«Россия против России. Гражданская война не закончилась»

Россия против России. Гражданская война не закончилась (fb2) - Россия против России. Гражданская война не закончилась 1367K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Михайлович Млечин

Леонид Млечин Россия против России. Гражданская война не закончилась

От автора

Для моего поколения Гражданская война — это фильм «Неуловимые мстители». Прекрасно снятый и невероятно популярный. Вершина жанра — я школьником смотрел его много раз! И вот что получилось: фильм о приключениях неуловимых и стал зримым образом Гражданской войны. Увлекательная авантюра, в которой, может быть, даже хотелось бы участвовать.

Гражданская война в советское время — самый удобный исторический фон для приключенческих картин. И усилиями кинематографистов она превратилась в череду занятных и увлекательных похождений.

А ведь Гражданская война, с моей точки зрения, самая страшная — наряду с Великой Отечественной — катастрофа, постигшая нашу страну в XX веке. Невероятное бедствие, которое не с чем сравнить. Полное разрушение нормальной жизни. И никого не миновала чаша сия. Невозможно было отсидеться в стороне, остаться над схваткой, убежать, спастись. В отличие от других войн, когда существовали фронт и тыл, Гражданская охватила всю страну, и воевали все. Число убитых меньше, чем в Великую Отечественную. Но масштабы ущерба, и не только материального, но и морально-нравственного, пожалуй, еще более значительные.

Война расколола страну и народ. Рассекла семьи. Брат пошел на брата, сын на отца. Невероятное ожесточение и цинизм, хаос и всеобщее ослепление выпустили на волю худшие человеческие инстинкты. Невероятное озлобление и презрение к человеческой жизни, воспитанные затянувшейся Первой мировой войной, умножились на полную безнаказанность, рожденную Великой русской революцией. И только кажется, что нам известна история этой войны.

Историки по-прежнему занимают позиции по разные стороны научного фронта: одни на стороне белых, другие — на стороне красных. Поэтому все еще нет целостной картины того, что происходило в нашей стране. В реальности в Гражданской войне никто не остался чистеньким.

Но можно ли преодолеть споры «за» и «против» красных и белых?

В Гражданскую все ненавидели всех. Эта война заставила ненавидеть всех и каждого. Приучила повсюду видеть врагов и безжалостно их уничтожать, что считалось благим делом. А вот кто враг — в Гражданскую войну каждый решал сам.

Масштабы потерь в этой войне не оценены и по сей день. А глубинные последствия еще не осмыслены. В определенном смысле Гражданская война продолжалась в нашей стране еще многие десятилетия. Но общество не решается это осознать.

Гражданская война незримо присутствует и в нашей сегодняшней жизни. Семена многих конфликтов были посеяны именно тогда. Многие проблемы, с которыми сталкивается наша страна, — территориальные, политические, экономические, моральные — порождены пролитой тогда кровью.

Великая Отечественная закончилась 9 мая 1945 года. Когда прекратилась Гражданская? Кто может назвать точную дату? И закончилась ли она?..

Но прежде всего нужно ответить на вопрос: а когда она началась?

Часть первая С чего все началось

Враги народа

Не точнее ли будет сказать, что Гражданская война вспыхнула сразу же после 25 октября 1917 года? Большевики совершили военный переворот, свергли Временное правительство и взяли власть с обещанием раздавить классового врага. Вероятно, до того как они захватили Зимний дворец, это носило теоретический характер.

Страсти накалялись постепенно. Но общество довольно быстро оказалось готово к террору. Едва отрекся от престола император Николай II, как в газете «Известия Петроградского совета рабочих депутатов» 1 марта 1917 года появилась заметка под названием «Враги народа». Речь шла об аресте царских министров.

Кажется, это первое в России использование словосочетания, которое станет таким пугающим, — «враг народа». Вначале было слово… Тот самый случай. Но и дела не заставили себя ждать. Идея вооруженной революции породила вооруженную контрреволюцию.

Владимир Ильич Ленин всю свою сознательную жизнь шел к революции и точно знал, что ему делать, когда возьмет власть. В отличие от главы Временного правительства Александра Федоровича Керенского, на которого премьерские обязанности свалились совершенно неожиданно. Он наотрез отказывался подписывать смертные приговоры: как можно распоряжаться чужими жизнями?! А Ленин не сомневался: без крови власть не сохранить.

Русская революционерка вспоминала, как задолго до революции небольшая группа эмигрантов оказалась в невероятно красивых местах. Все, как завороженные, любовались природой. И только Ленин был поглощен мучившими его мыслями:

— А здорово нам гадят меньшевики!..

Слушатель эмигрантской партийной школы во французском городке Лонжюмо вспоминал, как молодой еще вождь большевиков предсказывал: в будущей революции меньшевики будут только мешать. После занятий укоризненно заметил Ленину:

— Уж очень вы, Владимир Ильич, свирепо относитесь к меньшевикам.

Все-таки и большевики, и меньшевики входили в одну социал-демократическую партию. Революционеры легко переходили из одного крыла в другое. Разногласия, казалось, касаются лишь тактики и методов.

Ленин, усевшись на велосипед, посоветовал:

— Если схватили меньшевика за горло, так душите.

— А дальше что?

— Прислушайтесь: если дышит, душите, пока не перестанет дышать.

И укатил на велосипеде.

Через десять дней после Октябрьского переворота в «Известиях ЦИК» появилась статья «Террор и гражданская война». В ней говорилось: «Странны, если не сказать более, требования о прекращении террора, о восстановлении гражданских свобод». Это была принципиальная позиция советской власти: переустройство жизни требует террора и бесправия. Так и получилось.

На заседании ЦК партии Ленин недовольно заметил товарищам:

— Большевики часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.

Выступая на заседании Петроградского комитета партии, пообещал:

— Когда нам необходимо арестовывать — мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.

На III съезде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Ленин объявил:

— Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие!

Не наступление белой армии (она еще не сформировалась), не действия контрреволюции (ее еще не было), не высадка войск Антанты (они сражались против кайзеровской Германии и ее союзников), а собственные представления Ленина о мироустройстве вели его к установлению тоталитарного режима и уничтожению тех, кого он считал врагами.

22 ноября 1917 года глава советского правительства подписал декрет № 1, которым отменил все старые законы и разогнал старый суд. Заодно ликвидировали институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру. Декрет учреждал «рабочие и крестьянские революционные трибуналы». Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом и переносном смысле. Ленинцы исходили из того, что правосудие служит государству. Политическая целесообразность важнее норм права. Власть не правосудие осуществляет, а устраняет политических врагов.

Трибуналы руководствовались революционным чутьем и социалистическим правосознанием. Если председатель трибунала считал, что перед ним преступник, — значит, так и есть. Соратники и подчиненные Ленина по всей стране охотно ставили к стенке «врагов народа и революции».

Вечером 28 ноября 1917 года Ленин подписал декрет Совета народных комиссаров «Об аресте вождей гражданской войны против революции»: «Члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа, подлежат аресту и преданию суду революционных трибуналов». Кадеты — партия адвокатов и профессоров! Никому не угрожавшая!

Для того чтобы угрозы стали реальностью, не хватало только универсального инструмента для уничтожения всех, кого признают врагами.

Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) большевики образовали в декабре 1917 года для того, чтобы справиться с чиновниками, которые бойкотировали новую власть и не желали подчиняться Совету народных комиссаров. Но руководители партии быстро поняли цену ВЧК как важнейшего инструмента тотального контроля над страной.

Создатель системы госбезопасности Феликс Эдмундович Дзержинский видел в ВЧК особый орган, имеющий право самостоятельно уничтожать врагов: «Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно». Он добился этого права для чекистов, и кровь полилась рекой. Страна с ужасом заговорила о «кожаных людях». Кожаные куртки чекистам нравились не потому, что они предчувствовали моду на кожу. В кожаных куртках не заводились вши. В те годы это было очень важно: вши — переносчики тифа, который косил людей и на фронте, и в тылу.

21 февраля 1918 года Совнарком утвердил декрет «Социалистическое отечество в опасности!». Он грозил расстрелом как внесудебной мерой наказания «неприятельским агентам, германским шпионам, контрреволюционным агитаторам, спекулянтам, громилам, хулиганам». Важно отметить эту формулировку: внесудебная мера наказания!

Приказом Наркомата просвещения закрыли все юридические факультеты. Приказ вошел в историю. «В бесправной стране права знать не нужно», — горько констатировал профессор-историк Юрий Владимирович Готье, запечатлевший в своем дневнике революционную эпоху.

Может быть, прав француз Гюстав Флобер, заметивший, что «в каждом революционере прячется жандарм»?

Нарком внутренних дел Советской России Григорий Иванович Петровский разослал всем местным органам власти циркулярную телеграмму:

«Применение массового террора по отношению к буржуазии является пока словами. Надо покончить с расхлябанностью и разгильдяйством. Надо всему этому положить конец. Предписываем всем Советам немедленно произвести арест правых эсеров, представителей крупной буржуазии, офицерства и держать их в качестве заложников».

«Массовый террор» — это не фигура речи, а указание.

Когда начались повальные аресты и хватали известных и уважаемых ученых и общественных деятелей, нашлись уважаемые и еще не запуганные люди, воззвавшие к Ленину: прекратите произвол! Известная актриса Мария Федоровна Андреева, много сделавшая для большевиков, жена Максима Горького, ходатайствовала об освобождении заведомо невиновных. Ленин откровенно ей объяснил: «Нельзя не арестовывать, для предупреждения заговоров, всей кадетской и околокадетской публики… Преступно не арестовывать ее».

Арестовали председателя Всероссийского союза журналистов Михаила Андреевича Осоргина. Следователь задал ему обычный в те годы вопрос:

— Как вы относитесь к советской власти?

— С удивлением, — признался Осоргин, — буря выродилась в привычный полицейский быт.

Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Беспощадность оправдывалась и поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение — слегка пожурить.

Главный редактор «Правды» и будущий член политбюро Николай Иванович Бухарин, считавшийся самым либеральным из большевистских руководителей, писал: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

В определенном смысле Николай Иванович оказался прав. Беззаконие, массовый террор, ужасы Гражданской войны — вот через какие испытания прошли советские люди. Тотальное насилие не могло не сказаться на психике и представлениях о жизни.

Почему Владимир Ильич Ленин, русский интеллигент из просвещенной дворянской семьи, воспитанный на классической литературе, считал возможным сажать и расстреливать людей без суда и следствия? Он же сам прошел через тюрьму и ссылку! Но это не воспитало в нем чувствительности к ущемлению прав человека.

Ленинская попытка построить коммунизм за несколько месяцев разрушила экономику и привела Россию к голоду. Обычно провалившееся правительство уходит, уступая место более умелым соперникам. Большевики нашли другой вариант: изобретали все новых врагов, на которых перекладывали вину за собственные неудачи.

Ленин придумал себе оправдание: лишь построение коммунизма приведет к торжеству справедливости и сделает весь народ счастливым. Какое значение имеет жизнь отдельных людей, когда сражаемся за всеобщее благо! Сомнений в собственной правоте не допускал. Власть была в его руках, и это единственное, что имело значение.

В штаб к Духонину

В областном театре Могилева до сих пор существует царская ложа, потому что именно в этом городе в Первую мировую войну находилась Ставка Верховного главнокомандования. В 1915 году император Николай II принял на себя звание главковерха и из Могилева почти не выбирался. Спектаклей император здесь не смотрел, постоянной труппы в театре не было, а гастролеры его не интересовали. Здесь императору показывали свежую военную кинохронику — вести с фронтов.

И сохранилось здание, в котором в 1917 году находилась служба дежурного генерала. Здесь император, уже отрекшись от престола, прощался со своими генералами, и многие из них плакали… А осенью того же революционного года хозяином стал генерал-лейтенант Николай Николаевич Духонин, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандования. После того как большевики разогнали Временное правительство и взяли власть, он по уставу принял на себя обязанности главковерха.

Генерал Духонин был талантливым штабистом. По отзыву Керенского — «широкомыслящий, откровенный и честный человек, далекий от политических дрязг и махинаций». Духонин демонстративно не желал заниматься политикой. Но в 1917 году это была должность не для профессионального военного без политического опыта и политических амбиций. Генерал хотел исполнять свой профессиональный долг — командовать армией, но не сумел ни сохранить контроль над вооруженными силами, ни спасти самого себя.

Держа в руках все нити управления вооруженными силами России, генерал Духонин медлил и считал, что кто-то другой должен подавить большевистский мятеж. Но власти большевиков генерал не признавал:

— Полномочного правительства сейчас в России нет. Его еще надо создать.

Ленин этого не стерпел. В Смольном, где находился Совет народных комиссаров, приняли решение сместить генерал-лейтенанта Духонина и назначить Верховным главнокомандующим прапорщика Николая Васильевича Крыленко. Ленин приказал Крыленко сформировать боевой отряд из верных большевикам солдат и матросов, выехать на фронт, начать с немцами переговоры о перемирии, а заодно захватить Ставку.

Крыленко — один из немногих большевиков, имевших хоть какой-то военный опыт. Он хорошо выступал и пользовался популярностью среди солдат. Генерал Духонин воспринял назначение прапорщика главнокомандующим как неуместную шутку или как свидетельство полного авантюризма большевиков.

Духонин пытался уберечь страну и от вероятного наступления немцев (Первая мировая еще продолжалась), и от междоусобной розни. Приказал штабу Северного фронта: «Вам надлежит с верными национальной чести войсками прикрывать подступы к Москве. Людей, покидающих самовольно фронт, силой оружия не пропускайте вглубь России или предварительно обезоруживайте их. Мы должны спасти Россию от гражданской войны».

Генерал Духонин обратился к солдатам:

— Дайте время истинной русской демократии сформировать власть и правительство, и она даст нам немедленный мир совместно с союзниками.

Но вот времени у него уже не оставалось! Да и войска вышли из повиновения.

Генерал Духонин провел в Могилеве совещание, на котором решили перевести Ставку в Киев. Но на Украине возникла своя власть, желавшая отгородиться от России. Центральная рада ответила отказом, заявив, что Киев «мало пригоден по техническим условиям». Главнокомандующему русской армией некуда было деваться.

Генерал хотел избежать братоубийственного сражения между солдатами русской армии и приказал верным ему ударным батальонам покинуть Могилев. Ревком, состоявший из большевиков и левых эсеров, объявил, что помещает Духонина под домашний арест. Главнокомандующий остался совершенно один. Никто не пришел ему на помощь. Даже батальон георгиевских кавалеров, охранявший Ставку, перешел на сторону красных. Генерал горько сказал:

— Я имел и имею тысячу возможностей скрыться, я знаю, что Крыленко меня арестует и, может быть, даже расстреляет, но это будет солдатская смерть.

Смещенного с должности генерала Духонина держали в его собственном салон-вагоне. Судьба его решилась в тот день, когда на вокзал прибыл поезд с наркомом по военным делам Крыленко. Арестованного Духонина привели в крыленковский поезд.

Его должны были отправить в Петроград. Но опьяненные сознанием собственной власти матросы требовали выдать им Духонина на суд и расправу. Все это произошло в считаные минуты. Собралась толпа: матросы и пехотинцы жаждали крови. Требовали, чтобы генерал вышел к ним. И когда он вышел, толпа растерзала его.

«Ставка взята, и весь технический аппарат командования в руках новой власти», — удовлетворенно писал в своих воспоминаниях Крыленко.

Он сообщил в Петроград: «Если передать дело судебному следователю, обязательно вскрытие. Предлагаю прекратить дело постановлением государственной власти… Возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно».

Убийство осталось безнаказанным.

В годы Гражданской войны выражение «отправить в штаб к Духонину» стало крылатым и означало казнь без суда и следствия. Сам Крыленко никогда не выразил сожаления по поводу гибели Духонина.

Возможно, Николай Васильевич отнесся бы к этому трагическому эпизоду иначе, если бы подозревал, что с ним через двадцать лет поступят точно так же: в 1938 году расстреляют как «террориста и контрреволюционера»…

Русской армии как единого механизма, подчиняющегося воле командования и способного выполнять боевые приказы, больше не существовало. Начальник штаба 12-й армии прислал новому главкому Крыленко свой доклад:

«Армии не стало — есть огромная, усталая, плохо одетая, с трудом прокармливаемая, озлобленная толпа людей, объединяемая жаждой мира и всеобщим разочарованием. Достаточно натиска небольших неприятельских сил, чтобы вся эта масса людей ринулась в тыл, все сокрушая, поедая и уничтожая на своем пути».

Крыленко, в свою очередь, обратился в Совет народных комиссаров:

«Изголодавшиеся массы бегут и, движимые инстинктом самосохранения, затевают в местностях прифронтовой полосы погромы в поисках денег и хлеба. Недостаток фуража и ослабление конского состава делают невозможным вывоз материальной части и артиллерии. Армия неспособна даже стоять на позиции. Фронта фактически нет».

18 декабря Крыленко доложил Совнаркому, что армия утратила боеспособность и придется принять любые условия, которые выставят немцы при заключении мира. Но невозможно же остаться без вооруженной силы.

25 декабря Крыленко подписал приказ о формировании из солдат-добровольцев народно-социалистической гвардии:

«Народно-социалистическая гвардия создается из солдат действующей армии, запасных частей и всех добровольцев, желающих вступить в ее ряды для защиты завоеваний революции и борьбы за демократический мир и торжество социалистической революции на Западе и в России».

Он призвал к «священной революционной войне»:

«С упованием смотрят на нас народы Запада, в Италии и Испании, в Германии и Франции, в Австрии и Швеции.

Ждут не дождутся истомленные народы призыва к борьбе со своей буржуазией».

Планов формирования добровольческих частей было много. Ни один не удавалось воплотить в жизнь. Отсутствие дисциплины было вполне закономерным. Сразу после революции большевики разработали декларацию прав солдата. За подписью Ленина появились декреты «Об уравнении всех военнослужащих в правах» и «О выборном начале и об организации власти в армии». Власть в армии передавалась солдатским комитетам. Солдаты получили право выбирать себе командиров и не подчиняться приказам.

Крыленко самокритично писал:

«Конечно, тут не обошлось без тяжелых эксцессов, страданий для части ни в чем не повинного младшего офицерства, повсеместно смещенного солдатами с должностей и поставленного на уровень рядовых; самоубийства офицеров, брошенных в землянки, приставленных конюхами, кашеварами и т. д., эпидемией прошли по армии, но зато революция была поставлена на ноги в армии».

Очень быстро большевики столкнулись с тем, что такая армия воевать не может, это была не армия, а толпа. Большевики могли положиться только на вооруженных рабочих Петрограда, матросские сводные отряды и латышские стрелковые части.

Почему в Гражданскую войну необычно большую роль играли латыши, венгры и другие нерусские отряды? Им некуда было деваться, в отличие от русских крестьян они не могли разбежаться по родным селам, им оставалось только одно — воевать.

Еще в царской армии в 1915 году сформировали восемь полков латышских стрелков — общей численностью сорок тысяч человек. В декабре 1916-го полки свели в Латышскую дивизию. Латышские крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовали в войне с немцами. А после революции латыши надеялись, что большевики выгонят из Прибалтики немцев и раздадут им землю.

13 апреля 1918 года большевики сформировали Латышскую стрелковую дивизию под командованием бывшего полковника Иоакима Иоакимовича Вацетиса. В ту пору это была самая надежная часть в составе Красной армии.

На стороне большевиков воевали и китайцы. Откуда они взялись? Во время Первой мировой в России не хватало рабочих рук. Договорились с правительством Китая. Имелось в виду использовать китайцев на строительстве оборонительных сооружений и дорог, а также на военных предприятиях.

В 1916 году пригласили пятьдесят тысяч китайских рабочих. К Октябрю в европейской части России находилось уже втрое больше китайцев. Они строили Мурманскую железную дорогу, добывали уголь в Донбассе, валили лес в Карелии. После революции на родину уехало только сорок тысяч. Остальные остались. Присоединялись к большевикам. Формировались китайские интернациональные отряды. Китайцы воевали и в составе ставшей знаменитой 25-й дивизии Василия Ивановича Чапаева.

Атаман Каледин застрелился

Николай Николаевич Духонин не нашел в себе силы бросить войска против большевиков. Не смог и оставить армию, когда ему самому угрожала смерть. Но, уже сознавая, что обречен, позволил бежать от большевиков военачальникам, которые через несколько месяцев положили начало Белому движению.

По мнению генерала Алексея Алексеевича Брусилова, этот поступок «погубил окончательно рыцарски честного Духонина». Он спас боевых товарищей, но не себя. Они уехали, он остался. Если бы генералы Корнилов, Деникин, Марков попали тогда в руки прапорщика Крыленко, Добровольческая армия, возможно, вообще бы не создалась.

Генералы находились под арестом после неудачи Корниловского мятежа летом семнадцатого года. Это крайне запутанная история. Одни считают ее авантюрой, другие — последней реальной попыткой остановить большевиков.

Лавр Георгиевич Корнилов был одним из самых знаменитых генералов русской армии. В июле 1917 года Временное правительство назначило его Верховным главнокомандующим. А всего через месяц с небольшим генерал от инфантерии Корнилов потребовал от главы Временного правительства Керенского передать ему власть в стране, чтобы навести порядок. Но ничего из Корниловского мятежа не вышло. Лавр Георгиевич, человек эмоциональный, импульсивный и прямолинейный, и мятежником оказался спонтанным, плохо подготовившимся.

Смещенного генерала Корнилова доставили в гостиницу «Метрополь» в Могилеве и держали под домашним арестом. Через несколько дней переправили в город Быхов. Поразительным образом это мрачное и неуютное здание бывшей женской гимназии сохранилось. Я бродил по этому дому, представляя себе события столетней давности.

На фронте радикально настроенные солдаты требовали судить корниловцев. Но в Быхове им ничего не угрожало. Генералов, смещенных с должности «за попытку вооруженного восстания», охраняли преданные Корнилову кавалеристы-текинцы и георгиевские кавалеры. Для них он оставался Верховным.

Внутри тюрьмы арестованные передвигались вполне свободно. Среди них был и генерал Антон Иванович Деникин, которому суждено будет вести с большевиками долгую войну. Разместили генералов с относительным комфортом. Жена Деникина вспоминала: в камере два окна, между ними столик, два стула, кровати заправлены солдатскими одеялами. Из Ставки даже прислали повара, который им готовил. Кормили арестованных на первом этаже. Туда же по субботам приходил батюшка, а вечерами они собирались в шестой, самой просторной камере на втором этаже.

Жена Деникина приносила бутылку водки. Но пили немного, в основном спорили и говорили. Как вспоминал сам Антон Иванович, разговоры сводились к одному и тому же мучительному и больному вопросу: о причинах русской смуты и о способах ее прекращения. Генерал Корнилов ел в своей камере и по нескольку дней не выходил на прогулку. Хотел, чтобы тюремщики привыкли к его отсутствию. Он готовился бежать.

Ранним утром 19 ноября 1917 года генерал Духонин отправил в Быхов одного из своих офицеров — полковника Генерального штаба Павла Алексеевича Кусонского, помощника начальника оперативного отделения в управлении генерал-квартирмейстера Ставки Верховного главнокомандующего. Он предупредил о приближении большевиков:

— Через четыре часа Крыленко и эшелон матросов будут в Могилеве. Город сдадут без боя. Всем необходимо покинуть Быхов.

Вечером пять генералов бежали. Они решили пробираться в Новочеркасск, где власть принадлежала их сослуживцу генералу Каледину.

Иван Павлович Романовский надел погоны прапорщика, Сергей Леонидович Марков переоделся в рядового и изображал денщика Романовского. Александр Сергеевич Лукомский выдавал себя за немецкого колониста. Деникин получил в польской дивизии документы помощника начальника 73-го санитарного отряда… Они поехали в Новочеркасск по железной дороге.

Корнилов покинул Быхов последним. В полночь построили караул. Он вышел. Поблагодарил солдат за службу, вручил им две тысячи рублей наградных, сел на коня и уехал. Солдаты проводили его криками «ура!».

В час ночи сонный Быхов был разбужен топотом коней. Текинский полк во главе с генералом Корниловым скрылся в ночной тьме. За двенадцать дней похода Корнилов потерял своих людей в стычках и, оставшись практически один, все равно вынужден был сесть на поезд. Он позже всех добрался до Новочеркасска, где его ждали с тревожным нетерпением семья и соратники.

«Я увидел подлинную жизнь и ужаснулся, — вспоминал генерал Деникин путешествие в Новочеркасск. — Прежде всего — разлитая повсюду безбрежная ненависть. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам — признакам культуры, чужой или недоступной толпе. Ненависть рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона „буржуя“, разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Царило одно желание — захватить или уничтожить».

Добровольческая армия родилась в казачьей столице — городе Новочеркасске. Сюда со всей страны устремились офицеры, кадеты (воспитанники начальных военно-учебных заведений), юнкера (курсанты военных училищ), не признавшие Октябрьский переворот в Петрограде. Они надеялись превратить юг России в базу войны против большевиков. Верили в природный монархизм казаков.

2 ноября 1917 года в Новочеркасск прибыл генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев, который при императоре был начальником штаба Верховного главнокомандующего. Он обещал сформировать Добровольческую армию, которая восстановит в России законную власть. В гостинице «Европейская» — здание сохранилось, я его нашел — не осталось ни одного свободного номера. Здесь, вспоминал Деникин, разместился штаб антибольшевистского сопротивления — генералы, съехавшиеся со всей России, чтобы поднять вооруженное восстание против большевиков. Организацию взял на себя генерал Алексеев. Но ему не хватало популярности в войсках.

Растерянное офицерство взирало с надеждой на генерала Корнилова. Его имя было притягательно для молодых офицеров. «Никогда не забуду его темного, сумрачного лица, его узких калмыцких глаз», — вспоминал один из руководителей Военного министерства. Алексеев передал Корнилову непосредственное командование Добровольческой армией, а сам занялся материальным обеспечением и политическими делами. Алексеев, который еще недавно распоряжался миллиардным военным бюджетом Российской империи, бегал по всему городу, чтобы найти десяток кроватей, несколько пудов сахара и обогреть, накормить и приютить бездомных офицеров.

«Я застал генерала Алексеева в вагоне, где он жил, — вспоминал бывший депутат Государственной думы Василий Витальевич Шульгин. — Он говорил о том, что армии прежде всего нужна база, где она могла бы собраться. Что этой базой он избрал Дон, который хотя шатается, но все-таки еще держится. Что не может быть другого принципа, как добровольное вступление в армию. Что он убежден: дисциплинированный отряд, имеющий военные знания и опыт, возьмет в конце концов верх над всеми „революционными армиями“ с их комиссарами. И что он, Алексеев, исполняет свой долг, а там — что Бог даст».

16 ноября 1917 года в Новочеркасске под видом слабосильной команды — то есть команды выздоравливающих — сформировали первую белую часть, сводную офицерскую роту, наполовину состоявшую из юнкеров и студентов. В декабре образовали еще несколько офицерских рот, которые впоследствии развернули в батальоны.

27 декабря первые офицерские формирования стали называться Добровольческой армией. Хотя какая это была армия — всего несколько тысяч человек! Без оружия и амуниции. Из Киева приехал отряд полка георгиевских кавалеров, затем появился эшелон ударного полка, который был создан летом на Юго-Западном фронте и стал называться Корниловским в честь Лавра Георгиевича.

Восхищавшаяся белой армией Марина Ивановна Цветаева писала:

Не лебедей это в небе стая: Белогвардейская рать святая… Старого мира — последний сон: Молодость — Доблесть — Вандея — Дон… И в словаре задумчивые внуки За словом «долг» напишут слово «Дон».

18 января 1918 года в Новочеркасске Алексеева прямо спросили:

— Скажите, генерал, откуда вы получаете средства для существования?

— Средства главным образом национального характера и добываются путем добровольного пожертвования от частных лиц, — ответил генерал. — Кроме того, не скрою от вас, что некоторую поддержку мы имеем от союзников, ибо, оставаясь верными до сих пор союзным обязательствам, мы тем самым приобрели право на эти с их стороны поддержки.

На самом деле союзники выделили сущие копейки, хотя были заинтересованы в Белом движении, поскольку оно обещало продолжить войну против Германии. В январе 1918 года Алексеев получил от французской военной миссии триста тысяч рублей. Англичане и на это не расщедрились. Зато Донское правительство выделило четырнадцать миллионов. Из них шесть миллионов ассигновал только что избранный донским атаманом Алексей Максимович Каледин.

Неизвестно, родилась ли бы белая армия, если бы на просьбу «дать приют русскому офицерству» не откликнулся атаман войска Донского генерал Каледин. На донские деньги и приобреталось оружие.

Атаман Каледин, герой Первой мировой войны, — фигура и по сей день недооцененная и непонятая. Большевики считали его своим злейшим врагом, офицеры Добровольческой армии называли «казачьей слякотью».

Алексей Максимович Каледин с юности избрал военную стезю, окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Сослуживцы считали его честным, смелым, упрямым и, может быть, несколько угрюмым. Насколько он был счастлив в военной карьере, настолько несчастлив в личной жизни. Его единственный сын в двенадцать лет утонул, купаясь в реке.

Первую мировую войну будущий атаман начал в роли командующего 12-й кавалерийской дивизии. Он был ранен, награжден. Генерал Алексей Брусилов поставил его сначала во главе корпуса, а весной 1916 года, возглавив Юго-Западный фронт, передал Каледину свою 8-ю армию.

Каледин участвовал в знаменитом Луцком прорыве, который при советской власти стал именоваться Брусиловским (поскольку Брусилов перешел на сторону советской власти). Тогда, в 1916 году, Каледин добился большого успеха. Получил погоны генерала от кавалерии.

Командующий фронтом Брусилов телеграфировал Каледину:

«Слава и честь 8-й армии с Вами во главе. Не нахожу слов благодарности за беспримерную быструю решительную боевую работу. Низко кланяюсь славным частям 8-й армии».

Каледин писал жене:

«Ты знаешь, как я всегда сердился, когда ты (еще до войны) начинала мечтать о моей карьере, повышении и т. д. Разве, милая, недостаточно того, что судьба нам послала? Не следует ее искушать и говорить еще о чем-нибудь… Мое имя, сделавшее всероссийский шум, скоро совершенно забудется. Я не буду в претензии, лишь бы Бог дал мне успешно выполнить мою задачу (даже маленькую) до конца и лишь был бы общий успех наших армий. Поэтому, дорогая, мечтай только об этом и, пожалуйста, не возмечтай, что твой муж какая-то особая птица, а ты, его жена, важная дама».

Каледин спокойно перенес отречение императора и Февральскую революцию, но он переживал распад вооруженных сил. Сдал свою армию генералу Лавру Георгиевичу Корнилову и вернулся на Дон.

События на Дону развивались не в пользу советской власти. В 1917 году донское казачество пыталось отгородиться от остальной России. После почти двухсотлетнего перерыва 26 мая 1917 года в Новочеркасске собрался Большой войсковой круг. Один делегат избирался от пяти тысяч населения или от пятисот казаков-фронтовиков.

В области войска Донского жило полтора миллиона казаков — это половина сельского населения края, но им принадлежало там три четверти всей земли. При царях воинская повинность казачества компенсировалась определенными привилегиями. В первую очередь казаков щедро наделяли плодородной землей, что вызывало зависть соседей-крестьян и переселенцев. Из-за земли здесь и воевали. На нее претендовало и местное малоземельное крестьянство, почти миллион человек, а главное — крестьяне-переселенцы с севера и из центра страны. Казаки называли их иногородними и отказывали им в праве на постоянное жительство и на землю, они могли быть либо арендаторами, либо батраками. Иногородних насчитывалось от восьмисот тысяч до миллиона.

Большой войсковой круг отверг претензии соседей-крестьян на передел угодий: «Земля принадлежит казакам!» Соседи возненавидели казаков и примут самое деятельное участие в кампании расказачивания.

Председателем Донского войскового круга избрали Митрофана Петровича Богаевского, главного идеолога и выразителя казачьих интересов. Он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и директорствовал в гимназии в станице Каменской. Весной 1918 года Митрофана Богаевского расстреляют большевики в Ростове-на-Дону. Его брат Африкан Петрович служил в лейб-гвардии Атаманском полку. Первую мировую окончил командиром полка. Он станет последним Донским атаманом.

Митрофан Богаевский уговорил Каледина выставить свою кандидатуру в войсковые атаманы. Казаки встретили прославленного генерала аплодисментами и охотно за него проголосовали. 17 июня 1917 года он стал выборным атаманом области войска Донского.

Политические взгляды Каледина были неопределенными. Он понимал, что жизнь надо переустроить как-то по-новому, но не знал как. Казакам заявлял:

— Не буду говорить о своей преданности новым началам жизни. Думаю, если бы у вас было хотя малейшее сомнение в этом, то не только мое избрание, но даже моя кандидатура на пост атамана были бы невозможны.

Каледин не поддержал выступление генерала Корнилова, стремившегося к военной диктатуре в стране. 25 октября 1917 года, получив сведения из Петрограда о свержении Керенского и взятии Зимнего дворца большевиками, Каледин и Богаевский приняли решение: в чрезвычайной ситуации, когда потеряна связь с центральной государственной властью, войсковое правительство «до восстановления власти Временного правительства и порядка в России приняло на себя всю полноту исполнительной государственной власти в Донской области».

Но атаман Каледин не спешил ссориться с новой властью в Петрограде.

28 октября генерал Духонин телеграфировал Каледину:

«Не найдете ли возможным направить в Москву для содействия правительственным войскам в подавлении большевистского восстания отряд казаков с Дона, который по усмирении восстания в Москве мог бы пройти на Петроград».

Каледин ответил Духонину отказом:

«Посылка противоречит постановлению Круга и требует наличия чрезвычайной необходимости для оправдания в глазах казаков».

И Ленин говорил, что с Калединым можно заключить соглашение — за ним сила. Но столкновение было неминуемым, поскольку большевики не доверяли казакам.

В Ростове-на-Дону большевики попытались взять власть и с помощью Красной гвардии овладели городом. Каледин отправил казачьи части в Ростов, чтобы навести в городе порядок. Ростовчане восторженно встречали атамана. Его автомобиль ехал по Большой Садовой улице мимо ликующей толпы. Каледин сидел молча, погруженный в свои мысли. Автомобиль остановился, и атаману устроили овацию.

Каледин сделал властный жест — и толпа затихла.

— Не надо устраивать мне оваций, — сказал он. — Я не герой, и мой приезд не праздник. Не счастливым победителем въезжаю я в ваш город. Пролилась кровь — и это не повод для радости. Мне тяжело. Я всего лишь исполняю свой гражданский долг.

Казаки считались оплотом царского трона, но они вовсе не были едиными, их раздирали противоречия между казачьей массой и казачьей аристократией, между радикально настроенными жителями Верхнего Дона и более умеренными жителями Нижнего Дона.

27 декабря 1917 года в Смольном нарком по делам национальностей Иосиф Виссарионович Сталин декларировал политическое недоверие к казакам. Ему поручили принять делегацию донцов, которые не желали конфликтовать с Москвой. Казаки спросили наркома, что именно советская власть ставит в вину атаману Каледину.

— Каледин организует контрреволюционные силы, — объяснил Сталин, — не пропускает грузов хлеба и угля, вносит расстройство в хозяйственную жизнь страны, то есть наносит самый чувствительный удар революции.

Казаки обратили внимание наркома на то, что Каледин избран «не буржуями и мироедами, а трудовым казачеством», которому, выходит, советская власть объявляет войну.

— Мы стараемся объяснить трудовому казачеству, куда ведет его Каледин, — хладнокровно отвечал Сталин. — Но история знает, что иногда убеждаешь-убеждаешь друзей, а они не понимают. Нам приходится бить Каледина, а рикошетом и трудовое казачество.

Казаки обещали, что они сами наведут порядок на Дону, и просили не присылать из Москвы карательные отряды.

— Вы, господа, не представляете никакой силы, — отверг это предложение Сталин, — следовательно, нет никаких гарантий, что ваше обещание устранить контрреволюционное гнездо на Дону будет исполнено. А потому отозвать посланные против Дона войска и прекратить начатую борьбу мы не можем. Единственное, что я могу обещать, так это то, что мы примем все меры к тому, чтобы не пролить ни одной лишней капли крови народной. А войска как посылались, так и впредь будут посылаться на Дон.

Атаман Каледин поддержал создание Добровольческой армии, но его собственные позиции оказались слабыми — с фронта вернулись казачьи полки, благодарные Ленину и Троцкому за то, что те покончили с Первой мировой войной.

Фронтовики были недовольны Калединым за то, что он пустил на Дон белых генералов, втягивающих их в Гражданскую войну. Генералы действительно надеялись превратить юг России в антибольшевистский оплот. Верили в монархизм казаков, готовились к походу на Москву. Но казаки не собирались вникать в большую политику, в дела, далекие от их нужд. Донцы не поддержали атамана, и Каледин взял свои слова назад. Попросил белых офицеров покинуть Новочеркасск. Добровольческая армия приняла решение уходить на Кубань. Воспользовавшись этим, советские войска окружили Новочеркасск.

Командовал ими народный комиссар по военным и морским делам Владимир Александрович Антонов-Овсеенко. Он окончил военное училище. Познания в военном деле и энергия выдвинули его в число главных действующих лиц Октябрьской революции. Именно он 25 октября 1917 года руководил захватом Зимнего дворца и арестом Временного правительства. 8 декабря Совнарком назначил Антонова-Овсеенко командующим советскими войсками по борьбе с контрреволюцией на юге страны.

Он сообщал в Совнарком, что вооружает рабочие отряды, но подчиненные ему войска пьянствуют, занимаются грабежами и при первом удобном случае дезертируют.

25 декабря Антонов-Овсеенко доносил в Петроград:

«Новые силы приходят крайне туго, и у меня сейчас всего до 500 человек московских красногвардейцев остается под рукой — все остальное пущено в ход».

Антонов сообщал, как к нему обратились за помощью харьковские рабочие, которые по шесть недель не получали зарплаты:

«Тогда я „созвал“ совещание виднейших капиталистов, послав за ними красногвардейцев. Совещание заупрямилось. Я предложил гостям посидеть у меня в вагоне 2-го класса, пока рабочим не будет выдан нужный миллион рублей. Миллиона все нет. Капиталисты сидят, и я повезу их на рудники».

Ленин 29 декабря 1917 года телеграфировал Антонову-Овсеенко:

«От всей души приветствую вашу энергичную деятельность и беспощадную борьбу с калединцами. Вполне одобряю неуступчивость к местным соглашателям, сбившим, кажется, с толку часть большевиков. Особенно одобряю арест миллионеров-саботажников в вагоне I и II класса. Советую отправить их на принудительные работы в рудники».

29 января 1918 года в своем кабинете в Атаманском дворце Каледин сказал членам Донского правительства:

— Положение вещей должно быть признано безнадежным. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития… Я слагаю с себя полномочия атамана и полагаю, что то же самое следует сделать и членам правительства.

Каледин предложил казакам действовать по своему усмотрению: или присоединиться к Добровольческой армии, или просто бежать от советских войск.

«Боевой генерал, который, не колеблясь, посылал десятки тысяч людей на верную смерть, сам оказался душевно неспособен к самой жестокой войне, войне гражданской, — писал известный публицист Петр Бернгардович Струве. — Я эту неспособность к гражданской войне прочел на лице Каледина с потрясающей ясностью в том незабываемом для меня последнем заседании Донского правительства».

Атаман оставил генералу Алексееву, одному из создателей Добровольческой армии, горькое предсмертное письмо:

«Вы отчаянно и мужественно сражались, но не учли того обстоятельства, что казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого предводителя своих интересов и отходят от него.

Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага; но мне дороги интересы казачества, и я Вас прошу щадить их и отказаться от мысли разбить большевиков по всей России. Казачеству необходимы вольность и спокойствие; избавьте Тихий Дон от змей, но дальше не ведите на бойню моих милых казаков…»

Алексей Максимович Каледин покончил с собой 29 января 1918 года в 14 часов 32 минуты. В маленькой комнате своего брата Василия на железной койке. В этот день в Атаманском дворце все готовились к бегству. Переодевались в штатское…

В недавно отремонтированном Атаманском дворце в Новочеркасске я долго стоял в этой небольшой комнатке, где он застрелился, и думал: почему он это сделал?

Слабохарактерный и излишне впечатлительный? Боевой генерал! Он не захотел участвовать в братоубийственной бойне. Трагедия Каледина состояла в том, что Дон за ним не пошел. Но отдадим ему должное — он предпочел умереть сам, а не отдавать приказы убивать других, чем с таким удовольствием занимались остальные вожди Гражданской войны.

Что празднуем 23 февраля

Декрет о создании Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) Ленин подписал 28 января 1918 года. Народный комиссар по военным и морским делам Николай Ильич Подвойский и предлагал считать этот день праздником вооруженных сил Советской России. Но днем рождения Красной армии сделали 23 февраля.

В сталинские времена считалось, что в этот день в 1918 году красноармейцы одержали первую победу над наступавшими немецкими войсками под Нарвой и Псковом. В «Кратком курсе истории ВКП(б)», который редактировал лично Сталин, написали:

«Немецким оккупантам был дан решительный отпор. Их продвижение было приостановлено. День отпора войскам германского империализма — 23 февраля — стал днем рождения молодой Красной армии».

Однако же «Краткий курс» — весьма ненадежный с точки зрения познания исторической истины документ. Даже нарком обороны Климент Ефремович Ворошилов еще в 1933 году в газете «Правда» выражал сомнение:

«Кстати сказать, приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и труднообъяснимый характер и не совпадает с историческими датами».

Когда переговоры с немцами о заключении мира прервались, командование кайзеровской армии объявило, что с 18 февраля 1918 года будет считать себя в состоянии войны с Россией. А в Москве между лидерами большевиков шли ожесточенные споры. ЦК партии большевиков отказывался подписывать мир с немцами, многие требовали защищать революцию с оружием в руках. Но русской армии больше не существовало! Большевики обещали, что немедленно закончат войну, и солдаты, бросив фронт, отправились по домам.

Для обороны демаркационной линии, установленной после заключения перемирия с немцами, большевики развернули так называемую завесу, состоявшую из разрозненных отрядов. Северный, Западный и Южный участки завесы будут потом преобразованы в соответствующие фронты.

Отряды красногвардейцев, моряков-балтийцев и остатки старой армии действительно сопротивлялись наступавшим немцам под Псковом и Нарвой, но отстоять оба города не сумели.

23 февраля 1918 года начались бои в нескольких километрах от Пскова. 1-й и 2-й Красноармейские полки отступали, мужественно сопротивляясь. Город немцы взяли только 28 февраля.

Оборонять Нарву отправился Павел Ефимович Дыбенко, корабельный электрик и недавний руководитель моряков-балтийцев. 21 февраля Совнарком учредил Наркомат по морским делам, и Дыбенко стал первым советским военно-морским министром. Он возглавил 1-й Северный летучий отряд революционных моряков.

Военный руководитель Комитета обороны Петрограда бывший генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (брат управляющего делами Совнаркома) неодобрительно сказал Дыбенко:

— Ваши «братишки» не внушают мне доверия. Я против отправки моряков под Нарву.

Но поскольку нарком Дыбенко был о себе высокого мнения, то он проигнорировал мнение какого-то золотопогонника.

В те дни под Нарвой проявились все дурные качества Дыбенко: авантюризм, импульсивность, самоуверенность. Балтийцы захватили цистерну со спиртом, что добавило им уверенности в собственных силах. Дыбенко всегда был склонен к неумеренному употреблению горячительных напитков. На поле боя это пристрастие особенно опасно.

В первом же настоящем бою моряки, привыкшие в основном митинговать и наводить страх на мирных жителей Петрограда, понесли большие потери и отступили. А в общем наступлении Дыбенко, никогда не воевавший, вообще отказался участвовать. И не пожелал исполнять приказы начальника Нарвского участка обороны бывшего генерал-лейтенанта Дмитрия Павловича Парского, пытавшегося организовать оборону.

«Встревоженный сообщением Парского, — писал потом Михаил Бонч-Бруевич, — я подробно доложил Ленину. По невозмутимому лицу Владимира Ильича трудно было понять, как он относится к этой безобразной истории. Не знаю я и того, какая телеграмма была послана им Дыбенко.

Но на следующий день, всего через сутки после получения телеграфного донесения Парского, Дыбенко прислал мне со станции Ямбург немало позабавившую меня телеграмму: „Сдал командование его превосходительству генералу Парскому“, — телеграфировал он, хотя отмененное титулование было применено явно в издевку».

Отряд матросов бросил фронт и самовольно ушел в Гатчину. Ленин возмущенно говорил о «хаосе и панике, заставившей войска добежать до Гатчины».

Бои под Нарвой начались 3 марта, на следующий день немцы вошли в город. Впрочем, это был последний день боевых действий. 3 марта советская делегация все-таки заключила в Брест-Литовске мирный договор с государствами Четверного союза — Германией, Австро-Венгрией, Османской империей и Болгарией. Ленин отозвал Дыбенко с фронта и снял с поста наркома.

Так как же возник праздник? На следующий год, 23 февраля 1919 года, провели сбор подарков для Красной армии. Первоначально собирались провести этот праздник в первую годовщину ленинского декрета о создании РККА, то есть 28 января. Но газета «Правда» оповестила:

«Устройство Дня Красного подарка по всей России перенесено на 23 февраля. В этот день по городам и на фронте будет организовано празднование годовщины создания Красной армии, исполнившейся 28 января».

Широко проведенное и описанное во всех газетах мероприятие запомнилось. В дальнейшем этот день и превратился в праздник Рабоче-крестьянской Красной армии.

В начале 1918 года положение Советской Республики сильно ухудшилось. Враги большевиков множились на глазах, и все они брались за оружие. Совнарком решил создавать новую — революционную армию на добровольческой основе. При Наркомате по военным делам появилась Всероссийская коллегия по организации и формированию новой армии. Но солдаты разбегались по домам.

Ленин принял решение сменить военное руководство и поручить это дело Льву Давидовичу Троцкому. 13 марта 1918 года Совет народных комиссаров РСФСР принял постановление: «Народным комиссаром по военным делам назначить тов. Троцкого».

Наступил звездный час Троцкого. Но вначале казалось, что Троцкий взялся за невыполнимое дело и советская власть долго не протянет. Он должен был создать новую армию и сделал это: в мае 1918 года РККА насчитывала триста тысяч бойцов, осенью — уже больше миллиона. В 1918 году в Красную армию добровольно вступили или были призваны двадцать две тысячи бывших офицеров. Кадровые военнослужащие высоко ценили чины и должности, на что Троцкий не скупился, поэтому бывшие офицеры охотно шли на службу Красной армии. Иногда из белой армии перебегали в Красную. Этот путь проделали четырнадцать с половиной тысяч офицеров.

Военную организацию при ЦК партии ликвидировали. Все полномочия отходили к наркомвоенмору Троцкому, который руководил и политической работой в армии.

Еще 20 октября 1917 года Военно-революционный комитет при Петроградском совете создал институт военных комиссаров, которые должны были представлять в воинских частях советскую власть, контролировать действия военных специалистов и следить за тем, чтобы они не перебегали к врагу.

Троцкий так и писал в 1918 году:

«Комиссары ставятся у нас в первую голову для наблюдения за командным составом. Если командир перебежал, виноват комиссар, и в боевой обстановке он за это отвечает головой».

Военкомы не доверяли бывшим офицерам и вмешивались в чисто военные дела. 8 апреля 1918 года при Высшем военном совете было образовано Всероссийское бюро военных комиссаров. Председателем назначили Константина Константиновича Юренева. Бюро должно было руководить всей политической работой на фронте и в тылу.

2 сентября 1918 года постановление ВЦИК объявило республику военным лагерем: «Во главе всех фронтов и всех военных учреждений республики ставится Революционный военный совет». Председателем Реввоенсовета (РВСР) назначили Льва Троцкого. Он получил широчайшие полномочия. По существу Реввоенсовет обладал не меньшими правами, чем Совнарком, правительство страны.

Финляндия потеряна

Хельсинки, особенно центр, и сейчас напоминает Санкт-Петербург. Когда ходишь по городу, поневоле задумываешься над тем, что сегодняшняя Финляндия — нереализованный вариант развития Российской империи. Сложись сто лет назад события иначе — и вся Россия жила бы не хуже соседней Финляндии. В 1917 году Финляндия вовсе не была самой развитой частью империи. Но финны после революции создали себе политическую и экономическую систему, которая позволила им добиться завидных успехов.

Финляндия стала частью империи в результате успешной для России войны со Швецией в 1808–1809 годах. Император Александр I объявил себя великим князем Финляндским. Великое княжество Финляндское имело собственный сейм, без согласия которого император не мог принимать или отменять законы. Стараниями видного государственного деятеля-реформатора Михаила Михайловича Сперанского при дворе согласились с тем, что Финляндия — не такая же губерния, как все остальные части империи, а отдельное государство, особенности которого следует учитывать и уважать.

Лишь один народ в многонациональной Российской империи имел реальную автономию — это финны, отмечал академик Юрий Александрович Поляков. 20 июня 1906 года Николай II утвердил новую конституцию Финляндии. Финны получили всеобщее равное избирательное право. Свободомыслящие русские люди считали своим долгом выступать за права финнов, полагая, что если в одной части империи утвердятся эти принципы, их проще будет распространить на всю огромную страну.

«Финляндия поистине демократична, — эти слова принадлежат писателю Александру Ивановичу Куприну. — Демократична вовсе не тем, что в ней при выборах в сейм победили социал-демократы, а потому, что ее дети составляют один цельный, здоровый, работящий народ, а не как в России — несколько классов, из которых высший носит на себе самый утонченный цвет европейской полировки, а низший ведет жизнь пещерного человека».

После Февральской революции Временное правительство признало за финнами только широкую автономию. А большевики рассчитывали, что финские единомышленники повторят успех русских, и были готовы во всем идти им навстречу. Сторонником полной независимости Финляндии была член ЦК партии большевиков Александра Михайловна Коллонтай. Она любила финнов и Финляндию. В юности обожала жить у деда по матери Александра Масалина — в его имении Куусаа под Муолаа (Куусанхови), теперь это село Климово под Выборгом.

ЦК командировал ее на съезд социал-демократической партии Финляндии. 17 июня 1917 года Коллонтай изложила позицию большевиков:

— Мы, революционные социал-демократы, выступаем за предоставление Финляндии самостоятельности вплоть до отделения от Российского государства.

15 ноября 1917 года только что избранный сейм в Хельсинки заявил, что принимает на себя всю власть на территории Финляндии. 25 ноября Коллонтай и Сталин приехали на съезд социал-демократов Финляндии. Теперь они представляли новое правительство России. Сталина командировали как наркома по делам национальностей, Коллонтай — как знатока финских дел.

Сталин призвал финских социал-демократов действовать:

— В атмосфере войны и разрухи, в атмосфере разгорающегося революционного движения на Западе и нарастающих побед рабочей революции в России может удержаться и победить только одна власть, власть социалистическая. В такой атмосфере пригодна только одна тактика, тактика Дантона: смелость, смелость и еще раз смелость! И если вам понадобится наша помощь, мы дадим ее вам, братски протягивая вам руку. В этом вы можете быть уверены!

6 декабря 1917 года сейм Финляндии провозгласил независимость и сформировал правительство. Теперь все зависело от позиции Советской России: признает или не признает? 29 декабря финское правительство обратилось к Совету народных комиссаров:

«В числе основных начал свободы российской революцией признано и провозглашено перед всем миром право полного самоопределения народов. Это великодушное признание вызвало сочувственный отклик в финском народе… По численности он не велик. Но он чувствует себя нацией среди наций с самобытною национальною культурою, с особою общественною и политическою жизнию. Однако до сих пор сему народу приходилось довольствоваться ограниченным правом самоопределения. Освобождение русского народа принесло свободу и финскому. Финляндия рассчитывает на признание со стороны России, от имени которой неоднократно провозглашено, что свобода — неотъемлемое право каждого народа».

31 декабря, в последний день 1917 революционного года, советская власть признала независимость Финляндии. Глава правительства Пер Эвинд Свинхувуд получил этот документ из рук Ленина. Отношения между соседями могли сложиться вполне дружескими. Однако российские большевики вовсе не собирались отпускать Финляндию — рассчитывали, что и там победит революция.

8 января 1918 года финские красногвардейцы заняли особняк генерал-губернатора в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки). 28 января захватили ключевые объекты в городе. Хотели арестовать правительство, но министры благополучно исчезли. Образовался Совет народных уполномоченных, то есть правительство Финляндской рабочей республики.

29 января Совет уполномоченных сообщил в Петроград: «Буржуазное правительство свергнуто революционным движением рабочего класса». Юг страны перешел под управление финских коммунистов. Вспыхнула война между красными и белыми финнами.

17 февраля в Финляндию отправилась делегация, утвержденная высшим органом государственной власти Советской России — Центральным исполнительным комитетом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Александру Коллонтай утвердили главой делегации.

— Вы ведь «язычница», — сказал ей Ленин, — сумеете столковаться на разных языках. Притом вы — нарком, это придает делегации официальный характер.

На следующий день делегация уже была в Гельсингфорсе, где власть находилась в руках красных финнов. Но, отметила Александра Михайловна, у них «нет уверенности в своих силах, в возможностях». Столица Финляндии показалась ей настороженной и безрадостной. Она от души приветствовала братскую социалистическую страну.

Казалось, мировая революция шагает по Европе. Финские коммунисты говорили, что судьба всей революции решается в Финляндии: если белогвардейцы победят здесь, они доберутся и до Петрограда.

«Улицы слабо освещены, пустынны, — записала в дневнике Коллонтай. — Впечатление города в осаде. Вспоминаю Гельсингфорс весною прошлого года. Тогда он кипел и бурлил. Городом владели моряки: куда ни поглядишь — белые матросские блузы, открытые, оживленные лица, радостно-напористые, волевые и бесстрашные… Тогда население, пролетарское население, шло с нами. А сейчас наших моряков чуть не растерзали. Классовая вражда в Финляндии острее и беспощаднее. Лютая будет здесь гражданская война!»

1 марта 1918 года Россия и Финляндская Социалистическая Рабочая Республика заключили в Петрограде договор. С советской стороны его подписали Ленин, нарком по иностранным делам Троцкий, нарком по вопросам национальностей Сталин (он подписался двойной фамилией Джугашвили-Сталин, вместо имени поставил латинский инициал J — Иосиф), нарком почт и телеграфа левый эсер Прош Перчевич Прошьян. С финской свои подписи поставили социал-демократы Оскари Токой и Эдвард Гюллинг.

Советское правительство широким жестом отдало красным финнам немалую территорию — в надежде, что вскоре произойдет воссоединение Красной России и Красной Финляндии. Отдали, в частности, район Петсамо, где нашли стратегические запасы никеля; его отберут назад в 1944 году, после двух войн.

«Правда», главная газета большевиков, поместила статью Александры Коллонтай «Новая Финляндия», подписанную призрачным псевдонимом «А. М. К-ай»:

«Рождается новая социалистическая советская Финляндия. Финляндия сейчас советская республика, которой с севера угрожают белогвардейцы, с юга — русско-германский империализм. Бои между белой и красной гвардиями идут непрерывно. Но позиции советской власти в Финляндии укрепляются с каждым днем».

Советская Россия помогала красным финнам. Но параллельно шли переговоры с Германией о мире. А Берлин требовал вывести Красную армию с территории Финляндии!

6 марта 1918 года открылся VII экстренный съезд партии большевиков. Коллонтай получила слово вечером 7 марта и произнесла пламенную речь против мира с немцами:

— Подписание мира явилось бы предательством перед Финляндией, перед той войной, какая там идет и которая перебрасывается, несомненно, в другие страны, потому что, как вы знаете, за белогвардейцами Финляндии сейчас стоит Швеция… Там уже чувствуется ясно дыхание этой нарастающей и крепнущей с каждым днем борьбы, новой войны красных и белых. Мы должны использовать этот момент, создавая интернациональную революционную армию. И если погибнет наша Советская Республика, наше знамя поднимут другие. Это будет защита не отечества, а защита трудовой республики. Да здравствует революционная война!

Зал отозвался аплодисментами. Но мир с Берлином все-таки был подписан, и Красную армию пришлось вывести. А 7 марта правительство Финляндии заключило договор с Германией, которая признала новое государство. Немцы отправили в Финляндию экспедиционный корпус. Высадились на Аландских островах, взяли столицу страны и раздавили красных финнов. Аландские острова — архипелаг из более шести тысяч островов и островков в стратегически важном районе — у входа в Ботнический залив и рядом с Финским заливом. Острова служили базой российского флота на Балтике, поэтому Германия спешила их захватить.

Большевистское правительство (точнее, отвечавший за отношения с финнами нарком по делам национальностей Сталин) сильно промахнулось. Вернуть назад территории, отданные красным финнам, уже было невозможно. Пришлось подтвердить их передачу в договоре 1920 года, подписанном уже с буржуазным правительством. Эта история предопределила новый конфликт с Финляндией, который вспыхнет через два десятилетия…

Смерть генерала Корнилова

В начале 1918 года казалось, что Белое движение нигде не встречает поддержки. Офицеров-добровольцев было так мало, что они не представлялись надежной силой, к которой хочется присоединиться. Но молодежь в военной форме верила в звезду невероятно популярного тогда Лавра Георгиевича Корнилова.

Корнилова многие называли выдающимся полководцем и крупным политиком, но он не был ни тем, ни другим. Он принял несколько гибельных для Добровольческой армии решений. Лавру Георгиевичу не удалось ни одно из тех предприятий, за которые он брался. Генерал потерпел поражение и в политике, и на поле брани.

Отношения двух вождей Белого движения, генералов Корнилова и Алексеева, не сложились. Михаил Васильевич так отзывался о своем недавнем подчиненном: «опасный сумасброд, человек неуравновешенный и непригодный на первые роли». А Лавр Георгиевич не мог забыть, что именно генерал Алексеев летом семнадцатого арестовал его после неудачного мятежа.

Нежелание казаков сражаться с наступавшими красногвардейцами вынудило генерала Корнилова в середине января 1918 года перевести все добровольческие формирования в Ростов-на-Дону. Но и Ростов не оправдал ожиданий Корнилова: рабочее в основном население враждебно встретило офицеров.

Пришлось покинуть город. Когда Корнилов ушел из Ростова, большевики решили, что одержали полную победу: с атаманом Калединым покончено, Дон взят, а корниловские части особой опасности не представляют… Красноармейцев стали перебрасывать на Украину. Большевики упустили возможность задушить Белое движение в зародыше.

Отряды добровольцев шли через казачьи станицы. Призывали казаков присоединяться к походу против советской власти. Безуспешно! Возникла другая идея: если донцы не желают воевать с большевиками, может, поднять кубанцев?

В начале февраля 1918 года все белые силы составляли три-четыре тысячи человек. Корнилов приказал пробиваться на Кубань. Все шли пешком, даже сам Лавр Георгиевич. Переход был невыносимо тяжелым. Пробивались с боями. Добровольческая армия выработала такую тактику: фронтальная атака густыми цепями при слабой артиллерийской поддержке — не хватало ни орудий, ни снарядов. Плохо обученные красные части не выдерживали яростной атаки и отходили.

Ночью в снегопад отряд Корнилова переправился через реку, покрывшуюся льдом, и штыковым ударом выбил красных, не ожидавших появления противника. Этот переход к станице Новодмитриевской длиной в пятнадцать верст занял восемь часов и вошел в историю как Ледяной поход. Выжившие вспоминали его как ад.

«Во время марша погода быстро менялась, — объясняют историки, — мелкий холодный дождь перешел в мокрый снег, а после полудня температура резко опустилась ниже нуля, и в степи бушевала настоящая метель. Насквозь мокрая одежда превращалась в ледяной панцирь» (см. «Вопросы истории», № 6/2006).

Первый Кубанский поход начался 23 февраля 1918 года, так что впоследствии первопоходники отмечали этот день одновременно с большевиками, праздновавшими День Красной армии. Участники похода вошли в почитаемую Белым движением когорту первопоходников. Добровольцы были в основном не кадровыми военнослужащими, а офицерами военного времени. Недавние гимназисты, студенты, юнкера, они были романтически настроены, считали себя особой кастой, новыми крестоносцами. Первый Кубанский поход именовали крестовым.

Добровольцы вышли к Екатеринодару (ныне Краснодар). Но выяснилось, что они опоздали: в городе большевики. Со своей небольшой армией Корнилов осадил Екатеринодар. Ему противостояли значительные силы красных. Три дня шли жестокие бои. От Добровольческой армии осталась половина. Но Корнилов, не считаясь с потерями, требовал продолжать штурм. Остальные говорили, что нужно отступить и спасти армию.

Что мешало ему отвести войска? Упрямство? Нежелание признать свою ошибку? Лавр Георгиевич стоял на своем. На Военном совете, не принимая во внимание мнение сослуживцев, командующий распорядился через день возобновить штурм.

Офицеры возмущались:

— Корнилов угробит всю армию!..

Деникин, когда они с Корниловым остались вдвоем, прямо спросил:

— Лавр Георгиевич, почему вы так упорствуете?

Командующий обреченно ответил:

— Выхода нет, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, пущу себе пулю в лоб.

— Этого вы не можете сделать, — возразил Деникин. — Ведь тогда остались бы брошенными тысячи жизней. Отчего же нам не оторваться от Екатеринодара, чтобы действительно отдохнуть, устроиться и скомбинировать новую операцию? Ведь в случае неудачи штурма отступить нам едва ли удастся.

— Вы выведете.

Деникин встал и возвышенно произнес:

— Ваше высокопревосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армии — она погибнет.

Антон Иванович ошибся. Как раз смерть Корнилова дала шанс Добровольческой армии.

Штаб Корнилова находился в доме, который принадлежал Екатеринодарскому сельскохозяйственному обществу. Дом сохранился! Я его нашел. Утопая в непролазной грязи, подошел поближе. Ни мемориальной доски, ничего! Я не большой поклонник Лавра Георгиевича, но он сыграл немалую роль в истории России. И его смерть на берегу реки Кубани — тоже событие исторического значения.

В восьмом часу утра снаряд, выпущенный красной артиллерией, попал в дом. В соседней с корниловской комнате устроили перевязочную. Там офицеры пили чай. Когда посыпалась штукатурка с потолка, решили, что снаряд разорвался под окном. Только потом сообразили, что снаряд угодил точно в комнату командующего.

«В комнате ничего не было видно от дыма и пыли, — рассказывали очевидцы. — Мы принялись расчищать ее от обломков мебели, и нашим глазам представился Корнилов. Недалеко от виска была небольшая ранка — на вид неглубокая, на шароварах большое кровавое пятно».

Снаряд разорвался прямо под столом, за которым сидел Корнилов. Его подбросило вверх, ударило о печку. Когда вбежали в комнату, Корнилов лежал на полу, засыпанный щебенкой и пылью. Его вытащили в коридор.

— Неужели убит?

— Без чувств, но дышит.

Корнилов лежал беспомощно и недвижимо.

Умирающего генерала на носилках вынесли на берег Кубани. Он еще дышал, кровь сочилась из небольшой ранки в виске и из пробитого правого бедра. Антон Иванович Деникин склонился над ним. Глаза Корнилова были закрыты. На лице выражение мученической боли.

Вокруг носилок с телом Корнилова в скорбном молчании замерли его офицеры. Это произошло 31 марта (13 апреля по новому стилю) 1918 года.

Смерть командующего пытались скрыть, но безуспешно. Один-единственный снаряд попал в дом Корнилова. Именно в его комнату. И убил его одного! Мистический страх распространился в армии. Поползли слухи о приближении превосходящих сил противника. О неминуемом окружении.

— Все кончено, — обреченно говорили добровольцы.

В их представлении все было связано с Корниловым: идея борьбы, вера в победу, надежда на спасение! И когда его не стало, многим казалось, что Белое дело проиграно.

Лавра Георгиевича следовало похоронить с воинскими почестями. Но где и как? Добровольцы отступали. Станичный священник дрожащим голосом отслужил панихиду, гроб засыпали сеном и повезли в обозе армии.

«В бою я был контужен и попал в армейский лазарет, — вспоминал один из добровольцев. — Вдруг по лазарету пробежала с плачем сестра милосердия, больные повскакивали с постелей, желая узнать, в чем дело. И мы узнали — Корнилов Лавр Георгиевич, отец наш, убит. Все начали плакать… Мы выехали по направлению к Дону. Здесь мы увидели повозку с гробом Корнилова и его верных текинцев в мохнатых шапках. Я был погружен в думы, что теперь будет с армией, с нашей бедной Россией».

2 апреля, ночью, в присутствии всего нескольких человек из конвоя Корнилова гроб закопали. Рядом зарыли и его друга полковника Неженцева. Первый командир Корниловского ударного полка Митрофан Осипович Неженцев, участник Ледяного похода, погиб днем ранее во время штурма Екатеринодара.

Могилу сровняли с землей, чтобы нельзя было найти. План захоронения составили в трех экземплярах, чтобы после победы, вернувшись, проводить командующего в последний путь со всеми почестями. Те, кто тайно предал тело Корнилова земле, по-разному называют место, где они зарыли цинковый гроб: Гначдау или Гнабау…

На самом деле это одно и то же место. Его больше нет на карте. Большую немецкую сельскохозяйственную колонию в начале двадцатых годов переименовали. Теперь это село Долинское. И когда ходишь там в наши дни, невозможно себе представить, какие страсти кипели здесь в незабываемом восемнадцатом…

Амбициозному Лавру Георгиевичу нравилось, когда его именовали героем-вождем. Вокруг него объединились офицеры, поклонявшиеся ему как «духовному диктатору». Они были готовы отдать за него жизнь. Но сберечь его могилу не смогли. На следующий же день появились отряды красных. Они обратили внимание на свежие могилы. Или кто-то донес. Могилу Корнилова раскопали, гроб погрузили на подводу и повезли в Екатеринодар. Уже мертвого попытались повесить на балконе. Полное безумие! Ничего не получилось. Тело оборвалось и упало.

Большевики знали, что сказал генерал Корнилов 1-му офицерскому батальону:

— Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру я на себя.

Прямо на площади останки генерала Корнилова сожгли. Жестокая и варварская месть! Его смерть стала потрясением для добровольцев. Но и спасением. Штурм города, на котором настаивал Корнилов, закончился бы полным разгромом, и Белое движение погибло бы, не родившись. Возможно, Гражданская война не приобрела бы таких масштабов.

Но генерал Алексеев, как верховный руководитель Добровольческой армии, передал командование Антону Ивановичу Деникину. Спасая армию, тот приказал отступить, Гражданская война продолжилась.

В станице Мечетинской генерал Алексеев устроил смотр Добровольческой армии, вышедшей из похода. Молодые офицеры с любопытством смотрели на маленького сухонького старичка в крохотной кубанке. Старичок в очках с тихим голосом еще недавно командовал крупнейшей в мире армией Российской империи, а теперь вел куда-то в степь четыре тысячи добровольцев.

— В царской армии, — ностальгически напомнил Алексеев, — насчитывалось четыреста тысяч офицеров. Даже если теперь к нам придет десятая часть — сорок тысяч, а к ним мы еще соберем шестьдесят тысяч солдат, у нас будет сто тысяч человек, а стотысячной армии достаточно, чтобы спасти Россию.

«У единственного портного станицы Мечетинской образовалась „генеральская“ очередь, — вспоминал Александр Рудольфович Трушнович, командовавший пулеметной ротой в Корниловском полку. — Первым заказал себе брюки генерал Деникин. Вторым, минуя генералов, — полковник Кутепов».

Генерал Деникин, крайне щепетильный в личной жизни, ходил в дырявых сапогах и больше всего боялся обвинений в расточительности. Он смог одеться, когда англичане прислали обмундирование для всей белой армии.

Брест-Литовск, или Похабный мир

Судьба России в революционный год зависела от настроений людей в серых шинелях. С лета 1914-го и до осени 1917 года в России мобилизовали пятнадцать миллионов человек. Из них тринадцать миллионов, подавляющее большинство, были крестьянами. Они едва ли могли найти на карте Сербию, из-за которой вспыхнула мировая война, и просто не понимали, за что их отправили умирать. В Первую мировую войну в отличие от Второй в стране не возникло ощущение смертельной схватки: проиграем войну — потеряем все!

Сразу после отречения императора Николая II, весной 1917 года, начался саботаж войны. Миллионы жаждали мира любой ценой. Напрасно комиссары, назначенные Временным правительством уговаривали солдат продолжать войну: победа не за горами! Армия не хотела воевать.

Ленин, уловив настроения армейской массы, сделал ставку на лозунг, понятный и привлекательный для солдат: «Немедленный мир!». Сколько бы его ни обвиняли в отсутствии патриотизма, в пораженчестве и прямом предательстве, на митингах Ленин повторял вновь и вновь:

— Товарищи солдаты, кончайте воевать, идите по домам. Установите перемирие с немцами и объявите войну богачам!

Ленин понял: если что-то и может привлечь солдат на сторону большевиков, то только обещание закончить войну, демобилизовать армию и отпустить одетых в серые шинели крестьян домой — к семьям и земле. Он оказался прав. Солдаты столичного военного округа, не желая отправляться на фронт, помогли большевикам в октябре свергнуть Временное правительство.

Союзники России в Первой мировой войне — Англия, Франция и Америка — убеждали новую власть соблюдать взятое страной обязательство не заключать сепаратный мир с кайзеровской Германией.

Антанта, Entente cordiale («Сердечное согласие») — так называлось заключенное в 1904 году соглашение между Францией и Англией. Через три года к ним присоединилась Россия. В Первую мировую войну на стороне Антанты вступили и другие страны, в том числе и Соединенные Штаты. 5 сентября 1914 года представители Антанты подписали в Лондоне декларацию: «Российское, английское и французское правительства взаимно обязуются не заключать сепаратного мира в течение настоящей войны».

Первая мировая, продолжавшаяся уже три года, шла к концу. Страны Антанты не сомневались в скорой победе и боялись, что выход России из войны продлит кровопролитные бои еще на два-три года.

Но, исполняя волю тех, кто привел большевиков к власти, нарком по иностранным делам Лев Троцкий по радиотелеграфу предложил всем воюющим государствам немедленно заключить мир без аннексий и контрибуций. Союзники — страны Антанты — ответили отказом. А враги — государства Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария) — согласились. Они терпели поражение и хотели заключить сепаратный мир на Востоке, чтобы продолжить войну на Западе.

22 ноября 1917 года было подписано соглашение о приостановке военных действий на русском фронте от Балтийского моря до Черного. Глава американской военной миссии генерал Уильям Джадсон уговаривал наркома Троцкого по крайней мере добиться от Берлина обещания не перебрасывать немецкие войска с Восточного фронта на Западный. Троцкий соглашался, что долг России — не позволить Германии, воспользовавшись перемирием, отправить все войска на Запад. И не спешить с обменом пленными.

9 декабря начались переговоры российской делегации с представителями Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии в Брест-Литовске, где с 1916 года располагалась Ставка главнокомандующего германским Восточным фронтом генерал-фельдмаршала принца Баварского Леопольда. Он сменил на этом посту будущего президента Германии Пауля фон Гинденбурга.

Российскую делегацию (двадцать восемь человек) составили из видных большевиков и левых эсеров. Выделялась Анастасия Биценко, террористка, убившая царского военного министра. В делегацию включили по одному представителю от рабочих, крестьян и солдат. Австрийцы и немцы с удивлением взирали на эту пеструю компанию.

«Во время первого обеда, — вспоминал начальник штаба германского Восточного фронта генерал Макс Гофман, — напротив меня сидел рабочий, которого явно смущало обилие столового серебра. Он брал то один, то другой прибор, но вилку использовал для ковыряния в зубах. Рядом с принцем Гогенлоэ сидела госпожа Биценко, рядом с ней — крестьянин с длинными волосами и бородой. На вопрос вестового, какого вина ему налить — белого или красного, попросил того, что крепче».

Принято считать, что переговорами с немцами занимались исключительно дилетанты. В реальности в Петрограде собрали штабных офицеров, разведчиков, представителей всех фронтов и даже моряков с Балтики и Черноморского флота и отправили в Брест. Это Ленин распорядился командировать профессиональных военных — для работы над текстом будущего мирного договора.

Со стороны Германии и Австро-Венгрии переговоры формально вели дипломаты. Фактически позиции определяли военные. Министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар фон Чернин заявил, что основные положения русской декларации могут быть взяты за основу — мир без аннексий и контрибуций.

На следующий день дипломатов поправил заместитель начальника генерального штаба генерал Эрих фон Людендорф:

«Создается впечатление, что не мы, а Россия является диктующей стороной. Я должен выразить свой решительный протест против того, что мы отказались от насильственного присоединения территорий и репараций… Не мы, а Россия нуждается в мире».

Немецкая делегация пошла на попятный и тут же выставила жесткие условия: линия фронта становится временной границей между Германией и Россией. Иначе говоря, большая часть Латвии, Литвы, Польши и Белоруссии остаются под контролем Германии. Советская делегация сообщила, что должна информировать Совнарком.

«Русские в отчаянии, собираются уезжать, — пометил в дневнике Чернин. — Они думали, что немцы просто откажутся от оккупированных областей и предоставят их русским».

Центральный комитет партии большевиков проголосовал за идею Ленина затягивать подписание мира в надежде на скорые революционные перемены в Германии.

В протоколе заседания ЦК записали:

«Тов. Ленин предлагает поставить на голосование, что мы всячески затягиваем подписание мира.

Ставится на голосование.

За — 12, против 1.

Ленин: При этом затягиваем мир прелиминарный (предварительный. — Авт.) в мир постоянный хотя бы путем уплаты 1 000 000 000 рублей.

Тов. Троцкий предлагает поставить на голосование следующую формулу: мы войну прекращаем, мир не заключаем, армию демобилизуем.

Ставится на голосование.

За — 9, против 7».

На заседании ЦК Сталин констатировал:

— Ясности и определенности по вопросу о мире нет, так как существуют различные течения. Надо этому положить конец. Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка зрения — позиция Троцкого.

У власти в Советской России находились две партии — большевики и левые эсеры. На совместном заседании двух ЦК — большевиков и левых эсеров — еще раз одобрили формулу Троцкого: «Войны не вести, мира не подписывать, армию демобилизовать».

«Известия» процитировали слова Троцкого, сказанные на III съезде Советов:

— «Похабного мира» быть не может, может быть лишь несчастный мир.

Троцкий рассказывал на VII съезде партии:

— Перед последней поездкой в Брест-Литовск мы все время обсуждали вопрос о дальнейшей нашей тактике.

И только один голос в Центральном комитете раздавался за то, чтобы немедленно подписать мир: это голос Зиновьева. Он говорил совершенно правильно, я с ним был совершенно согласен. Он говорил, что оттягиванием мы будем ухудшать условия мира, подписывать его нужно сейчас. Но большинство сказало: нет, продолжайте ту же политику агитации, затягивания и так далее…

Для затягивания переговоров, заключил Ленин, нужен затягиватель. И в Брест-Литовск прибыл новый руководитель советской мирной делегации — нарком по иностранным делам Лев Троцкий.

Немцы считали Россию безнадежно слабой. 10 января Троцкий возразил Рихарду фон Кюльману, статс-секретарю Министерства иностранных дел Германии:

— У нас нет ни возможности, ни намерения оспаривать то обстоятельство, что наша страна ослаблена политикой господствовавших у нас до недавнего времени классов. Но мировое положение страны определяется не только сегодняшним состоянием ее технического аппарата, но и заложенными в ней возможностями, подобно тому как хозяйственная мощь Германии не может измеряться одним лишь нынешним состоянием ее продовольственных средств.

Тем временем 21 января 1918 года ленинское правительство аннулировало царские долги внешнему миру. Они составили 13,8 миллиарда рублей. Кто больше всех ссудил денег России? Франция, Англия, Соединенные Штаты, Бельгия.

Тем временем возник украинский фактор. В Киеве власть принадлежала Центральной раде, которая провозгласила «полную независимость» от России и создание Украинской Народной Республики. Киев пожелал сам вести переговоры о мире.

В Брест-Литовск прибыла украинская делегация, ее возглавил премьер-министр Украинской Народной Республики Всеволод Александрович Голубович, инженер по образованию и эсер по политическим взглядам. 10 января 1918 года он огласил ноту Центральной рады о непризнании советского правительства и о решении принять участие в мирных переговорах самостоятельно. Державы Четверного союза согласились.

А украинские большевики, собравшись в Харькове, объявили о создании Украинской Социалистической Советской Республики. Москва поддержала украинских большевиков военной силой. 1 февраля 1918 года в Бресте Троцкий заявил, что в составе российской делегации находятся представители украинского большевистского правительства, которое уже контролирует большую часть территории Украины. Но австрийский министр Оттокар Чернин ответил, что страны Четверного союза признают Украинскую Народную Республику.

Вот тогда стало ясно, что появилась Украина как самостоятельное государство. В Киеве очень хотели подписать мирный договор с немцами, австрияками, болгарами и турками, потому что это означало международное признание. А немцы и австрийцы, голодавшие в войну, подсчитывали, сколько продовольствия и сырья могут получить от Украины.

За Киев уже шли бои. Большевики успешно теснили войска, оставшиеся верными Центральной раде. Начальник штаба по борьбе с контрреволюцией на Юге России докладывал Ленину: «Я приказал артиллерии бить по высотным и богатым дворцам, по церквям и попам… Просили перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг — быть беспощадными!»

8 февраля Троцкий телеграфировал Ленину: «Договор с Радой готов. Подписания его можно ожидать с часу на час. Только точные и проверенные данные, что Киев в руках советской власти, могли бы помешать этому».

Но 9 февраля Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария подписали с делегацией Украинской Народной Республики мир и договор о помощи, после чего немецкие войска вошли на территорию Украины. Секретным соглашением Киев обещал поставить Германии и Австро-Венгрии около миллиона тонн зерна, полмиллиона тонн мяса. Договор с Украиной австрийцы называли «хлебным миром».

Теперь германское военное командование потребовало предъявить Троцкому ультиматум: либо он подписывает мир на немецких условиях, либо возобновляются военные действия. И тогда Троцкий произнес свою знаменитую речь о том, что Россия не может принять те условия, которые выдвигает Германия и Австро-Венгрия:

— Мы не поставим подписи русской революции под условиями, которые несут гнет и несчастье миллионам людей. Мы выходим из войны и ждем, что другие народы последуют нашему примеру.

Заявление поддержали все члены русской делегации. Петроградский совет одобрил позицию Троцкого. ВЦИК — высший орган государственной власти — тоже признал его действия правильными. Но начальник германского генерального штаба генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург распорядился:

— Если русские намерены затягивать переговоры, возобновим военные действия. Это приведет к падению большевистского правительства, а те, кто придет к власти после него, вынуждены будут заключить мир.

Кайзеровская армия перешла в наступление. Германское военное командование верило в то, что оно пришло на территорию Белоруссии всерьез и надолго, и на Соборной площади Минска устроило военный парад. Если бы Германия выиграла Первую мировую, немалая часть Украины, Белоруссии и балтийские страны превратились бы в немецкие колонии.

Но в ту пору приход немцев не всех пугал.

«Большевизм, — записывал в дневнике профессор-историк Юрий Готье, — настолько дик и тяжел, что даже владычество бронированного немецкого кулака кажется меньшим злом, чем разгул русских горилл. Ужасно, если придут немцы; ужасно, если останутся большевики».

Нашлись люди, которые надеялись, что немцы уничтожат большевиков. Знаменитая писательница Зинаида Николаевна Гиппиус, люто ненавидевшая революцию, записала в дневнике: «Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы — чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, — и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!»

Новые немецкие условия мира были хуже прежних: Россия теряла Прибалтику и часть Белоруссии. Города Карс, Батум и Ардаган надо было отдать Турции. А еще признать независимость Украины и немедленно демобилизовать армию и флот.

Большевики раскололись. Многие не принимали «похабного мира» — это выражение кандидата в члены ЦК, председателя Петроградской ЧК Моисея Соломоновича Урицкого. Темпераментный Феликс Дзержинский заявил, что подписание мира — это полная капитуляция. Левые эсеры, партнеры большевиков по правительственной коалиции, были категорически против. Ленин бросил на чашу весов всю силу своего убеждения: никакие потери не имеют значения, можно полстраны отдать, лишь бы сохранить власть и строить коммунизм! Троцкий не был с ним согласен, но, понимая опасность ситуации, воздержался при голосовании. Ленинская точка зрения была принята.

Троцкий попросил освободить его от обязанностей наркома по иностранным делам.

Записали в протоколе:

«Тов. Сталин говорит, что он не делает ни тени упрека Троцкому, но все же просит его выждать пару дней…

Тов. Ленин предлагает голосовать: ЦК, выслушав заявление тов. Троцкого, вполне мирясь с отсутствием тов. Троцкого во время решений в Совете народных комиссаров по иностранным делам, просит тов. Троцкого не отстраняться от других решений. Принято».

24 февраля Ленин и Троцкий подписали постановление Совнаркома:

«Согласно решению, принятому Центральным исполнительным комитетом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 24 февраля в четыре с половиной часа утра, Совет народных комиссаров постановил: условия мира, предлагаемые германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск».

Третья советская делегация прибыла в Брест в самом мрачном настроении. Подписывать мир никто ехать не хотел. С трудом уговорили члена ЦК партии Григория Яковлевича Сокольникова, будущего наркома финансов, Георгия Васильевича Чичерина, будущего наркома иностранных дел, и Григория Ивановича Петровского, наркома внутренних дел.

Секретарь делегации Лев Михайлович Карахан, будущий заместитель наркома иностранных дел, телеграфировал в Москву:

«Как и предполагали, обсуждение условий мира совершенно бесполезно, ибо они носят ультимативный характер. Вследствие отказа немцев прекратить до подписания договора военные действия мы решили подписать договор, не входя в его обсуждение».

Отдельный пункт договора был посвящен Украине:

«Россия обязывается немедленно заключить мир с Украинской Народной Республикой и признать мирный договор между этим государством и державами Четверного союза. Территория Украины незамедлительно очищается от русских войск и русской Красной гвардии».

3 марта 1918 года, поставив свою подпись под мирным договором, Сокольников заметил:

— Мы ни на минуту не сомневаемся, что это торжество империализма и милитаризма над международной пролетарской революцией окажется временным и преходящим.

Россия утратила территории с населением в пятьдесят шесть миллионов человек, четверть всех железных дорог, три четверти черной металлургии, девяносто процентов добычи каменного угля, треть текстильной промышленности.

Советская делегация подписала договор с Четверным союзом. Но удастся ли его ратифицировать? Все висело на волоске. Ждали прихода немцев. 3 марта немецкая авиация совершила налет на Петроград. Одна бомба разорвалась неподалеку от Таврического сада. В Петрограде началась паника. Столицу перенесли в Москву.

Ночью 10 марта 1918 года специальный поезд № 4001 отошел от станции Цветочный пост — он увозил в Москву советское правительство. Разместились в Кремле, который представлял собой печальное зрелище.

«Часть зданий значительно пострадала еще в дни Октябрьских боев, — вспоминал комендант Кремля Павел Дмитриевич Мальков, член Центрального комитета Балтийского флота. — Во дворе Арсенала уродливо громоздились груды битого кирпича, стекла, всякой дряни. Верхний этаж огромных казарм, тянувшихся чуть ли не от Троицких ворот почти до самого подъезда Совнаркома, выгорел, и его окна зияли черными провалами.

На улицах была несусветная грязь. Весна стояла в 1918 году ранняя. Уже в конце марта было по-апрельски тепло, и по улицам Кремля разливались настоящие озера талой воды, побуревшей от грязи и мусора. На обширном плацу, раскинувшемся между колокольней Ивана Великого и Спасскими воротами, образовалось такое болото, что не проберешься ни пешком, ни вплавь».

12 марта 1918 года управляющий делами Совета народных комиссаров Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич подписал извещение:

«Всем СОВДЕПАМ, всем, всем, всем.

Правительство Федеративной Советской Республики, Совет народных комиссаров и высший орган власти в стране, Центральный исполнительный комитет Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов прибыли в Москву. Адрес для сношений: Москва, Кремль, СОВНАРКОМ или ЦИКСОВДЕП».

Делегаты VII съезда партии большевиков, экстренно собранного 6 марта 1918 года, полного текста мирного договора не видели. Видимо, не сознавали масштаба потерь. Ленин требовал от делегатов съезда не рассказывать о содержании договора о мире, чтобы сохранить «военную тайну».

14 марта созвали чрезвычайный IV съезд Советов — высший орган государственной власти. Итоги голосования: 785 голосов за ратификацию мира, 261 против, 215 воздержались. Левые эсеры проголосовали против ратификации. Наркомы от партии левых эсеров в знак протеста вышли из правительства.

Заключение мира и восстановление дипломатических отношений с Германией означало признание власти большевиков де-юре, что имело для них большое значение. 27 августа подписали с немцами дополнительные секретные соглашения к Брест-Литовскому договору. Россия обязалась еще и выплатить Германии контрибуцию — шесть миллиардов марок. Успели отправить 93 542 тонны золота.

Осенью 1918 года кайзеровская Германия рухнула, и больше платить не пришлось. 13 ноября Москва с удовольствием аннулировала Брест-Литовский мирный договор. Но получить назад русское золото не удалось.

Однако же главным последствием Брестского мира стала вовсе не потеря золота. А массовое возмущение, в первую очередь русского кадрового офицерства, которое восприняло мир с главным врагом, Германией, как позор и предательство. И восстало против большевиков.

Федор Августович Степун, писатель и философ, в Первую мировую служил в армии и был тяжело ранен на Рижском фронте; летом 1917 года он стал начальником политического управления в Военном министерстве. Он вспоминал те дни:

«Чем дальше развертывалась революция, тем неприемлемее становилась она для офицерства. Брестский мир, кровавым бичом хлестнувший по опозоренному лицу всей России, больше всего, с чисто психологической точки зрения, ударил, конечно, по рядовому офицерству… Все это делает вполне понятным, почему честное и уважающее себя офицерство психологически должно было с головою уйти в Белое движение».

Мир породил войну. Вспыхнула Гражданская война.

Часть вторая Брат на брата

Москва. 6 июля. Мятеж

ЦК партии правых эсеров после Брестского мира заявил, что «правительство народных комиссаров предало демократическую Россию, революцию, Интернационал, и оно должно быть и будет низвергнуто… Партия социалистов-революционеров приложит все усилия к тому, чтобы положить предел властвованию большевиков».

Партия эсеров была самой популярной в России, потому что защищала интересы крестьян, составлявших восемьдесят пять процентов населения страны. Реальная опасность для большевиков возникла, когда подняли восстание и левые социалисты-революционеры, единственные политические союзники большевиков.

Яростной противницей мира с немцами была самая знаменитая и самая влиятельная женщина русской революции — вождь левых эсеров Мария Александровна Спиридонова.

Начиная с того январского дня 1906 года, когда гимназистка Спиридонова выстрелила в царского чиновника, и до 11 сентября 1941 года, когда ее расстреляет комендант орловского областного управления Наркомата внутренних дел, она проведет на свободе всего два года. Практически всю взрослую жизнь ей было суждено оставаться за решеткой. Менялись режимы, вожди и тюремщики, но власть предпочитала ее держать в камере.

Вот главный вопрос: знай она наперед свою трагическую судьбу, взялась бы она в тот январский день исполнить поручение боевой организации тамбовских социалистов-революционеров? Похоже, да. Страх за свою судьбу ее бы точно не остановил. Неукротимый темперамент, обостренное чувство справедливости, железный характер определили ее жизнь. У нее не раз была возможность изменить судьбу, спастись, но она упрямо двигалась по определенной в юности траектории, которая закончилась пулей в затылок.

Она провела на каторге одиннадцать лет. Ее освободила Февральская революция. У нее неожиданно открылись ораторские и организаторские способности. Когда она выступала, в ее словах звучали истерические нотки. Но в революцию такой накал страстей казался естественным.

В октябре 1917 года партия социалистов-революционеров раскололась. Правые эсеры выступили против захвата власти большевиками. Левые эсеры поддержали Ленина, вошли в правительство, заняли важные посты в армии и ВЧК. Мария Спиридонова стала заместителем председателя ВЦИК, формально вторым человеком в государстве.

Первое время Ленин дорожил союзом с левыми эсерами, которых поддерживало крестьянство. У них были крепкие позиции на местах. Но это сотрудничество постепенно сходило на нет, потому что левые эсеры все больше расходились с большевиками. Большевики не хотели раздавать землю крестьянам и заводили в деревне комитеты бедноты, которые просто грабили зажиточных крестьян.

Окончательный раскол произошел из-за сепаратного мира с Германией. Левые эсеры провели свой съезд и потребовали расторжения Брестского договора, считая, что он душит мировую революцию.

4 июля 1918 года в Большом театре открылся V Всероссийский съезд Советов. Настроения в зале царили антибольшевистские. Они усилились, когда выступил представитель Украины, который сказал, что украинцы уже восстали против германских оккупационных войск, и призвал революционную Россию прийти им на помощь.

С револьвером на боку член ЦК партии левых эсеров Борис Давидович Камков назвал большевиков «лакеями германского империализма». Камков, отражая настроения эсеров, крестьянской партии, пригрозил большевикам:

— Ваши продотряды и ваши комбеды мы выбросим из деревни за шиворот.

6 июля несколько членов ЦК эсеров демонстративно покинули Большой театр, где шел съезд Советов, и обосновались в штабе кавалерийского отряда ВЧК в Покровских казармах в Большом Трехсвятительском переулке.

Руководитель московских эсеров Анастасия Биценко тайно передала сотрудникам ВЧК эсерам Якову Блюмкину и Николаю Андрееву бомбы. Имя их изготовителя держалось тогда в особом секрете. А им был член ЦК партии левых эсеров Яков Моисеевич Фишман, будущий генерал, доктор химических наук и начальник военно-химического управления Красной армии. В царское время он бежал с каторги, уехал за границу и окончил химический факультет в Италии.

В два часа дня Блюмкин и Андреев на машине прибыли в германское посольство. Предъявили мандат с подписью Феликса Эдмундовича Дзержинского и печатью ВЧК. Потребовали встречи с послом Мирбахом.

Подпись Дзержинского на мандате, который Блюмкин предъявил в посольстве, была поддельной, а печать подлинной. Ее приложил к мандату заместитель председателя ВЧК Вячеслав Александрович Александрович (настоящая фамилия — Дмитриевский), левый эсер. Он был бескорыстным человеком, мечтал о мировой революции и всеобщем благе.

От партии левых эсеров его назначили заместителем Дзержинского в ВЧК. Феликс Эдмундович объяснял после мятежа: «Права его были такие же, как и мои. Он имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать… Александровичу я доверял вполне».

Вячеслав Александрович не только заверил печатью поддельный мандат Блюмкина и Андреева, но и написал записку в гараж ВЧК, чтобы им выделили автомобиль.

Граф Вильгельм Мирбах возглавил в Москве германо-австрийскую миссию, когда еще только начались мирные переговоры. После установления дипломатических отношений граф Мирбах был назначен послом. Мирбаху несколько раз угрожали, и появление в посольстве сотрудников ВЧК он воспринял как запоздалую реакцию советских властей. Посол принял чекистов в малой гостиной.

Яков Блюмкин был очень молодым человеком. К левым эсерам он присоединился в семнадцать лет, после Февральской революции. Через год, в июне восемнадцатого года, его утвердили начальником отделения ВЧК по противодействию германскому шпионажу. Но меньше чем через месяц — после Брестского мира — отделение ликвидировали: какая борьба с германским шпионажем, если у нас с немцами мир?

«Я беседовал с послом, смотрел ему в глаза, — рассказывал потом Блюмкин, — и говорил себе: я должен убить этого человека. В моем портфеле среди бумаг лежал браунинг. „Получите, — сказал я, — вот бумаги“, — и выстрелил в упор. Раненый Мирбах побежал через большую гостиную, его секретарь рухнул за кресло. В большой гостиной Мирбах упал, и тогда я бросил гранату на мраморный пол».

Убийство посла стало сигналом к восстанию. Левые эсеры располагали вооруженными отрядами в Москве и считали, что вполне могут взять власть в стране. Они все еще считали себя самой популярной партией в крестьянской России. На выборах в Учредительное собрание деревня проголосовала за эсеров, которые обещали дать им землю. И на выборах в Советы им достались голоса почти всех крестьян.

Через час Ленин позвонил Дзержинскому и сообщил об убийстве германского посла. ВЧК тогда не была еще такой всевластной организацией и многие новости узнавала со стороны. Импульсивный Дзержинский поехал в подчиненный ему кавалерийский отряд в Большом Трехсвятительском переулке. Отрядом командовал эсер Дмитрий Иванович Попов, моряк-балтиец и член ВЦИК. В его штабе и собрались члены ЦК партии эсеров.

Дзержинский рассказывал:

«Я с тремя товарищами поехал в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина. В комнате штаба было около десяти — двенадцати матросов. Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, стал бросать обвинения, что наши декреты пишутся по приказу „его сиятельства графа Мирбаха“».

Дзержинский требовал выдать Блюмкина, угрожал:

— За голову Мирбаха ответит своей головой весь ваш ЦК.

Но левые эсеры отказались выдать Блюмкина и Андреева. Член ЦК партии левых эсеров Владимир Александрович Карелин, недавний нарком имуществ (ушел в отставку в знак протеста против Брестского мира), предложил разоружить охрану Дзержинского. Она не стала сопротивляться.

Александрович объявил председателю ВЧК:

— По постановлению ЦК партии левых эсеров объявляю вас арестованным.

Оставшись без председателя, подчиненные Дзержинского не знали, что делать. В критической ситуации чекисты растерялись. Вечером Александрович приехал на Лубянку и распорядился арестовать Мартына Ивановича Лациса (Яна Судрабса), члена коллегии ВЧК. Матросы хотели расстрелять Лациса. Александрович его спас. Распорядился:

— Убивать не надо, отправьте подальше.

Левые эсеры захватили телеграф и телефонную станцию, напечатали свои листовки. Военные, присоединившиеся к левым эсерам, предлагали взять Кремль штурмом, пока у восставших перевес в силах. Но руководители эсеров действовали нерешительно — боялись, что междоусобная схватка с большевиками пойдет на пользу буржуазии. Левые эсеры исходили из того, что без поддержки мировой революции подлинный социализм в России не построить. Рассчитывали на поддержку революционного движения в Германии. А Брестский мир задержал германскую революцию на полгода. Мария Спиридонова писала Ленину:

«Мы не свергали большевиков, мы хотели одного — террористический акт мирового значения, протест на весь мир против удушения нашей Революции. Не мятеж, а полустихийная самозащита, вооруженное сопротивление при аресте. И только».

Пассивная позиция эсеров позволила большевикам взять инициативу в свои руки. Ликвидацию мятежа взял на себя нарком по военным и морским делам Троцкий. Он вызвал из-под Москвы два латышских полка, верных большевикам, подтянул броневики и утром 7 июля приказал обстрелять штаб Попова из артиллерийских орудий. Через несколько часов левые социалисты-революционеры сложили оружие. К вечеру мятеж был подавлен. Дзержинского и остальных арестованных освободили.

Убийцы немецкого посла Яков Блюмкин и Николай Андреев бежали на Украину, где левые эсеры тоже действовали активно. Андреев заболел на Украине сыпным тифом и умер. Блюмкин весной девятнадцатого вернулся в Москву и пришел с повинной в ВЧК.

На суде Блюмкин объяснил, почему он убил Мирбаха:

«Я противник сепаратного мира с Германией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир…

Но кроме общих и принципиальных побуждений на этот акт толкают меня и другие побуждения. Черносотенцы-антисемиты с начала войны обвиняли евреев в германофильстве, а сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику и сепаратный мир с немцами. Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками в Брест-Литовске представляет особое значение. Я как еврей и социалист взял на себя свершение акта, являющегося этим протестом».

Брестский мир был уже забыт, в Германии произошла революция, левые эсеры были подавлены, о графе Мирбахе никто не сожалел. 19 мая 1919 года Блюмкина реабилитировали. Он воевал на Южном фронте, учился в военной академии, работал в секретариате наркома Троцкого. В 1923 году его вернули в органы госбезопасности. На сей раз определили в иностранный отдел, то есть в разведку…

Командир эсеровского отряда Дмитрий Попов после подавления мятежа несколько месяцев скрывался в Москве. В конце года по поручению ЦК своей партии уехал в Харьков. Под другой фамилией служил на Украине в Красной армии. В 1919 году вступил в партию анархистов и присоединился к Махно, стал у Нестора Ивановича членом Реввоенсовета. Осенью 1920 года Махно поручил ему вести переговоры с большевиками о совместных действиях против белой армии.

Чекисты арестовали Попова и отправили в Москву. Дзержинский распорядился: «Попова держать до ликвидации Махно, выжимая из него все сведения». Весной 1921 года его расстреляли. Уже в наши дни Генеральная прокуратура России установила: «Материалов о преступной деятельности Попова, которая бы повлекла за собой высшую меру социальной защиты (расстрел), в деле не имеется. На Попова Дмитрия Ивановича распространяется действие закона „О реабилитации жертв политических репрессий“».

Дзержинский распорядился расстрелять и своего заместителя Вячеслава Александровича. Очень торопился. Думал, видимо, что придется его освободить…

В 1998 году Вячеслава Александровича Александровича тоже реабилитировали. Генеральная прокуратура России установила:

«Доказательств совершения Александровичем каких-либо противоправных действий против советской власти и революции в деле не имеется. Сведений о подготовке террористического акта над Мирбахом Александрович не имел, а заверение удостоверения от имени Дзержинского, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву на аудиенцию у посла Мирбаха, не может служить основанием для привлечения Александровича к уголовной ответственности и его осуждению».

Июльский мятеж 1918 года имел трагические последствия. Социалисты-революционеры были изгнаны из политики и из государственного аппарата и уже не имели возможности влиять на судьбу страны. Российское крестьянство лишилось своих защитников. Позднее, уже при Сталине, всех видных эсеров уничтожили.

Ярославское восстание

«В Петербурге сидеть и бездействовать было и противно и голодно. И, кроме того, хотелось почувствовать себя опять человеком сцены, артистом. Я задумал дать ряд концертов в провинции, в приволжских городах, куда большевизм еще не успел докатиться во всей своей столичной мерзостности».

Так летом 1918 года знаменитый в ту пору исполнитель цыганских романсов Юрий Спиридонович Морфесси оказался в городе Ярославле. Вместе с танцовщицей и пианистом-аккомпаниатором разместился в отеле «Бристоль». Черноволосый и темноглазый красавец, грек по происхождению, Морфесси начинал в опере, но быстро перешел в оперетту. Пел в варьете, в концертных залах. А потом и вовсе ушел на эстраду.

Певец ехал на гастроли, а попал на войну. Но кто мог предвидеть, что кровавая трагедия разыграется в этом дивном волжском городе?

На Леонтьевском кладбище, неподалеку от железнодорожной станции Всполье, в ночь с 5 на 6 июля 1918 года собралось около ста бывших офицеров царской армии. Это были участники заговора. Рядом с кладбищем находились артиллерийские склады. Помощник начальника складов тоже входил в подпольную организацию, поэтому караул не сопротивлялся. Офицеры забрали пулеметы, винтовки, патроны. Нашли даже несколько орудий.

Заговорщики заняли город без боя. Утром 6 июля 1918 года горожане приветствовали офицеров криками «ура!». Никто не встал на защиту большевиков. Это была Гражданская война. В стране — хаос. Люди пребывали в растерянности. Не знали, на кого надеяться и кого поддерживать. Власть валялась под ногами. Надо было только нагнуться, чтобы ее подобрать. Или, точнее, взять винтовку, чтобы заставить людей подчиниться.

Всех поразила легкость, с которой большевики утратили власть над крупным городом всего в нескольких часах езды от Москвы. Ярославль стоит на Волге, через него проходит важная железная дорога. Поэтому город называют северными ключами к Москве. Если сравнительно небольшая группа офицеров под аплодисменты народа берет власть в крупном губернском городе, то, может быть, дни большевиков в России сочтены?

Руководил заговорщиками недавний полковник царской армии Александр Петрович Перхуров. Он объявил себя командующим вооруженными силами Ярославского района Северной Добровольческой армии. В городе расклеивали подписанную им листовку:

«Граждане! Власть большевиков свергнута. Те, кто несколько месяцев назад обманом захватил власть и затем путем неслыханных насилий и издевательства над здоровой волей народа держал ее в своих руках, те, кто привел народ к голоду и безработице, восстановил брата на брата, разделил по карманам народную казну, — теперь сидят в тюрьме и ждут возмездия».

Арестованных большевиков держали в плавучей тюрьме — на барже с дровами. Сразу убили двоих: председателя исполкома Ярославского совета Давида Соломоновича Закгейма и комиссара Ярославского военного округа Семена Михайловича Нахимсона — как большевиков и как евреев. Нахимсона вывели во двор и расстреляли. Труп Закгейма выволокли на Духовскую улицу, где, как вспоминали ярославцы, «он в течение нескольких дней валялся и служил предметом издевательства проходивших мимо хулиганов и черносотенцев. Когда труп окончательно разложился, его сбросили в канаву».

Смена власти приободрила всех, кто уже пострадал от революции, в первую очередь профессиональных военных.

«Я тотчас отправился в штаб Добровольческой армии, — вспоминал бывший полковник Петр Фомич Злуницын. — По дороге встретил знакомую певицу — артистку Барковскую. Она очень обрадовалась мне:

— Вы какими судьбами, Петр Фомич? Вот и отлично! Поможете нам большевиков бить. Мы так много слышали о храбрости вашего полка. Пойдемте в штаб.

По дороге Барковская рассказала, как город оказался во власти восставших. Она была в близких отношениях со всеми политкомиссарами и красными командирами. По ее предложению в день восстания был устроен ужин, на котором присутствовало много женщин и коммунистического начальства. К ночи все перепились, и переловить их не представляло затруднения».

Эпизод с вечеринкой — байка. Но молодая, красивая женщина в кожаной куртке, с револьвером у пояса запомнилась многим ярославцам, пережившим восстание! Это была Валентина Николаевна Барковская, артистка Интимного театра, появившегося в городе как раз летом 1918 года. Это не кабаре со стриптизом, ничего эротического — камерный театр, театр миниатюр «для своих». А еще Барковская открыла при театре свой салон. Решительная женщина с авантюрной жилкой, что так привлекает мужчин.

«В Севастополе я познакомилась с Дмитрием Васильевичем Ботельманом, — рассказывала сама Валентина Николаевна. — Он был молодой поручик, только что вернувшийся с японской войны. Мы полюбили друг друга. Муж по моему настоянию тоже пошел на сцену. До начала мировой войны мы играли в разных городах… После объявления войны мой муж был призван на военную службу. Но он был тяжело ранен и освобожден от воинской повинности. После полного выздоровления опять поступил на сцену. Мы подписали контракт в Ярославле в Интимный театр на три месяца, считая со второго дня Пасхи».

Вот уж ей Ярославское восстание показалось увлекательным приключением. Валентина Барковская ощущала себя в восставшем городе, как на огромной сцене.

«В коридоре штаба меня представили полковнику Перхурову, — вспоминала Барковская. — Он просил поскорее распорядиться чаем и куда-нибудь, до прибытия сестер, поместить раненых. Раненых мы поместили в одну из комнат на столах, потом появились сестры и доктор, которые ими занялись, а ко мне подбежал офицер, что полковник приказывает отправиться в хлебную лавку и немедленно привезти хлеба. Вслед за хлебом меня послали на двор гимназии, где находился вещевой склад, присмотреть, как отбирают для солдат шинели, чтобы не раскрали. Так совершенно незаметно для меня самой навалилась на меня и эта работа».

Она всегда мечтала о главной роли. И она ее получила — в драме, которую придумал знаменитый революционер Борис Викторович Савинков, вождь боевой организации партии эсеров и фактический руководитель Военного министерства во Временном правительстве. Он вел с большевиками свою личную войну.

«Я буду бороться, пока стою на ногах, — писал Савинков за полгода до восстания в Ярославле. — Бороться за Россию. Пусть „товарищи“ называют меня „изменником“ и „продавшимся буржуазии“. Я верю, что единственная надежда — вооруженная борьба. И надежды этой я не оставлю».

Борис Савинков с его бешеной энергией, с его даром убеждать, с его почти дьявольским обаянием взялся организовать антибольшевистское восстание.

«В начале марта 1918 года, — вспоминал Савинков, — кроме небольшой Добровольческой армии, в России не было никакой организованной силы, способной бороться против большевиков. В Петрограде и Москве царили уныние и голод. Казалось, страна подчинилась большевикам».

В Москве, под боком у ВЧК, Савинков создал тайную организацию «Союз защиты Родины и Свободы». Завербовал в нее две тысячи человек и намеревался поднять восстание сразу в нескольких городах. «В июне 1918 года, — вспоминал Савинков, — был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось в Москве убить Ленина и Троцкого и одновременно выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать столицу от Архангельска, где должен был высадиться десант союзников».

Савинков взял себе в помощники полковника Перхурова. Выпускник Николаевский академии Генерального штаба, он прошел Первую мировую, командовал артиллерийским дивизионом на Северном фронте. В декабре 1917 года офицерские звания отменили. Солдат Перхуров по возрасту подлежал демобилизации.

«Семью я застал в плохом положении, — рассказывал Перхуров, — жена потеряла зрение, сын маленький. Была надежда на дочь, которая служила на Содовом заводе, но ее уволили как дочь офицера. Самому найти работу — бывшему полковнику — было невозможно. Поехал в Москву. Полковники Троицкий и Григорьев поступили в артель по разгрузке шпал. Хотел туда пристроиться…

Когда в конце семнадцатого я был выброшен за борт, я столкнулся с действительной жизнью людей: сплошные жалобы, плач, когда отбирают последнее. На станциях видел сценки, когда забирали последние два-три пуда. Видел женщину, которая сошла под поезд с криком: „Если отобрали хлеб, кормите моих детей“. Я решил встать на сторону недовольных. Люди, у которых отбирают хлеб, имеют право протестовать».

Борис Савинков отправил полковника в Ярославль.

«Мы получили сведения, — вспоминал Перхуров, — что в Верхнем Поволжье население изнывает под бременем реквизиций, разверсток, голодает — купить хлеба нельзя, словом, готово выступить против советской власти с кольями и дрекольями».

Савинков напутствовал полковника: продержитесь всего четыре дня. Скоро подоспеют союзники — солдаты стран Антанты. Так рождался миф о союзных армиях, спешащих на помощь белым. В это хотелось верить, и верили.

«Французы, — рассказывал Перхуров, — обещали высадить десант, который поможет и в борьбе против Германии, и в устройстве нашей внутренней жизни. Они назначили срок высадки между 4 и 8 июля».

Савинков легко давал обещания и не считал грехом ложь во спасение.

«Я не надеялся на удачу в Ярославле, — признавался Савинков. — Зато был уверен, что мы без особого труда овладеем Рыбинском. В Рыбинске наше тайное общество насчитывало до четырехсот отборных офицеров, большевистский же гарнизон был немногочислен. В Ярославле соотношение сил было гораздо хуже… Как это часто бывает, произошло обратное тому, чего мы ждали. В Рыбинске восстание было раздавлено. Я послал офицера предупредить Перхурова, что в этих условиях бессмысленно выступать в Ярославле. Офицер не успел. Перхуров уже поднял восстание».

Иначе говоря, восстание было обречено с первого дня. Никто не мог прийти на помощь мятежному городу. Тем более ни о чем не подозревавшая французская армия. Но полковник Перхуров и его офицеры пребывали в эйфории, поскольку еще и пришла весть о восстании левых эсеров в самой Москве.

Штаб Перхурова информировал население Ярославля:

«Радиотелеграфом получено сообщение, что Московский Кремль, в котором засели большевики, окружен восставшими. Вокзалы находятся в руках восставших против советской власти. Германский посол Мирбах убит разорвавшейся бомбой. Получены сведения, что все Поволжье восстало против советской власти».

Но все это были слухи. Неумелое восстание левых эсеров в Москве быстро подавили.

Перхуров объявил мобилизацию в свою армию мужчин в возрасте от восемнадцати до тридцати девяти лет. Положил оклады: командиру полка — 600 рублей, обученному бойцу — 300 рублей, необученному — 275. Семейным добавил еще по 100 рублей.

Несколько дней казалось, что все удалось. Верили, что придут союзники, что восстанут соседи и большевистская власть падет. На самом деле все только начиналось. В Москве долго не могли поверить, что в Ярославле восстание. Потом пытались подавить мятеж местными силами.

«Первые дни, — вспоминал председатель Военно-революционного комитета Северных железных дорог Миронов, — мы пытались взять город ружейной атакой, но у белых было слишком много пулеметов, мы потерпели поражение. Поэтому мы перешли вскоре главным образом к артиллерийскому обстрелу города, и обстрел был беспрерывный, круглые сутки, за исключением глубокой ночи».

Александр Поляков командовал сводным батальоном, находившимся на станции Всполье:

«На платформах стояли двенадцать новеньких трехдюймовых орудий, было несколько вагонов снарядов. Орудия навели на центр города, где по указанию моей разведки находился штаб белых. Я приказал открыть огонь. Красноармейцы стрелять отказались, говоря, что там есть мирные граждане. Проверив наводку орудия, я сам выпустил четыре снаряда, после чего начали и красноармейцы обстреливать город».

По своей жестокости артиллерийский обстрел города не знал себе равных. Красных командиров не останавливало то, что снаряды убивают мирных жителей. Перхуровский штаб обратился за помощью к горожанам:

«Заведующий санитарной частью штаба Северной Добровольческой армии призывает всех жителей оказывать помощь по уборке трупов, не допускать их до разложения и закапывать в ближайших церковных оградах; фамилии и адреса похороненных следует сообщать в санитарную часть штаба».

Стояла невыносимая жара. Водокачка была разбита, и в городе ощущался недостаток воды, запретили стирать белье и вообще использовать воду кроме как для питья. Жители набережных бегали к реке за водой под обстрелом. Не все возвращались. На Семеновском спуске к Волге под аркой лежало несколько офицеров в форме с Георгиевскими крестами, рядом валялись пустые ведра. На другое утро офицеры были раздеты мародерами…

Командование Красной армии использовало и авиацию. 19 июля чрезвычайный штаб Ярославского фронта докладывал:

«Летчиками, прилетевшими из Москвы, совершено два полета над городом для подготовки наступления наших войск. За два полета было сброшено более двенадцати пудов динамитных бомб, большая часть которых, по полученным сведениям, попала в район расположения штаба противника».

Со стороны Вологды против восставших действовали войска Северного Ярославского фронта под командованием бывшего офицера царской армии Анатолия Ильича Геккера. А от Рыбинска наступали войска Южного Ярославского фронта под командованием Юрия Станиславовича Гузарского, тоже недавнего офицера.

14 июля со станции Всполье Гузарский связался с Москвой:

«Если не удастся ликвидировать дело иначе, придется срыть город до основания. Нужно десять вагонов снарядов, среди них химические и зажигательные».

Семнадцатого числа его штаб телеграфировал в Москву: город выжжен. Еще через два дня новое донесение: противник сжат в кольцо, можем ликвидировать его за несколько часов химическими средствами. Но поскольку в городе остается мирное население, то для ликвидации противника потребуются еще сутки.

Предупредили Москву:

«Положение ухудшается тем, что наши красноармейцы страшно и доблестно грабят город, не удерживаемые своими начальниками… Для ликвидации белых потребуется еще пятьсот человек латышских стрелков или интернациональных отрядов».

Все требовали присылки латышей, потому что дисциплинированные и надежные латышские части стали своего рода гвардией большевиков.

В окруженном и горящем городе надеялись только на чудо. Слухи ходили одни фантастичнее других. Рассказывали, что к городу уже подходит пехота союзников, и называлась грандиозная цифра: десять тысяч солдат и офицеров. А в штабе на эти десять тысяч человек уже готовят обед.

«По словам Перхурова, — рассказывала Валентина Барковская, — появившиеся в городе французские летчики обещали приход французского войска и распорядились приготовить для них довольствие. Мое личное впечатление, что Перхуров не верил в возможность прихода французских войск, но делал вид, что верит, — для поднятия настроения. Перхуров отдал распоряжение приготовить провиант на пять дней по расчету на две тысячи человек и держать наготове».

Так и было. Союзники и не подозревали о происходившем в Ярославле.

«Восстания на окраинах никогда не дадут положительных результатов, — доказывал сражавшийся в Ярославле полковник Петр Злуницын. — Неорганизованные повстанческие отряды не в состоянии вести борьбу с регулярной армией. Если бы подобное восстание было не в Ярославле, а в Москве и все советские верхи были переловлены, то, возможно, сейчас в России о большевиках вспоминали бы как о далеком прошлом».

«Никем не поддержанный, — считал Борис Савинков, — Ярославль пал жертвой оказавшегося несостоятельным расчета на помощь союзников по Первой мировой и на широкое, повсеместное объединение разных политических сил — либералов, монархистов, социалистов — для борьбы с узурпаторами».

В этом и состояла разница между большевиками и их противниками, которые раскололись на множество различных лагерей с разными идеями и лозунгами. Одни считали необходимым сражаться за свои идеалы, другие надеялись как-то договориться, третьи полагали, что минует их чаша сия. Верили, что сумеют отсидеться. Поэтому и проиграли.

«Когда в селах узнали, что в Ярославле восстание, — рассказывал полковник Петр Злуницын, — крестьяне явились и предложили свои услуги. Им были выданы винтовки и обмундирование. Крестьяне под шумок разграбили город и уехали в свои деревни, заявив, что если большевики только вздумают показаться в селах, то они их мигом выгонят; защищать же город им вовсе нежелательно».

Восставшие ярославцы конечно же не предполагали, какой кровавый конец их ожидает. Они вообще плохо понимали, с кем имеют дело. А большевики сразу поделили мир на своих и чужих. Чужие — враги, с ними война не на жизнь, а на смерть. Красные войска получили приказ не только подавить восстание в Ярославле, но и уничтожить непокорных. Война шла на уничтожение.

Константин Юренев, который возглавлял Всероссийское бюро военных комиссаров, то есть руководил всей политической работой Красной армии, распорядился:

«Белогвардейское восстание в Ярославле должно быть подавлено беспощадными мерами. Пленных расстреливать; ничто не должно останавливать или замедлять суровой кары народной. Террор применительно к местной буржуазии и ее прихвостням, поднимающим головы перед лицом надвигающихся французских империалистов, должен быть железным и не знать пощады».

20 июля 1918 года штаб Ярославского фронта обратился к горожанам: всем, кто желает остаться живым, в течение двадцати четырех часов покинуть город и выйти к мосту. Оставшиеся в городе будут приравнены к мятежникам. Пощады никому не будет, потому что по городу откроют ураганный артиллерийский огонь, в том числе химическими снарядами. Оставшиеся погибнут вместе с мятежниками, предателями и врагами революции.

21 июля всех мужчин привели на Всполье. Здесь выясняли, кто что делал во время восстания. Вызвавших сомнение расстреливали прямо на железнодорожной насыпи.

Командующий Южным Ярославским фронтом Гузарский получил приказ:

«Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте всех на месте, не разбирая, кто он. В плен берите только для того, чтобы узнать об их силах и организациях».

Гузарский успокоил Москву:

«Захваченных с оружием расстреливаем на месте, а остальных забирает ЧК».

Расстреляли и мужа актрисы Барковской бывшего поручика Дмитрия Ботельмана, коменданта штаба восставших. Валентину Барковскую спас Юрий Гузарский. Эффектная женщина в кожанке досталась командующему фронтом по праву победителя. Актриса все еще рассчитывала на первые роли.

«Первый раз заговорила с Гузарским на платформе, — рассказывала потом Барковская, — прося разрешения напиться, так как целый день нам не давали воды. На допросе все ему рассказала. За два с половиной часа допросили 73 человека, из которых осталось 18 человек, из которых было три женщины. Остальные тут же у вагона были расстреляны.

Через некоторое время в вагон пришел военный с завязанной головой и сказал, что я свободна. Я упросила караульного доложить начальнику, чтобы он меня принял, и, когда меня к нему пустили, я на коленях его умоляла довезти меня до Москвы».

Командующий фронтом Юрий Гузарский чувствовал себя на коне. Он завоевал и мятежный город, и красивую женщину. Высокомерно телеграфировал в Москву:

«Передайте Троцкому, что вся канитель ликвидирована. Белогвардейский штаб арестован. Я удивлен телеграммами от имени Троцкого, которые приписываю интригам всех приезжих гастролеров, которые ни в чем не помогают, но зато подкапываются под меня. Ныне, считая возложенную на меня задачу выполненной, передаю военную власть окружному комиссару, гражданскую — Исполнительному комитету и возвращаюсь в Москву для доклада и разъяснения кому следует, что я отлично знаю свои обязанности».

О судьбе бывшего командующего фронтом Юрия Станиславовича Гузарского ходили разные слухи. Говорили, что «он связался с крупной контрреволюционеркой — артисткой Барковской, находившейся в штабе белых, скрыл эту контрреволюционерку, за что был привлечен к ответственности и приговорен к высшей мере наказания».

Валентина Барковская действительно оказалась на Лубянке. Чекисты лишили Юрия Гузарского его трофея. Но в порядке компенсации он получил новое назначение. В ноябре 1918 года принял под командование 15-ю стрелковую дивизию. Но в январе 1919 года его дивизия фактически вышла из подчинения. Наказание не заставило себя ждать. С победителем Ярославля поступили так же, как он сам обошелся с мятежниками. Его расстреляли.

Из активных участников Ярославского восстания выжили немногие. Полковник Перхуров добрался до Сибири, служил у адмирала Колчака, который произвел его в генералы. После разгрома колчаковской армии попал в плен к красным. Прошел фильтрацию — сибирские чекисты имя Перхурова не знали. В феврале 1921 года его как опытного военспеца даже взяли в штаб Приуральского военного округа. Он составлял инструкции по ведению войсковой разведки и контрразведки. Но в мае его арестовали.

«Мне говорили, что, если не будешь сознаваться, мы сдерем шкуру, — рассказал на суде Перхуров. — Меня повалили на пол и начали избиение шомполами. Эта история продолжалась до рассвета… На следующий день у меня было все окровавлено. Ничего есть мне не дали. Потом при каждом допросе опять повторялось избиение шомполами и жгутами с проволокой. Я провел там шестнадцать дней.

За это время было восемь допросов и из них шесть с избиениями, причем каждое в два-три приема».

Судили бывшего полковника Перхурова в Ярославле летом 1922 года. Верховный трибунал при ВЦИК заседал в здании старейшего русского театра имени Федора Волкова. Председательствовал печально знаменитый Василий Васильевич Ульрих, который многие годы будет председателем Военной коллегии Верховного суда и подпишет смертные приговоры многим полководцам Красной армии.

В последнем слове Перхуров сказал:

— Я служил России. Я отдавал этой службе все, что только мог. Во время Февральской революции я оставался на фронте. Наступила Октябрьская революция — я там же остался. Я считал, что воюю ради России, независимо от того, какое правительство сидит. Но когда мне сказали в семнадцатом году, что мы не нужны, — я не мог этого понять.

Вождя Ярославского восстания Александра Петровича Перхурова приговорили к высшей мере наказания. Расстреляли бывшего полковника во дворе дома, где тогда находилась ярославская ЧК.

Демократы у власти, или Самарский Комуч

Из-за Брестского мира среди врагов советской власти оказался Чешско-словацкий (Чехословацкий) корпус. С началом Первой мировой войны чехи и словаки, которые жили под властью Австро-Венгерской империи, воспринимались в России как братья-славяне и союзники. Чехи переходили линию фронта и охотно воевали против немцев, надеясь, что после поражения Германии и Австро-Венгрии будет создана независимая Чехо-Словакия.

Сначала на территории России сформировали чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса. Через год полк развернули в бригаду, еще через год это уже была 1-я Гуситская стрелковая дивизия, а затем и корпус.

После Октябрьской революции будущий президент Чехословакии Томаш Масарик попросил Францию принять корпус под французское командование. И с декабря 1917 года чехи и словаки подчинялись французам. После Брестского мира Франция решила вывезти чехов из России и перебросить их на Западный фронт, потому что испытывала острую нехватку людских ресурсов. Это была плата за будущее самостоятельное государство.

Высший военный совет Антанты принял декларацию № 25 «Переброска чешских войск из России». Имелось в виду сосредоточить чешско-словацкие части в Мурманске, Архангельске и Владивостоке, откуда их эвакуируют. Но большевики, подчиняясь требованию Германии, настояли на том, чтобы эвакуация шла только через Владивосток.

Весной восемнадцатого года сорокапятитысячный Чешско-словацкий корпус двинулся по Транссибирской железной дороге во Владивосток, чтобы сесть там на пароходы. Составы растянулись от Пензы до Владивостока. Чехи и словаки сдали свою артиллерию, большую часть пулеметов и даже часть винтовок. Но немцы не хотели, чтобы свежий корпус появился на Западном фронте. Германия предъявила Москве новый ультиматум: Россия обязана демобилизовать все воинские формирования на своей территории.

Нарком по военным делам Троцкий приказал местным властям остановить продвижение чешско-словацких отрядов и разоружить их. Теперь уже они воспринимались как враги. Отряды Красной гвардии атаковали эшелоны, но столкнулись с хорошо обученными и дисциплинированными частями.

Томаш Масарик не желал, чтобы его люди ввязывались во внутрироссийскую борьбу. Отказывал белым в поддержке: «Я не позволю, чтобы чешская армия пошла на службу контрреволюции». Он не хотел ни с кем ссориться.

Но когда большевики попытались силой разоружить чехов и словаков, они восстали и без труда заняли основные города на всем протяжении Транссибирской магистрали. Тогда у руководителей белой армии и возникла мысль использовать чешско-словацкие части против советской власти; их попросили остаться в России и развернуть на Волге фронт против большевиков, которые союзничают с немцами и австрийцами.

Леонид Борисович Красин, один из видных большевиков, писал жене:

«Самое скверное — это война с чехословаками и разрыв с Антантой… Много в этом виновата глупость политики Ленина и Троцкого, но я немало виню и себя, так как определенно вижу: войди я раньше в работу, много ошибок можно было бы предупредить… Хуже всего то, что по мере успехов чехословаков становится труднее сдерживать захватнические стремления немцев и теоретически мыслим такой оборот, что при занятии чехословаками Нижнего Новгорода немцы ответят на это занятием Питера и Москвы, хотя бы под видом военной помощи».

Летом 1918 года Леонид Красин, который руководил советской частью двусторонней финансово-экономической комиссии, подписал с министерством торговли и промышленности Германии соглашение о поставке в Россию ста тысяч тонн немецкого угля и кокса в обмен на лен, пеньку и другие товары.

Красин поехал в Германию, чтобы встретиться с генералом Людендорфом. К концу Первой мировой начальник генерального штаба генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и первый генерал-квартирмейстер (начальник оперативного управления) генерал пехоты Эрих фон Людендорф стали влиятельнее самого кайзера Вильгельма II. Кайзер утратил контроль над страной, который перешел к военному командованию. Гинденбург и Людендорф, которые вдвоем руководили боевыми действиями, фактически установили военную диктатуру. Власть кайзера была чисто символической, а генерал-фельдмаршал Гинденбург полностью доверял Людендорфу. После войны они оба помогут Адольфу Гитлеру взять власть…

«Цель поездки, — писал Красин из Германии, — как и всех моих разговоров здесь, доказать необходимость приостановления всех враждебных действий против России, как со стороны немцев, так и со стороны украинцев, финнов, турок и всей этой сволочи, которую послала на Русь Германия. Доказать, что терпенью русского народа приходит конец, что дальнейшее продвиженье вызовет уже народную войну против немцев, и пусть при этом погибнут миллионы людей и пол-России попадет в немецкую оккупацию, — мы будем бороться пять и десять лет, пока не утомится и немецкий народ и пока не будет заключен мир сколько-нибудь сносный и справедливый.

В конце концов, оставив Россию сейчас в покое, немцы скорее выигрывают, так как путем торговли и обмена они могли бы кое-что получить от нас из сырья и товаров, между тем ведение войны отнимает у них силы и не очень-то много дает, как показывает уже опыт Украины, откуда они и при новом правительстве не очень много получают».

Эриха фон Людендорфа Красин нашел в курортном местечке Спа, где генерал разместился в санатории:

«Спа — нечто вроде бельгийского Боржома или Виши, маленький городок с большим количеством минеральных источников, обилием отелей и шписбюргерских домиков, владельцы которых кормились приезжими больными. Сейчас все занято германской солдатней. Эта часть Бельгии пощажена войной и совершенно не пострадала.

На портретах Людендорф мало похож. У него нет придаваемого ему демонического вида, просто жирное немецкое лицо со стальным, не мрачным, а скорее злым взглядом, кричащий голос, несколько более высокий, чем должно было бы быть по объему тела… Выслушал меня не прерывая, лишь время от времени мимикой, покачиванием головы, легкой усмешкой, выражая свое отношение к содержанию той или иной части речи».

— Мы, — говорил немецкий генерал Красину, — не имеем ни малейшей охоты наступать, и мне жаль каждого солдата, павшего на Восточном фронте, но нас вынудили агрессивные поступки большевиков. Брать Питер и Москву у нас никакого желанья нет, иначе мы, может быть, это уже сделали бы. Внутренние ваши дела нам безразличны, лишь бы был от вас толк и не нарушались разными социалистическими мерами интересы немецких подданных или по крайней мере производилось бы возмещение убытков.

Леонид Красин записал:

«Вкратце резюмируя речь его, надо ожидать, что если в России наладится кое-какой порядок и Германия сможет получать оттуда нужное ей сырье, то, вероятно, дальнейшего наступления не последует, если же товарообмен не наладится вовсе или будет совсем незначительным, то можно ждать дальнейших нападений.

Главное дело — это, конечно, прекращение нападений со стороны немцев. Тут большевики, по-видимому, тоже не вполне выдерживают линию и время от времени на местах бьют немецкие войска, а затем за каждый удар получают сторицей. Истерика или даже простое и само по себе естественное негодование — плохие помощники в войне и в дипломатии. Сейчас мы воевать не можем, это надо сознать и восстановлением внутренних сил как можно скорее создать положение, когда можно будет думать и об отпоре».

Чешско-словацкие части легко подавили все очаги сопротивления, и большевики утратили власть над Сибирью и Дальним Востоком. Под защитой чехов и словаков возник Комитет членов Учредительного собрания.

В 1917 году с Учредительным собранием связывались огромные надежды. После отречения императора Россия ждала, когда соберется Учредительное собрание, определит государственное устройство, сформирует правительство, примет новые законы. Временное правительство потому и называлось временным, что поклялось «принять все меры для созыва Учредительного собрания и передать в руки его полноту власти».

Но большевики выборы проиграли и распустили Учредительное собрание. Страна лишилась парламента. Но идея Учредительного собрания продолжала жить. Многие считали его единственной законной властью. Депутаты искали место в России, где могли бы собраться и начать работать. Таким городом летом 1918 года стала Самара.

Чешские и словацкие легионеры обещали помочь демократическим силам России. Они, кстати, показывали пример организации армии. Отношения командиров и бойцов были простыми и доброжелательными, свидетельствовали о духе боевого товарищества. Друг к другу обращались так: «брат генерал», «брат легионер».

Чешско-словацкий корпус стал ударной силой в борьбе против большевиков. Владимир Михайлович Зензинов, член ЦК партии эсеров и депутат Учредительного собрания, вспоминал: «Хорошо вооруженная 50-тысячная чешская армия была для демократической России настоящим подарком судьбы».

Защищать Самару должен был глава советской власти Валериан Владимирович Куйбышев. Он возглавлял боевой революционный штаб. На передовых позициях находились латышские стрелки, но в ночь на 8 июня 1918 года латышей сменили, чтобы они смогли немного отдохнуть. А занявшие их место красноармейцы элементарно проспали появление чехословаков. Когда на рассвете чехи и словаки без единого выстрела проникли в город, то Куйбышев первым оставил свой пост и устремился на пристань.

В царской России Куйбышев сидел в самарской тюрьме. В бывшем тюремном здании теперь медицинский институт, но бывшую камеру Куйбышева сохранили как музей. Вновь оказаться за решеткой Валериан Владимирович не пожелал. На Волге стоял пароход с солдатами, которых прислали защищать Самару, но Куйбышев не стал ввязываться в бой, а, предъявив свои документы, потребовал немедленно отходить. Товарищей он ждать не стал, поэтому известные коммунисты попали в руки своих злейших врагов.

Спасшийся Куйбышев станет одним из верных помощников Сталина. Он будет руководить партийной инквизицией и различными наркоматами. Причиной ранней смерти Куйбышева, как считается, станет пристрастие к горячительным напиткам.

На Заводской улице находился клуб коммунистов и штаб обороны города, и чешские солдаты захватили там видных большевиков. Пока вели арестованных, толпа кидала в них камнями, но чешские солдаты их окружали и не давали никого тронуть. Арестованных большевиков приводили в отдел контрразведки Чешско-словацкого корпуса, допросы вели двое следователей, чех и русский.

Советская власть уже успела вызвать ненависть к себе. Горожане были охвачены желанием отомстить. Толпа все-таки отбила у чешского конвоя несколько комиссаров, с ними расправились на месте. Мертвые тела топтали ногами. Расправу остановили депутаты Учредительного собрания, приехавшие в освобожденную от большевиков Самару.

Вначале их было всего пять человек, в основном те, кого избрали в Самарской губернии. Они прилагали невероятные усилия, чтобы собрать в городе всех депутатов Учредительного собрания и возобновить работу единственного законно избранного органа власти. Им удалось доставить в Самару около ста депутатов.

Они решили установить настоящее демократическое, республиканское правление. И образовали Комитет членов Учредительного собрания, который вошел в историю как Самарский Комуч. Это было общенациональное беспартийное правительство, обратившееся к народу с воззванием:

«Большевистская власть низвергнута!

Власть, предавшая Россию немецкому штыку, опозорившая страну перед всеми народами своим предательским сепаратным миром, позорно, с лакейской угодливостью исполнявшая все немецкие приказания, штыком и насилием захватившая власть в стране вопреки воле народа, посягнувшая на эту волю в лице Учредительного собрания, теперь сметена тем же оружием. Переворот, совершенный нами благодаря подходу к Самаре доблестных чехословацких отрядов, совершен во имя великого принципа народовластия и независимости России».

Депутаты отменили все декреты советской власти, восстановили основные права и свободы и создали Народную армию.

«Все ограничения и стеснения в свободах, — говорилось в приказе Комуча, — введенные большевистскими властями, отменяются, и восстанавливается свобода слова, печати, собраний и митингов. Комиссариат печати упраздняется… Революционный трибунал, как орган, не отвечающий истинным народно-демократическим принципам, упраздняется и восстанавливается окружной народный суд».

Собравшиеся в Самаре депутаты поставили перед собой три задачи: во-первых, возобновить работу Учредительного собрания; во-вторых, отменить мир с немцами и восстановить антигерманский фронт вместе с союзниками; в-третьих, провести демократические выборы местных органов самоуправления. Участвовать в местных выборах могли все партии, кроме большевиков и монархистов.

Города, контролировавшиеся большевиками, жили очень скудно. «Сегодня выдали вместо хлеба полфунта овса, — пометила в дневнике писательница Зинаида Гиппиус. — На Садовой — вывеска: „Собачье мясо, 2 рубля 50 копеек фунт“. Перед вывеской длинный хвост. Мышь стоит 20 рублей… Нет лекарств, даже йода. Почти все питаются в „столовках“, едят селедки, испорченную конину и пухнут».

Беженцы из других городов поражались самарскому изобилию. В состав самарского правительства в качестве управляющего ведомством труда вошел Иван Михайлович Майский, будущий посол в Англии, а тогда член ЦК партии меньшевиков.

Майский приехал в Самару в августе 1918 года:

«Выставки магазинов были полны всевозможными товарами, являя резкий контраст с товарной пустотой, зиявшей в то время в московских магазинах. Вся картина города носила хорошо знакомый, привычный, „старый“ характер, еще не нарушенный горячим дыханием социалистической революции. Высшего пункта наше настроение достигло, когда мы пришли на рынок. Эти горы белого хлеба, свободно продававшегося в ларях и на телегах, это изобилие мяса, битой птицы, овощей, масла, сала и всяких иных продовольственных прелестей нас совершенно ошеломило. После Москвы 1918 года самарский рынок казался какой-то сказкой из „Тысячи и одной ночи“».

Различные антибольшевистские силы устремились в Самару, чтобы превратить город в центр борьбы против красных; стратегически это была очень важная позиция, позволявшая брать один за другим волжские города. Если бы большевики потеряли Волгу, они бы потеряли страну, оставшись без хлеба. И казалось, большевики терпят поражение.

«В сущности — царство большевиков — уже остров, даже островок, — с радостью записывала в дневник Зинаида Гиппиус. — Кругом бушуют волны. Немцы движутся, узя кольцо. Взяли Крым, вчера Донскую область, Новочеркасск, Ростов, двигаются на Царицын. Я-то утверждаю, что и это все, может быть, ни к чему, большевизм раздавится только с головы — все идет отсюда».

Несколько частей Красной армии присоединились к самарцам, подняв лозунг борьбы и с немцами, и с большевиками. Например, командующий Восточным фронтом Михаил Артемьевич Муравьев повернул оружие против правительства большевиков, потому что возмутился миром с немцами.

Крестьянин по происхождению, Муравьев окончил юнкерское училище. В Первую мировую дослужился до подполковника. В 1917 году присоединился к левым эсерам. На третий день после Октябрьской революции он был назначен начальником обороны Петрограда. По словам маршала Михаила Николаевича Тухачевского, «Муравьев отличался бешеным честолюбием, замечательной личной храбростью и умением наэлектризовать солдатские массы. Мысль „сделаться Наполеоном“ преследовала его, и это определенно сквозило во всех его манерах, разговорах и поступках».

13 июня 1918 года Муравьев возглавил Восточный фронт, созданный для борьбы с чешско-словацкими частями. Но его служба в Красной армии быстро закончилась. 10 июля в Симбирске Муравьев заявил, что разрывает Брестский мир, прекращает борьбу с чехословаками и намерен вместе с ними сражаться против немцев.

Муравьева, которого советская власть объявила вне закона, пригласил к себе для переговоров председатель Симбирского губкома Иосиф Михайлович Варейкис. А в губкоме солдаты, верные Варейкису, его убили — выстрелили в спину. Ровно через двадцать лет, летом 1938 года, так же беззаконно убьют и самого Варейкиса: члена ЦК и первого секретаря Дальневосточного крайкома расстреляют по сталинскому приказу.

К самарцам присоединился и бронедивизион, стоявший в Симбирске. Командовавший 2-й армией Восточного фронта Федор Евдокимович Махин, бывший полковник царской армии, тоже перешел на сторону Комуча и стал военным руководителем Народной армии, которую начали формировать в Самаре.

Армию задумывали как добровольческую. Солдатам и офицерам платили по пятнадцать рублей в месяц. Но желающих служить оказалось немного, поэтому сразу приступили к мобилизации. Это настроило крестьян против новой власти. И быстро выяснилось, что лозунг «Вся власть Учредительному собранию» не так уж популярен среди народных масс. Абстрактные идеологические лозунги были чужды и малопонятны.

Но поначалу самарцы одерживали одну победу за другой. Численность Народной армии достигла тридцати тысяч человек. С помощью мобилизованных офицеров сформировали восемь пехотных полков. 5 августа части Народной армии и чехословаки подошли к Казани. Утром 7 августа, после ночной грозы с ливнем, в городе наступила тишина — советская власть была выбита из Казани.

Командовал успешной операцией полковник Владимир Оскарович Каппель. Он доложил своему начальству:

«После двухдневных боев самарским отрядом Народной армии Казань взята, трофеи не поддаются подсчету, захвачен золотой запас России, потери моего отряда 25 человек, войска вели себя прекрасно».

Солдаты полковника Каппеля захватили у большевиков хранившийся в Казани государственный фонд — сорок тысяч пудов золота и платины и тридцать тысяч пудов серебра. В ноябре 1918 года Каппеля в знак признания его заслуг произведут в генералы.

Штаб белых расположился на Грузинской улице. Очевидцы вспоминали, что его охраняли восторженные молодые люди с винтовками в руках. Провинциальная интеллигенция встрепенулась, вооружилась и занялась государственными делами.

После взятия Казани открывалась дорога для наступления на Москву.

«Отступать было некуда, кроме как в Волгу, — вспоминал Троцкий. — В момент утраты Симбирска и Казани Ленин дрогнул, усомнился, но это было, несомненно, преходящее настроение, в котором он едва ли даже кому признался, кроме меня».

Взятие Казани было вершиной военных успехов самарского правительства и породило невероятный энтузиазм среди белых. Это был самый сильный удар, нанесенный большевикам. Самарский Комуч представлял для большевиков не только военную опасность. Преимущества демократической модели были очевидны. Она откликалась на нужды масс, не подчиняла себе людей, а исполняла их волю.

Красные отступили за Волгу и заняли позиции на противоположном берегу, в районе города Свияжска. Туда прибыл Лев Троцкий. Председатель Реввоенсовета и нарком по военным и морским делам командовал Красной армией не из своего московского кабинета. Всю Гражданскую войну он провел на фронтах. Смелость и решительность Троцкого высоко ценил Ленин. Просил немедленно отправиться туда, где грозила опасность, «ибо ваше появление на фронте производит действие на солдат и на всю армию».

Председатель Моссовета Петр Гермогенович Смидович рассказывал:

«Товарищ Троцкий на фронте всегда впереди, он не знает, что такое тыл и что такое фронт. Он всегда под огнем. Я видел, когда около него разорвался снаряд, он не обращал на него внимания, не обращал внимания на то, опасно это или нет».

Вооруженные силы большевиков не могли поначалу похвастаться такими громкими генеральскими именами, как белая армия. Совет народных комиссаров вообще намеревался по марксистским канонам формировать революционную армию на добровольческой основе. Но желающих тянуть солдатскую лямку оказалось немного.

Троцкий, сугубо гражданский человек, быстро понял, что боеспособная армия может быть построена только на началах обязательной военной службы и железной дисциплины. Троцкий считал, что войскам надо неустанно объяснять, во имя чего они сражаются, поэтому необходимо четкое исполнение приказов.

Троцкий издал приказ, отпечатанный в типографии его поезда и зачитанный бойцам и командирам 5-й армии в Свияжске: «Предупреждаю, если какая-то часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар, вторым командир. Трусы, предатели и шкурники не уйдут от пули. Мужественные и храбрые бойцы займут командные посты».

Он сформировал новую армию всего за несколько месяцев — причем, когда Гражданская война уже полыхала, большевики отступали и даже вождям казалось, что дело проиграно.

«Моментами было такое чувство, — вспоминал Троцкий, — что все ползет, рассыпается, не за что ухватиться, не на что опереться. Вставал вопрос: хватит ли вообще у истощенной, разоренной, отчаявшейся страны жизненных соков для поддержания нового режима?.. Многого ли в те дни не хватало для того, чтобы опрокинуть революцию? Ее территория сузилась до размеров старого московского княжества. У нее почти не было армии. Враги облегали ее со всех сторон».

Вместо прежней военной присяги составили текст торжественного обещания, которое давали красноармейцы:

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина Рабочей и Крестьянской армии. Перед лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения… Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона.

В декрете оговаривалась и материальная сторона военной службы:

«1. Воины Рабоче-крестьянской Красной армии состоят на полном государственном довольствии и сверх сего получают 50 рублей в месяц.

2. Нетрудоспособные члены семей солдат Красной армии, находившиеся ранее на их иждивении, обеспечиваются всем необходимым по местным потребительным нормам, согласно постановлениям местных органов советской власти».

Летом 1918 года одиноким красноармейцам стали платить сто пятьдесят рублей, семейным — на сто рублей больше.

8 мая 1918 года военный комиссариат Москвы издал приказ:

«Каждый поступающий в советскую армию должен снабжаться красноармейской книжкой с отображением подписи под обязательством, а также красноармейским значком „марсовой звездой“ с плугом и молотом».

«Марсова звезда» — это красная звезда, названная в честь бога войны Марса (см. «Отечественная история», № 2/2006). Она стала нагрудным знаком на гимнастерке, в мае 1922 года красная звезда появилась на головном уборе красноармейца в качестве кокарды. А в январе 1919 года Троцкий ввел нарукавные знаки различия для командного состава Красной армии и цветные петлицы — для обозначения родов войск.

Белые войска взяли Казань и споткнулись на Свияжске. Здесь летом 1918 года расположился штаб по организации борьбы против Чешско-словацкого корпуса и Народной армии Комитета членов Учредительного собрания.

«Отсюда, — писал Троцкий, — открывался почти беспрепятственный путь на Москву. Судьба революции решалась на этот раз под Свияжском. А здесь она в наиболее критические моменты зависела от одного батальона, от одной роты, от стойкости одного комиссара, то есть висела на волоске».

Свияжск — одно из самых необычных мест в России. Когда-то Иван Грозный приметил этот волшебный холм между двумя реками и велел построить здесь крепость как плацдарм для атаки на Казань. Если бы Красная армия сдала Свияжск и мост через Волгу, дорога на Москву была бы открыта.

В Свияжск Троцкий приехал на своем поезде, ставшем знаменитым. Говоря современным языком, это был мобильный командный пункт, позволявший ему принимать управление войсками на себя там, где Красной армии грозило поражение.

«Ленин, — писал нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, — как нельзя более приспособлен к тому, чтобы, сидя в председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией. Но он, конечно, не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими горячечными речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений, этой ролью постоянного электризатора то в том, то в другом месте ослабевающей армии. Нет человека, который мог бы заменить в этом отношении Троцкого».

Именно в Свияжске Троцкий создавал полноценную военную машину. Он привлек к военной работе самых умелых организаторов. Среди них был Иван Никитич Смирнов, член Реввоенсовета Республики. Знаменитая в революцию писательница Лариса Михайловна Рейснер восторгалась им:

«Вряд ли он сам знал, как боялись показать трусость и слабость именно перед ним, перед человеком, который никогда и ни на кого не кричал, просто оставаясь самим собой, спокойным и мужественным. Никого так не уважали, как Ивана Никитича. Чувствовалось, что в худшую минуту именно он будет самым сильным и бесстрашным. С Троцким — умереть в бою, выпустив последнюю пулю в упоении, ничего уже не понимая и не чувствуя ран. А со Смирновым (так нам казалось тогда, так говорили между собой шепотом, лежа на полу вповалку в холодные уже осенние ночи), со Смирновым — ясное спокойствие у стенки, на допросе белых, в грязной яме тюрьмы. Да, так говорили о нем в Свияжске».

Пророчество рано умершей Ларисы Рейснер в определенном смысле сбылось. Только допрашивали Ивана Смирнова не белые, а свои, чекисты. В годы Гражданской войны он стал одним из преданных Троцкому людей, это и сломало его карьеру. После войны он был членом ЦК, наркомом почт и телеграфа СССР. Его сняли с должности, выслали из Москвы, потом арестовали и приговорили к пяти годам заключения, а в 1936-м еще раз судили и расстреляли…

В Свияжске Троцкий привлек к военной работе еще одного умелого организатора. Членом Реввоенсовета фронта стал Аркадий Павлович Розенгольц, чьими талантами тоже восхищалась Лариса Рейснер:

«Розенгольц в своем вагоне сразу, чуть ли не с первого дня оброс канцелярией Реввоенсовета, обвесился картами, затрещал машинками, бог знает откуда появившимися, — словом, стал строить крепкий, геометрически правильный организационный аппарат, с его точной связью, неутомимой работоспособностью и простотой схемы.

И впоследствии, в какой бы армии, на каком бы фронте ни расклеивалась работа, — сейчас же, как пчелиную матку в мешке, привозили туда Розенгольца, сажали в разоренный улей, и сразу же он начинал неудержимо отстраиваться, выводить ячейки, жужжать телеграфными проводами. Огромная его сила — в органической способности возрождать, связывать, доводить до взрывчатой скорости тип остановившегося, засоренного кровообращения».

После Гражданской войны Розенгольц возглавлял Красный воздушный флот, был полпредом в Англии, наркомом внешней торговли.

Чрезвычайную комиссию по производству военного снаряжения в августе 1918 года возглавил Леонид Борисович Красин. В начале сентября она была реорганизована в Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной армии (Чрезкомснаб). Ей подчинялись все предприятия, которые выпускали военную технику и боеприпасы.

Через год эту работу поручили Чрезвычайному уполномоченному Совета обороны по снабжению Красной армии и Красного флота (Чусоснабарм) Алексею Ивановичу Рыкову. Рыков создал централизованную систему обеспечения вооруженных сил оружием, снаряжением, продовольствием и фуражом. Образовали Совет военной промышленности (Военпром), и Рыков руководил всеми военными предприятиями. Они с Троцким придумали первые советские танки — обшитые броней тракторы «катерпиллер».

В 1920 году Троцкий говорил:

— Под руководством товарища Рыкова наша расстроенная промышленность дала максимум того, что она могла дать.

Рыков стал заместителем Ленина в правительстве. После смерти Владимира Ильича он возглавил Совнарком. А в марте 1938 года Рыкова расстреляли вместе с Розенгольцем…

28 августа 1918 года полковник Каппель попытался захватить Свияжск. Его солдаты ночью зашли с тыла и застали красноармейцев врасплох. Едва-едва не взяли в плен самого председателя Реввоенсовета Республики. Но присутствие Троцкого действовало на красноармейцев ободряюще. После восьмичасового боя каппелевцы отступили.

«Казанские газеты, — не без иронии вспоминал Троцкий, — сообщали, что я отрезан, в плену, убит — или улетел на самолете, но зато захвачена в качестве трофея моя собака. Это верное животное попадало затем в плен на всех фронтах Гражданской войны. Чаще всего это был шоколадный дог, иногда сенбернар. Я отделался тем дешевле, что никакой собаки у меня не было».

Неустанные труды по формированию Красной армии приносили плоды. Подчиненная единой воле, связанная дисциплиной и общими задачами, она брала верх над разрозненными отрядами Белого движения.

С Балтийского моря на Волгу перегнали четыре миноносца и создали Волжскую военную флотилию, командовал ею Федор Федорович Раскольников, муж Ларисы Рейснер. Корабли сначала помогли красному Свияжску, а 10 сентября высадили десант в Казани.

«Когда мы взяли обратно Казань и Симбирск, — вспоминал Троцкий, — я завернул в Москву. Ленин был в прекрасном настроении. Он с жадностью слушал рассказы про фронт и вздыхал с удовлетворением, почти блаженно. „Игра, — говорил он, — выиграна“».

Национальный вопрос сыграл большую роль в Гражданской войне. Белые генералы сражались под лозунгом единой и неделимой России и тем самым отказывали народам в праве на самоопределение. Поэтому, скажем, башкиры искали помощи у Комитета членов Учредительного собрания, у сторонников демократической федеративной республики.

В зоне, где находились чешско-словацкие войска, — а это Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток — возникли два центра демократической власти: Комитет членов Учредительного собрания в Самаре и Временное Сибирское правительство в Омске.

Между ними существовало соперничество. Сибиряки претендовали на верховенство и право командовать всеми антибольшевистскими силами. Но все понимали, как опасно дробить силы. И пришлось идти на сотрудничество. При посредстве чехословацких политиков самарцы и омичи встретились и согласились провести Государственное совещание для формирования единой всероссийской власти.

Почему собрались в Уфе? Потому что позиции большевиков здесь были слабые. Сейчас в центре города стоит памятник красноармейцам. На самом деле в 1918 году Уфа стала оплотом демократической контрреволюции. Башкирское правительство ориентировалось на Самару, поскольку Комуч поддерживал автономию башкирского народа.

На Уфимское государственное совещание съехались представители разных политических партий и национальных организаций — башкиры, киргизы, казаки, делегаты Туркестана и даже Эстонии, чтобы договориться о формировании единого правительства. Участвовало около двухсот человек, из них семьдесят семь депутатов Учредительного собрания, большинство — эсеры.

Самое представительное совещание антибольшевистских сил России открылось 8 сентября 1918 года. Дискутировали долго — две недели. Председательствующий призвал всех участников:

— Давайте дадим все клятву, что не покинем Уфы, пока мы не восстановим российскую государственность и не образуем единое правительство.

Столкнулись две точки зрения. Самарцы настаивали на том, что власть должна оставаться в руках депутатов Учредительного собрания, они единственные получили мандат доверия от всего народа. Представители Сибирского правительства и казачьих войск предлагали забыть об Учредительном собрании — это говорильня. А нужна сильная и твердая рука, способная противостоять большевикам и навести порядок.

23 сентября совещание завершилось. Образовали Всероссийское Временное правительство, высший орган государственной власти на территориях, освобожденных от большевиков.

Правительство, состоявшее из пяти человек, вошло в историю как Директория, или как Уфимская директория. Участники совещания объявили Директорию «единственным носителем Верховной власти на всем пространстве государства Российского».

Председатель разогнанного большевиками Учредительного собрания Виктор Михайлович Чернов считал, что совершается ошибка: «Управление страной самодержавно и без Учредительного собрания, и вообще без всякого народного представительства, — значит против левой, красной диктатуры воздвигнуть такую же деспотическую, но только правую, белую диктатуру». Чернов понимал, как опасна диктатура, даже если она кажется самым практичным способом одолеть врага. И оказался прав.

Тем временем Красная армия перешла в наступление. Троцкий назначил командующим войсками Восточного фронта Сергея Сергеевича Каменева, бывшего царского офицера, выпускника Академии Генерального штаба. 4-я армия, наступавшая на Самару, была наскоро сколочена из разрозненных партизанских и красногвардейских отрядов, которые не знали, что такое дисциплина. Но во главе армии Троцкий поставил бывшего генерал-лейтенанта царской армии Александра Алексеевича Балтийского.

Реввоенсовет 4-й армии обратился к личному составу: «Перед нами Самара. Еще один удар, и вся Волга будет открыта для движения красных пароходов с грузом нефти и хлеба, которые так необходимы Советской России. Скорее туда, на Самару!»

В июне — августе 1918 года власть самарского правительства распространялась на обширную территорию от Волги до Урала, на Самарскую, часть Саратовской и Пензенской, Симбирскую, Казанскую, Оренбургскую и Уфимскую губернии.

Но Комитет членов Учредительного собрания существовал всего четыре месяца. «Первые три месяца, — вспоминал один из участников событий, — были временем успехов и надежд. Четвертый месяц — месяцем агонии».

Почему же Комучу не удалось развить успех? Почему самарское правительство не стало правительством России?

Историки считают оборонительную тактику самарской власти ошибочной. Демократы действовали слишком вяло и позволили советской власти взять вверх. И напрасно Комуч делал ставку на помощь союзников. Англичане и французы ничего не сделали для Самары. К тому же после Уфимского совещания самарское правительство фактически выпустило все нити управления из рук. А Директорию раздирали противоречия между сторонниками военной диктатуры и демократии. Пока они спорили, Красная армия наступала.

4 октября 1918 года самарское правительство приняло решение эвакуироваться в Уфу. Город защищали части 1-й чешско-словацкой дивизии и остатки Народной армии. Утром 7 октября, покидая город, белые уничтожили понтонный мост, а днем взорвали и железнодорожный. Вечером 7 октября красноармейские части вошли в город.

За одержанные им военные победы Сергей Каменев первым в Красной армии был награжден Почетным революционным оружием — шашкой с прикрепленным к ней орденом Красного Знамени. За всю войну этой награды удостоились всего двадцать человек, половину из них Сталин со временем расстреляет…

Директория из Уфы переехала в Омск, некоторое время в городе еще сохранялся Комитет членов Учредительного собрания, бежавших из Самары. Но и он продержался недолго. Власть взяли колчаковцы. Идея демократической контрреволюции сгорела в пламени войны.

В Гражданскую погиб каждый десятый депутат Учредительного собрания. Больше ста эмигрировали. Остальным не позавидуешь: 60 эсеров, 16 социалистов, 6 кадетов погибли в тюрьмах и лагерях. Как и 62 депутата-большевика, убитые товарищами по совместной борьбе за коммунистические идеалы.

Генерал Деникин, крестьянский сын

Когда в фильме «Новые приключения неуловимых», крайне популярном в позднесоветские времена, звучал утвержденный еще Николаем I первый государственный гимн Российской империи, который на английский манер начинался словами «Боже, царя храни», это производило на зрителей неожиданно сильное впечатление, на которое авторы фильма, верно, и не рассчитывали.

Когда, слушая царский гимн, на экране киногерои один за другим поднимались и вытягивались во фрунт, в зрителях просыпалась некая ностальгия. Благородные белые офицеры в красивых мундирах с прекрасной выправкой нравились зрителю больше надоевших большевиков в мятых кожанках. И стало ясно, что коммунистическая идеология умерла. В перестроечные годы возникла даже некоторая мода на Белое движение. Но она, похоже, не прижилась. Новая Россия, скорее, опять симпатизирует красным. И белые вновь предстают врагами, хотя мы по-прежнему знаем о них до обидного мало…

30 июля 1918 года немецкий генерал-фельдмаршал Герман фон Эйхгорн был убит в Киеве.

Офицеры германского штаба оккупационных войск заняли целый квартал в столице Украины, уютный и комфортный, он хорошо охранялся. Но боевая группа, которой руководили члены Всероссийской боевой организации партии эсеров-максималистов Борис Михайлович Донской и Ирина Константиновна Каховская, уничтожила главного немецкого оккупанта. Всех причастных к теракту немецкий военно-полевой суд приговорил к повешению. Но среди террористов оказалась женщина. Ирине Каховской смертный приговор должен был утвердить сам кайзер.

Пока ждали ответа из Берлина, она бежала из Лукьяновской тюрьмы.

Она же готовила и убийство главнокомандующего Добровольческой армией генерала Антона Ивановича Деникина. Но ее боевую группу свалил сыпной тиф. Покушение сорвалось. А если бы в восемнадцатом году эсеры убили генерала Деникина, может быть, Гражданская война не приобрела такого размаха.

«Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными черными со значительной проседью усами, грубоватым низким голосом» — таким Антона Ивановича Деникина запомнили первопоходники.

Если большинство вождей революции происходили из дворянских или, как минимум, из хорошо обеспеченных семей, то отец Деникина, Иван Ефимович, был крепостным крестьянином в Саратовской губернии. Антон Иванович поступил в Киевское юнкерское училище. Военную карьеру выбрал под влиянием отца, рано ушедшего из жизни. Учеба была суровой. Юнкеров кормили и одевали как солдат, платили им солдатское жалованье — двадцать две с половиной копейки в месяц.

Во время Русско-японской войны Антон Иванович написал рапорт с просьбой отправить его на передовую. Его назначили начальником штаба дивизии, но он рвался в бой. Несколько раз сам поднимал солдат в атаку. В Первую мировую Деникин получил под командование 4-ю бригаду, которую в 1915 году развернули в дивизию. Антон Иванович удостоился Георгиевских крестов III и IV степени, Георгиевского оружия с бриллиантами — редкая награда за личный подвиг.

Он служил в 8-й армии, в которой по странному стечению обстоятельств собрались едва ли не все будущие вожди Белого движения: сам Деникин, Алексей Максимович Каледин, Лавр Георгиевич Корнилов, Сергей Леонидович Марков…

Приняв в 1918 году после смерти Корнилова командование Добровольческой армией, Антон Иванович Деникин провел в станице Егорлыкской офицерское собрание, на котором держал речь:

— Наша единственная задача — борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу?.. Да, наконец, какое право имеем мы, маленькая кучка людей, решать вопрос о судьбах страны без ее ведома, без ведома русского народа?.. Армия не должна вмешиваться в политику.

Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию. И будьте покойны: в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедля оставлю свой пост…

Его слова — не пустой звук. Он так и поступит, когда почувствует, что армия винит его в неудачах. Надо отдать должное Антону Ивановичу. Диктатором и властолюбцем он никогда не был.

В глазах большевиков все золотопогонники были одинаковы: монархисты и великодержавники. В реальности белых офицеров вовсе не объединяла общая идея. Скажем, корниловцы были сторонниками республики. В полку Маркова собралось немало эсеров, и он не разрешал исполнять гимн «Боже, царя храни». Зато генерал Михаил Гордеевич Дроздовский и его полк были монархистами. Генерал Петр Николаевич Врангель считал, что судьбу страны решат генералы, и предпочитал военную диктатуру.

Генерал Алексеев оставался монархистом. Деникин же полагал, что такой лозунг выдвигать нельзя, потому что многие офицеры против царя. Антон Иванович повторял:

— Если я выкину республиканский флаг — уйдет половина добровольцев, если я выкину монархический флаг — уйдет другая половина. А надо спасать Россию!

Еще во время первой русской революции 1905 года Деникин пришел к выводу, что он либерал, то есть радикальные реформы необходимы, но обновление страны должно произойти мирным путем. Идеал Деникина — конституционная монархия британского типа. Ему не нравился старый строй. Но он и не хотел революции. Он желал эволюции. Таких же взглядов придерживалась немалая часть офицерства.

Деникин обещал не предрешать будущее устройство России, хотя от него требовали определенного ответа: за какую же Россию он сражается — монархическую или республиканскую? Генерал уклонялся от прямого ответа. Многие считают это ошибкой. К единому мнению относительно будущего России в лагере белых так и не пришли, и это тоже предопределило их поражение.

Начало Гражданской войны для Деникина совпало с важным и приятным для него событием.

7 января 1918 года Антон Иванович женился — уже далеко не юным. Чтобы не привлекать внимания, на церемонию пригласили только четырех свидетелей — генерала Маркова, адъютанта Деникина и еще двоих офицеров. Атаман Каледин предложил отметить приятное событие маленьким приемом у него, но Антон Иванович с благодарностью отклонил приглашение ввиду более чем тревожного положения в городе. В Новочеркасске было неспокойно, на улицах стреляли.

С этой скромной свадьбы началась семейная жизнь Деникина, которую он провел в бедности.

Жена главнокомандующего сама готовила. Он ходил в дырявых сапогах. Военная и политическая карьера Деникина в конечном итоге сложится неудачно. Но в семейной жизни он был счастлив. И заслужил это счастье не тем, что бросал к ногам любимой женщины драгоценности пригоршнями или море цветов…

Когда войска Деникина брали Екатеринодар, его жена, Ксения Васильевна, ждала ребенка.

Антон Иванович был уверен, что родится мальчик, и сказал, что назовет его Иваном. Деникину к тому времени уже исполнилось сорок шесть лет. Он очень рассчитывал на наследника.

Продолжение рода было для него важно.

Роды оказались тяжелыми. Врачи связались с Деникиным — а он в это время находился на фронте — и спросили, что делать, если придется выбирать, кому сохранить жизнь: матери или ребенку? Деникин телеграфировал, что просит спасти жену. К счастью, делать этот страшный выбор не пришлось. Родилась девочка, ее назвали Мариной.

Продвижение немецких войск весной 1918 года дало Деникину передышку, потому что большевики полностью переключились на немцев, которые перешли в наступление.

Добровольческая армия захватывала военные склады, оружие и приводила себя в порядок.

В апреле 1918 года к Деникину присоединился отряд добровольцев, который привел с Румынского фронта полковник Михаил Гордеевич Дроздовский.

Сын генерала, он окончил Киевский кадетский корпус, Павловское военное училище, Академию Генерального штаба. Во время Первой мировой дослужился до полковника, после Февральской революции получил под командование полк, после Октябрьской — дивизию на Румынском фронте. Но война с немцами фактически закончилась. И полковник Дроздовский взялся собирать добровольцев для борьбы против большевиков. В начале 1918 года, зачислив в отряд девятьсот человек, с фронта двинулся на Дон.

«Никто не знал, что впереди, — вспоминал Антон Васильевич Туркул, его подчиненный, сам дослужившийся до генеральских погон. — Знали одно: идем к Корнилову. Впереди — потемневшая от смуты, клокочущая страна, а кругом растерянность, трусость, шкурничество и слухи о разгуле красных. Я вижу тонкое, гордое лицо Михаила Гордеевича, смуглое от загара, обсохшее. В бою или в походе он наберет, бывало, полную фуражку черешен, а то семечек и всегда что-то грызет. Или наклонится с коня, сорвет колос, разотрет в руках, ест зерна».

Боевой путь отряда Дроздовского начался с карательных экспедиций.

«Заехали в Долгоруковку, — записывал Дроздовский в дневнике, — отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность. Как люди в страхе гадки: нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ — наглый, безжалостный против беззащитных, а перед силой такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…

Страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев».

В Гражданскую противника, то есть собственных сограждан, ненавидели больше, чем в Первую мировую — немцев, чужих. Немцы еще могли рассчитывать на милосердие.

Полковник Дроздовский принял на себя функции и прокурора, и судьи, и палача. Считал, что вправе судить и казнить:

«Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять людей, из них многие потеряли близких, родных, среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения».

Попавших к нему в плен он расстреливал.

«Пришел Дроздовский, — вспоминал очевидец, — Он был спокоен, но мрачен. Ходил между пленными, рассматривая их лица. Когда чье-нибудь лицо ему особенно не нравилось, он поднимал с земли патрон и обращался к кому-нибудь из офицеров.

— Вот этого — этим, — говорил он, подавая патрон и указывая на красного.

Красный выводился вон, и его расстреливали. Когда это надоело, оставшиеся были расстреляны все оптом».

Полковник Дроздовский пришел к Деникину с артиллерией, броневиками, пулеметами. Деникин назначил его командиром 3-й пехотной дивизии. Летом 1918 года армия Деникина начала масштабное наступление. Оно развивалось успешно.

Но и потери были значительными. 12 июня погиб старый друг Деникина генерал-лейтенант Сергей Леонидович Марков.

Марков в японскую войну получил пять орденов, преподавал в Академии Генштаба, в Первую мировую вырос от начальника разведывательного отделения до начальника штаба Западного фронта. Он был человеком прямым и откровенным, повторял:

— Дело военное — дело практическое, никаких трафаретов, никаких шаблонов.

Он принял в Добровольческой армии сводно-офицерский полк, в который вошли три офицерских батальона, ростовская офицерская рота, 3-я Киевская школа прапорщиков, морская рота и ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии.

Корнилова называли сердцем Добровольческой армии, Алексеева — ее умом, Маркова — шпагой. Под станцией Шаблиевской Сергей Леонидович был смертельно ранен снарядом, выпущенным с бронепоезда. Деникин переименовал полк, которым он командовал, в 1-й офицерский генерала Маркова полк.

В Екатеринодаре к Деникину присоединился генерал барон Петр Врангель. Он был прекрасным кавалеристом, решительным и умеющим брать на себя ответственность. Высокого роста с зычным голосом, он нравился солдатам.

В начале сентября серьезно заболел генерал Алексеев, и 25-го числа он скончался.

«На железнодорожной станции Ставрополя, — вспоминал один из добровольцев, — мы застали почетную роту Корниловского полка под командой Скоблина. Рота возвращалась с похорон генерала Алексеева. Великий русский человек обрел наконец покой».

После того как первый командир корниловцев Митрофан Неженцев был убит, полк принял полковник Александр Павлович Кутепов. Корниловцы, которые были о себе высокого мнения, плохо встретили чужака. Но Кутепов быстро продвигался по служебной лестнице. И в октябре 1918 года полк принял Николай Владимирович Скоблин, будущий муж замечательной русской певицы Надежды Васильевны Плевицкой. 12 ноября ему вручили полковничьи погоны.

Барон Врангель вспоминал, как весной 1919 года он выехал на станцию Харцызск, чтобы повидать генерала Владимира Зеноновича Май-Маевского (в популярном многосерийном фильме «Адъютант его превосходительства» его блистательно сыграл народный артист СССР и Герой Социалистического Труда Владислав Игнатьевич Стржельчик) и посмотреть, как идут бои:

«Со стороны противника гремели артиллерийские выстрелы, и дымки шрапнели то и дело вспыхивали над нашими цепями. Мы вышли из автомобилей, и я пошел вдоль фронта, здороваясь со стрелками. Увидев группу сопровождавших меня лиц, неприятель открыл ружейный огонь… Огонь противника усиливался, один из следовавших за мной ординарцев был убит, другой ранен.

Наступавшие цепи противника медленно накапливались против занимавших левый фланг марковцев. С целью помочь соседям корниловцы перешли в контратаку. Я подходил к занятому корниловцами участку, когда их цепи, поднявшись, быстро двинулись, охватывая фланг врага.

Несмотря на огонь, люди шли, не ложась. Впереди на гнедом коне ехал молодой командир полка полковник Скоблин.

Под угрозой своему флангу красные, не приняв удара, начали отход. Поблагодарив корниловцев, я поехал на вокзал. Давно не испытанная близость к войскам, близость боя создавали доброе, приподнятое настроение».

Корниловцы в определенном смысле задавали тон всей Добровольческой армии, хотя списочный состав полка — всего тысяча двести человек.

Корниловцы, марковцы, дроздовцы, алексеевцы — так в Добровольческой армии именовались военнослужащие полков (позднее дивизий), которым присвоили имена погибших генералов Корнилова, Маркова, Дроздовского, Алексеева. Полки называли также цветными, поскольку офицеры носили цветные кокарды на фуражках: чернокрасные — корниловцы, черно-белые — марковцы, вишнево-белые — дроздовцы, голубовато-белые — алексеевцы.

Не всем нравились эти вольности в обмундировании. Один из офицеров, вступивших в Добровольческую армию, удивлялся:

«Я впервые увидел корниловцев в их причудливо кричащей форме, марковцев в черном, шкуринцев в волчьих папахах с хвостами, черкесов с зелеными повязками через папаху; у всех на рукавах красовались углы из национальных лент, обращенные вершинами книзу, — символом добровольчества.

Откуда взялись эти формы, эти невероятные сочетания малинового цвета с белым, черного с красным, эти черепа, скрещенные кости, смесь кавалерийских отличительных знаков с пехотными и прочие невиданные эмблемы? Казалось, что каждый носит ту форму, которая ему нравится».

Генерал Корнилов в январе 1918 года назвал свои войска Добровольческой армией. В 1919 году Деникин переименовал ее в Вооруженные силы Юга России, потому что после тяжелых потерь во время Второго Кубанского похода в августе 1918 года ему пришлось объявить всеобщую мобилизацию на тех территориях, куда вступали белые войска.

Офицеры в возрасте до сорока лет подлежали обязательной мобилизации. Впрочем пытались призвать всех — и горожан, и крестьян. И даже попавших в плен красноармейцев, если они не были партийными.

Один из военачальников вспоминал, как шла мобилизация в белую армию:

«Толпа была хмурой. Все это были солдаты прежней армии, подавляющее большинство еще неделю назад служило у большевиков. Привыкшие к распущенности семнадцатого года, еще более опустившиеся во время службы у большевиков, многие подчеркивали, что им „на все наплевать“. Несколько коммунистов среди призванных протестовали против мобилизации.

Два главных зачинщика были тут же расстреляны. Это мгновенно изменило настроение.

Раздались бодрые голоса:

— Ваше благородие, вот тут тоже есть коммунист.

Расстреляли еще три или четыре человека. Лица оживились, все подтянулись, выровнялись, появилась выправка».

Состав белой армии изменился. К концу 1918 года не только в Корниловском, а и во всех цветных полках осталось всего по одной офицерской роте. А прежде офицеры составляли большинство во всех ротах. Пленные красноармейцы оказались не очень надежными бойцами.

При первом удобном случае дезертировали. Крестьяне же были готовы защищать только собственные деревни. Но уходить далеко от родных мест не хотели. Разбегались — уходили или домой, или в леса, к «зеленым».

«Крестьяне, — вспоминал последний командир Марковской дивизии генерал-лейтенант Юрий Константинович Гравицкий, — с необычайной стойкостью и упорством уклонялись от участия в Гражданской войне; никакие репрессии не могли парализовать поголовного бегства мобилизованных».

Корниловцы носили нарукавную нашивку — на левом рукаве гимнастерки у плеча череп со скрещенными костями, надпись «корниловцы», скрещенные мечи рукоятью вниз. И нагрудный знак: черный крест с белой каймой на серебряном терновом венце. Генерал Кутепов продолжал носить форму Корниловского полка, хотя давно в нем не служил. Деникин назначил его Черноморским военным губернатором. Должность крайне важная — Новороссийск стал главной базой снабжения Добровольческой армии.

А 13 января 1919 года Деникин поручил Кутепову принять 1-й армейский корпус. 23 июня произвел в генерал- лейтенанты. Вступление в высокую должность совпало с личным счастьем.

Александр Павлович женился на Лидии Давыдовне Кют, дочери коллежского советника. Они познакомились в Екатеринодаре.

«У Александра Павловича вообще не было друзей, были сослуживцы, были знакомые, были почитатели, — вспоминал его сослуживец генерал Борис Александрович Штейфон. — В его отношении к людям всегда существовала какая-то внутренняя сдержанность, что, несомненно, было следствием основной черты его характера — замкнутости. Единственным и настоящим другом Александра Павловича была его жена Лидия Давыдовна».

Во главе 1 — го армейского корпуса генерал Кутепов взял Курск, а затем и Орел.

Журналист Николай Николаевич Брешко-Брешковский (сын знаменитой эсерки, во время Второй мировой он станет сотрудничать с нацистами и будет убит во время бомбардировки Берлина британской авиацией) написал тогда восхищенную статью о Кутепове под названием «Герой Харькова и Курска»:

«Несмотря на целые хаосы проволочных заграждений, которыми, как паутиною, оплетаются красные, всюду, где лишь наступают кутеповцы, их сопровождает успех. Один за другим ошеломляющие, нанесенные с неотразимой мощностью удары… Что-то стихийное в этом безудержном стремлении 1-го армейского корпуса, стремлении на Москву. Один видный генерал, прошумевший конник, полушутя сказал генералу Кутепову:

— А ведь я, пожалуй, ворвусь со своим корпусом раньше вас в Москву…

— Что же, — ответил с ясной улыбкой Кутепов, — я буду только искренне вас приветствовать…

Для меня, как для русского человека, важнее всего, чтоб Москва была возможно скорее очищена от красной погани. А кто войдет в Белокаменную первым, это не важно».

В середине ноября 1918 года под Ставрополем, у Иоанно-Мариинского монастыря был ранен Дроздовский. Через несколько дней Деникин произвел его в генерал- майоры. Рана казалась пустяшной, ногу поцарапало пулей. Думали, что Дроздовский вскоре вернется к командованию. Но рана загноилась. В Екатеринодаре Дроздовский перенес несколько операций, но ему стало только хуже. Он жаловался на нестерпимую боль, очень страдал и попросил перевезти его в Ростов. Встречавшие его поезд офицеры не узнали комдива, это был полускелет.

Дроздовский открыл глаза и попросил:

— Только не в двери, заденут, у меня мучительные боли.

Разобрали стенку вагона и вынесли его на носилках. Но и ростовская медицина не помогла. 1 января 1919 года в самую стужу, когда дул ледяной ветер, дроздовцам сообщили, что их командир умер от заражения крови. Ему не было и сорока лет.

Подчиненные боготворили Дроздовского.

«Он как будто бы переступил незримую черту, отделяющую жизнь от смерти, — писал генерал Туркул. — За эту черту повел он и нас, и никакие жертвы, никакие страдания не могли нас остановить. В Дроздовского мы верили не меньше чем в Бога. Вера в него была таким же само собой разумеющимся чувством, как совесть, долг или боевое братство. Раз Дроздовский сказал — так и надо, и никак иначе быть не может».

В этих словах отразилась почти истерическая вера в вождя. Больше верить было не во что. От вокзала до больницы дроздовцы несли своего командира на руках. На Большой Садовой стояла гвардейская казачья бригада. Она выстроилась и отдала честь генералу Дроздовскому.

Похоронили генерала в кубанском воинском соборе святого Александра Невского. В начале 1920 года, когда белые отступали, отряд дроздовцев ворвался уже в занятый красными город и вывез останки своего командира. В цинковом гробу переправили в Севастополь. Не знали, удастся ли удержать Крым, и тайно захоронили на кладбище рядом с Мамаевым курганом. В 1942 году, когда к Волге прорвались немецкие войска, приехали два бывших офицера-дроздовца — пытались найти могилу, но безуспешно.

Созданный им 2-й офицерский полк получил имя Дроздовского. Потом он был развернут в дивизию.

К началу февраля 1919 года Деникин очистил от Красной армии Северный Кавказ. И всерьез стал думать о походе на Москву и окончательном разгроме большевиков. Весной 1919 года удача сопутствовала кавалеристам Деникина. 3-й Кубанский конный корпус генерал-майора Андрея Григорьевича Шкуро, 2-й Кубанский корпус генерал-майора Сергея Георгиевича Улагая, конница Кавказской Добровольческой армии генерал-лейтенанта Петра Николаевича Врангеля легко прорывали линию фронта и губительным смерчем прокатывались по тылам Красной армии.

Сталин в Царицыне, или Кровавый хаос

«Подъезжая к станции Грязи, паровоз нашего поезда зарезал петуха, неосторожно сунувшего голову под колесо. Вокруг паровоза и лежавшего около него петуха собралась праздничная толпа станционных гуляк, оживленно обсуждавших случай: к добру или не к добру? Нашлась и хозяйка петуха, требовавшая от машиниста возмещения убытка. Машинист готов был принять стоимость петуха на свой счет, но не сходился с хозяйкой в определении его цены».

История с петухом задержала народного комиссара труда и кандидата в члены ЦК партии Шляпникова. Александр Гаврилович торопился в Царицын (ныне Волгоград), где его ждал другой нарком — Сталин. Город со временем назовут именем вождя, сделают Сталинградом: именно здесь не очень известный пока стране нарком по делам национальностей Иосиф Виссарионович Джугашвили превратился в того Сталина, которого мы знаем.

Сталинград вошел в историю Второй мировой войны. Но и в Гражданскую оборона города, возможно, имела не меньшее значение. Бои за город носили такой ожесточенный характер, что Царицын назвали Красным Верденом. В годы Первой мировой за французский город Верден сражались особенно ожесточенно.

Значение Царицына в Гражданскую состояло в особом стратегическом положении города.

Царицын — крупный железнодорожный центр — связывал Москву с Северным Кавказом. В 1918 году правительство большевиков лишилось и украинского, и сибирского хлеба. Продовольствие можно было получать только с Северного Кавказа и Поволжья. По Волге и по железной дороге.

И оба пути вели через Царицын. Для белых захватить город значило отрезать большевиков, которые контролировали центральные районы России, от хлебного юга. Задушить советскую власть голодом.

29 мая 1918 года в Совнаркоме решили командировать некоторых наркомов на продовольственную работу — выкачивать из деревни хлеб. Первым в Царицын отправился Сталин — уполномоченным по заготовке и вывозу хлеба с Северного Кавказа в промышленные районы. Вслед за ним уехал Шляпников. Они получили одинаковые мандаты.

Владимир Ильич интересовался у Шляпникова его взаимоотношениями со Сталиным и просил сказать откровенно, нужно ли ему заниматься разграничением обязанностей между ними.

Шляпников ответил, что у него со Сталиным отношения самые товарищеские и о распределении обязанностей они договорятся на месте.

Ленин распорядился, чтобы Сталин немедленно выехал в Новороссийск и убедил моряков Черноморского флота больше не стрелять в немцев, потому что подписан мир. Но будущий генсек сказал Шляпникову, что ему покидать Царицын весьма опасно, и уговорил взять дело на себя. Александр Гаврилович поехал. Выяснилось, что моряки не желают признавать Брестский мир и капитулировать перед немцами. Большевиков, которые уже пытались их уговорить, они едва на штыки не подняли. Расчетливый Сталин переложил опасное поручение на менее искушенного Шляпникова…

Обосновавшись в Царицыне, Сталин телеграфировал оттуда Ленину: «Гоню и ругаю всех, кого нужно… Можете быть уверены, что не пощадим никого — ни себя, ни других, а хлеб все же дадим». В Царицыне он и привык к тому, что зерно не покупают, а отбирают. Если крестьяне сопротивляются, то надо пустить в ход силу.

Очень быстро Сталин понял, что не намерен ограничивать себя хлебозаготовками. 22 июня 1918 года телеграфировал Ленину и Троцкому:

«Я не хотел брать на себя никаких военных функций, но штаб округа сам втягивает меня в свои дела, и я чувствую, что иначе нельзя, просто-таки невозможно иначе. Было бы полезно для дела иметь мне прямое формальное полномочие смещать и назначать, например, комиссаров при отрядах и „штабах“, обязательно присутствовать на заседаниях штаба округа и вообще представлять центральную военную власть на юге».

Город был практически уничтожен в Великую Отечественную. Старых зданий осталось совсем немного, поэтому трудно найти следы сталинского пребывания в городе на Волге…

Чрезвычайный продовольственный комитет занял помещение бывшей гостиницы «Столичные номера». Здесь Сталин ощутил вкус абсолютной власти. Он больше никому не хотел подчиняться. Он желал быть самым главным.

«Штаб Северо-Кавказского округа, — жаловался Сталин, — оказался совершенно неприспособленным к условиям борьбы с контрреволюцией. Смотреть на это равнодушно я считаю себя не вправе. Я буду исправлять эти и многие другие недочеты на местах, я принимаю ряд мер (и буду принимать) вплоть до смещения губящих дело чинов и командармов, несмотря на формальные затруднения, которые при необходимости буду ломать».

Если в Москве не примут такого решения, предупреждал Сталин, он все равно будет «сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».

Сталин сам себя назначил председателем Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа.

Округ включал территории Донской, Кубанской, Терской и Дагестанской областей. Округом руководил генерал-лейтенант царской армии Андрей Евгеньевич Снесарев, выдающийся военный мыслитель. Он окончил математический факультет Московского университета, учился в консерватории, владел четырнадцатью языками. В Первой мировой командовал полком, бригадой, дивизией. Генерал-лейтенант Снесарев безоговорочно признал власть большевиков и добровольно вступил в Красную армию.

В распоряжении Снесарева регулярных войск вообще не было, только партизанские отряды и Красная гвардия, не обученная и не организованная. Катастрофически не хватало командного состава, но Снесарев героическими усилиями пытался превратить это воинство в армию, способную оборонять город и железную дорогу.

Снесарев докладывал Реввоенсовету Республики: «Острый недостаток патронов… Части не организованы, не обучены, нет командного состава. Некоторые части пришлось разоружить ввиду их ненадежности. Необходима экстренная присылка свежих сил».

В районе Котельниково войсками командовал анархист Петр Карлович Штейгер. С отрядом партизан-анархистов он пришел с Украины.

— На вашем знамени Ленин, а на моем — Кропоткин, — уверенно повторял Штейгер. — Революция в России совершалась не только для большевиков.

Положение Царицына было настолько катастрофическим, что анархистов не разоружили, а договорились с ними о совместных действиях против белых.

Сталин обращался к Штейгеру:

«Имеющуюся в вашем распоряжении всю бронированную колонну двиньте немедленно в Царицын в распоряжение Военного совета, и об исполнении донести».

Броневые силы — это бронепоезда: «2-й Сибирский», «Брянский», «Воля», «Головченко»…

Других войск в распоряжении командующего округом Снесарева просто не было. Он считал первоочередной задачей объединить все отряды, способные сражаться, превратить партизанские отряды в регулярные части. Но, на свое и Царицына несчастье, Снесарев не угодил Сталину.

Во-первых, классовый враг — бывший генерал, а во-вторых, недостаточно почтителен.

Сталин информировал Троцкого, что провел совещание, и участники совещания приняли решение убрать Снесарева из Царицына. Сталин потребовал сконцентрировать все силы в Царицыне и превратить город в неприступную крепость. Но это означало утратить контроль над Владикавказской железной дорогой и уступить белым хлебные районы. Профессиональные военные возражали против сталинского плана.

15 июля 1918 года Сталин отправился в Котельниково, продовольственную базу и опорный пункт на южных подступах к Царицыну. Отсюда хлеб шел в Москву и в промышленные центры России. Сталин приказал гарнизону Котельниково готовиться отойти к Царицыну. Ему показали телеграмму из Москвы: Ленин требует удерживать Котельниковскую продовольственную базу, пока не закончится уборка урожая.

Сталин пренебрежительно заметил:

— Они там — в Москве, а мы здесь, нам лучше знать, что нам делать.

Пока войсками командовал Снесарев, ситуация была вполне благоприятной. Вмешательство Сталина в военные дела привело к неудаче. Войска противника окружили город с трех сторон — с севера, запада и юго-запада.

12 августа 1918 года Сталин подписал паническую телеграмму:

«Всему Южному фронту.

Царицын берут кадеты. Кадеты собрали все свои силы против Царицына. Царицын будет взят и Южный фронт погибнет без снарядов и патронов. Спасение может прийти только с Южного фронта, который должен дать помощь. Без этого Царицын погибнет».

При этом Сталин самоуверенно телеграфировал в Москву: «Благодаря, между прочим, аресту военных специалистов, произведенному нами, положение на фронте изменилось к лучшему».

Сорокатысячная казачья армия под командованием генерала Петра Николаевича Краснова прорывалась к Царицыну, чтобы взять под контроль судоходство по Волге. Генерал Краснов подписал воззвание «Граждане города Царицына и вы, заблудшие сыны Российской армии — красногвардейцы!!!». Он предложил сдать Царицын и перейти на сторону Донской армии. Своим казакам генерал Краснов, учитывая психологию войск, атаковавших Царицын, обещал богатую добычу, которая ждет их в городе.

Командующий советскими войсками Юга России Владимир Антонов-Овсеенко писал Ленину о необходимости искать союзников среди казаков:

«Казачья контрреволюция может быть сломлена лишь при содействии трудового казачества.

Этого содействия нет. Его нет благодаря, между прочим, непримиримой политике царицынских товарищей. Эти товарищи не скрывают, что для упрочения советской власти на Дону считают необходимым расказачивание казачества. Такое отношение отталкивает от них казачьи массы и сплачивает ряды красновских полков».

«Царицынские товарищи» — это Сталин и его помощники. Сталин был настроен против казаков. Антонов-Овсеенко, напротив, полагал, что «у нас могут быть надежные союзники среди казаков», и хотел сотрудничать с казаками, а не уничтожать их, как призывал Сталин.

Сталин и Троцкий неминуемо должны были столкнуться. Сталин ненавидел профессиональное офицерство, Троцкий ценил и продвигал профессионалов, бывших офицеров, отдав им почти все высшие командные посты в Красной армии.

Поначалу Гражданская война носила в основном партизанский характер. Сражались между собой отдельные отряды. Но в 1918 году в дело вступили регулярные армии, образовались фронты военных действий. Воевать надо было профессионально. Вот поэтому Троцкий привечал людей талантливых, не обращая внимания, есть ли у них партийный билет или его нет.

По подсчетам историков, во время Гражданской в Красной армии служило почти пятьдесят тысяч бывших офицеров. Из них более шестисот бывших генералов и офицеров Генерального штаба. Между прочим, поступить в Николаевскую академию Генерального штаба было крайне сложно, ее выпускники получали прекрасное образование, считались элитой вооруженных сил и быстро занимали высшие командные посты.

Офицеры-генштабисты внесли заметный вклад в победу Красной армии. Из двадцати командующих фронтами семнадцать были кадровыми офицерами, все начальники штабов — бывшие офицеры. Из ста командующих армиями — восемьдесят два в прошлом офицеры. Все эти назначения дались Троцкому с большим трудом. В большевистском руководстве бывших офицеров и генералов на дух не принимали. Дмитрий Андреевич Фурманов, комиссар Чапаевской дивизии, писал пренебрежительно: «Спецы — полезный народ, но в то же время народ опасный и препотешный. Это какое-то особое племя. Это могикане. Больше таких Россия не наживет: их растила нагайка, безделье и паркет».

Вот почему Деникину офицеры служили все-таки с большим удовольствием: в белой армии их не унижали так, как в Красной.

Даже само название — Рабоче-крестьянская Красная армия — подчеркивало классовый характер вооруженных сил социалистической России. И когда Троцкий ставил на высшие командные должности бывших генералов, он противопоставлял себя немалой части партии.

Сталин и многие другие видные большевики требовали, чтобы бывшие офицеры подчинялись комиссарам, то есть людям, ничего не понимавшим в военном деле.

Троцкий подписал другой приказ:

«1. Комиссар не командует, а наблюдает, но наблюдает зорко и твердо.

2. Комиссар относится с уважением к военным специалистам, добросовестно работающим, и всеми средствами советской власти ограждает их права и человеческое достоинство».

Одни считали, что Троцкий, продвигая бывших офицеров, отступает от принципов революции. Другие сами метили на высшие должности и хотели избавиться от конкурентов. На этой почве у Троцкого появилось много врагов. Главным среди них стал Сталин.

Борьба этих двух вождей Советской России определила не только судьбу практически всех сколько-нибудь крупных политиков и военачальников, но и страны в целом. Красная армия почти с самого начала оказалась заложницей взаимной ненависти Иосифа Сталина и Льва Троцкого. Почти всех военачальников, выдвинутых Троцким в годы Гражданской войны, в первую очередь военных профессионалов, бывших офицеров царской армии, Сталин уничтожит — как раз накануне Великой Отечественной.

В Царицыне у Сталина появились и первые поклонники, которые искали у него защиты от Троцкого, — «царицынские товарищи». Это будущая военная команда Сталина. Самый заметный из них — Климент Ефремович Ворошилов, он станет маршалом и наркомом обороны.

Мать хотела, чтобы Клим обучился грамоте, мог читать псалтырь и часослов, пел в церкви.

Но он выбрал себе судьбу революционера. Темпераментный, умеющий ладить с людьми, Ворошилов стал заметной фигурой среди подпольщиков. После революции его командировали на Украину. В марте 1918 года он организовал партизанский отряд. Климент Ефремович намеревался сражаться с немецкими войсками и сторонниками независимости Украины. Но столкновения с немецкими войсками не выдержал. Его отряды покинули Украину и вышли к Царицыну.

Певец Федор Иванович Шаляпин описывал Ворошилова: «добродушный, как будто слепленный из теста, рыхловатый». Он был если и не слабовольным, то во всяком случае легко подчиняющимся чужой воле. И он охотно подчинился Сталину. В Царицыне они жили рядом — Ворошилов с женой и сыном и Сталин со второй женой — Надеждой Сергеевной Аллилуевой.

Массовый террор создавал советской власти новых врагов. Сталина это не беспокоило. Он начал с поиска врагов в собственном штабе. Решил вообще избавиться от генерала Снесарева, а командовать фронтом назначить Ворошилова.

Повод для уничтожения бывших офицеров нашелся. К белым перебежал бывший полковник царской армии Анатолий Леонидович Носович, начальник штаба округа. Сталин обвинил всех военспецов в «преступной небрежности и прямом предательстве». 17 августа 1918 года их арестовали и на барже вывезли на середину Волги. В ночь на 22 августа часть штабистов расстреляли, других утопили вместе с баржей.

Военная инспекция Республики проверяла это дело и пришла к выводу, что штабисты в заговоре не участвовали. Снесарева и офицеров, которых не успели расстрелять, выпустили.

Возмущенный Троцкий потребовал от Сталина обеспечить командованию округа возможность работать нормально. Сталин на телеграмме написал: «Не принимать во внимание».

Член Реввоенсовета 10-й армии Алексей Иванович Окулов, вернувшись в Москву, рассказывал, что творили Сталин и Ворошилов в Царицыне:

— Преданных командиров из старых военных кадров гнали, уничтожали, вывозили на баржах, что привело к тому, что оставшиеся уходили, убегали, а военные части оставались без командиров, терпели поражение.

17 сентября 1918 года Реввоенсовет Республики образовал Южный фронт. Командующим утвердили бывшего генерала Павла Павловича Сытина. Опытный и умелый профессионал, он намеревался вести боевые операции, не спрашивая совета ни у Сталина, ни у Ворошилова.

Пытался объяснить им, что войсками нельзя управлять на партийном собрании.

Продемонстрировал приказ Реввоенсовета Республики: «Командующему фронтом Сытину предоставляется полная власть в ведении операций. В оперативные распоряжения командующего никто не должен вмешиваться».

Сталин сместил Сытина и поставил командовать фронтом Ворошилова, а Москве объяснил: Сытин «не может, не желает и не способен защищать Царицын».

Ворошилов и другие красные командиры, выдвинувшиеся после революции, не хотели подчиняться бывшим офицерам, потому что полюбили партизанскую вольность. Они видели, что не могут конкурировать с кадровыми офицерами, и хотели избавиться от конкурентов. Они требовали сохранить в армии выборность командиров, предоставить всю полноту власти комиссарам, чтобы они сами руководили боевыми операциями, а военных специалистов превратить просто в консультантов.

И они нашли понимание у Сталина, который сам не доверял военным специалистам и обвинял их в предательстве. Сталин поддержал Ворошилова. И Климент Ефремович на многие десятилетия стал его ближайшим и преданнейшим помощником.

У Троцкого были очень широкие полномочия, которыми председателя Реввоенсовета Республики наделил Всероссийский центральный исполнительный комитет, объявивший страну военным лагерем. Троцкий обращался к Сталину как к своему подчиненному, которым тот был лишь отчасти, приняв на себя обязанности члена Реввоенсовета фронта. Но Иосиф Виссарионович был одновременно наркомом и — главное! — членом ЦК партии, поэтому считал себя равным Троцкому.

Сталин, без сомнения, завидовал в ту пору положению председателя Реввоенсовета Республики, его ораторским и иным талантам. В подготовке вооруженного восстания в октябре 1917 года Сталин не играл никакой роли. Никто не может сказать, где он был в тот день, когда большевики брали власть. В стране его практически не знали. Теперь он спешил заявить о себе.

Сталин и Ворошилов написали Ленину письмо, обвиняя Троцкого в том, что он «грозит отдать все дела фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного. Губить фронт ради одного ненадежного генерала мы, конечно, не согласны».

Сталин и Ворошилов требовали «обсудить в ЦК партии вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов и в ущерб интересам фронта и революции. Поставить вопрос о недопустимости издания Троцким единоличных приказов… Пересмотреть вопрос о военных специалистах из лагеря беспартийных контрреволюционеров».

Ленин первоначально не очень понимал, как формировать вооруженные силы Советской России. В 1918 году он говорил: «Теперь, строя новую армию, мы должны брать командиров только из народа. Только красные офицеры будут иметь среди солдат авторитет и сумеют упрочить в нашей армии социализм».

Но очень быстро большевикам пришлось отказаться от идеи добровольческого формирования Красной армии с выборным командным составом. Иначе бы они просто проиграли Гражданскую войну. Опыт первых же боев доказал необходимость широкого использования кадровых офицеров. Там, где военные специалисты были привлечены, был достигнут успех. И наоборот, там, где пытались обойтись без кадровых офицеров, терпели поражение за поражением.

Ленин убедился в правоте Троцкого. Поэтому Сталина и Ворошилова он не поддержал и оставил в силе распоряжения председателя Реввоенсовета Республики. Но тут уже потребовал наведения порядка Троцкий — в конце концов, идет война:

«Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На Царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией в пятьдесят тысяч солдат. Я оставлю его командующим армией при условии подчинения командующему Южного фронта Сытину».

Троцкий считал Ворошилова бездарным в военном отношении и, как показала история, был недалек от истины. Лев Давидович твердо заявил, что, если царицынские товарищи не подчинятся приказам, он отдаст их под суд:

«У нас успехи во всех армиях, кроме Южной, в особенности, Царицынской, где у нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия на верхах. С этим можно совладать в двадцать четыре часа при условии вашей твердой и решительной поддержки. Во всяком случае, это единственный путь, который я вижу для себя».

Закончилось тем, что Сталина вызвал к себе Ленин. Сталин телеграфировал в Царицын Ворошилову: «Только что ездил к Ильичу. Взбешен и требует перерешения в той или иной форме». Сталин пошел на попятный, заявил, что готов сотрудничать с бывшими царскими генералами.

Пока Сталин воевал с собственным штабом, белые исключительно успешно наступали. Они взяли Северный Кавказ и окружили Царицын. Главком Красной армии Вацетис телеграфировал Ворошилову: «Катастрофическое положение Царицына — исключительно ваша вина». Тогда город спас бывший генерал Сытин. Но Сталин и Ворошилов продолжали обвинять во всем военспецов и требовали заменить «генштабистов коммунистами».

Троцкий отвечал им:

«Больше всего вопят против применения офицеров либо стоящие далеко от всей работы военного механизма, либо такие партийные деятели, которые сами хуже всякого саботажника: не умеют ни за чем присмотреть, странствуют, бездельничают, а когда проваливаются — взваливают вину на генштабистов».

На закрытом заседании VIII съезда Ленин сказал:

— Товарищ Ворошилов говорит: у нас не было никаких военных специалистов и у нас шестьдесят тысяч потерь. Это ужасно… Вы говорите: мы героически защищали Царицын… В смысле героизма это громаднейший факт, но ясно, что по шестьдесят тысяч мы отдавать не можем, и что, может быть, нам не пришлось бы отдавать эти шестьдесят тысяч, если б там были специалисты, если бы была регулярная армия…

Троцкий настоял на том, чтобы не только самого Сталина, но и всю его команду отозвали из Царицына. Ленин поддержал председателя Реввоенсовета.

— Неужели вы хотите всех их выгнать? — спросил Сталин Троцкого, имея в виду свое царицынское окружение. — Они хорошие ребята.

— Эти хорошие ребята погубят революцию, которая не может ждать, доколе они выйдут из ребяческого возраста, — твердо ответил ему председатель Реввоенсовета.

Троцкий холодно сказал Ворошилову, что если тот не обяжется точно и безусловно выполнять приказы, то отправится под конвоем в Москву для предания трибуналу. Климент Ефремович, глядя Троцкому в глаза, понял, что председатель Реввоенсовета не шутит. Хмуро ответил, что будет верен дисциплине. Отныне он вошел в число самых непримиримых врагов Троцкого.

Сталин рассказывал, что Ленин вызвал его в Москву для доклада. Сделал ему замечание:

«Батенька, я получил сведения, что вы там пьянствуете: сами пьете и других спаиваете. Нельзя это делать!» Советская власть в ту пору придерживалась сухого закона.

Употребление горячительных напитков Сталин не отрицал. Но кто посмел на него нажаловаться? Решил, что это дело рук врагов: «Это спецы на меня наговорили, а он мне нотацию читал».

Распри в лагере красных стоили им города. Белые взяли Царицын.

Троцкий написал Ленину:

«Царицынская линия привела к полному распаду Царицынской армии… Линия Сталина и Ворошилова означает гибель всего дела… Я считаю покровительство Сталина царицынскому течению опаснейшей язвой, хуже всякой измены и предательства военных специалистов… Они цепко держатся друг за друга, возводя невежество в принцип».

Лев Давидович и не понимал, с каким опасным противником имеет дело. Так зародилась ненависть, которая закончится только с убийством Троцкого.

«Царицынские товарищи» присягнули на верность Сталину и встали на его сторону в борьбе с Троцким, которого и сами от души ненавидели. Они и шли по жизни сплоченной группой, сметая соперников и поддерживая друг друга.

Сталин покровительствовал людям, которые были рядом с ним в Царицыне и первыми признали его вождем. Ворошилов просидел на посту наркома обороны полтора десятка лет — дольше кого бы то ни было в советской истории. Его сменил бывший пулеметчик маршал Семен Константинович Тимошенко, тоже царицынский кадр.

— В Гражданскую войну под Тимошенко было убито семнадцать лошадей, — уважительно говорил Сталин.

Еще два царицынских спутника вождя — маршал Григорий Иванович Кулик и генерал-полковник Ефим Афанасьевич Щаденко — стали накануне Великой Отечественной заместителями наркома обороны. Один отвечал за вооружения, другой ведал кадрами. Ни один из них не оставил о себе доброй памяти в вооруженных силах.

Атаман Краснов на службе у Адольфа Гитлера

Переход казаков то на одну, то на другую сторону в годы Гражданской войны отражал реальные настроения людей, которым не нравилась ни та, ни эта власть.

3 мая 1918 года в Новочеркасске собрался Круг спасения Дона. Казаки восставших против советской власти станиц постановили «твердо отстаивать существующие ныне границы области, ее независимость и самобытность казачества» и провозгласили создание Всевеликого войска Донского.

На Большом войсковом круге спасения Дона прозвучала молитва:

Боже, который Российской Державе Дал процвести в дивной силе и славе, Боже, спасавший Россию от бед, Боже, венчавший нас блеском побед, Боже, помилуй нас в смутные дни, Боже, царя нам верни.

Войсковым атаманом избрали генерал-лейтенанта Петра Николаевича Краснова, который ничем не походил на покончившего с собой Каледина и презирал его за политическую нерешительность и любовь к России.

Круг спасения Дона передал войсковому атаману «всю полноту власти по управлению областью и ведению борьбы с большевизмом». Народным гимном Всевеликого войска Донского объявили написанную в 1855 году песню «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон, и послушно отозвался на призыв монарха он».

Сын генерала, Петр Краснов окончил Александровский кадетский корпус и Павловское военное училище. В годы японской войны Краснов был корреспондентом газеты «Русский инвалид», органа Военного министерства.

Генерал Краснов пытался отделиться от России и создать Донскую республику.

«России — нет, — писал Петр Краснов, — Дон совершенно одинок, и ему нужно — до восстановления России — стать самостоятельным государством… Казаки должны отстаивать свои казачьи права от русских… Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяева только мы, только мы одни. Казаки! Руки прочь от нашего казачьего дела. Дон для донцов».

Краснов ориентировался на немцев, что казалось немыслимым для русских офицеров. Для них Германия оставалась врагом. А Краснов без колебаний обратился за помощью к немцам, которые после подписанного в Брест- Литовске мирного договора заняли территорию Украины.

Попросил германского кайзера Вильгельма II признать Дон самостоятельной республикой и помочь оружием.

8 мая 1918 года немцы вступили в Таганрог и Ростов. Обрадованный Краснов издал приказ, в котором говорилось: «Вчерашние внешние враги, австро-германцы, ныне союзники с нами против Красной гвардии и за восстановление на Дону полного порядка». В июле герцог Георгий Лейхтенбергский повез в Берлин обращение Краснова с просьбой заключить союз Германии и донских казаков:

«Податель сего письма, атаман Зимовой станицы (посланник) Всевеликого войска Донского уполномочен мною приветствовать Ваше Императорское Величество, могущественного монарха великой Германии, и просить Ваше Величество оказать давление на советские власти Москвы и заставить их своим приказом очистить пределы Всевеликого войска Донского и других держав, имеющих войти в Доно-Кавказский союз, от разбойничьих отрядов Красной гвардии.

Всевеликое войско Донское и прочие государства Доно-Кавказского союза не забудут дружеской услуги германского народа. Казаки и германцы взаимно научились уважать храбрость и стойкость своих войск и ныне, протянув друг другу руки, как два благородных бойца, борются вместе за свободу родного Дона…

Всевеликое войско Донское предоставляет Германской империи права преимущественного вывоза хлеба — зерном и мукой, кожевенных товаров и сырья, шерсти, рыбных товаров, растительных и животных жиров и масла и изделий из них, табачных товаров и изделий, скота и лошадей, вина виноградного и других продуктов садоводства и земледелия».

Герцога Георгия Лейхтенбергского приняли кайзер и генерал Эрих фон Людендорф, который фактически руководил всеми боевыми действиями. Краснов просил поддержать идею создания Донской и Кавказской федерации, в которую хотел включить Царицын и Воронеж: «Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами».

Краснов получал от немцев боеприпасы из русских же военных складов на Украине, захваченных германской армией. В обмен снабжал оккупационные войска хлебом, шерстью и мясом. Но когда осенью 1918 года вспыхнула революция в Германии, немцам уже было не до Краснова.

Когда немецкие войска ушли, атаман обратился за помощью к генералу Деникину и признал его главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, хотя на каждом шагу давал понять, что донской атаман — не подчиненный, а представитель «пятимиллионного свободного народа».

У Антона Ивановича было сложное отношение к казачеству. Конечно, донцы и кубанцы — опора белых. Однако же казаки желали полной самостоятельности, а Деникин считал возможным говорить только об автономии.

Русские офицеры-добровольцы презирали атамана Краснова за союз с кайзером.

Презрительно говорили: «всевеселое войско Донское». Командующий Донской армией генерал-майор Святослав Варламович Денисов ответил добровольцам:

— Войско Донское не может, имея территорию и народ, ее населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское — не странствующие музыканты, как Добровольческая армия.

Оскорбительное выражение «странствующие музыканты» услышал генерал Деникин, и он припомнит это донцам. Когда войско Донское, брошенное немцами, спешило переориентироваться на страны Антанты, в штабе Деникина презрительно отозвались:

— Войско Донское — проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит.

Генерал Денисов вновь не остался в долгу:

— Скажите Добровольческой армии, что если войско Донское — проститутка, то Добровольческая армия есть сутенер, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании.

Атаман Краснов обвинил генерала Деникина в том, что он «изменил казакам, оскорбил жестоко их молодое национальное чувство». Но 2 февраля 1919 года атаману Краснову пришлось уйти в отставку. «Уезжал поздно вечером, — вспоминал он. — Погода была отвратительная. Лил проливной дождь, мокрый снег смешался с грязью. Извозчики отсутствовали».

В ходе Гражданской войны многие казаки поддержали большевиков и вступали в Красную армию. Одни искренне, другие — спасая свою жизнь. Впрочем, весной 1920 года, во время войны с Польшей, некоторые казачьи части перебегали на сторону поляков.

Один из сотрудников главы Польши Юзефа Пилсудского Казимеж Свитальский (будущий премьер-министр страны) записал в дневнике 22 июня 1920 года: «Казаки сдаются в плен охотно.

Они хотят, чтобы их отправляли к Врангелю».

После окончания Гражданской войны белые казаки оказались в эмиграции.

Советское правительство постепенно изменило политику в отношении казачества. 20 апреля 1936 года по предложению наркома обороны Ворошилова политбюро приняло постановление «О снятии с казачества ограничений по службе в РККА»:

«Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс казачества наравне со всеми трудящимися Советского Союза активным образом включиться в дело обороны страны… отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы».

Восстановили казачьи части. Казакам разрешили носить свою форму. А Великая Отечественная вновь развела казаков.

Попавшие в немецкий плен казаки оказывались в привилегированном положении — в отличие от русских, которых морили голодом. Желавших служить Третьему рейху казаков принимали в ряды вермахта как «полноправных солдат», им устанавливали немецкие нормы питания. С октябре 1941 года для борьбы с партизанами — с разрешения генштаба сухопутных войск немецкой армии — начали формировать первые казачьи сотни из военнопленных и местного населения.

Казачьи формирования приносили присягу:

— Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед Святым Евангелием в том, что буду вождю новой Европы и германского народа Адольфу Гитлеру верно служить и буду бороться с большевизмом, не щадя своей жизни, до последней капли крови…

Бывший донской атаман Петр Краснов нашел убежище в нацистской Германии. Он был просто счастлив, когда Гитлер напал на Советский Союз. 23 июня 1941 года писал атаману Общеказачьего объединения в Германской империи генерал-лейтенанту Евгению Ивановичу Балабину:

«Итак, свершилось. Германский меч занесен над головой коммунизма, начинается новая эра жизни России… Быть может, мы накануне вековой дружбы двух великих народов».

Казаки-эмигранты отправляли Гитлеру приветственные телеграммы с выражением чувства «верности и преданности» и готовности предоставить себя в распоряжение фюрера для совместной борьбы против Советского Союза.

«В Новой Европе, — мечтал Краснов, — Европе национал-социалистической, казаки займут почетное место, как наиболее культурная и способная часть народа Русского».

Идеологи эмиграции рассчитывали на создание независимого казачьего государства, в которое собирались включить Северный Кавказ и немалую часть Украины. Они говорили, что главный враг казачьей независимости — не только коммунисты, но и вообще весь русский народ.

28 — июня 1941 года атаман войска Донского генерал-лейтенант граф Михаил Николаевич Граббе подписал приказ:

«Вождь Великогерманского Рейха Адольф Гитлер объявил войну Союзу Советских Социалистических Республик. От Ледовитого океана до Черного моря грозною стеною надвинулась и перешла красные границы мощная германская армия, поражая полки Коминтерна.

Великая началась борьба. Донское казачество! Эта борьба — наша борьба».

29 — июня в Берлине собрание представителей казачества приняло решение присоединиться к вермахту в борьбе за освобождение «Казачьей Родины». 9 августа в оккупированной немцами Праге в зале, украшенном портретами Гитлера, тоже собрались казаки.

— Мы, казаки, не можем и не должны связывать свое будущее с русским прошлым! — говорили выступавшие. — Мы, казаки, приветствуем каждую бомбу и каждую гранату, которые летят на головы московских тиранов! Слава богу, Москва горит! Хайль Гитлер! Слава казачеству!

Краснов писал Балабину:

«Какая будет Россия после окончания войны с большевиками — единая или разделенная на части, знают только два человека — Гитлер и Геринг, и они никому этого не скажут.

Можно только из некоторых поступков и слов фюрера и из сознания, что этот гениальный человек, подобного которому еще не было в мировой истории, никогда не ошибался, догадываться, что Германия не собирается создавать слабое лоскутное государство, которое сейчас же станет объектом купли-продажи у Англии и Америки».

Генерал Краснов мечтал о создании на русской территории — с помощью немцев — самостоятельной Казакии. Он требовал от казаков помогать вермахту:

«Выйдут оставшиеся в живых казаки с хоругвями и крестами навстречу германским войскам — будут и казаки в Новой России. Не выйдут, будут кончать самоубийством, как Смоленск, Ленинград и другие города советские».

В сентябре 1942 года в оккупированном Новочеркасске немцы разрешили провести казачий сход, на котором избрали штаб войска Донского. Гитлер санкционировал использование казачьих частей в борьбе против партизан и на вспомогательной службе в вермахте. Поскольку союзнические отношения со славянами исключались, в Берлине придумали теорию, будто казаки — потомки восточных готов, сохранившие «прочные кровные связи со своей германской прародиной».

10 ноября 1943 года от имени имперского правительства начальник штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель и имперский министр по делам оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг подписали декларацию, в которой казаки объявлялись союзниками нацистской Германии:

«Когда доблестная германская армия подошла к вашим рубежам, вы явились к ней не как пленные, но как верные соратники… Второй год вы сражаетесь плечо к плечу, стремя к стремени с германскими войсками. Вы пережили весь ужас власти большевиков, и вы никогда с ней не примиритесь. Германская армия нашла в вас честных и верных союзников».

Германское правительство признало право казаков на собственное государство — Казакию:

«Мы устроим вашу казачью жизнь под защитой фюрера, снабдив вас землей и всем необходимым для вашей самобытности».

При Министерстве по делам оккупированных восточных территорий 31 марта 1944 года появилось Главное управление казачьих войск. Во главе управления поставили генерала Петра Краснова. Начальником штаба сделали его племянника Семена Николаевича Краснова. Младший Краснов в Гражданскую служил в армии Врангеля, получил полковничьи погоны. Казакам вручали германские удостоверения личности. Взамен казаки были обязаны поставить определенное число добровольцев «для помощи Германским Вооруженным силам в борьбе с коммунизмом и сталинской жидовской сворой».

В сентябре 1944 года при штабе СС создали Резерв казачьих войск, который возглавил генерал-лейтенант Андрей Григорьевич Шкуро. Он сделал изрядную карьеру в Гражданскую войну. Получил генеральские погоны и в войсках Деникина командовал 3-м Кубанским конным корпусом. В 1920 году новый командующий белой армией барон Врангель выставил его из армии за грабежи.

В эмиграции Шкуро выступал в цирке. В 1926 году его встретил руководитель Русского общевоинского союза в Германии генерал Алексей Александрович фон Лампе.

«Бедняга Шкуро впал в полное ничтожество, — записал в дневнике фон Лампе. — Труппа его ликвидирована и частично попала в Дюссельдорф — в цирк, здесь он не может найти антрепризы, так как все сведения о труппе неблагополучны, жить не на что настолько, что обедать нечего и в пансион не плочено, — я дал ему мелочи и две марки, и он немедленно побежал покупать папиросы».

Назначение в штаб СС оказалось подарком для бывшего белого генерала Шкуро, произведенного в группен- фюреры СС. Его задача состояла в том, чтобы поставить под ружье как можно больше казаков. Полковник Гельмут Вильгельм фон Паннвиц сформировал из бывших военнослужащих Красной армии первую казачью дивизию. Казаков отправили в Сербию, где они принимали участие в охоте на партизан Иосипа Броз Тито.

Готовым служить Гитлеру казакам выделили сто восемьдесят тысяч гектаров земли в Белоруссии. Когда немцев оттуда выбили, территорию для Казакии подыскали в Северной Италии. Но Третий рейх был разгромлен. Английские войска передали советскому командованию тридцать пять тысяч казаков, сражавшихся на стороне Третьего рейха и взятых в плен. Петра Краснова с Андреем Шкуро британские власти тоже выдали Красной армии. В 1947 году обоих повесили в Москве как предателей.

Часть третья Интервенция

Союзники просят огня

Наверное, я единственный обладатель этого толстенного тома в синем переплете.

Отпечатанная на забытой ныне пишущей машинке работа посвящена интервенции стран Антанты в годы Гражданской войны. Ее автор — Галина Леонидовна Брежнева, дочь генерального секретаря ЦК КПСС.

В какой-то момент своей жизни она решила заняться наукой. В конце 1967 года главному редактору академического журнала «История СССР» Юрию Александровичу Полякову принесли небольшую статью об участии иностранных держав в интервенции в годы Гражданской войны. Автором была Галина Брежнева. Подписалась она фамилией первого мужа, которую тогда носила. Статья Милаевой «Саморазоблачение врагов революции» была опубликована в журнале «История СССР» в № 5 за 1968 год.

«Она произвела на меня хорошее впечатление, — вспоминал академик Поляков. — Высокая, стройная. Безусловно красивая, одетая просто, но элегантно, она держалась подчеркнуто скромно и уважительно».

А через пару недель Галина Брежнева позвонила главному редактору и сказала, что хочет посоветоваться по научным делам. В редакцию пришла вместе с подругой Натальей.

«Вдохновленная публикацией, — рассказывал академик Поляков, — Галина задумала подготовить кандидатскую диссертацию. Просила меня помогать ей, осуществляя научное руководство. А еще через несколько дней Брежнева позвонила и сообщила, что ей хотелось бы защищать диссертацию вдвоем с Натальей. Пришлось объяснять, что это невозможно. Интерес Галины Леонидовны к диссертации несколько увял».

Академик Поляков не знал, что диссертация уже была готова. Она сохранилась — «Дальний Восток в борьбе с интервентами и белогвардейцами». Юрий Поляков указан в качестве официального оппонента.

Почему Галина Леонидовна выбрала именно тему интервенции?

В советские времена тема казалась простой и понятной. Сейчас мы видим куда более сложную картину.

Когда после провала мирных переговоров в Брест-Литовске в начале 1918 года немецкие части начали наступление вглубь России, западные державы опасались, что кайзеровская армия захватит порты — Архангельск, Мурманск, Севастополь, Одессу, Баку, где находились поставленные союзниками оружие и боеприпасы.

Французы и англичане предложили Советской России военную помощь. Часть советских наркомов возражала против любых соглашений с империалистами. Ленин с присущим ему предельным цинизмом распорядился: уполномочить тов. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников.

3 марта 1918 года советская делегация все-таки подписала договор с Четверным союзом. Но удастся ли его ратифицировать? Все висело на волоске. Большевики раскололись. Многие не принимали «похабного мира» с немцами.

5 марта нарком Троцкий поинтересовался у руководителя представительства американского Красного Креста в России Рэймонда Робинса: если договор не будет ратифицирован и не вступит в силу и придется продолжать войну, можно ли рассчитывать на помощь Антанты?

Союзники особенно боялись за запасы своего имущества в Мурманске и Архангельске. Там находились боеприпасы, артиллерийские снаряды, автомобили, обмундирование. Все это могло попасть в руки немцев. Решили отправить войска в Мурманск, чтобы охранять находящееся там военное имущество, а заодно и граждан стран Антанты.

Мурманский совет рабочих и солдатских депутатов, среди которых было много эсеров и меньшевиков, 1 марта 1918 года запросил Совнарком, как обороняться от наступающих немцев и белофиннов: «в каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой» союзных держав?

Троцкий ответил: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий. Ваш долг — сделать все для охраны Мурманского пути».

2 марта председатель Мурманского совета Алексей Михайлович Юрьев, бывший кочегар парохода «Вологда», договорился с англичанами и французами о совместной обороне края.

Специально оговаривалось: «Англичане и французы не вмешиваются во внутреннее управление… Союзники принимают на себя заботу о снабжении края необходимыми запасами».

6 марта в Мурманский порт вошел британский крейсер «Глори» и высадил десант.

10 апреля Юрьев по прямому проводу обратился к Ленину:

«Ваши слова: „советуем принять помощь англичан“ — значит ли принять военную помощь англичан и французов? Мы понимаем, что, быть может, этого вы официально сказать не можете.

Тогда возьмем на себя и сделаем сами. Но необходимо нам здесь быть уверенными, что наши действия не идут вразрез с вашими планами. Точное выражение вашего одобрения будет держаться в секрете».

Ответ гласил:

«Помощь принять. Комбинация должна носить абсолютно неофициальный характер. Дело относим как бы к разряду военных тайн».

Нарком Сталин еще от себя передал Юрьеву:

— Действуйте абсолютно секретно и более или менее автономно.

2 мая Ленин в своей манере распорядился: «Официально протестуйте против их нахождения на советской территории, неофициально — получайте от них продукты и военную помощь против финно-германцев».

3 июня Высший военный совет Антанты принял декларацию № 31 «Интервенция союзников в российских портах» — о высадке в Мурманске и Архангельске. 6 июля представители Антанты подписали с Мурманским краевым советом «Временное по особым обстоятельствам соглашение»: вся власть в крае передавалась союзникам, которые брали на себя среди прочего оказание продовольственной помощи населению.

Но Брест-Литовский договор — после долгих политических баталий — все-таки был ратифицирован 15 марта в Москве и 26 марта в Берлине.

Германия потребовала от советской власти изгнать недавних союзников с территории России и предложила военную помощь. Сменивший Троцкого на посту наркома иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин попросил немцев нанести удар по англичанам в Мурманске, а заодно и по белой армии на юге России.

Еще 26 февраля 1918 года дипломатический корпус из Петрограда перебрался в более безопасную и менее голодную Вологду. По существу это был окончательный разрыв с советской властью. Большевики пытались убедить послов вернуться в столицу. Чичерин отправил в Вологду приглашающую телеграмму, гарантируя иностранцам в Москве полную безопасность.

Дуайен дипломатического корпуса американский посол Дэвид Фрэнсис ответил наркому:

«Спасибо за Вашу телеграмму. Мы признательны за Ваш неизменный интерес к нашей личной безопасности и решили последовать Вашему совету и покинуть Вологду».

Но дипломаты поехали не в Москву, а в Архангельск — под охрану высадившихся там частей Антанты. Нарком Чичерин в свою очередь заявил, что по условиям военного времени пребывание иностранных дипломатов на севере невозможно, поэтому «Архангельск может быть рассматриваем только как этап для отъезда из России».

Так и произошло.

Страны Антанты прервали торговлю с Россией и к лету 1918 года отозвали свои миссии. 23 октября уехал американский посол — его ждали врачи, чтобы сделать операцию. На российской территории оставались только британская и французская миссии. Да и они в сентябре следующего года покинули Архангельск вместе с уходящими войсками союзников.

Первая мировая война для России закончилась. А для союзников выход России из войны стал ударом. Больше миллиона немецких солдат были переброшены с Восточного фронта на Западный.

«Нас ждали ужасающие битвы 1918 года, — писал после войны тогдашний британский военный министр Уинстон Черчилль, — повлекшие смерть или увечья почти двух миллионов британских, французских и германских солдат».

После Брест-Литовска 21 марта началось немецкое наступление на Западе. Антанта потеряла все, что с трудом завоевала за два года, и откатилась назад. Немцы победно маршировали по территории Франции, как в четырнадцатом. Германское командование впервые обладало преимуществом над Антантой. Немецкие генералы были счастливы!

24 марта кайзер Вильгельм II объявил праздничным днем — в знак побед немецкого оружия.

Он был уверен, что союзники разгромлены. Занимая французские города, немцы объедались и угощались вином — они давно всего этого не видели. Переодевались в британское обмундирование и обувь, удобные и не промокавшие.

Страны Антанты считали, что их солдаты умирают по вине большевиков, предавших товарищей по оружию. А как бы отреагировали советские люди, если бы союзники, скажем, в 1944 году подписали сепаратный мир с нацистской Германией, и командование вермахта перебросило бы все дивизии на Восточный фронт? Не сомневаюсь, что в конечном счете Красная армия все равно дошла бы до Берлина, но сколько бы еще советских людей погибло… И какими словами мы бы тогда поминали предавших нас союзников?

В Лондоне собрались главы правительств и министры иностранных дел Великобритании, Франции и Италии. Договорились не признавать Брестский мир. Считать врагом всю Россию, недавнего союзника, вместе с которым столько лет воевали против общего противника, — не могли. Но большевики воспринимались как подручные германцев. Именно тогда возникло противостояние западного мира и Советской России.

Страны Антанты поддержали Белое движение, поскольку его руководители выражали готовность исполнять свой союзнический долг и сражаться против кайзеровской Германии и Австро-Венгрии. Правительства генерала Деникина на юге России и адмирала Колчака в Сибири представлялись более законными выразителями воли народа России, чем большевики, захватившие власть в Петрограде.

Но какой была реальная помощь союзников?

Французы обещали выделить двенадцать дивизий для высадки на юге России. Через Одессу снабжать генерала Деникина всем необходимым. Но французам не хватало ни средств, ни сил, ни желания, чтобы активно участвовать в российских делах.

Отправили смешанный корпус из французских, греческих и польских солдат в Одессу. Там они столкнулись с множеством врагов — от большевиков до украинских националистов.

Солдатам, пережившим битву с немцами под Верденом, не улыбалась перспектива сложить голову в России. Вспыхнули волнения на французских кораблях. В апреле 1919 года французские войска покинули Одессу. Ушли и из Севастополя. Больше французы в интервенции фактически не участвовали.

Первый британский пароход с военными грузами пришел 5 февраля 1919 года. Через несколько дней за ним последовали еще одиннадцать судов. Британский военный министр Уинстон Черчилль поставил Деникину с марта по сентябрь 1919 года полтысячи артиллерийских орудий, двенадцать танков, миллион шестьсот тысяч снарядов, сто шестьдесят миллионов патронов и двести пятьдесят тысяч комплектов обмундирования.

У белых не было ни военных заводов, ни армейских запасов. Все три российских оружейных завода — Ижевский, Сестрорецкий и Тульский — находились на территории, которую контролировали большевики. Без помощи союзников деникинская и колчаковская армии воевать бы не смогли.

Но когда немцы капитулировали и завершилась Первая мировая, Антанта потеряла интерес к антибольшевистским силам как союзникам в войне с Германией. Глава британского правительства Дэвид Ллойд Джордж втолковывал Уинстону Черчиллю:

— Не наше дело вмешиваться во внутренние дела России. К тому же наше вмешательство только усилит большевиков.

Войска союзников избегали участия в боевых действиях. Бригадный генерал Алфред Нокс, глава английской военной миссии, объяснял:

— Кто винит Великобританию в непосылке войск, забывает, что у нас демократия и правительство не может отправлять войска в другие страны без согласия народа.

«О, эта пресловутая „интервенция“! — изумлялась ненавидевшая большевиков писательница Зинаида Гиппиус летом 1919 года. — Хоть бы раньше, чем произносить это слово, европейцы полюбопытствовали взглянуть, что происходит с Россией. А происходит приблизительно то, что было после битвы на Калке: татары положили на русских доски, сели на доски — и пируют. Не ясно ли, что свободным, не связанным еще, — надо (и легко) столкнуть татар с досок. И отнюдь, отнюдь не из „сострадания“, а в собственных интересах, самых насущных! Ибо эти новые татары такого сорта, что чем больше они пируют, тем грознее опасность для соседей попасть под те же доски.

Но, видно, и соседей наших, Антанту Бог наказал — разум отнял. Даже просто здравый смысл. До сих пор они называют этот необходимый, и такой нетрудный, внешний толчок, жест самосохранения — „вмешательством во внутренние дела России“».

Англию, пожалуй, устраивала Россия, ослабленная властью большевиков, если они, конечно, не станут покушаться на Индию и Средний Восток. Франция, напротив, желала возрождения сильной России с белым правительством — как будущий противовес Германии, которая когда-нибудь оправится от поражения в Первой мировой.

На северо-западе большевикам противостоял командующий Северо-Западной армией генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич. Он прославился в Первую мировую умелым командованием Кавказским фронтом. Контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин, военно-морской министр Юденича, записывал в январе 1919 года:

«Юденич — небольшого роста, коренастый, с взглядом исподлобья. Осторожный, не без лукавства, несколько застенчивый. Вероятно, упрямый, наверное, умный. Возможно, не дурак выпить. На мой вопрос, находится ли он в контакте с Деникиным, ответил отрицательно… У Деникина нет снабжения, нет патронов, нет сапог».

— Что же, значит, сообщение газет о высадке на юге армий союзников и полной поддержке Деникина — блеф? — уточнил министр.

— Значит! — заметил Юденич.

— Не может ли генерал просить о танках у союзников?

Генерал не может.

— Не может ли генерал просить помощи у богатых русских?

— Они ничего не дадут, — был меланхоличный ответ.

Осенью 1919 года, когда основные силы Красной армии были брошены против Деникина, Юденич попытался взять Петроград. Но 7-я армия красных под командованием бывшего генерал-лейтенанта царской армии Дмитрия Николаевича Надежного легко отбросила его войска.

Британские поставки не были подарком. Политическая канцелярия правительства Юга России информировала Деникина: «Все снабжение производится в кредит». 4 ноября 1919 года британское правительство уведомило Антона Ивановича: он переходит на «самообеспечение», это означает, что оружие — только за наличные.

В 1918 году рубль был еще конвертируемой валютой. А в 1919 году западные страны перестали принимать обесценившиеся рубли. Для покупки оружия и снаряжения белым нужна была валюта, которой они не имели. «Наше трагическое безденежье, — вспоминал Деникин, — в политическом и военном отношении играли роль поистине роковую».

В начале 1920 года англичане предложили ему прекратить Гражданскую войну, оставить Крым, последнюю опору белой армии, и эвакуировать тех, кто не пожелает остаться в Советской России. В июне приняли решение прекратить помощь антибольшевистским силам. Английская военная миссия покинула Севастополь. Судьба Белого движения на юге России была решена…

Впрочем, мы забежали вперед.

Красные берут верх

Весной 1918 года государство распалось на отдельные республики с собственными правительствами. Да и некоторые губернии почувствовали себя более чем самостоятельными.

Вспыхнули национальные и региональные войны. Отдельным частям бывшей империи казалось разумнее отделиться от России.

Гражданская война была войной всех против всех. Не только белые и красные сражались между собой. Обе силы воевали против «зеленых», то есть крестьянской вольницы. В провинции люди защищали только местные, региональные интересы, но не хотели и не могли объединиться, чтобы отстаивать свои идеи в общероссийских масштабах. Свое имело куда большее значение, чем интересы всей страны.

8 января 1918 года Кубань провозгласила себя самостоятельной республикой и объявила, что входит в состав России на федеративных началах. Кубанское правительство заявило, что будет противостоять диктатуре и слева, и справа, иначе говоря, не принимает ни большевиков, ни монархистов. Кубанцы не хотели переходить под командование белых.

Генерал Деникин не принял не только попытку донцов отделиться от России, но и более скромное стремление кубанцев к самостоятельности. В результате белые нажили себе слишком много врагов. Они воевали не только с большевиками, но и с национальными окраинами, прежде всего с украинцами. Офицерский корпус белой армии держался высокомерно и упрямо. Идея единой и неделимой России, желание сохранить унитарную державу, заведомый отказ от идеи федерации, от предоставления окраинам даже минимальной автономии лишали их потенциальных союзников.

На Кубани — в отличие от основной части страны — возникла парламентская форма правления.

Краевая Рада собиралась раз в год. Между ее сессиями решения принимала постоянно действующая Законодательная рада. Председателем Рады избрали инженера Николая Степановича Рябовола, до революции строившего Кубано-Черноморскую железную дорогу.

Главой правительства утвердили Луку Лаврентьевича Быча, который был городским головой Баку, а в 1917-м был назначен начальником снабжения Кавказской армии.

Среди кубанских политиков произошел раскол. Одни хотели автономии внутри России.

Другие, особенно председатель Рады Рябовол и глава правительства Быч, добивались независимости Кубани. На этой почве у них произошел конфликт с командованием белой армии, потому что для Деникина и его соратников сепаратисты были просто предателями.

Лука Быч предложил создать Южно-Русский союз из казачьих областей. Офицеры белой армии возмутились, считая это сепаратизмом. В Екатеринодаре деникинским офицерам стало тесновато вместе с кубанцами. Но кубанцев поддержали донцы. Большой войсковой круг в Новочеркасске обратился и к другим казачьим областям с предложением провести переговоры о создании Юго-Восточного союза.

В июне 1919 года в Ростове-на-Дону открылась Южнорусская конференция. Вопрос стоял об объединении казачества — донского, кубанского и терского. Разногласия возникли сразу. Донцы хотели, чтобы в переговорах участвовали представители белой армии. Кубанцы высказались против.

Переговоры оказались недолгими. На третий день конференции был убит председатель Законодательной рады Кубани Николай Рябовол, сторонник независимости края. Рябовол обедал с друзьями в гостиничном ресторане. Как потом выяснилось, швейцар обратил внимание на троих офицеров, бесцельно шатавшихся по гостинице. В половине третьего ночи Рябовол проводил друзей, вышел на улицу, а когда вернулся, дверь уже была закрыта. Пока швейцар подоспел, один из офицеров открыл дверь — Рябовол вошел, а офицер дважды выстрелил ему в спину. Убийцы уехали на машине.

На Кубани объявили траур. Расследование ничего не дало.

Сменявшие друг друга кубанские правительства ориентировались на созыв Учредительного собрания и создание республики, что не нравилось офицерам-монархистам. Историки полагают, что один из убийц был подчиненным генерала Дроздовского — из команды разведчиков специального назначения. Они убивали «неблагонадежных».

Командующий Кавказской армией генерал Врангель пожаловался Деникину, что кубанские казаки не хотят воевать, дезертируют. На сессии краевой Рады Деникин выступал очень жестко, имея в виду местных политиков:

— Борьба с большевизмом далеко не окончена. Идет самый сильный, самый страшный девятый вал. И потому не трогайте армию. Не играйте с огнем. Пока огонь в железных стенах, он греет. Но когда вырвется наружу, произойдет пожар. И кто знает, не на ваши ли головы обрушатся расшатанные вами подгоревшие балки?

На Парижскую мирную конференцию, где после капитуляции Германии обсуждалась судьба послевоенной Европы, отправилась и делегация кубанцев под руководством Луки Быча.

Делегация просила Антанту признать Кубань независимым государством. Просьба была отвергнута — западные державы вовсе не желали распада России, напротив, поддерживали лозунг «Единая и неделимая».

Зато кубанская делегация подписала договор о взаимном признании Кубани и Республики горцев Северного Кавказа. Командование белой армии восприняло это как вызов, потому что не признавало Горскую республику и фактически с ней воевало. Генерал Деникин назвал договор изменой и 25 октября 1919 года приказал членов делегации «предать военно-полевому суду за измену».

Его приказ исполнил командир 1-го конного корпуса Кавказской армии генерал-лейтенант Виктор Леонидович Покровский, известный своей жестокостью. Даже казачий генерал Шкуро, не замеченный в либерализме, поражался тому, что творил Покровский. Они вдвоем завтракали.

Вдруг Покровский распахнул дверь, ведущую во двор, где болтались на веревках несколько повешенных. Пояснил:

— Это для улучшения аппетита.

Генерал Покровский приказал разоружить дивизион, верный Законодательной раде, арестовал сторонников самостоятельности и отдал их под суд.

Недавнего министра внутренних дел Кубанской народной республики полкового священника Алексея Ивановича Калабухова, который вернулся с Парижской мирной конференции и должен был отчитаться перед Радой, приговорили к смертной казни. На следующий день, в семь утра, повесили на Крепостной площади. Военные запретили снимать его труп. Это вызвало дикое возмущение в городе, женщины плакали и причитали:

— Батюшка, батюшка…

Деникин приказал барону Петру Врангелю «принять все меры для предотвращения преступной агитации в Екатеринодаре». Врангель, желая покончить со свойственным казакам стремлением обособиться, совершил военный переворот. На улицах появились патрули. Войска окружили Законодательную раду. Под дулами депутаты приняли конституцию Кубанской республики и самораспустились. Вся власть перешла к воинскому атаману.

Генерал Врангель подписал приказ по Кавказской армии:

«Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-России. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами. Преступники оказывали содействие врагам России, красной нечисти. Я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу».

Врангель распорядился арестовать всех, кого разведка считала агентами большевиков. В ту же ночь взяли семьдесят человек. Шестерых Врангель приказал предать военно-полевому суду.

Всех приговорили к смертной казни. Кубанская общественность обратилась к генералу с просьбой о помиловании. Через день приговор привели в исполнение.

Кубанцы ничего не забыли и не простили. Кубанские казаки в массовом порядке дезертировали из армии Деникина. Военный историк, служивший в белой армии, подвел итог:

«Кубанцы и донцы были наиболее сильными и значительными мускулами в теле Добровольческой армии, но обладали удивительной особенностью не подчиняться центрально-мозговой системе, а потому почти всегда действовали вразброд. В результате Добровольческая армия, родившись на Дону, умерла на Кубани».

А Деникину так не хватало сил и средств для войны с советской властью.

Атаман Краснов не зря уговаривал Деникина в первую очередь захватить Царицын — чтобы прежде всего отрезать Москву от путей снабжения. Во-вторых, в самом Царицыне находились снарядный завод, масса всякого имущества. В-третьих, взять Царицын — означало объединиться с белой Сибирью.

Но атаману Краснову не удалось порадовать своих казаков разграблением Царицына. Казаки разочаровались в Краснове, и ему пришлось покинуть Дон. Город брали войска белой армии под командованием барона Врангеля. Он окончил Горный институт, но предпочел военную службу.

Участвовал в войне с Японией и в Первой мировой, которую закончил командиром корпуса.

8 мая 1919 года Деникин приказал Врангелю овладеть Царицыном. Спросил:

— Ну как, через сколько времени поднесете мне город?

Врангель ответил, что надеется подойти к Царицыну недели через три.

«Поезд главнокомандующего отбыл в Ростов, — вспоминал Врангель. — Генерал Деникин, стоя у окна своего поезда, дружески кивал мне и, улыбаясь, показывал на пальцах число три — напоминание о сроке, обещанном мной для подхода к Царицыну».

В тот же день Врангель подписал приказ войскам:

«От Черного и до Каспийского моря пронеслись вы, гоня перед собой врага, — палящий зной и стужа, горы Кавказа и безлюдные ставропольские степи не могли остановить вас, Орлы…

Орлиным полетом перенесетесь вы и через пустынную степь калмыков к самому гнезду подлого врага, где грабит он награбленные им несметные богатства, — к Царицыну, и вскоре напоите усталых коней водой широкой матушки-Волги».

Барон Врангель погорячился. Трех недель ему не хватило. 2 июня 1919 года доложил Деникину:

«После трехнедельного тяжелого похода, ведя непрерывные бои, армия подошла к Царицыну.

Двухдневные кровопролитные атаки разбились о технику, сильнейшую артиллерию и подавляющую численность врага. Честно смотря в глаза истине, вижу, что без мощной пехоты, артиллерии и технических средств взять Царицын не могу».

Бои за Царицын носили упорный кровопролитный характер. Врангель жаловался Деникину, что войска несут огромные потери, и считал, что Ставка сорвала его успех, не прислав ему подкреплений:

«Ободранные, изголодавшиеся и обескровленные войска подошли к Царицыну. Армия надорвана непосильной работой. Обескровленная, нищая и голодная, она сильна лишь своей доблестью, но и доблесть имеет свой предел — испытывать ее бесконечно нельзя».

Врангель сумел взять город, только бросив в ход тяжелую технику: танки, бронеавтомобили и бронепоезда.

В ночь на 16 июня 1919 года Царицын атаковала ударная группа генерала Сергея Георгиевича Улагая. Впереди он пустил четыре танка и три бронеавтомобиля: «Едва стало сереть, танки двинулись, давя проволочные заграждения, расстреливая бросившуюся в панике бежать неприятельскую пехоту. Следом за танками стремительно двинулась пехота».

Врангель въехал в город как победитель и с вокзала отправился в собор. Его встретила огромная толпа. После молебна Врангель обратился к собравшимся с короткой речью, он обещал горожанам защиту и покровительство армии. Царицын имел особое значение: здесь находились артиллерийские заводы, значительные запасы снаряжения.

«Царицын, „Красный Верден“, как называли его большевики, мы нашли в ужасном состоянии, — вспоминал Врангель. — Все мало-мальски состоятельное или интеллигентное население было истреблено, магазинов и лавок не существовало».

Зимой в городе свирепствовали эпидемии, смертность была страшная. Весной трупы оттаяли и стали разлагаться. Зловоние распространилось на несколько верст. Когда пришли белые, Врангель приказал сформировать из пленных красноармейцев похоронные команды, которые и засыпали этот овраг:

«Уже через несколько дней после нашего прихода Царицын стал оживать. Улицы наполнились народом. С левого берега Волги понавезли всякой живности и зелени. Продукты стали быстро падать в цене… Открылись ряд магазинов, кинематографы, кафе».

На собственном поезде в Царицын прибыл и Деникин. Врангель вручил ему план дальнейших действий. Антон Иванович выслушал генерала и усмехнулся:

— Ну конечно, первыми хотите попасть в Москву.

20 июня 1919 года днем Деникин обедал у Врангеля. Петр Николаевич провозгласил тост за здоровье главнокомандующего. Антон Иванович подчеркнул значение этого дня:

— Сегодня мною отдан приказ армиям идти на Москву.

Именно в Царицыне Деникин подписал ставшую знаменитой «Московскую директиву». Она начиналась словами: «Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю…»

Он верил, что победа над большевиками не за горами.

«Директива, получившая в военных кругах наименование „Московской“, потом, в дни наших неудач, — вспоминал Деникин, — осуждалась за чрезмерный оптимизм. Да, я был тогда оптимистом. И это чувство овладело всем Югом — населением и армией. Оптимизм покоился на реальной почве: никогда еще до тех пор советская власть не была в более тяжелом положении и не испытывала большей тревоги. Все мечтали „идти на Москву“».

Именно тогда пути Врангеля и Деникина разошлись. Генерал Врангель предлагал прежде всего соединиться с Сибирской армией адмирала Колчака и уже вместе, объединенными силами, брать Москву. А Деникин директивой от 20 июня 1919 года потребовал наступать на столицу через Курск, Орел и Тулу.

Приказом главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерал-лейтенанта Деникина № 2544 в конце октября 1919 года цветные полки развернули в дивизии, так появились Корниловская ударная и офицерская генерала Маркова. Корниловскую дивизию принял Николай Скоблин. Новые комдивы рассчитывали на производство в генералы. Деникин не спешил порадовать их генеральскими погонами. Антон Иванович вообще не любил раздавать награды и звания. Скуповато отмечал отличившихся офицеров. Сменивший его Врангель проявил большую щедрость. 26 марта 1920 года он произвел Скоблина в генерал-майоры. Николаю Владимировичу было всего двадцать семь лет! Невероятная карьера для столь молодого человека.

Месяцем позже, в апреле 1920 года, генеральские погоны получил и Антон Васильевич Туркул, который после смерти Дроздовского принял его дивизию. В Первую мировую Антон Васильевич был трижды ранен, награжден орденом Святого Георгия, произведен в штабс-капитаны. После революции вступил в отряд полковника Дроздовского. «Огромный плечистый мужчина со скуластым лицом монгола» — таким Туркула запомнил сослуживец.

Туркулом неизменно восхищался Кутепов. Увлеченно рассказал о его подвигах войсковому атаману войска Донского Африкану Богаевскому (тот записал слова Кутепова в дневник):

— Что за удивительный человек! Необыкновенной храбрости и смелости, не знающий чувства страха: в каре, окруженном пулеметами; с оркестром посреди, который играет вальсы, он спокойно отбивает бешеные атаки красной конницы, подпуская ее на двести шагов. Горсть храбрецов тает, но он сам ведет ее в атаку на ту же конницу. В коляске на паре серых коней он, раненый, едет впереди цепи, заходит в тыл противнику, с пехотой делает мамонтовские рейды по тылам красных. И всегда весел, в отличном расположении духа.

Наступление армии Деникина продолжалось почти полгода и поначалу было очень успешным. Его войска заняли Белгород, Харьков, Екатеринослав. В августе 1919 года белая армия взяла Херсон, Николаев, Одессу. 17 августа вступила в Киев. 7 сентября 1-й армейский корпус генерала Кутепова вошел в Курск, 30 сентября — в Орел.

Казалось, дорога на Москву открыта. Но в этом историческом поединке Красная армия оказалась сильнее.

Большевики контролировали центр страны, и это было огромное преимущество в войне. Их противники находились на периферии и практически не представляли себе, что делают союзники на другом конце огромной страны.

«Противобольшевистская Россия, — вспоминал лидер эсеров Виктор Чернов, — была разбита на ряд обособленных, оторванных друг от друга областей, с разными, дичившимися друг друга правительствами; и в каждой области кипела междоусобная борьба партий».

Почему Россия, в которой было столько поклонников самодержавия, в конце концов поддержала большевиков?

Теперь уже Ленин и Троцкий предстали в роли сторонников твердой власти, взявшихся восстановить государство, разрушенное в феврале семнадцатого, и наказать тех, кто разрушил великую империю. Председатель Реввоенсовета Республики Троцкий воспринимался как вождь армии, сражавшейся за единую Россию, как государственник, и симпатии страны были на его стороне. В годы Гражданской войны большевики апеллировали к патриотическим чувствам русского человека. Со страниц «Правды» Троцкий провозглашал: «Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции. Буденный национальнее Врангеля».

Антон Иванович Деникин не был способен сыграть роль вождя. Он не умел воодушевлять людей, вести их за собой. Он не был политиком. И не стал диктатором. Не сумел, в частности, навести дисциплину в армии, которая занималась грабежами. При том, что сам оставался бессребреником и вел аскетический образ жизни.

Он поссорился с донским и кубанским казачеством, отказав им в праве на самостоятельность.

Постоянные реквизиции лошадей, продовольствия и фуража настроили крестьянство против белой армии. Деникин не мог завоевать симпатии крестьян, которые после революции захватили землю помещиков и все их имущество.

Если бы Антон Иванович твердо заявил, что земля у них и останется, крестьяне бы, возможно, отнеслись к белым иначе. Но Деникин лишь обещал, что судьбу земли решит Учредительное собрание после войны. Опять же не хотел ссориться с собственными офицерами.

Основу белой армии составляли родовитые офицеры, многие были землевладельцами и не желали отказываться от своего имущества. А советская власть щедро обещала оставить крестьянам всю землю, которую они захватили.

«Одни бьются за призрак прошлого, — писал выдающийся русский писатель Владимир Владимирович Набоков о Гражданской войне, — другие за призрак будущего». Белая армия представляла прошлое страны, и далеко не всем хотелось вернуться в прошлое.

Красная армия на три четверти состояла из крестьян, рабочих и казаков. В белой армии крестьяне составляли те же три четверти. Иногда крестьяне по нескольку раз перебегали из одного войска в другое. Они долго и мучительно пытались понять, с кем им лучше, чьи лозунги привлекательнее. И пришли к выводу, что возвращение помещиков хуже, чем продотряды.

Желание выжить и нежелание сражаться — вот что двигало многими. Мобилизованные — что белыми, что красными — искали любой возможности сбежать. Бывало, по нескольку раз переходили из армии в армию, бежали в лес или переходили под знамена знакомого командира.

Обеспечивали солдат плохо, поэтому они занимались грабежами. Участвовали в быстро вспыхивавших, беспорядочных, суматошных восстаниях.

31 мая 1919 года Совет обороны по предложению Ленина принял постановление о мобилизации: «Мобилизованные отвечают по круговой поруке друг за друга, и их семьи считаются заложниками в случае перехода на сторону неприятеля, или дезертирства, или невыполнения заданий».

Тем не менее за полтора года насчитали 3,4 миллиона случаев дезертирства из Красной армии. При облавах нашли около миллиона, 5934 злостных дезертира отправили в тюрьму, 612 беглецов революционные военные трибуналы приговорили к расстрелу.

Проиграв войну, белые генералы в эмиграции называли множество причин своего поражения.

Забывали еще одну, личную: Белое движение не выдвинуло фигур уровня Ленина и Троцкого.

Один из современных историков даже предложил задуматься над тем, каким был бы исход Гражданской войны, если бы Ленин и Троцкий с их железной волей, энергией, целеустремленностью и верой в свою правоту воевали на другой стороне?

Деникин растянул фланги своей армии, распылил силы. Сравнительно небольшие по численности белые части захватили большие территории, удержать которые не смогли. А Красная армия, отбив наступление адмирала Колчака на востоке и заставив его отступить вглубь Сибири, обрела свободу действий и могла сосредоточить крупные силы на своем Южном фронте.

Надежда белых офицеров, что они легко справятся с бунтовщиками, потому что в их распоряжении все та же мощная русская армия, — оказалась иллюзией. Офицерский корпус Деникина не понимал происходящего в стране, Гражданская — это была другая война, не та, к которой они привыкли.

Антон Иванович недооценил советских полководцев, которые быстро учились воевать и осенью 1919 года перешли в контрнаступление. Белые войска остановились, а потом стали отходить, не выдерживая напора противника.

Белые генералы Туркул и Скоблин дружили. Уже в эмиграции Антон Васильевич вспоминал общий бой, который показал силу красных:

«Большевики переправились через Днепр у Знаменки и повели упорные атаки на корниловцев. Весь день корниловцы, застигнутые наступлением, одним полком отбивали все более ярые атаки. На другой день большевикам удалось переправиться подавляющими силами, в бой у Знаменки втянулась вся Корниловская дивизия… В терзающем огне, в неутихающих атаках корниловцы потеряли более двух третей бойцов. На другой день боя был ранен начальник Корниловской дивизии Скоблин. Тогда только подошла запоздавшая Марковская дивизия.

За два дня боев у Знаменки корниловцы понесли такие страшные потери, что состав Корниловской дивизии уже не превышал восьмисот штыков. Грудь всей белой армии была на Днепре разбита. По приказу командования 1-й корпус стал отходить на юг. Это был уже не маневр — это отступление в неизвестное. Как будто бы что-то содрогнулось во всех нас. Белая армия была потрясена».

Невыносимая жестокость войны

Когда фильм «Оптимистическая трагедия» вышел на экраны в 1963 году, его увидела, по-моему, вся страна. Это точно был фильм года. И много лет он не сходил с экрана. Я смотрел его мальчишкой. В фильме — неподдельная страсть, красивая и темпераментная женщина, которая будоражит мужское воображение… В фильме герои должны сделать выбор, и ты им сопереживаешь. Это фильм о смерти: герои гибнут в бою. Большая редкость для советского кинематографа, где положительным героям умирать не полагалось. И само название — «Оптимистическая трагедия». Кажется, это единственный текст в советской литературе, обозначенный как трагедия.

Фильм поставили по пьесе Всеволода Витальевича Вишневского, одного из самых известных советских драматургов. Название, кстати, придумал не он, а актриса, которой предстояло на сцене сыграть главную роль — роль комиссара.

Молодой Вишневский принес пьесу в Камерный театр, художественным руководителем которого был выдающийся режиссер Александр Яковлевич Таиров. И комиссара блистательно играла ведущая актриса Камерного театра Аписа Георгиевна Коонен, будущая народная артистка РСФСР. Она училась у Константина Сергеевича Станиславского. А когда встретила Таирова и полюбила его, то перешла к нему в Камерный и играла там главные роли, пока после войны, в 1949 году, театр не закрыли. И тогда они оба, Коонен и Таиров, остались без работы.

Театр обладает замечательным свойством — скрывать многие недостатки пьес. Он подпирает шаткие устои драматургического сооружения, заполняет пустоты и провалы искусством актеров.

Театр исправляет не только технологические дефекты пьес, но и наполняет безжизненные авторские схемы живой тканью, плотью и кровью реальности.

Всякий, кто читал опубликованный первоначально текст «Оптимистической трагедии», имел полное право усомниться, что из пьесы получится хороший спектакль. Получился! В огромной степени благодаря театру. Неистовый Вишневский конечно же говорил потом, что он сам переделывал пьесу. Верно. Но переделывал по указанию театра. Раз автор счел возможным напечатать текст пьесы, значит, считал его законченным…

Пьеса дорабатывалась в содружестве с Камерным театром. Премьера состоялась 18 декабря 1933 года. А потом пьеса была в репертуаре почти всех советских театров — десятилетиями.

Немного, я полагаю, осталось тех, кто видел Алису Коонен на сцене Камерного театра, а в фильме роль комиссара, которому партия поручила руководить экипажем корабля, состоявшего из анархистов, хорошо сыграла народная артистка России Маргарита Владимировна Володина.

Это самая удачная ее работа в кино. Зрители оценили ее в известной сцене, когда моряки пытаются изнасиловать комиссара, а она стреляет в одного из них и произносит фразу, которую вслед за ней повторяла вся страна:

— Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?

Вишневский создал образ загадочный. Оставив большое поле для режиссерской и актерской фантазии. Страстность и женственность странно сочетаются в этом образе.

Певец пролетарской революции Всеволод Витальевич Вишневский происходил из дворянской семьи. Бросил гимназию и ушел на фронт, в Первую мировую был награжден Георгиевским крестом. Потом воевал в Гражданскую. Служил на Волжской флотилии, на знаменитом пароходе «Ваня-коммунист». Там познакомился с очень яркими людьми, образы которых конечно же возникают в его драматургии.

На пароходе «Ваня-коммунист» плавал комиссар Волжской флотилии Николай Григорьевич Маркин, талантливый самоучка и очень храбрый человек. До революции он был матросом-электротехником на Балтийском флоте. Вырос в бедной семье, не учился, рано начал работать, пристрастился к чтению нелегальной литературы и примкнул к большевикам. Он был страстным поклонником Льва Давидовича Троцкого. Одним из многих. Троцкий, создатель Красной армии, был особенно популярен среди военных моряков. Недаром у комсомольского поэта Александра Ильича Безыменского есть эти строчки:

Я грудь распахну по-матросски… И крикну: «Да здравствует Троцкий!»

Революционный матрос Николай Маркин стал помощником Троцкого еще в Наркомате по иностранным делам. Навел в наркомате большевистский порядок. Историки должны быть ему благодарны. Именно Маркин собрал и издал тогда шесть сборников документов царского министерства иностранных дел.

Когда началась Гражданская война, Николай Маркин ушел на фронт, воевал в составе Волжской флотилии — сражался с белогвардейскими кораблями. 1 октября 1918 года пароход «Ваня-коммунист», на котором находился Маркин, попал под огонь белой артиллерии и затонул.

В этом походе флотилии участвовала уже упоминавшаяся в этой книге писательница Лариса Рейснер, первая жена еще одного видного революционера — командующего флотилией Федора Раскольникова. Она написала стихотворение «Реквием» в память комиссара Волжской военной флотилии Николая Маркина:

Наверх, наверх, окоченевший Маркин! Срывайте лед с кровоточащих ран.

Возможно, именно Лариса Рейснер вдохновила Всеволода Вишневского, и с нее он писал образ женщины-комиссара в «Оптимистической трагедии». Лариса Рейснер умерла совсем молодой от тифа. Журнал «Красная новь» посвятил ей эпитафию: «Ей нужно было жить и нужно было помереть где-нибудь в степи, в море, в горах, с крепко стиснутой винтовкой или маузером в руках, ибо она отличалась духом искательства, неугомонной подвижности, смелости, жадности к жизни и крепкой воли».

После Гражданской войны Вишневский засел за письменный стол. В тридцатые написал пьесы, которые сделали его знаменитым: «Мы из Кронштадта», «Последний решительный», «Оптимистическая трагедия». В знак почтения к Вишневскому на просмотр пьесы «Последний решительный» в театр Всеволода Эмильевича Мейерхольда приехал нарком по военным и морским делам Клемент Ефремович Ворошилов. И даже председательствовал на обсуждении пьесы.

Неистовый Всеволод Витальевич был сторонником агитационного театра и жаждал прямого эмоционального воздействия на зрителя. Критики ставили Вишневскому в упрек слабость литературного текста. Но это искупалось театральным чутьем. Он предпочитал сотрудничать с такими непревзойденными мастерами сцены, как Александр Таиров и Всеволод Мейерхольд, настойчиво искавшими новые средства воздействия на зрителя.

Всю Великую Отечественную он провел в Ленинграде, блокада его не испугала. Руководил группой писателей при политуправлении Балтийского флота, редактировал журнал «Знамя». Он был человек очень мужественный, решительный, самоуверенный. Со своими представлениями о жизни и литературе. С одной стороны, был беззаветно предан начальству. С другой — отличал хорошую литературу от плохой. Не любил халтурщиков и циничных приспособленцев.

В его дневнике есть такая запись:

«Сергей Михалков излагает мне свое жизненное кредо: „Надо знать, что там понравится, наверху“».

«Ну, — иронически замечает Вишневский, — здравствуй, племя молодое…»

Всеволод Вишневский умер рано — в пятьдесят лет. Последнее, что написал, — пьеса «Незабываемый 1919-й». О Сталине в Гражданскую войну. Хотел порадовать вождя. И порадовал. Вождь отблагодарил автора Сталинской премией I степени. На этом история пьесы и закончилась.

А талантливая «Оптимистическая трагедия» осталась и на сцене, и в кино, и в нашем духовном пространстве. Фильм сняли в хрущевское время, когда реальная жизнь появляется на экране. «Я правды ищу», — с надломом в голосе говорит герой молодого Вячеслава Васильевича Тихонова, чья актерская слава еще впереди. Поди найди ее в пламени Гражданской войны! Сто лет, как ищем правду! И все не можем отыскать…

Нам даже трудно представить себе, какой бедой стала для России Гражданская война. Не одичать было невероятно трудно. Пережившие Гражданскую оставили множество свидетельств, рисующих картину российской жизни тех лет, в которой смерть и убийство не казались чем-то невероятным:

«Трамваи не ходят; газет нет; электричество не горит; в животе пусто, а в голове и на душе какая-то серая слякоть… Спасительный картофель все дорожает, а сам он мерзлый, тяжелый, да земли на нем. Всюду надписи „просят не оскорблять швейцаров и курьеров предложением чаевых“, но берут так же, как и прежде».

«Когда мы прибыли в Петроград, город уже голодал. Вместо мяса, молока и белого хлеба деревни мы перешли на селедки, воблу и черный хлеб, наполовину смешанный с овсом. Позднее лепешки из очистков картошки, запеканка из тех же очистков с примешанной кофейной гущей, овсяный хлеб с примесью муки только для скрепления, дохлая конина для супа. Есть пшенную кашу было высшей степенью блаженства».

«Карточки на топливо у нас были, но не было топлива. Водоснабжение Петрограда было расстроено, и вода заражена тифом и другими возбудителями опасных болезней. Нельзя было выпить и капли некипяченой воды. Самым ценным подарком в 1919 году стали дрова. В сильные холода в размороженных домах полопались все трубы, не работали сливные бачки в туалетах и краны. Умыться практически невозможно. Прачечные, как буржуазный институт, исчезли. Мыло полагалось по продуктовым карточкам, но никогда не выдавалось. Тяжелее всего было выносить темноту. Электричество включалось вечерами на два-три часа, а часто света не было вовсе».

«Мы понимали, что все идет прахом и цепляться за вещи незачем, надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми, не умереть с голоду, не замерзнуть… В голове никаких мыслей и никаких желаний, кроме мучительных дум о том, что еще продать и как и где достать хоть немного хлеба, сахара или масла… Не было ни конного, ни трамвайного движения (лошади все были съедены), улицы не чистились, снег не сгребался, по улицам плелись измученные, сгорбившиеся люди. И как горькая насмешка на каждом шагу огромные плакаты: „Мы превратим весь мир в цветущий сад“».

Советская власть ввела так называемый трудовой паек, идея которого — нетрудящимся есть не давать. Для женщин ввели трудовую повинность — с восемнадцати до пятидесяти лет. Женщин отправляли на расчистку железнодорожных путей. Колка дров, топка печек, таскание мешков, попытки раздобыть какую-то еду преждевременно состарили это поколение. Исключая тех, кто прилип к новой власти.

«Все, в ком была душа, ходят, как мертвецы. Мы не возмущаемся, не сострадаем, не негодуем, не ожидаем. Ничему не удивляемся. Встречаясь, мы смотрим друг на друга сонными глазами и мало говорим. Душа в той стадии голода (да и тело), когда уже нет острого мученья, а наступает период сонливости. Не все ли равно, отчего мы сделались такими? И оттого, что выболела, высохла душа, и оттого что иссохло тело, исчез фосфор из организма, обескровлен мозг, исхрупли торчащие кости».

«Обсуждали вопрос, что будет. Единогласно решили, что постепенно должно замереть все, умереть от голода и холода города, стать железные дороги, а в деревнях будут жить гориллоподобные троглодиты, кое-как, по образу первобытных людей каменного века, обрабатывая пашню и тем питаясь. Наносная русская культурность должна погибнуть, ибо „народ“, во имя которого „интеллигенция“, или, вернее, полуинтеллигенция, принесла в жертву все, что было в России лучшего, не нуждается ни в чем, кроме самого грубого удовлетворения своих первобытных инстинктов».

Невероятное озлобление и презрение к человеческой жизни, воспитанные затянувшейся Первой мировой войной, умножились на полную безнаказанность, рожденную революцией. Если во враги зачисляли целые социальные классы и группы, то это неминуемо приводило к беззаконию. Буржуи, офицеры, помещики… Для расстрела было достаточно анкетных данных.

По телефонным и адресным книгам составлялись списки капиталистов, бывших царских сановников и генералов, после чего всех арестовывали, а то и ставили к стенке.

«Смертные приговоры сыпались пачками, часто расстреливались совершенно невинные, старики, старухи, дети, — докладывал в Москву представитель ВЦИК из станицы Урюпинской Хоперского округа. — Достаточно было ненормальному в психическом отношении председателю ревтрибунала заявить, что ему подсудимый известен как контрреволюционер, чтобы трибунал приговаривал человека к расстрелу… Расстрелы проводились на глазах у всей станицы, по 30–40 человек сразу, причем осужденных с издевательствами, гиканьем, криками вели к месту расстрела».

В начале 1919 года Сталин подписал приказ «К войскам, обороняющим Петроград»:

«Семьи всех перешедших на сторону белых немедленно будут арестовываться. Все имущество изменников конфисковывается. Изменникам пощады не будет. По всей Республике отдал приказ расстреливать их на месте. Семейства всех командиров, изменивших делу рабочих и крестьян, берутся в качестве заложников. Белых надо истребить всех до единого. Без этого мира не будет».

Кадет Борис Арсеньевич Павлов вступил добровольцем в белую армию. Подростком на Кубани видел, как хоронили истребленный красноармейцами белый батальон:

«Трупы были догола раздеты. Кто-то позарился на синие бриджи, на хорошие сапоги. Среди убитых были и такие, которые сначала были ранены, а позднее кем- то добиты. Но и этого мало: кто-то издевался над ними, кто-то мучил раненых. У многих были выколоты глаза, на плечах вырезаны погоны, на груди звезды».

Справедливости ради необходимо заметить, что в Гражданскую войну террор вовсе не был привилегией советской власти.

«Из далеких сел, — писал генерал Деникин, — приходили депутации, прося спасти их от „душегубов“, привозили связанными своих большевиков, членов Советов — и преступных, и, может быть, невинных — „на суд и расправу“. Суд бывал краток, расправа жестока. А наутро отряд уходил дальше, оставляя за собой разворошенный муравейник, кипящие страсти и затаенную месть».

«Таких гнусных, утонченных, до мозга костей развращенных мерзавцев, как эти белогвардейцы, я еще не видел, — вспоминал врач, присутствовавший при вступлении белых войск в небольшое селение. — Почти все они были „интеллигенты“ — один из них сразу же стал наигрывать на рояле Бетховена. Затем они начали грабить, но главным их увлечением было изнасилование девушек и девочек-подростков».

«В одной хате за руки подвесили „комиссара“, — вспоминал депутат Думы Василий Шульгин. — Под ним разложили костер. И медленно жарили человека… А кругом пьяная банда „монархистов“ выла „Боже, царя храни“. Если они есть еще на свете, если рука Немезиды не поразила их достойной их смертью, пусть совершится над ними страшное проклятие, которое мы творим им и таким, как они, — растлителям белой армии… предателям белой армии… убийцам белой мечты».

Алексей Васильевич Пешехонов, один из основателей партии народных социалистов, а летом 1917 года министр продовольствия Временного правительства, писал о том, что происходило под властью генерала Деникина:

«Или вы не замечаете крови на этой власти? Если у большевиков имеются чрезвычайки, то у Деникина ведь была контрразведка, а по существу — не то же ли самое? О, конечно, большевики побили рекорд и количеством жестокостей превзошли деникинцев. Но кое в чем и деникинцы перещеголяли большевиков».

Масштабы террора в Гражданскую войну трудно установить. Своими подвигами все хвастались, но расстрельно-вешательной статистики не вели. Однако же разница между тем, что творилось при белых и при красных, конечно, была — в масштабе террора и в отношении к нему.

Советская власть декларировала уничтожение врагов как государственную политику.

Красный террор стал обезличенным способом уничтожения, когда брали заложников — из враждебных классов — и, если что-то случалось, их расстреливали. Вот в чем было новаторство большевиков: обезличенное уничтожение целых социальных групп и классов. Белый террор был скорее самодеятельностью отдельных военачальников.

«Принесли раненого офицера, он был тяжело ранен в живот и умирал, — вспоминал офицер белой армии. — Оставаться в комнате мне было неприятно, и я вышел на крыльцо. Мне почему-то стало весело, и я улыбнулся; вероятно, от сознания своей самостоятельности: один и на фронте.

Помню, что ни убитых, ни раненых мне не было тогда жалко. Несколько раз приходилось мне видеть расстрелы и самому принимать в них участие. С большим любопытством и без малейшей жалости я стрелял в осужденного».

Невиданная жестокость. В декабре 1917 года украинские большевики перебрались в Харьков.

Старший брат Георгия Леонидовича Пятакова, который руководил первым советским правительством на Украине, Леонид не успел покинуть Киев. Рассказывают, что его схватила группа офицеров. Тело Леонида Пятакова обнаружили в январе 1918 года, когда советские войска вошли в Киев. Судя по всему, он принял мученическую смерть.

«На месте сердца, — писал Георгий Пятаков об убитом брате, — была глубокая воронка, просверленная, очевидно, шашкой, а руки были совершенно изрезаны; как объясняли врачи, ему, живому, высверливали сердце, и он конвульсивно хватался за клинок сверлящей шашки».

Невероятное всеобщее, тотальное насилие не прошло бесследно. Гражданская война привела к своего рода массовому помешательству. И люди не в состоянии были отличить немыслимую реальность от безумного вымысла.

Мальчик, покинувший Россию вместе с белыми, уверенно рассказывал:

«Мы бежали из Новочеркасска, так как в городе начался голод, который дошел до чрезвычайных размеров: там ели человечье мясо, и часто бывали случаи, что на улицах устраивали капканы, в которых ловили людей и делали из них бифштексы и другие кушанья, которые продавались на базарах и рынках».

В начале 1919 года красные оставили город Кисловодск. Старший следователь городской ЧК Ксения Михайловна Ге осталась, потому что болела маленькая дочь. Ксению арестовала белогвардейская контрразведка, но ночью она бежала — в Ессентуки. Скрывалась в доме одного врача. Белые объявили награду за нее — пятьдесят тысяч. Врач польстился на деньги, и выдал ее.

«Хорошенькая женщина, из хорошей семьи, дочь генерала, она была подлинным чудовищем, — писала одна из белых газет. — По ее ордерам расстреляны десятки людей. Суд приговорил ее к повешению. Ксения умерла очень мужественно, до последней минуты не теряла самообладания. Уже стоя под виселицей, воздвигнутой на базаре (казнили ее публично, при большом скоплении народа), сказала конвоирующему ее офицеру:

— Я счастлива умереть за мою правду. Вы ее не знаете, у вас есть своя, другая правда, но верьте: моя победит вашу.

Повесили ее попросту, без белого мешка, в своем платье, очень шикарном, синего шелка, в лаковых великолепных ботинках. Когда Ксению сняли с виселицы, разыгралась отвратительная сцена: толпа, как сумасшедшая, ринулась добывать кусок веревки, которая, вероятно, должна принести особую удачу».

Гражданская война — хаос неуправляемых страстей. Горючим материалом для этого всероссийского пожара стали солдаты, хлынувшие с развалившихся фронтов Первой мировой и не желавшие никому подчиняться.

Первая мировая разрушала не только тела, но и нервную систему. Бесконечные артиллерийские бомбардировки, взрывы бомб, мин и гранат, повседневная гибель товарищей, картины тяжелых ранений, оторванных рук и ног, крови и гноя разрушали психику солдат и офицеров. Это стало результатом новой, индустриальной системы войны, когда огромные армии, засев в траншее, методично уничтожали друг друга. Сотни тысяч фронтовиков становились инвалидами, не потеряв ни единой капли крови. И больными их не считали, в тыл их не отправляли, оружия не лишали.

Искалеченные Первой мировой люди, лишенные нравственных ориентиров, а то и вовсе превратившиеся в садистов, вернувшись домой, не хотели возвращаться к тяжкому крестьянскому труду. Боевые действия открывали возможность грабить. Особенно хорошо было наступать. Ни красные, ни белые командиры не могли удержать своих солдат от убийств, грабежей и погромов. Да часто и не пытались, потому что подчиненные могли и взбунтоваться.

Винтовка рождала власть и приносила материальные блага. Принцип самоснабжения открывал широкие возможности для наживы.

Вот свидетельства белогвардейцев:

«Не было войсковой части, которая не имела бы своего жизнерадостного эшелона, переполненного всякою добычей. Эшелоны эти были вооружены до зубов и охранялись (даже от малейшей попытки контроля со стороны властей) специальными нарядами с пулеметами».

«Я довольно хорошо запомнил рейд генерала Мамонтова, население встречало нас колокольным звоном, с иконами, а во время отступления провожало выстрелами в спину.

Причиной тому были ужаснейшие грабежи, в которых особенно отличались солдаты генерала Шкуро… Жестокость в то время у меня и у других начала сильно развиваться; мы бывали очень довольны, когда расстреливали совдеп на станции Попасная, когда казаки громили евреев на станции Енакиево».

«Вступление Добровольческой армии в города и деревни встречалось колокольным звоном, со слезами на глазах, целовали стремена всадников, а по прошествии каких-нибудь двух недель так же ненавидели добровольцев, как и большевиков. Многие офицеры Добровольческой армии по своей беспринципности, разнузданности и жестокости мало чем отличались от красных».

Несмотря на присутствие в Екатеринодаре Ставки Верховного командования, вспоминал генерал Петр Врангель, офицеры устраивали пьянки со стрельбой, битьем окон и посуды.

«Особенно непозволительно вел себя полковник Шкуро, — возмущался генерал Врангель. — Он привел с собой в Екатеринодар дивизион своих партизан. В волчьих папахах с волчьими хвостами на бунчуках партизаны полковника Шкуро представляли собой не воинскую часть, а типичную вольницу Стеньки Разина. Ночью после попойки Шкуро со своими „волками“ несся по улицам города с песнями, гиком и выстрелами. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Одна из таких попоек закончилась трагично. Офицер-конвоец застрелил офицера Татарского дивизиона».

Деникин не сумел это остановить. Он лишь бессильно возмущался:

«Каждый день — картины хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил.

Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи.

Помощи в этом деле ниоткуда не жду.

В бессильной злобе обещал каторгу и повешенье. Но не могу же я сам, один ловить и вешать мародеров фронта и тыла».

Генерал Врангель в отличие от Деникина публично вешал грабителей. «Я, — вспоминал Петр Николаевич, — не останавливаясь перед жестокими мерами, подавил безобразие в самом корне».

Грабежи процветали в армии генерала Владимира Май- Маевского, который, к примеру, отдал взятый им Харьков своим войскам на разграбление. В отличие от благообразного киногенерала реальный Май-Маевский, опытный и умелый военачальник, был тяжелым алкоголиком.

«Командующий армией генерал Май-Маевский, — вспоминал командир одного из полков, — принял меня в своем вагоне. Несмотря на ранний час (было около шести часов утра), на столе стояла почти пустая бутылка вина. Во время доклада Май-Маевский прикончил и остатки.

Вначале командующий слушал меня внимательно и задавал вопросы, свидетельствовавшие, что его голова работает хорошо. Через полчаса под влиянием вина и жары он стал все более и более сдавать. Видя бутылку пустой, адъютант генерала порывался заменить ее новой, однако генерал, по-видимому, несколько меня стеснялся и выпроваживал своего адъютанта небрежным движением руки…

После доклада был обход позиций ближайшего батальона. Генерал Май-Маевский запыхался, прихрамывал и явно изнемогал. Неумеренное потребление алкоголя приносило свои результаты.

Командующий вернулся в свой вагон совсем измученным. Он грузно опустился на стул и стал жадно пить вино, принесенное адъютантом».

Адъютант генерала Май-Маевского — это штабс-капитан Павел Макаров, как считается, прототип героя фильма «Адъютант его превосходительства», блистательно сыгранного Юрием Мефодьевичем Соломиным.

В конце концов Деникин освободил Май-Маевского от командования. Врангель навестил опального генерала в Севастополе.

— На войне, — внушал Май-Маевский Врангелю, — для достижения успеха должно использовать все. Не только положительные, но и отрицательные побуждения подчиненных.

Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они воевать не станут.

Врангель возмутился:

— Ваше превосходительство, какая же разница будет между нами и большевиками?

Май-Маевский быстро нашелся:

— Ну вот большевики и побеждают…

В результате войны и революции офицерство находилось в состоянии сильнейшего психологического стресса. Поэтому многие так страстно ненавидели большевиков. С одной стороны, большевики, а с другой — воинственно настроенное офицерство навязали стране Гражданскую войну. Ни те, ни другие не желали успокоения и замирения. Напротив, поднимали градус противостояния. Переговоры, компромиссы, взаимовыгодные договоренности — все это даже не обсуждалось. Уничтожить врага под корень!

Озлобление и ожесточение людей сделали войну особенно кровавой. Не надо было приказывать убивать. Убивали по собственному желанию.

В начале 1919 года армия Деникина наступала, громя Красную армию.

«Освобожденный от красного ига Терек подымался, — вспоминал Врангель. — Шли в праздничных нарядах статные, красивые казачки. На околице станицы мы встретили человек пять казачат с винтовками. Я разговорился с ними:

— Куда идете, хлопцы?

— Большевиков бить. Тут много их по камышу попряталось, як их армия бежала. Я вчерась семерых убил, — в сознании совершенного подвига заявил один из хлопцев, казачонок лет двенадцати в бешмете и огромной лохматой шапке.

Никогда за все время междоусобной брани передо мной не вставал так ярко весь ужас братоубийственной войны».

Спасения от жестокости искали в выпивке, в наркотиках.

Один из дроздовцев вспоминал, как после боя пленных красноармейцев подвели к тачанке командира дивизии генерала Антона Туркула.

— Коммунисты? — спросил генерал, свесив с тачанки одну ногу.

Не поднимая головы, пленные что-то ответили.

Туркул зевнул и распорядился расстрельной команде:

— Веди!

Развернул на коленях карту и зевнул. И опять подвели пленного, уже босого, в рваной ватной кацавейке и без фуражки… Туркул что-то спросил.

— Могилиным меня звать, — и, встряхнув кудрями, пленный чему-то улыбнулся.

В ответ на улыбку пленного Туркул засмеялся тоже.

— Могилин? В могилу Могилина! — засмеялся он, уже захлебываясь хохотом.

Пленного увели на расстрел.

Комитет членов Учредительного собрания в Самаре намеревался ставить на руководящие посты исключительно людей демократических убеждений. Хотели доказать, что можно управлять страной небольшевистскими методами. Но это не удавалось.

«Власть Комитета членов Учредительного собрания, — вспоминал его председатель Владимир Казимирович Вольский, — была твердой, жестокой и страшной. Это диктовалось обстоятельствами Гражданской войны. Взяв власть в таких условиях, мы обязаны были действовать, а не бояться крови. И на нас много крови».

Председатель Комуча принадлежал к партии эсеров. Вольский и его единомышленники принципиально возражали против методов ЧК. И что же? «В тяжелой борьбе за демократию, — продолжал Вольский, — мы не смогли этого избежать, нам пришлось создать государственную службу охраны — контрразведку, получилась та же ЧК, если не хуже».

Наверное, Владимир Вольский был слишком критичен к себе. Достичь уровня чекистов самарским демократам не удалось. Но все политические силы в Гражданскую войну срывались в беззаконие.

На севере России высадились британские войска. Под их зонтиком 2 августа 1918 года в Архангельске сформировалось Верховное управление Северной области. Его возглавил уважаемый человек — Николай Васильевич Чайковский, народник, эсер, депутат Учредительного собрания. И что же? Уже когда они все оказались в эмиграции, бывший министр внутренних дел в правительстве Чайковского писал Николаю Васильевичу:

«Вспомните, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были противниками казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома на фронтах (например, на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было…

Вспомните тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, основанную союзниками, где содержались „военнопленные“, то есть все, кто подозревался союзной военной властью в сочувствии большевикам. Что там творилось? Тридцать процентов смертей арестованных за пять месяцев от цинги и тифа, держали арестованных впроголодь, избиения, холодный карцер в погребе и мерзлой земле».

Максим Горький писал, что в Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда — вниз головой — пленных красноармейцев, оставляя их ноги — до колен — на поверхности. Потом засыпали яму землей и с интересом следили по судорогам ног, кто из их жертв окажется выносливее, живучее, кто задохнется позднее других.

Почему российское общество проявило такой радикализм, такую жестокость? Потому, что не сложилось ни привычки, ни традиции искать решения ненасильственными методами? И все ухватились за предложенную большевиками возможность ликвидировать несправедливость собственными руками?

Большевики открыто оправдывали террор. Насилие со стороны красных, казалось, несет в себе какой-то смысл. Кто-то даже уверился, что оно необходимо для возрождения России. А цели и мотивы белых были не слишком понятны России. И белый террор не встречал поддержки.

Белые диктаторы не смогли одолеть более сильную диктатуру.

Реальная история Гражданской войны помогает понять, с каким багажом вернулись домой вчерашние солдаты. Какие нравы привнесли в мирную жизнь. Какие методы решения споров и противоречий считали правильными. И как мало ценили человеческую жизнь.

Точно можно сказать одно: напрасно искать в братоубийственной войне героев. Если на то пошло, в Гражданскую героями были не те, кто уничтожал врага, а те немногие, кто пытался остановить побоище, кто спасал людей… Но памятники все равно ставят человеку с ружьем.

Раньше только лишь в красноармейской форме, а теперь и в разномастных мундирах белой армии.

Буденный и Первая конная

13 декабря 1925 года писатель Михаил Афанасьевич Булгаков записал в дневнике:

«Слышал, что умерла жена Буденного. Потом слух, что самоубийство, а потом, оказывается, он ее убил. Он влюбился, она ему мешала. Рассказывают — она угрожала ему, что выступит с разоблачениями его жестокости с солдатами в царское время, когда он был вахмистром.

Буденный остается совершенно безнаказанным».

Обстоятельства смерти первой жены маршала Буденного породили массу слухов. Семен Михайлович и Надежда поженились в 1903 году. Она служила вместе с ним в Первой конной, заведовала снабжением армии. По словам дочери Буденного от третьего брака, «пистолет мужа, который она взяла в руки, оказался снятым с предохранителя». Удивительная небрежность для женщины, которая хорошо знала, что такое оружие. Но таких странных историй немало в биографии легендарного маршала.

Вдовцом он пробыл недолго. Со своей второй женой познакомился в Кисловодске. Ольга Стефановна Михайлова была певицей. Выступала в Большом театре. Они прожили вместе тринадцать лет. В 1937 году жену Буденного посадили. Маршал не пытался выручать любимую женщину из беды и не обиделся на Сталина, санкционировавшего ее арест, а сразу же вновь женился — на молоденькой родственнице своей жены.

Сам Буденный остался на свободе, хотя в Главном управлении государственной безопасности НКВД из арестованных выбивали показания и на знаменитого маршала. Но Семен Михайлович когда-то понравился Сталину, и эта симпатия сохранилась у вождя на всю жизнь. Может быть, потому что Буденный занимался лошадьми и никогда не лез в политику. Семен Михайлович, рубака и лихой наездник, был замечен большей частью в любовном ухаживании за своим ежиком на голове и за жесткими усами а-ля кайзер Вильгельм.

Никого не оделяли такой громкой славой, как командующего Первой конной армией.

Поскольку почти вся история Гражданской войны связана с именем Троцкого, что подлежало забвению, то Первая конная оказалась чуть ли не единственным разрешенным сюжетом для писателей, поэтов-песенников и кинематографистов. Хотя в годы Гражданской у Первой конной была весьма сомнительная репутация. Но на это закрывали глаза.

В Гражданскую войну Красная армия фактически вошла без конницы. Кавалерию невозможно создать в короткий срок. Для этого требуются подготовленные наездники и обученные лошади. В командный состав кавалерии входили либо отпрыски дворянских семей, либо выходцы из Донской области, с Кубани — словом, из мест, где живут прирожденные наездники. И после революции офицеры-кавалеристы почти все оказались на стороне белой армии. Кавалерийские формирования белых — кубанская конница Шкуро, конница генерала Улагая, конная группа Врангеля — легко прорывали линию фронта и губительным смерчем прокатывались по тылам Красной армии.

«Перевес конницы в первую эпоху борьбы, — писал председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий, — сослужил Деникину большую службу и дал возможность нанести нам ряд тяжелых ударов… В маневренной войне кавалерия играла огромную, в некоторых случаях решающую роль».

Поэтому конники, перешедшие на сторону красных, оказались на вес золота. Среди них особенно популярны были Филипп Миронов и Борис Думенко.

Филипп Кузьмич Миронов, признанный вождь казачества, был самородком, талантливым военачальником. Он не признавал власти комиссаров, возражал против расказачивания.

Кончилось это мятежом. Троцкий приказал подавить мятеж, но не трогать Миронова.

Председатель Реввоенсовета Республики ценил Миронова.

Сохранился выданный Троцким мандат от 14 марта 1919 года:

«Тов. Миронов — заслуженный боевой командир, оказавший Советской Республике огромные услуги на Донском фронте. По моему вызову он прибыл сюда и хочет воспользоваться случаем для того, чтобы приобрести для своей обобранной и вконец износившейся семьи некоторое количество мануфактуры. Очень прошу соответственные учреждения оказать ему всяческое содействие в этом направлении».

Когда Миронов восстал против притеснения казаков, его арестовал Буденный, тогда еще командир конного корпуса 10-й армии. Воспользовался этим поводом, чтобы уничтожить опасного конкурента.

Столкнулись два человека, между которыми не было ничего общего. Филипп Миронов был скромным человеком, со своими принципами и убеждениями. Он действительно готов был жизнь положить за обездоленных казаков и крестьян. Не позволял своим частям заниматься грабежами. И этим Филипп Кузьмич отличался от Буденного, циника и гуляки. Семен Михайлович мечтал завести конный завод. Не получилось — стал воевать.

Буденный подписал приказ:

«Миронова, объявленного Советским правительством вне закона, расстрелять».

Тут, как говорится в мемуарах самого Буденного, ночью приехал Троцкий:

— Принимаемые вами репрессии в отношении Миронова неправильны. Ваш приказ я отменяю и предлагаю: Миронова и остальных под конвоем отправить по железной дороге в Москву в распоряжение Реввоенсовета Республики.

Троцкий считал необходимым использовать Миронова для завоевания симпатий казачества.

10 октября 1919 года Троцкий предложил:

«Я ставлю в Политбюро ЦЕКА на обсуждение вопрос об изменении политики к донскому казачеству. Мы даем Дону, Кубани полную „автономию“, наши войска очищают Дон. Казаки целиком порывают с Деникиным».

Троцкий подписал приказ:

«Под страхом строжайшего наказания запрещаю расстрелы пленных рядовых казаков и неприятельских солдат. Близок час, когда трудовое казачество, расправившись со своими контрреволюционными офицерами, объединится под знаменем советской власти».

Председатель Реввоенсовета Республики высоко ценил отряды красного казачества во главе с Филиппом Кузьмичом Мироновым. Отправил ему приветственную телеграмму: «Вся Россия смотрит с ожиданием на Вас». Но Сталин был одним из главных противников сотрудничества с казаками. Писал Ленину, что казаки «не хотят вести решительную борьбу с казачьей контрреволюцией. Миронов намерен получить оружие и увести казачьи полки к генералу Краснову». Хотя именно Миронов сыграет важнейшую роль в разгроме Краснова.

Расказачивание как массовый террор против казаков и попытка растворить их среди переселенных из других районов России крестьян была политикой Донского бюро ЦК во главе с Сергеем Ивановичем Сырцовым, который так нравился Сталину. Вождь сделает его кандидатом в члены политбюро и главой правительства России. Потом, впрочем, расстреляет…

Председатель Реввоенсовета Республики поставил Миронова во главе Второй конной армии.

Но потом Миронова все равно уничтожили. И только 15 ноября 1960 года Военная коллегия Верховного суда реабилитировала Филиппа Кузьмича. Но до конца своей жизни Буденный не позволял сказать правды о Миронове, убийство которого открыло ему дорогу к славе и успеху.

Семена Буденного, который родился на Дону, взяли в армию в двадцать лет, в 1903 году. Он участвовал в войне с Японией, где в первый раз был ранен. После войны его отправили учиться в Петербургскую школу наездников при Высшей офицерской кавалерийской школе. Здесь готовили инструкторов по выездке верховых лошадей. Это занятие Буденному всегда нравилось.

В начале Первой мировой войны унтер-офицер Буденный — в 18-м Северском драгунском полку.

После революции Буденный, полный георгиевский кавалер, приехал на Дон.

Летом 1918 года был сформирован 1-й социалистический кавалерийский полк, командиром стал Думенко, помощником он взял Буденного.

Борис Мокеевич Думенко в царской армии был вахмистром. Одним из первых поддержал советскую власть. Осенью 1918 года Думенко принял под командование сводную кавалерийскую дивизию. 2 марта 1919 года приказом Реввоенсовета Республики его наградили орденом Красного Знамени за номером пять. Но Думенко свалил тиф. Командование дивизией он временно доверил своему помощнику Буденному.

Первым делом новый комдив отправил в штаб армии собственноручно написанное письмо (орфография сохранена):

«Прошу Вашего распоряжения дат мне машину легковую которую вручит тов. Новицкому который прибудет ко мне на фронт а в товарища Думенко отберите она ему совершенно не нужна».

На обороте Семен Михайлович приписал:

«Кроми того прошу Вас зделат мне палто на меху покрыт цвет хыке смерку снят на товарища Новицкого ибо теряю здоровье от того что Вам очевидно. пом начдив Буденный

Вери печати нет Буденный».

Утверждая, что Думенко машина больше не понадобится, Семен Михайлович как в воду смотрел. 25 мая 1919 года Думенко был тяжело ранен в бою у хутора Плетнева. Ему удалили три ребра и одно легкое. Пока он лежал на больничной койке, его дивизию отдали Буденному и на ее основе сформировали 1-й кавкорпус.

В сентябре, выздоровев, Думенко начал формировать 2-й сводный кавалерийский корпус. Но в ночь со 2 на 3 февраля 1920 года вблизи хутора Манычско-Балабинский, где находился полевой штаб корпуса, убили комиссара — Владимира Нестеровича Микеладзе.

Неизвестный всадил в него пулю из браунинга, а затем зарубил шашкой. Проезжавшие мимо двое красноармейцев из 1-го Кубанского полка имели возможность поймать убийцу, но предпочли поживиться. Как сказано в заключении чрезвычайной следственной комиссии, «они немедленно приступили к обычному для красноармейцев конного корпуса мародерству и сняли с убитого сапоги и револьвер».

Комиссия Реввоенсовета Кавказского фронта пришла к выводу, что убийцы сидят в штабе корпуса. Член Реввоенсовета фронта Ивар Тенисович Смилга и прежде считал Бориса Думенко недостаточно надежным:

«Я думал снять его с корпуса и отправить в тыл. После же бессмысленного убийства комиссара корпуса надо было кончить с Думенко раз и навсегда».

Думенко обвинили в подготовке мятежа. Буденный, Ворошилов и Щаденко дали против него показания. Они утверждали, что Думенко намеревался увести корпус к белым и только ждал подходящего момента. Буденный уверял, что Думенко призывал его выступить против советской власти. 11 мая 1920 года Думенко расстреляли.

Вот поэтому долгое время считалось, что не Думенко, а Буденный организовал первые отряды красной кавалерии, из которых формировались конные армии. И подвиги Миронова тоже достались Семену Михайловичу.

В книге Буденного «Пройденный путь» описывается, как Первая конная в ноябре 1920 года ворвалась в Крым. Семен Михайлович с удовольствием описывал, как они с Ворошиловым ехали по освобожденному их конниками Симферополю. Но архивные документы свидетельствуют о том, что первой в Крым ворвалась Вторая конная армия Миронова и она же освободила Симферополь. А Первая конная Буденного отстала на сутки и появилась в районе Симферополя, когда белые части уже эвакуировались с полуострова.

Военная коллегия Верховного суда отменила 27 августа 1964 года приговор в отношении Думенко и его соратников «за отсутствием в их действиях состава преступления». Взбешенный Буденный позвонил в главную военную прокуратуру:

— А не собираетесь ли вы и Врангеля реабилитировать?

— Нет, не собираемся, — спокойно ответил заместитель главного военного прокурора Борис Алексеевич Викторов.

— Ну смотрите, — с угрозой в голосе произнес маршал.

Троцкий придумал лозунг «Пролетарий, на коня!» и планомерно формировал красную конницу. 17 ноября 1919 года Реввоенсовет Республики рассмотрел предложение Южного фронта создать конную армию. Докладывал командующий фронтом Александр Ильич Егоров, Лев Давидович благословил создание Первой конной.

5 декабря в штаб Первой конной прибыли Егоров и Сталин, назначенный членом Военного совета Южного фронта. Встречали их Буденный и члены военного совета армии Ворошилов и Щаденко. Встретились люди, от которых многие годы будет зависеть судьба армии и страны.

Они и шли по жизни сплоченной группой, сметая соперников и поддерживая друг друга.

Ворошилов станет наркомом обороны, Буденный — первым заместителем наркома, Щаденко — заместителем наркома и начальником главного управления кадров, Егоров — заместителем наркома и начальником Генерального штаба Красной армии. Из пяти участников той встречи трое станут маршалами.

Командиры Первой конной присягнули на верность Сталину и встали на его сторону в борьбе с Троцким, которого и сами от души ненавидели. Сталин тут же решил вопрос о приеме Буденного в партию, написал ему рекомендацию и наградил золотым портсигаром. Сталин взял под свое покровительство Первую конную и командарма Буденного. Если бы не заступничество Сталина, судьба Семена Михайловича сложилась бы куда менее удачно.

Если у белых добровольческие части были лучшими и составили костяк вооруженных сил, то добровольцами в Красную армию часто вступали настоящие бандиты, для которых война стала источником обогащения. Превращение Красной армии в регулярную было для нее благом, бандитский элемент улетучился или был изъят. Впрочем, не во всех частях.

Семен Михайлович, любивший погулять, устраивал вечеринки прямо в штабе, куда вызывали оркестр и приводили женщин легкого поведения (см. «Вопросы истории», № 12/1994). Комиссарам, пытавшимся его урезонить, Буденный, хватаясь за маузер, кричал:

— Я уничтожил Шкуро, Мамонтова и Улагая. Ты будешь меня судить?

В феврале 1920 года один из руководителей ВЧК Ян Христофорович Петерс телеграфировал из Ростова Ленину и Троцкому:

«Армия Буденного разлагается с каждым днем: установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин, по слухам, были случаи убийства наиболее сознательных товарищей. Буденный перестает считаться с кем-либо. Бесчинства, творимые им на железной дороге, совершенно невероятны: непрерывные захваты топлива, паровозов, вагонов экстренных поездов, расхищение трофейного имущества. За каждой частью следует хвост вагонов, наполненных женщинами и награбленным имуществом».

Первой конной было приказано после взятия Ростова преследовать противника, чтобы не позволить белым уйти в Крым. Если бы приказ был выполнен, Гражданская война закончилась бы раньше. Но Первая конная, захватив Ростов, дальше не пошла.

Председателю ВЧК Дзержинскому Ян Петерс сообщал:

«Армия Буденного, вместо того чтобы преследовать бежавшего противника, начала заниматься грабежами, пьянством в Ростове. О погромах буденновцев местные товарищи рассказывают ужасы. Но это еще не так важно, как поведение самого Буденного — он ни с кем не может больше разговаривать и страдает манией величия».

Членом Реввоенсовета фронта сделали Серго Орджоникидзе. Он был человеком Сталина и к компании Буденного благоволил. 17 февраля 1920 года Орджоникидзе бодро доложил Ленину:

«Крики о разложении в смысле потери боеспособности неосновательны. Пьянство и грабежи у них старое явление».

Одной из дивизий в Первой конной командовал Александр Яковлевич Пархоменко. В Великую Отечественную о нем сняли фильм. Ленту «Александр Пархоменко» поставил один из самых талантливых советских режиссеров Леонид Давидович Луков, тот самый, который снял трогательную ленту «Два бойца» с Борисом Андреевым и Марком Бернесом.

Автор сценария — Всеволод Вячеславович Иванов. Всесоюзную славу ему принесла повесть, а затем и пьеса «Бронепоезд 14–69» о Гражданской войне. Его ценило начальство, при этом он оставался очень порядочным человеком.

Даже у такого ценимого начальством автора работа над сценарием фильма шла тяжело. Я читал дневники Всеволода Иванова. Октябрь 1939 года. В Европе уже полыхает Вторая мировая война. Иванов записывает:

«Когда я думаю о смерти, то самое приятное — думать, что уже никакие редакторы не будут тебе досаждать, не потребуют переделки, не нужно будет записывать какую-то чепуху, которую они тебе говорят. Сценарий „Пархоменко“ переделывали раз пятнадцать. Падали империи, разрушили половину Лондона, а „Пархоменко“ все еще доделывали».

В реальности начальник дивизии Александр Пархоменко участвовал во взятии Ростова и был назначен комендантом города. За погромы и грабежи его отдали под суд и приговорили к расстрелу. Но Буденный написал слезное письмо Ленину. Бросился за помощью к Сталину и Орджоникидзе. Сталин спас Пархоменко. Пархоменко помиловали.

Командиры Первой конной именно на войне зажили полноценной жизнью. Они пьянствовали, грабили, набивали тачанки одеждой и драгоценностями.

«Доношу, — писал 2 октября 1920 года начальник 8-й кавалерийской дивизии червонного казачества Виталий Маркович Примаков, — что вчера и сегодня через расположение вверенной мне дивизии проходила 6-я дивизия Первой конной армии, которая по пути производит массовые грабежи, убийства и погромы. Вчера убиты свыше тридцати человек в местечке Сальница, убит председатель ревкома и его семейство; в местечке Любар свыше пятидесяти человек убиты».

Начальник особого отдела Первой конной докладывал своему начальству:

«В армии бандитизм не изведется до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов, ибо человек с такими тенденциями является лицом, в котором находили поддержку все эти полупартизаны-полубандиты».

Особиста убрали из Первой конной.

6 октября командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе (будущий военный министр) сообщил Ленину:

«Обращаю внимание на необходимость серьезных мер по приведению в порядок в политическом отношении Первой конной армии. Полагаю, что в лице ее мы имеем большую угрозу для нашего спокойствия в ближайшем будущем».

Грабить приятнее, чем воевать. В феврале 1920 года к Нестору Махно перешел из Первой конной целый полк. В мае к полякам перебежали три эскадрона из Первой конной, в июле — полк. В октябре из Первой конной дезертировали тысяча двести бойцов.

Что представлял собой Буденный и его армия, Ленин прекрасно понимал, но сделать ничего не мог. Другой кавалерии в его распоряжении не было. А наказывать лично Буденного, пользовавшегося полной поддержкой Сталина, ему тем более не хотелось.

Выходцы из Первой конной армии руководили обороной страны в течение четверти века: маршал Ворошилов был наркомом обороны с 1925 по 1940 год, маршал Тимошенко возглавил военное ведомство перед самой войной, в 1940-1941-м, маршал Гречко — в 1967–1976 годах. В общей сложности из Первой конной вышли восемь маршалов Советского Союза, девять маршалов родов войск и генералов армии.

В Гражданскую кавалерия играла огромную, а в некоторых случаях решающую роль.

Поэтому генералы-кавалеристы до самой Второй мировой войны уверенно говорили, что танки будут сражаться между собой, а коня не заменят! Танки не способны делать то, что может лошадь. Генералы рассуждали о танках как об экспериментальном оружии, еще недостаточно испытанном, которое нуждается в топливе, запасных частях, обслуживании и которое, возможно, будет легко уничтожаться новым противотанковым оружием. И разве танк способен заменить коня!..

И Сталин, окруженный такими выдающимися полководцами, как Буденный и Ворошилов, верил, что конница сохранит свое значение и в будущей войне.

«Чудо на Висле», или Тухачевский против Пилсудского

Мысленно возвращаясь к событиям той войны, отчетливо понимаешь, что именно тогда были посеяны семена недоверия и даже ненависти, которые взошли много позже. Русская революция позволила Польше возродиться как государству. Но почему же в таком случае именно с Россией новая Польша немедленно вступила в войну?

Независимое государство создал вождь национального движения Юзеф Пилсудский. Поляки смотрели на Пилсудского как на героя-чудотворца. Они были заворожены магией его слов и решительностью его поступков. В военную историю маршал Пилсудский вошел как победитель будущего маршала Тухачевского в 1920-м.

Юзеф Пилсудский родился в Виленской губернии — четвертый ребенок в семье богатого помещика. Его отец женился — с разрешения епископа — на своей кузине Марии, которая вследствие костного туберкулеза прихрамывала, одна нога была короче другой. Мария родила двенадцать детей, двое умерли в младенчестве. Остальные страдали разными недугами. Грешили на близкое родство супругов.

Младший сын Каспар считался проклятием семьи, он страдал клептоманией. Старший — Бронислав — попал на каторгу, на Сахалине заразился сифилисом, у него развилась психическая болезнь, в 1918 году он покончил с собой. Две дочери Хелена и Мария тоже страдали умственным расстройством.

Многие годы Польша оставалась лишь географическим и историческим понятием. Ее территорию поделили Германия, Россия и Австро-Венгрия. Большая часть польского населения находилась под управлением русской короны. Молодые поляки пополняли тогда ряды революционеров и террористов. Польское национальное самосознание формировалось в противостоянии России. Россия упрекала поляков в неблагодарности.

Вместе с другими студентами-социалистами Юзеф Пилсудский входил в тайный кружок.

Среди студентов были сторонники террора, в том числе Александр Ильич Ульянов, старший брат Ленина. И старший брат Пилсудского — Бронислав тоже участвовал в заговоре с целью убить императора. Заговор провалился. Брониславу Пилсудскому повезло больше, чем казненному Александру Ульянову, — он получил пятнадцать лет каторги. Юзеф Пилсудский в общем не был виноват, но и его отправили на пять лет в Сибирь.

Ссылка укрепила его характер. В Иркутской пересыльной тюрьме заключенных избивали.

Пилсудский получил удар прикладом в лицо — ему выбили два передних зуба. Потом, уже на свободе, сделал съемные протезы, но однажды у него вытащили кошелек, в котором было три рубля и зубные протезы. Пилсудский обреченно сказал:

— Ну, видимо, это моя судьба — ходить без зубов.

Политика его беззубой не была. Пилсудский пришел к выводу, что главный противник независимой Польши — Российская империя. Во время Русско-японской войны он связался с японцами. Обещал им разведывательную информацию, саботаж и диверсии внутри России. В обмен Пилсудский хотел не только денег для польского национального движения, но и поддержки польского вопроса на международной арене.

Юзефа Пилсудского вновь арестовали — на сей раз как соучастника убийства двух полицейских осведомителей. Пилсудский сам не убивал, но как член руководства Польской социалистической партии принял решение о казни. 17 апреля 1900 года Пилсудского доставили в 10-й павильон варшавской крепости, так называемой цитадели, там когда-то держали Феликса Дзержинского. Товарищи решили, что Пилсудский должен симулировать сумасшествие, чтобы его перевели в психиатрическую клинику. Пилсудский делал вид, что до такой степени не выносит жандармские мундиры, что не может принимать пищу от надзирателей, и начал голодовку.

Его младший брат вспоминал: «Юзеф выглядел ужасно: нестриженые и нечесаные волосы, полузакрытые глаза, худое, осунувшееся, землистого цвета лицо». Пилсудский говорил, что, симулируя сумасшествие, он и в самом деле начал сходить с ума. В декабре 1900 года его положили в петербургскую психиатрическую больницу Николая Чудотворца. В больницу революционеры внедрили своего человека. Ночью он принес Пилсудскому одежду и вывел из больницы…

13 ноября 1904 года боевики Пилсудского устроили демонстрацию протеста против призыва поляков на войну с Японией. Провели несколько диверсий на железных дорогах. Как руководитель Боевой организации Польской социалистической партии Пилсудский устроил подпольную военную школу для своих боевиков. Учились от месяца до полутора: стрелковое дело, обращение с взрывчаткой. У Российской империи появились серьезные враги. Несколько раз они удачно грабили банки — это называлось экспроприацией.

Накануне очередного экса Пилсудский писал:

«Я борюсь только потому, что в сортире, каковым является наша жизнь, я не могу жить. Это оскорбляет меня как человека с нерабским достоинством. Пусть другие занимаются разведением цветов, или социализма, или польскости, или чего-то другого в сортирной (даже не клозетной) атмосфере — а я не могу! Я хочу победить! А без борьбы, причем борьбы жестокой, я даже не борец, а просто скот, которого бьют палкой или нагайкой. Не отчаяние, не самопожертвование руководят мною, а жажда победы. И я поклялся себе, что или сделаю свое, или погибну.»

Вообще говоря, Пилсудский был человеком мнительным и постоянно подозревал у себя какие-то сердечные недуги. Но у него был сильный политический инстинкт, и по характеру он был человеком даже более жестким, чем Феликс Дзержинский. Пилсудский вообще не признавал ни уступок, ни компромиссов.

Большинство поляков жаждали отделения от России. Пилсудский оседлал национальную идею и выиграл битву за сердца поляков. В феврале 1914 года Пилсудский пророчески писал:

«Военное движение вновь возвращает польский вопрос на европейскую шахматную доску… Только меч сегодня что-то значит на весах судеб народов».

Поляки, как ни один другой народ, связывали надежду обрести самостоятельность с окончанием Первой мировой и распадом европейских империй. Многие поляки сражались на стороне Российской империи, чтобы получить потом государственную независимость. Ради достижения этой цели Пилсудский перешел на сторону австрийцев и немцев.

28 июля 1914 года польский Крестьянский союз подготовил листовку:

«Братья! Мы все как один должны начать войну против московского господства, борьбу за независимую народную Польшу. Пусть москали почувствуют, что наша почва под их ногами ненадежна. Портить московским врагам все, что можно. Уничтожать телеграфные провода, мосты, железнодорожные рельсы».

Австрийская разведка предложила Пилсудскому сотрудничество. Ему обещали деньги, оружие, взрывчатку для подготовки восстания в русском тылу. Вот теперь он мог приступить к делу своей жизни — воссозданию польского государства. Но он быстро разочаровался в Австро-Венгрии. Попытка играть с немцами тоже ничего не дала. Понял, что надо ориентироваться на Антанту. Тогда немцы его арестовали.

В западных странах испытывали определенное чувство вины из-за того, что Польша была расчленена, и хотели восстановить справедливость. Весной 1917 года во Франции родилась идея сформировать польскую добровольческую армию из эмигрантов и военнопленных. В августе в Париже образовался Польский национальный комитет и попросил союзные державы признать его официальным представителем польского народа. В ночь на 7 ноября 1918 года в Люблине левые образовали Народное правительство.

Тогда немцы выпустили на свободу Юзефа Пилсудского. 10 ноября 1918 года в семь утра на Венский вокзал Варшавы прибыл поезд, состоявший из одного-единственного вагона, и в нем был только один пассажир — Пилсудский, только что освобожденный из немецкого плена. Его встречали всего несколько человек. Но Германская империя, проиграв войну, рухнула, и Пилсудский прибыл, чтобы поднять власть, которая валялась под ногами.

22 ноября 1918 года Пилсудский стал начальником государства — такую же должность когда-то занимал национальный герой Польши Тадеуш Костюшко, вождь восстания 1794 года. В роли главы государства Пилсудский обосновался во дворце Бельведер, где раньше обитали царские наместники. Жил он скромно. В еде был неприхотлив, обожал пить чай, очень много курил. Поздно ложился и поздно вставал. Вечерами раскладывал пасьянс и охотно участвовал в спиритических сеансах.

Когда кайзеровская Германия рухнула в ноябре 1918 года, Москва разорвала Брестский мир, в соответствии с которым немецкие войска оккупировали обширные территории бывшей Российской империи. Красная армия двинулась на запад. А только что созданное войско Польское начало движение на восток. Они неминуемо должны были столкнуться.

Юзеф Пилсудский не хотел иметь общей границы с Россией, боялся, поэтому у него возникла грандиозная идея создания Восточной Федерации. Польша берет под свое покровительство Украину, Белоруссию и Литву и тем самым отгораживается от России.

— Все то, что Польша в смысле границ получит на Западе, — говорил Пилсудский, — будет подарком союзников. Зато завоеваниям на Востоке мы будем обязаны только себе, нашим собственным силам.

Маршал Юзеф Пилсудский стремился расширить пределы страны и строил далеко идущие планы, что привело его к войне с Советской Россией. Он ошибочно считал ее неспособной сопротивляться. Первое боевое столкновение между польскими войсками и Красной армией произошло 13 февраля 1919 года в Березе-Картузской в восьмидесяти километрах от Брест-Литовска. Тогда в плен попали восемьдесят красноармейцев. Эту дату можно считать началом Советско-польской войны.

«Мы всеми силами хотели избежать этой войны, — вспоминал председатель Реввоенсовета Республики Троцкий. — Может быть, больше всех не хотел этой войны я, так как слишком ясно представлял себе, как трудно нам будет вести ее после трех лет непрерывной гражданской войны… Мы искренно хотели мира. Пилсудский навязал нам войну».

4 июля 1919 года поляки взяли Молодечно, 8 августа — Минск.

«Сначала все было очень хорошо, тихо, спокойно, — вспоминал очевидец. — Цены упали, порядок был образцовый. Но чужеземное иго давало о себе знать. Вместо знакомых черных двуглавых орлов всюду глаз встречал белого одноглавого, беспомощно растопырившего свои лапки, но имевшего вид героя, грозящего кому-то.

— Настоящий поляк, — говорили про этих орлов. — Почвы под ногами никакой, опоры нет, а он хорохорится.

Польские солдаты и власти притесняли русских и белорусов, справедливости не стало. На базарах появились кучи солдат, забиравших все, что им нравилось, без денег… И поднялось в народе недовольство. „Этого и при красных не было“, — говорили крестьяне».

Главнокомандующий войсками Юга России Деникин через Францию и Англию передал Юзефу Пилсудскому просьбу нанести одновременно с ним удар по Красной армии. Совместный удар сулил победу над большевиками. Пилсудский этого не сделал. Когда войска Деникина уже подходили к Туле, поляки прекратили боевые действия.

«Дивизия за дивизией, — вспоминал Деникин, — советские войска перебрасывались с польского на наш фронт, а поляки не трогались с места». В октябре Деникин был разгромлен, его войска отошли на юг. Антон Иванович винил в своем поражении поляков.

Пилсудского больше устраивала победа в Гражданской войне большевиков с их принципом самоопределения наций. От вождей Белого движения ему ничего ждать не приходилось — они были сторонниками единой и неделимой России, генерал Деникин и генерал Колчак отделения Польши не желали.

В декабре 1919 года Красная армия вернула себе Киев. Атаман Украины Симон Петлюра обратился к последнему возможному союзнику — Польше. 21 апреля 1920 года поляки тайно договорились с Петлюрой. В обмен на военный союз против большевиков Петлюра уступил Польше западноукраинские земли — Галицию и Волынь. Украинские войска переподчинили польскому командованию, через четыре дня началось наступление.

1 марта 1920 года военное командование в Варшаве сформулировало задачи армии:

«Польское правительство намерено поддержать украинское национальное движение, чтобы создать независимое украинское государство и этим значительно ослабить Россию, забрав ее самые богатые зерном и природными ископаемыми окраины. Идея состоит в том, чтобы Украина перешла под польское влияние».

Основные силы красных вели бои с Деникиным. Польской армии противостояли сравнительно слабые части. У Пилсудского возникло головокружение от успехов, он переоценил свои силы. Говорил высокомерно: «Если вы, белые или красные, затронете польские интересы, то я вас буду бить, и если вас где-то и почему-то не бьют, то это не потому, что вы этого не хотите, а потому что этого не хочу я».

19 марта 1920 года, когда отмечались именины Юзефа Пилсудского, аттестационная комиссия, которая присваивала офицерские звания, попросила его принять звание первого маршала Польши. 25 апреля поляки начали наступление на Киев.

Войска вел генерал Эдвард Рыдз. Вообще-то он хотел стать художником, окончил Академию изящных искусств в Кракове. Но, как и Пилсудский, примкнул к Польской социалистической партии. Получил псевдоним Смиглый — «быстрый, ловкий, стройный».

Член Реввоенсовета 12-й армии Николай Иванович Муралов отправил в Москву докладную записку:

«Мы дошли до полнейшего оскудения. Красная армия — армия босяков, заеденных вшами, что снижает боеспособность на 50 процентов. Красноармейцы — тощие на голодном пайке, оскелетевшие от беспрерывных боев и бессонных ночей. Больные и раненые лежат на грязном полу на вокзалах без пищи, без питья, без ухода.

Польская армия сильна численностью, прекрасно обставлена технически, обеспечена хорошим командованием, прекрасно согласована в действии всех родов оружия, прекрасно обмундирована, вся армия объята националистическим энтузиазмом».

6 мая 1920 года советские войска оставили Киев. На следующий день город заняли польские войска. Польский передовой отряд въехал в город на трамвае. Пилсудский торжествовал победу.

Но он сильно просчитался.

Во-первых, на Украине к полякам отнеслись враждебно. Во-вторых, он недооценил военный потенциал Советской России.

«Снова начинается вековечная распря русских и поляков, в которой ни одна сторона не может понять другой, — отмечал историк Юрий Готье. — Как из русских лишь очень немногие отдавали себе ясный отчет, что полякам надо дать свободу, так и в Польше, теперь опьяненной и как всегда заносчивой, мало кто понимает, что Польша закрепит свою свободу только в своих этнографических границах. Забирая западнорусские области, они в будущем открывают эру новых войн между Польшей и Россией».

26 мая Красная армия перешла в наступление, и линия фронта покатилась на запад. Удар был настолько мощным, что польские части бежали, бросая оружие. 12 июня поляков выбили из Киева. 11 июля Красная армия освободила Минск, 14 июля — Вильно (ныне Вильнюс).

«Захват поляками Киева, — вспоминал Троцкий, — сослужил нам большую службу: страна встряхнулась… Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал, так как не допускал той степени легкомыслия, какая лежала в основе похода Пилсудского. Но и на нашей стороне вместе с первыми крупными успехами стало складываться настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную, революционную войну».

11 июля английское правительство предложило советскому правительству прекратить военные действия и вступить в переговоры с Польшей. Англичане готовы были играть роль посредников. Лорд Джордж Керзон, британский министр иностранных дел, нарисовал на карте очень выгодную для России линию границы. Троцкий предложил подписать мир с Пилсудским.

Другие члены политбюро с ним не согласились.

Сталин телеграфировал Ленину:

«Польские армии совершенно разваливаются, поляки потеряли связь, управление, словом, поляки переживают развал, от которого они не скоро оправятся. Это обстоятельство, очевидно, хорошо известно Керзону, который старается теперь спасти поляков своим предложением о перемирии…

Я думаю, что никогда не был империализм так слаб, как теперь, в момент поражения Польши, и никогда не были мы так сильны, как теперь, поэтому чем тверже будем вести себя, тем лучше будет и для России, и для международной революции».

Ленин думал, что, если Красная армия через территорию Польши подойдет к Берлину, в Германии вспыхнет социалистическая революция. В Москве мечтали о соединении русской и немецкой революций. Две крупнейшие континентальные державы смогли бы решать судьбу всех остальных европейских стран.

«У Ленина, — вспоминал Троцкий, — сложился твердый план: довести дело до конца, то есть вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского… Я считал, что мы достигли кульминационного пункта успехов, и, если, не рассчитав сил, пройдем дальше, то можем пройти мимо уже одержанной победы — к поражению.

Я требовал немедленного заключения мира, пока армия не выдохлась окончательно. Меня поддержал, помнится, только Рыков… Было решено: наступать».

Потом Ленин откровенно объяснял — политбюро пришло к выводу, что оборонительный этап войны закончился, настало время наступать: «Мы должны штыками пощупать — не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?»

— Мы решили использовать наши военные силы, чтобы помочь советизации Польши, — говорил Ленин. — Оборонительная война с империализмом кончена, мы ее выиграли.

А теперь Россия сказала: а мы посмотрим, кто сильнее в войне. Вот как встал вопрос…

У Ленина возникла надежда, что удастся свергнуть правительство Пилсудского. 23 июля, когда Красная армия наступала на Варшаву, Владимир Ильич телеграфировал Сталину, находившемуся в Харькове:

«Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может также Чехию и Румынию».

24 июля Сталин, вдохновленный видениями мировой революции, ответил Ленину:

«Теперь, когда мы имеем Коминтерн, побежденную Польшу и более или менее сносную Красную армию, когда, с другой стороны, Антанта добивается передышки в пользу Польши для того, чтобы реорганизовать, перевооружить польскую армию, создать кавалерию и потом снова ударить, может быть, в союзе с другими государствами, — в такой момент и при таких перспективах было бы грешно не поощрять революцию в Италии…

На очередь дня Коминтерна нужно поставить вопрос об организации восстания в Италии и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия (Румынию придется разбить)…

Короче: нужно сняться с якоря и пуститься в путь, пока империализм не успел еще мало-мальски наладить свою разлаженную телегу, а он может еще наладить ее кое-как на известный период».

Вооруженное восстание в Германии было подавлено. Но в Москве надеялись, что польские рабочие и крестьяне только и ждут прихода Красной армии. Михаил Тухачевский командовал наступлением на Польшу под лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!». Речь, разумеется, шла не о захвате этих европейских столиц, а об экспорте революции. В Москве говорили о «революционной войне в целях помощи советизации Польши».

Ленин телеграфировал члену Реввоенсовета Западного фронта Ивару Смилге: «Необходимо налечь изо всех сил, чтобы белорусские рабочие и крестьяне, хотя бы в лаптях и купальных костюмах, но с немедленной и революционной быстротой дали Вам пополнение в тройном и четверном количестве».

Сто тысяч поляков в Гражданскую воевали на стороне большевиков. Польские коммунисты рассчитывали превратить свою родину в социалистическую республику. 23 июля 1920 года в Москве образовали Временный революционный комитет Польши по главе с Феликсом Дзержинским, самым известным из поляков, вставших на сторону русской революции. Польские коммунисты двинулись из Москвы на фронт.

Ленин велел поднять польскую деревню, обещав крестьянам панскую землю и панский лес.

Но в этой войне национальные чувства взяли верх над классовыми. Поляки против русских, русские против поляков. Воевали за территорию, никакой идеологии.

Пилсудский видел, что торжествует старое правило: что захватил, то твое, и он решил захватить максимальное количество территорий, чтобы поставить потом мир перед свершившимся фактом. В Польше возник патриотический подъем, молодежь вступала в армию добровольцами. Такой же патриотический порыв испытывали в России. Особое совещание при главнокомандующем Вооруженными силами Республики призвало бывших офицеров русской армии вступить в Красную армию, чтобы защитить отечество.

Против Пилсудского действовали два фронта. Западный фронт (командующий Тухачевский, член Реввоенсовета Смилга) наступал на Варшаву. Юго-Западный (командующий Егоров, член Реввоенсовета Сталин) действовал и против армии генерала Врангеля, отступившей в Крым, и против поляков на львовском направлении.

Военные победы кружили голову. Между тем наступающей Красной армии катастрофически не хватало припасов. Войска устали. Командиры часто не выполняли поступавшие приказы, вновь и вновь позволяя полякам ускользать от разгрома.

Двадцатисемилетний командующий Западным фронтом Михаил Тухачевский призывал свои войска: «На Запад, через труп белой Польши, ведет дорога к мировому пожару». Тухачевский полагал, что победа у него в кармане. Он приказал 14 августа форсировать Вислу и взять Варшаву. В штабе Тухачевского полагали, что взятие Варшавы приведет к развалу польского государства. Бывшая русская Польша вернется в Россию.

А в Варшаве вину за отступление возложили на Пилсудского. Он утратил доверие поляков.

Крестьянский лидер Винцентий Витос сформировал правительство народного единства. От Пилсудского требовали уйти с поста главнокомандующего. В те дни Пилсудский похудел и пожелтел, настроение у него было самое похоронное. 12 августа он подал прошение об отставке.

Казалось, дело его жизни — создание независимой Польши — рухнуло.

Пилсудский отправился в группу войск на Висле, развернутую возле крепости Демблин.

Попрощался с женой, не уверенный, что увидится с ней вновь:

— Исход войны не определен. Все в руках Божьих.

Когда Красная армия приблизилась к Варшаве, обратился к «братьям-землепашцам»:

«Фронтовики получат от государства землю в первую очередь. Особо отличившиеся солдаты получат землю бесплатно. Если кто-то из вас погибнет, государство обеспечит его семье спокойное существование. Ваше мужество и пролитая вами кровь будут вознаграждены счастьем ваших семей и всего народа».

Для последнего удара Тухачевскому требовались подкрепления. Главком Каменев приказал перебросить ударную силу Юго-Западного фронта — Первую конную армию из-под Львова — под Варшаву, где решался исход войны.

Но Сталин, член Реввоенсовета фронта, отказался исполнить приказ о переброске Первой конной на помощь Тухачевскому. Он сам хотел взять Львов, чтобы сообщить о своих успехах.

Буденный до Варшавы не добрался. А вот Рыдз-Смиглый с двумя дивизиями легионеров исполнил приказ своего главкома и за несколько дней от Львова дошел до Варшавы. Он и нанес главный удар.

Поляки воспользовались тем, что фронт Красной армии растянулся, и ударили в стык.

Наступление началось 16 августа, и Пилсудский шел в передовых наступающих цепях. Битва за Варшаву продолжалась с 13 по 25 августа. Но исход ее определился в первые четыре дня. В ночь на 18 августа Тухачевский, чтобы избежать окружения, приказал отступать. Победу польской армии под Варшавой назвали «чудо на Висле». Красная армия покатилась назад.

Рыдз-Смиглый торжествующе писал о битве под Варшавой:

«Это кровавое возмездие, это молниеносное очищение родной земли от варварской, разрушительной большевистской орды, это провал стремительного наступательного разбега врага. Стихийное большевистское наступление сменилось стихийным бегством. Наступил переломный момент нашего противоборства».

Совершенно убитый разгромом, Дзержинский писал жене в Москву:

«Ты, наверное, обижаешься, что я давно не давал о себе знать, Но причина тому даже не перегрузка на работе, а полное отсутствие воли и желания что-либо делать после того, что с нами произошло».

За полторы недели Красная армия очистила территорию Польши. В сентябре отступили и с Западной Украины. Политбюро освободило Сталина от обязанностей члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Ленин по существу обвинил Сталина в провале наступления на Варшаву и проигрыше всей войны с Польшей.

Мирный договор с Польшей подписали в 1921 году в Риге. Границу провели по линии фронта, не очень удачной для России. К Польше отошли почти половина белорусских земель и примерно четверть украинских.

Пилсудский стремился отодвинуть государственную границу как можно дальше на восток.

Хотя Ватикан, чье мнение небезразлично для набожных поляков, призывал варшавских политиков к дальновидности (см. «Новая и новейшая история», № 1/1999). Папский нунций рекомендовал польским дипломатам проявить «осмотрительность, с тем чтобы в будущем не поставить под вопрос безопасность польского государства». Но польские политики к совету не прислушались.

Россия выплатила Польше контрибуцию в десятки миллионов рублей по курсу того времени — золотом и драгоценностями. На IX партийной конференции в сентябре 1920 года Ленин признал «глубокое поражение, катастрофическое поражение, которое мы потерпели в результате всего развития операции».

В этой войне обе стороны скрывали правду о невероятной жестокости, проявленной и польской армией, и Красной. Причем командование Красной армии несколько раз издавало приказы не наказывать пленных, но обе армии охватило какое-то дикое ожесточение.

Будущий премьер-министр Польши Казимеж Свитальский записал в дневнике 22 июня 1920 года: «Наши солдаты остервенело и безжалостно вырезают пленных».

Член Реввоенсовета Первой конной армии Ворошилов 4 сентября 1920 года писал старому другу Серго Орджоникидзе:

«Поляков изрублено и уничтожено больше двадцати тысяч. Вас может поразить и удивить большое количество истребленных, но удивляться не следует, так как „паны“ дерутся зверски и наносят нам большой урон. Озлобление бойцов бывает доводимо упорством поляков до максимальных пределов, а в таких случаях наши ребята рубят беспощадно. Наши потери также огромны. Мы потеряли почти весь свой комсостав, военкомов и до десяти тысяч бойцов, столько же приблизительно лошадей».

Когда польские войска взяли Брест и Брестскую крепость, то в одном из фортов устроили тюрьму для пленных красноармейцев. А сколько именно красноармейцев попало в польский плен — все еще не установлено.

По данным штаба Красной армии в декабре 1920 года в плену находилось сто семь тысяч красноармейцев. Нарком по иностранным делам Георгий Чичерин в своей ноте от 9 сентября 1921 года назвал цифру сто тридцать тысяч. Вернулись на Украину и в Советскую Россию от шестидесяти до восьмидесяти тысяч. А что же с остальными?

Польские историки утверждают, что остальные либо предпочли остаться в Польше, либо скончались в лагерях от болезней и голода. Это было время эпидемий, когда тиф и дизентерия косили людей, а условия в лагерях были ужасными. Но это часть правды. К пленным относились отвратительно, их избивали и не кормили. Российские историки полагают, что российских пленных сознательно сгноили в лагерях.

Пилсудский, создавший польское государство, мог изменить историю, начав новые отношения с новой Россией. Но он затеял войну, воспламенившую прежнюю ненависть.

Ленин откровенно говорил о «катастрофическом поражении» в польской войне, но мало огорчался по этому поводу:

— Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии, рискнем…

По существу, проигранная война с Польшей наложила серьезный отпечаток на всю предвоенную советскую политику. Ленин в 1920 году говорил:

— Польша является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре… Польша — такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир.

Ленин пытался объяснить партийным работникам, зачем он затеял неудачную войну с Польшей, то есть фактически оправдывался, и при этом невольно переоценивал значение Польши. Но эти преувеличенные представления о роли поляков в европейской политике прижились, и для сталинского руководства Варшава до самого 1939 года оставалась главным врагом.

Нестор Махно: я несу смерть

25 сентября 1919 года в здании московского комитета партии в Леонтьевском переулке, дом 18, шло большое совещание. С докладом выступал кандидат в члены политбюро ЦК и редактор газеты «Правда» Николай Иванович Бухарин, в ту пору главный партийный идеолог. Ждали и Владимира Ильича Ленина. Но он не пришел — на свое счастье.

Около девяти вечера раздался взрыв — в окно бросили бомбу. Бухарин был ранен, как и еще полсотни человек — в основном московские партийные работники. Были и убитые. Развалы разбирали всю ночь, вытаскивали тела убитых и раненых.

Среди жертв могли быть Александра Михайловна Коллонтай, первая в нашей стране женщина-министр, и Инесса Федоровна Арманд, которая так нравилась Ленину и которая возглавила отдел ЦК партии по работе среди женщин.

«Пережили большую встряску со взрывом на Леонтьевском переулке, — вспоминала Александра Михайловна. — Совершенная случайность, что я избежала гибели. Мы с Инессой Арманд за полчаса до бомбы ушли из зала: спешили в ЦК, где нас ждала Надежда Константиновна Крупская. А мы сидели близ дверей, где взорвалась бомба».

Ответственность за теракт взяли на себя анархисты. Они наказывали большевиков за предательство идеалов революции. Двоих боевиков, которые бросили мощную бомбу, застрелили на месте, прямо в Леонтьевском переулке. Семеро анархистов предпочли самоубийство — подорвали себя, когда их окружили чекисты. Еще восьмерых арестовали и расстреляли. Чекисты искали и методично уничтожали анархистов, хотя еще недавно большевики и анархисты были союзниками.

Скажем, прекратить работу Учредительного собрания, которое в январе 1918 года собралось в Петрограде в Таврическом дворце, поручили отряду моряков под командованием анархиста Анатолия Григорьевича Викторского (Железняка). Он и разогнал депутатов-говорунов по приказу балтийского матроса Петра Дыбенко.

А брат Павла Дыбенко — Федор Дыбенко сам был «анархистом-коммунистом». В Гражданскую войну командовал 42-й стрелковой дивизией. Один из его полков отступил.

Дыбенко прибыл туда на бронепоезде «Истребитель» и в гневе приказал расстрелять за отступление каждого одиннадцатого. Но бойцы не позволили ему устроить расстрел и убили его самого.

После Октября семнадцатого года анархисты пришли в новые органы управления, создаваемые советской властью. Трудились в аппарате Наркомата иностранных дел, служили в органах госбезопасности, стали профессиональными чекистами.

Надо разделить анархистов на идейных, у которых была программа, и на тех, кто просто наслаждался революционной вольницей. Для идейных анархистов революция — это процесс. Они считали, что недостаточно взять власть. Революция сама по себе не уничтожает пресс давящей человека государственной машины. Главное для анархистов — сознательный отказ подчиняться властям и законам, причем любым властям и законам. Все очень просто: «Если людей можно заставить подчиняться хорошему закону, то их можно заставить подчиняться и плохому закону».

Анархисты считали необходимым создавать децентрализованные коллективы — без вождя и лидера, где у всех равный голос. Свобода — привычка, ее надо вырабатывать. Анархизм — это еще и борьба с мещанством, тупостью, рутиной и мертвечиной в искусстве во имя революционной переделки жизни. Анархизм был рожден стремлением освободиться от давящего государственного аппарата.

Вождя анархистов князя Петра Алексеевича Кропоткина поразил разговор с Лениным в 1918 году: «Я упрекал его, что он за покушение на него допустил убить две с половиной тысячи невинных людей. Но оказалось, что это не произвело на него никакого впечатления. Я понял, что убеждать этого человека в чем бы то ни было совершенно напрасно!»

Петр Кропоткин умер от воспаления легких 8 февраля 1921 года в Дмитрове, где жил после революции. Бесстрашная революционерка Мина Львовна Свирская рассказывала, как после похорон поехала в Плехановский институт, где вспоминали вождя анархистов.

Аудитория была переполнена. Многие желали выступить. Присутствовал и нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский. Как член правительства он дал слово, что все могут говорить свободно и никто не пострадает. Но сразу же после собрания двое ораторов были арестованы. Возмущенная Свирская в час ночи дозвонилась Луначарскому.

— Будьте спокойны, — заверил ее нарком, — вы не успеете доехать до дома, как они будут освобождены.

Прошло несколько дней, но чекисты никого не отпустили. Упорная Свирская пришла к Луначарскому в Кремль. Узнав, что его вмешательство не возымело действия, он весь съежился, как от удара, и пробормотал:

— Ну, что я могу поделать.

Мина Свирская ушла. Она вскоре сама угодила за решетку. За свою принципиальность и бескомпромиссность провела в заключении двадцать пять лет.

Взрыв в Леонтьевском переулке имел последствия не только для анархистов. Тогда погибли двенадцать партийных работников. Среди них самым заметным был секретарь столичного горкома Владимир Михайлович Загорский, соратник Свердлова и близкий к Ленину человек.

Смерть Загорского, на которого Ленин опирался, была для него большой и невосполнимой потерей.

В большевистском руководстве развернулась скрытая борьба за власть. Сталин, который не был в эмиграции в отличие от Ленина и других, оказался своим для массы, которая поспешила присоединиться к правящей партии. Старые большевики почувствовали себя неуютно.

Сохранилось любопытнейшее письмо Владимира Ильича, адресованное Григорию Львовичу Шкловскому, члену партии с 1898 года. Они вместе были в эмиграции, сблизились, Ленин ему доверял. И Шкловскому в июне 1921 года пожаловался на то, что новое поколение партийцев не очень к нему прислушивается:

«Тут интрига сложная. Используют, что умерли Свердлов, Загорский и другие. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне… Это мне крайне больно. Но это факт… „Новые“ пришли, стариков не знают. Рекомендуешь — не доверяют. Повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство: „А мы не хотим!!!“ Ничего не остается: сначала, боем, завоевать новую молодежь на свою сторону».

Ленин сетовал на то, что к нему не прислушиваются! Новые члены партии были недовольны Лениным, им не нравилась его кадровая политика. Владимир Ильич на всех крупных должностях держал тех, кого он хорошо знал. Старая гвардия составляла всего два процента численности партии, но занимала почти все руководящие посты. Молодые аппаратчики толкались в предбаннике, а хотели сесть за стол и принять участие в дележе власти. Ленин нарушил два основных правила: аппарат должен смертельно бояться хозяина, но и что-то получать от него.

В результате партийная молодежь досталась Сталину, который дал им то, в чем отказывал Ленин. Сталин возмущенно говорил, что «старики» мешают новым кадрам продвигаться, и ловко натравливал новых членов партии на своих политических соперников, на оппозицию, которая была представлена старыми партийцами еще с подпольным стажем. Это был один из главных его лозунгов — обновление руководства партии за счет партийного молодняка. Высшие должности отдавал людям, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они его за это боготворили.

Сталин ненавидел идейных анархистов как людей, которые принципиально не признавали власти государства и вождя. Сталин когда-то написал работу «Анархизм или социализм?». Он писал: «Краеугольный камень анархизма — личность, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения массы. Краеугольным же камнем марксизма является масса, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения личности».

9 °Cталину, его соратникам, сторонникам и последователям не нравилось, что идеи свободы от государственного аппарата и государственного угнетения вдохновляли пылкие сердца идейных анархистов, готовых до конца стоять за свои идеалы. Советскую власть преследовал страх перед крестьянскими восстаниями, идеологами которых были анархисты, восстаниями, гасить которые так же трудно, как тушить загоревшийся торф: только залили пожар в одном месте, огонь полыхнул в другом!..

Страх перед анархией перерос в страх перед свободой и свободомыслием. Тем более что для страны символом анархизма стал Махно.

Знаменитый анархист и предводитель крестьянского повстанческого движения Нестор Иванович Махно родился 26 октября 1888 года в Гуляйпольской волости Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии.

Первое убийство он совершил совсем молодым. На суде хладнокровно выслушал приговор: смертная казнь. Заболел туберкулезом и вряд ли собирался жить долго. Храбр был до безумия.

Восхищенно рассказывали, что он преспокойно разгуливал под пулями, как другие гуляют под дождем.

Не терял голову в бою. Но пьянел от первой рюмки. Учился всего четыре года. Зато был прирожденным оратором и артистом. Но если задавали неожиданный вопрос, а он не знал, что ответить, то глотал слова и заикался. Оттого в принципе предпочитал объясняться языком оружия. Отступление и поражение его не пугали. Невероятно энергичный, он поднимался вновь и вновь и упорно продолжал свое дело.

Человек, от которого зависела судьба юга России, не производил впечатления крупного политического лидера или большого военачальника. С виду был неказист:

«С землисто-желтым, нечисто выбритым лицом, с впалыми щеками, с черными волосами, падающими длинными прядями на плечи, в суконной черной пиджачной паре и высоких сапогах — он напоминал переодетого монастырского служку, добровольно заморившего себя постом».

Внешность обманчива. Нестора Ивановича выдавали глаза:

«Небольшие, темно-карие глаза, не меняющие выражения ни при редкой улыбке, ни при отдаче самых жесточайших приказаний, глаза, как бы все знающие и раз навсегда покончившие со всеми сомнениями, — вызывают безотчетное содрогание у каждого, кому приходилось с ним встречаться, и придают совсем иной характер его внешности и тщедушной фигуре».

Под внешней холодностью кипели страсти, которые он скрывал. Но бешеные эмоции все равно рвались на волю! Выросший без отца юный Махно начинал еще при царизме в Гуляйпольской группе Вольного союза анархистов-хлеборобов. И сразу проявил склонность к насилию. Послужной список для совсем еще молодого человека внушительный: убийства, налеты, экспроприации. Судил его в Екатеринославе военно-окружной суд в 1910 году.

Смертный приговор по малолетству заменили каторгой. Махно недолго посидел в Екатеринославе, потом его перевели в Москву, в Бутырки.

Тюрьма стала для него университетом. Он считал абсолютным злом любое государство и любые партии. Ему нравились только, как он говорил, «простые труженики, не вкусившие еще городского политического яда». Иначе говоря, он желал быть единственным политиком. Махно освободила революция в марте 1917 года. Он вернулся в родные места. Создал вооруженный отряд и объявил себя комиссаром Гуляйпольского района.

На Украине Гражданская война была особенно жестокой и кровопролитной. Ни одна политическая сила не могла объединить столь разнородное сообщество. Слабая власть постоянно менялась. И сама по себе вызывала отвращение.

Махно обещал защитить крестьянина от любой власти и от возвращения помещиков, желавших вернуть и землю, и разграбленное имущество. В центре Гуляйполя Нестор Иванович держал речь перед крестьянами:

— Я — революционер Махно. Я со своим отрядом несу смерть палачам свободы трудового народа Украины.

И когда он произносил эти слова, люди падали на колени в ужасе и восхищении. Крестьяне кричали:

— Отныне ты наш батько, и мы умрем вместе с тобою. Веди нас против врага!

«Крестьяне и отважные крестьянки, — описывал эту картину Махно, — выскакивали из своих дворов с вилами, лопатами, топорами, ружьями и беспощадно убивали панически убегавших солдат австрийской армии, гетманских стражников, кулаков».

«Во мне поднималось что-то непонятное, страшное», — вспоминал Махно.

Он приказывал:

— Убейте этих собак! Никому и никакой пощады с сего дня!

И торопил:

— Не возитесь долго!

В честь знатного земляка здесь поставили тачанку, есть и небольшой (частный!) памятник Нестору Ивановичу. А что представляло собой тогда Гуляйполе? Население: двадцать — тридцать тысяч человек. Несколько школ. И вот любопытная деталь: еще до революции Гуляйполе выступило против столыпинского закрепления земли в частную собственность. Покупать землю здесь не хотели.

Нестор Иванович вернулся домой с обещанием раздать землю. Бесплатно и по справедливости. Он повел крестьян разорять помещичьи усадьбы, богатые хутора и процветающие хозяйства немцев-колонистов, которых в тех местах было немало. Забирали все, что хотели, — скот, инвентарь. Остальное сжигали.

Махно хотел, чтобы владельцы мельниц и маслобоен отказались от своего имущества в общую пользу. А сельская беднота требовала взорвать их и сжечь. В чем смысл уничтожения чужой собственности? А это и есть затаенная мечта тех, кто не переносит чужого успеха: пусть все превратится в пепел, лишь бы больше никто на этом свете не обогащался!

В Гуляйполе был коммерческий банк. Нестор Иванович постановил перечислить деньги на революционные цели. Пришел в банк, предъявил подписанное им же постановление.

Руководители банка посмотрели на него. И выдали деньги.

Махно оседлал восстание деревни против города. Крестьянское самосознание строилось на уверенности в том, что между деревней и городом — непроходимая пропасть. Городские жители — паразиты. А государство — само по себе зло. Идеал — это вольная жизнь, в которой вообще нет места начальству.

«Население требовало немедленного похода на город, чтобы разогнать засевших там ненужных, вредных для дела правителей», — вспоминал Нестор Иванович.

Он дал выход накопившемуся в деревне напряжению. И внутридеревенская вражда, усилившаяся в Гражданскую войну, превратилась в готовность перебить всех и каждого.

— Месть тем, кто рвет и топчет жизнь социально замученного, политическим насилием изуродованного и духовно порабощенного трудового народа! — призывал Махно. — Больше не будет пощады врагам трудящихся. Пощады не будет никому.

В конце 1918 года Махно сел со своим отрядом на поезд, идущий на Екатеринослав, и прибыл на вокзал, находившийся в центре города. Петлюровцы не ожидали его появления и стремительной атакой были выбиты из города. Махно выпустил заключенных из тюрем, и они уже все вместе занялись грабежом.

«Летом 1918 года я переехал в Екатеринослав, — вспоминал очевидец. — Здесь четырнадцать раз менялась власть. Взяв город, махновцы истребляли всех „буржуев“. Так продолжалось неделю. На восьмой день Екатеринослав был освобожден запорожскими стрельцами».

Город боялся Махно. Деревня встречала с восторгом, потому что он раздавал землю, обещал избавить от налогов и хлебопоставок. Он повсюду находил сторонников, которым по душе пришлись анархистские лозунги вольности и самоуправления. Крестьяне всей душой были за красных, когда оказывались под белыми. И за белых, когда приходили красные. А мечтали остаться вовсе без власти, которую страстно ненавидели саму по себе.

Крестьяне сопротивлялись всем, кто пытался забрать хлеб. Советская власть рассматривала деревню как огромное зернохранилище. Большевики разрушили нормальный товарооборот, хлеб, да и все остальное исчезли. В городах голодали.

«Встретили Новый, 1918, год в Мертвом переулке, где и ночевали, — записал в дневнике один из москвичей. — Сейчас возвращался домой и на заборе прочел начертанную „народною“ рукой следующую надпись: „Что ни час, то совет. Что ни день, то декрет. А хлеба нет“».

Восстанавливать нормальную экономику, в которой крестьяне выращивали зерно для того, чтобы его продавать, большевики не собирались. «Мы не хотим делать крестьянский социализм», — сразу предупредил Ленин. Иначе говоря, покупка хлеба не предполагалась, только изъятие. Нестора Махно как крестьянского вождя большевики считали врагом и пытались уничтожить. Хотя он часто бывал полезен, поскольку еще больше большевиков ненавидел и белых, и самостийников, то есть сторонников независимости Украины.

В середине февраля 1919 года Махно совершил один из многих поворотов в своей бурной политической карьере и присоединился к большевикам, в тот момент нуждавшимся в любых союзниках, пусть самых ненадежных. Но иметь дело с Нестором Ивановичем было трудно и опасно. Слишком непредсказуем.

Начало 1919 года — время расцвета Махно. Он оседлал важные железнодорожные узлы и, по подсчетам историков, контролировал обширную территорию с населением в два миллиона человек. Немаленькое государство, которым управлял железной рукой. На здании повстанческого штаба висели лозунги: «Власть рождает паразитов! Да здравствует анархия!», «Мир хижинам — война дворцам!». Его людям нравилась такая жизнь — в алкогольном угаре.

Приятно горячила кровь и внезапно обретенная власть над людьми. Гуляйполе превратилось в одну из столиц разорванной Гражданской войной России. Не Махно ездил на переговоры, а к нему приезжали на поклон! 29 апреля 1919 года прибыл в Гуляйполе командующий Украинским фронтом Владимир Антонов-Овсеенко. Он считал, что благоразумнее иметь Нестора Ивановича в союзниках. Доказывал: если начать борьбу с Махно, то фронт вообще развалится и белой армии генерала Деникина откроется прямая дорога на Москву.

Позиция Махно стала критически важна, когда в мае 1919 года восстал против советской власти бывший штабс- капитан Николай Александрович Григорьев. Он возглавил повстанческое движение под лозунгами: «Украина для украинцев», «Вся власть Советам без коммунистов».

Под его началом оказалось двадцать тысяч штыков, пятьдесят орудий и шесть бронепоездов.

Войска бывшего штабс-капитана захватили на юге Украины несколько городов — Кременчуг, Черкассы, Херсон, Николаев.

Григорьев воспринимался большевиками как серьезная опасность. Опасались, что он объединится с Махно. Чтобы предупредить опасный для советской власти союз, в Гуляйполе приехал член политбюро Лев Борисович Каменев, один из самых близких к Ленину людей. Когда Ленин отсутствовал в Кремле, именно Каменев председательствовал на заседаниях правительства и политбюро. Лев Борисович хотел опередить Григорьева и первым предложил Махно объединить усилия. Он остался доволен переговорами.

Договариваться с Нестором Ивановичем, надо понимать, было весьма непросто. Академик Исаак Израилевич Минц, который в Гражданскую войну служил в Первой конной армии, рассказывал, как его командировали к Махно:

«Батька все время маневрировал. Он не хотел быть в союзе с Деникиным, так как его бойцы терпеть не могли старых офицеров, а еще больше боялись возвращения помещиков. Но не желал он и советской власти — не хотел порядка, сдачи хлеба государству, подчинения своих отрядов красным командирам».

Махно сказал:

— Давай сначала поснедаем. Какие переговоры на пустой желудок.

Сели за стол. Минцу налили кружку самогона. И Нестору Ивановичу — такую же кружку, но из другого жбана. Махно сказал:

— У нас такой обычай: чтобы переговоры были честными, надо выпить до дна.

Пол-литровая кружка самогона крепостью градусов под восемьдесят валит с ног. Какие уж там переговоры!

— Правильно, — сказал Минц. — Но только у нас тоже есть обычай: чтобы все было честно, надо обменяться кружками.

Хозяин не нашелся, что ответить. Минц выпил свою кружку, взятую у Махно: чистая вода. А Нестор Иванович взял его кружку, выпил и промолвил:

— Пожалуй, надо отдохнуть. Переговоры начнем попозже.

10 мая 1919 года Лев Каменев телеграфировал Ленину: «Дорога на Екатеринослав, Знаменку, Киев отрезана бандами Григорьева. Григорьев, вчера отложивший свидание со мной в Знаменке, сегодня отказывается разговаривать. Он пытается сноситься с Махно. После личного свидания с Махно и посещения Гуляйполя, полагаю, что Махно не решится сейчас поддерживать Григорьева».

На свою голову Григорьев все-таки поехал к Махно. Нестор Иванович в союзниках не нуждался и распорядился убить бывшего штабс-капитана. Оставшиеся без вожака отряды Григорьева были разбиты.

Однако и Махно вскоре покинул красных. Он никому не желал подчиняться. Но ликвидировать его столь же легко, как Григорьева, не удалось. Махно воевал и против красных, и против Деникина — помешал успешному наступлению белых на Москву.

С гордостью говорил:

— Золотопогонники чуть было не вошли в Москву. Если бы не повстанцы, то над революционной Россией уже давно развевался бы трехцветный самодержавный флаг.

Нестор Иванович оказался прирожденным крестьянским вождем. Пулеметная тачанка вошла в историю как оружие Первой конной армии. В реальности это Нестор Иванович посадил своих бойцов на тачанки. Создал мобильную пехоту, которая успешно противостояла регулярным вооруженным силам — и белым, и красным.

Тачанка — это рессорные четырехместные дрожки. Махно реквизировал их у немецких колонистов. Вместе с хорошими лошадьми. На дрожки ставили пулеметы. Нестор Иванович с нескрываемым удовольствием вспоминал, как умело использовал этот вид оружия массового поражения.

— Гаврюша, возьми прицел! — приказывал Махно пулеметчику.

«Кучер поворачивал лошадей в нужном направлении, — вспоминал Нестор Иванович. — А Гаврюша словно присосался к пулемету. Я крикнул Гаврюше: „Бей!“ Пулемет „максим“ заговорил как бы с задержкой, но так метко, что ни один из нападавших, разорванных пулями, не устоял».

Махно назначил себя председателем Реввоенсовета Революционной повстанческой армии. И в октябре 1919 года вновь взял Екатеринослав. Причем опять-таки ловкостью.

Переодетые махновцы въехали в город на подводах, которые везли продовольствие на рынок.

И уже в городе неожиданно взялись за оружие.

«Осень была самой ужасной для Екатеринослава, — вспоминали горожане. — На город напали повстанцы Махно, начались грабежи и убийства. В руках махновцев город был неделю. Их вытеснила „дикая дивизия“, то есть конница с Кавказа. Говорят, она согласилась сражаться при условии, что город будет отдан на разграбление. Три дня они свирепствовали в городе. К концу третьего дня Махно снова стал наступать. Он держал Екатеринослав целый месяц».

Махно располагал немалыми силами: 28 тысяч штыков и сабель, 50 орудий, 200 пулеметов и еще бронепоезд, захваченный у белых. Москве пришлось опять налаживать с ним отношения.

Уговаривали отправить свои войска на польский фронт воевать против создателя независимой Польши Юзефа Пилсудского. Махно отказался. Тогда весной 1920 года Красная армия принялась его громить. «Большевики — мастера на измышление лжи и на всякие подлости против других», — злился Нестор Иванович.

Его люди призывали красноармейцев переходить на их сторону, распространяли свои листовки: «Если тебя твои комиссары гонят на нас, не стреляй, а присылай своих делегатов и узнавай, кто мы. А мы боремся за вольную жизнь без насильников-комиссаров и чекистов.

Бросайте винтовки и переходите в братские объятия махновцев».

Подавить махновцев поручили председателю ВЧК Дзержинскому. Выяснилось, что противостоять на поле боя вооруженному и умелому противнику — не то, что руководить арестами безоружных людей. Повстанцы при подходе частей Красной армии прятали оружие и притворялись мирными крестьянами. Когда красноармейцы уходили, опять брались за оружие.

Феликс Эдмундович жаловался на нервное и физическое переутомление. Заботливые врачи предписали ему курс лечения. 26 июня 1920 года председатель ВЧК отчитывался перед Лениным из Харькова:

«Дорогой Владимир Ильич!

Спешу ответить, что я не на даче, но усиленно лечусь водолечением. Врачи нашли только нервное переутомление, а все остальное в полном порядке, в том числе и легкие. С Махно мне не везет. С ним можно было скоро расправиться, имея конницу. У меня ее не было. Только теперь удается мне сколотить полк из эскадронов, которые удалось выклянчить. Надеюсь через неделю пустить этот полк в действие».

Но тут Махно опять понадобился — противостоять барону Врангелю. Вести переговоры с большевиками о совместных действиях против белой армии Нестор Махно поручил бывшему чекисту Дмитрию Попову, который прославился тем, что 6 июля 1918 года, когда левые эсеры восстали против сепаратного мира с немцами, арестовал самого Дзержинского.

Нестору Ивановичу обещали:

«Первое. Немедленное освобождение и прекращение преследований всех махновцев и анархистов, за исключением вооруженно выступающих против советского правительства.

Второе. Полнейшая свобода агитации и пропаганды, как устно, так и печатно, махновцами и анархистами своих идей без призыва к насильственному ниспровержению советского правительства».

Махно лелеял идею самостоятельной крестьянской республики. Рассчитывал, что после победы над белыми советское правительство позволит ему провести на Украине социальный эксперимент: создать автономию на основах политического и экономического самоуправления. Наивный человек. После победы над белыми он станет следующей целью.

Революционная повстанческая армия Украины присоединилась к красным. Она подчинялась командующему Южным фронтом Фрунзе, но сохраняла самостоятельность. Председатель Реввоенсовета Республики Троцкий, который как убежденный государственник анархистов не любил, предупреждал:

«Мы можем только приветствовать тот факт, что махновцы хотят отныне бороться не против нас, а вместе с нами против Врангеля. Но рабочий класс Украины не может допустить, чтобы отдельные отряды то сражались в наших рядах, то наносили удар нам в спину. Рабоче-крестьянская Красная армия говорит: „Кто не со мной, тот против меня, а кто со мною, тот становится в мои ряды и не покидает их до конца“».

Нестор Махно, раздраженный разговорами о том, что он будто бы раскаялся и признал советскую власть, ответил большевикам через газету «Путь свободы».

«Как мы понимаем мирное соглашение? Никакого идейного контакта и сотрудничества с советской властью или ее признания не могло и не может быть. Мы всегда были и будем идейными непримиримыми врагами партии коммунистов-большевиков. Мы никогда не признавали никакую власть. Не следует спутывать, злостно или по непониманию, военный контакт, являющийся следствием грозящей революции опасности, с признанием советской власти, чего не могло быть и не будет».

Позиции были непримиримы, компромисс — невозможен. Решающее столкновение — только вопрос времени. В ночь на 8 ноября 1920 года кавалеристы Махно, которые именовались Крымской группой войск Революционной повстанческой армии, под командованием Семена Никитича Каретника форсировали Сиваш и обошли перекопский вал.

Махновцы отличились и еще раз. Вторая конная армия рапортовала: мы в Крыму! Радость оказалась преждевременной. Красных кавалеристов контратаковал конный корпус генерала Ивана Гавриловича Барбовича. Он окончил Первую мировую командиром 10-го Ингерманландского гусарского полка, георгиевским кавалером. Врангель произвел его в генерал-лейтенанты.

Момент был ответственный, вспоминал командующий Второй конной Филипп Миронов:

«Чтобы сломить упорство врага на перешейках между соленым озером Красное, Сивашем и озером Круглое, была брошена на тачанках Повстанческая армия Махно. Заметив быстро несущиеся сотни тачанок, поднявших огромные облака пыли у южной конечности соленого озера Красное, противник точно по команде прекратил бешеную трескотню пулеметов и винтовок. И начал быстрый отход».

Взятием Крыма сотрудничество с Махно закончилось. Нестора Ивановича терпели, пока он был нужен. Теперь антимахновские настроения взяли верх. Фрунзе разделался со своими союзниками-махновцами, хотя они выполнили все свои обязательства.

23 ноября 1920 года командование Южного фронта потребовало, чтобы Махно окончательно влился в Красную армию: «Немедленно приступить к превращению партизанских повстанческих частей в нормальные воинские соединения». Нестор Иванович отказался подчиниться. Его верного помощника командарма Повстанческой армии Семена Каретника, с которым только что вместе сокрушали Врангеля, вызвали в штаб Фрунзе, арестовали и расстреляли.

26 ноября Махно и его отряды были объявлены врагами революции. Командирам частей предписывалось разоружить махновцев, в случае сопротивления — уничтожить. Сокрушив самых сильных врагов, Красная армия занялась махновцами.

Повстанцы попали в окружение. Пехоту уничтожили полностью. Часть конницы под командованием Махно вырвалась из кольца. Много позже маршал Андрей Иванович Еременко, лежа в госпитале, записал в дневнике впечатления от только что уведенного фильма «Александр Пархоменко»:

«Показана глубокая зима во время последнего сражения, а на самом деле было очень тепло и грязно от дождей: в отдельные дни стоял густой туман, благодаря которому Пархоменко и попал под удар махновцев. Причем этот бой с махновцами в районе Зеленый Рог и Бузовка был весьма кровопролитный. С нашей стороны участвовало десять кавалерийских полков. Нашей 1-й кавалерийской бригадой было захвачено 160 станковых пулеметов с тачанками и карета самого „батьки“ Махно…

Ложь в том, что показано, как Махно отсиживался в лесу длительное время. Если бы Махно не две-три недели сидел на месте в лесу, а даже два-три дня, то и тогда он был бы окружен и уничтожен. В том-то и дело, что он непрерывно находился в движении, а это создавало трудности для борьбы с ним».

С остатками повстанческой армии Нестор Иванович пытался удержаться в родном Гуляйполе, но долго сопротивляться он не мог. 26 августа 1921 года, спасаясь от преследователей, перешел Днестр и сдался румынским властям.

Остаток жизни он провел в эмиграции — в скудости, болезнях и забвении. Через много лет после его смерти среди европейской молодежи обнаружилось множество поклонников Махно — их завораживал его бунтарский авангардизм. Нравилась его идея, что революция способна разгореться из одного-единственного очага вооруженной борьбы, который нужно вовремя разжечь. Идеи Махно вдохновляли пылкие сердца молодых идейных анархистов, готовых до конца стоять за свои идеалы. Поклонником Нестора Ивановича был знаменитый Даниэль Кон-Бендит, самая популярная фигура парижских баррикад времен студенческой революции 1968 года.

Один историк иронически заметил: это правда, что анархия — мать порядка. Если люди долгое время вынужденно живут в ситуации анархии, они сделают все, чтобы вернуть порядок. Так и произошло. Насмерть перепуганное анархией Гражданской войны, символом которой стал Нестор Иванович Махно, наше общество выбрало самый жесткий режим из всех возможных.

Барон Врангель сменяет Деникина

29 марта 1920 года в Москве в Большом театре открылся! Х съезд партии. В отчетном докладе Ленин говорил:

— Гражданская война была войной против всемирного капитала, и этот капитал распадался сам собою в драке, пожирал себя, тогда как мы выходили более закаленными, более сильными в стране умирающего от голода, от сыпного тифа пролетариата.

Зал откликнулся аплодисментами.

Красная армия точно брала верх.

В первых числах марта 1920 года фронт белых на Кубани фактически развалился.

Командование не знало, что делать. Отступать по черноморскому побережью на Туапсе? Отойти в Крым, который оборонял 3-й корпус генерал-лейтенанта Якова Александровича Слащева?

— Общей разрухи не избег и Крым, который за последний год надевал разные маски, — говорил генерал Деникин в Севастополе. — Но маскарад окончен — маски сняты. Одевшись наконец в русский трехцветный национальный флаг, Крым его больше не снимет. Поднимаю бокал за процветание Крыма!..

Яков Слащев происходил из военной семьи, воевал всю Первую мировую, дослужился до полковника, не был обижен наградами. После революции ушел с воинской службы, но в январе 1918 года приехал в Новочеркасск, к генералу Алексееву, который формировал Добровольческую армию. Сначала стал начальником штаба в казачьем отряде, которым командовал полковник Шкуро.

В апреле 1919 года Слащева произвели в генерал-майоры. В ноябре он принял под командование 3-й армейский корпус.

Он был многократно ранен, страдал от непрекращавшейся боли и, спасаясь от мук, приучился к кокаину. Он был самодуром, но пользовался популярностью в армии. Отказался от традиционной военной формы. Публицист и философ Петр Струве, входивший в состав крымского правительства при Врангеле, нашел, что генерал напоминает графа Потемкина: так же обворожителен и полон причуд. Струве недоуменно поинтересовался у барона Врангеля, какая на Слащеве форма.

Врангель рассмеялся:

— Он сам ее для себя придумал.

Яков Александрович Слащев не носил погон, считал, что Добровольческая армия недостойна императорских знаков различия.

— Почему? — при случае поинтересовался Деникин.

Слащев ответил:

— Добрармия живет грабежом, не следует позорить наши старые погоны грабежами и насилиями.

Его корпус тоже отличился по части грабежей и пьянства.

Сухой закон был введен в Российской империи с началом Первой мировой войны — императорским указом от 18 июля 1914 года. Временное правительство 27 марта 1917 года подтвердило запрет на «продажу для питьевого употребления крепких напитков и спиртосодержащих веществ».

Но в Гражданскую войну на юге России вино продавалось свободно. Помимо шустовского коньяка пили политуру, кишмишевку, самогонку, вообще все, что попадалось под руку.

Недостатка в спиртном не ощущалось. На Кубани сами делали вино. Запасы вина в Крыму к началу 1920 года достигли ста тысяч ведер (ведро — 12,6 литра).

Алкоголем — единственный доступный в ту пору транквилизатор — снимали стресс от атак, глушили тоску, поднимали настроение. А то и просто спивались.

Говорят, казачий генерал Андрей Шкуро на вопрос, что он станет делать после взятия Москвы, ответил:

— Три дня попьянствую, повешу, кого надо, и пулю в лоб… А для чего мы живем? За такие минуты удовольствия я всегда готов жизнь отдать.

Генерал Владимир Май-Маевский подписал приказ, в котором констатировал бедственное положение с дисциплиной в войсках:

«Опьянение иногда доходит до такого состояния, что воинские чины не отдают себе отчета в своих поступках и открывают стрельбу из револьверов, врываются в кафе с бранными словами, оскорбляют публику, катаются по городу на извозчиках в непристойных позах с пением песен и вообще ведут себя несоответственно своему званию».

Сам Май-Маевский был тяжелым алкоголиком, с трудом выходил из запоев. Так что его приказы не вернули личный состав к трезвому образу жизни.

Деникин, строгий к себе и другим, запретил продажу спирта и водки. Не помогло. 15 ноября 1919 года председатель Особого совещания генерал Лукомский обратился к начальнику штаба главнокомандующего генералу Романовскому:

«Дорогой Иван Павлович!

Нужно ускорить приказ о прекращении безобразий в тылу:

1. Запретить во всех ресторанах продажу спиртных напитков, не исключая и виноградного вина.

2. Запретить торговлю в ресторанах после 12 часов ночи, как в общем зале, так и в кабинетах.

3. За пьянство — сажать офицеров под арест, а если производят скандалы, то разжаловать в рядовые».

Деникин подписал этот приказ 18 ноября 1919 года. Торговлю запретили не с двенадцати, а с одиннадцати часов ночи. Устраивали облавы в ресторанах. Но через месяц с лишним пал Ростов, и уже было не до борьбы с алкоголизмом.

Красные неостановимо наступали. Белые части, потеряв надежду, отходили. 6 марта 1920 года на станции Крымская в штабном поезде своего корпуса генерал Кутепов провел совещание.

— При создавшейся почти безвыходной обстановке, — сказал он, — когда участники борьбы, главным образом офицеры Добровольческой армии, попали в трагическое положение, главнокомандующий считает своим главнейшим долгом принять меры к спасению всех, кто, не оглядываясь и не размышляя, шел за ним.

Голоса участников Военного совета разделились. Большинство отчаялось и считало, что все проиграно и надо спасаться: по побережью уходить в Грузию или в Персию. Мнение это особенно горячо поддерживал командир кавалерийского корпуса генерал-майор Иван Гаврилович Барбович.

Генерал Скоблин, командир Корниловской дивизии, настаивал: надо перебросить все боеспособные части в Крым и продолжить борьбу. В конечном счете это мнение взяло верх. На следующий день в штабе корпуса еще раз собрались старшие командиры. Они призвали идти в Крым. Гражданская война продолжилась.

Но тут британское правительство официально предложило Деникину прекратить боевые действия и оставить Крым, последнюю опору белой армии. В обмен на гарантии безопасности и помощь в эвакуации тех, кто не пожелает остаться в Советской России. Лондон окончательно потерял интерес к происходящему в России и прекратил помощь антибольшевистским силам.

Английская военная миссия покинула Севастополь.

Неудачи на фронте породили разочарование в войсках. Первым недоверие главнокомандующему выразил Врангель. Демонстративно подал прошение об отставке, уехал в Константинополь и написал Антону Ивановичу письмо, обвинив его в неспособности посмотреть правде в глаза.

«Деникин не умел овладевать сердцами людей, — считал Врангель. — Самим внешним обликом своим, мало красочным, обыденным, он напоминал среднего обывателя. У него не было всего того, что действует на толпу, зажигает сердца и овладевает душами… Он не находил в себе достаточных сил твердой и уверенной рукой вести по бурному политическому морю государственный корабль».

Врангель сам хотел сменить Деникина.

«Из писем из Екатеринодара и от приезжающих оттуда лиц я знал, что в ставке мною очень недовольны, — вспоминал Врангель. — Генерал Романовский громко обвинял меня в „оппозиции“ главному командованию. Не сомневаюсь, что значительную роль играли здесь секретные сводки и „информации наверх“ пресловутого Освага…

Осваг — отдел пропаганды — должен был противопоставить свою деятельность пропаганде большевиков. Громоздкое с огромными штатами учреждение Освага пребывало в Ростове. Оно стоило правительству бешеных денег и давало надежное убежище многочисленным уклоняющимся от выполнения своего воинского долга.

Была у Освага и другая, более темная сторона деятельности — так называемая „информация наверх“, составление секретных сводок, касающихся деятельности политических партий, организаций и отдельных лиц. Наиболее секретные сведения из этих сводок в числе двух экземпляров представлялись лишь председателю Особого совещания и самому главнокомандующему.

Еще в бытностью мою в Ростове мне попалась в руки одна из секретных информационных сводок. Отмечая благожелательное отношение ко мне местного населения, она упоминала вскользь, „что среди обывателей ходят слухи, что в ближайшее время генерал Врангель явится преемником генерала Деникина“. Я тогда же, показывая сводку генералу Юзефовичу, сказал ему, что фраза эта помещена неспроста, а несомненно с задней мыслью вселить в главнокомандующего предубеждение против ближайших помощников».

Осведомительное агентство при председателе Особого совещания при главкоме (Осваг) создавалось для антибольшевистской пропаганды. Кроме того, оно занималось контрразведкой.

Врангель был ненамного моложе Антона Ивановича, но динамичнее и темпераментнее. Петр Николаевич откровенно обсуждал отставку главкома с другими генералами. К нему присоединился и генерал Кутепов.

«В вагоне главнокомандующего познакомился с генералом Кутеповым, уезжавшим для принятия Добровольческого корпуса, — вспоминал Врангель. — Небольшого роста, плотный, коренастый, с черной густой бородкой и узкими, несколько монгольского типа глазами, генерал Кутепов производил впечатление крепкого и дельного человека».

Деникин уважал Кутепова. Критическое мнение Александра Павловича стало для него ударом. Но Антон Иванович не держался за пост главкома. 20 марта 1920 года написал генералу Абраму Михайловичу Драгомирову, который в Первую мировую командовал армией на Северном фронте, а в Гражданскую деятельно помогал Деникину:

«Три года Российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть как тяжкий крест, ниспосланный судьбой. Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее историческое призвание не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее. Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование».

Деникин распорядился собрать в Севастополе 21 марта 1920 года Военный совет для избрания главнокомандующего. Моряки выдвинули Врангеля, который на британском миноносце срочно вернулся из Константинополя в Крым. Помимо Врангеля на место главкома претендовали генералы Слащев и Покровский.

Виктор Леонидович Покровский был военным летчиком. Прошел Первую мировую, командовал 12-м армейским авиационным отрядом. В январе 1918 года сформировал на Кубани боевой отряд. В марте влился в Добровольческую армию. Командовал Кубанской конной бригадой, 1-й Кубанской конной дивизией, 1-м конным корпусом. В декабре 1919 года принял Кавказскую армию.

Большинству армии нравился офицер старой императорской гвардии барон Врангель. Он окончил Горный институт и сдал офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище, со временем окончил и Академию Генерального штаба. Службу начинал в лейб-гвардии Конном полку. Сражался с японцами, участвовал в Первой мировой, которую закончил командиром корпуса в звании генерал-майора.

«На генерале Врангеле была черная бурка, — вспоминал один из добровольцев. — Когда бурка распахивалась, под ней сверкали ордена. Тощий и высокий, он быстро шел вдоль строя. За ним вприпрыжку бежали представители французского командования, толстые и коротконогие.

Пытаясь не отстать от Врангеля, французы спотыкались, взбрасывая коленями полы голубых коротких шинелей».

Встречали его восторженно. Приехав в Ростов, который был временной столицей Юга России, Врангель решил сходить в театр. Взял ложу на втором ярусе и стал смотреть «Птички певчие».

«Исполнители и постановка были весьма посредственны, однако я давно не был в театре и рад был послушать музыку, — вспоминал Врангель. — В антракте разглядывал толпу, наполнявшую зал. Нарядные туалеты, дорогие меха и драгоценные камни вперемежку с блестящими погонами и аксельбантами военных придавали толпе праздничный, нарядный вид, заставляя забывать тяжелую обстановку смуты».

Однако досмотреть спектакль ему не удалось. Антракт кончился, в зале потушили огни, но занавес не поднимался. На авансцену вышел человек и обратился к публике:

— В то время как мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, там, на фронте, геройские наши войска борются за честь единой, великой и неделимой России. Стальной грудью прикрывают они нас от врага, обеспечивая мир и благоденствие населению… Мы обязаны им всем, этим героям и их славным вождям. Я предлагаю вам всем приветствовать одного из них, находящегося здесь, — героя Царицына, командующего Кавказской армией генерала Врангеля.

Яркий луч прожектора осветил генеральскую ложу, взвился занавес, оркестр заиграл туш, собранная на сцене труппа и публика аплодировали. Из театра Врангель пошел в гостиницу «Палас» поужинать. Но сделать это ему не удалось, потому что как только он вошел, зазвучали крики «ура», оркестр заиграл туш, и все встали. Врангель сел за единственный свободный столик, и сразу же к нему потянулись с бокалами чокаться. Знакомые, незнакомые расспрашивали о положении на фронте, поздравляли с победами — Врангель был невероятно популярен.

Александру Павловичу Кутепову принадлежало решающее слово на Военном совете. И он поддержал Врангеля.

22 марта 1920 года Деникин отдал последний приказ:

«Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России. Всем, шедшим честно со мною в тяжелой борьбе, — низкий поклон.

Господи, дай победу армии и спаси Россию».

На том же британском миноносце, который доставил Врангеля, из Крыма вывезли Деникина и его близких. 5 апреля Деникин и его бывший начальник штаба Иван Павлович Романовский прибыли в Константинополь и направились в здание русского посольства.

Там скопилось огромное количество беженцев-офицеров, винивших в неудачах Белого движения Деникина и Романовского. Когда Романовский шел по коридору посольства, кто-то дважды выстрелил ему в спину из парабеллума.

Считается, что генерал-лейтенанта Романовского за «связи с масонами» убил сотрудник константинопольского отделения Освага поручик Мстислав Алексеевич Харузин. Он сам вскоре погиб при неизвестных обстоятельствах.

Впрочем, в ту пору подозревали, что убийца — кто-то из дроздовцев, поклонников Михаила Гордеевича Дроздовского. К тому времени генерал уже год, как покоился в могиле. Он умер от заражения крови, но подчиненные считали, что любимого генерала отравили, и грешили на Романовского.

Иван Павлович Романовский родился в Луганске, как, кстати, и Ворошилов, будущий нарком обороны. Сын офицера, в юности выбрал военную карьеру. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище и Академию Генерального штаба. К концу Первой мировой войны занял пост первого генерал-квартирмейстера Ставки Верховного главнокомандующего. Сейчас бы его называли начальником оперативного управления.

С первого дня Белого движения он был рядом с Деникиным. Антон Иванович произвел его в генерал-лейтенанты и сделал начальником штаба главнокомандующего войсками Юга России.

Деникин считал, что именно Романовский должен сменить его на посту командующего. Но в войсках он не пользовался популярностью.

«Характер Романовского достаточно известен, — писал один из дроздовцев, — злобный, завистливый, честолюбивый, не гнушавшийся средствами для поддержания своей власти и влияния».

Поклонники Дроздовского не сомневались, что любимого генерала убили.

«Легкое пулевое ранение, — вспоминали очевидцы, — потребовало почему-то восьми операций. Два месяца тянулось заражение крови, поговаривали о тифе, о систематическом медленном отравлении, во всяком случае, почему произошло заражение крови — осталось загадкой, таинственной и необъяснимой».

В своем кругу офицеры прямо называли виновником смерти Дроздовского начальника штаба Романовского. Между генералами действительно возник конфликт. На политической почве.

Генерал Дроздовский был сторонником восстановления монархии, а Романовский считал, что нельзя выдвигать этот лозунг, поскольку многие добровольцы возвращения царя на престол не хотели. И офицеры-монархисты его возненавидели.

«Разные слухи ходили о его смерти, — писал генерал Туркул, который после Дроздовского принял его дивизию. — Его рана была легкая, не опасная. Вначале не было никаких признаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом скрывшийся. Но верно и то, что тогда в Екатеринодаре, говорят, почти не было антисептических средств, даже йода».

Дроздовский умер от заражения крови, потому что антибиотиков еще не существовало. Но офицеры-дроздовцы жаждали мести за смерть любимого генерала. Они были озлоблены и ослеплены ненавистью ко всему окружающему. Генерал Романовский не был виновен в том, что ему приписывали. Но в Гражданскую убивали не чужих — чужих в этой войне не было! — убивали только своих.

Антон Иванович Деникин, потрясенный смертью боевого товарища, уехал в Англию. Но там не задержался. В начале апреля 1920 года британский министр иностранных дел лорд Керзон отправил советскому коллеге Георгию Чичерину ноту с предложением прекратить Гражданскую войну. Там, в частности, говорилось:

«Я употребил все свое влияние на генерала Деникина, чтоб уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все усилия, обеспечив неприкосновенность всех его соратников, а также населения Крыма. Генерал Деникин в конце концов последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю».

Деникин возмутился словами британского министра и ответил письмом в «Таймс»: он отверг предложение британского военного представителя о перемирии с Красной армией потому, что считает необходимым вести вооруженную борьбу с большевиками до полного их поражения. А его уход в отставку не имеет никакого отношения к лорду Керзону.

Антон Иванович перебрался из Англии в Бельгию. Он остался без копейки, но отказался брать деньги, лежавшие на счетах России в заграничных банках. Конечно, мысль, что семья может очутиться в нищете, угнетала его. Не в пример многим другим Антон Иванович не скопил себе состояния, когда был у власти. Он пришел к власти с пустым карманом и таким же бедняком расстался с ней.

Жила семья очень просто, Антон Иванович сам топил печку и убирал дом. Два года провели в Бельгии, но жизнь была дорогой, переехали в Венгрию. Жил в городе Шопроне в загородной гостинице, потом в Будапеште и, наконец, устроились неподалеку от Балатона.

За три года он написал пятитомный труд «Очерки русской смуты», читать которые интересно и по сей день. Влиятельные люди в русской эмиграции позаботились о том, чтобы ему заплатили хороший гонорар. Весной 1926 года Деникины перебрались во Францию и обосновались в пригороде Парижа.

Крым. Последнее убежище

Есть фильмы настолько прекрасные, что они на самом деле не нуждаются ни в каких предисловиях. Начинаешь смотреть — и не можешь оторваться. В снятом в 1968 году фильме «Служили два товарища» играют Олег Янковский, Ролан Быков, Владимир Высоцкий, Анатолий Папанов, Николай Крючков, Ия Саввина, Алла Демидова, а еще Вениамин Смехов, Юозас Будрайтис, Роман Ткачук…

Но дело не только в блистательной актерской игре. Волшебная ткань фильма «Служили два товарища» удивительным образом передает главное, что должно быть сказано о тех трагических событиях, которым посвящен фильм: безысходность и безнадежность. А речь идет о сражении за Крым.

В 1920 году под властью белых оставался лишь этот полуостров. Барон Врангель в начале апреля 1920 года переименовал подчиненные ему войска в Русскую армию и свел в три корпуса. 1-м армейским корпусом командовал генерал Кутепов, 2-м армейским корпусом — Слащев, произведенный в генерал-лейтенанты, и Сводным корпусом — генерал Петр Константинович Писарев.

Писарев окончил Первую мировую в звании полковника. При Врангеле сначала был комендантом Севастополя. В его Сводный корпус входили Марковская, Дроздовская и Корниловская дивизии — лучшие части Добровольческой армии.

В общей сложности под командованием Врангеля оставалось всего двадцать пять тысяч штыков и сабель, сто двадцать шесть орудий и примерно четыреста пятьдесят пулеметов. Но в апреле 1920 года он успешно отразил очередной штурм крымских перешейков частями Красной армии. Это подняло боевой дух белых.

В агентурном донесении разведки Красной армии из Севастополя говорилось: «Врангель резко отличается от своих предшественников и выделяется из окружающей среды. Человек, безусловно, умный и опасный, великолепно учитывающий обстановку, события и настроения масс» (см. «Военно-исторический журнал», № 11/2005).

Врангель понимал, что его попытка продолжить войну безнадежна. Население Крыма вместе с беженцами составило почти миллион человек. Где взять такое количество продовольствия, чтобы их накормить? И его армия слишком мала, чтобы их защитить.

Генерал откровенно сказал главному военному священнику митрополиту Вениамину:

— Почти никаких надежд на дальнейший успех Добровольческого движения. Армия разбита, дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла. Финансов никаких. Территория ничтожна.

Союзники ненадежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими ресурсами, и вооруженным снаряжением.

Тем не менее поначалу ему сопутствовал успех. Проводимая Врангелем земельная реформа должна была не только накормить Крым, но и создать поддержку его армии по всей России. Он собирался овладеть Северной Таврией, Донбассом, Таманским полуостровом.

Летом 1920 года генерал Слащев высадился в Северной Таврии, взял Мелитополь, вел кровопролитные бои за Каховку. Но его маленькая армия несла слишком большие потери.

Врангель выразил свое недовольство нераспорядительностью генерала. Слащев обиделся на Врангеля, подал в отставку и уехал в Турцию.

21 сентября Троцкий образовал самостоятельный Южный фронт. Командующим утвердил Фрунзе, членами Реввоенсовета — кандидата в члены ЦК партии Сергея Ивановича Гусева и руководителя венгерских коммунистов Белу Куна, вынужденного покинуть родину после неудачной попытки создать Венгерскую советскую республику. Фрунзе привез с собой группу генштабистов, с которыми служил на Восточном и Туркестанском фронтах. В Южный фронт включили 6-ю армию (командующий Константин Алексеевич Авксентьевский, бывший подпоручик царской армии), 13-ю армию (ею командовал талантливый военачальник Иероним Петрович Уборевич, тоже бывший подпоручик-артиллерист), 2-ю Конную армию (командующий Филипп Кузьмич Миронов). И позднее сформировали 4-ю армию, которую возглавил еще один близкий к Фрунзе человек — Владимир Саламанович Лазаревич (бывший подполковник, выпускник Академии Генерального штаба).

Врангель объявил новую мобилизацию. Но собрал пятую часть того, что намечал. Немногие верили в способность Крыма противостоять всей России. Петру Николаевичу удалось несколько увеличить свою армию, но ее общая численность в сравнении с войсками Фрунзе все равно была невелика.

И помощь стран Антанты была скудной. Военные операции Врангеля в Северной Таврии англичане не одобрили. В июне 1920 года в Лондоне приняли решение прекратить содействовать антибольшевистским силам. Франция признала правительство Врангеля де-факто, но просьба о займе была отвергнута.

Некоторое количество валюты получили, обязав крымских экспортеров пятьдесят процентов прибыли в валюте вносить на счет управления финансов. Благодаря отчислениям от внешнеторговых операций кое-что и покупали.

Главой правительства Юга России стал Александр Васильевич Кривошеин. Он был ближайшим помощником Петра Аркадьевича Столыпина в проведении земельной реформы, которая, если бы ее успели довести до конца, преобразила бы Россию. Но и Кривошеин со Столыпиным достигли немалого.

Кривошеин отказался от предложения императора стать председателем Совета министров и успешно занимался экономической реформой. Но он принял на себя обязанности главы правительства, когда его попросил Врангель. В 1920 году это было почти безнадежное дело, но он не мог отказаться! Крым оставался последним островком русской земли, над которым большевики еще не были властны.

26 октября командование Южного фронта поставило войскам задачу перейти в общее наступление. Однако Фрунзе упустил возможность разгромить войска Врангеля в Северной Таврии. Позволил белым отойти в Крым под защиту заранее подготовленных укреплений на Перекопском перешейке.

Он распорядился использовать аэропланы для атак с воздуха на красную конницу. Но ресурс старых машин был выработан. Для ремонта не хватало ни запасных частей, ни инструмента.

Самолеты падали. Бронеавтомобили и автомашины тоже были изношены. Танки и броневики ломались прямо на поле боя. Бензин, масло, резину покупали за границей. Но доставка затягивалась (см. «Военно-исторический журнал», № 1/2006).

Красные тоже оценили военную авиацию. В те дни «Известия» писали: «Сейчас достигнуты адские скорости по триста верст в час, двух- и трехпулеметные автоматические установки, сеющие дождь светящихся пуль, а летчики научились гибче птиц владеть своими крыльями. В революционной войне нет лучшего средства, чем воздушные силы».

В военной истории утвердилось представление о том, что построенные под руководством французских и английских инженеров укрепления превратили Перекоп в неприступную крепость и при штурме Красная армия несла огромные потери. Воздвигли земляной вал высотой от шести до десяти метров, перед ним выкопали ров глубиной восемь — десять метров. Перед рвом отрыли линию окопов и установили проволочные заграждения в четыре ряда… В реальности работы не были завершены.

Крымская газета «Вечернее слово» самоуверенно писала:

«Красные в ближайшие дни попытаются штурмовать перекопские позиции. Пусть себе лезут и разбивают головы о перекопские твердыни. Перекопа им не видать».

Но о том, что ров можно обойти через Сиваш (Гнилое море) — систему мелких заливов, отделяющих Крым от большой земли, — белые генералы почему-то вовсе не подумали, хотя именно так поступали русские войска, когда в XVIII веке воевали с Турцией.

В ночь на 8 ноября части 15-й стрелковой дивизии 6-й армии обошли перекопский вал. Они вырвали колья проволочных заграждений, и в прорыв ворвались части 52-й дивизии. К концу дня они заняли Литовский полуостров и зашли в тыл к белым.

Кто участвовал в атаке, не забыл ее до конца жизни. Бойцы бросались в стылую и вязкую грязь Гнилого моря. Белые и предположить не могли, что войска Фрунзе преодолеют это ледяное болото. К концу дня красные заняли Литовский полуостров и оказались в тылу белых. Армия Врангеля была обречена.

В ночь на 9 ноября, боясь окружения, белые стали отходить. Иначе говоря, интенсивные бои продолжались сутки. Потери 6-й армии составили шестьсот пятьдесят человек убитыми и около пяти тысяч ранеными. В сравнении с другими кровопролитными битвами Гражданской войны взятие Крыма далось относительно легко.

Когда Красная армия прорвала линию обороны, в Крыму никто в это не поверил. Пребывали в уверенности, что укрепления неприступны. Но 10 ноября сопротивление белых практически прекратилось.

11 ноября Фрунзе по радио предложил Врангелю сложить оружие. Обещал амнистию всем, кто прекратит сопротивление. Ленин остался недоволен инициативой Фрунзе:

«Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий… Если противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».

О ленинском недовольстве командование белой армии, разумеется, не знало, но жестокость расправы предвидело. Врангель принял решение эвакуировать армию, хотя судьба покидающих родину не внушала оптимизма.

11 ноября появилось сообщение:

«Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров и их семейств, других служащих, Правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России.

Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем.

Все это заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага, — остаться в Крыму».

Врангель приказал войскам оторваться от противника и двигаться к портам — погрузка на корабли шла в Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Керчи. Командование белой армии мобилизовало весь флот для вывоза не только военнослужащих, но и пожелавшего уехать гражданского населения. Имущество армия бросала, коней выпускала на волю.

Французский адмирал Шарль Дюмениль, обеспечивавший эвакуацию, направил советским властям радиограмму:

«По приказу главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающее уехать вместе с ними из Крыма, могут уезжать… Я дал указание всем кораблям, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда.

Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что, если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставлю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».

Всем уже погрузившимся на борт предложили еще раз хорошенько взвесить, действительно ли они хотят покинуть Россию. Самоходная баржа обошла все суда и решивших остаться забрала и доставила на пристань. Последние суда покинули Крым на рассвете 15 ноября 1920 года.

Когда армия Врангеля ушла, полуостров оказался в полной власти большевиков, и началось массовое уничтожение белых офицеров, которые не смогли покинуть родину. Эвакуировались из Крыма 145 693 человека. Остались: 2009 офицеров и 52 687 рядовых солдат белой армии. А также немалое число гражданских лиц, связанных с белой властью. Сколько из них было уничтожено, установить так и не удалось.

Михаила Фрунзе, а также назначенную секретарем Крымского обкома Розалию Землячку и утвержденного председателем Крымского ревкома Белу Куна будут обвинять в беспримерной жестокости. Но расстрел врангелевских офицеров — идея Сталина. Еще до взятия Крыма он информировал Троцкого: «Приказ о поголовном истреблении врангелевского комсостава намереваемся издать и распространить в момент нашего общего наступления». Свое обещание Сталин выполнил.

Известный писатель Виктор Викторович Вересаев вспоминал:

«Когда после Перекопа красные овладели Крымом, было объявлено во всеобщее сведение, что пролетариат великодушен, что теперь, когда борьба кончена, предоставляется белым на выбор: кто хочет, может уехать из РСФСР, кто хочет, может остаться с советской властью.

Мне редко приходилось видеть такое чувство всеобщего облегчения, как после этого объявления: молодое белое офицерство, состоявшее преимущественно из студенчества, отнюдь не черносотенное, логикой вещей загнанное в борьбу с большевиками… давно уже тяготилось своей ролью и с отчаянием чувствовало, что пошло по ложной дороге, но что выхода на другую дорогу ему нет. И вот вдруг этот выход открывался, выход к честной работе в родной стране.

Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось, что те, кто на регистрацию не явится, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте.

Офицеры явились на регистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Всех явившихся арестовывали, по ночам выводили за город и там расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей».

Занимался этим начальник Особого отдела Южного фронта Ефим Георгиевич Евдокимов. Его представили к награждению орденом Красного Знамени:

«Во время разгрома армии генерала Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд».

На представлении к награде Фрунзе приписал: «Считаю деятельность тов. Евдокимова заслуживающей поощрения. Ввиду особого характера этой деятельности проведение награждения в обычном порядке не совсем удобно».

Часть четвертая В Сибири и на Дальнем Востоке

Адмирал Колчак, или Злой рок

В начале октября 1919 года в Омске в доме верховного правителя России адмирала Александра Васильевича Колчака случился пожар. А жил он в купеческом особняке на Иртышской набережной, который охраняли британские солдаты. Особняк восстановлен, можно походить по комнатам, пытаясь представить себе, о чем тут размышлял адмирал Колчак.

Трудно представить себе худший день, вспоминали очевидцы, чем тот, когда случился пожар.

Резкий ветер, холод, пронизывающий до костей, отвратительная осенняя слякоть… И в этом аду — огромное зарево.

Уже второй несчастный случай в доме адмирала! 25 августа 1919 года бомба разнесла караульное помещение и прачечную. Из дверей одно за другим выносили окровавленные тела солдат караула, во дворе лежало несколько трупов. Адмирала, на его счастье, в тот день не было.

Теперь, во время пожара, адмирал стоял на крыльце мрачный и неподвижный, с видом фаталиста, которого уже ничто не способно удивить. Что за злой рок? Уже пошли разговоры, что адмирала преследуют несчастья. Взрыв в ясный день, пожар в ненастье. Словно перст свыше указывал его судьбу. И верно, адмирал довольно быстро лишился власти, хотя, казалось, имел все шансы на успех.

19 сентября 1918 года в порту Владивостока сошел на землю человек, который давно не был в России. О том, что происходило на родине, охваченной Гражданской войной, он узнавал из газет.

Звали его Александр Васильевич Колчак. Профессия — военный моряк. Звание — вице-адмирал.

Последняя должность — командующий Черноморским флотом. А в тот момент — безработный.

«Среднего роста, несколько сутулый, с худым, нервным, резко очерченным лицом, глубоко впавшими щеками, заостренным орлиным носом и быстрым взглядом, — таким его увидел во Владивостоке один из белых генералов. — Казалось, что адмирал был физически очень утомлен, что я объяснял себе его материальной необеспеченностью, тем более что его штатский серый костюм выглядел довольно поношенным».

Адмирал давно ходил в штатском и соскучился без дела. Рвался в бой. «Перед его глазами, — как выразился один из соратников Колчака, — уже белели стены Кремля и сияли купола московских церквей».

При этом его появление во Владивостоке прошло незамеченным. Он никого не представлял.

За ним не стояла никакая сила. Кто мог предположить, что всего через два месяца имя Колчака узнает каждый в России? Ему предстояло сыграть ключевую роль в той трагедии, которая разворачивалась на обломках российской империи. И от него в значительной степени зависело будущее всей России.

Колчак уже пробовал себя в большой политике.

В феврале 1918 года в китайском городе Харбине появился Дальневосточный комитет защиты родины и Учредительного собрания. В комитет вошли адмирал Колчак и генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват, управляющий Китайско-Восточной железной дорогой.

Город Харбин основали в 1898 году на берегу реки Сунгари (приток Амура) как штаб-квартиру Китайско-Восточной железной дороги. Власть правления КВЖД распространялась еще и на полосу отчуждения длиной две тысячи километров и шириной восемьдесят. Харбин стал столицей Русской Маньчжурии. В основном это был город железнодорожников.

Генерал Хорват согласился признать власть Временного Сибирского правительства. В качестве ответного жеста его назначили верховным уполномоченным на Дальнем Востоке.

Задача — «сохранение русских интересов на Дальнем Востоке путем непосредственных сношений с российскими представителями в соседних государствах и иностранными представителями, находящимися на Дальнем Востоке».

И адмирал Колчак тоже пытался найти самостоятельное место в российской политике. Но во Владивостоке адмиралу ничего интересного не предложили. У него не сложились отношения с японскими военными, а без них в Приморье ничего не делалось. Вообще-то адмирал два с половиной месяца провел именно в Японии. Пытался поладить с военными, многозначительно говорил им:

— Япония играет решающую роль на Дальнем Востоке, только Япония может помочь воссозданию нашей боеспособности.

Но в Токио Александру Васильевичу предпочли другие фигуры, на которые опирались. Так что в основном адмирал отдыхал на японском курорте с любимой женщиной, поправлял здоровье.

Принято считать, что адмирал Колчак намеревался добраться до юга России, чтобы присоединиться к Добровольческой армии Деникина. Но путь туда был слишком дальним, долгим и опасным. А тут, совсем рядом, в Сибири, сформировалась крепкая антибольшевистская власть.

Из Владивостока Колчак поехал в Омск, который превратился в столицу Сибири. Там размещалось правительство, которые некоторые историки считают самой законной властью в истории России после осени 1917 года.

Временное Сибирское правительство управляло обширной территорией от Зауралья до Забайкалья, а фактически подчинило себе и Дальний Восток. Население Омска за два года, с 1917 по 1919 год, увеличилось почти в шесть раз и составило шестьсот тысяч.

«В Омске я был поражен: базар был завален овощами, мешками муки, бочонками масла, тушами скота. Это обилие еды потрясало, — вспоминал современник. — Россия поднялась с веками насиженных мест, встала на колеса, села на сани, вышла на рельсы, на снег и побежала из краев, охваченных огнем кровавой борьбы, стремясь достигнуть тех мест, где еще сохранялся мир… В Омске стихийно, сам собой образовался первый табор этого небывалого в истории исхода целого народа из своей страны».

Колчак ехал в Омск долго, с остановками — семнадцать дней. Зато прибыл вовремя: 13 октября 1918 года, когда формировался новый состав правительства. Колчак жил прямо в вагоне.

А в соседнем разместился главком Сибирской армии генерал Василий Георгиевич Болдырев.

«Болдырев узнал о моем приезде, — рассказывал Колчак, — и через адъютанта попросил зайти к нему в вагон».

Сказал:

— Вы здесь нужнее, я прошу вас остаться.

Колчак:

— А что же мне здесь делать, здесь же нет флота.

Болдырев:

— У меня в отношении вас далеко идущие планы.

Через два дня Болдырев вновь пригласил к себе Колчака и предложил ему войти в Сибирское правительство в роли военного и морского министра.

Более проницательные люди отмечали, что адмирал «производит впечатление неуравновешенного человека». Но какое это имело значение в сравнении с блеском его эполет!

На юге России генералов и адмиралов хоть отбавляй, а в Сибири — считаные единицы. Во время Первой мировой это был глубокий тыл. Откуда здесь крупные военачальники? За Колчака ухватились еще и потому, что здесь его никто не знал. За месяцы яростной междоусобной борьбы все друг друга возненавидели, а тут новый человек!

4 ноября 1918 года сформировали правительство. Колчак получил пост военного и морского министра. Все поражались тому, что человек, который всего три недели назад приехал сюда, в Омск, занял ключевой пост. А ему самому должность министра была маловата.

На следующий день после формирования нового кабинета в Коммерческом клубе председатель Временного правительства устроил прием. Александр Васильевич сидел одиноко в углу. Его соседи по столику не пришли, и места пустовали. В конце приема председатель правительства провозгласил тост:

— За наше блестящее прошлое и, надеюсь, блестящее будущее. За адмирала Колчака!

Можно только поражаться наивности этих людей! Адмирал вошел в состав социалистического и демократического правительства, которое презирал. На заседаниях кабинета министров угрюмо молчал. Колчак не собирался работать в этом правительстве. Да оно и двух недель не просуществует, потому что очень многие прониклись мыслью, что Россию спасет только диктатура.

В Сибири против большевиков первыми восстали демократические силы — эсеры, народные социалисты, беспартийные областники (сторонники автономии Сибири). Власть взяло Временное Сибирское правительство — с помощью чешско-словацких войск, неожиданно вмешавшихся в российскую политическую жизнь. В те месяцы чешско-словацкие войска были единственной реальной военной силой от Москвы до Владивостока.

Первые эшелоны с чешско-словацкими войсками прибыли в Владивосток 30 апреля 1918 года. В ожидании пароходов они размещались в военных казармах. К концу мая в городе уже находилось шестнадцать тысяч солдат и офицеров. В ночь на 29 июня они свергли большевиков и взяли власть в городе. По этому случаю был устроен парад. Вслед за союзническими войсками маршировала наскоро сформированная из местных жителей дружина.

Антибольшевистские силы только и ждали момента, чтобы сквитаться за поражение в октябре семнадцатого. Чешско-словацкие войска встречали — без преувеличения — как Богом посланных избавителей.

Временное Сибирское правительство 30 июня 1918 года обратилось к «Доблестным чешско-словацким эшелонам»:

«Братья чехи и словаки!

Война забросила вас в далекую от вашей родины Сибирь, где значительная часть населения связана с вами узами национального родства. Судьба объединила нас в борьбе против общего врага… Временное Сибирское правительство с искреннею и глубокою признательностью отмечает ваши крупные заслуги в истории не только Сибири, но и всего славянства, и выражает твердую уверенность, что и предстоящие совместные наши действия будут сопровождаться таким же выдающимся успехом».

Все радовались, но это было лишь начало Гражданской войны.

Временное Сибирское правительство обратилось к населению:

«Граждане! Сибирь очищается от большевиков; они бегут, унося с собой все, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна. Согласно постановлению Чрезвычайного Сибирского областного центра устанавливаются цвета — белый и зеленый — флага автономной Сибири — эмблема снегов и лесов сибирских».

4 июня 1918 года Временное Сибирское правительство приняло декларацию «О государственной самостоятельности Сибири»:

«Российской государственности как таковой уже не существует, ибо значительная часть территории фактически оккупирована Германией и Австро-Венгрией, а другая захвачена узурпаторами — большевиками. Характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определен Всесибирским и Всероссийским Учредительными собраниями».

Аннулировали декреты советской власти. Объявили полную свободу экономической деятельности. Запретили военно-полевые суды. Либерально-демократическое правительство имело все шансы получить народную поддержку.

14 июля 1918 года в помещении омской биржи открылся первый сибирский съезд торгово-промышленных организаций. По поручению правительства на съезде выступил министр юстиции Григорий Борисович Патушинский (юрист по профессии, он в Первую мировую добровольцем ушел на фронт, воевал в составе 19-го Сибирского полка, орденоносец):

— Мы восстановим все пути, воздвигнем новые мосты взамен разрушенных, пророем вновь тоннели. Ценой неимоверных усилий, ценой жизней наших доведем наш государственный поезд до конечного пункта, до станции, над фронтоном которой горят огненные слова: «Возрождение Великой России, свобода и счастье народов автономной Сибири и лучезарные начала народоправства».

Газета «Омский вестник» писала:

«г. Патушинский от имени правительства мужественно бросил в глаза политически наивным участникам этого съезда самую подлинную правду. За всю многоглаголивую русскую революцию более искренней речи от представителя правительства, подобно речи г.

Патушинского, как будто бы невозможно и припомнить…

Ошарашенные этой речью торгово-промышленники не могли, конечно, не только оценить, но даже и просто понять всей политической глубины неожиданно искренней и правдивой речи представителя правительства. При такой весьма смелой и в государственном отношении единственно правильной тактике Сибирского правительства невольно как-то приходится думать, что подлинно демократическое правительство по образцу американского вполне возможно и в странных русских условиях».

Жизнь в Сибири — до прихода большевиков — текла почти нормально. Имущества от союзников получили столько, что и после четырех лет войны было во что приодеться. В Хабаровске в музее мне попалось на глаза меню одного из ресторанов того времени:

«Разные закуски, китайские и европейские.

1. Суп из ласточкиных гнезд.

2. Плавники акулы.

3. Краб с ростками бамбука.

4. Жареная серебряная рыба.

5. Тушеная утка.

6. Грибы по постному способу.

7. Сладкое „Восемь талисманов“.

Кофе и фрукты».

Но демократические силы оказались слабы в политических интригах, в борьбе за власть, либерально настроенных чиновников выдавили из аппарата управления. Верх брали сторонники единоличной власти, сильной руки. Казалось, будто в условиях Гражданской войны иное и невозможно. В Омске повторяли:

— Не доросла Сибирь до демократии!

В сентябре 1918 года собравшиеся в Уфе представители разных антибольшевистских политических партий и организаций образовали Всероссийское Временное правительство. На французский манер его называли Директорией.

Председателем избрали правого эсера Николая Дмитриевича Авксентьева. Европейски образованный, доктор философии, он был председателем исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, министром внутренних дел во Временном правительстве, депутатом Учредительного собрания, членом Петроградского совета. После Октябрьской революции большевики три месяца продержали его в Петропавловской крепости.

Военные не приняли Авксентьева. Считали вторым Керенским — прекраснодушным говоруном, требовали заменить его сильной личностью. В переполненном Омске для правительства не нашлось места, и оно расположилось в вагонах прямо на железнодорожной ветке. О Директории презрительно говорили:

— Воробьиное правительство, уселось на ветке — на него дунешь, оно слетит.

«Омск, — вспоминал лидер эсеров Виктор Чернов, — был набит „до отказу“ офицерами, у которых солдаты на фронте сорвали погоны, фабрикантами, которых рабочие вывезли на тачке, помещиками, чьи земли поделили… В этой бытовой и политической тесноте и давке царила спертая атмосфера лихорадочной борьбы разочарованных честолюбий, горечи обманутых надежд, интриг и подвохов. Здесь кишмя кишели просто спекулянты вперемешку со спекулянтами политическими, бандиты просто и бандиты официальные. Здесь неудобные люди исчезали среди бела дня бесследно, похищенные или убитые неизвестно кем».

Главу Директории предупреждали, что отправиться в Омск — все равно что сунуть голову в волчью пасть.

— Ничего, — хладнокровно отвечал Авксентьев, — надеюсь, волк подавится.

Чешские офицеры предлагали ему предварительно провести полную расчистку города от переворотчиков и атаманов. Авксентьев отказался, нелюбезно заметив:

— Я не хочу заводить собственных латышей.

Латышские полки в ту пору играли роль кремлевской гвардии, в антибольшевистском лагере их ненавидели.

Офицерский корпус Сибири не принял Директорию, не желал подчиняться либеральным демократам. Демократическая власть казалась слабой, безвольной. Не только военные, но и политики пришли к выводу, что страной должен править диктатор до полного наведения в России порядка. Идея демократической контрреволюции сгорела в пламени Гражданской войны.

«Заговорщикам, — вспоминал Виктор Чернов, — недоставало человека, который бы мог послужить, так сказать, „живым знаменем“ русского бонапартизма».

И тут в Омске появился адмирал Колчак.

Задача военного министра состояла в том, чтобы комплектовать, обучать и снабжать действующую армию. Александр Васильевич желал командовать войсками. Но действующая армия подчинялась не министру, а главнокомандующему генерал-лейтенанту Василию Георгиевичу Болдыреву. А с Болдыревым они не сошлись.

«Я редко видел человека, столь быстро загоравшегося и так же быстро гаснувшего после спокойного отпора его натиску, — таковы были впечатления генерала от встречи с адмиралом. — Очень нервный и неустойчивый. Хлопот с ним будет немало».

Колчак предложил генералу взять на себя всю полноту власти. Болдырев отказался:

— Власть принадлежит правительству, а мое дело — командовать армией.

Колчак внезапно отправился на фронт. Это была идея его сторонников. Они решили показать адмирала солдатам и устроить ему встречу с офицерами определенных взглядов — с таким расчетом, чтобы под влиянием услышанного и увиденного на фронте он принял на себя роль диктатора.

Адмирала привезли в штаб корпуса, которым командовал младший брат одного из главных заговорщиков Виктора Николаевича Пепеляева (депутата Думы от партии кадетов и принципиального врага советской власти) — молодой генерал-майор Анатолий Пепеляев, освободивший Иркутск от большевиков.

Колчак произвел впечатление на командира британского экспедиционного отряда полковника Джона Уорда. Познакомившись с адмиралом, полковник констатировал:

— Несомненно, Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти, цель которой — создание национального правительства. И у России есть человек, способный спасти ее от анархии.

Союзники с первых дней существования Сибирского правительства имели здесь большое влияние. На банкете с участием иностранных представителей в начале сентября 1918 года предшественник Колчака на посту военного министра генерал Алексей Николаевич Гришин-Алмазов, раздраженный ироническими замечаниями английского консула, выпив, сказал:

— Русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны.

Дипломаты заявили протест. Глава Сибирского правительства потребовал от Гришина-Алмазова подать в отставку. Генералу пришлось уйти.

Когда в ноябре 1918 года пришло известие, что кайзеровская Германия капитулирует, глава Директории Николай Авксентьев только и мог выговорить:

— Вот тебе и на!

«Поражение кайзеровской Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом, — говорили тогда в Омске. — С этого момента помощь приходила нерешительная, как будто исподтишка. Продержись Германия дольше, помощь союзников вылилась бы в иные формы».

Чешско-словацкий корпус утратил интерес к участию в боевых действиях против Красной армии. Генерал Болдырев сказал на заседании правительства, что на фронте сражаются только русские войска, чешские части ушли на отдых. Для них война закончилась, и они желали одного — поскорее вернуться домой.

Директория обратилась к президенту США Вудро Вильсону:

«Россия не погибнет. Она больна, но не мертва… К президенту Великой Северо-Американской республики, признанному бескорыстному апостолу мира и братства среди народов, обращен первый призыв Временного Всероссийского правительства. Вся прежняя помощь России со стороны ее союзников окажется напрасной, если новая помощь придет слишком поздно и в недостаточно широких размерах. Каждый час промедления грозит неисчислимыми бедствиями для России, для самих союзников и для всего мира».

14 ноября 1918 года в здании гарнизонного собрания устроили праздничный обед по случаю прибытия в Омск французских офицеров. Оркестр, как и положено по дипломатическому протоколу, исполнил гимн Франции — «Марсельезу». Пьяные офицеры во главе с атаманом Иваном Николаевичем Красильниковым потребовали сыграть «Боже, царя храни». И, угрожая револьверами, заставляли всех встать. Французские и американские консулы в знак протеста покинули зал — после Февральской революции Россия стала республикой и прежний гимн отменили.

Вечером 15 ноября товарищ (заместитель) министра внутренних дел Евгений Францевич Роговский, дворянин, член ЦК партии эсеров и член Учредительного собрания, предупредил правительство: правые готовят переворот.

Главком Болдырев подписал приказ: «Армия вне политики, публичное выявление своих политических симпатий совершенно недопустимо со стороны представителей армии». Но через сутки главком срочно отбыл на Уфимский фронт, а Колчак, которому сообщили, что генерал Болдырев покинул город, напротив, утром 17 ноября вернулся в Омск. Приказ действовать был отдан. И к ночи свершился военный переворот.

Три сотни казаков разоружили батальон государственной охраны, подчинявшийся заместителю министра внутренних дел Евгению Роговскому. Член Директории Владимир Зензинов, эсер по политическим взглядам, вспоминал, как они сидели у Роговского и пили чай.

Вдруг открывается дверь, и врываются несколько десятков офицеров с криком:

— Руки вверх!

Почти все были пьяны. Свергнутых членов Директории держали в сельскохозяйственном училище, которое занял под свой штаб казачий атаман Красильников. Потом выслали из Омска.

Сопровождали их британские солдаты, дабы министров по дороге, как водится, не расстреляли при попытке к бегству.

Председатель Совета министров Петр Васильевич Вологодский узнал об арестах в половине четвертого утра. Вологодский был потрясен, расплакался, потребовал арестовать организаторов переворота.

Но его никто не поддержал, напротив, все заговорили:

— Сделано то, что нужно!

Директория всем надоела. Правые министры уверенно говорили, что необходимо сосредоточить всю власть в руках одного человека, верховного правителя.

— Значит, диктатура, — утвердительно сказал один из министров.

А кто же в таком случае диктатор?

Прозвучали три имени: генерал Болдырев, генерал Хорват и вице-адмирал Колчак. Один из министров проголосовал за Болдырева. Выходец из крестьянской семьи, он храбро воевал, придерживался демократических убеждений, но был мало известен в армии. Остальные отдали голоса Колчаку.

На том же заседании правительства Александра Васильевича произвели в полные адмиралы.

Через несколько дней он встретился с журналистами, с чувством превосходства заметил:

— Меня называют диктатором — пусть! Я этого слова не боюсь.

«Очевидно, что это будет очень скверный диктатор, — меланхолически заметил один из министров, — для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решительности очень недостаточно».

По всему городу были развешены листовки с обращением к народу России. Омичи первыми узнали, что Всероссийское Временное правительство (то есть Директория) низвергнуто и власть перешла к Колчаку. А сам он принял присягу на верность государству и законам страны. В Успенском соборе архиепископ Омский Сильвестр благословил Колчака на службу России.

Военный переворот. По всему городу начались аресты. Озлобленные офицеры расправлялись с политическими противниками. Заодно сводили счеты с неугодными. Через месяц после военного переворота отряд большевиков поднял в городе восстание. Оно было жестоко подавлено, но большевики успели напасть на тюрьму, желая освободить заключенных.

Выпустили двести человек.

Несколько десятков эсеров, в том числе члены Учредительного собрания, которых бросили за решетку после взятия власти Колчаком, не захотели бежать, считая это недостойным поступком, и вернулись в тюрьму… Это было роковое решение. На следующий день группа офицеров из отряда атамана Красильникова забрала из тюрьмы наиболее известных заключенных (не хотели, чтобы они вышли на свободу). Отвезли на берег Иртыша и прямо на льду расстреляли или зарубили.

Так началось колчаковское правление. Александр Васильевич Колчак — историческая фигура, он нуждается в справедливом и объективном освещении, но что было, то было. В те дни колчаковские офицеры совершали убийства по всему городу.

Дмитрий Федорович Раков, член ЦК партии эсеров, тоже был арестован, но выжил.

«Разыскивать трупы убитых было чрезвычайно трудно, — вспоминал он, — убитых было бесконечное множество, не меньше 1500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши».

Историки отмечают, что, приняв участие в государственном перевороте, Колчак совершил измену, что по тем временам каралось смертной казнью. Но не это главное. Поразительно, с какой легкостью отвергались все попытки переустроить жизнь на демократических началах!

Призывы действовать спокойно, медленно, обдуманно, осторожно не находили отклика. Шансы были только у радикалов. Как избавить страну от хаоса? Самим взять власть.

Адмирал Колчак вышел на авансцену в исключительно благоприятный для себя момент.

Рушился кайзеровский рейх. В Москве большевики ожидали немецкой революции. Им было не до Колчака. И у адмирала появился шанс.

Его поддержало Белое движение на юге России. 30 мая 1919 года Антон Иванович Деникин объявил, что подчиняется Колчаку как Верховному правителю Русского государства и Верховному главнокомандующему русскими армиями.

Почему Деникин признал главенство Колчака, хотя должно было быть наоборот?

Дело в том, что в распоряжении адмирала находилась значительная часть золотого запаса Российской империи — примерно семьсот миллионов золотых рублей.

Во время Первой мировой золотой запас России — золото, серебро, платина, ценные бумаги — отправили из Петрограда, боясь, что немцы дойдут до столицы. В конце концов он оказался в Казани. 7 августа 1918 года город взяли чешско-словацкие части и войска правительства, созданного в Самаре членами разогнанного большевиками Учредительного собрания. Золотой запас доставили в Самару, оттуда в Уфу. 23 августа — когда красные наступали — золотой запас отправили в Челябинск. В начале октября Временное Всероссийское правительство перевело запас в Омск. Здесь все оказалось в руках Колчака.

В начале июня 1919 года знаменитый в начале века прозаик Леонид Николаевич Андреев писал: «Получил неожиданное и радостное известие: телеграмму от брата-офицера, с осени пропавшего, что он жив и здоров. И знаете откуда? Из Омска… Значит, брат добрался и устроился у Колчака, чему я очень рад. Может быть, это от плохой жизни, но в Колчака я твердо верю».

Сергей Абрамович Ауслендер, драматург и литературный критик, осенью 1918 года оказался в Омске. Познакомился с Колчаком. В начале 1919 года в Омске появились две его брошюры «Верховный правитель адмирал А. В. Колчак» и «Верховный правитель на фронте». С восхищением он писал об Александре Васильевиче:

«Острый, четкий, тонко вырезанный профиль. Гордый с горбинкой нос, твердый овал бритого подбородка, тонкие губы, глаза, то вспыхивающие, то потухающие под тяжелыми веками.

Небольшого роста, худощавый, стройный, с движениями гибкими и точными, с ликом, навсегда сохранившим загар далеких морей, то почти юноша, когда вспыхнет что-то там внутри, то вдруг усталый смертельно, измученный всем, что было и что предстоит еще; голос негромкий, глуховатый, но такой, что услышишь среди самого яростного гула орудий; и такая сила чувствуется в этих маленьких загорелых пальцах».

Омские историки и краеведы не так давно составили двухтомный труд, посвященный жизни города при Колчаке, когда «небольшой провинциальный город на Иртыше приобрел всемирную известность». Спасаясь от советской власти, в город устремилась художественная интеллигенция.

Жестокость колчаковской контрразведки не шла в сравнение с тем, что творилось под властью большевиков. В те годы, цитируя поэта Георгия Владимировича Маслова, Омск именовали «Приютом благородных муз».

В армии Колчака художником служил Борис Владимирович Иогансон, будущий классик социалистического реализма, Герой Социалистического Труда и дважды лауреат Сталинской премии. Он писал правителя России с натуры в его салон-вагоне. Портрет потом развешивали в сибирских государственных учреждениях.

Поэт Александр Михайлович Вощакин опубликовал в сентябре 1919 года в омской «Нашей газете» стихи:

Так едешь долго до вокзала. Пыхтят, ревут, трещат автомашины, А всюду в окнах и витринах Видны портреты Адмирала.

Редактором фронтовой колчаковской газеты был путешественник и исследователь Востока Василий Григорьевич Янчевецкий. Впоследствии он станет писать популярные исторические романы под псевдонимом В. Ян. Всеволод Вячеславович Иванов служил наборщиком в колчаковской фронтовой газете «Вперед». Через два года он написал повесть «Бронепоезд 14–69», превращенную в пьесу, которая была восторженно встречена советской властью. В 1932 году Иванов был одним их немногих писателей, с которыми встречались Сталин и другие советские руководители на квартире Горького.

Максим Дормидонтович Михайлов, служивший протодьяконом в Омске, своим невероятным басом-профундо придавал значимость службам владыки Сильвестра, который поддерживал Колчака. В 1924 году Михайлова перевели в Москву. Он стал солистом Большого театра, народным артистом СССР, лауреатом Сталинских премий.

В городе собралось немало талантливых актеров и художников, бежавших из Москвы и Питера. В кружке литературы и искусства «Единая Россия» выступал будущий крупный советский скульптор Иван Дмитриевич Шадр (Иванов). Омичи наслаждались музыкой в исполнении оркестров и хоров чешских легионеров. Будущий ректор Московской консерватории дважды лауреат Сталинской премии Виссарион Яковлевич Шебалин, тогда студент Омского сельскохозяйственного училища, рассказывал:

«Первым по-настоящему хорошим симфоническим оркестром, который я слышал в своей жизни, был чешский оркестр. В Омске он дал два концерта. Впечатление осталось очень сильное и глубокое».

В Омске выступал «отец российского футуризма» поэт Давид Давидович Бурлюк. Он вспоминал:

«Март 1919 года я провел в Омске, являвшемся тогда столицей колчаковского государства.

Там выходило несколько газет, были высшие учебные заведения, правда, постепенно превращавшиеся в женские — вследствие непрерывных призывов».

Бурлюк написал в 1919 году стихотворение «Омское». Город назвал скукотундрой:

Где скукотундру режет властно Сырое тело Иртыша… Где ране было Оми устье, — Теперь событий новых шок Крушит Сибири захолустье.

Георгий Андреевич Вяткин, поэт и прозаик, работал в отделе печати Управления делами Верховного правителя. Он опубликовал отчет о поездке Колчака по Иртышу на Тобольский фронт. Воспроизвел беседу с одним из офицеров, который вспоминал, что до появления адмирала армия была раздета и разута:

— Ну а теперь, слава богу, одеты, обуты до самой весны. И, разумеется, настроение совсем другое. Кабы все наши армии были одеты и обуты — давно бы в Москве были. Дайте солдату ласку, а победу он вам даст.

«Для поездки адмирала в Тобольск был реквизирован самый большой пароход, — рассказывал управляющий делами правительства Георгий Константинович Гинс. — Он должен был отойти в Семипалатинск. Уже проданы были билеты, и публика начала занимать каюты, когда пришло приказание: „Всем пассажирам выгружаться“. Шел дождь. Другого парохода не было, а публику гнали с парохода.

Я видел, с каким удовольствием уходит адмирал к себе в каюту читать книги. Вождь армии и вождь флота — люди совершенно различные. Бонапарт не может появиться среди моряков.

Корабль воспитывает привычку к комфорту и уединению каюты… Что же читал адмирал? Он прямо зачитывался „Протоколами сионских мудрецов“. Голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий».

Первые несколько месяцев армия Колчака наступала. Но адмирал недолго одерживал победы.

Словно предчувствуя его скорое поражение, покинувший Петроград поэт Георгий Владимирович Маслов написал в Омске стихи «Пир во время чумы»:

А завтра тот, кто был так молод, Так дружно славен и любим, Штыком отточенным приколот, Свой мозг оставит мостовым.

«Политическая пестрота омского общества была просто неимоверной, это был настоящий клубок ожесточенных людей, боровшихся между собой, — рассказывал один из сотрудников пресс-службы Колчака. — Провинциальная, казачья глушь с шумной межпартийной враждой, возней и руганью, с интригами отдельных политиков… Ссоры между молодыми сановниками, считавшими Омск за первую ступень своей карьеры.

Никто в этом шумном Омске не знал, что же следует, собственно, вложить в уста этим самым колчаковцам, чтобы те могли объяснить, за что они борются, льют кровь и свою и чужую, чего хотят теперь и какие планы имеют на будущее».

Большевики считали важнейшим Южный фронт и там сосредоточили основные силы. Одолев Деникина, всей мощью повернулись против Колчака, и его войска не выдержали напора Красной армии.

Адмирал принял на себя ответственность, справиться с которой не смог. Военный моряк Колчак не был подготовлен ни к политической работе, ни к командованию сухопутными силами.

Колчаку и его генералам не хватило знаний и опыта для руководства боевыми действиями на таком огромном театре военных действий.

Особое значение приобретал пост начальника штаба Верховного главнокомандующего.

Колчак отдал его полковнику Дмитрию Антоновичу Лебедеву. Полковника прислал для связи Деникин, чтобы объединить силы белого Юга и белой Сибири.

«Лебедев, — писал начальник британского экспедиционного корпуса в Сибири Джон Уорд, — стал центром группы отчаянных людей, которым недоставало только холодного рассудка, чтобы сделаться страшными».

Лебедев получил генеральские погоны. Но ему, как и Колчаку, не хватало опыта и знаний для руководства войсками на таком огромном театре военных действий. Никто не думал тогда, заметил один из его министров, что назначение Лебедева могло быть результатом неумения адмирала разбираться в людях.

«Колчак, — вспоминал один из близких ему людей, — чувствовал себя беспомощным в сухопутных операциях Гражданской войны, где психология значила больше, чем что-либо другое. Оттого, когда он видел генерала, он сейчас хватался за него, как за якорь спасения. Каждый генерал казался ему авторитетом».

Колчак наступал тремя армиями. Западной армией командовал генерал-лейтенант Михаил Васильевич Ханжин, последняя должность в царской армии — генерал-инспектор артиллерии при Верховном главнокомандующем. Он взял Уфу. Немного не дошел до Волги и покатился назад.

Оренбургская армия наступала на юге. Командующий — генерал-лейтенант Александр Ильич Дутов. Полковник царской армии, он в 1917 году был избран атаманом Оренбургского казачества и членом Учредительного собрания. В лагере белых его считали человеком посредственных способностей, а вот Троцкий ценил выше. Колчак одарил Дутова генеральскими погонами, но Александр Ильич предпочитал называть себя походным атаманом всех казачьих войск.

Сибирской армией командовал генерал-лейтенант Радола Гайда. Его именуют чехом. В реальности его отец — австриец, мать — черногорка, женился он на албанке. Гайда, фармацевт по образованию, прапорщик австро-венгерской армии, в сентябре 1915 года попал в плен и перешел на сторону России. Гайда командовал чешско-словацкими эшелонами, растянувшимися между Новониколаевском и Байкалом. Он пошел на службу к Колчаку, который произвел его в генералы.

Войска Гайды дошли до Казани. Но он отказался выполнить приказ Колчака приостановить наступление и перебросить части на помощь Западной армии. В результате Западная армия потерпела поражение. Покатилась назад и Сибирская армия. Гайду отстранили от командования и уволили, лишив звания и наград.

В апреле 1919 года Михаил Васильевич Фрунзе вступил в командование Южной группой войск Восточного фронта.

Фрунзе, как и Троцкий, понимал, что сам не справится и нуждается в военных специалистах.

Начальником штаба Михаил Васильевич взял понравившегося ему бывшего генерал-лейтенанта Федора Федоровича Новицкого (последняя должность в царской армии — командир 43-го армейского корпуса).

Новицкий вспоминал, что первоначально его самого прочили на должность командующего армией. Но, сознавая политическую ситуацию, он настоятельно рекомендовал Михаила Васильевича, пообещав помогать ему всячески по военной части. Они воевали вместе, бывший генерал Новицкий, по существу, и руководил военными действиями.

Новый командующий фронтом подписал приказ:

«Не место малодушию и робости в наших рядах перед лицом неудач. Эти неудачи временны и объясняются главным образом тем, что нам пришлось отвлечь часть сил на Южный фронт.

Ныне наша задача близка к завершению, и глаза России вновь обратились к нам, на восток.

Помощь идет».

26 апреля его части перешли в наступление. В результате двухнедельного наступления колчаковцы были отброшены от Волги. Михаил Васильевич объявил всем благодарность, а наиболее отличившихся приказал представить к награде.

Теперь он поставил перед частями задачу овладеть Уфой. 23 мая он прибыл в Бугуруслан, чтобы лично руководить наступлением. Его подталкивал Ленин, который 25 мая нервно телеграфировал Реввоенсовету Восточного фронта: «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной».

9 июня командующий Южной группой Фрунзе уже доложил командующему Восточным фронтом Сергею Каменеву об успехах в Уфимской операции, о том, что враг отступает, а его части переправляются через реку Белую.

Михаил Васильевич неотлучно находился в районе переправы. Требовал от штаба фронта улучшить снабжение:

«Прошу принять меры в отношении снабжения меня авиасмесью. Наши аппараты почти бездействуют, позволяя противнику безнаказанно ударять по самым чувствительным местам.

Противник стал усиленно бомбардировать с аэропланов, стремясь разрушить наши переправы и вообще нагнать панику. Между прочим, вчера ранен с аэроплана пулей начдив Чапаев, а я слегка контужен бомбой».

Вечером того же дня части Фрунзе вошли в Уфу — это была 25-я дивизия Василия Ивановича Чапаева. Довольный успехами своих бойцов, Михаил Васильевич дал интервью «Известиям ВЦИК»:

— Колчак сломан и разбит на пять шестых. Некоторые резервы у него все еще имеются, и сопротивление он будет оказывать, задерживаясь на удобных рубежах. Но по существу спор с Колчаком решен. Разделавшись с Колчаком, справимся и с Деникиным. Несмотря на временные поражения, я смотрю на будущее чрезвычайно оптимистично. Все те неблагоприятные явления, которые наблюдаются на Южном фронте, имели место в свое время и на Восточном. Но, как показал нам уже опыт, с приближением врага и население, и красноармейские части быстро отрезвляются.

За умелые действия при организации контрудара и взятии Уфы 8 августа 1919 года Михаил Васильевич получил свой первый орден Красного Знамени.

Именно ему подчинялся Василий Иванович Чапаев, который со временем станет самым популярным героем Гражданской войны — пока не перейдет в анекдоты. Он был одной из тех натур, мечтающих о приключениях и авантюрах, желающих жить опасно, которые бросились в революцию и Гражданскую войну от скучной и серой жизни. В этой мятежной стихии он чувствовал себя как рыба в воде.

Сразу после его гибели политотдел фронта издал отдельной листовкой статью комиссара 25-й дивизии Дмитрия Фурманова, который писал:

«Точную и подробную биографию покойного Василия Ивановича Чапаева я не знаю. Сообщу лишь те отрывочные сведения, которые запомнились мне из многих разговоров, что вели мы с ним во время бесконечных странствований на перекладных вдоль и поперек по уральским степям.

Чапаев — сын артиста-цыгана и дочери Казанского губернатора, фамилию которого не помню.

Когда девушка, губернаторская дочь, забеременела, цыган бросил ее и скрылся бесследно; губернатора в то время уже не было в живых. Девушка пришла с повинною к матери. Та после строгого выговора приняла ее обратно. При родах губернаторская дочка умерла. Ее матушка-губернаторша, не пожелав воспитывать „незаконного“ внука, отдала его на воспитание брату своего кучера…

Чапаев рассказывал мне, что еще нетронутый и чистый, он попал в семью зараженных и развращенных людей, которые отравили его юношеские думы и сбили на узкую, торную дорогу.

Восемнадцати лет взял шарманку, захватил с собой девушку — Дуню и отправился по белому свету. Этим делом он занимался несколько лет, вплоть до солдатчины. И до самой смерти из-под ружья так и не выходил».

Совершенно романная история (отец — артист, мать — губернаторская дочка), которую Чапаев под настроение рассказывал своему комиссару, как нельзя лучше свидетельствует о том, как этот человек мечтал избавиться от скуки повседневности. Ему хотелось жизни, полной приключений.

Но она оказалась очень короткой.

Он рассорился с прежним командованием 4-й армии. Через голову начальства обратился непосредственно к Троцкому: «Доношу до вашего сведения — я выбился из сил, мне командарм 4-й не дает развития на фронте, без чего я жить не могу. Желаю воевать. Вы назначили меня начальником дивизии, но вместо дивизии дали растрепанную бригаду, в которой всего тысяча штыков.

Ко мне со всех сторон идут добровольцы, которые хотят умереть со мною вместе за советскую власть или очистить страну от бандитов. Но винтовок мне не дают, шинелей нет, люди раздеты. До сего времени нет еще ни одного автомобиля. Во всем мне задержка — хлеб и снаряды подвозить не на чем. Казаки в Уральске имеют бронированный автомобиль, который курсирует на моем участке. У меня такого не имеется».

В ноябре 1918 года Чапаева отправили учиться в Академию Генерального штаба. Но уже в январе он обратился в Реввоенсовет 4-й армии:

«Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4-й армии на какую-нибудь должность — командиром или комиссаром в любой полк. Академия мне не приносит никакой пользы. Что преподают, я это прошел на практике. Вы знаете, что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе, которого я здесь не получаю, и томиться понапрасну в стенах я не согласен. Это мне кажется тюрьмой, и я прошу покорно не морить меня в такой неволе.

Я хочу работать, а не лежать, и, если вы меня не отзовете, я пойду к доктору, который меня освободит, и я буду лежать бесполезно… Так будьте любезны выведите меня из этих каменных стен».

Василий Иванович не осилил учебу в академии, считают военные историки. Он и дня не ходил в школу, читать научился уже взрослыми человеком. Как раз в октябре 1918 года Троцкий утвердил учебный план Академии Генерального штаба, в который входила двадцать одна дисциплина, среди них философия войны, военная психология, государственное и международное право, социология, логика и методы научного познания…

Желание Чапаева было удовлетворено, он получил под командование отдельную бригаду.

Отличился в боях.

20 марта 1919 года был поставлен по главе новой 25-й дивизии, ставшей главной ударной силой войск Фрунзе. Летом 1919 года Чапаев защищал Уральск от казаков. Бои были невероятно ожесточенные.

Налет белых на станицу Лбищенск, где находился штаб 25-й дивизии, 5 сентября 1919 года привел к гибели ее командира Чапаева. Фрунзе издал по этому случаю приказ:

«Я ожидаю от всех войск 4-й армии строгого и неуклонного выполнения их революционного долга. Ожидаю, что их мощный, сокрушительный удар разобьет все надежды врага и отомстит за гибель своих вождей. Теснее смыкайте ряды, товарищи, крепче сжимайте винтовки в руках и смело вперед на полуиздыхающего, но все еще дерзко сопротивляющегося врага».

События под Лбищенском начальник штаба группы войск Федор Новицкий назвал катастрофой, перечеркнувшей успехи 4-й армии.

«Состояние наших войск ослабло, — вспоминал Новицкий, — с одной стороны, начались массовые тифозные заболевания, с другой — стал ощущаться резкий недостаток в боеприпасах. И надо признать, что из всех наших противников уральское казачество являлось самым упорным, самым энергичным, предприимчивым и инициативным».

Переброска подкреплений помогла изменить ситуацию на поле боя. Военное счастье покинуло колчаковцев. Ханжин, отступая, сдал Уфу и покатился назад. 6 ноября 1919 года его заменил генерал-лейтенант Константин Вячеславович Сахаров, которого в училище именовали «бетонная голова». Сначала он служил при штабе Верховного правителя, в мае получил назначение начальником штаба Западной армии. Командармом он пробыл какой-нибудь месяц, потому что остановить наступление красных не мог.

Непосредственное руководство действиями войск Красной армии осуществлял выбранный Троцким на пост главнокомандующего бывший полковник Иоаким Вацетис. Он окончил Академию Генштаба, в 1917 году командовал 5-м Земгальским латышским полком, вместе с которым перешел на сторону революции. Весной 1918 года он сформировал Латышскую советскую стрелковую дивизию, которая охраняла Кремль и подавила мятеж левых эсеров. С тех пор Вацетис пользовался у большевиков особым доверием.

В июле 1918 года Вацетис был назначен командующим Восточным фронтом, а в сентябре — главнокомандующим Вооруженными силами Республики.

Но Вацетиса не любили в ВЧК, что погубило его военную карьеру. Он держался независимо и не скрывал своих взглядов. 18 апреля 1919 года главком в подробном докладе Ленину вступился за высокообразованных офицеров, которые тащили на себе всю штабную работу, трудились «в высшей степени добросовестно, честно и с гораздо большей затратой энергии, чем это делалось и требовалось условиями службы старой императорской армии». Вацетис писал об оскорбительном недоверии к бывшим офицерам, которые по своей воле пошли служить советской власти, жаловался на несправедливое отношение к ним со стороны комиссаров и чекистов.

В ответ Особый отдел ВЧК арестовал бывшего офицера, состоявшего при Вацетисе, и сообщил Дзержинскому, что в Полевом штабе Реввоенсовета созрел белогвардейский заговор.

Феликс Эдмундович доложил Ленину, тот подписал приказ об освобождении Вацетиса от должности главкома.

Полевой штаб РВС существовал с 22 октября 1918 года и руководил всеми боевыми операциями. Вместе с Вацетисом был арестован начальник штаба Федор Васильевич Костяев и еще несколько ключевых штабистов. Эти аресты были проведены летом 1919 года, когда положение на фронтах было отчаянное! Обвинения против Вацетиса, как и следовало ожидать, оказались липовыми. Освободили и остальных офицеров, дела прекратили за отсутствием состава преступления. Но на свой пост Вацетис уже не вернулся.

Аресты штабистов вредили Красной армии, но Колчаку уже ничто не могло помочь.

Положение белых осложнялось тем, что в Сибири не было военных заводов и армейских запасов.

Все три российских оружейных завода — Ижевский, Сестрорецкий и Тульский — находились на территории, которую контролировали большевики. Так что снабжение колчаковской армии полностью зависело от помощи союзников.

Руководители правительства говорили:

— Без материальной помощи союзников нам не обойтись. Ежедневно мы расходуем пятнадцать миллионов рублей на содержание войск, а предприятия стоят или мало работают и поступление доходов ничтожно.

Генерал-майор Михаил Александрович Иностранцев, генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем, говорил:

— Не будь у Сибирской армии снабжения союзниками, она совершенно не смогла бы бороться.

Но Колчак не получил той помощи, на которую рассчитывал. «Поражение кайзеровской Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом», — вспоминали его соратники.

Адмирал винил в своих неудачах союзников — мало помогали.

От американцев ждали оружия и боеприпасов. США соглашались продать Колчаку армейские излишки — обмундирование, патроны, пулеметы, тяжелые орудия, аэропланы и танки.

Но все делалось слишком медленно… А признание со стороны Соединенных Штатов было бы важно политически и экономически.

Но Колчак воспринимался американцами как реакционер, сторонник возврата к прошлому. А президент Вильсон хотел поддержать демократию в России и войска посылал на Дальний Восток со скрипом. Меньше всего ему хотелось оказаться в роли защитника реакционеров.

В январе 1919 года президент Вильсон заметил:

— Воюя с большевиками, союзники, в сущности, помогают распространению большевизма.

Союзники дают возможность утверждать, что империалистические и капиталистические правительства стремятся к эксплуатации страны и к возвращению земли помещикам и таким образом поддерживают реакцию.

Американский посол в Токио Роланд Моррис писал в Вашингтон, что «предпочел бы отсрочить признание правительства Колчака до тех пор, пока оно не продемонстрирует большую готовность определить свои цели и политику и меньшее подчинение реакционному влиянию».

Генерал Уильям Грейвс, командующий американскими экспедиционными силами в Сибири и на Дальнем Востоке, отказывался помогать адмиралу Колчаку. 13 декабря 1918 года докладывал военному министру США:

«Представители демократических слоев общества сообщили мне, что адмирал Колчак применяет те же методы управления, которые использовались при царизме. Русские войска в Сибири арестовывают и убивают людей. Реакционные российские группировки хотят воспользоваться нашим присутствием для реставрации автократической формы правления, вследствие чего престиж США падает».

Американский консул во Владивостоке считал, что США должны «либо вовсе вывести свои войска, либо начать оказывать реальную помощь Омскому правительству». Союзники склонялись к признанию Колчака в качестве главы российского правительства.

Французское правительство обещало Колчаку: «Глубоко веря в будущее России, единой и свободной, мы будем продолжать оказывать вам материальную и моральную поддержку, достойную того дела, на защиту которого вы встали».

26 мая 1919 года правительства Англии, Франции, США и Италии заявили, что готовы признать правительство Колчака, только если он проведет демократические выборы и признает права различных национальностей на самоопределение.

28 мая Высший совет Антанты (обращение подписали Вильсон, Клемансо, Ллойд Джордж) обещал оказать помощь правительству Колчака, «чтобы оно утвердилось в качестве правительства России, при условии получения четких гарантий, что цель этого правительства будет такой же, что и цели союзных правительств».

На фоне успехов армии Колчака американские власти заявили, что «готовы рассматривать его кабинет как правительство де-факто на подконтрольной ему территории». Условие — сразу после окончания боевых действий передать власть гражданским лицам и провести выборы в Учредительное собрание.

А вот британский премьер-министр Ллойд Джордж, как объяснили представителям Колчака, «не окончательно уверен в падении большевиков и не уверен в намерении русских национальных вождей установить в России демократический режим».

Генеральный консул США в Сибири Эрнест Ллойд Харрис говорил Колчаку:

— Я могу только приветствовать, что вы взяли власть в свои руки. При условии, конечно, что вы смотрите на свою власть как на временную, переходную. Основной вашей задачей является довести народ до того момента, когда он мог бы взять управление в свои руки, то есть выбрать правительство по своему вкусу.

Философ Николай Васильевич Устрялов, руководивший пресс-бюро адмирала, записывал в дневнике:

«Внутри усиливающееся злое чувство к союзникам за их равнодушие, за их невмешательство.

В сущности они, быть может, по-своему и правы — за чужой щекой зуб не болит, но, с другой стороны, когда болит зуб, нервы, как известно, сугубо расстроены. И естественно, ищешь врага».

Британский генерал Нокс, возражая против таких обвинений, говорил журналистам:

— Мы доставили в Сибирь сотни тысяч винтовок, сотни миллионов патронов, сотни орудий и тысячи пулеметов, несколько сот тысяч комплектов обмундирования и снаряжения. Каждый патрон, выстреленный русским солдатом в течение этого года в большевиков, сделан в Англии английскими рабочими из английского материала и доставлен во Владивосток английскими пароходами…

В реальности, когда Первая мировая закончилась, Антанта в принципе потеряла интерес к антибольшевистским силам как союзникам в войне с Германией. Помогала белым, но скорее по инерции.

В конце июля 1919 года американские представители посетили Колчака. Они пришли к выводу, что его армия деморализована, адмирала никто не поддерживает, правительство некомпетентно и коррумпировано. Побывавший в Омске американский посол в Токио Роланд Моррис пришел к выводу, что в окружении Колчака ведущую роль играют военные, а его правительство доверием не пользуется. Тем не менее посол предложил все-таки признать Колчака, оказать ему помощь деньгами, а японские войска на Дальнем Востоке заменить американскими. В любом случае этот совет пришел слишком поздно. Большевики наносили Колчаку одно поражение за другим.

Конечно же все зависело от военных успехов его армии. Пока счастье ему сопутствовало и он наступал, подчиненные называли его спасителем России, за границей именовали русским Джорджем Вашингтоном, да и сам Колчак ощущал себя героем! А когда ситуация на фронте ухудшилась и армия стала отступать, желание других стран признавать его правительство сильно поуменьшилось.

— Мы все еще ищем настоящее русское правительство, — осторожно заметил президент Вудро Вильсон. — То правительство, на которое мы делали ставку, бежит на восток.

Вопрос о признании правительства Колчака утратил свою актуальность.

У адмирала под ружьем находилось около ста тысяч человек. Теперь его солдаты не только отступали под давлением красных, но и просто разбегались. Стало ясно, что война идет к концу, и большинство предусмотрительно спешило занять место в лагере победителя. Солдаты сдавались в плен, а то и убивали перед этим своих командиров.

Но война была проиграна не только на фронте.

Николай Устрялов стал у Колчака руководителем пресс- бюро, но службу не любил: «Не будучи по характеру своему ни организатором, ни политиком-практиком, способным к этому „грязному ремеслу“, я и инстинктивно, и сознательно сторонился шумливой, неприглядно-честолюбивой толчеи вокруг государственного аппарата».

Он вспоминал, как проходили заседания Совета министров. Здание с белыми колоннами, зеркала в бронзе, стол, покрытый красным сукном. Давали чай с сахаром, а кому-то и с бутербродами. Но правительству нечего было предложить сибирякам!

«На каждом шагу, — писал Устрялов, — или бывшие люди царских времен, или падучие знаменитости революционной эпохи. И грустно становится, когда смотришь на них — нет, увы, это не новая Россия, это не будущее. Это — отживший старый мир, и ему не торжествовать победу. Это уходящее в вечность прошлое».

Примерно то же самое говорил генерал-лейтенант Константин Сахаров, который командовал у Колчака Восточным фронтом:

«Большой город кипел толпой здоровых, молодых чиновников, барахтался в кучах бумажного перепроизводства и совершенно не понимал того опасного и критического положения, к которому мы подошли».

Совершив военный переворот, адмирал отказался от демократических принципов, которые были альтернативой диктатуре большевиков. У диктатора Колчака не осталось никаких преимуществ перед большевистской диктатурой. И многие отшатнулись от белых. А чем одна тирания лучше другой?

Адмирал Колчак провозгласил:

«Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время Войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне».

Колчак не верил в демократию, парламент, законы. Он верил только в силу. Но, как ни странно, у Колчака не было качеств диктатора. Он взял на себя ответственность, с которой не справился. Подчиненные ему генералы и атаманы вели себя как феодалы. Они грабили население, а ответственность нес Колчак. Его генералы устраивали жестокие расправы. Обирали крестьян.

Барон Алексей Павлович Будберг, военный министр Колчака, записал в дневнике:

«Население ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше… Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар. Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных для них сотрудников».

Ставка на избыточную жестокость не принесла адмиралу успеха. Реквизиция продовольствия и насильственная мобилизация в армию, аресты, порки, расстрелы настроили крестьян против Белого движения и предопределили поражение Колчака.

13 ноября 1919 года командование чешско-словацких частей вручило союзникам меморандум:

«Местные русские военные органы позволяют себе действия, которым ужасается весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности… Ответственность за все ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию».

Адмирал поручил подавить восстание в Енисейской губернии генералу Сергею Николаевичу Розанову, которого один из колчаковских министров описал так: «Необузданный офицер с сиплым голосом и вульгарным неумным лицом».

Розанов приказал войскам: требовать выдачи главарей и вожаков. Если откажутся, расстреливать каждого десятого. Если селение встретит правительственные войска с оружием в руках, селение сжигать, а все взрослое население расстреливать.

Жители Красноярска жаловались адмиралу, что генерал Розанов сжигает и уничтожает деревни, расстреливает без суда и следствия. И что же? Колчак наградил генерала орденом и 22 июля 1919 года назначил его начальником Приамурского края — ему подчинялись Приморская, Амурская, Сахалинская и Камчатская губернии.

Колчак с волнением говорил управляющему делами правительства Георгию Гинсу:

— Все гниет. Я поражаюсь, до чего все испоганилось. Что можно создать при таких условиях, если кругом все либо воры, либо трусы, либо невежды! Если бы вы вместо ваших законов расстреляли бы пять-шесть мерзавцев из милиции или пару-другую спекулянтов, это нам помогло бы больше… Опираться сейчас можно только на штыки.

Гинс возразил:

— Я с этим не согласен. Мы виноваты в происходящем отступлении именно тем, что не сумели создать себе опоры. Мы говорили, что опираемся на крестьянство, но не отдавали себе отчета в том, как эта опора создается, как теснее связать крестьянство с властью. Ваши генералы уничтожают на местах гражданскую власть и самодеятельность населения. Как будто в неприятельской стране…

Адмирал ответил:

— Я могу верить в танки, которые никак не могу получить от наших милых союзников, в заем, который исправил бы финансы, в мануфактуру, которая ободрила бы деревню. Но где я это возьму?.. Дутов пишет мне, что в его Оренбургской армии свыше шестидесяти процентов больных сыпным тифом, а докторов и лекарств нет. Во всем чувствуется неблагоустроенная и некультурная окраина, которой напряжение войны не по силам.

Еще недавно сибирские крестьяне, среди которых было много вчерашних фронтовиков, восставали против большевиков. Свергали местную советскую власть, захватывали склады с оружием и разоружали части Красной армии. А теперь развернулось краснопартизанское движение против белых. Всего через полгода Колчак потерпел окончательное поражение.

«Я видел адмирала в состоянии почти невменяемом, — рассказывал один из его министров. — Он почти не слышал, что ему говорили. Стучал кулаком, швырял все предметы, которые были на столе, схватил перочинный нож и ожесточенно резал ручку кресла.

— Оставьте меня в покое! — кричал адмирал».

Наверное, он ощущал свою неудачливость как полководца и политика.

Историки говорят об излишней эмоциональности Колчака, о том, что он слишком поддавался влиянию. В минуты душевного упадка инстинктивно прислушивался к тем, кто говорил приятное. Им верил, их отличал. При дворе адмирала торжествовали угодливость и лукавство, особо опасные в такую эпоху.

Александр Васильевич писал жене — Софье Федоровне Колчак (она с сыном Ростиславом жила во Франции):

«Все развлечения сводятся к довольно редким поездкам верхом за город да к стрельбе из ружей — я в последнее время почему-то полюбил это занятие. У меня есть несколько верховых лошадей, как главнокомандующий я должен перед войсками появляться верхом. Часто мне приходится работать по ночам одному в своем кабинете, и я завел себе котенка, который привык спать на моем письменном столе и разделять со мной мое ночное одиночество».

18 апреля 1919 года в Успенском соборе прошла пасхальная служба, последняя в жизни адмирала Колчака. После службы он обошел войска, выстроенные на Соборной площади, и уехал на автомобиле.

«Я, как и все, — вспоминал очевидец, — вглядывался в его лицо. Если предаваться фантазии, то можно было, пожалуй, сказать, что на лице была печать рока, обреченности».

Колчак утратил поддержку. Казачий офицер Иван Красильников, один из тех, кто привел адмирала к власти, когда ему передали, что верховный правитель недоволен его самоуправством, нагло ответил:

— Я его посадил в это кресло, я его и смещу…

Адмирал отчаянно искал выхода. Назначил главой правительства Виктора Николаевича Пепеляева, того самого, который за год до этого, будучи министром внутренних дел, помог ему взять власть.

«Пепеляев, — вспоминали сослуживцы, — производил впечатление человека смелого и решительного. У него было столько уверенности в успехе, что трудно было усомниться в том, что он добьется своей цели. Но Пепеляев обладал психикой, напоминавшей взрывчатое вещество. Взорвется — кончено. Долго гореть ровным пламенем он не мог».

В окружении адмирала не предчувствовали скорого конца. Уверенно рассказывали японским журналистам:

— Совет министров осознает ошибки прошлого и решил бороться самым энергичным образом.

Во главе Совмина стал волевой человек — Виктор Николаевич Пепеляев, имеющий к тому же за своей спиной брата-героя. Все это служит порукой, что дело налаживания жизни в Сибири вовсе не так безнадежно, как думают многие.

«Брат-герой» — это Анатолий Николаевич Пепеляев, популярный в войсках. Его даже прочили в преемники адмирала. Колчак произвел его в генерал-лейтенанты и назначил командующим 1-й Сибирской армией. В ноябре 1919 года он оборонял Омск.

— Бежать некуда, — говорил Колчак омичам, — надо защищаться.

Но было ясно, что город не удержать. Поздно вечером 12 ноября Колчак покинул Омск. 14 ноября большевики взяли город.

27 декабря сразу два поезда прибыли на станцию Нижнеудинск. В одном находился покинувший Омск Колчак, в другом — его золото.

«К адмиралу явился весь корпус дипломатических представителей, гражданских и военных, — вспоминал управляющий делами правительства Гинс. — Предложили адмиралу взять под охрану золотой запас и вывезти его во Владивосток. Адмирал ответил, что он не видит оснований спешить с вывозом золота, но, если бы даже основания были, он бы все равно не принял предложения союзников».

— Я вам не верю, — сказал он, — и скорее оставлю золото большевикам, чем передам союзникам.

На станции Нижнеудинск поезд адмирала простоит две недели. Он не знал, что ему предпринять. Ни Сибирь, ни Дальний Восток больше ему не подчинялись. Адмирал направлялся в Иркутск. Но город восстал против его власти.

Иркутская контрразведка раскрыла подпольную организацию, готовившую восстание в городе. Это были эсеры и меньшевики, считавшие диктатуру Колчака гибельной для страны.

Всех арестовали. Три десятка арестованных колчаковские контрразведчики зверски убили. Но расстрелы не помогли.

Ледоход сорвал мост через Ангару. Город был отрезан от внешнего мира. Восстание началось на левом берегу Ангары. К восставшим присоединились воинские части. Собрался Всесибирский съезд городов и земств. В нем участвовали эсеры, меньшевики, земцы, кооператоры, представители Крестьянского союза. Они заявили, что Колчак ведет Сибирь к катастрофе.

Необходимо провести демократические выборы и прекратить Гражданскую войну. Образовали межпартийный орган — Политический центр.

Главой Политцентра стал Флориан Флорианович Федорович, родовитый дворянин, князь, по политическим убеждениям — эсер. При царе он сидел, после революции был избран в Учредительное собрание. 12 января 1920 года Федорович открыл в Иркутске заседание Временного совета сибирского народного управления. «В Иркутске, — вспоминал очевидец, — общее настроение, общая мечта — мир, мир, конец войне».

В Политцентре собрались люди не только слова, но и дела. Несмотря на присутствие в Иркутске правительственных войск и колчаковской контрразведки, Политцентр поднял восстание и взял власть.

Колчаковское правительство, оставшееся без вождя, коротало время в гостинице «Модерн».

Атмосфера была тягостная. Вечером город погружался в темноту, и даже в гостинице не было электричества, потому что в город не завозили уголь. Один из министров вспоминал: скатерти со столов сняты, горят свечи. Повсюду солдаты, офицеры, даже пулеметы, и все пропитано запахом табака и кожи. Изменился внешний облик жителей Иркутска, вспоминали очевидцы: исчезли хорошо одетые люди. Женщины выходили на улицу в платках, мужчины — в старых пальто и шапках. Серо и печально…

Виктор Пепеляев пытался сговориться с эсерами и меньшевиками о создании единого антибольшевистского фронта. Но желающих вступить в союз с адмиралом не нашлось. Колчаку никто не симпатизировал, скорее его ненавидели.

«Глубокое заблуждение оппозиции, — горевал один из колчаковских министров, — мешало ей понять, что судьба наша будет одинакова. Мы с ними были на одном тонущем корабле, но в ослеплении своем они думали, что потонем только мы».

Он, конечно, был прав. Но генералы и атаманы сами оттолкнули от Белого движения все демократические силы. Военный переворот поссорил Колчака с эсерами, меньшевиками и областниками. Теперь эсеры призывали солдат «прекратить гражданскую войну с советской властью и обратить оружие против диктатуры Колчака». А ведь за эсеров на выборах в Учредительное собрание проголосовало почти девяносто процентов избирателей.

«Мне казалось, что мы медленно умираем от неизлечимой болезни, — рассказывал близкий к адмиралу человек. — Как будто заражение крови постепенно распространялось по всему организму власти, заставляя неметь один его орган за другим. Верховный правитель, казалось, не замечал и не понимал, что смерть приближается к нему».

3 января 1920 года Совет министров, то есть назначенные Колчаком люди, составил телеграмму, адресованную адмиралу, с предложением отречься — это необходимое условие переговоров с восставшим Иркутском. 4 января Александр Васильевич в состоянии полного отчаяния капитулировал. Отказался от всех должностей.

На следующий день, 5 января, перешел в поезд к союзникам под охрану чехов и словаков, которые обещали вывезти его из страны. Но когда Красная армия окрепла и стала наступать, чехи не захотели за него сражаться и отошли в сторону.

— Все меня бросили, — в отчаянии бросил Колчак одному из генералов.

Газета «Забайкальская новь» опубликовала телеграмму казачьего атамана Григория Михайловича Семенова, произведенного Колчаком в генерал-лейтенанты, командованию чешско-словацких частей:

«Мною получены официальные данные о том, что благодаря распоряжению и действиям чешско-словацкого командования на линии железной дороги, находящейся под вашей охраной, задерживаются поезда Верховного правителя, Главнокомандующего армии, Председателя Совета министров, нарушается связь между отходящими войсками и высшим командным составом, остановлено все снабжение фронта…

Братья, остановитесь! Опомнитесь!.. Преисполненный братской любви и уважения к вам, я не могу все же оставаться безучастным и равнодушным свидетелем чрезвычайно ужасных результатов вашей деятельности и требую немедленного и беспрепятственного пропуска до Иркутска поездов с высшим русским командованием, эвакуированными ранеными воинами, семьями бойцов и ценностями, составляющими последнее народное достояние государства Российского. В случае же неисполнения вами этого, я с болью в сердце пойду всей имеющейся в моем распоряжении вооруженной силой и заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и измученной сестрой-Россией».

Адмирала, наверное, можно было спасти. Это было под силу Семенову, под командованием которого оставались вполне боеспособные части. Атаман телеграфировал командующему войсками Иркутского военного округа генерал-лейтенанту Василию Васильевичу Артемьеву:

«Повстанцы снова взялись за гнусное дело и открыли новый гражданский фронт, восстав против верховной власти. Приказываю приложить все усилия, держаться до прибытия посланных вам на выручку частей Дикой дивизии под командованием генерал-майора Скипетрова, которому дано категорическое приказание беспощадно покончить раз и навсегда с мерзавцами».

Генерал Леонид Николаевич Скипетров служил у Семенова помощником по политическим делам. Его особый отряд, отправленный из Читы с жестким приказом подавить восстание Политцентра, подошел к Иркутску.

«Был прекрасный солнечный день, — вспоминал очевидец, — и жадная до зрелищ публика, не слыша стонов раненых, следила издали за тем, как на левом берегу Ангары развертывалось сначала наступление, а затем отступление семеновцев.

Знаменское предместье отделено от города речкой Ушаковкой. На ее холодном саване найдено было потом немало трупов. Среди них были и ожесточенные фанатики революции, и юноши, верившие, что революция несет гибель, и люди, не видевшие никакого смысла в происходившем. Отчаянная ненависть в обороне и беспощадная злоба в наступлении оставили следы на поле битвы: многие трупы были изуродованы».

Попытки семеновцев выручить Колчака не увенчались успехом. После перестрелки они отошли от города и исчезли. Возможно, Григорий Семенов не так уж сильно желал спасения адмирала.

Утром 5 января 1920 года по всему Иркутску были расклеены листовки о том, что Колчак пал и вся власть перешла к Политическому центру. Находившиеся в городе иностранные миссии собирались, грузились в эшелоны и уезжали.

Кое-кого из русских союзников, соратников и помощников они прихватили с собой. Многих вывезли американцы, некоторых офицеров — французы, но больше всех — японцы.

15 января поезд, в котором везли адмирала, добрался до Иркутска. Около девяти часов вечера союзники передали Колчака и Пепеляева представителям Политического центра. Через Ангару их перевели пешком, посадили в машину и доставили в губернскую тюрьму.

А советские руководители ничего не знали о происходящем (см. «Военно-исторический журнал», № 5/2013). Член Реввоенсовета 5-й армии и председатель Сибирского ревкома Иван Никитич Смирнов требовал от своих подчиненных:

«Взять Колчака живого или мертвого. Перед исполнением этого приказа не останавливайтесь ни перед чем. Широко распубликуйте приказ. Каждый гражданин Советской России обязан все силы употребить для задержания Колчака и в случае его бегства обязан его убить».

С падением Колчака Белое движение в России лишилось денег. Он оплачивал военные поставки не только для своих войск, но и для армии Деникина.

Небольшую часть попавшего в его руки золотого запаса России разместили в японских банках. Остальное адмирал возил в своем обозе. 15 января золотой эшелон добрался до Иркутска. Ценности поступили в распоряжение Политического центра.

Сколько денег Колчака осталось в японских банках? 6,9 миллиона иен, 395 тысяч франков и 15 тысяч фунтов стерлингов. Ими распоряжался финансовый агент в Токио Карл Карлович Миллер. В основном эти деньги достались потом его брату — генералу Евгению Карловичу Миллеру, который после Гражданской войны обосновался во Франции и руководил русской военной эмиграцией.

Политцентр обещал передать всю власть Временному Сибирскому совету народного управления и провести демократические выборы. Но Политцентр просуществовал всего семнадцать дней. 21 января 1920 года власть в городе перешла к большевикам.

Через два года, в 1922-м, бывшего главу Политцентра и бывшего члена ЦК партии социалистов-революционеров Флориана Федоровича посадят на скамью подсудимых — на процессе эсеров, инспирированном чекистами, методично уничтожавшими партию социалистов-революционеров. Его приговорят к десяти годам. Он не отсидит срока, умрет в оренбургской тюрьме.

Колчака держали в иркутской тюрьме. Она существует и поныне, в его бывшей камере устроен небольшой музей. Александра Васильевича допрашивала Чрезвычайная следственная комиссия, сформированная Политцентром. На все вопросы он отвечал охотно и подробно. Ему явно хотелось высказаться. В восемь вечера выключали свет. Адмирал тосковал.

Большевики собирались судить Колчака. Но в первых числах февраля к городу подошли остатки его армии, которые принял под командование генерал Каппель. Они хотели спасти адмирала, а в реальности погубили его.

Владимир Оскарович Каппель у Колчака получил погоны генерал-лейтенанта. Когда колчаковская армия развалилась, в январе 1920 года, он командовал войсками, отступавшими от Омска к Иркутску. Генерал распустил всех, кто сомневался в успехе, и остался только с непримиримыми врагами советской власти.

Его преследовали неудачи. Неся большие потери, страдая от эпидемии тифа, армия Каппеля уходила от красных по льду реки Кан. Мерзли и голодали. Несмотря на сильные морозы, лед был тонким. Во время сибирского Ледяного похода генерал провалился в полынью. Отморозил ноги, к этому прибавилось воспаление легких. Началась гангрена. Ему отрезали часть ступни на одной ноге и несколько пальцев на другой, но спасти жизнь не удалось.

25 января 1920 года Каппель приказал своему подчиненному — командующему 2-й армией генерал-майору Сергею Николаевичу Войцеховскому: «Ввиду моей болезни предписываю Вам вступить в командование армиями Восточного фронта с оставлением обязанностей командарма».

26 января Каппель умер от воспаления легких.

Генерал Войцеховский потребовал выдать ему Колчака и его золото.

Большевики опасались, что белые освободят адмирала, и тогда Гражданская война возобновится. 23 января командир 30-й стрелковой дивизии Альберт Янович Лапин телеграфировал в Иркутский ревком:

«Приказываю с получением сего немедленно в присутствии всего революционного комитета привести в исполнение смертный приговор через расстреляние над объявленным вне закона самозваным Верховным правителем адмиралом Колчаком».

Иван Смирнов, член Реввоенсовета 5-й армии и председатель Сибирского ревкома, по прямому проводу приказал Лапину отменить приказ:

— Во-первых, вы недооцениваете значения Колчака в международных отношениях. Для нас он был заложником. Во-вторых, вы берете на себя решение вопроса, на который не имеете полномочий. Колчака необходимо убрать лишь тогда, когда не будет никакой возможности сохранить.

Впоследствии Смирнов доложит в Москву, что это он отдал приказ расстрелять Колчака и Пепеляева. В реальности постановление о расстреле принял 7 февраля Иркутский военно-революционный комитет, напуганный появлением белых войск: «Лучше казнить двух преступников, достойных смерти, чем сотни невинных жертв».

Расстрельная команда вошла в камеру к Колчаку. В его камере сейчас поставили восковую фигуру адмирала в шинели. Но в ту ночь он был в шубе и шапке. Отопление отсутствовало, в камере было очень холодно.

Председатель Иркутского ревкома Александр Александрович Ширямов прочитал ему постановление о казни. Колчак поразился:

— Как? Без решения суда?

В Иркутске на берегу Ангары стоит памятник на том месте, где, как считается, расстреляли адмирала. Но, скорее всего, никуда его не водили. Колчаковские войска находились совсем рядом. В любую минуту могли появиться под стенами тюрьмы. Так что расстреляли Колчака и Пепеляева прямо во дворе… Полнолуние. Свежая морозная ночь. Построили взвод. Комендант города приказал:

— По врагам революции, пли!

Тела Колчака и Пепеляева на санках доставили туда, где речка Ушаковка впадает в Ангару, и спустили под лед. Это произошло примерно в пять утра 7 февраля. Точнее установить уже не представляется возможным.

Ленин приказал отправить члену Реввоенсовета 5-й армии Смирнову шифровку:

«Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступили так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске».

Смирнов исполнил указание. 6 марта 1920 года «Правда» поместила его телеграмму:

«Не имея возможности снестись с Сибирским революционным комитетом благодаря повреждению телеграфных проводов Иркутска, Иркутский революционный комитет в своем заседании от 7 февраля, с целью предотвратить столкновение, постановил адмирала Колчака расстрелять. Об этом решении Сибревком, благодаря указанной выше причине, поставлен в известность не был».

Белое движение в Сибири потерпело полное поражение. Политическая карьера Колчака уместилась в полтора года. У него были все шансы победить. Но и Колчак, и его генералы сделали ставку на тех, кто компрометировал Белое движение, и оттолкнули тех, кто мог быть союзником.

Колчак не любил ни демократию, ни парламент, ни законы. Отвергал компромиссы.

— Что такое демократия? — пренебрежительно говорил адмирал. — Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам. Решение двух людей всегда хуже единоличного.

Установление диктатуры Колчака привело к централизации антибольшевистских сил, созданию единого командования. Но исчезли плюрализм, осознанное объединение различных сил, что в реальности сильнее военной диктатуры.

Адмирал полагал, что деспотия, диктатура — лучшая власть. Всем и всеми управлял единолично. Но диктатура оказалась негодным средством в борьбе с большевизмом. Более слабая диктатура не могла одолеть более сильную. Утратив народную поддержку, он лишился власти. И жизнь потерял оттого, что люди, к которым он попал в руки, точно так же не любили ни демократию, ни парламент, ни законы…

Атаман Семенов и барон Унгерн

Одна дама из знатной дворянской семьи вспоминала, как в Чите оказалась в резиденции хозяина города атамана Григория Михайловича Семенова. Перед входом в бывший губернаторский дом с одной стороны на цепи сидел медведь, а с другой — орел. Эта азиатская экзотика — вполне в духе того, что творилось в Забайкалье в годы семеновщины.

Во время разговора с Семеновым внезапно появилась молодая хорошенькая женщина. Это была «атаманша» Мария Михайловна — Маша. Она пела в ресторане в одном из сибирских городов. Особым успехом в ее исполнении пользовалась песня «Ах, шарабан мой.» Ресторан, естественно, посещали в основном офицеры, среди них и Семенов. Однажды, услышав, что из-за недостатка средств отряды уссурийского казачества надо распустить, Маша собрала все свои драгоценности в платочек, завязала и пришла к Семенову. И подарила ему в качестве пожертвования. Сердце атамана было покорено. С этого времени в истории семеновского движения наступил перелом; со всех сторон потекли деньги. Григорий Михайлович, будучи весьма суеверным, не сомневался, что всем этим он обязан Маше.

Атаман Семенов любил показывать гостям шапку из ценного меха, которую ему подарили монголы:

— Этот мех спасает жизнь! Вот в меня бомбу бросили, а я живой остался.

Вечером 20 декабря 1918 года в Мариинском театре Читы давали мелодраму «Пупсик». Прямо во время спектакля в ложу Семенова бросили две самодельные бомбы. Но он был всего лишь легко ранен в левую ногу. Выяснилось, что убить Семенова пыталась боевая группа эсеров-максималистов. Из театра они сумели скрыться. После неудачного покушения семеновская контрразведка устроила в Чите облаву. Хватали причастных и непричастных. Казнили за то, что кто-то посмел поднять руку на атамана.

Когда-то о нем слагались стихи и песни:

На Руси святой, родимой Все окутал злой туман. На востоке вождь единый, То Семенов-атаман. Мир немало удивился — Нам с востока луч блеснул, В Забайкалье объявился, То Семенов-есаул. И на страх всем лиходеям Рать казачью собирал, А изменникам-злодеям Он пощады не давал. С ним с востока и до Польши Уничтожим мы врагов, Увеличим еще больше Честь и славу казаков.

В годы Гражданской войны в огромном регионе к востоку от Байкала, где пересеклись интересы и белых, и красных, и стран Антанты, ключевой фигурой, от которой все зависело, был Григорий Михайлович Семенов.

«Человек среднего роста с широкими четырехугольными плечами, огромной головой, объем которой еще больше увеличивается плоским монгольским лицом, откуда на вас глядят два ясных, блестящих глаза, скорее принадлежащие животному, чем человеку, — таким атамана запомнил полковник Джон Уорд, начальник британского экспедиционного отряда в Сибири. — Вся поза у него подозрительная, тревожная, решительная, похожая на тигра, готового прыгнуть, растерзать и разорвать».

В революционном хаосе молодые и харизматичные офицеры создавали свои армии и брали власть. Атаман Семенов был самым знаменитым из них. Он родился возле Читы, окончил Оренбургское военное училище, участвовал в Первой мировой. После Февральской революции, когда фронт стал распадаться, Семенов вернулся в родные края комиссаром Временного правительства. Он взялся сформировать полк бурят-монгольской конницы:

— Я хочу пробудить совесть русского солдата, для которого живым укором служили бы инородцы, сражающиеся за русское дело.

Октябрьскую революцию Семенов не принял. Как и его соратник — столь же молодой и амбициозный офицер барон Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг.

В конце ноября 1917 года Унгерн и Семенов встретились на станции Даурия, совсем рядом с китайской границей. Туда ведет неплохая дорога. По обе стороны — необычный и красивый пейзаж. Забайкальская степь. Сопки. Почти нет деревьев, только низкие и тоненькие березки.

Сейчас Даурия предстает забытой одноэтажной деревней, где каменные дома принадлежат пограничному отряду. От старой Даурии ничего не осталось, а тогда там находился военный городок. Им приглянулись казармы из красного кирпича, где они собирались расположить конный бурят- монгольский полк. Семенов начал с того, что расстрелял присланного большевиками комиссара. А вслед за ним и барон Унгерн застрелил своего первого комиссара.

Барон Унгерн родился в Австро-Венгерской империи, но семья переехала в Эстляндию (северную часть Эстонии), под власть русской короны. Унгерна с юности завораживал Восток.

Увлекала идея сражаться за независимость Монголии, на которую тогда претендовал соседний Китай. Унгерн в Первую мировую служил в 1-м Нерчинском полку, подружился с Семеновым.

Получил за храбрость орден Святого Георгия IV степени, которым очень гордился. Несколько раз был ранен.

«Беззаветно храбр, — так характеризовал его генерал Петр Врангель, — энергичный, знающий психологию подчиненных и умеющий на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении его порок — постоянное пьянство, причем в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира».

Барон Унгерн был религиозным мистиком. Что же касается Семенова, то он находился под обаянием степной монгольской культуры. При этом был очень суеверным. Когда он начал терпеть поражения, то, как вспоминают очевидцы, за советом и помощью бегал не к священникам, а к шаманам.

«Семенов — бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, — таким атаман запомнился генералу Врангелю. — Семенову не хватало ни образования (он кончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора, и я никогда не мог понять — каким образом мог он выдвинуться на первый план Гражданской войны».

16 января 1918 года отряд семеновцев занял город Борзя и прилегающую к нему железнодорожную станцию, распустил отряд Красной гвардии и местный Совет рабочих депутатов. 18 января выходившая в Благовещенске газета «Народное слово» писала: «Здоровую свежую струю воздуха приносит атаман Семенов, идущий от поселка Маньчжурия по направлению к Чите, разрушая по пути гнезда большевизма».

Для противодействия ему красные сформировали Даурский фронт во главе с подпоручиком Сергеем Георгиевичем Лазо. Он родился в дворянской семье в Молдавии, студентом был призван в царскую армию. Присоединился к левым эсерам, потом перешел к большевикам. Лазо был офицером честолюбивым и волевым. Но одолеть атамана Семенова не смог.

После первых боев семеновцы отступили на станцию Даурия, а потом ушли за китайскую границу. А в апреле победоносно вернулись. И станцию Борзя красные вернут лишь через два года. В ожесточенных боях будет участвовать молодой Александр Александрович Фадеев, будущий знаменитый прозаик и генеральный секретарь Союза советских писателей. Он расскажет, что пришлось преодолеть восемь рядов колючей проволоки, и все равно никак не удавалось прорваться к вокзалу, настолько бешено сопротивлялись белые…

В августе 1918 года Особый Маньчжурский отряд атамана Семенова взял Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ). Еще через несколько дней выбил красных из Читы. Эти победы имели большое значение для хода Гражданской войны. Сибирь и Дальний Восток были отрезаны от остальной России.

«Всех большевиков я разделил на три категории, — писал Григорий Семенов. — Первая — сознательные изменники и предатели типа Ленина, которых я буду уничтожать беспощадно.

Вторая — не меньшие мерзавцы, примкнувшие к большевикам ради личного благополучия и выгоды. Эти также подлежат безжалостному уничтожению. Третьи — дураки и ослы, примкнувшие к большевикам по глупости и неспособности разобраться в сущности большевизма. Эти могут быть прощены, если они искренне сознают свое заблуждение».

Большевики отвечали ему взаимностью. 14 мая 1918 года Центросибирь — Центральный исполнительный комитет Советов Сибири — принял обращение к трудящимся:

«Семенов — враг народа, враг Российской Федеративной Социалистической Республики, и пощады ему не будет. Он вне закона. Каждый может пристрелить его на месте, где только встретит. Все семеновцы, как люди вне закона, подлежат беспощадному истреблению».

Двадцатисемилетний офицер собрал под свои знамена около двадцати тысяч человек, среди них было немало монголов и китайцев. Семенов, избранный войсковым атаманом Забайкальского казачьего войска, чувствовал себя уверенно, обретя могущественных покровителей — японские войска, высадившиеся на Дальнем Востоке.

Газета «Забайкальская новь» писала:

«В Россию идут войска не завоевателей, а союзников, идут подать руку братской помощи русскому государству, загубленному бременем тяжкой войны, внутренних потрясений и отравленному предательством узурпаторов власти».

Японцы нашли в казачьем атамане Семенове верного союзника.

«Наши взгляды на развитие политических событий в Восточной Азии и на необходимость большой работы по пути объединения народов Востока и создания Великой Азии оказались совершенно тождественными, — вспоминал Семенов. — Со стороны Японии я не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на востоке. В характере японского народа, независимо от классов и состояния, много прирожденного благородства и порядочности. Дух рыцарства свойствен нации Ямато, и этот дух культивировался в каждом японце с ранних лет».

На банкете японский полковник Умэда провозгласил тост:

— В лице атамана Семенова Россия имеет своего Наполеона. Когда никто не помышлял о борьбе с большевизмом, атаман, собрав горсть храбрых людей, первый борется с читинскими большевиками. Ничтожная горсточка обращается скоро в небольшую, тесно сплоченную армию.

Такой человек должен быть Наполеоном. И я глубоко уверен, что в недалеком будущем имя атамана Семенова будет известно всему миру…

Японские части контролировали железную дорогу и обеспечивали власть Семенова. Атаман распорядился:

«Ввиду случаев недоразумений между японскими и русскими военнослужащими вследствие непонимания речи друг друга, приказываю всем начальствующим лицам разъяснить своим подчиненным чинам, что из-за непонимания языка нельзя доводить случайные недоразумения до нежелательных столкновений. Надо через переводчика выяснить недоразумение. При этом помнить, что японцы — наши друзья».

Побывавший во владениях Семенова недавний сотрудник адмирала Колчака пометил в дневнике:

«Чита — недурной городок в горах, сухой, свежий воздух, ясно. Чувствуется японское „влияние“. То и дело проходят по улицам маленькие солдатики с маленькими красными погончиками, с красными кантами на фуражках. То там, то сям болтаются белые флаги с красными кружками посредине. Говорят, японцы очень хорошо относятся к населению, и можно видеть, как они на улицах снабжают конфетами и подарками русских детей».

Советской власти на Дальнем Востоке больше не существовало. И во всем регионе жизнь радикально переменилась. Люди, бежавшие из Москвы, ощущали, что за Байкалом царство большевизма закончилось, и впервые за долгое время могли свободно вздохнуть.

Впрочем, иногда власть брали форменные бандиты.

Бывший начальник конно-радиотелеграфного отделения вахмистр Михаил Петрович Яньков был избран начальником 1-й Забайкальской казачьей дивизии. В Чите он стал начальником военного гарнизона.

— Хорошая штука революция! — радовался Яньков. — Воля! Власть! Буржуи хорошо пожили. Хватит с них! Теперь пусть они забудут об этом. Я от них постепенно отберу деньги и добро, которые они с народа награбили, и отдам тем, кому положено, — своим ребятам. Пусть теперь они хорошо поживут, повеселятся, вздохнут.

Он с товарищами взимал с горожан контрибуцию, которую присваивал. Его избрали заместителем председателя военно-революционного штаба Читы, и ему подчинялась милиция. Он попытался взять всю власть в городе, но это ему не удалось. Янькова предали суду военного трибунала по требованию не любившего его Семенова.

4 сентября 1918 года уссурийские казаки атамана Ивана Павловича Калмыкова вошли в Хабаровск. 18 сентября амурские казаки атамана Ивана Михайловича Гамова, правого эсера и депутата четвертой Думы, заняли Благовещенск. Атаман Иван Калмыков намеревался стать священником, да необузданность нрава помешала. Ушел на Первую мировую, воевал храбро, но казаки изгнали его из полка за рукоприкладство. Весной 1918 года он сформировал Особый казачий Уссурийский отряд.

Расстреляв одного из казаков за сочувствие большевикам, Калмыков распорядился:

— Дабы этот микроб не нашел себе приюта в войске — дом сжечь; лошадей реквизировать, имущество продать и деньги представить в станичное правление в пользу пострадавших от большевизма и Красной армии.

«Мы считали Калмыкова уголовным преступником», — вспоминал один из колчаковских министров. Был ли атаман прирожденным садистом? Он прошел через одну войну, вернувшись домой, угодил на другую. Сейчас это назвали бы посттравматическим синдромом. Это, естественно, не оправдывает ни Калмыкова, ни его контрразведчиков. Но кое-что объясняет.

25 октября 1918 года генерал-майор Павел Павлович Иванов-Ринов телеграфировал главкому Сибирской армии: «Нижний Амур и железная дорога Хабаровск — Никольск-Уссурийский заняты атаманом Калмыковым. Атаман разрешает японцам расхищать неисчислимые ценности Хабаровска, а японцы атаману — осуществлять самую дикую диктатуру».

«Разные вольные атаманы — своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом; послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, — писал военный министр в правительстве Колчака барон Алексей Будберг. — Семеновцы добрались до вагонов с товарами, стоящих на станции, занялись их реквизицией, или, как говорят, „семенизацией“, в деньгах они не нуждаются, а потому желают быть совершенно автономными… Мне рассказывали, как расхищаются груженые вагоны; семеновцы реквизируют все, не брезгуя ни галантереей, ни дамскими ботинками. Станционное начальство, таможня и грузовладельцы молчат, ибо знают, что поднявшему крик грозит прогулка в Даурские сопки, откуда уже несть возврата».

Почему-то все атаманы и их подчиненные поголовно были монархистами. Во всех кабаках требовали играть «Боже, царя храни». Грозили пороть тех, кто отрекся от монархии.

— Мне кажется, — заметил один из деятелей Белого движения, — что это было оттого, что в России уже не было монархии. А вот если бы она вернулась, то казаки наверняка провозгласили бы республику.

В Хабаровске, на берегу Амура случился эпизод, который вошел в историю Гражданской войны на Дальнем Востоке. Вступившие в город казачьи офицеры в сентябре 1918 года убили выступавших там венгерских музыкантов-военнопленных. Считалось, что это было сделано потому, что те симпатизировали советской власти. Сейчас историки называют другие версии. Может быть, казакам не нравилось, что пленные гуляют с их женами, может, сербы, которые присоединились к отряду Калмыкова, ненавидели венгров, надменных соседей по Австро-Венгерской империи… Так или иначе, этот кровавый эпизод — лишнее свидетельство того безумия, которым была Гражданская война.

«Там, где Семенов приказывал убивать, — вспоминал генерал Уильям Грейвс, командующий американскими экспедиционными силами, — Калмыков убивал своею собственной рукой. Вот в чем разница между Калмыковым и Семеновым».

Американские офицеры на российском Дальнем Востоке не очень понимали, что они должны делать. Теоретически — поддерживать действующую власть. То есть Калмыкова. Но атамана американцы именовали убийцей, головорезом и отъявленным негодяем. Поэтому в марте 1920 года, устроив прощальный парад, американцы с удовольствием покинули Хабаровск. Из иностранных войск в городе оставались только японцы.

Белые генералы тоже ненавидели и презирали Калмыкова. Колчак и вовсе называл грабителем, рассказывал: «Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи — на нужды отряда».

Калмыкова это нисколько не тревожило. В Хабаровске он обосновался в бывшем здании канцелярии генерал-губернатора и ощущал себя властителем города. Однажды, отобрав большие деньги — миллион рублей, Калмыков велел повесить представителей датского Красного Креста.

Это ему дорого обошлось. 13 февраля 1920 года, спасаясь от Красной армии, казаки Калмыкова покинули Хабаровск. Форсировали водную гладь и ушли в Китай. Здесь Калмыкова арестовали. Во-первых, за то, что он убил представителя международного Красного Креста, во-вторых, за то, что обстрелял китайскую канонерскую лодку на Амуре, несколько человек погибли.

Атаману покровительствовал последний царский посланник в Китае князь Николай Александрович Кудашев. По его указанию русский консул в городе Цзилине помог Калмыкову бежать из китайской тюрьмы. Атаман нашел убежище в доме консула. Но китайцы до него добрались. Отправили в Пекин, чтобы судить. В пути он вновь пытался бежать и был застрелен…

Казачьи атаманы (Семенов, Калмыков, Гамов) наотрез отказывались признавать власть Колчака. Походный атаман Дальневосточных казачьих войск Семенов даже отказался в Чите развешивать листовки, извещавшие о передаче власти Колчаку. Тем более что съезд бурятов поддержал Семенова и приветствовал атамана как борца с большевизмом за российскую государственность.

«Вопреки ходячему мнению о несокрушимой воле адмирала Колчака и его железном характере, — вспоминал атаман Семенов, — я считал его человеком весьма мягким, податливым влиянию окружающей обстановки и лиц. У меня осталось впечатление о нем как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке.

Его неприязнь и недоверие к японскому сотрудничеству в деле борьбы с красными, его уверенность в стремлении Японии к использованию нашей гражданской войны для территориальных приобретений за счет русского Дальнего Востока я считал основанными только на личных его антипатиях и потому не мог согласиться с ним».

Ориентацию Семенова на Японию Колчак расценивал как преступление.

— Я считал, — говорил адмирал, — что интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока. Я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения русских людей и властей. Меня это оскорбляло.

Семенов отказался в феврале 1919 года поддержать армию Колчака в борьбе с красными.

Хотя силы у него были немалые: под командованием атамана находилось двадцать тысяч штыков и сабель. Колчак всячески его обхаживал. Но Семенов все равно своих казаков на фронт не отправил под тем предлогом, что ему надо сражаться с партизанами. Власть приятно кружила голову. Семенов не желал никому подчиняться. Взбешенный адмирал Колчак назвал атамана изменником.

27 февраля 1919 года Семенов отправил телеграмму английскому бригадному генералу Алфреду Ноксу, главе военной миссии при Верховном правителе:

«Ваше превосходительство!

В Вашей телеграмме адмиралу Колчаку Вами допущено выражение: „пренебрегая атаманством справа и большевизмом слева“, которым Вы проводите аналогию между преступниками большевиками и русскими атаманами, ведущими беспрерывную упорную борьбу с большевизмом.

Такого оскорбления русское атаманство не заслужило ни от соотечественников, любящих свою родину, ни от союзников, желающих искреннего блага России. Я не верю, чтобы Вы имели полномочия от английского правительства и народа бросить такой вызов русскому атаманству и русским войскам, идущим за атаманами на защиту Родины».

Успехи Колчака заставили Семенова пойти на компромисс. Семенов, хозяин Читы и всего Забайкалья, признал власть адмирала. 25 мая 1919 года Колчак снял с него все обвинения.

26 мая Семенов телеграфировал командующему войсками Приамурского военного округа генерал-лейтенанту Дмитрию Леонидовичу Хорвату:

«В ответ на телеграмму Вашу № 778 сообщаю, что в интересах дела Родины я твердо решил принять должность командира корпуса и войти со сформированными мною войсковыми частями в состав Русской армии, возглавляемой Верховным правителем и Главнокомандующим адмиралом Колчаком на основаниях, изложенных в Вашей телеграмме.

Вследствие имеющегося в Вашей телеграмме указания на забвение всего прошлого, прошу установить незыблемое положение о том, что все правонарушения и незакономерные с точки зрения Правительства действия, учиненные подчиненными мне войсками, учреждениями и лицами в период моего самостоятельного политического существования до дня издания реабилитирующего меня приказа Верховного правителя, подлежат забвению в отношении личной ответственности учинивших…

Я для скорейшей ликвидации тяжелого положения решил поступиться необходимой по местной обстановке полнотой командных прав».

Семенов, Калмыков и Гамов договорились объединить свои отряды в Союз Дальневосточных казачьих войск.

— Нам нельзя опоздать к тому моменту, — звучало на съезде Дальневосточного союза казачьих войск в мае 1919 года, — когда славные Сибирские войска будут вступать в Москву. Такого опоздания история и народ не простят.

Своим главой представители Семиреченского, Сибирского, Иркутского, Уссурийского, Амурского и Забайкальского казачьих войск избрали атамана Григория Семенова.

Выступая в Чите при открытии Третьего войскового круга Забайкальского казачьего войска, Семенов говорил:

— Ваше доверие для меня дорого, и я буду его оправдывать до конца дней своей жизни.

Господа станичники! Приветствуя вас со знаменательным днем открытия Третьего Забайкальского круга, не могу не сказать, что не так давно политический горизонт России был окутан толщей темных туч большевизма, принесшего неисчислимые бедствия народам России.

Но теперь горизонт проясняется, луч государственного сознания освещает путь нового строительства России.

Ощущая себя властителем обширного края, Семенов наставлял своих подданных:

«К великому позору русской женщины в последнее время наблюдается все чаще и чаще весьма прискорбное явление: жены тех мужей, которые своею грудью доблестно защищают Родину и на поле брани проливают кровь и умирают, жены таких мужей в это время ведут недостойную жизнь. Вместо того чтобы своим примерным поведением поддерживать дух защитника Родины и в свою очередь защищать и охранять его честь, эти недостойные женщины предаются разврату и ведут разгульную жизнь…

Считая своим нравственным долгом охранять интересы и честь воинов, приказываю: Женщин, уличенных в развратном поведении и разгульной жизни, подвергать взысканию в виде ареста, который отбывается по монастырскому уставу при местном женском монастыре, где с заключенными обязательно должны вестись религиозно-нравственные собеседования и вменяться им в обязанность чтение и полное усвоение Евангелия».

Потерпев сокрушительное поражение, 24 декабря 1919 года Колчак в полном отчаянии назначил Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока.

Адмирал презирал атамана. Но к тому времени более сильной антибольшевистской фигуры здесь не осталось.

4 января 1920 года Колчак передал Семенову всю полноту гражданской и военной власти на территории российской восточной окраины. Остатки колчаковских войск пробились в Забайкалье. Семенов принял их под свое командование и повелел именовать Вооруженными силами Российской Восточной окраины.

14 февраля он приветствовал каппелевцев:

«Доблестные офицеры и солдаты армии Восточного фронта!

Вы, очутившиеся среди неподдающейся описанию общей кошмарной обстановки на Западе, окруженные со всех сторон озверевшими станами красных, не поддались общей панике, не пали духом и нашли в себе веру в святое дело возрождения Родины. Я и войска Дальнего Востока с радостью встречаем вас, братьев-героев. Я приказал, чтобы к вашему приходу было приготовлено все, в чем вы нуждаетесь».

Численность семеновской армии составила почти тридцать тысяч человек. С февраля по октябрь 1920 года она успешно противостояла красным.

Главнокомандующий войсками Дальнего Востока и Иркутского военного округа генерал-лейтенант Семенов подписал приказ № 9:

«Приказываю окружным интендантам отпускать всем офицерским чинам, врачам, военным чиновникам, чиновникам военного времени, военному духовенству всех частей, штабов, управлений бесплатное казенное обмундирование согласно нижеприведенных норм. В год: один полушубок, одна шинель, одна фуражка, одна папаха, две пары сапог, одни суконные шаровары, один суконный мундир, два летних мундира или рубахи, двое летних шаровар и четыре смены белья».

16 января Семенов в Чите объявил о создании правительства Российской Восточной окраины во главе с кадетом Сергеем Афанасьевичем Таскиным, депутатом Госдумы от казаков Забайкальской области. Управляющим ведомством иностранных дел стал генерал-лейтенант Борис Ростиславович Хрещатицкий (впоследствии он бежал в Китай, затем во Францию, где вступил в Иностранный легион и воевал на территории нынешней Сирии).

Но, видя, что происходит, казаки уходили от атамана.

Семенов злился:

«В Первом Забайкальском казачьем полку произошло печальное событие. Две сотни под влиянием агитации окончательно разложились, забыв долг перед возрождающейся Родиной, честь родного войска, запятнали себя позорным именем изменников, перебили офицеров и ушли к большевикам. Приходится отметить, что офицеры опять были не на своих местах, далеко стояли от казаков, не вели необходимых бесед, не были лучшими друзьями казаков, а стояли настолько далеко, что казаки со всеми духовными запросами не могли просто и доверчиво обращаться к ним…

Всех казаков Первого полка, перешедших к красным, как изменников Родине и родному казачеству при поимке расстреливать без суда. Вместо бежавших призвать сейчас же из их семей, из братьев и отцов, могущих носить оружие. Из семей изменников взять заложников.

Объявить казакам, что в случае бегства их к красным из семей изменника будет расстреливаться старший член семьи».

Судьба атамана целиком и полностью зависела от японцев. Потому Семенов наставлял своих подчиненных:

«Японское императорское командование изъявило готовность не только помочь нам материально, но и ввело свои доблестные войска в пределы боевых действий, чем оказало действительно братскую помощь русскому народу как истинный и бескорыстный союзник.

Уверен, что и в дальнейшем боевое братство Японских императорских и вверенных мне войск еще больше укрепится, и казаки, войска и население поймут рыцарское отношение японского народа, проливающего кровь своих сынов за восстановление правопорядка на нашей Родине.

Приказываю: всем офицерам и солдатам при встрече с офицерами и солдатами Японской императорской армии приветствовать их отданием чести».

Бывшие колчаковские генералы требовали прорываться в Приморье, на складах владивостокского порта скопились большие запасы оружия и боеприпасов. Атаман же не хотел покидать Читу. Но генералы его не послушались.

Уход японских войск из Забайкалья стал началом конца Семенова. Атаман искал других вероятных союзников, но англичане и американцы считали его преступником. Семенов заметался: то предлагал восстановить монархию и возвести на трон великого князя Дмитрия Павловича, то созывал краевое народное совещание в поисках народной поддержки. Но было уже поздно — в октябре 1920 года его выбили из Читы.

Уже в эмиграции, в Китае, атаман Григорий Семенов попытается понять причины собственного поражения:

«Каждый русский генерал действовал совершенно самостоятельно, руководствуясь личными усмотрениями и провинциальными интересами. Каждая армия действовала в выбранном ею районе на свой собственный страх и риск и прекращала войну, когда находила нужным, не считаясь с общими требованиями момента.

В результате — сотни миллионов затраченных денег, море русской крови, всеобщее недоверие к возможности дальнейшей борьбы. И советская власть владеет одной седьмой суши земного шара и многомиллионным запасом рабски покорной ей живой силы».

Атаман не упомянул еще одну причину собственного поражения: невероятную жестокость его отрядов. Да, в Гражданскую войну все отличились по этой части. Но большевики, по крайней мере, обещали крестьянам землю. Семенов же отправлял в деревню только карательные отряды.

Местные жители жаловались:

«Неурожай, дороговизна, неурядицы. Главное — карательные отряды. Совсем не причастных ни к какому злодеянию поведут в баню, разденут и хлещут плетьми с завязанным в них свинцом, — до полусмерти. Иногда можно было откупиться деньгами. А иногда и деньги брали, и секли. Девушки и молодые замужние бабы прятались при посещении села карателями, действовавшими именем полковника Семенова».

«Казаки предпочитали брать все, что им было нужно, не платя, — вспоминал один из колчаковских министров. — Но этого было мало. Если казак видит в огороде арбузы, он сорвет все, чтобы перепробовать; если он ночует в хате, то на прощанье поломает скамью или швырнет в колодезь ведро. Какое-то непонятное озорство, неуважение к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют.

Забывая, что война ведется на русской земле и с русскими людьми, военачальники подвергали население непосильным тяготам. Я сам видел домовитых, зажиточных крестьян, я ни одной минуты не допускаю мысли, что они стали большевиками. Между ними и коммунизмом ничего общего быть не может. Но они не могли не поддаться настроению „большевизма“, когда через их деревни прошли казаки».

Россия была крестьянской страной. В Гражданскую войну и красные, и белые выкачивали из деревни ресурсы, необходимые для войны. А крестьяне воевать не хотели. Поэтому обе армии начинали с вербовки по идейным мотивам, а приходили к насильственной мобилизации. Но отчего же в таком случае крестьяне не разбегались сразу? Почему не все дезертировали, многие продолжали служить?

Крестьяне ценили, что в армии их кормили, одевали. Был такой мотив: надо сражаться до конца, а то поймают, замучают и убьют. Но главное было другое — в такие лихие времена оставаться без оружия и одним страшно. Уж лучше иметь возможность защитить себя и свою семью. И вообще, быть среди своих не так опасно.

Дальневосточные крестьяне не знали, что такое помещичье землевладение, привыкли к воле, потому так возмущались произволом армий Колчака и Семенова. Кроме того, они не успели «распробовать» советскую власть, еще не знали, что такое продразверстка. Поэтому благожелательно относились к большевикам. А белые вели себя разнузданно, демонстрируя презрение к гражданскому населению.

Иногда возмущение охватывало и самого атамана Семенова:

«Стоит собраться нескольким офицерам в одном из ресторанов, и в результате — путешествие в три часа ночи с музыкой по улице или бешеная скачка верхом по самым многолюдным улицам с угрозою раздавить все, что попадается под ноги, или стрельба в ресторане, или ненормальное распоряжение оркестром, или, наконец, езда на коне по неприспособленным для езды местам…

Приказываю:

Не допускать езды верхом вскачь и даже очень крупной рысью по улицам вообще и особенно по главным, а также там, где по какому-либо случаю более многолюдно. Всем военнослужащим, независимо от служебного положения, не нарушать обязательных положений по городским порядкам. Например, относительно закрытия ресторанов. Не появляться военнослужащим на улице в том виде, когда человек теряет обычный свой вид и перестает логически мыслить».

Увещевания не помогали.

Он подписал еще один приказ:

«На станции Карымская два офицера Сводного артиллерийского дивизиона Сводной Маньчжурской Атамана Семенова дивизии поручик Цуканов и прапорщик Гибнер выехали на перрон станции верхом и пытались заехать в зал 1-го и 2-го класса. Не въехали по независящим от них обстоятельствам — лошади не послушались. Ясно, что подражали примеру, данному начальником штаба той же дивизии подполковником Сергеевым, который не только ездил по перрону, но въехал даже в зал 1 — го и 2-го класса. Требую, чтобы такие безобразия были прекращены».

Барон Будберг рассказывал, что офицеры карательных отрядов хвастались своими подвигами. Уверяли, что пойманных большевиков они закапывали живыми, предварительно распоров им животы и выпустив внутренности на дно ямы, чтобы «мягче было лежать».

Но Семенов не хотел, чтобы его считали виновным в чем-то преступном:

«В разных газетах, враждебно относящихся ко мне и подведомственным мне войскам, часто помещают заметки о противозаконных деяниях семеновцев. В одной газете говорится, что около Читы чуть не неделю на телеграфных столбах висели два железнодорожных служащих, повешенные семеновцами. В другой указывалось, что жители такого-то населенного пункта без разбора пола были перепороты с раздеванием догола…

Все случаи были проверены, и никто из железнодорожных служащих в Чите не мог назвать фамилии висевших на столбах в течение недели, и они даже не подозревали о столь продолжительном соседстве мертвецов. Никто не мог подтвердить факта порки всех жителей одной деревни без разбора пола и еще с раздеванием. Большая часть из возводимых на семеновцев преступлений совершались какими-то самозванцами».

В Гражданскую войну современные методы уничтожения людей соединились со средневековым презрением к жизни. Видя, что творят карательные отряды, крестьяне брались за оружие и уходили в партизаны. Власти отвечали на это репрессиями, и война все больше и больше разгоралась. В конце концов крестьянские восстания охватили всю Сибирь и Дальний Восток.

Вопрос о земле в Сибири стоял не так остро, как в европейской части России, потому что не было распространено помещичье землевладение. Другая проблема была важнее: в то время почти половину населения составляли, как тогда говорили, инородцы. А национальные движения требовали автономии. Григорий Семенов рассчитывал на симпатии монголов, бурят и других народов, населявших эти места.

Когда начиналась Гражданская война в Сибири, на первых ролях оказалась демократическая контрреволюция: эсеры и меньшевики. Они занимали либеральную позицию в национальном вопросе. В январе 1918 года Временная Сибирская областная дума предоставила всем народам полную свободу выбора: отделяйтесь и создавайте новое государство или оставайтесь автономией в составе Российской республики.

Но декларации остались на бумаге! Верх в Белом движении взяли профессиональные военные. Они остроты национальных проблем не понимали и держались лозунга единой и неделимой России. Но этот лозунг сталкивал их не с большевиками, а с национальными движениями. Адмирал Колчак не принимал сторонников автономии, считал их сепаратистами и такими же врагами, как и большевики. Когда он осознал, кто представляет наибольшую для него опасность, было уже поздно.

А вот Ленин оценил всю силу национальных устремлений к самостоятельности и щедро обещал всем народам полное признание их прав на самоопределение. Национальные меньшинства примкнули к большевикам.

18 сентября 1919 года Семенов объявил о призыве тунгусов в свою армию. Через несколько дней Бурятская народная дума объявила о мобилизации в бурят-монгольскую конную бригаду. После падения Колчака атаман Семенов ощутил свою значимость. А тут еще съезд монголов присвоил ему княжеский титул. Он подумывал о создании монголо-бурятского государства со столицей в Даурии.

4 февраля 1920 года газета «Казачье эхо» поместила обращение лам к атаману:

«Григорий Михайлович, господин атаман Семенов! Обращаемся мы, все ламы Агинского дацана с Ширетуем во главе. Сердцем сочувствуем начатому тобою делу, возложенному Богом, и приносим глубокую благодарность за твое внимание к нам, ламам. Да исполнится с Божьей помощью задуманное Тобой великое дело! Да будет свят тот великий час, когда над объединенной Великой Родиной взойдет твое солнце… В молитве не оставим мы Тебя, а на деле Ты не позабудь нас».

25 февраля в Чите открылся панмонгольский съезд. Присутствовал Семенов.

Председательствующий напомнил, что когда-то, во времена Чингисхана, все монгольские племена были едины. Потом одни оказались под властью Китая, другие под властью России. Сейчас настало время объединить внутреннюю и внешнюю Монголию, Бурятию, Калмыкию, а также монголов Тувы и Синьцзяна. Съезд постановил образовать независимое, федеративное, великомонгольское государство. Столицей наметили город Хайлар в Маньчжурии. Но поскольку он был занят китайскими войсками, то решили временно обосноваться на станции Даурия — во владениях барона Унгерна.

Так и родилось Даурское правительство.

В апреле 1920 года Агинская аймачная дума от имени бурят Забайкалья обратилась к японскому императору:

«Молим признать маленький бурятский народ как отдельную самобытную нацию; сохранить его жизнь и защитить от большевиков, отбирающих землю, поругивающих дацаны; просим остаться в пределах Забайкалья до очищения его от большевиков».

Семенов пытался убедить японцев признать Даурское правительство, намекая, что самостоятельная Монголия под его управлением станет японским протекторатом. Но японцев эта авантюра не соблазнила.

Тем временем барон Унгерн в Даурии формировал конную дивизию. Атаман Семенов подписал приказ:

«Начальника Инородческой дивизии полковника барона Унгерна за неустанную работу на пользу и восстановление армии и государственного порядка как вполне заслуживающего перевожу в генерал-майоры».

С Семеновым барон держал себя на равных. Почему-то не хотел видеть его с любовницей. Писал атаману: «С Машкой не приезжай, если приедешь — ее прикажу выпороть, а тебя выгоню». Сам Унгерн мало интересовался женщинами. Он, правда, 30 июля 1919 года в Харбине женился на маньчжурской принцессе Цзи. Но уже через два месяца вернулся к себе в Даурию. А еще через несколько месяцев они развелись.

Барон Унгерн был, мягко говоря, странным человеком:

«В походах он, как все, промерзал до костей, и на стоянках его можно было часто видеть скорчившимся у костра. Вообще он совершенно не следил за собой. Можно с уверенностью сказать, что умывался он не более одного раза в неделю, а белье менял уже тогда, когда от него оставались одни лохмотья. Стирать же белье никогда не отдавал. Есть предпочитал руками».

Крепко пил. Спал не раздеваясь. Говорят, баловался кокаином. Перед боем ездил к бурятским шаманам и буддийским ламам, просил совета. Унгерн, вспоминал его бывший командир в царской армии, был «необузданный от природы, вспыльчивый и неуравновешенный, к тому же любящий запивать и буйный во хмелю».

«Худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной, — вспоминал барон Врангель. — Он не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только не знает самых элементарных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против дисциплины, и против военного воспитания — это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида. Оборванный и грязный, он спит на полу, среди казаков, ест из общего котла. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешне офицерский облик».

Барон Унгерн получил удар саблей, и у него очень сильно болела голова, он почти не спал. А если еще учесть наследственность… Его отца отправили в клинику для душевнобольных…

Барон вербовал добровольцев, платил им золотом и серебром. Деньги добывал, грабя проходящие поезда. Поэтому пассажиры, которым было что терять, перед самой Даурией вылезали, пересаживались на лошадей и объезжали лагерь Унгерна. Причем он никому не давал пощады, грабил и русских, и китайцев. Когда белые стали терпеть поражение, то бежали через границу в Китай. Унгерн и у них отбирал деньги и драгоценности. Как-то ему попались аэропланы в разобранном состоянии. Он распорядился:

— К субботе собрать все аппараты. Если в воскресенье не увижу их над Даурией, в понедельник будете летать с крыши.

Заключенных держать не любил: или расстреливал, или заставлял бить палками. Барон ввел в практику порку. И не всякий выдерживал сто пятьдесят — двести ударов деревянными палками.

Порол даже офицеров. Один провинившийся прапорщик получил двести ударов. Недостатка в палачах у него не было. Вокруг барона группировались прирожденные садисты и убийцы.

Унгерн решил идти в Монголию, получив от Семенова семь миллионов рублей золотом.

Приказал личному составу учить монгольский язык. Накануне похода на аэроплане полетел в дальний буддийский монастырь, где ламы благословили его на ратный подвиг.

Фаталист и мистик, Унгерн считал, что раз все предопределено, ход событий можно предугадать. Однажды, проиграв бой, приказал выпороть ламу, считая, что тот назвал ему неблагоприятный день для штурма.

Барон намеревался изгнать китайские войска, которые в октябре 1919 года заняли столицу Монголии — Ургу (ныне Улан-Батор). Монгольского монарха Богдо-гэгэна китайцы заставили отречься от престола. А популярного ламу Нэйсэ-гэгэна пригласили на обед и там убили.

Богдо-гэгэн (в переводе с монгольского — «августейший свет») был главой ламаистской церкви и теократическим правителем Монголии. После смерти одного выбирали следующего, и он считался перевоплотившимся «живым богом».

Унгерн послал свергнутому монгольскому монарху письмо:

«Я, барон Унгерн, родственник русского царя, ставлю цель, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать Богдо-хану помощь для освобождения Монголии от китайского ига и восстановления прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу».

Если Семенов хотел создать самостоятельное монгольское государство, то Унгерн ни много ни мало вознамерился восстановить империю Чингисхана. 2 октября 1920 года во главе небольшого отряда он вступил на территорию Монголии. 3 февраля 1921 года войска Унгерна взяли Ургу. И сразу начались грабежи и погромы — китайцев и иностранцев.

Но монголы встречали его восторженно. Вечером в буддийских храмах отмечали освобождение города от оккупантов. Буддийское духовенство приветствовало освободителя.

Указом монарха Унгерн стал князем. И сегодня в Монголии, где высоко ценят государственную самостоятельность, с благодарностью вспоминают барона.

Унгерн был невероятным самодуром.

Прогневавшись на своих штабистов, распорядился: «Глупее людей, сидящих в штабе дивизии, нет, приказываю никому не выдавать три дня продуктов».

Вознамерившись разделаться со всеми врагами, приказал: «Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожить вместе с семьями». Зачем убивать детей? «Чтобы не оставлять хвостов».

В мае 1921 года Унгерн двинулся в Россию. Барону постоянно рассказывали об антибольшевистских восстаниях в Сибири, и он решил, что люди только и ждут вождя. Стоит начать — и все к нему присоединятся.

10 июня появилось обращение Унгерна к казакам:

«Передавая привет и пожелания успеха в борьбе с большевизмом, генерал-лейтенант барон Унгерн приказал всем, имеющим возможность, бежать в Монголию и вступать в ряды его регулярной армии. Всем станичникам, оставшимся на Руси, не покладая рук и не щадя живота своего точить корни поганого дерева».

Унгерн обещал восстановить в России монархию и вернуть на престол великого князя Михаила Александровича, младшего брата Николая II. На самом деле к тому времени великий князь уже давно был мертв, его убили большевики в Перми.

Против барона сражались кавалеристы будущего маршала Константина Константиновича Рокоссовского. В бою Рокоссовский зарубил несколько вражеских конников, сам был ранен в ногу, лошадь под ним убило, он потерял много крови, попал в госпиталь.

Унгерн был невероятным авантюристом. Он пошел войной на большевиков, имея всего несколько тысяч солдат (точную цифру и сам не знал), три десятка пулеметов и четырнадцать орудий. 30 августа 1921 года 5-ю красную армию возглавил Иероним Петрович Уборевич, один из самых ярких советских полководцев. Противостоять ему барон Унгерн, при всем его боевом опыте, не мог.

Красные активно использовали авиацию. Бомбардировки эффекта не давали. Одна бомба, сброшенная с аэроплана, ранила двух солдат. Но разведка с воздуха позволяла следить за передвижениями Унгерна. В июне его войска были разгромлены.

Барон решил отступать в Монголию. Да только его люди стали разбегаться. Он же очень жестоко обращался с провинившимися. И офицеры решили от него избавиться: бригада взбунтовалась и вышла из подчинения. В ночь с 18 на 19 августа заговорщики бросили в его палатку две гранаты и еще обстреляли ее из револьверов. Но убили только вестовых, потому что барон ночевал в другой палатке. Услышав выстрелы, он вскочил на лошадь и ускакал. Он направился к монгольскому дивизиону, рассчитывая на его верность. Но утром 20 августа монголы его разоружили и связали. А встретив красных, передали им барона.

Газета «Правда» торжествующе писала: «В Монголии взят в плен со своим штабом и с личной охраной барон Унгерн. Наши конные и пехотные части неотступно преследовали его, не отставая от противника ни на день. Ставка Антанты на монголо-белогвардейские банды бита».

26 августа 1921 года Ленин распорядился провести суд над Унгерном с максимальной скоростью. И расстрелять. Указание вождя было исполнено неукоснительно. Меньше чем через месяц барона судили в Новониколаевске (ныне Новосибирск) в летнем театре в парке «Сосновка» и приговорили к расстрелу.

А Семенов сидел в Чите, пока японцы не стали уходить.

Атаман обратился к населению:

«Граждане! В связи с эвакуацией японских войск из Забайкальской области мною производится перегруппировка войск и стягивание армии, к которой я временно и выезжаю. Не верьте злым слухам, что Чита нами брошена. Еще раз призываю вас к порядку и спокойствию.

Не верьте провокаторам и малодушным людям. Мною приняты все меры к вашей безопасности».

В распоряжении Семенова оказался двухместный аэроплан «Сальмсон» французского производства, сложный в пилотировании. Но у него были хорошие летчики. Один из них взялся спасти его от наступающих красных войск. Семенов перелетел в Даурию на аэроплане. Перевел туда штаб, войска, перевез золотой запас. И одновременно готовился к уходу за границу. Клал деньги в китайские и японские банки.

Атаман Семенов рассчитывал на поддержку китайского генерала Чжан Цзолиня, который управлял Маньчжурией. Но генерал был крайне осторожен. Избегал прямой конфронтации с Советской Россией.

«Харбин, — вспоминал очевидец, — осчастливлен прибытием самого атамана Григория Михайловича, конечно, на трех бронированных поездах. Раскатывает по улицам с какой-то девкой, облепленной бриллиантами, владельцы которых, вероятно, там, идеже несть ни болезнь, ни воздыхание; сии бриллианты должны изображать кристаллизированную любовь к отечеству… На семеновском вагоне красовалась надпись: „Без доклада не входить, а то выпорю“».

И тут в Приморье пришло к власти белое правительство братьев Меркуловых. Атаман воодушевился. Он рассчитывал занять достойное место во Владивостоке. На борту парохода «Кёдо-мару» вел переговоры с министром иностранных дел Николаем Дионисьевичем Меркуловым. Затем беседовал с главой правительства Спиридоном Дионисьевичем Меркуловым. Но братья наотрез отказались иметь с ним дело. Во-первых, жестокость атамана считали одной из причин поражения Колчака. Во-вторых, многие его воспринимали как японскую марионетку. В-третьих, Меркуловы не хотели больше воевать с большевиками, а пытались наладить мирную жизнь приморской окраины.

Даже представители казаков заявили, что лишают Григория Семенова звания походного атамана, потому что он желает продолжения Гражданской войны, а нужно мириться.

«Превращение моих агентов в моих конкурентов, — жаловался Семенов, — было совершенно неожиданно».

Главной проблемой атамана оказалась нехватка средств. Его солдаты не получали жалованья и выходили из подчинения. Считалось, что в его руках золотой запас, вывезенный из Забайкалья.

Однако же в реальности все деньги Семенова оказались в руках японцев, заморозивших счета атамана.

Семенов, ясное дело, рассчитывал на японцев. Пожаловался, что ему мешают сражаться с большевиками «во имя восстановления России и связанных с нею интересов императора Японии и его народа». Но японцы утратили интерес к Семенову.

14 сентября 1921 года на пограничной станции Гродеково Семенов сел на поезд.

Гродеково — историческое место. Там бы устроить небольшой музей, но единственное, что напоминает о событиях тех лет, — это бюст партизану и командиру 1-го Красного отряда уссурийского казачества Гавриилу Матвеевичу Шевченко, который я обнаружил перед вокзалом.

Из всех участников тех событий он далеко не самый заметный.

Атаман Семенов уехал в Шанхай. Обосновался на севере Китая, под крылышком японцев, оккупировавших Маньчжурию. Его вернут в Россию — уже арестованного — после окончания Второй мировой войны, в 1945 году. И как предателя повесят 30 августа 1946 года поздно вечером во внутренней тюрьме Министерства госбезопасности СССР.

К тому времени сражавшийся с ним красный командир Гавриил Шевченко был уже мертв. Чекисты арестовали его в 1937 году как контрреволюционера. Приговорили к десяти годам заключения. Он умер в лагере. Гражданская война продолжалась.

Дальневосточная республика, или Упущенный шанс

С того момента, как во Владивостоке высадились первые японские солдаты, судьба всего Приморья в немалой степени зависела от иностранных войск.

«Всюду союзные флаги, почетные караулы союзных войск, союзное начальство и офицеры, — описывал очевидец встречу японского главнокомандующего. — Тяжело смотреть на родной мне Владивосток, потерявший свой русский щеголеватый вид».

Адмирал Колчак был поражен увиденным во Владивостоке:

«Все лучшие дома и казармы заняты чехами, японцами, союзными войсками. Наше положение глубоко унизительно. Я чувствовал, что Владивосток не является уже нашим, русским городом».

В годы Гражданской войны Россия могла утратить Дальний Восток. События здесь приобрели совершенно невероятный характер.

Тогда Японская империя находилась на подъеме. Мировая война оказалась крайне выгодной для Японии, оставшейся в стороне от реальных боевых действий. Воюющие державы покупали ее сталь и текстиль, и страна богатела. В Токио жаждали и большей политической роли. Смута в России открывала некие возможности. Тем более что деятели Белого движения сами уговаривали японских политиков отправить свои войска в Россию. Но японцы хотели, чтобы им это поручили страны Антанты.

Владивостокский порт оставался вне зоны действия немецких подводных лодок и в Первую мировую служил главным пунктом снабжения России. Сюда поступало все, что поставляли союзники. В городе скопилось более одиннадцати миллионов пудов грузов, прежде всего стратегической важности запасы оружия и боеприпасов.

Союзники боялись, что большевики все это захватят и продадут немцам. Возникла идея высадить там японские и американские войска.

Англичанам нравилась эта идея: японцы продвигаются до Урала и полностью контролируют железную дорогу, что позволит объединить белые войска в Сибири с белыми на Юге России.

Транссибирская железная дорога была главной транспортной магистралью страны. Перерезал Транссиб — отрезал Дальний Восток от остальной части России.

Президент США Вудро Вильсон колебался. Ему не нравилась идея высадки японских частей.

Понимал: русские воспримут это как аннексию Дальнего Востока. Подозревал, что если японцы придут, уходить уже не захотят. Но еще меньше ему хотелось посылать собственные войска. И на него давили англичане.

«Большевистское движение, — доказывал британский премьер Дэвид Ллойд Джордж, — столь же опасно для цивилизации, сколь и германский империализм. Но найдется ли кто-нибудь, кто предложит подавить его вооруженной силой? Если бы кто-то предложил послать для этого британских солдат, они бы взбунтовались. Как и американцы, и канадцы, и французы».

Иное дело японцы, которые практически не участвовали в Первой мировой.

«Япония, — считал Ллойд Джордж, — может сделать сейчас в Сибири гораздо больше, чем Франция, Италия, Америка и Великобритания способны сделать в Мурманске и Архангельске».

Владивосток стремительно развивался в начале XX века и привлекал иностранцев — американцев и европейцев, которые желали попробовать свои силы в освоении невероятных просторов российского Дальнего Востока.

Многим из них жизнь здесь очень нравилась. Вот одно из воспоминаний:

«Рыбы и всякой дичи в изобилии. С октября по март у нас было столько фазанов, что они от души мне опротивели. Диких уток, гусей, оленей и кабанов (стейки из кабанов изумительны) — всего в свою пору полно, а также лососей и прочей прекрасной рыбы. С января по апрель у нас были крабы, мясо которых очень напоминает омаров».

Если американцам чего не хватало, выписывали продовольствие из Сан-Франциско: «банки с медом, консервированную кукурузу, консервированные томаты, персики, груши, горох и черешню, лущеный горох, огромную бочку маслин, две огромные бочки маринованных огурцов, бочку ветчины, бочку свинины, топленый свиной жир, бобы, крекеры, чернослив, изюм, сухофрукты — яблоки, груши, персики и абрикосы, английские грецкие орехи и миндаль».

Китайцы работали здесь поварами и ночными сторожами, японки — горничными и няньками. Местные жители иной раз среди ночи натыкались на труп китайца, зашитый в мешок. Это не была жертва заказного убийства. Бедные китайцы «выбрасывали своих умерших, чтобы не тратиться на похороны».

Первый японский военный корабль вошел в бухту Владивостока 12 января 1918 года. Это был крейсер «Ивами». Он прибыл по решению стран Антанты, чтобы помочь эвакуации Чешско-словацкого корпуса. Вскоре к нему присоединился крейсер «Асахи». 14 января к берегам Владивостока подошли британский крейсер «Суффолк» и китайская канонерская лодка, а в феврале пришел американский крейсер «Бруклин».

Японцы уверяли себя и других, что воюют вовсе не с русскими, а с немцами и австро-венграми. Но приход военных кораблей был лишь началом. 21 января в гостинице «Версаль» ограбили сразу нескольких иностранцев. Преступление имело большие последствия. Дипломаты потребовали обеспечить безопасность находящихся в городе иностранцев. Поскольку слабой местной власти это было не под силу, в городе появились японские и британские военные патрули.

4 апреля около одиннадцати утра в местную контору японской экспортно-импортной фирмы, которая находилась в Маркеловском переулке, вошли вооруженные люди. Одного японца убили, троих ранили. На следующий день в городе высадились уже более серьезные британские и японские воинские контингенты. Они взяли под охрану все иностранные представительства.

6 июня президент Вильсон все-таки предложил правительству Японии отправить войска на российский Дальний Восток, чтобы помочь чехам и защитить склады с имуществом. Имелось в виду дальше Иркутска не заходить, больше двенадцати тысяч солдат не отправлять. Но уже к концу года на Дальнем Востоке находилось семьдесят тысяч японцев.

«Никто не хочет видеть Владивосток в руках японцев, — записала в дневнике американка Элеонора Прей, которая жила в городе вместе с мужем, — но никто не хочет видеть его таким, какой он сейчас, — в руках людей, для которых права личности совершенно ничего не значат, за исключением их личных прав».

Япония декларировала уважение территориальной целостности России. Обещала не вмешиваться во внутреннюю политику. Военное командование старалось произвести хорошее впечатление. Скажем, открыли в Чите бесплатную больницу, помогали детским приютам и школам, раздавали продовольствие нуждающимся. Но японцам не верили: в Приморье Русско-японская война начала XX века была еще незажившей раной. В марте 1904 года японские корабли подошли к Владивостоку и обстреляли город. К октябрю 1918 года японцы заняли Владивосток и остров Русский с его укреплениями и артиллерийскими батареями. Постепенно оккупировали Приморье, Приамурье, Забайкалье…

Белые относились к японцам двойственно. С одной стороны, ненавидели большевиков и были благодарны за помощь в борьбе против Советов. С другой — испытывали чувство острого национального унижения. Вслед за японцами высадились и американцы. В основном чтобы присматривать за японцами. Уже тогда между Соединенными Штатами и Японией существовала конфронтация, которая через два десятилетия приведет к войне.

В ноте государственного департамента от 3 августа 1918 года говорилось:

«По мнению правительства Соединенных Штатов, военная интервенция в России скорее усугубит существующие прискорбные беспорядки, чем ликвидирует их, и скорее нанесет вред России, чем поможет ей выйти из бедственного положения. Военные действия в России допустимы только для защиты в меру возможного чехов и словаков и помощи им против вооруженных австрийских и немецких военнопленных, а также для содействия усилиям в области борьбы за самоуправление и самооборону, когда русские сами пожелают принять помощь.

Правительство Соединенных Штатов предложило правительству Японии совместно направить войска в количестве нескольких тысяч человек во Владивосток, с тем чтобы они действовали как единое целое, и японское правительство приняло это предложение.

Предпринимая этот шаг, правительство Соединенных Штатов желает заявить народу России самым открытым и торжественным образом, что оно не намерено нарушать политического суверенитета России, вмешиваться в ее внутренние дела, даже местного характера, не намерено нарушать ее территориальной целостности теперь или в будущем и что предпринимаемые нами меры преследуют единственную цель — оказать такую помощь, которая может быть приемлема для русского народа. Имеется в виду, что японское правительство даст аналогичные гарантии».

На мирной конференции в Париже американский президент заявил:

— Мы не можем спасти Россию без объединенной Европы. Один из моих коллег сказал, что мы не вправе отправиться домой и говорить, будто мы заключили мир, если мы оставили пол-Европы и пол-Азии в состоянии войны. Пока что нам придется вернуться, не достигнув успокоения на этих обширных территориях.

С Филиппин в Россию перебросили 27-й и 31-й пехотные батальоны, полевой госпиталь и санитарную роту. Еще пять тысяч солдат и офицеров перевели из состава 8-й дивизии, расквартированной в Калифорнии. Эти подразделения составили американский экспедиционный корпус.

17 сентября 1918 года во Владивосток прибыл генерал- майор Уильям Сидней Грейвс, командующий экспедиционными силами. Он не очень разбирался в происходящем в России.

Еще меньше он понимал, что его войска должны делать на Дальнем Востоке. В Белом доме и Пентагоне ему велели не принимать участия в Гражданской войне.

«Я сошел с парохода, — вспоминал генерал Грейвс, — не будучи настроен враждебно ни к одной русской группировке. Надеялся, что смогу сотрудничать со всеми».

Принято считать, что американские войска вели войну с красными партизанами и зверствовали. В реальности американское командование осторожничало, старалось в военные действия не втягиваться. Охраняло железную дорогу и жителей от местных бандитов и от японцев. Генерал Грейвс расквартировал свои войска так, чтобы мешать японцам свободно действовать.

В Москве видели это противостояние японцев и американцев. 13 января 1920 года Ленин и Троцкий инструктировали сибирских большевиков:

«В отношении к представительствам Японии и Соединенных Штатов надлежит всячески использовать их антагонизм. Вам нужно искать контакта с американскими представителями, давая им понять, что мы по-разному оцениваем возможность политики Японии и Соединенных Штатов в Сибири, считая, что Япония стремится к территориальным захватам, которые ведут к повстанчеству, военному отпору и хаосу, тогда как Америка хочет экономических концессий, что ни в коем случае не вызывает принципиальных возражений».

Постепенно Грейвс осознал, отчего военный министр напутствовал его словами:

— Будьте осторожны. Вам предстоит ходить по яйцам, начиненным динамитом.

Семеновцы постоянно сталкивались с американцами. Полковник Моррис докладывал о жестоком, бесчеловечном, почти невероятном расстреле целой деревни: семеновцы стреляли в местных жителей — женщин, детей, мужчин, — будто охотились на кроликов.

«Большинство американцев во главе с генерал-майором Грейвсом, — в свою очередь жаловался атаман Семенов, — открыто поддерживали большевиков».

На базарной площади в Верхнеудинске устроили международный футбольный матч. Играли американцы и чехи. Среди зрителей были японцы и семеновцы. Незнакомые с этой игрой с изумлением наблюдали за тем, как взрослые люди бегают по площади в трусах и гоняют мяч.

В Сибири находилось десять тысяч американских солдат. Конгресс не понимал, что они там делают. В феврале 1919 года в сенат был внесен законопроект о выводе американских войск из России. Голоса разделились поровну. Председательствовавший в сенате вице-президент Томас Маршалл проголосовал против. Его голос решил исход голосования.

Японское командование объясняло присутствие своих войск на российской территории необходимостью бороться с бандитизмом. По бандитской части усердствовали и белые, и красные.

Сергей Лазо, который командовал партизанскими отрядами Приморья, валил все на стихийность революции. Повторял:

— Сейчас всего нужнее одолеть атамана Семенова, поэтому надо мириться с погромщиками, они нам сейчас нужны.

«Начальником штаба отряда Лазо была эсерка-максималистка Нина Лебедева, племянница и приемная дочь бывшего военного губернатора Забайкальской области, — вспоминал очевидец. — Она хорошо ладила с той частью отряда, которая была скомплектована из уголовников. Она не запрещала, а поощряла погромы с грабежом».

Нина Михайловна Лебедева и Яков Иванович Тряпицин, бывший прапорщик, называвший себя анархо-коммунистом, сформировали крупный партизанский отряд, который именовался Красной армией Нижнего Амура. Они намеревались создать Дальневосточную советскую республику со столицей в Николаевске-на-Амуре.

В феврале 1920 года отряд Тряпицина взял Николаевск-на-Амуре, торговый город. Всю «буржуазию» заперли в тюрьму. Начались расстрелы. Напуганные горожане искали спасения у японских солдат — в Николаевске располагался небольшой отряд. 28 февраля партизаны и японское командование договорились: боевые действия прекращаются, японские войска уходят в казармы.

11 марта ночью вспыхнула перестрелка. Вроде бы японцы напали на партизан. Но те оправились и перестреляли всех японцев. Мирные жители бросились к дому японского консула. Дом обстреляли из артиллерийских орудий и подожгли. Сгорели больше ста человек, в том числе консул с семьей и другие дипломатические работники. Когда подошли японские войска, то ничего не нашли, кроме развалин. Николаевский инцидент стал для японцев удобным поводом занять Сахалин. Японские войска провели серию карательных акций в Приамурье и в Приморье, зачищая города от красных партизан. Апрельские бои закончились для красных поражением. Что касается Лебедевой и Тряпицина, то большевики их судили и 9 июля 1920 года казнили.

Прямое столкновение с японской армией подтолкнуло Москву к созданию Дальневосточной республики. Вообще говоря, еще иркутский Политцентр предлагал образовать в Восточной Сибири буферное государство, чтобы избежать вмешательства японцев. Председатель Сибирского ревкома и член Реввоенсовета 5-й армии Иван Смирнов сообщил об этом предложении в Москву.

Ленин и Троцкий ответили:

«В отношении буферного ваше предложение одобряем. Необходимо лишь твердо установить, чтобы наш представитель или лучше два представителя при Политцентре были осведомлены обо всех решениях, имели право присутствовать на всех совещаниях Политцентра».

Независимая Дальневосточная республика образовалась в одном из старейших городов Сибири — Верхнеудинске. Здесь 6 апреля 1920 года съезд трудящихся принял Декларацию независимости ДВР:

«Опрокинув узурпаторов, Колчака и Семенова, народ Забайкальской области через избранных своих представителей заявляет: Дальневосточные области, включая области Забайкальскую, Амурскую, Приморскую, Сахалинскую, Камчатскую и полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, вследствие их экономического и географического положения, большого протяжения их пограничной линии и отдаленности от центра Российской республики, декларируются независимой демократической Дальневосточной республикой».

Когда-то Верхнеудинск находился на границе Российской империи. Потом граница отодвинулась дальше, в сторону Монголии. Но во время Гражданской войны Верхнеудинск вновь стал пограничным городом. Граница прошла по железнодорожному мосту через реку Селенгу. Правобережье Селенги — Дальневосточная республика, левобережье — Советская Россия. Татаурово стало пограничной станцией.

28 октября 1920 года в Чите встретились делегации правительств — верхнеудинского, амурского и владивостокского — трех дальневосточных областей. Две недели обсуждали вопрос о создании самостоятельного государства на Дальнем Востоке. Договорились об объединении и формировании единого правительства.

Речь шла об отделении от России. И Москва не протестовала! Не возмутилась действиями сепаратистов! Напротив, Москва признала Дальневосточную республику. Компромисс, вынужденное решение. Или, точнее сказать, крупнейшее после Брестского мира с Германией внешнеполитическое отступление Советской России. Главная задача буферного государства — предотвратить прямое столкновение с Японией.

— Война с Японией нам сейчас по понятным причинам непосильна, — объяснил Ленин на VIII съезде Советов в декабре 1920 года. — Поэтому мы должны попытаться сделать все возможное, чтобы не только оттянуть эту войну, но и по возможности избежать ее.

Местные-то большевики не желали никакого буферного государства. Но Ленин настоял на своем. Латышский крестьянин Яков Давидович Янсон, который после революции стал председателем Иркутского совета, объяснял местным товарищам:

— Вопрос о буфере решен в Москве Центральным комитетом. Сообщение об этом мы получили за подписью Ленина.

Председатель Дальневосточного крайкома партии Петр Михайлович Никифоров, старый большевик, при царе приговоренный к смертной казни, 4 января 1921 года был вызван к Ленину для доклада. Владимир Ильич дал ему десять минут для доклада и сформулировал постановление:

«Признать советизацию Дальневосточной республики безусловно недопустимой в настоящее время, равно как недопустимыми какие бы то ни было шаги, способные нарушить договор с Японией».

В феврале 1920 года Ленин телеграфировал Троцкому и Реввоенсовету 5-й армии:

«Надо… потребовать, чтобы все в Сибири осуществили лозунг: „Ни шагу на восток далее, все силы напрячь для ускоренного движения войск и паровозов на запад в Россию“. Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением вглубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление».

Правительством Дальневосточной республики руководил Александр Михайлович Краснощеков, социал-демократ по убеждениям, образованный и остроумный человек. До революции его сажали и ссылали. Он эмигрировал в Германию, потом в Соединенные Штаты. Работал в Чикаго адвокатом. В 1917 году вернулся. 15 декабря 1920 года РСФСР и ДВР подписали договор о границах, в соответствии с которым Камчатка отошла к Советской России. Глава правительства Александр Краснощеков был против.

Он выговаривал чрезвычайному уполномоченному республики в Москве Иосифу Григорьевичу Кушнареву (недавнему председателю подпольного Дальневосточного комитета большевиков) по прямому проводу:

— Это недопустимое нарушение общей политики, особенно после торжественного признания независимости ДВР! Хотел бы, чтобы вы поняли серьезность этого положения и ту оценку, которую даст этому Япония. Мы с ней воюем за Сахалин, а отдаем Камчатку Советской России. Я лично считал бы лучшим закончить всю комедию.

Его мнение не имело значения. Ленин считал, что независимость ДВР чисто формальная. Ленин объяснял соратникам на VIII съезде Советов:

— Мы даем сейчас Америке Камчатку, которая, по существу, все равно не наша, ибо там находятся японские войска. Бороться с Японией мы в настоящий момент не в состоянии… И, давая это, мы привлекаем американский империализм против японского и против ближайшей к нам японской буржуазии, которая до сих пор держит в руках Дальневосточную республику.

Концессии на Камчатке на вылов рыбы и добычу нефти собирались отдать американскому миллионеру Фрэнку Артуру Вандерлипу, главе одного из крупнейших американских банков. Но сделка не состоялась.

Правительство ДВР держалось крайне осторожно. Поручило министру иностранных дел уведомить иностранные державы: «Народно-революционная армия вела военные действия только против Семенова, но не вела против японских войск, и случаи столкновения — печальное недоразумение».

11 мая 1920 года командующий японскими войсками генерал Оой заявил:

— Мы всей душой приветствуем образование из областей Дальнего Востока района на основах самоуправления и установления той политической формы правления, которая будет соответствовать воле всего населения.

24 мая на станции Гонгота начались переговоры между представителями ДВР и японского командования. Договорились, что республика «должна поддерживать отношения теснейшей дружбы и близкого общения с Японией», что оно «не положит коммунизм в основу своей социальной системы и что оно будет иметь народный характер, покоясь на широких демократических принципах». Республика обещала не пропускать на свою территорию войска Советской России и гарантировать неприкосновенность японских граждан. Со своей стороны, ДВР требовала вывести с территории республики все иностранные войска.

Правительство ДВР вовлекало японский бизнес в развитие Дальнего Востока. Александр Краснощеков заключил договор с японской фирмой «Мицуи» о предоставлении ей лесной концессии в Приморье. В Москве были крайне недовольны этой самостоятельностью. Нарком иностранных дел Чичерин пояснил: предоставление концессий «недопустимо, пока Япония не очистит всей без исключения территории ДВР и не восстановит дипломатических отношений с ДВР и РСФСР».

18 июня 1921 года Чичерин отправил секретарю ЦК партии Вячеславу Михайловичу Молотову докладную записку: «Коллегия НКИД считает недопустимым и крайне вредным и опасным вступление в какие бы то ни было переговоры с японским правительством».

В конце лета 1921 года японцы предложили правительству ДВР обсудить спорные вопросы.

27 августа в китайском городе Далянь (японцы его называют Дайрэн), начались переговоры японских дипломатов и представителей Дальневосточной республики.

В делегацию вошли Федор Николаевич Петров, заместитель председателя Совета министров ДВР (он партизанил в Сибири), заместитель министра иностранных дел Иннокентий Серафимович Кожевников (партизан, переведенный на дипломатическую работу) и Петр Федорович Анохин, секретарь Дальбюро ЦК и особоуполномоченный Наркомата иностранных дел (в мае 1922 года его убьют бандиты под Читой).

Иннокентий Кожевников говорил японским журналистам:

— Только теперь наступил момент, когда японский народ может быть спокойным, что Россия не сделает хотя бы один шаг, способный вызвать вооруженное столкновение двух великих народов.

Присутствовал в качестве «частного лица» представитель РСФСР Юлиан Мархлевский, один из создателей социал-демократического движения в Польше и Германии. Он всем и руководил, потому что получал инструкции непосредственно из Москвы.

Глава правительства ДВР Краснощеков и руководители Министерства иностранных дел были сторонниками налаживания отношений с японцами, не требуя, чтобы они немедленно эвакуировали войска. Москву это не устраивало.

6 сентября делегация ДВР внесла проект соглашения о мире, дружбе и торговле. Он гарантировал японские экономические интересы на территории республики.

26 сентября японцы предложили свой проект «Соглашения о торговле и прочем» из семнадцати пунктов. Они требовали от ДВР отказаться от военного флота на Тихом океане, срыть береговые укрепления Владивостока, а также предоставить японским подданным равные с гражданами ДВР права в торговле и промышленности, свободу плавания японским судам по Амуру и Уссури и права на аренду Северного Сахалина сроком на восемьдесят лет.

Тем временем в Вашингтоне по инициативе президента Уоррена Гардинга 12 ноября 1921 года открылась конференция по ограничению вооружений, тихоокеанскому и дальневосточному вопросам. Участвовали девять стран: Соединенные Штаты, Великобритания, Япония, Франция, Италия, Китай, Бельгия, Голландия, Португалия. Советской России отказали в участии ввиду «отсутствия единого признанного русского правительства».

Обсуждали, как прекратить гонку вооружений. Больше всего Соединенные Штаты желали умерить аппетиты Японии. Конференция ограничила тоннаж военного флота Японии, что в Токио назвали вопиющей несправедливостью. Кроме того, Япония обязалась соблюдать суверенитет, независимость, территориальную целостность Китая.

Русский вопрос дискутировался в Вашингтоне 21–24 января 1922 года.

Руководитель японской делегации барон Кидзюро Сидэхара, заместитель министра иностранных дел, объяснял, что именно императорская армия делает на Российском Дальнем Востоке. Сначала хотели защитить жизнь и имущество живущих там японцев. Потом пришлось заняться наведением порядка. Сидэхара жаловался:

— Интервенция — дорогое и неблагодарное занятие.

Сидэхара предложил ввести на российский Дальний Восток многонациональные силы, чтобы заставить Москву вернуть долги и имущество, конфискованное у иностранцев. Но поддержки не получил. Американская делегация потребовала «полного вывода японских войск со всей русской территории и возвращения Сахалина русскому народу». Японии пришлось согласиться на вывод войск. Но исполнять обещание в Токио не спешили.

Александр Краснощеков обратился в Государственный департамент США с просьбой разрешить торговой делегации Дальневосточной республики приехать в Вашингтон. Визы были даны, и дальневосточники поехали за океан. Состав делегации утвердили на заседании политбюро ЦК в Москве.

Делегацию ДВР к участию в конференции не допустили. Но дальневосточников приняли в конгрессе. Делегация пыталась добиться признания ДВР и заинтересовать американский бизнес экономическими возможностями республики.

Краснощеков и его единомышленники полагали, что создание демократического государства — уникальный шанс восстановить нормальную жизнь на Дальнем Востоке на разумных принципах, которыми, быть может, воспользуется и вся Россия. А большевики были крайне недовольны Краснощековым: он легализовал партии меньшевиков и эсеров, привлек их к участию в правительстве, требовал свободы слова и печати и отстаивал независимость республики.

Краснощеков пытался наладить торговые, экономические, финансовые отношения с соседями. На территории Дальневосточной республики, в отличие от Советской России, в те годы свободно действовали иностранные банки.

В феврале 1922 года немецкие дипломаты, работавшие в Китае, вступили в переговоры с представителем ДВР в Харбине относительно получения немецкими промышленниками концессий на разработку вольфрамовых, молибденовых, ванадиевых месторождений. В июне приехала немецкая миссия устанавливать торгово-экономические отношения.

Дальневосточная республика договорилась о концессиях с американскими, японскими и британскими предпринимателями, которые хотели валить лес, добывать золото, искать нефть.

Зерно республика, как и потом Советский Союз, закупала в Соединенных Штатах, а расплачивалась пушниной и шерстью.

В 1921 году ДВР продавала в Китай уголь, лес, дрова, строительные материалы. Из Китая в Забайкалье шли мука, мясо, яйца, жиры, сахар. К концу года в Китай повезли чугун, лес, цемент и пушнину. Дальневосточникам было проще всё закупать в Китае, чем доставлять из европейской части России.

Китайцы брали подряды на заготовку леса. На базарах было полно китайского товара.

Работали китайские портные: сегодня заказал костюм, завтра уже готов. Женщины, желавшие приодеться, переправлялись на правый — китайский берег Амура в каком-нибудь старье, а домой возвращались во всем новом.

Со времени Первой мировой из Китая в Амурскую и Приморскую области нелегально ввозили дешевый маньчжурский спирт. В Хабаровске шутили: не нужна нам жена, если привезут женку. Женка — фляга со спиртом. Китайские контрабандисты вывозили из России золото и вообще драгоценные металлы, пушнину, женьшень и панты. Кроме того, китайцы занимались наркотиками. Сеяли мак и устраивали нелегальные опиекурильни.

Китай сохранял свои консульства на территории Дальневосточной республики — во Владивостоке, Никольске-Уссурийском, Хабаровске, Иркутске, Благовещенске, Чите. Только во Владивостоке официально проживало восемнадцать тысяч китайцев. В Благовещенске было шестьсот китайских купцов. Им даже разрешили организовать собственную милицию для самоохраны.

В июне 1920 года в Пекин отправилась дипломатическая миссия Дальневосточной республики. Для делегации подобрали роскошную по тем временам машину — «кадиллак», прежде принадлежавшую начальнику французской военной миссии при адмирале Колчаке генералу Морису Жанену.

Миссию возглавил заместитель военного министра ДВР Юрин. Это псевдоним Игнатия Людвиговича Дзевялтовского. Польский дворянин, член Польской партии социалистов штабс-капитан Дзевялтовский присоединился к большевикам. В 1919 году служил народным комиссаром по военным и морским делам Украинской ССР, осенью 1919 года его перебросили в Сибирь, утвердили членом Реввоенсовета 5-й армии. В Иркутске он познакомился с Краснощековым и увлекся идеей буферного государства.

Юрин — джентльмен старой школы, любезный, изысканно обходительный. Его стараниями миссия ДВР завоевала себе в Пекине положение — ее главу принимал и министр иностранных дел Ян Хойцин, и премьер-министр Цзинь Юньпэнь.

Первый секретарь миссии Марк Исаакович Казанин (он жил с родителями в Харбине и окончил китайское отделение Восточного института во Владивостоке) вспоминал:

«Пекин был для нас окном в мир, средством общения с Европой, Америкой, Азией, оповещения их о том, что ДВР является реальностью, что она имеет строй, отличный от строя Советской России, что тем самым Япония теряет даже прежний предлог оставаться и воевать в Сибири против ДВР как „оплота большевизма“».

30 ноября 1920 года начались переговоры делегации Дальневосточной республики и китайских властей. В Пекине были готовы заключить торговое соглашение, если ДВР не станет распространять большевизм в Китае, не будет притеснять китайских представителей в Сибири и откажется от прав царского правительства в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги.

Китайско-Восточная железная дорога строилась шесть лет — с 1897 по 1903 год; обошлась России в полмиллиарда золотых рублей. Дорога связала Владивосток с Забайкальем. Ветки шли на Дальний и Порт-Артур. После неудачной войны с японцами им досталась южная ветка, переименованная в Южно-Маньчжурскую железную дорогу.

Формально китайцы Дальневосточную республику не признали, но поскольку они утратили интерес к Белому движению, то позволили открыть представительство ДВР, и в феврале 1921 года в Харбине появился особый уполномоченный Дальневосточной республики. Дипломатия времен Гражданской войны была опасным делом. Уполномоченный МИД ДВР просил правительство о присылке «охраны в количестве тридцати человек, вооруженных маузерами, бомбами, не лишне захватить с собой пулемет, так как жизнь наша находится ежеминутно в опасности».

7 марта 1921 года договорились с китайцами об открытии железнодорожного сообщения.

Соглашение подписал заместитель министра транспорта ДВР Валентин Владимирович Рябиков.

Он телеграфировал в Читу: «Поздравляю открытием границы и железнодорожного сообщения.

Завтра, 8 марта, в 12 часов дня из Маньчжурии выходит первый поезд».

Правительство Дальневосточной республики обосновалось в Чите, которая стала столицей ДВР. Почему выбрали Читу? Объяснение простое — подальше от японцев. По этой причине Владивосток не подошел.

В январе 1921 года провели выборы в Народное собрание. 13 января открылась первая сессия.

Фракция большевиков была самой большой. Но успеха добились и эсеры, и меньшевики, и народные социалисты. Поэтому Совет министров сформировали коалиционный. Приняли конституцию, которая разрешала частную собственность и свободу предпринимательства.

По настоянию Краснощекова и его единомышленников пошли по пути либеральных реформ.

Отменили все ограничительные законы, и экономическая жизнь ожила. Открылись магазины, крестьяне охотно продавали продовольствие горожанам. Теперь уже на соседних с Дальневосточной республикой территориях крестьяне хотели перейти под ее власть, потому что здесь отказались от продразверстки.

Но в политике правительство не было самостоятельным. Подчинялось приказам из Москвы.

А чтобы не слишком своевольничали, за всем присматривало руководство Главного управления политической охраны, то есть чекисты. На всех совещаниях председательствующий неизменно интересовался их мнением. Оно и оказывалось определяющим.

Положение о Госполитохране от 23 августа 1920 года гласило: «Государственная политическая охрана является центральным органом по борьбе с политическими преступлениями и шпионажем на всей территории Дальневосточной республики».

Госполитохрана пополнялась приезжими и не очень грамотными чекистами, которые зачастую и не подозревали, что на территории республики существуют другие законы, что здесь существуют многопартийность, свобода слова, печати и собрания…

А в Приморье продолжалась своя жизнь, поскольку политическая ситуация во Владивостоке определялась присутствием войск союзников.

Когда правительство Колчака рухнуло, власть взяла Приморская областная земская управа.

Образовали Временное коалиционное правительство (самой популярной на Дальнем Востоке была партия эсеров). При областном правительстве образовали Военный совет. Его возглавил Сергей Лазо. Но тут ушли американцы.

5 января 1920 года правительство Соединенных Штатов объявило о выводе войск. 1 апреля американский экспедиционный корпус оставил Дальний Восток. «То, о чем мы так давно говорили, чего боялись, наконец произошло, — писала Элеонора Прей, — союзники ушли, и японские флаги развеваются над Тигровой сопкой и над всеми самыми заметными зданиями Владивостока».

Японцы поспешили взять город под контроль. В ночь с 4 на 5 апреля окружили все правительственные здания Владивостока. Арестовали видных большевиков — члена Дальневосточного бюро ЦК Сергея Георгиевича Лазо, Всеволода Михайловича Сибирцева, редактора нелегальной газеты (и двоюродного брата писателя Александра Фадеева), Алексея Николаевича Луцкого, бывшего штабс-капитана, члена Военного совета Временного правительства Приморской областной земской управы. Всех троих расстреляли.

В городе Уссурийске стоит паровоз с памятной доской, на которой значится, что в топке этого паровоза сожгли Лазо, Сибирцева и Луцкого… Сегодняшние историки отвергают эту версию. Лазо вообще был арестован под чужой фамилией, выдавал себя за другого человека.

Бессудный расстрел — преступление само по себе, так что нет нужды еще что-то выдумывать.

Управлять Владивостоком самостоятельно японцы не решились. 9 апреля 1920 года убрали свои войска с улиц, освободили все занятые здания. Провели выборы в многопартийное народное собрание, в которых участвовали большевики и эсеры, левые и правые, меньшевики и кадеты. В правительство во главе с большевиком Василием Григорьевичем Антоновым вошли даже капиталисты. Невиданное для Советской России дело.

А через год, 20 марта 1921 года, собрался I съезд несоциалистических организаций Дальнего Востока. Председательствовал на съезде присяжный поверенный Спиридон Дионисьевич Меркулов. Его брат Николай был известным предпринимателем и купцом, владел пароходством на Амуре и спичечной фабрикой во Владивостоке, занимался торговлей и разведкой нефти на Сахалине и в Приморье.

Братьев Меркуловых поддержали остатки войск адмирала Колчака, добравшиеся до Владивостока сложным путем — через Китай. Они ранним утром 26 мая устроили военный переворот. Свергли большевиков и сформировали Временное Приамурское правительство братьев Меркуловых.

В ответ трое партизан-большевиков решили убить Спиридона Меркулова. Когда он проезжал в открытой машине по Светланской улице, они открыли огонь, но, как часто бывает во время такого рода покушений, ничего не получилось. Попали не в Меркулова, а в его адъютанта. Один из большевиков бросил гранату. Она упала в машину прямо к ногам Меркулова, но не взорвалась.

Приморье оставалось последней частью российской земли, которая еще не подчинялась большевикам. Самостоятельность Владивостока гарантировалась присутствием японских войск.

Надеясь на их покровительство и не веря, что Белое дело проиграно, командование местной армии попыталось в ноябре 1921 года вести наступление.

Военный министр меркуловского правительства и главком генерал-лейтенант Григорий Афанасьевич Вержбицкий, который у Колчака командовал корпусом, 10 ноября 1921 года обратился к войскам:

«Временное Приамурское правительство отказалось от возобновления Гражданской войны и в течение шести месяцев проводило свое решение в жизнь. За весь этот период большевики не прекращали натиска на национальную власть, вынуждая последнюю к самообороне».

Белые наступали вполне успешно. За три недели преодолели полтысячи километров и без боя взяли Хабаровск. Командовал наступавшими генерал Викторин Михайлович Молчанов. Он был кадровым офицером, храбро сражался в Первую мировую, был тяжело ранен, едва не потерял ногу. Попал в немецкий плен, успешно бежал. Принадлежал к числу непримиримых противников советской власти.

В ночь с 11 на 12 января 1922 года партизанский отряд под командованием Демьяна Ивановича Бойко-Павлова вошел в Хабаровск и попытался захватить резиденцию генерала Молчанова. Если бы удалось взять командующего белыми повстанческими частями, это был бы огромный успех. Но бой закончился неудачей для партизан. Многие погибли. Пленных спустили под лед. Отряд перестал существовать.

Армия генерала Молчанова именовалась белоповстанческой. Имелось в виду, что ее составили восставшие против советской власти казаки и крестьяне. Наступали они с лозунгом:

«Долой все партии. Партия наша — Россия!» Войскам было приказано не обижать население.

Мародерам грозили расстрелом.

Главком Народно-революционной армии Дальневосточной республики и будущий маршал Василий Константинович Блюхер находился в Китае на переговорах с японцами. Вернувшись, потребовал наказать виновных: «Расстрелять трусов — командиров, комиссаров отступивших частей и каждого десятого народоармейца».

Но малочисленной белой армии в любом случае не хватало сил, и наступательный порыв быстро иссяк. Последние бои за Дальний Восток проходили в Волочаевке. Она обрела стратегически важное значение. Красным взятие Волочаевки открывало дорогу в Приморье, а белым — в Забайкалье. Белые войска попытались превратить Волочаевку в неприступную крепость. Они заняли господствующую высоту, но это им не помогло.

На сопке дул дикий ветер, когда я приехал в Волочаевку. Но для меня это было событие.

Историческое место! Я же с детства помнил строчки из «Марша дальневосточных партизан»:

И останутся, как в сказках, Как манящие огни, Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни.

На сопке стоит музей, закрытый навсегда. Местные жители рассказали: музей оказался бесхозным, пришел в упадок, и дверь просто заварили…

Белые сражались из рук вон плохо. Одна из главных причин — невыполнение офицерами приказов. Белые офицеры были больше заняты выяснением отношений друг с другом. Это вообще было характерно для белой армии в те годы: не нравится приказ — уйду или уеду… А в Красной армии за неповиновение жестоко наказывали. Это формировало дисциплину и стало одной из причин победы красных.

В апреле 1922 года правительство Дальневосточной республики подготовило директиву войскам Народнореволюционной армии: «Идти вперед, пока японцы не дадут по морде. Вместе с тем вести переговоры как в Дайрэне, так и командованию на местах, заявляя, что мы воюем не с японцами и поддерживаем с ними полный нейтралитет, а сражаемся с каппелевцами! В бой с японцами не вступать».

Белыми войсками командовали высокообразованные, хорошо подготовленные офицеры. Но устоять перед напором красных они не смогли. Оставив Волочаевку, не удержались и в Хабаровске. Вину за поражение свалили на правительство братьев Меркуловых.

14 мая 1922 года приморский парламент — Народное собрание — объявил новые выборы. Но правительство братьев Меркуловых распустило парламент и отменило выборы. В ответ 1 июня Народное собрание отстранило правительство от власти. Система управления — и без того хрупкая — развалилась.

Военные решили заменить Меркуловых генерал-лейтенантом Дитерихсом.

Михаил Константинович Дитерихс в Первую мировую служил генерал-квартирмейстером (начальник оперативного управления) в Ставке Верховного главнокомандования царской армии.

У Колчака командовал Восточным фронтом. Монархист по своим взглядам, генерал руководил следствием о расстреле царской семьи в Екатеринбурге. Но в ноябре 1919 года Колчак снял его со всех должностей. Дитерихс уехал в Китай и жил в Харбине. В мае 1922 года им заинтересовались японцы. Они и позаботились о его приезде во Владивосток.

Генерал Дитерихс предложил собрать Земский собор. 22 июля, после молебна и крестного хода, собор открылся в общедоступном театре Владивостока. Генерал выступил с приветствием от армии и флота. В состав Земского собора вошли двести пятьдесят человек. Тон задавали военные. Они очень враждебно относились к социалистам и меркуловцам.

Во Владивостоке ввели жесткую цензуру. Закрыли все увеселительные заведения: театры, первые кинематографы, цирки, клубы. Запретили «продажу вин, спирта и крепких напитков повсеместно, кроме случаев отпуска вина и спирта по требованиям врачей».

Генерал Дитерихс выступал на соборе с программной речью:

— Первой нашей задачей стоит единственная, исключительная и определенная борьба с советской властью — свержение ее. Далее — это уже не мы. Далее — это будущий Земский собор…

Мы — правители борьбы с советской властью…

Приамурский Земский собор постановил: «Права на осуществление Верховной власти в России принадлежит династии дома Романовых». Предложил правительству вступить в переговоры с Романовыми на предмет приглашения одного из членов династии на пост верховного правителя.

Генерал был единственным деятелем Белого движения, который обещал восстановить монархию и объединить православную церковь и государство в единое целое. Дитерихс объявил большевикам священную войну. Армию именовал земской ратью, полки — дружинами. Местное самоуправление должно было строиться на базе церковноприходских организаций.

Управляющий внутренними делами рассказал газете «Вечер»:

«Только религиозные люди могут принять участие в строительстве Приамурского государства. Каждый гражданин по вере его должен быть приписан при приходе своего вероисповедания. Церковные приходы объединяются в совет церковных приходов города и земских районов… Объединения церковных приходов должны будут заменить собой то, что теперь называется городским и земским самоуправлением».

Земский собор избрал генерала Верховным правителем Приамурского земского края и Воеводой Земской рати. Но в армии Дитерихса состояло всего восемь тысяч человек плюс девятнадцать орудий и три бронепоезда. Войска большевиков были втрое больше. Поэтому в боях под Спасском нанесли белым последние сокрушающие удары.

Городской голова Владивостока и бывший начальник Академии Генерального штаба элегантный генерал Александр Иванович Андогский во главе делегации Земского собора поехал в Японию с просьбой отложить вывод войск с Дальнего Востока. Но в Токио уже поняли, что придется уходить. Дитерихсу отказали и в предоставлении займа, и в поставке оружия. Это предопределило его поражение.

17 октября 1922 года генерал Дитерихс подписал последний указ:

«Силы Земской Приамурской рати сломлены. Двенадцать тяжелых дней борьбы без пополнения, без патронов, решили участь Приамурского края… Но семя брошено. Оно упало сейчас еще на мало подготовленную почву, но грядущая буря ужасов коммунистической власти разнесет это семя по широкой ниве земли Русской».

Когда японские войска ушли, белым оставалось только одно — бежать из России.

«Телега за телегой ехали по Светланской, груженные чемоданами, коробками и домашним скарбом, — писала Элеонора Прей, — а на самом верху в каждой — женщины и дети. Это одно из самых печальных зрелищ, какие мне только приходилось видеть. Они бежали из страны, где они родились и которой многие из них уже никогда не увидят».

Все, кто боялся прихода красных, покинули Владивосток. Среди них были два кадетских корпуса. Первый Сибирский имени императора Александра I и Хабаровский графа Муравьева-Амурского. Колчак когда-то распорядился эвакуировать кадетов на остров Русский, который стал их последним прибежищем на родной земле. Кадетам выдали по два комплекта белья, одеяла, новые шинели и сапоги.

25 октября 1922 года в одиннадцать утра корабли вышли из бухты Новик. Ночью кадеты сдали оружие, его погрузили на баржу и затопили. Эскадра адмирала Оскара Викторовича Старка доставила в Шанхай примерно шестьсот кадетов.

Белых войск на территории России не осталось. Самостоятельная Дальневосточная республика продолжала существовать. Но военные и партийные секретари политику Александра Краснощекова не принимали и жаловались в Москву. Глава правительства называл своих оппонентов попугаями и доносчиками. Они его — авантюристом и сепаратистом.

Краснощеков требовал отозвать или его, или его противников. Летом 1921 года Александра Михайловича, которого обвиняли в дальневосточном сепаратизме и принижении роли партии, отозвали в Москву.

Один из американских официальных представителей, знакомясь с государственным устройством Дальневосточной республики, побывал у Краснощекова. Заметил:

— Вы знаете, все производит очень благоприятное впечатление, но вот один вопрос — вы можете гарантировать, что здесь не будет советской власти?

Краснощеков мгновенно нашелся:

— А вы можете гарантировать, что у вас в Америке не будет советской власти?

Наверное, в ту пору Краснощеков искренне верил в мировую революцию, но плохо понимал, что происходит в Советской России и что ждет Дальневосточную республику. Его собственная жизнь закончится трагически — в 1937-м его расстреляют.

25 октября 1922 года Владивосток покинул последний японский корабль. В город вступили части Народно-революционной армии Дальневосточной республики. На севере Сахалина японцы оставались еще до 1925 года, пока не подписали двухстороннюю конвенцию. Южный Сахалин вернули только в сорок пятом.

В Москве, вместо того чтобы воспользоваться ценным опытом экономико-политического устройства Дальневосточной республики в масштабах всей России, решили упразднить «буфер», поскольку белые разгромлены, а иностранные войска ушли. Дальневосточное бюро ЦК давно этого желало: «Никаких данных, чтобы кто-либо из капиталистических государств выступил активно против, нет. Все знают, что „буфер“ является не чем иным, как филиальным отделением Москвы».

Летом 1922 года на Дальний Восток уполномоченным ЦК отправили Николая Афанасьевича Кубяка. Еще недавно он примыкал к рабочей оппозиции и потому стремился реабилитироваться в глазах партии. 18 сентября его утвердили секретарем Дальневосточного бюро. Задача Кубяка — ускоренными темпами провести советизацию Дальнего Востока.

28 октября в помощь Дальбюро прислали Тимофея Владимировича Сапронова, еще одного бывшего оппозиционера. Он возглавлял группу демократических централистов, выступавших против бюрократизма в партии. Вот ему в порядке исправления ошибок и поручили ликвидировать демократические институты Дальневосточной республики. Он ехать не хотел — заставили!

Сапронов озаботился процедурой:

«ДВР является республикой. Просто упразднить ее — ни тактически, ни политически не выгодно. Необходимо предстоящий переворот внешне обставить, чтобы переворот был бы изъявлением революционной воли трудящихся масс. С международной точки зрения нам выгодно сделать так: собирается Народное собрание, постановляет организовать ревкомы, провозглашается власть Советов».

Чего боялись? Реакции крестьянства.

Николай Кубяк предупреждал:

— Если мы это решим без крестьян, то вызовем недовольство мужичков, недовольство и сопротивление.

Его поддержал член Дальневосточного бюро Яков Янсон:

— Мы могли бы просто низложить правительство и создать ревком! Единственное, что этому мешает, — это реакция мужичков, которые заразились демократизмом. Так что придется созывать Народное собрание.

Решили все подготовить: «Нужно провести демонстрацию, чтобы показать, что мы делаем этот переворот в силу требования масс». Оппозиции не опасались: «Мы их приглашать не будем.

Проведем такие собрания, где будет наше большинство».

30 октября на заседании Дальбюро постановили: закончить ликвидацию эсеров и следить за меньшевиками. И если они попытаются свершить нечто контрреволюционное, ликвидировать и меньшевиков.

Представитель Забайкальского обкома поинтересовался:

— А как понимать слово «ликвидация»?

Тимофей Сапронов объяснил:

— Ну, мы это предложим решить чекистам.

Секретарь Дальневосточного бюро Кубяк телеграфировал Сталину:

«Распущены областные, городские органы, власть передана ревкомам, назначенным Дальбюро. Инсценировка требований масс об упразднении „буфера“ удалась. Самый лучший буржуазный дипломат не расшифрует сути».

На ноябрьские праздники на Светланской улице устроили парад и демонстрацию. «Это было очень длинное шествие, — вспоминали очевидцы, — с сотнями знамен, призывами выпустить кровь из капиталистов и передать власть рабочему классу. Школьники, шедшие тоже, были в неописуемом восторге».

14 ноября, за час до открытия сессии Народного собрания, на площади Свободы прошла «стихийная» демонстрация трудящихся, хорошо подготовленная большевиками. Трудящиеся потребовали от парламента самораспуститься и передать власть ревкомам.

Выступая перед депутатами, Янсон пренебрежительно говорил:

— Нам не нужна эта демократическая игрушка — Учредительное собрание. Только при открытой диктатуре пролетариата мы добьемся своих целей. Пора кончать игру в демократию.

14 ноября 1922 года первая сессия Народного собрания Дальневосточной республики второго созыва приняла решение: самораспуститься — в связи с непреклонной волей трудового населения, на всей территории русского Дальнего Востока объявить власть Советов, создать комитет, которому поручить провести в жизнь объединение Дальнего Востока с Советской Россией. 15 ноября Дальневосточная республика была упразднена. Декретом ВЦИК РСФСР ее территория была включена в состав Советской России.

Исчезла Дальневосточная республика, исчезла многопартийная демократия и свободная экономика, исчезла многообещающая модель, которая сулила стремительный экономический рост в истощенной стране. А ведь Дальневосточная республика могла стать для России тем, чем является Гонконг для Китая! Особой зоной со своим более либеральным политическим устройством и полной экономической свободой.

Под британским управлением Гонконг был процветающим демократическим мини-государством. Когда Китай вернул себе суверенитет над городом, главный идеолог реформ Дэн Сяопин почти ничего не стал там менять. Это оказалось мудрым решением. Гонконг — крупнейший финансовый центр Азии — превратился в один из локомотивов китайского экономического успеха. Такой мудрости не хватило советским руководителям, хотя новая экономическая политика, нэп, которую Дэн Сяопин взял за образец своих реформ, была в самом разгаре.

20 ноября 1922 года Владимир Ильич Ленин держал речь на пленуме Московского совета и приветствовал присоединение Дальнего Востока к Советской России. Это выступление оказалось последним. Вождя свалила тяжкая болезнь, от которой он уже не оправился…

Сегодня многие историки полагают, что поражение Белого движения в Гражданской войне в немалой степени связано с тем, что после окончания Первой мировой войны Антанта потеряла интерес к России. Белые больше не нужны были как союзники против Германии.

Президент Вудро Вильсон настоял на том, чтобы из России были выведены все иностранные войска, в первую очередь японские. Считал: русский народ должен сам сформировать то правительство, которое его устраивает, хотя надеялся, что это не будут большевики. Разгон большевиками Учредительного собрания, Гражданская война, красный террор более всего разочаровали американского президента.

Гражданская война определила представления Запада о советской власти. Европейские и американские офицеры и дипломаты, которые помогали тогда Белому движению, впоследствии формировали политику своих стран в отношении Советского Союза.

Уинстон Черчилль писал, что крестового похода против советской власти не было. Он так описывал позицию западных держав в годы Гражданской:

«Объявили они войну Советской России? Разумеется, нет. Но в большевиков стреляли.

Войска вторглись на территорию России. Они вооружали врагов советского правительства. Они ввели блокаду российских портов, топили военные корабли. Они желали падения советского правительства».

Советские вожди преувеличивали значение интервенции. Это придавало масштабность победе большевиков: одно дело — разгромить белые армии, другое — одолеть четырнадцать держав Антанты.

Политика западных держав в отношении Советской России была недостаточно целеустремленной, чтобы помочь белым свергнуть большевиков, но достаточно враждебной, чтобы большевики уверились: Европа и Америка — смертельные враги.

Часть пятая Война после войны

Тамбовские волки

Село Уварово от Нижнего Шибряя отделяет река Ворона, расстояние — полторы версты. Днем чекисты получили сведения, что братья Антоновы пришли в село и пробудут там до ночи, а потом вернутся в лес. Организовали наблюдение за домом. Им сообщили: «Антонов точно там.

Он болеет малярией, которая одолевает его приступами. Брат за ним ухаживает».

Вечером чекисты окружили дом. На предложение сдаться Антоновы ответили огнем.

Чекисты боялись, что если братья продержатся до ночи, то сумеют прорваться в лес. Подожгли крышу. В горящем доме долго не просидишь — оставалось дождаться, пока Антоновы не выдержат и выпрыгнут на улицу.

Братья Антоновы дрались отчаянно. Оружия у них было достаточно. Верили, что уйдут, как уходили от преследования много лет.

Антоновы узнали, кто в них стреляет:

— Яшка, Васька, что делаете?! Кого бьете?

А в ответ услышали:

— Все, Александр Степанович, отгулялся!

Антоновы не выдержали удушливого дыма и выпрыгнули из окна. Сначала Дмитрий, потом Александр.

Братьев Антоновых никто из чекистов в лицо не знал. Поэтому чекисты прихватили с собой на операцию бывших партизан-антоновцев, среди них был Яков Санфиров. Вот судьба, характерная для Гражданской войны. Яков Васильевич Санфиров был у Антонова командиром особого полка, то есть очень приближенным человеком. После разгрома восстания он перешел к красным и старался заслужить прощение тем, что собственноручно убивал антоновцев и говорил:

— Вы мне только Антонова покажите — я его своими руками задушу.

Опытный Санфиров спрятался в сухом колодце — на пути, ведущем в лес. Сообразил: здесь пойдут Антоновы, пытаясь уйти от погони. Антоновы бежали к лесу, грамотно прикрывая друг друга. Один бежит, другой отстреливается. Александр Антонов уже был ранен в руку и плечо, а Санфирова, который сидел в засаде, они не увидели. Он подпустил их поближе и застрелил братьев практически в упор.

«С песнями, — вспоминал начальник оперативной части губернского ГПУ, — возвратились красные бойцы. Великолепно шел автомобиль, увозя труп Антонова в Тамбов. В последний раз везли мы злого духа тамбовского крестьянства по его „вотчине“, и проклятьями провожали его труп из села в село».

После перестройки в Тамбове поставили камень — как сказано, на месте будущего памятника участникам знаменитого антоновского восстания, когда крестьяне подняли мятеж против советской власти.

Почти два года Красная армия ничего не могла с ними сделать.

«Войско оказалось бессильным против горсточки партизан, частью сдалось и частью разбежалось, — говорилось в партизанской листовке в разгар антоновского восстания. — Собрать же отряды из одних коммунистов большевики не смогли и не смогут, так как охотников подставлять свои лбы под пули среди них немного. Быть комиссаром — пороть плеткой стариков и баб, пьянствовать, ходить в дорогих шубах и золоте — вот настоящее занятие коммунистов, а драться с партизанами они посылают мобилизованных…

Мужайтесь, братья-крестьяне, знайте, что советское правительство доживает последние дни… Кроток и мягок русский мужик, но и страшен он бывает в гневе своем, большевики сумели пробудить этот гнев у него на свою голову. Волна народного гнева смоет с русской земли весь навоз, называемый большевизмом».

Камень поставили, а соорудить памятник так и не собрались. Не потому ли, что трудно определить, кто герой, а кто жертва? Как отличить бескорыстного борца за счастье народное от настоящего бандита? Кем в реальности были антоновцы и сам Александр Степанович Антонов?

На чьей стороне историческая правда?

История этой трагедии встает со страниц огромного сборника документов «Антоновщина. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1920–1921 гг.». И это лишь одна из глав трагедии русской деревни.

«Деревня доедает последнее, — сообщал представитель Тамбовской организации эсеров в июле 1920 года в ЦК своей партии о ситуации в губернии. — Ее косит сыпняк, собирающий обильную жертву, ибо лекарств в деревне нет, как и докторов. Деревня представляет собою или лазарет, или концентрационный лагерь с принудительными работами всего здорового населения».

В 1920 году население страны составляло 131,5 миллиона человек. Из них 110,8 миллиона жили в деревне. До Первой мировой аграрный сектор давал половину национального дохода страны. В Гражданскую — больше восьмидесяти процентов. Национализация подорвала промышленность. Страна жила за счет деревни.

Вскоре после прихода большевиков к власти, весной 1918 года начался голод. Большевики ввели продовольственную диктатуру. Декрет ВЦИК от 13 мая 1918 года потребовал от крестьян все зерно «сверх количества, необходимого для обсеменения полей и личного потребления по установленным нормам до нового урожая, заявить к сдаче».

29 мая объявили всеобщую мобилизацию рабочих и беднейших крестьян в Рабоче-крестьянскую Красную армию «для борьбы за хлеб и для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции». 4 июля председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий, выступая перед продовольственными отрядами, объяснил:

— Гражданская война уперлась в хлеб!

В деревню двинулись продотряды. Они получили право применять силу, если крестьяне не станут отдавать хлеб. В случае отказа сдавать хлеб — подвергать репрессиям целые села. И с этого момента судьба города и деревни разошлись. Насильственное выкачивание хлеба чаще всего выглядело просто как грабеж.

Новая власть давила самых успешных хозяев, называя их кулаками. 11 июня 1918 года появился декрет о создании комитетов бедноты, чтобы они помогли собирать хлеб. Создавая комбеды, большевики помогли молодому поколению в деревне, недавним фронтовикам, забрать власть у пожилых крестьян. Это был еще и конфликт поколений.

После большой Гражданской войны началась малая. Деревня против города, крестьянин против горожанина. Высокая политика крестьянина не очень волновала. Деревня желала, чтобы ее оставили в покое, и сопротивлялась всем, кто пытался забрать хлеб.

В феврале 1919 года Леонид Красин, нарком торговли и промышленности, описывал ситуацию в Москве:

«Нет дров, в доме лопаются трубы и все замерзает, в квартирах на месяцы воцаряется 4–6 градусов. Нет масла, нет молока, нет картофеля, нет мыла, нет возможности вымыться, всюду очереди и безнадежные хвосты. Купить же что-либо можно лишь за невероятные цены. Как вообще люди живут — загадка… Положение русских больших городов теперь почти как осажденной крепости, деревня же живет в общем, пожалуй, как никогда! У мужика бумажных денег накопилось без счету, хлеб и все продукты есть, самое необходимое он за дорогую цену всегда найдет, городу же ничего не продает иначе как по сумасшедшим сверхспекулянтским ценам».

Деревенским беднякам разрешили обменивать продукты на промышленные товары.

Остальные крестьяне обязаны были продавать зерно государству по твердым ценам за денежные знаки, которые превратились в ничего не стоящие бумажки. Ответили на такую политику сокращением посевов. Сеяли только для себя. А в 1920 году еще и разразилась засуха. Что особенно возмущало крестьян — то, что реквизированное у них зерно гнило на железнодорожных станциях: продармейцы либо торговали им, либо гнали из него самогон.

Заградительно-реквизиционные отряды экономист Николай Афанасьевич Орлов, который служил в комиссариате продовольствия, называл «разбойничающими и охулиганившимися».

Деревня взбунтовалась. Самое крупное восстание вспыхнуло в Тамбовской губернии. Возможно, потому что нашелся вождь — Александр Антонов.

Александр Степанович Антонов родился в семье отставного фельдфебеля. Будущий вождь крестьянского восстания грамоту постигал в городском училище в Кирсанове, работал писарем в волостном управлении.

14 ноября 1906 года полицейский пристав из Кирсановского уезда оповестил начальника Тамбовского губернского жандармского управления:

«В селе Соколово шестью грабителями, вооруженными браунингами, отнято у продавца 125 рублей 37 копеек. В книге-дневнике один из грабителей расписался так: „7 ноября 1906 года партия социалистов-революционеров взяла все деньги“».

Это было боевое крещение молодого эсера Александра Антонова.

С юных лет в нем проявились стремление к справедливости, бесстрашие, авантюризм. В семнадцать лет вступил в партию социалистов-революционеров и принимал участие в боевых акциях приволжского союза эсеров.

Если в обеих столицах эсеры занимались политическим террором, то на местах боевые акции частенько вырождались в форменный грабеж. «Это был какой-то психоз, — вспоминал один из старых революционеров, — какая-то массовая зараза. Банки, магазины устраивали электрическую сигнализацию, и эксы обрушивались на мелкие лавочки, на обывательские квартиры».

Тамбовские эсеры прославились на всю страну. Социалисты-революционеры считали своим долгом вступиться за крестьян, которых усмиряли нагайками, пороли и вешали.

Первым эсеры убили тамбовского вице-губернатора Николая Евгеньевича Богдановича.

Достали и самого губернатора — Владимира Федоровича фон дер Лауница, который за проявленную им жестокость уже получил повышение и был переведен в столицу. И наконец, гимназистка седьмого класса Мария Спиридонова застрелила советника губернского управления Гавриила Николаевича Луженовского, который с помощью казаков усмирял крестьянские бунты.

В среде тамбовских эсеров и сформировался Александр Антонов.

12 ноября 1908 года унтер-офицер Самородов написал рапорт начальнику Тамбовского жандармского управления полковнику Устинову:

«3 ноября в 6 часов вечера четыре неизвестных человека явились в здание станции Инжавино Рязано-Уральской железной дороги, угрожая револьверами, крикнули „руки вверх“ находящимся в конторе начальнику станции и сыну жандарма этой же станции Коноваликову.

От такой неожиданности начальник станции упал со стула в обморок. Грабители взяли из его кармана ключи, пытались отпереть замок кассы, но не смогли. Тогда грабители потребовали от сына жандарма Коноваликова, чтобы он им отпер кассу, что он и исполнил. Тогда грабители забрали 4362 руб. 85 коп., а один из грабителей принес холодной воды, привел начальника станции в сознание, а затем все грабители скрылись».

21 февраля 1909 года начальник Самарского охранного отделения доложил директору департамента полиции:

«Имею честь донести Вашему превосходительству, что введенным по моему распоряжению наблюдением был установлен и 20-го сего февраля в г. Саратове арестован крестьянин Кирсановского уезда Александр Степанович Антонов».

Антонова судили и приговорили к смертной казни. Министр внутренних дел Петр Аркадьевич Столыпин заменил ее бессрочными каторжными работами — по просьбе командующего войсками Московского военного округа генерала от кавалерии Павла Адамовича Плеве. Столыпин принял во внимание:

«1) полное чистосердечное сознание всех названных осужденных на суде, а трех из них и на следствии, тотчас по задержании, и 2) то, что во время вышеупомянутого нападения злоумышленниками никому не было причинено никакого физического вреда».

В июле 1913 года Антонов писал из Владимирской каторжной тюрьмы:

«Сижу в общей камере, работать никуда не хожу, хворать так сильно не хвораю, да и здоров не всегда бываю. От отца я больше года не получал писем. Не знаю, как-то он там живет. Вот еще беда, человеку скоро помирать, а он все не приладится, как надо жить, у него все не слава богу!»

Александра Антонова (как и многих) освободила Февральская революция. 3 марта 1917 года он вышел на волю. Наступило его время. В 1917 году ему было всего двадцать восемь лет. Из них восемь он провел за решеткой.

Его сестра Валентина вспоминала:

«Я получила телеграмму от брата Александра из тюрьмы: „Свободен“, немедленно ответила ему: „Жду“. Прибыл брат, в каком виде, описывать не буду, во всяком случае, я ему была рада, поселила его у себя, за месяц пребывания у меня он поправился и нашел себе должность помощника начальника милиции в 1-й части».

Временное правительство, демократизируя страну, в марте 1917 года заменило распущенную царскую полицию народной милицией с выборными начальниками. Полгода Александр Антонов служил в тамбовской милиции, пока его не командировали в Кирсанов.

Перед переездом в Кирсанов он зашел к Валентине:

— Если разрешишь, я познакомлю тебя со своей женой Сонькой.

Сестра удивилась:

— Да разве ты женат?

— Женат.

«Через несколько часов он пришел с нею, мы пили чай, болтали, — рассказывала Валентина на допросе. — Ночью был поезд в Кирсанов… Потом она приезжала из Кирсанова и говорила, если хочешь, мы с оказией будем присылать тебе белый хлеб. И они иногда с милиционером присылали нам его».

24 октября 1917 года председатель уездной управы Василий Тимофеевич Окунев попросил оставить Антонова в Кирсанове начальником милиции:

«До сего времени нельзя найти человека, которому можно поручить организацию милиции.

Ввиду того, что в городе и уезде царит полнейший беспорядок, управа ходатайствует разрешить Антонову командировку в срочном порядке».

Новый начальник кирсановской милиции служил исправно, боролся с погромами помещичьих усадеб. Получил благодарность за то, что разоружил эшелон с чешскими легионерами на станции Кирсановка. В феврале 1918 года союз милиционеров и служащих избрал его депутатом уездного совета. Все признавали очевидные организационные таланты Антонова. Но летом восемнадцатого большевики окончательно рассорились с эсерами.

Антонов ушел с должности, через несколько месяцев создал свою боевую дружину и начал собственную войну с большевиками. Первым к нему присоединился младший брат Дмитрий, который жил в Инжавино вместе с отцом, работал в аптеке, закончил школу военных фельдшеров, а после Февральской революции тоже служил в тамбовской милиции.

Город с его благами и комфортом вызывал в деревне одновременно ненависть и зависть. А деревня воспринималась городом со смесью высокомерия и той же зависти, потому что у крестьян была вожделенная еда. Голодавшие горожане уверились, что кулаки сознательно морят их голодом, а крестьяне не сомневались, что зажравшийся город беззастенчиво их грабит.

«Крестьянин, — объяснял политику большевиков член ЦК партии Карл Бернгардович Радек, — полагал, что такая дьявольская вещь, как государство, вообще не нужна крестьянину. Нужно было сначала разъяснить крестьянину весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права».

2 июля 1919 года председатель Тамбовского губисполкома Михаил Дмитриевич Чичканов распорядился: «Приступаем к реквизиции хлебных излишков. Всякое должностное лицо, бездействием своим тормозящее дело реквизиции, будет рассматриваться как противник советской власти, будет предан суду революционного трибунала». Осенью председателя губисполкома Чичканова убили.

У советской власти не было ни разумной крестьянской политики, ни подготовленных кадров для работы в деревне, потому что из аппарата удалили эсеров, которым были близки крестьянские нужды. По всей стране руководящие должности занимали малограмотные и неквалифицированные люди с партийными билетами. Но Тамбовской губернии как-то особенно не повезло с начальством.

2 февраля 1921 года председатель Губчека выступал на губернском съезде Советов:

«Товарищи великолепно знают, с каким аппаратом приходилось Губчека приступить к своей работе — с аппаратом полнейшего развала, с пьянствующими, негодными элементами, которых приходилось выбрасывать и чистить».

На партийной конференции штаба войск Тамбовской губернии говорилось:

«В течение трех лет на Тамбовскую губернию накладывались — и собирались — громадные разверстки, между тем как посевная площадь с каждым годом все более и более уменьшалась…

Крестьян подвергали пыткам и пыткам ужасным: наливали в сапоги воду и оставляли на морозе, опускали в колодцы, подпаливали бороды, стреляли из револьверов рядом с ухом и так далее. Осенью двадцатого года всему крестьянству Тамбовской губернии была объявлена война. Отрядам сплошь и рядом давались задачи занять ту или иную деревню, произвести полную фуражировку, не оставляя „ни одной овцы, ни одной курицы, после производства фуражировки данный пункт сжечь“.

Лояльная нам часть крестьянства после такой „фуражировки“ (грабежа) лишилась всего инвентаря и жилища (так как оно сожжено). Нет выхода, как только идти в банду, чтобы жестоко отомстить. Целые деревни, боясь нашего „красного террора“, погрузив свой скарб, женщин и детей, уезжают и скрываются в лесах. Банды растут как грибы».

Антоновское восстание можно было предотвратить. В феврале 1920 года член политбюро и председатель Реввоенсовета Троцкий предложил заменить продразверстку натуральным налогом, что означало отказ от политики «военного коммунизма». Троцкий предупреждал руководство большевиков: «Продовольственные ресурсы грозят иссякнуть, и не поможет никакое усовершенствование реквизиционного аппарата». Сохранение продразверстки «грозит окончательно подорвать хозяйственную жизнь страны». Политбюро отвергло его предложения.

«Я настойчиво добивался перехода к новой экономической политике, — вспоминал Троцкий. — В Центральном комитете я собрал всего лишь четыре голоса против одиннадцати. Ленин был в то время против отмены продовольственной разверстки, и притом непримиримо. Сталин, разумеется, голосовал против меня. Переход к новой экономической политике произведен был лишь через год, правда, единогласно, но зато под грохот кронштадтского восстания и в атмосфере угрожающих настроений всей армии».

Тамбовская губерния не зря считалась опорой эсеров. На выборах во Всероссийское Учредительное собрание в ноябре 1917 года они получили почти три четверти голосов. Руководители восстания называли себя эсерами. Но Антонов и его люди, по мнению историков, были скорее анархистами и боевиками. Пассионарные личности, они нашли себя в революции. Спокойная жизнь была не для них.

Идейных участников восстания было немного. Война и революции, эти чудовищные социальные катаклизмы, вовлекли в противостояние множество людей, которым не удалось отсидеться в стороне. Кто-то помогал Антонову вынужденно, но считал его бандитом. Впрочем, и настоящих бандитов тоже было предостаточно. После революции из тюрем выпустили уголовников, да и новые появились. Резко увеличилось пьянство. Самогон, впрочем, крестьяне гнали еще и для того, чтобы использовать зерно, пока его не отобрали. В восстании приняли участие многочисленные дезертиры, укрывавшиеся от призыва в Красную армию.

Восстание началось в селе Хитрово Тамбовского уезда в середине августа 1921 года. Крестьяне отказались сдавать хлеб и разоружили продотряд. Александр Степанович Антонов назначил себя начальником главного оперативного штаба партизанских армий Тамбовского края и еще создал собственную политическую организацию — Союз трудового крестьянства.

Председатель Губчека Федор Константинович Траскович обратился в Москву:

«Тамбовская губчека настоятельно просит экстренно выслать ей ранее просимые патроны.

Часть имевшихся патронов оказалась вместо пороха начиненной ватой, отчего войска, действовавшие против бандитов, потерпели поражение. Невысылка патронов или промедление грозит развитием восстания, охватом всей губернии и переброской на соседнюю. Экстренно высылайте патроны».

Секретарь губкома партии большевиков Николай Яковлевич Райвид связался с Трасковичем по прямому проводу:

— Пришли ли из ВЧК обещанные сто тысяч патронов?

— Патронов пришло гораздо больше, — ответил Траскович, — но скажи, кто работает на аппарате — коммунист или беспартийный, если второе, то надежен ли.

— Я говорю по аппарату из вагона, можем говорить свободно.

— Московский батальон весьма и весьма подозрителен, — сигнализировал председатель губернской ЧК. — Он сформирован из дезертиров три дня тому назад. Комсостав его не знает, как равно и они не знают комсостава… Ты обязательно должен быть здесь. Мне одному тяжело. Эсеры прислали в президиум губисполкома анонимку, в которой требуют снять красный террор. В случае неисполнения объявляют свой террор по отношению к коммунистам. А на это что ты скажешь?

— Волков бояться — в лес не ходить…

Командующий войсками Тамбовского края Александр Васильевич Павлов, бывший поручик царской армии, докладывал в Москву 12 января 1921 года:

«Боевые организации возглавляются Главным штабом партизанской народной армии. Район, охваченный восстанием, разделен на боевые участки. Гражданская власть осуществляется в каждом селе образованием повстанческого сельского комитета… Состав комитета частью интеллигентный — землемеры, агрономы, частью бывшие советские власти. Антонов окружен ореолом легендарности и пользуется большим авторитетом».

Как докладывала губернская ЧК, партизан в деревнях встречали со слезами на глазах как избавителей от коммунистического ига. Крестьяне проводили общее собрание, принимали антикоммунистические резолюции и не только помогали партизанам, но и уходили добровольцами в антоновские отряды. Крестьянское восстание охватило целую губернию, одну из главных житниц России. Мятеж вспыхнул в тот момент, когда Красная армия на западе вела войну с Польшей, а на юге — с войсками генерала Врангеля.

Треть тамбовских крестьян отслужили в армии. И не имевший никакого военного образования вождь крестьянского восстания Александр Антонов сформировал две армии, состоявшие из двадцати одного полка и отдельной бригады. В разгар восстания у него было сорок тысяч бойцов. И советская власть ничего не могла с ним сделать. В войне с мятежными крестьянами Красная армия терпела поражение.

Больше всего советское руководство опасалось, что антоновское восстание перекинется на другие губернии. 2 февраля 1921 года в Москве заседало политбюро. Постановили отправить в Тамбов полномочную комиссию для политического руководства и помощи товарищам в борьбе с крестьянским восстанием. Комиссию возглавил Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.

Антонов против Антонова.

Из Тамбова председатель полномочной комиссии ВЦИК доложил в Реввоенсовет Республики:

«Состояние партийной организации: крайний упадок партдисциплины, откровенное пьянство, беспринципная демагогия, массовый выход из партии — организация ослабела численно с ноября почти вдвое… В частях — мародерство, подножный корм, ненадежность комсостава, боеспособность крайне низка. Эти части — чудовищная мозаика всяких войсковых отбросов».

Советская власть пошла на попятный. 9 февраля 1921 года тамбовские власти обратились к крестьянам: продразверстка отменена, ненавистные продотряды отозваны, разрешено торговать хлебом.

Социолог Питирим Александрович Сорокин оставил воспоминания о поездке в Тамбов в январе 1921 года, он хотел найти место в Тамбовском университете:

«Где-то между Козловом и Тамбовом поезд неожиданно остановился, и трое в военной форме вошли в вагон. Мы посмотрели в окно и увидели дюжину коммунистов, поставленных вдоль рельсов. Внезапная вспышка винтовочного огня — и отряд, верхом на резвых лошадях, ускакал прочь, оставив на снегу окровавленные тела. Несколько минут пассажиры молчали. Некоторые были испуганы, другие улыбались. „Неплохо эти антоновские ребятки управляются!“ — воскликнул пожилой крестьянин.

В Тамбове, в доме друга я повстречался с одним из этих „антоновских ребят“. Высокий, красивый крестьянин лет тридцати.

— Может быть, нас раздавят или заставят на время приостановить наши действия, — сказал он. — Но кто-то должен был начать приводить в чувство этих бешеных собак.

И то, что от коммунистической программы отказались в 1921 году, и то, что иностранные капиталисты получили несколько концессий, и то, что отдельные имущественные права ныне охраняются при большевизме, — все это произошло не из-за чувствительности Ленина или коммунистического правительства и не из-за вмешательства иностранных политиков и капиталистов. Это стало возможным прежде всего благодаря тем самым „ребятам“ Антонова, тысячам российских крестьян, которые погибают за то, чтобы „привести в чувство“ этих бешеных собак».

Тамбовские чекисты докладывали в Москву, что отмена продразверстки не дала ожидаемого результата:

«Со стороны красных частей вместо атаки на противника наблюдается атака по крестьянским сундукам и чердакам. Во избежание этого крестьяне имеющуюся у них обувь, одежду и так далее зарывают в снег, откуда вытаскивают уже гнилое. Красноармейские части, зайдя в ту или другую деревню, требуют от крестьян лучшего угощения: яиц, кур, масла, тогда как в этом и большинство крестьян имеет также острую нужду».

Подавлять восстание прислали, наверное, самого талантливого военачальника Красной армии Михаила Тухачевского, будущего маршала. Замом ему прислали Иеронима Уборевича, который потом будет командовать Белорусским военным округом. Да и другие знаменитые военачальники воевали против тамбовского мужика.

Инициатором назначения Тухачевского был заместитель председателя Реввоенсовета Эфраим Маркович Склянский. 26 апреля 1921 года он написал записку Ленину:

«Я считал бы желательным послать Тухачевского на подавление Тамбовского восстания. В последнее время там нет улучшения и даже местами ухудшение. Получится несколько больший политический эффект от этого назначения. В особенности за границей. Ваше мнение?»

Ленин ответил:

«Внесите Молотову для политбюро на завтра. Предлагаю назначить его без огласки в центре, без публикации».

27 апреля политбюро решило:

«Назначить единоличным командующим войсками в Тамбовском округе т. Тухачевского.

Дать т. Тухачевскому директиву ликвидировать банды Антонова в Тамбовской губернии не позже чем в месячный срок».

Будущий маршал нашел вверенные ему войска в бедственном положении.

«Наши части, — признавало командование Красной армии, — составленные большей частью из дезертиров, плохо вооруженные, оказывали слабое сопротивление повстанцам; разбегались при малейшем натиске, отдавая оружие в руки противника».

Бригада политуправления Реввоенсовета Республики объясняла задачу:

«Бандитизм в Тамбовской губернии — это опасная эпидемия, психическая болезнь, основанная на психологической уверенности темных тамбовских крестьянских масс в безнаказанности бандитских выступлений и непрочности органов советской власти. Эта психическая болезнь требует противодействия в виде известного рода решительных мер и репрессий, с силой и ясностью убедив темную, зараженную ядом бандитизма крестьянскую массу в силе и мощи рабоче-крестьянской власти».

Лекарства советская власть выписывала самые сильнодействующие. Полномочная комиссия из Москвы приказала пустить в ход отравляющие газы, чтобы выкурить бандитов из леса.

Тухачевский подписал приказ № 0016 от 12 июня 1921 года. Как минимум единожды он был выполнен. В донесении об обстреле «острова, что северо-западнее села Кипец» (Карай-Салтыковская область) 2 августа 1921 года отмечено: «Выпущено 65 шрапнелей, 49 гранат и 59 химических». Химическое оружие оказалось не слишком эффективным.

7 мая 1921 года Тухачевский информировал Москву о своих планах:

«Для устрашения и разложения бандитов их семьи будут эвакуироваться беспощадно, две недели они будут выдерживаться в местных концентрационных лагерях, а если бандит не придет и не сдастся, то после этого срока будут эвакуироваться в отдаленные места. Имущество, принадлежащее их семьям, будет делиться между крестьянами, советски настроенными. Это создаст расслоение и даст почву для опоры советской власти…»

15 мая Тухачевский вместе с представителями ВЧК подписал секретный приказ войскам с точными инструкциями:

«По прибытии отряда на место руководители операции собирают все мужское население, проверяют его по своим и сельским спискам, причем те, которые числятся в списках Особого отдела, арестовываются, а все отсутствующие по сельским спискам без уважительных причин признаются бандитами и заносятся в особые списки.

В случае отсутствия бандита берется заложником для заключения в концентрационный лагерь вся семья разыскиваемого или отдельные члены ее, согласно особым отметкам на списках Особого отдела. Оставшимся в селе объявляются письменным приказом причины взятия семейств бандитов и что эта семья будет держаться в таком-то концентрационном лагере в течение двух недель. В случае неявки бандита его семейство будет выслано из Тамбовской губернии вглубь России на принудительные работы».

Приказ полномочной комиссии ВЦИК от 11 июня 1921 года:

«Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливать на месте без суда. Селениям, в которых скрывается оружие, объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия. В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда».

Действовали безжалостно. Среди заложников оказалось множество детей. В протоколе № 1 заседания межведомственной губернской комиссии от 27 июня 1921 года отмечено:

«Ввиду большого наплыва в концентрационно-полевые лагеря малолетних, начиная с грудных детей, и неприспособленности этих лагерей к длительному содержанию детей, последствием чего явились заболевания желудочного и простудного характера, признать необходимым в самом срочном порядке принять меры к улучшению положения детей, заключенных в качестве заложников в концентрационно-полевые лагеря Тамбовской губернии».

14 сентября 1921 года заключенные составили прошение на имя наркома юстиции:

«Мы, крестьяне Тамбовского, Кирсановского и Козловского уездов Тамбовской губернии, арестованы в июне с.г. Вот уже четвертый месяц, как мы, старики, беременные женщины и малые дети, находимся в непривычно тяжелых для нас условиях: голодаем, болеем, и среди детей были уже смертные случаи. За что мы арестованы, мы совершенно, как темные люди, не можем понять…

Теперь наступают холода, а у нас нет ни одежды, ни обуви, так как при аресте нам не дали возможности взять с собой что-либо, да мы, откровенно сознаемся как невиновные, думали, что наш арест будет очень непродолжителен, но оказалось наоборот, и причины такового нам до сих пор не объясняют: в чем есть наша вина».

О приказе Тухачевского относительно заложников узнал заместитель главы правительства Алексей Иванович Рыков. Он возмутился и обратился к Ленину и Троцкому. Троцкий распорядился отозвать Тухачевского из Тамбова, отменил его приказ и велел опубликовать это решение в тамбовских газетах.

Справиться с тамбовскими крестьянами удалось только после окончания польской войны и разгрома армии Врангеля, когда на подавление восстания перебросили самые боеспособные части Красной армии. В конце июня 1921 года Александр Антонов издал последний приказ — всем разбиться на мелкие группы, уходить в леса или возвращаться домой.

Все крестьянские восстания были недолгими. Выбив продотряд из района, крестьяне считали, что уже победили. Да восстание и не могло быть бесконечным. Крестьянину нужно работать в поле. Только братья Антоновы скрывались еще целый год, пока чекисты не выяснили, где живет любимая женщина предводителя восстания — Наталья Ивановна Катасонова, которую он часто навещал. В доме Катасоновой квартировала учительница, а у нее был роман с другим братом — Дмитрием.

Братьев Антоновых выследили и уничтожили…

Гражданская война между городом и деревней, между деревней и городом оставила глубокие шрамы. И дело не только в том, что чекисты упорно искали бывших антоновцев и десятилетия спустя. Деревня по-прежнему воспринималась как огромный продовольственный склад, из которого надо качать зерно. А если крестьянин сопротивляется, его уничтожают.

Историки подсчитали число жертв восстания. Красноармейцев погибло при подавлении восстания четыре тысячи, плюс к ним две тысячи местных большевиков. А антоновцев убили в боях около двенадцати тысяч. И еще полторы тысячи потом расстреляли. Большие потери Тамбовская область понесла только в годы Великой Отечественной войны.

Кронштадский мятеж

Когда против большевиков восстала морская крепость Кронштадт, советские газеты опубликовали правительственное сообщение «Новый белогвардейский заговор!». В нем говорилось, что происходящее в Кронштадте «несомненно подготовлялось французской контрразведкой». Это была ложь, прикрытие для массовой расправы.

Не стоит думать, что верхушка партии не знала реального положения. Расследованием ситуации в Кронштадте занимался особоуполномоченный при президиуме ВЧК Яков Саулович Агранов, видный чекист, которому очень доверял Ленин.

Агранов составил секретный доклад, в котором, в частности, говорилось:

«Кронштадтское движение возникло стихийным путем и представляло собой неорганизованное восстание матросской и рабочей массы… Следствием не установлено, чтобы возникновению мятежа предшествовала работа какой- либо контрреволюционной организации среди комсостава или работа шпионов Антанты. Весь ход движения говорит против такой возможности».

Теперь, когда рассекречены и преданы гласности многие документы, становится ясно, что именно тогда произошло.

Еще до начала восстания в Кронштадте начальник 1-го спецотдела ВЧК Владимир Дмитриевич Фельдман по заданию Особого отдела составил в начале декабря 1920 года подробный отчет о положении на Балтийском флоте:

«Усталость массы Балтфлота, вызванная интенсивностью политической жизни и экономическими неурядицами, усугубленная необходимостью выкачивания из этой массы наиболее стойкого, закаленного в революционной борьбе элемента, с одной стороны, и разбавление остатков этих элементов новым аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагонадежным — с другой, изменила до некоторой степени в сторону ухудшения политическую физиономию Балтфлота. Лейтмотивом является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния».

Плохое питание («хлеб и вобла»), невозможность учиться, возвращение к старому в смысле неравенства матросов и командиров, жесткость флотского командования, запретившего отпуска, увольнения на берег и ночевки вне корабля, — все это вызвало раздражение моряков.

«Недовольство масс Балтфлота, — продолжал начальник 1-го спецотдела, — усугубляется еще письмами с родины. Почти все они несут жалобы на тягость жизни и сплошь указывают на несправедливости, вольные или невольные, местных властей.

Считая это явление одной из главных причин недовольства, притом не только в рамках Балтфлота, но и в общеармейском масштабе, необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Все — и беспартийные, и партийные — в один голос жалуются на удручающие вести с родины: у того последнюю лошадь отняли, у другого старика-отца посадили, у третьего весь посев забрали, там последнюю корову увели, тут реквизиционный отряд забрал все носильные вещи и т. д.

Более сорока процентов членов РКП организации Балтфлота вышли из партии. Одни мотивировали свой уход религиозными убеждениями, другие усталостью: „надоело“, третьи разочарованностью в лучшем будущем, четвертые просто порвали партийный билет».

Восстание моряков не было враждебной акцией иностранных агентов, как потом пытались представить дело. Кронштадский мятеж — одно из проявлений массового недовольства политикой советской власти, когда крестьянские восстания вспыхивали по всей стране. Это не обошло армию, мобилизованную из крестьян. Впрочем, массовые волнения прошли тогда и в Москве, и в Петрограде.

Петроградская губчека сообщала в Москву, что военные недовольны отсутствием продовольствия, обмундирования и медленной демобилизацией:

«Красноармейцы, где только возможно, стараются что- нибудь обменять на хлеб, ходят по квартирам обывателей после работы. В некоторых частях были случаи отказа от нарядов из-за отсутствия обуви».

Масштабы бегства из армии и уклонения от службы показывают ежемесячные сводки Центральной комиссии по борьбе с дезертирством. В январе 1921 года губернские комиссии по борьбе с дезертирством и ревтрибуналы рассмотрели почти тридцать тысяч дел. В феврале цифры примерно такие же.

Для ликвидации мятежа Троцкий приказал восстановить 7-ю армию (она была переведена на положение трудовой и называлась Петроградской Революционной армией труда) и назначил ее командующим Михаила Тухачевского, подчинив ему войска Петроградского округа и Балтийский флот. В действующие части отправили примерно триста делегатов Х партийного съезда, имевших военный опыт.

Бывший председатель Центробалта Павел Дыбенко, которого рядовые моряки уже не воспринимали как своего, подписал обращение к «старым морякам Кронштадта»:

«Спасайте честь славного революционного имени балтийцев, опозоренного ныне предателями. Спасайте Красный Балтфлот».

Призывы не возымели действия. В Ораниенбауме Дыбенко принял под командование сводную дивизию Южной группы войск. Но красноармейцы не горели желанием сражаться против кронштадских матросов.

Политотдел Северного боевого участка докладывал о настроениях в воинских частях:

«Красноармейцы в лице комиссара видят своего врага, посылающего их на смерть… В ночь перед наступлением и во время самого наступления — несколько случаев дезертирства.

Дисциплины совершенно не существует, и красноармейцы часто отказываются исполнять отдельные мелкие распоряжения, даже в боевой обстановке».

В Южной группе войск, докладывали работники Особого отдела своему начальству, «561-й полк, отойдя полторы версты на Кронштадт, дальше идти в наступление отказался. Тов. Дыбенко приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся».

С Западного фронта отозвали 27-ю Омскую дивизию, но три полка — 235-й Невельский, 236-й Оршанский и 237-й Минский — наотрез отказались штурмовать Кронштадт. Непокорные части разоружили. Наиболее активных красноармейцев чекисты арестовали. В 237-м полку расстреляли сорок одного красноармейца, в 235-м — тридцать три.

Общий приказ гласил: «Жестоко расправиться с мятежниками, расстреливать без всякого сожаления, пленными не увлекаться». Будущий маршал Тухачевский приказал: «Не позже завтрашнего дня атаковать линкоры „Петропавловск“ и „Севастополь“ удушливыми газами и ядовитыми снарядами».

К 18 марта восстание было подавлено.

За подавление мятежа, то есть за расстрел недавних товарищей-моряков, Дыбенко получил второй орден. В приказе Реввоенсовета говорилось:

«Награждается орденом Красное Знамя начальник Сводной стрелковой дивизии тов. Дыбенко за подвиги личной храбрости, самоотверженность и искусное управление частями войск, проявленные при штурме крепости Кронштадт и взятии города Кронштадт».

После подавления восстания Павел Ефимович ненадолго стал комендантом Кронштадта и крепости, участвовал в работе следственной группы. Все, кто в момент восстания находился в Кронштадте, прошли через трибунал. В общей сложности расстреляли две тысячи сто три человека, шесть с половиной тысяч бывших солдат и матросов посадили. Еще несколько сот семей выселили из Кронштадта.

Ворошилов в Чечне

На юге России, в Ставрополье и на Кубани, не утихало повстанческое движение. Казаки и народы Северного Кавказа не желали покоряться. В общей сложности примерно семь тысяч человек с оружием в руках вели борьбу против советской власти.

В ноябре 1921 года командующий войсками СевероКавказского военного округа Климент Ворошилов докладывал в Москву:

«Около 55 процентов состава войск ведут непрерывную борьбу с бандитизмом, тенденции коего, несмотря на приближение зимы, не склонны идти на понижение. К началу ноября силы повстанцев в округе представляются в количестве 95 бандитских организаций силой примерно 4500 сабель и около 1000 штыков при 60–70 пулеметах разных систем…

Основной и главной целью повстанцев было и есть стремление к свержению советской власти, почему всякое осложнение обстановки в масштабе республики, будь то в Закавказье или на западных границах, в разной мере, но отзовется немедленно в СКВО в смысле открытых восстаний».

Ворошилов приказал повстанцев, взятых в бою с оружием в руках, «беспощадно расстреливать», семьи их выселять, имущество отбирать и передавать беженцам.

Во время Гражданской войны чеченцы поддержали большевиков и сражались против белых войск генерала Деникина. Советская власть хотела их поощрить: из станиц стали выселять терских казаков, которые, напротив, воевали на стороне белых, а казачьи земли отдавали чеченцам.

В конце 1920 года на Северном Кавказе образовалась Горская республика. В нее входили округа: Чеченский, Ингушский (Назрановский), Северо-Осетинский (Владикавказский), Кабардинский, Балкарский, Карачаевский и Сунженский. В 1922 году из Горской республики выделилась Чеченская автономная область. В 1924-м выделилась и Ингушская автономная область, объединили их через десять лет, в 1934-м.

10 ноября 1922 года информационный отдел ГПУ сообщал руководству страны:

«С прибытием в Чечню красноармейского отряда в 400 штыков, 100 сабель и трех пулеметных команд с 50 пулеметами настроение чеченцев внешне улучшилось, однако положение в Чечне остается весьма серьезное.

Отношение чеченцев к советской власти враждебное. Местные националисты ведут усиленную агитацию среди чеченцев и пользуются большим сочувствием населения. По многочисленным сведениям видно, что деятели-националисты прилагают все усилия к тому, чтобы окончательно сорвать продкампанию, организовать вооруженные отряды для борьбы с советской властью и объявить ей „священную войну“. Обширная агентура националистов, состоящая из мюридов и митаев, успешно работает среди населения; как в плоскостной, так и в горной Чечне царит полное безвластие.

Некий Али Бамат Гирей Хаджи, стоящий во главе националистической организации и пользующийся популярностью среди чеченцев, стремится захватить в свои руки власть в Чечне.

Гирей Хаджи организована банда в 600 человек местных жителей, расположившаяся в районе крепости Шатой. Выезд из крепости русским и чеченским сов- работникам не представляется возможным».

21 января 1923 года Ворошилов писал Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Поздравляю тебя еще с одной автономией! 15 января в ауле Урус-Мартан, что в двадцати четырех верстах от города Грозный, на съезде представителей аулов (по пять человек от аула) чеченского народа при торжественной обстановке провозглашена автономия Чечни. Впечатление: чеченцы, как и все горцы, не хуже, не лучше. Муллы пользуются неограниченным влиянием, являясь единственной культурной силой. Свое положение служителя Аллаха используют со всем искусством восточных дипломатов. Население пребывает в первобытной темноте и страхе „Божием“.

Наши велеречивые и многомудрые коммунисты, работавшие и работающие в Чечне и Горской республике, по-моему, ничему не научились и не могли научить. Расслоение, „опора на бедняцкие элементы“, „борьба с муллами и шейхами“ и прочие прекраснозвучащие вещи служили удобной ширмой для прикрытия своего убожества и непонимания, как подойти к разрешению стоящих на очереди вопросов.

До тех пор пока мы не создадим в Чечне кадры преданных, знающих Чечню и ей знакомых работников, придется иметь дело с муллами… Дураки только могут верить в возможность проведения в Чечне всяческих „расслоений“, „влияний через бедноту“ и прочую чепуху. Конечно, беднота, как и везде, имеется и в Чечне. Но, во-первых, в Чечне патриархально-родовые отношения сохранились почти в полной мере, а во-вторых, всякий бедняк муллу и святого почитает во сто раз больше, чем кулака (кулак уже грамотный, а то и образованный)».

Климент Ворошилов невысоко оценивал политику «разделяй и властвуй», когда местные работники пытались расколоть чеченцев и выделить среди них тех, кто готов служить Москве.

Вскоре ситуация на Северном Кавказе изменилась. Среди непокорных чеченцев началось движение за отделение от России и создание собственного государства. Кроме того, казаки, уже смирившиеся с советской властью, жаловались на бандитизм со стороны чеченцев. Тогда уже стали выселять чеченцев, стараясь развести их с казаками.

В Чечню приехали командующий округом Ворошилов и член политбюро Михаил Иванович Калинин (формально — глава советского государства). В ауле Урус-Мартан в мае 1923 года чеченцы объясняли высоким гостям:

— Советская власть не сумела создать такой обстановки, чтобы люди могли жить, не нуждаясь. А раз чеченец не может прокормить своей семьи, если он должен отдать власти шестьдесят пудов кукурузы, которой при всем желании взять ему неоткуда, то, естественно, он должен идти воровать и грабить. Пусть власть создаст условия для нормальной жизни, тогда мы воровать не станем и никто жаловаться на нас не будет.

Ситуация в определенном смысле повторится после 1991 года, когда чеченцы поддержат новое российское руководство во главе с Борисом Николаевичем Ельциным против ГКЧП и их точно так же поощрят правом самим решать свою судьбу, а потом отправят в Чечню войска для борьбы с бандитизмом…

К тому времени военная служба Ворошилову изрядно надоела. 2 ноября 1921 года Ворошилов по-дружески обратился к Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

В Москве я тебе уже говорил о моем намерении переменить свое „амплуа“, а сейчас это решил твердо. Работа в Военведе мне уже опостылела, да и не в ней теперь центр тяжести. Полагаю, что буду полезней на гражданском поприще. От тебя ожидаю одобрения и дружеской поддержки перед ЦК о моем откомандировании. Хочется поработать в Донбассе, куда и прошу ЦК меня направить. Работу возьму какую угодно и надеюсь снова встряхнуться, а то я здесь начал хиреть (духовно). Нужно и меня пожалеть.

Крепко обнимаю.

Твой Ворошилов».

Но Сталин не захотел расставаться с одним из своих главных союзников в армии и перевел Ворошилова в Москву руководить столичным военным округом, а вскоре сделал Климента Ефремовича военным министром.

Вместо послесловия

Кто же победил в Гражданской войне? Очевидный ответ — красные. Но это лишь часть ответа.

Победу одержали всеобщая ненависть, бесконечная подозрительность, тотальная аморальность, готовность творить расправу без суда и следствия. А проиграли все — и те, кто вынужден был покинуть страну, и те, кто остался.

В результате двух революций и Гражданской войны за границей оказалось минимум два миллиона человек, которых разметало по всей Европе.

Советская Россия эмигрантов назад фактически не приглашала. Редкое исключение составляли только значимые фигуры, те, кто публично признавал свою вину, горько каялся в своих ошибках и заблуждениях и безоговорочно принимал советскую власть.

Костяк русской эмиграции составили сравнительно молодые и одинокие мужчины — бывшие военнослужащие белой армии, большею частью офицеры. Они пытались начать новую жизнь, завести семью, интегрироваться в окружающее их общество. Не у всех получалось. Немногим удалось устроиться по специальности. У большинства ее и не было. Они сразу со школьной или студенческой скамьи ушли в армию и специальности не приобрели. Работали таксистами, фабричными рабочими, консьержами, часто нищенствовали.

Какие судьбы, какие люди! Понятно становится, кого лишилась Россия, когда ленинцы и сталинцы изгоняли и уничтожали этих людей, патриотов, людей одаренных и благородных.

Через сто лет после Гражданской войны ты понимаешь, что эти потери невосстановимы.

При советской власти Гражданская война рисовалась бесконечной чередой триумфов и побед, и мало кто задумывался над тем, что это победа над собственным народом.

После Гражданской войны масштабы репрессий сократились. Но жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Тем более что беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение — слегка пожурить.

В марте 1921 года в ЦК поступило заявление от коммунистов, сотрудников Кушкинского отделения Особого отдела Туркестанского фронта. Это поразительный по откровенности документ:

«Коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат. Даже механически мыслит, так как у него отнимают право не только свободно говорить, но и свободно индивидуально мыслить. Он не может свободно высказать свои взгляды, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом…

Благодаря долгому пребыванию в карательных органах, благодаря однообразной, черствой, механической работе, которая только заключается в искании преступников и в уничтожении, они живут обособленной жизнью. В них развиваются дурные наклонности — высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм, и они постепенно, для себя незаметно, откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту, которая страшно напоминает касту прежних жандармов».

Гражданская война заставила ненавидеть всех и каждого. Приучила повсюду видеть врагов и безжалостно их уничтожать. Миллионы людей вернулись с Гражданской войны в сознании своей правоты: так и надо! Вот почему Гражданская продолжилась в мирное время. Все так же выискивали врагов — среди сослуживцев, соседей и друзей.

24 июля 1964 года, выступая на расширенном заседании Президиума Совета Министров СССР, первый секретарь ЦК КПСС и глава правительства Никита Сергеевич Хрущев рассказал:

— Когда я был в Ленинграде, мне показывали завод по производству напорных железобетонных труб. Директор завода — толковый человек, я рекомендовал его послать в Швецию. Его не пускали, потому что фамилия его Мамонтов. Он какой-то отдаленный родственник генерала Мамонтова, и эта тень за ним ходила.

Через четыре с лишним десятилетия после окончания Гражданской войны!

Историки приходят к выводу, что причиной сталинского большого террора, когда уничтожили и отправили в лагеря миллионы людей, было желание расправиться с потенциальной «пятой колонной» в преддверии новой войны. Чистили по анкетным данным, по картотекам. Как в Гражданскую. Война закончилась, но война продолжалась.

Оглавление

От автора

Часть первая С чего все началось

  Враги народа

  В штаб к Духонину

  Атаман Каледин застрелился

  Что празднуем 23 февраля

  Финляндия потеряна

  Смерть генерала Корнилова

  Брест-Литовск, или Похабный мир

Часть вторая Брат на брата

  Москва. 6 июля. Мятеж

  Ярославское восстание

  Демократы у власти, или Самарский Комуч

  Генерал Деникин, крестьянский сын

  Сталин в Царицыне, или Кровавый хаос

  Атаман Краснов на службе у Адольфа Гитлера

Часть третья Интервенция

  Союзники просят огня

  Красные берут верх

  Невыносимая жестокость войны

  Буденный и Первая конная

  «Чудо на Висле», или Тухачевский против Пилсудского

  Нестор Махно: я несу смерть

  Барон Врангель сменяет Деникина

  Крым. Последнее убежище

Часть четвертая В Сибири и на Дальнем Востоке

  Адмирал Колчак, или Злой рок

  Атаман Семенов и барон Унгерн

  Дальневосточная республика, или Упущенный шанс

Часть пятая Война после войны

  Тамбовские волки

  Кронштадский мятеж

  Ворошилов в Чечне

  Вместо послесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg