«Александр Невский. Кто победил в Ледовом побоище»

Александр Нестеренко Александр Невский. Кто победил в Ледовом побоище

Вступление А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

Однажды в начале 90-х прошлого века мне довелось посетить Францию. В одном из книжных магазинов я наткнулся на замечательную книгу по истории военного искусства. Увесистый фолиант формата А4 — больше трехсот страниц шедро снабженных красочными рисунками: история войн, сражений и оружия от эпохи Шумера до нашего времени. А еще продавалась она с большой скидкой. Устоять было невозможно.

Кроме мало известных российскому читателю сражений, немало страниц книги посвящено и хорошо знакомым нам событиям отечественной истории: борьбе с татаро-монголами, войне 1812 года, Крымской войне, Русско-японской войне, сражениям на Восточном фронте в Первой и Второй мировых войнах. Озадачило меня то, что во французской энциклопедии военного искусства, где написано пусть понемногу, но обо всех известных сражениях, нет ни слова про полководца, чье имя известно каждому российскому школьнику, — князе Александре Невском. Даже такому незначительному, с точки зрения мировой истории, событию, как разгром индейцами генерала Кастера при Литл Биг Хорн отведен целый разворот, а про Ледовое побоище и Невскую битву вообще не упоминается. И это в книге, которая претендует на статус энциклопедии!!! Может быть, причина досадного недоразумения в том, что книга французская, а для французов история Руси XIII века тема малознакомая? Это было бы оправданием, если бы не одно «но»: на французский язык энциклопедия переведена с чешского издания. Ну не могут наши чешские братья-славяне, которые сами не раз сражались с немецкими рыцарями, не знать о том, как их разгромил Александр Невский. Кинофильм «Александр Невский» великого Эйзенштейна они что ли не смотрели?! Впрочем, и французы неоднократно скрещивали оружие с нем цами. Вряд ли бы они отказали себе в удовольствии польстить своему национальному самолюбию и не воспользовались возможностью еще раз уколоть бывшего врага, припомнив, как молодой русский князь Александр нанес немецким рыцарям сокрушительное поражение. Так почему же в энциклопедии, посвященной истории военного искусства, не нашлось места для великого полководца Руси Александра Невского? Ответ прост — об этом полководце и о битвах, в которых он одержал победы, за пределами бывшего СССР ничего не известно. То есть зарубежные ученые, специализирующиеся на русской истории, конечно, знают о том, что был такой князь. Но для них очевидно, что приписываемые ему победы такая же выдумка, как миф о двенадцати подвигах Геракла. Кто прав, отечественные учебники истории или они? А если Александр Ярославич совсем не тот, за кого нам его выдают, то почему вокруг этого реального исторического персонажа возникло столько мифов? Давайте отделим вымысел от правды и разберемся, кем же был Александр Невский и за какие заслуги перед Отечеством его имя вписано в наши учебники истории и прославлено в многочисленных художественных произведениях.

НЕВСКАЯ БИТВА

1

Первый ратный подвиг, приписываемый князю Александру Ярославичу его биографами, — победа в Невской битве. Именно за нее спустя столетия князю заочно присвоили звучное прозвище Невский, под которым он и вошел в современные школьные учебники по истории.

Что нам известно про это сражение? Начнем с того, что выясним, что же привело шведов на берега Невы. По учебникам истории выходит, что шведы решили напасть на Русь без видимой причины, полные уверенности, что ослабленная татаро-монгольским нашествием, она будет легкой добычей. Ряд историков утверждает, что вторжение шведов вдохновил Римский Папа, который собирался навязать русским католичество. Например, Хитров, автор книги об Александре Невском, вышедшей еще в 1893 году, утверждал, что «конечной целью» похода шведов было «покорение Новгородской земли и обращение русских в латинство». Это не подтвержденное никакими фактами предположение принимается большинством отечественных историков как аксиома. Не случайно, рассказ о событиях 1240 года они начинают сразу с того момента, как шведы разбивают лагерь на берегах Невы. По такой логике историю войны 1812 года надо начинать с Бородинской битвы. Тогда ничто не помешает утверждать, что нашествие Наполеона тоже было вызвано буллами Римского Папы, а его целью было обращение православных в католичество. По счастью, такая грубая фальсификация невозможна, поскольку предыстория наполеоновских войн достаточно хорошо известна, чего не скажешь о событиях, предшествующих Невской битве.

Обходят стороной отечественные историки и вопрос о том, каким военным потенциалом обладала Швеция и, соответственно, какую угрозу она представляла для Новгородской земли. При этом для объяснения причин поражения Руси, к примеру, от орд Батыя подробно описывается численность, вооружение, методы ведения войны, организация монгольского войска. Почему же в описании случившейся всего через два года Невской битвы все эти подробности опущены? Неужели жизнь диких степных кочевников лучше освещена в исторических документах, чем состояние тогдашней Швеции? Разумеется, это не так. Тогда что же пытаются скрыть историки? Чтобы ответить на этот вопрос, давайте разберемся в том, что собой представляла Швеция в середине XIII века, какие отношения были у нее с Русью.

Отношения Швеции и Руси к этому времени имели многовековую историю. Строки пушкинской поэмы «отсель грозить мы будем шведу» весьма точно отражают суть отношений наших предков с северным соседом в Петровскую эпоху. Но не всегда Русь была угрозой для Швеции. Были времена, когда наши далекие предки были так близки, что их называли варяги-русь, подобно тому, как спустя столетия многонациональную Орду стали называть татаро-монгольской. По так и не опровергнутой версии основателями Киевской Руси были варяги. А варягами называли на Руси предков шведов и норвежцев. Какие отношения могли быть у севших в Киеве варяжских вождей с их исторической Родиной? Разумеется, самые хорошие. Вот что по этому поводу пишет Соловьев: у Киевской Руси со Скандинавией была «тесная связь» и «враждебных отношений не могло быть» (СС, т. 1, с. 206). Эта тесная связь проявлялась в том, что первые русские князья имели скандинавские фамилии, варяги составляли костяк их дружин и бок о бок сражались вместе с руссами в походах на Византию.

Однако спустя годы былой симбиоз руссов — викингов сменился враждой. Первое летописное упоминание о нападении шведов на русские владения со времен Рюрика относится к 1164 году, когда шведы попытались захватить Ладогу. Ладожане сожгли посад и затворились в Кремле, послав в Новгород за помощью. С ходу взять одну из первых на Руси каменных крепостей шведы не смогли. Убедившись, что стены Ладоги им не по зубам, шведы отступили, надеясь выманить русских на бой в чистом поле. Ладожане на уловку не поддались, а через пять дней подошла подмога из Новгорода. Новгородское ополчение и княжеская дружина ударили по шведам и нанесли им сокрушительное поражение. Из 55 судов шведы потеряли 43. Согласно сообщению новгородской летописи, из тех немногих, кому удалось спастись бегством, все были раненые. Причины появления шведов на Ладоге летопись не объясняет. Красноречивое молчание летописца на сей счет говорит о том, что для современников это событие не было неожиданностью. Из-за чего же бывшие союзники стали врагами? Во времена викингов будущие датчане, норвежцы и шведы безраздельно господствовали на побережье Балтики. В частности, территория современной Эстонии была зоной влияния шведских викингов, которые обложили данью местных жителей. В отличие от скандинавов, славянские племена Киевской Руси на побережье Балтийского моря не селились. Они осваивали берега рек. Заболоченные прибалтийские леса стали естественной границей расселения восточных славян.

К началу XI века шведы утратили контроль над Прибалтикой. Произошло это из-за того, что в Швеции разразилась гражданская война между христианами и язычниками, которая продлилась целое столетие. Воспользовавшись тем, что шведы были заняты решением религиозных споров, прибалтийские народы перестали платить им дань. Живущие на побережье и островах Балтийского моря племена аборигенов стали промышлять морским разбоем, осмелев настолько, что стали нападать на прибрежные поселения Дании и Швеции. Активным участником набегов на ослабленную гражданской войной Швецию становятся данники Новгорода карелы. В середине XII века карелы предприняли несколько крупных набегов на шведские владения в Финляндии и на остров Готланд. Эти походы карелы совершали из Ладожского озера, выходя в Балтийское море по рекам Нева и Вуокса.

Потерю шведами восточного побережья Балтики относят ко времени царствования короля Олафа Скетконунга (995-1022), дочь которого Ингигерда была женой Ярослава Мудрого. Вместе с ней на Русь приехал ярл Рагивальд, который стал княжеским наместником в одном из городов (возможно, в Ладоге, которую Ярослав подарил своей невесте в качестве свадебного подарка). При дворе Ярослава Мудрого нашел прибежище и норвежский король Олаф Святой, который, потерпев неудачу в обращении своих подданных в христианство, потерял трон и бежал в Киев. Сын Олафа Магнус Добрый был воспитан при дворе великого князя Киевского. Сам Олаф стал у Ярослава «начальником войска, посылаемого для защиты границ» (Соловьев, СС. т. 1, с. 224). Аналогичные функции были возложены и на ярла Рагивальда. У него было три сына, двое унаследовали отцовскую должность, а третий — Стенкиль стал шведским королем (1060—1066). Шведским королем стал и сын Стенкиля — Инге (правил с 1083 по 1110 г.), который тоже получил воспитание при дворе Киевского князя.

Именно под командованием Олафа и Рагивальда русские дружины вторглись в Прибалтику с целью обложить данью аборигенов. Вот ведь исторический парадокс: Ярослав Мудрый принимает на службу шведов, потерпевших неудачу в крещении соотечественников. А обращали они их не в православную веру, а в католическую. Католическое вероисповедание шведских изгнанников не помешало им повести своих православных хозяев на покорение язычников-прибалтов. И православные русские, и католики-шведы пришли к ним совсем не для того, чтобы распространять христианскую веру.

В 1156 году шведский престол занял Эрик Святой, что ознаменовало окончательную победу христианства над язычеством. Хотя Эрику удалось нанести поражение язычникам и утвердить в Швеции христианство, мир в стране так и не наступил. На смену войне религиозной пришла война междоусобная. Эрик был убит датским принцем в 1160 году и посмертно причислен к лику святых. Его считают небесным покровителем шведских королей. После убийства Эрика в Швеции начались войны между претендентами на королевский трон, которые продолжились с перерывами еще много лет. В ходе этих войн шведская знать была практически уничтожена. За столетие в стране сменилось девять королей (один из них, Эрик XI, занимал трон два раза). Никому из них не удалось передать королевскую власть по наследству. Только в 1250 году в Швеции воцарилась первая в истории страны королевская династия Фолькунгов. Ее основателем был сын ярла Биргера Вальдемар (того самого ярла Биргера, которого отечественные историки сделали предводителем шведских войск в Невской битве).

В ходе столетнего междуцарствования в истории Швеции случались времена, когда в результате победы одного из претендентов в стране наступал недолгий мир. Эти передышки шведы использовали для восстановления утраченных владений на восточном побережье Балтики. Первый такой случай представился с приходом к власти первого «короля готов и шведов» Карла Сверкерсона (1161—1167). По словам Соловьева, «при нем не было усобиц, впоследствии чего шведы получили возможность к наступательному движению на соседей» (СС, т. 1, с. 506).

Почему главной целью шведов стала Ладога? Дело в том, что этот новгородский форпост имел ключевое значение. Ладога, расположенная на месте впадения Волхова в Ладожское озеро после постройки на Неве крепости Орешек была единственной преградой на пути из Балтийского моря в Новгород. Именно поэтому Ладога обзавелась каменными стенами на два столетия раньше, чем сам Господин Великий Новгород. Но шведам Ладога была нужна не для того, чтобы использовать ее как плацдарм для захвата новгородских земель. У истерзанной вековой войной страны не было ни сил, ни ресурсов. Шведам нужна была Ладога, для того чтобы положить конец опустошительным набегам карелов на побережье Швеции. Карелы не осмелились бы уйти за море, оставив без защиты свои дома, если бы у них в тылу располагался шведский форпост. Обладая Ладогой, шведы могли бы задержать и разбойничьи шайки новгородских ушкуйников, которые вместе с карелами участвовали в набегах на Швецию.

Потерпев неудачу под стенами Ладоги, шведы попытались восстановить свою власть среди эстонских племен, но с помощью русских эсты отбили нападение (1166 г.). С этого времени до 1240 года нападений шведов на русские владения не отмечалось. Зато Швеция, ослабленная непрекращающимися войнами, продолжает привлекать к себе искателей легкой наживы.

В 1188 году, воспользовавшись тем, что в Швеции вновь разгорелась междоусобная война (за королевский трон боролись сразу три претендента) враги, пришедшие из-за моря, напали на шведскую столицу Сигтуну. По Карамзину, в этом набеге участвовали русские вместе с карелами и эстонцами. Они пришли на судах, убили архиепископа Упсальского, взяли город Сигтуну, «опустошили его, так что он навеки утратил свое прежнее цветущее состояние, и вместе со многими драгоценностями похитили серебряные церковные врата, которыми украсилась Соборная церковь Новгородская» (СС, т. 2—3, с. 401).

Швеции был нанесен страшный удар в самое сердце. Погибла не просто столица страны, но и важнейший торговый центр. Об огромном значении Сигтуны говорит тот факт, что в ней была каменная православная церковь и русский торговый двор, где постоянно проживали купцы из Руси, а немцы называли Сигтуну «великий город». Этот город был известен даже арабам: Сигтуну упоминает арабский географ Идриси (1140-е гг.).

В русских летописях нет никаких сведений о походе на Сиг-туну. В связи с этим Карамзин отмечает то, что наши летописцы, современники этих событий, о них не упоминают, хотя обычно обстоятельно описывают малейшие военные действия. По его мнению, это означает, что участие русских в этом походе было незначительным. Шведские источники пишут о сожжении города язычниками, не конкретизируя их национальной или племенной принадлежности. Но даже если новгородцы не принимали участия в этом и других приписываемых карелам нападениях на Швецию, то они были кровно заинтересованы в том, чтобы карелы такие набеги совершали. Ведь карелы платили новгородцам дань, и захваченные ими у шведов трофеи в качестве дани оказывались в Новгороде. Возможно, именно так в Новгород попали и серебряные ворота из Сигтуны. Впрочем, история появления в Новгороде этих ворот весьма темная. Оказывается, что эти главные (западные) ворота новгородского Софийского собора вовсе не серебряные, а бронзовые. Более того, на воротах, которые в литературе называют «единственным в России произведением романской монументальной пластики», есть портреты его создателей. Из надписи под ними следует, что они были собраны в XV веке русским мастером Авраамом, который поместил свое изображение рядом с портретами немецких литейщиков Риквина и Вайсмута. Так собраны злосчастные ворота русским мастером Авраамом в XV веке из полученных из Германии деталей или это все же военный трофей, захваченный тремя столетиями раньше во время похода на шведскую столицу? Скорее всего то что ворота военный трофей из Сигтуны — легенда. Было бы это так на самом деле, шведы не преминули бы вернуть их на историческую родину, когда в 1611 году они захватили Новгород.

Дальнейшая судьба Сигтуны была намного печальнее, чем судьба похищенных из разграбленной шведской столицы серебряных ворот. После гибели Сигтуны шведы были вынуждены перенести свою столицу на новое место. Сигтуна находилась на берегу озера Меларен. Побережье этого озера Меларен — исторический центр Швеции, ее наиболее развитый и густо населенный район. На одном из островов озера было расположено главное поселение Швеции эпохи викингов — Бирка, а на одной из рек, впадающих в озеро Меларен, расположен другой религиозный и политический центр Швеции — Упсала (именно она выполняла функции столицы после гибели Сигтуны). Именно поэтому берег озера Меларен был главной целью разбойничьих набегов: здесь можно было поживиться богатой добычей. Враги проникали в озеро Меларен по проливу, соединяющему его с Балтийским морем. Чтобы защитить сердце Швеции от нападений из-за моря, шведы построили на острове в проливе, соединяющем озеро Меларен с Балтийским морем, крепость Стокгольм, которая затем стала столицей этого государства. По преданию, Стокгольм основали уцелевшие жители погибшей Сигтуны: по обычаю предков, они бросили в воду бревно и там, где волны прибили его к берегу, основали новое поселение (по-шведски «сток» — бревно, «хольм» — остров). Но основание Стокгольма не решало проблему безопасности Швеции, главную угрозу для которой представляли набеги карелов и новгородцев. Шведская хроника Эрика Олая так описывает те времена: «Карелы и русские тревожили тайными и беспрерывными нападениями королевство Швецию, днем и ночью скрываясь в засаде на пиратских судах между приморских скал и принося нестерпимый вред подданным короля».

Для того чтобы обезопасить Швецию от этих нападений, было два пути. Первый — крестить язычников и тем самым вовлечь их в культурно-экономическую орбиту Западноевропейской цивилизации. Именно поэтому шведы активно и жестко распространяли католичество среди финских племен. Второй — отгородиться от врага «санитарным барьером», перекрыв выходы из Ладоги в Балтийское море. Приступить к решению этой задачи шведы смогли только после того, как в стране решился вопрос престолонаследия и прекратилась междоусобная война, т. е. после 1250 года. Последний крупный поход карелов против шведов отмечен в 1256 году. А к концу XIII века шведы обезопасили себя со стороны карелов. В 1293 году они основали в устье реки Вуоксы крепость Выборг. Но оставалась еще одна водная артерия, по которой карелы и ватаги новгородских ушкуйников могли пройти в Балтийское море, — река Нева. Поэтому следующим шагом стало основание крепости в устье Невы. В 1300 году шведское войско входит в Неву и у ее истоков (по Новгородской первой летописи в устье реки Охта) закладывают крепость Ландскрону — «Венец земли». Постройкой крепости лично руководил регент малолетнего шведского короля маршал Торкель Кнутсон, а в ее возведении участвовали итальянские инженеры. Оставив в крепости сильный гарнизон, маршал отбыл в Стокгольм. Но эта крепость простояла недолго. Уже на следующий год Ландскрона была уничтожена русским войском, которым командовал сын Александра Ярославича Великий князь Андрей Александрович. По некоторым источникам, за эту победу он удостоился прозвища «Невский». Об этом, к примеру, пишет современный биограф Александра Ярославича профессор Юрий Бегунов («Александр Невский», с. 171). Но носил это прозвище князь Андрей недолго. Он скончался в 1304 году. Возможно, это одна из причин того, что спустя столетия прозвище забытого потомками князя незаслуженно приписали его отцу.. Таким образом, до 1250 года серьезных военных экспедиций шведы проводить не могли, и то, что до конца XIII века они не могли справиться с карелами, свидетельствует о том, что Швеция тогда не представляла серьезной угрозы для Новгородской Земли. Но даже когда Швеция набрала сил для того чтобы закрепиться на берегах Невы и Вуоксы, она не пыталась захватить русские города или земли.

Советские историки, поднаторевшие в разоблачении коварных замыслов капиталистического Запада, нашли другое объяснение попыткам шведов обезопасить себя от набегов из-за моря. «Шведские захватчики стремились овладеть берегами Невы и Финского залива, чтобы отрезать Новгород от морского побережья и отнять у русского народа единственный морской путь к странам Западной Европы», — утверждает один из титулованных советских историков, член-корреспондент Академии Наук СССР М. Н. Тихомиров. После прочтения этих строк становится так жалко «русский народ», у которого «захватчики» хотят отнять последнее — «единственный морской путь к странам Западной Европы», так, что хочется плакать. С точки зрения идеологии, заказ партии и правительства академик выполнил успешно. С точки зрения истории и здравого смысла его утверждения абсурдны. Зачем русскому народу морской путь к странам Западной Европы? Во-первых, это Западной Европе нужны русские товары и, следовательно, прежде всего ей необходим морской путь на Русь.

Во-вторых, Западная Европа не позволила бы «шведским захватчикам» «отрезать» дорогу на Новгород. Зачем европейским купцам посредник в лице шведов? Интересы ганзейских купцов требовали безопасного и свободного пути по Неве из Балтийского моря в Новгород. Торговля с Русью — главная причина враждебных столкновений Ганзы с ливонскими городами и Швецией. Торговая контора Ганзы в Новгороде была фундаментом всех остальных контор этого союза купеческих городов Европы. Прекращение торговли с Новгородом означало конец Ганзы. В-третьих, на берегах Невы и Финского залива русские не жили и даже не пытались там закрепиться. Первая попытка Новгорода обозначить свое присутствие на берегах Невы относится к 1323 году, когда новгородцы поставили город «на устье Невы на Ореховом острове» — крепость Орешек. Отечественные историки никак не могут объяснить, почему новгородцы не строили крепостей ни в устье Невы, ни на побережье Финского залива. Нашли даже оправдание такой преступной беспечности — мол, они опасались, что эти крепости может захватить неприятель, и потом трудно будет выбить его оттуда. На самом деле причина совершенно в другом. Само по себе строительство каменной крепости по тем временам — предприятие чрезвычайно дорогостоящее. Даже богатейший город Руси — Новгород до XIV века не имел каменных оборонительных сооружений. Кроме того, построить крепость мало, необходимо содержать ее гарнизон. Поэтому Новгород вел строительство укреплений в первую очередь там, где ему угрожала наибольшая опасность — со стороны Литвы. Со стороны Балтийского моря Новгороду ничего не угрожало, так как крепость на Ладоге надежно защищала от попыток нападения. Строить крепость в устье Невы, для того чтобы контролировать весь водный путь из Балтики в Новгород, не было никакой необходимости. В сохранении режима свободной торговли была кровно заинтересована Ганза, и именно ее флот и финансовые возможности были лучшим гарантом того, что «окно» в Европу всегда будет открытым. Подтверждением этому стало то, что после того как шведы попытались закрыть выход из Невы, построив в ее устье крепость Ландскрону, германский император Альбрехт категорически потребовал от шведского короля обеспечить беспрепятственную торговлю с Новгородом. Шведы вынуждены были подчиниться. Даже несмотря на то, что эта торговля усиливала их противников-новгородцев, которые покупали у немцев оружие и необходимое для его производства сырье, шведский король Биргер Магнусон (1290—1318) заверил и Любек, и германского императора в том, что немецкие купцы могут беспрепятственно плавать в Новгород.

Еще больше оснований для вражды с русскими было у финских племен, которые гораздо чаще, чем шведы, становились жертвами нападений новгородцев и их союзников карелов.

Первое столкновение новгородцев с финскими племенами относится к 1032 году, когда из Новгорода был совершен поход под предводительством некоего Улеба (возможно, так летописец называет сына ярла Рагивальда — Ульфа). Поход был неудачным: по свидетельству летописца, из него мало кто вернулся.

Через десять лет новгородский князь Владимир нанес поражение финскому племени ямь.

В XIII веке в летописях зафиксировано пять крупных походов в Финляндию. В 1122 году новгородский князь Всеволод Мстиславич ходил на ямь. В 1143 году на финнов напали карелы. В 1178 г. карелы напали на ямь, захватили шведского епископа Родульфа, которого увезли к себе и убили.

В 1188 г. ходили на ямь новгородские «молодцы» Вышаты Васильевича и «пришли домой поздорову, добывши полона» (Соловьев, СС, т. 1, с. 622).

В 1191 году состоялся совместный поход карелов и новгородцев на ямь. По сообщению новгородского летописца, «воевали землю их, и пожгли, и скот побили».

В 1227 году отец Александра Невского, князь Ярослав Всеволодович, пошел с новгородцами на ямь. Поскольку в тех местах, где обычно грабили новгородцы, брать у аборигенов было уже нечего, он повел свое войско в ту часть Финляндии, «где никогда еще не бывали россияне; не обогатился в сей бедной стране ни серебром, ни золотом, но отнял у многих жителей самое драгоценнейшее благо: отчество и вольность. Новгородцы взяли столько пленников, что не могли всех увести с собой: некоторых бесчеловечно умертвили, других отпустили домой» (Карамзин, СС, т. 2—3, с. 490).

В 1228 году финны попытались отомстить за это нападение. Придя на лодках в Ладожское озеро, они напали на русские поселения на его берегах. Карамзин пишет по этому поводу: «Россияне думали, что, грозно опустошив Финляндию, они уже на долгое время будут с сей стороны покой иметь, но месть дает силы. Лишенные отцов, братьев и детей и пылая справедливой злобой, финляндцы разорили селения вокруг Олонца и сразились с Посадником Ладожским. Их было около двух тысяч» (СС., т. 1,с. 491).

Ладожане, не дождавшись прихода подмоги из Новгорода, погнались на лодках за ямью, настигли ее, и сражались до наступления ночи. Финны прислали просить мира, но ладожане не согласились. Тогда они перебили пленных и, бросив лодки, попытались уйти лесами, где были истреблены карелами.

Кто мог помочь финнам, «пылающим справедливой злобой», отразить агрессию русских и карелов? Только враги их врагов — шведы.

2

Таким образом, утверждения российских историков, которые обвиняют шведов в том, что во времена Александра Невского они совершили нападение на Русь, некорректны. Если шведы и финны и вторглись в русские земли, что само по себе весьма спорное утверждение, то это был не акт агрессии, а один из эпизодов длительного противостояния, в котором Швецию и финские племена правильнее назвать не агрессорами, а жертвами агрессии со стороны Руси. А попытку шведов закрепиться на берегах Невы следует рассматривать как акт необходимой самообороны, цель которого — защитить свою страну от нападений русских и карелов. Впрочем, как я уже писал, попытки перекрыть выходы в Балтийское море из Ладожского озера Швеция смогла предпринять только в конце XIII века. Во времена Александра Ярославича Швеция, в которой еще не закончилась междоусобная война и не был решен вопрос престолонаследия, была не способна вести завоевательные войны. Она их и не вела. Шведские хроники ничего не сообщают о «Невской битве». Откуда же тогда мы знаем об этом сражении? О Невской битве сообщает только один документальный источник — Новгородская Первая летопись (НПЛ).

Вот что она сообщает: «Пришли свеи в силе великой и муро-мане и емь на множестве кораблей. Свеи с князем и епископами своими, и стали в Неве в устье Ижоры хотя занять Ладогу просто же реку и Новгород и всю область Новгородскую. Пришла весть в Новгород о том, что свеи идут к Ладоге. Князь же Александр не медля, с новгородцами и с ладожанами напал на них, и победил. Была великая сеча свеям. Был убит их воевода Спиридон, а некоторые говорят, что и епископ был убит тоже. Множество врагов погибло. Наполнив два корабля погибшими, они пустили их в море, множество других закопали в яме. Многие были ранены. В ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли. Новгородцев погибло: Костянтин Луготиниц, Гюрята Пинещинич, Намест, Дрочило Нездылов сын кожевника, а всего 20 мужей с ладожанами, или меньше. Князь же Александр с новгородцами и с ладожанами вернулись все здоровы». (Пер. авт.).

Таким образом, летописец сообщает о том, что в составе войска кроме шведов были норвежцы и финские племена. Финнов скорее всего было большинство. Но, по сложившейся в отечественной литературе традиции, будем называть это войско шведским. Командует этим войском князь — военный предводитель, который у шведов носил титул ярл, а не король.

Две другие дошедшие до нас русские летописи этого периода — Лаврентьевская и Ипатьевская о победе князя Александра Ярославича над шведами не сообщают. Больше всего удивляет молчание летописи суздальской земли (Лаврентьевской) о Невской битве. Точнее, в Лаврентьевской летописи рассказ о Невской битве есть, но помещен он под 1263 годом, когда летописец, сообщив о смерти Александра Ярославича, вставляет в летописный текст церковного жития князя. Надо пояснить, что Лаврентьевская летопись написана не ранее 1377 года в Рождественском монастыре города Владимира, где в это же время было создано и «Житие» Александра Ярославича, так что подобное заимствование закономерно. Переписчики даже не потрудились разбить текст «Жития» и вставить эпизод о Невской битве на положенное ему место под 1240 годом. Под этим годом в этой летописи сообщается только о двух событиях: о рождении у князя Ярослава дочери Марии и о взятии Киева татарами. Получается, что для владимирского летописца рождение дочери Ярослава важнее, чем победа его сына над шведами. Но этого не может быть.

То, что составители Лаврентьевской летописи узнают о Невской битве из написанного в соседней келье «Жития», говорит о том, что летописи Владимирской земли, которые легли в ее основу, ничего об этом «подвиге» Александра Ярославича не сообщают. Почему? Ведь это сын Великого князя Владимирского бьет вражеское войско! Или Ярослав Всеволодович так приревновал к ратному подвигу родного сына, что он приказал летописцам не писать о том, что это его наследник с витязями Владимирской земли спасли Русь от нашествия шведов? Что же, история знает и более абсурдные примеры. Но эту ошибку можно было бы легко исправить, когда Александр Ярославич сам стал Великим князем Владимирским. Почему-то он этого не сделал.

Молчание шведских хроник выглядит еще более странно. Ведь если верить российским историкам, то к этому походу на Русь шведы готовилась целых два года, мобилизовав все людские и материальные ресурсы страны. Гибель шведской знати и множества прославленных витязей, бесславное возращение остатков войска на родину не могло остаться незамеченным, если нет официальных документов того времени, то хотя бы в народном фольклоре. Но где он — плач скандинавской Ярославны по погибшим в бесславном походе на Русь воинам? Как это ни странно, но шведы ничего не знают и соответственно ничего не пишут о гибели своего войска в сражении с русскими. Легенды о героях, сложивших головы на берегах Невы, не слагают. Может быть, гордые шведы решили замолчать свое поражение, чтобы скрыть этот позор от потомков?

Именно так обычно и объясняют наши историки отсутствие в шведских хрониках сведений о походе на Русь в 1240 году. Но если бы летописцы писали только о победах, потомки ничего не знали бы, например, о разгроме русских войск в битве на Калке. Ведь победители в этом сражении летописей не вели. Но и НПЛ, и Лаврентьевская, и Ипатьевская летописи описывают это сражение. Потерю стольких князей и простых воинов, столкновение с новым страшным врагом никто и не пытается скрыть. При всем желании сделать это невозможно. Как тогда прикажете объяснить внезапные перемены на княжеских постах? То же самое с авторами шведских хроник. Только им скрыть поражение в Невской битве было бы еще труднее, чем русским летописцам разгром на Калке. Рассмотрим один пример, подтверждающий это. Как утверждали многие российские историки, шведское войско возглавлял национальный герой Швеции ярл Биргер. Он не просто участвовал в сражении, а сражался с самим Александром, который в поединке сразил ярла, «оставил след» («возложил печать») на его лице (легенда о поединке князя с предводителем вражеского войска появилась в «Житии»). Выходит, что прославленный в шведских хрониках полководец, выдающийся государственный деятель всю свою оставшуюся жизнь прожил со страшным шрамом во все лицо? И как же он объяснял происхождение этой раны?

Но ни о какой ране на лице ярла Биргера шведам ничего неизвестно. Может быть, рана и была, но о ее происхождении было запрещено упоминать? Понятно, что Биргеру стыдно было признаться в том, что он потерпел позорное поражение от рук никому не известного юнца и горстки его воинов. Московскому князю Василию, которого ослепил Шемяка, тоже, наверное, не сладко было вспоминать о своем позоре. Однако происхождение своей слепоты он не скрывал, а современники так и прозвали князя — Темный. Так почему же Биргера за рану на лице не прозвали «резаный», «колотьгй», «меченый» и т. д.? Да потому, что с его лицом, а ровно как и с другими частями его тела, все было в полном порядке. Не говоря уже о таком пустяке, как после ранения в голову, нанесенном богатырской рукой могучего Александра, силу которого «Житие» сравнивает с силой библейского Самсона, Биргеру удалось выжить? А он не только не стал инвалидом, а продолжал активную деятельность и даже становится правителем Швеции и долгие годы единолично руководит страной в качестве регента. Более того, под его руководством шведы покарают финские племена.

Биография ярла Биргера, которая написана после его смерти, хорошо известна. И в этом историческом документе ничего нет ни про рану на лице Биргера, ни про то, что он руководил шведами в походе на Русь, ни о том, что такой поход был.

Таким образом, единственный документальный источник информации о Невской битве — запись в НПЛ. Однако новгородский летописец ничего не сообщает ни о причинах вторжения шведов, ни о численности войск противника, ни о ходе битвы. Даже о поединке Александра со шведским полководцем в летописи нет ни слова. Откуда же отечественные историки черпают информацию о деталях этого сражения (и, забегая вперед, отметим, что и о других подвигах Александра)? Из церковного «Жития» Александра Ярославича. Однако любому специалисту в области истории должно быть хорошо известно, что это, мягко говоря, некорректно. С точки зрения академической исторической науки жития святых не являются документом, по которому можно реконструировать исторические события. Еще Ключевский писал что: «Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона» (СС, т. 2, с. 240). «Не все биографические черты в житии суть исторические факты. Жития… сообщают очень мало конкретных данных» (СС., т. 7, с. 75).

В случае с жизнеописанием Александра Ярославича предостережение Ключевского было проигнорировано, и фантастическое произведение о чудесах, якобы совершенных святым князем, стало, по сути, единственным источником, на основе которого и создавали свои «научные» труды биографы Александра Ярославича даже в советское время. При этом нет никаких оснований принимать изложенные в «Житии» Александра Ярославича события за реальные факты. Так, если верить автору его «Жития», то «воинство Божье» пришло на помощь князю в сражении на Чудском озере, и о том, как после сражения на Неве «нашли многое множество врагов, перебитых ангелом Божьим на другом берегу реки Ижоры, где полки Александра не могли пройти».

Такое доверие к «Житию» как историческому источнику может привести к признанию достоверности чудес. Тогда надо признать не только достоверность Невской битвы и Ледового побоища, но и существование ангелов и небесного воинства. Только какое отношение это будет иметь к науке? Однако подавляющее большинство отечественных историков не ставят под сомнения изложенные в «Житии» события.

Они даже игнорируют предупреждение, которое оставил потомкам автор этого «Жития», совсем неслучайно начавшего свое повествование словами: «Я, жалкий и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра…» Так что же получается? На основе фантастической сказки, написанной недалекого ума автором, в России возник государственный культ Александра Невского. Может быть, житие Александра Ярославича исключение из правила и является надежным источником достоверной информации? Нет. Как раз наоборот. Оно грубо искажает даже хорошо известные исторические факты. К примеру, автор «Жития» в начале своего повествования о «подвигах и чудесах князя Александра Ярославича» сообщает, что «этот князь родился от отца благочестивого, нищелюбца и кроткого от великого князя Ярослава…» (или в другой редакции: — «отец милосердный и человеколюбивой, и более всего — кроткий»). Ярослав Всеволодович благочестив, человеколюбив, да еще и нищелюбец?! С таким же успехом можно наградить такими же эпитетами Ивана Грозного или валашского князя Влада Тепеша (того, что стал прообразом графа Дракулы) — тоже, кстати, национального героя и святого.

С биографией отца Александра Невского каждый любознательный читатель может познакомиться, полистав, например, «Историю России с древнейших времен» Соловьева. Первый опыт восхождения во власть был для Ярослава недолгим и плохо закончился. Юного Ярослава отец посадил князем в Южном Переяславле (нынешний Переяслав-Хмельницкий под Киевом). Черниговский князь Всеволод Чермный выгнал Ярослава, а на его место посадил своего сына. Всеволод Большое Гнездо не смог заступиться за сына. Карьеру Ярослав продолжил, помогая отцу в войне Владимиро-Суздальской земли против Рязанского княжества. После победы над рязанцами (1208 г.) Всеволод оставил в Старой Рязани Ярослава в качестве наместника. Неопытному Ярославу не удалось совладать с рязанцами. Город восстал. В ходе последовавшей карательной экспедиции, которую возглавил сам Всеволод, в наказание за неповиновение Старая Рязань была сожжена, а ее жители сосланы по городам Суздальской земли. Как гласит летопись: «И повелел великий князь (Всеволод Большое Гнездо) всем людям выйти из града с имуществом, и когда все вышли, приказал поджечь град». Возможно, именно после этого погрома столица Рязанского княжества больше никогда уже не возродится. Об уничтоженном Всеволодом городе сегодня напоминает лишь кольцо величественных валов высотой до 10 метров и протяженностью 3,5 км, которое указывает на место, где когда-то находился один из древнейших городов Древней Руси. После гибели Старой Рязани столицу княжества перенесли на новое место — в Переяславль Рязанский — туда, где сейчас находится современный город Рязань.

В 1992 году во время раскопок на Старорязанском городище был найден клад: полностью сохранившийся золотой праздничный женский головной убор и множество золотых украшений. Эти украшения в XIII веке стоили целое состояние. Почему эти сокровища были спрятаны? Какая трагедия помешала хозяйке вернуться за своими сокровищами? Этого мы уже никогда не узнаем. Но скорее всего произошло это так: покидая город по приказу Всеволода, одна из самых знатных горожанок спрятала свои украшения. Если клад не дождался своей хозяйки, значит, переодевание в простую одежду не спасло ни ее саму, ни ее родственников от карателей. А если ей повезло, и она осталась жива? На пепелище родного города безымянная княгиня или боярыня смогла вернуться только через четыре года — после того, как в 1212 году новый великий князь владимирский Юрий даровал прощение оставшимся в живых жителям Рязани. Но найти место, где был спрятан клад, было уже невозможно: на месте, где стоял цветущий город с тремя каменными храмами, образовалось поросшее густым бурьяном пепелище, окруженное земляными валами. Точно такое же зрелище представляет собой Старая Рязань и сегодня.

Принято считать, что Старую Рязань уничтожили орды Батыя, которые якобы сожгли ее в 1237 году. Действительно, почему бы не списать на Батыя собственные грехи? Не дед же святого Александра Невского Старую Рязань разрушил, в самом деле?! В Рязани юный Ярослав получил от отца хороший урок того, как надо обращаться с теми, кто противится его воле. И, как свидетельствует его биография, этот урок он усвоил на всю оставшуюся жизнь.

Следующее появление Ярослава на исторической арене связано с Новгородом. В 1212 году умер великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо, тридцать три года правивший северо-восточной Русью. Согласно сложившейся системе передачи наследства, престол наследовался старшим братом, затем его сыновьями. Затем власть переходила ко второму по старшинству брату. При таком раскладе третий сын Всеволода — Ярослав, не имел никаких шансов стать Великим князем. В то время, как его старшие братья Константин и Юрий поделили лучшие уделы — Владимир и Ростов — Ярослав должен был довольствоваться провинциальным Переславлем-Залесским.

В отличие от древних богатых боярских городов Суздальской Земли Ростова, Суздаля, Ярославля и Владимира Переславль был городом молодым и не приносил больших доходов. О скромных финансовых возможностях Переславля свидетельствует тот факт, что в то время в этом городе был всего лишь один каменный храм, да и тот довольно скромных размеров — одноглавый. Таким образом, Ярослава ждала незавидная перспектива: до самой смерти прозябать в Переславле (если, конечно, старшие братья не прогонят). В общем, Ярослав был как третий сын из известной сказки Шарля Перро, которому из отцовского наследства достался только кот.

Так бы и просидел Ярослав всю свою жизнь в Переславле, если бы не случай. Неожиданно освободилось место новгородского князя. В 1214 году княживший в городе с 1208 года любимец новгородцев Мстислав Удалой оставил Новгород и уехал в Галич, сказав на прощание вече: «Суть мы орудия в Руси, а вы вольны в князях» (в переводе Соловьева: «У меня есть дела в Руси, а вы вольны в князях»). О том, насколько велик был авторитет Мстислава в Новгороде, свидетельствует то, что когда он собрал вече и попросил новгородцев пойти с ним в поход, совершенно не затрагивающий их интересы, то они ответили ему: «Куда княже посмотришь, там и мы сложим наши головы».

Вместо покинувшего Новгород «по собственному желанию» Мстислава, новгородское вече приняло решение позвать на княжение Ярослава Всеволодовича. Возможно, новгородцы остановили свой выбор на Ярославе потому, что он был женат на дочери их любимца Мстислава Удалого.

Уже через несколько месяцев новгородцы убедились, что жестоко ошиблись с выбором князя. Прибыв в Новгород, Ярослав, помня свое неудачное княжение в Рязани, занялся укреплением своей власти. Для этого он попытался уничтожить оппозицию в лице сторонников своего тестя — наиболее авторитетных граждан Новгорода. Жестокость Ярослава и попрание им исконных новгородских свобод вызвало в городе массовое недовольство. Не выдержав «испытательного срока», Ярослав был вынужден покинуть Новгород.

События, разыгравшиеся в Новгороде с появлением в городе Ярослава, очень туманно описаны в НПЛ. Крайняя осторожность летописца связана с тем, что уже в то время писать про Ярослава Всеволодовича плохо было смертельно опасно. Запись НПЛ позволяет только догадываться о том, что же в действительности произошло в Новгороде и почему Ярослав после недолгого княжения был вынужден его покинуть.

Соловьев реконструирует эти события так: Ярослав, приехавши в Новгород, схватил двоих бояр и, сковавши, заточил в свой ближний город Тверь; оклеветан был и тысяцкий Якун Намнежич (выборный предводитель городского ополчения — второе после посадника по значимости лицо в городе, человек, в чьих руках было сосредоточено руководство «силовыми структурами»). Князь Ярослав созвал вече, народ бросился ко двору Якуна, дом его разграбили, жену схватили (взяв в заложницы жену тысяцкого, Ярослав обезглавил новгородские «вооруженные силы». — Авт.); сам Якун с посадником пошел к князю, и тот велел схватить его сына Христофора. Но волнение, возбужденное враждой сторон, этим не закончилось: жители Прусской улицы убили боярина Овстрата с сыном и бросили их тела в ров. Такое своеволие не понравилось Ярославу, он не захотел оставаться долее в Новгороде, выехал в Торжок, сел здесь княжить, а в Новгород послал наместника (Соловьев, СС., т. 1,с. 589).

Вряд ли Ярослав покинул Новгород добровольно, недовольный «своеволием новгородцев». Учитывая, что летопись красноречиво молчит о причинах бегства Ярослава, а убитые по его приказу новгородские бояре были вождями просуздальской партии, репрессии привели к тому, что ситуация вышла из-под контроля, и князь вынужден был бежать из Новгорода, опасаясь за свою жизнь. Но это всего лишь версия. Достоверно можно утверждать одно: новгородцы не стали терпеть произвола и изгнали Ярослава, как сейчас бы сказали, за «превышение власти». Для третьего сына Всеволода III это был тяжелейший удар, означавший конец так толком и не начавшейся карьеры. Княжение в богатейшем городе Руси того времени было для Ярослава единственным шансом обойти своих старших братьев — Константина и Юрия. И конечно, возможность свести старые счеты с черниговскими князьями (теми самыми, что изгнали его из Южного Переяславля).

Бегство или позорное изгнание из Новгорода поставило Ярослава перед выбором: или до конца дней прозябать в Переславле, или любыми средствами подчинить Новгородскую Землю своей власти. «Нищелюбец» Ярослав, разумеется, выбрал второе. Не располагая ресурсами для того чтобы подчинить Новгород силой, «кроткий» и «благочестивый» Ярослав задумал уморить новгородцев голодом. «Скоро представился ему благоприятный случай стеснить Новгород и привести его окончательно в свою волю: мороз побил осенью весь хлеб в Новгородской волости; Ярослав не велел пропускать в Новгород ни одного воза с хлебом из Низовой земли…» (Соловьев, СС., т. 1, с. 589).

Новгород всегда зависел от подвоза продовольствия с «низовой земли» (Владимиро-Суздальского княжества). Этим и решил воспользоваться Ярослав, поставив новгородцев перед выбором: он или голодная смерть. На мысль вызвать в Новгороде голод Ярослава натолкнула сама природа. После неурожая осени 1214 года, для того чтобы в Новгородской Земле начался голод, Ярославу достаточно было дать указание остановить подвоз зерна в Новгород. Надо отдать должное изобретательности, не отмеченной среди достоинств Ярослава Всеволодовича автором «Жития», — до него никто из русских князей не додумался оказать давление на волеизъявление жителей Господина Великого Новгорода путем доведения их до голодной смерти.

Запретив подвоз продовольствия в Новгород, Ярослав добился того, что в городе начался жестокий голод. Вот как его описывает Карамзин: «Бедные ели сосновую кору, липовый лист и мох, отдавали детей всякому кто хотел их взять, — томились, умирали. Трупы лежали на улицах, оставленные на съедение псам, и люди толпами бежали в соседние земли, чтобы избавиться от ужасной смерти» (СС, т. 2—3, с. 438).

Голод в Новгороде распространился и на чухонский народ вожан, обитавший в окрестностях Новгорода. Большинство вожан вымерло, другие, спасаясь от голодной смерти, бежали за Нарву, где нашли убежище у своих соплеменников эстов.

Эстонские племена в это время как раз стояли перед судьбоносным выбором, чью сторону принять: немцев (ливонцев) или русских. Трагедия вожан произвела на эстов неизгладимое впечатление. Возможно, именно поэтому в 1214 году эстонцы, принявшие православие, перешли в католичество, а спустя несколько лет католичество восторжествовало на всей территории современной Эстонии. Эсты, населяющие приграничные районы с Новгородом и Псковом, окончательно признали власть Риги, а их земли вошли в состав Ливонии, а не Новгорода, как это могло бы произойти, если бы не голод, организованный «благочестивым» Ярославом. Четверть века спустя, узнав о том, что Ярослав стал Великим князем Владимирским, оставшиеся в живых вожане попросили ливонцев взять их под свою защиту.

В отечественной исторической литературе нет никаких объяснений по поводу того, почему вдруг вожане стали «переветниками» и обратились за помощью к Ливонии. Оно и понятно: ведь тогда выяснится, что господство немецких феодалов и католической церкви, об ужасах которого так много написано, для вожан гораздо меньшее зло, чем власть Ярослава Всеволодовича и его сына Александра.

Говоря о голоде 1214 года, организованном Ярославом Всеволодовичем в Новгороде, нельзя не упомянуть о событиях, которые произошли семнадцать лет спустя. В 1231 году в Новгороде случился страшный пожар. Спасаясь от огня, новгородцы искали спасения в Волхове, где многие из них утонули. Размер трагедии ужаснул современников, для которых городские пожары были, в общем-то, заурядным событием. Очевидцам казалось, что город уже никогда не восстановить. Летописец пишет: «Новгород уже кончился». Этот пожар уничтожил не только строения и имущество, но и запасы продовольствия. На город вновь обрушился голод. Узнав о бедственном положении Новгорода, немецкие купцы доставили в город хлеб, «думая больше о человеколюбии, нежели о корысти, остановили голод; скоро исчезли ужасные следы его, и народ изъявил живейшую благодарность за такую услугу» (Карамзин, СС, т. 2—3, с. 499).

Вот о чем надо писать в учебниках истории, а не о мифических подвигах дутых героев вроде Александра Невского. Посмотрите, что отмечают американцы как важнейший государственный праздник. День одной из побед американской армии над аборигенами? Нет, День благодарения, когда индейцы накормили голодающих колонистов.

Стремление немцев жить в мире со своими русскими соседями никак не укладывается в умозрительные схемы историков западной агрессии. Но это не мешает им доказывать обратное. Даже Льва Гумилева с его непримиримыми оппонентами, авторами книги «Память», объединяет негативная оценка католической экспансии в Прибалтике. Гумилев даже переплюнул их, написав, что «к русским немцы и шведы относились еще более жестоко, нежели к прибалтам. Если, к примеру, захваченных эстов обращали в крепостное состояние, то русских просто убивали, не делая исключения даже для грудных младенцев» («От Руси к России», с. 124). Очевидно, свои познания по этому вопросу Лев Гумилев почерпнул даже не из «Жития», а из еще более далекого от исторической действительности фильма Эйзенштейна «Александр Невский».

Подтверждений того, что «немцы и шведы» относились к русским так, как описывают некоторые отечественные историки, в летописях нет. Зато в них есть записи о том, как русские сжигали деревни эстов и финнов и убивали все живое — не только людей, но и домашних животных. Уничтожали посевы и запасы зерна, обрекая грудных младенцев на голодную смерть. По счастью для Гумилева, прибалтийские народы не вели летописей, а то бы вместо страшилок про зверства немцев и шведов ему пришлось бы выдумывать оправдания зверствам русских. Более того, в отличие от немцев и шведов, которым Гумилев и его единомышленники приписывают убийство русских младенцев, наши предки убивали не только чужих младенцев, но и своих. Свидетельство этого есть, например, у Соловьева: «В 1386 году смоленский князь Святослав Иванович с сыновьями Глебом и Юрием и племянником Иваном Васильевичем собрал большое войско и пошел к Мстиславлю, который прежде принадлежал смоленским князьям и потом был у них отнят литовцами. Идучи Литовской землей, смоляне воевали ее, захватывая жителей, мучили их нещадно различными казнями, мужчин, женщин и детей: иных, заперши в избах, сжигали, младенцев на кол сажали» (Соловьев, СС, т. 2, с. 296). Это далеко не единственный случай убийства русскими детей. Про Ивана Грозного, во время правления которого массовые казни и убийства стали нормой русской жизни, можно было бы и не говорить. Но все же напомню, как, например, во время расправы над Новгородом в январе 1570 года женщин топили в Волхове, привязывая к ним младенцев (Костомаров. Русская история, с. 307). Если русские так обращались с русскими же детьми, то с детьми других народов они и подавно не церемонились. Но подобные факты отечественные историки предпочитают не замечать.

3

Но даже жестокий голод не сломил новгородцев и не заставил их склонить головы перед Ярославом. Вместо того, чтобы идти на поклон к Ярославу, они послали в Галич за своим любимцем Мстиславом. Этот князь принял приглашение и согласился вернуться в Новгород. А «кроткий» Ярослав, так и не добившись от новгородцев любви и покорности путем умерщвления их голодом, начал против них войну, призвав на помощь брата Юрия. В отличие от Ярослава, опытный полководец Мстислав войны не желал и предложил своему зятю решить дело миром. Единственным условием Мстислава было освобождение захваченного Ярославом новгородского пограничного Торжка и освобождение захваченных новгородских купцов. Но Ярослав высокомерно отклонил мирные предложения тестя. На что рассчитывал не имеющий военного опыта Ярослав, начиная войну против Мстислава — лучшего полководца Руси того времени, которого прозвали за победы Удалым? Видимо, Ярослав полагал, что вместе с дружинами Великого князя Владимирского Юрия он легко одолеет Мстислава и его ослабевших от голода новгородцев. Но надежды Ярослава на легкую победу не сбылись: значительная часть Владимирской земли выступила в войне на стороне Новгорода. Дело в том, что война против Новгорода совпала с междоусобной войной между сыновьями Всеволода Большое Гнездо. Причиной этой междоусобицы между братьями стало недовольство Константина (умер в 1218 году) — старшего сына Всеволода тем, как отец распределил наследство. Предыстория конфликта между сыновьями Всеволода такова: при жизни Всеволода только его старший сын Константин получил свой удел, в который вошли Ростов и еще пять городов. По традиции Всеволод должен был передать Константину Великокняжеский трон, а Ростовский удел Константина должен был, в свою очередь, перейти второму по старшинству сыну Всеволода — Юрию. Но Константин не захотел отдавать Ростов младшему брату. Разгневанный неповиновением своего старшего сына, Всеволод нарушил сложившуюся систему наследования и завещал столицу своего княжества Владимир и старшинство в роду своему второму сыну — Юрию (тому самому, что погибнет при неясных обстоятельствах в 1237 году в битве с ордынцами на реке Сить). Узнав об этом решении отца, Константин пришел в ярость. Он решил восстановить свои права на Владимирский трон силой. В войне старших братьев за отцовское наследство Ярослав выступил на стороне Юрия. Новгородцы вместе с Мстиславом Удалым, естественно, выступили на стороне Константина.

В 1216 году противники сошлись на реке Липица в окрестностях Юрьева-Польского. Мстислав в последний раз попытался уладить конфликт миром. «Благоразумный Мстислав еще надеялся отвратить кровопролитие. Послы Новогородские говорили Георгию (Юрию), что они не признают его врагом своим, будучи готовы заключить мир и с Ярославом, если он добровольно отпустит к ним всех их сограждан и возвратит Торжок с Волоком Ламским. Но Георгий ответствовал, что враги его брата суть его собственные; а Ярослав, надменный и мстительный, не хотел слушать никаких предложений» (Карамзин. СС, т. 3, с. 440). Ярослав расценил попытку мирных переговоров, предпринятую его тестем, как признак слабости и заносчиво ответил послам, что новгородцы уподобились рыбе, которая не заметила, как оказалась на суше и испугалась: «мира не хочем, мужи у мене; а далече шли, и вышли аки рыбы на сухо» (НПЛ). Карамзин описывает, как перед битвой суздальские бояре, льстя самолюбию своих князей, похвалялись, что «никогда еще враги не выходили целы из сильной земли Суздальской; что жители ее могли бы с успехом противоборствовать соединенному войску всех Россиян, и седлами закидают Новогородцев» (Карамзин, СС, т. 3, с. 441).

Перед битвой князья Ярослав и Юрий договорились о будущем разделе Руси. Ярослав должен был получить Новгород, а Галицкую землю Мстислава они собирались поделить между собой. Собрав бояр, братья отдают им неслыханный по тем временам приказ: под страхом смерти не брать пленных, а убивать даже тех, на ком будет шитая золотом одежда.

В средние века войны велись прежде всего с целью захвата пленных для продажи их в рабство или получения выкупа. Простой суздальский крестьянин, взяв в плен одетого в шитое золотом платье знатного новгородца, мог получить за него такой большой выкуп, что обеспечил бы себя на всю оставшуюся жизнь. Так что приказ убивать пленных для наших предков такая же нелепость, как для современника прикуривание от стодолларовой купюры, не говоря уже о морально-нравственной стороне этого распоряжения «милосердного и человеколюбивого» Ярослава. По современным нормам международного гуманитарного права этот приказ Ярослава был бы однозначно расценен как военное преступление. По счастью, кровожадным планам Ярослава по отношению к пленным новгородцам было не суждено сбыться. В Липицкой битве войска Юрия и Ярослава понесли сокрушительное поражение.

Ярославу — главному виновнику этой войны совсем не хотелось испытать на своей шкуре участь, которая ожидала бы его противника, в случае если бы он одержал победу. Бросив на произвол судьбы свое войско, Ярослав в панике бежал с поля боя. И бежал так быстро, что загнал четырех коней и лишь на пятом добрался до спасительных стен родного Переславля. В город он приехал в одном исподнем («одной первой сорочке»), бросив по дороге оружие, дорогие доспехи и верхнюю одежду. Брошенные Ярославом доспехи — шлем и кольчугу нашла шестьсот лет спустя (в 1808 году) в кустах недалеко от Юрьева-Польского крестьянка, собиравшая орехи. В действительности жизни Ярослава ничего не угрожало: новгородцы, по словам летописца, «по обычаю дедов» пошли в бой пешие и босиком, а поэтому при всем желании не смогли бы угнаться за удирающим в одной рубахе верхом на коне Ярославом. Прискакав в Переславль, «милостивый человеколюбец» Ярослав, не успев перевести дух, приказал схватить ни в чем не повинных новгородских и смоленских купцов, имевших неосторожность оказаться в Суздальской земле. Сто пятьдесят схваченных по приказу Ярослава новгородцев заперли в тесной избе, где они в страшных муках скончались. Смолян, коих изловили пятнадцать человек, держали в другом месте, и им удалось выжить. Когда войска победителей подошли к Переславлю, Ярослав послал гонцов к Константину, умоляя не выдавать его тестю. Затем и сам приехал к брату, «ударил ему чалом и сказал: Господин, Я в твоей воле: не выдавай меня тестю моему Мстиславу, а сам накорми меня хлебом» (Соловьев, СС, т. 1, с. 596). Осыпав богатыми дарами князей-победителей и их воевод, Ярослав вымолил себе прощение. Он вернул оставшихся в живых купцов и вынужден был возвратить Мстиславу его дочь — свою жену. После этого ему милостиво позволили остаться княжить в Переславле. Позднее Ярослав не раз обращался к Мстиславу с просьбой вернуть ему жену, но все напрасно.

В отличие от хвалебного текста «Жития» классики отечественной исторической науки дают отцу Александра Невского нелестную характеристику. Вот, к примеру, что пишет про Ярослава Карамзин: «Вообще Ярослав не пользовался любовью народною» (СС, т. 2—3, с. 491).

Жадный, трусливый, коварный, мстительный властолюбец и безжалостный убийца, на чьей совести смерти тысяч невинных людей. Человек, для которого хороши все средства для достижения цели — вот объективная характеристика, которую в действительности заслуживает Ярослав Всеволодович. Может быть, «Житие» Александра Ярославича, в отличие от житий других святых достоверно описывает хотя бы внешность князя, изображая его не как икону, а с портретным сходством? Этого можно было бы ожидать: ведь автор «Жития» ссылается на слова очевидцев и сам называет себя участником ряда описываемых событий. Но эти ожидания тоже не оправдываются. Вот как, по авторитетному свидетельству лично знакомого с князем автора «Жития», выглядел Александр Невский: «Ростом он был выше других людей; его голос (гремел), как труба. Лицом он был как Иосиф Прекрасный, которого египетский царь поставил вторым (после себя) царем над Египтом. Сила у него — половина силы Самсоновой. Бог наделил его храбростью римского царя Веспасиана, покорившего землю Иудейскую. Когда Веспасиан хотел напасть на город Иотапату, граждане, ополчившись, вышли, победили его полки, так что он остался один (пред врагами). Прогнав врагов до ворот и взяв город, он с укоризною посмеялся над своей дружиной. «Оставили вы меня одного!» Так и князь Александр Ярославич, побеждая других, сам оставался непобедим».

Некто из западных стран, из числа тех, которые называют себя «слуга Божий», именно Андреяш, пошел, чтобы видеть Александра, подобно тому, как некогда царица приходила к царю Соломону, желая слышать его премудрость. Так и этот Андреяш, увидав Александра Ярославича, и возвратившись к своим, говорил: «Прошел я много стран и народов, но такого не встречал ни между царями, ни между князьями».

У меня, например, сразу возникает вопрос: если таким выдающимся по своим физическим параметрам человеком был Александр, то каковы же были его остальные семь братьев? Да и как же выглядел его отец, внук Юрия Долгорукого — Ярослав Всеволодович, породивший силача «в полсилы Самсоновой»? Был ли он тоже таким силачом, как Самсон, или чуть слабее? Так почему же больше никто из этого богатырского семейства не вошел в мировую историю? Может быть, не уродились такими силачами, как их братец? Кстати, чтобы было понятнее, какой силой был наделен, по версии «Жития», Александр, напомню, что библейский силач Соломон, с которым его сравнивает автор «Жития», однажды убил тысячу вражеских воинов ослиной челюстью. Может быть, Александр, подобно библейскому богатырю, тоже крушил своих врагов ослиной челюстью (точнее, за отсутствием на Руси ослов лошадиной или коровьей)? Не менее любопытно сравнение Александра Ярославича с римским императором Веспасианом. Чем же прославился этот «великий» полководец древности? Если бы не дошедшая до нас книга о том, как римские войска под его командованием жестоко подавили восстание в Иудее, вряд ли вообще что-либо знали об этом человеке, кроме того, что он случайно стал римским императором, положив начало династии Флавиев. Ни в одном военном учебном заведении мира будущих полководцев не знакомят с творческим наследием полководца Веспасиана. Его имя блекнет в лучах славы Александра Македонского или Ганнибала. Почему «Житие» не сравнивает Александра с этими действительно выдающимися полководцами древности?

Книга Иосифа Флавия «Иудейская война», которая увековечила избиение евреев, учиненное римскими легионами под командованием Веспасиана, была широко известна читающей древнерусской публике. Считается, что она способствовала формированию стойких антисемитских настроений на Руси. Дело в том, что ее автор, один из вождей антиримского восстания, предал своих товарищей, которые предпочли смерть римскому плену, поочередно заколов себя мечами. Иосифу, согласно жребию, выпало умереть последним. Но вместо того, чтобы исполнить свой долг чести перед павшими на его глазах боевыми товарищами, он не просто сдался римлянам, но и стал их активным помощником в войне против собственного народа. Евреи прокляли предателя. Зато в Риме так высоко оценили вклад Иосифа в разгром его соплеменников, что за оказанные услуги даже воздвигли ему памятник. В своей книге Иосиф прославил римский род Флавиев, который уничтожил его народ. И в награду сам получил право носить эту фамилию.

Сравнивая Александра с Веспесианом, автор «Жития» невольно заставляет читателя задуматься, не прозрачный ли это намек, что доверять его словам можно в той же мере, что и словам клятвоотступника Иосифа? Впрочем, есть еще одна причина. Автор «Жития» объясняет: Веспасиан «пленил всю землю Иудейскую». Вот оно в чем дело. Римский император подавил восстание в Иудее, и это принесло ему славу в Риме, чем он и воспользовался для того, чтобы стать императором. А Александр Ярославич в 1242 году подавил восстание в Новгородской земле, чем завоевал авторитет в Орде и воспользовался этим для того, чтобы стать Великим князем (потом он совершил еще один подобный подвиг — подавил новгородское восстание 1259 г.). Но в этом случае Александр Ярославич не прославленный полководец, а каратель и интриган. Откровенные преувеличения физических качеств главного героя «Жития» тоже должны были заставить читателя задуматься о достоверности описанных в нем событий. Совершенно очевидно, что портрет, созданный автором «Жития», не имеет ничего общего с тем, как в реальности выглядел Александр Ярославич. Описание Александра как былинного богатыря явно из области фантастики и, следовательно, все остальное, что пишет о нем «Житие», так же «правдиво». Никто из ученых мужей не берет на себя смелость утверждать, что подвиги Самсона, описанные в Библии, — это реальные исторические события, имевшие место в действительности. Почему же тогда описанные в «Житии» чудесные подвиги Александра Ярославича оцениваются не как плод буйной фантазии автора, а как историческая правда?

4

Если Александр Ярославич действительно был такой грозный противник, как описывает его автор «Жития», то как шведы осмелились напасть на него? «Житие» при чину нападения шведов объясняет так: «Услыхал о таком мужестве князя Александра Ярославича король римской области, из полунощной страны, и сказал: «Пойду и пленю землю Александрову». И собрал великую силу и наполнил много кораблей своими полками. С большими силами явился он, пылая духом ратным!» Более абсурдный повод для начала войны и придумать-то сложно — раз противник мужественный, значит, надо пленить его землю! Логичнее было бы предположить, что враги решились идти на новгородские земли, зная, что в городе сидит не опытный и прославленный полководец, а молодой «необстрелянный» князь, с которым им будет нетрудно справиться. Невская битва была полководческим дебютом Александра Ярославича. До нее он не совершал воинских подвигов. Этого факта не оспаривает ни один биограф князя. Поэтому заявление автора «Жития» о широкой всемирной известности Александра, слава о котором дошла даже до «полунощной страны», — заведомая ложь. Спрашивается, что мог узнать король этой самой «римской области» о молодом русском князе, который даже в родном отечестве был в то время мало кому известен?

В русских летописях шведов называют свеями, свеонами, но никак не жителями «полунощной римской области». Почему же историки не сомневаются в том, что автор «Жития» называет так шведов? Логичнее было бы сделать вывод о том, что он указывает на явно мифологическое происхождение вражеского войска (и соответственно сказочный характер сражения).

Но скорее всего автор «Жития» преследует другую цель: переименовывая летописных свеонов (шведов) в «римлян», он добивается того, что событие, по своим масштабам не выходящее за рамки локального приграничного столкновения, приобретает характер глобального мирового конфликта двух миров — православного и католического.

Итак, «Житие» не дает вразумительного ответа на вопрос: почему и с какой целью шведы предприняли военный поход на противоположный берег Балтийского моря. Не для того же, чтобы на самом деле помериться мужеством с Александром?

Не находя объяснений ни в летописи, ни в «Житии», отечественные историки демонстрируют чудеса смекалки, пытаясь объяснить мотивы шведского вторжения. Вот, к примеру, оригинальная по своей глупости версия из советской детской книжки под названием «Книга будущих адмиралов»: «Шведы не могли примириться с тем, что, кроме них, есть народ, который знает мореплавание, умеет строить корабли, сам ведет торговлю с близкими и далекими странами» (А. Митяев. «Книга будущих адмиралов», с. 31). Естественно, что под этим народом автор подразумевает не немцев, господствующих в это время на Балтике, и не итальянцев, чьи корабли заполнили бассейн Средиземного моря, а русских. Интересно, за какие такие заслуги в области мореплавания? Кажется, я знаю. Немцы и итальянцы только по морям плавали. Так каждый может. А ты попробуй протащить лодку волоком по земле между речками, как это навострились делать наши умельцы!

Для советских детей, воспитанных партией и правительством на сказках Аркадия Гайдара, мотивация вторжения в другую страну, основанная на логике «а я вам все куличики поломаю», вполне подходит. А для взрослых? Взрослых уверяют, что шведов подвинула к походу на Новгород «папская булла» (Костомаров), «папские послания» (Соловьев). Правда, текстов этих посланий ни один человек в глаза не видел, из чего можно сделать вывод, что их попросту и не было.

Совершенно непонятно, из чего новгородский летописец сделал вывод о том, что шведы собираются занять Ладогу, Новгород и всю Новгородскую землю. Ведь шведы не совершили никаких враждебных действий: их корабли входят в Неву, подплывают туда, где в нее впадает речушка Ижора, и там останавливаются, вместо того чтобы продолжить путь к цели своего похода. Место, где они остановились, Новгороду не принадлежало. По крайней мере, русские тут тогда еще не жили. В этих краях проживали новгородские данники Ижоры, участники набегов карелов на Швецию. По некоторым предположениям, здесь в те годы существовало ижорское селение, в котором иностранные купцы останавливались для торговли с аборигенами. Русские селиться в этих местах, непригодных для жизни, стали только при Петре I. А ближайшее русское поселение, крепость Орешек, будет основана новгородцами только через восемьдесят три года — в 1323 году.

Может быть, о планах этого похода рассказал кто-то из захваченных в битве пленных? Но летопись не сообщает о том, что новгородцы взяли в плен кого-то из шведов. Похоже, что эти обвинения в адрес шведов летописец выдумал, чтобы оправдать неожиданное нападение на мирно стоящий на берегу Невы шведский лагерь.

О том, для чего потенциальные «захватчики» остановились на берегах Невы и почему они простояли на этом месте целую неделю, ни НПЛ и «Житие» ничего не сообщают. «Вероятно, это был роздых: они намеревались плыть через озеро и достигнуть Ладоги врасплох; прежде всего, следовало взять этот новгородский пригород, а потом вступить в Волхов и идти на Великий Новгород. В Новгороде уже знали о них», — попытался объяснить бездействие шведов Костомаров (Русская история, с. 80). Но как в Новгороде узнали о нападении шведов, которые только собирались появиться «врасплох»? Агентуры при шведском дворе, которая сообщила бы о том, что скандинавы задумали напасть на новгородские земли, в те времена, естественно, не было. Шведы ни на кого не напали, не грабили. Просто стояли лагерем. Может быть, на берегу Невы и Ижоры расположился обыкновенный купеческий караван поторговать с туземцами (особенно, если предположить, что в этом месте действительно было ижорское поселение)? Это объяснило бы и то, почему шведы, вместо того, чтобы продолжать свой поход, так долго простояли на одном месте. И если бы не внезапное нападение дружины Александра, простояли бы там еще. В пользу этой версии говорит то, что шведы установили в своем лагере шатры. Если бы им угрожала опасность или они куда-нибудь торопились, то они не высаживались бы на берег и не обустраивали лагерь, а оставались на своих ладьях. К таким бытовым условиями потомкам викингов было не привыкать. К чему тогда эта ненужная суета и потеря времени и сил для установки шатров? Да потому, что торговать в шатрах гораздо удобнее, чем с борта ладьи. А что еще важнее, для того, чтобы не спугнуть потенциальных клиентов. Времена-то были суровые. Работорговля процветала. Может быть, чужаки пришли не торговать, а грабить и захватывать рабов? Лучше не испытывать судьбу и не подходить близко к их ладьям. А то заманят поближе, а потом набросятся, скрутят, затащат на ладью и увезут на продажу. Тем более, что отличить купцов от воинов в те времена было не просто, ведь они должны были сами постоять за себя и за свои товары на дорогах, где господствовали пираты и разбойники.

Именно маскируясь под мирные купеческие караваны, викингам удавалось врасплох захватить не один город, в том числе и Киев. Согласно легенде, в Киев, где правили Аскольд и Дир, варяги Олега подплыли под видом купеческого каравана. Воины были спрятаны в ладьях. Аскольда и Дира позвали пообщаться с прибывшими в город гостями. Они пришли и были вероломно убиты выскочившими из засады воинами. Что же теперь заставило потомков викингов изменить веками проверенной тактике?

Итак, разбив лагерь и установив шатры, шведы демонстрировали всем, что они пришли с миром. Торговать, а не воевать. Почему же тогда Александр напал на шведов? Летопись не дает ответа на этот принципиальный вопрос. Она только бездоказательно обвиняет шведов во враждебных намереньях. Подозревать можно кого угодно и в чем угодно. Но это вовсе не повод для внезапного нападения.

Если оставить без ответа вопрос о причинах нападения на шведский лагерь, то придется признать, что мирные шведы стали жертвой разбойного нападения со стороны русских. Исправляя оплошность летописца, сочинитель «Жития», не мудрствуя лукаво, предложил сразу два варианта ответа на этот вопрос: пусть читатель сам выбирает, какой ему больше понравится.

Вариант первый — о появлении шведов, собирающихся напасть на Новгород, Александру сообщил крещеный ижорский старейшина. «Был один муж именем Пелгусий, старейшина земли Ижорской. Ему поручено было наблюдать стражу на море. Он принял святое крещение с именем Филиппа и жил среди своих соплеменников, остававшихся в язычестве, богоугодно, воздерживаясь от пищи по средам и пятницам. Поэтому Бог сподобил его страшного видения, о котором мы и скажем вкратце. Пелгусий имел великую веру и надежду на святых мучеников Бориса и Глеба. Увидав неприятеля, он пошел к великому князю Александру Ярославичу, чтобы рассказать ему о силе варяжской и о расположении их стана. Случилось ему стоять на краю моря и наблюдать оба пути. Всю ночь провел он без сна. На восходе солнца ему послышался страшный шум на море — и вот он видит приближающийся насад. Посреди насада стояли святые мученики Борис и Глеб в одеждах багряных; руки их лежали на раменах друг у друга; гребцы в насаде были одеты как бы мглою. И сказал Борис: "Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу".

Пелгусий, увидав видение и услыхав такие речи святых мучеников Бориса и Глеба, в ужасе затрепетал и стоял неподвижно До тех пор, пока насад не скрылся от очей его. Потом он поспешил к своим, и вот встретил его великий князь Александр Ярославич. С радостью во взоре увидал он князя и рассказал ему одному о том, что он видел и слышал. Великий князь отвечал ему: "Не говори, друже, об этом никому"».

В общем, произошло чудо. Симптоматично, что весть о врагах Александру принес не просто обращенный в христианство абориген, а отличающийся особым религиозным рвением (постится два раза в неделю). Не может не удивлять неадекватная реакция Александра на сообщение Пелгусия. Вместо того, чтобы использовать этот рассказ для того чтобы воодушевить им русское войско, подобно тому, как, например, Жанна д'Арк, рассказами о своих видениях подняла Францию на войну с англичанами, Александр почему-то потребовал, чтобы Пелгусий держал язык за зубами.

Вообще рассказ о видении Пелгусия при всей его патетичности абсолютно бессодержателен. Совершенно непонятно, с чего вдруг Пелгусий решил, что это прибыли враги, а не мирные купцы по своим торговым делам?

Но даже если бы вдруг Пелгусий рассказал князю о шведах, которых он издали в темноте сразу распознал как агрессоров, и о расположении вражеского стана, то толку от этой информации было не много. Пока весть дошла до Новгорода, шведы уже давно могли быть совсем в другом месте. Например, врасплох овладеть Ладогой. Рассказ «Жития» о Пелгусии и его чудесном видении как не соответствующий господствующей атеистической идеологии в советское время был творчески переработан и стал от этого еще глупее. «Александр Ярославич заблаговременно приказал ижорскому старейшине Пелгусию выставить на морском побережье стражу и следить за появлением врага. Стража обнаружила шведов, когда они входили в Неву. Тут же конный гонец был отправлен в Новгород» («Книга будущих адмиралов», с. 33). Никакой стражи, тем более «заблаговременно» выставленной предусмотрительным Александром на морском побережье, не было. Во-первых, по Неве корабли европейских купцов (в том числе и шведских, имеющих в Новгороде постоянный торговый двор с оборонительной каменной башней-донжоном и костелом) шли один за одним. Внешне они никак не отличались друг от друга. Тем более нельзя было сказать, не остановив суда для досмотра, с какой целью они движутся и куда (шведы могли идти на своих старых недругов карелов). Во-вторых, никакой гонец, особенно конный, не опередил бы вражеские суда: он прибыл бы в Новгород едва ли быстрее, чем ладьи шведов.

В отличие от некоторых историков, автору «Жития» понятно, что на основании сообщения Пелгусия о том, что шведы разбили лагерь на берегу Невы, еще нельзя сделать вывод о том, что они замыслили захватить Ладогу или Новгород.

Поэтому он сообщает о том, что в Новгороде узнали о злодейских планах супостатов не только от бдительного Пелгусия, но и от самих шведов. Встав лагерем, «король страны римской», «надмеваясь гордостью, послал послов в Новгород к великому князю Александру Ярославичу с такими речами: «Если только ты можешь сопротивляться, так вот я уже здесь и пленю твою землю».

Собственно говоря, сначала «Житие» сообщает об этом посольстве, а уж потом рассказывает историю про Пелгусия. Получается, что шведские послы прибыли в Новгород раньше Пелгусия. Значит, «ночная стража», «морской дозор» (в зависимости от редакции «Жития») проспала скандинавов. Вообще по «Житию» не ясно, прибыл ли Пелгусий в Новгород или встретил Александра, когда тот уже шел к шведскому лагерю.

Казалось бы, малозначительная деталь. Но если вдуматься, то она говорит о многом. Ведь если Пелгусий спокойно прибыл навстречу Александру вслед за шведским послом, то «захватчики», встав лагерем на берегу Невы, позволяют ижорам беспрепятственно вести разведку их лагеря, вместо того чтобы уничтожить отряды аборигенов до того как они объединятся с русскими.

Версия «Жития» о посольстве заставляет задуматься и над тем, почему шведы проявили такое нерациональное с военной точки зрения благородство и предупредили врага о готовящемся нападении. Варианта два. Первый — это военная хитрость. Шведы заманивают противника в ловушку. Они специально не нападают на ижорский дозор — пусть он доложит, что противник не ожидает нападения. Выставив напоказ свои слабые места, шведы рассчитывают выманить русских из-за неприступных крепостных стен Ладоги в надежде, что они, уверенные в легкой победе, решат первыми напасть на шведский лагерь. Подобный тактический прием успешно применялся во многих войнах. Например, во времена войны 1812 года донские казаки использовали для заманивания противника так называемый «вентерь». В бою под белорусским местечком Мир сотне казаков была поставлена задача: увидев противника, имитировать поспешное отступление, увлекая его за собой. Авангард французов в составе трех уланских полков кинулся преследовать донцов, попал в засаду и был почти полностью разбит. Только немногим удалось спастись бегством.

Да что там донские казаки! Тактика заманивания противника была известна даже первобытным людям. К примеру, ее использовали индейцы сиу и шайены во время сражений с армией США. Так в 1868 году десяти индейцам удалось выманить из-за стен форта Фил Керни отряд под командованием полковника Феттермана. Бросившись преследовать горстку индейцев, солдаты попали в засаду. В последовавшей схватке вооруженные только луками и стрелами аборигены уничтожили кавалерийский эскадрон и роту пехоты регулярной армии США. Это событие вошло в историю США под названием «резня Феттермана». Без всякого сомнения, потомки викингов, которые своими набегами держали в страхе всю Европу, были более искушенными в военной тактике, чем американские аборигены, основным занятием которых была охота на бизонов. Однако дальнейшие события показали, что шведы не только не заманивали русских в ловушку, а сами стали жертвой неожиданного нападения. Ну а если это не военная хитрость, то почему шведы не напали на ижору? Ответ напрашивается сам собой: потому что они пришли не для того, чтобы воевать.

Второй вариант: шведы предупредили своего противника о том, что они собираются на него напасть из рыцарского благородства. Достоинство рыцаря не позволяло напасть на противника внезапно, со спины, не бросив ему предварительно вызов. Как свидетельствуют факты, рыцарская этика часто вступала в противоречие с прагматической необходимостью. Голландский историк Хейзинга обратил внимание на «противоречие между духом рыцарства и реальностью», которое «выступает наиболее явно, когда рыцарский идеал воспринимается как действенный фактор в условиях настоящих войн». «Рыцарские идеалы более препятствовали, нежели способствовали, ведению боевых действий — из-за того, что требования стратегии приносились в жертву стремлению к прекрасному» («Осень Средневековья», с. 109). «Военные соображения и требования тактики большей частью отодвигают на задний план рыцарские представления» (Там же, с. 110). В качестве одного из примеров того, как «рыцарские идеалы постоянно вступают в противоречие с военными нуждами», Хейзинга приводит отказ предводителя французского рыцарского войска, вторгшегося во Фландрию в 1382 году, следовать неожиданным для противника маршрутом: «Если мы не пойдем прямой дорогой, то не выскажем себя воинами, сражающимися за правое дело».

Возможно, шведский вызов русским был проявлением рыцарского благородства из той же серии. Но только эта рыцарская этика стоила шведам многих жизней, потому что их противник был далек от высоких рыцарских идеалов и даже не подумал предупредить о том, что его вызов принят. И вместо того, чтобы так же по-театральному бросить в лицо соперника перчатку, Александр нападает внезапно.

В любом случае посольство в Новгород было безумием. Возможно, именно этот поступок «короля» заставил автора «Жития» высказать предположение о том, что у него не все в порядке с головой: «Войдя в Неву-реку и став у устья Ижоры, он, шатаясь, как безумный, хотел сперва взять Ладогу, а затем-де «заберу и Новгород, и всю Новгородскую область». Но если шведы планировали захватить Ладогу, то им незачем было останавливаться у устья реки Ижоры. Наоборот, они должны были без промедления следовать к своей цели и, используя фактор внезапности, напасть на ладожан. Это был их единственный шанс не повторить неудачи 1164 года, когда ладожане успели запереться в Кремле. Взять штурмом каменные стены Ладоги можно было, только используя огнестрельное оружие, которого в то время еще не изобрели. Поэтому шведы могли захватить Ладогу или в ходе внезапного нападения или, если бы это у них не получилось, путем длительной осады, которая заставила бы гарнизон крепости капитулировать перед лицом голодной смерти. Но осада Ладоги могла затянуться на много месяцев, а полки из Новгорода и союзники-карелы подошли бы на помощь осажденной крепости уже через несколько дней. Кроме того, длительная осада была невозможна и потому, что Швеция находилась слишком далеко, чтобы организовать надежное снабжение своей армии.

Впрочем, биографы Александра Ярославича упускают из вида еще одно обстоятельство: почему шведы не пошли, минуя Ладогу, прямо в Новгород под видом обычного купеческого каравана. Собственно говоря, они так и должны были поступить, если бы целью их похода действительно был захват Новгорода. Зачем надо было тратить силы и время на один из его форпостов? Очевидно, что после падения Новгорода судьба Ладоги и так была бы предрешена.

Однако вместо того, чтобы подойти к Новгороду незаметно и неожиданно напасть, шведы разбивают за две сотни километров от цели своего похода лагерь. И не на скорую руку, а основательно — с шатрами. А по версии «Жития», даже предупреждают русских о своем намереньи завоевать их земли. Комфортно расположившись на стоянке, «захватчики» чего-то беспечно ждут. День, два, три. Костомаров пишет — отдыхают.

Только раз шведы все равно стоят без дела, что ж они не укрепляют свой лагерь? Не роют рвы, не возводят вокруг него стены? Да они вообще не думают о своей безопасности. Находясь на вражеской территории, шведы даже не позаботились об охране своего лагеря. Не выставили караулы. Вообще не смотрели по сторонам. Да и место для стоянки они выбрали самое неудачное — вплотную к густому лесу. Это позволяло русским подкрасться незамеченными и обрушиться так неожиданно, что шведы (если верить Костомарову) даже не успели схватиться за оружие. Слишком уж странно ведут себя шведы. Особенно если учесть то, что они сами же послали в Новгород предупредить о своем нападении, и в любую минуту можно было ожидать появления русского войска! Предположим, что потомки викингов действительно настолько разучились воевать, что не выставили охранения и не укрепили свой лагерь. Но не были же они все, как один слепоглухонемые, чтобы не заметить продирающихся сквозь лесную чащу новгородцев. Да и не могли они раскидать свои мечи и топоры так далеко по кустам, что не успели до них дотянуться, когда это понадобилось. Разве может даже безумный храбрец беспечно спать на краю густого темного леса, из которого в любой момент могут выскочить толпы врагов, не положив возле себя на всякий случай оружие? Куда же девался элементарный инстинкт самосохранения? Да и мечи в те времена стоили так дорого, что по кустам их не разбрасывали.

Непонятно, зачем подвергать себя такому неоправданному риску — высаживаться для стоянки на берег? Что мешало шведам, если они так устали, отдыхать на борту своих кораблей? Наверное, это было куда комфортнее, чем кормить комаров в сыром лесу на болотистом берегу Ижоры. А главное, намного безопаснее в случае внезапного нападения противника. Или шведов так укачало, пока они пересекали Балтику, что они позабыли обо всем на свете, кроме как желания оказаться на твердой суше?

И этому нашли объяснение наши историки: «Высокомерный и самонадеянный предводитель шведов не допускал и мысли, что новгородцы рискнут напасть на него» (А. Митяев, указ. соч.). Но если предводитель не ждал нападения новгородцев, то почему он не пошел в Новгород, а бездействовал среди невских болот? Ждал, пока новгородцы соберутся с силами для нападения? Еще одна важная деталь. Длительная стоянка в одном месте большой массы людей — это не выезд на пикник в небольшой компании. Несколько тысяч человек необходимо было кормить. А чем несколько дней питалось «огромное» вражеское войско, пока им питались голодные местные комары? Вряд ли шведы тащили с собой большие запасы продовольствия. Промышляли охотой и рыбалкой? Таким способом несколько тысяч человек не прокормить. Да и какая охота? Такая масса народа распугала бы всю дичь в округе. Прокормиться шведы могли только за счет местного населения. Поэтому от шведской стоянки в разные стороны должны были немедленно двинуться отряды для грабежа окрестностей. Так поступали военные отряды во все времена. Но шведы, вместо того, чтобы добывать себе пропитание, видимо, упорно постятся, ибо кроме медведей, грабить в этих безлюдных местах было некого. Удивляет и то, что шведы выбрали для своей стоянки такое неудачное с точки зрения обороны место. На схемах отечественных историков шведский лагерь расположен так, что река Ижора находится у скандинавов за спиной (лично я видел только один план, где изображение с точностью до наоборот). Зачем оставлять реку у себя за спиной? Чтобы во время битвы некуда было отступать. Именно из этих соображений князь Дмитрий Донской перешел реку перед Куликовской битвой. Но шведы ведь ни с кем тут сражаться не собирались. Зачем им было ставить лагерь так, чтобы у них в тылу была река? Было бы разумнее и логичнее оставить водную преграду не за собой, а перед. Тогда Александр при всем желании не смог бы неожиданно напасть на шведский лагерь: ведь его дружинникам пришлось бы форсировать реку. А в этот момент шведы легко могли бы перебить горстку новгородцев. А тем, кому посчастливилось живьем добраться до противоположного берега, вряд ли хватило бы физических сил для схватки с поджидающими их шведами. Если бы шведский лагерь был расположен именно так, то для того, чтобы внезапно напасть на него, Александру пришлось бы высадить свое войско, задолго до впадения Ижоры в Неву. Потом его дружина должна была по непроходимым лесам и болотам пройти к Ижоре выше по течению и там, вдалеке от шведского лагеря, форсировать ее. Потом идти вдоль ее берега обратно, пробираясь по болотам и зарослям, к шведскому лагерю. Вряд ли эти маневры могли остаться незамеченными. Кроме того, это отняло бы много времени, а самое главное, сил. Смогли бы русские витязи, даже если все они были богатыри в полсилы Самсона, после такого изнурительного ночного марша целый день сражаться с хорошо отдохнувшими шведами? А что было бы, если в то время, как Александр блуждал по дремучим лесам, шведы тихо снялись со своей стоянки и двинулись бы на Ладогу и Новгород? Могло бы получиться так: Александр нападает на пустые шатры покинутого лагеря, а шведы внезапным ударом легко захватывают оставшийся без защиты Новгород. Но ничего подобного не происходит. Наоборот, вместо того, чтобы успешно завершить начатое дело, шведы как будто специально делают все, чтобы их разбили. Вместо того, чтобы не мешкая идти на врага, пока он не приготовился к отражению нападения, они беспечно стоят на одном месте. Задержались шведы для «отдыха» дней на пять, а то и больше. Давайте посчитаем. До Новгорода по воде почти 400 км. При скорости на веслах около 10 км в час это двое суток пути, если двигаться день и ночь без остановок. Сначала шведский посланец или ижорский гонец должен добраться до Новгорода. Александр собирает свое войско, проводит молебен в Софийском соборе и выступает в поход. Это еще один день. Потом путь к шведскому лагерю. Войско Невского, по мнению, например, Льва Гумилева, состояло из конной и пешей дружины. Если пешие воины прошли весь путь до места сражения на ладьях, то конные вынуждены были двигаться вдоль берега. А берега Волхова и Невы — это не степные просторы вдоль Волги и Дона, а болотистые, покрытые лесом труднопроходимые места, пройти по которым более четырехсот километров быстро не получится. Так что прав автор «Жития»: иначе как безумием действия шведов не назовешь. Почему же шведы расположились именно в этом месте и так и не попытались напасть на Ладогу и Новгород? Чем объяснить их столь странное и иррациональное поведение? Ответ на этот вопрос только один: шведы пришли сюда с той же целью, что и через шестьдесят лет. Не захватывать русские земли, а чтобы помешать карелам и их ближайшим сородичам ижорам по Неве выходить в Балтийское море, чтобы грабить торговые суда и прибрежные районы Швеции. Зачем тратить силы на штурм неприступной Ладоги, если, установив контроль над выходом из Невы, шведы решают проблемы своей государственной безопасности?

Однако такая очевидная причина появления шведов на Неве отечественными историками не рассматривается. Ведь это означает, что агрессорами были не шведы и финны, а новгородцы и их союзники карелы. Даже такой оригинальный мыслитель как Лев Гумилев не смог преодолеть антизападной фобии. Вот что он пишет о «Невской битве»: «Угроза немецко-шведской агрессии стала для Руси очевидной, ее опасность нарастала день ото дня.

В 1240 году шведский флот _ вошел в устье Невы, подошел к месту впадения в нее речки Ижоры и высадил десант, готовый начать наступление на Новгород…

Больших сил Александру собрать не удалось. Со своим маленьким суздальским отрядом и немногими новгородскими добровольцами Александр форсированным маршем достиг Невы и атаковал шведский лагерь» («От Руси к России», с. 124).

Бросаются в глаза нелепости в рассуждениях Гумилева: «десант» и «форсированный марш». Вообще-то десант выбрасывают (высаживают) в зависимости от поставленных перед ним задач, или прямо на вражеские позиции или в тыл противника — за линию фронта, а не за пару сотен километров до него. Допустим, вы планируете захватить, например, Москву. Будете ли вы для этого высаживать десант в районе, скажем, Твери или Нижнего Новгорода? Не лучше ли десантироваться прямо на Красную площадь? Плыли бы шведы сразу в Новгород, там и высаживали бы свой «десант, готовый начать наступление». Нет, «десант» они высаживают в какой-то глухомани. На кого же они там хотели начать наступление, если поблизости никто не живет? Потом, что это за десантники, которые вместо того, чтобы используя фактор внезапности, стремительно обрушиться на врага, не давая ему опомниться, замерли в ожидании, пока русские «форсированным маршем» преодолеют путь от Новгорода и сами неожиданно нападут на «готовых начать наступление» шведов? Ведь, по идее, именно шведы, а не Александр, должны были «форсированным маршем» достичь Новгорода и атаковать его. А почему Александру «не удалось собрать больших сил»? Ведь летопись не сообщает о том, что у Александра было мало воинов. Кроме княжеской дружины, с ним были новгородцы и ладожане. Более того, ничего не мешало Александру собрать большие силы. Чтобы задержать врага на дальних подступах к Новгороду, Александру достаточно было укрепить гарнизон Ладоги. Пока шведы в очередной раз будут топтаться под ее стенами, подвергаясь постоянным атакам с тыла со стороны карелов, он мог спокойно собрать новгородское ополчение и дождаться помощи от родителя. Причем, в этом случае удалось бы избежать кровопролития. Шведы, узнав о приближении новгородско-суздальского войска, попросту покинули бы свою стоянку. Именно так произошло в 1256 году, когда шведы, норвежцы и финны попытались построить город на реке Нарве. Узнав, что новгородцы послали в Суздальскую землю за полками и разослали и по своей земле собирать войско, «неприятель испугался этих приготовлений и ушел за море» (Соловьев, СС, т. 2, с. 156). Вернемся к «маленькому суздальскому отряду и с немногими новгородскими добровольцами» Александра, которые, по версии Гумелева, совершили «форсированный марш» к шведскому лагерю. Трудно представить себе, что после стремительного четырехсоткилометрового марша русские рискнули бы с ходу напасть на полного сил врага, который к тому же значительно превосходил их по численности. Хорошо отдохнувшие шведы легко бы разделались с горсткой воинов Александра, еле волочивших ноги после такого «форсированного марша».

5

Притом что автор «Жития» точно указывает время начала Невской битвы — «в шестом часу дня» (шесть утра), у отечественных историков встречаются совершенно противоречивые данные о том, во сколько начался этот бой. Может быть это несущественная деталь? Не все ли равно, в какое время началось сражение, от которого нас отделяют (страшно представить!) почти восемьсот лет! Нет. Такая путаница в показаниях возникла неспроста. Дело в том, что русские одержали победу в сражении только потому, что им удалось напасть на шведский лагерь внезапно. Именно благодаря фактору внезапности, по мнению историков, горстке воинов Александра удалось разбить «огромное войско» «короля страны Римской». А внезапность нападения во многом зависит от времени начала атаки. Очевидно, чтобы застать врасплох врага, надо атаковать его на рассвете, когда он сладко спит. «Житие» и вслед ему Соловьев называют время атаки — шесть часов. Но если вдуматься, то версия о том, что Александр напал на шведов на рассвете, выглядит весьма сомнительно. Предположим, что русские действительно обрушились на врага в шесть утра. Что это значит? А то, что в кромешной темноте им надо было проделать марш по лесам и болотам, не выдав при этом противнику своего присутствия и не заблудиться, а точно выйти к его лагерю. Любой, кому доводилось оказаться в незнакомом лесу ночью, поймет, как это непросто. А ломаемые сухие ветки, а громыхающие доспехи? А спотыкающиеся в кромешной темноте и падающие увешанные железом воины? Ну а птицы, которые должны были при этом устроить настоящий гвалт и разбудить даже спящего мертвым сном? Возможно, учитывая именно эти обстоятельства, некоторые историки сочли версию «Жития» об утреннем нападении мало реальной и перенесли начало сражения на более позднее время. У Костомарова сражение началось «часов в одиннадцать утра», когда «новгородцы неожиданно появились перед шведским лагерем». Определенная логика в таком сдвиге по времени есть. Костомаров, видимо, рассуждал так: разгар дня, в лагере кипит жизнь, шум, гам, дрова рубят, медовуху квасят, песни поют. В таком гвалте на шум в лесу шведы действительно могли не обратить внимания. Правда, и здесь любая случайность могла выдать новгородцев прежде времени. Например, какой-нибудь викинг, затаившийся в кустах по большой нужде, мог заметить изготовившихся к броску врагов, преждевременно облегчиться и поднять тревогу.

А в уже упоминавшейся «Книге будущих адмиралов» бой вообще отнесли ближе к вечеру, «три или четыре часа дня». Наверное, несостоявшийся адмирал решил, что у шведов в это время был послеобеденный «тихий час», и поэтому именно это время наиболее подходит для внезапного нападения.

Только как ни манипулируй цифрами, все равно получается, что внезапно напасть на шведский лагерь было невозможно. Даже если вслед за историками предположить, что шведы не выставляли караулы, не укрепили свой лагерь и не воспользовались для его защиты от нападения очевидными преимуществами местности.

Но самая главная слабость версии «Жития» о том, что сражение началось на рассвете, — это то, что, по его утверждению, «Невская битва» длилась весь день, так как летопись однозначно указывает, что шведы покинули поле боя только ночью («в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли»). А если противники сражались с раннего утра до позднего вечера, то это означает следующее: Александру не удалось реализовать фактор внезапности, и силы сторон были равны, то есть шведов было не намного больше, чем новгородцев. Действительно, реализовать преимущества внезапного нападения и нанести поражение во много раз превосходящим силам шведов воины Александра могли при одном условии — шведы в панике бежали после начала атаки русских на их лагерь. Тогда сражение могло проходить по той же схеме, как во время Липицкой битвы, в которой был разбит отец Александра Ярослав Всеволодович. Только при таком развитии событий небольшой отряд Александра с минимальными потерями мог разгромить значительно превосходящее по численности вражеское войско. На том, что шведское войско превосходило по численности дружину Александра, настаивает и НПЛ («в силе великой»), и «Житие» («наполнил многие корабли полками своими»). Не ставят под сомнение это и отечественные историки.

В отличие от шведов, которые даже не позаботились об обороне своего лагеря, суздальцы в битве при Липице занимали очень удобную для обороны позицию — они основательно укрепились на вершине холма. Внезапно на их лагерь напасть было невозможно. Новгородцы и смоляне и не пытались это сделать. Они просто смело пошли в бой, «посметавши с себя порты и сапоги, ударились бежать босые на врагов». Придя в ужас от этой психической атаки противника, суздальцы, бросив свои позиции, на которых они легко могли бы обороняться, в панике бежали. Тут-то их, говоря словами летописца, «пожали как колосья». В результате войско Ярослава Всеволодовича было разгромлено. Потери новгородцев в этом бою по сравнению с потерями суздальцев были ничтожны — 1500 к 1 (если верить Новгородской летописи). Но между Липицкой и Невской битвой есть принципиальная разница: в битве при Липице силы сторон были примерно равны. При подавляющем численном превосходстве войск Ярослава над новгородцами такой исход битвы был невозможен — вряд ли суздальцы побежали, увидев, что их атакует горстка босых новгородцев. Да и новгородцы в этом случае не решились бы на такую авантюру, как атака на укрепленный лагерь численно превосходящего врага.

Можно предположить, что Александру удалось задуманное: от неожиданности врагом овладела паника, и шведы, думая, что атакованы большим войском, в панике бежали. Но куда надо было бежать, если за спиной у них была река? Только на свои корабли, где пешие и конные русские воины достать их никак не могли. То есть, никакого избиения бегущего врага как при Липице не получилось бы. Укрывшись на своих судах, противник быстро пришел в себя, трезво оценил ситуацию и, придя к выводу, что на его стороне численное превосходство, перешел в контратаку. Вот если бы Александр нападение на суше подкрепил атакой русских кораблей, то шведам действительно пришлось бы туго. Спастись на ладьях им бы уже не удалось. Скажем, пешая и конная дружины отсекают шведов от их кораблей, а в это время русские ладьи атакуют скандинавские дракары (корабли-драконы) и берут их на абордаж. Но ни в летописи, ни в «Житии», ни в позднейших реконструкциях Невской битвы нет ни слова о том, что в этом бою русские использовали свои корабли. Странно, как на это явное противоречие не обратил внимания ни один исследователь. Шведы были на кораблях. Русские тоже пришли к месту битвы не пешком. Почему же тогда ладьи русских не использовались для удара по шведским судам? Почему они не вступили в бой, для того чтобы помешать шведам укрыться на судах, а шведам, которые были в ладьях, придти на помощь атакованным на суше товарищам? Но «великий полководец» Александр, имея в своем распоряжении лишь горстку бойцов, позволяет себе непозволительную в этой ситуации роскошь — не использовать в бою такую силу, как боевые ладьи. Нет, господа, человек, придумавший историю про Невскую битву, явно чего-то не додумал. Видимо, слишком далек был от военного дела.

Но поскольку сражение длилось весь день (с шести утра до ночи, когда шведы, похоронив погибших, погрузились на суда и ушли), противник после внезапного удара дружины Александра не побежал, а наоборот, стал упорно сопротивляться. Это подтверждают и данные о потерях новгородцев — 20 человек, в два раза больше, чем в Липицкой битве. Что же из этого следует? А вот что: если шведов было намного больше, чем воинов Александра, то каждому русскому приходилось вести бой одновременно с несколькими противниками. Рукопашная схватка скоротечна. Она длится не больше нескольких минут. Чтобы убедится в этом, достаточно посмотреть боксерский поединок: три минуты боя — и у любого богатыря силы на исходе. Бой мог Длиться долго, только если войска противников вступали в бой постепенно, отряд за отрядом. Скрестившие оружие или погибают на месте, или, понеся огромные потери и окончательно обессилев, покидают поле сражения. Их место занимают свежие бойцы. Именно так, к примеру, было в Бородинской битве. Это грандиозное сражение тоже продолжалось с шести утра до позднего вечера, и при этом многие подразделения в бой так и не вступили. Так же могла проходить и Невская битва, но, при одном условии: если бы вслед за первым ударом Александр ввел полки правой и левой руки по флангу, а потом нанес удар засадным полком. Но, по «Житию», у Александра не было никаких полков — только одна «малая дружина». Единственно возможное решение в такой ситуации — нанести удар всеми имеющимися у него силами. В этом случаи сражение должно быть скоротечным. До вечера бой мог продолжаться только при одном условии: шведы бежали, и новгородцы преследовали их до тех пор, пока не стало темно.

Но поскольку шведы, согласно летописи, покинули поле боя только вечером, предварительно похоронив павших, то, следовательно, они не побежали. Тогда картина боя должна быть такая: после некоторого замешательства, вызванного неожиданным нападением, шведы должны были реализовать преимущества их подавляющего численного превосходства над русской дружиной. В этом случае есть только два варианта дальнейшего развития событий: или русские обращаются в бегство, или гибнут на поле боя. Это не гипотетическое предположение, а подтвержденный многочисленными примерами из истории войн факт. Например, точно такой же подвиг, какой приписывают Александру Ярославичу, попытался совершить в Ливонскую войну «лучший воевода ливонский» (Соловьев, СС, т. 3, с. 549) ландмаршал Филипп Белль. Он решился напасть врасплох со своими воинами на двенадцатитысячное русское войско под начальством князя Барбашина «в надежде, что нечаянность уравняет силы, но обманулся: весь отряд его был истреблен, сам Белль с одиннадцатью командорами и ста двадцатью рыцарями попался в плен» (там же). Точно такая же судьба должна была постигнуть переоценившего свои силы Александра.

Таким образом, если шведов было намного больше и они не побежали, а наоборот, оказали упорное сопротивление, то бой должен был закончиться уже через несколько минут отступлением новгородцев или их уничтожением. Если же схватка продолжалась несколько часов на одном месте, то это означает только одно: силы сторон были равны. Из этого вывод: если отряд Александра был небольшим, то и шведов было так же мало. Какую угрозу мог представлять для Ладоги, а тем более для Новгорода, небольшой шведский отрядик?

Но если оба отряда были небольшими, бой тоже должен быть скоротечным. Длиться несколько часов, тем более целый день, он мог, только если в схватку вступили не все сразу, а частями. То есть несколько русских «неожиданно» выбегали из леса и нападали на нескольких шведов. Потом, когда поединок заканчивался, все повторялось, и так много раз в течение всего дня. Такого удивительного сражения в истории человечества ни разу не было. Не думаю, что «Невская битва» была исключением.

Таким образом, сообщение Новгородской летописи о «Невской битве» содержит внутренние противоречия, вызывающие глубокие сомнения в достоверности описанного события.

6

Если не ставить под сомнение каноническую версию о значительном численном превосходстве шведов, то возникает вопрос: кто же так «умело» руководил их войском, что их разгромила горстка русских во главе с неопытным полководцем? Ни летописец, ни «Житие» не называют ни одного имени. Только должности. Летопись: «князь», «воевода», «епископ». «Житие» (первая редакция): «король», «королевич», «воевода».

Если летописец утверждал, что шведами руководил «князь», то непонятно, почему он не называет его имя, хотя не забывает сообщить имя погибшего шведского воеводы. «Житие» называет предводителя вражеского войска уже не «князем», а «королем». Участие в сражении «короля» повышает значение победы Александра в «Невской битве». Вот только теперь ученые мужи ломают головы, кто же был этот незадачливый шведский «король». Реальной королевской власти в те годы в Швеции еще не было. Номинально королем Швеции в то время числился Эрик XI. Многие наши историки приписывают авторство этого похода ярлу Биргеру, который шведским королем никогда не был. Вот его сын — тот стал королем (Вальдемар I), и Биргер был регентом во время его малолетства. Но случилось это только в 1250 году, то есть через десять лет после «Невской битвы». Кроме того, Биргер стал ярлом только в 1248 году, и, согласно жизнеописанию Биргера, он никогда не воевал с русскими, а весь 1240-й год провел в Швеции. Предположим, что шведские летописцы, чтобы не портить биографию национального героя, не стали упоминать столь неприятный инцидент из его биографии. Но почему автор «Жития» не знает, как звали шведского короля, возглавившего поход на Новгород? Как он, человек, записавший этот сюжет со слов самого Александра Ярославича и его дружинников («это все слышал от господина своего князя Александра Ярославича и от иных, участников той сечи»), мог не знать того, что должен был знать по определению: имя короля Швеции, организовавшего поход на Русь? Не говоря уже о том, что, по «Житию», этот шведский король отправил послов к Александру со словами: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою»! Может быть, шведские послы, увидев Александра, потеряли дар речи и напрочь забыли имя своего короля? Пусть будет так. Но есть еще родной брат Александра, Андрей, который несколько лет (в 1251—1255 годах) скрывался в Швеции от татар и своего старшего брата. За время своего изгнания он наверняка должен был встретиться с ярлом Биргером, другими ветеранами «Невской битвы» или услышать шведскую версию этих событий. По возвращении Андрея на Русь, имя предводителей шведского войска должен был узнать столь информированный и приближенный к княжеской семье человек, как автор «Жития».

Еще более странно то, что сам Александр Ярославич запамятовал имя короля шведов, с которым он, по версии «Жития», лично сразился в «Невской битве». Это уже противоречит всем законам жанра. Русские летописцы никогда не забывали увековечить имена поединщиков. Взять хотя бы хрестоматийный пример Пересвета и Челубея. Чем сильнее и известнее поверженный противник, тем больше честь победить его в честном рыцарском поединке. Такая победа могла бы стать одним из главных эпизодов биографии Александра. Почему же автор «Жития» упускает такой подходящий случай прославить в веках Александра Ярославича? Не допусти он такой оплошности, сейчас бы в школах дети учили про то, как Александр Невский победил в поединке самого шведского короля. Почему же он не назвал имя «короля», которому Александр «возложил печать на лицо острым копьем»? Потому что текст «Жития» писался спустя столетия, когда имена шведских королей XIII века на Руси были забыты. Потому что ни с каким королем Александр не дрался, а сам этот эпизод был заимствован из «Жития» псковского князя Довмонта.

Надо сказать, что историкам так и не удалось выяснить ни одного имени предводителей шведского войска в битве на Неве. Никто не сомневается в том, что шведский король в походе на Русь не участвовал. Первоначально господствовала версия, что шведами командовал ярл Биргер. Но от нее пришлось отказаться в силу ее полной несостоятельности. Теперь командиром шведского отряда называют «королевского военачальника ярла Ульфа Фаси» (Скрыльников). Ульф Фаси, действительно, в отличие от Биргера, был ярлом в 1240 году. Но ярл — это не король, а скорее, тот, кого летопись называет «воевода». Потом кроме «короля» в ранней редакции «Жития» упоминается некий «королевич» (сын шведского короля?), которого почему-то несут на руках на борт судна. Причем из текста «Жития» непонятно, почему «королевич» утратил способность самостоятельно передвигаться. То ли это результат его поединка с Александром, то ли он изначально не мог передвигаться самостоятельно в силу неизвестных автору «Жития» причин.

В отличие от «Жития» новгородский летописец называет имя шведского воеводы, погибшего в этом бою. У воеводы было простое скандинавское имя — Спиридон. По «Житию», имя Спиридон носил Новгородский владыка, благословивший Александра на битву. Какая-то каша получается. И недолго прийти к выводу, что новгородский владыка оказался врагом народа и агентом шведской разведки в звании воеводы. Не менее запутанная картина вырисовывается с составом русского воинства. Согласно НПЛ, Александр идет на шведов с жителями Новгорода и Ладоги. В «Житии» же с точностью до наоборот: из-за того, что князь спешил выступить в поход, многие новгородцы не успели присоединиться к нему. Так с кем же разбил шведов Александр?

О численности русского войска в первоисточниках тоже нет ни слова. Заметим, в отличие от «Жития» летопись не пишет о том, что у Александра было мало воинов и что он выступил против шведов с одной своей «небольшой дружиной». Что тоже очень странно. Какой бы блестящий был полководческий гений Александра, если бы было известно, что он всего лишь с сотней воинов разбил огромное войско. Да и новгородцы или суздальцы вряд ли бы оставили без внимания такой исключительный подвиг своих земляков. Наверняка передавали бы из поколения в поколение легенду о том, как горстка их предков победила огромные полчища врагов. Но люди называющие себя очевидцами и участниками событий, со слов которых пишется «Житие», почему-то ничего не знают о том, сколько русских было в «небольшой дружине» Александра. Так много, что не получилось сосчитать? Или тот, кто писал о «Невской битве», не знал, сколько воинов в дружине новгородского князя? Что, нельзя было спросить об этом у самого Александра? Ведь не забыл же он имена героев и число погибших (пусть приблизительно) в Невской битве. Разрешить этот парадокс, можно только признав, что «Житие» писалось не менее чем через полтора века после этих событий, а не сразу после смерти Александра Ярославича, как это утверждают историки. В таком случае, неосведомленность автора «Жития» вполне объяснима. Откуда ему знать подробности событий, которые были от него так же далеки, как от наших современников, к примеру, Крымская война?

Примечательно, что Александр, по версии «Жития», ничего не сообщает своему отцу о грозящей опасности и действует на свой страх и риск. «Скорбно же было слышать, что отец его, князь великий Ярослав, не знал о нашествии на сына своего, милого Александра, и ему некогда было послать весть отцу своему, ибо уже приближались враги», — сообщает «Житие».

Конечно, была своя логика в том, чтобы воспользовавшись медлительностью шведов, неожиданно напасть на них. Но почему при этом не послать одновременно гонца во Владимир к Ярославу, чтобы он собирал русские полки? Почему, пока Александр движется навстречу врагу, не начать мобилизацию новгородского ополчения? Ну а если бы шведы разбили наскоро собранный отряд Александра? Тогда в случае неудачи предприятия Александра они действительно могли неожиданно появиться прямо в Новгороде, жители которого не только ничего не знали о приближении врага, но и остались без военного командования и княжеской дружины.

Для чего новгородцы приглашали князя? Чтобы он защищал их город. Князь свой пост самовольно оставил. Что полагается в военное время за самовольное оставление своего поста? Смерть. По сути, этот эпизод характеризует Александра как человека, думающего не об интересах Отечества, а о своей личной славе. Он поступил так же, как за двадцать лет до этого князь Мстислав Удалой во время битвы при Калке. Безрассудные действия Мстислава, который в надежде, что вся слава победителя достанется только ему, бросил свою дружину в атаку на татар, не предупредив других русских князей, стали тогда одной из главных причин поражения русского войска. Но только в отличие от никому не известного Александра Мстислав был прославленный воин, за плечами которого были десятки выигранных битв. А на что рассчитывал Александр, ставя на карту жизнь своих воинов и судьбу нанявших его на службу новгородцев? На силу «Святой Троицы», как об этом пишет «Житие»?

Зато, если предположить, что Александр нападал не на стоянку шведского войска, а на лагерь мирных шведских купцов, то понятно, почему он поступил именно так: чем меньше участников, тем большая доля каждого в захваченной добыче. Если предположить, что русские напали на стоянку купцов, то это объясняет и то, почему шведы так долго стояли на одном месте, почему не укрепили лагерь, не успели схватиться за оружие. Они пришли не воевать, а торговать. Возможно, далее события развивались так: ижоры захотели шведских купцов ограбить. Но побоялись, что сами не справятся и попросили помощи у Александра.

7

Выдать заурядный грабеж за событие исторического масштаба — задача не простая даже для очень талантливого писателя. Автор «Жития», по его собственным словам, таковым себя не считал. И все же он берется описать картину сражения, о котором ему ничего не известно. Все, чем мог воспользоваться автор «Жития» в качестве исходных данных, — сообщение новгородского летописца, в котором нет деталей, позволяющих реконструировать ход сражения. Поэтому, дополнив описание битвы подробностями, автор «Жития» уточняет, что они стали известны ему непосредственно от участников сражения. На основе этого отечественные историки делают вывод, что «Житие» написано сразу после смерти князя Александра Ярославича, когда еще были живы участники «Невской битвы». Как показывает дальнейший анализ, в трезвом уме и здравой памяти реальные участники сражения такого рассказать не могли, из чего следует, что никакими дополнительными документальными источниками, не дошедшими до наших дней, автор «Жития» не располагал. Также, разумеется, ни с кем из участников событий лично он не беседовал: все очевидцы давно уже умерли. Поэтому все подробности, дополняющие первоначальный летописный текст, — это плод фантазии автора «Жития», цель которых изобразить «Невскую битву» как одно из чудес, подтверждающих святость князя Александра Ярославича. Описание «Невской битвы» в «Житии» начинается с рассказа о подвигах самого князя Александра Ярославича. Какие подвиги может совершить такой богатырь, как князь Александр, на поле брани? Сразить бесчисленное множество врагов и победить их предводителя. Автор «Жития» буквально это и пишет: «и была сеча великая с римлянами, и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил след острого копья своего». Шведский король, как известно, в этом походе не участвовал. Кого же пометил Александр? С легкой руки Костомарова, место шведского короля занял ярл Биргер: «Сам Александр нагнал Биргера и хватил его острым копьем по лицу» (Русская история, с. 80). Вообще-то, «хватить» убегающего Биргера проще было не по лицу, а пониже спины. Другое дело, если шведский предводитель не бежал с поля боя как отец Александра в битве при Липеце, а смело рванулся вперед навстречу Александру, чтобы сразить его, и обезглавив русскую дружину, переломить ход сражения. Тогда он действительно мог получить копьем по лицу. Интереснее другое. В некоторых редакциях «Жития» удар предводителю шведского войска Александр наносит мечом. Невнимательность авторов различных редакций «Жития» выдает в них людей, страшно далеких от воинского ремесла: им что меч, что копье. Казалось бы, не велика ли разница, чем нанес удар Александр, копьем или мечом? На самом деле момент принципиально важный. По «Житию», Александр обладает богатырской силой. Следовательно, если бы он нанес удар мечом по голове, то «шведский король» шрамом бы не отделался: его голова должна была слететь с плеч или расколоться как пустой орех. То есть после такого удара он живым уйти с поля боя не мог. Другое дело, если поединок был на копьях. Можно допустить, что удар копьем прошел вскользь, и швед действительно отделался только шрамом. Поединок на копьях, с точки зрения читателя, выглядел очень по-рыцарски: Александр сразился с противником прямо как на модных в то время в Европе рыцарских турнирах. Очень выигрышный момент с точки зрения образа Александра как благородного рыцаря. Даже Рерих, вдохновленный этим сюжетом, нарисовал картину, на которой изображен поединок Александра со шведским витязем. На ней Александр на белом коне, в сияющей броне и пурпурном плаще сошелся на копьях с противником в полном рыцарском облачении, в шлеме со страусиными перьями. В действительности, если сражение происходило именно так, как его описывают наши историки, ничего похожего на такой рыцарский поединок произойти не могло. Если русские напали внезапно, ранним утром, то «шведский король» не успел бы облачиться в доспехи. Он должен был выбежать из своего шатра босой и в одном исподнем. Его лошадь испуганно мечется по лагерю. Никто ее не ловит, так как вокруг идет беспощадная резня, а спасение можно найти не в седле, а только на борту корабля. Так что в реальности должен был произойти не поединок, а сцена, напоминающая эпизод из фильма Хичкока: раздетый «шведский король» бежит что есть мочи по направлению к кораблю, сверкая голым задом, а его настигает Александр на лихом коне, в сияющих доспехах, в развевающемся пурпурном плаще с копьем наперевес.

В ряде редакций «Жития» Александр разит «шведского короля» мечом. Эпизод не менее фантастический, чем версия с поединком на копьях, но очень важный для понимания того, что он является цитатой из «Жития» другого святого — псковского князя Довмонта. «Житие» почитаемого в Пскове, до его присоединения к Московской Руси, князя Довмонта (псковский князь с 1266 г. Умер в 1299 г.) содержит эпизод, практически полностью совпадающий с тем, как в «Житии» Александра Ярославича описывается «Невская битва». «Услышал магистр рижский о мужестве и храбрости благочестивого князя Тимофея, собрав множество воинов и ополчившись с силою тяжелой, тоже решился на войну: воду покрыл множеством кораблей и сушу — конями с вооруженными всадниками и таранами… Блаженный же князь еще раньше распустил множество воинов своих и теперь, не дождавшись большого полка новгородских воинов, кого нашел, тех и взял с собою… Затем же вынул меч свой и решительно напал с малой дружиной на язычников… и самого магистра в лицо сильно ранил сам. Оставшиеся же немцы подобрали убитых своих и корабли наполнили свои; страхом великим объяты, бежать устремились восвояси».

Таким образом, этот отрывок из «Жития» Довмонта практически слово в слово повторяет описание битвы на Неве в «Житии» Александра. Довмонт так же выступил с малой дружиной, так же сразился с предводителем врагов и ранил его в лицо; противник бежал, погрузив убитых на корабли. Объяснить такое количество совпадений никак, кроме прямого цитирования в одном из житий текста другого, невозможно. Наши историки нашли объяснение и этому парадоксу. Так, признанный авторитет в области исследования древнерусской литературы академик Дмитрий Лихачев пишет о том, что это «особенности поведения святого Александра Невского механически переносятся» из его «Жития» в «Житие» псковского князя Довмонта («Повести Древней Руси», с. 13).

Если спустя столетия доказать, кто у кого украл сюжет сложно, то для современников это было очевидно. Автор «Жития» Александра не мог допустить того, чтобы его труд был точной копией жития другого святого. Чтобы избежать обвинений в плагиате, он дополняет украденный эпизод поединка описанием подвигов в «Невской битве» «шести храбрых мужей». Подвиги получились настолько надуманные, что с головой выдают сочинителя как человека сугубо штатского, никогда не державшего в руках оружия тяжелее гусиного пера. Если бы «Житие» Довмонта писалось на основе «Жития» Александра, то в нем тоже был бы рассказ об этих подвигах.

Так что же совершили герои не названные в летописи, но появившиеся на свет по воле автора «Жития»? Первый из них, Гаврила Олексич, «наехал на шнеку и, видя, что несут королевича на руки, взъехал до самого корабля по той же доске, по которой сходили. И вбежали враги в корабль пред ним и, обернувшись, сбросили его с доски вместе с конем, но он по воле Божией вышел невредим. И снова бросился он к кораблю и вступил в бой, окруженный врагами, с самим воеводою. И были убиты им тогда воевода и епископ их».

Что собирался делать верхом на коне Гаврила на борту вражеского судна, где его конь поломал бы себе ноги о скамьи гребцов и рухнул, увлекая за собой своего героического седока? Так что шведам незачем было напрягаться, поднимая такую тяжесть. Да и зачем сбрасывать, если достаточно выставить вперед копья, и конь вместе с Гаврилой сам бы сорвался в воду. Допустим, Гаврилу все же сбросили с корабля в воду вместе с конем. На корабль врага Гаврила въезжал с оружием в руках. В одной руке щит, в другой меч или копье. При падении в воду он, скорее всего, его бы выронил. А тяжелые доспехи потянули бы его ко дну. Не говоря уже о том, что при падении лошадь могла придавить седока. Но Гаврила не из таких. Его не придавило упавшим на него конем. Он не утонул под тяжестью своей амуниции, не потерял оружия, а как ни в чем не бывало вышел сухим из воды и, не переведя духа, тут же напал на корабль! Интересно, как выбравшийся из воды на берег Гаврила напал на стоящий в воде корабль? Опять полез в воду и стал рубить его борта, а потом, видимо через прорубленное отверстие, умудрился взобраться внутрь? Не шведы же попрыгали за борт, чтобы с ним сразиться? Окруженный со всех сторон врагами, он спокойно убивает их предводителей. При этом никто из шведов, обступивших со всех сторон непотопляемого Гаврилу, не осмеливается напасть на него с тыла. Впрочем, так описывает подвиги Гаврилы Олексича поздняя версия «Жития». В ранней редакции деяния Гаврилы выглядят скромнее. Выбравшись из воды, он «снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска». То есть бился с воеводой, а не убил его, и не в окружении, а «посреди их войска» то есть в центре схватки. А уж ни слова о том, что Гаврила убил еще и епископа и что, выйдя из воды, он опять напал на корабль. Таким образом, роль Гаврилы Олексича в «Невской битве» сводится к тому, что он попытался ворваться на коне на шведскую ладью, но у него, конечно, из этого ничего не вышло. После купания он сразился со шведским воеводой. Поскольку о гибели Гаврилы или его противника воеводы ничего не сообщается, то этот поединок, видимо, закончился вничью. Кто был королевичем, которого несли на руках, и воеводой, с которым, после неудачной кавалерийской атаки на вражеский флот, бился Гаврила? Соловьев, который не упоминает о поединке Александра, пишет, что сначала Гаврила «прорвался вслед за бегущим Биргером до самого корабля его, был низвергнут с конем в воду, но вышел невредимым и опять поехал биться с воеводою шведским, который называется Спиридоном» (СС, т. 2, с. 148). Таким образом, историк сводит тексты «Жития», не упоминающего имен, и летописи, которая называет имя погибшего в бою вражеского воеводы, но не сообщающей кто его убил.

Подвиги Гаврилы, как самого выдающегося участника битвы, автор «Жития» описывает первыми. Затем следует описание «подвигов» еще двух новгородских воинов: «другой новгородец, Збыслав Якунович, не имея страха в сердце, много раз бросался на врагов и бился одним топором. Много врагов пало под ударами его топора, так что все дивились его силе и храбрости. Третий — Яков Полочанин, ловчий князя, ударил на полк неприятельский с мечом в руке и таким мужеством поражал врагов, что сам князь его похвалил».

Что, только у этих двух бойцов во всей русской дружине не было страха и хватило мужества броситься на врагов? А остальные проявили себя трусами и прятались от шведов в кустах? И «бросившись» один-два раза на врага, отошли в сторонку передохнуть, с сознанием исполненного долга? Создается впечатление, что автор «Жития» добавил этих двух героев исключительно для того, что писать ему было явно не о чем. Вот он и высасывает из пальца персонажей, чтобы придать своему описанию хоть видимость достоверности и документальности. С таким же успехом к воинам, сражающимся топором и мечом, можно было бы добавить и еще одного героя — с копьем, четвертого — с булавой, пятого — с луком, шестого — с дубиной… Глядишь, описание сражения было бы еще более красочным и достоверным.

«Четвертый новгородец, именем Миша, с дружиной соратников, пеший бросился в воду и потопил три корабля римлян». Так Миша или дружина его соратников потопила три корабля? И как они топили в воде корабли? Рубили на плаву днище топорами? Так шведы с этих самых кораблей, вряд ли стерпели бы такое надругательство над их кораблями и легко отвадили бы соратников Миши ударами весел и расстреляли из луков. «Пятый был некто из младших воинов, по имени Савва. Он наехал на большой златоверхий шатер и подсек у него столб. Шатер упал, и полки великого князя Александра Ярославича, увидя падение шатра, возликовали».

Если задуматься, то абсолютно непонятно, в чем же здесь подвиг? В то время, как все сражаются с врагами, и на счету каждый воин, Савва забирается внутрь пустого шатра и рубит столб, который этот шатер держит. Шатер, естественно, падает и накрывает собой героического Савву. Может быть, завалив шатер, он так и пролежал под ним до конца сражения?

Шестому герою, в отличие от остальных, не повезло: «шестой был слуга Александров Ратмир. Он бился пеший, и окружило его множество римлян. Он погиб, весь покрытый ранами».

Рассказ о подвигах завершается сакраментальными словами: «Все это я слышал от своего господина князя Александра Яро-славича и от других, участвовавших в той сече». Могли ли участники битвы рассказать такую фантастическую историю? Вряд ли. Сочинить такую оторванную от действительности историю мог только человек, никогда не принимавший участия ни в одном сражении.

8

Чем же закончилась «Невская битва» и кто одержал в ней победу? По летописи, союзники «в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамленные ушли». «Житие» утверждает, что бой закончился тем, что шведы «обратились в бегство». Непонятно, почему шведы просто ушли, а не попытались, перегруппировавшись, нанести контрудар. Например, в 1164 году после неудачной попытки взять Ладогу, шведское войско только отошло от города, а не бежало домой.

Так же непонятно и то, почему и русские не только не стали преследовать отступающих шведов, но и, оставив за ними поле боя отошли, вернувшись, по «Житию», на место сражения только следующим утром. Незначительные потери (двадцать человек), о которых сообщает летопись, вряд ли могли послужить причиной этого отхода. Другое дело, если русские воспользовались темнотой, чтобы оторваться от преследования и скрыться в непроходимых окрестных лесах, спасаясь от окончательного разгрома. Неудивительно, что шведы в темноте в лес за ними не полезли, а похоронив погибших, погрузились на корабли и ушли. Вернувшиеся поутру на поле боя, русские наблюдают чудо: «И было тогда дивное чудо, подобно тому, как в древние дни при царе Езекии. Когда Сеннахирим, царь ассирийский, подступил к Иерусалиму с намерением взять святый город, внезапно явился ангел Господень и избил 185000 войска ассирийского. Наутро нашли множество трупов погибших неприятелей. Так случилось в победе над королем великого князя Александра Ярославича. По ту сторону реки Ижоры, где и не могли быть полки Александра Ярославича, нашли великое множество избиенных ангелами Божиими — множество трупов лежало. — Кто ж избил их там? — с недоумением спрашивали новгородцы. — Нас там не было».

Оставим чудеса церкви. Историков должно интересовать Другое: это место «Жития» свидетельствует о том, что лагерь шведов располагался на двух берегах, а русские атаковали только одну часть шведов. С одной стороны, непонятно, почему Шведы поступили так непрактично: разбили свой лагерь на две разделенные рекой части. Предположим, на одном берегу реки места для всех не хватило. Интереснее другое: почему шведы из того лагеря, что не подвергся нападению Александра, не пришли на помощь своим товарищам, попавшим в беду?

Не было у шведов и ничего подобного японскому обряду ритуального самоубийства. Поэтому они не могли сами себе вспороть животы. Так кто же их тогда убил? Наши историки, разумеется, нашли ответ и на этот фантастический вымысел «Жития». Мол, шведы переплыли на другой берег, чтобы перегруппироваться, но были атакованы и уничтожены ижорами (наверное, теми самыми, что несли морскую стражу). Только если на другом берегу Ижоры шведов подстерегали враги, ничего не мешало им переправиться не туда, а на другой берег Невы или просто остаться на кораблях, где им точно ничего не угрожало. К тому же плохо вооруженные ижоры, в отличие от дружинников Александра, случись такое нападение в реальности, вряд ли были бы серьезными противниками для скандинавских воинов. Так что, скорее всего, лежали бы на берегу Ижоры трупы не шведских витязей, а коварных аборигенов.

Один только этот абзац в тексте «Жития» заставляет задуматься как о достоверности этого источника, так и о том, была ли вообще «Невская битва». Может быть, таинственное войско загадочных римлян из полуночной страны было разбито без участия смертных, а только ангелами небесными?

Вот, собственно, все, что известно о «Невской битве» из «Жития». Казалось бы, неточности, противоречия, фантастические подробности, которыми наполнен рассказ «Жития» о «Невской битве», должны были сталь веским основанием для того, чтобы не рассматривать ее как реальное историческое событие. Однако историки пытаются представить «Невскую битву» как сражение, имеющее большое историческое значение, и как значительную военную победу, свидетельствующую о незаурядном полководческом таланте Александра Ярославича. В качестве типичного примера того, как сказочная история «Жития» превращается в историческое событие, возьмем уже упоминавшуюся «Книгу будущих командиров». Это иллюстрированное издание для детей и юношества призвано было воспитать подрастающее поколение строителей коммунизма в духе милитаристического патриотизма. Ее автор А. Митяев так описывает «Невскую битву»: «Скрытые лесом новгородцы приготовились к атаке. Протрубил рог. Конный отряд Гаврилы Алексича выскочил из леса и ринулся вдоль реки, сбивая сходни, спущенные с кораблей на берег». Такое впечатление, что, работая над описанием «Невской битвы», товарищ Митяев для большей наглядности расставил на столе популярный в то время набор воинов из пластмассы: «наши» — красного цвета, рыцари в рогатых шлемах — зеленые. Только игра в солдатики и реальный бой совсем не одно и то же. Обрек Митяев Гаврилу Алексича на верную смерть. При таком маневре его отряд был обречен, потому что оказывался между молотом и наковальней: с одной стороны, его атаковали шведы, прорывающиеся к своим кораблям, с другой — спешащие на помощь своим товарищам воины с кораблей. Отступить под натиском рвущихся к кораблям шведов бойцы Гаврилы могли только в воду, где под тяжестью доспехов пошли бы ко дну, подгоняемые ударами весел и выстрелами из луков со шведских судов. Непонятно, зачем отряд Гаврилы подвергался такому риску ради такого бессмысленного занятия, как сбивание сходней шведских кораблей. А зачем их было сбивать-то? Да и были ли вообще эти сходни? Ведь для того, чтобы забраться на борт корабля, сходни, в общем-то, и не нужны. Нетрудно просто перемахнуть через борт. А вот учитель будущих советских командиров твердо уверен в обратном. Он считает, что «это был простой и очень эффективный маневр. Находящиеся на кораблях шведы не могли прийти на помощь тем, кто был на берегу. А с берега не так просто было убежать на корабль. Неприятель оказался разъединенным на две части». Спрашивается, что мешало шведам на кораблях подойти поближе к берегу и через борта попрыгать на берег? А еще лучше, никуда не прыгать, а, оставаясь на кораблях, недоступных русским всадникам, прицельно расстреливать их из луков. К тому же откуда такая уверенность в том, что при атаке горстки воинов Александра шведы должны были в панике броситься к своим кораблям, а не контратаковать нападавших? Какой тогда смысл в атаке отряда Гаврилы на корабельные сходни? Никакого. Зато в результате такого «простого и очень эффективного маневра» и без того маленькая дружина Александра с самого начала боя оказалась разделенной на две части. Причем одна из них сразу оказалась в окружении. Автору книги, адресованной будущим военачальникам, стыдно не знать азбучной истины военной науки — для достижения победы надо сосредоточить в месте удара превосходящие силы, а не распылять их. Александр разделяет свой маленький отряд как минимум на два. Представьте, что вы идете вдвоем и в темном переулке встречаете компанию человек так в шесть. Вы отправляете своего спутника зайти противнику со спины, чтобы закрыть ему путь к отступлению и чтобы никто не пришел ему на помощь? По «Книге будущих командиров» Александр поступил именно так, хотя из «Жития» следует, что отряд Гаврилы пробился к вражеским судам через весь лагерь. Дальше — больше: «Гаврила Алексич сражался у самой воды, не пуская неприятелей с берега на корабли и с кораблей на берег. Когда он увидел, что шведы уводят на корабль королевича, то на коне ринулся за ним на палубу. Шведы столкнули воина с конем в воду». Так как же так? Ведь сходни-то отряд Гаврилы сбил в первый момент боя? По каким же сходням Гаврила мог ринуться за королевичем на корабль? И вообще, как шведы могли уводить королевича на корабль, если Гаврила не пускал «неприятеля с берега на корабли и с кораблей на берег»? Только если отряд Гаврилы не выполнил возложенную на него задачу — разъединить силы шведов, отрезав их от кораблей. Если вспомнить, что по окончании битвы шведы не только погрузились на свои корабли, но и перенесли на них погибших и потом благополучно отплыли на них в неизвестном направлении, то возникает вопрос: а что же случилось с отрядом Гаврилы? Куда он испарился? Еще одна важная деталь. Автор первой редакции «Жития» ничего не сообщает о том, сколько врагов пало в этом бою, и какие потери понесли русские. Он только сообщает о чуде с гибелью врагов на другом берегу реки и добавляет, что «оставшиеся бежали, а трупы погибших своих набросали в корабли и потопили в море». Из этого можно сделать вывод о том, что автор «Жития» не знаком с Новгородской летописью. НПЛ более информативна. Она сообщает и о потерях шведов, и о том, что новгородцы потеряли около двадцати человек. О потерях противника летопись говорит общими словами. Согласно сообщению летописца, шведы наполнили павшими два корабля, «множество других» погребли на берегу. В более поздних редакциях несоответствие «Жития» с летописью было исправлено, а число кораблей, наполненных павшими врагами, для верности увеличили до трех. Но главное не это. Главное то, что и по летописи, и по «Житию» шведы сами хоронили своих павших. Именно поэтому летописцу даже приблизительно неизвестно число павших в бою врагов.

Итак, шведы сначала вырыли ямы, в которые «набросали» трупы павших воинов, а потом, погрузив других погибших на корабли, уплыли. Костомаров, пересказывая сообщение летописи, пишет: «У шведов было много убитых и раненых. Схоронили они наскоро часть убитых на месте, свалили остальных на свои шнеки, чтобы похоронить в отечестве, и в ночь до света все уплыли вниз по Неве в море» (указ. соч., с. 80).

Не во время же боя с новгородцами приступили шведы к преданию земле погибших? Значит, шведы приступили к захоронению погибших, когда бой уже кончился. Закончиться он мог только по трем причинам: — победа Александра и разгром шведов; — победа шведов и разгром Александра; — боевая ничья.

В последнем случае каждая из сторон утверждает, что победителем вышла именно она. Например, французы считают, что в Бородинской битве победил Наполеон, в том числе, именно на том основании, что поле боя осталось за ним. То, что шведы сами схоронили своих павших, означает, что и после сражения с русскими поле битвы осталось за ними. Хороши же победители, которые отошли с поля боя, оставив на нем своего врага. И это называется победой?

И летопись, и «Житие» утверждают, что бой закончился под вечер: шведы уплыли, «не дожидаясь рассвета», предварительно собрав и похоронив погибших в бою воинов. То, что шведам быстро удалось управиться с погребальным обрядом, означает, что в живых после боя осталось гораздо больше воинов, чем погибло.

Итак. Бой закончился. Шведы предают земле и относят на корабли павших. А чем в это время заняты победители? Смело прячутся в лесу и наблюдают, как недобитые шведы копают могилы? Удобнейший момент для нового внезапного нападения. Но русские, почему-то им не воспользовались. Этот момент в «Житии» заставил задуматься не только меня. Один автор нашел «оригинальный» ответ: Александр проявил благородство и, прекратив бой, разрешил шведам захоронить убитых. Ну, тогда логичнее было бы предложить разбитым врагам безоговорочную капитуляцию и потом заставить их уже в качестве пленных осуществить захоронение. А то благородство Александра и не благородство вовсе, а признание собственного бессилия: помешать шведам похоронить погибших он не может.

Зато поутру наши герои возвращаются, чтобы увидеть чудо — не преданные земле тела врага на другом берегу реки. Еще вопрос: почему шведы, похоронив погибших на одном берегу, бросили их не погребенными на другом, где их безопасности никто, кроме ангелов Божьих, не угрожал? Не стали же они препятствовать шведам в таком богоугодном деле, как предание земле покойников?

Рассказывая о том, как и где были похоронены павшие шведы, и летопись, и «Житие» скромно умалчивают о судьбе павших русских. Может быть, их похоронили шведы? Или они оставили их не погребенными, и своих товарищей захоронили вернувшиеся наутро дружинники Александра? Еще одна деталь, которая бросается в глаза. При внезапном нападении пленных бывает гораздо больше, чем убитых. И где же они, эти шведы, взятые в плен в «Невской битве»? Ведь их должно быть много, если в первые минуты боя шведов отсекли от кораблей, и бежать им было некуда. Тем более, что в те времена противников, особенно знатных, старались не убивать, а брать в плен, чтобы получить за них выкуп или продать на невольничьих рынках. Так где же он, цвет шведской знати, который потом Александр Ярославич по своему обычаю (если верить фильму Эйзенштейна) будет менять на мыло и другие колониальные товары? Или шведы сражались так мужественно, что живыми в руки врага не сдавались, или дружинники Александра пленных не брали? И то и другое мало вероятно. Я не обвиняю шведов в трусости, но по европейскому средневековому кодексу чести ничего позорного в том, чтобы сдаться в плен, не было. Тем более, что шведы якобы даже не успели схватиться за оружие. Что же им, бедненьким, оставалось делать? Не с кулаками же бросаться на своих врагов? Да и у Александра не было резона запрещать брать пленных. Зачем отказывать себе в удовольствии с триумфом провести их по Новгороду? Если он и желал их смерти, то потом их можно было публично повесить, подобно тому, как он через год казнит чудских и новгородских «переветников».

9

Итак, подведем итоги. Из непредвзятого анализа первоисточников (отнесем к ним и «Житие») можно сделать следующие выводы:

— Дружина князя Александра неожиданно напала на лагерь шведских купцов или финский военный отряд, в котором было несколько шведов и норвежцев. — Цель этого нападения не защита Новгородской земли, а захват добычи.

— В результате боя русские понесли большие потери и, не сумев нанести поражение врагу, покинули поле боя.

Потери шведов были незначительны. Напомню, что при нападении на Ладогу в 1164 году шведы потеряли 43 судна из 55, а в этом бою только два (в двадцать раз меньше!!!). Для справки: Пашуто, один из наиболее авторитетных советских биографов Александра, предположил, что в 1240 году у шведов было 50 судов (5000 воинов). При этом имя победителя шведов под Ладогой неизвестно, а Александру Ярославичу ставят памятники. Такая вот историческая несправедливость. А ведь современники (возможно, за исключением новгородцев) ни о какой победе Александра не слышали и ничего не знали. Через триста лет в очередной редакции «Жития» Александру присваивается прозвище Невский. Почему не Чудской? Ведь Ледовое побоище в сравнении с «Невской битвой» событие более значимое и масштабное. Это современный обыватель думает, что Александра прозвали Невским в честь его первой победы и в Ледовом побоище он уже выступал под этим прозвищем. Книжник XVI века, который выдумал, что Александра Ярославича прозвали Невским, считал точно так же: после сражения на Неве он должен был получить такое прозвище, подобно тому, как московского князя Дмитрия назвали Донским после Куликовской битвы. А вот почему современники не дали Александру прозвища в честь одной из его побед? Если они не заметили его подвиг во имя Руси на берегах Невы, то почему не дали князю прозвища после Ледового побоища? Или об этом подвиге Александра Ярославича они тоже ничего не знали?

Несмотря на очевидные факты, отечественные историки удивительно единодушны в том, что «Невская битва» имела «судьбоносное историческое значение» (Ю. Бегунов. Александр Невский, с. 73). Благодаря этой победе Александр спас Новгород, а то и всю Русь. Например, Гумилев пишет: «Жертвенностью и доблестью соратников Александра был спасен Новгород» (указ. соч., с. 124). Как же тогда объяснить неблагодарность спасенных? Новгородцы через несколько месяцев после «Невской битвы», выгоняют своего спасителя. Не иначе как в знак благодарности за избавление от вражеского нашествия. Похоже, что о жертвенности и доблести Александра и его соратников они или ничего не знали или сразу же о ней забыли. К лику святых Александра Ярославича после его смерти новгородцы не причисляли. Это сделали полтора века спустя во Владимире, который Александр ни от каких врагов не спасал. В Новгороде же почитали святого князя Мстислава Ростиславича Храброго (ум. в 1179 г.), который оборонял Новгород не от мнимых, а от реальных его врагов: князя Андрея Боголюбского и суздальцев. В Пскове были свои святые князья Довмонт и Всеволод (ум. в 1138 г.) А вот якобы разбитые Александром в пух и прах шведы через несколько лет после «Невской битвы» присоединяют финское племя емь, которое ранее платило дань Новгороду. В результате этой победы шведы обосновались вдоль всего северного побережья Финского залива. Победоносным походом на емь руководил ярл Биргер. Поход Александра на емь в 1256 году, вопреки утверждениям некоторых титулованных историков, окончился ничем. НПЛ об этом походе сообщает лаконично: «придя на землю емьскую, одних убив, а других взяв в плен; и вернулись новгородцы с князем Александром все здоровы». Наступление шведов на восток продолжалось, и к концу века они утвердились в Финляндии, дойдя до границ расселения новгородских союзников карелов. Вроде врага разбили, а на самом-то деле потерпели полное поражение. Так что «Невская битва» никакой пользы ни Новгороду, ни будущему Российскому государству не принесла. Так в чем же тогда историческая заслуга Александра, и какой смысл в его прозвище Невский? За какие такие заслуги назначили его национальным героем? Может быть, за победу в другой эпической битве — «Ледовом побоище»? Когда речь идет о «Невской битве», забывают о том, что Швеция — маленькая по территории и населению страна. Кто сейчас может себе представить, что Швеция (пусть даже в союзе с Норвегией и Финляндией) попытается напасть на Россию да еще с целью захвата ее территории? И тысячу лет назад соотношение сил, людских и материальных ресурсов Руси и Швеции было не в пользу этого скандинавского государства. Державой европейского масштаба Швеция стала только в XVII веке. До этого времени ни процветающими городами, ни развитой торговлей, ни территориальными захватами, ни сильной армией или флотом Швеция похвастаться не могла. Слабость Швеции привела к тому, что в XIV веке она попадает под власть Дании. Если маленькой Дании удалось покорить шведов, то Господину Великому Новгороду да еще в союзе с другими русскими княжествами это было бы сделать гораздо легче. А в XIII веке для разоренной столетней гражданской войной Швеции соседние языческие племена и Новгород представляли самую большую опасность. Главная внешнеполитическая задача Швеции с тех времен и до поражения в войне с Петровской Россией — обеспечить надежную защиту своей территории от нападений со стороны Руси.

Давайте представим, что случилось чудо: шведы достигли своей цели и захватили Новгород. К каким последствиям могло бы это привести? Хотя история не терпит сослагательного наклонения данная ситуация совсем не гипотетическая. Шведы действительно овладели Новгородом. Только гораздо позже — в 1611 году. Шведскому войску под командованием генерала Де-лагарди не удалось взять город приступом. Защитники города сожгли городские посады и укрылись за городскими укреплениями и успешно отбили нападение. Семь дней после неудачного штурма шведы стояли в бездействии. Очевидно, они даже не вели артиллерийского обстрела города, а новгородцы все это время беспечно пьянствовали, а напившись, поднимались на стены и «бесстыдно ругались над шведами» (Соловьев, СС, т. 4, с. 630). В ночь на восьмой день один из пленных незаметно провел шведов в город. Доблестные защитники города так расслабились, что не заметили, как шведы проходят в город через открытые ворота. Когда же враги стали бить стражей по стенам и дворам, казаки и стрельцы предпочли покинуть город, успев ограбить лавки и дома под предлогом, что это, захватив город, сделают шведы. Только в двух местах несколько храбрецов решили биться насмерть, оказав захватчикам «сильное, но бесполезное сопротивление» (там же). Видя, что город защищать некому, митрополит новгородский Исидор и воевода князь Одоевский решили договориться с Делагарди. Какие же условия капитуляции предложили шведы? Присяга шведскому королевичу. Шведы обязались не разорять город. Между Новгородом и Швецией будет дружба и вечный мир на основании предыдущих договоров. Новгородцы обязались без ведома Швеции не заключать мира или союза. Ни один из городов и уездов новгородских не присоединяется к Швеции. Запрещается вывозить из России в Швецию деньги, колокола, военные припасы без ведома и согласия русских; русских людей не вывозить в Швецию, а шведов не задерживать в России. Всяких чинов люди сохраняют старые права; имения их остаются неприкосновенными; суд совершается по-прежнему. За обиды, нанесенные русскими шведам и наоборот, должно наказывать без всякого притворства. Между обоими государствами будет свободная торговля с указанными пошлинами. Пленники будут возвращены без выкупа. Все эти условия будут сохраняемы ненарушимо не только в отношении к Новгородскому, но и Владимирскому и Московскому государству, если жители их вместе с новгородцами признают короля покровителем, а королевича — государем (Соловьев, СС, т. 4, с. 631—632). Напоминаю, такие условия капитуляции шведы предложили городу, который они захватили силой, и, следовательно, могли диктовать на правах победителя свою волю. Готов поспорить, что предложи шведы сегодня на таких условиях признать Новгороду или любому другому городу России власть шведского короля, — это предложение с радостью было бы принято. Может быть, поэтому российские и советские историки столетиями выдают шведов за коварных агрессоров?

РОЖДЕНИЕ ЛИВОНИИ

1

Второе (и последнее) сражение Александра Ярославича, вписанное в отечественные учебники истории, — «Ледовое побоище». Большой Советский Энциклопедический Словарь пишет о том, что в нем «под руководством Александра Невского русские войска разгромили «немецких рыцарей-крестоносцев». То, что словарь называет противников Александра Ярославича «немецкими рыцарями-крестоносцами», — не что иное, как манипуляция сознанием читателя. Ему внушают: князь Александр отразил «крестовый поход» на Русь. «Крестоносцы» якобы не только хотели захватить русские земли, но и обратить православных в католическую веру. Почему-то авторы этой теории упустили из виду то, что Русь к этому времени уже захватили татаро-монголы. Не логичнее было бы предположить, что «крестоносцы» хотели помочь русским освободиться из-под власти Орды?

Насколько правомерно называть «немецкими рыцарями-крестоносцами» тех, кто сражался с новгородцами в «Ледовом побоище»? Известно, что в крестовых походах в Святую землю принимали участие рыцари со всей Европы. И не только рыцари. Участниками крестовых походов на Ближний Восток были представители самых разных сословий. Рыцари, как профессиональные военные, их только возглавляли, и в общей массе охваченных религиозным фанатизмом освободителей Гроба Господня составляли подавляющее меньшинство. Все дело в том, что рыцарей было очень мало. Например, в самой «рыцарской» стране мира — Англии в 70-х годах XIII века было меньше трех тысяч рыцарей. Большего числа военных феодалов экономика страны просто не выдержала бы. Не самое дорогое рыцарское снаряжение вместе с боевым конем стоило в те времена 45 коров или 15 кобылиц. А это — величина стада или табуна целой деревни. Возможность отдать такое богатство за бесполезную в хозяйстве груду железа была у немногих.

Но мало было взять в руки оружие — им надо уметь пользоваться. А этого можно было достичь только постоянными тренировками с самого юного возраста. Таким образом, тяжеловооруженный всадник мог быть только богатым человеком с большим досугом. Даже очень богатые государи могли содержать при дворе лишь очень небольшое число таких воинов.

Следовательно, подавляющее большинство тех, кто сражался против Александра Ярославича в «Ледовом побоище», не были рыцарями. Не были они и «крестоносцами» в том смысле, который подразумевает участников крестового похода (подробнее об этом в следующей главе). И еще в одном смысле употребляется слово «крестоносец». Польский писатель, автор исторических романов Генрик Сенкевич назвал свой роман о Грюнвальдской битве «Крестоносцы», потому что так называли рыцарей Тевтонского ордена за то, что на их плащах был изображен крест. Поляки и литовцы, сражавшиеся против Тевтонского ордена, были такими же католиками, как и орденские братья.

Поскольку среди тех, кто сражался с русскими в «Ледовом побоище», рыцарей с крестами на плащах было не больше нескольких десятков человек, даже в терминах польского романиста их некорректно называть «крестоносцами», или рыцарским войском. Ведь никому в голову не приходит назвать танковой армией войско, где несколько десятков танков. Почему же войско с несколькими десятками рыцарей называют рыцарским? Нет, почему называют, понятно — чтобы придать должный вес победе Александра. Но предмет нашего исследования не пиар предков Московских князей, а реальные исторические события.

К тому же участники крестовых походов в Святую землю добивались своей цели, невзирая на поражения и потери в течение почти трехсот лет. А те, с которыми сразился досточтимый Александр Ярославич, потерпев только одно поражение, немедленно отказались от своих замыслов.

В отличие от историков, древнерусские летописи ни о каких «крестоносцах» даже не упоминают. Древнейшая летопись, содержащая описание сражения, позднее названного «Ледовым побоищем», — НПЛ. В ней говорится, что противниками русских были немцы и чудь (предки современных эстонцев), а не католики, латиняне или крестоносцы. Немцами в то время на Руси тогда называли всех жителей Западной Европы. Немцами летописец собирательно называет и всех европейских колонистов или католиков в Прибалтике (ливонцев). При этом, когда этого требует повествование, летописец выделяет среди этих «немцев» рижан, дерптцев (жителей одноименного епископства), людей короля (датчан), чухонцев (эстов), ливов…

Что же касается немцев в современном понимании, то отношения Древней Руси и Германии не были враждебными. Во времена Киевской Руси с немцами, так же как и со шведами, конфликтов у наших предков не было. Их и быть не могло хотя бы по той простой причине, что наши народы не были соседями. Общая граница между немецкими и русскими землями появилась только во второй половине XVII века. Восточная Пруссия, ближайшая к Руси немецкая территория, пресловутый «оплот немецкого милитаризма», в XIII веке еще только зарождалась, а от русских земель ее отделяла Литва. Эта геополитическая ситуация не изменялась на протяжении следующих восьми веков, с начала немецкой колонизации Пруссии. Даже сегодня, после того как часть Восточной Пруссии под именем Калининградской области была присоединена к России, ее территория остается изолированным анклавом, попасть в который по суше по-прежнему можно только через Литву. Так что в силу географических причин воевать с немцами было проблематично.

Предвижу возражения: географическая удаленность не мешала нашим предкам совершать походы на Константинополь. Не мешала. Но на немецкие города русичи набегов не совершали, щиты на их ворота не прибивали и данью не обкладывали. Наши предки не воевали, а мирно и взаимовыгодно торговали. Эта торговля была настолько активной, что привела к возникновению крупнейшего в мире объединения торговых городов — Ганзы, своеобразного прообраза современного Европейского Союза. Богатство Ганзы росло от торговли с Новгородом, который и был ее главным торговым партнером. Следовательно, война с ним Ганзе была не выгодна нашим предкам, ибо могла нанести ущерб торговле. По той же причине, если Новгородская земля подвергалась нападению, то Ганза должна была автоматически становиться на ее сторону, поскольку поражение Новгорода могло привести ганзейские города к банкротству. Так что с жителями Германии новгородцы не воевали.

Отечественные историки уверены в обратном. Так, Костомаров утверждал, что немцы были «исконными врагами славянского племени» (Русская история, с. 79). О причинах личной ненависти Костомарова к немцам и предпосылках возникновения подобной теории мы поговорим позже, а сейчас ответим на вопрос: как и почему немцы появились на границах русских земель? Для начала рассмотрим, как складывались отношения наших предков с народами, населяющими Прибалтику.

2

К началу первого тысячелетия нашей эры в этом регионе обитали ливы, леты, эсты и другие языческие племена. Они практически не были вовлечены в процесс развития европейской цивилизации и отставали в своем социально-экономическом развитии от соседних народов. Для своих соседей они представляли реальную угрозу, поскольку совершали на их земли грабительские набеги и промышляли пиратством. Например, эсты с острова Эзель (эзельцы) и родственное ливам племя куршей неоднократно нападали на побережье Дании и Швеции. Целью набегов на более цивилизованных, а следовательно, зажиточных соседей был захват имущества, скота, орудий труда и невольников.

Это был последний в Европе регион, населенный варварами-язычниками, находящимися еще на стадии родоплеменных отношений. У них только намечались зачатки государственности. Между собой прибалтийские племена вели непрерывные войны. Порой дружины, бывшие союзниками в одном военном походе, становились противниками в следующих сражениях. Кроме межплеменного конфликта, видимо, имел место и межнациональный, так как в регионе соседствовали финно-угоры (эсты и ливы) и балты (другие племена, населявшие территорию современной Латвии и предки литовцев).

От набегов литовцев страдали все прибалтийские племена. Пограбив земгалов и куршей, они отправляясь грабить ливов или эстов, на время этих походов объединялись со своими вчерашними противниками земгалами или селами. Земгалы и курши воевали между собой, а также вместе нападали на литовские и ливские земли. Эсты в основном устраивали набеги на земли латгалов (лэттов), а латгалы соответственно на земли эстов. Демографическое давление на Прибалтику со стороны Руси началось еще в X веке. Так, второй по величине и значению город Новгородской земли Псков был основан на месте поселения эстонского племени сэту. Уступили сэты землю русичам добровольно или были истреблены — неизвестно. Известно, что Псков уже много столетий известен как русский город.

Особенно усилилась экспансия Руси в Прибалтике после того, как шведы из-за бесконечной гражданской войны потеряли контроль над Балтикой. В 1030 году Ярослав на месте древнего поселения эстов на западном берегу Чудского озера основывает русский форпост в Эстонии — город Юрьев (позднее ливонский Дерпт, современный эстонский Тарту). Однако этот оплот Руси просуществовал недолго. Балтийские племена, которые удалось обложить данью в период наибольшего могущества Киевской Руси после ее распада, когда между русскими княжествами начались междоусобные войны, восстали. Первое крупное восстание эстов против русских произошло уже через тридцать лет после основания Юрьева — в 1060 году, при сыне Ярослава Мудрого, Великом Киевском князе Изяславе. Народ солов, обязанный ежегодно платить русским дань, изгнал сборщиков дани, сжег Юрьев и дошел до самого Пскова. Только призвав на помощь новгородцев, псковичи смогли разбить восставших.

В отличие от русских, часть войска которых составляла конная дружина, эсты сражались пешими, а вооружены они были не мечами, как их противники, а дубинами. Доспехов у солов не было, а щиты они делали из дерева. В отличие от русских, среди которых было большое количество лучников, у эстов этого оружия практически не было. Значит, противник мог расстреливать их издали. Несмотря на это, в сражении с солами русские понесли огромные потери — 1000 человек.

В результате упорного сопротивления прибалтийских народов границы Древней Руси так и не продвинулись до побережья Балтийского моря. Единственное исключение — район устья Невы, где обитало племя ижоров, платившее дань Новгороду. Ни одного города или поселения на Балтике русские так и не основали. Наиболее близко к побережью Балтийского моря к началу XIII века были владения двух уделов Полоцкого княжества — Герцикэ и Кукенойса, расположенные в средним течении Западной Двины.

Условно можно выделить два района русского влияния в Прибалтике: северный, где пытался закрепиться Новгород (восточные районы современной Эстонии), и южный, где собирал дань Полоцк (современная Латвия).

Как это не странно, русские не пытаются колонизировать эти земли путем распространения православия, строительства городов (за исключением Юрьева) и вовлечения аборигенов в орбиту своего культурного влияния. Хотя для этого у наших предков были все условия. Крупнейшие города Древней Руси: Новгород, Псков и Полоцк в силу своего географического положения представляли собой прекрасные плацдармы для миссионерской деятельности среди местного населения. Почему же русская православная церковь не предпринимала никаких усилий для того, чтобы обратить прибалтийские народы в христианскую веру? И почему с этой задачей в исторически короткий срок успешно справились католические миссионеры, которые вступили в контакт с местными жителями на два столетия позже?

Среди тех, кто пытается оправдать бездеятельность русской православной церкви в Прибалтике, ее нынешний глава Патриарх Московский и Всея Руси Алексий, который написал по истории православной церкви в Эстонии диссертацию, и на основе ее книгу «Православие в Эстонии». В ней Алексий пишет: «Мирная проповедь Слова Божия предполагала благочестивый пример и терпение, а плохое знание местных наречий, отсутствие грамотных людей и веками укоренившиеся среди местных жителей языческие представления делали распространение христианства подвигом трудным, требующим усилий нескольких поколений подвижников». Выходит, что католики добились успеха насилием, а православная церковь к силе прибегать не хотела, а на мирную проповедь у нее не хватило времени, подвижников и грамотных людей. Ну и конечно, виновата традиционная русская проблема: незнание иностранных языков. На самом деле, как свидетельствует история русской церкви, обращение язычников в православие далеко не всегда осуществлялась путем «мирной проповеди Слова Божия». Тот же Новгород крестили огнем и мечом. Да и времени у православных миссионеров было достаточно, чтобы «несколько поколений подвижников» сумели добиться распространения христианства среди таких упорных язычников, какими, по мнению Алексия, были «местные жители». Что касается незнания местных наречий, то и тут лукавит святейший патриарх. Историки утверждают, что в то время новгородское вече говорило не на русском, а на чухонском языке. Ведь и Новгород возник на месте племенного центра финно-угорского народа. Да и неужели католические миссионеры, прибывшие в эти края издалека, знали местные языки лучше, чем не одно столетие проживающие по соседству с аборигенами русские? Конечно, нет. А отговорки патриарха Алексия всего лишь неуклюжая попытка ввести в заблуждение читателя и оправдать православную церковь. Объяснить причину успеха католиков в Прибалтике пытался Арнольд Тойнби в своем хрестоматийном труде «Постижение истории». Историк обратил внимание на то, что православие не стремилось к расширению своих границ за счет европейских варваров, а к миссионерской деятельности своих конкурентов относилось с полнейшим равнодушием. При том, что по сравнению с католиками у нее был намного больший потенциал для того, чтобы успешно проповедовать христианство. Ведь православные вели службу на родном языке, а католики на непонятной подавляющему большинству населения латыни. Либерализм православной церкви на фоне этой латинской тирании удивителен — она не предприняла ни одной попытки придать греческому языку статус монополии в церковной службе. Такая политика, допускавшая ведение службы на местных языках, давала православию неоспоримое преимущество перед католиками в миссионерской деятельности. «Учитывая это обстоятельство, реальный успех западного христианства в области миссионерской деятельности, намного превзошедший успехи православия, кажется более чем парадоксальным», — пишет Тойнби (указ. соч., с. 324).

Но в чем же тогда причина такой «парадоксальной» пассивности православной церкви? По мнению Тойнби, этот парадокс легко разрешить, если предположить, что, с точки зрения язычников, у православия был существенный недостаток, перекрывающий преимущества использования родного языка в церковной службе. Он считает, что этот недостаток заключается в том, что принятие православия приводило к утрате политической самостоятельности, а принятие церковной юрисдикции Рима не вело к политической зависимости. На мой взгляд, предположение Тойнби ошибочно. Проблема не в этом. Православная церковь, в отличие от католической, признает первенство власти светской над властью духовной. Поэтому, например, Киевская Русь, приняв православие, не потеряла политической независимости. Хотя глава русской православной церкви был прислан из Константинополя, он находился в зависимости от киевского князя. Скорее всего, именно подчиненное положение православной церкви по отношению к княжеской власти и послужило одной из главных причин того, что Владимир Красное Солнышко сделал свой выбор в пользу православия, а не католичества.

На самом деле русская православная церковь не вела миссионерской деятельности по причинам сугубо прагматическим: крестить прибалтийских язычников было попросту невыгодно. Дело в том, что самым доходным занятием на Руси в те времена была работорговля. Охотиться за живым товаром в Дикой степи, как наглядно свидетельствует история неудачного похода князя Игоря, — предприятие в высшей степени рискованное. А вот жившие на границах Руси небольшими оседлыми общинами племена язычников, в отличие от степных кочевников, представляли собой оптимальную цель для таких набегов. Поэтому новгородцам, псковичам и полочанам, которые благодаря своему соседству с прибалтами сделали работорговлю одним из основных источников своего дохода, незачем было распространять среди них христианство. Церковь бы не одобрила продажу в восточные гаремы наложниц-христианок. Да и скотину уже не угонишь и закрома не пограбишь — ведь церковь живет за счет своих прихожан. Зато от работорговли как на дрожжах росло благосостояние паствы, а значит, и богатства церкви. Зачем же подрывать источник собственного процветания?

Прибалтийские народы, подвергавшиеся постоянным нападениям со стороны Руси, видели в русских врагов. Например, Карамзин пишет про древних эстов: «Сей народ ненавидел Россиян как утеснителей, отрекался платить дань и сопротивлением отягчал свою долю» (СС, т. 2—3, с. 137).

Древнерусские летописи сохранили свидетельства о многочисленных крупных походах русских князей против прибалтийских народов. В начале XIII века они совершались практически каждый год. Про набеги отдельных отрядов они просто не сообщают. Таких набегов было во много раз больше. Особенно страдали от алчных соседей живущие на границах Новгородской земли предки эстонцев, которых русские пренебрежительно называли чудью (от слова «чудной»).

В 1116 году новгородцы и псковичи в очередной раз пытаются обложить данью чудь и нападают на ее земли. Русские захватили поселение Одемпе (русское название Медвежья Голова) и вернулись домой с большим полоном. В ИЗО году организатор предыдущего похода на чухонцев — Всеволод, князь Новгородский и Псковский, вновь ходил за пленными в Эстонию. По традиции поход совершался зимой, когда к войску могли присоединяться добровольцы, свободные от сельских работ, реки можно использовать как дороги, болота промерзали, а леса переставали быть убежищем для ищущих спасения местных жителей.

В ходе похода Всеволод, как пишет Карамзин, «обратил в пепел селения, умертвил их жителей, взял в плен их жен и детей» (там же).

В 1133 году вспыхивает очередное восстание эстов. «Чудь, воспользовавшись смутами в Новгороде, не только перестала платить дань, но овладела Юрьевым, перебила жителей» (Соловьев, СС, т. 1, с. 413). Ответная карательная экспедиция новгородцев и псковичей под предводительством князя Всеволода на время возвращает Юрьев русским.

Карамзин сообщает, что в 1176 году «эстонцы дерзнули осаждать Псков и не перестают беспокоить границ». В 1180 году новгородский князь Мстислав Храбрый с двадцатитысячным войском «опустошил их землю до самого моря, взяв в добычу множество скота, пленников». Эсты, «думая только о спасении жизни, скрывались» (СС, т. 2—3, с. 383).

В 1191 году новгородцы взяли Юрьев, «множество пленников и всякого рода добычи». В следующем году дружина псковского князя с отрядом псковичей завоевали эстонское городище Медвежья Голова, «распространив огнем и мечом ужас в окрестностях» (СС, т. 2—3, с. 402).

«Прибалтика истекает кровью; и я не знаю, что это — слезы сосен или кровь людей запеклась и закаменела в красном прибалтийском янтаре…» — пишет автор исторического эссе застойных времен «Память» (с. 124). Разумеется, кровь местных жителей проливала «пестрая западная орда», а русские, наоборот, оказывали им помощь, сражаясь вместе с прибалтийскими народами против «силы, ломившей с запада». В действительности получается, что именно наши далекие предки больше чем кто бы то ни было поспособствовали тому, чтобы прибалтийский янтарь приобрел красноватый оттенок.

Окруженные со всех сторон христианскими народами, стоявшими на более высокой ступени развития, прибалтийские языческие племена должны были или погибнуть или подчиниться завоевателям. Племена пруссов, на борьбу с которыми польский князь призвал Тевтонский орден, отказались принять европейскую цивилизацию, упорно сопротивлялись крещению и в итоге были вынуждены оставить свои земли и уйти в литовские леса. Другие языческие народы из двух зол — платить дань русским или принять христианство и войти в лоно европейской Цивилизации — выбрали второе.

Таким образом, когда немецкие католические миссионеры начали крещение языческих племен в Ливонии (современная Литва и Эстония), русские эти земли не контролировали, несмотря на неоднократные попытки Полоцкого княжества и Новгорода обложить «чухонцев» данью. Что, впрочем, не мешало русским смотреть на земли соседей как на цель для новых грабительских походов.

3

Как появились немцы в Прибалтике? Согласно легенде, в 1158 году к устью Двины прибило бурей корабль бременских купцов. Воинственные туземцы решили, что легко завладеют имуществом попавших в беду мореплавателей, но получили отпор со стороны хорошо вооруженных купцов. Убедившись в том, что ограбить чужестранцев не получится, ливы согласились получить интересующие их товары путем честного обмена. Торговля оказалась настолько выгодной, что бременские купцы возвращались в эти места еще несколько раз и через некоторое время выпросили у ливов разрешения основать на их земле поселение. Потом еще одно. Построили немцы на берегах Двины не только склады и жилища, но и церковь. Но не для того, чтобы обратить в христианство местных жителей, а для себя: купцам и экипажам кораблей, совершающим опасные экспедиции, надо было где-то возносить Богу молитвы. Благо' получно дошли корабли до Двины — помолились за успешное окончание пути. Перед отплытием в обратный путь надо помолиться за то, чтобы плаванье прошло успешно. А как это сделать без священника и храма? Скорее всего, католические священники в немецких торговых факториях посчитали своим христианским долгом принести аборигенам слово Божие. Крещение ливов было выгодно и купцам. Ведь несмотря на то, что торговля с аборигенами шла успешно, они представляли постоянную угрозу для немецких купцов. Кто его знает, что у этих дикарей в голове? Того и гляди, принесут кого-нибудь из католиков в жертву своим идолам. Куда проще и безопаснее было бы немцам вести здесь свои дела, если бы ливов удалось заставить соблюдать христианские заповеди.

Когда бременские клирики узнали о том, что их прихожане ведут дела с язычниками, они смекнули, что крестив их, приумножат свою паству, а значит, и доходы, и послали к ливам миссионеров.

Первый миссионер отправился к ливам приблизительно в 1184 году. Архиепископ бременский доверил эту миссию монаху ордена Святого Августина — Мейнгарду. Ливонская хроника Генриха отмечает, что никакой корысти в его действиях не было, и он побыл в Ливонию «просто ради дела Христова и только для проповеди».

Первым делом Мейнгард отправился в Полоцк, где встретился с князем «Вольдемаром» (Владимиром) и попросил у него разрешения проповедовать слово Божие между язычниками, которые платили дань Полоцку. Полоцкий князь принял католического монаха благосклонно и не только разрешил ему крестить язычников, но и даже отпустил Мейнгарда с дарами, подчеркивая свое полное одобрение его миссии. Чем объяснить такой поступок православного князя? Очевидно, предложение бременского проповедника оказалось очень своевременным и сулящим определенные выгоды. К концу XII века в недавнем прошлом одно из самых могучих княжеств Древней Руси — Полоцкое распалось на несколько мелких уделов, практически независимых от Полоцка. Полоцкий князь к этому времени не контролирует большую частью своих земель, не говоря уже о том, чтобы держать в повиновении бывших данников. Мейнгард же пообещал князю Вальдемару обеспечить регулярную выплату ливами дани.

Свидетельств о том, что православная церковь выступила против деятельности католических миссионеров в Прибалтике, нет. Что неудивительно. Полоцким церковным иерархам предложение Мейнгарда было выгодно: собираемая католиками дань с ливов пополняла княжескую казну. А чем богаче был князь, тем больше он жертвовал на нужды церкви.

Почему Мейнгард узаконил свою миссионерскую деятельность среди ливов именно в Полоцке, а не в Пскове или Новгороде? Потому, что только Полоцкое княжество, с точки зрения современников, имело права сюзерена на земли ливов и их соседей леттов. Другие русские княжества даже не пытались распространить свою власть на бывших данников Полоцка. Судьба Полоцкого княжества была настолько безразлична нашим предкам, что историки не могут установить имена полоцких князей конца XII — начала XIII веков. Полоцкие летописи до нас не дошли, а в летописях других русских княжеств о них нет ни слова. Что касается Новгородской земли, то никаких проблем у католических миссионеров и немецких колонистов с ней не было на протяжении еще тридцати лет.

Если бы католики пришли в Прибалтику с войной, им бы незачем было просить разрешения у Полоцка. Тем более, что русские к этому времени уже не контролировали эти земли. Но бре-менский священник не только пришел в Полоцк просить, а не требовать, но и обещал, взамен на разрешение крестить язычников, выплачивать русским дань со своей будущей паствы.

Вернувшись из Полоцка к ливам, Мейнгард построил церковь в деревне ливов и крестил нескольких местных жителей. Но больше никаких успехов не добился. У подавляющего большинства аборигенов христианская проповедь успеха не имела. Ситуация изменилась только после очередного набега литовцев. Противостоять им ливы не могли и поэтому попрятались в лесах. Не встречая никакого сопротивления, литовцы безнаказанно разграбили их поселения. Мейнгард решил обратить эту ситуацию на пользу своему делу. Он пообещал ливам, что если они примут крещение, то для их защиты от набегов литовцев католики построят неприступные замки. От такого предложения ливы не смогли отказаться и поклялись «стать и быть детьми божьими». На следующий год из Германии прибыли строители. Перед тем как начать строительство замка, Мейнгард получил у ливов подтверждение их искреннего желания принять христианство. Перед закладкой замка часть ливов крестилась, а остальные обещали креститься после завершения строительства. Немцы построили замок, но ливы свою клятву не исполнили. Как только замок был закончен, принявшие крещение ливы возвратились к язычеству, а остальные отказались принимать христианство. Тем временем Мейнгард построил второй замок на тех же условиях у других ливов. И там события развивались по тому же сценарию.

Более того, получив желаемое, ливы начинают проявлять открытую неприязнь к Мейнгарду: ограбили его дом, разворовали имущество, избили слуг. Проповедник понял, что ливы хотят изгнать его. Те, кого уже обратили в христианство, отказываются от него, демонстративно погружаясь в воды Двины, чтобы «смыть крещение». Соратника Мейнгарда по христианской проповеди брата Теодориха чуть было не принесли в жертву, и только счастливый случай спас его от смерти. Поводом к жертвоприношению послужило то, что на полях у ливов урожай погиб, а католик на своих собрал обильную жатву. Согласно языческому обряду, будет ли Теодорих принят богами в качестве жертвы, зависело от того, с какой ноги конь переступит копье. Конь два раза переступил копье не с той ноги, и ливам пришлось отказаться от жертвоприношения.

При таком отношении может кончиться даже христианское долготерпение. Мейнгард собрал своих соратников и приготовился отбыть на купеческом корабле из Ливонии. Ливы испугались того, что епископ может вернуться назад с войсками и отомстить за причиненные ему обиды. Поэтому ливы попытались его удержать, слезно обещая принять христианство. Мейнгард поверил и остался, но его опять обманули. Тогда он вновь попытался уехать, но в этот раз ливы его удержали силой, пообещав убить, если он попытается бежать. Мейнгарду пришлось остаться. Зато удалось бежать его помощнику Теодориху, которого Мейнгард послал в Рим за советом и помощью. Ему удалось обмануть ливов и покинуть страну на купеческом корабле.

Теодорих блестяще исполнил возложенную на него миссию. Папа, «услышав о числе крещенных, нашел, что их надо не покидать, а принудить к сохранению веры, раз они добровольно обещали принять ее. Он поэтому даровал полное отпущение грехов всем тем, кто, приняв крест, пойдут для восстановления первой церкви в Ливонии» (Хроника Генриха).

Мейнгард этого решения понтифика не дождался — он умер в 1196 году, фактически находясь все это время в заложниках у ливов. Но его подвижничество не прошло бесследно: построенные по его инициативе каменные укрепления — «замки» Ик-шкиле (Икескола, Uexkull, Укскуль) и Гольм (Holme, современная Мартиньсала) стали опорными пунктами для распространения христианства в Прибалтике. Преемником Мейнгарда стал епископ Бартольд. Несмотря на печальный опыт своего предшественника, он прибыл к ливам без войска, собрал вождей и попытался расположить их подарками и угощением. Однако из этой затеи ничего не вышло. Ливы не оценили этот жест доброй воли. Наоборот, они расценили поведение Бартольда как проявление слабости. Если верить Хронике Генриха, между ними разгорелся спор о том, как лучше расправиться с епископом — сжечь в церкви, утопить в Двине или убить. Бартольд не стал дожидаться, когда аборигены перейдут от слов к делу, и бежал. Благодаря тому, что Папа Римский обещал отпущение грехов всем, кто отправится в крестовый поход против ливов, Бартольд смог собрать в Германии отряд крестоносцев. С ним он и вернулся в Ливонию (1198 г.). Размеры отряда, сопровождавшего епископа, неизвестны. Но можно с уверенностью утверждать, что он был небольшим — несколько сотен человек. Откуда такие цифры? По аналогии: известно, что следующий епископ ливонский Альберт через два года (1200 г.) прибыл к ливам с отрядом в пятьсот человек. Этот отряд Альберт набирал в течение года. Но такое большое количество людей согласилось принять участие в этой рискованной затее только благодаря тому, что Альберту удалось добиться того, чтобы крестовый поход в Ливонию был приравнен к крестовому походу в Палестину: за год службы в епископских войсках в Прибалтике пилигримам обеспечивалась охрана имущества и давалось прощение грехов.

Ливы предложили Бартольду отправить войско назад, а самому «убеждать словами, а не палками». Епископ согласился отправить войско, но потребовал в залог своей безопасности выдать сыновей вождей ливов. Ливы под предлогом сбора заложников получили перемирие, которым воспользовались для сбора войска. Затем они напали на немцев, искавших корм для коней, и убили их. В ответ немцы выступили против ливов. Сражение произошло на том месте, где сейчас расположен город Рига. Не выдержав удара немецкой конницы, ливы в панике бежали. Однако победа была омрачена гибелью епископа Бартольда. Будучи священником, а не профессиональным воином, он, наверное, мог бы не участвовать в сражении. Но он, вдохновляя пилигримов, дрался в первых рядах, за что и поплатился жизнью. Его лошадь понесла, и он, не сумев ее остановить, оказался среди убегающих врагов, которые не преминули этим воспользоваться. Потеряв вождя, войско пилигримов продолжает «на конях и с кораблей огнем и мечом опустошать ливские нивы». Ливы быстро передумали воевать и поспешили заключить с немцами мир, по условиям которого они должны были принять священников и обязались содержать их. Заключив мир на таких условиях, пилигримы, получив отпущение грехов, немедленно отбывают в родные пенаты совершать новые.

Но как только войско погрузилось на корабли и отплыло в Германию, ливы ограбили священников и прогнали их, пригрозив убить тех, кто осмелится остаться. Аборигены собирались убить и немецких купцов, но те откупились, принеся дары старейшинам.

4

Вместо погибшего Бартольда епископом Ливонии был назначен Альберт (1198 г.). Даже на фоне своих незаурядных предшественников этот человек выделялся выдающимися качествами. Благодаря его усилиям родилось новое государство — Ливонская конфедерация. Не случайно скупой на похвалы Соловьев пишет о нем: «Альберт принадлежал к числу тех исторических деятелей, которым предназначено изменять быт старых обществ, полагать твердые основы новым: приехавши в Ливонию, он мгновенно уразумел положение дел, нашел верные средства упрочить торжество христианства и своего племени над язычеством и туземцами, с изумительным постоянством стремился к своей цели и достиг ее» (СС, т. 1, с. 611).

Совсем по-другому оценивают роль Альберта советские историки. Так, авторы «Истории Эстонской ССР» пишут, что он «самолично организовывал и возглавлял покорение ливов, эстонцев и латышей, претворяя в жизнь кровавую политику католической церкви в Прибалтийских странах. Чтобы захватить побольше земли и усилить свое господство, Альберт не брезговал никакими средствами: ни обманом, ни подлыми интригами, ни массовыми убийствами».

Не так много в истории человечества персонажей, которым удалось в одиночку изменить судьбы целых народов. Что нам известно о человеке, которому «самолично» удалось организовать покорение Прибалтики? О деятельности Альберта на посту епископа Ливонии подробно рассказывается в Ливонской хронике Генриха Латыша. Благодаря этому труду потомки могут оценить подлинный масштаб этой личности.

Точно неизвестно, кто был автором этой хроники и как она на самом деле называлась. Первый издатель хроники, Иоган Грубер, на основе анализа ее содержания пришел к выводу, что ее автором был Генрих, имя которого в ней часто упоминается. По мнению большинства историков, Генрих был уроженцем Ливонии, лэттом (латышом) по национальности. По другой версии, он был немцем. Впрочем, для критической оценки Хроники безразлично, был ли Генрих немцем, или лэттом, который был воспитан в Германии и стал немцем по культуре и мировоззрению, и поэтому резко негативно относился к своим соплеменникам, упорно не желавшим принять крещение. Особая ценность Хроники в том, что ее автор не принадлежал к числу литописцев-книжников, работавших в тиши монастырских келий. Он активный участник описываемых событий. Ее автор не только писатель, а прежде всего воин, миссионер и проповедник. И это делает написанный им труд особенно колоритным и интересным. Время написания Хроники исследователи относят к 1225 году, когда утихли военные действия и появилась ясность в запутанных внешних и внутренних отношениях в Ливонии. Хроника содержательно повествует об одном отрывке ее истории — о времени «обращения язычников», начиная от первых попыток крещения ливов и заканчивая крещением эстов.

Конечно, Ливонская хроника страдает определенной тенденциозностью. Так, действия немцев (или как их называет Генрих — тевтонов) и их союзников — это всегда геройство и подвиг. А упорное сопротивление аборигенов он называет «коварством», «предательством», «вероломством».

Несмотря на это, для историков Хроника Генриха наиболее авторитетный источник по данному периоду. Даже российские авторы вынуждены признать, что по сравнению с соответствующими актовыми данными, а также с русскими, датскими и германскими хрониками, в большинстве случаев преимущество решительно в пользу Хроники Генриха. О походах датского короля Вальдемара II она рассказывает гораздо подробнее датских источников; о русско-ливонских делах — точнее и детальнее, чем наши летописи, а хронология ее служит для корректировки других источников. Согласно Хронике Генриха, Альберт прибыл в Ливонию только на следующий год после назначения его на должность ливонского епископа. Убедившись на примере своих предшественников, что ливы понимают только язык силы, Альберт не стал терять времени на уговоры и убеждения. Первым делом он направляется на остров Готланд и набирает там людей для крестового похода в Ливонию и добивается от Папы и германского императора того, чтобы пилигримство в Ливонию было приравнено к «пути в Иерусалим». На решение организационных вопросов и подготовку этого похода ушел почти год. Только в 1200 году 23 корабля с людьми, набранными Альбертом, входят в Западную Двину и становятся в замке Гольм. Затем корабли направились вверх по реке ко второму замку, который удерживали католики, — Икшкиле. В это время на них напали ливы. Однако помешать Альберту не смогли, и его войско, понеся незначительные потери, достигло Икшкиле. Тогда ливы заключили мир. Полагаясь на заключенный мир, Альберт вернулся в Гольм. Но уже через три дня ливы нарушили заключенный договор и произвели осаду этого замка. По счастью, для пилигримов в Гольме обнаружились запасы съестных припасов, достаточных для того, чтобы прокормить скопившуюся там массу людей. Осада затянулась. Тем временем в Двину вошел корабль с фризами (германская народность. — Авт.). Они стали жечь нивы аборигенов. Ливы, испугавшись того, что за этим кораблем следует целый флот, снова предложили заключить мир. Альберт, убедившись в их вероломстве, в ответ потребовал от старейшин заложников. Не полагаясь на то, что ливы выполнят это условие, епископ пригласил их вождей на пир, где тех схватили, и не отпускал до тех пор, пока ему не выдали три десятка сыновей знатных аборигенов. Заложников отправили в Германию, а Альберт, «поручив страну Господу», отбыл туда же набирать новых пилигримов. Своего соратника Теодориха он посылает в Рим просить Папу объявить крестовый поход в Ливонию. Это была совсем не простая задача: Рим остро нуждался в средствах и людях для продолжения крестовых походов в Святую Землю. В 1184 году Саладин занял Иерусалим. Организованный для его «освобождения» Третий крестовый поход закончился поражением. Стотысячная армия Фридриха Барбароссы была разгромлена, а сам он утонул во время переправы (1190 г.). Полным ходом шла подготовка Четвертого крестового похода.

Стал бы Рим или «христианский мир» в лице Западной Европы распылять свои силы для того, чтобы поддержать амбициозные планы новоиспеченного епископа ливонского? В выборе между крещением прибалтийских язычников и освобождением главных христианских святынь приоритетной целью для католической Европы, безусловно, была вторая. Поэтому в своем послании к архиепископу бременскому Папа Иннокентий III предложил «посылать против варваров в Ливонию» тех клириков и мирян, «которые по бедности или слабосилию не могут ехать в Иерусалим» (см. примечание № 39 к Ливонской хронике Генриха). Другими словами, Папа предлагает Альберту набирать в Ливонию безоружных (бедняки не могли приобрести доспехи и оружие) и больных. С таким войском не то чтобы войну выиграть, а вообще воевать нельзя.

С другой стороны, дарованное Папой прощение грехов за год пилигримства в Ливонии по сути означало амнистию за совершенные преступления. Поэтому «принимали крест» прежде всего люди, опороченные у себя на родине, и преступники. А если не преступники, то авантюристы, потерявшие дома надежду на успех и рассчитывавшие обогатиться в Ливонии.

Да что там простые пилигримы! Многие монахи и даже епископы, оказавшиеся в Ливонии, имели темное прошлое. Например, Бернард из Липпэ, епископ семигаллов, в молодости «в своей стране был виновником многих битв, пожаров и грабежей», за что и был «наказан богом». Епископу нелегко было управлять такими «защитниками церкви». Неповиновение и своеволие среди них было обычным явлением, если Генрих удивленно отмечает, что «пилигримы этого города готовы были послушно участвовать в работах по постройке стены и в других, где могли служить Богу».

К тому же Альберт на опыте своих предшественников убедился, что силами одних пилигримов ливонскую церковь не отстоять. Стоило только крестоносцам сесть на корабли, как аборигены отказывались от крещения и начинали мстить оставшимся без защиты миссионерам.

Следовательно, нужно было действовать не временными натисками, а создать сильную немецкую колонию, которая могла бы стать надежной защитой католической церкви в этих местах. С этой целью Альберт, вернувшись из Германии (1200 г.), в устье Западной Двины «на обширном поле» силами вновь набранных пилигримов, о которых Генрих пишет так: «каких сумел собрать», начал строить город Ригу. Для того чтобы обеспечить Риге условия для быстрого роста, Альберт добился, чтобы все купцы вели торговлю только в рижской гавани, и запретил купеческим кораблям спускаться вниз по Двине. Немецкие купцы это решение поддержали. За счет этой монополии на торговлю Рига стала стремительно развиваться. Епископу Альберту удалось невозможное: без средств, без поддержки извне, руками неуправляемых добровольцев построить на вражеской территории город, который за несколько лет превратился в важнейший региональный центр, богатый порт и неприступную крепость.

Первые горожане появились в Риге только через два года после ее основания. Желающих жить в городе, из которого нельзя высунуть носа в страхе перед местным населением, не было. Для борьбы с туземцами нужна была постоянная вооруженная сила, находящаяся в подчинении епископа, обязанностью которой была бы защита колонистов и церкви. Альберт попытался привлечь к себе на службу рыцарей, давая им во владение туземные земли, чтобы они строили на них замки и защищали себя и Ригу. Во время своей первой поездки в Германию Альберту удалось уговорить двух немецких феодалов — «благородных» Даниила и Конрада присоединиться к нему. Они стали его первыми вассалами, получив в бенефиций Леневардэ (Lenevarde) и Икшкиле.

Но это не решало проблемы. Рыцарь он ведь сам себе господин. Заставить его служить еще сложнее, чем пилигримов. Кроме того, те феодалы, которые были настолько богаты, что имели средства на то, чтобы построить себе замок, не спешили в Ливонию. Им и в Германии было неплохо. А добывать воинскую славу они предпочитали в Палестине. Именно там находился весь цвет европейского рыцарства.

Так сама логика событий заставила Альберта искать другое решение проблемы безопасности юной ливонской церкви. В то время был только один военный институт, который мог эффективно справиться с этой задачей — рыцарский Орден. Военизированные рыцарско-монашеские Ордена хорошо зарекомендовали себя в Палестине. Самый успешный и богатый Орден того времени — Орден тамплиеров. Альберт решил создать подобное учреждение на землях ливов. В 1202 году было основано «некое Братство рыцарей Христовых», получивших позднее название Орден рыцарей Меча (Меченосцев) за то, что на их плащах была эмблема меча и креста. Устав нового Ордена заимствовали у тамплиеров. Возможно, Альберт взял за основу устав тамплиеров, рассчитывая на то, что этот могущественный Орден примет участие в судьбе своего прибалтийского клона. Впрочем, это только версия.

Рим не спешил поддержать создание нового Ордена. Учреждение «Братства рыцарей Христовых» было официально оформлено Папой Иннокентием III только в 1210 году. Советские историки объявили обращение языческих племен Ливонии в христианство феодально-католической агрессией под флагом крестового похода против Прибалтики, вдохновителем и организатором которой выступила воинствующая римско-католическая церковь во главе с Папой. К исторической науке подобные определения не имеют никакого отношения. Это пропаганда. И весьма низкопробная. Из разряда того, что в современной России принято называть «грязными политическими технологиями».

Например, подобное определение можно дать Казанскому походу Ивана Грозного. Получится вот что: феодально-православная агрессия под флагом крестового похода против Поволжья, вдохновителем и организатором которой выступала воинствующая московско-православная Церковь и русский царь. После слова «царь» можно было бы добавить, совсем не погрешив против исторической истины, эпитеты в его адрес: садист, убийца и параноик, прозванный за совершенные им злодеяния собственными подданными Ужасным (Грозным). Но отечественные историки предают забвению то, как уничтожали мечети и насильно крестили волжских булгар — народ, принявший ислам на столетие раньше, чем Владимир крестил Русь и, в отличие от многих русских княжеств, оказавший героическое сопротивление монголо-татарам.

5

Как показали дальнейшие события, Орден был основан весьма своевременно. Уже на следующий год над Ливонией нависла новая угроза — полоцкий князь нападает на владения ливонской церкви (1203 г.). Войска полоцкого князя внезапно появляются у стен Икшкиле. По сообщению Хроники Генриха, в замке были только ливы, «не имевшие доспехов». Они не посмели оказать сопротивления и предпочли откупиться. Получив деньги с ливов, полоцкое войско направилось к Гольму. Но туда уже успели подойти немцы из Риги. Защитники Гольма дань платить отказались, и меткой стрельбой из арбалетов со стен замка обратили русских в бегство. В том же году русские из удельного полоцкого княжества Герсики (Герцикэ), объединившись с литовцами, угнали скот, пасшийся на пастбищах возле Риги, захватили двух священников, рубивших лес вместе с пилигримами, и убили предводителя отряда горожан, погнавшегося за ними.

Это было первое столкновение ливонцев с русскими. Войну начал Полоцк, а не Ливония, которая была кровно заинтересована в сохранении с русскими добрососедских отношений. Но парадокс ситуации заключается в том, что и Полоцку мир с Ливонией был жизненно необходим. Во-первых, и ливонцам и русским угрожал один общий враг — язычники-литовцы. Во-вторых, у Полоцка не было сил для того, чтобы нанести военное поражение Ливонии. Вот что пишет об этом Соловьев: «Князья разных полоцких волостей вели усобицы друг с другом, боролись с собственными гражданами, наконец, имели опасных врагов в литовцах; могли ли они после того успешно действовать против немцев?» (т. 1, с. 614). К этому времени полоцкие удельные княжества, по сути, находились на грани уничтожения, а Полоцк не мог обеспечить их безопасность от литовских набегов. Союз с Ливонией мог помочь им сохранить независимость. Первым это понял князь полоцкого удела Кукенойса Вячко (Вячеслав?). В 1207 году он явился в Ригу и предложил епископу Альберту половину своих владений в обмен на защиту от литовцев.

Почему же тогда предки белорусов напали на немцев и крещеных ими с разрешения полоцкого князя ливов? Соловьев объясняет это так: князья полоцкие «привыкли ходить войной на чудь и брать с нее дань силой, если она не хотела платить ее добровольно. Точно так же хотели теперь действовать против немцев» (Там же, с. 612).

Но почему полоцкий князь, не располагая достаточными военными силами, действует в одиночку, а не обращается за помощью к другим русским князьям? Потому что никакой помощи он получить не мог. У русских князей были дела поважнее, чем грабеж ливонцев. В это время Русь раскололась на две княжеские коалиции, развязавших междоусобную войну за Киев. Одна из них призвала на помощь половцев. После захвата Киева, не имея средств заплатить союзникам, они отдали половцам город на разграбление. Киев был сожжен, Софийский собор разграблен, а все жители, оставшиеся в живых (старых и увечных просто перебили за ненадобностью), уведены в плен.

Выходит, что полоцкий князь сознательно напал на Ливонию в то время, когда никто из русских князей не мог прийти ему на помощь. Из этого следует, что нападение на Ливонию преследовало одну цель: грабеж. Так зачем же брать кого-то в долю?

Но даже несмотря на численное превосходство и внезапность нападения, русские не добились своей цели. Построенные немцами замки полочане взять не смогли. Если бы существование немецкой колонии на землях ливов действительно угрожало безопасности русских княжеств, было плацдармом агрессии католического Запада, как это утверждают отечественные историки, то совместный поход объединенных сил русских князей в Прибалтику мог бы ее легко уничтожить. Ведь в то время все силы Ливонии — это несколько десятков человек в гарнизонах двух наспех построенных замков и несколько сотен жителей Риги. Появление под стенами этого города даже немногочисленного вражеского отряда могло вызвать в нем панику. Генрих пишет о том, как в 1204 году около трехсот литовцев и ливов захватили скот на городских пастбищах Риги. Рижане в страхе смотрели с городских стен, как угоняют их скот, боясь вступить с врагами в бой, поскольку «народу в Риге было тогда еще немного, и люди не решались все вместе выйти из города, боясь засад повсюду в окружавших город лесах». А что если бы под стенами Риги появились несколько тысяч русских дружинников? Но изгнание немцев в планы полоцкого князя не входило. Существование немецкой колонии на Двине его вполне устраивает как потенциальный источник доходов в виде дани и военных трофеев. Ведь с немцев можно было взять на порядок больше, чем с нищих аборигенов, и не скотом, продуктами или рабами, а звонкой монетой. Так зачем же убивать курицу, которая несет золотые и серебряные яйца?

Поражение Полоцка послужило сигналом о том, что расстановка сил в регионе кардинально изменилась. На следующий год удельный князь Вячко из самого близкого к Ливонии полоцкого удела Кукенойса отправился в Ригу на встречу с епископом Альбертом, на которой «после рукопожатий и взаимных приветствий он тут же заключил с тевтонами прочный мир» (1205 г.)

В том же году все жившие по берегам Двины ливы приняли крещение, выдали заложников и заключили мир с католиками.

При этом несмотря на то, что немцам удалось успешно отбить нападение русских, Рига не только не предпринимает ответных действий против Полоцка, но и просит вероломного соседа о заключении мира. Почему? Враги окружали Ригу со всех сторон. Ее военных сил едва хватало на то, чтобы отражать непрерывные нападения. По счастью, действия противника не согласованны. Враги католиков пока еще действуют поодиночке. Но Альберт понимает, что если враждующие племена аборигенов объединятся и призовут на помощь русских, то для Риги это обернется катастрофой. А если Полоцк соберет для похода в Ливонию русских князей? Спасти от этих угроз могла только умелая дипломатия. Если бы Альберту удалось договориться с Полоцком, то с аборигенами немецкие колонисты смогли бы справиться. Во-первых, туземцы враждовали и охотно прибегали к помощи католиков для сведения счетов друг с другом. Во-вторых, построенные немцами замки были достаточно надежным убежищем от их нападений. В-третьих, несмотря на то, что католиков было в десятки раз меньше, чем их врагов, немцы абсолютно превосходили противника по организации и вооружению. У прибалтийских племен (за исключением литовцев) не было конницы, а пешие воины были бессильны против защищенных металлическими доспехами всадников, которые были практически неуязвимы для их деревянных копий. А арбалеты и метательные орудия позволяли ливонцам расстреливать туземцев с безопасного расстояния.

Миротворческую активность Риги подстегнули слухи о том, что ливы договариваются с русскими о совместных действиях.

В начале 1206 года, «желая снискать дружбу и расположение Владимира, какие тот проявлял к его предшественнику, епископу Мейнарду» (Хроника Генриха), Альберт направил в Полоцк посла с подарками. Эта ответственная миссия была возложена на соратника Мейнарда, опытного переговорщика аббата Теодориха, того самого, что чудом избежал смерти от рук ливов. Фантастическое везение сопутствовало ему и в этот раз. Сначала на Теодориха напали литовцы. Но не убили, а только ограбили: отобрали предназначенные в подарок Владимиру боевого коня и оружие (по тем временам — целое состояние).

Но на этом злоключения Теодориха не закончились. В Полоцке он застает ливонских послов, «которые, стараясь склонить короля к изгнанию тевтонов из Ливонии, в льстивых и лживых словах сообщали ему все, что только могли коварно придумать или сказать против епископа и его людей. Они утверждали, что епископ с его сторонниками для них великая тягость, а бремя веры нестерпимо» (Хроника Генриха). Полоцкий князь уже дал приказание готовиться к походу на Ригу, но не хотел, чтобы его намерения стали известны Теодориху. Однако аббату удалось подкупить одного из княжеских советников, и тот открыл ему планы полоцкого князя. Альберт, собиравшийся отплыть в Германию с отбывшими свой срок пилигримами за новой партией защитников веры, получив известие о том, что ливы с русскими готовят совместный поход на Ригу, отложил свой отъезд. Ему удалось убедить отложить свой отъезд и многих из пилигримов, собиравшихся отплыть за море.

В свою очередь, полоцкий князь, узнав о том, что Рига предупреждена о предстоящем нападении, решил прибегнуть к хитрости: он отправил послов, которые должны были собрать конфликтующие стороны и решить, кто прав в споре между немцами и ливами. Генрих в своей Хронике утверждает, что под этим предлогом ливы и русские задумали выманить епископа и его людей и напасть на них. Он пишет о том, что одновременно с посольством в Ригу другие посланники полоцкого князя, «рассыпавшись во все стороны по области, стали звать ливов и лэттов явиться при оружии», подкрепляя свои просьбы подарками.

Альберт, посоветовавшись со своим окружением, отказался выйти на встречу с полоцким князем, ответив, что во всех странах существует обычай, по которому послы приходят на встречу к государю, а не он к ним. «Поэтому и послам, и их гонцам надлежит искать нас в нашем городе, где мы со своими могли бы и принять и содержать их с большим почетом» (Хроника Генриха).

Тем временем к назначенному полоцким князем дню собрались вооруженные ливы. К ним на помощь подошли и литовцы. Союзники планировали сначала занять ближайший к Риге замок Гольм, а оттуда уже напасть на рижан и разрушить город. Ливы, живущие в Гольме, чьих старейшин Генрих называет «зачинщиками всего злого дела», захватили замок, схватили своего священника Иоанна, отрубили ему голову, а тело изрезали на куски. Некоторые стали грабить окрестности Риги, другие через несколько дней разошлись по домам. Епископ собрал горожан, пилигримов и братьев-рыцарей на совет о том, что предпринять против ливов. «Все решили, что лучше, воззвав к помощи всемогущего бога и поручив ему вновь учрежденную церковь, вступить в бой с ливами в Гольме и лучше всем умереть за веру христову, чем поодиночке что ни день гибнуть в мучениях». Самые сильные немцы вместе с рижскими ливами, которые не поддержали своих соплеменников, погрузились на два корабля и выступили к Гольму. Ливы, завидев их, бросились на берег, чтобы помешать высадке. Католиков было всего сто пятьдесят человек, но, несмотря на огромное численное превосходство врага, они вступили в бой, который начался прямо в воде. Храбро сражаясь, католики сумели овладеть берегом. Ливы, не защищенные броней, несли большие потери от стрел. Ряды их сбились, и после того, как был убит их вождь старейшина ливов Ако, которого Генрих называет «виновником всего предательства и всех бед», началось паническое отступление. Одни пытались переплыть реку, другие укрылись в замке. Тем временем в Риге «со страхом божьим и молитвой» ждали вестей из-под Гольма. Тут появилось суденышко, на котором доставили раненых католиков и голову Ако в знак победы. «Радуясь со всеми, кто оставался дома, епископ возблагодарил бога, даровавшего церкви своей спасение силами немногих защитников».

После того как немцы стали обстреливать замок из метательных орудий, ливы сдались. Их старейшин отвели в Ригу и бросили в тюрьму. «Прочие же бывшие в замке, ради таинства крещения, ранее принятого ими, были пощажены, да и потом не терпели ничего дурного». Теперь Альберт мог отправиться в Германию, чтобы набрать новых пилигримов. С собой он взял и ливских старейшин (видимо, заключенных в Риге вождей восстания), «чтобы, познакомившись там с христианскими обычаями, научились быть верными и те, кто всегда были неверными».

Поражение под Гольмом не остановило ливов. Видя, что численное превосходство на их стороне, ливы были уверены в том, что с помощью Полоцка легко справятся с немцами. Получив известие об отъезде пилигримов и епископа, они отправили послов в Полоцк и предложили князю принять участие в новом нападении на немцев, пока в Риге осталось мало защитников. Полоцкий князь согласился. «Слушаясь их зова и советов, король собрал войско со всех концов своего королевства, а также от соседних королей, своих друзей, и с великой храбростью спустился вниз по Двине на корабле». О каких «соседних королях» пишет Генрих в своей Хронике — неясно. Летописи ничего не сообщают о походе какого-то из русских князей вместе с полоцким войском.

Сначала русские попытались высадиться у Икшкиле, но, понеся большие потери от арбалетчиков и поняв, что в замке находится немецкий гарнизон, пошли дальше, и внезапно подойдя к Гольму, окружили его со всех сторон. Одиннадцать дней гарнизон из двадцати немцев успешно отражал осаду. Осаждавшие несли большие потери от немецких «балистариев» (по Соловьеву, «камнестрельных машин»), а сами не могли причинить защитникам замка никакого вреда. Что это за оружие, которое в Хронике Генриха называется балистой и, по его словам, незнакомое русским, не совсем понятно. Возможно, речь идет об арбалетах, тогда еще неизвестных на Руси. Некоторые историки считают, что балистарии — это пращники. Праща простое, но весьма эффективное оружие. Научиться пользоваться пращей намного легче, чем овладеть навыками стрельбы из лука, а выпущенный из нее камень опасен так же, как стрела. К тому же стрельба из лука требует большой физической силы, а с пращей справится даже ребенок. Именно с помощью пращи полуголый библейский мальчик Давид убил закованного в доспехи силача и великана Голиафа. Главное преимущество пращников перед лучниками в том, что у них не было проблем с боеприпасами. Камни в этих краях грудами лежали прямо под ногами. Только успевай нагибаться. В отличие от стрел, которые нужно еще изготовить. А это трудоемкая работа, требующая определенных навыков, инструментов и деталей (наконечников, оперения).

Генрих пишет о том, что во время этой осады произошел курьезный случай: русские пытались использовать небольшую метательную машину, по образцу немецких, но, не умея ею пользоваться, «ранили многих у себя, попадая в тыл».

Попытка поджечь замок тоже не увенчалась успехом: меткая стрельба защитников Гольма не дала подтащить к его стенам дрова.

Оборонявшие Гольм немцы боялись предательства со стороны ливов, которых было много в замке. Поэтому они «днем и ночью оставались на валах в полном вооружении, охраняя замок и от друзей внутри и от врагов извне. Ливы же ежедневно все искали способа, как бы, захватив их хитростью, предать в руки русским, и если бы продлились дни войны, то едва ли рижане и жители Гольма, при своей малочисленности, могли бы защититься».

А рижане ждали, что вот-вот под стенами города появится русское войско, и боялись, что не смогут выдержать осаду, так как укрепление города «еще не было крепким». Но полоцкий князь не решился напасть на Ригу. По версии Генриха, это объясняется тем, что разведчики доложили ему о том, что «все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трехзубыми гвоздями; они показали королю несколько этих гвоздей и говорили, что такими шипами тяжко исколоты повсюду и ноги их коней, и собственные их бока и спины».

Потом пришел слух о том, что в море показались немецкие корабли. Испугавшись, что на помощь рижанам пришла подмога, полоцкий князь немедленно собрал войско и ушел, бросив своих союзников ливов. На самом деле это были или обычные купеческие суда или датская эскадра, которая держала путь на остров Эзель. Так благодаря случаю Ливония была второй раз спасена от гибели. Если бы ни трусость полочан, то, вернувшись из Германии, Альберт мог найти на месте Риги лишь обугленные головешки. Впрочем, получив известие о гибели немецких поселений, он, возможно, не решился бы возвращаться назад.

6

Тем временем епископ Альберт буквально умолял соотечественников принять участие в богоугодном деле по защите ливонской церкви. Однако желающих рискнуть жизнью для того чтобы получить взамен прощение грехов, находилось не много. По словам Генриха, епископ «обходил в Тевтонии каждый квартал, улицу и церковь, ища пилигримов».

Сильные мира сего в лице германских князей тоже не высказывали желания оказать помощь назойливому просителю. Тогда Альберт обращается к «римскому королю» Филиппу Швабскому (1198—1208), принеся ему в дар Ливонию. В ответ Филипп назначает Альберта ливонским князем, обещая ежегодно оказывать ему материальную поддержку (1207 г.). На самом деле Филипп совершенно не обрадовался такому сомнительному приобретению, как Ливония, и пообещал поддерживать Альберта только для того, чтобы поскорее от него избавиться. Никакой реальной помощи и денег Альберт так и не получил. Об этом свидетельствует запись в Хронике Германа об этой встрече: «Пройдя Саксонию и Вестфалию, он (епископ Альберт. — Авт.) прибыл наконец ко двору короля Филиппа и, так как не ожидал помощи ни от какого короля, обратился к империи и получил от нее Ливонию, после чего блаженной памяти король Филипп обещал давать ему каждый год пособие в сто марок, но от обещаний никто богатым не бывает».

А в Ливонии после ухода полоцкого войска ливы остались один на один перед лицом своих врагов без всякой надежды на победу. «Страх божий напал на ливов по всей Ливонии» — пишет Генрих. Опасаясь мести со стороны немцев, даже «самые упорные язычники» отправили в Ригу послов, выражая свою готовность креститься и принять священников. Поспешил заверить ливонцев о своем миролюбии и кукенойсский князь Вячко, который, видимо, нарушив ранее заключенный мир, участвовал в походе полоцкого князя. Узнав о том, что Альберт вернулся в Ригу, он поспешил встретиться с епископом. Вячко приняли в Риге на правах почетного гостя (1207 г.). «Проведя в самой дружественной обстановке в доме епископа много дней, он наконец попросил епископа помочь ему против нападений литовцев, предлагая за это половину своей земли и своего замка». В ответ епископ «почтил короля многими дарами, обещал ему помощь людьми и оружием», после чего Вячко вернулся в Кукенойс. Однако несмотря на стремление Альберта подружиться с Вячко, из этого ничего не получились. У князя не сложились отношения с его соседом рыцарем Даниилом, людям которого, согласно Хронике Генриха, он «причинял много неприятностей и, несмотря на неоднократные увещевания, не переставал их беспокоить».

Даниил решил отомстить Вячко. Вместе со своими слугами он под покровом ночи подкрался к Кукенойсу. В городе все спали, включая стражников. Немцы бросились на городской вал. В считанные минуты город был захвачен. Сопротивления не было. Согласно Хронике Генриха, «русских, как христиан, не решились убивать, одних обратили в бегство, других взяли в плен и связали». В плен попал и сам князь Вячко. Даниил сообщил в Ригу о том, что захватил Кукенойс и его князя. Епископ Альберт велел освободить Вячко и вернуть ему все имущество. Он пригласил кукенойсского князя в Ригу, где «с почетом принял его, подарил ему коней и много пар драгоценной одежды; самым ласковым образом угощал его и всех его людей и, усыпив всякую вражду между ним и Даниилом, с радостью отпустил его домой» (Хроника Генриха). Альберт отправил вместе с Вячко двадцать человек вооруженных всадников и каменщиков, «чтобы укрепить замок и защищать его от литовцев». Сам епископ должен был вновь отправиться в Германию с отбывшими свой срок пилигримами. Вячко решил воспользоваться этим, чтобы отомстить своим обидчикам. Для начала он расправился с немцами, которых епископ послал ему на помощь. Когда они «рубили камень во рву для постройки замка, сложив наверху на краю рва мечи и вооружение и не опасаясь короля, как своего отца и господина; вдруг прибежали слуги короля и все его люди, схватили мечи и оружие тевтонов и многих из них, без оружия и доспехов занимавшихся своим делом, перебили». Семнадцать немцев погибли, трем удалось бежать. Трупы убитых бросили в Двину. Течением их принесло в Ригу. Горожане выловили тела погибших и предали их земле.

А Вячко послал в Полоцк захваченных у немцев коней, оружие и доспехи, предложив полоцкому князю собрать войско и как можно скорее выступить на Ригу, где осталось мало народу: лучших он убил, а прочие ушли с епископом.

Но, по счастью для рижан, епископ не успел уплыть далеко из-за неблагоприятного ветра. Узнав о гибели своих людей, Альберт собрал всех пилигримов и со слезами рассказал им о трагедии в Кукенойсе и об угрозе, нависшей над Ригой. Епископ уговаривал пилигримов остаться, «обещая за большие труды их долгого пилигримства большее отпущение грехов и вечную жизнь». Альберту удалось убедить вернуться в Ригу триста человек. Других наняли за плату. В Ригу собрали и союзных ливов.

Узнав о том, что епископ вернулся в Ригу с большим числом немцев, Вячко, так и не дождавшись подмоги из Полоцка, собрал пожитки, поджег Кукенойс и вместе со своими людьми ушел на Русь, «чтобы никогда больше не возвращаться в свое королевство». Его союзники из местных жителей укрылись в лесах (1207 г.) Получив известие о сожжении Кукенойса и бегстве русских, рижане пустились преследовать их. «Всех, кого нашли из числа виновных в единомыслии измене, предали по заслугам жестокой смерти и истребили изменников в той области». Но самому зачинщику убийства в этот раз удалось избежать расправы. Вслед за Кукенойсом ливонцы взяли под свой контроль Герцикэ. В 1209 году в очередной раз вернувшись из Германии с новым отрядом пилигримов, Альберт собрал совет, на котором решали, «каким образом избавить молодую церковь от козней литовцев и русских». На этом совете постановили, что главная угроза Ливонии исходит от князя Всеволода из Герцикэ, который был женат на дочери одного литовского князя («одного из наиболее могущественных литовцев», по словам Генриха). Всеволода обвинили в том, что он был для литовцев своим и «часто предводительствовал их войсками, облегчал им переправу через Двину и снабжал их съестными припасами, шли ли они на Руссию, Ливонию или Эстонию» (Хроника Генриха).

По сути, этот совет в Риге определял направление дальнейшей экспансии Ливонии. Теперь, когда сопротивления ливов и лэттов было сломлено, необходимо было обеспечить безопасность молодого государства от внешних врагов. Наибольшую угрозу, по мнению Риги, представляли для нее не православные русские, а язычники-литовцы. Почему все-таки именно Литва? Ответ на этот вопрос дает Хроника Генриха: «Власть литовская до такой степени тяготела тогда надо всеми жившими в тех землях племенами, что лишь немногие решались жить в своих деревушках, а больше всех боялись лэтты. Эти, покидая свои дома, постоянно скрывались в темных лесных чащобах, да и так не могли спастись, потому что литовцы, устраивая засады по лесам, постоянно ловили их, одних убивали, других уводили в плен, а имущество все отнимали. Бежали и русские по лесам и деревням пред лицом даже немногих литовцев, как бегут зайцы пред охотником, и были ливы и лэтты кормом и пищей литовцев, подобно овцам без пастыря в пасти волчьей».

Конечно, в приведенном отрывке просматривается стремление Генриха оправдать завоевание Ливонии немцами, которое дало ливам и лэттам пастыря в лице епископа Альберта и власть католической церкви и Ордена. Но о серьезности литовской угрозы говорят не только письменные свидетельства того времени. В том, что именно Литва, а не Русь была главным внешним врагом Ливонии, можно убедиться, посмотрев на карту современных Латвии и Эстонии. Территорию Латвии разделяет на две неравные части река Западная Двина (Даугава). Большая часть этого государства лежит по правому берегу Двины, простираясь в сторону границ с Эстонией и Россией. Именно здесь были расположены первые немецкие поселения в Ливонии, ее столица Рига и резиденция Ордена Меченосцев (современный Цесис). Когда-то эта часть Ливонского государства была еще больше, поскольку включала в себя земли современной Эстонии. А вот другая часть Латвии представляет собой узкую полоску, которая протянулась вдоль Даугавы и границы с Литвой.

Восточная граница Ливонии достигла рубежей Новгородской земли всего через четверть века после основания Риги. Для того чтобы закрепиться на узкой полоске земли на левом берегу Даугавы — Земгалии (в ливонских хрониках Семигалия), ливонцам понадобилось целое столетие. Укрепиться на этих землях Ливония смогла только с помощью Тевтонского Ордена, который начал наступление на земгалов со стороны Пруссии. Последнее нападение земгалов на Ригу произошло через сорок пять лет после «Ледового побоища» — в 1287 году. Силы Ордена стали преследовать уходящих с добычей земгалов и углубились на их территорию. Близ местечка Гароза (Грозе) произошло сражение аборигенов с орденским войском. В этом сражении Орден потерпел сокрушительное поражение. По данным Ливонской хроники Германа Вартберга, в бою пал магистр Вилликин Эндорпский (магистр Ордена с 1282 г.) и тридцать четыре рыцаря. Это в пять раз больше, чем, согласно ливонским источникам, погибло рыцарей в сражении с новгородцами («Ледовом побоище»). После этой неудачи Орден сменил тактику. Братья-рыцари в течение года методично опустошали Земгалию район за районом. Были разрушены до основания четыре земгальских замка. Земга-лам ничего не оставалось, как бежать к литовцам. В 1290 году родину покинули защитники последнего укрепления земгалов — Сидрабене. Уходя, они сожгли его. Итак, в 1209 году руководители ливонской церкви и Ордена Меченосцев, рижане, пилигримы-крестоносцы и старейшины ливов и лэттов решили, что необходимо покончить с литовским плацдармом на правом берегу Даугавы. Ливонское войско выступило к Герцикэ. Увидев приближающихся к городу врагов, Всеволод вывел своих людей им навстречу. Не выдержав удара ливонцев, русские обратились в бегство. Преследуя отступающих, ливонцы «ворвались за ними в ворота, но из уважения к христианству убивали лишь немногих, больше брали в плен или позволяли спастись бегством; женщин и детей, взяв город, пощадили и многих взяли в плен». Всеволоду удалось переправиться в лодке через Двину. Но его жена была захвачена. Разграбив город, ливонцы сожгли его и ушли вместе с пленными. Всеволоду предложили прийти в Ригу, «если только он еще хочет заключить мир и получить пленных обратно. Явившись, тот просил простить его проступки, называл епископа отцом, а всех латинян братьями по христианству и умолял забыть прошлое зло, заключить с ним мир, вернуть ему жену и пленных».

Условия мира были предложены следующие: избегать общения с язычниками; не воевать против Ливонии; не нападать вместе с литовцами на русских и принести Герцикэ в дар Ливонской церкви. Если Всеволод на них согласен, то ему вернут его удел, отпустят всех пленных и будут оказывать ему помощь.

Всеволод эти условия принял, «признал епископа отцом» и пообещал, что «впредь будет открывать ему все злые замыслы русских и литовцев». Ему вернули жену и всех пленных, после чего он вернулся на пепелище, собрал разбежавшихся людей и отстроил поселение заново.

Обезопасив свои тылы со стороны Литвы, ливонцам, которые уже начали покорение эстов, оставалось урегулировать отношения с Полоцким княжеством. Хотя после похода на Ливонию в 1206 году о военных действиях с Полоцком Хроника Генриха не сообщает, очередное нападение могло последовать в любой момент. Поэтому к полоцкому князю отправили послов, которые должны были «узнать, не согласится ли он на мир и не откроет ли рижским купцам доступ в свои владения» (1210 г.).

Мир был заключен на условии, что Полоцку «ежегодно платилась должная дань ливами или за них епископом». «И рады были все, — пишет Генрих в своей Хронике, — что теперь безопаснее могут воевать с эстами и другими языческими племенами» (война с эстами к этому времени шла уже второй год). В это же время ливонцы договариваются о совместном походе против эстов с псковичами. Таким образом, в 1210 году Ливония установила мир с близлежащими русскими землями — Полоцком и Псковом. Нежелание русских и немцев воевать друг с другом объясняется не равенством сил обеих сторон, которое делало невозможным достижение военной победы, а тем, что мир был выгоднее, чем война. Стараниями Риги открылся для купеческих кораблей путь из Балтики на Русь по Западной Двине. Полоцк вновь стал получать дань с ливов. Псковичи в лице Ливонии получили партнера для грабительских походов на эстов.

7

Войну с эстами ливонцы начинают в 1208 году. Предлогом для нападения послужило требование возмещения ранее причиненных обид лэттам и рижанам, которое эсты отказались исполнять.

Зимой 1210 года в очередном походе на эстов вместе с немцами, ливами и лэттами участвует большой отряд из Пскова. Объединило католиков и православных христиан, немцев, прибалтов и русских одно стремление — жажда добычи. Ливонская хроника Генриха сохранила описание этого похода: «И разделилось войско по всем дорогам и деревням, и перебили они повсюду много народа, и преследовали врагов по соседним областям, и захватили из них женщин и детей в плен, и наконец сошлись вместе у замка. На следующий и на третий день, обходя все кругом, разоряли и сжигали, что находили, а коней и бесчисленное множество скота угнали с собой. А было быков и коров четыре тысячи, не считая коней, прочего скота и пленных, которым числа не было. Многие язычники, спасшиеся бегством в леса или на морской лед, погибли, замерзши от холода. На четвертый день взяли и сожгли три замка и начали отступление из области со всей добычей, двигаясь с осторожностью; поровну разделили между собой захваченное и с радостью возвратились в Ливонию…»

Об удачном походе псковичей узнал новгородский князь Мстислав Удалой. Впечатленный размерами захваченной ими добычи, он решил повторить выгодное предприятие, но уже без ливонцев. В том же 1210 году (по русским летописям, в 1212 г.) Мстислав с братом псковским князем Владимиром вторгаются на земли эстов. Большое русские войско осадило Медвежью Голову (Оденпэ). Русские разоряли окрестности городища восемь дней. По сообщению Генриха, у осажденных в городище эстов кончилась вода и еда и поэтому они вынуждены были просить мира. Русские, получив дань мехами, крестили некоторых эстов и, пообещав прислать к ним священников, ушли. Своего обещания насчет священников они не сдержали. Видимо, не нашлось православных священников, желающих променять прикормленные приходы и спокойную сытую жизнь на христианское подвижничество, опасное для жизни и не сулящее дохода. Разумеется, главный специалист русской православной церкви по истории Прибалтики митрополит Алексий в своем труде никак не объясняет причину, по которой новгородские и псковские клирики не воспользовались готовностью эстов из Одемпэ — одного из их важнейших племенных центров — принять православных священников.

Через два года Мстислав опять приводит русские полки в эстонские земли. По сообщению Генриха, в 1212 году, когда ливонцы воевали с эстами в окрестностях Юрьева, новгородский князь, узнав об этом, с пятнадцатью тысячами воинов пошел в Эстонию, чтобы напасть на ливонское войско. Ливонцев русские не нашли и, по обыкновению, напали на эстов и произвели осаду одного из их поселений. Эсты откупились, и русские, получив то, за чем пришли, сняли осаду. В это же время другие эсты напали на Псков и «стали убивать народ, но когда русские подняли тревогу и крик, тотчас побежали с добычей и кое-какими пленными назад» (Хроника Генриха).

По Новгородской летописи, этот поход состоялся в 1214 году. В нем кроме новгородцев приняли участие псковичи с князем Всеволодом Борисовичем и дружина торопецкого князя Давыда. В отличие от Генриха, русский летописец ничего не сообщает о мотивах вторжения Мстислава в Эстонию. Так что предположение Генриха о том, что русские собирались напасть на ливонцев, возможно, не соответствует действительности. Согласно летописи русские дружины Мстислава прошли «землю чудьскую до моря», разоряя на своем пути поселения эстов, и осадили «город» Воробьин. Эсты капитулировали. «Князь Мстислав взял с них дань» и «пришли здравы все с множеством полона» (НПЛ). Об ответном нападении эстов на Псков Новгородская летопись умалчивает.

Всего за два года русские трижды нападали на земли эстов. Причем такую активность они проявили впервые за двадцать лет — предыдущее столкновение с эстами в русских летописях отмечено в 1190 году. В чем причина? Может быть, русские хотели помочь эстам в борьбе против ливонцев или помешать распространению католичества? Или цель этих походов — установить контроль над этими землями, пока это не сделали католики? Нет. Совместный поход псковичей с ливонцами продемонстрировал, что эсты «нагуляли жирок» и у них есть чем поживиться. Захваченная псковичами добыча разожгла алчность, и русские бросились грабить эстов, стремясь опередить ливонцев. Причем, в отличие от ливонцев, которые хотя бы пытались навязать эстам католичество, русские приходили только ради военной добычи.

В 1212 году опять обострились отношения Ливонии с Полоцком. Полоцкий князь послал епископу Альберту приглашение «прибыть для свидания с ним у Герцикэ, чтобы дать ответ о ливах, бывших данниках короля; чтобы тут же совместно договориться о безопасном плавании купцов по Двине и, возобновив мир, тем легче противостоять литовцам». Почему Владимир вновь потребовал обсудить вопросы, по которым Полоцк и Рига уже пришли к согласию за два года до этого, неизвестно. Может быть, немцы нарушили условия договора, а может быть Владимиру показался недостаточным размер выплачиваемой рижанами дани с ливов.

В этот раз Альберт вышел на переговоры из-за стен Риги: у него уже было достаточно сил для того, чтобы сразиться с поло-чанами в чистом поле. Епископа сопровождали рыцари Ордена Меченосцев, старейшины ливов и лэттов и изгнанный из Пскова князь Владимир со своей дружиной. С посольством на своих кораблях шли немецкие купцы, причем «все надели доспехи, остерегаясь литовских засад по обоим берегам Двины» (Хроника Генриха). О ходе этих переговоров известно только по Хронике Генриха. Он сообщает, что полоцкий князь пытался «угрозами и лаской» заставить Альберта отказаться от крещения ливов, утверждая, что в «его власти либо крестить рабов его ливов, либо оставить некрещеными». «Ибо русские короли, покоряя оружием какой-либо народ, обыкновенно заботятся не об обращении его в христианскую веру, а о покорности в смысле уплаты податей и денег» — комментирует это требование Владимира Генрих. На что епископ ответил в том смысле, что Бог повелел больше повиноваться Царю Небесному, чем земному. И процитировал Евангелие: «Идите, учите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Что касается дани, то, по словам Альберта, ливы, «не желая служить двум господам, то есть русским и тевтонам, постоянно уговаривали епископа вовсе освободить их от ига русских».

Владимир, «не удовлетворенный этими справедливыми доводами, вышел из себя и, угрожая предать огню все замки Ливонии и саму Ригу», выстроил на поле свое войско и двинулся на ливонцев. Те, полные решимости сразиться, вместе с купцами и псковской дружиной вышли ему навстречу.

Когда противники сошлись, чтобы начать схватку, вперед выехал и псковский князь и еще несколько переговорщиков от немцев. Они стали убеждать полоцкого князя «не тревожить войной молодую церковь, чтобы и его не тревожили тевтоны, все люди сильные в своем вооружении и полные желания сразиться с русскими. Смущенный их храбростью, король велел своему войску отойти, а сам прошел к епископу и говорил с ним почтительно, называя отцом духовным; точно так же и сам он принят был епископом, как сын» (Хроника Генриха). После не достигшей цели демонстрации силы Владимир был вынужден возобновить переговоры. Трезво оценив свои силы и шансы на военную победу, он вынужден был пойти на уступки. По словам Генриха, «по божьему внушению», полоцкий князь отказался от дани с ливов и «предоставил господину епископу всю Ливонию безданно, чтобы укрепился между ними вечный мир как против литовцев, так и против других язычников, а купцам был всегда открыт свободный путь по Двине».

Отечественные историки упрекают полоцкого князя в том, что он совершил роковую ошибку, разрешив католическим священникам проповедовать среди прибалтийских язычников. Например, Костомаров пишет: «Полоцкий князь Владимир, по своей простоте и недальновидности, сам уступил пришельцам Ливонию и этим поступком навел на северную Русь продолжительную борьбу с исконными врагами славянского племени (указ. соч., с. 79). Однако договор, заключенный в 1212 году между Ригой и Полоцком при посредничестве псковского князя Владимира Мстиславовича, наглядно свидетельствует о том, что у северной Руси был противник более опасный, чем немецкие колонисты и крещенные ими аборигены — литовские язычники. А с теми, кого Костомаров называет «исконными врагами славянского племени», и Новгородская земля, и Полоцкое княжество вели взаимовыгодную торговлю, которая не прекращалась даже во время войн с Ливонией. И то, что Полоцк ради сохранения свободного пути купцам по Двине отказался от своих притязаний на выплату дани с ливов, означает только одно — доходы, которые сулила торговля с немцами и Ригой, стоили того. Обеспечив безопасность со стороны полоцкого княжества, Ливония все силы бросила на покорение Эстонии. Война с эстами достигла наибольшего напряжения в 1215 году. Как сообщает Хроника Генриха, эсты объединились, чтобы «сразу с тремя войсками разорять Ливонию». Флотилия эзельцев должна была осадить Ригу и загородить гавань на Двине, два других отряда в это время опустошить землю ливов и лэттов., чтобы они, «задержанные войной у себя, не могли прийти на помощь рижанам».

Атаки эстов на Ригу были успешно отбиты, и ливонцы перенесли войну на территорию противника. Это была война на уничтожение. Ливонцы убивали всех мужчин-эстов. Жесткость ливонцев Генрих объясняет тем, что они мстили за совершенные теми злодеяния. Он описывает, как эсты замучили знатного лэтта по имени Талибальд. Они заживо жгли его на огне, добиваясь того, чтобы он выдал им свои деньги. Талибальд показал, где спрятаны его деньги, но эсты продолжили пытку, решив, что он выдал им не все. В ответ Талибальд заявил своим мучителям, что не скажет, где остальные деньги, потому что они все равно его сожгут. Тогда эсты пленника «жарили, как рыбу, пока он, испустив дух, не умер». Лэтты, в числе которых были сыновья погибшего Рамеко и Дривинальдэ, вступили в земли эстов, «опустошили и предали огню все деревни, а мужчин, каких могли захватить, всех сожгли живыми, мстя за Талибальда». «Сожгли все их замки, чтобы не было у них там убежища. Искали врагов и в темной чаще лесов, нигде от них нельзя было укрыться, и вытащив оттуда, убивали. Женщин и детей увели с собой в плен, захватили коней, скот, большую добычу и вернулись в землю свою». Другие лэтты «докончили оставленное первыми: добрались до деревень и областей, куда не доходили те, и если кто до сих пор уцелел, не миновал гибели теперь. И захватили они многих, и перебили всех мужчин, и повлекли в плен женщин и детей, и увели скот, взяв большую добычу». Не успел вернуться этот отряд, как ему навстречу уже выступил другой. «Эти тоже стремились награбить добычи и отомстить убийствами за родителей и близких, умерщвленных эстами». «И прошли они в Унгавнию (область в Эстонии) и грабили ее и уводили в плен людей не меньше первых. Они захватывали тех, кто возвращался из лесу на поля и в деревни за пищей; одних сжигали на огне, других кололи мечом; они истязали людей разными пытками до тех пор, пока те, наконец, не открыли им, где спрятаны деньги, пока не привели во все свои убежища в лесах, пока не предали в их руки женщин и детей. Но и тогда еще не смягчились души лэттов: захватив деньги и все имущество, женщин и детей до последнего человека и все, что еще оставалось, они прошли по всем областям, не щадя никого: мужчин всех перебили, женщин и детей увели в плен и, отомстив таким образом своим врагам, весело возвратились домой со всей добычей».

За этим отрядом пришел следующий. За ним еще один. Всего за лето девять ливонских отрядов опустошало земли эстов. По словам Генриха, ливонцы собирались «либо воевать до тех пор, пока уцелевшие эсты не придут просить мира и крещения, либо истребить их совершенно. Дошло до того, что у сыновей Талибальда перевалило уже за сотню число врагов, которых они, мстя за отца, сожгли живыми или умертвили другими муками, не говоря о бесчисленном множестве других, кого истребили лэтты, тевтоны и ливы».

Оставшимся в живых эстам ничего не оставалось, как послать в Ригу послов просить мира. В ответ им выставили условие сначала возвратить имущество, отнятое у немецких купцов. Послы эстов утверждали, что все грабители уже убиты лэттами и просили, покончив все счеты, крестить их. Ливонцы мир утвердили. Те племена эстов, которые не подверглись нападениям, «боясь, как бы и с ними не случилось то же», прислали в Ригу послов с просьбой отправить к ним священников, чтобы «и они, крестившись всей областью, могли бы стать друзьями христианам».

Однако сопротивление эстов не закончилось. Их старейшины решили заключить союз с русскими. В 1216 году эсты послали в Полоцк просить князя Владимира, чтобы он напал на Ригу, а сами обещали напасть на ливов и лэттов и перекрыть Даугаву, чтобы к ливонцам не подошла подмога. Полоцкий князь поддался на уговоры и стал готовиться к походу в Ливонию. «И понравился королю замысел вероломных, так как он всегда стремился разорить ливонскую церковь, и послал он в Руссию и Литву и созвал большое войско из русских и литовцев», сообщает Генрих. Однако поход полоцкого князя на Ригу не состоялся. Когда все уже было готово к выступлению, Владимир «умер внезапной и нежданной смертью, а войско его все рассеялось и вернулось в свою землю». Почему полочане отказались от похода на Ливонию? Неужели причина в скоропостижной кончине князя Владимира? Если это так, то получается, что кроме него в Полоцком княжестве не было не одного полководца, способного возглавить войско. Но в это трудно поверить. Что, в Полоцкой земле перевелись князья? Нет. Полоцкие дружины мог бы возглавить, например, князь Вячко, у которого были с Ригой личные счеты и которого в отечественной литературе превозносят как героического борца с «немецко-католической агрессией». Но воинственность Полоцка волшебным образом исчезает сразу после смерти Владимира, что говорит о том, что желающих воевать в союзе с эстами против Ливонии не было.

Это последнее сообщение Хроники Генриха об обострении отношений Риги с полоцким княжеством. Другие источники тоже не содержат упоминаний о каких-либо конфликтах Ливонской конфедерации с Полоцком после 1216 года. Из чего следует, что как только русские (а точнее, предки белорусов) поняли, что дружить с Ливонией выгоднее, чем воевать, проблема русско-ливонских отношений исчезла сама собой. Что касается ливонцев, то они, в свою очередь, не предпринимают никаких актов агрессии по отношению к своим православным соседям, живущим выше по течению Западной Двины, и не пытаются навязать им католическую веру. Нормализация отношений с Полоцком совпала по времени с началом вооруженного противостояния с Новгородской землей — самого богатого и могущественного образования на территории бывшей Киевской Руси. Первое столкновение с Новгородом, по Генриху, произошло в конце 1216 года, когда новгородский князь вместе с псковичами в очередной раз напал на городище эстов Медвежья Голова (Одемпэ). «Стали они жечь и грабить весь край, перебили много мужчин, а женщин и детей увели в плен» (Хроника Германа). Среди пострадавших от русских был некий немецкий купец, который, потеряв все, что имел, бежал в Ригу. Ливонцы, которые уже крестили жителей этой земли, послали эстам подмогу для ответного нападения на новгородцев.

«Жители Унгавнии, чтобы отомстить русским, поднялись вместе с епископскими людьми и братьями-рыцарями, пошли в Руссию к Новгороду и явились туда неожиданно, опередив все известия, к празднику крещения, когда русские обычно больше всего заняты пирами и попойками (январь 1217 г.). Разослав свое войско по всем деревням и дорогам, они перебили много народа, множество женщин увели в плен, угнали массу коней и скота, захватили много добычи и, отомстив огнем и мечом за свои обиды, радостно со всей добычей вернулись в Одемпэ» (Хроника Генриха). Итак, первое нападение ливонцев на окрестности Новгорода зафиксировано за четверть века до «Ледового побоища». О монголах тогда еще вообще не было ничего известно. Русь располагала достаточными силами не только для того, чтобы отразить нападение со стороны Ливонии, но и уничтожить ее. И что же? Новгородская летопись даже не замечает того, что немцы вместе с эстами «угнали массу коней и скота, захватили много добычи». Зато скупо, одной фразой сообщает о нападении литовцев: и воевала Литва в Шелоне; новгородцы пошли на них, но не застигли (НПЛ 1217 г.). Летописец попросту не различает язычников-литовцев от эстов и их союзников католиков. Все грабители для него на одно лицо. Почему? Во-первых, потому, что это было первое нападение на новгородские владения, в котором принимали участие братья-рыцари и рижане. Во-вторых, потому, что и это нападение, впрочем, как и все последующие ответные, не имело целью захват территории или обращение православных в католичество. Мотив вторжения — только месть и грабеж.

В том же году русские собрали большое войско, и согласно Хронике Генриха, послали звать по всей Эстонии, чтобы эсты выступили на Одемпэ. На призывы новгородцев откликнулись не только те эсты, которые еще не были крещены, но и те, что уже приняли католичество. Последние, по словам Генриха, надеялись таким образом «сбросить с себя и власть тевтонов, и крещение». Объединенное войско новгородцев, псковичей и эстов, которое возглавлял псковский князь Владимир (зять брата рижского епископа Теодориха, изгнанный из Пскова и вновь вернувшийся туда), окружило Одемпэ. Его обороняли рыцари Ордена Меченосцев, рижане и местные жители. Семнадцать дней продолжалась осада городища, расположенного на высоком холме (который Генрих называет горой). Осаждавшие понесли большие потери от немецких стрелков. Так и не взяв замок, русские обрушились на беззащитные окрестности. Трупы убитых они бросали в источник, из которого осажденные брали питьевую воду.

«Они причиняли вред, какой могли, разоряя и выжигая всю область кругом, но всякий раз, как они, по своему обычаю, пытались взобраться всей массой на укрепления горы, тевтоны и эсты храбро отбивали их нападение. Поэтому там они имели большие потери убитыми». На помощь осажденному Одемпэ выступило трехтысячное войско во главе с магистром Ордена Меченосцев Волковиным и братом рижского епископа Теодорихом. Ливонцы напали на русских, но, увидев, что врагов очень много (по словам Генриха — до двадцати тысяч), стали прорываться под защиту укреплений осажденного городища, понеся при этом большие потери. Ливонская хроника сообщает о гибели в этом бою трех знатных немцев. Согласно НПЛ, новгородцы убили двух «немецких воевод» и одного взяли в плен. Немцы в Одемпэ пробились, но оказалось, что в его стенах слишком много людей и лошадей. Проблемы с водой и едой делали дальнейшее сопротивление бесполезным. Прорываться сквозь намного превосходящие силы противника было безумием. Русские тоже не горели желанием биться до полного уничтожения противника. Поэтому через три дня начались переговоры. По условиям заключенного мира все ливонцы свободно покинули Одемпэ. Кроме Теодориха, которого согласно хронике Генриха, новгородцы увели в плен (что совпадает с сообщением НПЛ о пленении одного «воеводы»).

8

В 1217 году, когда Мстислав Удалой, несмотря на просьбы остаться, окончательно покинул Новгород, борьба партий вспыхнула с новой силой. Город начало лихорадить. Происходили постоянные смуты. С 1218 по 1224 год пять раз сменились князья.

Просуздальскую группировку поддерживали, прежде всего, бояре с «Прусской улицы», то есть силы, которые были связаны с балтийской торговлей. Рига — стремительно развивающийся торговый центр с гораздо более выгодным географическим положением, чем Новгород и Псков, — угрожала их экономическому благополучию. Появление немецких купцов на землях прибалтийских аборигенов привело к тому, что новгородские торговые люди потеряли доходы от сверхприбыльной посреднической торговли западными товарами с местным населением. Следовательно, просуздальская партия была кровно заинтересована в уничтожении своего торгового конкурента в лице Риги.

Кроме того, могущество Новгорода покоилось не только на торговле с Западом и эксплуатации колоний, простиравшихся до Уральских гор. Существенная статья дохода новгородцев — разбой и работорговля. Их разбойничьи шайки — ушкуйники осмеливались грабить даже поволжские города всесильной Золотой Орды. Орден и Рига, беря под свою защиту обращенных в католичество аборигенов, становились серьезной преградой на пути ушкуйников, привыкших безнаказанно хозяйничать на Прибалтийских землях.

В 1217 году Ливония, разбив эстонские племена в битве при Вильянди, расширила подвластную ей территорию до границ Новгородской земли. Все чаще от пассивной обороны ливонцы переходили в наступление. Опираясь на поддержку ливонцев, «чухонцы» перестали быть легкой добычей для новгородских и псковских отрядов. Объединенные в единое государство, прежде разобщенные языческие племена прибалтийских народов становились единой силой, способной не только дать серьезный отпор нападавшим, но и нанести им ответный удар. С 1217 по 1223 год русские ежегодно совершали нападения на Ливонию. После похода Владимира на эстов 1217 года, в 1218 году (1219 г. по русским летописям) новгородско-псковское войско во главе с новгородским князем Всеволодом вновь вторглось в Ливонию. Еше ни разу в истории Ливонии ей не приходилось иметь дела с шестнадцатитысячной армией противника. Благодаря описанию этой войны в Ливонской хронике Генриха Латыша современный читатель может почувствовать атмосферу того времени. Нет смысла излагать его рассказ своими словами. Он настолько хорош, что я позволил себе привести его целиком.

Перед походом в эстонских поселениях появились «гонцы». Они собирали воинов, которые должны были присоединиться к русскому войску. «Было же русских шестнадцать тысяч воинов, которых великий король новгородский уже два года собирал по всей Руссии, с наилучшим вооружением, какое в Руссии было», — пишет Генрих об этих событиях. На встречу собрались для похода против эстов в окрестностях Ревеля. Вместо эстов пришлось воевать с противником более грозным — русскими. Ливонцы «построили свое войско так, чтобы ливы и лэтты сражались пешими, тевтоны же верхом на своих конях. Построив войско, двинулись на них, а когда мы подошли ближе, наши передовые тотчас стремительно ударили на врагов и бились с ними и обратили их в бегство; во время погони, убив знаменосцев, смело взяли знамя великого короля новгородского и еще два знамени других королей. И падали враги направо и налево по дороге, и гналось за ними все войско наше до тех пор, пока наконец ливы и лэтты, пешие, не утомились. Тут сели все на коней своих и продолжали преследовать врагов». Но ливонцы еще не знали о том, что это был только авангард русского войска.

Русские же, пробежав около двух миль, добрались до небольшой реки, перешли ее и остановились; затем собрали вместе все свое войско, ударили в литавры, затрубили в свои дудки, и стали король псковский Владимир и король новгородский, обходя войско, ободрять его перед битвой. Тевтоны же, преследовавшие русских вплоть до реки, остановились, не осмеливаясь, из-за многочисленности русских, переправиться к ним. Ливонцы заняли холмик у реки, дожидаясь, пока подойдут шедшие сзади. Но когда ливы и лэтты увидели численность русского войска, они «тотчас отступали назад, как будто получив удар дубиной в лицо, и, повернув тыл, бросались в бегство. И бежали они один за другим, видя летящие на них русские стрелы, и наконец все обратились в бегство. И остались тевтоны одни, а было их всего двести, да и из тех некоторые отступили, так что налицо было едва сто человек, и вся тяжесть боя легла на них. Русские между тем стали переходить ручей. Тевтоны не мешали им, но когда некоторое количество перешло, сразу вновь их отбили к реке, а нескольких убили. И другие, вновь перешедшие ручей к тевтонам, вновь были оттеснены назад. Какой-то новгородец, человек большой силы, перебравшись для разведки через ручей, стал издалека обходить ливов, но Теодерих из Кукенойса напал на него, отрубил ему правую руку, в которой тот держал меч, а потом, догнав убегающего, убил. Прочие прочих перебили; тевтоны убивали всякого, кто переходил реку на их сторону. Так и бились с ними у реки от девятого часа дня почти до самого захода солнца. И увидев, что уже убито у него около пятидесяти воинов, король новгородский велел своему войску больше не переходить на другую сторону. И отошло русское войско к своим огням, тевтоны же с пением пошли обратно своей дорогой, все здравые и невредимые, кроме одного рыцаря у Генриха Боревина, павшего от раны стрелой, да другого — лэтта, некого Веко: этот, прислонившись к дереву, долго бился один с девятью русскими, но, наконец, раненный в спину, пал мертвым. Все прочие ливы и лэтты возвращались без всяких потерь и многие из них опять присоединились к тевтонам на обратном пути, выйдя из лесу, куда было убежали; и радовались вместе с ними, что будучи столь малочисленны, спаслись от такой массы русских. И славили все милость спасителя, который вывел и избавил их из рук неприятелей, причем они даже, при такой малочисленности, перебили до пятидесяти человек русских, захватили их оружие, добычу и коней» (Хроника Генриха).

После этого боя ливонцы, понимая, что не смогут разгромить в открытом бою такое огромное войско, укрылись за стенами замков. Русские, разделившись на отдельные отряды, принялись грабить окрестности. Они «сожгли вокруг все церкви, разграбили все области и деревни, женщин и детей увели в плен, всех захваченных мужчин перебили, а хлеб, свезенный отовсюду с полей, сожгли» (Хроника Генриха). Когда в Ригу пришли известия о том, что русские разоряют ливонские области, рижане, Орден, пилигримы и ливы объединились, чтобы дать новый бой. Узнав о приближении ливонцев, русские, собрав все свое войско, осадили замок вендов (одно из племен лэттов). Рядом находился замок Меченосцев, которые пришли осажденным на помощь. Многотысячное русское войско плохо укрепленный замок лэттов взять штурмом не смогло. «Король новгородский, видя, что много знатных у него ранено, а иные убиты, понимая также, что замка вендов он взять не может, хотя это и самый маленький замок в Ливонии, заговорил о мире с братьями-рыцарями, но те, не желая и слышать о таком мире, выстрелами из балист заставили русских отступить. Тогда русские, опасаясь нападения приближавшихся тевтонов, отошли от замка, двигались затем целый день, поспешно ушли из страны» (Хроника Генриха). Другой причиной, заставившей русских покинуть пределы Ливонии, стало известие о нападении литовцев на Псков.

Новгородский летописец, в отличие от своего коллеги Генриха, этому походу в Ливонию большого значения не придал. Действительно, подумаешь, шестнадцать тысяч его земляков ходили пограбить чухонцев! Велика ли невидаль?! В НПЛ этим событиям посвящена короткая запись: «ходил князь Всеволод с новгородцами к Пертуеву (возможно, речь идет о латвийском городе Цесис, где располагался замок магистра Ордена Меченосцев), и встретив стражу немцев, литвы, ливов, и бились, и пособил бог новгородцам, подойдя к городу и простояв под ним две недели, город не взяв вернулись здоровыми».

В том же году в ответ на действия русских «лэтты, в небольшом числе, вступили в Руссию, стали грабить деревни, убивать и брать в плен людей, захватили добычу и, мстя за своих, причинили какой могли вред. Когда же эти вернулись, вновь пошли другие, не упуская сделать зло, какое могли». На следующий год снова «лэтты, помня все причиненное в прошлом году русскими в Ливонии, пошли в Руссию, обратили в пустыню всю местность вокруг Пскова, а когда они вернулись, пошли другие и нанесли такой же вред, и всякий раз уносили много добычи. Покинув свои плуги, они поселились в русской земле, устраивали засады на полях, в лесах и в деревнях, захватывали и убивали людей, не давая покоя, уводили коней и скот, и женщин их. Русские же из Пскова, под осень, собрали войско, явились в землю лэттов и разграбили их деревни; опустошили все, что те имели, сожгли хлеб, и всячески старались причинить зло, какое могли» (Хроника Генриха).

Итоги похода 1218 года заставили псковичей задуматься о том, стоит ли им участвовать в походах новгородцев в Ливонию. Новгород начинает войну, потом новгородские дружины уходят домой, а на Псков обрушиваются ответные удары ливонцев. В результате война, которая для новгородцев продолжалась всего две недели, для Пскова не только затянулась на целый год, но и перекинулась на его земли.

Другая сторона вопроса: в то время, как псковичи и новгородцы продолжали походы в Ливонию за «зипунами», эстонские племена надеялись с их помощью освободиться от немцев и датчан. С появлением в Эстонии датчан вражда между католическими миссионерами дошла до полного абсурда. Немцы крестили эстов, потом приходили датчане и требовали от аборигенов, чтобы они приняли крещение от них. «Бедные жители не знали, кого слушаться: ибо их мнимые просветители ненавидели друг друга, и Датчане повесили одного Чудского старейшину за то, что он дерзнул принять крещение от Немцев!» (Карамзин, СС, т. 3, с. 459).

Ничего удивительного, что в Эстонии вспыхнуло очередное восстание против католиков (1222 г.). Восставшие разрушали церкви, грабили и убивали без разбору всех католиков.

«Скоро мятеж сделался общим в разных областях Ливонских: граждане Феллина, Юрьева, Оденпэ, согласно изъявили ненависть к немцам; умертвили многих Рыцарей, Священников, купцов, и мечи, обагренные их кровью, были посылаемы из места в место в знак счастливого успеха. Уже все жители северной Ливонии торжественно отреклись от Христианства, вымыли свои дома, как будто оскверненные его обрядами, разрушили церкви и велели сказать Рижскому Епископу, что они возвратились к древней Вере отцов, и не оставят ее, пока живы» (Карамзин, СС, т. 3, с. 459). Хроника Генриха подробно описывает зверства восставших. Некоего датчанина Гебба, «бывшего их судьей», эсты «отвели вместе с прочими датчанами в свой замок и истязали его и других жестокими пытками; растерзали им внутренности, вырвали сердце из груди у еще живого Гебба, зажарили на огне и, разделив между собой, съели, чтобы стать сильными в борьбе против христиан; тела убитых отдали на съедение собакам и птицам небесным». Вернувшиеся в язычество эсты обратились за помощью к русским. «Старейшины их призвали Россиян в города свои, уступили им часть богатства, отнятого у Немцев, и послали дары к Новгородскому Князю, моля его о защите» (Карамзин, там же). Русь в лице Новгородской земли получила исторический шанс мирным путем присоединить большую часть Эстонии. Русские пришли на помощь язычникам, восставшим против христианской церкви. Новгородцы разместили гарнизоны в эстонских городах. В Дерпте сел князь Вячко с дружиной из двухсот человек. То, что русские поддержали восстание язычников против христиан, должно было привести к конфликту с католической церковью. У Рима были все основания призвать Европу к «крестовому походу» на Русь. Именно тогда, в 1223 году, а не в 1240 году, как утверждают наши историки, Запад должен был объединиться и выступить против Новгородской земли. Но католической Европе война с Русью не нужна. Несмотря на повторяющиеся из года в год нападения русских на Ливонию германский император настаивал на дружбе с русскими, Папа ограничился буллой, призывающей русских князей не совершать враждебных действий против христиан в Прибалтике и Финляндии. Немецкие торговые города богатеют на торговле с Русью. Император Фридрих пытается захватить Рим. Папа стремится поднять Германию против Фридриха. Внутренние германские города собирают армии для «крестовых походов» в Святую землю. Германии и Риму нет дела до Ливонии.

Эсты скоро поняли, какую ошибку они совершили, позвав русских. Вместо помощи они получили захватчиков хуже, чем датчане и немцы. Эстам ничего не оставалось, как признать власть ливонцев и принять католичество. Один из главных виновников того, что Эстония не вошла в состав Новгородской земли — Ярослав Всеволодович, который в это время второй раз стал новгородским князем.

9

В 1221 году новгородцы прогнали Всеволода Смоленского: «Показали путь новгородцы князю Всеволоду: "не хотим тебя; пойди, куда хочешь; иди к отцу в Русь» (НПЛ). Читатель, обрати внимание и запомни: новгородцы себя Русью не считают. Почему новгородцы прогоняют Всеволода, окончательно порывая с длительным периодом гегемонии смоленских князей? Отказ от союза со Смоленском означал, что Новгород решил сделать ставку на союз с «низовой землей» и вернуться в сферу влияния Владимиро-Суздальской Руси. За князем новгородцы обращаются к Великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу, которого они разбили в битве при Липице. Чем вызвано такое резкое изменение расстановки политических сил в Новгородской земле?

Главная причина в том, что к этому времени интересы Новгорода перестали совпадать с интересами Смоленского княжества. После основания Риги русские земли, расположенные в бассейне Северной Двины, получили возможность напрямую, минуя Новгород, вести торговлю с Западом.

Владимиро-Суздальская Русь, в силу своего географического положения, наоборот, в торговле с Западом оставалась зависимой от посреднических услуг Новгорода и, следовательно, интересы Новгорода и Владимира в вопросе политики по отношению к Ливонии совпадали. Обратившись к Великому князю Владимирскому Юрию за князем, новгородцы звали именно его, а не своего заклятого друга Ярослава. Юрий послал в Новгород восьмилетнего сына Всеволода (1222 г.). Но новгородцам нужен был воин, а не ребенок.

В том же году, несмотря на то, что с ливонцами был заключен мир, состоялся новый поход в Ливонию. На этот раз русские объединились с язычниками-литовцами. «Юрий князь прислал брата своего Святослава новгородцам в помощь, и пошли новгородцы с Святославом к Кеси (Цесис), и пришла Литва в помощь же, и много воевали, но города не взяли» (НПЛ). Это был очередной грабительский поход. Ливония, в которой полыхала междоусобица между Ригой, Орденом и датчанами, не могла оказать организованного сопротивления. Судя по Хронике Генриха, целью нападения были владения Ордена Меченосцев, а Рига от участия в обороне орденских владений уклонилась. Можно предположить, что русские действовали в сговоре с Ригой, которая попыталась через псковского князя Владимира использовать их для того, чтобы нанести удар по Меченосцам.

Подробное описание этого нападения на Ливонию сохранилось в Хронике Генриха. «Русские же прислали из Пскова обратно грамоту о мире, заключенном у Одемпэ, а вслед за тем и сами пришли с большим войском. И было в том войске двенадцать тысяч русских, собравшихся и из Новгорода и из других городов Руссии против христиан, находившихся в Ливонии. И пришли они в землю лэттов и стояли там две недели, дожидаясь литовцев и опустошая все, что было по соседству. Затем подошли к Вендену (Цесису). У ворот их встретили братья-рыцари со своими вендами, но не будучи в силах противостоять массе врагов, сожгли дома и деревни и отступили в замок. Однако русские, оставив замок в стороне, перешли Койву и явились в Торейду. И разграбили они всю страну, сожгли все деревни, церкви и хлеб, лежавший уже собранным на полях; людей взяли и перебили, причинив великий вред стране. Литовцы, двигаясь по той же дороге близ Вендена вслед за русскими, перешли Койву, присоединились к ним и, где русские нанесли меньший вред, там приложили руку литовцы. И выступили из Риги магистр братьев-рыцарей со своими и рыцарь Бодо с некоторыми пилигримами; за ними последовали и другие, но лишь немногие из-за бывшего в стране несогласия. И пошел магистр со своими и прочими сопровождавшими к Койве и стал на берегу, не давая русским переправиться на его сторону. Некоторые из ливов, переправившись через реку, бросились преследовать литовский отряд, шедший с пленными и добычей из Койвемундэ, и убили у них до двадцати человек, прочие же спаслись бегством к русским. Другой, русский, отряд они застали в деревне Когельсэ, убили и у них семь человек, а другие бежали и воротились к своим или скрылись в лесу. И сказали тогда русские: «Нехорошо нам оставаться здесь, так как ливы и тевтоны собираются вокруг нас со всех сторон». И, поднявшись в полночь, стали уходить из страны, а на следующую ночь, остановившись в Икевальдэ, разграбили и сожгли окрестную область. На третью ночь такой же вред причинили в местности у Имеры, затем поспешили в Унгавнию, четыре дня таким же образом опустошали и эту область, а там вернулись в Руссию. Литовцы же, не решаясь отделиться от русских из страха перед тевтонами, ушли с ними во Псков и оставались там целый месяц, чтобы потом безопасно возвратиться в свою землю». После неудачного похода в Ливонию малолетний Всеволод, видимо по собственной инициативе, тайком бежал из Новгорода. Новгородцы пришли к Юрию просить в князья его брата. Так в Новгороде вновь появился Ярослав Всеволодович. «На ту же зиму князь Всеволод побежал в ночь, утаившись из Новгорода, со всем двором своим; новгородцы были этим опечалены. Тогда же новгородцы послали к Юрию: «если тебе не угодно держать Новгород сыном, дай нам брата»; и дал им брата своего Ярослава» (НПЛ).

Так спустя восемь лет после поражения в Липецкой битве осуществилась заветная мечта удельного переславского князя — Ярослав вернулся в Новгород. Новгородцам пришлось закрыть глаза на прошлую вражду и забыть причиненное им зло. Главное, чтобы Ярослав с дружиной «низовой земли» помог им в предстоящей войне с «немцами» за Эстонию. Для этого его и пригласили в Новгород.

Историки не могут объяснить, почему новгородцы, которые могли выставить несколько тысяч хорошо обученных и прекрасно вооруженных воинов, вынуждены были приглашать князей и самостоятельно были не способны организовать ничего, кроме ушкуйнических шаек. Английский историк Феннел удивляется «поразительной неспособности новгородцев защищаться от врагов самостоятельно» (Кризис средневековой Руси, с. 55). В действительности ничего поразительного в этом нет: войску, которому предстоит не разбойничий набег за «зипунами», а ведение длительной военной кампании, нужен командир, дисциплина и единоначалие. А сами новгородцы даже во время военных походов не отказывались от обычая решать все вопросы на вече, а все командиры у них были выбранными. В любой момент по поводу и без повода новгородское воинство могло начать митинговать и, решив, что хватит воевать, показать противнику спину. Так, в 1228 году ямь пришла в Ладожское озеро и стала опустошать новгородские владения, мстя за то, что Ярослав Всеволодович с новгородцами воевали их землю. Новгородцы сели на суда и поплыли Волховом к Ладоге. Но ладожане их не дождались и сами вступили в бой с финнами. Что же делали в это время новгородцы? «Они стояли на Неве да вече творили, хотели убить одного из своих, какого-то Судим ира, да князь скрыл его в своей ладье, потом возвратились домой, ничего не сделавши» (Соловьев, т. 2, с. 622).

Один из самых ярких примеров «неспособности новгородцев защищаться самостоятельно» — разгром их войска на реке Ше-лонь в 1471 году, когда четырехтысячная московская рать нанесла сокрушительное поражение сорокатысячному войску Новгорода. Только убитыми новгородцы потеряли в этом бою двенадцать тысяч.

Приглашенный же князь со своей дружиной подобно магниту, притягивающему железную стружку, был той силой, которая объединяла новгородское ополчение и делала его по-настоящему боеспособной силой. Двести-триста княжеских дружинников — достаточно веский аргумент, способный заставить даже самых отпетых новгородских сорвиголов соблюдать дисциплину и выполнять приказы.

Теперь новгородцам предстояла война, которая в случае успеха могла принести им власть над Эстонией. Но ливонцы были противником, с которым самостоятельно новгородцы справиться не могли. Ливонское войско — не племенное ополчение плохо вооруженных и не умеющих воевать чухонцев и ни шайка одетых в звериные шкуры литовцев. Это не хуже новгородцев вооруженное, и, в отличие от них, обученное и дисциплинированное профессиональное войско, которое, к тому же, опирается на стены неприступных каменных замков. А новгородцы, по свидетельству Генриха, не могли взять даже «самый маленький» замок в Ливонии.

Итак, без князя Новгород не мог закрепить и удержать принесенные им на блюдечке старейшинами эстов земли и города. И Новгороду был нужен не просто князь, а опытный воин. Кроме того, за ним должна стоять не только его малочисленная дружина, а войска целого княжества, а еще лучше, нескольких княжеств.

В 1223 году (по Хронике Генриха, в 1222 г.), когда остальные русские княжества вышли биться на Калку, Ярослав во главе двадцатитысячного войска выступил в Ливонию. «Жители встречали его с радостью, выдавали ему всех Немцев, заключенных ими в оковы, и приняли Россиян как друзей в Юрьеве, Оденпэ и других местах» (Карамзин, там же). Ярослав хотел вести войско на Ригу, но эсты убедили его повернуть к Ревелю — против датчан.

Хроника Генриха сообщает о том, что эсты подговорили Ярослава сначала уничтожить более слабых датчан, а затем покончить с немцами. В это время ливонцы отбили у восставших эстонцев ряд замков, в том числе и Феллин, где уже был размешен новгородский гарнизон. На пятнадцатый день осады страдающие от голода, жажды и болезней эсты решили сдаться. Они вышли из замка, вновь приняли крещение и обещали «никогда впредь отступнически не нарушать таинства веры, а за сделанное дать удовлетворение». Сдавшихся на милость победителей эстов рыцари пощадили. «Что касается русских, бывших в замке, пришедших на помощь вероотступникам, то их после взятия замка всех повесили перед замком на страх другим русским» (Хроника Германа). Виноваты ли эсты в гибели новгородцев или нет — сказать трудно. Но проходивший мимо города Ярослав, узнав о судьбе русского гарнизона, пришел в бешенство. Свой гнев он сорвал на местных жителях, истребив всех, кто уцелел от рук немцев и начавшегося в окрестностях мора. Лишь немногим из них удалось спастись в лесах. «Огорченный Ярослав клялся жестоким образом отмстить за такое злодейство, но вместо Рыцарей наказал одних невинных жителей Феллинской области: лил их кровь, жег домы; довершил бедствие сих несчастных, которые искали убежища в диких лесах, стеная от Немцев, Россиян и болезней» (Карамзин, там же.). Покарав «виновных» и «восстановив справедливость», Ярослав продолжил поход на датчан. Но воевать с ними оказалось не так просто, как карать эстов. Четыре недели объединенное войско Ярослава и эстов безрезультатно осаждало датский замок (по русским источникам, это был Ревель), «но не мог ни одолеть их, ни взять их замок, потому что в замке было много балистариев, убивавших немало русских и эстов» (Хроника Генриха). И это несмотря на то, что в ходе восстания эсты захватили много немецких метательных машин и вместе с русскими использовали их во время осады — «пытались взять замок тевтонским способом, но не хватило сил».

Добившись успеха, как обычно, только в разграблении окрестностей, русские войска ушли — «в конце концов король суздальский в смущении возвратился со всем своим войском в Руссию» (Хроника Генриха). НПЛ описывает эту войну по обыкновению кратко: «Пришел князь Ярослав от брата, и идя со всею областью к Колыване, и повоевав всю землю Чюдьскую, а полона приведя без числа, но город не взяли, злата много взяли, и вернулись все здоровы».

Даже здесь Ярослав Всеволодович «отличился». Он присвоил себе большую часть захваченной добычи и переданных эстами даров, чем вызвал крайнее недовольство принимавших участие в походе псковичей и новгородцев.

Поход Ярослава в Эстонию в 1223 году, как и все предыщущие нападения русских на Ливонию, при всем желании не назовешь оборонительным. Ни рижские немцы, ни тем более датчане, на владения которых обрушилась вся Северо-восточная Русь, никакой угрозы для русских земель не представляли.

По традиции этот поход не увенчался победой над ливонцами и датчанами. Но в отличие от предыдущих столь же «успешных» экспедиций русских в Ливонию он оказал судьбоносное влияние на судьбу целого народа — эстов. После того как освободители Ярослава с золотом и другими трофеями разошлись по домам, рижане, Меченосцы, с ливами и лэттами один за одним подавили все очаги восстания на территории Эстонии. «Все радовались и славили бога за то, что после многих бедствий и горьких войн вновь завоевана и покорена почти вся Эстония» (Хроника Генриха). Оставался только один очаг сопротивления — Дерпт, где засел князь Вячко, который совершал регулярные вылазки и подстрекал эстов против ливонцев. Вячко Генрих дал следующую характеристику: «Он был ловушкой и великим искусителем для жителей». Генрих с сожалением констатирует: «Был двадцать шестой год посвящения епископа Альберта, а церковь все еще не знала тишины от войн. Ибо король Вячко с жителями Дорпата (Дерпта) тревожил всю область вокруг. И собрались в тот замок к королю все злодеи из соседних областей, изменники, братоубийцы, убийцы братьев-рыцарей и купцов, зачинщики злых замыслов против церкви ливонской. Главой и господином их был тот же король, так как и сам он давно был корнем всякого зла в Ливонии: нарушив мир истинного миротворца и всех христиан, он коварно перебил преданных ему людей, посланных рижанами ему на помощь против литовских нападений, и разграбил все их имущество» (Хроника Генриха). Дважды, сначала ливы и лэтты, потом Меченосцы пытались взять замок, но не смогли. Тогда епископ Альберт прибегнул к дипломатии и попытался убедить Вячко в том, что он, как христианин, не должен помогать отступникам от истинной веры.

«И отправили епископы послов к королю (Вячко) в Дорпат, прося отступиться от тех мятежников, что были в замке, так как они оскорбили таинство крещения; бросив веру христову, вернулись к язычеству; братьев-рыцарей, собратьев и господ своих, одних перебили, других взяли в плен и таким образом вовсе извели в своих пределах, а все соседние области, перешедшие в веру христову, ежедневно грабили и опустошали». Но Вячко отказался, полагаясь на то, что в случае нападения на город ливонцев ему придет помощь из Новгородской земли. «И не захотел король отступиться от них, так как, давши ему этот замок с прилегающими землями в вечное владение, новгородцы и русские короли обещали избавить его от нападений тевтонов». Уверенность в Вячко вселяло и то, что в его руках оказалась самая лучшая крепость в Эстонии. Вот что пишет об этом Генрих: «Замок этот был крепче всех замков Эстонии: братья-рыцари еще ранее с большими усилиями и затратами укрепили его, наполнив оружием и балистами, которые были все захвачены вероломными. Сверх того, у короля (Вячко) было там множество его русских лучников, строились там еще и различные военные орудия».

Казалось, нужно только ликвидировать последнее логово язычников — Дерпт, и в Ливонии наконец наступит долгожданный мир. Мирным путем это сделать не удалось. Оставалось последнее средство — война. «Итак, чтобы ливонская церковь могла избавить от бед дочь свою, церковь эстонскую, рожденную ею во Христе, достопочтенный епископ рижский созвал братьев-рыцарей, а также церковных людей с пилигримами, купцами, горожанами Риги, со всеми ливами и лэттами и назначил поход для всех, принадлежащих к ливонской церкви» (Хроника Генриха). 15 августа 1224 года (по Хронике Генриха) ливонские войска подошли к стенам Дерпта. «Итак, поля покрылись шатрами, началась осада замка. Стали строить осадные машины, наготовили множество военных орудий, подняли крепкую осадную башню из бревен, которую восемь дней искусно строили из крупных и высоких деревьев в уровень с замком, затем надвинули поверх рва, а внизу тотчас начали вести подкоп. Для рытья земли днем и ночью отрядили половину войска, так, чтобы одни рыли, а другие выносили осыпающуюся землю» (Хроника Генриха). Подмога из Пскова и Новгорода на выручку осажденному Дерпту так и не пришла. Дабы избежать ненужного кровопролития, ливонцы предложили Вячко принять почетную капитуляцию. «Ему предлагали свободный путь для выхода с его людьми, конями и имуществом, лишь бы он ушел из замка и оставил этот народ отступников» (Хроника Генриха). Вячко отказался. Наверное, он до последнего надеялся на то, что подойдет помощь. Да и не верил клятвопреступник Вячко в то, что Ливонцы сдержат свое слово: на его совести было не отмщенное убийство рижан. Терять князю Вячко было нечего, поэтому он дрался с обреченностью смертника.

Получив отказ, ливонцы договорились пленных не брать. Интересны мотивы этого решения. «Надо взять этот замок приступом, с бою, и отомстить злодеям на страх другим. Ведь во всех замках, доныне взятых ливонским войском, осажденные всегда получали жизнь и свободу: оттого другие и вовсе перестали бояться».

Опасаясь того, что на помощь осажденным вот-вот придет подмога, ливонцы вели штурм и днем и ночью. Осажденные отчаянно сопротивлялись.

«Многих на верху вала ранили стрелами из балист, других перебили камнями метательных орудий, бросали в замок железо с огнем и огненные горшки. Одни готовили осадные орудия, другие складывали костры из бревен, третьи подкладывали огонь, наводя всем этим великий страх на осажденных. И бились так много дней. Точно так же и бывшие в замке построили свои машины против христианских орудий, а против стрел христиан направили своих лучников. Подкоп велся день и ночь без отдыха, и башня все более приближалась к замку. Не было отдыха усталым. Днем бились, ночью устраивали игры с криками: ливы и лэтты кричали, ударяя мечами о щиты; тевтоны били в литавры, играли на дудках и других музыкальных инструментах; русские играли на своих инструментах и кричали; все ночи проходили без сна».

Ночью осажденные сделали вылазку для того, чтобы поджечь построенную ливонцами осадную башню. Для этого, проделав в стене отверстие, они стали пускать в нее горящие колеса. Ливонцам, бросившимся в стремительной атаке на крепостной вал, удалось через это отверстие ворваться в город. «Когда уже много тевтонов вошло в замок, за ними двинулись лэтты и некоторые из ливов. И тотчас стали избивать народ, и мужчин, и даже некоторых женщин, не щадя никого, так что число убитых доходило уже до тысячи. Русские, оборонявшиеся дольше всего, наконец были побеждены и побежали сверху внутрь укрепления; их вытащили оттуда и перебили, всего вместе с королем около двухсот человек. Другие же из войска, окружив замок со всех сторон, не давали никому бежать. Всякий, кто, выйдя из замка, пытался пробраться наружу, попадал в их руки. Таким образом, изо всех бывших в замке мужчин остался в живых только один — вассал великого короля суздальского, посланный своим господином вместе с другими русскими в этот замок. Братья-рыцари снабдили его потом одеждой и отправили на хорошем коне домой в Новгород и Суздаль сообщить о происшедшем его господам».

На «его господ» известие о падении Юрьева и гибель его защитников, которые так и не дождались помощи, впечатления не произвела. НПЛ отреагировала на него лаконичной записью: «того же лета убили князя Вячко Немцы в Юрьеве, а город взяли».

Как видно из дальнейших событий, целью ливонцев была месть эстам, ограбившим и убившим живших в Дерпте немцев, и наказание своего старого врага Вячко. С новгородцами воевать они не собирались. Поэтому ливонцы даже не попытались закрепиться в захваченном с таким трудом «замке». Они просто сожгли его и ушли в Ригу, уведя с собой оставшихся в живых женщин и детей. Новгородцы тоже не горели желанием проливать свою кровь за погибших эстов, бывшего полоцкого удельного князя Вячко и его дружинников. Они предложили ливонцам мир. Опытный дипломат епископ Альберт хорошо знал, как договариваться с русскими. Он выдал им из своей казны часть дани, которую собрали с аборигенов, признавая то, что новгородцы остаются номинальными господами в Ливонии. Новгород такие условия мирного договора вполне устроили.

А Ярослав, пополнив свою мошну награбленным в Эстонии золотом, не поделившись со своими подельщиками, поспешно покинул Новгород. Очевидно, он решил переждать в родном Переславле, пока улягутся страсти по поводу несправедливого дележа захваченной добычи.

10

Следующее, третье по счету, возвращение Ярослава в Новгород (1227 г.) по традиции ознаменовалось крупным скандалом. Призванный на княжение в Новгород Ярослав отправился в Псков (1228 г.). Псковичи, затворившись в городе, отказались пускать Ярослава. «Желая иметь Псков в своей зависимости, он поехал туда с новогородскими чиновниками; но Псковитяне не хотели принять его, думая, что сей князь везет к ним оковы и рабство» (Карамзин, СС, т. 3, с. 491). Униженный Ярослав вернулся в Новгород, собрал вече и произнес следующую речь: «Небо свидетель, что я не хотел сделать ни малейшего зла Псковитянам, и вез для них не оковы, а дары, овощи и паволока. Оскорбленная честь моя требует мести» (там же). Одновременно Новгород наполнился переславскими полками. Ярослав успокаивал новгородцев, говоря, что «хочет идти против Немецких Рыцарей; но граждане не верили ему и боялись его тайных замыслов» (там же). «Князь-то нас зовет на Ригу, а сам хочет идти на Псков» (Соловьев, СС, т. 1, с. 622).

Тем временем псковичи, узнав о том, что Ярослав с переславскими полками собирается в поход на Ригу, заключают с ливонцами мирный договор и оставляют им сорок заложников, с условием, чтобы ливонцы оказали им помощь в случае войны с новгородцами. В соответствии с этим соглашением в Псков прибыли «интернационалисты» из Ливонии — немцы, чудь, ливы и лэтты.

Ярослав потребовал от псковичей присоединиться к его походу и выдать тех, кто «наговаривал вам на меня». Псковичи ответили категорическим отказом, аргументируя свое нежелание тем, что все прошлые войны с ливонцами ничего кроме бед им не принесли. Псковичи прислали в Новгород посла с таким ответом: «Князь Ярослав! Клянемся тебе и друзьям Новогородцам; а братьев своих не выдадим, и в поход нейдем, ибо Немцы нам союзники. Вы осаждали Колывань (Ревель), Кесь (Венден), и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги; раздражив неприятелей, сами ушли домой, а мы за вас терпели: наши сограждане положили свои головы на берегах Чудского озера; другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас: но мы готовы ополчиться с Святою Богородицею. Идите, лейте кровь нашу; берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых» (Карамзин, СС, т. 3, с. 492). Новгородцы без псковичей тоже отказались идти с Ярославом на Ригу. «Новгородцы сказали тогда князю: "Мы без своей братьи, без псковичей, нейдем на Ригу, а тебе, князь, клянемся"»; много уговаривал их Ярослав, но все понапрасну» (Соловьев, там же). Поход не состоялся. Ярослав был вынужден отпустить свои полки назад в Переславль. «Можно ли было при таких отношениях успешно бороться с немцами»? — вопрошает в этой связи Соловьев. Эти события означали, что новгородцы отказались от попыток завоевать Ливонию. Послание псковичей Ярославу свидетельствует о том, что жители Новгородской земли поняли, что в их интересах с ливонцами торговать, а не воевать. Выгоды меньше, чем от грабежа, зато никакого риска для жизни. Через полвека Новгород становится полноправным членом Ганзейского союза.

Ярослав Всеволодович в том же году покинул Новгород, оставив за себя своих сыновей Федора и Александра с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якимом. В это время в Новгороде был очередной неурожай. Встревоженные тем, что житницы стоят пустые, новгородцы сместили Владыку Аресения, которого обвинили в том, что он купил эту должность у Ярослава. Новгород взбунтовался («был мятеж в городе велик» — НПЛ). Разграбив несколько домов сторонников Ярослава, новгородцы хотели повесить одного из них, но он бежал к Ярославу. Вече избрало нового тысяцкого и потребовало, чтобы Ярослав пришел в город и отменил ущемляющие новгородские вольности подати. «Или, — говорили ему послы веча, — наши связи с тобою навеки разрываются» (Карамзин, СС, т. 3, с. 493). Ярослав ответа не дал, а его наместники, прихватив княжеских отпрысков, тайком, ночью бежали из Новгорода. Новгородцы, расценили их бегство как подтверждение того, что люди Ярослава «зло задумали на святую Софию» (НПЛ). «Одни виновные могут быть робкими беглецами: не жалеем о них. Мы не сделали зла ни детям, ни отцу, казнив своих братьев. Небо отомстит вероломным; а мы найдем себе Князя. Бог по нас: кого устрашимся?» (Карамзин, СС, т. 3, с. 493). Выбор Новгорода пал на князя Михаила Черниговского.

Отъезд Ярослава, последующее странное бегство его наместников и призвание князя из далекого Чернигова объясняется тем, что новгородцы после заключения мира с Ригой больше не нуждались в дружинах из «низовой земли». От нападений со стороны Литвы их надежно прикрывали крепости «младшего брата» Пскова. От набегов финских племен — Ладога и данники ижоры и карелы. Эти угрозы новгородцы могли отразить и без помощи Владимиро-Суздальского княжества, что подтверждают события, предшествовавшие неудачной поездке Ярослава в Псков.

Впрочем, у Ярослава руки оказались длиннее. Михаил неосторожно оставил в Новгороде «править» своего пятилетнего сына Ростислава, а сам отправился в Чернигов (1229 г.). За что и поплатился. В конце года Ярослав снова стал князем в Новгороде. С 1230 года Ярослав и его наследники не выпускали город из своих рук, жестоко подавляя любую оппозицию своей власти.

11

В том, что прибалтийские племена приняли католичество, виновата Русь. Неудача восстания 1222 года окончательно убедила эстов, что в их интересах принять католичество. И им ничего не оставалось, как смириться с властью ливонцев.

Русь своими руками отталкивала от себя прибалтийские племена. Помочь эстам в войне с «немцами» она не могла и не очень хотела. С военной стороны русские союзники оказались совершенно бесполезными: их двадцатитысячное войско, даже с применением захваченных у немцев осадных орудий, не смогло взять замок «слабых» датчан. Зато «немцы» замки штурмовать умели. Оставленные русскими гарнизоны в захваченных эстами ливонских замках не смогли их удержать. За то, чтобы русский князь пришел на помощь в войне с «немцами», эсты заплатили богатыми дарами, обещанием платить дань Новгороду и размещением новгородских отрядов в своих городах. Русские, вместо того чтобы воевать с немцами, убивают и грабят тех, кто позвал их на помощь. Да и немцев победить они не могут. Какие выводы из этого могли сделать эсты? Что у них с ливонцами один общий враг — русские.

Если немцы приходили в эти края торговать, проповедовать христианство и просвещать, то русские грабить и получать дань. Именно так оценивали ситуацию очевидцы этих событий. Правильно Генрих сравнивает ливонскую церковь с дочерью, которой хочет путем обмана завладеть не настоящая «русская мать, всегда бесплодная и бездетная, стремящаяся покорять страны не для возрождения к вере христовой, а ради податей и добычи». Да, становиться христианами большинство прибалтийских племен не хотело. Поэтому убивали миссионеров и священников. Когда удавалось, грабили иноземных купцов. В ответ на это получали карательные экспедиции. С теми, кто сначала принимал крещение, а потом отказывался от него, предавая смерти священников, немцы поступали жестоко — убивали всех мужчин. Но логика их поступков аборигенам была понятна. Зато своим союзникам из местного населения немцы всегда оказывали помощь. Повинности, которыми они облагали аборигенов, были незначительны и стоили того, чтобы в обмен получить современные западные технологии и защиту от внешних врагов. Да и было немцев совсем не много, так что прокормить их было несложно. Прибалтийские племена быстро осознали, что лучше содержать небольшое войско профессиональных воинов, чем жить в непрерывном страхе, ожидая очередного набега воинственных соседей.

Русские же наглядно продемонстрировали, что несмотря на огромное численное превосходство, они не могут одолеть горстку католиков. Да, русские не лезли в душу и не навязывали своей веры. Но христианство — не самая плохая система ценностей, чтобы ценою жизни отказываться от нее в пользу языческих идолов.

Соблюдать десять заповедей, иметь одну жену и не приносить человеческих жертв не так-то просто, как это некоторым сейчас кажется. Впрочем, и в наше просвещенное время соблюдать христианские заповеди мало кому удается. Поэтому, наверное, некоторые историки и считают, что нельзя было насиловать совесть прибалтийских аборигенов и принуждать их силой к крещению. В отечественной исторической литературе миссионерскую деятельность католиков в Ливонии представляют только в негативном свете. Так, описывая крещение Эстонии, патриарх Алексий утверждает, что «письменные источники сообщают об упорных боях на протяжении XIII и XIV веков, и в итоге оказалось, что некогда зажиточный, многонаселенный и цветущий край был разграблен, обнищал и опустел». Не знаю, какими письменными источниками оперирует глава русской церкви (он на них почему-то не ссылается), но именно в указанное время в Прибалтике были основаны первые города и возведены первые каменные постройки. Ведь до основания епископом Альбертом города Риги на территории современной Латвии и Эстонии не было городов, хотя некоторые историки и пытаются утверждать обратное, выдавая желаемое за действительное. После принятия католичества изолированный и отставший в развитии регион стремительно интегрируется в европейскую экономику, став важнейшим экспортером пшеницы. Но с точки зрения официальной идеологии православной церкви строительство городов, храмов, замков, расцвет экономики и приобщение к мировой культуре означает «обнищание и опустение». При этом патриарх скромно умалчивает о том, что со второй четверти XIII и в XIV веке и после этого в роли агрессора против Эстонии выступала Русь. Не говоря уже о том, что Эстония неоднократно подвергалась нападениям со стороны Руси и до появления там немцев, и в то время, когда они вместе со своими союзниками ливами и лэттами пытались крестить эстов.

Впрочем, Алексий не оригинален в своих оценках. Так, еще в XIX веке другой апологет православия, Хитров, в книге, посвященной Александру Невскому, описывает деяния католиков в Прибалтике так: «Ужасны были эти войны! Нередко немцы истребляли все мужское население, забирая в плен женщин и девиц, жилища выжигали дотла, а скот уводили с собой. На пепелище сожженных селений свирепые крестоносцы, при воплях пленных, устраивали шумные и отвратительные пиршества, с музыкой и плясками, причем вино лилось рекой…»

Русская православная церковь сама не преуспела в крещении язычников, но мешала это делать католикам.

Теперь она обвиняет их в том, что крещение народов Прибалтики и Финляндии было насильственн^1 м и жестоким. Но миссионеры прибегали к силе в порядке самозащиты и брались за оружие в ответ на прямое насилие со стороны своей потенциальной паствы. Как свидетельствуют факты, католические миссионеры в Прибалтике изначально считали невозможным распространять веру насильно и вместе со словом Божиим несли туземным племенам западную культуру, ремесла, передовые формы хозяйствования и социальной организации общества. При всех негативных издержках деятельность католических миссионеров поднимала языческие народы Прибалтики на более высокий уровень социального развития и открывала для них возможность вхождения в Европу. Например, по мнению большинства исследователей, автор Ливонской хроники Генриха — лив, получивший воспитание у христианских миссионеров. То есть детей предков латышей в католических школах обучали как равных, а не как рабов или слуг. Генрих, приняв библейские истины и европейскую культуру, не понимал и яростно осуждал своих соплеменников, упорно не желавших отказаться от язычества и изменить свою жизнь.

Очень точно отобразил сложившуюся в Прибалтике ситуацию М. Сокольский («Неверная память. Герои и антигерои России»): «То, что происходило в те годы в Ливонии, можно гипертрофированно сравнить с вымышленной ситуацией: на землю прибыла миссия инопланетян, которые хотят подарить нам бессмертие, справедливые законы, установить мир, а мы в ответ, получив или украв у них некоторые технические новинки, пытаемся их уничтожить. Что бы в такой ситуации для человечества было лучше? Чтобы пришельцы, обидевшись, поставили на нашей цивилизации крест и пошли искать более дружественные и перспективные миры или приобщили нас к своей культуре насильно»?

Я не собираюсь выступать адвокатом немецких колонистов, но если бы описанные ужасы соответствовали действительности, то уже в Средние века в Прибалтике было бы немецкое государство, а племена аборигенов исчезли бы с лица земли. И в том, что они не только выжили, но и создали свои национальные государства — Эстонию и Латвию, несмотря на многовековую экспансию со стороны Руси — определенная заслуга католических миссионеров. Если смотреть на ставшие ареной миссионерской деятельности католиков Финляндию, Латвию и Эстонию, то вряд ли кто осмелится утверждать, что культура и самобытность этих народов, их историческая судьба пострадали из-за того, что на их землях проповедовали слово Божие не православные, а католики.

Предвижу возгласы негодующих критиков: а как же судьба пруссов? Судьба этого воинственного народа, готового собственноручно лишить себя жизни, лишь бы не подчиняться ничьей власти, — результат его собственного выбора. Не желая жить иначе, чем разбоем, не способный к объединению и компромиссу, ведомый фанатичными жрецами и вождями, этот народ сам завел себя в исторический тупик.

Посмотрим непредвзято на то, как развивались события в Ливонии. Немецкие миссионеры с разрешения полоцкого князя начинают проповедовать библейские заповеди среди диких язычников. Почему Полоцк разрешил католикам крещение его бывших данников? Да потому, что теснимое набегами набирающих силу литовцев, расколотое на самостийные уделы Полоцкое княжество своими силами уже не могло собирать эту дань. А дальше начинают работать неподвластные человеческой воле причинно-следственные закономерности. Крещение — это не только молитва, но и радикальное переустройство жизни. Теперь новообращенные должны платить десятину церкви, а значит, она заинтересована в том, чтобы ее паства трудилась больше и продуктивнее. Надо строить костелы, замки и городские стены, а это значит, не умеющие строить ничего кроме землянок и шалашей туземцы становятся каменщиками и плотниками. Нужно охранять паству и нажитое добро от диких соседей, промышляющих грабежом. Значит, необходимо вооружить ее и научить воевать не копьем и дубиной, а мечом и арбалетом.

Но новая жизнь разрушает сложившуюся социальную структуру. Жрецы и часть знати теряют власть и влияние на соплеменников. А без боя свои позиции они не сдают. Христианских миссионеров и сочувствующих им соплеменников при первом удобном случае жестоко истребляют, чтобы другим было неповадно. В этих условиях, чтобы доказать евангельские истины, да и просто выжить, проповедники слова Божьего вынуждены прибегать от убеждения к принуждению, от силы слова к силе оружия. Миссионеры призывает под свои знамена добровольцев из метрополии, создают военную организацию для защиты колонии. Крещеные туземцы используют поддержку своих новых союзников для сведения счетов с соседями. Те, естественно, тоже вынуждены искать себе союзников, в том числе среди своих вчерашних врагов. Начинается война, в которой цивилизация обречена на победу, а варварство на поражение. Аборигены, оказавшись между молотом и наковальней, в итоге вынуждены принять сторону сильнейшего. Сильнее оказались немцы. И вот уже на месте разобщенных диких племен возникает способное постоять за себя и своих подданных государство. И оно не считает необходимым платить кому-либо дань. Наоборот, ищет тех, кто будет платить ему.

Впрочем, забегая вперед, надо отметить, что за все три с половиной столетия существования Ливонии это государство никогда не пыталось создать враждебные Руси союзы или завоевать русские земли. Все, кто утверждают обратное, или плохо знают историю или попросту лгут. Только один раз ливонцы начали войну первыми. Но и тогда речь шла о пограничном конфликте, а не войне с целью захвата территории или распространения католической веры. Речь идет о событиях 1341 года, когда без объявления войны ливонцы убили псковских послов. Псковичи отомстили «опустошением ливонских областей» (Соловьев, СС, т. 2, с. 246). Новгородские послы, видимо, не пострадали: когда псковичи обратились к Новгороду за помощью и за наместником (псковский князь Александр бежал. — Авт.), те не дали им ни того, ни другого. «Старший брат» и главный союзник Новгород бросил Псков в тот момент, когда он больше всего нуждался в помощи. Псковичи остались без князя и могли рассчитывать только на свои силы. Их враги ливонцы наоборот были полны сил: междоусобная война Ордена и Риги закончилась, эсты крещены и окончательно сделали выбор между русскими и немцами в пользу последних. И что же, ливонцы воспользовались такой благоприятной ситуацией, для того чтобы захватить Псков? Нет. Все, на что они сподобились, — выслать отряд (чуть больше 200 человек) опустошать Псковскую землю. Псковичи тоже собирают ватаги удальцов, которые нападают на ливонские села. Ливонцы промышляют грабежом псковских. Иногда эти шайки встречаются и вступают в стычки. Называемая летописью численность псковских отрядов — 50—60 человек. В 1342 году Псков призвал на помощь литовцев во главе с князем Ольгердом. Литовцы двинулись на Ливонию и по дороге столкнулись с «сильной ратью», насту павшей на Изборск. Потеряв 60 человек в стычке, литовцы бежали в Псков. Ливонцы осадили Изборск. Псков помощи не прислал: литовские князья Ольгерд и Кейстут «отреклись идти против немецкой силы; Ольгерд говорил псковичам: «Сидите в городе, не сдавайтесь, бейтесь с немцами, и если только не будет у вас крамолы, то ничего вам не сделают. А если мне пойти с своею силою на великую их силу, то сколько там падет мертвых и кто знает, чей будет верх? Если, бог даст, и мы возьмем верх, то сколько будет побито народу, а какая будет от этого польза?» (там же, с. 247).

Ливонцы простояли под Изборском пять дней, ведя подготовку к штурму города. Потом неожиданно сняли осаду и ушли. Если бы они остались хотя бы на пару дней, Изборск пал: в городе не было запасов питьевой воды. Ливонцы об этом не знали. Такая вот смешная война.

После отступления ливонцев литовские князья тоже покинули Псков, взяв в качестве платы за услуги запасы фуража, что привело к тому, что у псковичей зимой от бескормицы был большой падеж скота.

Зимой 1343 года доблестное псковское войско «поехало воевать немецкую землю». «Пять дней и пять ночей воевали они неприятельские села, не слезая с лошадей», то есть переводя на современный язык, грабили по старой привычке мирное население. Награбив добычи, псковичи поспешили под защиту стен своих каменных крепостей, да не успели. По дороге их настигли немцы (видимо, добычи было много). Перед боем псковичи произнесли молитву, в которой обратились ни к кому-нибудь, а святой Троице и… князьям своим Всеволоду и Тимофею (имя, данное при крещении литовскому князю Довмонту). А где же святой Александр Невский, великий полководец, спасший Псков и всю Русь от шведов и немецких рыцарей? Или, может быть, уже успели забыть псковичи имя своего освободителя и заступника? Почему же они тогда молятся Всеволоду Мстиславовичу, который умер аж в 1138 году, то есть за сто лет до подвигов Александра? Но несмотря на это, именно его имя спустя двести лет псковичи вспоминают в молитвах, прощаясь друг с другом перед боем. Мы же теперь помним имя только Александра Невского… Разумеется, процесс крещения прибалтийских народов был болезненным. Но в целом для местного населения он был скорее благом и уж точно не истреблением или обращением в рабство. Лучшее доказательство этому тот факт, что уровень жизни прибалтийских народов при советской власти был выше, чем в других республиках СССР. Никакой заслуги коммунистов в этом не было. Просто им досталось хорошее наследство.

А если бы балтийские народы смогли самостоятельно покончить с племенной раздробленностью и подобно литовцам объединиться вокруг национальной династии, а потом начали войну с Русью? Интересно, как бы это назвали отечественные историки?

АГРЕССИЯ ЗАПАДА

1

В учебниках по отечественной истории встречаются удивительные по своей абсурдности оценки исторических заслуг Александра Ярославича. Основаны они на ряде мифов. Миф первый: по сложившейся еще в XIX веке в русской исторической науке традиции события сороковых годов XIII века рассматривают как согласованную агрессию католического Запада.

Сторонники этой концепции утверждают буквально следующее: Швеция, Ливонская конфедерация, Священная Римская Империя, Дания и другие католические державы договорились о совместном нападении на русские земли. Эта гипотеза, получившая широкое распространение в советское время, когда задачей общественных наук было создание образа врага, ничем не подтверждается. Если оценивать события первой половины XIII века не через призму идеологических установок, а на основе реальных исторических фактов, то теория об агрессии Запада, старательно культивируемая несколькими поколениями отечественных историков, оказывается абсолютно несостоятельной.

Нет никаких документальных свидетельств, подтверждающих, что такой поход готовился. Нет договоров, в которых участники антирусской коалиции определяли, как будут поделены захваченные территории. А как свидетельствуют факты, без такой договоренности какие-либо совместные действия были просто невозможны. К примеру, покорители Ливонии предварительно договорились о том, как будет делиться завоеванная территория. Но и это не предотвратило войну между ними за ее передел. Если бы договоренности о разделе Ливонии не было, то, скорее всего, этому государству не суждено было появиться на мировой карте, так как его потенциальные создатели перебили бы друг друга еще на этапе дележа шкуры неубитого медведя.

Конечно, компрометирующие документы можно спрятать или уничтожить. Но дело совсем не в отсутствии договоров между потенциальными участниками похода на Русь.

Миф о согласованной агрессии Запада лучше всего опровергается внутренним положением Ливонии: как и Русь, она не была единым государством, а представляла собой конфедерацию пяти небольших феодальных государств, которые не могли объединиться даже перед лицом внешней агрессии. Самым крупным из них было государство «Ордена святой Марии немецкого дома в Ливонии», образовавшееся на месте владений Ордена Меченосцев после его объединения с Тевтонским Орденом (отечественные историки ошибочно называют его Ливонским Орденом. На самом деле Ливонский Орден возник намного позднее, когда ливонские рыцари вышли из состава Тевтонского Ордена). После того, как в 1347 году Орден выкупил у Дании Северную Эстонию, ему стало принадлежать 60 процентов территории Ливонии. Таким образом, самая мощная в военном отношении часть Ливонии находилась под властью Тевтонского Ордена, все силы которого в тот момент были направлены на борьбу с пруссами. До объединения с Орденом Меченосцев Тевтонский Орден с русскими княжествами не воевал. Ни малейшего повода для вооруженного конфликта просто не было — владения Тевтонского Ордена от русских земель отделяла Литва. После присоединения к Тевтонскому Ордену владений бывшего Ордена Меченосцев (1237 г.) он оказался «по наследству» замешан в конфликт своего вассала с его воинственным соседом. Но даже если бы рыцари Тевтонского Ордена захотели принять непосредственное участие в этой войне, то у них бы ничего не вышло. По двум основным причинам. Во-первых, он вел войну с пруссами, которая отнимала все силы Ордена, и которая завершится только через полвека (1283 г.). Во-вторых, потому, что владения фиала Тевтонского Ордена в Ливонии не имели общей границы с землями Ордена в Пруссии. Поэтому главной задачей Ордена стало создание коридора, соединяющего его владения, которые разделяли земли Литвы и еще не обращенных в христианство враждебно настроенных аборигенов: воинственных земгалов и куршей. Кратчайшее расстояние между Пруссией и Ливонией по побережью Балтийского моря было племенной территорией морских разбойников куршей. Именно это направление Орден выбрал для создания коридора, соединяющего его владения. Удар наносили с двух сторон. Для покорения куршей со стороны Пруссии Тевтонский Орден основал на их землях свой форпост — крепость Клайпеду (1252 г.). Но поскольку Орден продолжал войну с пруссами, основная нагрузка в войне с куршами легла на плечи ливонских рыцарей (так для краткости будем называть «Орден святой Марии немецкого дома в Ливонии», как официально именовалось отделение Тевтонского Ордена в Ливонии). Именно поэтому все свои силы они бросили на это жизненно важное направление. Разгар боевых действий пришелся на начало сороковых годов XIII века, а завершилась эта война только в 1267 году, когда сопротивление куршей было подавлено.

Три других карликовых «державы»: Дерптское, Эзельское и Курземское (Курляндское) епископства, де-юре были вассалами Рижского архиепископства. Территория современной Латвии была поделена между тремя феодальными государствами: Орденом, Рижским и Курземским епископствами. Территорию современной Эстонии разделяли Орден, Дания, Дерптское и Эзельское епископства. Владения Дании отделяла от земель новгородских данников вожан река Нарва. Земли Дерптского епископства были расположены в непосредственной близости от Пскова. Именно оно оказалось в эпицентре многовекового пограничного конфликта, уходящими своими корнями еще к попытке Ярослава создать здесь русское поселение Юрьев. Другим государствам Ливонской конфедерации было не до войны Дерптского епископства с русскими. Своих проблем хватало — непрекращающиеся набеги литовцев, восстания язычников, бесконечные междоусобные распри.

И без того непростое внутреннее положение Ливонии осложнялось тем, что на ее земли претендовала Дания, захватившая часть Эстонии. Датчане пришли в Эстонию не по собственной инициативе, а по настоятельной просьбе Риги, которая обратилась к датской короне за помощью в 1218 году. К этому времени ливонская церковь переживала тяжелые времена. Не прекращались набеги литовцев. Католические миссионеры встретили ожесточенное сопротивление со стороны язычников-эстов. С трудом удалось подавить восстание эстов в 1217 году. Не была устранена угроза со стороны язычников — земгалов и куршей. В 1210 году огромное войско куршей осадило Ригу. Врагов было так много, что за оружие пришлось взяться даже служителям церкви и женщинам. Только чудо спасло город: курши уже окружили город и подожгли его, но в этот момент им в тыл ударила конная дружина из замка Гольм, и враги отошли от города. Три дня курши стояли напротив Риги на другом берегу Двины, «сжигая и оплакивая своих мертвецов» (Хроника Генриха), а потом отступили. День избавления от осады рижане постановили отмечать как городской праздник. Но угроза нападения со стороны враждебно настроенных аборигенов оставалась. Поход куршей 1210 года мог повториться в любой момент.

Но основная угроза Ливонии исходила со стороны Новгорода и Пскова. Только новгородский князь Мстислав Удалой за десять лет (1208—1218) совершил не меньше пяти походов в Ливонию. В ходе одного из них — в августе 1216 года русские дружины дошли до окрестностей Риги.

В условиях непрекращающихся нападений многочисленных внешних врагов Ливония нуждалась в надежном защитнике. На Орден Меченосцев епископ Альберт уже не мог положиться: братья-рыцари вышли из повиновения и стали создавать свое государство на землях, на которые претендовала ливонская церковь. В чем причина возникновения конфликта Ордена и ливонской церкви? Вот что пишет об этом Соловьев: «Мы видим, что главным деятелем при утверждении немецкого владычества в Ливонии был епископ рижский, по старанию которого был учрежден рыцарский Орден, необходимо становившийся в служебное отношение к рижской церкви. Но мир не мог долго сохраниться между двумя учреждениями, из которых у одного были материальные средства, право силы, меча, у другого же — одни права исторические и духовные; первое не могло долго подчиняться последнему; но епископы также не хотели уступить магистрам Ордена своего первенствующего положения, и следствием этого была усобица» (СС, т. 2, с. 232). Услуги Ордена стесненный в средствах Альберт мог оплатить только одним — частью обращенных в христианство земель. Получив их, Орден потерял интерес к продолжению контракта с рижским епископом. Зачем и ради чего рисковать жизнью, если можно предаваться тихим радостям жизни в рыцарских замках? Орден не только перестал подчиняться Риге, но и сам стал одним из ее главных врагов: он начал завоевание Эстонии. Епископ Альберт не мог допустить, чтобы она досталась Ордену, а не ливонской церкви.

Пилигримы, отбыв годовой срок, необходимый для прощения грехов, спешат вернуться на родину: немцы бегут из Ливонии, а не наоборот. Германский император не присылает в Ливонию войск. У них совсем другие проблемы — Гогенштауфены организуют походы на Рим. Не проявляют заинтересованности в поддержке епископа Альберта немецкие княжества и города. Кто же защитит ливонскую церковь от ее внутренних и внешних врагов? Что мог Альберт противопоставить Ордену Меченосцев, открыто выступившему против ливонской церкви и получившему поддержку в Германии и в Риме? Только силу, которая завоюет Эстонию и передаст ее ливонской церкви. И такая сила в Европе была — Датское королевство.

В 1218 году епископ Альберт лично прибыл к королю датскому Вальдемару II и «убедительно просил его направить в следующем году свое войско на кораблях в Эстонию, чтобы смирить эстов и заставить их прекратить нападения совместно с русскими на ливонскую церковь» (Хроника Генриха). Альберт рассчитывал, что, подавив сопротивление эстов, датчане, исполнив свой христианский долг, отбудут на родину, удовлетворившись наградой в виде отпущения грехов и воинской славы, а Эстония достанется ливонской церкви. Таким образом, Альберт с помощью датчан планировал убить двух зайцев — получить Эстонию и столкнуть Орден Меченосцев с Данией. Датский король Вальдемар охотно согласился помочь Риге в богоугодном деле крещения язычников-эстов. Выгоды от этого предприятия были налицо. Датское рыцарство получало возможность вступить в престижный клуб участников крестовых походов, а сам Вальдемар — шанс вписать свое имя в анналы истории наравне с Ричардом Львиное Сердце, Людовиком VII, Конрадом III, Годфридом Булонским, Филиппом Августом и другими легендарными героями эпохи. Конечно, поход в Ливонию не так почетен, как на Святую Землю, зато у него есть свое преимущество: так как вся европейская знать пытается стяжать славу в Палестине, датским рыцарям не придется ни с кем делить лавры победителей.

Впрочем, погоня за славой не самая главная причина, заставившая датчан снарядить армию для похода в Ливонию. В те годы Дания боролась за то, чтобы прибрать к своим рукам сверхприбыльную балтийскую торговлю. Географически положение Дании позволяло ей контролировать германскую морскую торговлю на Балтике. Вытеснив немцев с Балтики, Дания становилась фактически монополистом в балтийской торговле между Востоком и Западом. Безраздельное господство на главной торговой артерии того времени сулило датской короне баснословные прибыли. Но германские торговые города, прежде всего Любек и Гамбург, решительно выступают против попыток Дании овладеть балтийской торговлей. Географическое положение Любека и Гамбурга делало их опасными конкурентами Дании: ввозить из Руси товары в Германию было удобнее через них, чем огибать по морю Ютландский полуостров. Следовательно, Дании необходимо было подчинить себе эти стратегически важные центры балтийской торговли. В 1214 году император Фридрих II признал права Дании на уже фактически занятые ею германские территории к северу от Эльбы, включая города Гамбург и Любек. Теперь Дании оставалось прибрать к своим рукам вывоз товаров в Европу из Руси. Для этого надо было основать порт в Прибалтике, который мог бы составить конкуренцию Риге.

Неудивительно, что Дания активно начала подготовку похода против эстов. Уже на следующий год все необходимые приготовления были закончены. В 1219 году датское войско под предводительством короля высадилось в «Ревельской области». По датским источникам, к берегам Ливонии прибыл флот, насчитывающий полторы тысячи судов. Если поверить в эту цифру, то войско Вальдемара насчитывало около десяти тысяч человек. Ливонская хроника, в отличие от датских сказаний, сообщает, что войско датчан было небольшим. Согласно датскому преданию, Римский Папа специально для этого похода послал Вальдемару знамя с белым крестом на красном поле, которое с тех пор является национальным символом Дании.

Вместе с датчанами в походе приняли участие и находящиеся в вассальной зависимости от Дании померанские славяне — «славы» во главе с князем Вицлавом Первым. Именно благодаря мужеству славов датчане одержали победу в сражении с эстами. Если бы не они, предприятие Вальдемара могло закончиться разгромом датских войск, и тогда Дания осталась бы без своего национального флага, а современная Эстония без Таллинна.

Дело было так. Эсты собрали большое войско и приготовились напасть на врага, но чтобы ввести датчан в заблуждение, послали к Вальдемару старейшин с предложением о мире. Обрадованные такому повороту событий, датчане крестили их и отпустили с дарами. Через три дня, под вечер, когда датское войско, не ожидая нападения, безмятежно предавалось послеобеденному отдыху, на него со всех сторон обрушились эсты. Датчане, ошарашенные внезапным нападением многочисленных врагов, в панике бежали. Славы, стоявшие в стороне от королевского лагеря, в отличие от своих союзников панике не поддались и успешно отразили нападение. «Когда другие эсты, гнавшиеся за датчанами, увидели бегство тех, что бились со славами, они остановились и сами, прекратив преследование датчан. И собрались тут все датчане вместе с королем и некоторые бывшие с ними тевтоны и, обратившись на эстов, храбро сразились с ними. И побежали эсты перед ними, а когда вся их масса обратилась в бегство, датчане с тевтонами и славами стали преследовать их и перебили при своей малочисленности более тысячи человек, а прочие бежали» (Хроника Генриха). Одержав победу, датчане основали на месте городища эстов крепость Ревель (будущий Таллинн). Но вместо того чтобы оставить земли покоренных эстов рижскому архиепископу, король Дании объявил, что теперь вся Эстония принадлежит ему. В том же году Вальдемар II покинул Ливонию, оставив в крепости многочисленный гарнизон во главе с архиепископом Лунда Андреасом, который был назначен наместником Эстонии. Именно он, а не рижский епископ по замыслу Вальдемара должен был заняться крещением эстов. Рига и Орден Меченосцев к этой инициативе Дании отнеслись крайне враждебно: они тоже претендовали на Эстонию. Датчанам в Эстонии угрожала война на три фронта — с эстами, Меченосцами и Ригой. Вальдемар поспешил заключить сепаратный договор с Орденом Меченосцев, по которому признавалось право Ордена на часть Эстонии. По сути, это был раздел Эстонии между Орденом и Данией. Смириться с этим Рига не могла, но и сил изменить ситуацию у нее не было. Единственная надежда была на вмешательство Рима. Альберт собрался лично встретиться с Папой. Чтобы сорвать его поездку в Рим, Дания организует морскую блокаду Ливонии. Но Альберту, несмотря на усилия датского короля, удается тайно переправиться в Германию, а затем в Рим. Однако он опоздал. При дворе Папы уже успели «поработать» послы Вальдемара. Им удалось добиться расположения понтифика и убедить его поддержать раздел Ливонии между Данией и Орденом. «Верховный первосвященник сочувственно и отечески выслушал его (епископа Альберта) просьбы, но король датский, действуя против него, отправил и своих послов, которые немало повредили делам ливонской церкви при дворе римском, а для себя добились значительных успехов» (Хроника Генриха). Миссия Альберта провалилась. Рим не поддержал его обвинения против Вальдемара. Датчане признают за Ригой только духовные права, а экономическую и политическую власть в Эстонии оставили за собой.

Не получив поддержки у Папы, Альберт обратился к его врагу — императору Фридриху II: «И отправился епископ ливонский к императору Фридриху, недавно возведенному в императорский сан, ища у него совета и помощи против упорной враждебности, как датского короля, так и русских и других язычников, ибо Ливония со всеми покоренными областями всегда с почтением относилась к империи» (Хроника Генриха). Но император тоже уклонился от помощи епископу Альберту. Вместо этого он посоветовал главе ливонской церкви помириться с датчанами (а также с русскими) и впредь жить с ними дружно: «Однако император, занятый разными высокими имперскими делами, уделил епископу не много благожелательного внимания: уже до того он обещал посетить Святую Землю Иерусалимскую и, озабоченный этим, уклонился от помощи епископу, а лишь убеждал его и уговаривал держаться мира и дружбы с датчанами и русскими, пока над молодым насаждением не вырастет впоследствии крепкое здание. Не получив никакого утешения ни от верховного первосвященника, ни от императора, епископ вернулся в Тевтонию» (Хроника Генриха). Итак, глава ливонской церкви епископ Альберт не нашел поддержки ни у Папы, ни у Фридриха. Датский король, усиливая давление на Ригу, запретил жителям Любека давать корабли для пилигримов в Ливонию, пока епископ не заключит с ним соглашение о судьбе Эстонии. Эти действия Дании ставили под угрозу само существовании Ливонии. В таких условиях Альберту ничего не оставалось, как смириться и принять условия Вальдемара, согласившись на то, чтобы король Дании властвовал не только над Эстонией, но и Ливонией. Но с одной оговоркой: перейдут они под его власть только «на том условии, что прелаты его монастырей, его люди и все рижане с ливами и лэттами дадут согласие на это». Это условие Альберта по существу было дипломатической формой отказа на притязания Датской короны. Таким образом, вопреки пожеланиям императора Фридриха жить дружно с датчанами, ситуация в Ливонии оказалась на грани войны. Рига, ни при каких условиях не соглашалась на то, чтобы признать суверенитет Дании даже на часть Ливонии. В борьбе с датчанами ливонская церковь опиралась на немецкое купечество. В 1221 году датчане схватили рижских купцов, «говоря, что это земля короля, связали и увели с собой в Ревель» (Хроника Генриха). Рижский епископ просил датчан отпустить пленников. Датчане отказались. «Тогда сообщено было датчанам, что рижане идут с войском, и тотчас все были отпущены» (Хроника Генриха). Меченосцев тоже не радовала перспектива раздела Эстонии на условиях Вальдемара. Ведь не Орден позвал датчан в Эстонию, а епископ Альберт. Из-за действий Риги, направленных на то, чтобы отстранить Орден от покорения земель эстов, датчане захватили часть Эстонии, которая могла бы стать добычей Меченосцев. В 1227 году Орден Меченосцев воспользовался тем, что Дания проиграла войну с северогерманскими князьями, и захватил датские владения в Эстонии. Легко взяв штурмом Таллинн, представлявший собой деревянное укрепление, они заложили на его месте каменный замок. Строительство, предпринятое Меченосцами, положило начало замку Тоомпеа, башни и стены которого поныне возвышаются над столицей Эстонии.

После присоединения Меченосцев к Тевтонскому Ордену Дания потребовала, чтобы Тевтонцы вернули ей захваченные Меченосцами датские завоевания в Ливонии. Свои требования Дания подкрепила демонстрацией военной силы. В 1237 году датский военный флот направился к берегам Ливонии. Только срочное вмешательство Рима предотвратило столкновение. В 1238 году в Стенби был заключен договор между датским королем и Тевтонским Орденом в Ливонии. Орден возвращал Датчанам северо-эстонские провинции. В свою очередь, Дания отказывалась от претензий на западно-эстонские провинции Сааремаа и Ляэнемаа. По договору в Стенби, Орден обязался помогать датчанам в обороне их владений. В 1239 году датская эскадра, возглавляемая принцами Кнутом и Абелем, прибыла в Ливонию с солдатами и переселенцами. Датчане вернулись на земли эстов.

Через сто лет Дания окончательно отказалась от попыток закрепиться в Ливонии и продала свои владения в Прибалтике Тевтонскому Ордену. Эта вынужденная уступка связана с тем, что Дания потерпела сокрушительное поражение в войне с ганзейскими городами и была вынуждена довольствоваться ролью второстепенной европейской державы. Попытки Дании подчинить богатейшие города Германии Гамбург и Любек не увенчались успехом. Уже в 1226 году Любек сделался вольным имперским городом и изгнал датский гарнизон, положив начало длительному противоборству немецких портовых городов с Данией.

В 1234 году датчане осадили его с моря и суши. Немецкие корабли разорвали цепи, которыми была перегорожена река Траве, атаковали датскую флотилию и уничтожили ее. В 1241 году Любек заключил с Гамбургом союз для содержания на общие средства флота с целью поддерживать свободу сообщений по морю — главным образом, в датских водах.

2

Если с Данией Ордену удалось договориться полюбовно, то выяснение отношений между Орденом и Ригой привели к войне.

Подчинение Ордена Меченосцев рижскому епископу с самого начала было весьма условным. Не прошло и нескольких лет со дня основания Ордена, как рыцари попытались выйти из-под власти Рига. Уже к 1207 году обнаруживается серьезное недовольство Ордена своим положением в Ливонии. Основу Ордена составляли люди, которых даже современники характеризуют как авантюристов и искателей быстрого обогащения. Меченосцы желали добычи и завоеваний. Их совершенно не устраивала перспектива защищать интересы ливонской церкви. Орден потребовал от архиепископа передачи Меченосцам трети всех уже сделанных и будущих завоеваний. Альберт согласился на передачу Ордену только трети уже завоеванных земель. Орден это не устраивало. Меченосцы обращаются к Папе с жалобой на Альберта. Это привело к тому, что отношения Альберта с римской курией испортились. В 1210 году Папа утверждает уже фактически состоявшийся раздел завоеванной части Ливонии между Орденом и ливонской церковью и предоставляет Меченосцам права на дальнейшие самостоятельные завоевания.

В 1227 году Орден добился того, чтобы ему были переданы владения Римского Папы на территории Эстонии, на которые претендовала и Рига.

После этого Орден попытался установить контроль над островом Эзель, входившим в Эзельское епископство. Эзельский епископ Годфрид был вынужден бежать с острова. За епископа заступился Рим. Выяснение отношений между Орденом и папским легатом Балдуином привело к вооруженному столкновению. В 1233 году Меченосцы перебили в Ревеле папских сторонников. Балдуин покинул Ливонию.

Конфликт с Римом был недолгим. Уже на следующий год новому папскому легату Вильгельму удалось урегулировать отношения с Орденом. Уступки церкви вызвали усиление внутренних противоречий в Ордене между сторонниками и противниками компромисса с Ригой. Меченосцы оказались на грани раскола. Радикальная группировка на некоторое время сумела посадить в тюрьму магистра Волквина по обвинению в контактах с рижским епископом.

Главный союзник ливонской церкви в борьбе с Орденом — купечество и горожане. По мере развития торговых связей Ливонии с Русью и Литвой, особенно после вступления Риги, Дерпта, Ревеля и других ливонских городов в Ганзейский союз (ок. 1282 г.), их интересы приходят в прямое противоречие с политическими и экономическими домогательствами Ордена.

После разгрома в битве при Сауле (1237 г.) Орден Меченосцев по решению Папы был присоединен к Тевтонскому Ордену и стал его вассалом. Переход от одного сеньора к другому — в Средние века повсеместно распространенное явление. Но смена сеньора была обусловлена одним непременным условием: переходя к другому господину, вассал должен был рассчитаться с бывшим хозяином. Меченосцам сделать это было не то что непросто, а практически невозможно. Не стоит забывать, что Орден Меченосцев был основан для того, чтобы защищать от язычников ливонскую церковь, и за это, в качестве платы за свои труды, получил третью часть от обращенных в христианство земель. Но, поскольку Орден Меченосцев прекратил свое существование, а его рыцари нашли себе нового сеньора и перестали исполнять свои обязательства перед церковью, Рига потребовала, чтобы отданные Ордену во владения земли были ей возвращены. Ливонские рыцари и их новый господин в лице Тевтонского Ордена с этим согласиться не могли. Получить спорные земли мирным путем ливонской церкви не удалось. В результате в конце XIII века между ней и Орденом началась война. Вместе с архиепископом рижским выступили и горожане. В качестве союзников они призвали на помощь своих вчерашних врагов — литовцев. В 1297 году, как сообщает хроника Вартберга, рижские бюргеры начали войну с Орденом. Соединившись с литовцами, они разрушили орденский замок в Риге. На следующий год «те же бюргеры, в сообществе с литовцами, убили магистра Бруно вместе с 60 братьями, бесчисленным множеством народа». После битвы литовцы поделили с рижанами добычу и возвратились домой. Рижане даже построили «при входе в свой город замок для неверных (т. е. язычников-литовцев. — Авт.), который и поныне называется литовским замком». Ободренные успехом рижане и литовцы осадили один из рыцарских замков, но потерпели поражение от пришедших на помощь ливонским рыцарям тевтонцев.

За 18 месяцев войны состоялось девять сражений, большинство из которых выиграли рыцари. В 1307 году Рига и Орден заключили перемирие и договор, по которому Ордену перешла часть владений рижан. Не одержав военной победы над Орденом, ливонская церковь попыталась покончить с рыцарями тем же путем, каким в это же самое время во Франции расправились с Орденом Тамплиеров. В 1308 году ливонская церковь подала Папе обвинительный лист, в котором приписывала Ордену неудачу в обращении литовцев, истребление аборигенов, когда те были уже христианами, и т. д. Кроме того, рыцари обвинялись в различных грехах. Например, раненного в бою товарища они якобы добивали, а тело его не хоронили по христианскому обряду, а сжигали, как язычники. Папа отправил комиссию для расследования этой жалобы. Но в отличие от Франции, где сила была на стороне «проклятого» короля, что и предопределило судьбу тамплиеров, в Ливонии дело закончилось ничем. Рижский архиепископ реальной властью (той, которая подкреплена силой) не обладал. Да и Рим был совсем не заинтересован в том, чтобы поссориться с такой мощной военной организацией, как Тевтонский Орден.

Такое развитие событий не устроило Ригу, и она повторно начала судебную тяжбу, на этот раз обвинив Орден в том, что литовцы давно были бы католиками, если бы тому не препятствовали рыцари. Определенный смысл в этом обвинении был: в соответствии с уставом Ордена, его целью было обращение литовцев в христианство, и, следовательно, если бы литовцы приняли крещение, то Орден должен был бы прекратить свое существование. По этой логике Орден действительно не был заинтересован в том, чтобы литовцы стали католиками.

Заметим, никому из современников и в голову не пришло обвинить Орден в том, что ему не удалось установить господство над русскими землями и привести православных схизматиков в лоно католической церкви. Никто не вспомнил и о том, что Орден игнорировал многочисленные буллы, которые якобы требовали от него обратить оружие против православной Руси. И неудивительно: по уставу Ордена его целью было обращение язычников, а не борьба с христианами, и его действия против русских сводились к вынужденной самообороне. Может быть, тевтонцы не соблюдали это положение своего устава? Еще как соблюдали. Часто даже себе во вред. Например, когда литовский князь Миндовг, кстати, союзник Александра Ярославича, спасаясь от неминуемого разгрома, принял крещение, Орден немедленно прекратил военные действия против литовцев, несмотря на то, что Рига убеждала рыцарей, что войну с ними надо довести до победного конца. Как и следовало ожидать, Миндовг воспользовался миром не для изучения Евангелия, а для того, чтобы собраться с силами и начать новую войну с Ливонией. Реальную возможность разгромить литовцев Орден упустил. Навсегда.

История с крещением Миндовга (ок. 1230—1263 гг.) отразилась в летописи Галицкой земли. Русский летописец с одобрением рассказывает о попытках Даниила Галицкого заключить с Орденом союз против Миндовга и осуждает братьев-рыцарей, поверивших «льстивому» крещению Миндовга и прекративших враждебные действия против него. Летописец пишет, что если бы война продолжалась, то «Литовская земля была от руки их (братьев-рыцарей. — Авт.) крещена насильно. В том, что литовцы до сих пор не христиане, виноват Андрей» (ливонский магистр. — Авт.).

Слушание дела «Рига против Тевтонского Ордена» происходило в Авиньоне. Орден опять успешно оправдался против всех обвинений. Самым лучшим доказательством в его пользу стало представленное Папе письмо архиепископа и рижан к литовскому князю с просьбой напасть на владения Ордена.

Если Рига в борьбе с Орденом обратились за помощью к литовцам, то на кого в качестве союзника мог опереться Орден? Только на русские княжества — на тех самых православных русских, к которым, по мнению наших историков, братья-рыцари испытывали патологическую ненависть. В 1299 году рыцари постановили не начинать войну ни с новгородцами, ни с псковичами. До 1322 года столкновений с русскими у Ордена не было.

Потерпев очередное поражение в попытке уничтожить Орден с помощью инквизиции, рижане вновь обратились к литовцам. Осенью 1329 года они провели литовское войско во главе с «королем» через свои земли. Литовцы напали на владения Ордена. С немецкой пунктуальностью орденские братья подсчитали убытки от этого набега — более чем в 12 тысяч марок серебра. В ответ Орден осадил Ригу. Не дождавшись ни от кого помощи, рижане были вынуждены капитулировать. Весной 1330 года, «хотя бюргеры заслуживали всякое наказание, братья все-таки заключили с ними дружеский договор» (Хроника Вартберга). Рыцари восстановили в Риге свой замок, ибо, говоря словами автора Хроники, «если бы братья не стали жить с бюргерами, то не подлежит сомнению, что бюргеры снова, как и прежде, составляли бы заговор с язычниками». Теперь Орден мог обратить все свои силы против внешнего врага. Но им были не русские княжества, а литовцы, с которыми Тевтонский Орден вел войну следующие восемьдесят лет, до своего поражения в Грюнвальдской битве. В этих сражениях на стороне литовцев участвовали и русские воины из подчиненных Литвой русских земель. Первое известие об участии русских в сражениях против Тевтонского Ордена на стороне литовцев относится к 1348 году. Хроника Вартберга сообщает о том, что в Литовской земле произошла битва, «в которой пало более 10 000 литовцев и русских, призванных на помощь из различных мест, как то: Бреста, Владимира-Волынского, Витебска, Смоленска и Полоцка. Из христиан же пали 8 братьев с 42 хорошими мужами».

Кроме датчан, ливонских рыцарей и церкви, на Прибалтийские земли претендовали и шведы, которые когда-то безраздельно господствовали в этих краях. Они тоже попытались принять участие в разделе Эстонии и «захватить какую-либо часть Эстонии и господство там» (Хроника Генриха). Но вся Эстония уже была поделена между Ригой, Данией и Орденом Меченосцев. «Король Швеции Иоанн с герцогом и епископами своими собрал большое войско» и сел в одном из замков в той части Эстонии, которая «уже до того была завоевана рижанами и научена ими начаткам веры» (Хроника Вартберга). Но до войны по поводу дележа территории с немцами и датчанами у шведов дело так и не дошло — их, не прошло и года, успели истребить эсты (1220 г.).

Находясь «посредине между Ливонией с одной стороны и датчанами с другой» (Хроника Генриха), шведы не получили от своих соседей никакой помощи, когда превосходящие силы эстов осадили их замок. В одиночку шведы оказались «не в силах устоять против большой массы врагов» (Хроника Генриха) и погибли в бою. «И пали шведы убитыми, и взят был замок, и герцог пал, и погиб епископ от огня и меча, переселившись, наверное, в обитель мучеников. И пришли затем датчане, собрали тела убитых и с горем похоронили. Точно так же и рижане, услышав о гибели их, горевали и плакали о них много дней. Убитых было всего до пятисот человек, и лишь немногие из шведов, спасшись бегством, добрались до замка датчан» (Хроника Генриха). Рассказывая о гибели шведов, автор Хроники лицемерно выразил свои соболезнования по этому поводу: «Да будет благословенна память их, а души да упокоятся с Христом». Но ни словом не обмолвился о том, почему ни Орден, ни датчане не ударили в тыл осаждавшим замок шведов эстам.

При таких враждебных отношениях между участниками крещения Ливонии ни о каком единстве их действий не могло быть и речи. Непримиримость сторон достигла такого уровня, что даже угроза перед лицом общего врага не всегда способствовала примирению между ними. Например, перед походом на датские владения в 1268 году русские договорились с Орденом и Ригой о том, что «немцы» не будут вмешиваться в эту войну. Правда, они все же вмешались, придя датчанам на помощь, но это скорее исключение, подтверждающее правило. А правило было таким: до последних дней своего существования Ливония не могла объединиться для отражения вражеской агрессии. Так было и во время Ливонской войны. Когда русские войска осадили Дерпт (июль 1558 г.), в городе затворился епископ с горожанами и 2000 наемников. Большая часть дворян (того, кого наши историки называют «немецкими рыцарями»), не дожидаясь прихода русских, бежала из Дерпта. Когда осажденные обратились за помощью к Ордену, то получили в ответ от магистра послание, осуждающие поступок дворян, похвалой в адрес мужественных защитников и пожеланием отстоять город. Что касается помощи, то магистр сообщил о том, что сам он помочь ничем не может, так как не в состоянии противиться такому сильному неприятелю.

Ситуация типичная для эпохи феодальной раздробленности, когда каждый стремился ослабить соседа чужими руками, чтобы затем легче было прибрать к рукам его владения. То же самое происходило в это время и на Руси — угроза татаро-монгольской агрессии не заставила князей объединиться. Другое дело, что подобная политика зачастую приводит к прямо противоположным результатам — поодиночке гибнут все, что в итоге и произошло с ливонцами.

Ливонская война стала проверкой на способность к совместным действиям для всей Западной Европы. Но и тогда она не смогла объединиться и совместными усилиями отразить русскую агрессию.

Во время войны с русскими ливонцы обратились к сыну шведского короля Густава Вазы — герцогу Иоанну, правителю Финляндии с просьбой ссудить деньги и войско. Густав Ваза посоветовал сыну не оказывать им помощи, потому что придется поссориться не только с Москвой, но и империей, Данией, Польско-Литовским государством, которые также претендуют на Ливонию. Не получив помощи от герцога Иоанна, Орден направил послов в Стокгольм к королю Густаву с просьбой о помощи. Ливония не только не получила от Швеции никакой помощи, а даже наоборот. Шведский посол в Москве сообщил о том, что король Густав стоит «со многими кораблями и не хочет пропускать ни датских, ни немецких людей, которые захотят идти на помощь ливонцам».

Когда ревельцы в шведских водах захватили лодки русских купцов, то они были арестованы шведами в Выборге, а для обеспечения безопасности русских купцов в Финский залив были отправлены шведские военные суда. Тогда ревельцы обратились к датскому королю Христиану с просьбой принять их в свое подданство, ссылаясь на то, что некогда город был под властью Дании. Король объявил послам, что не может принять их в подданство, потому что не имеет сил на то, чтобы защищать их на таком расстоянии и от такого сильного врага. Только Польско-Литовское государство согласилось оказать помощь Ливонии в войне с Московским государством. В сентябре 1559 года в Вильно был заключен договор, по которому Польско-Литовское государство обязалось защитить Ливонию от Москвы. Но для поляков это был вынужденный шаг: они понимали, что если русские захватят Ливонию, то смогут использовать ее как плацдарм для дальнейшей экспансии на Запад, и Речь Посполита станет их следующей жертвой.

Провал шведского похода в Эстонию свидетельство не только разобщенности и неспособности к совместным действиям, но и слабости Европы: европейская экспансия в Прибалтике осуществлялась на последнем дыхании. Для Швеции поход в Эстонию был настолько важен, что «крестоносцев» возглавил сам король. Для покорения эстов они собрали «огромное» войско — около 500 человек. Когда все участники этого похода погибли, шведы ничего не сделали даже для того, чтобы отомстить за них, не говоря уже о том, чтобы организовать новый поход в Эстонию. Почему? Потому что восполнить понесенные потери было некем, а главное, не на что. Военные экспедиции требовали больших денег. У шведского короля их не хватало даже на то, чтобы удержать собственный трон. Вопреки вымыслам о том, что «в XIII веке Западная Европа являла собой постоянно растущую угрозу для Руси» (Лев Гумилев, указ. соч., с. 123), ресурсы Европы были ограничены. В Европе в это время шли феодальные войны, полыхали крестьянские восстания, горожане враждовали с феодалами, рыцари с церковью, Папа с немецким императором.

Кроме того, Европа вела войну на трех фронтах — на Пиринеях, в Пруссии и в Палестине. «Крестовые походы» в Святую Землю, которые велись уже больше ста лет, требовали огромных человеческих и материальных ресурсов. По некоторым оценкам, только в них погибли два миллиона европейцев. В 1213 году недобор «крестоносцев» привел к тому, что на войну в Палестину стали вербовать даже детей. Это событие вошло в историю под именем «детского крестового похода». Ну и к чему привели эти титанические усилия? Лишь к тому, что на какое-то столетие европейцы овладели жалким клочком земли на Ближнем Востоке. Сражаться за «дело Господнее» в Прибалтике было попросту некому. Следует отметить и тот факт, что война в Прибалтике шла одновременно на двух фронтах — в Пруссии и в Ливонии. А Папа требовал открытия третьего фронта — в Финляндии. В таких условиях на этом театре военных действий «крестоносцы» не могли сконцентрировать все силы на одном направлении.

3

Другое слабое место гипотезы об «агрессии Запада» в том, что ее сторонники никак не объясняют, почему она была направлена только против Новгородской земли, а не против расположенных ближе Полоцкого, Турово-Пинского, Волынского, Галицкого княжеств?

Как образно сказал Лоуренс Аравийский, «доступность района в стратегии имеет большее значение, чем количество сил. Поэтому изобретение мясных консервов изменило ход наземных войн более глубоко, чем изобретение пороха» («Партизанская война»). В XIII веке не было ни пороха, ни мясных консервов и, следовательно, вопрос доступности территории противника имел определяющее значение для определения пути вторжения. Но вопреки этой аксиоме военной стратегии, на самые удобные для нападения в силу своего географического положения западнорусские княжества никто не покушался. Наоборот, в то самое время, когда «выдающийся полководец» Александр Ярославич «героически» отражает натиск с Запада, князь Даниил Галицкий получает от Римского Папы корону и обещание предоставить помощь в борьбе с татаро-монголами. Кстати, «Житие» рассказывает о том, что Рим предлагал подобный союз и Александру Ярославичу, но в ответ получил надменный отказ.

Таким образом, если и была агрессия со стороны Запада, то только против Новгородской земли. Но Новгород в эти годы был самостоятельным государством. Таким же независимым от остальных русских княжеств, образовавшихся на землях бывшей Киевской Руси, как и современные государства, возникшие на просторах бывшей советской империи после распада СССР. Новгород потерял независимость только в конце XV века после насильственного присоединения к Московской Руси. Победа над Новгородом была для Москвы таким важным событием, что в честь нее был построен главный храм Московской Руси — Успенский собор Кремля. Почему именно Новгородская земля оказалась вовлеченной в военный конфликт с Западом? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим, кого же историки обвиняют в агрессии: шведов и ливонцев, которые сами были жертвами нападений со стороны Руси. Народы, населявшие территорию современной Эстонии, Латвии и Финляндии на протяжении многих лет страдали от разбойничьих набегов ватаг новгородских и псковских удальцов и неоднократно становившихся целью грабительских походов, организованных русскими князьями. Данники новгородцев карелы и ижоры промышляли набегами на побережье Швеции. Однако даже путем подтасовки фактов трудно доказать, что беспомощная конфедерация феодальных государств в Ливонии или Швеция, еще не оправившаяся после столетней гражданской войны, представляли большую угрозу для Новгородской земли. На роль агрессора нужен враг посерьезнее. И такого врага отечественные историки нашли в лице немцев. К примеру, Лев Гумилев писал о событиях, предшествующих «Ледовому побоищу», что это «германское наступление на Восток — Drang nach Osten, — которое было лейтмотивом немецкой политики с 1202 по 1941 год» (Гумилев Л. Н. От Руси к России, с. 125).

При этом Гумилев «забывает», что кроме Ливонии и Швеции, никакие другие страны в событиях 1240—1242 годов непосредственного участия не принимали. Священная Римская империя, объединяющая германоязычные народы Европы, с русскими княжествами никогда не воевала. Наоборот, император Фридрих II (Император Священной Римской империи с 1220 по 1250 годы) был против войны с русскими и в ходе личной беседы с архиепископом рижским Альбертом (1220 г.) настоятельно советовал ему с русскими дружить. Вот как описывает эту встречу «Ливонская хроника Генриха»: «И отправился епископ ливонский к императору Фридриху, недавно возведенному в императорский сан, ища у него совета и помощи против упорной враждебности, как датского короля, так и русских и других язычников, ибо Ливония со всеми покоренными областями всегда с почтением относилась к империи. Однако император, занятый разными высокими имперскими делами, уделил епископу не много благожелательного внимания: уже до того он обещал посетить Святую Землю Иерусалимскую и, озабоченный этим, уклонился от помощи епископу, а лишь убеждал его и уговаривал держаться мира и дружбы с датчанами и русскими, пока над молодым насаждением не вырастет впоследствии крепкое здание». Да и сама Священная Римская империя была виртуальной державой. В реальности она находилась в состоянии глубокой феодальной раздробленности и не представляла собой единого государства. Причем степень дезинтеграции и распада Священной Римской империи была еще большей, чем на Руси. Феодальную раздробленность Германии углубляли многочисленные вольные города, яростно отстаивающие свой суверенитет, и конфликт между светскими и духовными феодалами — императором и католической церковью. На Руси не было ни вольных городов (с некоторой условностью к ним можно отнести только Новгород и Псков), ни конфликта духовной власти со светской.

О том, что Священная Римская империя существовала только на бумаге, свидетельствует тот факт, что даже страшные слухи об угрозе нашествия орд кочевников не смогли сплотить Германию. Соловьев так пишет об этом: «Рассказывали, что татарское войско занимает пространство на двадцать дней пути в длину и пятнадцать в ширину, огромные табуны диких лошадей следуют за ними, что татары вышли прямо из ада и потому наружностью не похожи на других людей. Император Фридрих II разослал воззвание к общему вооружению против страшных врагов. «Время, — писал он, — пробудиться от сна, открыть глаза духовные и телесные. Уже секира лежит при дереве, и по всему свету разносится весть о враге, который грозит гибелью целому христианству. Уже давно мы слышали о нем, но считали опасность отдаленною, когда между ним и нами находилось столько храбрых народов и князей. Но теперь, когда одни из этих князей погибли, а другие обращены в рабство, теперь наша очередь стать оплотом христианства против свирепого неприятеля». Но воззвание доблестного Гоген-штауфена не достигло цели: в Германии не тронулись на призыв ко всеобщему вооружению, ибо этому мешала борьба императора с папою и проистекавшее от этой борьбы разъединение; Германия ждала врагов в бездейственном страхе…» (СС, т. 2, с. 141). Что же получается? Германия не способна объединиться перед угрозой вражеского нашествия, а ее обвиняют в том, что в это же самое время она сподобилась на организованное «наступление на Восток». Уникальный случай в истории человечества — вместо того чтобы встать на защиту своего дома, немцы отправились завоевывать чужой. И не на другом краю земли, что было бы еще понятно, а под самым боком у врага, от которого они панически бежали. Может быть, целая нация была поражена неизвестной науке эпидемией, лишившей ее здравого смысла? Нет. Скорее, здравого смысла лишены те, кто придумал сказку про «Drang nach Osten».

Единственной реальной силой Германии того времени был Ганзейский торговый союз. Отгородившись городскими стенами от внешнего мира, ганзейские города жили своей автономной жизнью, гарантированной им магденбургским правом и даже вели войны против своих торговых конкурентов. И больше всего Ганза был не заинтересован в том, чтобы кто-то покушался на Новгород, от торговли с которым зависело благополучие этого торгового союза.

Может быть, сторонники гипотезы о немецкой агрессии считают, что Ливония — это составная часть Германии? Действительно, новгородский летописец XIII века иногда называл жителей Ливонии «немцами». Как я уже говорил, немцами тогда на Руси называли не только германоязычных жителей Европы, но и всех католиков и западных европейцев. Например, «Немецким двором» в древнем Новгороде называлась колония ганзейских купцов. Точно так же, как «русскими» называли предки латышей, переселенных на их земли из Новгородской земли в XV веке финно-угоров вожан, а в современной Европе называют всех выходцев из бывшего СССР, независимо от их национальности. Но в большинстве случаев, летописцы не путали немецких колонистов в Ливонии с немцами — жителями германских княжеств. К примеру, когда в НГО1 говорится о походе крестоносцев на Литву в 1236 году, летописец пишет, что в нем участвовали «немцы из-за моря», «рижане» и «вся Чудская земля», абсолютно четко разделив участников похода на немцев из Германии, жителей Риги и крещенных немцами туземцев. Позднее южных (прежде всего, итальянцев) западноевропейцев на Руси стали называть фрягами. Но это совершенно не значит, что историки должны использовать терминологию наших далеких предков. За минувшие века многие этнические термины поменяли свое значение. Скажем, татары, живущие в Казани, и монголы из современной Монголии — это совсем не те татаро-монголы, которые пришли на Русь с Батыем. Казанские татары — это вовсе и не татары, а булгары, предки жителей Волжской Булгарии, оказавшей упорное сопротивление татаро-монгольской агрессии.

Для современного читателя этноним «немец» в данном контексте ассоциируется в общественном сознании с немцами как нашими противниками в двух мировых войнах. Поэтому когда историки называет жителей Ливонии «немцами», они вводят в заблуждение читателей, для которых, в отличие от новгородского летописца XIII века, «немцы» однозначно ассоциируются с жителями Германии. Но «немцы» и «ливонцы» совсем не одно и то же. Ливония — самостоятельное государство. К примеру, выходцев из Англии, осевших в ее американских колониях, называют американцами, а не англичанами. А Ливонская конфедерация, в отличие от английских владений в Северной Америке, не была колонией. Конфедерацию составляли независимые, самостоятельные государства. Таким образом, называть жителей Ливонии «немцами», даже если они и были выходцами из Германии, не корректно.

Германия, которая в это время формально была объединена под эгидой Священной Римской империи, не имела никакого отношения к конфликту вокруг Ливонии. Судя по реакции Фридриха на обращение Альберта о помощи против датчан и русских, германского императора вообще не заботила судьба Ливонии в целом и поселившихся там немцев в частности (чего, разумеется, нельзя сказать о всех входящих в состав империи землях и городах).

Что касается этнического состава населения Ливонии, то немецкие колонисты и выходцы из Германии составляли в ней незначительный процент населения — на порядок меньший, чем русскоязычное население в современной Латвии и Эстонии. Подавляющее большинство жителей Ливонии составляли представители коренных балтийских и финно-угорских народов.

4

Миф второй: организатором агрессии выступил Рим, который призвал католиков к «крестовому походу» на Русь.

Например, об этом пишет Костомаров: «Папа, покровительствуя Ордену, возбуждал немцев, так и шведов к такому же покорению Северной Руси, каким уже было покорение Ливонии и Финляндии» (Указ. соч., с. 79).

Краеугольный принцип криминалистики — понять, кому выгодно совершение преступления. Какая Риму выгода от того, что шведы или немцы захватят Новгородскую землю? Да никакой. Наоборот, усиление власти германского императора могло принести Риму непоправимый вред, так как между Папой и императором шла многолетняя ожесточенная война. Конфликт, который начался еще во времена Фридриха Барбароссы (1152—1190), известен как война гвельфов с гибеллинами.

Наибольший накал страстей пришелся на конец 30-х — начало 40-х годов XIII века, когда германским императором был Фридрих П. Началось все еще в 1215 году, когда на церковном соборе было принято решение, согласно которому Фридрих должен отправиться в «крестовый поход» на Святую Землю не позднее 1 июня 1216 года. Под благовидным предлогом Фридрих решение собора игнорировал. В 1220 году Фридрих был коронован Папой Иннокентием III и на торжественной церемонии в Риме дал обет быть в Малой Азии в 1221 году. И в этот раз император не сдержал своего слова. В 1227 году Папой стал Григорий, который пригрозил отлучить Фридриха от церкви, если он не исполнит свое обещание. Сделав вид, что подчиняется требованию Папы, Фридрих посадил свою армию на суда, но через три дня вернулся, объяснив свое странное поведение сильной качкой, которая вызвала у императора и его войска морскую болезнь. Как язвительно прокомментировал французский публицист обличитель Папства Лео Таксиль: «благочестие уступило морской болезни» (Священный вертеп, с. 192). Григорий не принял извинения и сдержал свое обещание: он отлучил императора от церкви, запретил платить ему налоги и нести повинности. В ответ Фридрих подкупил противников Папы. Они подняли в Риме бунт. Когда Папа служил обедню в Соборе святого Петра, вооруженная толпа ворвалась в него. Григорий едва успел спастись бегством (1228 г.). В грамоте, зачитанной по приказу императора, в Риме церковь называлась жестокой мачехой, а пап сравнивали с ненасытными пиявками.

Что интересно, некоторое время спустя, узнав о смерти дамасского султана, Фридрих решил воспользоваться моментом и отправился на завоевание Палестины, забыв о морской болезни.

Папа воспользовался отъездом Фридриха и поднял против него мятеж, во главе которого стоял тесть императора. По слухам, распространяемым сторонниками Фридриха, Папа заплатил Ордену Тамплиеров за то, чтобы они организовали убийство императора. С убийством вышел прокол. Тамплиеры сообщили египетскому султану о том, что Фридрих в такой-то день без охраны будет совершать омовение в Иордане. Египетский султан не воспользовался случаем убить или захватить германского императора, а наоборот, переслал ему это послание тамплиеров. Заключив мирное соглашение с султаном, Фридрих вернулся в Европу и разгромил папские войска. Рим, правда, ему взять не удалось, и он был вынужден предложить Папе мир.

В 1239 году, когда татары начали движение в сторону Европы и покоряли Южную Русь, Папа снова отлучил императора от церкви. В анафеме Григорий объявил всех подданных германского императора свободными от присяги и запретил им под страхом смерти повиноваться ему. В ответ Фридрих опубликовал манифест, в котором называл пап кровосмесителями, ворами и убийцами. В этот раз император решил нанести удар по экономике Папского двора и запретил паломничество (один из главных источников его доходов) в Рим. Григория выручила Франция. Людовик Святой предоставил ему двенадцатую долю доходов королевства. На эти деньги Папа собрал новую армию. Тогда Фридрих, одержав ряд побед, осадил Рим. В разгар осады 20 августа 1241 года Папа Григорий внезапно скончался. Его преемник через две недели был отравлен. После этого больше года папский престол оставался вакантным. Фридрих снова осадил Рим. В городе начался голод. Под действием такого весомого аргумента коллегия кардиналов в июне 1243 года выбрала нового Папу — Иннокентия IV. Таким образом, в момент нападения «шведских феодалов» и «немецких рыцарей-крестоносцев» на Русь по указанию Римского Папы эти самые немецкие рыцари осадили резиденцию того самого Папы. Или историю у нас плохо преподают в университетах, или господаисторики беззастенчиво обманывают доверчивый народ.

Что касается противоборства германского императора и Римского Папы, то оно с избранием нового понтифика не закончилась. В 1245 году против Фридриха был провозглашен «крестовый поход». Основные боевые действия вновь развернулись на территории Италии. В 1250 году заклятый враг Рима Фридрих скончался. Борьбу с Папой продолжил его сын Конрад.

Итак, Папа не может заставить германского императора принять участие в «крестовом походе» в Святую Землю, а наши историки утверждают, что Рим организовал «крестовый поход» немцев на Русь. Чтобы доказать это, они ссылаются на папские буллы. Например, «крупный специалист» по данному вопросу советский историк Б. Рамм приводит буллу от 24 ноября 1232 года. В ней Папа Григорий IX обратился к Ордену Меченосцев (а не к шведам и немцам) с призывом начать активную деятельность в Финляндии (а не на новгородских землях), чтобы «защитить новое насаждение христианской веры против неверных русских».

Совершенно очевидно, что ни о каком «крестовом походе» против Руси в этом послании ничего не говорится. Папа не призывает всех католиков собирать средства, браться за оружие и идти войной на Русь. Наоборот, в булле речь идет не о нападении, а об обороне земель, на которых христианские миссионеры, с риском для жизни, распространяют слово Божие.

Впрочем, это послание, как и большинство папских посланий того времени, не возымело на адресата ни малейшего действия. Понтифику ничего не оставалась, как вновь взяться за перо. В очередном своем послании к Меченосцам от 27 февраля 1233 года русские (Rutheni) прямо называются «врагами» (inimici).

Из папской буллы видно, что причиной обеспокоенности Рима стало то, что русские препятствовали миссионерской деятельности католических священников среди языческих племен в Финляндии. Что же заставило Папу отвлечься от дел насущных и обратить внимание на задворки Европы — забытую богом Финляндию? Дело в том, что там началось восстание языческих племен, вызванное миссионерской деятельностью епископа Томаса. Назначенный главой новообращенных финнов, своей алчностью и жестокостью он довел своих подопечных до крайней степени озлобления. Финны подняли восстание и свою злобу на Томаса обрушили на всех тех, кто пытался привить им десять заповедей христовых. Надо сказать, что вернувшиеся в лоно язычества аборигены расправлялись с христианскими проповедниками совсем не по-христиански. Подстрекаемые новгородцами, финны хватали католических миссионеров и творили всякие зверства: выкалывали им глаза, забивали в голову гвозди, заливали горло расплавленным свинцом, бросали на съедение зверям. Согласитесь, не стоило ожидать от Римского Папы, при всем его христианском терпении, что он назовет зачинщиков и организаторов этих ужасных преступлений своими друзьями.

Разумеется, Рим не мог оставить свою попавшую в беду паству. Но и оказать ей реальную помощь он тоже не мог. Что могли сделать для христиан в Финляндии меченосцы, связанные по рукам и ногам борьбой с аборигенами, литовцами и русскими в Ливонии?

Странно только то, что серьезные ученые мужи пытаются убедить нас, что в Риме настолько оторвались от реальных земных проблем. Неужели они всерьез полагают, что в Ватикане верили, будто крошечный Орден Меченосцев сможет заставить Господина Великого Новгорода уважать волю какого-то там Папы, пусть даже и Римского? Сил нескольких десятков совсем не желающих воевать за чуждые им интересы рыцарей с трудом хватало только на то, чтобы отстоять несколько замков, фактически находящихся в окружении врагов. Да и не бросили бы меченосцы, несмотря на все призывы и окрики из Рима, с такими усилиями завоеванную ими Ливонию. Не было такой силы, которая заставила бы их начать все с самого, начала в лесах Финляндии.

Вообще в Риме, если верить нашим историкам, писали очень странные буллы. Неужели в здравом уме можно предположить, что Рим, для того чтобы помочь миссионерам в Финляндии, отправит туда Орден Меченосцев, оставив Ливонию без защиты? Что мешало Папе обратиться к католической Швеции, которая не только ближе к месту событий, но и, в отличие от меченосцев, кровно заинтересована в том, чтобы финские языческие племена перешли в христианство? А Ордену Меченосцев надо было приказать начать военные действия на русско-ливонской границе. Тогда бы новгородцам пришлось думать не о том, как посильнее напакостить католикам в Финляндии, а о том, как защитить свои собственные дома.

Именно такое использование военной силы Ордена Меченосцев диктовал не только элементарный здравый смысл, но и сама логика развития событий. В 1233 году, когда Папа указывает меченосцам, что русские — это враги, ливонцы помогают русским эмигрантам, нашедшим приют в Ливонии, вернуться на историческую родину.

К началу 30-х годов XIII века в Риге при дворе архиепископа образовалась большая колония влиятельных изгнанников. Среди них новгородский тысяцкий, изгнанный из города, скорее всего, за свою оппозицию Ярославу Всеволодовичу. Там же пребывал и сын бывшего псковского князя Владимира Мстиславовича Ярослав Владимирович.

В 1233 году Ярослав вместе с черниговскими боярами, опираясь на помощь ливонцев, захватили Изборск. Однако уже в том же году псковичи без особых усилий выбили оппозиционеров из города. Казалось бы, если цель ливонцев — захват русских земель, то они должны были зубами вцепиться в Изборск — отличный плацдарм для дальнейшей экспансии на псковские и новгородские земли. Тем более, что в то время будущий непобедимый защитник земли русской Александр Ярославич еще ходил пешком под стол, и, следовательно, никто не мог помешать им осуществить эти коварные замыслы. Но ливонцы не только не стали развивать достигнутый успех, но и не позаботились об элементарной защите своих завоеваний. Иначе как бы тогда псковичи, не прибегая к помощи ни своего «старшего брата» — Господина Великого Новгорода, ни Владимиро-Суздальского княжества, легко отбили Изборск назад?

Очевидно, успех Пскова объясняется тем, что ливонцев в Изборске попросту не было. Скорее всего, немцы даже не оставили там ни одного воина для поддержки своих русских союзников. Нечего сказать, хороши оккупанты!

Что же касается главного зачинщика этих событий Ярослава Владимировича, то он попал в плен и был отправлен псковичами в Новгород, где тогда княжил Ярослав Всеволодович. Тот, в свою очередь, держал пленника в заточении в своей вотчине Переславле. Отец Александра мог праздновать победу: наконец он взял реванш за поражение в Липецкой битве. Мстислав Удалой и его брат Владимир мертвы, а единственный наследник этого колена смоленского княжеского рода Ростиславичей, сын Владимира — Ярослав находится у него под замком.

Но ликовать по этому поводу Ярославу пришлось недолго. Каким-то образом его пленнику удалось бежать обратно к своим покровителям в Ригу. Ясно, что этот побег был возможен только при условии, что у Ярослава Владимировича были преданные сторонники в Пскове и Новгороде.

Кто же он, этот русский князь, который втянул Ливонию в войну с Новгородской землей и Владимиро-Суздальским княжеством, закончившуюся «Ледовым побоищем»? О Ярославе Владимировиче известно не много. Его отцом был псковский князь Владимир Мстиславович — родной брат новгородского любимца князя Мстислава Удалого. Это под руководством Мстислава Мстиславовича Удалого новгородцы разгромили в Липицкой битве отца Александра Невского — Ярослава Всеволодовича. Когда Мстислав Удалой княжил в Новгороде, его брат Владимир сел на княжение в Пскове. Вместе с братом он принял участие в Липицкой битве. Поначалу никаких конфликтов у Владимира с псковичами не было. Но потом не заладилось. Наши историки связывают это именно с тем, что он женился на немке, став зятем брата рижского епископа Альберта — Дитриха. Скорее всего, это был второй брак уже немолодого к тому времени Владимира. Ярослав, видимо, был его сыном от первого брака с русской княжной, имя которой нам неизвестно.

Благодаря браку с немкой, Владимир Мстиславович породнился с правящей элитой Ливонии и со временем он и его сын стали там своими людьми. Этому поспособствовали сами же псковичи, которые изгнали семью Владимира из города. Зато при дворе рижского епископа русских изгнанников приняли более чем любезно. И судя по всему, никаких притеснений по поводу своего вероисповедания русские эмигранты в Ливонии не испытывали: и Владимир, и его сын Ярослав до конца жизни остались православными.

Однако при всем желании не получится выдать псковского князя Владимира за предателя общерусских интересов, за человека, который стал помогать «немцам» в борьбе против своего народа. Даже породнившись с правящей элитой Ливонии, он не упускал возможности пограбить своих новых родственников. Позднее, когда псковичам понадобилась помощь ливонцев, они сменили гнев на милость и вновь позвали Владимира к себе на княжение. Таким образом, Ярослав Владимирович имел все основания претендовать на то, чтобы занять место своего отца, а в Пскове были те, кто его в этом поддерживал. Сын родного брата Мстистлава Удалого, который нанес сокрушительное поражение нелюбимому многими в Новгороде Ярославу Всеволодовичу, наверняка пользовался большой симпатией и у новгородцев.

5

В следующем, 1234 году, ливонцы опять были вынуждены воевать с русскими. Ярослав Всеволодович решил наказать их за то, что они помогали Ярославу Владимировичу захватить Изборск, и, собрав большое войско, напал на Дерптское епископство.

Помня неудачный опыт своих предыдущих походов против ливонцев, новгородцы в этот раз изменили свою тактику. Осаждать построенные немцами замки они не стали: все равно бы ни один не взяли, а потери понесли большие. Поэтому Ярослав решил выманить противника из-за каменных стен, где его, благодаря подавляющему численному превосходству русских, можно было бы легко разбить. Встав возле Дерпта, новгородцы начали грабить и опустошать окрестности на глазах защитников города. Ливонцам ничего не оставалось, как предпринять вылазку. Но до схватки дело так и не дошло. Новгородцам в этот раз сказочно повезло — под дерптским отрядом проломился лед, и большинство вышедших из-за городских стен утонули в реке. Это обстоятельство позволило войску Ярослава беспрепятственно продолжить начатое дело по экспроприации собственности немецких колонистов и местного населения. Русские не только разграбили окрестности, но и уничтожили запасы зерна. Видимо, вид голодающих местных жителей доставлял большую радость их русским соседям. «Немцы» (скорее всего, речь идет о жителях Дерпта и, может быть, близлежащего Оденпэ), подавленные неудачной вылазкой, были вынуждены признать поражение и заключить мир, по которому обязались платить дань Ярославу Всеволодовичу и его преемникам. Во времена Ивана Грозного об этой дани вспомнили и потребовали ее выплаты. Отказ выполнить это необоснованное, по мнению Риги, требование и стал формальной причиной начала Ливонской войны. В ходе набега 1234 года русские опустошили только земли Дерптского епископства. Владения Ордена Меченосцев не пострадали. Более того, Орден не пришел на помощь Дерптскому епископству и не ударил в тыл новгородцам, спокойно грабившим окрестности города. Значит, Орден не участвовал в этой войне и, в отличие от Риги, не помогал Ярославу Владимировичу захватить Изборск. Но прийти на помощь Дерпту меченосцы были обязаны как вассалы ливонской церкви. Почему Орден не выполнил свой долг? Дело в том, что к этому времени отношения между ливонской церковью и Орденом Меченосцев окончательно испортились.

Уже через несколько лет после своего основания Орден почувствовал, что он единственная реальная сила в Ливонии и поэтому может диктовать условия другим членам Ливонской конфедерации.

Не прошло и десяти лет после того как епископ Альберт создал Орден Меченосцев, а братья-рыцари вступили в переговоры с императором и Папой с целью освободиться от вассальной зависимости от ливонской церкви. Они обвиняли Альберта в нарушении утвержденного Папой договора Ордена с епископом, притеснении рыцарей и местного населения. Меченосцы добивались полной независимости от Риги и нераздельного господства над территорией Эстонии. Рим не поддержал их. В 1229 году умер основатель Ордена Меченосцев — епископ Альберт. Магистр Ордена Волквин (Фолквин) решил воспользоваться этим благоприятным моментом, чтобы еще раз попытаться освободиться от господства ливонской церкви.

На этот раз для этого ливонские рыцари решили объединиться с могущественным Тевтонским Орденом, который по приглашению польского князя Конрада в 1226 году обосновался на землях язычников-пруссов. Переход в вассальную зависимость от Тевтонского Ордена сулил меченосцам большие выгоды. С одной стороны, они освобождались от своих обязанностей по отношению к ливонской церкви, с другой — становились вассалами сеньора, власть которого вряд ли была большим бременем для рыцарей, поскольку владения двух Орденов разделяли земли враждебной Литвы. При этом меченосцы рассчитывали сохранить за собой земли, которые они получили от ливонской церкви за свою службу в качестве ее вассала.

Но магистр Тевтонского Ордена высокомерно отверг предложения меченосцев об объединении. Почему тевтонцы были категорически против объединения с этим Орденом? В отечественной исторической литературе факт отказа Тевтонского Ордена принять Орден Меченосцев на правах вассала игнорируются. Еще бы! Ведь они утверждают, что два Ордена объединились, чтобы увеличить свои силы (как, к примеру, считал Костомаров) для покорения русских земель. А категорический отказ Тевтонского Ордена увеличивать свои силы за счет Ордена Меченосцев в эту схему никак не укладывается. Что, впрочем, неудивительно. Человеку, хоть немного знающему историю, совершенно ясно, что никаких агрессивных замыслов по отношению к русским землям у Тевтонского Ордена не было даже в планах. Во-первых, Орден прибыл в Прибалтику для решения одной задачи — обращение язычников в христианство. После ее выполнения Тевтонский Орден должен был прекратить свое существование. Что и произошло, когда на землях крещенных пруссов образовалось светское государство Пруссия. Русские язычниками не были и, следовательно, война с ними не являлась целью Ордена.

Во-вторых, даже если бы Орден зачем-то решил напасть на русские земли, он бы не смог этого сделать. Первые полвека пребывания на землях пруссов все силы Ордена были направлены на борьбу с воинственными аборигенами. Потом главным врагом и противником Ордена стала Литва, а после ее объединения с Польшей — Польско-Литовское государство, которое, в свою очередь, было и главным противником Московской Руси, которой правили предки Александра Ярославича. Негативное отношение тевтонцев к объединению с другим рыцарским Орденом не вызовет удивления, если знать, что собой представлял Тевтонский (или немецкий) Орден. От других рыцарских Орденов того времени тевтонцы отличались очень строгим уставом. Рыцари Тевтонского Ордена обязаны были жить вместе, спать только на твердых ложах, есть скудную пищу за общей трапезой, не могли без разрешения покидать казарму, писать и получать письма, не могли иметь частную собственность.

Вновь прибышших встречали словами: «Жестоко ошибаешься, если думаешь жить у нас спокойно и весело; наш устав — когда хочешь есть, то должен поститься; когда хочешь спать, должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен спать. Для Ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры, и в награду за это Орден даст тебе хлеб, воду да рубище» (Соловьев, СС, т. 2, с. 134). Согласитесь, не многие смогут жить по таким суровым и даже жестоким правилам, а в Орден принимали не всех желающих, а только немцев и только из древних дворянских родов. Кроме монашеских обетов братья Тевтонского Ордена обязаны были ходить за больными и биться с врагами веры.

Вот некоторые выдержки из устава братьев, служащих Германскому Братству Святой Марии — так сами тевтонские братья-рыцари называли свой Орден.

Первое — пожизненное целомудрие, второе — отказ от собственной воли, то есть послушание вплоть до смерти, третье — принятие бедности, то есть житие без собственности. После вступления в братство Мастер Ордена не имел власти освобождать кого-либо от этих трех пунктов правил, ибо если нарушен один из них — нарушено все правило.

Рыцарю не разрешалось иметь в личной собственности практически ничего, даже постельного белья. «Что касается постельных принадлежностей, каждый брат должен довольствоваться спальным мешком, ковриком, простыней, покрывалом из холста или тонкого полотна и подушкой, если только брат, заведующий спальными принадлежностями, не выдает больше или меньше означенного».

Ну, а если кто-то захочет получить вещи лучше, чем те, что ему выдали? Эту сторону казарменной жизни рыцари тоже предусмотрели: «Брат упорно настаивает на получении оружия или вещей лучших или более изящных, чем те, что ему выдали, то он заслуживает получения худших. Ибо это показывает, что тот, кто заботится в первую очередь о нуждах тела, не имеет крепости в сердце и внутренней добродетели».

Чтобы ни у кого не было соблазна иметь личную собственность, устав Ордена специально оговаривал отдельным параграфом то, что братья-рыцари не могут иметь личных ключей и замков. «Так как религиозные люди должны любыми способами избегать собственности, мы желаем, чтобы братья, которые живут в монастырях, обходились без ключей и замков для сумок и коробок и сундуков и всего другого, что может замыкаться».

Питаться братья должны всего два раза в день за одним столом и из одного котла. Рацион тоже детально регламентирован. Мясо разрешалось только три раза в неделю. Плюс один раз в неделю рыба. В современной европейской тюрьме заключенных кормят лучше, чем питались отпрыски самых знатных домов Германии, служа в рядах Ордена. Братьям запрещались любые развлечения, включая любимое занятие феодальной знати того времени — охоту.

На попечении Ордена были не только больные, ухаживание за которыми и было главной «уставной» задачей братьев-рыцарей, но и «пенсионеры» — старые и немощные братья, о которых устав Ордена тоже требовал заботиться.

Разумеется, брат-рыцарь не мог иметь никаких отношений с женщинами. Ему запрещалось целовать даже свою мать или сестру: «ибо это есть прямое проявление невоздержанности и мирской любви».

Каждый желающий вступить в Орден должен был пройти испытательный срок, «достаточный, чтобы он понял и познал все тяготы, ожидающие его на службе Ордену, а братья могли узнать характер его».

В Пруссию тевтонцы попали после того, как они были изгнаны из Палестины, где со своими строгими нравами они не смогли ужиться с французскими и английскими рыцарями, которые не разделяли их строгие нравы и предпочитали вести далекий от аскетизма образ жизни — роскошь, вино, женщины, турниры.

6

Булла Римского Папы, направляющая меченосцев на помощь христианским миссионерам в Финляндию, осталась без ответа. Не дождавшись от Ордена никакой помощи в Финляндии, Папа отправляет новую буллу, в которой посылает меченосцев в противоположном от Финляндии направлении — на язычников — литовцев. На этот раз Орден охотно отозвался на призыв Рима. Исполнить волю Папы Орден вынуждали его собственные интересы. В начале 1236 года Григорий IX объявил «Крестовый поход» в Литву. А уже в начале осени того же года объединенное войско Ордена, его союзников и прибывших из Европы крестоносцев двинулось в поход на Литву. Чем объясняется такая спешка и желание услужить Риму со стороны Ордена Меченосцев? Может быть, потому, что литовцы, в отличие от финнов, неоднократно совершали набеги на земли Ливонии и владения Меченосцев в частности? Но от набегов литовцев страдали больше местное население и ливонская церковь. А братья-рыцари при появлении литовцев укрывались за стенами своих замков, где в полной безопасности пережидали опасность. Зачем же покидать надежные укрытия и лезть в самое логово врага? Значит, причина, заставившая Орден ретиво откликнуться на призыв из Ватикана, не в этом. А в чем?

Дело в том, что меченосцам необходимо было срочно выслужиться перед Римом для того, чтобы Папа посодействовал им в вопросе объединения с Тевтонским Орденом.

Новая попытка меченосцев присоединиться к тевтонцам, предпринятая в 1235 году, закончилась полным провалом. И в этот раз это был не просто срыв очередного раунда переговоров, а окончательный и бесповоротный вердикт тевтонцев — Ордену Меченосцев отказать.

А произошло вот что. Два командора Тевтонского Ордена, лично изучив положение дел в Ливонии, возвратились в Пруссию, прихватив с собой трех депутатов от Ордена Меченосцев. На совете в Марбурге эти депутаты были обстоятельно допрошены «об их правилах, образе жизни, владениях и притязаниях». Затем о своих впечатлениях рассказали тевтонские командоры, вернувшиеся из Ливонии. Они представили поведение меченосцев в самом непривлекательном свете, «охарактеризовав их как людей упрямых, крамольных, не любящих подчиняться правилам своего Ордена, ищущих личной корысти, а не общего блага. «А эти, — прибавил выступающий командор фон Неуенбург, указывая пальцем на присутствующих меченосцев, — да еще четверо мне известных, хуже всех там». Второй командор подтвердил слова своего товарища. Когда вопрос о приеме меченосцев был поставлен на голосование, «воцарилось глубокое молчание» (Соловьев, СС, т. 2, с. 124). После этого на планах меченосцев по объединению с Тевтонским Орденом можно было поставить крест.

Но меченосцы не теряли надежды. Теперь, после позорного провала на «вступительном экзамене», заставить Тевтонский Орден объединится с меченосцами мог только Римский Папа. Но для того чтобы Рим поддержал Орден Меченосцев, братьямрыцарям надо было заслужить расположение понтифика. Именно поэтому они так поспешно и с таким рвением откликнулись на буллу из Ватикана об организации похода в Литву.

Поход в Литву с самого начала был обречен на неудачу в силу того, что с военной точки зрения в нем не было ни малейшего смысла. Литовцы, по свидетельству современников, воевали так: «трубя в длинные свои роги, они садились на борзых лесных коней и как лютые звери стремились на добычу: жгли селения, пленяли жителей, и настигаемые отрядами воинскими, не хотели биться стеною: рассыпались во все стороны, пускали стрелы издали, метали дротики, исчезали и снова являлись» (Карамзин, СС, т. 2—3, с. 389).

Как собиралось воевать «крестоносное» войско с противником, избегающим открытого столкновения, непонятно. В самом лучшем случае, инициатива Рима была обречена на то, чтобы повторить судьбу легендарного похода Дария против скифов. Но если Дарий безуспешно пытался сразиться с ускользающим противником, преследуя его в бескрайних степях, то меченосцам предстояло гоняться за литовцами по непроходимым лесам и болотам. Что, согласитесь, совсем не одно и то же.

На организацию «крестового похода» ушло минимальное время — меньше полугода. Эта спешка привела к тому, что и без того бесперспективный поход в Литву организовали так, что он был заведомо обречен на провал.

Самая главная ошибка руководителей христианского войска в том, что они не учли особенностей будущего театра военных действий: для похода было выбрано самое неподходящее время — осень. Меченосцам надо было бы дождаться зимы. Русские, имеющие большой опыт войн с литовцами, еще в 1190 году убедились в том, что «в этой болотистой стране только и можно было воевать в сильные холода» (Соловьев, СС, т. 1, с. 627).

Осенние дожди делали болотистые литовские леса непроходимыми и сводили на нет преимущества главной ударной силы «крестоносцев» — тяжелой рыцарской конницы. В лесу, а тем более в болоте она была не только бесполезна, но из грозной силы превращалась в легкую добычу скрывавшихся за деревьями конных лучников в звериных шкурах. Именно поэтому надо было дождаться зимы, когда болота промерзнут, а леса, потерявшие листву, перестанут служить противнику надежным убежищем.

Кроме того, у Ордена практически не было опыта войны с литовцами. Большинство предыдущих столкновений с ними сводилось к тому, что во время литовских набегов в Ливонию Меченосцы отсиживались за стенами замков, которые литовцы, не имеющие осадных орудий, и не пытались штурмовать.

Меченосцам следовало бы перенять тактику Тевтонского Ордена в Пруссии — начать строительство замков на литовской земле и, прикрываясь их стенами, шаг за шагом углубляться на вражескую территорию.

Но сколько на это потребуется времени и сил? У меченосцев не было ни того, ни другого. Их главная цель — произвести благоприятное впечатление на Рим и командоров Тевтонского Ордена. А искателям приключений, съехавшимся в Ливонию по призыву Папы со всей Европы, чтобы принять участие в предстоящем «крестовом походе» против язычников-литовцев, была нужна слава и добыча, и чем скорее, тем лучше.

Как и следовало ожидать, этот «крестовый поход» в Литву закончился для его участников катастрофой. «Крестоносцы» были разбиты в битве при Сауле, в которой Орден Меченосцев понес невосполнимые потери и прекратил свое существование.

Произошло это историческое событие в 1236 году предположительно где-то в окрестностях современного литовского города Шяуляя.

В этом городе мне довелось проходить службу в рядах советской армии. Тогда здесь был один из крупнейших военных аэродромов в СССР (сейчас на нем базируются самолеты НАТО). Истребители-бомбардировщики с изменяемой геометрией крыла Миг-23 и 27 ежедневно с утра до вечера шли на взлет и заходили на посадку прямо над расположением нашей воинской части. Время от времени над нашими головами проходили самолеты дальнего обнаружения с огромным грибовидным локатором на спине, или стратегические бомбардировщики с крылатой ракетой размером с истребитель под брюхом.

Но больше всего меня, юношу с московской рабочей окраины, поражала не мощь военно-воздушных сил советской империи, а частные трехэтажные особняки с фонтанами, в которых проживали «бедные» литовцы. Это сейчас такой роскошью никого не удивишь, а тогда, в начале 80-х годов прошлого века… Особенно если сравнивать эти особняки с дачным домиком, построенным моим дедом, бывшим стахановцем, из дощечек от овощных ящиков, которые он, за неимением личного автомобиля, возил на себе на наши шесть соток в подмосковном садоводческом товариществе «Шарикоподшипниковец».

А еще в Шяуляе дивной красоты католический костел в романском стиле, шпиль которого возвышается над городом. В ясную погоду его былые стены, окруженные кустами сирени, и покрытая красной черепицей кровля, словно плывут на фоне голубого неба.

На окраине Шяуляя вторая градостроительная доминанта этого литовского города — грандиозный мемориал, посвященный Великой Отечественной войне. В центре его многометровый монумент в виде скульптурной группы, изображающей трех советских воинов, размеры которой явно не соответствуют реальным масштабам сражений в этих местах и их месту в истории войны.

А вот о том, что в этом месте был в 1236 году разгромлен Орден Меченосцев, я тогда не имел ни малейшего представления. Никаких монументов, напоминавших об этом событии, в округе не наблюдалось. Замполиты, которые получали приличные по тем временам деньги за патриотическое воспитание советских воинов, о том, что мы служим в местах, где наши доблестные предки остановили «крестовый поход», ничего не рассказывали.

О том, что в окрестностях Шяуляя было разбито войско «крестоносцев», я узнал совершенно случайно, вычитав об этом в купленном на память о службе фотоальбоме «Шяуляй». Но и в нем этому важному событию в истории Литвы была отведена всего одна строка под фотографией установленного в память об этом событии памятника — ничем не приметного деревянного креста. Таких в этих местах много.

Тогда я не задумался над тем, почему ни до революции, ни в советское время победа над «западным агрессорам» в битве при Сауле не была увековечена с подобающим размахом. А ведь это очень странно. И при царях, и в годы советской власти важные исторические события принято было запечатлять в памяти народной строительством грандиозных памятников и целых архитектурных ансамблей. На предполагаемом месте «Невской битвы» — не просто собор, а целая Лавра. На окраине Пскова — огромный, как Кинг-Конг, памятник Александру Невскому.

Да что там победы! В эстонском Тарту (бывшем Юрьеве — Дерпте) установлен монумент в память русско-эстонской обороны 1224 года, закончившейся захватом города ливонцами. А тут такая славная победа отмечена невзрачным деревянным крестом, который больше подходит в качестве надгробия на скромной могиле, чем как памятник на месте важного исторического события. Может быть, битва при Сауле большего и недостойна? Если попробовать оценить ее историческое значение, то придется признать, что это единственное сражение на территории бывшего СССР, в котором был уничтожен рыцарский Орден, то есть это событие, по значению сравнимое с Грюнвальдской битвой. Казалось бы, какая благодарная почва для патриотического воспитания и на тебе — такой скромный крестик, который язык не повернется назвать памятником. Почему такая несправедливость? Объясняется же она весьма прозаично…

В «крестовый поход» на литовцев во главе с магистром отправился практически весь Орден Меченосцев — 55 рыцарей. Кроме братьев-рыцарей Ордена в походе участвовало ополчение немецких колонистов из Ливонии (около 600 человек), 500 пилигримов, прибывших из Европы, и почти полторы тысячи местных жителей (эстов, ливов, лэттов). Кроме того, в этом «крестовом походе», осуществленном по указанию Римского Папы, участвовала псковская дружина в количестве 200 воинов. Несложно подсчитать, что русских воинов среди «крестоносцев» было в четыре раза больше, чем ненавистных отечественным историкам рыцарей Ордена Меченосцев.

Теперь читателю понятно, почему битва при Сауле не удостоилась памятника? Не ставить же его на месте сражения, в котором литовские витязи наголову разгромили войско русских «крестоносцев»!

Всего завоевывать Литву отправилось «огромное» войско численностью около трех тысяч человек. Очевидно, такими силами покорить литовцев было невозможно. Зато отчитаться перед Папой — можно, заодно поставив Рим перед фактом: сил одних меченосцев для обращения Литвы в католичество явно недостаточно, поэтому их надо объединить с Тевтонским Орденом.

21 сентября 1236 года возле местечка Сауле союзникам преградил дорогу отряд литовцев. Тяжеловооруженные рыцари не приняли бой, не решившись сражаться в этом болотистом месте. Пока союзное воинство выжидало, подошли основные силы литовцев и напали на врага. Магистр Ордена, по словам Соловьева, «погиб вместе со своим войском». Орден Меченосцев дефакто перестал существовать. О потерях «крестоносцев» в этом сражении свидетельствует псковская летопись, согласно которой из псковичей, участвовавших в этом походе, домой вернулся «каждый десятый». Так в русских летописях говорили о крупных поражениях наших войск, например в битве на Калке. Итак, для завоевания Литвы Орден Меченосцев, которым отечественные историки пугают наивных обывателей, выставил все свои силы — пятьдесят пять рыцарей и полторы тысячи туземного войска. Разве с такими силами меченосцы могли представлять угрозу для Руси? Им бы думать не о нападении, а о том, как защитить свои собственные владения от многократно превосходящих сил Руси: новгородцы для походов в Ливонию собирали двадцатитысячное войско!

Почему ливонцы не стали удерживать уже захваченный с их помощью Изборск — прекрасный плацдарм для дальнейшей агрессии на Русь? Почему не продолжили наступление на русские земли, а наоборот, повернули свое оружие в другую сторону — против язычников-литовцев?

Потому что никаких планов по отношении к русским землям у Ордена не было. Большинство войн Орден Меченосцев вел либо против местных балтийских племен, либо против Литвы. По сути, меченосцам не было дела до междоусобиц русских. Им было важнее иметь с этой стороны союзников в борьбе с Литвой, которая неоднократно совершала против Ливонии опустошительные набеги. За полвека (с 1210 по 1268 г.) литовцы совершили 29 крупных нападений на Ливонию.

Почему псковская дружина, спустя всего три года, после того как ливонцы помогли Ярославу Владимировичу захватить Изборск, присоединилась к своим вчерашним врагам — меченосцам для совместного «крестового похода» в Литву с католическим войском? Да потому, что литовцы, в отличие от Ордена Меченосцев, действительно представляли для Пскова реальную угрозу.

Литовские набеги, от которых жестоко страдали все приграничные народы, советские историки объявляли не представляющими особой опасности, потому что литовские отряды были малочисленны и слабо организованны. Неискушенный читатель принимает эти домыслы на веру. Действительно, что там литовцы по сравнению с грозными рыцарями, несущимися в атаку стальным тараном, как это показано в фильме Эйзенштейна. Вот это действительно производит впечатление грозной силы, многочисленной и хорошо организованной. Особенно когда визуальный ряд сопровождается звуками гениальной музыки Шостаковича. Только как объяснить, что малочисленные и плохо организованные литовцы наголову разбивают многочисленное и хорошо организованное рыцарское войско сначала под Шяуляем, а потом в битве при Дурбе (1260 г.)? Но несмотря на растущую экспансию со стороны языческой Литвы, поход 1236 года — единственный пример совместных действий Ливонии и русских против общего врага. Прежде всего, потому, что к середине XIII века для Владимиро-Суздальской Руси и Новгородской земли Литва еще не представляла серьезной угрозы. От литовских набегов их надежно защищали Смоленское княжество, Псков и… Ливония. На случай, если отдельные отряды литовцев прорвутся через псковские земли, Новгород построил систему укреплений по реке Шелонь. А основным направлением военной активности Владимиро-Суздальской Руси до монгольского нашествия была Волжская Булгария. В 1218 году булгары захватили владения ростовского князя Василька — город Устюг на реке Сухона (сейчас Великий Устюг). До этого булгары совершали походы на Рязань и Муром (1209 г.). В 1220 году Великий князь Владимирский Юрий, собрав большую дружину, совершает поход против булгар. В 1221 году, для того чтобы закрепить свой успех и обезопасить восточные границы от нападений, Юрий основал Нижний Новгород.

После разгрома «крестоносцев» в 1236 году каждая из сторон противостояла литовской экспансии в одиночку. В результате Тевтонский Орден был разбит в Грюнвальдской битве, а русские уступили Литве большую часть бывшей Киевской Руси.

Таким образом, настоящую угрозу для русских земель представляли в XIII веке не католические соседи, а язычники-литовцы. О чем свидетельствует тот факт, что через век не «латинская Европа», а Литовское государство расширилось за счет земель бывшей Киевской Руси от Балтийского до Черного моря. И если бы не возвышение Москвы, присоединившей сначала Псков и Новгород, затем земли Орды и, наконец, Ливонию и большую часть Польско-Литовского государства, неизвестно, как бы выглядела политическая карта современной Европы. Какое государство простиралось бы на территории бывшей Российской империи и Советского Союза, если бы центром объединения русских земель стало не Московское княжество, а Литва? Скорее всего, его столица была бы не в Москве, а в Варшаве, Каунасе или Вильнюсе.

В отечественной литературе преобладает негативная оценка Тевтонского Ордена, рыцарей которого, ссылаясь на Карла Маркса, называют псами-рыцарями (вообще-то основоположник научного коммунизма называл их монахами-рыцарями, а не псами). Пылая праведным гневом, обличители обвиняют Орден в безжалостном уничтожении несчастных пруссов. При этом они почему-то упускают из вида, что немецких рыцарей призвали на помощь братья-славяне. Ведь именно на них — поляков и чехов, а не на немцев, нападали воинственные пруссы. Без помощи Ордена вряд ли им удалось их остановить. Даже столицу будущей Восточной Пруссии — Кенигсберг (королевский город) назвали в честь славянина — чешского короля Пржемысла II, который отличился в походе против пруссов (1253—1254).

Обличители тевтонцев помалкивают и о том, что Москва смогла собрать вокруг себя русские земли во многом благодаря тому, что Орден на протяжении полутора веков (с середины XIII до начала XV века) сдерживал агрессию Литовского государства, отвлекая на себя его основные силы.

С 1269 по 1306 годы Литвой было совершено шестнадцать походов на Ливонию, девять походов в Пруссию и только пять на Русь. После покорения Пруссии все силы Тевтонского Ордена были брошены против Литвы. Только в конце XIII века Орден организовал десять походов на Литву. В XIV веке Тевтонский Орден совершил около ста девяти походов и рейдов против Литвы. Только на владения Ордена в Пруссии литовцы нападали пятьдесят раз. Если учесть, что для завоевания большей части бывшей Киевской Руси литовцам хватило тридцати восьми походов, то что бы осталось от нее, если бы удары, нанесенные по Пруссии, были направлены на Русь?

В 1368 году Ольгерд, собрав большие военные силы, организовал поход на Москву. Вместе с ним двинулись также тверской князь Михаил и смоленский князь Святослав со своими полками. Великий князь Дмитрий (будущий Донской) разослал по всем городам грамоты для сбора войск, но большинство ратников не успело собраться. Выступившие навстречу литовцам полки московские, коломенские и дмитровские были уничтожены в бою 21 ноября на реке Тросне, после чего литовцы осадили Москву, в которой заперся Дмитрий со своими боярами. Но осада продолжалась всего три дня. Ольгерд неожиданно снялся и ушел в Литву. Причиной поспешного отступления стало нападение Ордена на Литву. Через сто пятьдесят лет после того как Александр Ярославич «отразил» западную агрессию, вновь сложилась благоприятная ситуация для нападения «немцев» на Русь. Москва из последних сил бьется с татарами, которых поддерживает Литва. Тахтамыш в 1381 году сжигает Москву. Русь еще не оправилось от потерь на Куликовом поле. Новгород горит желанием избавиться от московской опеки. Рязанский князь готов поддерживать татар. Ну, чем не время начать новый «крестовый поход» на «схизматиков»? А немцы вместо этого с непонятным упорством бьются со своими братьями-католиками. Не правда ли, странное поведение «исконных врагов» Руси?

Гримаса истории состоит в том, что одержать победу над Орденом литовцы смогли только за счет сил покоренных ими русских городов. Наглядная иллюстрация этого — судьба Смоленска. В 1404 году Витовт в очередной раз осаждает этот город. Три месяца длилась осада и обстрел из пушек, но взять город Витовт не смог. В это время Орден вторгся в Литву. Сняв осаду, Витовт вынужден был уйти отражать нападение тевтонцев. Не рискуя дать открытого боя, он нападал на немцев из засад, поджидая, когда на помощь подойдут польские войска. Это был последний крупный поход Тевтонского Ордена в Литву.

Смоленский князь Юрий, понимая, что в одиночку не сможет противостоять литовцам, едет в Москву просить сына Дмитрия Донского Василия о помощи. Его отсутствием воспользовались смоленские бояре — сторонники Витовта. Они сдали город литовцам. Через шесть лет Витовт вывел смоленские полки сражаться против тевтонцев в Грюнвальдской битве. Своих недавних врагов-смолян Витовт использует в этом сражении в качестве пушечного мяса. Благодаря мужеству смолян, которые в отличие от своих хозяев с поля боя не бежали, Тевтонский Орден потерпел поражение в Грюнвальдской битве. Теперь уже никто не «мешал дальнейшей экспансии Литвы русских земель. Через двести лет польско-литовские интервенты заняли Москву. В 1491 году посол австрийского императора Максимильяна даже просит Иоанна принять под свое покровительство Тевтонский и Ливонский Орден. А в 1517 году заключен договор между Тевтонским Орденом и Москвой, по которому рыцарям была обещана помощь против Польско-Литовского государства. Интересен текст договорной грамоты, в которой буквально говорилось следующее: «магистр бил челом о том, чтобы мы его жаловали и берегли, и мы его пожаловали и за него и за его земли хотим стоять и оберегать его от своего недруга короля польского».

Орден просил ежемесячно 60 тысяч золотых на содержание 10 тысяч пехоты и 2000 конников, а также средства на артиллерию. Великий князь Василий обещал отправить эти деньги в Пруссию, когда Орден вернет все занятые поляками прусские города и двинется на Краков. Обещания своего Василий так и не сдержал. Ордену прислали деньги только на 1000 пехоты (т. е. только 4 000 золотых, в пятнадцать раз меньше, чем просил магистр), с распоряжением передать их магистру тогда, когда Орден начнет войну против Сигизмунда. Орден начал войну, но с такой помощью от Москвы был обречен на поражение. В результате Орден вынужден был заключить мир и стал вассалом Польско-Литовского государства. Получается, что если бы Москва не на словах, а на деле поддержала Тевтонский Орден, не было бы трагедии Смутного времени.

Зато воспользовавшись тем, что Литва воюет с Орденом, Москва совершила несколько походов на Полоцк, Витебск, Вильно, Младечено, Минск, Могилев, Оршу, «страшно опустошив неприятельские волости». Напомню читателю, что опустошенные «неприятельские волости» — это земли, населенные православными русскими и белорусами. Монгольского нашествия эти земли не испытали, а вот разрушения, причиненные им московским войском, можно сравнить с нашествием Батыя на Русь.

Но для нас в данном случае главное другое: в XV веке Москва считает, что крестоносцы Тевтонского Ордена — ее союзники, а в XX историки будут уверять в том, что он — главный враг.

7

После поражения в битве при Сауле оставшиеся в живых братья-рыцари направляют послов в Рим и умоляют Папу замолвить за них словечко перед тевтонцами. В этот раз понтифик настоял на объединении: в Риме понимали, что после разгрома Ордена Меченосцев Ливония осталась без защиты. Тевтонцы посылают в Ливонию Германа Балка, который становится первым «провинциальным магистром ливонским» (1237 г.).

Объединение разгромленных Меченосцев с Тевтонским Орденом наши историки представляют как свидетельство подготовки вторжения на Русь. Так, Гумилев пишет: «В 1237 г. рыцари-монахи двух орденов — Тевтонского и Меченосцев, объединившись, создали мощный Ливонский орден. Фактически образовалось «военно-духовное» государство, целью существования стал захват Прибалтики, продвижение на Русь и насильственное окатоличивание покоряемого населения» («От Руси к России», с. 123). Чтобы допустить столько ляпов в двух предложениях, надо постараться. Напомню, что объединение рыцарских Орденов произошло по причине разгрома немецко-русского войска литовцами и необходимости защитить Ливонию, а не для «продвижения на Русь». Что касается «захвата Прибалтики», то Латвия и Эстония к тому времени уже были захвачены, и борьба велась против пруссов (до 1283 г.) и литовцев (закончилась поражением в Грюнвальдской битве 1410 г.). То есть против Руси Ливонский Орден не мог воевать потому, что главный его враг находился в противоположном направлении от границ Руси, а война на два фронта невозможна. Объединение с Меченосцами не привело к созданию «мощного Ливонского Ордена». Во-первых, никакого нового рыцарского Ордена (по Гумилеву, «Ливонского Ордена») не возникло: Тевтонский Орден расширил свои владения за счет владений бывшего Ордена Меченосцев. Во-вторых, это не привело к увеличению его мощи. Как раз наоборот — ослабило тевтонцев, вынудив их ввязаться в междоусобную войну в Ливонии. Какие выгоды заставили тевтонцев снизойти до того, чтобы принять в свои ряды остатки Ордена Меченосцев? Мотив объединения с Меченосцами — принадлежавшие им ливонские земли и возможность использовать остатки этого Ордена в войне против литовцев и пруссов. Никаких других выгод слияние с Меченосцами не сулило. Наоборот, обещало большие проблемы: возникновение обязательств по защите ливонской церкви и втягивание в пограничный конфликт с Новгородской землей.

Объединение с тевтонцами не сделало более сильными в военном отношении и ливонских рыцарей. После того как они стали вассалами Тевтонского Ордена, он, естественно, поступал с ними по принципу «остаточного финансирования». То есть Тевтонцы забирали большую часть сил и средств своего ливонского филиала для продолжения войны в Пруссии.

Некорректно и огульное обвинение Гумилева в том, что целью Ордена было «насильственное окатоличивание покоряемого населения» — по уставу Тевтонского Ордена его целью было крещение язычников, а не обращение православных в христианство. После того, как место Меченосцев занял Тевтонский Орден, Рим, по логике вещей, должен был направить его на защиту христиан в Финляндии. Но Папа этого братьям-рыцарям не поручает. Почему? Историки молчат. Зато, как фокусник из рукава, извлекает на свет новую буллу от 9 декабря 1237 года, в которой Григорий IX обращается к шведскому архиепископу с призывом организовать «крестовый поход» в Финляндию «против тавастов» (так в Западной Европе называли финское племя емь, или все финские племена) и их «близких соседей». Эту буллу часто приводят в качестве доказательства того, что Рим планировал и организовывал совместный «крестовый поход» на Русь и именно она привела шведов на берега Невы. На мой взгляд, эта булла не подтверждает, а опровергает эти вымыслы.

Во-первых, как видно в тексте этой буллы, русские или православные в ней не упоминаются вообще. Однако это совсем не смущает наших историков, которые заявляют, что под «близкими соседями» Папа разумеет не кого-нибудь, а русских. Уж не тех ли самых русских, родственники которых только что полегли в литовских болотах плечом к плечу вместе с крестоносным воинством? Да и не надо было Риму прибегать к такому дешевому лукавству. Если бы поход организовывался действительно против русских, то в папской булле было бы, что называется, черным по белому так и написано: вперед, доблестные католики-шведы, в «крестовый поход» на богомерзких схизматиков-русских. Так что под «близкими соседями» Папа подразумевает не русских, а многочисленные языческие финские и карельские племена (в русских летописях ямь, емь, сумь, корела, ижора и др.), названий которых в далеком от Скандинавии Риме просто не знали.

Во-вторых, если папство организовывало совместный «крестовый поход» «немцев» и шведов, то почему он обращается к шведам только спустя пять лет после того, как он потребовал от Ордена Меченосцев выступить на защиту миссионеров в Финляндии?

Возможно, Папа сразу не обратился к шведам потому, что не забыл о том, как они потерпели поражение в Ливонии. Возможно, в Риме считали, что шведы сами нуждаются в помощи против финских язычников. Да только шведам помощи ждать было неоткуда. Но и расписаться в собственном бессилии перед только что принявшей католичество Швецией Рим не мог. Чтобы не потерять авторитет в глазах новообращенной паствы, Папа и отправляет буллу к шведскому архиепископу: исполняйте свой христианский долг, обращая своих соседей язычников в лоно церкви.

К германским княжествам с требованием организовать «крестовый поход» в Финляндию Папа тоже не обращается. Направление «крестового похода» в этой булле тоже указано предельно ясно: Финляндия. Ни одного папского послания, в котором провозглашается «крестовый поход» на Русь, не обнаружено.

Более того, в буллах, которые приводятся в качестве документального подтверждения того, что Рим выступал организатором и вдохновителем католической агрессии против Руси, нет ничего похожего на призыв к агрессии.

Речь идет о двух документах. Первый — это послание папы Гонория III королям Руси 1227 года, в котором Рим просит поддерживать «прочный мир с христианами Ливонии и Эстонии» и предупреждает русских князей о грозящей опасности: «Господь, разгневавшись на вас, доныне подвергал вас многим бедствиям, и ждет вас еще более тяжелое несчастье, если не сойдете с тропы заблуждений и не вступите на путь истины». Поскольку до этого Русь потерпела сокрушительное поражение в битве на Калке, то это послание есть не что иное, как предупреждение об идущей на Русь угрозе со стороны приближающихся к ее границам монгольских полчищ. Тем более, что, судя по записи в НПЛ, сами русские не знали о планах татар напасть на Русь. Они беспечно надеялись, что после победы на Калке татары ушли в степь и больше не вернутся: «татары же возвратившись- от реки Днепра; и не ведаем, откуда пришли и куда делись опять: бог весть, отколе придет на нас за грехи наши». Рим в этом послании предлагает прекратить нападения на католиков и объединиться перед лицом общего врага. Наши историки трактуют это предупреждение о грозящей опасности как угрозу возмездия за отказ от принятия католичества.

Призыв Папы прекратить вражду с христианами в Прибалтике на Руси остался не услышанным. Уже в следующем году Ярослав Всеволодович собрался вести Новгород и Псков в поход на Ригу.

Второй документ, на который ссылаются некоторые апологеты теории об агрессии Запада, — послание папы Александра IV Тевтонскому Ордену 1260 года.

Ссылаясь на это послание Ватикана, историки лукавят. Прошло почти двадцать лет после «Ледового побоища», в котором «крестоносцы» вчистую проиграли решающую схватку Запада с Востоком» (Бегунов. Указ. соч., с. 80). А после этого поражения, по словам Костомарова: «Сами папы вместо грозных булл, возбуждавших крестовые походы на русских наравне с язычниками, избрали другой путь в надежде подчинить себе Русь — путь посольств и убеждений…» (указ. соч., с. 82)

О чем же пишет Папа тевтонцам? Цель его послания — «воздать» Ордену за то, что он с большим рвением распространял «католический обряд» «в Пруссии и Ливонии и в сопредельных с ними землях во славу Божию». За эти заслуги Рим «жаловал» Ордену «все земли, замки, деревни и города и прочие места в Руси». Но они могли стать собственностью Ордена только при определенных условиях: если они будут пожалованы Ордену их владельцами или отойдут ему «по закону», или «занятые безбожными татарами, если сможете отнять у них, впрочем, с согласия тех, к кому, как известно, они относятся». Таким образом, Рим «жалует» Ордену то, что он освободит от «безбожных татар», но только если на это будет согласие тех, кому эти владения принадлежали до захвата их татарами. То есть, по плану Папы выходило, что Тевтонский Орден должен освобождать русские земли от «безбожных татар» и возвращать их прежним владельцам, а уж потом, если эти владельцы согласятся, мог получить их в собственность. Да только вряд ли кто-нибудь из бывших владельцев согласился бы отдать Ордену освобожденные им от монголов владения.

Впрочем, Орден не откликнулся на призыв Папы и не бросился на помощь порабощенным «безбожными татарами» соседям. К этому времени власть Рима стала номинальной, и призывы Папы потеряли прежнюю силу. «Время крестовых походов прошло, Папа не имел уже прежнего значения, не мог своими буллами подвинуть целую Европу против Востока. В 1253 году он писал ко всем христианам Богемии, Моравии, Сербии и Померании об отражении татарских набегов на земли христианские и проповедовании крестового похода; но это послание не произвело никакого действия; то же в следующем году писал он к христианам Ливонии, Эстонии и Пруссии, и также безуспешно» (Соловьев, СС, т. 2, с. 170).

Отечественным историкам должно быть хорошо известно, что «христианские земли», на которые нападали татары, не что иное, как русские княжества. Так что позвольте от лица потомков неблагодарных россиян сказать Ватикану спасибо за оказанную моральную поддержку. Лучше поздно, чем никогда. Другое дело, что Русская Православная церковь в помощи из католической Европы не нуждалась, так как чувствовала себя при татарах более чем комфортно. Даже наоборот, греческая верхушка Русской Православной церкви хотела бы использовать татар, для того чтобы свести свои давние счеты с католиками и с их помощью изгнать католиков из Константинополя и восстановить Византийскую империю.

Это понимали и в Риме. Именно поэтому в упомянутом папском послании Тевтонскому Ордену было сказано: «Мы желаем, чтобы епископ и прочие служители церкви или клирики вышеупомянутой Руси, навсегда вернувшись к единству веры и повиновению святой римской Церкви, уже не принадлежали бы к греческим схизматикам и не служили бы постыдно их обряду и распустили всех их духовных лиц» (т. е. отправили бы греков на их историческую родину. — Авт.). Это единственная фраза в папских посланиях, в которой говорится о необходимости руками Ордена заставить русскую церковь повиноваться римской церкви. Впрочем, это обращение к Тевтонскому Ордену нельзя рассматривать серьезно. Это крик отчаяния: византийцы вотвот освободят Константинополь (это произойдет в следующем, 1261 г.). Неужели в Риме были так наивны, что всерьез рассчитывали на помощь тевтонцев, которые только что потерпели сокрушительное поражение от литовцев в битве при Дурбе и уже сорок лет вели бесконечную войну с пруссами? Сейчас они все бросят и пойдут на верную смерть — освобождать от монголов Русь. Вообще, если посмотреть ни историю Евразии XIII века не из мышиной норы, а с высоты птичьего полета, то сама постановка вопроса об агрессии на Русь со стороны Западной Европы (или католического мира) выглядит, по меньшей мере, лукаво. Была ли вообще возможна агрессия (выходящая за рамки пограничного конфликта или набега с целью грабежа) какой-либо европейской державы против Руси в то время? Можно с уверенностью констатировать: нет.

Абсурдность господствующих сейчас представлений об отношениях Руси с Западом лучше всего видна, если сравнить их с тем, как оценивали ситуацию наши предки. Когда Иван Грозный начал войну с Ливонией, его духовник (кстати, уроженец Новгорода) Сильвестр настаивал на том, чтобы «вместо того, чтоб воевать с христианами, слабыми, безвредными, лучше воевать с неверными, беспрестанно опустошающими границы государства» (Соловьев, СС, т. 3, с. 507). То есть еще в XVI веке даже представители православной церкви не считали католическую Европу врагом Руси. Еще более странно слышать подобное утверждение от новгородца. Это ведь его родной город якобы спас Александр Ярославич от нашествия «ливонских рыцарей».

Оценивая внешнюю политику Московского государства времен царствования Ивана Грозного, Соловьев делает следующий вывод: «Более других могущества Москвы должно было бояться самое слабое из соседних государств — Ливонское: действительно, при сильной потребности иметь непосредственное 7 сообщение с Западною Европою, иметь гавани на Балтийском море взоры московского царя необходимо обращаются на Ливонию, добычу легкую по ее внутреннему бессилию» (СС, т. 3, с. 483).

Еще называя своим царем Крымского хана, Москва не считает Ливонское государство серьезным противником и даже не считает нужным общаться с ним на равных.

Самый большой почет во времена Ивана III и его сына Василия оказывался крымскому хану, которого Великий князь московский почитал как своего царя и бил ему челом. И это при том, что крымский хан был вассалом турецкого султана, с которым Москва почитала себя на равных. Большим почетом пользовались в Москве послы австрийского императора. Такое же отношение было к представителям Польско-Литовского государства при короле Казимире. С этими государями московский князь держался на равных. Зато Швецию и Ливонию данники крымского хана просто не замечали. С этими странами Москва не допускала даже непосредственных отношений. Послы этих стран должны были сноситься не с Москвой, а с ее наместниками в Новгороде и Пскове. От ливонцев требовали, чтобы они называли Великого князя московского царем и обращались к нему в форме челобитья — как будто его подданные.

Может быть, за триста лет, прошедших после «Ледового побоища», Ливония ослабла, а Московская Русь, вобравшая в себя Новгородскую землю и Владимиро-Суздальское княжество, накопила сил, и бывший грозный противник стал ей не страшен? Нет. Ливония за эти годы тоже набралась сил. Выросли новые каменные крепости и замки. Города окружили себя каменными стенами. Теперь магистр Ливонского Ордена может собрать не сотню рыцарей и пару тысяч плохо вооруженных аборигенов, а огромное войско: в 1480 году он приводит под Псков, по свидетельству Ливонской хроники, стотысячное войско. Это в пять раз больше, чем — по традиционной версии — выставили ливонцы против русских во время «Ледового побоища»!

Самое главное, на вооружении ливонского войска появилась артиллерия и стрелковое оружие — пищали, которые по своим возможностям значительно превосходили русские пушки. Это показали события 1501 года, когда войска под предводительством магистра Ливонского Ордена Вальтера фон Плеттенберга под Изборском огнем из пушек и пищалей обратили в бегство псковские и московские полки.

Ливонцы тоже считали войну, начатую Иваном Грозным, несправедливой и захватнической. Уже упомянутый ливонский рыцарь Филипп Белль бесстрашно бросил в лицо Ивану Грозному: «Ты неправдою и кровопийством овладеваешь нашим отечеством, не так, как прилично царю христианскому» (Соловьев, СС, т. 3, с. 549). За что и был казнен, несмотря на просьбы царских воевод сохранить ему жизнь. Согласитесь, странная позиция для потомка разбитых в «Ледовом побоище» рыцарей. Казалось бы, ливонцы должны понимать, что их постигло справедливое возмездие за обиды, причиненные русским их предками. А они почему-то считают себя жертвой необоснованной и несправедливой агрессии.

Уже тогда Запад боялся Руси, а не наоборот. Единственное, что Европа могла сделать, чтобы обезопасить себя от вторжения с Востока, — как можно лучше запереть свои двери. Это утверждение лучше всего подтверждают слова короля Швеции Густава II Адольфа. Выступая в сейме в связи с заключением Столбовского мира с Россией (1617 г.), он поздравляет нацию с тем, что наконец-то она избавлена от русской угрозы. «Великое благодеяние оказал бог Швеции тем, что русские, с которыми мы исстари жили в неопределенном состоянии и в опасном положении, теперь навеки должны покинуть разбойничье гнездо, из которого прежде они нас беспокоили. Русские — опасные соседи; границы земли их простираются до Северного, Каспийского и Черного морей, у них могущественное дворянство, многочисленное крестьянство, многолюдные города, они могут выставлять в поле большое войско, а теперь этот враг без нашего позволения не может ни одного судна спустить в Балтийское море. Большие озера — Ладожское и Пейпус, Нарвская область, тридцать миль обширный болот и сильные крепости отделяют нас от него; у России отнято море, и, бог даст, теперь русским трудно будет перепрыгнуть через этот ручеек» (Соловьев, СС, т. 5, с. 91).

Да и саму опасность возможного «крестового похода» для судьбы русских княжеств не стоит преувеличивать. Ну, захватили в результате трех походов объединенные силы всей Европы полоску Средиземноморского пляжа и несколько городов. Как это изменило судьбы проживающих там народов? Они стали католиками? Нет. Этот регион был колонизирован европейцами и вошел в орбиту европейской политики? Нет. Если почитать литературу, посвященную «крестовым походам», то может сложиться впечатление, что от них больше всего пострадали не имеющие никакого отношения к целям крестоносцев (освобождение гроба Господня) евреи, которых они громили не только в захваченном Иерусалиме, но и по всей Европе.

И сейчас многие россияне на генетическом уровне уверены, что Запад нам враждебен. Такое мировоззрение целенаправленно формировалось идеологической машиной государства и православной церковью поколениями. Миф об Александре Невском — его фундаментальное основание. Пора покончить с этой фобией и перестать видеть врага там, где его никогда не было.

8

Миф третий: Запад напал на Русь, воспользовавшись тем, что она была ослаблена татаро-монгольским нашествием. Поскольку документальных подтверждений участия Папы в событиях 1240—1242 годов нет, то сторонникам теории про западную агрессию нужен другой мотив, объясняющий причины этой войны. И они его нашли, связав «агрессию Запада» с нашествием Батыя: Русь разбита, и этим воспользовались коварные католики.

К примеру, авторы книги «Мир истории» И. Греков и Ф. Шахмагонов пишут: «Шведские корабли крестоносцев появились на Неве, когда тумены чингизидов стягивались к реке Роси под Киевом. Совпадение знаменательное. Самым простым истолкованием такой синхронности было бы предположение, что шведские ярлы, проведав о разорении Северо-Восточной Руси, решили воспользоваться ее бедственным состоянием, захватить Псков и Новгород и оседлать верховья Волжского торгового пути. Такое предположение не требует документального подкрепления» (с. 74).

Сложившиеся в отечественной исторической литературе в позапрошлом веке представления о том, что нашествие Батыя нанесло Руси невосполнимый урон, вызывают большие сомнения. Почти половина территории Руси, включая самую большую по площади и самую богатую часть Руси — Новгородскую землю, а также Полоцкое, Турово-Пинское и часть Смоленского княжества, избежали татарщины. О том, что Новгородская земля практически не пострадала от татаро-монгольского нашествия 1239 года, были прекрасно осведомлены в Европе — колония западных купцов в Новгороде была надежным источником достоверной информации о реальном положении дел. Единственное, на что могли рассчитывать предполагаемые агрессоры с Запада, нападая на Новгород, что он не получит помощи от опустошенного Владимиро-Суздальского княжества — «низовых земель». Но новгородцы (теоретически) могли обратиться за помощью и к тем же смолянам, которые тоже не пострадали от Батыя. В реальности нашествие монголов не уничтожило военный потенциал «низовой земли». Если в ходе завоевания Батыем Северо-Восточной Руси татаро-монголы и разорили многие крупные города Владимиро-Суздальского княжества, то это не было катастрофой. Во-первых, все разоренные монголами крупные города, даже «злой» городок Козельск, после пережитой катастрофы не исчезли с лица земли, а были быстро восстановлены на прежнем месте. Да и разрушения были не такими сильными. Например, в стольном Владимире, который был взят монголами штурмом, сохранились каменные постройки до-ордынского периода, включая фортификационное — «Золотые ворота».

При оценке ущерба от нашествия монголов необходимо учитывать и то обстоятельство, что почти все городские постройки были деревянными. Во многих городах вообще не было каменных строений. Такие города могли сгореть дотла. Но тут же были отстроены на своем прежнем месте. Хрестоматийный пример со Старой Рязанью, якобы так и не оправившейся после взятия монголами и отстроенной на новом месте — приводится как доказательство ужасного разорения. Если вдуматься, то он должен служить примером обратного: сразу после нашествия монголов Рязанское княжество нашло силы и средства немедленно построить на пустом месте новую столицу. Впрочем, как я уже говорил, скорее всего, Старая Рязань была покинута еще до нашествия монголов. Она так и не возродилась, после того как ее сожгли по приказу Всеволода Большое Гнездо.

Во-вторых, в городах жил очень небольшой процент населения Древней Руси. Подавляющее большинство проживало в деревнях и, при приближении монголов, попросту укрылось в недоступных для степных наездников лесах (для сравнения, в значительно более урбанизированной Англии к 1500 году в городах проживала только 1/10 часть населения, и это при условии, что «городом» считают поселения, имеющие более 400 жителей).

Да и была ли Орда в действительности так сильна, что сопротивление ей было невозможно? Историки утверждают, что раздробленная на мелкие княжества Русь не могла противостоять хорошо организованному ордынскому войску. Да в чистом поле татары легко бьют дружины русских князей. После недолгой осады берут большие и неплохо укрепленные города. Только одно «но». Из городов этих бежали князья, бросив своих подданных на произвол судьбы. А меч и кольчуга так дороги, что были только у княжеских дружинников, так что простым горожанам и отбиваться было нечем, да и незачем — заплатил десятину монголам и спи спокойно. За что кровь-то свою проливать? За недвижимое имущество бежавшего князя? А вот если бы князья не побросали свои города, то каждый из них татарам пришлось штурмовать, как Козельск. На каком бы тогда по счету русском городе Батый повернул в степь?

Но самое главное обстоятельство, которое не учитывают сочинители историй про ужасы нашествия Батыя, то, что монголы не ставили перед собой цель разорять русские земли. Они хотели получать с них дань. А зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? Вот в этом, пожалуй, и кроется разгадка «тайны», почему монголы, не дойдя до Новгорода — богатейшего города Руси всего лишь сотню километров, повернули назад. Если Новгород согласился добровольно платить десять процентов, затребованных татарами, зачем его разорять? Да и в «низовых землях» не все пострадали от татар. Отец Александра Невского — Ярослав Всеволодович в обороне земель Владимиро-Суздальского княжества не участвовал, предоставив почетное право погибнуть за Русь своим старшим братьям. За эти заслуги он был отмечен татарами и произведен в Великого князя.

Кто-то может возразить: если самому Ярославу каким-то чудом удалось спастись, то это не значит, что татары не разорили и не обескровили Владимирскую Русь. Города ее были сожжены и разграблены, жители убиты или уведены в полон. Остатки населения попрятались по глухим лесам. В действительности, после нашествия Батыя Владимирская земля сохранила такой военный потенциал, что ей хватало сил не только на оборону, но и на проведение наступательных операций. Как только орды Батыя покинули Владимиро-Суздальскую Русь, Ярослав нападает на земли своего давнего соперника киевского князя Михаила Черниговского. Войска «уничтоженного» татарами Владимиро-Суздальского княжества, восстав из пепла, словно птица Феникс, наносят Михаилу поражение, захватив город Каменец и взяв в плен его жену. Самому Михаилу удалось бежать.

Абсолютно непонятно, как после такого опустошительного разгрома, который, как принято считать, учинили во Владимирской земле татары, Ярослав смог нанести поражение силам киевского князя, до владений которого полчища Батыя еще не добрались? Как испепеленной татарскими ордами «низовой земле» удалось провести успешную военную экспедицию против сохранившего свой военный и экономический потенциал соседа? А на обратной дороге еще разбить под Смоленском литовцев и пленить их князя? Только если слухи об ужасах татарского нашествия были сильно преувеличены.

Но даже если поверить в то, что татары действительно нанесли значительный урон русским землям, стала ли Русь после этого легкой добычей для западных соседей? Нет. Потому, что татары никому не собирались отдавать свои завоевания. Шведы и ливонцы, вторгшиеся в русские земли, должны были понимать, что рано или поздно им предстоит встретиться и с войском Орды, которое слабым противником в Европе никто не считал.

А о том, что Русь и после нашествия монголов может выставить боеспособное войско, европейцы знали не понаслышке. В войске Батыя, обрушившегося на Южную Европу, русских и половцев было намного больше, чем самих монголов.

Утверждения о том, что Русь в XIII веке попадает в тиски, так как подвергается грозному нападению обеих сторон — латинской Европы и монгольской Азии, не что иное, как нелепая выдумка.

Европа, так же, как и Русь, подверглась нашествию монгольской Азии и, следовательно, русские княжества были ее естественным союзником в борьбе против общего врага. Именно поэтому в 1248 году Папа Римский обещал поддержку Александру Ярославичу против татар.

Другое дело, если в Европе рассматривали русских как союзников Батыя. Тогда война с ними становилась составной частью отражения татаро-монгольского нашествия.

Хорошо известно, что монголы всегда включали в состав своей армии войска покоренных народов. Костяк их армии в походе на Европу должен был состоять из дружин покоренных русских княжеств. Тем самым Орда решала как минимум две проблемы: во-первых, восполняла свои боевые потери, которые она понесла в ходе завоевания русских земель, во-вторых, обезопасить свои тылы от возможных вооруженных выступлений покоренных княжеств. Ведь яса Чингисхана утверждала: «побежденный не может быть другом». Но об участии дружин Северо-восточной Руси в походе Батыя на Европу ничего неизвестно. Русские летописи об этом молчат. Значит, никакой мобилизации Владимиро-Суздальской Руси и новгородских земель для участия в походе Батыя на Южную Русь и Европу не было. Но почему монголы поступили столь безрассудно и оставили у себя за спиной боеспособные силы? Разве они могли быть уверены в том, что им не нанесут удар в тыл, подобно тому, как это сделали отважные рязанцы легендарного Евпатия Коловрата? Конечно, нет. Значит, у Батыя был другой план в отношении дружин завоеванных русских княжеств во время европейского похода. Какой? Ответ очевиден — Северо-Восточная Русь должна была поддержать поход Батыя в Европу, ударив по Ливонии. Учитывая, что на этом театре военных действий с преобладанием лесисто-болотистой местности применение больших масс конницы было неэффективно, и степные кочевники вести бой в такой местности не могли, такая версия выглядит весьма правдоподобно. Другого разумного объяснения столь странному поведению монголов нет.

Это после разгрома Наполеона Россия присвоила себе звание спасительницы Европы. Тогда же «припомнили», что Русь уже однажды спасла Европу от монгольского ига. А во времена нашествия Батыя европейцы видели защитника от татарского нашествия не в лице русских княжеств, а в Польше, Венгрии и Чехии. Русские же в западных документах того времени назывались не иначе как «слуги» татар. Как-то нехорошо получилось. Как только ордынские земли были подчинены Руси, о прежнем пособничестве и услужении татарам сразу же стыдливо позабыли, а потом и из соучастников татарских походов в Европу перекрасились в ее защитников.

К слову сказать, больше всего оснований считать себя спасителями Европы от монгольского ига у литовцев. Половина завоеваний Батыя в Восточной Европе была освобождена литовскими витязями за полвека до Куликовской битвы. Столицу Древней Руси Киев и многие другие русские, украинские, белорусские города от монголов освободили именно они.

Почему же историки упорно отстаивают не находящую фактического подтверждения легенду о катастрофических последствиях нашествия Батыя? Потому что эта легенда нужна им для обоснования такой же надуманной теории об агрессии Запада, от которой Русь спас «выдающийся полководец» Александр Невский.

ПОСЛЕ «НЕВСКОЙ БИТВЫ»

1

В XIX веке в отечественной исторической науке появилась теория, согласно которой война новгородцев и ливонцев приняла религиозный характер. Один из ее основоположников, Костомаров, излагает развитие событий в Прибалтике так: «Полоцкий князь Владимир, по своей простоте и недальновидности, сам уступил пришельцам Ливонию (нынешние прибалтийские губернии. — Авт.) и этим поступком навел на северную Русь продолжительную борьбу с исконными врагами славянского племени.

Властолюбивые замыслы немцев после уступки им Ливонии обратились на северную Русь. Возникла мысль, что призванием ливонских крестоносцев было не только крестить язычников, но и обратить к истинной вере русских. Русские представлялись на западе врагами св. отца и римско-католической церкви, даже самого христианства. Борьба Новгорода с немцами была неизбежна. Новгородцы еще прежде владели значительным пространством земель, населенных чудью, и постоянно, двигаясь на запад, стремились к подчинению чудских племен. Вместе с тем они распространяли между последними православие более мирным, хотя и более медленным путем, чем западные рыцари. Как только немцы утвердились в Ливонии, тотчас начались нескончаемые и непрерывные столкновения и войны с Новгородом; и так шло до самой войны Александра. Новгородцы подавали помощь язычникам, не хотевшим креститься от немцев, и потому-то в глазах западного христианства сами представлялись поборниками язычников и врагами Христовой веры» (Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. — М: Мысль, 1991, с. 79). Свои рассуждения Костомаров даже не пытается подтвердить какими-либо доказательствами. Собственное утверждение о том, что немцы (и католическая Европа в целом) — это «исконные враги» славян он принимает как аксиому. Обратимся к первоисточникам. Есть ли в них свидетельства, подтверждающие версию Костомарова? Ливонские хроники (Хроника Генриха, Ливонская Рифмованная, Хроника Вартберга) осуждают русских как своих врагов, которые оказывают поддержку язычникам. Но они не подвергают нападкам православную церковь, а термин «схизматики» в них не встречается. Столкновения с русскими не называют «крестовым походом». Единственно, в чем обвиняет православную церковь в своей Хронике Генрих Латыш, так это в том, что она не прилагала стараний, чтобы обратить язычников в христианскую веру. Однако то же обвинение Генрих выдвигает и против католиков-датчан. Они нужны ему для того, чтобы обосновать тезис о том, что те, кто крестил язычников, обладают большим правом господствовать над ними, чем те, которые этого не делали. В НПЛ, наиболее ранней из дошедших до нас новгородских летописей, «немцы» и «свеи» не называются ни «крестоносцами», ни «латинянами». Описание конфликтов с ними ничем не отличается от описания конфликтов Новгорода с другими русскими княжествами. НПЛ не отражает никаких признаков религиозного антагонизма. «Свеи» или «немцы» для новгородского летописца это, прежде всего, «иноплеменники», а не «латиняне». В летописном тексте они не характеризуются как «иноверцы», желающие навязать русскому народу католическую веру.

Таким образом, участники и очевидцы описываемых событий по обе стороны баррикад не считали их религиозным противостоянием между католиками и православными.

Первая запись, содержащая осуждение «латинства», появляется в Новгородской летописи под 1349 годом. Причем гневный пафос новгородского летописца направлен совсем не на «крестоносцев» в лице немцев или ливонцев, а против поляков: «Пришел король краковский с большой силой и взял лестью землю Волынскую и много зла сотворил христианам, а церкви святые претвориша на латинское богомерзкое служение». Следовательно, события на границах Новгородских земель в 1240—1242 годы не что иное, как продолжение многолетнего пограничного конфликта Новгородской земли с ее соседями, в котором ливонцы и шведы сами были жертвами агрессии со стороны Новгорода и его союзников. И возник этот конфликт не во время походов Батыя, а гораздо раньше, и поэтому с нашествием на Русь монголов не связан.

Даже если предположить, что кто-то в Европе считал, что Новгородская земля после монгольского нашествия стала легкой добычей, то после разгрома шведов на Неве самые отчаянные авантюристы должны были отказаться от этой безумной затеи. Особенно это касалось Ливонии. Прежде всего, потому, что она продолжала войну с Литвой, с которой так и не рассчиталась за поражение под Шяуляем, и племенами земгалов и куршей. В этой ситуации Новгород, тоже страдающий от набегов язычников-литовцев, был потенциальным союзником Ливонии в борьбе против общего врага. И в Новгороде рассматривали своих западных соседей именно как союзников в борьбе с литовцами. Поэтому о поражении русско-ливонского войска под Шяуляем новгородский летописец пишет так: «Пошли на безбожную Литву и за грехи наши были побеждены безбожными погаными» (НПЛ).

Ну а как же тогда «немцы» оказались в Пскове и Изборске? Разве это не доказательство того, что они напали на Русь? Не доказательство. Потому, что в Новгородскую землю ливонцев привели русские во главе с изгнанником Ярославом Владимировичем.

После первой неудачной попытки вернуть Псков в 1233 году Ярослав Владимирович оказался в плену в Переславле, откуда он благополучно бежал назад к своим друзьям в Ливонию. Там он терпеливо ожидал подходящий момент для возвращения на родину. Такая возможность появилась после нашествия Батыя. Русские князья, пытавшиеся защитить свои княжества от татар, по большей части сложили голову. В результате древняя знать варяжского происхождения, несколько столетий правившая на Руси, почти целиком была уничтожена. А за образовавшиеся вакансии на княжеские места тут же началась драка между потенциальными претендентами. Один из немногих уцелевших прямых потомков Рюрика — Ярослав Владимирович — поспешил воспользоваться ситуацией, чтобы вернуть себе Псков. Его главный оппонент, отец Александра, переславский князь Ярослав Всеволодович, в отличие от большинства своих родственников, от татар не пострадал потому, что в отличие от них не участвовал в обороне русской земли, благоразумно не откликнувшись на призыв своего старшего брата Великого князя владимирского Юрия. Зато как только татары, уничтожив всех, кто пытался оказать им сопротивление, ушли восвояси, — Ярослав тотчас же занял освободившийся после гибели Юрия и всех его сыновей великокняжеский стол во Владимире.

Естественно, что в Орде, которой Ярослав Владимирович своим бездействием помог разгромить Владимиро-Суздальское княжество, не могли не отметить его лояльность и не возражали против того, что он будет главенствовать над русскими князьями. За свои заслуги перед Ордой Ярослав Владимирович получает не только Владимирский, но и Киевский престол. Это подтверждает летописное свидетельство о том, что Ярослав назначил в Киев в 1245 году своего наместника — Дмитра Ейковича.

Доверительные отношения Ярослава с Ордой позволяют предположить, что Батый сговорился с переславским князем, и он предал своего брата Юрия, за что получил от монголов великокняжеский престол. Юрий ждет на речке Сити помощь большим войском из Переславля и Новгорода, которую ему обещал Ярослав, но ждет напрасно — обещанное войско так и не появилось. При загадочных обстоятельствах Юрий гибнет, но не в бою, а от рук одного из своих дружинников. После гибели старшего брата Ярослав, не опасаясь татар, спешит в его разоренную столицу, чтобы занять трон, странным образом нисколько не опасаясь Батыя. Действительно, с того момента, как во Владимире сел он, монголы уходят назад в половецкие степи, не тронув Новгород.

Михаил Сокольский выдвигает гипотезу о том, что Ярослав Всеволодович связался с Батыем еще до его нашествия на Северо-восточную Русь («Неверная память. Герои и антигерои России»). Мог ли Ярослав вступить в такие переговоры с ордынским ханом? Традиционная историография утверждает, что после битвы на Калке русские князья забыли о монголах. Почему историки так плохо думают о наших предках? Русские князья активно участвовали в делах Степи, о чем свидетельствует, к примеру, знаменитое «Слово о Полку Игореве». Не говоря уже о том, что Владимиро-Суздальская Русь имела по Волге тесные контакты с Волжской Булгарией, ставшей первой жертвой Батыя на пути к границам Руси. Отголоски страшной катастрофы, постигшей булгар, не могли не докатиться до русских земель.

Монголы тоже не пренебрегали дипломатией. Источники о завоеваниях монголов свидетельствуют о том, что они никогда не упускали возможности избежать сражения и всегда пробовали договориться. Кроме того, Орда умело использовала дипломатию для того, чтобы стравить бывших или потенциальных союзников. Перед Калкой они попытались убедить русских отказаться от помощи половцам. Нападая на Волжскую Булгарию, из которой по Волге лежал путь прямо в сердце Владимиро-Суздальской Руси, монголы наверняка выяснили позицию русских: не окажут ли те булгарам помощь? Ярослав мог воспользоваться этим моментом для установления контактов со ставкой Батыя. Если принять эту версию, становится понятной логика монгольского нашествия на Русь: сначала Батый нападает на Северо-восточную Русь, где приводит к власти своего ставленника Ярослава Всеволодовича, затем вторгается в Южную Русь. Этому походу Батыя предшествует неудачное (Михаилу удалось ускользнуть) нападение Ярослава на штаб-квартиру Черниговского князя. Хотя почему неудачное? Это была разведка боем. А в случае успеха Киевское княжество накануне вторжения Орды было бы обезглавлено и не смогло бы оказать серьезного сопротивления.

В отличие от переславского князя Ярослава Всеволодовича, который благодаря татарам получил Великое княжение, бывший псковский князь Ярослав Владимирович, для того чтобы вернуться в Псков, воспользовался поддержкой своих старых проверенных друзей-ливонцев.

Только непонятно, почему некоторые авторы называют его за это предателем, а, например, нашего прославленного героя Александра Ярославича, приводившего на Русь татар, чтобы свести счеты со своими оппонентами (в частности, с младшим братом Андреем), называют не иначе как защитником Отечества.

Ну, а зачем ливонцам понадобилось вмешиваться в междоусобицу между русскими князьями, рискуя быть вовлеченными в крупномасштабную войну не только с Новгородом и Владимиро-Суздальским княжеством, но и с ордынцами, которые могли прийти на помощь своим русским вассалам? Да просто другого выбора у них не было: или Ярослав Владимирович становится псковским князем и на границе с Новгородской землей наконец-то установится мир, или продолжать войну с русскими, за которыми теперь стояла наводящая на Европу ужас монгольская Орда.

Принять самое активное участие в судьбе Ярослава Владимировича и поддержать его возвращение в Псков ливонцев заставило и тревожное известие о том, что новгородцы и псковичи готовят очередной поход на Дерптское епископство. Ливонская рифмованная Хроника (ЛРХ) совершенно ясно говорит, что для Ордена эта война была оборонительной: «Магистр Герман Балк вел' войну с русскими и язычниками (литовцами. — Авт.). Он должен был от них обоих обороняться в большой войне». Пролить свет на происходящие на границе Новгородской земли события поможет разгадка таинственной причины, по которой ордынское войско неожиданно повернуло от Новгорода, не дойдя до него всего ста верст. Историки высказывали различные предположения, пытаясь объяснить самое загадочное событие похода Батыя на Северо-Восточную Русь. Какие только версии не сочиняют, чтобы объяснить странное поведение захватчиков. Соловьев пишет, что монголы испугались весенней распутицы, советский историк Игорь Греков — возможного поражения. Владимир Чивилихин в антигумилевской «Памяти» сочиняет сказку про то, как Батый вместе с конем провалился в болото, чуть не утонул, и после этого отдал приказ поворачивать в степь. Некоторые историки вообще не берутся объяснить странное поведение захватчиков. Например, Джон Феннел по этому поводу пишет: «Почему татары не стали развивать успех и вслед за взятием Торжка не пошли на Новгород, сказать трудно. До Новгорода было примерно 300 км., т. е. пятнадцать — двадцать дней перехода, а в начале марта еще не могла начаться распутица, которая бы сделала дороги непроходимыми для татарской конницы («Кризис средневековой Руси», с. 121).

Действительно, если «Ледовое побоище» состоялось на месяц позже — 5 апреля, и в это время еще был прочный лед и дороги, на которых не боялись завязнуть в грязи тяжеловооруженные всадники, то у монголов действительно было более чем достаточно времени для нападения на Новгород. Почему же они его пощадили? Только потому, что Новгород и Псков откупились. Но не просто преподнесли монголам богатые дары, а признали свою зависимость от Орды, обязавшись выплачивать дань. Восполнить затраты на подкуп Батыя псковичи и новгородцы могли одним способом — за счет грабежа своих богатых соседей в Ливонии. В контексте подчинения Новгородской земли Орде в Дерпте могли рассматривать предстоящий поход не как очередной грабительский набег, а как поход ордынских вассалов с целью распространения на Дерптское епископство и всю Ливонию власти Орды. Это была нешуточная угроза. Поэтому, на время забыв распри, ливонская церковь в лице Дерптского епископства, Орден и датчане из Ревеля объединились по призыву дерптского епископа Германа и сделали все для того, чтобы к власти в Пскове пришел их союзник Ярослав Владимирович.

Это была единственная возможность избежать очередного нападения русских и избежать войны на два фронта: главные силы ливонских рыцарей во главе с магистром в это время воевали против куршей, пытаясь соединить Ливонию с Пруссией. Потом началось восстание эстов на острове Эзель. Оно приняло такие масштабы, что сам епископ эзельский чудом избежал гибели. Ливонские рыцари вынуждены были бросить все силы на подавление восставших. Таким образом, основные силы Ордена находились слишком далеко от русских границ и серьезной помощи своим союзникам оказать не могли. Хотя ЛРХ пишет о том, что магистр лично откликнулся на призыв о помощи дерптского епископа Германа и «привел к нему много отважных героев», участие ливонских рыцарей в этой кампании Хроника сильно преувеличивает.

Какие силы ливонские союзники могли выставить под знамена Ярослава Владимировича? Дружину Дерптского епископа историки оценивают в двести воинов. Приблизительно такой же была численность датского отряда. Плюс несколько рыцарей Ордена с небольшим числом воинов и ополчение эстов. С таким войском одержать победу над многократно превосходящим по численности противником Ярослав Владимирович мог, только полагаясь на широкую поддержку своих сторонников в Новгороде и Пскове. Судя по тому, как легко он занял Изборск, как недолго сопротивлялся Псков, и как от войны с ним самоустранился Новгород, его надежды полностью оправдались.

Почему в этот раз Ярослав Владимирович добился такого ошеломляющего успеха? Потому, что в Новгородской земле многие не желали подчиняться Орде и опасались усиления власти Ярослава Всеволодовича в «низовой земле». Новгородцы еще не забыли о своей славной победе над Ярославом Всеволодовичем в Липицкой битве. Но теперь ситуация в «низовой земле» кардинально изменилась. Тогда Владимиро-Суздальское княжество не представляло единой силы из-за междоусобной войны между сыновьями Всеволода. Кроме того, на помощь Новгороду могли прийти враги Ярослава из других княжеств. Сейчас вся власть в «низовой земле» была сосредоточена в руках одного Ярослава Всеволодовича. Соперники Ярослава среди русских князей погибли, отражая нашествие Батыя. Противостоять в одиночку всей «низовой земле» Новгород не мог. Поддержав бездействием захват Ярославом Владимировичем Пскова, новгородцы поступили очень расчетливо: пусть два Ярослава померятся силой, а Новгород, ничего не теряя, всегда сможет принять сторону сильнейшего или поддержать более слабого, чтобы не допустить чрезмерного усиления власти одного из князей.

2

Осенью 1240 года вместе с ливонскими союзниками из датчан, дерптцев и ливонских рыцарей Ярослав Владимирович занимает Изборск. От Пскова до Изборска всего тридцать километров — один дневной переход. Но когда псковское ополчение подоспело на помощь, Изборск уже был в руках ливонцев.

ЛРХ об этих событиях сообщает: «В это время Дерптский епископ Герман начал враждовать с русскими. Долго он это терпел, пока не попросил помощи у братьев-рыцарей. Магистр прибыл к нему немедленно. К ним присоединился значительный отряд датчан.

С этим войском они двинулись тогда на Русь. Дела союзников пошли успешно. Они подошли к Изборску. Город решил оказать сопротивление. Союзники пошли на приступ и захватили замок».

По ЛРХ выходит, что Изборск оказал серьезное сопротивление: его жители «не возрадовались их приходу» и ливонцы «пошли на них приступом и захватили замок», а «кто защищался, тот был взят в плен или убит». Но в действительности автор Хроники выдает желаемое за действительное: серьезного сопротивления, так же как и в 1233 году, не было. Если бы жители Изборска действительно не «возрадовались» приходу Ярослава Владимировича, то они затворили бы городские ворота и приготовились отражать нападение. Союзникам пришлось бы стать лагерем и начать подготовку к штурму. Даже в самом лучшем случае на это ушло несколько дней. За это время на помощь Изборску могли прийти не только псковичи, но и новгородцы. Поскольку к приходу псковского войска город был уже в руках Ярослава Владимировича и его союзников, никакого штурма Изборска не было. Он сдался без боя, потому что большинство встречало войско союзников не как захватчиков, а как освободителей от татарского ига в лице его верного вассала Великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. По этому же поводу новгородский летописец пишет: «Медвежане, юрьевцы, вильяндцы (т. е. эсты, дерптцы и ливонские рыцари. — Авт.) с князем Ярославом Владимировичем взяли Изборск» (НПЛ).

История падения Изборска вызывает много вопросов. Как Ярославу Владимировичу и его союзникам удалось с ходу захватить одну из лучших крепостей Древней Руси? Почему псковичи, получив известие о падении Изборска, попытались отбить его своими силами, не дожидаясь подмоги из Новгорода? Почему, когда ливонцы подошли к Пскову, городу на помощь не пришел «старший брат» Господин Великий Новгород? Наконец, самый важный вопрос: где в это время был гений форсированных маршей и внезапных ударов Александр Ярославич?

По традиции все поражения на «Западном фронте» историки объясняют так: внезапность вражеского нападения, превосходство противника в численности и вооружении, предательство, неготовность к войне. Именно так поднаторевшие в подтасовке исторических фактов шулеры скрывают истинные причины поражений Красной Армии летом 1941 года. Набившие руку в фальсификации истории «ученые» с таким же успехом используют этот прием для объяснения событий XIII века. Возьмем, к примеру, одну из самых последних биографий Александра Невского, изданную в серии «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ) в 2003 году. Ее автор, Юрий Бегунов, названный в предисловии «известным петербургским ученым», «действительным членом нескольких академий наук», который «сюжетами, связанными с именем Александра Невского, занимается вот уже более полувека» (указ. соч., с. 10). Вот как этот «академик» объясняет причины падения одной из лучших крепостей Древней Руси — Изборска: «Первый удар немецкое крестоносное войско нанесло по псковской пограничной крепости Изборск. Жители и воины не ждали нападения. Сил у них было мало. Деревянные стены и ров не стали преградой для рыцарей и кнехтов. И хотя жители отбили несколько приступов, Изборск пал» (указ. соч., с. 75).

Таким образом, по версии Бегунова, Изборск стал легкой добычей «немецкого крестоносного войска», потому что его окружали деревянные стены. То, что войско было не «немецким», как утверждает академик, а если быть точным, русско-эстонско-датско-немецким, — это так, мелочи. Маленькая ложь. А вот насчет деревянных стен Изборска — это уже большое вранье. Изборск — каменная крепость, известная как «Труворово городище», по имени ее легендарного основателя. Это городище подробно изучили археологи еще в начале 70-х годов прошлого века.

Согласно реконструкции Г. Борисевича (Древнерусское градостроительство X—XV веков, с. 162—164), Изборск был каменной крепостью (а не деревянной, как утверждает академик), построенной в полном соответствии с требованиями фортификационного искусства того времени. Крепость расположена на высоком мысу, который с двух сторон омывает река Смолка. Еще в XI веке (т. е. лет за двести до описываемых событий) тыловую часть крепости обнесли каменной стеной шириной более трех метров. На стрелке мыса была возведена каменная башня, которая, как считают исследователи, стала образцом для подобной башни в псковском Кроме. Таким образом, каменные фортификационные сооружения в Изборске появились даже раньше, чем в Пскове, который считается одной из древнейших каменных крепостей Руси. К XIII веку Изборск был уже со всех сторон окружен каменными стенами, а число башен достигло трех. В двух башнях находились ворота. Они были защищены захабом — коридором, в котором противник оказывался под перекрестным обстрелом защитников крепости. По данным реконструкции, перед воротами над крепостным рвом был мост, который легко разбирался (или поджигался) в случае угрозы нападения. Такая система обороны делала практически невозможным захват города путем внезапного нападения. Данные археологических раскопок и сделанная на их основе реконструкция Труворова городища позволяет сделать вывод, что при том уровне развития, которого достигла осадная техника в XIII веке, взять эту крепость приступом было практически невозможно.

Впрочем, для того чтобы удостовериться в том, что Изборск действительно каменная крепость, не обязательно изучать научные труды: остатки каменных стен и одной из башен Старого Изборска можно увидеть и пощупать собственными руками и сегодня. Член многих академий Бегунов, даже если он никогда не покидал свой кабинет и не видел развалин Труворова городища, должен знать о данных, введенных в научный оборот его коллегами тридцать лет назад. Если не знает, то грош цена таким академикам и их «научным» трудам.

Насколько это принципиально — деревянная крепость Изборск или каменная? Стоит ли из-за этого спорить? Стоит. О том, как ливонцы вели осаду крепостей, хорошо известно по описанию штурма Дерпта в 1224 году в Хронике Генриха Латынга. Только на подготовку осадных орудий и проведение подготовительных инженерных работ союзникам Ярослава Владимировича потребовалось бы не меньше недели. Сколько раз за это время псковичи могли прийти на выручку осажденному Изборску?

Впрочем, даже если бы Изборск действительно окружали деревянные стены и ров, то это не означает, что этой крепостью было легко овладеть. Легендарный Козельск тоже был окружен деревянными стенами и рвом. И размерами своими этот городок от Изборска не сильно отличался. И что? Он не стал преградой для всего монгольского войска? Так вот, позвольте напомнить, Батый простоял под деревянными стенами Козельска семь недель!!! А ведь монголы имели колоссальный опыт взятия укрепленных городов. Более того, благодаря китайским инженерам, в этом Орда намного превосходила Западную Европу. Да и численность войск, осаждавших Козельск, была больше, чем самые фантастические предположения о численности ливонского войска. Так что не надо все валить на численное превосходство врага и слабость крепостных стен. Стены не преграда для тех, перед кем открыты ворота. В Пскове нашлись влиятельные силы, которые выступили против Ярослава Владимировича. Они собрали огромное ополчение (Бегунов говорит о пяти тысячах воинов) и двинулись к стенам Изборска. О том, что произошло дальше, известно из сообщения ЛРХ: «Псковичи поспешили на помощь. Среди них было много закованных в броню и стрелков. Союзники в конном строю атаковали русских. 800 человек было убито, остальные обратились в бегство. Союзники преследовали их по пятам».

Новгородский летописец о поражении псковичей под Изборском написал: «Получив весть о взятии Изборска, вышли все псковичи биться с ними, и были разбиты. Был убит воевода Гаврила Гориславович, псковичей гнали, многих убили, а иных взяли в плен». Почему ливонцы, вместо того чтобы укрыться за стенами Изборска, вышли из крепости и атаковали противника? Что заставило их пойти на такой риск? Во-первых, к псковичам могла подойти подмога из Новгорода и Владимиро-Суздальского княжества. Поэтому надо было воспользоваться возможностью разбить войска противника поодиночке. Во-вторых, Ярослав Владимирович знал, что псковичи не хотят воевать ни с ним, их бывшим князем, ни с ливонцами, которые пришли Пскову на помощь в 1228 году и с которыми псковичи плечом к плечу сражались против литовцев в битве при Сауле в 1236 году. Так оно и вышло. Сражаться стали только несколько сотен, а остальные обратились в бегство, а большинство сдались в плен (присоединились к Ярославу Владимировичу).

По версии Бегунова, причины поражения псковского войска под Изборском другие: «псковичи не знали, что рыцарское войско по численности превосходит в два раза псковское, а про вооружение нечего было и говорить. Топор и рогатина — слабые аргументы против закованного в броню конного рыцаря» (Указ. соч., с. 76). Следовательно, если псковичей было пять тысяч, то, по Бегунову, выходит, что им противостояло десять тысяч закованных в броню конных рыцарей! Да во всей Западной Европе в XIII веке не было такого количества рыцарей. Даже если бы случилось чудо, и под знамена Ярослава Владимировича встала вся Ливония, то вместе с русскими, датчанами и чудью, пилигримами из Европы, войско союзников не превышало бы десять тысяч человек. Но и в этом случае «закованных в броню» конных рыцарей среди них было бы всего несколько десятков. Остальные воины были вооружены не лучше чем псковичи, а туземные союзники, составляющие основную массу войска, — даже хуже.

Лжет господин Бегунов и о том, что псковичи не знали о численности «немецкого» войска. Разве можно поверить в то, что неоднократно совершавшие нападения на Ливонию и воевавшие вместе с ливонцами против Литвы жители Пскова не знали о том, какое по численности войско могут выставить их соседи? Да и как ливонцам удалось скрыть от псковичей размеры своего войска? Неужели никто не сообщил в Псков о численности войска, взявшего Изборск? А как тогда в Пскове вообще узнали о том, что Изборск захвачен врагом? Наоборот, псковский воевода повел дружину на выручку Изборску, не дожидаясь подмоги из Новгорода, именно потому, что был уверен в численном превосходстве над противником. В Пскове было прекрасно известно о том, что основные силы Ордена в это время вели войну далеко от псковских границ. Именно поэтому противники Ярослава Владимировича были уверены в том, что у них достаточно сил для того, чтобы так же, как в 1233 году, отбить Изборск. Но почему же тогда псковичи в этот раз потерпели сокрушительное поражение? Потому что большинство из них не хотели воевать против Ярослава Владимировича.

Остатки псковского войска в панике бегут к спасительным стенам Пскова. Ливонцы преследуют отступающих до самого города. Но овладеть Псковом с ходу им не удалось. Тогда союзники осадили город. Штурмовать стены псковского Кремля они не пытались, но разгромили посад и окрестные села. Псковичи, в свою очередь, воевать не хотели и предложили перемирие, выдав в качестве знака доброй воли заложников. Затем последовали мирные переговоры, завершившиеся заключением союза с ливонцами.

Вот как описывает эти события новгородский летописец: «Преследовали отступающих псковичей до города, сожгли посад и опустошили много сел. Простояли под городом неделю, но город не взяли. Взяв в заложников детей у добрых мужей, отошли без мира. Псковичи вступили с немцами в переговоры и Твердило Иванкович с иными стал владеть Псковом с немцами, воюя села новгородские, а иные псковичи бежали в Новгород с женами и детьми» (НПЛ).

Итак, в результате успешно проведенной Ярославом Владимировичем операции власть в Пскове перешла к посаднику, «немцам» и «иным». Под «иными» новгородский летописец шифрует псковских бояр, противников Великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича и сторонников мира с Ливонией. Это те самые люди, которые отказались в 1228 году пустить Ярослава Всеволодовича в Псков. Именно их он требовал ему выдать на расправу. Интересно, что называя имя посадника, к которому перешла власть, — Твердило Иванкович, летопись не упоминает имени князя Ярослава Владимировича, который, собственно говоря, и привел ливонцев в Псков. Князь тоже проходит под многозначительным грифом «иные».

По свидетельству НПЛ, противники Ярослава Владимировича покинули Псков со своими семьями. Следовательно, никто им в этом не препятствовал, то есть никаких гонений на сторонников владимирского князя и «пронемецкой» партии в Пскове не было. Не говоря уже о том, что никто не обращал псковичей в католичество. Не меньше двух лет «немцы» «хозяйничали» в Пскове. И что? Православные храмы домонгольской постройки стоят там в целости и сохранности по сей день, а вот костелов нет.

После того, как псковичи заключили с ливонцами мир, Ярослав Владимирович отблагодарил своих союзников. По сообщению ЛРХ, Орден смог оставить в Пскове «гарнизон» из «двух орденских братьев с небольшим числом людей». При этом ливонский хронист, блюдя честь мундира, пишет, выдавая желаемое за действительное, что мир с русскими был заключен «на таких условиях, что Герпольт (Ярослав Владимирович. — Авт.), который был их князем, по своей доброй воле оставил замки и хорошие земли в руках братьев-тевтонцев, чтобы ими управлял магистр». При этом ЛРХ вовсе не упоминает о каких-либо стараниях обратить псковичей в католическую веру.

Что касается душещипательного эпизода сжигания рыцарями «христианских младенцев» в фильме Эйзенштейна, то это художественный вымысел. Если бы для удержания своей власти в Пскове ливонцам пришлось прибегать к таким зверствам, то они бы ни за что не осмелились оставить в городе всего двух рыцарей. Можно было бы сказать, что власть ливонцев в Пскове держалась не на мечах, а на поддержке местных жителей. Только никакой реальной властью они и не обладали: народ подчиняется силе, а у ливонцев ее не было.

3

С момента падения Изборска до сдачи Пскова «немцам» прошло не менее двух недель. За это время на помощь Пскову могли успеть подойти не только новгородцы, но и дружины Великого князя владимирского. Выручать Псков они не пришли. Может быть, противники Ярослава Владимировича не обратились за помощью к Новгороду? Вряд ли. Летопись сохранила забавную историю, свидетельствующую о том, что даже непроверенные слухи о поражении псковского войска заставляли псковичей бежать в Новгород за поддержкой.

В 1343 году псковское войско, возвращавшееся с добычей после набега в Ливонию, было настигнуто «немцами». «Была сеча большая, и бог помог псковичам: побили они немцев и стали на костях, потерявши 15 человек убитыми; кроме того, некоторые из них обеспамятели от бессонницы (перед этим псковичи без отдыха грабили ливонцев целых пять суток. — Авт.) и погибли, блуждая по лесу; иные, впрочем, вышли после рати. Между тем еще при самом начале битвы Руда, священник борисоглебский, пригнал в Изборск и распустил лихую весть, что всех псковичей и изборян немцы побили; ту же весть перенес и во Псков. Здесь поднялся плач и вопль, какого никогда прежде не бывало; отрядили гонцом в Новгород Фому, старосту поповского, сказать там: «Псковичи все побиты, а вы, новгородцы, братья наши, ступайте скорее, чтоб немцы не взяли прежде вас города». Опамятовавшись, однако, немного, послали проведать, точно ли правду сказал Руда, и нашли, что псковичи, которых считали мертвыми, спокойно спят в стане под Изборском» (Соловьев, СС, т. 2, с. 248).

А что же Господин Великий Новгород делал целую неделю, пока под стенами Пскова топтались ливонские друзья Ярослава? Да и до этого? Пока они взяли Изборск, пока разбили псковскую рать, пока подошли к городу — времени выступить хотя бы малыми силами, как за полгода до этого против шведов, было предостаточно. И если бы новгородцы так и поступили, то ливонцы наверняка ушли бы от Пскова, не рискнув сражаться на два фронта, как это всегда случалось и до и после этого. Например, всего через десять лет, в 1253 году, ливонцы осадили Псков и сожгли городской посад. Но как только они узнали о приближении новгородцев, немедленно бежали: «и пошли новгородцы полком к ним из Новгорода и они побежали прочь» (НПЛ).

Значит, Псков заключил мир с «немцами» и согласился на размещение в городе символического ливонского гарнизона совсем не потому, что «бояре-изменники» сдали город врагам, как об этом пишут в учебниках истории, а потому, что осажденному городу не пришла помощь из Новгорода. Псковичи, убедившись что «старший брат» бросил их на произвол судьбы, вынуждены были стать «переветниками».

Может быть, новгородцы не пришли им на помощь потому, что были уверены в том, что у псковичей достаточно сил для того, чтобы отстоять свой город? Действительно, до этого никому не удавалось взять стены псковского Крома. Но тогда непонятно, почему, узнав о падении Пскова, новгородцы не попытались его освободить? Очень странно ведет себя Новгород. Вместо того чтобы немедленно нанести удар по захватчикам, как это сделали псковичи, узнав о падении Изборска, Новгород бездействует. Бездействует, пока враги жгут псковские посады. Бездействует и после того, как Псков сдался на милость победителю. Впрочем, не бездействует, а прогоняет ставленника «низовой земли» сына Великого князя владимирского и киевского князя Александра Ярославича. Еще более странным выглядит поведение новгородского князя. «Невская битва» свидетельствует о том, что Александр не нуждался в поддержке новгородцев и вполне успешно действовал самостоятельно, полагаясь только на свою «малую дружину». Так что даже если новгородцы трусливо выжидали, то их бесстрашный и решительный князь не из таких. По аналогии с «Невской битвой» он должен был появиться под стенами Изборска чуть ли не раньше, чем псковичи. И уж совсем непонятно, почему новгородский князь бездействовал, когда враги осадили второй по значению город Новгородской земли? Действуй он под Псковом так же, как против шведов, победа ему была бы обеспечена: неожиданный удар в тыл ливонскому войску гарантированно принес бы Александру новую громкую победу. Глядишь, вошел бы он в историю под прозвищем «Псковский». Но выдающийся полководец этим реальным шансом разгромить врага почему-то не воспользовался. Наоборот, вместо того чтобы прийти на помощь псковичам, он покинул Новгород со всей своей семьей и дружиной. О чем повествует продолжение рассказа летописи о событиях 1240 года: «В то же лето, той же зимы выйде князь Александр из Новгорода к отцу в Переславль с матерью и женой и со всем двором своим» (НПЛ). О причине, по которой Александр оставил Новгород, летописец пишет коротко — рассорился («роспревся») с новгородцами. Что не поделил с ними Александр? Может быть, захваченную у шведов добычу?

Впрочем, причины конфликта не имеют значения. Гораздо важнее то, что Александр фактически бросил Новгород на произвол судьбы в тот момент, когда город больше всего нуждался в князе. Что это, шантаж или предательство? Может быть, герой «Невской битвы» так же, как его отец, в панике сбежавший с поля Липецкой битвы, тоже испугался и убежал? Или были другие причины, заставившие Александра Ярославича в очередной раз покинуть Новгород?

Может быть, «Житие» объясняет причину, по которой Александр бежит из Новгорода? Нет. Первоначальные редакции «Жития» попросту игнорируют сам факт того, что Александр покинул город, доверивший ему свою оборону, в тот самый момент, когда пали важнейшие крепости Новгородской земли.

Получается, что в то время, когда «немцы» захватили Изборск и Псков, построили «город» на земле вожан, новгородский князь был на своем посту, но по каким-то причинам бездействовал. Следовательно, Александр несет полную ответственность за то, что новгородцы не пришли псковичам на помощь, и, следовательно, именно он главный виновник захвата «немцами» Изборска и Пскова и последующей потери Новгородом водьских земель. Более поздние редакции «Жития» этот недочет, бросающий тень на Александра, исправили. В них нападение врагов происходит в то время, когда князь отсутствовал по уважительной причине: Александр был вынужден отъехать из Новгорода в Переславль по очень важному делу. Оказывается, «он там (в Переславле. — Авт.) хотел утешить народ и помочь ему». Что за напасти случились в Переславле, и как Александр помог народу — «Житие» умалчивает. Хотя из летописи известно, что утешал князь народ весьма своеобразно: отрезанием носов и повешением.

Вот этот фрагмент «Жития»: «На следующий год после возвращения князя Александра с победой (т. е. в 1241 г. — Авт.) пришли опять те же (опять шведы?! - Авт.) от Западной страны и построили город на земли Александровой — Копорье. Когда Александр уехал в Суздальскую землю, в Переславль, то он там хотел утешить народ и помочь ему, но вынужденный приехать в Новгород, вышел немедля на немцев с новгородцами, срыл город их до основания, а самих избил, а других с собою повел, а иных, помиловав, отпустил, ибо был он милостив свыше меры. А вожан и чудинов, изменников, перевешал и отъехал на Русь».

Но эта ремарка «Жития» не объясняет причины бездействия Александра во время нападения врага на Изборск и Псков. Проблему алиби Александра Ярославича автор «Жития» решил просто: он прибег к элементарной фальсификации. В выше приведенном отрывке он пишет о том, что враги построили город Копорье. Из летописи известно, что это случилось уже после падения Пскова. А по версии «Жития», Псков «немцы» взяли не в 1240 году, а два года спустя, уже после того, как Копорье было разрушено. Александр, разумеется, и в этот раз не смог помешать супостатам, так как в Новгороде его опять не было: после освобождения Копорья, казнив изменников, он сразу же уехал на Русь. По каким, интересно, делам? «Житие» на этот вопрос ответа не дает: «А в это время «на третий год после победы Александра над королем (1242 год. — Авт.) в зимнее время собрались немецкой той страны и пришли на новгородский город на Плесков (Псков), и плесковский полк победили, и судей своих посадили в Плескове. И услышав об этом, Александр сильно оскорбился за кровь христианскую, и не замедлив нимало, взяв с собой братьев своих и мужей своих, пришел в Новгород». О том, что Александр рассорился с новгородцами и был вынужден покинуть Новгород, «Житие» умалчивает.

По распространенной в литературе версии князя выгнали сами новгородцы. Только почему они решили отказаться от услуг победителя шведов в тот самый момент, когда он был им нужен? С точки зрения здравого смысла, в условиях, когда границы Новгорода оказались под угрозой, новгородцы должны были действовать совсем по-другому. Им бы надо посылать к Великому князю владимирскому и просить его, чтобы он прислал на помощь Александру его брата Андрея, а еще лучше, сам пришел в Новгород во главе владимиро-суздальских войск. Вместо этого новгородцы не только отказываются от услуг самой боеспособной силы своего войска — княжеской дружины, но бросают вызов Великому князю: изгнание из Новгорода его жены и сына равносильно объявлению войны с «низовой землей». К примеру, когда в 1255 году новгородцы попросили сына Александра Ярославича Василия и пригласили вместо него на княжение одного из младших братьев Александра — Ярослава Ярославича, то Александр, ставший к тому времени Великим князем владимирским, немедленно пошел войной на Новгород. А в 1240 году новгородцы нанесли Ярославу Всеволодовичу еще большее оскорбление: выгнав его сына, они даже не обратились к нему с просьбой дать им другого князя.

Из этого можно сделать вывод о том, что изгнание Александра Ярославича означало, что в Новгороде вспыхнул очередной мятеж против Владимиро-Суздальской земли и лично Ярослава Всеволодовича. Это и объясняет причины, по которым Александр покинул Новгород, а новгородцы не пришли на помощь Пскову и не стали воевать с Ярославом Владимировичем и его ливонскими союзниками.

На такой отчаянный шаг, как война с «низовой землей», новгородцы могли пойти только в том случае, если они были абсолютно уверены в том, что смогут повторить успех Липицкой битвы. Для этого им нужен был князь, равный по масштабу Мстиславу Удалому. На это место напрашивается только одна кандидатура — племянник Мстислава — Ярослав Владимирович.

Почему новгородцы решили поставить на Ярослава Владимировича против Ярослава Всеволодовича?

Уже несколько десятилетий выбор князя в Новгороде зависел от результата борьбы двух партий. Одна поддерживала кандидатов из Владимиро-Суздальской земли. В основном это были бояре с «Прусской улицы». Их противники ориентировалась на князей из рода Ростислава Смоленского. Интересы этой партии выражал, к примеру, Мстислав Удалой. Нашествие Батыя и последовавшее за ним, неожиданное для всех, восшествие Ярослава Всеволодовича на великокняжеский трон разрушило исторически сложившийся баланс сил на Руси. Впервые за долгие годы после распада Киевской Руси один из князей сконцентрировал в своих руках такую большую власть. И этим князем оказался человек, с которым Новгород имел давние счеты. В Новгороде, где не понаслышке знали «человеколюбивый» нрав Ярослава Всеволодовича, возникли опасения, что он воспользуется ситуацией, чтобы расправиться со своими противниками. Первый поступок Ярослава в роли Великого князя — нападение на Киевское княжество, сделанное в целях сведения личных счетов с Михаилом, которого новгородцы в свое время пригласили на княжение вместо него, подтверждал эти опасения. Поэтому усиление власти Ярослава Всеволодовича вызвало в Новгороде обратный эффект — ослабление Владимиро-Суздальской партии. Однако до нового конфликта с «низовой землей» дело так и не дошло. Всего через несколько месяцев новгородцы посылают к Ярославу Всеволодовичу с просьбой дать им князя.

Что же произошло в Новгороде за время отсутствия князя? Чем можно объяснить столь радикальное изменение расстановки сил в Новгородской земле за столь короткое время? По версии НПЛ, причины, которые заставили Новгород искать примирения с Ярославом Всеволодовичем, — союз вожан с ливонцами и нападения на новгородские пригороды. Новгородский летописец пишет: «В ту же зиму пришли немцы на водь с чюдью и повоевав и дань на них возложили, а город учинили в Копорье. И не это было зло, но и Тесов взяли и за 30 верст до Новгорода гонялись, купцов били от Луги и до Сабли. Новгородцы послали к Ярославу по князя, и дал он им сына своего Андрея. Тогда же подумавши новгородцы, послали владыку с мужами по Александра; а на волость Новгородскую нашли литва, немцы и чюдь и поймали по Луге все кони и скот» (НПЛ).

Почему вожане, долгие годы покорно платившие дань Новгороду, вдруг взбунтовались? Одна из причин — опасение того, что новый конфликт Новгорода с «низовой землей» приведет к повторению голода 1214 года. Тем более, что теперь Ярослав Всеволодович был уже не просто удельным князьком, а Великим князем владимирским и киевским. Следовательно, последствия войны могли ударить по вожанам еще сильнее, чем четверть века назад. Поэтому водь, не дожидаясь, когда Ярослав Всеволодович перекроет подвоз продовольствия в Новгород, попросила защиты у ливонцев.

Не меньше неприятностей ожидало водь и в том случае, если Новгород начнет войну с Ливонией. В отличие от псковских земель, защищенных от ударов со стороны Ливонии крепостями, у вожан крепостей, за стенами которых они могли бы укрыться от вражеских нападений, не было. Именно поэтому эсты, совершая ответные набеги на Новгородскую землю, предпочитали нападать не на псковские пригороды, а на водь. Новгородцы защитить своих данников от этих набегов не успевали, да и не очень хотели. Русские грабят ливонские земли, возвращаются домой с богатой добычей и пленными, а расплачиваются за это ни в чем не повинные вожане. Например, после похода русских в Ливонию в 1221 году эсты за один только 1222 год совершили два похода в землю вожан. «Унгавнийцы (эсты из Дерптского епископства. — Авт.) уже в середине зимы выступили с войском в поход по глубокому снегу и перешли Нарву, разграбили соседнюю область, захватили пленных и добычу. Когда они вернулись, тем же путем отправились жители Саккалы, перешли Нарву и сделали далекий поход в землю, называемую Ингария (ижорская земля), относящуюся к Новгородскому королевству. Так как никакие известия их не опередили, они нашли эту область полной народу и нанесли ингарам тяжкий удар; перебили много мужчин, увели массу пленных обоего пола, а множество овец, быков и разного скота не могли захватить с собой и истребили. И воротились они с большой добычей, наполнив Эстонию и Ливонию русскими пленными, и за все зло, причиненное ливам русскими, отплатили в тот год вдвойне и втройне» (Хроника Генриха).

В сложившейся ситуации у вожан был только один выход — союз с Ливонией. Новгородский летописец назвал их за это «переветниками». В Ливонских хрониках не сообщается о том, что Орден занял новгородский пригород Тесов. Из этого следует, что в набегах на новгородские земли, о которых рассказывает НПЛ, Орден участия не принимал. Не могли же, в самом деле, наделать столько дел те два рыцаря, которых оставили в Пскове «охранять землю»? Наши историки из сообщения НПЛ о захвате Тесова делают вывод о том, что над Новгородом нависла смертельная угроза: мол, еще никогда так далеко ливонцы не вторгались на русскую территорию. Но и это неправда. Например, по сообщению НПЛ, еще в 1233 году «немцы» схватили в городе Тесове и увезли в Одемпэ новгородского боярина.

И в 1240 году сообщение о захвате Тесова не произвело на новгородцев впечатления. Это подтверждается тем, что в Новгороде в это время не возводили никаких оборонительных сооружений. Доподлинно известно, что всякий раз, когда возникала угроза вражеского нашествия, новгородцы начинали укреплять свой город. Об этом свидетельствуют данные археологических раскопок. В 1169 году новгородцы возвели возле города острог в связи с походом на Новгород суздальской рати. Следующий этап развития обороны города — 1224 год, вызван походом суздальской рати на Торжок (см. Соловьев, СС, т. 1, с. 601). После этого очередной строительный бум по возведению фортификационных сооружений обрушивается на город только полвека спустя — в 1270 году, во время конфликта Новгорода с братом Александра Невского — тверским князем Ярославом Ярославичем. Следующий раз новгородцы ставят новые остроги в 1316 году, в ожидании нападения тверского князя Михаила Ярославича (сына Ярослава Ярославича). Таким образом, полтора столетия (с конца XII по начало XIV веков) новгородцы укрепляли свой город в ожидании нападения русских из «низовых земель», а не шведов или немцев с Запада.

А в 1240 году новгородцы ничего не делают для того, чтобы подготовить город к обороне от врага, который, если верить историкам, уже стоял на его пороге. Следовательно, новгородцы не видели угрозы в том, что «неприятельские шайки метались в разные стороны, достигали тридцати верст от Новгорода и убивали новгородских гостей, ездивших за товарами» (Костомаров, указ. соч., с. 81).

4

Многозначительное молчание НПЛ о реакции Ярослава Всеволодовича на изгнание его семьи из Новгорода слишком красноречиво. Получается, что Ярослав не только никак не отреагировал на изгнание Александра, но и не предпринял никаких усилий для того, чтобы восстановить свою власть в Новгороде. Наоборот, сами новгородцы, одумавшись, попросили его о помощи. Поведение Ярослава не может не вызвать удивления: до этого момента такая христианская терпимость была совсем не в его характере. Великий князь не мог оставить без ответа брошенный ему вызов. Но как он сломил Новгород, мы уже никогда не узнаем. Но результат впечатляет: Александр не просто вернулся в Новгород, а вернувшись, твердой рукой навел новый порядок, уничтожив всех тех, кто настаивал на его изгнании. Учиненная им расправа не вызвала в Новгороде волнений и беспорядков. Если они и имели место, то летопись о них не сообщает.

Почему же новгородцы не воспользовались моментом и не освободились от власти Ярослава Всеволодовича, а спустя несколько месяцев сами пришли к нему (а не к Александру, как пишет «Житие» и показывает в своем фильме Эйзенштейн) с поклоном?

Первая причина — новгородцы убедились в том, что Ливония не может помочь им в борьбе с Великим князем и стоящей за ним Ордой. Размеры гарнизона, оставленного Орденом в Пскове, свидетельствовали о том, что участвовать в войне с «низовой землей» на стороне Новгорода ливонцы не будут. Приведя к власти в Пскове Ярослава Владимировича, его союзники вернулись к своим делам. Для примера, когда в 1230 году Тевтонский Орден построил в Мазурии один из своих первых замков, то разместил в нем гарнизон из ста рыцарей для дальнейшего наступления на земли пруссов. Учитывая, что стратегическое значение Пскова намного больше, чем у любого из многочисленных замков, построенных немцами в Прибалтике, Орден должен был оставить в нем соответствующий по численности гарнизон. Вместо этого ливонцы оборону Пскова доверили своим русским союзникам. И зря: уже через год новгородцы с ходу овладели «городом-крепостью» Псковом. Вот если бы Орден разместил в городе боеспособный гарнизон и принял меры по укреплению оборонительных сооружений, то вряд ли Ярославичам удалось так просто выбить ливонцев из Пскова.

Кроме того, если бы речь шла о том, что Орден начал захват русских земель, в чем его обвиняют наши историки, то он развернул бы строительство замков на оказавшихся под его контролем псковских и новгородских владениях. Например, в Пруссии за десять лет (1231—1241) тевтонцы построили сорок каменных замков. В русских землях — ни одного.

Единственное исключение — укрепление в Копорье, построенное на землях вожан. Впрочем, оно не было неприступной крепостью и было захвачено Александром Ярославичем безо всякого труда. Его гарнизон, судя по тому, что он оказался в плену у новгородцев, по каким-то причинам не оказал никакого сопротивления.

Вторая причина того, что Новгород вновь пришел просить князя у Ярослава Всеволодовича, в том, что разбои в новгородских владениях, отделение водьских племен и фактическое получение Псковом независимости, подорвало позиции противников суз-дальцев. Хлынувшие в Новгород беженцы из Пскова изменили соотношение сил в городе в пользу сторонников «низовых земель».

До этих событий Новгород и его окрестности были глубоким тылом. Здесь никогда не ступала вражеская нога. Со стороны Ливонии и Литвы Новгород защищал Псков и вожане. Со стороны финнов и шведов — Ладога и данники-карелы. Со стороны «низовых земель» — Торжок. После победы в Пскове пронемецкой партии и перехода вожан под власть Ливонии новгородские владения неожиданно оказались открытыми для грабительских набегов. Эсты получили возможность беспрепятственно грабить новгородские пригороды.

В Новгороде сложилась ситуация, аналогичная той, что повторилась во времена смуты, когда Новгород сдался шведам, а Москва присягнула польскому королевичу Владиславу, Псков решил остаться независимым. Не все в городе с этим согласились. Два воеводы, дети боярские и лучшие люди числом триста человек выехали в Новгород. Как пишет Соловьев: «После этого началась усобица между Новгородом и Псковом, напомнившая древнюю старину: новгородцы с шведами и псковскими отъезжниками приходили врасплох на Псковскую волость, отгоняли скот, брали в плен крестьян, портили хлеб и луга» (Соловьев. СС, т. 4, с. 634). В 1240 году происходило то же, что Соловьев применительно к 1611 году называет древней стариной. Только тогда инициатива исходила с псковской стороны: не новгородцы приходили грабить окрестности Пскова, а псковичи с немцами, чухонцами приходили в новгородскую волость и угоняли скот, брали полон, портили хлеб… Новгородцам ничего не оставалось, как искать союзника, с помощью которого они смогли бы восстановить ситуацию.

Третья причина связана с тем, что на Руси сложилась уникальная ситуация: из-за дефицита князей кроме Ярослава Всеволодовича реальных кандидатов на княжение в Новгороде попросту не нашлось. После нашествия Батыя на Южную Русь никто из русских князей уже не мог на равных противостоять Ярославу. Главный его соперник в борьбе за Новгород Михаил Черниговский бежал в Венгрию. Его княжество было разорено татаро-монголами, мужское население мобилизовано в ордынские войска, идущие на Европу.

С другим поставщиком князей в Новгород — Смоленском интересы новгородцев диаметрально разошлись. Мало того, что Смоленск установил тесные торговые связи с Ригой и стал торговым конкурентом Новгородской земли. Богатство Новгорода множилось благодаря тому, что он был главным посредником в торговле Руси с Европой, прежде всего, с немецкими городами, которые объединились в торговый союз Ганзу (официальный год рождения — 1241). Рига закрыла доступ купцам из немецких городов в Западную Двину, монополизировав торговлю с Русью по этому пути. Но самое главное, Смоленск вел войну с литовцами. Борьба со стремительно набирающей силу Литвой, уже почти подмявшей под себя вконец изнемогший Полоцк, отнимала у смоленских князей все силы. Если бы Новгород призвал князя из Смоленска, то ему пришлось бы участвовать в этой войне. С точки зрения Новгорода, участие в походах против Литвы — занятие опасное и малоприбыльное. Зачем рисковать жизнью в литовских болотах и лесах, когда в Ливонии легко можно взять богатую добычу? А угрозы безопасности Новгорода литовские набеги в то время еще не представляли.

Еще одна причина, по которой новгородцы не хотели смоленского князя, — сложные отношения Смоленска с Ордой. Смоляне успешно отразили нашествие Батыя и, видимо, в Новгороде ожидали того, что монголы отомстят им за это. Позвав смоленского князя, новгородцы рисковали навлечь гнев Орды и на себя.

Четвертая причина в пользу выбора князя из семьи Ярослава Всеволодовича — сам Ярослав Всеволодович, который не оставил планов сделать Новгород своей родовой вотчиной. Так что приглашение в Новгород князя из другого рода автоматически означало объявление войны Великому князю владимирскому. А воевать, особенно с сильным противником, новгородцы не любили и не умели. Они предпочитали грабить беззащитных туземцев.

Пятая причина — позиция православной церкви. То, что псковичи и вожане призвали на помощь католиков, вызвало недовольство самой влиятельной силы Руси — православной церкви. Новгородский архиепископ, обладавший колоссальной властью в Новгородской земле, почувствовал, что его господство над душами, а, главное, кошельками новгородцев оказалось под угрозой. Ориентация на Рим не сулила православной церкви никаких благ. Православные иерархи опасались, что идущие вслед за ливонцами католические священники начнут борьбу за паству. Могла пошатнутся монополия православия и связанные с ней доходы. Другое дело татары, которые не только не вмешивались в вопросы вероисповедания, но, что особенно ценно, предоставили служителям культа условия даже более выгодные, чем были у церкви на Руси до Батыева нашествия. По словам Карамзина: «Одним из следствий татарского господства было возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений. Владения церковные, свободные от налогов ордынских и княжеских, благоденствовали». При католиках православная «свободная экономическая зона» могла оказаться под угрозой. Кроме того, высшие иерархи Русской Православной Церкви были из греков, у которых, после того как войско европейских рыцарей захватило Константинополь, вырос огромный зуб на католиков. Так что если Папа, после того как татары вторглись в Европу, благословлял свою паству на борьбу с захватчиками, то в то же самое время в православных храмах, скорее всего, молились за победы хана Батыя.

Стоит ли удивляться тому, что сам новгородский архиепископ (владыка) Спиридон отправился к Великому князю Ярославу Всеволодовичу просить помощи против «немцев».

Вот и получается, что из всех русских князей реальной кандидатурой на княжение в Новгороде был только один из сыновей Ярослава Всеволодовича. Сам он уже не претендовал на этот пост, так как получил более престижный престол Великого князя. А из его сыновей на княжение в Новгороде по возрасту подходили только два: Александр и его младший брат Андрей. Другие сыновья Ярослава были еще совсем малыми детьми.

Став Великим князем, Ярослав послал своим наместником в Новгород более взрослого Александра. Так юный Александр, незадолго до «Невской битвы», получил пост новгородского князя. Именно поэтому после падения Пскова он занял его второй раз.

5

По сообщению НПЛ, когда новгородцы прислали к Ярославу просить князя (1240 г.), он дал им Андрея. Новгородцы отправили новое посольство, прося Ярослава дать им Александра. Обычно это представляют как свидетельство того, что Александра в Новгороде считали выдающимся полководцем. Мол, только он, и больше никто, мог остановить врага. «Новгородцы рассудили, что один Александр может их выручить, и отправили к нему владыку Спиридона. Дело касалось не одного Новгорода, а всей Руси, — Александр не противился» (Костомаров, указ. соч., с. 81).

А чем же новгородцев не устраивал Андрей? Как военачальнику Ярослав Всеволодович своему сыну Андрею вполне доверял, иначе он не доверил бы ему суздальскую дружину, которую, спустя два года, послал в Новгород на помощь Александру. Так что предположение о том, что новгородцы выгнали Андрея потому, что как полководец он был хуже, чем Александр, лишены оснований. Да и относились к Андрею новгородцы намного лучше, чем к Александру. Если бы это было не так, то Андрей не пытался бы в 1252 году, после того как его разгромил Александр с татарскими войсками, найти убежище в Новгороде.

Вообще, если следовать версии, изложенной летописцем, то поступки сторон лишены всякой логики. Почему вместо того чтобы сразу послать в Новгород Александра, Ярослав Всеволодович отправляет туда Андрея? Новгородцы ведь просят не Андрея, а Александра. К чему такая неуступчивость? В сложившейся ситуации бескомпромиссность Ярослава Всеволодовича могла привести к тому, что Новгород последует примеру Пскова и откроет ворота ливонцам. Почему, в свою очередь, новгородцы, рискуя вызвать гнев Великого князя, выступают против его воли и решительно настаивают на кандидатуре Александра?

Напрашивается вывод, что история с изгнанием и возвращением Александра была придумана гораздо позже, и не только для того, чтобы снять с него ответственность за падение Изборска и Пскова. С одной стороны, она позволяет очернить новгородцев, с другой, придать Александру образ мученика, необходимый каждому христианскому святому. Кроме того, это бросает тень и на Андрея, который на фоне своего героического брата выглядит человеком, не способным защитить Отечество в момент смертельной опасности. А опорочить Андрея необходимо, так как отношения между сыновьями Ярослава не вписываются в легенду о защитнике земли русской святом князе Александре Невском.

По отрывочным данным в тщательно подправленных переписчиками первоисточниках можно сделать вывод, что Ярослав Всеволодович из своих сыновей выделял не прославленного потомками Александра, а преданного ими забвению Андрея. Косвенно об этом свидетельствует то, что после смерти Ярослава (1246 г.) Великим князем владимирским стал, видимо, по воле отца, именно Андрей. Как это произошло, сказать сложно. Описание событий, происходивших в течение трех лет после смерти Ярослава Всеволодовича, в летописях отрывочно и противоречиво. Став Великим князем, Андрей нарушил порядок горизонтального наследования, по которому великокняжеский престол переходил к старшему брату. Он изгнал из Владимира занявшего трон «по старине» своего дядю Святослава Всеволодовича (брата Ярослава). Это было первое за сорок лет нарушение порядка престолонаследия в Северо-восточной Руси. Чтобы решиться на такой серьезный поступок, Андрей должен был опираться на какие-то влиятельные силы. Иначе он ни дня бы не просидел на Великокняжеском троне: ни Святослав, ни старший брат Александр не отдали бы его без борьбы. Однако занять трон мало, его еще надо удержать. А последнее слово за тем, кому быть Великим князем владимирским, было за Ордой. Как отмечает Феннел: «Ни Александр, ни Святослав не имели достаточно сил, чтобы справиться с Андреем без поддержки татар, но и Андрей не мог удержать престол, не подтвердив своего права на него» (указ. соч., с. 146). В результате все трое, независимо друг от друга, поехали в Орду. В итоге Андрей получил право на Владимирский престол, а Александр — «Киев и всю Русскую землю». Святославу, который вместе с Юрием сражался с татарами в битве на реке Сить, поездка в Орду не помогла. О нем известно только то, что он умер в 1252 или 1253 году.

У Соловьева другая версия передачи Великокняжеского престола Андрею. Он пишет о том, что «Александр с Андреем имели в Орде большой спор, кому быть во Владимире, кому в Киеве, и хан отдал Киев Александру, а Владимир Андрею, основываясь на завещании покойного великого князя Ярослава. Что же могло заставить Ярослава завещать старшему Александру Киев, а младшему Андрею — Владимир? Быть может, особенная любовь к Андрею, который оставался всегда при нем…» (Соловьев, СС, т. 3, с. 152).

Костомаров считал, что Александр получил Киев не по завещанию отца, а в результате интриг монгольского хана. С одной стороны, это решение было свидетельством того, что Орда отдает свое «предпочтение Александру, так как Киев был старше Владимира». Но, с другой стороны, Орда приняла такое решение потому, что «Киевская земля была в те времена до такой степени опустошена и малолюдна, что Александр мог быть только по имени великим князем. Вероятно, монголы сообразили, что Александр, будучи умнее других, мог быть для них опасен, и потому не решились, не испытавши его верности, дать ему тогда Владимир, с которым соединялось действительное старейшинство над покоренными русскими землями» (указ. соч., с. 84).

Потом, надо полагать, монголы «испытали его верность» и остались довольны, раз уж они помогли Александру отобрать у Андрея Великое княжение. И Александр Ярославич честно отработал полученный пост, помогая утвердить ордынское иго на землях Владимиро-Суздальской Руси. До конца своей жизни он безжалостно подавлял любые попытки сопротивления татаро-монголам в своих владениях.

Итак, после вмешательства новгородского владыки Александр Ярославич возвращается в Новгород. Первое, что он там делает, — уничтожает своих противников. «Когда в 1241 году Александр к радости анти-немецкой группировки прибыл в Новгород, он предпринял крутые меры: повесил «многие крамольники» в Новгороде…» (Феннел, указ. соч., с. 144). Напомню, что в захваченном «немцами» Пскове никого не вешали, и все диссиденты, недовольные новой властью, его беспрепятственно покинули.

НПЛ описывает возвращение Александра стандартной формулировкой, которой новгородский летописец сообщает о прибытии в город очередного князя: «пришел князь Александр в Новгород и были рады новгородцы». О расправах над новгородцами летописец молчит. Почему? Да хотя бы потому, что Новгородская летопись создавалась при дворе новгородского архиепископа.

О том, что происходило в Новгороде после того, как туда вернулся Александр, можно судить по косвенным данным. О том, что его возвращение ознаменовалось жестокой расправой над противниками суздальской партии, свидетельствуют жалобы новгородцев на его «самовластие», прозвучавшие в договоре, заключенном Новгородом с князем Ярославом, наследовавшим Великое княжение после смерти Александра в 1264 году: «А что, княже, брат твой Александр делал насилие в Новгороде, от того, княже, отступи».

Карательные мероприятия Александра вынудили сторонников мира с ливонцами уйти в глубокое подполье. Развешав на суках своих противников в Новгороде, Александр собрал городское ополчение и двинулся на «переветников» чухонцев.

Кто именно построил «город Копорье», разрушенный Александром, «Житие» не уточняет, — некие «пришельцы» с «Западной стороны». НПЛ указывает на «немцев». Кто это был? Шведы, датчане, ливонские рыцари, люди Дерптского епископства или крещеные немцами эстонцы, пришедшие на помощь своим соплеменникам-вожанам? Неизвестно. В отечественной исторической науке утвердилась версия о том, что «город» Копорье построили ливонские рыцари. Вот только зачем Ордену понадобилось тратиться на его строительство? По сравнению с Псковом или Изборском стратегическое значение Копорья равно нулю. Ливонии, выступившей на стороне Ярослава Владимировича, грозила очередная война с Новгородом и «низовой землей», следовательно, им нужно было укреплять рубежи на путях из Новгорода и Владимиро-Суздальского княжества. А Копорье находится в противоположном направлении, откуда вторжение в Ливонию не ожидалось.

Ливонцам, учитывая их крайнюю стесненность в средствах, следовало не распылять свои ресурсы, а попытаться удержать в своих руках то, что они уже получили. Например, Александр Ярославич, укрепляя новгородские рубежи со стороны Пскова, строит крепости по берегам реки Шелонь. Почему именно здесь? Шелонь впадает в озеро Ильмень. Из этого озера вытекает река Волхов, на берегах которой стоит Новгород. Один из притоков Шелони берет начало недалеко от Пскова. Таким образом, этот водный путь — главная связующая нить между Новгородом и Псковом. Именно на берегах этой реки и должен был строить укрепления Орден. Прямо напротив крепостей новгородцев, так же, как в 1492 году, Иван III приказал построить крепость Ивангород напротив замка ливонских рыцарей — Нарвы.

Но у ливонцев нет средств на укрепление подступов к Пскову со стороны Новгорода. У них нет возможности даже расположить в Пскове боеспособный гарнизон. Ливонцы помогли Ярославу Владимировичу вернуть его княжество. Удержать его в своих руках он должен был уже сам. Война с Русью из-за Пскова никому в Ливонии была не нужна. Ливонцы хотели решить только одну проблему: обезопасить свои границы от ежегодных вторжений русских.

Так что если Орден или Дерпт попытались закрепиться в Копорье, то это было ошибкой. Ливонцы не могли обеспечить здесь серьезного военного присутствия. Разумеется, наши историки утверждают, что Копорье было «сильнейшей крепостью». Правда, следов этого грандиозного фортификационного сооружения публике предъявить не могут. Где же эта мощная вражеская крепость? Куда делись ее толстые стены и высокие башни, которые не смогли противостоять неудержимому натиску чудо-богатырей прославленного полководца Александра Невского? Давайте покажем их восторженным потомкам. Мы будем смотреть на них и гордиться доблестью наших предков. На вопрос, а где же, собственно, этот самый немецкий замок Копорье — символ русской воинской славы — историки, не моргнув глазом, отвечают: — «Крепость была взята на шит и срыта до основания» (Бегунов, указ. соч., с. 77). И вновь лукавит многоуважаемый академик.

Триста лет спустя приглашенный в Москву итальянский архитектор Аристотель Фиоравенти приказал разбить стенобитной машиной стены недостроенного псковскими мастерами Успенского собора Московского Кремля (1479 г.). Работа заняла несколько дней. Скорость, с которой заграничный мастер ее проделал, вызвала настоящий фурор. «Три года церковь строили, а он меньше чем за неделю развалил!» — восхищались иностранным мастером москвичи (Соловьев, СС, т. 5, с. 174).

Спрашивается, сколько времени понадобилось бы Александру для того, чтобы развалить не церковь, а «сильнейшую крепость»? Если ее легко удалось «срыть до основания», не применяя технологии, которой до Фиоравенти на Руси не было, то это значит одно — крепость была деревянной. Следовательно, утверждения о том, что это было мощное оборонительное сооружение — очередная ложь. Скорее всего, это был скромный деревянный острожек. Ведь даже если бы ливонцы вознамерились построить в Копорье каменный замок, они бы этого просто не успели сделать. На строительство небольшого каменного замка, по своим размерам и внешнему виду напоминающего загородную виллу новых русских, уходило не меньше года.

Другой вопрос, а зачем надо было разрушать построенную «немцами» крепость? Ведь в ней можно было разместить новгородский гарнизон и использовать построенные врагами стены для контроля над вожанами и защиты этих земель от новых нападений врагов. Ведь они нападали на водскую землю именно потому, что ее не защищали крепости. Тем более, нет смысла одну крепость ломать, а потом на ее месте строить другую: не прошло и сорока лет (в 1279 г.), как сын Александра Ярославича Дмитрий возводит в Копорье крепость, поначалу деревянную. На следующий год он стал строить ее в камне. Может быть, «немецкие» мастера строили настолько плохо, что проще было снести их постройку и возвести на ее месте новую? Если бы это было так, не пришлось бы через триста лет звать в Москву итальянца, чтобы он переделал некачественную работу псковских строителей.

Интересна дальнейшая судьба крепости Дмитрия. Князь заявил, что эта фортификация послужит целям борьбы с Орденом, но новгородцы потребовали ее уничтожить. Они опасались не Ордена (от вторжений со стороны Ливонии по водской земле Новгород так и не был прикрыт), а того, что им, случись что, придется выковыривать из Копорья самого князя Дмитрия.

До взятия Копорья русским не удалось овладеть ни одним даже самым плохеньким ливонским замком. Более того, следующие триста лет им это тоже не удавалось. Так что победа Александра была исключением из правила. Но не стоит курить фимиам по этому поводу: ни о полководческих талантах Александра Ярославича, ни о воинской доблести наших предков в данном случае речи не идет. Никакой осады и штурма «сильной крепости» не было. «Житие» о взятии Копорья сообщает в двух словах: «пошел и разрушил их город». Вот так просто пришел и поломал все куличики, которые местные ребята построили в своей песочнице. А они, наверное, увидев приближающегося амбала-соседа, с ревом разбежались по домам. Мамам под подол. Запись летописца об этом событии не менее лаконична: «Пошел князь Александр на немцев на город Копорье с новгородцами, ладожанами, с корелой и с ижорой и взял город» (НПЛ, 1241 г.).

Также ничего неизвестно о численности гарнизона, оборонявшего Копорье. Но можно предположить, что если в таком крупном городе и стратегически важной крепости как Псков ливонцы оставили всего двух рыцарей, то в Копорье и того меньше. А куда же меньше? Только если никого. Судя по тому, как легко Александр овладел «сильной крепостью», сопротивления ему не оказали. Видимо, по этой причине. Тогда каких же «немцев» взял Александр в плен при захвате Копорья, если их там не было?

Что же на самом деле произошло в земле вожан? Скорее всего, события развивались так: ливонцы пришли на помощь местному населению, решившему перейти под их юрисдикцию. Со времен крещения ливов в качестве подарка язычникам, принявшим крещение (или заявившим о намерении это сделать), миссионеры строили «замок». Построив вожанам укрепление, ли-вонцы посчитали, что свой христианский долг перед ними полностью исполнили: теперь сами защищайтесь от своих врагов. Не получив больше никакой поддержки из Ливонии, вожане почли за благо не оказывать новгородцам сопротивления.

По доброй семейной традиции дома Ярославичей, Александр жестоко расправился с «переветниками» вожанами. Те, кто грабил новгородские окрестности, давно ушли вместе с награбленным туда, откуда пришли. Остались аборигены, которым некуда было бежать из своих домов, да немецкие купцы, оказавшиеся в этих пограничных землях по своим делам. Скорее всего, именно их Александр и схватил.

Кто такие вожане, которые так натерпелись от Ярослава Всеволодовича и его сына и как сложилась дальнейшая судьба этого многострадального народа? Сегодня большинству россиян имя народа водь ни о чем не говорит. А ведь до прихода славян этот финно-угорский народ заселял огромное пространство на северо-западе Восточно-европейской равнины. Территория, на которой проживали вожане, простиралась от Северо-восточной Эстонии до Ладожского озера (современная Псковская, Новгородская и Ленинградская области). Южная граница расселения этого «чухонского» племени проходила в окрестностях Новгорода. Водский язык относится к южной ветви прибалтийско-финской группы финно-угорских языков. Ближайший родственный ему язык — эстонский. Таким образом, вожане — одно из эстонских (или финских) племен, которых русские собирательно называли чухонцами. Но, в отличие от других чухонцев, которым удалось отстоять независимость от Киевской Руси, вожане попали под власть Новгорода. Подчинение Новгороду, а затем и Московской Руси, сыграло в судьбе этого народа роковую роль. Другие эстонские и финские племена тоже потеряли свою независимость. Но их подчинили не православные русские, а католики — немцы, датчане и шведы. Кому же больше не повезло?

В вышедшем в советское время «научно-популярном географо-этнографическом издании в 20 томах» под названием «Страны и народы» с гордостью пишут о том, что «закрепощенный эстонский крестьянин в многовековой борьбе с иноземными феодалами сумел сохранить свой язык, культуру и особенности быта» (т. Советский Союз, с. 42).

Вожанам, оказавшимся под властью новгородских феодалов, в отличие от их соплеменников на территории Эстонии и Финляндии, не удалось сохранить ни своего языка, ни культуры, ни быта. Уже в начале прошлого века потомков коренного населения Северо-Востока России можно было обнаружить только в нескольких деревнях под Нарвой. Осенью 1990 года финские ученые получили от официальных советских властей информацию, что в СССР проживают шестьдесят семь человек водской национальности. Причем, родным языком из них владели лишь несколько стариков. Но и они говорили не на чистом водском языке, а на диалекте ижорского языка.

Что привело к исчезновению этого когда-то многочисленного народа? Первый удар ему нанес организованный Ярославом Всеволодовичем голод 1214 года, когда часть води вымерла, а часть бежала к соплеменникам эстам. Это был первый массовый исход вожан со своей земли. Следующий этап геноцида води — карательная экспедиция новгородцев под руководством Александра Ярославича.

Затем на многие годы территория, населенная водью, становится ареной пограничных столкновений Новгорода с Ливонией и Швецией. В 1444 году ливонцы увели часть вожан с собой и расселили в своих владениях (на территории современной Латвии). После присоединения Новгорода к Московскому княжеству была проведена еще одна депортация вожан. В 1484 и 1488 годы большое количество води было вывезено в среднерусские земли, а на их место переселили русских.

Несмотря на это, водьский народ продолжал бороться за выживание, пытаясь сохранить свой язык и культуру: в середине XVI века новгородский епископ жалуется, что водь по-прежнему держится своих языческих верований. Русская Православная Церковь насильственным распространением христианства среди вожан способствовала ускорению процесса их ассимиляции. На это указывает тот факт, что среди вожан получили широкое распространение русские имена, дававшиеся при крещении.

Окончательный приговор вожанам подписал Петр I, заложив на их землях новую столицу Российской Империи. После основания Санкт-Петербурга большое количество вожан, которым «посчастливилось» проживать в окрестностях столицы, выслали в Казань. Территория племенного обитания води оказалась в самом центре политической, экономической и культурной жизни империи. Земли вожан роздали царским вельможам. Еще большую угрозу представлял хлынувший в новую столицу и ее окрестности поток мигрантов. Для води это была настоящая национальная катастрофа, потому что этот народ не мог противостоять ассимиляции: у него не было ни своей самостоятельной административной территории, ни письменности, ни обучения на родном языке. Последним бастионом национального самосознание вожан оставался разговорный язык. Но и он не смог устоять. Уже к середине XIX века половина води на родном языке не говорила. В повседневной жизни все больше распространялись русский быт, обряды и традиции. К этому времени численность вожан составляла 5148 человек. Через полвека, в 1917 году, численность вожан сократилось в пять раз (!). Их осталось около тысячи человек.

Советская власть довершила процесс ассимиляции. Часть водьских крестьян была депортирована во время коллективизации. Тех, кто избежал раскулачивания, лишили возможности заниматься традиционными ремеслами и сломали привычный уклад жизни. Во время Великой Отечественной войны часть вожан, оказавшихся на оккупированной территории, была вывезена в Финляндию. Возвратившихся после войны в СССР расселяли по всей стране, и лишь после 1956 года они смогли вновь вернуться на родину. Но к тому времени в их домах жили другие люди.

Сегодня можно признать, что история народа водь закончилась. Такого народа на планете Земля больше не существует. Последние из вожан исчезают у нас на глазах.

6

После удачно проведенной зачистки Копорья чухонцев-вожан Александр вешает, а попавших ему в плен «немцев» отпускает: «немцев привел в Новгород, а иных пусти по своей воли; а вожан и чудь переветников повесил» (НПЛ). Почему не страдающий сентиментальностью Александр проявил по отношению к пленным «немцам» такое великодушие? «Житие» лицемерно объясняет это тем, что князь был «милостив паче меры». Но почему же тогда милость Александра оказалась избирательной — аборигенов он не пощадил? Предлагаю два варианта, объясняющих неожиданную вспышку гуманизма по отношению к «немцам». Первый: «немцев» в Копорье в плен взять не удалось просто по причине их отсутствия. А как тогда объяснить тот факт, что в Копорье не было иноземных захватчиков? Да очень просто: были, но милостивый князь по доброте душевной отпустил их на все четыре стороны.

Второй: Александр получил за «немцев» хороший выкуп, которым, так же, как и его отец до этого, не захотел делиться со своими новгородскими подельщиками. Им он заявил, что пленных немцев отпустил задаром. Из милости. И, надо отметить, что эта сделка, если она имела место, ему прекрасно удалась. И подзаработал, и имидж свой улучшил, войдя в историю как «паче меры» милостивый. Только интересно, как бы отнеслись к такой оценке личности Александра родственники повешенных им новгородцев и чухонцев?

А что же делают в это время ливонцы? А ничего не делают. Они безучастно наблюдают, как новгородцы: разрушают их форпост. «Немцы» не пришли на помощь Копорью и не погашались отбить его обратно. Может быть, это связано с тем, что все свои силы они бросили на защиту Пскова, по которому, по логике событий, противник должен был нанести следующий удар? Нет. Ливонцы не предприняли никаких мер для усиления обороны Пскова.

Поведение Александра после уничтожения Копорья тоже вызывает только недоумение. Пока «немцы» не опомнились и не предприняли мер для усиления обороны, надо было освобождать Псков. Но вместо того чтобы, используя фактор внезапности, развивать достигнутый успех, Александр опять покинул город. Некоторые историки, например Соловьев (СС, т. 2, с. 150), считают, что он убыл в Орду. С какой целью? Надо полагать, что в такое далекое путешествие Александр Ярославич отправился по очень важному делу: попросить помощь для похода в Ливонию. Участие ордынцев в дальнейших событиях — вопрос спорный. И «Житие», и НПЛ о поездке князя в Орду умалчивают. Доподлинно известно только то, что Александр вернулся в Новгород не один. С ним были его брат Андрей и суздальские полки.

Известно и то, что когда Александр просил Орду о военной помощи, она ее оказывала. Например, когда в 1252 году Александр пожаловался в Сарае на своего младшего брата и боевого товарища Андрея, что тот не исполняет обязанностей перед татарами и «отнял у него старшинство», ордынцы послали Александру на помощь целое войско — «Неврюеву рать». Ничто не мешало аналогичным образом ответить на визит Александра и в 1241 году, тем более что Орда была заинтересована в том, чтобы восстановить контроль над Псковом и обложить данью богатую Ливонию.

По другим версиям, Александр не пошел сразу после уничтожения Копорья на Псков из-за того, что у него было мало сил. «Но для освобождения Пскова одних новгородских сил было недостаточно. Поэтому Александр отправился к отцу в Суздальскую землю просить подкреплений. Ярослав Всеволодович согласился отпустить свои полки, и Александр со свежими силами и с братом Андреем возвратился в Новгород» (М. Хитров. «Александр Невский»).

Но в действительности для «освобождения» Пскова никакие подкрепления Александру не понадобились. Как и Копорье, Псков он тоже занял без боя. Дружины, которые привел из «низовой земли» Андрей, были нужны не для освобождения Пскова, а для похода в Ливонию.

Как Псков — сильнейшая крепость Древней Руси — вместе с гарнизоном ливонских рыцарей оказалась в руках Александра Ярославича? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим, как сложилась дальнейшая судьба главного «переветника» Ярослава Владимировича. Учитывая то, как Александр расправлялся с «изменниками», участь этого князя должна была быть печальной. Но после освобождения Пскова вместо петли на шею он получил княжение в Торжке. За какие же заслуги главный виновник этой войны выходит сухим из воды?

Очевидно, за предательство своих союзников. Ярослав Владимирович вступил в сговор с Ярославом Всеволодовичем и впустил в Псков дружины Александра и Андрея. Ничего не подозревающий ливонский гарнизон был взят в плен, не успев оказать сопротивления. Да и что могли сделать два рыцаря?

О том, что ливонский гарнизон в Пскове попал в плен, пишет Хроника Германа Вартберга: «Новгородцы захватили внезапно оставшихся братьев вместе с их людьми». Об этом же пишет НПЛ: «Пошел князь Александр с новгородцами и с братом Андреем и с низовцами на Чудскую землю на немцев (Дерптское епископство. — Авт.) и занял пути до Пскова; и захватил князь Псков, схватил немцев и чудь, и, сковав, заточил в Новгороде, а сам пошел на чудь». Ливонская рифмованная хроника пишет не о пленении, а об изгнании братьев-рыцарей из Пскова: «На Руси есть город, он называется Новгород. До князя дошло это известие (что немцы оставили гарнизон в Пскове. — Авт.), он собрался со многими отрядами против Пскова. Туда он прибыл с большой силой; он привел много русских, чтобы освободить псковичей. Этому они от всего сердца обрадовались. Он изгнал обоих братьев-рыцарей, положив конец их фогтству (название «фогт» происходит от латинского слова «advocatus». В русских летописях орденские фогты называются «судьями». — Авт.), и все их кнехты были прогнаны. Никого из немцев там не осталось: русским оставили они землю». Интересно, что ливонский менестрель не называет имени новгородского князя, изгнавшего немцев из Пскова. Но он не отождествляет его с Александром Ярославичем, который в Рифмованной хронике появляется позднее в качестве суздальского князя. То ли до ливонцев еще не докатилась всемирная известность Александра, то ли к освобождению Пскова он не имеет никакого отношения.

О судьбе Изборска ни русские, ни ливонские источники ничего не сообщают. Надо полагать, что этот город, так же, как и Псков, без боя подчинился власти Ярославичей. Почему ливонцы не удержали эту крепость? Как русским удалось взять ее неприступные стены? Почему, наконец, летописцы дружно забыли про Изборск? Ведь это не какая-то деревенька, а один из старейших городов Руси. Не просто крепость, а ключ к замку, закрывающему псковско-ливонскую границу. Изборск не только плацдарм для нападений на новгородские земли, но и стратегически важный форпост обороны Ливонии со стороны Руси.

Если бы ливонцы стали оборонять Изборск, то у русских было не много шансов выбить их из этой крепости. Однако ни датчане из Ревеля, ни Дерптское епископство, ни Орден — никто не захотел за него сражаться. Больше всего в том, чтобы Изборск оставался под контролем ливонцев, было заинтересовано Дерптское епископство. Но начать войну из-за Изборска епископ Дерптский не мог. Ему едва хватало сил оборонять собственные владения от нападения воинственных соседей.

Всего через двадцать лет после «Ледового побоища» (в 1262 г.) объединенные силы нескольких русских княжеств и Новгородской земли вместе с литовцами напали на Дерпт. «В осень пошли новгородцы с князем Дмитрием Александровичем великим полком под Юрьев; были с ним и Константин князь, зять Александров, и Ярослав, брат Александров, со своими мужи, и Полоцкий князь Товтивил, с ним полочане и Литвы 500, а новгородского полку бесчисла» (НПЛ).

В один приступ русские берут «город Юрьев тверд в три стены». «Людей многих града того убили, других в плен взяли, иных сожгли вместе с женами и детьми и товара взяли бесчисла и полона», — описывает результаты этого похода НПЛ.

Что дало взятие города, который новгородский летописец называет русским именем Юрьев? Несмотря на то, что Дерпт пал, замок, вокруг которого он был построен, взять не удалось. Да русские и не пытались его захватить. Зачем? Город разграблен, пленные и богатая добыча захвачены. Ради чего рисковать жизнью? Союзники, вполне довольные результатами похода, расходятся по домам: «И вернулся князь Дмитрий в Новгород со всеми новгородцами с многим товаром» (НПЛ).

Почему «древний русский город» Юрьев, который, по версии отечественных историков, захватили «западные агрессоры» в 1224 году, не был освобожден русскими в 1262 году? По тем же причинам, по каким они не пришли на помощь князю Вячко в 1224 году. Никто на Руси в XIII веке не хотел Юрьевом владеть и за него воевать. Другое дело — ограбить слабого, но богатого соседа. Именно это было лейтмотивом отношений Новгородской земли и Владимиро-Суздальского княжества с Ливонией. И эта политика была унаследована Москвой, которая во времена Ивана Грозного попыталась завоевать Ливонию.

Как и после потери Копорья Ливония никак не отреагировала на потерю Пскова и Изборска. Ливонских рыцарей, взятых в плен в Пскове, заковывают в цепи и уводят в Новгород. Ливонский менестрель язвительно замечает по этому поводу: «Кто покорил хорошие земли и их плохо занял военной силой, тот заплачет» (ЛРХ).

7

У историков нет единой версии по поводу того, как развивались события после «освобождения» Пскова. Костомаров, например, полагает, что «оставаясь во Пскове, Александр ждал против себя новой неприятельской силы и вскоре услышал, что она идет на него. В первых числах апреля 1242 года Александр двинулся навстречу врагам» (указ. соч., с. 81). Тем самым историк хочет внушить читателю, что русские только оборонялись. Версия Костомарова противоречит новгородской летописи, которая говорит о том, что русские не сидели в Пскове, ожидая нападения, а вторглись на территорию Дерптского епископства. Там они занялись привычным делом — грабежом местных жителей и были разбиты подоспевшими силами ливонцев. Вот что пишет НПЛ, продолжая рассказ о том, как после «освобождения» Пскова Александр и Андрей пошли на чудь: «Придя на их землю, пустили полки в зажитие, а Домаш Твердиславович и Кербет были в разгоне (разведке?) и встретившись с Немцами и Чудью, и бились там; убили Домаша, брата посадника и иных с ним, а иных в плен взяв, а иные к князю побежали, князь же отступил на озеро, немцы же и чудь пошли на них».

Так что Костомаров не прав, выдавая Александра за миротворца-освободителя. Не русские ждали нападения ливонцев, а ливонцы взялись за оружие после того, как Александр вторгся на их территорию. Наскоро собранные отряды эстов, жителей Дерпта, дружины епископа и, возможно, несколько ливонских рыцарей, не участвующих в подавлении восстания на острове Эзель, сумели дать достойный отпор, разгромить и обратить в бегство незваных гостей. Отряды грабителей, встретив организованное сопротивление, в панике бежали. Ливонцы стали преследовать отступавших и встретились с основными силами русских.

Соловьев, в отличие от Костомарова, старается сохранить объективность и описывает эти события в соответствии с текстом летописи. По Соловьеву, освободив Псков, «Александр вошел в Чудскую землю, во владения Ордена; войско последнего встретило один из русских отрядов и разбило его наголову; когда беглецы принесли Александру весть об этом поражении, то он отступил к Псковскому озеру и стал дожидаться неприятеля на льду его»(СС, т. 2, с. 150).

По наиболее приближенной к летописному тексту версии Руслана Скрынникова события развивались так: «Весной 1242 г. Александр Невский вторгся во владения Ливонского ордена. Вступив на западный берег Чудского озера, князь пустил полк в «зажитие». Полки ходили в поход без обозов, и ратники должны были добывать себе продовольствие «зажигаем», т. е. грабежом и насилием. Поход в Ливонию начался с крупной неудачи. Отряд Домаша Твердиславича, брата новгородского посадника, подвергся внезапному нападению рыцарей и чуди. Воевода и многие его воины были убиты. Уцелевшие ратники бежали в полк князя Александра и предупредили его о приближении рыцарей. Александр спешно отступил в свои владения на новгородский берег Чудского озера».

Хотелось бы узнать, как можно, ведя боевые действия на вражеской территории, подвергнуться «внезапному нападению»? А зачем часовые, боевое охранение, дозор, разведка и прочие нехитрые премудрости военного дела? Хотел посмотреть бы я в глаза тому великому полководцу, который так организовал наступление на территории врага, что его войска были разбиты при «внезапном нападении». Может быть, стоит изменить статут ордена Александра Невского и награждать им тех военачальников, чьи части подверглись «внезапному нападению», были разбиты и бежали с поля боя?

После этой победы ливонцам надо было не продолжать преследование, а вернуться под защиту крепостных стен и дождаться подхода подкреплений. Но они почему-то движутся в сторону русских земель.

Первая редакция «Жития» объясняет это странное поведение ливонцев их надменностью: «Великий князь Александр Ярославич, отправившись против неприятелей, переловил немцев и чудь, освободил Псков из плена, повоевал и пожег их землю и забрал без числа в плен, а иных порубил. Тогда надменные враги собрались и порешили: «Пойдем, погубим великого князя Александра и возьмем его своими руками!»

Можно предположить, что ливонцы решили, что они легко разобьют остатками русского войска во главе с молодым князем, если им удалось нанести поражение отряду во главе с новгородским воеводой (а на этом посту мог быть только очень опытный воин). На льду ливонцев останавливает войско Александра — Андрея. Там, по мнению авторов героической биографии Александра, и произошло грандиозное сражение, которое прозвали «Ледовым побоищем», или Чудской битвой. Последнее название не совсем корректно, так как точно неизвестно, на льду какого из озер: Псковского, Чудского или соединяющего их пролива — Теплого озера, произошло это сражение. Так, Соловьев пишет про Псковское озеро, Костомаров об Узмене (Теплом озере), Скрыльников — о новгородском береге Чудского озера, а Лев Гумилев — о западном береге того же озера. Почему такое расхождение? Потому, что в летописи неясно указано место «Ледового побоища»: «Поставили полк на озере Чудском, на Узмени, у Вороньего камня (горы, скалы)», «Узмень», по мнению ряда авторов, — это и есть пролив между Псковским и Чудским озером, то есть Теплое озеро.

Чтобы определить место возможного сражения, нужно ответить на вопрос: куда направлялись ливонцы? Что было конечной целью их похода? Если Псков, то почему они, вместо того чтобы идти к нему кратчайшей дорогой, сделали крюк на Чудское озеро? В этом направлении они могли двигаться, только если целью их похода был Новгород. Но к такому походу ливонцы были не готовы. Ни до, ни после этого, они не осмеливались нападать на Новгород. Тем более поход на Новгород нельзя было начинать до тех пор, пока в тылу ливонского войска был Псков, откуда русские не только могли ударить по войскам, ведущим осаду Новгорода, но и напасть на оставшиеся без защиты ливонские земли.

Получается, что единственная причина, по которой ливонцы оказались на льду Чудского озера, — преследование отступающих с награбленным добром и пленными русских.

Следовательно, вопреки утверждениям наших историков, и в этот раз не было никакого вторжения на русские земли. Тем более, не может быть и речи ни о каком «крестовом походе на Русь». Максимум, чего хотели и могли добиться ливонцы, — это выдворить русских со своей территории и отбить захваченную ими добычу. В советское время предпринимались попытки найти место «Ледового побоища». Академия наук даже организовывала спе циальную экспедицию. Полевые исследования проводились летом 1963 года сотрудниками отдела истории русской культуры Государственного Эрмитажа. Они пыталась найти тот самый пресловутый «Вороний камень» и раскопать погребения павших воинов и другие материальные свидетельства сражения.

На основании археологического и геологического обследования района деревень Чудская Рудница, Заходы, Пнево и Путьково было сделано следующее заключение: «В обследованной местности отсутствуют сколько-нибудь значительные, с геологической точки зрения, по своей величине валуны или выходы коренных пород, которые могли бы по этой причине играть в прошлом роль ориентира для летописца или послужить населению основанием назвать по ним те или иные находившиеся поблизости участки местности (острова, урочища и т. п.)».

Не только самого «Вороньего камня», но и никаких захоронений, остатков оружия, указывающих на то, что в этих местах произошло сражение, ученые не обнаружили.

ПРИДУМАННАЯ БИТВА («ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ»)

1

Что известно из исторических документов о сражении новгородско-суздальского войска под командованием братьев Александра и Андрея с ливонцами («Ледовом побоище»)?

В отличие от «Невской битвы» о войне русских с ливонцами в начале 40-х годов XIII века сообщают не только «Житие» и НПЛ, но и Лаврентьевская летопись и западные источники — Ливонские хроники.

Самый ранний из дошедших до нас- отечественных источников, упоминающих о «Ледовом побоище», — Лаврентьевская летопись. Ее сообщение и самое лаконичное: «Великий князь Ярослав послал сына своего Андрея в Новгород в помощь Александру против Немцев. Победив за Псковом на озере и взяв много пленных, Андрей с честью возвратился к своему отцу».

Таким образом, Лаврентьевская летопись ни слова не говорит об участии в этом сражении новгородцев и только упоминает об Александре, а победу в битве приписывает его брату Андрею.

Если автор «Жития» утверждает, что после «Ледового побоища» прославилось имя Александра «по всем странам от моря Варяжского и до моря Понтийского, и до моря Египетского, и до страны Тивериадской, и до гор Араратских, даже и до Рима Великого. Распространилась же слава о его имени среди тысячи и среди тьмы тем», то по Лаврентьевской летописи выходит, что о всемирной славе Александра не подозревали даже его ближайшие родственники. Более подробный рассказ об этой битве в Новгородской Первой летописи. Считается, что в наиболее раннем списке этой летописи (Синодальной) запись о «Ледовом побоище» была сделана в 30-х годах XIV века. По НПЛ ливонцы преследуют отступающих русских и встречаются с их основными силами. «Александр и новгородцы построили полки на Чудском озере на Узмене у Вороньего камня. И наехали на полк Немцы и Чудь, и пробились свиньею сквозь полк. И была сеча там велика Немцев и Чуди. Бог пособил князю Александру. Врага гнали и били семь верст до Суболичьского берега. И пало Чуди бесчисла, а Немцев 400 (позднейшие переписчики округлили эту цифру до 500, и в таком виде она вошла в учебники истории. — Авт.). В Новгород приведено пятьдесят пленных. Битва состоялась пятого апреля в субботу».

Как видно из этого текста, новгородский летописец, в отличие от своего суздальского коллеги, не упоминает об участии в битве князя Андрея и владимиро-суздальской дружины.

Сравним летописные свидетельства с тем, что сообщает о «Ледовом побоище» самая ранняя из дошедших до нас редакций «Жития»: «Отец Александра, Ярослав, прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. Да и у князя Александра было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и стойких. Была же тогда суббота, и когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью. А это слышал я от очевидца, который поведал мне, что видел воинство Божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так победил врагов помощью Божьей, и обратились они в бегство, Александр же рубил их, гоня, как по воздуху, и некуда было им скрыться. Здесь прославил Бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона. А того, кто сказал: «Захватим Александра», — отдал Бог в руки Александра. И никогда не было противника, достойного его в бою. И возвратился князь Александр с победою славною, и было много пленных в войске его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя «божьими рыцарями».

Таким образом, из напыщенного и многословного текста «Жития» о сражении мы узнаем совсем немного: — бой начался, «когда взошло солнце»; — в нем участвовало «большое» суздальское войско во главе с Андреем; — с помощью «воинства Божьего» русские одержали победу и преследовали противника «как по воздуху». И это все.

Рассказ «Жития» о «Ледовом побоище» уступает более подробному и содержательному рассказу Новгородской летописи. Следовательно, источники информации у автора «Жития» и у летописца были разные. Последний осведомлен значительно лучше, чем лично знакомый с участниками описываемых событий автор «Жития».

Более поздние редакции «Жития» (конец XVI века) устраняют расхождения с летописным известием, добавляя к первоначальной версии детали, позаимствованные из НПЛ: — место сражения, — «Немцы и Чудь пробились свиньей сквозь русские полки», — Александр преследует отступающих врагов семь верст, — данные о потерях. Число убитых врагов возрастает от редакции к редакции до 900. В некоторых редакциях «Жития» (а всего их насчитывается более двадцати) появляются сообщения об участии в сражении магистра Ордена и его пленении, а также абсурдная выдумка о том, что рыцари тонули в воде.

Между НПЛ и «Житием» есть еще одно принципиальное расхождение: по летописи сражение с ливонцами состоялось после того, как был «освобожден» Псков. Ранняя редакция «Жития» заставляет усомниться в такой последовательности событий. По «Житию» неясно, что же было в начале: или Александр освободил Псков, а потом произошла битва с «немцами», или победа в этой битве привела к тому, что псковичи были вынуждены принять Александра на правах победителя. Вот этот отрывок: «После победы Александровой, когда победил он короля («Невская битва». — Авт.), на третий год, в зимнее время, пошел он с великой силой на землю псковскую, ибо уже был взят немцами город Псков. И пришли немцы к Чудскому озеру, и встретил их Александр, и изготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов». Далее, после одержанной на льду озера победы, с «множеством пленных» Александр направился не в Новгород, где по идее и должны были встретить победителей, а в Псков, где его, по словам «Жития», у города встречал народ. Получается, что псковичи, узнав о разгроме ливонского войска, решили сдаваться на милость победителя и вышли просить у Александра пощады.

Из этого можно сделать вывод, что Псков совершенно не тяготила «немецкая» «оккупация», и псковичи не торопились отказаться от союза с Ливонией. Не зря же Александр после разгрома ливонцев обращается к псковичам с такой речью: «О, невежественные псковичи! Если забудете это (имеется в виду, что он, говоря словами «Жития», «победил иноплеменников и оружием веры освободил Псков от жоязычников». — Авт.), то уподобитесь иудеям, которые забыли Бога, освободившего их из египетской неволи». «Невежество» псковичей надо, видимо, понимать в том смысле, что в отличие от иерархов Русской Православной Церкви, они считали, что «неволя» «иноязычников» — ливонцев меньшее зло, чем ордынское иго и власть Ярославичей.

Напрасно увещевал псковичей устами Александра автор «Жития». О своем благодетеле и освободителе они или очень быстро забыли, или ничего не знали. Это подтверждает такой пример: спустя сто лет после описываемых событий — зимой 1343 года, псковичи отправились в очередной грабительский набег на земли эстов. «Пять дней и пять ночей воевали они неприятельские села около Медвежьей Головы (Оденпэ), не слезая с лошадей, воевали там, где не бывали их отцы и деды». Ливонцы, собрав силы, погнались вслед за псковичами, которые «поехали назад к Пскову с большим полоном». Догнав противника, преследователи напали на него. Псковичам пришлось принять бой. «Стали псковичи на бой, помолились святым князьям своим Всеволоду и Тимофею (Довмонту)» (Соловьев, СС, т. 2, с. 248). Почему не Александру Ярославичу молятся псковичи перед боем? То, что их молитва обращена к князю Довмонту, понятно: он умер в 1299 году, и память о его деяниях была еще свежа. Но князь псковский и новгородский Всеволод Мстиславович умер в 1138 году. Почему же неблагодарные псковичи вспоминают в молитвах, прощаясь друг с другом перед смертью, имя князя, умершего два века назад, а не имя великого полководца Александра Ярославича? В отличие от Александра, ни Довмонт, ни Всеволод от «крестоносцев» или других каких захватчиков Псков не освобождали. В школьный учебниках истории про них не пишут. Литовского князя Довмонта вообще можно причислить к «иностранным захватчикам». Он пришел со своей дружиной в Псков из Литвы и стал там князем, прогнав Святослава (сына брата Александра Ярослава Ярославича). Это чуть было не привело к новой войне с «низовой землей». В 1266 году Ярослав, который после смерти брата стал Великим князем, пришел со своими полками к Новгороду, чтобы идти на псковичей и Довмонта. Поход не состоялся потому, что ему решительно воспротивились новгородцы. Сегодня в Пскове никто не знает, кто такой Всеволод Мстиславович и чем он прославился. Зато все знают имя Александра Невского и искренне уверены в том, что именно он был защитником и освободителем Пскова. Вот результат многовековой пропаганды, превративший заурядного князя в национального героя первой величины.

Вот и все, что известно из отечественных первоисточников о «Ледовом побоище». Численность войск, их построение, состав? Нет данных. Как развивался бой, кто отличился в сражении, сколько погибло русских? Неизвестно. Как, наконец, проявил себя в сражении Александр? Кого на этот раз хватил копьем по физиономии? Ответов ни на один из этих вопросов нет. Поразительный контраст с рассказом о «Невской битвы», в котором поименно названы герои и указано число погибших дружинников, описаны детали боя и действия отдельных подразделений, в том числе и противника. О более крупной по масштабам и историческому значению битве известно намного меньше. Как же так? Казалось бы, все должно быть наоборот. Свидетелей и очевидцев «Ледового побоища» на порядок больше, чем «Невской битвы». Ведь в сражении с «немцами» участвовала не одна «малая дружина», а объединенные силы Новгородской и Суздальской земель. В отличие от «Невской битвы», в «Ледовом побоище» было захвачено много пленных. Эти обстоятельства должны были помочь автору «Жития», который так любит ссылаться на свидетельства «очевидцев», воспроизвести развернутое и подробное описание сражения. Так почему же он этого не делает?

Многие историки отмечали тот факт, что описание «Ледового побоища» в «Житии» производит впечатление литературного заимствования. Как доказал В. И. Мансикка (Житие Александра Невского. СПб., 1913), автор «Жития» в рассказе о «Ледовом побоище» воспользовался описанием сражения между Ярославом Мудрым и Святополком Окаянным из чтения в честь Бориса и Глеба. Георгий Федоров отмечает и то, что «Житие» Александра «есть военная героическая повесть, вдохновленная римско-византийской исторической литературой (Палея, Иосиф Флавий)» (Святые Древней Руси, с. 100), а описание «Ледового побоища» — калька победы Тита над евреями у Генисаретского озера из третьей книги «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия.

И. Греков и Ф. Шахмагонов считают, что «облик битвы во всех своих позициях очень схож со знаменитой битвой при Каннах» («Мир Истории», с. 78). Вообще рассказ о «Ледовом побоище» из ранней редакции «Жития» всего лишь общее место, которое с успехом можно применить к описанию любого сражения. Только зачем было автору «Жития» углубляться в такое далекое прошлое, как история Пунических войн, когда у него были гораздо более свежие примеры для заимствования?

В XIII веке было немало сражений, которые могли стать для авторов рассказа о «Ледовом побоище» источником «литературного заимствования». Расскажем о двух из них, удивительно похожих на рассказ о «Ледовом побоище». Лет за десять до предполагаемой даты написания «Жития» (80-е годы XIII века) произошло крупное сражение между ливонскими рыцарями и литовцами. Оно тоже состоялась на льду, но только не озера, а Рижского залива. И описание его удивительно похоже на описание «Ледового побоища».

Началось с того, что литовцы напали на Эстонию, а затем по льду Рижского залива проникли на остров Сааремаа.

Магистр Ордена Отто собрал из замков рыцарей в Ригу, созвал ополчение из горожан. Выступившая из Риги армия соединилась с силами епископов Дерптского и Эзель-Викского и датчанами из Северной Эстонии. У Карусена, на льду залива между островами Муху и Виртсу, ливонцы преградили путь литовцам, возвращавшимся с добычей. Магистр Отто с орденскими войсками занимал центр, епископские полки стояли на левом фланге, датчане — на правом.

Сражение произошло 16 февраля 1270 года. Битва началась атакой орденских сил в центре: рыцарская конница атаковала литовские позиции. Литовцы встретили врага, укрывшись за санями, и успешно отразили атаку тяжелой кавалерии, перебив рыцарских коней, запутавшихся между санями. После того как центр войска союзников был уничтожен, литовцы обрушились на фланги противника и довершили его разгром. Магистр Отто и командир датчан погибли. После боя литовцы проследовали домой с захваченной добычей, не пытаясь как-либо использовать свою победу в этом сражении.

Итак, как и в «Ледовом побоище», в битве при Карусене рыцарская конница атакует центр, там они «вязнут», и обходом с флангов противник завершает их разгром. При этом ни в том, ни в другом случае победители не пытаются как-либо воспользоваться результатом разгрома вражеского войска.

Да и потери ливонского войска в битве при Карусене удивительно совпадают с названным в Новгородской летописи числом павших в «Ледовом побоище». Согласно Ливонской рифмованной хронике, в этом бою погибли 600 христиан, в том числе 52 рыцаря Ордена (соответственно 500 погибших и 50 пленных в «Ледовом побоище»).

Поневоле напрашивается вопрос: а не позаимствовал ли летописец известие о битве при Карусене? Достаточно только изменить место и время сражения, заменить литовцев на русских — и готово «Ледовое побоище». Даже современники вряд ли обнаружили подлог. О битве при Карусене знали немногие. Зато многие помнили о том, что ливонцы заняли Псков и Изборск и были оттуда изгнаны суздальской ратью. Почему бы при этом не произойти сражению, в котором их отцы и деды нанесли поражение рыцарям на льду озера?

Очень похож на описание «Ледового побоища» и рассказ о сражении бывшего новгородского князя Мстислава Удалого с венграми, поляками и богемцами в 1219 году. Карамзин пишет, что богемцами командовал некий Воевода Фильний. «Сей надменный Барон изъявлял величайшее презрение к Россиянам и часто говорил в пословицу: «Один камень избивает множество глиняных сосудов. Острый меч, борзый конь, и Русь у ног моих» (СС, т. 3, с. 454). Описание вражеского военачальника, хвастающего тем, что легко справится с русскими, напоминает хвастовство ливонцев из «Жития». Как и «Ледовое побоище», это сражение началось с того, что «рыцари» почти разгромили русских. И в этот самый момент им в тыл неожиданно ударила отборная конная дружина Мстислава и его союзники половцы. Враг был окружен и разбит. Вот описание этого сражения (по Карамзину): «Ляхи стояли на правом крыле; Венгры и Галичане на левом; легкое войско их находилось впереди. Россияне показались: шли они медленно и стройно; за ними Половцы. Владимир Рюрикович предводительствовал одной частью войска, другою Мстислав… Уже битва началась. Владимир не устоял против Ляхов: они гнали Россиян, брали пленников, добычу, и древними песнями отцов своих торжествовали победу. Венгры, Галичане также имели успех, и бедствие наших казалось совершенным. Но Мстислав в самое то время с отборною дружиною и с Половцами ударил в тыл неприятелю: изумленные, расстроенные Венгры падали мертвые целыми рядами; сам предводитель их отдался в плен, и скоро Ляхи к отчаянию своему увидели, что победа им изменила; окруженные Россиянами, не могли спастись ни мужественною обороною, ни бегством и все легли на месте. Одни Половцы брали пленников, ловили коней, обнажали мертвых: Россияне, исполняя волю Князя, старались только о совершенном истреблении неприятеля. Еще многие Ляхи оставались назади, не ведали о гибели своих и, видя издали государственное знамя Польское, толпами стремились к оному; но сие знамя, с изображением Белого орла, развевалось уже в руках победителя: они находили там смерть. Кровопролитие было ужасно; вопль, стон несчастных жертв достигал до Галича; трупы лежали кучами на пространстве необозримом. Россияне, торжествуя победу, все единодушно превозносили хвалами Мстислава Храброго, называя его, по тогдашнему обыкновению, красным солнцем отечества» (там же).

В отличие от «Ледового побоища», это сражение имя собственного не получило и в учебники истории не вошло. Из чего можно сделать вывод: для полководца главное не победа в бою. Главное — это ее правильно и красочно описать и преподнести. Поэтому всегда настоящие герои остаются неизвестными, а приписавшие себе их заслуги никогда не воевавшие штабные писари ходят в героях.

2

А что пишут о битве, которая принесла, если верить «Житию», всемирную известность Александру Ярославичу, Ливонские хроники?

Древнейшая из них, Ливонская рифмованная (т. е. написанная в стихах. — Авт.) сообщает, что потери Ордена составили двадцать рыцарей и шестеро попавших в плен. В этой хронике ничего не говорится о месте сражения. Но слова менестреля о том, что убитые падали на траву (землю), позволяет сделать вывод о том, что сражение велось не на льду озера, а на суше. Если «траву» (gras) автор Хроники понимает не образно (немецкое идиоматическое выражение — «пасть на поле брани»), а буквально, то получается, что сражение произошло, когда лед на озерах уже растаял, или противники сражались не на льду, а в прибрежных зарослях камыша.

Вот этот отрывок из ЛРХ: «Русским были обидны их неудачи; быстро они приготовились. Тогда выступил князь Александр и с ним многие другие русские из Суздаля. Их сильное войско направилось в землю братьев-рыцарей. Братья-рыцари оказали им сопротивление; но их было немного.

В Дерпте узнали, что пришел князь Александр с войском в землю братьев-рыцарей, чиня грабежи и пожары. Епископ велел мужам епископства поспешить в войско братьев-рыцарей для борьбы против русских. Они привели слишком мало народа, войско братьев-рыцарей было также слишком маленьким. Однако они пришли к единому мнению атаковать русских. Русские имели много стрелков, которые мужественно приняли первый натиск, Видно было, как отряд братьев-рыцарей одолел стрелков; там был слышен звон мечей, и видно было, как рассекались шлемы. С обеих сторон убитые падали на траву. Те, которые находились в войске братьев-рыцарей, были окружены. Русские имели такую рать, что каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек. Братья-рыцари упорно сопротивлялись, но их там одолели. Часть дерптцев спаслись, покинув поле боя. Там было убито двадцать братьев-рыцарей, а шесть было взято в плен. Таков был ход боя».

ЛРХ относит эти события ко времени магистра Германа Балка (Meister Herman Balke, ливонский магистр 1237—1238 гг. Умер в марте 1239 г. По другим данным, был магистром до 1243 года).

Таким образом, рассказ Ливонской рифмованной хроники в целом совпадает с рассказом НПЛ о событиях под Изборском и Псковом, но не содержит никаких данных о битве ливонцев с русскими на льду озера. Из ЛРХ можно сделать вывод о том, что сражение произошло во владениях Ордена, когда братья-рыцари вместе с пришедшими им на помощь дерптцами контратаковали русских.

Согласно ЛРХ, основная тяжесть отражения нападения русских легла на плечи Дерптского епископа.

Тевтонский Орден в это время не мог оказать помощи своим вассалам в Ливонии, так как в 1242 году прусские племена объединились (до этого они действовали разрозненно) и подняли восстание. Пруссы разорили владения Ордена и осадили ряд замков. Восстание продолжалось до 1249 года. Тевтонцы проиграли ряд крупных битв. В этот раз пруссы в борьбе с Орденом использовали не только силу оружия, но и дипломатию. На соборе 1245 года в Лионе представители пруссов потребовали у католической церкви, чтобы она перестала поддерживать Орден.

Восстание удалось погасить только путем переговоров в результате активного посредничества церкви. Таким образом, на протяжении пяти лет тевтонцы вели войну, которая требовала напряжения всех сил Ордена. Следовательно, они не только не могли помочь своим ливонским вассалам, но и сами нуждались в их помощи.

Отечественные историки утверждают, что восстание пруссов началось после поражения рыцарей под Псковом, а поводом для его начала послужил разгром основных сил Ордена русскими. А к 1241 году, после того как рыцари в 1240 году разгромили пруссов и заставили их признать власть Тевтонского Ордена, в Пруссии наступил долгожданный мир. Следовательно, ничто не мешало направить рыцарей Ордена из Пруссии на помощь своим братьям в Ливонии. Но даже если это и произошло именно так, то тевтонцы вряд ли успели поспеть к месту событий. Привести войска из Пруссии в Ливонию было не так просто — между ними была враждебная Литва. Переброска войска была возможна только по морю. Тевтонцам, у которых не было флота, сначала надо было зафрахтовать суда, потом добраться на них до Риги, а оттуда маршем к Дерпту. Но ведь нападение русских на орденских братьев в Пскове было внезапным. Вторжение в Ливонию началось сразу же после освобождения Пскова. Так что позвать тевтонцев на помощь Дерптский епископ не успел бы. Да и с чего вдруг Тевтонский Орден должен был выступить на помощь епископу Герману? Даже если бы русские захватили его владения, интересы Тевтонского Ордена при этом никак не пострадали.

Автор ЛРХ не высказывает ни малейшего восхищения полководческими дарованиями Александра. По ЛРХ, русским удалось окружить часть ливонского войска не благодаря таланту Александра, а потому, что русских было намного больше, чем ливонцев. Впрочем, даже при подавляющем численном превосходстве над противником (если верить ЛРХ — 1 к 60) они не смогли окружить все ливонское войско: части дерптцев удалось спастись, отступив с поля боя. Поскольку именно они составляли большую часть ливонского войска, то в окружение попала незначительная часть «немцев» — 26 братьев-рыцарей, которые предпочли смерть на поле боя позорному бегству. Более поздний по времени написания источник — Хроника Германа Вартберга. Она написана спустя сто пятьдесят лет после событий 1240—1242 годов. Основной лейтмотив этой Хроники — сложные взаимоотношения рыцарей с ливонской церковью и городами. Самое интересное в Хронике Вартберга то, что благодаря ей мы можем сделать вывод о том, как спустя много лет потомки разбитых в «Ледовом побоище» рыцарей оценивали масштаб и значение этого события.

Поскольку история Ордена Меченосцев и его вхождение в Тевтонский Орден для автора Хроники всего лишь краткое предисловие к событиям более близким, то Вартберг в своем повествовании упоминает только наиболее значимые, по его мнению, события тех лет. Война с русскими, во время которой Орден овладел Изборском и Псковом, согласно Вартбергу имела место во время второго магистра Ордена Меченосцев (он называет этот Орден «Братство рыцарства Христова»). «В 1211 г. жил второй магистр братьев рыцарства Христова, Вольквин (Фольковин), не менее способный, благочестивый и честный муж. Он мудро вел войны Господни, и братья ордена верно помогали ему.

Он же покорил эстов и эзельцев христианской вере и наложил на них дань; он построил также, а именно из камня, замок Феллин и небольшой ревельский замок, и укрепил их самым лучшим образом башнями и глубокими рвами. Он произвел также и другие постройки около Дерпта и Одемпэ, о коих я ради краткости не упоминаю». Отметив самые главные заслуги «второго магистра» (реальный Вольковин, как мы знаем, погиб в битве при Сауле в 1236 г.), Вартберг переходит к войне с русскими: «далее он завоевал Изборск. Плесковские же русские (псковичи) подчинились ему после того, как он сжег их город. Для охраны замка, равно как и для увеличения числа обращенных, магистр оставил здесь двух орденских братьев с небольшим числом людей. Но когда новгородцы узнали об этом, они захватили внезапно оставшихся братьев вместе с их людьми. Далее он построил у русских замок по имени Копорию и наложил в то же время дань на ватландских русских». Это все, что пишет эта Хроника о войне с русскими в 1240—1242 годы. Таким образом, автору этой Хроники ничего неизвестно ни о «Ледовом побоище», ни о дальнейшей судьбе замка в Копорье. Не позволяет эта Хроника судить и о том, когда же произошли описанные события. По Вартбергу, они имели место до 1241 года, когда ливонских рыцарей, ставших вассалами Тевтонского Ордена, возглавлял Андрей Фельфен (Андреас фон Белвен) — магистр Тевтонского Ордена в Ливонии. В этом году, по Вартбергу Орден воевал с эстами, поднявшими восстание против католических миссионеров на острове Эзель (современный о. Сааремаа). «В его время эзельцы отложились от веры и избили христианский народ вместе с бывшим налицо духовенством, причем преосвященный Генрих, их епископ, едва избежал смерти. Но когда выше названный магистр их снова покорил, он им даровал некоторые права и вольности, которые впоследствии этот епископ утвердил».

Но вернемся к описанию деятельности «второго магистра» Ордена Меченосцев. Из Хроники следует, что несмотря на известные нам по другим источникам регулярные и масштабные нападения русских на территорию Ливонии, Орден в этих конфликтах участия не принимал. Что подтверждает предположение о том, что нападению со стороны Новгородской земли в основном подвергались владения ливонской церкви и, прежде всего, территория Дерптского епископства.

Что же касается похода против Пскова, то, как следует из этой Хроники, он состоялся после того, как Орден решил более важные задачи, а именно: одержал победу над датчанами в борьбе за господство в Северной Эстонии. Следовательно, логичнее было бы обвинить «немецких рыцарей» не в стремлении покорить земли Руси, а в желании установить свое господство над Данией.

В Ливонской хронике Рюссова, изданной в 1848 году на основе более ранних изданий, говорится, что во времена магистра Конрада (Великий магистр Тевтонского Ордена в 1239—1241 гг. Умер от ран, полученных в сражении с пруссами 9 апреля 1241 года. — Авт.) в Новгороде был король Александр. Он (Александр) узнал, что при магистре Германе фон Зальте (магистр Тевтонского Ордена в 1210—1239 гг.) тевтонцы захватили Псков. С большим войском Александр берет Псков. Немцы упорно сражаются, но разбиты. Погибли семьдесят рыцарей со многими немцами. Шесть братьев попадают в плен и замучиваются до смерти.

Некоторые отечественные историки интерпретируют сообщения Хроники Рюссова в том смысле, что семьдесят рыцарей, о гибели которых он упоминает, пали при взятии Пскова. Но это неправильно. Очевидно, что в Хронике Рюссова все события 1240—1242 годов: взятие ливонцами Пскова, его освобождение Александром, вторжение новгородско-суздальских дружин в Ливонию и «Ледовое побоище» — объединяются в одно целое. О таких событиях, как взятие Изборска, разгром под Изборском псковского войска, строительство крепости в Копорье и ее захват новгородцами, вторжение русских в Ливонию, эта Хроника не упоминает. Таким образом, «семьдесят рыцарей и много немцев» — это общие потери Ордена (точнее, ливонцев и датчан) за все время войны. Еще одно отличие Ливонских хроник от НПЛ — количество и судьба пленных рыцарей. Хроника Рюссова сообщает о шести пленных, а новгородская летопись — о пятидесяти. Взятых в плен рыцарей, которых в фильме Эйзенштейна Александр предлагает менять на мыло, по ЛРХ «замучили до смерти». НПЛ пишет о том, что немцы предложили новгородцам мир, одним из условий которого был обмен пленными: «а что, если мы пленили мужей ваших, теми разменяемся: мы ваших пустим, а вы наши пустите». Но дожили ли пленные рыцари до обмена?

Больше никаких сведений о событиях 1240—1242 годов в западных источниках нет.

Между Ливонскими хрониками и русскими источниками есть принципиальная нестыковка. По второй редакции «Жития» получается, что Псков был под «немцами» менее года. По НПЛ — около двух лет. По Ливонским хроникам Псков заключил мир с Орденом не позднее марта 1239 года, а новгородцы возвращают его только в 1244 году. Получается, что ливонский гарнизон находился в Пскове почти целых пять лет.

Если принять ливонскую хронологию, то получится, что у ливонцев было более чем достаточно времени для того, чтобы напасть на Новгород или другие русские земли. Но поскольку они этого не делают, то в их планы это не входило, а значит, надо признать тот факт, что никакой агрессии Запада против Руси не было. А грабежи купцов в окрестностях Новгорода — это не начало «крестового похода» на Русь, а обыкновенные приграничные стычки, которые прекращались на время и вновь вспыхивали с новой силой.

Если предположить, что в датировке событий ошибаются Ливонские хроники, а не новгородский летописец? Тогда эта ошибка говорит о том, что для истории Тевтонского Ордена это очередное столкновение с русскими в Ливонии было второстепенным событием. Что касается собственно «Ледового побоища», то вряд ли есть основания считать, что Ливонские хроники, которые достаточно объективно описывают как победы, так и поражения рыцарей Ордена, решили замолчать их поражение в битве с русскими на льду озера. Да и какой смысл было скрывать поражение, если гибель в бою была для рыцаря честью? Орденские хроники не преминули бы описать героическую гибель доблестных воинов во славу Господа.

3

«Ледовое побоище» с давних пор было предметом исследования отечественных историков. Однако все эти изыскания сводились, в лучшем случае, к пересказам и интерпретации НПЛ, в худшем — «Жития». Исследованием достоверности изложенных в этих источниках фактов до революции не занимались.

Новый всплеск интереса к деятельности Александра Невского начался в советское время в конце 30-х годов прошлого века. Советские авторы стали приписывать «Невской битве» и «Ледовому побоищу» выдающееся значение в истории не только Руси, но и всей Европы. Они пытались доказать, что героические русские воины во главе с Александром Невским остановили многовековой немецко-рыцарский «Drang nach Osten», ранее приведший к покорению западных славян и прибалтийских народов. Начиная с 1938 года — момента появления первых советских работ о «Ледовом побоище», — в СССР появилось огромное количество сочинений, посвященных деятельности Александра Невского. С этого времени бывшему православному святому, перекрашенному коммунистами в одного из первых защитников Отечества от западной агрессии, уделяется видное место во всех трудах и учебниках по истории СССР и военного искусства. Правда, в большинстве работ советского времени об Александре Невском пересказывают уже давно известные факты, изложенные еще дореволюционными историками. Обычно «Ледовое побоище» освещается без использования западных источников и не на основании подлинного летописного текста, а по пересказам, сделанным в более ранних работах. В основном переписывалась одна из первых советских работ об Александре Невском — брошюра 1938 года А. И. Козаченко «Ледовое побоище». Многочисленные ошибки, неточности и просто фантазии из его работы внесли в советскую литературу о «Ледовом побоище» ошибки и неточности, многократно повторенные другими авторами. Например, Козаченко принадлежит мысль о том, что во главе ливонцев «выступил со всеми рыцарями ордена магистр Валк», то есть магистр Тевтонского Ордена Герман Балк. В действительности Балк умер в 1239 году и событиях 1240—1242 годов, по этой уважительной причине участвовать не мог, а тевтонские рыцари не принимали непосредственного участия в делах своего филиала в Ливонии.

Ливонские хроники не сообщают об участии в войне с русскими руководителей Тевтонского Ордена. Магистр Ордена находился в Пруссии. Командующий вассалами Тевтонского Ордена в Ливонии имел титул ландмейстера. В апреле 1242 года большинство ливонских рыцарей во главе с ландмейстером Дитрихом фон Грюнингеном сражались в Курляндии.

Можно предположить, что в «Житиях», где появилась мысль об участии в бою магистра и его пленении, магистром назван некий южный ливонец, попавший в плен к новгородцам: в рыцарской иерархии православые монахи не разбирались. Если рассуждать теоретически, то в случае разгрома ливонского воинства в руки русских должен был попасть не кто иной, как сам епископ Дерптский Герман. Но о нахождении его в плену тоже ничего неизвестно. Да и возраст у Германа был к тому времени до того почтенный (около 70 лет), что он физически не мог участвовать в сражении.

Именно Козаченко выдумал, что перед «Ледовым побоищем» «часть дружины была поставлена в засаду за возвышенностями берега» и в разгар боя ударила «с тыла… закупорив окончательно щель, пробитую германской свиньей». С легкой руки Козаченко эта фантастическая засада, явно придуманная по аналогии с действиями «засадного полка» во время Куликовской битвы, вошла в учебники.

Почему малограмотные вымыслы Козаченко оказались так живучи? Дело в том, что когда советские историки писали о «Невской битве», они пользовались рассказом «Жития» о «шести храбрых мужах», выдавая его за летописное свидетельство. Это было несложно, поскольку в Лаврентьевской, Софийской, Псковской, Никоновской и других поздних летописях цитируются различные редакции «Жития» (об этом обстоятельстве историки, разумеется, умалчивали). А рассказ о «Ледовом побоище» в «Житии» лишен каких-либо подробностей. Поэтому пришлось напрягать фантазию. Последователи Козаченко произвели на свет множество псевдонаучных реконструкцией «Ледового побоища», включая кинематографическую — фильм Эйзенштейна «Александр Невский». Впрочем, и в те времена находились те, кто имел смелость признать, что подобные изыскания не имеют отношения к науке. Так, И. Греков и Ф. Шах-магонов, авторы книги «Мир Истории» пишут: «Мы нигде не находим вполне ясного ответа, как, каким образом, с помощью каких тактических приемов новгородское войско победило профессиональное войско немецких рыцарей» (с. 78).

Несмотря на робкие возражения отдельных критиков, творческое наследие Козаченко живет и продолжает победное шествие из учебника в учебник. Что же насочиняли его последователи про «Ледовое побоище»? Начнем с того, как описывают историки построение русских войск. Именно в том, как расположил свои войска на поле боя Александр, многие авторы видят залог его победы в этом сражении. Возьмем, к примеру, одну из последних публикаций на эту тему. Интересна она тем, что опубликована в официальном рупоре пропаганды Российского министерства обороны — газете «Красная Звезда» к важной дате — 759-й годовщине «Ледового побоища». Автор статьи — не какой-нибудь историк-дилетант, вроде меня, а дипломированный специалист, кандидат исторических наук Юрий Соколов. Вот что пишет этот, с позволения сказать, военный историк: «Учитывая особенности тактики рыцарей, которые обычно вели фронтальную атаку против пехотинцев бронированным клином, названным на Руси «свиньей», Александр Невский решил ослабить центр («чело») и усилить полки правой и левой руки. Конницу, разделенную на два отряда, он расположил на флангах позади пехоты. За «челом» князь встал со своей тяжеловооруженной дружиной. Подобное построение позволяло не только с успехом парировать прорыв центра, но и осуществить двусторонний охват неприятеля с целью нанесения ударов по флангам и тылу, и полностью окружить его».

Откуда автор вышеприведенной цитаты узнал эти подробности, остается только гадать. Богатая фантазия — это, конечно, хорошо. Плохо, когда фантазия заменяет историку знание предмета. Дело в том, что описанное Соколовым построение русского войска известно со времен киевского князя Святослава (?-972 гг.) и без особых изменений дошло до Куликовской битвы. Головной полк, полк правой и левой руки, засадный полк. Именно так строилось русское войско еще в X и XI веке. «Войска в битвах располагались обыкновенно тремя отделениями: большой полк, или чело, и два крыла; в челе ставили варягов наемников; если не было наемников, то земские полки, а дружину по крылам, сохраняя ее для решительного нападения» (Соловьев, СС, т. 1, с. 224).

Но только тогда непонятно, о каком полководческом гении Александра Ярославича можно говорить, если он слепо заимствовал тактику своих отцов и дедов?

Что нового по сравнению с военной наукой двух-трехвековой давности внес в построение русского войска Александр? Ничего. Нет, прошу прощения, виноват, внес: по Соколову, у Александра полка не три (пехота в центре, конница по флангам), а четыре: «за челом князь встал со своей тяжеловооруженной дружиной». Но тогда выходит, что Соколов сам себе противоречит: он утверждает, что «Александр Невский решил ослабить центр («чело») и усилить полки правой и левой руки». Но если за «челом» «князь встал со своей тяжеловооруженной дружиной», то получается, что Александр Ярославич не только не ослабил центр, а наоборот, сделал его самой сильной частью своей позиции.

Другое противоречие: где же расположил свою конницу Александр, если его конная дружина была в центре, за «челом», а Соколов утверждает, что конницу он разделил на «два отряда»? Тогда выходит, что Александр конницу разделил не на два, как пишет Соколов, а на три отряда. То, что кандидат наук Соколов не умеет считать до трех, не так важно, важно то, что за конницу Александр разделил на два отряда и поставил на фланги, если его конная дружина стояла в центре? Дружинников своего брата Андрея? А может быть, татарскую? Но участие татар в «Ледовом побоище» сам Соколов напрочь отрицает, заявляя, что подобные предположения — наглая ложь. По его словам, «такая версия была введена в оборот секретарем Батория Рейнгольдом Гейденштейном в период Ливонской войны 1558—1583 гг.». Тогда откуда у Александра Ярославича столько конницы, что он ставит ее и на фланги, и в центре, где ее прикрывает пешее «чело»?

Вообще само утверждение Соколова о том, что «конницу, разделенную на два отряда, он (Александр Невский) расположил на флангах позади пехоты», обнаруживает в нем человека, который плохо понимает то, о чем говорит. Ну и как бы русская конница при таком построении смогла бы осуществить свой запланированный маневр по окружению рыцарского клина? По головам стоящей перед ней пехоты? Согласитесь, не самое удачное решение. Не проще было бы сразу вывести конницу вперед, чтобы она, переходя в атаку, не теряла драгоценного времени, объезжая строй пеших воинов?

Далее Соколов пишет о том, как развивались события: «Крестоносное войско численностью примерно в 12—15 тысяч человек врубилось в передовой полк, пробилось через него, стремясь прорваться через центр «чела», чтобы развернуть фланги клина с целью охвата рассеченных боевых порядков русской пехоты. Но первые ряды рыцарей, пробившихся сквозь «чело», были остановлены конной дружиной Александра Невского».

Использование главной ударной силы — конных дружинников в обороне да еще в позиции, где они лишены возможности маневра и не могут быть использованы для контратаки?! Ни один полководец так бездарно не распорядился бы своим самым мощным и боеспособным отрядом.

Даже сугубо штатскому человеку очевидно, что конная дружина в решающий момент сражения должна наносить удар по флангу или в тыл атакующим ливонцам, а не ждать, пока они уничтожат центр русской позиции, чтобы по трупам своей пехоты броситься в атаку. То есть, по Соколову получается, что Александр позволил противнику разгромить его войско по частям.

Расположив княжескую конную дружину за «челом», Соколов делает неуклюжую попытку добиться соответствия между зафиксированным летописцем фактом прорыва ливонцев сквозь порядки русских войск и выдумкой конца 30-х годов о том, что Александр Невский окружил противника. При всей бессмысленности такого построения у него есть один плюс, о котором Соколов, естественно, помалкивает: всю тяжесть боя, а значит, и наибольшие потери, несет именно «чело» и фланги. А пока они гибнут в бою, княжеская дружина во главе с Александром Ярославичем спокойно стоит в резерве и до последнего момента в битве участия не принимает. В случае поражения она легко покинет поле боя. В случаи победы — бросится добивать отступающих врагов, брать пленных и собирать трофеи.

Этот тактический прием применяли все русские князья. Соловьев приводит рассказ о сражении тмутараканского князя Мстислава с Ярославом Мудрым: «Мстислав с вечера исполчил дружину и поставил северян в чело против варягов, а сам стал с дружиной своей по крылам…» (СС, т. 1, с. 222). Если поменять северян на новгородцев, а варягов на «немцев», получится построение Александра Ярославича перед «Ледовым побоищем» (с некоей модификацией у Соколова, по которой Александр оказался еще хитрее и свою дружину расположил не на флангах, а в тылу). Наутро, обходя поле сражения, Мстислав, увидев трупы павших в бою варягов и северян, сказал: «Как не радоваться? Вот лежит северянин, вот варяг, а дружина моя цела».

Так что и в этом смысле ничего нового Александр в военном деле не открыл: смысл построения Александра не в том, чтобы «парировать прорыв центра», а в том, чтобы поставив на острие удара новгородцев, сохранить свою дружину. И чем больше новгородцев погибло бы в битве и, наоборот, чем больше уцелело княжеских дружинников, тем проще было бы диктовать князю Александру свою волю строптивому новгородскому вече. Еще один откровенный нонсенс. Соколов пишет, что враги «стремились прорваться через центр «чела», чтобы развернуть фланги клина с целью охвата рассеченных боевых порядков русской пехоты». Хотелось бы полюбопытствовать, как бы они охватили расчлененные боевые порядки русской пехоты, если на флангах этих самых боевых порядков стоит конница? Либо немцы были дураки, либо Соколов не прав.

4

В более ранних спекуляциях на тему «Ледового побоища» построение русского войска описывалось по «Святославу». К примеру, И. Греков и Ф. Шахмагонов тоже обратили внимание на то, что ничего нового в построении своего войска князь Александр не придумал: «Русское войско было построено по классической схеме, выработанной еще Святославом. Центр — пеший полк с выдвинутыми вперед лучниками, по флангам — конница. Клин пробил русский центр, но в это время ударила по флангам русская конница, и рыцари оказались в окружении» (указ. соч., с. 78).

При небольших нюансах в описании деталей битвы, вызванных стремлением авторов внести собственный вклад в «науку», они дружно сходятся в том, что Александр Невский, «учитывая особенности тактики рыцарей» предугадал то, что ливонцы будут атаковать «свиньей», и подготовил им ловушку.

Если Александр Ярославич построил войска «по классической схеме, выработанной еще Святославом», то заявления о том, что он «учел особенности тактики рыцарей», выглядит более чем странно. Общеизвестно, что во времена Святослава еще не было ни рыцарской конницы, ни военно-монашеских Орденов. Или надо признать, что противники Святослава — хазары, печенеги, волжские булгары, византийцы, располагали рыцарской кавалерией и строили свои боевые порядки «свиньей». А это уже такой же бред, как участие в сражениях Александра Невского «небесного воинства».

Кроме того, как Александр Ярославич мог учесть особенности тактики рыцарей, если он с ними до этого никогда не воевал? Научился ей в «Невской битве»? Но в этом сражении, если верить официальной версии, он мог научиться только тактике панического отступления. Разумеется, молодого неопытного князя могли просветить его умудренные боевым опытом родственники или бояре. Но и это не так. Ни присланный отцом в подмогу Александру младший брат Андрей, ни другие военачальники новгородско-суздальского войска о тактике рыцарей не имели ни малейшего представления. До «Ледового побоища» в русских летописях не сообщается ни об одном сражении с рыцарями, в котором они атаковали «свиньей». Более того, до 5 апреля 1242 года у русских вообще не было опыта крупных полевых сражений с рыцарским войском: во всех предыдущих стычках ливонцы старались избегать открытых сражений с русскими. Ввиду подавляющего численного превосходства противника они предпочитали пережидать нападения русских дружин за стенами своих замков.

Эпизод, когда сотня братьев-рыцарей полдня отбивала русских на переправе, явно не давал повода сделать вывод о том, что рыцари «обычно вели фронтальную атаку против пехотинцев бронированным клином». То же самое можно сказать и по поводу неудачной вылазки ливонцев во время осады Ярославом Всеволодовичем Дерпта в 1234 году. Тогда большинство атакующих провалилось под лед прежде, чем русские смогли разобраться в особенностях их тактики.

Первыми, кто мог столкнуться с атакой рыцарской кавалерии, были псковичи, которые неудачно пытались отбить у Ярослава Владимировича Изборск. Но это всего лишь предположение, поскольку никаких подробностей об этом бое, кроме числа погибших в нем русских, нет.

Для современников, имеющих такое же представление о тактике рыцарей, как и князь Александр, видимо, интересно будет узнать о том, что построением «клином» она не ограничивается. Арсенал тактических приемов рыцарского войска был намного богаче. Поэтому, как построятся рыцари на поле боя, и в каком строю будут атаковать, не мог с уверенностью предположить даже полководец, имевший большой опыт сражения с ними.

О том, как воевали тевтонские рыцари, хорошо известно по описанию в Ливонских хрониках, в которых подробно рассказывается о многих сражениях. Так что фантазировать по этому поводу нет необходимости. Достаточно просто ознакомиться с первоисточниками. Еще большее заблуждение полагать, что тактическое построение рыцарского войска на поле боя не предусматривало возможности нанесения противником фланговых ударов. Рыцари про защиту флангов не забывали!

Например, когда рыцари располагали незначительными силами (как это было и во время «Ледовою побоища»), они применяли построение «изгородь» («en haie». — Фр.). Тяжеловооруженные конные рыцари выстраивались в одну линию впереди войска. При этом между отдельными рыцарями, растянувшимися вдоль всей линии фронта, было значительное расстояние. Позади стояла легкая кавалерия, а за ней пехота. Это построение позволяло одновременно использовать в сражении всех тяжеловооруженных всадников — главную ударную силу рыцарского войска. А растянутый по фронту строй затруднял превосходящему по численности противнику совершить маневр по окружению рыцарского войска. Логично было бы предположить, что и против русских ливонское войско, в котором собственно рыцарей было несколько десятков (всего ливонских рыцарей, по спискам Ордена, было чуть больше сотни), выстроится точно таким же образом.

Но даже если рыцари выстроились «клином», который бросился в атаку на центр русской позиции, то это не означает, что фланги атакующего отряда были незащищенными.

Например, в уже упомянутой битве при Карусене орденская кавалерия была прикрыта с флангов отрядами союзников-аборигенов. Рыцари, которые в 1242 году так же, как и при Карусене, атаковали первыми, скорее всего, использовали тот же самый тактический прием. Это значит, что если во время «Ледового побоища» несколько десятков тяжеловооруженных всадников построилась «клином», то оставшаяся — большая часть — ливонского войска обеспечивала безопасность флангов и тыла этого ударного отряда.

Можно возразить, что поскольку в битве при Карусене ливонские рыцари преградили путь противнику, а в случае «Ледового побоища» — наоборот (русские — ливонцам), то построение рыцарского войска могло быть другим. Каким же?

Таким, например, как в битве при Вильянди в 1217 году, в результате которой Эстония попала под власть Ливонии. Ливонская армия состояла из 3000 воинов. По территории противника ливонцы двигались тремя параллельными колоннами, для того чтобы в случае внезапного нападения иметь возможность быстро развернуться в боевые порядки. Опять же рыцари двигались в центре, а слева и справа, прикрывая фланги, их союзники леты и ливы. В таком строю они и вступили в бой с эстами. Рыцарское войско состояло из всадников, а леты и ливы действовали в пешем строю, прикрывая фланги. Рыцари, атаковавшие в центре, обратили в бегство противостоявшие им войска эстов. Летам, атаковавшим одновременно с рыцарями, на своем фланге тоже удалось нанести поражение эстам. А вот ливы на своем фланге отступили. Эсты, воспользовавшись этим, нанесли удар в тыл рыцарям, которые в этот момент преследовали их бегущих соплеменников. Однако на исход сражения этот контрудар не повлиял. Несмотря на то, что силы эстов в два раза превосходили ливонские (если верить цифрам, приведенным в Ливонской хронике), войско язычников все же было разбито. Заметим, что и в этом сражении ливонская пехота находилась не в центре строя всадников, а снаружи его, прикрывая рыцарей от фланговых ударов. Точно так же выстроили свои порядки рыцари и в следующем году, когда им пришлось воевать против объединенного новгородско-псковского войска, вторгшегося в Ливонию. Правда, тогда до боя дело не дошло, так как, увидев численность русского войска, ливонцы отступили, поспешив укрыться за стенами замков.

Нет никаких оснований считать, что преследуя отступающие на озеро отряды Александра, ливонцы двигались не своим проверенным походным строем в три колонны, а как-то иначе. И уж тем более, встретив на своем пути основные русские силы, они даже и не подумали перестраиваться в один огромный «клин» (подобный тому, который изображают на схемах в учебниках истории). Зачем? Походный строй в три колонны позволял им с ходу начать атаку на выстроенные для боя полки Александра. При этом рыцарская конница, развернувшаяся из походной колонны в атакующую лаву, могла не беспокоиться о своих флангах, которые прикрывали две другие колонны.

Ну, а если поверить в то, что ливонцы оставили фланги неприкрытыми? Насколько реально было провести упомянутый Соколовым маневр по «двустороннему охвату флангов» и заходу в тыл ливонцам конных отрядов русского войска?

На такой открытой местности, как многокилометровое ровное как стол пространство замерзшего озера, совершить незаметно маневр по обходу невозможно. Противник, пытающийся зайти в тыл, будет замечен как минимум за три километра (расстояние до линии горизонта). Это означает, что у обороняющихся будет достаточно времени, для того чтобы перестроить свои боевые порядки для отражения этой атаки или отступить.

Не говоря уже о том, что коннице трудно было бы передвигаться с большой скоростью по льду. Это показал в своем фильме Эйзенштейн, где есть сцена, в которой на глазах у Александра, выбирающего место для будущего сражения, поскользнувшись на льду, падает лошадь с наездником. «Что, копыта скользят?» — восклицает князь. Так что на скользящих копытах в тыл немцам русской коннице пришлось бы заходить медленно и осторожно. А это значит, что у ливонцев было еще больше времени на то, чтобы, заметив грозящую опасность, предпринять адекватные ответные меры для ее устранения. При таком раскладе возможность окружения ливонского войска кажется маловероятной.

5

Насколько непредсказуемой и гибкой была тактика рыцарей, свидетельствует Грюнвальдская битва. Это сражение было значительно масштабнее, чем «Ледовое побоище». Максимальное количество воинов, которое могли выставить новгородцы и псковичи, вместе с пришедшими им в помощь дружинами «низовой земли» под командованием Андрея — около двадцати тысяч. Хотя псковичей, скорее всего, на поле боя не было. Об их участии в сражении НПЛ и «Житие» не сообщают. Силы, которые могла выставить Ливонская конфедерация, значительно меньше. Поскольку даже поздние редакции «Жития» ничего не говорят о численности вражеского войска, историкам приходится фантазировать. Впрочем, большинство из них даже в советское время, когда в исторических исследованиях было больше идеологии, чем науки, старательно обходили стороной вопрос о численности ливонского войска. Нельзя же было признать, что «немцев» было если не в шестьдесят раз (как об этом говорит ЛРХ), то все равно намного меньше, чем их противников. Если про численность «крестоносного войска» и говорили, то оценивали ее равной или даже превосходящей по численности силы Александра Ярославича. Например, один профессор — преподаватель истории столичного педагогического ВУЗа, учит будущих преподавателей, что «немцы имели превосходство в силах, по крайней мере, превосходство в численности тяжеловооруженных рыцарей». Очень интересное замечание насчет тяжеловооруженных рыцарей. Поскольку ни тяжеловооруженных, ни легковооруженных рыцарей в русском войске не было вообще, то, если предположить, что у ливонцев их было сто, получается, что по числу рыцарей они превосходили русских в сто раз. Ну и что? А на этих сто тяжеловооруженных рыцарей у русских была тысяча лучников, которые за одну минуту выпускали десять тысяч стрел — по сто на каждого рыцаря. Возможно, что среди этих лучников не было ни одного стрелка, сравнимого по меткости с Робин Гудом. Но попасть в такую крупную цель как всадник на лошади, не так сложно, как в глаз белке. Даже если цели достигли десять стрел из ста, то этого вполне достаточно, чтобы поразить если не всадника, то его коня.

Обычно советские историки оценивали численность «рыцарского» войска в двадцать тысяч воинов. Сейчас аппетиты уменьшились: например, по Бегунову, у «немцев» было двенадцать тысяч воинов (указ. соч., с. 77). Что касается зарубежных ученных, то они оценивают численность ливонского войска на порядок меньше: восемьсот немцев и датчан (в том числе несколько рыцарей) и около тысячи эстонцев (Д. Николла. «Lake Peipus», 1996, p. 41).

В сражении при Грюнвальде, по самым скромным подсчетам, каждая сторона выставила не менее двадцати тысяч бойцов. По некоторым оценкам, в этом сражении участвовало более ста тысяч воинов с обеих сторон. Например, Соловьев приводит следующие цифры: «у рыцарей было 83 000 войска, у Витовта и Ягайла — 163 000» (т. 2, с. 374).

Интересна Грюнвальдская битва не только своими масштабами, но и тем, что в этом сражении участвовали все рода войск и использовалось самое современное оружие того времени: легкая кавалерия, тяжелая (рыцарская) кавалерия, пехота, лучники и арбалетчики. Кроме того, тевтонцы одни из первых в истории войн применили в этом сражении полевую артиллерию. Как же построились рыцари в сражении при Грюнвальде? В отличие от «Ледового побоища», они пришли на поле будущей битвы первыми и поэтому имели возможность выбрать наиболее выгодную позицию. И как же расположились тевтонцы? Построились «клином»? Нет. По предположениям историков (в исторических документах об этом нет сведений), рыцари выстроились в несколько рядов, расположив впереди пушки, а за ними арбалетчиков и пехоту. Тяжелая рыцарская кавалерия стояла позади строя пехоты, разделенная на три отряда: два на флангах и один в резерве. Причем всадников на правом фланге было на треть больше, чем на левом.

По фронту позицию тевтонцев защищали волчьи ямы. Как видно, орденское войско приготовилось к обороне, и наступать первыми рыцари не собирались. Как могла начать атаку их главная ударная сила — тяжелая кавалерия, если дорогу ей загораживала собственная пехота и волчьи ямы? Позаботились тевтонцы и о безопасности своих флангов: они были прикрыты лесом и болотом.

Тактический замысел рыцарей сводился к следующему: заставить противника начать атаку на позиции Ордена. В ходе атаки его боевые порядки расстроятся, а большая часть сил окажется вовлеченной в схватку с пехотой. В этот момент в сражение и должна была вступить главная ударная сила Тевтонского Ордена — рыцарская конница. Пока войско Ягайлы и Витовта сковано боем с пехотой Ордена, более мощный правый фланг рыцарского войска обходит противника и заходит ему в тыл.

Так как весь тактический замысел тевтонцев строился на том, что противник будет атаковать их позиции первым, то для того, чтобы реализовать свой план, они были вынуждены буквально уговаривать Ягайло и Витовта перейти в наступление. Три часа тевтонцы безрезультатно прождали, что их противник начнет атаку. Но так и не дождались. Тогда магистр Ордена послал в лагерь Ягайлы и Витовта глашатаев с двумя мечами — символами вызова на бой. Глашатаи объявили о том, что войска Ордена отступают, чтобы освободить противнику место для наступления. Оставив в качестве приманки пехоту и артиллерию, тевтонцы отвели назад свою конницу. И только тогда войско союзников двинулось в атаку. Так что если бы Ягайло и Витовт так и не осмелились начать атаку, битва могла бы и не состояться: две армии просто простояли бы друг против друга. Литовцы, поляки, чехи и русские, вышедшие на поле возле деревень Грюнвальд и Танненберг, в отличие от князя Александра Ярославича имели за плечами уже двухвековой опыт сражений с рыцарями. Кто-кто, а они уж наверняка прекрасно знали «особенности тактики рыцарей». Только эти знания и численное превосходство над противником мало помогли им в данном сражении. Если бы не гибель магистра Ордена, неизвестно, удалось ли вообще союзникам одержать тогда победу над рыцарями.

Бросается в глаза, что тактика рыцарей в Грюнвальдской битве весьма похожа на тактический план Александра Ярославича, изложенный Соколовым в «Красной Звезде». Такое же построение войск: впереди лучники и пехота, а за ними конница, разделенная на три отряда. Такой же расчет на то, что кавалерия сумеет обойти противника, связанного боем по фронту, и нанести ему удар по флангам и с тыла. Только несмотря на то, что Грюнвальдская битва развивалась в полном соответствии с тактическими замыслами тевтонцев, они ее проиграли. Точно такая же участь могла ожидать и Александра Ярославича. При гипотетическом сравнении «Ледового побоища» и Грюнвальдской битвы возникает вопрос: а могли ли в 1242 году ливонцы, встретив на льду развернутое для сражения войско Александра и Андрея остановиться в ожидании, пока русские первыми начнут атаку? Могли. Учитывая численное превосходство русских, а этот факт никто не подвергает сомнению, именно так они и должны были поступить: атаковать превосходящего по численности противника — безумие: слишком велик риск попасть в окружение. А в рукопашном бою, каким были все сражения до появления огнестрельного оружия, это означало верную смерть. При том, что построение войск Александра Ярославича внешне похоже на построение рыцарского войска в Грюнвальдской битве, между ними есть принципиальное различие, которое, реконструируя «Ледовое побоище», не учитывают наши доценты с кандидатами: тевтонцы были готовы к тому, что войска Ягайлы и Витовта атакуют их позиции по всему фронту, а не только в центре. Именно поэтому они и расположили свою пехоту равномерно вдоль всей линии своих войск. А вот Александру Ярославичу, уверенному в том, что рыцари нанесут удар в середину русского войска, логичнее было бы всю свою пехоту поставить именно в центре, а конницу расположить на флангах, чтобы ничего не мешало ей в нужный момент стремительно обрушиться на фланги пресловутой «свиньи». Неслучайно большинство историков считают, что новгородско-суздальские войска построились именно так: пехота в центре, конница на флангах. Вот, например, как описывает построение русского войска Л. В. Беловинский в книге «С русским воином на века»: «Александр построил свое войско по иному: в центре находилось ополчение, а на флангах — профессиональные воины-дружинники (т. е. конница. — Авт.). Из дружины был выделен и отряд в засаду… Первый удар рыцарей заставил плохо вооруженное ополчение попятиться. Но острие бронированного клина увязло в массе русских воинов, а опытные, хорошо вооруженные дружинники, как крыльями охватили вражеское войско, пробились в тыл рыцарям. А затем в атаку бросился засадный полк, и немцы побежали» (с. 213).

Приведенный отрывок демонстрирует еще одно широко распространенное заблуждение наших историков: о «плохом вооружении» новгородского ополчения. Напомню, что для большинства новгородцев мужского пола «призывного возраста» одним из основных источников дохода были набеги на соседние народы. Члены ушкуйничьих шаек, конечно, не были профессиональными воинами. Скорее, их можно сравнить с участниками современных организованных преступных группировок. Так, новгородские ушкуйники, чья жизнь и достаток целиком зависели от их вооружения и умения им пользоваться, сильно уступали в этом рыцарям и наверняка были вооружены лучше чухонского ополчения, составлявшего основную массу ливонского воинства. Впрочем, автор ставшей уже классической книги «Древнерусское оружие» А. Кирпичников утверждает, что вооружение русского воина не только не уступало, а даже превосходило западноевропейские аналоги. Сравним, к примеру, плоский (похожий на ведро) шлем европейского рыцаря и конусообразный шлем русского пехотинца. С конусообразного шлема соскальзывал меч противника, а плечи русского воина оставались невредимыми, так как под кольчугой прикреплялась широкая наплечная стальная пластина, которую историческая традиция сохранила в виде погон. «По данным археологических раскопок, во всех странах Европы вместе взятых найдено в археологических слоях IX—XIII веков значительно меньше кольчуг и шлемов, чем в земле тех же столетий одной лишь Новгородской земли, хотя Европа тогда была заселена несравненно плотнее, а в новое время тщательнее раскопана археологами» (В. Чивилихин. «Память», с. 540).

Не случайно всего через двадцать лет после «Ледового побоища», в битве при Раковоре (1268 г.), когда рыцари опять выстроились «клином» против русских полков, на острие их удара вновь стояли не «профессиональные воины-дружинники» русских князей, а все те же «плохо вооруженные» новгородцы. Только тогда почему же, господа-историки, летописец называет новгородский полк в Раковорской битве «железным полком»? Да потому, что новгородцы воевали не в рваных телогрейках с оглоблями в руках, а в металлических доспехах. И тяжелая рыцарская кавалерия в Раковорской битве не смогла прорвать строй закованного в броню новгородского городского ополчения, в то время как атака русской кавалерии (т. е. хорошо вооруженных княжеских дружин) по флангам рыцарского войска благополучно захлебнулась. Почему наши историки утверждают, что в ходе «Ледового побоища» все произошло наоборот — совершенно непонятно. Впрочем, есть и те, кто не отрицает очевидного факта, подтвержденного данными археологических раскопок: «новгородцы имели на вооружении очень надежные дощатые доспехи» (дощатые в смысле не из досок, как у чухонцев, а из толстых металлических пластин. — Авт.) (И. Греков и Ф. Шахмагонов, указ. соч., с. 80). Но и здесь наши историки верны себе: «Построенные глубокой стеной пешие воины в дощатых доспехах не очень-то поворотливы в бою, и могли стать приманкой для клина»!!! (там же). Можно подумать, что закованные в более несовершенные (по мнению Чивилихина) доспехи рыцари были более поворотливы. Да и зачем пехоте во время боя крутиться, это же не балет: македонская фаланга тоже была «не очень-то поворотлива», но при этом показала высокую боевую эффективность.

6

Из анализа в целом повторяющихся в общих чертах описаний «Ледового побоища» можно сделать вывод о том, что план Александра, основанный на «глубоком знании» особенностей тактики рыцарей, строился на следующих допущениях:

Первое — немцы будут атаковать, а не займут оборонительную позицию. Второе — атаковать они будут «клином». Третье — атака будет направлена в центр русского войска.

Если бы хотя бы одно из условий изменилось, то этот «гениальный» план по окружению рыцарского войска был обречен на провал, и вместо выдающейся победы русские войска потерпели бы сокрушительное поражение.

Насколько высока вероятность того, что ливонцы действовали именно так, как этого ожидал от них Александр Ярославич? Давайте разберемся по пунктам.

Обстоятельство номер один: рыцари должны атаковать первыми. Возможность того, что ливонцы вместо того, чтобы атаковать своим «излюбленным строем», будут ждать, пока их первыми атакует Александр Ярославич, даже не обсуждается. Это такая аксиома отечественной истории, не требующая доказательств.

Но в том-то все и дело, что рыцари Тевтонского Ордена предпочитали тактику обороны. Обычно они не бросались в атаку, а наоборот, выжидали, пока противник атакует их первым. Именно так они поступали в самых крупных битвах — Раковорской и Грюнвальдской. В сражении под Раковором дело дошло даже до того, что русские, для того чтобы заставить рыцарей начать атаку первыми, начали обстреливать их строй из камнеметов. У Александра Ярославича камнеметов не было. Как бы он заставил ливонцев пойти на «прорыв центра», если бы они заняли оборонительную позицию? А самое главное, что бы делал Александр, если бы они так и не пошли в атаку? Ведь в этом случае его тактический замысел попросту терял всякий смысл.

Обстоятельство номер два: рыцари должны были пойти в атаку не просто «клином», а именно таким «клином», как его рисуют на переходящей из книги в книгу схеме. То есть с незащищенными флангами, а пехота расположена не снаружи строя всадников, а внутри него. Как, интересно, Александр Ярославич осуществил бы свой гениальной замысел по окружению ливонцев, если бы рыцари прикрыли фланги своей атакующей кавалерии пехотой? Ведь если ливонская пехота стояла на флангах или позади атакующей рыцарской конницы, то кавалерии Александра Ярославича, где бы и как бы он ее ни расположил, не удалось бы так просто осуществить удар во фланг рыцарского «клина». Его коннице пришлось бы сначала разбить прикрывающую фланги «клина» пехоту, а в это время рыцари, легко покончив с ослабленным по замыслу Александра центром, сами нанесли бы удар в тыл русской коннице. И что тогда осталось бы от великого полководца и его войска?

В том, что ливонцы поступили бы именно так, нет ни малейших сомнений. Но так как такая тактика противоречит выдуманному историками описанию «Ледового побоища», родилась чудовищная по наглости фальсификация. Чтобы ливонская пехота не помешала великому полководцу осуществить его гениальный замысел, ее поместили в центр конного построения. И, как это неудивительно, это абсолютно нелепое умозрительное утверждение прижилось.

Вот, для примера, типичное описание боевого построения ливонского войска в «Ледовом побоище»: «Все войско строится в виде клина: его острие — одетые в латы рыцари, их кони тоже покрыты железом и по бокам клина рыцари, а внутри этой подвижной брони — пехота. Неудержимо и грозно движется клин — «свинья» — на противника, рассекает его строй, проходит сквозь шеренгу, дробит затем на части и уничтожает сопротивляющихся и бегущих».

Типичная ошибка — уверенность в том, что благодаря уступному расположению первых шеренг и узкому глубокому построению «клин» позволяет прорывать строй противника. Видимо, авторы подобных суждений полагают, что в этом случае происходит нечто подобное тому, как долото расщепляет дерево. Однако на практике конный «клин» в этом качестве совершенно бесполезен. При таком построении в бою могли принять участие только несколько человек, находящихся впереди строя. Остальная масса воинов не только ничем не могла помочь в схватке своим впереди стоящим товарищам, а наоборот, мешала им, создавая элементарную давку. В таком строю удобно конвоировать пленных, а не воевать: при таком построении подавляющее большинство воинов не может участвовать в схватке, а в бою на счету каждый меч и каждое копье.

Если во время атаки сохранять данное построение, то при столкновении с противником стоящие в первой шеренге три человека подвергнутся нападению как минимум пяти противников. При таком неравном соотношении сил прорвать вражеский строй им вряд ли удастся. Поэтому из второй шеренги «клина» два крайних воина должны перейти в первую, но и они, в свою очередь, столкнутся с превосходящим по численности врагом. Чтобы этого ни произошло, к моменту столкновения с противником «клин» должен развернуться в конную лаву шириной во весь фронт атакуемых боевых порядков.

Более того, глубокое построение кавалерии невозможно по определению, так как в ходе атаки лошади задних шеренг не станут давить на передних лошадей, а если всадники попытаются их заставить, то это приведет к полному хаосу в рядах атакующей кавалерии и она сама станет легкой добычей противника.

В фильме «Александр Невский» Эйзенштейна «Ледовое побоище» — кульминационный момент картины. Разумеется, режиссер попытался показать на экране атаку немецкого «клина»: рыцари, с копьями наперевес галопом несутся на полки Александра Невского под стремительно нарастающий ритм пронзительной музыгки Шостаковича. Интересно, пробовал ли Эйзенштейн построить массовку, изображающую рыцарей именно так, как опи-сышают это учебники истории? Или сразу отказался от этой опасной для здоровья актеров и лошадей затеи? Перед камерой ему не удалось воссоздать даже глубокого конного строя. Тем более, показать, как внутри него по снегу и скользкому льду бежит, не отставая от идущих галопом конников, плотная масса закованных в броню пеших воинов. В действительности, если построить подобным образом войско, то такой «клин» может передвигаться только медленным шагом. Поэтому рыцари на экране атакуют обыкновенной лавой. Просто центр ее скачет быстрее, чем фланги, что создает некое подобие клиновидного построения.

«Знатоки» рыцарской тактики утверждают, что рыцари строились «клином», чтобы рассечь вражеский строй. А что происходило после того, как рыцари узким фронтом проходили сквозь строй вражеского войска? Да вот что: если противник не обращался в бегство, то оказывался у рыцарей на флангах и в тылу, и тогда участь атакованных со всех сторон всадников была предрешена. Чтобы этого не произошло, «клин» при приближении к противнику опять же должен был развернуться в конную лаву. Только так максимальное количество тяжеловооруженных всадников могли одновременно вступить в бой и нанести наибольший урон противнику, в то же время лишая его возможности ударить по флангам атакующим.

Вот почему мы не встречаем в новое время подобного экзотического построения ни у пехоты, ни тем более у кавалерии. Даже при богатом воображении невозможно представить себе кавалергардов (тяжелая кавалерия XIX в.) времен наполеоновских войн, атакующих «клином».

А у наших историков почему-то получается. Кино они, что ли, не смотрят? А то бы увидели, что конница всегда атакует лавой, а не глубоким строем. Это так и по документальным кадрам времен Первой мировой и Гражданской войны. Точно такая же картина в батальных сценах художественных кинофильмов, в которых воспроизведены масштабные кавалерийские атаки: «Война и мир», «Ватерлоо», «Крестоносцы». Даже во «Властелине Колец», в котором есть несколько сцен кавалерийских атак, реализованных с помощью компьютерной графики, позволяющей воплотить в жизнь самые смелые фантазии, нет такого конного «клина».

Получается, что построение клином в боевом отношении абсолютно не эффективно? Наоборот, очень эффективно. Просто предназначено это построение не для прорыва строя противника, а лишь для сближения с ним. Тактика кавалерии во все времена основывалась на нанесении мощного сплоченного удара. Но рыцарей от регулярной кавалерии более позднего времени отличала крайне низкая строевая подготовка и отсутствие дисциплины. Воинская дисциплина была не просто слабым местом рыцарей — ее у них не было совсем. Каждый рыцарь — индивидуальный боец, воин, занимающий очень высокое положение в обществе, а посему с болезненно острым чувством собственного достоинства. В своем деле — военном — он равен или даже превосходит своего сеньора, а по происхождению рыцари могли быть знатнее королей. И кто же может посметь им что-то приказывать? Для рыцаря любой приказ — покушение на его честь, чуть ли не оскорбление.

В бой рыцари кидались сломя голову, забыв о строе, не обращая внимания на приказы командующих. Впрочем, какие там приказы? Рыцарям не приказывали, а лишь вежливо предлагали держать строй. При малейшем признаке победы рыцари, потеряв к сражению всякий интерес, кидались грабить лагерь врага — ведь ради этого, собственно, они и воевали. Недаром сеньоры перед боем в качестве «наглядной агитации» вынуждены были строить виселицы для устрашения своих вассалов, презирающих дисциплину и думающих только о собственной славе и благосостоянии.

Если бы атака рыцарской конницы начиналась сразу развернутой линией, то вместо организованного удара в определенную точку рыцари рассеялись по всему полю боя: кто в поисках достойного противника для схватки, кто — легкой добычи. В результате тяжеловооруженные всадники, хаотично и беспорядочно перемещающиеся по полю боя, из грозного противника превращались в легкую добычу для простых крестьян, вооруженных дальнобойными луками, и терпели поражение за поражением от пешего городского ополчения, встречающего закованных в броню всадников в плотном строю, ощетинившись длинными копьями. Или становились добычей легкой кавалерии, атаковавшей одинокого всадника со всех сторон, или не по-рыцарски расстреливая его издалека из луков. Именно так и расправлялись конники Батыя во время похода в Европу с рыцарской конницей.

Вот почему с конца XI века, когда во время «крестовых походов» европейцы столкнулись с необходимостью противостоять арабским всадникам, стали возникать духовно-рыцарские Ордена со строгими уставами, которые заставляли рыцарей соблюдать дисциплину на поле боя. Прежде всего, не покидать и не ломать строй, обороняться при неудаче, а не бежать с поля боя, до полной победы не грабить лагерь противника.

Итак, как же воевала соблюдавшая жесткую дисциплину и безусловное подчинение вышестоящему командиру конница Тевтонского Ордена? Чтобы сохранить строй к решающему моменту схватки, рыцари подходили к противнику шагом, по словам современника, так, «как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту». Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономились силы лошади для решающего броска и схватки. Только подъехав совсем близко к врагу, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр.

Но пустить рыцарей на врага развернутой лавой и медленным шагом — задача трудновыполнимая даже для дисциплинированных рыцарей Ордена. Какой-нибудь сорвиголова рванет вперед, другой ему вслед, третий вообще назад — и пиши пропало. Именно поэтому рыцари приближались к противнику глубокой колонной — «кабаньей головой».

В глубокой колонне всадники, находящиеся впереди (а это были лучшие воины и военачальники), вели за собой основную массу рыцарей до максимального сближения с боевыми порядками противника, после чего «клин» перестраивался в лаву. Чтобы осуществить это непростое перестроение, рыцари выстраивались не в один огромный «клин», а в несколько небольших, которые вступали в бой один за другим или одновременно на разных направлениях.

У «клина» было и еще одно очень важное достоинство: узкий фронт. Ведь когда отряд рыцарей медленно, «шаг за шагом», приближался к врагу, он становился великолепной мишенью для лучников. Монголы при Лигнице и англичане при Кресси и Пуатье именно из луков буквально расстреляли рыцарей. А при построении «клином» целью вражеских стрелков оказывались только несколько всадников в самом надежном защитном снаряжении. Остальных можно было поразить только малоэффективным неприцельным навесным огнем.

Таким образом, рыцарский «клин» — «кабанья голова» предназначался только для сближения с противником, а никак не для атаки. Утверждение о том, что он предназначен для прорыва боевого порядка противника, придумали люди, не имеющие не малейшего понятия о боевом применении кавалерии и тактике рыцарского войска. Разумеется, никакой пехоты внутри строя конницы быть не могло. А где же была пехота в то время, когда ливонская конница «свиньей» приближалась к русским дружинам? Шла вслед за всадниками, подобно тому, как в современном бою она идет за танками и боевыми машинами. Но отечественные историки считают иначе. Вот, к примеру, что об этом пишет выше процитированный автор: «В середине клина, стараясь не отставать от всадников, бежали с секирами и короткими мечами рыцарские слуги и пехота. Подпустив «кабанью голову» на несколько сот метров, русские лучники начали осыпать ее стрелами. Под свистящим градом стрел немецкий клин несколько сузился…»

Не знаю, кому первому пришла в голову гениальная идея, но она явно принадлежит человеку не только в седле не сидевшему, но и даже не бегавшему стометровку, не говоря уже о марш-броске на шесть километров с полной выкладкой. Хотел бы я посмотреть, как будет бежать, «стараясь не отставать от всадников», пехотинец, обутый не в легкие и удобные беговые кроссовки, а в тяжелые сапоги, в металлических доспехах, со щитом в одной руке, с мечом (пусть и коротким, но не из картона) в другой и с тяжелым шлемом на голове. И все это по скользкому льду.

Пехота может идти внутри строя кавалерии только при условии, что всадники будут двигаться медленным шагом. Да только зачем ставить пехоту внутри строя всадников, если при таком построении она не сможет принять участия в бою? Не лучше ли ей тогда просто стоять на месте и ждать, пока своим натиском кавалерия не сомнет вражеских лучников и не расчистит пехоте дорогу для атаки, а не соревноваться в скорости с кавалеристами, которые все-таки сидят в седлах и не так устают, перемещаясь на поле боя. А представьте себе, что кто-то из пехотинцев упадет. Споткнуться можно и на ровном месте, не то что на льду. И что будет с этим строем? Повторение трагедии на Ходынском поле? Особенно после того, как под огнем лучников рыцарский клин «несколько сузился». Не боевое посторонние, а какая-то соковыжималка получается.

Обстоятельство номер три: ливонцы должны были ударить обязательно в центр русской позиции. На то, что «крестоносцы» могли поступить совсем не так, некоторые историки обратили внимание еще в советское время. Например, упоминавшиеся выше Греков и Шахмагонов: «Встает вопрос, что побудило командование Тевтонского Ордена, достаточно изощренное в тактике, принять построение клином и наносить удар по центру русского войска, упустив из внимания его фланговое прикрытие» (указ. соч., с. 79). Действительно, почему историки так уверены в том, что ливонцы должны были атаковать центр? А что бы делал Александр, если бы рыцари ударили во фланг его войска? Давайте представим, что бы произошло, если бы ливонцы атаковали не центр русской позиции, а фланги, где стояла конница. А произошло бы следующее: своими трехметровыми копьями рыцари просто перекололи бы коней под русскими всадниками. Затем, потоптав выбитых из седел поверженных дружинников копытами своих укрытых в броню коней, зашли бы в тыл пеших войск Александра, которых в это время по фронту атаковали ливонские пехотинцы, предварительно осыпав градом стрел из луков и арбалетов. Таким образом, в окружении оказалось бы войско Александра Ярославича.

Могли ли рыцари поступить именно так? Да. Только так они и должны были вести этот бой в том случае, если бы решили не обороняться, а нападать. Построение русского войска в том виде, каким его описывают в отечественной исторической литературе, просто вынуждало рыцарей атаковать именно так: ударить во фланг по русской коннице, разбить ее, а потом перейти к уничтожению пеших воинов. Сам менталитет средневекового рыцаря диктовал именно такое поведение. Рыцари презирали даже собственную пехоту, которую, случалось, попросту затаптывали, горя нетерпением сразиться с «достойным» противником — такими же рыцарями. Оценивая полководческий талант Александра Ярославича, интересно сравнить его план с тем, как собирались сражаться с рыцарями их противники в Грюнвальдской битве, которые, как уже говорилось, в отличие от него действительно имели большой опыт сражений с рыцарским войском. Как они думали отражать атаку рыцарского «клина»? Надо полагать, по проверенному рецепту прославленного на весь мир военачальника Александра Невского? Как это ни странно, нет. Построились поляки, литовцы, русские, чехи и монголы на поле Грюнвальда совершенно не так, как расположил свои войска на льду озера Александр Ярославич. Почему? Да именно потому, что их командиры прекрасно понимали, что рыцари нанесут главный удар не в центр, а по флангам: именно так действовали все военачальники, начиная с битвы при Левктрах (371 г. до н. э.), где впервые был применен этот удачный тактический прием.

Не зная, куда нанесет свой сокрушающий удар тяжелая рыцарская кавалерия, Ягайло и Витовт выстроили свои войска в три последовательные линии. Такой строй не только делал одинаково защищенной всю позицию. Такое глубоко эшелонированное построение снижало вероятность того, что противник сможет прорвать их позиции. Силы второй и третьей линии можно было оперативно перебросить к месту вражеского удара и нанести по атакующим рыцарям фланговый удар. В отличие от войска Александра Ярославича, у Ягайлы была рыцарская кавалерия Соответственно тактика ее боевого применения должна быть аналогична тактике Тевтонского Ордена, то есть в соответствии с измышлениями наших историков — построение «клином». Однако польские рыцари тоже почему-то не выстроились «свиньей». Наоборот, в первую атаку на позиции Ордена бросился не «клин» тяжелой рыцарской кавалерии, а лава легкой конницы.

7

Согласно НПЛ, ливонцы достигли своей цели — рассекли на две части русские полки. И если это произошло, то окружить их Александр Невский никак не мог — путь вперед для ливонцев был свободен. А поскольку они стали отступать к своему берегу, то и путь назад русские им преградить не смогли. Вот такое вот странное получается окружение. Ливонцы двигаются туда, куда захотят. Решили идти вперед и прорвать центр русской позиции — прорывают. Захотели уйти назад и отступать на свою территорию — отступают. Если бы им надо было пойти налево или направо, они это, видимо, сделали с таким же успехом. Неудивительно, что летописец не говорит о том, что русским удалось окружить ливонское войско. Никто из русских историков в дореволюционное время тоже ничего не писал об окружении ливонского войска. Даже откровенно тенденциозная книга М. Хитрова «Александр Невский», в которой цитирование первоисточников обильно разбавлено художественными зарисовками, не пытается приписать Александру Ярославичу славу победителя в битве при Каннах. Вот как Хитров описывает ход «Ледового побоища» после прорыва ливонцами центра русского войска: «Немцы озираются кругом и вместо ожидаемого расстройства и рассеяния врагов с ужасом видят, как ряды русских плотно смыкаются живою стеной. Грозные взоры русских, их сверкающее оружие, дымящееся неприятельской кровью, их готовность броситься на врагов смутили немцев. Александр Ярославич только и ждал этого психологического момента боя. Подобно вихрю, налетел он на оторопелых врагов, совершив искусное обходное движение, и ударил на них с отборными полками с той стороны, откуда Они вовсе не ожидали нападения. Военная хитрость Александра вполне удалась. Весь боевой план немцев расстроился. Тогда началась ужасная сеча. Поднялся невообразимый шум от частых ударов мечей по щитам и шлемам, от треска ломавшихся копий, от разрывов льда, от воплей сраженных и утопавших. Казалось, все озеро всколыхнулось и тяжко застонало… Лед побагровел от крови… Правильного боя уже не было: началось избиение врагов, упорно боровшихся до позднего вечера».

Из этого описания следует, что Александр Ярославич не великий полководец, а талантливый психолог, правильно оценивший эмоциональное состояние противника. И ни одного слова об окружении. «Обходное движение», удар с неожиданной стороны — вот о чем пишет Хитров. Главная слабость версии об окружении ливонского войска в том, что она противоречит тому, что русские преследуют отступающего врага. О том, что «немцы» отступали, отмечают и НПЛ, и ЛРХ, так что этот факт можно считать бесспорным. Ни один из авторов, утверждающих, что Александр окружил вражеское войско, не отрицает того, что сражение завершилось преследованием отступающего противника. К примеру, тот же Соколов пишет: «Противник был окружен и разгромлен. Русские гнали остатки немецкого войска вплоть до противоположного берега на расстоянии 7 км». Если быть точным, то 7 верст. Именно такое расстояние называет НПЛ. В километрах тогда расстояние еще не измеряли. Историк Соколов этого, очевидно, не знает.

Впрочем, не в этом дело. Военный историк должен понимать, что когда противник окружен, как, например, немцы в битве под Сталинградом, то его никуда не надо «гнать». Надо принять его капитуляцию или, если он не сдается, то, как завещал Максим Горький, — уничтожить. Другое дело, если окружить ливонцев не удалось, или они прорвали окружение, или в окружение попала только часть их войска. Почему же современные отечественные историки так упорно настаивают на надуманной версии об окружении? Мотив может быть один: об окружении говорит ЛРХ. Но автор Хроники говорит о том, что в окружение попали только братья-рыцари. Основная масса ливонского войска покинула поле боя.

Может быть, свидетельством славной победы русского оружия и критерием тяжести нанесенного ливонцам поражения является то, что русские гнали врага семь верст, о чем с гордостью пишут историки?

Интересно, что ровно столько же — семь верст преследовали русские отступающего противника в Раковорской битве, которая состоялась четверть века спустя после «Ледового побоища». Случайное совпадение? Вряд ли. Похоже, автор рассказа о «Ледовом побоище» позаимствовал эту цифру именно из описания Раковорской битвы.

На самом деле, то что русские преследовали отступающих «немцев» семь верст, совсем не повод для гордости. В действительности это означает только то, что, двигаясь быстрым шагом (учитывая среднюю скорость движения — пять км в час), русская пехота продолжала преследование отступающего противника полтора часа. А если преследование вела конница, как это обычно и бывало, то и того меньше — около получаса. Что же случилось через полчаса? Почему бойцы Александра Ярославича, дойдя до противоположного берега, прекратили «гнать остатки немецкого войска»? Может быть, потому, что преследователь и преследуемые поменялись местами? Для сравнения: ливонцы накануне «Ледового побоища» преследовали разбитых ими русских всю ночь, то есть несколько часов. А после победы в Грюнвальдской битве победители преследовали бегущих с поля боя тевтонцев 25—30 км. Потом вернулись на поле битвы, где три дня праздновали победу и собирали трофеи. Затем вновь продолжили преследование до самой столицы Тевтонского Ордена Мариенбурга. Почему русские не преследуют разбитого врага до самого Дерпта или еще дальше, до самой Риги? Почему и в этот раз, как и после «Невской битвы». Александр не воспользовался плодами своей победы? Что помешало русским закрепить свой успех, добить Ливонию и навсегда покончить с этим плацдармом «католической агрессии»? Если «Ледовое побоище» действительно закончилась именно так, как его описывают учебники истории, то есть сокрушительным разгромом ливонцев, то сделать это было несложно: оборонять их города было некому. Все защитники полегли на льду озера.

Да и сам ход кампании требовал переноса военных действий на территорию противника. Ведь она и началась с нападения русских войск на Ливонские земли. Теперь, после того как Александр Ярославич успешно выманил из-за стен замков и разгромил основные силы врага, сам Бог велел продолжить начатое. Но вместо этого он развернул свои полки и ушел домой. Так не поступал ни один победитель. Никто из историков не пытался объяснить это странное поведение полководца. Почему? Потому что рационального объяснения ему нет. Представим себе, что Наполеон после Бородинской битвы вместо того, чтобы взять Москву, развернулся на сто восемьдесят градусов и возвратился в Париж. Но Наполеон взял Москву, хотя и не выиграл, по мнению российских историков, Бородинскую битву. А Александр Ярославич, согласно общепринятой в отечественной литературе версии, не просто одержал победу в «Ледовом побоище», а нанес противнику такое поражение, какого рыцарское войско никогда до этого не несло. Но вместо того, чтобы захватить территории, получить контрибуцию, обложить побежденных данью, он даже не завершил разгром отступающего противника. Победители себя так не ведут.

Конечно, наши историки нашли объяснение и этому парадоксу. Мол, потери русских в «Ледовом побоище» были слишком велики. Поэтому они и не могли воспользоваться своей победой. Учитывая, что новгородский летописец вообще не упоминает о потерях русского войска, можно сделать вывод о том, что они были минимальными. Так что эта причина неубедительна.

Другая версия объясняет такое, мягко говоря, странное поведение победителей «благородством» Александра Ярославича. Например, «действительный член нескольких академий» Бегунов пишет о том, что после «Ледового побоища» Рига ожидала появления русских под стенами города. «Потрясенный разгромом всего рыцарского войска, магистр Дитрих фон Грюнинген с трепетом ожидал рать Александра Невского под стенами Риги. Поэтому он отправил посольство в Данию, к королю Эрику Святому, с просьбой спасти Рижскую Богоматерь от жестокости русских» (Бегунов, указ. соч., с. 81). Хитров, у которого Бегунов позаимствовал этот сюжет, добавляет: «Судя по себе, наши враги не могли предполагать, что их благородный победитель считает своим нравственным долгом жить, «не преступая в чужая части». Для него довольно было и того, что он навел страх на врагов, от которого они долгое время не могли прийти в себя, и заставил их уважать русское имя».

Несколько парадоксальное объяснение, учитывая, что «Ледовому побоищу» предшествовало то, что «не преступая в чужая части», дружины Александра вторглись в Ливонию. Что же касается трогательной сцены дрожащего от страха магистра ливонских рыцарей под стенами Риги и его заботы о судьбе ливонской церкви, то за подобное суждение его автору надо ставить двойку по специальности. С чего это вдруг магистр, вместо того чтобы защищать владения Ордена и готовить свою резиденцию в Вендене (Цесисе) к предстоящей осаде, бросил ее на произвол судьбы и пришел помогать своему врагу — Риге?

8

Из всего вышесказанного можно сделать вывод: «Ледовое побоище» в том виде, как его описывают отечественные историки, никогда и ни при каких обстоятельствах произойти не могло.

Историки, разумеется, считают по-другому. В целом оценка этого сражения у всех одинаковая, поэтому раз уж я начал с цитирования «Красной Звезды», то этим изданием и закончим цитирование псевдонаучных опусов наших историков. Итак, по Соколову: «Ледовое побоище 1242 года — крупнейшее сражение в истории Средневековья. Оно было выиграно русскими войсками, отстаивавшими независимость Отчизны. Победа в битве на льду Чудского озера 1242 года, в которой участвовало до 30 тыс. человек с обеих сторон, произвела огромное впечатление на современников…» Интересно, на основании чего историки делают вывод, что «Ледовое побоище» произвело «огромное впечатление на современников»? На основании «Жития», написанного через столетия после этого события? Но более ранние источники не позволяют согласиться с такой оценкой «Ледового побоища» его современниками. В летописи Суздальской земли ему посвящена буквально одна строчка, в которой, кстати, нет ни слова об Александре Ярославиче. Разбитые орденские рыцари о том, что потерпели поражение в «крупнейшем сражении в истории Средневековья» уже через сто лет после этого сражения об этом даже и не догадывались, о чем свидетельствует Хроника Вартберга. Да что немцы?! Новгородцы считали крупным сражением не сражение с «немцами» на льду Чудского озера, а состоявшуюся через четверть века Ра-коворскую битву (1268 г.). Именно про нее новгородский летописец пишет, что это она была «побоищем», равного которому «не видели ни отцы, ни деды» (НПЛ). Деды и отцы летописца были очевидцами «Невской битвы» и «Ледового побоища».

Почему Раковорская битва произвела такое сильное впечатление на современников? Во-первых, по масштабам Раковорская битва была намного больше «Ледового побоища». В сражении под Раковором (современный г. Раквере в Эстонии) с русскими сражались не только жители Дерптского епископства, а «вся земля немецкая», то есть войска всех государств Ливонской конфедерации, которые пришли на помощь датчанам, против которых русские и затеяли этот поход. Русские полки вели не два князя, а целых семь. Соответственно и численность русского войска была раза в два-три больше, чем в 1242 году у Александра и Андрея Ярославичей.

Во-вторых, сражение было таким ожесточенным и кровопролитным, что, поданным НПЛ, только новгородцы потеряли в нем всех своих командиров — посадника и тысяцкого, тринадцать самых знатных горожан, «а черных людей без числа». Сколько погибло русских из других русских отрядов, новгородского летописца не интересует. Надо полагать, что их потери были не менее тяжелыми.

При этом о Раковорской битве, более масштабной, чем «крупнейшее сражение в истории Средневековья», отечественные учебники истории умалчивают. Почему? Да потому, что она ну никак не вписывается в теорию о западной агрессии против Руси. Датчане, по владениям которых был нанесен удар, никакой угрозы для Новгорода и Пскова не представляли и на русские земли не нападали (поддержка возвращения в Псков Ярослава Владимировича не в счет). Тем более, они не угрожали безопасности Твери, Суздаля и Переславля, дружины которых тоже пришли к стенам Раковора. Не собирались русские и захватывать ливонские земли, или, как принято было говорить в советское время, освобождать порабощенных местных жителей от тяжкого гнета католической церкви и западных феодалов. Это был очередной грабительский поход, один из тех, о которых Соловьев писал: «Вошли они в Немецкую землю и начали опустошать ее по обычаю» (СС, т. 2, с. 162). Именно грабительский, потому что никаких политических или военных целей он не преследовал.

Предыстория такова: в 1268 году новгородцы отправились в поход на Литву, но по дороге передумали и повернули совсем в другую сторону — в датские владения в Ливонии. Литовцы угрожали псковским землям, зато у датчан можно было хорошо поживиться. Новгородцы опустошили окрестности Раковора, но город взять не смогли. Потеряв в походе семь человек, они возвратились домой очень недовольные постигшей их неудачей, и сразу приступили к подготовке нового вторжения в датские владения. Не рассчитывая больше только на собственные силы, новгородцы послали к низовским князьям с предложением принять участие в походе на Раковор. Пригласили мастеров, умеющих делать осадные орудия. Рижане, дерптцы, ливонские рыцари, встревоженные масштабными военными приготовлениями, направили послов, с которыми новгородцы договорились о том, что ливонские немцы не будут помогать датчанам. Поход начался с опустошения беззащитных чудских селений. В одном месте русские обнаружили пещеру, в которой спряталось множество местных жителей. Неизвестно, чем аборигены помешали русским и почему они решили их уничтожить. «Три дня стояли полки перед пещерою и никак не могли добраться до чуди; наконец один из мастеров, который был при машинах, догадался пустить воду: этим средством чудь принуждена была покинуть свое убежище, и была перебита». (Соловьев, СС, т. 2, с. 162).

После сражения, так и не взяв Раковора, дружины русских князей, простояв в знак победы три дня «на костях» (на поле битвы), попросту разошлись по домам, не сделав никаких попыток закрепиться на территории Ливонии. Только псковичи во главе со своим неугомонным князем Давмонтом остались, чтобы еще пограбить. «Давмонт с псковичами хотели воспользоваться победою, опустошили Ливонию до самого моря и, возвратившись, наполнили землю свою множеством полона» (Соловьев, СС, т. 2, с. 163).

Кого же разгромил Александр Ярославич в «крупнейшем сражении Средневековья»? Во всяком случае, «Ледовое побоище» не нанесло урона ливонским рыцарям: трудно нанести поражение тем, кто в этом сражении фактически не участвовал. Орден сохранил свой военный потенциал и продолжал расширение своих владений. Совместно с дружинами пришедших на помощь Ордену польских и чешских князей тевтонцы успешно сражаются с пруссами и продолжают возведение каменных замков и строительство новых городов. Главным противником тевтонцев в это время были литовцы, которые при жизни Александра Ярославича нанесли братьямрыцарям два тяжелых поражения. В этих сражениях Орден понес потери, намного превосходящие потери в «Ледовом побоище».

В начале 1259 года литовские войска совершили набег на земли данников Ордена куршей. По данным ЛРХ, литовцев» (жемайтийцев) было около 3000 человек. Когда они возвращались с добычей, их догнали войска Ордена. Тевтонцы проиграли битву у Скуодаса, погибли тридцать три рыцаря, много рядовых воинов. 13 июля 1260 года на земле куршей между литовцами и силами Ордена состоялась еще одна битва. Вместе с силами Ордена в битве приняли участие датские и шведские части во главе с принцем Карлом, рыцари европейских стран. На стороне рыцарей сражались и их вассалы из местного населения — эсты и курши. В начале битвы они бежали с поля боя. Первыми бежали курши, а затем их примеру последовали и эсты. Ливонский хронист замечает по этому поводу: «как уже не раз бывало». Некоторые историки утверждают, что они не покинули поле боя, а вступили в сражение на стороне литовцев. Из-за предательства союзников литовцы, которых было около четырех тысяч, получили подавляющее численное превосходство и смогли окружить войска Ордена. По данным Ливонских хроник, в этом бою погибли сто пятьдесят рыцарей Ордена, много простых воинов, магистр Бурхард фон Хорнхаузен, маршал Ордена Генрих фон Ботель, принц Карл. Попавшие в плен к литовцам рыцари были сожжены. Битва при Дурбе и «Ледовое побоище» очень похожи: в том и другом сражении рыцарей покинули союзники, и им пришлось противостоять превосходящим силам противника. Но результаты сражения отличаются поразительно. При Дурбе четыре тысячи литовцев уничтожили сто пятьдесят рыцарей, а в «Ледовом побоище» пятнадцати-двадцатитысячное русское войско — в шесть раз меньше — двадцать шесть (двадцать убитых, шесть взятых в плен, по ЛРХ). И после этого у кого-то поворачивается язык назвать Александра Ярославича великим полководцем?

Распространенный в отечественных учебниках истории вывод о том, что победа Александра Невского в «Ледовом побоище» обезопасила на четверть века западные рубежи Северо-восточной Руси, давно пора переписать. Не немецкую агрессию остановил Александр Ярославич, а «немцы», разбив вторгшиеся в Дерптское епископство войска, на триста лет остановили русскую экспансию в Ливонию. Сокрушительное поражение Домаша Твердиславича убедительно продемонстрировало, что даже наспех собранное небольшое войско Дерптского епископства может дать достойный отпор агрессору. После этого крупных нападений многотысячных войск нескольких русских княжеств (подобных походу Ярослава Всеволодовича в 1222 г.) на «немцев» не было до Ливонской войны. Следующую попытку грабительского набега русские предприняли не в немецкие, а в датские владения. Поражение в Раковорской битве окончательно остудило пыл наших предков. А в следующем столетии все силы Новгорода отняла борьба с Москвой, и воевать с западным соседом ему стало невыгодно. Выгодно стало с ними дружить против Московской Руси. Поэтому когда в 1397 году сын Дмитрия Донского Великий князь Василий потребовал от Новгорода разорвать мир с немцами, они дали такой ответ в Москву: «Князь Василий! С тобой у нас один мир, с Витовтом другой, с немцами третий!» (Соловьев, СС, т. 2, с. 351).

Какой же будет объективная оценка деятельности Александра Ярославича? Реальный Александр был пособником татар и не отражал никакой угрозы с Запада. Он не был защитником Русской земли и выдающимся полководцем.

В этой книге я упомянул таких выдающихся князей, как благородный рыцарь Мстислав Удалой, защитник Пскова Давмонт, руководитель анти-ордынского восстания Андрей Всеволодович, победитель шведов на Неве Андрей Александрович, Даниил Галицкий… И это далеко не полный список имен русских князей XIII века оставивших заметный след в истории. Почему же вся слава досталась одному, прямо сказать, не самому достойному? Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, кому было выгодно сделать из Александра Ярославича легенду, превратив его в национального героя, спасителя Отечества и даже святого-чудотворца.

КАК СТАТЬ СВЯТЫМ (РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ)

1

Описание в «Житии» смерти Александра рисует не просто трогательную картину всенародного горя, а буквально навеивает ощущение вселенской катастрофы. О смерти князя узнает митрополит Кирилл и объявляет об этом народу: «Дети мои милые! Знайте, что уже зашло солнце земли Русской», и все люди завопили в ответ: «Уже погибаем!» (Соловьев, СС, т. 2, с. 156). В поздних редакциях «Жития» пафос обращения митрополита усилен еще одной фразой: «Уже не найдется подобный ему князь в земле Суздальской». Заявление первого лица Православной церкви Северо-восточной Руси по поводу кончины князя, процитированное в «Житии», — доказательство особого отношения церкви к Александру Ярославичу.

В летописи известие о смерти князя гораздо прозаичнее, но тоже не лишено некоторой патетики: «Приде князь Александр из Татар сильно нездоров и на Городце постригся (в монахи) 14 ноября. Той же ночью и преставился, был отвезен во Владимир и похоронен в Рождественском монастыре. Дай боже видеть ему лицо твое, иже потрудился за Новгород и за всю Русскую землю» (НПЛ). Таким образом, летописец, в отличие от митрополита Кирилла, не придает кончине Александра Ярославича масштаба национальной трагедии. Тем более, он далек от мысли, что подобного ему князя больше «не найдется». Новгородский летописец даже не называет Александра «великим», в отличие от его отца Ярослава Всеволодовича и сына Андрея Александровича. О кончине князя Андрея та же летопись пишет так: «В лето 6812 (1304) преставился великий князь Андрей Александрович, внук великого Ярослава» (ННЛ). Почему, спрашивается, не сын великого Александра, а «внук великого Ярослава»? Потому что еще в начале XIV века в Новгороде Александра Ярославича не считали ни великим, ни святым, а его деяния казались летописцу незначительными по сравнению со свершениями его отца и сына. Почему же митрополит Кирилл (1242—1281) был так опечален смертью Александра Ярославича? Этот византийский священник, как и его предшественники, прибыл на Русь с целью не допустить сближения католической и православной церкви. Кирилл был канцлером князя Даниила Галицкого и был им возведен на Киевскую кафедру. В отличие от Владимиро-Суздальского княжества, западные земли Киевской Руси вступают в тесный союз с католической Европой. Даниил Галицкий строит города, которые населяет выходцами из Европы, — не православными, а католиками и иудеями. Даниил принимает королевскую корону из рук Папы Римского и поощряет союз православной и католической церкви. Греческую верхушку Русской Православной Церкви подобное положение вещей не могло не беспокоить. Кирилл выступил в качестве троянского коня, предав Галицкого князя. При его участии удалось не допустить союза Галицкой и Владимиро-Суздальской Руси. Скорее всего, Кирилл лично поспособствовал тому, чтобы об анти-монгольских планах Даниила узнали в Орде.

В 1250 году канцлер Галицкого князя прибыл во Владимир для заключения союза между Даниилом и Великим князем владимирским Андреем Ярославичем. Но вместо того, чтобы выполнять возложенную на него миссию по созданию анти-монгольского альянса, он сблизился с Александром Ярославичем. Будущий митрополит руками Александра и ордынцев Неврюя лишил власти сторонника союза с Западом Великого князя владимирского Андрея. После того как Александр с помощью присланной из Орды рати Неврюя стал Великим князем (1252 г.), Кирилл остался во Владимире. На посту митрополита Кирилл все усилия направил на создание союза Северо-восточной Руси с Ордой против католического Запада. Стараниями Кирилла в столице Орды Сарае была открыта православная епархия (1261 г.). В этот альянс должна была войти и Византия, где император Михаил Палеолог (1259—1282) захватил Константинополь (1261 г.) и вел войну с созданной крестоносцами Латинской империей. Михаил Палеолог был типичным византийским правителем: он захватил трон, отстранив от власти и позднее ослепив законного наследника престола трехлетнего сына никейского императора Феодора II. В 1276 году митрополит Кирилл и хан Мэнгу-Тимур (внук Батыя) отправляют совместное посольство во главе с Сарайским епископом Феогностом в Константинополь к византийскому патриарху Иоанну XI и императору Михаилу Палеологу. Посольство должно было заставить византийского императора, который в 1274 году пошел на примирение с католической Европой и подписал в Лионе унию западной и восточной церквей, начать новую войну против католиков. Трудно даже представить возможные последствия антизападного союза Византии, Руси и Орды под эгидой православной церкви. Но этим планам не суждено было осуществиться: ни монголы, ни русские, ни греки не хотели проливать свою кровь за то, чтобы православная церковь одержала верх над католической.

Именно Кириллу или человеку из его близкого окружения приписывают создание «Жития» Александра Ярославича. Почему православная церковь не только не выступила против Орды, но и способствовала укреплению ее власти? Английский историк Джон Феннел объясняет это так: «Ориентация русской православной церкви на Восток объясняется просто. Православное духовенство могло потерять все в результате обострения отношений с татарами и вряд ли много могло приобрести от тесных связей с Западом. Церковь была единственным институтом, который не подлежал переписи, с самого начала церковь была освобождена от уплаты дани и воинской повинности. Когда в 1257 году татарские «численици (переписчики) исщетоша (сосчитали, описали) всю землю Сужальскую, и Рязанскую, и Мюромьскую» и разделили население страны на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч с целью определения числа плательщиков дани и рекрутов для монгольского войска, церковные служители были особым образом исключены из переписи: «Толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, криловшан (слуги, церковные судьи, чтецы, певцы или, может быть, просто младшее духовенство) [тех], кто зрить на святую Богородицу и на владыку». Точно неизвестно, включали ли названные категории всех, кто проживал в церковных и монастырских усадьбах, или же они подразумевали любого, кто работал в церкви или монастыре, — во всяком случае, эта запись в летописи явно показывает широкую степень защиты для церковного клира и церковной собственности. Эти привилегии, позднее включенные в различные татарские ярлыки, означали, что православная церковь имела такие свободу и защиту, которые были неведомы другим слоям русского общества. С учетом этих обстоятельств вряд ли можно было ожидать от церкви чего-либо, кроме безоговорочной поддержки Александра в проведении его протатарской политики и создания в его Житии образа великого предводителя православия перед лицом папской агрессии» (указ. соч. с. 154).

На самом деле Феннел льстит Русской Православной Церкви: ее греческая верхушка пыталась внушить прихожанам отвращение к католичеству уже тогда, когда татаро-монгольского ига и «крестовых походов» не было еще и в проекте.

Уже в XI веке православная церковь всеми силами старалась не допустить союза Руси с Западом, призывая паству всячески избегать латинян, в своих нападках на католиков доходя до того, что отрицает их принадлежность к христианской вере. Яркий образчик подобного средневекового мракобесия. — «Слово о вере христианской и о латинской». Его написал игумен самого влиятельного в Киевской Руси печерского монастыря Феодосий, который, разумеется, причислен православной церковью к лику святых. Как следует из самого названия этого произведения, Феодосий противопоставляет христианство католичеству. Он требует от христиан (т. е. православный) «верой латинской не прельщаться, обычая не держаться, и причастия их избегать, всякого учения их избегать, и нравов их гнушаться… Нельзя ни брататься с ними, ни кланяться им, ни целоваться, ни есть или пить с ними из одной посуды, ни пищу их принимать». Почему же, по мнению Феодосия, «латинян» надо сторониться, как чумных или прокаженных? «Все это потому, что неправильна вера их, и не чисто они живут, едят с собаками и кошками, и пьют свою мочу., (далее следует длинный список «прегрешений» католиков в том же духе)» — пишет Феодосий. Но и перечисленные Феодосием многочисленные грехи не исчерпывают все прегрешения католиков. Поэтому Феодосий заключает свои обвинения в их адрес следующими словами: «И других злых дел много у них, развращена и полна погибели вера их. Даже иудеи не делают того, что они творят…»

Другой влиятельный грек Русской Православной Церкви митрополит Киевский Георгий (стал главой Русской Православной Церкви в 1062 году) отличился тем, что выдвинул ни много ни мало, а целых семьдесят (!) обвинений против католиков. Его антикатолический памфлет, озаглавленный: «Состязание с латиной, 70 обвинений», получил широкое распространение на Руси. Аргументы против католичества из этого произведения митрополита Георгия наизусть знали все иерархи русской церкви.

Так что целенаправленная пропагандистская война против католиков началась задолго до падения Константинополя (1204), события, которое историки выдают за свидетельство того, что католическая Европа хотела уничтожить православный мир. Например, Лев Гумилев сравнивает захват столицы Византийской империи «врагами православия» с «внезапной смертью близкого человека». После этого, утверждает историк, «всем мыслящим людям было ясно», что от католиков «милости ждать нечего» («Древняя Русь и Великая Степь», с. 492). На самом деле современники этих событий прекрасно знали, что «крестоносцы» прибыли в Константинополь по просьбе законного наследника престола, для того чтобы помочь византийцам сместить с императорского трона узурпатора. В том, что произошло дальше, целиком и полностью виноваты сами греки, втянувшие своих западноевропейских союзников в междоусобную войну. Об этих событиях повествует памятник древнерусской литературы «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами», написанная русским очевидцем этих событий.

Он пишет о том, что в Царьграде царствует некий Алекса, который, ослепив своего брата Исаака и упрятав его сына (своего тезку Алексу) в темницу, захватил трон. Потом Алекса проявил жалость и отпустил Исаака с сыном под честное слово, что они не попытаются вернуть себе царство. Те, в свою очередь, поразмыслив, решили с помощью «дальних стран» вернуть себе трон. Алекса Исаакович тайно, спрятавшись в бочке с двойным дном, бежит на купеческом корабле из Византии к своему зятю — немецкому императору Филиппу. Император решает поддержать своего родственника и испрашивает разрешение Рима. Папа повелел так: «Не воюйте с Царьградом, но так как говорит Исаакович: «Весь град Константинов хочет, чтобы я царствовал», то посадив его на престол, отправляйтесь дальше в Иерусалим, на помощь; а если не примут его, то приведите его обратно ко мне, а зла не причиняйте земле греческой». Однако это указание Папы и императора крестоносцы проигнорировали: «Фряги же и все полководцы их думали лишь о золоте и серебре, обещанном им Исааковичем, а что велели им цесарь и папа, то забыли». Подойдя к городу, Алекса Исаакович и его союзники «с четырех сторон подожгли храмы». Узурпатор Алекса сопротивления не оказал и вернул трон брату (а сам бежал на Русь к Роману Галицкому. — Авт.). Во время этого пожара Константинополь сильно пострадал. В частности, сгорел притвор Софийского собора и был уничтожен огнем центр города. Золото и серебро из храмов и монастырей возведенный на трон победитель изъял для расплаты со своими союзниками. Но это был только первый акт трагедии. Дальнейшее развитие событий вышло из-под контроля. Началось с того, что Алекса Исаакович согнал отца с трона: «Ты, мол, слепой, как же сможешь управлять государством? Я буду цесарем»! Исаак вскоре умер, а народ, возмущенный сожжением города и разграблением монастырей, восстал против его сына. Восставшие венчали на царство простого воина по имени Никола. Алекса хотел ввести в город «фрягов», но ему не дали этого сделать бояре, пообещав поддержать его против народного ставленника Николы. Но, не сдержав своего обещания, бояре схватили Алексу, а вместо него венчали на царство некого Мурчифла. Двоевластие длилось недолго: народ, бросив Николу, разбежался, а Мурчифл схватил его и вместе с Алексой заточил в темницу, надеясь «перебить фрягов».

«Фряги же, узнав, что схвачен Исаакович, стали грабить окрестности города, требуя у Мурчифла: «Выдай нам Исааковича, и пойдем к немецкому цесарю, кем и посланы мы, а тебе — царство Исааковича». Мурчифл и бояре не решились выдать Алексу живым и умертвили его, а фрягам сказали так: «Умер он, приходите и увидите сами». «Тогда опечалились фряги, что нарушили заповедь: не велели им цесарь немецкий и папа римский столько зла причинять Царьграду. И пошли среди них разговоры: «Раз уж нет у нас Исааковича, с которым мы пришли, так лучше мы умрем под Царьградом, чем уйдем от него с позором».

Город обороняли греки и варяги. Но крестоносцам удалось преодолеть стены. «Цесарь же Мурчифл воодушевлял бояр и всех людей, надеясь дать отпор фрягам, но не послушали его и разбежались все». Вся знать во главе с патриархом и цесарем бежали из города, оставив его на разграбление. Заканчивается «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами» такими словами: «И так погибло царство богохранимого города Константина и земля греческая от распрей цесарей, и владеют землей той фряги».

Таким образом, современники этих событий на Руси, в отличие от их потерявших память потомков не только не обвиняют римскую курию, а наоборот, подчеркивают стремление Папы и немецкого императора не причинять зла Константинополю. Крестоносцами — фрягами двигала не ненависть к православию, как утверждает Гумилев и иже с ним, а жажда наживы и рыцарская честь. Ответственность за гибель столицы Византии несет не Запад и католическая церковь, а сами греки.

Важно отметить и тот факт, что с падением Константинополя Византия не погибла. Она распалась на несколько самостоятельных государств (три империи и одно царство). Но ни сами византийцы, ни их духовные братья на Руси даже не попытались прийти на помощь Константинополю и освободить его от «врагов православия».

Еще более страшную угрозу для себя православная церковь видела в протестантизме. Реформация, одна из главных идей которой заключается в том, что человеку для общения с Богом не нужен посредник в лице церкви, нанесла католической церкви сокрушительный удар. Не устоял даже такой оплот католичества, как Тевтонский Орден. Лютер в 1523 году призвал рыцарей отказаться от своих обетов и клятв и брать жен. Регент и Главный Канцлер Пруссии выступил с проповедью в поддержку Лютера. Гроссмейстер Ордена Альбрехт Гогенцоллерн сначала стоял в стороне, но в 1524 году решил последовать призыву Лютера, женился и преобразовал Пруссию в герцогство, объявив себя его правителем.

Для православной церкви, которой нечего было противопоставить реформаторским идеям, протестантизм нес смертельную угрозу. Спасение от нее православные иерархи видели в максимальном ограничении контактов русских людей с Западом. Лучший предлог для этого — представить Запад злейшим врагом, цель которого — уничтожение православной веры и самого русского народа.

Новгород был единственным городом на Руси, интегрированным в Европу. Там даже были католические «божницы». Следовательно, он мог стать воротами, в которые идеи протестантизма могли проникнуть на Русь. Поэтому эти ворота в Европу надо было затворить. И в этом интересы Русской Православной Церкви совпали с интересами Московского царства.

2

Деятельность Александра пришлась на период оформления власти Орды над Владимиро-Суздальской Русью. Чтобы скрыть его негативную роль в этом процессе, князю приписывают миссию спасителя «русской земли». Но авторы этой патриотической сказки упускают из вида, что в период феодальной раздробленности, конец которому положило воссоединение русских земель под властью Орды, никакой «русской земли», как единого целого, не существовало. Новгородская земля, которую, собственно, и «спасал» Александр, была самостоятельным государством и Русью себя не считала. В XII — первой половине XIII века Русью называли либо все древнерусское государство, либо Среднее Приднепровье. В XIII веке новгородские летописи называли Русью другие русские княжества, противопоставляя их Новгородской земле. Почему далекие предки современных новгородцев не отождествляли себя с Русью? В Восточной Европе живет много славянских народов. Но русскими их никто не называет. Еще пять столетий назад то же самое можно было сказать и про новгородцев. Тем более, что в составе его населения славяне были в меньшинстве: еще в XIII веке финно-угорский язык был самым распространенным в Новгородской земле. Даже новгородское вече разговаривало не по-русски, а на чудском языке. Исторически Новгород представлял собой группу трех расположенных поблизости родовых общин: двух славянских (кривичей и словен) и финно-угорской мери. Именно эти селения и стали основой трех первоначальный городских концов (районов): Словенского, Людина и Неревского. Кроме того, здесь жили большие общины других народов, о чем говорят названия улиц: Чудинцевой, Прусской, Варяжской.

Москва во времена Александра Ярославича была заурядным городком на окраине Владимиро-Суздальской Руси, и ничто не предвещало, что столетия спустя она подчинит старые центры русской государственности и, оправдывая легитимность своей власти, объявит себя при Иване III не только правопреемником Киева и Владимира, но и третьим Римом. И это притом, что Киев — «мать городов русских» и большая часть бывшей Киевской Руси еще пару столетий находились в составе Польско-Литовского государства, а насильственно присоединенный к Москве Новгород рвался обрести свободу.

После того, как от Киева он отошел к Литве, именно Новгород де-факто стал столицей Руси. Без подчинения Новгорода Москва, даже покрыв на удивление всему миру крыши своих храмов золотом, не могла претендовать на старшинство в русской земле. И тем более нелепо было бы заявлять о Москве как о третьем и последнем Риме.

Новгород должен был быть не только подчинен, но и уничтожен как свидетельство «старины». Пока жила эта новгородская старина, нельзя было вытравить из сознания народа то, что Москва, претендующая на роль центра Руси и православия, достигла своего могущества благодаря союзу с поработителями русских земель. Именно Москва, вопреки исторической правде, должна была предстать в образе победителя Орды и удельного сепаратизма, а Новгород стать предателем общерусских интересов и православной веры, смутьяном, бунтовщиком и заговорщиком. Для того чтобы уничтожить новгородскую «старину», Москва вырубила под корень новгородскую знать, уничтожила новгородскую торговлю с Западом, прибрала к своим рукам обширные новгородские колонии, переселила тысячи новгородцев в другие города. Жители «низовой земли», в свою очередь, тоже не относили Новгород к Руси. Еще спустя двести лет после смерти Александра Ярославича, для жителей Московской Руси новгородцы не были «своими». Не случайно поход Ивана III на Новгород в 1471 году московский летописец сравнил с походом князя Дмитрия на «безбожного Мамая» (Соловьев, СС, т. 3, с. 17).

Новгородцы в войне с московским войском Ивана III рассчитывали на помощь западных соседей: Литвы и Ливонии. Литовцы на помощь не пришли. Тогда новгородцы послали попросить помощи против московской рати у Ордена. Ливонский «магистр» писал Великому магистру в Пруссию, «что Орден должен помочь Новгороду, ибо если московский князь овладеет последним, то немцам будет грозить большая опасность» (Соловьев, СС, т. 3, с. 18). Прогноз ливонского ландмейстера сбылся всего через тридцать лет. В 1501 году Ливония потеряла сорок тысяч жителей убитыми или уведенными в плен русскими. Великий магистр Прусский написал Папе, что «русские хотят покорить всю Ливонию, или если не смогут сделать этого из-за крепостей, то окончательно опустошат ее, перебив и пленив всех сельских жителей, что они уже проникли до половины страны…» (Соловьев, СС, т. 3, с. 123). И это было только началом гибели Ливонской конфедерации. Возможно, Орден и пришел бы на помощь Новгороду. Но только никто уже не мог помочь новгородцам: их сорокатысячное воинство было разбито четырехтысячным полком московского князя на реке Шелонь (1471 г.). Новгородская феодальная республика прекратила существование и была присоединена к Московской Руси. Куда подевалась былинная храбрость лихих новгородских богатырей? Почему праправнуки героев Раковорской битвы были легко разбиты противником, которого они по численности превосходили в десять раз? За полное моральное разложение новгородского войска несет ответственность православная церковь. Наиболее боеспособная сила новгородцев конная дружина владыки не пришла на помощь пешей рати. Причину, по которой полк владыки предал своих, его воины объяснили так: «Владыка нам не велел на великого князя рук поднимать, он послал нас только на псковичей» (Соловьев, СС, т. 3, с. 18). Почему новгородский владыка занял промосковскую позицию? Да потому, что единственной возможностью сохранить независимость для Новгорода был союз с Западом (прежде всего, с Литвой). Православная церковь выступила категорически против союза с «латинянами». Ее экономические и политические интересы, ее возможности по влиянию на умы и настроение народа оказались сильнее стремления новгородского боярства к независимости от Московской Руси.

За решение подчиниться Москве, принятое под давлением церковных иерархов, новгородцы жестоко поплатились.

Но и после присоединения к Москве Новгород не стал русской землей в современном понимании. Для окончательного уничтожения новгородской вольности Москве понадобилось еще целое столетие. Путем многолетних кровавых репрессий и уничтожения новгородской экономики самый богатый и большой город средневековой Руси превратился в заштатный провинциальный городок, в котором о былой славе молчаливо напоминают лишь стены детинца и купола Софийского собора. И еще эпитет «Великий», иногда прибавляемый к его имени. Да и тот обычно употребляют не в прямом смысле, а чтобы не путать с другим Новгородом — Нижним.

Господин Великий Новгород уничтожили не иноземные завоеватели. Новгород никто не завоевывал. Он сам добровольно отдал себя в руки палачей, которые методично и безжалостно истребили Новгородскую землю.

В 1471 году, по словам летописца, Новгородская земля «пожжена и попленена до самого моря».

В 1477 году сто человек самых влиятельных людей города были казнены. Еще сто семей бояр и купцов разосланы по другим городам.

В 1487 году переведены во Владимир пятьдесят семей лучших новгородских купцов.

В 1488 году в Москву пригнали семь тысяч новгородцев. Часть казнили, других отправили на житье в другие города. На их место были посланы из Москвы и других городов бояре и купцы.

Но казней и ссылок было недостаточно для того, чтобы сломить Новгород. Для этого нужно было подорвать его экономическую мощь. Поскольку она зависела от торговли с Ганзой, Москва в 1495 году заключила соглашение с королем датским, который вел войну с ганзейскими городами. Дания обещала помочь царю в войне против Швеции и уступить Москве часть Финляндии за то, что Москва уничтожит главную контору Ганзы — новгородскую. В Новгороде арестовывают всех немецких купцов (40 человек из 13 городов) и отбирают гостиный двор, «божницу» и товары. Купцов спустя какое-то время освободили, но товаров так и не вернули. По поводу этой войны Соловьев с сарказмом написал: «Война кончилась, когда король датский достиг своей цели, сделался королем шведским; что выиграл от этого союзник его, неизвестно» (СС, т. 3, с. 131).

Изгнание ганзейских купцов из Новгорода положило конец балтийской торговле Руси с Западом. Окно в Европу было заколочено. Оставалась маленькая «форточка» — Псков. Ее спустя несколько лет тоже прикроют. В 1510 году из Пскова были высланы триста семей «лучших людей». Псковский летописец прокомментировал это событие так: «отнялась слава псковская». На место высланных псковичей прибыли переселенцы из десяти городов, которым отдали лучшие городские дворы, а псковичей, проживавших в центре города, выгнали из их домов и выселили в посады. В Пскове разместили сильный гарнизон — тысячу детей боярских и пятьсот новгородских стрельцов. Из-за притеснений, чинимых московскими наместниками, иностранцы поспешили покинуть город. В отличие от них псковичам бежать было некуда: «одни псковичи остались, потому что земля не расступится, а вверх не взлететь» (Соловьев, СС, т. 3, с. 231). Внешняя торговля Руси переключилась с Ганзы на Англию. Английским купцам царским указом были дарованы исключительные привилегии, включая право на беспошлинную торговлю (1555 г.). Для торговли с Западом строится порт на Северном море — Архангельск (1584 г.). Усилия, направленные на уничтожение торговли с Германией, принесли свои плоды. В начале XVII века среди судов, прибывавших в Архангельск, уже не было ни одного немецкого.

Завершился разгром Новгородской земли при Иване Грозном, по приказу которого опричники в течение одиннадцати недель бесчинствовали в городе и его волостях в радиусе 200—250 км. Началось избиение новгородцев с «суда», который лично вершил сам царь: «к нему приводили новгородцев, содержавшихся под стражею, и пытали, жгли какой-то «составною мудростию огненною», которую летописец называет поджаром; обвиненных привязывали к саням, волокли к Волховскому мосту и оттуда бросали в реку; жен и детей их бросали туда же с высокого места, связавши им руки и ноги; младенцев, привязав к матерям, чтоб никто не мог спастись; дети боярские и стрельцы ездили на маленьких лодках по Волхову с рогатинами, копьями, баграми, топорами и, кто всплывал наверх, того прихватывали баграми, кололи рогатинами и копьями и погружали в глубину; так делалось каждый день на протяжении пяти недель» (Соловьев, СС, т. 3, с. 541—542). Потом пришел черед новгородской волости. «По окончанию суда и расправы Иоанн начал ездить около Новгорода по монастырям и там приказывал грабить кельи, жечь хлеб, бить скот; приехавши из монастырей, велел по всему Новгороду товары грабить, амбары, лавки рассыпать до основания, потом велел грабить все дома без исключения, дворы и хоромы ломать, окна и ворота высекать. Наконец государь велел выбрать из каждой улицы по лучшему человеку и поставить перед собою. Они стали перед ним с трепетом, изможденные, унылые, как мертвецы…» (Соловьев, там же). Иван Грозный обратился к новгородцам, оставшимся в живых после полуторамесячных погромов со словами: «Жители Великого Новгорода, оставшиеся в живых! Молите Господа Бога…» Это было утро 13 февраля 1570 года. Новгороду никогда больше не суждено будет возродиться и вернуть былое величие. Через сорок три года, после этого погрома в Новгород вступят шведы. И что же? Захватчики, от которых новгородцев якобы в свое время спас Александр Невский, по сравнению с опричниками Ивана Грозного вели себя, как «голубые каски» ООН. В результате присоединения к Московскому княжеству один из богатейших городов мира, второй по величине (после Киева) город Киевской Руси, важнейший торговый партнер Ганзы, был уничтожен. По сути, то, что произошло с Новгородом при Иване Грозном, можно сравнить с тем, что стало с Кенигсбергом после Второй мировой войны. Единственная разница — в Новгороде не было таких разрушений — авиации тогда, по счастью, не было. Но в уцелевших городских стенах не осталось «новгородского духа».

Уничтожение Новгородской старины происходило и в идеологической сфере. Почитание местных новгородских и псковских святых было заменено на канонизированных в Москве. Среди прочих святых, которым теперь обязаны были молиться в храмах по всей Руси, был и «святой благоверный» князь Александр Ярославич. Но новгородцы и псковичи не торопились выносить из домов иконы святых, которым поклонялись их деды и прадеды. Да и не только они. Введение новых святых вызывает недовольство по всей Руси. Как заставить новгородцев, еще не забывших зверств Александра Ярославича и его потомков, почитать его в качестве святого? Внушить, что он их защитник от врагов. А от кого же защитил новгородцев князь Александр? Монголы Новгород ни разу за всю историю ига не разоряли. Остаются западные соседи, столь нелюбимые православной церковью католики.

3

Статус общенационального святого Александр Ярославич получил не сразу после смерти, а только через три столетия, во времена Ивана Грозного. До этого его почитание ограничивалось стенами Рождественского монастыря во Владимире. Именно из этой обители началось победное шествие по Руси святого чудотворца Александра Невского.

Рождественский монастырь был основан в 1192 году Великим князем Всеволодом Юрьевичем как главная обитель Владимиро-Суздальской Руси. Поэтому только ее игумен, один во всей Северо-восточной Руси, имел чин архимандрита, так же как игумен главного монастыря Киевской Руси — Киево-Печерской Лавры. Монахи Рождественского монастыря, находясь под личным покровительством самого Великого князя (и, что тоже немаловажно, по соседству от его двора), могли не заботиться о хлебе насущном. Об этом за них заботились Великие князья владимирские, прилагавшие все усилия для того, чтобы Рождественский монастырь соответствовал своему высокому положению и во всем превосходил другие монашеские обители Руси. В отличие от их коллег, монахам Рождественского монастыря не нужно был трудиться в поте лица или думать о привлечении паствы. Именно поэтому этот монастырь несколько столетий прекрасно обходился без чудотворных святынь. Но благополучие Рождественского монастыря оказалось хрупким. Стоило княжескому двору переехать из Владимира в Москву, как он стал терять свое влияние. Хотя он по-прежнему продолжал оставаться главным монастырем Северо-восточной Руси, рано или поздно первенство должно было перейти к обители, расположенной ближе к столице. И такая обитель появилась. Во второй половине XIV века началось стремительное возвышение Троице-Сергиева монастыря. Особенно возросло его значение и влияние на духовную жизнь Руси во времена Дмитрия Донского.

Троице-Сергиева обитель, основанная Сергием Радонежским, кроме того, что она была расположена намного ближе к Москве, имела и другое неоспоримое преимущество перед Рождественским монастырем. В отличие от Троице-Сергиева, Рождественский монастырь относился к мирским монастырям. По Ключевскому, такими монастырями «князья украшали свой стольный город, свое княжество, чтобы создать прибежище для окрестных обывателей и вместе с тем иметь постоянных богомольцев за себя с семьей и за своих родителей» (СС, т. 2, с. 241). Поэтому в глазах верующих Рождественский монастырь, основанный по воле светской власти, уступал Троице-Сергиеву монастырю, основанному святым, то есть по воле самого Господа Бога.

Первенство Троице-Сергиева монастыря обозначилось накануне Куликовской битвой. Именно к Сергию Радонежскому, а не в Рождественский монастырь отправился Великий князь московский Дмитрий Иванович за церковным благословением перед походом на Мамая. В свете этого события дальнейшая судьба Рождественского монастыря не могла не вызывать у его монахов опасения. В случае победы над Мамаем Великий князь московский мог объявить Троице-Сергиеву обитель главным монастырем своей земли. Для того чтобы сохранить статус первого монастыря, теперь уже не Владимиро-Суздальской, а Московской Руси, монахам Рождественского монастыря надо было найти достойный ответ на вызов, брошенный Троице-Сергиевой обителью. Самый убедительный и эффективный способ — явить чудо. Но чудо происходит не само по себе, а из творящей его святыни. Как правило, это была либо чудотворная икона, либо мощи святого. В Рождественском монастыре не было ни того, ни другого. Зато была могила Александра Ярославича, прямого предка Дмитрия Ивановича — самая подходящая реликвия для явления «чудотворной святыни» и способ услужить Великому князю Московскому. В 1380 году монахи Рождественского монастыря объявляют о том, что обрели нетленные мощи Александра Ярославича. Произошло это «чудо» прямо в момент Куликовской битвы. Согласно сочиненной в стенах Рождественского монастыря легенде, пономарь, спавший в церкви, проснулся от яркого света и увидел, как при зажегшихся самих по себе свечах два старца (идентифицированных им как святые Борис и Глеб) обращаются к Александру Невскому со словами, призывающими оказать помощь правнуку Дмитрию. Наутро монахи обнаружили нетленные мощи Александра. Их положили в открытую гробницу. На следующий год московский митрополит Киприан официально зарегистрировал факт обретения мощей, совершив над ними службу. Тогда же была написана первая икона Александра Ярославича, изображающая его в образе схимника, в монашеском одеянии. С той поры от мощей новоявленного святого стали регулярно происходить чудеса.

Так как нетленность мощей было одним из важнейших оснований для церковной канонизации, то, скорее всего, причисление Александра Ярославича к лику святых относится именно к 1380 году, а не вскоре после его смерти, как это утверждают историки. Не знаю, поверил ли Дмитрий Донской в чудо от мощей своего предка, но верноподданническое рвение монахов было вознаграждено. Обретение мощей Александра Ярославича и придание им статуса святыни помогло Рождественскому монастырю еще почти на два столетия удержать пальму первенства. К началу царствования Ивана Грозного он стал крупнейшим землевладельцем Московской Руси. 23 мая 1491 года в монастыре случился пожар. Воскресенская летопись и Степенная книга сообщают о том, что в огне погибла рака с мощами Александра Ярославича. Но рака, в которой якобы покоятся нетленные мощи князя, вновь оказалась на своем месте. Монахи скрупулезно продолжают фиксировать происходящие от них чудеса. Погибла рака вместе с мощами князя при пожаре или нет? Через два столетия Петр 1 вскрыл раку с мощами Александра Невского. После чего утопил ключ от нее в реке Неве якобы для того, чтобы никто не мог ее больше вскрыть. А может быть, чтобы замести следы с подлогом мощей?

Несмотря на усилия монахов Рождественского монастыря, широкого хождения культ Александра Ярославича до Ивана Грозного не получил. В том числе потому, что главным врагом Московской Руси после Куликовской битвы стали татары, с которыми Александр не только никогда не воевал, но и крепко дружил. После отказа Москвы платить дань Орде главным ее противником становится католический Запад в лице Польско-Литовского государства и Новгород, земли и богатства которого пытались прибрать к своим рукам все московские князья, начиная с Ивана Калиты. Тут-то и оказался востребован созданный в стенах Рождественского монастыря миф об Александре Ярославиче.

Главная причина того, что культ Александра Ярославича распространился из Владимира на всю Русь, в том, что его потомки стали российскими самодержцами. После смерти Александра Ярославича началась борьба за Великий Владимирский стол между тверскими князьями (потомками младшего брата Александра — Ярослава Всеволодовича), которых поддерживал Новгород, и потомками Александра Ярославича, на чью сторону встает православная церковь в лице митрополита Кирилла. При идеологической поддержке церкви и опираясь на военную помощь Золотой Орды, потомки Александра одержали победу над тверскими князьями.

Младший сын Александра Даниил становится основателем династии московских князей. Для обоснования своих притязаний на господство над всеми землями Северо-восточной, а затем и Киевской Руси московским государям уже было недостаточно традиционной преемственности их власти от отцов и дедов. По словам Ключевского, они хотели «поставить свою власть на более возвышенное основание, освободить от всякого земного юридического источника» (СС, т. 2, с. 119). Московские князья пытаются внушить подданным, что их власть имеет божественное происхождение. Но это утверждение было бы голословным, если бы среди предков московских князей не фигурировал православный святой в лице Александра Ярославича.

Но для того чтобы этот князь стал одним из самых почитаемых святых, потребовались столетия и целенаправленные усилия всей государственной и церковной машины. Только во времена Петра I он окончательно утвердился в статусе одного из главных государственных святых, а еще при Иване Грозном это был всего лишь один из многих князей, канонизированных Русской Православной Церковью. Исследователь житий православных святых Георгий Федоров в своей книге «Святые Древней Руси» пишет о том, что на Руси церковью были канонизированы около пятидесяти князей и княгинь. Но большинство из них, включая и Александра Невского, были канонизированы «на местах» и почитались в масштабах одного города или княжества. «В древности св. Александр разделял свою славу и почитание с целым сонмом политических заступников русской земли. Если выделить из них святых князей, пользовавшихся всеобщим, а не только местным, почитанием до митрополита Макария, то надо назвать имена св. Ольги, Владимира, Михаила Черниговского, Феодора Ярославского с сыновьями Давидом и Константином. В 1547-49 гг. к ним прибавились Александр Невский, Всеволод-Гавриил (первый князь псковский. — Авт.) и Михаил Тверской» (указ. соч., с. 104). Среди святых князей после Бориса и Глеба, по мнению Федорова, самым почитаемым на Руси до реформы Макария был соперник Ярослава Всеволодовича Михаил Черниговский. Этот князь был казнен в Орде в 1246 году. Во время Батыева нашествия он убил монгольских послов и бежал из Киева в Венгрию, своим безумным поступком приговорив город к уничтожению монголами. Вернувшись в разоренную столицу, Михаил по требованию хана едет в Орду, где Батый, милостиво простив убийство послов (яса требовала за это преступление смертную казнь), требует, чтобы князь подчинился его власти. Михаил отказывается: «не хочу только называться христианином, а дела творить поганых». Страстотерпец Михаил Тверской, как и Александр Ярославич, относятся к «воителям и защитникам русской земли». Этот князь принял страшную смерть в Орде по навету князя Юрия Московского. Михаил разбил вторгшуюся в Тверскую землю московско-татарскую рать Юрия, но, не желая навлечь на свой народ месть ордынского царя, добровольно отправляется в Орду судиться с Юрием. Приближенные отговаривают князя от поездки на верную смерть, но он говорит в ответ, что лучше ему положить «душу свою за многие души». В орде Михаила держат в оковах и с тяжелой колодкой на шее. По приговору хана люди московского князя убивают его и вырезают ножом сердце.

Сейчас из всех святых князей, среди которых были фигуры действительно достойные для почитания благодарными потомками, в памяти народной сохранился только Александр Ярославич. Герои, подобные Михаилу Тверскому, Михаилу Черниговскому, Всеволоду-Гавриилу преданы забвению.

Царствование Ивана Грозного — переломный момент в формировании культа Александра Ярославича. В эти годы он получил прозвище «Невский» и был объявлен общенациональным святым, в честь которого ежегодно отмечался церковный праздник. Его сравнивают со «вторым Константином», «новым Владимиром», объявляют «предивным чудотворцем». К названию Рождественского монастыря прибавлено новое: «святого благоверного князя Александра Ярославича Невского».

Началось «продвижение» Александра Ярославича с реформы, затеянной митрополитом Макарием. Московским митрополитом бывший архиепископ новгородский Макарий стал в 1542 году. Ему приписывается инициатива венчания Ивана Грозного на царство. Макарий многое сделал для укрепления власти московского митрополита и ограничения самостоятельности региональных иерархов русской церкви.

Одним из важнейших шагов в этом направлении было введение централизованного почитания святых. Макарий приказал собрать сведения о всех русских святых. Зачем главному церковному иерарху Московской Руси понадобилось проводить ревизию почитаемых на Руси святых? Дело в том, что исторически сложилось так, что в каждом уделе почитали своих святых, канонизированных на местах. В Пскове одних, в Новгороде других, во Владимире — третьих. Единство церкви, так же как и единство государства, требовало, чтобы по всей Руси молились одним и тем же утвержденным в Москве святым. Чтение в церквях по всей стране «Житий» этих святых должно было способствовать укреплению власти Москвы и правящей династии. Именно с таким прицелом и подбирались под надзором Макария святые, достойные почитания в общенациональном масштабе.

В 1547 году состоялся Собор (вошедший в историю под именем «Стоглавый»), на котором под председательством митрополита Макария были определены двенадцать святых Русской Православной Церкви, среди которых и Александр Ярославич. Тогда же царь Иван IV приказал собрать сведения о чудотворцах и сотворенных ими чудесах. Через два года на новом Соборе был подведен итог этой работе. За это время удалось добыть «достоверные» свидетельства о чудесах, приписываемых Александру Ярославичу. Все они были записаны со слов монахов Владимирского Рождественского монастыря. В результате их творческих усилий в заново отредактированное «Житие» князя включили тринадцать чудес, имевших место «в последняя лета». Первое из них произошло не накануне Куликовской битвы, как утверждалось ранее, а еще на похоронах князя: «По окончании отпевания эконом митрополита Кирилла Севастиан приступил ко гробу и хотел разогнуть руку почившего, чтобы вложить духовную грамоту; тогда почивший сам, как живой, простер руку свою и взял грамоту от руки митрополита. Великий страх объял всех, так что от раки отступили. Об этом рассказывали всем сам митрополит Кирилл и эконом его — Севастиан. Кто, братие, слышавши об этом, не подивится чуду, совершившемуся от бездыханного тела, привезенного из далекого места в зимнее время?!»

Последующее столетие никаких чудес, связанный с Александром Ярославичем, не происходило. Второе только через сто лет — уже упомянутое явление во время Куликовской битвы. После этого святой себя никак не проявлял до XVI века, к которому и относятся остальные чудеса. Причем, если верить монахам, буквально накануне решения Ивана Васильевича собрать сведения о чудесах, святого буквально прорвало, и он совершал чудеса чуть ли не каждый год. Особенно интенсивно последние шесть лет перед Стоглавым Собором, на котором он был объявлен общенациональным святым. Например, седьмое помечено 1541 годом. Оставшиеся шесть святой Александр Ярославич явил за последующие шесть лет. После того как монахи выполнили поручение царя по регистрации чудес от мощей князя, чудотворческая активность святого сразу же резко снизилась.

Но одного приписывания мощам Александра Ярославича чудес было недостаточно для того, чтобы причислить его к лику святых. Еще в середине XI века в Киевской Руси в связи с канонизацией князя Владимира Красное Солнышко началась полемика по поводу того, являются ли чудеса от мощей признаком святости. Автор «Жития» Владимира Иаков Мних на возражение оппонентов, указывавших на то, что по смерти этого князя не было никаких чудес, ссылался на одного из отцов христианской церкви Иоанна Златоуста, который говорил, что святость достигается не чудотворением, а добрыми делами. Иаков пишет, что многие святые праведники чудес не сотворили, но святыми являются, и наоборот, многие творящие чудеса, например волхвы, совершают их «бесовским образом». «По делам узнайте святого» — призывает современников Иаков. С этого времени в Русской Православной Церкви для канонизации очередного святого его дела при жизни значили больше, чем чудеса после смерти. В отличие от князя Владимира, который праведной жизнью не отличался, но принял историческое решение о крещении Руси, за что и был причислен к лику святых, Александр Ярославич не был ни праведником, не совершил при жизни никаких подвигов, позволяющих объявить его святым. Следовательно, надо было найти в биографии князя такие эпизоды, которые, при соответствующей их интерпретации, свидетельствовали о том, что при жизни он совершал «добрые дела». Наиболее подходящее место в его биографии — конфликты с западными соседями. Их необходимо было представить не как заурядные пограничные стычки, а как великие сражения, благодаря которым православная Русь была спасена от католиков, которые хотели навязать ей свою веру (одним из последствий чего, видимо, было бы то, что и русским пришлось бы начать по их примеру пить свою мочу). Именно эту цель преследует автор «Жития». При этом они старательно обходят стороной ордынскую политику Александра Ярославича. Если летописи пишут о татаро-монгольском нашествии как о национальной трагедии и «каре божьей» и ничего не сообщают о «крестовом походе» или агрессии католического Запада, то в «Житии» акценты расставлены по-другому. Если посчитать, сколько в «Житии» сказано об отношениях Александра с Ордой, то в процентном отношении ко всему тексту это составит менее пяти процентов!!! Удивительный факт, если учесть, что большая часть деятельности Александра Ярославича на княжеском посту пришлась на самый драматический момент взаимоотношений Руси с Ордой: Батыево нашествие, Неврюева рать (которые историки называют более разрушительным бедствием, чем само нашествие), монгольская перепись населения Руси. По поводу последней, в ходе которой новгородцы: побили баскаков, но с помощью Александра монголам удалось навести порядок, Д. Феннел язвительно замечает: «Нашему удивлению не было бы предела, если бы почтительный автор «Жития» Александра хотя бы упомянул об этом эпизоде» (указ. соч., с. 159).

Первоначальная редакция «Жития» об ордынской политике князя сообщает следующее: «Решил князь Александр пойти к царю в Орду, и благословил его епископ Кирилл. И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: «Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра. После этого разгневался царь Батый на меньшего брата его Андрея и послал воеводу своего Неврюя разорить землю Суздальскую. После разорения Неврюем земли Суздальской князь великий Александр воздвиг церкви, города отстроил, людей разогнанных собрал в дома их».

И в другом месте: «Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей своих от этой беды»… И это все, что можно узнать из «Жития» о самом драматичном эпизоде отечественной истории. Что же пытается скрыть автор «Жития»?

Дело в том, что Андрей Ярославович, которого Александр руками татар Неврюя сместил с Великокняжеского трона, замышлял в союзе со своим тестем Даниилом Галицким выступить против Орды. А Даниил заключил союз с Римским Папой. И если бы этот замысел увенчался успехом, Орде не удалось бы подчинить Русь. Про то, что Александр, для того чтобы захватить трон, привел на Русь татар, которые жестоко разорили Владимиро-Суздальское княжество, автор «Жития» скромно умалчивает. Вроде как они сами по себе появились и напали на князя Андрея, на которого ни с того ни с сего разгневался хан Батый. А Александр, интриговавший против брата в Орде, представляется в «Житии» в лучшем свете. Но если бы Александр не убедил Батыя, что его брат Андрей в союзе с Даниилом Галицким готовит восстание против Орды, ему не пришлось бы отстраивать города и собирать людей.

4

Одновременно с унификацией святых началось сведение местных летописей в общерусский летописный сборник. В начале 60-х годов XVI века только что составленный по приказу Ивана Грозного список Никоновской летописи (Патриарший) был использован для создания «Степенной книги царского родословия» — своеобразного литературно-исторического произведения, не имеющего ничего общего с древнерусскими летописями. Называется эта книга, составленная в окружении митрополита Макария, так потому, что она разбита на 17 «степеней» (ступеней), по которым как бы двигалась история Русской земли. Основная идея — представить русскую историю как деяния московских государей и их предков. Цель создания «Степенной книги» определила отношение ее автора к историческому материалу: он не отличается точностью и достоверностью. Несмотря на это, «Степенная книга» оказала большое влияние на последующие исторические и публицистические произведения, хотя источниковедческая ценность приводимых в ней сведений крайне мала. Именно в «Степенной книге» Александр Ярославич впервые назван «Невским». Не прошло и трехсот лет… Окончательное оформление светлый образ Александра Ярославича получил в так называемом «Лицевом своде». Это самое крупное летописно-хронографическое произведение средневековой России — «иллюстрированная редакция Никоновской летописи» (Л. Л. Шахматов). Эта «историческая энциклопедия в картинках» состоит из десяти томов. Почти каждая страница «Лицевого свода» украшена миниатюрами (всего там их более 16 тыс.). Три первых тома посвящены всемирной истории, а последующие семь — русской. «Лицевой свод» создавался непосредственно под руководством Ивана Грозного в его резиденции в Александровской слободе мастерами царской книгописной мастерской при соборном храме Покрова Богородицы с 1568 по 1576 годы. Цель этого десятитомника, как следует из его названия, — свести воедино все местные летописи и создать полную и, что особенно важно, единственно «правильную» версию истории, которая обосновывает идею, что Московская Русь — преемница Руси Киевской и Владимиро-Суздальской, а правящая династия в лице Ивана Грозного — ее единственная легитимная власть.

Персонально Александру Ярославичу в «Лицевом своде» посвящено целых 196 миниатюр. Если учесть, что они отражают только два года из жизни князя — с 1240 по 1242 (от встречи Александра со «славным мужем Андрияшем» до его въезда в Псков после «Ледового побоища»), то получается, что ему посвящено больше страниц, чем всем остальным историческим деятелям.

Но удивляет даже не количество посвященных Александру миниатюр, а то, что создателей свода совершенно не интересуют следующие двадцать лет его жизни. А ведь это были наиболее важные годы его жизни: Александр становится Великим князем Киевским, а потом и Великим князем Владимирским, то есть из рядового удельного князя превращается в политика национального масштаба. Чем же вызвано такое неуважение к этому отрезку жизни Александра Ярославича? Стремлением обойти стороной неудобные моменты его биографии, связанные с захватом Великокняжеского трона и сотрудничеством с Ордой? Давайте посмотрим, как спустя триста лет после смерти Александра Ярославича его подвиги представляли (точнее сказать, изображали) создатели «Лицевого свода». По сути, они создали рисованный вариант текста новой редакции «Жития». Но иллюстрации не только делают текст «Жития» более образным и запоминающимся, но и существенно расширяют объем содержащейся в нем информации: многие детали, появившиеся на миниатюрах в «Житии», даже не упоминаются.

Первые шесть миниатюр посвящены личным качествам князя. К реальному Александру Ярославичу они не имеют отношения, а отражают представления времен Ивана Грозного об идеальном правителе.

На первой миниатюре изображены добродетели Александра Ярославича: набожность князя (он молится иконе Богородицы), его любовь к книгам (князь сидит за столом, читая «божественная словеса, услаждающие его паче меда»). Добродетели эти вызывали у современников князя (изображены в виде толпы сбоку) стремление к подражанию. Были ли свойственны Александру Невскому набожность и любовь к книжному знанию? Свидетельств на этот счет нет. Зато хорошо известно то, что большим книжником и очень набожным человеком был сам Иван Грозный. Очевидно, что подобострастные летописцы, творившие прямо в кельях царской резиденции, в пыточных подвалах которой царь проводил время между молитвами, приписали Александру Ярославичу личные качества самого заказчика этого труда. Надо отдать им должное — весьма тонкая лесть в адрес Ивана Грозного. Современным царедворцам есть чему поучиться у своих предшественников. Вторая миниатюра посвящена достоинствам святого князя. На ней художник попытался изобразить пассаж «Жития», говорящий о том, что Александр был ростом выше других людей, лицом был как Иосиф Прекрасный, а силой как пол-Самсона. Отразить такие разнообразные качества средствами изобразительного искусства, прямо скажем, не удалось. О том, что хотел сказать автор миниатюры, можно только по цитате из «Жития», которую она иллюстрирует.

Третья миниатюра изображает храбрость князя Александра Ярославича. Князь верхом на белом коне с нимбом над головой разит мечом убегающего всадника в кирасе и шлеме (очевидный намек на то, что это «король римской веры»). На следующей миниатюре Александр выкупает пленных.

Пятая картинка — «князь Александр Ярославич — гроза врагов земли Русской». В центре миниатюры в окружении бояр восседает Александр, именем которого «жены моавитские пугают детей своих», а по углам изображены группы иностранцев (это видно по костюмам и головным уборам).

Последняя миниатюра из серии достоинств Александра Невского — князь поучает бояр — очередной комплимент в адрес Ивана Грозного.

Поскольку одна из задач «Лицевого свода» — идеологическое обоснование Ливонской войны, то в нем западные соседи обвиняются в нападении на Русь, подвергшуюся агрессии с Востока, а Александр выступает как спаситель Отечества от обрушившихся на него с двух сторон напастей. Этому посвящена миниатюра «Король земли Римской, строящий планы завоевания Руси», на которой справа изображен король на троне в окружении бородатых вельмож (видимо, планируют вторжение), слева — татары, рубящие людей саблями, и огонь пожарищ. Вверху, в центре, наблюдающий за происходящим Александр. Миниатюры, посвященные «Невской битве», изображают сражение не XIII, а XVI века: бой идет не на мечах, а на саблях. Изображены командующие шведами два персонажа с коронами — «король» и «королевич». Центральное место занимает сцена поединка Александра с «королем», с которым они дерутся на мечах. Подвигу каждого из шести героев «Невской битвы» посвящена отдельная иллюстрация. В силу фантастического характера этих подвигов получилось весьма комично. Например, подвиг новгородца Миши выглядит так: толпа наших, стоя по пояс в воде, рубит саблями испуганных (согнувшихся) шведов на кораблях. Особенно интересно изображение подвига Саввы, того самого, что подрубил столб «королевского» шатра. На миниатюре мы видим этого героя верхом на белом коне, рубящего топором столб, нарисованный снаружи шатра. Вообще-то и Савва и столб, который он рубит, должны быть внутри шатра. Видимо художник сообразил, что всадник внутри шатра, рубящий столб, держащий этот шатер, выглядит еще более нелепо.

Зато миниатюра, на которой «немцы» возводят Копорье, получилась реалистичной, — на ней строители с топорами сооружают деревянный острог. Рисунок, на котором изображено разрушение Копорья, проливает свет на то, как Александру Ярославичу удалось с легкостью овладеть этим «замком крестоносцев». На этой миниатюре два сюжета. В верхней ее части князь с войском бьет врага, не успевшего вооружиться. В нижней — русские воины лопатами, топорами и бревнами разносят постройку. На эти миниатюры было бы полезно посмотреть историкам, которые утверждают, что Копорье было «сильной крепостью». Даже склонные к преувеличениям авторы иллюстраций «Лицевого свода» до такого маразма не опустились. На миниатюре «Взятие Пскова Александром» дружинники в доспехах рубят безоружных людей мечами, кого-то схватили за грудки: видимо, берут в плен. Понятно тебе, читатель, как Александру удалось взять этот город без боя?!

На миниатюре «Встреча войск противников на Чудском озере» художник показал, что численное превосходство было на стороне Александра: русских значительно больше, чем «немцев».

В сцене «Ледового побоища» художник изобразил головы тонущих среди льдин врагов. По миниатюрам «Лицевого свода» получается следующий рассказ о событиях, происходивших после того, как Александра изгнали из Новгорода (каждое предложение соответствует содержанию одной миниатюры): Александр ссорится с новгородцами. Он покидает город. Ливонцы захватывают Изборск. В Пскове получают весть о падении Изборска. Ливонцы осаждают Псков и разоряют его окрестности. Ливонцы разоряют псковские пригороды. Враги пленяют мирных жителей под Псковом. Псковичи вступают в сговор с ливонцами. После сдачи им города псковичи с семьями бегут в Новгород. Немцы и чудь нападают на водь. Возведение крепости Копорье. Нападение немцев на Тесово. Новгородцы бьют челом князю Ярославу Всеволодовичу. Возвращение новгородских послов с отказом. Новгородцы посылают к князю Ярославу Всеволодовичу архиепископа Спиридона. Он просит Великого князя отпустить Александра Ярославича в Новгород. Александр соглашается вернуться в Новгород.

Дальше события развиваются в следующем порядке: нападение немцев и литовцев на новгородские земли. Торжественная встреча Александра в Новгороде. Александр выступает в поход на Копорье. Разрушение крепости Копорье. Возвращение Александра с пленниками в Новгород. Казнь «крамольников». Нападение немцев на Псков. Александр получает весть о нападении немцев на Псков. Взятие Пскова. Пленный отправляют в Новгород в заточение. Поход Александра в «немецкую землю». Немцы договариваются о походе на Русь. Передовые посты русского войска узнают о походе немцев. Александр разделяет войско на небольшие отряды. Немцы громят их. Александр узнает о поражении русских войск. Встреча войск противников на Чудском озере. «Ледовое побоище». Торжественная встреча русских войск у стен Пскова.

Таким образом, по «Лицевому своду» получается, что немцы нападают на Псков дважды. Но это так, мелочи.

5

Со времен Ивана Грозного историю народа подменяют историей государства. Так появилась умозрительная схема: Киевская Русь — Владимиро-Суздальская Русь — Московская Русь — Россия. По ней можно выучить даты войн, которые вело это государство, годы правления и имена князей и царей, но не историю большинства из многочисленных народов, населяющих просторы бывшей Российской империи, кроме, разумеется, одного: титульной нации — русских. Все, что способствовало усилению этого государства, — хорошо. Остальное плохо. Но то, что для государства хорошо, для населяющих его народов может оказаться национальной трагедией. Например, с точки зрения историка присоединение Казанского ханства — это укрепление Русского государства. А для волжских булгар — это вражеская оккупация и потеря государственной независимости.

Или, когда народ вожан хочет освободиться от власти Новгорода, историки вслед за новгородским летописцем расценивают это как предательство и агрессию Запада. Когда же вожан военной силой и жестокими репрессиями заставляют признать господство новгородцев — это защита русских земель.

В 1550 году инок Рождественского монастыря Михаил составил «Службу святому Александру Невскому». Она вошла в двенадцатитомный сборник житий святых православной церкви, составленный по месяцам и дням чествования их памяти — «Великие Четьи минеи». В «Службе», которую теперь должны были петь 23 ноября во всех православных храмах Руси, Александр превозносился как «божественное сокровище», явленное самим Христом Русской земле, ее «заступник», освободитель Пскова от «неверных» и борец с католичеством, «презревший догматы латинян». Иван Грозный внес личный вклад в придание Александру Ярославичу статуса святого защитника русских земель. В 1551 году перед походом на Казань он провел неделю во Владимире, в молитвах в Рождественском монастыре, где произошло очередное чудо от святых мощей. Иван Грозный объявил о том, что он исцелил от раки князя больную руку (по другой версии, во время молебна у раки о даровании победы получил исцеление рук приближенный царя — Аркадий). Кто бы мог в этом усомниться? В царствование Ивана Грозного началась и монументальная пропаганда образа Александра Ярославича. В построенном по указанию Ивана Грозного Храме Василия Блаженного была помещена большая икона «Святой Александр Невский с деянием» (храмов, посвященных персонально Александру Ярославичу, на Руси тогда еще не было). Размеры этого монументального произведения, украшенного золотом, — 1,25 метра на 1 метр. Причем на этой иконе Александр Ярославич стал участником не только сражений с «латинянами» в «Ледовом побоище» и «Невской битве», но и битвы с татарским ханом в Молодях (1572 г.). Так никогда не воевавший с Ордой князь был причислен и к борцам с татаро-монгольским игом. Всего же на этой иконе изображено 32 (!) прижизненных подвига и посмертных чудес князя.

Все новые и новые чудеса необходимо было увековечивать в «Житии». Поэтому появляются его новые редакции. Сочиняя их, монахи Рождественского монастыря, не мудрствуя лукаво, попросту пересказывают старые, подгоняя их к специфике текущего исторического момента. Так, в 1572 году в очередной редакции «Жития» появляется рассказ о чуде во время сражения у села Молоди войска князя Воротынского с крымской ратью хана Девлет-Гирея, в основе которого лежит чудо с видением 1380 года. Как и тогда, некий старец молился ночью и узрел, как два прекрасных юноши подъехали к храму. Он сразу же опознал во всадниках святых Бориса и Глеба (видимо, старик видел их не впервые). В храме сами собой зажглись свечи, и пришедшие попросили святого князя Александра Ярославича прийти на помощь своему сроднику царю Ивану и его воеводе. На этом сходство с аналогичным чудом от 1380 года заканчивается. Знакомый сюжет получает новый поворот: на глазах старца трое всадников поскакали по воздуху во владимирский Успенский собор к гробницам Андрея Боголюбского, Всеволода III и его сыновей Юрия (павшего в битве на реке Сить) и Ярослава (отца Александра). Теперь уже семеро всадников отправились по воздуху в Ростов Великий за святым Петром, царевичем Ордынским. Вместе с ним они перенеслись в Молоди, где вступили в сражение с «безбожными измаильтянами».

Гримаса истории в том, что монахи Рождественского монастыря, настоящие авторы мифа о святом князе Александре Невском, добившись того, что культ выпестованного ими святого стал общегосударственным, от этого только проиграли. Их монастырь потерял свой статус первого на Руси. В 1561 году, после успешного завершения первого этапа Ливонской войны, главным монастырем Руси стала Троице-Сергиева обитель. Почему Иван Грозный «разжаловал» Рождественский монастырь, которому столетиями покровительствовали его предки? Возможно, по самой прозаической причине: после взятия Казани основное направление военной экспансии Руси — Запад. Ездить перед очередным походом за благословением во Владимир стало не по пути. Но, учитывая болезненную религиозность Ивана Грозного, можно предположить и другое: во время пребывания в Рождественском монастыре в 1551 году он убедился в том, что никакой чудотворной силой мощи Александра не обладают, а может быть, и в том, что древняя рака с его мощами действительно погибла при пожаре.

С этого момента начался постепенный упадок Рождественского монастыря. Кроме раки с мощами Александра Невского, значимых святынь у монастыря не было. Монахи пытались позиционировать в этом качестве еще четыре иконы, одна из которых (икона Знамения Божией Матери) по легенде принадлежала самому князю: он якобы носил ее при себе. На трех других был изображен сам Александр Ярославич. Но написаны эти иконы были уже в XVI веке, и убедить верующих в том, что они обладают чудотворными силами, не удалось. Последнее сведение о чудесах в Рождественском монастыре относится к 1706 году. Безусловно, чудеса продолжались бы и дальше, но по воле Петра Великого рака с «мощами» Александра Невского была перевезена в Санкт-Петербург.

Пришедшие к власти цари из династии Романовых продолжили чествование Александра Ярославича, хотя, в отличие от Рюриковичей, не были его прямыми потомками. Романовым, взошедшим на престол в результате победы над поляками, тоже нужен был символ борьбы с Западом. При них около 1630 года в Московском Кремле был воздвигнут первый на Руси храм во имя св. Александра Невского. Михаил Федорович и Алексей Михайлович ежегодно 23 ноября устраивали шествия и торжественное богослужение в этом храме. В литературе встречаются сведения о том, что церкви в честь Александра Ярославича появились уже при Иване Грозном. В частности, что деревянная церковь в честь победы над шведами была срублена в устье реки Ижоры в XVI веке. На самом деле она была построена только в 1711 году по указу «его императорского величества». Краеведы Переславля-Залесского относят к периоду Ивана Грозного, при котором в этом городе велось большое строительство, существование монашеской обители в честь Александра Ярославича на «Александровой горе» в окрестностях города на берегу Плющеева озера. Однако документальных подтверждений этому нет: на этой «горе» люди не живут уже несколько столетий, и никаких построек на ней не сохранилось. Первоначально там располагался замок переславского князя. О том, кто жил на этом высоком холме после, можно только гадать. Каменный храм в честь Александра Невского на его исторической родине в г. Переславле был воздвигнут только в 1740 году, то есть 500 лет спустя после «Невской битвы».

С XVIII века, благодаря Петру Великому, святой князь Александр Невский в официальном почитании затмил и окончательно вытеснил всех святых князей.

Три российских императора, носившие его имя в XIX веке, утвердили исключительность его почитания. При них было воздвигнуто множество храмов, посвященных Невскому. В храмах других святых, в том числе в главном православном соборе Руси — Храме Христа Спасителя, появились приделы Александра Невского.

Петр Алексеевич был первый из русских царей, сделавший Александра своим официальным небесным покровителем: он считал, что родился с Александром в один день — 30 мая (точная дата рождения Александра Ярославича неизвестна). Своего первенца Петр назвал Александром, в честь Александра Невского. В расходной книге Казенного приказа значится, что по случаю рождения наследника соборному протопопу при храме святого Александра Невского Симеону, священникам Поликарпу, Иоанну, диакону Иоанну, дьячку Егорке, пономарю Андрюшке, сторожу Ивашке, просвирнице Прасковье выдано различных сортов сукна по пять аршин на брата.

Почему Петр избрал себе в небесные покровители именно Александра Невского? Скорее всего, потому, что он был прославлен как победитель шведов. После тяжелых поражений в войнах со Швецией как не взять на вооружение спасительный идеологический постулат о том, что их можно бить малой кровью на чужой территории? Заодно пробудить в народе праведный гнев и поднять на священную войну, внушив, что шведы — исконные враги, которые всегда пытались поработить Русь и насадить богомерзкое католичество.

Новая столица тоже нуждалась в небесном покровителе и защитнике. Александр Невский наряду с Петром и Павлом был объявлен небесным покровителем Санкт-Петербурга. В 1710 году у впадения в Неву речки Черной был заложен монастырь в честь Святой Троицы и святого Александра Невского. К «Невской битве» это место никакого отношения не имеет, так как устье реки Ижоры, где она состоялась, находится от него в сорока километрах. Но Петру нужен был монастырь в самой столице, а не в ее дальнем пригороде. Строительство будущей лавры началось в 1712 году. В условиях войны средства на строительство найти было непросто. Петр решил проблему финансирования нового монастыря с присушим ему остроумием: к нему был приписан богатейший Иверский монастырь со всеми вотчинами и доходами и часть угодий не менее обеспеченного московского Новодевичьего монастыря. Так, одним росчерком царского пера, еще не построенный монастырь стал одним из богатейших в России. В 1713 году там была срублена первая церковь, и по этому поводу Петр со своими сподвижниками «в новом монастыре изволил пировать».

Но богатства были дарованы Александро-Невскому монастырю не просто так: Петр задумал на его основе создать новый вид монашеской обители. Этот монастырь должен был стать образцом для будущей реформы всех монастырей Руси. Петр хотел претворить в жизнь идею «утилитарного» использования монашества. По его задумке монастыри должны были стать благотворительными и лечебными заведениями.

В Александро-Невском монастыре предполагалось устроить приют для инвалидов войны и отставных воинов, душевнобольных и госпиталь, в котором должны были нести послушание все иноки, а также учредить лечебно-исправительное заведение для принудительного лечения пьяниц. Эти планы императора так и не были осуществлены. Выполнять тяжелую и неблагодарную работу санитаров и сиделок монахи не хотели. После смерти Петра его революционная идея заставить монахов трудиться на благо общества была похоронена.

До сих пор представители православной церкви искренне радуются тому, что эта реформа Петра провалилась. Например, на сайте Александро-Невской лавры по этому поводу пишут: «Эти намерения так и не были осуществлены. К счастью для обители, так как осуществление всех этих проектов противоречило самому смыслу монастыря, как источника духовного света и образца праведной жизни, где главное дело монашества — молитва». Молиться, конечно, намного легче, чем ухаживать за ранеными и сумасшедшими.

Монастырь Александра Невского стал главным монастырем страны наряду с Троице-Сергиевым. Окончательно его первенство было оформлено в 1797 году, когда по указу Павла I он получил статус лавры — третьей по счету после Киево-Печерской и Троице-Сергиевой.

Первым архимандритом монастыря стал принявший православие выходец из польских шляхтичей Феодосий. Для этого беспринципного человека церковь была всего лишь способом сделать карьеру. Сблизившись с Петром и достигнув благодаря этому высокого положения, Феодосий стал вести неподобающую его статусу и сану светскую жизнь. Подражая Петру, он даже устраивал в монастыре ассамблеи. Все это требовало больших денег, и Феодосий стал пользоваться служебным положением в корыстных целях. Впрочем, особо приближенным к Петру людям такие мелочи сходили с рук. Но после смерти императора власти Феодосия пришел конец. Архимандрит перешел границы допустимого, позволив себе какие-то резкости по отношению к императрице Екатерине. За это в 1725 году по ее приказу он был арестован. Правосудие было скорым. Через две недели был вынесен приговор, по которому Феодосия сослали в заключение в далекий Карельский монастырь. Его заточили в подземную келию под церковью, где он в скором времени и скончался, не вынеся условий заключения.

Для того чтобы Санкт-Петербург стал полноправной столицей государства, а не просто местом пребывания царского двора и государственного аппарата, ему была нужна святыня национального масштаба. В Москве чуть ли не каждый храм и монастырь мог похвастаться чудотворной иконой или святыми мощами. В том числе святынями общенационального масштаба, такими как, например, икона Казанской Божьей матери, которой приписывалось спасение от нашествия Тамерлана. Санкт-Петербург тоже должен был обзавестись святыней, способной возвести новую столицу в статус одного из главных центров православия. И Петр решил решить этот вопрос путем переноса в Санкт-Петербург раки с мощами Александра Невского.

Но пока шла война со Швецией, не было возможности заниматься украшением столицы. Только по окончании Северной войны Петр смог приступить к реализации своего амбициозного проекта.

30 августа 1721 года был подписан Ништадтский мир, завершивший войну со Швецией. А уже в начале следующего года архимандрит Александро-Невского монастыря Феодосий едет во Владимир освидетельствовать мощи святого. Интересно, что он там обнаружил, если на самом деле мощи святого сгорели за двести тридцать лет до этого? Когда Феодосий доложил императору о результатах своей поездки, Петр задумался. Больше года он колебался, размышляя о том, как обставить церемонию перевоза из Владимира раки Александра Невского так, чтобы красиво выйти из щекотливой ситуации с мощами. Только в мае 1723 года был принят императорский указ о перенесении мощей.

Согласно этому указу, во Владимир выехала специальная комиссия для приготовления церемонии. Был устроен ковчег под пышным балдахином для раки с мощами. В августе 1723 года началось торжественное шествие то по суше, то по воде из Владимира к Санкт-Петербургу. Весь этот путь кортеж под охраной почетного воинского эскорта двигался в окружении духовенства, скопления народа, нищих и юродствующих. Процессия проследовала через Москву, Тверь, Новгород. Далее по Волхову в Ладожское озеро и Неву. Через месяц ковчег прибыл в окрестности столицы. На этом церемонию прервали на целый год: Петр решил устроить торжественную встречу мощей в очередную годовщину заключения Ништадтского мира. 30 августа 1724 года раку с мощами перенесли на галеру, гребцами на которой были высшие государственные сановники. Петр занял место рулевого. На берегах Невы выстроились войска, столпился народ. Под артиллерийский салют и колокольный звон ковчег перенесли на берег. Петр открыл раку с мощами ключом, посмотрел на них, потом закрыл и выбросил ключ в реку, чтобы никто другой больше не мог ее открыть. Это был финальный аккорд грандиозной мистификации. После такого убедительного аргумента в подлинности мощей мог сомневаться только самоубийца. А чтобы не провоцировать слухи, церковь перестала объявлять о происходящих от мощей Александра Ярославича чудесах. К тому же, в отличие от монахов Рождественского монастыря, лично заинтересованных в привлечении паломников к чудотворным мощам, их коллеги в Александро-Невском монастыре, куда перевезли раку, в таком сомнительном источнике доходов не нуждались. С этого дня по распоряжению Петра церковное празднование святого было перенесено с 23 ноября на 30 августа. Александр Невский официально получил статус небесного покровителя Петербурга, царствующей династии и Российской империи. В связи с этим император приказал составить новое «Житие» и текст церковной Службы святому Александру Невскому. В новой редакции «Жития» победы князя связывают с победой Петра в Северной войне. В нем получила жизнь легенда о том, что Санкт-Петербург построен на месте победы в «Невской битве».

Интересна дальнейшая судьба мощей. Хотя их перенесли из Владимира, Рождественскому монастырю была оставлена старая рака — та, которая была сделана взамен сгоревшей во время пожара. Когда после революции 1917 года в монастыре обосновались чекисты, эту раку перенесли во владимирский Успенский собор, в котором она до сих пор и находится. На колонне возле раки табличка: «мощи Александра Невского». После того, как собор Александра Невского в Переславле был возвращен церкви, патриарх Алексий передал туда частицу мощей князя. Они представляют собой почерневшую косточку неизвестного происхождения, помещенную в деревянную шкатулку. Таким образом, к началу третьего тысячелетия мощи Александра Ярославича находятся одновременно в трех местах. На самом деле, на сколько именно частей было расчленено прагматичными служителями культа тело покойного (или то, что выдают за его мощи), доподлинно неизвестно. Например, в Свято-Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры хранится икона «Святого Благоверного великого князя Александра Невского» с врезанной в нее частицей мощей князя. Разумеется, это не единственная подобная икона с частицей мощей, якобы принадлежащих Александру Ярославичу. Вполне возможно, что если бы удалось собрать все частицы мощей святого, то выяснилось, что они принадлежат не одному, а нескольким усопшим. Впрочем, церковь такие условности никогда не смущали.

В 1724 году специальным постановлением синода было запрещено изображать Александра Невского на иконах в виде «монашеской персоны». Теперь единственно допустимое изображение святого — в великокняжеских одеждах. Изображая Александра Невского в рубище монаха, церковь подчеркивала, что монашество превосходит княжескую (царскую) власть. Постановление синода означало, что от подобных крамольных идей Русская Православная Церковь отказалась.

Петру принадлежит и идея учреждения ордена в честь Александра Невского. Он лично занимался разработкой его проекта. Но наградить этим орденом никого не успел по причине скоропостижной смерти. Марта Скавронская, оказавшаяся волею судеб на русском престоле после смерти мужа, стремясь завоевать расположение подданных, выступила как продолжательница его дел. Поэтому свое восшествие на престол Екатерина I отметила вручением нового ордена Российской империи. Это была роскошная награда, изготовленная из золота, серебра, алмазов, рубинового стекла и эмали. Общий вес усыпавших орден Александра Невского 394 бриллиантов составлял 97,78 каратов. Его девизом было «За труды и Отечество».

По иронии судьбы в числе первых кавалеров ордена, названного именем православного святого, стал немец — шлезвигголштинский герцог Карл Фридрих. Одновременно с ним орденом наградили четырех придворных из свиты герцога (видимо, они тоже изрядно потрудились за Отечество). Второе награждение состоялось 30 августа (в день святого Александра Невского) того же 1725 года. На этот раз орден был вручен двум католическим монархам: польскому королю Августу II и датскому королю Фредерику IV. Получается, что свою жизнь орден Александра Невского начал не как боевая награда, а как аналог советских орденов «Дружбы народов» и «Трудового Красного Знамени». В тот же день Екатерина I наградила орденом Александра Невского и себя, любимую. С этого дня орден наряду со скипетром, державой и шапкой Мономаха становится одним из символов русского самодержавия. После этого все российские монархи, если не удостаивались ордена Александра Невского до этого, то возлагали его на себя в день коронации вместе со знаками ордена Андрея Первозванного. Во времена правления Екатерины II это обстоятельство послужило поводом для возникновения исторического анекдота про награждение Суворова его первым орденом за победу над восставшими поляками. Когда на вопрос императрицы о том, почему Суворов ничего не ест, Потемкин ответил: «До первой звезды нельзя». Екатерина сняла с себя звезду ордена Александра Невского и вручила Суворову. Пожалуй, это был первый случай, когда этот орден был пожалован полководцу и за боевые заслуги (если таковыми можно считать подавление восставших). При императрице Елизавете Петровне кавалером ордена стал прусский король Фридрих II (1743 г.). Поскольку Прусское государство было создано на землях, завоеванных Тевтонским Орденом, то выходит, что немцу Фридриху вручили награду в честь победителя предков его подданных.

Дочь Петра I, во всем подчеркивая, что она продолжает дело своего отца, не жалела средств на Александро-Невский монастырь. Главным его украшением должна была стать новая рака. На эти работу казна отпустила 2000 рублей, а Елизавета Петровна распорядилась отдать на ее создание девяносто пудов первого отечественного серебра, которое было получено с Колыванских рудников. Почти три года работали над серебряным ансамблем русские мастеровые с Монетного двора по ковке, чеканке, гравировке. Совершенствование серебряного ансамбля раки продолжалось и после ее установки в Троицком соборе лавры. По бокам массивного серебряного саркофага, с литыми головками херувимов на углах, барельефы воссоздавали эпизоды из жизни Александра Невского. Эпитафия, начертанная на нем, вышла из-под пера Ломоносова, весьма преуспевшего в сочинении верноподданнических од.

Начиная с 1743 года, 30 августа весь Петербург выходил на Невский проспект, по которому по повелению Елизаветы Петровны «для украшения службы божьей и обрядов церковных» устраивался крестный ход из Казанского собора в Александро-Невский монастырь. Последний такой крестный ход состоялся в 1916 году. Не удивлюсь, если церковь попробует возродить эту традицию, скажем, к 800-летней годовщине «Невской битвы».

При Екатерине II историческое мифотворчество приобрело новое качество. На свет Божий всплыло из небытия «Слово о полку Игореве» («нашедший» его тайный советник А. И. Мусин-Пушкин тоже удостоился ордена Александра Невского). Куда более важен другой малоизвестный факт: императрица написала (не без помощи своих секретарей) для сочинения по истории России «Историю о великом князе Александре Ярославиче Невском, без чудес». В ней впервые католическая церковь открыто обвиняется в организации агрессии против Руси. Екатерина пишет о том, что Ватикан поощрял королей Норвегии, Дании и Швеции, а также ливонских рыцарей напасть на Русь. Причем, по версии Екатерины, сия мысль посетила Папу в начале 1246 года, то есть уже после побед Александра Ярославича в «Невской битве» и «Ледовом побоище», которые, по утверждениям современных историков, как раз и остановили агрессию Запада. Впрочем, Екатерина вынуждена признать, что этим замыслам Рима так и не суждено было осуществиться. Императрица объясняла это междоусобицами в Дании и Швеции. Ливонцы же «не в силах были действовать без посторонней помощи против Александра». Таким образом, императрица гораздо более реалистично оценивала возможности Запада, чем последующие поколения российских историков.

Почему же чистокровная немка, воспитанная в католичестве, обвиняет Запад в агрессивных планах против Руси? Дело в том, что Екатерина, подстрекаемая Вольтером, вынашивала планы о возрождении Византийской империи. Даже своего первенца, которого она мечтала посадить на трон в освобожденном от турок Константинополе, императрица назвала Константином. Европа, опасаясь чрезмерного усиления России, сорвала эти амбициозные планы, решительно выступив против планов завоевания Османской империи. В Зимнем Дворце понимают, что дальнейшая экспансия России на Восток рано или поздно приведет к военному конфликту с Европой, и пытаются подвести под него идеологическую платформу. Со времен Екатерины стало закономерностью, что всплески почитания Александра Невского совпадают по времени с очередным обострением отношений с западными соседями.

В короткое царствование Павла прибавилось еще около восьмидесяти Александровских кавалеров. В 1797 году император утвердил «Установление для российских орденов». По этому положению в России оставались лишь четыре ордена — в порядке старшинства: св. Андрея Первозванного, св. Екатерины, св. Александра Невского и св. Анны. Павел I учредил «командорства» Ордена Святого Александра Невского. Теперь старшие по времени его получения кавалеры стали пользоваться доходами с деревень, приписанных Ордену. Шесть самых старших кавалеров имели право получать доходы с 600 крепостных душ каждый; восемь следующих кавалеров пользовались доходами от труда 500 крестьян и так далее. После смерти награжденного его родственники должны были возвратить все орденские знаки канцлеру Ордена, который заведовал всеми делами Ордена под эгидой самого императора. В то же время была учреждена особая комиссия из шести кавалеров, которая надзирала за «пристанищами для бедных», инвалидными домами и школами, находившимися под опекой Ордена. Средства на содержание этих заведений складывались из взносов в 200 рублей, которые делал в орденскую казну каждый награжденный. С царствования Александра I на благотворительные цели стала поступать половина доходов с земель, предназначенных старшим кавалерам Ордена. При этом императоре сумма единовременных взносов при награждении орденом Александра Невского возросла до 600 рублей. Повысился и ценз чинов и званий, которые уже надо было иметь, чтобы претендовать на награждение орденом Александра Невского.

В годы войны 1812 года орден Александра Невского впервые становится наградой за ратные подвиги. За 1812—1814 годы орден Александра Невского был присужден за военные заслуги 48 раз. За Бородинское сражение орден получили четыре героя: генералы от инфантерии Д. С. Дохтуров (принял командование левым флангом русского войска после ранения Багратиона) и М. А. Милорадович (убит Каховским на Сенатской площади); генерал-лейтенанты А. И. Остерман-Толстой (его пехота стояла на острие удара французской кавалерии) и Н. Н. Раевский (организатор обороны на редуте, вошедшем в историю как «батарея Раевского»).

Во второй половине XIX века к разработке спекулятивной теории о немецко-католической агрессии против Руси, отраженной князем Александром Невским, подключились стоящие на службе интересов монархии и православия историки. Наиболее авторитетным выразителем этих идей стал Костомаров, обвинивший католическую церковь в стремлении «обратить к истинной вере русских» руками «ливонских крестоносцев».

Почему историк Костомаров вопреки фактам объявляет немцев врагами славян и приписывает Ватикану планы обращения их руками православных в католичество? Другими словами, за что он так ненавидел Запад? Скорее всего, эта ненависть — классическая иллюстрация теории Фрейда, поскольку связана с детскими переживаниями историка: незаконнорожденный юноша после трагический гибели отца-помещика от рук убийц неожиданно оказался на положении крепостного. Он перешел по наследству к ближайшим родственникам, которые изнеженного мальчика, воспитанного отцом как законного наследника, превратили в лакея. Много лет спустя жена Костомарова записала со слов мужа его воспоминания об этом: «Бедный мальчик, не зная о своем «незаконном» рождении, не понимал, почему он из барчука превращается в «казачка», и, разумеется, возмущался. Его усмиряли угрозами, обещали сечь, а лакеи, злорадствуя, говорили ему: «Полно барствовать, Николашка, ты ведь такой же холоп, как и мы!» (Автобиография Н. И. Костомарова, с. 94—95).

Отец Костомарова был воинственный безбожник и поклонник французских материалистов. Костомаров был уверен в том, что именно это и стало причиной его убийства. Помещика, повсюду пропагандировавшего антиклерикальные идеи Вольтера, убили его кучер и два лакея. Один из преступников так объяснил мотивы преступления: «Сам барин виноват, что нас искусил; бывало, начнет всем рассказывать, что Бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания, — мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то, значит, все можно делать» (Автобиография Н. И. Костомарова, с. 410). Потрясение от гибели отца и, еще большее, от неожиданной потери социального статуса, сделали из Костомарова глубоко религиозного человека, чья набожность доходила до исступления. В католичестве он видел главную причину ненавистного ему европейского вольнодумия и атеизма. Он говорил о том, что в Европе лишь «кричат о свободе, и нет у них свободы, ибо нет свободы без веры». Свой первый труд по истории — магистерскую диссертацию он посвятил противостоянию католической и православной церкви на Украине. Диссертация не прошла цензуры и была уничтожена по предписанию министра просвящения Уварова, потому что в ней содержались и выпады против православного духовенства, принявшего унию с католиками. Донос на диссертанта написал харьковский епископ Иннокентий. Впредь перед православной церковью Костомаров ведет себя предельно подобострастно. При поддержке государства Русской Православной Церкви удалось наладить поставку святого Александра Невского на экспорт. Так, в 1912 году в Софии был построен храм — памятник Александру Невскому, который должен был стать главным собором Болгарской православной церкви. Посвящение главного храма Болгарии Александру Невскому выглядит, мягко говоря, странно. Ведь болгары со шведами и немцами никогда не воевали, под игом Орды не были, и, более того, в начавшейся через два года Первой мировой войне выступили как союзники Германии.

6

После октябрьской революции миф об Александре Невском вместе с другими символами царской власти и православной церковью был отправлен на свалку истории. Стране были нужны новые герои, новая мифология и новые святые. Но очень скоро образ защитника русской земли от агрессии Запада оказался востребован. На службу коммунистической идеологии классовочуждый образ святого князя был поставлен после жестоких поражений 1941 — 1942 годов. Этому предшествовали «научные изыскания» ангажированных властью историков, отрабатывающих социальный заказ, — обосновать враждебную сущность Запада. Надо было подвести идеологическую базу и под «освобождение» Прибалтики, и под будущий «освободительный» поход Красной Армии в Европу.

Многочисленные научные труды доказывали «реакционную сущность» немецкой агрессии в Прибалтике и «прогрессивную и освободительную роль» в этом регионе Руси. Названия книг советских историков говорят сами за себя: «Героическая борьба русского народа за независимость (XIII в.)», «Борьба русского народа с немецкими интервентами в XII—XV вв.», «Борьба славян и народов Прибалтики с немецкой агрессией в средние века», «Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв.» и т. д. и т. п.

В этих псевдонаучных трудах историческая правда искажена до неузнаваемости.

В силу того, что на основе документальных источников невозможно выдать Александра Ярославича за выдающегося полководца и спасителя Отечества, то вопреки атеистическим установкам советских времен, историки вынуждены обращаться к православной литературе — церковному «Житию» святого правоверного князя Александра Невского. Очень распространенный прием — цитирование мест из летописей, которые самим летописцем заимствованы из «Жития». С помощью такой нехитрой манипуляции цитаты из «Жития» получают вес и ценность документального свидетельства. Например, часто цитируемый советский историк В. Т. Пашуто пишет: «Не удалось крестоносным грабителям «укорить Словеньский язык ниже себе», ссылаясь при этом на текст Новгородской первой летописи младшего извода и не указывая, что эти слова принадлежат не летописцу, а автору «Жития». Молчит Пашуто и о том, что эта летопись датирована 1432 годом, а в более ранней версии той же летописи — НПЛ старшего извода, ничего подобного нет. Может быть, маленькая неточность? Нет. Большая ложь. С таким же успехом можно писать труд по истории Великой Отечественной войны, беря за основу текст книги «Малая Земля», подписанную именем другого великого полководца и «самовидца» описываемых событий Леонида Брежнева. И что из этого получится? Вот что: войну с нацистской Германией выиграл полковник Леонид Брежнев под руководством коммунистической партии. Соответственно, если верить «Житию», то войну с «римлянами» выиграл Александр с помощью ангелов и воинства небесного. Как это ни странно, несмотря на это, даже сейчас в различных изданиях школьных учебников по истории России для шестого класса цитируются отрывки из «Жития» Александра Невского. При этом в них не указывается, что это литературное произведение, всего лишь художественный вымысел.

Необходимо отметить и то, что и автор НПЛ, по сути единственного отечественного первоисточника с описаниями подвигов Александра Ярославича, не был свободен от идеологического давления. Новгородское летописание велось при дворе Новгородского архиепископа. Новгородский владыка находился в прямом подчинении у главы Русской Православной Церкви — митрополита Киевского и Владимирского, резиденция которого с 1299 года окончательно утвердилась во Владимире, а затем переместилась в Москву. Следовательно, интересы новгородских православных иерархов полностью совпадают с интересами Владимиро-Суздальского княжества, а затем и Московской Руси. Поэтому новгородский летописец не может выражать негативное отношение к прародителю Великих князей, на полном содержании которых находится Русская Православная Церковь. Неслучайно дореволюционный исследователь русских летописей А. А. Шахматов пришел к выводу, что «рукой летописца водили не отвлеченные представления об истине, а мирские страсти и политические интересы» (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1: Вводная часть. Текст. Примечания. С. 16.).

Что же говорить о более поздних новгородских летописях, известных как Новгородская первая младшего извода и Софийская первая, которые включили в себя «Житие» Александра Невского? Эти летописи, несмотря на название, были написаны не в Новгороде, а в Москве. Д. С. Лихачев писал, что в их основе лежит обширный свод, условно называемый «Сводом 1448 г.». Свод 1448 года не новгородский, а общерусский, составленный при митрополичьем дворе в Москве. Этот свод, в свою очередь, переработка «свода Киприана», который «имел промосковскую тенденцию; для него характерен учительный, публицистический тон».

Но рядовой читатель верит советскому ученому Пашуто, который прикрывается непререкаемым авторитетом исторического документа — летописью. И никому не приходит в голову задать себе простой вопрос: а откуда автор летописи знает о том, что некий не названный аноним призвал «укоротить Словеньский язык»? Кто ее произнес? Может быть, эта угроза фигурирует в документе, в котором Орден (шведы, немцы, крестоносцы, Римский Папа — возможны варианты) объявляет новгородцам войну? Такого документа нет. Тогда, может быть, автор этого высказывания устроил пресс-конференцию для российских летописцев? Или это работа древнерусских агентов, подслушавших эти слова на секретном совещании в логове супостатов? Получается как в том анекдоте: телефонный звонок, мужчина снимает трубку и слышит: — Вы козел. — Кто это говорит? — Все говорят.

В советское время Александра Невского изображали не иначе как прогрессивным историческим деятелем и великим полководцем. Одним словом, национальным героем, спасшим Отечество от агрессии с Запада.

В речи во время парада в честь очередной годовщины Великой Октябрьской революции 7 ноября 1941 года Сталин призывает народ встать под знамена Александр Невского и Кутузова (один князь, другой граф и царский генерал), а не раскрученный советской пропагандой героев революции и гражданской войны: Буденного, Чапаева, Щорса и др. Эту речь вождя, отснятую в павильоне Мосфильма, крутят по всей стране. После успеха под Москвой Красная Армия терпит сокрушительные поражения на юге. В самые критические дни первого периода войны коммунисты возрождают орден Александра Невского. Он стал единственной наградой царской России, восстановленной советской властью.

28 июля 1942 года выходит печально известный приказ народного комиссара обороны № 227, вошедший в историю под названием «Ни шагу назад». Он узаконил массовые расстрелы отступающих красноармейцев специально созданными для этого заградительными отрядами войск НКВД. А на следующий день после того, как чекисты приступили к работе, были учреждены ордена в честь полководцев Суворова, Кутузова и Александра Невского. Хотя в официальной историографии Александр Ярославич, в отличие от двух других полководцев, числился как победитель немцев, орден его имени оказался самым низшим по своему статуту в полководческой серии. Им награждались лишь младшие офицеры (от командиров взвода до полка включительно). В отличие от орденов Суворова и Кутузова, он имел только одну степень. В результате советский орден Александра Невского, в отличие от своего аналога царских времен, стал самым демократичным из полководческих орденов. Первым орденом Суворова наградили маршала (Жукова), орденом Кутузова генерала, а орденом Александра Невского комбата в звании капитана. В результате ордену Александра Невского суждено было стать самым массовым из полководческих орденов.

Спустя короткое время стало ясно, что под статут новых орденов не подпадают командиры дивизий и бригад. В ноябре 1942 года их тоже решили награждать орденом Александра Невского. Но все равно основная масса награжденных орденом Александра Невского — офицеры в должности командира взвода, роты или батальона (воинские звания от лейтенанта до майора включительно). Всего за подвиги и заслуги в Великой Отечественной войне орденом Александра Невского было произведено более сорока тысяч награждений. В том числе почти полторы тысячи воинских частей. Поскольку не сохранилось портретов Александра Ярославича, на орден поместили профиль артиста Николая Черкасова, исполнившего роль Александра Невского в одноименном кинофильме. Медальон с изображением артиста в роли князя находится в центре пятиконечной красной звезды, от которой отходят серебряные лучи; по краям воинские атрибуты прошлого: скрещенные бердыши (которых во времена Александра не было), меч, лук и колчан со стрелами. При коммунистах удалось сделать то, что, несмотря на все усилия, не получилось у Русской Православной Церкви: Александра Невский стал настоящим народным героем. Главная заслуга в этом — кинорежиссера Эйзенштейна и композитора Шостаковича. Созданный ими фильм «Александр Невский» не имеет отношения к исторической правде, зато внес вклад в формирование ненависти к фашистским захватчикам и подъем патриотических чувств.

Перед Эйзенштейном стояла практически невыполнимая задача: из нескольких строк текста «Жития» воссоздать картину событий 1240—1242 годов. Наверное, особенно сложно режиссеру было снимать эпизод «Ледового побоища»: по количеству ляпов он, видимо, не имеет аналогов в истории мирового кино. Несколько поколений сограждан представляют «Ледовое побоище» по знаменитому фильму «Александр Невский» Эйзенштейна. Вот как выглядит на экране ход сражения. Оно начинается атакой рыцарей. Тяжелая кавалерия с длинными копьями наперевес плотным строем обрушивается на русскую пехоту. Бой рассыпается на индивидуальные поединки. Затем, под ударом введенного в бой русского резерва, рыцари отходят и выстраивают защитный строй в виде стены из щитов и копий. Как утверждают российские историки, тяжелые доспехи рыцаря делали его весьма неповоротливым вне седла. Особенно на льду. А на экране спешенные рыцари как ни в чем не бывало движутся быстро и слаженно, как солисты кордебалета. Правда, эффект этот достигнут путем показа пленки задом наперед. Благодаря этому нехитрому кинематографическому приему рыцари демонстрируют на экране фантастическую четкость отработки строевых приемов и уровня взаимодействия на поле боя. Особенно, если учесть, что одно дело построить рыцарей перед боем, другое — собрать их после того, как строй рассыпался на десятки и сотни отдельных поединков. В горячке боя они просто бы не услышали команды. А те, кто услышал, не смог бы ее выполнить.

Ну и конечно, откровенный нонсенс с рыцарями, под которыми проваливается лед. Когда они атакуют плотным строем, создавая резонанс ударами сотен лошадиных копыт, лед выдерживает. А когда их осталось гораздо меньше, и они разбросаны по всему полю боя небольшими группами — начинает проваливаться у них под ногами. При этом русские, в отличие от своих оппонентов, под лед почему-то не проваливаются.

А самый фантастический момент фильма — бой Александра Невского с «магистром». Этого эпизода нет даже в «Житии», по которому Александр бился с вражеским предводителем в «Невской битве», а не в «Ледовом побоище». Вот как выглядит эйзенштейновская версия этого поединка: в самый разгар боя, когда войска сошлись в ожесточенной рукопашной схватке, Александр выскакивает как чертик из табакерки на авансцену и, перекрывая шум сражения, кричит, потрясая копьем: «Магистра мне»!!!

В реальности поединки происходили до начала битвы, когда противники еще стояли друг против друга. Тогда можно было выехать перед строем и потребовать себе поединщика. В пылу сражения то, с кем придется скрестить оружие, решает случай: пока будешь метаться по полю боя в поисках достойного соперника, десять раз убьют. Ну а то, что магистр Ордена в это время был за сотни километров и в этом сражении не участвовал, мы вообще в расчет принимать не будем из любви к искусству. Ведь Эйзенштейн снимает не документальный, а художественный фильм, что и роднит его творение с «Житием».

И что же «магистр»? В ответ на вызов Александра он решительно выхватывает из ножен свой двуручный меч. По Эйзенштейну выходит, что до сего момента он в сражении участия не принимал, безучастно наблюдая за происходящей вокруг рубкой. И это противоречит исторической правде. Традиция управлять сражением издалека, наблюдая за ним в подзорную трубу, посылая время от времени адъютантов с депешами, появилась значительно позже. А во времена Ричарда Львиное Сердце место полководца было в самом опасном месте сражения, где с мечом в ножнах много не навоюешь. Так что если бы магистр Ордена действительно был на поле боя, то для того чтобы сразиться с ним, Александру всего лишь надо было пробиться в самый центр схватки, а не кричать, как подвыпивший клиент в ресторане.

Итак, «магистр» выхватывает меч. В следующем кадре мы видим Александра, пускающего лошадь в галоп и размахивающего над головой боевым топором. Затем «магистр» и Александр сшибаются на копьях, которые вылетают у них из рук. В следующем кадре они уже сражаются на мечах. Александр срубает рогоподобное украшение на шлеме у «магистра». После этого в руках у него вновь оказывается топор, обухом которого он наносит удар по ставшему однорогим шлему «магистра», чем нокаутирует противника.

Но самая удачная находка Эйзенштейна — финальные кадры, в которых Александр, осушив литровую чашу, обращаясь к прощенным немецким кнехтам, говорит, мол, передайте своим: «А если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет русская земля». Для усиления воздействия на зрителя эти слова Александра тут же появляются на экране вместо традиционного «конец фильма». На самом деле то, что с экрана произносит Александр, слова не его, а Иисуса Христа. Это цитата из Евангелия от Матфея. Когда стража пришла арестовывать Христа в Гефсиманский сад, один из апостолов выхватил меч. Иисус сказал ему: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (26:52).

***

Последствия многовекового надругательства над историей пустили глубокие корни в общественном сознании. Даже современная российская историческая наука, казалось бы, свободная от идеологических шор и политического заказа, продолжает тиражировать абсолютно не соответствующие реальным историческим фактам антинаучные доводы о деятельности Александра Невского и об отношениях Руси с ее западными (католическими) соседями. Миф о «крестовом походе» на Русь, отраженном полководческим и государственным талантом Александра Ярославича, продолжает победно шествовать по современным российским учебникам истории.

В отличие от выброшенных на свалку истории символов советского строя, образ Александра Невского доказал свою универсальность и востребованность любой властью. Сомнения, возникшие у некоторых сограждан по поводу неадекватности почитания Александра Невского с его реальными историческими заслугами, официальную науку не смущают. Церковь пользуется полной поддержкой государственной власти и активно использует для пропаганды православия СМИ. Но, по своей сути, русское православие осталось таким же ортодоксально-агрессивным. Оно яростно борется с попытками Рима преодолеть раскол, давно потерявший смысл и наносящий непоправимый ущерб главной задаче церкви — проповедованию христианских идеалов. Удивительная штука российская история. Имена настоящих героев преданы забвению. Трусам, подлецам, преступникам и предателям ставят памятники и чествуют как национальных героев. По их вымышленным биографиям учат детей истории нашей Родины.

Как свершается историческая несправедливость? Да очень просто. Драматические события новейшей истории нашей Родины наглядно иллюстрируют то, как это происходит. Настоящие герои сложили головы на поле брани. А если случайно выжили, то не рассказывают о своих подвигах даже самым близким людям. Трусы и хвастуны отсиделись за чужими спинами и нагло присвоили себе подвиги павших. Это же так просто, когда настоящие герои лежат в безвестных могилах, а вымышленные не только живее всех живых, но и при власти и при деньгах.

Не так давно, буквально на наших глазах, чуть было не создали образ еще одного такого национального «героя». В качестве прославленного полководца и мудрого государственного мужа в историю должен был войти Леонид Ильич Брежнев. Не получилось. Подвели неблагодарные потомки, которые сразу после смерти генерального секретаря предали созданную о нем легенду забвению, не дав ей никаких шансов прорасти корнями в массовое сознание. Да и манипулировать массами стало намного труднее. Как говорится: «грамотные все стали очень». Впрочем, мастеров пиара трудности не пугают. И в современных непростых условиях они способны творить настоящие чудеса.

В истории нашей Родины осталось еще много страниц, которые надо переписать заново — в соответствии с исторической правдой. Одна из таких страниц связана с именем князя Александра Невского, который золотыми скрижалями вписан в историю Отечества как великий полководец и защитник земли русской, спасший ее от нашествия с Запада и причислен Российской Православной Церковью к лику святых. Исторические заслуги князя и сегодня большинством россиян видятся так же, как столетие назад: «Соблюдение Русской земли, от беды на востоке, знаменитые подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси и сделали его самым видным историческим лицом в древней истории от Мономаха до Донского» (Соловьев, СС, т. 2, с. 155). Насколько заслуги Александра Ярославовича соответствуют созданному стараниями поколений историков, государственных чиновников и служителей культа его парадному портрету?

Парадокс мифа об Александре Невском в том, что приписываемые ему подвиги вымысел, а реальные заслуги князя столетиями замалчиваются: единственная реальная заслуга Александра Ярославича в том, что он способствовал установлению власти Орды над Владимиро-Суздальским княжеством и Новгородской землей. С помощью Александра татары положили конец сопротивлению русских князей Орде на многие годы вперед, благодаря чему были созданы условия для будущего объединения русских земель. По ошибочному мнению евразийцев, князь Александр Невский предпочел Восток Западу, потому что: «Александр увидел в монголах дружественную силу в культурном смысле, силу, которая помогла ему сохранить и консолидировать русскую культуру, сохранить ее идентичность от латинского Запада» (Трубецкой Н. С. О туранском элементе в русской культуре. Евразийский сборник. Т. 4., Берлин, 1925, с. 14). Евразийцы утверждали, что монгольское нашествие спасло Русь от порабощения Западом: «Татары защитили Россию от Европы» (Кара-Даван Е. Чингисхан как полководец. Белград, 1922, с. 7). Но на самом деле Александр выбрал монголов совсем не потому, что опасался угрозы Запада и из двух зол выбрал меньшее. На службу Орде Александр пошел для того, чтобы расправиться со своим братом Андреем. Прогнав его с помощью Неврюя с Великокняжеского стола, Александр обеспечил себе титул Великого князя, а Руси вековую зависимость от Орды. Другое дело, что проордынская политика Александра Ярославича, даже если он проводил ее, преследуя свои личные цели, на тот исторический момент больше отвечала интересам Руси, чем сопротивление Орде. Было ли Ордынское иго таким вредом, как это нам внушают со времен Василия III официальная историография? Нет. Давно пора признать такую оценку подчинения русских княжеств Орде неверной. Пока Орда была крупнейшей мировой сверхдержавой, «иго» для Руси было более выгодным, чем предшествующее ему состояние феодальной раздробленности. Положительных аспектов подчинения бывшей Киевской Руси Орде много. Остановимся на основных.

Власть Орды способствовала развитию экономики Руси. Что требовала Орда от своих данников? «Десятину» — десять процентов. Любой экономист скажет, что это очень низкий процент налогообложения. При десятипроцентом налоге нагрузка на налогоплательщика (податное население) минимальная. Целый сектор экономики и значительная часть населения Руси вообще освобождались Ордой от налогового бремени. Православная церковь и ее имущество (включая движимое — людей) освободили от всех видов налогов, чем вызвали буйный рост монастырей. Богатства и владения, накопленные монастырями во время Орды, были секуляризированы Иваном Грозным и составили основу экономической мощи Русского государства. Орда была нужна русскому мужику-пахарю, который хотел спокойно жить и работать, не боясь, что его добро пограбит соседний князь, по обычаю уничтожив все, что не сможет забрать. Татары-то, в отличие от вечно враждующих между собой русских князьков, были заинтересованы в том, чтобы этот мужик процветал. Тогда будут расти налоги. И русской церкви Орда была любезна: церковь живет за счет паствы, а если паства богатеет, значит и церковь не бедствует. А если мужики разбегаются по лесам, а дома их то и дело грабят и жгут, на что церковь жить будет?

Для простого человека Орда принесла не только твердую власть и порядок, но и свободу, немыслимую в жестко регламентированном на касты феодальном обществе. Ордынские законы — яса Чингисхана (пока она соблюдалась) — позволяла любому человеку, независимо от его социального происхождения, национальности, религии добиться самого высокого положения в обществе.

Главная заслуга ига в том, что оно взяло под контроль междоусобные конфликты, создав предпосылки для объединения русских земель вокруг единого центра. Немцы или итальянцы, которых не вызывали в Сарай, чтобы показательно казнить за нападение на соседа, не смогли создать единого национального государства до XIX века. И это при национальном и религиозном единстве и небольшой, по сравнению с Русью, территории! А благодаря игу наши предки за полтысячелетия до свободных от власти Орды европейцев создают единое государство на огромных географических просторах с разноплеменным и исповедующим различные религии населением. На это положительное значение ига для становления русской государственности обратили внимания многие историки еще в XIX веке. Например, Костомаров пишет, что в монгольском рабстве «Русь нашла свое единство» («Начало единодержавия в Древней Руси». СС, т. 12, с. 6). Только эта гипотеза, в отличие от нападок Костомарова на католическую Европу, не получила развития: традиция требовала видеть в подчинении русских земель Орде только негатив. Ведь когда Москва заняла место Орды, о ее прежнем подчиненном положении и лизоблюдстве московских князей пред ханами вспоминать стало неудобно.

Не надо стыдиться своей истории. Надо ее знать, чтобы не повторять ошибок прошлого.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Оглавление

Вступление . А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

НЕВСКАЯ БИТВА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

РОЖДЕНИЕ ЛИВОНИИ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

АГРЕССИЯ ЗАПАДА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ПОСЛЕ «НЕВСКОЙ БИТВЫ»

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ПРИДУМАННАЯ БИТВА («ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ»)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

КАК СТАТЬ СВЯТЫМ (РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Реклама на сайте