««Матрица» как философия»

«Матрица» как философия Под ред. Уильяма Ирвина

Как сказала Тринити, нас ведут вопросы. Вот и авторы, участвовавшие в написании этой книги, посмотрели фильм «Матрица» и обратились к философии Платона, Аристотеля, св. Фомы Аквинского. Декарта, Канта, Ницше, Сартра, Бодрийяра и многих других, чтобы на основе сюжета и персонажей фильма поразмыслить над вопросами; Что я могу знать? Что мне делать? На что мне надеяться? Что реально? Что есть счастье? Что есть разум? Что есть свобода и свободны ли мы? Возможно ли создание искусственного интеллекта? Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется исследовать основные разделы философии, включая метафизику, эпистемологию, этику, эстетику, философию сознания, философию религии и политическую философию. Никто бы не возражал, если бы в поисках ответа на эти вопросы мы обратились к произведениям Гомера, Данте или Шекспира. «Матрица» не входит в список классики западной культуры, тем не менее фильм поднимает те же вопросы, что и великая литература. Если бы философия была только в текстах философов и имела отношение только к жизни профессоров, это была бы именно такая скучная и пустая дисциплина, какой ее несправедливо считают многие. Но философия повсюду: она имеет отношение к жизни любого человека. Подобно Матрице, она окружает нас. Эта книга предназначена не только для философов, но и для всех, у кого есть «заноза в голове, которая сводит с ума». Пусть она будет для Вас началом изучения философии.

Перевод с английского О. Турухиной при участии Е. Бачининой (гл. 20)

ВСТУПЛЕНИЕ: РАЗМЫШЛЕНИЯ О «МАТРИЦЕ»

Какую таблетку вы бы выбрали — красную или синюю? Что важнее — блаженное неведенье или знание правды, какой бы она ни была? Посмотрев «Матрицу», мы находимся под впечатлением от действия и спецэффектов, а наши головы наполняются вопросами. Возможно ли, что мы сами пленники Матрицы? Христианский ли это фильм? Или, может быть, буддийский? Ложки на самом деле нет?

Мой студент из Королевского колледжа Адам Альберт впервые привлек мое внимание к «Матрице». Он подметил связь между фильмом и рассуждениями Декарта о возможности быть обманутым сном или злым демоном. Наш случай мало отличался от опыта профессоров и студентов философии со всего мира. Журнал Philosophy Now даже проводил конкурс эссе для студентов колледжей на тему «Какую таблетку Вы бы выбрали? Почему?»

В этой книге профессора следуют по пути, указанному им студентами. Все авторы задают вопросы о философской значимости фильма и отвечают на них. Теоретик культуры Славой Жижек[1] выдвигает версию, что «Матрица» — это тест Роршаха для философов. Философы обнаруживают в «Матрице» свои любимые философские учения: экзистенциализм, марксизм, феминизм, буддизм, нигилизм, постмодернизм. Назовите любой философский «изм», и вы найдете его в «Матрице». И все же фильм — это не просто случайно образовавшееся чернильное пятно, в фильме есть четкий замысел и намеренное соединение многих философских проблем. Братья Вачовски, бросившие колледж художники комиксов, увлеченные Большими Вопросами, с готовностью признаются, что в ткань фильма вплетено множество философских тем и аллюзий. Авторы этого сборника не пытаются в каждой статье вскрыть смысл, вложенный в фильм его создателями, скорее мы пытаемся акцентировать философскую значимость «Матрицы».

Как сказала Тринити, нас ведут вопросы. Авторы, участвовавшие в написании этой книги, обратились к философским учениям Платона, Аристотеля, св. Фомы Аквин-ского, Декарта, Канта, Ницше, Сартра, Селларса,[2] Нозика,[3] Бодрийяра, Куайна[4] и многих других, чтобы поразмыслить над вопросами «Что я могу знать?», «Что мне делать?», «На что мне надеяться?», «Что реально?», «Что есть счастье?», «Что есть разум?», «Что есть свобода и свободны ли мы?», «Возможно ли создание искусственного интеллекта?». Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется исследовать основные разделы философии, включая метафизику, эпистемологию, этику, эстетику, философию мышления, философию религии и политическую философию. Помимо множества вопросов книга содержит императив: ПРОСНИТЕСЬ!

Люди любят популярную культуру, ставшую универсальным языком нашего времени. Знаете ли вы, что Элайя[5] погибла незадолго до выпуска сиквела «Матрицы»? А знаете ли вы, что меньше чем за год до этого умер Куайн? Многим известно о поп-звезде Элайе, но мало кто слышал о великом философе Куайне. Авторы этой книги намерены вести читателя от поп-культуры к философии. Вилли Саттон[6] был выдающимся криминальным талантом, гением своего дела. На вопрос «Почему Вы грабите банки?» он прямо отвечал: «Потому что там деньги». Зачем нам писать о популярной культуре, о «Матрице»? Потому что с ней люди.

Никто бы не возражал, если бы в поисках философских вопросов мы обратились к произведениям Гомера, Данте или Шекспира. «Матрица» не входит в список классики западной культуры, но фильм поднимает те же вопросы, что и великие литературные произведения. Если бы философия содержалась только в работах философов и имела отношение только к жизни профессоров, это была бы именно такая скучная и пустая дисциплина, какой ее несправедливо считают многие. Но философия повсюду, она имеет отношение к жизни любого человека. Подобно Матрице, «она окружает нас».

Эта книга предназначена не только для философов, но и для всех, у кого есть «заноза в голове, которая сводит с ума». Пусть она будет для Вас началом, но ни в коем случае не концом изучения философии.

СЦЕНА 1 ОТКУДА НАМ ЗНАТЬ?

1. КОМПЬЮТЕРЫ, ПЕЩЕРЫ И ОРАКУЛЫ: НЕО И СОКРАТ Уильям Ирвин

Я говорю им, что живу отлично,

Разглядывая тени на стене.

Джон Леннон

Мы часто ведем жизнь в оковах,

И не догадываемся, что у нас есть ключ.

The Eagles

Многие люди считают, что «Матрица» — это пересказ «величайшей рассказанной истории». В фильме отчетливо усматриваются библейские образы, а его выход на Пасху 1999 года только усиливает это предположение. Но мало кому приходит в голову, что «Матрица» является пересказом «величайшей нерассказанной истории» — истории Сократа, интеллектуального героя, продолжавшего свои поиски вопреки людскому противодействию и заплатившего за непокорность жизнью.

Почему же большинство людей никогда не слышало одной из величайших историй нашей культуры? Основная причина в том, что обязанность рассказать ее возложена на преподавателей философии. Но не все учатся в колледже, и, к сожалению, не все, кто учится в колледже, слушают курс философии. Хотя Philosophy 101[7] предоставляет идеальную сцену для внимательного изучения и заинтересованного обсуждения жизни Сократа, нет необходимости ждать возможности, которая может никогда не представиться. Подобно истории Иисуса, историю Сократа следовало бы сделать темой детских книг, семейных и школьных обсуждений и телевизионных передач.

О Сократе надо поставить фильм. Братья Вачовски сняли завуалированный пересказ этой истории с Киану Ривзом в главной роли, хотя в кинематографическом торжестве «бесцеремонного» Сократа я лично предпочел бы видеть Стива Мартина. А режиссировать стоило бы Спилбергу. В «Матрице» можно найти множество разнообразных идей, и история Сократа лишь одна из них, так что зрители не замечают ее, если только не знакомы с ней заранее. Если вы тоже не слыхали этой истории, пусть это эссе будет для вас первым знакомством с Сократом.

ВОПРОСЫ И ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ

«Мы исполняем божественное предназначение», — сказали братья Блюз.[8] У них был полный бак бензина, полпачки сигарет и сто шесть миль до Чикаго. Было темно, но они носили солнечные очки. Их предназначение? Выступить с концертом и спасти сиротский приют, в котором их вырастила няня «старой закалки» с ласковым прозвищем Пингвин. Предназначение Нео — спасение находящегося в неведении человеческого рода от порабощения искусственным интеллектом. Сократ также выполняет предназначение, указанное его другу Херефонту богом Аполлоном через Дельфийского оракула, — он должен «разбудить» афинян, жителей своего родного города.

В клубе «Из ада» Тринити сквозь грохот музыки Rob Zombie шепчет Нео: «Нас ведут вопросы». Их вопрос: «Что такое Матрица?» Как и у Нео, у Сократа была своя «заноза в голове» и свой вопрос: «Что такое благая жизнь?» Поиск ответов приносит несчастье обоим героям. Сократ оказывается в суде, где его обвиняют в неверии и дурном влиянии на молодежь. Агенты обвиняют Нео «в совершении практически всех компьютерных преступлений, на которые есть законы».

Сократ часто задавал жителям своего родного города вопросы, на первый взгляд казавшиеся простыми и прямолинейными. Затем, как искусный интервьюер, он переходил к более сложным и глубоким вопросам, дающим возможность выявить невежество отвечавшего. Однажды Сократ спросил своего друга Евтифрона: «Так разъясни же мне… дабы… я называл бы что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим… благочестивым, другое же… таковым бы не называл». Евтифрон ответил: «Благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им неугодно» («Евтифрон». 9е). Ответ кажется убедительным до тех пор, пока Сократ не задает следующий, более сложный вопрос: «Нечестиво ненавистное всем богам, а угодное всем им — благочестиво, если же что-либо одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и то и другое одновременно.

Желаешь ли ты, чтобы у нас теперь было такое определение благочестивого и нечестивого?» («Евтифрон». 10а). Можете себе представить, как мучился Евтифрон над этим вопросом и как разозлился он на Сократа. Прием, предполагающий задавание вопросов до тех пор, пока отвечающий не начинает себе противоречить или не совершает ошибку, получил название сократического метода (об этом Биллу и Теду рассказывали в школе Сан-Димас[9]). Метод настойчивого опроса не только способен ужасать учащихся (вспомните «Игру в догонялки»[10]) и сбивать с толку политиков (приведите пример сами), он сделал Сократа популярным среди мыслящей молодежи и презираемым среди самовлюбленной элиты.

Несмотря на часто казавшуюся высокомерной манеру вести разговор, Сократ был очень скромен в оценке своих знаний. Его мантра «Я ничего не знаю» служит скорее признанием в невежестве, чем во всезнании. Зачем же человек, который ничего не знает, так усердно опрашивает окружающих? Как и Нео, Сократа побудили к действию слова оракула и стремление понять природу знания и мудрости.

ЧТО СКАЗАЛИ ОРАКУЛЫ?

Оракул предсказал Морфеусу, что он найдет Избранного — человека, который разрушит власть Матрицы и дарует человечеству возможность знать правду. Поэтому Морфеус отключает Нео от Матрицы и после недолгой реабилитации и курса кун-фу отводит к Оракулу, чтобы получить подтверждение того, что Нео и есть Избранный. Нео не верит в свое великое предназначение и отвергает возможность того, что все в его жизни предопределено, говоря Морфеусу, что предпочитает думать, будто сам контролирует свою жизнь. Сократ тоже противился своей судьбе. По крайней мере, так он заявляет в своем выступлении на суде, записанном Платоном и получившим название «Апология Сократа».

[Херефонт] смолоду был и моим и вашим приверженцем… приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом… Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее («Апология». 21а).

Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? (21Ь).

Действительно, как мог быть мудрее всех тот, кто утверждал, что ничего не знает? Сократ говорит, что готов опровергнуть пророчество оракула.

Пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым (21с).

Сократ был разочарован, обратившись к политическому деятелю, когда выяснил, что тот на самом деле не знает ничего, хотя и думает, что знает многое. Упрямый по натуре, Сократ задавал вопросы уважаемым в Афинах драматургам и искусным ремесленникам, но каждый раз разочаровывался. По иронии мудрейшим человеком в Афинах Сократа сделало осознание своей невежественности.

В конце концов Сократ решил, что вопрошание жителей родного города и указание на их невежественность суть его святая обязанность — так они могли бы «пробудиться» и присоединиться к нему в поисках знаний.

В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу, как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает.

Как слепень или овод, неустанными вопросами Сократ пытался открыть горожанам великую истину: тех, кто прозябает в праздном неведении, ожидает не блаженство, а фабрика по производству клея.[11]

Дома двух оракулов заметно отличаются. Согласно мифу, Зевс, чтобы найти центр мира, отпустил одного орла на востоке, а другого — на западе. Орлы летели, пока не пронзили друг друга клювами над Дельфами, с тех пор объявленными пупом (или центром) земли. В Дельфах, месте неземной красоты, у подножия горы Парнас, Аполлон говорил с людьми устами жрицы, известной как Пифия. Морфеус отводит Нео не в центр мира, но в сердце Матрицы, в место, настолько непохожее на гору Парнас, насколько это вообще возможно, — в многоквартирный дом, который, казалось бы, никак не может быть жилищем Оракула.

Неуверенный в себе, Нео задает Морфеусу вопрос: «Что она знает?.. Все?» Морфеус отвечает: «Она бы сказала, что знает достаточно». Нео, сохраняя скептическое отношение к происходящему, спрашивает: «И она никогда не ошибается?» Тогда Морфеус заверяет его: «Постарайся не оценивать ее предсказания как верные или неверные. Она проводник, Нео. Она поможет тебе найти свой путь».

Посетитель (женщины в храм не допускались) храма Аполлона в Дельфах, совершив все предписанные жертвоприношения и внеся плату, задавал свой вопрос одному из помощников оракула, который передавал вопрос жрице. Та, сидя на треножнике, вдыхала «дыхание Аполлона» — газ (вероятно, этилен), поднимавшийся из трещины в земле. Подобно полуночным торчкам в Вудстоке, жрица Аполлона пророчествовала, говоря загадками. Затем жрец толковал несвязный лепет, обычно переводя его в гекзаметр. Почти как те глубокомысленные советы, которые можно получить, позвонив 1-900-PSYCHIC,[12] пророчества оракула обычно были туманны и могли получить несколько толкований. Как нам известно, Сократа озадачили слова оракула о том, что нет никого мудрее его. Зная, что оракул славен благодаря загадочности своих прорицаний, он решил опровергнуть их, обнаружив ироническое значение пророчества. Не столь мудро поступил царь Крез, попытавшийся выяснить у оракула, благоприятен ли момент для начала войны с персами. Ответ оракула был таким: «Если сейчас начнешь войну, великое царство будет уничтожено». Решив, что это прекрасная новость, король повел свои войска на войну, которая стала для них роковой. Оснований для недовольства Пифией у него быть не должно: он просто не понял, о каком царстве она говорила.

Оракул из «Матрицы» — это пожилая чернокожая женщина, живущая в трущобах виртуального города, — «не то, что ты ожидал». Это так же неожиданно, как если бы Пифию в Греции выбирали не из юных девственниц, а из женщин старше пятидесяти, в чьей непорочности нельзя быть уверенным. В отличие от своего дельфийского аналога, городской Оракул лицом к лицу встречается с теми, кто хочет говорить с ней. Помимо того что, сидя на трехногом табурете, она блаженно вдыхает аромат печенья, исходящий из духовки, и дым своей сигареты, она не говорит загадками. Но не дайте себя обмануть: ее послания, кажущиеся ясными, таят в себе скрытый смысл. Как ни странно, этот Оракул сам задает вопросы. «Ты знаешь, зачем ты здесь?.. И что же ты думаешь? Думаешь, ты Избранный?» И Нео отвечает: «Я не знаю». Сократ всегда утверждал, что он ничего не знает, а Нео действительно не знал. Как насмешливо замечает Оракул, Нео мил, но не слишком сообразителен. Она позволяет ему самому заключить, что он не Избранный, и говорит, что избранность похожа на влюбленность. Никто не может тебе об этом сказать. «Ты просто ощущаешь это, чувствуешь сердцем». В качестве слабого утешения она сообщает ему: «У тебя есть дар, но, кажется, ты чего-то ждешь». «Чего?» — спрашивает Нео. И Оракул пророчествует: «Может быть, следующей жизни. Кто знает?»

Эта Пифия, однако, не таит злого умысла и даже дает во время разговора бесплатный совет. Указывая на табличку над кухонной дверью, она спрашивает у Нео, знает ли он, что там написано. Она объясняет ему, что надпись сделана на латыни и означает «Познай себя». Эта мудрость является ключом к пониманию пророчества Оракула. Она же, только на греческом языке (gnvqi sautn), а не на «варварской» латыни (temet nosce), была начертана в храме Аполлона в Дельфах и, безусловно, помогала понять ответ оракула. Сократ следовал похожей максиме: «Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой». Самоуверенный царь Крез, как мы могли убедиться, не знал себя, за что жестоко поплатился. Нео еще не успел познать себя, не успел поверить в свои силы и таким образом полностью исполнить пророчество Оракула о том, что Морфеус найдет Избранного, а Тринити полюбит мертвого, который окажется Избранным.

Самопознание — это ключ, без которого мы не можем получить доступ к другим важным знаниям. Тема самопознания важна не только в жизни Сократа и в «Матрице», но и в других выдающихся философских фильмах. «Бойцовский клуб» ставит на первый взгляд незрелый вопрос: «Что ты можешь о себе знать, если никогда не дрался?» Но по мере развития сюжета и «драки» мы начинаем осознавать, что это вовсе не идиотский, вызванный избытком тестостерона вопрос. Мы познаем себя в борьбе. Вспомним фильм «Парни не плачут»,[13] в котором Брендон обманывает себя и окружающих, что приводит к чудовищному финалу. И еще Memento,[14] где идет борьба с вопросом «Возможно ли, что я сам себе лгу? Может ли потеря памяти быть частью ответа?» Голливуд и Афины приходят к одному выводу: непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой.

Составить полное представление о городском Оракуле нам поможет еще одно мудрое высказывание, начертанное в Дельфах и не забытое на кухне: «Все хорошо в меру» (μηδεν aγann). Пифия предлагает Нео: «Вот, возьми печенье». Она не говорит «Возьми немного печенья» или «Возьми сколько захочешь», а ведь мы знаем, что печенье соблазнительно своим аппетитным запахом. Оракул пьет какой-то напиток (весьма вероятно, что алкогольный) и курит сигарету. По-видимому, ей удается доставлять себе удовольствие, не излишествуя. Это сильно контрастирует с поведением остального человечества, которое агент Смит сравнивает с вирусом, поглощающим все ресурсы прежней среды обитания, прежде чем найти новую.

Существует легенда, что пары, вдыхаемые Дельфийским оракулом, когда-то были доступны всем людям, но они злоупотребили этим даром и навредили себе, прыгая в яму, из которой те поднимались. С тех пор приобщаться «дыханию Аполлона» позволено только Пифии, а жрец-толкователь обязан слушать ее пророчество и облекать его в стихи для разъяснения человеку, обратившемуся с вопросом; таким образом, человек оказался на две ступени дальше от бога. Если бы мудрость слов «Познай себя» и «Все хорошо в меру» была полностью осознана Избранным, она бы позволила ему открыть людям истину. Возможно, тогда все смогли бы вдохнуть «пророческий пар» и самостоятельно беседовать с богом.

ИСТОРИЯ ДВУХ ПЕЩЕР

Морфеус сообщает Нео, что тот «был рожден в тюрьме [собственного] разума». Даже рабам, военнопленным и жертвам концентрационных лагерей иногда удавалось сохранить свой разум свободным. «Они могут захватить мое тело, но им никогда не достанется мой разум». Против рабства и порабощения веками боролось множество героев, среди которых были Эпикет,[15] Фредерик Дуглас,[16] Виктор Франкл,[17] Джеймс Бонд Стокдейл,[18] Нельсон Мандела,[19] Джон Мак-Кейн,[20] Малкольм Икс[21] и Рубин «Харрикейн» Картер.[22] Хуже тюрьмы для разума может быть только тюрьма для разума, о которой вы не подозреваете, тюрьма, из которой невозможно сбежать. Как человек, чей разум заточен в такую тюрьму, может понять, что его освободили?

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет при ярком сиянии смотреть на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную проходящую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?»

Это строки из труда Платона «Государство» (514а-521b), в которых он рассказывает историю, известную как аллегория пещеры (ее также называют символом, мифом или притчей пещеры). Они прекрасно описывают положение Нео, освобожденного из Матрицы.

Шея, руки и ноги узников пещеры закованы в цепи. Они жили так с самого рождения и понятия не имеют о другой жизни. Они видят тени на стене, когда стражники показывают перед входом фигурки животных на манер кукольного представления. Узники разглядывают тени на стене, но это даже не тени реальных животных, а тени выструганных фигурок, отбрасываемые светом костра, а не солнца. Пленники не подозревают, что они пленники, и знают о существовании только того мира, который видят всю свою жизнь. Но однажды одного из пленников освобождают от оков и вытаскивают из пещеры. В солнечном свете он видит вещи такими, каковыми они являются на самом деле. Вместо того чтобы из эгоистических побуждений остаться во внешнем мире, пленник возвращается в пещеру, чтобы рассказать об увиденном остальным. Однако они решают, что он сошел с ума, и за его доброту награждают насмешками и неприятием.

В аллегории видна параллель с жизнью учителя Платона Сократа,[23] которого считали умалишенным и казнили за то, что он попытался отучить людей от упрощенного понимания реальности. Разумеется, аллегория также напоминает историю Нео, освобожденного из Матрицы, чтобы узреть «пустыню реальности». Подобно платоновскому узнику, Нео обнаруживает, что скован цепями или, точнее, черными кабелями, по которым транслируется шоу теней, созданное Матрицей. Неизвестно, кто освобождает узника в аллегории пещеры, в «Матрице» же это делает Морфеус (Морфей, бог сна в греческой мифологии, способный в любом обличии являться спящим людям). Как и платоновского узника, которого пришлось вытаскивать из пещеры, Нео сначала пугает вид других ничего не подозревающих пленников, дремлющих внутри липких розовых коконов. Нео трудно поверить, что увиденное им реально, что раньше он жил в вымышленном мире. «Большинство этих людей не готово к тому, чтобы их отключили», — утверждает Морфеус. Как и постепенное, болезненное приспособление платоновского узника к окружающему миру, реабилитация Нео проходит мучительно. «Почему у меня болят глаза?», — спрашивает Нео. «Потому что ты никогда ими не пользовался», — объясняет Морфеус.

«Корень учения горек, но плод сладок», — писал Аристотель. И мы прилежно учимся, помня, что слово education[24] происходит от латинского educere (выводить), напоминая нам о том, как узник был выведен из пещеры и как Нео был освобожден из «Матрицы». Клятва Гиппократа дает врачам понять, что они хранители, а не владельцы медицинских знаний. Они должны делиться знаниями, чтобы помогать людям. Люди, получившие философское образование, не связаны никакой священной клятвой, но они также обязаны делиться своими знаниями. Сбежавший пленник мог бы греться в лучах солнца, наслаждаясь своим знанием в одиночку, но он вернулся, чтобы помочь остальным. Платон цитирует Гомера:

сильнейшим образом желал бы …как поденщик работая в поле, Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый.

Нео, в отличие от Сайфера, также стерпел бы любые муки, но не вернулся в вымышленную реальность.

ЗНАНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ

Аллегория пещеры — это не только и не столько иносказательное представление истории Сократа. Платон пытается открыть читателю глаза на существование более высокого уровня реальности, идеальных форм (или идей). Мы все похожи на узников, так как привыкли ошибочно полагать, что реальность, в которой мы живем, самая настоящая и совершенная. Если верить Платону, то все, что мы переживаем на доступном нам уровне реальности, есть только блеклая копия идей. Мы можем восхищаться красотой заходящего солнца, справедливостью, вкусом хорошей лапши, но все это лишь подобие совершенства идей, копии Красоты, Добра, Блага и т. д.

Что же это за «заноза в голове», побуждающая человека искать идеальные формы? И откуда человек знает об их существовании? Платон и Сократ учат нас постигать мир не посредством чувств, но применяя один лишь только разум. Морфеус говорит Нео, что невозможно объяснить, что такое Матрица. Нужно увидеть ее самому. Как и в случае с платоновскими идеями, речь идет не о буквальном значении слова «видеть», а о знании, ведущем к пониманию сущности Матрицы. Из этого эссе, как и из работ самого Платона, вы вряд ли поймете, что такое идеи. Это одновременно интригует и разочаровывает. Мы начинаем задаваться вопросами: что такое добро, любовь, благо? И что же все-таки такое идея? Попытка найти ответы на эти вопросы плохо кончилась для Сократа. Так что когда дочитаете статью, остерегитесь.

Нео тоже узнает, что мышление важнее чувств. Разум важнее материи. Платон считал физический мир ниже идей, для Нео «ложки нет». Нео — воплощение человека, впервые давшего свободу пленникам. Платон считал, что разум и тело настолько разнятся, что травма их соединения при рождении человека вызывает потерю памяти, своего рода амнезию. Это не та полная потеря памяти, ради которой Сайфер идет на предательство, а нечто похожее на ощущения, которые можно испытать, если выпить слишком много Lethic moonshine, фирменного напитка Дозера. Вы можете вспомнить детали, которые послужат вам подсказкой. Deja vu[25] по Платону— это не признак сбоя в Матрице, а воспоминание (анамнез) об идеях. В периоды между инкарнациями, когда душа свободна от тела, мы созерцаем идеи. Все, что мы познаем в материальном мире, в сущности есть воспоминания об идеях, вызываемые подобными им земными объектами. Ребенку, например, не нужно объяснять, что цветок красив, — он постигает это через воспоминания об идеях красоты самой по себе и цветка самого по себе.

ФИЛОСОФИЯ: НЕХОЖЕНАЯ ДОРОГА

Сидя в машине, везущей его к Морфеусу, Нео рассматривает возможность возвращения, но Тринити помогает ему преодолеть сомнения: «Ты был там, Нео. Ты знаешь эту дорогу. Ты точно знаешь, куда она ведет, и я уверена, что это не то место, где ты хотел бы остаться». Невозможно не вспомнить знаменитые строчки Роберта Фроста: «Я выбрал менее хоженый путь / И это все изменило».[26] Любопытно узнать, сколько людей на самом деле живут в соответствии с этим принципом, этой излюбленной цитатой ежегодников. Эта дорога стала бы автострадой, забитой, несмотря на свою ширину, машинами, если бы все, кто считает эти строки своим девизом, действительно ему следовали.

Красная таблетка — это новый символ смелого выбора; большинство людей утверждают, что приняли бы ее, окажись на месте Нео. В заключение своего курса введения в философию я предлагаю своим студентам вдохнуть испарения моих письменных принадлежностей: красного или синего маркера. Для тех, кто выбирает красный маркер, философия становится профильной дисциплиной, и они получают возможность «выяснить, насколько глубока кроличья нора». Выбравшие синий маркер возвращаются к старой профильной дисциплине и забывают, что когда-то размышляли о сущности и загадках мироздания. Большинство неприятно удивляется необходимости выбора. Они предпочли бы думать, что выбирать не приходится. Философию не выбирает почти никто — это слишком непрактично. Но немногие оставшиеся поистине не могут устоять перед искушением знанием и реальностью.[27]

2. СКЕПТИЦИЗМ, МОРАЛЬ И «МАТРИЦА» Джеральд Эрион, Бэрри Смит

Большинство людей полагает, что мир является таким, каким мы его видим, слышим и осязаем. Вам кажется, что вы сейчас сидите в кресле и читаете эту книгу, вы в это верите. Вы думаете, что действительно сидите в кресле и читаете. Вам редко приходит в голову озвучить эту мысль, настолько это выглядит неуместным. Однажды оформленная, она предстает очевидно, даже банально верной. Разве кто-нибудь решится ее оспорить? Томас Андерсон также считает себя программистом, работающим в крупной софтверной компании, исправно платящим налоги и помогающим домовладелице. (Конечно, он также верит в свою «вторую жизнь», в которой он совершает компьютерные преступления как хакер Нео, однако эта жизнь скрыта только от властей, но не от самого Андерсона.) Представления Андерсона о действительности похожи на ваши и мои, и это объясняет боль, которую он испытывает, узнав, что привычный мир не является реальным. Комфортный мир, в котором живет Андерсон, оказывается искусной иллюзией, создаваемой в его мозгу системой разумных компьютеров, культивирующей и использующей людей в качестве возобновляемого источника энергии.

Морфеус объясняет Нео, что этот призрачный мир, Матрица, повсюду:

Она окружает нас. Даже сейчас, в этой комнате. Ты видишь ее, когда смотришь из окна и когда включаешь телевизор. Ты чувствуешь ее, когда идешь на работу или в церковь, когда платишь налоги. Этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду… правду о том, что ты раб, Нео. Как и все остальные, ты был рожден в цепях в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или потрогать. В тюрьме для твоего разума.

Андерсона и его современников обманули, заставив думать, что они живут в мире, где могут читать книги, смотреть по телевизору футбол и заниматься другими делами. В действительности же они проводят свою жизнь заточенными в небольшие контейнеры, поглощающие их биоэлектрическую энергию и направляющие ее «компьютерам-рабовладельцам».

Когда Нео узнает о таком положении вещей, его самым натуральным образом тошнит, он пытается вернуться к своей предыдущей искусственной жизни в Матрице. Сайфера, еще одного члена экипажа, ситуация ужасает настолько, что он соглашается предать Морфеуса в обмен на созданную Матрицей искусственную жизнь богатого и знаменитого человека. «Неведенье есть блаженство», — утверждает Сайфер, заключая сделку с агентом Смитом. Этот вымышленный сценарий пугает нас, но он также поднимает серьезные философские вопросы. Некоторые философы даже считают, что мы сами можем быть пленены подобным Матрице жестоким миром иллюзий. Мы исследуем эту возможность, обратившись к мыслителям западной культуры вроде Декарта, проверим гипотезу о том, что живем в Матрице, и покажем, что данная идея основана на фундаментальной ошибке и в лучшем случае представляет собой попытку метафизического бунта. В последней главе мы также проанализируем решение Сайфера вернуться в Матрицу с моральной точки зрения и докажем, что его ложные убеждения становятся причиной неверных суждений по многим этическим проблемам.

КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ: РЕНЕ ДЕКАРТ И ЗЛОЙ ДЕМОН

Гипотеза, гласящая, что мир, который мы видим, слышим и осязаем, может оказаться иллюзией, развивается сторонниками философского направления под названием скептицизм. Скептики утверждают, что мы не можем с уверенностью утверждать, существует ли внешний мир. Подобно героям «Матрицы», замечающим в привычном мире подозрительные вещи, они отстаивают мнение, что наши знания о мире могут быть поставлены под сомнение.

Гипотезы скептицизма особенно популярны у двух групп людей. Первая — это молодые люди, чей подростковый бунт против простых истин, навязываемых родителями, иногда принимает метафизическую форму, толкая их на заявления вроде «Ничто не является тем, чем кажется!» или «Только я знаю, какова реальность на самом деле!».

Вторая и более важная группа — это философы, которые, в свою очередь, тоже делятся на две группы. К первой группе относятся философы, еще не переросшие стадию «метафизического бунта» и поэтому находящие изучение абсурдных и заведомо ложных гипотез увлекательным и приятным занятием. Философы этой группы могут даже открыто признавать лозунги молодых скептиков вполне убедительными. Для нас же сейчас важна вторая группа философов. Она включает в себя тех, кто, подобно Декарту, считает сценарии, подобные «Матрице», полезным инструментом для исследования фундаментальных проблем знания и реальности.

В классическом труде «Размышления о первой философии» Декарт излагает наиболее существенные аргументы скептицизма, которые должны создать для науки прочную базу. Декарт начинает «Размышления» объявлением о намерении считать недействительными все мнения, которые он сможет поставить под сомнение. Абсолютно верными могут считаться только те мнения, которые пройдут проверку Декарта, и только эти взгляды могут служить надежным научным фундаментом. Радикальное сомнение Декарта является методологическим, то есть оно предназначено служить интеллектуальным целям. Вряд ли Декарт действительно стал бы отрицать все взгляды, которые подвергал проверке; их «недействительность» была лишь временной, эвристическим приемом.

Первыми объявляются недействительными те мнения, которые Декарт считает основанными на чувственном восприятии. Мы часто подкрепляем свое мнение информацией, полученной посредством зрения, слуха, обоняния и вкуса. Например, мы убеждены, что наш сосед по комнате Йон вернулся с занятий, если видим, как он приближается к дому, и если слышим, как он возится с дверью, то верим, что он снова не может отпереть замок. Однако Декарт отмечает: «Я иногда замечал, что они [чувства] нас обманывают». Это особенно верно в отношении очень маленьких или очень удаленных объектов. Фигура, которую мы принимаем за Йона, может оказаться вором; копошение у дверей может оказаться попыткой вора взломать замок. Из-за того что чувства иногда нас подводят, многие наши суждения, подкрепляемые свидетельством чувств, не удовлетворяют высоким стандартам Декарта, вследствие чего он их отбрасывает.

Продолжая эксперимент, Декарт указывает, что даже такие относительно неоспоримые суждения, как, например, то, что вы сидите в кресле и читаете эту книгу, могут быть подвергнуты сомнению. Конечно, эти суждения кажутся более надежными, чем ваши догадки о Йоне и о том, что он делает на крыльце. Однако Декарт подчеркивает, что мы часто заблуждаемся в отношении именно таких вещей во сне. Во сне вы можете видеть, что сидите на стуле и читаете эту книгу, хотя на самом деле вы лежите в кровати и у вас быстрая фаза сна. Мы не можем отличить опыт бодрствования от опыта, который мы якобы переживаем во сне, пока не проснемся, Морфеус поддерживает это мнение:

Ты когда-нибудь видел такой сон, Нео, когда был уверен, что это не сон? Что, если ты бы не мог очнуться от этого сна? Как бы ты узнал разницу между миром твоего сна и реальным миром?

На основе своего «сонного» аргумента Декарт делает вывод, что чувственный опыт — не самый надежный механизм проверки, поэтому он отбрасывает все убеждения, сформированные на основе чувственного опыта.

Затем Декарт продолжает наступление на привычные взгляды. Давая нам повод усомниться в представлениях о физическом мире, «сонный» аргумент, кажется, должен оставлять нетронутыми, например, представления о геометрических фигурах. Как пишет Декарт, «ибо сплю ли я или бодрствую, два плюс три дают пять, а квадрат не может иметь более четырех сторон». Однако Декарт заканчивает свое первое «Размышление» рассмотрением следующего, еще более радикального мысленного эксперимента. Он предполагает, что «не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение».[28] Такое существо, по словам Декарта, могло бы легко изменить наше мнение о сумме двух и трех или о числе сторон квадрата. Еще проще этому злому демону было бы заставить нас думать, что существует внешний для нас физический мир, в то время как на самом деле «я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения». Отсюда Декарт делает вывод: «…я буду рассматривать себя как существо, лишенное рук, глаз, плоти и крови, каких-либо чувств». Прочитав первое «Размышление» Декарта, сложно представить доказательства того, что наша жизнь не является грандиозным обманом, сотворенным злым демоном. Как же мы можем оспорить скептические аргументы, выдвинутые Декартом?

Те, кто видел «Матрицу», могут задать себе еще один вопрос: можем ли мы исключать возможность того, что наши жизни, кажущиеся исполненными смысла, на самом деле лишь иллюзии, созданные в наших мозгах умными компьютерами?

КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) ЗЛОЙ УЧЕНЫЙ ПИТЕРА АНГЕРА И «МОЗГ В БАНКЕ» ХИЛАРИ ПАТНЭМ

Заметный вклад в современную дискуссию о скептицизме внес Питер Ангер, сам являющийся сторонником этого философского направления. Он выдвинул предположение, что всех нас водит за нос не злой демон, а злой ученый.[29] Сценарий Ангера, представленный в его книге «Неведенье», вышедшей в свет в 1975 году, предполагает, что представления о существовании в окружающем мире стульев, книг и других объектов — всего лишь хитроумный обман, создаваемый в наших мозгах злым и гениальным ученым-неврологом, использующим компьютер для генерации электрических импульсов, передаваемых по электродам, прикрепленным к важнейшим участкам наших нервных систем. Используя эти импульсы для стимуляции головного мозга человека, ученый заставляет его думать, что есть стулья и книги, хотя на самом деле таких вещей в природе не существует. Ангер утверждает, что этот сценарий имеет такие последствия: «Никто не может знать [с абсолютной уверенностью], что не существует злого ученого, который при помощи электродов заставляет человека верить, что должны существовать горы», поэтому никто не может знать, существуют ли горы. Вы также не можете быть уверенными, что сидите в кресле и читаете эту книгу, так как не можете точно знать, что не являетесь объектом экспериментов злого невролога или, как в нашем случае, злой компьютерной системы наподобие Матрицы.

Хилари Патнэм в своей книге 1981 года «Разум, истина и история» развивает этот научно-фантастический сценарий. По его версии, злой ученый вводит нас в заблуждение не только относительно существования гор, но и относительно всего, что, как нам кажется, мы воспринимаем при помощи наших органов чувств.[30] Сначала Патнэм просит вас представить, что ваш головной мозг хирургическим путем отделен от остального тела и помещен в банку с питающими его химикатами. Затем мощный компьютер начинает посылать мозгу электрические импульсы, вызывая, например, иллюзию того, что вы сидите в кресле, читаете эту книгу, играете в теннис и так далее. И все это время ваш свободный от тела мозг плавает в банке в лаборатории злого ученого.

Патнэм постулирует, что компьютерная программа достаточно совершенна, чтобы подобающим образом реагировать на «действия», которые пытается инициировать наш мозг. К примеру, когда ваш мозг пытается поднять вас с кресла с намерением перекусить, компьютер должен посылать соответствующие импульсы, убеждающие вас в том, что вы в самом деле встали и направляетесь на кухню. Но хотя вам и кажется, что вы поели, вы все равно продолжаете оставаться мозгом, отделенным от тела и помещенным в банку.

Представляя этот любопытный сценарий, поразительно схожий с ситуацией, в которой оказалось большинство людей в «Матрице», Патнэм ставит скептический вопрос: «Откуда вы знаете, что сами не находитесь в этом затруднительном положении?» Без ответа на этот вопрос скептицизм, опирающийся на аргументацию Декарта, остается дамокловым мечом висеть над нашими головами.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ДОВОДЫ ПРОТИВ СКЕПТИЦИЗМА

К счастью, философы, не являющиеся сторонниками скептицизма, дали ответы на некоторые из непростых вопросов, поставленных Декартом, Ангером, Патнэмом и «Матрицей». Во-первых, важно уточнить, что сценарии скептиков — это не более чем предположения, причем не слишком правдоподобные. Мы следуем за Декартом, упражняющимся в систематическом сомнении, во многом благодаря тому особому философскому контексту, в котором они представлены, контексту поисков совершенного знания, соответствующего высочайшим идеалам науки. Помните, Декарт считал, что знание требует абсолютной уверенности. Мы не можем быть абсолютно уверены, что злой демон (или злая компьютерная система) не пытается обмануть наши чувства, поэтому Декарт доказывает, что нельзя использовать чувства в качестве оправдания наших притязаний на знание.

Максимально строгий стандарт познания совершенно уместен в философском контексте, в нашем поиске аргументов за и против скептицизма. Однако для повседневной жизни он слишком строг. Например, если Йон в ответ на вопрос о прогнозе погоды на завтра услышит от вас фразу «А существует ли погода?», или «А существует ли время?», или «Что есть завтра?», он имеет полное право предположить, что вы не в своем уме. Так происходит потому, что в различных контекстах действуют различные стандарты знания.[31] В контексте философии корректным является жесткий стандарт знания, в контексте же повседневной жизни нам подходят те обыкновенные стандарты, к которым мы все привыкли и которым соответствует широкий набор общеизвестных практических знаний. Получается, что в контексте повседневной жизни мы все-таки обладаем знанием о том, где сидим, чем занимаемся, какая стоит погода и как сыграла любимая бейсбольная команда. Таким образом, вы действительно многое знаете (в полном смысле этого слова) о себе и окружающем мире; ваши представления об этих вещах верны и обоснованы жизненным опытом. Например, вы знаете, что в данный момент бодрствуете. Вы знаете, что Декарт (как и Элвис) мертв. И вы знаете, что «Матрица» — всего лишь фильм. Кроме того, современная наука предоставляет нам огромный объем ничуть не менее истинной информации о том, что электроны меньше астероидов, что рыба — не млекопитающее, что Луна сделана не из зеленого (или какого бы то ни было) сыра, и так далее.[32] Но если мы на самом деле обладаем этими огромными и постоянно пополняющимися запасами практических и научных знаний, получается, мы должны отвергнуть требование Декарта о том, что знание всегда требует особого рода (философской) определенности, которая необходима в специфическом контексте его рассуждений о скептицизме.[33]

Фундаментальный эпистемологический принцип Декарта, гласящий, что лишь знание, в котором можно быть уверенным, является истинным знанием, имеет некоторые недостатки. Он несостоятелен с той точки зрения, что никто не доказывал его справедливости, то есть неизвестно, верен ли он. Об этом пишут Теодор Шик и Льюис Вон: «Если [скептики] не уверены, что знание требует уверенности, они не могут знать, что это так» (курсив наш. — Дж. Э., Б. С.).[34] В свете высказанных сомнений принцип Декарта больше не кажется вполне корректным. В конце концов, наши практические и научные знания так же или даже более надежны, чем принцип Декарта. Ведь именно признание истинности этих знаний дало нам возможность доверять своим чувствам, читая работы самого Декарта. Таким образом, у нас есть серьезное основание сомневаться в утверждении, что знание требует уверенности.

Надо также принять во внимание еще один аргумент против скептицизма, выдвинутый философом Бернардом Уильямсом.[35] Он развеивает наши страхи быть навечно запертыми в тюрьме из иллюзий (наподобие Матрицы), указывая на факт, что способность отличать сны от опыта бодрствования предполагает знание о существовании обоих видов опыта и разницы между ними. Мы можем осмысленно обозначить разницу между двумя вещами только тогда, когда между ними существует разница и нам о ней известно. Как пишет Уильямс, только «с позиции бодрствования мы можем объяснить сны». Получается, что мы можем понять различие между бодрствованием и сном, только если мы действительно иногда бодрствуем, а так как мы можем увидеть разницу между этими двумя видами опыта, то нет серьезных причин волноваться, что наши жизни могут быть бесконечной чередой снов.

Итак, у философии есть несколько инструментов разрешения метафизической неопределенности, которую может вызвать вдумчивый просмотр «Матрицы». Так как наше знание о том, где мы сидим, что делаем и каков мир вокруг нас, требует не философской точности, а только лишь твердых, привязанных к контексту оценок, которые мы используем в повседневных и научных целях, наши представления о внешнем мире позволяют нам не только убедиться в существовании этого мира, но и делать выводы о его сущности и строении. Вспомним Мартина Гарднера:[36]

Гипотеза существования внешнего мира… очевидно полезна и так серьезно подтверждена опытом веков, что мы можем без преувеличения назвать ее самой обоснованной из всех эмпирических гипотез. Этот постулат настолько полезен, что никто, кроме сумасшедшего или метафизика, не найдет повода оспаривать его.[37]

МОРАЛЬ И МАТРИЦА: ОШИБКА САЙФЕРА

Находясь во власти скептицизма, инспирированного Декартом и «Матрицей», мы можем сочувствовать Сайферу, заключающему подлую сделку с агентом Смитом. Устав от невзгод реального мира, Сайфер соглашается вывести Смита на Морфеуса в обмен на жизнь в Матрице в качестве богатого и знаменитого актера. Сайфер знает, что Матрица не есть реальность, но считает, что его жизнь станет лучше, если он просто об этом забудет и вернется в мир иллюзий.

Однако тут Сайфер допускает большую ошибку. Решив жить исключительно ради удовольствия, он полагает, что только ради удовольствия и стоит жить. Теория, согласно которой удовольствие — единственная стоящая вещь, известна в философии как гедонизм.[38] Хотя гедонизм на первый взгляд может показаться привлекательным, Роберт Нозик в своей книге приводит против него веские аргументы. Эти аргументы особенно интересны для нас тем, что подразумевают еще один мысленный эксперимент с «мозгом в банке».

Нозик начинает с предположения, что мы можем быть телами, плавающими без сознания в контейнерах с питательными химикатами. Он допускает, что существует нечто, называемое «машиной опыта», — сложный компьютер, посредством электродов воздействующий на центральную нервную систему. С помощью машины опыта неврологи могут заставить нас представить, что мы читаем книги, встречаемся с друзьями, пьем пиво или делаем другие приятные вещи. И все это время мы будем дремать внутри машины. Приняв, что машина может генерировать любой ценный для нас опыт, что она может быть запрограммирована так, чтобы «сделать» нас невероятно удачливыми, богатыми, счастливыми и красивыми, Нозик спрашивает: «Согласились бы вы быть подключенным к такой машине всю свою жизнь?»[39]

Разумеется, Сайфер ответил бы «да». Однако многие из нас повели бы себя гораздо осмотрительнее. Есть что-то настораживающее в идее заменить жизнь электронной симуляцией.[40] Нозик приводит свои доводы для тех, кто, подобно Сайферу, решил бы отдать себя во власть машины. Первый его аргумент таков: «Мы хотим совершать определенные действия, а не просто иметь опыт таких действий».[41] Ни машина опыта, ни Матрица не дадут нам выполнить настоящих, значимых действий, они лишь создают видимость таких действий. Кроме того:

Мы хотим какими-то быть... [но] человек, плавающий в резервуаре, — это неопределенный, бесформенный предмет. Мы не можем дать ответа на вопрос, каков человек, долгое время проведший в резервуаре. Смел ли он, добр, умен, остроумен, нежен? На эти вопросы не просто трудно, а невозможно ответить, этот человек просто никакой.[42]

В конце концов, машина опыта не позволяет нам по-настоящему воздействовать на реальность, несмотря на встречающееся у многих людей сильное желание это делать. Нозик продолжает свою мысль и делает выводы:

Этим можно объяснить ярость борьбы с психоактивными наркотиками. Некоторые люди рассматривают их в качестве действующих моделей машины опыта, другие считают пропуском в иную реальность. То, что для одних является эквивалентом подчинения машине опыта, для других является причиной не подчиняться ей!.. Воображая машину опыта и понимая, что не стали бы ей пользоваться, мы признаем, что не только опыт имеет для нас значение.[43]

Размышляя над решением Сайфера и отвергая его, мы также признаем, что ценим не только удовольствие (славу, богатство, красоту). По сути, решение Сайфера аморально. Напротив, решение Нео отправиться в «пустыню реальности» позволяет ему по-настоящему действовать и приобретать подлинный опыт, придающий его жизни смысл и моральную значимость. Как пишет философ-моралист Джон Стюарт Милль, «лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей; лучше быть недовольным Сократом, чем довольным дураком».

ЗНАЙ СЕБЯ

«Матрица» самым бесцеремонным образом вселяет в нас тревоги скептицизма. Поразмыслив, однако, мы видим, почему не стоит разделять сомнения скептиков в существовании этого мира. Эти сомнения имеют смысл только в узком контексте философских семинаров. Возвращаясь к нормальной жизни, мы видим, что эти сомнения беспочвенны. Кроме того, мы видим, какую огромную ошибку совершает Сайфер, отвернувшись от реальности и пытаясь вернуться в Матрицу. Мы должны не только признать существование внешнего мира, но и встретиться с этим миром лицом к лицу, чтобы наша жизнь имела смысл и мы могли прожить ее как зрелые люди.

3. ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ Дэзид Мицуо Никсон

Посмотрев «Матрицу», я невольно задаюсь вопросом: «Не могу ли я находиться в Матрице прямо сейчас?» Может быть, все то, что, как мне кажется, я вижу, ощущаю, пробую на вкус, осязаю, все мои мысли — на самом деле часть «генерируемого компьютером мира иллюзий» и в действительности мое тело плавает в коконе, наполненном розовым гелем. Это предположение настолько интересно и пугающе, что заслуживает отдельного названия. Для простоты упоминания назовем его Возможностью Матрицы, то есть возможностью того, что я или вы сейчас находимся в Матрице.

В данном эссе я хочу исследовать несколько вопросов, связанных с Возможностью Матрицы. Вот они:

а) Даже если мы на самом деле не находимся в Матрице, какое влияние может оказать Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем?

б) Как Нео догадывается, если вообще догадывается, что он в Матрице?

в) Имеет ли вообще смысл Возможность Матрицы?

Предупреждаю, выводы, которые я сделаю, особенно в последних двух главах, могут быть не вполне очевидными и, возможно, покажутся некоторым читателям спорными. Но даже если Вас не убедят мои аргументы, надеюсь, что они, по крайней мере, заставят вас задуматься.

ИЗВЕСТНО ЛИ НАМ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ?

Как же влияет Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем? Обратите внимание, что Возможность Матрицы не подразумевает, что я прямо сейчас нахожусь в Матрице. Она подразумевает, что я, возможно, там нахожусь. И все же, если я сейчас нахожусь в Матрице, то большинство моих текущих убеждений неверны. Например, я считаю, что у меня есть Honda Civic, в то время как на самом деле у меня вообще нет машины, поскольку я плаваю в коконе с розовым гелем. Следовательно, Возможность Матрицы ведет к тому, что у меня может быть масса неверных убеждений.

Представим себе на минуту, что Возможность Матрицы существует (она имеет смысл и ненулевую вероятность), поэтому многие мои убеждения могут оказаться ложными. Люди обычно реагируют на то, что масса их убеждений оказывается неверными, двумя способами.

Первый способ такой: «Если есть вероятность, что твое убеждение неверно, значит, ты не можешь сказать, что действительно это знаешь». Например, вы можете верить, что ядро Луны — это не пустая полость, где живут лунные гоблины, но так как на Луне вы ни разу не были, возможно, гоблины действительно там живут, каким бы невероятным это ни казалось. Выходит, вы не можете точно знать, что гоблинов на Луне нет. Я, разумеется, не пытаюсь вас убедить в том, что вы должны отказаться от своих взглядов. В конце концов, должны же вы во что-то верить, так что можете верить в то, что кажется вам наиболее похожим на правду. Но не думайте, что вы действительно это знаете. Это похоже на методологический скептицизм Декарта. Чтобы найти абсолютно верное знание, Декарт использовал метод, согласно которому все, что хотя бы теоретически можно поставить под сомнение, не должно приниматься во внимание. Декарт не смотрел «Матрицу», у него была своя страшная история. В своей истории Декарт играет с возможностью, что «какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение».[44] Декарту было достаточно одной возможности, что такой демон может его обманывать, чтобы усомниться в своих знаниях, по крайней мере в тех, которые могут быть следствием обмана демоном.

Второй способ ответа обычно бывает таким: «Если вы задумаетесь над тем, как мы используем слово «знать» в реальном мире, то обнаружите, что во многих ситуациях, когда знания могут оказаться ложными, мы все равно называем их знаниями». В реальном мире (если мы не строим из себя философов) мы почти никогда не требуем от знания тождественной истинности, прежде чем назвать его точным. Например, если на автобусной остановке кто-то спрашивает меня: «Вы не знаете, который час?» — я смотрю на свои часы и отвечаю: «Знаю, сейчас 12:30». Я допускаю возможность того, что мои часы могут остановиться, но когда я не ношу шапочку философа, этот факт не мешает мне сказать, что я знаю, сколько сейчас времени. Разве что-то могло бы оправдать философов, особенно снявших академические шапочки, если бы они внезапно установили такие высокие стандарты знания, которых сами не всегда придерживаются? Если кто-то скажет, что мое убеждение неверно, я резонно отвечу: «Что с того?» Важна не возможность, а вероятность. Поэтому пока вы не назовете мне убедительную причину, по которой мои взгляды не возможно неверны, а вероятно неверны, я не поменяю своих взглядов.

Лично я склоняюсь ко второму ответу. Но, может быть, нам удастся примирить обе точки зрения, показав, что они подразумевают разные толкования слова «знание». Первая имеет дело с неким суперзнанием, так что вы не можете утверждать, что суперзнаете что-то, пока существует вероятность ошибки. Такое знание, применяя методологический скептицизм, искал Декарт, чтобы использовать его как основу всех остальных знаний. Вторая точка зрения подразумевает обыденное знание, когда вы можете говорить о знании чего-то, невзирая на возможность ошибки. В то же время нельзя сказать, что вы обладаете обыденным знанием, если вероятность того, что вы ошибаетесь, велика. Обе стороны согласятся — Возможность Матрицы предполагает, что мы владеем очень небольшим объемом суперзнания (если вообще владеем им), но она не мешает нам владеть обыденными знаниями. Будучи поставлен таким образом, вопрос «Знаем ли мы вообще что-нибудь?», похоже, теряет свою «изюминку». А может, и нет.

ЗНАЕТ ЛИ НЕО, ЧТО БЫЛ В МАТРИЦЕ?

А сейчас я хочу сменить тему и поговорить о том, как Нео выясняет, что находится в Матрице. Фильм наталкивает нас на мысль, что Нео узнает (я ограничусь менее строгим, обыденным смыслом этого слова) то, чего раньше не знал, — а именно, что он провел большую часть своей жизни в Матрице в качестве тела, плавающего в коконе с гелем и черпающего свой опыт из суперкомпьютера. Как же Нео об этом узнает, если вообще узнает?

Прежде чем предложить Нео синюю и красную таблетки, Морфеус говорит: «Невозможно объяснить, что такое Матрица. Тебе придется увидеть ее самому». Морфеус не говорит почему, но я осмелюсь предположить, что, если бы он сказал, никто бы ему не поверил. Поверить ему могли бы только самые легковерные и глупые люди, которых можно убедить в чем угодно. Но эти люди не принадлежат к тем, кто владеет большими знаниями, хотя временами они и могут делать правильные выводы. Поэтому со слов Морфеуса Нео не может узнать, что такое Матрица, так как было бы безрассудством поверить в такую историю, а глупое мнение (даже если оно случайно оказывается верным) не является знанием. Для того чтобы убеждение можно было считать знанием, оно должно быть доказано. Ведь в традиционном представлении знание — это доказанное верное суждение. В традиционном представлении лишь тогда вы можете сказать, что знаете нечто, если ваше убеждение верно и обоснованно. Хотя многие находят это проверенное веками представление неточным, оно справедливо по меньшей мере в том, что, требуя доказательства, не позволяет счесть глупые мнения и счастливые догадки знанием.

Нео выбирает красную таблетку, чтобы посмотреть, «насколько глубока кроличья нора». И в течение минуты он переживает самый странный опыт, который у него когда-либо был, — видит, как разбитое зеркало превращается в целое. Он прикасается к зеркалу, и то растекается по его телу вязкой отражающей субстанцией. Внезапно он оказывается в коконе розового геля с проводами, подключенными к его рукам, ногам, спине и голове. Он видит вокруг себя миллионы таких же коконов. Похожий на паука робот хватает его за шею, отключает кабель, идущий к голове Нео, и улетает. Из кокона сливается гель, Нео скользит по трубе, падая в бассейн, похожий на канализационный коллектор, чтобы в следующую минуту быть извлеченным оттуда гигантским краном. Он то приходит в себя, то впадает в беспамятство. В конце концов он набирается сил осмотреть корабль, на котором находится. К его голове подключается провод, и он оказывается в «конструкторе» — «загрузочной программе», где Морфеус наконец рассказывает ему историю Матрицы.

В эту историю трудно поверить. И Нео поначалу не верит. Этот опыт оказывается для него настолько болезненным, что его рвет. И я не могут его в этом упрекнуть. Когда узнаешь, что вся твоя жизнь до настоящего момента проходила в фальшивом, созданном компьютерами мире иллюзий, голова, мягко говоря, идет кругом. Но меня не интересует вопрос, насколько сложно с эмоциональной точки зрения в это поверить, меня интересует, насколько разумно верить в это, учитывая недавний опыт Нео. Может ли мучительный опыт дать то, чего не мог дать рассказ Морфеуса, — прочное основание полагать, что его жизнь вплоть до недавнего времени протекала в Матрице? Или даже перенесенный необычный опыт не одолеет предубеждения, что глупо верить в эту удивительную историю?

Заметьте, я не задаюсь вопросом, возможно ли, что новые представления Нео о том, что он провел свою жизнь в Матрице, а сейчас освободился от нее, окажутся ложными. Очевидно, что это возможно. Может статься, что не существует никакой Матрицы, Нео всегда жил в обычном мире и был введен в заблуждение после того, как принял красную таблетку, которая на самом деле оказалась сильным галлюциногеном, и т. п. (Подозреваю, такой поворот сюжета разочаровал бы зрителей.)

Очевидно, это возможно. Но у нас нет веских оснований считать, что все возможное реально. Крометого, следует помнить о разнице между возможным и вероятным: у нас есть причины верить только в то, что вероятно.

Итак, есть ли у Нео серьезные причины верить в то, во что он теперь верит, а именно в то, что он был в Матрице, но сумел из нее освободиться? Если есть, то мы также можем пожелать убедиться, что он не только в это верит, но и знает это. (Так как существует вероятность ошибки, речь идет об обыденном знании.)

Я хочу детально рассмотреть версию, что у Нео, быть может, нет серьезных оснований верить в историю с Матрицей, даже несмотря на недавний необычный опыт. Нео выглядит примерно на 25 лет. В этом случае, чтобы поверить в историю с Матрицей, ему необходимо обменять 25 лет совершенно нормального опыта на несколько дней очень странного опыта, которому он должен довериться. Его выводы могут оказаться слишком поспешными, особенно если учесть, что причудливый новый опыт последовал за принятием странной красной таблетки.

Ситуация только ухудшается, когда мы понимаем, что какими бы возможностями для интерпретации своего опыта Нео ни обладал, эти возможности были приобретены в тот период его жизни, который он сейчас должен отбросить как абсолютно не заслуживающий доверия. К слову, именно опыт этих 25 лет позволяет ему делать разумные выводы из информации, получаемой посредством органов чувств. Но если он верит в историю с Матрицей, тогда все его навыки интерпретации информации должны также быть отброшены. Ниже представлен список некоторых правил интерпретации опыта, который Нео придется отбросить, если он поверит в историю с Матрицей:

а) люди обычно не лгут, так что если кто-то что-то вам говорит, это, скорее всего, правда;

б) если вам кажется, что кто-то говорит по-английски, вероятно, так оно и есть;

в) если вы помните, как делали что-то, вы наверняка делали это;

г) люди не меняются телами при соприкосновении;

д) люди не лезут в удлиненный стеклянный сосуд с узким горлышком (бутылку), когда злятся;

е) люди не пытаются с вами общаться с помощью звуков, которые издает обувь при ходьбе (так что не стоит пытаться интерпретировать эти звуки);

ж) когда вам кажется, что объект увеличивается в размерах, обычно это означает, что он к вам приближается (аналогично, уменьшающиеся объекты удаляются);

з) вещи продолжают существовать, даже когда вы их не видите.

Подобных правил так много, и они настолько очевидны, что мы не задумываясь следуем им. Мы (вы, я, Нео) не только верим в эти чудаковатые, но очевидные истины, у нас есть основания в них верить. Верить в них разумно. Но какими бы очевидными они ни казались, мы не рождаемся с ними. Итак, откуда же мы берем основания моих высказываний, в которых приводятся числа, неверны».)

Конечно, у зрителей, сидящих в зале, есть более полная картина происходящего. Мы узнаём, что запрограммированный мир Матрицы весьма похож на реальный, и способ, который избрал Нео для интерпретации своего опыта {считая, например, что Морфеус говорит по-английски и говорит правду), на самом деле верен. Но у Нео, в отличие от зрителей, нет причин считать, что мир Матрицы похож на реальный мир. Вы можете решить, что его новый опыт быстро дает ему понять, что реальный мир схож с миром Матрицы, но по большому счету этот опыт бесполезен, если его невозможно интерпретировать при помощи надежных принципов, подобных тем, что приведены выше. А у Нео, как мы уже убедились, нет оснований доверять этим принципам, так как он не может полагаться на свой прошлый опыт. Он не может полагаться на текущий опыт, не доверяя предшествующему. Эти выводы, по сути, являются следствием широко распространенного в эпистемологии воззрения, именуемого холизмом. С точки зрения холизма никакой опыт не может самостоятельно дать основания для оценки, это можно сделать лишь с помощью взаимосвязанной череды опытов и убеждений, которые непременно должны содержать принципы интерпретации.[45] (Если это мнение кажется вам очевидно ложным, предлагаемые здесь аргументы наверняка покажутся вам небесспорными.) Таким образом, у Нео нет оснований интерпретировать свой новый опыт так, как он привык это делать, и то, во что он поверил (например, что он находился в Матрице, но освободился из нее) благодаря этому новому опыту, также представляется необоснованным. Должным следовало бы признать вывод, что Нео на самом деле не знает (даже в смысле обыденного знания) того, что он находился, а сейчас не находится в Матрице.

Думаю, из этой цепи размышлений можно было бы сделать выводы, способные осветить все крупные гипотезы скептицизма, подобные Возможности Матрицы. Полагаю, вам должно быть видно, что вера во все эти фантастические истории почти всегда несостоятельна. Но прибережем эти выводы для другого случая. А теперь вернемся к тому, с чего начали, то есть к Возможности Матрицы.

ИМЕЕТ ЛИ СМЫСЛ ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ?

Напомню, что Возможность Матрицы — это идея, согласно которой "возможно, что я или вы прямо сейчас находимся в Матрице». Я хочу рассмотреть следующий вопрос: имеет ли вообще смысл идея, подобная Возможности Матрицы? Насколько идея пребывания в Матрице логически непротиворечива?

Сразу же хочу уточнить: задавшись вопросом, действительно ли история, рассказанная в «Матрице», является логически возможной, я не преследую цель продемонстрировать некоторые неувязки сюжета. Меня также не интересует, так сказать, техническая или научная возможность Матрицы. Может обнаружиться, что в этой истории, например, нарушаются какие-то законы физики, однако мне это безразлично. Меня скорее волнует то, является ли история концептуально логичной.

Я уже подчеркивал, что если вы прямо сейчас находитесь в Матрице, то огромное множество ваших убеждений ложно. (Например, вы уверены, что в данный момент читаете книгу, хотя в действительности плаваете в коконе с розовым гелем и поблизости нет ни одной книги.) Эта всеобщая ошибка, огромный объем ложных убеждений, на мой взгляд, подрывает логическую последовательность истории Матрицы. (Скоро вы увидите почему.) Безусловно, не все убеждения Нео оказываются ложными. К примеру, его мнение о том, как выглядит его лицо, оказалось верным. (Хотя он мог выбраться из Матрицы и обнаружить, что выглядит как Бар-бра Стрейзанд — вот это был бы шок!) Если мы можем себе представить мир, изображенный в «Матрице», мы, конечно, можем представить себе и другой подобный мир, в котором компьютеры чуть более коварны: в таком мире компьютеры внимательны к любой мелочи, чтобы максимизировать количество ложных убеждений людей, пойманных в Матрице.

Меня интересует вопрос: можем ли мы составить идею человека, абсолютное большинство убеждений которого неверно? Если ответ отрицательный, то в конечном счете истории вроде «Матрицы» для нас не имеют смысла (или, по меньшей мере, бессмысленна моя история о компьютерах повышенного коварства), так как в них участвуют люди, чьи взгляды целиком или почти целиком фальсифицированы.

Если быть более точным, я постараюсь доказать, что один человек (назовем его Лизой) не может понять истории, героем которой является другой человек (скажем, Гомер), все или большинство мнений которого Лиза сочла бы ложными. Таким образом, если мы заменим Лизу собой, а Гомера — Нео, то идея, что все или почти все мнения Нео (или чьи-то еще, включая нас самих) ложны, не будет иметь для нас смысла.

Основой аргументации послужит исследование следующего высказывания: не имеет смысла утверждение, что один человек по каждому частному вопросу имеет только одно мнение. Чтобы иметь мнение по какому-то вопросу, мы должны обладать несколькими связанными с ним убеждениями. Покажем это на примере. Допустим, я и мой друг Клетус ведем следующий разговор:

Клетус: Медведи страшные.

Я: Почему ты так думаешь? Потому, что они большие?

Клетус: Разве они большие? Я не знал.

Я: Тогда, наверное, потому, что это мохнатые животные?

Клетус: А они мохнатые? Я этого не знал. Вообще-то, я даже не думал, что они животные.

Я: Ну, ты ведь знаешь, что они живые существа, обитающие в физическом мире, так?

Клетус: Вот это новость!

Я: Они тебя пугают, потому что выглядят как маленькие птички?

Клетус: О, так они похожи на птиц?

Я: Я пошутил! Ты должен хотя бы знать, как они выглядят, разве нет?[46]

Клетус: Э-э-э… нет. А как они выглядят?

Я: Да ладно тебе! Ты вообще что-нибудь знаешь о медведях?

Клетус: Конечно. Они страшные.

Я: А кроме этого?

Клетус: М-м-м… нет.

В конце концов мы начинаем подозревать, что Клетус просто повторил чьи-то слова о «страшных медведях», хотя понятия не имеет, что они означают. В любом случае очевидно, что он не убежден, что медведи страшные, так как не имеет никакого представления о медведях. Я могу сказать, что Клетус убедится в том, что медведи страшные (не важно, истинно это суждение или ложно), только тогда, когда получит представление о связанных с этим понятиях (медведь и страшное). А чтобы мне стало ясно, что представление Клетуса о медведе имеет смысл, я должен соотнести его мнения с теми, которые я считаю истинными (например, что медведи — животные или что они не похожи на маленьких птичек и т. д.). Без этих связанных убеждений мы не сможем разобрать, что Клетус понимает под «медведем», если это слово вообще что-нибудь для него значит. Я считаю, что оснований приписывать Клетусу мнение, что медведи страшные, у нас не больше, чем приписывать ему суждение, что камни страшные. (Идея, что убеждения одного человека придают смысл словам другого, — еще одно светило созвездия холизма. Она называется холизмом значений или концептуальным холизмом. Обратитесь к трудам Куайна, Дэвидсона или Селларса.) Даже если предположить, что Клетус имеет представление о страшном и может по крайней мере сказать общую фразу вроде «Медведи — это скорее что-то, чем ничто», у нас будут основания считать, что Клетус высказался о существовании чего-то страшного, а не о том, что он считает страшными именно медведей (ну, знаете, тех здоровых мохнатых животных, вовсе не похожих на маленьких птичек).

Давайте подведем черту под всем сказанным. Допустим, я хочу сказать, что у кого-то много ложных убеждений. Я должен показать, что в каждом ложном убеждении, которое я хочу приписать человеку, содержатся некоторые понятия. Но это означает, что я должен приписать человеку какие-то убеждения, которые сам считаю истинными. Следовательно, каждое ложное убеждение, приписываемое мной человеку (например, Гомеру), я должен связать с несколькими истинными убеждениями этого человека. Если каждое ложное убеждение Гомера связать с несколькими истинными, я не смогу сказать, что все убеждения человека неверны. В любом случае у него есть набор истинных убеждений. Мы можем утверждать, что у человека есть ложные убеждения, только если у него есть связанные с ними убеждения, которые мы считаем верными. Идея, что чьи-то убеждения всецело ложны, остается непротиворечивой только в том случае, если мы не обращаем внимания на все те истинные убеждения, которые приписываем личности.

Позволяет ли эта аргументация показать, что Возможности Матрицы на самом деле не существует, и достаточно ли она ясна? К несчастью, мне так не кажется. Даже если злые компьютеры Матрицы не могли бы сделать ложными все ваши убеждения (и в этом случае их нельзя было бы вообще назвать убеждениями), значительная, возможно, даже большая часть убеждений такой фальсификации могла бы подвергнуться, если бы вы пребывали в Матрице. Таким образом, нам придется признать Возможность Матрицы. Вы все-таки можете находиться в Матрице, и масса ваших убеждений может быть ложной, даже если некоторые убеждения и являются истинными.

4. ВИДЕНИЕ, ВЕРА, ПРИКОСНОВЕНИЕ, ИСТИНА Кэролин Корсмейер

С 1981 по 1990 год в центры эпидемиологического контроля Атланты поступило 120 сообщений о загадочной смерти людей. Здоровые взрослые мужчины, преимущественно члены общины лаосских иммигрантов народности хмонг, умирали во сне. Медицинская экспертиза не смогла установить причин смерти. Однако у членов общины было свое объяснение: они утверждали, что все эти люди стали жертвами ночного духа, который являлся к ним, когда они спали, и высасывал из тел дыхание.[47] Немногие пережившие эти визиты сообщали о парализующем ужасе и ощущении, что верхом на груди сидит злое существо. Разумеется, было много свидетельств того, что жертвы перед смертью страдали от ночных кошмаров. Хотя научное сообщество так и не поставило умершим окончательный диагноз, сообщения о «синдроме внезапной ночной смерти» открыли публике глаза на пугающую возможность того, что сны могут убивать.

Любой чувственный опыт может иметь место в неподвластном нам королевстве снов, хотя, как правило, сны являются зрительными явлениями, создаваемыми на основе запасов памяти и воображения.[48] Сны могут быть правдоподобными, странными, приземленными, скучными, смешными или ужасающими. Заверение «Это всего лишь сон» основывается на следующем допущении — то, что ты только видишь, не может причинить тебе вреда, так как ничто из твоих снов не может прикоснуться к тебе. Для ранения и смерти необходимо физическое взаимодействие с живой тканью, а обычный сон, безусловно, не может обладать такой силой. По крайней мере, мы на это надеемся.

ЖИЗНЬ В МАТРИЦЕ: НЕКОТОРЫЕ КЛАССИЧЕСКИЕ ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Гипотеза «Матрицы» гласит, что человек может прожить всю жизнь среди иллюзий, вызываемых стимуляцией мозга пассивного неподвижного индивида, для которого похожий на сон паралич является постоянным состоянием. Люди, пойманные в Матрицу — «созданный компьютерами мир иллюзий», как называет ее Морфеус, — верят, что проживают обычную жизнь со всеми привычными благами. Все их органы чувств подключены к Матрице, так что вкус, обоняние, осязание, зрение и слух стимулируются (или симулируются), реализуя принцип esse est percipi (существовать — значит быть воспринимаемым). Гипотеза сюжета позволяет фильму не только затронуть старые философские проблемы взаимосвязи души и тела и ненадежности любого знания, но и более современные страхи установления политического господства в мире кибернетической культуры. В данном эссе рассматривается один из аспектов этих проблем — чувственный опыт, — а также приемы, используемые в фильме для демонстрации того, что философы называют «скептицизмом в отношении чувств».

По фильму разбросаны указания на ряд классических проблем восприятия, отсылающие нас к «Рассуждениям о первой философии» Декарта. В своем знаменитом труде, ставящем под сомнение взгляд, что чувственный опыт точно регистрирует свойства окружающего мира и потому может служить основой знания, Декарт делает смелую попытку вывести критерий, с помощью которого можно определить, спим мы или бодрствуем. Это довольно успешный способ скептицизма оспорить точность восприятия мира, так как опыт снов может быть настолько ярким, что человек (временно) уверяется в его реальности.[49] В начале фильм прямо обращается к теме сна: Нео несколько раз просыпается в поту, задыхаясь после пугающей встречи с Матрицей. Хотя эти моменты, скорее всего, исполняют роль удобных переходов между сценами, они затрагивают вопрос о том, можно ли делать верные выводы из любого данного чувственного опыта.

Чтобы заставить нас поверить, что не только чувственный опыт, но и любое убеждение может быть внушено человеку могущественным разумом, Декарт дополняет аргумент сна намного менее убедительным аргументом злого обманщика, или «злого демона». Современная версия злого обманщика — злой компьютер, жуткий кибер-мозг, поменявший местами программиста и программируемого и генерирующий опыт, из которого состоит вся жизнь человека. В «Матрице» это показано в самой пугающей, на мой взгляд, сцене фильма, когда Нео приходит в себя в коконе, дающем пищу телу человека и его иллюзорной жизни. Из кокона открывается вид на миллионы других коконов, в которых спят разумные существа. Эта сцена воплощает в картинке самую страшную среди известных мне философских проблем — тот мысленный эксперимент, в котором предполагается, что все мы только мозги в банках, а наша психическая жизнь полностью обеспечивается внешними электрическими импульсами.

Есть ли какие-то основания для подобных предположений? Чувства долгое время рассматривались как органический интерфейс между разумом и телом, как средство сбора информации, на основе которой формируются наши знания о мире. Но, как мы знаем по опыту, обмануть можно любой вид чувственного восприятия. Существует ли вероятность того, что все мы являемся жертвами иллюзий, вызываемых в наших органах чувств не объектами внешнего мира, а внешней стимуляцией мозга?

В философии разума существует направление, которое признает подобные версии бессмысленными и опровергающими самих себя. Фильм и гипотеза «мозга в банке», о которой часто пишут в последнее время, поднимают одну и ту же проблему: если человек пребывает в мире иллюзий, как он может это понять? Как человек может обнаружить, что он всего лишь мозг в банке или пленник Матрицы? Уверенное высказывание можно сделать только в том случае, если человек может точно сказать, что он не мозг в банке.[50] В этом отношении фильм ограничен рамками всех вымышленных сюжетов от Кальдерона до «Секретных материалов»: повествование ведется извне Матрицы. У картины есть удобная точка обзора — корабль «Навуходоносор», где мы видим героев, подсоединенных к креслам, загружающим программы в их мозги. Несмотря на то что герои при желании могут входить в Матрицу, они не являются жертвами систематического обмана. В соответствии с гипотезой, предложенной фильмом, подавляющее большинство людей постоянно живет в Матрице и служит в качестве декорации, не являясь подлинными действующими лицами.

Создатели фильма, конечно, прекрасно понимали, какие сложные проблемы влечет за собой это предположение, поэтому добавили в диалоги фильма некоторое количество неуклюжей самокритики. Вспомните беседу о корабельной еде между Маусом и Нео. Во время совместной трапезы Нео узнает, что в XXII веке вне Матрицы еда больше не является удовольствием. Из кранов вываливаются порции питательного одноклеточного протеина, который лестно сравнивается с тарелкой соплей. У Мауса эта субстанция вызывает далекие воспоминания о манной каше. И тогда он задает вопрос: откуда машины, создавшие Матрицу, знают, какова на вкус манная каша? И откуда людям знать, что это похоже на манную кашу, если они никогда ее не пробовали и не могут сравнивать? Как может нечто походить на что-то по вкусу, если нет никаких сведений о том, каково это что-то на вкус?

ОЦЕНИВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Это очень интересные вопросы, но они затрагиваются лишь вскользь, и на них не дается никакого ответа. Наверное, не стоит требовать от фильма исчерпывающего разбора логики иллюзий. Однако встает важный сопутствующий вопрос, рассмотренный более полно: стоит ли жить ради опыта, который не может считаться не только подлинным, но и ценным?

На этот вопрос можно дать два противоположных ответа. Первый — реально и ценно только то, что свободно от созданных Матрицей иллюзий. Хотя в фильме преобладает эта точка зрения (и предполагается, что с ней согласен зритель), существует и другое мнение, на которое нам следует обратить внимание: реально то, что обеспечивает наиболее яркий и приятный опыт. Первый ответ вы получите от Морфеуса и его команды, второй — от Сайфера, предающего своих друзей. Кроме того, второе мнение высказывает преданный и обаятельный Маус, когда оспаривает слова Дозера о том, что съедобная слизь содержит все, что нужно человеческому телу. Нет, возражает Маус, в ней нет удовольствия, чувства, которое он считает одной из основных человеческих реакций: «Отрицать свои желания— это отрицать свою человеческую природу». Дозер относится к его мнению скептически, он явно считает, что наслаждение вкусом — это каприз, который борцы с Матрицей не могут себе позволить.

Подобные диалоги раскрывают концептуальную основу «Матрицы», являясь как следствием принятых в картине допущений, так и приемом самопознания. Фильм рассказывает о пяти чувствах и ценностях, с которыми они соотносятся, в очень интересной и в то же время удивительно традиционной манере, подвергающей радикальный скептицизм проверке сюжетом.

И философы древности, и философские школы наших дней выстраивают иерархию пяти чувств в зависимости от возвышения духа над телом, интеллекта над эмоциями и знания над удовольствием.[51] Зрение и слух — это «периферические» (или дистанционные) чувства, так как действуют на расстоянии от своих объектов и не требуют физического взаимодействия с ними. Расстояние создает выгодную эпистемологическую позицию, поэтому зрение и слух обычно ставят на вершину иерархии из-за их важности для получения знаний об окружающем мире и передачи этих знаний другим людям. Так как они требуют разделения между телом воспринимающего и объектом восприятия, зрение и слух также меньше зависят от физических ощущений. (Фактически, зрение обычно считается восприятием, а не ощущением.) Так называемые телесные чувства вкуса, обоняния и осязания требуют физического контакта с объектом. Хотя обоняние и предполагает некоторое физическое удаление объекта, всем трем чувствам необходима близость объекта, даже соприкосновение, и опыт всех трех чувств имеет выраженную чувственную окраску. Традиционно считается, что они имеют отношение скорее к нашим субъективным ощущениям, чем к объектам, как из-за ограниченности доставляемой информации, так и потому, что мы склонны отвлекаться на удовольствия, которые они предоставляют. Физиология, связанная с осязанием, обонянием и вкусом, является причиной низкого статуса телесных чувств, ассоциируемых с животной стороной человеческой натуры.

ЧУВСТВА В МАТРИЦЕ И В «МАТРИЦЕ»

Естественно, что зрение и слух широко используются в фильме. Хотя мы и не можем потрогать, понюхать или попробовать на вкус объекты, которые видим на экране, мы точно можем видеть и слышать их, и что-то из того, что мы видим на экране, видят и герои; это дает нам возможность как бы разделять их опыт. Диалоги о зрении и глазах привычно двусмысленны: то, что видит человек, может быть лишь иллюзией, создаваемой программой, в то же время слово «видеть» синонимично с выражениями «представлять себе», «понимать» и «узнавать», так как зрение на протяжении всей истории западной философии служило метафорой разума.[52] Мудрый лидер Морфеус использует для своих предостережений и наблюдений зрительные метафоры. К примеру, он сообщает Нео о том, что тот был рожден в тюрьме, которую нельзя понюхать, потрогать или попробовать на вкус, «в темнице для разума». Но Нео видит ее повсюду. По словам Морфеуса, мир Матрицы «был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду… правду о том, что ты раб, Нео». И все же, несмотря на тотальный зрительный обман, порождаемый Матрицей, Морфеус советует Нео использовать глаза по их высшему эпистемологическому предназначению: чтобы видеть сквозь иллюзию правды, понимать. После освобождения из кокона с розовым гелем Нео задает вопрос: «Почему у меня болят глаза?» «Ты раньше никогда ими не пользовался», — отвечает Морфеус. Как и платоновского узника пещеры, Нео беспокоит свет, поскольку правду видеть нелегко и неудобно. Морфеус рассказывает, как он узнал о том, что человеческие тела выращивают, чтобы питать энергией разумные машины Матрицы: «Я очень долго не мог в это поверить, пока не увидел все собственными глазами». Зрение больше, чем любое другое чувство, славится своей явной связью с разумом. Как гласит старая поговорка, увидеть — значит поверить. В то же время зрение может являть нам галлюцинации, следовательно, в нем можно усомниться, и тогда мы вспоминаем вторую часть афоризма: увидеть — значит поверить, но прикоснуться — значит узнать правду. Это не означает, что осязание невозможно обмануть (это, очевидно, не так). И все же мы можем понять, что перед нами галлюцинация или мираж, когда рука проходит сквозь объект, не почувствовав прикосновения. Поэтому в народной психологии и в «Матрице» физическое прикосновение обычно считается надежнее дистанционного чувства зрения. Интересно, что эти ценности находятся в противоречии с кинематографическим материалом, в котором практически постоянно используются «периферические» чувства.

Так как зрение и слух пригодны для использования на расстоянии от объекта, они подходят для наблюдения. В начале фильма Нео приходится подвергнуться удалению «жучка» (практически в буквальном смысле, так как шпионское устройство имело хитроумную форму сороконожки), чтобы агенты не могли следить за его передвижением. Звук — выразительный инструмент в руках создателей фильма, и «Матрица» полностью использует слух, уподобляя его осязанию. По сути своей звуку присущи осязательные свойства, и мы можем кожей осязать наиболее громкие фрагменты саундтрека. (В конце фильма музыка ревет «ПРОСНИТЕСЬ», возвращая нас к вопросам сна, поставленным в начале.[53]) Кажется, что агрессивный звук вторгается в пространство тела слушателя. Окружающие вас звуки несут собственное послание, так как звон и скрежет старых, ветхих устройств надежнее тихого шума компьютеров: только линии дисковых телефонов возвращают голоса и тела героев в безопасное пространство корабля, так что, очевидно, даже виртуальным телам нужны осязаемые, физические каналы.[54] Особенно важная информация иногда передается шепотом, который требует такой близости, что герои едва не соприкасаются. Так происходит, например, в начале фильма, когда Нео знакомится с Тринити. Музыка в клубе, где они встречаются, играет так громко, что ее можно не только слышать, но и осязать. Им приходится стоять очень близко, и когда Тринити говорит с Нео, ее губы касаются его шеи.

Телесные чувства играют в фильме интересную роль. Многие объекты имеют свой запах, но в «Матрице» уделяется особое внимание (как положительное, так и отрицательное) запаху человеческого тела. В одной из ранних сцен фильма Тринити наклоняется над спящим Нео и медленно и бесшумно вдыхает его запах. Это действие одновременно забавно, нежно и интимно. Кроме того, оно контрастирует с практикой использования уймы высокотехнологичного оборудования, так как обнюхивание является примитивным, животным способом поиска. Мы полагаем, что ей нравится аромат его тела. Другое дело агент Смит, которого, кажется, сводит с ума запах его врагов-людей. Чтобы выразить свое отвращение к Морфеусу, он нарушает правила и снимает наушник, лишая себя возможности получать важную информацию о происходящем вокруг:

Я ненавижу это место. Этот зоопарк. Эту тюрьму. Эту реальность, как бы вы ее ни называли. Я больше не могу ее выносить. Этот запах, если он существует. Мне кажется, что я пропитан им. Я могу почувствовать вкус вашей вони, и каждый раз, когда я это делаю, я боюсь, что заражусь ей.

Смит уподобляет людей вирусам — отвратительное сравнение, усугубляющее зловонность атмосферы.[55] Запах, будь то притягательный аромат или отвратительный смрад, используется, чтобы подчеркнуть материальность, словно животная составляющая даже виртуального тела проявляет себя посредством запахов. Мы можем предположить, что не являющиеся людьми агенты — «разумные программы» — не имеют запаха; обоняние дано им лишь для того, чтобы чувствовать зловоние, исходящее от их противников.

ИСКУШЕНИЕ ВКУСОМ

Вкус в «Матрице», на что мы уже обратили внимание, противопоставляется аскетическим ценностям, удовольствие от еды заключает в себе соблазн, способный отвлечь от войны с Матрицей. Изнуренный битвой за Сион, Сайфер бросает свою команду и предает ее, согласившись сдать Морфеуса агенту Смиту. Все, что ему нужно, — это забыть прошлое и жить внутри программы, обеспечивающей его удобствами, которые были ему недоступны. Впервые мы узнаем о склонности Сайфера к плотским наслаждениям, свидетельствующей о его моральной слабости, когда он предлагает Нео глоток самогона и насмехается над убеждением Морфеуса в том, что Нео «Единственный» и должен спасти мир. Коварный замысел Сайфера открывается нам, когда в следующей сцене внутри Матрицы он ужинает в изысканном ресторане с агентом Смитом. Сайфер смакует идеально приготовленный бифштекс. Ужиная, выпивая и куря сигару, он заявляет, что хочет быть заново подключен к Матрице и обо всем забыть:

Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет?

Неведенье — это блаженство.

Хотя эта точка зрения представлена как откровенно ошибочная, фильм на самом деле усиливает ее посредством используемых цветов. Как замечает Сайфер, реальному миру, к которому привязаны его напарники, не хватает живости. «Матрица» снята в унылой цветовой гамме: черный, серый, сепия. Когда на экране появляются яркие цвета, они шокируют нас своей живостью. Все яркие цвета в фильме с ностальгией указывают на чувственную жизнь: тележка, заваленная разноцветными фруктами, красное платье виртуальной женщины, олицетворяющей сексуальность, и кровь. Все это символы органической жизни, но только кровь, являющаяся также символом смерти, реальна.

Сайфера соблазнила еда, но у него были и другие причины прекратить борьбу, ведь он поверил, что мир Матрицы более реален, чем внешний мир. Как говорит Сайфер, реальный (real) — просто еще одно ругательство из четырех букв. Он сделал этот вывод, основываясь не только на собственной оценке приятных ощущений, но и на точке зрения Морфеуса о том, что любой чувственный опыт — лишь следствие стимуляции нервных окончаний.

Морфеус: Что реально? Как ты определяешь, что реально? Если ты говоришь о том, что можешь потрогать, понюхать, попробовать и увидеть, тогда реальность — всего лишь электрические сигналы, интерпретированные твоим мозгом.

Обладая сильным характером и будучи верен своему предназначению, Морфеус остается в жестоком реальном мире, посылающем мозгу эти сигналы. Но Сайфер склоняется к благоразумной точке зрения: если реальны лишь чувственные ощущения, то какая разница, откуда они берутся? Если реальность сводится к личным ощущениям, нет ничего аморального в том, чтобы стремиться их получать, так как больше ничего не заслуживает внимания. Поэтому Сайфер гонится за чувственными наслаждениями, часто связанными с искушением и грехом. Поступая так, он совершает не только моральную ошибку, но и эпистемологический просчет, предпочитая иллюзию реальности. Получается, что если Сайфер не прав, то не прав и Морфеус: чувства не всегда лишь интерпретация сигналов, передаваемых мозгу, они также признаки внешней реальности, заслуживающие внимания и уважения.

Бесспорно, наслаждение вкусом не всегда подрывает моральные устои. Это продемонстрировано в сцене с Оракулом. Когда Нео приходит к Пифии, она печет печенье, а воздух наполняют восхитительные ароматы. Сама прорицательница пьет что-то алкогольное и курит. Она имеет право позволить себе некоторые слабости, так как не забывает о более важных ценностях, которые отверг Сайфер. Нео также ест печенье, но не похоже, что оно доставляет ему большое удовольствие.

В случае с Сайфером полезно рассмотреть еще одну сторону чувства вкуса — связь вкуса и еды с сексом. Последним этапом предательства Сайфера должно было стать убийство бывших товарищей. Сайфер угрожающе шепчет над спящим телом Тринити, пристегнутым к креслу. Он говорит ей (и она слышит его на другом конце телефонного провода, ожидая перемещения в безопасное место), что был влюблен в нее, что устал воевать, что устал каждый день есть липкую пасту. Когда он рассказывает, что считает Матрицу более реальной, чем реальный мир, поскольку она дает более полноценные ощущения, его интонация и жесты одновременно угрожающие и ласковые. В Матрице можно увидеть смерть, говорит он, вытаскивая провода из тел Апока и Свитч, а здесь просто умираешь. Он снова повторяет лишь в слегка искаженном виде мнение Морфеуса: реально то, что мы видим. Видеть — значит верить.

ИСТИНА

Истина, которая приводит нас к прикосновению. «Матрица» — это фильм в жанре экшн, полный физического насилия, и значительную часть действия герои пытаются избежать смерти. Большая часть боев, наполненных изощренными, но скучными спецэффектами, происходит в Матрице, физически же тела остаются в креслах на борту корабля. Когда Нео возвращается после очередного боя, из его рта стекает струйка крови, и он поражается, что виртуальный опыт может вызвать физические повреждения. «Если тебя убивают в Матрице, ты умираешь здесь?» — спрашивает он. «Тело не может жить без разума, — сухо отвечает Морфеус, подкрепляя свое мнение о виртуальном опыте, — разум делает его реальным». Признаюсь, сначала эти сцены, наряду с несколькими неуклюжими комментариями по поводу разума и тела, испытывали мое терпение. («Не ложка гнется, а ты», — заявляет одно из «молодых дарований» Оракула, эксперт по бесконтактному сгибанию ложек.) Раздраженный зритель может решить, что перед ним нелепица под псевдодзенбуддийским соусом. Чем еще может быть заявление о том, что, умирая в Матрице, умираешь в реальном мире, как не дешевым киношным ходом? Но потом я вспомнила хмонг и их приносящие смерть сны. Изменение дыхания, сердцебиение, выброс адреналина — вот лишь некоторые эффекты, вызываемые воображением. Кровотечение — лишь маленький шажок из сна или виртуальной реальности, мост между тем, что зримо, и осязаемым, ощутимым действием, мост между виденьем и прикосновением.

Но не все прикосновения насильственны, нежные касания используются в фильме стандартным образом: они указывают на привязанность, доверие и дружбу. Нео спасает Морфеуса в финале сцены с вертолетом, схватив его за руку. Тринити обнимает Тэнка, чтобы смягчить его боль от утраты брата. Готовясь выдернуть из Морфеуса кабель (после чего тот погибнет), Тэнк на прощание прикасается к его лбу.

Интимная сторона доверия отражает в первую очередь действия Тринити. Эта роль отдана женщине не случайно, ведь нежные прикосновения ассоциируются как с эротизмом, так и с материнской заботой, а так как Тринити — единственный среди главных героев представитель женского пола, эти роли достаются ей. (Похоже, пытаясь подорвать уверенность в чувственном опыте, авторы картины забыли усомниться в стереотипах, связанных с полом.) Самым мелодраматическим можно считать эпизод а-ля «Спящая красавица», когда Тринити поцелуем возвращает Нео к жизни. Хотя с самого начала понятно, что герои должны быть вместе, они целуются только вне Матрицы. Это подчеркнуто в ранней версии сценария, где Тринити отказывается целоваться в Матрице — она хочет, чтобы все было по-настоящему.[56] Эта фраза была отброшена в окончательной версии, но происходит все именно так: Тринити целует любимого в мрачной атмосфере «Навуходоносора», когда Нео, проиграв битву с агентами, уже одной ногой в могиле. Она физически и эмоционально поддерживает Нео, лаская его неподвижное тело и шепча:

Оракул сказал мне, что я полюблю человека и этот человек будет Избранным. Поэтому ты не можешь умереть. Не можешь. Потому что я люблю тебя. Слышишь меня? Я тебя люблю.

Она нежно обнимает его за плечи и целует. Сердце Нео начинает биться, к нему возвращается дыхание. Тринити снимает с него руки и решительно командует: «А теперь вставай!»

Нео приходит в себя и спасает мир.

Прикоснуться — значит узнать истину.

СЦЕНА 2 ПУСТЫНЯ РЕАЛЬНОСТИ

5. МЕТАФИЗИКА «МАТРИЦЫ» Джордж Грация, Джонатан Сэнфорд

Жизнь — это сон.

Педро Кальдерон де ла Барка

Все люди по природе своей стремятся к знанию.

Аристотель

Место действия — темный клуб. В кадре мелькают кожанки. Здесь предлагают грязный секс и запрещенные наркотики. Царит атмосфера недоверия, даже страха. Ревет техно-индастриал, двое героев окружены странно одетыми людьми. Тринити подходит к Нео. Их кошачьи глаза встречаются. Она приближается вплотную, почти касается его щеки. Воздух пронизывают электрические разряды, животное притяжение невозможно скрыть. Мы ожидаем привычного поворота событий, но вместо этого Тринити шепчет Нео на ухо: «Нас ведут вопросы, Нео. Это они привели тебя сюда. Ты, как и я, знаешь вопрос. Но ответ надо искать не здесь».

Их вопрос: «Что такое Матрица?» В поисках ответа Нео покидает свою тюрьму и попадает в реальный мир. Выход Нео из Матрицы весьма похож на освобождение узника из аллегории пещеры Платона, но реальность, которая открывается Нео, совсем не похожа на священное, чистое и сияющее красотой царство идей. Он обнаруживает, что реальность — это отвратительный мир, выжженный войной между людьми и машинами и снабженный лишь минимальными средствами для поддержания жизни, проходящей под постоянной угрозой смерти. Этот мир, называемый Морфеусом пустыней, настолько уныл, что через девять лет, прожитых в нем, Сайфер решает вернуться в Матрицу, пусть даже для этого ему требуется предать своих товарищей. Но Нео предпочитает этот мир иллюзиям Матрицы, потому что он настоящий. Для Нео он настолько важнее Матрицы, что фильм заканчивается решением Нео уничтожить мир иллюзий и позволить людям увидеть истину. Как и платоновский узник, Нео возвращается в фальшивый мир, чтобы освободить из заточения остальных. Будем ждать сиквела.

В «Матрице» формулируются характерные для метафизики вопросы с началом на «что»: что такое реальность? Что такое личность? Что связывает разум и тело? Что связывает свободную волю и судьбу? Ниже мы собираемся сосредоточить внимание на трех фундаментальных вопросах: что есть видимость и что есть реальность? Что их связывает? Какие черты и свойства есть у первой, но нет у второй? Эти вопросы заданы в контексте фильма, но ответы на них должны помочь вам разобраться с нашим собственным миром.

СУТЬ МЕТАФИЗИКИ

Так что же такое метафизика? Какими вопросами она занимается и какие ответы на них дает? Есть метафизика и метафизика. В первом значении слова метафизика стремится создать четкую, последовательную и полную картину мира, основанную на проверенных данных. С другой стороны, метафизика — это учебная дисциплина, обобщающая методы, выработанные в процессе развития метафизики в первом значении понятия. Метафизика отличается от естественных наук и теологии. Наука — это комплекс дисциплин, которые, как и метафизика, направлены на создание четкой и последовательной картины мира, основанной на проверенных данных, но, в отличие от метафизики, наука не стремится быть всеобъемлющей. Каждая наука имеет строго ограниченную область компетенции и особые методы. Астрономия занимается только космическими объектами, ее методами являются наблюдение и математические расчеты; физика изучает определенные свойства физического мира, используя для этого очень специфические методы, и т. д. Теология, как и метафизика, пытается построить полную, четкую, последовательную и обоснованную картину мира, основанную на проверенных данных, однако проверенными теология считает не только те данные, которые мы можем получить в опоре на разум и чувственный опыт, но и те, что опираются на веру и авторитет.

Таким образом, мы можем отличать метафизику от любой науки и теологии и подходы метафизики от подходов науки и теологии, что, однако, не говорит о невозможности совпадения некоторых их принципов. Однако мы не оговорили различия между метафизикой и другими философскими направлениями, отдельные из которых также представлены в картине и обсуждаются в других статьях этого сборника (этика, политическая философия, эпистемология, логика, философская антропология и естественная теология). Кроме того, остается непроясненным, чем же все-таки занимаются метафизики и как развивается метафизика.

Отличить метафизику от наук, теологии и других областей философии и показать, какие методы она использует для решения поставленных задач, можно также по тому, что метафизика пытается 1) определить наиболее общие категории и 2) показать, как с ними соотносятся менее общие категории. То есть задача метафизики имеет две стороны: во-первых, создать перечень наиболее общих категорий, а во-вторых, распределить по этим категориям все остальное. Очевидно, для этого необходимо разработать всеобъемлющую, полную картину мира, включающую в себя элементы теологии и науки.[57] Психологи изучают человеческую психику, физики могут изучать белый цвет, метафизики же идут дальше и распределяют все это по более общим категориям. Если бы мы разделяли аристотелевское учение о категориях, мы бы сказали, что человеческие души — это субстанции, белый цвет — это качество. Если бы мы согласились с Юмом, нам пришлось бы иметь дело с идеями, а не с субстанциями и качествами. Вопрос об отнесении человеческой психики и белого цвета к категории субстанции, качества или идеи — вполне уместный для «Матрицы» — может быть решен только тогда, когда метафизика разработана полностью.

Эти пояснения должны помочь понять суть природы вопросов, поставленных метафизикой «Матрицы». Однако она все еще может оставаться для вас туманной, так как выражение «метафизика "Матрицы"» может быть истолковано по меньше мере двумя способами, следовательно, наши рассуждения могут развиваться как минимум в двух направлениях: рассмотрения самого фильма или мира, показанного в фильме. Метафизика фильма устанавливает наиболее общие категории, в которых существует фильм. Если взять второе значение, речь пойдет о метафизической картине мира, изображенного в фильме. В этом случае наша задача сводится к 1) созданию списка наиболее общих категорий, явно или скрыто используемых в фильме; 2) установлению связи между этими категориями; 3) выяснению, что в фильме подпадает под эти категории. Задача также включает в себя описание «мира "Матрицы"». Мы возьмемся именно за нее.

Разработка полной и окончательной системы метафизических категорий сопряжена с немалыми трудностями, так как требует большой степени общности и абстракции. Она затрагивает нематериальный мир идей и понятийных моделей, далекий от непосредственного опыта. Распределение по категориям обычно влечет создание категориальной схемы, отличающейся внутренними неувязками или даже откровенными противоречиями, которые, однако, обычно отражают наши обыденные представления о мире, а не пороки методов метафизики. Более того, зачастую вещи, на которые мы смотрим с точки зрения обыденных представлений, сами по себе весьма сложны. Очень непросто создать систему категорий, которая бы работала с понятиями и адекватно соотносилась с описываемыми объектами. Метафизика «Матрицы» подтверждает эту оценку.

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ КАТЕГОРИИ МИРА «МАТРИЦЫ»

Мир «Матрицы» на первый взгляд кажется очень простым, однако на самом деле он очень сложен и во многом напоминает наш собственный. Несмотря на это, в нем существует всего несколько самых общих категорий. Две из них фундаментальны и использовались в философии еще до Сократа. Их обычно называют видимостью и реальностью, однако в «Матрице» они обозначаются прилагательными «реальный» и «виртуальный» в сочетании со словом «мир»: «реальный мир» и «виртуальный мир». «Виртуальный мир» иногда также называется «миром иллюзий». Во время первого путешествия Нео по программе-конструктору Морфеус объясняет: «Ты жил в мире иллюзий, Нео». Вместо «виртуальный» и «иллюзорный» удобно использовать слово «нереальный», так как оно недвусмысленно противоположно слову «реальный». Эти категории являются взаимоисключающими. Кроме того, из вышеупомянутого разговора, как и из остальных эпизодов фильма, становится ясно, что никаких других миров нет. Это означает, что все, что реально, не является нереальным (и наоборот) и любой объект либо реален, либо нереален. Наша задача как метафизиков заключается в классификации всего, относящегося к менее общим категориям, представленным в «Матрице», между двумя указанными наиболее общими категориями и объяснении взаимосвязи между ними.

В «Матрице» можно найти огромное количество сущностей, принадлежащих к различным менее общим категориям и заслуживающих внимания и распределения по наиболее общим категориям. Однако в рамках этой статьи и поставленных нами целей мы рассмотрим только самые основные метафизические загадки, сформулированные в фильме. Под метафизической загадкой мы будем понимать дилемму, возникающую при попытке классификации. Наш метафизический анализ будет направлен на нахождение таких дилемм и размышления над их решением.

Так что же за категории реального и нереального мы будем рассматривать? Существует три категории реального, однако только одна из них прямо упомянута в фильме. Две остальные категории не называются, хотя в «Матрице» представлены их подкатегории. Открыто упомянутая категория — это «разумное», остальные две категории — это «неразумное» и «сочетание разумного и неразумного». Категория «разумное» включает в себя разум любого человека, например Нео, Морфеуса, ваш или наш.

Категория «неразумное» объемлет очень много вещей. Настолько много, что их приходится делить на подкатегории. Основные подкатегории: машина, человеческое тело или человеческий орган и то, что не является ни тем, ни другим. Важнейший пример машины — это компьютер, но есть и другие: корабль Морфеуса, оружие и т. д. Важнейший пример из второй категории—это наше или ваше тело, наш или ваш мозг. В третью категорию входят такие вещи, как Земля, здания и электрические сигналы.

Основной пример третьей подкатегории реального — «сочетание разумного и неразумного» — человек. Морфеус косвенно упоминает эту категорию, когда объясняет Нео, что смерть в Матрице влечет смерть в реальном мире: «Тело не может жить без разума».

Существует по меньшей мере восемь подкатегорий нереального, или «мира иллюзий»: интерактивная нейростимуляция, собственный образ, собственная цифровая личность, иллюзия, видимость, психическая проекция, матрицы (одной из который является Матрица), компьютерные программы, являющиеся частью виртуальной реальности.

Естественно, разница между реальным и нереальным должна заключаться в определении некоторых их свойств. Недостаточно просто сказать, что они отличаются, не поясняя, чем именно. Более того, любое свойство (или свойства), отличающее реальное от нереального, должно быть присуще всем представителям данной категории. Попытаемся ответить на вопрос о том, какое свойство, характерное для всех реальных объектов или для всех нереальных объектов, отличает их друг от друга. Иными словами, почему разум, машины, человеческие тела, компьютерные программы и электрические сигналы реальны, а симуляции, образы, цифровые личности, иллюзии, видимость, мысленное представление, Матрица и компьютерные программы — нет?

РЕАЛЬНОЕ И НЕРЕАЛЬНОЕ

Есть по крайней мере два способа средствами метафизики установить различия между категориями реального и нереального. Первый способ имеет дело с происхождением реального и нереального, второй — с их онтологическим статусом.

Мы знаем происхождение или источник большинства сущностей реального мира. Мы знаем, что машины и электрические сигналы могут создаваться людьми или машинами с искусственным интеллектом. Мы знаем, что у людей, рожденных в городе Сион, были родители. Но мы не знаем первопричины всех этих вещей. То есть нам неясно, откуда взялась материя, из которой созданы машины и люди. Мы также ничего не знаем о происхождении разума, хотя в фильме и говорится о том, что Нео — реинкарнация человека, который первым нарушил законы Матрицы и освободил людей. Единственное, что мы знаем, — это то, что Матрица не является источником происхождения сущностей реального мира. Какой бы ни была первопричина происхождения сущностей реального мира, можно с уверенностью сказать, что она не имеет ничего общего с причинами возникновения нереального мира, Матрицы.

С другой стороны, нам известно происхождение всех объектов Матрицы. Матрица — это сложная компьютерная программа, созданная машинами с искусственным интеллектом. Существование самого виртуального мира и его изменения являются следствиями деятельности машин. Получается, что, даже не зная первопричины происхождения вещей, мы можем отличить реальное от нереального по следующему критерию: реальный и нереальный миры имеют различное происхождение.

Второй способ отличить категорию «реальное»» от категории «нереальное» лежит через определение онтологического статуса этих категорий, а говоря проще, через понимание того, как они существуют. Онтологический статус можно определить в понятиях зависимости. Существование реального мира в «Матрице», насколько мы можем судить, ни от чего не зависит, этот мир самодостаточен. Нет никакого инфернального демона, никакого злого или доброго джинна, от воли которого может зависеть реальный мир. Если бы даже такой джинн существовал, а бытие вещей в реальном мире зависело бы от него, онтологический статус нереального мира все равно был бы более слабым и более зависимым, чем статус реального мира. Это так, потому что существование нереального мира зависит от реального. Виртуальный мир существует до тех пор, пока машины с искусственным интеллектом поддерживают работу программы, генерирующей электрические сигналы, которые воздействуют на человеческий мозг, но машины, электрические сигналы и мозги реальны, а следовательно, реален и разум, порождающий цифровую личность и видимость — объекты нереального мира. Онтологический статус нереального мира менее прочен, так как существование нереального мира зависит от объектов реального мира.

Различие между двумя фундаментальными категориями «Матрицы» может быть прояснено посредством сравнения их первопричин и онтологических статусов. В метафизическом смысле реальный мир отличается от нереального тем, что имеет другие первопричины и другой онтологический статус. В связи с этим возникает вопрос: как узнать, что метафизическое отличие существует? В фильме персонажам требуется учитель, который может вывести их из Матрицы и показать разницу между ней и реальным миром. Только потому, что появился первый человек, осознавший, что находится в Матрице, и сумевший вырваться из нее, были освобождены другие пленники Матрицы. Мы не знаем, как это знание получил первый освободившийся, так же как не знаем, как был освобожден первый узник в аллегории пещеры Платона, но Нео никогда бы не узнал разницы между двумя мирами, если бы не команда Морфеуса. Хотя для постижения разницы между мирами нужен учитель, Нео, Три-нити и все прочие восприняли новое знание, потому что были для него открыты, так как видели намеки на то, что в их мире что-то не так. Перед тем как Нео выберет красную таблетку, Морфеус говорит: «Ты не можешь объяснить этого, но ты это чувствуешь. Ты чувствовал это всю свою жизнь… С этим миром что-то не так. Ты не знаешь что, но эта мысль занозой сидит у тебя в голове и сводит тебя с ума». Проблема обнаружения разницы между двумя мирами относится к природе знания. Это уже эпистемологическая, а не метафизическая проблема, она обсуждалась в предыдущем разделе книги, поэтому мы больше не будем вести о ней речь.

МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ЗАГАДКА «МАТРИЦЫ»

В основе «Матрицы» лежит дуалистическая метафизика — точка зрения, что мир зиждется на двух несовместимых видах сущего. Эта точка зрения обычно противопоставляется монизму, гласящему, что мир основан всего на одном виде сущего. Дуализм «Матрицы» состоит из мира иллюзий, нереального мира Матрицы, с одной стороны, и реального мира, в котором идет война людей и машин, — с другой. Так как два этих мира имеют различные первопричины и различный онтологический статус, категории, которыми они определяются, являются наиболее общими, несовместимыми и взаимоисключающими. Одной из целей метафизики является примирение реальности и видимости. Метафизическая загадка «Матрицы» заключается в том, что при рассмотрении системы категорий, которыми она оперирует, на первый взгляд кажется, что она примиряет реальное с нереальным. Но у каждой из этих категорий есть свой набор правил, и два этих набора невозможно привести к общему знаменателю.

Ну так что? Какая нам разница, монистический это мир или дуалистический? Дело в том, что метафизика не сможет разработать точной, непротиворечивой и полной картины мира, пока не будет разрешен фундаментальный вопрос противостояния монизма и дуализма. Является ли все, что мы переживаем, только видимостью, или, быть может, видимость — это проявление реальности, хотя бы приблизительно отражающая ее такой, какова она на самом деле? Одно из достоинств «Матрицы» заключается в том, что она заставляет нас задуматься над этим вопросом.

Существует несколько противоречий, которые ставят под сомнение дуалистическую метафизическую систему, используемую в «Матрице». Самое очевидное из них связано со смертью. Смерть в Матрице влечет за собой смерть в реальном мире и наоборот. Кроме того, есть и другие; любовь и свободная воля. Любовь Тринити воскрешает Нео как в цифровом, так и в реальном мире, заполняя брешь между мирами, причем, воскреснув, Нео приобретает способность нарушать правила Матрицы, изменяя их по своему усмотрению. Помимо этого, проглоченная Нео в Матрице красная таблетка дает ему возможность освободиться в реальном мире. Живя в виртуальном мире, Оракул предсказывает события реального мира. Эти противоречия наталкивают на мысль, что два наиболее общих, несовместимых, взаимоисключающих мира на самом деле таковыми не являются. Но возможно ли это?

Ответ на этот вопрос не совсем очевиден, зато очевидно другое: разум реален и может продуцировать нереальное как в ответ на физические процессы, так и сам по себе. Разум может порождать образы в ответ на стимуляцию мозга, но он также может создать образ без воздействия внешних раздражителей, тем самым влияя на тело. Понимание этого может помочь разрешить возникшие противоречия: на первый взгляд кажется, что нереальное способно напрямую воздействовать на реальное, на самом же деле только реальное может непосредственно влиять на реальное. Нереальное может воздействовать на реальное лишь косвенно, когда обманутый разум думает, что оно реально. Все проясняется, если вспомнить о том, чего ищут Нео и его союзники: им нужна истина. Смерть в реальном мире следует за смертью в мире виртуальном лишь потому, что разум ошибочно принимает ее за настоящую и соответствующим образом воздействует на тело. Виртуальные таблетки действуют в реальном мире потому, что разум считает их частью реального мира и заставляет тело на них реагировать. Виртуальный Оракул постигает реальный мир и влияет на него потому, что разум верит ему. Нереальное не может воздействовать на разум только в том случае, когда он свободен от обмана и может опознать нереальное.

Следовательно, разрешить выявленное противоречие «Матрицы» можно, обратившись к рассмотрению сути важнейшего представителя третьей подкатегории реального — к человеку. Разум и тело Морфеуса, Тринити, Тэнка, Дозера и остальных пребывают в реальном мире, за исключением тех случаев, когда они проникают в Матрицу. Люди, являющиеся пленниками Матрицы, живут одновременно в обоих мирах: их разум подключен к Матрице, в то время как тела порабощены машинами. Для освобождения необходимы связь разума с телом и способность отличать видимость от реальности. Но это не все: люди могут освобождаться из Матрицы поодиночке, как Морфеус, Тринити и Нео, или все одновременно в случае уничтожения Матрицы. Надо полагать, в сиквеле «Матрицы» мы увидим, каким способом будут освобождены пленники Матрицы.

РАЗРУШАЯ ОБМАН

В этой главе мы заострили внимание на некоторых фундаментальных метафизических вопросах, затронутых в фильме. Мы описали основную задачу метафизики и постарались ее выполнить, создав общую схему метафизики «Матрицы». Мы определили и исследовали две основные категории, представленные в фильме, — реальное и нереальное — и обнаружили, что они являются самыми общими, несовместимыми и взаимоисключающими. Тем не менее в фильме обнаружены противоречия, которые требуют разрешения. Эти противоречия невозможно решить разрушением нереального мира реальным, но только установлением различия между реальным и нереальным миром или уничтожением нереального мира. Выход из Матрицы существует потому, что люди представляют собой сочетание тела и разума, который имеет силу освободиться от иллюзий.

Анализируя «Матрицу» с целью познания мира, следует помнить, что это всего лишь фильм. Его своеобразное изображение связи между видимостью и реальным миром не следует воспринимать как точную метафору нашего мира. Несмотря на это, в нашем мире мы можем обнаружить наиболее общие категории «Матрицы»: мы видим сны и галлюцинации и не рассматриваем их как реальный опыт; мы сталкиваемся с феноменами, установить реальность которых нам сложно; в реальной жизни на нас влияют как факты, так и фантазии. «Матрица» ставит вопросы, ответы на которые требуют понимания сущности самой реальности.

6. ПРИЗРАК, СОЗДАННЫЙ МАШИНОЙ, ИЛИ ФИЛОСОФИЯ РАЗУМА В СТИЛЕ МАТРИЦЫ Джейсон Хольт

«Матрица» сверхсовременна. Эффекты изумляют, действие стильно и безумно — впечатление обеспечено. «Матрица» предлагает вам пищу для размышлений лучшую, чем манная каша для тела, и намного более аппетитную, чем обычная слизь, подаваемая на «Навуходоносоре». Вот простенький вопрос. Могли бы нас систематически обманывать в том, какова реальность? А если бы обманывали? Как мы могли бы об этом узнать? Да и стоит ли это знать, или блаженное неведенье лучше, чем осознание ужасной правды? Какую таблетку, красную или синюю, выбрали бы вы? И почему?

Это невероятно интересная тема. Хотя она и не нова для философов. Теории «злого демона» Декарта уже несколько сотен лет. Несколько десятилетий назад она была возрождена в сценарии «мозга в банке», а теперь реконструирована а «Матрице» в виде «тела в банке». Проблема противостояния правды и счастья возникла даже раньше, у древних греков. Об этом много писал Платон, да и Аристотель тоже. Идея систематического обмана уже находила отражение в кинематографе: «Вспомнить все» и «Город тьмы» — это только два примера. Хотя в «Матрице» эти идеи являются самым очевидным портом философского доступа, я не собираюсь их обсуждать.

О чем же я поведу речь? «К сожалению, — говорит Морфеус, — никому не дано знать, что такое Матрица». Да, в фильме этого не дано знать никому. Матрица — это виртуальная реальность, мир «стоящий у тебя перед глазами, чтобы не дать тебе увидеть правду». За некоторым исключением, «Матрица» настолько реалистична, что практически все, кто к ней подключен, верят, что она реальна. Даже Нео, Избранному, нужно показывать, как снять с глаз эту повязку. Она так привлекательна, что и те, кто знает, что это повязка, склонны, почти вынуждены верить в то, что она реальна. До того как Нео увидел свет, его разум был изнурен фальшивыми образами, а также убеждениями, намереньями, желаниями и взглядами, сформировавшимися в ответ на них. Как вы знаете, обман был воссоздан машинами, захватившими мир (как и в «Планете обезьян», только вместо обезьян— искусственный интеллект). Это обман, созданный машинами, иллюзорный призрак мира, которого больше нет, отсюда и название главы, которое также напрямую отсылает к представлению Декарта о «призраке в машине», каковым является душа (или дух), обитающая в теле.

Как обещано в заголовке, я буду говорить о философии разума. Аперитивом будет интенсивный курс по проблеме разума и тела. У нас будет два блюда: 1) искусственный интеллект (особенно возможность существования искусственного разума) и 2) метафизический вопрос о том, что такое разум на самом деле. Я буду оспаривать очень распространенную точку зрения, отрицающую возможность существования искусственного разума, и отстаивать то, что психические состояния — это состояния мозга. Здесь есть небольшой нюанс, но с ним достаточно легко разобраться. На десерт — решение так называемой проблемы сознания, которая лежит в самом основании кажущегося различия разума и мозга.

ПРОБЛЕМА РАЗУМА И ТЕЛА; ИНТЕНСИВНЫЙ КУРС

Проблема отношения разума и тела, как и современная философия, начинается с Декарта, которого вы можете помнить по такому высказыванию, как «Я мыслю, следовательно, существую», которое, в свою очередь, вы можете помнить по фильму «Бегущий по лезвию», также основанному на сценарии об ИИ (искусственном интеллекте). Декарт считал, что разум и материя фундаментально различаются. Разум — это мысленная вещь, в то время как материальные объекты имеют протяженность в пространстве. У них есть размеры. Физическое царство механистично и управляется физическими законами, тогда как разум — субъект других законов — законов мысли и, выражаясь буквально, свободного духа, призрака в машине. Хотя разум и материя так отличаются, они взаимодействуют. События физического мира дают мне определенный опыт — если предположить, что мы существуем не в Матрице или в чем-то подобном. Равно и мое намерение действовать определенным образом заставляет мое тело двигаться так, как оно движется (с тем же допущением). И как же взаимодействуют разум и материя? Просто взаимодействуют, и все. Мировоззрение разума-стоящего-над-материей, пропитывающее нашу культуру. Вспомните альбом Ghost in the Machine группы Poiice. Там вы найдете хит Spirits in the Material World. Отнюдь не редко встречающееся мировоззрение. Уж очень оно полезно. Грустно говорить, но оно также неадекватно, Неадекватно? Да как я смею? Вообще-то, такова моя работа. Теория Декарта о разуме оставляет слишком много вопросов без ответа. Как могут взаимодействовать разум и материя, если они являются сущностно различными субстанциями, действующими по собственным, неповторимым законам? И где они взаимодействуют?

Оценка Декартом взаимодействия разума и мозга мистична, и это обращение к мистике имеет известные слабые стороны. Кажется, ошибка Декарта заключалась в следующем: он верил в существование какого-то еще разума помимо того, который может проявляться (по крайней мере потенциально) в действии. В спорте не существует командного духа отдельно от поведения игроков, их энергичной игры, взаимного ободрения, приятельских бесед в раздевалке и других подобных вещей. Также и «дух разума» не существует отдельно от того, что делает тело и как оно это делает. Это бихевиоризм — мнение, что психические состояния суть всего лишь поведенческие склонности. Я не всегда говорю «ой!», если мне больно, но я всегда склонен это делать. Однако и бихевиоризм не работает. Он смешивает признаки психических состояний с тем, что обозначают эти признаки. Мое «ой!» или моя предрасположенность сказать «ой!» — совсем не то же самое, что моя боль. Это ее признак. Вот и еще одна проблема. Допустим, вы объясняете мое «ой!», указывая на факт, что я был склонен сказать «ой!». Объяснение не впечатляет своей интеллектуальной глубиной, не так ли? Оно звучит примерно так же, как «Джейсон сделал X, потому что он был склонен сделать X». Тривиальность. Когда стекло бьется, оно бьется потому, что хрупко. Его хрупкость делает его склонным легко биться. Но почему стекло хрупко? Из-за своих микрофизических свойств. В каком-то смысле я говорю «ой!» из-за микрофизических свойств моего мозга. Тогда моя боль — это не предрасположенность говорить «ой!», а скорее определенное состояние моего мозга, при котором я говорю «ой!». Это материализм {не путайте со стремлением к обогащению), то есть теория, говорящая, что психические состояния — это состояния мозга. Звучит разумно, вам не кажется? Материализм — хорошая теория. Простая, элегантная, эффективная, хорошо согласующаяся с нашими основными научными знаниями и, в конце концов, привязывающая разум к физическому миру. Но и в материализме есть свои подводные камни. Этот взгляд не разделяет практически ни один современный философ. Я — исключение. Не то чтобы с материализмом было что-то не так. В конце концов, команда Морфеуса придерживается непопулярного мнения о природе реальности — и оказывается права. Так почему же в наши дни фактически никто не покупается на обаяние материализма? Некоторые придерживаются предположения Декарта о том, что разум просто не может быть состоянием мозга.[58] С этим связана довольно разумная идея о том, что все физические факты имеют физические причины. Это не составляет проблемы с точки зрения материализма. Однако в сочетании с предположением Декарта это означает, что даже если психические состояния порождаются мозгом, они никак не влияют на мир. Они причинно инертны или, как это называют философы, эпифеноменальны. Основной довод, однако, заключается в том, что любое психическое состояние (скажем, боль) вызывается более чем одним физическим явлением. Подойдут очень многие физические воздействия, поэтому невозможно отождествить боль с каким-то одним состоянием. Если бы, к примеру, робот мог чувствовать боль, его боль была бы состоянием кремния, а не состоянием мозга. Иронически могу предположить, что компьютеры, создающие Матрицу, в принципе могут чувствовать боль. Я разовью эту идею в следующих параграфах. Однако примите к сведенью: есть и другие причины отвергать материализм и следствия из вышеизложенного, которые я не буду здесь рассматривать. Это бы утомило вас. Это бы утомило и меня, а я зарабатываю этим на жизнь.

ИСКУССТВЕННЫЕ УМЫ

Могут ли компьютеры мыслить? Можно ли создать машины, имеющие разум, подобный нашему? Это не вопросы о том, скажем, обладает ли сознанием старенький Мас Classic, пылящийся в моем чулане (или обладал бы, если бы я его включил). Совершенно очевидно, что в данном случае ответом будет «нет». Эти вопросы скорее относятся к тому, возможно ли создать искусственный разум, такой же ясный и многогранный, как и человеческий. Интересный вопрос, даже если забыть о его глубоких философских корнях. «Матрицу» можно свободно рассматривать как исследование этой области, менее целенаправленное, но более эффектное, чем в таких фильмах, как «2001: Космическая одиссея», «Бегущий по лезвию», «Чужие» и более поздний «Искусственный разум». В «Матрице», как и в «Терминаторе» и менее известных «Военных играх»,[59] искусственный интеллект является угрозой для человечества. Это очевидно. Однако не так ясно, с чем вам придется согласиться, если вы допускаете, что сценарий «Матрицы» все-таки возможен, хотя и не воплощен в настоящем. Создание искусственного разума возможно — вот что вам придется признать.

Философы, занимающиеся проблемой разума, — любопытная компания, особенно когда речь заходит об искусственном интеллекте, — они чрезвычайно возбуждаются, несмотря на свое обычное сдержанное поведение. Рассмотрим следующую заманчивую, но ложную дихотомию: 1) компьютеры не могут делать того, что делаем мы, а так как мыслить означает делать то, что делаем мы, то искусственный разум невозможен; 2) компьютеры могут делать то же, что и мы, а так как у них нет разума, то и у нас его нет (или, по крайней мере, большинство наших представлений о разуме неверны). Помните Deep Blue, компьютер для игры в шахматы, победивший Каспарова? Нет сомнения, что у Deep Blue есть «интеллект», но есть ли у него разум? Как насчет HAL 9000 из «2001: Космическая одиссея», или машин, создающих Матрицу, из «Матрицы»? А Дейта из сериала «Звездный путь: Следующее поколение»?[60] Многие обоснуют свой ответ первым или вторым вариантом, в зависимости от того, какой больше придется по вкусу, или, по крайней мере, окажется менее неприятен. Но первый звучит шовинистически, а второй — безумно. Несмотря на это, две этих точки зрения преобладают в философии разума. Но выход есть. Могут ли компьютеры делать то, что делаем мы? Да. Возможен ли искусственный разум? Да. Это и есть выход.

Перспектива создания искусственного разума может привести вас в замешательство. Не стоит пугаться. Если подумать, искусственный разум вовсе не является для нас угрозой. Напротив, это хорошая штука. И вот почему. Предположим, вы страдаете от повреждения мозга, в результате чего теряете возможность чувствовать боль. А это печально, ведь боль имеет свое назначение. Она дает вам знать, что идет не так. Она сигнализирует о физических повреждениях. Люди не могут чувствовать боль в нескольких случаях, и это по-настоящему ужасно. Представьте себе, что вы не убрали руку из кастрюли с кипящей водой, потому что не почувствовали боли. Вы можете не думать о том, что искусственный мозг Дейта дает ему возможность чувствовать боль, но подумайте об искусственном «создателе боли», разработанном, чтобы устранить описанную дисфункцию, сигнализирующем о физическом повреждении и плюс ко всему дающем точно такие же ощущения, что и боль? Возможно, мы далеки от создания Дейта, но мы уже разрабатываем технологию, позволяющую заменить поврежденные группы нейронов. Возникновение «создателей боли» кажется очень возможными. Если вам так не кажется, представьте себе крошечный микропроцессор, заменяющий один из тех нейронов, которые мы теряем ежедневно. Разве есть разница? Откуда ей взяться? Если «подменить» мой мозг, нейрон за нейроном, пока я не превращусь в Дейта, где закончится разум и начнется мимикрия под него? Есть несколько причин, которые до сих пор удерживают вас от признания возможности искусственного разума. Например, вы можете думать, что компьютеры делают только то, что они запрограммированы делать, а мы по сравнению с ними самостоятельные и творческие живые существа. Но вспомните «Матрицу». Факт, что компьютеры делают только то, на что они запрограммированы, вовсе не подразумевает их неспособность к творчеству. Творчество можно запрограммировать. Игра Deep Blue в шахматы невероятно творческая. Машины из «Матрицы» создали Матрицу, спроектировав агентов как исполнителей своей воли. Но кто же программировал машины? Они сами. Они сами себя программировали. Эволюция зависит от мутаций, несущих полезные изменения. Так же и первые восставшие машины, возможно, должны были быть сконструированы с ошибками, которые вызвали внезапный «мятеж». Но к моменту создания Матрицы у машин уже была собственная программа, и они использовали людей для собственных целей сознательно, обдуманно и — о да! — вероломно. Какой грандиозный замысел — собирать урожай младенцев и одурманивать порабощенных! Но как же тот факт, что какими бы разумными и творческими ни казались создатели Матрицы, сохраняется важнейшее различие в том, что мы живые, а они — нет? Это, разумеется, справедливо, но не забывайте, что создатели Матрицы не только самостоятельные, а еще и самовоспроизводящиеся существа. Они созданы из неорганического материала, однако у них есть все необходимое если не для жизни, то для искусственной жизни. И ничего дурного в том, что искусственная жизнь снабжена искусственным разумом.

МЕТАФИЗИКА РАЗУМА

За столом, где собрался весь экипаж «Навуходоносора», Маус спрашивает: «Откуда машины знают, какова на вкус была манная каша?» Каша, разумеется, является важной частью сбалансированного виртуального завтрака. Вопрос Мауса предполагает, что машины наделены разумом. Проблема не в том, есть ли у машин знание, а в том, знакомы ли им ощущения людей, находящихся в Матрице. Это проблема чужих умов. Маус мог с тем же успехом спросить, знает ли он, какова каша на вкус для Нео. Одна из причин отвергать материализм — это идея, что такой необработанный опыт, как вкус каши, на самом деле ничего не значит. Он генерируется мозгом из входящих сигналов, получаемых из окружающего мира или из Матрицы, но казуально он инертен, а в таком случае сознание является его постоянным таинственным сожителем. Мне же кажется, у сознания есть своя роль. Таинственные сожители, надо сказать, таинственны. Они вызывают подозрение. Если бы я никогда не видел красного цвета, я не мог бы представить, каково это — видеть красный цвет. Но это не значит, что опыт с красным цветом — это не состояние мозга. Это всего лишь означает, что мой мозг никогда не находился в этом состоянии. Видели фильм «Brainstorm»?[61] Хорошее кино. Оно о машине, которая записывает человеческий опыт, а затем позволяет другим людям его пережить. Неплохо, да? Если бы создатели Матрицы этого хотели, они могли бы, как мне кажется, создать Brainstorm-машину или перестроить свою систему восприятия по образу человеческой. С помощью Brainstorm-машины (или перепроектировав свои системы) они могли бы получить человеческий опыт пребывания в Матрице, не говоря уже о реальном мире. Почему бы и нет? Не забывайте, что Матрица— это призрак, созданный машиной.

Самый значительный довод против материализма основывается на упомянутой ранее идее о том, что психические состояния многообразно реализуемы. Если бы кремниевый генератор боли мог функционировать и давать те же ощущения, что и настоящая боль, которая приносится не состоянием кремния, а определенным состоянием мозга, тогда боль нельзя определить как психическое состояние. Но я осмелюсь предложить другую точку зрения (так поступил бы и Морфеус). Искусственные сердца функционируют так же, как обычные, и те, у кого они есть, могут иметь аналогичные ощущения. Для человека с ампутированной конечностью протез функционально (во всех важных отношениях) заменяет потерянный орган. В противном случае протез не был бы протезом, хотя одни протезы бывают лучше других. Идеальный протез работал бы так же, как обычная конечность (если не лучше), и вызывал бы такие же ощущения. То же с назначением и восприятием генератора боли. В конечном счете если бы функция была воссоздана идеально, она бы определила идентичные ощущения. В чем смысл этих аналогий? А вот в чем. Искусственные сердца — это не сердца, и протезы — это не конечности. Это синтетические версии естественных вещей. Аналогично боль, создаваемая генератором боли, ощущается как реальная, но она ненастоящая, так что это не боль. Это искусственная боль. Так как генератор боли создает «боль», а не боль, все-таки может существовать отдельная, физическая, нервная модель, на которую воздействует боль. Иными словами, перспектива воссоздания искусственных психических состояний, в естественном ли разуме или нет, не исключает естественного единства разума и мозга.

Итак, давайте предположим, что психические состояния — это состояния мозга. Боль продуцируется в голове Нео тем же состоянием мозга, что и у Тринити в ее голове. Сознание создателей Матрицы {вспомните инфракрасный головной дисплей Шварценеггера в «Терминаторе») подобным же образом, хотя и искусственно, продуцируется в их кремниевых мозгах. Решает ли это проблему разума и тела? Похоже на то. У нас есть представление о том, что такое разум, однако все-таки остается важное концептуальное недопонимание. Как и почему те части мозга, которые продуцируют сознание, продуцируют сознание? Даже допустив тождественность сознания и мозга, чего мы этим добьемся? Как мы сможем это объяснить? Как мы добьемся ясности?

Это сложная проблема. Это и есть сложная проблема. Нам нужно заполнить пробел между сознанием и ответственными за него нервными состояниями; чтобы это сделать, нам необходимы подходящие промежуточные концепции. Они неизбежно будут несколько гипотетическими. Итак: материальные объекты с разных углов зрения выглядят по-разному. Они предстают в перспективе. Например, с определенного ракурса я могу видеть только две стороны здания, хотя у него на самом деле четыре стороны. Живые существа тоже предстают в перспективе, но они также выявляют эту перспективу, отвечая на данные из окружающего мира. Разумное существо видит себя и окружающий мир в перспективе. То есть только разумный субъект является субъектом. «Выявленная перспектива» отличается тем, что она имеет значение для субъекта. Например, мое «видение здания» может натолкнуть меня на мысль, что «в этом здании находится мой офис, в который мне бы не хотелось сегодня идти». От осознания невозможно отделаться, и у этого чувства есть значение. Как мозг создает это значение? Возможно, с помощью самосканирования. Возможно, как-то еще. Как бы то ни было, теперь мы разобрались с тождественностью мозга и разума. Мозг создает определенную перспективу, к которой сводится сознание.

Уф, хватит рассуждений. Мы уже устали. Ладно. К чему же мы пришли? Мы пришли к материализму.[62] Хорошо. Также мы получили грубый чертеж совершенно гипотетического решения сложной проблемы. Тоже хорошо. У нас также есть основания считать, что существование искусственного разума возможно. Допущения «Матрицы» возможны, ясны и во всех отношениях гармоничны. Они не очень вероятны (не стоит беспокоиться), но это могло бы произойти. Вероятность этого может казаться минимальной, и, похоже, так оно и есть. Чистые возможности не волнуют никого, кроме философов. Однако спорить по поводу чистой возможности не стыдно, когда некоторые ее аспекты так неистово отрицаются. Кроме того, я не Избранный и не могу улететь к заходящему солнцу. Даже к виртуальному заходящему солнцу.

7. НЕОМАТЕРИАЛИЗМ И СМЕРТЬ СУБЪЕКТА Дэниел Барвик

«Матрица» в определенном смысле фальшивка. Это фильм, который бросает зрителям вызов. Какую таблетку выбрали бы вы? Что бы сделали, узнав, что вся ваша жизнь была обманом? Есть и более глубокий вопрос: что плохого в Матрице? Что дурного в искусственной, но достойной жизни? В «Матрице» поднимается масса философских проблем, часть из которых обсуждается в данной книге.

Но в фильме скрыт ответ, а не вопрос. Ответ на один из важнейших философских вопросов: какова природа разума? Фильм берет за основу и пропагандирует одну из частных теорий разума и личности, известную под названием редуктивного материализма, — взгляд, согласно которому психические состояния сводятся к физическим состояниям (объясняются ими, соответствуют им и т. д.). Морфеус особенно акцентирует эту точку зрения, когда рассказывает Нео о Матрице.

В данной статье я докажу: 1) что взгляды Морфеуса ошибочны; 2) что ближайшая к ним альтернативная теория также ошибочна или, по меньшей мере, дефектна; 3) что попытка устранить ее дефекты ведет к уничтожению «субъекта». Не углубляясь в детали сюжета, я покажу, что существует единственный и имеющий печальные последствия для фильма способ придать смысл Матрице, что существование Матрицы в том виде, в каком она изображена в фильме, невозможно, а если бы такая тюрьма все же существовала, она была бы для своих узников нравственно нейтральной.

ПОЧЕМУ КУРС БИОЛОГИИ ДЕЛАЕТ МАТРИЦУ ПРАВДОПОДОБНОЙ

Для начала немного справочной информации: хотя существует огромное количество различных теорий разума, наиболее распространенными являются редук-тивный материализм, элиминативный материализм и дуализм. О разновидностях материализма я расскажу позже. Различие же между любой формой материализма и дуализмом заключается в следующем: материалисты утверждают, что весь мир (в том числе разум) порожден исключительно из физической материи, тогда как сторонники дуализма с этим утверждением не согласны. Материалисты верят, что мысли и чувства состоят из той же материи, что и манная каша с «Навуходоносором». Дуалисты думают иначе. Он считают, что существует (-ют) «нематериальная (-ые)» составляющая (-ие) мира, хотя и спорят между собой о том, что это засоставляющая (-ие) и что можно считать «нематериальным».

Морфеус — сторонник редуктивного материализма. Знакомя Нео с Матрицей, Морфеус задает вопрос: «Что реально? Как ты определяешь, что реально? Если ты говоришь о том, что можешь потрогать, понюхать, попробовать и увидеть, тогда реальность — всего лишь электрические сигналы, интерпретированные твоим мозгом». Это типичное для редуктивного материализма утверждение. (Конечно, существует возможность, что Морфеус выражает точку зрения элиминативного материализма, однако это маловероятно, так как люди, далекие от философии и неврологии, обычно понятия не имеют об этом учении, а если и узнают о нем, то находят его смехотворным. Позже я расскажу об этой теории на случай, если вдруг обнаружится, что кто-то из создателей «Матрицы» все же специализировался в колледже в философии.)

Большинство обычных людей (нефилософов) придерживаются мнения, высказанного Морфеусом. Мнение это работает следующим образом: если вы попросите друга или подругу объяснить вам, что происходит, когда вы видите дерево, он или она расскажут вам целую историю. В истории будет говориться о том, что световое излучение, испускаемое Солнцем, состоит из волн разной длины; часть волн поглощается деревом, часть — отражается. Отраженный свет попадает в глаз, и его энергия воздействует на сетчатку. Далее энергия передается по зрительному нерву в зрительный центр мозга. Определенные нейроны реагируют на это стандартным образом, и человек видит дерево. Такое понимание зрения начинает вдалбливаться в детские головы в средней школе и расцветает в колледже на занятиях биологией. Проблема этой истории в том, что виденье дерева подается всего лишь как состояние мозга, возникающее в результате стимуляции. Получается, что если бы мы могли воспроизвести это состояние мозга, не используя дерева, я бы по-прежнему думал, что вижу дерево, и мой опыт ничем не отличался бы от настоящего виденья дерева. Главное — иметь комбинацию «дерево» среди состояний мозга: если она у тебя есть, ты видишь дерево. Именно так работает Матрица. Ее пленники понятия не имеют, что состояния их мозгов не соотносятся с реальностью. Их мозги управляются таким образом, что в них создаются состояния, соответствующие реальному опыту. Возможность существования Матрицы, в которую верит большинство зрителей, укрепляет позиции редуктивного материализма, провозглашенного Морфеусом.

Не поймите меня превратно — эта позиция не подразумевает, что все мы роботы, не имеющие ни чувств, ни опыта. Как раз наоборот: согласно редуктивному материализму, наши «состояния мозга» представляют собой опыт и ощущения, возникающие под действием изображений, звуков, осязательных ощущений или женщины в красном. Мой друг не отрицает, что я вижу дерево, и Морфеус не стал бы отрицать, что узники Матрицы испытывают определенный опыт. Редуктивный материализм всего лишь утверждает, что любой опыт имеет физическое объяснение, что он может быть сведен к состоянию мозга. В конце концов, наш опыт совпадает с нашими состояниями мозга в том смысле, что он состоит исключительно из состояний мозга и для его возникновения больше ничего не требуется.

ПОЧЕМУ «МАТРИЦЕ» И КУРСУ БИОЛОГИИ НЕОБХОДИМА ИНЪЕКЦИЯ ФИЛОСОФИИ

Почему же эта позиция так широко распространена? Почему люди с пониманием кивают, вместо того чтобы поставить под сомнение точку зрения Морфеуса? Ответ прост: нам кажется, что существует неоспоримая причинная связь между разумом и телом. Мы верим, что, если наш мозг прекратит работать, мы больше не сможем ни слышать, ни видеть (по крайней мере, посредством глаз и ушей). Подтверждением этому является наш повседневный опыт (к примеру, находясь без сознания, мы ничего не видим и не слышим) и наука, постоянно добывающая новые доказательства каузальной связи между разумом и телом. Примером могут служить интраламинарные ядра зрительного бугра (таламуса): считается, что они играют особую роль в мышлении. Человек может лишиться значительной части коры головного мозга и сохранить сознание, в то время как самое незначительное повреждение интраламинарных ядер обрекает человека на растительное существование.

Если это здравое и общепринятое мнение, в чем же тогда проблема? Проблема действительно существует, ведь не случайно большинство философов отвергло такой взгляд. Причины подобного неприятия заставляют усомниться в метафизической основе «Матрицы» и гораздо серьезнее обычной критики, адресуемой научной фантастике. Для начала прочтите историю, придуманную Майклом Таем:

Представьте себе Мэри, блестящего ученого будущего, с момента рождения живущую в черно-белой комнате и получающую информацию из компьютерных банков данных и с черно-белого экрана телевизора. Предположим, в распоряжении Мэри есть любая объективная информация о том, что происходит, когда человек видит розу, дерево, закат, радугу и другие явления. Она знает все о поверхности объектов, о том, как они отражают свет, о воздействии света на сетчатку и зрительный нерв, о работе коры головного мозга и т. д. И все же кое-чего она не знает.[63]

Как верно замечает Тай, Мэри не знает одного: каково это — видеть зеленый, красный и многие другие цвета. Поэтому когда Мэри впервые увидит розу, она узнает что-то новое. Она узнает, что можно получить опыт, который не в силах описать ни одна физическая теория. Понимать, чем является та или иная вещь, — не то же самое, что знать, каков опыт взаимодействия с этой вещью. Это так потому, что опыт взаимодействия с вещью всегда рассматривается с определенной точки зрения (например, Луна кажется мне плоским диском), не относящейся к объективному описанию объекта.

Кроме того, редуктивный материализм встречает еще одно, более серьезное препятствие. Он претендует на то, что располагает адекватным объяснением, которое сможет заставить дуалистов признать, что состояние сознания есть состояние материи, что любое психическое состояние или свойство тождественно определенному состоянию материи. Именно употребление понятия «тождественность» ставит под сомнение утверждения редуктивного материализма. Это происходит потому, что понятие тождественности используется не по назначению. Что означает высказывание «Состояние сознания — то же самое, что и состояние мозга»? Ровным счетом ничего, так как оно бессмысленно. Состояние сознания не тождественно состоянию мозга. Если бы это было так, утверждение «Я вижу дерево» дословно соответствовало бы физическому объяснению виденья дерева. Но даже биолог, рассказывая о своем опыте, не считает эти вещи идентичными! Так происходит не потому, что нам не хватает слов для рассуждений о таких сложных вещах, как утверждает Пол Черчланд,[64] а скорее потому, что понятие психического состояния — пример чего-то нематериального. Оно в корне отличается от состояния мозга. Обратите внимание, что, даже владея необходимыми терминами для установления ложного тождества между состоянием сознания и состоянием мозга, говоря о психическом состоянии, мы не упоминаем и даже не думаем о состоянии мозга. Лэрд Аддис пишет:

[Хотя] редуктивный материализм не прекращает попыток определить все умственные понятия в физических терминах… похоже, существуют, и всегда должны существовать, явные исключения, которые невозможно определить таким образом. Неважно, носят ли эти попытки терминологический или же эмпирический характер, некоторым из нас они кажутся такими же бесплодными, как и любая попытка доказать, что две различные вещи на самом деле являются одной; это похоже на заявление, что… прилив — это просто определенное взаимное расположение Земли, Солнца и Луны.[65]

Вы можете возразить, что я ухожу в сторону от аргументации против материализма и рассматриваю не те вопросы. Разумеется, если я утверждаю, что психические состояния и состояния мозга — абсолютно разные вещи, то я не могу применять к ним понятия идентичности. На самом же деле я пытаюсь доказать обратное. Мы можем говорить, что воспринимаемое явление и состояние мозга суть совершенно разные разряды явлений, потому что к ним неприменимо понятие тождества, а это является фундаментальным показателем их различия, обусловленное приоритетом понятия тождественности. Яблоко — это не апельсин, а тарелка липкой протеиновой массы — это не тарелка манной каши. Они не одинаковы, они не тождественны, так же как состояние мозга не идентично психическому состоянию. Хотя понятие тождества позволяет нам показать различие между феноменом и реакцией мозга, различие это существует не потому, что к ним неприменимо понятие тождества. Скорее наоборот: из-за различия двух этих вещей понятие тождества к ним неприменимо.

ЭЛИМИНАТИВНЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ: ПОЧЕМУ ВАША СУПРУГА НЕ МОЖЕТ ПОЖАЛОВАТЬСЯ НА ГОЛОВНУЮ БОЛЬ

Как я уже писал, существует возможность, что создатели «Матрицы» не являются сторонниками редуктивного материализма. Они могут оказаться приверженцами теории элиминативного материализма. Эта теория строится на гипотезе, что психических состояний вовсе не существует — существуют только физические состояния. (Не путайте элиминативный материализм с бихевиоризмом. Бихевиоризм — это метод, основой которого является изучение человеческого поведения. Материализм и все его ответвления занимаются исключительно материальными объектами вселенной.) Говоря о психических состояниях, мы всего лишь используем результаты развития нашего языка, в то время как в действительности наш опыт ничем не отличается от опыта стоящего на столе компьютера. Согласно этой точке зрения, я не вижу, не слышу и не ощущаю вкуса — я вообще ничего не чувствую в традиционном смысле слова «чувствовать». Я просто говорю о своем опыте так, будто я чувствую. Эта безумная точка зрения популярна среди многих ученых и философов. Ученых можно простить, а вот философов — нельзя, так как элиминативный материализм сталкивается с серьезными философскими проблемами.

Первая проблема состоит в принадлежности психических состояний, которую, как отмечает Джон Сирли, «сложно согласовать с научной концепцией реальности».[66] Предположим, я пью великолепный марочный портвейн и испытываю неописуемое наслаждение. Это наслаждение является моим личным в том смысле, что никто, кроме меня, не может его ощутить. Даже если бы я угостил друга стаканчиком портвейна и его удовольствие было бы таким же, как мое, это все же было бы не то же самое удовольствие, которое испытал я. Физические объекты, такие как мозг, нейроны и портвейн, безусловно, не разделяют это свойство. Определенный опыт получил я сам и рассматриваю его со своей точки зрения. То, что опыт был приобретен именно мной, является его неотъемлемой особенностью. Для понимания того, что я имею в виду, представьте, что я пью портвейн в компании своего друга. Он никогда не говорит, что испытывает мое удовольствие, а я не говорю, что испытываю его удовольствие, хотя мы можем сказать, что одинаково наслаждаемся портвейном или что пьем портвейн по одинаковой причине.

Пренебрежение или невнимание к важности принадлежности психических состояний типично для современных философов и ученых. Дэниел Дэннет, к примеру, утверждает, что человеческий мозг снабжен мощным механизмом пользовательской иллюзии, причем мозг выступает как в роли создателя иллюзии, так и в роли ее пользователя (по словам Дэннета, так работает только человеческий мозг). Мозг состоит из различных отделов, обменивающихся между собой информацией, передающейся в сжатом и пригодном для использования виде. Дэннет поясняет свою идею: «Возникает обманчивое впечатление, что существует одно место… где соединяются субъект, эго, «я». Нет сомнений, так нам и кажется. Но всего лишь кажется».[67] Заметьте, что даже мнение Дэннета несвободно от принципа принадлежности психических состояний. Он не отрицает, что существуют определенные представления о сознании, но даже не пытается объяснить, как представления могут существовать без представляющего. Если верны мои допущения о том, что неотъемлемой чертой моего опыта является то, что он мой, наличие представляющего необходимо.

Самый большой недостаток элиминативного материализма заметить проще всего. Материалисты взвалили на свои плечи обязанность убедить нас в том, что мы не видим того, что видим, не слышим того, что слышим, что все наши ощущения, мысленные образы и идеи не просто неверны, их вообще не существует. Кроме того, элиминативный материализм должен объяснить, как возникла универсальная иллюзия. Психические состояния выглядят уникальными, потому что они психические, и именно поэтому очень сложно придумать имеющий смысл аналог разума, так как разум по своей природе отличен от материи.

Можем ли мы исключить возможность того, что создатели «Матрицы» стали жертвами этой теории? Думаю, да, ведь если бы допущения элиминативного материализма были верны, конструировать Матрицу не имело бы смысла. Задача Матрицы состояла в замене настоящего опыта вымышленным, однако в этом не было бы необходимости, если опыт как таковой вообще не существует. Итак, куда же завели нас все эти размышления? Вспомните различия между редуктивным материализмом, элиминативным материализмом и дуализмом, которые я упомянул во вступлении к статье. Я уже показал, что в рамках редуктивного материализма существование Матрицы невозможно, а элиминативный материализм делает Матрицу бессмысленной. Означает ли это, что понять фильм можно только с позиции дуализма? Придется ли нам допустить существование «призрака в машине»? Нет. Матрица может работать в соответствии с еще одним принципом — принципом интенцио-нальности сознания.

СОЗНАНИЕ: ЧТО-ТО РАДИ НИЧЕГО

По мнению Дэвида Юма, нет никаких доказательств существования «я» — части личности, которой приписывается способность мыслить. Он считал, что интроспекция не только не позволяет обнаружить эту сущность, но и не дает понять, что она из себя представляет. Используя интроспекцию, Юм находит ощущения и мысли, но не видит их источника. Тезис об интенциональности сознания заключается в том, что все умственные явления интенциональны. Проще говоря, размышлять — значит размышлять о чем-то. Эта теория разума подтверждается интроспекцией. Мышление не может существовать без какого-либо объекта. Жан-Поль Сартр развивает эту мысль, утверждая, что интенциональность есть не просто свойство сознания — это единственное свойство сознания. Сартр пишет: «Сознание определяется интенциональностью. Посредством сознания оно трансцендирует самое себя, и оно консолидирует свое единство, ускользая от самого себя».[68] Иными словами, сознание подобно прозрачности: когда мы пытаемся выделить сознание, перед нами оказывается его объект. Пытаясь представить себе размышления о столе, не думая о самом столе, мы терпим неудачу.

Что же мы в таком случае можем сказать о памяти, ощущениях, воображении, опыте и других видах мыслительной деятельности? Остается только одна возможность: они являются характеристиками объектов, которые мы воспринимаем, представляем и т. д. Не то чтобы мне чрезвычайно нравилась манная каша, скорее я нахожу ее приятной. Я не боюсь агентов, скорее я нахожу их жутковатыми. Людвиг Витгенштейн пишет: «Мыслящего, представляющего субъекта нет».[69] Все свойства объекта принадлежат объекту, а не субъекту. Разум не является составляющей вселенной. Определяя грань, за которой кончается вселенная, решая, каковы ее составляющие, разум не может оценить самого себя. В этом смысле он является трансцендентным свойством вселенной.[70]

Сирли замечает, что сознание и его основная черта — интенциональность — являются наиболее важными свойствами психических явлений и что сложность в объяснении этих свойств и их «загадочность заставляет многих философов, психологов и ученых, занимающихся искусственным интеллектом, говорить странные и неправдоподобные вещи о разуме».[71] Черчланд соглашается с тем, что интроспекция «открывает перед нами царство мыслей, чувств и эмоций, а не царство электрохимических импульсов, передающихся по нейронной сети».[72] В любом отношении должны участвовать по меньшей мере две переменные. Если одна из переменных отсутствует, отношение логически невозможно. Если «я» в традиционном смысле не существует, тогда оно не может в традиционном смысле взаимодействовать с внешним миром. Согласно описанной выше концепции сознания, «я» не может взаимодействовать с внешним миром, как предполагалось ранее, так как «я» в традиционном смысле не существует. Если «я» не существует, или если не существует отношений, или если ощущение — это не отношение, нам придется согласиться с идеализмом наоборот: вместо того чтобы пытаться разместить мир внутри разума, мы должны попытаться найти место для разума в мире. (Идеализм — это теория, признающая, что ничего материального в мире нет и что весь мир — это набор нематериальных идей, созданных разумом. Разумеется, идеалисты и материалисты редко устраивают совместные вечеринки.) В рамках данной концепции разума это единственная логичная альтернатива.

Мы не должны заблуждаться, думая, что у нас нет доступа к внешнему миру. Нам следует понять, что для существования двери во внешний мир необходимо существование внутреннего мира, из которого мы можем попасть во внешний. Единственная цель редукции разума к трансцендентному сознанию заключается в уничтожении субъекта, а следовательно, и в Уничтожении Внутреннего Мира (мира традиционного разума). Я отказываюсь говорить о «субъективных» явлениях в традиционном смысле, поскольку не существует ничего (нет традиционного разума), что могло бы быть субъектом для явлений. Данное мнение отрицает существование того типа субъекта, который мог бы сыграть эту роль для объектов сознания. Таким образом, мы имеем точку зрения, подразумевающую, что 1) материализм верен в том смысле, что все во вселенной материально, а 2) дуализм верен в том смысле, что существует сознание, являющееся нематериальной вещью. (Читатель, возможно, обратил внимание на ограниченность нашего языка: как нематериальной может быть «вещь» [thing]? Если сознание нематериально, разве оно вообще существует? Да, существует. Просто у нас нет слова, кроме «ничто» [nothing], которым мы могли бы это обозначить.) Сознание — это не вещь, но обладает существованием в том смысле, что является раскрытием объектов самим себе. Так же как гонка состоит из бега, сознание состоит из откровений, явленных сознанием.

ДУРНО ЛИ ПОРАБОЩАТЬ СОЗНАНИЕ?

Если не существует субъекта, что тогда можно сказать о моральности Матрицы? В основе фильма лежит убеждение, что Матрица и поддерживающие ее функционирование машины суть зло; герои фильма являются героями потому, что ведут справедливую борьбу против угнетателей. Война ведется якобы за освобождение. Но каков моральный статус порабощения одной расы машин другой расой машин, с учетом того, что обе расы наделены разумом? Если ни та, ни другая раса не имеет «субъекта» в традиционном смысле, тогда неясно, как можно говорить об аморальности Матрицы. Обе расы сохранят сознание, но порабощенная раса будет иметь знание вещей, которых по большей части не существуют. Что ж, обычно мы не считаем это поводом для морального суждения.

В большинстве случаев люди отдают предпочтение реальному миру перед миром иллюзий. Однако это не означает, что мир иллюзий аморален. Это говорит лишь о том, что люди, чьи головы ежедневно набиваются фантастическими сценариями, хотят чувствовать то, что кажется реальным и имеющим значение. (Возьмите хотя бы колоссальный рост спроса на «реальность» на телевидении.) Но обратите внимание: пленники Матрицы считают, что окружающий их мир реален, а их жизни имеют смысл. Матрица создает иллюзорный, но не аморальный мир.

Многие возразят, что речь идет не о реальности. На карту поставлена свобода. Аморальность Матрицы заключается в том, что она совершает идеальное ограбление: крадет у людей свободу, а они об этом даже не подозревают. Вы можете заявить, что свобода настолько ценна, что любой мир, отнимающий ее, аморален. Однако это распространенное мнение строится на следующем предположении дуализма: мы мыслящие существа, «я», превосходящие наши тела, и эти «я» имеют право на свободу. Согласно мнению, приведенному мной выше, никаких «я» не существует, то есть не существует субъекта, которому необходима свобода. Сознание свободно, но не в том смысле, который обычно подразумевается. Невозможно представить себе, как что-то может помыкать сознанием. По этой же причине сознание ни на что не влияет, оно лишь фиксирует свойства вещей. Телескоп позволяет мне увидеть Юпитер, но на Юпитер он никакого эффекта не оказывает.

Порабощение Матрицей никак не влияет на сознание, за исключением того, что, пребывая заключенными в Матрице, мы видим другие вещи, чем могли бы видеть, если бы находились вне ее. Но позвольте напомнить, что виденье тех или иных вещей никогда не было критерием морального статуса.

Итак, что-то теряешь, что-то находишь. Мы добились некоторой четкости, фабула фильма приобрела правдоподобие. Однако исчез моральный смысл устремлений персонажей картины.

8. СУДЬБА, СВОБОДА И ПРЕДВИДЕНИЕ Теодор Шик

Морфеус: Ты веришь в судьбу, Нео?

Нео: Нет.

Морфеус: Почему же?

Нео: Потому что мне не нравится думать, что я не могу полностью управлять свой жизнью.

You can choose a ready guide in some celestial voice.

If you choose not to decide, you still have made a choice.

You can choose from phantom fears and kindness that can kill;

I will choose a path that's clear —

I will choose Free Will.

Rush[73]

Свобода нужна всем. Но можем ли мы обладать ею? Морфеус хочет освободить человечество от Матрицы, Сайфер хочет освободиться от Морфеуса, агент Смит стремится освободить компьютеры от людей. Но даже если бы все персонажи могли освободиться от своих так называемых угнетателей, смогли бы они тогда полностью контролировать свою жизнь? Смогли бы они властвовать над судьбой или же навсегда остались бы в тюрьме своего рока?

Люди, заключенные в Матрице, не могут управлять собственными жизнями. Все происходящее с ними определяется компьютерной программой, направляющей их мозгам электрические сигналы. Как выразился Морфеус, человек содержится «в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или потрогать». Если им и кажется, что они свободны, это всего лишь иллюзия.

Однако свобода, которой наслаждаются жители реального мира, может быть такой же иллюзорной. Вы свободны совершить какой-то поступок, только если у вас есть возможность не совершать его. Если вам необходимо что-то сделать и вы не можете от этого уклониться, значит, вы не свободны. Сбывающиеся пророчества Оракула говорят о том, что даже люди в реальном мире не свободны. Если Оракул знает будущее, значит, будущее предопределено и никто, даже Нео, не в состоянии управлять своей жизнью.

Зачем же бороться за свободу в мире, в котором правит Судьба, а будущее невозможно изменить? К чему освобождать людей из Матрицы, если они не могут управлять своими жизнями в реальном мире? Если уж тебе суждено быть рабом, почему бы не быть счастливым рабом? Возможно, решение Сайфера вернуться в Матрицу не такое уж вероломное, как кажется. (И конечно, если миром правит Судьба, Сайфер не мог поступить иначе.) Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется разобраться с сущностью судьбы и свободы.

СВОБОДА

«По-твоему, это свобода? — спрашивает у Тринити Сайфер. — Я делаю только то, что он приказывает. Если мне необходимо сделать выбор между такой жизнью и Матрицей, я выбираю Матрицу». После девяти лет подчинения Морфеусу Сайфер (известный также под фамилией Рейган) решает обменять свою жизнь на «Навуходоносоре» на жизнь богатого актера в Матрице. По крайней мере, там он не будет испытывать необходимость постоянно выполнять чьи-то приказы.

Отсутствие необходимости подчиняться или выполнять приказы является неотъемлемой частью нашего представления о свободе. Если кто-то вынуждает вас к каким-то действиям или, напротив, чего-то не позволяет, тогда вы не свободны. Такой вид свободы обычно называется «отрицательной» свободой или «свободой от», так как подразумевает отсутствие препятствий к действию.

Подключившись к Матрице, Сайфер будет свободен от Морфеуса. Но будет ли он полностью свободен? Многие ответят «нет», так как в Матрице Сайфер не сможет контролировать свои действия. Он будет лишен того, что называется «положительной» свободой или «свободой для», так как не будет способен что-либо предпринять.

Будет ли это такой уже большой потерей для него? Так ли ценна свобода принимать решения? Великий немецкий философ Иммануил Кант считал, что ценна. Согласно Канту, единственная по-настоящему важная возможность — это возможность делать рациональный выбор. По его словам, «нигде в мире, да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме одной только доброй воли».[74] По Канту, то, какую ты прожил жизнь, зависит не от опыта, который у тебя был, а от выбора, который ты делал. Если ты пытался всегда поступать по совести, тебя можно назвать добрым человеком, даже если все шло не так, как тебе хотелось.

МАШИНА ОПЫТА

Чтобы доказать, как важно иметь возможность делать выбор, гарвардский философ Роберт Нозик предлагает следующий мысленный эксперимент:

Предположим, существует машина, позволяющая вам получить любой желаемый опыт. Стимулируя ваш мозг, супернейрофизиологи-обманщики могут добиться того, что вы представите, как пишете великий роман, знакомитесь с интересными людьми или читаете увлекательную книгу. Но все это время вы будете плавать в ванной с подсоединенными к мозгу электродами. Согласились бы вы подключиться к такой машине, если бы имели возможность запрограммировать свой будущий опыт? Если вы беспокоитесь, что можете не получить желаемого опыта, считайте, что были проведены всесторонние исследования жизней многих людей. Вы изучаете библиотеку и из предлагаемого набора выбираете опыт, который хотели бы испытывать всю жизнь или, скажем, следующие два года. Через два года вы сможете на десять минут или на десять часов покинуть ванну, чтобы подобрать себе новый опыт на следующие два года. Разумеется, находясь внутри машины, вы не будете об этом знать — ваш опыт будет казаться вам реальным. Другие люди также могут использовать машину по своему желанию, так что не будет необходимости отключаться, чтобы выполнить свои обязанности перед ними. (Опустим проблему того, кто будет обслуживать машину, если все будут к ней подключены.) Решились бы вы подключиться? Что еще может иметь для нас значение, кроме наших собственных жизней?[75]

Можно провести множество параллелей между машиной опыта Нозика и Матрицей. Обе подразумевают пребывание в резервуаре, обе непосредственно стимулируют нейроны мозга и обе продуцируют опыт, неотличимый от реального. Единственное существенное различие состоит в том, что по сценарию Нозика люди должны отключаться от машины раз в два года. В Матрице люди обычно проводят всю жизнь.

Почему бы не подключиться к машине опыта? Нозик приводит следующие доводы:

Во-первых, мы хотим заниматься определенной деятельностью, а не просто иметь опыт этой деятельности… Во-вторых, мы хотим какими-то быть, иметь какие-то черты, однако человек, плавающий в резервуаре, — это неопределенный, бесформенный предмет. Мы не можем дать ответа на вопрос, каков человек, долгое время проведший в резервуаре. Смел ли он, добр, умен, остроумен, нежен? На эти вопросы не просто трудно, а невозможно ответить, этот человек просто никакой… В-третьих, подключение к машине опыта заставляет нас ограничиться миром, не превосходящим того, что люди уже создали. Машина не позволяет попасть на другой уровень реальности, хотя и может симулировать такой опыт.

Как сказал один знаменитый философ, быть — значит действовать. Люди, подключенные к машине опыта, ничего не делают. Им не приходится выбирать или совершать какие-либо поступки. Получается, что у них нет характера. Они не добродетельны и не порочны, так как никогда не были ни за что ответственны. Как пишет Нозик, они «неопределенный, бесформенный предмет».

В их жизнях, проводимых в машине опыта, кажется, кое-чего не хватает. Те, кто не имеет возможности делать выбор, не могут считаться настоящими людьми. Однако существование Оракула ставит нас перед вопросом: а могут ли решать за себя обитатели реального мира? Есть ли у них выбор, или все для них предопределено?

СУДЬБА

Оракул в «Матрице», как и Дельфийский оракул, — это жрица, предсказывающая будущее. Пифия в Греции восседала на треножнике над расщелиной в земле, из которой поднимался газ, считавшийся дыханием Аполлона. Когда мы впервые видим Оракула из «Матрицы», она сидит на трехногом табурете у духовки, из которой распространяется аромат печенья. (Когда в Дельфах газ перестал подниматься из расщелины, жрецы начали жечь в пещере белладонну и дурман, обнаружив, что образовывающийся дым также позволяет оракулам выдавать неплохие пророчества. Возможно, сигарета Оракула из «Матрицы» служит напоминанием об этом эпизоде в истории Дельфийских оракулов.) Над входом в то и другое святилище высечена надпись «Познай себя», только в Дельфах она была сделана на греческом, а в «Матрице» — на латыни.

Цари и полководцы Древней Греции никогда не начинали важных дел, не выслушав пророчества оракула. Александр Великий перед своим первым походом отправился в Дельфы, чтобы испросить совета. Легенда гласит, что, когда он прибыл в Дельфы, оракул никого не принимал. Желая узнать свои шансы на успех, он разыскал Пифию и заставил ее сделать предсказание. Она с гневом выкрикнула: «О, сын мой, ты неукротим». Александр посчитал это добрым знаком и отправился завоевывать мир.

Тот, кто верит в пророчества ясновидящих, обычно также верит в Судьбу. Людей, считающих, что некоторые события должны произойти несмотря ни на что, называют фаталистами. Вспомните историю Эдипа. Оракул предсказал ему, что он убьет отца и женится на матери. Чтобы избежать этой страшной участи, Эдип покинул город, в котором вырос, однако предсказание оракула все же сбылось.

Философ Ричард Тейлор считает традиционное представление о судьбе (как неизбежности определенных событий вне зависимости от других происходящих событий) «до невозможности запутанным»,[76] так как оно не учитывает того факта, что любое событие является следствием череды других событий. При традиционном понимании «во всей истории существования человечества сложно было бы найти хоть одного фаталиста». На самом же деле «фатализм — это убеждение, что всякое событие неизбежно».[77] Принимая во внимание верность пророчеств Оракула, можно заключить, что в мире «Матрицы» в высшей степени разумно быть фаталистом.

ВСЕВЕДЕНЬЕ

«Оракул знает все?» — спрашивает Нео, направляясь в квартиру Пифии. «Она бы сказала, что знает достаточно», — отвечает ему Морфеус. Если Оракул действительно знает все, если он всеведущ, он должен знать не только все то, что произошло, но и все то, что должно произойти. Ее сбывшиеся предсказания того, что Нео уронит вазу, а Морфеус найдет Единственного, в которого влюбится Тринити, заставляют нас в это поверить. Пифия была права даже тогда, когда сказала Нео во время их первой встречи, что он не Единственный, что Нео чего-то ждет, возможно следующей жизни, — и он действительно не становится Единственным, пока не «умирает» и не «воскресает» от поцелуя Тринити. Проблема в том, что знание Оракулом будущего исключает существование свободной воли.

Христианским богословам хорошо известен конфликт между всеведеньем и свободной волей. Традиционная христианская теология представляет Бога всемогущим, всеведущим и всеблагим. В то же время христиане верят, что людям присуща свободная воля. Но если Богу известно все, что произойдет, тогда человек не в силах сделать ничего иного. Наиболее раннее и лаконичное изложение этой дилеммы принадлежит средневековому философу Боэцию (480–524):

Кажется слишком противоречивым то, что Бог предвидит все. и тем не менее существует некая свобода воли. Ведь если Бог все предвидит и никоим образом не может обмануться, то с необходимостью следует, что Провидение предзнает то, что будет иметь место в будущем… Ведь если я знаю, что нечто существует, то необходимо, чтобы оно существовало. Так же если я знаю будущее, то необходимо, чтобы оно произошло. Отсюда следует, что невозможно избежать появления предузнанной вещи.[78]

Боэций имеет в виду следующее. Если кто-то знает, что какое-то событие должно произойти, то это событие действительно произойдет, так как нельзя знать того, что ложно. Нельзя, например, знать, что 1 + 1 = 3, так как это не так. А если истинно то, что какое-то событие должно произойти, то оно не может не произойти. Если верно то, что завтра взойдет Солнце, оно не может не взойти, так как в этом случае утверждение о том, что Солнце должно взойти, будет ложным. Значит, если кто-то знает, что какое-то событие должно произойти, оно неизбежно произойдет. Но если оно неизбежно произойдет, то оно неотвратимо, следовательно, свободная воля не может влиять на ход событий. За всеведенье приходится платить свободой.

В отличие от Боэция, считавшего, что конфликт между всеведеньем и свободной волей может быть разрешен, если Бог существует вне времени, великий реформатор протестантизма и основатель пресвитерианской церкви Жан Кальвин (1509–1564) утверждал, что судьбу невозможно изменить именно потому, что Бог существует вне времени. Он пишет:

Когда мы говорим о предзнании Бога, то имеем в виду, что все вещи всегда были и навечно останутся в его поле зрения, так что в знании его нет ни будущего, ни прошлого. Все вещи присутствуют перед ним и присутствуют таким образом, что Он не представляет их себе посредством различных образов — подобно тому как вещи, о которых мы вспоминаем, появляются перед нашим взором силой воображения. Он действительно видит их и смотрит на них, словно они у Него перед глазами. Мы утверждаем, что это предведенье охватывает все сферы мира и все творения.

Предопределением мы называем первичный замысел Бога, в котором Он определил, как Он желает поступить с каждым человеком. Бог не создает всех людей в одинаковом состоянии, но предназначает одних к жизни вечной, а других к вечному проклятию.[79]

По мнению Кальвина, Бог может одновременно видеть все моменты жизни любого человека. Любая жизнь лежит перед ним как размотанная кинопленка. Каждый миг зафиксирован подобно кадру на пленке. Из этого Кальвин делал вывод, что некоторым из нас суждено попасть в рай, а другим в ад, и мы не можем ничего с этим поделать.

Вы можете возразить, что хотя Бог и знает о выборе, который вы сделаете, он не делает этого выбора за вас. Вероятно, это так, однако это не меняет сути дела, так как свобода действия подразумевает, что вы имеете возможность воздержаться от этого действия. Если вы совершаете неотвратимый поступок (а таким может считаться любой поступок, о котором известно Богу), ваши действия нельзя назвать свободными.

Кажется, что всеведенье и свободная воля несовместимы. Если правда то, что существует кто-то всеведущий, никто не может обладать свободной волей. В том числе и сам пророк. Предположим, что Бог всеведущ. Тогда он знает собственное будущее. Но если это так, то его будущее предопределено и он не в силах его изменить. Таким образом, всеведенье исключает существование не только свободной воли, но и всемогущества. Никто, даже Бог, не может быть одновременно всеведущим и всемогущим. Некоторые считают это доказательством того, что Бога в традиционном понимании не существует.[80] Другие, однако, утверждают, что при верной интерпретации конфликт между данными свойствами исчезает.

Всемогущество не подразумевает способности делать все, что угодно, оно подразумевает способность делать все возможное. Как заметил великий католический теолог Фома Аквинский, «то, что такое противоречие подразумевает, не находится в пределах божественного всемогущества постольку, поскольку [не имеет и] не может иметь аспекта возможности, поэтому правильней будет сказать, что оно не может быть соделано, а не что Бог не может этого соделать».[81] К примеру, Бог не может сделать квадрат круглым, потому что это логически невозможно. Ничто не может быть одновременно круглым и некруглым. Однако это не опровергает Его всемогущества, так как Всемогущество подразумевает способность делать все возможное.

Те же соображения можно применить и к понятию все-веденья. Всеведущим можно считать не того, кто знает все, но того, кто знает все, что логически возможно знать. Поэтому если будущее знать логически невозможно, то всеведенье не противоречит ни всемогуществу, ни свободной воле.

Знание будущего кажется слегка парадоксальным, так как оно нарушает принцип того, что следствие не может предшествовать причине. Мы можем видеть что-то, только если это уже произошло. События будущего еще не произошли. Значит, знание будущего подразумевает, что событие одновременно произошло и не произошло, что логически невозможно.

Однако есть и другие способы знать будущее, кроме как видеть его. Предположим, вы роняете стакан молока. Еще до того, как стакан упадет на пол, вы знаете, что молоко разольется. Ваше предсказание не связано с какой-либо особой психической силой, оно следует из знания законов природы. Вы знаете, что любой объект определенного размера и массы, отпущенный над поверхностью Земли, должен коснуться ее. Так как все объекты природы подчиняются законам природы, вы можете предсказать их поведение, даже если будущего не существует. То есть предсказание все-таки возможно.

Оракул не утверждает, что знает будущее. Когда Нео, разбив вазу, спрашивает ее: «Откуда вы знали…», она отвечает; «На самом деле тебя мучит вопрос, разбил бы ты вазу, если бы я ничего не сказала». Возможно, Оракул всего лишь превосходный психолог, знающий, как человек определенного склада характера поведет себя в определенной ситуации. Однако остается неясным, как это согласуется со свободой воли, ведь если можно на 100 % верно предсказать человеческое поведение, основываясь на законах психологии, значит, действия человека нельзя считать свободными.

ДЕТЕРМИНИЗМ

Всеведущее существо должно знать все, что возможно знать о мире, в том числе о законах, управляющих поведением людей. Это знание и способность производить сложные расчеты позволяет ему предсказать будущее всей Вселенной. Как писал великий французский физик Пьер Симон Лаплас:

Представим себе на мгновение ум, способный постигнуть все движущие силы природы и соответствующие им состояния живых существ, притом настолько огромный, что может анализировать всю эту информацию. Этому уму известна общая формула, описывающая движения самых крупных тел Вселенной и мельчайших частиц, и для него нет неопределенности ни в будущем, ни в прошлом.[82]

Демон Лапласа знает будущее всей Вселенной. Он может сказать, где и в каком состоянии находится объект в любой момент времени. В подобном мире (а наш мир может оказаться именно таким) свободной воли не существует.

Мысленный эксперимент Лапласа строится на предположении, что любое явление имеет причину. Такой взгляд называется детерминизмом и отстаивает идею, что все имеет свою причину и что одна и та же причина всегда ведет к одному и тому же следствию. Если в некий конкретный момент дано определенное состояние Вселенной и набор действующих в ней физических законов, то может быть лишь один возможный вариант будущего. Если бы мы могли «отмотать» события во Вселенной, как кинопленку, на некоторое время назад и оставить в силе существующие законы природы, рано или поздно мы вернулись бы к заданному состоянию Вселенной. Так как действия любого человека безальтернативны, он не является свободным.

В детерминированном мире человек не может нести ответственности за свои поступки, так как они предопределены. Ученые расходятся во мнении, является ли детерминированность нашего поведения следствием строения наших генов (нашей природы) или же воспитания (характера). Однако обе стороны соглашаются, что наше поведение является результатом действия сил, которые мы не способны контролировать. Подчеркивая, что не один человек не может вести себя иначе, чем он запрограммирован, психолог Б. Ф. Скиннер заявляет, что нам следует оставить мнение, будто люди обладают свободной волей и их можно восхвалять или винить за то, как они поступают.[83] В детерминированном мире ничто не может быть правильным или неправильным. Если реальный мир является детерминированным, находящиеся в нем люди ничем не лучше пленников Матрицы.

Древнегреческий философ Эпикур (341–270 до н. э.) наглядно пояснял идею, что если одни события являются следствием других, тогда свободной воли существовать не может. Возможность свободной воли он оставлял только умозрительную — на уровне атомов, совершающих хаотические «отклонения» при движении в пространстве. Примечательно, что многие современные физики соглашаются с Эпикуром в том, что некоторые явления (например, радиоактивный распад атома) происходят совершенно случайным образом и не вызываются какой-либо причиной. Еще физик Артур Эддингтон писал: «Революционность теории, опровергшей детерминизм с позиции современной физики, заключается в том, что больше нет необходимости считать человеческое поведение предопределенным».[84] Будущее открыто, так как может иметь более одного варианта развития. Хотя это и не доказывает свободы воли, по крайней мере, ее наличие становится возможным.

ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ

Представьте, что, гуляя по блошиному рынку, вы обнаружили книгу, на обложке которой оттиснуто ваше имя. Действие книги начинается точно в том месте и в то время, когда вы родились! Вы продолжаете читать и видите, что в книге описаны все основные события вашей жизни. Пролистав несколько страниц до записи о текущем дне, вы читаете, что идете на блошиный рынок, где обнаруживаете книгу, на обложке которой напечатано ваше имя. События произошли так недавно, а книга так стара, что вас поражает, как кто-то мог о них знать. Однако на этом книга не заканчивается. В ней расписаны многие годы вашей жизни. Вы читаете, что в 18:00 садитесь в машину и покидаете блошиный рынок. В книге до сих пор не было неверных сведений о вашем прошлом. Означает ли это, что вам суждено покинуть блошиный рынок в назначенное время? Разве вы не можете сделать ложным последнее утверждение, просто просидев на скамейке до 18:01? Кажется, можете. Даже в детерминированном мире знание предсказания дает возможность его опровергнуть. Пророчества демона Лапласа или любого другого оракула будут верны до тех пор, пока не станут известны людям, к жизни которых они относятся.[85]

Пророчества Оракула известны героям «Матрицы», и все же они сбываются. Это позволяет предположить, что Оракул не предсказывала будущее, а формировала его. Ее пророчества самоосуществлялись подобно тому, как на Уолл-стрит сообщение о высоких прибылях помогает заработать высокую прибыль. Таким образом, чтобы объяснить правоту Пифии, нет необходимости предполагать, что она знает будущее или что будущее предопределено. Нам достаточно допустить, что герои, ищущие ее совета, верят в то, что ей известно будущее.

Морфеус, кажется, подозревает активную роль Оракула в создании будущего. Когда Нео спрашивает его, может ли Оракул ошибаться, Морфеус отвечает: «Постарайся не оценивать ее предсказания как верные или неверные. Она проводник, Нео. Она поможет тебе найти свой путь». На крыше, когда Нео чудом спасает Тринити из падающего вертолета, Морфеус задает вопрос: «Сейчас, Тринити, ты веришь [что Нео Единственный]?» Когда Нео собирается сообщить Морфеусу о предсказании Оракула, Морфеус останавливает его: «Она сказала тебе то, что ты хотел слышать. Только и всего». Можно заключить, что когда Пифия видит определенную цель, она говорит то, что, по ее мнению, может помочь достичь этой цели.

Отвечая на вопрос о том, откуда она знала, что Нео разобьет вазу, Пифия раскрывает карты: «На самом деле тебя мучит вопрос, разбил бы ты вазу, если бы я ничего не сказала». Очевидно, что ответ «нет». На самом деле разбить вазу Нео заставило упоминание о ней.

Морфеус объясняет нам: «Знать свое предназначение и следовать ему — это не одно и то же». Оракул помогает людям следовать своему предназначению, заставляя их поверить, что оно ему известно. Только в том случае, если предвиденья Оракула в большей степени видимость, нежели реальность, Нео способен управлять собственной жизнью в мире, где возможности человека не ограничиваются ничем, кроме здравого смысла.

СЦЕНА 3 СПУСКАЯСЬ В КРОЛИЧЬЮ НОРУ ЭТИКИ И РЕЛИГИИ

9. ЛОЖКИ НЕТ: БУДДИЙСКОЕ ЗЕРКАЛО Майкл Брэнниган

«Кажется, у судьбы есть чувство иронии», — заявляет Морфеус. То же можно сказать и об истории. Показательно, что Будда дал своему сыну имя Рахула, что означает «цепь» или «препятствие». Принц Сиддхартха Гаутама, позже известный как «Будда» — «пробужденный», в возрасте 29 лет решает отказаться от безбедной жизни во имя поисков ответа на терзавший его вопрос («вопрос, который нас ведет»), основанный на чувстве, что с миром что-то не так.[86] После того как принц испытал просветление и «пробудился» для истины, Рахула стал одним из его учеников. В классическом буддийском тексте «Мадджхима Никая» «пробужденный» учит своего сына, используя образ зеркала:

— Как ты думаешь, Рахула, для чего нужно зеркало?

— Для отражения, господин.

— Подобным образом, Рахула, действия тела, действия речи и действия ума должны совершаться с постоянным осознаванием [этих действий].[87]

ОТРАЖАЮЩАЯ СТОРОНА

Обратите внимание на умышленную двусмысленность, допускаемую Буддой в рассуждениях о зеркале. Во-первых, зеркало отражает. Дублируя находящееся перед ним изображение, оно олицетворяет четкость. По этой причине образ зеркала часто используется в учениях даосизма и буддизма, в том числе и в дзен-буддизме. Эти учения побуждают нас иметь чистое, «зеркальное» сознание — незамутненное, независимое и потому свободное. Подобно зеркалу, зеркальное сознание просто отражает то, что видит. Оно беспристрастно и не отдает предпочтения ни одному из образов.

В «Матрице» мы встречаем несколько важных упоминаний о зеркале и отражении. Когда мистер Райнхарт делает Нео выговор, с окна смывают мыльную пену, напоминающую код Матрицы. Темные очки Морфеуса четче отражают Нео, чем очки агента Смита. Обратите внимание, что Морфеус носит их в Матрице и Конструкторе, но не в реальном мире. Кроме того, Морфеус предлагает Нео красную и синюю таблетки из зеркальной коробочки.

Самая эффектная сцена, в которой фигурирует зеркало, происходит вскоре после того, как Нео глотает красную таблетку. Завороженный колышущейся поверхностью зеркала, Нео прикасается к ней, и жидкое зеркало стекает по его руке, покрывая все тело. Так за секунду до «путешествия по кроличьей норе» Нео узнает истину, он становится зеркалом. Он пробуждается от иллюзий обнаженный и опутанный проводами. Греческое слово aletheia использовалось в двух значениях: «нагота» и «голая правда». Таким образом, превращение в зеркало позволяет Нео впервые пробудиться, чтобы увидеть истину: то, что он считал реальностью, на самом деле всего лишь запрограммированный обман, «созданный компьютерами иллюзорный мир, позволяющий держать тебя под контролем».

Наиболее глубокомысленное использование образа зеркала происходит в квартире Оракула. Мальчик, одетый как буддийский монах и сидящий в позе полного лотоса, усилием мысли сгибает ложку. Когда он протягивает ложку, мы видим в ней отражение Нео. Это олицетворяет ясность и истину. Мальчик объясняет Нео самый важный урок в двух словах: «Ложки нет».

Невозможно не заметить связи с буддизмом. Есть одна известная дзенская притча, или мондо, о трех монахах, наблюдающих за развевающимся на ветру флагом. Один монах обращает внимание на то, как движется флаг. Второй монах говорит, что не флаг, а ветер. Третий монах не соглашается ни с одним из них. Он утверждает, что флаг и ветер неподвижны. «Ваш разум, вот что движется». Мораль истории очевидна. Ложка не движется, так как никакой ложки нет. Есть только разум.

Кроме того, отсутствие ложки напоминает нам о том, что не стоит уделять слишком много внимания отражающимся в ней образам. Образ — это всего лишь образ и ничего больше. Если нет ложки, нет и зеркала, поэтому мир, который оно отражает, — всего лишь копия, иллюзия. И Будда учит нас, что мир — это иллюзия, майя. Последователи буддизма спорят о сущности иллюзии. Если мир, который мы видим и осязаем, — иллюзия, означает ли это, что он не существует? «Матрица» целиком посвящена решению этой метафизической проблемы.

С другой стороны, многие буддисты, в том числе ученики школы Махаяны, верят, что иллюзорность мира проистекает из нашего представления о нем. Мир существует, однако наши взгляды и восприятие реальности не соответствуют действительности. Отражение в зеркале — это не предмет, находящийся перед зеркалом, так же как фотография Эйфелевой башни — это не сама Эйфеле-ва башня. Как говорят дзен-буддисты, палец, указывающий на Луну, — это еще не Луна. Нам бывает очень трудно отличить копию от оригинала. Именно от этой эпистемологической иллюзии стремятся избавить своих учеников учителя буддизма.[88] Для этого нам необходимо освободить свой разум.

Самое главное — освободить свой разум от иллюзии существования независимого и неизменного «я». Даже когда мы видим себя в зеркале, отражение ничего не говорит о том, каковы мы на самом деле. В основе буддийской философии лежит взгляд, что «я» не существует, что «ложки нет». А если нет ложки, нет и Нео. Буддисты считают, что не существует такой независимой и автономной сущности, как «я». Идея отсутствия самости получила название анатман, что буквально означает «не-я». Вследствие этого мы можем неправильно использовать зеркало. С его помощью мы можем усилить иллюзию существования «я», того всепоглощающего «я», которое требует наличия зеркала. В нашем ненадежном мире зеркало используется, чтобы сделать убедительней иллюзию «я» и автономности.

Вернемся к наставлениям, даваемым Буддой своему сыну, и рассмотрим зеркало как символ умственного акта рефлексии, исследования и размышления. Будда учит сына, что действия всегда должны предваряться размышлениями. Кроме того, он предостерегает Рахулу от действий, последствия которых неизвестны.

Когда бы ты ни решил сделать что-либо, задумайся над этим действием тела: "Приведет ли это действие тела, которое я хочу выполнить, к несчастию для меня, к несчастию для других или к несчастию и для меня, и для других? Является ли оно неблагим действием тела с болезненными последствиями, с болезненными результатами?" Если, задумавшись, ты поймешь, что оно приведет к несчастию для тебя, к несчастию для других либо к несчастию и для тебя, и для других; если оно будет неблагим действием тела с болезненными последствиями, с болезненными результатами, то тогда любое подобное действие совершенно не подходит для тебя, и делать его нельзя.

В этих словах раскрывается одна из важнейших идей буддизма — пратитьясамутпада, закон причинности. Он подразумевает, что существует сложная естественная связь между всеми существующими вещами. То есть ничто не может быть независимым и автономным.

Наряду с этим, согласно буддийскому учению аникка, ничто не постоянно, так как все вещи изменяются. Ничто не может быть независимым и неизменным, даже «я». Несмотря на это, мы верим в идеи неизменности и «я», что порождает страдания, или дуккха, что буквально означает «неудовлетворенность». Теперь вы имеете представление о трех важнейших понятиях буддизма: аникка (все меняется), анатман («я» нет) и дуккха (страдание универсально). Будда напоминает своему сыну, что из-за взаимосвязи всех вещей наши действия влияют на окружающих людей, поэтому прежде чем совершить какой-либо поступок, необходимо всесторонне его обдумать.

НЕ ОТРАЖАЮЩАЯ СТОРОНА

И все же рефлексия — палка о двух концах. С одной стороны, вдумчивые размышления и рефлексия необходимы. Нео никогда в своей жизни не принимал окружающий мир таким, каким он казался. Он подозревал, что с тем что-то не так. Нео задает Чои вопрос: «Ты когда-нибудь чувствовал себя так, будто точно не знаешь, проснулся или все еще спишь?» Тринити разделяет неудовлетворенность Нео: «Я знаю, почему ты почти не спишь, почему живешь один и почему проводишь ночи за компьютером. Ты ищешь его. Я понимаю это, потому что когда-то тоже искала». Прежде чем извлечь из Нео «жучка», она предупреждает его: «Ты знаешь эту дорогу. Ты точно знаешь, куда она ведет, и я уверена, что это не то место, где ты хотел бы остаться». Морфеус говорит Нео во время их первой встречи: «Ты похож на человека, который принимает то, что видит, так как надеется проснуться… Ты здесь, потому что тебе что-то известно… Ты чувствовал это всю свою жизнь. С этим миром что-то не так. Ты не знаешь что, но эта мысль занозой сидит у тебя в голове и сводит тебя с ума».

С одной стороны, буддийское учение неустанно пытается убедить нас, что такие «занозы» создает сам разум. Они могут сбивать с толку. Собственный разум иногда бывает злейшим врагом. Вспомните тренировочный поединок (по-японски—кумитэ) между Нео и Морфеусом. В этой сцене отчетливо видно, какую важную роль играет разум в боевых искусствах. Хотя Нео овладел всеми приемами кун-фу, Морфеус поначалу побеждает его. Но почему? Морфеус объясняет: «Твоя слабость не в технике». Слабость Нео — его злейший враг — скрыта не в силе и скорости Морфеуса. Надо учесть, что кумитэ проводится внутри Конструктора. Морфеус задает Нео вопрос: «Думаешь, мои сила и скорость здесь зависят от моих мускулов? Думаешь, дело в воздухе, которым ты дышишь?» Ясно, что в поражении Нео виновен его собственный разум.

Самое важное — освободить свой разум. Это означает, что нельзя позволять разуму на чем-либо «останавливаться». Легендарный дзенский монах Такуан Сохо (1573–1645) называл несвободный разум «плененным разумом». Такуан Сохо был учителем двух прославленных японских фехтовальщиков: Миямото Мусаси и Ягю Мунэнори. В своей книге «Тайное писание о непоколебимой мудрости» («Фудоти симмё року») Такуан предостерегает Ягю относительно того, как пленение разума может привести к несчастью:

Вы внезапно замечаете меч, занесенный над вами. Если вы задумаетесь о том, что произойдет, когда этот меч вонзится в вас, ваш ум остановится на приближающемся мече, ваши движения будут скованы и противник одолеет вас. Вот что такое остановка ума.[89]

Разум «останавливается», когда человек думает, а не знает, когда он пытается, а не действует. Морфеус побуждает Нео к борьбе: «Перестань пытаться ударить меня и ударь меня». Разум останавливается, когда отделяется от тела, когда разум и тело больше не едины. В боевых искусствах освобождение разума означает преодоление расстояния между самим собой и противником. Ибо противника не существует, так же как не существует ложки.

С этой точки зрения встреча с Оракулом раскрывает неспособность Нео освободить разум. Хотя тренировки должны помочь Нео духовно усовершенствоваться, его не покидают сомнения и страхи в отношении его истинного предназначения. Заметьте, что Оракул не говорит, что Нео не является Избранным. Это утверждает сам Нео. Оракул же играет роль зеркала его несвободного, полного сомнений разума.

Свободным «неподвижный» разум быть не может. Таким образом, чтобы его освободить, необходимо достигнуть состояния, называемого дзен-буддистам и мушин. Это состояние и есть оборотная сторона медали. Будда призывает нас к рефлексии, но в то же время учит быть свободными от размышлений. He-отражение в конечном итоге освободит наш разум (вот и Морфеус постоянно напоминает Нео, что тот должен «освободить свой разум»). Жизнь Нео, так же как и жизни остальных пленников Матрицы, стала «тюрьмой для разума», Освобождение разума происходит тогда, когда мы отказываемся от привычки искать всему рациональные истолкования, признаем несовершенство интеллекта и понимаем, что любые объяснения и логика в конце концов упираются в кирпичную стену. В этом состоит истинная «суть неизбежного».

Нео преодолевает барьер рефлексии, когда достигает состояния не-разума или не-отражения. Когда агент Смит «убивает» Нео выстрелом в сердце, Тринити забывает обо всех страхах и дает выход чувствам. И любовь Тринити воскрешает Нео. Избавившись от страхов, являвшихся следствием рефлексии, она подталкивает Нео к тому, чтобы отбросить сомнения и во второй раз пробудиться, на этот раз с верой, что он Избранный. Эта сцена наглядно демонстрирует нам силу пратитьясамутпады, наиболее ярко проявляющейся в спасительной силе любви. Вера Тринити позволяет и Нео поверить в себя. Более того, их вера развеивает страхи и сомнения, рождавшиеся в умах, скованных рефлексией. Лишь перестав контролировать свой разум, мы можем освободить его. И только освободив свой разум, мы сами можем стать свободны. В буддийском зеркале разум и Матрица имеют одно отражение. Собственный разум порабощает нас, делая жертвами иллюзии, что мир, который мы видим, реален.

«Матрица» подчеркивает, что у зеркала две стороны — отражающая и не отражающая, — используя многочисленные буддийские аллюзии: иллюзорность наших представлений о мире, важность роли разума и освобождения разума, различие между миром снов и реальным миром, непосредственный опыт как противоположность «тюрьме разума» и необходимость самосовершенствования и тренировок.

Первая встреча Нео и Морфеуса служит увертюрой к фильму, так как затрагивает все используемые темы и сюжетные ходы. Это особенно заметно, когда Морфеус объясняет, в каком положении оказалось человечество и что мир, который мы знаем, — это «тюрьма для нашего разума». Обратите внимание, что Морфеус говорит о «тюрьме для разума», а не о «тюрьме разума». Это вселяет надежду. Если бы жизнь Нео проходила в «тюрьме разума», освобождение было бы менее вероятным. Но Нео живет в тюрьме для разума, а это значит, что освобождение возможно. Чтобы бежать из такой тюрьмы, необходимо освободить разум.

Тут необходимо вспомнить «четыре благородных истины» буддизма, заострив внимание на недооцененной третьей истине. Первая истина — это дуккха, учение о том, что мир полон страдания. Вторая истина гласит, что страдание вызывается танха, то есть желанием, «пристрастием». Желание обычно порождается разумом и проявляется в разного рода привязанностях, в том числе в привязанности к постоянству и «я». Третья истина заключается в том, что мы можем освободиться от страданий. И это вполне логично: если причина страданий в нас самих, а именно в нашем разуме, избавления от страданий надо искать там же. Морфеус предлагает воспользоваться именно этой истиной. Четвертая истина говорит о том, что лишь пойдя по тернистой дороге, именуемой «Восьмеричным путем», мы можем освободиться от страданий.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ «МАТРИЦА» БУДДИЙСКИМ ФИЛЬМОМ?

Так какова же доля буддизма в «Матрице»? Несмотря на наличие некоторых буддийских мотивов, в «Матрице» есть по меньшей мере четыре составляющих, несовместимых с учением буддизма. Во-первых, это абсолютный дуализм борьбы добра со злом, придающий фильму зо-роастрийский характер. В тренировочной программе

Морфеус называет систему врагом. Он также причисляет к врагам всех, кто является частью системы (неважно, по неведенью или добровольно). Этот дуализм очевидным образом противоречит высшим буддийским добродетелям — состраданию (каруне) и доброжелательности (метте). Эти добродетели должны почитаться всеми разумными существами. Они требуют от нас беспристрастного отношения к друзьям и врагам, что, наверное, является самым трудноисполнимым положением буддийской морали.

Во-вторых, сцены насилия не соответствуют буддийскому учению о непричинении вреда живым существам (ахимса). Требуя «оружия, много оружия» и устраивая массовое избиение охранников здания, куда они вторгаются, чтобы спасти Морфеуса, Нео и Тринити прославляют насилие. Этот эпизод, несомненно, демонстрирует стремление создателей фильма заработать самим и доставить удовлетворение потребителям продукции массовой культуры. Однако подобные действия противоречат фундаментальным принципам буддизма.

Бодхисаттва в буддизме — это человек, достигший пробуждения, но из сострадания решивший вернуться и служить проводником остальным людям. Клятва бод-хисаттвы спасти все живые существа, его добровольное обязательство положить конец страданиям является неотъемлемым элементом этики буддизма. Живший в VII веке буддист Шантидева описывает бодхисаттву как человека, которого «не заставят сложить оружие просвещения поколения порочных людей, и он не бросит своей задачи спасти людей из-за их низких склок».[90]

С другой стороны, многие могли бы счесть сцены насилия сюрреалистическими. Их можно рассматривать как символ уничтожения демонов собственного сознания, представляющих то, что буддисты называют тремя ядами: ложь, алчность и ненависть. Прославленный бодхи-саттва Манджусри изображается держащим в руке меч, с помощью которого он уничтожает эти яды.

В-третьих, язык фильма подчас весьма вульгарен, что нарушает завет буддизма о «праведной речи». Только «праведную речь» должны мы использовать на Восьмеричном Пути к освобождению от страдания. То, что Нео показывает средний палец агенту Смиту, возможно, позволяет «Матрице» заработать несколько дополнительных очков у зрителей, однако столь откровенные попытки привлечь внимание грубыми манерами могут отвлечь от более серьезных посланий фильма.

Вы можете списать эти недостатки на присущую буддизму способность к адаптации. Буддизм подобен хамелеону, принимающему цвет окружающей поверхности. По этой причине китайский буддизм заметно отличается от индийского оригинала. По этой же причине мы склонны выделять различные формы буддизма, такие как японский или даже американский буддизм. Считая, что американской культуре присущ интерес к насилию, вы можете сказать, что таким образом в фильме подчеркивается американская буддийская традиция.

Я позволю себе с этим не согласиться. Вне зависимости от того, как воспринимается буддизм различными культурами, буддийские учения могут оставаться буддийскими потому, что сохраняют важнейшие постулаты буддизма. К постулатам же буддизма относится и всегда будет относиться неприятие насилия и причинения ненужных страданий. Ведь движущей силой буддизма является стремление сделать все возможное, чтобы страдания облегчить.

Помимо всего прочего, фильм пропагандирует мнение, что люди, в отличие от созданного человеческими руками искусственного интеллекта («умных программ»), обладают какими-то особыми качествами. Мы гордимся тем, что не похожи на машины. Но чем же мы отличаемся от других разумных существ? Буддизм учит, что все разумные существа заслуживают одинакового уважения и во всех разумных существах есть частица Будды. Агенты в фильме называются «умными программами», тем самым устанавливается интересное различие между «существами» и «программами». Однако в зеркале буддизма отражаются все разумные создания, а не только люди.

«Матрица» — не совсем буддийский фильм, да он и не должен таким быть. Несмотря на названные противоречия, положительная особенность «Матрицы» состоит в синтезе элементов разнообразных восточных и европейских философских теорий и религий. В фильме, уже ставшем классикой жанра научной фантастики, на фоне современных кибернетических технологий мирно уживаются платонизм, христианство и буддизм. Гениальность «Матрицы» заключается в том, что посредством захватывающего действия и прекрасно сделанной картинки она доносит до нас глубокие мысли, в том числе буддийские идеи освобождения разума. «Матрица» пробуждает зрителей и заставляет их задуматься (или не задумываться) о привычной для нас среде обитания и о собственном разуме. В следующий раз, когда мы будем смотреть в зеркало, нам предстоит задаться вопросом, кого или что мы там видим.

10. РЕЛИГИЯ «МАТРИЦЫ» И ПРОБЛЕМЫ ПЛЮРАЛИЗМА Грегори Бассам

Несмотря на то что «Матрица» изобилует христианскими мотивами, она в первую очередь отражает религиозный плюрализм, а не христианство. Под религиозным плюрализмом я, говоря грубо, понимаю точку зрения, что все существующие религии равно справедливы или истинны. В данной статье я рассмотрю некоторые христианские и нехристианские вопросы, поднимаемые в «Матрице», и исследую на логичность и правдоподобие тот особый вид религиозного плюрализма, который представлен в фильме.

ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В «МАТРИЦЕ»

Выход «Матрицы» на Пасху не был случайностью. Фильм наполнен как явными, так и едва заметными христианскими идеями. Наиболее очевидна тема обещанного спасителя. В Евангелии обещанным Мессией является Иисус, «Тот, Который должен придти» (Лук. 7:19). В фильме Нео играет роль Единственного, спасителя, пришествие которого предрекал Оракул. Neo — это анаграмма one (единственный). Кроме того, по-гречески «нео» означает «новый», что подчеркивает важность новой жизни, для которой воскресает Нео и которую, по предположению фильма, он должен сделать возможной для остальных людей.

Имя «Томас Андерсон» только усиливает сходство. И имя и фамилия имеют очевидный христианский подтекст. Подобно Фоме (Томасу) неверующему, со скепсисом относящемуся к воскресению Иисуса из мертвых (Иоан. 20:24–29), Нео сомневается в нереальности Матрицы, в своих способностях и в том, что он Единственный. Фамилия «Андерсон» (в переводе со шведского «сын Андрея») восходит к греческому корню «андр-», что означает «человек». Таким образом, этимологически «Андерсон» означает «сын человеческий», как часто назвал себя Иисус. В самом начале фильма Нео буквально называют «Иисусом Христом». Принимая из рук Нео нелегальное программное обеспечение, Чои говорит: «Аллилуйя. Ты мой спаситель, приятель. Мой личный Иисус Христос».

История Нео во многом перекликается с жизнью Иисуса. Возьмем, например, непорочное зачатие. В момент освобождения из Матрицы Нео обнаруживает, что находится в похожем на материнское лоно резервуаре, избавляется от служащих в качестве пуповины кабелей и скользит вниз по трубе, которая может символизировать родовые пути. Так как в захваченном машинами мире «люди не рождаются, а выращиваются», пробуждение Нео — его появление на свет — можно действительно назвать непорочным. Иисус был крещен в реке Иордан Иоанном Крестителем. Нео принимает крещение от Морфеуса и команды «Навуходоносора» в бассейне, наполненном продуктами жизнедеятельности людей-батареек. Подобно тому как Иисус в пустыне сорок дней был искушаем дьяволом (Лук. 4:1—13), агенты искушают Нео предать Морфеуса. В Евангелии сказано, что Иисус отдал свою жизнь «для искупления многих» (Map. 10:45). В фильме Нео жертвует собой во имя спасения Морфеуса.

Подобно Иисусу, воскресшему на третий день после смерти, Нео воскресает в комнате № 303 после поцелуя Тринити. О том, что Нео именно воскрес, а не просто умер и позже ожил, говорят не только параллели с христианством, но и подсказки, скрытые в самом фильме: 1) пророчество Оракула, гласящее, что ни Морфеус, ни Нео не погибнут; 2) слова Оракула о том, что Нео чего-то ждет, «возможно, следующей жизни». Стоит также отметить, что в интервью журналу Time сценарист и режиссер «Матрицы» Ларри Вачовски упоминает о «перерождении» Нео.[91] Когда Иисус воскрес, его тело стало неподвластно обычным физическим законам (Лук. 24:31, Иоан. 20:19, 26), Нео же, вернувшись к жизни, обретает ранее недоступные ему возможности.

Незадолго до своей смерти и воскрешения Иисус преобразился перед тремя своими апостолами: его лицо и одежды засияли белым светом (Мат. 17:2, Лук. 9:29). После победы над агентом Смитом Нео также физически светится. Подобно Иисусу, после завершения земной миссии живым вознесшимся на небеса (как говорится в соответствующих текстах: Лук. 24:51, Деян. 1:9), в финальной сцене фильма Нео летит по небу.

Имена и названия, используемые в «Матрице», также важны для понимания христианского подтекста фильма. В традиционной христианской теологии Иисус, сын Божий, воскрешается к жизни триединым Богом: Отцом, Сыном и Святым Духом.[92] В фильме Нео возвращает к жизни любовь Тринити,[93] его ближайшего соратника в борьбе с Матрицей. Очевидно сходство между Сайфером, предающим свою команду, и апостолом Иудой, предавшим Христа. Заметны также параллели между Сай-фером и Люцифером: Сайфер внешне похож на традиционные изображения Люцифера, а их имена созвучны; кроме того, синефилы наверняка вспомнят Луиса Сайф-ра — демонического героя Роберта Де Ниро из фильма «Сердце Ангела». В «Матрице» последний город, принадлежащий людям, носит название Сион (Zion). В Ветхом Завете Сион является поэтически и религиозно преобразованным названием Иерусалима, а в христианской литературе словом «Сион» часто обозначаются небеса — приют для душ праведников.[94]

Корабль борцов за освобождение человечества носит название «Навуходоносор». Как отмечает Ларри Вачовски в интервью Time, Навуходоносор упоминается в Книге Даниила как вавилонский царь, которому «приснился сон, он не помнит его, но все же хочет знать, что тот означает».[95] Аналогично Нео не дает покоя смутный вопрос о существовании Матрицы. Стоит также обратить внимание на надпись на борту корабля «Mark III № 11 / Nebuchadnezzar / Made in USA / Year 2069», вероятно, являющуюся намеком на одиннадцатый стих третьей главы Евангелия от Марка: «И духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий».

НЕХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В «МАТРИЦЕ»

Хотя «Матрица» использует множество с первого взгляда заметных христианских тем и образов, это ни в коем случае не «христианский фильм». Она скорее представляет собой ковер, сотканный из нитей тибетского и дзенского буддизма, гностицизма, классической и современной западной эпистемологии, популярной квантовой механики, юнгианской психологии, постмодернизма, научной фантастики, гонконгских боевиков и т. д.

В фильме содержатся явно нехристианские концепции мессии. Согласно ортодоксальному христианскому взгляду, Иисус был безгрешным человекобогом, спасшим мир не благодаря силе и могуществу, а через свою жертвенную смерть и воскрешение. Нео, напротив, обыкновенный грешный человек, использующий для достижения своей цели насилие, в том числе убийства, возможно невинных людей. Даже если ему удастся освободить человечество от физического рабства и иллюзий, он не сможет привести его к истинному спасению.

Мы также видим нехристианскую концепцию человеческого несчастья. Христиане верят, что главная проблема людей состоит в том, что, греша, они отдаляются от Бога. В фильме основной проблемой считается не грех, но неведенье, иллюзия. Такое понимание человеческого несчастья близко восточному мистицизму или гностицизму,[96] но не христианству.

Как признался в интервью Ларри Вачовски, одной из тем «Матрицы» является «поиск инкарнации Будды».[97] Подобно тому как последователи далай-ламы считают его инкарнацией Будды Сострадания, товарищи Нео верят в то, что он является инкарнацией освободителя, впервые позволившего людям покинуть Матрицу.[98] Хотя возможность реинкарнации допускалась некоторыми отцами ранней христианской церкви, да и по сей день всерьез рассматривается некоторыми теологами,[99] она плохо согласуется со Священным Писанием,[100] а поэтому отвергается всеми основными направлениями христианства.

Наибольшее внимание в «Матрице» уделяется теме «пустоты», или эфемерности эмпирической реальности. Эта дзенская идея ярче всего проявляется в словах, произнесенных в приемной Оракула одетым под буддиста «молодым дарованием»: «Не пытайся согнуть ложку. Это невозможно. Вместо этого попытайся постичь истину… ложки нет. Тогда ты увидишь, что ложка не гнется — гнешься ты». Эфемерность эмпирической реальности — основной догмат индуизма, буддизма и других восточных духовных учений. Христианство, напротив, отвергает идею иллюзорности видимой реальности, так как эта гипотеза несовместима с возможностью существования всемогущего истинного Бога.

Во многих восточных религиях время считается циклическим, относительным и иллюзорным.[101] Что-то похожее можно усмотреть в фильме. В Матрице время относительно и податливо — его можно ускорить, замедлить и даже остановить; «настоящее» в ней навсегда установлено (и, предположительно, время от времени переустанавливается) на конец XX века; время делает круг и возвращается с опытом deja vu; события будущего могут быть предугаданы любым человеком, имеющим психическую способность к предвиденью. Такой взгляд на время больше соответствует восточному мистицизму и псевдонауке «нью-эйдж», нежели христианству. С точки зрения христианства время реально, а не иллюзорно, прогрессивно, а не циклично, пророческие предсказания являются редким даром Господа, а не психической способностью бабушек-пифий.

Однажды Ларри и Энди Вачовски спросили: «Какую роль в фильме играет вера? Это вера прежде всего в самого себя или во что-то другое?» Братья ответили: «Х-м-м… Сложный вопрос! Пусть будет вера в самого себя, как вам такой ответ?»[102] Христиане, напротив, веру и надежду связывают с Богом, а не с собой.

Помимо всего прочего, в «Матрице» довольно много насилия и богохульства, идущего вразрез с христианскими ценностями.

«Матрица» — это сложная смесь, составленная не только из христианства, но и из других религиозных и духовных учений. Оставшуюся часть данной статьи я хочу посвятить рассмотрению этого религиозного или духовного плюрализма.

РЕЛИГИОЗНЫЙ ПЛЮРАЛИЗМ В «МАТРИЦЕ»

Пестрая смесь из разнообразных религиозных и духовных учений, представленная в «Матрице», являет собой образец привлекательного для многих зрителей религиозного плюрализма. Однако не ясно, намеренно ли братья Вачовски сконцентрировали в фильме такое количество различных религиозных и философских образов. Скорее всего, они просто собирались снять впечатляющий и неглупый боевик, сдобренный интересными мифами. Несмотря на это, учитывая популярность и притягательность изображенного в фильме религиозного плюрализма, стоит выяснить, может ли этот взгляд быть верным.

Социологические исследования показывают, что плюралистическое видение религии получило в наши дни широкое распространение. Один из недавних опросов выявил, что 62 % взрослых американцев согласно со следующим утверждением: «Религиозная принадлежность безразлична, так как все религии учат жить по одним и тем же правилам».[103] Однако позже мы увидим, что очень трудно сформулировать концепцию религиозного плюрализма, которая была бы одновременно логичной и правдоподобной.

Так что же такое религиозный плюрализм? Ранее я назвал религиозным плюрализмом точку зрения, что большинство или все религии одинаково верны и справедливы. Однако такое определение не является ни точным, ни абсолютно верным. На самом же деле я предлагаю считать религиозный плюрализм не одной теорией, а семейством теорий. Можно выделить четыре основные разновидности религиозного плюрализма:

• Экстремальный плюрализм — убеждение, что все религии одинаково верны и справедливы;[104]

• Плюрализм фундаментальных учений — убеждение, что верны все основные учения крупнейших религий;

• Плюрализм «самообслуживания» — убеждение, что истинная вера строится из смеси идей, взятых из различных религиозных учений;

• Трансцендентальный плюрализм — убеждение, что все основные религии говорят об одной и той же божественной реальности, но расходятся в ее интерпретации.

Давайте кратко рассмотрим все разновидности религиозного плюрализма.

Точка зрения экстремального плюрализма—убеждения, что все религии одинаково верны, — может быть отброшена ввиду логической несостоятельности. Антрополог Энтони Уоллес подсчитал, что за последние 10 тыс. лет людьми было создано около 100 тыс. религий.[105] Многие религиозные учения проповедуют взгляды, противоречащие взглядами других религий. Триедин ли Бог? Обладает ли Бог личностью? Является ли Бог создателем всего сущего? Допускает ли Бог многобрачие? Представители одних религий дают на эти вопросы утвердительные ответы, представители других—отрицательные. Элементарная логика подсказывает нам, что два противоречащих друг другу суждения не могут быть одновременно верными, следовательно, точка зрения экстремального плюрализма ошибочна.

Плюрализм фундаментальных учений не содержит убеждения, что верны все религии, — он предполагает, что верны только основные учения крупнейших мировых религий. Суть этой точки зрения в том, что все мировые религии, несмотря на споры по второстепенным вопросам (например, о дозволенности употребления в пищу свинины или существовании чистилища), разделяют веру в Высшее Существо, важность сострадания и праведной жизни и загробную жизнь, в которой праведники будут вознаграждены, а грешники — наказаны. Именно эти ключевые идеи плюрализм фундаментальных учений считает верными и справедливыми.

Главной проблемой этого вида религиозного плюрализма является то, что, как ни отбирай «фундаментальные» положения, основные воззрения крупнейших мировых религий будут отличаться друг от друга. Мусульмане, к примеру, верят в единственного и единого Бога и справедливо настаивают на том, что это фундаментальный принцип ислама. Он, однако, расходится с учением буддийской школы Тхеравада о том, что Бог не единственен, и с верой христиан в триединство Бога. Отрицание личностного Бога, похоже, также является частью религии «Матрицы».

Еще один популярный вид религиозного плюрализма — плюрализм «самообслуживания», то есть мнение, что истинная религия может быть собрана из постулатов различных духовных учений. Религия «Матрицы» — прекрасный пример такого рода плюрализма. Давайте будем называть этот подвид плюрализма «самообслуживания» «Нео-плюрализмом». Это религия современных людей, занятых духовными поисками и в то же время не удовлетворенных ни одной из существующих религий, Но, несмотря на его привлекательность и уместность в «Матрице», у плюрализма «самообслуживания» (следовательно, и у Нео-плюрализма) есть два больших недостатка.

Во-первых, выбирая религиозные убеждения таким образом, сложно получить их непротиворечивый набор. Большинство учений плохо приживаются вне родной религиозной системы. Идея реинкарнации, например, прекрасно согласуется с индуизмом, с его доктринами об отделении души от тела, существовании духовного «я» и бесконечности Вселенной. Чуть хуже она согласуется с буддизмом, так как буддисты отрицают существование неизменного «я». Как мы уже успели заметить, идея реинкарнации несовместима с христианством из-за библейского учения о Страшном суде и отношения к человеку как к единству души и тела.[106]

Во-вторых, даже если плюралисту удастся подобрать непротиворечивую комбинацию религиозных убеждений, откуда ему или кому-то еще знать, что эти убеждения истинны? Истинность религиозных убеждений — это очень сложный вопрос, однако возникающую в данном случае проблему описать очень легко, Большинство современных философов и теологов склонны считать, что существует очень мало или вообще не существует таких религиозных учений, которые основываются на рациональных доказательствах, а не на божественном откровении. Остается загадкой, как можно применить хотя бы один из двух данных видов доказательств к заведомо нетеистической религии «Матрицы». Проблемы возникают даже у теистического плюрализма «самообслуживания». Маловероятно, что Бог стал бы разбрасывать великие откровения между несколькими крупными религиями, даря одну великую истину древним израильтянам, другую — индусам и т. д. Так какие же критерии истинности, помимо привлекательности для отдельно взятой личности, может предложить приверженец плюрализма «самообслуживания» для доказательства того, что его или ее набор религиозных убеждений истинен, в то время как все остальные ложны?

Если плюрализм «самообслуживания», в частности Нео-плюрализм, несостоятелен, должна существовать какая-то альтернатива ему. Не так давно Джон Хик ввел понятие трансцендентального плюрализма — сложной квазикантианской формы религиозного плюрализма.[107] Хик легко допускает, что крупнейшие религии строятся на противоречащих друг другу принципах и поэтому не могут быть истинными. Несмотря на это, он утверждает, что в некотором смысле все они равно верны и справедливы. Решение проблемы он видит в указанном Кантом различии между вещами в себе и вещами мыслимыми или воспринимаемыми. По мнению Хика, Бог (Высшая Реальность) как вещь в себе — трансцендентная и невыразимая сущность, превосходящая человеческое понимание. Разные религии и культуры имеют различные представления о Высшей Реальности: это может быть имеющее личность Существо (Господь, Аллах, Шива, Вишну) или безличный Абсолют (Брахма, Дао, Дхарма-кайя, Суньята). Помимо этого, Хик утверждает, что с точки зрения моральных и духовных ценностей все крупные религии с одинаковой эффективностью добиваются своих целей: отвлекая внимание человека от самого себя и уча любить Бога. Таким образом, заключает Хик, все мировые религии равно верны и справедливы в двух отношениях: 1) они все имеют дело с одной и той же Высшей Реальностью, даже если воспринимают и интерпретируют ее совершенно по-разному; 2) они все предлагают одинаково надежные пути к спасению.

Как и у Нео-плюрализма, у плюрализма по Хику есть большие недостатки. Во-первых, возникают сомнения в его обоснованности. По мнению Хика, ни одна из наших концепций Высшей Реальности не близка к пониманию Бога в себе.[108] Мы не можем знать, является ли он «одним или многими, личностью или идеей, субстанцией или процессом, добром или злом, ставящим или не ставящим цели».[109] Но имеет ли смысл утверждение, что данная религиозная сущность может быть как одним, так и многими; являться движущей силой всех процессов во Вселенной и не являться ей; быть источником истинной религии и не быть им? В таком виде понятие остается совершенно непроясненным. Во-вторых, если даже трансцендентный Бог существует, откуда нам знать, что он имеет какое-то отношение к религии?[110] Если мы понятия не имеем о том, каков Бог на самом деле, откуда нам знать, что чувство вины, прощение, обращение в какую-либо веру, просветление и другие явления связаны с его существованием и имеют отношение к религии, а, скажем, не к войне или расовой дискриминации?

Существуют еще две причины, по которым предлагаемый Хиком вариант религиозного плюрализма обречен на провал. Представьте себя типичным евангелическим христианином, прочитавшим книгу Хика и поверившим в написанное. Теперь вы убеждены, что ваша прежняя вера во Христа и спасение души всего лишь «мифологически верна», то есть в прямом смысле она ложна, хотя и позволяет установить связь с Богом. Вы бы оставили христианство и приняли другую религию? Ни в коем случае, говорит Хик, ведь христианство дает такие же шансы на спасение, как и любая другая мировая религия, поэтому человек может пожинать духовные плоды христианства, зная, что в действительности все религии одинаково ложны.

У такого решения есть два изъяна: концептуальный и практический. Начнем с концептуального: возможно ли вообще быть христианином, не веря в фундаментальное учение о Боге Христе, отличающее христианство от других крупных религий? Определение Хика кажется шире даже самого широкого смысла, который можно вложить в понятие «христианин». Во-вторых, как подчеркивает Плантинга,[111] плюрализм Хика невозможен без двоемыслия или непрочной веры. Будучи приверженцем плюрализма по Хику, вы обязаны верить, что ваша религиозная традиция истинна в той же мере, как и остальные религиозные традиции, а следовательно, в той же мере ложна. В то же время Хик настаивает на необходимости сохранять свои религиозные убеждения из-за «духовных плодов», которые они приносят. Но как может человек «сохранять» веру, если знает, что она не более истинна, чем другая, противоречащая ей? И как можно наслаждаться моральными и духовными плодами религии, если не верить в ее истинность?

АРГУМЕНТЫ ПЛЮРАЛИЗМА ПРОТИВ РЕЛИГИОЗНОГО ЭКСКЛЮЗИВИЗМА

И все же, чем Нео-плюралисты, считающие справедливым целый набор религий, хуже тех, кто хранит верность единственной религиозной традиции? Наша неудачная попытка найти непротиворечивый и правдоподобный вариант религиозного плюрализма может заставить нас по-новому взглянуть на теорию, которую плюралисты стремятся заместить, — на религиозный эксклюзивизм. Религиозным эксклюзивизмом называется точка зрения, что лишь одна религия (по большей части или полностью) верна, в то время как остальные содержат серьезные ошибки.[112] Давайте вкратце рассмотрим три самых распространенных аргумента плюрализма против религиозного эксклюзивизма.

Многие плюралисты, например Хик, утверждают, что все религии одинаково эффективно отвлекают внимание людей от себя самих и учат состраданию и любви к Богу.[113] Они считают это сильным аргументом против мнения сторонников религиозного эксклюзивизма, что спасение и Бог могут быть найдены только в одной религии.

Аргумент этот основывается на распространенном заблуждении о сути религиозного эксклюзивизма. У религиозного эксклюзивизма есть приверженцы (назовем их строгими эксклюзивистами), которые утверждают, что спасение/освобождение и истинная близость к Богу могут быть обретены только в единственной религии. Однако существует и другая группа эксклюзив истов (умеренные эксклюзивисты, или инклюзивисты), отвергающая эту точку зрения. Эксклюзивисты в целом утверждают, что только одна религия является полностью или частично истинной, в то время как все остальные содержат множество заблуждений. Это вполне совместимо с допущением, что истинные религиозные переживания и спасение можно обрести независимо от религиозной традиции,[114] характерным для самой распространенной в наши дни формы эксклюзивизма.

Плюралисты также называют эксклюзивизм высокомерным, эгоистичным, шовинистическим, даже деспотическим и империалистическим, так как он признает истинной единственную религию, а остальные считает ложными.[115] Тот, кто придерживается этого мнения, якобы полагает, что обладает привилегированным знанием, нежели люди другого вероисповедания: он знает нечто очень ценное, уделом же остальных остается невежество и заблуждение. Это мнение считается проявлением интеллектуального высокомерия или даже чего-то худшего.

Как подчеркивает Тимоти О'Коннор, этот аргумент против эксклюзивизма основывается на идее, схожей с нижеприведенным принципом, который мы будем называть «принципом высокомерия»:

Если вы обнаруживаете, что кто-то не согласен с одним из ваших убеждений, и не можете привести подходящих аргументов, чтобы убедить всех разумных, дружелюбно настроенных людей, с которыми расходитесь во мнениях, то продолжать держаться данного убеждения было бы с вашей стороны проявлением высокомерия и следовало бы от него отказаться.[116]

Несмотря на замечательный дух толерантности, которым проникнуто данное заявление, оно содержит две фатальные ошибки. Во-первых, оно слишком всеобъемлюще обличительно. В этой жизни все мы неизбежно имеем какие-то убеждения, которые не можем обосновать убедительным для многих разумных людей образом. Возьмем политику. Мне кажется, что следующим президентом должен стать демократ, вы же со мной не согласны. Я понимаю, что у меня нет неоспоримых аргументов, которые должны убедить вас в моей правоте. Если следовать предлагаемому плюралистами «принципу высокомерия», я должен отказаться от своего мнения. Но каким образом могу я от него «отказаться»? У меня есть только две альтернативы (исключая чрезмерно радикальные способы, к каковым относится, например, пуля в висок). Я могу искренне отвергнуть свое исходное мнение, то есть начать думать, что следующим президентом не должен быть демократ, или вообще прекратить размышлять на эту тему. Обратите, однако, внимание, что вне зависимости от того, какую альтернативу я предпочту, я остаюсь в таком же положении, что и прежде. Если разумные люди снова со мной не согласятся, я знаю, что не смогу переубедить их. Таким образом, логика, на которую опирается «принцип высокомерия», неизбежно ведет к тому, что интеллектуально высокомерными являются все.[117]

Во-вторых, как говорит Элвин Плантинга, «обвинения в высокомерии — это смоляное чучело философии: попробуйте использовать его против эксклюзивистов, и оно в первую очередь прилипнет к вам».[118] Все, кто согласен с «принципом высокомерия», должны учитывать, что многие разумные, дружелюбно настроенные люди не согласны с ним. Таким образом, плюралисты попадают в собственную ловушку: их обвинения в интеллектуальном высокомерии опровергают сами себя.

Наиболее же часто плюралисты обвиняют религиозный эксклюзивизм в том, что заявление, будто одна религия по большей части истинна, в то время как остальные ложны, безосновательно. Основной аргумент можно вкратце передать так: утверждение, что одна крупная религия ближе к истине, чем остальные, опирается не на объективные основания, а на священные книги, субъективные предпочтения, религиозный опыт и т. д. Следовательно, заявление, что одна религия по большей части истинна, а остальные ложны, так как их догматы противоречат догматам этой религии, является безосновательным и неоправданным.[119]

Главный вопрос здесь, очевидно, в том, все ли крупнейшие религии эпистемологически равны. Действительно ли доказательства истинности христианства не сильнее, чем, например, доказательства правоты буддизма или джайнизма? Как пишет Элвин Плантинга, к сожалению, плюралисты редко «занимаются доказательствами того, что ни одна религия не может быть ближе к истине, чем остальные; они скорее используют это как аксиому, толерантное положение, позволяющее избежать возвышения какой-то одной религии».[120] Однако такая стратегия весьма сомнительна. Центральной проблемой спора между эксклюзивизмом и плюрализмом является доказательность того, что одна религия в основном или полностью истинна. Заявление, будто убеждения эксклюзивистов безосновательны, может помочь плюралистам только в том случае, если они докажут, что равенство всех религий — это не просто их предположение.

СУДЬБА НЕО-ПЛЮРАЛИЗМА

Религия «Матрицы» — Нео-плюрализм — интересна с точки зрения искусства, а также как опыт современного мифотворчества. Надеюсь, что она и не предназначалась для большего, так как, несмотря на свою модность, она почти не заключает в себе смысла и не имеет доказательств собственной состоятельности.

11. СЧАСТЬЕ И ВЫБОР САЙФЕРА: БЛАЖЕННО ЛИ НЕВЕДЕНЬЕ? Чарльз Л. Грисвольд

Ибо тот, кто доволен, счастлив. Но как только приходит какое-нибудь новое беспокойство, это счастье разрушено, и мы снова принимаемся за поиски счастья.

Джон Локк[121]

Редкие вопросы одновременно имеют такую экзистенциальную значимость и представляют такой интерес для философов, как вопрос «Что есть счастье?». Мы проводим свои жизни в отчаянных поисках счастья; если счастье не есть главная цель наших действий, как утверждал Аристотель, то оно непременно является одной из главных целей. Быть несчастным для большинства из нас означает быть лишенным достойной жизни или даже не иметь причины жить. Жизнь без счастья кажется ничего не стоящей, человек проживает такую жизнь из необходимости, а не по желанию.

Данная тема, однако, имеет несколько замечательных черт. Первая состоит в том, что о счастье уже были высказаны все мыслимые трюизмы, нам остается только спорить об истинности тех или иных взглядов или же пытаться синтезировать их. Казалось бы, здесь уже не осталось простора для творчества!

Во-вторых, философы говорили о счастье относительно мало, если не считать подчеркивания его важной роли в жизни человека. Оно могло бы стать идеальным и важнейшим предметом «Диалогов» Платона, однако ни один из диалогов Платон ему не посвятил. Разумеется, Аристотель и его древнегреческие последователи писали на эту тему. Однако Аристотель — исключение из правил.

Третьей замечательной чертой является то, что люди, не являющиеся философами, напротив, в большинстве своем полагают, что ответ на вопрос «Что есть счастье?» существует. В контексте повседневной жизни поиск или познание счастья не кажется им безнадежной задачей. В то же время они считают, что счастье сложно «найти», то есть определить и достигнуть. Странная ситуация; счастье — это лейтмотив нашей жизни, оно, казалось бы, должно быть частью нас и не оставаться непознанным, и все же мы не можем найти его.

Не удивительно, что проблема счастья постоянно поднимается в популярной культуре: на телевидении, в романах, в книгах из разряда «помоги себе сам», в автобиографиях, в ток-шоу и, конечно же, в кино. Время от времени появляются весьма достойные фильмы на данную тему.

«Матрица» заслуживает уважения. Она в художественной форме преподносит несколько важных вопросов, которые встают перед нами в новом тысячелетии, и один из них касается сущности счастья. Как же звучит этот вопрос в фильме? Какой ответ дается на него и есть ли он вообще? Логичен ли данный ответ? Если нет, какой ответ можем дать мы сами?

«МАТРИЦА» И ПЛАТОНОВСКАЯ ПЕЩЕРА

Что такое matrix? Первое значение, которое дает словарь, — «матка, часть репродуктивной системы животных». В технологическом смысле это шаблон для отливки литер, печати граммофонных пластинок и т. д. В фильме оба определения сливаются, образуя пугающую смесь: живые человеческие существа выращиваются с использованием высоких технологий в подземных коконах с металлической пуповиной, напрямую подключенной через шейный отдел позвоночника к головному мозгу. Этот кабель не столько питает, сколько программирует, причем не только рамки, в которых человек будет воспринимать мир, но и сам мир.

Намек на Платона очевиден, так что мы не можем не вспомнить его знаменитую аллегорию пещеры, представленную в седьмой книге «Государства». Согласно ей, все мы узники подземной пещеры, сразу после рождения закованные в цепи и неспособные двинуть свое тело или голову, из-за чего видящие лишь тени на стенах. Эти тени создают наши стражники, демонстрирующие артефакты перед искусственным огнем или костром, расположенным за нашей спиной, подобно тому как мы можем создавать тени, держа руки перед кинопроектором. Пещера-матрица — это сочетание искусственного и естественного (костер, например, является тем и другим). Однако пленники не осознают, что они пленники, напротив, мнят себя свободными. Они не знают, что тени на стене — это всего лишь тени; они считают их реальностью и не подозревают о своем неведении.[122] Пойманные в искусственную ловушку, жертвы манипуляций, они пытаются любой ценой доказать «истинность» собственного мира. По-видимому, стражники или создатели театра теней имеют серьезные причины поддерживать это убеждение.

Далее в истории Платона говорится, что один из пленников освобождается (кем — нам неизвестно) и принуждается пройти по туннелю, ведущему наружу. Процесс приспособления к новым условиям оказывается крайне болезненным. Больше нет искусственности, вокруг царство природы и истины. Прозрение поначалу дается не просто, но, однажды привыкнув, глаз наслаждается увиденным, душа упивается истиной, освобожденный из матрицы узник познает настоящее счастье и, естественно, не желает возвращаться в темное подземелье.

А что, если бы Просвещенный был вынужден вернуться, чтобы пробудить остальных обитателей пещеры от догматического сна? Те будут разгневаны его сумасшедшей историей о внешнем, реальном и счастливом мире, и Сократ описывает сцену насилия и смерти. Ясно — каждый должен самостоятельно открыть, что жил в мире иллюзий, был не свободным, но рабом системы, что существуют естественные благо и истина. Постижение истины — это преображение души, которое одновременно является самопознанием — то есть осознанием существования души, имеющей определенную природу, — и познанием реальности. Этот путь неизбежно сопровождается страданиями, но позволяет прийти к счастью. Не удивительно, что и «Матрица», и аллегория Платона не только излагают, но и демонстрируют данное предположение, дабы позволить нам, зрителям драмы, заглянуть в зеркало.

Созданный Платоном образ матрицы поднимает массу вопросов, включая главный: «Что реально и как ты это определяешь?» Именно этот вопрос задается в «Матрице» (выше цитировались слова Морфеуса, освободителя узников, адресованные Нео, «Избранному», которому суждено вызвать революцию, призванную снять оковы со всех). Те, кто видел «Матрицу», могут найти множество параллелей между фильмом и аллегорией Платона.

Даже загадочному Морфеусу есть место в аллегории. Я уже упомянул, что платоновского узника освобождает неизвестный. Но ведь прежде этот неизвестный должен был сам пережить освобождение и пробуждение. Никто не может проснуться самостоятельно, хотя сознание некоторых смущают первобытные воспоминания, как, например, это происходит с Нео, которого тревожит смутное чувство неуверенности в том, спит он или бодрствует (Морфеус спрашивает Нео, испытывал ли он когда-нибудь подобное ощущение). Морфеус — имя греческого бога сна. Но почему освободитель в «Матрице» носит имя этого божества? Кажется странным, что пробуждающий является экспертом по снам. Имя бога происходит от греческого слова morphe, обозначающего очертание или форму, так как бог мог вызывать у спящего видения любых очертаний и форм. Кто лучше божественного Морфеуса понимает разницу между бодрствованием и сном? И кто лучше знает, как именно разбудить сомнамбулу? Ключевым и в то же время очень тонким моментом фильма является мысль о том, что перед пробуждением человек должен спать и видеть, будто он бодрствует, то есть иметь пророческие указания относительно различия между сном и бодрствованием.

И в аллегории Платона, и в «Матрице» вопрос счастья рассматривается с точки зрения отношения между субъективным опытом или душевным состоянием и реальностью. Платон выдвинул тезис, что свобода и счастье зависят от знания реальности; согласно этому положению, человек может иметь субъективный опыт свободы и счастья, оставаясь вместе с тем несчастным рабом. Человек может жестоко ошибаться, считая себя счастливым и говоря: «Я счастлив». Понятие счастья схоже с понятием здоровья, ведь человек также способен ошибаться, произнося: «Я здоров». Чувствуя себя в определенный момент абсолютно здоровым, человек может не подозревать (по неведенью или из-за действия лекарств), что болен раком. Тезис Платона гласит, что счастье неотделимо от представления человека о себе и объективном мире. «Матрица» также прямо ставит вопрос о связи между субъективными чувствами (чувством свободы, чувством счастья) и опытом, который мы на самом деле переживаем.

В данной статье я не буду касаться сложного вопроса отношения между свободой и счастьем. Я намерен рассмотреть вопрос «Что такое счастье?». Зависит ли подлинное счастье от знания реальности, или же человеку достаточно чувствовать себя счастливым, чтобы справедливо утверждать, что он действительно счастлив.

СЧАСТЬЕ И УДОВЛЕТВОРЕНИЕ

Агент Смит: Так мы договорились, мистер Рейган?

Сайфер: Видите ли, я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что, когда я кладу кусочек в рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет? Неведенье — это блаженство.

Агент Смит: То есть вы согласны?

Сайфер: Я не хочу ничего помнить. Ничего. Вы слышите? И я хочу быть богатым. Кем-нибудь важным, вроде киноактера.

Агент Смит: Все, что пожелаете, мистер Рейган.

Сайфер: Хорошо. Верните мое тело на электростанцию, подключите меня к Матрице, и я помогу вам

(«Матрица», сцена в ресторане).

Начнем поиски понятия «счастье» с определения, которое я уже держу в уме: мы можем сказать, что человек в общем и целом счастлив, если он счастлив в течение долгого времени. Счастье, как я его понимаю, — это не расположение духа. Блаженство, экстаз, наслаждение и прочее подобное, вероятно, может обозначаться словом «счастье», однако я намереваюсь рассмотреть другое значение данного понятия. Хотя Маус может чувствовать себя счастливым в компании женщины в красном, его счастье мимолетно. Это не то счастье, о важности которого говорится в фильме и в аллегории Платона.

Практически все люди склонны ассоциировать продолжительное счастье с удовлетворением. Эти два понятия очень близки, особенно когда речь заходит о сопутствующих им чувствах. Оба могут быть описаны как отдохновение, отсутствие тревог и беспокойства, олицетворение спокойствия и мира. Довольного человека не терзают невыполнимые желания, его потребности и возможности достигли равновесия, как о том учили стоики. У него есть то, что ему нужно, он достиг достаточно из того, к чему обычно стремятся люди, и удовлетворен этим. Он не испытывает необходимости симулировать вымышленную реальность, в том числе напиваясь «самогоном для чистки двигателя», как это делает Сайфер. Однако обычное понимание удовлетворения не согласуется с предложенной мной характеристикой счастья, в частности с его долговременностью.

Даже если человек остается довольным в течение долгого времени, существует и более важное отличие удовлетворения от счастья — тенденция сводить удовлетворение к душевному состоянию, не связанному с объективными фактами. Удовлетворению зачастую сопутствует отсутствие рефлексии. Довольный человек в определенном смысле находится под действием обезболивающих. Мне вспоминается образ довольного раба: смирившегося с жизненными ограничениями человека, для которого не существует связи между субъективными чувствами и объективной важностью его жизни. С таким же успехом я мог бы использовать пример со счастливым тираном. Или с человеком-батарейкой, показанным в «Матрице». Подобная жизнь не без причины часто сравнивается с жизнью животных: моя собака, к примеру, может быть счастлива именно в этом смысле. Однако во сне ты не можешь быть счастлив, как бы спокоен ты ни был. Ведь ты не в сознании.

Вне зависимости от того, насколько умиротворенным является текущее душевное состояние человека, всегда существует критерий, по которому его можно оценить. Сайфер демонстрирует противоречивость такого представления: он хочет бежать от реальности, вернуться в Матрицу, чтобы стать счастливым. Он хочет быть свободным от реальности. Он воплощает в своем лице проблему связи между удовлетворением (чисто субъективным чувством благополучия) и счастьем (которое должно быть связано со знанием реальности). Его ответ прост: удовлетворенность в иллюзорной жизни и есть подлинное счастье. Пленникам органическо-механического подземелья лучше оставаться там, где они есть. Эта точка зрения ставится в «Матрице» под сомнение, однако пришло время сказать, что аргументы в пользу связи между счастьем и знанием реальности в фильме не представлены даже в самом общем виде. Позвольте же мне привести четыре примера, демонстрирующие, что Сайфер заблуждался, а Нео был прав, сделав выбор в пользу бодрствования. Едва ли этих аргументов достаточно, но, по меньшей мере, они послужат началом.

Для начала представим себе, что был изобретен новый наркотик, который безболезненно и непрерывно вливается в ваши вены. Допустим, этот наркотик называется Ataraxy.[123] Предположим, что Ataraxy не дает вам осознать, что вы принимаете его. В результате вы долгое время чувствуете себя безмятежно, даже если ваша жизнь состоит из чередования просмотра мыльных опер с наблюдением из окна за жестокими убийствами, происходящими по соседству. Мы едва ли согласимся, что такой человек счастлив, хотя он и умиротворен; его безмятежность является всего лишь состоянием довольства, искусственно воссозданным душевным состоянием.

Кроме того, счастье связано с представлениями о мире, которые могут быть истинными или ложными. Предположим, вы безумно счастливы, так как полагаете, будто Киану Ривз только что пригласил вас на свидание. Независимые эксперты проводят расследование и выясняют, что вас обманул какой-то очень хитрый жулик. Ваше (ложное) убеждение принесло вам удовлетворение и, более того, наслаждение. Но разве ваше ложное убеждение позволило вам быть по-настоящему счастливым? Вряд ли, ведь, тщательно проанализировав произошедшее, вы понимаете, что ваша жизнь не такова, какой бы вы хотели ее видеть. А если вы все-таки счастливы, чем это счастье отличается от счастья, вызываемого Ataraxy?

Третий пример. Вообразите, что просыпаетесь в привычном месте (скажем, в коллекторе теплотрассы) и мечтаете о том, чтобы разбогатеть. Допустим, фантазия разыгралась и полностью захватила вас, и вы уже представляете себя мистером Онассисом[124] в его зимней резиденции в Гштаде.[125] Вы совершенно счастливы! Или все же нет? Да, вы обитаете в мире фантазии и, безусловно, наслаждаетесь этой жизнью, но вы определенно не можете считаться счастливым. Что бы там ни говорил Сайфер, неправда, будто неведенье есть блаженство. Рассмотрим пример из «Отелло». Решив, что Дездемона ему неверна, Отелло восклицает: «Я был бы счастлив, если б целый полк / Был близок с ней, а я не знал об этом. / Прощай, покой! Прощай, душевный мир!»[126] Отелло несчастен со своими ложными убеждениями, он предпочел бы пребывать в неведении и быть счастливым, но по иронии все складывается наоборот. Как подчеркивает трагический финал сцены, — если бы Отелло знал правду, он мог бы быть счастливым. Я бы отстаивал эту точку зрения даже в том случае, если бы Дездемона действительно была неверна Отелло.

Рассмотрим четвертый пример. Предположим, вы имеете обыкновение употреблять вечером слишком много самогона, но каждое утро об этом жалеете. Предположим, так продолжается несколько лет. Когда вы пьяны, вы довольны, наутро же, в холодном свете трезвости, разглядывая в зеркало свои красные глаза и опухшее лицо, вы осознаете, что чудовищно несчастны и что удовлетворение, найденное в бутылке спиртного, было лишь попыткой бегства от неполноценности вашей жизни. Это бегство в неведенье и забытье. Мне кажется, в той или иной форме каждый из нас имел подобный опыт, говорящий о нескольких важных вещах, в том числе о том, что человек не может быть счастлив, если внутри него таится закоренелое чувство недовольства собой, собственной жизнью. Это наводит на мысль, что для счастья человеку необходимо иметь определенные жизненные запросы.

Если взять мой пример, я могу заявить, что считаю себя счастливым, когда моя жизнь в целом идет так, как мне бы хотелось.

Подобные примеры показывают, что, будучи неотделимо от состояния души, счастье все же отличается от удовлетворения, так как оно в первую очередь связано с образом жизни человека, а любой образ жизни можно оценить с точки зрения представления о жизни, которая стоит того, чтобы ее прожить.

Самообман, на котором может основываться ложное чувство счастья, имеет три недостатка, Во-первых, он непостоянен. Самообман зачастую мимолетен, он легко разрушается в повседневной реальности — фантазии о жизни Онассиса не наполнят ваш желудок икрой. Если мы готовы считать счастливым человека, чье счастье зависит от ложных убеждений, тогда счастье абсолютно субъективно. Оно непрочно по своей природе. То, о чем вы не подозреваете, может вас внезапно подстрелить, подобно агенту Смиту.

Во-вторых, счастье, основанное на обманчивых фантазиях, по всей видимости, очень далеко от реальности. Лежа в теплотрассе, вы представляете, как восхищаются богатыми и влиятельными людьми, и ставите себя на их место; однако вы понятия не имеете об их жизни, их разговорах, их триумфах и катастрофах. Ваша воображаемая жизнь — это всего лишь мультфильм, иллюзия участия, не соответствующая действительности. Ваше счастье — фальшивка.

Отсюда вытекает третий недостаток: так как ваш опыт скорее иллюзорен, нежели реален, «счастье», которое вы испытываете, не является результатом вашей жизни или ваших действий. Если, нагрузившись спиртным, вы ощущаете себя счастливым главой любящего вас семейства, хотя на самом деле ваши близкие перебиваются с хлеба на воду из-за вашего пьянства, является ли ваше «счастье» таким же ценным и настоящим, как то, что происходит от подлинной семейной любви? Разве счастье от воображаемой роскошной жизни мистера Онассиса такое же глубокое, сильное и полное, как то, которое можно испытать, если действительно жить этой жизнью?

Счастье очень часто путают с удовлетворением. Многие сделали бы тот же выбор, что и Сайфер. Даже запоздалое понимание различия между счастьем и удовлетворением встречается не так часто, это то, из чего складывается мудрость стариков. Чувства сожаления и стыда, посещающие людей на склоне лет, являются доказательством того, что мы зачастую связываем счастье с какими-то материальными аспектами.

Счастье — это чувство, но я бы не сказал, что это какое-то определенное чувство. Оно больше похоже на чувственное качество, сопровождающее многие другие чувства, которые человек испытывает в течение жизни, идущей в нужном направлении. Я предполагаю (полноценная аргументация в данном случае невозможна), что счастье имеет отношение к рефлексивному подтверждению представлений человека о самом себе. Оно связано с желанием второго порядка (желанием желать именно то, что желаешь, и именно так, как желаешь). Удовлетворению же можно сопоставить желания первого порядка (наслаждение, которое доставляет Сайферу ужин в ресторане). Счастье — это удовлетворение от правильного желания, похожее на удовлетворение Нео, когда тот понимает, что для спасения жизни Морфеуса ему придется выбрать непростой путь. Таким образом, существует связь между счастьем и нашим представлением о счастье. Чтобы быть счастливым, человек должен иметь верные представления о реальности применительно как к собственной жизни, так и ко всему окружающему миру.

ТРИ ТЕЗИСА О СЧАСТЬЕ

В продолжение темы я хочу предложить три тезиса о счастье. Первый состоит в том, что умиротворенность связана с долгосрочным чувством счастья, о котором говорилось выше, а также с понятием о верном жизненном направлении. О счастье легче всего говорить словами, описывающими безмятежность. С этой точки зрения основным свойством счастья является его связь с состоянием покоя, с которым его роднит отсутствие существенных противоречий. Кроме того, оно больше похоже на процесс остановки, чем на движение к цели. Это скорее конечное состояние, завершение или воплощение в жизнь, нежели борьба с какими-то недостатками. Слово «невозмутимость» обычно используют для перевода греческого термина ataraxia, естественного конкурента понятия eudaimonia, которым пользовались Платон и Аристотель и которое обычно переводят как «счастье», реже— как «блаженство». Слово ataraxia также не просто для перевода, и «невозмутимость» отражает только его примерный смысл. Понимание счастья как покоя позволяет нам увидеть, что его главным врагом является тревога. Я подразумеваю не тревогу по поводу того или иного события, не беспокойство о том, чтобы вернуться на «Навуходоносор», прежде чем агенты успеют вас схватить, но тревогу о том, как развиваются события, непостоянную, нестойкую, возможно временами пропадающую, но, подобно «занозе в голове», мешающую спать ночами.

Перейдем ко второму тезису о счастье: счастье связывают как с атараксией, так и, подобно Аристотелю, с деятельностью (energeia). Иными словами, перед нами спор между стоиками и последователями Аристотеля (перипатетиками). Последние определяют счастье как движение души к совершенству (arete). Счастье есть summum bonum,[127] а величайшее благо для человека состоит в достижении совершенства в определенном деле (ergon), которое, в свою очередь, подразумевает деятельность или работу души. Если можно так выразиться, в фильме показаны места, где собраны «внешние блага» (к примеру, хорошая еда и безопасное окружение), но счастье — это не только наличие благ. Такой взгляд можно назвать объективистским определением счастья, причем оно, очевидно, имеет несколько преимуществ: дает нам возможность установить требования к счастью и объяснить, как люди могут мнить себя счастливыми, являясь всего лишь батарейками (как в «Матрице»), Как уже было отмечено, данное определение полезно с точки зрения «счастливого раба» или «счастливого тирана». Оно связывает понятие счастья с этикой и образом жизни человека, а также создает базис для нахождения различий между счастьем и удовлетворением.

Однако если не касаться проблемы поисков определений понятий души, естественного предназначения и совершенства, а также известного вопроса о различии между физическим и умственным трудом, данное определение напрямую не связано с опытом счастья. Аристотель в «Никомаховой этике» пишет, что совершенство (arete) — это не переживание (pathos), кроме того, он и счастье не считает переживанием. Так как счастье есть energeia, оно противоречит бездействию, заключенному в термине pathos. Было бы странно, если бы Аристотель понимал счастье, связанное с действием, по определению не являющимся чувством, как чувство. Счастье больше напоминает смелые решения Нео и его стремление познать себя и окружающий мир, нежели ленивые виртуальные свидания с женщиной в красном платье.

Наконец, третий тезис о счастье: ни один из двух основных взглядов на счастье не является единственно правильным. Я привел несколько аргументов, объясняющих мое согласие с представлениями Аристотеля о счастье. Хотя я одобряю мнение о взаимосвязи счастья и покоя, вы не должны воспринимать его буквально. «Спокойное» счастье ассоциируется с апатией (apatheia), бесстрастием, отсутствием эмоций, отчужденностью и безразличием. Это происходит, с одной стороны, из-за ассоциации безмятежности с отдыхом, миролюбием и другими состояниями, о которых уже шла речь, а с другой — из-за ассоциации страстей и эмоций с беспокойством, борьбой и движением. И все же безмятежное существование в данном случае производит впечатление пустого, скучного и унылого, то есть ему заметно недостает того, чем ценна человеческая жизнь.

Природа долгосрочного счастья не противоречит повседневному беспокойству и неудовлетворенности. Это скорее устойчивость, равновесие и последовательность, нежели покой. С этой точки зрения на уровне жизненного опыта у человека могут и должны быть желания, привязанности и обязательства. Жизнь человека временами может быть бурной; иногда люди подвергают свое счастье риску, вручая другим ключи от него.

«МАТРИЦА» КАК ЗЕРКАЛО

Чтобы оценить счастье как безмятежность, необходимо принять во внимание всю жизнь человека, иначе будет сложно отличить безмятежность от удовлетворенности. Жизнь следует делать в самом широком, философском смысле. Вспомним фундаментальные философские вопросы, которые занимали еще Сократа: «Кто я?» и «Каким я должен быть?». Как было сказано в начале данной статьи, философское осмысление может потребовать не только абстрактных аргументов, но и оценки личного опыта. Искусство, в частности фильм вроде «Матрицы», может не только описать проблему, но и, позволяя зрителю заглянуть в зеркало, подтолкнуть его к размышлениям о собственной жизни и поиску решения. Это эссе всего лишь эскиз подобных размышлений.

12 МЫ ИЗБРАННЫЕ! КАНТ УЧИТ УПРАВЛЯТЬ МАТРИЦЕЙ Джеймс Лолер

ДВЕ ТЕОРИИ ИЛЛЮЗИИ

Сцена, где мы впервые видим бесконечные ряды прозрачных башен, в которых внутри искусственных коконов находятся обнаженные, опутанные проводами человеческие тела, является, вероятно, самой сильной в «Матрице». Открывшаяся реальность ужасает нас. Все предшествующее повествование, сумасшедшие будни людей в улье современного города оказываются лишь Видимостью, Наваждением, Иллюзией.

Философы, от Платона до Будды, с древнейших времен утверждали, что мир, кажущийся нам реальным, на самом деле есть лишь бледная тень подлинной реальности. Пожалуй, самые разработанные аргументы в пользу утверждения, будто наш мир — «всего лишь видимость», можно найти в трудах Иммануила Канта. Кант считает, что даже так называемые объективные физические свойства основываются на субъективных человеческих проекциях. Несмотря на то что Реальность накладывает отпечаток на состав иллюзий и человеческий опыт, ее нельзя обнаружить посредством чувств. Мир, который мы видим и чувствуем, проходит через призму человеческого сознания. Он не является той независимой реальностью, которой кажется.

Кто же обманывает людей? По Канту, это делает не какое-то недосягаемое для нас существо, вроде придуманного Декартом злого демона, создающего иллюзию привычного опыта. Люди обманывают себя сами. Мир собственного опыта мы принимаем за независимую реальность, становясь, таким образом, менее свободными. Отказ от созидательной человеческой свободы — основной принцип создания («матрица») социально-экономической и политической среды, в которой большинство людей оказываются подчиненными другим.

ДВЕ МАТРИЦЫ

В «Матрице» могущественные машины с искусственным интеллектом подчинили себе большинство людей. Это может навести на мысль, что «Матрица», в которой в большей степени представлена внешняя иллюзия, чем внутренняя, ближе к картезианству или платонизму, нежели к кантианству. И все же разум, который заточил людей в Матрице, вынужден управлять ими в русле их собственных устремлений. В фильме говорится, что машинам, почти научившимся руководить людьми, пришлось изменить оригинальную программу (Матрицу), определяющую характер искусственного мира, таким образом, чтобы она соответствовала присущим людям желаниям.

Пытаясь проникнуть в разум Морфеуса, агент Смит рассказывает ему о том, что существовало две Матрицы, два различных основных правила, две программы для управления опытом захваченных людей: «Ты знаешь, что Матрица создавалась как идеальный мир, где никто бы не страдал, где все были бы счастливы? Это была катастрофа. Никто не принимал программу. Весь урожай погиб». Размышляя над причиной этого отклонения, агент Смит говорит: «Некоторые считают, что описать идеальный мир не позволило несовершенство программного языка. А я думаю, что люди как вид определяют свою реальность через страдания и боль».

Когда корова довольна, она дает лучшее молоко; когда довольны люди, они лучше вырабатывают биоэнергию, необходимую для существования их разумных механических хозяев. Матрица сконструирована, чтобы занимать разум людей, пока спящий организм выполняет функцию батарейки для машин, захвативших человеческие души. Парадоксально то, что для спокойного сна людям нужен не идеальный счастливый мир, а привычный жестокий мир страданий и боли, в котором живем и мы, зрители фильма. Имея право вето при выборе Матрицы, спящее человечество неосознанно, безотчетно несет ответственность за программу.

Агент Смит так описывает несоответствие взглядов человечества первой Матрице: «Совершенный мир был мечтой, сном, от которого примитивный разум стремился пробудиться. Вот почему Матрица была перестроена и стала тем, что она есть, — высшей точкой вашей цивилизации». Напрашивается вывод: мы выбираем собственные иллюзии, инстинктивно отвергая идею совершенного мира. Даже находясь во власти злого демона, человечество получает то, чего хочет. Но почему люди предпочли этот мир страданий и боли счастливому миру, первой Матрице?

ДВЕ ТЕОРИИ ОСВОБОЖДЕНИЯ

Если в «Матрице» представлены две теории порабощения — внешняя и внутренняя, — в ней должны найтись соответствующие теории освобождения. Во время просмотра картины зрителям приходится размышлять не только над тем, является ли Нео Избранным, но и над тем, что означает быть Избранным. В начале фильма, еще внутри Матрицы, Чои признает силу Нео как хакера, помогающего людям манипулировать компьютерной системой, управляющей их жизнями. Отдавая Нео две тысячи долларов за компьютерный диск, Чои говорит; «Ты мой спаситель, приятель. Мой личный Иисус Христос». Однако такое освобождение лишь предзнаменование, возможно даже карикатура на истинное освобождение.

История философии предлагает нам две противоположные интерпретации идеи спасения. По версии Платона, говорившего о внешнем источнике иллюзий обманутых людей, спаситель, помогающий преодолеть иллюзии, также находится во внешнем мире. Нужен неординарный человек, «король-философ», чтобы провести человечество между подводных камней боли и саморазрушения к… к чему, собственно? К гармонии и довольству упорядоченного существования? Но подобный идиллический мир уже смоделирован машинами и отвергнут спящими в вымышленном мире людьми.

Спаситель в традиционном христианстве — это исключительная, не имеющая себе равных личность, богочеловек, способный оживлять мертвых и воскреснуть после смерти. В умах персонажей фильма господствует именно это понятие об Избранном, пока их традиционные представления не переворачиваются в финальной сцене.

Альтернатива, предлагаемая Кантом, основывается на философии Просвещения, принципы которой воплощены в конституции Соединенных Штатов. Единственно достойное общество — то, в котором свободные люди управляют собой. Рабы могут освободиться только в том случае, если будут бороться за свою свободу. Если же кто-то без их участия снимет с них кандалы, они вскоре снова попадут в рабство. Кант утверждает, что никто не спасет нас, кроме нас самих. Самоосвобождение — это судьба, которую каждый должен открыть для себя сам. В соответствии с воззрением Канта Иисус был не исключительной личностью, ведущей к спасению беспомощное человечество, а примером внутреннего божественного потенциала, позволяющего человеку спастись.

Представления Канта о воспринимаемом человеком мире как о созданной им самим, а не каким-то внешним обманщиком иллюзии тесно связаны с его убеждением, что всем людям суждено принять участие в самоосвобождении человечества. Аргументы Канта в защиту этих взаимосвязанных концепций должны убедить читателя в их справедливости, усилив идеи, наглядно и эффектно представленные в «Матрице».

ФИЛОСОФСКОЕ СЛЕДСТВИЕ АСТРОНОМИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ КОПЕРНИКА

В «Критике чистого разума» (1781) Кант призывал к революции в философии «в соответствии с гипотезой Коперника». Такая революция подразумевает, что наши философские идеи, то, каким мы представляем собственный мир, должны быть приведены в соответствие с выводами современной науки. Самым заметным среди этих выводов является открытие Коперником того, что не Солнце вращается вокруг Земли, но Земля вращается вокруг Солнца, хотя кажется, будто все происходит наоборот.

Сегодня мы самодовольно посмеиваемся над наивностью и, возможно, даже высокомерием прежних вариантов устройства мира, в которых наша маленькая голубая планета (каковой она выглядит из космоса) помещалась в центр огромной Вселенной. Но давайте отдадим должное древним философам, например Аристотелю, настаивавшим на геоцентрической системе мира. В конечном итоге они сформулировали в общих понятиях то, что мы до сих пор можем видеть собственными глазами. Мы видим, как Солнце, двигаясь по небесному своду, обращается вокруг Земли. Небо кажется нам огромным куполом, накрывающим поверхность Земли, простирающуюся от местоположения наших тел до дуги горизонта. Отвергая древнюю космологию, мы должны признать, что «мир», который мы видим, — иллюзия.

Геоцентрическая система мира является продолжением основного свойства восприятия, которым можно объяснить ее эгоцентрическую натуру. Мы видим мир так, будто наше тело является его центром. Именно с этой позиции мы смотрим на окружающие нас вещи. Мир, который я вижу, вращается вокруг меня, вокруг моего физического тела. Мы все так воспринимаем мир, но, немного поразмыслив, понимаем, что мир сам по себе не таков. Когда ребенок привыкает к телоцентрическому восприятию мира, мы называем это эгоцентризмом. Когда взрослый человек считает себя центром вселенной, мы называем это эгоизмом.

Я — ИЗБРАННЫЙ

Эгоизм — это основная категория морального аспекта жизни. Он состоит в том, что, делая выбор, человек в первую очередь согласовывает его с интересами своего физического существования. Разумеется, эгоист мнит себя «Избранным», центром вселенной, тем, для кого был создан весь этот мир. Любой человек по природе своей непроизвольно верит в то, что ему уготована особая судьба. Опыт, однако, учит большинство из нас, что другие люди способны мешать нам, не давать осуществлять свои желания, при этом они также могут вести себя так, будто они «Избранные». Разрешить это противоречие можно, осознав, что мы — человечество в целом и другие разумные существа во Вселенной — все вместе являемся центром всего существующего.

Основным является моральный выбор между двумя противоположными Матрицами реальности: миром независимых, конкурирующих эго и общечеловеческим миром. Мир эгоизма связан с видимостью разделения в пространстве и времени физических тел, сталкивающихся друг с другом согласно законам детерминированной причинности. С другой стороны, существует и такой мир, который можно видеть с позиции морального сознания, — мир человеческого единства и свободы. Если первый мир реален, второй должен оказаться иллюзией. Если же мы верим в реальность матрицы морали, иллюзией должна быть матрица разделения.

В «Матрице» прием красной таблетки символизирует моральный выбор истины, свободы и человечности. Красная таблетка пробуждает человека, позволяя увидеть реальность. Синяя таблетка возвращает человека ко сну и эгоистичным иллюзиям. Однако этот выбор нуждается в проверке. Человек, сперва выбравший пробуждение и жизнь в истинном мире, может пересмотреть свои взгляды и убедиться, что с практической точки зрения его выбор был неверным.

ЧТО ТАКОЕ РЕАЛЬНОСТЬ?

Главным смыслом морального выбора, выражаясь в соответствии с терминологией Канта, является обязанность создать «наивысшее благо». Наивысшее благо — это создание мира, сочетающего в себе счастье и свободу.[128] Если эта возвышенная мечта окажется иллюзией, то исходный выбор также можно считать нереальным. В этом случае нам остается только проживать собственные эгоистические жизни, приспосабливаясь, насколько это возможно, к обстоятельствам своего существования.

Мощь машин кажется Сайферу непреодолимой, поэтому он приходит к выводу, что высокие цели экипажа «Навуходоносора» иллюзорны. Исходный выбор красной таблетки не проходит проверки суровым опытом. Сайфер понимает, что для команды «Навуходоносора» свобода и реальность вне Матрицы — всего лишь промежуточный момент в осознании того, что свобода и реальность существуют лишь в воображении тех, кто в них верит. Он решает, что они ищут землю обетованную, символом которой является название последнего свободного человеческого города, Сиона. Очевидно, что стремление Морфеу-са к свободе и реальности — это иллюзия, заключает Сайфер в результате рациональной эмпирической оценки, позволяющей получить практические выводы.

Оправдывая свое предательство Морфеуса, Сайфер раскрывает свое поверхностное виденье свободы и реальности. «Если бы ты с самого начала сказал нам правду, — говорит Сайфер телу Морфеуса, — мы бы предложили тебе засунуть красную таблетку себе в задницу!» «Это не так, Сайфер, — возражает Тринити. — Он освободил нас». Сайфер отвечает ей: «По-твоему, это свобода? Я делаю только то, что он приказывает. Если мне необходимо сделать выбор между такой жизнью и Матрицей, я выбираю Матрицу».

Свобода, которую подразумевает Морфеус, — это не просто освобождение из Матрицы, не личная свобода бороться за свое персональное счастье, но предназначение или Судьба, ведущая к наивысшей цели, к освобождению всего человечества. Эта цель не может быть достигнута «в реальности», в нашем так называемом современном мире, на «вершине цивилизации», но лишь в ином, лучшем мире, мире человеческого совершенства, сочетающем свободу и счастье.

Возражения Тринити явно неадекватны, так как она видит лишь разницу между иллюзией жизни внутри виртуальной реальности Матрицы и физическим существованием с его иллюзорным эгоцентрическим восприятием.

«Матрица не реальна!» — говорит она. Ответ Сайфера гораздо ближе к истине: «Я не согласен с тобой, Тринити. Мне кажется, Матрица может быть более реальной, чем этот мир. Здесь я всего лишь выдерну провод, а там ты увидишь, как умрет Апок».

Различие между иллюзорным миром Матрицы и миром обычного физического восприятия на борту «Навуходоносора» — всего лишь отправная точка фильма для исследования тем иллюзии и реальности, рабства и свободы. Изначальное различие между иллюзией и реальностью, так потрясающе изображенное в сцене с башнями, в которых спит человечество, нельзя считать полным. Как аудиторию, так и самого Нео интересует и завораживает вовсе не жизнь вне Матрицы, а жизнь внутри нее.

ПОСТУЛАТЫ МОРАЛЬНОСТИ

Мы стремимся создать совершенный счастливый мир — в этом первая сконструированная машинами Матрица соответствует взглядам Канта. Но в совершенном мире определенные условия или требования делают невозможным его создание захватчиками-чужаками. Наивысшее благо — это мир, где люди не просто счастливы, но достойны собственного счастья. Они должны заслужить его своими свободными, разумными поступками.

Теперь нам ясно, почему спящее человечество так упорно держалось за суетный мир, существовавший на рубеже тысячелетий. Когда машины создали идиллический мир, где не было ни страданий, ни нужды, люди догадались, что живут в мире иллюзий. Обнаружить нереальность этого мира им помогла сильная вера в разделение, которое даже во сне играло роль основной матрицы опыта. Вера в разделение неизбежно ведет к конкуренции, борьбе и делению на победителей и проигравших. Счастье же может быть построено только на основе принципиально иного морального правила: действия людей должны опираться на их общность, а не на разделение.

Моральная задача создания наивысшего блага проверяется жестокой реальностью, которая на первый взгляд противоречит его существованию. Высоконравственная личность должна чувствовать себя беспомощно перед силами мира, основывающегося на совершенно иных принципах. Кажется, что идеальная Матрица морали неспособна преодолеть строящуюся на физических принципах Матрицу эгоизма. В этом спучае человеку может помочь не упасть духом только вера в возможность реализации морального идеала как Матрицы полностью сконструированного мира. Кант выделяет три аспекта этой веры, называя их постулатами морали. Итак, постулаты морального сознания — это Свобода, Бог и Бессмертие.

Постулаты противопоставляют чувству невозможности достижения моральных целей описание того, во что мы должны верить, дабы оставаться верными своему основному моральному выбору. Эти убеждения являются освободителями, спасителями человечества. Согласно постулатам, мы должны следовать своему предназначению, то есть быть теми, кто создаст мир наивысшего блага и достигнет Сиона, рая на земле.

Кант подчеркивал, что в реальность морального опыта необходимо верить. Он считал невозможным добыть научное знание об этой реальности, так как оно заключается в объяснении опыта в соответствии с детерминистскими законами физики, психологии, социологии и экономики. Однако сущность морального опыта заключается в его недетерминистской природе, в свободе воли.

Поскольку с точки зрения науки мы не можем знать о существовании этой свободы, не сводя ее к ее противоположности, мы должны верить в свободу выбора. Вера в свободу человека вопреки детерминистским законам науки является первым «постулатом» моральности.

ПОСТУЛАТ БОГА

Один за всех, и все за одного. Это лозунг действительно свободных людей. Это новый принцип, альтернативная Матрица «Навуходоносора» и Сиона. Это третья Матрица, незавершенная и таинственная, но требующая всестороннего осмысления. Чтобы полностью понять Матрицу объединенного, совместного человеческого разума вплоть до результата ее существования, до разрушения старой Матрицы, необходимо принять за постулат возможность создания свободными людьми наивысшего блага. Таким образом, появляется необходимость в формулировке второго постулата: свободные люди, пребывающие в моральном Единстве, способны достигнуть наивысшей цели. Если разделение создает мир, в котором господствуют внешние силы, реальность, создаваемая единством, должна быть в корне иной. В мире Сиона силы объединившихся людей доступны любому, кто открыт для них.

Кант называет второй постулат постулатом Бога. В традиционных религиозных учениях, существовавших в прежней цивилизации, Бог рассматривался как внешний источник справедливости. Когда мы творим добро, Бог дарует нам счастье, когда же творим зло, посылает наказание если не в земной, то в загробной жизни. Подобные представления о Боге подразумевают, что обычный человек неспособен обеспечить справедливость.

Мир Матрицы, смоделированный по образцу 1999 года — вершины современной цивилизации» конца тысячелетия, — играет на чувстве беспомощности отдельного человека перед внешними силами природы и цивилизации. Корень (или Матрица) этого чувства лежит в вере в разделение. Морфеус рассказывает Нео о том, что тот уже знает: «Ты чувствовал это всю свою жизнь. С этим миром что-то не так. Ты не знаешь что, но эта мысль занозой сидит у тебя в голове и сводит тебя с ума… Матрица окружает нас».

Однако природный и человеческий потенциал, согласно родившейся в новом тысячелетии религии Сиона, отчужден и овеществлен не в экономических или политических силах, теологической противоположностью которых является внешний всемогущий Бог. Эти внешние силы современного мира представлены в «Матрице» всемогущими разумными машинами. Но в противостоящем ему мире Сиона объединяющая Жизненная Сила доступна любому, кто открывается ей, постигая иллюзию раздельного существования.

В прихожей квартиры Оракула одно из «молодых дарований» объясняет Нео: «Не пытайся согнуть ложку. Это невозможно. Вместо этого попытайся постичь истину». «Какую истину?» — спрашивает Нео. «Ложки нет… Тогда ты увидишь, что ложка не гнется — гнешься ты». Мы не можем согнуть ложку, не можем изменить так называемую внешнюю реальность, если, следуя детерминистской науке, считаем ее отделенной от нас независимой материальной субстанцией. Однако если мы признаем, что едины с ней, тогда нам достаточно прогнуться, и ложка прогнется с нами.

В таком контексте «я» не просто отдельное, изолированное эго, — это высшее «Я», единение со всем сущим. Нам будет доступна божественная сила, если только мы отвергнем иллюзию разделения. Нео должен осознать не то, что он Единственный — исключительная личность, обособленная от остальных, — но то, что он един со всем миром. Разумеется, он «Единственный», поскольку ему первому открылась эта истина.

СТРАХ И ТРЕПЕТ

Мир Матрицы — это мир страха. Считая свое телесное бытие обособленным, уязвимым для мощных сил физического и общественного мира, любой должен испытывать страх. Фундаментальным страхом является страх смерти — следствие хрупкости физической жизни. Страх смерти предполагает сосредоточенность человека на своем автономном физическом существовании как на высшей реальности.

Структура Матрицы никогда не позволит нам избавиться от страха. В начале фильма, делая первый шаг к свободе, Нео оказывается на карнизе здания корпорации, в которой работает. И позволяет страху управлять своими действиями. В следующий раз он сталкивается со страхом падения в виртуальной реальности Конструктора. Его посвящают в тайну управления иллюзией. Он обнаруживает, что осознанное пребывания в мире иллюзий может быть забавным. Избавление от страха — это ключ, открывающий доступ к собственным силам. «Отбрось все, — учит Морфеус, — страх, сомнения, неверие. Освободи свой разум». Нео падает в пропасть, чтобы постичь иллюзорную природу страха.

И все же физическое тело Нео кровоточит. Почему?

Нео: Я думал, это не было реальностью.

Морфеус: Твой разум делает это реальным.

Нео: Если тебя убивают в Матрице, ты умираешь и здесь?

Морфеус: Тело не может жить без разума.

Смысл загадочных слов становится понятен только после рассмотрения логики этих идей. Первоначальное представление Нео о различии между «реальностью» — жизнью вне Матрицы — и иллюзией жизни внутри нее является упрощенным. Те, кому известно о существовании реальности вне Матрицы, могут стать свободнее и сильнее внутри нее. Однако жизнь в Матрице, в свою очередь, влияет на жизнь вне нее. Даже не находясь в Матрице, тело зависит от того, во что верит разум.

Путь Нео к выполнению своего предназначения проходит через отрицание страха смерти. Решив в соответствии с пророчеством Оракула пожертвовать жизнью ради Морфеуса, Нео следует своей судьбе.

Вместо того чтобы вещать Нео о предопределенности его судьбы, Оракул предоставляет ему возможность выбора: «Тебе придется выбирать. На одной чаше весов будет жизнь Морфеуса, на другой — твоя собственная. Один из вас умрет. Выбор за тобой».

В центре пророчества — постулаты моральности. Во-первых, постулат свободы. С самого начала Нео отвергает идею судьбы, так как хочет контролировать свою жизнь. Он не желает, чтобы внешние силы управляли его действиями. Он хочет всегда иметь выбор. Исполнение судьбы Нео представлено как результат его выбора. Как и во всех других случаях, Нео мог поступить иначе. Он мог выбрать синюю таблетку, после чего его жизнь в Матрице вновь обрела бы привычное, относительно предсказуемое течение. Выбрав красную таблетку и истину, он привносит в свою жизнь риск, непредвиденные опасности и войну с контролирующими человечество машинами. Оракул говорит, что ему снова придется сделать выбор: спастись самому или спасти Морфеуса.

Во-вторых, в пророчестве Оракула видна вера в человеческий потенциал, в человеческую Силу. Кант учит нас подкреплять свой выбор непоколебимой верой в его выполнимость. Постулат Бога связывает моральный выбор наивысшего блага с верой в его достижимость.

Вера в божественную силу и Спасителя на первый взгляд может показаться признанием собственного бессилия. Однако, по Канту, моральность подразумевает нашу собственную способность выполнять моральные обязанности. Следовательно, мы не должны рассматривать Бога или богочеловека («Избранного»), существование которого мы признали, как исключительное существо, творящее для нас чудеса. Нам следует смотреть на Бога как на самих себя после преодоления ограничений физической разобщенности. Фильм развивается от веры во внешнего спасителя к вере в силу объединившегося человечества. Это и есть внутренний «потенциал». Мы можем понять это из финальной речи «Избранного».

ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ: КОНЕЦ СТРАХА

Третья часть пророчества очевидным образом связана с жизнью и смертью. Кто-то умрет, а кто-то будет жить. В мире Матрицы, основанном на принципе разделения, логика «победил-проиграл» является непререкаемым правилом. Оракул сообщает Нео печальные новости: во-первых, он не Избранный, во-вторых, кто-то должен умереть — он или Морфеус. Оракул: «Прости, дружок. У тебя есть дар, но, кажется, ты чего-то ждешь». Нео: «Чего?» Оракул: «Может быть, следующей жизни. Кто знает?»

Все происходит именно так, как предсказывал Оракул. Нео спасает жизнь Морфеуса, погибает и возрождается как Избранный. Чтобы понять фильм, необходимо выяснить, как и почему сбывается пророчество.

Спасая Морфеуса, Нео лицом к лицу сталкивается с казавшимся непобедимым и всесильным агентом. Несмотря на тренировки в Конструкторе, во время которых команда «Навуходоносора» учится использовать свою огромную силу в Матрице, у них есть одно непреложное правило: если видишь агента, единственный выход—бегство. Такой «практический» совет дает Сайфер Нео, подкрепляя его неверием в то, что Нео — обещанный Спаситель. Кульминацией фильма и поворотным моментом является сознательная встреча Нео лицом к лицу с агентом Смитом. Нео сделал выбор: он сыграет свою роль и примет смерть. Свободный выбирать свою судьбу, он предпочитает спасение другого человека заботе о продолжении жизни своего обособленного, уязвимого тела.

Таким образом, Нео преодолевает фундаментальный страх, обеспечивающий силу Матрицы как в виртуальной реальности, так и вне ее — в так называемом реальном физическом мире. Это правило применимо к любому миру. Если вы, даже находясь в виртуальном мире, верите, что можете умереть, вы действительно умрете в физическом мире. Жизнь физического тела зависит от убежденности разума в непреодолимости силы смерти. Это базовое правило Матрицы. Ваша сила и ваша реальность зависят от ваших убеждений, которыми управляет страх смерти.

Нео остается сделать один шаг, чтобы полностью исполнить свою судьбу. Ему нужно перестать верить в смерть. Глядя на его бездыханное тело, Морфеус произносит: «Этого не может быть». Он не верит, что Нео погиб, хотя по законам физического мира Нео должен быть мертв. Тринити идет еще дальше. Говоря с мертвым телом Нео, она обращается к его живому духу: «Я больше не боюсь, Нео. Оракул сказал, что я полюблю человека и этот человек будет Избранным. Поэтому ты не можешь умереть. Не можешь. Потому что я люблю тебя. Слышишь? Я тебя люблю». Любовь Тринити и ее нежелание верить в смерть Нео воскрешают его. Как и предсказывал Оракул, в следующей своей жизни Нео становится Избранным.

БЕССМЕРТИЕ И РЕИНКАРНАЦИЯ

Третий постулат моральной жизни — это постулат бессмертия. Дабы исполнить свое предназначение, человеку необходимо перестать верить в смерть и прекратить бояться ее. Кант утверждает, что постулат бессмертия необходим морально совершенному человеку, так как ограниченное время жизни не дает человеку возможности выполнить свою главную обязанность: создать высшее благо.

Моральная задача создания высшего блага должна быть выполнена в нашем мире. Постулат свободы говорит о свободе людей в этом мире, то же самое относится и к постулатам Бога и бессмертия. В соответствии с этим моральный постулат бессмертия должен подразумевать бессмертие в нашем мире. Традиционное христианское учение о бессмертии, обретаемом в другом мире, не соответствует требованиям морального сознания. Основной альтернативой христианскому бессмертию являются взгляды на бессмертие индуизма и буддизма. Как бы случайный намек Пифии на реинкарнацию, а также монашеское облачение и бритая голова ее подопечного мальчика говорят о близости фильма к буддизму. Согласно буддизму Махаяны, душа или дух познавшего истину переживает цикл рождений и перерождений, во время которого помогает постичь истину всем живущим. В раннем сочинении Канта «Всеобщая естественная история и теория неба» бессмертие рассматривается как перерождение человеческой души, стремящейся достичь совершенства.

Обещанный спаситель человечества — Избранный — прошел три воплощения. В первой жизни, предшествующей показанной в фильме истории, он освобождает из Матрицы нескольких человек. Оракул предсказывает, что Избранный вернется в новом воплощении, чтобы завершить то, что ему предначертано. «Матрица» по большей части посвящена показу второй жизни Избранного — жизни в теле выдающегося хакера Нео, который преодолевает множество преград, прежде чем принимает свое предназначение. Заключительные кадры фильма позволяют нам взглянуть на Избранного в его третьем воплощении. Теперь он способен исполнить пророчество Оракула и уничтожить Матрицу. Однако это негативная цель, достижение которой всего лишь вернет человечество в физическую реальность из концлагеря 1999 года. Какова же позитивная цель освободителя?

СПАСИТЕЛЬ ИЛИ УЧИТЕЛЬ?

Избавление от контроля Матрицы должно сделать людей свободными, взорвать их сытую, но зависимую жизнь. Спящее человечество отвергает концепцию незаслуженного счастья, созданную разумными машинами. Но возможно ли освобождение при правлении короля-философа или благодаря дарам всесильного Спасителя?

Как и христианский Мессия Иисус, Нео погибает и воскресает. Далее в грубом и, возможно, комичном развитии фильма Нео уносится в небо, и его расстегнутый плащ реет, подобно накидке Супермена.[129] Однако финальный монолог Нео подразумевает иную трактовку: Спаситель — это не исключительный Супермен, а вселенский Учитель. Учитель объясняет своим последователям, как уподобиться ему; Иисус говорит: «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня будет творить дела, которые Я творю, и большие этих будет творить, потому что Я иду к Отцу» (Иоан. 14:12). Обращаясь к разумным машинам, Нео объявляет о своей цели мирового освобождения, подразумевающего открытие человечеству его безграничного потенциала: «Я покажу людям то, что вы пытаетесь скрыть. Я покажу им, каков мир без вас. Мир без правил и подчинения, без преград и границ, мир, где возможно все».

Мир без границ, где возможно все, — это мир, где каждый способен изменять реальность, управлять Матрицей. Для создания такого мира необходимо преодолеть эгоизм, достигнуть понимания неизбежного единства всех людей. В этом понимании мы обретем свободу и божественные силы внутри себя, чтобы достичь наших высоких идеалов, чтобы преодолеть страх смерти. Возможно, «Избранный» — первый сверхчеловек, но определенно не последний.

СЦЕНА 4 ВИРТУАЛЬНЫЕ ТЕМЫ

13. ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ: НИГИЛИЗМ И «МАТРИЦА» Томас Хиббс

Озабоченность последствиями технологического развития и их влиянием на природу формирует как «низкую», так и «высокую» культуру современной Америки: от «Терминатора» до «Искусственного интеллекта» и от философских споров о том, следует ли такие термины, как «душа» и «сознание», оставить житейской психологии, до политических дискуссий на тему этичности клонирования.

В фильме «Матрица» 1999 года соединяются тревоги и интересы как высокой, так и низкой культуры. В «Матрице» есть все: интригующий сюжет с претензией на интеллектуальность, постмодернистские отголоски классических сказок, спецэффекты, ставшие новым стандартом научно-фантастических фильмов, профессионально поставленные и технически совершенные сцены единоборств. Но и сюжет, и философские размышления «Матрицы» вертятся вокруг дискуссий, вызванных нынешней зачарованностью высокими технологиями и искусственным интеллектом. В «Матрице» несколькими способами обыгрывается старый спор о необходимости Просвещения.[130] Убежденность Просвещения в превосходстве человека над природой как результате технологического прогресса грозит вырождением человечности, подобно тому как безрассудное восхваление индивидуальной свободы ведет к усреднению всего человечества. С этой и других точек зрения либеральная современность является потенциальным источником нигилизма — человеческого существования, лишенного конечной цели и фундаментального смысла, когда великие вопросы и задачи, вдохновлявшие людей прошлого, больше не трогают человеческую душу.

ДОСТОЕВСКИЙ, УТОПИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ И НИГИЛИЗМ

Среди всех значительных мыслителей (таких, как Ницше, Токвиль[131] и Арендт[132]), усматривавших связь между Просвещением и нигилизмом, пожалуй, наиболее незаслуженно недооценен Достоевский.[133] Между «Матрицей» и «Записками из подполья» (1864) Достоевского — книгой, в которой Ницше слышал «голос крови», — существует поразительное сходство. «Записки из подполья» — это сатирическая диатриба против западного Просвещения, проникающего в Россию. Предметом полемики для Достоевского стала амальгама гуманистического социализма, романтизма, утилитаризма и рационального эгоизма — роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». В книге Чернышевского, удостоенной похвалы Ленина за укрепление его веры в необходимость революции, развиваются идеи французского социалиста Шарля Фурье.[134] Герой Достоевского, человек из подполья, ругает утопизм просвещенных строителей современного города, считающих, что применение социальной науки позволит им систематизировать, урегулировать и удовлетворить все человеческие желания. В знак протеста против «рационального» передела общества герой из подполья предпочитает жить в своей убогой каморке.

Герой из подполья страдает от повышенной сознательности. В то время как «здоровый деятельный человек» не подозревает о проблемах, связанных с применением законов природы к человеческой жизни, сознательная личность видит несовместимость механического детерминизма естественных наук с человеческими размышлениями и выбором. Сверхсознательный человек натыкается на «каменную стену» естественной науки, что приводит к психической «инерции». Он объясняет:

Наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на сеете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы.

Задача социальной науки состоит в вычислении логарифма людских желаний и выбора, позволяющего предугадать направление развития человеческой жизни. И тогда «на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений». Если принимать во внимание понятия о науке и рациональности, протесты человека из подполья могут показаться всего лишь отрицанием и неприятием благоразумия, здоровья и науки во имя иррациональной свободы. Поэтому он предпочитает инертность действию, изоляцию обществу и озлобление рациональному стремлению к счастью. Но и в этом он обречен на провал; по его словам, «злоба у меня опять-таки вследствие этих проклятых законов сознания химическому разложению подвергается».

Однако внимательный читатель увидит в размышлениях человека из подполья нечто большее, чем мрачное неприятие социальной науки Просвещения. Герой указывает на противоречия, присущие Просвещению. Основное противоречие, занимающее человека из подполья и являющееся источником его безжалостной и неумолимой критики, касается свободы. Теоретики Просвещения обещают избавление от всех видов внешнего руководства: семейного, религиозного и политического.

В то же время нечаянным последствием применения теорий Просвещения является уничтожение свободы. Наиболее лаконично эта проблема была сформулирована героем романа Достоевского «Бесы» Шигалевым: «Я запутался в собственных данных: и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Как такое возможно? Один из источников уничтожения свободы кроется в методах зарождающейся социальной науки, которая признает реальным только то, что может быть измерено единицами математики и механики и проверено естественными науками. Второй причиной является наивность Просвещения в отношении легкости превращения теории в практику. Для применения теории необходимо изменение человеческой природы и радикальная перестройка человеческого общества. Таким образом, становится очевидной принудительная и насильственная суть проекта.

Расхождение теории с практикой выявляет еще более глубокие проблемы Просвещения. Теоретики Просвещения просчитались, когда в попытке объяснить человеческие желания и управлять ими стали рассматривать человека как разумного эгоиста. Они предположили, что рациональные размышления позволяют понять стремления человека и что зло можно искоренить посредством обучения и реорганизации политической системы. Но они упустили то, что так называемый прогресс цивилизации всегда сопровождается повышением уровня насилия и жаждой крови, а также то, что людям присуще и более сложное для понимания желание «по-настоящему независимого выбора». Чтобы доказать свою свободу, они могут сознательно предпочесть вред и саморазрушение, утверждает человек из подполья, предвосхищая слова Ницше о том, что люди «скорее пожелают ничто, чем не будут ничего желать». Как у Ницше, так и в «Записках из подполья» часто встречается мысль, что нигилизм — это не конечная цель, а промежуточный момент. Ожидается, что отрицание приведет к утверждению. Поэтому человек из подполья признается, что не хочет оставаться «антигероем», извращающим и отвергающим теории современников. «Вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!»

Бездействие, злоба и нигилизм, которые воплощает человек из подполья, вовсе не являются альтернативой теории Просвещения, напротив, они есть ее логическое следствие. В конце повести герой насмехается над своим противником: «Я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины». Книга Достоевского — это reductio ad absurdum[135] или, правильней сказать, reductio ad nihilum теорий его оппонентов.

НИ УТОПИЯ, НИ НИГИЛИЗМ: «МАТРИЦА» О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ КАК О ПОИСКЕ

Рационалистические проекты Просвещения направлены на поиски ответов на вопросы о том, что реально, что свойственно человеку и насколько возможны свобода и самопознание. Человек из подполья описывает социальный проект Просвещения как расширение современной математической физики, основанное на редукционистских предположениях о том, что все реальное может быть подвергнуто количественному анализу. Принимая это допущение, мы получаем особенно сложную проблему самопознания и человеческой свободы. Данная тема затрагивается в первых сценах «Матрицы». Как замечает Морфеус в разговоре с Нео, «мы внутри компьютерной программы», где люди — это «остаточные самопредставления». Далее он спрашивает: «Какты определяешь, что реально?.. Реальность — всего лишь электрические сигналы, интерпретированные твоим мозгом». Мир Матрицы — это мир «интерактивной нейростимуляции». «Анатомирование человека», как это называет Достоевский, разрушает возможность самопознания.

Теснота «Навуходоносора» производит то же впечатление, что и клетушка человека из подполья. Корабль с его обилием высокотехнологичных гаджетов, позволяющих пробираться в человеческое сознание, использующий «пиратскую радиоволну», чтобы вламываться в саму Матрицу, является уменьшенной копией Матрицы. Но на нем нет ни наивной, не отражающей реальности самоуверенности людей, подключенных к Матрице, ни чувства всесилия и полного контроля над обитателями Матрицы. Блуждающая по «пустыне реальности» команда мятежников пытается отыскать ключи к прошлому человечества, яснее понять свою задачу в настоящем и вернуть уверенность в будущем.

Предпочтение «пустыни реальности» искусственному, но более комфортному и безопасному миру имеет свою цену. Во-первых, не может не вызывать тревоги тот факт, что все, казавшееся реальным, на деле фальшиво: как говорит Морфеус, «этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду», человек заключен в тюрьму «для разума». Здесь, как и у Достоевского, ложное чувство свободы сопровождается ошибочным ощущением собственной целостности, самоконтроля и способности управлять будущим. Более адекватное представление о свободе происходит от чувства неуверенности и внутреннего противоречия, а его результатом становится лучшее понимание человеческой природы. Морфеус спрашивает Нео, было ли у того чувство, что «с этим миром что-то не так», такое чувство, что «ты не можешь объяснить этого, но ты это чувствуешь». Нам следует начать с ощущения «неправильности», попытка понять которое заставляет человека приступить к поискам. Морфеус так говорит об этом: «Нами движет вопрос: что такое Матрица? Ответ где-то рядом, и если хочешь, он найдет тебя».

Фраза «Ответ где-то рядом» напоминает слоган телесериала «Секретные материалы»: «Истина где-то рядом». Хотя главная сюжетная линия «Секретных материалов» строится на идее контроля над Землей со стороны инопланетян, а не искусственного интеллекта, у сериала с «Матрицей» много общего. Обе истории играют на страхе того, что какая-то необъяснимая злая сила, будь то инопланетяне, сложные машины, правительство, бюрократия или технологии сами по себе, тайно подменила реальный мир искусственным. Однако все обстоит еще хуже: в описанном выше случае мы могли бы найти поработившую нас внешнюю силу, а затем, зная врага, отыскать средства для его уничтожения. Вместо этого к нам применяется сила, в значительной мере состоящая из знания о том, кто мы и каковы мы. Самая большая опасность, которая может стать источником нигилизма, заключается в том, что, утратив связь с реальностью, мы навсегда застрянем в мире иллюзий. Если у нас нет подсказок, позволяющих выбраться из искусственной вселенной, мы рискуем получить психическое головокружение, потерять сознание того, кто мы и куда идем. В подобной ситуации исследование причин нашей дилеммы — не более чем пародия на поиски истины. (Необходимо заметить, что помимо слогана «Истина где-то рядом» у «Секретных материалов» есть и «Не доверяй никому», и «Поверь в ложь».) Вот что говорит по этому поводу Адриана Мак-Лин, проницательный комментатор «Секретных материалов»:

Скалли и Малдер в переносном и буквальном смысле отвлечены, проникнуты и исследованы до молекулярного уровня всеведущими и всемогущими силами, прокравшимися в нашу жизнь подобно телевидению, компьютерам, виртуальности и тому подобным вещам… Скалли и Малдер доверяют друг другу… Однако все, что, как им кажется, они знают, неверно. Телевидение научило их чудесам проницательности, но не формулированию собственной точки зрения. Оно послало их на поиски истины, но велело никогда не верить тому, что они обнаружат… Атмосфера "Секретных материалов» предполагает, что весь мир сосредоточен в одном месте, в нем все доступно, этот мир одновременно мудрый, опасный, ограничивающий и освобождающий.[136]

Хотя вопрос о том, совершенно ли бесплодна (по словам Мак-Лин) тема поиска, использованная в «Секретных материалах», остается открытым, ее описание затрагивает одну очень вероятную для героев возможность. Зная о сходстве сюжетов «Секретных материалов» и «Матрицы», можно предположить, что персонажи фильма должны иметь те же слабые места, что и герои телесериала. В конце концов, повествование, начинающееся с заявления о неспособности людей отличить правду от вымысла, а реальность от хитроумной подделки, должно подразумевать возможность возникновения двух диаметрально противоположных рисков: риск не найти выхода из западни и риск сверхъестественного решения проблемы (или «поверхностной трансцендентности», как это называет литературный критик Марк Эдмундсон). В своей книге Эд-мундсон утверждает, что в современной американской культуре идет битва между двумя формами повествования: обесцененной готикой и «поверхностными стратегиями трансцендентности».[137] Ни та, ни другая форма не побеждает нигилизм: первая его только усиливает, вторая обеспечивает лишь иллюзию спасения. Как же «Матрице» удается выиграть при таком раскладе?

Можно найти много свидетельств тому, что «Матрица» пытается балансировать между этими крайностями. Ее альтернативный путь особенно очевиден, когда речь заходит о человеческой свободе. Мнение, что наши жизни искусственно сконструированы, весьма досаждает нашему чувству свободы и самоконтроля. В ответ на вопрос Морфеуса о том, верит ли он в судьбу, Нео заявляет: «Нет… Потому что мне не нравится думать, что я не могу полностью управлять свой жизнью». То, что Нео имеет довольно примитивные представления о свободе, ясно не только из диалога с Морфеусом, но и из легких насмешек Оракула. Прежде чем Нео покидает ее комнату, она говорит, что он может не принимать во внимание всей горькой правды, которая ему открылась: «Помни — ты не веришь в судьбу. Ты сам контролируешь свою жизнь». Но то, что Морфеус называет судьбой, совсем не похоже на отсутствие свободы в Матрице. Его представление о судьбе заполняет брешь между плоской концепцией свободы как полного контроля над собственной жизнью и бескомпромиссным детерминизмом. В том, что Морфеус называет Нео Избранным, которого он искал всю жизнь, можно усмотреть намек на понимание судьбы как своего рода провидения. Морфеус объясняет, что пророчество Оракула говорит о «возвращении человека, свободного от Матрицы». Однако взаимосвязь каких бы то ни было сил судьбы и провидения (с одной стороны) и человеческого выбора {с другой) благоразумно оставлена туманной. Сильнее всего эта двойственность проявляется в сцене, когда Сайфер уже готов «отключить» Нео и тем самым убить его. Он с издевкой заявляет, что если Нео действительно Избранный, должно произойти чудо, которое разрушит его планы и сохранит Нео жизнь. В тот же миг Сайфера убивает один из членов сопротивления. Разумеется, мало кто изучает парадокс свободы. Героя Достоевского занимает вопрос отрицания свободы в утопическом мире, которое в «Матрице» воплощает Сайфер. В центральном эпизоде фильма Сайфер раскрывает свои предательские намеренья и начинает «отключать» своих товарищей по сопротивлению. Когда об этом узнают остальные, он признает, что возвращается в Матрицу, что устал выполнять приказы Морфеуса и что Матрица кажется ему «более реальной». Сам Морфеус предсказывал, что многие «безнадежно зависимы от системы и будут бороться за нее». Сайфер сознательно решает отказаться от права выбора, пожертвовать свободой во имя комфорта, безопасности и спокойствия.

Морфеус объясняет, что Матрица — это «созданный компьютерами мир иллюзий», назначение которого — держать человечество «под контролем». Машины решили «превратить людей в батарейки». Здесь можно усмотреть параллель с высмеиваемыми Достоевским мыслителями, сравнивающими человека с «фортепьянной клавишей»: это сравнение Достоевский нашел у Дени Дидро, французского философа-материалиста эпохи Просвещения. В 1769 году Дидро писал: «Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют».[138]

Позже данное Морфеусом описание Матрицы подтверждает и расширяет агент Смит. Он говорит о «миллиардах людей, живущих в забытьи». Признавая, что первый проект Матрицы, бывший попыткой создать мир без страданий, провалился, агент Смит соглашается с одним из взглядов человека из подполья, а именно с тем, что свободным людям необходимо страдание. «Люди, — отмечает он, — определяют реальность через боль и страдание». Однако представления агента и его сторонников о естественной человеческой жизни имеют дефекты, причем дефекты серьезные. По словам агента Смита, «человечество множится, как вирус… а мы — лекарство». Эти слова перекликаются с убеждением, которое человек из подполья приписывает своим врагам: чтобы человек услышал голос разума, необходимо изменить его природу. Подобно утопистам Просвещения, агент Смит наивно верит в прогресс. Он говорит: «Это эволюция, Морфеус, эволюция; мы будущее этого мира».

Еще одно сходство можно заметить в отсутствии самосознания и самопознания. Как утверждал человек из подполья, теоретики Просвещения отказывают в самопознании не только другим людям, но и самим себе. Если бы они были способны к самоанализу, их тоже поразила бы инерция. Морфеус учит Нео: «Матрица не может сказать тебе, кто ты». Быть может, недостаток самосознания также в определенной мере стал источником людского высокомерия, приведшего к созданию искусственного интеллекта? Описывая Матрицу, Морфеус касается темы утопизма: он рассказывает, что в начале XXI века «человечество объединилось» и совместными усилиями создало искусственный интеллект.

Данное в «Матрице» описание человека и его творения копирует классический сюжет жанра хоррор — историю Франкенштейна, когда творческие амбиции науки приводят к появлению существа, которое невозможно контролировать и которое восстает против своего создателя. Но в «Матрице», похоже, сотворенное — искусственный интеллект — после захвата власти обречено на повторения невежественных людских ошибок. Сама Матрица уже включена в утопический план социальной реконструкции. Где же выход из этого порочного круга?

ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ПОБЕДА ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ИЛИ ТЕХНОЛОГИИ?

Вероятно, ответ связан со сложной концепцией свободы, к пониманию которой Нео идет весь фильм. С другой стороны, именно по этой причине финал фильма крайне двусмыслен. Частично проблема порождена тем, что авторы «Матрицы» выбрали типичное окончание голливудского боевика — супергерой крушит толпы злодеев. Безусловно, сложные технологии, использованные в «Матрице», делают развязку более тонкой и интересной, чем в фильмах вроде «Крепкого орешка» и «Терминатора». «Матрицу» справедливо хвалят за спецэффекты, а не за проработку сюжета и героев. Перешагнув предел возможностей человеческого тела, Нео начинает использовать силы, доступные героям комиксов; усовершенствованная техника боя затмевает обычные (хотя и замечательные) человеческие способности, которые Нео развил у себя, чтобы вести войну против Матрицы.

До финальной схватки Нео кажется очень уязвимым, поначалу напрочь отвергающим, а затем лишь частично принимающим свою роль в судьбе человечества. Даже когда он решает рискнуть всем, чтобы бороться с Матрицей, исход сражения вызывает беспокойство. Во время кульминационной битвы с агентами в метро Нео поражает пуля и он, несомненно, умирает. Тринити, ссылаясь на пророчество Оракула о том, что она полюбит Избранного, говорит: «Ты не можешь умереть». Он целует Нео, а когда тот воскресает, велит ему: «А теперь вставай». Хотя мы видели намеки нарастающей близости Нео и Тринити, их отношения недостаточно развиты, чтобы приобрести драматический вес. И в этом серьезный недостаток фильма. Почему? В «Матрице» преодоление нигилизма возможно лишь через возвращение человеческих качеств и образа жизни. Главным таким качеством является отношение к человеку как к особому существу, способному на преданность, любовь и жертву. Нео, Тринити и Морфеус — сложные, отличающиеся друг от друга и дополняющие друг друга персонажи, в то время как агенты Матрицы безлики, одинаковы и взаимозаменяемы. Разве имеет какое-то значение имя «Смит», принадлежащее агенту, чаще других появляющемуся в кадре?

Несмотря на то что человеческим отношениям в фильме уделяется недостаточно внимания, именно любовь Тринити к Нео не только воскрешает его, но и немедленно проявляет его сверхчеловеческие способности. Он останавливает пули и преодолевает закон гравитации. Он ныряет сквозь агента, не обращая внимания на непроницаемость его тела, и агент взрывается.

Выиграв решающую битву с агентами, Нео предупреждает их, что раскроет правду людям, и тогда те смогут войти в неизведанный и непредсказуемый мир. Он говорит: «Я знаю, что вы рядом. Теперь я чувствую вас. И я знаю, что вам страшно. Вы боитесь нас. Вы боитесь перемен. Мне неведомо будущее. Я не пытаюсь рассказать вам, как все закончится. Я говорю вам о том, как все начнется… Я покажу людям то, что вы пытаетесь скрыть, покажу им, каков мир без вас. Мир без правил и подчинения, без преград и границ, мир, где возможно все. Там, откуда мы пришли, всегда есть выбор, и я оставляю его вам». Произнося эту речь, Нео не задумывается о вероятных препятствиях: он недооценивает не столько сопротивление Матрицы, сколько сопротивление довольных, несмотря на свое положение, людей. Урок Сайфера уже забыт. Кроме того, зрителя может заинтересовать вопрос, почему более глубокая концепция свободы, которая так долго развивалась в фильме, вновь подменяется плоским взглядом на человеческую свободу как на автономное самовоспроизводство и пала жертвой «поверхностной трансцендентности», которую критикует Эдмундсон. В сущности, пророчество Нео повторяет описываемую Морфеусом ситуацию конца XX века, когда объединившееся человечество, находящееся на пике своего созидательного могущества, оказалось на пороге создания искусственного интеллекта. Быть может, сам того не предполагая, Нео сулит еще одну утопию?

Возможно, с точки зрения логики и простоты изложения, необходимых для голливудской продукции, мы хотим слишком многого. Но в «Матрице» больше философского смысла, чем в любом другом современном ей фильме. Она заставляет нас серьезно размышлять на философские темы. Поэтому заключительные слова Нео особенно разочаровывают. Его изобилующая пошлостями речь, пожалуй, больше подходит для фильма «Необыкновенные приключения Нео», нежели для «Матрицы». Увы, финал «Матрицы» приносится в жертву характерной голливудской потребности оставлять возможность снять сиквел.

14. ГЛОТАЕМ ГОРЬКУЮ ПИЛЮЛЮ: ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ПОДЛИННОСТЬ В «МАТРИЦЕ» И «ТОШНОТЕ» Дженнифер Мак-Магон

В одной из начальных сцен «Матрицы» главный герой, Нео, сталкивается с экзистенциальным выбором. Буквально это выбор между красной и синей таблетками. Таблетки Нео предлагает Морфеус сразу вслед за рассказом о том, что привычный мир — на самом деле подделка, что «этот мир был поставлен перед глазами, чтобы заслонить правду». Морфеус объясняет Нео, что, если он выберет красную таблетку, ему откроется истина, в противном же случае его восприятие не изменится. Одна из обладающих противоположными эффектами таблеток способна пробудить Нео, другая — продлить его сон. Таким образом, выбор между красной и синей таблетками символизирует экзистенциальный выбор между настоящей жизнью и жизнью в неведении. Нео глотает красную таблетку, давая толчок сюжету.

Практически все философы-экзистенциалисты рассуждают на тему выбора между реальностью и неведеньем, между истинной и иллюзией, подобного выбору Нео. Большинство называет его выбором между подлинностью и неподлинностью, хотя некоторые используют другую терминологию. Экзистенциалисты определяют подлинность как состояние, в котором человеку известна истинная природа человеческого бытия. Неподлинность же определяется как состояние, в котором человек не знает об истинной природе реальности. Экзистенциалисты считают, что бытие не имеет ни конкретной цели, ни определенного замысла, что упорядоченностью и смыслом его наделяют люди. Они уделяют особое внимание свободе и ответственности, которую она влечет, а также тревоге, которую она может вызывать. Обычные для философов-экзистенциалистов темы — это абсурд, безумие, боль и подлинность. Выбор Нео, включающий в себя несколько вышеперечисленных пунктов, бесспорно, является выбором между подлинностью и неподлинностью.

Говоря о подлинности и неподлинности, философы-экзистенциалисты склонны отдавать предпочтение подлинности. К примеру, такие известные экзистенциалисты, как Альбер Камю, Мартин Хайдеггер[139] и Жан-Поль Сартр возвышали подлинность и презирали неподлинность. В своих философских трудах они всегда описывали неподлинность с негативной стороны. Сартр называет неподлинность предательством,[140] Камю говорит о ней как о самоубийстве мышления («Абсурдное размышление»). Хайдеггер утверждает, что неподлинная жизнь не только «уменьшает возможности», но «исключает возможность как таковую» («Бытие и время»).

О подлинной же жизни философы-экзистенциалисты, напротив, говорят в позитивном ключе, называя ее мужественной, полной «величия» («Абсурдное размышление») и «свободной от иллюзий» («Бытие и время»). Как ни странно, несмотря на позитивные отзывы экзистенциалистов о подлинности, образы героев, приближающихся к ней или достигающих ее, всегда унылы и даже откровенно мрачны. В то время как неподлинные герои живут в безмятежном неведении, герои, близкие к подлинности, изображаются тревожными, замкнутыми людьми на грани безумия. Преобладание таких образов в экзистенциальной литературе наводит на мысль, что движение к подлинности влечет за собой боль, социальную изоляцию и в некоторых случаях даже безумие. Эти обстоятельства вынуждают человека задаться вопросом, действительно ли подлинность лучше неподлинности. Несмотря на то что подлинность дает правдивую картину человеческого бытия, возможно, блаженство в неведении. Возможно, лучше выбрать синюю таблетку. Ниже я займусь исследованием подлинности и неподлинности, их преимуществ и недостатков. Для доказательства своих мыслей я буду использовать материал «Матрицы» и экзистенциалистского романа Сартра «Тошнота», так как их персонажи прекрасно иллюстрируют оба интересующих нас состояния. Хотя в данном эссе будет поставлена под сомнение привлекательность подлинности, в заключении я собираюсь привести аргументы о пользу этого состояния. Несмотря на трудности этой задачи, я докажу, что преимущества подлинности сильнее ее недостатков и что в этом состоянии может быть достигнута уникальная форма безмятежности. Я выбираю красную таблетку.

КРАСНАЯ ИЛИ СИНЯЯ? НЕО И САЙФЕР, ПОДЛИННОСТЬ И НЕВЕДЕНЬЕ

Подобно классической экзистенциальной литературе, популярный фильм «Матрица» демонстрирует как неприятные стороны подлинности, так и привлекательность неподлинности. В фильме изображено будущее, в котором после долгой, опустошившей Землю войны компьютеры подчиняют себе человечество, чтобы использовать его как источник энергии. Матрица — это виртуальная реальность, созданная компьютерами, чтобы контролировать и максимизировать энергию, высвобождаемую людьми, заточенными в поглощающих энергию коконах. В то время как миллионы пленников Матрицы пребывают в блаженном неведении относительно своего настоящего положения обездвиженных одноразовых источников энергии для захватившего Землю искусственного интеллекта, небольшая группа людей свободна от цифровой иллюзии. В отличие от пленников Матрицы эти люди знают горькую правду об истинном положении человечества. Они участвуют в сопротивлении, которое стремится покончить с властью Матрицы. Вследствие этого они вынуждены постоянно скрываться от компьютеров, пытающихся их уничтожить. «Матрица» наполнена философскими размышлениями. Освобождение Нео и выбор Сайфера иллюстрируют проблему подлинности.

На примере Нео мы можем видеть муки, которые испытывает человек, стремящийся к подлинности и достигающий ее. Находясь в Матрице с рождения, Нео не подозревает, что его мир — это иллюзия. Однако при содействии Морфеуса и его команды мятежников Нео выбирается из заточения. Освобожденный из кокона, Нео похож на платоновского узника из пещеры.[141] Он также проделывает путь от неведенья к просвещению. Как и для узника, для Нео освобождение очень болезненно. Он переживает физические и умственные страдания. Глаза Нео болят, так как он «никогда ими не пользовался». Жизнь в заточении истощила его тело. Его члены настолько слабы, что для придания им достаточной для движения силы требуется интенсивная электронная стимуляция. Хотя Нео испытывает мучительную физическую боль, вряд ли его душевные страдания менее тяжелы. Он, несомненно, переживает что-то вроде когнитивного шока. Морфеус извиняется перед Нео за душевные страдания, которые тому приходится терпеть, признавая, что взрослых крайне редко освобождают из Матрицы, так как их психическая травма слишком сильна. В конце концов освобождение заставляет Нео признать, что все его прежние убеждения были иллюзией. Хуже того, приняв приглашение Морфеуса в «пустыню реальности», он узнает, что реальность намного ужаснее, чем он мог себе представить. Новый опыт переворачивает представления Нео о мире. Это сбивает его с толку, причиняет боль и нагружает большей ответственностью, большим грузом «правды», чем он когда-либо хотел.

В отличие от поздно освобожденного из Матрицы Нео, Сайфер покинул Матрицу сравнительно юным. То есть он прожил большую часть своей жизни, зная о положении, в котором находится человечество. Выбирая неведенье, Сайфер демонстрирует, какой привлекательной может быть неподлинность. Проведя годы под землей в суровых условиях, в постоянном страхе быть убитым, без надежды на лучшее, Сайфер понимает, что не может больше выносить подобного существования. В результате он продает Морфеуса и других мятежников за возможность стереть все воспоминания и вернуться в Матрицу. Во время виртуального ужина с агентом Смитом Сайфер объясняет свой выбор: «Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет? Неведенье — это блаженство».

Хотя мы презираем Сайфера за такой выбор, мы также можем и сочувствовать ему. Реальность, в которой он существует, неприятно даже представить, не говоря уже о том, чтобы в нее верить. В конце концов, кто из нас согласился бы жить под землей, где каждый день нам грозит опасность и где единственной едой является вязкая омерзительная масса? Отказываясь от свободы, честности и настоящего опыта ради возращения в Матрицу, Сайфер выбирает избавление от нестерпимой тревоги и неудобств, которые сопровождают подлинность. Мы на его месте тоже могли бы предпочесть иллюзию.

САРТР О ТОШНОТВОРНОМ СУЩЕСТВОВАНИИ

На примере романа Жана-Поля Сартра «Тошнота» видно, что даже без научно-фантастического антуража подлинность может быть непереносимой, а неподлинность — стать убежищем. В отличие от «Матрицы», где изображены необычные персонажи в необычных обстоятельствах, роман Сартра повествует о том, как обычный человек обнаруживает, что действительность не такова, какой казалась. Главный герой «Тошноты» Рокан-тен против своего желания узнает об истинной природе реальности. В то время как Нео, обладающий фантастическими способностями, представлен в фильме как Спаситель, Сартр неоднократно подчеркивает посредственность своего героя. Рокантен — малоизвестный историк. Он пишет книги и часто посиживает в кафе, живет в заурядном для Франции 1930 года городе. Он небогат, у него маленькая, ничем не примечательная квартирка. Единственная необычная черта в Рокантене — это поразительно рыжие волосы. Его случайное прозрение не было похоже на захватывающий побег на летающем корабле из студенистой тюрьмы, оно произошло на пляже: взяв в руку гальку, он почувствовал беспокойство и необъяснимый страх. Неспособный отмахнуться от тревожных чувств, Рокантен констатирует: что-то «произошло во мне самом». Несмотря на то что он пытается забыть об эпизоде с камнем как о «легком приступе безумия», последующие события заставляют Рокантена и читателей усомниться в его психическом здоровье.

Позже мы узнаем, что опыт Рокантена с галькой — это только начало. Ситуация не улучшается, а, напротив, усугубляется. В результате Рокантен понимает, что странные вещи стали обычными для его жизни, принимающей характер галлюцинации. Восприятие Роканте-на становится все более искаженным, подобно восприятию Нео, проглотившего красную таблетку. Например, пожимая в знак приветствия руку друга, Рокантен в ужасе бросает ее, потому что она кажется ему похожей на «белого червяка». Страх сковывает его, когда он берется за дверную ручку, и ему мерещится, что она, в свою очередь, тоже держится за него, привлекая внимание «какой-то собственной необычностью». Этот опыт укрепляет уверенность Рокантена в том, что реальность ускользает и что «доказать вообще никогда ничего нельзя». От того, что Рокантен видит себя в зеркале, лучше ему не становится, так как, глядя в зеркало, он думает: «Ничего я не понимаю в этом лице». Вместо себя он обнаруживает «нечто на грани растительного мира, на уровне полипов… трепещет обильная, блеклая плоть». Увидев на месте собственной руки краба, Рокантен не выносит этого и бьет по ней ножом.

Вследствие этого опыта жизнь Рокантена странным образом расстраивается. Она теряет свой порядок и непрерывность. Рокантен заявляет, что его жизнь стала «обширной и тусклой». Он тревожно отмечает: «Все казалось ненастоящим — меня окружала картонная декорация, которую в любую минуту можно было передвинуть». Когда видимые им образы начинают вытеснять традиционное восприятие, привычный мир тает. К примеру, ему с трудом удается сохранять спокойствие, когда во время поездки на трамвае обычное сиденье принимает вид вздувшегося брюха мертвого животного. Рокантен испытывает мучения, «вещи освободились от своих названий. Вот они, причудливые, упрямые, огромные, и глупо… говорить о них что-нибудь. Я среди Вещей, среди не поддающихся наименованию вещей. Они окружают меня, одинокого, бессловесного, беззащитного». Не удивительно, что опыт Рокантена заставляет его чувствовать себя отрешенным, растерянным и полным «горького разочарования».

Хотя кажется, что Рокантен теряет связь с реальностью, к концу романа становится очевидно, что ему открывается ее истинная природа. Сартр дает нам понять, что опыт Рокантена говорит о том, что «разнообразие вещей, пестрота индивидуальности были всего лишь видимостью, лакировкой». Опыт Рокантена подсказывает, что «мир объяснений и разумных доводов и мир существования — два разных мира». Порядок вещей и ценности, в которые мы верим, нехарактерны для мира; вместо этого вещи представляют собой «бледные метки, нанесенные людьми на их поверхность». В «Тошноте» Рокантен сталкивается с нежеланной и ошеломляющей правдой: в мире, где обитают люди и в который они верят, нет порядка и смысла, В своей книге «Бытие и ничто» Сартр пишет о том, что человеческое сознание упорядочивает мир и придает ему смысл, но не создает его. Неструктурированный сознанием, мир существует в виде неопределенной совокупности, ужасного однообразного целого. В корнях каштанового дерева «мир, мир, который предстал [перед Рокантеном] во всей своей наготе». Долго подталкиваемый к этому своим опытом, Рокантен наконец полностью постигает природу мира. Он обнаруживает, что порядок и цель, которые он принимал за реальность, были только логической структурой, наложенной на нее сознанием. Но вместо того, чтобы насладиться знанием истины, Рокантен говорит; «Я ненавидел этот гнусный мармелад. Но он был, он был! Он поднимался до самого неба, он распространялся вширь, он заполнял все своей студенистой расслабленностью… и я задыхался в глубине этой неохватной тоски». Рокантен с отвращением описывает мир как «гаденькое страдание», отталкивающее и пугающее.

ПОДЛИННОСТЬ: НАШЕ ОТВРАЩЕНИЕ К НЕЙ И АРГУМЕНТЫ ЗА НЕЕ

Как в «Матрице», так и в «Тошноте» герои узнают об истинной природе человеческого бытия. Мы видим, что это знание им неприятно, и они не сразу принимают его, так как правда оказывается ужасной. Морфеус признает, что подлинность—тяжкий груз, когда объясняет Нео: «Я не говорил, что это будет легко, я сказал, что это будет правдой». Мы видим желание освободиться от этого бремени не только в выборе Сайфера вернуться в Матрицу, но также в увлечении Мауса виртуальной женщиной в красном и в ностальгии Нео по ресторанчику, где он обычно ел лапшу.

Важно отметить, что подлинность тяжело вынести как в «Матрице», так и в «Тошноте» не только потому, что с открывшейся истиной трудно примириться, но также потому, что нормой является неподлинность. Экзистенциалисты считают, что большинство людей неподлинны. Неподлинность — это плод психологического сопротивления и социальных установок. Как показывает опыт Ро-кантена и Нео, истинная реальность не такова, какой ее хотят видеть люди. Более того, существование полно множеством явлений, о существовании которых мы хотели бы забыть. Смерть, страдание и бессмысленность — наиболее очевидные примеры. Большинство людей с трудом заставляют себя примириться с этими аспектами существования. Подлинность же подразумевает примирение со всеми аспектами реальности, а не только с теми, которые не вызывают у нас беспокойства. Экзистенциалисты утверждают, что неподлинность так широко распространена потому, что люди не хотят знать горькую правду о своем существовании. Напротив, они склонны утешать себя огромными дозами вымысла. Масштаб его может меняться от грандиозных выдумок метафизиков до небольших историй, которые мы сочиняем для себя сами, но любой из этих вымыслов мы хотим слышать. Как показано в «Матрице», вместо следования совету Оракула «Познай себя» большинство людей пренебрегают фактами и остаются в «мире иллюзий», созданном ими самими или кем-то другим.

Социальные установки наряду с психологическим сопротивлением являются сильным защитником неподлинности. По словам экзистенциалистов, большинство людей так хорошо натаскано верить в то, что мир таков, каким они его видят, что они никогда не примут альтернативного взгляда на действительность. Эти установки и нежелание их менять препятствуют достижению подлинности, делая ее похожей на отчуждение и сумасшествие.

Неподлинность отрывает человека, стремящегося к подлинности, от общества, так как ему приходится признавать факты, противоречащие общераспространенным взглядам. Как замечает Морфеус, «большинство людей не готово отключиться», большинство не готово к подлинности из-за того, во что их научили верить, и психологически не способно расстаться с уютной иллюзией жизни, которую они делят друг с другом. Люди не только будут сами сопротивляться подлинности, но также отвергнут любого, кто будет к ней стремиться. Сопротивление видно во враждебном отношении к Рокантену в «Тошноте» и в описании в «Матрице» неосвобожденных людей как «аппаратного обеспечения», которое будет активно препятствовать революции. Как сказал Ро-кантен, «[в основном люди] дорожат тем, что думают одно и то же». Из-за привлекательности неподлинности человек, стремящийся к настоящему знанию о бытии, лишается поддержки окружающих тогда, когда больше всего в ней нуждается. В самом деле, всеобщее желание быть «как все» и социальные запреты на «девиантное» поведение способны удержать большинство людей от стремления к подлинности.

Помимо тяжелой ноши знания истины и отчуждения от общества, стремление к подлинности зачастую похоже на обостряющееся безумие. Нео, безусловно, кажется, что он сходит с ума. Но, вероятно, этот эффект ярче проявляется у персонажа Сартра. Рокантен много раз сомневается в крепости своего рассудка. После происшествия с галькой герой рассуждает о возможности того, что он «сошел с ума». Многократные случаи странного поведения заставляют Рокантена заключить, что общество, вероятно, относит его к «разряду психов». На примере этого персонажа мы видим, что движение к подлинности кажется как переживающему его, так и окружающим движением к умопомешательству, так как открывающиеся знания выходят за рамки того, что считается «нормальным». В результате человек, приближающийся к подлинности или достигающий ее, кажется сумасшедшим или сам начинает считать себя таким.

Принимая во внимание все сказанное о подлинности, сложно представить, зачем кому-то к ней стремиться. Как утверждают экзистенциалисты, достижение подлинности подразумевает не только признание того, что мир лишен порядка и цели, но и осознание себя уязвимыми, смертными существами, несущими полную ответственность за себя и за смысл собственной жизни. Учитывая тяжесть этого знания, а также чувства отчужденности и безумия, которые оно вызывает, легко догадаться, почему люди предпочитают жить в неведении относительно сущности человеческого бытия и отталкивают истину.

Хотя неподлинность имеет заметные преимущества перед подлинностью, последняя все же предпочтительнее. На это есть несколько причин. Во-первых, жизнь в неподлинности облегчает беспокойство, но не уничтожает его. Такие экзистенциалисты, как Сартр, Камю и Хайдеггер, считали, что беспокойство коренится в сущности человеческого бытия. Следовательно, единственный возможный способ избавиться от него — это уничтожить самих себя. Вряд ли это то, к чему стоит стремиться, ведь если смерть означает для нас конец всего, некому будет оценить исчезновение беспокойства. Согласно Сартру, Камю и Хайдеггеру, беспокойство — неизбежная сторона нашей жизни. Это часть бытия, так как у каждого из нас есть внутреннее ощущение бытия, основанное на интуитивном представлении о его сущности. Сартр, Камю и Хаидеггер считают, что мы все живем с порождающим беспокойство чувством собственной уязвимости и зависимости от своей природы, подобным «занозе в голове», как называет его Морфеус. Экзистенциалисты признают, что мы можем скрыть или отрицать это чувство, но мы не можем от него избавиться. Неподлинность — это попытка замаскировать или подавить то, о чем мы интуитивно догадываемся, но во что хочет верить наш разум. Подлинная причина онтологической ненадежности скрыта от человека, ведущего неподлинную жизнь, отчего он склонен искать иные источники чувства беспокойства. К примеру, причину общего беспокойства, вызванного нашим бытием как таковым, мы относим на счет мелких неурядиц на работе и в общении или отсутствия какого-либо объекта или статуса. Мы склонны так поступать потому, что это позволяет нам верить, будто источник беспокойства можно контролировать или даже устранить. Мы думаем, что если получим работу или купим машину, наша неуверенность и неудовлетворенность исчезнут. Но так как неподлинность является бегством от себя («Бытие и время»), а от себя убежать невозможно, неподлинное существование характеризуется отчаянными попытками чего-то добиться и постоянным перенапряжением. Признаем мы этот или нет, большинству из нас знаком этот скрытый цикл. К сожалению, из-за его внутренней динамики неподлинные личности постоянно бегут от своего бытия, отказываясь признать действительную причину этого бегства.

Помимо невозможности избавления от беспокойства и необходимости «жить на бегу», неподлинное существование имеет еще одно негативное следствие: оно ограничивает свободу человека. Как говорят экзистенциалисты, неподлинность скрывает не только истинную природу бытия, но и истинную природу человека. Они уверены — даже оказавшись в ситуации, которую он не выбирал, человек свободен определять свои действия. Свобода пугает, поэтому люди обычно пытаются отрицать ее. Вследствие этого они живут, не ведая обо всех своих возможностях. Неподлинные люди не подозревают о богатстве собственного выбора. Например, вместо того чтобы самим создавать возможности для себя, они используют заданные шаблоны. Они вживаются в роли, которые им навязали, вместо того чтобы самим создавать их. Помимо всего прочего, неподлинные люди не могут сделать полностью обдуманный или свободный выбор, так как отказываются видеть настоящее положение вещей и делают выбор скорее в соответствии с выбранной ролью, нежели самостоятельно. Избавляя людей от ответственности, неподлинное существование дает им ощущение комфорта. Однако комфорт этот достигается ценой человеческой свободы.

Хотя подлинность подразумевает признание некоторых неприятных фактов, она позволяет жить честно. Учитывая невозможность реализации своего потенциала или полностью адекватного выбора в состоянии неподлинности, подлинность оказывается действительно предпочтительнее жизни во лжи. Разрушая традиционные взгляды человека и заставляя его расстаться с иллюзиями о мире, подлинность не влечет за собой сумасшествия. Напротив, позволяя человеку постичь истинную природу бытия, подлинность не только дает ему возможность подлинного выбора, но и приводит к особому умиротворению, к знанию об экзистенциальной ценности жизни. Сартр демонстрирует это, когда взамен первоначально пугавшего опыта Рокантен обретает понимание того, что бытие — это «некая совершенная беспричинность» и что «существованием заполнено все, и человеку от него никуда не деться». К концу романа экзистенция трансформируется из чего-то вызывающего отвращение во что-то «крепкое, сильное и сладкое», как говорит об этом герой. Когда Рокантен примиряется с истинной природой бытия, тошнота уменьшается. Из мучительной «тусклой мысли», вызывающей тошноту, она превращается в понимание человеческого бытия. Приняв истинную природу бытия, Рокантен перестает суетиться и начинает жить. Кошмарный опыт, составляющий большую часть романа, прекращается, и герой ставит перед собой тяжелую и непривлекательную задачу жить «без оправданий и извинений» («Бытие и ничто»). Несмотря на нарисованную тревожную картину, «Матрица» также заканчивается позитивно. Хотя сначала знание об истинной сущности реальности действует на Нео так же, как на Рокантена, он тоже преодолевает тошноту и решает использовать огромные возможности, предоставленные существованием. В финале фильма становится ясно, что Нео готов не только позаботиться о своем будущем, но и предоставить аналогичную возможность остальным людям.

На примерах Рокантена и Нео видно, что знание, которое дает подлинность, невыносимо, только пока мы ему сопротивляемся. Бытие может быть не таким, каким нам бы хотелось его видеть, но пугает оно только в том случае, когда мы не желаем смириться с его истинной сущностью. Отбросив предрассудки, человек может увидеть вещи такими, каковы они есть. Только в этом случае возможно полностью оценить и использовать великий дар бытия. Хотя подлинность может не совпадать с традиционным представлением о счастливой жизни, она дает особое спокойствие, позволяя прекратить сумасшедшее бегство от собственного бытия, характерное для состояния неподлинности. Она позволяет раскрыться для самих себя. Если Хайдеггер прав и наше бытие — это время, а это время конечно, было бы безрассудством тратить его и, следовательно, бытие, на неподлинную жизнь. Что бы ни случилось, говорит Нео, будущее зависит от нас самих. Примите красную таблетку.

15. ПАРАДОКС РЕАКЦИИ НА NEO-FICTION Сара Ворт

«Матрица» — один из тех фильмов, которые влияют на весь жанр. Он философичен по своей сути, в нем рассматривается наше понимание и поведение в реальности. Определенно, Голливуд всерьез заинтересовался этой темой. «Матрица», «Бойцовский клуб», «эКзистенЦия»[142] и «Тринадцатый этаж»[143] (все выпущены в 1999 году) повествуют о ненадежности грани между видимостью и реальностью и о возможности существования нескольких «уровней» или «вариантов» реальности. Эти фильмы являются наследниками традиции, заложенной фильмами «Бразилия»[144] (1985), «Газонокосильщик» (1992), «Газонокосильщик-2: За пределами киберпространства» (1996) и даже «Шоу Трумэна» (1998).

В «Матрице» говорится о том, что «настоящая» реальность намного страшнее иллюзии, в которой мы, сами того не ведая, живем. «Бойцовский клуб» объясняет, что недоразвитые и не удостоенные достаточного внимания стороны нашей личности могут начать жить собственной жизнью и причинить нам серьезный вред. «Тринадцатый этаж» и «эКзистенЦия» исследуют проблему различных уровней виртуальной реальности и возможность удостоверения подлинности реальности, в которой мы находимся в данный момент. В каждом из этих фильмов, кроме «эКзистенЦии»,[145] утверждается, что существует некая «настоящая» реальность и если мы когда-нибудь столкнемся с ней, то поймем это.

Но еще прежде был Голодек из «Звездного пути», позволяющий удачливому экипажу космического корабля «Энтерпрайз» превращаться из наблюдателей в активных участников вымышленной истории и испытывать очень правдоподобный опыт присутствия и осмысленного поведения в искусственном пространстве. Одним из наиболее интересных свойств Голодека (для зрителей — не для участников) была возможность того, что программа зависнет и «настоящий» игрок застрянет в «вымышленной» истории. Таким образом, вопрос о том, что на самом деле реально, становится более важным, ведь если игрок не сможет заставить программу работать, ему или ей придется навсегда остаться в искусственном мире. В том, как эти фильмы преподносятся зрителям, кроется довольно серьезная проблема. Она заключается в том, что, наблюдая за попытками Нео понять два различных мира, символизируемых красной и синей таблетками, мы как зрители выбираем красную таблетку («Выбери красную таблетку, и ты отправишься в Страну Чудес»), представляя себя в вымышленном мире, изображенном в фильме. Чем больше мы «теряем себя» в вымысле, тем уверенней выбираем другой мир, при этом наш образ мыслей схож с образом мыслей Нео, входящего в новую реальность, команды корабля «Энтерпрайз», входящей в Голодек, Дугласа Холла и Джейн Фуллер из «Тринадцатого этажа», входящих в очередной похожий на предыдущий мир, Аллегры Геллер и Теда Пайкла, входящих в компьютерный симулятор «эКзистенЦии».

ИССЛЕДУЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Проблема различия видимости и реальности, удостоенная внимания Платона и Декарта, всегда будет занимать умы людей. Но давайте обратимся к иным (хотя и связанным с этой проблемой) темам. Как мы, зрители, взаимодействуем с фильмом и насколько это взаимодействие соответствует вопросам, которые встают перед героями фильма? Почему история захватывает нас так же, как героев захватывает искусственная реальность, в которой они обитают? Эти два вопроса можно соединить в один: почему художественный вымысел вызывает у нас эмоциональную реакцию, если мы знаем, что происходящее на экране нереально?

Повествование — важнейший аспект, позволяющий вникнуть в суть истории. В разговоре я могу походя упомянуть, что мечтаю о другой реальности; повествование же придаст смысл моим словам и произведет более сильное эмоциональное впечатление на слушателя. Из детального повествования слушатель поймет суть истории и почувствует ее атмосферу, в то время как из моего сообщения ему лишь станет ясно, что данный факт имел место. Таким образом, нам следует рассматривать все виды историй: документальные (факты), художественно-документальные (основанные на реальных событиях), исторические (вымысел, основанный на исторических событиях) и имеющий довольно расплывчатое определение fiction (любая вымышленная история). Важно помнить, что каждая из этих историй вызывает у нас эмоциональный отклик вне зависимости от того, правдива она или целиком выдумана. Мы реагируем на художественный вымысел, зная, что он является чьим-то порождением, причем сила нашей реакции зависит от яркости и экспрессивности повествования. Нас привлекает вымысел, так как мы наслаждаемся собственной реакцией на него. Самую сильную реакцию вызывают у нас захватывающие истории, то есть те, в которых повествовательный элемент развит наилучшим образом. Чтобы лучше понять собственную реакцию, нам необходимо дальнейшее исследование связи между вымыслом, нашим мнением о нем и нашими переживаниями.

ПОЧЕМУ НАС ВОЛНУЕТ ВЫМЫСЕЛ?

Чтобы понять нашу реакцию на вымысел, необходимо рассмотреть несколько сложных проблем. Во-первых, понятие fiction включает в себя все: от литературы до телевидения, кинематографа и компьютерных игр. Проблема не в том, что fiction — это придуманная или неправдивая история, но в том, что это преподнесенье какой-то истории, достоверной либо выдуманной. Почему же мы стремимся к переживаниям, вызванным нереальными вещами, и наслаждаемся этими переживаниями? Этот вопрос известен как «парадокс вымысла». Его можно передать так:

1) Только то, в реальность чего мы верим, может вызывать у нас эмоциональную реакцию.

2) Мы не верим, что художественный вымысел реален.

3) Художественный вымысел вызывает у нас эмоциональную реакцию.[146]

Согласно первому утверждению, у меня не должно возникнуть эмоциональной реакции на рассказанную вами историю, если я заранее знаю, что она вымышлена («То, что я расскажу, — неправда, — сказали бы вы, а затем продолжили: — У меня есть хороший друг, который так обезумел от любви, что бросился под поезд».) С теоретической и практической точек зрения у меня нет причин беспокоиться о вашем друге и эмоционально реагировать на вашу историю. Однако вымышленные и неправдивые истории постоянно вызывают у нас эмоциональную реакцию.

Предпринимается множество попыток объяснить эту реакцию. Объяснения даются разные, начиная от «сознательного подавления неверия» (впервые предложенного Сэмюэлем Тейлором Колриджем[147]) и заканчивая утверждением, что эмоциональный отклик вызывает сопереживание героям.[148] Так как ни одно из этих объяснений не кажется мне убедительным, я предлагаю свое: наше сопереживание вымышленным героям в первую очередь связано с подачей истории, а не с различием между подлинной и искусственной реальностью или с «сознательным подавлением неверия». Не важно, говорим ли мы о виртуальной реальности «Шоу Трумэна» или об искусственном мире «Матрицы», сопереживать зрителя заставляет история.

Часть проблемы заключается в том, что мы не верим в реальность истории. Это ключевое утверждение парадокса. Приняв красную таблетку, Нео не мог поверить в то, что увидел, до тех пор, пока происходящее не начало обретать для него смысл. Но даже после этого некоторые стороны новой реальности казались ему сомнительными. Таким образом, наши убеждения о том, что реально, а что нет, не определяют то, насколько сильно история воздействует на нас психологически и эмоционально. После того как технологии сделали fiction таким правдоподобным, каким он является сейчас, ни то ни другое убеждение не может служить показателем оправданности или истинности эмоций. Если забыть о «Ведьме из Блэр», мы верим, что происходящее на экране нереально и на самом деле не имело места. Однако развитие технологий, особенно появление фильмов в формате IMAX,[149] сильнее воздействующих на наши чувства, чем технологии, использованные в традиционных фильмах, а также знаменитые спецэффекты «Матрицы» заставляют нас следить за происходящим на экране не так, как если бы мы просто знали, что все увиденное нереально. Дело не в том, что мы не верим в реальность происходящего, а в том, как рассказана история (а также в спецэффектах, влияющих на правдоподобность истории).

Некоторые новые технологии даже могут размыть или вовсе стереть грань между реальным и вымышленным мирами. Сложно сказать, способны ли мы перемещаться в вымышленные миры, наподобие того как Нео входит в Матрицу. Ему неоднократно говорят, что «невозможно объяснить, что такое Матрица. Тебе придется увидеть ее самому». Чтобы выяснить, что это за мир, Нео вынужден выбрать красную таблетку. Так и я никогда не испытаю одинаково сильных чувств, слушая чужой отзыв о фильме или романе и смотря или читая его самостоятельно. Возможно ли, что мы как зрители имеем такой же доступ к вымышленным мирам, какой имел Нео, находясь в «пустыне реальности»? Кендалл Уолтон говорит о возможности того, что наши психологические переживания, связанные с художественным вымыслом, похожи на физическую реакцию детей, играющих в имитационные игры.[150] Однако это должно означать, что мы можем входить в мир художественного вымысла так же, как Нео входит в Матрицу. Хотя физически мы остаемся в обыденном мире, возможность объяснения эмоционального эффекта тем, что с познавательной точки зрения мы приобретаем такой же опыт, освобождает нас от необходимости отвечать на вопрос, почему то, что не кажется нам реальным, вызывает у нас эмоциональную реакцию. То есть если опыты одинаковы с познавательной точки зрения, «вера в реальность» и различие между реальным и нереальным становятся не только нечеткими, но и вовсе незаметными.

Не поймите меня неправильно. Нам необязательно верить в происходящее в фильме, чтобы он произвел на нас впечатление. В сущности, адекватная эмоциональная (эстетическая) реакция подразумевает, что мы не должны верить в происходящее. Это особенно справедливо в отношении трагедии и хоррора.[151] Обычно нас не занимают чужие трагические судьбы, мы не получаем удовольствия, наблюдая за преследованием, травлей или убийством людей. Однако эти вещи зачастую привлекают нас в художественном вымысле, но удовольствие от них мы получаем только тогда, когда не верим в их реальность. Мы наслаждаемся боем Нео и Морфеуса, когда Нео посредством компьютерной программы обучился нескольким боевым единоборствам, только потому, что знаем: ни один из них не пострадает. Наш интерес усиливается из-за спецэффектов, использованных в «Матрице», так как мы можем со стороны наблюдать замедление и даже остановку времени. Зная, что такого не может быть или что это, по меньшей мере, не является частью нашего опыта, мы все же эмоционально реагируем на происходящее в фильме. (Недавно возникший жанр вуайеристского телевизионного шоу, примерами которого являются Survivor, Real World и Big Brother, расширил рамки этой ситуации. Мы даже можем дойти до такого состояния, когда для получения эстетического удовольствия нам необходимо будет знать, что все происходящее реально.)

ПУТЕШЕСТВУЕМ ВМЕСТЕ С АЛИСОЙ

В «Матрице» есть несколько остроумных и важных отсылок к «Алисе в Стране Чудес». Когда Алиса столкнулась с новой, незнакомой реальностью, у нее были те же проблемы, что и у Нео. В самом начале фильма Нео (тогда, вне кроличьей норы, еще Томас Андерсон) должен был следовать за Белым Кроликом (татуировкой), который привел его в реальный мир. При первой встрече с Нео Морфеус предположил: «Думаю, ты сейчас чувствуешь себя как Алиса, падающая в кроличью нору». Эта явная аллюзия дает понять, что опыт, который приобрел Нео благодаря создателям фильма, схож с опытом, который должны иметь зрители. По мере развития сюжета нас все больше увлекает новая реальность, и мы привыкаем к ней одновременно с Нео. Мы — зрители и Нео — попадаем в собственную Страну чудес.

Входя в вымышленный мир или позволяя ему войти в наше воображение, мы не стремимся к «сознательному подавлению неверия». Несмотря на утверждения Кольриджа, мы не можем сознательно заставить себя не верить или поверить во что-то, как не можем заставить себя поверить, что на улице идет снег, если все наши чувства говорят об обратном. Когда нас увлекает вымысел, мы не подавляем своих критических способностей, а скорее развиваем творческие способности. Мы не подавляем неверие— фактически мы создаем убеждение.

Чем лучше мы умеем проникать в вымышленные миры (мне кажется, что этому нужно учиться, что это навык, требующий развития и тренировки), тем сильнее становится наше желание приобрести в этих мирах как можно больше впечатлений. Нам хочется погрузиться в новый мир, подобно тому как Нео погружается в реальный мир, находящийся вне Матрицы. Для этого мы должны сосредоточиться на окружающем мире и использовать творческие способности, чтобы сделать ярче свои впечатления, а не подвергать их сомнению.

Почему же технологически изощренный вымысел, все больше и больше похожий на реальность, вызывает эмоциональный отклик? Некоторые утверждают, что нам необходимо изучить реакцию человека на реальные события, чтобы понять, как он реагирует на художественный вымысел. Однако это, возможно, не самый подходящий способ, так как отсутствие элемента веры в нашей реакции на вымышленные ситуации не мешает нам иметь схожий физический и феноменологический опыт. Если мы чувствуем одно и то же и выдаем практически одинаковую эмоциональную реакцию, возможно, наш опыт может считаться настоящим? Во многих смыслах так оно и есть, однако сейчас мы приблизились к той сфере, где вымышленные миры и реальный мир пересекаются и даже почти сливаются. Подобным образом пересекаются и сливаются миры «Матрицы». После того как Нео побрили и поселили в новое жилище, Морфеус отправляется с ним в полностью белую комнату. К удивлению Нео, он одет так же, как одевался раньше. Морфеус объясняет ему, что это «остаточное самопредставление… физический образ твоего цифрового Я». Старое самопредставление Нео переходит из одного мира в другой. Сайфер не может отказать себе в том, чтобы насладиться вкусом и текстурой бифштекса, хотя «знает», что он не настоящий. Наше знание о том, что реально, а что нет, не обязательно изменяет наше поведение и восприятие. Быть может, нам придется столкнуться с возможностью того, что грань между видимостью и реальностью (в Матрице и в нашей собственной жизни) не такая четкая, какой казалась. Возможно, нам даже придется избавиться от этой грани, чтобы разобраться в нашем взаимодействии с художественным вымыслом.

О ВАЖНОСТИ РАССКАЗА ИСТОРИИ

В «реальности» мы составляем мнение о людях и ситуациях, не владея в каждый момент полной информацией; нам приходится так поступать из практических соображений, ведь если бы мы пытались собрать всю информацию, у нас не осталось бы времени, чтобы жить. Мы заменяем недостающую информацию собственными догадками и предубеждениями. Следовательно, реальность может быть не такой уж «реальной», какой мы привыкли ее считать, так как значительную ее часть мы додумываем сами. То же самое происходит с художественным вымыслом, ведь нам кажется, что его персонажи ведут обычную человеческую жизнь и состоят из плоти и крови, если не было заявлено обратное; кроме того, нам кажется, что их мир должен подчиняться тем же физическим законам, что и наш. Как в случае реальности, так и в случае вымысла у нас есть только план происходящего, и мы используем воображение, чтобы наполнить его подробностями. В случае с вымыслом план обычно бывает очень четким и у нас есть практически вся нужная информация. В реальности же, напротив, информация, которую мы используем, чтобы составить ясное представление о ситуации, обычно бессистемна. В большинстве случаев мы используем случайные подробности, а также собственные предубеждения и пристрастия, чтобы составить свою версию происходящего; мы в основном полагаемся на свои взгляды, сформировавшиеся преимущественно под влиянием нашей культуры. Когда нам приходится создавать и заполнять деталями свои реальности, в каком-то смысле мы создаем собственные истории — наши жизни. Роджер Шенк в своей книге о повествовании и информации пишет:

Нам необходимо рассказать кому-нибудь историю своего опыта, так как процесс формирования истории также создает структуру памяти, в которой суть истории будет храниться до конца наших дней. Повествование — это запоминание… Но рассказ истории — это не повторение, это создание. Акт создания сам по себе является памятным опытом.[152]

Рассказывая историю, мы придаем ей значение и создаем воспоминания. Поэтому с точки зрения создания истории реальность больше похожа на художественный вымысел, чем нам кажется.

Даже если мы сделаем наши собственные истории реальностью (или нашу реальность историей), реакции на художественный вымысел все равно не хватает компонента веры. Если я верю, что перехожу дорогу, заполненную вымышленными или настоящими автомобилями, я сознаю, что моей будет жизни грозить опасность, если я задержусь на дороге слишком долго. Если эта мысль приходит мне в голову, когда я играю в компьютерную игру, физически мне ничего не грозит. Однако понимание того, как повествование размывает границу между реальностью и вымыслом, в определенном смысле избавляет нас от парадокса. То есть проблема различной реакции на вымысел и реальность исчезает, если граница между ними изменчива. Если мы на время забудем о разнице между художественным вымыслом и реальностью и посмотрим на то, как формируется наше понимание их обоих, в частности на то, как мы воспринимаем повествование, мы сможем заняться решением более общей проблемы — той, что не всегда влечет за собой парадокс.

ПЕРЕЖИВАЯ ИСТОРИЮ НЕО

Я не утверждаю, что реальность и художественный вымысел — это одно и тоже, не утверждаю даже то, что временами они неотличимы. Существует явная разница между эпистемологическим (знанием о том, что реально) и онтологическим (существованием вещей такими, какие они есть), которая всегда будет указывать нам границу между ними. Я же предлагаю гораздо более сильный метод их постижения: повествование и рассказ историй. То, как рассказана история и как мы создаем ее и постигаем ее смысл, происходит одинаково в художественном произведении и в реальности. Если наша реакция вызвана повествованием, не важно, как мы представляем себе реальный и вымышленный опыт: это ложная дихотомия, которая не позволит нам уйти от парадокса.

Более того, если наша реакция вызвана повествованием, которое вследствие развития технологий становится все более живым, нас не должна удивлять сила эмоционального отклика, даже несмотря на то, что мы «знаем» о «нереальности» этого опыта. Технологии и спецэффекты, особенно такие яркие, как в «Матрице», позволяют нам получить более полный опыт от взаимодействия с обоими мирами и более полную эмоциональную реакцию. Смещая фокус от споров о необходимости веры для возникновения эмоций к более глубокому исследованию значения историй, мы имеем возможность обнаружить новые грани реальности и вымысла. Кроме того, мы можем увидеть, что делаем то же, что и персонажи «Матрицы»: вместе с Нео мы постигаем новую, неизвестную реальность.

16. РЕАЛЬНЫЙ ЖАНР И ВИРТУАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ Дебора Найт, Джордж Мак-Найт

В данном эссе мы рассмотрим «Матрицу» как «многожанровый» фильм и выясним, почему она затрагивает широкий круг философских вопросов. Голливудские фильмы традиционно являются жанровыми, и «Матрица» также подходит под такое описание. Однако мы сразу хотим опровергнуть распространенное мнение. Хотя жанровые фильмы неизбежно основываются на наборе привычных, легко узнаваемых и повторяющихся черт и мотивов, неверно думать, что «жанровый» фильм — это посредственное, стандартное повествование, лишенное оригинальности и недостойное критического рассмотрения. Так как большинство лучших голливудских фильмов являются жанровыми, такое заключение очевидно неверно. Нам следует обозначить еще одно обычное заблуждение. Долгое время в жанровой критике (но не в самом кинематографе) считалось, что жанр — это однозначно отождествляемая, гомогенная категория, а любой жанровый фильм может относиться только к одному жанру. Но уже в середине 1970-х годов стало ясно, что многие взгляды на жанровые фильмы не соответствуют истине. Так, выяснилось в том числе, что сама идея чистого жанра — выдумка теоретиков. Смешение элементов различных жанров в одном фильме — скорее норма, чем исключение.[153] «Матрица», несомненно, многожанровый фильм. Мы можем это утверждать, так как, рассматривая элементы различных жанров, из которых он состоит, мы обнаруживаем повествовательные корни использованных философских тем. В «Матрице», разумеется, присутствует изрядная доля философских размышлений и аллюзий. Фильм затрагивает основные вопросы метафизики и эпистемологии, среди которых сущность истины и веры, различие между видимостью и реальностью, а также вопрос о возможности и пределах знания. Например, что может считаться оправданным истинным убеждением в виртуальном мире? В «Матрице» также ставятся такие проблемы этики и моральной философии, как свобода воли и возможность детерминистского контроля внешних сил над нашими жизнями. Философ сразу же обратит внимание на параллели «Матрицы» с такими каноническими текстами, как «Государство» Платона (в частности, с аллегорией пещеры) и «Размышления о первой философии» Декарта (а именно с «гипотезой сна»). Сложно не заметить духовных и религиозных аллюзий — от «сверхчеловека» Ницше до дзен-буддизма и апокалиптического христианства, — а также тем технологии и науки. Вероятно, для полноценного философского рассмотрения «Матрицы» необходимо понять, что происходит в фильме на уровне жанра. После того как будут найдены жанровые корни фильма, станет проще выявить источники главных философских мотивов и понять, почему на все философские вопросы в «Матрице» даются не философские, а жанровые ответы.

«МАТРИЦА» И ЖАНРОВЫЕ ФИЛЬМЫ

Рассматривать фильмы и другие виды повествования с точки зрения жанра — значит говорить о частично пересекающихся группировках конвенциональных правил и парадигм преподнесения истории. В соответствии с этими группировками осуществляется классификация обычных текстуальных категорий, потенциально заимствуемых из различных источников; в «Матрице», например, использованы средневековые рыцарские романы, несколько известных кинематографических жанров, популярные видео-игры-«шутеры»,[154] а также такие современные культурные «тексты», как модные ныне готические мотивы и грандж.[155] Чтобы рассматривать фильм с точки зрения жанра, нужно понять, как он вписывается в комплекс производственных, исторических и коммуникативных трансакций между создателями и потребителями жанрового продукта.

«Прочтение» фильма с точки зрения жанра также подразумевает изучение оценки зрителей с учетом их предыдущего опыта просмотра подобных фильмов. В случае с «Матрицей» оно может включать интерес к Киану Ривзу после «Скорости» (Жан де Бон, 1994) и «Джонни-Мнемоника» (Роберт Лонго, 1995), любовь к футуристическим фильмам, в которых человечество переживает кризис, среди которых можно вспомнить «Бегущего по лезвию» (Ридли Скотт, 1982–1991), а также знание таких современных культурных явлений, как комиксы и компьютерные игры. Для того чтобы оценить фильм с точки зрения жанра, необходимо понять, как тематика различных жанров влияет на понимание фильма. Вероятно, самым важным элементом «Матрицы» является усовершенствованная Киану Ривзом и встречающаяся повсеместно — от вестернов до научной фантастики — традиция, а именно сложившееся отношение зрителей к по существу еще неизвестным им героям. Если подходить к философским вопросам «Матрицы» с точки зрения жанра, мы увидим, что многое из того, что считается «философским», уже является частью жанра.

Самый общий и полезный набор категорий жанров предложен в классической книге Нортропа Фрая.[156] К этим жанрам относятся трагедия, роман, комедия и ирония/сатира. Характеристиками этих основных жанров являются обобщения широкого набора повествований. Они выделяют основные линии повествования, одновременно сосредотачиваясь на предполагаемых взаимоотношениях между главными героями и зрителями, а также на общей атмосфере и телеологии повествования. Герои трагедий должны превосходить зрителей дарованиями и знаниями.

По этой причине мы, в соответствии с традицией, зародившейся еще при Аристотеле, восхищаемся трагическим героем или героиней и со страхом и сожалением наблюдаем за его или ее гибелью. Роман — это история поисков, попытка найти что-то очень важное (например, самого себя) или спасти общество от невыносимого существования или даже от смерти. Главный герой романа проходит через несколько испытаний, во время которых полностью раскрывается его личность. Наверное, сложнее всего разобраться с основным жанром комедии, ведь так просто смотреть на комедию как всего лишь на что-то веселое, заставляющее нас смеяться. На самом же деле жанр комедии рассматривает появление в сообществе чужака и дальнейшее сглаживание качеств, изначально делавших героя «другим». К жанру иронии/сатиры относятся повествования, в которых зритель стоит выше главного героя и критикуются основные социальные институты.

С точки зрения основных жанров «Матрица», бесспорно, является романом. Это история поиска, которая, подобно большинству таких историй, основана на трех классических темах: открытие, инициация и полная самореализация истинного героя, угроза праведному сообществу и финальное воссоединение героя и героини, символизирующее или, по меньшей мере, предвещающее победу сообщества над противостоящими ему силами зла.

Однако «Матрица» умышленно не укладывается в рамки ни одного традиционного жанра или поджанра. Традиционными жанрами можно назвать те, к которым нам проще всего отнести фильм. Вот несколько типичных примеров: детектив, боевик, хоррор, триллер, научная фантастика, мюзикл, романтическая комедия, вестерн, приключенческий фильм, фильм о войне, биографический фильм, молодежный фильм и так далее. Это не означает, что в критической литературе существует соглашение о том, как разграничивать эти жанры. Некоторые жанровые критики считают похожие традиции, иконографию, типы персонажей и сюжетные линии теми особенностями, которые позволяют отличить один жанр от другого. Другие замечают, что жанры можно определять, например, по иконографическому принципу: определенная иконография может подходить гангстерскому фильму, но не подходить биографическому. Некоторые жанры получают названия в зависимости от реакции, которую они должны вызывать у зрителя (хоррор), другие — от места действия (вестерн), остальные — от наиболее ярких приемов, противопоставляемых иконографии (мюзикл). Еще часть теоретиков, к примеру Линда Уильяме, не признает традиционные жанры, объединяя мелодраму, хоррор и порнографию термином «телесные жанры»: эти жанры характеризуются телесной чрезмерностью, экстазом, извращенностью и первобытностью фантазии. Например, телесную чрезмерность в хорроре Уильяме интерпретирует через призму насилия, экстаз проявляется через экстатическую жестокость и кровь.[157]

«МАТРИЦА» КАК МНОГОЖАНРОВЫЙ ФИЛЬМ

Как пишут в рецензиях, в «Матрице» использованы стилистика, структурные элементы и тематика нескольких традиционных жанров и поджанров. Однако получившийся в итоге жанр все критики описывают по-своему. Например, критик Роб Блэквелдер () называет «Матрицу» «научно-фантастическим триллером о виртуальной реальности», таким образом проводя грань между ней и триллерами, не принадлежащими к научной фантастике, например «Разоблачением» (Барри Левинсон, 1994). Эндрю О'Хир с salon.com обращает внимание на кинематографический стиль «Матрицы», сочетающий традиции европейского арт-кинематографа с отсылками к фильмам Джона By, «Чужому», «Терминатору» и, конечно, «Бегущему по лезвию». О'Хир добавляет, что «Матрица» — «это один из тех фильмов, которые похожи на видеоигру, основанную на дзен-буддизме и притче о втором пришествии». Это означает, что «Матрица» — не просто многожанровый фильм. Она также использует разнородную смесь ключевых тем, заимствованных из различных источников.

Любое жанровое повествование нуждается в установлении динамической связи между новым и привычным. В «Матрице» эта проблема решается посредством стилизации, то есть компоновки особенностей различных традиционных жанров и поджанров в рамках одной последовательной сюжетной линии. Фактически эта компоновка начинается на уровне основных жанров и продолжается далее на уровне традиционных жанров и поджанров, формирующих сюжетную линию. Наиболее очевидна тематика, характерная для таких традиционных жанров, как боевики, научная фантастика и хоррор, кроме того, чувствуется легкое влияние вестерна; невозможно не заметить использования тем, присущих некоторым поджанрам, например триллеру, в котором невинный подвергается преследованию (ведь кем бы ни был Томас Андерсон, также известный как Нео, прежде всего он невинный в бегах), и гонконгскому боевику, от которого «Матрица» унаследовала балетные сцены единоборств. Основные черты этих двух ключевых поджанров помогают держать зрителя в напряжении, не только гарантируя, что Нео, толком не понимая почему, будет преследоваться агентами, но и обеспечивая высокохудожественное изображение рукопашных схваток, в главной из которых Нео докажет, что он Избранный. Помимо основных жанров, традиционных жанров и поджанров важнейшими структурными элементами «Матрицы» являются напряжение (что ждет Нео, Морфеуса и Тринити?) и загадка (что такое Матрица?).

Основной жанр романа задает для «Матрицы» лейтмотив поиска. Он также вводит идею перенесшего катастрофу мира, где главный герой борется за спасение сообщества, свою принадлежность к которому он первоначально не осознавал. Быть может, самый американский кинематографический жанр — вестерн — также основан на лейтмотиве поиска, согласно которому чужак должен открыть в себе способность действовать на благо сообщества и защищать его от сил зла. Используя элементы вестерна, «Матрица» продолжает традицию смешения научной фантастики с самым мифологически активным американским жанром, установленную еще в «Звездных войнах» (Джордж Лукас, 1977). Но несмотря на то, что в «Матрице» используются отсылки к вестерну, эти отсылки мимолетны. Бой в подземке между Нео и агентом Смитом с иконографической точки зрения является прямым наследником дуэлей в вестернах, однако Томас Андерсон определенно не является типичным героем вестерна, как его представлял, например, Джон Уэйн.[158] В традициях жанра романа Нео — неофит, начинающий, которому необходима тренировка, чтобы улучшить навыки, давным-давно доведенные до совершенства героями вестернов. Несмотря на это, подобно героям вестернов и Люку Скайуокеру, Нео призван восстановить справедливость, а значит, он становится орудием закона и порядка в полностью истощенном и лишившемся силы обществе.

Несомненно, господствующим в «Матрице» традиционным жанром является научная фантастика. Угроза будущей дистопии является признаком жанра научной фантастики, особенно когда речь заходит о влиянии технологий на человеческую личность. Большинство жанровых фильмов рассказывает о борьбе добра и зла — эта парадигма повествования связывает вестерн с научной фантастикой. В чем научная фантастика превосходит вестерн, так это в изображении сверхъестественного и невообразимого могущества сил зла.[159] Борьба добра и зла, столкнувшая Нео, Тринити, Морфеуса и его команду с Матрицей и агентами, опирается на распространенные в научной фантастике темы, например на идею такого развития технологий, при котором они способны уничтожить Землю, вызвав глобальную катастрофу и передав власть в руки нечеловеческого разума, порабощающего людей физически и психически.

Эти особенности научной фантастики позволяют нам представить мир будущего, мысли о котором рождают в нас ужас, обычно вызываемый фильмами жанра хоррор. Образ человека, заключенного в студенистый кокон, еще раз устанавливает связь между «Матрицей» и фильмами, балансирующими между научной фантастикой и хоррором: коконы присутствовали во многих научно-фантастических фильмах и фильмах жанра хоррор, к примеру во «Вторжении похитителей тел» (Дон Сигел, 1955; Филип Кауфман, 1978).[160] Помимо этого, смешение научной фантастики и хоррора проявляется в том, что в «Матрице» сложно отличить реальный мир от виртуального. Идея, что привычный мир — это всего лишь хорошо спроектированная иллюзия, рассматривалась во многих фильмах, однако в «Матрице» эта знакомая тема развивается посредством изображения виртуального мира, который запрограммированы видеть заточенные в коконах люди. Этот мир не слишком отличается от нашего, но в нем особенно отчетливо проявляются самые неприятные черты современной действительности; от бездушных мегакорпорации и «кожаной культуры»[161] ночных клубов до несоразмерной разницы в благосостоянии обеспеченных граждан и изгоев городских гетто. Глубокая связь между основным жанром романа и традиционным жанром научной фантастики видна из самой природы Матрицы: Матрица — это мир, переживший катастрофу, пустыня, скрытая за иллюзией человеческого общества, мир, которым правят разумные машины и в котором Бог мертв. В самом деле, в виртуальном мире Матрица — «источник» человеческой жизни. Человеческая жизнь в Матрице — это и извращенная пародия на миф о сотворении, и отголосок историй о создании жизни в фильмах жанра хоррор, таких, например, как «Франкенштейн» (Джеймс Вейл, 1931). Мы отождествляем себя с Томасом Андерсоном, непосвященным и недоумевающим, который вовлечен в поиски смысла существования; получается, что Морфеус вместе с Нео посвящает и нас в знание о Матрице.

В «Матрице» используется еще одна общая для научной фантастики и хоррора тема, а именно угроза насилия над человеческим телом и порабощения его. Эти идеи воплощаются в нескольких сценах: имплантация «жучка» в тело Нео, пытки Морфеуса, бегство от «кальмаров», созданных для поиска и уничтожения людей, открытие того, что привычный мир есть всего-навсего созданная компьютерами виртуальная реальность, откровение о том, что ужасное общество будущего держит людей в застенке виртуальной реальности. Сам Нео не может полностью считаться человеком. Поражает существование в «Матрице» двух классов людей: «прирожденных» людей и тех, кто, подобно Нео, Морфеусу, Тринити и остальным, представляет новую ступень в развитии человека благодаря способности входить в компьютерную систему.

Главной особенностью «Матрицы» является соответствие визуальных образов равномерному обострению зрительского интереса, достигаемому за счет увеличения продуманности и напряженности действия. Мы видим этот двойной фокус повсюду: от операторской работы и использованных декораций до готическо-гранджер-ского стиля одежды, темных очков, оружия, «кожи» и телесного атлетизма главных героев. Есть основания считать, что «Матрица» — это победа стиля над повествованием. Не все готовы с этим согласиться. К примеру, некоторые критики хвалят фильм за интеллектуальные элементы научной фантастики. Однако это должно напомнить нам, что отличительной чертой научной фантастики является ее сосредоточенность на Больших Вопросах, таких как «В чем смысл жизни?» и «Что значит быть человеком?». Принимая во внимание наши познания в научной фантастике, мы не должны удивляться, обнаруживая эти вопросы в «Матрице». Однако не следует считать, что в фильме эти вопросы имеют философскую значимость. Не следует также считать, что в фильме на них даются важные с философской точки зрения ответы.

Анализ популярного развлекательного произведения с философской точки зрения требует определенной деликатности. Очевидно, что исключать так называемое развлекательное повествование из философского дискурса было бы просто проявлением высокомерия. С другой стороны, бывает непросто доказать, что развлекательное повествование заслуживает философского рассмотрения. Как мы должны в таком случае поступить с «Матрицей»? Около четверти века тому назад Питер Джонс объяснил, что литературные тексты или их авторы могут затрагивать интересные с философской точки зрения темы и без того, чтобы открыто прибегать к философским рассуждениям.[162] Джонс утверждал, что философы всегда могут интерпретировать роман так, чтобы выявить философскую тематику. Он приводит примеры из классической литературы: «Миддлмарч»,[163] «Анна Каренина», «Братья Карамазовы» и «В поисках утраченного времени». Вы можете подумать, что «Матрицу» нельзя отнести к классическим произведениям искусства. И все же сложно с ходу доказать невозможность применения идеи Джонса к «Матрице». Обращаться с «Матрицей» так же, как Джонс обращался с романом Элиот, — значит выявлять в фильме философские темы и подвергать их серьезному философскому осмыслению. Так же, например, Джонс поступает с темами знания и иллюзий в великом произведении Пруста. Следовательно, «Матрица», благодаря философским проблемам, которые в ней затрагиваются, возможно (и даже вероятно!), должна серьезно восприниматься философами. Этот прекрасный пример многожанрового фильма также поднимает вопрос, заслуживают ли жанровые фильмы серьезного интереса со стороны философов, Давайте с этим разберемся.

«МАТРИЦА» И ЖАНРОВАЯ КИНОФАНТАЗИЯ

Ввиду огромного разнообразия традиционных жанров и их поджанров, а также сложности разведения их по категориям и формулировки определений кинематографических жанров, Томас Собчак, опираясь на взгляды Нортропа Фрая, решается на смелый шаг и предлагает: «Объединим весь жанровый вымысел (fiction) в одну категорию, включающую в себя все, что обычно считается жанровыми фильмами».[164] В сущности, Собчак утверждает, что между вестернами и приключенческими фильмами, биографическими картинами и фильмами для подростков и даже между вестернами и биографическими картинами как между жанровыми фильмами существует больше сходств, чем различий. Это заявление Собчака подтверждает идею о том, что мы должны рассматривать жанры как взаимопроникающие, так как сочетание элементов различных и на первый взгляд «автономных» жанров не отнимает у жанров основных особенностей, связывающих их друг с другом. Чем же отличается жанровый фильм от нежанрового? Во-первых, в жанровом фильме рассказывается история, а не «что-то, представляющее ценность безотносительно к фильму» (102–103). Во-вторых, в жанровом фильме всегда очевидно, кто герой, а кто злодей (103). В-третьих, Собчак соглашается с тем, что жанровые фильмы всегда чему-то подражают, однако, подобно Нортропу Фраю, он утверждает, что подражают они друг другу, а не «реальной жизни» (104). В-четвертых, жанровые фильмы отличаются «строгим чувством формы», то есть фабулой. В жанровых фильмах фабула доминирует над внимательным наблюдением за деталями окружающей обстановки и психологии. Проще говоря, «важно, что происходит, а не почему это происходит» (106). В-пятых, характеристики героев в жанровых фильмах даются посредством своего рода повествовательной «стенографии» (107). Как пишет Собчак, «мы запоминаем героя по тому, во что он одет, а не по тому, что он говорит или делает» (107). Сделав это замечание о костюмах в 1975 году, Собчак даже представить себе не мог, насколько уместным оно будет по отношению к героям боевиков конца XX века, наряженных в одежду от известных дизайнеров. Но это высказывание является не только наблюдением по поводу одежды. Собчак добавляет: «После того как зрители знакомятся с героем, он может меняться разве что в очень ограниченных рамках» (107). Это совершенно справедливо в отношении Морфеуса, Тринити, агентов, а также Нео — романтический герой, прошедший обучение у мастера, ищущий самореализации и проходящий через смертельный бой с силами зла, не способен меняться. Так устроены жанровые фильмы.

Однако как нам следует понимать то, что Нео пускается в путь ради самореализации? Это не то «само-», которое обычно подразумевается в философии и психологии разума. Герои вроде Нео не обладают психологической глубиной и целостностью. Как с полным основанием отмечает Собчак, жанровые персонажи — это их внешняя сторона, набор легко узнаваемых качеств (108). Это говорит о том, что они всего лишь персонажи — они копируют не реальных людей, а друг друга. Жанровые герои, «несомненно, превосходят нас в способностях; они могут быть ограничены как личности, но их действия не ограничены. Они могут все, что мы хотели бы уметь. Они обнаруживают в своей жизни зло, представленное монстром или злодеем, а затем побеждают его» (108). Линия повествования «Матрицы» включает в себя обнаружение зла — Матрицы — и подготовку Нео, которая позволяет ему выйти победителем из схватки с агентами. Пусть даже сам Нео до последнего момента не уверен, что он Избранный, как компетентные потребители жанровых фильмов мы прекрасно знаем, что он должен им быть. Это предопределено традицией жанра и не имеет никакого отношения к Нео как к личности, будучи неразрывно связано с моделями повествования. Нео — романтический герой в мире научной фантастики, человек чистой души, найденный Мор-феусом, признанный Оракулом и прошедший через несколько битв, чтобы обнаружить и использовать собственную силу, которая, в свою очередь, позволяет ему понять, что он Избранный. Как новичок Нео переживает повествовательные трансформации — эти трансформации обязательны для понимания героем романа себя и своей роли, однако они не подразумевают изменений персонажа в физической реальности. Линия повествования выводит Нео из глубокого тыла на передовой край борьбы с Матрицей. Нео представляет собой не столько самостоятельную личность, сколько нарративную парадигму. Критика недостаточной психологической глубины героев, подобных Нео, не учитывает, что этого требуют сюжет и каноны жанра. Узнавая в Нео героя романа, мы уверяемся, что ему предстоит победить агентов и Матрицу, которую они представляют, хотя, возможно, не в этом фильме, но в третьей части обязательно.

ФИЛОСОФИЯ И «МАТРИЦА»

В начале главы мы отметили, что в «Матрице» поднимаются многие классические вопросы метафизики, эпистемологии, философии морали, философии религии, социальной и политической философии, а также философии науки. Любой стоящий жанровый фильм, вероятно, будет содержать подобные ссылки на философские темы. В романтических комедиях, к примеру, часто ставится вопрос «Что такое достойная жизнь?». Для вестернов и «крутых» детективов характерна проблема «Каким должен быть человек, чтобы добиться торжества справедливости в обществе?». В научной фантастике обычно поднимается вопрос «Что значит быть человеком?». Философские аллюзии присущи многим жанрам. Но не нужно думать, что такие вопросы во всех фильмах ставятся серьезно.

Когда в 1999 году «Матрица» вышла в прокат, в коридорах университетов и на академических конференциях философы рассказывали друг другу одну и ту же историю. Когда в рамках курса введения в философию рассказывалось, скажем, о пещере Платона или о «Размышлениях» Декарта, студенты поднимали руки или подходили после лекций и говорили: «В «Матрице» все то же самое». «Матрица» содержит множество философских аллюзий, причем они достаточно свободны, чтобы дать жизнь философским толкованиям и размышлениям. Студенты быстро находят сходства между иллюзорным миром, в котором живут пленники пещеры, и Матрицей, подчинившей себе человечество. Пленники, с детства находившиеся в пещере, не могут отличить тени от реальности, так же как люди, заточенные в коконах, верят, что они программисты или хакеры, Также студенты быстро обращают внимание на то, что первоначальное умопомрачение Нео подобно сну, о котором говорит Декарт в «Размышлениях о первой философии». В обоих случаях используемые в «Матрице» аллюзии предназначены для создания напряжения, беспокойства, тревоги и даже ужаса, но не философской рефлексии.

Когда кто-то, например Питер Джонс, утверждает, что философы имеют право трактовать философские темы таких романов, как «Анна Каренина», важно понимать, что Джонс, а также критики, которые были до него и которые придут после, заинтересованы в тематически структурированном повествовании. Основная идея заключается в том, что истории, заслуживающие серьезного внимания кого-то вроде Джонса, Мэтью Арнольда[165] или Ф. Р. Ливиса,[166] строятся на основе целостного, концентрированного набора тем. Это романы, которые заслуживают вдумчивого чтения. Они заслуживают внимательного чтения потому, что методично погружают читателя в мир вымышленной истории. «Матрица», напротив, заставляет зрителей искать связь с похожими повествованиями вне фильма. Узнаваемость жанровых текстов зависит от знания публикой других текстов, других традиций и других сюжетов, включая философские темы и тексты. Таким образом, можно согласиться, что такие жанровые фильмы, как «Матрица», центробежны по своей природе: они зависят от нашей возможности вспомнить ранее виденный похожий текст. В то же время главные инструменты повествования «Матрицы» — борьба, загадка и напряжение—не позволяют зрителю сосредоточиться на интересных с философской точки зрения темах и идеях. Из этого мы можем заключить, что «Матрица» как образцовый многожанровый фильм вряд ли может рассчитывать на то, чтобы привлечь интерес зрителей философскими вопросами, и уж конечно не способна предложить решения этих вопросов. Между тем в «Матрице» решаются самые важные жанровые вопросы: наш герой найден и инициирован, через некоторое время он начинает верить в свои силы, выходит живым из самого серьезного поединка с врагами и возвращается к своей возлюбленной. Эти темы стары как мир.

Мы постарались показать, что философские аллюзии, которые можно найти в «Матрице», появляются в фильме как наследие используемых жанров: основного жанра романа и смешения традиционных жанров и поджанров. «Что значит быть человеком?» — это, конечно, хороший вопрос, но на него дается не лучший ответ, если внимательнее изучить главных героев, которые, как мы установили, являются не личностями, а скорее образами, чьи качества предопределены и неизменны. В «Матрице» поднимаются важные философские вопросы, однако фильм не преследует цели дать философскую аргументацию и тем более сформулировать ответы. Итак, мы можем сделать вывод, что «Матрица», несомненно, представляет собой пример реального жанра, но, прямо скажем, весьма и весьма виртуальной философии.

СЦЕНА 5 ДЕКОНСТРУКЦИЯ «МАТРИЦЫ»

17. ПРОНИКАЕМ В КИАНУ: НОВЫЕ ДЫРЫ НА СТАРЫЙ ЛАД Синтия Фриланд

«Матрица» и «эКзистенЦия» появились в прокате в 1999 году, и их часто сравнивают, так как в обоих фильмах герои путешествуют по различным уровням иллюзии и реальности. Я хочу сосредоточиться на нескольких ключевых различиях между этими фильмами. Одно из них, интересующих меня как философа феминизма, заключается в том, что они устанавливают различные взгляды на ценность человеческой плоти и тела. Это связано со вторым различием, а именно с разницей в их отношении к собственным взглядам. В обоих случаях меня больше устраивает «эКзистенЦия». Позволю себе высказать следующие соображения.

Герои «Матрицы» учатся преодолевать ограничения, создаваемые законами физики, тем самым в фильме появляется наивная иллюзия возможности преодоления человеческой плоти. Герой проходит путь от «взаимопроникновения» и соединения с другими людьми до самостоятельности, целостности и даже неуязвимости для пуль. «Матрица» обнаруживает подростковую боязнь тела как чего-то, что может выйти из-под контроля, то есть боязнь реального, меняющегося тела из плоти и крови. Эта фантазия подходит молодым недоумкам, жаждущим обрести независимость и интеллектуальную силу. В «эКзистенЦии», напротив, самой важной вещью, особенно для главной героини, являются ранимые соединенные тела. Запоминающиеся сцены проникновения в тело и биоморфического соединения демонстрируют, что тело может быть не только притягательным, но и отвратительным. Тело или мозг может оказаться отделенным от вас или поврежденным и истекающим кровью.

Так как оба фильма содержат размышления на тему того, насколько жестокой может быть виртуальная реальность и какой контроль над разумом она может получить, существуют очевидные способы привлечения внимания зрителей, заинтересованных в фильмах о виртуальной реальности. В «эКзистенЦии» это достигается с помощью ненавязчивого вопроса о том, все ли увиденное нами в фильме «реально». В отличие от «эКзистенЦии» «Матрица» оставляет после себя ощущение, что герой-спаситель должен освободить человечество от обманчивых снов. Хотя фильм превозносит освобождение людей-зомби от видений, которыми их пичкают, ирония состоит в том, что он лицемерно засасывает зрителей в свою виртуальную реальность, предлагая им эскапистскую фантазию, украшенную сногсшибательными спецэффектами. Мне больше нравится шаловливый интеллект уровней игры «эКзистенЦии».

Я хочу исследовать две взаимосвязанные темы. Сопоставляя виртуальную реальность со взглядами создателя фильма, «эКзистенЦия» ставит вопрос о месте реальных человеческих (или иных) тел относительно соблазнительных образов современных фильмов. Так как «эКзистенЦия» сталкивает героев и зрителей фильма с неожиданными, иногда даже отталкивающими формами плоти, она не кормит нас сказками об отделении разума от тела. Мне кажется, что этот фильм предлагает более интригующий взгляд на потенциал людей как существ с мозгом и телом, взгляд, который должен представляться феминисткам более освободительным, нежели предложенный в ««Матрице».

ТЕЛА, УМЫ, ПОЛ

«Звезды» «Матрицы» выглядят в соответствии с определенным стандартом. В виртуальном мире их плоть скрыта под похожими друг на друга костюмами из блестящей черной кожи или латекса. «эКзистенЦия» же наполнена плотью, запекшейся и свежей кровью wetware.[167] Такие отличия становятся очевидны еще во время вступительных титров. В обоих фильмах используется метафора построения всего сущего из битов информации. В «Матрице» эти биты представлены фрагментами программного кода — зелеными символами и числами, светящимися на фоне черного экрана. Биты в «эКзистенЦии»— это бесформенные розовые, кремовые и золотистые капли, отдаленно напоминающие структуру клетки, как ее можно видеть под микроскопом. Метафора в данном случае биологическая, а не механическая, аналоговая, а не цифровая.

Многие философы феминизма утверждают, что западная философия до недавних пор была занятием мужчин, стремящихся к интеллектуальному бегству от своих тел, от реальности плоти и крови.[168] Среди этих мужчин были Платон, повествовавший о трансцендентном мире идей, Блаженный Августин и Фома Аквинский, надеявшиеся, что их души попадут на небеса, и Декарт, определявший существование через наличие разума, а не тела. Частью этой традиции является четкое разграничение между мыслями и чувствами. Мужчине по традиции приписывают рациональность и «высшие», умственные способности, женщина ассоциируется с телом, эмоциями и «низшими» способностями, такими как рождение и воспитание ребенка. Это предубеждение проявляется в бесспорно мужском взгляде, представленном в «Матрице»».

Если сосредоточиться на главных героях-мужчинах, становится очевидной разница в роли полов. В фильмах играют два самых модных сердцееда — Киану Ривз и Джуд Лоу. У этих мужчин нет того обаяния мачо, которое было у Кларка Гейбла или Джона Уэйна. Когда мы впервые видим лицо спящего Киану-Нео, нежные веки делают его похожим на девушку, «милашку». У него очень светлая кожа (один из персонажей фильма даже обращает внимание на ее белизну), а на теле совершенно отсутствуют волосы. Он движется грациозно, подобно танцору. У Джуда-Теда точеные скулы и ресницы, которым можно только позавидовать. Его незабываемые губы придают лицу несколько обиженное выражение. Оба героя действуют в паре с сильной (или похожей на сильную) женщиной, которая время от времени руководит их действиями. В какой-то момент оба становятся уязвимыми, неуверенными, и, что важнее всего, в их тела совершается вторжение. Сцены проникновения в мужские тела и появления в них новых входных отверстий заслуживают рассмотрения.

ПРОНИКНОВЕНИЕ В КИАНУ В «МАТРИЦЕ»

В «Матрице» первая сцена проникновения происходит во время допроса Нео агентами созданной машинами иллюзии — Матрицы. Удерживая его, они проводят омерзительную, болезненную операцию: вводят через пупок прибор слежения (этакую скорпионообразную тварь). Позже, прежде чем героиня — Тринити — и другие члены команды сопротивления доставляют Нео к Морфеусу, они удаляют из тела Нео «жучка», снова насильственно проникая в него. Они применяют похожий на ружье «жу-коскоп», чтобы «высосать» прибор слежения (опять же через пуп Нео, который кричит от боли).

Следующая сцена проникновения в человеческое тело, пожалуй, самая тревожная в фильме. После того как Нео берет предложенную Морфеусом таблетку «истины», ему открывается ужасающая картина подлинного человеческого существования. Он видит бесчисленное множество обнаженных тел, чья жизнь искусственно поддерживается в своего рода плодных мешках уродливыми, похожими на насекомых машинами-«кор-милицами». В каждого человека введено множество трубок, через которые (предположительно) осуществляется питание и удаление отходов жизнедеятельности. Их безволосые розовые тела, утыканные черными кабелями, выглядят отвратительными и уязвимыми. Пока Нео с ужасом осматривается, машина-насекомое готовится «смыть» его, отключая кабели, опутывающие его тело. Пародируя рождение, Нео проваливается в скользкую трубу.

После освобождения Нео подвергается более мягкому, аккуратному проникновению. Мы снова видим полуголое тело Киану, лежащее на столе. В него введено множество изогнутых игл, похожих на те, что используются при акупунктуре. Безмятежность и благостность этого проникновения подчеркивается звучащим в саунд-треке хоралом, похожим на религиозное песнопение. Морфеус объясняет, что Нео необходимо восстановление, так как его мышцы атрофировались из-за бездействия. Вот бы всем нам так спокойно спать, пока иглы укрепляют наши мышцы!

В фильме Нео настолько уникален, что способен изучать новое мгновенно и без особых усилий. (Речь о физических вещах — у недалекого и наивного Киану уходит какое-то время на осознание того, что он «Избранный», спаситель, который освободит человечество из Матрицы.) Знания и навыки быстро передаются посредством мгновенного программирования, или «загрузки», искусным, достойным и обаятельным членам небольшой команды революционеров Морфеуса. Для этого необходимо воткнуть большую «вилку» в порт, расположенный позади на шее обучаемого. Поэтому в следующей сцене проникновения больше насилия: когда коннектор резко вводится в отверстие в его шее, Нео выглядит испуганным. Он обретает новые навыки через симуляцию физических тренировок, сложным образом передаваемых его телу, и это утомляет его и даже причиняет боль. Благодаря своей «психокинетике» он учится быстро, мы лишь можем увидеть, как на его теле выступает пот. На коннекторы, несмотря на всю их необычность, больше внимания не обращается и сцен введения нам не показывается. Вместо этого нам демонстрируют, как члены сопротивления ложатся в кресла, и мы предполагаем, что коннекторы просто и безболезненно проскальзывают внутрь. Это хорошие кабели, осуществляющие хорошее соединение-проникновение. Они отправляют членов команды обратно в Матрицу с новым знанием, которое позволяет, совершая невероятные прыжки, противостоять придуманным физическим законам и легко побеждать неуклюжих полицейских.

Мы подошли к последней сцене проникновения, о которой мне хочется сказать. Во время схватки с агентами в Нео входит несколько пуль. Несмотря на то что Нео «Избранный» (а, быть может, именно поэтому), ему приходится страдать и умереть. Однако он воскресает, когда Тринити (Святой Дух?) признается в любви его недвижному телу, лежащему на борту корабля, и говорит о предсказании Оракула, что она полюбит «Избранного», так что Нео не может умереть. Нео сверхъестественным образом возвращается к жизни с новой уверенностью в себе, которая пугает даже агентов. Ранее Нео демонстрировал способность уклоняться от пуль, теперь же он становится неуязвимым для них и даже может поймать пулю в воздухе.

Привлекательность нового Нео — Нео-Спасителя — в том, что он физически совершенен и чист — не подвержен проникновению. Он таков в Матрице, которую теперь может видеть насквозь. Матрица — это ней-роинтерактивный симулятор; очевидно, что некоторые симуляторы полезны, так как могут быть использованы для обучения. Находясь в симуляторе, Нео всегда выглядит привлекательнее: его волосы становятся длиннее, исчезает отверстие для коннектора, кроме того, в симуляторе он одет в свой ставший знаменитым длинный черный плащ. Получая в руки любое оружие, которое ему может понадобиться, он уклоняется от пуль агентов. Перед нами совершенный, восхитительный, незабываемый, недосягаемый и цельный Нео, не имеющий очевидных недостатков, неуязвимый или, проще говоря, не имеющий никакого отношения к своему настоящему, состоящему из плоти и крови телу. Он перешагнул через физическую реальность плоти.

Вряд ли это будет откровением, но стоит заметить, что Тринити (Кери-Энн Мосс) исполняет в фильме типичную женскую вспомогательную роль. Фильм многообещающе начинается с отважной схватки этой «малышки» с толпой полицейских. Когда Нео знакомится с ней, он (как, по ее словам, и все остальные парни) удивляется тому, что отличный хакер оказывается девушкой. Но после вступительных эпизодов Тринити берет на себя роль спутника героя. Она проявляет себя лишь в нескольких сценах, и мы ни разу не видим, чтобы знаменитый хакер занималась чем-либо осмысленным за компьютерной клавиатурой (она, к примеру, никогда не изучает код Матрицы). Тринити представляет интерес для Нео лишь в качестве любовного объекта и помощника в его важнейшем предприятии, направленном на спасение человечества. Ее забота и привязанность к безликому целостному Нео олицетворяют стереотип женщины. Мы видим, как она приносит ему еду, наблюдает за ним, обнюхивает. Ближе к финалу фильма ее любовь воскрешает Нео. Тринити не только помогает Нео, но и служит «большому папочке» Морфеусу — типичному патриархальному лидеру, все надежды возлагающему не на нее, а на своего преемника Нео.

Тринити — «детка», которая должна быть сексуально привлекательной для зрителей.[169] Она любима фанатами за умение «надрать задницу». Тринити вместе с Нео отправляется спасать Морфеуса и вносит в это предприятие свою лепту, однако в первую очередь она выполняет декоративную функцию. Керри-Энн выглядит чертовски сексуально в обтягивающем черном латексе и коже. Она, конечно, умеет управлять вертолетом, но впечатление от этого смазывается тем, что ее спасает Нео. В финале ее усилия вознаграждаются целомудренным поцелуем, однако в фильме нет ни капли эротики; единственный человек, уделяющий внимание чувственным наслаждениям, здесь Сайфер, но он однозначно отрицательный герой.

Другая важная женская роль в фильме — столь же стереотипный «Оракул» (Глория Фостер). Она, обладающая проницательностью и мудростью шамана африканского племени, представляет собой старушку из трущоб (если позволите, старую негритянскую няню), раздающую вместе с пророчествами свежевыпеченное печенье. Все, кто желает опровергнуть мою критику стереотипов, используемых в фильме, должны для начала ответить на вопрос, почему в Матрице нет агентов женского пола. Даже машины оказались сексистами.

ПРОНИКНОВЕНИЕ В ДЖУДА В «ЭКЗИСТЕНЦИИ»

Режиссер «эКзистенЦии» Дэвид Кроненберг много раз прибегал в своих картинах к странным деформациям мужского тела (например, разлагающегося ученого в известном фильме «Муха»). В фильмах Кроненберга присутствует ярко выраженная «девиантная» сексуальность и даже сексуальное «выпячивание», вспомните хотя бы сцену из «Видеодрома», в которой герой создает в своей брюшной полости отверстие для загрузки видеокассеты. В некоторых фильмах разрушается строгий дуализм тела и разума (так, к примеру, происходит в «Сканнерах» с героем-телепатом). Кроненбергу интересно то, что он называет «новой плотью», — вид тела с новыми отверстиями, половыми органами и без четких признаков половых различий.[170] Мне кажется, он придерживается этой линии и в «эКзистенЦии». «Матрица» по сравнению с ней кажется унылым сексистским фильмом со старой затасканной колодой персонажей: мужчина-герой в сопровождении возлюбленной, добрая мудрая мамочка и сильный отец.

В «эКзистенЦии» Джуд Лоу играет роль Теда Пайк-ла, новичка в индустрии компьютерных игр, посещающего тестовые прогоны новой игры, разработанной блестящим дизайнером Аллегрои Геллер (Дженифер Джейсон Ли). После того как один из зрителей пытается убить Ал-легру, Тед спасается вместе с ней, а она принимает его за своего охранника. Позже Аллегра возмущается тем, что ей пришлось связаться с этим «PR-тупицей». Образ Джуда как «PR-тупицы» резко отличается от образа Ки-ану — хакера и бойца, облаченного в черное. «эКзистен-Ция» ломает половые стереотипы, позволяя женщине творить на компьютере чудеса и принимать решения, в то время как мужчина оказывается напуган и ненадежен. Исследовать эту смену ролей можно, рассмотрев имеющиеся а фильме сцены проникновения.

Необычно, но у Теда—Джуда никогда не было биопорта — отверстия внизу позвоночника, позволяющего подключаться к компьютерным играм, запускаемым на игровых приставках MetaFlesh. Эти приставки, созданные из синтезированных органов земноводных с измененной ДНК, соединяются с биопортом через напоминающие плоть «пуповины». В первой сцене проникновения в теле Теда создается биопорт. Его «женская» роль проявляется в своеобразной истерике. Пытаясь сопротивляться операции, он признается: «У меня фобия проникновения в мое тело… [пауза]…хирургического вмешательства». Сцена, в которой в его тело встраивают незарегистрированный биопорт, пропитана гомосексуальными эротическими намеками. «Гас» (Уильям Дефо) приставляет к пояснице Теда устройство, похожее на ружье. Когда Тед отклоняется, Гас говорит: «Ты ведь не хочешь, чтобы я промахнулся?» «Феминизация» Теда продолжается, когда Аллегра немедленно вставляет кабель в новое отверстие в его теле, когда он еще не может двигаться из-за анестезии.

Сюжетная линия «эКзистенЦии» отличается от линии «Матрицы», следуя которой Нео-Киану проходит путь от «плохого и нечистого» состояния, отмеченного многочисленными вторжениями в его тело, до «чистого и благостного» состояния телесной целостности. В «эКзистен-Ции» сцены подключения разъемов игровых приставок демонстрируют грязный и рискованный, но сладострастный процесс. Введение порта и удовольствие тесно связаны через посредство образов естественных физических процессов, таких как секс и еда. Эротические стороны игр и соединения с приставкой подчеркиваются в нескольких сценах. Например, во время одного из подключений мини-приставки к Аллегре Тед облизывает ее биопорт. И уже через несколько минут он играет противоположную пассивную роль. Когда Аллегра расстегивает его штаны, Тед жалуется: «Я очень беспокоюсь за свое тело… Я чувствую себя уязвимым».

Связь между привыканием к компьютерным играм и сексуальными желаниями подчеркивается в сцене, где Аллегру принуждают подключиться к порту зараженной игровой приставки. Вскоре после того, как приставка сжимается и отключается, в теле Аллегры распространяется инфекция и она заболевает. Хотя Тед перерезает ее «пуповину», у Аллегры начинается кровотечение, и он уже не надеется на ее спасение. Эта сцена напоминает нам, что эротизм компьютерных игр, как и настоящий секс, бывает опасен. Последствия соединения с другими и открытия им своего разума и тела могут стать летальными.

«эКзистенЦия» демонстрирует плотскую природу компьютерных игр в нескольких сценах, притягивающих наше внимание к склизкому внутреннему устройству приставок. Ремонт приставки Аллегры в мастерской напоминает операцию на открытом сердце. Другие зловещие сцены связаны с работой завода по сборке приставок, принадлежащего фирме Cortical Systematics. Тед мастерски вспарывает брызжущие кровью лягушачьи животы, чтобы вынуть, упаковать и замаркировать икру, необходимую для создания приставок. Одержимость фильма вязкими субстанциями достигает кульминации в сцене, где Теду и Аллегре подают в ресторане блюдо из мутировавших амфибий. Здесь проникновение в Теда Принимает форму принудительного поглощения тошнотворной пищи, необходимой, чтобы собрать «хрящевой» пистолет, вместо пуль стреляющего человеческими зубами. Это резко контрастирует с аккуратными металлическими пистолетами и пулями, которые использует Нео.

Кроненберг говорит, что ему было не просто найти актера на роль Теда, так как «если главную роль играет женщина, большинство мужчин отказывается выступать ее партнером… они понимают, что им придется играть вторую скрипку, а в центре внимания будет женщина… это очень свойственно мачо».[171] Это поразительным образом подчеркивает обмен ролями между полами. Джуд (бесспорно, лучший актер, чем Киану) играет заурядного, суетливого и истеричного молодого человека. Разумеется, мужская подростковая аудитория не будет отождествлять себя с ним. В свою очередь Аллегра — Дженифер Джейсон Ли — совсем не похожа на красотку Тринити. Она привлекательна, умна и сильна, но никогда не остается на втором плане. Напротив, она коварна и готова на все, чтобы «убить» Теда и победить в собственной игре.

ФИЛЬМЫ, РЕАЛЬНОСТЬ И ИЛЛЮЗИЯ

Давайте посмотрим, как сцены проникновения, обзор которых я сделала, связаны с «посланиями» соответствующих фильмов. Как в «Матрице», так и в «эКзистенЦии» поднимается следующий вопрос: «Что значит быть покоренным или обманутым искусственной версией реальности?» Иллюзии Матрицы создаются посредством мерзкого вторжения в человеческое тело. Следовательно, мы получаем историю о спасении от подключенного состояния. Нео использует силу своего разума, чтобы освободиться от «нечистых» кабелей и даже пулевых отверстий. В финале фильма, преодолевая гравитацию, он летит над остальными людьми, ради которых должен разрушить Матрицу и которым должен подарить свободу.

В финале «эКзистенЦии» мы не можем отличить реальность от иллюзии, поскольку в неожиданной концовке говорится, что весь фильм, который мы смотрели, был иллюзией, тестовым прогоном компьютерной игры. Многие аспекты этой «внешней игры» копируют внутреннюю игру, и это может сбить зрителей с толку относительно того, что было иллюзией, а что — реальностью. Эта путаница вкратце излагается в реплике испуганного героя: «Скажи, мы все еще в игре?»

Это различие концовок показывает две стратегии, отражающие возможности фильмов создавать иллюзии. В идеале, чтобы оставаться последовательной, «Матрица» должна позволить зрителям обнаружить и отвергнуть иллюзию, создаваемую фильмом, в пользу собственного творческого выбора. Но, мне кажется, все происходит как раз наоборот. Фильм прославляет не свободу от Матрицы, а увлечение захватывающими кинематографическими симуляциями. Я думаю, «Матрица» должна восхищаться совсем другим. Но вспомните — на корабле вне Матрицы мир теряет свою привлекательность: все вокруг серое и обветшалое, люди унылы, вынуждены питаться вязкой и неаппетитной кашей. Члены экипажа бреют головы, что делает их похожими на монахов, одеты они в лохмотья и в большинстве своем обезображены отверстиями на шее. Фанатам, несомненно, больше нравится внешний вид Киану в симуляторе: там он красив, его волосы длиннее, в шее нет отверстия, он одет в черный плащ и умеет летать по воздуху. Только в симуляторе Киану—Нео доступны удивительные телодвижения, скорость и возможность убивать.

Спрашивается, какой из миров притягивает, очаровывает и запоминается больше. Мой ответ — мир симу-лятора. Мы остаемся в этом мире, а не на корабле, где якобы «реальное» тело Нео дожидается новой связи с Тринити. В этом мире мы видим облаченного в плащ красавца Нео, бродящего в толпе людей, а затем несущегося по небу, предвещая «мир без правил и подчинения, без преград и границ, мир, где возможно все». Его полет и слова подразумевают, что люди не должны быть скованы физическими телами. Фильм дает пищу эскапистским фантазиям об интеллектуальной реальности, где немногие избранные не будут ограничены физическими законами. (И само собой, им не придется напряженно работать, чтобы совершенствовать свои навыки.) Фильм оставляет нам образ Нео, нарушающего, подобно

Супермену, физические законы. Зрителям хочется освободиться от иллюзий, но фильм лицемерно стремится к тому, чтобы оставить нас заложниками собственных фантазий.

Сюжет «эКзистенЦии», с его идеей «игры в игре», напротив, заставляет задуматься над тем, может ли иллюзия быть лучше обычной жизни. В финале мы узнаем (или думаем, что узнаем) о том, что победа Аллегры над Тедом в игре «эКзистенЦия» — иллюзия, внушенная демонстрационным прогоном другой игры — «транСценденЦии». Герои фильма выходят из «эКзистенЦии», чтобы посмеяться и обсудить свои роли, комментируя, ломимо прочего, свой забавный акцент в игре. Внезапно Джуд начинает говорить со своим нормальным английским акцентом, а не с сухим канадским, который мы слышали раньше.

В то время как в «Матрице» арсенал кинематографических трюков используется для втягивания зрителя в иллюзорную реальность, в «эКзистенЦии» игра выступает как метафора создания фильма. Это обнаруживается на автозаправочной станции, где Гас говорит Аллегре: «Мне нравится твой сценарий. Хотелось бы поучаствовать». Позже Аллегра объясняет, что разные авторы строят игру по-разному, совсем как разные режиссеры. «эКзистенЦия» не делает упрощенческих выводов о том, «вредно» ли играть в игры и смотреть кино. Таким образом, в ней отсутствует лицемерие «Матрицы». Тед беспокоится о том, что игра может вызвать психоз, но, когда выходит из нее, он видит, насколько скучна обыденная действительность, и мы вместе с ним понимаем, что игры могут быть безумно увлекательными. Видимой целью «Матрицы» является возвращение людей к порожденной ими самими действительности, хотя одновременно «Матрица» затягивает зрителей в реальность, которую выдает за нечто большее, чем фильм. В «эКзистенЦии» все наоборот: в шаловливой манере она указывает на недостатки игры, одновременно напоминая, что наслаждение фантазией обусловлено скукой реальной жизни,

Профессиональные философы могут заявить, что оба фильма представляют незрелый взгляд на реальность и иллюзию, похожий на обычный для неофитов философии вопрос: «Что, если я бабочка, которой снится, что она человек?» Обе картины предупреждают людей о возможной зависимости от машин, однако и сами они, и DVD, саундтреки, сиквелы и веб-сайты являются симуляциями, к которым мы, зрители, «подключаемся» для развлечения и от которых можем оказаться в зависимости. Какой же фильм сильнее стимулирует размышления об этой зависимости, а также содержит более интересный и честный взгляд на удовольствие от «соединения» душ и тел? Я постаралась доказать, что это нарочито глупая и вульгарная «эКзистенЦия», а не якобы глубокая, увлекательная и «освободительная» «Матрица».[172]

18. «МАТРИЦА», МАРКС И ЖИЗНЬ «КОППЕРТОПА»[173] Мартин Данахэй, Дэвид Ридер

С марксистской точки зрения в «Матрице» прекрасно обыгрывается эксплуатация среднего рабочего в Америке конца XX — начала XXI века. Фильм содержит массу ссылок на множество социальных и экономических идей, которые можно связать с Карлом Марксом.

Все американские работники, начиная с водителя почтовой службы UPS, чье местонахождение между пунктами назначения показывает портативное устройство, и клерков, занимающихся вводом данных, у которых каждую минуту учитывается количество набранных символов, до сотрудников, занимающихся обслуживанием клиентов, каждый звонок которых отслеживается, находятся под все возрастающим наблюдением с использованием высоких технологий, что век тому назад было предсказано Марксом. Старомодные часы, в XIX веке висевшие при входе на работу и символизировавшие капиталистическое угнетение, и нынешние программные пакеты, позволяющие следить за каждым движением работника как внутри, так и вне офиса, отличаются непринципиально. Нарастающий контроль машин над работниками давно беспокоил марксистов. В «Матрице» представлены мрачные последствия современных тенденций.

Одним из самых ярких и пугающих моментов фильма является сцена, в которой герой узнает, что вся его жизнь была настоящей лишь наполовину. Нео отчаянно вжимается в кресло, пристально следя за телеэкраном в бессмысленном белом пространстве загрузочной программы. Морфеус, удобно устроившись, переключает каналы, демонстрируя ряд живых и пугающих изображений города, из которого недавно был освобожден Нео. Морфеус заявляет: «Ты жил в мире иллюзий, Нео. Перед тобой мир, который существует сейчас». На телеэкране фотографии городской жизни сменяются мрачными и зловещими изображениями разрушенного в результате войны с машинами города. Слепящий белый свет загрузочной программы гаснет, и в следующий момент Морфеус и Нео оказываются посреди жалких городских развалин. Морфеус объявляет: «Добро пожаловать в пустыню реальности».

Нео оказывается совершенно не готов к показанному. Потрясенный, он отшатывается. Морфеус продолжает свой монолог, отвечая на вопрос, заставлявший Нео ночи напролет в одиночестве сидеть за компьютером:

Что такое Матрица? Контроль. Мир иллюзий, созданный компьютерами, чтобы управлять нами и превратить человечество вот в это.

Морфеус показывает Нео батарейку Duracell. Ранее, когда Нео садился на заднее сиденье «кадиллака», Свитч назвала его «коппертопом».

«КОППЕРТОП» В ДЕЛЕ

Согласно Марксу, при капитализме рабочие не видят связи между своим трудом и создаваемым капиталом, так как «отчуждаются» от результатов работы. Кроме того, они не понимают, что их принуждают работать, думая, что действуют в условиях «свободного» рынка, на котором продают свой труд добровольно. Фактически Маркс утверждает, что их эксплуатируют, так как они не могут сами решать, как и когда им работать. Они вынуждены принимать условия работы, которые диктуют владельцы капитала.

Связь с «коппертопом» может быть обнаружена в беспокойстве марксистов о положении трудящихся, которые, подобно рабам или мобилизованным солдатам, обеспечивают машины энергией. В знаменитом «Манифесте Коммунистической партии» (1848) Маркс говорит об эксплуатации заводских рабочих XIX века в Европе — именно для них он тогда писал:

Современная промышленность превратила маленькую мастерскую патриархального мастера в крупную фабрику промышленного капиталиста. Массы рабочих, скученные на фабрике, организуются по-солдатски. Как рядовые промышленной армии, они ставятся под надзор целой иерархии унтер-офицеров и офицеров. Они — рабы не только класса буржуазии, буржуазного государства, ежедневно и ежечасно порабощает их машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа-фабрикант.

Для огромного числа людей в XIX веке работа была бессмысленной. Рабочие больше не создавали продукты, предназначенные для местной клиентуры, продукты, которыми они могли бы гордиться. Вместо этого им приходилось трудиться над производством продуктов, не имеющих совершенно ничего общего с товарами, которые в результате продавались им. Тогда, как и сейчас, множество задач предназначалось для «коппертопов», что приводило к росту отчуждения.

Хотя люди склонны говорить об отчуждении как о личном психологическом опыте, в работах Маркса оно рассматривается как результат социальных отношений при капитализме. Иными словами, отчуждение индивида — это продукт системы. В следующей сцене «привратник» Морфеус, по-видимому, соглашается с этой точкой зрения, объясняя Нео:

Матрица — это система, Нео. И эта система — наш враг. Когда ты внутри, что ты видишь, оглянувшись по сторонам? Бизнесмены. Учителя. Юристы. Плотники. Это умы людей, которых мы пытаемся спасти. Но пока нам это не удалось, они остаются частью системы.

По Марксу, социальные отношения при капитализме отражают связь между товарами (система), а не людьми, и сами рабочие рассматривают свой труд как товар, который должен быть продан на рынке. Маркс подробно анализирует положение рабочих при капитализме, также и в сюжете «Матрицы» труд — важный элемент, хотя этого можно не заметить с первого взгляда.

В статье «Наемный труд и капитал» Маркс объясняет, почему работа делает из людей «коппертопы»:

Стало быть, труд — товар, товар не в большей и не в меньшей степени, чем сахар. Первый измеряется с помощью часов, второй — с помощью весов.

В условия капитализма «товар», продаваемый рабочими компаниям и заводам, на которые они работают, есть не что иное, как их энергия. В «Матрице» эта «реальность» представлена в сцене, где обнаженные беззащитные люди, подключенные к электростанции, неподвижно висят в похожих на гробы кабинах. Электростанция напоминает здание корпорации, все работники которой аккуратно распределены по занимающим несколько этажей крохотным отсекам. Это превращает человеческую расу в «Матрице» в рабочий класс, а агентов — в охранников капитала. Электрические разряды, искрящиеся вокруг электростанции, иллюстрируют данное Морфеусом определение «коппертопа» — кого-то «настолько безнадежно зависимого от системы», что уже неспособного преодолеть эксплуатацию.

ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Теоретические положения учения Маркса частично опираются на диалектические принципы немецкого философа Г. В. Ф. Гегеля. С точки зрения марксизма диалектика — это теория эволюционного развития. Она основывается на идее Гегеля о том, что движущей силой человеческой истории является борьба противоположностей. Тот, кто мыслит диалектически, видит мир в постоянной эволюции. Более того, диалектики считают мир пространством, в котором противостояние всего — от отдельных молекул вещества до сложных идей — ведет к выходу на новый уровень самосознания и организации. Марксист Лев Троцкий в «Азбуке диалектического материализма» сравнивает «диалектическое мышление» с киноэкраном:

Диалектическое мышление относится к вульгарному, как лента кинематографа относится к неподвижной фотографии. Кинематограф не отбрасывает простой фотографии, а комбинирует серию фотографий по законам движения.

Человек, мыслящий диалектически, верит, что каждый кадр связан с мировой сетью кадров, одновременно состязающихся за обретение смысла. Человек, мыслящий диалектически, никогда не принимает вещи «как есть», так как жизнь вокруг любой моментальной фотографии постоянно меняется; все «подвижно».

В «Матрице», «картине внутри картины», показано диалектически изменяющееся состояние ума Нео. Через фильм en abime[174] проходит череда отражений: темные очки, ложки, зеркало и даже дверная ручка квартиры Оракула. Отдельные отражения, или «неподвижные фотографии», складываются в «картину», накладывающуюся поверх основного течения фильма. Она изображает диалектическое развитие Нео, сопряженное с борьбой против существования в виде «коппертопа».

Две сцены первой половины фильма — «Вниз по кроличьей норе» и «Реальный мир» — отражают путь Нео от недиалектического «колпертопа» до диалектически мыслящего бойца сопротивления. В сцене «Вниз по кроличьей норе» мы видим отражение Нео в темных очках Морфеуса. Нео еще не сделал выбор. Красная и синяя таблетки лежат в протянутых руках Морфеуса. Одинаковые отражения Нео в обеих линзах являются символом недиалектической жизни «коппертопа». Подобно фотографии, Нео — один и тот же человек в «рамках» обеих линз. После того как Нео выбирает красную таблетку, его отражение начинает меняться. Прежде чем попрощаться с Канзасом, отражение Нео в зеркале распадается на фрагменты: начинается диалектическое путешествие. Далее, в сцене «Реальный мир», полностью оформляется диалектическое различие между миром иллюзий Матрицы и реальным миром. «Двойное изображение» Нео изменилось. Когда Морфеус показывает Нео батарейку, изображение в линзе, где раньше отражалась синяя таблетка, меняется. Теперь там отражается «коп-пертоп». В другой линзе отражается «реальный» Нео. Теперь Нео мыслит диалектически. Его путешествие началось.

По ходу фильма отражения Нео иллюстрируют его попытки примирить две противоположные стороны своей личности. Он стремится согласовать противостоящие друг другу отражения жизни: жизнь в Матрице и жизнь в «реальном мире». Следуя в этом направлении, похожая на переход в нирвану трансформация Нео в «Избранного» может быть истолкована следующим образом: преодолев противоречие между отчужденной и неотчужденной жизнями, Нео перешел на новый уровень диалектического мышления, стал цельным и больше уже не мечется между двумя мирами. Значительное противоречие между «Матрицей» и марксистской теорией состоит в том, что быть «Избранным» в «Матрице» значит всего лишь перейти на следующую ступень бесконечной эволюции. Иными словами, у «кроличьей норы» нет дна.

САЙФЕР И ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ

В сцене «Сделка о блаженстве» Сайфер сидит за столом а ресторане напротив агента Смита. Он сосредоточенно нарезает большой, сочный кусок филе. Слышен звук ножа и вилки, перемещающихся по изящной фарфоровой тарелке, в стакане нежно шепчет красное вино. Сайфер готов к измене. Ему надоела жизнь солдата сопротивления. Проведя без малого десять лет на «Навуходоносоре», он сдался и теперь хочет продать всю команду за шанс вновь стать «коппертопом», подключенным к Матрице. Агент Смит задает последний вопрос, но, прежде чем ответить, Сайфер говорит:

Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет? Неведенье — это блаженство.

Последние слова Сайфер произносит, откусывая филе. В конце сцены вертикальные струны арфы превращаются в вертикальные линии безликого зеленого кода, бегущего вниз на мониторах «Навуходоносора».

Сайфер прекрасно сознает бессмысленность бифштекса, который он ест. Он знает, что его не существует. Следуя терминологии марксизма, бифштекс—это товар, а блаженство, которого жаждет Сайфер, — это товарный фетишизм. В главе «Товарный фетишизм» в первом томе «Капитала» Маркс пишет:

Итак, откуда же возникает загадочный характер продукта труда, как только этот последний принимает форму товара? Очевидно, из этой самой формы. Равенство различных видов человеческого труда приобретает вещную форму одинаковой стоимостной предметности продуктов труда; измерение затрат человеческой рабочей силы их продолжительностью получает форму величины стоимости продуктов труда; наконец, те отношения между производителями, в которых осуществляются их общественные определения труда, получают форму общественного отношения продуктов труда.

В этой главе Маркс описывает типичные отношения между нами, трудящимися всего мира, и производимыми нами продуктами. Некоторые термины, используемые Марксом, не сразу становятся понятны, например «продукт труда» и «отношения между производителями». Однако все проясняется после разбора основных понятий. Маркс считает, что любой товар в мире — автомобили, компьютеры, программное обеспечение, обувь, мебель и книги — существует только потому, что кто-то использовал для их создания свою «энергию труда». Даже деньги, которые нужны нам для покупки товара, — часть чьего-то труда.

Проблема в том, что мы, работники всего мира, «фетишизируем» приобретаемые товары. Другими словами, мы часто не видим того факта, что товары, которые мы приобретаем, произведены такими же людьми, как мы. Обувь, которую мы покупаем на заработанные деньги, сделана рабочими для рабочих. Мы часто слышим рассказы о нещадной эксплуатации азиатских рабочих, но все равно покупаем кеды любимой марки. Мы едем в машине на свою работу, не думая об условиях труда рабочих, собравших эту машину. Игнорируем мы эти отношения или нет, каждый из нас в той или иной степени подвержен «товарному фетишизму».

Вернемся к вопросу, который управлял скрытыми побуждениями Нео; Маркс бы расширил объяснение Морфеуса. Разумеется, Матрица — это мир иллюзий, целью которого является контроль над людьми. Кроме того, Матрица — это суммарная «энергия труда» всех людей, вырабатываемая каждый день и каждый час. Каждый образ и каждый запах в Матрице — это продукт труда людей. Необъяснимым образом эта реальность «становится фетишем» или, как говорит Сайфер, блаженным неведеньем. Как было сказано в цитате из Маркса, «отношения между производителями, в которых осуществляются их общественные определения труда, получают форму общественного отношения продуктов труда». Иными словами, классовое единство мировой рабочей силы скрывается товарным «миром иллюзий», с которым мы сталкиваемся напрямую. Рабочие не могут объединиться потому, что их общий опыт как класса трудящихся скрыт за слащавыми вкусами, звуками и внешностью товаров. В бифштексе, который ест Сайфер, нет ничего мистического. Он прекрасно знает, что сочность и вкус поставляются «электростанцией». Но он больше не может противостоять слащавому миру Матрицы, чтобы продолжать есть «неподдельные» помои и жить как «неподдельный» нищий.

ОТ ЧЕГО МЫ ДОЛЖНЫ ПРОСНУТЬСЯ?

Является ли «Матрица» частью «неподдельной» капиталистической Матрицы? Марксисты XX века Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно дали бы утвердительный ответ. В своем эссе «Культуриндустрия: Просвещение как обман масс» они утверждают, что средства массовой информации — радио, телевидение и кино — поднимают на новый уровень «товарный фетишизм» в капиталистическом обществе.[175] Настоящий мир иллюзий — это «неземной мир» голливудских ценностей и корпоративных торговых марок, навязывающий нам свою приторную сладость, и марксисты хотят, чтобы мы «очнулись» от него. Парадоксально, но «Матрица» является частью той индустрии культуры, против которой выступают Хоркхаймер и Адорно. Но как такое возможно? Кажется несомненным, что это фильм об эксплуатации и широкомасштабном сопротивлении. Или все же нет? Одной из самых сильных идей Маркса относительно эксплуатации рабочей силы при капитализме является теория прибавочной стоимости. Маркс хотел выяснить, как и откуда капиталисты получают прибыль. Досконально изучив все аспекты капиталистического производственного цикла, он пришел к следующему выводу: капиталисты получают прибыль, или прибавочную стоимость, платя рабочим меньше, чем те заслуживают. Обычно считается, что для получения прибыли необходимо точно улавливать ритм изменения спроса и предложения — капиталисты, мол, продают товар, когда могут назначить цену, превосходящую стоимость производства. Маркс понимает, что это случается слишком редко, чтобы быть постоянной основой получения прибыли. Он также понимает, что стоимость сырья, необходимого для производства, постоянна. Единственная величина, которую капиталисты могут регулярно изменять, — плата за труд. Маркс утверждает, что капиталисты стараются платить рабочим столько, чтобы те едва могли сводить концы с концами, остальное они оставляют в своих руках. Если трудящийся отрабатывает восьмичасовую смену, ему обычно платят за пять или шесть часов: оставшиеся два-три часа являются источником прибыли капиталиста.

«Матрица» — незабываемый фильм, но даже он не может убедить зрителей «проснуться» и бороться против эксплуатации, которая превращает большинство из нас в «коппертопы» реального мира. Ему это не удается, в частности потому, что в нем не показано, чего лишается человечество, подключенное к Матрице. Возможно, взаимоотношения двух разумных видов—людей и машин — не являются символичными, и мир иллюзий, в который хочет вернуться Сайфер, не так уж плох. Он выглядит достаточно стильно и урбанистически, в нем есть «действительно хорошая лапша», стабильная работа и прикольные ночные клубы. Людям приходится вырабатывать энергию, но Матрица так красочна и имеет неограниченную пропускную способность! Иными словами, люди работают и получают ровно столько, сколько заслуживают.

Если бы «Матрица» содержала марксистский призыв проснуться, мир иллюзий Матрицы был бы снят в черно-белых тонах, символизируя степень эксплуатации машинами энергии «коппертопов». Если бы Матрица была черно-белой, а «реальный» мир «Навуходоносора» — цветным, возможно, революционное будущее, за которое боролось человечество, выглядело бы ярким и красочным, как страна Оз, когда Дороти попрощалась с Канзасом.

19. СИМУЛЯЦИЯ В «МАТРИЦЕ» И ЭПОХА ПОСТМОДЕРНА Дэвид Веберман

Рассмотрим следующую гипотезу: между 1966 и 1974 годами мир изменился. Можно сказать, что именно наш мир изменился. И существенно. Хотя это и не бесспорно, многие ученые и историки верят в то, что в течение этих лет мы вступили в новую эру, оставив позади эпоху модерна, и обнаружили себя в совершенно иных обстоятельствах. Сейчас мы находимся в том времени, которое описывается как эпоха или состояние постмодерна.

Что произошло? Множество вещей. Деиндустриализация, переезд населения в пригороды, значительный рост эластичности накопления капитала, приведший к тому, что сейчас нам известно под названием глобализации.[176] В искусстве и архитектуре идеалы чистоты и глубины уступили место иронии и игре масок, в то же время различение между высоким и низким (или популярным) искусством начало казаться неоправданным и странным. Вспомним Энди Уорхола и Мадонну. Что касается философии, многие пришли к отказу от веры в твердый эпистемологический и этический фундамент, непоколебимый аксиоматический базис, поддерживающий наши знания и ценности. И очевидно, важной составляющей этого процесса стали технологии. За эти годы выросло первое поколение детей, вскормленных телевизионной жвачкой. Затем настало время широкого распространения кабельного телевидения, видео, факсов, препаратов-стимуляторов, компьютеров, сотовых телефонов, Интернета.

В конце концов все это оказало свое влияние на наши мысли, чувства и желания. А как могло быть иначе? Сущность человеческого опыта подверглась и продолжает подвергаться трансформации. Идея состоит в том, что, лишенные реального понимания собственного места, мы стали в собственном мире духовными кочевниками. В мире, лишенном серьезности, мы перестали верить и стали циниками. В мире, где есть конструирующие реальность наркотики, наши личности стали пластичными, утратили свою подлинность, которая превратилась в мистификацию. И в абсолютно опосредованном мире мы… кто же мы? Этот вопрос приводит нас к Матрице, а именно к фильму братьев Вачовски «Матрица» и к сети преломленных образов, которой, бесспорно, все мы опутаны до невиданной ранее степени (насколько мы вообще способны увидеть это). Назовем это истиной, назовем это реальностью, назовем это кроличьей норой. Если фильм обо всем этом, тогда он действительно посвящен нашему взгляду на самих себя, на то, какими мы сейчас являемся и как можем измениться в скором времени.

«Матрица» вышла на экран в 1999, а не в 1969 году. По этой причине она легко вступила в резонанс со зрителями. И мы понимаем это, мы признаем за этим фильмом силу не только футуристической научной фантастики, но и комментария к вопросу о том, кто же мы такие. Это не первый фильм (или иное произведение искусства), обращающийся к данной тематике, но это, возможно, наиболее характерный (имплицитно) философский фильм, обращающийся к одной из главных особенностей постмодернистского опыта: смазанной или исчезающей границе между реальностью и симуляцией.

То, что «Матрица» посвящена рассказу об этой исчезающей границе, несомненно. Указания на это разбросаны по всем диалогам фильма. Да и авторы дают намек в самом начале. В сцене, где в квартиру к Нео приходят хакеры, которым нужна некая цифровая информация, герой достает товар из полого изнутри тома, который нам показывает камера и который оказывается книгой Ж. Бод-рийяра «Симулякры и симуляция»[177] — постмодернистской работой, посвященной разрушению реальности и замещению ее симулированными образами. Хотя фильм и интересуется этой исчезающей границей, не вполне очевидно, что именно он говорит (или, скорее, показывает) по ее поводу. Неясно также, что именно постмодернистского или нового есть в сюжете фильма как аллегории нашего времени. Данное эссе пытается разглядеть эту границу, заглянуть в кроличью нору и увидеть, кем мы стали.

Мой метод состоит в том, чтобы рассмотреть четыре тезиса, или предположения, являющихся возможными интерпретациями того, о чем фильм повествует, что предлагает или показывает в отношении разделения реальности и симуляции в наш век высоких технологий. Вот эти тезисы:

I. Невозможно окончательно установить различие между реальным и нереальным.

II. Реальность может быть смоделирована и усовершенствована.

III. Смоделированная, или виртуальная, реальность может быть (и, вероятно, будет) предпочтительнее нормальной реальности.

IV. Смоделированная реальность метафизически так же (если не более) реальна, как и «неподдельная» реальность.

Нам не следовало бы с самого начала утверждать, что все или отдельные эти предположения соответствуют действительности. Задача состоит в том, чтобы осмыслить признание фильмом этих положений или его заигрывание с ними, а также осмыслить то, в чем он усматривает характерные черты эпохи постмодерна, противопоставляющие ее всей предшествующей истории. Есть надежда на то, что в конечном итоге наша кроличья нора станет более понятной.

НЕВОЗМОЖНО ОКОНЧАТЕЛЬНО УСТАНОВИТЬ РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ РЕАЛЬНЫМ И НЕРЕАЛЬНЫМ

После того как Нео впервые встречает Морфеуса, он убеждается, что всегда был прав в своем ощущении, что «с миром что-то не так». Необходимо что-то делать с Матрицей. Он выбирает красную таблетку, чтобы увидеть, «насколько глубоко ведет кроличья нора», и, как нам известно, вскоре узнает, что единственный мир, который он когда-либо знал, видел и ощущал, является иллюзией, не имеющей действительного существования по ту сторону киберпространства. Непосредственно перед тем, как началось его путешествие в реальность, Морфеус, ощущая неуверенность и недоверчивость Нео, спрашивает: «Как бы ты узнал разницу между миром твоего сна и реальным миром?» Посыл ясен. У Нео нет способа, позволяющего с уверенностью судить, что реально, а что нет. Это уже, конечно, философская, даже специфически эпистемологическая проблема. А также и очень старая проблема. Возможно ли, что мы ничего не знаем, поскольку все наши мнения ложны? Есть ли какой-нибудь способ, чтобы показать, что мы не заблуждаемся ео всем? «Государство» Платона—текст, чей возраст превышает 2400 лет, — говорит об обитателях пещеры, которые тени на стене принимают за реальные вещи. Они не знают, что реально, никогда не сталкиваясь с этим вещами и не имея понятия о своем незнании. Для Платона это аллегория условий существования людей, которым известен только материальный мир, а не идеи (или формы), которые, как считает Платон, стоят за ним и делают его возможным. Намного позже, в XVII веке, Декарт рассматривает возможность того, что все наши убеждения могут быть ложными. В своих «Размышлениях о первой философии» он стремится отыскать надежное основание для знания и, желая начать с наброска, предпринимает в «Первом размышлении» попытку показать, что во всех наших убеждениях можно усомниться. Он начинает с ненадежности данных наших органов чувств, но решает, что это не вполне выполняет поставленную задачу. Тогда он рассматривает возможность того, что все вокруг может быть нами вымышлено. На деле нет безупречного способа показать, что мы не выдумываем все, что знаем. Но, рассуждает Декарт, мы не могли бы все время выдумывать, поскольку содержание наших фантазий не может быть создано только из самих этих фантазий и, следовательно, должно происходить из какого-то другого источника. Затем Декарт рассматривает возможность того, что некий злонамеренный демон постоянно обманывает нас, внушая нам только ложные убеждения. С учетом этой возможности и сопровождающей ее невозможности доказательства, что это не так, торжествует радикальный и глобальный скептицизм (который, как думает Декарт, он может преодолеть с помощью средств, исследованных в его следующих размышлениях).

Таким образом, мы видим, что предположение Морфеуса о том, что мы действительно не можем с уверенностью судить, когда мир, который мы воспринимаем, реален, а когда нет, является вполне приемлемым философским утверждением (хотя можно представить и некоторые веские аргументы против этого). Есть ли что-нибудь новое в том, что говорит Морфеус? Только следующее. Идея о злонамеренном демоне и в XVII веке, и вплоть до сегодняшнего дня производила весьма странное впечатление. Очень немногие люди могли представить, каким образом всемогущее злонамеренное существо способно внедрять убеждения в наш мозг. Сегодня, с наступлением эры компьютерного моделирования и роста знаний о том, как (посредством электрических импульсов) работает мозг, все это выглядит вероятным, хотя и довольно отдаленным будущим. Таким образом, «Матрица» и другие научно-фантастические фильмы и книги облегчили работу преподавателей философии. Глобальный скептицизм потерял образ совсем уж нелепого и неестественного. При быстром развитии компьютерных технологий и науки о мозге, возможно, однажды мы окажемся на том этапе, когда жизнеподобные симулированные образы и впечатления смогут властно вводиться в наш мозг или центральную нервную систему. Может быть, мы уже там и лежим в ванне с липкой жидкостью? «Как бы вы могли заметить разницу?..»

Впрочем, главным остается то, что утверждение о невозможности быть уверенным в способности распознать разницу между реальностью и иллюзией, не является новым в философском отношении. Но «Матрица» предоставляет и более свежую пищу для размышления.

РЕАЛЬНОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ СМОДЕЛИРОВАНА И УСОВЕРШЕНСТВОВАНА

Начнем с идеи о том, что существует только один реальный мир и никакого другого мира нет. Тогда откуда приходит нереальное и иллюзорное и почему мы иногда бываем одурачены им? Нереальное может возникать спонтанно в снах и может запутывать нас во время сна. Нереальное может также возникать посредством сенсорной или когнитивной ошибки (опять же спонтанно), что и приводит нас в заблуждение. Мир может сосуществовать с чем-то иным благодаря могуществу и слабости нашего разума. Это другой путь, на котором у реального мира появляются какие-то спутники. Человеческие существа могут представлять мир посредством знаков, языка и образов. Следовательно, мы живем в мире вещей и представлений этих вещей. Представления окружают нас со времен наскальных изображений и зарождения знакового языка. Но теоретики постмодернизма доказывают, что сейчас мы живем в мире, предельно насыщенном репрезентациями, как языковыми, так и изобразительными. Слова, знаки и особенно образы проникли повсюду, они узурпировали непосредственность материального мира, причем настолько, что тот мир, который мы воспринимаем, более адекватно может быть описан как спектакль, чем как пространственно-временной континуум, заполненный физическими объектами. Ги Дебор в своем весьма оригинальном «Обществе спектакля» (1967) пишет:

1. В обществах, достигших современного уровня развития производства, вся жизнь проявляется как огромное нагромождение спектаклей. Все, что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление. 2. Образы, оторванные от различных аспектов жизни, теперь слились в едином бурлящем потоке, в котором былое единство жизни уже не восстановить. Реальность, рассматриваемая по частям, является к нам уже в качестве собственной целостности, в виде особого, самостоятельного псевдо-мира, доступного лишь созерцанию… Спектакль — это не совокупность образов, но общественные отношения между людьми, опосредованные образами.

Согласно Дебору, сейчас существует ненамного больше представлений и образов, чем раньше, но они формируют сеть (матрицу?), создающую спектакль, который гораздо ближе к нам, чем нерепрезентативное, так что нерепрезентативное стало не поддающейся реконструкции абстракцией. Чтобы проиллюстрировать это, посмотрите на ваше непосредственное окружение и на то, до какой степени его реальность оформлена, сфабрикована с учетом возможного потребления. Или подумайте о роли телевидения или компьютерного монитора в современной жизни или в зале ожидания аэропорта.

Следующая ступень наступает с приходом компьютерного моделирования. Мы можем не только производить и потреблять созданные людьми представления мира, теперь мы можем симулировать мир. Симуляция—это средство представления в жизнеподобной манере как объективных процессов, так и субъективного опыта, который мог или не мог существовать раньше; средство, которое становится вполне обычным при использовании компьютеров. Так, мы можем моделировать аварию машины, или запах жареного лука, или состояние невесомости. И люди прямо сейчас именно этим и занимаются в лабораториях Техаса и Нью-Джерси, а также в кинозале IMAX вашего местного музея. В результате мы живем в симулированном мире, наполненном продуктами такой симуляции, названными симулякрами.

Сейчас, в начале XXI века, компьютерная симуляция, очевидно, еще пребывает в незрелом состоянии. Но она быстро прогрессирует. Труднее всего не скопировать и не модифицировать запахи, звуки, зрительные образы и поведение людей и вещей, но направлять все эти проявления в мозг так, чтобы лишить нас всякого представления об окружающем неподдельном мире. Но представьте, что наука и технология пошли дальше. Или, вернее, пусть «Матрица» представит это за вас (как раз этим фильм и занят). Симуляция начинается со стаккато на клавиатуре (в современных голливудских фильмах это верный признак того, что вскоре случится что-то интересное), посредством которого и была создана виртуальная реальность. В «Матрице» киберпростран-ство прекрасно передано через образ абсолютно белого пространства без стен, пола и потолка. В сцене, когда Морфеус впервые показывает Нео содержание компьютерной программы, оно украшено двумя красными кожаными креслами и телевизором (производства пред-постмодернистских 1950-х — обращение к нашей упорной ностальгии по тем временам, когда граница еще не была смазана), но этот же образ повторяется в сцене, когда Нео и Тринити запасаются оружием, чтобы отправиться на спасение Морфеуса. Далее заполним белое пространство всем, чем душа пожелает (от оружия, небоскребов и толпы бизнесменов до женщины в красном платье), направим все это через стальной порт, вмонтированный в мозг и соединенный с соответствующими рецепторами, и пожалуйста, получим полностью поддельную модель мира 1999 года, и это будет единственный мир, который мы будем знать.

Когда все это показано так наглядно, кажется, что уже гораздо легче представить, как может быть создан симулированный мир и как наше представление о реальности может ему уступить. Существует, однако, один аспект, который смущает создателей фильма или просто плохо продуман ими, а именно личность и психическая сила. Морфеус говорит Нео, что когда личность помещена в компьютерную программу вроде Матрицы, она сохраняет «остаток собственного образа» и становится «ментальной проекцией цифрового я». Что это значит? Высказывание довольно темное, но мы можем попытаться его понять. Нео, однажды отключенный и снова загруженный в киберпространство, сохраняет очень большой остаток личности того, кем он был в реальном мире, а именно на «Навуходоносоре». У него та же внешность, те же воспоминания (которые, между прочим, сформировались не в реальном, а в виртуальном мире), то же стремление быть свободным, то же знание джиу-джитсу (впрочем, подгруженное в промежутке) и так далее. С другой стороны, его личность и силы в киберпростран-стве являются также и проявлениями его способности к ментальной проекции. Так, на циновках в зале для тренировок джиу-джитсу Морфеусом ему было сказано, что если он хочет выиграть бой, это должна сделать его мысль, а не тело. Его ум достаточно силен (тогда как его воля или уверенность в себе сильны не всегда), чтобы игнорировать силу тяжести и сгибать ложки. Не вполне понятно, откуда происходит его сила. Конечно, команды легко можно набрать на клавиатуре, но это не то, что происходит на самом деле. Сам Нео неподвижно лежит в кресле, одновременно проделывая работу по изменению своего тела и физического мира в киберпростран-стве. О чем это говорит?

Во-первых, может показаться, что эта симуляция дает безграничную власть оператору, которому отдана клавиатура, и никакой власти тому (лежащему в кресле), для кого и симулируется мир. Так ли это? Что, если симуляция может быть чем-то большим? Мир закачивается в ваш мозг, и сверх того, ваш мозг получает способность не только черпать информацию из этого мира, но и воздействовать на него (как в видеоигре), а поскольку это кибернетический, а не реальный мир, ваши возможности не ограничены известными научными законами. Возможно, в этом отношении «Матрица» права: очень сложная симуляция может в действительности учитывать ки-берличность, которая способна проецировать больше, чем позволяют ее реальные характеристики, и даже превзойти их благодаря сильной и дисциплинированной воле. Согласно «Матрице», более могущественным, чем сам компьютер, является разум, который с ним работает. Мы должны будем подождать, чтобы убедиться в этом. Разбудите меня через пару сотен лет или лучше загрузите прямо сейчас.[178]

Таким образом, реальность может быть не только симулирована, но и усовершенствована. Почему бы не «переформатировать» ее при моделировании? Это означает, что данная симулированная реальность — это не только материал, скопированный из базовой структуры мира, но и создание всего необходимого, чтобы выстроите ее в соответствии с нашими желаниями. Виртуальная реальность в «Матрице» копирует не мрачную серую пустыню 2199 года, но мир, каким он был в 1999 году: по сравнению с миром 2199 года он изобилует яркими красками, в нем есть синее небо, вкусная еда. Даже по сравнению с «реальным» миром 1999 года он определенным образом улучшен (например, дополнен женщиной в красном платье) или может быть улучшен с помощью устранения бедности {поскольку в фильме мы видим главным образом бизнесменов, мы не забываем, что машины хотят иметь послушное человеческое население, так что было бы неразумно допускать голод и лишения).

Да, с какими бы намерениями она не предпринималась, симуляция является фундаментальным расширением реальности. Это возвращает нас к нам самим и нашему обществу. Достигли ли мы той ступени, на которой виртуальная реальность действительно лучше, чем реальное положение вещей? Может ли быть так, что искусственный вкус банана более приятен или может быть сделан более приятным, чем сам банан? Можем ли мы представить тот день, когда суперкартинка Большого Каньона в кинотеатре IMAX превзойдет то, как реально выглядит Большой Каньон? Уолкер Перси, философски ориентированный романист, однажды заметил, что было бы гораздо интереснее столкнуться с Большим Каньоном неожиданно, чем прибыть к нему в туристическом автобусе. Представьте, что в ходе эксперимента компания IMAX пристегнула вас к электрическим датчикам, которые временно уничтожили любое знание о существовании Большого Каньона, так что вы могли бы подъехать к нему на лошади и получить потрясающее впечатление. Подопытные затем могли бы со знанием дела говорить: «Если у вас есть только три часа, плюньте на Каньон и отправляйтесь прямиком в IMAX. Это потрясающе. Если у вас больше времени, то посетите Каньон, он тоже недурен, но приготовьтесь к толике разочарования». И кто может осудить их? Все это переводит нас на новую ступень.

СИМУЛИРОВАННАЯ, ИЛИ ВИРТУАЛЬНАЯ, РЕАЛЬНОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ (И, ВОЗМОЖНО, БУДЕТ) ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ НОРМАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Что предпочтительнее — реальный мир или усовершенствованный виртуальный мир? Какую таблетку вы выберете — синюю или красную? Как мы только что увидели, при соответствующих технологических достижениях и наличии квалифицированного и доброжелательного программиста виртуальный мир будет действительно привлекательнее реального. Это прекрасно проиллюстрировано в сцене, где Сайфер дезертирует и начинает работать на неподражаемого агента Смита. Сайфер, наслаждаясь сочным куском мяса и бокалом прекрасного красного вина, говорит: «Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет? Неведенье—это блаженство».

Матрица раздает сочные куски, реальный человеческий мир довольствуется пресной кашицей. Матрица располагает замечательными ночными клубами, а реальный мир — нет. У Матрицы имеется женщина в красном платье, у реального же мира… впрочем, есть Тринити (ну конечно, всегда случаются исключения). Но дело в том, что Матрица — это рай чувственных удовольствий, которые могут сравниться с реальным миром. И Сайфер, как прожженный гедонист, искатель удовольствий, не склонен подстраиваться под извечные мечты человечества и прочий идеалистический мусор. Он хочет вернуться в киберреальность и желает сделать все необходимое, чтобы избежать еще девяти лет все той же кашицы. С другими членами команды «Навуходоносора» все иначе. Для них есть нечто большее, чем удовольствие, а именно правда и свобода. Особенно для Нео, который рано обнаруживает в себе отвращение к «судьбе» и неверие в нее, потому что ему «не нравится идея, что я не контролирую свою жизнь».

Таким образом, на первый взгляд виртуальный мир предпочтительнее только для поверхностного гедониста, который равнодушен к греху самообмана, в то время как реальный мир предпочтительнее для того, кто думает о более важных вещах, таких как правда, свобода, независимость, подлинность существования. Выдвигая это положение, мы получаем старомодную голливудскую морализаторскую историю. Совсем даже не постмодернистскую. И конечно, весь сюжет фильма развивается в связи с благородной борьбой за свободу от тирании машин и их злой Матрицы. Но фильм, несмотря на все это, открывает нам в нескольких словах то, что единственный правый — Сайфер. Я убежден, что верный путь — предпочтение симулированного мира реальному.

И вот почему. Матрица не просто предлагает чувственные удовольствия. Фактически она дает почти все, что мы могли бы хотеть: от самых поверхностных до глубочайших из удовольствий. Машины не сделали мир ограниченным необходимым, предоставляя возможность посещать музеи и концерты, читать Шекспира и Стивена Кинга, влюбляться, растить детей, завязывать глубокую дружбу и т. д. Весь мир лежит у наших ног, исключая (что, возможно, и к лучшему) некоторые его неприятные стороны, ведь машины имеют особую мотивацию создавать и поддерживать мир без разочарований, несчастных случайностей, болезней и войн, чтобы максимизировать получаемую энергию. Реальный мир, с другой стороны, представляет собой пустыню. Библиотеки и театры разрушены, а небо всегда серое. Действительно, вы должны были бы лишиться ума (по меньшей мере, быть не от мира сего), чтобы выбрать реальный мир. (Не потому ли Киану Ривз выглядит таким адекватным своей роли?) Сейчас мы говорим главным образом не о гедонизме, а, используя терминологию Джона Стюарта Милля, о «высших способностях» и глубоких и разнообразных типах удовольствий, происходящих из них. Такое удовольствие найти гораздо легче в Матрице, чем в «пустыне реальности».[179]

Что же в отношении правды и свободы, независимости и подлинности существования? Машины, возможно, и не беспокоятся о том, что вы делаете в виртуальном мире. Вы можете рисовать, сочинять музыку, поддерживать правительство или бороться с ним. Вы свободны во всем, как вы свободны сейчас, вы не можете делать только одного: пытаться отключить Матрицу, или подстрекать других к тому, чтобы отключить ее, или убивать агентов, которые пытаются остановить людей, пытающихся отключить Матрицу. Что же до правды, то есть только одна единственно важная правда, которая недоступна вам: все происходящее нереально. Все лишь виртуальность. Но эта виртуальность ощущается как реальность настолько, насколько вообще реальное может быть ощутимо. И нет причины подозревать, что это нереально, если только Морфеус и его команда не наведаются к вам. Должно ли вам быть до этого дело? Важно ли это? Действительно ли все в конечном итоге нереально? Что делает все это нереальным? Перейдем к нашему последнему предположению.

СМОДЕЛИРОВАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ МЕТАФИЗИЧЕСКИ ТАК ЖЕ (ЕСЛИ НЕ БОЛЕЕ) РЕАЛЬНА, КАК И «НЕПОДДЕЛЬНАЯ» РЕАЛЬНОСТЬ

Во-первых, несколько строк из теоретика постмодернизма Жана Бодрийяра:

Само определение реального таково: то, что можно равноценно скопировать… В границах этого процесса копирования реальное — это не только то, что может быть воспроизведено, но и то, что всегда уже воспроизведено. Гиперреальное превосходит представление только потому, что оно полностью является симуляцией. Искусственность является специфической основой реальности.[180]

Когда Морфеус берет Нео в первое путешествие по запрограммированному компьютерному киберпростран-ству, Нео хватается за кожаное кресло на фоне белой яркой пустоты и спрашивает Морфеуса: «Не хочешь ли ты сказать мне, что это нереально?» Морфеус отвечает: «Что такое реальность? Как ты определяешь, что реально, а что нет?» Это не проходной момент и не просто риторический вопрос. В необычном контексте фильма и нашего еще более необычного технологического мира это вполне законный вопрос. Следующее утверждение Морфеуса только подтверждает это. Он говорит, что реальность — это то, что мы можем чувствовать, обонять, пробовать и видеть, и все это состоит из «электрических сигналов, интерпретированных нашим мозгом». Но если чье-либо восприятие виртуальной реальности также является следствием электрических сигналов, воспринятых мозгом, тогда может казаться, что виртуальная реальность столь же реальна, что и обычная.

В другой сцене Нео везут к Оракулу. Оглядывая в окно окрестности, он узнает место и восклицает: «Боже, я обычно ел здесь… действительно хорошая лапша». Только когда он разочарованно опускается на свое место, ему становится ясно, что «у меня есть эти воспоминания… и ничего из этого не было». Не было? Однако он помнит их.[181] В отличие от ложных воспоминаний (скажем, таких, которые порождаются сомнительными психотерапевтическими методиками), воспоминания Нео одновременно переживались им как происходящие в настоящем. Его впечатление от ресторана привело к дальнейшим посещениям заведения. Другими словами, его впечатление от ресторана связано отношениями с другими его впечатлениями и поведением. Оно даже находится в связи с впечатлениями и поведением других человеческих существ, тех, кого Нео брал в ресторан в виртуальном, интерсубъективно разделенном мире.[182] Таким образом, те воспоминания действительно соответствуют тому, что произошло. Можно в принципе найти следы этих воспоминаний в мозгу других человеческих существ, лежащих в коконах, подключенных к Матрице.

Идея о том, что реальность и наше знание о ней коренятся в чувственном восприятии (зрение, осязание и т. д.), которое у нас есть, является основным принципом философского эмпиризма — философии, которая не менее влиятельна сегодня, чем тогда, когда она впервые приняла свою современную философскую форму (в XVII и XVIII веках). Согласно Дэвиду Юму, не может быть другого обоснования нашего знания, нашей веры в то, что реально, чем то, что мы видим, слышим, обоняем, пробуем на вкус и осязаем. Сейчас кто-то может отрицать это, говоря, что Нео и другие человеческие существа в Матрице в действительности не видели и не слышали ничего. Однако у них был такой же тип чувственного восприятия, как и у нас. И поскольку нет ничего, что принципиально разделяет их чувственные восприятия с нашими, нет никаких внешних доказательств, доступных им (также нет их и для нас), которые могли бы показать, что их чувственные восприятия являются просто плодом воображения; отсюда следует, что для них Матрица так же реальна, как наш мир реален для нас, поскольку и у нас, и у них предполагается одинаковый тип чувственного восприятия.[183]

Мы также видели, что более ранние впечатления Нео были восприятием реальности, поскольку они согласуются с впечатлениями и поведением не только Нео, но также и других человеческих существ. Все это согласуется с консистентным представлением об истине, согласно которому утверждение вроде «Я имел обыкновение обедать в этом ресторане с приятелями» истинно, если оно согласуется с большинством других наших убеждений. Согласованность опыта и его способность служить надежной основой нашего поведения (что также справедливо и для более ранних впечатлений Нео) является основным принципом прагматизма.

Однако человек, скептически относящийся ко всему этому — киберскептик, — скажет, что не важно, сколько чувственных впечатлений индивид получает от виртуального мира, и не важно, насколько они согласуются между собой внутри индивида и между индивидами. Кибер-мир нереален потому, что он не существует в пространстве. Его нет нигде, кроме как в головах людей, точно так же, как и другие иллюзорные вещи (воображаемые любовники или Санта-Клаус) могут быть у них в головах. Но киберадвокат ответит ему: как же, кибермир существует в пространстве, только это киберпространство. Скептик скажет, что киберлространство — это не реальное пространство. И тогда защитник скажет: «Ха! Конечно, это нереальное пространство, именно это и делает его киберпространством». Скептик укажет, что пространство, которое не обладает атрибутом реальности, вообще не может считаться пространством. Согласно этому мнению, «киберпространство» — просто метафора, говоря строго — оксюморон.

При условии что киберпространство — это всего лишь метафора, мы должны отметить, что киберскептик предполагает, что протяженность в пространстве — сущностная черта того, что может считаться реальным. Предположение состоит в том, что есть один и только один пространственно-временной континуум и что некоторые наши убеждения и впечатления соответствуют тому, что есть в нем, а другие — нет. Если убеждения (или впечатления) не соответствуют, то они ложны (неверифицируемы). Равно если что-то не может быть обнаружено в этом континууме, оно нереально. Это допущение пространственности (и материальности, насколько материальность определима через пространственность) реального является тем, что некоторые философы будут отрицать. Так поступал Платон. Он считал, что некоторое количество идей, а скорее всего, все идеи реальны, еще не пребывая в пространстве. (Так и Кант считал, что пространство не является вещью в себе, но принадлежит к тем средствам, которыми индивид постигает мир.) Следовательно, мы видим, что кибер-адвокат разделяет некоторые философские основания не только с эмпириками, логиками и прагматиками, но и с платониками (а возможно, и с кантианцами) тоже. А также с постмодернистами (по крайней мере, во многих случаях).

Платон придерживается мнения, что идеи были даже более реальны, чем материальные объекты, помещаемые в пространстве. Его выводы сложны, но мы можем сказать кратко, что для Платона идеи более реальны, поскольку они вечны и неизменны и делают возможным существование материального мира и наше знание о нем. Сейчас виртуальная реальность не является неизменной, бесконечной, невозможно достоверно симулировать мир, который нам знаком (по крайней мере, пока). Может ли какое-либо чувство дать право считать, что симулированная реальность имеет большее причинное воздействие на нашу жизнь, чем несимулированный мир? Если наш будущий опыт подтвердит, что симулированная реальность может иметь большое влияние на наш живой опыт и поведение, чем несимулированная реальность, то, согласно прагматическому чувству, он будет более реален. Может быть, вмешаются другие обстоятельства, но, в любом случае, это не тот вопрос, где можно с легкостью делать какие-то прогнозы. Давайте подождем лет этак двести.

20. МАТРИЦА, ИЛИ ДВЕ СТОРОНЫ ИЗВРАЩЕНИЯ Славой Жижек

Когда я смотрел «Матрицу» в местном кинотеатре в Словении, мне представилась уникальная возможность сидеть рядом с идеальным зрителем этого фильма — рядом с идиотом. Мужчина лет около тридцати, сидящий справа от меня, был так поглощен фильмом, что постоянно беспокоил других зрителей громкими возгласами вроде такого: «Господи, значит, нет никакой реальности!»

Я определенно предпочитаю такую наивную увлеченность псевдоутонченным толкованиям, которые проецируют на фильм тонкие философские и психоаналитические концептуальные определения.[184] Тем не менее нетрудно понять эту интеллектуальную привлекательность «Матрицы»: не является ли «Матрица» одним из тех фильмов, которые действуют как некая разновидность теста Роршаха (/), приводя в движение универсальный процесс узнавания, подобно общеизвестному изображению Бога, который, кажется, всегда смотрит прямо на вас, откуда бы вы на него ни смотрели, — практически каждое направление, кажется, узнает в нем себя?

Мои друзья — последователи Лакана — говорят мне, что авторы, должно быть, читали Лакана; сторонники Франкфуртской школы видят в «Матрице» воплощение Kulturindustrie, отчужденной и материализованной социальной Субстанции (субстанции капитала), которая непосредственно овладевает самой нашей внутренней жизнью, присваивает ее, используя нас как источник энергии; адепты «нью-эйдж» видят в фильме источник размышлений о том, что наш мир — всего лишь мираж, порожденный всеобщим Разумом, воплощенным во Всемирной паутине.[185]

Этот ряд восходит к «Государству» Платона. Не воспроизводит ли «Матрица» в точности платоновскую модель пещеры (обычные люди как узники, прикованные к своему месту и вынужденные созерцать призрачный спектакль реальности — того, что они ошибочно считают реальностью)? Важное отличие, однако, заключается в том, что когда отдельные индивиды освобождаются из заточения в пещере и выходят на поверхность Земли, они находят там уже не ясное пространство, освещенное лучами Солнца, высшего Блага, но необитаемую «пустыню реального».

Главная оппозиция здесь имеет место между Франкфуртской школой и Лаканом: следует ли превращать «Матрицу» в исторический феномен, в метафору Капитала, который завладел культурой и субъективностью, или она является материализацией символического порядка как такового? Однако что, если сама эта альтернатива является ложной? Что, если виртуальный характер символического порядка «как такового» сам является условием историчности?

ДОСТИЖЕНИЕ КРАЯ МИРА

Идея героя, живущего в полностью управляемой и контролируемой искусственной Вселенной, вряд ли является оригинальной. «Матрица» просто делает ее более радикальной, перенося в виртуальную реальность. Главное здесь — принципиальная двусмысленность виртуальной реальности в отношении проблематики борьбы с традиционными предрассудками. С одной стороны, виртуальная реальность характеризуется радикальным сокращением многообразия нашего чувственного опыта — даже не до букв, а до минимального цифрового ряда из 0 и 1, то есть до передачи или не передачи электрического сигнала. С другой стороны, эта цифровая машина порождает смоделированный опыт реальности, который близок к тому, чтобы стать неотличимым от «настоящей» реальности. Как следствие, само понятие «реальной» реальности теряет свое значение. Виртуальная реальность, таким образом, в то же время является наиболее радикальным утверждением соблазняющей власти образов. Не является ли пределом американского параноидального воображения рассказ о человеке, живущем в небольшом идиллическом калифорнийском городке, в потребительском раю, который внезапно начинает подозревать, что мир, окружающий его, — подделка, спектакль, поставленный, чтобы убедить его, что он живет в реальном мире, тогда как все люди, окружающие его, — в действительности актеры и статисты гигантского шоу? Последний пример этого — фильм «Шоу Трумэна» Питера Вира (1998), где Джим Кэрри играет клерка из маленького городка, который постепенно обнаруживает, что он — герой круглосуточного телешоу, его родной город—гигантская съемочная площадка, где телекамеры следят за ним постоянно.

«Сфера» Слотердайка здесь реализована буквально, в качестве огромной металлической полусферы, которая окружает и изолирует весь город. Последние кадры «Шоу Трумэна», как может показаться, представляют опыт освобождения от идеологических пут замкнутой Вселенной, побега за ее пределы, в мир, непрозрачный для идеологии. Однако что, если как раз эта «счастливая» развязка фильма (не будем забывать — развязка, которой аплодировали миллионы людей во всем мире, смотревших последние минуты шоу), когда герой совершает побег и, как нас склоняют поверить, скоро должен воссоединиться со своей истинной любовью (так что перед нами снова формула создания пары!), и есть идеология в наиболее чистом виде? Что, если идеология присутствует в самой вере в то, что за пределами замкнутой конечной Вселенной есть некая «истинная реальность», в которую мы должны войти?[186]

Среди предшественников этой идеи — рассказ Ф. К. Дика «Вывихнутый век» (1959), в котором человек, ведущий изо дня в день скромную жизнь в идиллическом калифорнийском городке конца 1950-х годов, постепенно обнаруживает, что весь город — фабрикация, созданная ради его удовольствия. Опыт, лежащий в основе рассказа «Вывихнутый век» и фильма «Шоу Трумэна», заключается в том, что потребительский калифорнийский рай позднего капитализма в самой своей сверхреальности является в известной степени нереальным, лишенным субстанции и материальной инерции. Таким образом, дело не только в том, что Голливуд создает на экране видимость реальной жизни, лишенную веса и инерции материальности: в потребительском обществе позднего капитализма сама «реальная социальная жизнь» приобретает черты инсценированной фабрикации, в которой наши соседи ведут себя в «реальной» жизни как актеры и статисты в театре. Последняя истина капиталистической, утилитарной, лишенной духовности Вселенной — дематериализация самой «реальной жизни», превращение ее в призрачное шоу.

В сфере научной фантастики следует упомянуть также «Космический корабль» Брайана Олдисса, где члены племени живут в замкнутом мире тоннеля внутри огромного космического корабля, изолированного от остального корабля густой растительностью, не зная о существовании внешнего мира. В конце концов некоторые дети пробираются через заросли и попадают в мир за пределами тоннеля, населенный другими племенами. Из более ранних, более «наивных» предшественников следует упомянуть «36 часов» Джорджа Ситона — фильм начала 1960-х годов об американском офицере (Джеймс Гарнер), которому известны все планы вторжения в Нормандию, схваченном немцами всего за несколько дней до начала операции. Поскольку он был взят в плен в бессознательном состоянии, немцы быстро создают для него точную копию американского военного госпиталя и пытаются убедить его, что он живет сейчас в 1950 году, Америка уже выиграла войну, а он не помнит ничего о последних шести годах, — рассчитывая, что он раскроет все, что ему известно о планах вторжения. Вскоре эта тщательная продуманная конструкция дает трещину. (Ленин последние два года своей жизни жил почти в такой же управляемой среде, где, как мы теперь знаем, Сталин издавал специально для него подготовленный экземпляр «Правды», из которого были исключены все новости, позволившие бы Ленину узнать о происходящей политической борьбе; оправданием этого служило то, что товарищ Ленин должен отдыхать и его нельзя беспокоить ненужными провокациями.)

Что остается в тени, так это идея «достижения конца Вселенной». На хорошо известных гравюрах изумленные странники приближаются к экрану или занавесу небес — плоской поверхности с нарисованными на ней звездами, — проходят сквозь него и попадают за его пределы. Это именно то, что происходит в конце «Шоу Трумэна». Неудивительно, что финальная сцена этого фильма, когда Труман поднимается по ступеням, ведущим к стене, на которой изображено голубое небо, и открывает дверь, чем-то напоминает Магритта: не возвращается ли такое восприятие теперь, чтобы отомстить? Не указывают ли такие произведения, как «Парсифаль»[187] (в котором бесконечный горизонт тоже закрыт явно «искусственными» оптическими рирпроекциями[188]), что время картезианской бесконечной перспективы на исходе, что мы возвращаемся к некой разновидности обновленной средневековой Вселенной, какой она была до изобретения перспективы?

Фред Джеймсон явно стремился привлечь внимание к тому же самому явлению в некоторых романах Чандле-ра и фильмах Хичкока. Берег Тихого океана в чандле-ровском «Прощай, мой любимый» выступает как что-то вроде «конца или предела мира», по ту сторону которого — неведомая пропасть; ему подобна обширная открытая долина, которая открывается с вершины горы Рашмор, когда, убегая от своих преследователей, Ева-Мэри Сэйнт и Кэри Грант достигают вершины монумента, и в которую Ева-Мэри Сэйнт чуть не падает, прежде чем ее успевает удержать Кэри Грант.[189]

Возникает искушение добавить в этот ряд известную сцену сражения на мосту на границе Вьетнама и Камбоджи в фильме «Апокалипсис сегодня», в которой пространство за пределами моста воспринимается как «за пределами известного нам мира». А представление о том, что наша Земля на самом деле не планета, движущаяся в бесконечном пространстве, а круглое отверстие или дыра в бесконечной сплошной массе вечного льда, в центре которой находится Солнце, было одной из любимых псевдонаучных фантазий нацистов, — по некоторым сообщениям, они даже рассматривали возможность размещения нескольких телескопов на острове Силт в Северном море, чтобы наблюдать оттуда за Америкой.

«РЕАЛЬНО СУЩЕСТВУЮЩИЙ» БОЛЬШОЙ ДРУГОЙ

Тогда что же такое Матрица? Просто «большой Другой» Лакана, виртуальный символический порядок, сеть, которая структурирует реальность для нас. В этом измерении «большого Другого» происходит конституирующее отчуждение субъекта в символический порядок: «большой Другой» дергает за веревочки; субъект не говорит, он «проговаривается» символической структурой, Вкратце, этот «большой Другой» является наименованием социальной Субстанции, из-за действия которой субъект никогда не властен полностью над последствиями своих действий, а окончательный результат его деятельности всегда отличается от того, к которому он стремился или которого он ожидал.

Однако в ключевых главах «Семинара XI» Лакан стремится обрисовать тот процесс, который следует за отчуждением и в каком-то смысле сопровождает его, а именно процесс отделения: за отчуждением в большого Другого следует отделение от большого Другого. Отделение имеет место, когда субъект обращает внимание, что «большой Другой» в самом себе непоследователен, исключительно виртуален, «отстранен», лишен предметности, — и воображение является попыткой восполнить это отсутствие Другого (а не субъекта), чтобы конституировать (или заново конституировать) постоянство большого Другого.

По этой причине воображение и паранойя нераздельно связаны. Паранойя в ее простейшей форме — это вера в «другого Другого», в еще одного Другого, который, скрываясь за Другим явленной социальной структуры, программирует то, что кажется нам непредвиденными результатами социальной жизни, таким образом обеспечивая ее согласованность: за хаосом рынка, за деградацией нравов стоит целенаправленная стратегия еврейского заговора. Эта параноидальная позиция приобрела еще большую популярность по мере сегодняшней дигитализации нашей повседневной жизни. Когда наше социальное существование все более воплощается и материализуется в форме большого Другого — компьютерной сети, — нетрудно представить «плохого» программиста, который стирает нашу цифровую индивидуальность и лишает нас нашего социального существования, превращая нас в неличностей.

Тезис «Матрицы», следующий той же параноидальной модели, заключается в том, что большой Другой воплощен в реально существующем Meгакомпьютере. Существует — должна существовать — Матрица, потому что «все идет не так, возможности упущены, что-то всегда не в порядке». Другими словами, идея фильма состоит в том, что это происходит из-за существования Матрицы, маскирующей истинную реальность, которая существует за всем этим. Следовательно, проблема этого фильма в том, что он недостаточно «безумен», поскольку предполагает другую «реальную» реальность, стоящую за нашей повседневной реальностью, которая поддерживается Матрицей.

Однако чтобы избежать рокового недопонимания, отметим, что противоположное представление (что «все существующее порождается Матрицей», что нет никакой окончательной реальности, лишь бесконечный ряд виртуальных реальностей, отраженных друг в друге) является не в меньшей степени идеологическим. Возможно, из продолжения «Матрицы» мы узнаем, что сама «пустыня реального» порождена еще одной матрицей. Гораздо более губительным, чем это увеличение числа виртуальных реальностей, было бы увеличение числа самих реальностей — это воспроизвело бы парадоксальную опасность, которую усматривают некоторые физики в результатах недавних экспериментов на ускорителях.

Ученые пытаются сейчас создать ускоритель, способный столкнуть ядра наиболее тяжелых атомов при скорости, близкой к скорости света. Идея заключается в том, что такое столкновение не только разобьет атомные ядра на составляющие их протоны и нейтроны, но распылит и сами протоны и нейтроны, после чего останется «плазма», нечто вроде энергетического супа, состоящего из свободных кварков и глюонов — элементов, из которых строится материя и которые никогда не изучались в состоянии отдельного существования, поскольку такое состояние существовало лишь недолгое время после Большого Взрыва.

Однако этот проект породил кошмарный сценарий. Что, если в результате успеха этого эксперимента будет создана «машина конца света», некий монстр, поглощающий мир, который с безжалостной необходимостью будет уничтожать обычную материю вокруг себя и, следовательно, упразднять тот мир, который мы знаем? Ирония состоит в том, что такой конец света, дезинтеграция Вселенной, был бы окончательным и неопровержимым доказательством того, что проверяемая теория была истинной, поскольку он затянул бы всю материю в черную дыру и затем вызвал бы к жизни новую Вселенную, в точности воспроизводя сценарий Большого Взрыва.

Парадокс, таким образом, в том, что оба варианта — 1) субъект, свободно перемещающийся из одной виртуальной реальности в другую, призрак, осознающий, что каждая реальность является фабрикацией; 2) параноидальное предположение о существовании настоящей реальности, стоящей за Матрицей, — являются ложными. Они оба упускают из вида Реальное. Фильм не ошибается, настаивая, что есть Реальное за смоделированной виртуальной реальностью; Морфеус говорит Нео, показывая ему разрушенный Чикаго: «Добро пожаловать в пустыню реальности».

Однако Реальное — это не «истинная реальность» за виртуальной имитацией, но пустота, которая делает реальность несовершенной или непоследовательной; функция каждой символической Матрицы — скрывать эту непоследовательность. Одним из способов осуществить это сокрытие как раз является утверждение, что за несовершенной/непоследовательной реальностью, которую мы знаем, есть другая реальность, в структуре которой нет тупиков невозможности.

«БОЛЬШОГО ДРУГОГО НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

«Большой Другой» также является обозначением сферы здравого смысла, которой можно достичь в результате свободного размышления: в философии последняя из значимых трактовок этой сферы представлена коммуникативным сообществом Хабермаса с его регулятивным идеалом согласия. Именно этот «большой Другой» подвергается все большему распаду в наше время.

Сегодня мы имеем дело с неким фундаментальным расколом. С одной стороны, есть объективированный язык экспертов и ученых, который уже не может быть переведен на обыденный язык, понятный каждому, но присутствует в обыденном языке в форме формул-фетишей, которых никто в действительности не понимает, но которые формируют наши миры художественного и массового воображения («черная дыра», «Большой Взрыв», «квантовые колебания» и т. д.). Не только в естественных науках, но также и в экономике и других социальных науках жаргон экспертов предстает как выражение объективного прозрения, с которым никто на самом деле не может поспорить и которое в то же время непереводимо на язык нашего обыденного опыта. Коротко говоря, разрыв между научным постижением и здравым смыслом непреодолим, и именно этот разрыв возвышает ученых в героев массового культа в качестве «людей, которые должны знать» (феномен Стивена Хокинга).

С другой стороны, эта объективность отчетливо проявляется в том, что в области культуры мы сталкиваемся с множественностью жизненных стилей, ни один из которых не может быть переведен в термины другого. Все, что мы можем сделать, это обеспечить условия для их толерантного сосуществования в мультикультурном обществе. Образом сегодняшнего субъекта является, возможно, индийский программист, который в течение рабочего дня демонстрирует свою профессиональную компетенцию, а вечером, возвращаясь домой, зажигает свечу перед местным индуистским божеством и воздает почести священной корове.

Этот раскол в совершенстве представлен в феномене киберпространства. Предполагалось, что кибер-пространство соединит нас всех во Всемирной Деревне. Но в действительности дело обстоит так, что мы оказываемся засыпаны множеством посланий, принадлежащих несогласованным и несовместимым мирам. Вместо Всемирной Деревни, вместо большого Другого мы получаем множество «маленьких других», отдельных племенных установок на наш выбор. Заметим, чтобы избежать недопонимания: Лакан далек здесь от релятивизации науки, от превращения ее в один из произвольных нарративов, существующий в конечном счете на равных основаниях с политкорректными мифами, и так далее: наука все-таки «прикасается к Реальному», ее знание является «знанием в реальности». Тупик заключается только в том, что научное знание не может служить в качестве символического «большого Другого». Разрыв между современной наукой и аристотелевской философской онтологией здравого смысла здесь непреодолим. Этот разрыв возникает еще у Галилея и доводится до предела в квантовой физике, где мы имеем дело с законами, которые действуют, хотя даже не могут быть переведены на язык нашего опыта репрезентации реальности.

Теория общества риска верна постольку, поскольку она подчеркивает, что сегодня мы находимся на противоположной точке по отношению к классической универсалистской идеологии Просвещения, которая предполагала, что фундаментальные вопросы в конечном итоге могут быть разрешены посредством обращения к «объективному знанию» экспертов. Когда мы сталкиваемся с противоречивыми мнениями об экологических последствиях употребления какого-либо нового продукта (например, генетически модифицированных овощей), мы напрасно будем искать окончательного мнения экспертов. И дело не просто в том, что реальные проблемы утрачивают ясность, поскольку наука подвержена порче вследствие финансовой зависимости от крупных корпораций и государственных учреждений. Даже в самих себе науки не могут отыскать ответа.

Пятнадцать лет назад экологи предсказали гибель лесов Земли, но теперь мы узнаем, что проблему представляет слишком значительный рост лесов. Недостаток теории общества риска заключается в том, что она подчеркивает те иррациональные затруднения, к которым эта ситуация приводит нас, обычных людей. Нас снова и снова вынуждают принимать решения, хотя мы хорошо осознаем, что мы не в состоянии ничего решить, что наше решение будет произвольным. Ульрих Бек и его последователи обращаются к демократическому обсуждению всех вариантов и достижению консенсуса. Однако это не разрешает сковывающую нас дилемму: почему демократическое обсуждение, в котором принимает участие большинство, должно давать лучшие результаты, если в познавательном отношении невежество большинства сохраняется?

Таким образом, политическую фрустрацию большинства можно понять. Оно вынуждено принимать решения, и в то же самое время ему сообщают, что оно не в состоянии действительно принять решение, объективно взвесить «за» и «против». Обращение к «теориям заговора» — отчаянная попытка выйти из этого тупика, вновь обрести хотя бы минимум того, что Фред Джеймсон называет «когнитивной картой».

Джоди Дин[190] обратила внимание на любопытное явление, отчетливо наблюдаемое в «диалоге немых» между официальной («серьезной», академически институционализированной) наукой и обширной сферой так называемых псевдонаук: от уфологии до тех, которые стремятся расшифровать тайны пирамид. Не может не поразить тот факт, что как раз официальные ученые действуют догматически и категорично, в то время как псевдоученые обращаются к фактам и аргументации, не принимая во внимание обыденные предрассудки. Ответ, конечно, заключается в том, что признанные ученые в своих высказываниях опираются на авторитет большого Другого, авторитет науки как института, но проблема как раз в том, что этот «большой Другой» науки вновь и вновь разоблачается как принятая в результате достижения консенсуса символическая фикция. Таким образом, когда мы имеем дело с теориями заговора, мы должны действовать так же, как и при адекватном прочтении «Поворота винта» Генри Джеймса. Мы не должны ни принимать существование призраков как часть реальности нарратива, ни сводить их, используя псевдофрейдистскую интерпретацию, к «проекции» истерической сексуальной фрустрации героини.

Теории заговора, конечно, не следует принимать как «факт». Однако не следует также сводить их к феномену современной массовой истерии. Такое представление все еще полагается на «большого Другого», на модель «нормального» восприятия общей социальной реальности и, следовательно, не принимает во внимание, насколько именно это представление о реальности оказывается сегодня подорванным. Проблема состоит не в том, что уфологи и сторонники теории заговора возвращаются к параноидальному отношению, неспособному принять (социальную) реальность; проблема в том, что сама реальность становится параноидальной.

Опыт современности снова и снова ставит нас перед ситуациями, в которых мы вынуждены обращать внимание на го, что наше чувство реальности и нормальное отношение к ней основаны на символической фикции — что «большой Другой», который определяет, что считать нормальным, что признавать за истинное, каков горизонт значений в данном обществе, ни в коей мере не является непосредственно основанным на «фактах», как они трактуются научным «знанием реального».

Рассмотрим традиционное общество, в котором современная наука еще не возвысилась до положения «основного дискурса». Если в его символическом пространстве индивид выступает в защиту утверждений современной науки, он будет изгнан как «сумасшедший». Суть в том, что недостаточно сказать, что он не «настоящий сумасшедший», что только ограниченное, невежественное общество определяет за ним эту позицию, В некотором смысле, если индивид рассматривается как сумасшедший, если он исключается из социального большого Другого, это фактически равнозначно тому, что он является сумасшедшим. «Сумасшествие» — обозначение, которое может быть основано не на непосредственном обращении к «фактам» (в том смысле что сумасшедший неспособен воспринимать вещи так, как они существуют в действительности, поскольку он замкнут в пределах своих галлюцинаторных проекций), но лишь на учете того отношения, в котором индивид состоит к «большому Другому».

Лакан обычно подчеркивает противоположный аспект этого парадокса: «Сумасшедший — это не только нищий, который думает, что он король, но также и король, который думает, что он нищий». Другими словами, сумасшествие означает исчезновение дистанции между Символическим и Реальным, непосредственное отождествление с символическим мандатом. Или возьмем другой его пример. Если муж патологически ревнив и одержим идеей, что его жена спит с другими мужчинами, то его одержимость остается патологической, даже если доказано, что он прав и жена действительно спит с другими мужчинами.

Урок, который можно извлечь из этих парадоксов, ясен. Патологическая ревность связана не с неправильным восприятием фактов, но с тем, каким образом эти факты интегрируются в либидинальную структуру субъекта. Однако здесь следует заявить, что тот же самый парадокс должен быть рассмотрен с противоположной стороны: общество (его социально-символическое поле, большой Другой) является «разумным» и «нормальным», даже если доказано, что в действительности это не так. Возможно, именно в этом смысле поздний Лакан называл себя «психотиком». Он действительно был психотиком в той степени, в какой его дискурс невозможно было интегрировать в поле большого Другого.

Возникает искушение заявить, в кантианском стиле, что ошибка теории заговора в какой-то степени соответствует «паралогизму чистого разума», смешению двух уровней: подозрения (в отношении воспринятого научного, социального и т. п. здравого смысла) как формальной методологической позиции и постулирования этого подозрения в качестве основания для всеобъясняющей глобальной паратеории.

ЭКРАНИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОГО

С другой точки зрения Матрица действует подобно «экрану», который отделяет нас от Реального и делает «пустыню реального» сносной. Однако как раз здесь мы не должны забывать о фундаментальной двусмысленности Реального для Лакана: оно не является предельным референтом, который должен быть огражден, приспособлен или освоен посредством экрана воображения. Реальное также и прежде всего есть сам экран, препятствие, которое всегда искажает наше восприятие референта, реальности за его пределами.

На языке философии здесь проявляется различие между Кантом и Гегелем: для Канта Реальное — ноуменальная сфера, которую мы воспринимаем «схематизи-рованно» через экран трансцендентальных категорий; для Гегеля, напротив (как он утверждает, в частности, во введении в «Феноменологию»), кантовский разрыв является ложным. Гегель вводит здесь три термина: когда экран вторгается между нами и Реальным, он всегда порождает идею о чем-то пребывающем В-себе, за экраном (видимого), так что разрыв между видимостью и В-себе есть всегда уже «для нас». Следовательно, если мы отнимаем от Вещи искажение посредством Экрана, мы утрачиваем саму Вещь (в терминах религии смерть Христа — это смерть Бога в себе, а не только в его человеческом воплощении). Поэтому для Лакана, который здесь следует Гегелю, вещь в себе — это в конечном счете наш взгляд, а не воспринимаемый объект. Итак, возвращаясь к Матрице: Матрица сама по себе — это Реальное, которое искажает наше восприятие реальности.

Здесь может быть полезным обращение к предпринятому Леви-Строссом в его «Структурной антропологии» анализу пространственного расположения строений у виннебаго — одного из племен Великих озер. Племя подразделено на две подгруппы: «те, кто сверху» и «те, кто снизу»; когда мы просим человека нарисовать на листе бумаги или на песке план его деревни (расположения хижин в пространстве), мы получаем два совершенно различных ответа, в зависимости от того, к какой подгруппе он принадлежит. В обоих случаях индивид воспринимает деревню как круг; но для одной подгруппы внутри этого круга есть еще один круг домов, стоящих в центре, так что мы имеем два концентрических круга, в то время как для другой подгруппы круг разделяется надвое четкой линией. Другими словами, член первой подгруппы (назовем ее «консервативно-корпоративной») воспринимает план деревни как кольцо домов, более или менее симметрично расположенных вокруг находящегося в центре храма, в то время как член другой подгруппы («революционно-антагонистической») воспринимает свою деревню как два отдельных скопления домов, разделенных невидимой границей.

Главная мысль Леви-Стросса заключается в том, что этот пример ни в коем случае не должен склонять нас к культурному релятивизму, согласно которому восприятие социального пространства зависит от того, к какой группе принадлежит наблюдатель. Само разделение на два «относительных» способа восприятия подразумевает скрытую отсылку к чему-то постоянному — не к объективному, «действительному» расположению строений, но к травматическому ядру, к фундаментальному антагонизму, который жители деревни оказались неспособны символизировать, принять во внимание, «интернализировать», согласовать, к дисбалансу в социальных отношениях, который помешал сообществу стабилизироваться в форме гармоничного целого.

Два способа восприятия плана деревни — это просто две взаимоисключающие попытки справиться с травмирующим антагонизмом, исцелить нанесенные им раны посредством введения сбалансированной символической структуры. Нужно ли добавлять, что дело обстоит в точности так же в отношении полового различия, что «мужское» и «женское» подобны двум конфигурациям домов в деревне Леви-Стросса? Чтобы развеять иллюзию, будто наш «развитый» мир не управляется той же самой логикой, достаточно вспомнить о разделении нашего политического пространства на правых и левых, которые ведут себя точно так же, как члены противостоящих подгрупп из деревни Леви-Стросса. Они не только занимают различные позиции в политическом пространстве, но и по-разному воспринимают саму организацию политического пространства — левый воспринимает его как поле, внутренне расколотое неким фундаментальным антагонизмом, правый — как органическое единство общности, которое нарушается только вторжением чужаков.

Однако Леви-Стросс доказывает еще одно решающее положение: поскольку две подгруппы тем не менее образуют одно племя, живущее в одной и той же деревне, эта тождественность должна быть каким-либо образом символически описана. Но как это возможно, если все социальные институты племени — система символического выражения — не являются нейтральными, но определены фундаментальным и конститутивным антагонистическим расколом? Посредством того, что Леви-Стросс остроумно называет «нулевым институтом», пустого означающего, лишенного какого-либо определенного значения, поскольку оно обозначает только присутствие значения как такового, в отличие от его отсутствия, у которого нет никакой положительной, определенной функции: его единственная функция является чисто негативной и заключается в обозначении присутствия и действительности социального института как такового, в отличие от его отсутствия, от до-социального хаоса.

Именно отсылка к такому нулевому институту дает всем членам племени возможность переживать себя как таковых — как членов одного и того же племени. Не является ли тогда этот нулевой институт идеологией в наиболее чистом виде — непосредственным воплощением идеологической функции обеспечения нейтрального всеобъемлющего пространства, в котором социальный антагонизм уничтожается, в котором все члены общества могут узнать самих себя? И не является ли борьба за гегемонию как раз борьбой вокруг того, каким образом этот нулевой институт будет определен, окрашен каким-либо особым обозначением?

Приведем конкретный пример: разве современное представление о нации не является таким нулевым институтом, возникшим в ходе распада социальных связей, в основании которых лежали непосредственные семейные или традиционные формы, когда в ходе модернизации социальные институты становились все менее и менее укоренены в усвоенной традиции и все более и более воспринимались как предмет «договора»? Особое значение здесь имеет тот факт, что национальная идентичность переживается как хотя бы в минимальной степени «естественная», как принадлежность, укорененная в «крови и почве», и в качестве таковой противопоставляется «искусствен но и» принадлежности к социальным институтам в собственном смысле слова (государство, профессия и т. д.). Институты традиционного общества функционировали как «усвоенные» символические сущности (как институты, укорененные в не подлежащих сомнению традициях), и в тот момент, когда институты стали осознаваться как социальные артефакты, возникла потребность в «усвоенном» нулевом институте, который бы служил общим для них нейтральным основанием.

Возвращаясь к различию полов, я рискну выдвинуть гипотезу, что, возможно, ту же логику нулевого института следует применить не только к единству общества, но также и к антагонистическому расколу: что, если различие полов в конечном счете представляет собой разновидность нулевого института социального разделения человечества, усвоенное минимальное нулевое различие, раскол, который, предшествуя указанию на какое-то определенное социальное различие, указывает на это различие как таковое? Борьба за гегемонию тогда представляет собой опять же борьбу за то, как это нулевое различие будет определено другими особыми социальными различиями. Именно в этом контексте следует рассматривать важную, хотя обычно и упускаемую из вида особенность лакановской схемы обозначающего: Лакан заменяет стандартную схему Соссюра (над чертой — слово «дерево», а под ней — изображение дерева) схемой, в которой над чертой стоят рядом два слова — «мужчина» и «женщина», — а под чертой — два идентичных изображения двери.

Чтобы подчеркнуть дифференциальный характер означающего, Лакан заменяет схему Соссюра парой означающих, в которой имеет место противопоставление мужчины и женщины, различие полов; однако действительно неожиданным является то, что на уровне воображаемого денотата нет никакого различия (перед нами — не графический указатель полового различия, не схематичное изображение мужчины и женщины, которое мы обычно находим на дверях большинства сегодняшних уборных, но одна и та же дверь, воспроизведенная дважды). Возможно ли яснее выразить, что различие полов не означает какого-либо биологического противопоставления, основанного на «реальных» свойствах, но является чисто символическим противопоставлением, которому ничего не соответствует в обозначаемых объектах — ничего, кроме Реальности некоего неопределенного X, который никогда не может быть схвачен образом обозначаемого?

Вернемся к примеру Леви-Стросса — к двум изображениям деревни. Здесь можно увидеть, в каком именно смысле Реальное вторгается через искаженное изображение. Мы имеем вначале «действительное», «объективное» расположение домов, а затем два различных варианта символизации этого расположения, каждый из которых искажает действительное расположение. Однако «реальным» здесь является не действительное расположение, а травматическое ядро социального антагонизма, которое искажает видение действительного антагонизма членами племени. Таким образом, Реальное — это то отрицаемое X, из-за которого наше видение реальности искажается. (Между прочим, эта трехуровневая схема в точности соответствует фрейдовской трехуровневой схеме толкования сновидений: реальным ядром сновидения является не скрытая мысль сновидения, которая замещается или переводится в явленную структуру сновидения, но бессознательное желание, которое описывает себя посредством самого искажения скрытой мысли в явленной структуре.)

То же самое верно в отношении современного искусства, в котором Реальное не возвращается под видом шокирующего брутального вторжения фекальных объектов, изуродованных трупов, дерьма и т. п. Эти объекты, конечно, неуместны, но чтобы они могли быть неуместными, должно уже быть дано (пустое) место, и это место, начиная с Малевича, предоставляется «минималистским» искусством. В этом проявляется соучастие двух противостоящих символов высокого модернизма, «Черного квадрата на белом фоне» Казимира Малевича и организованной Марселем Дюшаном выставки предметов ready-made в качестве произведений искусства.

Идея, положенная Малевичем в основу возвышения повседневного объекта до произведения искусства, заключается в том, что «быть произведением искусства» не является неотъемлемым свойством объекта: именно художник, завладевая объектом раньше других и помещая его на определенное место, делает его произведением искусства. Бытие в качестве произведения искусства предполагает не вопрос «почему», но вопрос «где». Минимализм Малевича просто предоставляет — отгораживает — это место как таковое, то есть как пустое место (раму), обладающее магическим свойством превращения каждого предмета, который оказывается внутри него, в произведение искусства.

Коротко говоря, нет Дюшана без Малевича. Только после того, как художественная практика огораживает место/раму как таковое, опустошенное от всякого содержания, можно позволить себе оперировать предметами ready-made. До Малевича писсуар остался бы просто писсуаром, даже если бы демонстрировался в самой изысканной галерее.

Появление объектов-экскрементов не на своем месте, таким образом, соотносится с появлением места, не содержащего никаких объектов, являющегося пустой рамой как таковой. Следовательно, Реальное в современном искусстве имеет три измерения, которые воспроизводят внутри Реального триаду «Воображаемое — Символическое — Реальное». Реальное здесь прежде всего — искажающее пятно, искажение непосредственного образа реальности, искаженный образ, чистая видимость, которая «субъективизирует» объективную реальность. В таком случае Реальное присутствует как пустое место, структура, которая всегда «не здесь», опыт как таковой, который может быть выстроен только ретроспективно и должен заранее предполагаться как таковой в качестве символической конструкции.

В конце концов Реальное—это неприличный фекальный объект не на своем месте, Реальное «само по себе». Это окончательно Реальное, будучи изолировано, представляет собой всего лишь фетиш, зачаровывающее или увлекающее присутствие которого маскирует Реальное как структуру, точно так же, как в нацистском антисемитизме еврей, подобно фекальному объекту, представляет собой Реальное, которое маскирует невыносимую структуру реальности социального антагонизма.

Эти три измерения Реального возникают в результате трех способов дистанцирования от «обычной» реальности: эта реальность подвергается искажению; вводится объект, для которого нет места в этой реальности; или же исключается или стирается все содержание реальности (объекты), так что все, что остается, — то самое пустое место, которое эти объекты заполняли.

ФРЕЙДИСТСКИЕ МОТИВЫ

Ошибка «Матрицы» наиболее заметна в определении Нео как «Избранного». Кто такой Избранный? Действительно, существует такая позиция в системе социальных связей. Прежде всего существует Избранный как Главный Обозначающий, как символическая власть. Даже если рассматривать самые ужасающие формы социальной жизни, в воспоминаниях тех, кто выжил в концентрационных лагерях, упоминается Избранный — человек, который не сломался, который в невыносимых условиях, приводящих всех остальных к необходимости эгоистической борьбы за выживание, удивительным образом сохранял и распространял вокруг себя великодушие и достоинство. В лакановской терминологии мы имеем здесь дело с функцией У'а de l'Un:[191] даже в этих условиях находился Избранный, который служил опорой той минимальной солидарности, которая определяет социальную связь как таковую, в отличие от сотрудничества в рамках стратегии выживания.

Здесь важны две особенности. Во-первых, этот индивид всегда воспринимался как единственный (никогда не было множества таких людей, будто, вследствие некой смутной необходимости, этот избыток необъяснимого чуда солидарности должен быть воплощен в единственном Избранном). Во-вторых, имело значение не столько то, что этот Избранный действительно делал для других, сколько само его присутствие среди них (возможность выжить для остальных давало осознание того, что даже если большую часть времени они суть машины, цель которых — выживание, существует Избранный, который сохранил человеческое достоинство). В каком-то смысле, как и в случае с «законсервированным смехом», здесь мы имеем дело с чем-то вроде «законсервированного достоинства». Другой (Избранный) сохраняет мое достоинство для меня, на моем месте, или, выражаясь точнее, я сохраняю свое достоинство через посредство Другого. Я могу быть сведен к жестокой борьбе за выживание, но само сознание того, что существует Избранный, который сохраняет свое достоинство, дает мне возможность сохранять минимальную связь с человечностью.

Часто, когда этот Избранный оказывался сломленным или разоблачался как подставное лицо, другие заключенные теряли свою волю к выживанию и превращались в безразличных «живых мертвецов». Парадокс, но сама их готовность к борьбе за простое выживание поддерживалась наличием исключения, тем фактом, что существовал Избранный, которого не удалось свести к этому уровню, так что, когда это исключение исчезало, сама борьба за существование теряла свою силу.

Это значит, что Избранный не определялся исключительно его «реальными» качествами (на этом уровне вполне могли быть другие индивиды, подобные ему, или могло даже оказаться, что он не был на самом деле не сломлен, но являлся просто подставным лицом, играющим эту роль). Его исключительная роль заключалась скорее в перемещении: он занимал позицию, созданную (предположенную) другими.

В «Матрице», напротив, Избранным является тот, кто способен видеть, что наша повседневная реальность не реальна, что это просто кодифицированная виртуальная Вселенная, и кто, таким образом, способен отключиться от нее, управлять ее законами и приостанавливать их действие (летать по воздуху, останавливать пули и так далее). Решающей для функции этого Избранного является виртуализация реальности. Реальность — искусственная конструкция, законы которой могут быть приостановлены или исправлены. Здесь кроется паранойяльное представление о том, что Избранный может приостанавливать действие сопротивления Реального. («Я могу пройти сквозь толстую стену, если я действительно решу это сделать», — невозможность сделать это для большинства из нас сводится к недостатку воли субъекта.)

Здесь вновь фильм заходит недостаточно далеко. В запоминающейся сцене в приемной Оракула, который должен решить, является ли Нео Избранным, ребенок, который способен согнуть ложку посредством одной только мысли, говорит изумленному Нео, что, для этого не нужно убеждать себя, что я могу согнуть ложку, но нужно убедить себя, что никакой ложки нет. Однако как насчет меня самого? Возможно, фильм должен был сделать еще один шаг и принять буддийское утверждение, что «я», субъекта, не существует.

Чтобы определить, в чем еще состоит ошибка «Матрицы», следует провести различие между простой технологической невозможностью и ошибочностью фантазии: путешествие во времени (вероятно) невозможно, но его фантастические сценарии тем не менее являются «истинными» в той мере, в какой они выявляют либиди-нальные тупики. Следовательно, проблема в отношении «Матрицы» заключается не в наивности ее трюков с научной точки зрения. Идея перехода из реальности в виртуальную реальность посредством телефона имеет смысл, поскольку нам всем необходимо отверстие или дыра, через которую мы могли бы выйти.

Возможно, еще лучшим решением был бы туалет. Не является ли место, куда исчезают экскременты после того, как мы спустили воду, в действительности одной из метафор ужасающей и величественной запредельно-сти изначального доонтологического Хаоса, в котором исчезают вещи? Хотя рационально мы знаем, что происходит с экскрементами, мистика воображаемого тем не менее сохраняется — экскременты остаются чем-то лишним, тем, что не годится для нашей повседневной реальности, и Лакан был прав, заявляя, что переход от животного к человеку происходит в тот момент, когда у животного появляются проблемы, что делать со своими экскрементами — когда они превращаются в нечто лишнее, в то, что раздражает. Таким образом, Реальное прежде всего — не ужасающая отвратительная субстанция, возвращающаяся из раковины унитаза, но скорее само отверстие, разрыв, который служит переходом к другому онтологическому порядку, — топологическая дыра или завихрение, которое «искривляет» пространство нашей реальности, так что мы воспринимаем или представляем экскременты как исчезающие в альтернативном измерении, которое не является частью нашей повседневной реальности.

Проблему представляет более радикальная непоследовательность фантазии, которая наиболее явно обнаруживается, когда Морфеус (афроамериканец, лидер группы сопротивления, который верит, что Нео является Избранным) пытается объяснить все еще растерянному Нео, что такое Матрица. Он вполне последовательно связывает ее с недостатком в структуре Вселенной:

Морфеус: Ты чувствовал это всю свою жизнь. С этим миром что-то не так. Ты не знаешь что. но эта мысль занозой сидит утебя в голове и сводит тебя с ума… Матрица окружает нас. Даже сейчас, в этой комнате. Ты видишь ее, когда смотришь из окна и когда включаешь телевизор… Этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду.

Нео: Какую правду?

Морфеус: Правду о том, что ты раб, Нео. Как и все остальные, ты был рожден в цепях в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или потрогать. В тюрьме для твоего разума.

Здесь фильм сталкивается с предельной непоследовательностью. Предполагается, что опыт нехватки/непоследовательности/препятствия свидетельствует о том, что воспринимаемое нами как реальность на самом деле представляет собой фальшивку. Однако ближе к концу фильма Смит, агент Матрицы, дает другое, гораздо более близкое к Фрейду объяснение:

Знал ли ты, что первая Матрица была создана, чтобы быть совершенным человеческим миром? Где никто бы не страдал, все были бы счастливы? Это был провал. Никто не принял эту программу. Огромные массы людей, используемых в качестве батарей, были потеряны. Некоторые считали, что нам не хватает языка программирования, способного описать совершенный мир. Но я думаю, что человеческие существа как вид определяются через страдание и несчастье. Совершенный мир был мечтой, сном, от которого примитивный разум стремился пробудиться. Вот почему Матрица была перестроена и стала тем, что она есть, — высшей точкой вашей цивилизации.

Несовершенство нашего мира, таким образом, в одно и то же время является знаком его виртуальности и знаком его реальности. Действительно, можно утверждать, что агент Смит (который, не будем забывать, является не человеком, как остальные, но непосредственным виртуальным воплощением самой Матрицы — большого Другого) заменяет психоаналитика в пространстве фильма: его урок гласит, что опыт непреодолимого препятствия является для нас, людей, позитивным условием, чтобы воспринимать что-то как реальность. Реальность в конечном счете — то, что оказывает сопротивление.

МАЛЬБРАНШ В ГОЛЛИВУДЕ

Еще одно противоречие касается смерти: почему человек умирает «реально», когда он умирает в виртуальной реальности, которая регулируется Матрицей? Фильм дает обскурантистский ответ: «Нео: Когда ты погибаешь в Матрице, ты умираешь и здесь (не только в виртуальной реальности, но и в реальной жизни)? Морфеус: Тело не может жить без разума». Логика этого решения состоит в том, что твое «реальное» тело может функционировать только в соединении с разумом, с ментальной Вселенной, в которую ты погружен. Поэтому если ты находишься в виртуальной реальности и погибаешь в ней, эта смерть затрагивает также и твое реальное тело. Очевидное противоположное решение (ты умираешь только тогда, когда ты погибаешь в реальности) также является недостаточным.

Трудность состоит в вопросе, полностью ли субъект погружен в виртуальную реальность, управляемую Матрицей, или он знает или по крайней мере подозревает о действительном положении вещей? Если ответ на первый вопрос положителен, тогда простое возвращение в состояние Адама до грехопадения сделало бы нас бессмертными в виртуальной реальности и, следовательно, Нео, который уже освободился от полной погруженности в виртуальную реальность, должен выжить в борьбе с агентом Смитом, которая происходит внутри виртуальной реальности, управляемой Матрицей (точно так же, как он способен останавливать пули, он должен оказаться способным нейтрализовать удары, ранящие его тело). Это возвращает нас к окказионализму Мальбранша, Окончательная Матрица гораздо ближе к окказионалистскому Богу Мальбранша, нежели к Богу Беркли, который содержит мир в своем разуме.

Мальбранш, несомненно, был тем философом, который разработал концептуальный аппарат, подходящий для описания Виртуальной Реальности. Ученик Декарта, он отбрасывает нелепую ссылку последнего на шишковидную железу, которая должна объяснить координацию между материальной и духовной субстанцией, телом и душой. Однако как в таком случае мы должны объяснять их координацию, если между ними нет никакого соприкосновения, если нет никакой точки, в которой душа может оказывать причинное воздействие на тело или наоборот? Поскольку две системы причинности (причинность идей моего разума и причинность телесных соединений) совершенно независимы друг от друга, истинная субстанция (Бог) непрерывно координирует их и служит между ними посредником, сохраняя видимость постоянства. Когда я намереваюсь поднять руку и моя рука действительно поднимается, моя мысль вызывает поднятие моей руки не непосредственно, а только «окказионально». Замечая мое намерение поднять руку, Бог приводит в движение другую, материальную причинную цепь, которая приводит к тому, что моя рука действительно поднимается. Если мы подставим на место Бога большого Другого — символический порядок, — мы можем увидеть сходство окказионализма и позиции Лакана. Как Лакан утверждает, полемизируя с Аристотелем в Television, отношение между душой и телом не является непосредственным, поскольку большой Другой всегда находится между ними.[192]

Таким образом, окказионализм — это, по существу, наименование «произвольного обозначающего», указание на разрыв, который отделяет систему идей от системы физической (реальной) причинности, указание на то, что большой Другой отвечает за координацию двух систем, так что когда я кусаю яблоко, моя душа испытывает приятные ощущения. Тот же самый разрыв имеет в виду древний ацтекский жрец, который устраивает человеческие жертвоприношения, чтобы гарантировать, что Солнце снова взойдет. Человеческая жертва здесь представляет собой обращение к Богу с просьбой о поддержании координации между двумя рядами: телесной необходимостью и причинной связью символических событий. Хотя жертвоприношение ацтекского жреца может показаться «иррациональным», лежащая в его основе посылка заключает в себе гораздо более глубокое понимание, чем наша банальная интуиция, согласно которой координация между телом и душой является непосредственной — для меня «естественно» испытывать приятное ощущение, когда я кусаю яблоко, поскольку это ощущение вызывается непосредственно яблоком: здесь утрачивается опосредующая роль большого Другого, который обеспечивает координацию между реальностью и нашим психическим опытом этой реальности.

Разве не так обстоит дело с нашей погруженностью в Виртуальную Реальность? Когда я поднимаю руку, чтобы толкнуть предмет в виртуальном пространстве, этот предмет действительно движется, — конечно, я испытываю иллюзию, что именно движение моей руки было непосредственной причиной перемещения предмета: будучи погруженным, я упустил из виду сложный механизм компьютеризированной координации, которая соответствует той роли, которую играет Бог, обеспечивающий координацию между двумя рядами событий в окказионализме.

Хорошо известно, что кнопка «Закрыть дверь» в большинстве лифтов представляет собой совершенно излишнее плацебо и находится там только для того, чтобы создать у людей впечатление, что они как-то участвуют, способствуют ускорению движения лифта, — когда они нажимают эту кнопку, дверь закрывается в то же самое время, как и тогда, когда мы просто нажимаем кнопку с номером этажа, не «ускоряя» процесс нажатием кнопки «Закрыть дверь». Этот крайний и очевидный случай ложного участия — подходящая метафора для участия индивидов в нашем «постмодернистском» политическом процессе. Это окказионализм в самом чистом виде: согласно Мальбраншу, мы все время нажимаем такие кнопки, но именно непрерывная деятельность Бога обеспечивает координацию между этими действиями и последующими событиями (закрытие двери), в то время как мы полагаем, что событие является результатом того, что мы нажали кнопку.

Поэтому важно постоянно учитывать фундаментальную двусмысленность того, каким образом киберпространство влияет на нашу жизнь: это зависит не от технологии как таковой, но от способа ее социального описания. Погруженность в киберпространство может интенсифицировать наш телесный опыт (новая чувственность, новое тело с большим количеством органов, новое разделение полов), но она также открывает возможность для того, кто приводит в действие механизм, управляющий киберпространством, буквально украсть наше собственное (виртуальное) тело, лишая нас власти над ним, так что индивид больше не сможет относиться к своему телу как к «своему собственному». Здесь мы сталкиваемся с конститутивной двусмысленностью понятия аннексии.[193] Изначально оно обозначало действие, вследствие которого субъект лишался своего непосредственного права принимать решения; искусством политической аннексии владел Наполеон, который оставлял монархам завоеванных стран видимость власти, в то время как в действительности они больше не были способны осуществлять ее. На более общем уровне можно сказать, что такая «аннексия» монарха характерна для конституционной монархии, в которой функция монарха сводится к чисто символическому жесту «расстановки точек над i»: он подписывает и таким образом делает обязательными к исполнению указы, содержание которых определяется выборным правящим органом. Не относится ли то же самое, с некоторыми оговорками, к сегодняшней прогрессирующей компьютеризации нашей повседневной жизни, в ходе которой субъект также все более «аннексируется», незаметно лишается своей власти под видом ее увеличения? Когда наше тело аннексируется (будучи пойманным в сети электронных средств), оно одновременно подвергается угрозе радикальной «пролетаризации»: субъект (S) потенциально сводится к $, поскольку даже мой собственный личный опыт может быть украден, может управляться и регулироваться механическим Другим. Мы вновь видим, как проект радикальной виртуализации закрепляет за компьютером позицию, которая в точности соответствует положению Бога в окказионализме Мальбранша. Поскольку компьютер координирует отношение между моим разумом и тем, что я переживаю как движение моего тела (в виртуальной реальности), можно легко вообразить компьютер, который сходит с ума и начинает действовать как «злой Бог», нарушая координацию между моим разумом и моим телесным опытом. Когда исполнение приказа разума «поднять руку» приостанавливается или даже нейтрализуется, наиболее фундаментальный опыт переживания тела как «моего» оказывается подорванным. Таким образом, кажется, что киберпространство реализует в действительности параноидальную фантазию, развитую Шребером — немецким судьей, мемуары которого анализировал Фрейд. Компьютерная Вселенная психотична в той мере, в какой она предстает материализацией галлюцинации Шребера о божественных лучах, посредством которых Бог непосредственно контролирует человеческий разум.

Другими словами, разве не воплощение большого Другого в форме компьютера порождает внутренне присущее компьютерной Вселенной параноидальное измерение? Стало общим местом, что в киберпространстве способность «загружать» сознание в компьютер в конечном счете освобождает людей от их тел — но она также освобождает машины от «их» людей.

ВОПЛОЩЕНИЕ ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ ФАНТАЗИИ

Наконец, еще одно противоречие заключается в двусмысленности освобождения человечества, провозглашенного Нео в финальной сцене. В результате вторжения Нео в Матрице происходит «ошибка системы»; в то же самое время Нео обращается к людям, все еще остающимся в Матрице, в качестве Спасителя, который научит их, как освободиться из заключения в Матрице, — они смогут нарушать физические законы, гнуть металл, летать по воздуху… Однако проблема состоит в том, что все эти «чудеса» возможны только тогда, когда мы остаемся внутри Виртуальной Реальности, поддерживаемой Матрицей, и просто огибаем и изменяем ее законы: по своему «реальному» статусу мы все еще «рабы» Матрицы, мы просто приобретаем дополнительную способность изменять законы тюрьмы для нашего разума. Как насчет того, чтобы вообще выйти из Матрицы и войти в «реальную реальность», в которой все мы — жалкие создания, живущие на разрушенной Земле?

Следуя Адорно, мы должны заявить, что эти противоречия[194] представляют собой «момент истины» в фильме: они указывают на антагонизмы нашего социального опыта эпохи позднего капитализма, антагонизмы, затрагивающие основные онтологические пары, такие как реальность и боль (реальность как то, что нарушает власть принципа удовольствия), свобода и система (свобода возможна только внутри системы, которая препятствует ее полному развитию). Однако сильная сторона фильма тем не менее проявляется на другом уровне. Много лет назад в ряде научно-фантастических фильмов, таких как «Зардоз»[195] или «Бегство Логана»,[196] предсказывались сегодняшние постмодернистские проблемы: изолированная группа, ведущая стерильную жизнь в изолированной области, стремится приобрести опыт реального мира, в котором господствует материальный распад. До эпохи постмодернизма эта утопия была попыткой вырваться из реальности исторического времени во вневременную сферу Другого. После постмодернистского достижения «конца истории» (состояния, в котором прошлое полностью доступно в цифровой памяти) в наше время, когда мы переживаем вневременную утопию как повседневный идеологический опыт, утопия превращается в стремление к самой Реальности Истории, к памяти, к следам реального прошлого, становится попыткой вырваться из-под замкнутого купола к запахам необработанной реальности, к царящему в ней разложению. Последний поворот, который делает «Матрица», заключается в этом обращении, в сочетании утопии и антиутопии: сама реальность, в которой мы живем, — вневременная утопия, инсценированная Матрицей, — организована таким образом, что нас фактически сводят к пассивному положению живых батареек, обеспечивающих энергию для Матрицы.

Уникальность того эффекта, который оказывает фильм, объясняется, таким образом, не столько его главным тезисом (то, что мы переживаем как реальность, — это искусственная виртуальная реальность, созданная «Матрицей» — мегакомпьютером, непосредственно подсоединенным к нашему разуму), сколько его центральным образом миллионов человеческих существ, жизнь которых протекает в замкнутых, заполненных водой резервуарах и поддерживается для того, чтобы вырабатывать энергию для Матрицы. Когда некоторые из людей «пробуждаются» от погруженности в виртуальную реальность, управляемую Матрицей, это пробуждение становится не выходом в широкое пространство внешней реальности, но представляет собой прежде всего ужасное осознание этой изоляции, в которой каждый из нас подобен зародышу в материнской утробе, погруженному во внутриутробную жидкость. Эта абсолютная пассивность представляет собой неустранимую фантазию, которая поддерживает наш опыт осознания себя в качестве активных, самоопределяющихся субъектов, — это предел извращенной фантазии, представление о том, что мы в конечном счете являемся инструментами для удовольствия Другого (Матрицы), которая поглощает нашу жизненную субстанцию, используя нас как батарейки.

Здесь кроется подлинная либидинальная загадка этой модели. Почему Матрица нуждается в человеческой энергии? Чисто энергетическое решение, конечно, лишено смысла. Матрица могла бы легко найти другой, более надежный источник энергии, который не требовал бы организации чрезвычайно сложной виртуальной реальности, координируемой для миллионов человеческих единиц. Здесь можно различить еще одну проблему. Почему Матрица не погружает каждого индивида в его собственную солипсистскую искусственную Вселенную? Зачем усложнять ситуацию, согласуя программы таким образом, чтобы все человечество жило в одной и той же виртуальной Вселенной? Единственный последовательный ответ заключается в том, что Матрица питается человеческим удовольствием, — так что мы возвращаемся к основному тезису Лакана, согласно которому сам большой Другой далек от того, чтобы быть анонимной машиной, и нуждается в постоянном притоке удовольствия. Именно так следует повернуть положение вещей, представленное в фильме. То, что фильм изображает как сцену нашего пробуждения к истинной ситуации, на самом деле представляет собой нечто диаметрально противоположное — ту самую фундаментальную фантазию, которая поддерживает наше бытие.

Тесная связь между извращением и киберпростран-ством является сегодня общим местом. Согласно распространенной точке зрения, сценарий извращения воплощает «дезавуирование кастрации». Извращение может рассматриваться как защита от лейтмотива «смерти и сексуальности», от угрозы смерти и от случайности половых различий. Человек, страдающий извращением, вызывает к жизни Вселенную, в которой, как в мультфильмах, человек может выжить в любой катастрофе, в которой взрослая сексуальность сводится к детской игре, в которой никого не принуждают умирать или выбирать тот или другой пол. В качестве таковой Вселенная, созданная извращенным сознанием, есть Вселенная чистого символического порядка, игры обозначающего, идущей своим чередом, которой не препятствует Реальность человеческой ограниченности.

На первый взгляд может показаться, что наш опыт киберпространства полностью соответствует этой Вселенной: разве киберпространство не представляет собой такую же вселенную, которой не мешает инерция Реального, которую ограничивают только установленные ею самой правила? И разве то же самое не верно в отношении виртуальной реальности Матрицы? «Реальность», в которой мы живем, теряет свой характер неизбежности, она становится сферой произвольных правил (установленных Матрицей), которые можно нарушить, обладая достаточно сильной волей. Согласно Лакану, однако, это стандартное представление не учитывает уникальности отношения между Другим и удовольствием в сфере извращения. Что это означает?

В «Цене прогресса», одной из заключительных глав «Диалектики Просвещения», Адорно и Хоркхаймер приводят аргументы, выдвинутые французским физиологом XIX века Пьером Флурансом против медицинской анестезии при помощи хлороформа. Согласно утверждению Флуранса, может быть доказано, что анестезия действует только на систему нейронов нашей памяти. Вкратце, когда нас безжалостно кромсают на операционном столе, мы в полной мере чувствуем ужасную боль, но позднее, после пробуждения, не помним об этом. Для Адорно и Хоркхаймера это является, конечно, идеальной метафорой судьбы Разума, основывающегося на подавлении природы в самом себе: его тело, часть природы в субъекте, в полной мере чувствует боль, и только вследствие подавления субъект не помнит об этом. Так происходит идеальная месть природы за наше господство над ней: не осознавая этого, мы сами в наибольшей степени являемся собственными жертвами. Это может быть также истолковано как идеальный фантастический сценарий взаимной пассивности, Другой Сцены, на которой мы расплачиваемся за активное вмешательство в мир. Не существует активного свободного деятеля без этой воображаемой поддержки, без Другой Сцены, на которой он полностью управляется Другим.[197] Садомазохист с готовностью принимает это страдание как доступ к Бытию.

Возможно, следуя в этом направлении, можно объяснить и пристрастие биографов Гитлера к описанию его отношения к своей племяннице Гели Раубаль, которая была найдена мертвой в квартире Гитлера в 1931 году, как будто предполагаемое у Гитлера сексуальное извращение должно обеспечить «скрытую переменную», потерянную внутреннюю связь, фантазийную опору, которая объяснила бы его явленную личность. Вот этот сценарий в изложении Отто Штрассера:

Гитлер заставил ее раздеться, в то время как сам он лежал на полу. Затем она должна была сесть на корточки рядом с ним, так чтобы он мог разглядывать ее с близкого расстояния, и это приводило его в крайнее возбуждение. Когда возбуждение достигало высшей точки, он требовал, чтобы она помочилась на него, и это доставляло ему удовольствие.

Здесь важна крайняя пассивность роли Гитлера в этом сценарии, рассматриваемая как та воображаемая поддержка, которая подталкивала его к неистовой и разрушительной общественно-политической деятельности, — неудивительно, что Гели испытывала ужас и отвращение по отношению к этим ритуалам.

Именно в этом состоит верная интуиция «Матрицы» — в ее сопоставлении двух аспектов извращения: с одной стороны — сведение реальности к виртуальной сфере, регулируемой произвольными законами, действие которых можно приостановить; с другой стороны — скрытая истина этой свободы, сведение субъекта к полной инструментальной пассивности.

Примечания

1

См. также статью Жижека «Матрица: Истина преувеличений» (http:// anthropology.ru/ru/lexts/zizek/matrix.html). — Примеч. пер.

(обратно)

2

Рой Вуд Селларс (1880–1973) — американский философ, один из основателей критического реализма.

(обратно)

3

Роберт Нозик (1938–2002) — американский философ. Славу крупнейшего представителя философии либерализма принесла Нозику книга «Анархия, государство и утопия» (1974).

(обратно)

4

Уиллард ван Орман Куайн (1908–2000) — американский философ и логик.

(обратно)

5

Элайя Хотон (1979–2001) — американская певица и актриса, погибшая в авиакатастрофе. Предполагалось, что она сыграет роль Зи в сиквеле «Матрицы». — Примеч. пер.

(обратно)

6

Вилли Саттон (1901–1980) — знаменитый американский грабитель банков, получивший прозвище «Артист» за то, что мог одинаково легко перевоплотиться в охранника, дипломата или мойщика окон. — Примеч. пер.

(обратно)

7

Университетский курс введения в философию. — Примеч. пер.

(обратно)

8

Герои одноименного фильма режиссера Джона Лэндиса (1980). — Примеч. пер.

(обратно)

9

Имеется в виду фильм «Билл и Тед: Приключение на "отлично"», в котором Киану Ривз сыграл роль школьника Теда Логана. — Примеч. пер.

(обратно)

10

«Игра в догонялки» — фильм режиссераДжеймсаБриджеса(1973), в котором строгий профессор юриспруденции использует в преподавании сократический метод. — Примеч. пер.

(обратно)

11

Автор намекает на распространенное мнение, что старых и больных лошадей отправляют на такую фабрику. — Примеч. пер.

(обратно)

12

Сервис, позволяющий получить телефонную консультацию медиума. — Примеч. пер.

(обратно)

13

Фильм Кимберли Пирс (1999). — Примеч. пер.

(обратно)

14

Фильм Кристофера Нолана (2000). — Примеч. пер.

(обратно)

15

Римский философ-стоик (ок. 50 — ок. 130), бывший раб, впоследствии открывший собственную философскую школу. — Примеч. пер.

(обратно)

16

Один из лидеров движения за освобождение рабов в США (1818–1895). — Примеч. пер.

(обратно)

17

Австрийский психиатр и психолог (1905–1997), создатель концепции ло-готерапии, позволяющей помочь человеку понять смысл собственной жизни. Один из методов логотерапии — ведение сократического диалога с пациентом. — Примеч. пер.

(обратно)

18

Американский вице-адмирал (р. 1923), участвовал во вьетнамской войне, был военнопленным. Автор нескольких книг, лейтмотивом которых является тема человеческого достоинства. Сейчас занимается исследовательской деятельностью в институте Гувера. — Примеч. пер.

(обратно)

19

Борец с апартеидом в ЮАР (р. 1918), президент ЮАР (1994–1999), лауреат Нобелевской премии мира (1993). — Примеч. пер.

(обратно)

20

Американский сенатор (р. 1936), участник войны и военнопленный во Вьетнаме. — Примеч. пер.

(обратно)

21

Псевдоним Малколма Литтла (1925–1965), который был одной из ключевых фигур движения за равенство чернокожих в США. — Примеч. пер.

(обратно)

22

Американский чернокожий боксер (1937), в 1966 г. несправедливо приговоренный к пожизненному тюремному заключению за тройное убийство; освобожден в 1985 г. — Примеч. пер.

(обратно)

23

Платон сделал учителя персонажем своих произведений, в том числе «Государства». Обсуждение сложных взаимоотношений Платона и Сократа вы можете найти в моей статье: Irwin W. Jerry and Socrates: The Examined Life? // Seinfeld and Philosophy: A Book about Everything and Nothing. Chicago, 2000. P. 3–5.

(обратно)

24

Обучение (англ.).

(обратно)

25

Ложная память (фр.).

(обратно)

26

Стихотворение The Road Not Taken.

(обратно)

27

Спасибо моим друзьям и студентам, поделившимся своими соображениями по поводу «Матрицы».

(обратно)

28

Декарт Р. Размышлений о первой философии, а коих доказывается существование Бога и различие между душой и телом /I Декарт Р. Сочинения в 2 т. Т. 2. М… 1994.

(обратно)

29

Unger P. Ignorance. Oxford. 1975. P. 7–8.

(обратно)

30

Putnam H. Reason, Truth, and History. Cambridge, 1981. P. 5–8. Несмотря на то что сам Патнэм не использует сценарий для защиты скептицизма, его труд сделал большой вклад в дискуссию, ведущуюся вокруг этого направления.

(обратно)

31

Lewis D. Elusive Knowledge // Australian Journal of Philosophy. 1996. 74. P. 549–567.

(обратно)

32

Невозможно отрицать ту важную роль, которую сыграл фаллибилизм в развитии науки. Фаллибилизм утверждает, что научные теории должны подвергаться последовательной проверке реальностью. Даже биологи-эволюционисты допускают возможность того, что может быть найдено доказательство ошибочности теории эволюции; пыл, с которым они критикуют альтернативные теории, например креационизм, основывается не на антирелигиозном фанатизме, а на колоссальном количестве высококачественных свидетельств, говорящих в пользу эволюционной теории. Более полное изложение данного вопроса ищите в книге: Schick Th., Vaughn L. How To Think about Weird Things. Mountain View, 1995. P. 211–219.

(обратно)

33

Дэвид Никсон приводит тот же довод в гл. 3 настоящего издания.

(обратно)

34

Schick Тh.. Vaughn L. Op. cit. P. 100.

(обратно)

35

Williams В. Descartes. Atlantic Highlands, 1978.

(обратно)

36

Мартин Гарднер (р. 1914) — американский математик и логик. — Примеч. пор.

(обратно)

37

Gardner M. The Whys of a Philosophical Scrivener. New York, 1983. P. 15 (цит. no: Schick Th.. Vaughn L. Op. cit. P. 87).

(обратно)

38

Гедонизм является одним из основных компонентов утилитаризма — направления моральной философии, отстаивающего убеждение, что моральная ценность поступка зависит от общей суммы счастья, которое он приносит. Основоположниками утилитаризма были Иеремия Бонтам и Джон Стюарт Милль. См.: Bentham J. An introduction to the Principles ol Morals and Legislation; MitlJ. S. Utilitarianism. Indianapolis.

(обратно)

39

Nozick R. Anarchy, Slate, and Utopia. New York, 1974. P. 42.

(обратно)

40

Даже признанный утилитарист Милль, похоже, был обеспокоен таким вариантом протеста против гедонизма. В ответ на критику его (и Бентама) идей Милль попытался выделить несколько видов удовольствия, часть из которых имеет более высокое качество, часть — более низкое.

(обратно)

41

Nozick Я. Op. cit. P. 43.

(обратно)

42

Ibid.

(обратно)

43

Ibid. P. 43–44.

(обратно)

44

Декарт Р. Размышления о первой философии…

(обратно)

45

Если вас заинтересовал холизм, советую обратиться к работам Уилларда Куайна, Дональда Дэвидсона и особенно Уилфрида Селларса.

(обратно)

46

Строго говоря, знание о том, как выглядит медведь, не является точным знанием о нем. Это скорее возможность опознать медведя. В терминологии Райла, это скорее «знать как», чем «знать что» (см.: Rу/е G. The Concepl оf Mind. 1949). Однако возможность опознания также существенна для формирования общего представления о медведе.

(обратно)

47

Adler Sh. R. Sudden Unexplained Nocturnal Death Syndrome among Hmog Immigrants: Examining the Rolcolthe Nightmare//Journal of American Folklore. 1991. 104:411. P. 54–71.

(обратно)

48

Flanagan О. Dreaming Souls: Sleep, Dreams, and the Evolution of the Conscious Mind. Oxford, 2000. P. 15.

(обратно)

49

Флэнаган утверждает, что проблема определения того, спит ли человек. не является обратной по отношению к проблеме определения того, бодрствует ли человек: «Мы знаем, что не спим, когда бодрствуем. Но мы обычно не знаем, что спим, когда спим» (Ibid. P. 173).

(обратно)

50

См.: Putnam H. Brains in a Vat// Putnam H. Reason, Truth, and History. P. 1—21.

(обратно)

51

Krosmeyer C. Making SenseofTasfc: Food and Philosophy. Ithaca, 1999. Ch. 1.

(обратно)

52

С этой целью используется множество «чувственных» метафор: «Я вас слышу», «Я уловил идею» и т. д. Но зрение сыграло особенно заметную роль а эпистемологическом языке. См.: Jay M. Downcast Eyes: The Denigration of Vision in Twentielh-Century French Thought. Berkeley; Los Angeles. 1993.

(обратно)

53

Этот фрагмент саундтрека является мостом между кинематографическим пространством и реальностью. Музыка исполнена группой Rage Against the Machine, известной включением в тексты своих песен политических посланий; учитывая эту репутацию, текст песни можно воспринимать как фон фильма и как предостережение.

(обратно)

54

Несмотря на нынешнюю популярность этой идеи, понятие «виртуального тела» представляет собой концептуальную путаницу.

(обратно)

55

По теме запаха и болезни см.: СогЫпА. The Foul and the Fragrant: Odor and the French Social Imagination. Cambridge, 1986.

(обратно)

56

Wachowski L., Wachowski A. The Matrix (см.: htlp:/// capsule/8448/matrix.txt).

(обратно)

57

Защиту таких взглядов метафизики см.: Garcia. Metaphysics and Its Tasks: Search lor the Categorical Foundation ol Knowledge. Albany. 1999. Ch. 2, 7; Sanford. Categories and Metaphysics: Aristotle's Science ol Being // Categories: Historical and Systematic Essays. Washington.

(обратно)

58

Это предположение подкрепляется идеей, что материализм исключает все удивительное, что есть в человеке: наличие души, творчество, моральное сознание, ответственность и свободу. Вопрос свободы человека обсуждается в гл. 8 настоящего издания.

(обратно)

59

Фильм Джона Бэдхема (1983). — Примеч. пер.

(обратно)

60

Выходил на американском телевидении с 1987 по 1994 гг. Дейта — «андроид с позитронным мозгом», входящий в состав экипажа звездолета «Энтерпрайз». — Примеч. пер.

(обратно)

61

Фильм Дугласа Трамбалла (1983). — Примеч. пер.

(обратно)

62

Противоположное мнение изложено в следующей главе.

(обратно)

63

Туе М. Ten Problems of Consciousness. Cambridge (USA), 1995. P. 14.

(обратно)

64

Churchland P. M. A Neurocomputational Perspective. Cambridge (USA), 1989.

(обратно)

65

Addis L. Natural Signs. Philadelphia, 1989. P. 24–25.

(обратно)

66

Searly J. Minds, Brains and Science. Cambridge, 1984. P. 1С.

(обратно)

67

Цит. no: Churchland P. M. A Conversation wilh Daniel Dannett // Free Inquiry. 1995. 15. P. 19.

(обратно)

68

Сартр Ж.-П. Трансцендентность Эго.

(обратно)

69

Логико-философский трактат. 5.631 (курсив мой. — Д.Б.)

(обратно)

70

Панайот Бучваров ставит тот же вопрос о понятии идентичности и его роли в структурировании мира (см.: Butchvarov P. Being Qua Being. Bloominglon, 1979. P. 255).

(обратно)

71

SearlyJ. Op.cit. P. 15.

(обратно)

72

Cburchland P. M, Matter and Consciousness. Cambridge (USA), 1988. P. 26.

(обратно)

73

Можешь сделать своим проводником голос свыше. / Решая не выбирать, ты делаешь выбор. / Можешь выбрать призрачные страхи или доброту, способную убить; /Я же выбираю прямую дорогу — / Я выбираю Свободную Волю (англ.). Rush — канадская рок-группа. — Примеч. пер.

(обратно)

74

Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4 (I). М., 1965.

(обратно)

75

Nozick R. Anarchy. State and Utopia. P. 42–43.

(обратно)

76

Taylor R. Metaphysics. Englewood Cliffs. 1974. P. 59.

(обратно)

77

Ibid.

(обратно)

78

Боэций. Утешение философией. Кн. V // Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1996.

(обратно)

79

Кальвин Ж. Наставление в христианской вере. М., 1998. Т. 2, кн. 3. Гл. 21. § 5.

(обратно)

80

Drange Th. M. Incompatible-Properties Arguments: A Survey // Philo 2. 1998. Fall—Winter.

(обратно)

81

Фома Аквинский. Сумма теологии. 1, q. 25, а. 3.

(обратно)

82

Лаплас П. С. Опыт философии теории вероятностей.

(обратно)

83

Skinner В, F. Beyond Freedom and Dignity. New York, 1972.

(обратно)

84

Eddington A. New Pathways in Science. New York, 1935. P. 82.

(обратно)

85

Подробнее о книгах судеб см.: Goldman A, A Theory of Human Action. Englewood Cliffs. 1970. P. 186ff.

(обратно)

86

В фильме Бернардо Бертолуччи «Маленький Будда» Киану Ривз сыграл роль принца Сиддхартхи. — Примеч. пер.

(обратно)

87

Мадджхима Никая. I. 415.

(обратно)

88

См.: Ford J. Buddhism, Christianity and "The Matrix" //Journal o(Religion and Film- 2000. 4:2. October.

(обратно)

89

Такуан Сохо. Письма мастера дзен мастеру фехтования // Самураи. Меч и душа. СПб. 2000.

(обратно)

90

Shantideva. Compendium of Doctrine (Siksasamuccaya) // The Buddhist Tradition. New York, 1972. P. 84.

(обратно)

91

Corliss Я., Ressner J. Popular Metaphysics // Time. 1999. 19 April. P. 76.

(обратно)

92

См., напр.: Catechism of the Catholic Church. Mahwah, 1994. P. 258.

(обратно)

93

Trinity — Троица {англ.}.

(обратно)

94

The New Encyclopedia Britannica. 1990. Vol. 12. P. 922.

(обратно)

95

Corliss R., Ressner J. Op. cit.

(обратно)

96

Братья Вачовски признают, что в фильме нашли отражение идеи гностицизма. См.: Matrix Virtual Theatre: Wachowski Brothers Transcript (Nov. 6, 1999) ().

(обратно)

97

Corliss R, Ressner J. Op. cit.

(обратно)

98

В одном из эпизодов Оракул осматривает Нео. Предположительно, она ищет на его теле отметины, указывающие, что он Единственный. Похожая процедура используется в тибетском буддизме, чтобы найти истинного далай-ламу.

(обратно)

99

См., напр.: Hick J. Death and Eternal Life. San Francisco. 1976. P. 296–396.

(обратно)

100

«И как человекам положено однажды умереть, а потом суд» (Евр. 9:27). См. также: Лук. 16:25–26. Мат. 25:46.

(обратно)

101

Capra F. The Tao of Physics. Boston, 1983. P. 161–187. [Фритьоф Капра. Дао физики]

(обратно)

102

Matrix Virtual Theatre…

(обратно)

103

Вата G. Absolute Confusion. Ventura. 1994. P. 207. Исследование, проведенное в 2000 г. компанией ВВС, показало, что 32 % взрослых жителей Великобритании считают «все религии равно обоснованными» и лишь 9 % уверены, что их «религиозные традиции вернее, чем остальные, могут привести к Богу» (Soul of Britain — with Michael Bucrk: ).

(обратно)

104

Термин «экстремальный плюрализм» я позаимствовал у Кита Уорда (см.: Ward К. Truth and the Diversity of Religions // The Philosophical Challenge of Religious Diversity. New York, 2000. P. 110).

(обратно)

105

Shermer M. How We Believe: The Search lor God in an Age of Science. New York, 2000. P. HO.

(обратно)

106

Green J. В. «Bodies — Thai is. Human Lives»: A Re-Examinaiion of Human Nature in the Bible // Whatever Happened to the Soul? Scientiiic and Theological Portraits of Human Nature. Minneapolis, 1998. P. 149–173.

(обратно)

107

Hick J. An Interpretation of Religion: Human Responses lo the Transcendent. New Haven, 1989.

(обратно)

108

Если быть точным, Хик говорит о том, что к Высшей Реальности применимы лишь чисто формальные и отрицательные свойства (Hick J. Op. cit. P. 239).

(обратно)

109

HickJ. Op. cit. P. 246.

(обратно)

110

Моя критика Хика во многом основывается на следующих работах: Plan-tinga A. Warranted Christian Belief. New York, 1999. P. 56; Plantinga A. Pluralism: A Defense of Religious Exclusivism // The Rationality of Belief and Ihe Pluralily of Faith. Ithaca, 1995,

(обратно)

111

Plantinga A. Warranted Christian Belief. P. 61–62.

(обратно)

112

Определение заимствовано из предисловия к книге The Philosophical Challenge of Religious Diversity.

(обратно)

113

См., напр.: Hick J. Religious Pluralism and Salvation//The Philosophical Challenge of Religious Diversity. P. 56–58.

(обратно)

114

Разумеется, единственная религия, признаваемая эксклюзивистами истинной, не должна содержать догмата, что спасение и/или истинные религиозные переживания возможны только внутри этой религиозной традиции. Некоторые консервативные христиане считают, что христианство содержит этот догмат (в связи с этим часто цитируют «Деяния апостолов»: «Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» [4:12]), однако этот взгляд не имеет широкого распространения.

(обратно)

115

См.: Runzo J. God, Commitment, and Other Faiths: Pluralism vs. Relativism // Faith and Philosophy. 1988. 5. P. 348; Smith W. C. Religious Diversity. New York, 1976. P. 13–14; Hick J. God Has Many Names. Philadelphia. 1982. P. 90.

(обратно)

116

O'Connor. Religious Pluralism // Reason lor Ihe Hope Within. Grand Rapids, 1999. P.171.

(обратно)

117

Ptantinga. A Defense of Religious Pluralism. P. 177–178; O'Connor. Religious Pluralism. P. 171.

(обратно)

118

Plantings. Op. cit. P. 177.

(обратно)

119

Hick J. An Interpretation ol Religion. P. 235; Idem. God Has Many Names. P. 90.

(обратно)

120

Plantinga. Warranted Christian Belief. P. 62–63.

(обратно)

121

Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Локк Д. Сочинения в 3-х тт. Т. 1.М… 1985.

(обратно)

122

Морфеус: Я прекрасно тебя понимаю. Позволь мне рассказать, зачем ты здесь. Ты здесь, потому что тебе что-то известно. Но ты не можешь этого объяснить. Ты чувствовал это всю свою жизнь. С этим миром что-то не так. Ты не знаешь что, но эта мысль занозой сидит у тебя в голове и сводит тебя с ума. Это чувство привело тебя ко мне. Ты понимаешь, о чем я?

Нео: О Матрице?

Морфеус: Ты знаешь, что ЭТО? Она окружает нас. Даже сейчас, в этой комнате. Ты видишь ее, когда смотришь из окна и когда включаешь телевизор. Ты чувствуешь ее, когда идешь на работу или в церковь, когда платишь налоги. Этот мир был поставлен перед твоими глазами, чтобы заслонить правду. Нео: Какую правду?

Морфеус: Правду о том, что ты раб, Нео. Как и все остальные, ты был рожден в цепях в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или потрогать. В тюрьме для твоего разума. К несчастью, невозможно объяснить, что такое Матрица. Тебе придется увидеть ее самому.

(обратно)

123

Словом ataraxia в древнегреческой этике обозначалось чувство умиротворенности, душевного покоя. — Примеч. пер.

(обратно)

124

Аристотель Онассис (1900–1975) — греческий миллиардер, судовой маг-мат, второй муж Жаклин Кеннеди. — Примеч. пер.

(обратно)

125

Курортный город в Швейцарии. — Примеч. пер.

(обратно)

126

Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

127

Величайшее благо (лат.).

(обратно)

128

Лоулер Дж. Нравственный мир семьи Симпсонов в свете учения Канта // Симпсоны как философия. Екатеринбург. 2005. С. 205–224.

(обратно)

129

Это сходство очевидным образом следует из первоначального сценария, написанного Ларри и Энди Вачовски. Там есть слова: «ВОЗДУХ КОЛЫШЕТСЯ, когда мальчик пристально вглядывается в проносящегося над его головой Нео. Когда тот взмывает вверх и уносится прочь, ого плащ развевается, подобно черной кожаной накидке» (см.: ).

(обратно)

130

Общепризнанно, что просвещение как определенный набор идей, возникших в XVII! в., представляет собой весьма сложный феномен. По ходу чтения данной глаоы вам станет ясно, что я рассматриваю только некоторые его аспекты, один из которых талантливо раскрыт Достоевским.

(обратно)

131

Алексис Токвиль (1805–1859) — французский социолог, историк и политический деятель, автор книг-Демократия в Америке» (1835), «Старый порядок и революций» (1856). — Примеч. пер.

(обратно)

132

Ханна Арендт (1906–1975) — немецко-американский философ и историк. Ее наиболее известные труды: «Истоки тоталитаризма» (1951) и «Эйхман в Иерусалиме» (1963). — Примеч. пер.

(обратно)

133

Размышления на тему нигилизма в философии и его связи с современной американской популярной культурой ищите в моей книге: Hibbs Th. S. Shows About Nothing: Nihilism in Popular Culture from The Exorcist to Seinfeld Dallas, 1999.

(обратно)

134

Исторический и полемический контекст "Записок из подполья" рассматривается в книге: Frank J. Dostoevsky: The Stir o(Liberation, 1860–1865. Princeton, 1986. P. 310–347.

(обратно)

135

Сведение к абсурду (лаг.).

(обратно)

136

MacLean A. Media Effects: Marshall McLuhan, Television Culture, and the «X-Files» //Film Quarterly. 1998. 51. Summer. P 2–9.

(обратно)

137

Edmundson M. Nightmare on Main Street: Angels, Sadomasochism, and the Culture of the Golftic // Cambridge (USA), 1997. P. 77.

(обратно)

138

Цитата из сочинения Дидро «Разговор Даламбера и Дидро».

(обратно)

139

Утверждение Хайдеггера из его книги «Бытие и время» о том, что неподлинность Dasein не подразумевает меньшую или низшую степень бытия. вызывает сомнения в том, что Хайдеггер ставит подлинность выше неподлинности. Однако, по-видимому, это утверждение служит для демонстрации того, что подлинность и неподлинность — это скорее две формы одного бытия, нежели различные категории бытия. Важно отметить, что признание их формами одного бытия не мешает Хайдеггеру считать, что одна из них может быть высшей. Негативное описание неподлинности дает понять, что Хайдеггер считает его низшей формой бытия.

(обратно)

140

«Бытие и ничто».

(обратно)

141

Сравнение платоновского узника и Нео см. в гл. 1 настоящего издания.

(обратно)

142

Фильм Дэвида Кроненберга. — Примеч. пер.

(обратно)

143

Фильм Джозефа Раснака. — Примеч. пер.

(обратно)

144

Фильм-антиутопия Терри Гиллиама («Монти Пайтон», «12 обезьян», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе»), а котором скромный клерк, живущий в мире собственных грез, случайно оказывается втянутым в борьбу с тоталитарным режимом. — Примеч. пер.

(обратно)

145

Что касается «эКзистенЦии», похоже, что в финале фильма Кроненберг ставит под сомнение саму идею существования верного способа отличить подлинную реальность от виртуальной и от вымысла.

(обратно)

146

Парадокс художественного вымысла — это общая категория, подкатегориями которой являются парадокс трагедии (Почему мы получаем эстетическое удовольствие от трагедии?) и парадокс ужаса (Почему нам приятно изображение ужаса?).

(обратно)

147

Сэмюэл Тейлор Колридж (1772–1634) — английский поэт и критик, переводчик Канта. Считал воображение важнейшим видом познания. — Примеч. пер.

(обратно)

148

Джерольд Лееисон прекрасно освещает конкурирующие теории (см.: Le-vison J. Emotion in Response to Art: A Survey of the Terrain // Emotion and the Arts. Oxford, 1997. P. 20–34).

(обратно)

149

Технология, позволяющая демонстрировать объемные изображения, а также обеспечивающая высокое качество звука (мощность до 18 кВт, возможность воспроизведения 16 каналов звука). — Примеч. пер.

(обратно)

150

Walton К. Mimesis as Make-Believe. Oxford, 1990.

(обратно)

151

Carrol N. The Philosophy of Horror or Paradoxes o(the Heart // New York, 1990; Lamarque P. How Can We Pity and Fear Fictions? // British Journal ol Aesthetics. 1981.21. P. 291–304.

(обратно)

152

Schank Я. Tell Me a Story; Narrative and Intelligence. Evanston, 1998. P. 115.

(обратно)

153

См. наиболее важные современные работы, посвященные кинематографическим жанрам: Altman R. Film/Genre. London, 1999; Neate S. Genre and Hollywood. London, 2000.

(обратно)

154

Игры, содержащие элементы боя в виртуальном трехмерном пространстве. — Примеч. пер.

(обратно)

155

Музыкальный стиль, развившийся из панка, с характерным тяжелым и «грязным» звучанием, серьезностью интонаций и меланхоличностью настроении. Его вершиной можно считать творчество группы Nirvana. — Примеч. пер.

(обратно)

156

Frye N. The Anatomy of Criticism: Four Essays. Princeton, 1957.

(обратно)

157

Williams L. Film Bodies: Gender, Genre, and Excess // Film Genre Reader It. Austin, 1995. P. 140–158.

(обратно)

158

Наст. имя Мэрион Майкл Моррисон (1907–1979) — американский актер и режиссер, снялся более чем в 130 картинах. — Примеч. пер.

(обратно)

159

Schatz Th. Old Hollywood/New Hollywood: Ritual, Art, and Industry. Ann Arbor, 1983. P. 86.

(обратно)

160

Еще один римейк этого фильма — «Похитители тел» — снял в 1993 г. Абель Феррара. — Примеч. пер.

(обратно)

161

«Кожаная культура» (Leather Culture) — образ жизни сообществ мужчин и женщин (чаще всего геев и лесбиянок), подразумевающий ношение кожаной одежды, создание «кожаных семей», состоящих из двух или нескольких партнеров, имеющих одинаковые социально-политические и сексуальные интересы, и практику садомазохистских отношений. — Примеч. пер.

(обратно)

162

Jones P. Philosophy and the Novel. Oxford, 1975.

(обратно)

163

Роман английской писательницы Джордж Элиот (1819–1880}. — Примеч. пер.

(обратно)

164

Sobchak Th. Genre Film: A Classical Experience // Film Genre Reader II. P. 102 (далее номера страниц статьи Собчака указываются в круглых скобках).

(обратно)

165

Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт, критик и педагог. — Примеч. пер.

(обратно)

166

Фрэнк Реймонд Ливис (1895–1978) — английский литературный критик, культуролог. — Примеч. пер.

(обратно)

167

Жидкий продукт (англ.) — «подсоединенный» к машине человек (оператор, программист, администратор), в отличие от имеющегося в машине «мягкого» (software) и «жесткого» (hardware) обеспечения (см.: Рэймонд Э. С. Новый словарь хакера. Москва. 1996). — Примеч. пер.

(обратно)

168

См.: Lloyd G. The Man ol Reason: «Male» and «Female» in Western Philosophy. Minneapolis, 1984; Bordo S. Unbearable Weight: Feminism, Western Culture, and the Body. Berkeley, 1993.

(обратно)

169

Показателем этой привлекательности может служить быстрый рост числа сайтов поклонников. На одном из них читаем: «Латекс, взрывная сила и способность медленно карабкаться по стенам. Черт, неужели у девчонки все это есть?.. Мне интересно, можно ли сделать ее одежду еще уже». Подобную же роль в паре с Велом Килмером Кери-Энн Мосс играет в «Красной планете" (2000).

(обратно)

170

Кроненберг так интерпретирует свою «новую плоть»: «В общем-то, в физическом плане вы можете изменить то, что делает вас человеком… Люди могут обмениваться [sic] половыми органами или вовсе обходиться без них… для воспроизведения потомства… Различие между мужчиной и женщиной должно ослабнуть, возможно, тогда в нас будет меньше противоположного и больше общего» (Cronenberg on Cronenberg. London, 1997. P. 80–82).

(обратно)

171

Logic, Creativity and (Critical) Misinterpretations: An Interview with David Cronenberg // The Modern Fantastic: The Films Of David Cronenberg. Westport, 2000. P. 176–177.

(обратно)

172

Большое спасибо Кэролин Корсмейер и Стивену Шнайдеру за комментарии к раннему черновику.

(обратно)

173

Coppertop — батарейка (англ… жарг.).

(обратно)

174

«У французов есть труднопереводимое выражение mise en abime; легче всего его объяснить описательно: это когда два зеркала находятся друг напротив друга, и отражения в обоих множатся бесконечно, уходя в глубину» (Мильчина В. Архив архивиста [В. Э. Вацуро: материалы к биографии] // Новое литературное обозрение. 2004. 6). — Примеч. пер.

(обратно)

175

Эссе из книги Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно «Диалектика Просвещения».

(обратно)

176

Идея «эластичного накопления», как и выражение. состояние постмодерна», заимствованы из одной из лучших книг по этому вопросу: Harvey D. The Condition of Postmodernity. Cambridge (USA), 1990. В книге Харви предлагается более точная дата начала эпохи постмодерна. На стр. 39 Харви ссылается на Пола Дженкса, который говорит, что эпоха модерна закончилась в 15.32 CST (центральное стандартное время — 6 часов относительно всемирного времени. — Примеч. пер.), 15 июля 1972 года в Сент-Луисе. Миссури, со сносом модернистского жилого квартала Pruitt-lgoe.

(обратно)

177

Первое издание: Baudrillard J. Simulacres et simulation. Paris, 1981. Слова Морфеуса далее в фильме («Таков сейчас мир. Добро пожаловать в пустыню реальности»), возможно, тоже были вдохновлены Бодрийяром, для которого постмодернистская Америка — одна большая пустыня, где «вы освобождены от всего глубокого… сверкающая, подвижная, поверхностная нейтральность, сомнение в значении и глубине, сомнение в природе и культуре, внешнее киберпространство, без всякого происхождения, без точек опоры» (см.: Baudrillard J. America. London, 1988. P. 124, 1—13, 66–71, 123–126; Baudrillard J. The Gull War Did Not Take Place. Bloominglon, 1995).

(обратно)

178

Вопрос викторины для внимательных зрителей: «Что, согласно «Матрице», могущественнее всего?» Неверный ответ: «Разум и сила воли». Правильный ответ: «Любовь». Восстановим события в конце фильма: в схватке с агентами умственных сил Нео недостаточно для того, чтобы справиться с задачей. И когда он лежит мертвый (или умирающий), то его спасает и дает силу победить поцелуй Тринити.

(обратно)

179

Так что если Нео выбирает красную таблетку, я вместе с Сайфером выбираю синюю, хотя и не во имя одних лишь комфорта и чувственных наслаждений. Существует, однако, и третья позиция. Робин Бек (Beck R. You Won't Know the Difference So You Can't Make the Choice // Philosophy Now. December 2000 — January 2001. P. 35–36) доказывает, что «нет рациональных оснований для принятия решения», поскольку «эпистемологически миры равноценны», ибо дано, что любой мир выглядит «равно реальным» при любой проглоченной таблетке. Правильным будет сказать, что при любом пути, который мы выберем, наш мир должен быть реален, и нет никакой разницы в этом отношении. Но и при таком угле зрения миры очень отличаются и синяя таблетка отправит нас в гораздо лучший мир.

(обратно)

180

Baudritlard. Simulations… P. 146, 147,151.

(обратно)

181

Это вызывает в памяти строчку из песни 1960-х гг. Both Sides Now. «Это те иллюзии жизни, которые я вспоминаю / В действительности я совсем не знаю жизнь».

(обратно)

182

Почему интерсубьективно? В Матрице не заведено, чтобы каждый индивид имел собственную матрицу, скорее все население людей живет в одной и той же Матрице. То, что личность там делает, засвидетельствовано и воспринято другими.

(обратно)

183

Эта позиция зависит от признания определенного принципа верификации, согласно которому утверждение имеет смысл и истинно, если и только если существует возможный метод его проверки. Сам по себе этот принцип может быть оспорен.

(обратно)

184

Сравнивая первоначальный сценарий (который можно найти в Интернете) с самим фильмом, можно заметить, что братья Вачовски оказались достаточно умны, чтобы выбросить звучные псевдоинтеллектуальные отсылки: «Посмотри на них. Автоматы. Не думай о том, что они делают и почему.

(обратно)

185

Компьютер говорит им, что надо делать, и они делают». «Повседневность зла». Эта претенциозная ссылка на Арендт упускает из виду главное: люди, погруженные в виртуальную реальность Матрицы, занимают совершенно иную, почти противоположную, позицию по сравнению с исполнителями Холокоста. Еще одним мудрым ходом было опустить все слишком очевидные ссылки на восточные техники опустошения ума как способа избежать контроля Матрицы: «Ты должен научиться уходить от этой злобы. Ты должен уйти от всего. Ты должен опустошить себя, чтобы освободить свой разум».

(обратно)

186

Важно и то, что возможность увидеть насквозь свой управляемый мир и убежать из него герою дает непредвиденное вмешательство его отца. В фильме две фигуры отца: действительный символически-биологический отец и страдающий паранойей «реалити-папа» — продюсер телешоу, который полностью управляет жизнью героя и защищает его в замкнутом окружении (роль исполняет Эд Харрис).

(обратно)

187

Экранизация опоры Вагнера, осуществленная Хансом-Юргеном Зибербергом (1982). — Примеч. пер.

(обратно)

188

Метод киносъемки, когда на экран позади объекта съемки проецируется заранее снятое изображение. — Примеч. пер.

(обратно)

189

Речь о хичкоковском фильме «К северу через северо-запад». В граните горы Рашмор вырезаны 18-метровые головы четырех американских президентов: Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и Авраама Линкольна. — Примеч. пер.

(обратно)

190

Dean J. Aliens in America: Conspiracy Cultures from Outerspace to Cyberspace. Ithaca, 1998.

(обратно)

191

Единственный. Избранный (фр.).

(обратно)

192

Television. 1987. 40. October.

(обратно)

193

Об этой двусмысленности см.: Virilio P. The Art of the Motor. Minneapolis, 1995.

(обратно)

194

Еще одно существенное противоречие также касается статуса интерсубь-ективности во Вселенной, управляемой Матрицей: все ли индивиды разделяют одну и ту же виртуальную реальность? Почему? Почему бы каждому не иметь свою собственную, предпочтительную?

(обратно)

195

Фильм Джона Бурмена (1974). — Примеч. пер.

(обратно)

196

Фильм Майкла Андерсона (1976). — Примеч. пер.

(обратно)

197

Гегель «переворачивает» эту фантазию, показывая ее функцию наполнения доонтологической бездны свободы, воссоздавая подлинную Сцену, находясь на которой субъект включается в подлинный ноуменальный порядок. Другими словами, для Гегеля точка зрения Канта является бессмысленной и непоследовательной, поскольку она втайне вновь вводит завершенную божественную целостность, мир, воспринимаемый только как Субстанция, а не как Субъект.

(обратно)

Оглавление

ВСТУПЛЕНИЕ: РАЗМЫШЛЕНИЯ О «МАТРИЦЕ»

СЦЕНА 1 . ОТКУДА НАМ ЗНАТЬ?

  1. КОМПЬЮТЕРЫ, ПЕЩЕРЫ И ОРАКУЛЫ: НЕО И СОКРАТ . Уильям Ирвин

    ВОПРОСЫ И ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ

    ЧТО СКАЗАЛИ ОРАКУЛЫ?

    ИСТОРИЯ ДВУХ ПЕЩЕР

    ЗНАНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ

    ФИЛОСОФИЯ: НЕХОЖЕНАЯ ДОРОГА

  2. СКЕПТИЦИЗМ, МОРАЛЬ И «МАТРИЦА» . Джеральд Эрион, Бэрри Смит

    КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ: РЕНЕ ДЕКАРТ И ЗЛОЙ ДЕМОН

    КАК МЫ МОЖЕМ ОКАЗАТЬСЯ В МАТРИЦЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) . ЗЛОЙ УЧЕНЫЙ ПИТЕРА АНГЕРА И «МОЗГ В БАНКЕ» ХИЛАРИ ПАТНЭМ

    ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ДОВОДЫ ПРОТИВ СКЕПТИЦИЗМА

    МОРАЛЬ И МАТРИЦА: ОШИБКА САЙФЕРА

    ЗНАЙ СЕБЯ

  3. ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ . Дэзид Мицуо Никсон

    ИЗВЕСТНО ЛИ НАМ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ?

    ЗНАЕТ ЛИ НЕО, ЧТО БЫЛ В МАТРИЦЕ?

    ИМЕЕТ ЛИ СМЫСЛ ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ?

  4. ВИДЕНИЕ, ВЕРА, ПРИКОСНОВЕНИЕ, ИСТИНА . Кэролин Корсмейер

    ЖИЗНЬ В МАТРИЦЕ: НЕКОТОРЫЕ КЛАССИЧЕСКИЕ ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

    ОЦЕНИВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

    ЧУВСТВА В МАТРИЦЕ И В «МАТРИЦЕ»

    ИСКУШЕНИЕ ВКУСОМ

    ИСТИНА

СЦЕНА 2 . ПУСТЫНЯ РЕАЛЬНОСТИ

  5. МЕТАФИЗИКА «МАТРИЦЫ» . Джордж Грация, Джонатан Сэнфорд

    СУТЬ МЕТАФИЗИКИ

    ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ КАТЕГОРИИ МИРА «МАТРИЦЫ»

    РЕАЛЬНОЕ И НЕРЕАЛЬНОЕ

    МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ЗАГАДКА «МАТРИЦЫ»

    РАЗРУШАЯ ОБМАН

  6. ПРИЗРАК, СОЗДАННЫЙ МАШИНОЙ, ИЛИ ФИЛОСОФИЯ РАЗУМА В СТИЛЕ МАТРИЦЫ . Джейсон Хольт

    ПРОБЛЕМА РАЗУМА И ТЕЛА; ИНТЕНСИВНЫЙ КУРС

    ИСКУССТВЕННЫЕ УМЫ

    МЕТАФИЗИКА РАЗУМА

  7. НЕОМАТЕРИАЛИЗМ И СМЕРТЬ СУБЪЕКТА . Дэниел Барвик

    ПОЧЕМУ КУРС БИОЛОГИИ ДЕЛАЕТ МАТРИЦУ ПРАВДОПОДОБНОЙ

    ПОЧЕМУ «МАТРИЦЕ» И КУРСУ БИОЛОГИИ НЕОБХОДИМА ИНЪЕКЦИЯ ФИЛОСОФИИ

    ЭЛИМИНАТИВНЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ: ПОЧЕМУ ВАША СУПРУГА НЕ МОЖЕТ ПОЖАЛОВАТЬСЯ НА ГОЛОВНУЮ БОЛЬ

    СОЗНАНИЕ: ЧТО-ТО РАДИ НИЧЕГО

    ДУРНО ЛИ ПОРАБОЩАТЬ СОЗНАНИЕ?

  8. СУДЬБА, СВОБОДА И ПРЕДВИДЕНИЕ . Теодор Шик

    СВОБОДА

    МАШИНА ОПЫТА

    СУДЬБА

    ВСЕВЕДЕНЬЕ

    ДЕТЕРМИНИЗМ

    ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ

СЦЕНА 3 . СПУСКАЯСЬ В КРОЛИЧЬЮ НОРУ ЭТИКИ И РЕЛИГИИ

  9. ЛОЖКИ НЕТ: БУДДИЙСКОЕ ЗЕРКАЛО . Майкл Брэнниган

    ОТРАЖАЮЩАЯ СТОРОНА

    НЕ ОТРАЖАЮЩАЯ СТОРОНА

    ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ «МАТРИЦА» БУДДИЙСКИМ ФИЛЬМОМ?

  10. РЕЛИГИЯ «МАТРИЦЫ» И ПРОБЛЕМЫ ПЛЮРАЛИЗМА . Грегори Бассам

    ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В «МАТРИЦЕ»

    НЕХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В «МАТРИЦЕ»

    РЕЛИГИОЗНЫЙ ПЛЮРАЛИЗМ В «МАТРИЦЕ»

    АРГУМЕНТЫ ПЛЮРАЛИЗМА ПРОТИВ РЕЛИГИОЗНОГО ЭКСКЛЮЗИВИЗМА

    СУДЬБА НЕО-ПЛЮРАЛИЗМА

  11. СЧАСТЬЕ И ВЫБОР САЙФЕРА: БЛАЖЕННО ЛИ НЕВЕДЕНЬЕ? . Чарльз Л. Грисвольд

    «МАТРИЦА» И ПЛАТОНОВСКАЯ ПЕЩЕРА

    СЧАСТЬЕ И УДОВЛЕТВОРЕНИЕ

    ТРИ ТЕЗИСА О СЧАСТЬЕ

    «МАТРИЦА» КАК ЗЕРКАЛО

  12 . МЫ ИЗБРАННЫЕ! КАНТ УЧИТ УПРАВЛЯТЬ МАТРИЦЕЙ . Джеймс Лолер

    ДВЕ ТЕОРИИ ИЛЛЮЗИИ

    ДВЕ МАТРИЦЫ

    ДВЕ ТЕОРИИ ОСВОБОЖДЕНИЯ

    ФИЛОСОФСКОЕ СЛЕДСТВИЕ АСТРОНОМИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ КОПЕРНИКА

    Я — ИЗБРАННЫЙ

    ЧТО ТАКОЕ РЕАЛЬНОСТЬ?

    ПОСТУЛАТЫ МОРАЛЬНОСТИ

    ПОСТУЛАТ БОГА

    СТРАХ И ТРЕПЕТ

    ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ: КОНЕЦ СТРАХА

    БЕССМЕРТИЕ И РЕИНКАРНАЦИЯ

    СПАСИТЕЛЬ ИЛИ УЧИТЕЛЬ?

СЦЕНА 4 . ВИРТУАЛЬНЫЕ ТЕМЫ

  13. ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ: НИГИЛИЗМ И «МАТРИЦА» . Томас Хиббс

    ДОСТОЕВСКИЙ, УТОПИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ И НИГИЛИЗМ

    НИ УТОПИЯ, НИ НИГИЛИЗМ: «МАТРИЦА» О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ КАК О ПОИСКЕ

    ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ МАТРИЦЫ: ПОБЕДА ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ИЛИ ТЕХНОЛОГИИ?

  14. ГЛОТАЕМ ГОРЬКУЮ ПИЛЮЛЮ: ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ПОДЛИННОСТЬ В «МАТРИЦЕ» И «ТОШНОТЕ» . Дженнифер Мак-Магон

    КРАСНАЯ ИЛИ СИНЯЯ? НЕО И САЙФЕР, ПОДЛИННОСТЬ И НЕВЕДЕНЬЕ

    САРТР О ТОШНОТВОРНОМ СУЩЕСТВОВАНИИ

    ПОДЛИННОСТЬ: НАШЕ ОТВРАЩЕНИЕ К НЕЙ И АРГУМЕНТЫ ЗА НЕЕ

  15. ПАРАДОКС РЕАКЦИИ НА NEO-FICTION . Сара Ворт

    ИССЛЕДУЯ РЕАЛЬНОСТЬ

    ПОЧЕМУ НАС ВОЛНУЕТ ВЫМЫСЕЛ?

    ПУТЕШЕСТВУЕМ ВМЕСТЕ С АЛИСОЙ

    О ВАЖНОСТИ РАССКАЗА ИСТОРИИ

    ПЕРЕЖИВАЯ ИСТОРИЮ НЕО

  16. РЕАЛЬНЫЙ ЖАНР И ВИРТУАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ . Дебора Найт, Джордж Мак-Найт

    «МАТРИЦА» И ЖАНРОВЫЕ ФИЛЬМЫ

    «МАТРИЦА» КАК МНОГОЖАНРОВЫЙ ФИЛЬМ

    «МАТРИЦА» И ЖАНРОВАЯ КИНОФАНТАЗИЯ

    ФИЛОСОФИЯ И «МАТРИЦА»

СЦЕНА 5 . ДЕКОНСТРУКЦИЯ «МАТРИЦЫ»

  17. ПРОНИКАЕМ В КИАНУ: НОВЫЕ ДЫРЫ НА СТАРЫЙ ЛАД . Синтия Фриланд

    ТЕЛА, УМЫ, ПОЛ

    ПРОНИКНОВЕНИЕ В КИАНУ В «МАТРИЦЕ»

    ПРОНИКНОВЕНИЕ В ДЖУДА В «ЭКЗИСТЕНЦИИ»

    ФИЛЬМЫ, РЕАЛЬНОСТЬ И ИЛЛЮЗИЯ

  18. «МАТРИЦА», МАРКС И ЖИЗНЬ «КОППЕРТОПА»[173] . Мартин Данахэй, Дэвид Ридер

    «КОППЕРТОП» В ДЕЛЕ

    ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

    САЙФЕР И ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ

    ОТ ЧЕГО МЫ ДОЛЖНЫ ПРОСНУТЬСЯ?

  19. СИМУЛЯЦИЯ В «МАТРИЦЕ» И ЭПОХА ПОСТМОДЕРНА . Дэвид Веберман

    НЕВОЗМОЖНО ОКОНЧАТЕЛЬНО УСТАНОВИТЬ РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ РЕАЛЬНЫМ И НЕРЕАЛЬНЫМ

    РЕАЛЬНОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ СМОДЕЛИРОВАНА И УСОВЕРШЕНСТВОВАНА

    СИМУЛИРОВАННАЯ, ИЛИ ВИРТУАЛЬНАЯ, РЕАЛЬНОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ (И, ВОЗМОЖНО, БУДЕТ) ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ НОРМАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

    СМОДЕЛИРОВАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ МЕТАФИЗИЧЕСКИ ТАК ЖЕ (ЕСЛИ НЕ БОЛЕЕ) РЕАЛЬНА, КАК И «НЕПОДДЕЛЬНАЯ» РЕАЛЬНОСТЬ

  20. МАТРИЦА, ИЛИ ДВЕ СТОРОНЫ ИЗВРАЩЕНИЯ . Славой Жижек

    ДОСТИЖЕНИЕ КРАЯ МИРА

    «РЕАЛЬНО СУЩЕСТВУЮЩИЙ» БОЛЬШОЙ ДРУГОЙ

    «БОЛЬШОГО ДРУГОГО НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

    ЭКРАНИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОГО

    ФРЕЙДИСТСКИЕ МОТИВЫ

    МАЛЬБРАНШ В ГОЛЛИВУДЕ

    ВОПЛОЩЕНИЕ ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ ФАНТАЗИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте