«Первый военный аэродром»

Владимир Петрович Захаров Первый военный аэродром

Взгляд в историю

С незапамятных времен человека манило небо. Миф об искусном ваятеле Дедале и его непослушном сыне Икаре поведали греческий географ Страбон и римский поэт Овидий. Что это? Сказка? Или за нею скрываются неизвестные человечеству попытки смельчаков оторваться от земли на искусственных крыльях? Как свидетельствуют документы, чаще всего это были крылья, изготовленные из птичьих перьев. В 1507 году такое приспособление испытывал шотландский аббат Дамиан.

В летописи времен Ивана Грозного упоминается о том, что смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп, якобы летал вокруг Александровской слободы. За дерзкий поступок над «бесовским летателем», холопом Никиткой, была учинена расправа.

В рукописи А. И. Сулакадзева «О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X.» рассказывается о полете подьячего Крякутного. Автор описывает полет следующим образом:

«1731 года в Рязани при воеводе подьячий Нерехтец Крякутной Фурвин зделал как мяч большой надул дымом поганым и вонючим, от него зделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и потом ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив.

Его выгнали из города, он ушел в Москву и хотели закопать живого в землю, или сжечь »[1].

Некоторые исследователи, в частности историк Б. Н. Воробьев и ученый-палеограф В. Ф. Покровская, доказывают, что это сообщение выдумано Сулакадзевым. Подробности научного спора и аргументация исследователей приведены в статье Л. Резника «Поклонники Герострата»[2]. Но означает ли история с Крякутным, что на Руси не было попыток полетов на воздушных шарах? Ведь газонаполненные оболочки были известны во многих странах мира и применялись еще во времена монголо-татарского нашествия. 9 апреля 1241 года «огнедышащий дракон» поднимался ханским войском в бою при Легнице, а воздушные шары запускались в 1306 году в Бейпине на празднествах в честь китайского императора. И трудно поверить, что пытливый русский человек не делал уже в те годы попыток покорить небо.

Историю воздухоплавания часто описывают начиная с 5 июня 1783 года, когда братья Монгольфье подняли воздушный шар, наполненный горячим дымом. Он достиг двухкилометровой высоты и продержался в воздухе около 10 минут. Должностные лица города Видалон-лез-Анноне подписали протокол испытаний и направили материалы в Парижскую Академию наук. Много лет спустя воздухоплавание стало колыбелью авиации: исследования в этой области способствовали созданию летательных аппаратов тяжелое воздуха.

Считается, что первый в истории воздухоплавания полет людей на воздушном шаре, также построенном братьями Монгольфье, состоялся 21 ноября 1783 года.

Его совершили молодой французский физик Пилатр де Розье и спортсмен-любитель маркиз д'Арланд. Они продержались в воздухе около 25 минут и за это время пролетели 9 км . А в декабре того же года французский профессор Ж. Шарль впервые наполнил оболочку шара водородом и пробыл в воздухе на высоте более 3 км вместе с одним из своих сотрудников 2,5 часа. Однако подлинными героями стали Бланшар и Джефри, совершившие в январе 1785 года перелет на аэростате через Ла-Манш, из Дувра в Кале.

Первый военный аэростат был поднят в 1793 году в революционной Франции, а еще через год Комитет общественного спасения создал Ученую комиссию с участием Карно, Бертолле и Лавуазье. Были также сформированы две роты военных воздухоплавателей, а в Медоне, близ Парижа, открыто Военно-воздухоплавательное училище.

История сохранила попытки освоения неба и в России. В ноябре 1783 года в Санкт-Петербурге у Эрмитажа был запущен в небо небольшой, наполненный газом баллон, а месяцев пять спустя состоялась публичная демонстрация подъема воздушного шара средней величины. Весной 1803 года итальянцы Терци и Басси выступили в Москве с большой развлекательной программой, включающей воздухоплавательный аттракцион. А 20 июня того же года французский парашютист Жак Гарнерен и его жена демонстративно поднялись над Петербургом на воздушном шаре до высоты 2 тыс. м и приземлились на Малой Охте. Через четыре недели они повторили полет.

Эти события сыграли важную роль в развитии русского военного воздухоплавания. Александр I и его генералитет решили тайно выяснить возможность использования аэростатов в военных целях. 18 июля 1803 года в полет вместе с Гарнереном отправился генерал С. Л. Львов. Они поднялись до высоты 3 тыс. м и опустились в районе Красного Села. Результаты вполне удовлетворили военного представителя.

Заслуживают внимания попытки русских ученых использовать воздушные шары в своей работе. Поводом для первого полета с научными целями послужили «высотные исследования» фламандца Э. Робертсона, проведенные в Гамбурге. Полученные им результаты вызвали сомнения в Петербургской Академии наук, и на ее заседании в мае 1804 года было решено проверить полученные Робертсоном данные о земном магнетизме, пригласив его совершить по случаю прибытия в Петербург воздушное путешествие вместо с одним из членов академии. Были выделены необходимые средства, заключен договор с Робертсоном, разработана программа исследований. В качестве пассажира и наблюдателя готовился академик по кафедре химии Яков Дмитриевич Захаров.

30 июня 1804 года в саду 1-го кадетского корпуса оболочку наполнили водородом, снарядили гондолу, и в 19 часов 15 минут исследователи поднялись в воздух. На высоте 250 метров Я. Д. Захаров исследовал состояние своего организма, проверил остроту зрения и слуха, затем ставил опыты по земному магнетизму. Исследования проводились в течение одного часа на разных высотах. Результаты превзошли все ожидания: аэростат достиг рекордной высоты — 2550 м , полет продолжался 3 часа 45 минут. Исследователи плавно опустились в 12 верстах от Гатчины.

Хотя сам факт «плавания» на аэростате с научной целью имел для России большое значение, Захаров оценивал результаты исследований в своем «Рапорте о полете» осторожно, делая лишь самые общие выводы. Он сетовал, что условия полета не позволяют «выводить никаких положительных заключений», прежде всего относительно ослабления земного магнетизма на малых высотах. Резюме было весьма скромным: самый значительный результат по основному пункту программы исследований состоял «в кажущемся подтверждении ослабления земного магнетизма по мере удаления от поверхности земли»[3]. Тем не менее генерал-лейтенант артиллерии К. И. Константинов писал, что рапорт Захарова весьма замечателен прекрасным изложением предпринятых воздухоплавателем изысканий. Отмечалось также, что до этого ни одно ученое общество и ни один ученый не предпринимали попыток научных наблюдений с аэростатов. Робертсон не был ни профессиональным ученым, ни специалистом в той области знаний, к которой относились его опыты. Его полет был самодеятельным и не имел отношения к академическим программам. Только после опытов, проведенных академиком Захаровым, по настоянию Лапласа Парижская Академия наук 20 августа 1804 года санкционировала полет видных ученых Био и Гей-Люссака, которые поднялись до высоты 6400 м и провели опыты по магнетизму. Этим было подтверждено, что осторожная оценка результатов исследований академика Захарова имеет глубокую научную основу.

Большое значение имели исследования Захарова в области метеорологии. На торжествах по случаю 100-летия со дня первого в мире научного полета академика Захарова выдающийся ученый-химик Д. И. Менделеев напомнил, что первое «чисто метеорологическое поднятие» совершено русским ученым из Петербурга. Сам Д. И. Менделеев также совершил подъем на воздушном шаре 19 августа 1887 года для наблюдения за солнечным затмением, причем один — без пилота, хотя до этого не летал даже в качестве пассажира. На военном аэростате Дмитрий Иванович в свободном полете достиг высоты около 3350 м и через 3 часа 36 минут удачно опустился, выполнив все намеченные исследования.

Вслед за русскими и французскими учеными подъемы с научными целями предпринимались рядом академий Европы и Америки. «Нужен целый том, — говорил Лавуазье, — чтобы перечислить те услуги, которые воздухоплавание может оказать человечеству. Воздушная навигация может также изменить все условия морского и военного могущества различных держав»[4].

…После полета Гарнерена с генералом Львовым русские военные будто забыли о воздушных шарах. Правда, после нашествия Наполеона интерес к ним пробудился, но работы велись в спешке, без всякой подготовки. Только в середине XIX века передовой русской интеллигенции и прогрессивным военным кругам удалось возродить воздухоплавание. Развитие артиллерии и ракетной техники выдвинуло новые требования к рекогносцировке местности в расположении противника и к корректировке огня, а лучшим средством для этого был аэростат.

К. И. Константинов, усиленно изучавший опыт применения аэростатов и аэрофотосъемки в военном деле, а также труды по бескислотному получению водорода, особое внимание уделял воздушной рекогносцировке и установке легких движителей на военных дирижаблях. В 1866 году с предложением о применении реактивного движителя на дирижабле выступил Н. М. Соковнин, а чуть позже появились проекты геликоптера и реактивной летательной машины. За теорией последовала практика. В 1868 году молодой офицер М. А. Рыкачев совершил два полета на воздушном шаре для проведения метеорологических наблюдений. А в конце следующего года под председательством Э. И. Тотлебена была создана Особая комиссия по вопросам воздухоплавания, состоявшая из офицеров Генерального штаба и военных инженеров. В течение пяти лет под наблюдением этой комиссии велись работы по постройке и испытанию воздушных шаров: сначала — на территории зоологического сада, позднее — в Усть-Ижорском саперном лагере, где в августе 1870 года и поднялись в небо первые привязные аэростаты, знаменуя рождение военного воздухоплавания в России.

С началом русско-турецкой войны денежные ассигнования на все эти программы были прекращены, но эстафету приняли провинциальные воздухоплаватели. В 1874 году крестьянин Михайло Тихонович Лаврентьев увидел в Харькове полет воздушного шара и потерял покой. Он сблизился со студентами университета, получил от них некоторые познания в области воздухоплавания, затем распродал свое имущество, а на вырученные деньги построил воздушный шар. Как отмечают историки, все работы он выполнил собственноручно. Только якорь был выкован на заводе, да и то по модели Михайлы Тихоновича.

Когда воздушный шар был изготовлен, оказалось, что на приобретение газа не осталось средств. В помощи Лаврентьеву отказывали: никто не верил в затею мужика. Только после настойчивых просьб директор газового завода пошел навстречу Лаврентьеву. И энтузиаст-самоучка совершил первый полет. Полет прошел успешно, и Михайло разрешили устроить гулянье с платой за вход и брать в полеты пассажиров.

В сентябре 1879 года Лаврентьев организовал путешествие на воздушном шаре «Ростов-на-Дону» из Ростова в Одессу. Его спутниками при полетах в Одессе были военные и представители прессы. Если раньше изобретатель работал в одиночку, то в ростовской мастерской его компаньонами стали братья Безсоновы.

Один из лучших шаров предназначался для перелета в Петербург…

Между тем в столице после окончания русско-турецкой войны события развивались очень бурно. Летом 1879 года на VI съезде русских естествоиспытателей только что вернувшийся из-за границы Д. И. Менделеев продемонстрировал несколько интересных моделей воздухоплавательных снарядов. Граф Апраксин заказал пять новых воздушных шаров в мастерской Берга. Группа энергичных военных и осевший в Петербурге серб Огнеслав (Игнатий) Стефанович Костович усиленно пропагандировали достижения французских покорителей неба, сколотив группу энтузиастов воздухоплавания.

В декабре члены этой группы после встречи с Менделеевым в Физико-техническом обществе, где ученый выступил с докладом «О сопротивлении жидкостей», собрались на квартире у лейтенанта флота В. Д. Спицына. Там капитан О. С. Костович набросал эскиз своего аэроскафа. В следующем году члены кружка составили ядро паевого товарищества — «Русского общества воздухоплавания» во главе с Костовичем, а в январе 1880 года редактор и издатель П. Клиндер выпустил первый номер журнала «Воздухоплаватель».

Тем временем Менделеев внес предложение о создании нового воздухоплавательного отдела в рамках Русского технического общества. В декабре 1880 года общее собрание РТО утвердило это предложение. Отдел возглавил М. А. Рыкачев, а работа его стала освещаться в «Записках Русского технического общества».

Последующие годы ознаменовались новым взлетом русской научно-технической мысли. Весной 1881 года народоволец Н. И. Кибальчич, находясь в тюремной камере, разработал один из первых проектов летательного аппарата с ракетным двигателем. В том же году капитан 1 ранга А. Ф. Можайский получил патент на первый в мире аэроплан под названием «воздухоплавательный снаряд», а Н. Е. Жуковский в основном закончил разработку теоретических основ воздухоплавания.

Большие успехи обозначились в области силовых установок для летательных аппаратов. Кроме военного моряка Н. М. Соковнина и штабс-капитана Н. Телешова над проектами реактивных двигателей начал работать киевский инженер Ф. Гешвенд. В 1884 году при Главном инженерном управлении была создана «Комиссия по применению воздухоплавания, голубиной почты и сторожевых вышек к военным целям», председателем которой стал генерал-майор М. М. Боресков, а секретарем-делопроизводителем — поручик А. М. Кованько, ранее окончивший Военно-инженерное училище. По заключению этой комиссии в феврале 1885 года была сформирована Воздухоплавательная команда — первое в русской армии регулярное подразделение такого рода — под началом Л. М. Кованько. К тому времени в Петербурге на Волковом поле заканчивалось строительство Воздухоплавательного парка. Опыты по наблюдению с высоты, по аэрофотосъемке и телеграфной связи привязного аэростата с землей прошли успешно. С 1885 года воздухоплаватели с аэростатами участвовали почти во всех крупных маневрах в различных военных округах.

О Кованько хорошо знают гатчинцы. На протяжении многих лет его деятельность протекала в их городе, где находился учебный аэродром авиационного отдела Офицерской воздухоплавательной школы, а в 4 км от Гатчины, в деревне Сализи, — учебный полигон с аэростатами и эллингами для них.

Уже в первые годы службы гвардейский поручик Кованько приобретает известность своими изобретениями в области минного и понтонного дела. С его именем связаны также оригинальные технические новинки в пожарной сигнализации, метеорологических приборах, практике подъема затонувших судов, изготовлении тканей для оболочек аэростатов. Однако его призванием оставалось воздухоплавание. Еще в октябре 1885 года аэростат с тремя военными под командованием Кованько совершил свободный полет от Петербурга до Новгорода. А в следующем году Кованько делает пробные снимки местности с привязного аэростата. После этого эксперимента воздушная фотосъемка включается в программу подготовки личного состава армии.

В апреле 1887 года Воздухоплавательная команда была переименована в Учебный кадровый воздухоплавательный парк, а в мае 1890 года утверждено положение о Воздухоплавательной части и основан Учебный воздухоплавательный парк. Кованько остался делопроизводителем воздухоплавательной комиссии и начальником «кадра» (кадровой команды) воздухоплавателей. На Учебный парк возлагалась также задача по проверке открытий и изобретений в области воздухоплавания. Александром Матвеевичем была собрана библиотека, насчитывающая около 8 тыс. сочинений. В 1899 году он стал членом-корреспондентом Главной физической обсерватории в Петербурге.

Боевое крещение русские аэронавты получили в русско-японской войне. К этому времени было сформировано уже семь воздухоплавательных рот. За храбрость, проявленную в боях, полковник А. М. Кованько был награжден золотым георгиевским оружием, а в 1906 году произведен в генералы.

* * *

Начало и середина XIX века ознаменовались впечатляющими достижениями в области конструирования и применения движителей в летательных аппаратах, проектами летных машин и моделей. К ним можно отнести «Ариель» Хенсона, призовой двигатель Стрингфелло, летающую модель («планофор») Пено. Лучшие образцы демонстрировались в Лондоне на первой авиационной выставке 1868 года.

Познакомившись с зарубежными опытами, русский изобретатель Александр Федорович Можайский проявил интерес к проблеме летания еще в начале 60-х годов. Профессия моряка давала ему возможность проводить длительные наблюдения за парусами, за полетом птиц, сопровождавших корабль, и за действием воздушного змея, С помощью которого в условиях шторма приходилось перебрасывать линь на берег. Он тщательно изучил кинематику птичьего крыла. Затем Можайский выполнил достаточно точные расчеты подъемной силы крыльев и хвоста голубя, приняв его массу равной 78 золотникам, а несущую поверхность — 95 квадратным дюймам. Согласно расчетам на каждый золотник приходилась площадь 1,218 квадратных дюйма. «Этот вывод, — писал Можайский, — несколько разнится с опытами, сделанными в Англии… однако несомненно, что голубь имеет способность парить, вероятно, он получает парение при угле менее 15° и при другой скорости. Впрочем, многие мои наблюдения показали, что другие птицы способны парить при незначительной быстроте, то есть при 10, 15 верстах в час»[5]. Из этого он заключил, что для возможности парения в воздухе существует некоторое отношение между тяжестью, скоростью и величиной площади, то есть чем больше скорость движения, тем большую тяжесть может нести та же площадь. Таким образом, изобретатель правильно понял значение скорости для увеличения подъемной силы крыла, причем до решения этого вопроса наукой.

Закончив расчеты, А. Ф. Можайский приступил к их инструментальной проверке. В «Записках Русского технического общества» за 1883 год было напечатано описание прибора, которым пользовался исследователь. Прибор Можайского представлял собой, по существу, первые аэродинамические весы, применяемые для определения подъемной силы и лобового сопротивления модели крыла. Конструктивно он был выполнен в виде тележки, на которой установлена пирамида из стержней. К вершине пирамиды шарнирами крепилась телескопическая труба, уравновешенная гирькой. На выдвигающейся трубке устанавливалась под любым углом модель крыла. Можайский для изучения аэродинамических сил двигал тележку с моделью в неподвижном воздухе. Как известно, в современных лабораториях применяются аэродинамические трубы, в которых согласно принципу обратимости движения воздушный поток набегает на неподвижную модель.

Аэродинамические опыты Можайского, впрочем как и другие работы по созданию первого аэроплана, долгое время оставались неизвестными в России. Причина крылась не только в их секретности, но и в преднамеренном замалчивании в условиях царского режима. После долгих поисков в архивах Военного ведомства исследователями обнаружено свыше 30 документов, составленных Можайским, которые позволяют установить истинный характер и содержание его работ. Теперь мы знаем, что наш талантливый соотечественник был не только выдающимся изобретателем, но и блестящим исследователем. Он вел долгую, кропотливую подготовительную работу, для того чтобы мечта о самолете превратилась в действительность.

Научные исследования Можайского очень важны, так как они отметали старые представления о полете, опиравшиеся на ошибочные положения. Он установил, что существует угол атаки, при котором отношение подъемной силы к силе лобового сопротивления достигает наибольшего значения. Для плоской пластинки, положенной им в основу крыла, этот угол равен 5°. Позже изобретатель предложил установить крыло своего самолета именно под наивыгоднейшим углом атаки. Можайский заложил основы экспериментальной аэродинамики и впервые применил свои выводы в аэродинамическом расчете самолета. Характерно, что все это было сделано им более чем за четверть века до того, как Николай Егорович Жуковский завершил разработку основ аэродинамики. Александр Федорович Можайский по праву считается основоположником аэродинамического расчета самолета.

Но изобретатель не остановился на лабораторных исследованиях. В 1873—1876 годах Можайский дважды поднимался и летал «с комфортом» на воздушном змее с большой несущей поверхностью. Вот как описывался в литературе один из его полетов: «Тройка горячих коней мчит тележку по прямой проселочной дороге вниз по пологому склону. Можайский стоит на повозке, надежно привязанный веревками к большой прямоугольной раме, крепко слаженной из деревянных брусков, обтянутой сверху материей. Словно огромный парус вздувается змей. Еще мгновение, и он поднимается в воздух. Ноги Можайского уже не касаются досок повозки. „Гони“, — кричит он кучеру. И кони мчатся еще быстрее. Молодой крестьянский паренек, сидящий в телеге, крепко держит веревку, которая связывает змей и телегу.

… Расстояние между телегой и змеем растет. Змей набирает высоту. Можайский летит. Ветер растрепал прическу… Он ощущает радость первого полета… Все правильно в расчетах, человек будет летать!»[6].

Полет на змее убедил А. Ф. Можайского, что неподвижное крыло способно создать необходимую подъемную силу, а также показал, что летательный аппарат может быть устойчив в воздухе. Но один-два полета на змее еще не давали основания для выяснения закономерностей, которым подчинена устойчивость воздухоплавательного снаряда. Только систематические опыты с летающими моделями, считал он, позволят осветить множество вопросов и перейти к проектированию самолета. А вопросы касались устойчивости, центровки самолета и мест расположения воздушных винтов.

В сентябре 1876 года Александр Федорович Можайский приехал в Петербург с надеждой получить пособие на продолжение опытов и работ по созданию самолета. Тогда же он изготовил удачную модель «летучки» с пружинным двигателем, которая превосходила известную модель Пено: она не только прекрасно летала, но и несла полезную нагрузку. В один из осенних дней в манеже, где теперь помещается Зимний стадион, собралась столичная публика. На песке манежа был установлен длинный стол. Можайский бережно поставил на него свою «летучку», которая представляла собой лодочку с прямоугольным крылом. В носовой ее части был расположен четырехлопастный винт. Можайский завел пружину и попросил собравшихся отойти от стола. Модель тронулась с места, побежала по столу — и взлетела. В манеже стало тихо-тихо. Миниатюрный воздухоплавательный снаряд летел быстро и устойчиво.

Несколько позже Можайский продемонстрировал свое изобретение Д. И. Менделееву. Эта модель получила высокую оценку ученого и легла в основу проекта самолета, над которым изобретатель трудился более двадцати лет. Когда дело шло к завершению, Можайский представил доклад в комиссию генерал-адъютанта Э. И. Тотлебена с просьбой поддержать работы по созданию и испытанию летающих моделей. Предложение было передано на рассмотрение особой комиссии с участием члена Инженерного комитета генерал-лейтенанта К. Я. Зверева, профессора С.-Петербургского университета Д. И. Менделеева и члена Технического комитета морского министерства полковника П. А. Богословского. Комиссия дважды собиралась, отметив, что автор «в основание своего проекта принял положения, признаваемые ныне за наиболее верные и способные повести к благоприятным конечным результатам»[7]. На основании этих выводов граф Э. И. Тотлебен представил докладную записку военному министру с просьбой выделить изобретателю субсидию в сумме 3 тыс. рублей. Однако в постановлении комиссии содержалось требование, чтобы изготовленные приборы и модели после проведения опытов были сданы Главному инженерному управлению. Военный министр разрешил выдать эту сумму Можайскому, но обязал его представить программу опытов над моделями летательного аппарата.

14 февраля 1877 года требуемая программа была составлена. В ней говорилось, что с помощью опытов необходимо:

«…отыскать наиболее выгодную величину площади винта в отношении двигающей силы, диаметр его… вернее определить величину площадей хвоста аппарата; это можно сделать только при испытаниях во время полета моделей.

Испытать также при полете движение маленьких площадей на задней части крыльев на повороты аппарата, на направление его вверх и вниз.

Для движения моделей заказать маленькую паровую машинку, а до того времени взамен машинок с часовым механизмом, часто ломающихся, сделать механизм, в котором стальную пружину заменить резиновыми шнурами…

Сделать модельку большого размера с целью получения большой скорости полета…»[8]

Эта программа свидетельствует о научном подходе изобретателя к решению поставленной задачи. А намеченное им испытание «маленьких площадей на задней части крыльев» было не чем иным, как испытанием элеронов, причем за 30 лет до Фармана и за 25 лет до искривления крыльев на самолете братьев Райт.

К изготовлению новой модели аэроплана были привлечены механик Карл Вольфрам, столярные мастера Николай Яковлев и Александр Арсеньев. После упорного труда модель была готова к испытаниям, которые также состоялись в манеже. Наблюдавшие полеты этой модели отмечали, что она «летала совершенно свободно и опускалась очень плавно: полет происходил тогда, когда на модель клали кортик, что сравнительно представляет груз весьма значительного размера»[9].

Царская казна отпускала деньги неохотно. С февраля 1877 года по май 1878 года Можайский получил на свои опыты 2192 рубля вместо обещанных 3000 рублей. Материальное положение изобретателя оставалось тяжелым. Он вынужден был жить с семьей на пенсию, что заставило его вновь обратиться в Военное ведомство за помощью. По распоряжению министра изобретателю было выдано в виде пособия в 1877 и 1878 годах всего лишь по 475 рублей в год. Для продолжения исследований ему пришлось продавать и закладывать все свое имущество. К весне 1878 года основные опыты были завершены, после чего Можайский принял решение построить такой аппарат, на котором силовой установкой и планером мог бы управлять человек.

23 марта 1878 года Александр Федорович писал в докладной записке, адресованной в Главное инженерное управление:

«…модельки можно было только приводить в движение пружинными или резиновыми механизмами,сила которых беспрерывно изменялась и не могла быть определена с точностью, а вследствие свойства этих механизмов в начале действия моментально развивать наибольшую свою силу и производить как бы быстрый удар на вал и двигатель модельки они ломались сами или часто ломали вал или двигатель. Исправление машин требовало много времени, а исправленные или вновь сделанные вследствие несовершенства технической работы ломались опять или развивали уже другую силу, так что не было возможности связать предыдущие опыты с последующими и получить ряд параллельных верных выводов. Кроме того, во время производства опыта нельзя было дирижировать силою машины, увеличивать или уменьшать ее и переменять направление аппарата»[10].

Можайский просил предоставить ему средства на постройку большого аппарата, «стоимость которого определена в смете, при сем приложенной». Из сметы было видно, что на постройку аппарата изобретателю требовалось 18 895 рублей.

В докладной Можайским был поставлен вопрос о строительстве первого в мире самолета прогрессивной схемы. Его проект был хорошо обдуман и рассчитан. Сохранилось описание аппарата, где изобретатель, разъясняя чертеж, писал: «Проектированный мною воздухоплавательный аппарат, как это видно на чертеже, состоит:

1) из лодки, служащей для помещения машины и людей;

2) из двух неподвижных крыльев;

3) из хвоста, который может подыматься и опускаться и служить для изменения направления полета вверх и вниз, равно через движущуюся в нем вертикальную площадь вправо и влево получать направление аппарата в стороны;

4) из винта большого переднего…

Машину для вращения винта я предполагаю поставить системы Брайтона (углеводородную), нефтяную. Машина этой системы не имеет котла и потребляет нефти 2/3 фунта в час…

Взяв в соображение силу, потребную для вращения корабельных винтов в воде, и сравнительную плотность воды и воздуха, я нахожу, что машины в 30 лошадиных сил дадут мне желанную скорость винтам и аппарату»[11].

Из описания ясно, что Можайский предложил моноплан с прямоугольным крылом, фюзеляжем, колесным шасси и вполне современными органами управления. Общая масса аппарата составляла по проекту 800 кг .

Предложение Можайского о постройке самолета было направлено в комиссию под председательством профессора Инженерной академии генерал-лейтенанта Г. Е. Паукера. 12 апреля 1878 года комиссия пригласила изобретателя в Михайловский замок, где помещалось Главное инженерное управление. Можайский обстоятельно рассказал о своих опытах, обращаясь к чертежам и расчетам. Однако Паукер не проявил никакого интереса к словам докладчика. Затем посыпались нелепые вопросы, очень удивившие Можайского. Так, Паукер утверждал, что попытка полета с неподвижными крыльями ошибочна. Тон генерала и надменное лицо выдавали предвзятость суждений и выводов председателя. В итоге комиссия, усомнившись в расчетах Можайского, просила дать более подробные данные и расчеты о возможности аппарата «парить в воздухе» с помощью винтов.

Дополнительные расчеты были выполнены, но Паукер не желал открыто обсуждать проект в присутствии Можайского. Этот ход генерала был рассчитан на оттяжку времени. Напрасно ждал Александр Федорович, что ему предоставят возможность защитить проект.

Вместо этого 20 июня 1878 года он получил из канцелярии Инженерного управления бумагу с уведомлением, что комиссия не считает себя обязанной вступать в объяснения по своим замечаниям, и, сделав свое заключение о проекте, представила его начальству. При этом было подчеркнуто, что «сумма, испрашиваемая ныне г. Можайским, настолько значительна, что комиссия не решается присоветовать ее ассигнования на опыты, ныне уже по обещающие, судя по сделанным опытам, какого-либо полезного результата»[12].

Можайский пробует протестовать, но военный министр, получив заключение комиссии, утвердил ее решение. Смертный приговор аэроплану был вынесен…

Удар Паукера оказался сильным, однако он не сломил Можайского. Человек исключительной настойчивости, убежденный в правоте своих суждений, Александр Федорович не прекратил работ по созданию самолета. Уверенность в правоте научных предпосылок он черпал в поддержке и внимании профессора Менделеева. И это давало ему силу преодолеть все преграды. Кроме того, единомышленником Можайского был замечательный специалист в области кораблестроения преподаватель Морского кадетского корпуса генерал-майор И. П. Алымов. В нескольких статьях Алымов ознакомил научную общественность с идеями Можайского, старался помочь изобретателю завершить начатое дело.

Чтобы обезопасить свое изобретение от разных посягательств, Можайский 4 июня 1880 года подал патентную заявку на новое техническое решение и 3 ноября 1881 года получил привилегию от Департамента торговли и мануфактур министерства финансов сроком на пять лет. Это был первый патент на летательный аппарат под названием «воздухоплавательный снаряд», содержащий все основные элементы классической схемы аэроплана. Изобретение Можайского ознаменовало собой важный этап в развитии авиационной техники.

В привилегии было записано:

«…по рассмотрении изобретения сего в Совете торговли и мануфактур управляющий министерством финансов… удостоверяя, что на сие изобретение прежде сего никому другому в России привилегии выдано не было, дает капитану 1 ранга Александру Можайскому сию привилегию на пятилетнее от нижеписанного числа исключительное право вышеозначенное изобретение, по представленным описанию и чертежу, во всей Российской империи употреблять, продавать, дарить, завещать и иным образом уступать другому на законном основании…»[13]

По условиям привилегии Можайский был обязан построить свой самолет за один год и три месяца. Это требование беспокоило автора изобретения, так как рассчитывать на поддержку официальных кругов не приходилось. Правда, после долгих хлопот ему удалось в мае 1880 года получить от министерства финансов 2500 рублей на покупку двигателей. Однако их хватило лишь на оплату командировочных расходов. Пришлось снова вложить собственные средства. Поездки в Америку и Англию стоили дорого, а в России тогда ни один завод не производил мощных и вместе с тем легких паровых машин.

С большими оговорками английская фирма Арбекер — Хамкенс, поставлявшая паровые машины для миноносцев, взялась изготовить два «компаунда» облегченной конструкции мощностью в 10 и 20 лошадиных сил. Проект этих двигателей выполнил сам Можайский. К маю 1881 года они были готовы, а к лету того же года удалось построить основные части самолета. 25 июня Можайский обратился с просьбой выдать 5 тыс. рублей для окончательной сборки аэроплана. Эта просьба была отклонена «высочайшим повелением от 7 июля 1881 года». Тем не менее изобретатель использовал все возможности и весной 1882 года на военном поле под Дудергофом приступил к окончательной сборке самолета, которая производилась вблизи казарм кавалерийского военного училища, расположенных в нескольких километрах от Гатчины.

Летом 1882 года аппарат был собран, но из-за спешки первая попытка взлета была предпринята на недоведенном самолете. В Центральном военно-историческом архиве сохранился подлинник секретной депеши от 23 июля 1882 года «Об осмотре самолета… 24 июля, в 3 часа пополудни…»[14]. Доводка самолета продолжалась, и в течение трех лет изобретатель ежегодно подавал прошения об испытаниях.

Историки и специалисты отмечают, что Можайскому удалось выполнить всю программу испытаний своего самолета: воздухоплавательный аппарат был построен, испытан, на нем был совершен непродолжительный, исчисляемый секундами, полет. Кроме Военной Энциклопедии 1914 года об этом свидетельствуют также «Лекции, читанные полковником В. Ф. Найденовым в Офицерской воздухоплавательной школе»[15]. В своих расчетах Можайский завысил аэродинамическое качество крыла, поэтому мощность двигателей для полета аэроплана массой 934 кг была недостаточной. На последние деньги он заказал на Обуховском заводе дополнительно две паровые машины для повышения тяговооруженности самолета. Но смерть изобретателя оборвала программу дальнейших испытаний «воздухоплавательного снаряда», который был лучшим достижением того времени, выдающимся вкладом в развитие мирового самолетостроения.

Минуло десятилетие со времени выдачи привилегии А. Ф. Можайскому, когда внимание военных привлекла «летучая мышь» французского инженера Клемана Адера. Но, несмотря на все его старания, только в 1897 году адеровский «Анион» смог оторваться от земли и пролететь несколько десятков метров.

В это же время в России Евгений Степанович Федоров приступил к постройке пятиплана — второго натурного отечественного самолета.

Еще через шесть лет, 14 декабря 1903 года, американец Вильбур Райт оторвал от земли биплан с бензиновым мотором, но через несколько секунд он упал на крыло из-за потери скорости и устойчивости. Через три дня Вильбур вместе с братом Орвилем восстановили аппарат, и 17 декабря Орвиль Райт совершил несколько взлетов, пробыв в воздухе от 12 до 59 секунд. В том же году братья получили патент.

Три года спустя во Франции появляется аппарат Сантоса — Дюмона, а 25 июля 1909 года Луи Блерио на своем моноплане «Блерио-XI» за 37 минут пересек Ла-Манш и приземлился в Дувре. Счастливчик получил большой приз и открыл авиационный салон в Ле-Бурже. По совету конструктора Шарля Вуазена 20-летняя баронесса Раймонда де Лярош сдала летный экзамен и, получив диплом пилота-авиатора аэроклуба Франции за № 36, стала первой летчицей в мире. С 1909 года во Франции начинают обучаться летному делу русские подданные, в том числе Ш. Ламбер, Н. Попов, М. Ефимов. Примечательно, что проживавшие в ото время в Париже В. И. Ленин и Н. К. Крупская с интересом следили за развитием авиации и часто бывали на аэродроме Жювизи, где делал свои первые взлеты Н. Е. Попов.

Колыбель военной авиации

На аэронавигационных картах… Гатчина всего лишь точка — никаких тебе особых знаков, никаких пометок, но летчики знают, что пролетают над священным для истории нашего Отечества местом — бывшим Гатчинским аэродромом, на котором более семи десятилетий назад зародилась воздушная мощь нашей страны[16].

Время основания Гатчины относится к 1499 году, когда в Новгородской писцовой книге впервые упоминается «село Хотчино». С основанием Петербурга Гатчина стала пригородом новой столицы. Первым ее владельцем был Петр I, который вскоре подарил загородный дом (мызу) своей сестре Наталье Алексеевне. Мыза около полувека переходила от одних хозяев к другим. В 1765 году Екатерина II пожаловала Гатчину графу Г. Г. Орлову. Приглашая к себе Жан-Жака Руссо, Орлов писал, что в Гатчине воздух здоров, вода удивительна, пригорки, окружающие озера, образуют уголки, приятные для прогулок и побуждающие к мечтательности. В 1766 году по проекту Антонио Ринальди в орловском поместье было начато возведение дворца и одновременно устройство парка на берегах Белого озера. Когда стройка закончилась, в столице заговорили о гатчинском поместье с восторженным удивлением. Во дворце, построенном Ринальди, как и в Мраморном дворце в Петербурге, проявились черты нового стиля — классицизма.

После смерти графа Орлова в 1783 году Екатерина II выкупила гатчинское поместье и передала его сыну, будущему императору Павлу 1. С пребыванием в Гатчине великого князя Павла Петровича связано появление «гатчинских войск», обученных и одетых по образцу прусской армии. Бывшая орловская усадьба стала похожа на военный лагерь. На месте луга перед дворцом устроили плац для муштровки солдат. Шлагбаум преграждал Большую дорогу к дворцу.

В 1796 году, на пятый день своего царствования, Павел I объявил Гатчину городом. Вскоре Гатчинский дворцово-парковый ансамбль был окончательно оформлен. Загородная барская усадьба превратилась в летнюю царскую резиденцию. К работам были привлечены лучшие архитекторы — В. И. Баженов, А. Н. Воронихин, В. Ф. Бренна, И. Е. Старов, А. Д. Захаров, Н. А. Львов. В парках Гатчины появились новые сооружения: Павильон Венеры, Березовый домик с порталом «Маска», Адмиралтейские ворота. Большой гатчинский дворец стал сокровищницей произведений искусства. Сюда были привезены из Эрмитажа 158 картин, была пополнена коллекция старинного оружия, в Греческой галерее и Белом зале установлены античные статуи и бюсты.

После смерти Павла I Гатчина утратила воинственный вид и парадность. Поселившаяся во дворце вдовствующая Мария Федоровна пробавлялась ханжеской благотворительностью. Но четверть века спустя Николай I возродил военную муштру и парады. Гатчина стала его штаб-квартирой во время весенних и осенних маневров в Красном Селе. Заросший травой плац перед дворцом был расчищен, бастионы облицованы камнем, рвы заполнены водой, пушки начищены. На плацу появилась бронзовая скульптура Павла I работы И. П. Витали. В городе вновь зазвучала дробь барабанов, сопровождавшая бесконечные смотры и учения.

Пуск Царскосельской железной дороги и движение дилижансов из Гатчины в Царское Село улучшили связь со столицей. В 1857 году из Петергофа сюда была переведена царская охота. Большой гатчинский дворец снова был перестроен. В одном из его каре с 80-х годов XVIII века размещался дворцовый театр. На музыкально-литературных вечерах во дворце бывали поэт В. А. Жуковский, историк Н. М. Карамзин, баснописец И. А. Крылов.

В 1881 году, после убийства царя Александра II народовольцем Игнатием Гриневецким, Александр III избирает Гатчину своим местопребыванием. Укрывшись во дворце за оградой сотен штыков и живой стеной жандармов, он трусливо прозябал в ситцевых комнатах. «Гатчинский пленник» — так иронически называли тогда за границей русского императора. А К. Маркс и Ф. Энгельс назвали его «военнопленным революции».

В те годы в городе развернулись работы по благоустройству. На дворцовом плацу зажглись электрические свечи Яблочкова, улицы были вымощены камнем или заасфальтированы. Началась проводка водоснабжения и канализации. Утопавший в зелени городок стал местом дачного отдыха многих жителей Петербурга. Гатчинскими гостями кроме В. А. Жуковского, Н. М. Карамзина и И. А. Крылова были Т. Г. Шевченко, А. М. Горький, А. Н. Толстой, И. Е. Репин, П. И. Чайковский, Ф. И. Шаляпин и многие другие литераторы, художники и мастера сцены. В Гатчине постоянно жили или отдыхали в летние месяцы А. И. Куприн, А. К. Глазунов, М. М. Ипполитов-Иванов. Создатель первого оркестра русских народных инструментов В. В. Андреев написал вальс «Воспоминания о Гатчине».

Сильное потрясение испытал дворцовый пригород в дни первой русской революции. К ужасу гатчинских богачей, в декабре 1905 года по улицам города прошли демонстранты с красными флагами. В Гатчине начала пробуждаться общественная жизнь. Открылись гимназии, залы для демонстрации кинофильмов, выходили газеты. Возрождались лучшие традиции Сиротского института, где до 1859 года преподавал великий русский педагог К. Д. Ушинский. Здесь же учился знаменитый шахматист М. И. Чигорин.

К 1908 году Россия, не желая отставать от Франции и Германии, возобновила основательно забытый процесс развития отечественной авиации. Были созданы аэроклубы в Петербурге и Одессе, а генерал А. М. Кованько запросил средства для постройки самолетов конструкции М. В. Агапова, Б. В. Голубова, Б. Ф. Гебауэра и А. И. Шабского.

Кованько заверил начальство, что если ему отпустят 75 тыс. рублей, то он поручит офицерам Учебного воздухоплавательного парка построить пять аэропланов. Но русское Военное ведомство, отрицательно относясь к аппаратам тяжелее воздуха, долго не проявляло интереса к авиации, а поэтому неохотно и скупо финансировало работы по созданию отечественных самолетов. Только восторженные отзывы о полетах братьев Райт в Америке и Европе заставили Главное инженерное управление раскошелиться. Летом 1909 года четыре аппарата были доведены до стадии общей сборки и в сентябре доставлены на Гатчинское военное поле. Испытания шли с декабря по июнь следующего года. В докладной записке полковника В. А. Семковского фактически признавалось, что из этой затеи ничего не вышло и зря было истрачено 23 450 рублей. Только переделанный впоследствии аэроплан капитана М. В. Агапова смог взлететь и хорошо держаться в воздухе, как отметил летавший на нем поручик Е. В. Руднев. В дальнейшем аэроплан Агапова использовался в учебных полетах на Гатчинском аэродроме.

1909 год стал знаменательным для России. В июле этого года член Одесского аэроклуба А. А. Ван-дер-Шкруф совершил первый в России полет на аэроплане «вуазеп». Следующий публичный полет состоялся 18 сентября в Москве. На этот раз в воздух поднялся французский пилот Жорж Леганье, посетивший ранее на биплане «вуазен» Вену и Варшаву. А 11 октября он уже демонстрировал свое искусство в Петербурге. Для взлета и посадки после долгих переговоров ему было предоставлено военное поле в Гатчине.

Корреспонденты неоднозначно освещали эти полеты. Пессимисты писали о провале Леганье, оптимисты — о некотором успехе. В одном из репортажей говорилось, что в присутствии 20 тыс. зрителей белая «этажерка» Леганье побежала по траве, затем аэроплан немного оторвался от земли, пролетел около 2 км и сел. Подоспевшие солдаты снова доставили аэроплан на старт. Вторая попытка была неудачной. Только в третий раз, писалось в репортаже, полет начался более удачно. Авиатор быстро перегнал сопровождавших его автомобилистов, перелетел все поле и направил аэроплан к опушке леса. Другой газетчик делал акцент на том, что на развороте порыв ветра качнул аэроплан, едва не перевернув его, и бросил в болото. Публика покидала Гатчину разочарованной.

Но несмотря на это, у авиации в России появились меценаты и могущественные покровители в лице одесских банкиров И. С. Ксидиаса и А. А. Анатры, а также великого князя Александра Михайловича — председателя комитета по усилению флота на добровольные пожертвования. Даже французский подданный Василий Захаров передал отделу воздушного флота этого комитета 200 тыс. рублей, «на проценты от которых должны быть образованы курсы авиации для учеников практической школы авиации»[17]. Нельзя не вспомнить также русского подданного графа Шарля де Ламбера, который из «земляческих побуждений» дал первые уроки и провозные полеты вольноопределяющемуся ученику Н. Е. Попову в школе Райтов во Франции.

Осенью 1909 года внимание Главного инженерного управления окончательно было остановлено на Гатчинском военном поле. Оно было ровное и достаточно широкое, позволяло ориентировать взлетно-посадочную полосу по «розе ветров»; поблизости имелись железнодорожная станция и воздухоплавательный полигон в деревне Сализи. Поскольку Гатчина относилась к дворцовому ведомству, генералитет обратился к нему за разрешением использовать военное поле под аэродром. Такое разрешение было получено, и уже 22 сентября 1909 года в Гатчину перевезли упомянутые ранее четыре аппарата из мастерских Учебного воздухоплавательного парка. 1909 год стал годом основания первого военного аэродрома России. Сохранилось много документов, подтверждающих приоритет Гатчины. Красноречив, например, доклад начальника Главного инженерного управления инженер-генерала Н. Ф. Александрова в Военный совет:

«…во исполнение сего ГИУ заказало во Франции аэропланы бр. Райт и Вуазен… и вместе с тем приобрело 7 бензиновых моторов для постановки их на аэропланах и для испытания пригодности для таких аппаратов моторов различных типов. Постройка пяти аэропланов в Учебном воздухоплавательном парке заканчивается, и предстоящей осенью аэропланы эти будут испробованы полетом на Гатчинском военном поле…»[18].

Из секретного доклада начальника ГИУ Н. Ф. Александрова военному министру В. А. Сухомлинову от 27 октября 1909 года также следовало, что почти одновременно близ Гатчины разворачивался учебный полигон для военных воздухоплавателей. Речь шла о заготовляемых «для Гатчине» управляемых аэростатах и строительстве сооружений. Упоминались аэростат «Лебедь» объемом 3700 куб. м , аэростат генерала Н. Л. Кирпичева объемом 5600 куб. м , а также переносные и стационарные эллинги. Далее в докладе говорилось, что для полетов на военном поле в Гатчине были построены сараи (ангары), а полеты будут вестись с весны 1910 года.

Главное инженерное управление спешило подкрепить отчет министру практическими делами. Уже 20 апреля заведующий электротехнической частью ГИУ генерал А. П. Павлов сообщал, что заказанный управлением аэроплан будет доставлен фирмой «Иохим и К°» на Гатчинский аэродром 21—22 апреля, а обучение будет производиться под руководством пилота общества «Ариель» Попова, для чего на Гатчинском аэродроме должно быть подготовлено все необходимое для беспрепятственного производства обучения. 23 апреля 1910 года генерал Кованъко назначил штабс-капитана Г. Г. Горшкова заведующим Гатчинским аэродромом и выделил ему десять нижних чинов, знакомых с устройством аэропланов и обращением с моторами, а 15 мая Горшков писал Кованько:

«…доношу, что вчера, 14 мая с. г., в Гатчине работы по удалению камней с аэродрома окончены, камни вынуты и увезены, а ямы засыпаны. Чтобы оградить все три сарая со сторожкой от любопытных со стороны вокзала, необходимо 150 сажен колючей проволоки и 80 кольев. Для предохранения сараев и аэропланов от пожара необходимо по крайней мере по одному огнетушителю…»[19]

Таким образом, в истории Гатчинского аэродрома обозначились три знаменательные даты: доставка четырех самолетов 22 сентября 1909 года, полеты Леганье 11 октября того же года и готовность военного аэродрома к учебным полетам 14 мая 1910 года.

Гатчинский историк и журналист В. И. Николаев приводит интересный архивный документ — «Сведения об офицерских чинах Офицерской воздухоплавательной школы, принимавших участие в полетах на аэропланах в 1910 году». В нем указано, что поручик Е. В. Руднев приступил к учебным полетам с 3 мая 1910 года, поручик И. Л. Когутов — с 13 мая, а штабс-капитан Г. Г. Горшков — с 21 мая[20]. Первыми инструкторами в Гатчине были участники 1-й авиационной недели Н. Е. Попов и французский пилот Эдмонд. Попов начал обучать поручика Руднева, а Эдмонд — Когутова и Горшкова. В связи с аварией самолета 21 мая и отъездом Н. Е. Попова на лечение во Францию поручик Руднев из-за отсутствия инструктора почти два месяца не летал.

Из обзора деятельности ГИУ за 1910 год можно судить о количестве и типах аэропланов в созданном к тому времени временном авиационном отделе Офицерской воздухоплавательной школы в Гатчине. У Руднева был «фарман» с мотором «Гном», приобретенный у французов через фирму «Иохим и К°», у Когутова — «фарман» с мотором «Рено», купленный у Эдмонда, а у Горшкова — «фарман» с мотором «Гном», приобретенный у голландца Христианса. Для подполковника С. А. Ульянина был куплен новейший «фарман» у М. Н. Ефимова за 12 тыс. рублей. К октябрю был также получен «фарман» с завода «Авиатик» в Варшаве, а несколько позже — «фарман-соммер», построенный в мастерских Учебного воздухоплавательного парка. На заводе 1-го товарищества воздухоплавания строился самолет конструкции Ульянина.

С самолетами было не так уж плохо, хуже обстояло дело с инструкторами. 5 мая 1910 года генерал Кованько направил предложение М. Н. Ефимову поступить инструктором в Гатчину, где, как он писал, у них налаживается дело обучения офицеров летанию на аэропланах, а единственным обучающим является Н. Е. Попов, который к тому же летает только на «раите». Кованько писал также, что после петербургской авиационной недели военное министерство купило два «фармана» и военный министр запрашивал его, на каких условиях Ефимов мог бы поступить на службу в Военное ведомство… Однако Ефимов был связан контрактом с фирмой Анри Фармана и предложения принять не мог. Тогда в срочном порядке пришлось обратиться к участнику авиационной недели Эдмонду. Контракт был заключен всего на две недели, затем продлен еще на четыре. Француз, ни слова не говоривший по-русски, намеревался обучить Когутова и Горшкова в столь короткий срок.

Вскоре подоспела помощь. 10 июня 1910 года Владимир Александрович Лебедев сдал во Франции летный экзамен и получил диплом. В начале июля он в качестве пилота Всероссийского аэроклуба прибыл в Гатчину и начал обучать поручика Руднева на «фармане». К концу месяца Руднев, Когутов и Горшков вполне уверенно летали над аэродромом и за его пределами, а к осени все три офицера стали первыми военными летчиками, подготовленными в России. В октябре 1910 года Руднев убыл в Севастопольскую авиационную школу инструктором, Горшков остался в Гатчине, а Когутов был назначен заведующим практическими занятиями Офицерской воздухоплавательной школы.

В Гатчине Горшков сразу же включился в работу, о чем свидетельствует рапорт генерала Кованько:

«12 октября 1910 г. началось обучение полетам нааэропланах двух офицеров из числа окончивших Учебный воздухоплавательный парк в настоящем году»[21].

Открытие в ноябре того же года Севастопольской офицерской школы авиации положило начало массовой подготовке летных кадров в России. До 1912 года школа имела ангары на Гатчинском аэродроме. Дело в том, что сначала предполагалось открыть летную школу в Гатчине, но климатические условия в Севастополе были предпочтительнее для полетов.

В 1910 году кроме авиационного отдела Офицерской воздухоплавательной школы в Гатчине обосновались Всероссийский аэроклуб и авиашкола «Первого русского товарищества воздухоплавания». К тому времени на аэродроме были организованы также авиационные мастерские, где производился ремонт аэропланов. Гатчинские мотористы и ремонтники уже могли исправлять серьезные поломки аэропланов, а вышедшие из строя узлы заменять запасными, сделанными в своих мастерских. Нередко починка аэропланов, потерпевших аварию, носила характер капитального ремонта, когда фактически строился новый самолет.

В 1910 году в одном из ангаров на Гатчинском аэродроме размещалась мастерская инженера Я. М. Гаккеля, где он работал над созданием самолетов собственной конструкции. Его аппараты оказались наиболее удачными и вполне современными, о чем свидетельствуют архивные материалы и пресса. 8 июня 1910 года корреспондент газеты «Новое время» писал: «В воскресенье 6 июня в 4 часа утра на Гатчинском военном поле авиатором В. Ф. Булгаковым совершен первый полет на русском аэроплане инженера-электрика Я. М. Гаккеля. Аэроплан является новым оригинальным типом, построен исключительно русскими рабочими из местных русских материалов…» А газета «Русский инвалид» 20 июля 1911 года сообщала: «16 июля на Гатчинском военном поле состоялось испытание полетов поручика Г. В. Алехновича на звание пилота-авиатора на биплане Я. М. Гаккеля. Поручик Алехнович чисто выполнил требуемую программу испытания, т. е. сделал десять „восьмерок“ в воздухе, достигая высоты в 50 метров … Поручику Алехновичу выдан пилотский диплом с отметкой, что экзамен сдан на биплане инженера Гаккеля».

Архивные материалы позволяют составить представление о самом аэродроме тех лет, его сооружениях и оборудовании. Кроме ангаров на 10—12 самолетов на окраине аэродрома вырос небольшой городок с мастерскими, бензохранилищем, импровизированной метеостанцией, служебными помещениями. Были четко обозначены взлетно-посадочная полоса и место для «катания» — так называлась тогда специальная рулежная дорожка для обучения будущих пилотов управлению аэропланом на земле. Катание занимало значительную часть времени в общей программе обучения. В архивном деле № 103 фонда 298 ЦГВИА к материалам о гибели в Гатчине поручика М. Н. Нестерова (брата П. Н. Нестерова) на аэроплане «моран» приложена схема аэродрома, на которой основная взлетно-посадочная полоса изображена вдоль Балтийской железной дороги, но обозначен возможный взлет на Егерскую слободу и в других направлениях.

Аэродром фактически принадлежал временному авиационному отделу Офицерской воздухоплавательной школы, который сначала существовал на правах подразделения Офицерской школы. Официально он был открыт только 26 марта 1911 года. Возглавил его штабс-капитан Г. Г. Горшков. В 1911 году в отделе обучались десять офицеров переменного состава и шесть офицеров Генерального штаба, прикомандированных для подготовки в качестве наблюдателей с аэропланов. В сентябре 1912 года вместо временного был сформирован постоянный авиационный отдел в Гатчине, который предназначался для подготовки офицеров и нижних чинов к службе в авиационных отрядах воздухоплавательных рот и производства опытов и проверок на практике пригодности для военных целей новых летательных аппаратов.

Штат авиационного отдела состоял из 6 офицеров, 2 классных чинов, 50 строевых нижних чинов и 19 нестроевых. Начальником отдела был утвержден подполковник С. А. Ульянин, инструкторами — Г. Г, Горшков, С. А. Ульянин и прибывший из Севастополя поручик Е. В. Руднев.

Сохранилась программа солдатского военно-авиационного класса, включавшая закон божий, русский язык, арифметику, практическую геометрию, физику, метеорологию, авиацию и моторное дело. Производственная практика проходила на заводе Лебедева, где в то время выпускались аппараты «вуазен» с мотором «Сальмсон». Авиаторы знакомились с конструкцией аппарата и постановкой мотора на самолет. Налетывали они до девяти часов в месяц. Офицеры готовились по более сложной программе.

В докладе от 15 октября 1912 г . начальнику Генштаба Я. Г. Жилинскому и военному министру В. А. Сухомлинову говорилось, что «поручик Нестеров, окончивший в сем году курс Офицерской воздухоплавательной школы по 1-му разряду, проявил большой интерес к авиации… Обучившись полетам, поручик Нестеров 28 сего сентября выдержал экзамен на „пилота-авиатора“, а 5 октября — экзамен на „военного летчика“, совершив до сего времени 60 самостоятельных полетов общей продолжительностью 10 часов»[22]. Так в документах Генерального штаба впервые было упомянуто имя выпускника гатчинского авиационного отдела Петра Николаевича Нестерова.

Из племени крылатых

В музее истории Комендантского аэродрома при средней школе № 66 Ленинграда хранится полный список русских летчиков, обучавшихся во Франции с 1909 по 1913 год. В числе других материалов он был получен из Парижского музея авиации при активном содействии генерала Мартиана де Валена — бывшего командующего свободными военно-воздушными силами Франции. Ветераном в списке значится русский подданный Шарль де Ламбер, получивший удостоверение № 8 аэроклуба Франции в 1909 году. Затем идут знакомые имена: Ефимов Михаил, Попов Николай, Лебедев Владимир, Мациевич Леон, Заикин Иван, Васильев Александр и Комаров Михаил. Все они окончили летную школу во Франции в 1910 году. Названы выпускники 1911-го и последующих годов. Удостоверение № 1207 от 31 января 1913 года получил Кованько Александр.

В Советской Военной Энциклопедии 1976 года (том 1, с. 47) сказано: «Первыми русскими летчиками были Н. Е. Попов, М. Н. Ефимов…». Николай Евграфович Попов по праву открывает этот почетный список: первый самостоятельный полет он совершил 13 декабря 1909 года, а Михаил Никифорович Ефимов — 25 декабря того же года, хотя диплом пилота-авиатора получил 15 февраля 1910 года, раньше Попова[23].

Есть среди громких имен первых русских авиаторов и женское имя. Показательные полеты Николая Попова на Коломяжском ипподроме в 1910 году навсегда лишили покоя дочь генерала воспитанницу Мариинского института благородных девиц Лиду Звереву. Еще со времени появления в газетах сообщений о полетах французских авиаторов она увлеклась летающими моделями, а первое свое «воздушное путешествие» совершила на обычном зонтике с крыши сарая. Зонтик сломался, а юная «летчица» была наказана. Когда Лида стала постарше, отец, полковник Виссарион Зверев, разрешил ей подняться на аэростате в крепости Осовец, где он тогда служил.

В ноябре 1910 года Лидия Виссарионовна узнала об открытии в Гатчине частной авиационной школы «Гамаюн», хозяином которой был С. С. Щетинин — основатель «Первого Русского товарищества воздухоплавания». В числе первых трех записавшихся учеников школы «Гамаюн» была Лидия Зверева. Она внесла 400 рублей за обучение и 600 рублей — на случай поломок аэроплана и 15 июля 1911 года приступила к учебным полетам на старом «Фармане-4». Вес «четверки» составлял 580 кг , максимальная скорость — 65 км/ч . Аппарат часто переворачивался от порывов ветра, однако это не пугало Лидию. Обычные учебные полеты выполнялись на высоте 20—30 м над аэродромом. Только для выполнения зачетных «восьмерок» аэроплан поднимался до высоты 50 м .

Рано утром 10 июля 1911 года был начат первый в России групповой перелет из Петербурга в Москву. Первым стартовал Сергей Исаевич Уточкин, за ним — М. Г. Лерхе, Г. В. Янковский, А. А. Васильев. Поднялся и «фарман» В. В. Слюсаренко с пассажиркой Л. В. Зверевой. Но их, как и многих других участников перелета, постигла неудача. Забарахлил мотор, и экипажу пришлось вернуться на Коломяжский аэродром. Только 11 июля Слюсаренко смог взять новый старт. Однако на 36-й минуте полета в районе Московской Славянки аэроплан врезался в землю. Пилот был доставлен в госпиталь с повреждением обеих ног. Вскоре во Франции разбилась первая летчица де Лярош. Общее число погибших авиаторов в мире составляло свыше 70 человек. Газеты пророчили Лидии Зверевой скорый уход из авиации. Однако она продолжала учебные полеты. 10 августа 1911 года сдала экзамен на аэроплане «Фарман-4» и получила диплом Всероссийского аэроклуба № 31[24]. Авиаторы горячо поздравили первую русскую летчицу, репортеры столичных газет щелкали затворами фотокамер, задавали вопросы:

— Ваши дальнейшие планы?

— Открывая путь в авиацию для русских женщин, я приглашаю их следовать за мной к полной победе над воздухом, — отвечала Лидия.

Ее призыв был подхвачен смелыми русскими женщинами. Вскоре летчицами стали Евдокия Анатра, Любовь Голанчикова, Евгения Шаховская. 6 июня 1913 года на аэродроме Московского общества воздухоплавания экзаменовалась и получила диплом пилота-авиатора москвичка Е. П. Самсонова. Женщины составляли среди авиаторов того времени почти 20 процентов. Так было, например, в 1911 году.

В начале января 1912 года Лидия Зверева принимала участие в бакинской авиационной неделе, затем совершила публичные полеты в Тифлисе, где выполняла задание в сложных метеоусловиях, несмотря на предупреждение коллег. В 1913 году Лидия Виссарионовна открыла в Риге авиационную школу, в которую приглашала и женщин. Плата за обучение, включая залог на случай поломок, в школе Зверевой — Слюсаренко была на 200 рублей ниже, чем в других частных авиашколах России. Сама Лидия вела курс авиадела.

Тогда же В. В. Слюсаренко вместе с женой основали авиационные мастерские. В начале войны там выпускалось не более одного самолета в месяц, но затем предприятие расширилось и в 1916 году выпускалось уже 5, а в 1917 году — 15 самолетов в месяц[25]. Всего было выпущено более 100 самолетов «Фарман-16», «Ньюпор-4» и «Моран-Ж». Одновременно велись работы по созданию аэропланов конструкции Слюсаренко и «женского» — конструкции Зверевой. Но Лидия заболела, и работу пришлось прервать. 2 мая 1916 года, на двадцать шестом году жизни, Лидия Виссарионовна Зверева скончалась от тифа. Похоронена она в Александро-Невской лавре.

Осенью 1910 года артистка Любовь Александровна Голанчикова (по сцене Мили Море) познакомилась с Михаилом Ефимовым, который взял ее с собой в полет в качестве пассажира. Хотя полет был непродолжительный, молодая актриса была в таком восторге, что решила во что бы то ни стало выучиться летать. Через год она узнала об авиашколе «Гамаюн» на Гатчинском аэродроме и записалась в нее. А вскоре журнал «Вестник воздухоплавания» сообщил, что артистка Любовь Голанчикова, сдавшая пилотский экзамен, окончательно бросает сцену, решив заняться исключительно авиацией. В апреле 1912 года Любовь Александровну пригласили в Ригу, где с ней приключилось опасное происшествие. Ее самолет разбился на посадке. Многие решили, что она погибла, но летчица отделалась легкими ушибами. После этого Любовь Александровна возвратилась в Петербург, где летала в аэроклубе.

В том же году в Петербурге проходил конкурс военных самолетов, в котором принял участие голландец Фоккер на моноплане, оснащенном 100-сильным мотором. Познакомившись с Голанчиковой, он предложил ей поехать в Германию для обучения полетам на его аппаратах. В Берлине 22 ноября 1912 года на одном из лучших самолетов фирмы «Фоккер» Голанчикова побила рекорд высоты, принадлежавший немецкой авиатриссе Безе, и установила мировой рекорд высоты для женщин, поднявшись на 2400 метров .

В Центральном государственном историческом архиве УССР сохранился документ, открывающий малоизвестную страницу жизни Л. А. Голанчиковой. Это контракт на испытание аппаратов «Фарман-22», выпускаемых червонской аэропланной мастерской Ф. Ф. Терещенко. Сахарозаводчик Терещенко еще накануне войны открыл небольшое авиационное предприятие под Киевом, где с началом боевых действий на фронте начал строить самолеты собственной системы. «Я, нижеподписавшаяся, — говорилось в контракте, — Любовь Александровна Голанчикова, обязуюсь: 1) в течение года от сего числа летать на аппаратах, которые будут даны мне фирмой Червонской аэропланной мастерской, на других же аппаратах производить полеты не представляю себе права…»[26] Этот документ от 1 декабря 1913 года интересен не столько правильным написанием фамилии авиатриссы, которую часто называют Галанчиковой, сколько фактом ее работы в качестве летчика-испытателя.

В июне 1912 года диплом пилота-авиатора получила ученица Михаила Ефимова Евгения Шаховская.

Четвертая русская авиатрисса была первой женщиной, освоившей пилотирование крайне капризного «раита» с маломощным двигателем. На этом аппарате она поднялась на высоту 1 тыс. м и проявила высокое летное мастерство.

Интересны биографии известных русских летчиков Попова и Ефимова. Николай Евграфович Попов окончил Московский сельскохозяйственный институт, затем занялся журналистикой. Известны его острые заметки в газете «Русь». В качестве корреспондента Попов побывал на русско-японской войне. Но неодолимая тяга к авиации и воздухоплаванию привела его в Европу. Он принимал участие в экспедиции к Северному полюсу на дирижабле «Америка-П». Однако старт с острова Шпицберген был неудачным. Вернувшись в Европу, Николай Евграфович намеревался поступить в летную школу Райтов. Но приобщение к авиации пока ограничилось работой в фирме «Ариель», что позволило ему целые дни проводить на аэродроме Жювизи под Парижем.

В 1909 году Н. Е. Попов сблизился с шеф-пилотом фирмы «Ариель» и школы Райтов графом Шарлем де Ламбером, который, как уже отмечалось ранее, дал ему несколько уроков летного дела на земле и взял в воздух в качестве пассажира. Эти уроки и «созерцание авиационного курса» очень скоро позволили образованному и способному Николаю Попову сделать свой первый самостоятельный полет на «раите».

Попов сравнительно легко и быстро освоил летное мастерство, о чем свидетельствовали его великолепные «восьмерки» с предельным креном и огромный успех на авиационных состязаниях в Каннах, открывшихся 27 марта 1910 года. Несмотря на отсутствие диплома пилота, ему уже на второй день соревнований разрешили выполнить конкурсные фигуры над аэродромом Ла-Напуль. Там же 28 марта комиссар аэроклуба Франции объявил о решении выдать Н. Е. Попову диплом пилота-авиатора.

В конце апреля 1910 года Попов на авиационной неделе в Петербурге блестяще продемонстрировал свое летное мастерство. Затем по просьбе военных Попов обучал в Гатчине поручиков Е. В. Руднева и Н. Н. Данилевского. Правда, последнему не довелось летать со своим инструктором, так как 21 мая 1910 года при облете прибывшего из-за границы «раита» случилась авария. Николай Евграфович получил травму, летную работу ему пришлось оставить, но в душе он всю свою жизнь оставался авиатором…

Первый дипломированный пилот России Михаил Никифорович Ефимов окончил в Одессе училище по специальности электротехника телеграфной связи. Увлекался мотоспортом, был рекордсменом в этом виде состязаний. 15 февраля 1910 года получил диплом нилота-авиатора аэроклуба Франции, хотя летную школу Фармана окончил еще 21 января. В первом самостоятельном полете 25 декабря 1909 года он показал прекрасную технику пилотирования. Французы говорили о нем: «Месье Карашо»[27].

За границей Михаил Никифорович научил летать своего старшего брата Владимира, а также механика Я. Седова и русских офицеров С. А. Ульянина и Л. М. Мациевича. На соревнованиях в Мурмелоне, Руане, Ницце, Петербурге М. Н. Ефимов неизменно занимал призовые места. За высокое летное мастерство Н. Е. Попов и М. Н. Ефимов занесены в особую Книгу почета, которая хранится теперь в Национальном авиационном музее в Париже[28].

На здании Одесского аэроклуба установлена мемориальная доска в честь события, состоявшегося 8 (21) марта 1910 г ., когда М. Н. Ефимов первым из русских летчиков совершил в Одессе официально зарегистрированные полеты на аэроплане «Фарман-4». В тот день Ефимов сделал пять полетов, два из них с пассажирами. Над аэродромом Ефимов выполнял «восьмерки», входил в пике, несколько раз закладывал крутые виражи и спирали. Позже он уехал во Францию для участия в авиационных состязаниях, а на его аэроплане было разрешено летать Сергею Уточкину, смелому и понятливому пилоту-самоучке. После возвращения на Родину Ефимов в 1911 и 1913 годах летал в небе Гатчины, затем работал инструктором в Каче, участвовал в первой мировой войне, был награжден Георгиевским крестом. В 1916 году Ефимов предложил собственный проект истребителя. Им было также разработано приспособление для запуска мотора летчиком без посторонней помощи.

Во время Великой Октябрьской социалистической революции Михаил Никифорович Ефимов встал на защиту трудового народа, стал членом Севастопольского ревкома. При взятии деникинцами Одессы он был схвачен белогвардейцами и расстрелян. Враги знали, что он служил пилотом по особым поручениям при комиссаре Черноморского флота, и не простили этого красвоенлету Ефимову.

Георгий Георгиевич Горшков осенью 1907 года прибыл в Учебный воздухоплавательный парк, где в составе экипажа совершил перелет на воздушном шаре из Петербурга в Борисоглебск, преодолев 1150 км . До этого он окончил Оренбургский кадетский корпус и Инженерное училище, сапером участвовал в русско-японской войне, имел награды.

В мае 1910 года Горшков приступил к полетам на Гатчинском аэродроме, а в следующем году получил диплом пилота в школе Блерио во Франции. К тому времени он уже летал на многих типах самолетов и сам обучал офицеров в гатчинском авиационном отделе. Георгий Георгиевич был помощником начальника временного авиационного отдела, начальником отделения в Варшаве, помощником начальника Гатчинской авиационной школы. В декабре 1914 года Горшков был назначен командиром воздушного корабля «Илья Муромец», на котором в первые месяцы войны он сделал более 30 боевых вылетов для нанесения бомбовых ударов и выполнения разведывательных заданий.

6 марта 1915 года капитан Горшков вылетел на выполнение нового боевого задания, имея целью произвести разведку и бомбовый удар по объектам в городе Вилленберг[29]. Полет продолжался около четырех часов на высоте 3 тыс. м. На станцию Вилленберг было сброшено 10 пудовых бомб, бомбежке подверглись аэродром и обозы противника. Командование получило ценные разведывательные данные: экипаж указал артиллерийские точки, укрепленные позиции и передал 17 фотоснимков. Через несколько дней были получены агентурные сведения, полностью подтверждавшие боевые донесения экипажа Горшкова, сделавшего в марте три налета на Вилленберг. «За три полета, — показал агент, — „Илья Муромец“ в городе и на станции произвел следующие разрушения: разрушено станционное здание и пакгауз, 6 товарных вагонов и вагон коменданта, причем комендант ранен, в городе разрушено несколько домов, убито 2 офицера, 17 нижних чинов, 7 лошадей, в городе паника, жители в ясную погоду прячутся в погребах»[30].

После Великой Октябрьской социалистической революции военный летчик Г. Г. Горшков вступил в ряды Красной Армии и принимая участие в разгроме банд Деникина на Южном фронте. В 1919 году он был назначен на должность инспектора Воздушного Флота, но вскоре умер.

Коллегой Горшкова по работе на Гатчинском аэродроме был Иван Львович Когутов. Он рано остался без родителей, рос и учился в приюте. В 1905 году Иван Когутов с отличием окончил Киевское пехотное училище, служил в саперной части, затем был прикомандировал к Учебному воздухоплавательному парку, а весной 1910 года в чине поручика прибыл в Гатчину и приступил к учебным полетам. В автобиографии Иван Львович писал, что, начиная первые полеты на Гатчинском аэродроме с Эдмондом на очень примитивном самолете с заезженным и уже ослабленным мотором, он не мог долго заниматься этим делом. Потерпев три аварии, после которых самолет восстанавливался почти из щепок, он прекратил полеты, так как другой машины не было.

В годы первой мировой войны Когутов был инструктором и командиром роты запасного батальона воздухоплавателей, а с середины 1919 года стал командиром подразделения кораблей «Илья Муромец». Красвоенлеты громили конницу генерала Мамонтова и отражали попытки деникинцев продвинуться к Москве. Затем Когутова пригласили в ЦАГИ для работы над проектом тяжелого бомбардировщика, а через два года назначили начальником учебной части Серпуховской высшей школы воздушного боя. В 1927—1932 годах Когутов работал в управлении спецснабжения ВВС РККА и одновременно преподавал в Военно-воздушной инженерной академии. Умер в 1963 году в Москве.

Интересна судьба Евгения Владимировича Руднева, который также окончил офицерский класс Учебного воздухоплавательного парка в Петербурге. 3 мая 1910 года он сделал первый полет с инструктором Н. Е. Поповым на Гатчинском аэродроме, а в сентябре того же года блестяще выступил на всероссийском празднике воздухоплавания. По окончании праздника Руднев совершил перелет из Петербурга в Гатчину. По тем временам это был значительный успех. В архивах сохранились отчеты Руднева об этом перелете и об испытаниях самолетной радиостанции в районе Царского Села и Александровской, а также докладная об участии в маневрах 2-й гвардейской кавалерийской дивизии в районе Сиверская, Выра. Тогда же Рудневым был проведен опыт бросания донесения с аэроплана. Донесение было завязано в мешочке с грузиком, который был подвешен к небольшому парашюту. Новинка получила одобрение командования.

В 1915 году военный летчик Е. В. Руднев издал книгу «Практика полетов на аэропланах», в которой описал приемы высшего пилотажа и дал критический разбор конструктивных особенностей различных аппаратов. Эта книга сыграла важную роль в подготовке летчиков-истребителей для русской военной авиации. Все, что написал Руднев об условиях взлета, пилотирования и посадки самолета на три точки, не утратило значения до наших дней.

В годы первой мировой войны Руднев летал также на корабле «Илья Муромец», но после революции не смог сделать правильного выбора и оказался за границей. О его печальной судьбе рассказал возвратившийся на Родину русский писатель Н. Рощин — член Французской коммунистической партии. В своем дневнике он писал: «15 апреля 1943 года. Узнал, что плохо со здоровьем у Руднева… Он был уже нечеловечески худ, истомлен, плохо одет — всегда в прошлом щеголеватый, даже на шоферском „облучке“… В СССР считают, что „первый русский военный летчик“ полковник Е. В. Руднев погиб во время гражданской войны, и никто на Родине не знает, что все двадцать лет изгнания этот исключительный человек был скромным шофером парижского такси, что никогда не обращался за помощью к своим иностранным друзьям, высоко оценившим его еще на заре европейской авиации, что всегда он был на редкость порядочным человеком и патриотом…»[31]

В историю первого военного аэродрома России вписаны имена не только известных летчиков, но и ученых, писателей, артистов.

Из 255 работ профессора Н. А. Рынина, сотрудничавшего с Н. Е. Жуковским, К. Э. Циолковским и будущим академиком С. П. Королевым, немало материала посвящено популяризации авиации и ракетной техники. И это не простая беллетристика. Чтобы вернее оценить перспективы развития воздухоплавания и авиации, ученый сам обучился полетам на самолете, аэростате и дирижабле. 21 сентября 1910 года Н. А. Рынин и подполковник С. И. Одинцов поднялись на аэростате, достигли высоты 5400 м , установив новый всероссийский рекорд. Во время этого полета они продержались в воздухе 19 часов. В другом полете воздухоплаватели достигли берегов Волги за 25 летных часов, покрыв расстояние в 1350 км .

Не менее примечательным был первый полет ученого на аэроплане, совершенный 31 июля 1910 года в небе Гатчины. Хотя высота полета не превышала 20—30 м, а продолжительность 5 минут, впечатление у Николая Алексеевича осталось сильное. Полеты позволили ему осуществить программу важных исследований в аэродинамической лаборатории при Институте инженеров путей сообщения, где во время войны работал ученый.

С Гатчиной связано также имя революционера и ученого Николая Александровича Морозова, встречавшегося с Карлом Марксом. «Он замечательно даровитый» — так отзывался о Морозове Лев Николаевич Толстой. Видный ученый проявлял повышенный интерес к воздухоплаванию и авиации, предвидя их громадное значение для человечества. Николай Александрович был одним из активных деятелей Всероссийского аэроклуба, избирался председателем комиссии научных полетов и получил звание аэронавта. Его давнишняя мечта осуществилась 1 сентября 1910 года, когда он совершил воздушное путешествие на аэроплане с летчиком Л. М. Мациевичем. А в середине лета 1911 года Михаил Никифорович Ефимов предложил Морозову приехать на Гатчинский аэродром и посмотреть сверху на Пулковскую обсерваторию. Облетав вместе с ученым окрестности Гатчины и Пулкова, Ефимов возвратился к аэродрому, где на высоте около 500 м круто повел аэроплан к земле, затем накренил его и начал стремительно снижаться. У Морозова остались самые яркие впечатления, позволившие ему сделать важные выводы о возможностях авиации.

В небе Гатчины делал свои первые полеты известный литератор Василий Васильевич Каменский, автор романа «Стенька Разин», трех поэм о вождях крестьянских восстаний, пьесы «Пушкин и Дантес». Еще в 1910 году он подружился с летчиком-инструктором школы «Гамаюн» В. А. Лебедевым и при его содействии приобрел аэроплан «блерио», который перевез на Гатчинский аэродром. Почти все лето 1911 года Каменский провел на аэродроме, самостоятельно осваивая аэроплан. Первый его взлет и посадка прошли успешно, но в одном из полетов на Гатчинском аэродроме аппарат потерпел аварию, а пилот получил увечья. Затем последовал переезд Каменского в Пермь, где из обломков самолета он сделал первый в России глиссер. Авария лишь частично охладила пыл литератора: он остался верен большим скоростям…

Парашют Котельникова

Чем активнее человек покорял небо, тем острее становилась проблема спасательного средства. Число жертв в мире, в том числе и в России, росло. В статье «Жертвы авиации», опубликованной в журнале «Воздухоплаватель», указывалось, что из 32 зарегистрированных к 1910 году катастроф примерно три четверти приходится на последний год. Если в 1909 году погибли четыре человека, то в следующем — уже 24 авиатора. В списке жертв авиации значился и Лев Макарович Мациевич, разбившийся на Коломяжском ипподроме в сентябре 1910 года. Еще более печальные сведения опубликованы в «Вестнике Воздушного Флота» № 4 за 1918 год, где говорится, что в русской военной авиации парашюты практически не применялись до 1917 года. Это объяснялось «особой позицией» царского генералитета, который считал, что летчики, имеющие парашюты, в случае малейшей опасности будут покидать дорогостоящие самолеты, купленные за границей. К тому же некоторые генералы, в том числе непосредственно отвечавшие за авиацию, считали парашют сомнительным и ненадежным средством спасения. Однако статистика опровергла этот вывод. Только в 1917 году из 62 случаев применения парашюта 42 завершились благополучным исходом, 12 летчиков получили ушибы и телесные повреждения, и лишь восемь погибли.

Когда на одном из всероссийских авиационных праздников погиб Мациевич, актер Петербургского народного дома Глеб Евгеньевич Котельников потерял покой. Он не мог мириться с жертвами авиации и с косностью высокопоставленных чиновников, не заботившихся о жизни летчиков. Воплощая в жизнь свой оригинальный замысел, Котельников приступил к изготовлению модели парашюта с куклой и вскоре провел испытания на даче в Стрельне. «Манекен-первый», как была названа кукла, несколько раз подряд спустился удачно. Ободренный успехом, Глеб Евгеньевич взял отпуск и выехал в Новгород к брату Борису. К тому времени были изготовлены «Манекен-второй» и более совершенная модель парашюта с чехлом в виде школьного ранца и оригинальной защелкой. Манекен сбрасывали с воздушного змея на окраине Новгорода. Кусочек зажженного трута пережигал нить, и кукла спускалась на парашютике. Успех превзошел все ожидания, и брат посоветовал Глебу сначала оформить заявку на изобретение, а затем показать модель военным.

В архиве сохранилась докладная записка поручика запаса Глеба Котельникова военному министру В. А. Сухомлинову, в которой изобретатель просил субсидию на постройку опытного образца ранцевого парашюта и сообщал, что «4 августа с. г. в Новгороде кукла сбрасывалась с высоты 200 метров , из 20 раз — ни одной осечки. Формула моего изобретения следующая: спасательный прибор для авиаторов с автоматически выбрасываемым парашютом… Готов испытать изобретение в Красном Селе…»[32].

Заработала бюрократическая машина Военного ведомства. Письмо попало в Главное инженерное управление, ответ задерживался. 11 сентября 1911 года Котельников письменно попросил ускорить ответ. На этот раз ГИУ не удалось отмолчаться, и уже 13 сентября Глеб Евгеньевич получил извещение об отказе принять изобретение. Заведующий электротехнической частью ГИУ генерал-лейтенант А. П. Павлов писал: «Возвращая при сем согласно письма Вашего от 11 сего сентября чертеж и описание автоматически действующего парашюта вашего изобретения, ГИУ уведомляет, что изобретенный Вами „ранец-выбрасыватель“ ничем не обеспечивает надежность открывания парашюта после выбрасывания его из ранца, а потому не может быть принят в качестве спасательного прибора… Произведенные Вами опыты с моделью не могут считаться убедительными… Ввиду вышеизложенного ГИУ предложение Ваше отклоняет»[33].

Получив отрицательный ответ, Глеб Котельников направился с чертежами и моделью на прием к военному министру. Прием проводил заместитель министра генерал-лейтенант А. А. Поливанов. Прямо в его кабинете Котельников продемонстрировал свою модель, подбросив куклу под потолок. Удивленный генерал потрогал «Манекена-второго», плавно спустившегося на зеленое сукно министерского стола, и сразу же заполнил визитную карточку, адресовав изобретателя в Инженерный замок к генералу фон Роопу. По пути в Инженерный замок Котельников зашел в Комитет по изобретениям, где чиновник, увидев визитную карточку генерала Поливанова, записал в толстой книге: «50103. Коллежскому асессору Г. Котельникову — на спасательный ранец для авиаторов с автоматически выбрасываемым парашютом. 27 октября 1911 года».

В Главном военно-инженерном управлении генерал фон Рооп встретил изобретателя уважительно:

— Ну-с, показывайте…

Бросок — парашют раскрылся… Генерал Рооп тут же пригласил офицера:

— В целях оценки изобретенного Котельниковым спасательного аппарата для авиаторов назначить специальную комиссию под председательством начальника Воздухоплавательной школы генерала Кованько. Прибор рассмотреть в присутствии изобретателя 28 октября сего года.

На заседании комиссии генерал Кованько озадачил изобретателя, заявив, что, после того как летчик выбросится из самолета и откроет парашют, ему он будет уже не нужен, так как при рывке у него оторвутся ноги. Однако Котельникову удалось добиться испытания своего парашюта. Архивные материалы и периодика тех лет позволяют проследить дальнейшую судьбу изобретения. В декабре 1911 года «Вестник финансов, промышленности и торговли» сообщил своим читателям о поступивших заявках, в том числе и о заявке Г. Е. Котельникова, однако «по неизвестным причинам патента изобретатель не получил. В январе 1912 года Г. Е. Котельников сделал заявку на свой парашют во Франции и 20 марта того же года получил патент за № 438 612»[34].

Убежденный в своей правоте, Глеб Евгеньевич рассчитал общую площадь парашюта для груза массой до 80 кг . Она оказалась равной 50 кв. м , примерно такой, какая принимается для современных типов парашютов. Сначала была попытка изготовить ранец опытного образца из трехслойного арборита, выпускаемого заводом О. С. Костовича, затем изобретатель остановился на облегченном варианте, сделав его из алюминия. Весной 1912 года ранец и манекен были готовы к испытаниям. И снова Котельников вынужден обивать пороги Военного ведомства. 19 мая 1912 г . генерал А. П. Павлов адресовал А. М. Кованько отношение с просьбой о составлении программы испытаний парашюта Котельникова. В июне начальник временного авиационного отдела подполковник С. А. Ульянин и адъютант школы составили программу испытаний парашюта, которая включала сбрасывание со змейкового аэростата, с управляемого аэростата, а затем с аэроплана, если на двух предыдущих испытаниях выяснится, что бросание груза с парашютом не может быть опасно[35].

Первые испытания парашюта были проведены 2 июня 1912 года с помощью автомобиля. Машину разогнали, и Котельников дернул за спусковой ремень. Привязанный за буксировочные крюки парашют мгновенно раскрылся. Сила торможения передалась на автомобиль, и двигатель заглох. А 6 июня того же года состоялись испытания парашюта в гатчинском лагере Воздухоплавательной школы возле деревни Сализи. Из начальствующих лиц при испытаниях выше командира роты никого не было, никаких актов не составлялось. Манекен весом 4 пуда 35 фунтов был сброшен с высоты 200 м при ветре 14 м/с головой вниз из гондолы аэростата. Кукла до действия прибора налетела на один из поясов привязного аэростата, из-за чего у нее оказалась оторванной голова, которая была слабо приметана. После выбрасывания парашют вполне раскрылся, пролетев всего лишь 12—15 м, и без всяких колебательных движений опустился в 70—80 саженях, имея скорость около 1,5 м/с, причем спуск куклы произошел настолько плавно, что она несколько мгновений стояла на ногах и трава на месте спуска оказалась едва примятой. Второе испытание, 12 июня 1912 года, с высоты 100 и 60 м , дало такие же результаты.

После одного из удачных спусков манекена поручик П. Н. Нестеров сказал Глебу Евгеньевичу:

— Ваше изобретение изумительно! Разрешите, я немедленно повторю прыжок. С капитаном Горшковым договорюсь…

Но адъютант школы вмешался и запретил эксперимент, а поручик Нестеров оказался на гауптвахте. В литературе встречаются разные оценки этого факта, однако многие сходятся на том, что строгость генерала Кованько была чрезмерной[36].

Хотя полновесный манекен в летной форме многократно сбрасывался с аэростатов и самолетов, а результаты были известны командованию, авиаторам запрещалось пользоваться как отечественным, так и заграничными парашютами. Военное ведомство не заинтересовалось этим спасательным прибором для летчиков.

В докладной записке от 6 октября 1912 года Котельников писал военному министру: «Еще в августе прошлого года я представил в Воздухоплавательный отдел инженерного ведомства чертежи изобретенного мной спасательного „ранца-парашюта“ для летчиков. Отношением от 13 сентября 1911 г . за № 715 Воздухоплавательный отдел уведомил меня, что прибор мой принят быть не может… что произведенные мною опыты с моделью не могут считаться убедительными… Тем временем в Севастополе… Ефимов сделал опыт сбрасывания манекена с прибором на высоте 100 м с биплана Фарман, причем результат получил блестящий. Наконец, 26 сентября с. г. штабс-капитан Горшков сделал опыт бросания с моноплана Блерио на высоте 80 м и результат получил такой же… несмотря на очевидный успех моего прибора при разнородных испытаниях его, в настоящее время г. начальник Воздухоплавательной школы в донесении своем на имя Воздухоплавательного отдела Генерального штаба дает о моем приборе отзыв, из которого видно, что: 1) вообще спуск на парашюте надо считать опасным, так как при ветре, имея достаточную поступательную скорость, спускающийся может разбиться о встречное дерево или забор… 3) что парашют применим исключительно на войне… подобные заключения г. начальника Воздухоплавательной школы представляются по меньшей мере… странными и наивными.

Считаю долгом доложить вашему высокопревосходительству, что такое странное отношение к столь важному и полезному делу, как спасение нужных людей и аппаратов для меня, русского офицера, и непонятно и обидно»[37].

Столь обстоятельное послание военному министру не осталось без внимания. Уже 20 октября начальник воздухоплавательного отдела Генерального штаба генерал-майор М. И. Шишкевич срочно затребовал от А. М. Кованько отчет о результатах опытов над парашютом Котельникова. Получив такую депешу из Генштаба, Кованько потребовал письменного доклада от гатчинских чинов, которые вынуждены были по памяти восстанавливать события июньских дней, чтобы выйти из неловкого положения. В рапорте от 16 ноября 1912 года начальник авиационного отдела писал:

«Сбрасывание манекена в натуральную величину пли человека я не разрешил проводившему опыты штабс-капитану Горшкову, так как признаю это крайне опасным… Сделанных испытаний вполне достаточно, чтобы прийти к заключению о полной непригодностипарашюта для военной авиации… Ящик с защелкой г. Котельникова мало улучшает дело и дает лишь несколько большую уверенность в раскрытии парашюта… Прошу ходатайства вашего превосходительства о прекращении означенных опытов ввиду большого их риска и малой пользы»[38].

Основываясь на докладах подчиненных, А. М. Кованько писал начальнику воздухоплавательного отдела Генерального штаба М. И. Шишкевичу:

«Прилагая при сем отчет об опытах, произведенных во вверенной мне школе с парашютом г. Котельникова, считаю необходимым отметить, что прибор этот ничем особенно не выделяется из целого ряда более или менее остроумных приборов, сконструированных до сего времени и давших, в общем, весьма посредственные результаты.

Из вышеприведенных соображений не следует, конечно, заключать об абсолютной непригодности парашютов, но надлежит иметь лишь в виду, что случаи удачного применения современных парашютов в авиации будут крайне редки, а потому и на парашют в той разработке, какую он получил в настоящее время, надо смотреть не преувеличивая его значения и не придавая ему особой важности, как это делает г. Котельников»[39].

Зимой 1912/13 года парашют РК-1 конструкции Г. Е. Котельникова вопреки негативному отношению генералитета был представлен коммерческой фирмой «Ломач и К°» на конкурс в Париже и Руане. 5 января 1913 года студент Петербургской консерватории Оссовский впервые прыгнул с парашютом РК-1 в Руане с 60-метровой отметки моста, перекинутого через Сену. Парашют сработал блестяще. Русское изобретение получило признание за рубежом. А царское правительство вспомнило о нем только в ходе первой мировой войны.

В начале войны поручик запаса Г. Е. Котельников был призван в армию и направлен в автомобильные части. Однако вскоре летчик Г. В. Алехнович убедил командование о снабжении экипажей многомоторных самолетов парашютами РК-1. Вскоре Котельникова вызвали в Главное военно-инженерное управление и предложили принять участие в изготовлении ранцевых парашютов для авиаторов.

Только в годы Советской власти изобретатель увидел расцвет военного и спортивного парашютизма, полное и безоговорочное признание своих трудов. В 1923 году Глеб Евгеньевич создал новую модель ранцевого парашюта — РК-2, а затем модель парашюта РК-3 с мягким ранцем, на который 4 июля 1924 года был получен патент за № 1607. В том же 1924 году Котельников изготовил грузовой парашют РК-4 с куполом диаметром 12 м . На этом парашюте можно было опускать груз массой до 300 кг . В 1926 году Г. Е. Котельников передал все свои изобретения Советскому правительству.

Великая Отечественная война застала Глеба Евгеньевича в Ленинграде. Пережив блокаду, он выехал в Москву, где вскоре умер. На Новодевичьем кладбище могилу выдающегося русского изобретателя часто посещают летчики, десантники, спортсмены-парашютисты. Склонив головы, они читают надпись на мраморной доске: «Основоположник авиационного парашютизма Котельников Глеб Евгеньевич. 30.1.1872 — 22.XI.1944 гг.» В ознаменование первого испытания натурного образца ранцевого парашюта деревня Сализи Гатчинского района получила название Котельниково. А недалеко от полигона сооружен скромный памятник с изображением парашюта.

Асы первой мировой

Петр Николаевич Нестеров прибыл в Офицерскую воздухоплавательную школу в 1911 году, а после ее успешного окончания был направлен в гатчинский авиационный отдел, где 28 сентября 1912 года сдал экзамен на пилота-авиатора, а 5 октября — на военного летчика. Гатчинское авиационное командование и коллеги уже тогда обратили внимание на его смелость и незаурядные способности в технике пилотирования. Близкие друзья знали, что он вынашивает идею «мертвой петли», реализовать которую в условиях авиационного отдела не представлялось возможным. Всякое новаторство и творчество здесь пресекались, и поручик Нестеров знал это по собственному опыту.

Весной 1913 года Петра Николаевича направили в авиационную роту в Киев. В строевой части он детально разработал план осуществления дерзновенного замысла, проанализировал аэродинамические аспекты новой фигуры высшего пилотажа. Сохранилась его собственноручная схема «мертвой петли», где достаточно точно проставлены необходимая расчетная высота (800—1000 м), траектория пикирования без мотора (до высоты 600—700 м) и другие обоснованные и четко обозначенные элементы новой фигуры.

И вот наступил исторический день 27 августа 1913 года, о котором газета «Киевлянин» через два дня писала:

«27 августа на Сырецком аэродроме в Киеве совершился знаменательный факт в области авиации: военный летчик поручик Нестеров на „ньюпоре“, постройки русского з-да „Дукс“, сделал „мертвую петлю“.

Поднявшись на высоту 1000 м , авиатор выключил мотор и начал круто планировать — почти вертикально. Снизившись таким образом на высоту 600 м и приобретя огромную скорость, летчик включил мотор, начал выравнивать аппарат, после чего заставил его круто подниматься вверх, и аппарат сделал круг в вертикальной плоскости… Летчик оказался вниз головой… Публика ахнула…»

Сохранился текст официальной телеграммы в газету «Вечернее время» от 27 августа 1913 года, подписанный свидетелями этого знаменательного события, где сказано: «Сегодня в 6 часов вечера военный летчик 3-й авиационной роты Нестеров в присутствии других летчиков, врача и посторонней публики сделал на „ньюпоре“ на высоте 600 м „мертвую петлю“, т. е. описал полный круг в вертикальной плоскости, после чего спланировал к ангарам»[40].

Своим смелым и хорошо подготовленным экспериментом П. П. Нестеров положил начало высшему пилотажу, значение которого в современном воздушном бою трудно переоценить. Но авиационное командование русской армии и на этот раз проявило косность, не разрешив применять тактическую новинку ни в учебном процессе, ни на показательных выступлениях авиаторов. Даже в поздравительной телеграмме руководства гатчинского авиационного отдела отважному летчику не рекомендовалось повторять «мертвую петлю». А тем временем на Западе она была подхвачена без всяких рекомендаций.

4 сентября 1913 года Нестеров сделал описание полета с выполнением «мертвой петли» в парижской газете «Manit», a 8 сентября пилот-испытатель фирмы «Блерио» Адольф Пегу повторил выдающееся достижение русского авиатора. На Западе и даже в России француза Пегу некоторые называли отцом «мертвой петли». Но сам Пегу не поддержал поклонников «его приоритета», уточнив, что в действительности он «вычертил» в воздухе в вертикальной плоскости растянутую букву S, что это еще не было петлей.

Однако предприимчивый шеф Адольфа Пегу авиаконструктор Луи Блерио незамедлительно открыл в своих авиашколах курс обучения «мертвой петле» и даже предложил Всероссийскому аэроклубу бесплатно обучить новой фигуре высшего пилотажа нескольких русских летчиков. Ирония судьбы… но в марте 1914 года два инструктора аэроклубных школ были направлены во Францию: от Петербургской — А. Раевский, от Московской — А. Габер-Влынский. Сам же Пегу был приглашен в Петербург на показательные выступления. Однако он заломил такую сумму, что организаторы авиационной недели вынуждены были отказаться от услуг иностранца. А Нестеров в это. время служил в Киеве.

24 ноября 1913 года комиссия совета Киевского общества воздухоплавания и научно-технического общества под председательством генерал-майора П. И. Вербицкого единогласно постановила: «Выдать поручику Нестерову от имени Киевского общества воздухоплавания золотую медаль „За первое в мире научное решение с риском для жизни вопроса об управлении аэропланом при вертикальных кренах“. В июне 1914 года Киевское общество воздухоплавания сделало подборку материалов в доказательство приоритета Нестерова и опубликовало их в журнале „Автомобильная жизнь и авиация“. Общество доказало, что первая в мире официально запротоколированная и зарегистрированная „мертвая петля“ была совершена поручиком Нестеровым 27 августа 1913 года в 6 часов 15 минут вечера на Сырецком военном аэродроме в Киеве на аэроплане „ньюпор“ с 76-сильным мотором „Гном“. А Пегу выполнил „мертвую петлю“ только 8 сентября 1913 года во время публичных полетов на аэродроме Бюк.

Вслед за Нестеровым и Пегу «мертвую петлю» выполняли многие французские летчики, в том числе Пуаре, Гарро, Шемэ, а в Риге — пилот Шпицберг с Лидией Зверевой. Однако в русской военной авиации запрет на «мертвую петлю» был по-прежнему в силе. И только сам Нестеров осмеливался его нарушать, совершенствуя технику выполнения этой фигуры.

Не молчала и печать. Одна из гатчинских поклонниц авиации адресовала П. Н. Нестерову заслуживающее внимания письмо:

«Глубокий поклон уважения Умному и Смелому Авиатору!

Когда в газетах появилось известие о Вашем необыкновенном полете «мертвая петля», многие интересующиеся авиацией, но незнакомые с Вашею личностью, изумлялись «отчаянной храбрости» г. Нестерова, но причислили его поступок к «безрассудным».

Ваша прекрасная статья, помещенная в «Петербургской газете», показывает, что Вы действовали вполне сознательно; теперь ясно, что Вы не только смелый, но и умный авиатор. А ведь это идеал настоящего летчика — разумная смелость!

Ваше открытие в области авиации принадлежит к числу светлых, прекрасных; оно ведет не к разрушению (как бомбометание с аэропланов и др.), а к сохранению жизни (жизни многих летчиков). «Мертваяпетля» не должна уже так назывался: она стала «живой».

Вы победили смерть! Разумом и силою воли.

Как должны быть счастливы Вы этим сознанием!

Искренно желаю Вам спокойной уверенной энергии в Вашей дальнейшей работе — усовершенствования авиации. Вы, несомненно, будете крупною и светлою личностью в истории авиации.

Научите и других — смелых — побеждать «дух смерти» в воздухе»[41].

Петр Николаевич Нестеров не порывал связь с Гатчиной. 11 мая 1914 года в 21 час 35 минут дежурный по Гатчинскому аэродрому заметил снижающийся самолет, хотя у него не было о нем никаких предварительных сведений. Подоспевшие офицеры и солдаты сразу же узнали бывшего выпускника авиационного отдела штабс-капитана Нестерова и механика Геннадия Нелидова, которого Петр Николаевич перевел в свой 11-й корпусной авиаотряд в Киев. Ими был осуществлен знаменитый перелет Киев — Гатчина протяженностью в 1150 км . Поднявшись на моноплане «ньюпор» с Сырецкого аэродрома, восточнее Святошина, они совершили три промежуточные посадки, находились в пути 18 часов, а в полете 7 часов 45 минут, развив среднюю скорость около 150 км/ч . Это были хорошие показатели не только для русской авиации, но и для зарубежной. Даже бывалые авиаторы удивлялись тогда: «За один день из Киева! Нет, это невероятно!»

Штаб Киевского военного округа объявил благодарность штабс-капитану П. П. Нестерову. В приказе говорилось:

«Утром сего мая начальник 11-го корпусного авиационного отряда шт.-капитан Нестеров вылетел с аэродрома по направлению на Петербург и к вечеру того же дня достиг г. Гатчина. За лихой и умелый перелет благодарю от лица службы шт.-капитана Нестерова. Надеюсь, пример такого перелета возбудит соревнование среди других офицеров 3-й авиационной роты и привьет им сознание, что для успеха дела нужна не только смелость, а также и глубокое понимание и тонкое знание свойств аэроплана и мотора. Этим и силен шт.-капитан Нестеров…

Начальник штаба генерал-лейтенант Драгомиров»[42].

Проходя службу в Гатчине, а затем в варшавском отделении школы, П. Н. Нестеров внимательно следил за действиями авиации в первой Балканской войне 1912—1913 гг. и вносил в учебные полеты элементы воздушного боя. Он считал, что основным средством борьбы с самолетами противника должен быть самолет-истребитель, хотя и не отрицал роли зенитной артиллерии.

Участвуя в первой мировой войне, Нестеров сражался на Юго-Западном фронте с австрийской авиацией. Особенно досаждал русским авиаторам самолет системы «Альбатрос», который почти ежедневно появлялся над их аэродромом в районе Жолквы Львовской губернии. 26 августа 1914 года «альбатрос» появлялся дважды. Первый раз противник, как говорится, удрал от Нестерова, но вскоре появился снова. И тогда Петр Николаевич решил совершить таран.

По свидетельству очевидцев этого события поручиков В. Соколова и А. Кованько-младшего, австриец летел на высоте 1000—1500 м. Нестеров на своем быстроходном «моране» пошел наперерез «альбатросу». Вот он уже выше противника, делает над ним круг. Австриец снова попытался удрать, разгоняя самолет за счет снижения на полных оборотах мотора. Маневры П. Н. Нестерова быстры и решительны. «Нестеров зашел сзади, — пишет исследователь К. И. Трунов, — догнал австрийца и ударил „Альбатрос“, как сокол бьет неуклюжую цаплю. Сверкнули в воздухе светлые крылья „Морана“, и он врезался в австрийский самолет. Было 12 часов 5 минут. После тарана „Моран“ стал по спирали падать вниз. От самолета отделился мотор — он упал метрах в 130 от самолета… П. Н. Нестерова выбросило из поврежденного самолета, и он упал метрах в 25 от него. Момент, когда Нестеров был выброшен из самолета, установить не удалось. По одним показаниям, это произошло в момент столкновения, по другим — значительно позже»[43].

Друзья неоднократно предупреждали Нестерова об опасности задуманного им тарана, но он неизменно отвечал, что и опасность такого маневра не доказана. И хотя сам летчик погиб, опыт его последователей, особенно в период Великой Отечественной войны, показал, что во многих случаях тараны выполнялись успешно и летчики шли на них повторно. Как рассказал поручик Кованько, в том боевом вылете Нестеров не был вооружен даже браунингом. Это говорило о том, что еще на земле он принял решение таранить противника.

Комиссия установила, что «моран» Нестерова врезался сверху мотором (а не колесами) между плоскостями «альбатроса». На пропеллер были намотаны расчалки и обрывки тросов. Осмотр обломков «морана» показал, что шасси прогнулось или подломилось еще в воздухе, нижние тросы ослабли, и в момент касания земли аппарат сложился так, что концы крыльев лежали в одну сторону. Из материалов расследования вытекал однозначный вывод, что штабс-капитан Нестеров сознательно, презрев личную опасность, преднамеренно поднялся, настиг и ударил неприятельский аэроплан собственной машиной…

Это был первый таран в истории мировой авиации, а гибель отважного летчика по праву считается героической. Указом Президиума Верховного Совета УССР от 3 декабря 1951 года город Жолква Львовской области переименован в город Нестеров. На месте гибели героя-авиатора установлен памятник-обелиск. Живет память о Петре Николаевиче и в Гатчине. Решением от 16 июля 1949 года исполкома Гатчинского горсовета депутатов трудящихся Оранжерейная улица в Гатчине была переименована в улицу имени летчика Нестерова. Том же решением на доме № 16 по улице Чкалова, где жил П. Н. Нестеров, установлена мемориальная доска с надписью: «В этом доме в 1912 году жил выдающийся русский летчик Петр Николаевич Нестеров, основоположник высшего пилотажа и творец первого в истории авиации воздушного тарана».

Дела и помыслы Нестерова продолжил и развил его товарищ по 11-му корпусному авиаотряду Евграф Николаевич Крутень. Он окончил Киевский кадетский корпус, Константиновское военное артиллерийское училище и гатчинский авиационный отдел Воздухоплавательной школы, служил в 3-й авиационной роте в Киеве, в 11-м корпусном отряде Нестерова, воевал на Юго-Западном фронте, затем командовал армейским авиаотрядом.

Капитан Е. Н. Крутень в совершенстве владел техникой высшего пилотажа, разработал более 20 способов ведения воздушного боя и выхода из атаки. Он доказал, что успех в воздушном бою определяется тремя факторами: вертикальной и горизонтальной скоростью, маневренностью аппарата и преимуществом в высоте. Евграф Николаевич выдвинул идею «боевой пары» самолетов-истребителей, где ведущий прикрывается ведомым. В 1916 году вышла его книга «Создание истребительных групп в России».

Евграфу Николаевичу пришлось приложить немало усилий для создания первых русских истребительных отрядов, так как Верховное командование долго не придавало значения воздушному бою. В Генеральном штабе считали, что на первом плане должна стоять задача разведки. И только создание во Франции к середине 1916 года крупных истребительных отрядов подтолкнуло русское командование к выделению летчиков-истребителей в особую категорию. Официальной датой возникновения русской истребительной авиации считается 4 июля 1916 года, хотя первые отряды появились еще весной 1916 года.

В годы первой мировой войны капитан Крутень сбил более 15 вражеских самолетов, получил несколько наград. На фронте о нем ходили легенды. Немцы хорошо знали его «ньюпор» с изображением головы русского витязя на борту. Он сбивал «фоккеров» и «альбатросов» с первого захода, а впоследствии изложил свою теорию и практику в брошюре «Воздушный бой». Им написаны «Наставление летчику-истребителю», брошюры «Тип аппарата-истребителя», «Нашествие иноплеменников», «Военная авиация во Франции» и другие труды. Готовя материал для книг, Крутень завел в своем авиаотряде «Ведомость боевых вылетов», куда заносилось все, что касается встреч с самолетами противника, где регистрировались удачи и промахи.

Одаренный летчик был направлен на Западный фронт для изучения действий авиации союзников, проходил боевую стажировку во Франции, где получил Военный крест за сбитый немецкий самолет. Из Франции он был направлен в Англию, собрал материал для брошюры «Что думалось в Лондоне» и сделал наброски руководства по теории и тактике воздушного боя. Он считал, что французские и английские авиаторы лучше обеспечены и подготовлены, чем русские. Именно тогда Крутень пришел к выводу о том, что самолет-истребитель должен быть одноместным, а основным боевым порядком должна быть пара. Вернувшись на Родину, Евграф Николаевич не задержался в тылу, сразу же направился на фронт, к боевым друзьям, в свою стихию…

7 июля 1917 года, совершая посадку без горючего на свой аэродром, штабс-капитан Е. Н. Крутень разбился. Газеты того времени писали, что после великого Нестерова он был наиболее выдающимся из боевых летчиков. Характеризуя его боевую деятельность, журналисты подчеркивали, что только за одну последнюю неделю им было сбито три немецких самолета. В России тогда считался асом летчик, сбивший пять самолетов противника, а у Крутеня на счету было 17, его по праву называли трижды асом…

Преемником Нестерова и Крутеня стал командир 1-й истребительной авиагруппы штабс-ротмистр, впоследствии полковник, А. А. Казаков. Фронтовые товарищи и авиационное командование знали, что русский ас Казаков всегда бесстрашно шел в лобовую атаку, от которой противник обычно старался уклониться. Он смело сближался с вражеским самолетом и с расстояния 15—20 м расстреливал его. Кроме стрелкового оружия Казаков успешно применял придуманную им «кошку с лапками», снабженную пироксилиновой шашкой и капсюлем. При зацеплении «кошкой» за самолет противника шашка детонировала и причиняла повреждение.

9 марта 1915 года Казаков пытался зацепить «кошкой» немецкий «альбатрос», но операция не удалась, и тогда русский ас пошел на тарая. Это был второй воздушный таран в истории авиации, который наблюдали с земли тысячи русских и немецких солдат и офицеров. После успешного тарана «Моран-Ж» Казакова получил серьезные повреждения, одна лопасть воздушного винта отлетела. Пришлось выключить мотор и планировать на посадочную площадку. Хотя удар о землю был сильным и самолет перевернулся, летчик остался жив и невредим. Таким образом, второй в истории авиации воздушный таран был первым, окончившимся благополучно для таранившего пилота. Опыт Казакова придавал уверенность советским асам во время Великой Отечественной войны. Документально установлено, что по два тарана осуществили не менее 25 летчиков, из них 16 летчиков совершили двойной таран в одном бою. Алексей Хлобыстов применил таран трижды, а Борис Ковзан — четырежды[44].

Воздушными таранами 26 августа 1914 года и 9 марта 1915 года Нестеров и Казаков открыли новую эру в истории военной авиации. Они дали бесстрашным асам радикальное средство борьбы за господство в воздухе, принятое в первую очередь русскими авиаторами. Нельзя не отметить, что Казаков лично сбил 17 самолетов противника и 15 — в групповых воздушных боях.

Одним из наиболее ярких представителей русских авиаторов является Константин Константинович Арцеулов — внук известного художника И. К. Айвазовского. Он родился и вырос в Крыму, детство провел в доме знаменитого деда. Среднее образование Арцеулов получил в Севастопольском реальном училище, затем, следуя семейной традиции, поступил в Морской корпус. Но в 1908 году по состоянию здоровья его отчислили с флотской службы, и он возвратился в Крым, начав готовиться к поступлению в Академию художеств. Одновременно Арцеулов увлекался планеризмом, построил три планера.

Занятия в Петербурге, в студии Лансере, скоро сменились сборкой «Фармана-3» на заводе С. С. Щетинина. Юрист по образованию, Щетинин увлекался авиационным спортом. Вскоре ему удалось получить ссуду от Военного ведомства для открытия небольшого авиазавода. К началу войны там были освоены самолеты «ньюпор», «фарман» и «вуазен». Работа на одном из первых авиационных заводов России помогла Арцеулову подробно ознакомиться с устройством самолета и определила судьбу талантливого летчика и конструктора. С первых дней работы в сборочном цехе он стал готовиться к поступлению в авиашколу «Гамаюн». Кочевавшая но обложкам журналов реклама гласила: «Школа авиации в г. Гатчине. 45 минут пути от Петербурга. Лучший в России аэродром».

С осени 1910 года Арцеулов — в Гатчине. Учеба давалась легко: сказывался опыт полетов на собственных планерах. 25 июля 1911 года Константин Константинович сдал летный экзамен и получил диплом нилота — авиатора Всероссийского императорского аэроклуба.

С 1912 года Арцеулов начал работать пилотом-инструктором Севастопольского аэроклуба. Но в сентябре того же года он был призван в армию и зачислен в Крымский конный полк. В мае 1913 года кавалерийское командование произвело новобранца в младшие унтер-офицеры, а в августе уволило в запас. После службы он начал строить свой четвертый планер, однако уже в июле 1914 года был мобилизован на первую мировую и вместе с маршевым эскадроном отправлен на фронт. Только после настойчивых просьб о переводе в военную авиацию поступило распоряжение об откомандировании прапорщика Арцеулова в Севастопольскую школу. Через три с половиной месяца Арцеулов сдал экзамеп на военного летчика и 30 июля 1915 года прибыл в разведывательный корпусной авиационный отряд действующей армии. На русско-германском фронте он на «фармане» совершил около 200 боевых вылетов на разведку и корректировку артиллерийского огня. Летом 1916 года к его трем орденам прибавилось еще два.

21 мая 1916 года прапорщик Арцеулов был направлен в Москву для тренировки на аппаратах-истребителях, а в сентябре того же года начал организовывать в Севастопольской авиашколе истребительное отделение. В программе летной подготовки преобладал высший пилотаж, но из-за ошибок в технике пилотирования участились случаи срыва самолетов в штопор с трагическим исходом, что не давало покоя Арцеулову. Еще по Гатчинскому аэродрому он помнил о гибели капитана Дмитриева и поручика Серова, затем этот скорбный список продолжили имена летчиков Стояновского, Синельникова, Артемьева и других. Случаи штопора участились и в Каче. Уже после прихода Арцеулова из восьми полученных «фарманов» шесть разбились в результате штопора, все летчики погибли.

Известно, что под штопором понимается критический режим полета самолета, заключающийся в его неуправляемом снижении по крутой спирали малого радиуса с одновременным вращением относительно всех трех осей. Зная, что сваливание самолета в штопор происходит при выходе его на закритические углы атаки, Арцеулов искал пути обуздания этого коварного явления, считал своим долгом «побороть злого демона», уносящего жизни его коллег.

«Однако от желания, пусть самого горячего, разобраться в сущности штопора до осуществления этого намерения, — писал заслуженный летчик-испытатель СССР М. Л. Галлай, — путь долгий и непростой. Техника, как и природа, выдает свои тайны очень неохотно, да и то лишь тому, кто упорно к этому стремится.

Арцеулов — стремился. Всеми фибрами своей души.

Прежде всего он старался разгадать то, что называется физикой явления. Это вообще основа всякого исследования в области техники и естествознания — сначала составить себе представление (пусть поначалу гипотетическое) о физической сущности исследуемого явления, а потом уж предпринимать любые расчеты и эксперименты для его проверки, количественной оценки, изыскания приемов использования на практике…

И Арцеулову показалось, что он понял. Действительно понял или это только так ему показалось, на это ответить мог только эксперимент — проверка в полете.

Не вдаваясь в подробности и идя на некоторое упрощение, скажем, что суть дела Арцеулов справедливо усмотрел в том, что встречный поток воздуха обтекает попавший в штопор самолет под чересчур большими углами снизу и сбоку… Именно от этого и возникает неуправляемая авторотация — самовращение.

А раз так, значит, для вывода из штопора нужно постараться прежде всего поставить самолет «по потоку» — педалью руля направления устранить боковое скольжение, а рулем высоты опустить нос самолета. Это-то и представлялось летчикам противоестественным! С первых дней обучения полетам они усваивали, что, если нос самолета опускается, надо противодействовать этому, отклонив ручку управления на себя. Вот они, попав в штопор и оказавшись в положении носом к земле, и тянули ручку изо всех сил… только усугубляя этим штопор.

Нет, по концепции Арцеулова — если она только справедлива — выходило, что в штопоре надо отклонять ручку вперед…»[45]

Для того чтобы проверить свои выводы на практике, Арцеулов выполнил преднамеренный ввод самолета «Ныопор-XXI» в штопор и вывод из него. Предположения и выводы талантливого летчика подтвердились. Штопор был покорен! Сотни летчиков сохранили свою жизнь благодаря обоснованному и подтвержденному на практике способу вывода самолета из штопора. Это событие навсегда вошло в летопись авиации, а имя Арцеулова стало бессмертным.

Красвоенлеты

На Гатчинском аэродроме получили путевку в небо многие видные авиаторы, отличившиеся в первой мировой войне, в революционных событиях и в годы гражданской войны. Покой в Гатчинской авиашколе был нарушен ранней весной 1917 года. После Февральской революции в солдатской массе все ярче пробуждалось классовое сознание и чувство революционного долга. В школу стали проникать большевистские листовки и газеты, приходили агитаторы. Революционные настроения усилились с приездом в Россию В. И. Ленина и распространением его «Апрельских тезисов». Прояснилось отношение к войне. На призыв офицеров о поддержке Временного правительства солдаты не откликались.

Среди революционно настроенных авиаторов Гатчинской школы особенно выделялись Д. П. Ананьев, Н. Я. Кузьмин и А. М. Лабренц. Дмитрий Ананьев прибыл в Учебный воздухоплавательный парк в 1909 году, освоил специальность и был назначен мотористом к поручику Рудневу, который сразу же начал обучать Ананьева полетам на аэроплане. Осенью 1912 года в авиационном отделе открылся так называемый солдатский класс, куда было отобрано десять нижних чинов, в том числе и Дмитрий Ананьев. В том же году он получил документ об окончании курса и был назначен летчиком-инструктором. В этой должности унтер-офицер Д. П. Ананьев прослужил до 1918 года, обучив летному делу 310 курсантов. В годы гражданской войны и иностранной интервенции он командовал авиационным отрядом и был награжден орденом Красного Знамени.

Во время Великой Октябрьской социалистической революции Воздухоплавательный парк, Гатчинская авиационная школа и Школа воздушного боя с первого же дня стали на сторону Октября. Распоряжения из Смольного доставлялись нарочными или передавались по телефону. Вечером 28 октября 1917 года комиссаров и представителей комитетов авиации, в том числе Гатчины и Ораниенбаума, вызвали в Смольный. На совещании шла речь о создании социалистических авиационных отрядов, а также о разоружении и расформировании авиачастей, державших нейтралитет. Красвоенлеты и мотористы первых авиаотрядов принялись за работу. На сторону Советской власти перешли и многие офицеры-авиаторы. Уже 10 ноября красвоенлеты с Комендантского аэродрома вели разведку, установив скопление эшелонов с казачьими частями на станциях Митино и Гатчина.

К вечеру 10 ноября на учебном самолете из Гатчины в Петроград прилетел А. М. Лабренц. Это был смелый побег авиатора на самолете из занятого войсками Керенского города. Лабренц сообщил революционному командованию, что многие солдаты Гатчинской авиашколы разбежались, оставшиеся держат нейтралитет. А вскоре солдатский комитет в Гатчине разоружил контрреволюционную офицерскую верхушку. Только два самолета успели взлететь с аэродрома и направиться в лагерь контрреволюции, к тому же один из них сел из-за неполадок в районе расположения революционных войск.

В декабре 1917 года по указанию В. И. Ленина была создана Всероссийская коллегия по управлению Воздушным Флотом Республики, а вскоре начала организовываться ПВО Петрограда, в которой принимали участие летчики с Гатчинского аэродрома. Особенно часто несли боевое дежурство опытные летчики Н. П. Ильзин и А. М. Лабренц, который потом стал командиром 2-го социалистического авиаотряда. 1-м отрядом командовал солдат летчик И. Я. Иванов. Другой солдат авиатор Н. Я. Кузьмин в октябре 1917 года возглавлял местный Военно-революционный комитет, взявший власть в Гатчине. А всего к концу 1917 года было сформировано шесть социалистических авиаотрядов, имевших по 12 самолетов.

Отражая войска Керенского и Краснова на подступах к Петрограду, авиаторы вели воздушную разведку, сбрасывали листовки и даже бомбили немецкий десант в Финляндии. Условия были трудные. Не хватало самолетов, было плохо с моторами. На вооружении стояли устаревшие «ньюпоры», «фарманы», «вуазены», «мораны», «сопвичи». Из отечественных самолетов выделялся многомоторный «Илья Муромец». Еще в первую мировую войну на этих кораблях отличились гатчинцы А. В. Панкратьев, Г. В. Алехнович и В. Ю. Юншейстер. При этом хорошо зарекомендовал себя стрелковый прицел конструкции С. А. Ульянина, успешно применялась также его фотокамера. Так, 19 марта 1916 года экипаж «Ильи Муромца» под командованием А. В. Панкратьева вступил в бой с двумя «фоккерами», один из которых был сбит. 15 июля 1916 года был совершен успешный налет на военные склады в городе Барановичи. В налете участвовали 10 кораблей 4-го авиационного дивизиона под командованием капитана Юнгмейстера. Было сброшено 55 бомб общим весом 36 пудов, отмечены прямые, попадания, вызвавшие пожары[46].

Василий Юльевич Юнгмейстер окончил Гатчинскую военно-авиационную школу в 1915 году, после Великой Октябрьской социалистической революции командовал красной авиацией Западного, а затем Северного фронта. В августе 1920 года был назначен начальником авиагруппы Туркестанского фронта. В специальном приказе М. В. Фрунзе отмечалось, что во время бухарских операций, приведших к низвержению эмира и установлению Советской власти в Бухаре, наиболее отличился воздушный флот бухарской группы, за что многие летчики во главе с В. Ю. Юнгмейстером награждены орденом Красного Знамени и подарками. Затем Юнгмейстер воевал с Врангелем в Северной Таврии в должности командующего авиацией Южного фронта, его красвоенлеты обеспечивали штурм Чонгарской и Сивашской переправ, помогали изгнать Врангеля из Крыма.

В числе активных деятелей Красного Воздушного Флота был и Николай Николаевич Данилевский, летная жизнь которого многие годы протекала в Гатчине. На Гатчинский аэродром он прибыл в мае 1910 года, через год успешно сдал экзамен на звание военного летчика, стал инструктором. Одновременно его назначили начальником команды нижних чинов. Солдаты хорошо отзывались о новом командире, который проявлял большую заботу о подчиненных. Революцию встретил на фронте. Сразу же прибыл в Гатчину, был избран в школьный комитет и до марта 1918 года исполнял обязанности помощника начальника школы. В марте авиашкола была эвакуирована из Гатчины в Егорьевск, и Данилевский стал инспектором авиации и воздухоплавания в Петрограде.

Не менее интересна судьба красвоенлета Ивана Ульяновича Павлова. Он был зачислен в солдатский класс Гатчинской военно-авиационной школы в 1915 году. Окончив курс с отличием, Павлов поехал на стажировку в одну из авиашкол Франции, расположенную в Шартре. В феврале 1917 года он возвратился в Россию и получил назначение в 1-ю истребительную авиагруппу. Иван Павлов быстро завоевал авторитет у летчиков из солдат, механиков и мотористов, которые избрали его в свой комитет, а после революции — командиром группы. В 1918 году И. У. Павлов сформировал в Москве 1-ю советскую боевую авиагруппу истребителей и 15 августа прибыл под Казань, где принимал участие в боях против белых войск.

После окончания гражданской войны Иван Ульянович Павлов был начальником ВВС Киевского военного округа, возглавлял ВВС Московского военного округа. Он был удостоен трех орденов Красного Знамени.

В январе 1917 года в аэрофотокласс Гатчинского запасного батальона прибыл новобранец из Чувашии Иван Скворцов. В конце апреля он был откомандирован в Киевскую школу аэронавтов, а позже этот авиатор из Гатчины не только стал известным летчиком-испытателем, но и проторил дорогу в небо своему земляку — летчику-космонавту СССР дважды Герою Советского Союза А. Г. Николаеву.

Одновременно со Скворцовым в Гатчину прибыл еще один новобранец — сын Инессы Арманд бывший студент Московского высшего технического училища Федор Арманд. Он был принят в Гатчинскую военно-авиационную школу, а затем направлен на учебу в Англию. После возвращения на Родину Федор Александрович работал переводчиком в Английской миссии в Москве, а в августе 1918 года вступил в Красную Армию и получил направление в 38-й авиаотряд в качестве летчика-наблюдателя. Однако в части он и другие летчики из числа бывших офицеров старой армии встретили подозрительное отношение к себе. Шел 1919 год. Образованный и решительный Федор Александрович пишет В. И. Ленину:

«Нас немного, всего пятеро, и все наши силы, все наше умение мы прилагаем к тому, чтобы как можно выше поднять знамя Красной Армии. Но мы, бывшие офицеры, не коммунисты, и поэтому… видят в нас только врагов…»[47]

Владимир Ильич исключительно внимательно относился к таким сигналам. 3 мая 1919 года он направил телеграмму Минскому губвоенкому и копию — губкому большевиков. Телеграмма гласила:

«Летчик — наблюдатель 38-го авиаотряда Федор Александрович Арманд лично мне известен, заслуживает доверия, хотя он бывший офицер и не коммунист. Прошу товарищей красноармейцев и комиссаров не подозревать его. Телеграфируйте о передаче этой моей телеграммы в соответствующую воинскую часть. Предсовобороны Ленин»[48].

Так сын Инессы Арманд защитил себя и других летчиков, вставших на сторону народа. В очередной аттестации, характеризуя его, командир авиаотряда отмечал, что свои обязанности он исполняет точно и аккуратно, самостоятелен и решителен, нравственные качества имеет высокие, пользуется авторитетом среди сослуживцев и подчиненных. За боевые заслуги на фронтах гражданской войны Федор Александрович Арманд был награжден серебряными часами…

Гатчинская авиашкола была не только многонациональной, но и интернациональной. В Центральном государственном военно-историческом архиве хранится документ, в котором есть такие строки: «…военный летчик Болгарской службы Черкезов прибыл в Гатчинскую военно-авиационную школу для обучения на аппаратах „дюпердюссепах“ 3 сентября 1914 года…»[49]

Это не первое появление С. П. Черкезова в России. Еще в 1912 году в печати промелькнула заметка о том, что на Комендантском аэродроме в Петербурге летает ученик болгарского аэроклуба Черкезов. Тогда Сотир Петрович обучался полетам в России, но с началом Балканской войны уехал на родину. И когда С. С. Щетинин сформировал отряд русских летчиков-добровольцев, Черкезов с радостью встречал их в Болгарии.

После Балканской войны Сотир Черкезов снова приехал в Россию и добровольно вступил в русскую авиацию. Он храбро сражался на фронтах первой мировой, а в канун Октябрьской революции вместе с рабочими-путиловцами принимал участие в штурме Николаевского вокзала столицы. Вскоре Сотир Петрович познакомился с Лениным, и Владимир Ильич поручил ему выяснить возможность использования самолетов и аэродрома в Гатчине. Болгарский товарищ с честью выполнил ответственное задашь вождя революции.

Случилось так, что Гатчина дала многим красвоенлетам путевку в Арктику. В 1913 году звание военного летчика получил выпускник гатчинского авиационного отдела поляк Я. И. Нагурский. Отважный летчик морской авиации знаменит выполнением первой «мертвой петли» на отечественном гидросамолете. В февральском номере журнала «Воздухоплаватель» за 1917 год было помещено сообщение о том, что лейтенантом Я. И. Нагурским 17 сентября 1916 года впервые в истории авиации была сделана на военной станции для гидропланов на острове Эзель «мертвая петля» на гидроплане…

Однако Нагурский больше известен как первый полярный летчик.

В Большой Советской Энциклопедии написано: «Нагурский Ян Иосифович… В поисках пропавших рус. экспедиций Г. Я. Седова, Г. Л. Брусилова, В. А. Русанова 21 авг. 1914 Н. вместе с механиком матросом Е. Кузнецовым на гидросамолете совершил первый в Арктике полет вдоль зап. побережья Н. Земли, удаляясь от суши на расстояние до 100 км и покрыв ок. 400 км за 4 ч 20 мин».

Судьба этого человека оказалась необычной. После окончания Одесского юнкерского училища пехотный офицер Ян Нагурский был направлен на Дальний Восток. Позднее, переехав в Петербург, он стал заниматься в Морском инженерном училище и в аэроклубе, а затем совершенствовал подготовку в гатчинском авиационном отделе. Уже будучи военным летчиком, он совершил полеты в Арктику, а в годы первой мировой командовал отрядом гидросамолетов. В одном из воздушных боев над Рижским заливом в 1917 году летчик Нагурский упал в море на горящем самолете. В рапорте на имя вышестоящего начальства была засвидетельствована гибель офицера флота Яна Нагурского. Но раненый морской летчик был подобран английской подводной лодкой. Во время революции в России Нагурский вернулся в Польшу. Не захотев выступать на стороне белополяков, он скрыл свой чин и воинскую специальность, долгие годы работал инженером-конструктором в сахарной промышленности. Только весной 1956 года советскому журналисту Юрию Гальперину случайно удалось «воскресить» легендарного летчика-полярника Яна Иосифовича Нагурского. А вскоре советские полярники пригласили коллегу-ветерана в Москву.

Интересно сложилась летная жизнь другого гатчинца — Бориса Григорьевича Чухновского. Он родился в Петербурге, но вскоре с родителями переехал в Гатчину, где Борис закончил реальное училище. В 1917 году Чухновский окончил школу морских летчиков, а в своих воспоминаниях писал, что в Гатчине сделал выбор профессии, там почувствовал себя завербованным авиацией.

Во время гражданской войны Чухновский участвовал в боях против Врангеля, затем возглавлял морскую авиацию Волжско-Каспийской флотилии. Но самым памятным в его жизни стал 1928 год, когда большая экспедиция итальянского конструктора и воздухоплавателя генерала Умберто Нобиле достигла на дирижабле «Италия» Северного полюса. На обратном пути дирижабль потерпел катастрофу. Гондола задела за торос, и оболочка унесла в океан шестерых аэронавтов, а десять членов экипажа остались на льдине. Последнее сообщение с борта дирижабля было получено 25 мая. А 3 июня радиолюбитель из северной деревушки Вознесенье-Вохмо Николай Шмидт случайно принял сигнал бедствия и сообщил об итальянцах по телеграфу в Москву.

К середине июня 1928 года на поиски генерала Нобиле вышли 14 судов и 22 самолета из разных стран, включая три советских ледокола. Советскую авиацию представляли гатчинцы Б. Г. Чухновский и М. С. Бабушкин. На «Красин» был погружен трехмоторный самолет, имеющий поплавки и лыжи. И когда «Красин» попал в полосу непроходимых льдов, Чухновский предложил пришвартоваться к большой льдине и выкатить на нее самолет. 10 июля он в составе спасательного экипажа вылетел на разведку. На небольшой льдине летчики заметили двух человек и сообщили о них на ледокол. Однако на обратном пути самолет попал в туман, израсходовал горючее и произвел вынужденную посадку. Оказавшись в трудной ситуации, летчики телеграфировали, чтобы «Красин» сначала спасал итальянцев, а уже потом их. На льдине экипаж Чухновского пробыл пять суток, а тем временем команда ледокола спасла три группы аэронавтов с дирижабля Нобиле. Мировая печать писала, что Советы дали всему миру суровый и прекрасный урок, блестящий пример выдержки, мужества и товарищества…

В мае 1978 года на здании средней школы в Гатчине, где прошли детские и юношеские годы Бориса Григорьевича Чухновского, установлена мемориальная доска.

Второй участник экспедиции по спасению экипажа дирижабля «Италия» — Михаил Сергеевич Бабушкин окончил Гатчинскую военно-авиационную школу в 1915 году. Получив звание военного летчика, он остался в школе инструктором, а в 1923 году перешел в гражданскую авиацию. Принимал участие в экспедициях на ледоколах «Челюскин» и «Садко». В апреле 1937 года за участие в высадке полярников на дрейфующую станцию «Северный полюс-1» Бабушкин был удостоен звания Героя Советского Союза. На Гатчинском военном аэродроме получил путевку в небо и Маврикий Трофимович Слепнев, окончивший авиашколу в 1917 году. Звания Героя Советского Союза он был удостоен за участие в спасении экипажа ледокола «Челюскин» в 1934 году.

Чкаловская эскадрилья

1-я Краснознаменная истребительная эскадрилья, в которой служил Валерий Чкалов, несколько лот базировалась на Гатчинском аэродроме, а у истоков ее создания стояли гатчинцы П. Н. Нестеров и И. У. Павлов. 1-я боевая авиагруппа Павлова была сформирована летом 1918 года по личному указанию В. И. Ленина. 13 следующем году советские авиационные подразделения были сведены в авиадивизионы. А еще через год 1-й авиадивизион, в который входила и 1-я советская боевая группа, приказом Реввоенсовета Республики № 558 был награжден Почетным революционным Красным знаменем ВЦИК. В приказе говорилось, что дивизион, участвуя непосредственно в боях с противником, сбрасывая во время боя бомбы и обстреливая пулеметным огнем все попадавшиеся на пути цели, вносил тем самым панику и расстройство в войска противника и вынуждал их к отходу…

В феврале 1922 года на базе 1-го и 3-го авиадивизионов была сформирована 1-я советская эскадрилья истребителей. В ее состав вошел отряд, которым в 1914 году командовал Петр Николаевич Нестеров, и личный состав эскадрильи справедливо считал себя продолжателем его славных дел. В 1928 году, когда эскадрилья отмечала свое десятилетие, она была награждена орденом Красного Знамени. Продолжая и умножая традиции героев гражданской войны, летчики Краснознаменной эскадрильи высоко несли честь советских авиаторов. Здесь выросли выдающиеся летчики Валерий Павлович Чкалов и Анатолий Константинович Серов, впоследствии удостоенные высокого звания Героя Советского Союза. Из этой же эскадрильи вышел дважды Герой Советского Союза Сергей Иванович Грицевец.

Закончилась гражданская война, и 1-й истребительный авиадивизион был переведен в Петроград, куда еще в январе 1922 года прибыл личный состав 3-го истребительного авиадивизиона. Легендарная 1-я эскадрилья, входившая в его состав, была хорошо подготовлена, и командование Петроградского военного округа поручило ей совершить первый в истории советских ВВС групповой перелет на истребителях из Петрограда в Москву. Через три часа после старта самолеты благополучно произвели посадку на Центральном аэродроме столицы. Среди встречающих был Иван Ульянович Павлов, работавший в то время летчиком-инспектором ВВС.

В 1924 году, после окончания Серпуховской высшей военно-авиационной школы, в эскадрилью прибыл Валерий Чкалов. Он был направлен в Ленинград с аттестацией летчика-истребителя и сразу же зарекомендовал себя хорошим товарищем и смелым летчиком. Как вспоминал впоследствии командир эскадрильи Иван Панфилович Антошин, Валерий целыми днями находился на аэродроме, вместе с механиком А. И. Прошляковым возился со своим самолетом. Его «Ньюпор-24-бис» был сильно потрепан, поэтому Чкалову было запрещено выполнять на этой машине фигуры высшего пилотажа.

«Механик самолета Прошляков, старательно ухаживавший за стареньким калекой, предупредил новичка об ограничениях в полетах на этой машине, а командир звена ему строго сказал:

— Только по кругу. И никаких сарталь-морталь не вздумайте делать: «ньюпор» может рассыпаться…

Чкалов все больше и больше тяготился этими ограничениями и с тоской вспоминал полеты в московской и серпуховской школах, акробатические полеты инструкторов А. И. Жукова и М. М. Громова»[50].

Командиру эскадрильи И. П. Антошину нравилась смелость молодого летчика-истребителя, и он распорядился закрепить за Чкаловым прочный пилотажный самолет «Фоккер-Д-7». Валерий ликовал, помогая своему механику готовить машину, на которой можно летать без особых ограничений.

В те годы над эскадрильей шефствовал Ленинградский педагогический институт имени Герцена, где училась Ольга Орехова. Она должна была петь на новогоднем концерте для авиаторов на Каменном острове. В зале распорядители гостеприимно встречали студентов.

Подошла очередь выступать Ольге. Она спела романс Чайковского «Ночь». Празднично настроенные зрители щедро наградили студентку аплодисментами.

Когда концерт окончился, крепыш в кожаной куртке подошел к Ольге и, поклонившись, представился:

— Валерий Чкалов.

Ольга не была знакома с Валерием, но по разговорам в институте и в клубе много слышала о смелых и рискованных полетах Чкалова.

Вскоре Валерий и Ольга вступили в драмкружок клуба части, играли в одной пьесе, вместе занимались с красноармейцами: она — русским языком, он — математикой.

В феврале 1927 года они поженились, а 1 января следующего года у них родился сын Игорь. В летние месяцы эскадрилья выезжала в лагеря: сначала — в Дудергоф, затем — в Гатчину. Вскоре часть полностью перебазировалась на Гатчинский аэродром. В 1926—1928 годах Валерий Чкалов жил в доме № 4 по Красноармейскому проспекту, где ныне установлена мемориальная доска. Ольга работала преподавателем русского языка в одной из школ Василеостровского района Ленинграда и приезжала с сыном в Гатчину только летом. В другое время года Валерий Павлович приезжал к семье один-два раза в неделю. Ездил он на «передаче», как тогда называли пригородный поезд.

Летом 1927 года, когда семья жила в Гатчине, Валерий как-то шепотом сообщил жене:

— Лелик, выходи в поле смотреть, я буду летать вниз головой.

Аэродром располагался неподалеку от дома, и Ольга поспешила туда. Заслышав резкий звук мотора, она увидела приближающийся самолет, который летел на недозволенной высоте и к тому же… вверх колесами.

А вот как рассказывал об этом «цирковом трюке» Валерия Чкалова его командир И. П. Антошин: «Как-то пришлось мне отлучиться на несколько дней в Ленинград. Вернувшись, узнал, что Чкалов совершил полет вверх колесами. Я вспомнил, как Валерий мечтательно говорил о таком полете, и вызвал его для объяснений. Валерий рассказал, что, делая „мертвую петлю“, он в верхней ее точке „завис“, и самолет, вместо того чтобы свалиться на крыло, стал планировать „на спине“. Чкалов явно хитрил… Я выразил удивление и сказал, что сегодня же вечером проверю это сам».

Перед началом вечерних полетов Чкалов подошел к командиру и сказал: «Батя, ругай меня, наказывай, но я хочу сказать, что полет вверх колесами я сделал преднамеренно. По моим расчетам, „Фоккер-Д-7“ должен летать вверх колесами».

Командиру нравились в Чкалове честность и прямота, поэтому Валерий был наказан за опасный трюк не очень строго.

Это был не первый рискованный эксперимент летчика. Ранее Валерий Чкалов на глазах у многих ленинградцев пролетел на самолете-истребителе под аркой Троицкого (ныне Кировский) моста. Он предпринял этот полет, искусственно создавая труднейшие условия, чтобы проверить себя. В другой раз Валерий заключил с товарищем пари, что беспрерывно сделает 50 «мертвых петель». Войдя во вкус, он сделал больше. И снова попался на глаза командиру, а затем раскаивался, писал в записке с гауптвахты, что осознал проступок. Командиру пришлось освободить его досрочно, взяв слово не повторять подобных экспериментов.

27 июля 1927 года на Гатчинском аэродроме состоялись соревнования, в которых принимали участие летчики нескольких подразделений. Последними выступали красвоенлеты 1-й особой истребительной эскадрильи. Как всегда, блеснул летным мастерством Валерий Чкалов, а завершал воздушные соревнования летчик Владимир Алексеевич Дроздов. Вот его «фоккер» открутил зачетные фигуры, затем набрал высоту и вошел в глубокий штопор. Наблюдавшие успели насчитать 12 полных витков, и лишь у самой земли Дроздов твердой и опытной рукой вывел самолет в горизонтальный полет. На одобрительное замечание председателя жюри командир эскадрильи ответил:

— Держим гатчинскую марку!

По результатам состязаний первым призером стал Чкалов, второе место занял Дроздов. Полученная Дроздовым Грамота ныне хранится в музее.

Автору этого очерка довелось встретиться с генерал-полковником авиации П. В. Родимовым, лично знавшим Валерия Чкалова и Владимира Дроздова. Петр Васильевич с 1923 по 1928 год служил в 1-й Краснознаменной истребительной эскадрилье.

— В конце лета 1926 года, — вспоминал ветеран авиации, — наша эскадрилья перебазировалась с Комендантского аэродрома в Ленинграде на Гатчинский. К этому времени он был капитально отремонтирован, вдоль железной дороги напротив Балтийского вокзала построены ангары. Штаб и все подразделения располагались рядом с аэродромом. Работа спорилась, стали много летать, совершенствуя боевую подготовку. Особенно рвались в полет молодые летчики, в том числе Валерий Чкалов и Владимир Дроздов. Чкалов выделялся своим неуемным желанием летать и блестящими способностями в технике пилотирования.

Все авиаторы знали о блестящих результатах учебных воздушных боев и об успехе Чкалова на морских маневрах, где он в сложнейших условиях нашел в море линкор «Марат» и сбросил на его палубу вымпел. Была осенняя пора. Шел третий день учений. Согласно вводной оборвалась связь с флагманом эскадры «красных». Командир получил категорическое требование: «Установить связь с линкором „Марат“ и предупредить его о появлении „противника“. Валерий Чкалов на последних литрах горючего нашел линкор, выполнил задание, а до аэродрома не дотянул. Пришлось сесть в нескольких километрах от Ораниенбаума, прямо у берега моря. Командование высоко оценило эту успешную операцию Краснознаменной эскадрильи.

Но… случилось новое происшествие. В лагерях отряды приступили к воздушной стрельбе. Мишенями служили окрашенные в черный цвет шары. Валерию поначалу не удавалось их сбивать. А тут еще на истребителе отказал один из пулеметов. Произвел атаку, вторую — безуспешно. Тогда Валерий подвел истребитель вплотную к шару и уничтожил цель винтом самолета. По существу, это был своего рода таран в стиле Нестерова.

Когда командир эскадрильи спросил его, зачем он разбил шар винтом, Чкалов ответил:

— Я буду так делать с керзоновскими летчиками, когда пулеметы не будут стрелять.

Его решительность понравилась командиру, хотя сбивать шары винтом самолета было запрещено.

За короткое время Валерий освоил воздушную стрельбу и оставил далеко позади себя многих опытных летчиков, но продолжал упорно работать над собой. Приближалась десятая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. В части ходили слухи, что на воздушный парад в Москву приглашают 1-ю Краснознаменную эскадрилью. Более того, назывались фамилии старшего летчика Чкалова и его друга Максимова. Кандидатура Чкалова обсуждалась долго: с одной стороны, у него имелось немало проступков, с другой — лучшего летчика трудно было найти. Сторонники Валерия доказывали, что именно он спас не одну жизнь летчиков эскадрильи, открыв способ запуска в воздухе на самолете «Фоккер-Д-7» моторов, которые останавливались при зависании истребителя на фигурах высшего пилотажа. Припомнили и линкор «Марат», найденный бесстрашным летчиком в просторах туманной Балтики.

8 ноября 1927 года Валерий Чкалов взлетел с Ходынского поля для показа фигур высшего пилотажа Реввоенсовету Республики. Климент Ефремович Ворошилов, начальник ВВС Красной Армии П. И. Баранов, его заместитель Я. И. Алкснис и много других военачальников восхищенно смотрели за искусным полетом истребителя. Высший пилотаж Валерия Чкалова был отмечен особым приказом. В нем, в частности, говорилось: «Выдать денежную награду старшему летчику Чкалову за особо выдающиеся фигуры высшего пилотажа». Приказ был зачитан на торжественном заседании в Большом театре.

Однако вскоре условия службы усложнились. Командира эскадрильи И. П. Антошина перевели в другой округ. Чкалов остался без понимавшего его достаточно строгого, но справедливого Бати. К его характеристике все чаще стали добавлять фразу: «Безмерно храбр, но недисциплинирован». Новое командование эскадрильи лишило летчика возможности развернуть свои способности. В середине февраля 1928 года Чкалова перевели на должность командира звена в Брянск. Он покинул 1-ю Краснознаменную…

Вдали от семьи Валерий скучал, настроение было подавленное. Как-то в летних лагерях в Гомеле произошла авария, о которой он писал жене: «Вчера подломал самолет. Страшно неприятно, хотя и пустяки сломал… За шесть лет не было поломок, а тут вот появилась. Объясняю плохим душевным состоянием…» В другом письме он размышлял: «Как истребитель, я был прав и буду впоследствии еще более нрав. Я должен быть всегда готов к будущим боям и к тому, чтобы только самому сбивать неприятеля, а не быть сбитым; для этого нужно себя натренировать и закалять в себе уверенность, что я буду победителем… Я признаю только такого бойца, кто для спасения других людей пожертвует своей жизнью…»

Но вскоре Валерия постигла более серьезная беда. Перелетая из Гомеля в Брянск, он на бреющем полете всем звеном врезался в провода телеграфной линии; К счастью, жертв не было, но брянское командование решило отдать его под суд. 2 января 1929 года Валерия посадили на один год в брянскую тюрьму. В камере № 12 он много читал, начал вести записи в тетрадке. Многие сочувствовали отважному летчику, из Ленинграда приезжали друзья. Даже надзиратели тюрьмы переживали за летчика, и с их молчаливого согласия Ольга Эразмовна вынесла написанную Валерием просьбу в ЦИК СССР о помиловании. Михаил Иванович Калинин дал указание немедленно освободить Чкалова из тюрьмы, где он пробыл 19 дней.

В том же году Валерий Павлович был отчислен из ВВС. Некоторое время он был без работы, потом устроился в Ленинградский Осоавиахим, стал завсегдатаем аэроклуба. Но друзья Валерия Чкалова хлопотали за него: «Мыслимо ли отстранять его от дела, в котором он был талантливее многих и многих!»

В 1930 году Чкалов был вновь возвращен в военную авиацию на должность летчика-испытателя НИИ ВВС в Москве, куда набирались лучшие кадры летного состава. Там Чкалов вместе с первоклассными летчиками разрабатывал тактику воздушного боя, а в 1933 году он получил приглашение работать летчиком-испытателем на авиационном заводе. Коллектив большого завода, творческая работа, большая ответственность — все это формировало характер Валерия Павловича. Товарищи стали замечать, что Чкалов строже и критически относится к полетам, становится сдержанным и осторожным. Но это не значило, что он потерял вкус к риску. В 1935 году, давая путевку в жизнь великолепному истребителю И-16 конструкции Н. Н. Поликарпова, Валерий Павлович Чкалов привел в восхищение специалистов и зрителей своим длительным полетом вверх колесами.

5 мая 1935 года летчика-испытателя В. П. Чкалова и главного конструктора Н. Н. Поликарпова ЦИК СССР наградил орденом Ленина. В представлении наркома Серго Орджоникидзе было сказано: «…летчик Чкалов В. П. ведет испытания… новых истребителей и считается одним из лучших летчиков».

В июле 1936 года экипаж самолета АНТ-25 в составе В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова совершил 9374-километровый беспосадочный перелет Москва — остров Удд, за что отважные летчики были удостоены звания! Героя Советского Союза. Поздравительную телеграмму подписали И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, А. А. Жданов и другие члены правительства. Много восторженных отзывов было получено от иностранцев. Корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» В. Дюранти в те дни писал: «…советские летчики дали столько доказательств своего искусства и храбрости, что дальнейших доказательств, собственно, уже не требуется. Начиная спасением Нобиле и экипажа дирижабля „Италия“ Чухновским и его товарищами и кончая героической драмой „Челюскина“, не говоря уже о недавних подвигах Владимира Коккинаки или более раннем спасении Леваневским американского летчика Маттерна, сотни раз советские летчики проявляли великолепные качества настойчивости, храбрости и опыта…

…Этот перелет возвещает всему миру, что советская авиация действительно способна догнать и перегнать страны Запада, что Советский Союз не только имеет превосходных пилотов и конструкторов, но что советские заводы овладели техникой постройки первоклассных самолетов»[51].

А в июне 1937 года впервые в истории мировой авиации В. Чкалов, Г. Байдуков и А. Беляков совершили беспосадочный перелет на самолете АНТ-25 через Северный полюс в Америку. Последняя запись в бортовом журнале гласила: «20 июня 1937 года. 16.20 по гринвичскому среднему времени посадка в Ванкувере. Всего пробыли в воздухе 63 часа 16 минут.

Израсходовано горючего 7933 литра, или 5658 килограммов . Остаток горючего 77 килограммов»[52].

Отвечая на вопрос корреспондента американской радиокомпании «Нэшнл бродкастинг корпорейшн» о цели полета, Чкалов сказал, что была поставлена цель доказать осуществимость воздушной связи СССР и США через Северный полюс по кратчайшей прямой. Героический экипаж самолета АНТ-25 был принят президентом Рузвельтом и государственным секретарем США Хэллом.

В 1-й эскадрилье служили два летчика, ставшие впоследствии известными советскими парашютистами. Это Николай Александрович Евдокимов и Константин Федорович Кайтанов. Н. А. Евдокимов поступил в летную школу в 1927 году, а после окончания учебы получил назначение в Гатчину. В то время на Гатчинском аэродроме первый советский парашютист Л. Г. Минов проводил сборы и показательные выступления летчиков-парашютистов. Одним из них стал Николай Евдокимов, показавший блестящие результаты. 16 мая 1932 года он совершил затяжной прыжок с высоты 1200 м , а 16 июня 1934 года покинул самолет на высоте 8100 м и пролетел «ласточкой» 142 секунды, потеряв 7900 м высоты. Парашют был раскрыт лишь в 200 м от земли. Газета «Правда» в те дни писала: «Прыжок Евдокимова является выдающимся мировым событием». В 1934 году Н. А. Евдокимов первым получил серебряный знак мастера парашютного спорта. А через год ему первому из парашютистов М. И. Калинин вручил орден Ленина.

Погиб Евдокимов в возрасте 29 лет при испытании нового самолета. На его могиле в Гатчине стоит обелиск с надписью: «Мастер парашютного дела Н. А. Евдокимов. 1909—1938».

Почти одновременно с Евдокимовым в Гатчину прибыл летчик К. Ф. Кайтанов, также обучавшийся у Л. Г. Минова, возглавлявшего затем парашютную службу ВВС.

«Ошибаясь и дорого расплачиваясь за ошибки, заблуждаясь и исправляя свои заблуждения, — говорил Константин Федорович Кайтанов, — мы накапливали бесценный опыт».

Этот богатый опыт вывел его в число выдающихся мастеров парашютного дела, позволил сохранить жизнь многим летчикам и спортсменам. К. Ф. Кайтанов не только пионер советского парашютизма и отличный мастер своего дела, но и писатель. Его «Повесть о парашюте» и другие книги свидетельствуют о верности своей любимой профессии…

В 1934 году 1-ю истребительную эскадрилью перевели из Гатчины на Дальний Восток. Двенадцать лет простояла она под Ленинградом, охраняя небо над колыбелью революции.

Южный форпост Ленинграда

1941 год. Война! Свыше 40 немецко-фашистских дивизий обрушили удар на войска Северо-Западного фронта, стремясь прорваться к Ленинграду. Командование гитлеровской группы армий «Север» считало, что их войска не встретят серьезного сопротивления ни на лужском рубеже, ни в Красногвардейском (Гатчинском) укрепрайоне и планировало быть в Ленинграде 30 июля. Однако только 16 августа немецкие войска оказались на подступах к Гатчине, а ожесточенные бои за город велись свыше трех недель. Фашисты неожиданно для себя натолкнулись на мощный узел круговой обороны. Кроме основного рубежа укрепрайона была создана пулковская позиция, укреплены города Пушкин, Красное Село.

19 августа началось наступление 1-й и 8-й танковых дивизий противника на Гатчину, завязались бои с передовыми частями в предполье укрепрайона. 25, 20 и 27 августа немецко-фашистские войска пытались штурмом овладеть городом, но снова встретили мощное сопротивление его защитников. Населенные пункты Пижма, Пустошка, Химози по нескольку раз переходили из рук в руки. Немецкая авиация совершала массированные налеты на город и аэродром. Гитлеровские самолеты на бреющем полете расстреливали безоружных людей, строивших оборонительные рубежи.

На боевые позиции Красногвардейского укрепрайона были выдвинуты 19 отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов, 2-я и 3-я дивизии народного ополчения, 291-я стрелковая дивизия. Ряды ополченческих частей пополнились двумя стрелковыми батальонами и политбойцами Новосибирской области и Красноярского края. На рубежи обороны выдвигались курсанты Ново-Петергофского пограничного военно-политического училища и курсов младших политруков Северного фронта, а также закончившие формирование в Ленинграде новые дивизии народного ополчения и части морской пехоты Краснознаменного Балтийского флота[53].

20 августа развернулось ожесточенное сражение за Гатчину, которое длилось вплоть до 13 сентября. Имеются записи ленинградского архитектора Б. Н. Журавлева, ополченца, одного из участников обороны Гатчины. Вот некоторые из них:

«23.8.41. 16.30. На Пустошку прошло 10 танков…

25.8.41. Около 6.00 приказано командиру батальона 3-го стрелкового полка перейти в наступление… Противник занимает Пижму…

20.25. Приехал товарищ Ворошилов».

Пребывание Главкома Северо-Западного направления маршала К. Е. Ворошилова в Гатчине свидетельствовало о важности этого оборонительного рубежа. 26 дней стойкой обороны города были вырваны у врага ополченцами и кадровыми частями. Эти дни оказались бесценными для защитников Ленинграда. Противник дрогнул. Потеряв немало живой силы и техники на подступах к Ленинграду, он был вынужден перейти к обороне. Трезвый расчет взял верх над авантюризмом фельдмаршала фон Лееба. Позже прославленный полководец Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» писал: «История войн не знала такого примера массового героизма, мужества, трудовой и боевой доблести, какую проявили защитники Ленинграда»[54].

Жители Гатчины и гости города нередко останавливаются у двухэтажного дома на углу Советской улицы и проспекта 25 Октября, чтобы прочесть надпись, высеченную на мраморной мемориальной доске: «В этом доме 13 сентября 1941 года отряд ополченцев под командованием политрука Андрея Григорина насмерть бился с врагом, прикрывая отход советских войск из Гатчины».

13 сентября 1941 года наши войска начали отходить из города. На проспекте 25 Октября показались немецкие мотоциклисты. Они уже чувствовали себя победителями, но вдруг раздалась длинная пулеметная очередь. Гитлеровцы были сметены неожиданным огнем: свой последний бой за город вела группа ополченцев во главе с политруком Андреем Григориным. Старожилы рассказывали, что разъяренные фашисты повесили бесстрашного политрука на городской площади. Ныне одна из улиц Гатчины носит имя Григорина.

В музее боевой славы при гатчинском СПТУ-233 хранятся воспоминания подполковника в отставке Ивана Михайловича Середы, который в то время был старшим лейтенантом, командиром автороты 57-го батальона аэродромного обслуживания (БАО). «В конце августа 1941 года, — писал он, — гитлеровцы подошли вплотную к Гатчине и начали обстреливать аэродром из минометов, а авиация противника приступила к массированным налетам на город. Времени на эвакуацию оставалось мало. Самолеты улетели, а техника, боеприпасы, все материальные ценности оставались в Гатчине. Автотранспорта не хватало. В первую очередь мы вывезли детей и ценное имущество. Работы шли под беспрерывным огнем противника. В последний момент я получил приказ от командира 57 БАО капитана А. М. Долгого подорвать основные объекты и взлетно-посадочную полосу с целью вывода аэродрома из строя.

Так как взрывчатки у нас не было, мы решили использовать фугасные бомбы, которые не удалось вывезти. Мы расставили пятисоткилограммовые бомбы в шахматном порядке, поставили запалы и соединили бомбы бикфордовым шнуром. Для усиления взрыва в отдельных местах положили по нескольку бомб. И вот раздался мощный взрыв. В ближайших домах вылетели не только стекла, но и рамы. Покидая город, мм подожгли цистерну с бензином. На станции возник пожар. Фашисты около двух недель не могли привести аэродром в рабочее состояние».

Автор очерка созвонился с Иваном Михайловичем и при встрече выяснил некоторые дополнительные сведения о Гатчинском аэродроме предвоенных лет. Много интересного рассказала и его жена Елизавета Николаевна Дмитриева — бывший начальник метеослужбы Гатчинского аэродрома. Здесь она проходила службу с 1933 года, участвовала в боевых действиях с белофиннами, здесь встретила Великую Отечественную… Вот что писала старший метеоролог Е. Н. Дмитриева о довоенном аэродроме:

«Аэродром расположен в Красногвардейске и представляет большое летное поле, слегка приподнятое в центральной части. С северной стороны непосредственно к нему примыкает железнодорожная линия со станционными строениями и складами. С восточной стороны аэродром ограничен шоссейной дорогой с деревянными жилыми домами. Его южная сторона подходит к местным возвышенностям с постройками, а в юго-западной стороне аэродром простирается до небольшого озера. Западная граница определяется густым сосново-еловым лесом высотой 20—25 метров.

Почва здесь преимущественно суглинистая. Взлетно-посадочная полоса засеяна специальной травой с развитой корневой системой, уплотняющей грунт. Из аэродромных сооружений имеются ангары на 5—6 современных самолетов, рембаза, склад ГСМ, служебное здание с «дежуркой», столовой, медпунктом и метеослужбой. На расстоянии 20 метров от крайнего ангара находится метеоплощадка с приборами. Ртутный чашечный барометр, анероид и барограф находятся в служебном здании, на крыше которого установлен флюгер Вильда. Однако расположение флюгера на крыше служебного здания следует признать не совсем удачным, так как рядом стоят наблюдательная вышка и мачты радиоантенны. Кроме того, дымовые трубы также способствуют всевозможным завихрениям, что сказывается на показаниях флюгера.

Наблюдения за погодой ведутся и учитываются в специальном журнале с 1923 года по программе метеостанций II разряда… В зимний период, с октября по апрель, ветер имеет южную составляющую с переходом на юго-западную при средней скорости ветра 4 — 5 м/с; иногда скорость ветра достигает 6—8 м/с с явно выраженной порывистостью. Средняя температура воздуха достигает минимума в феврале (—12,5 °С). Относительная влажность 50—80%, облачность в течение летнего периода до 8—10 баллов. «Роза ветров» характеризуется следующими данными: южных ветров — 14%, юго-западных — 12, западных — 14, северозападных — 9, северных — 12, северо-восточных — 10%. В весенний период остальные направления ветра встречаются значительно реже». В описании даны таблицы повторяемости направления ветра по восьми румбам, составленные на основе наблюдений за 13 лет, что может представить интерес для специалистов. Там же дан анализ метеорологических характеристик Гатчинского аэродрома в 20-е и 30-е годы.

Ветераны авиации рассказали о реконструкции аэродрома, в частности о сооружении асфальтобетонной взлетно-посадочной полосы. Поведали о первых днях войны с белофиннами и Великой Отечественной: о посадке Гатчинского полка скоростных бомбардировщиков СБ на лед озера близ финской границы, о налете немецкой авиации на аэродром.

13 сентября 1941 года защитники города были вынуждены отойти. Но сопротивление продолжалось. Вблизи Гатчины действовали партизаны, в самом городе подпольщики распространяли среди населения листовки, вели разведку в расположении противника, в том числе и на аэродроме, помогали советским бойцам, бежавшим из фашистских лагерей для военнопленных. Весной и летом 1942 года члены подпольной организации при помощи немецких антифашистов провели ряд успешных операций: был убит эсэсовский генерал, подожжена казарма артиллеристов, взорвана цистерна с бензином на аэродроме…

Несмотря на репрессии, покоя оккупантам не было на протяжении всех 866 дней установленного ими «нового порядка». Многие подпольные группы тесно взаимодействовали друг с другом, другие действовали автономно. Однако во всех случаях чувствовалась квалифицированная и опытная направляющая сила, о чем свидетельствовало распределение подпольных групп по важнейшим объектам города. Это были железнодорожное депо, хлебозавод, комендатура, военный аэродром и гробовая мастерская на базарной площади.

Комсомолка Шура Дрынкина была женой командира Красной Армии, держала связь с военнопленными на хлебозаводе. Игорь Рыбаков, работавший переводчиком в комендатуре, снабжал нужных людей специальными пропусками, топографическими картами и соответствующей информацией. Большая группа подпольщиков готовилась к переходу в партизанский отряд, но за два дня до намеченного срока ее выдали немцам.

30 июня 1942 года в парке Сильвия были расстреляны 25 гатчинских комсомольцев-подпольщиков: Надежда Федорова, Александра Дрынкина, Евдокия Потапова, Екатерина Шилова, Валентина Дмитриева, Игорь Иванов, Иван Максимков, Алексей Николаев, Алексей Орлов, Борис Соколов, Михаил Лебедев, Михаил Матвеев, Юрий Черников, Михаил Завалейков, Алексей Куприянов, Анатолий Баринов, Иван Клочьев, Сергей Степанов, Евгений Крушельницкий, Борис Мавринский, Григорий Горбачев, Николай Александров, Василий Раевский, Константин Ловинецкий, Александр Гололобов.

В парке Сильвия, у той самой стены, где были расстреляны комсомольцы-подпольщики, сооружен мемориальный комплекс. Высеченная надпись гласит: «Памяти героически погибших 30 июня 1942 года 25 гатчинских комсомольцев-подпольщиков». Сюда, к могиле юных героев, идут воины, школьники, чтобы отдать дань уважения верным сынам и дочерям нашей Отчизны.

В спецдонесении Зайделя отдельно фигурировало имя отважной комсомолки Федоровой: «…Надежда Федорова, работавшая в последнее время в комендатуре немецких летчиков, имела постоянную связь с Ленинградом… Несмотря на длительные допросы, очные ставки и перекрестные допросы, она настойчиво молчала…»[55]

Родилась Надя в Порховском районе Псковской области, затем родители переехали в Гатчину. Здесь они жили до зимы 1941/42 года, а потом снова уехали в деревню Большие Вязищи Порховского района. Надя же осталась в Гатчине, где работала продавцом хлебного магазина. Как потом стало известно, девятнадцатилетняя комсомолка была оставлена в городе для сбора данных о передвижении воинских частей в ближнем тылу гитлеровцев и передачи их в разведуправление фронта. С этой целью она устроилась кладовщицей на занятый немецкой авиацией Гатчинский аэродром. Миловидная девушка умело держалась и среди солдатни, и среди гитлеровских офицеров. Труднее было выносить косые взгляды гатчинцев, хорошо знавших продавщицу из хлебного магазина.

Однако девушка-патриотка выдержала столь тяжкие испытания. Она оказалась хорошим конспиратором. Ни друзья, ни даже родители не догадывались о ее подпольной деятельности. Надя предусмотрительно поселилась отдельно, чтобы в случае ее провала никто не пострадал. Здесь же она встречалась с товарищами и получала интересующие командование фронта разведданные, которые по особому каналу связи попадали затем в осажденный Ленинград.

Вот что рассказал ленинградский писатель-документалист Николай Виссарионович Мосолов:

«Поздним февральским вечером 1942 года оперативный дежурный штаба Краснознаменного Балтийского флота доложил командующему:

— Товарищ адмирал, нашими радистами перехвачена странная радиограмма из района Гатчины… Давалась открытым текстом. Дважды упомянуто, что передает какая-то «перепелка». А в конце три слова: «Прощайте. Надя с аэродрома».

Текст неполный, путаный, но точно приняты слова: «На товарной станции необычное скопление воинских эшелонов».

Командующий КБФ адмирал Владимир Филиппович Трибуц на некоторое время задумался, а затем твердо сказал:

— Достать станцию нужно.

В это время в Гатчине немцы и не подозревали о каком-то нападении. Ведь в штабе Кюхлера хорошо знали, что наши пушки за сорок километров не бьют, а с воздуха они были всегда прикрыты авиацией, расположенной на Гатчинском аэродроме и в Сиверской. Поэтому они позволили себе такое большое скопление воинских эшелонов на железнодорожном узле.

И вот 19-я отдельная тяжелая железнодорожная батарея моряков обрушила огонь своих мощных орудий на указанную цель.

Комбат майор Меснянкин пошел на исключительный риск — подогрел полузаряды для увеличения дальности полета снарядов. И они накрыли фашистские эшелоны. Более недели гитлеровцы не могли наладить движение на Гатчинском железнодорожном узле»[56].

Бомбовые удары гатчинцев

В 1921—1924 годах в трудовой политехнической школе, размещавшейся в здании нынешней гатчинской средней школы на улице Чкалова, учился Володя Сандалов, чье имя известно ныне не только авиаторам. В далеком 1926 году пришел В. А. Сандалов в летное училище, а весной 1940 года, уже майором, принял полк пикирующих бомбардировщиков, служил в Латвии. В грозном 1941 году Сандалов командовал 125-м бомбардировочным полком, базировавшимся под Ленинградом.

12 сентября 1941 года наши войска оставили Красное Село, и бывший в то время командующим авиацией фронта А. А. Новиков сразу же подчинил полк майора В. А. Сандалова непосредственно себе. Уж очень дорожил он тогда этим полком. Да и командир полка был человеком особенным. Его отличали смелость, решительность, принципиальность. Он четко и аргументированно излагал свои решений на любом уровне[57].

Владимир Александрович Сандалов придавал большое значение нравственной чистоте человека, и тем более командира, а также морально-боевым качествам своих подчиненных.

«В полете, — неустанно внушал он летному составу полка, — ваши мысли и чувства должны быть свободными от всего, что не имеет прямого касательства к боевому заданию, что может отвлекать вас и мешать вашим действиям в воздухе».

Первые месяцы воздушных боев летчиков 125-го полка на самолетах Пе-2 протекали в районе Невской Дубровки и Отрадного. Затем «пешки» Сандалова громили врага в районе Урицкого, нанося бомбовые удары по скоплениям пехоты и танков противника. Но особенно отличились сандаловцы в операции, проведенной 6 ноября 1941 года — в канун праздника Великого Октября.

В предоктябрьские дни гитлеровцы перешли от дневных налетов на Ленинград к ночным. Командование фронта поставило задачу провести детальную воздушную разведку. После дешифровки аэрофотоснимков было установлено значительное скопление немецких самолетов Хе-111 и Ю-88 на аэродроме в Сиверской и частично в Гатчине. В Сиверской было обнаружено 40 «юнкерсов», 31 истребитель и 4 транспортных самолета. Стало ясно, что гитлеровцы готовятся нанести массированный удар в ближайшие дни. С учетом этих данных командование решило упредить противника. Удар по аэродромам в Гатчине и Сиверской готовился тщательно. Разведка доносила, что противник не чувствует опасности, жизнь на аэродромах течет размеренно.

Для налета на аэродромы были выделены «пешки» майора Сандалова, истребители с эрэсами и штурмовики. Такая эшелонированная схема была оправдана и дала хорошие результаты. Полк пикирующих бомбардировщиков повел сам майор Сандалов. Он взлетел первым. За «пешками» поднялись в небо истребители. Видимость ухудшалась. Но вот показалась лента реки Суйда, затем река Оредеж и, наконец, прямо по курсу, — Сиверская. «Пешки» снизились до высоты 2550 м и легли на боевой курс. Немцы, как и предполагало наше командование, не ждали удара с воздуха. Между самолетами продолжали сновать бензозаправщики, в воздухе не было ни одного немецкого истребителя.

Первым ударил по «юнкерсам» экипаж майора Сандалова. Посыпались фугасные бомбы и несколько десятков осколочных. Аэродром взбугрился разрывами, покрылся дымом. Отработав, «пешки» легли на обратный курс и сразу же встретили группу штурмовиков Ил-2 и истребителей, которые вслед за ними приступили к штурмовке аэродрома. Другая группа советских самолетов нанесла удар по Гатчинскому аэродрому.

Результаты оказались внушительными: в Сиверской было уничтожено 53 самолета, в Гатчине — 13 самолетов. Но самый важный итог налета состоял в том, что ленинградцы в ночь на 7 ноября спали спокойно и праздник Октября был отмечен без воя сирен и разрывов бомб.

Стойкость и мастерство личного состава 125-го бомбардировочного авиационного полка при обороне колыбели пролетарской революции получили высокую оценку. Семь авиаторов были удостоены звания Героя Советского Союза. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1942 года командиру полка Владимиру Александровичу Сандалову также было присвоено звание Героя Советского Союза, А войну он закончил командиром гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии.

Представляет интерес боевой путь другого авиаполка, В документах Центрального архива Министерства обороны СССР хранится итоговое донесение:

«12-й гвардейский Гатчинский ордена СувороваIIIстепени авиаполк АДД… в интересах партизанского движения с 1 июня 1942 года по 1 января 1945 года совершил более 500 боевых самолето-вылетов. За это время сбросил партизанам 308 тонн груза, 198 парашютистов, доставил с посадкой на партизанских аэродромах 22,5 тонны боеприпасов и вооружения и 20 человек руководящего состава, вывез из партизанских отрядов 218 человек тяжелораненых и 2,9 тонны ценного груза»[58].

Этот полк (бывший 103-й бомбардировочный авиационный полк) получил боевое крещение 1 июня 1942 года под Волховом. В тот день группа модернизированных самолетов ЛИ-2 успешно выполнила задачу по обеспечению частей 2-й ударной армии, оказавшихся в окружении, боеприпасами, продовольствием и медикаментами. Благодаря помощи с воздуха на рассвете в подразделениях и частях армии вновь ожили умолкнувшие орудия и пулеметы.

В марте 1943 года за мужество и отвагу, высокую воинскую дисциплину личного состава и отличную организацию боевой работы полку было присвоено звание гвардейского.

В середине декабря 1943 года авиаполк перебазировался в Озерки близ Ленинграда. Теперь авиаторы действовали непосредственно в интересах Ленинградского фронта. «Ленинградцы, — писал бывший командир полка Н. Г. Богданов, — оказали нам теплый прием, разместили в чистом общежитии. Не менее радушно встретили нас в столовой…»[59]

В начале января 1944 года полк получил задание сбросить в район Луги партизанам 14 т оружия и боеприпасов. Весь груз был упакован в 120 мягких мешков, которые можно сбрасывать с малой высоты без парашютов. Это упрощало выполнение задания. Но погода стояла плохая, все кругом было закрыто туманом. И все же ночью при десятибалльной облачности высотой 100—150 м и видимости 2—3 км летчики выполнили задание.

13 января полку была поставлена задача готовиться к участию в авиационной подготовке прорыва войсками Ленинградского фронта укрепленных позиций немецко-фашистских частей и соединений группы армий «Север». Борттехники опробовали двигатели, специалисты вооружения подвешивали полутонные фугаски, а в фюзеляж самолетов загружали осколочные и зажигательные бомбы для уничтожения живой силы противника. На аэродроме царили подъем и оживление.

Но вдруг — новая вводная: нанести ночью удар по артиллерийским позициям дальнобойных орудий в районе деревень Разбегай и Райкузы. Полет занимал немного времени, но нужна была осторожность и уверенность в поражении цели. Наземные войска хорошо организовали светонаведение на цель с помощью неоновых маяков и лучей прожекторов. После взлета самолеты с набором высоты шли на приводную радиостанцию в Левашово. От Ольгина до южного берега Финского залива летели вдоль луча первого прожектора, а от побережья уже было видно перекрестье прожекторов. Вот и цель. Летят фугаски, и вдруг мощный взрыв потряс землю и воздух. Одна из бомб угодила в склад артиллерийских снарядов.

— Теперь-то уж дальнобойные орудия умолкнут, — радовались летчики. — Завтра, когда бойцы Ленинградского фронта пойдут в атаку, они не сделают ни единого выстрела!

Наступление войск Ленинградского фронта началось рано утром 14 января. Первые два дня облачность буквально стелилась по земле. Наконец 16 января погода немного улучшилась — и полк получил приказ нанести удары по укрепленным узлам обороны противника в районе Дудергоф, Гатчина. После двух налетов противовоздушная оборона Гатчинского аэродрома была полностью подавлена. А в следующую ночь экипажи 12-го авиаполка бомбили укрепленные узлы обороны противника в Ропше и Красном Селе. Бомбовые удары гвардейцев и на этот раз оказались результативными.

«В то время как 42-я армия вела наступление на Гатчину, — вспоминал Николай Григорьевич Богданов, — а авиация 13-й воздушной армии и КБФ непосредственно поддерживала ее боевые действия, бомбардировщики АДД, в том числе и нашего полка, в течение двух ночей, 24 и 25 января, наносили удары по резервам противника, бомбили железнодорожные станции Сиверская и Волосово, задерживая подвоз немецких войск из Нарвы и Луги»[60].

К 10 часам утра 26 января 1944 года Гатчина была освобождена, а оборонявшаяся в ней 11-я пехотная дивизия противника полностью разгромлена. В тот же день был передан приказ Верховного Главнокомандующего: «Войска Ленинградского фронта, развивая наступление в ночь на 26 января, штурмом овладели городом и крупным железнодорожным узлом Гатчина (Красногвардейск), превращенным немцами в крепость с развитой системой долговременных оборонительных сооружений.

В боях за овладение городом Гатчина отличились войска генерал-полковника Масленникова… летчики генерал-лейтенанта авиации Рыбальченко, генерал-лейтенанта авиации Самохина…

В ознаменование одержанной победы наиболее отличившиеся в боях соединения и части представить к присвоению наименования «Гатчинских» и к награждению орденами…

За отличные боевые действия объявляю благодарность… войскам, участвовавшим в боях за освобождение города Гатчина…»

В конце февраля в 12-й гвардейский полк, находившийся на полевом аэродроме в Озерках, прибыл командующий АДД главный маршал авиации А. Е. Голованов. Было объявлено о награждении орденами всех членов экипажей, совершивших накануне по три боевых вылета, и о присвоении полку почетного наименования Гатчинского.

Летчики этого полка наносили ночные удары по объектам в глубоком тылу врага — в Германии и Восточной Пруссии, оказывали помощь партизанам Белоруссии и Украины, Чехословакии и Югославии. За мужество, проявленное личным составом в боях при взятии Берлина, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 11 июля 1945 года полк был награжден орденом Суворова III степени.

За время боевых действий 12-й гвардейский Гатчинский ордена Суворова III степени авиационный полк дальнего действия совершил 8903 боевых самолето-вылета, сбросил на врага 90 412 бомб, десантировал 1198 парашютистов, доставил партизанам 330 т боеприпасов, вывез от них более 300 раненых и детей, доставил своим войскам на поле боя 2145 т боеприпасов и горючего и вывез 2554 раненых[61]. Весь личный состав полка был награжден боевыми орденами и медалями, а гвардии капитанам П. П. Савченко, А. А. Крюкову, Т. К. Гаврилову и М. К. Навроцкому было присвоено звание Героя Советского Союза.

Приказом Верховного Главнокомандующего от 27 января 1944 года почетное наименование Гатчинских одновременно с 12-м авиаполком присвоено 7-му гвардейскому бомбардировочному авиационному полку, 8-й минно-торпедной авиационной дивизии ВВС КБФ и 276-й бомбардировочной авиационной дивизии.

В боях за Гатчину отличилась 276-я Гатчинская дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова бомбардировочная авиационная дивизия, штаб которой после освобождения города располагался непосредственно в Гатчине. В соответствии с решением Ставки Верховного Главнокомандования о подготовке и проведении операции по прорыву блокады Ленинграда в декабре 1942 года в осажденном городе шло формирование этого авиационного соединения. Части, вошедшие в состав дивизии, уже имели боевой опыт. 34-й гвардейский Краснознаменный бомбардировочный авиаполк под командованием гвардии подполковника М. Н. Колокольцева еще в 1939 году принимал участие в освобождении Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в советско-финляндской войне. За образцовое выполнение боевых заданий полк был награжден орденом Красного Знамени, а в ноябре 1942 года преобразован из 44-го скоростного бомбардировочного авиаполка в 34-й гвардейский. В мае 1943 года приказом народного комиссара обороны полку было присвоено почетное наименование Тихвинского.

Вторым в осажденный город прибыл 140-й бомбардировочный авиаполк под командованием подполковника Г. Т. Гречухина. До этого 140-й бомбардировочный авиаполк участвовал в Великой Отечественной войне на Западном и Сталинградском фронтах. В начале зимы 1943 года в состав дивизии вошел 58-й Старорусский Краснознаменный бомбардировочный авиационный полк под командованием подполковника И. С. Аниськина.

Командиром 276-й бомбардировочной авиационной дивизии был назначен Александр Петрович Андреев. Он вступил в партию еще в июне 1919 года, помогал Афганистану отстоять независимость, сражался в республиканской Испании в качестве добровольца-интернационалиста.

К активным боевым действиям на Ленинградском фронте дивизия приступила в апреле 1943 года. Она участвовала в Синявинской операции и в прорыве блокады Ленинграда, активно действовала при уничтожении орудий вражеской дальнобойной артиллерии. Для выполнения этих задач в полках дивизии выделялись лучшие экипажи и подразделения. Летный состав проявлял мужество и отвагу, преодолевая мощный зенитно-артиллерийский заслон на подходах к цели и отражая нападение истребительной авиации противника.

Широко известен подвиг командира эскадрильи 34-го гвардейского полка гвардии майора В. Н. Гречишкина и штурмана эскадрильи гвардии капитана А. И. Перегудова, повторивших бессмертный подвиг Николая Гастелло. 30 сентября 1943 года эскадрилья получила приказ уничтожить дальнобойную батарею противника в районе Гатчины. Уверенно вели свой пикирующий бомбардировщик командир корабля Василий Николаевич Гречишкин и штурман Алексей Иванович Перегудов, Они быстро обнаружили батарею.

Но при выходе на боевой курс зенитный снаряд противника попал в самолет. Огонь охватил машину. Задание могло остаться невыполненным. И тогда командир принял решение ценой жизни подавить огонь артиллерии врага. Подобно Гастелло, он направил горящий бомбардировщик на позиции дальнобойной батареи фашистов, обстреливавшей Ленинград. За этот подвиг, совершенный на ленинградской земле, командир и штурман посмертно удостоены звания Героя Советского Союза.

Василий Николаевич Гречишкин, отличный летчик, требовательный к себе и подчиненным командир, летал днем и ночью в любых метеорологических условиях. Только в 1942 и 1943 годах он выполнил 152 боевых вылета, успешно бомбил аэродромы противника, железнодорожные станции и военно-морские базы. Под стать ему был и штурман Алексей Иванович Перегудов. Этот замечательный экипаж своим огненным тараном в значительной степени ослабил обстрел тяжелой артиллерией города Ленина, чем спас жизнь многим ленинградцам. Подвиг авиаторов увековечен в названиях улиц Гатчины, носящих теперь имена Героев Советского Союза В. Н. Гречишкина и А. И. Перегудова.

Живым из экипажа остался только стрелок-радист гвардии старшина И. Ф. Марченко. Вот что рассказал после полета командиру полка М. Н. Колокольцеву заместитель командира группы старший лейтенант Шелудков:

— Мы по команде ведущего начали пикировать на батарею. За самолетом Гречишкина тянулся след черного дыма. Показался купол парашюта — это выпрыгнул из самолета, выполняя приказ командира, стрелок-радист Марченко. Мы бросаем бомбы и выводим машины из пикирования! А самолет Гречишкина продолжает стремительно мчаться вниз на вражескую батарею…

Весной и летом 1943 года налеты вражеской авиации на Ленинград заметно усилились. Чтобы ослабить их воздействие на осажденный город, командование 13-й воздушной армии организовало ряд мощных бомбардировочно-штурмовых ударов по аэродромам противника. 276-я бомбардировочная авиационная дивизия действовала совместно с 277-й штурмовой авиационной дивизией. Десятки раз водил свою эскадрилью в бой гвардии майор И. Ф. Кованев, слава о котором гремела на Ленинградском фронте. В осажденном Ленинграде в честь него была выпущена почтовая карточка с его портретом, а ленинградская поэтесса Людмила Попова посвятила ему поэму.

Примечателен один из боевых эпизодов с участием гвардии майора Ковалева, о котором рассказал гатчинец ветеран 276-й авиадивизии Владимир Тимофеевич Анисимов:

— 13 апреля 1943 года эскадрилья гвардии майора Кованева поднялась в воздух, чтобы совместно со штурмовиками 277-й авиадивизии нанести удар по Гатчинскому аэродрому, с которого немцы производили налеты на Ленинград. Погода благоприятствовала выполнению задания. С высоты хорошо просматривались знакомые очертания Петропавловской крепости, каменные набережные Невы, опустевшие проспекты и улицы города.

Линию фронта перешли на высоте 3000 метров , но едва миновали ее, как эскадрилью и прикрывавших ее истребителей внезапно атаковали «фокке-вульфы». Им удалось отсечь группу сопровождения от бомбардировщиков. Разгорелся бой, из которого девятке Кованева удалось вырваться и продолжить путь к цели. Однако часть немецких истребителей увязалась за группой самолетов Пе-2… Вот меткой очередью стрелок-радист Леонид Курыш сбил один истребитель, другой отвернул в сторону. Эскадрилья упрямо шла вперед по курсу, проложенному штурманом Юрченко.

Вот и Гатчина. Бомбы легли на аэродром. Около тридцати вражеских самолетов, стоявших вдоль полосы, превратились в пылающие факелы. Задание было выполнено. Немцы еще долго не могли оправиться от столь мощного удара.

Но война есть война. Смелый рейд стоил эскадрилье двух пикирующих бомбардировщиков, а командир эскадрильи привез на своем Пе-2 тяжелораненого штурмана Героя Советского Союза Федора Сергеевича Юрченко и убитого стрелка-радиста Леонида Курьина, имя которого навечно занесено в списки личного состава гвардейского авиаполка.

Боевые полки 276-й авиадивизии не давали покоя врагу в районах Тосно, Гатчины, Луги, Кингисеппа. 3 сентября 1943 года пикирующие бомбардировщики 276-й дивизии разбили скопление железнодорожных эшелонов в Гатчине. В результате бомбового удара и штурмовки с воздуха на станциях Гатчина-Балтийская, Гатчина-Товарная и Гатчина-Сортировочная было разбито 48 вагонов, взорвано 4 склада боеприпасов, 2 склада ГСМ и подавлено 12 батарей зенитной артиллерии противника. 15 сентября авиаторы успешно нанесли удар по узлу сопротивления фашистов и подходящим резервам на участке Мга, Тосно, Новолисино, где было уничтожено пять артиллерийских батарей, две зенитные батареи и две зенитно-пулеметные точки, нанесен существенный урон противнику в живой силе и технике.

В 1943 году полки 276-й дивизии препятствовали железнодорожным и автогужевым перевозкам противника. Бомбовые удары наносились по мостам, переправам, подъездным путям и эстакадам. И в этом вновь отличились летчики 34-го гвардейского авиаполка.

В условиях плотного заградительного зенитного огня экипаж С. Глинского, выведенный на цель штурманом Н. Терешковым, точным попаданием с малой высоты надолго вывел из строя мост через Лугу, прервав тем самым движение на важнейшей магистрали в сети коммуникаций противника.

На протяжении всего года 276-я бомбардировочная авиационная дивизия оказывала также помощь партизанам. Часто на спецзадания летал экипаж П. И. Младинского, который у партизан считался своим человеком. Летчики дивизии разбрасывали листовки в тылу врага, морально разоружая немецких солдат и вселяя надежду в советских людей на скорое освобождение.

К началу 1944 года Ставка Верховного Главнокомандования поставила задачу по разгрому немецко-фашистских войск под Ленинградом и Новгородом и освобождению от оккупантов всей Ленинградской области. К этому времени Военным советом фронта предпринимались меры по подавлению вражеских артбатарей, в чем активное участие принимала авиация. В небе Гатчины действовали 275-я истребительная авиадивизия полковника А. А. Матвеева, 276-я бомбардировочная дивизия генерал-майора А. П. Андреева, 277-я штурмовая дивизия полковника Ф. С. Хатминского. Кроме того, во время прорыва и снятия блокады Ленинграда активную работу вели 2-й гвардейский истребительный корпус ПВО и ВВС Краснознаменного Балтийского флота. Авиация этих соединений систематически наносила штурмовые и бомбовые удары по железнодорожным узлам в расположении противника, по дальнобойным батареям, обстреливавшим Ленинград, осуществляла глубокую и ближнюю воздушную разведку, оказывала всевозможную помощь партизанам. Особое внимание советским командованием уделялось Гатчинскому железнодорожному узлу и немецким аэродромам в Гатчине и Сиверской.

14 января 1944 года войска Ленинградского фронта при поддержке авиации перешли в наступление. Неблагоприятные метеорологические условия не позволили осуществить непосредственную авиационную подготовку. Но экипажи 140-го авиаполка 276-й дивизии бомбардировщиков успешно действовали в этот день над расположением 18-й немецкой армии, нанося бомбовые удары по коммуникациям и живой силе противника. В последующие дни авиаторы наносили бомбовые удары по вражеским артиллерийским и минометным батареям, поддерживая наступление частей и соединений 42-й армии. Только на станции Гатчина-Товарная ими были разгромлены три железнодорожных эшелона.

В один из январских дней из штаба дивизии поступил приказ произвести бомбовый удар по Гатчинскому железнодорожному узлу, чтобы не дать фашистам подтянуть резервы для противодействия нашим наступающим войскам. Заместитель командира эскадрильи 34-го гвардейского авиаполка Сергей Николаевич Глинский поднял в воздух свою машину первым. Следом взлетели два ведомых экипажа. «Пешки» шли ниже облаков. Вот и железнодорожный узел… Заговорили зенитки. Один из снарядов противника разорвался рядом с кабиной стрелка-радиста. Глинский услышал в наушниках шлемофона сдавленный стон стрелка-радиста и два слова: «Командир… убило…» Самолет сильно тряхнуло, но твердая рука опытного пилота выровняла его. Они уже сбросили бомбы, когда вспыхнул правый мотор Пе-2 и взрыв на мгновение оглушил Глинского. «Надо держаться», — подумал он, придя в себя, и окликнул штурмана. Тот не отвечал. Глинский оглянулся — окровавленная голова капитана безжизненно опустилась на плечо. А едкий дым заполнял кабину, языки пламени лизали обшивку, обжигали лицо и руки. Чтобы не задохнуться, Глинский открыл верхний люк кабины и на всякий случай отстегнул привязные ремни. «Только бы выйти из-под огня, только бы сбить пламя», — сверлила мысль. И в этот миг машина, потеряв управление, резко нырнула вниз, а Глинского силой инерции выбросило из кабины. Он едва успел дернуть кольцо парашюта. Упал Глинский на линию телеграфных проводов, зацепившись замком парашюта за один из них, что и спасло его от гибели. В плену он пробыл недолго. С группой товарищей летчик совершил дерзкий побег, партизанил, а через несколько месяцев вернулся в родной полк. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 года командиру эскадрильи Сергею Николаевичу Глинскому за отвагу и мужество, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Многое было связано с Гатчиной и у бывшего командира 34-го гвардейского авиаполка Михаила Николаевича Колокольцева. На Гатчинском аэродроме пилот Колокольцев еще в 1937 году служил в должности командира бомбардировочного отряда. Он очень гордился тем, что его летная жизнь протекала в городе, тесно связанном с развитием отечественной военной авиации. За плечами у Колокольцева были к тому времени воздушные бои с самураями на Халхин-Голе. Участвовал он и в советско-финляндской войне. Но командиром полка отважных его называли уже в конце Великой Отечественной. 21 Героя Советского Союза и двух полных кавалеров ордена Славы взрастил 34-й гвардейский авиаполк.

Добрая слава шла на Ленинградском фронте о подвигах летчиков 58-го Старорусского дважды Краснознаменного, орденов Суворова и Кутузова бомбардировочного полка. В войну против гитлеровской Германии полк вступил в 10 часов утра 22 июня 1941 года. Летали тогда на СБ, много потеряли боевых друзей. Только в конце 1941 года полк получил новую технику, пришло также пополнение летного и технического состава. Полк мужал, накапливал опыт, сражался на Северо-Западном, Ленинградском фронтах.

58-й Старорусский. Когда гатчинцы говорят о нем, то непременно добавляют «наш — Гатчинский». Полк активно участвовал в освобождении их родного города, его летчики громили с воздуха вражеские артиллерийские установки, скопления войск противника, эшелоны с техникой на станциях Гатчина-Балтийская и Гатчина-Товарная. Авиаторы всегда точно выходили на цель и полностью выполняли боевые задания, несмотря на плохие метеоусловия и заградительный огонь зенитных батарей противника. Иногда это стоило им жизни.

В декабре 1943 года экипаж в составе командира капитана В. П. Белугина, штурмана старшего лейтенанта П. М. Гончара и стрелка-радиста С. Алтухова, получив повреждение машины от прямого попадания зенитного снаряда, все же произвел прицельное бомбометание по станции Гатчина-Товарная. При этом штурман был убит, а стрелок-радист тяжело ранен. Капитан Белугин пытался довести Пе-2 до своего аэродрома, но горящий самолет упал недалеко от деревни Бор Гатчинского района. Спустя много лет после войны самолет был найден, и теперь скромный обелиск с тремя фамилиями героев стоит в деревне Романовка. Местные пионеры любовно ухаживают за могилой авиаторов.

В последние месяцы войны этот полк базировался в Восточной Пруссии, а затем вернулся на гатчинскую землю. Многие авиаторы навсегда связали свою судьбу с Гатчиной: А. В. Новиков, С. Н. Жвалев, И. И. Уткин, П. Л. Чекменев, М. И. Потапов и другие. Здесь родились их дети и внуки.

После разгрома фланговых группировок 18-й немецкой армии и полного снятия блокады Ленинграда 276-я авиадивизия в составе 13-й воздушной армии действовала в интересах наступающих на кингисеппско-нарвском направлении 2-й ударной армии и на гдовско-лужском направлении — 42-й и 67-й армий. Много налетов произвели экипажи дивизии по аэродромам противника. Особенно напряженными были полеты с целью нанесения бомбовых ударов по аэродрому в Тарту, имевшему мощную противовоздушную оборону.

Весной 1944 года очень много работы было у экипажей воздушных разведчиков. Выполняя задания штаба фронта, они фотографировали коммуникации, железнодорожные узлы, аэродромы противника, добывая данные, интересующие командование. Особенно отличились тогда разведывательные экипажи лейтенантов Скубы и Сахно, старшего лейтенанта Ефремова, лейтенанта Золина, младшего лейтенанта Никушина, капитанов Сизова и Кузьмина.

После снятия блокады Ленинграда 276-я авиадивизия продолжала действовать в операциях Ленинградского фронта на Карельском перешейке. А в июне 1944 года авиаторы, поддерживая наступление войск 23-й дивизии, мощными бомбовыми ударами взламывали долговременные сооружения первой и второй оборонительных полос противника, уничтожали его огневые позиции и живую силу. При выполнении этой задачи наибольший успех выпал на долю эскадрильи капитана Сырчина, экипажи которой наносили точные удары по войскам и важным объектам противника. Боевой опыт этой эскадрильи получил широкое распространение в других полках дивизии и армии.

17 июня 1944 года отличился 34-й гвардейский полк М. Н. Колокольцева. Он нанес бомбовый удар по железнодорожному узлу в Выборге, прикрытому сильным зенитным огнем и истребителями противника. Умело выполняя противозенитный маневр и используя огневую защиту, командир точно вывел полк на боевой курс. В результате этого удара было разбито и повреждено 350 железнодорожных вагонов и платформ, уничтожено 10 складов с военными материалами, произошло 8 взрывов большой силы и в 12 местах были разрушены железнодорожные пути. Потерь полк не имел.

Однако основные усилия авиадивизии, как и всей 13-й воздушной армии, были направлены на поддержку сухопутных войск. Командование общевойсковых соединений дало высокую оценку действиям авиации. Характерен отзыв, присланный штабом 21-й армии авиаторам: «Все 23 бомбоудара по пехоте, артиллерии и минометам противника производились только по назначенным целям и в установленные сроки. Командование действующих наземных войск оценивает работу авиации хорошо и отлично. В своем большинстве после массированных ударов противник деморализовывался, и наземные войска переходили в атаку, встречая незначительное сопротивление, и могли выполнять поставленную задачу»[62].

Освобождение Карельского перешейка, а также успешное проведение наступательной операции войсками Карельского фронта в Южной Карелии в июле — августе 1944 года привели Финляндию к выходу из войны. 4 сентября военные действия с Финляндией были прекращены.

Накануне этих событий авиадивизия генерала А. П. Андреева перенесла центр тяжести в Прибалтику, где в сентябре 1944 года советское командование предприняло наступательную операцию по окончательному освобождению республик Советской Прибалтики. Незадолго до начала этой операции на аэродром базирования 34-го гвардейского авиаполка прибыла делегация трудящихся, чтобы передать гвардейцам самолеты Пе-2, построенные на средства, собранные ленинградцами. Мощные стальные птицы, на борту которых были изображены В. И. Ленин на броневике и Петр I на вздыбленном коне с надписью под ними «Ленинград», были вручены эскадрилье гвардии капитана Н. А. Клочко, впоследствии удостоенного звания Героя Советского Союза. Эти самолеты и экипажи эскадрильи «Ленинград» участвовали в Великой Отечественной войне до победного часа.

С октября 1944 года 276-я Гатчинская бомбардировочная авиадивизия вошла в состав 1-й воздушной армии, где вела боевые действия в наступательной операции 3-го Белорусского фронта на территории Восточной Пруссии. Авиаторы наносили бомбовые удары по войскам противника в Восточной Пруссии и по тильзитско-инстенбургской группировке, участвовали в штурме города-крепости Кенигсберг, овладении портом Пиллау. Последний бомбовый удар дивизия нанесла 8 мая 1945 года по скоплению немецких войск на косе Фриш-Нерунг. К этому времени на Боевом Знамени 276-й Гатчинской бомбардировочной авиадивизии сияли два ордена Красного Знамени, орден Суворова II степени и орден Кутузова II степени. В годы Великой Отечественной войны авиадивизия за образцовое выполнение боевых заданий командования 19 раз отмечалась в приказах Верховного Главнокомандующего.

В списке ветеранов 276-й Гатчинской бомбардировочной авиадивизии среди множества мужских имен встречаются женские. Весной 1942 года ЦК ВЛКСМ принял решение о направлении лучших комсомолок в авиацию. Они работали на метеостанциях, оружейницами, младшими специалистами по электрооборудованию, приборному оборудованию, парашютоукладчицами. Но некоторые девушки вылетали на боевые задания. Летом 1943 года Мария Малькова и Вера Дегтярева, обслуживавшие наземную радиостанцию, в свободное от дежурства время начали упорно изучать вооружение и рацию самолета Пе-2. Учитывая их настойчивую просьбу, командир дивизии распорядился принять от них зачет, и вскоре они были зачислены в боевые экипажи пикирующих бомбардировщиков. Первый свой боевой вылет Мария Малькова сделала на Гатчину. Это было 26 января 1944 года, в день освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. «Бомбардировщики летели так низко, — рассказывала потом Мария, — что я отчетливо видела наших бойцов, ворвавшихся в северную часть Гатчины. С земли ракетами указывали на южную часть города, откуда противник бил по нашим наступающим частям. Звено зашло и сбросило бомбы по вражеским батареям, заставив их замолчать»[63]. Затем звено Пе-2 прошло над Гатчиной на бреющем полете. С высоты менее 200 м Мария поливала свинцом гитлеровцев, метавшихся в панике на шоссе.

Но Марии не суждено было дожить до победы. 25 февраля 1944 года экипаж в составе лейтенантов Л. В. Салтыкова, В. М. Михалева и ефрейтора М. К. Мальковой получил задание по уничтожению вражеской техники. В неравном бою с истребителями противника самолет был сбит, экипаж погиб. В поселке Дружная Горка Гатчинского района стоит обелиск, на котором написаны имена членов этого боевого экипажа.

Вера Дегтярева (ныне Шевщукова) проживает в Перми, поддерживает связь с военно-патриотическим клубом «Поиск» гатчинского СПТУ-233. Юные патриоты клуба знают, что Вера Ивановна во время войны совершила 69 боевых вылетов, награждена орденом Красной Звезды, орденом Славы III степени и медалями СССР. Знают они и о подвигах ее боевой подруги Марии Мальковой…

Свет памяти

«Гатчинцы свято чтят память о тех, кто сложил свои головы за свободу и независимость нашей великой Родины, отстоял завоевания Октября, кто дорогой ценой в суровые годы войны ковал победу над врагом. Их подвиг запечатлен в названиях улиц города Гатчины: „имени 120-й дивизии“, „имени Григорина“, „имени Балтийцев-ополченцев“, „имени Героя Советского Союза Киргетова… Матвеева… Гречишкина… Перегудова“, „имени пионера-партизана Коли Подрядчикова…“[64].

У ленинградцев есть хороший девиз: «Люби и знай свой город!» Следуют ему и гатчинцы. Жители города и района немало знают об авиаторах 276, 275 и 330-й дивизий, а также о земляках крылатой профессии и героях, погибших в результате воздушных таранов на гатчинской земле. Этим они обязаны краеведам и ветеранам авиации Г. П. Трофимову, А. П. Смирнову, Л. М. Петухову, В. Т. Анисимову, Г. М. Кравцову.

Есть у Гатчины свои герои-летчики. Имя Героя Советского Союза Всеволода Александровича Ширяева особенно дорого гатчинцам. Первые 19 лет своей жизни он провел в этом городе, где учился, мужал, готовился стать военным летчиком. За участие в войне с белофиннами он был награжден медалью «За отвагу». Но свой главный подвиг Всеволод Александрович совершил, защищая нашу Родину от немецко-фашистских захватчиков.

4 сентября 1942 года капитан Ширяев во главе эскадрильи вылетел на уничтожение войск и техники противника. От прямого попадания зенитного снаряда самолет командира загорелся, но продолжал бомбить цель. Видя, что спасти себя и самолет невозможно, Всеволод Александрович отделился от группы, отыскал большое скопление автотранспорта и направил туда горящую машину. Его подвиг на глазах летчиков эскадрильи вызвал еще большую ненависть к врагу. Едва вернувшись с боевого задания, летчики снова поднялись в воздух, чтобы отомстить фашистам за своего боевого командира.

За героический подвиг при защите нашей Родины Всеволоду Александровичу Ширяеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Имя летчика увековечено на мраморной мемориальной доске, установленной на здании средней школы № 4, где он учился.

Материалы о боевой деятельности черноморского летчика Георгия Ивановича Матвеева хранятся в Центральном военно-морском архиве в Гатчине. Документы рассказывают, что за период войны пилот совершил 283 боевых вылета, провел 13 воздушных боев, сбив пять самолетов противника, произвел 65 штурмовок, в результате которых уничтожено более 500 вражеских солдат и офицеров, десятки автомашин, много зенитных и минометных точек. Он участвовал в обороне Севастополя, Одессы и Кавказа, был награжден четырьмя орденами Красного Знамени, именным оружием и другими знаками отличия.

Георгий Иванович Матвеев родился в Гатчине в семье паровозного машиниста, учился в городской железнодорожной школе, был активным комсомольцем, редактировал школьную стенгазету. Ныне в Гатчине улица Рабочая, на которой жил летчик, носит имя Матвеева. А 13 октября 1967 года на доме, где жил Георгий Иванович, была установлена мемориальная доска.

Гатчинцы знают и помнят героев-авиаторов, прославившихся на ленинградской земле. Среди них последователи П. Н. Нестерова — летчики, совершившие воздушные и огненные тараны, Петр Харитонов, Михаил Антонов, Юрий Спицын, Василий Гречишкин, Алексей Перегудов, Михаил Рысев.

Первый воздушный таран Петр Харитонов совершил 28 июня 1941 года в районе города Остров Псковской области, сбив немецкий Ю-88. Отважный летчик на поврежденной машине благополучно произвел посадку. За этот подвиг младшему лейтенанту Петру Тимофеевичу Харитонову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1941 года в числе первых трех летчиков в Великой Отечественной войне было присвоено звание Героя Советского Союза.

Второй воздушный таран Петр Харитонов совершил 25 августа 1941 года над деревней Зайцеве Гатчинского района.

Заместитель командира эскадрильи 154-го гвардейского истребительного авиаполка старший лейтенант А. Н. Сторожаков участвовал в боях против гитлеровцев с первого дня войны, совершил 152 боевых вылета, провел 25 воздушных боев, лично сбил 10 самолетов противника и три — в группе.

Эти боевые данные из короткой фронтовой жизни отважного летчика-истребителя Алексея Николаевича Сторожакова взяты из документов Архива Министерства обороны СССР. Там же хранится представление на звание Героя Советского Союза, подписанное командующим Ленинградским фронтом генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и членом Военного совета фронта секретарем ЦК ВКП(б) А. А. Ждановым. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1942 года Сторожакову Алексею Николаевичу за героические подвиги, совершенные при выполнении боевых заданий командования на фронте в борьбе с немецкими захватчиками, было присвоено звание Героя Советского Союза.

Имеется в архиве и еще один документ:

«Заместитель командира эскадрильи, он же штурман, Герой Советского Союза старший лейтенант Сторожаков Алексей Николаевич при сопровождении самолетов СБ на Красное Село гор. Ленинграда погиб в воздушном бою против германского фашизма на территории, занятой противником, 11 сентября 1941 года. Место погребения не установлено»[65].

Место погребения не установлено. Красное Село. Гатчинский аэродром. Для опытного следопыта Михаила Маркова этого было достаточно, чтобы приступить к поиску. В 1982 году в Мариенбургском лесу он нашел воронку, откуда были извлечены останки летчика. Вскоре на месте гибели героя уже стоял обелиск с красной звездой и краткой надписью. Затем исполком Гатчинского райсовета принял решение о благоустройстве могилы А. Н. Сторожакова и сооружении памятника. По инициативе районного отделения ВООПИК проект памятника был заказан известному ленинградскому архитектору А. Д. Левенкову.

Кроме стелы, установленной на могиле А. Н. Сторожакова, комплекс включает небольшой обелиск на месте падения самолета и бюст героя.

…Ныне чертеж Гатчинского аэродрома лежит на столе архитекторов и строителей. Учитывая большое градостроительное значение застройки района аэродрома, Госстрой РСФСР объявил конкурс на проект жилого района. Первое место завоевал коллектив молодых архитекторов и инженеров института «ЛенНИИпроект» во главе с В. Назаровым и Э. Ефановым. Им удалось проникнуться «духом Гатчины». Теперь здесь строится микрорайон на 90 тыс. жителей. Талантливым проектантам удалось вписать взлетно-посадочную полосу в планировку района, сохранив ее как своеобразный памятник.

Авторы проекта решили продлить просеку-бульвар от Гатчинского дворца до пересечения с бывшей взлетно-посадочной полосой. Два направления пересекутся в центре композиции жилого района. Здесь резервируется участок для Музея истории Гатчинского аэродрома. При этом взлетно-посадочная полоса закрепляется навечно как бульвар, имеющий историческое значение. Здесь будут размещены бюсты прославленных авиаторов.

В истории первого военного аэродрома, расположенного в Гатчине, как в капле воды, отразился весь большой и славный путь, который прошла русская и советская авиация от аэроплана Можайского до сегодняшних всепогодных сверхзвуковых ракетоносцев.

Иллюстраций

А. М. Кованько

Л. В. Зверева

Мемориал близ места испытания ранцевого парашюта Котельникова

Мемориальная доска на доме, где жил П. Н. Нестеров

П. Н. Нестеров

К. К. Арцеулов

В. П. Чкалов

Мемориальная доска на доме, где жил В. П. Чкалов

П. В. Родимов

Надя Федорова

Бюст Героя Советского Союза А. И. Перегудова

Памятник в парке Сильвия на месте расстрела гатчинских комсомольцев

А. П. Андреев

В. А. Сандалов

В. Н. Гречишкин (слева) среди боевых друзей

Мемориальная стела-крылья на могиле А. Н. Сторожакова

Мария Малькова

И. Ф. Кованов

Памятник защитникам ленинградского небе на гатчинской земле

Школьники Гатчины в музее боевой славы при СПТУ-233

Примечания

1

Сулакадзев А. И. О воздушном летании в России с 906 лета по Р. X. Рукопись. 1819. Спб, Л. БАН ОP СТП 637. Инв. 9654. С. 9.

(обратно)

2

См.: Нева, №4. 1986. С. 135.

(обратно)

3

Константинов К. И. Воздухоплавание. Спб., 1856. С. 39.

(обратно)

4

Цит. по: Клиндер П. Редакционная статья. Воздухоплаватель. № 1. 1880. С. 2.

(обратно)

5

Центральный государственный военно-исторический архив (далее — ЦГВИА), ф. 803, оп. 1878, д. 749, л . 173, 174.

(обратно)

6

Крылов В. Александр Федорович Можайский. Л., 1951, С, 117-118.

(обратно)

7

ЦГВИА, ф. 803, оп. 1877, д. 749, л . 1—7.

(обратно)

8

ЦГВИА, ф. 803, оп. 1877, д. 749, л . 13—14.

(обратно)

9

Дузь П. Д. История воздухоплавания и авиации в России (период до 1914 г .). М., 1979. С. 113.

(обратно)

10

ЦГВИА, ф. 803, оп. 1878, д. 749, л . 149—150.

(обратно)

11

ЦГВИА, ф. 803, оп. 1878, д. 749, л . 175.

(обратно)

12

ЦГВИА, ф. 803, оп. 1878, д. 749, л . 193.

(обратно)

13

Свод привилегий, выданных Департаментом торговли и мануфактур в 1881 году. № 13. Спб., 1882.

(обратно)

14

ЦГВИА, ф. 11, оп. 1, д. 98, л . 216.

(обратно)

15

См.: Записки по авиации 1911-1912 гг. Спб., 1914. С. 46.

(обратно)

16

Гатчинская правда. 1980. 21 мая.

(обратно)

17

Авиация и воздухоплавание в России в 1907—1914 годах. М., 1971, Вып. 3. С. 4.

(обратно)

18

ЦГВИА, ф. 802, оп. 4, д. 2318, л . 5, 6. 30

(обратно)

19

ЦГВИА, ф. 352, оп. 1910, д. 150, л . 35.

(обратно)

20

См.: Гатчинская правда. 1979. 28 авг.

(обратно)

21

ЦГВИА, ф. 802, оп. 3, д. 1020, л . 297-299.

(обратно)

22

ЦГВИА, ф. 2000, оп. 7, д. 41, л . 6.

(обратно)

23

См.: Сашонко В. Н. Коломяжский ипподром. Л., 1983. С. 97, 111.

(обратно)

24

См.: Белые ночи. Сборник. Л., 1973. С. 188.

(обратно)

25

ЦГВИА, ф. 2008, оп. 1, д. 425, л . 45.

(обратно)

26

ЦГИА УССР, ф. 830, оп. 1, д. 1685, л . 3.

(обратно)

27

Кулакова Е. П. На первой взлетной полосе России. Л., 1985. С. 8.

(обратно)

28

См.: Авиация и космонавтика. 1981. № 11. С. 11.

(обратно)

29

См.: Дузь П. Д. История воздухоплавания и авиации в России (июль 1914 г . — октябрь 1917 г .). М., 1986. С. 270—271.

(обратно)

30

ЦГВИА, ф. 2008, оп. 3, д. 207, л . 71.

(обратно)

31

Рощин Н. Я. Встречи с прошльм. М., 1980. С. 281—382.

(обратно)

32

ЦГВИА, ф. 802, оп. 3, д. 1446, л . 165.

(обратно)

33

ЦГВИА, ф. 802, оп. 3, д. 1028, л . 9.

(обратно)

34

Кайтанов К. Ф. Под куполом парашюта. М., 1984. С. 23.

(обратно)

35

ЦГВИА, ф. 352, оп. 3, д. 136, л . 150.

(обратно)

36

См: Гатчинская правда. 1985, 3 сент.

(обратно)

37

Цит. по: Дузь П. Д. История воздухоплавания в авиации в России (период до 1914 г .). С. 368, 369.

(обратно)

38

ЦГВИА, ф. 2000, оп. 7, д. 129, л . 77—78.

(обратно)

39

ЦГВИА, ф. 2000, оп. 7, д. 129, л . 71, 74.

(обратно)

40

Петербургская газета. 1913. 4 и 5 сент.

(обратно)

41

Трунов К. И. Петр Нестеров. М., 1975. С. 83.

(обратно)

42

Архив АН СССР, ф. 618, оп. 1, д. 7, л . 1.

(обратно)

43

Трунов К. И. Петр Нестеров. С. 176, 177.

(обратно)

44

См.: Трунов К. И. Петр Нестеров. С. 186—187.

(обратно)

45

Галлай М. Л. Жизнь Арцеулова. М., 1985. С. 34—35.

(обратно)

46

См.: Авиация и космонавтика СССР. М., 1908. С. 20.

(обратно)

47

Гатчинская правда. 1973. 22 дек.

(обратно)

48

Там же.

(обратно)

49

Гатчинская правда. 1983. 1 мая.

(обратно)

50

Байдуков Г. Чкалов. М., 1975. С. 29—30.

(обратно)

51

Цит. по: Байдуков Г. Чкалов. С. 150.

(обратно)

52

Цит. по: Байдуков Г. Чкалов. С. 228.

(обратно)

53

См.: На ближних подступах к Ленинграду. Сборник. Л., 1986. С. 8.

(обратно)

54

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1985. Т. 2. С. 169.

(обратно)

55

Мосолов Н. В. По ломкому льду. Сборник. М., 1985. С. 139.

(обратно)

56

Цит. по: На ближних подступах к Ленинграду. С. 198.

(обратно)

57

См.: Новиков А. А. В небе Ленинграда. М., 1970. С. 159.

(обратно)

58

Богданов Н. Г. В небе — гвардейский Гатчинский. Л., 1980. С. 206.

(обратно)

59

Богданов Н. Г. В небе — гвардейский Гатчинский. С. 227.

(обратно)

60

Богданов Н. Г. В небе — гвардейский Гатчинский. С. 228.

(обратно)

61

См.: Богданов Н. Г. В небе — гвардейский Гатчинский. С. 293—294.

(обратно)

62

Боевая тревога. 1944. 21 дек.

(обратно)

63

Цит. по: Гатчинская правда. 1986. 23 авг.

(обратно)

64

На ближних подступах к Ленинграду. С. 288.

(обратно)

65

ЦАМО, оп. 483465, д. 1, л . 11.

(обратно)

Оглавление

Взгляд в историю

Колыбель военной авиации

Из племени крылатых

Парашют Котельникова

Асы первой мировой

Красвоенлеты

Чкаловская эскадрилья

Южный форпост Ленинграда

Бомбовые удары гатчинцев

Свет памяти

Иллюстраций . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте