«Троянская война. Мифы и история»

Троянская война. Мифы и история (fb2) - Троянская война. Мифы и история (пер. Д. С. Гальперина) 1223K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Кравчук

Александр Кравчук Троянская война Миф и история

Книга первая Ахилл

Гнев Ахилла

Хотя войска ахейцев стояли под Троей уже десятый год, овладеть городом они не могли. Не мощные каменные стены делали неприступным город Приама, но мужество троянцев и их союзников, а главное — доблесть и бесстрашие Гектора, главного военачальника троянцев, сына царя Приама.

Ахейцы не имели почти никакой связи со своей родной землей, от которой их отделяло много дней пути по бурным морям. Долгие годы, пока шла война, они добывали продовольствие, сокровища и женщин, грабя близлежащие города, союзные с Троей, и острова у побережья Малой Азии. Более других буйствовал во время набегов молодой царь мирмидонян Ахилл. Страшные минуты пережила прекрасная Брисеида, взятая в плен Ахиллом в одном из захваченных городов. Пали в сражении три ее брата и муж.

Мужа, с которым меня сочетали родитель и матерь, Видела я пред градом пронзенного медью жестокой.[1]

Однако в шатре Ахилла Брисеида смирилась с судьбой и даже полюбила человека, убившего стольких дорогих ей людей. Бедную пленницу поддержал и утешил ближайший друг Ахилла Патрокл. Патрокл пробудил у нее надежду, обещал, что она станет женой Ахилла, что он отвезет ее на родину героя, во Фтию, и устроит там свадебный пир. Вот почему так горько рыдала Брисеида над телом убитого вскоре Патрокла:

— Пал ты! тебя мне оплакивать вечно, юноша милый! — Так говорила, рыдая[2].

У самого Патрокла тоже была пленница по имени Ифис, делившая с ним ложе. Ахилл подарил ее своему другу после того, как они захватили остров Скирос.

В результате одной из разбойничьих вылазок ахейцев пал город Хриса, где находился знаменитый и всеми почитаемый храм бога Аполлона. Ахейцы пощадили храм и сохранили жизнь престарелому жрецу Аполлона Хрису. Но дочь жреца, Хрисеиду, девушку необыкновенной красоты, увели в плен. Когда ахейцы делили добычу, она досталась самому царю Агамемнону, предводителю ахейских войск под Троей. Агамемнон очень дорожил Хрисеидой и хотел бы «черноокую деву» ввести в свой дом. Сравнивая новую возлюбленную со своей законной женой Клитемнестрой, он говорил, что юная Хрисеида милее ему, чем Клитемнестра, — «ее Хрисеида не хуже прелестью вида, приятством своим и умом, и делами!»[3]

Но в лагерь ахейцев под Троей прибыл отец Хрисеиды. Он привез огромный выкуп и, с Аполлоновым красным венцом на золотом жезле — знаком того, что он является слугой Аполлона, — молил ахейцев, главным образом его слова были обращены к Агамемнону и его брату Менелаю, отдать ему дочь.

— Чада Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы! О! Да помогут вам боги, имущие домы в Олимпе, Град Приамов разрушить и счастливо в дом возвратиться; Вы ж свободите мне милую дочь и выкуп примите…[4]

Так говорил старец Хрис, уверяя ахейцев, что этот поступок будет угоден самому сыну Зевса Аполлону.

Общим криком ахейцы изъявили согласие. Все — кроме самого царя Агамемнона. Ему одному «неугодно то было».

Гордо жреца он отринул, суровые вещи вещая[5].

Агамемнон запретил Хрису появляться вблизи ахейских кораблей, пригрозив, что в противном случае ему не помогут ни жреческий жезл, ни Аполлонов венец. «А Хрисеиду я не отдам, — сказал он. — Девушка состарится в неволе, в Аргосе, вдали от дома и от тебя. Она будет ткать на станке или делить со мной ложе».

И старец испугался. Покорившись слову царя, он пошел вдоль берега вечно шумящего моря. Там, на берегу, Хрис обратился с мольбой к своему богу Аполлону: «Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!»[6] Аполлон тут же спустился с вершины Олимпа, пышущий гневом, ночи подобный, неся лук и колчан. Остановившись вблизи лагеря ахейцев, бог выпустил стрелу, и его серебряный лук издал удивительный звон. Своими смертоносными стрелами бог-стреловержец поразил сначала мулов и бродячих псов, а затем и людей. Много пылало погребальных костров в стане ахейцев. И так продолжалось девять дней. «Девять дней на воинство божие стрелы летали»[7]. На десятый день Ахилл собрал весь народ, и прорицатель Калхас поведал людям, чем раздражен Аполлон: бог разгневался из-за своего жреца Хриса, которого оскорбил Агамемнон, — «обесчестил его Агамемнон, дщери не выдал ему и моленье и выкуп отринул»[8]. Агамемнону пришлось уступить. Он пообещал отдать Хрсеиду отцу.

— Но соглашаюсь, ее возвращаю, коль требует польза: Лучше хочу я спасение видеть, чем гибель народа[9].

Однако за Хрисеиду царь потребовал другой дар:

— Вы ж мне в сей день замените награду, да в стане                                                                                        аргивском Я без награды один не останусь: позорно б то было[10].

Ахилл пообещал удовлетворить пожелание царя, но лишь тогда, когда падет Троя. А сейчас вся добыча из захваченных городов уже разделена. Отнимать же у людей то, что им дано, не подобает.

Но речи Ахилла только разгневали Агамемнона. Царь пригрозил: если ему не принесут дар, который бы ему понравился и был достоинством равен Хрисеиде, он сам выберет то, что захочет, и возьмет силой — будь то дар Ахилла, либо Аякса, либо Одиссея!

Возмутившись корыстолюбием царя, Ахилл обрушился на него с гневной речью. «Ты, — сказал он ему, — царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздолюбец»[11], кто тебе поверит, когда нужно будет отправляться в поход или вступать в бой с врагом? Я не за себя пришел сражаться и вовсе не из мести троянцам. Они передо мной ни в чем не виноваты. Никогда они не угоняли — моих быков или коней, никогда не топтали нивы во Фтие, ибо «беспредельные нас разделяют горы, покрытые лесом, и шумные волны морские»[12]. Нет, мы все — пришли воевать за тебя. Ты же ничего не ценишь, все презираешь. Ты угрожаешь, что отнимешь мою добычу. Но я — получил ее от ахейцев за ратные подвиги. Тягчайшее бремя войны всегда ложится на мои плечи, но при дележе добычи троя доля всегда богаче. А я, уставший от войны, не ропща возвращаюсь в стан с даром скромным, хотя и милым сердцу. Но сейчас я отправляюсь домой, во Фтию. Для меня лучше вернуться домой на быстрых кораблях, чем добывать здесь для тебя богатства! «Посрамленный тобою, я не намерен тебе умножать здесь добыч и сокровищ!»[13]

Агамемнон отвечал ему на это:

— Что ж, беги, если такова твоя воля! Я не прошу тебя оставаться ради меня. Есть другие, «честь мне окажут они»[14]. Мне поможет Зевс! Из всех царей ты мне более всех ненавистен! Тебе приятны только вражда, да раздоры, да битвы. «Храбростью ты знаменит, но она дарование бога»[15]. Беги со своими кораблями и дружиной! Царствуй над мирмидонянами. Мне нет дела ни до тебя, ни до твоего гнева. Но только предупреждаю тебя: коль скоро Аполлон требует, чтобы я возвратил Хрисеиду, я отошлю ее на моем корабле с моей дружиной, но взамен возьму из твоего шатра прекрасную Брисеиду, твою добычу. Возьму, дабы ты понял, что я могущественнее тебя, и дабы никто не смел со мной равняться или мне перечить!

Обидно стало Ахиллу. Сердце его разрывалось на части — выхватить острый меч, поднять войско и убить царя или обуздать свой гнев и смириться? Пока Ахилл колебался, пока извлекал из ножен страшный свой меч, с неба слетела Афина, ниспосланная белорукой богиней Герой, которая сердцем любила и охраняла обоих мужей — Агамемнона и Ахилла. Став за спиной Ахилла, никем не видимая, Афина схватила героя за русые кудри. Ахилл испугался, оглянулся назад и узнал дочь громовержца Афину Палладу. «Страшным огнем ее очи горели»[16]. Светлоокая богиня остановила сына Пелея, она запретила проливать кровь и велела вложить меч в ножны.

«Злыми словами язви, но рукою меча не касайся»[17], — так повелела она. Покорясь слову богини, Ахилл вложил в ножны свой огромный меч и так сказал:

— Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши. Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет: Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют[18].

Афина вознеслась на Олимп, а Ахилл снова суровыми словами, не обуздывая гнев, обрушился на Агамемнона:

— Ты, пьяница с песьими глазами и сердцем оленя![19] Тебе никогда не хватало отваги, взяв оружие, вместе с воинами кинуться в бой. Ты никогда не дерзнул пойти в засаду с храбрейшими мужами. Для тебя это смерти подобно. Легче, конечно, грабить тех, кто посмеет тебе прекословить. Ты царь над трусами, не то обида, которую ты мне нанес, была бы последней в твоей жизни.

И поклялся Ахилл страшной клятвой, поклялся своим скипетром:

— Время придет, и сыны ахейцев, все до единого, пожелают возвращения Ахилла. Ты бессилен будешь им помочь. Многие падут от руки Гектора. А ты истерзаешься душой и горько пожалеешь, что обесславил храбрейшего из ахейцев.

Так он сказал и, бросив на землю свой скипетр, украшенный золотыми гвоздями, сел меж царями[20].

А позднее, когда уже разошлось собрание ахейцев и Агамемнон отослал Хрисеиду к отцу, по приказу царя к Ахиллу отправились два гонца, чтобы отнять у него прекрасную пленницу. Гонцы неохотно шли вдоль берега моря к шатрам и кораблям мирмидонян. Ахилла они нашли сидящим около своего шатра напротив черного корабля. Герой был погружен в думу. Он не выказал радости при появлении гонцов, которые смутились и в почтительном страхе не смели выговорить ни слова. Ахилл первый обратился к ним:

— Здравствуйте, мужи-глашатаи, вестники Зевса и смертных! Станьте ближе. Вы ни в чем предо мной не повинны. Это Агамемнон послал вас за Брисеидой. Друг Патрокл, выведи и отдай прекрасноланитную деву. А вас я прошу: будьте свидетелями этой несправедливости перед богами, и перед людьми, и перед неистовым царем. Ведь придет время, и настанет нужда во мне. Кто, кроме меня, спасет войско ахейцев от позорнейшей смерти?

Так он сказал, и Патрокл покорился его воле — вывел из шатра прекрасную пленницу и отдал ее послам. И те повели опечаленную Брисеиду по берегу моря мимо вытянувшихся вдоль берега ахейских кораблей.

Между тем троянцы, ободренные тем, что ахейцы лишились храбрейшего из своих мужей, стали наступать. Никто ни Диомед, ни Менелай, ни Аякс, ни Идоменей, хотя каждый из них совершал великие бранные подвиги, — не мог заменить Ахилла. Тогда к царю мирмидонян были направлены послы, которые обещали ему бесценные сокровища — только бы он смирил свой гнев. Но Ахилл был непреклонен и оставался со своей дружиной около кораблей и шатров, хотя шум битвы с каждым днем приближался и становился все ужасней.

Наконец отряды троянцев вышли из города и, перейдя рвы, ворвались в лагерь ахейцев. Гектор уже просил дать ему пылающий факел, чтобы поджечь ахейские корабли. Только тогда Ахилл уступил мольбам Патрокла. Сам он, правда, не вышел на поле брани, но дал согласие, чтобы Патрокл возглавил мирмидонян и спас ахейцев от окончательного разгрома. Ахилл дал Патроклу свои доспехи и оружие, но строжайше запретил ему вступать в бой с Гектором. Патрокл ослушался и заплатил за свою храбрость жизнью — Аполлон оглушил его во время поединка и благодаря этому Гектору удалось его убить.

Так гнев Ахилла обратился против него самого. За свое упрямство он заплатил жизнью любимейшего друга. Царь мирмидонян понял это, когда было уже слишком поздно. Громко рыдал он над телом Патрокла. Теперь Ахилл принял протянутую ему для примирения руку Агамемнона, он решил укротить свое гордое сердце. Ему вернули Брисеиду и сокровища, а новые доспехи, взамен тех, которые он отдал своему другу и которые с убитого им Патрокла снял Гектор, для него выковал сам Гефест. Это был «доспех велелепный, дивный, какой никогда не сиял вкруг рамен человека»[21].

Охваченный желанием отомстить за друга, Ахилл ринулся в бой.

Быстро по берегу моря пошел Ахиллес быстроногий, Голосом страшным крича; и всех взволновал он ахеян[22].

Разъяренный герой оттеснил троянцев. Защитники Трои отступили и скрылись за стенами своего города, все, кроме Гектора. Тщетно молили юношу отец — царь Приам, мать — царица Гекуба и жена Андромаха скрыться. Гектор не послушал их: «Стыд мне, когда я, как робкий, в ворота и стены укроюсь»[23]. Ослепленный и обманутый враждебно настроенными к нему богами, Гектор отважно вышел на бой с Ахиллом. В жестоком поединке с великим ахейским воином, значительно превосходившим его силой, юноша Гектор погиб на глазах у отца, матери и всех жителей города, бессильно взиравших на единоборство со стен Трои.

Однако Ахилла не обрадовала победа — он горько оплакивал друга. Вскоре были устроены пышные похороны — тело Патрокла сожгли на костре.

Быстро сложили костер, в ширину и длину стоступенный; Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем; Множество тучных овец и великих волов криворогих, Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех их Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши; Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины, Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух из них заколол и на сруб обезглавленных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных. Медью убив их…[24]

После похорон состоялись состязания колесниц, кулачные бои, поединки и другие погребальные игры. Наконец наступила ночь. Людей сморил сон, только Ахилл продолжал безутешно рыдать.

Плакал, о друге еще вспоминая; к нему не касался Все усмиряющий сон; по одру беспокойно метаясь, Он вспоминал Менетидово мужество, дух возвышенный; Сколько они подвизались, какие труды подымали, Боев с мужами ища и свирепость морей искушая; Все вспоминая в душе, проливал он горячие слезы…[25]

В эту ночь Ахилл так и не заснул. Встав с ложа, он пошел бродить, но берегу моря. Там он встретил зарю, осветившую берег и мере. Тогда Ахилл запряг в колесницу быстроногих коней и, привязав сзади тело Гектора, погнал коней. Жалость охватила бессмертных богов, взиравших на такое поругание. Они стали убеждать Гермеса похитить тело. Но другие боги — Гера, Посейдон и блистательноокая Афина — воспротивились похищению:

Им, как и прежде, была ненавистною Троя святая, Старец Приам и народ, за вину Приамида Париса[26].

В чем состояла вина сына Приама и брата Гектора Париса? За что гневались боги, в особенности Гера и Афина, на юношу Париса, а заодно на святую Трою и весь народ троянский? Дело в том, что Парис, его называли также Александром, оскорбил двух богинь — Геру и Афину, — назвав прекраснейшей Афродиту. С этого начались все беды, о которых мы будем говорить дальше, а пока вернемся к событиям десятого года Троянской войны.

Двенадцать дней глумился Ахилл над телом убийцы своего друга. Наконец за Гектора вступились Аполлон и сам повелитель бессмертных Зевс. Зевс повелел Ахиллу вернуть тело Гектора отцу. Эту весть принесла Ахиллу его мать, морская богиня Фетида. Тем временем, по повелению Зевса, к Приаму явилась вестница бога Ирида, которая убедила царя пойти с дарами к Ахиллу и выкупить сына. Приам приказал запрячь для себя колесницу, а его дети приготовили воз с богатым выкупом. Вечером двенадцатого дня Приам, сопровождаемый Гермесом, посланным ему в помощь Зевсом, подошел к шатру Ахилла. Старец,

В ноги упав, обымает колена и руки целует — Страшные руки, детей у него погубившие многих![27]

Он молит отдать ему тело любимого сына.

Тронутый горем отца, Ахилл приказал омыть тело Гектора и покрыть его великолепной ризой. Старцу же он предложил ужин и ложе для ночлега. Ахилл пообещал Приаму девять дней, пока не совершится погребение Гектора, не возобновлять сражений.

Будет и то свершено, как желаешь ты, старец почтенный, Брань прекращаю на столько я времени, сколько ты просишь.[28]

О гневе Ахилла, о том, как этот гнев обернулся против самого героя, не желавшего его смирить, о том, как мстительность и злоба уступили место жалости и состраданию, рассказывает «Илиада». Таково содержание поэмы, которой начинается история европейской литературы.

«Илиада»

Название поэмы — «Илиада» — происходит от греческого Илиос, или Илион. Таково было второе название Трои, города, где происходили описанные в поэме события. Судя по названию, можно бы предположить, что поэма посвящена истории этого города, или по крайней мере ходу великой войны, разыгравшейся у его стен. На самом деле это не так. Действие «Илиады» укладывается в пятьдесят дней последнего, десятого года войны, причем подробно описываются лишь события нескольких дней. Открывается поэма прибытием жреца Хриса в лагерь ахейцев под Троей и его напрасными «мольбами вернуть ему дочь. Кончается погребением Гектора. О последующих событиях (под Троей погибнет Ахилл, на десятом году войны город падет) и о том, что предшествовало ссоре Ахилла с Агамемноном, в поэме сообщается весьма лаконично. Однако и этих сведений достаточно, чтобы составить себе представление о ходе и причинах событий.

Война — об этом говорится во многих местах «поэмы — ведется из-за прекрасной Елены, жены спартанского царя Менелая. Елену похитил Александр, или Парис, прибывший к царю Спарты в качестве гостя. Но почему Елена так покорно пошла за чужеземцем, почему бросила на родине маленькую дочь, дом, родителей, не говоря уже о муже? В «Илиаде» она то и дело сокрушается по этому поводу и словно бы удивляется самой себе, хотя истинной виновницей своего безумия и всех бед, от него происшедших, считает богиню Афродиту. Но почему богиня совершила все то, в чем ее винит Елена? И почему Афродита неизменно выступает как верный друг Александра и троянцев, которых неуклонно преследуют Гера и Афина? На эти вопросы «Илиада» отвечает лишь в одном месте, да и то не слишком четко. Вот что говорится в начале последней, двадцать четвертой песни «Илиады»:

Им, как и прежде, была ненавистною Троя святая, Старец Приам и народ, за вину Приамида Париса: Он богинь оскорбил, приходивших в дом его сельский; Честь он воздал одарившей его сладострастием вредным[29].

И это все.

Но каким образом мог Александр оскорбить всесильных богинь? И какая нужда привела их в его сельский дом?

Три богини предстали перед царем-пастухом, прося его разрешить спор о том, кто из них самая прекрасная. Гера обещала ему богатство, Афина — мудрость, Афродита — наслаждения любви с красивейшей из смертных женщин. Ее-то Александр и признал прекраснейшей[30].

Вот причина гнева и обиды двух богинь. Вот почему во всех песнях «Илиады» Гера и Афина выступают как злые силы, жаждущие крови троянцев и гибели града Приама. Так же ненавидит троянцев Посейдон. Но его обида, как мы увидим, относится к весьма и весьма отдаленным временам.

Афродита выполнила свое обещание. Она сделала так, что Александр поплыл за море, в далекую Спарту. Там он с легкостью соблазнил жену Менелая Елену. Но брат Менелая царь Микен и предводитель всех ахейцев Агамемнон вместе с подвластными ему царями, в числе которых был и Ахилл, отправились в поход против Трои, чтобы отомстить за поруганную честь Менелая и отнять Елену и увезенные с нею сокровища. Никто не предполагал, что война затянется на много лет и будет столь кровопролитной.

Таким образом, для (Понимания истории Троянской войны (или, лучше сказать, легенды о ней) суд Александра-Париса имеет большое значение. Между тем «Илиада» о нем лишь едва упоминает! И если бы нам не был известен этот миф из других источников, и мы опирались только на беглое упоминание о нем в поэме, нам было бы трудно попять, о какой провинности Александра идет речь, и нелегко угадать, чем обидел юноша богинь и какое наслаждение обещала ему Афродита. Если автору «Илиады» не было нужды подробно об этом рассказывать, значит, его слушатели просто-напросто хорошо знали и эту легенду, и историю Троянской войны. В их памяти еще были живы все события, предшествовавшие войне и разыгравшиеся на протяжении тех десяти лет, пока она длилась, а также все, что произошло после погребения Гектора.

В глубокой древности существовало много легенд, преданий и поэм, посвященных войне между ахейцами и троянцами за прекрасную Елену. До наших дней полностью сохранились лишь две поэмы из троянского цикла. Это «Илиада» и «Одиссея». Остальные известны только по названиям или фрагментам, а также в изложении более поздних античных авторов.

Возникает весьма существенный вопрос: следует ли считать все эти мифы, предания и поэмы лишь плодом фантазии? Не содержатся ли в них отголоски важных исторических событий, относящихся к глубокой древности?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо ознакомиться с данными современной науки о той эпохе, когда велась многолетняя война под степами Трои. То есть нужно сопоставить достижения истории, археологии, филологии, религиоведения со взглядом на ту эпоху автора «Илиады».

Такого сопоставления, полного и исчерпывающего, читатель не найдет в этой книге. Это невозможно прежде всего потому, что материал по этой теме необычайно обширен, попросту необозрим. Кроме того, возникающие проблемы очень сложны. Уже не одно столетие ученые разных специальностей исследуют «Илиаду» и древнейшую историю Греции. Плоды их трудов и споров составляют солидную библиотеку. Мы же в этой скромной книге коснемся лишь наиболее увлекательных моментов.

Отрывки из «Илиады» имеют своей целью напомнить наиболее важные и существенные сцены, картины и эпизоды войны. Сохранены, хотя бы отчасти, характерные для древней эпики повторы эпитетов и метафор, а также некоторые сравнения, позволяющие судить о поэтической технике и взгляде на мир людей, живших три тысячелетия назад.

Однако поскольку в «Илиаде», как мы уже говорили, описан лишь небольшой эпизод войны, возникла необходимость воспользоваться и другими источниками. При этом мы увидим, что некоторые мотивы троянского цикла в греческой мифологии и литературе на протяжении веков подверглись существенной трансформации. Для иллюстрации воспользуемся конкретным примером — посмотрим, что сообщает о детстве и юности Ахилла «Илиада» и как об этом рассказывают позднейшие предания.

Юность Ахилла и его судьба

Вот о каких событиях мы читаем в одиннадцатой песне «Илиады».

Герой Александр-Парис, муж прекрасной Елены, троежальной стрелой поразил в правое плечо сына знаменитого врача Асклепия, храброго воина Махаона, который и сам был лучшим врачом в лагере ахейцев. Старец Нестор, царь Пилоса, подхватил раненого на свою колесницу и отвез его к шатрам ахейцев.

Тем временем Ахилл, стоя на корме огромного корабля, наблюдал за ходом жаркого сражения. Он видел поспешное бегство ахейцев с поля брани. Ахилл был уверен, что еще немного и ахейцы придут обнять его колени и падут ему в ноги, умоляя забыть свой гнев. В какой-то момент царь увидел колесницу Нестора. Ему показалось, что в колеснице находится Махаон. Однако кони проскакали так стремительно, что он не успел разглядеть лица раненого. Желая удостовериться, он посылает в палатку к Нестору своего друга Патрокла. Нестор же, мудрый и опытный старец, не упустил случая, чтобы через Патрокла повлиять на Ахилла. Он напомнил Патроклу о том, что произошло более десяти лет назад. Готовясь в поход против Трои и собирая по всей плодоносной ахейской земле рать, Нестор и Одиссей пришли в богато обставленный дом Пелея. Был там и Патрокл, и его отец Менетий. Был и герой Ахилл. Стоя в ограде двора и сжигая в честь громовержца Зевса тучные бедра вола, отец Ахилла, престарелый Пелей, возливал темное вино из златого кубка на священное пламя. А Патрокл с Ахиллом поджаривали куски мяса. Нестор с Одиссеем остановились в воротах. Удивленный Ахилл бросился к ним, взял их за руки, привел в чертоги и, попросив воссесть, предложил угощение, какое гостям подобает. Когда же все насладились трапезой, Нестор обратился к юношам с речью, уговаривая Патрокла и Ахилла следовать за ними. «Вы пламенели на брань, а отцы наставляли вас мудро»[31]. Пелей наставлял своего сына всех превзойти и более всех отличиться. А Патроклу так сказал его отец Менетий:

— Сын мой! Пелид Ахиллес тебя знаменитее родом. Летами старее ты; у него превосходнее сила; Но руководствуй его убеждением, умным советом; Дружески правь им; всегда он на доброе будет послушен[32].

И вот теперь Нестор хотел, чтобы Патрокл воспользовался своим влиянием на Ахилла, склонил его «на доброе» и помирил с Агамемноном. Сын Менетия принял к сердцу эти слова Нестора, но ему не удалось смирить гнев своего друга. Ахилл не вышел в поле, хотя троянцы все сильнее напирали на ряды ахейцев и уже приближались к их лагерю. О том, сколь бедственным было положение ахейцев, Патроклу рассказал Эврипил:

— Нет, благородный Патрокл, избавления нет никакого Ратям ахейским! В суда они черные бросятся скоро! Все, которые в воинстве были храбрейшие мужи В стане лежат пораженные или пронзенные в брани Медью троян, а могущество гордых растет непрестанно[33].

Лишь смерть Патрокла заставила Ахилла, терзаемого горем и жаждой отмщения, ринуться в бой.

Следует сказать, что ахейцы всячески стремились помириться с разгневанным Ахиллом. В песне девятой («Посольство») рассказывается о том, как по совету Нестора к Ахиллу отправились послы: Феникс, бывший наставник Ахилла, знавший его с детства, Аякс, Одиссей и два вестника. Придя в шатер Ахилла, Феникс рассказывает историю своей жизни, необычайно бурной и очень для нас интересной, поскольку в ней отражаются обычаи того времени.

Феникс был родом из небольшой горной страны, называвшейся Элладой. Позднее так стали именоваться нее собственно греческие земли. Его отец Аминтор, когда сын был уже взрослым, взял себе наложницу, грубо отвергнув жену. Обнимая колени сына, оскорбленная супруга молила «с девою прежде почить, чтобы стал ненавистен ей старец»[34]. Феникс выполнил просьбу матери. Узнав об этом, Аминтор проклял сына и призвал богинь мести, ужасных Эриний. Он просил Эриний сделать так, чтобы его сын не имел потомства.

Ввек на колена свои да не примет он милого сына[35].

Боги исполнили пожелание отца. Никогда у Феникса по было сына. В гневе он хотел убить отца, но боги укротили его гнев, вразумив его — какой будет позор, когда ахейцы прозовут Феникса отцеубийцей. Феникс смирился, но жить в одном доме с ненавистным отцом он с тон поры не мог. Друзья и родственники пытались уговорами и силой удержать его в отчем доме. Много и тучных овец, и волов было зарезано в доме, много выпито вина из кувшинов. Девять ночей провели друзья и родственники около Феникса, который так об этом рассказывает:

Девять ночей непрерывно они вкруг меня ночевали; Стражу держали, сменялся; целые ночи не гаснул В ломе огонь; один — под крыльцом на дворе крепкостенном, И другой — в сенях, пред дверями моей почивальни[36].

Но десятая ночь была темная, Феникс выломал двери, вышел из дома, перескочил через стену двора и, никем не замеченный, ни стерегущими его мужами, ни женами, бежал через обширные степи Эллады и пришел во Фтию, «овец холмистую матерь», к царю Пелею. Пелей принял его благосклонно и полюбил, «как любит родитель единого сына», дал ему богатство, вверил многочисленный народ, и тот жил, царствуя над долопами в дальних пределах Фтии. Там он воспитывал малолетнего сына царя, Ахилла, которого любил всем сердцем. И мальчик привязался к своему опекуну. Он не соглашался садиться за пиршественный стол, отказывался есть, пока Феникс не возьмет его на колени, не разрежет пищу и не поднесет к устам вино. Сколько раз маленький Ахилл заливал вином хитон своего воспитателя! Сколько забот и трудов перенес Феникс, думая так:

…как боги уже не судили мне сына, Сыном тебя, Ахиллес, подобный богам, нареку я[37].

Посылая Ахилла под Трою, Пелей дал ему в спутники Феникса, который должен был оберегать его и во всем помогать, потому что юный герой был еще неопытен в сражениях и не участвовал в народных собраниях.

Так описывается в «Илиаде» юность Ахилла. Юноша вырос в доме отца, опекаемый Фениксом. Едва возмужав, он отправился в поход против Трои — по первому зову Нестора и Одиссея; он пошел по своей воле и с согласия Пелея.

И вот сейчас Феникс пришел к Ахиллу в качестве посла, чтобы умолять его смирить свой гнев и выйти на бой. Однако, как ни уважал Ахилл Феникса, он не внял его мольбам. Старцу было предложено остаться в доме Ахилла на ночлег. Гостеприимный хозяин приказал застелить ложе для Феникса овечьими шкурами, покрывалами и льняным полотном. Наступила ночь, и Феникс лег, ожидая прихода святой Денницы.

В нескольких местах в «Илиаде» упоминается Хирон, кентавр с головой, руками и грудью человека, туловищем и четырьмя ногами лошади. Он жил в лесу, на горе Пелион, в Фессалии. Мудрый, справедливый и благожелательный к людям, Хирон был наставником многих героев, в том числе Ахилла. Он научил Ахилла лечить раны травами, подарил Пелею огромное копье из ясеня, которое Ахилл взял с собой в поход на Трою. Ни у кого из ахейцев, даже у Патрокла, не было сил метнуть его.

Позднейшая греческая поэзия наделяет Хирона многими талантами. Он обучался врачеванию, музыке, гимнастике, искусству охоты и прорицаниям у Аполлона. Многих легендарных героев он обучил игре на музыкальных инструментах, а также военному делу, искусству охоты и врачеванию. Рассказывали, что именно Хирон посоветовал Пелею жениться на морской богине Фетиде. Он исцелил Ахилла, когда тот был еще ребенком. А было это так.

Стараясь сделать сына бессмертным, мать Ахилла Фетида днем натирала его амброзией, а ночью держала и огне. Однажды это увидел Пелей. Перепуганный, он выхватил ребенка из пламени, но правая ступня Ахилла уже была сожжена. Обиженная Фетида покинула дом мужа и ушла в морские глубины. Хирон вставил в правую ногу мальчика кость великана, погибшего много веков назад. По другой легенде, более поздней и более известной в настоящее время, Фетида окунула младенца в воду подземной реки Стикс, отчего тело Ахилла стало неуязвимым, за исключением пятки, за которую мать держала его.

Все эти легенды возникли много позже, может быть, через века после создания «Илиады». В поэме отсутствует еще один сюжет, ставший начиная с V века до н. э. чрезвычайно популярным и вошедший в наши дни во все известные изложения греческих мифов. Это рассказ о том, как Ахилл жил, переодетый в женское платье. Вот как передают этот миф послегомеровские легенды.

Полей, а может быть, Фетида, желая спасти сына от предсказанной ему гибели под Троей, спрятали его на острове Скирос, где, одетый в женское платье, он рос вместе с дочерьми царя Ликомеда. Ахилл пробыл на Скиросе несколько лет. Там его называли Пирра, что значит Рыжая — по цвету его волос. Однако здесь его нашел Одиссей, который вместе с Фениксом и Нестором прибыл на Скирос под видом купца. Разложив перед царевнами разные украшения, они положили рядом прекрасное оружие — копье и щит. Женщины бросились к украшениям, и только Пирра-Ахилл схватил бронзовое оружие. Так он выдал себя. После этого Ахилл ушел вместе с Одиссеем. На Скиросе остался его сын Неоптолем, рожденный одной из дочерей Ликомеда — Деидамией. Впоследствии Неоптолем отомстил троянцам за смерть отца.

Так гласит легенда. А что по этому поводу сообщает «Илиада»? Оплакивая смерть Патрокла, Ахилл вспоминает о сыне. Нет для него горя страшнее, чем гибель друга. Даже когда б он услышал печальную весть о смерти отца или милого сына, горе его не было б столь жестоким. А ведь прежде он надеялся, что один он погибнет под Троей, а Патрокл возвратится во Фтию. Он мечтал, что его друг увезет Неоптолема со Скироса, привезет его в отчий дом и все там покажет: владения, рабов и высокие палаты. Что же касается пребывания самого Ахилла на острове Скирос, то об этом в «Илиаде» говорится, что он «разрушил Скирос, град Эниея»[38]. Выходит, Ахилл был не другом и гостем жителей острова, а их злейшим врагом! Поэма не содержит подробного рассказа об этом эпизоде, поскольку он не имеет прямого отношения к ходу повествования. По всей вероятности, дело обстояло следующим образом: плывя на корабле в Трою, Ахилл по пути захватил остров и находившийся на нем город. Мужчин перебили, а красивейших женщин увели в плен. Одна из них, которую он либо оставил на острове, либо позднее приказал туда отвезти, родила ему сына.

Так послегомеровские легенды о жизни Ахилла до Троянской войны полностью расходятся с тем, что говорится в «Илиаде».

Возмужавший Ахилл сознательно и добровольно выбирает свою судьбу — в этом заключены трагизм и величие героя поэмы. Фетида предупредила сына, что его ждет двоякий жребий, о чем говорит и сам герой:

— Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться — Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную, Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен, И меня не безвременно смерть роковая постигнет[39].

А ведь Ахиллу не были чужды мечты о мирной семейной жизни в родительском доме.

Если боги меня сохранят, и я вернусь в свой дом, говорил он, мой отец Пелен найдет мне благородную жену. Много и в Элладе, и во Фтии дочерей вельмож и властелинов земель и городов. Любую из них я назову милой супругой. Вот чего жаждет мое сердце — совершить брачный союз с непорочной милой супругой, насладиться богатством, собранным старцем Пелеем. Ибо ничто не сравнится с жизнью — ни сокровища, какими изобиловал Илион, процветавший в прежние, мирные дни, до нашествия ахейской рати; пи драгоценные предметы, находящиеся в храме Феба.

Можно все приобресть, и волов, и овец среброрунных; Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги; Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь, Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела[40].

Ценя жизнь превыше всех сокровищ и зная, что под Троен ему грозит неминуемая гибель, Ахилл все-таки остается в лагере ахейцев. Он не отбыл на корабле на свою любимую родину, хотя с первой минуты, с самого начала ссоры с Агамемноном грозил, что поступит именно так. Он повторял свою угрозу не раз. И тем не менее остался — на верную гибель. И в последнюю, роковую минуту, когда царь мирмидонян на своей колеснице ринулся в бой, чтобы отомстить за смерть Патрокла, его конь Ксанф предостерегал его человеческим голосом. Понурив голову и уронив до земли свою пышную гриву, Ксанф провещал (вещим его сделала Гера):

— Вынесся, быстрый Пелид тебя еще ныне живого; Но приближается день твой последний! Не мы, повелитель, Будем виною, но бог всемогущий и рок самовластный[41].

Мрачно и гневно ответил коню Ахилл:

— Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота! Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью[42].

С этими словами, «с криком вперед устремил он коней звуконогих»[43].

Таким образом, Ахилл жертвует своим счастьем и жизнью. А что он ожидает взамен? Только одного — печной славы у потомков. Впрочем, и другие герои Илиады» считают самым драгоценным сокровищем посмертную славу.

Но каким образом в те времена можно было передавать потомкам память о своих подвигах? Кто передавал из поколения в поколение имена героев? Как можно било увековечить картину легендарных битв и войн?

Сказители

Когда три посла ахейцев — Феникс, Одиссей и Аякс — отправились к Ахиллу, чтобы умолять его смирить свой гнев, герой забавлялся игрой на форминге[44] — несложном музыкальном инструменте с четырьмя струнами, напоминавшем гитару. Эта изящно украшенная, отделанная серебром форминга попала к Ахиллу в качестве добычи, захваченной в городе Фивы.

Лирой он дух услаждал, воспевая славу героев[45].

Это единственное во всей «Илиаде» упоминание с прославлении героев в песнях. Любопытно, что здесь в роли сказителя выступает сам царь, один из главных действующих лиц поэмы, герой, славные подвиги которого, в свою очередь, станут содержанием чьей-то песни.

Зато в «Одиссее» мы находим подробный рассказ о певце-сказителе Демодоке, певшем свои песни на пиру у царя Алкиноя. Вспомним: одержав победу над Троей, почти все ахейские воины вернулись на родину. Большинство из них пережило в пути множество приключений. Они плавали по морям, боролись с грозными опасностями. Дольше других странствовал по свету Одиссей. Шли годы, а он все был вдали от своей родины Итаки, а ему так хотелось хотя бы увидеть дым, возносящийся над родным островом. И вот он попал на остров феаков, где его дружески встретил царь Ал киной. В честь гостя в царском дворце был устроен пир. Многоумный Одиссей, однако, не называл своего имени. Когда было роздано мясо и чаши наполнились вином, в залу вошел глашатай, ведя за руку чтимого в народе певца Демодока. Он усадил старца среди пирующих, под высокой колонной, к которой гот прислонился спиной, ибо Демодок был слеп.

Тогда многославный Одиссей взял кусок мяса со своего блюда, отрезал хребтовую часть и сказал вестнику:

— Пойди, глашатай, и отдай эту почетную часть изготовленной вкусно веприны Демодоку. Я хочу показать, что чту его несказанно. На всей земле люди глубоко уважают аздов, ибо их учила пенью сама Муза, любящая их благородное племя.

Так он сказал, и глашатай проворно отнес мясо Демодоку. Певец принял его благодарно. Прочие гости тоже приступили к еде. Когда все утолили голод и жажду, Одиссей обратился к Демодоку:

— Ты для меня выше всех смертных, Демодок. Видно, тебя учила дочь Зевса Муза, а может быть, сам Аполлон — так верно ты поешь о судьбе ахейцев, о том, что они совершили и какие беды претерпели. Можно подымать, что ты сам был там, среди участников, или узнал обо всем от очевидцев. Спой о деревянном коме! Воспой божественного Одиссея, который хитростью ввел его в Трою, наполненного ахейскими мужами. И они сокрушили святой Илион. Если ты сумеешь рассказать обо всем так, как было, я стану повторять перед всеми людьми, что боги одарили тебя божественным пеньем.

Так сказал Одиссей, и Демодок запел, вдохновленный богом. Он начал с того, как аргивяне (и так тоже называли греков)[46] бросили свой стан и, предав огню шатры, на кораблях отплыли в море. Те же, кто вместе со знаменитым Одиссеем укрылись в деревянном коне, были уже в городе. Сами его жители отворили коню ворота Илиона. Копь стоял в городе, а троянцы сидели вокруг в нерешительности. Было три мнения: пронзить копьями и разрушить громаду, докатить коня до акрополя и низвергнуть с утеса или оставить в городе как жертву вечным богам. Все решились на последнее. Так и поступили — ибо было предначертано богами, что город падет, когда в него войдет деревянный конь, внутри которого будут укрываться доблестнейшие из аргивян, приготовившие троянцам черную участь и смерть.

Потом Демодок рассказал, как ахейцы вышли из своего укрытия, ворвались в город и разрушили Трою, как Одиссей, подобный самому Арею[47], вместе с божественно-грозным Менелаем бросились к дому Деифоба, где жила Елена, ставшая после смерти Париса женой Деифоба, и как наконец они победили, подкрепленные великой Афиной[48].

Так передает «Одиссея» рассказ слепого певца-сказителя, прославлявшего подвиги героев на пиру у фракийского царя Алкиноя. Именно такие певцы-аэды и были на протяжении веков хранителями легенд и преданий о подвигах героев. Их песни, посвященные обычным для того времени событиям: войнам, сражениям, грабительским набегам, — поднимались до уровня высочайшей поэзии.

Аэды читали нараспев под аккомпанемент форминги на пирах у знатных и богатых людей, во время игр и религиозных празднеств. Они излагали события свободно, надеясь только на свою память, потому что в тот период, когда деятельность аэдов развивалась особенно бурно, в XII–VIII веках до н. э., в Элладе еще не существовало письменности. Древнейшее письмо (мы называем его микенским или линейным Б) к XII в. было уже забыто. Новое же, заимствованное у финикийцев, начало распространяться лишь в VIII веке до н. э… Вот почему, произнося героическую песнь, аэд всякий раз вносил в нее нечто новое, хотя основное содержание и мотив повторялись, а язык и стиль оставались почти неизменными.

Существовавший в те времена «поэтический язык был прекрасным помощником певцов-аэдов, которые в своей речи использовали большое число готовых, сложившихся рифм, постоянных эпитетов, метафор. Таким образом, можно сказать, что поэтическое повествование было плодом не столько вдохновения, сколько образованности и выучки. Эти постоянные рифмы вырабатывались и оттачивались в языке сказителей веками. Целые стихи заучивались наизусть. В итоге все певцы рассказывали приблизительно одно и то же, притом чуть ли не в одинаковой форме, в соответствии со схемами, апробированными на протяжении веков. Индивидуальность автора почти не проявлялась, она была заведомо ограничена. Удачный поэтический прием становился достоянием всего клана певцов.

Консервативность и обезличенность творчества аэдов, использование сложившихся ритмических рифм и элементов традиционного фольклорного повествования способствовали тому, что на протяжении веков почти неизменными оставались трактовка описываемых событий, образы и даже сам текст сказаний. Повторяющиеся рифмы, прочно закрепившиеся в памяти певцов-сказителей, приобретали чуть ли не бессмертие. Их повторяли и тогда, когда отдельные слова становились непонятными не только слушателям, но и самим аэдам.

Неоднократно делались попытки объяснить возникновение «Илиады» и «Одиссеи» исходя из сходства между этими поэмами и героическими эпопеями раннего средневековья — германской «Песнью о Нибелунгах», древнеанглийским «Беовульфом» и старофранцузской «Песнью о Роланде». Для сравнения привлекали также творчество народных сказителей, которых до самого последнего времени можно было встретить во многих странах, особенно у южных славян. Однако почти все ученые XIX века, пытавшиеся сделать на основании этих сопоставлений какие-либо выводы, вынуждены были ограничиться заключениями самого общего характера. Предпринимавшиеся попытки трактовать «Илиаду» и «Одиссею» как вполне оригинальные произведения индивидуальных творцов, сразу записанные, представляются неубедительными. В противном случае не было бы разницы между историей создания «Илиады» и, например, поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш». Длительное и внимательное изучение древних героических поэм привело исследователей к выводам, которые сейчас можно считать общепринятыми. Прежде всего ученые единодушно считают, что «Илиада» первоначально не была закреплена на письме, а представляет собой результат устного творчества и создана в русле устойчивой фольклорной традиции, уходящей корнями в глубокую древность. Отдельные ее песни передавались из уст в уста им протяжении многих поколений.

Эта точка зрения высказывалась давно, но бесспорные доказательства в ее пользу впервые выдвинул великий американский ученый М. Перри, чьи открытия явились поворотным пунктом в гомероведении. Труды Перри не сразу встретили признание. Его первая обширная работа, изданная в 1928 году (по-французски), не вызвала особого интереса. Лишь после второй мировой войны (и после смерти ученого в 1935 году) его идеи были оценены по достоинству. Мы не будем вдаваться в подробности и обсуждать конкретные детали и исследовательский метод Перри. Для этого необходимо знание древнегреческого языка и основ гекзаметра — стиха, каким сложена поэма. Потребовались бы также многочисленные статистические выкладки и табличные сведения. Общий результат исследований Перри можно кратко изложить следующим образом.

Язык древнегреческих поэм представляет собой богатейшую сокровищницу готовых традиционных формул, эпитетов и речевых оборотов. Аэды пользовались ими так же, как позднейшие (и современные) поэты отдельными словами. Это существенно облегчало задачу сказителя. Выступая перед своими слушателями, аэды имели возможность сосредоточить внимание только на самом предмете повествования, поскольку в их памяти уже имелся набор готовых формул для описания различных ситуаций и характеров.

Многочисленные повторения составляют около трети текста «Илиады». Повторяются постоянные эпитеты: все вожди «божественные», «вскормленные богами»; ахейцы — «прекраснопоножные»; Зевс «молневержец», «тучегонитель»; Аполлон — «сребролукий», «далекоразящий»; Агамемнон — «пастырь народов», «владыка мужей»; Ахилл — «быстроногий»; Одиссей — «многохитрый»; Парис — «богу подобный»; Елена — «лепокудрая». Повторяются стихи, характеризующие одинаковую ситуацию: «Так произнесши, воссел…», о сраженном в бою воине: «С шумом на землю он пал». Прямая речь вводится несколькими формулами: «Быстрые речи крылатые он устремил к…».

Приведем в качестве иллюстрации строки из седьмой песни «Илиады», где описывается совет троянцев.

Так произнесши, воссел Антенор; и восстал между ними Богу подобный Парис, супруг лепокудрой Елены[49].

Постоянные эпитеты и готовые формулы повторяются десятки, иногда сотни раз. Украшающие эпитеты вместе с именами, которые они определяют, чаще всего занимают фиксированное место в стихе и не зависят от излагаемой в данном случае ситуации. Ахилл назван «быстроногим» не только в тех случаях, когда он мчится по полю битвы, но и когда он выступает в народном собрании или принимает в своем шатре послов.

Важно подчеркнуть еще и следующее: аэд располагал повторяющиеся рифмы и эпитеты не вполне произвольно, но в соответствии с определенными законами, так что в каждый момент в его памяти всплывала нужная фраза.

Аэды были мастерами-виртуозами устной поэзии. Своему искусству они обучались долгие годы. Как и в других профессиях, в этом искусстве мастерство передавалось из поколения в поколение, часто в одной семье.

Все изложенное опровергает существующие ошибочные представления, связанные с термином «народная эпика». Конечно, если считать «народным» лишь творчество абсолютно стихийное, свободное от школьной традиции, искусство аэдов нельзя назвать народным, ибо оно являлось итогом, вершиной древней утонченной духовной культуры. В то же время древнегреческие виртуозы слова — это люди простые, происходившие из низших социальных слоев. Они пели при дворах богатых и знатных людей, героями их повествований были цари и вожди, но их песни понимали самые разные слушатели, все, кто в долгие осенние или зимние вечера собирался у очага в мегароне — главной комнате богатого дома. Да и существовала ли в то время разница между образованностью царя и пастуха? Вот почему нет оснований называть эту поэзию «придворной», так же как бессмысленно говорить, что она «народная».

Перри не только предложил теорию, он, вслед за своими предшественниками — исследователями конца прошлого — начала нынешнего столетия, — занялся изучением еще живой в то время — в годы, предшествовавшие второй мировой войне, — эпикой южных славян. В 1933 году он начал собирать, записывать на граммофонные пластинки песни югославских народных сказителей. Эту работу продолжили его ученики. Первый том материалов, собранных Перри и его последователями, появился в 1954 году.

Сходство между древнегреческой и сербской эпической поэзией очевидно. Творения сербских певцов до самого последнего времени передавались только из уст в уста; притом, как правило, людьми, не умеющими ни читать, ни писать. Более того, Перри показал, что сказитель, обучившийся грамоте, очень скоро теряет способность запоминать и импровизировать! Сербские песни рассказывают о подвигах древних героев, о спорах и поединках между ними, о войнах с турками, то есть о событиях начиная с XIV века. В сербских песнях, как у Гомера, встречаются многочисленные повторы и постоянные эпитеты. Есть, конечно, и серьезные различия. Взять хотя бы тот факт, что сербские певцы не владели такой совершенной стихотворной формой, каким был греческий гекзаметр. Различны также и исторический фон, и культурные традиции.

Можем ли мы более подробно говорить о тех певцах, которым обязаны возникновением «Илиады» и «Одиссеи»? Да, потому что творчество аэдов изучено достаточно тщательно.

Гомер

Как мы уже говорили, творчество аэдов достигло наивысшего расцвета в XII–VIII веках до н. э. Это не значит, что певцов-сказителей не существовало раньше или позднее. Творчество аэдов уходит своими корнями в великую и славную эпоху, которую мы называем микенской. (Так в современной науке принято называть период древнегреческой истории XVI–XII веков до н. э..) Одним из главных политических и культурных центров в тот период были Микены, расположенные на Пелопоннесском полуострове в области Арголида. В «Илиаде» микенский царь Агамемнон выступает как верховный вождь всего греческого воинства. В Микенах по сей день сохранились развалины большого замка, в царских могильниках которого археологи обнаружили неисчислимые сокровища.

Именно о микенской эпохе пойдет речь в данной книге, поскольку этот период составляет исторический фон большинства греческих мифов, в том числе повествующих и Троянской войне. В ту эпоху возникли не только многие легенды, по и языковые формулы, благодаря поэзии аэдов сохранившиеся неизменными на протяжении столетий. Хотя микенский мир пришел в упадок уже в XII веке до н. э., память о его царях, героях, войнах и дворцах продолжала жить в преданиях, песнях, поэмах.

Тематика эпических песен весьма разнообразна. Например, Демодок. воспевавший на пиру у Алкиноя воинские подвиги ахейцев под Троей и разрушение Илиона, в «Одиссее» рассказывает веселую историю о любви Арея и Афродиты, застигнутых на месте преступления ревнивым мужем Гефестом. Герои «Илиады» и «Одиссеи» часто вспоминают о великих походах и войнах прошлого: о походе семи царей против Фив[50], о плавании аргонавтов за золотым руном[51], о Калидонской охоте[52]. Всем этим преданиям были посвящены эпосы, подобные «Илиаде» и «Одиссее», по значительно более древние, чем эти две великие поэмы. К сожалению, все древнейшие эпосы погибли. Сохранились лишь две знаменитые поэмы Гомера, позволяющие нам судить о творчестве многих поколений аэдов. Хотя обе поэмы со времен глубокой древности приписываются одному автору, совершенно очевидно — и это легко доказать, — что они возникли неодновременно. «Одиссея» моложе «Илиады» по меньшей мере на несколько десятков лот. Но даже когда речь идет об «Илиаде», авторство Гомера не представляется бесспорным.

Известно, что имя Гомера в древности глубоко почиталось. Однако сведения о нем чрезвычайно скудны. Существовали всевозможные биографии поэта, но они относились к более позднему времени, содержали массу противоречивых данных и были, мягко говоря, в значительной степени фантастичны. Уже в древности, о чем сообщает античное двустишие, за право называться родиной величайшего греческого поэта «спорили семь городов». В действительности таких городов-претендентов было по меньшей мере двадцать, поскольку в состав упомянутой семерки входили то одни, то другие города. Ненадежны и попытки древних авторов определить даты жизни Гомера. Высказывалось предположение, что он был современником описанных им событий, то есть жил во времена Троянской войны, которая, по наиболее распространенному мнению, велась около 1200 года до н. э. (о датировке событий Троянской войны позднее и этой книге будет более подробный разговор). Согласно другим авторам — а их несомненное большинство, — Гомер жил спустя несколько столетий после падения Трои. Критический анализ тех сведений о личности Гомера, которые содержатся в древних источниках, покапывает, что заслуживает внимания лишь следующее.

По всей вероятности, между 800 и 750 годами до пашен эры жил некий аэд, чье имя звучало так: Мелесиген. Происходя из города Смирна на побережье Малой Азии, Мелесиген много лет прожил на острове Хиос. Он хорошо знал район, где некогда высилась Троя. Возможно, что поэт какое-то время находился мри дворе некоего знатного человека, род которого восходил к одному из героев Троянской войны. Мелесигену принадлежит идея: выделить из большого числа героических песен и легенд один из эпизодов — гнев Ахилла и его пагубные последствия — и положить его в основу сюжета эпопеи. Выстраивая композицию своего произведения, автор проявил большое мастерство и изобретательность. Все в поэме связано, взаимообусловлено и монтировано. Поэт стремится подробно объяснить причину развития событий именно так, а не иначе. Создается впечатление, что он испытывает особое удовольствие, обосновывая те или иные события. Фактов случайных, монтировка которых представляла бы для него трудности, он избегает. Даже поступками богов руководят не ноля случая и не прихоть, а определенные побуждения и желание достичь конкретной цели, помочь тому или иному пароду. Автор «Илиады» не был оригинален в области языка, стилистики и стихосложения. Поэтическое мастерство досталось ему в наследство от многих поколений предшественников, певцов-сказителей древности. Это ему, несомненно, принадлежит заслуга создания стройной, четко продуманной композиции. Так на основе внимательного изучения «Илиады» нам удалось сделать ряд выводов относительно творчества поэта, о котором другие источники нам почти ничего не говорят. Не приходится удивляться тому, что сведения о Гомере так скудны и ненадежны. Ведь он был лишь аэд, и современники относились к нему как к ремесленнику, слагающему стихи и поющему песни. В одном месте «Одиссеи» как равные перечисляются: прорицатель, врач, плотник и т. д. В те времена поэт, творческая личность, еще не был окружен особым уважением и почитанием.

В 1795 году немецкий филолог Фридрих Август Вольф в своей книге «Введение к Гомеру» высказал мнение, что «Илиада» и «Одиссея» — это собрание отдельных песен. Ученый выступил с утверждением, что такие крупные поэмы не могли создаться в известной нам форме, не будучи зафиксированы на письме. А поскольку в ту эпоху в Греции письменность не существовала, первоначально должны были возникнуть лишь короткие песни, рассчитанные на устное воспроизведение. Эти песни варьировались и видоизменялись до тех пор, пока в VI веке до н. э. не были сведены воедино и записаны. Со времен Вольфа появилось огромное множество филологических трудов, развивавших его идеи. Их авторы с высокой эрудицией и изобретательностью выявляли первоначальные тексты, которые позднее вошли в состав «Илиады» и «Одиссеи». Иными словами, дело изображалось так, словно великие литературные произведения создаются подобно тому, как в наши дни нередко пишутся научные сочинения — посредством переложения чужих мыслей. Используя такой прием, нетрудно из двенадцати книг скомпоновать тринадцатую, столь же заурядную, как те двенадцать.

Сейчас мы отказались от наивного и, по сути дела, поверхностного толкования такого поэтического шедевра, каким является «Илиада». Вместе с тем в настоящее время никто уже не утверждает, будто Гомер является автором поэмы от первой строки до последней. Эпопея, которая возникла как произведение устного творчества, претерпевала изменения. И даже если она сравнительно рано — возможно, уже в VIII веке до н. э. — была закреплена на письме, позднее в нее могли включаться отдельные стихи и эпизоды, не нарушавшие строго продуманной композиции и стройной организации всего материала. И вообще — что такое авторство в эпоху аэдов? Ведь стиль, формулы, мотивы, повторяющиеся описания были общим достоянием. Каждый аэд достаточно свободно пользовался достижениями и находками многих поколений своих предшественников. Выстраивая свое повествование, певец вплетал в него древние песни. При этом он сознавал, что так же обойдутся с его творением другие поэты-сказители. М. Перри показал в своих трудах, что многие поколения певцов-сказителей в состоянии сохранить на века даже весьма обширные эпические произведения.

Что же касается идеи — сделать гнев Ахилла организующим началом эпоса, — то она, несомненно, зародилась в голове определенного, конкретного поэта.

Форма же, мотивы, стилевые особенности определялись древнейшей традицией. Таким образом, говоря «Гомер», мы выражаем свое преклонение перед памятью многих поколений анонимных певцов.

«Киприи»

Гомеру в древности приписывались не только «Илиада» и «Одиссея», но и другие произведения: гимны богам, эпиграммы и даже шутливая поэма «Война мышей и лягушек». Говорили, что ему принадлежит цикл поэм о начале и конце Троянской войны, т. е. о тех событиях, которые в «Илиаде» лишь попутно упоминаются. Называли, правда, и имена других авторов. Так, в IV веке до н. э. в своем трактате о поэзии Аристотель писал о принципиальном отличии произведений Гомера от цикла поэм, представлявших всю цепь событий Троянской воины, начиная от ее причин и кончая падением Трои.

«Гомер и в этом отношении при сравнении с другими может показаться божественным; ведь он и не попытался изобразить всю войну, хотя она имела начало и конец. Его поэма могла бы выйти в таком случае слишком большой и неудобообозримой или, получив меньший объем, запутанной вследствие разнообразия событий. И вот он, взяв одну часть (войны), ввел много эпизодов, напр., перечень кораблей и другие эпизоды, которыми разнообразит свое произведение. А другие поэты группируют события вокруг одного лица, одного времени и одного многосложного действия, например, автор «Киприй» и «Малой Илиады»[53].

Названные Аристотелем поэмы принадлежат к Троянскому циклу. Великий философ, вопреки более ранней традиции, считал очевидным, что поэмы Троянского цикла не могут быть творениями Гомера, поскольку с точки зрения концепции и композиции они разительно отличаются от «Илиады». Без сомнения, Аристотель прав, хотя нам трудно составить себе полное представление об этих поэмах, поскольку ни одна из них до нас целиком не дошла, и мы судим лишь на основании небольших фрагментов и кратких изложений. Мы даже не имеем возможности ответить на вопрос о том, когда они возникли — до «Илиады» или после нее.

Наиболее известная из этих поэм — «Киприи». В качестве ее авторов помимо Гомера называли Гегесия и Стасина, о которых мы ничего не знаем, кроме их имен.

Вот содержание этой поэмы, восстановленное на основе упоминаний в произведениях древних авторов.

Отягощенная избытком людей, Земля обратилась за помощью к Зевсу. Поглядев на Землю, бог сжалился над пей и решил облегчить ее участь, вызвав кровопролитные воины. Первой из этих войн стал поход семерых царей против Фив. Вторая возникла в результате спора между тремя богинями. Этот спор разгорелся во время пира на свадьбе морской богини Фетиды и царя Фтии смертного Пелея. На свадьбу Фетиды и Пелея были званы все олимпийские боги, кроме богини раздора Эриды. Раздосадованная богиня с ведома Зевса подбросила собравшимся гостям золотое яблоко с надписью «прекраснейшей». Три богини одновременно протянули руки за яблоком: супруга Зевса Гера, его дочь Афина и богиня любви Афродита. Небожительницы обратились к Зевсу, чтобы он решил, кому должно достаться яблоко. Зевс повелел, чтобы они в сопровождении Гермеса отправились на гору Иду, расположенную в Малой Азии, к югу от Трон, где в это время пас стада прекрасный юноша, сын троянского царя Приама Парис. Он-то и должен был решить спор. Каждая из богинь старалась склонить юношу на свою сторону. Гера обещала ему власть и богатство, Афина — мудрость и военную славу, Афродита — любовь самой прекрасной женщины на земле-Елены. Парис вручил яблоко Афродите.

Вскоре после этого Парис, носивший второе имя — Александр, вернулся в Трою и начал строить большие корабли, на которых отправился в далекое плавание. Его брат Гелен и сестра Кассандра, обладавшие даром провидения, с самого начала предсказывали, что этот поход принесет Трое неисчислимые бедствия. Однако Александр остался непреклонен.

И вот троянский царевич высадился на побережье Лаконии и был дружелюбно принят царем Менелаем в его столице Спарте. Но когда Менелай отбыл на остров Крит, Парис с помощью Афродиты соблазнил и увлек за собой прекрасную Елену. Кроме того, он погрузил на свои корабли и сокровища, похищенные им в гостеприимном доме спартанского царя.

Братья Елены, Кастор и Полидевк, в это время находились вдали от дома. Они участвовали в грабительском набеге. Надо сказать, что разбой r те времена являлся обычным занятием молодых царевичей. Когда похитители гнали перед собой захваченные стада, их настигли владельцы скота. Началась схватка. Преследователей удалось отбросить, но Кастор погиб. Так смерть разлучила братьев, которые никогда прежде не расставались. Сжалившись над близнецами, Зевс даровал им бессмертие[54].

Между тем посланница Зевса Ирида сообщила Менелаю о том, что произошло в его отсутствие в Спарте. Менелай обратился за помощью к своему брату Агамемнону, царю соседней со Спартой Арголиды. Без согласия Агамемнона — верховного вождя всех ахейских племен — нельзя было начинать войну. Затем Менелай отправился в город Пилос, расположенный на западном побережье Пелопоннеса, чтобы посоветоваться с его царем старцем Нестором, мнением которого все очень дорожили. После этого совещания собрались ополчения царей почти всех областей Греции. Правда, не все спешили, покинув свой дом, отправиться в далекое морское путешествие, чтобы отомстить за обиду Менелая. Царь острова Итака Одиссей прикинулся даже сумасшедшим, надеясь, что благодаря этому его оставят в покое. Однако нашелся человек, родственник Менелая Паламед, который разоблачил Одиссея и пригрозил смертью его малолетнему сыну. После этого Одиссеи, естественно, согласился принять участие в походе.

Итак, были собраны греческие цари с их дружинами, и Агамемнон возглавил поход против Трои[55].

Книга вторая Агамемнон

Авлида

Дальнейшие события, рассказанные в «Киприях», протекали так.

Когда войско ахейцев собралось, флот остановился в небольшом заливе около города Авлида, у северных берегов Беотии, напротив Эвбеи, там, где пролив между островом и материком наиболее узок. Прежде чем выйти в открытое море, греческие воины на святых алтарях под явором принесли жертвы богам. Вдруг явилось чудо, о котором в «Илиаде» рассказывает Агамемнон:

… Дракон, и кровавый, и пестрый, Страшный для взора, самим олимпийцем на свет извлеченный, Вдруг из подножья алтарного выполз и взвился на явор. Там, на стебле высочайшем, в гнезде, под листами таяся, Восемь птенцов воробьиных сидели, бесперые дети, И девятая матерь, недавно родившая пташек; Всех дракон их пожрал, испускающих жалкие крики. Матерь кругом их летала, тоскуя о детях любезных; Вверх он извившись, схватил за крыло и стеняшую матерь[56].

Безмолвно стояли пораженные воины. Тогда выступил прорицатель Калхас. Он истолковал это знаменит так: греки будут воевать девять лет и только на десятый год победят троянцев.

Между тем прошло еще немало лет, прежде чем началась война у стен Трон. Как сообщается в «Киприях» — корабли ахейцев, выйдя из Авлиды. отправились на восток, к берегам Малой Азии. Не зная пути в Трою, греки вначале ошибочно приплыли в Мисию, страну, расположенную много южнее Трои. Здесь, на берегу реки Кайк. находился город Тевфрания. Уверенные, что они находятся на землях троянцев, ахейские воины ворвались в город и начали грабить. Однако им пришлось встретиться с серьезным противником — сыном Геракла Телефом, женатым на дочери здешнего царя. Телеф сразил многих ахейских воинов, но и сам едва не лишился жизни. Увидев Ахилла, он бросился бежать, однако споткнулся о виноградную лозу и упал. В этот момент копье Ахилла пронзило ему бедро.

Поняв наконец, что они находятся не в Трое, ахейцы ушли от берегов Тевфрании. Но тут разразилась буря: она разбросала ахейские корабли и погнала их назад, в сторону Греции. При этом Ахилл оказался на острове Скирос, где женился на дочери царя Ликомеда Деидамии.

Как видим, о пребывании Ахилла на Скиросе «Киприи» рассказывают по-иному, чем приведенный выше миф, согласно которому Фетида, желая спасти сына от участия в Троянской войне, укрыла его на Скиросе, где он рос вместе с дочерьми царя Ликомеда, одетый в женское платье. И не так как «Илиада» — в «Илиаде», как мы помним, Ахилл захватил Скирос и разграбил его. То обстоятельство, что скиросский царь в каждой из этих версий носит иное имя. не имеет существенного значения.

После первого, неудавшегося похода на Трою прошло восемь лет, а после похищения Елены — десять. Ахейцы снова собрались в Авлиде. На этот раз они решили не плыть дальше, пока не найдут человека, который знает путь и сможет провести их по морю до Трои. Однако найти такого человека они никак не могли. Но тут в лагере ахейцев появился хромой нищий в лохмотьях, оказавшийся переодетым Телефом. Рана, нанесенная ему Ахиллом, не заживала в течении восьми лет; и он приехал и страну ахейцев, потому что прорицательница, к которой он обратился за советом, сказала: «Исцелить тебя сможет только тот, кто ранил». Телеф предложил ахейцам: «Я проведу вас к владениям Приама, но прежде пусть Ахилл меня исцелит!»

И верно, когда Ахилл концом своего копья коснулся раны Телефа (или, как сообщают другие источники, посыпал рапу ржавчиной с конца своего копья), рапа тут же затянулась.

Позднейшие греческие поэты и драматурги добавили новые детали и расцветили этот эпизод. Рассказывали, например, что Телеф, который никак не мог уговорить Ахилла, отправился за советом к жене Агамемнона Клитемнестре. Похитив ее малолетнего сына Ореста, он стал грозить, что убьет ребенка, если Ахилл не залечит ему рану.

Итак, провожатый нашелся, а флот все не мог тронуться с места. День за днем непрерывно дули неблагоприятные ветры и море было неспокойно. Тогда выступил с речью прорицатель Калхас:

— Флот греков не может отплыть из Авлиды по вине Артемиды, которая послала неблагоприятные ветры. А сделала она это потому, что царь Агамемнон оскорбил богиню. Он застрелил на охоте священное животное Артемиды — лань и похвалялся тем, что стреляет из лука лучше самой богини, владычицы лесов и зверей. Ветер не стихнет и море не успокоится, пока царь не принесет ей в жертву свою дочь Ифигению!

Царь Агамемнон склонился перед волей богини. В Микены, где жила Клитемнестра с детьми, отправились гонцы, которые потребовали, чтобы царица вместе с Ифигенией как можно скорее прибыла в Авлиду, где царевна якобы должна обручиться с Ахиллом.

Прибыв в Авлиду, мать и дочь узнали правду: жрец заколет Ифигению на алтаре подобно тому, как убивают жертвенных животных.

Артемида, однако, сжалилась над царевной, и в последнюю минуту, когда Ифигения уже лежала на алтаре и жрец занес над ней нож для нанесения смертельного удара, случилось чудо. Внезапно густое облако окутало алтарь. Когда оно развеялось, на каменной плите лежала лань, обагренная бьющей из свежей раны кровью. А Ифигению богиня унесла в Тавриду.

После этих событии греческий флот поплыл в Трою. А в душе Клитемнестры навсегда осталась смертельная ненависть к мужу.

Миф об Ифигении приводится во многих произведениях афинских драматургов V века до н. э… Сохранились две трагедии Еврипида: «Ифигения в Авлиде» и «Ифигения в Тавриде». Согласно одной из легенд, в Тавриде (современный Крым) Ифигения стала жрицей Артемиды.

Знаменательно, что «Илиада» не содержит рассказа о принесении в жертву Ифегении. Более того, в поэме вообще не упоминается дочь Агамемнона с таким именем. Вот что говорит царь Микен о своих дочерях: «Три у меня дочери: Хрисофемиса, Лаодика и Ифианасса. Пусть любую из них берет Ахилл, даже без венца. Пусть отведет ее в отеческий дом, а я дам за нею приданое, какого никто не давал за невестой»[57].

Агамемнон готов был отдать в жены Ахиллу любую из своих дочерей, предлагал в приданое семь городов «процветающих, многонародных», только бы доблестнейший из воинов смирил свой гнев.

Что заставляло Агамемнона столь униженно просить Ахилла сменить гнев на милость? Дело в том, что много дней ему пришлось смотреть на то, как под ударами троянцев гибнут греки.

Сон Агамемнона и каталог кораблей

Вторая песнь «Илиады» содержит несколько сотен строк, которые в сокращенных изданиях или при переводах нередко опускаются. Действительно, эти звучные стихи не имеют прямого отношения к развитию сюжета. О чем они? В них содержится несколько сотен географических названий и имен собственных, и рассказывают они о том, из какой области Греции, под чьим предводительством и сколько прибыло кораблей под Трою. Этот смотр войск производится на равнине у стен Илиона на десятом году войны и через несколько дней после ссоры Агамемнона с Ахиллом из-за двух пленниц — Хрисеиды и Брисеиды.

Ахейцы бросаются в бон, окрыленные надеждой, что сейчас наконец, после стольких лет войны, они ворвутся в славный город Приама. Откуда у них вдруг возникла такая уверенность? И почему они выходят на поле сражения в тот момент, когда сильнейший среди них, Ахилл, разгневанный и обиженный, сидит со своей дружиной в палатках у кораблей и не желает принимать участия в войне?

Оказывается, в этом повинен сам отец богов и люден Зевс, пославший Агамемнону обманчивый Сон, который принял облик старца Нестора, более всех чтимого Агамемнон. Сон сказал царю:

— Ты спишь, Агамемнон, сын Атрея? Не подобает проводить во сне «мужу совета», коему вверено столько людей и столько важных дел! Слушай меня внимательно, ибо я пришел как вестник Зевса! Отец богов и людей, который о тебе печется, велит тебе вести в бой все ополчения ахейцев. Ныне ты завоюешь град троянский. Все бессмертные боги, обитающие на Олимпе, согласны с этим. Всех убедила Гера. Над Троей, по воле Зевса, носится гибель! Сохрани в душе мои слова и страшись их позабыть после того, как тебя оставит сон благотворный[58].

Сказав это, сонное видение отлетело, а царь стал размышлять о том, чему суждено сбыться.

Возникает вопрос: зачем Зевс прислал Агамемнону обманчивый Сон?

Оказывается, Зевс желал погибели ахейцев. Он уступил мольбам матери Ахилла, Фетиды, которая, хоть она и пребывала в морских глубинах, услышала плач сына, лишившегося Брисеиды. Богиня вышла из морской бездны в виде легкого облака и села на песок у моря близ милого сына. Богиня нежно ласкала его рукой и так говорила:

— Зачем ты рыдаешь, сын мой? Какая печаль посетила твое сердце? Поведай мне, не скрывайся.

И Ахилл рассказал матери обо всем, что случилось: как царю Агамемнону пришлось отослать в отчий дом Хрисеиду и как, разгневанный, он приказал своим послам увести из палатки Ахилла прекрасную дочь Бриса. Поведав эту печальную-историю, Ахилл стал просить мать помочь ему:

— Если только можешь, заступись за сына! Взойди на Олимп и моли всемогущего Зевса, если ты когда-то и вправду помогла ему словом и делом. В доме отца еще в юности я часто слышал, что ты, единственная из бессмертных, помогла Зевсу, когда его хотели заковать в цепи олимпийские боги Гера, Посейдон и Афина Паллада. Ты явилась на помощь. Ты призвала на Олимп сторукого титана, которого боги называют Бриареем, а люди — Эгеоном. Этот страшный титан превышает силой самого Зевса. Бриарей воссел близ Зевса, и боги испугались и отступили от отца богов и людей.

Напомни вес это Зевсу и моли, обнимая колени, пусть он поможет троянцам и пусть они оттеснят ахейцев к морю, к кораблям. Пусть он смертью поразит многих ахейцев. Тогда надменный сын Атрея поймет, сколь он преступен, обесчестив храбрейшего из ахейцев!

Слушая это, Фетида заливалась слезами и так говорила сыну в ответ:

— Зачем я родила тебя, сын мой, если тебе суждены одни лишь беды? Пусть Зевс сделает так, чтобы ты мог оставаться возле кораблей без слез и печален. Краток твой век, и смерть твоя близка. Всех ты кратковечней и всех злополучней! В злую годину я тебя породила. Но я вознесусь на Олимп многоснежный и все поведаю метателю молний Зевсу. Быть может, оп внемлет моему моленью. Ты же оставайся при быстрых судах, питай гнев на ахейцев и удерживайся от битв. Зевс вчера отошел к отдаленным водам Океана на пир к эфиопам. С ним — сонм бессмертных. на Олимп они вернутся на двенадцатый день. Тогда я пойду к Зевсову дому и припаду к его ногам. Я надеюсь, что смогу умолить бога.

И вот миновало двенадцать дней, и на светлый Олимп возвратились бессмертные боги. Фетида не забыла молений сына. Утром она поднялась из пенного моря, с ранним туманом взошла на Олимп. Там она увидела одиноко восседающего на самой вершине многоверхой горы метателя молний Зевса. Сев рядом и обняв левой рукой его колени, а правой тихо коснувшись бороды, богиня стала молить отца и владыку бессмертных:

— Если я тебе, отец наш, когда-либо помогла слоном или делом, исполни одно мое моленье! Отомсти за моего сына, которому суждено умереть молодым! Его обесславил Агамемнон. Отомсти за него, промыслитель небесный! Даруй троянцам победу до тех пор, пока ахейцы не воздадут честь моему сыну.

Тучегонитель долго безмолвствовал. Он страшился Геры, се оскорбительных речей. Гера и так неустанно бранила его за то, что оп помогает троянцам. И все же Зевс решился. Движением головы он дал понять, что выполнит просьбу морской богини[59].

Вот почему был послан Агамемнону обманчивый Сои — Зевс сдержал слово, данное Фетиде. И предводитель ахейцев послушался лживых слов сонного видения. Ранним утром он созвал совет вождей. Собрание было бурным. В какой-то момент казалось, что греческие воины разбегутся по своим палаткам и поспешат на корабли, чтобы вернуться на родину. Но их остановили мудрые речи Нестора и Одиссея. Все стали готовиться к сражению. Прежде всего в жертву Зевсу заклали тучного пятилетнего тельца. А царь Агамемнон вознес богу громкую молитву:

— Славный, великий Зевс, чернооблачный житель эфира! Дай, чтобы солнце не скрылось и мрак не спустился на землю Прежде, чем в прах я не свергну Приамовых пышных чертогов, Черных от дыма, и врат не сожгу их огнем неугасным; Прежде, чем Гектора лат на груди у него не расторгну, Медью пробив; и кругом его многие други трояне Ниц не полягут во прахе, зубами грызущие землю![60]

Однако Зевс не склонился к его молитве. Он принял жертвы, а сам готовил герою тяжкие испытания.

Кончив молитву, ахейцы зажарили тельца и устроили пир. Насытившись, ахейские воины стали готовиться к бою. Неисчислимая рать шла от кораблей на равнину, по которой бежал Скамандр. Земля стонала мод ногами людей и копытами коней. Наконец отряды ахейцев остановились на Скамандрийском лугу. А было их сколько листьев на деревьях и как цветов весной в долинах.

После этого в «Илиаде» начинается перечисление народов, вождей, городов и кораблей, прибывших из Греции под Трою. Вторая песнь «Илиады» носит название «Сон. Беотия, или Каталог кораблей». Обычного читателя эта часть поэмы может оставить равнодушным, но историку и филологу ома дает бесценный материал для исследований. Прежде чем говорить о результатах этих исследований, приведем для ознакомления фрагмент из второй песни. Прочитав сто, читатель увидит, в какую высокохудожественную поэтическую форму облечен такой, казалось бы, непоэтический материал.

Вот этот фрагмент.

Локров Аякс предводил, Оплот сын быстроногий; Меньше он был, не таков, как Аякс, Теламонид могучий, Меньше далеко его; невеликий в броне полотняной. Но копьеметец отличный меж геллонов всех и данаев Он предводил племена, населявшие Кинос и Опус, Вессу, Киллиар и Скарф и веселые долы Авгеи; Тарфы и Фроний, где воды Воагрия быстро катятся. Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону С воинством локров мужем, за священною живших Эвбеей. Но народов эвбейских, дышащих боем абантов, Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи, Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком, Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе, Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль, Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов, Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших, Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях. Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону. Но мужей, населяющих град велелепный Афины, Область царя Эрехфея, которого в древние веки Матерь земля родила, воспитала Паллада Афина, И в Афины ввела, и в блестящий свой храм водворила, Где и тельцами, и агнцами ныне ее ублажают Чада Афин, при урочном исходе годов круговратных, — Сих предводил Петеид Менесфей, в ратоборстве искусный. С ним от мужей земнородных никто не равнялся в искусстве Строить на битвы и быстрых коней, и мужей-щитоносцев. Нестор один то оспаривал, древле родившийся старец. С ним пятьдесят кораблей, под дружиною, черных примчалось. Мощный Аякс Телемонид двенадцать судов саламинских Вывел и с оными стал, где стояли афинян фаланги. В Аргосе живших мужей, населявших Тиринф крепкостенный, Град Гермиону, Азину, морские пристанища оба, Грады Трезену, Эйон, Эпидавр, виноградом обильный, Живших в Масете, в Эгине, ахейских юношей храбрых — Сих предводителем был Диомед, знаменитый воитель, Также Сфенел, Кананея великого сын благородный; С ними и третий был вождь, Эвриал, небожителю равный, Храбрый Мекестия сын, потомок царя Талайона. Вместе же всех предводил Диомед, знаменитый воитель, — Осьмдесят черных судов под дружинами их принеслося. Но живущих в Микене, прекрасно устроенном граде, И в богатом Коринфе, и в пышных устройством Клеонах; Орнии град населявших, веселую Арефирею, Г рад Сикион, где царствовал древле Адраст браноносный, Чад Гиперезии всех, Гоноессы высокоутесной; Живших в Пеллене, кругом Эгиона мужей обитавших, Вдоль по поморью всему и окрест обширной Гелики, — Всех их на ста кораблях предводил властелин Агамемнон. Рать многочисленней всех, превосходнее всех ратоборцы С ним принеслися; он сам облекался сияющей медью, Славою гордый, что он перед сонмом героев блистает Саном верховным своим и числом предводимых народов[61].

После этих строк продолжается перечисление — кто, откуда и сколько привел кораблей: из Лакедемона Менелай — 60, из Пилоса Нестор — 90, Агапенор, царь Аркадии, удаленной от моря области, не имевшей своего флота, привел полученные от Агамемнона 60 кораблей. С Итаки и соседних островов Одиссеи собрал только двенадцать «красноносых» кораблей; предводитель это — лийских племен Фоас привел 40 черных кораблей; Идоменей с Крита — 80; Тлиполем привел родосцев на девяти кораблях; «вслед из Нирей устремлялся с тремя кораблями из Сима»; мирмидоняне, ахейцы и эллины под предводительством Ахилла прибыли на пятидесяти кораблях — «но народы сии о гремящей не мыслили брани»; «некому было водить на сражения строев их грозных»[62], потому что Ахилл быстроногий возлежал в своей палатке, разгневанный из-за дочери Бриса, которую у пего отнял Агамемнон.

Перечню кораблей, племен и вождей посвящено еще немало звучных стихов «Илиады». Можно ли на их основании делать какие-либо общие выводы, касающиеся Греции времен Троянской войны?

Ахейская Греция

Известно, что в классические времена на землях, заселенных греками, существовало несколько сотен мелких государств. Площадь самых обширных из них не превышала нескольких тысяч квадратных километров. Из множества мелких политических образований бессмертную славу (и место на страницах учебников) заслужили лишь несколько. Прежде всего это — Афины и Спарта, Коринф и Фивы. (Те государства, о которых меньше говорят и пишут, тоже, разумеется, имели свою интересную историю и значительные культурные достижения.)

Политическая карта греческого мира в древности напоминала многоцветную мозаику, сложенную из мелких камешков. Такое положение сохранилось и в V веке до пашен эры, когда велись греко-персидские войны, и во времена Перикла, и позднее. Даже македонский царь Филипп II после победы под Херонеей в 338 году до пашей эры формально не лишил греческие государства независимости.

Допустим, что «Каталог кораблей» в «Илиаде» представляет собой достоверный исторический источник, отражающий политическую ситуацию Греции в период Троянской войны, то есть около 1200 года до пашен эры. Хотя древняя традиция предлагала различные датировки осады Трои, все они тяготеют к указанному времени. Новейшие исследования также придерживаются этой даты.

Прежде всего, разумеется, следовало бы доказать, что «Каталог кораблей» заслуживает доверия в качестве исторического источника. Этим вопросом мы вскоре займемся. А пока, используя данные «Илиады» как исторический материал, попытаемся воспроизвести на их основе карту ахейской Греции. (Мы уже говорили, что так называли себя жители этого района в XVI–XIII веках до н. э… Мы помним также, что в ту пору большую роль играли Микены.)

При чтении «Каталога кораблей» становится ясно, что тогдашняя Греция, как и в классический период, распадалась на бесчисленное множество мелких государств. Если верить «Илиаде», цари и военачальники как будто подчинялись верховному вождю Агамемнону. Вместе с тем из текста той же «Илиады» следует, что верховная власть Агамемнона была в значительной степени эфемерной. В противном случае разве мог бы Ахилл в присутствии всего войска грубо оскорблять и поносить царя Микен за то только, что тот отнял у него наложницу?

Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя[63].

Так кричал Ахилл. Более того, он грозил, что вернется на родину. А потом, когда ахейское войско ринулось в бой, Ахилл спокойно сидел со своей дружиной у палаток, наигрывая на форминге. Поэма содержит много других свидетельств полной независимости вождей ахейских племен. Они, например, ведут между собой войны, на которые царь Микен не в силах оказать какого-либо влияния. Он только «primus inter pares» — первый среди равных.

В «Каталоге кораблей» названо много стран, городов и народов, хорошо известных с классических времен. Назовем хотя бы Афины и Лакедемон (со столицей в Спарте). Хотя географические названия часто остаются неизменными на протяжении веков, различия в политической карте микенской Греции и Греции классического периода огромны. Возьмем для примера земли, находившиеся под властью Агамемнона. Если судить на основании текста «Каталога кораблей», его владения простирались от столицы, Микен, в Северной Арголиде, через Клеоны, Коринф и Сикион далеко на запад, вдоль северного побережья Пелопоннеса. В классический же период Микены превратились в небольшую деревеньку, располагавшуюся у руин замка и находившуюся в подчинении у Аргоса. Прочие перечисленные города преобразовались в мелкие самостоятельные государства. То же произошло и с царством Диомеда. Если в «Илиаде» Диомеду принадлежит вся Южная Арголида, где находилась и. его столица замок Тиринф, весь полуостров Трезены и даже остров Эгина, в VI–V веках до н. э. на этой территории располагалось более десятка независимых государств.

Другой факт. В «Каталоге кораблей» названы племена, неизвестные уже в классический период. Так, например, об абантах на острове Эвбея или мирмидонянах в Южной Фессалии, где родился Ахилл, сохранились лишь воспоминания. Зато «Илиаде» неизвестны те греческие племена, которые появились на землях Эллады после XII века до н. э… В XII столетии до н. э. на Пелопоннесский полуостров с севера пришла последняя волна эллинов, произошло нашествие дорийцев. Именно эти варварские племена разрушили государственность ахейцев и привели к гибели их культуру. Дорийцы захватили Микены и другие замки и прочно обосновались на значительной части Пелопоннеса и на многих островах.

Не вдаваясь в детали, чрезвычайно запутанные и сложные, мы можем со всей определенностью утверждать, что политическая картина, которую наблюдал поэт, автор «Илиады», составлявший перечень ахейских войск, сильно отличалась от той, что имела место в классический период. Различны были в ту и другую эпохи не только границы между государствами и расселение племен, но и соотношение политических сил. Наилучшим образом это иллюстрируют содержащиеся в «Каталоге кораблей» сведения о количестве кораблей, присланных под Трою из разных областей. Цифры эти нельзя, разумеется, считать точными и подлинными. Однако вполне вероятно, что, по мысли поэта, они должны были служить показателями роли и значения отдельных ахейских государств.

Наибольшее число кораблей — сто — прибыло из владений Агамемнона, из Микен и соседних городов. Затем следует Пилос Нестора, откуда пришло девяносто кораблей. Диомед из Тиринфа и Идоменей с Крита привели по восемьдесят кораблей. Зато Менелай, из-за чьей жены, собственно, и велась война, привел из своей прекрасной и обширной страны Лаконики всего шестьдесят кораблей — столько же, сколько жители Аркадии, расположенной в глубине Пелопоннеса, вдали от моря, не имевшие своих кораблей и получившие их от Агамемнона. Седьмое и восьмое места занимают народы, выславшие по пятьдесят кораблей, — это афиняне и мирмидоняне Ахилла.

Читатель, даже мало искушенный в истории Древней Греции, легко заметит, что два государства, ставшие в классический период наиболее богатыми и могущественными, — Афины и Спарта (Лаконика) — фигурируют в конце нашего перечня. Первые же места занимают Микены, Пилос и Тиринф — города, которые в более поздние времена либо вообще утратили самостоятельность, либо перешли на второстепенные роли.

Все изложенное может вызвать возражения.

— Действительно, — скажет читатель, — «Каталог кораблей» из Второй песни «Илиады» позволяет делать такие выводы, но есть ли уверенность, что поэтический «Каталог» не является лишь плодом буйной фантазии? Где доказательства того, что в нем сохранился хотя б слабый отзвук, далекий отблеск былого? Если Гомер творил вскоре после 8000 года до пашен эры, а «Каталог кораблей» представляет ахейский мир в эпоху Троянской воины, то разрыв во времени огромен — почти пять веков! Могли ли несколько поколений сказителей точно сохранить картину соотношения политических сил? Где искать критерий достоверности этой поэтической информации?

Археология и поэзия

Вот что поразительно: между «Илиадой» и «Каталогом», входящим в поэму как ее составная часть, существуют серьезные и вполне конкретные расхождения! Например, согласно «Каталогу», Ахилл владеет лишь небольшой частью Фессалии, на остальной же территории этой обширной области властвуют несколько царьков, тоже прибывших под Трою. Из других песен «Илиады» следует, чго почти во всей Фессалии царствует находящийся в добром здравии отец Ахилла Пелен. Аналогичные несовпадения обнаруживаются при сравнении данных «Каталога» о владениях Одиссея или Агамемнона с тем, что говорится по этому поводу в других песнях «Илиады». Детальное сопоставление неотвратимо подводит к выводу, что «Каталог кораблей» является чужеродным элементом в поэме и что он включен в нее скорее всего механически, так, что оставлены неустраненными разительные противоречия. Это произошло скорее всего потому, что в период окончательного формирования «Илиады» «Каталог кораблей» уже представлял собой чрезвычайно ценный памятник старины.

Имеет смысл взглянуть на «Каталог кораблей» еще и с другой стороны — рассмотреть приведенные в нем названия отдельных местностей. Их более 160 (если исключить чисто географические наименования и названия стран). В настоящее время мы можем с полной достоверностью определить местонахождение почти ста из них. Учитывая отдаленность той эпохи, мы должны признать, что эта цифра поразительно высока. Остальные 60 наименований для греков классического периода были уже пустым звуком. Соответствующие области либо подверглись полному разрушению, либо оказались переименованы. Этот факт свидетельствует о том, что уже после создания «Каталога кораблей» на землях Греции произошел политический катаклизм, стерший с лица земли множество поселений или заменивший прежних жителей новыми. О каком событии может идти речь? Вне всякого сомнения, об уже упоминавшемся нашествии дорийских племен в XII веке до пашей эры, положившем конец микенской культуре.

Однако вернемся к тем ста местностям, которые мы можем сейчас точно отметить на карте. Как выясняется, большинство из них не только было заселено, но и процветало именно в микенский период. В нескольких десятках случаев археологические раскопки показали это со всей очевидностью. Иными словами, автор «Каталога кораблей» превосходно ориентировался в том, как была заселена Греция в XII веке до пашей эры. Точность его сведений подтверждается материалом, который находится в распоряжении современной пауки.

Следует особо подчеркнуть, что области, фигурирующие в «Каталоге кораблей» как наиболее могущественные — поскольку их обитатели привели под Трою наибольшее число кораблей, — храпят в своей земле огромное количество великолепных памятников культуры ахейской эпохи. Прежде всего это сами Микены. Руины громадного мрачного замка громоздятся на холме в глубине Арголиды Они охраняют пути, ведущие с равнины на север. Уже греки классического периода видели здесь один лишь развалины. Пусты и огромные купольные гробницы у подножия холма, где некогда покоился прах владельцев дворца. Этим гробницам — вполне произвольно — были даны имена прославленных героев поэмы и мифов: сокровищница Атрея, могила Агамемнона, могила Клитемнестры. Эти и другие условные наименования сохранились по сей день.

В XIX веке, когда Греция освободилась от турецкого владычества, это безлюдное место в горах все чаще стали посещать путешественники из разных стран. Все здесь навевало мысли о величественном прошлом и былой славе города, некогда господствовавшего над всей Элладой, а сейчас превратившегося в груды камней. Путешественники спускались в гробницы. Грусть и волнение вызывало это зрелище; о нем рассказал в своих печальных стихах великий польский поэт Ю. Словацкий, побывавший в Микенах в 1836 году.

I Пусть музыка причудливого строя Сопровождает этих мыслей ход. Передо мной подземные покои. Агамемнона погребальный свод. Здесь кровь Атридов обагрила плиты, Сижу без слов средь давности забытой. II Невозвратима арфа золотая, Которой описанья лишь дошли. Я старину в расселине читаю, Речь эллинов мне слышится вдали. В шуршанье трав мне чудится упорно: Электры смех доносит ветер горный[64].

Через сорок лет, в 1876 году, в Микенах начал вести археологические раскопки немецкий исследователь Г. Шлиман. Романтическое увлечение поэзией Гомера, огромный интерес к древнегреческой истории сочетались в этом человеке с деловитостью и предприимчивостью. Он не стал предаваться грустным размышлениям, а справедливо предположил, что купольные гробницы уже немало веков назад подверглись ограблению. Поэтому наибольшее внимание он обратил на руины замка, считая, что только там, под слоем земли и камней, еще могли сохраниться остатки былого величия.

Предположения исследователя полностью оправдались. Внутри оборонительных стен, сразу за знаменитыми Львиными ворогами, Шлиман обнаружил большое число захоронений. Это были шахтные гробницы, то есть могилы, подобные нашим современным захоронениям и не имевшие ничего общего с купольными гробницами. Потому-то они и остались не замеченными как завоевателями, так и бандами грабителей. А между тем в них покоились несметные сокровища. Шлиман извлек из земли изделия, поражающие как своими художественными достоинствами, так и весом благородных камней и металла: великолепные, с богатой отделкой бронзовые мечи и кинжалы, украшенные резьбой золотые и серебряные кубки, перегни, цепочки, ожерелья, различные женские украшения. Особенно интересны маски из золотых пластин, покрывавшие лица покойных царей и точно воспроизводящие их черты. Шлиман считал, что одна из этих масок принадлежала великому вождю ахейцев под Троей. Он писал гордо: «Я заглянул в лицо Агамемнона!»

Позднейшие исследования показали, что Шлиман ошибался. Некрополь в Микенах относится к XVI веку до нашей эры, тогда как Троянскую войну традиционно датируют XII веком до пашей эры или, во всяком случае, не ранее XIII. В годы, когда велась Троянская война, создавались купольные гробницы. О богатствах, которые в них находились, мы, к сожалению, можем только догадываться.

Археологические изыскания на территории Микен продолжаются и но сей день. Благодаря неустанному совершенствованию техники археологических работ открываются все новые слон, обнаруживаются все новые предметы, представляющие собой, может быть, менее значительные, по, несомненно, ценные остатки, на которые прежде не обращали внимания. Таким образом, благодаря усилиям нескольких поколений ученых мы можем в настоящее время с большой точностью восстановить этапы развития Микен.

В XVI веке до пашей эры, когда умерших царей хоронили в шахтных могилах, дворец еще не был таким огромным и великолепным, каким он стал позднее. Период наибольшего величия и процветания Микен — XIV–XIII века. В это время воздвигнуты мощные оборонительные стены из огромных каменных глыб, плотно прилегавших одна к другой. Тогда же построены знаменитые ворота с двумя высеченными из камня львицами над ними. Могучие каменные звери стояли, опершись лапами о колонну и повернув головы навстречу входящим. Надо полагать, что владения царей, которые могли себе позволить строительство столь мощных оборонительных стен и великолепных купольных гробниц, были обширны. Действительно, власть микенских царей, как об этом сообщает «Илиада», распространялась на многие области.

Позднее произошла катастрофа — в XII веке до пашей эры в Микены вторглись племена дорийцев: она разграбили и разрушили до основания огромный комплекс дворцовых строений. Лишь в древних мифах и песнях аэдов сохранилась память о мрачном замке и «богатых золотом Микенах» — так говорит о столице Агамемнона «Илиада». Запустение и мертвая тишина воцарились на холме и среди гробниц.

Если смотреть со стороны Микен на юг, на равнину Арголиды, можно увидеть город Аргос, а немного дальше морской залив и небольшой холм, на котором возвышался замок Тиринф. Согласно «Каталогу кораблей» в «Илиаде», Аргос и Тиринф в годы Троянской войны принадлежали не Агамемнону, а Диомеду, прибывшему под Трою во главе восьмидесяти кораблей. Руины Тиринфа, как и развалины Микен, сохранялись на протяжении веков. И здесь первым вел раскопки Г. Шлиман.

Тиринф был построен в те же времена, что и Микены. Его расцвет относится к XIII веку до пашей эры. В следующем столетии дворец стал добычей завоевателей. Особенно сильное впечатление здесь производят циклопические стены, подобные микенским. Трудно поверить, что эти оборонительные стены, толщиной порой превышающие десять метров, из огромных камней, сложены руками человека.

Не только мощью своих стен поражал Тиринф, но и великолепием внутренней отделки помещений. В мегаропе — главным дворцовом зале — сохранились остатки настенной живописи. Судя по фрагментам, на них изображены охота на кабана и процессия женщин. Подобные картины украшали внутренние помещения микенского дворца; к сожалению, от них остались лишь следы. Говоря о Тиринфе, необходимо упомянуть еще об одной существенной детали — в замке имелась тщательно продуманная канализационная система, проходившая под дворами и жилыми помещениями. Это значит, что люди в столь отдаленное время, в годы Троянской войны и задолго до нее, заботились о гигиене, причем делали это более основательно, чем жители ряда европейских городов в эпоху завоевания космоса.

Как уже говорилось, Микены и Тиринф находились в Арголиде, то есть в северо-восточной части Пелопоннесского полуострова. На западном побережье располагался Пилос, владения старца Нестора, который привел под Трою девяносто кораблей — всего на десять меньше, чем царь Микен.

Остатки строений ахейских времен были обнаружены на Пилосе лишь в 1939 году. Эта заслуга принадлежит американскому археологу К. У. Блегену, он вел в этом районе раскопки и после второй мировой войны. Дворец пилосского царя был не так огромен, как замки в Микенах и Тиринфе, однако с точки зрения богатства он им почти не уступал. Остатки строений Пилоса дошли до нас в несколько лучшем состоянии, чем руины дворцов в Арголиде. Неподалеку от Пилоса обнаружена большая купольная гробница. Но наибольшей сенсацией явилось открытие дворцового архива, состоявшего из нескольких сотен глиняных табличек с линейным письмом Б.

Таблички с подобными надписями археологи находили и раньше, впервые в 1900 году, но не в материковой Греции, а на острове Крит, в Кноссе. Как сообщает «Илиада», на Крите царствовал Идоменей, который привел восемьдесят кораблей, заняв вместе с Диомедом третье место.

Остров Крит и в микенский период, и значительно раньше был цветущим краем. Там уже в III тысячелетии до н. э. существовала высокоразвитая культура, прошедшая несколько стадий, заметно повлиявшая на культуру всего бассейна Эгейского моря, поддерживавшая контакты со многими странами Ближнего Востока, особенно с Финикией, Сирией, Египтом. Эту древнюю культуру чаще всего называют минойской, по имени легендарного критского царя Миноса, по приказу которого Дедал построил знаменитый дворец, так называемый Лабиринт[65], где жило чудовище с туловищем человека и головой быка — Минотавр. После многих лет процветания и господства над значительной частью Греции Крит подвергся нашествию ахейцев. Ахейские племена, по всей вероятности, прибыли на Крит около 2450 года до н. э… Они создали здесь свои государства, которые, если верить «Илиаде», признавали верховную власть царя Микен. Вот почему Идоменей во главе столь многочисленного войска оказался под Троей.

Дворец в Кноссе обнаружил английский археолог Артур Эванс. В самом начале археологических работ, в 1900 году, он наткнулся в руинах огромного комплекса строений на архив глиняных табличек, относившихся к тому периоду, когда Кносс уже был завоеван ахейцами.

В этом разделе названы лишь наиболее любопытные археологические открытия, связанные с ахейским миром. Если продолжить перечень местностей, где обнаружены интереснейшие памятники микенской эпохи, они составят длинный список. Но вот что интересно — почти все эти области поименованы в «Каталоге кораблей!» Таким образом, древнейший поэтический памятник и данные археологии взаимно дополняют и поддерживают друг друга, помогая более полному и глубокому постижению как самой ахейской эпохи, так и великой поэмы, повествующей о воинских подвигах ахейцев.

Но вот что необходимо помнить — даже самые богатые памятники материальной культуры не раскроют перед нами своих тайн, если они не будут поддержаны современными им письменными источниками. С тем большим интересом мы обращаемся к древнейшим глиняным табличкам из архивов в Пилосе и Кноссе. Ведь на них запечатлены слова и мысли людей, живших во времена легендарной Троянской войны, а может быть, и принимавших в ней участие. Что расскажут нам эти таблички о далеких временах, от которых до нас дошли лишь руины дворцов, гробницы, мифы и песни? Вопрос весьма существенный. Прежде чем пытаться на него ответить, подумаем вот о чем. Как мы помним, в период с XII по IX век до н. э. в Греции не существовало письменности. Не сохранилась ли в песнях, а следовательно и в «Илиаде» память о древнейшем ахейском письме?

Приключения Беллерофонта

Поскольку разгневанный Ахилл отказался принимать участие в сражениях, во главе ахейского войска стали другие военачальники. Самым отважным среди них был Диомед. Он храбро кидался в бой с троянцами и многих убил. По вот Диомед столкнулся с Главком, который прибыл на помощь Приаму из далекой Ликии. Царь Тиринфа, удивленный — этого воина он прежде не видел, — воскликнул:

— Кто ты среди смертных обитателей земли? Прежде я не встречал тебя в боях. Я вижу, ты далеко превосходишь всех мужеством. Ты очень храбр, если не страшишься моего копья. Меряться со мной силой отваживаются лишь сыновья несчастных родителей. Может быть, ты бессмертный бог, сошедший с высокого неба? С божествами Олимпа я никогда не дерзал сражаться. Нет, с богами я не желаю сражаться! Если же ты смертный муж, подойди ближе, чтобы скорее достичь смертного предела.

И ответил ему Главк:

— Благородный сын Тидея! Зачем ты спрашиваешь меня о моем роде? Листьям древесным подобны сыны человека. Одни листья ветер развевает по земле, а другие вновь с повой весной вырастают. Так и люди — одни нарождаются, другие погибают. Если же ты хочешь знать моих предков и мой род, многим людям известный, я тебе о том объявлю.

Есть в славной Арголиде знаменитый город Эфира. В нем жил Сизиф, смертный, прославленный мудростью. От пего народился Главк, а от Главка родился непорочный Беллерофонт, которому боги ниспослали в дар красоту и доблесть. Но Прет, повелитель ахейцев и сильнейший среди них, замыслил для него гибель. Жена Прета, младая Антия, возжелала с юношей насладиться тайной любовью. Но исполненный благородных чувств непорочный Беллерофонт был непреклонен. Тогда Антия оклеветала Беллерофонта и так сказала своему супругу царю Прету:

— Либо ты сам умрешь, Прет, либо погубишь Беллерофонта: он хотел вопреки моей воле насладиться любовью со мной!

Царь разгневался, услышав такое. Однако убить Беллерофонта не решился, а послал его в Ликию и вручил ему на погибель злосоветные знаки, начертанные на складной дощечке. Беллерофонту предстояло вручить дощечку тестю Прета, отцу Антии. Это должно было принести ему гибель.

И вот Беллерофонт отправился в Ликию. Боги берегли его и опекали. Когда он мирно достиг ликийской земли, его благосклонно принял — здешний царь. Девять дней царь угощал своего гостя, заклав девять тельцов. На десятый день ом стал расспрашивать юношу и захотел увидеть дощечку со знаками, которую Беллерофонт принес от любезного зятя Прета. Прочитав злосоветные знаки, царь приказал юноше Беллерофонту убить лютую Химеру, чей род происходил не от смертных, а от богов. У чудовища была голова льва, хвост дракона и туловище козы. «Страшно дышала она пожирающим пламенем бурным». С помощью богов Беллерофонт поразил грозную Химеру: он сел на крылатого коня Пегаса, подаренного ему богами, с воздуха напал на Химеру и убил ее. После этого лаконский царь послал его войной на знаменитый народ солимов. Это была, как поведал Беллерофонт. самая трудная битва из всех, в каких он побывал.

Битва закончилась победой Беллерофонта. Затем юноша совершил свой третий подвиг — победил мужеподобных, ненавидевших мужчин амазонок. Когда он возвращался победителем, Прет замыслил его погубить — он устроил на пути Беллерофонта засаду из храбрейших ликиян. Однако воины ликийского царя больше не увидели своего дома: «Всех поразил их воинственный Беллерофонт непорочный».

Тогда царь наконец понял, что Беллерофонт — потомок бессмертных богов. Он оставил юношу при себе и дал ему в жены свою дочь. Ликийцы выделили ему землю, поле для сада и пашен.

Так рассказывал Главк о славном Беллерофонте, своем деде. Этот рассказ достоин внимания с многих точек зрения, и прежде всего, как литературный и исторический источник. В нем мы встречаемся с очень распространенным мотивом, присутствующим во множестве легенд и сказок разных народов: замужняя женщина влюбляется в юношу, получив отказ, хочет его погубить, клевещет на него мужу, обвиняя его в том, что сама хотела совершить. Далее в этом рассказе содержится очень важная для нас информация: уже в самые отдаленные времена существовали тесные контакты между ахейском Грецией и племенами, населявшими побережье Малой Азии. Не исключено даже, что в этом районе в глубокой древности имелись поселения ахейцев. Кроме того, для характеристики существовавших в то время экономических и общественных отношений очень важно упоминание о царском наделе — по-гречески «теменос» — являвшемся собственностью царя, признанной народом. О подобных наделах в «Илиаде» упоминается еще в нескольких местах.

Но более всего нас интересует в рассказе Главка деталь, связанная со «знаками» (по-гречески «семата»), начертанными на складной дощечке: «злосоветные знаки»[66], которых Прет много начертал, «Беллерофонту на погибель». В «Илиаде» это единственный случай, когда речь идет о передаче сведений таким способом.

Может быть, это было просто-напросто письмо? Прет начертал знаки на деревянных дощечках, затем сложил их текстом внутрь, перевязал и запечатал. Известно, что именно так выглядели в древности письма. Однако знаками какой письменной системы Прет уведомил своего тестя о том, что подателя этих дощечек следует погубить? Дело ведь происходило еще до Троянской войны, по-видимому, в XIII в. до н. э… Между тем, как уже говорилось, письмо, которым пользовались греки в классический период, заимствованное у финикиян, появилось лишь в VIII веке до н. э… Несколько букв этого алфавита используются до сих пор в геометрии и известны всем: альфа, бета, гамма, дельта. Говорили мы и о том, что ахейские племена в микенский период пользовались совершенно иной письменностью, впоследствии исчезнувшей.

Было время, когда многие ученые отрицали существование такого древнейшего письма. Вот каким образом они аргументировали свою позицию. О существовании письменности в гомеровскую эпоху нет никаких сведений. Ничего не сообщается об этом и в повествовании о Беллерофонте.

В этом предании говорится не о письменной системе, как мы ее понимаем, а о символических условных значках. Ликийский царь и Прет попросту договорились между собой относительно того, как им себя вести по отношению к людям, которые будут им приносить те пли иные знаки на дощечках.

Такое толкование преобладало и даже господствовало в пауке до конца XIX века. Звучали, правда, и голоса сомневающихся. Гели это были условные символические знаки, то почему в рассказе подчеркивается, что их было много? Возможно, Гомер все-таки имел в виду письменные знаки? Ведь в период создания «Илиады» в ее первоначальном виде, то есть в XIII веке до пашей эры, финикийское письмо уже входило в употребление. Может быть, поэт допустил анахронизм, перенеся время использования этих знаков в более раннюю эпоху? Ведь подобные вольности встречаются нередко, притом не только в поэтических произведениях, но и в научных трудах.

Спор удалось разрешить лишь в результате открытий XX века. Как уже говорилось, начиная с 1900 года археологи находили все большее количество глиняных табличек.

Были обнаружены архивы в Кноссе и Пилосе, небольшое количество табличек найдено в Микенах, а в Тиринфе и Фивах обнаружены надписи на сосудах. Во всех перечисленных случаях ученые увидели письмо одной системы, так называемое линейное письмо. Существенно и то, что все указанные памятники относятся к эпохе микенской культуры, а это означает, что герои Троянской войны владели письмом, и память об этом сохранилась в поэме.

Письменность, мифы, бюрократия

Знаки, благодаря которым ликийский царь понял, что нужно погубить Беллерофонта, по всей вероятности, те же, что выдавлены на серых глиняных табличках. Как выглядят эти таблички и что за письмо на них зафиксировано? Некоторые таблички имеют размер тетрадного листа, другие — узкие и длинные, как пальмовые листья. Что же касается письма, то при первом же взгляде становится ясно: оно принципиально отличается от того алфавита, каким пользовались греки классического периода. Прежде всего знаков очень много — около двухсот. Часть из них — просто схематические рисунки: голова коня, жеребенка, овцы: повозка, колесо, мужская фигура, женская фигура, шлем, меч, колос, сосуд и т. д. Таких рисунков — более ста. Остальные — около девяноста — это линии или комбинации липни. Отсюда название — линейное письмо. Эти знаки-линии повторяются часто и в различных сочетаниях, подобно буквам нашего алфавита. Они, разумеется, не обозначают звуков — гласных или согласных. — иначе было бы достаточно и меньшего их количества.

Попытки расшифровать таинственное линейное письмо Б начались сразу после находки в Кноссе первых табличек. Они велись с все возраставшей настойчивостью. Чем больше появлялось материала, тем большее упорство проявляли ученые, пытавшиеся его осмыслить. Историю этих исследований с глубоким знанием дела изложил в своей популярной книге Джон Чедвик[67]. Книга Чедвика существует в переводах на польский и другие языки. Она появилась в результате сотрудничества Чедвика с ученым, разгадавшим тайну линейного письма, М. Вентрисом.

Добиться успеха исследователям удалось не сразу. Вначале был решен вопрос о первой группе знаков, знаков-рисунков, которые, по мнению ученых, являлись условными изображениями определенных понятий и предметов. Эти знаки играли главным образом вспомогательную роль при чтении. Собственно, текст составляли знаки второй группы. Их-то и было чрезвычайно трудно расшифровать. Однако довольно скоро удалось установить, хотя и в общих чертах, что это — слоговое письмо, то есть что знаками передаются слоги-сочетания: согласный+гласный (например, по, ма, ке, ри, пу), а также отдельные гласные (а, е, и, о, у). Понять это было чрезвычайно важно, но главный вопрос оставался нерешенным: как соотнести большое количество знаков — около девяноста — с определенными слогами?

Исследования осложнялись еще одним обстоятельством. Некоторые ученые предположили, что создатели линейного письма Б и всей микенской культуры не были греками и не говорили на греческом языке. В связи с этим предпринимались попытки расшифровать это письмо, взяв за основу другие языки, что чрезвычайно усложнило работу.

Однако большинство ученых, занимавшихся проблемой линейного письма, продолжали считать, что люди, которые им пользовались, говорили по-гречески. К такому выводу, хоть и на последнем этапе своей работы, пришел и англичанин М. Вентрис.

Еще мальчиком будущий ученый заинтересовался тайной табличек из Кносса. Занимаясь архитектурой, он постоянно и много внимания уделял изучению этих табличек. Талант и упорство принесли успех. В 1952 году, в возрасте почти тридцати лет, Вентрис нашел ключ к расшифровке письма. А в следующем году вместе с филологом Д. Чедвиком Вентрис опубликовал статью с изложением своем методики и главных результатов исследований[68]. Три года спустя появился написанный совместно с Д. Чедвиком солидный труд, в котором тщательно описаны триста табличек из Кносса, Пилоса и Микен[69]. Однако Вентрису не суждено было увидеть эту книгу — за несколько месяцев до ее выхода в свет ученый погиб в автомобильной катастрофе.

Итак, линейное письмо Б прочитано. Хотя и осталось много неясных вопросов, главное сделано. Правда, полностью и точно перевести текст удается не всегда. Главных причин две. Во-первых, язык табличек очень древен — на пятьсот лет старше древнейших памятников греческой литературы! Вполне попятно, что значение ряда слов изменилось, а многие слова на протяжении веков вышли из употребления. Во-вторых, само письмо весьма несовершенно и сильно искажает звучание слов. Удобнее всего это проиллюстрировать, сопоставив известные нам имена с их записью на табличках. Например:

Имя Ахилл записано как — а-ки-ре-у

Антенор — а-та-но

Гектор — е-ко-то

Главк — ка-ра-у-ко

Орест — о-ре-та

Тантал — та-та-ро

Во избежание недоразумений надо подчеркнуть, что эти имена произносились приблизительно так, как обозначено в левом столбце. Однако сам принцип слогового письма обусловливал то обстоятельство, что при записи имена приобретали форму, сильно отличавшуюся от их звучания. А кроме того, в линейном письме отсутствовали знаки для передачи ряда согласных, например, для «л». На месте «л» во всех случаях использовался знак «р».

Мы сознательно привели те имена, которые фигурируют на дощечках и имеют соответствия в «Илиаде». Таких имен больше шестидесяти, не считая множества аналогичных. На табличках, например, не встречается мужское имя Идоменей, зато есть женская форма — Идоменея. И еще любопытная деталь: среди шестидесяти с лишним имен, фигурирующих в «Илиаде» и на табличках, двадцать, если верить Гомеру, принадлежит троянцам или лицам, сражающимся на их стороне. Это — Гектор, Антенор, Главк, Нандар, Трос, Илос и др.

Сказанное свидетельствует о том, что в песнях «Илиады» достаточно точно отражена ономастика микенской эпохи и что, следовательно, первооснова поэмы создана в те далекие времена.

Вместе с тем было бы грубой ошибкой считать, будто таблички сообщают что-либо о Троянской войне и о людях, принимавших в ней участие. Ничего подобного! Эти гордые имена — Ахилл, Гектор, Антенор, Алое, Тантал — в XV–XIII веках до н. э. носили самые обычные люди, жившие в районе Пилоса, Кносса, Микен. И совсем необязательно, что они принадлежали к высшим слоям общества. Что же касается важных исторических событий, то о них таблички ни словом не упоминают. Их содержание — не исторические хроники или повествования о героях, а сухие и краткие деловые записи — описи, реестры, счета, расписки, поручения: вы — дать-послать-получить. Нам, привыкшим смотреть на то время сквозь призму великой поэзии и прекрасных легенд, это может показаться странным. Не такова прозаическая правда: герои Гомера жили во времена хорошо организованной и разветвленной бюрократии.

В каждом микенском замке или дворце трудились большие группы писцов, которые скрупулезно отмечали и записывали на глиняные таблички (это был наиболее дешевый материал, папирус приходилось привозить из Египта), что имеется в хранилищах и на складах; кому, сколько и что выдано и с какой целью; что и сколько посеяно на каждом клочке земли; сколько собрано, сколько надлежит отдать государству; куда и сколько направить вооруженных людей.

Из табличек мы узнаем, что во главе крупнейших населенных пунктов тогда находился правитель, носивший титул «ванакт». Этот термин фигурирует и у Гомера, но в гомеровских поэмах его первоначальное значение видоизменилось, и он стал обозначать «важного господина», «аристократа». В то же время, если термином «басилей» в табличках называют князьков, мелких правителей, то позднее он приобрел значение — «царь».

В микенскую эпоху существовали чрезвычайно сложные аграрные отношения. Современная наука пока не имеет о них достаточно четкого представления. Но таблички говорят о том, что существовали разные типы собственности на землю и пользования землей, находившиеся под строгим контролем государства. То же можно сказать и о собственности правителя. Как мы помним, в повествовании о Беллерофонте говорится, что ликийцы выделили ему участок земли — «темей», — куда входили сад и пашня. на одной из табличек имеется запись: «wanakteron tomerios» — «надел ванакта» — и дальше сообщается, сколько на этом участке посеяно пшеницы[70].

Итак, герои, сражавшиеся с химерами и амазонками, вели строгий бухгалтерский учет. Количество зерна в хранилищах и площади засеянной земли всегда с большой точностью учитывались.

Правда, и не зная документов микенской письменности, можно без труда найти, а «Илиаде» подтверждение тому, что воины и герои проявляли удивительную расчетливость, когда речь заходила об имуществе. Мы бы не ошиблись, если бы сказали: не просто расчетливость, но алчность. Возьмем для примера известный нам эпизод. Можем ли мы утверждать, будто причиной внезапного гнева Ахилла, грубо оскорбившего царя Агамемнона и отказавшегося участвовать в сражениях, была любовь к прекрасной Брисеиде? Конечно, девушка был; ему мила, хотя по-настоящему он любил только своей друга Патрокла. На самом деле, отняв у него Брисеиду Агамемнон оскорбил не чувства Ахилла, а его свято убеждение, что он имеет право на эту девушку, которую завоевал в кровавом бою. Лишаясь Брисеиды, он теряет свой «дар», свою часть добычи, свою собственность.

С какой бы стороны мы ни взглянули на те времена, от чего бы пи оттолкнулись — от документов ли хозяйственной отчетности из дворцовых архивов или от эпических поэм, вывод напрашивается один: это не была эпоха бескорыстных нежных чувств и трогательных сантиментов.

Но, возразит сентиментальный читатель, существует ли более романтический повод для войны, чем любовь? Ведь, согласно Гомеру, Троянская война велась из-за женщины, из-за прекрасной Елены! Ради нее в течение десяти лег гибли тысячи мужчин у стен Трои. И если даже это был лишь предлог, сам выбор такого, а не иного предлога убедительнее всего говорит о том, что в те времена ценили не только то, что можно записать, инвентаризировать, вычислить!

Конечно, в этом есть доля правды. История учит, что даже в самые торгашеские, бюрократизированные времена порой происходит нечто совершенно непредвиденное. И все же следует сказать, что и с самой Еленой, явившейся причиной войны, дело обстоит совсем не так просто. Вдумавшись во все события, приглядевшись к ним внимательнее, вы увидите, что прекрасная женщина вовсе не так добродетельна и прекрасна, как вам казалось, и что эта женщина вызывает немало толков. По об этом в следующей книге.

Книга третья Елена

Геродот беседует с жрецами

В V веке до н. э. в Элладе жил человек, которого потомки называют «отцом истории». И не без оснований, потому что древнейшее полностью сохранившееся и дошедшее до нас историческое сочинение вышло из-под его пера. Имя этого человека — Геродот. Он был торговцем и путешественником, изъездившим половину тогдашнего мира — отчасти по торговым делам, а главным образом в поисках материала для своих книг. Где бы ни оказался Геродот, повсюду его глаза и уши были открыты для разнообразных впечатлении, но в основном его интересовало все связанное с историей.

Где-то около 450 года до н. э. Геродот приехал в Египет. То, что предстало перед его глазами на берегах Нила, поразило его сильнее всего, виденного раньше. И это вполне понятно — он прибыл из прекрасной, но чрезвычайно бедной страны, а здесь перед ним открылись чудеса архитектуры и искусства, огромные храмы и колоссальные статуи, таинственное иероглифическое письмо и удивительные религиозные культы, странные боги с головами животных, пирамиды, сфинксы, лабиринты. Какой скудной и кратковременной показалась ему история эллинов. Тогда как история Египта уходила в туманную даль веков. Что же касается местных жрецов, то они, не жалея сил, старались продемонстрировать перед чужеземцем свою древнюю мудрость. Им хотелось, чтобы записанные в книгах события, происходившие много тысячелетий назад, сохранились для потомков. Что могли противопоставить эллины десяткам веков непрерывной египетской традиции? Только мифы о своих героях — о Геракле, о походе семи царей против Фив, о Троянской войне. Ио как расположить во времени эти события? И вообще — можно ли относиться к ним как к реальным фактам?

Подавляющее большинство эллинов всегда склонны были считать, что в старинных легендах заключена историческая правда. Делались попытки вычислить, когда именно происходили эти мифические войны. Однако в Элладе не велись какие-либо летописи или хроники. Существовали лишь предания, легенды, увековеченные в поэмах. И все же изобретательные эллины нашли способ создать хронологию событий, о которых повествуют поэтические мифы. Дело в том, что многие эллинские аристократические роды вели свою родословную от древнейших героев. Семейная традиция этих родов бережно хранила и передавала из поколения в поколение длинные перечни предков, сопоставляя жизнь своего рода с событиями, происходившими в стране, например, с твердо установленной датой первой Олимпиады (по нашей хронологии, происходившей в 776 году до н. э.). В конечном счете чаще всего приходили к выводу, что эпоха героев относится к XVI–XII векам до н. э. (в пересчете на нашу хронологию). Это и есть тот период, который сейчас носит наименование микенского. В датировке конкретных событий имелись расхождения. Троянскую войну, например, датировали XIV — началом XIII века до н. э.

Почти никто в Элладе ни тогда, ни позднее не сомневался, что война под Троей — исторический факт. Авторитет великой древней поэзии был огромен.

Ведь Троянскую войну воспевал не только Гомер, но и поколения других поэтов. Существовал цикл поэм, связанный с событиями этой войны. Споры о том, кому принадлежит авторство отдельных поэм, нисколько, не нарушали очарования легенд, в которых виделось отражение действительных событий. Можно было, правда, задуматься о том, в какой степени эти предания правдивы. Ведь право поэта свободно обращаться с историческим материалом признавалось всегда.

Кто мог ответить на вопрос о том, много ли правды содержится в легендах троянского цикла? Очевидно, это мог сделать только парод, сохранивший в своей памяти хотя бы крупицы сведений о той эпохе. Среди соседей эллинов единственным пародом, история и культура которого уходили своими корнями в столь отдаленное прошлое, были египтяне. У них-то, в старинных хрониках египтян и надо искать упоминания о войне, потрясшей мир стольких народов.

Храпи гелями прошлого в стране на Пиле были жрецы. Они владели тайной иероглифического письма. Вот почему, желая изучить свое прошлое, эллины отправлялись к египетским жрецам. Один из таких путешественников — Геродот. О чем же беседовал великий эллин с египетскими жрецами?

Елена в Египте

— Поведали мне египетские жрецы, что в действительности с Еленой было так.

Александр похитил Елену и поплыл с ней из Спарты на свою родину, в Трою. По во время плавания по Эгейскому морю сильные ветры отнесли корабль к югу, к берегам Египта. Ветер не утихал, и корабль вошел в один из рукавов Нила и стал на якорь близ города Тарихея. Там, недалеко от берега находился — и существует поныне — храм Геракла. Храм этот имел следующую привилегию — если чей-либо раб найдет приют в нем и выжжет на своем теле священные знаки, он становится собственностью бога и прежний господин не может его забрать. Этот обычай существует издревле. Узнав об этом, слуги Александра сбежались в этот храм. Они молили бога о защите и обвиняли Александра, стремясь погубить его. Они рассказали, как Александр похитил Елену и какую нанес обиду Менелаю. Их выслушали жрецы и страж этого устья Нила по имени Тонне; последний сообщил обо всем в Мемфис фараону Протею.

— К нам прибыл чужеземец. Он родом из страны троянцев. Этот человек совершил в Элладе нечестивое деяние — соблазнил жену человека, который принимал его как гостя, и вместе с нею и богатыми сокровищами находится здесь. К нашей земле его занесла буря. Как мне поступить — отпустить его безнаказанно или же отобрать добро, привезенное им?

На это Протей послал вот какой ответ:

— Человека, совершившего нечестивое деяние против своего гостеприимна, схватите и приводите ко мне. Я послушаю, что он скажет.

Выполняя этот приказ, Тонне схватил Александра и задержал его корабли. Позднее он отправил его вверх по реке в Мемфис вместе с Еленой, сокровищами и слугами.

Когда все они предстали перед царем, Протеи спросил:

— Кто ты и откуда плывешь?

Александр ответил:

— Зовут меня Александром, или Парисом. Я родом из Трои, города богатого и могущественного. Этот город расположен в Азии, он охраняет пролив, ведущий к северному морю. Отец мой Приам — царь этой страны. Сейчас, я прибыл из Эллады, возвращаюсь на родину.

Тогда Протей спросил, откуда он взял Елену. На этот вопрос Александр не мог дать вразумительного ответа. Он старался уклониться и говорил неправду. Тогда его слуги стали его уличать и рассказали о его постыдном деянии. Рассмотрев это дело, Протей вынес приговор:

— Я постановил не убивать ни одного чужеземца, которого приведут в мою страну неблагоприятные ветры. Если бы не это, я жестоко наказал бы тебя, Александр. Я сделал бы это во имя эллина, оскорбленного тобой самым нечестивым поступком: ты соблазнил его жену. И этого тебе оказалось мало! Ты уговорил ее бежать с тобой и похитил. И даже этим ты не удовольствовался: ты еще и ограбил дом своего гостеприимна. Однако я ни в коем случае не желаю убивать чужеземца на моей земле. Поэтому ты можешь уехать. Женщина же и сокровища останутся у меня. Я сохраню их для того эллина, если он сам пожелает приехать ко мне и увезли их от меня. Тебе и твоим спутникам я повелеваю в течение трех дней покинуть мою страну. В противном случае я расправлюсь с вами, как с врагами.

Так Елена осталась в Египте у фараона Протея.

По-видимому, продолжает свой рассказ Геродот, эта история была хорошо известна Гомеру, но он не принял ее во внимание, поскольку она не соответствовала замыслу сто поэмы в такой степени, как другое сказание, где сообщалось, что Елена прибыла с Парисом в Трою. на чем основано мое утверждение, что Гомеру был известен рассказ о пребывании Елены в Египте? Гомер сам ясно дал понять, что это сказание он знает. Это очевидно из того, как поэт рассказывает о скитаниях Александра, о том» как он вместе с Еленой сбился с пути, блуждал по разным местам и прибыл в Финикийский Сидон (а эта страна, как известно, расположена недалеко от Египта).

Из этого отрывка «Илиады» ясно, что не Гомер является автором «Киприй»[71], повествующих о начале Троянской войны, потому что там определенно говорится, что Александр вместе с Еленой прибыл в Трою через три дня после отплытия от берегов Спарты. Им благоприятствовали ветры, и море было спокойно.

Но оставим пока Гомера и вернемся к рассказам египетских жрецов, как их передаст Геродот.

Выслушав их речи, я спросил:

— Значит, все, что эллины рассказывают о Троянской войне, — вымысел?

Но жрецы запротестовали:

— Нет, эта война действительно велась. Наши предки много веков назад слышали о ней от самого Менелая. Вот как это было.

Большое войско ахейцев напало на землю троянцев, чтобы помочь Менелаю вернуть его жену. Эллины сошли с кораблей и разбили лагерь, откуда направили в Трою — или, как ее еще называют, Илион — несколько послов. С послами пошел и сам Менелай. Войдя б город, они потребовали возвращения Елены и сокровищ, л сверх того, удовлетворения за нанесение обиды. Но троянцы и тогда, и позднее клятвенно и без клятв упорно твердили одно:

— У нас нет Елены и сокровищ, все это осталось в Египте! Мы не можем возместить то, что сейчас находится у фараона Протея!

Эллины же расценили это как насмешку, как желание оставить их в дураках. И десять лет они держали Трою в осаде, а потом захватили ее. Лишь, когда, ворвавшись в город, они нигде не могли найти Елену, а жители города, уже побежденные, продолжали твердить то же самое, они убедились, что троянцы с самого начала говорили правду, и отправили Менелая в Египет к Протею.

Прибыв в Мемфис, Менелай рассказал обо всем случившемся, получил от Протея щедрые дары, забрал Елену и свои нетронутые сокровища. Но тут он поступил несправедливо. Из-за того, что он долгое время не мог отплыть из Египта, поскольку мешали неблагоприятные ветры, он задумал безбожную жестокость: схватив двух египетских юношей, он принес их в жертву богам. Когда об этом стало известно, негодованию египтян не было предела. Менелая пытались преследовать, но он скрылся на своих кораблях в сторону Ливни. Куда он направился затем, мы не знаем.

Я сам склонен верить, что египетские жрецы рассказали о Елене. Потому что я рассуждаю так.

Если бы Елена находилась в Трое, ее скорее всего отдали бы осаждавшим независимо от того, согласился бы на это Александр или нет. Не могли же Приам и его родственники быть до такой степени лишены разума, чтобы на себя, своих детей и на весь город навлечь столь страшную беду только ради того, чтобы Александр имел возможность предаваться любви с Еленой! Допустим, однако, что вначале они придерживались другого мнения. Но вот начались бон, полегло множество троянцев, не было сражения, где не пало бы два, три, а то и больше сыновей Приама — так по крайней мере сообщают поэмы. Но если дело обстояло таким образом, я полагаю, что Приам, даже если бы он сам жил с Еленой, отдал бы ее ахейцам — лишь бы спастись от ужасных бедствий. Примем во внимание и то, что не Александр был наследником престола, а Гектор. Именно он как старшин сын и храбрейший воин унаследовал бы троп после Приама. А Гектор не стал бы потворствовать брату, совершившему неправое дело и виновному в том, что на его страну обрушились такие бедствия.

Я делаю такой вывод: у троянцев не было Елены и, следовательно, они не могли ее отдать. А почему им не верили осаждающие? Думаю, все это было заранее уготовано богами, которые желали гибели Трои. «Все это, по-моему, было заранее уготовано божеством, чтобы их гибель показала людям, что за великими преступлениями следуют и великие кары богов. Вот что я сам думаю об этом»[72].

Защитник чести Елены

Трудно сейчас установить, что Геродот действительно услышал от египетских жрецов, а что попросту вложил в их уста, чтобы сделать более достоверной милую его сердцу версию. Ведь рассказ о том, что Елена никогда не была в Трое, Геродоту наверняка уже приходилось слышать где-то и от кого-то — но не в Египте и не от тамошних жрецов. Эта версия показалась ему убедительной, тем более что он не мог примириться с мыслью, что троянцы пролили столько крови ради одной единственной, пусть и самой прекрасной женщины. Будь Елена у них, они сразу отдали бы этот предмет спора законным владельцам и Троянской войны не было бы.

А теперь познакомим читателя с человеком, который, насколько нам известно, первым сочинил историю о том, что Елена, в то время как под стенами Трои лилась кровь троянцев и ахейцев, благополучно и спокойно жила в Египте.

Имя этого человека Стесихор. Он жил около 600 года до н. э. то есть за полтора столетия до Геродота. Его родиной была не собственно Эллада. Он родился в городе Гимера, на Сицилии, и жил в греческих городах, расположенных в Южной Италии и на Сицилии. Много столетий спустя показывали могилу Стесихора в Катании, у подножия огнедышащей Этны. Стесихор был поэтом. Он сочинял главным образом песни, исполнявшиеся во время религиозных праздников. Содержанием этих песен чаще всего являлись старинные мифы о героях и богах. Писал Стесихор и поэмы. В одной из них описывается разрушение Трои, в других — приключения воинов, возвращавшихся из-под Трои на родину. Для пас наибольший интерес представляют два произведения Стесихора, известные сейчас — как, впрочем, и все остальные его поэмы — только по названиям и нескольким фрагментам. Первая из них — «Елена» — вобрала в себя все дурное, что только можно было сочинить и рассказать об этой женщине: что она распущенна, неблагодарна, заносчива, изменчива, коварна. Зато вторая поэма — «Палинодия»[73] — снимает с прекрасной Елены все упреки и обвинения.

Почему? С чем связан такой внезапный поворот? Об этом задумывались уже в древности. И был изобретен такой прекрасный ответ.

Елена была дочерью Зевса. Понятно поэтому, что после своей физической смерти она продолжала существовать как весьма могущественное божество. Узнав о первой поэме Стесихора, она сурово покарала поэта, лишив его зрения. Но одновременно пообещала, что он снова увидит солнечный свет, если засвидетельствует правду, то есть представит ее, Елену, в истинном свете — как женщину добрую, благонравную и достойную подражания. Послушав богиню, Стесихор создал «Палинодию», и к нему действительно немедленно вернулось зрение. Задача, которую поставил перед собой автор «Палинодии», оказалась необычайно сложна. Как убедить людей, что Елена была добродетельной супругой, если, по Гомеру, она находилась в Трое, являясь причиной кровавой войны? Более того, Гомер вполне определенно дает попять, что она в это время наслаждалась радостями любви со своим похитителем Александром-Парисом. Однако в голове истинного поэта никогда не бывает недостатка в интересных замыслах. И Стесихор нашел выход из положения, устранив противоречие следующим образом.

Оказывается, в Трое находилась не реальная, живая Елена, а лишь ее призрак, созданный по воле богов, желавших гибели Трои. Выходит, что девять лет герои сражались из-за этого призрака, в то время как подлинная Елена находилась в Египте, где ее задержал фараон.

Можно было бы отнестись ко всему этому как к шутке, игре поэтического воображения. Многим древним авторам и после Стесихора случалось писать шуточные похвалы Елене. Однако есть основания предполагать, что для создания «Палинодии» имелись серьезные причины. Речь шла, конечно, не об утрате зрения и не о желании умилостивить прекрасную, но мстительною дочь Зевса. Нет, Стесихор сочинил «Палинодию» и восславил Елену — вопреки старой традиции и авторитету Гомера! — по соображениям, если можно так выразиться, политико-религиозным. Кому-то это может показаться странным. Действительно, какое отношение имеет поэтический миф о неверной жене к государственным делам? И однако такая связь существовала. По оставим на время этот вопрос открытым. Мы вернемся к нему позднее. А пока займемся дальнейшей судьбой идеи Стесихора.

Елена в мелодраме

Как уже говорилось, у нас нет оснований сомневаться в том, что Геродоту было известно сочинение Стесихора «Палинодия». Стремясь доказать, что Елена действительно находилась в Египте, он воспользовался авторитетом египетских жрецов и вложил в их уста рассказ о Елене, жившей иа берегах Нила под покровительством фараона.

На ту же тему писал знаменитый афинский драматург Еврипид, который в 412 году до н. э., в то время, когда велась длительная, жестокая и кровавая Пелопоннесская война, поставил на сцене свою драму «Елена». Вот ее содержание.

На сцепе — фасад дворца, рядом — большая гробница. Стоящая перед ней женщина рассказывает горестную повесть о своей жизни.

— Здесь, над водами Нила, на острове Фарос, был дворец египетского фараона Протея. Жена родила ему двух детей: сына по имени Феоклимен и дочь, названную Феоноей. Я же, Елена, родом из Спарты. Я — дочь Тиндарея и Леды. Но говорят, что мой настоящий отец — сам Зевс, приблизившийся к Леде под видом Лебедя. Уже много лет моя жизнь состоит из одних страданий. Случилось так, что некогда три богини — Афина, Гера и Афродита — затеяли спор, кто из них самая прекрасная. На горе Ида они предстали перед пастухом Парисом. Тот назвал прекраснейшей Афродиту, которая обещала сделать его мужем самой красивой женщины. Вскоре после этого Александр прибыл в Спарту, где я счастливо жила со своим мужем царем Менелаем. Разгневанная решением Александра Гера придумала хитрость: она показала Александру женщину, похожую на меня, но сотканную из воздуха! С ней-то Александр и отправился в Трою. Однако по решению Зевса война все-таки должна была начаться, потому что земля перенаселена и нужно облегчить ее бремя. Таким образом, эллины сражались у стен Трои не из-за меня, а из-за похожего на меня и носящего мое имя призрака. А где находилась я? Меня схватил и унес, закутав в облака, Гермес. Он перенес меня в Египет, на остров Фарос, к Протею. Все эти годы я жила под опекой благородного царя, храня верность моему мужу Менелаю. А тем временем под Троей погибали эллины, желавшие отомстить за мое ложное похищение. Как часто меня бранили за то, что я изменила мужу и стала причиной жестокой войны! Несколько лет назад Гермес объявил мне, что я еще вернусь в Спарту и буду жить там с законным супругом, который простит меня, узнав, что я никогда не была в Трое. Гермес мне также приказал, чтобы я в Египте ни за кого не выходила замуж. Пока был жив Протей, все было хорошо. Но великий царь умер и покоится в этой гробнице. А его сын, Феоклимен, открыто требует, чтобы я вышла за него замуж. Но я люблю своего мужа. Вот почему я стою на коленях у гробницы Протея и молю богов помочь мне сохранить супружескую верность. Я поступаю так, хотя в Элладе мое имя опорочено на века.

На сцене появляется Тевкр, один из ахейских вождей, сражавшихся под Троей. Он направляется на Кипр, где хочет заложить новый город. Тевкр поражен сходством увиденной им женщины с Слепой, однако, не предполагая, что перед ним подлинная Слепа, рассказывает ей о том, что произошло под Троей. Уже семь лет минуло с тех пор, как пал град Приама и Менелай за волосы выволок Плену из дома, где она жила. Когда греки отправились в обратный путь на родину, буря разметала корабли и многие затонули. Среди этих кораблей, по всей вероятности, был и корабль Менелая.

В благодарность за полученные вести Елена предостерегает Тевкра.

— Беги отсюда как можно скорее, пока тебя не увидел Феоклимен! Потому что он без жалости убивает каждого чужеземца.

Елена оплакивает смерть мужа, которому столько лет хранила верность. Оплакивает и себя, потому что ее, невинную, так сильно возненавидели эллины. А она лишь собирала розы, чтобы возложить их в храме Афины, когда Гермес схватил ее и унес в египетскую землю! И пет для нее возврата, нет надежды. На ее родине все запрут перед пей двери, потому что видят в ней причину огромных несчастий. Конечно, Менелай мог бы узнать жену по знакам, известным только им. Но его нет среди живых, и ей остается лишь умереть! С этим решением Елена удаляется.

Сразу после ухода Елены перед дворцом появляется Менелай, чудом спасшийся во время кораблекрушения. Он в лохмотьях, выглядит пищим. Своих спутников и «жену» он оставил в гроте на берегу. А сам пришел ко дворцу в надежде найти здесь помощь и поддержку. Он стучит в ворота. Открывает старушка-привратница. От нее Менелай узнает ужасные и удивительные вещи: он должен бежать без промедления, потому что по воле царя смерть грозит здесь любому чужеземцу. Феоклимен никому не позволяет приблизиться к Елене, которая уже много лет находится во дворце.

Беседа со старушкой подготовила Менелая к необыкновенной встрече. Вот к гробнице Протея снова подходит Елена. Оба супруга одинаково потрясены. Елена пытается убедить Менелая, что это — она, только она, его настоящая супруга. А та, которую он оставил в гроте и за которую столько лет шла война под Троей, это призрак, тень. Неудивительно, что Менелай не слишком верит ее словам. Во время их разговора прибегает вестник. Укрывшиеся в гроте спутники Менелая послали его, чтобы сообщить вождю невероятное известие: Елена взлетела над землей подобно облаку и исчезла где-то в небесах. По прежде чем это случилось, она сказала:

— Из-за меня вы гибли под Троен, веря, что я во власти Александра. Но было не так. Пора мне уйти на небо, откуда я пришла много лет назад. Да, это из-за меня благодаря коварству Геры дочь Тиндарея лишилась доброго имени, хоть она ни в чем не повинна.

Но нот вестник замечает стоящую рядом с Менелаем Елену. С огромным удивлением он кричит:

— Я вижу тебя здесь, а ведь я хотел сообщить веем, что ты уже находишься где-то среди звезд! Я не знал, что v тебя как у птицы, есть крылья?

Теперь Менелай наконец поверил словам жены. Они радостно бросаются друг другу в объятья, снова обмениваются клятвами в любви и верности. Оба оплакивают страшные несчастья, которые обрушились на троянцев и эллинов из-за призрака. Правда, на то была воля богов. Радуется и вестник.

— Великие страдания претерпели вы оба — и ты, Менелай, сражавшийся га войне, и ты, Елена, оклеветанная и опороченная людьми. Вы стремились сделать все как можно лучше, желали этого горячо, по ничего не получилось. И вот теперь, когда казалось, что все потеряно, счастье приходит к вам само. Я хорошо помню, Елена, день твоего бракосочетания. Я был тогда случайно у твоего отца и бежал с горящим факелом впереди четверки копей, навсегда увозивших тебя m родительского дома. А сейчас я думало так: ничего не стоят всяческие прорицания! Напрасны и лживы гадания, но жертвенным животным и предсказания по полету птиц. Когда мы отправлялись в поход под Трою, великий прорицатель Калхас не предостерег нас ни еловом, хотя, наверное, знал, какие нам грозят опасности из-за сотканного из воздуха призрака. Мог ли кто-нибудь предположить, что провидцы молчат из-за того, что бог запретил им открывать правду! Но в таком случае зачем они вообще? Всякое прорицание — выдумка ради корысти. Только трудолюбие и здравый рассудок могут помочь человеку!

Итак, супруги нашли друг друга. Но как быть дальше? Как уйти живыми из Египта? Ведь здешний правитель Феоклимен хочет жениться на Клене, а всем чужеземцам грозит смерть. Почти безоружный Менелай готов стать на защиту жены. Спасение приносит сестра царя, прорицательница Феоноя, которой известны тайные замыслы богов. Клена и Менелай умоляют ее сжалиться над ними. По Феоноя и сама помнит, как великодушно ее отец Протеи опекал похищенную женщину. Феоноя обещает скрыть от брата появление эллинов. Но о том, как им выбраться из Египта, они должны позаботиться сами. Клена предлагает пойти на такую хитрость: она скажет царю, что получила известие о гибели мужа, что она хочет принести покойному жертвы и просит дать ей корабль, на котором она могла бы отойти подальше от берега. После этого она согласится вступить в повторный брак.

Феоклимен верит словам Клены. Он дает ей финикийский корабль, доспехи, жертвенных животных — все необходимое, чтобы она могла успокоить тень своего мужа.

Клена уходит, а гонец говорит царю:

— Как только Клена ступила на корабль, туда же вскочили люди, прятавшиеся в гроте на берегу. Сейчас они плывут прямо на север, в открытое море.

Феоклимен выхватывает меч, чтобы убить сестру, не предупредившую его, хотя она знала обо всем, — ведь будущее не является для нее тайной. Но в этот момент над дворцом появляются братья Клены, Диоскуры, уже давно причисленные к сонму богов. Они сообщают царю, что все случившееся произошло по воле небожителей — Клене предопределено жить в Египте лишь до этого дня, а теперь их сестра должна вернуться со своим мужем на родину. Когда же кончится срок ее жизни, она станет богиней и парод будет приносить ей жертвы[74].

Елена и Троя

Многие поколения эллинов были воспитаны на поэмах, авторство которых веками приписывалось Гомеру. Но и позднее, когда закончился древним период истории человечества, представление о Троянской войне, сложившееся на основе «Илиады» и «Одиссеи», продолжало существовать и является господствующим поныне. Этот сюжет лежит в основе великих произведений литературы, живописи и скульптуры. Эпизоды войны, так, как они изложены Гомером, вошли во все популярные книги, посвященные греческой мифологии. Помнит ли кто-нибудь сейчас о том, как египетские жрецы убеждали Геродота, будто Елена не доплыла до Трои, потому что фараон задержал ее у себя в Египте? Известен ли кому-нибудь, кроме ученых-филологов, рассказ Стесихора, будто война под высокими стенами Трои велась всего лишь из-за призрака прекрасной женщины? Даже драму Еврипида читали немногие. Тем более что «Елена», надо признаться, не принадлежит к числу удач великого драматурга: слишком много в этой драме неувязок, чудес и неожиданных встреч. По то, что рассказывает о Елене и разгоревшейся из-за нее войне Гомер, известно хотя бы в общих чертах каждому более или менее образованному европейцу. Представленная Гомером картина проста и ясна.

Александр увез Елену из Спарты и приплыл с ней в Трою. Через какое-то время туда прибыли ахейцы, предводительствуемые Агамемноном. Они осадили город, и на десятый год осады Троя пала. К тому времени после похищения Елены прошло много лет. Минуло еще несколько лет, и Менелай вернулся со своей супругой в Спарту, где оба жили долго в любви и согласии. Эта семейная идиллия изображена в некоторых эпизодах «Одиссеи». При чтении поэм Гомера ни у кого не возникает ни малейшего сомнения: Елена пошла за Александром по доброй воле, хотя и не без участия Афродиты. В Трое находился вовсе не призрак, сотканный из тумана и воздуха, а живая женщина, тяжело переживавшая свою трагедию. Об этом убедительно говорится в «Одиссее». Вот, например, сцена из третьей песни.

К Елене явилась богиня Ирида, принявшая облик прекраснейшей из дочерей Приама Лаодики, любимой золовки Елены. Богиня застала Елену за работой в мегароне. Елена ткала большое полотно, на котором были вышиты сраженья, подвиги троянских всадников и ахейцев. Приблизившись к Елене, быстроногая Ирида сказала:

— Выйди, любезная нимфа, погляди на храбрых троянских конников и медянодоспешных ахейцев. Только что, побуждаемые Ареем, оба народа сходились на брань. А сейчас они стоят безмолвные, опершись на щиты и воткнув копья в землю. Сражение прекратилось.

Но Александр и Менелай желают одни сразиться за тебя на копьях. Победитель наречет тебя супругой.

После этих слов богини в душе Елены пробудилось сладкое чувство и думы о первом супруге, о родном городе и родителях. Закутавшись в серебристые ткани, она вышла из дома, а по щекам ее струились слезы. Две прислужницы — Эфра и Климена, поспешили за своей госпожой. Скоро они подошли к Скейским вратам. Там, на Скейской башне сидел Приам и его приближенные, старцы, уже не способные к брани, но мужи, сильные словом, подобные цикадам, которые в рощах, на ветвях деревьев подают звонким голос. Когда старцы увидели подходившую к башне Елену, они повели между собой тихий разговор:

— Нет, неудивительно, что сыны Трои и ахейцы ведут брань и терпят столь долгие беды за такую женщину! Красотою она подобна вечным богиням. Но сколь она ни прекрасна, пусть возвратится в Элладу! Пусть отвратит от нас и наших детей погибель!

Так они говорили между собой. Приам же воскликнул громко и дружелюбно:

— Подойди, дитя мое милое! Сядь ближе ко мне! Ты увидишь отсюда и своего первого мужа, и кровных, и ближних. Ты предо мною невинна! Виновны лишь боги. Это они устремили на мой народ ахейцев. Сядь и скажи мне имя величественного, мощного и высокого мужа. Кто сей муж перед ахейской ратью? Есть среди ахейцев выше его, но столь прекрасного и почтенного мои очи не видали. Он подобен царю!

Божественная Елена так отвечала старцу:

— Я и почитаю тебя, возлюбленный свекор, и страшусь. Лучше мне было предпочесть горькую смерть, когда я решилась следовать за твоим сыном, покинула брачный чертог, братьев, милую дочь и веселых подруг. Но не сделалось так. И теперь я обливаюсь слезами. Ты спрашиваешь, и я тебе скажу: муж сей — это сын Атрея Агамемнон, мудрый царь и доблестный воин. Он был мне, недостойной, деверем.

Глядя на воина и дивясь, старец воскликнул:

— О родившийся счастливым сын Атрея! Судьба и боги благосклонны к тебе! Как много под твоей властью ахейцев. Я был некогда во фригийской земле, обильной виноградом. Видел великую рать фригиян на быстрых колесницах. Видел полки Атрея и Мигдона, подобного богу. Их воинство стояло станом вдоль берегов Сангария. Л я считался их союзником, когда на них шли ратью мужеподобные амазонки. Но не было их столько, сколько здесь собралось ахейцев.

Потом, увидев Одиссея, Приам спросил Елену:

— Скажи, дитя мое, кто сей данаец? Он на голову ниже, чем великий Агамемнон, но, сдается мне, в груди и плечах шире. Его боевая сбруя лежит на земле, а сам он, подобно овну, ходит по рядам воинов. Да, он мне представляется подобным овну с пышным руном, ходящему в стаде между среброрунных овец.

Вновь отвечала старцу Елена, рожденная Зевсом:

— Муж сей — сын Лаэрта, многоумный Одиссей, взросший на Итаке, преисполненный козней и мудрых советов.

Тогда к ней обратился Антенор:

— То, что ты говоришь, о женщина, справедливо. Некогда к нам приходил знаменитый Одиссей. С ним был воинственный Менелай. Они вели речь о тебе. Я их принимал дружески и угощал в своем доме. Тогда я узнал их характеры и понял, сколь скоры и мудры их советы. Они являлись вместе на собрания троянцев. Стоя, Менелай отличался широкими плечами. А если все сидели, Одиссей выглядел достойней. Если же они держали речи пред собранием, Менелай изъяснялся бегло, говорил мало, но ясно. Он не был многословен. Когда же вставал многоумный Одиссей, он стоял тихо и смотрел в землю. Скипетр не двигал ни вперед, пи назад, но держал в руке неподвижно и был подобен простому человеку. Но когда звучал его могучий голос, речи, как снежная вьюга, вырывались из его уст! Пет, никто не посмел бы состязаться с Одиссеем в речах! И мы уже не дивились Одиссееву виду, как было вначале.

Увидев третьего мужа, старец вновь вопрошает Елену:

— А кто этот ахеец могучий, огромный, возвысившийся над всеми и в плечах самый широкий?

— Это великий Аякс, твердыня ахейцев, — отвечала Елена. — А там, с другой стороны, возвышается среди критских дружин Идоменей. Этого героя Менелай часто дружелюбно угощал в нашем доме, когда он приходил с Крита. Вижу и других данайских героев. Всех я узнаю легко и могу поведать имя каждого. Двух лишь воинов я не вижу: Кастора, укротителя коней, и могучего бойца Полидевка. Это мои единокровные братья, рожденные одной матерью. Может быть, они остались в веселом городе Лакедемоне? А может быть, прибыли сюда на кораблях, но не желают вступать в единоборство с мужами, стыдясь позора, который я на себя навлекла?

Так говорила Елена. Но она не знала, что ее братья уже лежали в родимой земле в Лакедемоне[75].

Елена, Александр, Афродита

Так они беседовали, сидя у Скейских ворот, когда прибыл вестник Идей, который вместе с другими вестниками принес из Трои все необходимое для жертвоприношения: агнцев, вино в козьем меху, блестящую чашу и кубки. Идей попросил Приама выйти на ратное поле, чтобы своим присутствием освятить договор о единоборстве между Менелаем и Парисом. Было решено, что Менелай и Александр сразятся длинными копьями за Елену. Кто победит — получит и жену, и сокровища. А троянцы и ахейцы заключат мир. Троянцы будут спокойно жить в Илионе, а ахейцы вернутся в Аргос.

Приам повелел впрячь быстрых коней в колесницу, и вместе с Антенором они направились через Скейекие ворота в поле. Там, став между двумя рядами войск, Приам и Агамемнон принесли жертву, и Агамемнон, воздев руки, воззвал к богам. Зевсу, Гелиосу, рекам, земле и богам подземного царства, чтобы они были свидетелями и хранили святые клятвы:

— Если Парис Приамид поразит Менелая Атрида, Он и Елену в дому и сокровища вес да удержит; Мы ж от троянской земли отплывем на судах мореходных. Если Париса в бою поразит Менелай светловласый, Граждане Трои должны возвратить и жену, и богатства; Пеню должны заплатить аргивянам, какую прилично[76].

Потом были зарезаны овцы и совершены возлияния, сопровождавшиеся громкими молитвами.

После этого Приам вернулся в Трою, потому что отцовское сердце не позволяло ему смотреть на смертный бой, в котором участвовал его сын. Александр, хоть он и был доблестным воином, не мог сравниться с Менелаем ни силой, ни ловкостью.

Жребий определил, что первым должен метнуть копье Александр. Он ударил с большой силой и попал в круговидный щит. Копье не пробило меди, а согнулось. Пика же Менелая пробила насквозь щит и броню Александра и рассекла хитон. Но сын Приама отпрянул и благодаря этому избег черной гибели. Выхватив стремительно меч, Менелай грянул с размаху по шлему, но меч, расколовшись на три куска, выпал из его руки. Громко возопив, Менелай ухватил двумя руками шлем Александра и повлек его в сторону лагеря ахейцев. Ремень стиснул шею Париса. Но в этот момент своего любимца увидела Афродита. Она разорвала ремень, и в руках Менелая остался пустой шлем. Сильным броском Менелай швырнул его ахейцам, а сам снова с копьем в руке ринулся на Александра — но на поле боя никого не было: юношу Париса похитила Афродита и, покрыв темным облаком, перенесла в Трою, в чертог, полный сладкого благовония. Потом, приняв облик старушки-пряхи, которая в прежние дни в Лакедемоне пряла для Елены шерсть, она поднялась на Скейскую башню, где Елена стояла среди троянок. Легко тронув рукой благовонную ризу Елены, богиня тихо сказала:

— Александр призывает тебя вернуться в дом. Он уже там, сидит в опочивальне на точеном ложе. Он прекрасен лицом и одеждой. Не скажешь, что юный супруг твой пришел с боя. Скорее похоже, что он хочет идти к хороводу или сел отдохнуть, только что оставив хоровод.

При этих словах в сердце Елены вскипел гнев. Однако увидев прекрасную шею Афродиты, ее прелестную грудь и блестящие глаза, она пришла в ужас и, обратясь к богине, вскричала:

— Ах жестокая! Снова ты хочешь меня обольстить? Или хочешь увлечь меня в какой-либо город Фригии или Меонии? Может быть, там обитает какой-нибудь полюбившийся тебе смертный? Ныне, когда Менелай победил Александра в бою и хочет меня, недостойную, возвратить в семейство, зачем ты являешься ко мне, затаив в сердце коварство? Иди к своему любимому сама, забудь про Олимп и сиди при нем вечно, лаская властелина, покуда он не назовет тебя супругою или рабой! Я же к нему не пойду, к беглецу. Позорно было бы украшать сто ложе. Надо мной посмеются все троянки. Довольно и так мне для сердца страданий!

Раздраженная Афродита так отвечала Елене:

— Смолкни, несчастная! Или во гневе я так же могу тебя возненавидеть, как прежде безмерно любила. Я обращу на тебя гнев обоих народов — и троянцев, и ахейцев — и ты погибнешь бедственной смертью!

Затрепетала Елена, рожденная Зевсом. И закрывшись серебристоблестящим покровом» невидимая троянкам, пошла вслед за богиней. Когда они достигли богатого дома Александра, прислужницы поспешили заняться домашними работами, а Елена вошла в высокий терем. Пленительно улыбаясь, богиня поставила для нее кресло напротив Александра. Елена села в кресло, но, отвернув от него лицо, начала упрекать супруга:

— С битвы пришел ты? О лучше б, несчастный, погиб ты, сраженный моим могучим супругом! Не ты ли хвалился, что в ратоборстве и силон своей, и рукой, и копьем превзойдешь Менелая? Иди теперь и вызови на поединок могучего героя вновь. Сразись с ним. Или нет, я не советую, лучше живи мирно и впредь никогда не вступай в поединок с светлокудрым Менелаем, не то будешь укрощен его копьем.

Вот что сказал ей в ответ Александр:

— Не печаль мне горькими упреками сердце как, сейчас Менелай победил с помощью Афины. В другой раз я его одолею — боги покровительствуют и нам. Ныне почием с тобой, насладимся взаимной любовью. Никогда еще в моей груди не пылало такое пламя. Даже тогда, когда я е тобой, похищенной, бежал на быстролетных кораблях. Ныне пылаю тобой, желанья сладкого полный[77].

Юность Александра

Оставим пока эту пару и поговорим о другом. До сих пор мы рассказывали только о Елене. Пора обратиться к истории жизни Александра. «Илиада» почти ничего не сообщает о его судьбе. Зато в послегомеровскую эпоху существовало много всевозможных преданий о нем, одно другого увлекательней. Легенду о юности похитителя Елены изложил Еврипид в своей драме «Александр». Она была представлена в Афинах в 415 году до н. э. Мы знаем это произведение только по фрагментам, а также коротким упоминаниям, позволяющим тем не менее восстановить основные сюжетные линии драмы.

Незадолго до появления на свет Париса жене Приама Гекубе приснился сон, будто она родила пылающий факел, истекающий кровью. От факела загорелся весь город. Истолковав сон, прорицатели предсказали, что она родит сына, который погубит родной город.

— Как только родишь ребенка, немедленно убей его! — приказали они.

Но мать содрогнулась, услышав такие слова. Сразу же после рождения сына родителям приказали бросить его на горе Иде на съедение диким зверям. Так у них оставалась слабая надежда, что мальчик спасется. Согласно другой версии, люди Приама, которым было приказано умертвить ребенка, пожалели его и бросили в лесу. Однако хранимый богами Парис остался жив — в течение пяти дней его кормила своим молоком медведица. Потом его нашел пастух, положил младенца в мешок и унес в свои дом. От слова «мешок» — по-гречески «пера» — ребенка назвали Парисом. Эта этимология, разумеется, произвольна и ненадежна. Имя «Парис» принадлежит какому-то неиндоевропейскому языку. Возможно, это было имя какого-то местного божества или же княжеский титул.

Когда Парис стал юношей, он выделялся среди своих сверстников силой и красотой. Он рос среди пастухов, пасших стада царя Приама на лугах Иды. Однажды Парис отогнал банду разбойников, убивавших людей и похищавших скот. За этот доблестный поступок пастухи дали ему новое имя — Александр, что значит «Охраняющий мужей».

Между тем пришла весть, что в Трое состоятся состязания в честь ребенка, которого Приам и Гекуба некогда обрекли на смерть, послышавшись предсказания прорицателей. Жалея о своем поступке, родители захотели прославить имя покойного. Принесшие эту весть троянцы выбрали из стада Александра его любимого быка и погнали в город — бык должен был стать наградой победителю. У пастуха Александра родилась смелая мысль — пойти в Трою и принять участие в состязаниях. Может быть, ему удастся завоевать награду — любимого быка — и всегда держать его при себе. Так Александр сказал другим пастухам. Но его решение имело еще одну причину. К Александру приходили три богини и просили юношу разрешить их спор, сказать, кто из них самая прекрасная. Юноша выбрал Афродиту. И теперь богиня повела его в Трою, чтобы позднее помочь ему получить обещанный ею дар — Елену.

Во время состязаний в Трое никому не известный пастух с горы Ида победил всех участников, в том числе царских сыновей. Ему была вручена награда, но он едва не лишился жизни. Раздраженные поражением царевичи по главе с Деифобом бросились на Александра. С мечом в руке Деифоб преследовал безоружного пастуха, а тот, не видя иного спасения, спрятался на ступенях алтаря Зевса. Собралась огромная толпа, поднялся шум. Из дверей в это время вышла Кассандра, дочь Приама и Гекубы. Благодаря дару провидения, которым одарил ее Аполлон, Кассандра сразу поняла кто этот пастух, прижавшийся к камням алтаря. По вместо того чтобы помочь ему, ома сама схватилась за топор! Невзирая на святость места, она готова была убить брата, потому что шала, каким бедствиям подвергнется город, если Александр останется жив.

В тот момент, когда казалось, что уже ничто не спасет несчастного пастуха, где-то высоко в небе показалась Афродита. От нее все узнали, что Александр был тем ребенком, которого бросили в лесу в горах. Слова богини вызвали всеобщее ликование, и никто уже не слушал предсказаний Кассандры. Александр вернулся во дворец к своим родителям и братьям, чуть не ставшим его убийцами. А вскоре после этого, опять-таки подстрекаемый Афродитой, он отправился в далекое плавание, в Спарту. Ничто не могло отвратить приговора судьбы — вещий сон Гекубы должен был сбыться.

Еврипид в своей трагедии ни словом не обмолвился о юношеской любви пастуха Александра и о его браке с горной нимфой Эноной, хотя, вне всякого сомнения, знал эту легенду, изложенную одним из современных ему авторов. Нетрудно догадаться, почему он не ввел в свою трагедию этот эпизод: еще одна сюжетная линия излишне расширила бы рамки трагедии, в которой и без того хватало всяческих чудес и невероятных происшествий. Позднейшие писатели охотно воспевали любовь Александра и Эноны. Один из знаменитейших римских поэтов, Овидий, сочинил даже письмо нимфы к своему возлюбленному. В цикле «Героиды» — послания мифических героинь к покинувшим их возлюбленным-есть письмо пятое: Энона — Парису.

Александр и Энона

Ты еще не был знатен, когда я, нимфа, дочь великой реки, взяла тебя в мужья. Сейчас ты сын Приама, но тогда — нечего стесняться правды — ты был рабом. Ради тебя я и стала рабой.

Как часто мы отдыхали с тобой среди стад, под деревьями! Ложем была нам сухая листва. Часто, когда мы лежали вдвоем на разбросанном сене, нас защищал от седых морозов кров нашей хижины. Вспомни: я показывала тебе лучшее место для охоты или скалу, где зверь прятал своих детенышей. Сколько раз я расставляла в лесах сети, вместе с тобой гнала свору собак по горам. И сейчас еще можно прочесть на буках имя Эноны, которое вырезал твой кривой нож. Ствол вырастает, и с ним поднимается имя Эноны. Пусть растет он все выше, пусть выше возносится слава обо мне. Я помню — на речном берегу, над водой стоит тополь. На нем и поныне есть в память обо мне письмена. Тополь, молю я, живи над водой и храни обо мне письмена:

В день, когда сможет Парис дышать и жить без Эноны, Вспять, к истокам споим, Ксанфа струя побежит. Ксанф, назад поспеши! Бегите воды к истокам! Бросив Энону свою, дышит Парис и живет[78].

О несчастный день! День, который принес мне гибель! С него для меня началась злая зима. Гера, Афродита и та, которую красят доспехи, — Афина, сбросив одежды, предстали перед тобой, желая выслушать твой приговор. Когда ты рассказал мне о них, мое сердце задрожало от страха, и до костей пронизал меня холодный ужас. В тревоге просила я совета у древних старух и старцев. И все они сочли суд твой грехом.

Срублена ель, распилен ствол — и корабль готов. Вот он уже скользнул в синие воды… Ты плакал и смотрел, как из моих глаз катятся слезы. Общими были слезы, общей была и печаль. Пока не исчез убегающий парус, я следила за ним взглядом, и песок сделался мокрым от слез. Я молила зеленых Нереид, чтобы ты поскорее вернулся. Значит, вернувшись с другой, ты вернулся моими мольбами?

Стоя на скале, обращенной к просторам пучин, я первой увидела парус на твоей мачте и чуть не рванулась к тебе бегом по волнам. И что я вижу? На высокой корме мне бросился в глаза пурпур. Это была не твоя одежда. Ближе и ближе корабль, подгоняемый ветром. Вот он уже пристал к берегу. Сердце трепещет — я вижу женское лицо. Для чего я, безумная, медлю? Новая подруга без стыда льнет к твоей груди! Тут я разорвала на себе одежду, начала бить себя в грудь и ногтями терзать себе мокрые щеки. Жалобным воплем огласилась священная Ида. Я в слезах ушла в свою темную пещеру. Пусть, как я, горюет Елена! Пусть оплакивает свое бегство от супруга! Мне причиненную боль пусть испытает сама!

Теперь тебе милы такие женщины, которые покидают супружеское ложе, чтобы вместе с тобой скитаться по морям. Ах, когда ты был еще беден и гонял стада с пастухами, ты, бедняк, не имел других жен, кроме Эноны. Мне не нужен твой пышный дворец, не нужны твои богатства, я не хочу пополнять число царских невесток. Я знаю, царственный Приам не отказался бы стать свекром нимфы, и Гекубе не стыдно было бы назвать меня невесткой.

Увы! Сам Аполлон обучил меня врачеванию, дал мне прикоснуться к своим благодатным дарам. Мне известны корень любви и трава, наделенная целебной силой. Горе лишь в том, что любовь невозможно исцелить травою. Я умелый лекарь, но себя не умею лечить. Ни земля, родящая травы, ни божество не подаст мне помощи. Лишь ты можешь мне помочь.

Такие слова римский поэт вложил в уста нимфы, которая, по преданию, жила за двенадцать веков до его рождения.

Последний акт любовной драмы разыгрался на десятом году Троянской войны. Греческий поэт Квинт Смирнский[79] так рассказывает о встрече лесной нимфы и сына Приама после нескольких лет разлуки.

Александр был ранен стрелой Филоктета, напитанной ядом лернейской гидры. Врачи обступили царского сына, страшно стонавшего. Раненого отнесли в город, и он до рассвета не сомкнул глаз. Никакие лекарства не помогали. Ибо было предопределено, что от смерти его может снасти только Энона — если пожелает.

Дело в том, что когда-то, еще до того, как нимфа полюбила Александра, ею овладел сам Аполлон. Энона не просила у него золота и драгоценных камней за бесчестье. Бог счел ее достойной и обучил врачеванию. Она познала чудесные свойства трав, которые, правда, не могли излечить ее горя.

Александр знал о даре Эноны и о том, что она одна может его спасти. Поутру он отправился в путь. Он пошел к своей первой жене, хотя и против воли. По пути то впереди, то слева от него появлялись и кричали зловещие птицы. Им овладел страх, но он старался внушить себе, что птицы летают без причины. Когда служанки Эноны увидели Александра, они испугались. Испугалась и их госпожа. Александр упал к се ногам, истекая мерной кровью. Яд проник уже до мозга костей. Страдающий и ослабевший Александр молил первую жену о помощи, но был отвергнут.

— Ты меня не пожалел! Был глух к моим мольбам и слезам! А теперь я бы хотела, подобно зверю, рвать твое тело и пить твою кровь! Где же твоя покровительница, сияющая Афродита? А твой тесть Зевс почему не приходит тебе на помощь? Убирайся! Иди к своей Елене! Стенай и плачь около нее днем и ночью. Может быть, она сумеет спасти тебя от яда!

И Александр пошел обратно по вершинам лесистой Иды. С каждым шагом он все больше терял силы и все чаще лишался чувств, пока не умер. Горные нимфы плакали над ним, вспоминая с печалью, что когда-то он пас здесь свои стада.

Когда весть о смерти Париса достигла Трои, больше всех убивалась Гекуба. После Гектора Парис был любимейшим из ее сыновей. Мать понимала, что не по его вине, а по воле бессмертных богов на Трою обрушилось несчастье. Царь Приам пока не знал о смерти Александра, потому что сидел у могилы Гектора и оплакивал гибель любимого сына. Ничто из того, что происходило вокруг, не достигало его сознания. Елена, напротив, изображала великую скорбь и при людях горько плакала, но в душе она печалилась о другом.

— Погиб ты понапрасну, муж мои, а мне остались теперь лишь тоска и печаль. Сколько несчастий теперь обрушится на меня! Зачем Гарпии[80] не разорвали меня прежде, чем я покинула с тобой Спарту? Здесь меня все ненавидят. Куда мне пойти? В лагере ахейцев меня ждут оскорбления. А здесь? Троянки разорвут меня. И даже не посыплют на мое тело землю, а оставят на съедение птицам и собакам!

Так сетовала на свою судьбу Елена.

Что же касается Эноны, то она горевала всей душой, вспоминая минуты любви и счастья. Ночью она тайме выбралась из дома и через горы и леса помчалась в долину, где нимфы и пастухи уже разжигали погребальный костер Александра. Заслонив лицо плащом, Энона прыгнула в огонь.

Прослеживая судьбу Александра, мы далеко опередили события. Пора вернуться к тому дню, когда он, чудесно спасенный во время поединка с Менелаем, закрылся в своей супружеской опочивальне.

Елена и Гектор

Тем временем на поле брани и у стен города происходили жестокие схватки между защитниками Трои и ахейцами. То одни, то другие брали верх. Доблестнейший из сыновей Приама Гектор на короткое время удалился с поля боя и поспешил в город, чтобы принести умилостивительные жертвы богине Афине. Войдя в город, он направился к дому Приама. Встретив — по пути свою мать, он посоветовал ей вместе с благородными тронками пойти в храм Афины Паллады, чтобы принести жертвы и совершить моление о спасении Трои. Затем Гектор пришел в дом к Парису. Этот дом он строил своими руками вместе с лучшими плотниками, какие были в плодоносной троянской земле. Дом Париса стоял на возвышенном месте, рядом с домами Приама и самого Гектора. Пока троянки в храме молились Афине, Гектор вступил в дом брата, которого он нашел в опочивальне, где Александр осматривал свое великолепное оружие: щит, латы и гнутые луки. Там, в кругу домашних жен-рукодельниц сидела и Елена, распределявшая между ними работу. Увидев Париса, Гектор стал укорять его.

— Не вовремя ты, несчастный, сидишь здесь и копишь гнев на жителей Трои. Гибнут троянцы у стен города. А ведь война вокруг Илиона пылает из-за тебя! Если бы ты сам увидел мужа, покинувшего грозную битву, ты обругал бы его. Выходи на бой, пока Илион не вспыхнул от огня врагов.

Александр ответил ему так:

— Гектор, ты вправе хулить меня, и хула твоя справедлива. Я открою тебе душу, а ты выслушай мои слова. Я не потому сижу праздный в опочивальне, что питаю гнев или обиду на троянцев. Просто я хотел предаться печали! Но сейчас супруга уговорила меня выйти на брань. Я чувствую сам — лучше мне идти сражаться. Победа склоняется то к одной, то к другой стороне. Подожди, я надену доспехи. Или иди — я поспешу за тобой.

Гектор не ответил ему ни слова. А Елена обратилась к гостю с ласковой смиренной речью:

— О мой деверь. Горе мне, бесстыдной, виновнице всех бед! О если бы в день моего рождения схватил меня свирепый вихрь и умчал на пустынную гору или низринул в кипящие волны ревущего моря — волны бы меня поглотили и не свершились бы такие ужасные дела! По если уж боги обрушили на людей такие беды, даровали бы они мне супруга с более благородным сердцем, который бы чувствовал стыд и укоры людские! А Парис и сейчас легкомыслен, и всегда будет таким. И на это он будет жестоко наказан. Но ты войди, сядь в кресло. Твою душу гнетут воинские заботы. И все из-за меня, недостойной, и по вине Александра. Злую долю предназначил нам Зевс, даже после смерти потомки будут слагать о пас бесславные песни.

Знаменитый, броне блещущий Гектор ответствовал Елене:

— Не упрашивай меня сесть, Елена! Как ты пи мила, меня не уговоришь. Душа зовет меня на защиту сограждан, что ждут моего возращения на ратном ноле. А ты побуждай Александра. Пусть собирается скорее и идет вслед за мной. Может быть, он настигнет меня еще в степах города. Я лишь посещу своп дом и останусь в нем ненадолго. Хочу видеть домашних, супругу и сына — младенца. Ибо не знаю, вернусь я из боя или боги погубят меня руками ахейцев[81].

По в этот день Гектору еще не суждено было умереть. Выйдя из города, он вступил в единоборство с Аяксом, сыном Теламона. Казалось, оба мужа равны силон и доблестью. Поединок прервался из-за наступления темноты. Ахейцы отошли в свои шатры у кораблей, а троянцы вернулись в город. Здесь, на вершине Пергама пред домом царя Приама мужи троянские держали совет, смутный и шумный. Первым повел речь благомысленный Антенор:

— Послушайте меня, сыны Трои, и дарданы, и вы союзники наши! Я скажу то, что подсказывает мне сердце. Сделаем так: выдадим ахейцам Елену вместе с богатством. Мы воюем вероломно, нарушив святые клятвы. Я уверен — не будет нам никакого добра, пока не сделаем так.

Антенор произнес эту речь и сел. Тогда поднялся богу подобный Парис, супруг лепокудрой Елены.

— Ты, Антенор, говоришь неугодное мне. Гебе следовало бы придумать другой совет. Если же то, что ты сказал, сказано от чистого сердца, боги, без сомнения похитили твой разум. Я скажу троянцам прямо: Елену я не выдам! Что до сокровищ, которые я вывез из Аргоса, все отдам и собственные к ним прибавлю.

Так произнес Приамид. И тогда встал Приам, мудростью равный бессмертным. Он советовал так:

— Слушайте меня, Трои сыны, и дарданы, и вы, союзники паши! Я скажу, что мне внушает сердце: ныне вы вечеряйте во граде, как прежде. Помните, однако, о ночной страже и бодрствуйте каждый на страже. А на рассвете вестник Идей пойдет к кораблям. Он передаст сыновьям Атрея, Агамемнону и Менелаю, слова, сказанные виновником распри Александром. Пусть добавит еще разумное слово: не хотят ли они отдохнуть от погибельной брани, пока мы сожжем трупы убитых. А потом снова будем сражаться, пока боги не решат, кому даровать победу[82]. На рассвете Идей пошел к греческим кораблям. Однако, когда он передал ахейцам слова Александра и Приама, все выслушали его в глубоком молчании. И наконец так ответил ему могучий Диомед:

— Нет, да никто между нас не приемлет сокровищ Париса, Даже Елены! Понятно уже и тому, кто бессмыслен, Что над градом троянским грянуть готова погибель![83]

Что же касается перемирия и сожжения трупов, то на это ахейцы охотно согласились.

Долг — ничего не щадить для окончивших дни человеков, И умерших немедленно должно огнем успокоить[84].

А потом день за дном снопа шли кровавые бои и поединки. Счастье было переменчиво. День окончательной гибели Трои, о котором говорил Диомед, еще не наступил.

Но вот от руки Ахилла пал Гектор. Горько оплакивали героя все жители Трои. Горестно рыдала Елена:

— Гектор, деверь любезный моему сердцу! Зачем не погибла я прежде! Двадцатый год уже идет с той поры, как я, бросив отечество, пришла в Илион. Но от тебя я не слышала злого, обидного слова. Даже когда меня укоряли домашние, свояченица или золовка, или свекровь (а свекор всегда был ко мне добр, как отец), ты вразумлял их и делал добрее. Вот почему я плачу о тебе и о себе, несчастнейшей!

— Нет для меня, ни единого нет в Илионе обширном Друга или утешителя: всем я равно ненавистна![85]

Елена и Одиссей

А вскоре — все эти события происходили на десятом году войны — погиб и Александр. Смерть ему принесла стрела Филоктета. Елена стала женой другого сына Приама, Деифоба. Троя продолжала сопротивляться. Уже казалось, что ахейцы вернутся домой ни с чем, оставив под Троей могилы своих знаменитейших героев, в том числе могилу Ахилла. Тогда-то Одиссей и придумал хитрость, с помощью которой ахейцам удалось захватить город. По прежде всего он отправился в Илион на разведку, приняв облик раба и покрыв плечи рубищем.

О последнем этапе Троянской войны мы узнаем из «Одиссеи».

После разрушения Трои прошло десять лет. Елена со своим супругом вернулась в Спарту, и когда их дом посетил сын Одиссея, Телемах, она так рассказала ему о коварном замысле ахейцев.

«Одиссей вошел во враждебный город в лохмотьях, похожий на нищего, каким его никогда не видали ахейцы. Так, никем из троянцев не узнанный, он скрывался в Трое. Одна лишь я догадалась, кто он. Но я поклялась никому не открывать его тайны. Он умертвил своим мечом многих троянцев, многие вдовы троянские горько рыдали, но герой все выведал в городе и вернулся в стан ахейцев невредимым. Лишь мое сердце веселилось. Я давно уже скорбела о том, что по вине Афродиты ушла из милого отчего края, где покинула и дочь, и супруга».

Выслушав ее рассказ, царь Менелай так отвечал царице Елене:

«Все, что ты рассказала, справедливо. Я видел много благородных людей и много земель посетил, но никогда не встречал столь бесстрашного в бедствиях и могучего мужа, как Одиссеи. Вот что он предпринял: в чреве деревянного коня спрятался отборный отряд ахейских воинов, готовивших врагам гибель. Ты тогда подошла к нам — конечно, по злому внушению демона, желавшего прославить троянцев, — трижды обошла громаду, ощупала ее ребра и начала поименно вызывать ахейцев, подражая голосам их жен. Нам, сокрытым в темной утробе громады, слышались знакомые голоса. У нас пробудилось желание выйти наружу или отозваться тебе изнутри. Но Одиссей удержал нас, и мы, притаясь в чреве коня, молчали. Только один Антикл решился все же подать голос, по Одиссей сильной рукой зажал ему рог и так спас всех от гибели. Он боролся с ним до тех лор, пока ты не ушла по воле Афины»[86].

При чтении «Одиссеи» в этом месте возникает естественное недоумение. Как же так? Менелай спокойнейшим образом рассказывает о поведении своей супруги, в результате которого могли погибнуть мужественные ахейцы, сидевшие в деревянном коне. Елена знала, что они там спрятались; связанная страшной клятвой, данной Одиссею, она не решилась прямо сказать об этом троянцам, но делала все возможное, чтобы обман открылся. И что же? Менелай простил жене не только измену и бегство из дома, не только многие годы кровавой войны, но и то, что она в последний момент войны желала гибели ему и доблестнейшим из ахейцев. Поистине, столь великодушных мужей можно встретить только в героическую эпоху!

Надо сказать, что уже древние обратили внимание на психологическую недостоверность подобных ситуаций. Может быть, поэтому возникла легенда о том, что в конце войны Елена оказала грекам бесценную услугу: вступив с ними в сговор, помогла им овладеть Троей. Об этом пишет римский поэт Вергилий, живший в конце I века до н. э. В его поэме «Энеида» есть такой эпизод.

Чудом спасшийся во время взятия Трои Эней отправился на поиски новой родины. Он странствовал по многим морям и странам, опускался даже в преисподнюю, в страну мертвых, где встретил теин героев близкого и далекого прошлого. В какой-то момент он увидел Деифоба, которого почти невозможно было узнать: все тело славного героя было жестоко изувечено, лицо изуродовано, руки и уши отрезаны, а нос представлял собой сплошную рану. Призрак хотел спрятать свои увечья, но Эней, с трудом узнав его, спросил:

«Славный Деифоб, потомок благородного Тевкра! Кто посмел так жестоко и гнусно тебе отомстить, кто надругался над тобой? Я слышал, что в последнюю ночь ты сразил немало греков, пока сам не упал на груду убитых. Я воздвиг для тебя холм над пустой могилой, трижды громогласно призывал твою тень. Твое имя и доспехи пребывают там. Но не пришлось мне увидеть тебя и засыпать родной землей».

Сын Приама отвечал ему на это:

«Ты свято исполнил все, что должно. Ты чист перед тенью убитого друга. Я погиб по воле рока и по вине спартанки. Злую она по себе оставила память! Ты знаешь сам — последнюю ночь мы все провели в ликованье. Слишком памятно все, что свершилось! Когда роковой конь был поднят на крутые вершины Пергама и принес в своем чреве врагов и оружие, Елена повела женщин хороводом вокруг, словно справляя праздник Вакха. Сама она несла яркий факел в руках и призывала данайцев. Я же, устав от забот, удалился в брачный покой и забылся на ложе сладким сном. Эта женщина между тем унесла из дома псе оружие, даже мой верный меч, что висел в изголовье. Потом она ввела в дом Менелая, надеясь, что этой услугой любящему мужу заставит его забыть зло, которое ему причинила».

Думала, видно, она угодить любимому мужу, Тем заставив молву о былых преступленьях умолкнуть[87].

Так пишет Вергилий. Что же касается Гомера, то он сообщает еще одну любопытную деталь. Оказывается, Елена умела при помощи чудесных снадобий усмирять гнев мужчин. Так, прежде чем Менелай начал беседу с сыном Одиссея Телемахом, посетившим супругов в их дворце в Спарте, ома влила им в кубки с вином сок травы, благодаря которому люди забывают о страданиях, гневе и всех несчастьях. Тот, кто пьет его, смешав в чаше с вином, весь день не заплачет — даже если умрет его мать и отец, даже если у него на глазах убьют брата или любимого сына! Вот какие дивные, чудесные, благотворные травы были у дочери Зевса Елены! А получила она их в царстве фараонов от египтянки Полидамны, супруги Феона. Тамошняя земля рождает много злаков — добрых, целебных и злых, ядовитых. И всякий человек в том краю — лекарь, владеющий искусством врачевания[88].

Итак, мы говорили о том, как в дом Менелая и Елены пришел Телемах, как хозяева усадили его за пиршественный стол и как Елена подлила в круговые чаши «гореусладное», «миротворящее», «дающее сердцу забвенье бедствий» зелье, которое получила в Египте. Стало быть, согласно Гомеру, Елена все-таки побывала в стране на Пиле? Когда это было?

После победы под Троей Менелай поплыл вместе с чудесным образом обретенной супругой и сокровищами на родину, в Пелопоннес. Однако из-за неблагоприятных ветров его корабли сбились с пути и вынуждены были пристать к острову Фарос, у берегов Египта. Раздраженные тем, что им не принесли положенные жертвы, боги продержали его там двадцать дней. Помогла герою Эйдотея, дочь морского бога, старца Протея. Она посоветовала Менелаю схватить Протея, когда тог выйдет из воды и заснет на берегу. Менелай подстерег спящего Протея, схватил его и не выпускал до тех пор, пока тот не научил его, как выбраться из Египта.

Таким образом, о пребывании Клены в Египте Гомер рассказывает совершенно по-иному, чем Стесихор, Геродот или Еврипид. Согласно Гомеру, Елена находилась там не во время войны, а после ее окончания, притом недолгое время.

Но зададим себе несколько нескромный вопрос: сколько лет было в то время красавице? Телемах прибыл в Спарту на десятый год после падения Трои. Война продолжалась десять лет и началась не сразу после похищения Елены, а через десять лет, в течение которых греки совещались и готовились к походу, первому и второму. Таким образом, Елена находилась в Трое двадцать лет. Замуж за Менелая она вышла, когда ей было приблизительно пятнадцать лет (в древности и во все времена в южных странах девушки вступали в брак в двенадцати-тринадцатилетнем возрасте). С Менелаем Елена прожила несколько лет и родила ему дочь Гермиону. Из этого следует, что, когда Телемах прибыл в Спарту, Елене было больше пятидесяти лет. Но появляясь перед гостями, она, как прежде, ослепляет своей красотой.

К ним из своих благовонных, высоких покоев Елена Вышла, подобная светлой с копьем золотым Артемиде[89].

Неумолимое время не угасило сияние божественной красоты!

Елена добрая и милостивая

Геродот рассказывает, что приблизительно за сто лет до пего, го есть около 560 года до н. э., случилось следующее.

В одной богатой спартанской семье родилась девочка, столь уродливая и неуклюжая, — что собственные родители ее стыдились. Чтобы помочь беде, ее кормилица придумала вот какое средство. Она приносила ребенка каждый день в святилище Елены в Ферапнах. Принося ребенка в храм, кормилица всякий раз молила богиню даровать девочке красоту. И вот однажды, когда кормилица покидала храм, пред ней предстала женщина и спросила, что она носит на руках. Женщина попросила показать ей девочку. Но кормилица отказалась, потому что родители запретили ей показывать кому-либо младенца. Женщина настаивала. Тогда кормилица показала ей ребенка. Женщина погладила девочку по головке и сказала, что пройдет немного лет и она будет красивейшей женщиной в Спарте. С этого дня безобразная наружность девочки изменилась, а позднее она стала супругой Агета. Необычна дальнейшая судьба этой девочки, которая превратилась в красавицу, далеко превосходившую красотой всех спартанских женщин. Когда она уже была женой Агета, к ней воспылал страстью ближайший друг ее супруга Аристон, один из двух царей Спарты (в этой стране всегда властвовали одновременно два царя). Желая отнять у Агета жену, он придумал вот какую хитрость: якобы для того, чтобы укрепить взаимную дружбу, он предложил Агету обменяться дарами, пообещав подарить ему из своего имущества все, что пожелает. Агет согласился. Друзья скрепили этот договор клятвой. Тогда Аристон подарил Агету одну из своих драгоценностей, а взамен потребовал себе его жену. Агет сказал, что жена — единственное, что он не может отдать. Однако, связанный клятвой, он в конце концов вынужден был уступить жену Аристону[90].

В этой сказочной истории для нас важно сообщение о том, что неподалеку от Спарты, в Ферапнах было святилище Елены, расположенное рядом с могилами самой Елены и ее супруга. Об этом мы знаем не только из рассказа Геродота, но также из других, значительно более поздних источников. Опираясь на эти источники, несколько десятков лет назад в Ферапнах начали работать археологи. Были обнаружены остатки строений и предметы, свидетельствующие об отправлении здесь религиозного культа, а также черепки глиняной посуды XIV века до н. э… Стало ясно, что начиная с этого времени непрерывно на протяжении веков здесь почиталось некое божество. Сохранились следы этого почитания. Особенный интерес представляют фигурки из свинца и обожженной глины. Чаще всего это женские фигурки, напоминающие статуэтки, обнаруженные в других местах этого района, где спартанцы приносили вотивные дары богиням, в особенности Артемиде. Греческий поэт Исократ, живший в IV веке до н. э., утверждает: «Еще и сейчас в Ферапнах, в Лаконии, согласно обычаям отцов, Елене и Менелаю приносят священные жертвы не как героям, а как богам». И еще: «Поскольку Елена способна и покарать, и вознаградить, богатые люди должны умилостивлять и чтить се, принося ей дары, жертвы, устраивая в ее честь разные церемонии, философы же должны стремиться сказать речь, достойную ее»[91].

В самой Спарте находилось еще одно святилище Елены, расположенное в районе Платаниста, где юноши занимались гимнастическими упражнениями. В честь Елены ежегодно проводились праздники, так называемые Еленофории. Процессия несла корзину со священными предметами, называвшуюся «елена»[92].

С именем и личностью Елены связывались также некоторые культы священных деревьев. Знаменитый поэт Феокрит (III век до н. э.) в одном из своих сочинений описал бракосочетание Елены, во время которого спартанские девушки поют:

Первой тебе мы венок из клевера стеблей ползучих Там заплетем и его на тенистом повесим платане; Первой тебе мы из фляжки серебряной сладкое масло Каплю за каплей нальем под тенистою сенью платана. Врезана будет в коре по-дорийски там надпись, чтоб путник, Мимо идя, прочитал: «Поклонись мне, я древо Елены»[93].

Елену почитали не только в Спарте. Далеко от Лакедемона, на острове Родос, вблизи побережья Малой Азии, тоже существует могила, в которой якобы покоятся останки знаменитой красавицы. Вот что рассказывали жители этого острова.

После смерти Менелая Елена была изгнана из Спарты. Она уехала на Родос, к своей родственнице по имени Поликсо. Но муж Поликсо пал под Троей, сражаясь в войске ахейцев. Вдова решила покарать женщину, явившуюся причиной стольких бед. Она притворилась, будто радуется приезду гостьи, на самом же деле тайно готовила жестокую месть. Однажды, когда Елена купалась, на нее набросились служанки Поликсо. Для того чтобы походить на богинь мщения Иринин, они переоделись в черные платья. Девушки схватили Елену и повесили на ближайшем дереве. Так на Родосе совершилось преступление. Но жители острова хотели искупить его. Поэтому, чтобы стереть память об этом происшествии, позднее здесь построили Елене величественный храм, где воздавали жене Менелая божеские почести, называя ее Елена Дендритида («Древесная»). Культ Елены Древесной существовал на Родосе долгое время[94].

Первое похищение Елены

Память о Елене сохранялась не только в Спарте, Трое и на острове Родос. Легенды рассказывали, что какое-то время она находилась в Аттике, у афинян. А было это так.

Афинский царь Тесей и его друг царь лапифов Пирифой решили, что возьмут в жены только дочерей Зевса, и поклялись помогать друг другу в этом деле. Вначале оба отправились в Спарту. Там подрастала Елена, всем было известно, что она — дочь Леды и Зевса. Леда — жена спартанского царя Тиндарея — уже родила ему детей. По Зевс нашел способ приблизиться к прекрасной и верной своему мужу женщине. Он явился к ней в образе лебедя, когда ома купалась в реке. В результате родились Елена и два ее брата-близнеца Диоскуры: Кастор и Полидевк.

По другому варианту мифа, Елена-дочь богини Немесиды, которая, спасаясь от Зевса, превратилась в гусыню, а Зевс — в лебедя: яйцо, из которого вылупилась Елена, было найдено и сохранено Ледой; она вырастила и воспитала Елену как свою дочь. Позднее делались попытки соединить обе легенды. Говорили, что Леда снесла яйцо, из которого вылупилась Елена. Но все сходилось в одном: Елена — дочь Зевса. А только это и было важно Тесею и его другу. Они похитили девочку, когда она со своими подругами танцевала и пела на лесной поляне в честь богини Артемиды. Похитителям удалось бежать от погони. Еще в дороге они бросили жребий, кому быть мужем Елены. По жребию Елена досталась Тесею, но она была еще слишком молода, и поэтому Тесей отослал ее в небольшой городок Афидна, расположенный в нескольких часах пути от Афин. Там девочка должна была расти под присмотром матери Тесея. Он же сам, верный обещанию, вместе с Пирифоем отправился в новый поход, чтобы добыть еще одну дочь Зевса. Оба решили, что самой подходящей невестой будет Персефона, дочь богини Деметры, некогда похищенной владыкой царства мертвых Аидом.

Героям пришлось сойти в подземное царство, в ужасную страну вечного мрака и смерти. Хоть их план казался безумным, поначалу все шло хорошо. Друзья нашли вход, преодолели грозившие им со всех сторон опасности и ловушки и наконец добрались до жилища бога и богини. Аид принял их чрезвычайно дружелюбно, даже гостеприимно. Пригласил на ужин… Но подняться из-за стола Тесей и его друг уже не смогли. Они оказались узниками грозного владьжи, притом, как они думали, навеки. Спасение пришло лишь через много лет. В преисподнюю спустился Геракл. Герою удалось спасти лишь одного Тесея. По решению богов Пирифой, осмелившийся пожелать владычицу царства мертвых, был оставлен в подземном царстве прикованным к камню, в вечном рабстве у мужа царицы.

В то время как Тесей, скованный, пребывал у Аида в туманном мраке смерти, в его страну, на землю афинян вторглись братья Елены — Кастор и Полидевк. Диоскуры ее искали с той самой минуты, как их сестра была похищена во время танцев. Они потребовали у афинян выдачи Елены, но те поклялись — и это была правда, — что не знают, где она находится. Юноши уже готовились воевать против целого города и, конечно, вышли бы победителями, так как они были сильны и мужественны. Но в последний момент явился человек по имени Академ. Он указал Диоскурам, где спрятана Елена, и проводил их прямо в Афидну. Кастор и Полидевк вместе с сестрой вернулись на родину, в Спарту. Афиняне же с тех пор ежегодно приносили жертвы Диоскурам и Елене. Спасший страну от губительной войны Академ тоже получил вознаграждение: его могила в священной роще близ Афин во все века была окружена почитанием. Позднее, в IV веке до н. э., в этой роще Платон обучал своих учеников, и его школа получила название «Академия». Вот почему по сей день важные научные, учебные и художественные учреждения называются академиями.

Божественная Елена

В предыдущих разделах мы познакомились с легендами и мифами, связанными с прекрасной Еленой, а также с ее культами. Теперь пришло время разобраться и выяснить, что лежит в их основе, какова же она, эта женщина — таинственная и прекрасная, милостивая и безжалостная. Хотя сведения о ней порой кажутся противоречивыми, современным религиеведам удалось, однако, прийти к единому мнению.

По-видимому, Елена — древнейшее божество растительности и плодородия. Утратив в поэзии бессмертие, в представлении греков она на протяжении многих веков оставалась высшим существом.

Имя «Елена» — негреческого происхождения. Оно восходит к тому времени, когда на берегах Эгейского моря обитали различные догреческие племена. Центры высокой культуры существовали здесь уже в III тысячелетии до н. э. в особенности на Крите и Пелопоннесе, а позднее в центральной Элладе, Беотии и Аттике. Сохранились бесчисленные свидетельства того, что эти народы почитали великую богиню растительности и плодородия, ежегодно умирающую и вновь возрождающуюся. Миф придал этим представлениям метафорическую форму: богиню, которая дает жизнь деревьям, цветам и травам, похищает дерзкий враг, прельстившийся ее красотой. Однако отважные герои находят и привозят на родину похищенную девушку, и с ее возвращением земля вновь расцветает. В честь великой богини отправлялись танцевальные, а может быть, и оргиастические обряды. В них изображались сцены похищения, горе покинутых и радость возвращения. Миф соединял Елену с подземным царством, куда должно сойти вес живое, чтобы потом воскреснуть. Таким образом, Елена была могущественной владычицей не только жизни, но и смерти.

Не нужно быть специалистом в области мифологии, чтобы уловить сходство между мифами о Елене, дочери Зевса, похищенной сперва Тесеем, потом Александром, о Персефоне, дочери Деметры и Зевса, похищенной Аидом, об Ариадне, дочери критского царя Миноса, которую похитил Тесей и затем спящую покинул на острове Наксос. В основе всех этих легенд лежит один и тот же миф, в различных вариантах существовавший на протяжении веков в разных частях Греции. Героиня этих мифов, по существу, одна и та же, и судьба ее одинакова. Имена — Елена, Ариадна, Персефона — негреческого происхождения и не поддаются толкованию.

Греческие, или эллинские племена начали прибывать в бассейн Эгейского моря скорее всего лишь в начале II тысячелетия до н. э. Это были кочевые полуварварские пастушеские племена, пришедшие с севера. Завоеватели освоили многие достижения местной сравнительно высокоразвитой цивилизации. Местное население они либо подчинили себе, либо ассимилировали, позаимствовав у него очень многое — искусство земледелия, ремесла, а также различные верования и религиозные культы. Автохтонные божества в процессе освоения, а также связанные с ними мифы и обряды модифицировались — частично из-за естественных языковых трудностей и невозможности понять содержание и суть древнейших преданий и ритуалов, а отчасти в связи с тем, что местные, эгейские культы великой богини приходилось приспосабливать к верованиям завоевателей-греков, поклонявшихся воинственным мужским божествам, обитавшим среди туч на горных вершинах. Процесс слияния, сращивания разнородных культов и представлений, по сути дела, никогда на протяжении всей древней истории Греции не был доведен до конца. В этом одна из «причин богатства и красочности эллинских мифов, отразивших два слившихся воедино мира.

Одновременно происходило дробление могущественных догреческих божеств природы на несколько фигур, выступавших под разными именами: Персефона, Ариадна, Елена и др. А поскольку со временем порвалась связующая нить и исчезла память о том, что, по существу, речь идет об одном божестве, дальнейшие их судьбы в различных культах и мифах оказались неидентичными. Персефона — владычица мертвых и богиня произрастания злаков и плодородия — никогда не переставала почитаться как богиня; дочь критского царя Ариадна была смертной женщиной, однако, согласно мифам, оставленная Тесеем, она стала жрицей и супругой Диониса. На острове Наксос существовал культ Ариадны, а в Афинах ее почитали как супругу Диониса. Елена же даже в «Илиаде», где она выступает как смертная женщина, всегда именуется дочерью Зевса. Культ Елены существовал в Спарте, на острове Родос и в других местах. Культ Елены в Лаконии был связан с представлениями об умирающей и воскресающей природе. Имя Елены было окружено почитанием и уважением.

Сейчас будет кстати вспомнить о Стесихоре, посвятившем Елене свою поэму «Палинодия», где он оправдывает Елену, снимая е нее упреки, содержавшиеся в предыдущей его поэме. По одной из легенд, раскаяние поэта было вызвано карой, которую навлекла на него оскорбленная красавица. Однако истинная причина создания «Палинодии» более прозаична. Жестокие слова Стесихора о Елене вызвали негодование спартанцев. Культ Елены в этой стране в то время, то есть около 600 года до н. э., был чрезвычайно широко распространен. Именно к этому времени относятся многочисленные фигурки, обнаруженные в Ферапне. По сообщению Геродота, полстолетия спустя, около 550 года до н. э., в святилище Елены приносили маленьких девочек с просьбами наделить их красотой. Таким образом, Елена считалась у спартанцев почти святой. Гомеру только потому прощали недостаток уважения к прекрасной Елене, что, по его мысли, она была лишь орудием богов и ужасная война из-за нее велась, по воле Зевса. Но оправдывать поэта, который в своем сочинении шутки ради представил богиню в недостойном виде, спартанцы не могли. Стесихор жил на Сицилии. Сицилийские города испокон веков поддерживали тесные контакты со Спартой. Видимо, спартанцы нашли способ заставить поэта изменить свою точку зрения на краса вицу-богиню, которой было построено святилище в Ферапне.

Теперь, когда мы имеем более полное представление о Елене, остается выяснить еще один вопрос, тот, который Геродот и задал египетским жрецам: как в действительности обстояло дело с Троянской войной? Велась ли она на самом деле? И если да, то когда? И по какой причине? Неужели и вправду из-за женщины?

Ответы на эти вопросы мы не найдем в Египте, поэтому отправимся прямиком в Трою.

Книга четвертая Троя

Трою посещает Александр Македонский

Весной 344 года до нашей эры македонский царь Александр во главе своею войска подошел к проливу, отделяющему Европу от Малой Азии. Этот пролив, известный нам как Дарданеллы, в то время назывался Геллеспонт. Войско, состоявшее из греков и македонян, готовилось к переправе. А молодой царь — ему было тогда всего 22 года — со своими соратниками поскакал верхом к оконечности вытянутого полуострова, где находился высокий курган, который повсеместно и уже много веков считался могилой Протесилая. Говорили, что это был первый ахеец, погибший в Троянской войне. Протесилай, царь одного из фессалийских племен, раньше других соскочил с корабля на азиатский берег и был убит Гектором. Друзья перенесли останки Протесилая на европейский берег и похоронили на выступающей в море оконечности полуострова, чтобы герой мог приветствовать корабли, выходящие из Эгейского моря в пролив. Так гласит легенда. Могила Протесилая была окружена религиозным почитан нем. Здесь приносили жертвы и в ближайшей роще отправляли священные обряды С этой целью поспешил к могиле и юный царь. Но эта жертва и молитвы имели более глубокий, символический смысл. Когда-то, во времена троянского похода, войско ахейцев, к которому принадлежал Протесилай, переправилось через Геллеспонт для того, чтобы разрушить богатый азиатский город. Сейчас македонско-эллинское войско готовилось к войне с великой азиатской державой, с персидской монархией. Молясь у могилы легендарного героя, Александр просил богов милостиво отнестись к его начинаниям и уготовить лучшую судьбу тому, кто первый ступит на землю врага.

И все произошло так, как хотел Александр. Переправа через пролив совершилась быстро и благополучно. Враг даже не пытался оказать сопротивление. А ведь это был самый подходящий момент, чтобы расправиться с армией завоевателей! Войско Александра насчитывало немногим более тридцати тысяч человек. Часть солдат была напугана невероятно дерзким замыслом своего полководца, который вел их в чужие, неведомые земли. Однако персов они не встретили. Не было уже на свете и Гектора, поразившего копьем первого воина, сошедшего на азиатский берег, и войско беспрепятственно высадилось в Абидосе.

Пока шла переправа и транспортные корабли курсировали от одного берега пролива к другому, перевозя людей, коней, припасы и оружие, Александр, едва оказавшись в Абидосе, в сопровождении отряда конников смело поскакал вдоль Геллеспонта по направлению на запад.

Вначале они продвигались по берегу пролива, потом свернули и поскакали в долину, раскинувшуюся среди невысоких холмов. После нескольких часов быстрой езды перед ними открылся вид на широкую, чуть холмистую равнину, за которой сверкало Эгейское море, и на горизонте виднелись синие очертания гористых островов. Всадники свернули влево, в глубь полуострова и вскоре переправились через небольшой ручей, бежавший во влажной долине.

— Это Симоент! — воскликнул кто-то из свиты царя. И все с набожным восторгом стали глядеть на скромную речушку, о которой так часто упоминает Гомер. Но времени для размышления об этой знаменитой реке не было. Перед ними возвышался небольшой холм с крутыми склонами. На вершине его, вокруг маленького храма, теснились жалкие строения. Указав на них рукой, проводник сказал:

— Это Илион, Троя, некогда славный град Приама!

Стоявшие на холме Александр и его спутники не могли не признать, что древние жители Троады выбрали для своего города великолепное место — на самой оконечности Азиатского материка, где береговая линия разворачивалась почти под прямым углом. На западе раскинулось Эгейское море, на севере протянулся узкий и длинный пролив Геллеспонт. Город располагался на одинаковом расстоянии — приблизительно в одном часе ходьбы — от моря и от пролива. На западе у подножия холма по широкой долине бежал, извиваясь, Скамандр, впадавший в Геллеспонт, от Эгейского моря реку отделяла гряда невысоких холмов. По берегам реки росли деревья. С севера город огибала более спокойная и менее широкая река Симоент. Летом река полностью пересыхала. Симоент впадал в Скамандр, и Троя, таким образом, лежала как бы в вилке, образуемой этими двумя реками, что делало город труднодоступным для врага.

Все описанные Гомером сражения и новинки происходили на равнине, по которой протекал Скамандр. Здесь стояла до неба пыль, поднятая копытами коней и колесами повозок, здесь шли бои между ахейскими дружинами и защитниками города. Равнина была усеяна трупами воинов, отданных на растерзание птицам и собакам.

Известно, что, высадившись на берег, греки разбили лагерь. Где находился этот лагерь, простоявший у стен Трои десять долгих лет? Расположиться у самых стен города он не мог — ахейцы должны были стеречь свои корабли[95]. Гомер неоднократно упоминает о том, что палатки и укрепления ахейцев находились на самом берегу моря, однако более точного места их расположения не указывает. Тем не менее отдельные намеки, содержащиеся в поэме, а также местная традиция говорят о том, что греки разбили свой лагерь не на берегу Эгейского моря, а на побережье Геллеспонта, неподалеку от устья Скамандра. Оттуда, двигаясь вдоль берега Скамандра, они и совершали набеги на город. Таким образом, строго говоря, Троя никогда не была блокирована со всех сторон. В течение многих лег она подвергалась непрестанным нападениям, но контакты с внешним миром полностью не прерывались. Поэтому-то Троянская война и могла тянуться так долго.

Если встать на священном холме Илиона спиной к морю и лицом на юго-восток, можно увидеть вдали массив лесистой горы Иды, где некогда пас стада Парис и где перед ним предстали три богини, потребовавшие, чтобы он решил их спор и вручил прекраснейшей золотое яблоко.

Все в этих местах, на что ни поглядишь, казалось овеянным поэзией, давно знакомым. Однако сам холм, не говоря уже о поселении на нем, разочаровал Александра и его спутников. Крутой, с отвесными труднодоступными склонами, холм был невелик. Его плоская поверхность составляла в длину в современных единицах немногим больше двухсот метров. Могли ли на этой площади разместиться тысячи защитников города, о которых говорит Гомер? А может быть, Илион — это только акрополь, крепость, а сам город располагался у подножия холма?

Глядя на это небольшое, бедное поселение, Александр с трудом верил, что несколько столетий назад здесь находился укрепленный город, который так долго сопротивлялся мощному напору греческих племен и наконец пал, сломленный не силой, а хитростью. Сейчас Илион не имел оборонительных стен, напрасны были бы поиски места, где некогда возвышались Скейские ворота и располагались дворец Приама и дома его сыновей и зятьев. Во всем поселении более или менее внушительный вид имел только храм Афины. По мнению Александра, это было то самое святилище, где некогда возносили молитвы троянцы и где жена Приама, чтобы усмирить гнев богини, принесла ей в дар великолепный покров. Ступив в храм, Александр поискал глазами старинные предметы. Как в большинстве греческих храмов, здесь висели на стенах воинские доспехи, пожертвованные многими поколениями жителей этих мест. Александр не сомневался, что этим оружием пользовались еще герои Троянской войны. Он представлял себе, как некогда в них облачались знаменитые воители, воспетые Гомером. Он непременно хотел взять отсюда хоть какое-нибудь оружие. Чтобы не обидеть богиню, на место снятого щита он повесил свой, значительно более драгоценный. С той поры во всех сражениях рядом с ним носили троянский щит.

Посещение Илиона на этом по кончилось. Выйдя из храма, царь принес на алтарь Зевса жертву тени Приама. Эта жертва имела символический смысл. Дело в том, что, по преданию, после падения Трои сын Ахилла Неоптолем убил Приама именно у алтаря Зевса. А македонский царский род, согласно легендам, происходил от Неоптолема. Этой жертвой Александр хотел вымолить прощение у давнего азиатского правителя за кровь, пролитую его, Александра, предком.

Царь и его свита покинули поселение. Они не вернулись в Абидос, где продолжалась высадка войск, а подъехали к Геллеспонту в том месте, где в него впадал Скамандр, и остановились на выступающей в море оконечности материка. Здесь высилось три кургана. Два из них, на берегу Эгейского моря, считались могилами Ахилла и Патрокла; в третьей, на берегу Геллеспонта, по преданию, покоился прах Аякса. Юный царь снова совершил символический обряд — собственноручно возложил венки на могилу Ахилла, а его ближайший друг Гефестий украсил цветами могилу Патрокла. Потом, согласно древнему обычаю, царь и его спутники, скинув одежды и умастив тело, несколько раз пробежали вокруг могилы[96]. Бросив последний взгляд на место вечного упокоения Ахилла, Александр вздохнул и произнес:

— Ахилл, счастливец, при жизни он имел преданного друга, а после смерти — великого глашатая своей славы[97].

Епископ Трои принимает у себя Римского императора

Посещение Александром Илиона явилось началом возрождения, пришедшего в упадок славного города. Македонский царь мечтал украсить Трою, воспетую его любимым поэтом, величественными зданиями. Однако продолжительные войны на Востоке, а потом смерть молодого полководца на тридцать третьем году жизни помешали осуществлению этих замыслов. Кое-что сделали наследники Александра, в особенности фракийский царь Лисимах, обнесший Трою мощными стенами.

Но поистине благодатные времена наступили для Трон, когда она оказалась под римским владычеством. Как известно, римляне считали себя потомками троянцев. По некоторым сказаниям, Эней после разрушения Трои вместе с уцелевшими дарданами переселился в Италию, где его потомки основали Рим. Юлий Цезарь считал Энея основоположником своего рода. Род Юлиев и династия императоров, основанная Юлием Цезарем, вели свое происхождение от сына Энея, Юла (Аскания).

Беглецы, спасшиеся после завоевания города ахейцами, предводительствуемые Энеем, долго странствовали по далеким морям и землям. Преследуемые Герой, ненавидевшей троянцев, они пережили множество опасных приключений, пока наконец уцелевшая горстка героев достигла Италии, где поселилась на берегах нижнего Тибра.

Позднее, создав уже могучую мировую державу, римляне считали священным долгом заботиться о колыбели своих предков. Римские военачальники и государственные деятели, а также императоры не только посещали Илион, но и наделяли город различными привилегиями и щедро одаривали. Весьма милостив к Трое был Юлий Цезарь, благосклонно относились к городу и другие императоры: Август, Адриан, Марк Аврелий, Константин Великий.

Во все века в Трое сохранялся культ древних героев. Он продолжал существовать и когда в империи начало распространяться христианство.

В 354 году н. э. Трою посетил будущий император Юлиан, прозванный Отступником. Будучи горячим приверженцем древнегреческой религии и культуры, Юлиан уже тогда втайне не любил христиан. Во время прогулки по Трое царевича сопровождал местный епископ Пегасий. Через десять с лишним лет Юлиан, ставший к тому времени императором, в письме одному из своих друзей описал впечатления от Трон. Эго письмо — важный и любопытный документ, свидетельствующий, с одной стороны, о том, насколько живы были в городе Приама старинные легенды и культы, с другой — живо характеризующий епископа Пегасия, который, несмотря на высокий церковный сан, симпатизировал язычеству.

Не потому ли, что в то время еще не было полной уверенности в окончательной победе повой религии?

Юлиан прибыл в Трою в полдень. Пегасий вышел ему навстречу. Юлиан выразил желание как следует осмотреть Илион. На самом деле это был лишь предлог. Юлиан хотел увидеть, в каком состоянии находятся древние святилища. Вот что он об этом пишет:

«Там есть герион Гектора, и в маленьком храме там стоит его бронзовая статуя. А напротив нее на открытом дворе установлена статуя великого Ахилла. Если ты видел это место, то, конечно, поймешь, о чем я говорю. А от проводников ты можешь узнать историю, из-за чего напротив статуи Гектора стоит великий Ахилл, который занимает весь открытый двор. Я же, обнаружив, что алтари еще горят, вернее, даже пылают, а изображение Гектора умащено и блестит, сказал, посмотрев на Пегасия: «Что это, илионяне приносят жертвы?» — я хотел незаметно выведать, какие у него мысли. Он же ответил: «А что плохого, если они почитают прекрасного мужа, их согражданина, как и мы — своих мучеников?» Сравнение, конечно, неудачно, по при тогдашних обстоятельствах эта его логика была не такой уж плохой. Что же было дальше? «Пошли, — сказал я, — в святилище Афины Илионской. Он с большой охотой отвел меня туда, открыл храм и, как бы свидетельствуя, показал мне статуи в полной сохранности. И он совсем не делал того, что обычно делают те нечестивцы, — чертят на своих нечестивых лбах знак нечестивца (осеняют себя знаком креста. — Д. Г.), и не свистел, подобно им. Ведь свистеть демонам и крестить лбы — эго две вершины их теологии.

…Этот же Пегасий сопровождал меня и в храм Ахилла и показал мне могилу в полной сохранности-хотя мне сообщали, что и она полностью им разрушена. И приблизился он к пей с большим почтением — я это видел собственными глазами»[98].

В те времена, когда в Илионе побывал Юлиан, в середине IV века нашей эры, городу Приама было еще чем гордиться. Позднее, когда Римская империя начала клониться к упадку, вновь наступили плохие времена. Жители Илиона нищали, город подвергался набегам, разрушениям, пожарам. К началу средних веков он превратился в груды развалин. Среди деревьев и кустарников бродили козы и овцы. О том, что некогда здесь высился укрепленный город, можно было лишь догадываться. Да, люди сохранили воспоминания о былом его величии. Турки, захватившие и заселившие Малую Азию, дали этому месту название Гиссарлык, что значит — «холм».

Гиссарлык или Бунарбаши

Приведенные факты свидетельствуют о том, что древние греки и римляне были совершенно убеждены, что их Илион находился на том самом месте, где некогда стоял город, воспетый Гомером. Так ли эго на самом деле? А может быть, гомеровская Троя находилась на каком-то другом холме в этом районе? Или же разрушенная ахейцами, она никогда больше на том же месте не отстраивалась, а название — Троя, Илион — было дано совершенно другому городу, построенному на холме, который сейчас носит название Гиссарлык? Такое предположение выдвигали уже древние историки. Правда, ими двигала скорее всего обыкновенная зависть — живя в небольших городках но соседству с Троей, они не могли примириться с тем, что цари и императоры осыпали своими милостями именно этот город.

Позднее, уже в новое время — в XVIII — первой половине XIX века — существовали две точки зрения. Одни исследователи утверждали, будто гомеровская Троя является просто-напросто плодом поэтической фантазии и что поэтому серьезно и внимательно изучать содержащиеся в поэме топографические данные не следует. Другие, напротив, относясь с доверием к описаниям и указаниям «Илиады», считали, что им соответствует местность, расположенная несколько выше по течению Скамандра, — турки называли ее Бунарбаши. Число приверженцев второй точки зрения особенно возросло после того, как французский путешественник Лешевалье, посетивший этот район Малой Азии в 1785–1786 годах, обнаружил, что неподалеку от Бунарбаши бьют из земли два источника — холодный и горячий. Вспомним — в «Илиаде» говорится о двух таких источниках вблизи стен Трои. Поэт упоминает о них, описывая, как Гектор бежит от преследующего его Ахилла:

Оба, вдали от стены, колесничной дорогою мчались; Оба к ключам светлострунным примчались где с быстротою Два вытекают источника быстропучинного Ксанфа. Теплой водою струится один, и кругом непрестанно Пар от него подымается, словно как дым от огнища; Но источник другой и средь лета студеный катится, Хладный, как град, как снег, как в кристалл превращенная влага[99].

На многих производил впечатление тот факт, что поэтическое описание, сделанное много веков назад, совпадало с тем, что можно было увидеть в действительности. И на протяжении нескольких десятилетий почти все европейские ученые единодушно считали, что Бунарбаши — это и есть гомеровская Троя. Свою точку зрения Лешевалье подкрепил картами. То обстоятельство, что автор вычерчивал их слишком произвольно, выяснилось лишь позднее.

Летом 1868 года в этот район прибыл Г. Шлиман. Побуждаемый горячим желанием собственными глазами увидеть места, где сражались его любимые герои, он прежде всего отправился в Бунарбаши. Здесь он с изумлением обнаружил, что карты Лешевалье не вполне соответствуют действительности. Кроме того, оказалось, что источников здесь не два, а целых сорок и среди них — ни одного горячего! Далее. Расстояние между Бунарбаши и Геллеспонтом составляло по прямой линии более двадцати километров. Между тем, если верить «Илиаде», Трою от лагеря ахейцев, раскинувшегося на берегу Геллеспонта, отделяло самое большее несколько километров — герои, вестники и воины в течение одного дня неоднократно пересекали это пространство.

Все эти обстоятельства убедили Шлимана в том, что Бунарбаши ни в коем случае нельзя считать Троен, описанной Гомером. Чтобы удостовериться в этом окончательно и иметь возможность возразить предполагаемым оппонентам, Шлиман нанял местных крестьян, которые выкопали здесь глубокие ямы в ста различных местах. Всюду наверх поднимали чистую землю, пока на небольшой глубине не наткнулись на природную скалу. Лишь в одном месте, на южном склоне холма, обнаружили остатки какого-то небольшого укрепленного поселения. Найденные здесь мелкие глиняные черепки относились ко времени после Александра Македонского. Никаких следов более древних построек не было! Позднейшие изыскания показали, что на этом месте располагался городок Гергис, но он возник и развивался уже в позднегреческий и римский периоды.

Будучи глубоко убежден, что Бунарбаши — не гомеровская Троя, Шлиман начал тщательно обследовать все возвышенности по обоим берегам Скамандра, продвигаясь вниз по его течению по направлению к Геллеспонту. Поиски не давали никаких результатов, пока исследователи не оказались на холме Гиссарлык. Здесь совпадало вес: расстояние до Геллеспонта — немногим более четырех километров; расположение — у места слияния двух рек; и наконец, тот факт, что именно на этом месте располагался Илион, который посещали Александр Македонский и римляне. Многочисленные памятники старины, обнаруженные на Гиссарлыке, не оставляли в этом никакого сомнения.

Почти половина холма в то время находилась в личной собственности англичанина Ф. Колверта. Он сам, своими руками извлек из-под земли и обломков камней фрагменты рельефов, украшавшие греческий и римский Илион. Колверт, как и ряд других европейских ученых, считал, что гомеровская Троя не могла находиться в районе Бунарбаши. Он утверждал, что искать ее следует именно здесь, на Гиссарлыке, под более поздними культурными слоями. Однако для того, чтобы приступить к систематическим поискам, Колверту не хватало не только энтузиазма, по и денег. Всего этого было в достатке у Генриха Шлимана, которому благодаря его увлеченности и любви к истории удалось под отложившимися на протяжении столетии слоями щебня и земли обнаружить мощные оборонительные стены, столько лет защищавшие Трою от нападений ахейцев.

Археология Трои

Подготовительные работы на холме Гиссарлык начались в апреле 1870 года. Однако к раскопкам можно было приступить, только получив разрешение турецкого правительства. Такое разрешение Турция дала лишь в 1871 году. С этого времени Шлиман провел на Гиссарлыке семь раскопочных сезонов (до 1890 года). В последние годы с ним сотрудничал крупный немецкий архитектор В. Дерпфельд, который копал здесь и после смерти Шлимана, скончавшегося в декабре 1890 года, — в 1893 и 1894 годах.

После Дерпфельда долгое время никто не занимался Гиссарлыком, пока в 1932 году сюда не прибыла большая и прекрасно оснащенная американская экспедиция, проработавшая здесь в 1932–1936 годах семь археологических сезонов по три-четыре месяца каждый. Руководили работами В. Т. Симпл и К. В. Блеген.

Таким образом, на холме Гиссарлык на протяжении многих лет с необычайной тщательностью проводились археологические раскопки, с особенным педантизмом и скрупулезностью велись работы, которыми руководил Блеген. История открытий описана во многих научных и популярных книгах. Нас сейчас интересует конечный результат. Что же можно сказать на основе всех имеющихся в настоящее время данных об истории поселений на холме у слияния Скамандра и Симоента?

Первые долговременные человеческие поселения возникли здесь уже около 3000 года до пашей эры. Начиная с этого времени на холме непрерывно, на протяжении восемнадцати веков жили люди. Поселения существовали до 1200 года до н. э. Чего только не пережили здешние обитатели за такой большой отрезок времени! Периоды длительного процветания сменялись годами войн и всевозможных бедствий. Не раз поселение бывало уничтожено пожарами или землетрясениями, часто страдало от набегов враждебных племен. Но, несмотря ни на что, жизнь здесь не замирала. На руинах разрушенных домов и оборонительных стен возникали новые поселения, создававшиеся либо уцелевшей частью местного населения, либо завоевателями. На протяжении восемнадцати веков сохранялась непрерывность, преемственность застройки холма Гиссарлык.

Поселения наслаивались одно на другое, и холм поднимался все выше. В некоторых местах толща культурных напластований достигает более десяти метров над скальным основанием. Если сделать вертикальный разрез холма, обнажатся следы многочисленных поселений, и опытный глаз без труда отделит один слон от другого, поскольку каждый период характеризуется своими особенностями строительства, формой глиняных сосудов и стилями украшений. В развалинах строений обнаружены сотни различных мелких предметов, которые могут о многом рассказать специалисту. Между 3000 и 1200 годами до н. э. выделяются семь слоев. Нумерация начинается снизу, то есть с древнейших слоев. При этом каждый слой делится на несколько горизонтов.

Около 1200 года до н. э. — по нумерации археологов это слой VII-А — город, лежавший на берегу Скамандра, постигла величайшая катастрофа, ставшая причиной его гибели. Жесткий враг разрушил город и истребил чуть ли не всех его жителей. Уцелевшие горожане пытались отстроиться на пепелищах и руинах. Но созданные ими небольшие и бедные поселения вскоре оказались завоеваны каким-то пришлым племенем, находившимся на более низком уровне цивилизации. Впрочем, пришельцы здесь не задержались. Вскоре холм совершенно опустел, и больше никто уже не строил на нем домов.

Новая жизнь появилась здесь только около 700 года до пашей эры, когда был построен греческий городок, объявивший себя наследником имени и славы Илиона. В этом городке гостил Александр Македонский, а потом и другие знаменитые люди, включая императора Юлиана, последнего из числа прославленных посетителей Трон.

Такова в самых общих чертах история Трои, восстановленная, по археологическим слоям на холме у слияния Скамандра и Симоента.

Какой же из семи слоев рассказывает о событиях, описанных в «Илиаде»?

От Трои I до Трои VI

Первое поселение на холме, Троя I, существовало несколько сот лет, приблизительно с 3000 по 2500 год до н. э. Здесь было в ту пору больше десятка разнокалиберных домов, окруженных общей оборонительной стеной. Часть оборонительных степ и домов была сложена из камня, остальное — из необожженного кирпича. Толщина стен у основания кое-где достигала трех метров. С южной стороны имелись ворота, охранявшиеся двумя высокими башнями. Жители Трои I пользовались по преимуществу каменными орудиями, но знали и медь. Большой неожиданностью явилась находка — в таком раннем слое! — каменной плиты, украшенной резьбой и изображением человеческой головы. Гончарный круг в Трое I еще не был известен. Глиняные сосуды преимущественно покрывались черной краской, реже — цвета бронзы или красной. Мелкие предметы представлены главным образом костяными иглами и гребнями, а также небольшими каменными фигурками.

Культура Трон II является продолжением предшествующей. В это время была воздвигнута мощная, чуть сужающаяся кверху оборонительная стена из кирпича — сырца и бревен, на основании, сложенном из мелких камней. В этой стене имелось несколько ворот, защищенных выступавшими вперед башнями. Центр города тоже был обнесен стеной. Здесь, без сомнения, стоял дом правителя и другие крупные строения. Главным помещением в каждом из них, по всей видимости, был большой прямоугольный зал, в который попадали через вестибюль. В одном из залов сохранились остатки круглого очага на каменном основании. Керамические изделия Трои II представлены типами, уже известными по предыдущему периоду, но изготовленными на гончарном круге. Сосуды Трои II более разнообразны по форме и богаче украшены. Каменные, иногда глиняные или костяные фигурки напоминают аналогичные предметы, обнаруженные во многих районах Ближнего Востока. Вообще, культура Трои I и Трон II имеет много черт сходства с цивилизациями крупных центров Малой Азии и даже Месопотамии. Оружие и орудия в этот период, как и в предыдущие, делались из камня; медь содержала небольшую добавку олова.

Троя II, точнее ее правители, была необычайно богата. Именно в этом слое Шлиман обнаружил бесценны сокровища, спрятанные в толстых стенах одного из домов: цепочки, серьги, сосуды, подвески — все изделия из золота и серебра.

Почему эти богатства хранились в тайнике? Почему никто не извлек их оттуда? Очевидно, помешала какая — то внезапная катастрофа. В Трое II видны следы сильнейшего пожара. Но вряд ли этот пожар вспыхнул по вине некоего завоевателя, потому что следующий слой сточки зрения культуры аналогичен предыдущему, — все говорит за то, что здесь продолжало жить то же племя, сохранявшее прежние формы общественной жизни. Было высказано предположение, что Троя II пала в результате внутренних войн. Возможно, зависимая часть населения, проживавшая у подножия холма, на котором стоял город, выступив против правителя, захватила и разрушила его резиденцию. Правитель, или кто-нибудь из его семьи, успел спрятать сокровища в стенах дома, но, по всей вероятности, погиб вместе со своими близкими и не осталось никого из знавших о драгоценностях. Они пролежали в тайнике сорок веков, пока их не обнаружил Шлиман.

Как известно, Шлиман был убежден, что нашел сокровища царя Приама. Он считал, что Троя II — это и есть город, воспетый в поэме Гомера. Что же касается пожара, то он, по мнению Шлимана, возник в результате вторжения в Трою ахейцев. Однако при помощи современных методов датировки установлено, что Троя II нала около 2200 года до н. э., то есть приблизительно за тысячу лет до того времени, каким традиционно датировалась Троянская война. Следовательно, этот слой никак не может считаться городом, в котором находилась прекрасная Елена.

Разрушенная Троя II вскоре была опять отстроена. В новом поселении продолжала развиваться культура, творцом и носителем которой являлась та же этническая группа. Вначале, правда, наблюдался некий упадок и регресс: дома строились кое-как, небрежно; оборонительные стены — если они возводились — были непрочными; постройки располагались беспорядочно. Жители явно были бедны и нерачительны. Однако со временем картина стала меняться к лучшему — об этом свидетельствуют слои Троя III, IV и V.

И вдруг, приблизительно в 1800 году до н. э. начинает происходить нечто странное. Старая культура, чье непрерывное развитие мы наблюдали с 3000 года до н. э. и памятники которой сохранились в пяти последовательных слоях, внезапно уступает место культуре совершенно иного типа! Возникший на этом месте город, названный нами Троей VI, разительно отличается от пяти предыдущих. Прежде всего он значительно — почти вдвое — больше, обнесен мощными оборонительными стенами из обработанных каменных блоков, сложенных правильными рядами, а не из довольно мелких камней, как было в каждом из пяти предыдущих слоев. Высота стен зависела от особенностей рельефа; местами они достигали десяти с лишним метров. Толщина стен в верхней части, как правило, три метра. Сохранились, разумеется, только нижние, самые толстые части.

Дома Трои VI больше и богаче, чем в предыдущие периоды. К сожалению, сохранились следы только тех домов, которые были в непосредственной близости от оборонительных стен. Постройки, по всей вероятности, возводились на платформах, ярусами поднимавшихся к вершине холма, где располагался храм и дворец правителя и откуда вели дороги к четырем главным воротам. В греко-римские времена, когда на вершине холма выравнивалась площадка для новых построек, верхние платформы были разрушены и снесены.

О глубоких переменах в культуре Трои свидетельствуют не только величина строений и монументальность архитектуры, по и керамика — форма, техника изготовления, отделка изделий. Среди сосудов, обнаруженных в Трое VI, можно выделить девяносто восемь различных типов, и лишь восемь из них продолжают традицию Трои I–V. Девяносто же видов — это изделия нового типа, до тех пор здесь не встречавшиеся. И что особенно интересно: керамика Трои VI обнаруживает поразительное сходство с глиняными изделиями, появившимися в это же самое время в Элладе. Необходимо подчеркнуть, что сходство возникло не в результате заимствования, подражания, торгового обмена (хотя торговля уже существовала), а объясняется лишь фактом применения идентичной техники и использованном для украшения одинаковых рисунков.

И наконец, еще одно важное и знаменательное новшество: в Трое VI появляется лошадь. До тех пор это животное не было известно пи здесь, ни в других районах Ближнего Востока и Эллады. О том, что в Трое VI занимались коневодством, свидетельствуют найденные здесь в большом количестве кости. Зная, как обстояло дело в других государствах тогдашнего мира, мы можем с полной уверенностью сказать, что лошадь использовалась только как тягловая сила в боевых колесницах. Ни в тот период, ни много позднее лошадей для верховой езды не использовали. Зато боевые колесницы во II тысячелетии до н. э. представляли собой главную ударную силу во всех войсках. Для работы в поле и всевозможных перевозок служили волы и ослы.

На основе приведенных данных можно сделать вывод, что Трою VI построил народ, принципиально отличавшийся от тех племен, которые возводили на этом холме города в предшествующие эпохи. Этот новый народ появился в долине Скамандра приблизительно в 1800 году до н. э. Ему удалось победить прежних обитателей этих мест, вероятно, благодаря какому-то новому, доселе неизвестному оружию и повой тактике — этот народ сражался на боевых колесницах.

Кто они, эти пришельцы? На каком языке говорили? С какими племенами состояли в родстве? На эти вопросы мы не можем ответить, поскольку раскопки в Трое не дали письменных памятников, без которых остаются немы любые, даже самые богатые, предметы материальной культуры. Извлекаемые археологами из недр земли, они дают представление об уровне жизни, позволяют строить предположения о том, когда развивалась и пришла в упадок та или иная цивилизация, но то, что представляет наибольший интерес, — язык, этническая принадлежность, общественная организация, верования, — при отсутствии письменных памятников остается невыясненным.

Однако вернемся к факту, заинтересовавшему нас: культура Трои VI, в особенности ее керамика, обнаруживает поразительное сходство с культурой тогдашней Эллады, которую в то время населяли греки, точнее, первая волна племен-завоевателей — многократно упоминавшиеся в этой книге ахейцы. Ахейские племена начали прибывать в центральную и южную Элладу в XVIII веке до н. э., то есть одновременно с появлением на берегах Скамандра племен, создавших Трою VI. Следует ли из этого, что Трою населяли в тот период родственники ахейцев, то есть что это были греки? В настоящее время ряд ученых вполне это допускают, а различия между ахейской культурой Эллады и культурой Трои объясняют тем, что они возникли на разной основе. Сколь ни заманчиво это предположение, оно остается пока лишь гипотезой. Несомненно, одно: и ахейцы, и основатели Трои VI прибыли на свои новые места жительства с одной и тон же волной крупного переселения народов, и их материальная культура обнаруживает поразительное сходство.

Троя VII

Вскоре после 1300 года до н. э. на Трою VI, которая была в это время богатым и могущественным городом, обрушилась страшная катастрофа — сильное землетрясение. Рухнули дома, во многих местах дали трещины оборонительные стены, обрушились их верхние части. Кое-где вспыхнули пожары. Человеческих жертв, по-видимому, не было. Вероятно, катастрофе предшествовали несильные толчки, заставившие жителей своевременно покинуть дома.

Пережив катаклизм, трудолюбивые жители Трои немедленно приступили к восстановлению города. Так на развалинах Трои VI возник город, который археологи обозначают как Троя VII-А. Культура этого периода явилась прямым продолжением предшествующей. Естественно, не сразу удалось все восстановить, не сразу было достигнуто прежнее благосостояние. Несомненно, имело место определенное снижение уровня жизни. Тем не менее раны заживали, и Троя VII-А не только сравнялась бы с Троей VI, но и превзошла бы ее со временем, если бы не одно обстоятельство: только двум поколениям жителей Трои удалось пожить в мире. Незадолго до 1200 года до н. э. прекрасному, цветущему городу был нанесен смертельный удар. На этот раз причиной бедствия оказалась не природа, а человек. В стены города ворвался враг, принесший разрушения, пожары, смерть. Об этом говорят бесчисленные следы: в домах, на улицах, у стен обнаружены скелеты людей, умерших насильственной смертью, людей, которых некому было хоронить; дома разграблены и сожжены.

Археологические раскопки принесли еще одно удивительное открытие: в последний период существования Трои VII-А в стенах города, всюду, где только возможно, где имелось хотя бы небольшое свободное пространство, возникло множество небольших домиков, в каждом из которых, даже в самых миниатюрных, под полом находился склад продовольствия, хранившегося, как правило, в глиняных кувшинах. Объяснение этому может быть только одно: город собирался дать пристанище значительно большему числу жителей, чем в обычное время. По-видимому, у стен города стоял враг!

Таким образом, Троя VII-А пала после осады, захваченная и разграбленная врагом. Троя VII-А располагалась в северо-западной части полуострова Малая Азия, именно там, где Гомер и все эллинисты после него помещали град Приама, Илион, захваченный после десятилетней осады войсками ахейцев, предводительствуемыми Агамемноном. Разве это не убедительное доказательство того, что в легендах о Троянской войне содержится зерно исторической правды?

Отметим еще одно поразительное совпадение, связанное с хронологией. Об этом мы уже вскользь упоминали, теперь поговорим подробнее. Как мы знаем, древние авторы очень много размышляли о том, когда именно велась Троянская война. У них, однако, не было данных, которые позволили бы ответить на этот вопрос: не существовало ни документов, ни хроник, ни надписей. Кое-кто, как мы помним, обращался за помощью к египетским жрецам, другие пытались справиться своими силами, выстраивая хронологические схемы, основанные на «генеалогиях», то есть на традиции, согласно которой отдельные знатные греческие роды вели свою родословную от героев, сражавшихся под Троей. Например, македонская царствующая династия считала своим предком самого Ахилла. Привлекались вспомогательные данные, такие, как очень древний и достоверный список спартанских царей. Многие античные авторы ломали голову над этим вопросом, и в результате устанавливались даты, пусть не вполне совпадающие, по и не слишком расходящиеся. Датировка Троянской войны колебалась между 1334 и 1136 годами до н. э. Чаще других принималась датировка выдающегося ученого Эратосфена, жившего в Александрии в III веке до пашей эры. Эратосфен утверждал, что Троя была завоевана в 1184 году до н. э. (по нашему летосчислению).

Конечно, нам может показаться, что расхождения в датах слишком велики и что поэтому сам этот метод установления хронологии тех или иных событий непригоден. Не следует, однако, забывать, что расхождения в датировках обусловлены самим методом. Счет велся по поколениям, то есть пытались определить, сколько поколении назад по отношению к какому-либо событию, например, к первой Олимпиаде, был завоеван город Приама. При этом единого мнения о том, сколько лет принимать за время жизни одного поколения, не существовало. Одни считали, что это — двадцать-тридцать лет, другие — сорок. При десяти поколениях разница составляла сто лет. Нам остается лишь с уважением отнестись к греческим ученым — ведь приблизительные даты падения Трои, установленные на основе столь скудных данных, не слишком разнятся между собой. Дата же, предложенная Эратосфеном, поразительно близка к той, которая сейчас принимается археологами как время разрушения Трон VII-А — незадолго до 1200 года до н. э.

Основы богатства и процветания Трои

Надо сказать, что поселение на Гиссарлыке никогда, даже в период наивысшего расцвета, не было столь великолепным и большим, как об этом говорится в «Илиаде». Ничего не поделаешь — эпическая поэзия несколько приукрашивает изображаемый предмет. Коль скоро ахейцы десять лет осаждали этот город, значит, он был невероятно могуществен и многолюден.

А по существу, Троя VI и Троя VII-А были прежде всего крепостями, но не городами. Внутри оборонительных стен находилось лишь несколько десятков домов, а общее число постоянных жителей не превышало нескольких сот человек. Даже если предположить, что во время осады в крепости жило в десять раз больше людей, то и тогда мы не получим цифру — несколько десятков тысяч троянцев и союзников, — которую мы должны принять, если захотим целиком положиться на Гомера. Историческая Троя была прежде всего резиденцией правителя, его семьи и двора. Подданные — земледельцы, рыбаки, ремесленники — жили за стенами замка, в долине Скамандра, на холмах, в глубине полуострова и на берегу моря они отдавали владельцам крепости плоды своего тру ха, получая защиту в случае набегов соседей или пиратов.

Окрестности Трои отличались необычайным плодородием. Здесь были благоприятные условия не только для земледелия, но и для скотоводства. Особенно процветало здесь коневодство. Вот почему «Илиада» часто называет троянцев «hippodamoi», что можно перевести как «укротители коней», а по сути дела, просто «коневоды». Источником богатства троянцев, без сомнения, служили различные ремесла, особенно ткачество. О распространенности этого ремесла свидетельствует огромное количество найденных среди развалин грузил, использовавшихся для натягивания ткани на станке.

Троянцы торговали с заморскими странами. В период Трои VI и VII-А поддерживались чрезвычайно живые контакты с различными областями Эллады, находившимися в подчинении у Микен.

Однако самым большим богатством Трои, подлинной основой ее величия и славы являлось положение укрепленного города, контролировавшего не только проливы, ведущие к Черному морю, но и путь через узкий Геллеспонт, соединявший полуостров Малая Азия с Европейским континентом. Таким образом, правители Трои господствовали над перекрестком двух великих торговых путей. Они непосредственно могли наблюдать продвижение всех кораблей и караванов.

В те далекие времена в этом районе, разумеется, еще не было организованной торговли. Но отважные мореплаватели совершали экспедиции, а между соседями происходил обмен продуктами. Денег в виде монет еще не было, но собирали дань в виде части товаров. Эту дань каждый идущий по проливу корабль, каждый переправляющийся через Геллеспонт караван приносил как дар владельцам крепости. Вполне возможно, что это делалось в какой-то степени добровольно.

Вспомним, что уже в древнейшем слое, среди руин Трон II, найдены огромные сокровища. А что же говорить о Трое VII, превратившейся в большой и богатый город! И все разграбили завоеватели!

Вот что можно рассказать об истории Трои на основании данных археологии. Однако вернемся к поэме о Троянской войне. Какие сведения об истории города, у стен которого велась эта война, находим в «Илиаде»?

Беседа Энея с Ахиллом

Поэма часто обращается к истории Трои, повествует о ее царях и их деяниях, но упоминания об этом кратки и случайны. Наиболее пространный и цельный рассказ дается в двадцатой песне «Илиады».

Во время сражения вышли на поле брани для поединка два знаменитых мужа — Эней, вставший перед рядами троянцев, и Ахилл — перед ахейским войском.

Но прежде чем пустить в ход оружие, герои, по обычаю того времени, вступили в перебранку. Ахилл поносил своего противника и похвалялся своей доблестью. Эней же превозносил свой род.

Вот что говорил Ахилл:

— Зачем ты, Эней, вышел и стал впереди троянской рати? Может быть, твоя душа зовет тебя сразиться со мной? Может быть, ты надеешься, что будешь царствовать над троянцами, став наследником Приама? Но даже если ты меня сразишь, Приам все равно не вверит тебе свое достояние. У него есть сыновья, им он передаст царство. А может быть, троянцы обещали тебе лучшее поле для стада и пашню, если ты меня одолеешь? Тяжело тебе будет меня побороть. Помню, ты уже бежал от моего копья. Или ты забыл, как я гнал тебя по Идейским горам и с какой быстротой ты убегал? И назад оглянуться не смел! Убежав с гор, ты укрылся в стенах Лирнесса, но я и этот город захватил с помощью Афины и Зевса. Множество жен я взял в плен и увел в рабство. А тебя спас от погибели громовержец. Ныне он тебя не спасет, хотя ты надеешься на это в своем сердце. Но прими мой совет и скройся отсюда скорее. Не стой предо мною, пока не случилась беда. И безумный все понимает, когда уже поздно.

Но знаменитый Эней так ответствовал Ахиллу:

— Сын Пелея, напрасно ты надеешься меня, как младенца, застращать словами. Я тоже легко и свободно умею говорить колкие слова и дерзости. Мы оба знаем свой род и своих родителей, потому что слышали давние сказания из уст людей. Но в лицо пи я твоих родителей, ни ты моих не вплели. Говорят, ты сын благородного мужа Пелея, а мать твоя — ленокудрая морская нимфа Фетида. Я же единственный сын высокого духом Анхиса, а моя мать — богиня Афродита. Или твоим, или моим родителям придется сегодня оплакивать сына. Ибо не думаю, чтоб наши речи нас развели или чтоб с бранного поля мы разошлись без боя. Если ты хочешь, я расскажу тебе о моем знаменитом роде. Многим людям известен мой предок Дардан, который был сыном Зевса. Он основатель Дардании. Илион тогда еще в поле не стоял. Люди жили в горах Иды, обильной источниками.

Дардан родил сына Эрихфония, царя, богатейшего среди властителей. Здесь у пего по долинам паслось три тысячи лошадей, тучных молодых кобылиц, гордых своими резвыми жеребятами. К ним не раз загорался любовью Борей, многих из них он посещал, приняв вид черногривого коня. Кобылицы понесли и родили от Борея двенадцать копей. Если эти бурные кони скакали по хлебородным полям, они неслись выше земли, сверх колосьев, не задевая стеблей. Если же они скакали по волнам беспредельного моря, их копыта не касались воды, они неслись над рассыпавшимися валами. Царь Эрихфоний родил могучего властелина Троса. А Трос подарил миру трех знаменитых сыновей — Ила, Ассарака и прекраснейшего из смертных, равного богам Ганимеда. Этот прекрасный отрок взят богами на небеса, где стал виночерпием Зевса. Теперь он обитает среди сонма бессмертных. Илом рожден Лаомедон, царь Лаомедон родил знаменитых Тифона и Приама; Ассарак родил Каписа, а тог Анхиса. Я рож гои от Анхиса, а от Приама — божественный Гектор. Вот порода и кровь, каковыми я горячусь. Доблесть же людям дает и отбирает Зевс, как он сам соизволит, ибо он одни всесилен. Но довольно! Разговаривать дальше посреди гремящего поля не будем!

Нам легко наговорить друг другу оскорблений столько, что их тяжести не поднимет стоскамейный корабль. Богат язык человека, много в нем всяких слов, поле для слов беспредельно. Что человеку скажешь, то от него и услышишь. Но к чему нам хула и обидные слова, коими мы друг друга ругаем, подобно женщинам, которые, распалившись злостью, шумно ругаются между собой. В их речах и правда, и ложь. Гнев до чего не доводит! Но ты меня словами от желанного боя не отклонишь. Начнем скорее.

Сказав так, он мощно ударил медною пикой в щит. И щит, огромный и страшный, взревел под могучим ударом[100].

И начался поединок, который принес бы Энею неотвратимую смерть, если бы и последнюю минуту не явился Посейдон. Бог лишил зрения Ахилла, а Энея далеко отнес но воздуху и поставил на землю в другом месте битвы, пылавшей на широком поле.

Совершенно очевидно, что создатель этой песни «Илиады» постарался представить Энея в самом лучшем свете. Одна только мысль помериться силами с Ахиллом свидетельствует о большой отваге и мужестве героя. Эней был ловок и силен — ведь ему удалось нанести Ахиллу несколько ударов. Пушенный им дрот, правда, не пробил щита Ахилла, по ведь доспехи сына Пелея выковал сам Гефест! Спокойный ответ Энея на оскорбительные слова Ахилла тоже достоин всяческой похвалы. По мысли поэта, боги высоко ценили сына Анхиса. Вот что говорит Посейдон, спеша на помощь Энею:

— Эней часто делает богам приятные жертвоприношения. Ему предназначено роком спастись, чтобы не пресекся род Дардана, смертного, которого Зеве любит больше всех людей, рожденных от него смертными женами. Род же Приама Зевс ненавидит.

Будет отныне Эней над троянами царствовать мощно, Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться[101].

Поэт, вложивший в уста Посейдона такие речи, вероятно, имел в виду какую-то определенную цель. Он, должно быть, хотел снискать себе расположение могущественного рода, царствовавшего в его время на Троянской земле и происходившего от Энея. И случилось так, как гласило старинное родовое предание: хотя Троя пала и проклятый род Приама был истреблен завоевателями, в окрестностях города уцелели остатки жителей и власть над ними взял в свои руки Эней — последний потомок Дардана. С тех пор здесь непрерывно царствуют Энеады.

Судя по всему, изложенному выше, двадцатая песнь «Илиады» возникла сравнительно поздно. В настоящее время большинство ученых считает, что она написана в VII веке до н. э., т. е. но меньшей мере через шестьсот лет после падения Трои. На холме у Скамандра в то время уже возвышались дома греческого городка Илиона. Действительно ли в этих местах сохранились семейные предания, уходившие своими корнями в XII век и еще дальше, сказать трудно. Но ведение своей генеалогии от великих мифологических имен было, как мы уже говорили, широко распространено в аристократических домах.

Может быть, предания о роде Дардана и властителях Троянской земли — обыкновенный поэтический вымысел? Едва ли. Вот о роде Энея отдельные сюжеты повествования действительно носят сказочный характер: Ганимедтак прекрасен, что взят богами на Олимп, где сделался любимцем и виночерпием Зевса (похищение Ганимеда — один из излюбленных мотивов греческой скульптуры и живописи); кобылицы Троса так великолепны, что их полюбил могущественный владыка северного ветра Борей.

И все же в речах Энея, по всей вероятности, звучат отголоски древнейшей истории страны, центром которой была Троя. Воспоминания о реальных событиях, сохранившиеся в семейной традиции и в памяти целых народов, а также в песнях сказителем, пережили сам город. Некоторые сюжеты из повествования Энея встречаются в «Илиаде», в ее первых песнях часто фигурирует имя основателя рода Дардана. Несколько раз в поэме упоминается гробница Ила Вероятно, эго был курган с возвышавшейся на нем колонной на равнине между Скамандром и лагерем ахейцев. Лингвисты считают, что название города «Илиос» — это просто-напросто прилагательное, образованное от имени собственного, которое звучало по-гречески «Илос». Возможно, что город действительно был основан человеком, носившим это имя. В Польше, к примеру, таких отыменных названий тысячи.

И еще одно важное соображение. В поэме Гомера фигурируют два названия города — «Троя» и «Илиос», форма же «Илион» появилась значительно позже, в греческие времена. Как объяснить факт использования двух названий для одного и того же города? По-видимому, первое из них изначально относилось к стране, краю, а второе — к городу. Достаточно скоро, однако, — это уже зафиксировано в «Илиаде» — оба названия стали относиться к городу и использоваться на равных правах.

Среди персонажей, названных Энеем и часто упоминающихся в «Илиаде», наиболее интересная фигура — Лаомедонт, отец Приама и сын Ила.

Царь Лаомедонт и первое завоевание Трои

Собрав воедино все упоминания о Лаомедонте, какие имеются в «Илиаде», мы можем восстановить легенду о нем.

Провинившиеся перед Зевсом боги, Аполлон и Посейдон, должны были понести кару. Владыка богов повелел им в течение года быть людьми и жить среди людей, трудом зарабатывая себе на хлеб насущный. Наказанные боги отправились к знаменитому своим богатством троянскому царю — в то время в Трое царствовал Лаомедонт — и подрядились работать на него. Аполлон пас стада Лаомедонта на лугах Иды, а Посейдон строил вокруг города мощные стены. Прошел год, и настал день расплаты, и тут Лаомедонт отказался платить обоим богам (никто, разумеется, не знал, что это боги). Вместо этого он начал угрожать им: «Я прикажу вас связать и продать на далекие острова! Я отрежу вам уши!»

Так боги и ушли ни с чем. Но отмщение пришло очень скоро: Посейдон наслал на страну морское чудовище, пожиравшее люден. Троянцы и их цари были перед ним бессильны. На счастье, в эго время к берегам Троады приплыл на шести кораблях с небольшой горсткой воинов великий и знаменитый герой Геракл. Цель его путешествия была вполне мирная — он хотел получить у Лаомедонта его знаменитых коней.

Царь Трои поспешил воспользоваться прибытием могучего героя. Он пообещал дать ему копен в награду за освобождение страны от ужасного бедствия. О договоре между Гераклом и Лаомедонтом «Илиада» не сообщает, но о том, что этот договор существовал, нетрудно догадаться, потому что в поэме говорится о степе, которую троянцы при помощи богини Афины построили для Геракла. Эта степа (насыпной вал) должна была защитить героя, если бы морское чудовище стало его преследовать. В жестокой схватке Геракл победил. Однако, когда дело дошло до расплаты, ею постигло такое же разочарование, как незадолго перед тем двух богов. Лаомедонт обманул его. не отдав обещанных волшебных коней. Охваченный гневом, Геракл решил покарать вероломного царя. Он предпринял поход против Трои, взял город, убил Лаомедонта и всех его сыновей, кроме Подарка, известного впоследствии под именем Приама, и коней угнал[102].

Позднейшие легенды прибавили к мифу о пребывании Геракла в Трое дополнительные подробности. Согласно версии послегомеровских поэтов, когда на страну напало посланное Посейдоном страшное морское чудовище, пожиравшее людей, Лаомедонт, по указанию оракула, должен был принести ему в жертву свою дочь. Девушку уже привязали к скале, возвышавшейся над морем, но в последнюю минуту явился избавитель, Геракл; он убил чудовище и освободил дочь царя Госиону.

Миф о Гесионе сходен с легендой о спасении Персеем царевны Андромеды, отданной на съедение дракону, он стоит особняком и, по сути дела, не связан с легендой о завоевании Гераклом Трои. Гели следовать хронологии, основанной на мифах, война Геракла против Трои происходила за несколько десятилетии до разрушения этого города ахейцами. Ряд ученых указывают на поразительное совпадение сведений, содержащихся в легендах, с данными археологии, о которых мы уже говорили. Как мы помним, Троя VI погибла в начале XIII века до н. э. в результате землетрясения. На ее развалинах возникла Троя VII-А, она-то и была по прошествии нескольких десятилетий разрушена врагом. Причиной гибели города Лаомедонта считали гнев Посейдона; согласно греческой мифологии, бог морей мог ударом трезубца разрушить скалы, поднять бури и вызвать землетрясения.

И еще одно. Как уже говорилось. Троя славилась своими конями. Миф о царе Лаомедонте еще раз подтверждает это. Однако кони были не только предметом гордости, по и причиной многих несчастий — ради них со всех концов земли совершались набеги. Общеизвестна легенда о Троянском коне. Этот деревянный конь с притаившимися в его полом чреве ахенскими воинами явился причиной гибели города во время второй осады. Причиной же первой гибели Илиона были кони; троянский царь получил их в подарок от самого Зевса взамен за взятого на небеса сына Троса Ганимеда[103].

Царь Приам

Приам был сыном и наследником Троса. В «Илиаде» Приам предстает почтенным старцем, которого уважают даже враги. Рядом с его именем часто употребляются эпитеты: равный богам в советах, подобный богам, боговидный. Сам Зевс с похвалой отзывается о царе Приаме и его городе.

— Сколько пи есть городов под сияющим солнцем и звездными небесами, мне любезнее всех священная Троя, владыка Трои Приам и народ копьеносца Приама. Там на моем алтаре всегда хватает жертвенных пиршеств, возлияний и дыма. Там воздают бессмертным дары, какие подобает[104].

О молодых годах Приама в «Илиаде» имеется лишь один эпизод — сам троянский царь рассказывает о том, как некогда, юношей, он пришел на помощь своим соседям-фригийцам, которым угрожали женщины-воительницы амазонки.

В одной из послегомеровских легенд говорится, что юношей Приам носил имя Подарк, что значит «быстроногий». Когда Геракл захватил и разгромил Трою, вероломный Лаомедонт погиб вместе со своими сыновьями. В живых остались только его младший сын Подарк и дочь Гесиона. Геракл выдал девушку замуж за своего друга, а она вместо свадебного подарка попросила освободить своего брата. После этого Подарк получил имя Приам («купленный»), поскольку он был выкуплен из рабства.

Так гласит легенда. Однако эту трактовку имени Приама нельзя считать убедительной. Если искать этимологические связи с индоевропейскими языками, это слово следует соотнести с латинским «primus» («первый»). Возможно, Приам был первым сыном? Или же это титул троянского царя? Многие исследователи связывают имя «Приам» с неиндоевропейскими языками. Предположений много, но окончательно этот вопрос пока не решен.

Паши размышления об этимологии имени Приама имеют более широкий смысл. Как мы уже говорили, в Трое не обнаружено ни одного письменного документа, и каким язьжом пользовались местные жители, неизвестно. В этой ситуации помочь могут только имена троянских героев, фигурирующие в «Илиаде». Одни из них греческие: Александр, Лаодика, Андромаха, другие, в частности Приам, — негреческие. Тем не менее и их, но всей вероятности, можно отнести к большой индоевропейской языковой семье, к которой помимо греческого и латыни принадлежат славянские, романские, германские, иранские и множество других живых и мертвых языков. В целом группа троянских имен, не относящихся к индоевропейским языкам, невелика. Вполне возможно, что язык жителей Трои VI и VII родствен языку обитателей тогдашней Эллады, хотя это родство, по-видимому, не было близким. Наше предположение подтверждается археологическим материалом Трои VI и VII: найденные в этих слоях памятники, в особенности керамика, обнаруживают поразительное сходство с аналогичными памятниками материальной культуры Эллады того же периода. В то же время, не следует забывать, что древнейшие жители Трои, так же как ряд соседних племен Малой Азии, бесспорно не были индоевропейцами, что не могло не сказаться на этническом составе населения города.

Но вернемся к личности Приама. Если верить «Илиаде», этот царь владел не только городом и его окрестностями, но и всей округой. На юге его владения простирались до горы Ида, на востоке соседствовали с землями фригийцев. На западе они доходили до Эгейского моря, а на севере до Геллеспонта. Приам дожил до преклонного возраста, был богат, уважаем соседями, окружен роем детей и внуков. Его дом из отшлифованного камня состоял из пятидесяти отдельных помещений, где жили его сыновья е женами. В двенадцати каменных домах, стоявших в ряд. также под одной крышей, напротив, по другую сторону двора, жили дочери Приама с мужьями. Жена Приама Гекуба родила двенадцать сыновей, остальные (всего их, но преданию, было пятьдесят) рождены другими женщинами. По обычаю, распространенному на Ближнем Востоке tie только в древности, но и много позже, царь кроме главной жены имел множество наложниц.

О том, кто был первородным сыном Приама и Гекубы, в «Илиаде» нигде прямо не говорится. В древности считали, что это — Гектор. Так полагают и современные ученые. Во всех сражениях Гектор выступает как предводитель троянцев, его приказам подчиняются и мужи Трои, и союзники. Может быть, это объясняется тем, что Гектор превосходил всех мужеством и отвагой?

Как бы то ни было, Приам любил Гектора больше, чем всех остальных сыновей. Когда Гектор пал от руки Ахилла, отец отважился на поступок, явно безумный: один, без спутников он отправился в лагерь ахейцев, везя на повозке драгоценные дары, надеясь с их помощью выкупить труп сына, над которым надругался победитель. Его сопровождал только Гермес; он усыпил стражу и тихо отворил ворота в лагерь ахейцев. С помощью Гермеса Приаму удалось беспрепятственно проникнуть в дом царя мирмидонян: «кущу» из толстых еловых бревен под крышей из камыша. Двор окружал частокол, ворота запирались на засов — огромное бревно, которое с трудом поднимали трое сильных мужчин, сам же Ахилл задвигал и отодвигал с легкостью. Гермес тихо отворил ворота перед старцем. Потом дал ему последние советы и вознесся к Олимпу, сказав на прощание: «Недостойно было бы бессмертному богу открыто помогать смертному мужу!»

Никем не замеченный старец вошел в покой, где Ахилл только что закончил ужин, упал к ногам героя и, обняв его колени, начал целовать руки — «Страшные руки, детей у пего погубившие многих!»[105]

Да, много троянских героев, в том числе сыновей Приама, пало от меча Ахилла, жестоко мстившего за смерть Патрокла. По как погиб Патрокл? Какова была роль в его гибели Гектора? И как позднее погибли сыновья Приама, в том числе и сам Гектор? Об этом расскажут два следующих раздела пашей книги, посвященные доблестному защитнику Трои и его ближайшим родственникам — жене, матери, сестрам.

Книга пятая Гектор

Сарпедон сын Зевса

У Зевса был сын, рожденный смертной женщиной, Лаодамией, дочерью Беллерофонта. Это — ликийский царь Сарпедон, единственный из сыновей Зевса, участвовавший в Троянской войне. Даже сам отец богов и людей не смог уберечь Сарпедона от гибели на поле брани.

Ликийский царь был одним из наиболее могущественных союзников троянцев. Он прибыл под Трою вместе со своим двоюродным братом Главком, с которым они вместе командовали ликийским войском, хотя Сарпедон пользовался большим влиянием и играл ведущую роль. Из союзников Троп он уступал только царю дарданов Энею. Вот почему, когда троянцы отступали под натиском Диомеда, он позволил себе резко укорять самого Гектора:

— Гектор, где твое мужество, коим ты прежде так гордился? Ты один с зятьями и братьями, без народа, без союзников можешь защитить город. Где же твои братья? Я здесь не вижу ни одного. Все они прячутся, словно псы перед юным львом. Мы, чужеземцы, пришедшие на помощь, сражаемся здесь вместо них. Я, ваш союзник, пришел издалека, оставив любезную супругу и сына-младенца. Линия и текущий в моей стране Ксанф далеки отсюда. Там остались мои сокровища. Но я, предводитель ликийцев, ничего не имея в Троаде, готов сразиться с этим мужем. Ты же стоишь неподвижно и не побуждаешь других защищать жен и детей в Илионе. Гектор, берегись! Как бы вы не стали добычей разъяренных врагов! Захватив ваш прекрасный город, супостаты разрушат его. Ты об этом должен заботиться денно и нощно, должен просить союзников твердо стоять, защищая город, и оставить ссоры и упреки!

Речи Сарпедона ранили сердце Гектора. Герой быстро сошел с колесницы на землю. Размахивая острым копьем, он помчался к дружинам, зовя всех на бой. «И возжег он жестокую сечу»[106].

Вскоре после этого, во время того же сражения, Сарпедону пришлось просить Гектора о помощи. Случилось это так.

Сыну Геракла, огромному и сильному Тлеполему, по воле злой судьбы надо было сразиться с Сарпедоном. Когда герои, сын и внук воздымателя облаков Зевса, сходились для поединка, Тлеполем сказал своему противнику:

— Царь Сарпедон! Какая нужда тебе, человеку, незнакомому с войной, находиться здесь, среди войск. Лжецы говорят, что ты сын великого Зевса. Мет, тебя нельзя сравнить с теми, кто рожден от Зевса! Ты не таков, каким был мой родитель, дерзновеннейший герой с львиным сердцем, Геракл! Он, приплыв в Трою с шестью кораблями и с малою дружиной, чтобы получить у Лаомедонта копей, разгромил город Илион. Ты же робок душой и ведешь своих людей на гибель. Мет, ты не будешь защитой для троянцев. Напрасно ты оставил Ликию. Будь ты стократ сильней, и тогда бы ты, сраженный мною, отправился к вратам Аида.

Царь Сарпедон отвечал Тлеполему:

— Да, Тлеполем, Геракл разорил Илион. Он покарал вероломство царя Лаомедонта, оскорбившего своего спасителя поносной речью и не отдавшего коней, ради которых тот пришел издалека. Тебе же я предвещаю скорый конец и гибель. Ты будешь повержен этим копьем и даруешь мне славу, а душу отдашь Аиду!

Оба героя одновременно метнули свои длинные копья. Сарпедон ранил Тлеполема в шею, и острие прошло насквозь. Темная ночь покрыла очи Тлеполема. По и Сарпедон был ранен огромною пикой в бедро. Медный наконечник рассек тело и ударил в кость. Но Зевс на этот раз спас сына от гибели.

Друзья героя вынесли Сарпедона с поля битвы. Застрявшая в теле огромная пика причиняла ему воль, но никто не извлек се из бедра — так все спешили.

В то же время данайцы поспешили вынести из боя Тлеполема. Увидев его, Одиссей загорелся жаждой мести, вспыхнуло его благородное сердце. Но он колебался между двумя желаниями: настигнуть Сарпедона или, напав на ликийцев, перебить их как можно больше. Но не им суждено было поразить могучего сына Зевса Сарпедона. Афина направила его копье против толпы ликийцев. Одиссеи убил семерых ливийцев. Он еще больше поверг бы врагов, если бы не шлемоблещущий Гектор, который ринулся вперед, наводя ужас на ахейцев. Обрадованный появлением друга, Сарпедон сказал ему печально:

— Гектор! Не дай мне стать добычей ахейцев. Друг, защити! А потом пусть я погибну в вашем городе. Видно, не суждено мне возвратиться в дом, в милое сердцу отечество и обрадовать супругу и юного сына!

Ничего ему не ответив, Гектор промчался вперед, горя нетерпеньем скорее отразить рать ахейцев и у множества исторгнуть души. Тон порой друзья посадили Сарпедона под прекрасным буком Зевса, и его любимый друг могучий Пелагон извлек из бедра у пего пику. Дух оставил Сарпедона. и его очи покрылись мглою. Но вскоре опять он вздохнул, прохладный ветер оживил его[107].

Рана зажила на удивление быстро, и уже через четыре дня доблестный предводитель ликийского войска, здоровый и бодрый, снова стоял в первых рядах сражающихся. В «Илиаде» описано немало случаев, когда тяжелейшие рапы затягивались чудесным образом. При этом всегда называется божество, исцелившее того или иного героя. Относительно Сарпедона нет никаких сведений о том, с чьей помощью ему удалось так быстро выздороветь. Исследователи давно обратили внимание на эту деталь. Многие считают рассказ о поединке Сарпедона с Тлеполемом чужеродной частью поэмы, вставленной позже. Приводят и причину, побудившую этих двух героев вступить в единоборство. Тлеполем предводительствовал ахейцами, прибывшими с острова Родос. Ликийцы же обитали в той части побережья полуострова Малая Азия, которая была ближе всего расположена к этому острову. Между ликийцами и родосцами, по всей вероятности, не раз вспыхивали воины и стычки. Поэтическое описание одного из таких столкновений, перенесенное на поле брани под Троей, вошло в повествование о войне ахейцев с троянцами и их союзниками.

По даже если этот эпизод и не является органической частью первоначального варианта «Илиады», роли Сарпедона, упоминаемого и в других песнях поэмы, чрезвычайно велика.

Битва в стане ахейцев

Четыре дня спустя после поединка с Тлеполемом Сарпедон во главе троянцев и союзников ринулся на стену, окружающую лагерь ахейцев. Сами троянцы и могучий Гектор не смогли бы пробиться через ворота в башне и сломать огромные запоры, если бы к ним на помощь не пришел Сарпедон, побуждаемый Зевсом. Отважный Сарпедон ринулся в бой, словно жаждущий крови и мяса лев в овечий загон, которого не могут остановить даже сельские пастухи, стерегущие свое стадо с собаками. Он врывается во двор и либо похищает овцу, либо сам падает под ударом копья, брошенного могучей рукой. Так повелела душа богоподобному Сарпедону напасть на стену и разрушить брустверы. Рядом с ним шел Главк, и к нему обратился Сарпедон, призывая вместе напасть на стену.

— Почему, Главк, нам воздают такие почести в Ликии? Почему на пирах нам отводят почетное место, подносят полную чашу и смотрят на нас, как на жителей неба? Почему мы владеем лучшей землей на берегу Ксанфа, обильно родящей и виноград, и пшеницу? Нам, предводителям, следует стоять в передних рядах ливийских героев и первыми принять бой. Пусть ликийцы скажут о нас: нет, не бесславные цари правят нами и ликийским пространным царством. Они едят жирное мясо, пьют сладкие вина, но зато у них — дивная сила, и в битвах они бьются в первых рядах ликийцев. Благородный друг! Если бы мы с тобой были бессмертны и никогда не старели, я бы не летел впереди всех на бой и тебя бы не звал за собой. Но смерть подстерегает нас повсюду, и смертному ее не избежать. Поэтому двинемся вместе вперед. Или мы завоюем себе славу, или своей смертью принесем славу другим[108].

Ахейцы храбро защищали свои укрепления. Уговорив Главка следовать за ним, Сарпедон напал на стену в месте, где ее защищали Тевкр и старший Аякс. Тевкр ранил стрелой ликийского героя Главка, и тот вынужден был оставить поле битвы. Сарпедон же мощной рукой разрушил вершину стены, открыв ликийцам путь в лагерь ахейцев. Тевкр и Аякс вместе выступили против ликийского царя. Тевкр угодил стрелой в ремень, удерживавший на груди Сарпедона щит. Но Зевс не допустил гибели любимого сына, герою не суждено было погибнуть перед ахейскими кораблями. Рок судил ему пасть or руки знаменитейшего противника. Поэтому и копье Аякса, пробив щит Сарпедона, не поразило героя. Вождь ликийцев лишь ненадолго отступил от стены. В душе он верил, что добудет великую славу. Обратившись к ликийцам, он воскликнул:

— Мужи ликийские! Где ваша храбрость? Невозможно мне одному разрушить стену. Я не могу один проложить вам дорогу к кораблям. Идите за мной! Вместе мы победим!

И ликийцы устыдились царских упреков. Они плотнее сомкнули ряды и двинулись вперед за своим храбрым военачальником. Однако и ахейцы укрепили свои ряды, потому что им предстояло совершить великий подвиг. По ни храбрейшие ликийцы не могли проломить степу и открыть дорогу к кораблям, ни ахейцы не могли отогнать от стены нападавших ликийцев. Так продолжалось до тех пор, пока Гектор не ворвался в ахейскую твердыню, криком призывая троянцев:

— Конники Трои, вперед, разорвите ахейскую стену И на их корабли пожирающий пламень бросайте![109]

Услышав этот призыв, троянские воины ринулись к стене и начали быстро взбираться на нее, к зубцам. Огромным камнем, широким снизу и заостренным сверху, какой не подняли бы и два сильнейших мужа, Гектор пробил крепкие ворота в стене и ринулся вперед, а за ним поспешили все троянцы — одни перебирались через стену, другие вбегали в ворота.

Кругом побежали ахейцы К черным своим кораблям; и кругом поднялась тревога[110].

У кораблей разгорелась битва, кровавая и жестокая. Но тут на помощь ахейцам пришел Посейдон. Зевса же, который нес время оставался вереи своим обещаниям и, желая помочь ахейцам, побуждал троянцев на бой, отвлекла Гера. Выпросив у Афродиты чудесный пояс с сокрытой в нем тайной ее обаяния и убедив Сои следовать за ней и помогать ей, Гера увлекла своего супруга на цветущие луга Иды и возбудила в нем страстное желание любовных утех, а потом погрузила его в глубокий сон. Великий Посейдон тем временем запряг в колесницу быстрых коней и погнал их по волнам к ахейскому стану. Увидев троянские рати, которые, стремясь захватить греческие корабли и перебить всех ахейцев, словно буря, неслись за Гектором, Посейдон стал поддерживать дух ахейцев. Обратившись к Аяксам, он повелел им защищать корабли и, прикоснувшись к ним своим жезлом, придал им необоримую силу. Потом Посейдон поднял задние фаланги ахейцев, которые, глядя на троянцев, пробивших стену, проливали слезы, уже не надеясь избежать позорной смерти.

— Стыд, о ахеяне! — возгласил владыка морей, —                                              вы забываете бранную доблесть. Вы, ратоборцы храбрейшие в воинстве! Сам я не стал бы Гнева на ратника тратить, который бросает сраженье, Будучи подл! Но на вас справедливо душа негодует! Слабые, скоро на всех навлечете вы большее горе Слабостью вашей! Опомнитесь, други; представьте себе вы Стыд и укоры людей! Решительный бой наступает! Гектор, воинственный Гектор уже на суда нападает, Мощный, уже разгромил и врата, и запор их огромный[111].

Услышав такие речи, ахейцы поднялись на бой и стали стеной вокруг Аяксов. Им удалось отразить первый натиск троянцев, предводительствуемых Гектором. И тут Аякс бросил в Гектора огромный камень и попал ему в грудь выше щита. Гектор лишился чувств. Его окружили храбрейшие воины — Полидам, Эней, ликиец Сарпедон, Главк и другие. Взяв Гектора на руки, они вынесли его из боя и уложили на колесницу. Кони помчали тяжко раненного героя к городу. Остановив коней у реки Ксанф, друзья положили героя на землю и омыли его лицо. Раненый глубоко вздохнул, открыл глаза и встал на колени. Кровь хлынула из его горла.

Скоро опять опрокинулся в прах, и опять ему очи Мрачная ночь осенила: удар оглушал еще душу[112].

Но тут пробудился Зевс. Увидев бегство троянцев, преследуемых ахейцами, которым помогал Посейдон, он вмиг разгадал уловку своей жены и повелел Ириде отвлечь Посейдона от боя, Аполлона же направил к троянцам. Благодаря помощи этого бога к Гектору вернулись силы, и он снова бросился в бой. Впереди славного героя шествовал сам Аполлон, сеявшим панику в рядах ахейцев.

На этот раз Гектор домчался бы до кораблей и, несмотря на героическое сопротивление Аяксов, поджег бы их — один из кораблей уже загорелся, — как вдруг, словно из-под земли, выросли новые рати ахейцев и обрушились на троянцев, близких к победе[113].

Сарпедон и Патрокл

В бой вступили воины Ахилла, мирмидоняне. Все подумали, что герой сам ведет на битву своих людей, но предводительствовал мирмидонянами его друг Патрокл, облаченный в доспехи Ахилла, потому что все еще гневающийся на Агамемнона и верный своей клятве Ахилл не желал участвовать в сражении, даже когда пришла последняя минута и враг уже подошел к кораблям. Однако он разрешил Патроклу возглавить отряд мирмидонян и даже дал ему свое оружие. Но, посылая друга на бой, он строго наказывал ему:

— Отрази от кораблей врага! Храбро ударь, чтобы троянцы не сожгли наши корабли и не лишили нас возможности вернуться на родину. Но повинуйся моему завету: отгони врага от судов и возвращайся. Без меня не стремись окончательно победить троянцев, этим ты унизишь мою честь. Истребляй сынов Трои, но не веди дружины к Илиону. Кто-нибудь из бессмертных богов может выступить на стороне троянцев. Аполлон беспредельно их любит. Спаси корабли и возвращайся ко мне. Пусть ахейские рати сражаются на поле боя. Пусть с помощью Зевса, Аполлона и Афины Паллады сыны Трои и ахейцы, сколько их ни есть, истребят друг друга. Мы бы одни, избежав смерти, разметали троянские гордые башни[114].

Но этому не суждено было сбыться.

Мирмидоняне шли за Патроклом, подобно кровожадным волкам, в чьих сердцах беспредельная отвага, которые в лесных дебрях, повалив рогатого оленя, жестоко его терзают. Их пасти обагрены кровью, всей стаей они направляются к источнику и там гибкими язьжами лакают мутную воду и изрыгают кровь. А в груди у них бьются неукротимые сердца. Таковы были мирмидоняне[115].

Увидев неприятеля, троянцы испугались, их ряды дрогнули. Патрокл быстро оттеснил врага от кораблей и погасил огонь. Вначале троянцы отступали медленно, шаг за шагом, но потом началось паническое бегство. Как над Олимпом при ясной погоде вдруг на небе собирается туча, когда Зевс готовит бурную грозу, так у кораблей поднялись смятенье и шумное, беспорядочное бегство. Бегству троянских воинов мешал глубокий ров, выкопанный ахейцами перед судами. Гектора вынесли быстрые кони, а многие остались в губительном рву, потому что кони, ломая дышла, сбрасывали и колесницы, и седоков. Патрокл бросился преследовать троянцев. Его горячие копи, подаренные Пелею богами, перенесли колесницу через ров. Герой стремился настичь Гектора, но тот умчался в своей колеснице. С шумом и хрипом мчались троянские кони. Патрокл погнал их обратно и снова прижал к кораблям, не позволяя вернуться в Илион. Зажатые между рекой и высокой ахейской стеной, троянские воины не имели сил сопротивляться, и многие приняли смерть от руки Патрокла. Несчастный, скованный ужасом Фестор сидел, сжавшись в своей колеснице, выронив вожжи. Пика Патрокла попала ему в правую челюсть, пробила зубы, Патрокл повлек его из колесницы, сбросил на землю лицом, так что от несчастного отлетела жизнь — так рыбак, сидя на скале над морем, нитью с медным крючком быстро извлекает из воли большую рыбу[116].

Увидев, как его друзья гибнут от руки Патрокла, Сарпедон громко вскричал, укоряя ликийцев:

— Стыд, о ликийцы! Зачем вы бежите? Будьте отважны. Я хочу сам сразиться с этим воином. Кто он, этот могучий воитель? Он принес нам много беды, многим и храбрым троянцам сломил крепкие ноги!

С оружием в руках Сарпедон соскочил с колесницы на землю. Увидев его, и Патрокл спрыгнул с колесницы. Как два коршуна с кривыми клювами и когтями с ужасным криком слетаются на бой на высоком утесе, так и они с подобными же криками устремились друг против друга.

При виде этого жалость охватила Зевса, и он сказал, обращаясь к Гере, сестре и супруге:

— Горе! Я вижу, что Сарпедону, который дороже мне всех прочих смертных, ныне суждено пасть побежденным Патроклом, сыном Менетия. Мое сердце трепещет в груди. Я не решил еще — вынести ли мне Сарпедона живым с поля брани и отнести его в плодоносную ликийскую землю, или дать ему погибнуть.

Но волоокая богиня Гера воскликнула:

— Какие слова ты вещаешь, могучий? Ты желаешь избавить от печальной смерти смертного мужа, чья судьба давно определена. Твори свою волю, но не все олимпийцы это одобрят! И еще я тебе скажу, а ты запомни: если ты сохранишь жизнь Сарпедону и пошлешь его невредимого домой, то многие боги, которые сражаются здесь, у стен великого града Приама, станут роптать и тоже захотят забрать своих сыновей из жестокой битвы. Как ни любишь ты сына, как ни жалеешь, ныне дай ему пасть на великом побоище от руки героя Патрокла. После, когда Сарпедона оставит душа, повели Смерти и Сну перенести бездыханное тело героя в плодоносную ликийскую землю. Там его братья и друзья погребут его и воздвигнут в память о нем столп на могиле, воздав умершему подобающую честь.

Так сказала богиня, и великий Зевс внял ее словам. Он послал с неба на троянскую землю кровавую росу, чтобы почтить сына-героя, которого вдали от родины должен умертвить Патрокл.

Герои сошлись. Первым ударил Патрокл. Он поразил копьем друга Сарпедона Фразимела. Копье попало в низ живота, и Фразимел пал бездыханный. Царь Сарпедон ударил вторым. Fro сверкающий дротик пронзил правое плечо коня Патрокла, Педаса. Конь захрипел, испуская дыханье, грянул на землю, и жизнь от пего отлетела. Когда пристяжной упал на землю, два других коня бросились в разные стороны, ярем затрещал, вожжи спутались. Но возница Патрокла Автомедон быстро помог горю: выхватив из пожен меч, он перерезал постромки пристяжного, и кони успокоились.

Снова Сарпедон метнул блистательную пику и опять промахнулся. Она пронеслась над левым плечом Патрокла, но не коснулась его. Тогда ударил Патрокл, и его копье не напрасно вылетело из рук — острие угодило в грудь, туда, где находится сердце. Ликийский воин пал, как падает дуб или тополь, или огромная сосна — корабельное дерево, срубленное острыми топорами дровосеков. Сарпедон лежал распростертый у своей колесницы, скрипя зубами и раздирая руками окровавленную землю. Как гибнет со страшным ревом гордый бык, поверженный львом, внезапно напавшим на стадо, так стенал попранный Патроклом царь ликийцев. Обращаясь к любимому другу, он так говорил:

— Главк любезный, могучий из воинов! Если ты храбр, будь отважным и неустрашимым. Поспеши и обойди всех ливийских предводителей, уговори их сразиться за царя Сарпедона. Сразись и ты за меня! Если с меня, убитого у кораблей, ахейцы снимут и похитят доспехи[117], ты будешь навсегда, и перед потомками, покрыт позором. Действуй решительно и подними на бой наши отряды!

После этих слов смерть подошла к Сарпедону, рукой закрыла ему глаза и остановила дыхание.

Наступив ногой на грудь Сарпедона, Патрокл вырвал копье. Вместе с копьем из тела Сарпедона ушла и жизнь[118].

А потом разгорелась жестокая схватка за тело убитого героя. Никто, даже самый близкий друг не мог бы узнать Сарпедона — весь он с головы до ног был покрыт стрелами, кровью и землей, потому что вокруг пего беспрестанно кипела битва. Ахейцам удалось снять с него доспехи, но тело ликийского царя, по приказу Зевса, Аполлон, быстро слетевший с Идейских вершин, вынес с ратного поля, омыл в волнах реки, умастил миром, одел в бессмертную одежду и повелел бессмертным и быстрым послам, близнецам Смерти и Сну, перенести Сарпедона в пространное ликийское царство[119].

Битва между тем не утихала. Трижды врывался в ряды троянцев Патрокл, подобный Арею, трижды поражал по девять воителей, но когда он четвертый раз кинулся в гущу врагов, против пего выступил сам Аполлон. Окутанный мраком, великий бог встал позади широкоплечего героя и мощной рукой ударил в спину. В глазах у Патрокла потемнело. Аполлон сбил с его головы шлем, который покатился по земле и зазвенел под копытами коней. Огромная пика, тяжелая, крепкая, разлетелась в руках у Патрокла. Щит, достававший до пят, упал на землю. Аполлон сбросил с него и медные латы, и душа Патрокла погрузилась во тьму — он стоял неподвижный и словно оглушенный. Первым бросился на Патрокла Эвфорб, который приблизился к герою с острой пикой и поразил его с тыла, между лопаток, но не убил, а убежал и скрылся в толпе, среди своих — не отважился открыто выйти на бой с Патроклом, даже безоружным. А Патрокл отходил назад, к друзьям-мирмидонянам. Но тут его настиг и ударил копьем Гектор, ударил в пах. Медный наконечник проник глубоко во внутренности. Патрокл упал, а данайцами овладела глубокая печаль.

Гордый победой, Гектор сказал, обращаясь к Патроклу:

— Ты, Патрокл, надеялся, что разрушишь Трою и, взяв в плен наших жен, повезешь их на судах к себе на родину. Мет, за них мчатся на битву могучие кони Гектора. Я со своим копьем вместе с троянскими героями спасу их от рабства. А тебя растерзают вороны! Бедный! Не спас тебя могучий Ахилл!

Едва дыша, Патрокл отвечал:

— Радуйся, Гектор! Ты одержал победу с помощью Зевса и Аполлона. Боги меня победили. По и тебе недолго осталось жить. Близка твоя смерть, твоя участь — пасть от руки Ахилла.

Тут смерть настигла Патрокла. Отлетев от тела, душа снизошла к Аиду, плачась на жребий печальный и бросая и крепость, и юность[120].

Па следующий день Ахилл ринулся в бой, чтобы отомстить за смерть друга. На нем были новые доспехи — за ночь их выковал для пего Гефест, потому что его доспели, которые оп одолжил другу, снял с Патрокла его убийца Гектор. Много троянцев погибло тогда от руки царя мирмидонян, и среди них трое сыновей Приама.

Полидор и Ликаон

Под натиском пылающего гневом Ахилла троянцы отошли к реке и городским стенам. Они все еще отважно сопротивлялись. Он же неудержимо рвался вперед. Но вот герой встретился с сыном Приама Полидором. Отец запретил Полидору браться за оружие. Из многочисленных сыновей Приама Полидор был младшим и любимым. Юноша всех побеждал в беге и по детской неразумности, похваляясь быстротой своих ног, рыскал в передних рядах воинов, пока не погубил свою душу. Промчавшийся мимо, быстроногий Ахилл пронзил его медным дротиком. Вскрикнув, Полидор упал на колени. Черная тьма закрыла его глаза. Когда Гектор увидел, что его брат, пронзенный копьем, держит в руках свои внутренности, оп не смог больше оставаться в задних рядах и пошел против Ахилла, потрясая сверкающим копьем. Со страшным криком, горя желанием убить Гектора, Ахилл ринулся на него с огромной пикой. Но Аполлон спас сына Приама. Он окутал героя глубоким мраком, и Ахилл, нападая, вонзал копье лишь в мрак. Налетев в четвертый раз, он крикнул страшным голосом:

— Снова ты смерти, о пес, избежал, над твоей головою Гибель висела, и снова избавлен ты Фебом могучим![121]

В тот день Ахилл отогнал бежавших в ужасе троянцев — одних к городу, других к реке Скамандру. Ища спасения, сыны Трои бросались в воду. Многих из них Ахилл убил в реке. Там же он встретил сына Приама Ликаона. Не так давно юноша уже побывал у него в руках. Как-то ночью Ахилл прокрался в сад Приама, расположенный у самых стен города, где царевич обтесывал ветки смоковницы, готовя их для колесницы. Ахилл похитил юношу и продал на остров Лемнос. Друг Приама Гаэтий выкупил Ликаона и отослал в Арисбу, откуда царевич бежал и вернулся в отчий дом. Одиннадцать дней юный сын Приама веселился с друзьями, а на двенадцатый снова попал в руки Ахилла, которому суждено было низринуть его душу в Аид, хотя она идти туда не хотела.

Ликаон стоял нагой на берету реки. Он был без щита, без шлема и копья. Ликаон едва держался на ногах от усталости. При виде его Ахилла обуял гнев.

— О боги! Я вижу великое чудо! Стало быть, и убитые мною троянцы воскреснут и выйдут из подземного царства, если вернулся этот юноша, проданный мной в Лемнос. Значит, его не удержала и морская пучина, которая держит многих. Пусть теперь он отведает моего копья. Я хочу увидеть, вернется ли он из царства мертвых, или мать-земля удержит его, как она держит и более сильных.

Так говорил Ахилл, а юноша подходил к нему полумертвый от страха, готовый обнять ноги героя — так он желал избежать смерти. Когда Ахилл занес копье, готовый ударить, Ликаон упал и обнял его ноги; копье, просвистев над его головой, воткнулось в землю дрожа. Юноша левой рукой обнимал колени Ахилла, а правой схватил копье и, не выпуская его из рук, молил о пощаде.

— Я обнимаю твои колени, Ахилл, пощади и помилуй! Я достоин пощады! Вспомни, в тот день, когда ты меня полонил в цветущем саду моего отца, ты угощал меня хлебом. После ты меня продал в Лемнос, разлучив с отцом и друзьями. Ты получил за меня сто тельцов. Ныне же я готов откупиться тройной ценой. Сегодня лишь двенадцатый день, как я вернулся в Трою после многих страданий. И пагубный рок вновь вверг меня в твои руки! Видно, я ненавистен Зевсу, если вторично попадаю в твои руки. На краткую жизнь родила меня мать Лаофоя, дочь престарелого Алта, царя племени храбрых лелегов. Лаофоя была одной из жен Приама, она родила ему двоих детей, и обоих ты убиваешь. Врата Полидора ты уже сразил, заколол его острым копьем. То же случится и со мной. Знаю, мне этого не избежать, если так хочет бог. Но я прошу тебя, и ты прими мою просьбу к сердцу: не убивай меня! Гектор, лишивший тебя благородного, нежного друга, не единоутробный мой брат.

Но Ахилл ответил ему без жалости:

— Что ты говоришь мне о выкупе, безумный? Пока Патрокл наслаждался сиянием солнца, я иногда миловал троянцев. Многих я полонил и за многих принял выкуп. Но теперь никому не будет пощады. Всех вас, троянцев, и особенно сыновей Приама, ждет смерть. И ты умри! О чем ты рыдаешь? Умер ведь Патрокл, который был несравненно прекраснее тебя! Видишь, каков и я — красив, могуч, сын богини и знаменитого отца! Но и мне своей судьбы не избежать. Настанет утро, вечер или полдень, и враг исторгнет мою душу копьем или крылатой стрелой.

При этих словах у Ликаона дрогнуло сердце. Он уронил копье и, дрожа, сел. Ахилл же, выхватив обоюдоострый меч, вонзил его в шею юноши, около ключицы. Меч вошел по самую рукоять. Юноша упал ниц, и кровь залила землю[122].

Среди троянских воинов, в ужасе бежавших с ратного поля, искавших спасения от разгневанного Ахилла в стенах города, Приам не нашел ни Ликаона, ни Полидора. Несчастный отец еще надеялся, что их взяли в плен. Может быть, пленников удастся выкупить? Он не пожалел бы ни золота, ни серебра. Приам боялся не только за этих двух сыновей, но и за Гектора, который остался в поле, за воротами, а потом вступил в единоборство с Ахиллом.

Стоя на городской стене, царь следил за поединком. На его глазах погиб любимый сын. А потом он увидел, как Ахилл привязывает за ноги убитого Гектора к своей колеснице и волочит его, осыпанного пылью родной земли, вокруг города.

Вопль поднялся в граде Приама. Мать рвала на себе волосы, горько рыдал отец, плакали граждане. Приам хотел выйти из города в поле, его с трудом сдерживали троянские мужи, а он просил пустить его одного — он хотел умолять Ахилла сжалиться над его старостью и отдать ему тело сына, о котором он сокрушался больше, чем о всех остальных сыновьях[123].

Оплакивая Гектора, Приам осыпал злыми словами и несправедливыми упреками остальных своих сыновей.

— Вместо Гектора вы должны были погибнуть! Вы должны были пасть в битве при кораблях! О я, злополучный! Были у меня в Трое храбрые сыны, и ни один не остался в живых. Нет боговидного Местора, нет конеборца Троила, нет и Гектора, который казался сыном не смертного мужа, но бога. Храбрых Арей истребил. А эти бесстыдники остались, эти лжецы, плясуны, презренные пожиратели коз и овец[124].

Троил, которого прославляет и оплакивает Приам, погиб еще раньше Гектора. «Илиада» сообщает только о самом этом факте. О гибели Троила существует несколько легенд. По одной из них, Троил в самом начале Троянской войны вышел в поле напоить копен, был настигнут Ахиллом и убит. По другой легенде, Ахилл схватил Троила и принес его в жертву богам. В средневековом рыцарском романе французского поэта Бенуа де Сент-Мора «Любовь Троила и Крессиды» Троил заплатил жизнью за свою любовь к Крессиде, находившейся в лагере ахейцев. По легенде о Троиле Шекспир написал драму «Троил и Крессида».

Гелен

Среди сыновей, которых укорял Приам после гибели Гектора, был и Гелен. Отец был несправедлив, называя Гелена, как и прочих своих сыновей, лжецом, танцовщиком, умеющим лишь плясать в хороводе, бесстыдником. Гелен имел много достоинств. Сам Гектор уважал его и считался с его мнением, тем более что Гелен обладал даром провидения и умел, как никто другой, предсказывать будущее по полету птиц.

Как мы помним, единоборство Менелая с Парисом закончилось чудесным образом — Парис просто-напросто исчез с поля боя, потому что Афродита перенесла своего любимца в опочивальню в его доме. Вскоре после этого происшествия битва разгорелась с повой силон.

Предводительствуемые Диомедом ахейцы напирали на ряды троянцев. Тогда Гелен, разыскав на поле боя Гектора и Энея и представ перед ними, дал такой совет:

— Гектор! Эней! Вы больше других заботитесь о троянском народе. Станьте же здесь и удерживайте у ворот бегущих воинов, пока они, на посмеяние врагам, не бросились в объятия своих жен. Потом я и Эней останемся здесь и будем сражаться с ахейцами, а ты, Гектор, поспешишь в Илион, чтобы передать нашей матери мои слова: пусть она соберет благородных троянок и пойдет с ними в храм Афины Паллады, пусть положит на колени Афины прекрасный покров, лучший из всех, какие хранятся в царском доме, и принесет в жертву двенадцать однолетних коров, которые не ходили под ярмом. Может быть, богиня смилуется, пожалеет жен и невинных младенцев и отразит Диомеда, храбрейшего из ахейцев, с которым никто не сравнится в мужестве[125].

Гектор поступил так как советовал брат. Он передал матери просьбу Гелена, посетил дом Александра и побеседовал со своей женой. Когда же Гектор вернулся на ратное поле, где по-прежнему кипело сражение, его вновь отыскал Гелен. Знаменитый прорицатель предугадал волю светлоокой Афины и сребролукого Феба Аполлона[126] — прекратить на время битву, а Гектору иступить в единоборство с кем-нибудь из ахейских героев. Он предстал перед братом и сказал ему:

— Гектор, сын Приама, умом равный Зевсу! Послушаешь ли ты меня, своего брата? Дай повеленье всем троянцам и всем данайцам прекратить бой. А сам вызывай храбрейшего из данайцев на поединок. Пусть он выйдет сразиться с тобой один на один. Ныне тебе не судьба умереть. Слышал я такие слова небожителей.

Услышав это, Гектор возрадовался. Взяв копье, он вышел на середину.

Троянские фаланги сомкнулись, и нее, успокоившись, сели. Царь Агамемнон тоже успокоил своих ахейцев. Той порой Афина и Аполлон, приняв облик ястребов, сели на высоком дубе, посвященном великому Зевсу, и сверху любовались ратями. Воины сидели плотными рядами, грозно подняв щиты и острые копья. А Гектор стоял между ратями, вызывая на единоборство храбрейшего из ахейцев.

— Тот, у которого сердце со мною сразиться пылает, Пусть изойдет и с божественным Гектором станет на битву. Так говорю я и Зевс уговора свидетель нам будет[127].

После этих слов Гектора воцарилась глубокая тишина. Ахейцы стыдились отвергнуть вызов и боялись его принять. Но, побуждаемые старцем Нестором, с Гектором пожелали сразиться девять ахейских героев. Бросили жребий. Рок судил выйти на поединок с Гектором Аяксу. Но силы героев оказались равны, единоборство никому не принесло победы и по знаку вестников было прекращено. Воители обменялись дарами; Гектор дал Аяксу «среброгвоздный меч вместе с ножнами его и красивым ремнем перевесным», а сын Теламона Аякс вручил Гектору «блистающий пурпуром пояс»[128].

Но вернемся к Гелену, который был не только прорицателем и советчиком, но и доблестным воином; он всегда носил огромную фракийскую саблю. В одной из битв Гелен поразил в висок Деипира. При виде этого Менелая «жалость взяла». Он выступил вперед, угрожая Гелену острым копьем. Гелен же натянул лук, но пернатая стрела отлетела от лат героя. Тогда Менелай бросил копье и попал в руку Гелена, в которой тот держал лук. Пройдя через ладонь насквозь, острое копье пригвоздило ладонь к луку. Раненый Гелен, убегая от смерти, обратился к своим друзьям. Его рука висела, и копье волочилось сзади. Оруженосец Агенор извлек копье и перевязал ему рану «мягкой повязкой»[129].

Так говорит о Гелене «Илиада». В позднейших греческих легендах и поэмах этот сын Приама играет более важную роль, хотя не всегда представлен в выгодном свете.

После смерти Александра прекрасная Елена стала женой Деифоба. Так повелел сам царь Приам, хотя на руку Елены претендовал и Гелен. Обиженный таким решением отца, знаменитый прорицатель заявил, что не будет больше защищать неблагодарный город, покинул Трою и поселился в лесу на горе Иде. Там его нашли послы ахейцев во главе с Одиссеем — жрец и прорицатель Калхас объявил грекам, что одни лишь Гелен знает, что следует сделать ахейцам, чтобы сбылись веления рока и Троя пала. Одиссей силой и подкупом выведал у Гелена эту тайну. Гелен предсказал грекам, что Троя будет взята только с помощью Филоктета и Неоптолема, и те были доставлены в стаи ахейцев. По одному из вариантов легенды, именно Гелей посоветовал ахейцам построить деревянного коня и поместить туда отважных воинов.

Гелен пользовался у ахейцев доброй славой еще и потому, что с самого начала предупреждал троянцев о бедствиях, которые повлечет за собой поездка Александра в Спарту. Согласно мифам, единодушным в этот вопросе, захватив Трою и ее окрестности, победители даровали Гелену жизнь. Но о дальнейшей судьбе прорицателя легенды рассказывают по-разному. Одни сообщают, будто Гелен с группой троянцев поселился на острове Херсонесе, то есть на противоположном берегу Геллеспонта. Другие рисуют его судьбу более мрачными красками: будто после дележа добычи Гелен вместе с вдовой Гектора Андромахой достался сыну Ахилла Неоптолему. Став рабом, Гелен верно служил своему господину, а после смерти Неоптолема получил во владение земли на берегу Адриатического моря, женился на Андромахе и основал город Буфрот — напротив острова, который сейчас носит название Корфу.

Книга шестая Троянки

Андромаха, жена Гектора

В «Илиаде» Андромаха появляется впервые, когда Гектор, по совету Гелена, отправился в город, чтобы просить свою мать принести дары богине Афине. Гектор зашел и в дом Александра, которого призвал выйти на ратное поле. Елена хотела задержать гостя, по Гектор отказался. Он спешил увидеть свою жену и младенца — сына. Но Андромахи не было дома, а ключница сказала:

— Андромаха пошла не к золовкам, не к невесткам и не в храм Афины, где благородные троянки молят богиню. Встревоженная мыслью о том, что троянцев теснит могучая сила ахейцев, она побежала к городской стене, к Илионской башне. С ней и кормилица с сыном.

Гектор стремительно вышел из дома и той же дорогой быстро пошел назад. Когда он, пройдя весь город, уже приближался к Скейским воротам (через них был выход из города в поле), ему навстречу выбежала Андромаха, дочь Этиона, царя Фив и владыки киликийцев, живших к югу от горы Иды. (Этот край нельзя путать с далекой Киликией на южном побережье полуострова Малой Азии.) Вместе с Андромахой выбежала кормилица с его маленьким сыном, любимцем Гектора, на руках. Отец дал ребенку имя в честь бога реки Скамандрий, но троянцы называли мальчика в честь отца Астианаксом, так как это имя значит «вождь города», а Гектор был единственной опорой и защитой Трои. Гектор улыбнулся и молчи любовался сыном. Андромаха же, проливая слезы, стояла рядом. Взяв супруга за руку, она сказала:

— Муж мои! Тебя погубит твоя храбрость. Ты не жалеешь ни младенца-сына, ни матери. Скоро я, несчастная, буду вдовой. Скоро тебя убьют ахейцы. А мне, покинутой тобой, лучше сойти в землю. Если ты меня оставишь, не будет мне отрады. Моя участь — печаль. Нет у меня ни отца, пи матери. Моего отца убил Ахилл, когда захватил и разорил город киликийцев Фивы. Ахилл же убил и Этиона, но не снял с него доспехов, не посмел совершить столь нечестивый поступок, а предал тело сожжению вместе с оружием и насыпал могилу. Дочери Зевса, нимфы, насадили вкруг этой могилы вязы. Семь братьев оставалось в доме, и все в один день переселились в обитель Аида, убитые быстроногим Ахиллом, который настиг их, когда они пасли тучных коров и белорунных овец. Мою мать, царствовавшую у подножия лесистого Плака, Ахилл привел в свой стан. Позднее, взяв огромным выкуп, он даровал ей свободу, но она вскоре погибла в доме своего отца от стрелы Артемиды[130]. Ты для меня, Гектор, все-и отец, и мать, и брат, и милый муж! Сжалься надо мною и останься с нами на башне. Не сделай сына сиротой, а меня — вдовой. Поставь воинов у смоковницы: там легче всего подойти к городу и ворваться на его стены. Уже трижды с юн стороны к городу подступали герои — оба Аякса, Идоменей и другие. Может быть, их научил какой-нибудь мудрый прорицатель. Или их вело вещее сердце.

Знаменитый, сверкающий шлемом Гектор отвечал жене:

— И я тревожусь не меньше тебя, супруга! Но стыдно мне будет перед каждым троянцем и троянкой, если я, как трус, останусь здесь и не вступлю в бой. Сердце мне этого не позволит. Я научился быть бесстрашным и храбро сражаться, добывая славу себе и своему отцу. Я знаю — это мне подсказывают душа и сердце — настанет день, и погибнет священная Троя, погибнет копьеносец Приам и его народ. Меня сокрушает грядущее горе, гибель Приама, матери Гекубы, смерть возлюбленных братьев, юношей храбрых, которые будут убиты разъяренными врагами. Но больше всего меня удручает твое горе, о супруга! Кто-нибудь из ахейцев лишит тебя свободы, и ты, проливающая слезы, будешь жить в Аргосе, как невольница, будешь ткать для своей госпожи, носить воду из источников. Ты будешь горько роптать в душе, но жестокая судьба заставит тебя это делать. А может быть, кто-нибудь увидит тебя, льющую слезы, и скажет: «Вот жена Гектора, храбрейшего воина, самого мужественного из всех троянцев, сражавшихся у стен Илиона». А тебе будет от его слов еще горше. Ты вспомнишь мужа, который защитил бы тебя от рабства. Но лучше я погибну и буду засыпан землей прежде, чем увижу тебя рабой и услышу твой жалобный вопль!

Так он сказал и протянул руки, чтобы обнять любимого сына. Но мальчик с криком прижался к пышной груди кормилицы — его испугал вид отца: медный щит и шлем, украшенный гривой из конского волоса. Мать и отец улыбнулись. Божественный Гектор немедленно снял с головы шлем и положил его на землю. Взяв на руки милого сына, он расцеловал его и покачал на руках. Играя с ребенком, Гектор молил Зевса и прочих богов сделать так, чтобы его сын, как и он сам, был знаменит среди граждан, так же, как он, крепок, и чтобы он благополучно царствовал в Трое. Пусть о нем скажут, когда он будет возвращаться из боя, что он превосходит своего отца. Пусть он, приходя из боя с окровавленными доспехами врага, радует сердце матери!

Сказав это, он отдал ребенка в руки Андромахи, и та, улыбаясь сквозь слезы, прижала его к своей груди. А Гектор, растроганный, обнял ее и сказал:

— Дорогая! Не сокрушай свое сердце неумеренной скорбью. Ни один смертный не избежал своей судьбы. Если рок не судил мне погибнуть, меня не пошлет в Аид самый храбрый воин. Иди, дорогая супруга, в дом и займись своими делами: тки, пряди, распоряжайся служанками. А война — мужское дело. Она заботит всех мужей, рожденных в священном Илионе, а меня больше остальных.

Окончив речь, бронеблещущий Гектор поднял с земли свой гривастый шлем. А безмолвная Андромаха пошла к дому, проливая слезы и часто оглядываясь назад[131].

Судьба пощадила несчастную Андромаху — она не видела смертельной схватки своего мужа с Ахиллом. Никто не успел сказать ей о том, что Гектор лежит мертвый в поле за вратами Илиона. К ней еще не являлся глашатаи, чтобы объявить эту весть. Она ткала яркую ткань и вышивала на ней цветные узоры. А прислужницы развели огонь, чтобы Гектор мог омыться теплой водой, когда возвратится из боя. Она еще не знала, бедная, что Гектор далеко от дома пал от руки Ахилла, которому помогла светлоокая Афина.

Вдруг Андромаха услышала крики и вопли со стороны башни. Она вздрогнула и уронила челнок. Обращаясь к двум пышноволосым прислужницам, она сказала:

— Идите за мной. Я посмотрю, что случилось. Я слышу крик моей почтенной свекрови. Сердце бьется, словно хочет вырваться. Колени мои одеревенели. Видно, нам угрожает беда. Я трепещу от страха. Не гонит ли Ахилл бесстрашного Гектора в поле, отрезав от стен? Боги! Неужели Ахилл победит Гектора, который никогда не останется в толпе, а всегда полетит первый и никому не уступит в геройстве?

С трепещущим сердцем Андромаха выбежала из дома, обе прислужницы следом. Быстро она взошла на башню и, протиснувшись через толпу, стала у стены. Осмотревшись, она разглядела тело Гектора, безжалостно волочимое бурными конями к кораблям ахейцев. Темная ночь покрыла глаза Андромахи, она упала навзничь и, казалось, испустила дух. С ее головы спали диадема, прозрачная есть для волос, ленты и покров — блистательный дар Афродиты, данный в день, когда Гектор возил ее из отчего дома. Вокруг Андромахи толпились невестки и золовки, они поддерживали ее, убитую скорбью. Придя в себя, Андромаха горько зарыдала:

— Гектор, о горе мне, бедной! На несчастье мы оба с тобой родились — ты в Трое, в доме Приама, а я, злополучная, в Фивах, у склонов лесистого Плана, в доме царя Этиона. Меня он вырастил — несчастный несчастную. Лучше мне было не рождаться. Ты, мой супруг, сходишь в царство Аида, в подземные бездны, и меня покидаешь неутешной вдовой. А сын, рожденный нами, бедный младенец! Ты погиб, Гектор, и не будешь ему в жизни опорой. И он не будет тебе опорой. Если даже он спасется в этой гибельной брани, его ждут в грядущем труд и горе. Враги захватят его землю. Став сиротой, он потеряет и товарищей. Он будет всегда печален, и глаза его будут полны слез. А если он в нужде придет за помощью к друзьям отца, те, сжалясь над ним, подадут ему чару, но так, что он только уста омочит. Чаще же его будут гнать от трапезы, отталкивать и говорить обидные слова: «Прочь ты, исчезни! Не твой здесь отец пирует с друзьями!»

Со слезами дитя возвратится к матери, несчастной вдове. Бедный мой Астианакс, который у отца на коленях ел лишь мозг ягнят да жир овец. А спал, утомленный детскими играми, на мягком ложе, рядом с нежной кормилицей. И сердце его было полно радости. Что же теперь испытает, оставшись без отца, бедный наш Астианакс? Так его назвали троянцы, потому что ты один защищал троянские врата и землю. А ныне у вражеских кораблей тебя, разодранного псами, нагого, пожирают черви. А сколько я приготовила для тебя прекрасных и тонких одежд, сотканных руками троянок! Теперь я, несчастная, все брошу в огонь!». Они стали бесполезными, потому что ты не будешь в них лежать. И я сожгу их тебе во славу![132]

Позднее, когда тело Гектора, выкупленное Приамом, было возвращено в Трою, Андромаха, оплакивая покойного мужа, причитала:

— Рано ты погиб, мой супруг! Рано оставил меня вдовой! А сын, которому мы даровали жизнь? Он не станет юношей. Прежде до основания будет разрушена Троя, потому что ты, ее защитник, опора жен и младенцев, пал в сражении. Скоро нас всех повезут на судах в неволю. Со всеми повезут и меня, и мое чадо. Там ты, мой сын, будешь служить суровому господину. А может сыть, кто-нибудь из ахейцев схватит тебя за руку и сбросит с башни на землю, чтобы отомстить за смерть брата, отца или сына, сраженного в битвах Гектором. Много могучих данайцев, поверженных Гектором, глодало кровавую землю. Грозен был твой отец в бою. Все обитатели Трои плачут и о нем. Страшное горе причинил ты родителям, Гектор! Но моя скорбь стократ сильнее. Ты не протянул мне руки со смертного ложа, не сказал заветного слова, которое б я вечно повторяла и ночи, и дни, обливаясь слезами![133]

Андромаха в неволе

Как сообщают мифы, после падения Трои Андромаха досталась сыну Ахилла Неоптолему. А ведь он был убийцей младенца Астианакса: он сбросил его со стены. Но с Андромахой ее господин был милостив. Он увез ее в свое царство. По одной версии, это была родина Ахилла Фтия в Фессалии, по другим — Эпир на Адриатическом море. Андромаха родила Неоптолему сына, хотя была лишь его рабой. Женой Неоптолема была Гермиона, дочь Елены и Менелая. Но их брак был бездетным.

Миф об Андромахе вдохновил Еврипида, и он сочинил трагедию «Андромаха», поставленную на сцене, по всей вероятности, в 426 году до н. э. Трагедия повествует о страшной минуте, когда рабыне Андромахе грозила смерть от руки Гермионы. Это (произошло в то время, когда Неоптолем уехал к оракулу Аполлона в Дельфах. Ревнивая Гермиона решила, что настал подходящий момент, чтобы избавиться от соперницы. Ей должен был помочь отец, Менелай; она специально вызвала его из Спарты. Чувствуя, что ей грозит опасность, Андромаха спряталась в алтаре богини Фетиды, матери Ахилла. Бедной одинокой вдове некому было помочь. Она, правда, тайно уведомила отца Ахилла, Пелея, о грозящей ей опасности, но старец жил далеко, в Фарсале.

Между тем надменная Гермиона угрозами и оскорблениями хотела заставить Андромаху покинуть алтарь.

— Этот золотой убор на моих волосах и эти яркие одежды я получила не здесь. Я привезла их с собой. Мой отец, Менелай, подарил мне все это вместе с богатым приданым. Он хотел, чтобы я могла одеться, как подобает свободной женщине. Ты же всего лишь невольница, часть добычи, взятой на войне. И ты еще мечтаешь захватить мой дом и выгнать меня! Это из-за твоих чар меня ненавидит муж! И в том, что я бесплодна, тоже ты виновата! Азиатские женщины способны на такое! Но я тебе этого не прощу. Ты умрешь, и тебе не поможет алтарь Фетиды. А если даже кто-нибудь из богов или людей тебя спасет, тебе все равно следует отбросить свою гордость, которая подобает только свободным. Ты должна покориться, пасть к моим ногам, убирать и мыть мой дом! Ты должна наконец понять, где находишься! Здесь нет Гектора, пет Приама и его золота. Это эллинский город. Аты? Как ты поступаешь? Как ты себя ведешь? Дошло уже до того, что ты спишь с сыном человека, убившего твоего мужа, и рожаешь ему детей!

Эти слова не заставили Андромаху покинуть алтарь. И Гермиона отошла, бросив таинственную угрозу:

— Ты все равно уйдешь отсюда, даже если вокруг потечет расплавленный свинец!

На все оскорбления и угрозы Гермионы Андромаха печально отвечала:

— Как ужасно, что боги дали нам средство от ядовитых змей, но никто не нашел лекарства против того, что страшнее змеи и огня — против злой женщины. Каким несчастьем являются они для людей!

Вскоре перед Андромахой предстал, ведя за руку ее сына от Неоптолема, Менелай.

— Выбирай, кто должен погибнуть: ты или ребенок, — сказал он.

Мать выбрала смерть для себя. Она вышла из алтаря и вот что услышала:

— Погибнете вы оба — и ты, и ребенок!

Тщетны были мольбы. Однако в последнюю минуту прибыл старец Полей. Он сказал несколько слов, и этого оказалось достаточно, чтобы Менелай не только освободил Андромаху и ее сына, но и сам в страхе бежал из Фессалии.

Теперь настал черед Гермионы трепетать за свою жизнь: что с пей будет, когда вернется Неоптолем и все узнает? на ее счастье, во дворец явился Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, с которым Гермиона некогда была обручена. Орест согласился отвезти Гермиону в Спарту, в дом родителей.

Вскоре после бегства Гермионы старец Пелей узнал, что Неоптолем предательски убит в Дельфах. Притом по наущению Ореста! Андромаха снова осталась одна. Но богиня Фетида сжалилась над матерью своего правнука. По ее повелению Андромаха уехала на запад, и Эпир, и там стала женой брата Гектора, Гелена[134].

Созданный Еврипидом образ Андромахи не может сравниться с поэтичным и прекрасным образом жены Гектора, нарисованным в «Илиаде». Надо сказать, что и в самой гомеровской поэме пет женского характера, равного по красоте и трогательности Андромахе, любящей, преданной, трагически прекрасной жене Гектора.

Надо сказать, однако, что судьба дочерей Приама и его жены была не менее трагична.

Кассандра

У Приама было много дочерей, по «Илиада» называет только трех: Лаодика, Медесикаста и Кассандра.

Самой прекрасной была Лаодика, жена Геликаона, Отца Геликаона, Антенора, друга царя Приама, глубоко чтили все троянцы[135].

Медесикаста была побочной дочерью Приама. Ее муж, Имбрий, до нашествия ахейской рати жил недалеко от Трон. Когда приплыли ахейцы, Имбрий пришел и Илион и поселился у Приама, который любил его, как сына. Имбрий не раз отличился в боях и в одном из сражений нашел смерть. Вот как это описано в «Илиаде».

— Тевкр огромным копьем ударил Имбрия ниже уха, и гот пал на землю — так срубленный топором ясень, росший на холме, издалека видном путнику, склоняет к земле свои зеленые ветви. Он упал, и грянули на землю его доспехи. Тевкр хотел похитить ценное оружие, но Гектор метнул в него копье. Тевкр увернулся и едва избежал смерти. По позже, пока Гектор сражался с Амфимахом, оба Аякса схватили тело Имбрия и стали срывать с него доспехи — так могучие львы, вырвав у острозубых псов серпу, держа добычу в кровавых челюстях, несут ее через густой кустарник. А потом Аякс Оилид отсек голову Имбрия и, пылая местью за гибель Амфимаха, бросил ее с размаху, как шар, в толпу троянцев. И голова упала к ногам Гектора. Так погиб муж Медесикасты[136].

Третьей дочерью Приама, о которой рассказывает «Илиада», была Кассандра.

Из далекого края в Трою прибыл юноша по имени Офрионей. Пораженный красотой Кассандры, он просил у Приама ее руки. Ему не надо было никаких даров, напротив, он сам хотел совершить великий подвиг: изгнать из Трои ахейцев. Старец Приам согласился выдать за него Кассандру. Положась на царское слово, Офрионей храбро воевал с ахейцами, но его поразила пика Идоменея. Не спасла юношу медная броня. Он упал на землю, а Идоменей гордо выкрикивал над телом поверженного воина язвительные слова. Потом он схватил тело юноши за ногу и повлек сто к кораблям. Но тут явился Азин, мститель за убитого. Он выступил вперед, чтобы отнять тело друга и жениха Кассандры. Азин шел пеший перед конями, а храпящими конями правил возница. Пылая жаждой мести, Азий кинулся на Идоменея, но ахейский герой опередил его — ударил пикой в горло и пика прошла насквозь. Азий пал, как падает дуб или тополь, или огромная сосна, корабельное дерево, которое дровосеки срубили острыми топорами. Азий лежал распростертый перед колесницей, скрипя зубами и раздирая руками кровавую землю. Его растерявшийся возница стоял бледный, не смея повернуть коней назад. Аитилох ударил его пикой в живот. Возница застонал и упал с колесницы. А коней Антилох угнал в стан ахейцев.

Скорбя об Азии и желая за него отомстить, Деифоб подлетел к Идоменею и ударил его сверкающей пикон. Но властитель критян, вовремя увидев опасность, успел увернуться и спрятаться за свои огромный выпуклый щит, сделанный из воловьих кож и меди и укрепленный двумя поперечными металлическими полосами. Блестящая пика пролетела над ним. Задетый ею щит ужасно завыл под ударом.

Однако дротик Деифоба летел не напрасно: он вонзился в грудь храброму Гипсенору. Радуясь победе, Деифоб громко вскричал:

Нет, не без мщения Азий лежит, и теперь, уповаю, Вшедший в широкие двери Аидова мрачного дома, Сердцем он будет возрадован: спутника дал я герою![137]

Такова участь жениха Кассандры. Сама же Кассандра фигурирует в «Илиаде» всего в одном эпизоде.

Когда Приам отправился в шатер Ахилла выкупить тело Гектора, большинство троянцев сомневалось в том, что он вернется живым. Но когда Заря в златистой ризе поднялась над землей, старец Приам гнал коней к Ил иону, а позади мулы везли ложе с мертвецом. Никто из троянцев не узнал их раньше Кассандры. Подобная златой Афродите, прекрасная дочь Приама рано поднялась на троянский замок и прежде всех в Илионе узрела своего отца и глашатая, и тело брата, простертое на смертном ложе. Город огласился ее криком и горестным плачем:

— Троянцы и троянки! Смотрите на Гектора, которого вы прежде с радостью встречали живого, приходящего из битв. Он сам был светлой радостью для города и для народа![138]

Никаких других упоминаний о Кассандре в «Илиаде» нет. О дальнейшей судьбе троянской царевны мы узнаем из небольшого отрывка в «Одиссее».

После падения Трои при разделе добычи Кассандра досталась Агамемнону, и он увез девушку в Элладу, в свой замок в Микенах. Там она и Агамемнон погибли от руки Клитемнестры и ее возлюбленного Эгиста. Вызванный Одиссеем из царства мертвых дух Агамемнона так рассказывает об этом.

— О благородный Одиссей! Я погиб не в волнах, погубленный Посейдоном, и не на суше, убитый рукою врага. Мне тайно приготовил смерть Эгист в заговоре с моей гнусной женой. Он убил меня в моем доме, на веселом пиру. И я, и верные мои товарищи были зарезаны, подобно тому как режут вепрей на пир, на роскошный обед или на свадьбу. Ты видел, как гибли в битве могучие герои — иной в одиночку, иной в гуще своих сограждан. Здесь же ты бы обмер от страха, пришел бы в трепет, увидя, как мы лежим между столами, уставленными яствами, на полу, дымящемся от нашей крови. Я услышал крики дочери Приама, юной Кассандры: Клитемнестра вонзала нож ей в грудь. Лежа на земле, полумертвый, я пытался дотянуться до ножа хладеющей рукой. Но Клитемнестра равнодушно отвернулась, не захотела закрыть мне мертвеющие глаза и уста. Нет ничего отвратительней и ненавистней бесстыдной жены, замыслившей подобное дело и погубившей мужа, данного ей богами. Я надеялся вернуться в отечество на радость детям и ближним, но злодейка кровавым убийством навлекла на себя позор и навек посрамила свой пол и даже всех непорочных жен[139].

Вот и все, что рассказывают о Кассандре обе поэмы. Позднейшие же греческие и римские авторы иначе рисуют образ Кассандры. Они изображают ее как прорицательницу, в чьи предсказания никто не верит.

По одной из поздних легенд, Кассандру наделил даром предвидения, влюбленный в нее Аполлон. Когда же царевна его отвергла, бог, уже не в силах отнять у нее дар, сделал так, что Кассандра, предвидя грядущие беды, не могла никого убедить прислушаться к ее предупреждениям. Напрасно пророчица умоляла Александра не ехать в Спарту и отказаться от бракосочетания с Еленой, а позднее, когда он уже привез красавицу в Трою, тщетно уговаривала его отдать ее мужу.

О горьком бессилии прорицательницы рассказывает польский поэт Я. Кохановский в поэме «Отказ греческим послам». Он вкладывает в уста Кассандры следующие слова:

Ах, зачем ты меня, Аполлон, напрасно терзаешь? Вещим духом меня одарил ты, но людям доверья К этим словам не внушил. И всегда говорю я на ветер. Все предсказанья мои у людей возбуждают не больше Веры, чем сказки иль сны, мечты мимолетной сознанья.

Перед мысленным взором Кассандры возникает картина гибели города:

Стражи, не спите! Уж ночь надвигается. Всюду опасность: Встанет великий огонь, такой высоты необычной, Что озарит, словно день, широкую эту окрестность, Завтра уже ничего нельзя будет видеть во мраке, И не надейся, отец, на помощь богов всемогущих, Жертвы напрасно б ты стал на алтарях приносить им! Следом бежит за тобой жестокого льва порожденье. Острые когти вонзит в тебя этот львенок свирепый, Кровью насытит твоей он сразу голодное горло.

Имеется в виду убийца Приама — Неоптолем, сын Ахилла.

Всех твоих сыновей перебьет. Дочерям же — неволя. Часть же их умертвят на могилах у греков. В угоду Мертвым. И матери их, так страшно детей потерявшей. Уж не рыдать суждено, а выть от безмолвного горя[140].

О том, что Неоптолем убил старого царя Трои у алтаря Зевса, уже говорили. Но что означают страшные слова прорицательницы о Гекубе: ей суждено выть, лишившись своих детей?

Гекуба и Гектор

К востоку от троянской земли, на реке Сангарий, обитал могущественный народ — фригийцы. В молодости Приам помог фригийцам в войне с мужененавистницами амазонками. Позднее их союз стал более прочным, потому что Приам взял в жены Гекубу, дочь фригийского царя. Когда на Илион напали ахейские войска, из Фригии прибыл вооруженный отряд под предводительством брата Гекубы, Азия (заметим, что это не тот Азий, который пал от руки Идоменея).

В «Илиаде» Гекуба фигурирует часто, и всегда — это мать, то тревожащаяся за жизнь своих сыновей, то оплакивающая их.

Вспомним: Гектор пришел с поля битвы в город — так ему посоветовал прорицатель Гелен, — разыскал мать и просил ее пойти с дарами в храм богини. Войдя в дом Приама, он встретил Гекубу, которая направлялась к своей дочери Лаодике. Взяв руку сына, царица спросила:

— Почему, сын мой, ты пришел сюда, оставив жестокую битву? Верно, ахейцы теснят рати троянцев? Может быть, они уже близко от городской стены, и ты хочешь, по велению сердца, воззвать с троянского замка к Зевсу? По подожди, мой Гектор, сейчас я вынесу чашу вина, чтобы мы могли совершил» возлияние Зевсу и другим божествам, а после ты и сам подкрепишься. Утомленному ратными подвигами мужу вино возвращает силы, а ты, мой сын, истомился, сражаясь за родной город.

Но Гектор возразил матери:

— Не неси мне вина, почтенная мать! Не то я потеряю силу и храбрость. Возливать же вино Зевсу неомытой рукой, молить его, когда я осквернен кровью и прахом, я не дерзну. Аты, о мать, иди с благородными тропиками в храм Афины, принеси дары. Может быть, богиня, услышав молитвы, помилует город, жен и невинных младенцев. Пусть она отразит от Трои храброго воина Диомеда.

После этого Гектор направился к Парису, которого не любил и всячески осуждал. Он сказал матери:

— Пусть он будет пожран землей, ибо он рожден на гибель Трои, Приаму и веем нам! Гели бы я увидел его сходящим в бездны Аида, сердце мое возрадовалось бы!

С этими словами Гектор ушел, чтобы уговорить Париса выйти на ратное поле.

Гекуба же повелела служительницам созвать благородных троянок, а сама вошла в горницу, где у нее хранились пышпоузорные ризы, привезенные Парисом из Силона. Гекуба выбрала лучшую, сиявшую, словно гнезда.

Когда они пришли в храм, двери перед ними открыла жена Антенора Феано; троянцы избрали ее жрицей Афины. Там троянки, воздев руки, стали молиться богине. А жрица Феано, возложив на колени лепокудрой Афины Паллады[141] ризу, обратилась к великой богине:

— Могучая защитница Трои, Паллада Афина! Сломай копье Диомеда и сделай гак, чтобы он сам пал на землю перед Скейской башней. Помилуй Трою, и жен, и невинных младенцев. А мы принесем жертву — двенадцать однолетних телят, не знавших ярма!

Но Афина отвергла молитву…[142]

Еще раз мы встречаемся с Гекубой в конце поэмы, в страшную минуту, когда все троянские воины, спасаясь от могучего Ахилла, спрятались за стенами Трои. Один только Гектор смело стоял перед Скейской башней. Напрасно отец молил его и, воздев руки к небу, рвал на себе седые волосы; тщетно рыдала мать, уговаривая сына войти в городские ворота и оттуда, из-за стены отражать нападения неистового Ахилла. Разорвав на себе платье и обнажив грудь, она заклинала его:

— Сын мой! Пожалей свою бедную мать. Этой грудью я успокаивала твой детский плач. Вспомни об этом и не стой один перед ужасным ахейцем. Если он одолеет тебя перед стенами Трои, ни я, ни твоя супруга Андромаха не сможем даже оплакать тебя. В стане ахейцев, далеко от нас свирепые псы тебя растерзают![143]

Мужественный Гектор не внял их мольбам. Мрачно вздохнув, он промолвил: «Стыд мне, когда я, как робкий, в ворота и стены укроюсь!»[144]

Гектор не послушался отца и мать, ибо такова была воля богов — пасть в этот день от руки Ахилла.

Однако при виде грозного, подобного богу Арею царя мирмидонян Гектор испугался и не мог больше оставаться на месте. Спасаясь от Ахилла, он трижды обежал город. Оба мчались вдоль стен, по колесничной дороге. Преследуя Гектора» Ахилл гнал его, как гонит пес по горам молодого оленя. И не могли герои — один уйти, другой догнать. Но когда они четвертый раз прибежали к Скамандру, к тому месту, где бьют два источника, теплый и холодный, Зевс взял золотые весы и бросил на них два жребия Смерти. Один жребий Ахилла, другой — сына Приама. Когда бог поднял весы, жребий Гектора перевесил и упал к Аиду. С этого момента Аполлон перестал ему помогать. Афина же спустилась с Олимпа, чтобы участвовать в битве героев. Богиня с сияющим взором явилась Ахиллу и ободрила его. А потом, уподобясь Деифобу, дочь Зевса устремилась к Гектору и стала голосом Деифоба коварно убеждать героя сразиться с Ахиллом:

— Брат мой! Жестоко преследует тебя Ахилл. Но остановимся, встретим бесстрашно могучего ахейца!

Гектор отвечал на это:

— О Деифоб! Я всегда любил тебя сильнее других моих братьев. А сейчас я почитаю тебя еще больше — видя меня одного в поле, ты ради меня отважился выйти из стен в то время, как другие остаются за ними.

И Гектор остановился — он поверил, что с этой минуты он не один в единоборстве с Ахиллом. Но мнимый Деифоб исчез. Так Афина коварно обманула героя.

Оба воителя сошлись. Гектор метнул копье, и оно, ударив в середину щита Ахилла, отлетело далеко в сторону. Другого копья у героя не было. Тогда Гектор громким голосом стал звать на помощь брата, Деифоба, прося у него новый дротик. Но Деифоб не отозвался, и Гектор понял все:

Горе! к смерти меня всемогущие боги призвали! Я помышлял, что со мною мой брат, Деифоб нестрашимый; Он же в стенах илионских: меня обольстила Паллада. Возле меня — лишь смерть! и уже не избыть мне ужасной![145]

Чувствуя, что гибель его близка, герой решил умереть со славой, сделать нечто великое, чтобы о нем не забыли потомки. Вынув из ножен огромный и тяжелый нож, что висел у него с левого бока, он бросился на Ахилла, как орел, который падает с неба, чтобы схватить нежного ягненка или пугливого зайца. Ахилл тоже бросился вперед и метнул смертоносное копье. Оно пронзило шею Гектора в том месте, куда не доходил медный панцирь. Герой упал на землю, а торжествующий Ахилл громко вскричал:

— Гектор, ты думал убить Патрокла и остаться в живых! Меня ты не боялся, потому что я не выходил на бранное поле. Глупец! Я, мститель, оставался около «ахейских кораблей. Я несравненно сильней, нежели ты! И вот я сокрушил тебя. Теперь тебя разорвут псы и птицы. Так ты будешь опозорен. А Патроклу ахейцы устроят пышные похороны.

Собрав последние силы, Гектор стал молить Своего убийцу:

— Заклинаю тебя жизнью и твоими родными! Не отдавай меня на растерзание мирмидонским псам. Требуй меди, золота, сколько желаешь. Мой отец и мать дадут за меня любой выкуп. Только отдай им мое тело, чтобы троянцы и троянки могли воздать мне последнюю честь и предать мое тело огню.

Мрачно взглянув на него, Ахилл ему отвечал:

— Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и просишь. Гнев мой так велик, что я сам охотно разорвал бы тебя на части и пожрал бы твое сырое тело. Вот какое зло ты мне причинил. Нет, никто из людей не отгонит от тебя жадных псов! Если и в десять, и в двадцать крат больше принесут богатых даров; если тебя самого на золото взвесит царь Приам, — и тогда твоя мать Гекуба не оплачет тебя на погребальном одре. Птицы и псы мирмидонские растерзают твой труп.

И тогда умирающий Гектор предсказал Ахиллу его судьбу:

— Я знаю тебя, я предчувствовал, что тебя не тронут мои моленья. В груди у тебя железное сердце. Но трепещи — за меня отомстят боги. Придет день, когда Парис и Аполлон повергнут тебя в Скейских воротах.

После этих слов мрачная смерть окутала Гектора. Душа его, отлетев, устремилась в Аид, жалуясь на свою долю, расставаясь с молодостью и силой[146].

Ахилл же замыслил гнусное дело. Своими руками он проколол ноги Гектора между пятками и щиколоткой и, продев ремни, привязал тело к колеснице. Став в колесницу, он погнал коней. Полетели послушные кони. Пыль поднялась над телом Гектора, прекрасная прежде голова сына Приама билась по земле, черные кудри растрепались. Так великий Зевс Олимпиец дал врагам опозорить героя на его родимой илионской земле![147]

Горько рыдала мать героя.

— Зачем мне жить, если остались одни лишь страданья! Я все потеряла вместе с тобой, сын мои. Ты был моей славой, надеждой жен и мужей троянских. Ты был их богом-хранителем и тебя отняла у нас смерть![148]

А потом, когда старый Приам задумал пойти к Ахиллу, чтобы выкупить тело сына, ею жена Гекуба, горько плача, молила его не делать этого.

— О горе! Видно ты потерял разум, которым славился в собственном царстве и у чужих пародов! Ты хочешь один идти к мирмидонским кораблям? Предстать перед человеком, убившим многих наших сыновей? Не железное ли у тебя сердце? Когда тебя увидит жестокий Ахилл, пощады тебе не будет. Он не пожалеет тебя. Лучше мы поплачем вдали от тела нашего сына. Видно, такую суровую долю выпряла нашему сыну Мойра[149]. Видно, суждено ему вдали от родных, на глазах у лютого врага быть съеденным псами. Гели бы я могла, я бы отомстила Ахиллу за то, что он сделал моему сыну. Впившись в грудь, я бы пожирала его внутренности. Нет, Гектор погиб не как трус. Он бился, как герой, не помышляя о бегстве, за илионских мужей и жен, за отечество[150].

Как ни молила Гекуба, она не смогла отговорить мужа от его опасного предприятия. Приам ночью отправился в лагерь ахейцев, а утром вернулся. Первой, как мы уже говорили, ого увидела Кассандра. Она же и возвестила всем, что старец возвращается с телом Гектора. А когда труп героя находился уже в городе, вначале над ним рыдала его жена Андромаха, а потом Гекуба.

— Гектор, ты самый любимый из моих детей! Тебя любили и всемогущие боги. Они и после твоей кончины пекутся о тебе. Многих сыновей отнял у меня Ахилл. Всех, кого он живыми взял в плен, он продал за моря — на Имброс, далекий Самос и туманный Лемнос. Но одолен тебя, сколько он не влачил тебя вокруг могилы своего любимца Патрокла, он его не воскресил. Ты ж покоишься у меня в доме, свежий и чистый, словно тебя сразил своей легкой стрелой сребролукий Аполлон[151].

Так убивалась бедная мать, но смерть Гектора была не последним ее несчастьем.

Гекуба и Поликсена

«Илиада» закапчивается описанием погребения Гектора. О судьбе троянцев после разрушения их славного города в поэме ничего не говорится. И «Одиссея», чье действие разворачивается спустя несколько лет после падения Трои, ничего не сообщает об участи Гекубы после гибели ее мужа и сыновей, и превращения священного Илиона в груду развалин. Горе Гекубы, потерявшей в жестокой войне детей и мужа, не раз привлекало поэтов. В произведениях послегомеровских авторов фигура несчастной матери, которая в поэме Гомера появляется лишь эпизодически, поднимается до трагических высот и становится символом горя и страданий всех матерей.

Афинянин Еврипид посвятил жене Приама одну из своих лучших трагедий — «Гекуба». Эта драма была поставлена около 420 года до н. э., в год, когда между Афинами и Спартой велась кровопролитная война, так называемая Пелопоннесская. Эта война, становившаяся все более жестокой и беспощадной, велась уже одиннадцать лет. Все эти годы афиняне и спартанцы осыпали друг друга оскорблениями и обвинениями — каждый народ считал, что ответственность за развязывание ужасной войны лежит на другом. А в это время матери оплакивали погибших сыновей, десятки городов лежала в руинах, люди были-угнаны в неволю и обращены в рабство.

Еврипид разработал в своей трагедии предания и мифы, не только не упоминаемые в «Илиаде», но и противоречащие тому, о чем сообщает гомеровская поэма.

Ознакомившись с содержанием трагедии «Гекуба», мы убеждаемся, какое неисчислимое богатство содержится в греческих легендах и преданиях, даже если они связаны с судьбой только одной героини. Говоря о мифах, посвященных Гекубе, мы коснемся и более общих вопросов.

Итак, в основу трагедии положен эпизод, последовавший за взятием Трои. Гекуба стала пленницей Агамемнона. Действие происходит на фракийском берегу Геллеспонта. На сцене — раскинувшийся на берегу моря лагерь ахейцев. Около одной из палаток появляется призрак молодого человека. Его слова и пролог к драме, и одновременно начало действия.

— Я пришел из страны мертвых, из царства Аида. Меня зовут Полидором. Я рожден Приамом и дочерью Киссея Гекубой. Когда к твердыням Илиона подошло ахейское войско, отец отправил меня из троянской земли в дом своего друга, фракийского царя Полиместора, в чьем владении находится полуостров Херсонес. Мне отец тайно дал немало золота, чтобы мне, если Илион падет, не знать нужды. Он потому услал меня из Трои, что я — самый младший и ни меча, ни тяжелых доспехов еще держать не мог детской рукой. Пока не пала Троя, Полиместор меня оберегал и лелеял, но как только Илион был разрушен, уничтожен отчий очаг и погибли Гектор и царь Приам, фракийский царь, возжаждав золота, меня, несчастного, лишил жизни и бросил в морскую пучину. С тех пор меня носят волны прилива и отлива. Нет у меня могилы, и никто не оплакал мою смерть. Но вот, покинув телесную оболочку, я третий день ношусь призраком у берегов Херсонеса. И столько же дней томится в Херсонесе увезенная из Трои моя мать. Потому что, возвращаясь из Трои, ахейцы остановили свои корабли у фракийских берегов и уже три дня они стоят здесь. Так случилось потому, что, поднявшись из могилы, Ахилл задержал ахейские корабли. Призрак героя потребовал от ахейцев, чтобы они принесли в жертву ему одну из пленниц, мою сестру Поликсену. Он ждет своей доли в дележе. И ждет не напрасно — его друзья принесут почившему желанную жертву. Еще сегодня моя сестра погибнет. А моя мать увидит сегодня трупы двух своих детей: труп моей несчастной сестры и мой. Мое тело морская волна прибьет к ногам рабыни. Я умолил, властителей подземных глубин, чтобы они позволили моей матери почтить мои останки могильной насыпью.

Так говорит призрак Полидора. Стоит поразмыслить над его рассказом.

«Илиада», как мы помним, весьма выразительно описывает смерть Полидора, убитого в сражении самим Ахиллом. Копье пронзило тело Полидора насквозь и, падая, он держал в руках свои внутренности. Драматург оставляет без внимания этот эпизод, точно так же как игнорирует сообщение поэмы о том, что матерью Полидора была не Гекуба, а одна из наложниц Приама, Лаотоя. (О том, что Полидор рожден Лаотоей, говорит его родной брат Ликаон в тот момент, когда он молит Ахилла даровать ему жизнь.) И в то же время, в полном согласии с «Илиадой», Еврипид утверждает, что Полидор — младший сын Приама. И еще одно расхождение: «Илиада» сообщает, что Гекуба была дочерью Диманта, фригийского царя, драматург же делает ее дочерью легендарного фракийского царя Киссея.

Расхождений много, но считать, что они возникли либо в результате недостаточной осведомленности, либо как плод фантазии Еврипида, не приходится. Поэт великолепно знал «Илиаду». Как и его зрители, он хорошо помнил содержание поэмы и то, что в ней говорится о Полидоре и Гекубе. Он, однако, посчитал, что для его трагедии больше подходит другой вариант мифа, распространенный, по всей вероятности, среди греческих колонистов на побережье Фракии. Поселившиеся в этом районе греки, как это обычно бывает, хотели прославить свое прошлое и с этой целью, продолжили цикл повествований о великой Троянской войне, создав свою версию.

Позднейшие античные ученые весьма серьезно отнеслись к этим легендам и упорно ломали себе головы, стараясь согласовать между собой противоречивые данные и версии. Вопрос о том, кого же на самом деле следует считать матерью Гекубы, занимал многих филологов и историков. Император Тиберий со всей серьезностью требовал от ученых ответа на вопрос: как звали мать Гекубы?

Но вернемся к рассказу Полидора. Юноша говорит о смерти, грозящей Поликсене: его сестра должна погибнуть, потому что этого требует тень Ахилла. Друзья выполнят его просьбу и обагрят могильный холм человеческой кровью.

Но вот что любопытно: в «Илиаде» у Приама и Гекубы нет дочери по имени Поликсена. Однако фигура Поликсены и история ее трагической гибели не придумана Еврипидом. В VII веке до н. э. появилась поэма «Разрушение Трои», где описывались последние часы города и судьба семьи Приама. Последняя фраза этой поэмы, известной нам только в позднейшем изложении, звучит так: «Ахейцы после сожжения города убивают Поликсену как жертву над могилой Ахилла».

Разукрашенная фантазией многих поколений поэтов легенда о Поликсене с годами разрослась и пополнилась красочными подробностями. Задумавшись над вопросом, почему девушку постигла такая участь, античные авторы отвечали: по-видимому, этого потребовал из могилы сам Ахилл. Однако почему он выбрал Поликсену, а не какую-нибудь другую дочь Приама? Для объяснения этого была создана романтическая легенда.

Ахилл любил Поликсену. Желая получить ее руку, он готов даже бросить ахейцев и вернуться на родину. Более того, он не прочь перейти на сторону троянцев! В храме Аполлона Ахиллу предстояло беседовать с Приамом, но спрятавшийся за статуей бога Александр предательски убил героя выпущенной из лука стрелой.

Вот, оказывается, как обстояло дело! Но это еще не все! Читатель того времени мог полюбопытствовать — где и когда Ахиллу удалось увидеть Поликсену и воспылать к ней страстью? Ведь шла война! И на этот вопрос поэты сумели ответить, правда, каждый по-своему. Согласно одной легенде, Поликсена однажды сопровождала своего брата Троила, вышедшего в поле напоить коней. Там их и увидел Ахилл. Троил пытался спастись бегством, но греческий герой настиг его и убил. Поликсене удалось бежать, однако этой короткой встречи оказалось достаточно, чтобы возбудить в сердце грозного воина пылкую любовь. Согласно другой — Ахилл впервые увидел Поликсену в более драматический момент, когда она вместе со своим отцом и Андромахой пришла в шатер Ахилла, чтобы умолять его выдать труп Гектора. Эта версия совершенно расходится с «Илиадой», где четко сказано, что Приам пошел в лагерь ахейцев один.

Ограничимся пересказом этих двух легенд. О судьбе Поликсены повествуют многие произведения античной литературы, но самое выразительное и поэтичное описание ее последних минут содержится в трагедии Еврипида.

Все произошло так, как предсказала тень Полидора. Страшную весть матери и дочери принес Одиссей:

О женщина, решение дружины И приговор ты, верно, знаешь наш. На всякий случай вот он: рати греков Угодно, чтоб рожденная тобой Царевна Поликсена на вершине Ахиллова кургана умерла, Заколота ножом[152].

Напрасны были мольбы о милосердии, тщетно рыдала Гекуба, просившая не отнимать у нее дочь, ее последнюю отраду.

Поликсена же не столько горевала о себе, сколько оплакивала страдания матери. Для гордой царевны смерть была избавлением от рабства.

Рабыня я… Одно уж это имя, Которое йоту я, ненавистно: В нем спит желанье смерти… Уводи же и кончите со мною, Одиссей[153].

О том, как стоически Поликсена приняла смерть на могиле Ахилла, рассказывает глашатай Талфибий:

— Громада сил ахейских у холма Ахиллова, где дочь твою для жертвы Готовили, блистала полнотою. Нелидов сын, касаяся руки Царевниной, на холм ее поставил. Я, как тебя, теперь их видел. Шли И юноши отборные за ними, Чтоб твоего детеныша держать В минуту содроганий. Следом кубок Из золота литой и полный царь, Обеими руками взяв сначала, Потом одной возносит и отцу Готовится свершить он возлиянье. Он знаком мне велит призвать народ К молчанию, а я, в ряды вмешавшись, Так говорю: «Молчание… молчи,  Ахейский люд. Молчите все.» Толпа Застыла, как под штилем. Зазвучали Слова Неоптолема: «О Пелид. О мой отец, те чары, что приводят К нам мертвецов, ты не отринь. Явись Ты девичьей напиться крови чистой; То войска дар и сына. Ты ж за это Открой дорогу кораблям, узду От них вручи ахейцам, чтобы легок Наш был возврат и всем увидеть дом!» Так вот слова его. А войско кликом Венчало их Гут, взявшись за эфес, Царь меч извлек сияющий. А свите Отборной он кивает, чтоб схватила Она юницу. Ею царский знак Уловлен был, и речь ее ответом Была к толпе: «Вы, Аргоса сыны, Что город мой разрушили! Своею я умираю волей. Пусть никто Меня не держит. Я подставлю горло Без трепета. Но дайте умереть Свободною, богами заклинаю, Как и была свободна я. Сойти Рабынею к теням царевне стыдно». И смутный гул покрыл слова. А царь Агамемнон сказал: «Освободите». И, царское принявши слово, дочь Приамова — от самого плеча И по пояс свой пеплос разорвала, Являя грудь прекрасней изваянной. Потом, к земле склонив колено, так Сказала нам она отважно: «Вот, О юноша, вот — грудь моя, коль хочешь Разить ее, ударь; а если шеи Возжаждал нож, — мое открыто горло». И, жалостью объят, Неоптолем, Невольной волей движимый, дыханью Ударом быстрым пресекает путь. Потоком кровь из раны льется. Дева ж — Последний луч — старается упасть Пристойно и скрывает, умирая, То, что должно быть тайной для мужей[154].

Когда Еврипид писал о смерти Поликсены, прошло уже много веков с тех пор, как в Элладе не приносили ни богам, ни простым усопшим человеческие жертвы. Но в те времена, когда шла Троянская война и создавались древнейшие песни «Илиады», было иначе. Тогда, сжигая на костре труп, покойному давали с собой в могилу многое из того, чем он дорожил при жизни, и что, по тогдашним представлениям, могло бы ему пригодиться в подземном царстве. Во время погребения друга Ахилла Патрокла было зарезано много овец и волов, сам Ахилл бросил в погребальный костер четырех коней и двух любимых собак своего друга, а позднее убил двенадцать юных троянцев, схваченных в битве. Что же касается принесения в жертву юной девушки, то подобный эпизод уже имел место во время Троянского похода.

За десять лет до начала осады Трои, когда ахейский флот собрался в беотийской гавани Авлиде, на алтарь Артемиды была принесена в жертву дочь Агамемнона Ифигения. Это сделали для того, чтобы умилостивить владычицу лесов и животных, разгневавшуюся на Агамемнона, который застрелил ее лань (по другому мифу, Агамемнон хвастал тем, что он будто бы лучший охотник, чем богиня). Артемида послала неблагоприятные ветры, задержавшие флот ахейцев в Авлиде.

О смерти Поликсены рассказывает первая часть трагедии. Затем начинается вторая часть. Служанки отправляются на берег моря, чтобы омыть тело Поликсены, внезапно одна из рабынь возвращается, неся на руках труп Полидора. Волны выбросили его на песок у самых ног рабыни. Несчастная мать припоминает мрачный сон, из которого она узнала, что убийцей ее сына является Полиместор. С разрешения Агамемнона служанки идут в лагерь ахейцев и вызывают Полиместора с детьми к бывшей троянской царице. С помощью троянских пленниц Гекуба совершает страшную месть: женщины на глазах у отца убивают двух сыновей Полиместора, а потом вырывают у него глаза.

Трагедия заканчивается удивительным пророчеством. Обезумевший от боли и ненависти Полиместор предрекает, что Гекуба станет «огненной собакой», а ее могилу назовут «Курганом псицы». Еврипид здесь основывает свой рассказ на мифе, по которому несчастная женщина превратилась в собаку. Но и в этом случае, как во многих других, существовали варианты мифа. По одному — это превращение произошло на корабле, отвозившем Гекубу в Элладу; по-другому — в тот момент, когда Гекуба бежала от друзей Полиместора, жаждавших отомстить за фракийского царя. Есть еще третий вариант: возмущенные жестоким поступком Гекубы, ахейцы забросали ее камнями.

Один из курганов на Херсонесском полуострове долгое время действительно называли «Курганом псицы»[155].

В наше время миф о превращении несчастной матери в собаку кажется странным. Но в истории греческой религии он имеет свое обоснование. Древние давно обратили внимание на сходство имен «Гекуба» и «Геката».

Геката — таинственная владычица ночи, лунное божество, покровительница волшебства, повелительница злых демонов. Ее культ пришел в Грецию из Малой Азин. Чаще всего в жертву этой богине приносили собаку. И миф о превращении Гекубы в собаку следует считать поздней и искусственной попыткой объяснить обычай, в соответствии с которым в честь Гекаты, отождествленной с Гекубой, приносили в жертву собак.

Книга седьмая Эней

Список союзников Приама

Троя не могла бы долгое время сопротивляться натиску столь большого ахейскою войска, если бы не помощь союзников, близких и неблизких соседей троянского царства. Союзники пришли на помощь городу на Скамандре, но разным причинам. Одних связывало с семьей Приама кровное родство, других влекли приключения, а третьи справедливо считали, что защита Трои — общее дело всех обитающих в этой части Малой Азии народов, потому что, захватив Илион, ахейцы могут устремиться и против них.

В конце второй песни «Илиады», сразу после «Каталога кораблей», поэт приводит список вождей и народов, выступивших на стороне троянцев[156]. Сразу бросается в глаза краткость этого списка, в особенности по сравнению с длинным перечнем прибывших под Трою кораблей. Может быть, таким было реальное соотношение сил — огромному ахейскому войску противостоял малочисленный отряд троянцев и их союзников? При чтении поэмы становится ясно, что это не так и что силы обеих сторон численно были более или менее равны. Заметим, кстати, что число фигурирующих при описании сражений имен троянцев и их союзников преобладает над ахейскими. Отчасти это можно объяснить тем, что, согласно «Илиаде», в битвах погибало больше защитников Трон, чем ее врагов. Но наиболее убедительным доказательством того, что союзников действительно было много, являются слова Агамемнона. В той же второй песне «Илиады» Агамемнон говорит, обращаясь к своему войску:

— Друзья, данайские герои, слуги Арея! Жестоко обманул меня и ослепил сын Кроноса Зевс! Вначале мне было от него знамение, что я вернусь на родину победителем Трои. Ныне же он велит мне бежать в Аргос, погубив столько парода! Без сомнения, так угодно всемогущему богу, который уже сокрушил много городов и еще сокрушит. Могущество Зевса беспредельно. Нам же предстоит позор перед потомками. Такая великая рать и такой многочисленный народ, как ахейцы, вели бесплодную войну с меньшей ратью врагов. Если бы пожелали граждане Трои и ахейцы, заключив мир, подсчитать, сколько воинов сражается на той и другой стороне, тогда собрались бы все троянцы, сколько их в городе, и все ахейцы. Ахейцы разделились бы на десятки и взяли б на каждый десяток виночерпия-троянца — многим десяткам не хватило бы виночерпиев. Так ахейцы превосходят числом живущих в городе троянцев. Но у них много храбрых друзей, копьеносцев, прибывших из многих городов. Они-то и не дают мне взять город, разрушить враждебную, пышно устроенную Трою, как пи жажду я этого[157].

Судя, по этим словам, Агамемнона, разница между двумя расположенными рядом перечнями (перечнем кораблей и списком союзников) не должна быть большой. На самом деле это не так. Список союзников поразительно краток, а кроме того, содержит данные, противоречащие тому, о чем сообщается в других песнях поэмы. Представим некоторые расхождения в виде таблицы.

Разумеется, создавая искусственные и произвольные построения, можно каким-то образом примирить эти противоречия. В недавнее время этим занялся английский ученый Д. Пейдж[158]. Опираясь на труды многочисленных предшественников, он пришел к таким выводам.

«Илиада» часто оставляет без внимания информацию, содержащуюся в списке троянцев и их союзников, а иногда даже противоречит им. Список союзников, следовательно, составлен человеком, плохо знавшим поэму. И наоборот — человек, знакомый со списком союзников, не мог бы так небрежно отнестись к заключенной в нем информации. Это значит, что список троянских союзников — такой же чужеродный элемент в «Илиаде», как и предшествующий ему перечень ахейских кораблей. «Каталог кораблей», как мы уже говорили, возник в древнейшие времена, он является осколком микенской поэзии и в составе поэмы мумифицировался, подобно мелким живым существам, застывшим в янтаре. Без сомнения, так же обстоит дело со списком союзников.

О том, что список троянских союзников возник в глубочайшей древности, свидетельствует еще одно соображение, приведенное в числе других доказательств Пейджем. Дело в том, что в нем фигурируют названия местностей, которые в период создания «Илиады» были уже неизвестны. Что же касается краткости, то она объясняется скорее всего тем, что микенские поэты не слишком хорошо знали далекие страны. Список союзников, по всей вероятности, был частью древнейших сказаний о каком-то походе ахейцев против народов, живших на берегах Геллеспонта, не исключено, что против Трои. Позднее, по прошествии веков, перечисление противников, с которыми пришлось столкнуться ахейцам, было включено в «Илиаду». Рассказ же о союзниках Трои в других песнях «Илиады» опирался на другие источники. Отсюда — расхождения между перечнем троянских союзников и другими песнями.

Изложив предварительные соображения, попробуем разобраться — кто были вернейшими союзниками Приама и достаточно ли мужественно они сражались.

Дарданы

Мы уже говорили о том, что ближайшими родственниками и соседями троянцев были дарданы, жившие, вероятно, южнее и восточнее горы Иды. Мы помним так же, что Эней, излагавший перед поединком с. Ахиллом свою родословную, возводил себя и род Приама к общему предку — Дардану. Между обоими племенами, по-видимому, существовали прочные связи — недаром ведь в «Илиаде» при обращении к защитникам города многократно повторяется формула: «Слушайте меня, троянцы, дарданы и союзники!»

Видимо, этот народ был близок жителям Трои, коль скоро его, выделяя среди других союзников, называют особо и ставят на второе место после троянцев.

Дарданы заслуживают внимания еще и потому, что это этническое наименование засвидетельствовано в надписи, составленной по приказу египетского фараона, хорошо известного даже людям, специально не занимающимся историей. Этот фараон — Рамсес II.

Рамсес II царствовал долго — с 1301 по 1235 год до н. э. При нем построен знаменитый скальный храм в Южном Египте, в Абу-Симбеле. Сооружение Асуанской плотины привело к подъему уровня воды в Ниле, и территория, где стоял храм, оказалась под водой. Для спасения этого древнейшего памятника, хоть его и нельзя считать архитектурным шедевром, храм разрезали на огромные скальные блоки, перенесли на высокое место и реконструировали. Это был тяжелый и дорогостоящий груд. Чего стоило только перебазировать двадцатиметровые статуи Рамсеса, с четырех сторон охранявшие вход в храм!

На стенах этого храма — а надо сказать, что не только Рамсес II, но и многие другие египетские фараоны увлекались строительством монументальных сооружений, — сохранились рисунки и иероглифические надписи, прославлявшие блистательные победы фараона. Надписи сообщают, например, о том, как под Кадешем, в Сирии. Рамсес II благодаря своей храбрости и помощи бога Амона разгромил две тысячи вражеских колесниц и огромное число пехотинцев. В действительности все, конечно, было иначе, чем представлено в официальной торжественной надписи. В битве под Кадешем фараон оказал сопротивление многочисленным силам неприятеля, но отнюдь не разгромил его. Как сообщают нам источники, он не смог ни уничтожить хеттов, ни взять Кадеш.

Любопытно, однако, выяснить, с каким неприятелем сражался Рамсес II в далекой Сирии? Какие народы входили в состав хеттского войска? Описание хеттской коалиции находим в одной из египетских надписей: «А мерзопакостный повергнутый правитель хеттов пришел, после того как он собрал все чужеземные страны, начиная с конца моря вплоть до страны хеттов, которые пришли все: Нахарина, Ирчу, Дердин, Кешкеш, Мес, Педас, Ирун, Керкеш, Лек, Кеджуден, Керкемиш, Икреч, вся страна Негеч, Мешнеч, Кадеш. Не оставил он ни одной чужеземной страны, а привел их все (как одну) издалека… Они покрыли горы и долины, и были они подобны саранче по множеству»[159].

Хетты представляли собой в ту пору великую силу. Основной костяк их государства находился в центральной и восточной частях полуострова Малая Азия. Царская резиденция — Хаттуса — располагалась приблизительно в ста километрах к востоку от столицы современной Турции Анкары В начале нашего столетия в руинах дворца в Хаттусе был обнаружен богатейший государственный архив: тысячи глиняных табличек, заполненных клинописными знаками. Клинопись хетты позаимствовали у вавилонян. В архиве преобладают тексты религиозного содержания, юридические документы, хроники, переписка и договоры с правителями соседних государств. В то далекое время трактаты и соглашения составлялись так же часто, как сейчас, и так же теряли силу при изменении политической ситуации. Заметим, кстати, что до нас дошли сообщения хеттов о войнах с Египтом из-за Сирии. Если верить этим сообщениям, хетты одерживали победы во всех сражениях. Как бы то ни было, в конце концов обе стороны заключили компромиссный мирный договор. Это произошло спустя шесть лет после битвы под Кадешем, то есть в 1280 году до н. э.

Как египетские, так и хеттские документы единогласно свидетельствуют о том, что хеттское войско было многоязычно. Объяснить этот факт не представляет труда, согласно традиционной политике хетты заключали соглашения с соседними государствами, которые окружали хеттскую державу, образуя защитное кольцо. В приводившемся отрывке из надписи Рамсеса II фигурируют наименования малоазиатских племен; часть из них мы можем идентифицировать: Мес — это, безусловно, мисийцы, Лук — ликийцы, Педас — писиды. Что же касается Дердни, то вопрос о них не вызывает сомнений — ими могли быть только известные по Гомеру соседи и родственники троянцев дарданы. Таким образом, в антиегипетскую коалицию, предводительствуемую хеттами, входил народ, живший у подножия горы Ида. Мнения ученых по этому вопросу совпадают. Однако ряд исследователей смущает один-факт: почему в хеттских архивах в Хаттусе нет упоминания о дарданах? Случайно ли это? По этому поводу можно сказать следующее: прежде всего сохранилась лишь часть документов из архива в Хаттусе, да и те обработаны не полностью. А главное — надо учесть и то, что политические контакты хеттов с дарданами были кратковременны и носили спорадический характер. Представляется бесспорным, что владычество хеттов никогда не простиралось до западных оконечностей Азии и не распространялось на территории, расположенные на берегах Геллеспонта. Незначительны были и культурные связи. Об этом убедительнейшим образом свидетельствует археологический материал. При этом, однако, не исключено, что периодически имели место кратковременные контакты, происходили столкновения и заключались политические договоры. Если предположить, что в хеттском войске, находившемся в Сирии в начале XIII века до н. э., служили дарданы, почему бы не допустить, что правители Хаттусы в тот период поддерживали какие-то отношения со столь близким дарданам городом, богатой и славной Троей.

Здесь мы подходим к сложной проблеме, остающейся предметом дискуссий, но вместе е тем чрезвычайно интересной. Сражавшийся против Рамсеса II в Сирии хеттский правитель, под чьим предводительством находились также отряды дарданов, носил имя Муваталли. Годы его царствования — 1315–1285 годы до н. э. Еще до сирийского похода Муваталли заключил договор о дружбе с Алакшандушем, правителем страны Вилуса. Текст этого договора, местами сильно поврежденный, сохранился в хаттусском архиве. Одна из причин, побудившая обе стороны заключить трактат о дружбе и взаимной помощи, — опасность со стороны государства Арцава. В тексте договора это государство упоминается часто, притом всегда с неприкрытой враждебностью. Из других источников известно, что Арцава находилось в западной части Малой Азии. Видимо, в тех же краях следовало искать и Вилусу.

При чтении этих строк читатель может догадаться, что Алакшандуш и Александр — это разные фонетические варианты одного имени. Но что такое Вилуса? Здесь приходит на помощь лингвистика. Давно установлено, что «Илиос» первоначально звучало как «Вилиос». Позднее согласный «в» в начале слова исчез, что было закономерно для греческого языка. Различие форм «Вилиос» и «Вилуса» объясняется, по-видимому, вариантами произношения и транскрипции в языке и на письме двух народов — греков и хеттов. Подобные явления наблюдаются нередко. Достаточно проследить трансформации, каким подверглось латинское название столицы Римской империи «Рома» в европейских языках (Рим, Жим, Ром).

Но это еще не все. В другом, значительно более раннем хеттском документе имеется перечень городов государства Асува, включавшего большую часть западной Малой Азии. В северной части этого государства, вблизи Геллеспонта находились две уже знакомые нам местности — Вилуса и Тауриса, расположенные неподалеку друг от друга. Вполне возможно, что «Тауриса» — это искаженная форма, восходящая к слову «Троя».

Отправляясь в сирийский поход, хеттский царь непременно должен был заключить мирный договор с правителем Троады — для обеспечения безопасности западных границ своего государства. Обеим договаривающимся сторонам грозил общий враг — Арцава. О том, что именно таков был смысл договора, свидетельствует ряд пунктов. В качестве примера приведем один из отрывков. Стиль документа неуклюжий, однако не лишен образности и выразительности. Любопытно, что хеттский царь именует себя «Солнцем». Вот этот текст: «Если услышишь какие-либо слухи о смутах: о том, что кто-то устраивает беспорядки в краю реки Шеха или в стране Арцава, — если услышишь и не напишешь о том Солнцу или будешь равнодушен и скажешь так: Пусть происходит это зло! — это будет с твоей стороны нарушением присяги.

Поэтому если услышишь о таком деле, преданно напиши о нем заблаговременно Солнцу. И услышав о таком деле, не будь равнодушен, и не колеблись в верности, и не знайся с такими людьми! Ибо тот, кто является врагом Солнца, должен быть и твоим врагом. Если ты, Алакшаидуш, услышишь о таком деле, а будешь равнодушен и вступишь в сговор с таким человеком, то поведешь себя плохо по отношению к твоим обещаниям, и они будут постоянно тебя преследовать.

А что до посылки войска и колесниц, договор постановляет следующее: когда я, Солнце, выйду в поле из тех мест, из Каркиша, Лукка или Варшиялла, то выйдешь и ты у моего бока с твоими пехотинцами и колесницами. А также когда я вышлю своего предводителя, чтобы он вел войну, то и ты всякий раз выйдешь у его бока в поле»[160].

До нас дошло много подобных обстоятельных договоров. В них предусматриваются самые разные возможности и ситуации. Но хеттский царь всегда выступает как сильнейшая и повелевающая сторона.

Конечно, у нас нет достаточных оснований, чтобы отождествлять Александра (Алакшандуша), заключившего договор с царем Муваталли, с тем Александром — Парисом, о котором рассказывают мифы и гомеровская поэма. Однако на основе хеттских документов мы можем утверждать, что имя «Александр» имело большое распространение в семье правителей Трон в тот период, когда троянский поход ахейцев был уже не за горами.

Конечно, было бы неплохо, если бы в хеттских архивах сохранились хоть косвенные намеки на этот великий поход. Но в тот период, когда, согласно традиции, над Троей сгущались тучи, то есть в XIII веке до н. э., хеттское государство оказалось в тяжелейшем положении. Хеттам приходилось бороться с могущественными враждебными коалициями и нашествиями варварских племен, в результате чего хеттское царство, некогда простиравшееся до владений фараонов, оказалось стертым с лица земли. От дворца в Хаттусе остались одни руины. К счастью для потомков, завоеватели не обратили внимания на невзрачные глиняные таблички, испещренные мелкими диковинными значками. Благодаря этому под грудами щебня и земли до наших дней сохранились слова договоров, которые царь-Солнце заключал с Алакшандушем.

В хеттских архивах встречаются таинственные упоминания о народе и стране Аххиява, лежащей где-то на западе. Контакты с Аххиявой носили непостоянный характер — временами отношения бывали дружественными, а порой враждебными. Спор о том, что скрывается за названием «Аххиява», ведется уже более шестидесяти лет. В настоящее время преобладает мнение, что Аххиява — это страна ахейцев, творцов и носителей микенской культуры, героев эпопеи Гомера. Однако о ком говорят хеттские документы — то ли об ахейцах из-за моря, то есть из собственно Эллады, то ли о неизвестном нам царстве, а может быть, и вообще, о некоей этнической группе, жившей где-то на побережье Азии или на одном из соседних островов, возможно, на Родосе — установить не удалось.

Так, родственники и союзники троянцев дарданы увели нас далеко — сначала в Сирию, затем в Абу-Симбел и наконец в Хатуссу, в руинах которой обнаружены бесценные архивы. А теперь вернемся к самим дарданам и познакомимся ближе с их вождем.

Эней и Афродита

Мы помним, чем закончился поединок Менелая с Александром: когда первый был уже близок к победе и, ухватившись за шлем своего противника, тащил его к ахейским кораблям, Афродита сделала так, что ремень на подбородке Александра оборвался и в руках спартанского царя остался пустой шлем. Самого же Александра богиня, окутав мглой, перенесла в Трою, в супружескую опочивальню, куда вскоре пришла Елена.

Тем временем Менелай в бешенстве искал на поле брани противника, похитителя своей жены. Когда он кружил по полю, его внезапно ранила стрела, пущенная союзником троянцев Пандаром, прибывшим из далекой Ликии. Спрятавшись за щитами своих друзей, Пандар ранил Менелая. Рана оказалась нетяжелой, но это было предательским нарушением клятвы, принесенной перед поединком двумя царями, Агамемноном и Приамом. Правда, вина Пандара не была слишком велика — он совершил свой поступок по наущению Афины. Ненавидя троянцев, богиня жаждала, чтобы война тянулась как можно дольше, до тех пор, пока Троя не будет окончательно разрушена.

И получилось так, как хотела богиня. Стрела Пандара послужила началом нового сражения, во время которого больше всех отличился Диомед. Пандар горел желанием убить ахейского героя, но ему удалось только ранить его стрелой в руку. Раздосадованный ликиец, знаменитый лучник, начал сетовать на свою неудачу и жаловаться находившемуся рядом с ним дарданскому царю Энею:

— Я уже думал, что поверг своего врага. Ан нет, видно, бог отвел от него мою стрелу. Без сомнения, это сделал разгневанный бог. Нет здесь со мной коней, нет для сражения колесницы. В доме моего отца Ликаона у меня одиннадцать колесниц, новых, недавно отделанных, покрытых прекрасными тканями. И рядом с каждой стоят кони, которые едят полбу и белый ячмень. Нет, не напрасно мне в родительском доме наказывал отец, воинственный старец Ликаон, когда я уходил на брань: выйти на бой во главе троянцев на конях, в колеснице. Я не послушал отца. Я хотел пощадить коней, я боялся, что в стенах города они будут нуждаться в пище, а ведь они привыкли к прекрасной еде. Поэтому я оставил коней и отправился к Илиону пешком, твердо надеясь на свой лук. Но оказалось, что мой лук мне не помощник. Уже двух знаменитых воинов я ранил своими стрелами, Диомеда и Менелая. Но того и другого лишь ранил, пролил их светлую кровь и озлобил еще больше. В злую годину, как видно, я снял со столба свой лук и пернатые стрелы, чтобы отправиться в Трою на помощь Гектору. Нели я вернусь на родину и увижу своими глазами родную землю, жену и отчий дом, я этот лук и стрелы брошу в пламень, изломав его в щепы: он был мне бесполезным спутником. Если я так не сделаю, пусть мне иноземец тогда же голову отрубит[161].

А лук у Пандара был великолепный. «Илиада» рассказывает, что его подарил герою сам Аполлон. (Об этом говорится в списке союзников.) В другой песне, правда, сообщается, что Пандар приобрел его иначе.

Однажды на охоте, сидя в засаде, Пандар приметил быстроскачущую дикую серну. Охотник выстрелил и попал серне в грудь. Он повалил животное на камень и отсек рога, которые имели в длину шестнадцать ладоней. Искусно обработав их, знаменитый мастер сделал из них лук, почистил его и покрыл золотом[162].

Это описание лука Пандара, разумеется, не следует воспринимать буквально. Лук не мог быть сделан целиком из рогов серны. Для того чтобы он гнулся и пружинил, необходимо добавить другие материалы: дерево и сухожилия. Экземпляры таких луков, изготовленных в древности, сохранились на территории Ближнего Востока. Часто встречаются и их изображения на рисунках, рельефах, картинах. В ряде стран Азии подобными луками пользовались еще сравнительно недавно.

Вот что ответил Эней на жалобы Пандара:

— Не говори так, любезный Пандар! Шествуй ко мне, на мою колесницу. Увидишь, каковы мои кони, как быстро они умеют летать и в погоне, и в бегстве. Если бог снова дарует победу знаменитому воину Диомеду, кони быстро унесут нас в город. Возьми в руки бич и вожжи, а я сойду с колесницы, чтобы сразиться с врагом. Или ты иди навстречу врагу, а я займусь конями.

Ему ответил Пандар:

— Ты сам держи бразды и правь своими конями. Они лучше послушают привычного возницу, если нам придется бежать от Диомеда. Если же я ими буду править, они, не слыша знакомого окрика, неохотно нас понесут, а тем временем нагрянет дерзновенный Диомед, умертвит нас обоих, а коней похитит. Поэтому ты, сын Анхиса, управляй конями, я же встречу врага острою пикой.

Так они сговорились и, встав рядом в колеснице, пустили коней вскачь навстречу Диомеду.

Издалека их увидел возница Диомеда Сфенел. Испугавшись, он обратился к Диомеду:

— Храбрый Диомед! Я вижу могучих мужей, которые устремляются к нам, чтобы сразиться с тобой. Мощь обоих неизмерима: первый — знаменитый стрелец Пандар, второй — Эней Стань в колесницу, и мы помчимся назад. Уклонимся от боя, не бросайся впереди всех. Не то ты погубишь свою молодую жизнь!

Диомед взглянул на него грозно:

— Смолкни, ни слова о бегстве! Ты меня не уговоришь. Нет. не по мне отступать или скрываться. У меня еще есть сила. Я не взойду на колесницу, а пойду против них пешим Афина не велит мне страшиться. Они от нас не уйдут, обратно из битвы быстрые кони их не вынесут. Но тебе я говорю, и ты это запомни: если боги даруют мне славу, и я поражу обоих, ты удержи собственных коней здесь, привяжи их к колеснице, а сам хватай энеевых коней и гони их к лагерю храбрых данайцев. Это те кони, которых Зевс дал Тросу за его сына, юного Ганимеда. Кони эти превосходнее всех под луной и солнцем. Анхис втайне от царя Лаомедонта подослал в стадо своих кобылиц, и у него родилось шесть коней этой породы. Оставив четырех себе, двух он отдал Энею. Похитив этих коней, мы стяжаем себе великую славу.

Пандар первый метнул копье в Диомеда. Копье пробило щит и ударилось в броню. Радуясь, Пандар воскликнул:

— Ты ранен в пах, я пробил твое тело насквозь. Недолго ты будешь страдать. Наконец ты даровал мне славу!

Но благородный Диомед, не испугавшись, ответил:

— Ты обманут, я не ранен. Но один из нас ляжет здесь и насытит своей кровью Арея.

Сказав так, он бросил копье, которое Афина направила Пандару в нос. Копье пробило белые зубы, отсекло язык н, пройдя насквозь, вышло у подбородка. Пандар рухнул с колесницы, загремели на нем доспехи, дрогнули Тросовы кони. И вышли из героя и душа, и крепость.

Эней поспешил соскочить на землю со щитом и огромной пикой, боясь, что ахейцы похитят труп Пандара. Как лев, гордый своим могуществом, он ходил около трупа, держа перед собой копье и круговидный щит. Он ютов был выпустить дух из каждого, кто посмеет приблизиться. Крик его был ужасен. Диомед взял в руки камень, какой не подняли бы и два человека, и, размахнувшись, бросил его и поразил Энея в бедро. Камень размозжил кость, порвал сухожилия и содрал кожу. Раненый герой упал на колено и уперся могучей рукой в землю. Тут черная ночь покрыла ему глаза. Так и погиб бы Эней, предводитель троянцев, если бы не увидела его мать Афродита, родившая его от юного пастуха Анхиса. Обняв белыми руками милого сына, богиня распростерла над ним свой покров, скрыв его от вражеских стрел, чтобы какой-нибудь данайский конник не пронзил его грудь и не исторг душу. Афродита вынесла любимого сына из боя.

Той порою Сфенел, не забывший наставлений Диомеда, привязав своих копей, бросился на пышногривых коней Энея и, отогнав от троянцев, привел их к дружинам ахейцев и отдал своему другу Деипилу. А потом помчался на своей колеснице за Диомедом.

Диомед же преследовал Афродиту. Он знал, что она не принадлежит к числу могущественных богинь, тех, которые, как Энио или Афина, принимают участие в войнах и битвах. Догнав богиню, Диомед бросил копье и попал в нежную руку у кисти. Пройдя сквозь благовонный покров, сотканный богине самими Харитами[163], копье поцарапало ее кожу на ладони, около пальцев. Потекла бессмертная кровь Афродиты, влага, что струится в жилах счастливых небожителей, которые не едят хлеба и не льют вина. Громко вскрикнув, богиня выпустила из рук сына. Но его тут же покрыл черным облаком Аполлон — чтобы какой-нибудь ахейский конник не пронзил ему копьем грудь и не исторг душу — и унес с поля.

Диомед же грозно закричал на богиню:

— Скройся, Зевсова дочь! Уйди из боя! Не довольно тебе, что ты обольщаешь слабых женщин? Если ты посмеешь впредь вмешиваться, я сделаю так, что тебя будет охватывать ужас, лишь ты услышишь отголоски боя.

Так сказал гордый Диомед, а богиня уходила опечаленная и страдающая от боли. Но тут появилась Ирида[164] и вывела теряющую сознание богиню из толпы. Вскоре Афродита увидела Арея, сидевшего на краю поля битвы. Его копье и бессмертные кони были покрыты мраком. Упав на колени, Афродита молила дать ей златосбруйных коней:

— Милый мои брат! Помоги мне, дай коней с колесницей, чтобы они домчали меня до Олимпа, где живут безмятежные боги. Меня страшно мучит рана, которую нанес мне Диомед, готовый сразиться с самим Зевсом.

Арей дал ей коней. С болью в сердце богиня взошла на колесницу, за ней Ирида, взявшая в правую руку бразды. Вестница Зевса стегнула коней бичом, и помчались послушные кони. Они быстро достигли вершин Олимпа. Там Ирида придержала копей, отвязала их и дала амброзию. Афродита со стоном упала к ногам своей матери Дионы, и мать, заключив ее в объятия, нежно ласкала и так говорила:

— Дочь моя милая, кто из бессмертных так жестоко поступил с тобой, словно ты сделала какое-то злое дело?

Владычица смеха Афродита так отвечала:

— Меня ранил Диомед, надменный предводитель аргосцев. Ранил за то, что я хотела вынести из боя Энея, милого сына, который мне дороже всего на свете[165].

Анхис и Афродита

Как же случилось, что Афродита, могущественная богиня любви, воспылала страстью к смертному и даже родила ему сына? Гимн Афродите, чье авторство в древности приписывали Гомеру, так повествует об этом.

Отец богов и люден Зевс, не желавший, чтобы Афродита хвасталась перед богами тем, что она никогда не любила смертного мужчину, заронил в ее сердце страсть к смертному. Пусть богиня, которая сводит всеблаженных богов со смертными женами и блаженных богинь с земными мужами, сама испытает любовь к мужчине. Надо признаться, что и громовержец из-за своей дочери не раз забывал о своей жене Гере, красотой превосходившей всех богинь.

Разум глубокий вскружив, без труда и его Афродита — Стоило лишь пожелать ей — сводила со смертной женою И забывать заставляла о Гере, сестре и супруге, Между бессмертных богинь выдающейся видом прекрасным[166].

Итак, Зевс воспламенил Афродиту страстным желанием ласк и пробудил в ней любовь к Анхису: он в это время пас быков высоко в горах Иды. Сердце богини загорелось любовью с первого взгляда. Она помчалась на Кипр, где Хариты искупали богиню и умастили ее тело. Облачившись в прекрасные одежды, надев на себя золотые украшения, богиня понеслась в Трою, «на высоте, в облаках, свой стремительный путь совершая»[167]. Быстро примчавшись на Иду, Афродита пошла по горам прямо к жилищу Анхиса. За пей, виляя хвостом, бежали звери: серые волки, медведи, львы и барсы. И в них богиня заронила страсть, так что звери «по двое все разошлись по логам тенистым»[168]. Получивший от богов красоту, Анхис находился в пастушеском шалаше. Остальные пастухи в это время бродили со своими стадами, Анхис же играл в шалаше на кифаре. Дочь Зевса предстала перед ним, «ростом и видом вполне уподобившись деве невинной»[169], — чтобы не напугать юношу. Юный пастух подивился прекрасному виду, одеянью и золотым украшениям своей гостьи. Пеплос на ней был надет «лучезарный, как жаркое пламя»[170]. Анхис приветствовал пришелицу как богиню. «Здравствуй, владычица», — сказал он. На это Афродита ему отвечала:

— Я не богиня, а обычная смертная женщина, рожденная смертной матерью. Мой отец — Атрей, царь Фригии, ты, наверное, слышал о нем. Но меня вскормила кормилица-троянка, поэтому я хорошо владею и нашим языком, и вашим. Но когда я однажды с девушками и нимфами танцевала возле храма Артемиды, меня похитил Гермес, который нес меня через поля, пашни и дикие земли, где по тенистым логам блуждают звери; «кажется мне, что ногами я даже земли не касалась»[171]. И Гермес мне сказал, что я должна взойти на ложе Анхиса как законная супруга и народить ему славных детей. Все мне объяснив и указав дорогу, Гермес вернулся в собрание бессмертных богов. Я же пришла сюда. Заклинаю тебя именем Зевса и твоих добрых родителей — потому что плохие люди такого, как ты, не родили бы — покажи меня твоему отцу, матери и близким родственникам, пусть они поглядят, буду ли я им подходящей невесткой. Пошли также быстроногого вестника к фригийцам. Узнав обо всем, мои отец и мать вышлют много золота и тканой одежды, эти богатства ты примешь в приданое за невестой. А потом снаряди свадебный пир, чтоб оценили его и смертные люди, и боги.

Анхисом овладела страсть. Он сказал:

— Если ты впрямь смертная и тебя родила смертная женщина, если твой отец — знаменитый Атрей, если ты здесь по решению Гермеса и тебе суждено навсегда стать моей законной женой, то уж никто из богов и людей не помешает мне тотчас сочетаться с тобой в любви.

Сказав так, Анхис крепко взял богиню за руку. Она же, потупив взор, тихо последовала за ним. Ложе было устлано мягкими плащами и сверху покрыто шкурами львов и косматых медведей, собственноручно убитых в горах Анхисом.

Когда же пастухам пришло время возвращаться с усыпанных цветами пастбищ, богиня излила на Анхиса крепкий сладостный сон, а сама поднялась с ложа и надела прекрасное платье. У самого входа богиня остановилась, голова ее достигала притолоки, лицо сняло нетленной красотой. Пробудив ото сна Анхиса, она молвила такое слово:

— Встань поскорей, Дарданид! Погляди на меня — кажусь ли я сейчас тебе подобной деве, за какую ты меня вначале принял?

Увидев богиню, Анхис ужаснулся и, отвернувшись, снова накрылся плащом. Умоляя богиню, он сказал:

— Как только я тебя увидел, я понял, кто ты, и понял, что ты мне сказала неправду. Заклинаю тебя Зевсом — не допусти, чтобы я лишился силы, оставаясь жить среди смертных. Помилуй! Ведь тот человек, который разделит ложе с бессмертною богиней, навсегда теряет силы.

По Афродита его успокоила:

— Не падай духом, Анхис, не бойся. Ты не испытаешь зла ни от меня, ни от прочих богов. Олимпийцы благосклонны к тебе. Твой сын будет царствовать в Трое, и дальше непрерывной чредой будут рождаться сыновья его сыновей. Едва твой сын увидит блеск солнца, его заберут горные нимфы и вскормят своими грудями. Эти нимфы обитают здесь, на этой божественной горе. Они живут долго, но не бессмертны. Нимфы питаются амброзией и участвуют в хороводах вместе с богами. Одновременно с ними, как только они родятся, на высоких горах появляются либо сосны, либо высокие дубы с прекрасной пышной зеленью. Они стоят стройно и высоко. Их называют священной рощей бессмертных, и люди не смеют касаться их топором. Но когда наступает назначенный час умирания, прекрасные деревья засыхают на корню, гибнет и отмирает кора, опадают ветви. В это же время души нимф расстаются со светом. Вот эти нимфы и будут воспитывать моего и твоего сына. Когда мальчик подрастет, нимфы приведут его к тебе и покажут. Радость овладеет тобой, когда ты увидишь своего милого отпрыска: он будет подобен бессмертным богам. Ты сразу отведешь мальчика в Илион. Если же тебя спросят о матери мальчика, то отвечай — и навеки запомни мое приказание! — что сына родила тебе нимфа, которая обитает здесь, в этих горах. Если же ты скажешь правду и начнешь безрассудно хвастать, Зевс тебя низвергнет и испепелит жгучей молнией. «Не проболтайся, сдержись, — трепещи перед гневом бессмертных!»[172]

Совершенно ясно, что гимн Афродите является одновременно гимном могущественному роду, царствовавшему в Троаде и на землях у подножия Иды после разрушения Илиона. Этот род гордился своим происхождением от легендарных героев — Энея и его отца Анхиса. А легенда о любви богини и пастуха, жившего в шалаше на лесистой Иде, является отголоском отправлявшегося на этой горе древнейшего культа богини — Великой Матери Богов, Владычицы зверей, отождествленной греками с Афродитой.

Сражающийся Эней

Зная, что Энея поддерживает сам Аполлон, Диомед тем не менее, не страшась могущественного бога, напал на троянского героя. Он жаждал убить Энея и похитить его знаменитые доспехи. Трижды Диомед нападал на сына Анхиса, и трижды его удар отводил Аполлон. Когда же он в четвертый раз налетел, ужасный, как демон, Аполлон вскричал грозным голосом:

— Остановись, сын Тидея, отступи и не пытайся равняться с богами. Никогда смертные, что влачатся, но земле, не будут подобны бессмертным богам!

Устрашившись гнева далеко разящего Аполлона, Диомед отступил. Феб же, выхватив Энея из толпы сражающихся, отнес его на вершину святого Пергама и положил в своем храме. Там Энею помогли мать Аполлона Лета и его сестра Артемида, которые вернули герою мощь и красу. Тем временем Аполлон сотворил обманчивый призрак, подобный живому Энею, и надел на него такие же доспехи, как у троянского героя. Около этого призрака разгорелся бои между сынами Трои и бесстрашными данайцами[173].

Битва становилась все более жестокой. На помощь троянцам Аполлон призвал самого бога войны, свирепого Арея. Гектор соскочил с колесницы и побежал между рядами троянцев, распаляя их сердца к бою. И разгорелась жестокая сеча! Троянцы, которые уже отступали перед Диомедом, повернули назад и стали лицом к лицу с ахейцами. Те, сомкнув ряды, ждали врага.

Тогда Аполлон вывел Энея из своего святилища и вдохнул в него крепость и силу. Сыны Трои возрадовались, увидев, что он снова с ними, живой, невредимый, блистающий силой. Но спросить его ни о чем не могли, потому что Арен неустанно побуждал их к бою.

А в это время оба Аякса, Одиссей и Диомед изо всех сил старались поддержать боевой дух ахейцев. Но данайские воины и сами бесстрашно ожидали нападения троянцев. Их не пугали ни сила троянцев, ни их грозные крики. Они стояли неподвижно, подобно черным тучам над вершинами высоких гор, которые в тихий, безветренный день собирает Зевс, когда Борей и другие могучие ветры дремлют и не раскидывают их своим шумным дыханием по небу.

Царь Агамемнон, проходя между рядами ахейских героев, ободрял их:

— Будьте мужами, друзья! Возвысьтесь духом! Воины, которые стыдятся бежать от врага, чаще остаются живыми, беглецам не будет ни славы, ни спасения!

Сам Агамемнон стремительно метнул копье в храброго друга Энея Деикоона. Пика Агамемнона пробила щит и вошла в живот Деикоона. «С шумом на землю он пал», — и загремели на нем доспехи.

Эней в это время поразил храбрейших данайцев, братьев Орсилоха и Крефона, отец которых жил в Фере, богатом и красивом городе. Едва возмужав, юноши отправились на черных судах к Илиону вступиться за честь Агамемнона и Менелая. Но оба нашли здесь печальный конец. Они были подобны двум мощным львам, выросшим на горных вершинах, вскормленным в дремучем лесу матерью-львицей, которые промышляют тучными овцами и круторогими коровами, разоряют дворы и конюшни. А теперь, пораженные мощной рукой Энея, оба рухнули на землю, как падают высокие сосны.

Увидев это, вперед ринулся покрытый сверкающей медью царь Менелай, потрясая копьем. Жестокий Арей толкал его в бой, желая, чтобы Эней убил и самого спартанского царя. Однако рядом с Менелаем встал сын Нестора Антилох. Эней и Менелай уже поднимали друг против друга острые копья, но, когда рядом с Менелаем появился Антилох, Эней, хотя и был доблестным воином, не решился сражаться с двумя героями сразу. Ате оттащили убитых к ахейским дружинам и там оставили их опечаленным друзьям[174].

Энею же еще предстояло проявить свою отвагу и мужество. В одной из последующих битв он оказался лицом к лицу с Ахиллом. Об этом поединке мы уже говорили, притом достаточно подробно. Оба героя, прежде чем начать бой, долго похвалялись каждый своим родом. Эней изложил всю свою родословную начиная от Дардана. В этом поединке сына Анхиса настигла бы неминуемая смерть, если бы в последнюю минуту его не спас сам Посейдон. Владыка морей устремился сквозь шумную битву туда, где сражались храбрый Эней и герой Ахилл, быстро разлил кромешную тьму перед глазами Ахилла, а Энея мощной рукой поднял от земли и по воздуху перебросил на край кипящего поля боя. Сделав это, он воскликнул:

— Кто из богов ослепил тебя и подвигнул, Эней, с сыном Пелеевым бурным сражаться? Он сильнее тебя, и жители неба любят его больше, нежели тебя. Если ты с ним еще встретишься, беги, отступай, иначе ты, вопреки судьбе, низойдешь в Аид. Потом, когда Ахилл погибнет, смело геройствуй, сражайся в первых рядах, ибо никто другой из ахейцев не сможет тебя одолеть[175].

Почему Посейдон, поддерживавший греков, спас раненого Энея от ярости Ахилла?

Согласно «Илиаде», боги хранят Энея потому, что, в соответствии с предначертанием, после падения Трои и гибели рода Приама царем станет он. В гомеровском гимне Афродите сообщается, что после разрушения Трои Эней остался в Троаде и властвовал над троянцами, вначале сам, а позднее его сыновья. О том, что так произойдет, говорит в «Илиаде» бог морей Посейдон.

В поэме «Разрушение Трои» говорится, что в последние минуты Илиона, — когда в город уже ворвались ахейцы, там не было ни Энея, ни близких ему людей. А произошло следующее.

Ахейцы построили большого деревянного коня и оставили его на берегу, а сами сожгли свой лагерь, взошли на корабли и отплыли, сделав вид, будто уходят навсегда. Собравшись большой толпой около коня, троянцы совещались, как с ним поступить. Жрец Посейдона Лаокоон призывал столкнуть чудовище в море или сжечь его, потому что, как он утверждал, в нем таится опасность. Лаокоон даже метнул копье, и оно угодило в бок деревянного колосса. Послышался глухой гул. Но в тот момент привели человека, мнимого перебежчика из лагеря ахейцев; он заявил, что конь является даром Афине и должен стоять на холме в Трое, тогда никто не сможет захватить город. Троянцы поверили лазутчику, тем более что в это время из моря выползли две огромные змеи, которые на глазах у всех оплели своими телами ч задушили Лаокоона и двух его сыновей. Мог ли кто-нибудь после этого сомневаться, что деревянного копя нельзя уничтожать? Ведь боги так скоро и так жестоко покарали смельчака, ударившего его копьем!

Коня втащили в город и подняли на холм. Для этого пришлось разрушить часть степы, потому что ворота оказались слишком низкими. Энея в это время уже не было в городе. Испуганный судьбой Лаокоона, царь дарданов предположил, что жрец пал жертвой богов, которые желают гибели Трои, — Эней еще до наступления сумерек вместе со своими людьми покинул Илион. Беглецы спрятались в лесу на Иде. Троя же была разрушена, и ахейцы уплыли на своих кораблях на родину. После этого Эней основал на развалинах Трои новое поселение.

По Вергилию, в последнюю ночь Трои Эней рвался в бой, но боги остановили его и повелели уйти из города. Кругом бушевало пламя и лилась кровь. Эней увел с собой жену, сына Юла (Аскания) и вынес на плечах отца, старца Анхиса. Кроме того, он спас троянские святыни — пенаты и палладий[176].

Независимо оттого, скрывался ли Эней в лесу на Иде, или ушел из Ил иона в последнюю ночь, важно одно — после отплытия ахейцев Эней остался в Троаде, где впоследствии жили его потомки. Все это сделала Афродита, желавшая, чтобы ее род властвовал над троянским народом. Именно с этой целью, как говорили древние авторы, она и вызвала кровопролитную войну, уничтожившую род Приама.

В основе многочисленных легенд, посвященных Энею, лежит тот факт, что до поздних времен в том районе, где высилась лесистая Ида и стоял древний Илион, сохранялся могущественный род, ведший свою родословную от самого Энея.

Но по некоторым, широко распространенным в древности сказаниям, Эней вместе с уцелевшими после падения Трои дарданами переселился за море, далеко на запад, в Италию. Об этом повествует поэма Вергилия «Энеида» — героическая эпопея народа, подчинившего себе все земли по берегам Средиземного моря. Читая поэму Вергилия, римские юноши проникались мыслью, что их предки — Эней и его друзья — пришли из небольшой страны на реке Скамандр, из города, разрушенного ахейцами. Об этом охотно вспоминали, желая подчеркнуть, что для Трои и троянцев, когда они оказались под римским владычеством, настали хорошие времена. Надо сказать, что римские сановники и императоры охотно посещали город Приама и Гектора.

Легенда о странствиях Энея и его переселении в Италию возникла задолго до создания «Энеиды». Она на несколько веков старше Вергилия. Римские и греческие авторы рассказывают об этом по-разному. Установить, где и по какой причине родился этот миф, сейчас невозможно. Мы в состоянии лишь проследить этапы его развития.

Вполне вероятно — хоть это не более чем предположение, — что о плавании Энея на запад, в Италию пли на Сицилию первым сообщил Стесихор, живший приблизительно в 600 году до н. э., - тот самый поэт, который сперва укорял прекрасную Елену, а потом сочинил «Палинодию». Определенно можно утверждать, что в V веке до н. э. об этом писал греческий историк Гелланик. По Гелланику, Эней прибыл в Италию вместе с Одиссеем. Здесь он основал город по имени одной из троянок — Рим (Рома). Сын же Одиссея построил город Тускул.

Позднее, однако, стало ясно, что Эней не мог основать Рим, поскольку, согласно традиции, город на Тибре возник приблизительно в 750 году до пашей эры (точные даты определяются по-разному). Троя же, по расчетам Эратосфена, считавшимся наиболее достоверными, пала в 1184 году до н. э. Стало быть, между этими двумя событиями прошло почти 450 лет. Вот почему римский писатель начала II века до н. э. Катон Старший, известный также как политик, ввел в традиционные повествования существенные поправки. Коротко их можно изложить следующим образом.

Эней переселился в Италию и на побережье, в Лации, основал два города: Трою и Лавиний. Его сын построил в глубине материка над горным озером город Альба Лонга. Из царского рода Альба через несколько поколений произошли Ромул и Рем.

Эту-то легенду и разработал, обогатив ее поэтическими подробностями и романтическими деталями, знаменитый римский поэт Вергилий.

Любопытно следующее: о раннем и широком распространении в Италии мифов и легенд об Энее мы можем судить не только по сочинениям историков и поэтов, но и на основании археологического материала, обнаруженного главным образом в городах Этрурии. (Этрурия — область, расположенная на правом берегу Тибра, к северу от Рима.) В годы, предшествующие второй мировой войне, в руинах этрусского города Вени велись археологические раскопки. Находившийся в нескольких километрах от Рима этрусский город Вейи был разрушен римлянами после длительных войн в 396 году до н. э. В развалинах Вейи обнаружили, в частности, статуэтки из обожженной глины, изображающие Энея, несущего на своих плечах отца. Статуэтки датируются V веком до н. э. А может быть, они древнее. К VI веку до н. э. относится этрусский скарабей, на его плоской стороне вырезана та же сцена. И наконец, из одиннадцати ваз, украшенных рисунками подобной тематики, семь найдены в Италии, из них пять — в городах Этрурии. Все эти вазы датируются VI веком до н. э.

Чем объяснить, что в Италии так рано получила распространение легенда, связывавшая троянского героя с Апеннинским полуостровом? Причины могут быть различными. Кто знает, не сыграло ли роль случайное совпадение некоторых названий? Например, небольшой городок, расположенный вблизи устья Тибра, — Троя своим названием напоминал знаменитый город на Скамандре. Возможно, что старинные легенды принесли в Италию греческие колонисты — в VI веке до н. э. на запад переселилось множество греков с побережья Малой Азии. Оттуда же, согласно древнейшим преданиям, в VIII веке до н. э. в Италию прибыли этруски.

Мы могли бы высказать еще немало предположений и гипотез. Однако до сих пор никто не сумел более или менее убедительно ответить на вопрос о том, какова связь между падением Трон и возникновением Рима. Эта проблема ждет своего исследователя, как в свое время ждала исследователей Троянская война. Для того чтобы легенда о Троянской войне предстала перед нами в новом свете, потребовались героические усилия нескольких поколений ученых и исследователей. Потребовались неожиданные и поразительные находки археологов, работавших в Трое и Микенах, расшифровка линейного письма, проникновение в тайну устной народной поэзии, постижение техники этой поэзии, сравнительное изучение культур Ближнего Востока — все это вместе взятое дало возможность восстановить картину события, имевшего место на заре истории Европы. Это событие, воспетое в звучных стихах величественной поэмы, — Троянская война.

Эпилог Возвращение Патрокла

Когда Ахилл, убив Гектора, вернулся в лагерь ахейцев, он долго рыдал вместе со своей дружиной над телом Патрокла. Трижды они обвели вокруг тела Патрокла долгогривых коней. Потом устроили тризну. Ахейские вожди привели Ахилла в шатер Агамемнона, где было все приготовлено для омовения. Но герой не хотел смывать с себя бранный прах и кровь, пока не будет предано огню тело друга. Он просил Агамемнона, чтобы утром тот выслал слуг за лесом для костра.

После тризны люди разошлись по своим палаткам. Только Ахилл, тяжко стеная, лежал на берегу вечно шумящего моря, где мутные волны бились о берег. Потом к нему сошел сон. Тогда Ахиллу явилась душа Патрокла; призрак в топ же одежде, тем же знакомым сердцу голосом заговорил с Ахиллом.

— Ты спишь, Ахилл! Неужели ты предал меня забвенью? Ты не был ко мне равнодушен к живому, неужели будешь равнодушен к мертвому? Погреби меня, чтобы я мог войти в обитель Аида! Души умерших гонят меня от ворот царства Аида и к себе за реку не пускают. Напрасно я скитаюсь у широких ворот Аида. Дай мне руку. Когда ты предашь меня огню, я не приду вовеки из Аида. Мы не будем с тобой, как бывало, вдали от друзей беседовать вдвоем. Мой рок поглотил меня невозвратно. Так было предназначено мне от рожденья.

По и тебе, Ахилл, подобный бессмертным богам, рок судил погибнуть под высокими стенами Трои. И еще я скажу слово исполни мое завещание — пусть будут мои бренные кости рядом с твоими. Мы вместе росли. Мой отец Менетий привел меня из Опуса в ваш дом, когда я был еще ребенком. Потому что случилось несчастье — я ненароком убил сына Амфидама, поссорившись с ним во время игры в кости. Твен благородный отец Пелей принял меня в своем доме, воспитал вместе с тобой и назвал твоим товарищем. Пусть же и паши кости лежат под одним курганом в золотой урне, подаренной твоей матерью Фетидой.

Так отвечал другу быстроногий Ахилл:

— Ты ли, друг мой любезный, меня посетил? Ты ли даешь мне заветы? Все исполню, что ты завещаешь. Но приблизься ко мне, хоть на миг, обнимемся и вместе поплачем.

С этими словами Ахилл протянул руки, но тщетно: душа Патрокла, как облако дыма, с воем ушла под землю. Ахилл вскочил, всплеснул руками и воскликнул:

— Боги! так подлинно есть к в Аидовом доме подземном Дух человека и образ, но он совершенно бесплотный![177]

На следующий день тело Патрокла было сожжено на костре, а потом состоялись погребальные игры.

Рассказ о возвращении души Патрокла на землю и о его погребении необычайно важен для археологов и религиеведов. Из пего следует (о том же повествуют и другие песни «Илиады»), что сожжение трупа составляло обязательную часть торжественного ритуала прощания с покойным. Тень Патрокла говорит, что невозможно войти в «дом Аида» и перейти реку мертвых до тех пор, пока тело не будет предано огню. О захоронении трупов в земле «Илиада» ничего не сообщает. Кости, которые остаются в пепле после сожжения, складывали в урну и, если это был знаменитый человек, над пей насыпали курган. Так. согласно Гомеру, погребали героев Троянской войны.

Однако раскопки говорят иное! В микенскую эпоху у ахейцев существовал другой обряд — труп не сжигали, а закапывали в землю. Лишь после гибели микенской культуры и нашествия дорийских племен начиная с XII века до н. э. на землях Эллады появляется обычай сжигать труп на погребальном костре, то есть — кремация. В гомеровскую эпоху сожжение останков стало основной формой погребения.

Едва ли не каждая глава этой книги представляла доказательства того, что возникновение «Илиады» относится к микенскому периоду и что поэма достаточно точно отражает культуру этой эпохи. Многие поколения сказителей заботливо хранили и тщательно воспроизводили картины славного прошлого, сберегая в стихах реалии того времени. Достаточно вспомнить хотя бы такой факт, хорошо известный и при первом же чтении бросающийся в глаза читателю «Илиады».

Герои поэмы облачены в бронзовые доспехи и бронзовые щиты, они сражаются мечами и дротиками с бронзовыми наконечниками. Благодаря открытиям археологов мы знаем, что микенцы действительно не знали железа, которое появилось и начало распространяться лишь в XII веке до пашен эры. И с исключено, что железо принесли дорийцы, племена, разрушившие микенский мир. В науке существуют различные гипотезы о путях проникновения и распространении железа в Греции. Одно несомненно — после XII века до пашен эры этот металл почти полностью вытеснил медь как сырье для изготовления оружия и орудий. Стало быть, певцы-сказители на протяжении нескольких столетий рассказывали о медных щитах, панцирях, шлемах, мечах и топорах в то время, как их слушатели уже сражались железным оружием! И вот что знаменательно — железо фигурирует в «Илиаде», но лишь в сравнениях или метафорах; встречается, например, такая метафора: «сердце из железа». Однако в битву идут с бронзовыми мечами.

Говоря об оружии, сказители старались на протяжении многих лет и даже столетий придерживаться определенной традиции. Они считали, что героям подобает сражаться только бронзовым оружием. Почему же при описании погребальных обрядов они поступали иначе, рассказывая только об обряде кремации, тогда как во времена Троянской войны, в микенскую эпоху, трупы закапывали в землю, не сжигая?

Исследователи пытаются разрешить это противоречие различными способами. Вот одна из остроумных гипотез, основывающаяся на том, что в микенских могилах действительно покоятся несожженные останки, хотя во многих — или вблизи могил — видны следы огня. Огню предавалась часть даров покойному, а также жертвенные животные. Происхождение этого обычая, возможно, таково: какое-то время после прибытия на территорию Греции (вспомним — ахейцы прибыли на Пелопоннесский полуостров в начале II тысячелетия до н. э.) пришельцы сжигали своих покойников, но вскоре восприняли от местного населения обычай погребения несожженных трупов. Особенно быстро этот обычай переняли представители высших слоев. При этом кое-что осталось от прошлого: часть даров и жертвенных животных сжигали в могиле или рядом с ней. Во время нашествия дорийцев высшие слои микенского общества были уничтожены, и кремация снова стала общепринятым обычаем. Но и в предшествующий период, в эпоху процветания Микен, сожжение трупов бытовало там, где не столь определенно ощущалось влияние крупных юродских центров, ослабевавшее также во времена великих военных походов, например, в годы Троянской войны.

Беседа Ахилла с тенью Патрокла заслуживает внимания не только как предмет ученых дискуссий, когда исследователи пытаются устранить противоречие между данными археологии и информацией, сообщенной поэмой. В ней чрезвычайно отчетливо выражено представление древних о смерти, которое в других частях поэмы передано не столь живо и образно.

Для героев Троянской войны смерть является последним пределом. Ибо загробная жизнь — это лишь печальное прозябание тени в мрачном подземном царстве.

Мертвых не ждут ни наказание, ни награда за поступки на земле. Все одинаково пребывают в стране Аида в виде печальных и бессильных призраков. Души павших в битвах отходят от тел с горьким воплем, оплакивая, как часто повторяет поэма, «юность и крепость». Ни погребальные обряды, ни курганы и дары — ничто не может принести покойному счастья на том свете. Самое большее, что могут сделать близкие, это помочь умершему войти в широкие ворота, чтобы вечно блуждать по бескрайним просторам преисподней вместе с остальными тенями.

Значит, со смертью тела кончается все. Такое понимание смерти вело к тому, что наивысшим благом почитались громкая слава и возможность донести до потомков свое имя и память о подвигах. В понимании древних, это была единственная доступная человеку форма бессмертия. Отсюда боязнь неблагочестивыми поступками или трусостью снискать себе дурную славу. Этого страшились более всего. Вот почему воины без колебаний шли на верную смерть, сражались со значительно сильнейшим противником.

Желание вечной, непреходящей славы побуждало высоко ценить тех, кто был ее хранителями — певцов-сказителей. Герои, сражавшиеся у высоких стен Трои, не обманулись в своих надеждах — им не помешали ворота Аида и благодаря песням они будут жить до тех пор, пока существует европейская культура.

Троянская война в эпосе и в истории

Когда мне предложили снабдить перевод книги А. Кравчука научными комментариями, я согласился не раздумывая. Книгу я читал, ока произвела приятное впечатление. Однако, написанная несколько десятилетий назад (перевод осуществлен с шестого издания), она нуждается в корректировке: наука с тех пор заметно продвинулась. Кроме того, автор книги — античник широкого профиля, в течение ряда лет профессор Варшавского университета, — много занимался популяризацией античной культуры. Специальных исследований по Гомеру и Троянской войне он не вел. С одной стороны, это создавало известные преимущества для популяризации, обеспечивая — при высоком научном уровне-некоторую отстраненность от профессиональных споров, а значит, объективность, без чрезмерного углубления в детали. С другой — это порождало опасность недосмотров и гарантировало предпочтение традиционных точек зрения, что мешало высветить новации, проблемы и перспективы. Я же последние годы занимался именно специальными исследованиями гомеровского эпоса, поэтому полагал, что задача не составит особого труда.

Однако, приступив к работе, я сразу же понял, что составить здесь комментарии будет непросто. А. Кравчук — мастер популяризации: книга читается легко, вводит в мир греческих богов и героев свободно, непринужденно, с постепенным расширением обзора. Но в ней нет ни полноты, ни системы. Автор не следует ни хронологическому порядку событий истории, ни фабуле эпоса, ни ходу научного познания, ни логике дискуссии. Он произвольно выбирает из «Илиады» фрагменты и мотивы, представляющиеся ему наиболее существенными и интересными для сопоставления с историей и археологией, объясняет их, пользуясь более поздними произведениями древних авторов и современными научными трудами, фокусируя внимание на образах главных эпических героев.

Названия частей (книг) «Ахилл», «Агамемнон», «Гектор», «Эней» у него очень приблизительны, они ориентированы не на раскрытие соответствующих образов героев, художественное или историческое, а названы так лишь потому, что там чаще, чем в других местах, перелагаются деяния этих героев (исключение — «Елена», тут в самом деле раскрываются истоки этого образа). Нет аналогичных разделов, посвященных Нестору и Диомеду, Аяксам и Одиссею. Есть раздел «Троянки», но специального раздела о троянцах нет.

На самом же деле в первой книге речь идет в основном о сюжете «Илиады» и характере героического эпоса, во второй — о микенской поре как эпохе сложения троянского эпоса и о способе передачи традиции классическому времени, в четвертой — об археологической канве троянской истории, но это лишь в основном, а остальные части по содержанию еще менее однородны.

Поэтому привязанные к такому тексту комментарии поневоле окажутся столь же разбросанными и бессистемными, в них будет трудно соблюсти логическую последовательность. И я решил вместо комментариев написать это критическое послесловие.

А Кравчук лишь очень кратко задевает так называемый «гомеровский вопрос» — сочинил ли «Илиаду» один певец, Гомер, или она складывалась из разных песен, постепенно разрастаясь, и у нее много авторов. «Илиаду» пронизывает единый сюжет, и она написана одним языком, так что есть резон у сторонников единоличного авторства — их называют унитариями. В то же время в ней немало противоречий, отклонений от сюжета, различий в оттенках речи. Поэтому есть резон и у тех, кто считает, что филологическим анализом ее можно разделить на составные части, выделить в ней разновременные слои; этих исследователей зовут аналитиками. Спор аналитиков с унитариями длится с переменным успехом уже около двух веков.

Наметились и компромиссные позиции: ведь различие между автором и составителем не такое уж резкое, автор мог использовать с той или иной интенсивностью древние сказания, составитель — более или менее активно обновлять и перерабатывать старое, вставлять свои собственные куски. Когда в конце 20-х годов гениальный американец М. Перри доказал, что в гомеровском эпосе есть целый ряд признаков фольклора — намертво закрепленные за героями и предметами эпитеты, традиционные выражения и фразы («формулы»), а другие ученые добавили к этому стереотипные мотивы и сказочные образы, вопрос об авторстве стал еще более спорным. Ведь авторство фольклорных произведений неуловимо, оно даже более коллективно, чем представляли аналитики, и уж тут единственный обнаруживаемый автор — народ. Такую позицию относительно гомеровского эпоса занял А. Ф. Лосев[178], склоняется к ней и А. Кравчук. Однако и Лосев, и Кравчук, прокламируя эту позицию, все же обращаются с Гомером как с сугубо определенным единоличным автором — датируют его жизнь, локализуют происхождение и т. п. (и дело не только в легендах; для этого есть основания в самой «Илиаде»). Впрочем, и народные певцы бывают самостоятельными творцами, да и фольклорность гомеровского эпоса не все признают.

Современные ученые придерживаются самых разных точек зрения. Общепризнанной трактовки нет. Между тем от решения вопроса об авторстве зависит понимание других вопросов. Так, если «Илиада» — произведение одного автора, то она может быть более или менее достоверным описанием исторических событий или же — художественным вымыслом. Но если поэма складывалась из разных песен, постепенно разрастаясь, то ожидать в ней достоверной передачи исторических событий заведомо не приходится.

Моя собственная точка зрения — вариант аналитической позиции. Однако я не буду здесь ее отстаивать, коль скоро проблема остается дискуссионной, а доказательства заняли бы много места, в книге Кравчука вопрос обойден — последуем его примеру. Но вот те вопросы, по которым за последние десятилетия накопились неизвестные ранее материалы и обозначились неожиданно открытия, надо рассмотреть в новом свете.

1. Разоблачение мистификаций. В 1950-е годы было опубликовано двухтомное собрание писем Г. Шлимана, открывшего миру Трою — Илион и Микены, и постепенно ученые получили доступ к его личным архивам. До того все биографии Шлимана строились в основном на его автобиографии. Сличение писем с дневниками, документами и газетной хроникой вызвало к жизни в 70 — 80-е годы целую серию скандальных разоблачений. Оказалось, что известная всему миру романтическая биография Шлимана в значительной части выдумана им самим. Не было ни взлелеянного в раннем детстве плана найти и раскопать Трою, ни крушения в море, ни наблюдения пожара в Сан-Франциско, ни выступления молодого купца в американском сенате, ни приема у президента и т. д.[179] И, что гораздо важнее, не было знаменитой сцены обнаружения «клада Приама», когда супруги вдвоем вынимали из земли бесценные сокровища, а Софья затем под шалью переносила их в хибарку. В те дни, которые позднее Шлиман обозначил как время открытия клада, Софья находилась далеко от места раскопок — за морем, в Греции. Клад был искусственно создан задним числом из разрозненных находок в разных слоях[180]. Накапливать драгоценности приходилось ради того, чтобы легче было их тайно вывезти из Турции (вопреки договору). А уж коль скоро их накапливали, то надо было это замаскировать приличным образом: выдать за клад, обнаруженный при самом окончании работ. К тому же мистификация пригодилась Шлиману для нагнетания сенсационности, для вящего убеждения мировой общественности, что в Гиссарлыке он обнаружил именно Илион, столицу Приама. Плутовал Шлиман и с дневниками микенских раскопок[181].

Хочу сразу же упредить возможные протесты почитателей Шлимана: и после этих разоблачений Шлиман остается выдающимся археологом. Его самоотверженный труд подарил миру Илион и Микены, что обеспечило открывателю признание и признательность многих поколений. Обнаруженное плутовство. Хотел я было, продолжая, сказать: не уменьшит его заслуг. Пет, конечно, уменьшит. А главное, подорвано доверие к его материалам и концепциям. Это воздействие психологическое. Сто лет назад Шлиман эффектно утвердил веру в историчность событий греческого эпоса, в реальность Гомеровской Трои. Не так велики обнаруженные неточности, но сравнению с масштабом открытий, огрехи не затрагивают поздних материалов (относящихся к Троянской войне), но важен принцип: вера пошатнулась.

Сейчас мы начинаем вспоминать, что Шлиман потому и ухватился за «клад Приама» (позже оказавшийся на тысячу лет древнее времен Троянской войны), что других доказательств того, что он раскопал Трою Приама, у него не было. А между тем идентичность Гиссарлыка священной Трое уже заранее провозглашена на весь мир. В дневнике Шлиман записывался должен твердо верить, что найду Трою, ибо иначе я окажусь в дураках»[182]. И вот 1 ноября 1870 года запись в дневнике: «Я уже больше не верю, что когда — либо найду здесь Трою»[183]. Очень нужен был «клад Приама»! Теперь мы знаем, что это не только не сокровище «Приама», но и не «клад».

А ведь доказательств с тех пор не прибавилось! Точнее, появилось немало свидетельств того, что раскопан именно Илион, но поздний, греческий, — об имени города говорят монеты и надписи. Города переносились, строились заново на новом месте. Как доказать, что город и раньше так назывался, то есть что крепость, на руинах которой вырос этот греческий город, тоже была Илиевом и что за нее шла Троянская война? В историческое время город не назывался Троей, а в эпосе осажденный город — то Троя, то Илион. Словом, сомнения заставили ученых продумывать все заново.

2. Пересмотр топографии Троады. В книге А. Кравчука трудности идентификации гомеровского осажденного города сведены к выбору между двумя холмами в Троаде-Гиссарлыком и Бунарбаши. Выбору, который был разрешен в пользу Гиссарлыка еще Шлиманом, после чего сомнений в этом деле вроде уже не осталось. Если бы!

Мало того, что обнаруженный город не очень подходит под величественное гомеровское описание: крепость — всего 200 метров в поперечнике, а вне крепостных стен нет вообще никаких построек, никаких следов обитания. Что ж, величие города уже сам Шлиман списывал за счет поэтического преувеличения. Но идентифицировать надо еще и лагерь ахейцев, что очень непросто. Суть не только в отсутствии следов каких-либо ахейских укреплении вне города — они тоже могли быть поэтическим домыслом, — но место, где высадились ахейцы и откуда они наступали на город, должно же соответствовать описаниям Гомера! А такого места не находилось.

Холм Гиссарлык расположен в северо-западном углу Малой Азии. В нескольких километрах к западу от него — берег Эгейского моря, а в нескольких километрах к северу — пролив Геллеспонт (Дарданеллы), которым начинается морской путь из Эгейского моря в Черное. Город отделен от Эгейского моря долиной Скамандра, на севере река впадает в пролив. Согласно «Илиаде», ахейцы высадились в бухте, открывавшейся в Геллеспонт, то есть в пролив. Это значит — они высадились в устье Скамандра, севернее города, и должны были наступать на город по долине реки, но из целого ряда стихов «Илиады» ясно, что река протекает между городом и ахейским лагерем, а в каком-то се месте есть брод, он часто упоминается — видимо, имел немаловажное значение для переправы. Так где же находился ахейский стан? Если на Геллеспонте, в устье Скамандра, то это же не за рекой от города, а если на западе, за рекой, то не на Геллеспонте, а на Эгейском побережье.

Шлиман считал, что высадка произошла на Геллеспонте, а русло реки тогда-до проходило восточнее, по самому краю поймы, под стенами крепости. Отсюда и необходимость для войск переправляться через реку. Английский гомеровед У. Лиф, много занимавшийся географией Троады, принимал эту версию, но с тем отличием, что предпочитал, как раз западное русло Скамандра[184]: ведь в «Илиаде» река не у самого города, а ближе к ахейскому стану. Но тогда переправы через нее не должно быть. Помощник и преемник Шлимана В. Дерпфельд после долгого сопротивления высказался за версию, помещавшую стан ахейцев на Эгейском побережье, в бухте Бешика[185]. По этой версии, Геллеспонтом могли называть не только пролив, но и прилегающую часть Эгейского моря (такое именование не исключается и по другим данным). Однако это вдвое дальше от города (около 9 километров), что не очень вяжется с обстоятельствами эпических сражений. В современном труде о топографии Троады признается, что на основе гомеровских указаний эту проблему разрешить невозможно[186].

Причиной путаницы многие исследователи считали недоступность Троады для певца или певцов VIII века, сложивших «Илиаду»: предание неточно, донесло до них через века сведения о театре военных действий, а сами певцы не могли там побывать, поскольку греки тогда еще не утвердились в Илионе. Впрочем, сейчас археологи склоняются к датировке греческой колонизации Троады и самого Илиона не VII, а VIII веком.

Между тем в представлении о карте театра военных действий все ученые исходили из давнего обследования Троады. которое провел приглашенный Шлиманом знаменитый ученый В. Вирхов (Шлиман очень доверял ему как натуралисту). Вирхов тогда пришел к выводу, что отложения, сформировавшие пойму Скамандра, очень древние и что за несколько тысяч лет топография местности не изменилась. Однако современные геологи, участники экспедиции К. Блегена, провели интенсивный зондаж поймы и выяснили, что на се месте в эпоху предполагаемой Троянской войны и даже в гомеровские времена была обширная бухта, с тех пор полностью занесенная речным илом и песком[187]. Выходит, Вирхов ошибался.

Правда, геологи, да и некоторые античники все еще остаются в убеждении, что бухта Бешика — лучшее место для локализации стана ахейцев[188], но античник Д. Люс использовал их материал для иного вывода: поскольку бухта, врезаясь в материк с севера, оставляла на западе от себя длинный выступ (Сигейский мыс), его восточное побережье и было местом, где ахейский стан удовлетворял всем условиям «Илиады»: находился на Геллеспонте, но был отделен от города рекой[189].

Таким образом, только теперь мы узнали, что окрестности Гиссарлыка очень хорошо соответствуют топографическим указаниям «Илиады». Говорит ли это о том, что Троянская война происходила именно здесь? Нет, даже наличия новых данных недостаточно для такой уверенности: Гомера отделяло от воспетых им подвигов несколько веков. Зато прибавляя полученные сведения к некоторым старым данным (детальный перечень в «Илиаде» мелких речек и городков Троады, безошибочное описание пейзажей, видов на горы и острова), мы может уверенно сказать, что певец, слагавший «Илиаду» (или по меньшей мере один из певцов), представлял себе войну именно здесь, что он хорошо знал эту местность и явно здесь побывал, а может быть, и жил. Не больше того, но и не меньше.

3. Успехи нового филологического анализа. Основное противоречие, стоявшее перед автором книги, Кравчуком, заключалось в том, что во всех своих соображениях о Троянской войне он вынужден был исходить из «Илиады» как наиболее древнего и полного текста, тогда как ни завязку войны, ни ее ход, ни окончание «Илиада» не излагает. Она вообще не о войне, а о ссоре ахейских вождей во время войны и о трагических последствиях этой ссоры. Эпизод очень короткий по сравнению с десятилетней войной (описано несколько дней), и война использована в поэме лишь как фон, а сюжет развертывается иной. Главный герой поэмы Ахилл в завязке войны не участвует (его не было среди женихов Елены, по уговору обязанных вступиться за того из них, кому Елена достанется), к началу войны Ахилл еще очень юн, а к концу — уже убит.

Конечно, в поэме есть ряд отсылок к предшествующим событиям и немало предсказании будущего, но эти упоминания мимолетны. Наше знание войны основывается не на них, и даже не на «Одиссее», а на сведениях, содержавшихся в целом ряде других эпических произведений — в так называемых поэмах Троянского цикла, циклических, или, следуя древнему произношению, киклических. Это «Киприи», «Эфиопида», «Малая Илиада», «Гибель Илиона», «Возвращения», «Телегония». Поэмы эти безыскусно излагали в хронологической последовательности события Троянской войны от причины ее и начала до возвращения героев. Каждая из них значительно короче «Илиады» или «Одиссеи», а события, происходившие за рамками «Илиады» и упоминаемые в ней, нередко выглядят в киклических поэмах иначе, чем в этих упоминаниях. Так, в «Илиаде» Ахилл вспоминает о взятии и разграблении о. Скироса, а в «Киприях» он имел на Скиросе приют и любовь. В «Илиаде» Приам упоминает о войне с амазонками, а в «Эфиопиде» они его союзницы, приходят ему на помощь защищать город от ахейцев.

И по объему, и по содержанию обе гомеровские поэмы выбиваются из ряда киклических, они чужеродны Киклу и, видимо, созданы в другое время. До нас Кикл дошел только в предложениях — сжатые выжимки входят в «Библиотеку» Псевдо-Аполлодора, в «Хрестоматию» Прокла. Также и поздний эпос Трифиадора, Ксанфа Смирнского. Коллуфа представляет собой пространные перепевы. Сюжеты киклических поэм разрабатывались и греческими трагиками, особенно Еврипидом.

В науке долгое время киклические поэмы считались намного более поздними, чем гомеровские («Илиада» и «Одиссея»). «Киприя» и «Эфиопида» как бы охватывают «Илиаду», с обеих сторон плотно примыкая к ней — строка в строку: похоронами Гектора оканчивалась «Илиада», с упоминания о только что прошедших похоронах Гектора начинается «Эфиопида». А «Возвращения» рассказывают о судьбе всех главных героев, кроме Одиссея, — ведь о нем рассказано в «Одиссее», Филологи полагали маловероятным, чтобы две гомеровские поэмы, будь они позже киклических, так удачно вписались в цикл, как если бы для них заранее были оставлены места. Один из известных ученых даже утверждал, что киклические поэмы сочинены на основе тех мимолетных высказываний о предшествующих и последующих событиях, которые содержатся в «Илиаде» и «Одиссее». Возражения делались, но очень редко и не встречали сочувствия.

Однако в послевоенное время появились исследования так называемых неоаналитиков. Однако в послевоенное время появились исследования так называемых неоаналитиков. Это И. Какридис (работы 1944, 1949, 1971), Г. Песталоцци (1945), В. Кульман (1955, 1956, 1960, 1981), Г. Шёк (1961) и др., а с 1950-х годов на их позиции перешли видные гомероведы В. Шадевальдт, А. Хойбек и А. Лески[190]. Неоаналитики не отвергают идеи о единоличном авторе «Илиады» и не считают его только составителем. Они полагают, что анализом вполне можно выявить в его творчестве использование разных источников и проследить, как он им подражал или как их перерабатывал. В числе этих источников видное место занимают киклические поэмы, особенно «Киприи» и «Эфиопида». В «Эфиопиде» есть ряд эпизодов, очень схожих с эпизодами «Илиады», но в первой детали этих эпизодов хорони мотивированы, а во второй — нет. Вообще неправдоподобно, чтобы тонкая цепочка (как бы пунктир) упоминаний предшествующих и последующих событий в «Илиаде» была так хорошо продумана певцом, что стала основой для всего цикла. Логичнее предположить другое — что певец (или один из певцов) «Илиады» знал киклические поэмы. Многие герои «Илиады» появляются только в ней и в ней же погибают: автору пришлось их погубить, так как они не были предусмотрены в цикле. Само поражение ахейцев в «Илиаде» из-за отказа Ахилла от боев является зигзагом в сюжетной линии — позже все снова возвращается к прежнему прямолинейному ходу событий: ахейцы осаждают, штурмуют и берут Илион. Что же касается плотного стыка текстов «Илиады» с «обрамляющими» ее поэмами, то это могло получиться и за счет позднейшей подработки киклических поэм. То есть до нас дошли отрывки и переложения их поздних версий.

Таким образом, строго говоря, эпическое повествование о Троянской войне содержалось в киклических поэмах, а в «Илиаде» оно вторично, на заднем плане. У «Илиады» другие художественные задачи, она входит в иной, особый ряд песен — о ссорах героев. Ее сюжет — о ссоре Ахилла с Агамемноном. Известны и другие подобные песни-так, одна из песен Демодока (перелагается в «Одиссее») — о ссоре Ахилла с Одиссеем, а «Малая Илиада» повествует о ссоре Аякса с Одиссеем. В «Илиаде» вокруг сюжета о ссоре собрано много других, поэма стала многоплановой и сильно разрослась. По-видимому, печальный сюжет о ссоре вождей пользовался в архаической Греции особой популярностью, потому что раздоры аристократических родов и войны между мелкими царствами ослабляли и изматывали тогдашнюю Грецию. Естественно, что именно эта тема привлекала лучших певцов, была мастерски разработана и осталась в веках, тогда как поэмы, бесхитростно излагавшие ход войны, забылись и исчезли.

Источником информации о Троянской войне должны быть как раз киклические поэмы, а «Илиада», хоть и дает о ней кое-какие сведения, служит прежде всего источником для познания других исторических явлений и, вероятно, другой эпохи. Говоря о Троянской войне, А. Кравчук очень мало внимания уделяет самим киклическим поэмам (больше — драмам Еврипида), а идей и исторических основ «Илиады», по сути, вовсе не затрагивает, полагая, что она посвящена исключительно Троянской войне. В какую же именно эпоху надо поместить истоки Троянского цикла и какую эпоху лучше освещает «Илиада»? на основе новых открытий эти вопросы решаются ныне иначе, чем в книге Кравчука.

4. Размывание «микенского ядра». В начале своей книги Л. Кравчук ставит «очень существенный вопрос: являются ли все эти мифы, предания и поэмы исключительно свободным творчеством фантазии? Нельзя ли услышать в них какие-то отзвуки великих исторических событий туманного прошлого?» Ответ прямо не сформулирован, но он содержится в четвертой книге («Троя»), где изложены результаты археологических раскопок Гомеровой Трои: в одном из слоев опознан осажденный и разрушенный ахейцами город. Здесь, стало быть, сражалось и победило войско царя Микен, Агамемнона. Троянская война была фактом истории.

Эту идею должно поддержать последовательно проводимое в книге Кравчука удостоверение того, что создатель «Илиады» хорошо знал обстановку, реалии Троянской войны, то есть либо он жил в то самое время, либо, как признает автор книги, описание этой обстановки, отделенной от него четырьмя веками, было сохранено и передано ему преданием. Иными словами, Греция «Илиады» — это микенская Греция, реалии «Илиады» — это микенская культура XVI–XIII веков до н. э. Автор удостоверяет это анализом гомеровского «Каталога кораблей» (в нем виден состав ахейской коалиции) и микенскими признаками антуража событий — именно в микенскую эпоху применялось бронзовое оружие. К ней восходили имена героев. В «Эпилоге» он подводит итог. «Почти каждый раздел этой книжки показывает, что «Илиада» достигает своими корнями микенского периода и в значительной степени довольно верно отражает его культуру».

Даже три-четыре десятилетия назад эта точка зрения была спорной, хотя и влиятельной. Своей влиятельностью она обязана археологическим сводкам В. Гельбига (1884) и В. Рейхеля (1894) и особенно труду М. Нильсона (1932), установившего микенское происхождение греческой мифологии: места действия мифов совпали с микенскими центрами. Но применительно к Троянскому эпосу сам Нильсон ограничивал микенское ядро лишь основным сюжетом, то есть, но сути, содержанием киклических поэм, а в «Илиаде» опознавал и более поздние компоненты. Такова его книга «Гомер и Микены» (1933), где он выявил в гомеровском эпосе реалии разных эпох — от микенской до архаически-эллинской. Его анализ археологических материалов по хронологическим пластам получил развитие в новой археологической сводке X. Лоример «Гомер и памятники» (1950).

Некоторые ученые относили возникновение гомеровского эпоса к Темным векам, опираясь на отражение в нем реалий протогеометрического и геометрического стилей (XI–VIII века до н. э.).

Другие считали, что в нем отражена культура «орнентализирующего» стиля и архаики, и соответственно датировали возникновение поэм VII–VI веками, а более ранние компоненты относили к пережиткам, сохранившимся в поэтической памяти, к художественным средствам искусственного удревления[191]. Наконец, третьи пришли к выводу, что в поэмах отражены разные эпохи в смеси и, стало быть, поэмы вообще не отражают какое-либо реальное общество, то есть что изображенное в эпосе общество «героического века» никогда не существовало[192].

К середине нашего века самого творца «Илиады» (или творцов) удалось прочно закрепить в VIII–VII веках: в современной литературе изредка попадается и более ранняя датировка, но всерьез не воспринимается. Так что речь может идти лишь о том, как глубоко в предшествующие эпохи уходит корнями его творчество и сколь полно представлены в нем древнейшие пласты, в частности микенский. Сам по себе вопрос правомерен: сохранили же русские северные былины начала XX века образы Киевской Руси X–XII веков, пронеся их сквозь восемь-десять веков! От микенских XVI–XIII до гомеровских VIII–VII веков до н. э. протекло не больше времени, скорее меньше. По татарское иго было меньшей катастрофой для Руси, чем нашествия в Темные века для Греции: на Руси не исчезли ни государственность, ни письменность, ни города, ни прежние этнические массивы.

Когда А. Кравчук писал свою книгу, первые публикации с анализом расшифрованных табличек крито-микенской письменности только начали публиковаться (Дж. Чадвик и М. Вентрис, 1956; С. Я. Лурье, 1957). Сейчас их накопилось уже много, и общество, обрисованное ими, резко отличается от предстающего в гомеровских поэмах. Там, во дворцах Микен, Кносса и Пилоса, цари-жрецы «анакты» ведут жизнь земных богов, управляют через многоступенчатую придворную бюрократию и писцов огромным дворцовым хозяйством, куда значительная часть добра поступает в качестве да-, ни. Здесь, в гомеровских поэмах, мелкие царьки-воины «басилевсы», полуразбойники-полукупцы, ведут личное хозяйство и делят власть с советом знати и народным собранием.

Археологическую сводку X. Лоример ныне сменил монументальный многотомный коллективный труд «Гомеровская археология»[193]. На нынешнем уровне знаний ясно, что правы были тс, кто отрицал микенский облик «героического века» Гомера. Да, эпос донес до нас некоторые реалии микенской эпохи, но из них всеобъемлющей характеристикой является только одна: бронзовое оружие (позже оно стало железным). Прочие древние реалии (обложенный клыками вепря шлем, меч с серебряными заклепками, башенный шит, инкрустация по железу цветными металлами, и кое-что еще) — это в поэмах исключение из обычного эпического антуража (круглых щитов и т. п.). Они и содержатся-то в пассажах, особо подчеркивающих их древность.

Гомеровские герои молились в храмах, где поклонялись статуям богов в рост, как в классической Греции, а микенское общество не знало ни храмов, ни таких статуи. Зато в микенских дворцах были фрески и ванны, у микенцев имелись перстни и печати, таблички с письменами — ничего этого не знали гомеровские герои. Они мылись в «прекрасно полированных тазах» и оставались поголовно неграмотными. Только одни раз упоминаются в «Илиаде» «злосоветные знаки» на деревянной дощечке — их посылают в чужую страну.

Микенскую знать хоронили в роскошных шахтных гробницах и толосах (купольных гробницах), а гомеровских покойников кремировали и урну с прахом помещали под курган, как делали греки в конце Темных веков[194].

Таким образом, создатели «Илиады» совершенно не представляли себе микенского общества и культуры бронзового века. По традиции, бронзовое оружие было для них оружием древних героев, а другие древние реалии дошли до них как традиционные характеристики этих героев (башенный щит Аякса) и, возможно, в окостеневших фольклорных пассажах. От Темных веков задержалось в эпосе больше, а в основном певцы помещали своих героев в среду, не очень отличавшуюся от привычной для самих певцов, но искусственно приподнятую, героизированную и архаизированную. При таких обстоятельствах и вероятность формирования сюжета «Илиады» в микенскую эпоху становится меньше (это, правда, не относится к сюжету Троянского цикла — к Троянской войне).

5. Переоценка «Каталога кораблей». Этот перечень, вообще то не кораблей, а греческих царей, принявших участие в походе против Трон, важен для Кравчука не только потому, что вроде бы подтверждает микенскую основу эпоса, но и потому, что непрочно держится в «Илиаде». По предположениям многих, «Каталог» перенесен в нее из более ранней поэмы Троянского цикла. Таким образом, этот перечень характеризует не гомеровские поэмы, а именно раннюю эпопею о войне — Троянский цикл. Дне гомеровские поэмы могут быть и поздними, а цикл все-таки микенский. Так ли?

Первоначально «Каталог», несомненно, стоял в другой поэме, не в «Илиаде». В нем много царей, не задействованных в остальной «Илиаде», а в «Илиаде», со своей стороны, есть важные герои, совершенно не упомянутые в «Каталоге», — например, Патрокл, Тевкр, Аитилох. В числе вождей фигурируют Протесилай и Филоктет. Между тем ко времени, с которого начинается действие «Илиады», они уже выбыли из строя (один убит, другой болен) и приведены имена тех, кто их заместил. Зачем же их было упоминать, а затем вносить поправки, если «Каталог» изначально предназначался для «Илиады»? Привели бы перечень действующих вождей.

Зачем вообще расписывать войско по кораблям и приводить их число, если высадка состоялась девять лет назад и давно уже действуют сухопутные войска, а корабли томятся на песке? Перечень явно перенесен в «Илиаду» из поэмы, повествовавшей о начале войны, то есть либо из «Киприй», либо из очень похожей на них.

Идею о том, что «Каталог кораблей» отображает политическую карту не Греции VIII–VII веков, а Микенской Греции, высказал и обосновал впервые Т. Аллен в 1910 и 1921 годах, отстаивал Л. Пейдж в 1959 и очень развернуто аргументировали в специальной монографии 1972 года Р. Хоун-Симпсон и Д. Лэзенби[195]. Они упирали на то, то все главные центры эпоса — Микены, Тиринф, Кносс, Пилос и др. — процветали в микенское время, а в исторической Греции были ничтожными деревушками или вовсе лежали в развалинах. Из 184 поселений, указанных в «Каталоге», найдено без малого 130. Почти половина из них имеет микенские слои, а вот до классической античности дожили немногие — на пальцах пересчитать. Некоторых же важнейших городов начала античной поры нет в Каталоге. Исследователи считали, что эту политическую карту Микенской Греции устное предание веками хранило в жесткой стихотворной форме, так что певец «Илиады» получил ее в готовом или почти готовом виде. Другим такая точность устной передачи показалась маловероятной, и в 1944 году В. Бурр предположил, что «Каталог кораблей» — это список настоящей военной диспозиции или реляции, составленной в XIII веке и дошедшей до Гомера. Эту же идею отстаивает в грузинской книге 1970 года Р. В. Гордезиани[196]. Большинство ученых отвергло эту крайность, потому что список XIII века мог быть составлен только слоговым письмом, а оно вскоре было забыто. Гомер же, судя по его поэме, вообще не знал грамоты, а его соотечественники в VIII веке только-только заимствовали от финикийцев буквенное письмо и слоговым не владели. Что же касается точности устного хранения текста в течение пяти веков, то возникло сомнение относительно срока.

В 1958 г. Г. Яхманн и в 1969 г. А. Джованнини выступили с монографиями, опровергающими идентификацию «Каталога кораблей» с микенской политической картой Греции, а в 1980 году их поддержал дополнительными аргументами Ю. В. Андреев[197]. Городов, известных «Каталогу», сохранилось мало не к античному времени, а ко времени поздних античных авторов-это их географические сочинения обычно используются для суждения об античной культуре. Ранняя же античность знала куда больше таких пунктов-значит, «Каталог» был от нее не очень далек. Собрав разрозненные сведения, исследователи установили: если из полутора сотен городов «Каталога» (Греция без Фессалии и Итаки) ко II веку до н. э. уцелело только полсотни, то пятью веками раньше, т. е. в начале типичной эпохи, их существовало не менее 90, да еще десяток — с большой вероятностью. Это две трети — доля гораздо большая, чем микенская. Конечно, эпические герои сохранили свою давнюю привязку к исчезнувшим микенским центрам, это факт. Но он еще не говорит о том, что и сам перечень — микенский. Ведь могло быть и так: героев соединил в эпосе сюжет, а с ними вошли в эпос и их традиционные характеристики, их давняя этническая локализация.

О том, что дело обстояло именно так. говорит многое. По «Каталогу», беотийцы уже в Беотии, а они переселились туда, согласно Фукидиду, после Троянской войны. Фокида, Локрида и другие области занимают на карте, очерченной «Каталогом», те же места, что и в античное время, после дорийского переселения, а ведь оно должно было смешать все карты.

По расположению на местности Пилос микенского времени, Пилос табличек — это Пилос мессенский (он раскопан Блегеном), а Пилос Гомера — это Пилос трифильский, существовавший в античное время. Дополнительные аргументы можно извлечь из сравнения границ царства Нестора по описаниям в табличках и по «Каталогу»: микенское царство значительно больше гомеровского[198]. Доказательства можно было бы продолжить, но и сказанного достаточно, чтобы стало ясно, что «Каталог кораблей» — не путеводитель по микенской Греции. А значит, и Троянский цикл, сюжет о Троянской войне отдаляется от микенского времени.

6. Пересмотр археологической хронологии. Совпадение различных расчетов — по генеалогиям знатных греческих родов, спискам царей Спарты, спискам фараонов Египта — давно позволило отнести эпоху Троянской войны ко времени между концом XIV века и серединой XII века до н. э. (проф. Кравчук упоминает дату александрийца Эратосфена — 1184 год до н. э. — как самую авторитетную), но центром диапазона колебаний можно считать XIII век. Эту датировку Троянской войны подтвердил тот факт, что именно на этот век и в Гиссарлыке пришелся слой, где обнаружены остатки осаждавшегося, сожженного и разрушенного штурмом города, имевшего связи с Микенами.

С увеличением материала из Гиссарлыка в ходе раскопок слой осады и сожжения, можно сказать, неуклонно поднимался. Сначала Шлиман ожидал найти Гомерову Трою в самом низу, на материке, то есть полагал, что это слой «Троя I». Затем после некоторых колебании избрал второй снизу слой («Троя II» — слон грандиозного пожарища и кладов). После его смерти Дерпфельд, опираясь на находки микенского типа в шестом снизу слое, поднял город Приама в «Трою VI». В XX веке руководитель новых раскопок К. Блеген, сделав стратификацию (разбивку на слои) более дробной, поднял взятый ахейцами город еще выше — в слой VII-А, где также обнаружены следы разгрома и пожара. Детальной классификацией и синхронизацией керамики (сопоставив ее с греческой) он и отнес этот город к XIII в. Гибель города пришлась, по Блегену, примерно на 1240 год до н. э. (у Кравчука, но более ранним работам Блегена, — «незадолго до 1200 года»). Это и должна быть дата окончания Троянской войны.

Но вот что уже несколько десятилетий смущало археологов: город «VII-А», правда, взят штурмом и сожжен, но тот ли это штурм? Ведь, во-первых, этот город отнюдь не был процветающей столицей, а скорее представлял собой наспех отстроенный на руинах «Трои VI жалкий поселок. Во-вторых, никаких следов пребывания в нем греков-ахейцев не найдено. Единственным указанием на штурм цитадели ахейцами служил Блегену оставленный нападавшими наконечник стрелы, но Блеген ошибся в идентификации: ахейские наконечники надеваются на древко втулкой, а этот втьжается черенком. Других свидетельств ахейского штурма нет[199]. Эпический Илион после штурма не был восстановлен, запустел, а сюда, в реальный город VII-А и после пожара вернулись прежние обитатели, отстроили город и продолжали в нем жить — это «Троя VII-В1». Только этот город был захвачен чужеземцами, построившими на его развалинах свои жилища с иной культурой — «Трою VII-В2», но и эти победители не ахейцы, а пришельцы из Фракии. Поскольку обстоятельства самого подходящего времени в этом самом подходящем месте разительно не совпадают с описаниями «Илиады», а главное — ахейцами здесь и не пахнет, то очень солидные и методически строгие археологи и историки все чаще задавали вопрос: а была ли Троянская воина исторической реальностью? И отвечали на него отрицательно. Троянской войны не было, это поэтический вымысел. Она существовала и существует только в эпосе[200].

Блеген знал. что. по преданию, двумя поколениями позже победы в Троянской войне погибли и сами ахейские государства — Микены, Тиринф, Пилос, Спарта. В Гиссарлык и после пожара продолжала поступать привозная микенская керамика — та, которая в Греции изготовлялась только до упадка ахейских центров. Все это хороню вязалось с тем, что Гиссарлык — это Троя, что штурм, погубивший «Трою VII-А» — это взятие Трои ахейцами, конец Троянской войны…

Блеген — современный археолог-профессионал, методичный, добросовестный. Многотомное издание результатов его раскопок Гиссарлыка выполнено безупречно. Пересмотр его выводов грянул как гром с ясного неба.

Сортируя керамику, Блеген опирался на классическую работу шведа А. Фюрюмарка, капитальный труд, основанный на обобщении огромного материала. В этом труде разработана классификация и хронология микенской керамики Средиземноморья с точностью подчас до десятилетия. По сам Фюрюмарк, подержав в руках керамику из Гиссарлыка, обнаружил, что Блеген неверно распределил черепки по стилям. Это прошло почти незамеченным: авторитет Блегена был уже непререкаем. Тем не менее не так давно несколько молодых археологов заинтересовались обоснованием выводов Блегена, его методикой. Оказалось, что, прослеживая «сорта» керамики по слоям, чтобы проследить статистически их смену. Блеген за единицу подсчета брал любой обломок — мелкий фрагмент или почти целый сосуд, тогда как они неравноценны: мелкие легче перемещаются из слоя в слой при перекопах. Когда же Блеген натыкался на керамику, по стилю «не подходящую» к эпохе, которая соответствовала его представлениям, то он, хоть и честно фиксировал находку в документации, но при обобщениях не учитывал. Принимал за случайно попавшую.

Когда один из «ревизионистов», немецкий ученый X. Подцувейт, пересчитал все по-новому, картина получилась иной. Оказалось, что керамика из Греции времени расцвета микенских государств перестала поступать в Гиссарлык не только задолго до штурма и пожара, но даже до гибели «Трои VI». Эта керамика давно уже не поступала не только в Гиссарлык, но и в другие города Малой Азии и на острова. Значит, во второй половине XIII века ахейцам было уже не до торговли и не до плаваний в Малую Азию: именно тогда бедствия обрушились на ахейцев материковой Греции.

В Гиссарлыке почти нет и греческой керамики последующего стиля-времени упадка. Там появляется только самая поздняя микенская керамика эпохи упадка, но тоже еще в «Трое VI» и очень мало-в «Трое VII-А». А сразу над пожарищем хоть и в небольшом количестве — привозная греческая керамика, но это керамика даже не следующего стиля, а еще более позднего — протогеометрического. Это значит, что город сожжен лишь в XI веке, на два века позже, чем полагал Блеген![201] Даже «Троя VI» погибла уже после падения ахейских государств Греции, что уж и говорить о «Трое VII-А»! Ахейцы не только не штурмовали этот город, но и не могли сто штурмовать: у греков к этому времени не было пи сильных царств, ни крепостей с дворцами, ни мощных армий, ни флота. Греция уже второй век переживала период, получивший название «Темные века».

Троянская воина не находит себе подтверждения в археологических материалах — вот непреложный вывод из проработки материалов Гиссарлыка.

Это еще не значит, что войны за Идиом не велось. Но в XIII веке Илион не был взят ахейцами, а в XI веке, когда он был кем-то взят, победителями не были ахейцы. То есть Троянской войны, такой, какою она частично описана в «Илиаде» и полно в Троянском эпическом цикле, — такой Троянской войны не было. Но эпос знал только такую Троянскую войну. О другой Троянской войне ничего не говорят ни эпос, ни археология. Стоят ли за эпическими песнями какие-то военные события, какие именно и какого времени, как они искажены в эпосе, эти вопросы нужно решать, прибегая к другим источникам, решать иначе — исследуя развитие героического эпоса как фольклорного жанра и сопоставляя его с историей.

Из пересмотра археологической хронологии вытекает еще один вывод, как раз приближающий нас к познанию перипетий развития эпоса. Начиная со времени Шлимана ученые представляли себе создателя (или создателей) «Илиады» получающим сведения о городе только из поэтического предания, поскольку реальный Илион («Троя VI» или «Троя VII-А») должен был уже четыре-пять веков лежать под землей ко времени прихода греческих певцов, а греческий Илион («Троя VIII») еще не был построен. Все реалистичные подробности, обрисованные эпосом, — Дарданские и Скейские ворота, смоковница у низкого места стены и т. д. — относились, естественно, к микенскому времени. Теперь мы знаем, что к это не так. Со времени гибели «Трои VII-В2» до прихода греков и поселения их на холме Гиссарлык прошло не более полутора веков. Стены и башни цитадели еще вздымались над землей, и певцы могли видеть весь антураж, которым и оснащали поэму. Они не очень нуждались в микенских реалиях, как не нуждались в Троянской войне, чтобы описывать Троянскую войну.

7. Перелом в дискуссии ориенталистов. В разделе о дарданах седьмой части своей книги А. Кравчук приводит текст египетской надписи, где перечисляются хеттские союзники в битве при Кадеше. Наряду с дарданами там упоминаются Маса и Пидаса. «Маса — это несомненно, мизяне — пишет Кравчук, — Пидаса — писидинцы.» Это опрометчивые идентификации. Страну Маса хеттские документы упоминают неоднократно в связи с южным побережьем Малой Азии, а мизяне жили на северо-западе полуострова. Пидаса — это, конечно, не писидийцы, а город Питасса (позже греческая колония Педаса) на юго-западе Малой Азии. Не всякое созвучие говорит о тождестве. Но дарданы — это действительно гомеровские дарданы, и они в самом деле были союзниками Илиона как у Гомера, так и в XIII веке. И в обоих случаях вождем коалиции (в XIII веке царем, у Гомера царевичем) был Александр (Парис).

Еще в 1911 году Д. Лакенбилл, читая хеттский договор с вассальным царем Алаксандусом, заподозрил в этом царе героя греческого эпоса Александра. 1924 году это отождествление подхватили Э. Форрер и П. Кречмер, причем Форрер сильно расширил сопоставление, опознав в хеттских документах и Илион (греч. Илиос, древн. Вилиос — хеттск. Вилуса), и ахейцев (греч. «ахайвой» — хеттск. «Ахийява»), и конкретные имена героев эпоса (например, греч. Этеоклос — хеттск. Тавакалавас). Форрер также заметил, что для скрепления договора клятвой со стороны Алаксаидуса привлечен бог Апалиунас, в «Илиаде» же Александру помогает Аполлон. Опознание Александра Кречмер подкрепил такой деталью: в греческом предании рассказывается о том, что, похитив Елену, бежавший Александр нашел приют у малоазийского царя Муталиса. А в преамбуле договора рассказано, что в прошлом царевич Алаксандус не сумел утвердиться на отчем престоле и нашел приют у хеттского царя. Тот и помог ему захватить трон. Этим хеттским царем был, но расчетам историков, Муваталис. Имя Александра по происхождению греческое (означает «защитник людей»), а Алаксандус чуждо хеттской речи — но ведь у Гомера много троянцев носят греческие имена! Видимо, Троя и на самом деле была родственна грекам по языку. Таково и мнение Кравчука.

Против этих отождествлений выступили солиднейшие специалисты И. Фридрих и особенно Ф. Зоммер. Последний опубликовал несколько специальных монографий, посвященных переводу и интерпретации хеттских документов, где дает иную трактовку этих имен, а когда дискуссия не унялась, вылил свое раздражение даже в названии статьи: «Ахийява — и не будет этому конца?» (1937). Возражения носили главным образом лингвистический характер. Имена на -андр(ос) в Греции очень редки, а в гомеровские времена вообще не употреблялись: тогда -андр должно было еще произноситься как -анер. Налицо «народная этимология» — грецизация чуждого имени: как раз в Малой Азии имена на -андус обычны. По лингвистическим законам звуковых соответствий термин «ахайвой» должен был при переходе в хеттский язык дать другую форму, не «Ахийява». Откуда здесь это — ий-?[202]

Несмотря на авторитет Зоммера, дискуссия не утихла. Находились резонные возражения. С названием «ахайвой» хетты могли сначала столкнуться не сами, а познакомиться через посредников, у которых законы звуковых соответствий могли быть другими. Внесла свою лепту и расшифровка крито-микенской письменности. Имя «Александр» оказалось у греков очень древним — оно бытовало уже в XIII веке как обычное, рядовое имя, да еще и в женской форме: «Александра» (на табличке: а-ре-ка-са-да-ра). Вообще расшифровка письменности способствовала упрочению позиций сторонников отождествления Ахийявы с ахейцами: ведь микенцы оказались древнейшими греками, а микенская культура охватила в XV–XIII веках до н. э. и берега Малой Азии, Кипр, проникла в египетские владения — словом, туда, где зафиксирован этноним Ахийява (хеттск.) — ахайвой, ахайвос (греч.) — Акайваша (егип.).

В дискуссию вмешались историки: на стороне Форрера и Кречмера — Ф. Шахермайр, Д. Пейдж, Д. Хаксли, Я. Харматта, на стороне Зоммера — Г. Штейнер, О. Карруба, И. Мул и С. Кошак. Спор зашел о локализации Ахийявы: сторонники ее отождествления с ахейцами помешали ее на греческом материке (на Балканском полуострове), противники — в Малой Азии, поблизости от хеттов, где мыслили ее народ не греками, а в лучшем случае их близкими родственниками. Были и компромиссные предложения: Ахийява — это греки, но не с греческого материка, а из восточных колоний — Родоса или Кипра. Кое-кто даже считал, что Ахийява — это как раз и есть Троада, Гиссарлык.

По мысли противников отождествления, для Микенского царства и его коалиции у Ахийявы слишком тесные сношения с хеттами — хеттский царь высылает к ним свою опальную супругу, ждет оттуда статуи богов, его беглый вассал делает оттуда набеги на хеттские владения. Кроме того, полагают эти ученые, если бы Ахийява была Микенским царством, в хеттских документах отразилась бы великая воина Ахийявы с вассалом хеттов Вилусой (Илионом) и сокрушительное поражение Вилусы. А этого нет.

Но у сторонников отождествления есть что сказать в ответ[203], а если еще не так давно спор шел с равным успехом, то я последнее время перевес на стороне последователей Форрера — отождествление Ахийявы с ахейцами Греции получило почти всеобщее признание и завоевывает все новых сторонников. Ведь для тесных сношений Ахийявы с хеттами расстояние-не преграда, а море не отделяло греков от хеттов, а связывало с ними: ахейцы были завзятыми моряками. Львиные ворота в Микенах давно рассматриваются как подражание бесчисленным каменным львам хеттов. Царь Ахийявы, живя где-то на западе, обычно действует издалека, к нему отправляются на корабле. Повелитель хеттской империи титулует его как равного, в одном ряду с фараоном Египта и царем Ассирии, просит у него прощения за былые обиды. Кто еще мог бы на западе претендовать на такое обращение могущественного хеттского царя? На Родосе нет ни роскошных ахейских дворцов, ни толосов, а Кипр известен хеттам под другим названием (да ведь он и не на западе от хеттов, а на юге). В схему Ахийява — ахейцы Греции хорошо укладываются и результаты новых раскопок микенских колоний в Малой Азии (особенно Милета — хеттск. Милаваты, где хетты знают людей Ахийявы), и новые находки хеттских документов с упоминанием Ахийявы и ее вассалов[204]. Все это и вызвало резкий перелом в дискуссии.

А что хеттам неизвестна Троянская война, так ведь и Гомеру неизвестны хетты. И всему греческому эпосу в целом. Тем хуже для Троянской войны. Не потому ли она, прославленная в веках, отделяется и от ахейцев, и от хеттов, что тогда, когда жили те и другие, ее просто не было?

Но Александр в ту эпоху действительно царствовал в Илионе и некоторые его данные (имя, принадлежность к царской семье, связь с Илионом и др.) действительно совпадают с характеристиками греческого эпического героя. Правда, говорили его подданные ни на греческом языке, а на лувийском[205]. Греческое имя царя может свидетельствовать об ахейском происхождении династии (иноземные династии — дело нередкое). Одна из ипостасей Аполлона — действительно малоазийская[206]. Таким образом, сочетание образов Александра Илионского и Аполлона действительно восходит к XIII веку, но трудно назвать царя Алаксандуса историческим прототипом Александра-Париса, потому что образ чрезвычайно изменился, почти неузнаваемо. Может быть, вернее будет сказать, что к фольклорному образу мифического похитителя красавицы были приклеены имя и некоторые другие особенности Илионского царя. Во всяком случае, в греческом эпосе это один из древнейших образов: он более других (за исключением Елены) оснащен постоянными эпитетами, характерными для фольклора.

А есть ли в бронзовом веке какая-либо историческая основа для предания о Троянской войне? Территориальных захватов в северо-западном углу Малой Азии — таких, как южнее, — ахейцам не удалось сделать. Государство Вилуса (Илион) и соседние с ним находились под хеттским протекторатом. Спустя одно поколение после договора с Алаксандусом хеттский царь в письме к царю Ахийявы упоминает свою ссору с ним из-за Вилусы, закончившуюся примирением. Еще позже в хеттском письме о царе соседней с Вилусой страны говорится, что царь этой страны «сделал войну (против хеттов), полагаясь на царя Ахийявы»[207]. Так что царь Ахийявы в XIII веке строил какие-то интриги в этом районе против Хеттского царства, а поскольку Вилуса была вассалом хеттов, то эти действия царя Ахийявы означали непосредственную угрозу Вилусе. Но сведений об осаде и взятии Вилусы нет. Захват Вилусы был скорее мечтой ахейцев, утоляемой сказками, чем исторической реальностью XIII века[208]. Возможно, то, что они не сумели осуществить в жизни, их потомки реализовали в героических песнях.

Стимулом к сочинению подобных песен на основе туманных сказаний послужила, очевидно, экспансия греков-эолийцев на Лесбос и северо-западное побережье Малой Азии в X–IX веках до н. э., а непосредственным поводом — отплытие объединенной флотилии греческих отрядов, руководимых потомками Агамемнона, на восток, к Малой Азии. По преданию, переданному Страбоном (IX, II; 3, 5; XIII, 1, 3), этот флот отплыл из Авлиды — как у Гомера.

Еще одна проблема возникает при изучении хеттских документов: в одном из них упомянуты оба названия города — и Илион, и Троя (Вилуса и Труя), но как разные города! Хотя и находящиеся по соседству. Я постарался показать, что и в самой «Илиаде» есть следы такого расхождения: у этих названий разные наборы постоянных эпитетов, а сами названия сосредоточены в разных песнях «Илиады». Иными словами, вполне вероятно, что в «Илиаде» слились разные сказания о взятии города — в одном шла речь об Илионе, в другом — о Трое. Илион найден и раскопай, о Трое нам доступны лишь догадки[209]. Основное сказание сложилось вокруг Илиона.

Было бы чрезвычайно заманчиво проследить, как и из каких источников формировался на деле героическим эпос Троянского цикла, как возникла легенда о Троянской войне, как и кем создавалась «Илиада». Но для этого надо написать другую книгу.

Лев Самуилович Клейн.

Профессор, доктор исторических наук.

Примечания

1

Парафразы отрывков из «Илиады» и цитаты (в переводе с древнегреческого П. Гнедича) приводятся без названия поэмы, лишь с указанием песни и стиха (Гнедич Н. И. Стихотворения, Л., 1956).

XIX, 291–292.

(обратно)

2

2XIX, 300–301.

(обратно)

3

3XXII, 114–115.

(обратно)

4

I, 17–20; «…на жезле золотом. Аполлонов красный венец…» — Жезл — принадлежность жреца; венец — повязка из шерстяной ленты, надевавшаяся на голову статуи Аполлона. Хрис взял ее как знак мольбы. «Чада Атрея» — сыновья Атрея — Агамемнон и Мелелай.

(обратно)

5

5I, 379.

(обратно)

6

6I, 43.

(обратно)

7

7I, 53.

(обратно)

8

8I, 94–95.

(обратно)

9

9I. 116–117.

(обратно)

10

10I, 118–119.

(обратно)

11

11 I, 149.

(обратно)

12

12 I, 156–157.

(обратно)

13

13I, 170–171.

(обратно)

14

I, 175.

(обратно)

15

I. 178.

(обратно)

16

I. 200.

(обратно)

17

I, 211.

(обратно)

18

I. 216–219.

(обратно)

19

Олень считался у греков воплощением трусости, а пес — символом бесстыдства.

(обратно)

20

Говоря, Ахилл держит в руках скипетр, который как знак власти вручался в народном собрании каждому, кто брал слово.

(обратно)

21

XIX, 10–11.

(обратно)

22

XIX. 40–41.

(обратно)

23

XX, 99.

(обратно)

24

XXIII, 164–176; «костер стоступенный» — в сто футов (стоп).

(обратно)

25

XXIV, 4–9; Менетид — Патрокл, сын Менетия.

(обратно)

26

XXIV, 27–28.

(обратно)

27

XXIV, 478–479.

(обратно)

28

XXIV, 669–670.

(обратно)

29

XXIV, 27–30.

(обратно)

30

Толчком к Троянской войне послужил спор между тремя богинями — Герой, Афродитой и Афиной за обладание яблоком, которое подбросила богиня раздора Эрида с надписью «прекраснейшей» («яблоко раздора»). Это произошло на свадьбе родителей Ахилла Пелен и Фетиды, на которую были приглашены все боги, кроме Эриды. Парис признал прекраснейшей Афродиту, чем снискал себе в дальнейшем ее помощь, но навеки сделал своими врагами Геру и Афину. Этим объясняется поддержка Афродиты в ходе войны троянцев, а Геры и Афины их противников — ахейцев.

(обратно)

31

XI, 781; «сжигали тучные бедра вола» — по представлениям греков, жертвоприношение — совместная трапеза бога и жертвующих; «возливали вино» — немного вина проливали на землю (жертва вином).

(обратно)

32

XI, 785–788.

(обратно)

33

XI, 822–826.

(обратно)

34

IX, 452.

(обратно)

35

IX, 455.

(обратно)

36

IX, 470–471.

(обратно)

37

IX, 493–494.

(обратно)

38

IX, 668.

(обратно)

39

IX, 412–416.

(обратно)

40

IX, 406–409.

(обратно)

41

XIX, 408–410.

(обратно)

42

XIX, 420–423.

(обратно)

43

XIX, 424.

(обратно)

44

Форминга — древнейший струнный инструмент греческих певцов типа лиры или кифары. Нередко эти три наименования подменяют одно другое. Форминга считалась инструментом аэдов и была посвящена Аполлону. По преданию, имела семь струн. Во время игры формингу держали с помощью перевязи, перекинутой через плечо.

(обратно)

45

IX, 189.

(обратно)

46

У Гомера греки еще не называются ни «греками», ни эллинами, как они стали называться впоследствии. У Гомера они зовутся либо аргивянами (обобщенное название жителей Аргоса. Во времена Гомера так чаще всего называли Арголиду, область в Пелопоннесе, владения Агамемнона, со столицей в Микенах; позже в этой области возвысился город Аргос), либо ахейцами (по имени одного из греческих племен, обитавшего первоначально в Фессалии (Северная Греция) и заселившего в начале II тысячелетня до нашем эры также Пелопоннес и острова Эгейского моря. В XVII–XVI веках до нашей эры у ахейцев сложились раннеклассовые государства Микены, Пилос и др., достигшие высокого экономического и политического расцвета в XV–XIII веках до нашей эры. О большой роли ахейцев в истории Греции этого периода свидетельствует распространение их имени на остальные греческие племена (как это видно из эпоса Гомера). Для обозначения всех греков вообще в противоположность негрекам в «Илиаде» используется наименование «данайцы». Данай мыслился родоначальником племени аргивян. Это племя жило в Арголиде.

(обратно)

47

Арей — бог войны, олицетворение воинственности и свирепости. В Троянской войне Арей участвует на стороне троянцев.

(обратно)

48

«Одиссея», 8, 471–521. Перев. с древнегреческого В. Жуковского.

(обратно)

49

VII, 354–355.

(обратно)

50

«Семеро против Фив» — в греческой мифологии поход против Фив, одно из важнейших событий, предшествовавших Троянской воине.

Правивший в Фивах Эдип постановил, что его сыновья будут царствовать в Фивах поочередно, причем ожидающий своего срока должен жить в изгнании. Причиной похода семерых против Фив явилась вражда между сыновьями Эдипа — правившим в Фивах Этиоклом, который не захотел делиться властью с братом, и претендовавшим на этот престол Полинином. Между братьями разгорелась война. Изгнанный Этиоклом из Фив Полинин собрал войско, состоявшее из семи отрядов под командованием семи полководцев (по числу ворот в Фивах). Семь вождей вели войско, а во главе стоял Адраст. Герои шли на гибель, они не послушались увещеваний прорицателя, предупреждавшего их против этого похода, потому что боги этого не хотели. Все вожди, пришедшие под Фиьы, погибли, кроме Адраста, которого вынес с поля боя его божественный конь Арейон.

Детям павших вождей (эпигонам) позднее удалось захватить и разрушить Фивы. Это произошло незадолго до начала Троянской войны.

(обратно)

51

Аргонавты — в греческой мифологии участники плавания на корабле «Арго» за золотым руном в страну Эю (или Колхиду).

(обратно)

52

Калидонекая охота — один из распространеннейших мифов греческой мифологии. Царь Калидонии Ойней забыл принести жертву богине-охотнице Артемиде и тем самым оскорбил ее. Разгневанная богиня наслала на Калидон огромного свирепого вепря, который опустошал поля, с корнем вырывал плодовые деревья, убивал жителей города. Ойней решил устроить охоту на вепря и пригласил участвовать в ней самых отважных героев Эллады — Диоскуров, Тесея, Адмета, Пирифоя, Пелся, Ясона и др. По мнению античных авторов, в охоте участвовало свыше двадцати человек; более поздние мифографы считают, что в Калидонской охоте участвовало более пятидесяти греков. Возглавил охотников сын Ойнея Мелеагр. В основе мифа о Калидонской охоте лежали события древнейшего прошлого Этолни (войны между городами, пережитки матриархата и т. д.).

(обратно)

53

Аристотель. Поэтика. Л., 1927, с. 70–71.

(обратно)

54

Диоскуры (греч. «сыновья Зевса») — прозвище близнецов Полидевка и Кастора, братьев прекрасной Елены. Диоскуров чтили как покровителей воинов и моряков, они считались укротителями коней. Большие изваяния Диоскуров с конями стоят в Риме у Квиринальского холма. Их уменьшенные копии находятся в Ленинграде у входа в Конногвардейский манеж (ныне Центральный выставочный зал). Диоскуры стали символом неразлучной дружбы.

(обратно)

55

В греческих мифах рассказывается о клятве женихов Елены. По преданию, слух о красоте Елены распространился настолько широко, что сватать девушку собралось несколько десятков знатнейших героев всей Греции (Менелай, Диомед, оба Аякса и др.). Тиндарей же, отец Елены, своим выбором боялся обидеть остальных претендентов и вызвать их вражду к себе и будущему зятю. Поэтому он, по совету Одиссея, связал бывших женихов Елены клятвой мстить в случае необходимости за оскорбление ее супруга. После похищения Елены Менелай и его брат, царь соседней со Спартой Арголиды, Агамемнон созвали всех греческих царей с их дружинами. Верховным вождем всего общегреческого воинства был избран Агамемнон как самый могущественный из ахейских царей. Ахейский флот, насчитывавший свыше тысячи кораблей, собрался в беотийской гавани Авлиде, откуда войско двинулось через Эгейское морс и высадилось на троянской равнине.

(обратно)

56

II, 308–316.

(обратно)

57

IX, 148–149.

(обратно)

58

II, 26–34.

(обратно)

59

I, 357–427.

(обратно)

60

II, 412–418.

(обратно)

61

II, 527–580.

(обратно)

62

II, 686–687.

(обратно)

63

I, 225.

(обратно)

64

Словацкий Ю. Стихи. Мария Стюарт. Перев. Б. Пастернака. M., 1975, с. 33–34.

(обратно)

65

Лабиринт — в древности так назывались дворцы, из которых вследствие большого числа запутанных ходов трудно было найти выход. У древних авторов упоминается четыре лабиринта: критский, египетский (в Фаюмк, насчитывающий около трех тысяч комнат), самосский и италийский.

(обратно)

66

VI, 123–195: «злосоветные знаки на складной дощечке» — до конца античности греки и римляне пользовались в быту для письма складными дощечками, намазанными воском, по которому палочкой, стержнем (из металла или слоновой кости), «стилем», выцарапывались буквы. Одни конец палочки был острый — для писания, другой, широкий, иногда в виде лопаточки или шара — для растирания воска.

(обратно)

67

Chadwick У. The Decipherment of Linear В. By John Chadwick. N.Y., 1963.

(обратно)

68

Journal of Hellenic Studies. 1953, Vol. 73, c. 84 и след.

(обратно)

69

Chadwick J., Ventris М. Documents in Mycenaean Greek. Cambridge, 1956.

(обратно)

70

Там же, с. 264 и след.

(обратно)

71

«Киприн» — эпическая поэма начала VII века до нашей эры, в ней рассказывается о событиях, предшествующих Троянской войне. Поэма до нас но дошла, сохранилась в позднейших пересказах.

(обратно)

72

Геродот. История в девяти книгах. Л., 1972, II, 112–120.

(обратно)

73

Палинодия — песня с обратным значением.

Греческий поэт Стесихор жил в VII–VI веках до нашей эры. Его настоящее имя — Тисий, а имя Стесихор он получил по роду своей деятельности. «Стесихор» — значит «устроитель хоров». Главные его произведения — гимны, которые исполнялись хорами. В древности произведения Стесихора ценились очень высоко. До пас дошли лишь ничтожные отрывки.

(обратно)

74

Еврипид. Трагедия. Т. 2. М., 1980, с. 65–144.

(обратно)

75

III, 120–244.

(обратно)

76

III, 281–286.

(обратно)

77

III, 250–446.

(обратно)

78

Овидий. Элегии и малые поэмы. М., 1973, с. 95–99.

Героиды — послания мифических героинь к покинувшим их возлюбленным.

(обратно)

79

Парафраза отрывков из X книги поэмы Квинта Смирнского «Продолжение Гомера».

Наряду с «Илиадой» события Троянской войны были отражены в несовершившихся, но известных в поздних пересказах «киклических» поэмах VII–VI веков до нашей эры. использованных Вергилием и поздним поэтом Квинтом Смирнским (IV век нашей эры), в компилятивной поэме которого содержится в виде продолжения «Илиады» история Троянской войны от гибели Гектора до возвращения греков.

(обратно)

80

Гарпии — крылатые чудовища, птицы с женскими головами. Число гарпий различно у разных авторов (от двух до пяти). Позднее гарпий, как и других чудовищ, поместили в Аид.

(обратно)

81

VI, 323–368.

(обратно)

82

VII. 315–378.

(обратно)

83

VII, 400–403.

(обратно)

84

VII, 409–410.

(обратно)

85

XXIV, 774–775.

(обратно)

86

Одиссея. 4, 240–289.

(обратно)

87

Вергилий. Энеида, 6, 526–527; 6, 494–527. — Вергилий. Буколики, георгики. Энеида. М., 1979.

(обратно)

88

Одиссея, 4, 220–230.

(обратно)

89

Одиссея, 4, 121–122.

(обратно)

90

Геродот. История в девяти книгах. VI, 61, 62.

(обратно)

91

Исократ. Похвала Елене. — Вестник древней истории (ВДИ). № 1, приложение, с. 225.

В то время как в греческой литературе Елену обычно порицали, считая ее виновницей неисчислимых бедствий Троянской войны, Исократ идеализирует ее, впадая в противоречия и допуская натяжки.

(обратно)

92

Павсаний. Описание Эллады, III, XIX, 10. T. I, М., 1938.

(обратно)

93

Феокрит Мосх Бион. Идиллии и эпиграммы. М., 1958. (Идиллия XVIII, Эпиталамий Елены, 43–48).

(обратно)

94

В гомеровскую эпоху ахейцы не знали кавалерии: вожди сражались на колесницах, запряженных парой коней, рядовые воины — в пешем строю.

(обратно)

95

По специально для этого выкопанным рвам греки вытаскивали свои корабли на берег и, для того чтобы дно судна не подгнивало. подкатывали под них огромные бревна.

(обратно)

96

Арриан. Поход Александра. T. I. М. — Л., 1962. с. 11–12.

(обратно)

97

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь, XV. — Сочинения. М., 1983, с. 143.

(обратно)

98

Имп. Юлиан. Письма, перевод Д. Е. Фурмана под ред. А. Ч. Козаржевского. — ВДИ, 1970, № 2, с. 250 (Письмо 34).

(обратно)

99

XXII, 147–153.

(обратно)

100

XX, 175–260.

(обратно)

101

XX, 307–308.

(обратно)

102

V, 640–643; 20, 145–148.

(обратно)

103

Трос — первый троянский царь и основатель города, имел сыновей Ила, Ганнмеда и Ассарака. По одному из мифов, основателем города был Ил — отсюда другое название Трои — Илиом. Сын Троса, Ганимед, за необычайную красоту был взят богами па небо, где стал любимцем и виночерпием Зевса.

(обратно)

104

IV. 44–49.

(обратно)

105

XXIV, 479.

(обратно)

106

V, 471–496.

(обратно)

107

V, 626–698.

(обратно)

108

XII, 299–328.

(обратно)

109

XII, 440–441.

(обратно)

110

XII, 443–471.

(обратно)

111

XIII, 116–124.

(обратно)

112

XIV, 438–439; жестокое и кровавое сражение, которое разыгралось в лагере ахейцев после того, как троянцы пробили стену, описано в «Илиаде» в песне XIII («Битва при кораблях») и песне XIV («Обольщение Зевса»).

(обратно)

113

Эти события описаны в «Илиаде» в песне XV («Оттеснение от кораблей»).

(обратно)

114

XVI, 80–100.

(обратно)

115

XVI, 156–167.

(обратно)

116

XVI, 394–410.

(обратно)

117

Доспехи — почетнейшая часть добычи победителя.

(обратно)

118

XVI, 419–505.

(обратно)

119

XVI, 638–640; XVI, 676–683.

(обратно)

120

XVI, 790–857.

(обратно)

121

XX, 449–450.

(обратно)

122

XXI, 34–119.

(обратно)

123

XX, 423–425.

(обратно)

124

XXIV, 248–263.

(обратно)

125

VI, 77–98.

(обратно)

126

греч. — «блистающий». Аполлон — одно из величайших божеств олимпийской религии, почитался также как божество солнечного света, позднее — как бог солнца. В связи с этим в эпической поэзии получило распространение его второе имя — Феб.

(обратно)

127

VII, 74–76.

(обратно)

128

VII, 92–312.

(обратно)

129

XIII. 576–600.

(обратно)

130

Скоропостижную смерть женщины греки приписывали стрелам Артемиды.

(обратно)

131

VI, 369–496.

(обратно)

132

XXII, 437–514.

(обратно)

133

XXIV, 725–745.

(обратно)

134

Андромаха. — Еврипид. Трагедии. T. I, М., 1980, с. 229–284.

(обратно)

135

III, 122–124.

(обратно)

136

XIII, 171–205.

(обратно)

137

XIII, 414–416.

(обратно)

138

XXIV, 695–706.

(обратно)

139

Одиссея, 11, 405–434.

(обратно)

140

Кохановский Я. Отказ греческим послам. — Избранные произведения. М. — Л., 1960, с. 244–246.

(обратно)

141

Афина, греч. — одно из главных божеств Греции, богиня мудрости, справедливой войны, покровительница наук. Афина сражалась вместе с богами против гигантов; с побежденного гиганта Палланта она сняла кожу, обтянув ею свой щит. Отсюда прозвище Афины — Паллада. От этого прозвища Афины получил свое название палладий — так греки называли изображение вооруженного божества, чаще всего Афины. В мифологии наибольшей известностью пользовался троянский палладий, по преданию, сброшенный е неба Зевсом. По мнению некоторых исследователей, прозвище Афины — Паллада, напротив, произошло от названия ее изображения. В Троянской войне Афина, оскорбленная тем, что Парис присудил яблоко Афродите, а не ей, поддерживала греков. Ее любимыми героями были Ахилл, Одиссей и Ясон.

(обратно)

142

VI, 251–311.

(обратно)

143

XXII, 79–89.

(обратно)

144

XXII, 99.

(обратно)

145

XXII. 297–300.

(обратно)

146

XXII, 306–363.

(обратно)

147

XXII, 395–404.

(обратно)

148

XXII. 431–436.

(обратно)

149

Мойры в греческой мифологии — богини судьбы. Мойра по имени Клото («прядущая») прядет нить жизни. Мойрам соответствуют римские парки.

(обратно)

150

XXIV, 200–245.

(обратно)

151

XXIV, 748–759.

(обратно)

152

Еврипид. Гекуба, — Еврипид. Трагедии. Μ., 1980, T. I, с. 217–223.

(обратно)

153

Там же, с. 356–359.

(обратно)

154

Там же, с. 520–570.

(обратно)

155

Курган псицы, или Киносемма, — мыс на востоке Фракийского Херсонеса, где, по преданию, похоронена Гекуба, превращенная в собаку.

(обратно)

156

II, 816–877.

(обратно)

157

II, 110–141.

(обратно)

158

Page D. L. History and the Homeric «Iliad». 1959, c. 140 и сл.

(обратно)

159

Описание хеттской коалиции (перевод H. С. Петровского) в: Хрестоматия по истории древнего Востока под ред. В. В. Струве и Д. Г. Редера. М., 1963, с. 121.

(обратно)

160

Оригинальный текст и немецкий перевод опубликован Н. Фридрихом в «Mitteilungen der Vorderasialischen Gesellschaft», Band 34, Heft I.

(обратно)

161

V, 192–216.

(обратно)

162

IV, 105–111.

(обратно)

163

Хариты в греческой мифологии — благодетельные богини, воплощающие доброе, радостное и вечно юное начало жизни. Харитам соответствуют римские грации.

(обратно)

164

Ирида, (греч.) — богиня радуги, вестница Зевса, считавшаяся посредницей между богами и людьми. Ириду представляли в виде крылатой девушки, держащей в руках кружку с дождевой водой.

(обратно)

165

V, 217–378.

(обратно)

166

Эллинские поэты в переводах В. В. Вересаева. М., 1963, с. 78.

(обратно)

167

Там же, с. 57.

(обратно)

168

Там же, с. 74.

(обратно)

169

Там же, с. 82.

(обратно)

170

Там же, с. 86.

(обратно)

171

Там же, с. 126.

(обратно)

172

Там же, с. 140–292.

(обратно)

173

V, 432–453.

(обратно)

174

V, 512–574.

(обратно)

175

XX, 320–339.

(обратно)

176

Палладий — см. прим. 141.

Пенаты — добрые домашние боги, охранявшие единство и благополучие каждой семьи.

(обратно)

177

XXIII, 93–98; XXIII, 103–104.

(обратно)

178

Лосев А. Ф. Гомер. М., 1960, с. 80.

(обратно)

179

Calder III W. М. Sehliemann on Scliliemann. a Study in the Use of Sources. — Greek, Roman and Bysantine Studies, 1972, vol. 18, № 3, c. 335–353;

Traill D. A. Schliemann’s Mendacity: Fire and Fever in California. — The Classical Journal. 1979. vol. 74, с. З48–355;

он же. Schliemann’s American Citizenship and divorce. — Там же. 1982, vol. 77, с. 336–342; и др.

(обратно)

180

Traill D. A. Srhlicmann’s «discovery» of «Priam’s Treasure». — Antiquity. 1983, Vol 58, № 221, c. 181–186;

он же. Schliemann’s Discovery of «Priam’s Treasure»: a Re-Examination of the Evidence. — Journal of Hellenic Studies. 1984. vol. 104, c. 96–115;

он же. Further Evidence of Fraudulent Reporting in Schliemann’s Archaeological Works. — Boreas. 1984, vol. 7, c. 96–115;

он же. Schliemann’s Mendacity: a Question of Methodology. — Anatolian Studies. 1986, vol. 36, c. 91–98.

(обратно)

181

Calder III W. M., Traill D. Л. (eds.). Myth, Scandal, and History. The H. Sehliemann Controversy and First Edition of Mycenaean Diary. Detroyt, 1986.

(обратно)

182

Mayer Er. Heinrich Sehliemann. Kaufmann und Forschcr. Gottingen, 1969. c. 373.

(обратно)

183

Там же, с. 262. — О том же в письме Ренану (там же, с. 334, примем. 267).

(обратно)

184

Leaf IV. Troy: a Study in Homeric Geography. I., 1912.

(обратно)

185

Bruckner A. Das Schlachtfeld vor Troja. — Archaeologischer Anzeiger. Bd. 27, 1912, c. 16–34;

Dorpfefd W. Das Schiffslager der Griechen vor Troja. — Studien zur vorgriechischen Archaologie (Alfred— Gotze Festschrift). Lpz., 1925. c. 115–121.

(обратно)

186

Cook J. M. The Troad: an Archaeological and Topographical Survey. Oxf., 1973, c. 170–172.

(обратно)

187

Kraft J. C., Kayan I. and Erol O. Gcoinorphic Reconstructions in the Environs of Ancient Troy — Science. 1980, vol. 209, c. 776–782;

Rapp G. arid Gifford J. A. (eds.) Troy: the Archaeological Geology. Supplement monograph 4. Princeton, 1982.

(обратно)

188

Kraft J. C. et al. Geomorpliic Reconstructions., c. 782.;

Troupman J. C. New Light on the Geography of Ancient Troy — American Journal of Archaeology. 1981, vol. 87 № 2, c. 265;

Korfmann M. Troya Topography and Navigation. — Trov and Ihe Trojan War. Brvn Mawr, 1986, c. 1–16.

(обратно)

189

Luce J. V. The Homeric Topography of the Trojan Plain Reconsidered. — Oxford Journal of Archaeology. 19–84, № 1, c. 31–43.

(обратно)

190

Cм.: Heubeck A. Die homerisclie Frage. Darmstadt, 1974;

Гopдезиани P. В. Проблемы гомеровского эпоса. Тбилиси, 1978, с. 25–37;

Romilly J. de. Perspectives actuelles sur l’épopée homérique. — Essais et conférences du Collège de France. P., 1983

(обратно)

191

Издана антология статей за и против микенской идентификации содержания гомеровского эпоса: Thomas С. G. (ed.). Horner’s History. Mycenaean or Dark Age, New York — Monréal — London, 1970.

(обратно)

192

Snodgrass A. М. A Historical Homeric Society? — Journal of Hellenic Studies. 1974, vol. 94, c. 114–125.

(обратно)

193

Archacologia Homerica. Die Denkmaler und das fruhgriechischc Epos. Hrsg. v. E. Matz u. II. — G. Buchholz. Gottingen, seit 1967 (издание не окончено)

(обратно)

194

Kirk G. S. Objective Dating Criteria in Homer. — Museum Helveticum. 1960, vol. 17, с. 189–205;

Bowra C. M. Homer. L., 1972, c. 51–53.

(обратно)

195

Hope Simpson R. and Lazenby J. F. The Catalogue of the Ships in Homeric Iliad. Oxf., 1972.

(обратно)

196

Гордезиани P. В. «Илиада» и вопросы истории и этногенеза древнейшего населения Эгeиды. Тбилиси. 1970 (на груз. яз.).

(обратно)

197

Jachmanti G. Dcr hornerische Schiffskatalog und die liras. Kôln, 1958.;

Giovannini A. Etude historique sur les origines du Catalogue de Vaisseaux. Berne, 1969;

Андреев Ю. В. Политическая география Гомеровой Греции (К вопросу о датировке «Каталога кораблей» в «Илиаде»). — Древний Восток и античный мир. М., 1980, с. 128–131.

(обратно)

198

Hiller S. Studieii zur Géographie des Reiches uni Pylos naeh mykcnischen und hornerishen Texten. Wien, 1973;

Tegyetj I. Empire mycénien et empire homérique de Nestor. — Acta Archaeologia Hungarica. 1975, vol. 23, c. 92–105.

(обратно)

199

Page D. The historical Sack of Troy. — Antiquity. 1959, vol. 33, As 129, c. 25–31;

Kylander C. The fall of Troy. — Antiquity. 1963, vol. 37, N? 145, c. 6–11.

(обратно)

200

Hachtnann R. Hissarlik und das Troja Homers. — Vorderasiatische Archaologie (Moortgat — Festschift). B., 1964, c. 95–112;

Finley M. The Trojan War. — Journal of Hellenic Studies. 1964, vol. 84, c. 1–26;

он же. Lost: the Trojan War. — Aspects of Antiquity. L., 1972, c. 31–42;

Coindoz M. Guerre de Troie: réalité ou fiction? — Anatolia. 1982, vol. IX, c. 77–181;

он же. La guerre de Troie: myth ou réalité? — Archéologie. 1987, № 220. Janvier, c. 56–64;

Cobet J. Gab es den Trojanischer Krieg? — Antike Welt, Jg. 14, 1983, № 4, c. 43–58;

Easton D. Has the Trojan War been Found? — Antiquity. 1985, vol. 59, № 227, c. 188–196.

(обратно)

201

Podzuweit Chr. Die mykenische Welt und Troja. — Südostcuropa zwischen 1600 und 1000 v. Chr. (Prahistorische Archaologie in Südosteuropa. Bd. 17.B., 1982, c. 65–88.— О микенской керамике в других местах Малой Азии см. Мее Chr. Aegean Trade and Settlement in Anatolia in the Second Mill В. C. — Anatolian Studies. 1978, vol 28, c. 121–156.

(обратно)

202

Apyменты противников отождествления изложены в работе: Борухович В. Г. Ахейцы в Малой Азин. — Вестник древней истории, 1964, № 3, с. 91–106.

(обратно)

203

Bryce T. R. Ahhiyawa and Troy — a Case of Mistaken Identity? Historia. 1977, vol. 26, c. 24–32;

Гордезиани P. В. Проблемы гомеровского эпоса. Тбилиси, 1978, с. 176–185.

(обратно)

204

Güterbock H. G. The Ahhiyawa Problem Reconsidered — American Journal of Archaeology. 1981. vol. 87, № 2, c. 133–138;

он же. Hittites and Akhaeans: a New Look. — Proceedings of the American Philosoph. Society. 1984, vol. 128, c. 114–122;

он же. Troy in Hittite texts? Wilusa, Ahhiyawa, and Hittite history. — Troy and Trojan war, Bryn Mawr, 1986, c. 45–62.

(обратно)

205

Watkins C. The language of the Trojans. — Troy and the Trojan war. Bryn Mawr, 1986. с. 43–62

(обратно)

206

Wilamowitz U. Apollon. — Hermes, В cl. 38, 1903, c. 575–586;

Nilsson M. P. Gcsehiehte der griechischcn Religion. 3. Aufl. Bd. I. München, 1967, c. 559–564.

(обратно)

207

Güterbock H. G. The Ahhiawa problem…; он же. Troy…

(обратно)

208

Симпозиумы последних лет о проблеме историчности Троянской воины:

Foxhall L. and Davies J. K. (eds). The Trojan War: Its Historicity and Context. Papers of the First Greenbank Colloquium, Liverpool, 1981. Bristol, 1984;

Mellink M. J. (cd). Troy and the Trojan War. A symposium held at Bryn Mawr college, October 1981. Bryn Mawr, 1986.

(обратно)

209

Клейн Л. С. Илион и Троя. — Народы Азии и Африки. 1986, № 4, с. 86–116;

он же. Найдена ли Троя? — Знание-сила. 1985, № 3;

он же. Скептический комментарии к началу европейской истории. — Знание-сила. 1986, № 3;

он же. Кто победил в Илиаде? — Знание-сила. 1986, № 7.

(обратно)

Оглавление

Книга первая Ахилл

  Гнев Ахилла

  «Илиада»

  Юность Ахилла и его судьба

  Сказители

  Гомер

  «Киприи»

Книга вторая Агамемнон

  Авлида

  Сон Агамемнона и каталог кораблей

  Ахейская Греция

  Археология и поэзия

  Приключения Беллерофонта

  Письменность, мифы, бюрократия

Книга третья Елена

  Геродот беседует с жрецами

  Елена в Египте

  Защитник чести Елены

  Елена в мелодраме

  Елена и Троя

  Елена, Александр, Афродита

  Юность Александра

  Александр и Энона

  Елена и Гектор

  Елена и Одиссей

  Елена добрая и милостивая

  Первое похищение Елены

  Божественная Елена

Книга четвертая Троя

  Трою посещает Александр Македонский

  Епископ Трои принимает у себя Римского императора

  Гиссарлык или Бунарбаши

  Археология Трои

  От Трои I до Трои VI

  Троя VII

  Основы богатства и процветания Трои

  Беседа Энея с Ахиллом

  Царь Лаомедонт и первое завоевание Трои

  Царь Приам

Книга пятая Гектор

  Сарпедон сын Зевса

  Битва в стане ахейцев

  Сарпедон и Патрокл

  Полидор и Ликаон

  Гелен

Книга шестая Троянки

  Андромаха, жена Гектора

  Андромаха в неволе

  Кассандра

  Гекуба и Гектор

  Гекуба и Поликсена

Книга седьмая Эней

  Список союзников Приама

  Дарданы

  Эней и Афродита

  Анхис и Афродита

  Сражающийся Эней

Эпилог Возвращение Патрокла

Троянская война в эпосе и в истории Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg