колоний власти и пытались диктовать курс на их ассимиляцию, то уже в конце 1960-х гг. от него отказались как от неэффективного. В 1968 г. тогдашний министр внутренних дел Рой Дженкинс так сформулировал цель британской внутренней политики: «Не достижение плоского униформизма, а культурное разнообразие вкупе с равными возможностями и в атмосфере взаимной толерантности».[198] С тех пор эта формула не подвергалась сомнению на официальном уровне. В 1980-е гг. именно Великобритания первой в Европе, реагируя на процессы «пробуждения ислама», разработала и стала осуществлять на практике свою коммунитаристскую модель мультикультуралистской политики, «означавшую признание государством сосуществующих в рамках национального сообщества многочисленных общин, официально признанных национальными меньшинствами. Они имеют полное право жить в своем кругу, сохраняя приверженность своему культурному наследию, этническим обычаям и семейным связям, а также отстаивать свои права на национальном уровне. Основополагающим для коммунитаристской модели является принцип: значение и многообразие культурных ценностей каждой общины будут всегда определяющими при предоставлении услуг [государства. – В. С.] в той мере, в какой это не входит в противоречие с глубинными интересами индивида».[199] Подданные британской короны вступают в контакт с государственными структурами не только в качестве индивидов, но и в качестве членов того или иного этнического сообщества. Однако реализация этого принципа на практике привела к тому, что права индивида все чаще ставились в зависимость от прав группы. Не удалось решить и проблему интеграции мусульман в британское общество, их стремление во чтобы то ни стало сохранить свою религиозную и этническую самобытность плохо согласуется с классическим пониманием феномена британского гражданства. Коммунитаристский мультикультурализм предполагает представление меньшинств в виде гомогенных сообществ. «Признание культурных различий, понимаемых в качестве статичных, в полиэтнических обществах неизбежно приводит к росту “реакционного мультикультурализма” и увеличению количества геттоизированных сообществ. В частности, культурная сегрегация и невозможность реализации множества политических интересов приводят к политизации культурных идентичностей среди британских мусульман и радикализации их поведения».[200]

На практике политику мультикультурализма ввела прежде всего Великобритания, которая одной из первых ощутила и ее наиболее разрушительные последствия. Достаточно вспомнить, какой шок пережила страна, узнав, что взрывы в лондонском метро летом 2005 г., унесшие несколько сотен жизней, подготовили и осуществили «свои» – подданные британской короны, по происхождению выходцы из Пакистана. Не меньшим шоком стало сообщение о том, что в Ираке против войск коалиции, в которую входят и британские воинские формирования, воюет британская бригада – 150 мусульман-суннитов, подданных британской короны. В мае 2006 г. проблемы расовых отношений, иммиграции и мигрантов посчитали «самыми важными» или «важными» 41 % британцев (для сравнения: в 1990-е гг. такого мнения придерживались лишь 5 %).[201]

В то же время, согласно данным социологического опроса, проведенного по заказу газеты The Guardian, под влиянием настроений антиисламизма сотни тысяч мусульман задумались о возможном отъезде из Великобритании. Опрос также показал, что тысячи мусульман пострадали от роста исламофобии: каждый пятый опрошенный утверждает, что после этих терактов либо он, либо член его семьи становился объектом оскорблений или враждебности.[202] Когда в 2006 г. спикер Палаты общин Джек Стро заметил, что мусульманским женщинам не следует носить паранджу, это вызвало бурю негодования среди британских мусульман. Более того, мусульманское сообщество Великобритании едва не пролоббировало такие поправки к закону о дискриминации, согласно которым любая критика их сообщества или использования его символов приравнивается к унижению сообщества. По мнению ряда исследователей, признание ислама на государственном уровне и политкорректное ограничение свободы слова во избежание возможных актов насилия и уличных беспорядков (наподобие тех, что прокатились по странам Западной Европы в ходе так называемого карикатурного скандала) могут привести к доминированию религиозного фундаментализма в публичной сфере.[203]

Представители иммигрантских сообществ страны все чаще выдвигают требования, связанные с устранением «гегемонии белой культуры», что фактически означает нежелание принять общие ценности и представления о социальной солидарности, сложившиеся в принимающем обществе, и представляет собой серьезный вызов идее единства британской нации. В стране вновь приобрел особую актуальность вопрос: что значит быть британцем? «Вопрос, по сути, в том, – заявлял в 2006 г. в связи с этим премьер-министр Великобритании Г. Браун, – чем определяется наша национальная идентичность – общими ценностями либо только национальной принадлежностью? <…> Если мы ясно понимаем, что именно общие ценности (а не цвет кожи или институты) определяют, что значит быть британцем в современном мире, мы можем установить куда более высокую планку для обязанностей гражданина в нынешнюю эпоху и более амбициозно формировать новые и современные отношения между государством, сообществом и индивидом. Это облегчит решение непростых проблем, в совокупности связанных с понятием “мультикультурализм”. Речь идет о том, каким образом разнообразные культуры, неизбежно отличающиеся друг от друга, могут найти общую цель первостепенной важности, без которой не может процветать ни одно общество».[204] В результате вышеописанных процессов британская идентичность становится более многосоставной. Анализируя ментальность и самосознание британцев, можно говорить о том, что Великобритания была и останется страной множества пересекающихся идентичностей. Нынешнее положение дел заставляет даже усомниться, существует ли в атомизированном британском обществе некая общая идентичность. Некоторые склонны полагать, что именно это парадоксальным образом препятствует росту правого радикализма в стране.[205]

В то же время нельзя не заметить подъема общественного недовольства массовой иммиграцией, которая становится одной из определяющих внутриполитических проблем Великобритании. Характерно следующие: если французские и немецкие власти сегодня концентрируют внимание на решении проблем «низов» мусульманских общин своих стран, то в Великобритании угроза исламского экстремизма и терроризма связывается в первую очередь с университетскими сообществами. Именно в университетах происходит радикализация определенной части студентов из исламских стран, их приобщение к политическому экстремизму, рекрутирование членов террористических организаций. До недавнего времени британское университетское сообщество не хотело признавать распространение исламского экстремизма в студенческой среде. Резкое неприятие вызвало и предложение правительства усилить контроль за студенческими кампусами. Однако расследование террористических актов в лондонском метро 2005 г. и предотвращение еще более разрушительных террористических атак в 2006 г., показали, что среди тех, кто готовил и осуществлял их, были выпускники британских университетов. Как заявил недавно декан Исламского колледжа в Лондоне Заки Бадави, имеющий репутацию экстремиста: «Новые моджахеды уже находятся внутри крепости».[206]

По мнению многих британцев, целенаправленная поддержка множества идентичностей (на что ориентируется политика мультикультурализма), не соответствующих ценностям и традициям принимающего общества, подрывает его социальную сплоченность. Так, глава британской комиссии по расовому равенству Т. Филипс, сам чернокожий британец, считает, что мультикультурализм – это «дитя ушедшей эпохи. Все граждане должны ориентироваться на общую британскую идентичность».[207]

Сегодня в Великобритании интеграция иммигрантов рассматривается как двусторонний процесс. С одной стороны, принимающая сторона должна всячески помогать и трудовым мигрантам, и беженцам, и приезжающим по программам воссоединения семей, содействовать им в изучении языка и культуры, открыть доступ к рынкам труда и жилья, предоставить возможность пользоваться системами образования и здравоохранения, защищать от дискриминации. С другой стороны, сами иммигранты должны стремиться к включению в новое общество, уважать его традиции и культуру. Предъявляемое, наряду с тестами на знание английского языка, требование к иммигрантам – знать историю Соединенного Королевства, его государственное устройство, стиль жизни и обычаи – определяется стремлением сблизить иммигранта с британцами и помочь ему интегрироваться в британское общество с минимальными затратами. Тем не менее в Лондоне примерно половина бездомных – иммигранты. Правда, не имеющие жилья иммигранты могут рассчитывать на приют в центрах для бездомных. Однако если иммигрант по каким-то причинам отказывается жить в общежитии или центре для бездомных, то он признается умышленно бездомным, что, согласно закону, является основанием для его принудительной высылки из страны. Ситуация на рынке жилья складывается таким образом, что острее проявляется тенденция к концентрации разных этно-расовых групп в «своих» микрорайонах. В Лондоне появляются этнические кварталы. И чем более не похожа культура иммигрантской группы на культуру страны пребывания, тем сильнее территориальное обособление данной группы, т. е. сегрегация.

Большинство британских исследователей придерживаются одной из двух доминирующих точек зрения на проблему развития толерантности в обществе. Первая заключается в том, что с помощью законодательных мер можно заставить людей быть толерантными. Согласно второй, нужно повышать уровень образованности и информированности людей, разрушать межгрупповые и межкультурные барьеры, чтобы снизить необходимость в новых законодательных мерах. Считается, что «процесс интеграции в большей степени определяется непосредственным соприкосновением и взаимовлиянием различных культур, а не мероприятиями, навязываемыми сверху властями с целью развития толерантности. Тем не менее люди, которые занимаются проблемами развития толерантности в обществе, стараются выходить на политический уровень, работают как на местах, так и с представителями власти».[208]

В Великобритании межэтническую и межрасовую нетерпимость связывают прежде всего с нарушением прав человека, другими словами, с дискриминацией – ограничением прав части населения по определенному признаку. Такими признаками могут быть: расовая, религиозная, этническая принадлежность, язык, пол, другие убеждения. В соответствии с этим формируется законодательная база, регулирующая вопросы соблюдения прав населения Соединенного Королевства. Пожаловаться на дискриминацию могут как граждане Великобритании, так и иммигранты и иностранцы, временно пребывающие на ее территории. Так, у каждого района Лондона есть официальный интернет-сайт, где создан раздел, позволяющий:

• получить информацию об этнических и расовых группах, населяющих тот или иной район Лондона, и об их вкладе в британскую культуру;

• изучить общие правила поведения в новой для иммигрантов или иностранцев среде;

• получить разъяснение о том, что значит «дискриминация» и «подвергнуться дискриминации»;

• подать жалобу об ущемлении прав (все материалы предоставлены на нескольких языках).

Среди актов антидискриминационного законодательства следует упомянуть один из важнейших биллей, регулирующих сферу межэтнических отношений, – «Закон о расовых отношениях» (1976 г. с изменениями 2000, 2003 гг.). Его основными целями являются:

• улучшение взаимоотношений между этническими группами посредством проведения политики расового равенства во всех общественных сферах;

• стимулирование (например, облегченное налогообложение) местных и региональных организаций и предпринимателей прилагать усилия для обеспечения равенства возможностей и гармоничных межэтнических отношений;

• привлечение внимания общества к проблеме расовой дискриминации и несправедливости для обеспечения общественной поддержки.

В соответствии с этим законом учреждена и действует до сих пор неправительственная общественная Комиссия по расовому равенству, члены которой призваны решать проблемы расовой дискриминации, продвигать идею равенства, работать «для объединенного общества, где разнообразие культур – ценность».[209] В ее задачи входит контроль работы властей в области борьбы с расовой дискриминацией, проведение служебных расследований фактов дискриминации по расовому признаку и т. д.

По примеру центральной Комиссии по расовому равенству на территории Лондона работает Лондонское агентство развития, в котором созданы специальные подразделения, занимающиеся вопросами расовой, гендерной, половозрастной, религиозной дискриминации, а также решением проблем инвалидов. При агентстве функционируют многочисленные курсы для помощи мигрантам при устройстве на работу, изучении языка и культуры Британии, решении жилищных вопросов, обеспечении медицинскими услугами. Все отделения Лондонского агентства развития взаимодействуют с центральным правительством, координируют деятельность общественных организаций, осуществляют реализацию политики равноправия на территории Лондона.

Основным и главным принципом деятельности общественно-политических организаций является утверждение «Мы разные, но равные». Они направляют свои усилия на борьбу с ксенофобией, отстаивают предоставление равных возможностей и создание условий одинаковых для всех (и британцев, и иммигрантов).

Каждые три года власти Лондона принимают концепции, направленные на развитие и процветание мегаполиса, в том числе и программы, оптимизирующие деятельность общественных организаций по вопросам соблюдения расового равенства и предотвращения дискриминации. В целом, все имеющиеся программы призваны содействовать созданию равных условий для всех категорий граждан и не только законодательно, но и на практике гарантировать отсутствие проявлений прямой или косвенной дискриминации/расизма.

Стратегия развития Лондона как мультикультурной столицы «Культурный Капитал» была принята еще в апреле 2004 г. В ее рамках был создан Культурный консорциум Лондона и проведен Форум творческого потенциала. Программа, направленная на развитие представлений о различных этносоциальных группах, была успешно реализована в 2007 г. и охватила значительную часть населения.[210] В ходе ее реализации большое внимание было уделено культурному и религиозному наследию мусульман, знакомству с африканской и азиатской культурами. Организованы и проведены многочисленные выставки, этнические фестивали, поэтические мероприятия с участием представителей этнических меньшинств и цветного населения (к последнему сегодня относится около 30 % жителей Лондона). В результате реализации данной стратегии властям удалось не только выявить существующие проблемы в отношениях между представителями различных этнических групп, но и по-новому представить многообразие культур в Лондоне.

В программе экономического развития Лондона есть раздел, который регулирует вопросы дискриминации в сфере трудо-устройства и содержит рекомендации HR-менеджерам, представителям бизнес-структур и работодателям. Вопрос занятости и трудоустройства решается с учетом принципа равенства. Однако в Великобритании придерживаются избирательного подхода к тем, кому разрешается работать, учиться или проживать на территории страны. Центральное правительство квотирует миграцию по этнокультурному принципу, с учетом потребности в профессионалах, имеющих нужную специальность, – все это должно способствовать притоку в страну высококвалифицированных специалистов, обеспечивающих стабильность и экономическое процветание страны в целом. С 2001 г., по инициативе министра внутренних дел Великобритании Дэвида Бланкетта, все, кто в официальном порядке подает заявку на миграцию в Великобританию, получают специальную пластиковую карту с личными данными, персональным кодом и отпечатками пальцев, которая служит биометрическим удостоверением личности, аналогом внутреннего паспорта. Именно этот документ юридически регулирует социальный статус мигранта и служит гарантией соблюдения всех его прав и свобод на весь период рассмотрения заявки. На протяжении десятилетий положение просителя регулируется двумя основными документами – «Иммиграционным актом» (1971) и «Актом о британском гражданстве» (1981). В соответствии с основополагающими документами заявитель может быть депортирован из страны в случае нарушения условий въезда, если государственный секретарь по внутренним делам решит, что депортация данного лица пойдет на благо обществу, или если лицо после достижения 17 лет совершает уголовное преступление, за которое предусмотрено тюремное заключение.[211]

На сегодняшний день британские власти представители общественности разработали и успешно реализуют программы, регулирующие вопросы миграционной политики. Их основные принципы:

• признание того факта, что находящаяся под контролем «замещающая» иммиграция приносит пользу не только экономике страны, но и британскому обществу в целом;

• предотвращение случаев нелегальной иммиграции путем ужесточения иммиграционной политики: в 2002 г. был принят новый закон о гражданстве, иммиграции и предоставлении убежища, благодаря которому резко сократилось число лиц, получающих право на убежище; в 2008 г. введены идентификационные карты для иммигрантов (ID card), позволяющие работодателям конфиденциально проверить, легально ли их потенциальный сотрудник прибыл в Великобританию и пребывает в стране, имеет ли он разрешение на работу (те, кто нанимает нелегалов на работу, подвергаются штрафу, в 1997 г. он составлял 5 тыс. фунтов);

• усиление пограничного контроля (с 2001 г. Великобритания проводит жесткую пограничную политику в отношении семи этнических групп: курдов, цыган, албанцев, тамилов, понтийских греков, сомалийцев и афганцев);

• признание вклада иммигрантов в развитие Великобритании и уникальности британской модели этнического и культурного многообразия с учетом осознанной необходимости баланса прав и обязанностей: чтобы быть британцем необходимо уважать законы, проявлять толерантность и готовность жить в одном государстве, принося пользу стране.

В соответствии с лондонской программой расового равноправия 2005–2008 гг. предусмотрены и реализуются меры по повышению уровня толерантности в отношении этнических и других меньшинств. В частности, программа призвана решить две важные задачи: способствовать реализации антидискриминационных законодательных актов и программ в целях интеграции представителей иных этнических общностей (провозглашается и поощряется равноправие во всех сферах жизнедеятельности, вводятся обязательства по внедрению основ расового равенства). Власти Лондона стремились выполнить следующие задачи:

• искоренить дискриминацию;

• поощрять предоставление равных возможностей и поддерживать гармоничные взаимоотношения между представителями различных расовых групп;

• обеспечивать доступ общественности к информации и услугам, предоставляемым в рамках программы.

Как считают городские власти, проблема ксенофобии в Лондоне – это и проблема восприятия, доступности информации, просвещения горожан. Преодолению информационной замкнутости различных групп мигрантов лондонские власти уделяют особое внимание: создаются специальные интернет-сайты, в средствах массовой информации все чаще обсуждаются преимущества мультиэтничного общества, принимаются и реализуются программы, направленные на формирование толерантности в обществе. Их создатели привлекают внимание лондонцев к позитивным аспектам сосуществования множества культур, преимуществам политики мультикультурализма и сохранению традиционных ценностей правового общества с учетом ценностей, присущих национальным меньшинствам. Соответствующей проблематике посвящены ежегодные доклады Европейской комиссии о равенстве и борьбе с дискриминацией. В Лондоне действуют различные государственные и частные программы, направленные на профессиональную, образовательную и психологическую подготовку отдельных групп иммигрантов.[212]

В ходе исследования опыта создания институциональной среды, обеспечивающей интеграцию представителей этнических, религиозных, культурных меньшинств в городское сообщество, а также формирования принципов толерантного взаимодействия внутри лондонского городского сообщества получены результаты, которые свидетельствуют: существенное отличие британских программ (в том числе и лондонской программы расового равноправия) от концепций, реализующихся в других странах, состоит в том, что борьба с этнической, религиозной и другими видами дискриминации в Великобритании включена в общую систему правозащиты. О дискриминации здесь говорят как об общественном явлении, которое требует пристального внимания и непосредственного участия неправительственных организаций и учреждений, местных властей и центрального правительства в решении соответствующих проблем.

Анализ лондонских муниципальных программ позволяет говорить о действительном стремлении властей создать максимально комфортные условия для жизни в городе как для граждан Великобритании, так и для политических беженцев и трудовых иммигрантов. Чтобы снизить проявления ксенофобских настроений среди лондонцев, разрабатываются специальные инструкции и методики, издаются памятки и буклеты по правовым вопросам, социальной защите различных категорий горожан; предполагается что таким образом удастся повысить уровень толерантности среди различных слоев населения.

Вместе с тем на сегодняшний день явно преждевременно констатировать наличие сформированного толерантного сообщества как в столице, так и в стране в целом, однако для достижения этой цели делается многое. Так, на уровне правительства провозглашена политика позитивных действий, которую также называют политикой предоставления преимущественных прав или утвердительных действий (affirmative action), в рамках все той же мультикультуралистской стратегии. Насколько можно судить, ее суть состоит в предоставлении отдельным группам, прежде всего иммигрантским, квот и новых преференций в трудоустройстве, образовании, политическом представительстве и др.

Первым шагом в этом направлении стало избрание в 2001 г. двух депутатов-мусульман, членов лейбористской партии, в Палату общин и назначение правительством лейбористов трех мусульман – выходцев из Пакистана, Индии и Бенгалии пожизненными пэрами – членами Палаты лордов (в том числе одной женщины). Вторым шагом стало включение в правительство премьер-министра Гордона Брауна в 2007 г. двух из четырех мусульман, являющихся членами фракции лейбористской партии в Палате общин, что должно было продемонстрировать доступность «политического лифта» и для британских мусульман. Такого рода инициатива была поддержана и оппозицией: Дэвид Камерон, бывший в то время лидером консерваторов, заявил о введении в состав «теневого» кабинета мусульманки, а кандидат на пост мэра Лондона от консервативной партии Б. Джонсон в ходе избирательной кампании в марте 2008 г. с гордостью заявлял о своих черкесских, т. е. мусульманских, «корнях».

В соответствии с официально провозглашенной политикой поддержания культурного плюрализма регулярно проводятся этнические фестивали. Выдающимся подданным из бывших колоний пожалованы рыцарские звания: достаточно вспомнить писателя сэра Салмана Рушди или известного философа, одного из ведущих теоретиков мультикультурализма, сэра Бигху Парекха, который является членом Палаты лордов. В 2007 г. во время индуистского праздника Дивали тогдашний премьер-министр страны Гордон Браун стал почетным членом индуистского сообщества Британии и получил имя Шри Говардхан.[213] Все это должно демонстрировать, что современное понимание британскости вполне совместимо с культурным многообразием.

В дальнейшем правительство предполагает государственное финансирование исламских школ и финансовую, налоговую реформу, которая призвана создать для граждан Британии – мусульман возможности пользоваться ипотекой, работать на рынках кредитования и инвестирования, не нарушая норм шариата (в исламских сообществах существует религиозный запрет на проведение ссудных операций).[214]

Таким образом, в Великобритании делают ставку, с одной стороны, на активное вовлечение представителей мусульманской общины в экономическую и политическую жизнь страны, с другой – на популяризацию позитивных примеров личного успеха для иммигрантской молодежи, на формирование уверенности в возможности влиять на государственную политику, отстаивать свои интересы в правовом поле без изменения идентичности, на ликвидацию доступа к политическим группировкам экстремистского толка.

Хотелось бы верить в успех новой интеграционной политики, однако она слишком напоминает американскую политику позитивной дискриминации, которая, как было показано выше, имела неоднозначные последствия. Сегодня 57 % респондентов-британцев опасаются, что Великобритания теряет свою культуру, 74 % полагают, что в стране слишком много иммигрантов, а 76 % считают, что страна перенаселена, в то же время 87 % опрошенных по-прежнему согласны, что быть британцем не значит принадлежать к белой расе. Жесточайшей критике подвергается иммиграционная политика государства, как и мультикультуралистская политика адаптации мигрантов, которую осуществляют государственные власти.[215] Не случайно в ходе предвыборной кампании весной 2010 г. главные оппоненты лейбористов – консерваторы предлагали меры по серьезному ужесточению иммигрантской политики.

Оценки результатов политики мультикультурализма в Великобритании практически диаметральны. Так, Френсис Фукуяма полагает, что «таким странам, как Нидерланды и Великобритания, необходимо прекратить контрпродуктивную политику мультикультурализма, прикрывавшую разросшийся радикализм, и положить конец экстремизму».[216] Напротив, британец и мусульманин Тарик Модуд считает, что мультикультурализм сегодня актуален как никогда, поскольку политика мультикультурализма – это политика интеграции, лучше всего отвечающая принципам равенства граждан.[217]

2.3. ФРГ – прощание с мультикультурализмом без гражданства?

Проблема интеграции иммигрантов-мусульман актуальна и для Германии. Вплоть до конца ХХ в. немцем можно было только родиться – процедуры, позволявшие стать немцем (стать гражданином ФРГ), были крайне затруднены. Именно приверженность этнической модели нации была важнейшей причиной нежелания Германии привести свое законодательство о гражданстве, основанное на «праве крови», в соответствие с современными реалиями. В результате в Германии иммигранты и политические беженцы получали социальное пособие сразу после приезда в страну, но десятилетиями не имели возможности получить гражданство и политические права. Только в 2002 г. был принят новый закон о гражданстве, ставший результатом трудного компромисса.

Горячие дискуссии по поводу того, как следует относиться к турецкому меньшинству, развернулись еще в 1980-е гг. Консервативная часть западногерманского общества, представляемая христианскими демократами, выступала за политику ассимиляции турецких иммигрантов. Партии левого толка (социал-демократы, «зеленые») считали, что политической интеграции вполне достаточно. Именно этого подхода придерживались в 1990-е гг. Так, до недавнего времени получить политическое убежище в ФРГ было легче, чем где-либо еще в Европе, а представители крупнейшей в стране турецкой иммигрантской общины были включены в политическую жизнь государства на всех уровнях (местном, земельном, федеральном) и представлены в органах всех ветвей власти (исполнительной, законодательной и судебной). Большинство мусульман Германии голосовало и голосует за социал-демократическую партию и партию «Союз-90/Зеленые», и потому правительство канцлера Г. Шредера проводило политику наибольшего благоприятствования в отношении турецкого меньшинства в стране и во внешних отношениях с Турцией. Так, в сентябре 2003 г. на пресс-конференции по итогам переговоров с премьер-министром Турции Реджаном Эрдоганом Герхард Шредер заявил, что правительство ФРГ намерено оказать всемерную поддержку стремлению Турции вступить в Европейский союз. В свою очередь, партия «Союз-90/Зеленые» выступает за скорейшее признание Турецкой республики Северного Кипра.[218]

Итак, вплоть до рубежа веков (2000–2002 гг. – принятие нового закона о гражданстве) «немцем, в известном смысле, можно было только родиться – процедуры, позволявшие немцем стать <…> были крайне затруднены».[219] По данным У. Кимлики, в некоторых землях Германии до 1980-х гг. власти не допускали турецких детей в немецкие классы, а вместо этого создавали отдельные классы для турок, где часто преподавали на турецком языке турецкие же учителя и учебная программа составлялась с учетом подготовки детей к жизни в Турции. «Это называлось мультикультурализмом, но в отличие от мультикультурализма для иммигрантов в США, Канаде или Австралии он не рассматривался как способ обогащения или дополнения германского гражданства. Он, напротив, был принят потому, что эти дети не рассматривались как граждане Германии. Это было способом сказать, что на самом деле этим детям здесь не место, что их настоящий дом – Турция. Это было способом подтвердить, что они чужаки, а не граждане. Мультикультурализм без предложения гражданства [курсив наш. – В. С.] есть почти без вариантов рецепт исключения и рационализации исключения».[220]

Как выяснилось уже в начале нового века, эта политика породила ряд крайне серьезных проблем. Прежде всего, стало ясно, что наличие большой группы постоянных жителей, подчиненных власти государства, но не имеющих гражданства, создает нечто вроде кастовой системы, подрывающей демократические устои государства и формирующей атмосферу напряженности и отчуждения в обществе. Социологические опросы показывали, что за 55 лет (особенно в последние 15 лет) волны иммиграции вызвали у большинства немцев желание отгородиться «от всего этого». Тогда же развернулся непростой процесс объединения двух Германий. Как пишет немецкий исследователь К. Беллестрем: «Когда в 1989 г. в ГДР люди на больших площадях скандировали: “Мы – единый народ!”, прежде всего молодые граждане Федеративной Республики задавались вопросом, чего же хотят эти иностранцы? А когда экстаз от воссоединения уступил место будням увеличившейся Германии, стали слышны голоса, которые подчеркивали отличия и чуждость новых граждан. Говорилось, что они коммунисты и атеисты, говорят по-саксонски и сто́ят нам очень дорого».[221] Не случайно в речевом употреблении закрепились характеристики «осси» и «весси», причем слово «осси» имеет явно негативные коннотации, о чем свидетельствует появление производных слов: Jammerossi – «жалкий восточный нытик» и Besserwessi – «всегда все лучше умеющий и преуспевающий немец с запада».[222]

Отрезвление восточных немцев наступило несколько позже, и сегодня большая часть бывших граждан ГДР («осси») ощущает себя отнюдь не равноправными с «весси» в экономическом, социальном, моральном и политическом плане. В дискуссии о немецкой национальной идентичности появляется понятие «стена в голове», которая осталась в сознании немцев и после падения Берлинской стены и которая определяет ментальные различия между восточными и западными немцами. Сегодня уже ясно, что послевоенный раскол страны не только означал появление на немецкой земле новых геополитических и социально-экономических реалий, но и действительно повлек за собой трансформацию идентичностей. Именно поэтому процесс реинтеграции двух германских обществ так долог и мучителен.

В то же время, как отмечают исследователи, «в большинстве так называемых “новых федеральных земель” (т. е. на территории бывшей ГДР) количество мигрантов принципиально ниже, чем в большинстве “старых”, а активность бритоголовых там выше».[223] Действительно, именно восточные земли пережили в 1990-е гг. подъем правого радикализма, который получил достаточно простое объяснение. Хотя в течение первого десятилетия в бывшую ГДР было вложено более 1 трлн марок, ожидаемого благоденствия не наступило. Восточные немцы почувствовали себя людьми второго сорта, что выразилось «в зарплатах и пенсиях, которые оказались вполовину меньше, чем у западных собратьев, в растущей безработице, в дороговизне жилищных условий, в потере многих культурных ценностей и навыков, в утрате жизненной перспективы и уверенности в завтрашнем дне и т. д.».[224] С одной стороны, именно эти причины привели к тому, что уже к середине 1990-х гг. половина восточных немцев была недовольна системой Федеративной Республики Германии, а каждый пятый желал возвращения к старой системе ГДР.[225] С другой стороны, начался поиск кандидатов на роль «козлов отпущения» и «внутренних врагов», для многих представителей восточногерманской молодежи ими и стали турецкие иммигранты.

Пришедшее к власти в 2005 г. правительство большой коалиции (Христианский демократический союз – Социал-демократическая партия Германии), вынужденное искать новые решения по эффективной адаптации иммигрантов (прежде всего, мусульман), выбрало стратегию их аккультурации. Уже при вступлении на пост канцлера Ангела Меркель заявила о неприемлемости таких противоречащих «немецкой руководящей культуре» (Leitkultur) страны черт исламского образа жизни, как неравноправие мужчин и женщин, принудительные договорные браки, возможность совершения убийств во имя чести и др. Так она ввела в политический оборот понятие Leitkultur, до этого считавшееся неполиткорректным, а в последующих выступлениях обозначила набор жестких требований для всех проживающих в стране иммигрантов, претендующих на статус граждан: независимо от принципов и предписаний, диктуемых их конфессиональной принадлежностью, они должны признавать верховенство норм Основного закона ФРГ, говорить на немецком языке и придерживаться ценностей «руководящей культуры». Немецкое правительство отказалось от принципа невмешательства в дела религиозных сообществ и стало предпринимать попытки повлиять на внутреннюю жизнь исламских общин страны.

Реализовывать на практике новую политику в отношении иммигрантов призваны новые федеральные и региональные институты. На уровне страны интеграционные программы земель и коммун координирует Федеральная служба по делам мигрантов и беженцев. Прежде всего, для иммигрантов организуются обязательные интеграционные курсы, финансируемые из федеральной казны. Программа курсов (630 ч) предполагает изучение немецкого языка, посещение лекций по истории, культуре, о политических ценностях и правовом порядке в Германии. Курсы обязательны для всех групп иностранцев независимо от страны происхождения. В отношении иммигрантов, не желающих посещать эти курсы, предполагается применение административно-правовых санкций, ограничивающих возможность их длительного пребывания в стране. Кроме того, организованы и специальные курсы для женщин-иностранок с целью облегчить их социально-культурную адаптацию.

Для реализации нового политического курса был учрежден в 2005 г. пост министра по вопросам интеграции и иммиграции, в 2006 г. – Высший совет по вопросам интеграции всех общественных групп. В сентябре 2006 г. для решения проблем в отношениях с немецкими мусульманами была учреждена Германская исламская конференция. В состав этого органа вошло по 15 представителей от каждой стороны. К диалогу приглашены представители и других конфессий. Задача – разобраться, как принципы ислама, определяющие поведение и религиозную практику мусульман, могут быть приведены в соответствие с Основным законом страны, возможно ли, и если да, то каким образом, организовать исламское сообщество так, чтобы оно соответствовало требованиям законодательства ФРГ о религиозных институтах, обсудить направление развития модернизированного ислама в Германии. Рабочие группы конференции должны выработать рекомендации по следующим проблемам: немецкий правопорядок и консенсус по вопросам ценностей; уроки ислама в немецких школах для всех учащихся и на немецком языке; обязательное для всех иммигрантов изучение немецкого языка и посещение интеграционных курсов по основам немецкой культуры; совместное образование мальчиков и девочек (против чего выступают многие родители детей-мусульман); получение образования имамами на территории ФРГ (такое выражение нашла реакция на то, что многие имамы, прибывшие из исламских стран, оказывались так называемыми проповедниками ненависти по отношению к европейцам – христианам и иудеям).[226] Пока 2500 мечетей Германии управляются и финансируются из Турции, а проповедники приезжают в Германию в командировки на 3–4 года. (Впрочем, та же проблема существует во Франции, Италии, Испании и других странах Западной Европы, где в мечети поступает финансирование из-за рубежа и служат проповедники из Саудовской Аравии, Алжира, Египта, Ливии и т. д.) Одновременно отменена так называемая религиозная привилегия для общественных организаций и объединений, в соответствии с которой экстремистские организации могли маскироваться под религиозные сообщества, а последние по закону нельзя было запретить.

В рамках реализации этой программы приобщения иммигрантов к немецкой руководящей культуре введено преподавание ислама на немецком языке в ряде немецких школ (о том, насколько важна эта мера, говорит то, что уже сегодня в некоторых школах страны доля иностранцев составляет более 90 %). Преподаватели ислама будут получать образование в немецких университетах. Считается, что в результате детям из мусульманских семей будут предложены трактовки ислама в рамках свободного демократического порядка, принципиально отличающиеся от того, что они узнаю́т в так называемых школах Корана, существующих при мечетях.[227] Сегодня немецкие власти разрабатывают контракт об интеграции, который будут подписывать все, кто претендует на проживание и работу в Германии. Для этого им придется признать равенство полов, свободу слова и выучить немецкий язык.

Ответом на новую политику немецкого правительства стало объединение в марте 2007 г. четырех крупнейших исламских организаций ФРГ (Турецко-исламского союза религиозных учреждений, Исламского совета ФРГ, Центрального совета мусульман Германии и Союза исламских культурных центров) в Координационный совет мусульман Германии. Ключевые проблемы, которые призван решать Совет, – это признание ислама в качестве корпорации публичного права (возможность получить финансовые льготы и другие преференции) и защита интересов мусульман перед государством. Однако существует опасность, что ключевые позиции в Координационном совете захватят радикальные исламисты. Эта опасность велика уже потому, что лидеры иммигрантских меньшинств, как правило, никак не связаны демократическими процедурами. Факторы, определяющие их доминирующую роль в иммигрантском сообществе, – это либо экономическое влияние, либо политический радикализм, привлекающий внимание молодой и наиболее активной части сообщества. «И в том, и в другом случае демократические процедуры, выявляющие лидеров и политические предпочтения, не применяются. Между тем неформальные лидеры сообщества, в силу самого факта своего влияния через социальные сети на общественное мнение представителей меньшинства, становятся естественными партнерами официальных властей – в случае мирного развития событий, или центром противоборства – в случае конфликта».[228] Итак, чаще всего власти западных демократий вынуждены иметь дело с недемократическими организациями и лидерами.

Кроме того, публичное недовольство по поводу новой интеграционной политики ФРГ высказал и премьер-министр Турции Реджин Эрдоган. В феврале 2008 г., во время официального визита, он обещал многотысячному собранию представителей турецкой общины ФРГ поддержку в создании турецкоязычных школ для противостояния «проводимой правительством ассимиляции». На ответное заявление канцлера Ангелы Меркель о том, что интеграция подразумевает усилия иммигрантов в плане аккультурации и что определять политику в отношении граждан турецкой национальности будет она, а не ее турецкий коллега, последовали негативные комментарии мусульманских организаций ФРГ, лидеры которых отмечали, что не чувствуют себя находящимися под юрисдикцией бундесканцлера, подвергаясь постоянной дискриминации из-за отказа изменить своей культурной идентичности.[229]

Серьезные усилия, направленные на интеграцию иммигрантов, предпринимаются и на земельном, и на муниципальном уровне. «Интеграция иммигрантов – центральная задача коммунальной политики», – утверждает, в частности, член сената земли Бремен К. Фишер. Так, еще в 1989 г. при городском совете Франкфурта-на-Майне был создан отдел по вопросам мультикультурализма для социальной интеграции иностранцев и борьбы с проявлениями различных форм дискриминации. Главные задачи: включение всех этнических групп в общественную жизнь города, которому свойственно культурное многообразие; приобретение общинами опыта взаимоадаптации на основе лучшего понимания друг друга. Отдел по вопросам мультикультурализма рассматривает себя как посредника в коммуникации между разными группами по следующим основным направлениям:

• уменьшение страха немецкого населения перед приезжими;

• организация общественных дискуссий о мигрантах;

• активизация участия иностранцев в общественно-политической и культурной жизни города и своих общин;

• организация службы социально-психологической помощи для мигрантов и беженцев (особенно для женщин и молодежи);

• предоставление мигрантам информации о немецком образе жизни, правах и обязанностях мигрантов в новой для них среде;

• обучение работников административного аппарата (включая полицию, судей и учителей) правилам и нормам межкультурного общения.

Отдел по вопросам мультикультурализма провел ряд общественных слушаний, куда были приглашены представители иммигрантских общин, которые получили возможность высказать свои претензии и предложения городским властям. В результате Отдел по вопросам мультикультурализма добился создания совета по делам иностранцев при городском совете с правом совещательного голоса по многим вопросам.[230]

Сенат земли Бремен принял «Концепцию интеграции иностранных работников и членов их семей», в которой, в частности, указано на необходимость принятия эффективных мер в сфере социальной политики, политики занятости, образования и культуры. Данный документ подчеркнул важность более активного участия мигрантов в политической и общественной жизни и необходимость сближения различных групп населения города.

В целом, иммигрантов в Германии можно условно разделить на две группы:

• большинство, успешно приспосабливающееся к условиям жизни в ФРГ (в основном это этнические немцы из бывшего Советского Союза, «немецкие турки» или «немецкие итальянцы» второго и третьего поколения);

• мусульманское меньшинство, замыкающееся в этнической группе, в своей культуре, религии, традициях.[231]

Однако наряду с проблемой интеграции новых иммигрантов в Германии актуальна и «интеграция» поколений живущих в стране людей, относящихся к турецкой диаспоре, в особенности тех из них, кто уже давно обладает немецким гражданством. Только усилий государства недостаточно, необходимо активное участие коренных немцев и институтов гражданского общества. Каким образом немецкие политики будут искать решение этой проблемы – сегодня сказать очень сложно.

2.4. Проблемы социокультурной адаптации мусульман во Франции – светском государстве-нации

Трудные времена переживает сегодня и Французская Республика. Пример Франции интересен тем, что она является одновременно и классическим национальным государством, и европейским обществом со значительным количеством иммигрантских групп. «Масштаб иммиграции во Франции, – отмечает М. Уолцер, – был затушеван, благодаря выдающимся ассимиляционным способностям французской нации, породившим представление о Франции как однородном обществе с крайне самобытной, неповторимой культурой. До недавнего времени сохранялось положение, при котором многочисленные иммигранты с Востока и Юга (поляки, русские, евреи, итальянцы и североафриканцы) проживали в этой стране, не образовывая сплоченных национальных меньшинств. Учреждая всевозможные общинные организации – издательства, иноязычную печать и т. п., – они вместе с тем поддерживали общение исключительно из соображений взаимного удобства и взаимопомощи по ходу интенсивной и быстрой ассимиляции во французскую политику и культуру… Иностранцам здесь оказывали вполне радушный прием, коль скоро те готовы были изучить французский язык, демонстрировали преданность республике, посылали своих детей учиться в государственные школы и отмечали День взятия Бастилии.

Что не могло встретить радушного приема, так это организация иммигрантами каких бы то ни было этнических общин, которые существовали бы параллельно с сообществом граждан и, чего доброго, стали бы конфликтовать с ним [до 1981 г. во Франции действовал запрет на создание общественных организаций по этническому признаку. – В. С.]».[232] Индивиды, вне зависимости от их этнической и конфессиональной принадлежности, должны быть натурализованы и ассимилированы, т. е. должны стать французами – лояльными гражданами республики, что, в свою очередь, означает лояльность к тому политическому, общественному и культурному порядку, который конституирует республику.

Ситуация серьезно изменилась после обретения независимости бывшими колониями и начала массового притока в страну североафриканских арабов. По данным переписи 2003 г., во Франции (на территории метрополии) находится 3 млн 226 тыс. иностранцев, или 5,6 % населения. Всего же насчитывается 4 млн 310 тыс. иммигрантов.[233] По подсчетам французского социолога М. Трибаля, 23,0 % населения Франции имеют иностранные корни (один из родителей или оба были иностранцами).[234] Начиная с 1970-х гг. французские власти пытались сдерживать иммиграционный поток, но безуспешно. В результате во Францию ежегодно прибывает около 100 тыс. иммигрантов, большинство из них – выходцы из исламских стран Магриба. Именно эти новые группы иммигрантов поставили под сомнение французский республиканский идеал и стали проверять его на прочность. Они хотели добиться признания себя в качестве особой группы и желали, чтобы им публично разрешили выступать в этом качестве. Более того, новые иммигранты стали проявлять нетерпимость в отношении соплеменников, настроенных на то, чтобы ассимилироваться самим и помочь сделать то же самое своим детям.

Наибольшая концентрация иммигрантов наблюдается в столице Франции. В настоящее время в Париже проживает около 310 тыс. иностранцев, или 14,5 % населения города. Большей частью это иммигранты из Португалии, Алжира, Марокко и других стран Европы и Африки. 4,2 % населения столичной зоны стали иммигрантами недавно (прибыли во Францию между переписями 1990 и 1999 гг., в основном из Китая и Африки). К тому же, в парижской зоне насчитывается 15,0 % мусульман. Во французской столице, как и в столицах сопредельных европейских государств, появились иммигрантские районы. Локализация иммигрантов выражена следующим образом: 18-й и 19-й округа Парижа заселены уроженцами центральной Африки и Магриба. 13-й округ – самый крупный чайна-таун Европы. Не случайно во многих городах Франции муниципальные власти установили предельные нормы концентрации иностранцев – 10–15 %.[235]

Таким образом, до 1970–1980-х гг. Франция не заставляла иммигрантов ассимилироваться, поскольку считалось, что многие из них рано или поздно вернутся на родину, хотя фактически государство применяло именно ассимиляционную модель их включения во французское общество. Когда же стало ясно, что они не уедут, французское государство перешло к интеграционной модели, которая, казалось бы, не требует от иммигрантов отказа от культурной самобытности, однако предполагает владение языком, знание основ государственного строя и законов страны, признание верховенства этих законов над традиционными нормами национально-культурной среды, откуда прибыл иммигрант, а также способность жить в обществе согласно принятым в нем установлениям. По подсчетам Национального института статистики и экономических исследований (INSEE) на февраль 2007 г., иммигранты обошлись французам в 350 млрд французских франков, в эту сумму включены затраты на размещение, образование, безопасность и социальную защиту семей вновь прибывших.[236] При этом французское государство по-прежнему стремится к сохранению единообразного сообщества граждан – представителей французской нации. Исследователи даже пишут об «одержимости ассимиляцией»: «Быть французом – значит быть лояльным Французской Республике, что, в свою очередь, означает лояльность тому политическому и общественному устройству (включая культуру), который эту республику конституирует. В полном согласии с логикой республиканизма находится отказ Франции присоединиться к европейской Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств. Во Франции, согласно вышеупомянутой логике, нет и не может быть меньшинств», – утверждает В. С. Малахов.[237]

Французское государство готово терпеть религиозно-этническое разнообразие лишь до тех пор, пока оно проявляет себя в частной, семейной сфере, – таково требование, являющееся классической нормой национального государства. Светское государство строго следит за соблюдением секулярного порядка. Оно создает благоприятные и равные условия для всех конфессий, гарантировало и исламу все необходимое для отправления культа (строительство мечетей и молельных домов, проведение религиозных ритуалов, приглашение имамов из мусульманских стран и др.). Государство защищает свободу совести каждого человека, и этот принцип распространяется и на французских мусульман. В то же время светская система ставит перед исламом жесткие ограничения, которых нет в мусульманском мире. Она запрещает использование религии в политических целях, пропаганду идей, противоречащих Конституции и законам Французской Республики; нарушение общественного порядка при проведении религиозных ритуалов или общественных мероприятий.[238]

Несмотря на официально поддерживаемую политкорректность и активную политику воспитания толерантности, проводимую французскими властями, в обществе существует дискриминация в отношении иммигрантов, особенно при найме на работу. Уровень безработицы среди молодых иммигрантов – выходцев из стран Магриба гораздо выше, чем среди коренных французов. Поэтому многие мусульмане, принадлежащие к числу первых, чувствуют себя прежде всего членами своего малого сообщества и рассматривали и рассматривают французское гражданство как инструмент для реализации своих групповых интересов, не идентифицируя себя с Францией. Например, молодые люди, громившие французские пригороды осенью 2005 г., безусловно, вполне вписались в транснациональную молодежную урбанистическую субкультуру, которая доминирует сегодня во всем мире, благодаря культурной глобализации. Многие из них всю жизнь прожили во Франции, говорят по-французски не хуже французских сверстников и внешне ничем не отличаются от окружающих. Тем не менее они не нашли своего места в системе французского общества, поскольку так и не стали полноценными французами и по своему самоощущению, и в глазах коренных французов.

Вот какую социологическую характеристику активным участникам беспорядков во французских пригородах дает авторитетный исследователь-исламовед Оливье Руа: «Эти молодые люди – французские граждане, преимущественно во втором поколении: среди арестованных в ходе беспорядков лишь 6–7 % оказались иностранцами. Причем наблюдается и этническое разнообразие: бунтовали и африканцы, не исповедующие ислам, а также молодые люди с французскими, итальянскими или португальскими именами. Это был бунт отверженных, а не арабов и не мусульман, даже если последние среди них и преобладали. Защищают эти молодые люди не национальную или религиозную идентичность, а идентичность районную. Они очень привязаны к своему кварталу: банды защищают свою территорию от любых вторжений, будь то полиция, служба спасения или “коллеги” из соседних районов. Часто они вовлечены в незаконную торговлю (например, наркотиками) и иную преступную деятельность. Подлинные “главари” квартала – наркоторговцы. Многие из этих молодых людей плохо успевают в школе или не имеют работы, живут на социальную помощь и средства от своего мелкого “бизнеса”. Их родители – выходцы из социальных низов: были рабочими, жили в бедности, но приносили общественную и экономическую пользу. А молодежь уже не включена в производство. Они считают своих отцов-рабочих неудачниками, потому что те горбатились ради нищенского заработка. Тогда как сегодня некоторые из этих молодых людей обеспечивают своих стариков благодаря деньгам, вырученным на незаконной торговле».[239]

Для снижения социальной напряженности сразу после беспорядков в пригородах по инициативе правительства был принят закон о первом найме на работу (апрель 2006 г.). Этот закон касается молодых людей до 26 лет, безработных в течение 6 месяцев, и владельцев предприятий с численностью наемного персонала более 20 человек. Если предприниматель заключает контракт первого найма, то он освобождается от выплаты некоторых налогов на три года. Были приняты и другие меры для сокращения безработицы среди молодежи и улучшению ее жилищных условий, но все они носят паллиативный характер и не способны разрешить проблему «лишних людей». «В пригородах французских городов выросло новое – потерянное и неуправляемое – поколение подростков из иммигрантских семей, которые вряд ли смогут найти свое место в обществе. Поэтому представляется совершенно очевидным, что ноябрьские события 2005 г. – всего лишь пролог к будущим потрясениям, которые Франции вряд ли удастся избежать», – констатирует российская исследовательница И. С. Новоженова.[240]

С точки зрения М. Уолцера: «Новые иммигранты, или многие из них, стремятся к той или иной разновидности мультикультурализма, хотя американская разновидность, при которой каждая культура сама по себе является различно трактуемой и чреватой внутренними конфликтами, не устраивает большинство из них. Вероятно, на деле им нужна новая версия системы миллетов[241] – этакая заморская империя, воспроизведенная дома».[242]

Во Франции нередко происходит так, что вполне успешные студенты высшей школы – мусульмане отказываются от интеграции во французское общество и становятся членами фундаменталистских, в том числе террористических, организаций. В частности, в интервью, которое было опубликованно в газете Le Mond после смерти одного из членов террористической группы, организовавших в 1995 г. серию взрывов в метро, было заявлено: «Полная интеграция невозможна, я не могу забыть свою культуру и есть свинину».[243] Эта десакрализация гражданства, если использовать термин Р. Брубейкера, и французского республиканизма оскорбила многих французов и дала крайне правым повод провозгласить: чтобы быть французом, надо это заслужить («L'tre français, cela se mérite»).

До недавнего времени мусульманское влияние на политическую жизнь Франции было незначительным, несмотря на то что более половины мусульманского населения страны имеет французское гражданство. Всего несколько сотен представителей мусульман были избраны в органы местной власти, несколько мусульман стали членами Европарламента и два выходца из Северной Африки работали в социалистическом правительстве Жака-Пьера Раффарена. Однако в последние годы политические партии страны, как левые, так и правые, все более активно апеллируют к мусульманскому электорату.

Для того чтобы облегчить процесс поиска взаимопонимания между правительством и мусульманским сообществом, в 2003 г. был создан Французский совет мусульманской веры. Именно на эту организацию власти делали особую ставку, надеясь на помощь умеренного мусульманского духовенства в предотвращении исламского джихада на территории Франции. Однако в 2008 г. ключевые позиции в совете захватили представители радикального ислама.

Ответные шаги французских властей – создание в 2008 г. Министерства по делам иммиграции, интеграции и национальной идентичности и Национальной службы по взаимоотношениям с исламом. Признанием наличия кризиса французской идентичности стало и поручение президента Николя Саркози, данное министру по делам иммиграции, интеграции и национальной идентичности, провести в Интернете широкое обсуждение национальной идеи. В ходе обсуждения явно доминировала одна тема – проблема иммигрантов из мусульманских стран.

Главные вопросы:

• Как интегрировать их во французское общество?

• Что из их культуры можно воспринять французам?

• Надо ли сдавать тесты и подписывать иммиграционные контракты тем, кто хочет остаться во Франции на постоянное жительство?

На сайт поступило более 50 000 сообщений, 10 000 из которых пришлось стереть, поскольку они, по словам министра, были непригодны к публикации.[244]

Референдум по поводу строительства минаретов в стране, предложенный Швейцарской народной партией и закончившийся в пользу противников их строительства (29 ноября 2009 г. 57 % граждан Швейцарии проголосовали в поддержку этой инициативы), показал наличие раскола в стране. Так, в своем заявлении по итогам референдума Национальный совет, верхняя палата швейцарского парламента, заявил: «Дорогие наши мусульмане, мы приносим свои извинения за то, что часть нашего народа проголосовала за запрет строительства минаретов <…> Наше правительство приняло изначально ошибочное решение, разрешив проведение референдума <…> Мы заверяем вас, что не допустим, чтобы его результаты были закреплены законом».[245]

Однако референдум вызвал контрмобилизацию мусульман. Уже 16 декабря 2009 г. мусульманская община Женевы подала иск в Европейский суд. В феврале 2010 г. ливийский лидер Муаммар Каддафи призвал всех правоверных мусульман объявить джихад (священную войну) Швейцарии. Теперь любой мусульманин, который ведет дела со швейцарской стороной, будет считаться вероотступником и предателем дела Аллаха. Эта проблема вывела на поверхность давно копившееся недовольство и стала причиной раскола в целом ряде других европейских стран. Так, в Бельгии социологические исследования показали, что около 60 % бельгийцев поддерживают запрет на строительство минаретов. Более того, свыше 56 % населения страны выступает также против строительства новых мечетей, а 61 % не хочет жить вблизи них.[246] Во Франции: социологический опрос в конце декабря 2009 г. дал следующий результат: 46 % французов одобряют запрет минаретов, и только 40 % осуждают его. Более 40 % поддерживают запрет на строительство мечетей, и только 19 % выступают против этого.

Вынуждены реагировать на эти события и французские политики. Комментируя итоги референдума в Швейцарии сказал президент Франции Н. Саркози в газете Mond сказал: «Вместо того чтобы сходу осуждать швейцарцев, мы должны постараться понять, что они хотели сказать и что чувствуют многие европейцы, включая французов… Нет ничего хуже, чем проигнорировать это». Обращаясь к мусульманам, президент отметил: все, что бросает вызов христианскому наследию страны и республиканским ценностям, «обрекает на провал» умеренный ислам во Франции.[247] Затем последовало предложение президента Франции строить мечети за счет денег из государственного бюджета, чтобы «отре́зать французский ислам от иностранного влияния». Для того чтобы понять беспрецедентность этой инициативы надо заметить, что Николя Саркози покусился на одну из «французских святынь» – закон 1905 г. об отделении церкви от государства (во Франции церкви не строились за счет государства уже 120 лет).

В то же время правительство Франции предпринимает исключительные меры, чтобы высылать за пределы страны цыган, несмотря на осуждающую эту политику резолюцию Европейского парламента, с начала 2010 г. из страны было депортировано около 9 тыс. цыган. Затем парламент Франции принял закон о запрете на ношение в общественных местах традиционных женских мусульманских одежд – паранджи и никаба. При этом если сторонники закона утверждают, что он отстаивает принципы равенства граждан и права женщин, то его противники убеждены, что законодатели провоцируют агрессию французских мусульман и нарушают их право на свободу совести.

О кризисе французской идентичности свидетельствует и то, что «традиционная» расовая напряженность в отношениях между «коренными» французами и французами-арабами дополняется ныне новыми вариантами размежевания и конфликтами, например между французами-мусульманами и французами-иудеями. По данным Европейского центра мониторинга расизма и ксенофобии, сегодня более половины расистских и националистических преступлений во Франции совершают французы-мусульмане против французов-иудеев. Хотя французское правительство отрицает само наличие серьезной конфронтации подобного рода, многие факты подтверждают рост антисемитских настроений в стране. Дело дошло до того, что в марте 2007 г. представители еврейской общины Франции обратились в Конгресс США с просьбой инициировать принятие закона, который позволил бы предоставлять убежище и гражданство США французским евреям. Мусульманский антисемитизм вызывает у политиков и исследователей наибольшие опасения, поскольку несет потенциальную угрозу террористических акций, уличного насилия и тотального давления на евреев Европы. Проблема также состоит в том, что многие мусульмане – граждане стран ЕС способствуют распространению антисемитизма.

Таким образом, в ближайшем будущем Франции заново предстоит решать вопрос о собственной национальной идентичности, а также серьезно переосмыслить понятие национального гражданства, содержание которого было определено во времена Великой французской революции и становления нации-государства. Адекватный ответ французской демократии на социальные вызовы непосредственно связан с ответом на вопрос о том, насколько Франция готова к переосмыслению исторически сложившихся концепций Французской Республики и французской нации.[248]

2.5. Мусульманское меньшинство и кризис национальной идентичности в странах Западной Европы

По мнению немецкого ученого-мусульманина, сирийца по происхождению, Бассама Тиби, автора термина «евроислам», интеграция мусульман в европейское общество будет успешной только в том случае, если они откажутся от прозелитизма, джихада и законов шариата и примут европейские ценностные ориентации и поведенческие установки. Смысловое ядро этой культуры составляют демократические правила и демократическая ориентация политической жизни, которых должны придерживаться все европейцы вне зависимости от их происхождения, веры, расовой и этнической принадлежности. Соответственно, и линия раскола проходит не между Западом и исламским миром, как утверждает С. Хантингтон, а между теми, кто принимает демократические ценности и идеалы, на которых строится современное европейское общество, и их решительными противниками. Как считает Б. Тиби, только светское общество в состоянии успешно противостоять давлению исламистов и обеспечивать мирное сосуществование в Европе различных этнических и конфессиональных групп.[249] Таким образом, Б. Тиби верит в возможность формирования особой единой идентичности всех мусульман Европы и существования секуляризованного европейского ислама, занимающего то же место и имеющего тот же статус, что и европейское христианство.

Однако в понятие «евроислам» зачастую вкладывается далеко не один и тот же смысл. Для его сторонников (А. Баят, Т. Модуд, Т. Рамадан, А. С. Роалд, Б. Тиби и др.) это форма приспособления и адаптации мусульман в западном обществе с принципиально иными ценностями и традициями, чем в мире ислама. Так, египтянин, внук основателя фундаменталистской организации «Братья-мусульмане», профессор философии и исламоведения в Женевском колледже и Университете Фрибурга (Швейцария) Тарик Рамадан пишет, что если мусульмане хотят жить в Европе и избавиться от комплекса гонимого меньшинства, то они должны приобрести способность отвечать определенным требованиям, предъявляемым им европейским обществом, в частности осознавать себя гражданами общества, заключив общественный и нравственный договор со страной, в которой они проживают, признавать и уважать существующие в ней законы. Кроме того, исламу нужны перемены. Так, «…старые определения “Дома войны” и “Дома мира”, – утверждает он, – которых нет в Коране и которые не являются частью откровений Пророка, устарели». Вместо этих определений Рамадан предлагает ввести новое – «Дом клятвы» (dar ash-shahada), так как оно может успешно содействовать укоренению мусульман в Европе. Это новое определение включает в себя как мусульманский символ веры, так и гражданскую обязанность подчинения общественным законам.[250] По мнению Рамадана, необходимо четко обрисовать специфическое выражение европейской исламской культуры, адекватное европейской среде и не вступающее в противоречие с основополагающими принципами исламского вероучения. При этом мусульманские объединения в Европе и их руководители, считает один из интеллектуальных лидеров евроислама, должны приложить активные усилия к тому, чтобы защитить свою независимость в политическом и финансовом отношении как от попыток установить контроль со стороны ряда исламских стран посредством финансирования строительства мечетей и создания фондов, так и со стороны некоторых европейских государств, стремящихся оказывать влияние на деятельность мусульман на континенте.[251]

Британский сторонник евроислама Тарик Модуд считает особенно важным создать у новых граждан – представителей этнокультурных общин чувство принадлежности к государству, в котором они живут и которое наделило их правами. Однако для этого необходимо широкое обсуждение того, что означает эта принадлежность. Невозможно просто предложить людям иной культуры перенять чуждую им идентичность, мотивируя это тем, что она является системообразующей для данного национального государства и существовала до появления иммигрантов на его территории. Иммигранты-мусульмане должны сами создать свою гражданскую идентичность, т. е. осознать, что значит для них быть британцем, французом и др.[252]

Научный директор Международного института исследований ислама в современном мире Асеф Баят говорит: «Я верю, что любой мусульманин в Европе должен научиться жить в обществах, которые не являются исламскими, которые не такие, как в Египте, в Иране. А европейцы <…> должны признать, что Европа стала многоэтническим и многорелигиозным обществом, и должны с этим смириться».[253]

Однако, по мнению других исследователей, «евроислам близок к “универсальному исламу”, несущему в себе радикальный импульс».[254] Рассуждая о проблемах «шариата для меньшинства», приверженцы этого варианта «евроислама» выражают одновременно уверенность в том, что рано или поздно шариат станет правовой системой для европейского большинства. В связи с этим некоторые авторы делают самые радикальные выводы; в частности, бывший посол РФ в Султанате Оман Владимир Носенко утверждает: «В последнее время исламизм все глубже внедряется в Европу, прокладывая дорогу своему боевому отряду – “Аль-Каиде”, которая чувствует себя здесь вольготно благодаря «цивилизованности» европейского сопротивления исламским экстремистам».[255]

Несмотря на очевидное преувеличение опасности и явный алармизм такой позиции, ясно, что многие мусульмане – иммигранты во втором и третьем поколении уже не готовы довольствоваться декларациями идеи равенства вероисповеданий, они требуют реального признания статуса ислама в Европе. Примером таких требований может служить манифест Гентского центра, опубликованный в 1999 г. В документе утверждается, что «европейская идея в конце ХХ в. остается националистической идеологией века XIX», создающей образ Европы исключительно белой и светско-христианской. Сегодня в результате массовой иммиграции ислам вновь укрепил свои позиции в Европе, что делает социально необходимым «реинкорпорирование ислама в европейскую культуру».[256]

Западноевропейский опыт, как, впрочем, и американский, демонстрирует, что излишняя тематизация различия (права на различие) ведет к закреплению этнических установок и идентичностей, а так называемая интеркультурная педагогика, казалось бы, предназначенная для воспитания толерантности, на деле способствует постоянному воспроизводству дискурса различия. По-этому идея общеевропейской господствующей, или руководящей, культуры, укорененной в демократическом сообществе, члены которого связаны друг с другом не религиозной или этнической идентичностью, а коллективной идентичностью граждан этого сообщества, поддерживается многими европейскими интеллектуалами (вспомним, например, идею конституционного патриотизма Ю. Хабермаса, который видит гражданство единственной альтернативой этнической идентичности). Предполагается, что подобная гражданская идентичность должна быть превыше любой этнической и религиозной идентичности: конечно, при этом никто не выступает против религии как частного дела каждого индивида, однако на публичном уровне только демократическая гражданская идентичность должна иметь решающее значение. По мнению левых европейских интеллектуалов, только на такой основе возможно успешное решение задачи интеграции неевропейцев в европейское общество. Однако одновременно высказывается следующее опасение: «…под предлогом, что объединяющаяся Европа нуждается в общей истории, а значит, и в общей памяти, ведется речь об одной доминирующей интерпретации не только истории Европы, но и истории регионов и отдельных европейских стран».[257]

Впрочем, многие европейские интеллектуалы забывают, что само исламское мировоззрение чрезвычайно своеобразно. Прежде всего, нужно иметь в виду, что ислам – это не только мировая религия. «Основы, на которых строится внешняя и духовная жизнь каждого мусульманина, заключены не только в откровениях Корана, но также и в Сунне и хадисах, составляющих законодательные традиции», – пишет норвежский исследователь П. Н. Воге в книге «Ислам и современный мир».[258] В них определены правила и нормы, касающиеся устройства государства, общества, а также отношений между людьми, которые и называют шариатом. Многие из этих норм и принципов, как отмечает либеральный мусульманский исследователь Абдуллахи Ан-Наим, живущий в США, несовместимы с современными нормами международного права, в том числе в области прав человека. Хотя не существует единой стандартизированной версии шариата, исторически он, безусловно, предполагает неравенство мужчин и женщин, мусульман и немусульман, допускает рабство, применение силы с целью распространения ислама и др.[259]

Кроме того, «христианство и ислам имеют разное понимание мира сего и Царствия не от мира сего, духовного и мирского. Христианство различает родину духовную (Небесное царство) и мирскую (национальное государство – отечество). А для мусульманина существует только одна родина – умма, т. е. община всех верующих-мусульман, а разделение духовного и светского [для правоверного мусульманина. – В. С.] – это худшая несправедливость, означающая процесс деисламизации. Поэтому если христианский универсализм не ставит под сомнение национальную и государственную принадлежность, то исламский универсализм претендует на исключительность, и разделение по языковому, национальному, идеологическому, ценностному и страновому принципу для него лишено смысла. Ислам – это вера и культ, это родина и гражданство, которые аннулируют различия между правоверными. <…> Говорить о светском или умеренном исламе так же неверно, как невозможно отделить веру от шариата».[260]

Отношение мусульман и мусульманских государств к международным стандартам в области прав человека всегда было и остается неоднозначным, поскольку «исламская концепция права рассматривает “права человека” не как права индивидуума, а как права “уммы” (сообщества соверующих) в целом», – отмечает российский исследователь Н. В. Жданов.[261] Особенно тяжело дается признание принципа свободы совести. «Ситуация крайне усложняется и тем, – дополняет П. Воге, – что большая часть иммигрировавших в Европу мусульман являются не только выходцами из бедных слоев населения, но и представителями общества, которое сегодня можно назвать предсовременным, сохранившим обычаи и традиции, которые в Европе либо давно исчезли, либо стали маргинальными. Большая часть обычаев и представлений о формах поведения, порождающих трения между мусульманами и немусульманами на Западе, относится не столько к исламу, сколько к культурному наследию стран, откуда приехали иммигранты <…> Тем не менее мусульмане-иммигранты, а часто также их дети и внуки, защищают этот жизненный уклад, ссылаясь при этом на религию. Для них их традиции и ислам слились настолько, что их трудно разделить. Еще одна причина, осложняющая положение, – это то, что мусульмане-иммигранты также подчинены общему закону эмиграции: чем более чуждой кажется им окружающая культура, тем сильнее укрепляют они свою собственную, сохраненную в поколениях и хорошо знакомую традицию <…> Негативная реакция представителей местной культуры замыкает порочный круг, чем консервативнее и “сакральнее” кажутся окружающим мусульманские традиции и религиозные убеждения, тем скорее взгляды и поведение мусульман становятся причиной конфликтов и трений с секулярным обществом. Таким образом, – заключает П. Воге, – мы должны быть готовы к возможным будущим конфронтациям на Западе между живущими в обособленных гетто мусульманами с патриархальным управлением и дискриминацией женщин и остальным населением, живущим в свое удовольствие, но в страхе перед тем, что зреет в мусульманских гетто, и перед угрозой ислама извне».[262] Норвежский исследователь предупреждает, что экономическая и социальная дискриминация мусульман-иммигрантов может привести не только к образованию новых мусульманских гетто, но и к «талибанизации» молодого поколения мусульман, испытывающих чувство обиды и горечи. Характерно, что предупреждение прозвучало до беспорядков в предместьях французских и других европейских городов осенью 2005 г. Таким образом, в Европе для части иммигрантов «чистый» ислам стал языком протеста против социально-экономического исключения, против дискриминации и доминирования, многие из них «вдруг вспомнили, что они мусульмане, и загорелись этим новым духом».[263]

Несколько иное толкование «ренессанса исламского фундаментализма» в Европе дает известный французский ученый-исламовед Оливье Руа в своих книгах «Глобализирующийся ислам: Поиски новой уммы» (2006) и «Секуляризм лицом к лицу с исламом» (2009).[264] По его мнению, религия может воздействовать на социально-политическую жизнь общества только посредством двух механизмов. Первый – духовная культура: и в этом случае у религии много общего с этничностью, с этническими обычаями и традициями. В результате религия в определенной степени превращается в часть этнической традиции. Это естественное состояние для стран, где большинство населения исповедует одну религию либо формально идентифицирует себя с ней.

Вторым механизмом является фундаментализм, суть которого в том, что религия отделяет себя от культуры как система однозначных законов и норм – религия «в чистом виде». В современной Европе в религиозной сфере это выражается в строгом следовании догме салафизма – чистого, истинного ислама, в политической форме – в идеологии исламизма. В результате, решая проблемы интеграции иммигрантов, следует разделять, с одной стороны, явления, свойственные практически всем массовым потокам иммигрантов, – стремление сохранить свою культуру, язык и традиции, которые подвергаются опасности исчезновения или трансформации; с другой стороны, специфические особенности интеграции европейских мусульман, в том числе второго и третьего поколения. Эти особенности состоят в том, что у второго и третьего поколения европейских мусульман фактически утрачены связи с этнической культурой страны происхождения их родителей, где ислам является важнейшим, но не единственным ее содержанием. Стремясь восстановить эту связь, они обращаются к исламу: европеизированные девушки из мусульманских семей борются за право носить хиджаб, юноши уточняют время намаза через Интернет, и значительная часть молодых мусульман начинает требовать организации жизни согласно нормам шариата и критиковать западные ценности и модели поведения. Такой сконструированный тип идентичности объединяет представителей нового поколения мусульман, считающих, что исламское государство будет естественным результатом реисламизации уммы по всему миру. В свою очередь, реисламизация зависит не только от силы веры адептов, но и от организации их жизни в Европе в соответствии с установлениями истинной религии, очищенной от всех наслоений. В результате вместо утраченной культурной идентичности предков для них становится доминирующей религиозная идентичность. Сталкиваясь с секулярным европейским обществом, эта идентичность вступает с ним в конфликт, требуя не только признания, но и приоритета.

Идентичность европейского мусульманина экстерриториальна, поэтому, во-первых, к нему от имени ислама могут апеллировать и получать отклик и международные исламские организации, и представители правительств стран происхождения, и духовные лидеры ислама, и фундаменталистские исламские группировки; во-вторых, для него солидарность с членами уммы важнее интересов неисламского государства, гражданином которого он формально является.

Однако и это не все; еще одна проблема, возникающая в связи с трудностями интеграции иммигрантов из мусульманских стран, заключается в том, что ислам, несмотря на признание бытия «воображаемой» всемирной уммы, не существует как нечто единое, в нем нет единой, жесткой иерархической структуры, подобной иерархии католической или православной церкви. «Соответственно, в исламе невозможна характерная для католической и православной традиций “приватизация” сакральных текстов, где их толкование допустимо в достаточно жестко очерченных церковными институтами рамках».[265] Он всегда отличался религиозным и культурным многообразием, и потому сегодня в каждой европейской стране преобладает то или иное течение, то или иное толкование ислама в зависимости от того, откуда вышло большинство мигрантов-мусульман. Даже Б. Тиби, ратующий за «евроислам», вынужден признать: «Мы не можем сказать, что существует нечто под названием “немецкий ислам”. Это значило бы построить мусульманскую церковь, объединившую всех – суннитов, алавитов, шиитов, турок, арабов и боснийских мусульман. Это просто невозможно».[266] Среди мусульман, так же как среди христиан разных конфессий, нет единства в понимании того, что значит жить в соответствии со своей верой.

Некоторое время назад исследователи предполагали, что мусульманский вызов Европе, т. е. резкое увеличение доли нехристианского и неинтегрируемого населения, актуализирует европейскую идентичность, однако получилось все наоборот: данный фактор усилил националистические настроения и желание закрыть свою страну для того, чтобы «у нас не было столько арабов и африканцев, как у соседей». При этом складывается впечатление, что для коренного населения европейских стран ислам зачастую служит неким общим знаменателем, символом-маркером, с помощью которого всех выходцев из исламских стран объединяют в одну большую группу и проводят жесткую границу между нежелательными чужаками, внешне отличными от европейцев и замкнутыми в своей культуре, и собою, оправдывая негативную установку в отношении них изначальной агрессивностью ислама. Так, в 2005 г. около 87 % немцев считали ислам агрессивным. Близкие показатели дали социологические опросы во Франции и Италии. Характерно, что в то же время в Польше, где мусульман немного, ислам считали агрессивным только 38 % населения.[267]

Сегодня многие аналитики говорят о новой волне антисемитизма, охватившей Европу; по их мнению, ее масштаб сопоставим с волной антисемитизма времен Второй мировой войны. Так, согласно опубликованному в сентябре 2008 г. глобальному социологическому отчету Вашингтонского исследовательского центра, за последние два года в большинстве развитых стран ухудшилось отношение населения к евреям. Данные отчета свидетельствуют, что 46 % испанцев, 36 % поляков, 36 % шведов, 34 % россиян, 25 % немцев, 20 % французов в целом негативно относятся к евреям. Сравнение этих показателей с данными отчета за 2006 г. наглядно показывают рост антисемитизма. Лишь в Великобритании результаты последнего опроса оказались теми же, что и прежде: 9 % британцев недолюбливают евреев. При этом исследователи выделяют три разновидности современного европейского антисемитизма: классический, новый и мусульманский.

Классический антисемитизм связан с деятельностью правоэкстремистских и неонацистских организаций, активизировавшихся в последние годы в большинстве стран ЕС.

Характерной особенностью нового антисемитизма является то, что он усваивает антисионистскую лексику и выступает под маской объективно-критического отношения к политике Израиля; последнее особенно характерно для академической среды и масс-медиа. В докладе Конгресса США «Современный глобальный антисемитизм», обнародованном весной 2008 г., отмечается, что «отличительной чертой нового антисемитизма является критика сионизма и политики Израиля, которая, очерняя Израиль и израильтян, приписывая обычные человеческие недостатки израильтян их еврейскому характеру, преднамеренно или непреднамеренно наносит ущерб всем евреям». Новый антисемитизм особенно активно проявил себя в ходе осуществления Израилем операции «Расплавленный свинец» в секторе Газа.

Глобальный экономический кризис, охвативший мировую финансово-экономическую систему и приведший к падению производства и росту безработицы в развитых странах, еще более осложнил ситуацию. Как утверждают некоторые эксперты, «реальность сегодняшнего дня неопровержимо свидетельствует: Европа, весьма чувствительная к проблемам мусульман, остается индифферентной к массовому росту антисемитизма. Большинство европейских стран даже не отслеживают статистику преступлений антисемитского характера».[268]

Скорее всего, в ближайшие десятилетия все больше новых жителей Европы будут обретать политическое гражданство тех стран, в которых они проживают. Учитывая высокий уровень рождаемости в этой среде, а также упрощение процедуры натурализации иммигрантов в первом и особенно в последующих поколениях, можно прогнозировать появление в ближайшем будущем значительной массы новых субъектов социально-политической жизни. Так, во Франции и Великобритании более 40 % живущих здесь мусульман уже обладают правами гражданства этих стран. В Германии, благодаря недавним изменениям правил натурализации, до 2,4 млн мусульман могут в ближайшем будущем стать гражданами страны. Аналогичные изменения ожидаются в социально-политической жизни Италии, где пока менее 10 % проживающих здесь мусульман (1 млн) имеют итальянское гражданство. То же самое ожидает и Испанию, мусульманская часть населения которой также составляет 1 млн человек. В скандинавских странах, где для получения иммигрантами гражданства необходимо пятилетнее проживание на новом месте жительства, доля мусульман, обладающих правами гражданства, как ожидается, существенно возрастет в ближайшее время (с 15 до 30 %).[269]

Социологические исследования подтверждают неприятие многими представителями новых этнических меньшинств принципов либеральной демократии, господствующих в западном обществе. Для значительной части новых жителей Европы соблюдение правил поведения, принятых в их этнических общинах, и приверженность традиционным для их среды религиозным ценностям важнее подчинения законам принявших их стран. Даже вполне секуляризированные представители второго и третьего поколения выходцев из исламских стран выражают и рационализируют свое отличие от представителей принимающей стороны в идентификационных формулах, в которых исламу действительно принадлежит важное место, однако скорее как культурному явлению, средству идентификации, чем как религии. В свою очередь, 56 % европейцев считают несовместимыми ценности ислама и ценности демократии.[270]

В итоге растет взаимное отчуждение и нивелируются возможности для интеграции иммигрантов в европейское общество. В качестве следствия этого процесса некоторые российские исследователи указывают на то, что «мусульманские иммигранты интегрировались в западное общество ровно на ту глубину и восприняли западную модель ровно в такой степени, чтобы добиваться реализации собственных требований. Но при этом выдвигаемые их политическим авангардом цели радикально альтернативны фундаментальным принципам и основаниям западного общества: свободе слова (и свободе вообще), гражданскому равенству, лаицизму (принципу светского государства) и т. д. Вкратце вектор подобной активности можно определить как стремление “мусульман” адаптировать западное общество под себя, а не адаптироваться к нему».[271]

Эти тенденции в общественной жизни стран Запада вызывают все более болезненную массовую реакцию и создают в обществе атмосферу постоянных тревог и беспокойства относительно его будущего. Радикальный характер происходящих социально-психологических сдвигов в массовом сознании порождает новый феномен, названный французским исследователем Домиником Моизи культурой страха. Одним из ее доминирующих компонентов является «страх быть уничтоженными радикальными исламистами или же подвергнуться демографическому завоеванию ими по мере превращения континента в некую “Еврабию”».[272]

После террористических актов, совершенных в последние годы в западноевропейских странах, европейцы начали сознавать, что суровой реальностью их существования является превращение их стран не только в мишени для нападений террористов, но и в территории базирования последних. В результате местные сообщества, сомкнувшиеся перед лицом новой угрозы, начинают воспринимать миграцию исключительно в черно-белых тонах. Первыми стали навязывать обществу такое проблемы европейские правые. «Духовное безразличие европейцев к собственным религиозным истокам, нежелание рожать детей на фоне духовно активных и демографически здоровых мусульман становятся для первых катастрофическим фактором, способствующим полному исчезновению лица “белой Европы” уже к середине XXI века», – вещает лидер крайне правой партии «Фламандский интерес» Филипп Девинтер.[273]

Однако и представители европейского истеблишмента также оказались подвержены этим паническим настроениям. В подтверждение можно привести выдержки из доклада адмирала Криса Пари, главы «мозгового центра» Министерства обороны Великобритании, на конференции, посвященной влиянию массовой иммиграции на состояние национальной безопасности. Главная угроза Европе заключается в изначальной нелояльности мигрантов к новой стране проживания. В доказательство он приводит пример жизнедеятельности 70 замкнутых диаспор в Соединенном Королевстве, которые поддерживают постоянную связь с исторической родиной посредством Интернета, телефонной связи и дешевых авиарейсов. Глобализация, отмечает Пари, реализуется в Европе как процесс возвратной колонизации, в ходе которой огромные иммигрантские сообщества оказываются вполне самодостаточными, перемещаясь между родной и принимающей странами. В будущем, считает адмирал, они могут превратиться в крупные антизападные нестабильные анклавы внутри европейских стран, что приведет к «римскому сценарию» падения Европы.[274]

По мнению известного британского исследователя Джона Грея, «толерантность – это добродетель, свойственная людям, осознающим свое несовершенство. Такие люди не станут требовать, чтобы их предпочтения были закреплены особыми правами и привилегиями, или ожидать, что их образ жизни примут все. Они будут удовлетворены, если их оставят в покое. Вместо того чтобы стремиться к обманчивой утопии, когда любой образ жизни одинаково (и, возможно, незаслуженно) признан, эти люди довольствуются тем, что могут ужиться друг с другом <…> Самый надежный путь к обретению долгожданной свободы – это умерить свои требования друг к другу и научиться терпеливо сносить наши различия».[275] Степень толерантности определяется и уровнем межличностного и межгруппового доверия, которое, в свою очередь, обеспечивается информационной открытостью субъектов взаимоотношений. Однако в настоящее время не только большинство иммигрантских общин Европы, но и многие европейцы не готовы принять подобную модель общежития, и коренное население стран ЕС, и иммигрантские общности не испытывают доверия друг к другу.

Отметим специально, что исследователи выделяют три уровня доверия:

• межличностное доверие, которое складывается внутри группы людей, имеющих более или менее длительный опыт взаимодействия;

• обобщенное доверие, основанное на вере в то, что другие разделяют твои ценности ответственного поведения, будут вести себя так, как ты ожидаешь;

• институциональное доверие, предполагающее веру в справедливость, честность, прозрачность функционирования ключевых политических институтов; оно формируется на основе первых двух видов доверия и одновременно порождает их.[276]

Таким образом, толерантное поведение определяется наличием межличностного доверия; доверие предполагает предсказуемость, а предсказуемость требует урегулированных и институционализированных форм взаимодействия, т. е. институционализации доверия. Их отсутствие ведет к сохранению и воспроизводству клановости, групповщины, классовости и ксенофобии.

Пока политические лидеры государств ЕС по-прежнему, исходя из национальных интересов, с большим трудом договаривались по поводу проекта Европейской конституции (2004), а затем Лиссабонского договора (2009) миллионы граждан из утратившего уверенность среднего класса, не интересующиеся спорами европейских политиков и интеллектуалов, уже ищут и будут искать спасения не столько в антиглобалистской борьбе и европейском универсализме, сколько в традиционных ксенофобии, национализме, расизме или изоляционизме. Косвенным подтверждением этого является провал референдума по принятию Европейской конституции во Франции и Нидерландах весной 2005 г.

«Если основным источником национализма служит повышение степени национальной интеграции, то также верно, что сепаратистские национализмы часто возникают вследствие провала проектов более широкой интеграции», – утверждает известный американский политолог Крейг Калхун.[277] Поэтому сегодня в ЕС нет недостатка в периферийных националистических движениях и требованиях региональной автономии. Новейшая история не раз свидетельствовала, что самым простым способом объединения, позволяющим людям избежать чувства разобщенности, слабости и беззащитности перед лицом более мощных исторических сил, бушевавших вокруг, стали объединения по этническому признаку и противостояния «врагу».

Заключение

Сумеют ли в этой радикально новой и сложной ситуации страны Запада интегрировать и культурно ассимилировать десятки миллионов представителей других цивилизаций и рас, не прибегая к насилию и соблюдая права человека? Приведет ли это к мирному сосуществованию и тех и других вне зависимости от их расовой и этнической принадлежности, к взаимообогащению культур и творческому переосмыслению и усложнению «проекта» нации или породит новые конфликты? Однозначных ответов на эти вопросы на сегодняшний день не существует.

Сегодня уже можно утверждать, что в Соединенных Штатах и Канаде заканчивается процесс институализации новой модели интеграции иммигрантов в американскую и канадскую нации, составляющими которой являются: безусловный отказ от этнического федерализма и от формализованного политического представительства этнических и расовых групп; приоритет индивидуальных прав над групповыми; дальнейшее внедрение одноязычия в США и двуязычия в Канаде в общественную и политическую жизнь страны; сохранение этнических институтов в качестве элементов гражданского общества без их политизации и т. д. В связи с этим российский исследователь М. И. Лапицкий отмечает: «Будущее мультикультурализма – в нахождении верного соотношения между “единым” и “множествами” в практике и теории американской (как и любой иной многоэтнической) культуры, в опоре на демократические ценности, которые объединяют американцев независимо от их расового и этнического происхождения».[278]

В Европе ведущие эксперты в сфере миграции призывают европейские правительства руководствоваться прежде всего экономическими реалиями, а не поддаваться общественному мнению, выступающему против иммиграции и иммигрантов. Без стимулирования замещающей иммиграции, т. е. миграции, компенсирующей сокращение численности как всего, так и отдельных категорий населения Европы, число жителей западноевропейских стран, по прогнозу, к 2050 г. сократится на 40 млн человек. Европа стареет, падает уровень рождаемости. Доля людей старше 60 лет в процентном отношении к экономически активному населению рабочего возраста выросло с 20 % в 1960 г. до 35 % в 2000 г. Предполагается, что данный показатель вырастет до 47 % в 2020-м и до 70 % в 2050 г.; это позволило Европейской комиссии сделать прогноз, согласно которому к 2040 г. годовой экономический прирост снизится примерно с 2,00 до 1,25 %.[279]

Все большую популярность получает идея квотирования и стимулирования желаемой, или замещающей, иммиграции. Так, для привлечения высококвалифицированных мигрантов и для того, чтобы обеспечить странам – членам ЕС общую процедуру их натурализации, был предложен проект введения «блю-карт», которые должны стать европейским аналогом американской «грин-карты».

Для иммигрантов вводится экзамен по языку, политической организации и основам истории страны пребывания. Разрабатываются программы предоставления жилья и социальных услуг, призванные не допустить обособления мигрантов и их изоляцию. Большинство стран ЕС включает решение этих задач в комплексные социальные программы, ориентированные на обеспечение равных возможностей доступа на рынок труда. Особенно серьезные усилия предпринимаются для вовлечения детей мигрантов в систему начального и среднего образования. На осуществление этих программ тратятся ресурсы не только государства, но и разного рода некоммерческих объединений.[280]

Однако предлагаемое экспертами «лекарство» может оказаться хуже болезни. Во-первых, такого рода мультикультурная политика требует еще более серьезных затрат, к которым вряд ли готовы социальные институты европейских стран. Опыт традиционных иммигрантских государств свидетельствует: в Австралии стоимость реализации государственных программ, обеспечивающих политику мультикультурализма, – 7,2 млрд долларов в год (около 2 % внутреннего валового продукта).[281] Во-вторых, важным предостережением в этом смысле служит то, что уровень экономической активности иммигрантов трудоспособного возраста в Европе, как правило, значительно ниже, чем у местного населения. Так, в Швеции среди мужчин он составляет всего 63 %, а в некоторых европейских странах вообще не превышает 40 %.[282] Что уж говорить о занятых исключительно воспитанием многочисленного потомства женщинах-мусульманках. Хотя уровень рождаемости в семьях иммигрантов со временем снижается, он все равно остается выше, чем у автохтонных европейцев. Тем самым дешевая рабочая сила с бедного Юга уже в следующем поколении становится дополнительной нагрузкой на и так уже не столь эффективную социальную инфраструктуру Европы. Тактический выигрыш в прошлом может привести к стратегическому проигрышу в будущем, поскольку массовая иммиграция окончательно разрушает важнейшую опору европейского благосостояния – социальное государство. Кроме того, «глобализация и взаимная зависимость могут сделать затраты на контроль потоков товаров, капиталов, услуг и людей через границы непомерно высоким <…> а ощущение “осажденной крепости” подрывает согласованность действий, моральный авторитет и международное доверие к Европейскому союзу», – утверждает, в частности, Ян Зилонка.[283]

Таким образом, в Европе, где к середине текущего века от четверти до трети населения будут составлять мусульмане, вряд ли удастся сохранить собственные социокультурные основания и идентичность, которые размываются уже сегодня. Количественное соотношение стареющего европейского населения и молодых иммигрантов рано или поздно поставит на повестку дня вопрос о перераспределении власти в европейских политиях, где источником политических претензий послужит иная расовая идентичность, любовно культивируемая в рамках политики мультикультурализма. Неизбежные и существенные изменения претерпит способность Европы проводить самостоятельную внешнюю политику, способность, которая и сегодня не слишком высока. В частности, «массовая иммиграция из исламского мира настолько изменит этнический состав Европы, что у европейцев уже никогда не будет волевых ресурсов вмешиваться в дела Северной Африки, Персидского залива, Ближнего Востока».[284]

Отношение руководства ЕС к проблемам европейского ислама умеренно оптимистическое. Так, Гюнтер Ферхойген, будучи комиссаром Еврокомиссии по расширению, сформулировал свою позицию следующим образом: «Ислам – это часть Европы. 18 миллионов мусульман являются гражданами стран ЕС, у нас в Европе две мусульманские страны – Албания и Босния. Так что попытки вытеснить ислам из Европы совершенно неуместны. Демографические тенденции приведут нас к еще более тесному соседству с исламской культурой. Это совершенно неизбежно».[285] Однако сегодня острейшая проблема расколола западное общественное мнение: одни готовы согласиться с регулируемой замещающей иммиграцией и мультикультуралистской политикой интеграции мигрантов, другие требуют жестких антииммиграционных мер. Поэтому все чаще в прогнозах звучат тревожные нотки. Страны Западной Европы, во второй половине ХХ в. столкнувшиеся с дефицитом трудовых ресурсов и вынужденные привлечь массу иммигрантов, дают пример того, насколько сложные и непредсказуемые последствия может иметь этот этап для России.

Сегодня и политическая элита, и экспертное сообщество, и простые люди должны осознать, что мир переживает небывалые перемены и так, как было раньше, уже не будет никогда. Поэтому массовая иммиграция, при всех ее угрозах и опасностях, дает шанс на выживание и развитие. Вопрос только в том, как максимизировать выгоды от иммиграции и минимизировать риски, четко различая их.

Библиография

Августин (Никитин), архимандрит. Ислам в Европе. СПб., 2009.

Актуальные проблемы Европы: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? Сб. науч. тр. / Ред. сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. № 1.

Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М., 2000.

Ан-Наим А. На пути к исламской реформации. М., 1999.

Антисемитизм в России и Европе: Обзоры: мониторинг и аналитика. М., 2009.

Ачкасов В. А. Массовая иммиграция: «бич нашего времени» или…? // Политэкс: Политическая экспертиза: Альманах. СПб., 2005. Вып. 3. С. 124–140.

Ачкасов В. А. Этнополитология: учебник для вузов. СПб., 2005.

Барбан Е. Адмирал Парри предупреждает // Московские новости. 2006. № 26.

Баят А. Ислам, исламизм и диалоги о культуре в Европе // Русские чтения: Сб. материалов программы Института общественного проектирования «Русские чтения» за январь – июнь 2006 г. М., 2006.

Беллестрем К. Сколько плюрализма может вынести человек?: К вопросу о вызове коммунитаристов либерализму // Глобализация и столкновение идентичностей: Междунар. интернет-конф. 24 февраля – 14 марта 2003 г.: Сб. материалов / Под ред. А. Журавского, К. Костюка. М., 2003. С. 269–283.

Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М., 2003.

Бжезинский З. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство. М., 2005.

Блинова М. С. Современные социологические теории миграции населения. М., 2009.

Богатуров А. Лидерство и децентрализация в международной системе // Международные процессы. 2006. Т. 4, № 3 (12). С. 5–15.

Богина Ш. А. Иммигрантское население США. М., 1976.

Борисов А. А. Мультикультурализм: Американский опыт и Россия // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире: Исследовательские подходы и интерпретации / Под ред. Г. И. Зверевой. М., 2003. С. 8–29.

Браун Г. Что значит быть британцем // Россия в глобальной политике. 2006. Т. 4, № 5. С. 94–104.

Бурдье П. Физическое и социальное пространство: проникновение и присвоение // Бурдье П. Социология политики / Пер. с фр.; со ст., общ. ред. и предисл. Н. А. Шматко. М., 1993. С. 35–52.

Бусыгина И. М. Политическая регионалистика. М., 2006.

Буховец О. Г. Постсоветское «великое переселение народов»: Беларусь, Россия, Украина и другие. М., 2000.

Быстрова А. С., Дука А. В., Колесник Н. В. и др. Российские региональные элиты: инновационный потенциал в контексте глобализации // Глобализация в российском обществе: Сб. науч. тр. / Отв. ред. И. И. Елисеева. СПб., 2008. С. 99–242.

Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада. М.; СПб., 2004.

Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003.

В движении добровольном и вынужденном: Постсоветские миграции в Евразии / Под ред. А. Р. Вяткина, М. П. Комарской, С. А. Панарина. М., 1999.

Вишневская Н. Т. Миграция в постсоветскую Россию // Наследие империй и будущее России / Под ред. А. И. Миллера. Минск, 2008.

Вишневский А. Г. Русский или прусский? Размышления переходного времени. М., 2005.

Владимирова М. А. Этнокультурная мозаика Канады и политика многокультурности // Канада и Россия: Из прошлого в будущее: Материалы Третьих канадских чтений 20 апреля 2004 г. СПб., 2004.

Воге П. Н. Ислам в современном мире // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост.: Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. C. 10–43.

Вынужденные мигранты и государство / Ред. В. А. Тишков. М., 1998.

Высоцкая Н. А. От «универсума» к «плюриверсуму»: смена культурной парадигмы в США // Американский характер: Очерки культуры США. Традиции в культуре: [Сб. ] / Отв. ред. О. Э. Туганова. М., 1998. С. 309–332.

Гидденс Э. Социология. М., 1999.

Глейзер Н. Мультиэтнические общества: Проблемы демографического, религиозного и культурного многообразия // Этнографическое обозрение. 1998. № 6. С. 98–104.

Глобализация и государство: общий обзор. Доклад, подготовленный Секретариатом // ООН и вопросы глобализации: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -ods.un.org/ITMP/430794.4.html.

Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. М., 2003.

Деминцева Е. Быть арабом во Франции. М., 2008.

Дмитриев А. В. Миграция: конфликтное измерение. М., 2007.

Додд В. Две трети мусульман задумываются об отъезде из Великобритании // Россия и мусульманский мир. № 10 (160). М., 2005. С. 117–119.

Документ о состоянии дел в сфере прав и свобод иностранных граждан на территории Лондона, предоставленный парламенту Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии // Greater London Aufhority: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Еременко П. Шерше ля Франс: В поисках национальной идеи французы споткнулись об иммигрантов и ислам // Русский Newsweek. 2010. № 6 (275). 1–7 февр.

Еремина Н. В. Иммигранты и борьба с ксенофобией в европейском обществе (на примере Соединенного Королевства) // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 6. Вып. 1. C. 52–64.

Жар восходящей Еврабии. Кому нужно, чтобы белые европейцы превратились в меньшинство у себя на родине? // Interfax: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -religion.ru/print.php?act=news&id=21406.

Жданов Н. В. Исламская концепция миропорядка. М., 2003.

Зайка К. В. Проблема национальной интеграции в условиях возрастающего этнокультурного многообразия (на примере Канады): Автореф. дис. … канд. полит. наук. М., 2010.

Зарубежный опыт адаптации и интеграции мигрантов (США, Германия, Швейцария) // Современные миграционные процессы: состояние, проблемы, опыт государственного и общественного регулирования / Науч. ред. А. В. Понеделков, А. В. Старостин, В. В. Рудой. Ростов н/Д., 2008.

Зонтхаймер К. Федеративная Республика Германия сегодня. М., 1996.

Ильинская С. Г. Терпимость и укрепление этноцентричного сознания // Полис. 2003. № 6. С. 163–170.

Иммигранты в Москве / Под ред. Ж. А. Зайончковской. М., 2009.

Иммиграционная политика западных стран: альтернативы для России. М., 2002.

Иммиграция иностранной рабочей силы: российский и европейский опыт исследования: Сб. ст. / С. В. Соболева, Е. В. Кондратьева и др. Новосибирск, 2003.

Иноземцев В. Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 2. С. 3–14.

Иноземцев В. Иммиграция: новая проблема нового столетия. Исторический очерк // Государство и антропоток: [Электронный ресурс] / Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа. Группа «Русский архипелаг». Режим доступа: .

Иноземцев В., Кузнецова Е. Возвращение Европы. В поисках идентичности: европейская социокультурная парадигма // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 6. С. 3–14.

Ионцев В. А. Международная миграция населения: теория и история изучения. М., 1999.

Ислам в Европе и в России: Сб. ст. / Сост. и отв. ред. Е. Б. Деминцева. М., 2009.

Калхун К. Национализм. М., 2006.

Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура М., 2001. Режим доступа: .

Кимлика У. Современная политическая философия: Введение. М., 2010.

Колесников А. С. Мультикультурализм, глобализация, толерантность // Толерантность и интолерантность в современном обществе: Дискриминация: Материалы междунар. науч. – практ. конф. «Толерантность и интолерантность в современном обществе: Дискриминация 2007» / Под науч. ред. И. Л. Первовой. СПб., 2007.

Кондатьоне К. Миграционная политика как планирование наугад // Иммиграционная политика западных стран: альтернативы для России. М., 2002. С. 20–23.

Корогодов И. Политика мультикультурализма как политика интеграции иммигрантов в национальное социальное государство // Журнал международного права и международных отношений. 2006. № 2. Режим доступа: .

Костинский Г. Иммигранты в городе: опыт развитых стран // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы / Под ред. Ж. А. Зайончковской. М., 1999. С. 33–44.

Ксенофобия в современном мире / Отв. ред. В. А. Ачкасов, Д. З. Мутагиров. СПб., 2008.

Кто с мечетью к нам придет // Русский Newsweek. 2008. 29 сент. – 5 окт.

Кукатос Ч. Теоретические основы мультикультурализма // Институт свободы «Московский либертариум»: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Куропятник А. И. Мультикультурализм. Нация. Идентичность (перспективы мультикультурного развития России) // Глобализация и культура: Аналитический подход: Сб. науч. материалов / Отв. ред. Н. В. Тишунина. СПб., 2003. С. 126–149.

Лапицкий М. И. «Американская мечта». От «плавильного котла» к «салатнице» // Национальная идея: страны, народы, социумы / Отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М., 2007. С. 41–63.

Лаумулин М. Т. От исламизма к исламскому терроризму: европейский аспект (2002) // Казахстанский институт стратегических исследований при президенте Республики Казахстан: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999.

Левин З. И. Менталитет диаспоры (системный и социокультурный анализ). М., 2001.

Леви-Стросс К. Раса и политика / Беседовал Д. Эрибон // Неприкосновенный запас. 2008. № 1 (57). С. 3–19.

Любин В. П. Революция миграции и ее регулирование: Опыт России, Германии и ЕС в отражении научной литературы и СМИ // II Всероссийский социологический конгресс. Москва, 30 сентября – 2 октября 2003 г. М., 2003.

Майлз Р., Браун М. Расизм. М., 2008.

Малахов В. Зачем России мультикультурализм? // Русский архипелаг: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Малахов В. Понаехали тут… Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. М., 2007.

Малахов В. С. Иммиграционные режимы в государствах Запада и в России: теоретико-политический аспект. Ч. 1 // Полис. 2010. № 3. С. 60–69.

Малашенко А. Ислам для России. М., 2007.

Малашенко А. Исламская альтернатива и исламский проект. М., 2006.

Массей Д. Синтетическая теория международной миграции // Мир в зеркале международной миграции: Научная серия: Международная миграция населения: Россия и современный мир / Гл. ред. В. А. Ионцев. М., 2002. С. 161–175.

Международная миграция 2000 // Международный журнал социальных наук. 2001. Т. 9, № 32. С. 82–86.

Межуев Б. Политика натурализации в Европейскoм союзе и США // Государство и антропоток: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Методология и методы изучения миграционных процессов / Под ред. Ж. Зайончковской, И. Молодиковой, В. Мукомеля. М., 2007.

Миграции и новые диаспоры в постсоветских государствах / Отв. ред. В. А. Тишков. М., 1996.

Миграционные процессы: социально-экономический аспект (на примере ведущих стран) / Отв. ред. Э. В. Кириченко, М. З. Шкундин. М., 2007.

Миграционный потенциал стран нового зарубежья / Под ред. Л. Л. Рыбаковского. М., 2006.

Миграция во взаимозависимом мире: Новые направления деятельности: доклад Глобальной комиссии по международной миграции. М., 2006.

Миграция и безопасность в России / Под ред. Г. Витковской и С. Панарина. М., 2000.

Миграция и национальное государство / Под ред. Т. Бараулиной. О. Карпенко. М.; СПб., 2004.

Миграция и опыт взаимодействия регионов по усилению этнополитической стабильности в Евразии / Редкол.: С. В. Соболева, И. В. Октябрьской и др. Вып. 1/2. Новосибирск, 2002.

Миграция населения // Миграция в России. М., 2001. Вып. 1: Теория и практика исследования. Приложение.

Миллер А. Нация как рамка политической жизни // Pro et Contra: Журнал российской внутренней и внешней политики. 2007. Т. 11, № 3 (37). С. 6–20.

Мозговая Н. Янки при дворе короля террора // Русский Newsweek. 2010. № 3 (272). 11–17 янв.

Москва этническая: грозит ли городу геттоизация? // Демоскоп weekly. 2004. 8–21 нояб. № 177/178. Режим доступа: http//.

Мукомель В. И. Миграционная политика России. Постсоветские контексты. М., 2005.

Мусульмане на Западе: Cб. ст. / Cост. М. Р. Арунова. М., 2002.

Мусульмане против безбожной Европы? Запад и Восток: в чужой монастырь со своим уставом: [Дискуссия] // Независимая газета – Религия. 2006. 15 февр.

Мы аннулируем референдум по минаретам – национальный совет Швейцарии // IslamNews.ru: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -21575.html.

Мюллер-Шмид П. П. Гражданское общество и демократия: социально-философские аспекты (системный исторический подход) // Проблемы становления гражданского общества в России: Материалы научного семинара. Вып. 2. М., 2003.

Наумкин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов // Восток – Orient. 2006. № 1. С. 5–25.

Немировский Б. Голосуй, а не то проиграешь! // Русская Германия: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -rb.de/2002/03/vote.shtml.

Новоженова И. С. Алжирская диаспора во Франции // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. / Редкол.: Т. Г. Пархалина (гл. ред.) и др. № 4: Диаспоры в Европе: Новая роль в обществе / Ред. – сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2009. С. 77–100.

Новоженова И. С. Франция: Ислам в светском государстве // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост.: Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008.

Новые диаспоры: Государственная политика по отношению к сооте-чественникам и национальным меньшинствам в Венгрии, Украине и России / Под ред. В. Мукомеля, Э. Паина. М., 2002.

Носенко В. Толерантностью исламизм не одолеть. Варвары всегда побеждают там, где сопротивление выстраивается на фундаменте умиротворения // Московские новости. 2007. № 11. 19–25 апр.

Опальски М. Проблемы мультикультуральности // Полис. 1996. № 4.

Паин Э. Распутица: Полемические размышления о предопределенности пути России. М., 2009.

Парижская хартия для новой Европы // Общеевропейская встреча в верхах. Париж, 19–21 ноября 1990 г.: Документы и материалы. М., 1991.

Пинюгина Е. В. Великобритания и ФРГ: Правительственные стратегии интеграции мусульман // Политическая наука: Сб. науч. тр. № 1: Формирование нации и государства в современном мире / Ред. – сост. А. И. Миллер. М., 2008. С. 178–194.

Пинюгина Е. В. Мусульманское меньшинство как вызов современному европейскому государству (обзор актуальных исследований) // Политическая наука: Сб. науч. тр. № 1: Формирование государства в условиях этнокультурной разнородности / Редкол.: Е. Ю. Мелешкина и др. М., 2010.

Повразнюк К. В. Проблема интеграции мусульман в европейское общество. СПб., 2007.

Повразнюк К. В. Проблема мусульманского лоббирования в странах Западной Европы // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 6. Вып. 1. С. 145–156.

Погорельская С. В. Мусульмане Германии: Специфика интеграции // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост.: Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. С. 146–176.

Погорельская С. В. Прощание с мультикультурализмом, или Новая германская иммиграционная политика // Актуальные проблемы Европы. Иммигранты в Европе: проблемы социальной и культурной адаптации: Сб. науч. тр. / Редкол.: Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова (ред. – сост.) и др. М., 2006. С. 90–104.

Рамадан Т. Европа должна стать нашим домом. Участие в жизни общества вместо обособления: Европейские мусульмане должны учиться жить на Западе, не отрекаясь от своей веры // Intern. Politic. М., 2005. № 2. С. 153–158.

Риппбергер С. «Евроислам» – есть он или нет? // Немецкая волна: [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.dw-world.de/du/article/0..783305.00.htm/.

Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск, 1996.

Роллин А. Христианство и ислам: непростая история. М., 2004.

Российская нация: становление и этнокультурное многообразие / Отв. ред. В. А. Тишков. М., 2008.

Руа О. Генералы городских окраин // Совершенно секретно. 2005. № 12 (199).

Рубл Б. Город, миграция и международная безопасность в XXI в. // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы / Под ред. Ж. А. Зайончковской. М., 1999. С. 11–16.

Рулан Н. Историческое введение в право. М., 2005.

Рыбаковский Л. Л. Миграционная политика России: теория и практика // Современные проблемы миграции в России: Материалы общерос. науч. конф. (11–13 ноября 2003 г.). М., 2003.

Рыбаковский Л. Л. Миграция населения. Три стадии миграционного процесса (Очерки теории и методологии исследования). М., 2001.

Рязанцев С. Миграционные тренды // Международные процессы. Философия международных отношений. 2004. Т. 2, № 1.

Садовская Е. Ю. Социология миграций и современные западные теории международной миграции // Социальная политика и социология. 2004. № 1. С. 83–88.

Саркози: «Мусульмане не должны демонстрировать свою религию» // Vesti.az: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Сассен С. Глобальный город: введение понятия // Глобальный город: теория и реальность / Под ред. Н. А. Слуки. М., 2007. С. 9–27.

Семененко И. С. Интеграция инокультурных сообществ: западные модели и перспективы для России // Сравнительные политические исследования России и зарубежных стран / Редколл.: В. В. Лапкин (отв. ред.) и др. М., 2008.

Сергеев В. М. Демократическое правление: Деконструкция понятия / Под ред. М. В. Ильина. М., 2001. С. 41–58.

Сергеев В. М. Дикий Запад. Преступление и законность в посткоммунистической России. М., 1998.

Сергеева З. Х. Феномен миграции в российских СМИ и оценках экспертов // Политическая экспертиза: Политэкс. 2008. Т. 4, № 3. С. 177–190.

Слука Н. Глобальные города // Эксперт. 2008. № 15. С. 68–74.

Соболев В. Г. Мусульманские общины в государствах Европейского союза: проблемы и перспективы. СПб., 2003.

Современные миграционные процессы: состояние, проблемы, опыт государственного и общественного регулирования / Науч. ред.: А. В. Понеделков, А. В. Старостин, В. В. Рудой. Ростов н/Д., 2008.

Соловей В. Восстание этничности и судьба Запада. Новый тип конфликтности в современном мире // Политический класс: Журнал политической мысли России. 2006. № 7 (19). С. 52–72.

Сотниченко А. А. Исламофобия в современной России. История возникновения и современное состояние // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 6. Вып. 1. С. 32–44.

Социальная и культурная дистанция. Опыт многонациональной России / Под ред. Л. М. Дробижевой. М., 1998.

Сравнительная политика. Основные политические системы современного мира / Под общ. ред. В. С. Бакирова, Н. И. Сазонова. Харьков, 2005.

Стайнбрунер Дж. Глобализация и преобразования в области международной безопасности // США. Канада: Экономика. Политика. Культура. 2002. № 8. С. 71–74.

Старченков Г. И. Рост исламской диаспоры в странах Запада. М., 2001.

Старченков Г. И. Трудовые миграции между Востоком и Западом. Вторая половина ХХ столетия. М., 1997.

Стецкевич М. С. Толерантность и нетерпимость в современном исламе // Толерантность и интолерантность в современном обществе: Материалы междунар. науч. – практ. конф. «Толерантность и интолерантность в современном обществе 2005» / Под науч. ред. И. Л. Первовой. СПб., 2005.

«Стратегия национальной Безопасности Российской Федерации до 2020 г.», утверждена Указом президента РФ 12 мая 2009 г. (№ 537) // Вестник российской нации. 2009. № 3 (5).

Сухоруков С. Р. Западные и восточные земли Германии: проблема объединения // Регионы и регионализм в странах Запада и России / Под ред. Р. Ф. Иванова. М., 2001. С. 125–131.

Тейлор Ч. Демократическое исключение (и «лекарство» от него?) // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В. С. Малахова, В. А. Тишкова. М., 2002. С. 11–37.

Тенула Дж. История и культура решения конфликтов в США // Расы и народы. Вып. 24. М., 1997.

Тернборн Г. Мультикультуральные общества // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1, № 1. С. 50–67.

Террористы и мигранты: обратная сторона глобализации // Маркетинг и консалтинг: Информационно-аналитическое агентство: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Тиби Б. Политизация религии // Центр «Религия и Демократия»: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Тишков В. А. Этнология и политика. М., 2005.

Траба Р. Польские споры об истории XXI века // Pro et Contra. 2009. Т. 13, № 3/4 (46).

Трошина Н. Н. Проблемы национально-культурной идентичности в политическом дискурсе объединенной Германии (языковой аспект) // Политическая наука. Политический дискурс: история и современные исследования: Сб. науч. тр. № 3 / Отв. ред. и сост. В. И. Герасимов, М. В. Ильин. М., 2002. С. 170–183.

Уолцер М. О терпимости. М., 2000.

Управление Верховного комиссариата ООН по делам беженцев. Статистика: [Электронный ресурс]. Режим доступа: // .

Уткин А. Будущее Запада // Свободная мысль – XXI. 2003. № 2. С. 52–69.

Фан И. Б. Модель гражданина модерна: время дифференциации и транснационализации // Политическая наука: Cб. науч. тр. № 1: Формирование государства в условиях этнокультурной разнородности / Редкол.: Е. Ю. Мелешкина и др. М., 2010. С. 173–191.

Ферхойген Г. Европа должна стать мировой державой. [Беседа с корреспондентом IP] // Intern. Politik. М., 2005, № 1. C. 29–42.

Филиппова Е. Французы, мусульмане: в чем проблема? // Этнографическое обозрение. 2005. № 3. С. 20–38.

Фуше М. Европейская республика. Исторические и географические контуры. М., 1999.

Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001.

Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм / Б. Андерсен, О. Бауэр, М. Хрох и др.; пер. с англ. и нем. Л. Е. Переяславцевой и др. М., 2002. С. 364–380.

Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004.

Хесли В. Л. Национализм и пути разрешения межэтнических противоречий // Полис. 1996. № 6. С. 39–51.

Хомяков М. Б. Брайан Бэрри: либеральный универсализм против мультикультурализма и национализма // Журнал социологии и социальной антропологии. 2007. Т. Х, № 1 (38). СПб., 2007. С. 74–100.

Храбрый О. Демонтаж капитализма // Эксперт. 2003. № 38. С. 70–76.

Цапенко И. Управление миграцией: опыт развитых стран. М., 2009.

Цюрхер К. Мультикультурализм и этнополитический порядок в постсоветской России: некоторые методологические замечания // Полис. 1999. № 6. С. 105–118.

Червонная С. А. Этнический фактор в политической системе // Политическая система США. Актуальные измерения / Отв. ред. А. Червонная, В. Васильев. М., 2000. С. 259–283.

Черкасов А. И. Некоторые характеристики этнокультурной мозаики Канады // Этнокультурная мозаика Канады и проблемы канадской идентичности. М., 2003. С. 11–27.

Чертина З. С. Плавильный котел? Парадигмы этнического развития США. М., 2000.

Четверикова О. Ислам в Бельгии и Нидерландах // Россия и мусульманский мир. 2005. № 7 (157). С. 114–117.

Четверикова О. Ислам в современной Европе: стратегия «добровольного гетто» против политики интеграции // Россия XXI. 2005. № 1. С. 42–87.

Число беженцев в мире достигло 42 млн человек // Tut.by: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Чичинов В. В. В Петербурге Россия и Великобритания толерантны // Росбалт. Петербург: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Штадельбауэр Й. Мегагорода как конфликтные пространства // Глобальный город: теория и реальность / Под ред. Н. А. Слуки. М., 2007. С. 66–78.

Этническая толерантность в поликультурных регионах России / Под ред. Н. М. Лебедевой, А. Н. Татарко. М., 2002.

Этнические меньшинства в современной Европе / Отв. ред. А. Н. Коржановский. М., 1997.

Этнические проблемы и политика государств Европы: Сб. ст. / Отв. ред. М. Ю. Мортынова, Н. Н. Грацианская. М., 1998.

Этнический национализм и государственное строительство / Отв. ред. Ю. Г. Александров. М., 2001.

Этническое многообразие и толерантность: Сравнение проблем и решений в городах мира / Отв. ред. В. А. Ачкасов. СПб., 2008.

Юдина Т. Н. Социология миграции: Учеб. пос. для вузов. М., 2006.

Adler P. S. The transitional experience: an alternative view of culture shock // Journal of Humanistic Psychology. 1975. Vol. 15, N 4. P. 13–22.

Baldwin T. I Want an integrated society with a difference // The Times. London. 2006. 3 Apr.

Barry B. Culture and Equality: An Egalitarian Critique of Multiculturalism. Cambridge (Mass.), 2001.

Bash L., Blanc-Szanton C. Towards a Transnational Perspective on Migration. Race, Class, Ethnicity, and Nationalism Reconsidered / Ed. N. G. Schiller. N. Y., 1992 (Annals of the New York Academy of Sciences. Vol. 645).

Berlin I. Four Essays on Liberty. London, 1969.

Bernstein R. Dictatorship of virtue. Multiculturalism and the battle of America’s future. N. Y., 1994.

Bloom A. The Closing of the American mind: How higher education has failed democracy and impoverished the souls of today’s students. N. Y., 1987.

Brimelow P. Alien Nation: Common Sense About America’s Immigration Disaster. N. Y., 1995.

Brubaker R. Nationhood and the National Question in the New Europe. Cambridge, 1996.

Bundesministerium des Innern: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Calhoun C. Nationalism, Political Community and the Representation of Society: Or, Why Feeling at Not a Substitute for Public Space // European Journal of Social Theory. 1999. Vol. 2, N 2. P. 217–231.

Calhoon C. Nations matter. Culture, History and the cosmopolitan Dream. London; N. Y., 2007.

Can Liberal Pluralism be Exported? Western Political Theory and Ethnic Relations in Eastern Europe / Eds. W. Kymlicka, M. Opalsky. Oxford, 2002.

Castles S. Migration and Community Formation under Condition of Globalisation // International Migration Review. 2002. Vol. 36, N 4. P. 1163–1168.

Commission for Racial Equality. Режим доступа: .

Culture shock / Ed. Ph. Bock. N. Y., 1970.

Daly G. Migrants and gate keepers. The links between immigrations and homelessness in Western Europe. // Cities. 1996. Vol. 13, N 16. P. 11–23.

Davis attaсks UK multiculturalism // BBC: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Delanty G. Citizenship in a global age. Buckingham, 2000.

Dimier V. Unity in Diversity: Contending Conceptions of the French Nation and Republic // West European Politics. 2004. Vol. 27, N 5. P. 836–853.

Ethnic identity: Formation and transmission among Hispanies a other minorities / Ed. by M. E. Bernal, G. P. Knight. Albany, 1993.

Flux d’immigration permanente par motif // Institut national de la statistique et des études economiques: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Friedmann J., Lehrer U. A. Urban policy responses to foreign in-migration: the case of Frankfurt-am-Main // Journal of the American Planning Associaciation, 1997. Vol. 63, N 1. P. 61–68.

Frum D. Comeback: Conservatism That Can Win Again. N. Y., 2008.

Fukuyama F. A Year of living dangerously. Remember Theo Van Gogh // The Wall Street journal. 2005. 2 Nov. Режим доступа: html id=110007491.

Fukuyama F. Identity and migration // Prospect. 2007. 25 Febr. Режим доступа: /.

Gambetta D., Hertog S. Engineers of Jihad. N. Y., 2007.

Glick S. N. Building a Transnational Perspective on Migration // Transnational Migration: Comparative theory and Research Perspectives. An informal workshop. Oxford, 2000.

Glossary on Migration / International Organization for Migration. Geneva, 2004.

Goldstone J. A. Рopulation and Security: How Demographic Change Can Lead to Violent Conflict // Journal of International Affairs. 2002. Vol. 56, N 1. P. 3–21.

Goodhart D. Too diverse? // Prospect. 2004. N 95. P. 30–37.

Gordon Braun becomes honorary Hindu // Google.com: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -EWbpExGeBn3w1djq06_iyccw.

Gordon M. M. Assimilation in American life: The role of race, religion, and national origin. N. Y., 1964.

Habermas J. Struggles for Recognition in the Democratic Constitutional State // Multiculturalism. Examining the Politics of Recognition / Ed. A Gutman. Princeton (New Jersey), 1994. P. 107–132.

Hayoz N. Arm’s – Length Relationships, Political Trust and Transformation in Eastern and Central Europe // Finance and the Common Good. 2003. Winter – Spring. Vol. 13/14. P. 35–48.

Immigration policy and the welfare system / Ed. by T. Boeri, G. Hanson. Oxford, 2002.

International Migration Law. Glossary on Migration / International Organization for Migration. Geneva, 2004.

International migration 2006. N. Y., 2006.

Joppke C. Asylum and State Sovereignty. A Comparison of the United States, Germany, and Britain // Comparative Political Studies. 1997. N 30. Р. 259–298.

Kennedy J. A Nation of Immigrants. N. Y., 1964.

Khagram S., Riker J. V., Sikkink K. Restructuring World Politics: Transnational Social Movements, Networks, and Norms. Minneapolis, 2002.

Kymliсka W. Estonia’s Integration Policies in a Comparative Perspective // Estonia’s Integration Landscape: From Apathy to Harmony Tallinn: Avatud Eesti Fond and Jaan Tönissoni Istituut, 2000: [Электронный ресурс]. Режим доступа: :6.

Kymlicka W. Western Political Theory and Ethnic Relations in Eastern Europe // Can Liberal Pluralism be Exported? Western Political Theory and Ethnic Relations in Eastern Europe / Eds. W. Kymlicka, M. Opalsky. Oxford, 2002.

Lee E. A. Theory of Migration // Demography. 1969. Vol. 3, N 1. P. 47–57.

Lind M. The Next American nation and the form American revolution. N. Y., 1995.

Martin P., Widgren J. International migration: facing the Challenges // Population bulletin. 2002. Vol. 52, N 1. P. 1–10.

Migrants – Do they bring economic benefit? Migration watch UK: [Электронный ресурс]. Режим доступа: /3.

Migration and Remittances, Eastern Europe and the Former Soviet Union / Eds. A. Mansoor, B. Quillin. The World Bank. Washington, 2006.

Modood T. Multiculturalism: A civic idea. Cambridge, 2007.

Moisi D. The Clash of Emotions // Foreign Affairs. 2007. Jan.-Febr. Vol. 86, N 1.

Multinational Democracies / Eds. A. G. Gagnon, J. Tully. Cambridge, 2001.

Oberg K. Cultural shock: Adjustment to new cultural environments // Practical Anthropology. 1960. Vol. 7. P. 177–182.

Parekh B. Rethinking multiculturalism: Cultural diversity and political theory. N. Y., 2006.

Penninx R. Integration of Migrants: Economic, Social, Cultural and Political Dimensions // UNECE: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

Rallet A. Dévelopment local et globalization // Sciences humaines. 1997. N 906. P. 34–37.

Ramadan T. Jungen Muslime Europas befreien sich aus der Isolation. Режим доступа: –00.htm.

Rex J. Islam in the United Kingdom // Islam, Europe’s Second Religion: The New Social, Cultural, and Political Landscape / Ed. S. Hunter. Westport, 2002. P. 51–76.

Roy O. Euroislam: The Jihad Within? // The National Interest. 2003. Vol. 72.

Roy O. Globalised Islam: The search for a new ummah. Columbia, 2006.

Roy O. Secularism confronts Islam. Columbia, 2009.

Savage T. Europe and Islam: Crescent Waxing, Culture Clashing // The Washington Quarterly. Summer 2004. Vol. 27, N 3.

Schlesinger A. M., jr. The Disuniting of America. Reflections on a Multicultural Society. Knoxvill (Tenn.), 1992.

Stratton J., Ang I. Multicultural imagined communities: Cultural difference and national identity in the USA and Australia // Multicultural States: Rethinking difference and identity / Ed. D. Bennett. London; N. Y., 1998. P. 135–162.

Taylor Ch. The politics of recognition // Philosophical arguments. Cambridge, 1997.

The Economist. 2003. 13 March.

The Mayor’s annual report 2007/08 // Greater London Authority: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

The mediating person: Bridges between cultures / Ed. S. Bochner. Cambridge (Mass.), 1981.

Thirty-Seventh Report. A Common Policy on Illegal Immigration. 2002. 28 Nov.

Transatlantic Trends 2006. / Marshall Fund. [S. a.,] 2006.

Van den Berghe P. Multicultural Democracy: Can It Work? // Nations and Nationalism. 2002. Vol. 8, N 4. P. 433–450.

Waage P. N. Islam und die moderne welt. Oslo, 2004.

Wirth L. The Problem of Minority Groups // The Science of Man in the World Crisis / Ed. R. Linton. N. Y., 1945. P. 347–372.

Zielonka J. Europe Unbound: Enlarging and Reshaping the Boundaries of European Union. London, 2002.

Zolberg A. R. The next waves: migration theory for a changing world // International Migration Review. Vol. 33, N 3. P. 403–430.

Примечания

1

International migration 2006. N. Y., 2006. P. 1.

(обратно)

2

См.: Международная миграция 2000 // Международный журнал социальных наук. М., 2001. Т. 9, № 32. С. 84; Юдина Т. Н. Социология миграции: Уч. пос. для вузов. М., 2006. С. 5.

(обратно)

3

См.: Любин В. П. Революция миграции и ее регулирование: Опыт России, Германии и ЕС в отражении научной литературы и СМИ // II Всероссийский социологический конгресс. Москва, 30 сентября – 2 октября 2003 г. М., 2003.

(обратно)

4

Число беженцев в мире достигло 42 млн человек // Tut.by: [Электронный ресурс]. Режим доступа: . html. Здесь и далее ссылки на источники в Интернете приведены по состоянию на время подготовки работы.

(обратно)

5

Управление Верховного комиссариата ООН по делам беженцев. Статистика: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

6

International migration 2006… Р. 1.

(обратно)

7

Миграция населения // Миграция в России. М., 2001. Вып. 1: Теория и практика исследования. Приложение.

(обратно)

8

Блинова М. С. Современные социологические теории миграции населения. М., 2009; Дмитриев А. В. Миграция: конфликтное измерение. М., 2007; Иноземцев В. Иммиграция: новая проблема нового столетия. Исторический очерк // Государство и антропоток: [Электронный ресурс] / Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа. Группа «Русский архипелаг». Режим доступа: ; Ионцев В. А. Международная миграция населения: теория и история изучения. М., 1999; Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2001. Режим доступа: ; Массей Д. Синтетическая теория международной миграции // Мир в зеркале международной миграции: Научная серия: Международная миграция населения: Россия и современный мир / Гл. ред. В. А. Ионцев. М., 2002. С. 161–175; Методология и методы изучения миграционных процессов / Под ред. Ж. Зайончковской, И. Молодиковой, В. Мукомеля. М., 2007; Рыбаковский Л. Л. Миграция населения. Три стадии миграционного процесса (очерки теории и методологии исследования). М., 2001; Садовская Е. Ю. Социология миграций и современные западные теории международной миграции // Социальная политика и социология. 2004. № 1. С. 83–86; Сассен С. Глобальный город: введение понятия // Глобальный город: теория и реальность / Под ред. Н. А. Слуки. М., 2007. С. 9–27; Castles S. Migration and Community Formation under Condition of Globalisation // International Migration Review. 2002. Vol. 36 № 4. P. 1163–1168; Delanty G. Citizenship in a global age. Buckingham, 2000; Glick S. N. Building a Transnational Perspective on Migration // Transnational Migration: Comparative theory and Research Perspectives. An informal workshop. Oxford, 2000; Goldstone J. A. Рopulation and Security: How Demographic Change Can Lead to Violent Conflict // Journal of International Affairs. 2002. Vol. 56, N 1. P. 245–263; Immigration policy and the welfare system / Ed. by T. Boeri, G. Hanson. Oxford, 2002; Lee E. A. Theory of Migration // Demography. 1969. Vol. 3, N 1. P. 47–57; Zolberg A. R. The next waves: migration theory for a changing world // International Migration Review. 2002. Vol. 33, N 3. P. 403–430 и др.

(обратно)

9

Буховец О. Г. Постсоветское «великое переселение народов»: Беларусь, Россия, Украина и другие. М., 2000; Вишневский А. Г. Русский или прусский? Размышления переходного времени. М., 2005; Вынужденные мигранты и государство / Ред. В. А. Тишков. М., 1998; Кондатьоне К. Миграционная политика как планирование наугад // Иммиграционная политика западных стран: Альтернативы для России. М., 2002. С. 20–23; Малахов В. С. Иммиграционные режимы в государствах Запада и в России: теоретико-политический аспект. Ч. 1 // Полис. 2010. № 3. С. 60–69; Миграция и безопасность в России / Под ред. Г. Витковской, С. Панарина. М., 2000; Мукомель В. И. Миграционная политика России. Постсоветские контексты. М., 2005; Цапенко И. Управление миграцией: опыт развитых стран. М., 2009; Червонная С. А. Этнический фактор в политической системе // Политическая система США. Актуальные измерения / Отв. ред. А. Червонная, В. Васильев. М., 2000. С. 259–283; Чертина З. С. Плавильный котел? Парадигмы этнического развития США. М., 2000; Юдина Т. Н. Указ. соч.; Brimelow P. Alien Nation: Common Sense About America’s Immigration Disaster. N.Y, 1995; Can Liberal Pluralism be Exported? Western Political Theory and Ethnic Relations in Eastern Europe / Eds. W. Kymlicka, M. Opalsky. Oxford, 2002; Martin P., Widgren J. International migration: facing the Challenges // Population bulletin. 2002. Vol. 52, N 1. P. 1–40; Penninx R. Integration of Migrants: Economic, Social, Cultural and Political Dimensions // UNECE: [Электронный ресурс]. Режим доступа: http// Doc Penninx.pdf.

(обратно)

10

Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М., 2003; Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада. М.; СПб., 2004; Глейзер Н. Мультиэтнические общества: Проблемы демографического, религиозного и культурного многообразия // Этнографическое обозрение. 1998. № 6. С. 98–104; Кимлика У. Современная политическая философия: Введение. М., 2010; Колесников А. С. Мультикультурализм, глобализация, толерантность // Толерантность и интолерантность в современном обществе: Дискриминация: Материалы междунар. науч. – практ. конф. «Толерантность и интолерантность в современном обществе: Дискриминация 2007» / Под науч. ред. И. Л. Первовой. СПб., 2007; Кукатос Ч. Теоретические основы мультикультурализма // Институт свободы «Московский либертариум»: [Электронный ресурс]. Режим доступа: ; Куропятник А. И. Мультикультурализм. Нация. Идентичность (перспективы мультикультурного развития России) // Глобализация и культура: Аналитический подход: Сб. науч. материалов / Отв. ред. Н. В. Тишунина. СПб., 2003. С. 126–149; Малахов В. Понаехали тут… Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. М., 2007; Семененко И. С. Интеграция инокультурных сообществ: западные модели и перспективы для России // Сравнительные политические исследования России и зарубежных стран / Редкол.: В. В. Лапкин (отв. ред.) и др. М., 2008. С. 302–327; Тейлор Ч. Демократическое исключение (и «лекарство» от него?) // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В. С. Малахова, В. А. Тишкова. М., 2002. С. 11–37; Тернборн Г. Мультикультуральные общества // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1, № 1. С. 50–67; Уолцер М. О терпимости. М., 2000; Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004; Barry B. Culture and Equality: An Egalitarian Critique of Multiculturalism. Cambridge (Mass.), 2001; Frum D. Comeback: Conservatism That Can Win Again. N. Y., 2008; Habermas J. Struggles for Recognition in the Democratic Constitutional State // Multiculturalism. Examining the Politics of Recognition / Ed. A. Gutman. Princeton (New Jersey), 1994. P. 107–132; Modood T. Multiculturalism: A civic idea. Cambridge, 2007; Multinational Tully. Cambridge, 2001; Parekh B. Rethinking multiculturalism: Cultural diversity and political theory. N. Y., 2006; Schlesinger A. M., jr. The B. Rethinking multiculturalism: Cultural diversity and political theory. N. Y., 2006; Schlesinger A. M., jr. The Disuniting of America. Reflections on a Multicultural Society. Knoxvill (Tenn.), 1992 и др.

(обратно)

11

Актуальные проблемы Европы: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? Сб. науч. тр. / Ред. – сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. № 1; Августин (Никитин), архимандрит. Ислам в Европе. СПб., 2009; Ачкасов В. А. Массовая иммиграция: «бич нашего времени» или?… // Политэкс: Политическая экспертиза. Альманах. СПб., 2005. Вып. 3. С. 124–140; Деминцева Е. Быть арабом во Франции. М., 2008; Жданов Н. В. Исламская концепция миропорядка. М., 2003; Ислам в Европе и в России: Сб. ст. / Сост. и отв. ред. Е. Б. Деминцева. М., 2009; Малашенко А. В. Исламская альтернатива и исламский проект. М., 2006; Межуев Б. Политика натурализации в Европейскoм союзе и США // Государство и антропоток: [Электронный ресурс]. Режим доступа: ; Пинюгина Е. В. Мусульманское меньшинство как вызов современному европейскому государству (обзор актуальных исследований) // Политическая наука: Сб. науч. тр. № 1: Формирование государства в условиях этнокультурной разнородности / Редкол.: Е. Ю. Мелешкина и др. М., 2010; Повразнюк К. В. Проблема интеграции мусульман в европейское общество. СПб., 2007; Соболев В. Г. Мусульманские общины в государствах Европейского Союза: проблемы и перспективы. СПб., 2003; Старченков Г. И. Рост исламской диаспоры в странах Запада. М., 2001; Четверикова О. Ислам в современной Европе: стратегия «добровольного гетто» против политики интеграции // Россия XXI. 2005. № 1. С. 42–87; Roy O. Globalised Islam: The search for a new ummah. Columbia, 2006; Roy O. Secularism confronts Islam. Columbia, 2009; Waage P. N. Islam und die moderne Welt. Oslo, 2004 и др.

(обратно)

12

См.: Migration and Remittances, Eastern Europe and the Former Soviet Union / Eds. A. Mansoor, B. Quillin; The World Bank. Washington, 2006.

(обратно)

13

См.: Блинова М. С. Указ. соч. С. 30–34.

(обратно)

14

Lee E. A. Op. cit. P. 297.

(обратно)

15

Рыбаковский Л. Л. Миграционная политика России: теория и практика // Современные проблемы миграции в России: Материалы общерос. науч. конф. (11–13 ноября 2003 г.). М., 2003. С. 36.

(обратно)

16

См.: Glossary on Migration / International Organization for Migration. Geneva, 2004.

(обратно)

17

Кондатьоне К. Указ. соч.

(обратно)

18

Zolberg A. R. Op. cit. P. 405.

(обратно)

19

См.: Сергеева З. Х. Феномен миграции в российских СМИ и оценках экспертов // Политическая экспертиза: Политэкс. 2008. Т. 4, № 3. С. 186.

(обратно)

20

См.: Костинский Г. Иммигранты в городе: опыт развитых стран // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы / Под ред. Ж. А. Зайончковской. М., 1999. С. 33; Малахов В. Понаехали тут… С. 129–130, 120.

(обратно)

21

См.: Bash L., Blanc-Szanton C. Towards a Transnational Perspective on Migration. Race, Class, Ethnicity, and Nationalism Reconsidered / Ed. N. G. Schiller. N. Y., 1992 (Annals of the New York Academy of Sciences. Vol. 645).

(обратно)

22

См.: Зарубежный опыт адаптации и интеграции мигрантов (США, Германия, Швейцария) // Современные миграционные процессы: состояние, проблемы, опыт государственного и общественного регулирования / Науч. ред. А. В. Понеделков, А. В. Старостин, В. В. Рудой. Ростов н/Д., 2008. С. 255.

(обратно)

23

См.: Блинова М. С. Указ. соч. С. 30.

(обратно)

24

Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999. С. 192.

(обратно)

25

См.: Ксенофобия в современном мире / Отв. ред. В. А. Ачкасов, Д. З. Мутагиров. СПб., 2008. С. 112–113.

(обратно)

26

Межуев Б. Указ. соч.

(обратно)

27

Penninx R. Op. cit.

(обратно)

28

См.: International Migration Law. Glossary on Migration / International Organization for Migration. Geneva, 2004 и др.

(обратно)

29

См.: The mediating person: Bridges between cultures / Ed. S. Bochner. Cambridge (Mass.), 1981.

(обратно)

30

См.: Мукомель В. И. Указ. cоч.

(обратно)

31

См.: Culture shock / Ed. P. Bock. N. Y., 1970.

(обратно)

32

Oberg K. Cultural shock: Adjustment to new cultural environments // Practical Anthropology. 1960. Vol. 7. P. 177–182.

(обратно)

33

См.: Социальная и культурная дистанция. Опыт многонациональной России / Под ред. Л. М. Дробижевой. М., 1998. C. 25–28; Лебедева Н. М. Указ. соч. С. 286–292.

(обратно)

34

См.: Adler P. S. The transitional experience: an alternative view of culture shock // Journal of Humanistic Psychology. 1975. Vol. 15, N 4. P. 13–22.

(обратно)

35

Gordon M. M. Assimilation in American life: The role of race, religion, and national origin. N. Y., 1964. P. 71.

(обратно)

36

Миллер А. Нация как рамка политической жизни // Pro et Contra: Журнал российской внутренней и внешней политики. 2007. Т. 11, № 3 (37). С. 18, примеч.

(обратно)

37

Martin P., Widgren J. Op. cit. P. 8.

(обратно)

38

Малахов В. Понаехали тут… С. 132.

(обратно)

39

См.: Кондатьоне К. Указ. соч.

(обратно)

40

Дмитриев А. В. Указ. соч. С. 18.

(обратно)

41

Parekh B. Op. cit. P. 6.

(обратно)

42

Тернборн Г. Указ. cоч. С. 51.

(обратно)

43

Там же.

(обратно)

44

Хантингтон С. Указ. соч. С. 37–38.

(обратно)

45

Там же.

(обратно)

46

Там же.

(обратно)

47

См.: Хесли В. Л. Национализм и пути разрешения межэтнических притиворечий // Полис. 1996. № 6. С. 39–51.

(обратно)

48

Бенхабиб С. Указ. соч. С. 75.

(обратно)

49

Stratton J., Ang I. Multicultural imagined communities: Cultural difference and national identity in the USA and Australia // Multicultural States: Rethinking difference and identity / Ed. D. Bennett. London; N. Y. 1998. P. 138.

(обратно)

50

Бенхабиб С. Указ. соч. С. 216.

(обратно)

51

Тейлор Ч. Указ. cоч. С. 36.

(обратно)

52

Wirth L. The Problem of Minority Groups // The Science of Man in the World Crisis / Ed R. Linton. N. Y., 1945. P. 347.

(обратно)

53

Can Liberal Pluralism… P. 7.

(обратно)

54

Глейзер Н. Указ. соч. С. 103.

(обратно)

55

Parekh B. Op. cit. P. 7, 219.

(обратно)

56

См.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск, 1996.

(обратно)

57

Корогодов И. Политика мультикультурализма как политика интеграции иммигрантов в национальное социальное государство // Журнал международного права и международных отношений. 2006. № 2. Режим доступа: _content&task=view&id=1016&Itemid=176.

(обратно)

58

Bernstein R. Dictatorship of virtue. Multiculturalism and the battle of America’s future. N. Y., 1994. P. 4.

(обратно)

59

Сan Liberal Pluralism… P. 18.

(обратно)

60

Цит. по: Высоцкая Н. А. От «универсума» к «плюриверсуму»: смена культурной парадигмы в США // Американский характер: Очерки культуры США: Традиции в культуре: [Сб. ] / Отв. ред. О. Э. Туганова. М., 1998. С. 324.

(обратно)

61

См.: Погорельская С. В. Прощание с мультикультурализмом, или Новая германская иммиграционная политика // Актуальные проблемы Европы. Иммигранты в Европе: проблемы социальной и культурной адаптации: Сб. науч. тр. / Редкол.: Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова (ред. – сост.) и др. М., 2006. С. 99–100.

(обратно)

62

Lind M. The Next American nation and the form American revolution. N. Y., 1995. P. 1.

(обратно)

63

См.: Delanty G. Op. cit.

(обратно)

64

Хомяков М. Б. Брайан Бэрри: либеральный универсализм против мультикультурализма и национализма // Журнал социологии и социальной антропологии. СПб., 2007. Т. Х, № 1 (38). С. 76.

(обратно)

65

Kennedy J. A Nation of Immigrants. N. Y., 1964. P. 67–68.

(обратно)

66

Хантингтон С. Указ. соч. С. 351.

(обратно)

67

Ethnic identity: Formation and transmission among Hispanies a other minorities / Ed. by M. E. Bernal, G. P. Knight. Albany, 1993. P. 1.

(обратно)

68

См.: Frum D. Op. cit. P. 12.

(обратно)

69

См.: Владимирова М. А. Этнокультурная мозаика Канады и политика многокультурности // Канада и Россия: Из прошлого в будущее: Материалы Третьих канадских чтений 20 апреля 2004 г. СПб., 2004. С. 130.

(обратно)

70

Богина Ш. А. Иммигрантское население США. М., 1976. С. 15.

(обратно)

71

Тенула Дж. История и культура решения конфликтов в США // Расы и народы. Вып. 24. М., 1997. С. 25.

(обратно)

72

Паин Э. Распутица: Полемические размышления о предопределенности пути России. М., 2009. С. 211.

(обратно)

73

Малахов В.C. Зачем России мультикультурализм? // Русский архипелаг: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

74

Гидденс Э. Социология. М., 1999. С. 264.

(обратно)

75

Соловей В. Восстание этничности и судьба Запада. Новый тип конфликтности в современном мире // Политический класс: Журнал политической мысли России. 2006. № 7 (19). С. 61.

(обратно)

76

Стержневым элементом этой концепции является идея образования национальной общности в результате «сплавления» как представителей ядра американской нации – англосаксов, так и различных иммигрантских групп. При этом предполагается как культурное, так и биологическое смешение.

(обратно)

77

Kymliсka W. Estonia’s Integration Policies in a Comparative Perspective // Estonia’s Integration Landscape: From Apathy to Harmony Tallinn: Avatud Eesti Fond and Jaan Tönissoni Istituut, 2000. Режим доступа: :6.

(обратно)

78

Frum D. Op. cit. P. 62–63.

(обратно)

79

Цит. по: Бьюкенен П. Дж. Указ. соч. С. 178.

(обратно)

80

Иноземцев В. Возвращение Европы. В авангарде прогресса: социальная политика в ЕС // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 2. С. 12.

(обратно)

81

Taylor Ch. The politics of recognition // Philosophical arguments. Cambridge, 1997. Р. 82.

(обратно)

82

Calhoun C. Nationalism, Political Community and the Representation of Society: Or, Why Feeling at Not a Substitute for Public Space // European Journal of Social Theory. 1999. Vol. 2, N 2. Р. 223.

(обратно)

83

Ильинская С. Г. Терпимость и укрепление этноцентричного сознания // Полис. 2003. № 6. С. 166.

(обратно)

84

Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. М., 2003. С. 55.

(обратно)

85

См.: Борисов А. А. Мультикультурализм: Американский опыт и Россия // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире: Исследовательские подходы и интерпретации / Под ред. Г. И. Зверевой. М., 2003. С. 13–14.

(обратно)

86

Лапицкий М. И. «Американская мечта». От «плавильного котла» к «салатнице» // Национальная идея: страны, народы, социумы / Отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М., 2007. С. 46.

(обратно)

87

Frum D. Op. cit. P. 81–91.

(обратно)

88

См.: Червонная С. А. Указ. соч. С. 275–276.

(обратно)

89

См.: Бусыгина И. М. Политическая регионалистика. М., 2006. С. 113–114.

(обратно)

90

Calhoun C. Nationalism. P. 221.

(обратно)

91

См.: Цюрхер К. Мультикультурализм и этнополитический порядок в постсоветской России: некоторые методологические замечания // Полис. 1999. № 6. С. 105–118.

(обратно)

92

Малахов В. Понаехали тут… С. 132, 151.

(обратно)

93

Там же. С. 151.

(обратно)

94

Ильинская С. Г. Указ. соч. С. 167.

(обратно)

95

Грей Дж. Указ. соч. С. 53, 56, 51.

(обратно)

96

Уткин А. Будущее Запада // Свободная мысль – XXI. 2003. № 2. С. 55.

(обратно)

97

Бьюкенен П. Дж. Указ. соч. С. 178.

(обратно)

98

Schlesinger A. M., jr. Op. cit. P. 16–17.

(обратно)

99

Bloom A. The Closing of the American mind: How higher education has failed democracy and impoverished the souls of today’s students. N. Y., 1987. P. 39.

(обратно)

100

См.: Baldwin T. I want an integrated society with a difference // The Times. 2006. 3 Apr.

(обратно)

101

Frum D. Op. cit. P. 25.

(обратно)

102

Мюллер-Шмид П. П. Гражданское общество и демократия: социально-философские аспекты (системный исторический подход) // Проблемы становления гражданского общества в России: Материалы научного семинара. Вып. 2. М., 2003. С. 21.

(обратно)

103

Calhoon C. Nations matter. Culture, History and the cosmopolitan Dream. London; N. Y., 2007. P. 115.

(обратно)

104

Frum D. Op. cit. P. 144.

(обратно)

105

См.: Хантингтон С. Указ. соч.

(обратно)

106

Соловей В. Указ. соч. С. 59–60.

(обратно)

107

См.: Мозговая Н. Янки при дворе короля террора // Русский Newsweek. 2010. № 3 (272). С. 37.

(обратно)

108

Там же. С. 37, 30.

(обратно)

109

См.: Brimelow P. Op. cit.

(обратно)

110

Храбрый О. Демонтаж капитализма // Эксперт. 2003. № 38. 13–19 окт. С. 74.

(обратно)

111

Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003. С. 192.

(обратно)

112

Цит. по: Сравнительная политика. Основные политические системы современного мира / Под общ. ред. В. С. Бакирова, Н. И. Сазонова. Харьков, 2005. С. 341.

(обратно)

113

См.: Владимирова М. А. Указ. соч. С. 129.

(обратно)

114

См.: Опальски М. Проблемы мультикультуральности // Полис. 1996. № 4.

(обратно)

115

Черкасов А. И. Некоторые характеристики этнокультурной мозаики Канады // Этнокультурная мозаика Канады и проблемы канадской идентичности. М., 2003. С. 23–24.

(обратно)

116

Владимирова М. А. Указ. соч. С. 132.

(обратно)

117

Зайка К. С. Проблема национальной интеграции в условиях возрастающего этнокультурного многообразия (на примере Канады): Автореф. дис. … канд. полит. наук. М., 2010. С. 14.

(обратно)

118

Уолцер М. Указ. соч. С. 60–61.

(обратно)

119

См.: Старченков Г. И. Трудовые миграции между Востоком и Западом: Вторая половина ХХ столетия. М., 1997. С. 114.

(обратно)

120

Тишков В. А. Этнология и политика. М., 2005. С. 168.

(обратно)

121

Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М, 2000. С. 317.

(обратно)

122

Кимлика У. Указ. соч. С. 465.

(обратно)

123

Леви-Стросс К. Раса и политика / Беседовал Д. Эрибон // Неприкосновенный запас. 2008. № 1 (57). С. 9.

(обратно)

124

Семененко И. С. Указ. соч. С. 120.

(обратно)

125

Дискриминация – ограничение или лишение прав определенной категории граждан по признаку расовой, этнической, половой принадлежности, по религиозным или политическим убеждениям.

(обратно)

126

См.: Khagram S., Riker J. V., Sikkink K. Restructuring World Politics: Transnational Social Movements, Networks, and Norms. Minneapolis, 2002.

(обратно)

127

Joppke C. Asylum and State Sovereignity. A Comparison of the United States, Germany, and Britain // Comparative Political Studies. 1997. N 30. Р. 259–298.

(обратно)

128

Цит. по: Рулан Н. Историческое введение в право. М., 2005. С. 519.

(обратно)

129

Семененко И. С. Указ. соч. С. 123.

(обратно)

130

См.: Multinational Democracies… P. 35, 133, 275.

(обратно)

131

Modood T. Op. cit. P. 3.

(обратно)

132

Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм / Б. Андерсен, О. Бауэр, М. Хрох и др.; пер. с англ. и нем. Л. Е. Переяславцевой и др. М., 2002. С. 374.

(обратно)

133

Habermas J. Op. cit. P. 45.

(обратно)

134

См.: Хабермас Ю. Вовлечение… C. 232.

(обратно)

135

Иноземцев В., Кузнецова Е. Возвращение Европы. В поисках идентичности: европейская социокультурная парадигма // Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 6. C. 11.

(обратно)

136

В странах Магриба жизненный уровень в среднем в 5–10 раз ниже, чем в странах ЕС, находящихся от них в непосредственной близости (Испания, Италия) (Фуше М. Европейская республика. Исторические и географические контуры. М., 1999. С. 98).

(обратно)

137

См.: Кто с мечетью к нам придет // Русский Newsweek. 2008. 29 сент. – 5 окт. С. 32–33.

(обратно)

138

Погорельская С. В. Указ. соч. С. 98.

(обратно)

139

Бьюкенен П.Дж. Указ. соч. С. 141.

(обратно)

140

Immigration policy… P. 26.

(обратно)

141

См.: Ксенофобия… С. 142.

(обратно)

142

Малахов В. Понаехали тут… С. 134.

(обратно)

143

Там же. С. 129.

(обратно)

144

Вишневская Н. Т. Миграция в постсоветскую Россию // Наследие империй и будущее России / Под ред. А. И. Миллера. Минск, 2008. С. 373.

(обратно)

145

Миграция и безопасность… С. 159.

(обратно)

146

Иноземцев В. Возвращение Европы… С. 12.

(обратно)

147

Фуше М. Указ. соч. С. 96.

(обратно)

148

Миграция во взаимосвязанном мире: Новые направления деятельности. Доклад Глобальной комиссии по международной миграции. М., 2006. С. 87.

(обратно)

149

Парижская хартия для новой Европы // Общеевропейская встреча в верхах. Париж, 19–21 ноября 1990 г.: Документы и материалы. М., 1991. С. 10–11.

(обратно)

150

См.: Еремина Н. В. Иммигранты и борьба с ксенофобией в европейском обществе (на примере Соединенного Королевства) // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 6. Вып. 1. С. 53–54.

(обратно)

151

Реадмиссия – согласие государства принять обратно на свою территорию своих граждан, а также, в некоторых случаях, иностранцев, прежде находившихся в этом государстве, которые подлежат депортации из другого государства.

(обратно)

152

Фан И. Б. Модель гражданина модерна: время дифференциации и транснационализации // Политическая наука: Сб. науч. тр. / Редкол.: Е. Ю. Мелешкина и др. № 1: Формирование государства в условиях этнокультурной разнородности. М., 2010. С. 188.

(обратно)

153

Бенхабиб С. Указ. соч. С. 9–10.

(обратно)

154

Van den Berghe P. Multicultural Democracy: Can It Work? // Nations and Nationalism. 2002. Vol. 8, N 4. Р. 433–450.

(обратно)

155

См.: Бурдье П. Физическое и социальное пространство: проникновение и присвоение // Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 47–50.

(обратно)

156

Fukuyama F. Identity and migration // Prospect. 2007. 25 Febr. Режим доступа: /.

(обратно)

157

Ibid.

(обратно)

158

Иноземцев В. Л., Кузнецова Е. С. Указ. соч. С. 13.

(обратно)

159

Глобализация и государство: общий обзор. Доклад, подготовленный Секретариатом // ООН и вопросы глобализации: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -ods.un.org/ITMP/430794.4.html.

(обратно)

160

Богатуров А. Лидерство и децентрализация в международной системе // Международные процессы. 2006. Т. 4, № 3 (12). С. 15.

(обратно)

161

Иноземцев В. Иммиграция…

(обратно)

162

См.: Fukuyama F. Identify…

(обратно)

163

Бжезинский З. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство. М., 2005. С. 295.

(обратно)

164

Там же. С. 65.

(обратно)

165

См.: Иноземцев В. Л., Кузнецова Е. С. Указ. соч. С. 40.

(обратно)

166

Храбрый О. Указ. соч. С. 74.

(обратно)

167

См.: Слука Н. Глобальные города // Эксперт. 2008. № 15. С. 68–74.

(обратно)

168

Rallet A. Dévelopment local et globalisation // Sciences humaines. 1997. N 906. P. 36.

(обратно)

169

Кастельс М. Указ. соч.

(обратно)

170

См.: Быстрова А. С., Дука А. В., Колесник Н. В. и др. Российские региональные элиты: инновационный потенциал в контексте глобализации // Глобализация в российском обществе: Сб. науч. тр. / Отв. ред. И. И. Елисеева. СПб., 2008. С. 115–116.

(обратно)

171

См.: Рубл Б. Город, миграция и международная безопасность в XXI веке // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы / Под ред. Ж. А. Зайончковской. М., 1999. С. 12.

(обратно)

172

Там же. С. 15.

(обратно)

173

Goldstone J. A. Op. cit. P. 14.

(обратно)

174

См.: Бьюкенен П.Дж. Указ. соч. С. 35; The Economist. 2004. Dec. и др.

(обратно)

175

См.: Погорельская С. В. Мусульмане Германии: Специфика интеграции // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. С. 160.

(обратно)

176

Штадельбауэр Й. Мегагорода как конфликтные пространства // Глобальный город: теория и реальность / Под ред. Н. А. Слуки. М., 2007. С. 71.

(обратно)

177

Сассен С. Указ. соч. С. 24.

(обратно)

178

Рубл Б. Указ. соч. С. 13.

(обратно)

179

Сассен С. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

180

Руа О. Генералы городских окраин // Совершенно секретно. 2005. Дек. № 12 (199). С. 11.

(обратно)

181

См.: Стайнбрунер Дж. Глобализация и преобразования в области международной безопасности // США. Канада: Экономика. Политика. Культура. 2002. № 8. С. 72–73.

(обратно)

182

Barry B. Op. cit. P. 325.

(обратно)

183

Сассен С. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

184

Пинюгина Е. В. Указ. соч. С. 192.

(обратно)

185

См.: Berlin I. Four Essays on Liberty. London, 1969. P. 124.

(обратно)

186

Воге П. Н. Ислам в современном мире // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост. вып. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. С. 42.

(обратно)

187

См.: Наумкин В. В. Исламский радикализм в зеркале новых концепций и подходов // Восток – Orient. 2006. № 1. С. 5–25.

(обратно)

188

Баят А. Ислам, исламизм и диалоги о культуре в Европе // Русские чтения: Сб. материалов программы Института общественного проектирования «Русские чтения» за январь – июнь 2006 г. … М., 2006. С. 192.

(обратно)

189

Калхун К. Национализм. М., 2006. С. 187.

(обратно)

190

См.: Хантингтон С. Указ. соч.

(обратно)

191

См.: Филиппова Е. Французы, мусульмане: в чем проблема? // Этнографическое обозрение. 2005. № 3. С. 20–38.

(обратно)

192

Рязанцев С. Миграционные тренды // Международные процессы. Философия международных отношений. 2004. Т. 2, № 1. Янв. – апр. С. 31.

(обратно)

193

См.: Сергеев В. М. Дикий Запад. Преступление и законность в посткоммунистической России. М., 1998.

(обратно)

194

Cм.: Gambetta D., Hertog S. Engineers of Jihad. N. Y., 2007.

(обратно)

195

Малахов В. С. Иммиграционные режимы… С. 64–65.

(обратно)

196

Rex J. Islam in the United Kingdom // Islam, Europe’s Second Religion: The New Social, Cultural, and Political Landscape / Ed. S. Hunter. Westport, 2002. P. 66.

(обратно)

197

Лаумулин М. Т. От исламизма к исламскому терроризму: европейский аспект // Казахстанский институт стратегических исследований при президенте Республики Казахстан: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

198

Цит. по: Малахов В. С. Иммиграционные режимы… С. 65.

(обратно)

199

Четверикова О. Указ. соч. С. 73.

(обратно)

200

Зайка К. В. Указ. соч. С. 14.

(обратно)

201

См.: .

(обратно)

202

Додд В. Две трети мусульман задумываются об отъезде из Великобритании // Россия и мусульманский мир. № 10 (160). М., 2005. С. 117–119.

(обратно)

203

Пинюгина Е. В. Указ. соч. С. 200.

(обратно)

204

Браун Г. Что значит быть британцем // Россия в глобальной политике. 2006. Т. 4, № 5. С. 98.

(обратно)

205

См.: Goodhart D. Too diverse? // Prospect. 2004. N 95. P. 30–37.

(обратно)

206

Террористы и мигранты: обратная сторона глобализации // Маркетинг и консалтинг: Информационно-аналитическое агентство: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

207

См.: Davis attaсks UK multiculturalism // BBC: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

208

Чичинов В. В. В Петербурге Россия и Великобритания толерантны // Росбалт. Петербург: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

209

Commission for Racial Equality: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

210

The Mayor’s annual report 2007/08 // Greater London Authority: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

211

Thirty-Seventh Report. A Common Policy on Illegal Immigration. 2002. 28 Nov.

(обратно)

212

Документ о состоянии дел в сфере прав и свобод иностранных граждан на территории Лондона, предоставленный парламенту Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии // Greater London Authority: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

213

См.: Gordon Braun becomes honorary Hindu // Google.com: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -EWbpExGeBn3w1djq06_iyccw.

(обратно)

214

См.: Пинюгина Е. В. Великобритания и ФРГ: Правительственные стратегии интеграции мусульман // Политическая наука: Сб. науч. тр. № 1: Формирование нации и государства в современном мире / Ред. – сост. А. И. Миллер. М., 2008. С. 187–188.

(обратно)

215

Migrants – Do they bring economic benefit? // Migration watch UK: [Электронный ресурс]. Режим доступа: /3.

(обратно)

216

Fukuyama F. A Year of living dangerously. Remember Theo Van Gogh // The Wall Street journal. 2005. 2 Nov. Режим доступа: . html id=110007491.

(обратно)

217

Modood T. Op. cit. P. 14.

(обратно)

218

См.: Немировский Б. Голосуй, а не то проиграешь! // Русская Германия: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -rb.de/2002/03/vote.shtml.

(обратно)

219

Малахов В. С. Иммиграционные режимы… C. 61.

(обратно)

220

Кимлика У. Указ. соч. С. 454.

(обратно)

221

Беллестрем К. Сколько плюрализма может вынести человек?: К вопросу о вызове коммунитаристов либерализму // Глобализация и столкновение идентичностей: Междунар. интернет-конференция. 24 февраля – 14 марта 2003 г.: Сб. материалов / Под ред. А. Журавского, К. Костюка. М., 2003. С. 280, 275.

(обратно)

222

См.: Трошина Н. Н. Проблемы национально-культурной идентичности в политическом дискурсе объединенной Германии (языковой аспект) // Политическая наука. Политический дискурс: история и современные исследования: Сб. науч. тр. № 3 / Отв. ред. и сост.: В. И. Герасимов, М. В. Ильин. М., 2002. С. 178.

(обратно)

223

Малахов В. Понаехали тут… С. 110–111.

(обратно)

224

Сухоруков С. Р. Западные и восточные земли Германии: проблема объединения // Регионы и регионализм в странах Запада и России / Под ред. Р. Ф. Иванова. М., 2001. С. 130.

(обратно)

225

Зонтхаймер К. Федеративная Республика Германия сегодня. М., 1996. С. 316.

(обратно)

226

Bundesministerium des Innern: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

227

См.: Погорельская С. В. Мусульмане… С. 161, 164–165.

(обратно)

228

Сергеев В. М. Демократическое правление: Деконструкция понятия / Под ред. М. В. Ильина. М., 2001. С. 41–58.

(обратно)

229

См.: Пинюгина Е. В. Мусульманское… С. 197.

(обратно)

230

См.: Friedmann J., Lehrer U. A. Urban policy responses to foreign immigration: the case of Frankfurt-am-Main // Journal of the American Planning Association. 1997. Vol. 63, N 1. P. 61–68.

(обратно)

231

См.: Современные миграционные процессы: состояние, проблемы, опыт государственного и общественного регулирования / Науч. ред.: А. В. Понеделков, А. В. Старостин, В. В. Рудой. Ростов н/Д., 2008. C. 253.

(обратно)

232

Уолцер М. Указ. соч. С. 53–54.

(обратно)

233

См.: Flux d’immigration permanente par motif // Institut national de la statistique et des études economiques: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

234

См.: Новоженова И. С. Алжирская диаспора во Франции // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. / Редкол.: Т. Г. Пархалина (гл. ред.) и др. № 4: Диаспоры в Европе: Новая роль в обществе / Ред. – сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2009. C. 87.

(обратно)

235

Daly G. Migrants and gate keepers. The links between immigrations and homelessness in Western Europe // Cities. 1996. Vol. 13, N 16. P. 11–23.

(обратно)

236

См.: INSEE. 2008. FDA février 2007. N 423.

(обратно)

237

Малахов В. С. Иммиграционные режимы… C. 63.

(обратно)

238

Новоженова И. С. Франция: Ислам в светском государстве // Актуальные проблемы Европы: Сб. науч. тр. № 1: Мусульмане в Европе: существуют ли пределы интеграции? / Ред. – сост. Т. С. Кондратьева, И. С. Новоженова. М., 2008. C. 143.

(обратно)

239

Руа О. Указ. соч. С. 10–11.

(обратно)

240

Новоженова И. С. Алжирская… С. 95–96.

(обратно)

241

Миллет – охраняемое законом Османской империи религиозное меньшинство, которое сохраняло автономию в вопросах образования, семейной, культурной и общественной жизни в обмен на соблюдение законов империи, уплату налогов и сохранение лояльности по отношению к султану.

(обратно)

242

Уолцер М. Указ. соч. С. 56.

(обратно)

243

Цит. по: Повразнюк К. В. Проблема мусульманского лоббирования в странах Западной Европы // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2008. Сер. 6. Вып. 1. С. 152.

(обратно)

244

Еременко П. Шерше ля Франс: В поисках национальной идеи французы споткнулись об иммигрантов и ислам // Русский Newsweek. 2010. № 6 (275). С. 46.

(обратно)

245

См.: Мы аннулируем референдум по минаретам – национальный совет Швейцарии // IslamNews.ru: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -21575.html.

(обратно)

246

Результаты социологического исследования бюро IVOX, проведенного в декабре 2009 г. по заказу Le Soir Magazine.

(обратно)

247

См.: Саркози: «Мусульмане не должны демонстрировать свою религию» // Vesti.az: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

248

См.: Dimier V. Unity in Diversity: Contending Conceptions of the French Nation and Republic // West European Politics. 2004. Vol. 27, N 5. P. 836–853.

(обратно)

249

См.: Тиби Б. Политизация религии // Центр «Религия и Демократия»: [Электронный ресурс]. Режим доступа: .

(обратно)

250

См.: Ramadan T. Jungen Muslime Europas befreien sich aus der Isolation. Режим доступа: –00.htm.

(обратно)

251

См.: Рамадан Т. Европа должна стать нашим домом. Участие в жизни общества вместо обособления: Европейские мусульмане должны учиться жить на Западе, не отрекаясь от своей веры // Intern. Politic. М., 2005. № 2. С. 155–158.

(обратно)

252

Cм.: Modood T. Op. cit.

(обратно)

253

Баят А. Указ. соч. С. 196.

(обратно)

254

Roy O. Euroislam: The Jihad Within? // The National Interest. 2003. Vol. 72. Р. 63.

(обратно)

255

Носенко В. Толерантностью исламизм не одолеть. Варвары всегда побеждают там, где сопротивление выстраивается на фундаменте умиротворения // Московские новости. 2007. № 11. С. 31.

(обратно)

256

Четверикова О. Ислам в Бельгии и Нидерландах // Россия и мусульманский мир. 2005. № 7 (157). С. 114–117.

(обратно)

257

См.: Траба Р. Польские споры об истории XXI века // Pro et Contra. 2009. Т. 13. № 3/4 (46). С. 60.

(обратно)

258

Waage P. N. Op. cit. P. 12.

(обратно)

259

См.: Ан-Наим А. На пути к исламской реформации. М., 1999. С. 19.

(обратно)

260

Четверикова О. Ислам в современной Европе… С. 71–72.

(обратно)

261

Жданов Н. В. Указ. соч. С. 354.

(обратно)

262

Waage P. N. Op. cit. P. 12–13.

(обратно)

263

Баят А. Указ. соч. С. 196.

(обратно)

264

См.: Roy O. Globalised Islam…; Roy O. Secularism…

(обратно)

265

Стецкевич М. С. Толерантность и нетерпимость в современном исламе // Толерантность и интолерантность в современном обществе: Материалы междунар. науч. – практ. конф. «Толерантность и интолерантность в современном обществе – 2005» / Под науч. ред. И. Л. Первовой. СПб., 2005. С. 231.

(обратно)

266

Цит. по: Риппбергер С. «Евроислам» – есть он или нет? // Немецкая волна: [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.dw-world.de/dw/article/0..783365.00.html.

(обратно)

267

Мусульмане против безбожной Европы? Запад и Восток: в чужой монастырь со своим уставом: [Дискуссия] // Независимая газета – Религия. 2006. 15 февр. С. 4.

(обратно)

268

См.: Антисемитизм в России и Европе: Обзоры: мониторинг и аналитика. М., 2009. С. 58–61, 107.

(обратно)

269

См.: Savage T. Europe and Islam: Crescent Waxing, Culture Clashing // The Washington Quarterly. 2004. Summer. Vol. 27, N 3. P. 30–31.

(обратно)

270

См.: Transatlantic Trends 2006 / Marshall Fund. [S.a.,] 2006. P. 6.

(обратно)

271

Соловей В. Указ. соч. С. 66.

(обратно)

272

Moisi D. The Clash of Emotions // Foreign Affairs. 2007. Jan.-Febr. Vol. 86, N 1. P. 9.

(обратно)

273

См.: Жар восходящей Еврабии. Кому нужно, чтобы белые европейцы превратились в меньшинство у себя на родине? // Interfax: [Электронный ресурс]. Режим доступа: -religion.ru/print.php?act=news&id=21406.

(обратно)

274

См.: Барбан Е. Адмирал Парри предупреждает // Московские новости. 2006. № 26. C. 23.

(обратно)

275

Грей Дж. Указ. соч. С. 66.

(обратно)

276

См.: Hayoz N. Arm’s – Length Relationships, Political Trust and Transformation in Eastern and Central Europe // Finance and the Common Good. 2003. Winter – Spring. Vol. 13/14. P. 35–48.

(обратно)

277

Калхун К. Указ. соч. С. 203.

(обратно)

278

Лапицкий М. И. Указ. соч. С. 52–53.

(обратно)

279

The Economist. 2003. 13 March.

(обратно)

280

См.: Этническое многообразие и толерантность: Сравнение проблем и решений в городах мира / Отв. ред. В. А. Ачкасов. СПб., 2008.

(обратно)

281

См.: Barry B. Op. cit.

(обратно)

282

Соловей В. Указ. соч. С. 71.

(обратно)

283

Zielonka J. Europe Unbound: Enlarging and Reshaping the Boundaries of European Union. London, 2002.

(обратно)

284

Уткин А. Указ. соч. С. 58.

(обратно)

285

См.: Ферхойген Г. Европа должна стать мировой державой. [Беседа с корреспондентом IP] // Intern. Politik. М., 2005. № 1. C. 38.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Введение

Глава 1. Мультикультурализм как идеология и политика интеграции и консолидации иммигрантских государств

  1.1. Иммиграционная политика и политика интеграции: подходы к определению понятий

  1.2. Северная Америка: от «плавильного котла» к политике мультикультурализма

  1.3. Проблемы политики мультикультурализма после 11 сентября 2001 г

Глава 2. Сравнительный анализ политики интеграции иммигрантов в Великобритании, Франции и ФРГ: общее и особенное

  2.1. Европейский мультикультурализм и проблемы интеграции иммигрантов из мусульманских стран

  2.2. Британская «коммунитаристская» модель политики мультикультурализма

  2.3. ФРГ – прощание с мультикультурализмом без гражданства?

  2.4. Проблемы социокультурной адаптации мусульман во Франции – светском государстве-нации

  2.5. Мусульманское меньшинство и кризис национальной идентичности в странах Западной Европы

Заключение

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg