«Этика: конспект лекций»

Даниил Александрович Аникин, Светлана Геннадиевна Зубанова Этика. Конспект лекций

ЛЕКЦИЯ № 1. Основные понятия этики

1. Понятие этики

Понятие «этика» происходит от древнегреческого ethos (этос). Сначала под этосом понималось место совместного проживания, дом, жилище, звериное логово, гнездо птицы. Затем им стали главным образом обозначать устойчивую при–роду какого-нибудь явления, нрав, обычай, характер. Напри–мер, Гераклит считал, что этос человека – это его божество. Такое изменение смысла понятия выражало связь между кру–гом общения человека и его характером.

Понимая слово «этос» как характер, Аристотель ввел в упо–требление прилагательное «этический» с той целью, чтобы обозначить особенный класс человеческих качеств, которые он назвал этическими добродетелями. Этические добродете–ли, таким образом, являются свойствами человеческого ха–рактера, его темперамента, душевными качествами.

Они имеют отличия, с одной стороны, от аффектов, свойств тела, а с другой стороны, от дианоэтических добродетелей, свойств ума. В частности, страх является природным аффек–том, а память – свойством ума. Свойствами характера можно при этом считать: умеренность, мужество, щедрость. Для обозначения системы этических добродетелей как особой сферы знания и для выделения этого знания как самостоя–тельной науки Аристотель и ввел термин «этика».

Для более точного перевода аристотелевского термина «этический» с греческого языка на латинский Цицерон ввел термин «moralis» (моральный). Он сформировал его из слова «mos» (mores – множественное число), которое, как и в грече–ском, использовалось для обозначения характера, темпера–мента, моды, покроя одежды, обычая.

Цицерон, например, рассуждал о моральной философии, имея ввиду ту же область знания, которую Аристотель назвал этикой. В IV веке н. э. в латинском языке появился и термин «moralitas» (мораль), который является непосредственным аналогом греческого понятия «этика».

Эти слова, одно греческого, другое латинского происхож–дения, вошли в новоевропейские языки. Вместе с ними в ряде языков появились свои собственные слова, которые обознача–ют то же самое, что понимается под терминами «этика» и «мо–раль». В русском языке таким словом стало, в частности, «нравственность», в немецком языке – «Sittlichkeit». Эти тер–мины повторяют историю появления понятий «этика» и «мо–раль» от слова «нрав».

Таким образом, в своем первоначальном значении «этика», «мораль», «нравственность» – три разных слова, хотя они и яв–лялись одним термином. Со временем ситуация изменилась, В процессе развития философии, по мере выявления своеоб–разия этики как области знания, за этими словами начинают закреплять разный смысл.

Так, под этикой прежде всего подразумевается соответ–ствующая область знания, наука, а под моралью (или нрав–ственностью) – изучаемый ею предмет. Хотя у исследовате–лей возникали различные попытки разведения терминов «мораль» и «нравственность». Например, Гегель под моралью понимал субъективный аспект поступков, а под нравственно–стью – сами поступки, их объективную сущность.

Моралью он называл, таким образом, то, какими видит по–ступки человек в его субъективных оценках, переживаниях вины, умыслах, а нравственностью – то, чем на самом деле являются поступки личности в жизни семьи, государства, на–рода. В соответствии с культурно-языковой традицией часто понимаются под нравственностью высокие основополагаю–щие позиции, а под моралью, наоборот, приземленные, исто–рически очень изменчивые нормы поведения. В частности, заповеди Бога можно назвать нравственными, а вот правила школьного учителя – моральными.

В целом в общекультурной лексике все три слова продол–жают до сих пор употреблять как взаимозаменяемые. Напри–мер, в разговорном русском языке то, что называют этически–ми нормами, с таким же правом может именоваться моральными или нравственными нормами. В языке, который претендует на научную строгость, важный смысл придается прежде всего разграничению понятий этики и морали (нрав–ственности), но и оно не полностью выдерживается. Так, по–рой этику как область знания называют моральной (нрав–ственной) философией, а для обозначения некоторых мораль–ных (нравственных) явлений используют термин «этика» (например, экологическая этика, этика бизнеса).

В лекциях мы будем придерживаться положения, что «эти–ка» – это наука, область знания, интеллектуальная традиция, а термины «мораль» или «нравственность» употреблять как си–нонимы и понимать под ними то, что изучается этикой, ее предмет.

2. Этика и мораль как предмет этики

Что такое мораль (нравственность)? Этот вопрос является ключевым, начальным в этике на протяжении всей истории данной области знания. Он охватывает примерно две с поло–виной тысячи лет.

Различные философские школы и мыслители давали на него самые различные ответы. До сих пор нет бесспорного, единого определения морали, что имеет прямое отношение к особенностям данного феномена. Рассуждения о морали или нравственности оказываются разными образами самой морали совсем не случайно.

Мораль, нравственность – гораздо больше, чем сумма фактов, которая подлежит исследованию. Она выступает и как задача, требующая своего решения, а также и теоретического размышления. Мораль – это не просто то, что есть. Она, ско–рее всего, то, что должно быть.

Поэтому соотношение этики и морали нельзя ограничить ее отражением и объяснением. Этика, таким образом, должна предложить свою модель нравственности.

В результате некоторые исследователи сравнивают фило–софов-моралистов с архитекторами, профессиональное при–звание которых заключается в том, чтобы проектировать, соз–давать новые здания.

Существуют некоторые самые общие характеристики мо–рали, которые на сегодняшний день широко представлены в этике и очень прочно закрепились в культуре.

Эти определения в большей мере соответствуют общеприз–нанным взглядам на мораль.

Мораль же предстает в двух различных обликах:

1) как характеристика личности, сумма моральных качеств и добродетелей (правдивость, доброта);

2) как характеристика отношений в обществе между людь–ми, сумма моральных правил («не лги», «не кради», «не убий»).

Таким образом, обычно сводят общий анализ морали к двум категориям: моральное (нравственное) измерение лич–ности и моральное измерение общества.

Моральное (нравственное) измерение личности Нравственность уже с греческой античности понимали как меру возвышения человека над самим собой, показателем то–го, в какой степени человек отвечает за свои поступки, за то, что он делает. Этические размышления зачастую возникают в связи с потребностью человека разобраться в проблемах ви–новности и ответственности. В «Жизнеописаниях» Плутарха есть пример, который подтверждает это.

Однажды во время состязаний один пятиборец непредна–меренно убил дротиком человека. Перикл и Протагор, знаме–нитые правитель Афин и философ, целый день рассуждали о том, кто виноват в случившемся – или дротик, или тот, кто метнул его, или тот, кто организовал соревнования.

Таким образом, вопрос о господстве человека над самим собой является в большей степени вопросом о господстве ра–зума над страстями. Мораль, как показывает этимология сло–ва, связана с характером человека, его темпераментом. Она является качественной характеристикой его души. Если чело–века называют душевным, то имеют ввиду, что он отзывчивый к людям, добрый. Когда же, наоборот, о ком-то говорят, что он бездушный, то подразумевают, что он злой и жестокий Значение морали как качественной определенности человече–ской души обосновал Аристотель.

Разум дает возможность человеку верно, объективно, взве–шенно рассуждать о мире. Иррациональные процессы проте–кают иногда независимо от разума, а иногда зависят от него Они протекают на вегетативном уровне.

Они зависят от разума в своих аффективных, эмоциональ–ных проявлениях. В том, что связано с удовольствиями и стра–даниями. Аффекты (страсти, желания) могут возникать с уче–том приказов разума или вопреки им.

Таким образом, когда страсти в согласии с разумом, мы имеем добродетельный, совершенный строй души. В другом случае, когда страсти господствуют над человеком, мы имеем порочный строй души.

Мораль можно при этом рассматривать как способность человека ограничивать себя в желаниях. Она должна противо–стоять чувственной распущенности. У всех народов и во все времена мораль понимали как сдержанность, главным обра–зом, конечно, сдержанность в отношении аффектов, эгоисти–ческих страстей. В ряду моральных качеств одно из первых мест занимали умеренность и мужество, которые свидетель–ствовали о том, что человек умеет сопротивляться чревоугодию и страху, самым сильным инстинктивным желаниям, а также умеет управлять ими.

Но не следует думать, что аскетизм является главной мо–ральной добродетелью, а многообразие чувственной жизни – тяжелым моральным пороком. Царствовать над своими стра–стями и управлять ими – не значит подавлять. Так как сами страсти также могут являться «просветленными», быть свя–занными с верными суждениями разума. Таким образом, необходимо различать два положения, наилучшее соотноше–ние разума и чувств (страстей), и то, как достигается такое со–отношение.

3. Этические ценности

Рассмотрим некоторые основные этические ценности.

Удовольствие. Среди положительных ценностей удоволь–ствие и пользу считают наиболее очевидными. Эти ценности непосредственно отвечают интересам и потребностям челове–ка в его жизни. Человек, который по природе стремится к удо–вольствию или пользе, кажется, проявляет себя совершенно по-земному.

Удовольствие (или наслаждение) – это чувство и пережива–ние, которое сопровождает удовлетворение потребностей или интереса человека.

Роль удовольствий и страданий определяют с биологиче–ской точки зрения, тем, что они выполняют функцию адапта–ции: от удовольствия зависит активность человека, которая отвечает потребностям организма; отсутствие удовольствия, страдания тормозят действия человека, опасны для него.

В этом смысле удовольствие, конечно, играет положитель–ную роль, оно очень ценно. Состояние удовлетворенности же является идеальным для организма, и человеку необходимо делать все для достижения такого состояния.

В этике такая концепция получила название гедонизма (от греч. hedone – «наслаждение»). В основе этого учения лежи! представление о том, что устремление к удовольствию и отри–цание страдания является главным смыслом человеческих по–ступков, основой для человеческого счастья.

На языке нормативной этики главную идею этого умона–строения выражают так: «Наслаждение является целью чело–веческой жизни, добром является все, что доставляет наслаж–дение и ведет к нему». Большой вклад в исследование роли удовольствия в человеческой жизни внес Фрейд. Ученый сде–лал вывод о том, что «принцип удовольствия» является основ–ным естественным регулятором психических процессов, душев–ной деятельности. Психика, согласно Фрейду, такова, что независимо от установок человека чувства удовольствия и неу–довольствия являются определяющими. Наиболее яркими, а также и относительно доступными можно считать телесные удовольствия, сексуальные, и удовольствия, связанные с удо–влетворением потребности в тепле, пище, отдыхе. Принцип удовольствия находится в противостоянии с общественными нормами приличия и выступает как основа личной независи–мости.

Именно в удовольствии человек способен почувствовать себя самим собой, освободиться от внешних обстоятельств, обязательств, привычных привязанностей. Таким образом, наслаждения являются для человека проявлением индивиду–альной воли. За наслаждением всегда находится желание, ко–торое должно быть подавлено общественными установления–ми. Стремление к удовольствиям оказывается реализуемым в отходе от ответственных отношений с другими людьми.

Конечно, для каждого отдельного человека удовольствие приятно и оттого желанно. В результате оно может представ–лять для индивида ценность саму по себе и определять, влиять на мотивы его поступков.

Обыденное поведение, основанное на благоразумии и стя–жании пользы, противоположно ориентации на удовольствие. Гедонисты различали психологический и нравственный аспек–ты, психологическую основу и этическое содержание. С мо–рально-философской точки зрения, гедонизм является эти–кой наслаждения.

Наслаждение как позиция и ценность в ней и признается, и принимается. Стремление человека к наслаждению опреде–ляет мотивы гедоника и иерархию его ценностей, образ жиз–ни. Назвав добро наслаждением, гедоник осознанно строит свои цели, сообразуясь не с добром, а с наслаждением.

Может ли наслаждение быть фундаментальным мораль–ным принципом? В истории философии можно найти три подхода. Первый – положительный, принадлежит предста–вителям этического гедонизма. Другой – отрицательный, принадлежит религиозным мыслителям, а также филосо–фам-универсалистам (B. C. Соловьев и др.). Они критиковали гедонизм, считали, что разнообразие пристрастий, вкусов, привязанностей не позволяет признать за удовольствием ста–тус морального принципа. Третий подход развивался эвдемо-нистами (Эпикур и классические утилитаристы). Эвдемонисты отрицали безусловность чувственных наслаждений. Но они принимали возвышенные наслаждения, считая их подлинны–ми, и рассматривали их как универсальное моральное основа–ние поступков.

Польза. Это положительная ценность, в основе которой находятся интересы, отношение человека к различным объек–там, постижение которых дает возможность сохранять и повы–шать ему свой социальный, политический, экономический, профессиональный, культурный статус. Принцип полезности можно, таким образом, выразить в правиле: «Исходя из своего интереса, извлекай из всего пользу».

Так как интересы выражаются в целях, преследуемых чело–веком в своей деятельности, то полезным можно считать то, что способствует достижению целей, и также то, благодаря че–му цели достигаются.

Полезность в результате характеризует средства, необходи–мые для достижения какой-то цели. Наряду с пользой утили–тарное мышление включает и другие ценностные понятия, на–пример, «успех», «эффективность». Таким образом, нечто признается полезным, если:

1) отвечает чьим-то интересам;

2) обеспечивает достижение поставленных целей;

3) способствует успешности действий;

4) способствует эффективности действий. Как и другие практические ценности (успех, целесообраз–ность, эффективность, преимущество и т. п.), польза является относительной ценностью в отличие от абсолютных ценно–стей (добро, истина, прекрасное, совершенство).

Принцип пользы критиковали и с разных социально-нрав–ственных позиций – патриархальной и аристократической, религиозной, революционной и анархической. Но с каких бы позиций ни проводилась критика, в ней так или иначе стави–лась социально-этическая проблема: стремление к пользе яв–ляется своекорыстным, безмерная забота об успехе приводит к игнорированию обязательств, последовательно проводи–мый принцип полезности не оставляет места для человечно–сти, а с точки зрения жизни общества, он в значительной ме–ре подпитывает центробежные силы.

Как ценность, полезность отвечает интересам людей. Од–нако принятие полезности в качестве единственного критерия поступков приводит к конфликту интересов. Наиболее харак–терным выражением пользо-ориентированной деятельности человека считают предпринимательство как деятельность, ко–торая направлена на достижение прибыли через производство товаров и предоставление различных услуг.

Они, во-первых, необходимы обществу частных потреби–телей и, во-вторых, способны конкурировать с подобными то–варами и услугами, которые предлагают другие производители Патриархальная, традиционалистская концепции принципу полезности противопоставляют общественный интерес А ориентация на полезность в этом случае толкуется как свое–корыстие, сама полезность признается и высоко оценивается лишь как общеполезность, как общее благо.

Справедливость. Этимологически русское слово «справед–ливость» происходит от слов «правда», «праведность». В евро–пейских языках соответствующие слова происходят от латин–ского слова «justitia» – «юстиция», свидетельствующего о его связи с юридическим законом.

Справедливость – это один из принципов, который регули–рует взаимоотношения между людьми по поводу распределе–ния или перераспределения, также взаимного (в обмене, даре–нии), социальных ценностей.

Социальные ценности при этом понимают в самом широ–ком смысле. Это, например, свобода, возможности, доходы, знаки уважения или престижа. Справедливыми называют тех людей, которые исполняют законы и отвечают добром на до–бро, а несправедливыми тех, кто творит произвол, нарушает права людей, не помнит сделанного им добра. Справедливым признается воздание каждому по его заслугам, а несправедли–вым – незаслуженные наказания и почести.

К Аристотелю восходит традиция деления справедливости на два вида: распределительную (или воздающую) и уравниваю–щую (или направительную). Первая связана с распределением имущества, почестей и других благ между членами общества. В этом случае справедливость в том, чтобы определенное ко–личество благ было распределено пропорционально заслугам. Вторую связывают с обменом, и справедливость призвана урав–нять стороны. Справедливость полагает определенный уро–вень согласия между членами общества относительно прин–ципов, по которым они живут. Эти принципы могут меняться, но понимание справедливости будет зависеть от того, какие правила установились в данном обществе.

Милосердие. В истории этики милосердная любовь как нравственный принцип в той или иной форме признавалась многими мыслителями. Хотя высказывались и достаточно серьезные сомнения: во-первых, можно ли считать милосер–дие этическим принципом и, во-вторых, можно ли заповедь любви считать императивом, тем более фундаментальным. Проблему видели в том, что любовь, даже в самом широком понимании, является чувством, субъективным, не поддаю–щимся сознательной регуляции явлением. Чувство нельзя вменить («сердцу не прикажешь»). Таким образом, чувство нельзя считать универсальным основанием нравственного выбора.

Заповедь любви была выдвинута христианством в качестве универсального требования, которое содержит в себе и все требования Декалога. Но вместе с тем и в проповедях Иисуса, и в посланиях апостола Павла намечается различие между законом Моисея и заповедью любви, которое помимо теоло–гического значения имело и существенное этическое содержа–ние. Этический аспект различения Декалога и заповеди люб–ви был воспринят в новоевропейской мысли.

По мнению Гоббса, нормы Декалога запрещают вторгаться в жизнь других людей и значительно ограничивают притяза–ния каждого на обладание всем. Милосердие же раскрепоща–ет, а не ограничивает.

Оно требует от одного человека позволять другому все то, что он сам хочет, чтобы было позволено ему. Указывая на ра–венство и эквивалентность золотой заповеди, Гоббс истолко–вывал ее как стандарт общественных отношений.

Таким образом, милосердие является высшим моральным принципом. Но нет оснований всегда ожидать его от других Милосердие необходимо считать долгом, а не обязанностью человека. В отношениях между людьми милосердие является только рекомендуемым требованием. Милосердие можно вменять человеку как моральный долг, но он сам вправе по–требовать от других только справедливости и не более.

ЛЕКЦИЯ № 2. Античная этика

1. Этика софистов и ее критика Сократом

Этика античности была обращена к человеку. «Человек есть мера всех вещей» – эти слова Протагора исследователи по праву считают девизом для всех этических произведений данного периода. Для этических произведений античных ав–торов характерно преобладание натуралистической ориента–ции. Кроме того, основной особенностью этической позиции являлось понимание нравственности, добродетельности пове–дения человека как разумности. Именно разум управляет жизнью человека и общества в понимании античной этики, он играет главную роль в выборе правильного жизненного пути. Кроме разумности человеческого поведения, одной из основ–ных характеристик античного мировоззрения являлось стремле–ние к гармонии человека с его внутренним и с внешним миром. Этические воззрения софистов, Сократа, Платона, Аристотеля связаны в античной философии с переходом от идеи доминиро–вания власти всеобщего над человеком к идее единства отдель–ного человека и государства, которая предполагала обоснова–ние самоценности человека. В более поздний период этика эпикуреизма, стоицизма была связана с идеями противопо–ставления человека миру социального бытия, ухода человека в свой собственный, внутренний мир.

Первый этап в развитии зрелого этического сознания Древней Греции представлен учением софистов (V в. до н. э.), своеобразным периодом сомнения в предмете этики, т. е. отрицания морали как чего-то безусловного и общезначимого.

Просветительская деятельность софистов имела ярко вы–раженный гуманистический характер. В центре их этических размышлений всегда находился человек, который являлся са–модостаточной ценностью. Именно человек и имел право тво–рить, формулировать моральные законы, по которым живет общество. Верно подчеркивая неустойчивость моральных взглядов в обществе, их относительность, софисты разрабо–тали позицию нравственного релятивизма, доказывая, что у любого человека существует свое представление о счастье, смысле жизни и добродетели.

Скептическое отношение к жизни софистов позволяло им сомневаться, в частности, в том, что считалось, казалось бы, несомненным, – в общезначимости нравственности, морали Эта причина, а возможно, и то обстоятельство, что софисты слишком преувеличивали роль индивидуального творчества, моральных ценностей и не выдвинули, таким образом, прие–млемой позитивной этической программы, сориентировали развитие философской мысли в Древней Греции по направле–нию к усилению интереса к нравственным проблемам.

Сократ (469—399 гг. до н. э.), которого по праву считают отцом античной этики, отводил морали первостепенную роль в обществе, считая ее фундаментом достойной жизни каждого человека. Трудности в воссоздании этической позиции Со–крата связаны с отсутствием письменного наследия его фило–софских размышлений, хотя и сохранились записи высказы–ваний мыслителя, которые сделали его ученики (Ксенофонт и Платон), а также свидетельства современников об особен–ностях его жизни и смерти. Все это позволяет судить об основ–ных положениях его этического учения.

В частности, сами факты биографии Сократа являются примером нравственных поступков. Судьба философа стала настоящим воплощением такого человеческого идеала, кото–рый он обосновал в своем этическом учении. Согласно поло–жениям Сократа, смысл может иметь только такая жизнь, ко–торая не противоречит убеждениям.

Проявлением сущности человека является поступок, а са–мым лучшим способом самореализации личности становится ее нравственная деятельность. Такие истины Сократ не толь–ко провозглашал, но и доказал их ценой своей собственной жизни.

Сократ не принимал учение софистов из-за отсутствия у них позитивной программы. В отличие от них философ стремился сформулировать систему устойчивых и общих по–нятий. Такая первоначальная идея Сократа не случайна (в нравственной деятельности следует руководствоваться зна–нием о морали) и функциональна (нельзя создать этическую программу без формирования системы взаимосвязанных по–нятий).

Для решения этой проблемы Сократ использовал специаль–ный метод, который получил название индуктивного и кото–рый исследователи условно разделили на пять частей:

1) сомнение (или «я знаю, что я ничего не знаю»);

2) ирония (или выявление противоречий);

3) майевтика (или преодоление противоречия);

4) индукция (или обращение к фактам);

5) дефиниция (или окончательное установление искомого понятия).

Необходимо отметить, что метод, который применил Со–крат, и сегодня не утратил своего значения и используется, на–пример, как один из способов ведения научных дискуссий. А также философ положил начало эвдемонистической тради–ции в этике, считая, что смысл жизни каждого человека, вы–сшее благо – это достижение счастья.

Этика призвана способствовать постижению и осущест–влению данной установки. Счастье означает благоразумное, добродетельное бытие. Таким образом, только нравственный человек может быть счастливым (а также разумным, что прак–тически то же самое).

Эвдемонистическая позиция Сократа дополняется также его точкой зрения о самоценности морали: не сама мораль подчинена естественному стремлению человека к счастью, а, наоборот, счастье напрямую зависит от нравственного облика (добродетельности) человека. В связи с этим уточняет–ся задача самой этики: помогать каждому человеку стать мо–ральным, а вместе с тем счастливым.

Сократ при этом различал понятия «счастье» и «наслажде–ние». Он выдвигал проблему свободы воли. Главными добро–детелями человека он считал: мудрость, умеренность, муже–ство, справедливость, подчеркивая значимость нравственного самосовершенствования человека.

В поиске путей решения всех этических проблем он зани–мал всегда рационалистическую позицию. Именно разум, зна–ние являются основой добродетельности (по-другому, каждая добродетель – определенный вид знания).

Неведение, незнание являются источниками безнрав–ственности. Таким образом, по Сократу, понятия истины и доб–ра совпадают. Возможно, за утверждением Сократа о том, что ученый, мудрец не способен на зло, находится глубокая мысль: моральные ценности лишь тогда имеют важное функ–циональное значение, когда признаны человеком как истин–ные.

Учение знаменитого древнегреческого мыслителя явилось основанием для появления устойчивых традиций более поз–дних этических идей. Вместе с тем большое разнообразие его идей и отсутствие какого-то строгого, однозначного оформле–ния давали возможность развития их в разных направлениях Это и проявилось уже в установках ближайших учеников Со–крата, а также в этических учениях сократических школ – ки-ренской и кинической. С одной стороны, в своих поисках ис–тины как киники, так и киренаики отталкиваются от учения Сократа о счастье. Общими с мыслителем для них являются также исходные индивидуалистические установки, но вот уже выводы, к которым они приходят, различны.

В частности, Аристипп из Кирены, который стал основопо–ложником киренской школы, считал высшим благом стремле–ние человека к удовольствиям, наслаждениям. В результате мораль у него оказывается вторичной (как и разум, который помогает человеку избегать всех страданий, связанных с из–лишком наслаждений).

В соответствии с такой позицией человеку предлагался не длительный путь умственного и нравственного совершенство–вания, чему учил Сократ, а наслаждение каждым мигом свое–го бытия. Но уже ученики Аристиппа, которые осознали, по всей видимости, то обстоятельство, что принцип гедонизма, принятый мыслителем, разрушает нравственность и тем са–мым не дает возможности сформулировать этическую теорию, стремились ограничить его «всевластие» (утверждали роль умеренности, разума, приоритет духовных удовольствий).

Некоторым итогом первого опыта этического размышле–ния на гедонистической основе можно считать учение Геге-сия, который призывал к самоубийству при том, если сумма жизненных страданий будет больше суммы удовольствий. Ки–ники Диоген Синопский, Антисфен считали высшим благом внутреннюю свободу человека, его самообладание, а также пренебрежение ко всему внешнему, аскетизм.

Мыслителями этой школы очень отчетливо была обозначе–на ригористическая линия понимания самой морали: добро–детель сама по себе ценна, таким образом, мудрец, распола–гающий ею, ни в чем больше не нуждается.

Таким образом, крайне важными для понимания смысла морали стали идеи внутренней свободы человека и приорите–та духовных ценностей. Они были в этой школе практически абсолютизированы, т. е. доведены до крайности, что приве–ло к их существенной деформации.

Конечно же, отрицание удовольствия как основы морали вполне правомерно. Но вот полное исключение удовольствий из жизни добродетельного человека, к чему стремились кини–ки, – это уже крайность.

В дальнейшем развитии античной философии размышле–ния киников отразились в стоицизме, а продолжателями уче–ния киренаиков стали эпикурейцы. Таким образом, софисты, Сократ и его ученики развивали свои идеи в рамках индивиду–алистически ориентированной этики.

2. Этическое учение Платона

Учение Платона (427—347 гг. до н. э.) считают первой по–пыткой систематизации этических идей, которая была осу–ществлена философом на объективно-идеалистической осно–ве. Разделяя рационалистические принципы своего учителя, Платон также поставил перед собой задачу формулирования общих понятий. Так же, как и Сократ, он избирал для этого дедуктивный метод исследования. В результате мыслитель пришел к доказательству дуализма существующего мира.

Он считал, что есть видимый мир явлений и сверхчувствен–ный, потусторонний мир идей. Сократ своей жизнью и смертью обнаружил несоответствие между существующим и должным в мире. Он выявил противоречие между общими моральными взглядами и их единичными воплощениями. Сократ так и не смог найти в реальном мире аналогов добра и красоты самих по себе. Продолжив исследование данной проблемы, Платон представил существование данных аналогов в виде автоном–ного изначального мира неких идеальных сущностей. Он допу–стил, что за невидимыми человеком пределами мира, в «умном месте» расположен своеобразный класс идей, предметов, осо–бым отражением которых как раз и являются общие понятия.

Трагическая смерть Сократа действительно смогла активи–зировать похожие настроения: «Тот мир, в котором праведник должен умереть за правду, не есть настоящий, подлинный мир». Мир вечных идей – тот, где живет истинная правда.

Непосредственно этическую концепцию Платона можно раз–делить на две связанные между собой части: индивидуальную этику и социальную этику. Первая является учением об интел–лектуальном и нравственном совершенствовании человека, которое Платон связывает с гармонизацией его души.

Душу философ противопоставляет телу как раз потому, что телом человек относится к низшему чувственному миру, а ду–шой способен соприкасаться с настоящим миром – миром вечных идей.

Основные стороны человеческой души тем самым являют–ся основой его добродетелей: разумная – мудрости, аффектив–ная – умеренности, волевая – мужества. Человеческие добро–детели тем самым имеют врожденный характер, они особые ступеньки гармонизации его души и восхождения к миру вечных идей. В восхождении человека к идеальному миру находится смысл его бытия.

А средством к его возвышению является презрение телес–ного, власть разума над низкими страстями. Обусловливаемая этими принципами, социальная этика философа полагает на–личие определенных добродетелей у каждого сословия. Со–гласно учению Платона, правители должны обладать мудро–стью, сословие воинов – мужеством, а низшие сословия – умеренностью.

Используя жесткую политическую, а также моральную ие–рархию в государстве, можно достичь высшей добродетели Эта добродетель – справедливость, которая свидетельствует, по мнению Платона, о социальной гармонии. Чтобы достичь ее, утверждает философ, необходимо принести в жертву инте–ресы отдельной личности.

Таким образом, в идеальном обществе Платона нет места для индивидуальности. Необходимо отметить, что совершен–ное государство, которое изобразил мыслитель, оказалось очень непривлекательным не столько из-за духа интеллектуаль–ного аристократизма, сколько из-за ущербности нахождения в нем представителей каждого сословия, так как предложен–ный Платоном «порядок» в обществе не принес бы никому счастья.

Но само стремление философа к соединению личного и общественного блага, к синтезу истины и добра, должного и сущего, его усилие обосновать существование объективного источника морали оказались необыкновенно плодотворными для дальнейшего развития этических идей. Необходимо отме–тить, что нравственность отдельной личности философ не ви–дел вне ее связи с целым, с обществом. Таким образом, клю–чом к пониманию существа морали Платона является то положение, что содержание индивидуального бытия должно быть социально значимым. Эту идею Платона, как и другие его идеи, осмыслил и развил его ученик, Аристотель.

3. Этика Аристотеля

Творчество Аристотеля (384—322 гг. до н. э.) считают вы–сшим развитием античной этики. Это вряд ли стало возмож–ным, если бы ученик Платона не превзошел своего учителя, сделав выбор в пользу истины.

Всем нам известно высказывание философа: «Хотя Платон и истина мне дороги, священный долг велит отдать предпоч–тение истине». С именем Аристотеля связываются три сочине–ния по этике: «Никомахова этика», «Евдемова этика» и «Боль–шая этика». Хотя вопрос о принадлежности этих сочинений именно перу Аристотеля все еще является предметом жарких дискуссий. Сегодня подлинным трактатом философа считают только «Никомахову этику».

Относительно «Евдемовой этики» мнения ученых расхо–дятся. Некоторые исследователи относят авторство произве–дения Евдему Родосскому, ученику Аристотеля, другие полага–ют, что он только редактировал труд своего учителя после его смерти. Также, анализируя содержание «Большой этики», ис–следователи предполагают, что ее автором является один из учеников Аристотеля, имя которого осталось нам неизвест–ным.

Существует мнение, по которому этические сочинения Аристотеля были отредактированы после смерти его сыновья–ми, Никомахом и Евдемом. Основой этического учения Ари–стотеля служит психология.

Этика должна изучать индивидуальное поведение челове–ка, его отношения с другими людьми, поэтому она является прежде всего социально-политической этикой, т. е. областью знаний, которая исследует нравственные задачи государства и гражданина, проблемы воспитания граждан и заботы об об–щем благе людей. Таким образом, этика Аристотеля занимала среднее положение между его психологией и политикой.

Аристотель впервые определил и классифицировал науки, виды знания. Он разделил науки на три группы: теоретиче–ские («умозрительные»), практические («производительные» и творческие («созидательные»). К первым философ отнес философию, математику и физику; ко вторым – этику и поли–тику, а к третьим – искусство, ремесла и прикладные науки.

По мнению Аристотеля, философия наиболее теоретиче–ская из наук, так как она изучает то, что наиболее достойно постижения, – первоначала и причины, только благодаря им, на их базе можно познать все остальное.

Таким образом, по Аристотелю, наука тем ценнее, чем больше она созерцательна. Она отдана познанию, поиску ис–тины, тем самым представляет собой наивысший вид творче–ской деятельности. Только в процессе данной деятельности человек получает возможность подойти ближе к спокойному счастью, к истинному блаженству, которое дано только богам Для античных философов познанием стало отношение чело–века к миру, установление связи с первоначалом. Познание всеобщего и является нахождением за многообразием предме–тов и явлений их общего принципа, начала.

Античная наука была ориентирована прежде всего не на подчинение сил природы человеку, не на использование науч–ных знаний в практических целях, а на постижение всеобщего строя вещей, на познание общественных отношений, на вос–питание человека и регулирование взаимоотношений и поведе–ния людей, на достижение этического идеала. «Этика» (учение о нравственности) понималась Аристотелем, как и другими античными философами, как жизненная мудрость, «практи–ческие» знания о том, что такое счастье и каковы средства для его достижения. Можно ли считать учение придерживаться правильных норм поведения и ведения нравственного образа жизни наукой?

Согласно Аристотелю, «всякое рассуждение направлено либо на деятельность или на творчество, либо на умозритель–ное…». Это означает, что через мышление человек делает пра–вильный выбор в своих поступках, стремясь достичь счастья, претворить в жизнь этический идеал.

Таким образом, практическая сфера жизни и разнообраз–ные виды производительной деятельности человека невоз–можны без мышления, поэтому они включаются в сферу нау–ки, хотя это не науки в строгом смысле слова.

Аристотель утверждает, что творчество и поступки – это не одно и то же. Поступки неразрывно связаны с человеком, с его деятельностью, со свободным выбором, с общими моральны–ми и правовыми нормами граждан, а творчество направлено на создание произведений искусства.

Нравственная деятельность человека направлена на него самого, на развитие его способностей, его духовно-нравствен–ных сил, на улучшение его жизни, на осуществление смысла жизни и назначения. В сфере деятельности, которая связана со свободой воли, человек сообразует поведение и образ жиз–ни со своим нравственным идеалом, с взглядами и понятиями о должном и сущем, добре и зле. Этим философ и определил предмет науки, которую он назвал этикой.

Таким образом, заслуги Аристотеля в развитии этики очень велики: он дал имя этой науке, ему принадлежит первый эти–ческий труд, он впервые поставил вопрос о самостоятельности этики, построил свою теорию морали. Для его этического уче–ния характерны логический анализ, единство метода рацио–нального осмысления проблем и их эмпирического подтвер–ждения, социальная направленность этического мышления, прикладное, практическое значение.

Говоря об этическом аспекте проблемы взаимоотношений человека и общества, Аристотель пытался найти пути их гар–монического взаимодействия в рациональном ограничении личностью всех своих эгоистических потребностей, ориенти–руя его на общественное благо. Социальная гармония, считал философ, не должна подавлять личных интересов.

Нравственность личности, которая опирается на разум и волю, должна приводить цели и желания, потребности в со–ответствие с интересами всего государства. Аристотель тем са–мым приходит к идее, что источник самой морали необходимо искать в государственных отношениях.

Отдавая дань сложившейся традиции, высшим благом Аристотель также считал счастье. Но мыслитель внес в это по–нятие много новых оттенков. Счастье, по Аристотелю, – это особое состояние удовлетворенности, которое получает чело–век от совершенной им добродетельной деятельности. Мораль и счастье должны быть связаны между собой. Аристотель утверждал, что высшего удовлетворения жизнью человек мо–жет достичь, только совершая моральные поступки. Главными условиями на пути к счастью он считал: нравственное и ин–теллектуальное совершенствование, дружбу, здоровье и нали–чие внешних благ, активную гражданскую позицию. В отли–чие от Платона, Аристотель отрицал врожденный характер добродетелей человека, что дало ему возможность говорить о вопросах нравственного воспитания. Добродетель напря–мую связана с общественно значимым действием и имеет нор–мативный характер. Нравственные качества человека – это не то, что дано ему от природы, а то, что должно быть воспитано в нем обществом. Так как мораль базируется на разуме и воле, то можно выделить добродетели дианоэтические и этические. Аристотель при этом предложил конкретный подход к опреде–лению меры добродетели. В частности, мужество, по мнению философа, зависит от того, о ком мы будем вести речь, – о младенце или атлете. А также Аристотель обосновал идею о том, что каждая добродетель – это середина между двумя крайностями (мужество, таким образом, это середина между трусостью и отвагой).

Учение о дружбе Аристотеля является первым опытом постановки и решения проблемы общения. Огромное значе–ние для дальнейшего развития этики имели также и другие идеи Аристотеля. В частности, Аристотель в своем учении развил темы о свободе выбора и ответственности в морали, о единстве этики и политики и др. Многие положения Ари–стотеля оказались даже несвоевременными, не были доста–точно адекватно осознаны современниками, но получили раз–витие в более поздние времена.

4. Эллинистические школы и зарождение индивидуальной этики

Киники. Киническая школа стала одной из наиболее «жи–вучих» в истории античной философии – последние предста–вители этого направления доживали свой век уже в эпоху гос–подства христианской этики. Как и для Сократа, материалом для философской рефлексии киников выступала жизнь грече–ских полисов периода их упадка и разложения.

Исходя из противопоставления «природа – закон», вве–денного софистами, киники провозглашают в качестве про–граммы практического действия лозунг «Назад к природе». Движение к первозданности, «собачий» образ жизни, неприя–тие всей господствующей греческой цивилизации осущест–влялись в рамках критики традиционной морали, норм права, достижений науки, философии, классовой сущности государ–ства, социальных институтов, произведений искусства, спор–тивно-праздничного чувства жизни, проповедуемого аристо–кратией.

Идеализируя первобытное состояние, придерживаясь но–минализма в логике и отрицая реальность понятий, киники со–средоточили свое внимание не на натурфилософии, а в обла–сти изучения природы людей.

Практическая философия киников осуществлялась в рам–ках фундаментальной программы «переоценки ценностей». Переоценка ценностей как масштабная духовно-практиче–ская практика для киников состояла в первую очередь в изме–нении общественных представлений в сфере морали.

Критика существующих норм и продуцирование новых, через возвращение к первобытному Золотому веку, нашла отражение в отрицании классического идеала гармонии как совершенного телесно-разумного образца.

Всесторонняя критика социального неравенства, недостат–ков системы образования, мужчин и женщин, браков по расче–ту и т. д. подкреплялась театрализованными мероприятиями критического и воспитательного свойства (обличительная по–эзия, уличные сцены и др.).

Маргинализм, полуварварское происхождение киников, атмосфера кризиса полисного устройства породили к жизни нехарактерные для Греции замечания антипатриотического характера. Закрепленная у Аристотеля норма общественного сознания, согласно которой мир делится на греков и варваров, была резко отвергнута киниками.

Исходя из решения антитезы «природа – закон» в пользу природы, киники считали, что законы и государство разруши–ли природное равновесие, естественное счастье людей. Пре–тендуя не на социально-практическое переустройство мира, а лишь на изменение духовного климата, киники еще в боль–шей мере видели свою задачу в собственном переустройстве.

Можно представить основные положения кинической эти–ки в сжатой форме.

1. Утилитаризм (добродетель проявляется не в словах, а в по–ступках).

2. Субъективизм и волюнтаризм (основной способностью человека киники считали волю).

3. Эвдемонизм (конечная цель любого поступка заключает–ся в том, чтобы дать человеку счастье в бедности и неприхотли–вости).

4. Рационализм (основным оружием киника считалась сме–калка и находчивость).

5. Негативизм (этический идеал киника – свобода от пре–драссудков полисной морали, свобода от зла цивилизованной жизни).

6. Индивидуализм (киники проповедовали внутреннюю свободу, поэтому главной борьбой для них являлась борьба с самим собой).

7. Максимализм (киники требовали повседневного и по–стоянного героизма, особенно от собственных учителей).

Эпикурейцы. Знаменитый эллинистический философ Эпи–кур выразил основные постулаты своего этического учения в так называемом тетрафармаконе (четверолекарствии).

1. «Существо блаженное и бессмертное ни само забот не имеет, ни другим не доставляет, а поэтому не подвержено ни гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым».

2. «Смерть для нас ничто: что разложилось, то нечувстви–тельно, а что нечувствительно, то для нас ничто».

3. «Предел величины наслаждений есть устранение всякой боли. Где есть наслаждение и пока оно есть, там нет ни боли, ни страданий, ни того и другого вместе».

4. «Непрерывная боль для плоти недолговременна. В наи–высшей степени она длится кратчайшее время; в степени, лишь превышающей телесные наслаждения, – немногие дни, а затяжные немощи доставляют плоти большее наслаждение, чем боли».

Тетрафармакон есть одновременно и взгляд на человека в мире, и инструмент к достойному существованию. Следова–тельно, этика обязана быть учением о благе в этой действи–тельной жизни и средствах, к нему ведущих.

Путь для нее расчищен устранением ложных страхов и ложных целей; истинная цель, истинное благо является нам как удовольствие, а истинное зло – как страдание. Всякое жи–вое существо с момента своего рождения стремится к удо–вольствию, радуется ему как высшему благу и по мере сил ста–рается избегать страдания как величайшего зла; делая это, оно подчиняется внушению самой природы. Никто не избегает и не критикует удовольствия как такового: от него отказыва–ются лишь в том случае, когда оно влечет за собой большие страдания. Никто не любит страдание и не подвергается ему ради него самого: его избирают лишь там, где оно приводит к наслаждению или избавлению от больших страданий.

По Эпикуру, ценно лишь то удовольствие, которое упразд–няет страдание. С прекращением же страданий удовольствие не увеличивается, а только разнообразится.

Эпикур не признает нейтрального состояния, для него удо–вольствие есть отсутствие страдания, такое отсутствие страда–ния есть высшая цель и мера для оценки отдельных действий и отдельных удовольствий.

Так как всякое удовольствие обусловливается удалением страдания, причиняемого теми или иными потребностями или лишениями, заботами или страхами, то наиболее верным средством к удалению страданий и устойчивому удовольствию служит возможное освобождение от потребностей и полное избавление от страхов и забот.

Философия объясняет суету человеческой жизни и осво–бождает нас от страхов, показывая ничтожество смерти и ис–тинную меру удовольствия и страдания. Вместе со страхом пе–ред богами и страхом смерти исчезают и наиболее грозные призраки, отравляющие человеческую жизнь.

Страх перед страданиями или внешними бедствиями исчеза–ет для того, кто познал истинную цену жизни и меру страдания. Все человеческие потребности делятся на такие, без удовлетво–рения которых или можно, или нельзя обойтись. Сильное стра–дание, вызванное неудовлетворением какой-либо необходимой естественной потребности, либо скоро проходит, либо приво–дит к смерти. Таким образом, люди смогут жить и без удовле–творения потребности, которая его вызывает, и тогда страда–ние переносимо.

Если мы живем, значит, у нас есть другие удовольствия, ко–торые компенсируют страдания, ибо там, где нет страдания, и находится удовлетворение. При продолжительном и безу–словном перевесе страдания над удовольствием жизнь должна прекратиться, а пока есть жизнь, есть и удовольствие от нее.

Поэтому, как заявляет Эпикур, все заботы наши должны быть направлены на сохранение душевного и телесного здоро–вья и невозмутимости духа. Душевный покой достигается до–вольством и бесстрашием, а довольство и бесстрашие даются мудростью. Отсюда – необходимость приучать себя к самому скромному и умеренному образу жизни, который полезен и душе, и телу. Чем меньшим мы довольствуемся, тем меньше зависим от судьбы, тем бесстрашнее глядим в будущее, зная, что необходимое легко достать, а труднее всего дается суетное или излишнее.

Стоики. Стоики, как и большинство античных философов, считали высшей целью всякого человеческого стремления счастье. Они учили, что все на свете повинуется мировым за–конам, но только человек в силу своего разума способен поз–навать их и сознательно выполнять. Самое общее влечение природы есть стремление к самосохранению. Для каждого су–щества может иметь ценность и содействовать его блаженству только то, что служит его самосохранению.

Поэтому для разумных существ имеет ценность только то, что согласно с разумом; лишь в этом состоит блаженство, ко–торое не нуждается ни в каких иных условиях. И точно также, напротив, единственное зло есть порочность. Все же осталь–ное совершенно безразлично, будь то жизнь, здоровье, честь, имущество и т. д., поскольку это есть не добро и не зло.

Все различие между человеком и животным в смысле их свободы воли состоит в том, что у человека к примитивным психическим функциям добавляется разумное (логическое) мышление. Поскольку человек действует как разумное суще–ство, то он волен не всегда соглашаться с представлением о том, что ему следует совершить то или иное действие.

Основой практической свободы человека является теоре–тическая свобода, т. е. свобода, дающая возможность не согла–шаться с заблуждением.

Менее всего можно считать удовольствие благом, учат сто–ики. Оно есть следствие низшей деятельности, когда послед–няя имеет надлежащее направление (ибо правильное поведе–ние, конечно, доставляет истинное наслаждение), но оно не может быть целью деятельности. Так как только одна доброде–тель есть благо для человека, то стремление к ней – обычный закон человеческой природы; и это понятие закона, обязанно–сти сильнее подчеркивается у стоиков, нежели у прежних мо–ралистов. Но наряду с разумными влечениями, в нас есть так–же неразумные, которые уже основатель стоической школы Зенон сводил к четырем главным аффектам – удовольствию, вожделению, огорчению и страху. Аффекты есть нечто проти-воразумное и болезненное, поэтому их нужно не только уме–рять, но и истреблять. В противоположность аффектам добро–детель есть устройство души, соответствующее разуму. Ее первое условие состоит в правильных взглядах на то, что надлежит делать и от чего следует воздерживаться, ибо, как го–ворит Зенон, «мы всегда стремимся к тому, что считаем бла–гом, но в нашей власти соглашаться с каким-либо мнением о том, что есть благо, или отказывать ему в согласии».

Поэтому стоики считали добродетель знанием, а пороч–ность – невежеством и сводили все аффекты к ложным суж–дениям о ценности. Но они представляли себе это нравствен–ное знание столь непосредственно связанным с силой духа и, что с таким же успехом можно было усматривать сущность добродетели и в самой силе воли.

Добродетель и порочность есть свойства, не допускающие различия по степени, поэтому между ними нет ничего средне–го, нельзя иметь их отчасти, а можно только либо обладать, либо не обладать ими, быть либо добродетельными, либо по–рочными. Переход от глупости к мудрости совершается мгно–венно: стремящиеся к мудрости принадлежат еще к глупцам.

Мудрец есть идеал всякого совершенства, а так как это есть последнее условие счастья, то он также является идеалом сча–стья. Один только мудрец свободен, прекрасен и богат, так как он обладает всеми добродетелями и всеми знаниями, свободен от всех потребностей и страданий.

С другой стороны, глупец порочен и несчастен, он – раб, нищий, невежда; глупец не может совершать ничего доброго Глупцами, как полагали стоики, являются все люди за немно–гими исключениями, даже в отношении самых известных го–сударственных деятелей и мыслителей стоики признавали только то, что им в несколько меньшей степени, чем осталь–ным людям, присущи общие недостатки.

ЛЕКЦИЯ № 3. Этика Средневековья

1. Основные положения христианской этики

Средневековое этическое мышление отрицало положения античной моральной философии прежде всего потому, что ос–новой для толкования нравственности в ней выступает не ра–зум, а религиозная вера. Мыслители Средневековья в своих трактатах отводят разуму второстепенную роль, как в пости–жении самого существа морали, так и в выборе индивидуаль–ной моральной позиции. Идея Бога как морального образца в средневековой этике задает строгие границы для интерпре–тации всей нравственной проблематики.

Античные философы, решая вопрос о высшем благе, исхо–дили из того, что благо существует непосредственно для чело–века и ради него, и потому речь шла о высшем благе человека. Христиане этим представлениям противополагали иной тезис: так как высшее благо – это Бог как реальность, то высшее благо существует ради славы самого Бога.

В соответствии с христианской этикой жизнь человека и ее ценности обретают смысл лишь в соотнесении с божествен–ными заповедями. Таким образом, Бог выступает как объек–тивный, безусловный, единственно правильный источник мо–рали. Для христианской этики характерно противоречивое сочетание пессимистических и оптимистических мыслей. Пессимизм, главным образом, связан со «здешним» миром, а оптимизм – с надеждами на «божье царство». Человек должен отказаться от своеволия, полностью подчиниться воле Бога.

Ключевой проблемой христианской этической концепции становится идея любви к Богу. Любовь при этом понимается как своеобразный универсальный принцип нравственности, морали. Она определяет нравственное отношение к ближне–му, делает возможным придание морали общечеловеческого статуса, освящает все существующее.

В христианской этике из идеи любви к Богу появляется но–вая добродетель – милосердие (неизвестная античной этике), которая предполагает прощение обид, готовность к сострада–нию и помощи нуждающимся. Именно с этим периодом связа–но возникновение «золотого правила» нравственности, запи–санное в Библии: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…».

В отличие от стоицизма, который был ориентирован на сильную личность, способную обрести все в себе самой, хри–стианство обращается к «нищим духом», к нуждающимся, ко всем, кому необходимы утешение и помощь. Отчаявшимся христианская мораль обещает искупление страданий и вечное блаженство в ином мире.

Принципы первоначального христианства значительно от–личаются от более поздних его форм, подчинивших своей дог–матике философскую и этическую мысль. В процессе превраще–ния в официальную идеологию и «завоевания» европейского мира христианская мораль претерпевает эволюцию. Христи–анское мышление началось прежде всего с вырабатывания этических оснований.

В первые века христианства возникает совершенно осо–бенный строй мысли, который был ориентирован на древ–ность, святость и правильность. Представления о том, что мир открыт, возвещен и конечен (идея эсхатологии), рождали по–нимание необходимости учиться ожиданию этого конца, соз–нательно осваивать правила такого ожидания.

В дальнейшем проповедовании от всеобщей любви христи–анская этика переходит к преследованию инакомыслящих, от провозглашения равенства людей и отвержения богатства к оправданию социального неравенства.

Так как для эпохи Средневековья характерна неразделен-ность собственно морального сознания от других форм обще–ственного сознания и нравственности, христианская теология объединила в единый нерасчлененный комплекс филосо–фскую, религиозную, этическую проблематику. В результате проблема морали как самостоятельной области знания, по су–ти дела, не поднимается, а традиционные этические вопросы обретают религиозную направленность. Кроме «любви» и «высшего блага» в христианской этике разрабатывались та–кие понятия, как «поступок» и «интенция» поступка, «добро–детель» и «грех», «порок» и «вина».

Необходимо отметить, что христианская этика, изначально содействуя богопознанию, включалась в состав созерцатель–ной философии, под которой понималось религиозно-фило–софское созерцание Бога, «схваченное» в акте интуиции. При такой постановке вопроса о высшем благе зло понималось как недостаток блага, применительно же к греховности человека высшим злом являлась его вина.

Таким образом, вся патристика в Средние века основыва–лась на таком представлении об этике. Кроме того, понимание Бога как высшего блага, к которому причастны все люди, и следование, к которому ведет презрение к смерти, служило этическим доказательством бытия Бога.

2. Августин Блаженный и теологическое обоснование морали

Идея подчинения морали религии очень ярко отражена в творчестве Августина Блаженного (354—430 гг.). Его считают одним из самых значительных представителей эпохи патри–стики. Для этики мыслителя характерно осознание Бога как единственного источника и меры нравственности, объясне–ние зла как отрицания добра и отступления от божественных предписаний, негативное отношение к активности человека и отрицание нравственной полноценности личности.

В его творчестве значительную роль приобретает осмысле–ние каждой из божественных заповедей в их отношении к миру, что тесным образом связано с этикой. Этическим проблемам посвящены трактаты Августина «О свободном произволе–нии», «О Граде Божием», «О благодати и свободном произво–лении», «Исповедь». Согласно учению Августина, каждый по–ступок христианин совершает, думая об исповедальном акте.

Это оказывает влияние на нравственное сознание челове–ка, делает его детерминированным не только прошлым, но также и будущим, уже имеющимся в вечности возмездия: ка–рой или блаженством.

Но вместе с тем этот поступок является совершенно сво–бодным, так как в нем жизнь завершается лишь мысленно, жизнь еще впереди и, совершая тот или иной поступок сейчас, человек сам выбирает и свое будущее, и свою вечность.

Августин Блаженный разработал учение о воле, которое стало стержневым в эпоху Средневековья, так как в нем за–ключается онтологическое доказательство бытия Бога. В труде «О Граде Божием» воля мыслителем определяется как приро–да, которая является «духом жизни».

Это животворящий дух, утверждает Августин, «творец вся–кого тела и дух всякого творения есть сам Бог, дух во всех от–ношениях не сотворенный». Воля, по его мнению, подтвержда–ет собой именно отношение, в котором она приобретает свою сущность и качество. Она свойственна Богу, так как Бог – тво–рец, т. е. тот, кто изначально находится в отношении с тем, что он творит. Сила воли является мерой волевых расхождений Так как Бог является благом, то он и создатель всего благого. Его воля не сможет вызывать грех.

При этом он творит существа со свободной волей, поэтому и не несет ответственность за разные (и злые) расположения созданных воль, которые возникают из-за их отношения друг к другу. Бог как творец Вселенной определил и иерархический порядок условий, которые определили иерархический поря–док вещей в мире людей. У Августина идея предопределения тесно связана с идеей предзнания (прогноза), она доказывает–ся им в тесной связи с мыслью о свободе воли. Предопределе–ние и судьба – это разные понятия.

Хотя, как утверждает Августин, предопределение является началом мира по Слову Божьему. Воля, так как она является знаком отношения, может быть или не быть, а предопределе–ние – необходимость. Предопределение у мыслителя тожде–ственно предведению, или предзнанию, Бог предузнал все, что имеет быть в нашей воле.

Но расположения воли могут быть как благими, так и злы–ми. Благими они становятся тогда, когда человек ориентирует свою жизнь на благо.

В этом случае Августин полагает, что истинное бытие тож–дественно жизни, мысли и блаженству. Стремление человека к блаженному бытию, по Августину, характеризует христиан–ского философа, так как любовь к мудрости является любовью к Богу, а он есть сама мудрость.

Мудрость также является знанием, которое делает филосо–фа блаженным. Душа его при этом проходит ряд ступеней, прежде чем достигает мудрости. Этими ступенями являются сначала страх, потом благочестие, а затем и знание (отличие его от мудрости в том, что оно не обязательно может быть на–правлено на благо).

Далее, по Августину, следуют мужество, коммуникатив–ность, очищение сердца и, наконец, мудрость. Этот путь фи–лософ преодолевает, используя одушевление, чувственность, творческие способности, обращение к добродетели, успокое–ние, нахождение Бога духовным взором и созерцание его, что и является мудростью.

Душа, достигшая предела благодатного познания, воспри–нимает озарение, которое способствует возникновению мо–рального сознания, или совести. Она и является основой, кото–рая придает всеобще-необходимый характер представлениям человека. Таким образом, совесть является согласованием бо–жественного закона и человеческих моральных установок. Мораль же является указателем определенного вида бытия.

Бытие существует, так как оно озарено божественным све–том, оно созерцает, любит. Концепция Августина о благодати связана с решением вопросов о сущности зла, порока, а также греховности человека. Все, что сотворено Богом, по природе своего творения является благом, которое находится с вы–сшим благом – Богом не в прямых отношениях. Высшее бла–го является простым и вечно.

Источник созданного Богом блага – ничто. Это благо и яв–ляется временным и изменчивым, оно связано с высшим бла–гом и идеей причастия. Признаком причастия является ощу–щение счастья или несчастья. Пороком является то, что вредит природе, потому порок и противоестествен нам. Кри–тика порока является доказательством благости природы.

Порок, таким образом, является не природным злом, а мо–ральным, понимаемым как умаление добра из-за невозможно–сти допущения того, чтобы добро являлось источником зла. Злая воля, таким образом, является не восполнением, а убыва–нием. Ее начало находится в уклонении от высочайшего бы–тия. Знание предполагает незнание, «то, о чем я знаю, что не знаю этого». Расположение воли поэтому может быть злым не в результате незнания, а из-за «сознательного незнания». Бо1 может использовать во благо и злую волю.

Таким образом, человек может быть свободен от зла, а со–ответственно и от проблемы выбора между добром и злом В этом случае он может быть благодатным, использовать не свободу воли, но дары Бога.

Обсуждение идей предопределения, судьбы, свободы воли, блага стало общим для всего Средневековья.

3. Синтетическая этика Ф. Аквинского

Синтетическая этика Фомы Аквинского (1225—1274 гг.) опиралась на положения Аристотеля, но осмысливая ее в кон–тексте христианского вероучения. Фома тем самым попытался синтезировать мораль и религию. Стройная по своей структуре, достаточно хитроумная этика Ф. Аквинского внутренне очень противоречива, что является результатом начальной установки.

Все этические построения Фомы, по сути дела, опроверга–ют его замысел и доказывают противоположное – неосуще–ствимость гармонии религии и морали, единение которых сможет произойти только путем подчинения, но не равенства Анализ таких оснований с целью их примирения и осущест–влял Ф. Аквинский, который рассматривал проблемы этики в трудах: «Комментарии на „Никомахову этику“», «Сумма тео–логии», «Сумма против язычников».

Ф. Аквинский выделил три части этики: монастику, под ней он подразумевал обусловленность поступков человека выс–шей целью; экономику, в это понятие включались добродете–ли, которые присущи людям как частным лицам; политику как гражданское поведение людей. А в труде «Сумма теологии» мыслитель выделил три основных предмета своего философ–ского исследования. Это Бог, путь к Богу и Христос, который в качестве человека является путем к Богу. Последние два – это и есть моральное учение и учение о спасении. Они непо–средственно касаются вопросов этики, неотделимых от мета–физики, так как мораль является своего рода продолжением творения.

Ф. Аквинский в отличие от Августина Блаженного отрицал самодетерминированность воли. Он полагал, что воля извне ориентирована разумом, внешним двигателем, который сооб–щает ей спонтанность и гарантирует ее свободу. Таким разу–мом является Бог. Мораль же практически является организа–цией движения к Богу. Значимыми способностями человека становятся, таким образом, соединенные между собой воля и разум. Разумность воли в целеустремленности ее к высшей цели, которая и есть Бог. Так как последняя завоевывается че–рез ряд целевых установок, то нравственная оценка цели будет зависеть от ее значимости в системе порядка целей и в резуль–тате.

Высшей целью, которая сама по себе и есть высшее благо, является, согласно учению Ф. Аквинского, достижение совер–шенства, а именно богоподобия.

Так же, как и Аристотель, Ф. Аквинский проводил разли–чие между высшим благом и благами иного рода, которые чтят люди: богатством, славой, почестями, властью. Блаженство мыслитель считал несовместимым со злом. Таким образом, оно самодостаточно, т. е. не зависит от внешних благ.

Это ни благо тела, ни благо души, ни способность души (какое-то действие, привычка). Высшее благо, высшая цель не находится ни внутри человека, ни вне его, она располагается выше человека, и постигнуть и достичь ее сможет только со–зерцательный разум.

Свобода у Ф. Аквинского, как и у Аристотеля, трактуется через произвольность действия. Воля, которая обречена в со–юзе с интеллектом реализовывать выбор целей, рассматрива–ется мыслителем с двух разных позиций: как желание уста–новленной цели и как потребность в средствах, необходимых для достижения цели. Воля, которая достигла своей цели, выглядит как наслаждение.

Таким образом, одной из главных проблем для Фомы ста–новится соотнесение человеческих действий с благом. Но при этом не всякое действие, которое совершает человек, состоя–щий из разных сфер (разумной, вегетативной, чувственной), Ф. Аквинский определил как собственно человеческое. Чело–вечность действия будет зависеть от того, как, в какой степени оно будет соответствовать форме человека, заданной первона–чально Богом. Это означает, что мера человечности действия является мерой его подчиненности разуму.

Для оценки нравственности действия важны две волевые позиции, как цели, так и средства. При плохой цели действие не может стать моральным. И напротив, при благой цели необходимо использовать достойные средства. Оценку кон–кретных целей и средств человек осуществляет с помощью со–вести.

Движение к благу, согласно учению Фомы, определяет на–личие добродетели, которое он понимает как доброе качество ведущей правильную жизнь души. Такое качество человек не может использовать во зло, так как через него в человеке про–являет себя Бог. Добродетели человека – это все способности души, а именно: разум, воля, желание. Хотя в большей степе–ни добродетельна воля, так как она представляет собой навык действия, принципом которого и становится воля.

Добродетелью в значительной степени является и вера, так как в качестве предмета разума она всецело определена волей Возможность человека размышлять, полученная от воли цель, которая состоит в поисках пути к благу, также является добро–детелью, которую философ называет благоразумием.

Фома делит также добродетели на интеллектуальные, мо–ральные и теологические. Причем интеллектуальные доброде–тели – это добродетели состояния, которое является основой для добродетелей воли (в частности, ими являются: рассуди–тельность, способность к совету, благоразумие).

Моральные добродетели относятся, согласно концепции Фомы, к той части души, которая управляет желаниями чело–века. Причем разумные желания составляют добродетель справедливости, которую он вместе с благоразумием, воздер–жанностью и силой считает главной. Высшей же доброде–телью, по Фоме, становится любовь, или милосердие, которое является следствием взаимодействия Бога и человека.

С учением о добродетели у Ф. Аквинского тесно связано учение о грехе, который представляется им как уклонение от благих целей.

Качество, которое характеризует отклоняющуюся волю, называется злонамерением. Грех является нарушением законов (как общественных, так и разумных и божественных, сообраз–но подчиненных один другому). Тяжесть греха человека зави–сит от греховного действия.

Извращение воли является выражением укорененной гре–ховности, пороком. Таким образом, основным в этическом учении Фомы является утверждение первенства разума над волей, что в полной мере согласовывалось с интеллектуальной направленностью XIII в. При этом Ф. Аквинский дополнял свои положения идеей, что любовь к Богу намного важнее познания Бога.

ЛЕКЦИЯ № 4. Этика Возрождения

1. Антихристианская этика Э. Роттердамского

Главной темой в этических произведениях Эразма Рот–тердамского стала проблема соотношения веры и знания. Ка–кова же позиция Эразма по этому вопросу?

Мыслитель не противопоставляет веру и знание. По его мнению, вера и знание гармонично связаны между собой Знание призвано укреплять веру, понимать Священное Писа–ние. В своем произведении «Оружие христианского воина» Эразм писал: «…Павел пять слов, произнесенных с понимани–ем, предпочитает десяти тысячам слов, сказанных попусту…»; «Тот, кому надлежит сражаться… со всей когортой пороков… тот обязан готовить два вида оружия – молитву и знание. Чистая молитва ведет чувство на небо, словно в крепость, не–приступную для врагов; знание укрепляет ум спасительными помыслами. Одно именно вымаливает, другое указывает, о чем надлежит молиться. Знание указывает, чего просить во имя Христово…». До Эразма о гармоничной связи веры и зна–ния говорил Фома Аквинский.

Но у Аквинского вера вела за собой знание, а философия (наука) служила теологии. Эразм усилил роль знания. Анти–христианской ее можно назвать потому, что знание у Эразма становится элементом, практически равнозначным вере. Ко всему прочему, Эразм в своих произведениях призывает ис–пользовать труды древних мыслителей.

Он считает наследие языческой культуры подготовитель–ным этапом для познания божественного, источником хри–стианского знания и благочестия. «Если ты полностью посвя–тишь себя изучению Писаний., – указывает он в „Оружии христианского воина“, – ты будешь крепок и готов к любому нападению врага. Однако я не отвергал бы, что неопытному воину следует сначала подготовиться к этой военной службе, изучить сочинения языческих поэтов и философов.

Если кто притронется к ним в юности и запомнит мимохо–дом, он не потеряет времени… Эти сочинения лепят и оживля–ют детский разум и удивительным образом подготавливают к познанию божественных Писаний, врываться в которые с не–мытыми руками и ногами – своего рода святотатство…». «Из философов я бы предпочел, чтобы ты следовал платоникам, потому что они и многими своими предложениями, и самими особенностями речи стоят ближе всего к профетическому и евангельскому стилю.» «Если ты предпочитаешь быть крепче духом, а не подготовленнее для спора, если ты больше ищешь пищу духовную, чем щекотку для ума, то лучше всего разверни древних, у которых благочестие явственнее, просве–щенность богаче и древнее, а речь не бессильна, не грязна и толкование больше соответствует священным тайнам.». «Если ты из языческих книг возьмешь самое лучшее и, как пче–ла, облетая все сады древних, минуешь ядовитый сок, а высо–сешь только спасительный и благородный, то возвратишь свою душу жизни всеобщей.».

Таким образом, мыслитель приравнивал по значению язы–ческую культуру Древней Греции и Рима к христианской культуре. Вторая, по его мнению, возникла на основе первой. Продолжили, развили этические идеи древних и итальянские гуманисты XV века. У Эразма эта тенденция к преемственно–сти идей особенно глубоко и тонко обозначена.

Он стремился в своих размышлениях к гармоничному со–четанию античных и христианских морально-философских идеалов. Поэтому Сократ, например, был им практически приравнен к Христу. В книге «Домашние беседы» Эразм утверждал, что «многие изречения древних язычников по сво–ей моральной ценности приближаются к положениям Свя–щенного Писания». Он смело утверждал, что «может быть дух Христов разлит шире, чем мы считаем, и к лику святых при–надлежат многие, кто в наших святцах не обозначен».

Таким образом, Эразм полагает, что знание универсально. Оно не изменит своей сути в зависимости от источника. Для веры необходимо любое знание, если оно будет соответство–вать духу христианства.

В вопросе соотношения веры и знания мыслителя можно отнести к концепции «двух истин», или концепции о двой–ственности истины, возникшей в XII—XIII вв. Согласно этой концепции, истина, формулируемая человеческим разумом и относящаяся к природе, является истиной в философии (совпадавшей с наукой), в то время как истина Священного Писания или совсем не доступна человеческому разуму, или постигается им только частично, имеет отношение лишь к сфере человеческой морали, которая ориентирована не на реальную земную жизнь, а на вечную жизнь в посмертном су–ществовании.

В «Книге антиварваров» – высказывания Эразма о том, что ученые пользуются доказательствами при исследовании вопроса, а благочестие базируется на вере. Но для Эразма бо–лее свойственна ориентация на благочестие, т. е. на сферу мо–рального поведения человека, и на знание.

Эразм, как и многие другие гуманисты, полагал, что схола–стика в своих стремлениях объяснения христианского веро–учения зашла в тупик. Основаниями этого, по Эразму, можно считать невежество схоластов, которые ограничиваются лишь трудами Аристотеля, излишним увлечением напыщенными идеями, образованием множества разноречивых направлений Эразм в своих этических произведениях осуждает современ–ную ему схоластическую теологию.

Он уверен в том, что ее формализм является самоцелью, за–слоняет собой ясный и простой смысл Святого Писания, под–вергая тем самым сомнению очевидные истины. Он говорит о буквоедстве схоластов, об использовании теологами Писа–ния в духе нравов своего времени. В «Похвале глупости» Эразм указывает: «.что до богословов. люди этой породы весьма спесивы и раздражительны. с помощью своих „рас–членений“ и диковинных, только что придуманных словечек они выскользнут откуда угодно.

По своему произволу они толкуют и объясняют сокровен–нейшие тайны: им известно, по какому плану создан и устро–ен мир, какими путями передается потомству язва первород–ного греха, каким способом, какой мерой и в какое время был зачат предвечный Христос в ложеснах девы. Существует еще бесчисленное множество еще более изощренных тонкостей касательно понятий, отношений, форм, сущностей и особли-востей, которых никто не может отличить простым глазом. Все эти архидурацкие тонкости делаются еще глупее из-за множества направлений, существующих среди схоластиков, так что легче выбраться из лабиринта, чем из сетей реалистов, номиналистов, фомистов, альбертистов, оккамистов, скоти-стов.». Но хотя Эразм и указывал в данном произведении на таких известных схоластов, как Фома, Альберт, Дунс, Скот, Оккам, объектом его язвительной критики становятся, глав–ным образом, носители официальной философии, которые преподавали на университетских кафедрах. Именно они до–вели до полного абсурда формализм чисто словесной мудро–сти.

В «Оружии христианского воина» Эразм заявляет: «Из тол–кователей Священного Писания более всего выбирай тех, ко–торые дальше всего отходят от буквы… Ведь я вижу, что новей–шие теологи весьма охотно цепляются за буквы и на всякие хитрые тонкости затрачивают больше труда, чем на раскрытие тайн.»; «К какому роду людей ни обратишься, человек дей–ствительно духовный повсюду увидит много достойного сме–ха, а еще больше – достойного слез. Он обнаружит, что очень многие воззрения чрезвычайно искажены и весьма сильно расходятся с учением Христовым. Многие ученые увеличи–вают эту заразу, искажая, как говорит Павел, слово Божье и приспосабливая Священное Писание к нравам времени.».

Для изменения сложившейся ситуации Эразм предлагает очистить христианское вероучение от всего наносного и не–нужного, привнесенного в него схоластикой, и возвратиться к идеям и идеалам первоначального христианства и к истокам первоначального знания. «Вернуться к истокам истинной ве–ры, искать их там, где они еще были божественно чисты и не-замутнены никакой догмой» – вот чего хотел Эразм от новой гуманистической теологии. Под истоками Эразм понимает как Священное Писание и труды отцов церкви, так и языче–скую культуру.

Для Эразма возврат к истокам, началам всего был не про–сто идеей, а реальной практической деятельностью. Он созда–ет новый перевод Нового Завета, очищенный от ошибок, пе–реиздает античных авторов.

Интересен тот факт, что идея необходимости знания для веры воплощалась не только в работах Эразма, но и в его жиз–ни. В период Реформации католическая церковь стремилась привлечь его на свою сторону, использовать его знания и огромный авторитет. Сам Папа обратился к нему с прось–бой: «Выступи в поддержку дела Божьего! Употреби во славу Божию свой дивный дар! Подумай, что от тебя зависит с Божь–ей помощью вернуть на путь истинный большую часть тех, ко–го соблазнил Лютер, укрепить тех, кто еще не отпал, и предо–стеречь близких к падению».

2. Скептическая этика М. Монтеня

На данном этапе этика еще сохраняет достаточно прочные преемственные связи со средневековым мировоззрением Своеобразным способом утверждения новых идеалов высту–пает при этом скептицизм. Наиболее интересным примером этого является позиция Мишеля Монтеня (1533—1592 гг.), ко–торый сумел в образно-эмпирической форме отразить многие антиномии морального сознания, дать позднейшим теорети–кам морали «труднейшую проблему: каково может быть осно–вание добродетели, если она не покоится ни на личных, ни на общественных потребностях человека, а вступает в противо–речие с теми и другими?».

Монтень полагал, что человек не должен смиряться перед судьбой, Богом, провидением, он способен полностью отве–чать за свои поступки. Стоицизм Монтеня ориентировался прежде всего на природу, на естественное, носил эпикурей–ский характер; ему были чужды жертвенность, отречение во имя потусторонних идеалов: «Презрение к жизни – нелепое чувство, ибо в конечном счете она – все, что у нас есть, она – все наше бытие…

Жизнь ведет нас за руку по отлогому, почти неприметному склону, потихоньку да полегоньку, пока не ввергнет в это жал–кое состояние, заставив исподволь свыкнуться с ним. Вот по–чему мы не ощущаем никаких потрясений, когда наступает смерть нашей молодости, которая, право же, по своей сущно–сти гораздо более жестока, нежели кончина еле теплящейся жизни или кончина нашей старости.

Ведь прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тяго–стен, чем от бытия-радости и процветания к бытию-скорби и муке». Уважение к природе как мировоззрение очень харак–терно и для большинства мыслителей эпохи Возрождения. Основная цель человека – вслушиваться в природу.

А самое верное средство для человека, которое помогает преодолевать ему трудности, – умеренность, только она по–зволяет избегать ему уничтожающих личность излишеств, по–зволяет ей находиться в тех пределах, которые поставлены при–родой. «Мудрецы затратили немало усилий, чтобы предостеречь нас от ловушек наших страстей и научить отличать истинные, полновесные удовольствия от таких, к которым примешивают–ся заботы и которые омрачены ими. Ибо большинство удо–вольствий, по их словам, щекочет и увлекает нас лишь для то–го, чтобы задушить до смерти, как это делали те разбойники, которых египтяне называли филетами. И если бы головная боль начинала нас мучить раньше опьянения, мы остерегались бы пить через меру. Но наслаждение, чтобы нас обмануть, идет впереди, прикрывая собой своих спутников.

Книги приятны, но если, погрузившись в них, мы утрачи–ваем, в конце концов, здоровье и бодрость – самое ценное до–стояние наше, – не лучше ли оставить и их?». Также Монтень полагал, что красоту и изящество мы замечаем лишь в том слу–чае, когда они предстают перед нами искусственно завышен–ными, напыщенными. Если же они скрыты за простотой, то легко исчезают из поля нашего примитивного зрения.

Прелесть их – потаенная, только очень ясный и чистый взгляд может уловить их сияние. Таким образом, чтобы уви–деть их, нужен специальный настрой. Тот, кто удовлетворяет–ся поверхностным взглядом, конечно же, не заметит того, что внутри. Монтень критиковал людей за то, что ни в чем они не умеют ограничиться тем, что наиболее необходимо. Они хотят как можно больше любовных утех, богатства и власти. Алч–ность их не имеет границ. То же самое налицо и в стремлениях к знанию. Изменить же положение возможно волею разума.

Природа, по мнению Монтеня, должна быть также настав–ницей и в деле нравственного воспитания. На первое место при этом необходимо поставить не накопление знаний, а ра–звитие мышления, способности суждения. Воспитание чело–века является средством обнаружить, раскрыть и усовершен–ствовать то, что дано ему от природы, заложено в натуре чело–века. Цель воспитания – создать естественных, честных, тру–долюбивых людей.

Монтень призывает ко всему в мире относиться скептиче–ски. «Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности» – это выражение одного из скепти–ков, ученика Пиррона, Монтень принимал и доказывал. «Са–мый мудрый человек в мире на вопрос, что он знает, ответил, что знает только то, что он ничего не знает. Большая часть то–го, что мы знаем, представляет собой лишь ничтожную долю того, что мы знаем». Но при этом нужно понимать, что скеп–тицизм Монтеня был направлен не против разума в целом, а против средневековой схоластики, которая занималась раз–работкой абстрактных логических схем, но не работала с кон–кретными знаниями, не шла по пути от частного к общему, от конкретного опыта.

«В мире зарождается очень много злоупотреблений, или, говоря более смело, все в мире злоупотребления возникают от–того, что нас учат боязни открыто заявлять о нашем невеже–стве и что мы якобы должны принимать все, что не в состоя–нии опровергнуть. Обо всем мы говорим наставительно и уверенно.

По римскому праву требовалось, чтобы свидетель, даже рассказывая о том, что он видел собственными глазами, и су–дья, даже вынося постановление о том, что он доподлинно знал, употребляли формулу: «Мне кажется». Начинаешь нена–видеть все правдоподобное, когда его выдают за нечто непоко–лебимое. Я люблю слова, смягчающие смелость наших утвер–ждений и вносящие в них некую умеренность: «может быть», «по всей вероятности», «отчасти», «говорят», «я думаю» и тому подобные. И если бы мне пришлось воспитывать детей, я бы так усердно вкладывал им в уста эти выражения, свидетель–ствующие о колебании, а не о решимости: «что это значит?», «я не понимаю», «может быть», – что они и в шестьдесят лет стали бы держаться, как ученики, вместо того, чтобы изобра–жать, как это у них в обычае, докторов наук, едва достигнув де–сятилетнего возраста. Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться.

В начале всяческой философии лежит удивление, ее разви–тием является исследование, ее концом – незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и благород–ства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию, незна–ние, для постижения которого надо ничуть не меньше знания, чем для права называться знающим…». Монтень, таким обра–зом, подходит к одному из самых сложных вопросов филосо–фии.

На самом деле человеку познать свое место в мире, во Все–ленной очень сложно. История человечества и философии знала великих мыслителей, которые были способны сделать разного рода попытки постижения бытия, удачные и не очень. Человечество обязано им многим.

Но, даже не говоря о достижениях цивилизации и прочих условиях, влияющих на степень познания человека и Вселен–ной, а рассматривая разум человека, можно сказать, что люди далеко не до конца реализовали свои собственные возможно–сти в познании мироздания и себя самих. Монтень повторял слова Сократа, который имел обыкновение говорить: «Знаю, что ничего не знаю».

При этом Монтень не отказывается от познания мира и ис–тины, скептицизм его не имеет абсолютного характера. Разли–чие теорий, мнений, их переменчивость и непостоянство лишь свидетельствуют о неисчерпаемости природы и мысли человека, но отнюдь не об их бессилии.

Скептицизм Монтеня сыграл определенную положитель–ную роль в отрицании писателем различных предрассудков и веры в чудеса. Он категорически выступает против пресле–дования «колдунов». Монтень выступает против желания че–ловека рассматривать себя как центр Вселенной. Он строит новую иерархию человека в мире. «Но только ли природа и че–ловек как ее составной элемент являются частями мирозда–ния? Существует ли Бог, а если да, то каково оно, это боже–ство?»

Во времена расцвета инквизиции во Франции Монтень, конечно же, не мог открыто ответить на эти вопросы в своих «Опытах», но позиция мыслителя намечена достаточно ясно. Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи божества и называет его гвалтом философских школ Слабость человеческого разума, считает писатель, не в состоя–нии рационально обосновать веру, которая может быть обнару–жена только в «откровении».

За идеей Бога Монтень признает, таким образом, значение некой непостижимой первопричины. Отделив эту первопричи–ну от всего земного и мирского, он пришел к безграничной сво–боде человека в мирских делах.

ЛЕКЦИЯ № 5. Этика Нового времени

Новое время преимущественно ориентировано на выявле–ние натуралистического основания морали, на поиск гармо–нии между объективными и субъективными факторами.

Новые идеи мыслителей Нового времени весьма значи–тельны и не только «сводят мораль с неба на землю», но и обосновывают нравственную полноценность личности. Идея самостоятельности морального субъекта, на которой осно–вывалась духовная оппозиция в эпоху Средневековья, становит–ся центральной, а как универсальное средство ее утверждения, дающего возможность также объяснять общеобязательность морали, выступает разум. Разум должен обуздать эгоистиче–ски направленную природу человека, согласовать личные устремления с общественным благом. Такая установка, кото–рая рождает иллюзию возможности морального совершен–ствования общества путем просвещения, а также стремление подойти к морали с точки зрения естественной науки, прене–брежение к ее специфике приводят к универсализации мо–ральных проблем, морализаторству, которое связано с упова–нием на нравственный путь разрешения социальных противоречий.

1. Этика Б. Спинозы. Аксиоматический метод доказательства морали

Основная установка мыслителей Нового времени предпо–лагала выведение морали из природы, что часто становилось сведением ее к естественнонаучному знанию. Стремление придать этике статус строгой научной теории, используя мето–ды математики и физики, было характерно для этических изы–сканий Декарта, Гоббса, Спинозы и многих других.

Бенедикт Спиноза (1635—1677 гг.) превращает этику в на–турфилософию (его основной труд «Этика» является учением о субстанции). Одним из основополагающих выступает в его произведениях тезис о рациональной сущности человека.

Проблема индивидуального и общего в его этике приобре–тает ярко выраженную гносеологическую окраску, а добро и зло объясняются в контексте утилитаризма. Наиболее важ–ными для понимания этики Спинозы и этической основы его философии стали положения о человеческом теле как об объекте души, о соотношении порядка идей и порядка вещей, о трех родах познания, суть которых в воображении, являю–щемся главной причиной ложности, о рассудке и интуитив–ном знании.

Спиноза изображает человека предельно реалистично Каждый из нас стремится не только сохранить свое бытие, но и расширить его путем увеличения своей власти, своего совер–шенства, чтобы достичь как можно большей независимости от внешних причин.

Совершенствованию человека сопутствуют радостные чув–ства, а уменьшению совершенства – печаль и неудовольствие Желание свидетельствует о деятельном начале человека. Чело–век по своей природе стремится к тому, чтобы другие жили, поступали так же, как он. «А так как все одинаково желают то–го же, то все одинаково служат друг другу препятствием и, же–лая того, чтобы все их хвалили или любили, становятся друг для друга предметом ненависти». Основной причиной этого он считает то, что действия людей направлены от субъекта к объекту, искажены, так как человек в повседневной жизни сознает свои желания и действия, но не знает их действитель–ных причин.

Спиноза считает, что ключ к пониманию человеческих по–ступков – в его природе, состоянии аффектов. Поэтому эти–ка, в свою очередь, должна исходить из естественных законов поведения, из которых и следуют определенные действия с та–кой же необходимостью, с какой «из природы треугольника следует, что три угла его равны двум прямым». Главное осно–вание добродетели, считает мыслитель, стремление к самосо–хранению.

Осознание пользы при этом является движущей силой че–ловеческого поведения. Добро тождественно пользе человека, а зло – тому, что препятствует пользе. В природе не существу–ет ни добра, ни зла, все это – человеческие ситуации.

Никакая вещь не может быть уничтожена без действия внеш–ней причины, поэтому стремление человека к самосохране–нию – это преодоление пассивных состояний. Преодолевая их, человек освобождается от власти аффектов, живет по зако–нам самосохранения. Сам путь перехода от пассивных аффек–тов к активным и является путем добродетели, нравственного совершенствования. То, что определяется пассивными состоя–ниями, может также определяться разумом. Добродетель же находится в переходе от одного уровня детерминации к друго–му. В результате эгоизм, который движет поведением челове–ка, становится моральным лишь тогда, когда он становится разумным эгоизмом.

Спиноза полагал, что программа человеческого поведения состоит в рационально интуитивной любви к Богу. Разум по отношению к аффектам не является только репрессивным ос–нованием. Он может достичь цели лишь тогда, когда заменяет чувства и сам выступает как аффект.

Его этические рассуждения связаны также со спецификой философского знания, имеющего аксиоматически-дедуктив–ный и конструктивный подходы. Спиноза следует платонов–скому образу философии как умозрения, которое полностью охватывает реальность. В той степени, в какой философия ста–рается дойти до начал, объясняющих основание мира, и ре–шить вопрос, что значит быть, доказательство ее истинности совмещается со способностью логически, последовательно развернуть заданное основоположение в законченную строй–ную систему, в рамках которой и объясняется, оправдывается перед разумом все, что требует объяснения и оправдания. Как идеальное конструирование мира философия из всех наук ближе всего к математике, а внутри ее – к геометрии.

Поэтому Спиноза старается строить свои рассуждения на основе геометрического метода. В античности сложилась тра–диция двоякого употребления слова «этика»: в широком смы–сле ею называли почти всю философию, имеющую дело с че–ловеческим бытием в отличие от природного бытия, в узком смысле этику понимали как учение о моральной психологии, критериях и формах добродетельного поведения. Спиноза, создавая свое произведение «Этика», отталкивался, конечно, от широкого значения понятия этики.

Для Спинозы человеческое бытие, которое в своей фило–софски осмысленной основе и есть предмет этики, ничем не отличается от природного бытия. По этой причине для него философия совпадает с этикой. Проблемы морали сосредото–чены у него вокруг понятий добра и зла.

Конечной целью человека является блаженство, состоящее в интеллектуальной любви к Богу. Спиноза стремится создать универсальную этику, субъектом которой является личность, независимо от ее социальных, культурных, религиозных опре–делений, свободная личность. Понятие, таким образом, эти–ческого универсализма заложено в его определении субстан–ции («то, что существует само в себе и представляется само через себя, то, представление чего не нуждается в представле–нии другой вещи, из которой оно должно было бы образовать–ся»). Сферой универсальной этики является познающий ра–зум; так как разум есть, наряду с протяженностью, один из двух известных атрибутов субстанции, то значит, что этиче–ское поле максимально приближено к полю самой субстан–ции, а этический образ жизни соразмерен божественному. Та–кое ограничение области философского знания означало радикальный разрыв с предшествующей традицией, которая рассматривала этику в контексте учения об обществе и госу–дарстве и привязывала и то и другое к священным текстам.

2. Рациональная этика Р. Декарта

Декартовское учение о страстях фактически занимает ме–сто, которое традиционно числилось в метафизике за этикой.

Р. Декарт строит свою антропологию как анатомию движе–ний человеческого тела. Жизнь тела, считает он, может быть описана на базе понятных физических законов. Человек – всего лишь физическая субстанция, которую можно наблю–дать и понимать. Страсти являются естественной природой человека, практически автономной от мыслительных усилий души. Страсти можно представить через описание физико-физиологического механизма.

К страстям Декарт относил все движения человеческой жизни, исключая лишь те немногие, которые не смогут при–надлежать телу. Не телу, а только душе принадлежат «мысли». Все виды восприятий или знаний Декарт также называет стра–дательными состояниями (они приобретены от вещей, извне).

Автономными действиями души являются лишь желания, которые зависят от свободно проявляющей себя воли. Декарт наглядно изображает человеческое телесное существование как движение страстей.

Модель эта имеет механический характер. Именно она, по мнению Декарта, может претендовать на полноту описания. Основной причиной страстей Декарт считает действие пред–метов на наши чувства. Оно имеет для человека разное значе–ние, либо возбуждая различные страсти, количество которых бесконечно велико, либо рождая шесть первичных страстей. Среди таковых мыслитель выделил: любовь, ненависть, удив–ление, желание, радость и печаль.

Декарт также обратился к традиционной для метафизики, непосредственно этической теме – власти над страстями… Он призывает «приложить старания, чтобы наставлять и руково–дить» человеческими страстями, воздерживаться от крайно–стей. При этом Декарт убежден, что «те люди, кого особенно волнуют страсти, могут насладиться жизнью в наибольшей мере». Таким образом, мыслитель не дает каких-либо мораль–ных предписаний. Он не берет на себя роль морализатора или проповедника, а является независимым наблюдателем.

Этическая позиция философа самостояния находится в ос–новной процедуре, которую Декарт разработал в своей кон–цепции, – процедуре cogito. Этическими считают также его разработки в области антропологии как физико-физиологиче–ского исследования. Тщательно и сознательно выстраиваемую жизненную стратегию исследователи также относят к этиче–скому учению философа, так как считают, что именно она – его этический жест и внутреннее условие его философствова–ния.

3. Этика К. А. Гельвеция. Общее благо

К. А. Гельвеций (1715—1771 гг.), так же, как и Гольбах, интер–претировал человека в психофизиологическом ключе (человек – чисто физическое существо). Человек, преодолевая свой при–родный эгоизм, становится разумным, начинает правильно понимать свои интересы и следовать за «компасом обще–ственной пользы» в процессе их осуществления. Мораль Гель–веция предлагает установку на общественное благо.

Его рассуждения о политике и нравственности развивают идеи Б. Мандевиля («Басня о пчелах»). Начальный пункт его рассуждений – это индивид как природное существо. При этом природа у Гельвеция приравнена к физической чувстви–тельности человека, а индивидуальные потребности – к лич–ному интересу. Именно за ними и скрывается желание физи–ческих удовольствий. Стремление человека к удовольствиям, а также страх перед страданиями определяют его поведение Вся деятельность человека, его поступки в нравственном пла–не необходимо оценивать через призму физических удоволь–ствий. Даже труд людей именно таков.

Личный интерес определяет и пороки. Так как он вынуж–дает людей отрицать известное золотое правило: не делай дру–гому того, чего ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. Интерес принуждает с уважением относиться к порокам благодетелей, побуждает и добродетельного священника не обнаруживать преступлений церкви и т. п.

Гельвеций приходит к выводу, что люди верили и всегда будут верить только тому, что согласуется с их интересами, со–держание же таковых изменяется от одной эпохи к другой Поэтому можно вести речь лишь об относительной, а не об аб–солютной нравственности. В результате, когда человеку ка–жется, что он чтит добродетель, ему необходимо напомнить себе о том, что на самом деле он преклоняется перед силой. То уважение, которое он оказывает добродетели, является прехо–дящим, а уважение, проявляемое к силе, постоянно.

Каждый человек может уверять, что любит добродетель ра–ди нее самой. Хотя, считает мыслитель, без интереса не может быть никакой добродетели. Добродетель любят не ради нее са–мой, а ради тех успехов, к которым она приводит. Гуманность же является результатом воспитания.

Потребность в гуманности возникает только тогда, когда у человека возникает желание объединиться с себе подобны–ми. Люди могут пожертвовать частью своих интересов для то–го, чтобы не потерять все. Поэтому им и приходится порой признавать общественный интерес выше личных интересов и объявлять его высшим благом.

Для того чтобы сформировать у человека подлинную нрав–ственность, чтобы способствовать общему благу, прежде всего необходимо как можно равномернее распределить собствен–ность и охранять ее, потому что она – основа для существова–ния всего общества.

Деспотизм же пагубно действует на мораль, рождает тру–сость, раболепие, тщеславие, а также другие пороки, тогда как в процветающем государстве под властью просвещенного мо–нарха создаются благоприятные условия для истинной добро–детели. К добродетели каждый стремится в целях власти, ко–торая дает человеку удовлетворение личных интересов, всеобщее уважение. В обществе, построенном в соответствии с истинным принципом общественного договора, воспита–ние должно происходить через просвещенные рассуждения, нравственные примеры, законы, которые задерживают дей–ствие пороков и развивают добродетели.

Воспитание необходимо вести с раннего детства. Оно дол–жно быть светским, а не религиозным; а священнослужители вообще не должны участвовать в воспитании, потому что ре–лигия приносит с собой фанатизм и нетерпимость. Начинать воспитание необходимо с внушения мыслей о незыблемости частной собственности, являющейся «нравственным Богом» государства. Только она сдерживает внутренние распри и под–держивает мир, справедливость, включая в себя все другие добродетели. Смысл ее в том, чтобы воздать каждому то, что ему принадлежит. Мудрый законодатель, считает мыслитель, должен стремиться к установлению наград за добродетели и на–казаний за преступления. Если он примет «физическую чув–ствительность» за основу нравственности, правила последней перестанут быть противоречивыми и окажутся ясными и чет–кими принципами.

Лекция № 6. Этические учения в немецкой классической философии

1. Этика И. Канта.

Формулировка категорического императива

Основная проблема этики И. Канта – проблема человече–ской свободы. Она являлась основной проблемой эпохи. И. Кант выводит взаимное равенство всех людей. Другое значе–ние решения И. Кантом этой проблемы состоит в том, что мы–слитель объясняет человеческую свободу господством челове–ка, его правом распоряжаться вещами.

Самую точную формулу автономии, являющуюся исход–ным пунктом его суждений, И. Кант дал в «Метафизических основах правовой науки». Согласно его формуле, наша свобо–да находится в зависимости от того, что связь между чувствен–ностью и поведением не имеет характера прямой необходимо–сти, но представляется как обусловленность.

У животного внешний раздражитель возбуждает инстинк–тивную реакцию, а у человека он рождает лишь желание удо–влетворения, к которому бы привела инстинктивная реакция В результате в акте воли мотивация является автономной, и определенность воли побеждается чувственным раздражи–телем. Различие автономно мотивированного поведения от поведения, которое определяется внешними условиями, явля–ется отличием между животным и человеческим уровнями жизни.

Кант этим самым объясняет высшую онтологическую цен–ность человека относительно природы. Как существо, способ–ное к автономной мотивации, человек становится «целью в се–бе», тогда как остальные животные суть лишь простые «средства». Эта онтология, разумеется, действительна лишь с точки зрения морального поведения, а не с теоретической точки зрения.

Во введении к произведению «Критика практического ра–зума» Кант пишет о свободе как «доводе существования» нравственного закона. После чего философ приступает к вы–ведению нравственного закона. Поведение человека по нрав–ственному закону определяется тем, что люди, относительно которых я произвожу какие-либо действия, проявляют такую же автономию, как и я, или что они являются целями в себе, но никогда не средствами для дела кого-то другого. Поэтому формула категорического императива, которая определяет со–держание морального поведения, звучит так: «Поступай так, чтобы использовать человека для себя так же, как и для друго–го, всегда как цель и никогда лишь как средство».

Согласно более патетичной, но не столь точной формуле из «Критики практического разума», нравственный закон пред–писывает неприкосновенность другого человека («Другой че–ловек должен быть для тебя святым»).

К формуле морального закона необходимо добавить, что моральный закон возведен на дуализме природного харак–тера человека и обязанности, из которой следует, что чело–век является существом, которое способно к свободному ре–шению, чем он и отличается от животных. Моральное поведение выступает ограничителем личного эгоизма, кото–рый следует из инстинкта самосохранения.

Таким образом, нравственное поведение, по И. Канту, сво–еобразно тем, что оно, во-первых, согласно закону, во-вто–рых, его мотивацией является достоинство человека. Нрав–ственный закон – это закон внеэмпирический, так как он не появляется в результате обобщения человеческого поведения. Таким же образом он не может возникнуть, так как касается лишь того, что должно быть, а не того, что есть. Он базирует–ся на моральной онтологии, но не на опыте. Опыт нам не мо–жет предоставлять примеры морального поведения, так как извне невозможно установить, живет ли кто-то по закону или его поведение только поверхностно согласно с поведением, которое имело бы в качестве основания нравственный закон.

И. Кант убежден в том, что знание закона не становится проблемой. Закон определяет каждый априори. Таким обра–зом, знание закона не определяется ни образованием, ни вос–питанием, оно не определяется и прямым познанием. Любой человек, не осознавая этого, находит суть характера человече–ского возвышения над природой и животными и свое равен–ство с другими. Человек, от которого потребуют лжесвидетель–ства, осознает, что он не должен так поступать, и понимает это сам по себе.

Невыразимое знание закона является фактом человеческо–го разума. Нравственный закон в результате не только проис–ходит из «разума», но он происходит из «чистого разума», т. е мы знаем о нем априори. В формуле нравственного закона, «естественного природного закона» парадоксальным считают понятие «природа». «Природа» здесь обозначает не внешнюю реальность, которая не зависит от человека, а отношения, ко–торые определяются правилами или «законом», действующим одинаково для обеих сторон.

Потому что «природа», по И. Канту, понимается как «бы–тие вещи, определенное общим законом», он может полагать и взаимность обязательств, доверительные договоры, депози–ты и т. д. примерами самой «природы». Обещания и доверие могут работать только благодаря тому, что работает общий дого–вор, правило, «закон», который предполагает, что вещи в приро–де в определенном смысле слова будут существовать лишь благодаря природным законам.

По И. Канту, нравственное значение отношений, которые основаны на договоре, соблюдение которого обязывает сторо–ны, следует из того, что категорический императив имеет свое–образие не только ограничивать собственный эгоизм, но и огра–ничивать себя, дабы не разрушить человеческое общество, построенное на основе взаимных отношений типа договора, соглашения, сохранения и т. п.

Эта «вторая природа» пострадает, если человек займет по–зицию естественного эгоизма. Моральное поведение будет иметь лишь ту цель, чтобы не нанести ущерб другому своим поведением, чтобы сохранить форму человеческого общества как «второй природы». Содержание нравственного императи–ва представляет также, что направление этического учения Канта не тождественно с христианской этикой. Кант считает, что нравственное поведение укрепили и зафиксировали слу–чаи взаимности, так как в них люди показывают то, что они не являются животными. При этом Кант не считает такое пове–дение бескорыстной службой, помощью, сочувствием и т. д.

Так, в частности, совершение добра Кант понимает лишь в смысле более широких обязанностей, которые не имеют та–кой обязательности, как те, несоблюдение которых рушит «природу». Эти обязанности относятся не к «строгим» и «не–минуемым» обязанностям, а лишь к «заслуженным» и «слу–чайным». Характерным для этики И. Канта является тезис, что моральную значимость нашему поведению придает умы–сел. Поэтому об этике И. Канта часто говорят как о «морали умысла». Этический ригоризм И. Канта объясняется тем, что он якобы учил действовать, невзирая на последствия, хотя бы они были и самоубийственными. Еще следует отметить, что определенная автономность намерения является необходи–мым элементом каждой этики, которая исходит из субъектив–ной воли и различает выбор и действие, намерение и его осу–ществление.

Моральная теория И. Канта не допускает исключений из реализации закона, которые были бы обусловлены неблагопри–ятными обстоятельствами. Лжесвидетельство не должно быть услышано. Однако нравственный закон не принуждает к тому, чтобы героические свершения проводились, невзирая на не–благоприятные последствия или невозможность их реализа–ции. Когда сам Кант был призван к тому, чтобы прекратить за–ниматься критикой религии, потому что этого требует нравственный закон, он подчинился и обязался не читать лек–ций о религии.

Тезис об этике умысла отвечает идее Канта о том, что нрав–ственное поведение в качестве своей основы не должно иметь «склонности» и что оно тем более является заслуженным, чем больше мы должны преодолевать свой эгоизм. Эта идея осно–вывается на строгом дуализме чувственности и закона. Чув–ственность не должна быть направлена на то, чтобы человек тяготел к поведению на основе закона.

Наоборот, если поведение на основе чувственности (на–пример, симпатии, дружбы, любви) совпадает с действием на основе закона, то оно не имеет моральной ценности, так как оно не мотивировано законом. По И. Канту, лишь одно чув–ство не нарушает нравственной ценности поведения – это чувство уважения к закону, ибо оно относится к общей нрав–ственной ценности.

Этика И. Канта содержит рассуждения о свободе человека Свобода проявляется также в способности деятельности отно–сительно природы.

В природе все происходит согласно закону причинности, а потому и наше поведение должно быть подчинено этому за–кону, поскольку оно воздействует на природу. В то же время моральная теория И. Канта основана на свободе человека В заключении к «Основаниям метафизики нравов» И. Кант решает эту антиномию таким образом, что применяет к ней различие между «вещами в себе» и явлениями, которое он вво–дит в «Критике чистого разума». С одной стороны, наше я как «вещь в себе» принадлежит к «интеллигибельному» миру, ко–торый открывается нам нравственным поведением.

С другой стороны, мы как «представители чувственного мира» принадлежим к миру явлений. Из этого примера можно сказать, что И. Кант решает проблемы своей этической фило–софии при помощи достижений теоретической философии В действительности обе этические работы И. Канта основаны на предпосылке, что путем рефлексии нравственного поведе–ния мы приходим к определенным заключениям, к которым нельзя прийти при помощи одной лишь теории.

Это относится и к свободе, которая остается недоказуемой для «Критики чистого разума» (возможная «каузальность че–рез свободу» является недоказанной, потому что это утвержде–ние является одним из членов антиномии), тогда как в этиче–ских трактатах И. Кант доказывает свободу как условие нравственного закона, который мы осознаем.

2. Гегель и метафизические основания этики

Принцип историзма, которого придерживался Г. В. Ф. Ге–гель (1770—1831 гг.), позволил осуществить ему поворот от этики внутренней убежденности к социально ориентирован–ной теории морали. Гегель, в отличие от Канта, обратился не к выявлению сущности морали, а к определению ее роли в си–стеме общественных отношений. Поэтому в философии абсо–лютного идеализма Гегеля этика заняла довольно скромное место. Этические взгляды немецкого философа наиболее пол–но были изложены в двух его произведениях: «Феноменология духа» и «Философия права». Актуальной темой для Гегеля бы–ло различение самих понятий «мораль» и «нравственность».

Следует отметить, что в это время существовало два подхо–да к морали: мораль как область духа, обозначенная только лишь личностными смыслами, а также мораль как сфера со–циально определенного поведения. Подчеркивая оригиналь–ность личностного и социального смысла морали, Гегель по–старался объединить обе эти этические традиции. Необходимо отметить, что учение о морали Гегеля явилось ре–зультатом сложного творческого развития, в процессе которо–го философом постепенно преодолевалась патетика ранних работ, связанная с идеями активности, моральной самостоя–тельности личности.

В результате личность как бы приносилась Гегелем в жертву философии абсолютного идеализма, направленной на дости–жение социальной гармонии. Учение Гегеля о свободе воли предопределило исследование философом природы нравствен–ности и морали. Считая свободу «необходимым условием и ос–новой нравственности», Гегель обнаруживает развивающийся характер отношения свободы и необходимости.

В результате чего им была предложена концепция развития свободной воли. Воля должна пройти при этом три стадии. Это природная воля, произвол, разумная воля. Впоследствии Гегель использовал данные положения в учении об абстракт–ном праве, нравственности морали.

В учении о морали, представляющем собой область лич–ностных убеждений, философ диалектически проанализиро–вал следующие понятия: умысел и вина, добро и совесть, на–мерение и благо. Он высказал при этом значительное количество весьма продуктивных идей. Так, в частности, от–мечая, что «ряд поступков субъекта это и есть он», Гегель по–ставил задачу обязательного осуществления внутренней мо–ральной убежденности человека в действиях, так как «лавры одного лишь хотения есть сухие листья, которые никогда не зеленели».

Конечно же, следует помнить, что активная деятельность человека ограничивается у философа сферой духа, хотя даже сама постановка данной проблемы вызывает положительный отклик, как и рекомендация ставить перед собой великие це–ли («хотеть чего-то великого») при определении намерений. Особенно интересным является определение Гегелем понятия морального долга человека. Философ считал, что он состоит в том, чтобы «иметь понимание добра, сделать его своим на–мерением и осуществлять в деятельности».

Так, по существу, определяется сам механизм осуществле–ния морали, ставится задача моральной необходимости Очень много ценных идей содержится также в гегелевской ди–алектике добра и зла. Что же Гегель понимал под нравствен–ностью? В своем учении по этому вопросу философ делает следующие выводы. Нравственность – это вторая (обществен–ная) природа человека, которая возвышается над первой (лич–ностной).

Существуют также три последовательные формы ее разви–тия: семья, гражданское общество и государство. Процесс ста–новления нравственности является, в принципе, подчинени–ем личности государственным интересам, потому что «вся ценность человека, вся его духовная действительность суще–ствует благодаря государству».

Руководствуясь принципом историзма, Гегель выявил многие черты исторического развития нравственности, про–анализировал связь морали с другими сторонами обществен–ной жизни, таким образом, вписав понятие морали в социаль–ный контекст.

Хотя принято считать, что предложенная им модель гар–монизации личного и общественного блага является несо–стоятельной. Учение об «объективном духе», которое «раз–глядело» основные черты морали, противостоит самой действительности, находится над ней.

Поэтому мораль не в состоянии оказать на реальный мир сколько-нибудь существенное влияние. Философ предлагал также «считать недействительной всю дисгармоничную, разла–женную, полную конфликтов и себялюбивого хаоса действи–тельность, т. е. живую жизнь, которой живут живые индиви–ды, а видеть лежащую в основе бытия гармонию логических связей, скрытый за исторической эмпирией разум, т. е. от–крываемую философией и в самой только философии суще–ствующую разумную действительность».

3. Антропологическая этика Л. Фейербаха

Учения о морали, разработанные Кантом и Гегелем, не смогли подойти близко к практической действительности. По всей вероятности, именно это обстоятельство поставило Л. Фейербаха (1804—1872 гг.) перед необходимостью отречься от умозрительных концепций и обратиться к естественной не–посредственности человека. Хотя натуралистические тради–ции, с которыми философ связал свои надежды на формирова–ние «жизненной», конкретной, результативной этики, уже, по всей вероятности, исчерпали свои функциональные возможно–сти. Поэтому сам замысел Фейербаха должным образом не осуществился, а лишь принял форму наставления о морали, которое основано на любви и неопределенно в содержатель–ном отношении.

Оригинальность этических взглядов Фейербаха связана не столько с предложенным им позитивным отношением (его этика «туизма», эгоистических взаимоотношений «я» и «ты»). Она состоит и в большой критике идеалистической и религи–озной этики, его убежденности в доминировании именно ма–териалистической ориентации в этических исследованиях.

Можно найти у Фейербаха и много интересных идей, ка–сающихся отдельных этических проблем (в частности, его рас–суждение об эгоизме, об особенностях группового эгоизма, а также описание нравственного значения любви и т. п.). Вме–сте с тем предложить более функциональную, по сравнению с идеалистической этикой, версию гармонизации отношений между существующим и должным, идеалом и действительно–стью Фейербаху так и не удалось.

Таким образом, этика Нового времени в какой-то мере подвела итоги классического периода развития этического сознания, делая акцент на основные, обозначенные еще в ан–тичности традиции изучения моральных принципов.

Но, несмотря на разнообразность, глубину и богатство идеологического потенциала, в ней еще не было представле–но принципиально новых моделей разрешения моральных проблем, хотя и был достигнут высокий уровень их теорети–ческого осознания (особенно в концепциях Канта и Гегеля) До наших дней эти концепции остаются образцом рационали–стического анализа. Значение этических учений упомянутых выше представителей немецкой философии очень велико Именно их имена символизируют представления об этиче–ской классике, на них основываются концепции, разработан–ные в дальнейшем.

ЛЕКЦИЯ № 7. Неклассические концепции этики

Конец XIX – начало ХХ вв. обычно называют в литературе переходным периодом от классической этики к постклассиче–ской. Если первую можно было охарактеризовать в основном как созерцательную, рационалистическую, сориентирован–ную на созидание и поиск сущности человека, формирующей основу моральных ценностей, то вторая отличается иррацио-налистической направленностью, поиском человеческой ин–дивидуальности, стремлением к несхематизированной жизни. Чтобы осмыслить особенности возникновения новой этики ХХ века, необходимо упомянуть о тех учениях, которые зани–мали промежуточное положение при переходе от классиче–ского к постклассическому периоду. Хотя эти концепции воз–никли во второй половине XIX века, они во многом заложили основу для последующих событий в этическом мире ХХ столе–тия, предвосхитили осуществление «переоценки ценностей», подвергли сомнению традиционные этические представления, хотя и произрастали на культурной почве, которая породила высшие образцы классических доктрин морали.

1. Этика А. Шопенгауэра

Немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788—1860 гг.) отверг своим учением многие принципы классической фило–софской традиции, в особенности ее представление о том, что нравственность должна формироваться на основе разумности. Обращаясь в основном к человеческой субъективности, он обратил внимание на неисчерпаемость психики, прежде всего ее волевого компонента, на значение интуиции, импульсив–ных составляющих духовного опыта.

Основная философская идея мыслителя выражена также в названии его основного произведения – «Мир как воля и представление». Она связана с различием двух миров. Пер–вый – пространственно-временная область явлений, предста–влений, а второй – особая сфера воли, не соотнесенная с про–странством и временем, которая неизменна, тождественна сама себе, свободна в проявлениях. Как, в частности, и у Пла–тона, «настоящим» А. Шопенгауэр считает лишь один из ми–ров – это загадочный, непостижимый человеческой мыслью мир воли, который он понимает как «слепое стремление к жизни», ничем не объясняемое, иррациональное «хотение», которое пронизывает собой все вокруг, в том числе и самого человека.

Мыслитель в своих произведениях то отходил, то возвра–щался вновь к этой идее, но все этические размышления А. Шопенгауэра так или иначе всегда оказывались с ней свя–занными. Изменяясь на «человеческом уровне», воля приво–дит к жизни побуждения поведения личности, такие, как эго–изм, злоба, но также и сострадание.

Именно последнее, а совсем не стремление человека к сча–стью или выполнению своего долга составляет исходные по–ложения морали. А. Шопенгауэр утверждает, что сострадание содержит в себе и некий мистический элемент. Он считает, что сострадание – «процесс изумительный и, более того, таин–ственный. Это поистине мистерия этики, ее первофеномен и пограничный столб».

Вместе с тем философ утверждал, что возникновение его естественно, потому что каждый человек обречен на страда–ния, которые являются результатом вечной неудовлетворен–ности воли и которые дают возможность ощутить острую боль другого. Задача личности – победить эгоистические установ–ки, которые побуждаются ее волей.

Но сделать это и тем самым преодолеть страдания возмож–но лишь путем полного отказа от воли к жизни, выбора пози–ции недеяния, ведущей к нирване. Несомненно, в этих утвер–ждениях А. Шопенгауэра, навеянных восточной философией, обнаруживается пессимистический характер его этических размышлений. Согласно его идеям, жизнь практически ока–зывается лишь ожиданием смерти.

Таким образом, А. Шопенгауэр в своем учении предложил этике другие, по сравнению с классической европейской тра–дицией, ориентиры. В своих этических трудах он выступал против всевластия разума и отрицал авторитет общезначимо–го, обезличивающего и подчиняющего индивида. Но пафос утверждения индивидуальности был принят соотечественни–ком А. Шопенгауэра, который оказался более последователь–ным и радикальным «сокрушителем классических устоев».

Одним из важных этических вопросов А. Шопенгауэр счи–тал взаимоотношение понятий справедливости и несправед–ливости в человеческом обществе. «Никакое участие к друго–му, никакое сострадание по отношению к нему не может налагать на меня обязательства терпеть от него обиды, то есть подвергаться несправедливости», – писал философ, указывая также, что активное сопротивление личности, которое необходимо для защиты ее прав и достоинства, нельзя рассма–тривать как несправедливость в отношении посягателя.

Требование недопущения несправедливости, непосред–ственно понимаемое как запрет на несправедливость в отно–шении других, обладает и другим, очень важным в этическом плане аспектом – не совершать по отношению к другим не–справедливости, так же, как и в отношении себя.

В результате соблюдение справедливости в отношении к другим полагает исполнение и своих обязанностей. Но так–же справедливость в отношении себя должна предполагать от–стаивание своих собственных прав.

2. Волюнтаристская этика Ф. Ницше

Пожалуй, Ф. Ницше являлся самым оригинальным из всех моралистов. Он утверждал мораль, критикуя и даже отрицая ее. Философ руководствовался при этом тем, что формы мора–ли, которые исторически сложились и доминировали в евро–пейском обществе, стали главными препятствиями на пути возвышения человеческой личности, а также в процессе уста–новления между людьми искренних отношений. Ф. Ницше вообще понимал философию как этику.

Источниками его этики можно поэтому считать не только труды, в названиях которых содержатся моральные термины («По ту сторону добра и зла», «Человеческое, слишком челове–ческое», «К генеалогии морали»), но также все его основные произведения, самые программные, а именно: «Так говорил Заратустра», «Рождение трагедии из духа музыки».

Ф. Ницше, произведения которого имеют почти мистиче–скую притягательность для людей с самыми различными взглядами и убеждениями, видимо, всегда будет оставаться фигурой очень странной, однозначно не понимаемой. Бытует особая проблема восприятия его идей разными исследовате–лями.

Необходимо отметить, что особенный, непривычный угол зрения, под которым Ф. Ницше рассматривал обычные, каза–лось бы, вещи, отразился и в уникальной стилистике его фи–лософских сочинений.

Причудливость, необычность стиля его трудов направляет читателя на иной ритм мышления, как бы запинающийся на не–прерывных парадоксах и противоречиях, тем самым невольно вызывая подозрение в каком-то розыгрыше. Зачастую просто невозможно закрепить за Ф. Ницше любую из позиций, на ко–торые он встает.

Трудно уловить с предельной определенностью и черты его собственного «лица», в целом утвердиться на какой-то устой–чивой почве, совсем не рискуя наскочить на очередную «про–вокацию», – все это расстраивает привычный, удобный фон мыслей и направляет на самостоятельное искание смысла вне принятой системы координат, на свой собственный страх и риск.

Переоценка ценностей, предлагаемая Ф. Ницше, напра–влена главным образом на высвобождение творческой энер–гии личности, которая сметает на пути утверждения своего «я» все стереотипы, устоявшиеся ранее, установки разума, а также запреты и общепринятые императивы.

Для того чтобы быть полноценным, «тотальным» челове–ком, в полной мере реализовавшим свою волю к жизни, необходимо, по мнению философа, «превратить мораль в про–блему», оказаться «по ту сторону добра и зла». Отрицание мо–рали Ф. Ницше не может на самом деле уничтожить мораль–ное сознание как таковое.

Сам он утверждает: «Мы должны освободиться от морали.. чтобы суметь морально жить». Таким образом, человек дол–жен ликвидировать традиционные, ориентированные религи–ей, навязываемые внешним миром нравственные ценности для полного «освобождения жизни».

Ф. Ницше отвергает придуманную ранее метафизику сво–бодной воли. Подчеркивает, что на самом деле речь идет о сильной или слабой воле, и пишет, что мораль – это «учение об отношениях власти, при которых возникает феномен „жизнь“». Она – органичное свойство человека, мера его во–ли к власти. Нравственность, добродетель знатного человека, в частности, философа, аристократа, – это прямое выраже–ние и продолжение его силы.

Он сам добродетелен благодаря не каким-то надуманным нормам и самопринуждению, а самому естеству, в силу усло–вий жизни и своей натуры.

Нравственность, добродетель, таким образом, – это потреб–ность, защита, способ жизни человека. Если у человека раб–ская натура, то она тоже выражает его волю, так как эта воля очень слабая, то она не может найти выражение в поступке че–ловека и превращается в воображаемую месть, принимая фор–му морализации.

Сильным личностям, утверждает философ, не нужно пря–таться, уходить в область внутренних переживаний и мораль–ных фантазий, они смогут условия своего существования на–прямую осознать как должное. Сверхчеловек в понимании мыслителя – это цельная личность, с сильной и собранной волей, он открыто может утверждать себя в полной уверенно–сти, что он тем самым утверждает жизнь в ее самом высшем проявлении.

Но даже новая мораль, которую предлагает Ф. Ницше, мо–раль «сверхчеловека», который отвергает умертвляющий жизнь разум и избирает virtu (силу) самой высшей доброде–телью, не является для него приоритетной.

Провозглашая первенство эстетических ценностей над мо–ральными (так как искусство более всего соответствует включе–нию человека в живой, ничем не расчлененный поток жизни), Ф. Ницше в итоге определяет свою позицию как «эстетиче–ский имморализм».

Таким образом, намеченные А. Шопенгауэром и Ф. Ницше направления в этике (сомнение в нравственных «способно–стях» разума, ведущая роль индивидуального, субъективного в противопоставление общезначимому, сложившимся стерео–типам) предвосхищают этические искания ХХ века и во мно–гом обусловливают их новый, нетрадиционный облик.

В русле идей «философии жизни» оформляется самое, на–верное, влиятельное духовное течение столетия – экзистен–циализм.

ЛЕКЦИЯ № 8. Этические учения в русской философии

Самобытные черты этических исканий русской филосо–фии оформились в XIX—XX вв., в то время, когда националь–ное этическое сознание достаточно определилось. Сначала может показаться, что этическое наследие философов данно–го периода представляет собой своеобразную мозаику из раз–розненных учений, и лишь при более пристальном изучении обнаруживаются объединяющие закономерности, связанные прежде всего со своеобразием русского философствования, рус–ской идеей. Как одно из ярких проявлений можно привести вы–сказывание Ф. М. Достоевского о том, что «русская идея» со–держится в «осуществлении всех идей». Большая степень общих закономерностей содержится также в определении гра–ниц двух основных тенденций развития русского этического мышления. Одна из них олицетворяет тяготение к материали–стическому толкованию морали, наиболее ярко реализуясь в воззрениях русских революционных демократов; другая со–риентирована на идеалистическую концепцию. Именно вто–рое направление будет рассмотрено далее.

Идеалистическое направление русской этики, для которой период конца XIX – начала XX вв. оказался своеобразной эпохой Возрождения, чрезвычайно многообразно и много–цветно, при этом ключевые его идеи все-таки достаточно тра-диционны для религиозного истолкования нравственности. Рус–ская идеалистическая этика является чрезвычайно сложным, во многом уникальным явлением духовной культуры, достойна от–дельного разговора, и в данной лекции необходимо лишь в самом общем виде закрепить некоторые ее проявления.

Самыми интересными, с точки зрения развития этиче–ской мысли, считают такие направления в идеалистиче–ской ветви русской философии, как философия «все–единства» (В. С. Соловьев, С. Н. Трубецкой, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк) и экзистенциальная философия (Л. И. Шестов, Н. А. Бердяев). В этих учениях этика является центром иссле–довательских интересов мыслителей. А предложенные ими идеи очень оригинальны и во многом созвучны духовным ис–каниям настоящего времени. Русские идеалисты стремились решить главные вопросы бытия. Хотя порой и противоречи–вое, но чрезвычайно яркое, самобытное наследие российских философов свидетельствует об усилиях осмыслить удел чело–века в мире, извечные проблемы свободы и творчества, смер–ти и бессмертия.

Если выделять некоторые общие характеристики способа философствования этих мыслителей, то в первую очередь сле–дует обратить внимание на иррационалистическую тенден–цию, в той или иной мере выразившуюся в их творчестве. Она во многом была обусловлена комплексом как социально-эко–номических, так и идейно-теоретических условий.

Кризисное состояние Российской империи, значительное обострение социальных противоречий породили обесценива–ние нравственных установок и идеологическую пустоту, кото–рую чем-то необходимо было заполнить. Российская интелли–генция, уверенная в необходимости кардинальных перемен, мучительно отыскивала ответ на вопрос: что же делать? Или, как сформулировал С. Франк: «Что делать мне и другим, что–бы спасти мир и впервые оправдать свою жизнь».

Неразбериха, сам неразумный характер российской дей–ствительности того времени порождали сомнение в возмож–ности рационального познания мира, стремление к иным (сверхрациональным или внерациональным) способам осво–ения сущности бытия.

В этом поиске русская идеалистическая этика развивалась от умеренного иррационализма (философы «всеединства») к открытому иррационализму (Н. Бердяев) и антирациона–лизму (Л. Шестов). Религиозно-мистическая форма россий–ского идеализма предполагала значительную роль религии, без которой просто невозможно было существование высших ценностей. С. Булгаков отмечал, что «определяющей силой в духовной жизни человека является его религия…».

Ведя речь о панэтизме, необходимо отметить, что для иде–алистической мысли данной эпохи был характерен «этиче–ский перекос», т. е. доминирование этической проблематики. Причин этого самобытного явления в духовной жизни рос–сийского общества немало, основные из них связаны с перео–ценкой ценностей, попыткой решить социально-экономиче–ские проблемы идейными, теоретическими средствами. Предпочтение при этом отдавалось нравственным мерам.

Так как они признавались главными в общественной жиз–ни, то создавались разнообразные проекты нравственного об–новления целого мира, а этике отводили главную роль во всей системе философского знания. «Построение философской этики как высшего судилища всех человеческих стремлений и деяний есть… важнейшая задача современной мысли».

Общей мыслью русских идеалистов стала убежденность в необходимости именно божественного освящения нрав–ственности, по этой причине все этические проблемы рассма–тривались ими в религиозном ключе.

1. Этика и философия всеединства. В. С. Соловьев

Владимир Сергеевич Соловьев, который поставил перед со–бой задачу формирования идеализма нового типа (синтетиче–ского, практического, гуманизированного), стремился обосно–вывать концепцию абсолютного синтеза, основным принципом которого является «положительное всеединение» (по В. С. Со–ловьеву, это «полная свобода составных частей в совершенном единстве целого»).

Данный принцип предоставляет возможность созидания «цельного знания» (соединения веры, творчества, интуиции), а результатом его осуществления становится «теософия». Главная часть теософии В. С. Соловьева – этика и ее понима–ние философом как полного начала в синтезе нравственности с человеком (субъективная этика) и с обществом (объективная этика). Основную роль в этическом исследовании, по опреде–лению В. С. Соловьева, играет нравственная деятельность, ко–торая должна быть исследована как с внутренней, так и с внеш–ней стороны.

Первый вид деятельности может быть реализован в богоче–ловеке, а второй – в богочеловечестве. В результате этика об–условливает идеалы и условия реализации как идеальной личности, так и «долженствующего быть» человеческого обще–ства.

В своем философском труде «Оправдание добра» Соловьев выдвинул идеи о трех основаниях морали, а именно о том, что ее составляющие: стыд, благоговение, жалость, о значении со–вести и любви в нравственной деятельности, о главных прин–ципах морали (богопочитание, аскетизм, альтруизм). Основ–ной темой этики он считал вопрос о смысле и цели жизни человека. Ученики В. С. Соловьева продолжили традиции, ко–торые он заложил, но уже с несколько другими акцентами, ко–торые усиливают значение не социальной, а религиозной обоснованности морали. «Нравственность коренится в рели–гии. Внутренний свет, в котором совершается различе–ние добра и зла в человеке, – исходит от „Источника све-тов“» (С. Н. Булгаков).

2. Проблема свободы и обоснование этических проблем. Н. А. Бердяев

Ярким представителем второго направления идеалистиче–ской ветви русской философии был Николай Александрович Бердяев. Мыслитель прошел сложный путь осмысления пред–мета этического знания, высказывая немало интересных идей Так, в частности, он писал, что предметом этики можно счи–тать антитезу должного и сущего; доказывал противостояние «философии трагедии», способной увидеть суть морали и «философии обыденности», лишь скользящей по поверхно–сти человеческого бытия. Философ выделял также подлинную и неподлинную нравственность.

В более поздних работах Н. А. Бердяев противопоставлял моральное социальному, утверждал индивидуальные нрав–ственные ценности и отрицал мораль как что-то общезначи–мое, общеобязательное.

В дальнейшем Л. Шестов это отрицание в своих работах довел до крайней степени. Он не признавал все общезначимые ценности (мораль, общение, свободу, разум), считая, что «всем можно пожертвовать, чтобы найти Бога». В этой «фило–софии абсурда» находится, без всякого сомнения, скрытый смысл, который предстоит еще понять.

Ключевой проблемой в учении Н. А. Бердяева, так же, как у В. С. Соловьева, была проблема смысла жизни. «Постигнуть смысл жизни, ощутить связь с этим объективным смыслом есть самое важное и единственно важное дело, во имя его всякое другое дело может быть брошено» – это утверждение Н. А. Бер–дяева поддерживали все русские идеалисты, хотя в процессе поиска смысла жизни их пути часто расходились.

Метания между пессимизмом (в основном по отношению к сущему) и оптимизмом, который связан с принятием выс–шего идеала, также присущи для всех учений, хотя доля песси–мизма значительно большая у представителей второго напра–вления, в частности, у Н. А. Бердяева. Глубокие и яркие описания бессмысленности и даже трагизма человеческого су–ществования стали для русских философов особым фоном со–зидания позитива, т. е. обоснования таких ценностей, кото–рые позволят преодолеть зло и страдания, придать жизни истинный смысл.

Вне обращений к Богу постигнуть «роковую загадку жиз–ни» просто невозможно. «Бог как жизненная полнота и есть основное предположение всякой жизни. Это и есть то, ради чего стоит жить и без чего жизнь не имела бы цены». Предста–вители второго направления и вместе с ними Н. А. Бердяев из–меряют ценности жизни абсолютным масштабом, хотя на–чальная точка поиска у них иная, а именно стремление утвердить право личности, сделать допустимым прорыв от не–подлинного бытия к подлинному. Если попробовать выделить общий для В. С. Соловьева и Н. А. Бердяева теоретический контекст поиска смысла жизни русских идеалистов (слож–ность, глубину и вместе с тем противоречивость которого нелегко осветить), то его можно будет свести к следующему.

Смысл жизни является высшей истинной ценностью, ко–торая должна быть увидена («постигнута» через мистическую интуицию), легко принята человеком и осуществлена в его деятельности. Немало интересных идей содержится в творче–стве Н. А. Бердяева и по проблеме свободы. Так, например, пытаясь разрешить противопоставление своеволия и необхо–димости, Н. А. Бердяев, проповедовавший «болезненный индивидуализм», вопреки своим же стремлениям показать абсолютную неопределенность свободы, считает все-таки обязательной нравственной установкой личности «вольный отказ от своеволия».

Постановка и решение русскими философами вопроса идеала и действительности предоставляет нам возможность понять, как они пробовали решить проблему, каким путем ид–ти. Мир «во зле лежит», его нужно изменить, уничтожив про–пасть между должным и сущим, привнести в жизнь Добро, Красоту, Истину. Различия в рассуждениях русских идеали–стов на данную тему практически сводятся к установлению первостепенной значимости внутреннего, духовного, религи–озно-нравственного преобразования личности и общества. Данную «практическую» задачу практически не соизмерить с реальным бытием. Она рождает у ее авторов сомнения в сво–ей осуществимости в действительности. Первоначальные на–дежды В. С. Соловьева на особенную роль России в деле «здешнего» переустройства действительности сменяются поз–днее горестными размышлениями о том, что в русском народе совсем нет сознания своего назначения, потому «час его исто–рического призвания еще не пробил».

На установленном этапе духовного развития надежда на религиозные преобразования делается крайне проблематич–ной и для Н. А. Бердяева, в результате философ утверждал, что «мы живем в мире безумия». А для его продолжателей вообще не существовало задачи по преобразованию мира, их интере–совал человек лишь как изолированный субъект, который идет по пути мистических озарений «не зная куда», «не ведая зачем», стремящийся получить спасение в вере, «отменяющей разум». Интерес, который закономерно ожил не так давно к произведениям русских идеалистов, – явление, конечно, позитивное.

Хотелось бы лишь возразить против попыток беспредель–ного возвышения значимости русского идеализма и превра–щения имен его основных представителей и их учений в ка–кие-то священные заклинания. Сегодня необходим прежде всего серьезный, вдумчивый анализ русской философии, так как даже учение В. С. Соловьева еще до конца не осмыслено.

Попытка одухотворения мира, обнаружения приоритета морали имеет очень важное значение и во многом созвучна процессам, которые характерны для наших дней. Вполне воз–можно, что приобщение к этим образцам российской этиче–ской мысли способно хоть в какой-то степени стимулировать процесс нравственного совершенствования личности.

3. Этика непротивления злу Л. Н. Толстого

Понимание смысла жизни как идеала, движения к беско–нечному дается в Библии. Иисус Христос, учение которого, по сути, является метафизикой и этикой любви, в споре с зако–ном Моисея формулирует пять заповедей: не гневайся; не оставляй жену; не присягай; не противься злому; не считай врагами людей других народов. Л. Н. Толстой считал главной из этих христианских заповедей четвертую(«не противься зло–му»), которая означает полный запрет насилия.

В своих трудах Л. Н. Толстой дает три впоследствии все бо–лее углубляющихся определения насилия:

1) физическое пресечение, угроза убийства или убийство;

2) внешнее воздействие;

3) узурпация свободной воли человека.

В понимании мыслителя насилие необходимо приравни–вать к злу, оно прямо противоположно любви. Любить означа–ет делать все таким образом, как хочет другой. Насиловать, по мнению Л. Н. Толстого, – это значит совершать то, чего не желает тот, над кем происходит насилие. Таким образом, за–поведь непротивления можно считать негативной формулой закона любви. Непротивление злу переводит активность чело–века в сферу его внутреннего нравственного совершенствова–ния. Любое насилие, какими бы сложными ни были его при–чины, имеет последнюю составляющую – кто-то должен совершить решающее действие: выстрелить, нажать кнопку и т. п. Самый верный путь полного уничтожения насилия в мире состоит в том, чтобы начать с последнего звена – с отказа конкретного человека участвовать в насилии. Если не будет убийства, то не будет и смертной казни. Л. Н. Толстой исследует доводы обыденного сознания людей против непро–тивления. Конечно же, учение о непротивлении злу выглядит красиво, но его очень трудно осуществить. Невозможно одно–му человеку выступать против всего мира. Непротивление злу сопряжено с очень большими страданиями.

Толстой раскрывает логическую противоречивость данных аргументов и показывает их несостоятельность. Заповедь Христа не только нравственна, но и благоразумна, она учит не совер–шать глупостей.

Если, полагает Л. Н. Толстой, каждый, совершая непро–тивление, будет думать о спасении своей души, то это прежде всего и станет дорогой к человеческому единению. Первосте–пенная задача, которую предстоит решить человечеству, со–стоит в том, чтобы преодолеть общественные конфликты, принявшие форму нравственного противостояния. Как найти решение, избежать столкновения людей, когда одни считают злом то, что другие полагают добром? Люди целыми тысячеле–тиями стремились решить эту проблему путем противостоя–ния злу злом, используя справедливое возмездие по принципу «око за око».

Они полагали справедливым то, что зло необходимо нака–зать, более добрые просто обязаны обуздать более злых. Но как нам определить, где зло и кто является более добрым, а кто более злым? Ведь сущность конфликта как раз в том, что мы не имеем общего определения зла. Не может быть так, счи–тает Л. Н. Толстой, чтобы более добрые господствовали над более злыми.

В Библии именно Каин убивает Авеля, а не наоборот В данных обстоятельствах, когда нет единого мнения по во–просу о добре и зле, должно быть правильным лишь одно реше–ние, которое и приведет к согласию, – никто вообще не должен отвечать насилием тому, что он считает злом.

Высказываясь по-другому, никто не должен вести себя та–ким образом, как будто он ведает, что такое зло. Непротивле–ние, таким образом, Л. Н. Толстой рассматривал как примене–ние учения Христа к общественной жизни людей Непротивление злу в его осмыслении – это единственно дей–ственная форма борьбы со злом. Насилие, особенно государ–ственное, в большей мере строится на содействии со стороны тех, против кого его применяют. В результате даже простое неучастие в насилии, осуществляемое через непротивление, уже является его ослаблением.

Кроме того, Толстой при этом не отрицает возможности противостоять злу, он говорит о непротивлении злу физиче–ской силой, насилием. Это, в свою очередь, совсем не исклю–чает сопротивление злу другими, а именно ненасильственны–ми методами.

Хотя мыслитель и не разрабатывал тактику общего нена–сильственного сопротивления людей, его учение предполагает ее. Областью действия данной тактики является духовное влияние, а также ее обычные формы: убеждение, протест, спор и т. п. Философ назвал этот свой метод революционным. Смысл его непротивления как раз не в том, чтобы добиться «пропуска» в рай, а в том, чтобы преобразовать отношения в обществе к лучшему, стремясь изменить духовные основы жизни, до–стигнуть мира между всеми людьми.

Л. Н. Толстой считает также, что заповедь непротивления злу связывает учение Христа в единое целое только тогда, ког–да человек понимает ее не как простое изречение, а как закон, не знающий исключений, обязательный для исполнения.

Какие-то исключения из закона любви – это признание того, что возможны и случаи нравственно оправданного ис–пользования насилия. Но если допускать, что кто-то или при каких-то обстоятельствах сможет насилием сопротивляться тому, что он полагает злом, то это сможет сделать и любой дру–гой. Своеобразие ситуации, из которой следует идея непро–тивления, и состоит как раз в том, что люди никак не могут прийти к согласию по вопросу о зле и добре.

Если мы допустим хотя бы один случай «оправданного» убийства, то мы делаем возможным появление бесконечной череды остальных.

Мыслитель полагал также, что несостоятельной является и утилитаристская аргументация в пользу насилия, по кото–рой насилие оправдывается в тех случаях, когда оно может пресечь большее насилие. В тот момент, когда мы убиваем че–ловека, который поднял нож над своей жертвой, мы никогда не можем с полной уверенностью знать, привел бы он свое на–мерение в действие или же нет, не поменялось бы что-нибудь в последнее мгновение в его сознании.

Когда лишают жизни преступника, то опять-таки никто не может быть на сто процентов уверен, что преступник не раска–ется, не изменится и что эта казнь не станет бесполезной же–стокостью. Но даже если перед нами находится закоренелый преступник, который никогда бы не изменился, казнь не мо–жет быть полностью оправдана, потому что казнь так воздей–ствует на окружающих людей, прежде всего близких казнимо–го, что порождает врагов вдвое больше. Насилие обладает способностью воспроизводиться в расширяющихся масшта–бах. Принцип «не судите» указывает не только на действие в цивилизованном суде, но и на то, что в оценочных суждениях можно проследить элементы мести.

ЛЕКЦИЯ № 9. Этика XX века

С одной стороны, этика ХХ века утверждает свое право на существование, претендуя на статус универсальной всечелове–ческой и вселенской ценности, с другой – стремится как бы занизить свою значимость, отказывается от теоретизирования в пользу чисто прикладных проблем или вовсе заявляет о сво–ей «кончине» в современном мире. Огромное разнообразие и в рамках любого избираемого статуса этического знания: новая этика предлагает различные способы постижения и должного выражения моральных ценностей (рациональный, интуитив–ный, эмоциональный, религиозный и др.); обрисовываются различные «круги проблем» с разной субординацией в них (либо, в частности, признается большая значимость смысла жизненной проблемы по сравнению с другими, либо таковая вовсе изымается из области этических приоритетов).

Этические принципы прошедшего века то объявляли себя абсолютно новыми, передовыми, стремясь к окончательному разрыву с традиционными нормами, то заявляли о своей полной консервативности и традиционности. Так, пестрота и обилие ликов, масок этического сознания ХХ века попросту поража–ют наше воображение.

1. Этические искания в экзистенциальной философии

Конечно, правильнее было бы утверждать о существовании не этики экзистенциализма, а об его «этической составляю–щей», так как статус этики в нем четко не зафиксирован. Хотя определение пределов «этической составляющей» тоже очень условно, так как моральная проблематика охватывает собой все пространство экзистенциальной философии, играя в ней главную роль.

Появившаяся в 1920-е гг. «философия существования» (в переводе с лат. existentia – «существование») большую по–пулярность приобрела уже после Второй мировой войны, за–влекая в число своих приверженцев значительные слои насе–ления западноевропейского общества.

К ее наиболее известным представителям относят: М. Хай-деггера и К. Ясперса в Германии; А. Камю, Ж.-П. Сартра, Г. Марселя во Франции, а к предшественникам – С. Кьеркего-ра (Дания); Н. Бердяева, Л. Шестова (Россия). Необходимо отметить, что экзистенциальная философия не выделяется своей идейной монолитностью, напротив, она неоднородна и противоречива, тем не менее можно коротко описать ее об–щие этические принципы.

Новаторство экзистенциального мировоззрения по отно–шению к предшествующей этической традиции проявилось по многим вопросам.

Во-первых, следует отметить его тематическую особен–ность, а именно необыкновенную сосредоточенность на смы-сложизненных вопросах. Главными проблемами, которые волнуют философов и широко обсуждаются, становятся: судь–ба человека, выбор, смерть, смыслоутрата, вина.

Размышление над этими проблемами строится вопреки всем академическим правилам, которые использовали ранее философы. Философствование приобретает необычную для классического мышления, очень подвижную, причудливую форму, которая близка к художественной, а иногда она плав–но в нее перетекает.

Кроме того, истинность в этом процессе размышления связывается не с полученными результатами научно-теорети–ческого познания, а исключительно с субъективным состояни–ем сознания, которое отражается в чувствах, эмоциональных переживаниях главным образом отрицательного спектра – от–чаянии, тревоге, страхе, скуке, отвращении.

Необходимо «как бы застигнуть сознание на месте престу–пления» (Сартр), таким образом зафиксировать эмоциональ–ное состояние до его теоретического осмысления. Лишь в этом случае «переживание превратится в своего рода „смо–тровое окошечко“, через которое можно будет наблюдать мир, какой он есть, каким он от века существует для конечного и бренного человека. Что же могли наблюдать экзистенциали–сты через это „окошечко“? Обреченный вечно пребывать в ис–тории, смысл которой разгадать просто невозможно, попав–ший в непостижимый, нелепый, катастрофичный мир, который лишен терпимой ценностной определенности, чело–век принужден в поисках абсолютного ориентира отказаться от относительных достоверностей реальности, „вынести их за скобки“ и устремиться к глубинам собственного „я“. В проявлениях своего жизненного опыта, в переживаниях и расположениях духа он может найти их некоторое вну–треннее основание, которое представляет его „сущность“, т. е. экзистенцию.

Вне всякой зависимости от очень сложных, тонких оттен–ков в описании экзистенции ясно, что она выступает как пер–вичная, непреклонная ценность, которая определяет челове–ческую судьбу, смысл жизни, творчество, счастье и несчастье. Она позволяет противостоять деформирующим влияниям об–щества и выполнять свое предначертание – «выбирать себя».

Как бы конкретно ни объяснялось представителями экзи–стенциальной философии это главное понятие в связи с сутью человека (например, существование предшествует сущности (Сартр), существование является сущностью (Хайдеггер)), об–щий контекст несомненен: человек «брошен в мир» без какой-то общей, предначертанной ему сущности, он самостоятельно создает ее в процессе своего существования.

Причем (и в этом опять же экзистенциализм противостоит классической традиции) осваивается эта загадочная реаль–ность внутренним ощущением и обладает самоочевидностью и не нуждается в рациональных доказательствах (научная ме–тодология только делает грубой и разрушает «нежную» духов–ную субстанцию экзистенции) и обнаруживается в непрерыв–но длящемся жизненном обновлении и становлении.

Тем самым экзистенциализм стремится ликвидировать противопоставление «субъект – объект», в пределах которого действовала классическая этика, выявить более гибкую форму отношения человека к миру вообще и к миру нравственности, основанную на подсознательной сопричастности и сопережи–вании.

В связи с этим необходимо отметить, что осуществляется постановка самой проблемы телесности, которая оказалась весьма популярной в формировании постмодернистских культурных стратегий. Г. Марсель, в частности, считал, что экзистенция «строится по типу моего тела», т. е. эмоциональ–но-чувственное вхождение человека в окружающее позволяет ему чувствовать любую ситуацию как «продолжение собствен–ного тела». Этическая составляющая экзистенциализма связа–на и с представлением о двусмысленном положении человека, раздвоенности его существования на подлинное и неподлин–ное. Область неподлинного задается природно-социальными координатами, которые предопределяют, таким образом, воз–можность обезличивания, манипулирования, стандартиза–ции, т. е. это мир общего, предписывающий личности опреде–ленные роли и по этой причине враждебный ей.

Подлинность – это экзистенциальное бытие, выявление и проявление «самости» и индивидуальности, создание себя вопреки и вне любой внешней сферы. В соответствии с этим моральное «пространство» также раздваивается, его подлин–ность уже предполагает «бунт за возвращение индивидуально–сти», собственное принятие нравственных ценностей, проти–востояние общезначимым правилам.

Необходимо отметить, что данная позиция таит в себе очень глубокое противоречие, которое проявляется в экзи–стенциальном истолковании всех этических проблем: после–довательность в проведении релятивистской установки при–водит к проблематичности значения морали как регулятора, способного ориентировать человека в социальном мире.

Истинные моральные ценности необыкновенно уникаль–ны, у личности нет никакой внешней опоры во время их вы–бора и реализации, поэтому она остается наедине с собой. Как об этом писал Г. Марсель: «В действительности все происхо–дит между мной и мной самим». Хотя можно, конечно, пред–почесть неистинное бытие и «застыть в образе персонажа» (Сартр), но лишь тот, кто поймет нравственную ущербность данного выбора, сможет отбросить лицемерные условности общества и погрузиться в загадочные глубины самости. Но он при этом рискует, так как нет никаких гарантий на благопо–лучный исход.

Более того, только неблагополучные, наполненные страда–нием, страшные «пограничные ситуации» (на грани жизни и смерти) наиболее полно проясняют смысл экзистенции. Не оставляя никаких надежд на хотя бы немного удобную, уютную устроенность, экзистенциализм до предела заостряет трагизм всего человеческого существования, противопоста–вляя его «безрассудному молчанию мира» (Камю), а также от–чаянию по поводу бессмысленности любой конкретной ситуа–ции.

Начальным принципом человеческого существования счи–тают свободу, по поводу которой экзистенциализм выдвигает немало интересных, хотя иногда спорных идей. Главным об–разом, подчеркивается неразрывное единство экзистенции и свободы: самосозидание возможно только как полное осво–бождение от всех внешних воздействий.

«Человек – это и есть свобода», – считает Сартр, подчер–кивая их становящийся, а не только наличный характер. Нравственная жизнь – это «непрерывно длящееся обновле–ние» (Гуссерль), в котором невозможно поставить точку, по этой причине «окончательного», сформировавшегося челове–ка не существует, ему всегда еще только предстоит «сделаться собой». Свобода, таким образом, никогда не сможет быть ис–черпана, реализована полностью, она является безграничной, непредсказуемой, она есть «постоянно возобновляющаяся обязательность переделывать свое „я“ (Сартр).

Полностью предоставленный самому себе, свободный че–ловек является творцом своей судьбы и сам несет за нее пол–ную ответственность. Поэтому тема ответственности изна–чально вплетена в размышления экзистенциалистов по поводу свободы. Если личность «делает себя», то тем самым принима–ет на себя ответственность за все случающееся: любые проис–ходящие события, в которые вовлечен человек, есть его собы–тия, следовательно, он за них отвечает.

Полная и бесповоротная ответственность каждой личности логически вытекает из интерпретации свободы в экзистенциа–лизме и вызывает к жизни множество парадоксов. Так, в част–ности, осуждая немецкую оккупацию Франции, Сартр при–знает, по сути, свою ответственность за нее. Груз глобальной ответственности, который взваливает человек на свои плечи, порождает хроническое чувство вины и усугубляет чувство то–ски и тревоги.

Тревога, таким образом, является постоянным спутником процесса свободного самоосуществления. Это очень сложное стояние человеческого духа описывается экзистенциалистами неодинаково: боязнь свободы (Кьеркегор), способ бытия сво–боды (Сартр), «схватывание ничто» (Хайдеггер) и т. д.

Попавший в чуждый, враждебный мир, обреченный, таким образом, на противостояние ему и своей несамости, прини–мающий тяжесть одиночества и ответственности, человек ко всему прочему ощущает проблематичность становления своей экзистенции, так как свобода всегда является «зоной риска», ее последствия просто невозможно «просчитать». Понятно вытекающее из этого состояния трагическое чувство тревоги, избавление от которого просто невозможно, да и не нужно, так как тревога, помимо всего прочего, свидетельствует об озабоченности личности своей подлинностью и помогает «на–щупывать» путь к ней. Свобода обнаруживается в выборе, в каком-то смысле это одно и то же: «свобода есть свобода вы–бора» (Сартр).

В этой проблеме можно найти две взаимосвязанные соста–вляющие: выбор «по большому счету», т. е. выбор себя, и си–туативный. Отойти от выбора порой невозможно: «я свободен выбрать то или иное, но я не могу избавить себя от выбора» (Сартр). Данное обстоятельство лишний раз подчеркивает «обреченность» быть свободным. Абсолютный выбор, кото–рый определяет жизненную стратегию и судьбу человека, про–изводится «без точки опоры» и, таким образом, беспричинен, за исключением связанности с экзистенцией.

В результате неправильно говорить о разных уровнях сво–боды и ее содержательном наполнении: разрешено все, по–скольку только я сам являюсь причиной избираемого замысла или способа его осуществления. Однако обыкновенный чело–век не может быть целиком и полностью изолированным от внешних обстоятельств, поэтому свободу он проявляет внутри каждой конкретной ситуации, предлагаемой извне.

Если нет возможности предпочтения самой ситуации, можно тогда выбрать отношение к ней: принять как «свое», отвергнуть, смириться. Кроме того, «размеру» ситуации мож–но противоположить «безразмерность», размах созидательно–го выявления своей индивидуальности. Отсутствие общезна–чимого критерия разграничения добра и зла приводит к заве–домой оправданности всякого содержания выбора, что под–черкивает имморалистическую установку экзистенциализма.

Не имеет смысла внешняя оценка любого поступка, так как «взгляд со стороны» является чуждым субъекту свободы, не способен повлиять на его уникальный выбор и не имеет ни–какого права на оценивающее мнение.

Вместе с тем крайне затруднена и самооценка, так как реа–лизуемый в предпочтении «прыжок в неизвестность» (Ясперс) может быть вовсе нелепым, а действие может предшествовать любой мотивации, которая определяется «задним числом». Тем не менее экзистенциалисты не полагают свободу абсо–лютной «вольностью делать все, что хочешь» (Сартр), обраща–ясь прежде всего к совести, назначение которой – пробирать–ся в самые тайные уголки человеческой души, активизируя ее к максимально откровенным поступкам.

Основой для выбора, таким образом, выступает наиболь–шая искренность экзистенциальных порывов и сама готов–ность принять на себя ответственность за все случающееся. Раздумья экзистенциалистов до предела заострили, во многом благодаря неповторимому художественно-философскому сти–лю, целый ряд проблем этического направления, осветив их под другим, по сравнению с классической традицией, углом зрения, и приковали внимание именно к тем вопросам, кото–рые в свое время недооценивались или вовсе не обсуждались.

Новый, «совсем особый» смысл стандартных для этиче–ской рефлексии понятий, неестественная субординация тем, озабоченность внутренней «аутентичностью» реального чело–века и многое другое не только привлекло внимание к экзи–стенциализму представителей философско-этического зна–ния, но и оказало содействие широкому распространению экзистенциальных расположений духа в сфере творческой ин–теллигенции почти во всех странах.

Вместе с тем необходимо отметить, что глубинная двой–ственность, размытость очертаний и в особенности практиче–ское приспособление идей экзистенциализма, выявившее многочисленные парадоксы, привели сначала к его кризису и позднее к гибели как самостоятельного философского тече–ния. Но идейное влияние «философии существования», асси–милированной этической мыслью других направлений про–шлого века и частично зафиксированной в мировоззренче–ских ориентациях широкого круга людей, не утрачено и се–годня.

2. Аналитическая философия. Анализ морального языка

Другие направления этики ХХ века связаны с направленно–стью на идеалы научного исследования морали. Хотелось бы определить эту линию развития как рационалистическую, в противопоставление описанной выше, но это невозможно по той причине, что «дух» иррационализма в значительной мере «витает» и здесь.

Формалистическая этика, аналитическая школа. Наиболее отчетливо «формалистический облик» этического мышления прошедшего столетия представлен в неопозитивизме. Анали–тическая школа пыталась при этом смягчить противостояние прежде всего тем, что начала исследовать не конкретные мо–ральные суждения, а «обыденный язык морали» в целом.

Тем самым аналитическая философия стремилась не про–сто объявить его сферой «псевдосуждений» (используя «язык науки», как это было в эмотивизме), а определить специфику Опровергая только лишь эмотивный смысл моральных сужде–ний, аналитики одобряют некоторую значимость целесооб–разного фактора нравственности.

Хотя эта значимость может проявляться лишь в границах однородной моральной культуры и не иметь отношения к глу–бинным основаниям мировоззрения. Эти так называемые ос–нования становятся камнем преткновения и на пути критики эмотивистского подхода к вопросу о «верификации» мораль–ных взглядов. Аналитическая этика делает возможной логиче–скую «верификацию» личных моральных суждений с помо–щью более общих (принципов, идеалов), но последние уже невозможно ни проверить, ни доказать, используя научные знания, их личный выбор осуществляется самопроизвольно, импульсивно. Самой последовательной попыткой сближения этики с реальной жизнью, преодоления субъективизма, вос–становления рациональных факторов нравственности являет–ся концепция Р. Хеара.

Отталкиваясь от анализа особенности моральных сужде–ний, обнаруживающейся именно в том, что, обладая назида–тельным характером, они включают ответы на утилитарные вопросы, Р. Хеар обращает внимание на практический смысл моральной философии.

Ее первостепенная задача – «помочь нам лучше размы–шлять над моральными проблемами, раскрывая логическую структуру языка, которым выражена наша мысль».

Эта моральная философия показывает, что мораль не явля–ется только сферой эмоций, желаний, она также объединена с рациональностью и добровольными действиями. Для дока–зательства этого Р. Хеар сформулировал принцип «универса-лизуемости», который в известной степени противопоставля–ется эмотивистскому принципу «терпимости» (ведь ни одно моральное суждение не сможет претендовать на истинность, а следовательно, по Р. Хеару, из определяемых ими «двух про–тивоположных образов действий нельзя предпочесть какой-либо один», поэтому необходимо терпимо относиться ко вся–ким моральным ориентациям).

Смысл принципа «универсализуемости» и в том, что мо–ральные суждения имеют способность отражать особенности общих для людей обстоятельств, в независимости от их воли, по этой причине имеют ввиду отдельного «человека вообще», предлагают императивы общего, а не лишь ситуативного ха–рактера. Иными словами, «объективность» и «рациональ–ность» моральных суждений объясняются Р. Хеаром как об–щезначимость.

При этом данное положение находится в прямом противо–речии с другими его идеями, которые сводят на нет значи–мость всего универсального в сфере нравственности. Так, в частности, говоря о выборе человеком тех или иных мо–ральных принципов, Р. Хеар настаивает на полной добро–вольности такого выбора, который должен опираться только на личную психологическую приемлемость.

Какое бы значение ни вкладывали Р. Хеар и другие пред–ставители школы аналитики в рациональность и общезначи–мость морали, это не спасло их от субъективизма, так как у вы–бора человеком стратегических моральных идеалов и принци–пов, по сути, нет никаких оснований, кроме некоторой амор–фной эмоционально-психологической настроенности. Постоян–но «натыкаясь» в собственных рассуждениях на собственный тезис о неосуществимости научного, рационального обосно–вания отправных принципов морали, философы аналитиче–ской школы волей-неволей возвращаются к мысли о «ней–тральности» этики, к выводам, которые «не носят характера содержательных суждений» (Р. Хеар).

Намерения сблизить философию морали с реальностью не осуществляются, что во многом предопределяет противоречи–вый и эклектический характер аналитической метаэтики 1950-х гг. Убедившись, казалось бы, в отсутствии у метаэтики действующих возможностей для решения жизненных вопро–сов, аналитики или относят их к области полномочий веры (как Тулмин), или только частично возвращаются к отвергае–мым ранее доктринам (в частности, М. Шлик старается дать новое объяснение эвдемонизма, Р. Хеар пользуется аргумен–тацией утилитаристского типа). Таким образом, основой ин–новационного творчества в границах «формалистического об–раза» этики XX века становится «языковая реальность».

Конечно же, введение ее в круг проблем, которые подлежат этическому исследованию, обогатило «палитру красок» уче–ния о морали, способствовало появлению новых сторон в ос–мыслении мира нравственных ценностей.

Однако финальная оторванность от нравственных реалий метаэтики, оказавшейся способной только объяснять их язы–ковые отражения, очень одномерное, упрощенное предста–вление о действительности не разрешили этическому мышле–нию прошедшего столетия долгое время задерживаться на этом, направляя его к поиску новых вариантов.

3. Принципы справедливости Дж. Ролза

Справедливость в этике рассматривают прежде всего как проблему равенства. Самое простое понятие принципа спра–ведливости и заключается в требовании соблюдения равен–ства. Связь справедливости и равенства значительно уточня–ется Дж. Ролзом, который анализирует справедливость как принцип социальной организации. Он вводит понятие равен–ства в определение справедливости.

Необходимо отметить, что в это определение им включено также понятие неравенства. Справедливость, таким образом, выступает критерием равенства и критерием неравенства между людьми.

Люди, конечно, должны быть равны в своих правах, и это равенство должно быть закреплено законом. Они обязаны быть равны при разделении социальных ценностей.

При этом справедливым будет и неравенство, но когда оно будет являться таким неравным распределением, которое да–ет преимущество каждому.

В соответствии с этим определение справедливости, кото–рое дает Дж. Ролз, можно разделить на два принципа:

1. Любой человек должен иметь равные права в отношении наиболее обширной системы равных основных свобод, совме–стимой с подобными свободами для всех остальных людей.

2. Экономические и социальные неравенства должны быть организованы таким образом, чтобы от них можно было бы действительно ожидать преимуществ для всех и доступ к поло–жениям и должностям был открыт для всех.

По всей видимости, равенство не всегда и не для всех высту–пает приоритетом и является предпочтительным. Так, равен–ство в социально-экономической сфере, если оно достигается ценой ограничения экономической активности и принуди–тельно низким уровнем жизни большинства граждан, не мо–жет считаться благом.

Наоборот, неравенство в богатстве является основой воз–мещающих преимуществ для каждого человека (например, выплата высокого прогрессивного налога, которым облагает–ся богатство), и в этом случае оно, конечно, справедливо.

Уже очень долгое время этот принцип в большей или мень–шей степени остается основой системы социальной справед–ливости для многих стран со смешанной экономикой (напри–мер, для Канады, Норвегии, Нидерландов, Швеции).

В некоторых случаях подобное положение вещей очень близко принципу справедливости, которого придерживались марксисты по отношению к совершенному коммунистическо–му обществу: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Именно по этому принципу справедливости также предполагалось, что люди хотя и будут получать нерав–ное количество благ, но принцип получения их будет в равной степени применяться к каждому: «по потребности».

Основное отличие заключается в том, что первую часть данной формулы можно объяснить: «От каждого (налогов!) согласно доходам»; а вторая – «Каждому бедному столько, сколько общество сможет себе позволить распределить для предоставления социального минимума благ».

Но при тех же условиях данное неравенство будет неспра–ведливым по отношению к богатым налогоплательщикам, если достаточно высокий уровень компенсирующих преиму–ществ не будет объяснять социально-экономическую или хо–зяйственную активность тех, кто получает эти преимущества.

Таким образом, согласно выводам Дж. Ролза, соотношение равенства и справедливости необходимо значительно уточ–нить: справедливо равенство в распределении прав и обязан–ностей и соответственно общедоступности справедливости людям; справедливо функциональное неравенство – в рас–пределении благ. Дж. Ролз рассматривает также справедли–вость во взаимоотношениях между людьми.

В чем состоит справедливость как принцип индивидуаль–ного поведения, т. е. именно как нравственный принцип? При том, что идея справедливости ассоциируется у нас, как прави–ло, с законом и, таким образом, с суровостью, строгостью (на–пример, мы говорим о законе, что он «строг, но справедлив»), как нравственная идея она прежде всего устанавливает грани–цу индивидуальному произволу.

Как правило, и обязанность справедливость – отрицатель–на. Она выступает против эгоистических мотивов и удержива–ет человека от причинения им другому вреда, страдания Справедливость призывает уважать права другой личности и, таким образом, не посягать на чужую собственность, свобо–ду. Что такое покушение на собственность, не требует особых разъяснений. Необходимо отметить, что в понятие посяга–тельства на собственность включают не только ее кражу или разрушение, но и присвоение или удерживание найденной ве–щи, а также временное пользование собственностью другого человека без специального на то разрешения или сверх отдан–ного разрешения.

Специфичными по своему характеру посягательствами на собственность являются также нарушения авторского права, которые могут и не наносить прямого материального ущерба его обладателю и от этого не восприниматься как несправед–ливость и нарушение прав личности.

Посягательство на личность состоит в нанесении ей не только физического вреда, но также и нравственного оскор–бления и обиды. Оно может быть выражено в различной форме: досады, беспокойства, подозрения, оскорбления или клеветы. А также к посягательству на личность относят перекладывание на других, используя хитрость и насилие, собственных забот и обязанностей.

Особым видом нарушения обязанностей можно считать измену, которая у философов получила название двойной несправедливости.

Она имеет место в тех случаях, когда некоторые люди, вступая в соглашение и принимая на себя какие-либо обяза–тельства, не просто нарушают их, а еще и используют данное соглашение и даваемые им права, особое свое положение, на–нося партнеру ущерб именно в том, в чем он был призван его оберегать.

ЛЕКЦИЯ № 10. Политическая этика

1. Мораль и политика

Политическая этика – это особенная составная часть обще–ственной нравственности, социальной этики. Она начала скла–дываться на рубеже Нового времени, когда в результате дезинте–грации ранее сплоченного социума и возникновения функциональных подсистем произошло выделение политики в виде многоуровневой специализированной деятельности со своими целями, институтами, нормами и ценностями, опре–деленными связями и кадрами.

Этимологически термин «мораль» происходит от лат. mos – «нрав». Иное значение этого слова – закон, правило, предпи–сание. В современной философской литературе под моралью, как правило, понимают нравственность, своеобразную форму общественного сознания и вид общественных отношений; один из главных способов корректирования действий челове–ка в обществе с помощью норм.

Мораль возникла и развивается на основе потребности че–ловеческого общества регулировать поведение своих членов в различных сферах их жизни. Мораль является одним из са–мых доступных способов осознания людьми сложных процес–сов социального бытия. Главной проблемой морали считают регулирование взаимоотношений и интересов общества и лич–ности. Понятие морали включает: моральные отношения, мо–ральное сознание, нравственное поведение.

Необходимо отметить, что в истории философской мысли проблема о взаимоотношении морали и политики трактова–лась по-разному. Она прошла развитие от полного отрицания каких бы то ни было связей между ними (Н. ди Б. Макиавелли и Т. Гоббс) до признания, что мораль и политика могут быть приравнены друг к другу (морализаторский подход). Взаимо–действие морали и политики многообразно и многопланово.

Политическая борьба неминуемо сопровождается столкно–вением моральных установок. Политике свойственны опреде–ленная тактика и стратегия, а также законы, нарушать которые невозможно безнаказанно, но вместе с тем в свои стратегиче–ские цели политика включает моральные ценности, таким об–разом, внутреннюю моральную ориентацию.

Политика в тактике, в выборе средств и целей исходит из их действенности и доступности, однако не должна пренебре–гать их моральной оправданностью. Мораль оказывает влия–ние на политику через нравственные оценки и направления. Политика тоже оказывает действие на мораль, но, как показы–вают многие факты из отечественной истории, в сторону ее попирания.

Все формы общественного сознания, отображая единое общественное бытие и располагая внутренней спецификой, взаимодействуют между собой. Взаимообусловленность этих двух явлений состоит в том, что политические взгляды опреде–ляют формирование и реализацию нравственных норм, так же, как моральные отношения, нормы эти содействуют фор–мированию политического сознания.

Таким образом, ориентация личности на социальные по–требности, которая выражается в политическом сознании, подкрепляется понятием долга, чести, справедливости, сове–сти, счастья и т. д., т. е. имеет нравственную окраску. При этом нравственные убеждения становятся более результатив–ными, если они осмыслены человеком с позиции политики.

Проблему взаимодействия политики и морали можно раз–решать в разных аспектах под различными углами зрения. На–пример, концепция А. Оболонского исследует историю Рос–сии в рамках двух фундаментальных традиций, двух взаимоисключающих точек зрения на мир, в которых отобра–жены все разнообразные формы человеческой цивилизации: системоцентрицизма и персоноцентризма.

По персоноцентристской шкале индивидуум считается вы–сшей точкой, мерилом всех вещей. Все явления в социальном мире рассматриваются через призму человеческой личности. Для системоцентристской шкалы характерно либо отсутствие индивидуума, либо рассмотрение его как нечто вспомогатель–ного. Индивид – это средство, но отнюдь не цель. Россия, в частности, относится к системоцентризму.

Эти две формы определяют два этических генотипа. Глав–ное различие между ними находится в противоположности подходов к решению моральных конфликтов.

В главных ветвях российской народности доминирование системоцентристской этики на протяжении большинства сто–летий ее исторического существования неограниченно. Про–тивостояние «общество – личность» даже не возникало не по той причине, что была гармония, что не было противоречий, а потому, что все вопросы решались в пользу целого.

Система все время имела отличный инстинкт самосохране–ния. В России любые возможности, стремившиеся вывести страну из деспотизма, немедленно входили в противоречие с национальными традициями политического поведения и оральными основами социальных отношений.

Только в начале XIX в. персоноцентризм стал представлять в России заметную социальную величину, и весь XIX в. про–шел под знаком развития, совершенствования, укрепления этой породы, расширения ее социальной базы.

В каждой цивилизации существуют свои моральные про–блемы, определенные конкретными историческими усло–виями, но все они так или иначе являются различными граня–ми общих моральных проблем человека. Политика, с одной стороны, представляет собой сферу повышенного морального риска, где легко можно соблазниться властью над людьми, пре–имуществами морального цинизма, лицемерия, грязного поли–тиканства, неразборчивости в избрании средств достижения да–же весьма нравственных целей.

Но с другой стороны, это сфера, где морализирование пре–краснодушное также очень легко показывает свою совершен–ную бесполезность.

Стоит только политике захотеть воспитать своих заблуд–ших подданных в духе высоких нравственных принципов, воз–награждать добродетельных и подвергать наказанию пороч–ных, как она станет воспринимать себя как наивысшую нравственную инстанцию, и здесь рано или поздно ей начнут угрожать провалы, западни утопичности или даже приманки тоталитаризма.

2. Этика политического лидера

С развитием политической этики постепенно сформирова–лись и ее подотрасли. Это прежде всего система норм и пра–вил, которые регулируют проведение в жизнь прав человека в политической жизни, а также депутатская этика парламент–ского поведения, политического соперничества и сотрудниче–ства; этика политического лидера и избирателя, которая регу–лирует поведение электората, а ему совсем не безразлично, в чьи руки попадает власть, и которого не может удовлетво–рить только имитация избирательного процесса.

Были выработаны также этика партийной деятельности, нормы и правила различных профессиональных этик: юриди–ческой, журналистской, научной, экспертно-консультатив-ной деятельности – в той степени, в какой они оказываются причастными к политической власти.

Нормы этики побуждают политического лидера к деловому и жизненному успеху, но таким образом, чтобы, преследуя собственный интерес (популярность, карьера, слава, стремле–ние к власти, игровые побуждения и т. п.), он мог бы соотносить подобную ориентацию со своей ответственностью за поступки. Он должен заботиться о том, чтобы они способствовали обще–ственному благу и приносили благо другим, отвергая мотивы политического гедонизма, а также желание упиться властью над людьми и ситуациями, демонстрируя свой властный по–тенциал. Этика политического лидера, несомненно, нацели–вает его на осмысление своей политической деятельности, профессионального призвания, восприятие им своего дела как верного служения обществу (которое необходимо отли–чать от фанатического служения какой-либо идее).

В число предписаний и запретов этики политического ли–дера включают те, которые обеспечивают естественный ход честной игры на политической ниве. Они предполагают спо–собность лидера достойно выдержать как успех, так и пораже–ние в борьбе. А также политик должен уметь работать в кон–такте с другими политиками, противниками или партнерами по политическим коалициям.

Предполагается присутствие у него таких моральных ка–честв, как правдивость, верность письменным и устным обя–зательствам независимо от того, выгодно или же невыгодно это делать в каждом конкретном деле, отсутствие политиче–ского цинизма в высказываниях и поступках, стойкая не–приязнь к скандалам, закулисным интригам, демагогии, нечи–стоплотности в деловых отношениях, а также к прямой коррумпированности.

Вместе с этим этика политического лидера отнюдь не эго–истична. Она не накладывает запретов на замысловатые ком–бинации и обманные действия в сложных, запутанных поли–тических играх, а также не осуждает различного рода политическое маневрирование, поведенческую и словесную жесткость, стремление публичных политиков показывать себя в выгодном свете.

Политическая этика базируется на способности лидера со–четать принципиальность с необходимостью идти на вынуж–денные компромиссы, на реалистическом, отнюдь не роман–тическом осмыслении интересов и задач политики, на максимально полном понимании последствий принятых им решений и совершенных поступков.

В результате она несет в себе признаки консеквенциональ-ности. Причем в «открытом обществе» политик не может проигнорировать предъявляемые каноном требования, не рискуя неисправимой компрометацией, не обрекая себя на политическую изоляцию, потерю респектабельности как осо–бенного рода политического капитала, на отказ в доверии к проводимой политической линии.

Регулярное отклонение от норм этики, от правил порядоч–ности поведения на политическом поприще может привести к тому, что в обществе приживается опасный миф о занятии политикой как о заведомо «грязном деле».

Такое положение вещей способно только отклонить поря–дочных людей от вовлечения в политику, от реализации ими своего гражданского долга. Также опасен и миф о вероятности радикальной морализации политики, который показывает ее как заведомо «чистое дело».

В настоящее время все политические институты, формиро–вания, прежде всего государственные, призваны в нужный момент пресекать негативные стремления тех или иных деяте–лей, а в случае нужды – заменять их другими руководителями, действия которых отвечают потребностям общества, а также требованиям законов и нравственности.

Опасность для политического лидера представляют и нега–тивизм, обвинение, бичевание «врагов». Исторические факты подтверждают необходимость выдвижения на руководящие посты политических лидеров нового, демократического типа, которые способны вести подлинную борьбу за влияние в об–ществе граждан, доказывающих способность управлять как словом, так и делом. Наиболее типичная ошибка современных лидеров – подмена цели средствами ее достижения. Так было в истории не один раз, но это явление встречается и в совре–менных условиях. И на макро-, и на микроуровнях.

Проведенные исследования показали, что не только к ка–чествам лидера, но и к средствам агитации, которые он ис–пользует, у народа разная реакция. Студенты, в частности, проявляют отношение лидеров к конкурентам.

В этом случае необходимо иметь ввиду, что политика – это не только отношения между классами, национальными и со–циальными группами по поводу власти, но и отношения по действенному использованию всех форм и видов власти, по поводу целесообразного управления первостепенными обще–ственными процессами.

Возможно, многие проблемы и не завязывались бы между лидерами разного ранга, если бы обе стороны не подозревали друг друга в склонности к узурпации ими власти. По этой при–чине здесь необходимо руководствоваться не вопросом: «А не претендуете ли вы на власть?», а вопросом: «Каковы ваши способности, осведомленность в общественно-политических делах?». Чаще всего лидер, который выступает против своего конкурента недозволенными методами и средствами, прои–грывает. Дж. Буш доказательно отметил это в своей автобио–графии, выделяя четыре основных правила лидерства.

1. Какой бы ожесточенной ни была борьба по любой про–блеме, никогда не прибегайте к личным выпадам.

2. Выполняйте «домашнее задание». Вы не сможете лиди–ровать, если заблаговременно не знаете того, о чем будете го–ворить.

3. Используйте вашу власть лидера прежде всего для убеж–дения, а не для запугивания.

4. Будьте особенно внимательны к нуждам ваших коллег, даже если они находятся в самом низу тотемного столба.

Лидерство и лидеры – это весьма деликатная и тонкая сфе–ра. В ней очень легко нарушить границу, сорваться в область невезений, а также впасть в крайности: или чрезмерно преуве–личить роль какого-либо лидера, или серьезно недооценить его действия, его возможности, способности, самому не вос–пользоваться ими. В этом случае многое зависит и от непо–средственного окружения, так называемой «команды», или круга помощников, советников, консультантов, экспертов и т. д Понятно, что каждый и обязан, и вправе играть только свою роль и не поддаваться искушениям политики и власти.

В наше время переход к демократизации политической жизни совсем не застраховывает лидера от той же возможно–сти сползти к культу личности. Нам известно, что многому на–учил россиян культ личности Сталина. Но нельзя с полной уверенностью утверждать, что уже все выводы сделаны и что все уроки нами извлечены.

Проблемы лидерства обострились сегодня и в связи с об–щей политизацией жизни, усилением политического сопер–ничества, а также политической борьбы. Неудержимые поли–тические амбиции, претензии, популизм могут нанести значительный урон. Все большую значительность в наше время приобретают вопросы формирования «команды» лидера и во–влечение в активную политическую деятельность молодых ли–деров. Цель политического лидера сегодня – благосостояние и свободное развитие народа, а допустимые средства – это де–мократизация и рынок. Без сомнения, понятно, что глубокая разработка механизмов для достижения поставленных целей является наиважнейшим элементом всей деятельности поли–тического лидера. Причем совершенно недопустимо смеше–ние им целей и средств.

В России в первые годы перестройки симпатии общества часто привлекали люди слова, которые образно мыслили, вла–дели ораторским искусством. В настоящее время взгляды об–щества обратились к людям дела, практических поступков – истинным выразителям политических интересов народа.

3. Демократический строй и проблема формирования новой этики

В то время, когда стали формироваться институты граж–данского общества, представительной демократии, правового государства, когда произошли глубокие изменения в полити–ческой культуре общества, власть начала лишаться ореола сак-ральности и патерналистичности, возникли новые методы ее легитимизации, неизвестные в прошлом формы мобилизации масс, возникла потребность в профессионализме политиков при выполнении ими властных полномочий. Это в конечном итоге и вызвало новые отношения между массой и политиче–ской элитой, а также внутри самой этой элиты. Такие обстоя–тельства в их историческом развитии и послужили общей предпосылкой возникновения новой этики.

Зачатками такой этики можно считать правила, установле–ния, изречения публичной состязательности в осуществлении права на государственную власть, на отстаивание своих инте–ресов и взглядов, которые получили развитие в античной по–лисной системе и до некоторой степени в ряде городских ком–мун Средневековья.

Содержание политической этики выражается нравствен–ными требованиями граждан к облеченным властью профес–сиональным политическим лидерам, к причастным к полити–ке, социальному управлению чиновникам, а также ко всем, кто по своей воле или против нее оказался вовлеченным в ки–пучие водовороты политической жизни, имел отношение к ее фасадным и закулисным сторонам.

Демократические принципы предполагают привлекать к власти политических деятелей, рационально мыслящих, умеренно настроенных, способных к продуманным реше–ниям. Политическая этика демократического общества при–зывает к реализации принципа разделения власти и ответ–ственности политиков за нее. А также она предполагает самоограничение власти, толерантность по отношению к ина–комыслию, чуткость к интересам союзников, разных мень–шинств, верность обязательствам, честность, партнерскую на–дежность.

Политическая этика в демократическом обществе требует отказа от конфронтационности политического поведения повсюду, где это только возможно, от правил политического радикализма. Политические лидеры обязаны отдавать пред–почтение компромиссам, диалогу, переговорам, сотрудниче–ству, достижению баланса интересов соперников. Этика под–крепляет нормы деятельности разных властных институтов моральными средствами.

ЛЕКЦИЯ № 11. Хозяйственная этика

1. Предпринимательская (деловая) этика

Предпринимательская (деловая) этика – специфическая подсистема прикладной этики, связанная с хозяйственной деятельностью в условиях рыночной экономики. Ее также на–зывают этикой бизнеса. Предпринимательством принято по–лагать такой тип хозяйствования, который опирается на:

1) экономическую свободу выбора направленности дея–тельности, ее планирования, управления и организации;

2) наличие прав собственника на средства производства, а также на продукцию;

3) получаемый доход, что предполагает наличие рыночно-конкурентной среды деятельности и должного нравствен–но-психологического климата в обществе, который обес–печивает данную деятельность необходимым уровнем свободы выбора в отношениях с другими агентами товар–ного производства.

С предпринимательством связывают и характерный мен–тальный настрой, который «воодушевляет» производство и коммерцию, деятельность обслуживающих их институтов (банков, брокерских контор, бирж, страховых обществ и т. п.), своеобразный стиль хозяйственного поведения, «дух капита–лизма», о котором писали М. Вебер, Э. Трёльч, Т. Парсонс и многие другие исследователи. «Экономический человек», предприниматель, не может не считаться с социальными, в том числе и нравственными нормами, с принятыми им пове–денческими образцами культуры.

При этом возможен вариант ориентации только на внеш–ние ограничители активности, а также сведение их ценност–ной значимости до уровня этикетных правил и, таким обра–зом, переоценка роли собственно нравственных соображений.

Очень возможен и вариант опоры на внутренние побужде–ния, т. е. сознание долга и нравственные чувства (например, добрая воля, совесть, симпатии и т. д.).

В этом случае и возникает предпринимательская этика, а общая сумма жизненных установок, ценностных ориента-ций, соответствующей мотивации создает профессиональный этос капиталистического хозяйствования.

Этику и этос предпринимательства считают нравственно положительными социализированными личностными ориен-тациями и побуждениями, не допуская сведения их к полному эгоизму и своекорыстию, осуждая ограничение рациональных подходов одними только соображениями максимизации при–были. Индивидуалистические ориентации и побуждения лишь тогда способны приобрести моральную значимость, ког–да они, с одной стороны, основываются на мотивах жизненно–го призвания, служения делу путем увеличения эффективности общественного капитала, с другой – связаны с пристрастием к правилам «честной игры» на рынке, которая контролируется с помощью санкций общественного и группового мнения.

Экономисты не имеют единого мнения в конкретных истолкованиях данного вопроса. Например, М. Фридмэн и его школа полагают морально допустимыми поступки предприни–мателей, если они направлены на достижение прибыли и не вступают в конфликт с правовыми ограничениями. В то же время Ф. Хайек и его последователи утверждают, что нормы и правила «честной игры», эталоны экономического поведе–ния не должны толковаться ситуативно, так как имеют харак–тер безусловного приказа. Правовые обязательства предпри–нимателя (уплата налогов, выполнение контрактов или долговых обязательств, обеспечение определенных условий труда и мер по экологической безопасности, требований доб–росовестной конкуренции, поддержание деловой репутации и т. п.) получают дополнительную значимость в качестве мо–рального долженствования, без которого одна только право–вая регуляция оказывается недостаточным барьером для про–тивоправного и аморального поведения.

Предпринимательская деятельность служит общественно–му благу не только в экономическом, но и в нравственном плане, поскольку только социум с динамично развивающейся экономикой может быть процветающим.

Кроме вполне естественного стремления к результативно–сти и прибыли у предпринимателя могут быть и другие лич–ные мотивы активности, имеющие нравственный смысл: стремление к независимости от опеки разного вида, самореа–лизации, склонность к благотворительности, желание помочь конкретным людям, их объединениям и т. п.

Предпринимательская этика обосновывает, оправдывает и поощряет эгоизм как ориентацию на собственный интерес и выгоду, так как они осуществляются в общественно задан–ных рамках хозяйственного поведения.

Необходимо отличать честный эгоизм (а именно эгоизм в рамках честной игры за рыночный успех) как норму пред–принимательской этики от негативных изменений этой нор–мы. Попрание ценностей общественной нравственности без особого труда отыскивается во всех видах человеческой дея–тельности, и предпринимательство здесь не исключение.

И в практике совершенно зрелого бизнеса нарушаются нормы, ценности, запреты и дозволения предприниматель–ской этики, которой приходится существовать в сфере повы–шенного морального риска.

И в самых передовых странах бизнес и сегодня сопровож–дается порой актами мошенничества, «сбрасывания ответ–ственности», необузданного (не соблюдающего оговоренные правила) эгоизма, который не способен справиться с искуше–нием власти денег, давлением доводов циничной наживы, бессердечности, печального прагматизма.

Рыночный механизм не обязательно бывает справедли–вым, награждая, как в нравоучительном рассказе, достойных, умелых, предприимчивых, и карая недостойных, безответ–ственных. В известном смысле рынок – это необходимое зло, аналогичное любому другому хозяйственному механизму, и все же меньшее зло, так как не может быть результативной экономики, движущей силой которой были бы не интересы, не представления выгоды, а тяга к умозрительной справедли–вости и любви к ближнему.

В отличие от Западной Европы, где в основании предпри–нимательской этики находились менталитет средневековых городов, этос капитализма и особенно этика протестантизма, в России духовными истоками данной этики оказались слу–жебные этосы сословного общества, которые и содействовали становлению очень важных для предпринимательской дея–тельности моральных качеств и черт характера.

Такими качествами являются: верность долгу, принятие воздержания и бремени государственных обязанностей, дис–циплинированность, упорство в труде и т. п. Вместе с тем те же этосы задерживали формирование существенных для пред–принимательской этики формул частной жизни, личного ус–пеха, персональной ответственности, достоинства.

2. Корпоративная этика

Предпринимательская этика регулирует также и отношения между предпринимателями в различных сообществах – ассо–циациях, гильдиях, корпорациях.

Эти отношения предусматривают как отстаивание конку–рентных позиций, так и солидаристские связи, кооперативно-организационные программы деятельности. Последние строятся на принципах равенства, доверия, взаимоуважения и взаимопо–мощи, доброжелательности, ответственности за собствен–ность. Партнерские отношения предусматривают не просто солидаристскую поддержку, но и предполагают определенную степень близости, привязанности людей и именно поэтому могут строиться на принципах доверия и ответственности.

Одним из принципов корпоративной этики является прин–цип единой семьи. Это прежде всего означает, что на пред–приятии должно быть как в семье: интересы одного ее члена дороги всем, потому что все друг от друга зависят.

И главное, чтобы это не просто объявлялось на словах, важно, чтобы каждый член коллектива ощущал на себе заботу, поддержку, уважение. Тогда он будет и работать так, чтобы де–ло семьи процветало, будет бороться за ее доброе имя, достои–нство и благополучие.

Чтобы в людях был дух причастности и даже совладельче-ства, надо, чтобы они чувствовали, что их не обманывают Экономика предприятия должна быть прозрачна не только для руководства, но и для всего коллектива. Самоотдачу со–трудников всех рангов, которые поднимают престиж предпри–ятия, следует поощрять. Человек прежде всего должен чув–ствовать, что коллектив его ценит, тогда он будет еще больше ценить коллектив и еще больше стараться на работе.

Чтобы человек добросовестно, с душой, по-хозяйски, а не как поденщик относился к своему делу, необходимо, чтобы ему было что терять, а значит, было, чем дорожить.

По принципу корпоративной этики также должны жить не только головные, но и все имеющиеся филиалы. Руководство головного предприятия должно делать все, чтобы филиалы не чувствовали себя придатками, а ощущали себя его неотъемле–мой частью.

Корпоративная этика – это не просто красивые слова. У каждого современного предприятия есть кодекс корпора–тивной этики, которому следуют и руководство, и служащие. Человек рожден для самореализации, утверждает корпоратив–ный кодекс. А реализоваться личности легче всего в условиях корпоративности, т. е. взаимоуважения и взаимопонимания.

3. Благотворительность

Благотворительность – это деятельность, в результате кото–рой частные ресурсы добровольно распределяются их владель–цами в целях помощи очень нуждающимся людям, решения общественных проблем, а также улучшения условий обще–ственной жизни.

Под нуждающимися в этом случае понимаются не только находящиеся в нужде, но и те люди (специалисты, лица твор–ческих профессий, политики, учащиеся) и общественные (т. е. неполитические и некоммерческие) организации, которые испытывают недостаток в дополнительных ресурсах для реше–ния личных, профессиональных, культурных и гражданских задач.

Как частные ресурсы могут выступать финансовые и мате–риальные средства, а также способности и энергия людей. В последнее время (примерно с 1960-х гг. когда стали особен–но быстро развиваться так называемые неправительственные организации) сформировалось устойчивое представление о благотворительности не только как о денежных и имуще–ственных пожертвованиях, но и как о безвозмездной (добро–вольной) деятельности. А также как об общественном (т. е. не–коммерческом и неполитическом) деле в прямом смысле это–го слова.

Широкая мировая практика свидетельствует о том, что благотворительность, как правило, представляет собой обо–ротную сторону успешного (временами и ловкого) бизнеса.

Но в то же время она по своей природе противоположна бизнесу: бизнес стяжателен, ориентирован на извлечение прибыли, на скапливание средств с целью их вложения и из–влечения еще большей прибыли. Филантропия же по внутрен–нему значению этой деятельности бескорыстна, с ее помощью средства распределяются, прибыль растрачивается.

При всем том кажущаяся противоположность благотвори–тельности и предпринимательства отрицается тем, что в со–циальном плане они часто представляют собой разные сто–роны одной медали. Не случайно почти во все времена филантропия – в такой же мере, как и предпринимательство, – оживляла и жадный интерес, и скепсис, и подозрение, что это, конечно, хотя и нужное, но сплошь и рядом грязное дело.

С одной стороны, в благотворительности, бесспорно, ус–матривались великое благо и возможность спасения для мно–гих, даже вконец утративших надежду. С другой – в благотво–рительности зрели источник социального и морального зла, «самообман нечистой совести».

Что же такое благотворительность: этика или социальная инженерия? Переосмысление значения благотворительности в жизни общества приготовило интеллектуальную почву для замены принципиальных и прагматических приоритетов бла–готворительности, для изменения мнения о благотворитель–ности как элементе и факторе общественной жизни.

Во второй половине XIX в. в деле филантропических орга–низаций, главным образом, американских, происходил ради–кальный перелом: благотворительность все менее рассматрива–лась как способ раздачи благ бедным; ее задача усматривалась в совершенствовании состояния общества в целом.

Например, признается, что благотворительность должна обеспечивать людей не предметами потребления, а средства–ми, с помощью которых они смогут сами себе помочь; под–держка, таким образом, совершенно определенно находится в том, чтобы нуждающиеся перестали являться зависимыми и могли быть ответственными за свою жизнь.

Но в этом случае сама благотворительность как целенапра–вленная деятельность должна стать другой: просвещенной, научной, контролируемой, технологичной.

В отличие от старой филантропии, которая несла в себе дух патернализма, новая филантропия обязана стать деятельно–стью, имеющей ввиду планомерное развитие общества и ши–рокомасштабное улучшение жизни человека. Методология нового подхода к благотворительной помощи, которая была заимствована из социальной инженерии, заключается в следую–щем: сформулировать вопрос в терминах объективно фиксируе–мых критериев; определить цели, поддающиеся контролю; по–добрать средства для реализации данных целей и достижения конструктивных практических результатов.

Показателен в этом плане опыт очень известного промы–шленника и впоследствии одного из крупнейших в XX в. фи–лантропов Дж. Форда. В духе своего времени он исходил из того принципа, что истинная помощь нуждающимся состоит в том, чтобы предоставить им самим возможности зарабаты–вать себе на жизнь. Как и мыслитель Сенека, Форд выступал не против благотворительности, а против собственно расточи–тельности: расточительно оказывать организованную по–мощь, отдавая при этом физически и психически здоровым работникам рабочие места, на которых можно было бы ис–пользовать неквалифицированный или частичный труд.

Как пример частного решения проблем в Детройте, где располагались заводы Форда, была организация на коммерче–ской основе бесплатной специальной профессиональной шко–лы для детей рабочих и рабочей молодежи. Форд, таким обра–зом, взялся реализовать совет, предложенный Конфуцием, – учить ловить рыбу, а не просто раздавать ее.

Проблема не так уж и проста. Как быть с порядком работ, в частности, в условиях экономического спада и роста безра–ботицы? Стоит ли тратить деньги на благотворительность, об–учение и создание рабочих мест, когда денег очень мало (на–пример, хватает только на организацию небольшого курса обучения, но не на предоставление работы по профессии) и надо выбирать между оказанием конкретной помощи кон–кретно нуждающемуся человеку и организацией условий для того, чтобы бедствующий сегодня не нуждался завтра? Понят–но, что первое требует намного меньших материальных и ор–ганизационных средств, чем второе.

Хотя поворот в деле благотворительности нельзя истолко–вывать односторонне: отказаться от раздачи не обеспеченных трудом ресурсов и организовать обучение и переквалифика–цию нуждающихся.

Сам вопрос организованного оказания помощи не одноро–ден по своим задачам. Данная проблема не стоит при этом та–ким образом, что надо перестать раздавать продукты и деньги и начать раздавать рабочим знания и умения. Люди, конечно же, нуждаются в помощи, и причем в разной степени.

Кому-то сегодня не хватает денег, чтобы, например, орга–низовать выставку экзотических бабочек, а кто-то не знает, чем ему накормить своего ребенка. Поэтому и формы помощи должны быть разнообразными, как в плане объекта благотво–рительности (кому помогают) и предмета (чем в настоящее время помогают) помощи, так и в плане социальных функций оказываемой помощи (какие задачи должны решаться благо–творительной помощью).

В настоящее время развитые индустриальные общества могут позволить себе содержание очень значительных масс малообеспеченных людей.

Современные благотворительные программы направлены не только на поддержание достаточного жизненного уровня нуждающихся, но в широком масштабе – на финансирование различных научных, образовательных, экологических, со–циально-культурных и т. п. программ.

Однако неправильно было бы считать, что с их помощью действительно возможно разрешить многие социальные про–тиворечия, причем даже в развитых обществах «золотого мил–лиарда» человечества. И более того, сама по себе благотвори–тельность – и как система перераспределения ресурсов, и как область специальной деятельности – остается источником очень серьезных проблем социально-этического, нравствен–ного порядка. Нравственная критика благотворительности в наше время производит сдвиг в решении прагматических во–просов на ценностные и нормативные ориентиры и подводит тем самым к наиболее специфическим и человекоориентиро-ванным темам. Этическое рассуждение о филантропии пыта–ется выявить ее нравственный смысл с точки зрения заповеди любви. В ходе данного рассуждения проясняется и само чело–веколюбие.

В такой связи представляют интерес размышления Л. Н. Тол–стого и Ф. М. Достоевского о явлении благотворительности. По сути дела, исторически их можно отнести к тому же сам–ому времени, когда в Западной Европе и в Америке происхо–дит значительное переосмысление самой социальной миссии благотворительности.

В России в то далекое время совсем не было условий для развития принципов и методов филантропии. Но постижение того, что принципы и методы благотворительности должны отвечать нравственным критериям, бесспорно, было.

И Ф. М. Достоевский, и Л. Н. Толстой в критике благотво–рительной практики очень точно отметили наиболее важ–ные этические проблемы. Но таким же образом полемика о благотворительности была переведена в более широкое, не–сомненно, и нравственно, и духовно значимое, но проблемно иное русло – общих этических задач человека, путей его сам–опонимания и совершенствования.

Помощь другим людям, как правило, нуждающимся, – это выражение солидарности и учтивости к ним, а собственно че–ловеколюбие является милосердием, в свете которого целесо–образные аргументы утилитаризма потеряют свою остроту. Милосердие не должно подсчитывать равенства благ, что очень важно для государства или добросовестного благотвори–тельного фонда, оно дарит и сострадает.

Благое дело как нравственная тема выражается не просто в готовности делиться, отдавать, но и в готовности выйти из ограниченности личного эгоизма.

Только бескорыстных действий, только самоотверженности далеко не достаточно. Здесь будут необходимы как понимание, так и сочувствие, солидарность, чтобы воплотить в жизнь за–поведи любви.

Милосердие потребует от человека не только щедрости, но также и духовной чуткости, и моральной зрелости, и поэтому ему надо самому возвыситься до добра, искоренив в себе зло, чтобы суметь сделать добро другому. Этический и прагматиче–ски-инженерный подходы к явлению благотворительности значительным образом дополняют друг друга.

Необходимо иметь ввиду, что нравственная критика благо–творительности выступает прежде всего как немаловажный вклад в преодоление нравственных искажений в филантро–пии. А также благотворительность проявляется как показатель нравственной зрелости, но не совершенства человека. В ходе критики благотворительности были предложены, несомнен–но, принципиальные критерии, которые и привнесли в благо–творительную деятельность расчет и рачительность.

Свободные финансовые средства и материальные ресурсы должны концентрироваться с наибольшей эффективностью и делиться таким образом, чтобы благо и материальные сред–ства частных лиц при их желании могли бы значительным об–разом способствовать приумножению блага всего общества И хотя в рамках тех или иных благотворительных проектов эти меры инструментализируются соответственно програм–мным целям, в основании общей оценки конкретных благо–творительных программ находится их вклад в дело благоден–ствия общества и повышения благополучия отдельных его граждан.

ЛЕКЦИЯ № 12. Экологическая этика

1. Природа и общество: эволюция взаимоотношений

Экологическая этика – это направление междисциплинар–ных исследований, предметом которых являются нравствен–ные и духовные стороны отношений человека и общества к природе. В англоязычной и североевропейской литературе экологическая этика – это набирающее силу направление фи-лософско-этических исследований, ориентированное на пе–ресмотр ценностных основ западной цивилизации, на изме–нение целостного развития человека и ограничение его жизнедеятельности на Земле.

Общеизвестно, что первостепенное воздействие человека на среду связывается с его орудийной деятельностью, энергово–оруженностью и с умением накапливать, хранить и передавать поколениям информацию. Эти три элемента характеризуют в конечном счете отличие людей от других живых существ, со–гласованность действий человека с биосферными процесса–ми, вероятность нахождения собственного места в биосфере экологически определенными методами.

Люди стали использовать простейшие орудия примерно 3 млн лет назад. С этим временем можно связать зачатки его характерного влияния на среду. В дальнейшем орудийная дея–тельность усовершенствовалась, и общий эффект воздействия ее на среду постепенно увеличивался. Количество энергии, затрачиваемой на обеспечение потребностей человека, также возрастало, и именно этот показатель рассматривается обыч–но как энерговооруженность.

Известно также, что для удовлетворения собственно био–логических нужд человеку, как и другим, очень близким к не–му по размеру видам, хватит 2500—3000 ккал энергии в сутки.

В тот период, когда человек занимался собирательством, он получал с пищей и тратил для обеспечения жизнедеятель–ности такое же количество энергии. Сегодня существование среднестатистического человека связывают с использованием 80—100 тыс. ккал энергии в сутки. А в индустриально разви–тых странах ежедневный среднедушевой расход энергии равен 250—300 тыс. ккал. По выражению В. Небела, существование человека в современном мире при переводе затрачиваемой энергии на силу мускульную обеспечивается трудом 80– 100 рабов. В результате численность населения Земли если ее привести к биологической мерке, следует увеличить в 80—100 раз.

К тому же по воздействию на среду энергия технического общества очень отличается от мускульной. Это неминуемо приводит к нарушению функционирования экосистем, за–грязнению среды и другим антиэкологичным издержкам Биологический коэффициент численности населения должен быть приумножен еще в десятки и сотни раз.

В литературе также можно встретить следующие факторы согласованной деятельности человека с законами и принци–пами общей экологии.

1. Изменение границ оптимальных и лимитирующих фак–торов. Человек может изменять силу действия и число лими–тирующих факторов и сужать или расширять границы средних значений факторов среды.

2. Изменение факторов, которые регулируют численность популяции. Человек снял или отчасти разрушил практически все природные механизмы популяционного гомеостаза по от–ношению к своей популяции. Абиотические причины почти не сказываются на его численности.

3. Воздействие на функционирование экосистем. Некото–рые экосистемы и их крупные блоки человек практически полностью уничтожил. В других человек существенно нару–шает свойственные им процессы, принципы, закономерности развития (цепи питания, воздействие на динамику экосистем, изменение границ экологических ниш).

4. Воздействие человека на функционирование живого ве–щества в биосфере. Одним из главных результатов деятельно–сти человека является нарушение механизмов существования живого вещества и его функций, в частности: константность живого вещества; транспортная и рассеивающая функции жи–вого вещества, деструкционная и концентрационная функ–ции. Например, усиление человеком деструкционных явле–ний в биосфере (в тысячи раз по сравнению с природными процессами) совершается в результате извлечения ресурсов из недр и использования поверхности литосферы.

5. Последствия отличий темпов социального и техническо–го прогресса. Социальная составляющая в наше время являет–ся определяющей в деятельности человека, его воздействии на среду. Для социальных и техногенных структур характерна низкая экологическая эффективность. Из ресурсов извлекают лишь 2—3% необходимого человеку продукта. Такие явления в большей степени объясняются несоответствием темпов ра–звития социальных и технических структур.

6. Изменение временного фактора формирования био–сферных процессов. Период развития биосферы, который связан с деятельностью человека, рассматривается при этом как «ноогенез». Ему предшествовал период «биогенеза». Эти периоды нельзя сравнить ни по продолжительности, ни по интенсивности видоизменения биосферных процессов.

7. Отчужденность человека от естественной среды. Дей–ствия человека нарушают временной фактор в развитии био–сферных процессов, а также приводят к отчужденности от природы, подчинению ее своим целям.

2. Экологический кризис и формирование экологической этики

Как человек, так и другие живые существа находятся в сре–де, которая является следствием действия антропогенных факторов.

Заметное изменение человеком окружающей среды нача–лось именно с того времени, когда он перешел от собиратель–ства к более активным видам деятельности, в частности, к охо–те, одомашниванию животных и выращиванию растений.

С этого времени начал работать принцип «экологического бумеранга»: любое воздействие на природу, которое послед–няя не могла воспринять, вернется к человеку как негативный

фактор. Человек стал все больше отделять себя от природы и заключать в границы образованной им самим среды.

Современная среда и экологическая ситуация являются ре–зультатом действия антропогенных факторов, поэтому можно выделить несколько специфических особенностей их дей–ствия: нерегулярность и непредсказуемость для организмов, высокая интенсивность модификаций, почти неограничен–ные возможности действия на организмы, порой до полного их уничтожения, стихийных бедствий и катаклизмов. Воздей–ствия человека при этом могут быть как целенаправленными, так и непреднамеренными.

Кризис – это одно из состояний среды, природы, биосфе–ры. Ему могут предшествовать или после него следовать дру–гие состояния или экологические ситуации. Экологический кризис – это изменения биосферы или ее блоков на большой территории, которые сопровождаются изменением среды и ее систем в целом в новое качество.

Биосфера нередко испытывала драматичные кризисные периоды, определенные природными явлениями (в конце ме–лового периода, например, за непродолжительный период времени вымерли пять отрядов рептилий – динозавры, их–тиозавры, птерозавры и др.).

Кризисные явления часто порождались изменениями кли–мата, оледенениями или опустыниванием. Деятельность чело–века также многократно противоречила природе, вызывая кризисы самого различного масштаба. Но из-за незначитель–ной численности населения, слабой технической оснащенно–сти они никогда не имели глобальных масштабов.

В частности, пустыня Сахара 5—11 тыс. лет тому назад бы–ла саванной с богатой растительностью и системой крупных рек. Разрушение экосистем этого региона объясняется как чрезмерной нагрузкой на естественную среду, так и изменени–ем климата (иссушение).

Древний Вавилон (город, население которого достигало почти миллиона человек) был покинут жителями из-за непро–думанной мелиорации окружающих его сельскохозяйствен–ных полей, сопровождавшейся сильным засолением почв и невозможностью их дальнейшего использования.

Римляне после завоевания Северной Африки довели ее зе–мли практически до критического состояния хищнической распашкой и выпасом больших табунов лошадей, которых ис–пользовали в военных целях.

Также следствием примитивного поливного земледелия было разрушение природных систем, а вместе с ним и гибель цивилизации в дельте Нила, в Месопотамии, Древней Греции и некоторых других районах. Общим для всех антропогенных кризисов считают то, что выход из них сопровождается сни–жением численности народонаселения, его миграцией, а так–же социальными потрясениями.

Особенность современного экологического кризиса – его глобальный характер. Он распространяется или угрожает охва–тить всю нашу планету. Поэтому обычные методы выхода из кризисов путем миграции на новые территории не осуществимы. Реальным остается изменение способов производства, объемов и норм потребления природных ресурсов.

Последнее достигло в наше время огромных масштабов. Человек приблизился к максимально допустимым границам изъятия воды из рек (примерно 10% от стока). В целом люди сегодня вовлекают в производство и потребление такое коли–чество вещества и энергии, которое в сотни раз больше его биологических потребностей.

Подсчитано, что человечеству каждый день требуется око–ло 2 млн т пищи, 10 млн т чистой питьевой воды. Расход ре–сурсов и энергии в промышленных целях намного больше. Ежедневно добывается и перерабатывается примерно 300 млн т вещества и материалов, изымается из рек и других источни–ков около 2 млрд м3 воды, сжигается около 30 млн т топлива, потребляется более 65 млрд м3 кислорода. Люди уничтожили почти полностью некоторые ландшафты в пределах природ–ных зон.

Например, очень мало осталось девственных лесов: 2/3 площади их уничтожено, а оставшиеся часто несут следы че–ловеческой деятельности. Территория, занятая лесами, убави–лась в настоящее время с 75 до 25%. Сложность экологической ситуации в наше время связана также с тем, что человечество не может отказаться от достижений технического прогресса, от использования природных ресурсов.

При быстро растущей технической вооруженности и взры–воопасном росте мирового населения воздействие человека на окружающую среду возрастает. В наше время рассматривают–ся отвергнутые ранее планы переброски вод из северных рек в южные районы бывшего Советского Союза.

Ими предполагалось перемещение около 150 км3 воды в год (это более половины годового стока Волги). Существует также проект обводнения Сахары, для чего потребуется со–оружение дамбы в низовьях р. Конго и поворот ее течения вспять. Один из последних проектов предусматривает достав–ку 200 млрд м3 пресной воды в виде айсбергов из Антарктики Нельзя считать фантастичными и имеющиеся проекты изме–нения направления океанических течений.

Большую проблему представляют катастрофы для крупных городов. Скученность населения в них имеет следствием боль–шую, чем в сельской местности, гибель людей во время ката–строф, например, при землетрясениях.

Более того, крупные города (мегаполисы) порой сами про–воцируют катастрофические явления из-за сильного влияния на окружающую среду. Существует очень четкая закономер–ность: чем ниже технический и социально-экономический уровень развития города, тем больше вероятность гибели на–селения при катастрофах. Например, в городах Азии гибель городского населения во время катастроф в два раза выше, чем в Европе.

В настоящее время от катастроф в мире ежегодно гибнет примерно 250 тыс. человек, а урон от катастроф составляет примерно 40 млрд долларов ежегодно. Несмотря на увеличе–ние защищенности населения от катастроф, ущерб от них по-прежнему не уменьшается.

Одной из причин такого явления считают увеличение ката–строф техногенного характера, которые связаны с городами или непосредственно, или косвенно (обслуживание подводя–щих коммуникаций, складов и т. п.). Так как рост городов – неизбежное явление современности, то люди ищут пути осла–бления пресса городской цивилизации на среду обитания, здоровье. Основной путь решения данной проблемы – эколо–гизация городской среды. Это станет возможным благодаря созданию или сохранению в пределах городских поселений природных или искусственно созданных экосистем (парки, скверы, ботанические сады и т. п.). Поселения, где сочетается городская застройка с непременным разнообразием архитек–туры и природных ландшафтов, называются экополисами, или экосити. Применительно к ним в городском строительстве также используется термин «экологическая архитектура».

В данное понятие вкладывают такого типа застройки го–родских территорий, при которых предельно учитываются со–циально-экологические потребности людей: приближение к природе, освобождение от однотонности строений, плот–ность населения не больше 100 человек на 1 га, создание ми–крорайонов (не более 30 тыс. человек), сохранение не менее 50% площади под всевозможного вида зеленые насаждения и цветники, отгораживание транспортных путей от жилых массивов, создание лучших условий для общения людей и т. д.

Хотя следует иметь ввиду, что данный экстенсивный путь экологизации городов имеет не только положительные, но и отрицательные последствия, так как расширение пригород–ных застроек чаще усугубляет, чем решает экологические про–блемы. Застройка пригородов коттеджами связана с большим отчуждением земель, а также уничтожением естественных экосистем, иногда их разрушением.

Данное строительство связано с использованием больших пространств для сооружения дорог, водопроводов, канализа–ционных сетей и других коммуникаций. К тому же коренные жители городов в результате будут лишены близкорасполо–женных мест отдыха, а сами города теряют контакт с природ–ными ландшафтами.

В условиях распространения глобального кризиса в рамках преобладающего естественнонаучного сознания техногенной цивилизации создается множество прикладных этик, которые имеют цель нравственно ограничить грубые формы эксплуа–тации природы человеком.

Основные вопросы, которые при этом поднимаются: эти–ческие проблемы науки и техники, демилитаризации и т. д., кодекс природопользования, экологические императивы. Об–суждаются также утилитаристские концепции: потребности бу–дущих поколений, сохранение биологического разнообразия как ресурсов многоцелевого использования в будущем и т. п.

В экологической этике выделяют два основных направления антропоцентризм и биоцентризм.

Сторонники антропоцентризма понимают человека, его деятельность как причины существования данного мира (мир «для людей») или как критерии всех ценностей.

К версиям антропоцентристских концепций относят и со–циальную экологию, которая предлагает снижение творче–ской силы естественной эволюции в пользу устанавливаемых культурой («второй природой») целей формирования гармо–ничных социальных отношений, неиерархического, экологи–чески ориентированного, органического родового общества, которое восстанавливает взаимодополнительные отношения с природной средой.

Трагический опыт XX в. свидетельствует о недостаточной эффективности призывов возвратиться к традиционной нрав–ственности и о необходимости поиска наиболее эффективных социальных инструментов.

В связи с этим в экологическом движении появляются те–мы прав животных, а также растений, земель, океанов и в це–лом всей планеты. Защита прав разных форм жизни обретает нормативные формы, во многом схожие с движением за права разных групп людей в недавней истории (в частности, права женщин, «цветных» людей, детей и т. п.).

Широко обсуждаются концепции освобождения живот–ных, отказа от их использования в науке (для опытов), для коммерческой и спортивной охоты, для коммерческого сель–скохозяйственного разведения. Поднимаются проблемы самоценности многообразных форм живой природы, а также социопсихологические аспекты их прав, опекунский подход к правам животных и растений.

Отрицание антропоцентризма, или прямой биоцентризм, является общей установкой большинства философов этого очень широкого и пестрого направления, которое включает защитников индивидуальных животных и растений, неантро-поцентристских холистов, глубинных экологов, неопрагмати–ков, экофеминистов, даосистов и т. п.

Биоцентристы считают всех живых существ и другие части экосистемы Земли обладающими не только ценностью для са–мих себя (самоценностью), но и внутренней, т. е. независимой от человеческих интересов, ценностью. Биоцентризм превра–щает человека – высокомерного «царя природы» – в одного из членов биотического сообщества.

Это наиболее метко отмечено в определении блага у О. Лео–польда: хорошо все, способствующее «сохранению целостно–сти, стабильности и красоты биотического сообщества». Цен–ностная переориентация нашего сознания должна проходить в духе уважения и любви к Земле и всем ее «детям». Она резко контрастирует с преобладающей потребительской установкой современного общества. Хотя остается открытым вопрос, свя–зана ли нужная переориентация с появлением новых нрав–ственных чувств или с усилением чувствительности кпо-стоянно существовавшим отношениям с нашим природным окружением.

В настоящее время экологическая этика опирается на ме–тафизические интерпретации различных областей науки: эко–логии, эволюционной биологии, квантовой физики, а также на традиции культуры, причем во многом – и на традиции восточного миропонимания (даосизм, конфуцианство, буд–дизм, дзэн-буддизм). К прямым предшественникам экологи–ческой этики относят «этику Земли» О. Леопольда и «этику благоговения перед жизнью» А. Швейцера.

3. Концепция устойчивого развития

В настоящее время наиболее известны две стратегические концепции решения общепланетарных экологических про–блем: концепция «устойчивого развития» и учение о ноосфере.

Концепция «устойчивого развития» сформировалась посте–пенно на страницах западноевропейской и американской ли–тературы. В современном виде она была сформулирована ко–миссией Брутланд, которая работала под эгидой ООН, а затем провозглашена как стратегия развития на перспективу Кон–ференцией ООН по окружающей среде и развитию (КО-ОНОСР) в 1992 году.

«Устойчивое развитие» в данной программе рассматривает–ся как такое, при котором человечество способно будет удовле–творять свои потребности, не подвергая риску способность следующих поколений также удовлетворять свои потребности.

В основе концепции находится осознание факта, что окру–жающую человека среду и социально-экономическое разви–тие невозможно рассматривать как изолированные сферы Считается, что только в мире со здоровой социально-эконо–мической средой может быть и здоровая окружающая среда В программе действий, принятой Всемирной встречей в Рио-де-Жанейро (1992), отмечается, «что в мире, где так много нужды и где окружающая среда ухудшается, невозможны здо–ровое общество и экономика». Это, однако, не означает, что экономическое развитие должно остановиться, оно должно пойти «по иному пути, перестав столь активно разрушать окружающую среду».

В главном документе КООНОСР – «Повестке дня на XXI век» – был рассмотрен широкий круг вопросов, которые дол–жны обеспечить такое развитие на перспективу.

Это и вопросы, напрямую выходящие на экологические проблемы (предотвращение изменения климата, борьба с опу–стыниванием, работа различных экологических объединений, экологическое образование и др.), и те, от которых косвенно зависит решение экологических проблем.

Круг таких вопросов касается почти всех родов деятельно–сти людей. Это обновление промышленных и сельскохозяй–ственных технологий, борьба с бедностью, изменение струк–тур потребления, развитие устойчивых поселений, усиление роли разных слоев населения и т. д. Они объединены в четыре раздела «Программы действий…»: «Социальные и экономиче–ские аспекты», «Сохранение и рациональное использование природных ресурсов», «Усиление роли основных групп насе–ления», «Средства осуществления».

Принятые Заявление и две Концепции касаются таких ос–новополагающих проблем, как предотвращение изменения климата, сбережение лесов и сохранение биологического раз–нообразия. Данными документами, пожалуй, впервые на вы–соком уровне подчеркнута роль биоэкологической составляю–щей в решении проблем сохранения среды, окружающей человека.

После провозглашения концепции устойчивого развития Конференция ООН (КООНОСР) призвала правительства всех государств принять национальные концепции устойчивого развития. В соответствии с этим в Российской Федерации был издан Указ Президента РФ № 44 от 1 апреля 1996 г. «О кон–цепции перехода Российской Федерации к устойчивому раз–витию». Данным Указом утверждена представленная Прави–тельством РФ «Концепция перехода Российской Федерации к устойчивому развитию».

Документами намечены основные направления по осу–ществлению государственной экологической политики в стране. Они содержат мероприятия по обеспечению эколо–гической безопасности, охране среды обитания, восстановле–нию нарушенных экосистем и участию в разрешении глобаль–ных экологических проблем.

В изданиях, касающихся решений Конференции ООН, от–мечается, что некоторые из них недостаточно конкретны и по–хожи скорее на заявление о намерениях, чем на предложения к решению конкретных вопросов. Это тем самым создает впе–чатление, что значимых и тем более неясных проблем в реали–зации решений Конференции нет. Необходима лишь воля.

Поэтому подобные положения вызвали обоснованную дискуссию. Например, академик Н. Н. Моисеев, в течение дол–гого времени работающий над решением глобальных экологи–ческих проблем, относится негативно даже к самому термину «устойчивое развитие».

Он утверждает, что в настоящее время, а также и в ближай–шей перспективе ни о каком устойчивом развитии говорить нельзя. Курс на устойчивое развитие непозволительно упро–щает современное экологическое состояние и не наставляет людей и человечество в целом на действительность трудно–стей, с которыми они должны будут неизбежно встретиться прежде, чем отыщут пути решения основных экологических проблем. Правильно, согласно мнению Н. Н. Моисеева, гово–рить в настоящее время не об устойчивом развитии, а о стра–тегии переходного периода.

ЛЕКЦИЯ № 13. Насилие и ненасилие

1. Понятие насилия и ненасилия

Понятие насилия, как и само это слово, имеет, несомненно, негативный эмоционально-нравственный оттенок. В боль–шинстве философских и религиозных моральных учений на–силие отождествляется со злом. Решительный запрет на него «не убий» обозначает границу, которая отделяет нравствен–ность от безнравственности. Вместе с тем общественное соз–нание, а также и этика допускают ситуации нравственно оправ–данного насилия. В понимании насилия существует два крайних подхода – абсолютистский (широкий) и прагматический (уз–кий), каждый из которых обладает своими преимуществами и недостатками. В широком смысле под насилием понимают по–давление человека во всех его видах и формах – как прямое, так и косвенное, как физическое, так и экономическое, психологическое, политическое и всякое другое.

При этом подавлением считают любое ограничение усло–вий развития личности, причина которого заключена в других людях, а также общественных институтах. Таким образом, на–силие оказывается синонимом нравственного зла, в него вме–сте с убийством включают ложь, лицемерие и другие мораль–ные деформации. Широкое истолкование понятия насилия дорого тем, что придает существенное значение его нрав–ственному измерению. Но оно имеет, по крайней мере, два недочета: исчезает собственное содержание явления насилия; его отрицание неминуемо приобретает форму бессильного морализирования.

При этом подходе к насилию исключают саму постановку вопроса о каких-нибудь случаях его нравственно оправданно–го применения.

В узком смысле насилие чаще сводят к физическому и эко–номическому урону, который люди могут наносить друг другу, и оно понимается как телесные повреждения, ограбления, убийство, поджоги и т. д. При этом подходе насилие сохраня–ет свою специфику, не растворяется целиком в родовом поня–тии морального зла. Его несовершенство состоит в том, что насилие приравнивается к внешне ограничивающему влия–нию на человека, не увязывается с внутренней мотивацией его поведения.

При этом, если не учитывать мотивации, понять феномен насилия невозможно. Например, есть боль вывихнутой ноги. А есть боль от дубинки милиционера. Если в физическом смы–сле между ними может не быть разницы, то в нравственном смысле различие огромно.

Трудности, связанные с понятием насилия, получают раз–решение, если уместить его в пространство свободной воли и анализировать как одну из разновидностей властно-волевых отношений в обществе между людьми. И. Кант определял си–лу как «способность преодолеть большие препятствия. Та же сила называется властью, если она может преодолеть сопро–тивление того, что само обладает силой».

Власть в человеческих отношениях можно было бы опреде–лить как принятие решения за другого, приумножение одной воли за счет другой. Насилие является одним из способов, ко–торый обеспечивает господство, власть человека над другим человеком. Причины, в силу которых одна воля доминирует, властвует над другой, подменяет ее, принимает за нее какие-либо решения, могут быть разными:

1) некоторые имеют реальное превосходство в состоянии во–ли – обыкновенный случай: патерналистская власть, власть отца;

2) предварительный взаимный договор, например: сила закона и законных властителей;

3) насилие как типичный случай: власть оккупанта, на–сильника, завоевателя.

Насилие – это такое принуждение или такой ущерб, кото–рые реализовываются вопреки воле того или тех, против кого они сориентированы. Насилие является узурпацией свобод–ной воли. Оно также является посягательством на свободу че–ловеческой воли.

В понятии насилия существенными являются два момента

1) то, что одна воля прерывает другую волю или подчиня–ет ее себе;

2) то, что это реализовывается путем внешнеограничиваю-щего воздействия, физической силы.

Понятие насилия имеет очень конкретное и строгое содер–жание, его невозможно отождествлять со всякой формой при–нуждения. Насилие как определенную форму общественного отношения необходимо отличать, с одной стороны, от ин–стинктивно-природных свойств человека, а с другой стороны, от других форм принуждения в обществе, в частности, патер–налистского и правового.

Основной аргумент в пользу насилия состоит в том, что без него невозможно противостоять враждебным формам зла (на–пример, тирании).

И как бы дурно ни было насилие, оно все же лучше безро–потности и трусости. Насилие считают оправданным как про-тивонасилие. Насильственный ответ на насилие в сравнении с непротивлением, покорностью ему и в самом деле имеет огромные преимущества.

В утилитарном плане оно эффективней и в нравственном плане более достойно. Оно тем самым является вызовом наси–лию, формой борьбы с ним. Если бы у человека, утверждал Ганди, был выбор между трусливым смирением или насиль–ственным сопротивлением, то выбор, конечно, был бы за по–следним. Но имеется еще и третья линия поведения перед лицом враждебной несправедливости – это активное ненасильствен–ное сопротивление, преодоление ситуации несправедливости, но другими – ненасильственными – способами.

Ненасилие отличается от насилия главным образом пони–манием того, как поделены добро и зло в обществе людей. Оно основывается на взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из нередко повторяемых возражений против нена–силия как программы действий состоит в том, что оно будто бы способствует развитию слишком благостного и потому не–реалистического представления о человеке.

В реальности это не так. В основе современных концепций ненасилия находится убеждение, согласно которому челове–ческая душа становится ареной для борьбы добра и зла.

Как отмечал Мартин Лютер Кинг, даже в самых худших из нас есть частичка добра и в лучших из нас есть частичка зла. Считать человека действенно злым – значит, несправедливо клеветать на него. Считать человека безгранично добрым – значит, льстить ему. Должное же ему воздастся тогда, когда определится моральная двойственность человека. Приверже–нец ненасилия не считает человека до конца добрым суще–ством. Он полагает, что человек открыт добру так же, как и злу. Человек может быть добрым. Оттого в отношениях между людьми всегда остается вероятность сотрудничества.

Намеренно ориентируясь на доброе начало в человеке, по–борник ненасилия тем не менее отталкивается от убеждения, что моральная амбивалентность (двойственность) является принципиально неустранимой основой человеческого бытия. Он не может удалить из себя того зла, против которого ведет борьбу, и не отлучает оппонента от добра, во имя которого эту борьбу ведет. На этом, собственно, и построены позиции не–насильственного поведения:

1) полный отказ от монополии на истину, готовность к из–менениям, диалогу или компромиссу;

2) критика своего собственного поведения с целью выяв–ления того, что в нем могло бы питать и провоцировать враждебную позицию оппонента;

3) рассмотрение ситуации глазами оппонента с целью по–нять его и найти выход из ситуации, который бы помог ему сохранить лицо.

Таким образом, перед лицом воинствующей несправедли–вости возможны три линии поведения:

1) пассивная покорность;

2) насильственное сопротивление;

3) ненасильственное сопротивление.

2. Война: морально-этические проблемы

Карл фон Клаузевиц писал: «Если мы захотим охватить мы–слью как одно целое все бесчисленное множество едино–борств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помо–щи физического насилия принудить другого выполнить его волю; его ближайшая цель – сокрушить противника и тем са–мым сделать его не способным ко всякому дальнейшему со–противлению».

Война в его понимании – это акт насилия, который имеет целью заставить противника выполнить нашу волю. Насилие при этом использует изобретения искусств и наук, чтоб проти–востоять насилию же.

Неприметные, едва достойные упоминания ограничения, которые оно само на себя налагает в форме обычаев междуна–родного права, сопровождают насилие, не смягчая, в сущно–сти, его эффекта.

Также К. фон Клаузевиц приводит еще одно сравнение войны: «Бой в крупных и мелких операциях представляет то же самое, что уплата наличными при вексельных операциях как ни отдаленна эта расплата, как ни редко наступает момент реализации, когда-нибудь его час наступит».

Но также вводит два понятия, необходимые, по его мне–нию, для рассмотрения явления войны: «политическая цель войны» и «цель военных действий». Политическая цель войны является первоначальным мотивом и должна быть весьма су–щественным фактором: чем незначительнее жертва, которую мы потребуем от нашего противника, тем меньшее сопротив–ление мы должны от него ожидать.

Но чем ничтожнее наши требования к нему, тем слабее бу–дет и наша подготовка. Еще, чем меньше наша политическая цель, тем меньшую цену она имеет для нас и тем проще отка–заться от ее достижения, а по этой причине и наши усилия бу–дут менее внушительны.

Это действительно так, одна и та же политическая цель мо–жет оказывать неодинаковые действия не только на различ–ные народы, но и на один и тот же народ в различные эпохи Между двумя народами, двумя государствами может оказаться такая принужденность отношений, что совершенно не значи–тельный сам по себе политический повод к войне вызовет боль–шое напряжение, далеко превосходящее значение этого пово–да, и вызовет подлинный взрыв.

Война в человеческом обществе – война порой целых на–родов, и при этом народов цивилизованных, – всегда прои–стекает из политического положения и вызывается только по–литическими мотивами.

Война является не только политическим актом, но и под–линным орудием политики, продолжением политических от–ношений, осуществление их иными способами. То, что оста–ется в ней особого, относится лишь к своеобразию ее средств. Таким образом, принимая во внимание обоснованность тези–са о тесной связи войны и политики, необходимо согласиться с общепризнанным положением.

Не существует неизбежных войн, так как хотя они и явля–ются продолжением политики, крайним шагом, всегда можно найти компромиссное решение. Человек мечтал о мире чело–века на всех ступенях цивилизации, начиная с первых шагов его. К глубокой древности восходит идеал жизни без жестоких столкновений и войн, такой, чтобы в отношениях между стра–нами и людьми соблюдались бы общепризнанные нормы справедливости.

Уже в произведениях античных философов можно прочи–тать об идеях мира, хотя эта тема рассматривалась преимуще–ственно как вопрос об отношениях между греческими госу–дарствами. Античные философы старались лишь устранять междоусобные войны. Например, в плане идеального государ–ства, который предложил Платон, совсем нет внутренних меж–доусобиц и почитаются воины, которые отличились во «втором величайшем виде войны» – в войне с внешними врагами.

Похожее мнение на этот вопрос и у Аристотеля. Врагами древние греки считали иностранцев и полагали, что они и все, что им принадлежит, является хорошей добычей, если всем этим только удавалось завладеть. Возможно, основной причи–ной этого является уровень экономического развития обще–ства. Отсюда и прямой переход к проблеме рабства, понятия из другой эпохи.

Если рассматривать тему мира без войн, опираясь на взгля–ды христианской церкви, то здесь можно заметить некоторую двойственность. С одной стороны, основная заповедь «не убий» объявляла войну и само лишение человека жизни самым тяже–лым грехом.

Церковь осуждала междоусобные войны периода Средне–вековья, что отчетливо отразилось, например, в истории Руси.

В частности, киевский князь Владимир Мономах убеждал кня–зей русских не вести военных действий во время Великого по–ста. Христианская церковь также была зачинателем устано–вления так называемого Мира Божьего – дней, когда прекращались междоусобицы. Такие дни они связывали с ми–фическими событиями из жизни Христа, с важными рели–гиозными праздниками.

Военные действия не велись и в дни, которые церковь определяла для размышления и молитв, в дни сочельника и постов. Тех, кто нарушал Божий Мир, наказывали штрафом и конфискацией всего имущества, отлучением от церкви, те–лесными наказаниями.

Под охрану Мира Божьего прежде всего попадали церкви, монастыри, путешественники, женщины и предметы, необхо–димые для земледелия. Но в то же время проповедь всеобщего мира не мешала христианской церкви освящать бесчисленные завоевательные войны, крестовые походы против «неверных», подавление крестьянских движений.

Можно утверждать, что критика войны в Средние века бы–ла ограничена этическими идеями христианства и идеалом об–щего мира оставался мир среди христианских народов Евро–пы. XX век принес человечеству две небывалые до этого по масштабам мировые войны, еще больше обострил значимость проблемы войны и мира.

В этот период развилось пацифистское движение, которое зародилось в США и Великобритании после наполеоновских войн. Оно отвергает любое насилие и войны, даже оборони–тельные. Отдельные современные представители пацифизма утверждают, что войны пропадут тогда, когда уровень населе–ния на земле станет стабильным; другие разрабатывают меро–приятия, на которые можно было бы перевести «воинствен–ный инстинкт» человека. Таким «моральным эквивалентом», по их мнению, может послужить развитие спорта, в особенно–сти состязаний, которые связаны с риском для жизни.

Исследователь проблемы Й. Галтунга постарался выйти за узкие рамки пацифизма. Его концепция утверждает «миними–зацию насилия и несправедливости в мире», тогда лишь и смо–гут выжить высшие жизненные человеческие ценности. Очень интересна позиция одного из самых знаменитых теоретиков Римского клуба – А. Печчеи.

Он утверждает, что созданный человеком научно-техниче–ский комплекс «лишил его ориентиров и равновесия, поверг–нув в хаос всю человеческую систему». Главную причину, кото–рая подрывает устои мира, он видит в пороках психологии и морали индивида – в алчности и эгоизме, склонности к злу и насилию и т. д.

Оттого главную роль в осуществлении нравственной пе–реориентации человечества, по его мнению, играет «измене–ние людьми своих привычек, нравов, поведения». «Вопрос сводится к тому, – утверждает он, – как убедить людей в раз–личных уголках мира, что именно в усовершенствовании их человеческих качеств лежит ключ к решению проблем».

Философы различных эпох осуждали войны, горячо мечта–ли о вечном мире, исследовали разные аспекты достижения всеобщего мира. Одни из них сосредоточивали внимание в ос–новном на этической стороне войны.

Они считали, что агрессивная война является порождени–ем безнравственности, что постоянного мира можно достичь в результате морального воспитания людей в духе взаимопо–нимания, терпимости к разным вероисповеданиям, устране–ния националистических предрассудков, воспитания людей в духе «все люди братья».

Но другие видели основное зло, причиняемое войнами, в хозяйственной разрухе, в срыве нормального функциониро–вания всей экономической структуры. В результате они пыта–лись склонить человечество к мирному сосуществованию, ис–пользуя картину общего благополучия в обществе без войн, в котором прежде всего силы общества будут направляться на развитие науки, техники, искусства, литературы, но не на со–вершенствование средств уничтожения.

Они полагали, что мир между государствами может быть установлен только в результате разумной политики просве–щенного правителя.

Другие же разрабатывали правовые аспекты проблемы ми–ра, достичь которого они хотели путем договора между прави–тельствами, провозглашением региональных или всемирных федераций государств.

Проблема мира, а также и проблема войны является акту–альной для многих ученых, а также политических и обще–ственных движений.

Значительны успехи миролюбивых сил и многочисленных организаций, как и достижения ряда школ и направлений, на–учных центров, которые специализируются на исследовании проблем мира.

Сегодня накоплена огромная сумма знаний о мире как це–ли, а также условии жизни и развития всего человечества, о взаимосвязи мира и войны и особенностях этой проблемы в современную эпоху, о мыслимых путях и предпосылках дви–жения к миру без оружия и войн.

Хотя столь же очевиден и иной важнейший вывод из изло–женного: анализ концепций мира требует основательных уси–лий. Должна быть построена очень глубокая и последователь–ная философия мира, важнейшей составной частью которой должна явиться диалектика мира и войны в развитии.

В то же самое время проблема философии мира не может быть растворена в зауженном академизме, излишне заострена на полемике вокруг дефиниций и взаимосвязей некоторых по–нятий, которые относятся к данной сфере исследований и идеологии (связь войны с политикой неразрывна).

Общечеловеческое соизмерение проблем войны и мира придает большую актуальность сотрудничеству пацифистов, социал-демократов и консерваторов, верующих и атеистов, Множество подходов философского истолкования мира идейный плюрализм тесно связаны с политическим плюра–лизмом. Различные составляющие движения за мир находятся между собой в непростых отношениях.

Они могут развиться от полной конфронтации идей до плодотворных совместных действий. В таком развитии вос–создается глобальная задача найти наилучшие формы сотруд–ничества различных общественных и политических сил для достижения общей для человеческого общества цели. Мир яв–ляется ценностью общечеловеческой, поэтому достичь ее воз–можно только общими усилиями всех народов.

3. Насилие и государство

Важным качественным скачком в ограничении насилия стало возникновение государства. Отношение государства к насилию, в отличие от первобытной практики талиона, ха–рактеризуется тремя основными признаками.

Государство монополизирует насилие, институционализи–рует его и заменяет косвенными формами.

Государство означает такую стадию развития общества, когда предоставление его безопасности становится особой функцией в рамках общего разделения труда. С этой целью право на насилие сосредоточивается в руках группы некото–рых лиц и осуществляется по установленным правилам. При–мерно так же, как появляются ремесленники, земледельцы, купцы и т. д., появляются стражи (воины, полицейские), ко–торые призваны оберегать жизнь и собственность людей как от их взаимных посягательств, так и от внешних врагов.

Безопасность человека в первобытном обществе является делом всего рода: здесь каждый взрослый мужчина – воин. Право кровной мести всеми признается, и каждый сородич в соответствии с определенным обычаем и очередностью вос–принимает ее как свою неотъемлемую обязанность.

Но с появлением государства безопасность делается обя–занностью особой структуры, которая является монопольным держателем права на насилие. Принцип «не убий», рассмо–тренный в конкретном историческом содержании, как раз был направлен на то, чтобы изъять право насилия у самого населения (соплеменников) и передать его государству. Он прежде всего был призван блокировать действия требующих справедливого возмездия людей, гарантировать в обмен то, что государство накажет и защитит.

В государстве насилие институционализируется. Это нельзя понимать так, будто талион не был социальным инс–титутом. Талион тоже являлся нормативной системой, но он проводился в результате спонтанных действий заинтересо–ванных лиц.

Хотя это и был детально разработанный обычай с целью обеспечивать принцип эквивалента в разнообразных обстоя–тельствах, тем не менее каждый член первобытного коллекти–ва имел право его объяснения и безусловную обязанность ис–полнения. В государстве все проходит иначе.

Здесь право насилия оформлено законодательно. Законы вырабатываются по-иному, чем обычай, более элитарным пу–тем. Для каждого случая применения насилия закон учрежда–ется в результате особой процедуры, предполагающей объек–тивное, всесторонне взвешенное расследование и обсуждение Насилие, которое практикует государство, основывается на аргументах разумных и характеризуется беспристрастно–стью, таким образом, оно достигает по сравнению с талионом качественно более высокого уровня институционализации Государство сделало также еще один важный шаг в ограниче–нии насилия.

В государстве насилие часто заменяется угрозой насилия Немецкий исследователь Р. Шпееман в своей работе «Мо–раль и насилие» выделяет три типа воздействия одного чело–века на другого:

1) собственно насилие;

2) речь;

3) общественная власть.

Насилие является физическим воздействием. Речь является воздействием на мотивацию. Общественная власть предста–вляет собой действие на обстоятельства жизни, которые опре–деляют поведение. Это обстоятельство – принуждение к мо–тивам. Так действует, в частности, государство в тот момент, когда оно поощряет или ограничивает деторождаемость в об–ществе с помощью политики налогов. По отношению к обще–ственной власти насилие и речь выступают как первичные способы воздействия человека на человека.

Предметом спора был и остается вопрос, как квалифици–ровать третий способ воздействия, который в опыте современ–ных обществ является главным. Аристотель выделял его в сво–еобразный разряд.

Вместе с непроизвольными действиями, реализуемыми че–ловеком не по своей воле, и произвольными действиями, в ко–торых он осуществляет свои желания, Аристотель выделял особый класс смешанных действий, которые человек произ–водит сам, по своей воле, но под строгим давлением обстоя–тельств, когда их альтернативой становится нечто более худ–шее, чем сами эти действия, в крайнем случае – смерть.

Таково, в частности, поведение человека, который совер–шает что-то постыдное по требованию тирана, чтобы спасти близких, или поведение купцов, которые выбрасывают во вре–мя шторма за борт свое имущество, чтобы не затонул корабль. Т. Гоббс утверждал, что подобные действия необходимо считать добровольными, свободными, так как у человека остается вы–бор, хотя он и весьма зауженный; страх смерти невозможно отождествлять с самой смертью.

Многие теоретики ненасилия в наше время, напротив, придерживаются взгляда, сообразно которому эти действия необходимо свести к подневольным. По их мнению, угроза насилием сама может являться насилием.

Если используемое государством насилие рассматривать само по себе, как конечное состояние и постоянное условие существования человека, то оно не может не вызвать отрица–тельной нравственной оценки.

Каким бы законным, институционально оформленным и предельно осторожным государственное насилие ни было, оно остается насилием – и в этом смысле оно прямо противо–положно нравственности. Вместе с тем все отмеченные свой–ства могут быть интерпретированы как факторы, которые придают насилию размах. Монополия на насилие может при–вести к его избыточности. Институциональность насилия придает ему анонимность и притупляет его восприятие.

Возможность косвенного использования насилия (мани–пулирование сознанием, скрытая эксплуатация и т. п.) расши–ряет сферу его применения. Отношение к государственному насилию может быть и иным, если рассматривать его в исто–рическом развитии и учитывать, что в отношении к насилию был догосударственный период и будет постгосударственный.

Государственное насилие, как и предшествовавший ему та–лион, не является формой насилия, а становится лишь фор–мой ограничения насилия, этапом на пути его преодоления. Монополия на насилие ограничивает его источник до разме–ров, которые дают возможность обществу осуществлять целе–направленный контроль над ним.

Институционализация насилия включает его в простран–ство действий, законность которых сходится с разумной обос–нованностью. Косвенные формы насилия – свидетельство то–го, что оно в своей эффективности может быть замещено другими средствами.

Государственное насилие является не просто ограничением насилия. Это такое его ограничение, которое создает предпо–сылки для решительного преодоления и перехода к принци–пиально ненасильственному общественному устройству.

ЛЕКЦИЯ № 14. Смертная казнь

1. Исторические предпосылки возникновения смертной казни

Сегодня наиболее актуальными стали вопросы о практике применения смертной казни. Сторонники и противники ее выдвигают свои аргументы. Какова же этическая сторона этой проблемы?

Смертная казнь прежде всего – это убийство, которое осу–ществляется государством в рамках права его на легитимное насилие. Ее можно также назвать узаконенным убийством, которое совершается по приговору суда.

Обязанность государства состоит в том, чтобы обеспечи–вать безопасность и мирную жизнь граждан. Она подкреплена также его правом распоряжаться жизнью своих граждан в не–которых ситуациях (например, в случае преступления таких норм, по поводу которых известно заранее, что их преступле–ние карается лишением жизни) и организовывать соответ–ствующую систему наказаний. Государство с момента возни–кновения и до настоящего времени применяет смертную казнь.

Но размеры, формы практики, характер смертной казни в разных странах неодинаковы. Если рассматривать эту проб–лему в исторической динамике, то здесь отчетливо обнаружи–ваются такие тенденции.

1. В течение времени уменьшается число видов преступле–ний, наказанием за которые установлена смерть. Так, в част–ности, в Англии в начале XIX в. смертной казнью карались бо–лее 200 видов преступлений, в том числе даже за карманную кражу более 1 шиллинга в церкви.

В Русском судебнике XVI в. предписывалась смертная казнь за 12 видов преступлений, а в уложении 1649 г. – больше чем за 50 случаев. Сегодня в Англии смертная казнь совсем от–менена, а в России приостановлена.

В странах, где применяют смертную казнь, ее, как правило, рассматривают в качестве самой крайней меры и за ограни–ченные виды тяжких преступлений (в частности, умышленное убийство, торговля наркотиками, измена Родине и др.).

2. В прошлом смертная казнь исполнялась публично и очень торжественно. В настоящее время ее публичность яв–ляется большой редкостью. Общее правило заключается в том, что смертный приговор приводят в исполнение тайно.

А также ранее наряду с обычными формами смертной каз–ни существовали и даже преобладали ее квалифицированные формы, при которых убийство совершалось в исключительно мучительных и поражающих человеческое воображение фор–мах (например, посажение на кол, залитие металлом горла, кипячение в масле и т. п.).

Уголовное уложение императора Карла Vбыло издано в се–редине XVI в. Оно действовало в ряде европейских стран поч–ти до самого конца XVIII в. Этот документ предписывал осу–ществлять смертные приговоры также в форме сожжения, четвертования, колесования, утопления, погребения заживо и т. п. Не менее жестоким был смертный приговор бунтовщи–ку и предводителю восставших русских крестьян в XVIII в Емельяну Пугачеву: «Пугачеву учинить смертную казнь, че–твертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по че–тырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь».

В настоящее время нормы цивилизованности уже полнос–тью исключают квалифицированную смертную казнь и обя–зывают осуществлять ее в очень быстрых и безболезненных формах.

3. Сократился круг лиц, по отношению к которым можно применять смертную казнь. Ранее для таких наказаний не бы–ло никаких исключений. В настоящее время законодательства многих стран исключают из этого круга детей до установлен–ного возраста, стариков после определенного возраста и жен–щин.

4. Из года в год сокращается число тех стран, которые при–меняют смертную казнь. Так, в частности, если к началу Пер–вой мировой войны смертная казнь была законодательно от–менена или фактически приостановлена только в 7 странах Европы, то в конце 1980-х гг. она была отменена в 53 странах, а приостановлена в 27 странах.

2. Преступление и наказание: этический аспект

Одна из тенденций развития этой проблемы состоит в том, что в течение времени меняется субъективное отношение к смертной казни. Сначала общество единодушно признавало необходимость, а также нравственную оправданность смерт–ной казни.

Но уже примерно с XVIII в. философами, учеными, обще–ственными деятелями начали публично высказываться и от–стаиваться полярные суждения. Самым обсуждаемым произ–ведением становится книга итальянского юриста Ч. Бекарриа «О преступлениях и наказаниях» (1764). После нее многие социальные мыслители начали увязывать принцип гума–низма с требованием полной отмены смертной казни. Ее ре–шительными противниками были К. Г. Маркс, А. Н. Ради–щев, Л. Н. Толстой, B. C. Соловьев и многие другие мыслители. Негативное отношение к смертной казни, аргументированное, в первую очередь, этическими мотивами, стало быстро наби–рать силу. Во многих европейских странах оно стало преобла–дать и получило воплощение в законодательстве и судебной практике. Так, в частности, показательные публичные казни, которые были произведены в Чечне в 1997 г. согласно суду ша–риата, как и подобные акции, практикуемые время от времени в отдельных странах, воспринимаются современным обще–ственным мнением за пределами государств, где они происхо–дят, как яркое проявление варварства, оскорбление обще–ственной нравственности.

Изменение взгляда на смертную казнь в современном ми–ре связано с общим изменением отношения общества к госу–дарству, которое можно охарактеризовать как его правовое ограничение. Отрицание смертной казни имело и имеет зна–ковую природу в том отношении, что является ударом по все–силию государства и обозначает никем не отчуждаемый ха–рактер права каждого человека на жизнь.

3. Этические аргументы против смертной казни

Хотя рассмотрение исторической динамики проблемы смертной казни показывает, что она все больше утрачивает этическую санкцию, теряет поддержку общества и постепенно вытесняется из юридической практики, тем не менее негатив–ный взгляд на смертную казнь все еще не стал бесспорным Дискуссии по этой проблеме продолжаются и в настоящее время. Рассмотрим прежде всего аргументы, которые некото–рые авторы выдвигают «за» смертную казнь, а затем возмож–ные возражения на них.

Существуют ли вообще этические аргументы в пользу смерт–ной казни?

Речь здесь идет об этических, моральных аргументах, учиты–вая которые смертную казнь можно считать оправданной, не просто принимаемой вынужденно, возможной, а собственно оправданной, т. е. нужной с точки зрения общественного бла–гополучия, справедливости и гуманизма. Ключевыми из таких аргументов являются следующие.

1. Смертная казнь – это справедливая расплата, она явля–ется нравственным актом, так как применяется как наказание за совершенное убийство.

Этот аргумент имеет самое большое распространение. Он, казалось бы, является очень сильным и убедительным, так как справедливость и в самом деле здесь основана на позиции эк–вивалента. Но как раз принцип эквивалента в этом случае и не соблюдается.

Убийство, за которое наказывают смертной казнью, квали–фицируется здесь как преступление. А сама смертная казнь является актом государственной деятельности. Выходит, что преступление приравнивают к акту государственной деятель–ности.

Смертная казнь превосходит другие формы убийства по критерию психологическому. Осужденный знает о смерти за–ранее, ее ожидает, расстается с родными, это и многое другое делает убийство путем смертной казни психологически, не–сомненно, более тяжелым, чем в большинстве прочих случаев.

Эквивалентность в наказании не соблюдается также пото–му, что силы палача и жертвы становятся заведомо неравными. Все понимают, что взрослый, совершающий убийство ребен–ка, которого он мог бы разоружить или наказать каким-нибудь другим способом, совершает несправедливый поступок, даже если до этого ребенок уже успел натворить кровавые дела. Убийца, каким бы он ни был, перед лицом государства и об–щества слабее, чем такой ребенок перед взрослым.

И последнее, смертную казнь нельзя полагать эквивалент–ным наказанием в том случае, когда она применяется за про–чие виды преступления, помимо убийства. Но даже в случаях убийства она не становится эквивалентной, так как не учиты–вает разнообразных оттенков виновности осужденного.

2. Смертная казнь, возможно, и несправедлива по отноше–нию к тому человеку, к кому ее должны применить, но тем не менее она оправдана, так как своим устрашающим действием способствует предотвращению совершения таких же преступ–лений другими.

Этот аргумент, который основан на устрашающем дей–ствии смертной казни, да и само это устрашающее действие, может показаться значительным только лишь на первый взгляд. При более глубоком подходе он легко опровергается. Смерть преступника в смысле устрашения других менее эф–фективна, чем его длительное, безысходно мучительное суще–ствование вне свободы. Смертная казнь как наказание дей–ствительно может произвести очень сильное впечатление, но это впечатление не сохраняется в памяти человека долго. И далее, в том случае, если бы смертную казнь практиковали действительно лишь ради устрашения других, то со временем не пришли бы к тому, чтобы осуществлять ее тайно.

При применении смертной казни, как и во всех иных слу–чаях, наказание не является причиной, которая предотвраща–ет преступление, так как преступник совершает свое престу–пление не по той причине, что он согласен со следующим за это преступление суровым наказанием и уже готов понести его, а именно потому, что он надеется избежать наказания.

И пожалуй, самое важное: статистически, опытным путем исследователями этой проблемы установлено, что использо–вание смертной казни не уменьшает в обществе таких престу–плений, за совершение которых она применяется, по этой причине и ее отмена не увеличивает их. Это прежде всего вер–но относительно убийств в обществе – наличие или отсут–ствие такого наказания, как смертная казнь, не влияет на их количество и качественные характеристики.

Очень известен в литературе показательный пример, явно подтверждающий аргумент, что смертная казнь оказывает дисциплинирующее воздействие на окружающих через устра–шение.

В 1894 г. во время публичной казни одного преступника во Франции один из любопытных зрителей забрался на дерево перед гильотиной, для того чтобы лучше видеть зрелище. Его хотели сначала снять с дерева, и по этой причине хорошо за–помнили. Интересно, что всего через год этого человека каз–нили на той же площади и за то же самое преступление, кото–рое совершил преступник, подвергшийся публичной казни.

3. Смертная казнь несет благо обществу тем, что освобож–дает его от очень опасных преступников.

На это можно возразить, что общество могло бы обезопа–сить себя от них и путем пожизненной тюремной изоляции Если уж говорить о благе общества, оно должно состоять в том, чтобы возместить ущерб, нанесенный преступником А смертная казнь как раз ничего не возмещает.

4. Смертную казнь можно оправдать гуманными соображе–ниями по отношению к самому человеку, совершившему пре–ступление, так как пожизненное, беспроглядное, нестерпимо тяжелое заключение в одиночной камере гораздо хуже, чем быстрая смерть. Но, во-первых, условия отбывания наказания можно сделать и более приемлемыми, во-вторых, если речь идет именно о гуманном отношении к преступнику, то пра–вильнее было бы разрешить выбрать самому преступнику смертная казнь или пожизненное заключение. Вообще гуман–ным (моральным) нужно считать лишь такое действие, на ко–торое получено согласие того (или тех), кого оно непосред–ственно касается.

5. Смертная казнь является самым простым и дешевым спо–собом отделаться от преступника. Русский правовед А. Ф. Ки-стяковский, сам являющийся решительным противником смертной казни, очень лаконично писал по этому поводу: «Единственное ее преимущество в глазах народов состоит в том, что она очень простое, дешевое и не головоломное на–казание». Этот аргумент не часто формулируют открыто, но он, скорее всего, отмечает самый подлинный мотив, который находится в основе смертной казни. Посредством смертной казни государство прежде всего освобождается от преступни–ка, показывая видимую силу при своей фактической слабости. Хотя это лишь доказывает, что моральные соображения стоят здесь на последнем месте, используются лишь в качестве при–крытия. Таким образом, аргументы в поддержку смертной казни не выдерживают моральной критики.

Рассмотрим же этические аргументы против смертной казни.

1. Смертная казнь имеет нравственно-развращающее дей–ствие на человеческое общество.

Она оказывает прямое влияние непосредственно через лю–дей, которые причастны к ней, и косвенное – тем, что в обще–стве самим фактом наличия смертной казни утверждается мысль, что убийство даже в каких-то отдельных случаях может быть справедливым, полезным для общества, благим делом. Граждане, таким образом, получают лишний мотив иногда са–мим выступать блюстителями справедливости и путем совер–шения самосуда расправляться с преступниками (убийцей), если они придерживаются того мнения, что государственные чиновники очень недобросовестно выполняют свои обязан–ности. Доказательством этого развращающего влияния смерт–ной казни является, в частности, то, что она практически вос–принимается и используется как страшный порок.

Она происходит только как что-то нечеловеческое, как по–зорное дело: палачи зачастую скрывают свою профессию; применяются такие способы смертной казни, чтобы вообще невозможно было даже узнать, кто же выступает в роли пала–ча. Прокуроры, которые требуют, и судьи, которые выносят смертный приговор, никогда бы сами не согласились являться его непосредственными исполнителями. Не говоря уже о за–конодателях, которые учреждали эту меру наказания, или о философах, оправдывающих ее.

2. Смертная казнь – антиправовой акт. Основной принцип права – равновесие личной свободы

и общего блага. Смертная казнь, которая уничтожает индиви–да, ликвидирует и само правовое отношение. Это уже не право, а, как указывал Ч. Бекарриа, «война нации с гражданином». Юридическое наказание неизменно индивидуализировано, адресовано сугубо виновнику.

В случае смертной казни практически наказанию подвер–гаются также и родственники преступника, так как она может оказать на них такое сильное влияние, что способна довести до самоубийства или сумасшествия, не говоря уже об их тяже–лых моральных страданиях.

Согласно закону, действует принцип восстановимости на–казания, что дает разрешение до какой-то степени сделать об–ратимыми случаи, когда допускается судебная ошибка. При–менительно к смертной казни такой принцип нарушается, так как того, кого убили, нельзя теперь вернуть к жизни, как нель–зя и компенсировать ему нанесенный юридической ошибкой вред.

Необходимо заметить, что подобные ошибки не являются такой уж редкостью. Ученые подсчитали, что, в частности, только в США было ошибочно вынесено 349 смертных приго–воров, 23 из которых уже были приведены в исполнение. Из–вестен также случай из советской практики, когда, прежде чем нашли настоящего убийцу-маньяка, было задержано более де–сяти лжеубийц, многие из которых «осознали свою вину» и бы–ли приговорены к смертной казни.

3. Смертная казнь несправедлива и лжива потому, что она, несомненно, нарушает границы компетенции человека. Лю–бой человек не властен над жизнью. Жизнь является условием всех человеческих дел и должна оставаться их рубежом. Вме–сте с тем человек не имеет права судить о чьей-либо виновно–сти и тем более утверждать о совершенной неисправимости преступника.

Опытные наблюдения ученых показали, что смертный приговор нередко совершает в том человеке, кому он был предназначен, глубокий душевный переворот. Приговорен–ный к смерти начинает смотреть на мир по-другому, испыты–вая просветление. В конце концов, в некоторых случаях смертная казнь, даже если она и не является судебной ошиб–кой, реализовывается тогда, когда в этом нет никакой нужды.

Было замечено, что судьи, которые зачитывают смертный приговор, ощущают непроизвольное внутреннее содрогание. Этот факт, как и неизменное отвращение к профессии палача, подсознательное нежелание людей общаться с ним, необходи–мо считать неявным признаком того, что смертная казнь и на самом деле является чем-то несправедливым, лживым. Об этом же свидетельствует и нечеловеческий ужас, связанный с убийством.

4. Смертная казнь является покушением на коренной нравственный принцип самоценности человеческой лично–сти, ее святости. В той мере, в какой мы приравниваем мораль к ненасилию, к заповеди «не убий», смертная казнь не может стать нравственной санкцией, так как она являет нечто прямо противоположное. Не только аргументацией, которая ее окру–жает, но и фактом самого своего существования смертная казнь пытается обманным путем довести до общества мысль, как будто убийство может быть человечным, разумным делом.

Соотношение между смертной казнью, убийством и нрав–ственностью очень точно сформулировал B. C. Соловьев: «Смертная казнь есть убийство как таковое, абсолютное убий–ство, т. е. принципиальное отрицание коренного нравствен–ного отношения к человеку».

В заключение необходимо отметить, что хотя приведенные этические аргументы в пользу смертной казни и не обладают логическим принуждением, но тем не менее они для большо–го числа людей кажутся довольно убедительными.

Во многих странах, в том числе и в современной России, общество в целом расположено поддерживать практику про–ведения смертной казни. Такое мнение имеет порой силу ис–торической инерции, в большей или меньшей степени откро–венности проводится официальной идеологией, заложено в разных формах духовной культуры.

Также данное мнение имеет глубокие корни в исторически сформировавшемся эмоциональном строе человека. Убийс–тва, в особенности когда они проводятся в жестоких формах, вызывают негодование, которое переходит в желание мести, за которым также стоит совершенное неприятие убийства, желание немедля и решительно покончить с этим. Необык–новенная сила этой здоровой эмоциональной реакции совер–шенно заглушает голос разума.

Несомненно, мнение людей, тем более, если оно до неко–торой степени мотивировано справедливым гневом, является фактом, с которым невозможно не считаться. Также не следу–ет забывать, что в далекие времена был обычай приносить лю–дей в жертву богам, и, возможно, эта практика сопровожда–лась большим душевным подъемом, а члены общества которые выступали против таких обычаев, вызывали у всех ис–креннее возмущение. Но с течением времени ситуация очень изменилась. Общество пришло к мнению, что людей просто никто не имеет права приносить в жертву – даже самим бо–гам! Сформировались и новые представления, был принят принцип «не убий», позиция непротивления злу насилием. Но и в этих принципах сохраняются бреши. И одна из них – это смертная казнь. Сегодня в современном обществе убийство считают нравственно недопустимым, за исключением тех случаев, когда оно совершается государством, казалось бы, во имя самой нравственности. Но будем надеяться, что и в отно–шении этого заблуждения со временем наступит прозрение общества. Дискуссии о смертной казни, которые получили распространение в наши дни, являются шагом к этому про–зрению.

ЛЕКЦИЯ № 15. Биоэтика

1. Биоэтика и медицинская этика. Клятва Гиппократа

Биоэтика представляет собой значимую точку философ–ского знания. Формирование и развитие биоэтики тесно свя–зано с процессом изменения традиционной этики в целом, а также медицинской и биологической этики в частности. Ее можно объяснить прежде всего значительно возросшим вни–манием к правам человека (в частности, в медицине это права пациента) и созданием новейших медицинских технологий, которые порождают массу проблем, требующих неотложного решения, с точки зрения как права, так и нравственности.

Кроме того, формирование биоэтики определено колос–сальными изменениями в технологическом обеспечении совре–менной медицины, большими достижениями в медико-клини–ческой практике, которые стали допустимыми благодаря успехам трансплантологии, генной инженерии, появлению нового оборудования для поддержания жизни пациента и на–коплению практических и соответствующих теоретических знаний. Все эти процессы сделали наиболее острыми мораль–ные проблемы, которые теперь встают перед врачом, родс–твенниками больных, средним медицинским персоналом.

Существуют ли границы оказания медицинской помощи, и какими они должны быть в поддержании жизни неизлечимо больного человека? Приемлема ли в современном обществе эвтаназия? С какого времени следует отсчитывать наступле–ние смерти? С какого момента человеческий зародыш можно считать живым существом? Допустимы ли аборты? Такими являются некоторые из тех вопросов, которые встают перед врачом, а также перед обществом при современном уровне ра–звития медицинской науки.

Биоэтика – это исследовательское направление междисци–плинарного характера, которое сформировалось примерно в конце 1960-х – начале 1970-х гг. Сам термин «биоэтика» был введен В. Р. Поттером в 1969 г. Сегодня его трактовка очень разнородна. Иногда биоэтику пытаются приравнивать к био–медицинской этике, ограничив ее содержание этическими проблемами в отношениях «врач – пациент». В более широ–ком понимании биоэтика включает в себя ряд социальных проблем и проблем, которые связаны с системой здравоохра–нения, отношением человека к животным и растениям.

А также термин «биоэтика» говорит о том, что она ориен–тируется на изучение живых существ независимо от того, при–меняются они в терапии или нет. Таким образом, биоэтика ориентируется на достижения современной медицины и био–логии при обосновании или решении моральных проблем, ко–торые возникают в ходе научных исследований.

В прошлом существовали различные модели, подходы к вопросу нравственности в медицине. Рассмотрим некото–рые из них.

Модель Гиппократа («не навреди»)

Принципы врачевания, которые были заложены «отцом медицины» Гиппократом (460—377 гг. до н. э.), находятся у истоков врачебной этики. Знаменитый целитель в своей об–щеизвестной «Клятве» сформулировал обязанности врача пе–ред пациентом. Главным положением ее является принцип «не навреди». Даже несмотря на то, что с тех пор прошли века, «Клятва» не потеряла своей жизненности, более того, она яв–ляется эталоном построения многих современных этических документов. В частности, Клятва российского врача, которая утверждена на 4-й Конференции Ассоциации врачей России в Москве в ноябре 1994 г., содержит близкие по духу и даже по формулировке позиции.

Модель Парацельса («делай добро»)

Иная модель врачебной этики сформировалась в Средние века. Наиболее отчетливо ее постулаты были изложены вра–чом Парацельсом (1493—1541). В отличие от Клятвы Гиппо–крата, когда врач своим отношением завоевывает социальное доверие пациента, в модели Парацельса главное значение приобретает патернализм – эмоциональный и душевный контакт врача и пациента, на основе которого строится лечеб–ный процесс.

В духе времени Средневековья отношения врача и пациен–та можно сравнить с отношениями духовного наставника и послушника, так как понятие «pater» (лат. – отец) в христи–анстве распространяется и на Бога. Сущность отношений вра–ча и пациента обусловливается благодеянием врача, а благо, в свою очередь, обладает божественным происхождением, ибо всякое благо исходит на нас свыше, от Бога.

Деонтологическая модель (принцип «соблюдения долга») Сформировалась позднее. В основе ее находится принцип «соблюдения долга» (от греч. deontos – «должное»). Она осно–вывается на строгом выполнении предписаний морального порядка, соблюдении определенного набора правил, которые устанавливает медицинское сообщество, социум, а также соб–ственный разум и воля врача для обязательного их исполнения. Для каждой врачебной специальности имеется свой «кодекс чести», несоблюдение которого наказывается дисциплинар–ными взысканиями или даже исключением из врачебного со–словия.

Биоэтика также понимается как принцип «уважения прав и достоинства человека». Современная медицина, генетика, биология, соответствующие биомедицинские технологии очень близко подошли к проблеме управления и прогнозиро–вания наследственностью, проблеме жизни и смерти организ–мов, контроля многих функций человеческого организма даже на тканевом, клеточном уровне.

По этой причине как никогда остро встал вопрос о соблю–дении прав и свобод пациента как личности. Соблюдение прав пациента (право на информацию, право выбора и др.) поруче–но этическим комитетам, которые фактически сделали биоэ–тику общественным институтом.

Рассмотренные исторические модели можно считать «иде–альными». Сегодня на практике существуют более реальные модели, которые включают в себя некоторые правовые аспек–ты описываемых отношений.

Порой большая часть проблем появляется в медицинской практике там, где ни состояние больного, ни назначаемые ему процедуры сами по себе их не порождают. В ежедневных кон–тактах с пациентами в основном не возникает неординарных в моральном плане ситуаций.

Самая важная проблема современной медицинской этики заключается в том, что охрана здоровья должна быть правом каждого человека, а не привилегией для ограниченного круга людей, которые в состоянии себе это позволить. В наши дни, как, впрочем, и в прошлом, медицина не идет по такому пути Хотя данная норма как моральное требование завоевывает се–годня все большее признание. Большую роль сыграли две ре–волюции: биологическая и социальная. Благодаря первой рево–люции охрана здоровья стала правом каждого человека. Все члены общества должны рассматриваться как равные в том, что объединено с их человеческими качествами – достоин–ством, свободой и индивидуальностью. Согласно праву чело–века на охрану здоровья, исторически сложившимся моделям моральных взаимоотношений «врач – пациент» и состоянию современного общества, можно считать приемлемыми сле–дующие синтетические модели отношений между врачом и пациентом.

Модель «технического» типа

Одним из результатов биологической революции является возникновение врача-ученого. Научная традиция повелевает ученому быть «беспристрастным». Его работа должна основы–ваться на фактах, врач обязан избегать ценностных суждений Только после создания атомной бомбы и медицинских иссле–дований нацистов, когда за испытуемым не признавалось ни–каких прав (речь идет об опытах, которые проводились над за–ключенными концентрационных лагерей), человечество стало осознавать опасность подобной позиции.

Настоящий ученый не может находиться над общечелове–ческими ценностями. При принятии важных решений он так–же не может избежать суждений морального и другого цен–ностного характера.

Модель сакрального типа

Полярной к описанной выше модели стала патерналист–ская модель отношений «врач – пациент». Социолог Роберт Н. Вилсон охарактеризовал эту модель как сакральную.

Главный моральный принцип, который формулирует тра–дицию сакрального вида, гласит: «Оказывая пациенту по–мощь, не нанеси ему вреда».

В работах по медицинской социологии можно найти поло–жение, что между пациентом и врачом неизменно возникают образы ребенка и родителя.

Хотя патернализм в диапазоне ценностей лишает пациен–тов возможности принимать собственные решения, перекла–дывая ее на врача. Таким образом, для уравновешенной этиче–ской системы необходимо расширение круга моральных норм, которых необходимо придерживаться медикам. Вот ос–новные принципы, которые должен соблюдать врач по этой модели.

1. Приносить пользу и не наносить вреда. Никто не может снять моральную обязанность. Врач должен приносить только пользу пациенту, избегая полностью причинения вреда. Этот принцип воспринимается в широком контексте и составляет только один элемент всей массы моральных обязанностей.

2. Защищать личную свободу. Основополагающей ценно–стью любого общества является личная свобода. Личная сво–бода как врача, так и пациента должна защищаться, даже если кому-то кажется, что это может нанести вред. Суждение ка–кой-либо группы людей не должно служить авторитетом при выборе решения, что приносит пользу, а что наносит вред.

3. Охранять человеческое достоинство. Равенство всех лю–дей по их моральным принципам предполагает, что любой из нас обладает главными человеческими достоинствами. Лич–ная свобода выбора, полное распоряжение своим телом и соб–ственной жизнью оказывают содействие реализации челове–ческого достоинства.

4. Говорить правду и исполнять обещания. Моральные обя–занности врача – говорить правду и исполнять данные обеща–ния – столь же разумные, сколь и традиционные. Но можно лишь сожалеть о том, что и эти основания взаимодействия между людьми можно сделать минимальными с той целью, чтобы соблюсти принцип «не навреди».

5. Соблюдать справедливость и восстанавливать ее. Социаль–ная революция усилила озабоченность общества равенством распределения основных медицинских услуг.

Таким образом, если охрана здоровья является правом, то это право должно быть для всех. Отрицательной же чертой та–кой модели является то, что соблюдение всех указанных прин–ципов возложено только лишь на врача, что требует от него са–мых высоких моральных качеств.

К сожалению, сейчас похожий подход при оказании меди–цинских услуг очень трудно реализовать вследствие высокого уровня дискриминации по разным признакам (материальному, расовому, половому и пр.).

2. Проблема эвтаназии

Термин «эвтаназия» происходит от двух древнегреческих слов: thanatos – «смерть» и eu – «хорошо», что переводится бу–квально как «добрая, хорошая смерть». В современном пони–мании этот термин означает сознательное действие либо отказ от действий, которые приводят к скорой и часто безболезнен–ной смерти безнадежно больного, мгновенно прекращая при этом нестерпимую боль и страдания.

На практике применяется довольно четкая классификация эвтаназии.

Медицинское решение о конце жизни (Medical decision con–cerning end of life, или MDEL). MDEL можно разделить также на две большие категории.

1. Непосредственно эвтаназия – когда происходит актив–ное участие врача в смерти пациента. Это, по сути дела, произ–водимое врачом убийство больного с осведомленного согласия последнего. А также суицид, ассистируемый врачом (Phisician assisted sucide, или PAS). В этом случае врач изготавливает смертельное лекарство, которое больной вводит себе сам.

2. Случаи, при которых врач с согласия пациента прекра–щает назначение лекарств, которые продляют жизнь больно–го, или, наоборот, увеличивает дозы (например, обезболиваю–щего, снотворного), в результате чего жизнь больного сокращается. Главным образом, это прием опиоидных аналь–гетиков.

Также к этой группе относят сознательное информирова–ние безнадежно больного о смертельной дозе принимаемого им препарата.

В настоящее время в обществе получили распространение два противоположных подхода к проблеме эвтаназии: либе–ральный и консервативный. Сторонники каждого из них при–водят свои доводы эвтаназии.

Сторонники эвтаназии считают ее возможной по несколь–ким соображениям.

1. Медицинским – смерть выступает при этом как послед–нее средство прекратить невероятные страдания больного.

2. Заботы больного о близких – «не хочу обременять их со–бой».

3. Эгоистическим мотивам самого больного – «хочу уме–реть достойно».

4. Биологическим – необходимостью уничтожать неполно–ценных людей из-за угрозы вырождения человеческого рода, вследствие накопления патологических генов в популяции.

5. Принципа целесообразности – прекращение длитель–ных и безуспешных мероприятий по поддержанию жизни не–излечимых больных, для того чтобы иметь возможность ис–пользовать аппаратуру для лечения вновь поступивших с меньшим объемом поражений.

6. Экономическим – лечение и поддержание жизни цело–го ряда безнадежных больных связано с использованием доро–гостоящих лекарств и приборов.

Последние три принципа уже очень широко использова–лись в фашистской Германии: государственная политика ис–требления «неполноценных», умерщвление тяжелораненых из-за дефицита медикаментов и ресурсов госпиталей в конце войны.

Противники эвтаназии во всякой форме приводят следую–щие аргументы.

1. Религиозные моральные установки – «не убий» и «лю–бовь к ближнему ради Бога» (самоочищение и путь к спасе–нию через заботу о тяжелобольных людях).

2. Медицине, например, известны редкие случаи самопро–извольного излечения рака, даже само развитие медицины – это борьба со смертью и страданием (открытие новых средств и методов лечения).

3. При активной социальной позиции всего общества воз–можна практически полная реабилитация инвалидов с любой степенью ограничения возможностей, которая позволяет воз–вратить больного к жизни как личность. Самыми активными и последовательными противниками эвтаназии являются представители духовенства. Именно они рассматривают лю–бой вид эвтаназии как убийство пациента врачом (если падает выбор на активную эвтаназию) или как потворство самоубий–ству пациента (при пассивной эвтаназии), что в любом случае является преступлением законов, положенных Богом.

В литературе приводятся два очень ярких примера эвтана–зии из реальной жизни, которые вызвали широкое обсужде–ние общественности. Прежде всего это скандал вокруг дея–тельности доктора Джека Кеворкяна (США) и изучение подлинных причин смерти мужчин-гомосексуалистов, боль–ных СПИДом, в Голландии.

Драматическая история, которая произошла в США и по–лучила огромный общественный резонанс: за период с 1990 по 1997 гг. в результате эвтаназии, которой ассистировал доктор Джек Кеворкян, наступила смерть нескольких десятков паци–ентов, больных разными формами рака, синдромом хрониче–ской усталости, болезнью Альцгеймера и др. неизлечимыми сегодня заболеваниями. Джек Кеворкян даже разработал специальное приспособление для введения в организм паци–ента яда.

Его использовали, когда пациент сам нажимал специаль–ную кнопку, которая приводила весь механизм в действие И это лишь те случаи, которые следствию удалось связать с личностью Джека Кеворкяна.

Также было установлено, что в Нидерландах 2,1% всех смертей предшествовало так называемое медицинское реше–ние о конце жизни. Хотя эвтаназия и PAS разрешены там в ограниченных законом случаях, но правомерность их ис–пользования все еще обсуждается.

Многие ученые полагают, что частота случаев эвтаназии и PAS у безнадежно больных СПИДом должна превосходить официальные 2,1%. Внимание общественности привлек про–веденный анализ данных о смерти 131 мужчины-гомосексуа–листа. Всем им в период с 1992 по 1995 гг. был поставлен диаг–ноз СПИДа, и все они умерли до 1 января 1995 г. Два описанных выше варианта MDEL приравняли при этом к слу–чаям, когда наступала естественная смерть (без какого-либо медицинского вмешательства), что тоже могло укорачивать жизнь больных.

Всестороннее исследование показало, что 29 (22%) мужчин умерли в результате эвтаназии/PAS и 17 (13%) – при примене–нии других MDEL. 1/3 этих больных приняла предложенные им медицинские решения о конце жизни.

Очень существенные различия были обнаружены в возра–сте больных на момент постановки их диагноза: в группе «эв-таназия/PAS» оказалось 72% пациентов, которые были в воз–расте 40 лет и старше. В то же самое время среди умерших естественной смертью таковых было лишь 38%. Это дает воз–можность предполагать наличие относительного риска при–менения собственно эвтаназии или ассистируемого суицида.

Вероятным объяснением большей частоты MDEL в этих случаях следует считать информированность больных о тече–нии СПИДа и неэффективности современных методов его ле–чения.

Таким образом, известные факты свидетельствуют о готов–ности ряда врачей оказать содействие в ускорении наступле–ния смерти пациента, готовности ряда медицинских работни–ков оказать помощь в быстром наступлении смерти пациента и готовности отдельных категорий больных принять предло–жение врача об эвтаназии.

Это должно заставить общество серьезно задуматься о дей–ствительной угрозе того, что в скором будущем оно может об–ратиться к моральной модели, которую описал Ф. Ницше: «Больной – паразит общества. В известном состоянии непри–лично продолжать жить…».

3. Пересадка органов и клонирование: нравственные проблемы

В течение XX века люди неоднократно сталкивались с непо–средственными и крайне скверными последствиями, казалось бы, выдающихся научно-технических достижений. Подобное произошло и с трансплантацией органов, клонированием. С одной стороны, благодаря трансплантации органов врачи получили возможность спасти сотни жизней безнадежных больных, продлить им жизнь. Но какой ценой? В один пре–красный день люди найдут возможности, чтобы справиться и с реакцией отторжения, и с побочными действиями медика–ментов. Но моральные и религиозные проблемы останутся.

Вряд ли раньше могла прийти в голову мысль трансплан–тировать орган только что почившего христианина. Тем са–мым нарушается покой умершего человека. А это уже можно считать надругательством, так как желание сохранить физиче–скую целостность и после своей смерти свойственно каждому человеку. Кроме того, перед обществом встала и еще одна проблема – торговля человеческими органами.

Термин «клон» означает «веточка», «побег». Клонирование растений, их вегетативное размножение было известно чело–вечеству более 4 тыс. лет назад. Другое дело – это клонирова–ние животных! Эти работы начались в середине XX в. Первые опыты проводили на земноводных.

Учеными был разработан микрохирургический метод пере–садки ядер эмбриональных клеток от одной лягушки в лишен–ные ядер яйцеклетки другой особи. Из зародышей появились нормальные головастики. С 1980-х гг. стали проводиться опыты клонирования кроликов, мышей, коров и свиней И в 1990-е гг. удалось клонировать овцу, которая известна теперь как овечка Долли.

Она развилась из яйцеклетки овцы, донором ядра которой стала клетка молочной железы другой овцы. Долли являлась точной копией овцы-донора.

Уже во время опытов над животными ученые столкнулись с отрицательными побочными явлениями. Во-первых, из за–родышей головастиков благополучно развивались лишь 80%, остальные гибли. Во-вторых, опыты с мышами себя вообще не оправдали, так как большинство эмбрионов погибали уже на ранних стадиях. В-третьих, лишь 3% кроликов развились в нормальных животных, у других отмечались отклонения.

Что касается клонирования человека, то здесь возник сра–зу вопрос этического характера. Проблема эта широко обсуж–дается общественностью. Часто выдвигаются следующие аргу–менты против клонирования.

1. Становление человека как личности обусловливается не столько биологической наследственностью, сколько семей–ной, социальной и культурной средой. И практически все ре–лигиозные традиции указывают на то, что рождение человека, появление его на свет определяется Богом, и зачатие должно происходить естественным путем! А что, если недобросовест–ные люди захотят клонировать себя? Что тогда будет?

2. Люди не имеют морального права создавать копии себе подобных. К каждому родившемуся ребенку необходимо от–носиться как к личности, а не копии другого человека!

3. Человек при клонировании является товаром, торговля людьми – криминальная сфера.

4. Непозволительно лишать любого человека жизни, следу–ет ввести запрет на эксперименты с человеческими зародыша–ми.

5. Ученые не должны стремиться к «улучшению» человече–ских генов, так как нет критериев «идеального человека».

6. Зачем лишать природу генетического многообразия?

7. Вдруг клон, копия окажется уродом? Кто будет нести за это ответственность?

Выдвигаются также и положительные аспекты клонирова–ния:

1. Терапевтическое клонирование приводит к образованию стволовых клеток зародыша, которые идентичны клеткам до–нора. Их можно использовать при лечении многих заболева–ний.

2. Репродуктивное клонирование создает клон донора. Это может помочь бесплодным парам родить ребенка – копию од–ного из родителей.

3. Произведение на свет детей с запланированным геноти–пом позволит множить гениальных людей в лабораторных условиях.

Сегодня человечество стоит на распутье: надо ли продол–жать работы по клонированию или прекратить исследования. Существует опасность, что беспринципные диктаторы попы–таются увековечить власть, клонировав себя и обретя таким образом бессмертие. Они могут создать армию сверхлюдей, которые будут представлять угрозу для общества. Но это все же не аргумент для полного прекращения исследований! В создавшихся условиях необходимы законы, регулирующие происходящие процессы. С 2000 г. попытки государственного регулирования процессов уже имеют место. Во многих стра–нах под давлением общественности опыты по клонированию человека приостановлены. Но только запретительными мера–ми не обойтись.

Поэтому предлагают ввести законодательно следующие ограничения:

1. Клонам должны будут предоставить официально такие же юридические права, что и любому человеку.

2. Живущего в настоящее время человека нельзя клониро–вать без его письменного согласия.

3. Человек может по своему желанию разрешить клониро–вать себя после смерти.

4. Клонов человека могут вынашивать, а также рожать жен–щины, действующие без принуждения, по собственной воле.

5. Запретить клонирование убийц и других жестоких пре–ступников.

Оглавление

ЛЕКЦИЯ № 1. . Основные понятия этики

  1. Понятие этики

  2. Этика и мораль как предмет этики

  3. Этические ценности

ЛЕКЦИЯ № 2. . Античная этика

  1. Этика софистов и ее критика Сократом

  2. Этическое учение Платона

  3. Этика Аристотеля

  4. Эллинистические школы и зарождение индивидуальной этики

ЛЕКЦИЯ № 3. . Этика Средневековья

  1. Основные положения христианской этики

  2. Августин Блаженный и теологическое обоснование морали

  3. Синтетическая этика Ф. Аквинского

ЛЕКЦИЯ № 4. . Этика Возрождения

  1. Антихристианская этика Э. Роттердамского

  2. Скептическая этика М. Монтеня

ЛЕКЦИЯ № 5. . Этика Нового времени

  1. Этика Б. Спинозы. Аксиоматический метод доказательства морали

  2. Рациональная этика Р. Декарта

  3. Этика К. А. Гельвеция. Общее благо

Лекция № 6. . Этические учения в немецкой классической философии

  1. Этика И. Канта.

  2. Гегель и метафизические основания этики

  3. Антропологическая этика Л. Фейербаха

ЛЕКЦИЯ № 7. Неклассические концепции этики

  1. Этика А. Шопенгауэра

  2. Волюнтаристская этика Ф. Ницше

ЛЕКЦИЯ № 8. . Этические учения в русской философии

  1. Этика и философия всеединства. В. С. Соловьев

  2. Проблема свободы и обоснование этических проблем. Н. А. Бердяев

  3. Этика непротивления злу Л. Н. Толстого

ЛЕКЦИЯ № 9. . Этика XX века

  1. Этические искания в экзистенциальной философии

  2. Аналитическая философия. Анализ морального языка

  3. Принципы справедливости Дж. Ролза

ЛЕКЦИЯ № 10. . Политическая этика

  1. Мораль и политика

  2. Этика политического лидера

  3. Демократический строй и проблема формирования новой этики

ЛЕКЦИЯ № 11. . Хозяйственная этика

  1. Предпринимательская (деловая) этика

  2. Корпоративная этика

  3. Благотворительность

ЛЕКЦИЯ № 12. . Экологическая этика

  1. Природа и общество: эволюция взаимоотношений

  2. Экологический кризис и формирование экологической этики

  3. Концепция устойчивого развития

ЛЕКЦИЯ № 13. . Насилие и ненасилие

  1. Понятие насилия и ненасилия

  2. Война: морально-этические проблемы

  3. Насилие и государство

ЛЕКЦИЯ № 14. Смертная казнь

  1. Исторические предпосылки возникновения смертной казни

  2. Преступление и наказание: этический аспект

  3. Этические аргументы против смертной казни

ЛЕКЦИЯ № 15. . Биоэтика

  1. Биоэтика и медицинская этика. Клятва Гиппократа

  2. Проблема эвтаназии

  3. Пересадка органов и клонирование: нравственные проблемы

Реклама на сайте