«Календарь Русской Революции (Июль)»

Из книги - В. Л. Бурцев "Календарь Русской Революции"

(изд. 1907, 1917г.)

- ИЮЛЬ

{175}

И Ю Л Ь.

1.

1857. Выход первого номера "Колокола" под редакцией

А. Герцена и Н. Огарева.

"Колокол" был первый русский свободный орган за границей, его значение для своего времени было очень значительно, к его статьям прислушивалось все общество и правительство. Катков говорил, что "Колокол" - власть в России. В 1862-63 г.г., под влиянием развития реакции в России, значение "Колокола" сразу стало уменьшаться, - в последние годы распространение "Колокола" и его влияние сильно упали. В 1870 г., после смерти Герцена, Огарев передал издание "Колокола" Нечаеву; в новой редакции вышло 6 №№ "Колокола" ярко революционного направления, но успеха орган не имел.

1871. Процесс нечаевцев в СПБ.

В 1869-70 г.г. в связи с делом Нечаева было произведено много арестов. Из числа арестованных было в 1871 г. предано суду 87 чел. по так называемому делу Нечаева. 4 человека - Н. В. Успенский,

А. К. Кузнецов, Прыжов и Николаев - были приговорены к каторжным работам за убийство студента Иванова по инициативе Нечаева.

В. Черкезов, Фел. Волховский, Влад. Ковалевский и др. были приговоры к разным другими наказаниям, Процесс Нечаева разбирался при соблюдении полной гласности; подробные отчеты печатались в газетах и произвели огромное впечатление на общество и на революционеров.

1878. Вооруженная попытка освободить Войнаральского, когда его переводили после процесса 193-х в центральную тюрьму. В нападении участвовали А. Квятковский, Хотинский, Фомин-Медведев, Перовская и др.

{176}

1903. Начало стачки на бакинских нефтяных промыслах, перешедшей во всеобщую забастовку на юге России.

Уже давно среди русских социалистов распространена была мысль, что всеобщая стачка послужит в России могучим рычагом политического переворота. Предвестниками надвигающейся грозы явились стачки 1902 г. в Костроме и Ростове на Дону. К этому моменту крот капитализма успел настолько подрыть почву, что достаточно было малейшего повода для того, чтобы в насыщенной электричеством атмосфере засверкали молнии и загремел гром народного гнева. Стачка, подготовлявшаяся частичными забастовками и демонстрациями, вызванными предмайской агитацией револ. организаций распространилась с быстротой стихии и залила пожаром мятежа весь юг; это небывалое в России потрясение явилось грозным предвестником того геологического переворота, который в октябре 1905 г. нанес смертный удар системе самовластия.

1-го июля началась стачка в Баку, 5-го забастовка охватила весь город и окрестности; 14-го в Тифлисе забастовали рабочие ж. - д. мастерских, приказчики и ремесленники, а за ними все остальные рабочие; из солидарности к ним примкнули батумские рабочие, так что стачка распространилась на весь Кавказ. В Одессе первыми забастовали рабочие в порту и в ж. - д. мастерских. Здесь агитацию среди рабочей массы вели зубатовцы "независимцы", которые, стремясь отвлечь ее от политической борьбы, обещали ей широкое экономическое выступление; масса ждала в страшном напряжении, но когда независимцы подали ей сигнал к чисто-экономической стачке, она ринулась в борьбу с таким увлечением, что своим стихийным напором сразу опрокинула зубатовцев и перешагнула через них, придав движению, хотя и не сознанный, но резко политический характер.

Полицейская курица высидела революционных утят.

Затем к забастовке присоединились Николаев, Киев (с 21 июля), Елисаветград, Екатеринослав (с 7 августа) и Керчь.

Стачка охватила весь юг. Это было какое-то стихийное поветрие, против которого отдельная воля была бессильна. В этом безудержном порыве массы сказалось неосознанное чаяние великих потрясений, смутное стремление к новой жизни, глухой гнев против несправедливых страданий и туманная вера в {177} близость социального обновления. В некоторых местах рабочие даже не выставляли определенных требований; они примыкали к движению по врожденному чувству солидарности, вскормленному годами общих страданий, поддержанному общим настроением, свойственным эпохам крутого перелома в народной психике. Руководившие забастовкой комитеты с. д. партии на ряду с экономическими требованиями выдвигали и политические лозунги, которые масса уже привыкала считать своими. Все время стачки масса держалась в напряженном состоянии; торжественное настроение не прекращалось ни на минуту. Тысячными толпами, часто с красными знаменами, расхаживали рабочее по городу, приглашая товарищей присоединиться к великому протесту угнетенного труда; там, где спящее, вследствие долгого рабства, чувство солидарности нуждалось для своего проявления в товарищеском насилии, активные инициаторы не останавливались перед спасительным толчком: из котлов выпускался пар, фабрики, мастерские и магазины закрывались, лошади распрягались и т. п.

Все профессии забастовали, и от грозного движения современных рабов, скрестивших руки на груди, впервые заколебались и дрогнули устои бесправия и самовластия.

Около 250.000 чел. приняли участие в этом колоссальном протесте униженных и оскорбленных; жизнь и деятельность, замершие на фабриках и заводах, с тем большей мощью и блеском развернулись на многолюдных митингах, куда стекались стар и млад послушать вдохновенную проповедь общественного переустройства; с. - д. организации засыпали народ прокламациями, в которых формулировались требования протестантов: восьмичасовый рабочий день, увеличение заработной платы, человеческое обращение, нормальные условия труда, и над всем этим - созыв всероссийского Учредительного Собрания и политическая свобода: свобода союзов, собраний, печати, сходок, слова, стачек, совести, личности.

Вчера еще покорная масса рабов, смотревшая потухшими очами в землю, распрямила согбенную спину и на вопрос вождя "независимцев", Шаевича, обращенный к одесским рабочим: "Чего вы хотите: головой об стену, или сверлить ее?"- гордо и единодушно отвечала: "Головой об стену".

Первоначально растерявшаяся администрация, уже бессильная совладать с грандиозным порывом народных масс, {178} сохраняла еще в руках грозные орудия репрессии и могла железом и кровью задавить движение и вогнать внутрь нестерпимый обиды пролетариата. В Баку, Тифлисе рабочие собрания разгонялись казацкими нагайками; на станции Михайловка в рабочих, пытавшихся отцепить паровоз, стреляли, убивши и тяжело ранивши 36 чел. В Одессе жестоко избивали рабочих, в особенности кондукторов и кучеров конки, из которых некоторые умерли. В Киеве 23 июля на вокзале стреляли в народ, убивши 4 раб. и ранивши 20 чел., из коих несколько умерло; 25-го на Подоле произошла новая бойня безоружных рабочих. В Екатеринославе при столкновении толпы с войсками убито 24 чел. и 15 ранено. В народ стреляли и в Николаеве, и в Керчи, где при попытке освободить из тюрьмы арестованных товарищей убито и ранено несколько человек.

В конце концов забастовка прекратилась не вследствие этих репрессий, а постепенно улеглась, как бы выдохлась благодаря тому, что поднявшаяся масса не имела перед собой ясных и сознанных целей; это было не продуманное и сознательное движение, а гигантская и трогательная жалоба миллионов вечно трудящегося и обездоленного люда, пламенно жаждущего лучшей доли, но еще не знающего верных путей к завоеванию человеческой жизни и всеобщего счастья. Но в этом смутном порыве пролетарских масс, впервые почувствовавших непреодолимую силу совместного напора, крылись в зародыше грозные бури, впоследствии потрясшие некогда непоколебимые твердыни самодержавия.

Ю. Стеклов.

2.

1862. Арест Д. И. Писарева.

1872. Закон о назначении особых судов по делам о политических преступлениях.

1896. Стачка в мастерских Курской и Московско-Брестской железных дорог в Москве.

1906. В Петергофе с. - р. Васильевым (псевд.) по ошибке убит генерал Козлов, принятый за Трепова.

3.

1826. Учреждение III Отделения Особой Его Величества Канцелярии, существовало до 1880 г., когда его дела были переданы Мин. Вн. Дел. 1879. Дело Ефремова, Ячевича, Родина и др. в военно-окружном суде в Харькове. Привлекались по обвинению в попытке освободить Фомина-Медведева из тюрьмы. Ефремов приговорен к смертной казни, которая заменена ему бессрочной каторгой.

4.

1879. Дело Бильчанского, горского и др. в Киеве.

1894. Распоряжением правительства штундисты объявлены особенно вредной сектой.

1904. В Баку убит вице-губернатор Андреев.

1906. Бомбой, брошенной из гимназии, убит в Тифлисе пристав Мартынов. Гимназия немедленно была обстреляна, после чего в ней сделан обыск, во время которого убит инспектор и тяжело ранено 2 учителя.

5.

1884. Опубликовано распоряжение об изъятии из публичных библиотек сочинений 125 разных авторов и журналов.

6.

1879. арест Л. Мирского в Ростове. При аресте он оказал вооруженное сопротивление.

1905. Съезд земских и городских деятелей в Москве

-,,- В Гельсингфорсе ранен бомбой генерал-губернатор Дейтрих.

1906. Государственной Думой принято обращение к народу по аграрному вопросу.

Обращение принято в редакции кадетской партии. Трудовая группа и социал-демократическая фракция воздержались от баллотировки в виду умеренности обращения. Правые голосовали против обращения.

{180}

7.

1862. Арест H. Г. Чернышевского в СПБ.

1879. Дело Малавского, Крюковской и др. в Киеве, по обвинению в

участии в Чигиринском деле. Малавский осужден в каторжные работы.

1875. Вооруженное сопротивление Мышкина (в Якутской области) после неудачной попытки освободить Чернышевского.

1906. Утвержден новый сеймовый устав о выборах в Финляндии.

Этим уставом Финляндия получила всеобщее, прямое, равное, тайное и пропорциональное избирательное право. Женщины в первый раз приобрели активные и пассивные избирательные права, кроме того, они могут быть избираемы на все должности Сейма.

-,,- В Петербурге арест типографии и редакции газеты "Мысль"

с. -р.-ского направления. 32 чел. были арестованы.

8.

1879. Конфирмация Лорис-Меликовым по делу Ефремова и др.

1905. В Выборге опасно ранен жандармский подполковник Крамаренко.

1906. Указ о роспуске Государственной Думы.

-"- Отставка министерства Горемыкина и назначена

П. А. Столыпина председателем совета министров, с оставлением его на посту мин. вн. дел.

-,,- Введение в Петербурге и Петербургской губернии чрезвычайной охраны.

9.

1881. Смертная казнь для Геси Гельфман заменена бессрочной каторгой.

1905. В Нижнем-Новгороде демонстрация рабочих сормовских заводов.

{181}

Манифест о роспуске Государственной Думы.

Первая Государственная Дума, открытая 27 апреля того же года тронною речью, в которой государь приветствовал в лице ее членов "тех лучших людей, которых он повелел возлюбленным своим подданным выбрать от себя", была распущена на основании манифеста, в котором было сказано: "Выборные от населения вместо работы строительства законодательного уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас (Государя Императора) местных властей, к указаниям Нам (Государю Императору) на несовершенство законов основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населенно".

Манифест был подписан Государем Императором Николаем II 9 июля 1906 года, но не был контрассигнован (подписан) ни одним министром, несмотря на то, что по закону все подобные акты должны быть контрассигнованы министром. Около 4 часов ночи на 9 июля этот манифест был расклеен по улицам Петербурга, двери и ворота Таврического дворца, где заседала Дума, заперты и к ним приставлена полицейская стража, чтобы не допустить в Таврический дворец ни одного депутата. Манифест о роспуске Думы не был прочитан в Государственной Думе. Дума была разогнана после 72 дней заседаний, представлявших из себя непрерывный конфликт Думы с правительством. За все это время Дума успела принять только два закона: один, принятый ею по собственной инициативе, отменял навсегда и безусловно смертную казнь, другой представлял из себя видоизмененный правительственный проект об ассигновании правительству на продовольственную нужду голодающих губерний 15 миллионов рублей. Правительство требовало 50 миллионов; Дума понизила эту цифру в виду того, что она не доверяла добросовестности правительства при расходовании этих денег. Депутатом Аладьиным было подчеркнуто, что заведывать этим делом будет Гурко, которому Дума не имеет основания доверять, а также и то, что при расходовании продовольственных сумм в карманах чиновников министерства остается до 3/4 ассигнованных денег. Через несколько месяцев было возбуждено по инициативе печати дело об исчезновении приблизительно 800,000 рублей {182} из продовольственных средств, при чем сильное подозрение падало на товарища министра внутренних дел (Гурко). Первый из этих законопроектов о смертной казни не вошел в силу, так как не был обсужден Государственным Советом.

В. Водовозов.

10.

1826. Верховный Уголовный Суд по делу декабристов.

К 30 мая следственная комиссия закончила следствие по делу декабристов и представила свой доклад царю. 1 июля последовал Высочайшей указ о назначении Верховного Уголовного Суда. В указе было сказано: "Мы единого от Суда ожидаем и требуем: справедливости нелицеприятной, ничем не колеблемой, на законе и силе доказательств утверждаемой".

Верховный Уголовный Суд был составлен из членов Государственного Совета, Правительствующего Сената и Святейшего Синода и нескольких сановников. Председателем Суда был назначен князь Лопухин, министр юстиции исполнял обязанности генерал-прокурора. Сам Николай I и современное правительство гордились организаций Суда, якобы совершенно независимого в своих действиях. На самом деле весь Верховный Уголовный Суд явился чистейшей комедией.

Со слов декабристов, мы давно уже знали об этом, но и изучение архивного материала дает нам право с легкой совестью поддерживать это заключение. Еще в начале мая, т. е. задолго до окончания действий следственной комиссии, Николай Павлович занялся тщательной разработкой программы судопроизводства. Как и при следствии, так и в Суде Николай был непосредственным руководителем и вдохновителем всех действующих в следственном и судебном процессе лиц. Прямым его помощником в работах по организации Суда - тяжело и печально констатировать это - явился М. М. Сперанский. Это он разработал процессуальную сторону, он приготовил все доклады Суда и комиссией, Судом выбранных, он распределил по разрядам вины обвиняемых. О том, как идет дело в Суде, он лично докладывал Николаю Павловичу. Николай Павлович {183} вместе со Сперанским составил "обряд суда"; в "дополнительных степенях обряда и в указаниях, которые были сделаны секретно председателю Суда, были предусмотрены все действия Суда. Можно положительно утверждать, что члены Суда этими "обрядными" статьями, гласными и негласными, были лишены собственной мысли, воли и, конечно, инициативы. В. первых пяти заседаниях Суд прочел доклад следственной комиссии и записки о подсудимых.

Затем предстояло решить вопрос, как же проверить данные следствия; предстояло допросить и подсудимых, и свидетелей. Но "независимый" Верховный Уголовный Суд не получил от царя права входить в более тесные отношения с обвиняемыми и даже права фактической проверки следствия. В "обрядах" было указано, что, по прочтении следственного материала, Суд должен был выбрать ревизионную комиссию, которая и должна была произвести "надлежащее положенное законами удостоверение в следствии. Круг действий этой комиссии был определен Николаем Павловичем. Члены комиссии отнюдь не должны были вступать в разговоры с обвиняемыми. Только три вопроса должна была предъявить ревизионная комиссия каждому подсудимому: 1) его ли рукой подписаны показания, в следственной комиссии им данные, 2) добровольно ли подписана показания, 3) были ли ему даны очные ставки. "Токмо эти вопросы", никаких других - так было сказано в секретном, предназначавшемся только для председателя Суда, документе. Понятно, ни один из декабристов, выслушав эти три вопроса, не догадался, что этой формальностью начался и кончился для него "Верховный Уголовный Суд".

8 и 9 июня член комиссии отобрал от всех подсудимых ответ, и 10 июня Суд собрал новую комиссию для распределения виновных по разрядам. В нее вошли гр. П. А. Толстой, г.-ад. Васильчиков. и Сперанский; гр. Кутайсов, Баранов, Энгель, Кушников, бар. Строганов и гр. Комаровский. Главным деятелем был М. М. Сперанский. Под его, руководством комиссия "определила главные роды преступлений, отличила в каждом роде все его виды и, оставив их в порядке постепенности, из сложения и сопряжения их произвела начала разрядов".

28 июня донесение комиссии по распределению разрядов было прочитано в Суде; 2 июля Суд выбрал сенатора Козодаева, {184} ген.-ад. Бороздина и опять-таки M. М. Сперанского для составления всеподданнейшего доклада.

9 июля доклад был подписан Судом и подан царю. Оставив пятерых (Рылеева, Пестеля, Бестужева-Рюмина. С. И. Муравьева-Апостола, Каховского) вне разряда, Суд, согласно заключению разрядной комиссии), распределил остальных на 11 разрядов.

Пяти, стоявших вне разряда, Суд назначил смертную казнь четвертованием. Для 3 человек, принадлежащих к первому разряду, Суд назначил смертную часть; для 11-го разряда - лишение чинов и сдачу в солдаты с выслугой. В докладе Суд, между прочим, писал: "Хотя милосердию, от самодержавной власти исходящему, закон не может положить никаких пределов, но Верховный Уголовный Суд приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления, столь высокие и с общею безопасностью государства столь слитные, что самому милосердию, кажется, должны быть недоступны".

10-го июля Николай Павлович утвердил приговор и, заменив первому разряду смертную казнь пожизненной каторгой, сделал некоторые изменения в приговоре не в сторону облегчения участи подсудимых. А участь поставленных вне разряда царь предоставил решению Суда и "тому окончательному постановлению, какое о них в Cуде состоится". И в последнем акт суда Николай I не мог не разыграть

к о м е д и и - к о м е д и и м и л о с е p д и я.

Не он, царь, назначил и утвердил смертную казнь пяти декабристам, а "независимый" Верховный Уголовный Суд.

Но в записке, написанной кн. П. В. Лопухиным в день представления доклада, читаем:

"Государь изволил отозваться, что доклад и все приложения просмотрит и даст по оному свое повеление, но тут же присовокупил, что если неизбежная смертная казнь кому принадлежат будет, Государь ее сам не утвердит, а уполномочит Верховный Уголовный Суд окончательно самому разрешить тот предмет".

Получив указ государя о предоставлении 5 поставленных вне разрядов на окончательное усмотрение Суда, кн. Лопухин одновременно же 10 июля 1826 года получил от начальника штаба барона Дибича следующее примечательное доношение:

"Милостивый Государь

князь Петр Васильевич!

В Высочайшем указе о государственных преступниках на докладе Верховного Уголовного Суда, в сей день состоявшемся, {185} между прочим, в статье 13-ой сказано, что преступники, кои по особенной тяжести их злодеяний не включены в разряды и стоят вне сравнения, предаются решению Верховного Уголовного Суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем Суде состоится.

На случай сомненья о виде казни, какая сим преступникам Судом определена быть может, Государь Император повелел мне соизволил предварить Вашу Светлость, что Его Величество никак не соизволяет не токмо на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляниe, как казнь одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и словом ни на какую смертную казнь с пролитием крови сопряженную.

С истинным почтением и преданностью имею честь быть Вашей Светлости покорнейший слуга барон И. Дибич".

П. Щеголев

СОФИЯ ГИНЗБУРГ КАРАУЛОВ

{186}

По окончательной конфирмации приговора - пять человек (Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев Сер. Муравьев-Апостол) были приговорены к повешению; 25 чел. (князь Трубецкой, кн. Оболенский братья Борисовы, Юшневский, Пущин и др.) - к пожизненной каторге; Якушкин, Ник. Муравьев, кн. Волконский, братья Бестужевы, Кюхельбекер, Лунин и др. - к 20 г. каторги, а остальные были приговорены к каторге на различные сроки, к ссылке на поселение и т. д.

(ldn-knigi, см. на нашей стр., напр. - Кн. Сергей Волконский "О декабристах")

1879. Дело Флориана Богдановича в Киеве.

Богданович осужден на 4 года каторжных работ

-,,- Дело Сирошевского (впоследствии ставшего известным писателем) и Лянды в Варшаве.

Оба осуждены на поселение и сосланы в восточную Сибирь.

1906. Выборгское совещание членов первой Государственной Думы.

Члены первой Государственной Думы, распущенные на основании манифеста 9 июля, уехали из Петербурга в Выборг, где устроили совещание. Результатом этого совещания было так называемое "Выборгское воззвание", подписанное 180 членами Думы. В нем члены Государственной Думы объясняли народу свою деятельность в Думе и указывали, что правительство без согласия народных представителей не имеет права ни собирать налоги, ни призывать народ на военную службу, ни заключать займы. В виду этого члены Государственной Думы указывали на незаконность государственных займов, которые, может быть, в будущем до созыва новой Думы заключит правительство, и обращались к народу с призывом не давать ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию.

Это Выборгское воззвание сильно распространялось в народе и послужило поводом для привлечения депутатов к суду по обвинению в тяжком государственном преступлении, караемом ссылкою на поселение. Многие из этих депутатов были в скором времени арестованы и рассажены по тюрьмам. Такова была судьба депутатов, которых за 21/2 месяца до этого (27 апреля 1906 года) государь Император приветствовал, как лучших людей.

В. Водовозов

{187}

11.

1905. Забастовка на оружейном и патронном заводе в Туле.

1906. Закрытие политических клубов, профессиональных союзов и прогрессивных газет в СПБ.

12.

1826. Объявление приговора декабристам.

1881. Погром в Борисполе

12 июля приехавшими исправником и жандармским офицером созван был волостной сход, чтобы увещевать крестьян быть спокойными.

Это увещевание послужило блестящим агитационным материалом, и непосредственно со схода начался страшный еврейский погром. Большая толпа, состоявшая из участников бывшего схода, бросилась к базару и начала разгром. Через несколько часов {188} все, что могло быть сокрушено, представляло из себя груду обломков: в местечке не осталось ни одного не разгромленного дома.

Часов в 8 вечера в толпе, вооруженной серпами, ломами и дубинами, раздались крики: "Теперь пора жидов резать"! Находившиеся тут же казаки пробовали оттеснить наэлектризованную толпу, но она неистовствовала и не поддавалась. В казаков полетели камни, - тогда исправник отдал приказ стрелять. Дан был залп. Толпа разбежалась, оставив на месте 5 чел. убитыми. Погром был прекращен.

1886. Закон о найме сельских рабочих, по которому неисполнение договора стало рассматриваться; как уголовное преступление.

1889. Введен институт земских начальников в 6-ти губ. В Тифлисе ранен полицеймейстер Ковалев.

-,,- Трудовая группа и социал-демократическая фракция Государственной Думы выпустили манифест к русской армии и флоту и ко всему русскому крестьянству с призывом бороться за права народного представительства.

-,,- 5 либеральных членов Государственного Совета по выбору сложили с себя звание членов Государственного Совета вследствие роспуска Государственной Думы.

-,,- В Елисаветполе убит железнодорожный жандармский офиц. Литчер.

13.

1826. Повешены декабристы: П. Н. Пестель, К. Ф. Рылеев,

С. И. Муравьев-Апостол, М. И. Бестужев-Рюмин и П. А. Каховский.

Генерал-адъютант Голенишев-Кутузов, наблюдавший 13 июля 1826 г. за исполнением казни над декабристами, в тот же день подал Императору Николаю Павловичу следующее донесение: "Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком, как со стороны бывших в строю войск, так со стороны зрителей, которых было много. По неопытности наших палачей и неумению устраивать виселицы, при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Муравьев, сорвались, но вскоре {189} опять были повешены и получили заслуженную смерть. О чем Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу".

1877. Телесное наказание политического заключенного Боголюбова в петербургской тюрьме по приказу петербургского полицеймейстера

Ф. Трепова. Ответом на это издевательство явился выстрел В. Засулич 24 января 1878 г.

14.

1879. Дело Федорова (Гобста) и др. в военно-окружном суде в Киеве.

1896. Международный социалистический конгресс в Лондоне, на котором впервые участвовала делегация от русских рабочих.

1899. Стачка в Мариуполе и избиение рабочих солдатами.

1903. Начало всеобщей забастовки в Тифлисе.

15.

1904. По приговору Б. О. партии с. - р. убит в Петербурге около Варшавского вокзала мин. вн. дел В. К. Плеве.

Для описания события приводим появившееся уже не раз в периодической печати письмо Сазонова к товарищам.

"Отвечаю на вашу просьбу сообщить вам некоторые подробности о "деле 15 июля 1904 года". Едва ли могу дать вам что-либо нового, кроме того, что уже наверное публиковалось в печати, т. е. кроме обнаруженного следствием. Мой костюм железнодорожного служащего объясняется тем, что дело должно было произойти где-нибудь по близости вокзалов: в этом костюме я не обращал на себя внимания среди массы железнодорожников, проходивших там. Предполагают, что бомбу я нес совершенно открыто, под мышкой. По показанию одной бабы, моя бомба была завернута в газету и походила на колбасу или круг холста. При появлении на месте действия я по обстановке заметил, что встреча с Плеве неминуема: обстановка была обычная, плевенская - усиленный наряд полиции конной и пешей, начиная с Балтийского вокзала и по всему Измайловскому проспекту. На тротуаре цепь агентов в самой разнообразной форме; босяки и интеллигентно-одетые {190} господа, то стоящие в задумчивой позе людей, погруженных в заоблачные мечтания, то прогуливающееся ленивой барской походкой, но, на всех лицах Каинова печать, у всех алчные, загадочные, блуждающие, нахальные взоры. Жутко и весело идти под перекидным огнем таких взоров.

Мой защитник Карабчевский весьма метко выразился, что мне пришлось пробираться сквозь стену охраны, прибавляю - с риском в любой момент получить неосторожный толчок и взлететь преждевременно на воздух.

Известно, что я шел от Варшавского вокзала навстречу Плеве: карету министра я заметил очень далеко, шагов за 70 или дальше, об ее приближении я мог бы судить раньше по той ажитации, которая началась в этот момент среди полиции и агентов. Карета летела стрелой. Как раз посредине, между каретой и мной, на самом месте роковой встречи, остановилась конка. Мне пришлось убавить шагу, чтобы дать время конке уехать или карете приблизиться; это-то замедление шага, вероятно, и обратило на меня внимание некоторых свидетелей, утверждавших потом, что они "заметили" меня. Я очень хорошо ориентировался в окружающем: заметил, что на тротуаре нейтральной публики было не более обыкновенного, т. е. немного. Около тротуара изредка стояли извозчики, на месте встречи как раз их не было. На мое счастье, и конка тронулась, место очистилось. Да и пора было. Карета приближалась с быстротой стрелы. Уже я ясно рассмотрел лицо кучера, а сквозь стекла кареты его лицо. Он ехал, развалившись, откинувшись, по своей обычной манере, на спинку сиденья, как будто прячась.

Уже оставался интервал шагов в двадцать. Быстро, но не бегом, пошел я навстречу, наперерез карете с целью как можно ближе подойти к ней. Уже я подошел к ней почти вплотную, по крайней мере, мне так показалось. Я увидел, как Плеве быстро переменил положение, наклонился и прилип к стеклу. Мой взгляд встретился с его широко раскрытыми глазами. Медлить было нельзя. Наконец-то, мы встретились! Я был убежден в успехе и не знал, что происходит за спиной у меня: может быть, меня уже ловят, может быть, Плеве кричит или выскочил из кареты на противоположную сторону. Карета почти поравнялась со мной. Я плавно раскачал бомбу и бросил, целясь прямо, в стекло...

Что затем произошло, я не видел, не слышал - все исчезло из моего сознания. Но уже в следующий момент сознание {191} вернулось. Я лежал на мостовой. Первая мысль - это удивление, что я жив еще. Я встрепенулся, чтобы подняться, но не почувствовал тела: как будто, кроме мысли, у меня ничего не осталось. Мне страстно хотелось узнать о последствиях; кое-как приподнялся на локоть и огляделся. Сквозь туман я увидел валявшуюся красную шинель и еще что-то, но ни кареты, ни лошадей. По показаниям свидетелей, я крикнул: "Да здравствует свобода!" Не зная, насколько тяжело я ранен, я почувствовал желание не даваться живым, но бессильным врагу. "Буду бредить,-подумалось мне:-лучше харакири по образцу японца, чем гнусные руки жандармов".

Я пытался достать из кармана тужурки приготовленный для отпора револьвер, но руки не повиновались мне. А между тем на мой крик подбежал агент-велосипедист, всегда сопровождавши карету Плеве, он упал на меня и придавил меня телом... и началась обычная в таких случаях сцена. Гартман (велосипедист) первый начал меня бить. На суде он сам живописно изобразил, как он меня бил: "Сначала я ударил по правой щеке", докладывал он и в то же время жестом пока зал процедуру заушения: "а затем ударил по левой щеке". На крик Гартмана; "Вот вам преступник! - подбежал какой-то полицейский чин и стал кричать:

"с. с., чуть и меня не убил".

Подбежали еще и другие и били меня - кто как хотел: кулаками, пинками, в лицо, в голову, в бока, топтали меня. Но я не чувствовал ни боли, ни обид, мне было все равно, - в блаженстве победы и спокойствии приближающейся смерти потонуло все. Было одно противно, когда стали плевать в лицо: какая-то красная, остервеневшая от животной злобы рожа склонилась надо мной и звучно, смачно харкнула мне в лицо. Кричали: "Где еще бомба"? Мне казалось излишним, если бы мой револьвер выстрелил при встрепке и кого-нибудь нечаянно ранил, и я сказать: "Отстаньте! Бомбы нет, возьми из кармана револьвер!"

Свидетели-агенты старались уверить, что я сопротивлялся, не хотел даваться в руки и отдать револьвер. Их счастье, что это было не так; я был чересчур слаб, чтобы думать о бегстве или сопротивлении. Велосипедист Гартман первоначально утверждал, что он хотел сделаться спасителем трона и отечества; будто он, катясь сзади кареты, еще издали заметил, как я выскочил из подъезда Варшавской гостиницы, и, сразу сообразив, в чем дело; направил свой велосипед прямо на меня, сбил меня с {192} ног и, таким образом, очутился на мне. Остроумно!

Одного не сообразил этот самоотверженный шпион: что вероятнее всего мы бы сами оба первые попали на тот свет, а главный виновник остался бы, пожалуй, жив. Во всяком случае, Гартман не отделался бы такими пустяками, как это было на самом деле. Сей достопочтенный муж был уличен своим же собратом по профессии, агентом Смирновым, который всегда ездил за Плеве в пролетке. Смирнов показал, что Гартман не мог и думать спасти Плеве по той простой причине, что он в момент катастрофы ехал так, что не мог заметить меня. Неправда тоже, будто карета Плеве была остановлена каким-то извозчиком, переехавшим ей путь. Я прекрасно, помню и ручаюсь, что этого не было.

Невероятно, что меня била публика. Публика была напугана и отступила, и я был в полной власти агентов, полиции и дворников. Били они меня на мостовой, потом решили унести с улицы. Схватили за ноги и поволокли так, что голова стучала о мостовую, и втащили на третий этаж гостиницы в отдельный номер. Пока тащили по лестнице, с молчаливой злобой угощали меня пинками в спину, щипали. Бросив на голый пол, сорвали одежду и опять били со скрежетом зубовным. Долго ли я пролежал там, нагой, на голом полу, - не помню, был в полузабытье... Как сквозь туман, видел, что и комнате толпились полицейские, жандармы, судейские...

Будто бы кто-то ощупал мне голову и сказал: "Будет жив, но бить опасно". Почти не помню, когда и как свезли меня в больницу. Вполне пришел в себя на операционном столе от ужасно неприятного ощущения, которое получилось, когда мне в глотку вставили какую-то трубку, чтобы очистить желудок от предполагаемого отравления. Потом усыпили хлороформом. Помню, в первый момент, как я очнулся от операции, мне страшно хотелось пить. Я попросил и услышал в ответ странно далекие голоса (я еще не знал, что оглох): "Как ваше имя"?- "Дайте пить,-повторил я. И опять тот же голос: "Скажите имя, тогда дам".-"Кто вы?"- спросил я, - "Сестра". - "Боже мой, сестра! Как стыдно! Лучше бы поехала на войну, чем допрашивать"... Мне дали пить.. Послышался новый голос (на голове у меня была повязка): "Я судебный следователь. Вы обвиняетесь в том, что убили министра Плеве при исполнении служебных обязанностей. Скажите, как ваше имя и каковы ваши мотивы".

Не зная, останусь ли жив, я счел своим {193} долгом дать поскорее объяснения. Я отказался назвать себя и только сказал, что я член боевой организации партии социалистов-революционеров. Этим бы и следовало удовлетвориться, но я совершенно бессознательно пустился тогда также и в объяснение мотивов.

Допрос длился довольно долго, совершенно обессилив, измучив меня. В течение его, несколько раз почти теряя сознание, я подкреплялся питьем и просил прекратить пытку. На утро 16-го июля меня перевели в больницу "Крестов". Мне говорили, что я ужасно кричал, когда меня по лестнице поднимали в камеру, а я этого совершенно не помню. Я потерял в то время сознание и не знаю, надолго ли. Когда пришел в себя, я ничего не видел из-за повязки, лежавшей на глазах. Кто-то склонился надо мной и ласковым интеллигентным голосом расспрашивал, как я себя чувствую. "Я доктор", назвался он: "мы ждем вашего пробуждения, и теперь можно сказать вам: вы бредили, называли (такие-то) имена.

Я понимаю вас, я сам когда-то увлекался и пострадал за убеждения. Только простите, я должен заметить, понизился современный революционер. Ну, зачем вы прибегли к такому ужасному средству? Разве нельзя было взять пулей? Ни за что не поверю этому! Нет, понизился революционер; это уже не герой-народоволец. Вот и вышли ужасные результаты: от вашей бомбы много убитых и раненых. Особенно ужасно то, что убита пятилетняя девочка".

Я вскрикнул и схватился за руку "доктора"... "Ну, что еще вы? Разве вам не безразлично? Есть еще более тяжелые вести для вас. Кроме вас, захвачен еще один, еврей (такой-то наружности, в таком-то костюме) и притом взят при ужасающей обстановке. Он ехал на извозчике, и когда подъехал к Неве, хотел выскочить из пролетки, желая, должно быть, бросить бомбу в реку, а бомба в то время взорвалась и убила извозчика, так что от него и следов не осталось. Убито и тяжело ранено 11 рабочих грузчиков, выгружавших неподалеку дрова, тех самых рабочих, во имя которых вы учинили это дело!" Меня потрясла нервная дрожь, у меня почти не хватило сил сдержать крик ужаса. Пытка прогрессивно усиливалась. "Задержанный еврей тоже ранен, хотя и не серьёзно, он более потрясен событием. Он теперь здесь у нас в больнице и тоже бредит; он сказал то-то и то-то".

{194} Пытка была выше моих сил. Не то стон, не то рыдание потрясло меня, и началась истерика. Я гнал ,доктора", просил не делать из меня предателя и опять впал в забытье. "Доктор" успел предупредить меня: "Вы так взволнованы теперь, что я ухожу; когда понадобится, скажите, что желаете видеть доктора Михаила Александровича, и я приду к вам".

Придя в себя, я стал расспрашивать служителей и фельдшеров, которые ухаживали за мной, про доктора Михаила Александровича. Все говорили, что такого не знают. Скоро, однако, явился сам "доктор", опять такой же милый, ласковый. Я не дал ему говорить. Уйдите, убирайтесь! А не то я буду кричать - вы не доктор, - вы судебный следователь или агент охранного отделения. "Ну, чего же кричать-то!", ответил доктор, ушел и никогда не появлялся. Его место занял, действительно, медик - тюремный фельдшер Николай Васильевич Жуковский и фельдшер из заразного барака Петров. Особенно постарался Жуковский. Ему было поручено все время находиться при мне для услуг. Он был чрезвычайно ласков, внимателен и действительно успел облегчить мои физические страдания. Он начал очень осторожно. Уверял, что, кроме нас, никого нет в камере, передавал "по секрету" то, что происходило на воле, сообщал те данные, которые имеются в руках полиции. Раз он сказал мне, что имя еврея - Сикорский, что он из Белостока, что уже признано, будто в Белостоке вместе с Сикорским жил русский, - предполагают, что это был я. Затем он подтвердил сообщение доктора о моем бреде, о бреде Сикорского и об ужасных результатах взрыва наших бомб, уверяя, что я ошибся и напрасно обидел "доктора", этого милейшего человека.

Я находился в ужасном положении неведения, беспомощности, в темноте. Физическая боль от ран была сущим пустяком сравнительно с тем моральным адом, в который я попал. Меня угнетала мысль, что я - предатель и еще могу в бреду наговорить Бог знает чего; я звал смерть, завидовал счастью, которое было возможно, близко и так жестоко обмануло меня, завидовал счастью - умереть на деле. Я с ужасом думал, что будет теперь с делом, с товарищами! Мне было невыносимо жаль дела, так славно начавшегося, блестяще удавшегося и бесславно мною погубленного. Лучше бы мне вовсе не родиться, чем {195} умереть предателем, погубить, опозорить дело, изменить товарищам, обмануть их веру в меня...

Так думалось тогда мне; я был убежден, что меня обманывают, что кругом меня шпионы, иуды, мне страстно хотелось выбраться из того моря лжи, в которое я попал, вывести их на чистую воду, узнать, наконец, что было правдой и что ложью в шпионских поклепах на меня и Сикорского. Особенно старались фельдшера узнать мою фамилию. Недели две я молчал, но в их руках были данные, основанные на моем бреде, о том, что я убежал из Сибири, был заграницей, и еще что-то о местах, близких к родине. Они нащупали почву и приближались уже к цели. Наконец, мне стала невыносима неуверенность относительно фельдшера Жуковского.

С одной стороны, я убежден был, что он старается ради "доктора", с другой, вся его манера держаться со мной по-человечески была так подкупающа, что не хотелось верить в его предательство. Он плел какую-то ерунду, объясняя свое желание узнать мою фамилию, - очевидную ложь. Я решил одним ударом прекратить пытку. Чтобы испытать искренность фельдшера, я решил назваться и сказал ему: "Вы ходите за мной, как отец родной, и я верю вам, как отцу; в доказательство этого скажу вам, что моя фамилия начинается на букву С."....

Через день или два мне объявили, что я опознан. Для довершения комедии привезли начальника уфимской полиции, который будто и уличил меня. После того, как выяснился вопрос о шпионах, мне сразу стало легче - уже не я, а они были у меня в руках. Кроме того, я узнал, что многое из шпионских рассказов о наших с Сикорским "предательствах" оказалось чепухой, и появилась надежда, что и остальное окажется тем же.

Легче теперь дышать, но все-таки душу еще терзали ужасные, нечеловеческие мучения от сомнения в чистоте нашего дела. Эти мучения продолжались до окончания следствия, когда выяснилось, что имеется в руках правительства. Мы оба с Сикорским могли вздохнуть свободнее и с тихим спокойствием, с сладким сознанием чистоты нашей революционной чести стали ожидать окончательной развязки нашего дела. Как будто того и ждали, чтобы только узнать мою фамилию. В этот же день или через день доктора нашли, что мои поранения на лице достаточно зажили, и сняли повязку с глаз. Боже, что я увидел! - При моей постели неотступно дежурили жандармы и {196} надзиратель...

Наглецы! Они еще старались меня уверить, что стража поставлена ко мне с момента снятия повязки. (На суде один из жандармов принужден был сознаться, что сторожа при мне стояли с первого дня). Еще и теперь пробегает дрожь омерзения, когда вспоминаешь, в какое болото мерзости и запустения пришлось окунуться! Слишком сладко и велико было упоение победы, если нашлось силы не задохнуться в нем, не сойти с ума, не умереть с горя...

В довершение своего рассказа я добавлю кое-что о взрыве и его последствиях для меня. По показанию свидетелей, бомба была брошена на расстоянии шагов 8-ми от кареты и попала почти в стекло, немного ближе к кучеру. Всю карету разнесло, несмотря на то, что карета была блиндирована (известна даже мастерская, из которой вышла карета).

Я был сбит с ног взрывом и на мгновенье потерял сознание. Мои поранения: рваные раны на двух пальцах ноги, рана осколком бомбы в правую сторону живота (мне говорили, если бы еще поглубже на толщину спички, была бы поранена брюшина), масса мелких ранок на лице и по всей левой ноге, прорыв барабанных перепонок в обоих ушах, - это все, что можно было учесть и записать в протокол под видом сухой и короткой фразы: "получил незначительные повреждения".

Я не добивался истины, для меня было безразлично, какими они считают мои поранения, опасными или неопасными. Вам, товарищи, и должен сказать, что было на самом деле. Я был весь разбит или избит - трудно судить, вероятно, и то и другое. Лицо вспухло так, что, по словам видевших меня в то время, страшно было смотреть, щеки отвисли мешком, глаза вышли из орбит, из подбородка образовался какой-то зоб. Руками я почти не владел-обе были опалены. Все тело с ног до головы было в бинтах и повязках. Под хлороформом извлекли из меня остатки бомбы и отрезали два пальца на ноге.

С ранами потом вышло осложнение: в ране на животе образовалось злокачественное нагноение, вся ступня левой ноги была разбита не то взрывом, не то пинками, и вскоре началось воспаление сухожильных влагалищ. Все это требовало мучительных перевязок, бесконечных разрезов. Поговаривали; что я могу не выжить, что, пожалуй, придется отрезать всю левую ступню. Несколько раз приезжал на консультацию лейб-хирург профессор Павлов. Как результат тяжелого падения на мостовую или опять-таки от шпионских пинков в спину - {197} травматический плеврит и, в довершение всего, сильные головные боли, адский шум в ушах...

Но, повторяю, все это пустяки сравнительно с тем, что пришлось пережить морально. Мне бы даже не хотелось напоминать эту старую историю моих болезней, о которых я давно позабыл, но раз вы требуете рассказать подробности о "деле", то я хочу обрисовать самое дело и все, что находится в связи с ним. Первые 21/2 месяца я лежал пластом, недвижимый, беспомощный, как ребенок; только в конце третьего месяца начал присаживаться, а на четвертый взялся уже за костыли.

На суд вышел еще совсем слабый, с тяжелой головой, не владея мыслями. Это сказалось на процессе... Мне было не до суда. Писать ли вам, товарищи, о самом суде? Думаю, не к чему, потому что об этом-то вы уже должны знать. Мне почти не дали говорить о самом деле, не дали выяснить мои мотивы и задачи партии. Мне вообще трудно было связать свои мысли, а тут еще постоянно обрывали. Измучили...

В конце концов, самому было противно, что принимал участие в комедии.

Ждал я, конечно, смерти и был уверен в ней, несмотря на уверения стражи в том, что этого не будет, потому что время "переменилось". О начале изменения курса я мог догадаться по тому, что нас не предали военному суду. Если бы вы знали, товарищи, каким счастьем веяло на меня от глухих слухов о происходящих на воле переменах! Это - величайшее для человека счастье еще заживо убедиться, что вера в дело не обманула, что "царство небесное" не мечта, оно грядет, близится! Я знаю: только пробуждению общества и народа я обязан жизнью...

Об арест Сикорского вы знаете из обвинительного акта. Но еще никому не известно, что пришлось пережить ему за время следствия. Трусевич и еще какой-то агент крутились возле него в продолжение четырех месяцев, пробуя все способы развращения, с которыми эта полиция обыкновенно подходит к рабочему, томя его чуть не ежедневно по 5-7 часов на допросах. Они передали ему мой бред и старались уверить его, что я выдаю, смеюсь над ним, ругая его "жидом", дураком, издеваясь над ним, называя его "слепым орудием", игрушкой, фонографом в руках хитрых интеллигентов, прятавшихся за его спиной. Они обещали ему деньги, прощение и спасение за границу за одно раскаяние. И в конце концов, злы они на него были больше, чем на меня...

{198} Прибавлю еще кое-что о бомбе. Экспертизу над осколками моей бомбы производил артиллерийский профессор Забудский, тот же самый, кому был поручен один из снарядов, оставшейся после взрыва в Северной гостинице. На основании одних осколков генерал не мог прийти ни к каким положительным результатам. Только в августе, после того как рыбаки случайно выловили бомбу Сикорского и в полной целости доставили эксперту, он разрешил задачу исследования. По его словам, бомба была начинена магнезиальным динамитом, тем же самым веществом, которое было употреблено в бомбе в Северной гостинице.

Я очень сожалел, что я - не Кибальчич и не имел возможности уличить г. профессора в невежестве. Эксперт отозвался очень одобрительно об устройстве бомбы, констатируя в бомбах 15 июля большой прогресс в тонкости работы и обеспеченности взрыва, сравнительно со снарядом в Северной гостинице.

16.

1862. Выход 1-го № "Общее Вече" под редакцией Огарева. Журнал был посвящен пропаганде среди раскольников и издавался до 1864 г.

1906. Во многих городах вооруженные захваты типографий для напечатания Выборгского воззвания.

17.

1880. Григорий Гольденберг повесился в Петропавловской крепости.

Гольденберг убил в Харькове губернатора Кропоткина, участвовал на Липецком съезде, в Московском подкопе и других террористических предприятиях партии "Народной Воли". После ареста в ноябре 1879 г. он выдал подсаженному в соседнюю камеру агенту III отделения почти всю организацию партии "Народной Воли". (ldn-knigi, агент у него обманом выведал эти данные! - год "1880" в оригинале был пропущен, взято нами из другого источника!)

1903. Начало всеобщей забастовки в Батуми.

{199}

1906. Восстание в Свеаборгской крепости.

Поводом послужил арест 200 солдат минной роты 17 июля. В 10 час. вечера того же дня крепостная артиллерия поднялась и, захватив винтовки и пулеметы, овладела Михайловским, Александровским, Артиллерийским и Инженерным островами и открыла огонь по Комендантскому и Лагерному островам, где находился комендант крепости, имевший в своем распоряжении Свеаборгский крепостной полк и подоспевшие из Гельсингфорса две роты 2 Финлядского полка.

Восставшим вскоре удалось прервать сообщение между Свеаборгом и Гельсингфорсом, чтобы помешать подвозу свежих войск. В том же духе действовала Красная Гвардия, объявившая всеобщую забастовку и силой остановившая железнодорожное сообщение между Або, Гельсингфорсом и Выборгом. По ее распоряжению, полотно железной дороги между станциями Рихимяки и Рютули было испорчено и в разных местах взорвано 4 железнодорожных моста.

19 июля огнем батареи, расположенной на Лагерном острове, был взорван главный порох. погр. на Михайловском острове, а вечером началась бомбардировка Свеаборга со стороны прибывшей из Ревеля эскадры. 20 июля Свеаборг сдается, и на крепости снова поднят был правительственный флаг.

В это время организованная под руководством полиции дружина, под названием "Белая Гвардия", старалась помешать забастовке. Между нею и "Красной Гвардией" произошло несколько кровавых столкновений, но после подавления свеаборгского восстания, и забастовка в Финляндии должна была прекратиться.

21 июля финляндский сенат постановил распустить "Красную Гвардию" и приказал арестовать ее начальника капитана Кока, по обвинению его в государственной измене. Капитан Кок скрылся.

18.

1879. В Киеве казнены Горский, Бильчанский и Федоров (Гобст), обвинявшиеся в убийстве шпиона и вооруженном сопротивлении.

1906. По постановлению "Общества Народной Расправы", убит черносотенцами в Териоках деп. Москвы в Гос. Думе М. Я. Герценштейн, член к. д. партии.

{200}

19.

1906. Восстание матросов в Кронштадте.

-,,- Возмущение матросов на крейсере "Память Азова".

20.

1878. Дело Ив. Ковальского, Виташевского, Кленова, Судзиловского и др. слушалось в Одесском военно-окружном суде. Обвинялись в вооруженном сопротивлении в Одессе 30 января. Приговорены - Ковальский к смертной казни, другие к каторжным работам.

1881. Погром в Нежине.

Погром в Нежине носил чрезвычайно ожесточенный характер. Тактика властей резко отличалась от обычной тактики "усмирения" погромов: с самого начала пробовали вооруженной силой подавить погром. В первый же день погрома дан был по толпе залп, которым четверо было убито и один ранен. На следующий день у трупов убитых стали собираться толпы женщин и мужчин, и здесь во всеуслышание шли разговоры о незаконности "убивать из-за жидов", о жидовской эксплуатации. Отсюда толпа двинулась на базар и сделала попытку освободить арестованных "невольников". B толпу направили воду из пожарных труб, она разбежалась и с яростью набросилась на еврейские дома и лавки.

В три часа еврейское имущество представляло из себя груду мусора. Войск было мало, и они ждали подкрепления; когда оно прибыло, командир угрожал расстрелом. Толпа не унималась, тогда дан был залп, которым 6 человек было убито и много ранено. Однако, погром еще не был окончательно подавлен, и только на третий день, когда в Нежин прибыл губернатор с гусарами, спокойствие было восстановлено.

1903. Аграрные беспорядки в Хвалынске.

1905. В Феодосии рядовой Вилейского полка Иосиф Могедлобер приговорен к смертной казни через повешение за покушение на убийство командира полка Герцыка.

{201}

21.

1903. Начало всеобщей забастовки в Киеве.

1905. Погром в г. Балашове Cap губ.

1906. Побег Савинкова из гауптвахты в Севастополе.

-,,- В Самаре убит бомбой губернатор Блок.

-,,- В Варшаве убит помощник генерал-губернатора генерал Маркграфский.

22.

1881. Выход № 1 "Листка Народной Воли", год 2-й.

1906. В ответ на роспуск первой Государственной Думы объявлена в Петербурге всеобщая забастовка.

23.

1905. В Москве Куликовский за убийство моск. ген.-губ. Графа Шувалова приговорен к смертной казни через повешение. Казнь заменена вечными каторжными работами.

{202}

24.

1878. В Одессе уличные беспорядки после объявления смертного приговора Ковальскому. Войска стреляли в толпу и убили двух из манифестантов.

1880. В Петербурге вооруженное сопротивление Преснякова при аресте, убит дворник и ранен полицейский. Преснякова судили в ноябре 1880 г. и казнили.

1899. Беспорядки на Сормовских заводах".

1906. В Москве объявлена всеобщая забастовка.

-,,- Десятитысячный митинг в Ставрополе по доводу суда над

Ф. М. Онипко в Кронштадте.

25.

1879. В Одессе суд над Чубаровым, Лизогубом, Виттенбергом, Логовенко, Давиденко, Попко, Кутитонской, Левантовской, Богомолец и др. Судились по обвинению в покушении на жизнь Александра II в Николаеве в августе 1878 г. посредством взрыва пароходной пристани и др. террористических актов. Первые пятеро повешены, другие осуждены в каторгу и на поселение.

26.

1862. В Варшаве неудавшееся покушение Рилля на жизнь помощника наместника в Царстве Польском Велепольского, - Рилль казнен.

1880. Дело Мих. Попова, Иванова, Юрковского, Клименко и др. в Киеве по обвинению в приготовлении бомб, конфискации денег в Херсонском казначействе, убийстве шпиона и т. д. Попов, Иванов, Юрковский -осуждены в каторжный работы, другие на поселение.

1896. В СПБ. арест народовольческой типографии на Лахте. - Эта типография существовала в различных местах несколько лет и в то глухое в революционном отношении время, в ней было выпущено 4 № "Листок H. В." и очень много {203} народных брошюр ("Царь-Голод", "Обе агитации", "О штрафах" и пр.), прокламаций и т. д. По этому делу привлекались Белявский, Прейс, Приютов и др.

1902. По постановлению Б. О. партии, с. - р. совершено покушение Фомы Качуры на жизнь харьковского губернатора кн. Д. Оболенского, - ранен полицеймейстер Бессонов. Качура арестован и приговорил к смертной казни, которая заменена бессрочной каторгой. Находясь в Шлиссельбургской крепости Качура подал прошение о помиловании и потом сослан был в ссылку в Архангельскую губ.

28.

1903. В Елисаветграде началась всеобщая забастовка.

1906. В Одессе неудачное покушение Тамары Принц на

ген. Каулбарса. Принц покончила с собой самоубийством.

29.

1898. Аресты в организации "Рабочего Знамени" в СПБ.

{204}

1899. Высочайше утвержденные "Временные правила" о сдаче студентов в солдаты за "учинение скопом беспорядков".

В первый раз идея принудительного привлечения студентов к отбыванию воинской повинности для подавления студенческих беспорядков была предложена К. П. Победоносцевым на совещании министров 20 ноября 1882 г.

Выработанные в ряде совещаний правила об отдаче студентов в солдаты "за дерзкое поведение, за грубое неповиновение начальству, за подготовление беспорядков или производстве их скопом в стенах заведений и вне оных" были в мае 1883 г., высочайше утверждены императором Александром III, написавшим на докладе министров: "Я согласен на эти меры, в виде опыта, но полагаю, что они будут недостаточны".

Однако, в виду разногласий среди министров, Александр III разрешил снова подвергнуть эти вопросы обсуждению. 10 июня 1883 г. состоялось новое совещание министров, а 8 февраля 1884 г. вопрос о принудительном привлечении студентов к военной службе обсуждался в Комитете министров, в присутствии великих князей. На этот раз большинство совещания высказалось против этой меры, и только в 1899г., когда все высшие учебные заведения были охвачены всеобщей забастовкой, правила об отдаче студентов в солдаты за беспорядки получили свою санкцию. На основании этих правил, по приговору профессорских судов, сданы были в солдаты 183 киевских и 27 Петербургских студентов.

Некоторые из сданных в солдаты студентов доведены были казарменным режимом до самоубийства. Ответом на "Временные правила" явились выстрел Карповича и студенческие демонстрации почти во всех университетских городах, после которых эти правила фактически перестали применяться.

30.

1853. Покушение на жизнь предводителя дворянства Домейко. Польские террористы убили много правительственных чиновников и шпионов. Были убиты: польский писатель Минишевский, Фелькнер, Ратойский, Босакевич, Скавронский и др.

1861. Процесс В. Лепешинского в Одессе.

{205}

1905. В Севастополе в военно-морском суде приговорены четверо к смертной казни и трое на бессрочную каторгу по делу о беспорядках на "Пруте".

-,,- Белостокская резня.

Из мести против еврейских революционеров казаками и полицией в один день на разных улицах города убито 36 ч. и много ранено. Стреляли в прохожих, в окна, всюду, где только показывался еврей.

1906. По приговору военного суда, казнены в Свеаборгской крепости:

подпоручики Емельянов и Кожанок и пять нижних чинов.

31.

1905. Учредительный съезд "Всероссийского Крестьянского Союза".

Учредительный съезд "Всероссийского Крестьянского Союза" состоялся в Москве в разгар всяческих гонений и, несмотря на все поиски со стороны знавшей о нем администрации, не был ею обнаружен. Значение его громадно: он впервые связал между собою все революционные центры крестьянства и окрылил борцов его нарисованной представителями от 22 губерний картиной повсеместного крестьянского движения не только экономического (к земле), но и политического (к свободе).

Съехалось более ста человек, привезли с собою массу приговоров от обществ с просьбами о присоединении к союзу целыми волостями. На съезде выяснилось, что особенно сильно брожение на юге, в центральных и южных приволжских губерниях. Общий единогласный голос крестьянства -"земли и воли"- впервые прозвучал здесь сознательно и решительно. Не разбираясь в деталях и формах землепользования, съезд единогласно высказался за то, чтобы землей распоряжался только тот, кто ее пашет без помощи наемных батраков.

"Земля принадлежит всему народу, а не частным собственникам, поэтому надо отобрать землю от помещиков, казны, уделов, церквей, монастырей и кабинета Его Величества в пользу трудящихся... Пусть каждый получит земли столько, сколько он может ее сам с семейством обработать". Большие прения вызвал вопрос, как отбирать землю: {206} с выкупом или без выкупа. Большинство и слушать не xoтело о выкупе: "Это опять господ на шею посадить? Довольно возили".

Некоторые предлагали оставить господам по 100, другие по 50 десятин, третьи дать пожизненную пенсию; мотивом этого была жалость к человеку: "Что он без земли-то?... У нас же под забором поваляется!" Рядом с злобными голосами: "Пусть полежит да подумает, как они нас!", слышались замечания: "Пpостить надо... Что было, то прошло... пес уж и ними!"...

Много припомнили "барских грехов", прошлых и настоящих Не добром вспоминали Екатерину Великую. Изливали негодование на попов, которых крестьяне обрисовывали, как сытым прихвостней господ и начальства, продавших Христа. Вопрос о том, нужен выкуп или нет, и если нужен, то в каком размере, оставили до следующего Съезда, пока же ограничились взаимным ознакомлением, установлением связей, организацией поместных союзов и программою будущего съезда. Настроение все время было приподнятое, воинственное и оставляло впечатление близкой и решительной борьбы.

Е. Чириков