«Империя Габсбургов»

Империя Габсбургов (fb2) - Империя Габсбургов 1470K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Эдуардовна Ермановская

Анна Эдуардовна Ермановская Загадки истории Империя Габсбургов

Династия. Восхождение: Как замок Хабихтсбург превратился в Габсбург

Династия Габсбургов правила в Австрии в период с 1282-го по 1918 год, в Венгрии и Чехии — в 1526–1918 годах, в Испании — с 1516-го по 1700 год, а в Нидерландах — в 1477–1794 годах. Среди ее представителей было несколько императоров Священной Римской империи германской нации. Так что недаром тогда считалось — Австрия призвана править миром…

Габсбурги, по мнению большинства историков, были выходцами из Эльзаса — пограничной области между германским и романским мирами.

Первыми, кто облюбовал земли по левому берегу Рейна, были галлы, обратившие внимание на эльзасские просторы во время военных походов. Галлы поселились вдоль Рейна, в водах которого ловили лосося, форель и алозу, серебристую рыбку из семейства сельдевых.

Юлий Цезарь добрался до Эльзаса через полторы тысячи лет после галлов. Вдоль берега Рейна римляне построили укрепленные лагеря, обозначив северо-восточную границу империи. Римляне дали понять, что они здесь надолго — основали город Аргенторат, переименованный затем в Страсбург, и взялись за производство главного напитка античности — вина, превратив пологие рейнские берега в виноградники. Следующими, кто оказал влияние на эльзасскую культуру, были алеманны и франки. В V веке алеманны выгнали с Рейна римлян, основали свои города и преобразовали язык германских племен в местный диалект, на котором в Эльзасе говорят и сегодня. Так как Эльзас является частью Франции, согласно конституции, там лишь один официальный язык — французский, что не мешает половине жителей Эльзаса изъясняться на эльзасском.

Под франками регион находился с V по IX век, став классическим феодальным государством. Но главное событие произошло в VI веке — Эльзас уверовал во Христа.

После раздела франкских земель между внуками Карла Великого в IX веке Эльзас оказался на территории Восточно-Франкского королевства, ставшего впоследствии Германией. Целых восемь веков Эльзас был немецким регионом, и основал Габсбургскую династию эльзасский уроженец и швабский граф.

Конечно, вопрос о происхождении этой династии довольно запутан: во-первых, из-за отсутствия документов, во-вторых, его запутывали сознательно — для решения политических задач своего времени.

По наиболее ранней версии, возникшей в конце XIII — начале XIV века, Габсбурги были связаны с патрицианским родом Колонна, который вел свое происхождение от римских императоров династии Юлиев, от самого Гая Юлия Цезаря. Рождению этого мифа способствовал простой факт: избрание в 1273 году германским королем Рудольфа Габсбурга, не принадлежавшего к числу знатных вельмож, вынуждало «порождать» благородную родословную.

Позднее возникла еще одна теория, согласно которой предками Габсбургов были короли франков из династии Меровингов (V–VIII вв.). По мнению франкского хрониста Григория Турского, Меровей был сыном Хлодиона Длинноволосого, легендарного вождя салических франков (предположительно 427–447 гг.). Под его командованием франки перешли Рейн в его нижнем течении и вторглись во владения Римской империи. Однако народный эпос приписывал Меровею божественное происхождение — от какого-то морского чудовища. В 451 году франки под предводительством Меровея сражались на Каталаунских полях вместе с римлянами и вестготами против гуннов Аттилы.

Через Меровингов корни рода связывали Габсбургов с легендарными героями античных мифов: средневековые хронисты писали о том, что короли франков вели свой род от троянцев, которые выжили после падения Трои и прибыли в незапамятные времена на территорию Галлии. Хотя в легендах существуют многочисленные расхождения, но чаще всего предками Меровингов называли царя Приама или героя Троянской войны Энея.[1] Именно эта концепция, в силу легитимизации притязаний Габсбургов в качестве наследников Каролингов и Меровингов, наиболее приглянулась императору Максимилиану I Габсбургу, который в конце XV — начале XVI века как наследник бургундских герцогов вел борьбу с французскими королями из династии Валуа. Существовала еще и третья версия, возникшая в начале XVIII века благодаря генеалогическим изысканиям ганноверского библиотекаря Иоганна Георга Эккарда и ученого монаха Маркарда Херрготта. Они называли предками Габсбургской династии герцогов Алеманских, изначально бывших вождями группы германских племен, область обитания которых впоследствии вошла в состав империи Карла Великого.

Алеманские герцоги считались общими предками Габсбургов и герцогов Лотарингских. После того как в 1736 году дочь и наследница императора Карла VI Мария Терезия вышла замуж за Франца Стефана Лотарингского, использование этой версии освятило новый Габсбургско-Лотарингский дом исторической традицией и Божьим предопределением. Эта теория послужила также и обоснованием тогдашних габсбургских претензий на верховенство в германских землях: кому, как не потомкам древних германских князей, надлежало править Германией?

Конечно, современным ученым совершенно очевидно «утилитарное» предназначение всех этих генеалогических деревьев: они слишком явно соответствуют определенным этапам габсбургской политики, что и заставляет усомниться в их достоверности. Кроме того, период раннего средневековья беден на документы и достоверные свидетельства, поэтому вопрос о происхождении австрийского дома, очевидно, навсегда останется открытым.

Подлинная история этой семьи ведет свой отсчет с середины X столетия, когда жил первый Габсбург, который так себя еще не называл, потому что географическое название, давшее имя династии, появилось позднее. Реально существовавшим первым Габсбургом был Гунтрам Богатый. Он происходил из Эльзаса, а его владения первоначально располагались в Швабии — графства Мури и Брейсгау. Из современных ему источников об этом человеке мало что известно, но он считается отцом Ланцелина и дедом Радбота, основателя замка Габсбург. Точно установлено, что Гунтрам был дважды женат: его первой женой стала Бригантина, графиня Монфор, а второй — графиня Кальви Ита, и имел, по крайней мере, одного сына. Вероятно, Гунтрам был третьим сыном знатнейшего дворянина в Эльзасе Гуго I, графа Нордгау, графа Эльзаса, Ортенау, Аргау, Гогенберга и т. д., и Хильдегарды, графини Феррет. Он происходил из династии Эберхардингеров, ветви знатного франкского рода Этихонидов. Предком этого рода был Этихо, герцог Эльзаса.

Гунтрам получил от отца Эльзас и некоторые другие владения, в том числе и графство Зундгау, где пресеклась местная правящая династия. Его брат Эбехард IV стал графом Нордгау и ряда других земель. Таким образом, владения рода Этихонидов охватывали весь Эльзас, а также ряд швейцарских земель.

С именем основателя династии Габсбургов связано и сохранившееся в средневековых источниках одно из первых, письменно зафиксированных упоминаний о феодальной зависимости крестьян. В 940 году Гунтрам Богатый вместо условленной за защиту платы потребовал от крестьян деревни Волен работы на своем поле, а когда те отказались добровольно исполнять его желание, принудил их к тому силой (впоследствии такое явление получило название барщины).

В 952 году император Священной Римской империи Оттон I конфисковал за измену у Гунтрама графство Брейсгау, Тургау и владения на Нижнем Рейне, а также графство Эльзас, при этом позволив его братьям Эберхарду IV и Гуго IV владеть аббатством Люре. К этой дате относится первое упоминание о Гунтраме Богатом и о Габсбургах вообще. Графом Эльзаса стал племянник Гунтрама Адальберт II.

По иронии судьбы Гунтрам вошел в историю как противник германского императора — обладателя того самого титула, который впоследствии будут носить 19 потомков прародителя Габсбургов. Но опала, которой подвергся Гунтрам Богатый, вероятно, не была полной — и сам первый Габсбург и его потомки проявили недюжинную энергию в восстановлении утраченного богатства и приобретении нового. Род эльзасских землевладельцев не затерялся во мгле средневековой истории и от поколения к поколению приобретал все больший вес, влияние и известность.

В конце X века потомки Гунтрама Богатого появляются в Швейцарии. Внук Гунтрама граф Ратбод основал в Мури, в 30 километрах от Цюриха, монастырь, где впоследствии было похоронено большинство представителей старших поколений Габсбургов. Есть сведения о том, что Габсбурги состояли в отдаленном родстве с французской королевской династией Капетингов: супруга Ратбода Ита, возможно, была племянницей Гуго Капета — основателя рода Капетингов. В 1023 году Ратбод упоминается в одной из местных хроник как «граф фон Клеттгау» (область к северу от верховьев Рейна). Тогда же на слиянии рек Ройсы и Ааре южнее Базеля Ратбод заложил замок Хабихтсбург (в переводе с немецкого Habichtsburg — Ястребиный замок; это не единственный вариант перевода), название которого позднее превратилось в Habsburg — Габсбург. По преданию, во время соколиной охоты сокол (подсемейство ястребиных) опустился на стену замка. Однако происхождение имени Габсбургов скорее всего гораздо более прозаично: замок Ратбода находился неподалеку от старой пристани («хаб» или «хав» на древнегерманском). К тому же в семейных преданиях Габсбургов фигурируют не ястребы, а вороны. Разные народы в разные времена относились к этим представителям птичьего царства по-разному. В средневековой Европе их образ рождал самые мрачные ассоциации, и поэтому за черным вороном прочно закрепилась репутация вестника зла. Это нашло отражение во многих преданиях и легендах. Из лачуг простого люда суеверия переходили во дворцы знати. Своя легенда о черных птицах жила и среди представителей рода Габсбургов.

Эта таинственная история восходит к середине Х века, приблизительно к тому времени, когда в Восточной Европе Киевский князь Святослав одерживал свои победы над печенегами, хазарами и византийцами. В ту пору на юге Германии жил граф фон Альтенбург.

Он был богат и умножал свое состояние, присоединяя к своим владениям все новые и новые земли. Один из таких земельных наделов располагался вблизи горы Вюцельс. Однажды граф устроил здесь большую охоту. Он так увлекся преследованием зверя, что не заметил, как оторвался от своей свиты.

Разгоряченный фон Альтенбург оказался на вершине горы, усеянной гнездами огромных грифов. Стервятники набросились на графа. Дитрих отбивался копьем и мечом, но едва несколько птиц падало под его ударами, как на их место прилетали новые. Привлеченные запахом крови сородичей, омерзительные падальщики слетались на вершину Вюцельса отовсюду, кружились вокруг графа, как дьявольский ураган. Дитрих изнемогал, а помощи все не было. И тогда он вознес молитву: «Помоги мне, Боже! Не дай этим мерзким тварям склевать меня!» В ответ на его слова в небе вдруг раздался шум, возникла странная черная туча, устремившаяся ему навстречу. При ее приближении граф понял, что это стая необычайно больших иссиня-черных воронов. Они обрушились на грифов и принялись клевать и рвать их сильными когтистыми лапами.

Вскоре все было кончено. Тела стервятников усеяли склоны гор. Неожиданные спасители графа расселись на окрестных скалах. Фон Альтенбург преклонил колени и возблагодарил Всевышнего. Через какое-то время подоспели рыцари и слуги из свиты. Увидев страшных грифов и выслушав рассказ графа, они тоже стали читать благодарственные молитвы. Позже в честь своего чудесного спасения фон Альтенбург приказал построить на вершине Вюцельса большую башню, чтобы вороныспасители и их потомки всегда могли найти здесь себе приют. Рыцари графа поклялись подкармливать птиц, если в том возникнет нужда.

В тот год, когда было завершено строительство башни, в замке графа неожиданно появился незнакомый монах. «Я принес тебе радостную весть, мой повелитель! — сказал он с поклоном. — За то, что ты не оставил без благодарности своих крылатых спасителей, Господь дарует тебе свою милость. В сей миг я пророчествую: отныне не только у тебя, но и у всего твоего рода будут крылатые охранители — вороны. Они станут защищать людей и посевы, облетая дозором твои владения. И ты всегда можешь на них положиться».

С тех пор черные птицы отгоняли непрошенных гостей, будь то разбойники или полчища грызунов, истреблявших посевы. Даже вредные насекомые не появлялись больше в угодьях графа. Однако ничто не вечно под луной. Спустя сто лет потомки графа уже и не вспоминали, для чего и по какой причине построена башня у вершины горы Вюцельс.

Не вспоминали, пока однажды в тех местах не появился Вернер Альтенбургский, епископ Страсбургский. Внимательно осмотрев со всех сторон башню, он велел собрать строителей:

— Такое прекрасное место во владении моих предков не должно пропадать. Здесь надо воздвигнуть замок. А птиц я прикажу слугам изгнать — потравить или перерезать.

Местные старожилы напомнили епископу, что вороны некогда спасли жизнь его именитого предка, взывали к чувству долга, но все было тщетно. И тогда на торжествах по поводу начала большого строительства вновь появился таинственный черный монах. «Не начинай работ! — грозно предупредил он епископа. — Иначе впереди — несчастье!» Вернер лишь топнул ногой в гневе и приказал слугам задержать строптивца. Черная ряса монаха колыхнулась, взметнулись вверх рукава — и епископу показалось, что перед ним стоит огромный разъяренный ворон. Через мгновение чернец растворился в воздухе, и только из-под балок на потолке разнеслось: «Если изгонишь птиц, вороны превратятся из охранителей твоего рода в вестников несчастий!»

Вернер Альтенбургский первым испытал на себе силу проклятия. Всего через несколько лет после окончания строительства замка Габсбург над каретой епископа пронеслась однажды стая воронов с горящими красными глазами. Испуганный до полусмерти, служитель церкви тяжело заболел и вскоре скончался.

Время шло. Замок, вопреки предупреждению монаха, был построен. Назвали его Габсбург. Богатство и влияние славного рода Габсбургов, как теперь стали именовать себя потомки фон Альтенбурга, с годами только возрастало. Но для всех представителей знатного семейства с момента памятного пророчества монаха черные вороны стали вестниками несчастий. В роду даже родилось поверье: если увидишь в небе сразу семь этих птиц — считай, что тебе подписан смертный приговор. В годы щедрой на расправы французской революции огромные черные вороны были замечены во время казни Марии Антуанетты. После этого случая зловещие птицы всякий раз появлялись в сопровождении призрака женщины в белых одеждах.

Есть еще одна легенда, связанная с проклятием Габсбургов. Одним из первых владельцев замка был герцог Вернер фон Габсбург. Он соблазнил молодую девушку, поклявшись, что женится на ней. Но вельможа обманул несчастную, так как уже был обручен с дочерью знатного дворянина. Девушка забеременела, и всё могло открыться. В этом случае был бы страшный скандал, а герцога посчитали бы бесчестным человеком. Ему оставалось либо бежать из страны, либо броситься на меч. Вполне естественно, что такой сценарий развития событий Вернера не устраивал. Поэтому он решил уничтожить все следы своего сладострастного преступления.

Девушку схватили и заточили в темницу. Ее приковали цепями к стене и стали ждать, когда она умрёт от голода и жажды. В этом кошмаре несчастная родила ребенка и, медленно погибая вместе с ним, прокляла герцога и весь его род. Тем временем виновник жуткого преступления сыграл пышную свадьбу и отправился вместе с женой на охоту. Собаки подняли дикого вепря, и тот бросился прочь от них. На его пути и оказался герцог Вернер фон Габсбург. Огромный матерый зверь весом более 300 кг пропорол злодея своими клыками. С разорванным животом и вывалившимися внутренностями герцог упал на землю и скончался в страшных мучениях. И в этот же самый момент в темнице умерла несчастная девушка, прижимая к груди мертвого ребенка. Но наложенное на род Габсбургов заклятие не насытилось одной смертью. За 900 долгих лет правления в истории этой династии были и убийства, и трагедии, и преступления.

По средневековому обычаю, перед смертью Ратбод разделил имущество между своими сыновьями. Самый известный из них, Вернер (умер в 1096 году), перестроил монастырь в Мури и был активным участником конфликтов между римскими папами и императорами Священной Римской империи. Интересно, что Габсбурги вновь выступили против императорской власти: Вернер был сторонником Папы. Его сын, внук Ратбода, Отто I (умер в 1111 году), может считаться первым «настоящим» Габсбургом, поскольку именно он стал именоваться графом фон Габсбург — по названию родового гнезда. При нем, его сыновьях и внуках семья неуклонно укрепляла свои позиции среди германской знати. Альбрехт, внук Отто, был в неплохих отношениях с императором Фридрихом Барбароссой, который отдал ему значительную часть выморочных владений графского рода Ленцбургов в нынешних кантонах Швиц, Унтервальден и Люцерн. Постепенно Габсбурги превратились в наиболее крупных землевладельцев Северной Швейцарии. Сын Альбрехта Рудольф приплюсовал к этим поместьям земли в Швабии, переданные ему императором Фридрихом II (император был крестным внука Рудольфа), на сторону которого в междоусобной войне Габсбург успел вовремя перейти.

В следующем поколении род Габсбургов впервые разделился на две ветви. Сыновья Рудольфа II, Рудольф (III) и Альбрехт (IV), поделили между собой родовые земли. Альбрехт стал родоначальником главной, или королевской, линии, к которой принадлежали впоследствии короли и императоры. Рудольф основал младшую, лауфенбургскую, ветвь династии, пресекшуюся в 1415 году. К тому времени Габсбурги были хоть и достаточно богатой и сильной, но все же второразрядной семьей. Они не принадлежали к избранному кругу имперских князей-курфюрстов, не имели связей с царствующими домами Европы (если не считать вышеупомянутого не совсем достоверного родства с Капетингами), а их земли были не отдельным княжеством, а набором рассыпанных по центру Европы, от верхнего Эльзаса до Швейцарии, относительно небольших ленных и наследственных владений.

В то же время с каждым поколением социальный статус Габсбургов повышался, а их влияние росло. Альбрехт IV (умер около 1240 года) располагал связями при императорском дворе, некоторое время служил комендантом крепости Страсбург и, наконец, заключил выгодный брак с представительницей рода Кибургов — наиболее влиятельного, наряду с самими Габсбургами, семейства в тогдашней Швейцарии. Это один из первых примеров знаменитой брачной политики Габсбургов, выраженной впоследствии лозунгом Bella gerant alii, tu felix Austria nube («Пусть воюют другие, ты, счастливая Австрия, заключай браки»). Эта династия всегда предпочитала добиваться приращения своих владений путем выгодных с политической точки зрения брачных союзов. Впрочем, как мы увидим дальше, в случае необходимости воевать Габсбурги тоже умели — и именно мечом добыли себе «счастливую Австрию», ставшую на 600 с лишним лет сердцем их обширных владений. В 1218 году у Альбрехта IV родился сын Рудольф.

Ему предстояло первым из Габсбургов носить корону Священной Римской империи. Но это, как оказалось, было отнюдь не венцом семейных успехов, а скорее первым промежуточным финишем — и в то же время началом восхождения Габсбургов к европейскому господству.

Последней великой германской императорской династией «классического» средневековья были Гогенштауфены. В 1250 году умер последний император из этого рода, Фридрих II, и большинство немецких князей, вновь ставших к тому времени хозяевами положения в Германии, перешло на сторону его противника Вильгельма Голландского. Сын покойного императора, Конрад IV, увяз в Италии, где вел борьбу с многочисленными врагами. После того как в 1254 году совсем еще молодой Конрад неожиданно скончался от лихорадки, а два года спустя не стало и Вильгельма, в империи, пришедшей в полный упадок, начался период междуцарствия. Смута закончилась только в 1273-м, когда под давлением папской курии курфюрсты избрали новым королем Рудольфа I Габсбурга, вошедшего в историю династии под именем Рудольфа Старшего, или Рудольфа Предка. В октябре 1273 года он был коронован в Ахене — древней столице Карла Великого. Как свидетельствуют Швабские анналы: «В 1273 году Господнем, когда Римское государство на протяжении долгих времен прозябало без императорского управления, словно стонущий от запустения ближний, всегда щедрая милость Божья обратила взор с небес на землю, и во Франкфурте римским королем был избран граф Рудольф фон Габсбург, и вместе со своей женой Анной торжественно возведён на трон в Ахене».

Рудольф I Габсбург в истории своей династии фигурирует также как Бедный, или Захудалый граф. Насколько оправданным было это прозвище и почему князья выбрали именного его? К тому времени Рудольф был самым влиятельным вельможей в юго-западной части Германии. Брак с Гертрудой фон Гогенберг позволил ему добавить несколько крупных поместий к эльзасским землям Габсбургов. Брак был счастливым, Гертруда родила десять (по другим данным, девять) детей. Кончина в 1264 году бездетного графа Хартмана фон Кибурга, дяди Рудольфа по материнской линии, принесла ему новые территориальные приобретения, на сей раз в Швейцарии. Тем не менее, Габсбурги не относились к числу знатнейших германских династий, и неожиданный выбор курфюрстов объяснялся политическими мотивами. Во-первых, Рудольф был для них компромиссной фигурой, а во-вторых, как полагали курфюрсты, он не обладал достаточным влиянием для того, чтобы вести в империи успешную объединительную политику, которая угрожала бы интересам крупной феодальной знати. Наконец, существовала и третья причина, по которой курфюрсты предпочли видеть на троне «захудалого графа». Это был страх перед чешским монархом Пржемыслом Отакаром II (1230–1278), «королем железным и золотым», как называли его на родине за военную мощь и богатство. Баварская Восточная марка (пограничное владение, которое выделялось императором или королем в лен своим вассалам в обмен на службу по охране границ королевства), которая охватывала район вокруг Вены, была передана еще в 976 году как владение роду Бабенбергов, чьи родовые земли располагались в долине Майна в Германии. В 996 году территория Восточной марки впервые была названа Остаррики. Династия Бабенбергов угасла в 1246-м, когда герцог Фридрих II погиб в битве с венграми, не оставив наследников. Началась борьба за Австрию — важную в экономическом и стратегическом отношении территорию.

Конец династии Бабенбергов несомненно стал переломным моментом в политической истории Австрии. Герцог Фридрих II не имел мужского потомства и не успел воспользоваться правом самостоятельно назначить своего преемника. На основании положений Privilegium minus теперь в права наследования могли вступать женщины. Но куда существеннее этих прав были реальные политические притязания соседей. В приобретении бабенбергских земель были заинтересованы правители Венгрии и Чехии. Сначала сумел воспользоваться создавшимся положением — не в последнюю очередь по причине отсутствия в империи твердой центральной власти (начался период так называемого междуцарствия) — чешский король Пржемысл Отакар II, овладевший в 1251 году землями Бабенбергов. Делая щедрые пожалования монастырям и раздавая привилегии городам, он попытался создать в Австрии собственную партию. С противостоявшей ему знатью он обходился довольно жестко. Когда в 1265-м был раскрыт заговор во главе с Отто из Майссау, поддерживавшим контакты с чешской знатью, Отакар распорядился немедленно казнить виновных. Чтобы укрепить свое господство в крае, он женился на Маргарите, сестре последнего Бабенберга, которая была вдвое старше его. Племянница Фридриха Воинственного Гертруда, в свою очередь, вышла замуж за Романа Галицкого, приходившегося родственником венгерскому королю, однако тот не смог добиться успеха. Впрочем, Отакару сначала пришлось уступить Штирию венграм. Лишь в 1260 году Отакар в союзе со штирийской знатью, восставшей против венгерского господства, сумел овладеть Штирией.

Получив разрешение Папы, он расстался с Маргаритой и вступил в брак с внучкой венгерского короля Белы IV. В 1269 году, после пресечения династии Шпангеймов, Отакар сумел присоединить к своим владениям Каринтию, Крайну и Виндскую марку. Фактически возникло огромное государство, простиравшееся от северных границ Чехии до Адриатики, а если учитывать тесные отношения Отакара с его польскими родственниками и его связи с Тевтонским орденом, то можно сказать, что влияние чешского короля и австрийского герцога в эту пору распространилось до берегов Балтийского моря. Но когда позднее Отакар, вопреки воле Папы, начал новую войну против Венгрии, это настроило против него Григория Х. В итоге тот стал горячим сторонником избрания на немецкий трон дееспособного правителя, и в 1273 году курфюрсты избрали королем Рудольфа Габсбурга. Избрание Рудольфа во многом состоялось благодаря тому, что его поддержал Фридрих III Гогенцоллерн, бургграф Нюрнберга, а также герцоги Саксен-Виттенбергский Альбрехт II и Баварский Людвиг II, за которых были выданы дочери Рудольфа.

Известие об избрании Рудольфа было встречено в Германии с воодушевлением. Новый король был знаменит своей храбростью и рассудительностью, а его величавая наружность, высокий рост, гордая походка и приветливое обхождение делали его еще более популярным. В частной жизни он отличался непринужденностью и простодушием. Бесспорными достоинствами Габсбурга были присущий ему здравый смысл и ясное понимание своих возможностей и задач. В политике он следовал скорее интересам семьи, чем имперским амбициям. Об этом говорит прежде всего тот факт, что за долгие годы своего правления он так и не нашел времени съездить на коронацию в Рим.

Взаимоотношения чешского и германского королей развивались в соответствии с поговоркой о двух медведях в одной берлоге. Альдербахские анналы в свойственном средневековым хроникам сдержанном стиле живописуют эту драматическую историю.

«Год 1274. Рудольф, король римлян, объявил князьям, что его курия соберется в Нюрнберге в праздник блаженного Мартина. Он повелел всем князьям прибыть туда и предстать перед его императорским величеством. Здесь собралось большое число князей и прочей знати, однако король Богемии Оттокар и господин Генрих, герцог Баварии, не удосужились появиться. В связи с этим по решению князей было объявлено, что следующей курии надлежит собраться в Вюрцбурге.

Год 1275. Когда король Рудольф вместе со многими князьями, графами и магнатами прибыли в Вюрцбург, то король Богемии и герцог Баварии господин Генрих [вновь] отсутствовали. Поэтому князья постановили, что следующая курия должна собраться в августе во время летнего солнцестояния. Сюда прибыли многие знатные мужи, но из выборщиков был только герцог Людвиг. Со стороны же короля Богемии [в курию] был направлен почтенный муж, епископ Зеккау Вернхард, а от герцога Баварии Генриха — препозит Нойёттинга с подобающей свитой. После того как от обеих сторон были обстоятельно изложены вопросы об имперском избирательном праве, сами послы, не придя к согласию, порознь покинули курию. По прибытию господина Папы Григория в Лозанну, к нему для коронации явился король Рудольф, как они об этом условились между собой в Базеле. Но так как Папа был занят общими церковными делами, а король [делами] итальянских городов, то само посвящение (или же коронация) было отложено до праздника очищения.

Год 1276. Король Рудольф направил в поход в Австрию войско, которое было не столь многочисленным, но хорошо подготовленным. У него были укрепленные корабли, которыми предполагалось прорвать заграждения в течении Дуная. Однако при содействии знатных мужей без какого-либо военного шума течение было открыто в Штраубинге и Пассау, вследствие чего король занял Австрию. После того как были разорены многие области страны, близ Энс погибло немало людей. Когда же королю сдалась Вена, то у мятежных горожан было повырублено большое число их фруктовых садов. Сам король Богемии, не осмелившийся ничего предпринять, сдался королю римлян, который по надлежащему ему праву торжественно ввел того во владения. Принеся оммаж королю римлян, король Богемии пообещал соответствующей клятвой тотчас после своего возвращения домой отпустить заложников и пленников. Однако, прибыв в Прагу, он, ссылаясь на различные обстоятельства, ничего из того, что обещал, в исполнение не привел.

Год 1277. Король Рудольф правит в Вене. Во время мятежа многих богемских баронов король Богемии при посредничестве господина Бруно, епископа Оломоуца, вновь примиряется с ним, вернув заложников и пленников».

Столкновение было неизбежно, и формально спровоцировал его Рудольф, обвинивший чешского короля — в связи с захватом австрийских земель — в нарушении ленного права.

«Год 1278. Король Богемии, тяжело переживая, что земли Австрии, Каринтии, Крайны и Моравии были отняты без каких-либо военных действий, склоняет к мятежу князей и других поданных Римской империи в различных землях, и многие соблазняются деньгами. Из них одни открыто отстраняются от короля римлян, другие нарушают долг скрытыми кознями» (Альдербахские анналы).

Решающая битва произошла 26 августа 1278 года на Моравском поле. Она имела очень важное значение в истории Центральной Европы, а также двух династий — древних Пржемысловичей, с незапамятных времен правивших в Чехии, и набиравших силу Габсбургов. Проиграй Рудольф — и его род, вполне вероятно, навсегда сошел бы с исторической сцены. Выиграй чешский король — и его страна стала бы великой европейской державой. И Рудольф, и Пржемысл лично принимали в ней участие и выказали много мужества. Оттокар с тяжелой чешской конницей, отборными саксонскими и тюрингскими войсками занимал центр строя, на флангах расположились его союзники: баварцы, моравы, силезцы и поляки. Войско Рудольфа делилось на четыре отряда: середину занимали союзные ему венгры, передний отряд составляли австрийцы, задний — войска немецких князей; на флангах располагалась половецкая конница, а в арьергарде — тяжелая рыцарская конница. На рассвете 26 августа немцы атаковали вражеский строй и стали теснить чешскую конницу. Но в других местах исход битвы долго оставался неясным. Сам Рудольф сражался среди австрийцев. Один тюрингский рыцарь выбил его из седла и едва не лишил жизни. Увидев, что австрийцы отступают, Ульрих Капеллер, командовавший арьергардом, устремился на помощь. Утомленные чехи, не выдержав этой атаки, стали отступать. Оттокар, с небольшим отрядом прикрывавший отход своей армии, был окружен немцами и убит.

Вот как об этой битве повествуют Швабские анналы: «В этом году, 26 августа, король Рудольф вступил в крупную битву с Оттокаром, королем Богемии, который с большим войском выступил против него, и, хотя этот римский король упал на землю, когда убили коня, на котором он сидел, он вновь ввязался в бой; таким образом чехи, не выдержав тяжести битвы, обратились в бегство, бросив короля, который был достойным сожаления образом убит руками немцев. После этого сын и дочь бывшего короля Богемии были под видом опеки поручены королем Рудольфом Отто, маркграфу Бранденбурга; за этого сына бывшего короля, а также за брата названного маркграфа были выданы замуж две дочери короля Рудольфа. Однако этот маркграф, забыв о дружбе с ним, попытался выступить против короля Рудольфа, собрав огромное и сильное войско». Победа на Моравском поле имела множество исторических последствий. Прежде всего, она стала важной составной частью мифологии габсбургского рода, поскольку явилась первой крупной битвой, выигранной представителем этой династии. Сражение привело к окончательному включению чешских земель в состав Священной Римской империи. Это была одна из немногих окончившихся победой битв под прямым командованием Габсбургов. И при этом она сразу открыла их роду путь в Придунайскую область и Центральную Европу. Этой победой Рудольф сумел как следует воспользоваться. Он немедленно свел Чешское королевство к границам одной только Чехии и занял на некоторое время Моравию. Австрию и Штирию он превратил в ленные владения своего рода. При Рудольфе I зародилась и пресловутая габсбургская «брачная политика»: он устроил брак своей дочери Гуты с сыном Пржемысла Вацлавом. Тем самым он основал (в дипломатическом таланте у Рудольфа не было недостатка) род, который вскоре превратился в настоящий клан. Он разрастался почти в геометрической прогрессии: семь, десять и более детей было в семьях Габсбургов не редкостью. Кроме того, Габсбурги отличались показательной сплоченностью, и именно она больше всего способствовала тому, что этот род стал одной из самых долго правивших династий Европы. В отличие от остальных королевских родов, не исключая Пржемысловичей, в истории Габсбургов почти нельзя встретить кровавой борьбы за трон. Иерархия и наследное право строго соблюдалось ими, а если и происходили какие-то эксцессы, они каждый раз с большей или меньшей ловкостью затушевывались.

Не последнюю роль в последующем восхождении Габсбургов к вершинам власти сыграла их прочная связь с Ватиканом. Рудольф I завоевал симпатии Папы Римского, скорее всего, не потому, что пообещал ему Крестовый поход в Святую землю, а благодаря заверению, что он не будет вмешиваться в борьбу за власть в Италии, чем со всем рвением занимались его предшественники. Среди Габсбургов даже жила легенда (одна из многих), что когда Рудольф I после своего избрания королем принимал поздравления курфюрстов и князей, у него не оказалось скипетра. Тогда он якобы снял со стены крест и заявил: «Этот символ выкупил мир и да будет он нашим скипетром»…

В 1280-х годах Рудольф I занимался не только своими новоприобретенными владениями, но и родовыми землями Габсбургов в Юго-Западной Германии. В 1281 году ему удалось присоединить ряд ленов во Франш-Конте, а затем подчинить своей власти город Берн и добиться принесения оммажа от пфальцграфа Бургундского. В 1282-м король официально передал Австрию и Штирию в наследственное владение своим сыновьям Альбрехту I и Рудольфу II. Таким образом в Австрии установилось правление династии Габсбургов, которая сохраняла австрийский престол до 1918 года. Как уже было сказано выше, среди забот об исполнении королевских обязанностей Рудольф не упускал из виду своей главной личной цели — обогащения и упрочения своего дома. Так, когда после смерти последнего из Штауфенов герцогство Швабское — прямая собственность короны — попало под власть нескольких князей, Рудольф заявил на него свои права и стал добиваться этого герцогства для своего сына Рудольфа. Из-за этого ему пришлось вести долгую и упорную борьбу с одним из самых могущественных и буйных своих вассалов, графом Эберхардом Вюртембергским, и даже осадить и взять приступом столицу его княжества, Штутгарт.

В Северной Германии Рудольф пользовался весьма малым влиянием, хотя его зять, герцог Альбрехт Саксонский, поддерживал по мере сил и возможностей его авторитет, стараясь соблюдать его постановления о всеобщем внутреннем умиротворении страны, но власть короля здесь была почти неощутимой. Даже те союзы городов и владетельных князей, которые заключались как будто бы для соблюдения мира и тишины в стране, во многих местах были направлены против самого короля. Рудольф даже не пытался вступать в борьбу, которая была вызвана Лимбургским спором о наследстве, и в кельнские усобицы, закончившиеся битвой при Воррингене, которые волновали всю Северо-Западную Германию.

Только однажды, в 1289 году, Рудольфу удалось успешно применить королевскую власть в Тюрингии, где он положил конец полной анархии. За годы безвластия в Германии сложилось целое сословие рыцарей, занимавшихся грабежом беззащитного населения. Они строили свои замки на скалах или в других труднодоступных местах и оттуда нападали на поселян и купцов. Король начал против них войну, прежде всего в Швабии и Тюрингии, где его власть была более прочной. Он сам разъезжал по Германии и разрушал разбойничьи замки. Например, в Тюрингии при нем было взято 66 таких замков и повешено 29 знатных разбойников. Однако в деле обеспечения спокойствия и безопасности в Германии Рудольфу I не удалось достичь многого. Он неоднократно объявлял о введении «земского мира» на территории отдельных племенных герцогств или всей Германии, однако нехватка военных и материальных ресурсов, а также особой энергичности в осуществлении собственных решений, не позволяла ему сломить непокорных немецких князей. Концентрация Рудольфа I на интересах своей семьи и создании Австрийской монархии Габсбургов привела к тому, что для Германии в целом его правление не имело значительного позитивного эффекта. Корыстные стремления Рудольфа понемногу оттолкнули от него всех, и недоверие к нему стало всеобщим. В 1291 году Рудольф I попытался еще при жизни обеспечить избрание королем Германии своего сына Альбрехта I, однако немецкие князья, опасаясь усиления Габсбургов, отказались это сделать.

Последние годы жизни Рудольф провел в Вене и Шпайере. С годами он становился все более набожным и сентиментальным. Страдая от артрита, король, ожидая скорой кончины, летом 1291 года отправился в Шпайер, место успокоения королей и императоров Франконского дома. Он мечтал быть похороненным в кафедральной императорской крипте: «Я хочу к другим, в Шпайер, где лежит много моих предшественников, которые также были королями. Сам к ним приеду на коне». Силы покинули его прежде, чем он достиг города, и 15 июля 1291 года он умер в местечке Гермерсхайм. Согласно его желанию, он был похоронен в соборе Шпайера. Надгробие Рудольфа I — наиболее достоверное из дошедших до нас изображений первого габсбургского короля, представляет собой статую пожилого человека в королевском одеянии, с вытянутым лицом, крупным носом и глубокими складками у рта, придающими ему печальное, если не сказать, скорбное выражение. Длинное лицо и большой нос — родовые черты Габсбургов, которые будут передаваться из поколения в поколение.

Несмотря на все усилия Рудольфа, путь Габсбургов наверх не был ни легким, ни быстрым. Его сыну Альбрехту пришлось ждать после смерти отца целых семь лет, пока он занял римско-германский трон. Правда, после того как вымерли все Пржемысловичи, ему удалось посадить на чешский трон своего сына Рудольфа, однако это был всего лишь короткий, меньше года длившийся эпизод, сопровождавшийся к тому же постоянными столкновениями с оппозиционной знатью. Альбрехт, впрочем, пытался во что бы то ни стало спасти чешский трон для своего рода, однако прежде чем ему удалось набрать необходимое войско, он был убит собственным племянником. Это единственное убийство внутри габсбургского дома было, вероятно, организовано извне. По мнению многих историков, за его кулисами стояли некоторые германские князья и, в частности, Мангеймский епископ. Судя по всему, Габсбургов недолюбливали не только в Чехии, но и в Священной Римской империи германской нации.

Рудольф I не был самым выдающимся из римскогерманских императоров и королей. Тем не менее о его правлении часто вспоминали с теплотой. В средневековой хронике Элленгарда говорится, что «при Рудольфе во всех частях Германии царил такой мир, какого она раньше не знала». Мастер интриг и компромиссов, искушенный политик, Рудольф умел смотреть в лицо опасности и стойко переносить испытания. Он укрепил расшатавшееся здание империи и, главное, заложил основу будущего могущества Габсбургов, сделав их одними из вершителей судеб Германии и Европы. О том, как оценивали роль Рудольфа I последующие поколения, свидетельствует замечание Наполеона, говорившего о себе: «Я — Рудольф Габсбург своей династии».

Несмотря на противодействие курфюрстов, старшему сыну Рудольфа, Альбрехту, в конце концов удалось заполучить германскую корону. Этот воинственный человек, чьим девизом было Fugam victoria nescit («Победе чужды отступления»), предпочитал не развязывать, а разрубать гордиевы узлы политических интриг феодальной эпохи. В 1298 году в битве при Гелльхайме Альбрехт разгромил своего соперника, тогдашнего короля Адольфа фон Нассау, и вынудил курфюрстов избрать себя новым германским монархом. Деятельный Альбрехт заметно усилил позиции своего рода в Австрии, где Габсбургов до сих пор воспринимали как чужаков, и попытался закрепить за своим потомством Чехию, где в 1306 году пресекся род Пржемысла Отакара. Чешская знать не горела желанием видеть корону святого Вацлава на голове кого-либо из Габсбургов, и начался долгий конфликт. Собирая войска для очередного похода на Чехию, король Альбрехт в начале мая 1308-го был убит в своих родовых владениях группой заговорщиков во главе с собственным племянником, восемнадцатилетним Иоганном. Иоганн был сыном младшего брата Альбрехта Рудольфа, умершего молодым. Он родился через несколько месяцев после смерти отца, и, согласно тогдашнему семейному праву, Альбрехт стал опекуном племянника (отсюда прозвище Иоганна — Parricida, Отцеубийца, поскольку с юридической точки зрения убитый Альбрехт был ему отцом). Занятый войнами и политикой, король, впрочем, не слишком заботился об Иоганне, который с юных лет чувствовал себя ущемленным. Он добивался от дяди хотя бы захудалого княжества в лен, но не получил ничего.

В 1306 году юноше была нанесена новая обида: после того как в Чехии пресеклась королевская династия, о кандидатуре Иоганна на чешский трон никто и не заикнулся, хотя он был племянником Пржемысла Отакара II по материнской линии и имел определенные права на корону. Терпение молодого человека лопнуло. Он вступил в контакт с представителями мятежных швейцарских кантонов и другими врагами германского короля. Сложился заговор, результатом которого стало убийство Альбрехта. Реакция современников на это событие была весьма противоречивой — от проклятий в адрес подлых убийц до нескрываемой радости по поводу смерти слишком уж энергичного и властолюбивого монарха.

Иоганну Отцеубийце удалось скрыться, но судьба не была благосклонна к нему. Новый король, Генрих VII Люксембург, предал Иоганна проклятию и отдал приказ о его розыске. Где и как прошли последние годы жизни злосчастного отцеубийцы, точно не известно. Для Габсбургов он стал едва ли не самой темной фигурой в истории рода, поскольку открытый бунт против главы семьи, а тем более убийство последнего, были для этой династии делом исключительным, практически невозможным.

Смерть Альбрехта I имела негативные последствия для могущества Габсбургов. Реализовать свою мечту о создании единого мощного королевства с крепкой наследственной властью Альбрехт не успел. После смерти короля ни одному из его сыновей не удалось добиться римско-германской короны: курфюрсты слишком опасались дальнейшего усиления Габсбургов. Династия оказалась если не отброшена на вторые роли (после Рудольфа I и Альбрехта I это было уже невозможно), то по крайней мере вновь стала лишь одним из нескольких могущественных родов, боровшихся за власть и доминирование в Центральной Европе. Кроме того, владения Габсбургов на юго-западе Германии пришли в упадок, что способствовало концентрации усилий рода на укреплении своих позиций в Австрии, которая теперь уже окончательно стала главной опорой династии.

После смерти Альбрехта I его сыновья, австрийские герцоги Фридрих Красивый и Леопольд, пытались бороться за германскую корону, но неудачно: от нее Габсбургов оттеснили вначале герцоги Люксембурга, а затем баварская династия Виттельсбахов, глава которой Людвиг IV в 1322 году разбил Фридриха и Леопольда в битве у Мюлльдорфа. Выбор Альбрехтом I имен для своих сыновей не случаен: Фридрихами и Леопольдами были многие Бабенберги, и, называя собственных потомков в честь представителей первого австрийского герцогского рода, Габсбург хотел символически породниться с Австрией, завоеванной его отцом.

В 1330 году, после смерти невезучего и довольно бесцветного Фридриха Красивого, власть в Австрии и Штирии перешла к следующему из сыновей короля Альбрехта — Альбрехту II, вошедшему в историю под двумя прозвищами — Хромой и Мудрый, оба из которых были вполне заслуженны. Хромота Альбрехта была вызвана сильнейшим полиартритом, ставшим, очевидно, следствием какого-то инфекционного заболевания. Что же до мудрости, то о ней свидетельствовала не только стойкость и самоирония, с которыми Альбрехт переносил свой мучительный недуг (временами он вообще не мог передвигаться самостоятельно), но и политика герцога, превратившего Австрию из набора феодальных ленов в единое и достаточно мощное государство. Альбрехт II унаследовал земли Габсбургов после смерти старшего брата и первое время правил вместе с младшим братом Оттоном, который сначала вытребовал у старших братьев долю доходов с австрийских земель, а в 1330 году также был провозглашен герцогом Австрии.

Еще в 1324-м Альбрехт женился на Иоганне, дочери последнего графа Пфирта Ульриха III, таким образом присоединив к владениям Габсбургов еще одну область в Эльзасе.

В 1335 году умер последний представитель Горицко-Тирольской династии Генрих Хорутанский. Согласно заключенному в 1282 году соглашению между Габсбургами и Горицко-Тирольским домом все владения последнего должны были отойти Габсбургам. Альбрехт II немедленно оккупировал Каринтию и Крайну, однако в Тироле столкнулся с сопротивлением соседней Баварии, также претендовавшей на наследие Генриха Хорутанского. Согласно австро-баварскому договору 1335 года Каринтия и Южный Тироль отходили к Австрии, а северный Тироль — к Баварии. Но против раздела своей страны выступили сами тирольцы. Вспыхнуло восстание с требованием восстановления на престоле законной наследницы Маргариты, единственной дочери Генриха Хорутанского. Австрийцы и баварцы были вынуждены покинуть страну и признать Маргариту правительницей Тироля.

Альбрехт II отличался умом и большой работоспособностью. Несмотря на физический недостаток, он непрестанно объезжал свои владения и входил во все мелочи управления. Много внимания герцог уделял упорядочению государственной системы своих владений. Для Штирии и Каринтии он разработал и утвердил основные законы, остававшиеся в силе до падения монархии Габсбургов, в том числе штирийскую «Горную книгу». Только благодаря активности Альбрехта II Австрия благополучно пережила все напасти, пришедшиеся на то время: нашествие саранчи в 1338 году, несколько наводнений в 1340-х годах, эпидемия чумы 1348–1349 годов.

Благодаря своей рассудительности и отсутствию агрессивных внешнеполитических устремлений Альбрехт II завоевал достаточный авторитет в Германии. В 1335 году, например, Папа Римский Бенедикт XII прибег к посредничеству Альбрехта II в споре с императором Людвигом IV. В 1337 году за помощью к Альбрехту II в борьбе против императора и Англии обратился французский король Филипп VI. Однако австрийский герцог отказался выступить против Людвига IV и до конца жизни оставался лояльным императору.

Во внутренней политике Альбрехту пришлось столкнуться с усилением Швейцарского союза, к которому в 1351 году присоединился Цюрих. Поход Альбрехта II на Цюрих в 1352-м оказался неудачным, и город вместе с прилегающей областью был потерян для герцога. В 1355 году Альбрехт II утвердил закон, запрещающий раздел владений Габсбургов, так называемое «Правило Альбертинского дома». Несмотря на то, что уже дети Альбрехта II нарушили этот закон и разделили между собой австрийские земли, действие «Правила Альбертинского дома» было возобновлено императором Максимилианом I, а позднее вошло в текст Прагматической санкции и оставалось одним из краеугольных законов Австрийской монархии до 1918 года.

Альбрехт II умер в Вене 16 августа 1358 года и был похоронен в основанном им самим монастыре Гаминг. В XIV веке начался постепенный процесс вытеснения Габсбургов из Швейцарии. Еще в 1291 году три швейцарских общины, или кантона — Ури, Швиц и Унтервальден (вскоре к ним присоединился также Обервальден), — заключили между собой соглашение о союзе и взаимопомощи. Так возник прообраз Швейцарской конфедерации, благополучно существующей и сейчас. Один из кантонов, Унтервальден, однако, находился под сюзеренитетом Габсбургов, а в остальных династия всячески пыталась укрепить свое влияние. Столкновение интересов швейцарских крестьянских общин, городов и мелких землевладельцев, с одной стороны, и крупных феодалов, каковыми являлись Габсбурги, — с другой, не могло не привести к конфликту. Верх в нем взяли швейцарцы, к концу XIV века практически лишившие династию владений в этой стране. Правда, теряя земли на западе, Габсбурги приобретали их на востоке и юге: так, Альбрехту Хромому удалось завладеть Каринтией, Крайной и Вендской маркой на территории нынешней Словении.

Альбрехт Мудрый был не слишком воинственным правителем, возможно, потому, что из-за болезни не мог командовать войском. Гораздо больше ему нравилось плести дипломатические интриги, заниматься строительством и поощрять — насколько это было возможно в то время — научные изыскания. Так, при нем ученым монахом Иоанном Виктрингским был написан трактат, посвященный истории австрийских земель. Вообще, герцог немало сделал для укрепления единства Австрии, за которой, собственно, при нем и закрепилось официальное название dominium Austriae — «австрийские владения». После Чешского королевства, переживавшего при Карле IV Люксембурге (1346–1378) период небывалого расцвета, Австрия во второй половине XIV века, несомненно, была наиболее экономически сильным и политически влиятельным из государственных образований, входивших в состав Священной Римской империи.

Наследником Альбрехта II стал один из самых необычных Габсбургов, живших и правивших в эпоху позднего средневековья. Старший сын Альбрехта Мудрого, вошедший в историю под именем Рудольфа Основателя, с юных лет отличался бешеным честолюбием. Он мечтал не только о дальнейшем расширении габсбургских владений, но и о возвращении своей семьи на первые роли в империи. Несколько раз, ссылаясь на некие древние традиции и якобы данные прежними императорами обещания, Рудольф присваивал себе титулы, на которые не имел ни малейшего права. Он пытался воссоздать древнее Швабское герцогство и стать его правителем, а когда это не удалось, объявил себя великим герцогом Австрийским — небольшая, но все же ступенька в иерархии титулов, приближавшая честолюбивого Габсбурга к королевскому достоинству. Вершиной проделок Рудольфа стало «обнаружение» целой серии «древних» документов, в которых выдающиеся монархи прошлого, вплоть до Юлия Цезаря и Нерона, якобы предоставляли владельцам австрийских земель различные привилегии и всячески возвышали их между прочими своими подданными. Подлинность этих творений вызывала сильные сомнения уже у современников, в том числе у Карла IV, позднее же была доказано, что это подлог. Наиболее искусным образом был подделан действительно существовавший документ — рескрипт императора Фридриха Барбароссы, называвшийся Privilegium minus и датированный 1156 годом. В нем император повысил статус Восточной марки (Австрии), сделав ее герцогством. Фальсификат, получивший название Privilegium maius, представлял собой «исправленное и дополненное» распоряжение Барбароссы, на основании которого Рудольф и присвоил себе титул великого герцога.

Желая объединить все земли под одним флагом, Рудольф ввел изображение пяти орлов, в подражание символике римских императоров. Но Рудольф скоропостижно скончался, так и не реализовав своих честолюбивых планов. Только при Рудольфе IV с 1359 года Габсбурги стали носить титул эрцгерцогов.

Для своих подданных беспокойный и болезненно самолюбивый герцог был, однако, довольно неплохим правителем. Во всяком случае, жители Вены могут быть благодарны Рудольфу хотя бы за перестройку (фактически возведение заново) великолепного собора Святого Стефана, одной из главных достопримечательностей австрийской столицы.

Собор строился еще в 1137–1147 годах и был посвящен первому христианскому мученику, которого забили камнями на глазах у Савла, будущего апостола Павла. При Рудольфе на месте старого романского храма был построен готический собор, значительно больший, чем предшественник. Впоследствии собор Святого Стефана станет центром Венского епископства.

Также Рудольф в 1365-м основал Венский университет, поддерживал торговлю и ремесла. Историческое же значение недолгого правления Рудольфа — он скончался в 1365 году, не дожив и до 26 лет, — заключается прежде всего в том, что он вновь во весь голос заявил о властных амбициях своей династии. В этом смысле герцога действительно можно считать одним из основателей могущества Габсбургов. С фигурой — а точнее, с лицом — Рудольфа Основателя связана одна характерная особенность: на его надгробном изображении заметна деталь внешности, которая станет отличительной чертой очень многих членов династии, — знаменитая «габсбургская» нижняя губа, пухлая и оттопыренная, придающая лицу несколько надменное выражение.

Конец XIV — начало XV века стали для габсбургской Австрии периодом некоторого упадка. На первый взгляд, самое страшное было позади: после опустошительных эпидемий чумы и холеры на западе и в центре Европы возобновился рост населения, укрепились хозяйственные связи, бурно развивались города. Однако новые времена несли с собой новые социально-политические противоречия. Росло влияние городских слоев, все чаще конфликтовавших с монаршей властью; напротив, беднело и разорялось мелкое рыцарство, чьи представители пополняли наемные отряды искателей наживы и приключений, продававших свой меч тому из государей, кто готов был заплатить больше. Кроме того, вновь обострились отношения светских властей с римско-католической церковью. Претензии последней на высшую духовную и даже политическую власть в масштабах всей Европы были поколеблены церковным расколом («великой схизмой») 1378–1417 годов, во время которого на престол святого Петра претендовали одновременно два, а то и три папы. Все эти политические перипетии не обошли стороной и земли Габсбургов.

Упадок герцогской власти в Австрии был обусловлен не только внешними факторами, но и междоусобицами среди членов самой династии. Многочисленные сыновья Альбрехта II стали основателями новых ветвей рода, отношения между которыми не были безоблачными. Младшие братья Рудольфа Основателя после долгих тяжб и споров разделили dominium Austriae на две части. Альбрехту III и его потомкам — так называемой линии Альбрехта — досталась собственно Австрия. Леопольду III и линии Леопольда — Штирия, Каринтия, Крайна, а также Тироль, присоединенный к габсбургским землям в 1363 году. Позднее, в 1382-м, сюзеренитет Габсбургов признал приморский город Триест, остававшийся под их властью до 1918-го. Кроме того, удалось (прежде всего, усилиями воинственного и удачливого Леопольда III) подчинить австрийскому владычеству княжества Фельдкирх и Брейсгау. Все это наследство было непросто разделить между многочисленными дядьями, племянниками, родными, двоюродными и троюродными братьями. Древнее феодальное право, предполагавшее выделение отдельных владений каждому из сыновей, вступало в противоречие с интересами династии в целом. Возникали споры и ссоры: так, в 1408 году сторонники герцогов Эрнста и Леопольда, младших сыновей Леопольда III, организовали кровавые столкновения в Вене.

К счастью для Габсбургов, склонность большинства из них к компромиссам позволила постепенно преодолеть противоречия. Кроме того, после смерти своих многочисленных братьев на передний план в семье выдвинулся наиболее решительный, сильный и энергичный из Леопольдовичей — Эрнст, прозванный Железным, правитель так называемой Внутренней Австрии.

Эрнст стал последним монархом, коронованным согласно древнему обряду, в 1414 году. Церемония избрания князя проходила на словенском языке на особом Княжеском камне, представляющим собой остаток древней кельтской колонны, недалеко от Крнского града. Правом избрания князя пользовались все свободные землевладельцы Каринтии (или Карантании, одного из самых ранних славянских государств). На их собрании избирался один представитель — судья, который подвергал кандидата на княжеский престол ритуальному опросу, а затем спрашивал согласия народного собрания на его избрание. Собрание могло отвергнуть кандидатуру князя, что случалось даже в период герцогства Каринтии в середине XI века. Если собрание соглашалось на избрание князя, последний должен был принести особую присягу, причем делал он это, сидя на каменном Княжеском троне, установленном на Госпосветском поле (современный Цолфельд, Каринтия). Этот обряд был описан в книге Жана Бодена «Six livres de la Republique». Существует точка зрения, что поскольку эту книгу читал Томас Джефферсон, карантанский обряд избрания князя повлиял на процедуру избрания президента и текст Декларации независимости США, разработанные Джефферсоном. Эрнст, великий герцог Австрийский, довольно умело правил в унаследованных от отца и братьев областях, пытался — правда, безуспешно — вытеснить племянника Фридриха из Тироля и, наконец, стал родоначальником линии габсбургских императоров от Фридриха III до Рудольфа II и Маттиаса. Эрнст был известен также своей любовью к строительству: он значительно расширил столичный квартал Винер-Нойштадт.

Amicus optima vitae possessio («Друг — лучшее, что можно приобрести в жизни») — так звучит девиз австрийского герцога Альбрехта V, первого из Габсбургов, кому удалось после перерыва в 130 лет вернуть себе римско-германскую королевскую корону (в качестве короля он именовался Альбрехтом II). Суждение, порожденное жизненным опытом: в бурной жизни этого Габсбурга врагов всегда было больше, чем друзей.

Уже в 1411 году, когда ему было 14 лет, Альбрехта провозгласили совершеннолетним, и он смог выйти из-под опеки двоюродных дядьев — Леопольда Тирольского и Эрнста Железного. Впрочем, вместо властолюбивых родственников палки в колеса герцогу начали вставлять представители сословий, только выигравшие от распрей среди Габсбургов. Но вскоре они вынуждены были смириться с новым усилением монаршей власти: Альбрехт V оказался жестким и волевым правителем, к тому же он умел подбирать толковых советников и обзавелся сильным союзником — римско-германским королем (с 1433 года — императором) Сигизмундом Люксембургом. На дочери Сигизмунда Елизавете герцог женился в 1422-м.

Союз с императором заставлял Альбрехта хлопотать о ликвидации церковного раскола. Он поддержал решения Констанцского собора, покончившего с «великой схизмой», и признал избранного собором единого Папу Мартина V. Вскоре после этого австрийский герцог начал борьбу с чешскими протестантами-гуситами, принесшую ему репутацию «бича еретиков».

Массовое движение гуситов — последователей пражского теолога Яна Гуса (1369–1415) — вылилось в целую серию войн, сотрясавших Центральную Европу на протяжении полутора десятилетий — с 1419-го по 1434 год. Гус развивал идеи английского философа и теолога Джона Уиклиффа, который проповедовал возврат к простоте и демократичности раннего христианства. Главными положениями учения Уиклиффа, подхваченными Гусом, были право свободного толкования Священного Писания, перевод богослужения с латыни на современные языки, осуждение церковной иерархии, призыв к бедности церкви. Основным обрядовым требованием гуситов стало причащение хлебом и вином для всех верующих, а не только для клира.[2] Символом гуситского движения поэтому являлась чаша для причастия (отсюда название умеренного гуситского течения — чашники). Радикальная часть гуситов — табориты — придерживалась идей своеобразного христианского коммунизма. Кроме того, в гуситской программе были сильны этнические элементы, поскольку к тому времени в Чехии обострились противоречия между коренным населением и многочисленным немецким меньшинством, обосновавшимся в чешских землях в Средние века.

В 1420 году Сигизмунд и его католические вассалы, в том числе Альбрехт V, побуждаемые Римом, организовали первый Крестовый поход против гуситов, но их усилия не увенчались успехом. Гуситам удалось создать мощную регулярную армию, которая раз за разом наносила сокрушительные поражения цвету европейского рыцарства. После очередного разгрома, в 1431 году в сражении у Домажлиц, католическая Европа вынуждена была начать переговоры с упорными еретиками. Представители гуситов приехали на Базельский собор, и вскоре были выработаны условия для компромисса. Император Сигизмунд был признан королем Чехии. Незадолго до смерти Сигизмунд начал готовить передачу власти своему зятю. В 1437 году Альбрехт был провозглашен королем Венгрии, а год спустя — римско-германским королем под именем Альбрехта II. С Чехией вышло сложнее: часть гуситского дворянства и представители других сословий, помня давнюю враждебность Альбрехта к их вере, отказались признать его королем и выдвинули своего кандидата — польского принца Казимира Ягеллона. Габсбургу снова пришлось взяться за оружие. Обладая полководческим талантом, он нанес противнику поражение и стал немедленно готовиться к новой военной операции — против турок, чье влияние на Балканах непрерывно возрастало. Однако выступить в очередной крестовый поход Альбрехту было не суждено: в октябре 1439 года он заболел холерой и умер в Венгрии. Смерть Альбрехта II стала событием, на много десятилетий отбросившим Габсбургов от подлинного европейского могущества.

Сын Альбрехта и Елизаветы Люксембургской, Ладислав Посмертный (Posthumus), родившийся через несколько месяцев после смерти отца, сохранил чешскую и венгерскую короны. За маленького короля, однако, правили могущественные вельможи: в Чехии — Иржи (Георгий) из Подебрад, ставший впоследствии первым и последним гуситским королем, в Венгрии — Янош Хуньяди, в Австрии (ведь Ладислав был и австрийским герцогом) — его родственник, император Фридрих III. Ладислав подавал большие надежды, однако в 1457 году в возрасте 17 лет умер в Праге незадолго до собственной свадьбы. Как показали исследования его останков, проведенные в 80-е годы XX века чешскими специалистами, причиной смерти молодого короля стала, очевидно, скоротечная лейкемия. Проживи Ладислав дольше, вполне вероятно, что центрально-европейская империя Габсбургов возникла бы уже в середине XV столетия. История, однако, решила иначе: австрийскому дому, вновь устремившемуся к вершинам власти, пришлось подождать еще 70 лет.

В 1440 году новым римско-германским королем был избран Фридрих III. Он родился 21 сентября 1415 года в Инсбруке и был старшим сыном герцога Эрнста I Железного и княжны Кимбурги Мазовецкой, дочери плоцкого князя Земовита IV. После смерти отца попечителем девятилетнего Фридриха стал его дядя — Фридрих Тирольский, от которого сын Эрнста I зависел до 1435 года, хотя за 4 года до этого уже достиг шестнадцатилетия, что в то время означало совершеннолетие. Особенно важным стал для него 1439 год, когда умер король Альбрехт II Габсбург. Тогда Фридрих стал сеньором дома Габсбургов и опекуном несовершеннолетнего сына Альбрехта — Ладислава Постума (Посмертного).

Фридриху удалось стать монархом потому, что он казался малозначащим правителем, не представлявшим в качестве немецкого короля угрозы для имперской знати. Получение этого титула предопределили не его личные качества. В 1440-е годы Фридрих боролся с проблемами, возникшими в Тироле, который с 1445 года стал неделимым доменом и власть над которым должны были совместно вершить сам Фридрих и Сигизмунд, сын умершего тирольского графа Фридриха. Несмотря на соглашение 1445 года, тирольские сословия отказали ему в послушании, провозгласив единственным правителем Сигизмунда. Похожие проблемы ожидали Фридриха и в Швейцарии. Из-за не совсем правильной политики в регионе во внутренние дела вмешались французы и бургундцы. Неудачи поджидали Фридриха также и на австрийских территориях. В Венгрии и Чехии поддержали сына умершего короля Альбрехта.

Тот факт, что курфюрсты быстро и без особых проблем проголосовали за Фридриха, который не был харизматичной личностью, свидетельствует о значительном авторитете, которым уже тогда пользовались Габсбурги. Впрочем, новый король (с 19 марта 1452 года, после коронации в Риме — император; кстати, это был первый и последний Габсбург, коронованный Папой в соответствии с традицией Карла Великого и Оттона I) за полвека своего правления сделал немало для падения этого авторитета. В историю Фридрих вошел не выдающимися деяниями, которых не совершил, а удивительным везением, которое помогло ему пережить всех своих врагов. Кроме того, именно с него начинается почти непрерывная череда габсбургских императоров, начавшаяся в смутном переходном XV веке, когда в жизни европейского общества средневековые традиции и устои были перемешаны с приметами нового времени.

Фридрих III считается последним императором Средневековья. Он непрерывно с кем-то враждовал, причем все время находился в роли слабой, пассивной, защищающейся стороны. В 1461 году его родной брат, Альбрехт VI, не имевший собственных владений, попытался отобрать у Фридриха Австрию. Заговор Альбрехта, склонившего на свою сторону многих вельмож и городскую верхушку Вены, удался: император, запертый в крепости, согласился на мир на условиях, выдвинутых братом. Но через несколько месяцев Альбрехт умер от чумы, и Фридрих восстановил свою власть в Вене и остальной Австрии. Однако его уже ждал новый, еще более сильный враг — венгерский король Матиаш Корвин из рода Хуньяди, чьи войска стали то и дело вторгаться во владения императора. В 1485 году Корвин собрал войско и взял Вену, император бежал в Линц. Лишь через пять лет, когда Матиаш умер, сыну Фридриха Максимилиану удалось вернуть австрийскую столицу. Старый же император мог пополнить список умерших врагов еще одним именем.

Фридриха III, который царствовал 50 лет, считают наиболее противоречивым правителем из рода Габсбургов. Его часто называют одним из тех, кто создал основу их родового могущества. Ему пришлось править в необычайно неспокойные годы, отмеченные анархией, многочисленными войнами и бурными религиозными спорами.

Вполне успешной можно считать брачную политику Фридриха III. Он женился на Элеоноре Португальской, чье приданое составляло 60 тысяч дукатов. Венчание состоялось в Риме 16 марта 1452 года. Три дня спустя Фридрих был коронован Папой и стал императором. Королева родила ему пятерых детей.

На жителей Италии Фридрих III не произвел хорошего впечатления. Архиепископ Флоренции описал его визит следующими словами: «В нем не было видно имперского достоинства — ни щедрости, ни мудрости, ибо от его имени всегда говорили ораторы. Зато можно было заметить его большую страсть к подаркам». В то же время в Австрии, Чехии и Венгрии вспыхивали бунты. Враждебные Фридриху силы намеревались приступить к осаде Винер-Нойштадта, где император задержался на обратном пути из Рима. Габсбург согласился на переговоры, в результате которых находящийся под его опекой Ладислав был передан осаждавшим город отрядам. Но Ладислав Постум уже больше никогда не получил власти в Венгрии и Чехии. Он умер в 1457 году в возрасте 17 лет. Претензии на имущество Ладислава предъявил не только Фридрих, но также его брат Альбрехт, а Сигизмунд Тирольский был готов отказаться от своих прав в пользу Альбрехта. В результате переговоров в 1458 году Фридрих III получил бенефиции к югу от реки Энс, а Сигизмунд должен был получать треть поступавших от этих земель доходов. Итогом стало разделение австрийского лена, в рамках которого было выделено отдельное герцогство со столицей в Линце. Соглашение принесло только временное ослабление напряженности. Уже в 1460 году при поддержке Людвига Баварского Альбрехт атаковал брата. Кульминацией многолетней борьбы стала осада Фридриха в венском замке осенью 1462-го. Только вмешательство войск чешского правителя Йиржи из Подебрад спасло Фридриха, его жену и сына Максимилиана от пленения. Согласно заключенному соглашению, Альбрехт получил право на восемь лет распоряжаться поместьями к югу от реки Энс. В новой ситуации, когда казалось, что между братьями начнется новая война, 2 декабря 1463 года Альбрехт неожиданно умер, не оставив наследника. Наследство брата перешло к Фридриху III.

Согласно дошедшим до нас свидетельствам, Фридрих III был странным, эгоистичным, мелочным и неприятным человеком. При этом он отличался большой наблюдательностью, желчным юмором и даже склонностью к философии, о чем говорят сохранившиеся фрагменты записей императора, которые он вел на протяжении всей жизни. Как и положено чудаку, Фридрих оставил после себя загадку, над смыслом которой билось не одно поколение историков. Это знаменитый «габсбургский ребус» — набор букв А Е I О U, считавшийся одно время зашифрованным девизом самого императора. Им Фридрих помечал свои книги, документы и даже возведенные здания (в частности, таинственное сочетание сохранилось на стенах нескольких венских церквей). Достоверной расшифровки этих букв не существует по сей день. Некоторые историки полагают, что А Е I О U — лозунг династии Габсбургов, завещанный Фридрихом потомкам. В этой связи возникли две версии расшифровки — немецкая и латинская: Alles Erdreich ist Oesterreich untertan или Austria est imperare orbi universo. Значение обеих фраз практически одинаково: «Пусть Австрия правит миром». Впрочем, не исключено, что эти версии навеяны позднейшей историей австрийского дома, во времена же Фридриха III, когда Габсбурги еще не достигли настоящих вершин славы и могущества, загадочные буквы могли означать и что-нибудь более прозаическое. Существовало также множество комических и даже издевательских толкований А Е I О U, например Alles Erdreich ist Oesterreichs Unglueck («Весь мир — причина несчастий Австрии») или — в связи с небывало удачной брачнодинастической политикой Габсбургов — Alle Erbinnen in Oesterreichs Verfuegung («Все наследницы в распоряжении Австрии»).

Фридрих, несомненно, задумывался над тем, как обеспечить будущим поколениям Габсбургов привилегированное положение среди европейских монархов. В 1486 году он добился избрания своего сына Максимилиана римско-германским королем. С этого времени такая практика — избрание преемника еще при жизни государя — стала у Габсбургов постоянной. В то же время неумелая, вялая политика Фридриха привела к тому, что за время его правления империя стала совсем эфемерной, а самостоятельность немецких князей — почти ничем не ограниченной. Да и мог ли пользоваться авторитетом император, уступивший венграм даже столицу собственных родовых владений?

К падению своего престижа стареющий Фридрих III относился с поразительным равнодушием. Последние годы жизни он провел в Линце, поручив ведение государственных дел Максимилиану и занимаясь своими, как сказали бы сегодня, хобби — садоводством, алхимией и астрологией. Всю жизнь император как одержимый пытался найти способ превращения неблагородных металлов в золото, но это ему, конечно, не удалось. Ему вообще мало что удавалось. Судьба не отказала Фридриху лишь в одном своеобразном удовольствии: пережить всех своих врагов. Он умер 19 августа 1493 года, оставив своему наследнику сильную власть.

Сын и наследник императора Фридриха III Максимилиан I считается создателем габсбургской универсалистской политики. Он был правителем переходной эпохи: черпал политические идеи из Средневековья и в то же время был образован в новом духе — духе Ренессанса. Его отец обращал первоочередное внимание на духовное обучение сына и его физическую подготовку. В юношестве Максимилиан живо интересовался охотой и рыцарскими турнирами. В трехлетнем возрасте он пережил осаду Вены войсками своего дяди Альбрехта, а также измену жителей города. Трудно сказать, остались ли эти события в памяти ребенка, тем не менее будучи уже правителем он предпочитал останавливаться в Винер-Нойштадте (где родился), а не в Вене.

После долгих переговоров с бургундским двором в восемнадцатилетнем возрасте Максимилиан венчался с дочерью герцога Карла Смелого — Марией. Брак, заключенный из политических соображений, оказался счастливым. Супружеская жизнь Максимилиана и Марии складывалась довольно счастливо, у них родились двое детей — Филипп и Маргарита. Супруги подходили друг другу: Мария Бургундская, по свидетельствам современников, была привлекательной, живой, веселой и неглупой женщиной, габсбургский принц характером тоже не походил на своего угрюмого и вялого отца. Позднее историки назовут Максимилиана «последним рыцарем»: в эпоху, когда средневековые традиции уходили в прошлое, он, казалось, служил их олицетворением. Галантный кавалер, неплохо для своего времени образованный человек, писавший аллегорические поэмы и оставивший нечто вроде политических мемуаров, Максимилиан был в первую очередь воином. Именно при этом императоре началось противостояние Габсбургов и Франции — борьба двух держав за гегемонию в континентальной Европе, продолжавшаяся с небольшими перерывами до второй половины XIX столетия.

Однако после пяти лет брака семейная идиллия была прервана. Мария, которая находилась на позднем сроке беременности, умерла вследствие несчастного случая на охоте. 24 марта 1482 года Максимилиан и Мария отправились на охоту. Лошадь герцогини понесла и сбросила всадницу. Травмы оказались тяжелыми, началось внутреннее кровотечение, и три дня спустя двадцатипятилетняя женщина скончалась. Для Максимилиана это означало не только личную трагедию, но и политическое поражение, поскольку, в отличие от супруги, он не пользовался большой популярностью у своих новых подданных. Герцогом Бургундским провозгласили маленького сына Максимилиана и Марии, Филиппа (позднее прозванного Красивым), однако отцу ребенка в регентстве было отказано. Борьба между Максимилианом и мятежными городами Нидерландов и Фландрии продолжалась до 1494 года, когда старший Габсбург официально передал сыну власть над этими провинциями.

Максимилиан долгое время не мог смириться с утратой — в течение многих лет после смерти жены, он, по некоторым данным, брал с собой в путешествие гроб с ее останками. После преждевременной смерти Марии ему формально стала принадлежать власть над Бургундией и Нидерландами, что делало его одним из самых могущественных европейских монархов. Однако часть бургундского наследства быстро досталась Франции. Еще когда Фридрих III был жив, Максимилиан был выбран римским королем, его коронация состоялась в Ахене 9 апреля 1486 года. В это время он вмешался в войну за наследство Карла Смелого в Нидерландах. С февраля по май 1488-го он находился в плену в Брюгге, откуда его освободил отец, прибывший туда со своими войсками. Конфликт закончился в 1489 году Франкфуртским миром. Год спустя Сигизмунд Тирольский передал Максимилиану власть над Тиролем. Тем самым было закончено более чем столетнее разделение Габсбургов на Альбертинскую и Леопольдинскую линии. Центральным городом Австрии в это время стал Инсбрук, в который Максимилиан перенес свой двор. Именно в Тироле он провел первые административные реформы, образцом для которых стала Бургундия времен его тестя Карла Смелого (после смерти отца похожие реформы он начал проводить на землях Нижней Австрии).

Бургундское наследство, полученное Габсбургами в результате брака Максимилиана I и Марии, заключалось не только в территориальных приобретениях. Своеобразной частью этого наследства стал орден Золотого Руна, основанный в 1429 году бургундским герцогом Филиппом Добрым. Орден, знак которого представляет собой золотого барашка на ленте, носимой на шее, был основан как некое мистическое крестоносное братство «новых аргонавтов», призванных отправиться в поход за легендарным золотым руном, под которым в данном случае подразумевался Гроб Господень. Символика ордена, как утверждает исследовательница имперской идеологии Габсбургов Мария Таннер, весьма сложна и объединяет в себе целый ряд мифологем. Здесь и античное предание о героях-аргонавтах, и астрологическое значение Овна, олицетворяющего начало всех начал, первого знака в зодиакальном цикле из 12 созвездий, и древний «золотой век», повторное наступление которого, по канонам христианства, сопряжено со Вторым Пришествием Иисуса, и апокалиптический символ Христа — образ Агнца Божьего.

Эта религиозно-мистическая смесь была дополнена представлением об избранности бургундского дома, на который возложена великая миссия объединения мира под властью христианского государя, что, собственно, и станет началом нового «золотого века». Бургундские герцоги были главами ордена Золотого Руна и единственные обладали правом приема в него новых рыцарей. После гибели Карла Смелого, когда мужская линия бургундского рода пресеклась, орден стал габсбургским. В XVI веке, после разделения династии на австрийскую и испанскую ветви, возникли и два ордена Золотого Руна, во главе которых стояли соответственно римско-германский император и испанский король. Орден стал олицетворением притязаний Габсбургского дома на лидерство в христианском мире, веры Габсбургов в то, что непременно сбудется предсказание библейского пророка Даниила о четырех царствах, на смену которым придет царство Божие: «И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. 2, 44). Последним из земных царств должна была, по представлениям Габсбургов, стать их собственная империя.

События конца XV — начала XVI века, когда благодаря серии династических браков Габсбурги за пару десятилетий стали самой могущественной династией христианского мира, были столь ошеломляющи, что вполне закономерно сформировали у членов австрийского дома убеждение в собственной избранности и неизменном покровительстве, оказываемом Габсбургам высшими силами. В то же время эти события можно считать наградой за умелую и продуманную династическую политику Максимилиана I, который целенаправленно связывал членов своей семьи брачными узами с представителями царствующих домов Европы. Самой многообещающей из брачных комбинаций Максимилиана оказался двойной брак его детей, Маргариты и Филиппа, с Хуаном и Хуаной — детьми «католических величеств», основателей единого испанского государства Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Если испанскому принцу и его семье судьба не благоприятствовала — дон Хуан, его жена и маленький сын умерли один за другим в течение нескольких лет от болезней, — то брак Филиппа Красивого и Хуаны Кастильской положил начало габсбургской «империи, над которой никогда не заходит солнце». Tu felix Austria nube…

В 1505 году, после смерти ее матери Изабеллы, Хуана была провозглашена новой королевой Кастилии. Филипп, находившийся в Нидерландах, срочно прибыл в Толедо и добился от кастильских кортесов (сословного собрания) признания его соправителем жены. Однако царствовать Филиппу I Кастильскому пришлось недолго: выпив однажды холодной воды после игры в мяч, король простудился, началось осложнение, и 24 сентября 1506 года двадцативосьмилетний Филипп умер. После этого Хуана, чья психика была нестабильной с детства, сошла с ума и была по приказанию отца, Фердинанда Арагонского, ставшего регентом Кастилии, изолирована в замке Тордесильяс. Там злополучная королева в полной изоляции провела еще почти 50 лет своей трагической жизни. Сохранились сведения о том, что приставленная к Хуане стража грубо и жестоко обращалась с больной женщиной. Ни король Фердинанд, ни сын Хуаны Карл не сделали практически ничего, чтобы облегчить участь несчастной. Она умерла в 1555 году в возрасте 76 лет, войдя в историю как Хуана Безумная.

Максимилиан I культивировал средневековые рыцарские идеалы. За 40 лет он совершил 25 военных походов. О воинственном характере монарха свидетельствуют описания его активного участия в сражениях. В битве с французами под Гинегатом в 1479 году вместо того, чтобы сражаться среди своих рыцарей, он слез с коня и присоединился к отряду пехоты. В другой раз бросился на вражескую конницу и мужественно призывал воинов вступить в битву до того, как противник решится атаковать.

В том же году, вскоре после смерти короля Матиаша Корвина, Максимилиан вернул отобранную у Габсбургов Вену и другие австрийские земли. В 1490 году произошло еще одно важное событие. Вдовец заочно заключил брак с герцогиней Бретани Анной. Однако против выступил французский король Карл VIII, и через год этот брак был аннулирован. Анна отдала руку Карлу VIII, что только увеличило вражду Габсбургов и Франции. Вскоре между Германией и Францией вспыхнула война, которая закончилась миром, заключенным 23 мая 1493 года в Санлисе. Согласно договору, Максимилиан вернул себе утраченные бургундские земли. Год спустя он передал власть в Нидерландах сыну Филиппу и женился на Бьянке-Марии Сфорца — кузине миланского герцога Людовико Сфорцы. К женитьбе, вероятно, его склонило приданое Бьянки, которое составляло 400 тысяч дукатов наличными и 40 тысяч в драгоценностях. Брак не был удачным. Мария умерла бездетной в 1510 году.

После смерти отца в 1493-м Максимилиану отошло эрцгерцогство Австрия и полнота полномочий императора Священной Римской империи, хотя титул императора он получил только 4 февраля 1508 года, в соборе города Тренто. Чтобы укрепить позиции рода перед лицом Франции, в 1494-м Габсбург заключил союз с арагонским королем Фердинандом II и его женой Изабеллой Кастильской. Как уже было упомянуто, союз скрепил брак дочери Максимилиана Маргариты с сыном Фердинанда Хуаном, а также брак Филиппа с дочерью Фердинанда Хуаной. Австро-испанский союз долгие годы представлял для Франции серьезную угрозу. Одной из главных идей Максимилиана стали планы по завоеванию Константинополя. С этой целью он вступил в основанную в 1495 году Священную лигу, главной целью которой была защита Европы от турецкой угрозы. На юго-восточной границе Австрии Максимилиан возвел сеть укреплений. При этом император проводил и активную внутреннюю политику. В 1495 году на всеобщем рейхстаге Священной Римской империи в Вормсе он заявил о начале реформы налогообложения. Введение всеобщего налогообложения должно было принести средства для войны с Османской империей и Францией. На последующих рейхстагах вспыхивали острые споры, и в результате в 1505 году он был вынужден отказаться от нововведений. На это решение повлияли приграничные споры между Тиролем и Швабией, а также поражение Максимилиана в войне в Швейцарии, значительно ослабившее имперские позиции. В контексте предпринятых на территории империи реформ Максимилиан старался подавить мелкие распри, которые были способом решения споров не только между крупными аристократами, но и между мелкими рыцарями. Он провозгласил в стране «вечный мир».

Удачно складывались династические комбинации императора. Хотя Максимилиан не короновался в Риме, Папа в 1508 году позволил ему именоваться «избранным римско-германским императором». С тех пор до самого конца Священной Римской империи ни один ее монарх не был коронован по средневековому обряду главой католической церкви. В 1515-м в Вене состоялась двойная свадьба: Фердинанд, младший внук императора, был обручен с Анной Ягеллонкой, дочерью Владислава II, короля Венгрии и Чехии, а сын последнего Людовик пошел под венец с императорской внучкой Марией. Так породнились две самые могущественные на тот момент династии Центральной Европы. В скором времени оказалось, что и от этих браков выиграли исключительно Габсбурги. В 1526 году, после гибели двадцатилетнего Людовика Ягеллона в битве с турками при Мохаче (Венгрия), Фердинанд унаследовал чешскую и венгерскую короны, которые оставались у Габсбургов до 1918 года.

Вместе с Папой Максимилиан выступал за религиозную унию с Московским княжеством. Этим планам способствовали его дружественные отношения с Великими московскими князьями — Иваном III и Василием III. Однако религиозная уния так и не была заключена. В конце жизни император планировал принять духовный сан и объединить тем самым две самых высоких должности в христианском мире — императора и Папы.

Активная внешняя политика (военные походы, в которых принимало участие наемное войско) и содержание двора требовали громадных финансовых затрат. Рост долгов Максимилиан частично покрывал предоставлением привилегий, а также кредитами, которые ему предоставлял аугсбургский банкир Якоб Фуггер. Максимилиан умер 12 января 1519 года в возрасте 60 лет. Похоронен в капелле Святого Георгия в замке Винер-Нойштадт.

В 1519 году внук Максимилиана Карл был избран королем, а вскоре стал императором Священной Римской империи под именем Карла V. Предвыборная борьба была ожесточенной и вынудила Карла прибегнуть к материальной помощи немецких банкиров — Фуггеров и Вельзеров. С этого момента начались финансовые неприятности императора, преследовавшие его всю жизнь. Подкупленные курфюрсты склонились на сторону Габсбурга, и в мае 1520-го Карл V короновался в Ахене, древней столице своего предшественника и тезки Карла Великого. Карл правил империей, Австрией, Богемией, Нидерландами, Испанией и испанскими заморскими владениями. В 1521 году он сделал своего брата, эрцгерцога Фердинанда, правителем придунайских земель Габсбургов, к которым относились собственно Австрия, Штирия, Каринтия, Крайна и Тироль.

Карл V, появившийся на свет 24 февраля 1500 года в Генте (ныне Бельгия), вырос в землях, доставшихся Габсбургам от Марии Бургундской. Он на всю жизнь сохранил привязанность к своим северным владениям, где часто бывал и которые впоследствии избрал для своего добровольного ухода из политической жизни. Маргарита, дочь Максимилиана I, воспитывала племянников и племянниц в духе бургундской придворной культуры: родным языком будущего императора был французский (ирония судьбы — ведь именно Франция оказалась наиболее сильным и последовательным противником Карла V). Испанским и немецким Карл овладел позже, кроме того, он неплохо знал латынь. Своих родителей мальчик почти не видел: Филипп Красивый умер, когда его старшему сыну было 6 лет, Хуана же из-за душевной болезни не могла быть нормальной матерью своим детям. И это обстоятельство, и особенности воспитания способствовали тому, что Карл с малых лет научился принимать самостоятельные решения, не советуясь ни с кем, кроме Бога.

Вопрос о том, кем был Карл V — последним императором Средневековья или же одним из первых европейских монархов Нового времени, до сих пор не решен историками окончательно. Главным аргументом в пользу первого вывода служит тот факт, что Карл с юных лет не только был убежден в своей особой миссии как главы наиболее могущественной династии христианского мира, но и твердо знал, в чем заключается эта миссия: в создании единой христианской монархии, главой которой он видел себя. Идея совершенно средневековая, мечта, к осуществлению которой на протяжении многих столетий стремилось большинство наследников Карла Великого и Оттона I. Поэтому, добиваясь реализации своего горделивого девиза «Plus ultra» — «Превыше всего» (или всех?), — Карл V был обречен на конфликт с новыми силами, выходившими на историческую арену в XVI столетии. Религиозным выражением стремлений этих сил была Реформация, начавшаяся в Германии в 1517 году, когда юный габсбургский принц еще не был вершителем судеб Европы. Первым прямым столкновением Карла V с протестантами и их вождем Мартином Лютером стал Вормсский рейхстаг (собрание представителей сословий империи) 1521 года.

Карл выступил перед рейхстагом с собственноручно написанной речью, которую можно считать символом его веры и одновременно политическим манифестом. Император поклялся «сохранить все, что мои предки и я сохранили на сегодняшний день, и в особенности то, что мои предки постановили, в том числе и на Констанцском соборе». Карл обещал «отдать все этому делу: мои королевства и мои владения, моих друзей, мое тело, мою кровь, мою жизнь и мою душу». Может быть, если бы Лютер на Вормсском рейхстаге произвел на Карла большее впечатление, события развивались бы иначе. Однако молодой император ограничился презрительным замечанием: «Ну, этот не совратит меня в свою ересь», хотя и признал, что «монах говорил бесстрашно и смело». К несчастью, ни одна масштабная задача, поставленная Карлом перед самим собой, решена не была. Уничтожить Францию как великую державу и превратить ее в покорного вассала империи Габсбургов, как на том настаивал Меркурино Гаттинара, первый канцлер императора, не удалось.

В 1526 году войска Сулеймана Великолепного вторглись в Венгрию. Междоусобицы внутри правящего класса страны облегчили победу турок, и 29 августа цвет венгерской конницы был уничтожен на поле Мохача, а столица Буда капитулировала. Бежавший после разгрома у Мохача молодой король Людовик II погиб. Как было отмечено ранее, после его смерти Чехия (с Моравией и Силезией) и Западная Венгрия отошли к Габсбургам.

После этих трагических событий турецкая экспансия на юго-востоке Европы приняла устрашающие размеры. В 1529 году османские полчища подступили к стенам Вены, однако защитникам города удалось отбить оба штурма, предпринятые турками. Но в 1541 году османы взяли столицу Венгрии — Буду, которая оставалась под их властью более 140 лет.

Князья-протестанты объединились в союз, с которым шла настоящая война, закончившаяся случайной, нечаянной победой Карла V. Император сам множил число своих врагов. Саксонского курфюрста Иоганна Фридриха Саксонского, прозванного Великодушным, он вначале приговорил к смерти, затем под давлением своих приближенных сохранил пленному курфюрсту жизнь, но отнял у него все владения и передал их герцогу Морицу Саксонскому. Ландграф Гессенский, женатый на дочери Иоганна Фридриха, активно заступался за тестя и был по приказу Карла брошен в тюрьму. Герцогу Ульриху Вюртембергскому император приказал на коленях молить о пощаде. Возможно, именно пережитые унижения, а не военный разгром, заставили протестантских вельмож вновь вернуться к мысли о сопротивлении и мести надменному монарху. Одним из немногих благородных поступков Карла V той поры был отказ, которым он ответил на предложение герцога Альбы выкопать из могилы тело Лютера и сжечь его. «Оставьте его в покое, — ответил император, — у него теперь другой Судья. Я воюю с живыми, а не с мертвыми».

Войны, религиозные диспуты, распри, борьба с реформаторами церкви, с германскими князьями — не только это определяло действия Карла в последние годы его правления. Карл V был неординарной личностью, и движения его души определялись не только характером военного и политического противостояния в империи. К пятидесяти годам (для XVI столетия — почтенный, почти старческий возраст), 30 из которых он провел на троне империи, Карл безмерно устал. Изменчивость фортуны, постоянное чередование побед и поражений приводили его, человека глубоко религиозного, к мысли о том, что его дело, быть может, не является делом Божьим, если Господь не позволяет ему добиться окончательной победы над врагами. Не исключено, что эти соображения подтолкнули Карла к решению, невиданному в истории европейских монархий со времен римского императора Диоклетиана, — отречению от престола.

Всю жизнь Карл V оставался одиноким человеком. Императору повезло: его придворным живописцем был Тициан, и портреты монарха, написанные великим художником, передают многие особенности характера Карла. Одна из главных — одиночество, возникшее не в результате неблагоприятных обстоятельств, а по доброй воле самого императора, осознававшего собственную исключительность. Это не была надменность или гордыня, а лишь спокойное понимание того факта, что с самого рождения он поставлен на такую высоту, на которой его судьей может быть лишь Бог. Но чем абсолютнее власть человека над другими людьми, тем тяжелее бремя этой власти. Отсюда, наверное, то смятение духа, которое охватило императора в его последние годы и стало одной из важнейших причин отречения.

Отношения Карла V с семьей отличались такой же отстраненностью, как и с остальными людьми. В 1526 году Карл женился на португальской принцессе Изабелле. Из 13 лет брака почти половину император провел вне Испании, где оставалась его жена, исполнявшая обязанности регентши. Супружество было многодетным: у Карла и Изабеллы родились трое сыновей (взрослого возраста достиг лишь старший — будущий испанский король Филипп II) и две дочери. Рождение последнего ребенка стоило тридцатипятилетней Изабелле жизни. Об отношении императора к женщинам свидетельствует его наставление сыну Филиппу накануне вступления последнего в брак:

«Когда окажетесь вместе со своей супругой, — пишет заботливый отец, — будьте весьма осторожны и поначалу не допускайте чрезмерного напряжения сил, дабы не понести физический ущерб, ибо это может нанести вред росту тела и его силе, а часто вызывает такую слабость, что делает невозможным появление потомства и даже может погубить вас».

Впрочем, сам Карл V не всегда действовал в соответствии с собственными пуританскими советами сыну: в противном случае на свет не появился бы дон Хуан Австрийский (1547–1578) — будущий победитель турок в морской битве при Лепанто, плод связи императора с Барбарой Бломберг, дочерью богатого регенсбургского горожанина.

Смолоду преследовали Карла V и серьезные проблемы со здоровьем. Он часто простужался и, вероятно, страдал хроническим гайморитом — отсюда полуоткрытый рот на многих изображениях императора. Но главной бедой Карла стала подагра — болезнь, вызванная неправильным обменом веществ. Первые серьезные приступы этого недуга он перенес, когда ему не было и сорока лет. С течением времени болезнь возвращалась все чаще, и порой император неделями был ограничен в движении, не мог ездить верхом и даже в карете. (Видимо, именно поэтому любимым средством передвижения Карла был корабль.) При этом он не ограничивал себя в жирной и острой пище, любил выпить — словом, не соблюдал даже тех примитивных и не всегда верных рекомендаций, которые давали ему лекари. К середине 1550-х годов одиночество и болезни, похоже, сломили императора.

Бегство Карла V в Нидерланды, предварявшее его официальный уход из политики, пошло на пользу делу религиозного примирения в империи. Более покладистый и дипломатичный Фердинанд после нескольких лет раздоров, охвативших Германию, сумел договориться с протестантами о мире, который был заключен в Аугсбурге в 1555 году. По выражению немецкого историка Ф. Ангермайера, это была «победа политики над религией», поскольку практическая необходимость и неизбежность сосуществования обеих конфессий заставила даже самых непримиримых католиков и протестантов поступиться принципами. Главным положением Аугсбургского мира стало Cujus regio, ejus religio («Чья власть, того и вера») — что означало необходимость для подданных каждого из субъектов империи избрать ту конфессию, к которой принадлежал глава этого субъекта. Двадцать пятого октября 1555 года в три часа пополудни по приказу Карла V представители нидерландских сословий собрались в большом зале императорского дворца в Брюсселе. Здесь когда-то был провозглашен совершеннолетним юный габсбургский принц, ставший теперь пожилым, явно нездоровым мужчиной с вытянутым усталым лицом, характерной выступающей вперед «габсбургской» нижней губой и седеющей бородой. Негромким голосом Карл V произнес речь, в которой подвел итог своего многолетнего правления. Ноты смирения и бегства от мирской суеты, к чему так стремился усталый монарх, слышались в его словах, которые, по свидетельствам современников, произвели большое впечатление на присутствовавших в зале брюссельского дворца. Формально речь Карла V была отречением от власти в пользу сына только в бургундских владениях Габсбургов, то есть в Нидерландах.

Тремя днями раньше, однако, произошло другое знаменательное событие: император сложил с себя полномочия великого магистра ордена Золотого Руна, которые были привилегией главы Габсбургского дома, и передал их сыну Филиппу, что было весьма спорным шагом, учитывая запутанность вопроса о преемнике Карла. Позднее, в январе 1556 года, Филиппу II была отдана власть в испанских и итальянских владениях Габсбургов. Императорская корона формально оставалась у Карла, хотя все полномочия главы империи давно уже были в руках Фердинанда. Только в марте 1558 года, когда его старшему брату оставалось жить лишь несколько месяцев, Фердинанд I (1558–1564) с согласия курфюрстов был провозглашен новым римско-германским императором. Эпоха Карла V завершилась.

Отрекшийся император уехал в Испанию, где в монастыре Сан-Херонимо-де-Юсте для него был построен домик — нечто вроде комфортабельной кельи. Впрочем, уединение Карла не было монашеским: проводя значительную часть времени в молитвах, он, тем не менее, воздавал должное обильной еде и питью, от пристрастия к которым не избавился и в старости, вел активную переписку с Филиппом II, которого забрасывал политическими советами, а когда позволяло здоровье, работал в саду. Бывший император, испытывавший интерес к технике, собрал уникальную коллекцию часов, с которой связана следующая легенда.

Однажды Карл отремонтировал двое часов и хотел, чтобы они шли одинаково, минута в минуту, но это ему не удавалось. «Я не могу справиться даже с часами, — воскликнул экс-император, — как же я мог мечтать привести к согласию многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках?»

Здоровье Карла быстро ухудшалось. Чувствуя близкий конец, Карл V вопрошал молчаливые небеса: почему, несмотря на внешний блеск, вся его жизнь оказалась большой неудачей — и хотя ему, в соответствии с данным в ранней молодости обещанием, удалось «сохранить все, что сохранили предки», все остальные его честолюбивые планы пошли прахом. Была ли это расплата за грехи, гордыню, жестокость? Что готовит для него Господь за порогом смерти? Ответ на этот вопрос некогда самый могущественный человек Европы узнал 21 сентября 1558 года, когда его земной путь подошел к концу.

Решение Карла V передать брату бразды правления Австрией было вызвано тем, что владения Габсбургов слишком уж разрослись, и управлять ими из одного центра при тогдашних средствах связи и транспорта представлялось затруднительным. Позднее Карл, убедившись в чрезвычайной запутанности германских дел, стал подумывать и о том, чтобы сделать Фердинанда своим наследником и помощником во всей империи. При этом император вынужден был пожертвовать интересами своего сына Филиппа. В 1531 году младший брат императора был избран римским королем. В то же время наследником Карла в Испании, Неаполе, Нидерландах и на Сицилии оставался Филипп. Так габсбургский дом разделился на две ветви — австрийскую и испанскую, сохранив при этом внутреннее единство — ибо между Веной и Мадридом в каждом поколении возникали тесные (с генетической точки зрения — даже слишком) родственные связи, а политические интересы обеих ветвей практически нигде и никогда не пересекались. Разделение власти между братьями не подорвало доминирующие позиции Габсбургов на западе и в центре Европы.

Внешне Фердинанд I был еще большим Габсбургом, чем его брат. Сохранившиеся изображения свидетельствуют об этом: оттопыренная нижняя губа, орлиный нос, длинное лицо — типичные габсбургские черты. А вот по характеру младший брат не походил на старшего, отличаясь от него спокойствием, рассудительностью и осторожностью. Он был весьма образован, в числе его воспитателей был знаменитый философ-гуманист Эразм Роттердамский, прививший молодому принцу такие качества, как терпимость и сдержанность. Будучи набожным католиком, Фердинанд I, тем не менее, всегда ставил политические интересы выше религиозных. Фердинанд был менее жесток и непреклонен, чем Карл, о чем можно судить по замечанию одного венецианского дипломата: «Немцы любят короля и не боятся его; чехи его не любят, но боятся; венгры же и не любят, и не боятся».

Отношения между Фердинандом и Карлом V не были идиллическими. Еще в ранней юности Карл довольно бесцеремонно выгнал брата из Испании, боясь конкуренции с его стороны. Да и позднейшие шаги императора, в том числе передача Фердинанду полномочий имперского наместника и возведение его в ранг римско-германского короля, были продиктованы скорее политической необходимостью, чем братской любовью. В конце 40-х годов Фердинанду пришлось отстаивать свои права в династическом споре — после того, как колеблющийся император вознамерился всетаки сделать своим преемником Филиппа. Тем не менее к концу правления Карла V Фердинанду удалось стать весьма влиятельной фигурой в Германии. Главным достоинством короля было то, что он понимал природу политики как «искусства возможного» и, в отличие от императора, никогда не увлекался несбыточной мечтой о всемирной монархии. За это, впрочем, его ждала двойная расплата.

Фердинанд был вынужден поделиться властью с курфюрстами, позволившими ему в 1558 году стать обладателем императорской короны. После официального признания Фердинандом I коллективной ответственности его и имперских князей за состояние дел в империи надежды на создание в Германии централизованной монархии рухнули. Для габсбургского дома это означало, что среди правящих немецких династий он по-прежнему primus inter pares (первый среди равных), но не более. Таким образом, внимание Габсбургов переключалось с дел имперских на состояние их многочисленных наследственных владений.

Сам Фердинанд I вошел в историю бледной тенью своего великолепного, хоть и неудачливого брата. Карл и побеждал, и проигрывал торжественно, с достоинством, по большей части — на поле битвы. Неброский, тихий Фердинанд воевать не любил, сражениям предпочитал переговоры, а борьбе на уничтожение — разумный компромисс. Именно поэтому ему и удалось сделать то, чего безуспешно добивался Карл V — на долгое время обеспечить религиозный мир и сохранить единство империи.

В семье Фердинанда произошла романтическая любовная история.

…Господь Бог уготовил этой девушке необычную судьбу. Ей, купеческой дочке по рождению, суждено было сломать стереотипы, переступить через предрассудки, преодолеть, казалось бы, непреодолимые барьеры и вписать свое имя в историю императорской династии Габсбургов.

Филиппина Вельзер родилась в 1527 году в Аугсбурге. Точная дата ее рождения неизвестна, но ясно одно — расположение звезд в момент ее рождения было весьма благоприятным. Она происходила из одного из крупнейших и богатейших купеческих родов Германии. Вельзеры по своему богатству могли сравниться разве что с Фуггерами. Вельзеры получили в залог территорию Венесуэлы, ссудив императору Карлу V несколько тонн золота.

Дядя Филиппины, могущественный и влиятельный Варфоломей Вельзер, был очень разочарован, что у его брата родилась девочка. Куда предпочтительнее был бы племянник, чтобы передать ему в будущем дела торговой империи (его единственный собственный сын трагически погиб от рук индейцев на Амазонке во время торговой экспедиции). Уже в юные годы Филиппина выделялась из большинства девушек своего сословия любознательностью, острым умом, свободолюбивым нравом, целеустремленностью (эти качества она пронесла через всю жизнь). Она также славилась редкой красотой и грациозной осанкой. По словам одного итальянского скульптора, побывавшего в Аугсбурге, «кожа ее была такой чудесной мраморной белизны, что красное вино, которое она пила, просвечивалось сквозь кожу ее горла».

Филиппина очень интересовалась искусством приготовления блюд, с юности вела книгу, куда записывала опробованные рецепты (оригинал этой книги хранится сейчас в замке Амбрас, копия — в Венском музее искусств). Она также владела итальянским языком и обладала безупречными манерами. Дядя Варфоломей c большим сожалением отметил для себя, что она единственная в семье его брата обладает ценными деловыми качествами. Но было совершенно исключено, чтобы женщина возглавила торговую империю.

Обладая набором таких завидных качеств, девушка, которая к тому же принадлежала к династии богатых влиятельных купцов, не могла пожаловаться на недостаток претендентов на ее руку. Каждый холостой молодой человек в Аугсбурге счел бы за честь ввести в свой дом такую хозяйку. Родители не торопили дочку с замужеством, предоставив ей самой право выбора мужа (что для того времени было очень непривычно). Проходили годы, а в личной жизни Филиппины не было никаких изменений.

Отцвела пора зеленой юности. Филиппине исполнилось 29 лет — по тем временам «перезрелая старая дева». И уже было самое время всерьез подумать о своем будущем. Если она не хотела оказаться в монастыре, то надо было срочно соглашаться на предложение руки и сердца от первого попавшегося. Но внутренний голос подсказывал ей, что надо еще немного подождать…

Фердинанд I и его жена Анна Богемская и Венгерская были очень религиозными и консервативными людьми и воспитывали своих троих сыновей в строгих моральных принципах. Они уделяли много внимания тому, чтобы Максимилиан, Фердинанд и Карл приобрели качества, необходимые в будущем для их высокого статуса. Их учили быть бережливыми, скромными, сдержанными в разговоре, отвечать лишь тогда, когда их спросят. Они должны были стоять, сняв берет, перед столом отца до тех пор, пока тот не позволит им сесть.

Несмотря на свой высокий статус, братья не были избалованы. В то время как их сестрам преподавались в основном такие «женские» дисциплины, как ведение домашнего хозяйства, в образовании мальчиков особое внимание уделялось иностранным языкам. Фердинанд-отец сам вырос в Испании, его жена — в Венгрии. Кроме родных языков родителей мальчикам еще преподавался немецкий — язык их родины, позже — латынь, язык образованных людей. Они также могли объясниться на французском, итальянском и чешском. Вскоре отец посылает двух старших сыновей в Нидерланды — ко двору своего старшего брата, императора Карла. Думал ли Фердинанд-старший о том, какие искушения ожидают его сыновей, когда они вылетят из строгого родительского гнезда в мир, полный соблазнов? В Нидерландах братья впервые познали неведомые им ранее радости жизни — пиры, вечеринки, танцы, женщин.

Юноши с изумлением рассматривали разряженных фавориток придворных аристократов, которые сидели за столом рядом с законными женами своих любовников. Они густо краснели при виде смелого декольте, которым дамы пытались привлечь внимание неопытных юнцов. Вместо простых блюд, к которым они привыкли дома, здесь к столу подавались изысканные деликатесы и редкие вина. Последним Максимилиан и Фердинанд были не силах противиться — это помогало им преодолеть скованность при общении с женским полом. Вскоре оба юноши стали отцами внебрачных детей. Особенно безудержно предавался при дворе дяди-императора плотским утехам старший Максимилиан. Его младший брат Фердинанд официально признал отцовство только одного внебрачного ребенка — дочери Вероники.

Вскоре до ушей отца-короля дошли слухи об образе жизни сыновей. Он начал слать сыновьям настойчивые увещевания и призывать вести себя более скромно и достойно. Слова отца сильнее подействовали на Фердинанда, у которого с отцом были более доверительные и теплые отношения, чем у его брата.

Фердинанд с годами превратился в интересного привлекательного мужчину, по которому вздыхала не одна княжеская или графская дочка. Но никто не смог завоевать его сердца, а отец пока не торопил среднего сына с женитьбой, так как он не был наследником короны. Доподлинно неизвестно, где произошло первое знакомства Филиппины со своим будущим мужем — эрцгерцогом Фердинандом. Теоретически самая первая встреча молодых людей могла произойти во время очередного рейхстага, проходившего в Аугсбурге в 1547–1548 годах, куда молодой Фердинанд мог приехать в составе свиты своего дяди императора Карла V, наверняка император встречался с Вельзерами в связи с финансовыми вопросами. Но вероятнее всего, они впервые встретились в 1556 году в замке Брежнице в Богемии, который принадлежал родной тетке Филиппины — Катарине. Вдовая тетка не жила затворницей, а, наоборот, была радушной хозяйкой, часто принимала у себя гостей из высшего света и сама наносила визиты. А Фердинанд, выполняя административные поручения отца в Богемии, по дороге часто заезжал в замок.

Есть версия, что дядя Филиппины специально подстроил эту встречу, чтобы укрепить свои связи с императорской семьей.

Фердинанд просто потерял голову от любви и мысленно поблагодарил Бога, что до сих пор давал ему силы сопротивляться против навязываемых отцом кандидаток в жены. Наверняка влюбленные провели много бессонных ночей в тревожных мыслях о том, как им быть дальше со своими чувствами. Немыслимо было представить, чтобы габсбургский эрцгерцог, сын императора Священной Римской империи получил разрешение на брак с простолюдинкой, ведь несмотря на несметные богатства семья Филиппины была недворянского происхождения. Конечно, влюбленные прекрасно осознавали всю сложность ситуации. И все же Фердинанд не мог отказаться от девушки, а сделать ее просто своей любовницей ему не позволяли честь и совесть. Он прекрасно знал, чем лично он рисковал. Но его избранница подвергалась еще большему риску. Многим была известна печальная судьба Агнес Бернауэр, которая жила столетием раньше. В нее, тоже простолюдинку из Аугсбурга, влюбился Альбрехт, наследник баварского престола из династии Виттельсбахов и тайно обвенчался с ней. Отец-герцог почувствовал опасность для династии и, выбрав удобный момент, когда сына не было дома, приказал утопить Агнес в Дунае как ведьму, приворожившую сына. Есть только одна возможность — повенчаться. Тетка Катарина была посвящена в рискованный план влюбленных и вызвалась найти священника, согласного обвенчать пару по католическому обряду. Священника, который сжалился над влюбленными, звали Йоганн фон Кавалери. Венчание произошло морозной январской ночью 1557 года в часовне замка Брежнице в присутствии нескольких самых близких друзей, посвященных в тайну влюбленных.

Не было ликующего песнопения, венценосных гостей в золоченых одеждах, украшенного цветами свадебного кортежа. Но несмотря на это заключенный в эту ночь брак оказался одним из самых счастливых союзов в истории династии Габсбургов.

Венчание не решило все проблемы. Филиппина и Фердинанд по-прежнему не могли показываться на людях вместе, как подобает мужу и жене. Они наслаждались своим счастьем украдкой. Каждый вечер Фердинанд тайком прокрадывался в спальню жены, опасаясь посторонних глаз.

Но эту тайну невозможно было долго скрывать. Многим стало казаться подозрительным, что Филиппина подолгу живет у тетки, а Фердинанд последнее время что-то зачастил в Брежнице. Они часто прогуливались вместе в парке, при этом Филиппину ради приличия сопровождала тетка.

Ситуация стала еще более осложняться, когда выяснилось, что Филиппина ждет ребенка. В моде были платья с завышенной талией, которые скрывали округлившийся живот, и долгое время никто не замечал ее «интересного» положения. В ночь святого Вита в 1558 году появился на свет первый сын супругов — Андреас. Роды принимали тетка Катарина, ее старшая дочь, а также заранее найденная кормилица Анна Эбезам. Роды были тяжелые и продолжительные, женщины давали Филиппине травяные отвары и молились Деве Марии, чтобы она помогла роженице благополучно разрешиться от бремени… Их тревоги были обоснованны — у Филиппины с юности было слабое здоровье. По заранее придуманному хитроумному плану новорожденное дитя положили у ворот замка, а ничего не подозревающий привратник нашел «подкидыша» и принес его хозяйке замка. Филиппина «вызвалась» воспитывать «подкидыша» как родного сына. Этим самым она получила возможность растить своего ребенка сама, не бросив при этом тень на свой моральный облик.

Внук императора Священной Римской империи — подкидыш! Эту тайну невозможно было долго скрывать и вскоре до двора отца — императора Фердинанда I (который недавно принял корону от своего брата Карла) в Праге дошли слухи, что его средний сын сожительствует с девицей Вельзер и, возможно, тайно женат на ней.

Сейчас трудно установить, в какой именно момент отец узнал о браке сына. Но известно, что у императора из всех его сыновей самые лучшие отношения были именно с Фердинандом. Вполне возможно, что сын сам доверил отцу свою тайну. Теоретически во власти отца было добиться у Ватикана расторжения этого брака, но он этого не сделал. И хотя он не признал брак любимого сына официально, но он разрешил ему оставаться в тайном браке с Филиппиной и взял клятву молчания у всех, кто был посвящен в эту тайну. Дети от брака Фердинанда и Филиппины не имели права претендовать на престол, за исключением случая, если всем остальным ветвям династии Габсбургов будет грозить вымирание. Вскоре у Филиппины рождается второй сын — Карл, и его тоже «подбрасывают» к воротам замка, чтобы его собственная мать могла его «усыновить» и растить как своего.

В 1561 году император подписал тайный указ, оговаривающий финансовую ситуацию Филиппины и детей. Сыновьям из казны ежегодно выделялось 30 тысяч гульденов, их матери также причиталась сумма, позволяющая вести безбедный образ жизни.

В 1562 году у Филиппины рождаются близнецы Мария и Филипп, которые умирают вскоре после рождения. И тот факт, что император приказал тайно похоронить покойных внуков в императорском склепе в Праге, явно говорит о том, что он принял брак сына, по крайней, мере сердцем.

Вообще-то с учетом реалий XVI века Фердинанд и Филиппина добились максимально благоприятного решения своей проблемы. Но они надеялись также на личное примирение с отцом. Кто знает, возможно, что так бы оно и случилось, если бы император скоропостижно не скончался. Но нельзя утверждать это наверняка — слишком консервативны были законы того времени, где каждое сословие знало свое место, слишком непоколебимы были моральные устои монархии. Супругам «повезло», что Фердинанд не был старшим сыном и наследником престола, иначе неизвестно, чем обернулось бы их тайное венчание.

Филиппине не было суждено познакомиться лично ни со своим свекром, ни с братьями мужа. Круг ее общения составляли в основном богемские и немецкие дворяне. Хотя Филиппина никогда лично не встречалась со свекром, но история ее любви не переставала вдохновлять художников разных столетий.

Вступивший в 1564 году на трон после смерти отца старший брат Максимилиан поручил Фердинанду управление провинцией Тироль. Фердинанд с радостью воспринял известие о переезде в Инсбрук — город, где прошло его счастливое детство, но пришлось немного переждать — в Тироле и приграничных областях свирепствовала чума. Прибыв в Тироль, Фердинанд первым делом принялся искать подходящее жилье для жены и детей — брак все еще был тайной для широкой общественности, и семья не могла жить вместе с ним в официальной резиденции в Инсбруке. Он был несказанно рад подвернувшейся счастливой случайности, приобретя замок Амбрас близ Инсбрука, и сразу подарил его жене. Для Фердинанда было важно обеспечить будущее жены и сделать ее финансово независимой — на случай, если с ним что-то случится. Замок был отремонтирован и обставлен по вкусу Филиппины. Денег на это эрцгерцог не жалел, пригласил самых известных мастеров, покупал лучшие произведения искусств.

В парке замка можно было увидеть редкие цветы, экзотических животных и птиц, лабиринты из кустов. Специально проложенная система труб снабжала парковые фонтаны водой с гор.

В саду был разбиты грядки с травами, которые Филиппина выращивала для приготовления лечебных снадобий. В личных покоях супругов была оборудована отдельная кухня, чтобы хозяйка иногда могла баловать мужа собственноручно приготовленными лакомствами. Население Тироля сначала настороженно отнеслось к «любовнице» эрцгерцога, и многие местные дворяне воздерживались от знакомства с ней. И хотя Фердинанд продолжал придерживаться уговора с отцом и не появлялся с женой на людях, тем не менее вскоре всем в Тироле стало ясно, какое влияние на их правителя имеет красавица Филиппина. Слава о гостеприимстве и красоте хозяйки замка Амбрас разнеслась далеко за пределы Тироля. Герцог Альфонсо из Феррары поблагодарил пару за гостеприимство охотничьими собаками. Двор в Мюнхене также находил хозяйку приятной и достойной общения. А Папа Римский Григорий XIII — расширил личному священнику Филиппины полномочия при отпущении грехов и послал ей освященные лично им четки (розарий) и крест — и это еще до признания Ватиканом ее брака с эрцгерцогом. Родные сестры Фердинанда Магдалена, Маргарита и Хелена, монахини из соседнего монастыря в Халле, были частыми гостями у невестки в замке Амбрас.

Филиппина занималась благотворительностью, заботилась о бедных и не считала зазорным посещать хижины бедняков. Каждой своей служанке она дарила к свадьбе дорогое платье.

Просители часто обращались напрямую к Филиппине, зная, что если она замолвит слово, то эрцгерцог наверняка не сможет отказать жене. Письма к ней часто начинались словами: «Светлейшая и высокородная княгиня (или эрцгерцогиня) Филиппина Австрийская…» (хотя у нее был «лишь» титул маркграфини фон Бургау, выхлопотанный Фердинандом).

Фердинанд ни в чем не отказывал жене, он осыпал ее подарками и выделял средства на ее благотворительные замыслы. У него были на это все причины: она была внимательной женой, любящей матерью и умелой хозяйкой. Замок Амбрас был для эрцгерцога местом, где он охотно проводил все свободное время и черпал жизненную энергию. Для себя он оборудовал в замке мастерскую, где учился у столяра, кузнеца и стеклодува их мастерству и изготавливал различные предметы.

После рождения близнецов и без того слабое здоровье Филиппины ухудшилось. Боли и тошнота преследовали ее до конца жизни. Наверное, именно состояние собственного здоровья и вызвало ее интерес к лечебным травам и врачеванию.

В замке была оборудована аптека, где Филиппина могла проводить опыты по смешиванию трав и эссенций, приготовлению мазей, микстур и снадобий. Она изучала существовавшую тогда литературу по фармакологии, медицине и ботанике. Она снабжала снадобьями членов своей семьи, окрестных жителей, османских пленных, а также одного «московита» (пленника? купца?).

Надо помнить, что такого рода увлечение в те далекие времена отнюдь не было безобидным, это было часто связано с риском быть заподозренной в колдовстве. Почти каждое необычное увлечение или дарование, тем более в сочетании с необыкновенной красотой, могли иметь печальные последствия, слишком тонка была грань между знахарством и «пактом с дьяволом». Но к счастью для Филиппины ее положение было довольно высоким в сравнении с другими знахарками, чтобы кто-то посмел выдвинуть подозрение против нее. В 1576 году вопрос об официальном признании брака снова встал ребром. Старший сын Фердинанда Андреас готовился к посвящению в кардиналы, и для этого необходимо было подтверждение его рождения в законном браке. После показаний свидетелей, которые присутствовали при венчании в Брежнице, брак был официально признан Папой Римским. Наконец супруги могли показываться на людях и вместе наносить официальные визиты. Брак был признан законным, но не «равным», то есть супруга не носила титул эрцгерцогини, а дети не имели права престолонаследования. Через пару столетий такой брак назвали бы морганатическим.

Гости охотно посещали замок Амбрас. Не только потому, что там устраивались театрализованные и музыкальные представления, лотерейные розыгрыши, но также не в последнюю очередь потому, что в замке отменно готовили и любили вкусно поесть. Некоторые европейские дворяне посылали своих поваров на обучение в Амбрас. По сохранившимся домовым книгам и счетам можно судить, насколько разнообразно было питание. В обычные дни к столу подавали 24 блюда. Ежедневно кухня замка потребляла тысячу фунтов мяса, не считая дичи, 100 фунтов жира. Филиппина, как верующая католичка, строго следила за соблюдением постов. Во время постов рыба заказывалась тоннами, сыр из Голландии — центнерами. Устрицы, виноград и цитрусовые завозились из Италии. Когда к обеду ожидались особо почетные гости, Филиппина с теткой лично контролировали процесс приготовления блюд на кухне.

С годами Филиппина чувствовала себя все хуже и хуже. К постоянным болям внизу живота добавились боли в печени, частое головокружение, ноги стали опухать. Ее личный врач посоветовал ей посетить Карлсбад (Карловы Вары), который славился своим целительным влиянием на различные недуги. После посещения курорта вместе с супругом наступило кратковременное облегчение, и Филиппина могла снова исполнять свои обязанности хозяйки замка. Но вскоре болезнь обострилась. Она держалась мужественно, не показывала виду, что ей тяжело подолгу стоять, что что-то щемит в груди и ей не хватает воздуха, порой ей приходилось спать сидя. Как раз в этот момент большим ударом для Филиппины стала смерть тетки Катарины, которая много лет была ее опорой и советчицей.

Однажды ночью пятидесятитрехлетней Филиппине стало настолько плохо, что она срочно послала за своим священником. Успев исповедоваться и причаститься перед смертью, она попрощалась с мужем, детьми и братом. Она также попросила, чтобы никто из прислуги не потерял своего места в связи с ее смертью. И напоследок она обратилась вслух к Богу: «Господи, я согрешила против неба и пред тобою, я недостойна называться твоей дочерью». Потом она попросила подать ей крест, личный подарок Папы, прижала его к себе, счастливо улыбнулась и сказала печальному мужу, сидящему на краю ее постели: «Я вижу что-то, что меня радует…»

Весть, о том, что «матушка Филиппина» умирает, быстро разнеслась по окрестностям. Людской поток устремился к замку. Все хотели увидеть ее в последний раз. И для каждого умирающая Филиппина находила доброе слово или улыбку, хотя силы покидали ее.

Не только вдовец был безутешен. Скорбь людей в связи с ее смертью была настолько велика, что на несколько недель по всему Тиролю были отменены увеселительные мероприятия, танцы и игра на музыкальных инструментах, ограничены свадебные церемонии. А на ее похороны собралась не только вся знать Тироля и Баварии, но и крестьяне, ремесленники, поденщики. Многие пришли издалека.

Сыновья Филиппины получили титулы маркграфов фон Бургау. Андреас стал кардиналом, Карл военным. Женат из братьев был только Карл. И так как оба брата имели только внебрачных детей, то их земли после смерти отошли Габсбургам.

Фердинанд пережил Филиппину на 15 лет. Через два года после ее смерти он женился еще раз, на шестнадцатилетней принцессе королевских кровей. Возможно, по приказу брата императора, возможно, чтобы произвести на свет сына, который бы унаследовал его титул и земли. Но так как в этом браке родились только дочки, то после его смерти земля Тироль тоже отошла короне. Одна их его дочерей от второго брака, Анна, стала впоследствии женой императора Священной Римской империи Маттиаса.

Что осталось после Филиппины? Ее книги рецептов блюд и народных методов лечения. Эти книги неоднократно переиздавались.

Жарким летом 1564 года давно хворавший император Фердинанд скончался, и на престол Священной Римской империи вступил его старший сын Максимилиан II, ранее уже провозглашенный королем Венгрии и Чехии. Это был странный государь. Его религиозная терпимость, переходящая в равнодушие к предметам разногласий между католиками и протестантами, представлялась людям XVI века чем-то из ряда вон выходящим.

Максимилиан утверждал, что он католик, но почти не появлялся на мессах. Среди его друзей было множество протестантов. Юность Максимилиана прошла в Австрии и Нидерландах и была весьма вольной: принц и его приятели охотно посещали турниры, где мерялись силой, часто устраивали пирушки, участвовали в карнавальных процессиях, а по ночам, скрывшись под масками, охотились на женщин и девушек. При этом Максимилиан не был легкомысленным: он знал множество языков, много читал, однако из прочитанного делал выводы, которые не могли не настораживать его отца и всю католическую партию. Ведь умозаключения эти сводились не только к неизбежности, но и к необходимости и благотворности религиозной и вообще духовной свободы. Опасения Фердинанда I были так сильны, что в письме сыну он предупреждал: «Верь мне, что если ты будешь и дальше вести себя так, как начал, то навсегда потеряешь свою душу, честь и репутацию…»

Женитьба Максимилиана на двоюродной сестре, дочери Карла V Марии, стала первым из серии брачных союзов, связавших австрийских и испанских Габсбургов. Брак по расчету неожиданно обернулся глубокой привязанностью, которую супруги сохранили до конца своих дней, их семейная жизнь была весьма счастливой. Как и его отец, Максимилиан II имел множество детей, из которых выжили девять, в том числе шестеро сыновей. Интересно, что ни один из них не имел законнорожденных отпрысков, что и привело к пресечению старшей мужской линии Габсбургов — прямых потомков Фридриха III.

Некоторое время после свадьбы Максимилиан жил в Испании. Строгий и довольно унылый придворный церемониал, чопорность испанских вельмож, слишком жаркий климат — все выводило его из себя. К тому же отношения с Филиппом, братом его жены Марии, у австрийского принца не сложились, ибо замкнутый и надменный Филипп был олицетворением испанской гордости, да и чрезмерная набожность кузена не слишком импонировала Максимилиану. Враждебность к Испании вылилась у Максимилиана в подчеркнутую «немецкость» его поведения и усилила его симпатии к протестантам.

В конце 1550-х годов эти симпатии привели к открытому конфликту между Фердинандом I и его сыном. Император, побуждаемый фанатичным Папой Павлом IV и Филиппом Испанским, требовал от Максимилиана торжественной клятвы верности католической церкви. С политической точки зрения Фердинанд был прав: курфюрсты никогда не избрали бы императором не католика. Поколебавшись, принц сдался и помирился не только с отцом, но и с Филиппом, к которому несколько лет спустя даже отправил на воспитание двух своих сыновей — Рудольфа и Эрнста. Однако внутренне Максимилиан, несомненно, продолжал симпатизировать учению Лютера и поддерживал довольно тесные связи со многими протестантскими князьями. Это, в свою очередь, было политически верным шагом, поскольку давало королю, а затем императору возможность быть олицетворением религиозного компромисса и мира. Подобная роль импонировала Максимилиану II еще и потому, что соответствовала его настроениям. Свое политическое кредо этот монарх-гуманист выразил так: «Религиозные споры, — писал он, — можно разрешить не силою меча, а лишь Божьим словом, христианским милосердием и справедливостью».

Это мнение разделяли немногие католики и протестанты. Задуманная императором реформа католической церкви, допускавшая браки священников и участие мирян в богослужении (то есть сближавшая католицизм с лютеранством), встретила ожесточенное сопротивление Рима и ультракатолической партии в самой империи. Кроме того, и протестанты уже не были едины, в их землях быстро разрастался конфликт между последователями Лютера и приверженцами более радикального женевского проповедника Жана Кальвина. Разные виды протестантизма получали все большее распространение в Чехии, Венгрии и даже в Австрии — сердце наследственных владений Габсбургов. Новая религиозная война могла вспыхнуть в любой момент, тем более что дурной пример в этом отношении подавала Франция, где с начала 1560-х годов то разгорались, то утихали столкновения между католиками и протестантами-гугенотами.

Император со своими терпимыми и гуманистическими взглядами оказался, с одной стороны, совершенно одинок, а с другой — недостаточно силен и политически изощрен, чтобы найти возможное решение сложнейшей задачи — долговременного сохранения единства и мира в империи. Осудив решение Папы отлучить от церкви английскую королеву Елизавету I (1570), а затем столь же резко отозвавшись о Варфоломеевской ночи — резне гугенотов в Париже в августе 1572 года, Максимилиан II окончательно испортил отношения с Римом. Призывы к сдержанности, с которыми он обращался к Филиппу, затеявшему войну с «еретиками» в Нидерландах, привели к новому австро-испанскому охлаждению. Делу не помогла даже женитьба Филиппа на одной из дочерей Максимилиана, Анне Австрийской, наконец-то подарившей испанскому королю наследника.

На протяжении всего своего относительно недолгого царствования Максимилиан II балансировал между католиками и протестантами, миром и войной, единством и хаосом. Его попытка расширить владения Габсбургов провалилась: претензии Максимилиана на польский трон остались неудовлетворенными, польская шляхта предпочла Стефана Батория. Единственной политической задачей, которую императору удалось успешно решить, стало сохранение за Габсбургами императорской короны: в 1575 году его старший сын Рудольф был коронован римским королем.

Осенью 1576 года Максимилиан созвал очередной рейхстаг в Регенсбурге. Тяжело больной, он еще успел произнести перед участниками имперского съезда речь, в которой в очередной раз призвал князей и сословия к согласию, порядку и миру. Закончив последнюю фразу, император потерял сознание, и слуги вынесли его из зала. Агония продолжалась несколько дней. Набожная императрица Мария в слезах умоляла мужа собороваться и исповедаться, как подобает доброму католику. «Мой исповедник — на небесах», — ответил Максимилиан. Так он и умер, унеся в могилу загадку своей подлинной веры.

Историческая память человечества отличается странной избирательностью, и кровавых тиранов люди порой помнят дольше и почитают сильнее, чем правителей-гуманистов. Неудивительно, что в историю Максимилиан II вошел как доброжелательный, но слабый чудак, «странный» или «загадочный» император, облик которого теряется, с одной стороны, в тени великого предка — Карла V, а с другой — в зареве уже относительно недалекой Тридцатилетней войны.

Так закончилось восхождение династии Габсбургов к вершине своего могущества.

Впереди было множество событий: войны, победы и поражения, революции, реформы, браки, рождения и смерти, убийства и самоубийства.

А что же вороны, с которых началась история бедствий одной из самых могущественных династий мира?

Последний раз вороны дали знать о себе уже в ХХ веке. В 1914 году, незадолго до начала Первой мировой войны, эрцгерцогиня София, супруга эрцгерцога Франца Фердинанда, в ясный, солнечный день ехала в открытом авто, как вдруг увидела над собой стаю огромных черных птиц.

Вернувшись во дворец, она умоляла мужа отменить их поездку в Сараево. Однако тот решил быть выше диких суеверий. И в скором времени в столице Боснии его настигли пули террориста Гаврилы Принципа. Во время покушения над улицей, где проезжал автомобиль четы, кружила стая воронов.

В 1918 году Карл I, последний император из рода Габсбургов, был свергнут с престола. 3 апреля 1919 года Учредительное собрание Австрийской Республики приняло закон о лишении Габсбургов всех прав и об изгнании их за границу. Карл скончался на острове Мадейра 1 апреля 1922 года. В день его похорон к могильному склепу Габсбургов в венской Капуцинеркирхе слетелось множество черных птиц.

В последний раз проклятие, тяготевшее над родом Габсбургов, дало о себе знать через 15 лет после сараевских событий. В апреле 1929 года венская полиция была вынуждена взломать дверь квартиры, из которой доносился едкий запах светильного газа. В помещении были обнаружены три трупа, в которых стражи порядка опознали праправнука императора Франца Иосифа, его мать Елену Реш и его бабушку. Все трое, как показало следствие, покончили жизнь самоубийством…

Пражский отшельник: Рудольфинцы, астрономия, астрология и многое другое

Австрийская династия Габсбургов более 400 лет правила Чехией, как, впрочем, и многими другими землями Центральной и Восточной Европы, которые Габсбургам удалось объединить в огромную пеструю империю. С 1526 года, когда чешские сословия предложили корону Фердинанду I Габсбургу, до 1918-го, когда после поражения в Первой мировой войне Австро-Венгерская империя распалась, на чешском троне сменились 17 представителей этой династии. Отношения между чехами и их габсбургскими государями никогда не были простыми. Некоторые монархи этой династии ограничивали исторические свободы чешских земель, вели германизаторскую политику, другие были слишком пассивны, третьи, напротив, правили энергично и мудро… Но лишь один Габсбург, Рудольф II, оказался так тесно связан с Чехией и ее столицей, что и через 400 лет после смерти он остается одним из символов Праги.

По преданию, незадолго до смерти, окруженный врагами, вынудившими его отказаться от чешской короны, Рудольф воскликнул, обращаясь к городу, где он провел большую часть жизни: «Прага, неблагодарная Прага, я принес тебе славу, а ты нынче отвергаешь меня, своего благодетеля…». Однако в своих бедах император должен был винить не «неблагодарный» город и его жителей, а главным образом самого себя. Ведь его долгое правление было, несомненно, незаурядным, весьма оригинальным и даже странным — словом, каким угодно, только не политически успешным.

Рудольф II у исследователей имеет репутацию одного из самых загадочных монархов. И дело не в том, что он окружил себя необычными личностями, а скорее в том, что так называемый Универсум, ключи к которому они искали, был, по представлению рудольфинцев,[3] не до конца проявленным, как бы зашифрованным, недосказанным.

Родился Рудольф II 17 июля 1552 года в Вене в семье императора Максимилиана II Габсбурга и Марии Испанской, дочери императора Карла V. Это был брак кузенов — событие отнюдь не редкое в Средние века, да и в Новое время. Мина замедленного действия, предопределившая судьбу Рудольфа, если можно так сказать, была заложена в генетике. Его прабабушка — Хуана ла Лока (Безумная) — была душевнобольной.

«Сатурнинский император», как называли Рудольфа II, появился на свет 18 июля 1552 года в 18:45 в Вене. Гороскоп младенца составил Нострадамус и послал отцу Рудольфа, императору Максимилиану II. В части, связанной с толкованием натальной карты[4] Рудольфа, Нострадамус дал подробный анализ гороскопа, при этом предпослал ему аллегорическую историю о судьбе Асклетариона, придворного астролога императора Домициана, намекая на то, что астрологи, предсказывающие судьбу императору, обычно плохо заканчивали свою жизнь. После напоминания о печальной истории Асклетариона, Нострадамус дал детальное описание судьбы принца Рудольфа и самого Максимилиана. Астролог «предсказал» даты смерти императора Максимилиана и продолжительность жизни его наследника, будущего императора Рудольфа II. Он отвел Рудольфу семьдесят два года земной жизни, но Рудольф прожил только шестьдесят лет.

На первый взгляд гороскоп Рудольфа — это типичный «королевский гороскоп» с Солнцем во Льве и Луной в Раке под горизонтом. Однако в гороскопе принца присутствовал Сатурн, он был управителем гороскопа Рудольфа, и при этом положение планеты было крайне неблагоприятным, такой Сатурн, согласно учениям древних, истинно зловещий, сулит изначально беспричинную гибель и несчастья. Нужно отметить, что император Рудольф родился за два дня до солнечного затмения, а в астрологии это считается негативным фактором, ослабляющим жизненную силу. Убывающая Луна указывала на болезненность, физическую и психическую слабость, возможно, даже на душевную болезнь. И действительно, душевное заболевание, проявлявшееся лишь время от времени, развилось у Рудольфа в полную силу в 1580 году. Он страдал бессонницей, отсутствием аппетита, повышенной утомляемостью, его мучала депрессия. Современные врачи, опираясь на данные психиатрии ХХ столетия, высказали мнение, что у императора начинал развиваться маниакально-депрессивный психоз.

Воспитывался Рудольф при дворе отца в Вене, в атмосфере относительно мирного сосуществования представителей различных конфессий, что наложило отпечаток на его будущие устремления и вкусы. Многие историки говорят о скрытой приверженности Максимилиана II учению Эразма Роттердамского и потакании кальвинистам. Ему, как утверждают некоторые исследователи, даже нравилось реформатство, и он с удовольствием слушал протестантских проповедников. А тогда в Чехии протестантов было большинство, но они, к сожалению, были раздроблены: наряду с гуситами-чашниками, здесь уже были лютеране и протестанты кальвинистского толка, и, кроме того, заявляла о себе «Община чешских братьев», которую не признавала и преследовала, главным образом, государственная власть — правители, начиная с Йиржи Подебрада. Интеллектуалы — ученые, художники и музыканты — тоже постоянно появлялись в Хоффбургском дворце, поэтому не удивительно, что науки и искусство всю жизнь привлекали Рудольфа.

В 1563 году в жизни десятилетнего Рудольфа произошел крутой поворот: на династическом совете было принято решение отправить их с братом Эрнстом в Мадрид, ко двору родного дядюшки — короля Филиппа II. Произошло это по настоянию его матери Марии, испанской принцессы, сестры испанского короля Карла V, которая была кузиной (двоюродной сестрой) своего супруга Максимилиана, отца Рудольфа. Максимилиан, если судить по строгим испанским канонам, был не столь ревностным католиком, как хотелось его испанской родне. Поэтому мать Рудольфа, испанка по происхождению, не хотела, чтобы ее сын перенял религиозную мягкость своего отца Максимилиана. Рудольфа обучали, главным образом, иезуиты. Он говорил по-кастильски, одевался по-испански (впрочем, в тогдашней Европе была такая мода), усвоил возвышенные манеры двора и твердое убеждение в божественном происхождении своей власти. Воспитание, которое эрцгерцоги получили в строгой и чопорной католической Испании (где иезуиты имели немалый вес), без сомнения, сыграло немалую роль в их судьбе. Именно оттуда берет свое начало пристрастие Рудольфа к тяжеловесной церемониальности, к сокрытию, даже табуированности для простых смертных, самой фигуры монарха. Можно с уверенностью сказать, что годы пребывания при дворе Филиппа II наложили неизгладимый отпечаток на манеры и наружность будущего императора. В последующем Рудольфу постоянно ставили в вину его высокомерие, грубость, привычку молчать и не любили за строгое исполнение этикета. Современники, впрочем, не отказывали ему в некоторых достоинствах. Так, пишут, что император на всех производил впечатление интеллектуального, начитанного, разностороннего человека. «Он обладал глубоким умом, был дальновидным и рассудительным, обладал сильной волей и интуицией… Однако ему был присущ такой серьезный недостаток, как робость, причиной которой была его склонность к депрессии. На этой основе у него развилось стремление к бегству от действительности, выражавшееся в нереальных планах. Испанские придворные манеры поощряли его стремление отгородиться от мира, и политическая пассивность становилась все более характерным признаком его правления» — писал немецкий историк Фолькер Пресс. С юных лет Рудольф отлично владел немецким, латинским, испанским, итальянским, французским языками. По свидетельствам современников, он общался на «славянском языке» с московской миссией царя Федора Иоанновича, который послал ему в дар меха (Рудольф распродал их в нескольких городах Европы, получив около миллиона талеров). Выбрав своей резиденцией Прагу, Рудольф приложил немало усилий, чтобы овладеть языком своих чешских подданных. Начиная с 1571 года у Рудольфа был учитель чешского языка Севастьян Паховский из Платина.

В Испании Рудольфа обручили с трехлетней дочерью Филиппа II Изабеллой Кларой Евгенией. Дядя готовил его к управлению Испанским королевством, так как после трагической смерти в 1568 году сына, дона Карлоса, у него не осталось прямых наследников мужского пола. Династия Габсбургов находилась в зените своего могущества и боялась упустить «испанское наследство». Однако в 1570 году вторая супруга короля Анна Габсбургская (кстати, родная сестра Рудольфа) родила королю долгожданного сына — также Филиппа, и обещание дяди повисло в воздухе. Более того, много лет спустя, в 1598 году, испанский король обручил любимую дочь с самым младшим братом Рудольфа, Альбрехтом, назначив того еще и своим наместником в Нидерландах. Это была уже настоящая пощечина самолюбию несостоявшегося испанского владыки, после чего даже упоминание об Испании и пиренейских родственниках стало запретной темой при его дворе.

Проведя в Испании 8 лет, весной 1571 года уязвленный восемнадцатилетний Рудольф вернулся в Вену. Отец, император Максимилиан II, увидел в старшем сыне излишнюю жесткость и религиозную нетерпимость, а мать Изабелла, напротив, — редкую в Вене тех лет изысканность и утонченность. Что же касается политических уроков дяди Филиппа Испанского, то Рудольф их хорошо запомнил, и его манера правления отличалась сдержанностью и скрытностью, он вел себя так даже с ближайшими помощниками и родственниками. Кроме того, подобно Филиппу, Рудольф ненавидел путешествия и был закоренелым домоседом.

Отец, уже смертельно больной, приложил немало усилий для утверждения преемственности власти. В условиях усиления конфессиональной вражды в империи и противостояния в совете курфюрстов, где католики и протестанты никак не могли найти общий язык, Максимилиану было крайне важно найти компромиссное решение. И ему удалось убедить курфюрстов-протестантов (их было трое) проголосовать за кандидатуру Рудольфа, пообещав им за это немалые преимущества. 21 сентября 1572 года Рудольф принял венгерскую корону святого Иштвана в Пресбурге (современная Братислава). Через три года настал черед Богемии (Чехии) — 22 сентября 1575 года в соборе Святого Вита на голову Рудольфа была возложена корона святого Вацлава.

Де-факто Рудольф уже был императором, но де-юре он им стал только 2 ноября 1576 года, во время проведения имперского съезда в том же Регенсбурге, после смерти своего отца. Процедура введения в императорское достоинство проходила в городе, где постоянно проводились имперские съезды, то есть изначально подчеркивалось широкое представительство на коронации делегатов от разных сословий и адептов враждующих конфессий. Это были многие сотни гостей, напряженно присматривающихся к фигуре монарха и фиксировавших каждый его шаг. Стоит отметить, что Максимилиан II впервые примерил императорскую корону во Франкфурте, как и преемник Рудольфа II — Маттиас I, а не в Регенсбурге.

Похороны Максимилиана состоялись в Праге, только через пять месяцев, 20 марта 1577 года, и… завершились грандиозным скандалом, в котором многие современники услышали мистические нотки. Во время прохождения процессии по Староместской площади знаменосец уронил штандарт. Древко ударилось о мостовую, в торжественной тишине раздался резкий звук, весьма похожий на выстрел. Буквально в доли секунды вспыхнула настоящая паника, и все бросились искать спасения в окрестных домах и переулках. Молодой Рудольф, всеми покинутый, остается в одиночестве и страхе у гроба своего отца. Не правда ли, странное знамение в самом начале правления? Долгие часы Рудольф безуспешно умолял образумиться парализованных от страха сановников. Возможно, у протестантов возникли ассоциации с недавней Варфоломеевской ночью в Париже, когда католики вырезали тысячи гугенотов?… Мир, в котором вдруг оказался молодой Рудольф, был полной противоположностью его предыдущего окружения. В Чехии преобладали некатолики, впрочем, только в количественном отношении. Католиков же хотя и было меньше, зато они были хорошо организованы. В Вене находилась королева, вдова Мария, строгий католицизм которой ни в чем не уступал ее испанскому происхождению. И это служило опорой для католиков в Праге, представлявших собой весьма монолитную группировку. Их центром стал Пернштейнский дворец на Градчанской площади. Его владелец, известный чешский дворянин Вильям из Пернштейна, во время своей дипломатической миссии в Испании женился на Марии, урожденной Манрике де Лара. Вокруг этой фанатичной католички объединилось дворянское католическое общество, и при участии испанского посла и папского нунция строились козни против некатоликов. Поликсена, молоденькая дочь Пернштейна, далеко не из религиозных побуждений вышла замуж за старого и больного Вильяма из Рожмберка, богатейшего чешского магната и фанатичного католика. Когда Вильям из Рожмберка умер, на молодой красивой вдове женился другой член «испанской» католической партии Чехии — Зденек Войтех Попел из Лобковиц. И снова далеко не из религиозных побуждений. В качестве приданого Поликсены он получил имение Роудницена-Лабе, и, кроме того, этот брак помог ему после поражения сословного восстания попасть на вершину политической власти и войти в доверие к Габсбургам. Целью Габсбургов, всецело опиравшихся на католическую церковь, была в тот период рекатолизация всех подвластных им земель.

Как и повсюду, в Чехии надежными помощниками контрреформации стали иезуиты. Члены ордена, основанного отставным испанским офицером Игнатием Лойолой, начинали очень незаметно. Они учредили в Праге колледж — Клементинум (ныне здесь находится университетская библиотека), и их школа пользовалась хорошей репутацией. Подтверждается это и тем, что сюда стали посылать детей и некатолики. Однако со временем иезуиты печально прославились тем, что они насильно заставляли некатоликов принять «истинную веру».

Вот в такое время и в такой атмосфере двадцатичетырехлетний Рудольф вступает на чешский престол. Вначале Рудольф нерешительно кочует между Прагой и Веной (традиционной резиденцией Габсбургов). Но в 1583 году он окончательно останавливает свой выбор на Праге, где и проводит почти безвылазно тридцать лет. Переезд императорского двора в чешскую столицу способствовал бурному развитию города. Вот что пишет биограф Рудольфа II, чешский историк Йозеф Яначек: «Большой пожар 1541 года привел к заметным перестановкам в городе и началу бурного строительства. Ренессансная архитектура с середины XVI века становится преобладающим стилем в Праге. Инициатива здесь принадлежала дворянству, но вслед за ним начали вести бурное строительство и зажиточные мещане. Так начался период ренессансной перестройки Праги, сильно изменивший прежний средневековый облик города».

Рудольф поощрял эти перемены и сам немало сделал прежде всего для обустройства своего дома — Пражского Града. Сам император поселился в Старом дворце, самой большой достопримечательностью которого являлся Вацлавский зал, длина которого составляла 62 метра. В XV веке этот зал считался самым большим светским помещением в Европе. Здесь избирались чешские короли и проводились рыцарские турниры. Чтобы рыцарь мог попасть на ристалище в полном боевом облачении, не сходя с коня, к дворцу вела специальная лестница без ступеней — пандус.

Чешский сейм охотно выделял средства для ремонта Града, который вскоре начинает сиять первозданной красотой. И Рудольф правит отсюда чешским и венгерским королевством и Римской империей. По свидетельствам современников, Рудольф произвел в Праге хорошее впечатление. Его описывают как симпатичного мужчину среднего роста, с ухоженным лицом, приятного в обращении. Особенно подчеркивают его приветливость.

Англичанин Эванс, написавший монографию о Рудольфе II, утверждает, что мир знает трех Рудольфов. Первого — слабого правителя, который начал править по старой славной традиции, но после неудач в своей внутренней и внешней политике оказался пленником в собственном Граде. Второго — щедрого мецената, покровителя наук и искусств, художников и ученых. Художественные сокровища, собранные в Пражском Граде, не имели себе равных в тот период, когда коллекционирование было модой и страстью всех, кто мог себе это позволить. (Здесь необходимо сделать замечание о том, каким на самом деле было «щедрое меценатство» Рудольфа, в частности, в отношении Тихо Браге и Кеплера. Первому он пообещал 3000 дукатов в год, второму 1500 дукатов, что в то время являлось большой щедростью. Но пообещав, Рудольф уже не взял на себя труд проследить, получают ли оба астронома положенное жалованье, а они его не получали.) И, наконец, третий Рудольф, как утверждает Эванс, был иным, менее приятным. Таинственный, весь во власти оккультных наук, одурачиваемый мошенниками, проходимцами, такими, как, например, Келли, занимавшийся каббалистикой, герметизмом и другими подобными суевериями. Его навязчивые идеи граничили с помешательством. Каким был Рудольф II в действительности? Скорее всего, он представлял собой комбинацию из всех трех, описанных английским исследователем Рудольфов.

Через несколько лет после вступления на императорский трон Рудольф II серьезно заболел. С этого времени его физические и душевные недуги переплетаются в трагический клубок, в котором почти невозможно разобрать, что было причиной, а что — следствием. Очевидно, сыграла свою роль как генетика (прабабкой Рудольфа была безумная испанская королева Хуана), так и внешние обстоятельства — в частности, напряженные отношения с родственниками из младшей, штирийской ветви рода Габсбургов, имевшей большое влияние в Вене. Вероятно, это и послужило одной из причин переезда Рудольфа II и его двора в Прагу.

История правления Рудольфа — это, во многом, история его болезней. После болезни он сделался нелюдимым и замкнутым, стал тяготиться собраниями и приемами, перестал появляться на охотах, турнирах и праздниках. С годами в нем развилась мания преследования — панический страх перед ядом и порчей. Меланхолия порой сменялась буйными припадками бешенства, когда император вскакивал с места и принимался крушить мебель, статуи, часы, рвать картины и бить дорогие вазы. Его психическое состояние резко ухудшилось, он стал еще более мрачным, подозрительным, меланхоличным и склонным к неконтролируемым вспышкам гнева: «Людям, окружавшим императора, казались ненормальными многие его реакции, но его врачи колебались с диагнозом. Даже если они и понимали, что Рудольф страдает серьезным психическим расстройством, то не отваживались ясно сформулировать свою точку зрения. Между тем вспышки ярости, сменявшиеся периодами апатии и депрессии, все более ухудшали состояние императора».

Психическое состояние Рудольфа II сказалось как на ведении государственных дел, так и на личной жизни императора. Он выгнал своих гофместеров Траутзона и Румпфа, приблизив к себе людей совсем иного сорта — своего камердинера Филиппа Ланга, простого слугу Иеронима Маховского и даже некоего истопника. Вряд ли тут можно говорить о каком-то демократизме императора — скорее он просто окружил себя людьми, которые бессовестно льстили ему, потакали его прихотям и не досаждали повседневными делами, к которым Рудольф питал всё большее отвращение.

Вялый, апатичный человек, не любивший разбирать религиозные распри, далекий от государственного управления, он больше интересовался внеземными делами — астрологией. Свою императорскую корону, сделанную для него в 1602 году уже после восшествия на престол в 1576 году, он практически не надевал. Такой она и сохранилась — по прямому назначению неиспользованной.

Со времен Средневековья императорские регалии некоторых австрийских монархов, чешских и венгерских герцогов и князей хранились в Нюрнберге. Власть в странах Восточной Европы того времени переходила по наследству, и коронация как законодательная, церковная процедура случалась не часто. Легитимной необходимости в таком торжественном государственном акте не было. И традиции коронации, как во Франции или Великобритании, ни на немецкой земле, ни на венгерской, ни на чешской не закрепились. Каждый влиятельный герцог, даже император, мог иметь свою личную корону, которую он надевал во время торжественных случаев. И каждый новый правитель изготавливал себе собственную. Императорскую корону Рудольф не наследовал, ему ее никто не передавал. Во время коронации ему дали корону Карла Великого, а потом отобрали. И только почти через 30 лет он приказал изготовить себе личную корону…

В 1602 году по случаю одного торжественного события ему потребовалось предстать в полном императорском облачении. И оказалось, что у него нет подобающей короны. В том же году из Антверпена в Прагу вызвали одного из самых известных ювелиров того времени — Жана Вермейена. Ему показали образцы имевшихся во дворце в Праге старинных корон. Потом повезли в Нюрнберг, где продемонстрировали другие короны и, в частности, корону Карла Великого. Нужно было сделать похожую, но которая соответствовала бы и новому времени, и величию императорского трона. Для работы он мог использовать большое количество золота, драгоценных камней и жемчуга. Мастер согласился. За основу он взял чешскую княжескую корону святого Вацлава.

Корона императора Рудольфа состояла из трех частей: венца, высокой дуги и митры. Венец символизировал королевскую власть. Он состоял из восьми лилий, которые геральдически были связаны с лилиями французской королевской династии Валуа. Цифра восемь в короне не случайна. Корона Карла Великого состояла из восьми пластин, поэтому цифра восемь для Рудольфа должна была «по наследству» стать счастливой. Митра состояла из двух частей, между которыми проходила дуга, как в короне Карла Великого. Митра была сделана из золота и разделена на четыре секции, на каждой изображены важнейшие события из жизни Рудольфа II: он стоит на коленях при вручении ему короны Карла Великого; как король Венгрии он въезжает для коронации в Пожони (современная Братислава); он, как король Чехии, во время коронационной процессии в Праге; и четвертая — его победа над турками, хотя сам император ни в одном из военных действий участия не принимал. На дуге была выгравирована надпись по-латыни: «Сделана для Рудольфа II, римского императора, короля Венгрии и Богемии».

Период его правления был далеко не безмятежно-счастливым. Он характеризовался прежде всего углубляющимися разногласиями между католиками и некатоликами. Появилось новое поколение католиков, воспитанных уже в иезуитских школах. Но существовало и новое поколение некатоликов. Равновесие между ними нарушается в 1599 году, когда, по наущению испанского посла и папского нунция, Рудольф II выдворил протестантских чешских сановников и заменил их католиками. Иржи Попел, глава католической «новой волны», бескомпромиссно выступая против протестантов, одновременно занимал все новые и новые должности, получал титул за титулом. По Праге начали распространяться слухи, что он намеревается стать чешским королем и свергнуть слабого Рудольфа. Тот, решив предотвратить возможное, приказал арестовать Иржи Попела, бросить его в тюрьму и конфисковать имущество. Его дочь, молодая красавица Эва Эйсебие Мария, после пяти лет заключения отца пошла было ходатайствовать перед королем, подкупив одного из трех камердинеров Рудольфа (именно от них, как правило, зависело, кого примет император и король), но так и не решилась на это. Дело в том, что влечение Рудольфа к молодым красоткам ни для кого не было тайной… Так Иржи и отсидел в тюрьме еще пять лет вплоть до самой своей смерти.

В начале XVII века вспыхнула новая война с Турцией. Граница Османской империи проходила посередине Венгрии, и здесь всегда было неспокойно (как уже упоминалось, в боях против турок в 1562 году погиб вблизи Мохача чешский и венгерский король Людовик Ягеллонский, после его смерти оба престола занял австрийский эрцгерцог Фердинанд Габсбург, дед Рудольфа II). Венгрия и стала главной ареной сражений. Счастье попеременно улыбалось обеим сторонам. Армия Рудольфа II взяла крепости Дьёр и Эстергом, отбила у врага Пешт, однако Буда осталась в руках османов. Казалось бы, начало исполняться одно из желаний Рудольфа II — мечта стать великим христианским завоевателем. Именно к этому периоду относится гравюра Рудольфа работы Саделера, изображающая его как триумфатора, и его бюст в панцире работы Адриана де Вреиса. Но когда Рудольф покорил Трансильванию, он решил провести насильственную католизацию, чего он до сих пор не делал, вызывая тем самым недовольство Испании и папской курии. В возвращенных провинциях и в старой части Венгрии и Трансильвании, где теперь было немало протестантов-лютеран, Рудольф запретил любое некатолическое вероисповедание.

Претворить приказ в жизнь было поручено генералу Бельхиосу, военачальнику перед лицом неприятельских армий весьма неудачливому, зато большому специалисту по части подавления и принуждения гражданского населения. Результат не заставил себя долго ждать — началось восстание под руководством венгерского дворянина Иштвана Бочкаи. К тому же венгерская шляхта снова разделилась на два лагеря — сторонников и противников императора, что было вызвано не в последнюю очередь суровой антипротестантской политикой имперского правительства.

Мятежники провозгласили Иштвана Бочкаи венгерским государем. Восстание охватило всю Венгрию, а вслед за этим началось новое наступление турок. Когда, наконец, Бочкаи ворвался в Моравию, Рудольф II был поставлен перед необходимостью подписать мирный договор. Сложилось, по сути дела, патовое положение.

Император не хотел никого слышать. В этот период у Рудольфа уже возобладали мизантропические настроения. Избегая принятия каких-либо решений, он редко встречался даже с императорскими и земскими сановниками, не доверяя им. Посредниками между Рудольфом и правительством стали его… камердинеры. Знаком их достоинства (и власти) была золотая цепочка, на которой висел символический ключ от императорских комнат. Наиболее известным из камердинеров был упомянутый выше Филипп Ланг, взяточничество и нечистоплотность которого в делах в значительной мере способствовали непопулярности правительства Рудольфа II.

Вести переговоры о мире с венгерскими повстанцами и турками Рудольфу не хотелось. И он поручил это дело своему брату Маттиасу. Большей ошибки король не мог сделать. Если недоверие к людям у Рудольфа уже тогда носило характер мании преследования, то в отношении эрцгерцога Маттиаса оно было полностью оправданным. Этот Габсбург отличался большим честолюбием, ни в коей мере не соответствующим его способностям. Маттиас был самым честолюбивым из сыновей Максимилиана II. По завещанию отца все наследство досталось старшему — Рудольфу, и Маттиас долгое время добивался у брата какой-нибудь значительной должности. В 1578 году он даже пустился на авантюру, бежав в Нидерланды, где сторонники независимости подняли восстание против испанского владычества. Генеральные штаты — сословное собрание Нидерландов — провозгласили молодого Габсбурга штатгальтером (высшим должностным лицом). Однако лишенный политических дарований эрцгерцог стал игрушкой в руках противоборствующих группировок и через три года бесславно вернулся в Вену, где выслушал от брата-императора немало гневных упреков. Отношения Маттиаса с Рудольфом II с той поры были испорчены. Тем не менее в конце 90-х годов XVI столетия император назначил брата наместником в Австрии и несколько раз поручал ему командование войсками, сражавшимися против турок. Лавров на этом поприще Маттиас, впрочем, тоже не сыскал. Большинство историков считает Маттиаса одним из наименее одаренных Габсбургов. Некоторые исследователи полагают, впрочем, что Маттиас был скорее фигурой трагической. Обладая определенными способностями и большим честолюбием, он умело плел интриги и в конце концов добился вожделенной власти, однако впоследствии оказался слишком слабым для того, чтобы противостоять могущественным религиозно-политическим группировкам и предотвратить их столкновение, переросшее впоследствии во всеевропейскую войну. Маттиасу удалось найти в лице венского епископа Мельхиора Клесла умного советника, который, в ущерб Рудольфу, помог ему подняться очень высоко.

Венский мир с венгерскими повстанцами и Турцией (1606) означал потерю всех прежних завоеваний и признание религиозной свободы в венгерской части монархии. Венское соглашение с венгерскими повстанцами гарантировало дворянам и горожанам Венгрии, а также пограничной страже, охранявшей рубежи габсбургских земель от турок, свободу вероисповедания. Были подтверждены основные привилегии венгерского дворянства, обещано расширение прав королевского совета и восстановление в Венгрии должности канцлера. Трансильванское княжество признавалось независимым. Таким образом, Венгрия получила особый статус в рамках империи Габсбургов — и, хотя этот статус в XVII столетии неоднократно нарушался, прецедент был создан. Отныне Венгрия, точнее, дворянство как ведущий в политическом отношении слой венгерского общества, имела юридически закрепленное признание собственной особости. Кроме того, к венгерским дворянам присоединились австрийские и даже моравские. Эта австро-венгеро-моравская сословная конфедерация, возглавляемая Маттиасом, представляла собой уступку основным принципам габсбургской политики: использовать абсолютную власть монарха для борьбы против антикатолической оппозиции. Маттиас стал венгерским королем и, за исключением центральной части монархии, т. е. Чешского королевства, поднял всю империю против Рудольфа. Маттиас двигался с войсками на Прагу. Но тут (1608) происходит нечто почти невероятное. Чешские, силезские и лужицкие подданные встали на сторону Рудольфа. Похоже, что чешские сословия приняли за оскорбление, что с ними никто предварительно не посоветовался: они считали себя важнейшим политическим звеном в габсбургской монархии.

Сыграл здесь свою роль и тот факт, что к конфедерации присоединились также моравские сословия. Поэтому и не нашла отклика пламенная речь моравского гетмана Карела из Жеротина, приехавшего на заседание чешского сейма с целью призвать чешские сословия присоединиться к оппозиции против Рудольфа. Когда же Маттиас подошел с войсками к Праге, чехи сумели с оружием в руках постоять за своего короля…

Последовавший за этим Либеньский мир стал, однако, для Рудольфа катастрофой. От его империи ему остались только земли королевства Чешского без Моравии и императорский титул. Остальная часть габсбургской монархии перешла во власть Маттиаса как венгерского короля и признанного наследника императорского престола. Помимо того, Рудольф вынужден был подписать в 1609 году указ о свободе вероисповедания в Чешском королевстве, ставший вознаграждением чешским протестантам за их верность Рудольфу в его борьбе с Маттиасом. Этот указ вошел в историю под названием «Грамота Его Величества Рудольфа».

Начиная с этой минуты, Рудольф думает только о мщении: он любой ценой хочет отомстить братупредателю и «неблагодарным» чешским протестантам, принудившим его издать грамоту. Он ищет и находит поддержку у своего двоюродного брата Леопольда, епископа Пассау. Этот безответственный и авантюрный служитель церкви, мечтающий стать наследником императора, набирает войско в десять тысяч человек самых различных национальностей под предлогом военной операции на территории монархии, где тогда разгорелся спор о наследстве после смерти Юлишско-Клевского герцога. Однако на самом деле войско вторгается в начале 1611 года в Чехию и с грабежами и насилием движется к Праге, несмотря на протесты чешского сейма.

Пражане вначале не могли и предположить, что Леопольда с его разбойничающими наемниками пригласил в страну сам Рудольф. Пассаусцам удалось занять только район Мала Страна, где начались многочисленные грабежи и убийства. Но вскоре им пришлось в спешке бежать, так как к Праге приближается со своим войском Маттиас. Происходит то, чего и можно было ожидать: Рудольф лишается чешской короны, и земский сейм провозглашает Маттиаса чешским королем. После торжественной коронации в соборе Святого Вита новый чешский король устраивает богатый прием, тогда как в южном крыле этого же дворца бродит мучимый завистью, низложенный Рудольф. Его владения ограничиваются теперь только Пражским Градом (Маттиас живет в Вене) и никому не нужным императорским титулом. Но мысли о мести не покидают Рудольфа… Правда, недолго. Не прошло и года, как в начале 1612 года, в возрасте неполных шестидесяти лет, он умирает от инфекционного легочного заболевания. Эпоха Рудольфа II заканчивается.

Современники утверждали, что Рудольф II был человеком мягким, но в то же время замкнутым, избегал встреч с людьми. Говоря о его характере, обычно употребляют слово «меланхолия», которое тогда входило в моду в связи с возобновившимся интересом к Гиппократу. Рудольф с преувеличенной гордостью воспринимал свою миссию властелина по милости Божьей, что было очевидным последствием его воспитания в Испании. Часто он преувеличивал и свои способности в качестве монарха, мнил себя великим военачальником, хотя никогда не был даже в военном лагере, не говоря уже о военных сражениях.

Депрессивное и агрессивное состояния чередовались у Рудольфа, но в промежутках между ними были периоды, когда он вел себя совершенно нормально, хотя и предпочитал одиночество. Доходило до того, что официальные лица и делегации ожидали аудиенции у императора много дней и даже недель. Боязнь потерять власть и щепетильность во всем, что могло бы уязвить его императорское величие, также стали одной из причин психического заболевания Рудольфа. Сегодня трудно установить, к какой категории психических расстройств относилось его заболевание: сведений о болезни Рудольфа явно недостаточно для точного диагноза. Но те психические симптомы, о которых у современных медиков имеются сведения, до некоторой степени объясняют болезненное состояние Рудольфа.

В соответствии с одной из психологических классификаций, Рудольфа действительно можно назвать меланхоликом. При этом свою слабую нервную систему он подрывал сам, так как он неустанно искал наслаждений в объятиях красивых женщин… Вдруг в разгар увеселений его охватывала мания преследования, которая переплеталась с манией величия, и затем начинались приступы гнева и мстительности по отношению ко всем действительным и воображаемым недругам. При этом он совершал опасные и безрассудные поступки, а иногда начинал делать все возможное для уничтожения мнимого противника, чтобы показать, насколько он еще всесилен. При таком напряжении нервы Рудольфа сдавали, силы покидали его, и императора охватывала апатия, во время которой он никого не подпускал к себе, не заботясь уже о начатых ранее делах. Только боязнь новых приступов заставляла его опять собраться с духом, но очень скоро вновь приходила усталость. И все же болезнь никогда не выводила его из строя полностью. Приведенные выше сведения взяты из работы чешского историка Берджиха Новака, который после тщательного изучения первоисточников описал нервно-психический недуг Рудольфа II. Причем ученый, довольно точно описывая маниакально-депрессивные настроения монарха и анализируя состояния агрессии, параноидальный комплекс больного, не в последнюю очередь подчеркивал сексуальную распущенность Рудольфа.

Психические расстройства у императора имели свои причины. Первые признаки недуга проявляются у него в конце 1580-го — начале 1581 года. До тех пор у Рудольфа, как ни странно, не наблюдалось никаких признаков заболевания. Потом, на протяжении нескольких месяцев, он страдает длительной и серьезной болезнью, о которой, к сожалению, в первоисточниках отсутствуют более подробные сведения. Однако, похоже, что речь шла об инфекционной болезни, сопровождавшейся повышением температуры. Говорилось о люэсе (morbus gallikus), то есть сифилисе, но никаких более подробных сведений об этой болезни (в то время уже хорошо известной) не приводится. По всей вероятности, речь шла о хронической инфекции. После этого Рудольф изменился, но приступы депрессии еще были редкими, а об агрессии пока не было и речи.

Второе, а затем третье ухудшение произошло после сильных стрессов. Здесь необходимо подчеркнуть, что к Рудольфу, который так никогда и не женился, на протяжении многих лет проявляли интерес сразу несколько европейских принцесс. Со временем у них находились другие партнеры, и это Рудольф воспринимал как смертельную обиду. Когда в 1598 году стало известно, что на стареющей невесте Рудольфа Изабелле Кастильской женится его брат, эрцгерцог Альбрехт, болезнь Рудольфа усугубилась. Но куда более острый приступ депрессии произошел в тот момент, когда в 1600 году, прибыв в Прагу, французский посол сообщил о женитьбе своего короля на Марии Медичи, еще одной из «запасных» невест Рудольфа. Тогда у короля ярко проявились агрессивные состояния параноидального характера. И он сорвал злость на монашеском ордене капуцинов, обвинив его в предательстве, и на людях из ближайшего окружения — гофмейстерах Румпфе и Траутсоне. Обоих Рудольф выгнал, а Румпфу даже угрожал кинжалом.

Ухудшение психического состояния Рудольфа происходило после обид (в данном случае в большинстве своем реальных), наносимых ему его братом Маттиасом после подписания Венского, а затем Либеньського мира. В конце концов после грамоты о свободе вероисповедания (1609) Рудольф почти полностью забрасывает личные и государственные обязанности: он лишь время от времени пробуждается от апатии, и только мания преследования изредка заставляет его заняться хотя бы на время делами. Это как раз и приводит Рудольфа к безумной авантюре с Леопольдом из Нассау, за которую ему пришлось поплатиться чешским престолом. Из одного из приступов меланхолии Рудольфа на время вывел врач-иезуит Писториус, удерживавший монарха рядом с его художественными коллекциями чаще, чем у государственных дел.

Итак, можно ли поставить диагноз заболевания Рудольфа II, или же придется просто присоединиться к мнению историка Новака, согласно которому первоисточник болезни навсегда останется тайной?

Картина чередования депрессивных и агрессивных состояний, дополняемая длительными интервалами совершенно нормального поведения, почти не оставляет сомнений в том, что речь идет о циклическом маниакально-депрессивном психическом расстройстве, одном из наиболее распространенных заболеваний цивилизованного человечества. Здоровье Рудольфа ухудшалось, так как в то время не было ни одного эффективного метода лечения подобных заболеваний, а кроме того, в жизни Рудольфа внешних раздражителей было более чем достаточно. Но само по себе психологическое заболевание носило наследственный характер. О тяжелой наследственности Габсбургов было написано много, иногда с преувеличением. Но что касается непосредственно Рудольфа II, в нашем распоряжении имеются совершенно достоверные данные. Как известно, его прабабушкой была Хуана Безумная, которая болела шизофренией. Один из ее двух сыновей, Карл V, дядя Рудольфа, страдал, несомненно, депрессией, а у Фердинанда I, короля чешского и венгерского, депрессия проявилась после смерти его жены Анны Ягеллонской (для которой он построил в Праге летний дворец — Бельведер). Двоюродный брат Рудольфа, испанский принц дон Карлос, тоже страдал тяжелой психической болезнью, характер которой неясен: это могла быть как шизофрения, так и эпилепсия.

Напомним еще раз, что родители Рудольфа находились между собою в родстве: двоюродный брат и двоюродная сестра, в результате чего вероятность наследования отклонений многократно возрастает. Есть и еще одно доказательство: сын Рудольфа II и Катерины Страда, дочери распорядителя рудольфовских коллекций (с которой, кстати, у него было еще два сына и три дочери), дон Цезарь де Аустрия, был сексуальным маньяком-убийцей. О нем Рудольф якобы говорил, что он — это «зеница его ока». Этот внебрачный сын монарха, натворив немало зла, умер, наконец, в крумловском замке, куда был выслан из Праги, где его выходки стали совершенно невыносимыми. По одним данным, он покончил жизнь самоубийством, по другим умер от алкоголизма. По всей вероятности, и он был шизофреником.

Следовательно, есть основания полагать, что Рудольф II действительно страдал наследственным психическим расстройством типа циклической маниакальной депрессии. Ну а что же мания преследования и мания величия? Они никак не вписываются в картину маниакальной депрессии. Уже было сказано, что когда Рудольф тяжело заболел, возникло подозрение, что это был сифилис, но тогда доказательства этого отсутствовали. А сейчас они уже есть. Новое обследование хорошо сохранившегося скелета Рудольфа II подтвердило несомненные признаки сифилитического воспаления костей, в особенности нижних конечностей, что вызывало у Рудольфа в пожилом возрасте трудности при ходьбе. Впрочем, при его распущенной жизни было бы скорее удивительным, если бы он не заразился сифилисом.

В конце XVI века сифилис встречался еще очень часто, ведь в начале этого столетия была пандемия сифилиса в Европе, его завезли из Америки. А при нехватке защитных мер и лечебных средств инфекции были частым явлением. Зная характер Рудольфа, можно не сомневаться, что его болезнь скрывалась, поэтому не сохранилось сведений и об обычном в то время лечении ртутными втираниями. Но достаточно ли этого для объяснения его мании преследования и мании величия? Сифилис в то время быстрее, чем в последующие века, переходил в прогрессивный паралич четвертой стадии, который поражает, в основном, кору передней части мозга. Поэтому странные проявления характера Рудольфа II можно рассматривать в двух аспектах: воспитание в Испании сформировало его манеры в взгляды, совершенно неприемлемые для той среды, в которой ему было суждено прожить жизнь. К этому прибавляется комбинация двух тяжелых, постоянно осложняющихся психических заболеваний: 1) циклической маниакальной депрессии, возникшей из-за наследственности и вызванной тяжелой инфекцией, и далее, постоянными стрессами; 2) прогрессивного паралича после сифилиса (возможно, еще из Испании), проявляющегося параноидальными состояниями (мания преследования), ведущими к агрессивной мании величия.

Следует сказать, что чешский король и римский император Рудольф II был, по существу, глубоко несчастным человеком. Самое ценное и неизменное, что осталось после него — редкостные художественные коллекции были разворованы и разграблены. Сохранившиеся и с большими усилиями найденные картины находятся ныне в Национальной галерее. В наиболее полном виде до нас дошли только его нумизматические коллекции. Габсбурги вывезли большинство из них в Вену, где они стали основой знаменитой экспозиции монет в музее.

Рудольф хорошо разбирался в изобразительном искусстве, и его коллекции отличались не только большим количеством экспонатов, но и качеством. Королевский дворец украшали 3000 картин и 2500 скульптур, стоимость которых исчислялась головокружительной суммой в 17 миллионов гульденов. Страсть императора не ограничивалась только изобразительным искусством: он собирал часы, драгоценные камни, научные приборы и весьма сомнительные реликвии, например, гвозди из Ноева ковчега или флакончики с прахом, из которого Бог якобы сотворил Адама. Коллекция Рудольфа была «любимым ребенком» императора, для нее он находил все самое редкостное и удивительное.

Основу всемирно известной «кунсткамеры» Рудольфа составили две замечательные коллекции Максимилиана II, перенесенные в Градчаны из Вены и объединенные в одну, и коллекция итальянского покровителя искусств Жакобо ди Страда из Мантуи. Этот ученый антиквар и нумизмат, автор нескольких трактатов по монетам и медалям, был первым, кто попытался применить знания об этих вещах для обоснования исторических открытий и много сделал для возникновения археологии. Находясь в Италии, он свел короткое знакомство со множеством выдающихся художников и изучил их произведения. Сам Тициан написал его портрет.

При Максимилиане II он стал куратором Венских галерей и через год после восшествия Рудольфа на престол был приглашен в Прагу и назначен хранителем императорских коллекций. Страда и его сын Октавиус вскоре начали оказывать огромное влияние на двор императора, а Рудольф был столь уверен в их верности и лояльности, что даровал Жакобо титул рыцаря «фон Россберга». Их дружба укреплялась также горячей любовью Рудольфа к дочери Страда, которая, по свидетельствам историков, была удивительно красива и родила императору трех сыновей и трех дочерей.

Агенты, разосланные во все страны мира, искали для императорского музея всевозможные диковинки, древности, редкие произведения искусства… Источниками экспонатов стали не только Германия и Италия, но и Греция, Левант, Египет и даже Америка внесли свою лепту. Из Нового Света были доставлены, к примеру, многочисленные образцы индейского быта и искусства. Страсть Рудольфа к искусствам, по-видимому, частично передалась ему от его царственных предшественников. Величественный собор Карла IV, великолепный Бельведер Фердинанда, замок Карлштайн — все они тоже были заполнены шедеврами итальянских и немецких мастеров, собранными прежними правителями, и не могли не способствовать развитию аналогичной страсти у того, кто все это видел. Император, несомненно, находился под влиянием успехов великого герцога Фердинанда Тирольского, который пятнадцать лет правил Богемией и создал потрясающую воображение коллекцию замка Амбрас, чье богатство можно, если напрячь воображение, вообразить, глядя на экспонаты, все еще хранящиеся в королевском музее в Вене. Кунсткамера и галереи искусств быстро пополнялись, и вскоре в огромных Испанском и Германском залах им стало тесно, и они до отказа заполнили одно из крыльев замка. Коллекции также пополнялись дорогими подарками от благородных богемских граждан, иностранных посланников и городских богачей, которые жаждали заручиться благосклонностью императора для осуществления своих личных или политических стремлений. Так, один из министров преподнес Рудольфу в дар алтарь из слоновой кости, украшенный искусной резьбой; граф Фуггер прислал императору мраморный саркофаг, обнаруженный под Афинами, на котором были изображены сцены битвы с амазонками; граф Кевенхиллер, испанский гранд, подарил для галереи несколько картин Тициана, Петро Розы и Пармижианино, а бургомистр Нюрнберга — картину Хольбейна «Исаак благословляет Иакова» и «Троицу» Дюрера.

Возможно, самым известным из сокровищ была статуя Илионея, сына Ниобы, приобретенная Иоганном фон Аахеном у еврейского купца в Риме за тридцать четыре тысячи дукатов. Ее приписывают Скопасу, во времена Рудольфа она была в отличном состоянии, но из-за небрежного отношения к ней потомков от статуи остался лишь торс, который в 1782 году извлекли из темных подвалов замка, где он хранился все это время, и продали на аукционе за пятьдесят один крейцер — это примерно тринадцать центов в пересчете на современные деньги.

Одной из любимых причуд Рудольфа, помимо коллекционирования, была огранка и полировка драгоценных камней, а также вырезание камей. Гранильщики драгоценных камней и ювелиры, по приказу императора отправлявшиеся в Ризенгебирге и прочие области, привозили с собой агаты, яшму и другие полудрагоценные камни, которые Рудольф искусно гранил и полировал, чтобы открыть их истинную красоту и блеск. Известно, что он лично изготовил маленький столик, собрав его из кусочков камней. Эта вещь стоила больше тысячи дукатов, ее называли одним из чудес света. Император нанимал множество мастеров, сведущих в деле огранки, и все они в любое время имели доступ в его кабинет, в то время как иностранные послы других дворов Европы и Азии, министры и представители крупных городов часто проводили, как мы помним, дни и недели в ожидании краткой и сухой аудиенции. Рудольф предпочитал проводить долгие часы за токарным станком и вглядываться в мерцание камней, нежели выслушивать разглагольствования своих советников по религиозным и политическим вопросам, приносившим империи неисчислимые бедствия.

Минералогии как науки в то время не существовало, и знания людей ограничивались методами добычи руды и извлечения из нее необходимых компонентов. Неудивительно, что Рудольф очень высоко ценил камни, на поверхности которых были ясно видны некие отпечатки, напоминавшие естественные объекты, такие как облака, болота, реки, города, животные, буквы алфавита, растения и даже лики святых. За подобные образцы, за магниты, которые называли «громовыми камнями», а также за камни, которые, как тогда считалось, могли сами собой расти, лежа на полках в кабинете, император платил цену, которая зачастую была больше цены великолепных изумрудов, сапфиров, опалов, топазов, жемчуга и бриллиантов, составлявших действительную роскошь его коллекции. Среди ценных диковинок был череп, вырезанный из желтого агата, и кувшин из хрусталя, купленный за восемь тысяч талеров, и чаша из того же прозрачного материала, оцененная в двенадцать тысяч талеров и до сих пор хранящаяся в королевском музее Вены.

Часто скупой в отношении дел государственных, не всегда готовый выделить деньги на первостепенные нужды своего народа, Рудольф всегда находил средства на покупку вещиц, обнаруженных Страдой и его агентами. Из королевской казны, а фактически из карманов вконец обнищавших граждан, с завидной частотой изымались огромные средства, формально предназначавшиеся на покрытие расходов на войну с турками. Возможно, и впрямь нельзя обвинять императора в том, что он тратил все эти деньги на свои увлечения. К сожалению, этот человек был слишком доверчив и душевно слаб, и многочисленные лжецы и шарлатаны обманом выманивали у него львиную долю средств.

Но все это делалось только с одной и высокой целью — воссоздать Универсум. Коллекция делилась на «naturalia» — природные экспонаты, «artificialia» — артефакты, «scientifica» — научные приборы и инструменты. При дворе создавали и живые коллекции. На Пражском Граде были разбиты оранжереи, сады с редкостными растениями. Рудольф также стал обладателем красивейших райских птиц синего цвета, которые впоследствии получили его имя — «Paradisaes Rudolphi». Минералы, руды, драгоценные камни поражали своим многообразием. За всем этим для рудольфинцев стояло многообразие мира, жизнь которого переплетена с жизнью человека. При дворе господствовал знаменитый принцип герметизма, изложенный в Изумрудной скрижали: «Все, что есть наверху, есть и внизу. Все, что есть внизу, есть наверху. И все это для того, чтобы явлена была тайна Единства».

В коллекциях Рудольфа явно виден квалифицированный отбор, этим они значительно отличались от обычных в то время собраний предметов искусства. Император проявил свой действительно тонкий вкус уже в том, что он с таким рвением собирал произведения старого искусства (прежде всего Дюрера), а также и в том, что из художников, более близких к нему по возрасту, он призвал к своему двору настоящих мастеров. Нужно сказать, что встречаются и прямо противоположные оценки деятельности Рудольфа как коллекционера и покровителя искусств.

Некоторые исследователи считают, что Меценат Богемии, как часто называли Рудольфа, проявлял только экстравагантность и капризность. Он тратил на коллекции огромные средства, однако в этом коллекционировании не было никакой цели, системы: он собирал великолепные образцы творчества художников и скульпторов, исторические экспонаты, всевозможные древности и складывал их в комнатах замка, никак не пытаясь их рассортировать, и они в беспорядке накапливались в коридорах и огромных залах его дворца.

С бесценными произведениями искусства, редкими и представлявшими большой исторический интерес, в ужасном беспорядке смешивались совершенно никчемные и уродливые вещи, купленные императором то ли по недосмотру и невежеству, то ли опять же из легковерия. Это были уродливые звери с множеством голов и неправильным числом ног, зубы русалки, изловленной в Эгейском море, рог единорога, перо феникса, челюсти саламандры и другие артефакты сомнительного происхождения. Бесстыдные же торговцы антиквариатом предлагали императорским агентам шляпу и сапоги князя Пржемысла и даже пару железных гвоздей из Ноева ковчега!

Рогом единорога в действительности был бивень нарвала, считавшийся панацеей от множества заболеваний. Образец, хранившийся в Дрездене, стоил при пересчете на современные деньги около семидесяти пяти тысяч долларов, а в редких случаях, когда от него отрезали кусочек для использования в медицинских целях, на церемонии должны были присутствовать по крайней мере два свидетеля благородной крови. Упомянутый князь Пржемысл был одним из полумифических героев Богемии, который, будучи простым фермером, женился на богемской княжне и был столь мудр и благочестив, что народ возвел его на трон. Космас, историк XI века, писал: «Сапоги Пржемысла до сих пор хранятся в его доме в Вышеграде».

Богемский историк Йозеф Сватек называет «кунсткамеру» Рудольфа довольно безалаберной коллекцией. Там можно было встретить мумии и египетские украшения, предметы быта американских индейцев, чучела птиц и птичьи яйца со всех концов света, поделки из слоновой кости всех форм, размеров, а также выдающегося качества маленький серебряный алтарь, украшенный золотом, всяческие часы, обширнейшее собрание древнего оружия и доспехов (частично все это сохранилось в музее Вены), огромное венецианское зеркало из полированного металла, тысячи монет и медалей, камеи, восточный фарфор, бронзовые фигуры, античные вазы, гипсовые статуэтки, мраморные статуи и картины. Картины украшали стены комнат, заполненных перечисленными объектами, и, строго говоря, никакой «картинной галереи» не существовало, а было не менее семисот шестидесяти четырех холстов работы Рафаэля, Корреджо, Паоло Веронезе, Леонардо да Винчи, Джулио Романо, а также лучших художников испанской и фламандской школ. Часть из них в 1580 году была перекуплена галереей Имхофф в Нюрнберге, в частности, «Святой Варфоломей» Рафаэля, «Бахус, Диана и Венера» Париса Бордо из Вены, «Авраам, Сара и Агарь» фон Пентца и «Сожжение Содома и Гоморры» Дюрера вместе с его книгой набросков. Стоит отметить, что коллекция Рудольфа была очень богата работами Альбрехта Дюрера, и император предпринимал все меры для их защиты: картина «Пир розенкрейцеров», написанная в 1505 году для церкви Святого Варфоломея в Вене и купленная Иоганном фон Аахеном за огромную сумму, была перенесена через Альпы на плечах четырех верных и отважных слуг, благодаря чему прекрасно сохранилась.

Все эти великолепные картины размещались в замке без всякой системы, и редко случалось так, чтобы к картине была прикреплена табличка с именем ее создателя, хотя зачастую были отмечены места, где они были написаны. Никто не позаботился о том, чтобы висящие на стенах шедевры были подобающим образом освещены или размещены так, чтобы на них удобно было любоваться. Было неясно, каков возраст той или иной работы и к какой школе она принадлежит. Когда один зал или коридор наполнялся до отказа диковинками и картинами, открывали соседний и точно так же заполняли его неупорядоченными коллекциями. Следует, тем не менее, заметить, что все это происходило не по вине Страды, Иоганна фон Аахена и других, во всем этом беспорядке повинна была главным образом воля императора, который считал сокровища своей собственностью, а потому не рассматривал их как возможный источник чужого восхищения или тем более обучения. Рудольф пригласил множество художников, чтобы они украсили дворец и написали для него картины, но все эти художники вынесли не слишком много из созерцания шедевров старых мастеров и не оставили сколь-нибудь значительных следов своего пребывания при дворе Рудольфа. Напротив, некоторые из них в ответе за варварское уничтожение старых фресок в замке Карлштайн, поверх которых они изобразили своими грубыми кистями библейские сцены полуварварского содержания, а один из неизвестных мастеров «украсил» Деву Марию сиянием, которое покрывало часть ее фигуры пошлой золотой бахромой.

Помимо любопытных диковинок и просто красивых вещей, призванных восхищать созерцателя, императорский музей вмещал внушительную коллекцию музыкальных инструментов, как духовых, так и струнных, к которым придворные музыканты относились с нескрываемым презрением, почитая их никчемным антиквариатом. Самые известные из этих музыкантов, Филиппо да Монте и Андреа Moсто, были итальянцами, однако музыкальные увеселения двора обычно поручались мастеру из Нюрнберга, Иоганну Леонарду Хастеру, который впоследствии служил при дворе Кристиана I, правителя Саксонии. Концерты обычно проходили в большом бальном зале, расположенном прямо напротив Зала Турниров. В первые годы правления, когда мрачная ипохондрия еще не вынудила Рудольфа отвернуться от людей, придворные балы представляли собой роскошное зрелище, и целая армия музыкантов под руководством императорского балетмейстера Альфонсо Пасетти из Феррари трудилась, развлекая гостей.

Тридцать лет Рудольф ревностно хранил свою коллекцию картин, статуй, древностей и диковинок, она прославила Прагу на весь мир и привлекла в столицу Богемии множество гостей, но доступ к сокровищам можно было получить, лишь сведя дружеское знакомство со Страдой или другими придворными. Чем старше становился император, тем тщательнее скрывал он свои коллекции от чужих глаз, и великие шедевры не могли оказать влияние на начинающих богемских художников и скульпторов.

Тем не менее, ценность кунсткамеры Рудольфа была поистине неслыханной: антиквар Юлий Цезарь Буленгер, умерший в 1628 году, оценил все золотые и серебряные вещицы, драгоценные камни и жемчуга в семнадцать миллионов золотых гульденов. После смерти своего обладателя коллекция была заброшена и впоследствии стала жертвой войн, затронувших Богемию. Внимание всей Европы было приковало к сокровищам, но последние годы Тридцатилетней войны стали завершающим ударом, нанесенным коллекции и окончательно разрушившим ее. Шведская армия атаковала замок на Градчанах практически в момент заключения Вестфальского мира. Богемский историк пишет, что в мародерстве был повинен шведский канцлер Аксель Оксеншерна. Как бы то ни было, несколько кораблей, груженных сокровищами, отправились в Стокгольм, а остальные — в Вену и другие города империи. В Праге же, словно в напоминание о былом величии, осталось лишь несколько экспонатов.

Рудольфа, как защитника искусств, часто сравнивают с членами семьи Медичи, которые своими либеральными указами стимулировали развитие искусств в Италии и дали многим гениям возможность свободно творить. Однако германский монарх слишком любил и хвалил итальянскую живопись, из-за чего большинство художников в Праге стали попросту копировать итальянский стиль, не внося в искусство ничего своего.

Рудольф, увлекавшийся науками и искусствами, стремился превратить свой двор в культурный центр всей Европы. Во многом это ему удалось, и именно поэтому, пожалуй, этот странный человек и не слишком удачливый правитель надолго и прочно вошел в историю. Император был, можно сказать, гениальным любителем. Он разбирался в поэзии, живописи, математике, физике, архитектуре, химии и алхимии, астрономии и астрологии, философии и оккультизме, и хотя ни в одной из этих областей не был профессионалом, стремился окружать себя людьми, которые профессионалами были. Несмотря на то, что Рудольф, естественно, не сумел да и не мог разорвать связывающие его путы тогдашних астрологических и алхимических представлений, тем не менее, он глубоко интересовался наукой и научными открытиями. В Праге в годы его правления жили и работали крупнейшие астрономы того времени — Тихо Браге и Иоганн Кеплер. Можно сказать, что в 1600 году при дворе Рудольфа возник международный научный коллектив, который, несомненно, был первым в мире обществом такого рода. Этот круг, как мы помним, получил название рудольфинского.

Стоит немного рассказать о главных фигурах рудольфинского круга. Это были действительно удивительные люди и великие ученые. Тихо Браге родился в семье, принадлежавшей к высшей знати Датского королевства. Он появился на свет в замке Кнудструп в Скании, южной части Скандинавского полуострова, которая позже перешла от Дании к Швеции. Однако детство будущего ученого прошло в соседнем замке Тоструп у бездетного брата отца — адмирала Йоргена Браге. Мальчик рано выучил латынь и был послан своим дядей в университет Копенгагена изучать философию и риторику, чтобы затем работать юристом. Так в 13 лет он стал студентом Копенгагенского университета. Здесь он увлекся астрономией. Возможно, причиной тому стало солнечное затмение, произошедшее 21 августа 1560 года, сам факт предсказания которого произвел на подростка сильное впечатление. Это событие заставило его навсегда забыть о карьере законника и пробудило его интерес к астрологии. К тому времени он уже около шестнадцати месяцев проучился в колледже. В те времена затмениям приписывали власть над судьбами народов. С этого момента Браге решил посвятить свою жизнь изучению небесных тел. Днем он со своим наставником прилежно зубрил законы, а ночью втайне от всех следил за движениями звезд и планет, а также с интересом занимался математикой. Браге приобрел несколько астрономических и астрологических книг и «карманный» звездный глобус, по которому изучил расположение созвездий. Через три года шестнадцатилетнего Тихо в сопровождении воспитателя отправили учиться в Германию. Там он провел шесть лет, время от времени наезжая в Данию. Браге слушал лекции в университетах Лейпцига, Виттенберга, Ростока и Аугсбурга. После смерти своего дяди Браге получил большое наследство и мог отныне свободно следовать избранному пути. Во время путешествия по Германии с ним случилась неприятность, едва не стоившая ему жизни: в Ростоке он поссорился с одним из местных жителей, и молодые люди схватились за мечи. Во время дуэли соперник отхватил астроному полноса, страшно изуродовав ему лицо. Этот дефект удалось частично скрыть, смастерив недостающую половинку из серебра и золота (правда, современные исследования показали, что нос был латунным). После этого досадного инцидента народная молва дала Браге насмешливое прозвище — «человек с серебряным носом».

Два года спустя Тихо Браге временно поселился в Аугсбурге, где наладил дружеские и деловые отношения с Паулем Хайнцелем, бургомистром Аугсбурга и большим любителем астрономии. Вместе они сконструировали огромный квадрант для вычисления орбит небесных тел, секстант для оценки расстояния до звезд и планет и множество других полезных инструментов, с помощью которых было сделано немало точных наблюдений.

Вернувшись в Данию, Браге обустроил новую обсерваторию в замке своего дяди и весьма преумножил тогдашние астрономические знания. Его слава была столь громкой, что датский король пригласил его в свою резиденцию, попросив прочесть курс лекций по астрономии. Браге с радостью принял приглашение и глубоко заинтересовал своих слушателей точным и строго научным рассказом, лишенным предрассудков и суеверий. Потом он посетил Южную Германию, Швейцарию и Венецию в надежде подыскать себе постоянное место жительства. По пути на север он проезжал через Регенсбург и стал свидетелем великолепной церемонии коронации императора Рудольфа II, произошедшей 1 ноября 1575 года. Он получил аудиенцию у монарха, после чего Рудольф пригласил его вместе отобедать. За обедом Браге составил гороскоп молодого императора, посоветовав тому никогда не жениться, поскольку сыновья принесут ему сплошные разочарования и горести. Это пророчество сбылось, но, если бы астролог умел читать свою судьбу в причудливом мерцании звезд, он бы узнал, что его визит ко двору с целью воздать почести Рудольфу станет первым в череде событий, которая завершится смертью ученого на службе у Рудольфа II.

Вскоре после возвращения в Данию Фредерик II, высоко ценивший науки, вызвал его в Копенгаген и предложил в безраздельное пользование остров Хену, выделив средства для постройки и оборудования там астрономической обсерватории. Правитель был столь щедр, что обеспечил ученого деньгами на основание на острове резиденции для его семьи, а также для семей его помощников. Двадцать один год жизни Браге прошел в безмятежном изучении небесных тел в прекрасно оборудованной обсерватории Ураниборга. Его патрон, король Фредерик, назначил ему пожизненную пенсию в весьма крупном размере, которой Браге распоряжался очень щедро, с гостеприимством и неизменным радушием встречая бесконечных посетителей, приезжавших на остров, чтобы засвидетельствовать свое почтение первому среди астрономов. Он также обучал и поддерживал материально множество молодых людей, живших вместе с ним на Хене, развивая в них умения наблюдать, думать и рассуждать.

Его трудолюбие и проницательность, мастерство и огромное количество трудов о планетах, а также исследования траектории движения Луны заслужили ему славу. К сожалению, щедрый покровитель Браге, король Фредерик, умер в 1588 году, и на престол взошел его сын Кристиан IV, мальчик всего четырнадцати лет от роду. Датская знать, завидовавшая привилегиям и пособию Браге, интригами и клеветой постепенно расшатала его позиции при дворе, настроив юного суверена против хозяина Хены и директора обсерватории. Браге был лишен пенсии, его владения были конфискованы, и после многочисленных унижений, причиненных ему дворянами, приближенными к юному королю, он решился покинуть отвергнувшую его неблагодарную родину. В 1597 году он забрал свои инструменты, библиотеку и лично сконструированные им приборы из Ураниборга, погрузил всё на корабль, а затем, вместе со своей женою, пятью детьми, слугами, несколькими ассистентами и учениками, в том числе со своим будущим зятем Тенгнагелем и математиком Лонгомонтанусом, отправился из Копенгагена в Росток — город, в котором прошла часть его буйной юности и где он заполучил свой серебряный нос.

Брошенный таким образом на произвол судьбы, ограниченный в средствах и обремененный множеством обязанностей, он понял, что ему необходим новый могущественный покровитель, и решил просить помощи у императора Рудольфа, чей интерес к наукам стал предметом восхищения всей Европы. Зная пристрастие Рудольфа ко всяческим механическим машинам и химическим экспериментам, Браге посвятил ему свой последний труд о механике астрономии, а также присовокупил к нему несколько работ в области химии. Посвящение это было написано в январе 1598 года, но книга была издана лишь четыре года спустя («Astronomiac instauratae mechanica»). Вместе с манускриптом был также издан составленный им каталог тысячи звезд. Но все эти доказательства научных познаний и достижений едва ли были нужны, ведь германский монарх уже давно был знаком с работами датского астронома и с интересом следил за его карьерой. Император пригласил Браге на Градчаны через своего личного секретаря Барвициуса, пообещав датчанину всё необходимое для дальнейших занятий астрономией, а также большую стипендию и просторные апартаменты для его семьи.

Приглашение Рудольфа было более чем сердечным, особенно если учесть, что Браге имел репутацию астролога и склонность к алхимическим опытам. Подобная практика в те времена в порядке вещей сочеталась с занятиями строгой наукой. Астрологические изыскания прославленного датчанина привели его к мысли, что ужасная эпидемия чумы, поразившая Европу в 1566 году, имела своей причиной движение Юпитера и Сатурна в августе ровно за три года до бедствия. Он предсказал также, что одна знатная дама будет в ближайшее время убита рогатым чудовищем, и спустя год чешская графиня была зверски убита своим мужем-рогоносцем. Он также вычислил, что Фредерик II Датский умрет в 1593 году, а когда тот умер в 1588-м, Браге заявил, что в его расчеты не вкралось никакой ошибки, «просто смерть наступила преждевременно». Астрологические изыскания вместе с тем нисколько не мешали Браге сохранять почти фанатическую веру в Божественное Провидение.

Тихо Браге был помимо прочего практикующим алхимиком, работавшим с тиглями, атанорами и перегонными кубами. Он называл свои занятия «земной астрологией», ведь считалось, что планеты и металлы тесно связаны. Во время своего краткого пребывания в замке своего дяди в Герритцвольде он оборудовал там лабораторию и проводил эксперименты с серебром и золотом. После этого и в Ураниборге в крипте под зданием была сконструирована лаборатория, в которой находилось по крайней мере шестнадцать печей, обеспечивавших нагрев любой силы. Браге никогда не публиковал результатов своих алхимических изысканий, вызывая немалые подозрения у окружающих.

«По своему собственному убеждению, — писал Браге, — и следуя советам посвященных, я не считаю нужным раскрывать секретов Искусства толпе, ибо лишь несколько человек способны воспользоваться его могуществом в благих целях».

Так же как многие врачи были астрологами, астрологи в свою очередь практиковали медицину. Так делал Коперник, и нет ничего удивительного в том, что Браге изобрел собственный Эликсир, который широко продавался как средство от эпидемий, опустошавших тогда Германию. Император, зная о существовании этой драгоценной панацеи, пытался выспросить у Браге секрет ее изготовления. В ответ Браге послал императору длинное письмо с описанием процесса изготовления лекарства, умоляя его сохранить сию формулу в тайне и использовать ее лечебные свойства исключительно в личных целях. Рецепт назывался Венецианской Патокой и состоял из нескольких последовательных химических операций: в получившуюся жидкость добавлялись либо тонко измельченные кораллы, либо сапфиры, либо гиацинты и растворенный жемчуг, но лучше всего — питьевое золото. А чтобы сделать секретное средство панацеей от всех болезней, каковые только могут быть вылечены с помощью лекарств, следовало смешать его с сурьмой.

В 1599 году солдаты и беженцы с венгерского фронта турецкой войны принесли в Богемию чуму, и вскоре город на берегах Влтавы пал жертвой страшной эпидемии. Рудольф, терзаемый суеверным страхом смерти, бежал с несколькими приближенными в Пльзень, где оставался около девяти месяцев. Тихо Браге, направлявшийся в Прагу, получил тревожные известия о множестве смертей в Богемии и переждал эпидемию в Германии. Он оставил своих жену и дочерей на попечение своего верного друга князя Генриха Рантзау в замке Вандесберг недалеко от Гамбурга и взял с собой только своих сыновей, нескольких учеников, а также самые необходимые астрономические инструменты. По прибытии в Прагу он был радушно принят императором, который предоставил в его распоряжение замечательную резиденцию, назначил ежегодную стипендию в размере трех тысяч крон, пообещал передать в его безраздельное пользование обширное имение и позволил распоряжаться Бельведером, «замком удовольствий» Фердинанда, как обсерваторией. В просторных залах именно этого красивого здания размещалась кунсткамера, и историк Сватек говорит, что быстро растущая коллекция вскоре вытеснила Браге из дворца. Место совершенно не подходило для обсерватории — когда это выяснилось, император предоставил астроному на выбор несколько замков. В конце концов был выбран замок Бенатек, расположенный недалеко от Праги, возведенный на холме и позволяющий безо всяких помех созерцать открытое небо.

Перед тем как обосноваться на новом месте, Браге послал Тенгнагеля забрать его жену и дочерей из Гамбурга, а также привезти инструменты, оставленные в Германии, и написал Давиду Фабрициусу, Лонгомонтанусу, Джону Кеплеру и некоторым студентам, бывшим хорошими математиками, приглашая их помочь в организации школы астрономии и химии.

Вскоре замок Бенатек наполнился людьми: семья Тихо Браге, множество слуг, учеников, помощников, старых друзей астронома, желавших разделить с ним радость новоселья, а также профессоров европейских университетов, явившихся засвидетельствовать свое почтение первому астроному Европы. Все эти гости сидели за столом гостеприимного хозяина, наслаждаясь дорогими винами и изысканными блюдами.

Работа нашлась для каждого: юному Георгу Браге, прилежному студенту-химику, было поручено заведовать постройкой лаборатории; Лонгомонтанус следил за движением Луны и ее фазами, Кеплер изучал Марс, в то время как Тенгнагель, жених Елизаветы Браге, был занят изучением исключительно земной «Венеры». К сожалению, Браге обладал холерическим темпераментом: он был крайне упрям и раздражителен, к тому же на тот момент ему было уже пятьдесят четыре года, в то время как Кеплеру, его одаренному ассистенту, было всего двадцать девять. Горячая ссора, вспыхнувшая между учителем и учеником, разрушила мир в замке, в результате Кеплер покинул обсерваторию. Другим серьезным ударом стало желание императора, который приказал знаменитому датчанину переехать в Прагу и обосноваться поближе к императорскому дворцу, дабы консультировать его величество по вопросам астрологии и обучать премудростям астрономии. Браге перевез свои инструменты на Градчаны, а сам переехал к своему другу Куртиусу, где возобновил свои научные занятия. Но, несмотря на благожелательность и либеральность императора и доброту своих друзей, он чувствовал себя чужим на чужой земле: не зная местного языка, он часто сталкивался с затруднениями, и его душевная тоска в конце концов подорвала его телесное здоровье. 24 октября 1601 года Тихо Браге скончался. Император приказал похоронить гениального астронома с подобающими почестями в главной церкви Праги, Тайнкирхе, где до сих пор сохранилась медная мемориальная доска.

Великолепная коллекция книг и инструментов Браге была выкуплена у его наследников за двадцать тысяч талеров, из которых лишь четыре тысячи были выплачены немедленно, а двенадцать лет спустя еще двадцать три сотни были заплачены обедневшей к тому времени семье, вынужденной покинуть Богемию в связи с обстоятельствами, сильно отличавшимися от тех, что привели их в Прагу. Восемнадцать лет спустя после смерти Тихо Браге его астрономическая обсерватория была частично разрушена, частично переоборудована под другие нужды.

Среди наследия Браге наиболее драгоценным предметом, который берегли самым тщательным образом, был один из его серебряных носов. «Один из», поскольку неприятный случай убедил его держать при себе несколько. Проснувшись однажды утром, он, к своему ужасу, обнаружил, что его единственный серебряный нос, обычно лежавший на столике рядом с кроватью, разбит на мелкие кусочки одним из его домашних псов, чья игра доставила немало хлопот его хозяину.

После этой неприятности астроном всегда хранил у себя небольшой запас носов, которые он менял так же, как другие меняют носовые платки. Богемский историк рассказывает (скорее в шутку, чем всерьез), что Браге преподнес один из своих носов его величеству Кристиану IV, королю Дании, который в свою очередь подарил его своей фаворитке Кристине Мунк, а от нее через множество рук нос перешел к Вольтеру. Писатель же отвез его в Потсдам, дабы позабавить Фридриха Великого, но после смерти Вольтера нос был помещен в музей искусств в Вене, где к нему отнеслись даже с большим благоговением, нежели к заспиртованному пальцу Галилея во Флоренции.

В те времена граница между научным знанием и мистикой, явлениями земными и потусторонними воспринималась иначе, чем сейчас, была размытой, чем пользовались многочисленные шарлатаны, выдававшие себя за магов. Рудольф II и его маги искали то философский камень, то эликсир вечной молодости, то способ оживлять неодушевленные предметы…

Так получилось, что умный и образованный Рудольф привечал при своем дворе таких личностей, как английский авантюрист Эдвард Келли, обещавший императору найти способ производить золото «столь же быстро, как курица клюет зерна». Городская мифология связывает особняк, где жил Келли, с именем Фауста, человека, который за радость познания тайн мира продал свою душу дьяволу. Уверяют, что здесь можно обнаружить дыру в крыше, через которую Сатана во исполнение подписанного кровью договора унес Фауста в ад.

Эдвард Келли, известный также как Эдвард Тальбот — мистик, алхимик и авантюрист, одна из самых неоднозначных фигур в английском оккультизме эпохи Ренессанса. Келли называл себя медиумом и работал с Джоном Ди, который занимался магическими изысканиями.

Джон Ди был на самом деле выдающейся личностью, о нем с трепетом и уважением говорят и по сей день. А на рубеже XVI–XVII веков слава об этом ученом англичанине, подписывавшемся странным «Voo», распространилась по всей Европе. Дошла она даже до Московского царства, и его, в качестве научного советника, приглашал к себе русский царь, обещал огромное жалованье, роскошный дом и должность. Но по известным только ему причинам Джон Ди от столь заманчивого предложения отказался, как, впрочем, и от других, не менее лестных.

Он родился в Уэльсе в семье придворного офицера короля Генриха VIII. В пятнадцатилетнем возрасте поступил в колледж Святого Иоанна в Кембридже, а затем продолжил образование в Голландии и Бельгии. Будучи еще юношей, этот современник Нострадамуса уже учил геометрии самого Карла V, императора Священной Римской империи, а в возрасте двадцати трех лет читал свои знаменитые лекции по математике в Париже. Блистательный математик и астроном, крупнейший естествоиспытатель, знаток классической филологии и языков, рьяный собиратель и спаситель старинных рукописей, владелец одной из крупнейших в Европе личных библиотек, выдающийся философ, «идейный отец розенкрейцерства», провидец, человек, способный спать лишь два часа в сутки, — вот лишь неполный перечень качеств этой загадочной личности. Мария I Тюдор назначила его королевским астрологом. В беседе с Елизаветой, сводной сестрой королевы, Ди предсказал этой девушке, находившейся в немилости, в скором будущем королевский трон. Двор кишел интригами, и о столь крамольных предсказаниях шпионы тотчас донесли королеве. Расправа была короткой: астролога бросили в тюрьму «за попытку подчинить жизнь монарха магии». Два года провел ученый в заточении. И все же его предсказание сбылось: Елизавета вскоре взошла на трон. Безгранично доверявшая молодому ученому, она сразу же назначила его опять-таки королевским астрологом и даже дату своей коронации — 14 января 1559 года — выбрала в соответствии с его расчетами. Судя по всему, совет доктора Ди был удачен: почти полувековое правление Елизаветы I было на редкость успешным. Оно сопровождалось расцветом искусств и науки, расширением торговых связей и географическими открытиями. И по сей день среди историков существует устойчивое мнение, что «Елизаветинский ренессанс» многим обязан именно Джону Ди.

Елизавета тоже не осталась в долгу. Она предоставила Джону Ди самые широкие возможности для научной деятельности. Пользуясь личным покровительством королевы, Ди немало сделал для своей родины. Изобретатель механических роботов и телескопа, он стоял у истоков морской навигации и применения в английской армии биноклей и подзорных труб. Одним из первых он предложил использовать солнечную энергию, сфокусированную с помощью огромного зеркала.

Джон Ди принимал участие в реформе григорианского календаря, написал учебник географии, предложил идею начального меридиана, известного сегодня как Гринвичский. Таков был масштаб этой незаурядной личности.

Но вернемся к Эдварду Келли, который предложил Рудольфу II свои услуги, чтобы найти способ получать золото из неблагородных металлов. О большей части жизни Эдварда Келли до встречи с Ди мало что известно. В соответствии с гороскопом, который составил для него Джон Ди, и записями в его дневнике, Келли родился 1 августа 1555 года в Вустере. Он утверждал, что ведет свое происхождение от одного из королевских кланов Ирландии. В 1558-м родилась его сестра Элизабет, еще у них был брат Томас, который позже жил вместе с Эдвардом в доме Ди. Возможно, он учился в Оксфорде под именем Тальбота. Келли был образованным человеком, знал латынь и, вероятно, немного греческий. Кроме того, существуют записки современников, в которых говорится, что ходили разговоры о том, что Келли был пригвожден к позорному столбу в Ланкастере за подлог или подделку, и уши у него были подрезаны — это было одно из распространенных наказаний в эпоху Тюдоров. Некоторые источники утверждают, что в начале своей карьеры он был учеником аптекаря. Известно, что Келли женился на вдове по имени Джейн Купер и помог ее детям получить образование, и она описывала его как доброго и заботливого мужа и отчима.

Келли сблизился с Джоном Ди в 1582 году. Ди пытался разговаривать с ангелами через хрустальный шар, но безуспешно, однако способности Келли на этом поприще впечатлили знаменитого мистика настолько, что Эдвард стал его ближайшим помощником. Следующие семь лет они провели буквально бок о бок. Примерно через год после знакомства с Ди, Келли показал тому книгу по алхимии, «The Book of Dunstan», и некий красный порошок. Он полагал, что из порошка можно изготовить эликсир, который позволит ему превращать в золото другие металлы. Говорится даже, что он несколько раз демонстрировал свое могущество, в том числе в Богемии, где он и Ди прожили несколько лет.

В 1583-м Ди познакомился с польским дворянином по имени Альберт Лаский, который интересовался алхимией, и в сентябре того же года Ди и Келли вместе с семьями оставили Англию, отправившись с Ласким на континент. Ди хотел обрести покровительство императора Рудольфа II в Праге и польского короля Стефана в Кракове, но заинтересовать высоких особ ему не удалось — много лет они переезжали с места на место, кочуя по Европе, и даже подвергались преследованию со стороны католической церкви, обвинявшей оккультистов в некромантии. В итоге, в 1586 году Келли и Ди поселились в Тршебоне под покровительством богатого чешского графа Вилема Рожмберка, разделявшего интерес Келли к алхимии.

В 1589 году Ди и Келли рассорились, Ди с семьей вернулся в Англию, и больше они не виделись. Келли отправился в Прагу и присоединился к императорскому двору. В семье, однако, ходили слухи, что Теодор, сын Ди и его второй жены, на самом деле был сыном Келли. С именем знаменитого англичанина связана еще одна тайна из жизни Рудольфа II. Джон Ди, стремясь получить от императора разрешение свободно уехать из Праги в Англию, якобы продал ему зашифрованную рукопись с многочисленными цветными иллюстрациями, известную ныне как манускрипт Войнича.

Во всем мире фамилия Войнич знаменита прежде всего благодаря этому таинственному манускрипту. Однако в Советском Союзе она была известна как фамилия автора «Овода» — литературного произведения из школьной программы. Этель Лилиан Войнич Буль, автор книги, и была женой Вильфрида Войнича, а помимо этого, дочерью Джорджа Буля, изобретателя названной его именем булевой алгебры.

Войнич родился в 1865 году в Каунасе в семье мелкого чиновника, закончил Московский университет, получив специальность химика, и присоединился к движению «Народная воля». Переехав в Варшаву, он стал одним из организаторов побега из тюрьмы двух бывших членов «Народной воли», приговоренных к смерти. Побег провалился, а Войнич с другими заговорщиками был арестован. Войнича сослали в Иркутск, откуда ему через три года удалось бежать. Он добрался до Лондона, где спустя некоторое время женился на Этель Лилиан, также участвовавшей в левом движении. К началу XX века Войничи отошли от революционной борьбы. Вильфрид переквалифицировался в книготорговца, и в этом качестве и снискал себе славу.

После смерти Войнича книга перешла по наследству его жене, а после ее смерти досталась секретарю Вильфрида и подруге Этель Войнич Энн Нилл. Та продала книгу торговцу Хансу Краусу. Ему не удалось перепродать манускрипт и он передал его в дар Йельскому университету, в библиотеке которого книга сейчас и хранится.

Манускрипт представляет собой книгу форматом 6 на 9 дюймов и примерно один дюйм в толщину. Страницы и обложка книги сделаны из пергамента. На самой обложке нет никаких надписей или рисунков. Текст написан с использованием неизвестного алфавита. Почти на каждой странице — рисунки (многие из них подписаны) неизвестных растений, обнаженных женщин, созвездий, переплетения труб и сосудов, по которым течет жидкость. Ни рисунки, ни алфавит текста манускрипта не встречаются ни в одной другой книге (если только это не современная копия или подражание манускрипту Войнича). Большинство рисунков цветные. Текст не поддается расшифровке до сих пор. В книге есть символы, созданные не в системе письма основного текста, однако и их смысл непонятен. Единственные разборчивые надписи, сделанные на латинице, — это обозначения знаков Зодиака на рисунках и подпись Якоба Хорчицки (Jacobus Horcicky), одного из владельцев книги.

Книга состоит из 204 страниц, однако манускрипт, купленный Войничем, был неполон — часть его была утеряна. Помимо этого, некоторые страницы пропали позже — вероятно, в то время, когда умер Войнич. Предположительно, на сегодняшний момент в книге не хватает 28 страниц, Часть страниц имеет формат, отличающийся от стандартного, такие страницы сложены по горизонтальной или вертикальной линии сгиба. Некоторые страницы пронумерованы, скорее всего, не автором, а одним из более поздних владельцев книги.

В соответствии с темами рисунков книгу принято разделять на несколько частей: «ботаническую», с рисунками растений, в большинстве своем не известных науке (эта часть составляет почти половину книги); «астрономическую», проиллюстрированную изображениями Солнца, Луны, звезд и знаков Зодиака;

«биологическую», в которой собраны рисунки обнаженных женщин, находящихся внутри странных систем сосудов, заполненных жидкостью; «космологическую», с круговыми рисунками неизвестного содержания; и «фармацевтическую» часть, с нарисованными емкостями, около которых находятся рисунки различных растений и краткий текст, предположительно рецепты. Манускрипт был найден вместе с сопроводительным письмом, написанным в 1665-м или 1666 году. Письмо было подписано ректором Пражского университета Иоганном Марци и адресовано его другу и учителю Атанасиусу Кирхеру, известному ученому, жившему тогда в Риме. Марци писал, что его близкий друг передал ему необычную книгу, написанную на неизвестном языке. Он просил Кирхера расшифровать эту книгу, поскольку, по его мнению, Кирхер — единственный, кто на это способен. Марци также писал, что книга принадлежала королю династии Габсбургов Рудольфу II, который считал, что она написана Роджером Бэконом.

Итак, происхождение и авторство манускрипта Войнича неизвестно. Первые упоминания о манускрипте относятся к его появлению в Праге во время правления короля Рудольфа II. Вильфрид Войнич считал, что манускрипт был продан Рудольфу алхимиками Джоном Ди или Эдвардом Келли, хотя факт их обладания книгой не подтвержден.

Первым точно установленным владельцем книги был упомянутый выше Якоб Хорчицки. Он служил химиком, лекарем и алхимиком при дворе Рудольфа II, и его подпись можно увидеть на первой же странице. Как книга попала к нему, пока не выяснено. Еще одним точно установленным владельцем книги является упомянутый в письме Марци «близкий друг». Первоначально им считали Дионисия Миссерони, ювелира из знаменитой в то время миланской династии, который действительно был дружен с Марци. Однако позже, после изучения переписки Кирхера, установили, что им является чешский алхимик Георг Бареш. После смерти Бареша книга и попала в руки Марци. Несмотря на то, что из письма Марци явствует, что он посылает Кирхеру книгу для расшифровки, нет точного свидетельства того, что книга дошла до Кирхера.

Начиная с момента написания письма Марци Кирхеру и до того времени, когда книга была найдена в иезуитском владении, расположенном на вилле Мондрагоне, ее точное местонахождение не установлено, хотя есть все основания полагать, что книга попала-таки к Кирхеру, который затем передал ее иезуитам. В 1912 году иезуиты, владевшие виллой, решили ее отреставрировать. Средства на реставрацию было решено получить за счет продажи части коллекции из примерно тысячи старинных манускриптов. Войнич конкурировал за право их приобретения еще с одним человеком, имя которого неизвестно, и выиграл. Всего он приобрел около тридцати книг. При этом одним из условий сделки было неразглашение информации о том, у кого были куплены книги. Войнич действительно сохранил эту информацию в тайне.

А жизнь Келли при императорском дворе складывалась замечательно. В своих опытах перед императором Келли пользовался скорее ловкостью своих рук и хитростью, нежели познаниями в металлургии, а молва и сплетни раздували его эфемерные успехи, как ветер раздувает пламя, и о нем в Праге знали все. Рудольф выплачивал ему огромное жалованье как придворному алхимику и пожаловал ему обширные земли. Он возвеличил этого интригана и шарлатана, провозгласив его рыцарем Богемского Королевства. Королевский патент, датированный 23 февраля 1590 года, провозглашал сэра Эдварда Золотым Рыцарем (Eques Auratus). Разрабатывая свои схемы алхимических трансмутаций, чтобы обмануть императора, Келли создал собственный рецепт, который сочетал в себе простоту, безопасность и оригинальность. Он заявил своему покровителю, что должен совершить проекцию августейшими руками самого императора; что он, Келли, не притронется к тиглям, углям и ингредиентам и даже не будет ассистировать своему господину в поддержании пламени в атаноре. Келли сконструировал большой деревянный ящик, достаточно крепкий, чтобы выдержать алхимический аппарат. В одном из отделений этого ящика он спрятал своего брата, который был весьма мал ростом и худощав, а также умел расположиться в самом ограниченном пространстве. Когда наступил день великого опыта, тяжелый ящик был по приказу Келли внесен в императорскую лабораторию, и из него доверенные алхимики Рудольфа извлекли тигли, щипцы, кузнечные мехи, уголь, а также глет, кристаллы сульфида мышьяка, буру и соль, необходимые для эксперимента. Рудольф, для которого эта работа не была в новинку, приступил к церемонии, и по его указанию пламя было разожжено до белого каления, а затем, как было условлено, все покинули лабораторию, дабы духи, которых призвал сэр Эдвард, могли свободно проявить свою волю. После того как император лично запечатал двери лаборатории, младший Келли выбрался из своего укрытия, разбил тигель, швырнул в него пригоршню золотых слитков, еще сильней раздул мехами пламя, а затем возвратился в ящик. В указанный час королевские слуги распечатали дверь, вошли в лабораторию и обнаружили, что в ней ничего не изменилось. Пламя продолжало гореть с необычайной силой, но вскоре после того, как дверь была открыта, угасло; тигель был разбит тяжелым молотом, а на дне его лежало несколько сияющих золотых слитков, восхитивших свидетелей. Император был теперь уверен, что в лице Золотого Рыцаря он созерцает чудо, а сам Келли сумел оценить блестящие конспиративные умения своего брата. При первой представившейся возможности деревянный ящик был возвращен в дом Келли, и узник был освобожден из этой своеобразной камеры.

Три полных года сэр Эдвард был фаворитом при дворе императора, с утра до ночи занимаясь работой в лабораториях, а также сплетнями и дебошами с шумными компаниями в «Золотом шаре». Ему было позволено наносить редкие визиты в резиденцию фон Розенберга неподалеку от Крумлова, и историки утверждают, что Келли выманил у чеха огромную сумму — около трех сотен тысяч флоринов. Это отчасти подтверждается тем фактом, что иностранец вскоре завладел ценными землями в Чешском государстве. Келли поселился в роскошных апартаментах и регулярно дарил дорогие подарки тем, кто сомневался в его благосостоянии. После свадьбы с одной из своих служанок Келли пожертвовал на благотворительность золотые кольца, стоившие четыре сотни фунтов.

Фортуна, которая так благоволила сэру Эдварду, неожиданно одарив его благосостоянием и благородными титулами, столь же внезапно отвернулась от него, и произошло это из-за одного непредвиденного события. Ссора с одним из слуг императора обернулась дуэлью, и Келли по несчастливой случайности убил своего противника. Рудольф осуждал дуэли и запрещал их и не сделал исключения даже для своего любимого алхимика. На самом деле император, похоже, боялся, что Келли сбежит из страны со всеми своими алхимическими секретами — королева Елизавета I убеждала Келли вернуться на родину. И Рудольф, и Елизавета, видимо, не сомневались в способности Келли производить золото в больших количествах, а император еще и надеялся, что тюремное заключение сможет склонить Келли к сотрудничеству. Испуганный яростью своего патрона, Келли попытался бежать, но был пойман драгунами и заключен в Белую башню на Градчанах; позже его перевели в Пурглитц и бросили там в страшную темницу. С человеком, упавшим с небывалых высот, обходились, как с обычным преступником: еду ему подавали через отверстие в двери его камеры, отказав ему в просьбе писать в камере книги. Но худшее ожидало его впереди: император, получив над ним безраздельную власть, решил выпытать у него секрет изготовления чудесного порошка, превращающего основные металлы в золото. Сэра Эдварда подвергли жесточайшим пыткам, а комендант крепости допрашивал его, пока он бился в агонии. В письме императорского секретаря к коменданту, датированном 8 февраля 1592 года, указаны вопросы, ответы на которые император желал вырвать у истерзанного узника. Ответов, естественно, не последовало.

Заключенный, потеряв надежду на спасение, решился на побег. Его друзья подкупили тюремщиков, опоили стражей отравой, раздобыли хороших лошадей и спрятали их в удобных укрытиях. Келли выбрался из своей камеры, но, спускаясь по веревке по стене темницы, упал с большой высоты, сломал ногу и повредил внутренние органы; он был тотчас схвачен и снова замурован в крепости, где смерть вскоре освободила его от страданий.

Вскоре после его смерти о Келли начали появляться легенды. Его яркая биография и в некотором смысле скандальная известность среди англоязычных историков — главным образом из-за связи с Ди, — возможно, сделали его прототипом традиционного образа алхимика-шарлатана. Любопытно, что Эдварда Келли обычно изображали умудренным жизнью старцем с длинной бородой, хотя умер он довольно молодым, в возрасте 42 лет.

Создается впечатление, что рудольфинский круг существовал вне времени и пространства. Но время Рудольфа II, скорее, временная граница — это уходящее итальянское Возрождение, закат «старой» Европы и рождение «новой». А как известно, самое яркое и интересное происходит именно на границе. К Праге времен Рудольфа II уже несколько столетий приковано внимание ученых и искусствоведов, ценителей искусства и любителей таинственных историй. В кругу рудольфинцев движущей силой была наука, которая вырабатывала новую концепцию мироздания. Основываясь на точных измерениях Тихо Браге и его каталоге 777 звезд, Иоганн Кеплер вывел законы небесной механики. Но этого бы не произошло, если бы Кеплер не искал гармонию Вселенной, не пытался записать «музыку сфер», которую когда-то слышали пифагорейцы.

На особом счету при дворе была астрология. Сам Иоганн Кеплер не просто верил в астрологию, а следовал ее законам и слыл мастером по составлению гороскопов. Вот отрывок из его личного гороскопа: «Человеку этому на роду написано проводить время главным образом за решением трудных задач, отпугивающих других… Даже непродолжительное время, проведенное без пользы, причиняет ему страдание… В денежных вопросах он почти скуп, в экономии тверд, строг к мелочам и ко всему, что приводит к напрасной потере времени. Вместе с тем он питает к работе непреодолимое отвращение, столь сильное, что часто лишь страсть к познанию удерживает его от того, чтобы не бросить начатое». Этот гороскоп Кеплер составил себе еще до приезда ко двору Рудольфа II, в 26 лет. И делал это не для печати, а для себя. Ученый Кеплер признавал, что есть воля звезд и есть обстоятельства жизни, и человек живет на перепутье между одним и другим: «Итак, причины кроются отчасти во мне, отчасти — в судьбе. Во мне — гнев, нетерпимость по отношению к неприятным мне людям, дерзкая страсть строить насмешки и потешаться, наконец, неуемное стремление судить обо всем, ибо я не упускаю случая сделать кому-нибудь замечание. В моей судьбе — неудачи, сопутствующие всему этому».

Занятие искусством в представлении рудольфинцев также считалось одним из путей, ведущих к универсальным истинам. Поэтому особое место при дворе занимала портретная живопись, рудольфинцы признавали за человеком не то что право, а неизбежную предопределенность быть существом противоречивым. Эти люди не притворялись. Они были такими, какими были. Возможно, именно поэтому в качестве своего жизненного кредо Тихо Браге выбрал фразу «Лучше быть, чем казаться».

Благодаря особенностям личности Рудольфа II при его дворе сложилась творческая атмосфера, господствовал дух веротерпимости и поисков нового. Вероятно, рудольфинцы считали, что многочисленные художественные и естественнонаучные коллекции императора (кунсткамера) должны были дать цельное представление о картине мироздания.

Научный мир той эпохи устремился к выявлению скрытых законов мирового развития. Поэтому, как уже говорилось, наряду с астрономией и физикой в Праге переживали бурный расцвет эзотерические науки: астрология, алхимия, каббала.

Крупнейшие ученые, такие как Иоганн Кеплер, с успехом занимались и тем и другим. В Праге Кеплер не только открывал законы движения планет, но и составлял гороскопы, которые, кстати, оказывались правдивыми. Он также интересовался древнеиудейской астрономией и увлекся «Геометрической каббалой». В общество рудольфинцев он влился быстро и естественно, несмотря на все сложности своего характера. Тихо представил его императору как своего помощника в работе над «Рудольфинскими таблицами» (по сходству с «Таблицами Альфонса», составленными в Толедо в XIII веке под покровительством кастильского короля Альфонса X Мудрого). Рудольф II произвел на Кеплера очень сильное впечатление. Император высоко оценил его таланты: звание императорского математика, титул, дававшийся пожизненно, Кеплер получил сразу же после смерти Браге.

Теперь в распоряжении молодого ученого были, наконец, результаты многолетних точных наблюдений. В 1609 году в Гейдельберге вышла в свет тщательно изданная «Новая астрономия», в которой Кеплер развил идеи Коперника. Он уточнил механизм движения планет, который у Коперника восходил еще к Птолемею. Так возникли его знаменитые эллипсы. Нам уже трудно представить себе, какое огромное интеллектуальное усилие и отвага требовались, чтобы допустить саму мысль о неправильности идеи круговых орбит, ведь круг в философии, науке, искусстве воспринимался тогда как идеальная, совершенная фигура. Ввести вместо круга эллипс значило произвести полный переворот в астрономии и одновременно, как мечтал Кеплер, «вплести» коперниканскую теорию в самую сердцевину современной науки, основанной на наблюдениях Браге, точности которых до сих пор удивляются ученые.

В «Новой астрономии» Кеплер вывел два первых закона движения планет. До этого вышли его «Дополнения к Вителию» с новаторскими изысканиями в области оптики. Кеплер был в зените научной славы. Во вступлении к «Новой астрономии», посвященной Рудольфу II, он дал волю литературному таланту, описав свою работу по наблюдению за Марсом как упорную битву с ним, завершившуюся победой. Можно сказать, что он перевел в слова и научные термины, живописные аллегории рудольфинского двора, астрологический подтекст которых воплощался в образах античных богов, персонифицировавших планеты и их движения. Исторические катаклизмы, жизненная неустроенность, вечная нехватка денег не помешали этому великому ученому довести до конца огромный, завещанный Браге, труд — он издал «Рудольфинские таблицы» в 1620 году. Ни Рудольфа II, ни Тихо давно не было в живых, в сущности мало кого, кроме «узких специалистов», эти таблицы интересовали. Но Кеплер сказал как-то: «Я действую так, как если бы служил не императору, а целому человечеству и будущему».

При пражском дворе находили убежище итальянские монахи-еретики Джордано Бруно и Франческо Пуччи, отстаивавший тезис о том, что человек до грехопадения обладал бессмертием. Страсть Рудольфа II к тайнознанию притягивала к нему различного рода оккультистов и чернокнижников со всей Европы. В их среде в конце XVI столетия сконцентрировались все основные тенденции эзотерических наук того времени.

Рудольф был очень хорошо знаком с механикой и, как мы помним, увлеченно коллекционировал различные любопытные механизмы: автоматы, часы исключительной работы, новейшие инструменты для измерения расстояний, модели машин для подъема воды и ветряных мельниц, а также транспортных средств для перевозки людей и продуктов. Некоторые из этих вещиц были сделаны знаменитым механиком Кристофером Шисслером из Аугсбурга; один из квадрантов его работы представлен в Оксфорде. У императора была коллекция моделей, которая могла бы и сегодня заинтересовать эксперта по патентам: среди них было два одометра необычной конструкции, которые не только показывали пройденное расстояние, но и записывали его на бумажной ленте. Один из них был изобретен самим императором.

Рудольф всегда очень внимательно отслеживал появление новых изобретений, которые можно было бы применить на практике. Когда он узнал, что голландцем Корнелиусом Дреббелем из Алькамара была, как тогда считали, решена проблема вечного двигателя, он подумал, что такая машина могла бы пригодиться в императорских рудниках и карьерах. Несмотря на то, что Кеплер и другие пытались убедить императора, что постоянное движение в отсутствии внешних источников энергии принципиально невозможно, Рудольф пригласил Дреббеля посетить Прагу. Дреббель был хорошим механиком и экспериментатором в области оптики. В письме, адресованном Якову I Английскому, он утверждал, что раскрыл тайны движения сфер, звезд, планет и вод. «Я открыл причину, — писал он, — почему Земля парит в воздухе, почему воды опоясывают Землю и почему все вещи, кроме огня, стремятся к центру Земли; я открыл причины грома, молнии, дождя, ветра и приливов». Он предложил королю представить доказательства обнаружения «Первичного Движителя» («Primi mobilis») в виде модели шара с периодом обращения 24 часа, который должен был продолжать вращаться таким образом в течение сотен и тысяч последующих лет, и ссылался на другие приспособления, изготовленные из гирь, струн, бегущей воды, ветра и огня, которые двигались беспрестанно, не требуя никаких расходов и вырабатывая много энергии. Именно сообщение об этом письме разожгло любопытство Рудольфа.

Дреббель также считается изобретателем термометра, однако это ошибка, произошедшая из-за неверной трактовки описания простого эксперимента, которое он приводит в своем трактате «Об элементах», изданного на датском в 1608 году. Этот эксперимент состоял в нагревании пустой реторты, горлышко которой было погружено в воду, и наблюдении за пузырьками воздуха, появлявшимися в воде по мере расширения воздуха в реторте. Экспериментатор даже не учитывал феномена, называемого термоскопом. Дреббель, тем не менее, действительно открыл метод получения красивой карминовой окраски путем взаимодействия солей олова с кошенилью.

Вскоре после приезда Дреббеля в Прагу Рудольф понял, что вечный двигатель совершенно бесполезен, не осознав при этом, что он невозможен в принципе, и в приступе меланхолии даже приказал заключить несчастного изобретателя в тюрьму. Из заключения Дреббель написал императору письмо, в котором молил о свободе и обещал продемонстрировать удивительный музыкальный инструмент, который описывал такими словами:

«Лишь только засияет солнце, занавесь, скрывающая клавицимбал, автоматически поднимется, и раздастся самая сладкая музыка, когда-либо слышанная человеком. Когда солнце закатится за горизонт или скроется за тучей, занавесь сама собой опустится. В то же время начнет работать фонтан, состоящий из двух водяных струй, а когда вновь выглянет солнце, струй станет более сотни. Нептун, божества моря и тритоны поднимутся из подводных пещер, чтобы плескаться в фонтане, и когда день перейдет в ночь, они спустятся обратно в свои убежища. Прекрасный Феб выедет из облаков на колеснице, запряженной четверкой крылатых коней». Он обещал и другие удивительные чудеса, распаляя любопытство императора, так что тот решил выпустить Дреббеля из темницы, и голландец остался в Богемии, где жил еще много лет после смерти Рудольфа.

Основным художественным пристрастием Рудольфа II была живопись. Он собрал в Праге одну из лучших картинных галерей в Европе, пригласил ко двору крупнейших художников своего времени, в основном нидерландцев и немцев. Очень скоро это общество становится центром нового художественного направления — «маньеризма». Для рудольфинцев нет «незначащих» предметов или явлений. Важен и ход планет, и полет птицы, и движение бактерий под микроскопом (тогда только открытым), и рост простой полевой травы. И слить все это в единой гармонии должен именно художник на своем полотне.

Над заказами императора работал итальянец Джузеппе Арчимбольдо по прозвищу Великолепный (кстати, именно его считал своим учителем Сальвадор Дали), который входил в число безусловных фаворитов Рудольфа. По прихоти императора Арчимбольдо стал главным распорядителем и «главным инженером» знаменитых на всю Европу рудольфинских карнавалов. Он занимался изобретениями в области гидравлики и проектировал музыкальные автоматы. Но больше всего он прославился портретами, составленными из разного рода конкретных предметов. В живописи тогда господствовала сложная символика и аллегория.

Арчимбольдо жил и писал свои необыкновенные картины во второй половине XVI века: итальянец, родом из Милана, он провел большую часть своей жизни при дворе императоров Священной Римской империи, Максимилиана II и Рудольфа II Габсбургов. Его искусство, на первый взгляд абсолютно фантастическое, все-таки прочно связано со средой, в которой и для которой оно создавалось, но одновременно оно может послужить доказательством того, что никакая программа не может связать полностью большого мастера. Арчимбольдо нашел свою, совершенно оригинальную формулу для воплощения того обширного натурфилософского содержания, в котором, если можно так сказать, «увязали» менее сильные мастера, превращая свои картины в умозрительные ребусы или равнодушные аллегории. Его же картины, пусть далеко не во всем нам понятные, часто так и остающиеся зашифрованными, обладают искренней поэтичностью и живым интересом ко всему творимому миру, тогда лишь открывавшемуся европейцу.

Но надо сказать, что очень большую роль в становлении его оригинального взгляда на мир сыграла как раз та придворная среда, с которой он был связан тесно и неразрывно, хотя под конец жизни все же уехал на родину и умер в Милане, окруженный поклонниками. Маньеризм, символом которого является Арчимбольдо, в ранний период своего развития связан был с Италией, а позже развивался преимущественно как стиль больших придворных центров.

Ко двору Максимилиана II Арчимбольдо был приглашен в 1562 году. Искусство было вечной любовью и Рудольфа II. Он отдал под мастерские часть дворца и сделал многое, чтобы в Праге сложилось сообщество художников. Лучшая, может быть, работа Арчимбольдо — его портрет Рудольфа. Он кажется на первый взгляд не очень соответствующим представлению об императорском величии и парадном искусстве. Маньеризм никогда не сводится к простому соответствию зримого и сущего. Это искусство стремилось связать в единую цепь мир природы и мир человека, живых и мертвых, небо и землю, звезды и людские характеры, цвет, букву, число, даже звук. Не кто иной, как Арчимбольдо, изобрел клавесин, игра на котором вызывала различные цветовые эффекты. Это искусство искало синтеза, но так и не обрело его.

Оно предлагало смелые решения, но порой заходило в тупик. На этих странных картинах предметы, изъятые из реального окружающего пространства, составляли свой необычный и сильно символизированный мир. И в мире том нет случайных предметов. Высшей целью здесь считали познание Универсума, его основных законов, извечных связей мира и человека. Но поскольку в самом предмете, в его форме, особенностях содержится его смысл, то и изображать предмет на полотне нужно с большой тщательностью. Так закономерно входит в живопись «обманка» — до иллюзии правдивое изображение предмета (обычно это насекомое, либо капли воды), выродившееся уже к концу XVIII века в простое фокусничанье. При этом даже точное изображение предмета вовсе не читалось однозначно. Наоборот, вещи, намеренно выключаясь из привычного окружения, являли совсем иной, а часто и противоположный смысл. Так, например, натюрморты с драгоценной утварью и изысканными яствами, которые современники относили к типу «роскошных», чаще «прочитывались» ими как призыв к отказу от излишеств. Поскольку натюрморт создан для любования и поучения одновременно, то он, естественно, предполагает подготовленного зрителя. Сегодня трудно понять обилие раковин и тюльпанов на натюрмортах XVII века, если не вспомнить, какое широкое распространение получили в то время «раковиномания» и «тюльпаномания». Цена одной луковицы тюльпана достигала нескольких тысяч флоринов, а для морских раковин создавались специальные кунсткамеры.

Арчимбольдо стал настоящим символом этого искусства и этого двора. Художник прославился, прежде всего, как портретист: он писал сначала обычные парадные портреты. Но при этом, как известно, занимался устройством придворных празднеств, придумывал костюмы, сценографию. В них появлялись странные растительные узоры, стилизованные плоды, прихотливый орнамент. В сохранившихся рисунках и эскизах варьируется тема растительного и животного мира, используемая с бесконечным разнообразием и неизменным декоративным эффектом. Однако славу у современников и интерес потомков он заслужил своими портретами, которые представляли собой фантастические «коллажи», говоря современным языком. Они составлены, кажется, изо всех существующих на свете предметов, из живой и мертвой натуры, и их одушевляет особая, загадочная и призрачная жизнь. Арчимбольдо всегда ставил перед собой высокую задачу, в духе рудольфинской натурфилософской учености, и этот тайный смысл, даже если мы не можем его расшифровать, придает картине оттенок внутренней серьезности, значительности.

Обычно, как исходный пункт арчимбольдовской программы, исследователи указывают на Аристотеля, по мысли которого «элементы» в сумме с «временами года» составляют весь Универсум, символизируя связь микрокосмоса и макрокосмоса. То есть могут быть в своем сочетании истолкованы как символ высшего единства, даже — вечности. Вплетенная в круговорот этих символических обозначений, персона императора Максимилиана из серии «Времена года» в ее аллегорическом истолковании (в облике зимы, таящей в недрах своих золотые плоды будущего лета, в соответствии с представлением о том, что «зима — голова года», как считали римляне) утверждает идею постоянства и высшей, природной естественности императорской власти, священной империи Габсбургов. А то, что профиль императора сливается с силуэтом корявого старого пня, одновременно напоминающего облик старого крестьянина, относится к специфической театральности, игре парадоксами.

Арчимбольдо применяет в своих циклах один и тот же прием: на глухом черном фоне воздвигаются антропоморфные пирамиды из нагроможденных друг на друга предметов. Они написаны с абсолютной зрительной адекватностью, красочные, на свой лад одушевленные, они обладают какой-то сюрреалистической навязчивостью. С изумительной изобретательностью составляет Арчимбольдо свои композиции, в которых горы фруктов, цветов, живых существ складываются в причудливые полуфигуры и, не переставая быть сами собой, тут же оборачиваются нарядными, празднично одетыми современниками художника. Персонажи Арчимбольдо — это умозрительные конструкции, но они удивительно декоративны, изящны, хотя иной раз оставляют странное, почти гротескное впечатление. Иногда необходим зрительный поворот изображения на 180 градусов, чтобы из хаоса вещей «проявилось» чье-то лицо. Миска с овощами в особом ракурсе скрывает лицо «Огородника», страшный «Повар» составлен из жареного поросенка и обезглавленной курицы. Зато «Весна» рождается из цветов, ее аналог из второй серии «Воздух» — из птиц. «Огонь» — он же «Лето», он же «Марс», победитель, — аллегория императора. Он украшен орденом Золотого Руна, плоды неожиданно сочетаются с пушками: это намек на победные войны Габсбургов с турками, а Золотое Руно — родовой орден, знак принадлежности к австрийскому дому. Голова «Марса» — «Лета» охвачена сиянием — ассоциация, касающаяся солярных знаков императора. «Лето» жарко сверкает, всё здесь — огонь и золото.

Характерно, что обе серии объединяет портрет Рудольфа II в образе загадочного бога садов, природы и изменчивости — Вертумна. Скрытый смысл состоит в том, что Вертумн равно царствует во все времена года, определяя их смену, проникает во всё, всё связывает. Но рядом со всей этой имперской символикой существует живой, даже простодушный интерес ко всему миру — ко всему, что живет, бегает, плавает, — выражающийся в страсти портретировать с полной точностью и тюленя, и спрута, и ветку кораллов. Каждый портрет Арчимбольдо — это еще и живая кунсткамера Рудольфа, которые появились именно тогда. Недаром он сам ездил в 1582 году в Германию закупать редкости для двора, в том числе редких животных.

Главной идеей творчества Арчимбольдо всегда остается метаморфоза. Фиктивность целого — и натурализм детали. Торжество иллюзии при соблюдении самой тщательной точности. И, в конце концов, иллюзией оказывается весь мир.

Арчимбольдо играл в рудольфинском искусстве роль пролога и программы. Одни художники рудольфинского круга в дальнейшем избрали реальность, другие последовали по иному пути, все время скользя по краю всеобъемлющей иллюзии, утопии, фантастики. Но продолжать традицию Арчимбольдо не стал никто: он ее создал, он же ее и завершил.

Важное место в рудольфинской культуре занимает творчество художников-натуралистов, главной темой которых была тщательная и реалистически точная передача явлений природы, будь то растение, минерал или рог нарвала. Увлечение самого императора природными феноменами, необходимость систематизировать наблюдения и собранные в кунсткамере образцы флоры и фауны в их наиболее диковинных проявлениях вызывали к жизни особый вид творчества, где интересы ученого-натуралиста гармонично сочетались с эстетической задачей. Одним из первых и наиболее ярких представителей этого специфического направления рудольфинского искусства является Йорис Хофнагель. Творчество этих художников нацелено на сложное «иероглифическое» содержание, на мир причудливых сопоставлений. Хофнагелю приходилось создавать работы, в которых, подобно фантастическому иллюзионизму Арчимбольдо, из вполне точных, натуралистических деталей — образов живой природы — возникало отвлеченное, «коллажное» целое. Хофнагель был самоучкой родом из Мехелена. Он вырос в самой сердцевине местной художественной традиции. Незаурядное мастерство художника-миниатюриста создавать из сухих иллюстраций к научному трактату оригинальное явление проявилось в творчестве Йориса Хофнагеля (Старшего) и было продолжено его сыном Якубом. Для Фердинанда II Тирольского художник сделал миссал (богослужебную книгу, которая содержала тексты для совершения мессы) с миниатюрами на полях. В 1594 году для императора Максимилиана II он иллюстрировал книгу с образцами шрифтов, а в 1596 году закончил вторую книгу шрифтов, уже для Рудольфа II. Тончайшая каллиграфия соединяется здесь с миниатюрами, гротесками. Самый известный труд Хофнагеля, за который он получил не только титул «натуралиста», но и «иероглифика» — четыре книги, посвященные изображению животного мира, под названием «Четыре элемента» (земля, вода, воздух, огонь). Изображения заселяющих земной шар существ — от тигра до морской раковины — лучшее достижение художника. Тщательным образом воспроизведенные бабочки, жуки, ящерицы скомпонованы в красивые законченные композиции, мастерски расположенные на листе пергамента. Один из истоков его творчества — поздняя нидерландская миниатюра с ее традицией и вкусом к изображению реальности. Культура миниатюрного письма, использование плоскости, организация красочных пятен и линейного рисунка в изысканное орнаментальное целое, в котором, однако, не теряется натурная точность изображения, свойственны ему в высшей мере. Изображения живых существ помещены на чистой поверхности листа, без всякого пейзажа, вне всякой среды и связаны между собой лишь прихотью художника, игрой орнаментальных линий и принадлежностью к той или иной стихии. Известно, что в 1590-х годах, в самом конце творчества, Хофнагель Старший исполнял и отдельные натюрморты, обычно из цветов, в привычной для него технике акварели на пергаменте.

Йорис Хофнагел находился на службе у императора Рудольфа II около 10 лет, начиная с 1591 года. Он был также непревзойденным мастером по изготовлению эмблем, карт и городских ведут (документально точные архитектурные пейзажи).

В выборе немецких художников император проявил высокую художественную культуру. При его дворе работали два лучших мастера Германии позднего возрождения: Хайнц и фон Аахен, и, кроме того, ряд менее знаменитых художников: Маттиас Гунделах, Ганс Гофман, Иеремиас Гюнтер и чехи Симон Гуцкий и Даниил Алексиус, не считая плеяды миниатюристов, специальностью которых было изготовление роскошно разукрашенных богослужебных книг.

Из многочисленных художников-рудольфинцев особо выделяются Спрангер, фон Аахен и Хайнц — крупнейшие маньеристы Европы. Старшим и самым выдающимся из королевских художников был Бартоломеус Спрангер, голландец, обучавшийся искусству в Италии. Его рекомендовали Максимилиану в 1575 году, и с той поры он служил германской короне, выполнив для Максимилиана, а затем и для Рудольфа, множество декоративных работ на стенах дворца. Рудольф за честную службу наградил Спрангера титулом «ван ден Шильден». Его самые известные картины: «Аллегория добродетелей Рудольфа» (в настоящее время находится в галерее Вены), «Марс с Венерой и купидоном» (также в Вене), «Диана и нимфы» (в Стокгольме), «Венера в окружении граций» (в Санкт-Петербурге), «Купидон и Психея» (в Штутгарте), а также множество портретов членов императорских семей.

Иоганн фон Аахен родился в Кельне, в молодые годы отправился в Италию и стал учеником Микеланджело и Тинторетто, а по возвращении поступил на службу к Рудольфу и занял при особе императора место его главного арбитра в вопросах художественных приобретений. Он прославился в основном портретами и историческими сценами, а также жанровыми и мифологическими картинами. Его холст под названием «Истина торжествует под сенью Справедливости» в настоящее время находится в Вене.

Гейнц, превосходный техник и колорист, сумел многому научиться у венецианцев. Особенно хороша его нагая «Венера» в Венской галерее, в одно и то же время внимательный этюд с натуры и прекрасная декоративная картина.

Гораздо младше фон Аахена был фламандский живописец Ролан Савари, которого Рудольф послал на два года учиться в Тирольские Альпы. Стоит отметить, что в этом смысле император был весьма либеральным и способным проявить заботу о своих подданных. К сожалению, лучшие работы Савари были написаны уже после смерти Рудольфа.

Нидерландцы Стевенс и ван Вьянен создали удивительные пейзажи, сочетающие точность изображения натуры с метафизическим пониманием природы. Скульптор де Фриз в мифологических композициях предвосхитил некоторые черты искусства барокко. Конечно, тематика прославления императора присутствовала в рудольфинском искусстве. Но она была неотделима от общей картины мира: слава представлялась преходящей, поэтому несла отпечаток трагичности. Вечными ценностями оставались знания и искусство. Фон Аахен и Спрангер были фаворитами императора, нередко трудившимися за своими мольбертами в его личных покоях, а император с удовольствием наблюдал, как они обращаются с палитрами и кистями. Иногда они также давали ему уроки изобразительного мастерства, и Рудольф сам писал картины, причем весьма удачные. Особенно ему удавались портреты, и у него было редкое умение с пронзительной точностью передать на холсте черты и характер модели. История сохранила любопытный факт: дед Рудольфа, Карл V, наблюдая за работой Тициана, подал художнику кисть, упавшую на пол. Великий художник было запротестовал, но его величество ответил: «Тициан стоит того, чтобы ему прислуживал император».

Культ знания, аллегорически выраженный в мифологических фигурах Афины и Гермеса, стал центральным в этой культуре. Античные сюжеты интерпретировались в духе неоплатонических и герметических учений.

Поэтому культура и искусство рудольфинцев принадлежали не только придворному анклаву, они многочисленными нитями были связаны с собственно чешским искусством, на их примере учились великие чехи XVII века. Ян Амос Коменский и живописец Шкрета. Портреты-эпитафии Спрангера, выполненные для городских храмов Праги, полноправным жителем которой стал художник, наглядно свидетельствуют об этом.

Уловить божественные, космические ритмы и аллегорически отразить их влияние на человека — вот основная черта рудольфинской культуры. Этому же служили и астрономические приборы, реторты алхимиков, вычисления математиков и каббалистов, кисти живописцев, резцы граверов и скульпторов, руки мастеров прикладного искусства. Двор Рудольфа II оставался в Европе последним оплотом Возрождения, центром интеллектуальной и художественной жизни всей Европы, воплотившим в своей культуре синтез опытного знания и интуитивного откровения, рационализма и мистицизма.

Коллекция живописи Рудольфа приобрела всеевропейскую славу, императорский двор завоевал статус Парнаса Центральной Европы. В замечательном собрании Рудольфа были картины Брейгеля Старшего, Альбрехта Дюрера, картины Корреджо, Тициана, Рафаэля, Кранаха Старшего, Босха. В большой библиотеке хранились древние рукописи, средневековые манускрипты, химические трактаты и книги по астрономии. Кеплер, проведя в Праге 12 самых плодотворных лет жизни, опубликовал научные труды, главные из которых «Новая астрономия», «Разговор со „Звездным вестником“», «Рудольфинские таблицы».

Загадочный мистицизм, который приписывают рудольфинцам, уже несколько столетий будоражит умы потомков. Если под мистикой понимать добрую волю, знание законов природы и эффективное их применение, то рудольфинцев по праву можно считать мистиками. Рудольф II мистическим способом удерживал Прагу «над схваткой», сохраняя мир и давая возможность работать и творить тем, кто искал законы, движущие Природой и Человеком. На границе итальянского и северного (немецко-нидерландского) Возрождений — в пражском кружке — рождалась новая наука, основанная на точных данных, новая картина мироздания, новое искусство, естественное и символическое, как сама Природа. В Пражском кружке рождался новый человек, признающий единство мира, но при этом не пассивный его наблюдатель, а стремящийся познать Божественный закон и способный действовать как сотворец.

С Рудольфом II связано и возникновение еврейских общин в Праге. Большой интерес у Рудольфа вызывала каббала — таинственное еврейское философско-религиозное учение. В эту эпоху возникли многие легенды и предания, ставшие частью культурной истории Праги и придавшие ей таинственный, мистический оттенок. Позднее многие из этих легенд были переработаны чешскими и немецкими авторами и получили широкую известность. Средневековое еврейское гетто в Праге может похвастаться своим эпосом.

Древнее предание гласит, что евреи жили на месте сегодняшней Праги с незапамятных времен. Когда в Богемию пришли кельты, прекрасный еврейский город был разрушен, а жители изгнаны. В 730 году княгиня Либуше предрекла, что однажды на берега Влтавы явится «маленький угнетенный народ, верящий в одного-единственного бога. Будущий король должен принять этих людей благосклонно, ибо с ними в нашу страну придет благодать».

Не прошло и ста лет со дня предсказания, как в Чехию явилась целая еврейская община, которая бежала из Киевской Руси. Помня о словах Либуше, тогдашний князь-язычник взял несчастных под защиту. Те же, в свою очередь, пообещали быть ему верными подданными. На левом берегу Влтавы евреям предоставили место для строительства города. Они много трудились, богатели, старались жить тихо, несмотря на бури, бушевавшие в Средние века. Тогда-то в Богемии и стали распускать сплетни о евреях. За сплетнями следовали кровавые погромы. Жители прятались от них в Староновой синагоге — старейшей в Европе. Ее стены выложены из камней иудейского молитвенного дома, который стоял на этом месте еще при кельтах. Говорят, во время первого пожара шпиль синагоги облюбовали два голубя, улетевшие только тогда, когда огонь был потушен. С тех пор за Староновой закрепилась репутация духовного центра евреев. В ней когда-то венчался Мордехай Майзель, самый популярный персонаж всех историй, личный банкир императора Рудольфа, получивший несметные богатства в награду за честность и милосердие. На его средства вымостили грязные улочки, построили красивую ратушу, ритуальную баню, богадельню, сиротский дом и две синагоги, одну из которых назвали в его честь. Он родился в 1528 году в нищей еврейской семье, но сумел разбогатеть за счет торговли и банковского дела, так что богатство позволило ему заниматься благотворительностью. Он стал одним из важнейших людей в городе и финансовым советником императора Рудольфа II. Говорят, в жену Мордехая, красавицу Эстер, император был влюблен. Однако она рано умерла, лишив надежды и без того невеселого императора и оставив без семьи Майзля, который после этого целиком посвятил себя меценатству. Именем Майзля названа улица в еврейском квартале Праги и синагога. Пожалуй, никто и никогда не сделал столько для своих единоверцев, сколько сделал Мордехай Маркус Майзель. По поводу смерти Майзеля ходили разные слухи. Кто-то верит, что в еврейском квартале спрятаны сокровища банкира, которые он не успел потратить. Другие говорят, что он раздал все и умер нищим. Впрочем, фактов о нем сохранилось меньше, чем легенд.

В одно время с ним жил другой великий еврей Праги — Иегуда Лев бен Бецалель, потомок царя Давида. Сам император Рудольф II назначил его верховным раввином еврейского города. Церемония проходила в королевском дворце при большом стечении лиц дворянского звания. Трудно было подобрать на эту должность человека более подходящего, ибо рабби Лев, как утверждают предания, «явился на свет защитить евреев от злой клеветы и подозрений со стороны христиан». В его трудах заметно влияние герметических идей, типичных для окружения Рудольфа, а сам рабби пользовался глубоким уважением христианских ученых. Его встречи с императором описал племянник рабби Иегуды Льва бен Бецалеля Ицхак Коган.

Когда в очередной раз над общиной нависла угроза изгнания, раввин отправился на Карлов мост. По нему в Старый город должен был проехать монарх. Иегуда Лев находился в толпе зевак. Заметив императорский экипаж, рабби встал на его пути. Зрители начали бросать в него камнями и поливать грязью, но камни и грязь превращались на лету в розы и фиалки. Пораженный император остановил карету и выслушал раввина. В тот же день Рудольф II приказал не причинять евреям зла. Отныне каждый их проступок рассматривался в суде. За преступление отдельного лица вся община ответственности уже не несла.

В 1580 году некий священнослужитель по имени Тадеуш, ярый антисемит, вновь попытался превратить мир и покой в раздор и распри. Рабби Лев узнал о заговоре. Во сне он спросил небеса, какими средствами бороться с этой напастью. Небеса ответили: «Сотвори Голема из глины и уничтожь пошлую чернь, пожирающую евреев». В полночь Лев, взяв двух помощников, отправился к берегам Влтавы. При свете факелов они вылепили из глины мужскую фигуру. Каждый обошел ее семь раз против часовой стрелки, повторяя заклинание. После чего рабби вложил в рот монстру «шем», тайное имя Бога, написанное на пергаменте. Магическая записочка притягивала к чудовищу мощные силы Вселенной.

Оживленный с помощью каббалы ком глины одели, и стал он выглядеть, как обычный человек. Раввин назвал его Йозеф. Новый член общины выполнял все приказы своего господина. Каждый день безмолвный слуга получал от рабби какие-нибудь задания. Но однажды хозяин забыл дать работу глиняному убийце. Как только на улице стемнело, Голем начал бегать по еврейскому городу, уничтожая все живое. После этого случая раввин никогда уже не забывал о своем подопечном.

За тринадцать лет почти безупречной службы Голем расправился со всеми недругами евреев. Надобность в нем отпала. Общине уже не грозили изгнание, клевета и погромы. Верховный раввин решил уничтожить своего слугу. Для этого он вновь воспользовался знаниями древней каббалы. Ритуал был совершен на чердаке Староновой синагоги. Йозеф Голем, гроза антисемитов, превратился в ком глины. Ее прикрыли старыми книгами и одеждой, хранимой по еврейскому обычаю в верхней части дома. На следующий день раввин объявил о строгом запрете подниматься на чердак Староновой синагоги.

Вскоре, однако, еврейский город поразила новая напасть — чума. Ангел смерти отчего-то забирал только детей. Ежедневно сотни трупов свозились на кладбище. Целыми днями они лежали на земле, так как несчастных малышей не успевали хоронить. Изза ядовитых испарений чума распространялась, но за пределы еврейского гетто не выходила. Стало ясно, что эпидемия послана за грехи, но какие и чьи? За ответом рабби Лев отправился на кладбище. Когда часы на еврейской ратуше пробили полночь, из могил стали подниматься покойные дети, закутанные в саваны. Все они кружились в необычайной пляске духов. Набравшись храбрости, раввин сорвал саван с одного танцора. Чтобы получить одеяние и вернуться в могилу, ребенок рассказал Льву о причине эпидемии. Рабби узнал, что причиной недуга стали греховные сны красавицы Эстер, мечтавшей о Рудольфе II. На следующий день Эстер умерла, а чума прекратилась.

Когда легендарный раввин умер, его похоронили рядом с супругой. Надгробие рабби Льва окружают могилы 33 любимых учеников. Отыскать их весьма непросто, так как на небольшой территории захоронены несколько десятков тысяч человек.

Пражане говорят, что Голем остается простой легендой до тех пор, пока не начинают происходить события, которые снова оживляют его. Люди уверены: какое-то бессмертное существо присутствует в еврейской части города. Каждые 33 года здесь происходит событие, не имеющее в себе ничего волнующего, но которое все же распространяет необъяснимый, тихий ужас. Безбородый человек с монгольским типом лица идет по улице еврейского квартала и на глазах у всех становится вдруг невидимым. Объясняют эту аномалию тем, что каждое поколение евреев силой мысли порождает облик мистического существа, которое жило здесь когда-то и теперь стремится к новому воплощению. Рассказывают, что нынешний Голем остановился в одном из старых домов еврейского города в комнате без входа. Беспокойные материалисты нашли эту комнату. Неоднократно в нее пытались проникнуть с крыши, но всякий раз веревка обрывалась и человек разбивался насмерть.

Рабби Лев бен Бецалель не только из-за легенды о Големе пользовался славой величайшего чудотворца. Историкам он, кроме того, известен как вдумчивый теолог, хорошо знакомый с системой неоплатоников. Он был видной фигурой рудольфианской Праги. Легенды рассказывают о его многочисленных беседах с Рудольфом II, хотя достоверно известно лишь об одной встрече императора-мистика со знаменитым каббалистом. Аудиенция состоялась 23 февраля 1592 года. Еврейский ученый-историк и астролог Давид Ганс (общавшийся с Кеплером и Браге) оставил довольно загадочный отчет об этой встрече. По его свидетельству, беседа обращалась вокруг проблем Земли и космоса, мира и Универсума, и император выразил желание, чтобы содержание разговора осталось в секрете.

Могила рабби Льва на пражском Еврейском кладбище, отмеченная массивным розовато-серым надгробием в форме саркофага, привлекает паломников со всего света. Это место расценивается как сталкерская зона, на территории которой сбывается невозможное. Существует поверье, что если, загадав желание, положить на могилу камешек, то это желание обязательно исполнится. Иногда свои мечты и надежды пилигримы записывают на бумажке и кладут под камешек, либо засовывают сложенный листок в трещину надгробия. Но при этом старый рабби (или та сущность, что действует от его имени) исполняет прошения со странной поэтической справедливостью. Одни получат буквально то, что загадывали (а не к чему действительно стремилось их сердце); другим многое дается, но многое и отнимается; третьи, получив желаемое, понимают, что счастье было лишь в погоне за ним, а теперь осталось только в воспоминаниях. На Еврейском кладбище тоже есть свои привидения. Одно из самых знаменитых — призрак еврейского юноши, который из-за своей любви перешел в христианство и даже стал священником и органистом в соборе Святого Вита. Перед смертью он вернулся в иудаизм и потому мог быть погребенным на Старом кладбище. Но каждую ночь он покидает место вечного покоя, и некий скелет перевозит его через Влтаву, чтобы он мог вновь играть на органе в соборе.

Император собирал и редкие христианские трактаты, особенно с мистическим оттенком; их специально разыскивали в монастырских библиотеках. Как это увязывалось с тем, что Рудольфу принадлежал также экземпляр магической книги, содержащей формулы вызывания духов и общения с ними — «PICATRIX», коллекция альраунов в виде человеческих фигурок, что сам он производил алхимические опыты, сказать трудно. Будучи «нетрадиционным», но искренним христианином, Рудольф знал, какой опасности подвергает свою душу и переживал периоды подавленности. «Я мертв и проклят», — вырвалось как-то у него. Он умер без причастия, как и его отец, сказавший: «Наш духовник — на небесах».

Рудольфа часто обвиняют в неверной политике. Однако при ближайшем рассмотрении от этого обвинения не остается и камня на камне. Он, как и его предшественники, своей главной целью считал защиту христианской Европы от турецкой агрессии. Рудольф победил турецкое войско в битве при Раабе (Дьёре), после чего с турками был заключен длительный мир. В самой стране во время его правления ни разу не вспыхнули серьезные распри между католиками и протестантами, страна 30 лет жила в мире. В отношении религии Рудольф следовал завету своего отца, считавшего себя «просто христианином». Сохраняя верность католицизму, в Чехии он уравнял в правах католиков и протестантов. При его дворе были приняты и католики, и протестанты, и члены Ордена Иисуса, и представители еврейской общины Праги, переживавшей при Рудольфе свой «золотой век». Рудольф чувствовал надвигающуюся опасность большой европейской войны и делал все, чтобы предотвратить ее. Не он, а его преемники, в частности его брат Маттиасс, фактически узурпировавший власть в стране за год до смерти Рудольфа, привели страну к Тридцатилетней войне.

Рудольф, как Фауст, в одиночку, на свой страх и риск, погружался в бездны тайнознания, подвергая угрозе спасение собственной души.

Другая его черта — стремление к интеллектуальному единству разобщенной в религиозном отношении Европы, желание преодолеть эту разобщенность приверженностью ренессансным гуманистическим идеалом. От природы исключительно богато одаренный, превосходно образованный, но трудный в общении, импульсивный, порывистый, даже мятущийся — и вдруг неожиданно твердый и неизменный в своих принципах, поэтому его характер ускользает от жестких нормативов поведения, предписанных законами аристократического мира императору Священной Римской империи.

Рудольф II — последний из властителей Европы, стремившийся сохранить при своем дворе идеалы ренессансного, точнее, постренессансного гуманизма, хотя и трансформированного, но все же основанного на свободной, открытой культуре и уникальной для того времени религиозной терпимости.

В той Европе, которая шла к Тридцатилетней войне, Рудольф действительно должен был чувствовать себя грустно и неуютно. Он старался поддерживать мир между католиками и протестантами, что не соответствовало «духу времени». Эта верность более всего выражалась в особой расположенности к духу знания, интеллектуальным усилиям. Рудольф видел гибель ренессансного мира искусства и науки и пытался укрыть этот мир под сенью своего скипетра, и сам он находил в этом мире приют и защиту от разочарований, горестей и меланхолии.

Сам император понимал неосуществимость гармонии на Земле и надеялся лишь на то, что обретет ее после смерти. Перед смертью он сказал горстке людей, оставшихся верными ему до конца: «Дорогие друзья, когда в юности я был отозван из Испании, чтобы вернуться на родину, я ощутил такое счастье, что всю следующую ночь не мог сомкнуть глаз. Как же не радоваться мне сейчас еще сильнее, возвращаясь на небесную родину, где нет более ни разлуки, ни печали, ни воздыхания?» Не знаю, обрел ли он покой и гармонию после смерти, но в Европе действительно ему делать было уже нечего, ибо настало время политики, войн, торговли и науки на службе у всего этого. А император-маг ушел в прошлое, став удивительной сказкой, такой странной и загадочной для тех, кто живет в наше время…

Как написал один из современных историков, «император скрывался от печальной действительности в другие миры, будь то таинственный мир науки или прекрасный мир искусства. В этом и состоит непреходящее очарование этого талантливого человека».

Рудольфа II похоронили в пражском соборе Святого Вита. Он стал последним монархом, погребенным в Праге: остальные Габсбурги, начиная с мятежника Маттиаса, лежат в склепе церкви капуцинов в Вене.

Tёщa и свекровь всей Европы: «Пусть другие воюют ты же, счастливая Австрия, заключай браки»

Родилась будущая императрица Мария Терезия Вальбурга Амалия Кристина 13 мая 1717 года. Говорят, что ее отец разочарованно произнес: «Это всего лишь девочка…», ведь родилась она, когда ее родители, император Карл VI и Елизавета Кристина Брауншвейгская, еще не оправились после смерти первенца и наследника. Эрцгерцог Леопольд родился в 1716 году, когда его родители уже восемь лет прожили в браке, и прожил всего шесть месяцев. Почему он умер, неизвестно, называли две возможные причины: у кормилицы после ссоры с воспитательницей принца испортилось молоко, или, возможно, его слишком рано решили отнять от груди. В последующие годы в семье императора рождались только девочки, и это, конечно, беспокоило монаршую семью: ведь надо было решить вопрос о наследнике престола. Дело в том, что Карл VI был последним представителем мужского пола австрийской ветви дома Габсбургов. Император до конца жизни надеялся на рождение сына, но, видимо, предполагал, что может случиться всякое. Он заранее, ещё будучи бездетным, позаботился о том, чтобы в случае отсутствия наследника власть перешла к одной из его дочерей.

В престолонаследии большинства стран Священной Римской империи действовал так называемый салический закон. Это свод законов был принят еще в V веке франками, одним из германских племен. По Салической правде женщины не имели права наследовать землю, а следовательно, и трон. Карл VI 19 апреля 1713 года принял Прагматическую санкцию, закон o престолонаследии в империи Габсбургов, который предусматривал неразделенность наследственных земель Габсбургов и допускал переход власти по женской линии: преемницей австрийского престола могла в случае необходимости стать старшая дочь императора. Но мало было принять новый принцип передачи власти, нужно было еще обеспечить его исполнение. Годами Карл VI добивался от европейских держав и большинства членов империи гарантий исполнения Прагматической санкции. И только баварский курфюрст Карл Альбрехт не согласился признать ее, так как был женат на дочери Иосифа I Габсбурга, старшего брата Карла VI, и считал, что его жена имеет больше прав на Австрийское наследство. Когда Марию Терезию признали законной наследницей французский, английский и прусский короли, и российская императрица, претензии Баварии показались не такими уж и опасными. Нужно сказать, эти соглашения дорого стоили Карлу: ему пришлось отказаться от участия Австрии в морской торговле и принять участие в двух неудачных войнах. Карл потерял территории на юге и востоке страны, но мог считать судьбу своей дочери устроенной. Правда, после его смерти Марии Терезии все равно пришлось вести долгую войну за свое наследство.

Детство Мария Терезия провела как обычная принцесса. Вместе с семьей она проводила зимнее время во дворце Хофбург в Вене, весну — в охотничьем замке Люксембург, а лето — во дворце Фаворит в венском предместье. Воспитанием Марии Терезии занимались иезуиты, и это наложило отпечаток на всю ее жизнь, сделав глубоко религиозной. Вдвоем с сестрой ее обучали Закону Божьему, истории, географии, музыке и танцам, языкам, в том числе латыни. Принцесса бегло говорила по-итальянски, по-французски, по-немецки и достаточно прилично по-испански, но всю жизнь предпочитала разговаривать на так называемом венском диалекте. Правда, читать наследница престола не любила и всю жизнь писала с ошибками.

Если бы Мария Терезия родилась не в императорской семье, то могла бы сделать карьеру оперной певицы. Способности, которые проявляла будущая королева, действительно в большей степени предрасполагали ее к музыке, нежели к политической деятельности. Своим голосом и игрой на фортепьяно она вызывала всеобщий восторг.

Мария Терезия с раннего детства была очень красива и считалась одной из первых красавиц своего времени. Кроме того, она была очень трудолюбива и каждый день вставала в пять-шесть часов утра. Нрав у нее был пылкий, речь живая и быстрая. Она легко приходила в гнев, но при этом так же быстро успокаивалась. Отличаясь царственным величием и природным даром слова, она обладала всеми данными для того, чтобы снискать преданность и уважение подданных. А еще Мария Терезия отдавала должное светской жизни.

Рассказывают, что уже в четырнадцать лет Мария Терезия присутствовала на заседаниях Государственного Совета. Правда, по этому поводу историки высказывают и другое мнение, некоторые из них считают, опираясь на другие сведения, что отец не готовил ее к будущему управлению государством.

В 1723 году Карл короновался как чешский король в Праге. Это была не только естественная официальная церемония, но и попытка обзавестись наследником: вероятно до императора дошло старинное богемское поверие, что только помазанный и коронованный король может рассчитывать на рождение наследника. Все лето семья находилась в Праге, готовясь к торжеству, назначенному на 5 сентября. За месяц до церемонии в дневнике Карла появилась запись о том, что императрица беременна. Коронация прошла блестяще, Карл был полон надежд, может быть, поэтому никто не обратил особого внимания на то, что в окружении монарха появился симпатичный молодой человек. Это был Франц Стефан, герцог Лотарингский, сын друга детства императора, внучатый племянник французского короля Людовика XV.

Через положенное время императрица родила… девочку. Вскоре после этого Франц Стефан обосновался в Хофбурге и на несколько лет остался при дворе Карла, учился, сопровождал императора на охоту. Не имея собственного сына, император в этом юноше увидел возможность осуществления своих отцовских чувств. Постепенно заговорили о том, что во дворце воспитывается жених для старшей дочери императора. Красивая, здоровая и неглупая девушка была окружена претендентами на ее руку. Среди них были сын испанского короля Филиппа V Бурбона дон Карлос, португальский принц Эмануэль (после отказа он стал монахом-доминиканцем), прусский кронпринц Фридрих. Возможно, любой из этих союзов был бы более выгоден Австрии с точки зрения политической. Но как это нечасто бывает в монарших семьях, все решила любовь.

Стефан однажды надолго уехал в свои итальянские земли, и девушка призналась, что сразу поняла, что полюбила его на всю жизнь, когда он вернулся. Что удивительно, это оказалось правдой.

Свадьба Франца Стефана и Марии Терезии, тем не менее, зависела не только от пожеланий влюбленных и их родителей. Имперские министры долго взвешивали все за и против разных вариантов брачного союза наследницы престола, а французский король решил использовать ситуацию, чтобы приобрести Лотарингию: Франция соглашалась признать Прагматическую санкцию только в обмен на герцогство. Правда, в качестве компенсации герцог Лотарингский должен был получить Великое герцогство Тосканское. Францу это решение далось нелегко. Когда ему принесли акт об отречении, он трижды его откладывал, просто не в силах поставить подпись. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы один из министров не сказал: «Нет отречения, нет и эрцгерцогини». Эти слова убедили молодого герцога, и Франц подписал документ.

12 февраля 1736 года Франц и Мария Терезия поженились, но перед свадьбой молодожены пообещали, что не будут претендовать на наследство, если у императора Карла VI родится сын, и откажутся от наследства, если в их браке не будет сына, а мужской потомок родится у Марии Анны, младшей сестры Марии Терезии. Отдельно оговаривалось, что Франц не получит никаких прав наследования земель Габсбургов.

После торжественной свадьбы молодые удалились на медовый месяц, который превратился в три медовых месяца, и провели они его в Тоскане, в итальянских владениях Франца Стефана. В 1737 году молодой супруг эрцгерцогини был назначен главнокомандующим австрийскими войсками для ведения войны с Турцией. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что он ни к войне, ни к другим государственным делам не приспособлен. Он оказался фигурой не политической, не военной, а скорее домашней. Начав терпеть поражения в войне с Турцией, он через год, не завершив эту войну, вернулся в Вену в состоянии нервного срыва.

Тем не менее Мария Терезия была счастлива. У нее появились дети. Первенец родился в 1737 году, следующие роды были в 1738, потом 1740 и так до 1756 года. Говорят, после каждых родов она говорила, что детей никогда не бывает достаточно.

Безоблачное счастье продлилось недолго.

В 1740 году скончался Карл VI. Он уже давно был нездоров, сильно поправился, страдал подагрой. Но не оставлял два любимых занятия: музыку и охоту. Однажды осенью, попав под ледяной дождь, когда возвращался в свой охотничий домик, он сильно простыл и вернулся в Вену уже тяжело больным. Через два дня его не стало. Беременную Марию Терезию врачи не пустили к смертному одру отца. Умирающий Карл повернулся в сторону комнаты, где была его дочь, и, подняв руку, благословил ее. Рассказывают, что он шутил до последней минуты: предложил одному из врачей после вскрытия отправиться на тот свет и доложить императору о том, что же с ним произошло на самом деле. Неудивительно, что дочь этого человека тоже не теряла присутствия духа в самых тяжелых жизненных ситуациях. А этого судьба приберегла для нее более чем достаточно.

Когда во Франции, которая была в тот момент главным соперником Габсбургов, получили известие о смерти императора, в придворных кругах обрадовались: «Габсбургов больше нет».

Это был страшный год. Привычный мир рушился на глазах. Совсем недавно, летом, неожиданно умерла старшая дочка Марии Терезии, этой зимой за несколько дней сгорела от неведомой болезни младшая.

Вот как описывает произошедшее далее Я. Шимов: В середине декабря 1740 года, через два месяца после смерти императора Карла VI, прусские войска вступили в Силезию, хотя формально война Австрии объявлена не была. Такие поступки чаще всего оправдываются государственными соображениями, но у молодого Фридриха II были личные причины для неприязни, если не ненависти к Габсбургам: ведь юная эрцгерцогиня предпочла ему другого, и он женился всего лишь на племяннице императора. Но официальной претензией к Вене было то, что Австрия препятствовала стремлению Пруссии расширить свою территорию в Рейнской области. О Карле VI и состоянии его государства молодой король отзывался весьма критично: «Император — старый истукан! Сегодня он — олицетворение силы, а завтра — ничто. Когда-то был силен, но французы и турки его вымотали, и теперь он на дне». Как же не воспользоваться ситуацией, тем более что молодая правительница слишком неопытна, а Силезия богата и густо населена. Очень удобная комбинация для агрессивных устремлений воинственного и не очень богатого Гогенцоллерна".

Нападение пруссаков оказалось далеко не единственной проблемой, с которой пришлось столкнуться Марии Терезии. Она не могла рассчитывать и на полную лояльность собственных подданных, прежде всего в Венгрии.

Франция и Бавария готовились оторвать от империи лакомые куски. Франция еще и интриговала в пользу курфюрста Баварии в качестве императора. А сам курфюрст Карл Альбрехт зарился на владения Габсбургского королевского дома. После смерти императора баварский посланник разослал всем предписание своего государя принимать повеления только от него одного. После этого посол Баварии выехал из Вены, а курфюрст, не признавший в свое время Прагматическую санкцию, предъявил от имени своей супруги Марии Амалии, дочери Иосифа I, претензии на габсбургские земли.

Весной 1741 года к антигабсбургской коалиции примкнула и Саксония, чей курфюрст был также польским королем. Началась война за Австрийское наследство. Положение Марии Терезии было столь ужасным, что она писала своей свекрови, вдовой герцогине Лотарингской, что не может найти места, где могла бы спокойно дождаться времени своих родов.

«Австрийского дома больше не существует!» — ликовали те, кто совсем недавно торговался с Карлом VI за Прагматическую санкцию.

Ее собственные министры, пожилые, умудренные опытом люди, видели в ней только молодую красивую женщину и не более. В стране было неспокойно, толпы недовольных угрожали восстанием, армии для защиты государства не было, не было денег, чтобы ее собрать. Так двадцатитрехлетняя, беременная третьим ребенком, Мария Терезия оказалась перед лицом огромного государства и всех европейских держав, которые совершенно не желали выполнять свои собственные обязательства.

Однако монархи Европы недооценили Марию Терезию. Она бросилась в самую гущу борьбы, дни и ночи проводила за столом переговоров и в кабинете, и удержала свое государство буквально неимоверным усилием воли.

А в марте 1741 года она родила сына! Это был первый за двадцать пять лет мальчик в семье. Говорят, что он был настоящим богатырем, весил семь с половиной килограммов, но роды прошли очень легко. Это было настоящее счастье, таких моментов в начале правления Марии Терезии было очень немного. Гордый Франц Стефан положил в колыбель сына орден Золотого Руна — на младенца возлагались большие надежды. Нечего и говорить, что рождение принца Иосифа (будущего Иосифа II) вызвало в Вене бурю ликования, но проблем от этого не убавилось.

Самым сложным в это время было положение Венгрии. Там еще свежа была память об Освободительной войне начала века, в которой многим пришлось решать, встать ли на сторону мятежников или остаться верным короне.

Мария Терезия задумала заручиться поддержкой именно в этом неспокойном крае и с блеском добилась своего.

В июне 1741 года Мария Терезия отправилась в Пресбург (Братиславу), где заседал венгерский сейм. После церемонии в соборе, на белоснежном коне она поднялась на Гору коронации. На самом деле гора была совсем невысокой, скорее это был холм, насыпанный из земли, принесенной со всех сторон громадного государства. На плечах Марии Терезии была выцветшая мантия святого Стефана, а в руках его меч. Четыре раза ударила она по воздуху по четырем сторонам света. Это значило, что она защитит Венгрию от любого врага, откуда бы он ни пришел. Так состоялась ее коронации в качестве короля (так!) Венгрии. Во многих официальных документах о Марии Терезии говорится именно как о короле, а не королеве венгерской. Ошибка была допущена явно с умыслом: наследница Карла VI хотела показать, что будет править решительно и самостоятельно, как мужчина. От своего отца она получила 63 титула в официальном именовании, но теперь у нее был один, на который уже никто не мог посягнуть — король Венгрии.

При этом ее ничуть не смущало положение искренне любимого, но непопулярного в Венгрии мужа, который наблюдал за коронацией в качестве простого зрителя. Франц Стефан не стал в Венгрии ни принцемконсортом, ни соправителем жены: добрый, учтивый, но мягкотелый, не говоривший к тому же толком ни по-немецки, ни по-венгерски, он сделал главное — Габсбургская монархия была обеспечена наследником. В это время пруссаки уже маршировали по Австрии, а французские войска торопились на встречу с союзником. Королева решает обратиться за помощью к сословиям и депутатам, «к их верности и оружию, к старинным достоинствам венгров».

Заседание венгерского сейма, на котором королева обратилась к местной шляхте с просьбой о помощи в войне против многочисленных врагов, считается одним из наиболее ярких событий в истории Габсбургской династии. Прекрасная внешность императрицы, сияющие серые глаза напоминали о красоте ее матери, Елизаветы Брауншвейгской. Корона святого Стефана, длинные белокурые волосы, спадающие на плечи, траурное парчовое платье, красная бархатная мантия, подбитая горностаем, — все это вдохновило благородных венгерских дворян. Голос королевы прерывался, а к концу речи в нем зазвенели слезы — и стены дворца, где происходила эта сцена, сотряслись от криков «Eljen!» («Слава!»), а венгерские дворяне с лихо закрученными усами потрясали саблями, крича: «Наша жизнь и наша кровь за Ваше Величество!».

Есть, правда, авторитетные свидетельства того, что все было куда более прозаично. Как пишет Я. Шилов, один из историков, занимающийся историей Австро-Венгрии, вечно оппозиционная шляхта оказалась отнюдь не единодушна в вопросе о поддержке Габсбургов, а большинство сейма хоть и откликнулось на призыв королевы, но при этом не преминуло добиться от нее очередного подтверждения мадьярских вольностей.

Но главная цель была достигнута: магнаты провозгласили национальное восстание дворянской знати и выделили королеве семь полков. Баварцы были изгнаны. С Францией заключили мир.

Война с Фридрихом II складывалась для Австрии неудачно. Во главе армии Мария Терезия поставила брата своего мужа, Карла Лотарингского, который, конечно, не мог тягаться с прусским королем: к этому времени он уже завоевал славу лучшего полководца Европы. Пруссия сохраняла контроль над Силезией, и Фридрих предложил Марии Терезии мир, если она откажется от прав на эту провинцию. В обмен коварный король сулил своей противнице поддержку кандидатуры Франца Стефана на предстоящих выборах нового императора. Пришлось заключить перемирие с Пруссией.

12 февраля 1742 года это предложение Фридриха II перестало быть актуальным: курфюрсты, подстрекаемые Францией, избрали императором Карла Альбрехта Баварского под именем Карла VII. Габсбурги лишились римско-германского престола впервые за 300 лет. Еще раньше баварские войска при поддержке французов и саксонцев вступили в Прагу, и местная шляхта признала Карла Альбрехта королем Богемии. Но австрийцы действовали не менее решительно: армия Марии Терезии, отбросив противника, вступила в Мюнхен — столицу Баварии, лишив нового императора его родовых владений.

В мае того же года возобновил боевые действия прусский король: он разгромил Карла Лотарингского у Часлава в Богемии и вынудил Марию Терезию подписать мирное соглашение, в котором королева скрепя сердце согласилась с потерей Силезии. Правда, она приобрела поддержку Англии, которая пошла на союз с Габсбургами, боясь резкого усиления Франции. В 1742–1743 годах английские войска вели успешные действия против французов в Южных Нидерландах. Но ситуация вскоре изменилась: под французскими знаменами объявился выдающийся военачальник, Мориц Саксонский, которому удалось потеснить противника. Летом 1744 года, когда Фридрих II заключил союз с Францией и вновь обрушился на австрийцев, положение Габсбургов было весьма незавидным.

Ситуация на театрах военных действий и за столом переговоров в этой войне менялась чуть ли не ежемесячно. Успехи прусского короля не радовали его соседей и в январе 1745 года союз против Пруссии заключили Англия, Австрия, Голландия и Саксония. Через полтора месяца скоропостижно скончался Карл VII, который не оставил средств, чтобы закрепить императорский трон за династией баварских Виттельсбахов. Его наследник, курфюрст Максимилиан Иосиф, согласился с требованиями Габсбургов. Он получил Баварию обратно, но отказался от претензий на императорский трон, а также обещал Францу Стефану поддержку на будущих выборах и признал Прагматическую санкцию. В Вене вздохнули с облегчением. Франц Стефан в 1745 году наконец стал императором под именем Франца I, а Мария Терезия стала именоваться императрицей, хотя и не короновалась официально. Она навсегда осталась королевой Венгрии и Богемии, австрийской герцогиней, маркграфиней моравской и прочая, и прочая, и прочая… Но то, что за этой выдающейся женщиной закрепился императорский титул, говорит о ее политической роли и мастерстве, с которым она играла эту роль.

А прусская военная машина продолжала перемалывать противников. Фридрих II оккупировал Саксонию и нанес еще несколько серьезных поражений Австрии. Большая часть военных расходов правительства Марии Терезии оплачивалась британской казной, поэтому в Лондоне беспокоились из-за того, что война в центре Европы затягивается. Британский кабинет намекнул королеве, что финансирование вот-вот прекратится, и на Рождество 1745 года в Дрездене Пруссия, Австрия и Саксония подписали мирный договор. Мария Терезия согласилась с передачей Силезии Фридриху II, но в душе не смирилась с потерей до конца своих дней. Кроме того, война принципиально изменила соотношение сил в Священной Римской империи, то есть во всей Центральной Европе: Австрия избежала полной утраты доминирующего положения в империи, но о ее реальном влиянии на большую политику говорить уже было невозможно. Вена смирилась с существованием второй немецкой великой державы, своего постоянного конкурента.

Пока Великобритания и Франция не оказались на грани финансовой катастрофы, боевые действия в Италии продолжались. Париж и Лондон уже нуждались в мире, поэтому силой затащили за стол переговоров своих союзников — Испанию и Австрию. 18 октября 1748 года в Ахене был подписан мир, условия которого были не слишком приятными для Марии Терезии: французы вернули оккупированные Южные Нидерланды, но в Италии Вена уступила испанцам Пармское герцогство и два княжества — Пьяченцу и Гвасталлу. Коме того, Ахенский мир закреплял Силезию за Пруссией, и ее возврат стал идеей фикс австрийской императрицы на 30 последующих лет.

Война укрепила имидж Марии Терезии и в Европе, и среди ее подданных. Молодая женщина, оставшаяся перед лицом врагов без денег, солдат и советников, так отчаянно и смело боролась за свои наследственные права, что произвела впечатление на всех, в том числе и на врагов. Много лет спустя, узнав о смерти Марии Терезии, ее главный противник, Фридрих II, вспомнит о ней такими словами: «Она делала честь своему трону и своей семье, я воевал с ней, но никогда не был ее врагом».

Как бы ни был плох для Австрии недолговечный Ахенский мир, он все-таки означал, что основные положения Прагматической санкции были признаны окончательно. Неделимость владений Габсбургской династии и права Марии Терезии и ее потомков на эти владения уже ни у кого не вызывали сомнений: дочь сумела силой оружия отстоять то, чего ее отец добивался с помощью дипломатии. Проявляя неженскую стойкость в трагические минуты правления, она так говорила о себе: «Я бедная королева, но у меня сердце короля», хотя своим девизом она избрала слова: «Справедливостью и мягкостью».

Война за Австрийское наследство открыла королеве много неутешительных фактов. Прежде всего, насколько плохи были дела габсбургской монархии в экономическом плане, если борьбу за собственное существование она вела на английские деньги. Война обнажила множество недостатков государственной системы. Оказалось, что у Австрии нет современного войска: до середины XVI века армия формировалась на вербовочных пунктах, но добровольцев было мало, поэтому «под знамена» брали всякое отребье: нищих, бродяг, заключенных из тюрем.

Австрия нуждалась в реформах, и эти реформы и стали основной заботой сорокалетнего царствования Марии Терезии. Для осуществления своей миссии она часто использовала женские хитрости и добродетели. Мария Терезия, как усердная австрийская домохозяйка, принялась за дело.

Пожилых советников отправили на покой, а на их места подобрали подходящих деловых молодых специалистов, соответствующих должности, которые могли бы обеспечить самые нужные реформы. Королева обладала поистине редким даром находить, ценить и вознаграждать таланты. Нужно ли говорить, что министры и генералы были преданы ей и неизменно верны.

Министром иностранных дел стал гениальный дипломат граф Венцель Антон Кауниц, которому удалось уладить отношения с Францией и даже из нее сделать нового союзника Австрии. Мария Терезия говорила, что он был ниспослан самим небом. Реформу внутренних дел государства обеспечил интеллигентный, хотя и неуживчивый уроженец Силезии — граф Фридрих Вильгельм Хаугвиц, граф Рудольф Хотек из Богемии реорганизовал налоговую службу. Кроме того, одним из ее главных советников стал человек неблагородного происхождения, что для того времени было большой редкостью — это был правовед и публицист Йозеф фон Зонненфельс, автор правовой реформы. Голландец Людвиг ван Свитен, личный врач королевы, образованный и гуманистически настроенный человек, стал одним из инициаторов реформы народного образования.

Главнокомандующим армией стал подающий надежды генерал граф Леопольд Иосиф Даун, одержавший много побед, прежде всего над заклятым врагом Австрии — Пруссией. Чтобы поправить положение в армии, обратились к рекрутской системе. В 1748 году Мария Терезия издала указ о призыве на пожизненную военную службу. Страна была разделена на 37 округов, каждый из которых формировал свой полк. Призыву подлежали крестьяне, не имевшие собственности, чернорабочие, поденщики, мелкие мещане и дворянская челядь. Для того чтобы содержать постоянную армию, насчитывавшую больше ста тысяч человек, в полтора раза увеличили поземельный налог. Обратили внимание и на обучение офицеров — в 1749 году Марией Терезией была основала военная академия «Терезианум», а также Инженерная и Артиллерийская академии. Реформированием артиллерии занимался генерал Венцель Лихтенштейн, и вскоре она стала одной из лучших в Европе. Императрица лично заботилась о том, чтобы ее солдаты были наилучшим образом накормлены, одеты и устроены.

Система округов позволила решать множество проблем, связанных с разными направлениями реформ. В каждый округ были направлены правительственные чиновники, следившие за сбором налогов; они заменили прежних выборных представителей сословных собраний, как правило, крупных помещиков, которые стояли на страже собственных интересов, а не интересов казны. Налоговая реформа плавно перетекала в административную, которая должна была преобразовать государственный аппарат и окончательно превратить габсбургские земли в единую империю.

Были созданы центральные ведомства, которые занимались координацией внешней политики, финансовых дел, юстиции, военными вопросами. Во всех владениях Габсбургов, кроме Венгрии, были введены общие государственные высшие институты, например, Придворная государственная канцелярия, которой занималась внешней политикой и монаршим двором. Все ведомства были подчинены Государственному совету, который регулярно собирался на заседания под председательством королевы. Граф Хаугвиц разработал новую систему налогов, согласно которой налоги платили не только крепостные, но и дворяне. Чтобы увеличить государственные доходы, Мария Терезия отменила налоговые привилегии для духовенства и запретила выплаты в пользу Рима. Она склонила папство и австрийское духовенство к уступкам в обмен на то, что старалась укрепить позиции католицизма доступными ей мерами, например, отбирала протестантские церкви и передавала католикам.

Поэтому власть императрицы укреплялась, а Хаугвицу удавалось ежегодно выжать из чешского и австрийского населения 14 миллионов золотых, чего хватало для того, чтобы обеспечить реформу армии.

Конечно, императрица не могла бы править достаточно эффективно, не применяя жестких методов. Одна из наиболее известных ее административных мер — ликвидация специальной канцелярии по делам чешских земель, которая была слита с австрийской придворной канцелярией. С одной стороны, так государыня проявила свои централизаторские устремления, с другой — отомстила чешским дворянам, которые предали ее в 1742 году, поддержав кандидатуру Карла Альбрехта Баварского на чешский трон. В Венгрии ничего подобного королева себе позволить не могла: такое покушение на свободу могло вызвать возмущение мадьярской шляхты. Императрица поступила хитрее: она просто не созывала венгерский сейм.

Другой областью, в которой Марии Терезии удалось добиться выдающихся успехов, стало народное образование. С 1774 года (а в Венгрии — с 1777-го) начальное образование было объявлено обязательным, правда, последствия этого решения стали очевидными уже после смерти королевы. Количество детей, которые ходили в школу, росло медленно, но верно, а импульс к такому развитию системы образования был дан при Марии Терезии. По ее распоряжению были внесены изменения в уставы австрийских университетов, была расширена учебная программа, появилось несколько новых учебных заведений.

Правда, славянские народы империи попали под сильное влияние немецкого языка, так как габсбургское правительство соблюдало принцип: единое государство — единый язык. Германизация проходила в целях централизации общественной жизни, однако на национальные чувства народов подействовала отрицательно. Интересен тот факт, что сама Мария Терезия говорила и писала гораздо лучше на французском, чем на немецком языке, в котором часто допускала грамматические ошибки.

Основой финансового благополучия монархии могло быть только улучшение положения основного податного сословия — крестьян. Практичная императрица это понимала. «Крестьянский класс как самый многочисленный разряд граждан составляет главную основу и главную силу государства, — рассуждала королева. — Поэтому его следует поставить крепко на ноги, чтобы он мог кормить свои семьи и нести общие налоги в военное и мирное время». Она улучшила участь крестьян, отметив: «Если хочется стричь овец, то следует их вначале накормить». В 1767 году Мария Терезия издала указ, ограничивающий барщину в Венгрии и запрещающий изгонять крестьян с земли.

В 1775 году, после нескольких неурожайных лет и вызванных этим крестьянских волнений, был издан патент, который строго запрещал использовать труд крестьян на помещичьих землях более чем три дня в неделю. Были облегчены наказания для крестьян за различные провинности, отменены пытки, упрощен порядок рассмотрения жалоб простого люда в судах. Все эти меры во многом повторяли указы предшествующих монархов, в том числе и отца королевы, но правительство Марии Терезии, в отличие от них, жестко контролировало соблюдение своих распоряжений. Действие патента 1775 года было впоследствии распространено и на другие земли монархии. Однако полностью освободить крестьян Мария Терезия не рискнула.

А еще Мария Терезия ликвидировала все внутренние таможни, кроме барьера между Венгрией и остальными землями монархии. Это препятствовало промышленному развитию Венгрии, которая окончательно стала житницей монархии, зато способствовало индустриальному росту в Чехии и Австрии. В 1780-е годы в монархии насчитывалось 280 фабрик и мануфактур; а в начале 1790-х чешские земли, Богемия, Моравия и остаток Силезии, которые составляли всего 10 % территории габсбургских владений и 14 % их населения, приносили императорской казне почти 35 % доходов.

Результатом этих титанических усилий стал, по словам Марии Терезии, порядок вместо хаоса. Все было подчинено контролю федеральной власти. Конечно, реформирование такого государства, как Австрия, не могло проходить без конфликтов между государыней и ее приближенными, неоднократно возникали разногласия, вспыхивали ссоры и перепалки, однако единственная дама в мужском коллективе явно доминировала.

А вот император Франц I оставался в тени своей супруги. В политику Франц почти не вмешивался. Однажды на заседании государственного совета, когда Франц попытался высказать свое суждение, отличное от мнения супруги, Мария Терезия оборвала его, заявив, что ему «не резон мешаться в такие дела, о которых он не имеет ни малейшего понятия». При этом он не был ни глупцом, ни лентяем. Франц серьезно интересовался естественными науками, архитектурой, искусствами, занимался нумизматикой и оставил коллекции монет, минералов, растений и технических новинок. Кроме того, император оказался настоящим финансовым гением: через подставных лиц он участвовал в операциях на европейских биржах, вкладывал вырученные средства, покупал поместья в Верхней Австрии, Моравии и Словакии. Там по его распоряжению создавались образцовые имения, строились мануфактуры и мастерские, которые приносили большой доход. Интересно, что во время Семилетней войны Франц умудрился вооружить и обмундировать не только австрийскую армию, но и армию противника, прусскую, продемонстрировав таким образом настоящий предпринимательский гений. Незадолго до смерти император основал своеобразный фонд семейного обеспечения, который существовал до 1919 года. Франц на собственные деньги закупил множество редких зверей и птиц для зоопарка при замке Шёнбрунн в окрестностях Вены, бывшем охотничьем домике, превращенном Марией Терезией в резиденцию. Этот зоопарк сохранился по сей день и считается старейшим в Европе.

Еще одна война стала настоящим испытанием для Марии Терезии. В 50-е годы XVIII столетия над Европой снова сгустились тучи войны. С Францией у габсбургского двора отношения были сложными, а французов любили. Родным языком императора Франца был французский, при нем в Вене были заведены многие французские обычаи и манеры, но император терпеть не мог Людовика XV, который когда-то вынудил его отдать Лотарингию. Сама же Мария Терезия помнила о трехсотлетней борьбе Габсбургов с французской экспансией, которая началась еще в XV веке. Но все это были дела давно минувших дней, а жизнь потребовала пересмотра традиционных внешнеполитических симпатий и антипатий.

Граф Кауниц в марте 1749 года подал венценосным супругам записку, которая чрезвычайно удивила королеву. Граф, слывший звездой австрийской дипломатии, предлагал неслыханную вещь: постепенно отойти от старинного, проверенного во многих войнах альянса с Англией и Голландией и сблизиться с заклятым врагом — Францией. Той самой Францией, которая поддержала притязания Карла Баварского на земли Габсбургов, никак не могла смириться с мыслью, что времена «короля-солнца» давно прошли, и упорно стремилась к доминированию на европейском континенте. Ознакомившись с аргументацией Кауница, Мария Терезия поняла, что его идеи отнюдь не безумны. Ведь между Францией и Австрией уже не было непреодолимых противоречий: французы не стремятся к завоеванию Италии и позиции Габсбургов там достаточно прочны, а усиление Пруссии беспокоит и Вену, и Париж. Кроме того, Австрия может воспользоваться противоречиями между Францией и Англией в колониях. Английский король одновременно и курфюрст Ганноверский, его вмешательство в дела Священной Римский империи ослабляет позиции австрийского дома. Поэтому и здесь союзниками австрийцев могут быть французы, которые тоже хотят вытеснить англичан из континентальной политики. Не стоит ли поставить на французскую карту? Если альянс с Францией будет дополнен договором с Россией, с которой Вена уже заключила в 1746 году оборонительный военный союз, позиции Австрии в Европе заметно усилятся.

Мария Терезия на время положила записку Кауница под сукно, слишком резкие повороты на внешнеполитической арене пока были не ко времени. Но в 1756 году события стали развиваться с невероятной скоростью. В конце января в Вену пришло известие о том, что Англия и Пруссия подписали Вестминстерскую конвенцию. По сути дела, этот документ не был союзным договором, однако один из его пунктов гласил: «Если же вопреки всем ожиданиям и в нарушение мира… любая иностранная держава предпримет вторжение в Германию, две договаривающиеся стороны объединят свои усилия для наказания нарушителей и сохранения спокойствия в Германии». За этими невинными словами скрывалась угроза австрийским и французским интересам.

Начались активные переговоры, которые закончились в мае подписанием в Версале союзного соглашения между Францией и Австрией. Случилось именно то, чего опасался Фридрих II: «Самое худшее, с чем мы могли бы столкнуться в будущем, — это союз Франции и королевы Венгерской». В том же месяце Англия официально объявила Франции войну. Так произошла знаменитая «перемена альянсов» — настоящая дипломатическая революция, в результате которой исчезла не только угроза французского нападения на империю, но и опасность, вызванная союзом Франции и Османской империи.

Мария Терезия была довольна таким результатом, но и Фридрих II чувствовал себя уверенно: англичане наполнили его казну, в армии было больше 200 тысяч вымуштрованных солдат. Король решил, что наилучшей тактикой будет молниеносная война, в которой он поодиночке разобьет медлительных противников. Поэтому, не обладая перевесом над французами и австрийцами, самонадеянный Фридрих ударил первым. 29 августа 1756 года началась самая кровавая из войн XVIII столетия, которую иногда, учитывая, что боевые действия велись и на других континентах, даже называют мировой.

Саксония, примкнувшая к антипрусской коалиции, продержалась недолго, к концу года она была оккупирована войсками Фридриха. Король приказал нескольким десяткам тысяч саксонских пленных присягнуть ему и его знамени и включил их в состав прусской армии. Россия, обеспокоенная агрессивностью прусского монарха, вступила в альянс с Австрией и Францией: императрица Елизавета Петровна решила воевать.

В ходе войны Фридрих не раз проявлял полководческий талант в самых безвыходных ситуациях, хотя ему противостояли выдающиеся полководцы — австрийские генералы Даун и Лаудон, российские фельдмаршалы Апраксин и Салтыков. В 1759 году Фридрих не смог предотвратить соединение русских и австрийских войск. Теперь два сильнейших врага Пруссии совместно обрушились на нее, и 12 августа у Кунерсдорфа армия союзников под командованием Салтыкова и Лаудона нанесла Фридриху II самое тяжелое поражение — он потерял почти всю свою армию. В ночь после битвы король, находившийся на грани самоубийства, писал в Берлин одному из своих министров: «Трижды я собирал солдат, пока не понял, что могу попасть в плен, и вынужден был покинуть поле битвы. Мой мундир в дырах от пуль, подо мной пали две лошади. Мое несчастье в том, что я еще жив… От армии в 48 тысяч человек не осталось и трех тысяч. Вокруг все бегут, я больше не господин своего народа… Я не выдержу этого жестокого испытания…» Казалось бы, победа близка. Однако единства между Россией и Австрией не было, это и сводило на нет все успехи антипрусской коалиции.

А в начале января 1762 года судьба предоставила Фридриху невероятный шанс: Елизавета Петровна скончалась, новый император Петр III не только прекратил войну с Фридрихом, но и без всякой компенсации возвратил королю Восточную Пруссию и остальные области, занятые Россией. В перспективе мог быть подписан российско-прусский договор, и тогда Австрия испытала бы на себе силу оружия недавнего союзника.

Однако до этого дело не дошло — 29 июня 1762 года в результате дворцового переворота Петр III был свергнут собственной супругой, вступившей на престол под именем Екатерины II. Союз с Пруссией не состоялся, но щекотливые обстоятельства восшествия Екатерины на престол не позволяли ей чувствовать себя достаточно уверенно для того, чтобы продолжать войну в Европе. Россия вышла из Семилетней войны. Поскольку Франция к тому времени ясно продемонстрировала свою военную слабость, Австрия фактически осталась один на один с Фридрихом. Но, к счастью для Марии Терезии, и у того уже не было ни сил, ни возможностей продолжать войну.

15 февраля 1763 года в замке Губертусбург близ саксонского города Торгау был подписан мирный договор, которым Австрия и Пруссия гарантировали территориальную целостность и неприкосновенность друг друга. Это означало, что Марии Терезии так и не удалось добиться желанной цели — вернуть Силезию.

«Дипломатическая революция», которую Вена затеяла для того, чтобы помешать усиливаться Пруссии, не достигла цели. Однако Семилетняя война имела для Австрии и положительные последствия. Две войны за 20 лет укрепили связь между отдельными частями монархии, а армия заметно окрепла в боях с сильным противником.

А союз Австрии и Франции был подтвержден символическим браком: одна из дочерей Марии Терезии — Мария Антония, известная нам как Мария Антуанетта, вышла замуж за французского дофина, будущего короля Людовика XVI.

История знает немного примеров такой активной и результативной деятельности главы государства — женщины, которая при этом не изменяла своему первейшему долгу — быть женой и матерью.

Практически все время — воюя, разрабатывая сложнейшие дипломатические маневры, справляясь с реорганизацией армии и финансов, управляя громадным государством, — Мария Терезия была беременна или кормила грудью ребенка. Редко когда промежуток между ее беременностями составлял два (или три) года. Всего у нее было 16 детей: 11 девочек и 5 мальчиков — из них в детстве скончались только двое, что в те далекие времена было редкостью.

Возможно, она немного завидовала своему заклятому врагу, королю Пруссии, который мог лично руководить своими войсками, находясь буквально в самой гуще событий. Мария Терезия должна была управлять всем издалека, находясь дома. Она заявила однажды, когда думала о своих генералах: «Никто не смог бы помешать мне встать самой во главе моей армии, если бы только я не была постоянно беременна».

И при этом она была чрезвычайно женственной и верила в то, что место всех женщин у колыбели и рядом с мужьями, об этом она всегда говорила своим собственным дочерям. Сама же она считала, что правила только потому, что такова была воля Божья, и потому, что это был ее долг. Кроме того, она обладала редкими, но очень важными для монарха качествами: здравым смыслом, широтой натуры и невероятной физической и духовной выносливостью.

Мария Терезия и работала, и танцевала без устали, она вообще не терпела пустой траты времени. Ее распорядок дня совсем не соответствовал представлениям о том, как живут баловни судьбы монархи: летом она вставала в четыре часа утра, зимой в пять, неутомимо работала целый день и рано ложилась спать, чтобы с наступлением дня снова быть в форме и работать. Она облегчила своим подданным возможность видеть ее. Во время аудиенции, проходившей каждый день в 10 часов утра, любой, кто пожелал, мог свободно говорить с ней и даже шептать ей на ухо о совсем личных вопросах. Она была человеком закаленным, поэтому окна ее кареты, как и окна ее покоев, были всегда открыты, несмотря на зимнюю стужу или летнюю жару. Когда она стремительно въезжала во двор замка, то бросала часовым горсть золотых монет, спрыгивала с подножки у парадной двери, бежала во дворец и уже сидела, склонившись над бюро, чтобы писать — бесконечные записки, приказы, письма послам и инструкции учителям своих детей. И все это неразборчивым почерком, не уделяя орфографии и грамматике ни малейшего внимания.

Ее камердинер ворчал, что Мария Терезия не очень тщательно одевалась, но она всегда была красивой, статной женщиной и умела держать себя, как подобает императрице. Произвести впечатление Мария Терезия любила и умела. На приемах в тронном зале она появлялась роскошно одетой, в таких случаях она выбирала в качестве украшения огромный бриллиант «Флорентинец», подарок мужа из сокровищницы своей потерянной Лотарингии. По улицам Вены Мария Терезия ездила в круглой карете в виде открытой раковины. Внутри было множество свежих цветов, и она казалась настоящей Венерой. Даже граф Подевиль, посол ее заклятого врага короля Пруссии, признавал, что Мария Терезия была чарующей, восхитительной женщиной.

Но больше всего располагала к ней ее естественность и умение непринужденно беседовать на парадных ужинах во дворце, во время скачек в Венском лесу, рядом со своим супругом в императорском дворце Хофбург. Рассказывали, что она очень часто смеялась и любила веселиться на масленицу, танцевала и устраивала веселые проделки. Когда ее наставник, граф Сильва Тарука, полагая, что на карнавале она заходит слишком далеко, послал ей записку, в которой он серьезно напоминал ей об обязанностях императрицы, Мария Терезия отослала записку обратно с пометкой на полях: «Напомните мне снова, когда начнется пост».

Мария Терезия была счастлива в браке, что можно сказать далеко не о всяком простом человеке, а уж и монархе и подавно. Она часто заказывала портреты членов своей семьи. С полотен на фоне замка Шенбрунн и безоблачных пейзажей сияют лица 13 белокурых, голубоглазых мальчиков и девочек, радостно и с надеждой смотрящих в будущее.

Эту семью обсуждала вся Европа, ведь в XVIII столетии австрийский двор был уникальным в своем роде. В Потсдаме Фридрих вел строгое мужское хозяйство и общался со своей женой только письменно, в Санкт-Петербурге правила официально незамужняя царица Елизавета, мадам Дюбарри в Версале старалась рассеять грусть стареющего Людовика XV.

Но как бы ни была обаятельна и сердечна императрица со своими подданными, ее детям выпал трудный жребий. Для них у Марии Терезии оставалось не слишком много времени, хотя их воспитание и образование всегда заботило императрицу. Они могли днем в определенные часы поцеловать ей руку, иногда она сама входила в классные комнаты, чтобы посмотреть, как кто-то из детей выучил урок. Да и в соответствии с придворным этикетом дети и родители, конечно, обращались друг к другу на «Вы». Свои пожелания относительно воспитания своих детей Мария Терезия чаще всего сообщала письменно. Это были точные инструкции для каждого учителя и каждой гувернантки, в которых было точно определено все, даже молитвы, которые дети должны были читать утром и вечером. Императрица разработала для детей свою собственную учебную программу, включавшую танцы и участие в театральных постановках. Кому как не ей было известно, что искусство лицедейства может пригодиться в жизни. Дети рисовали, их обучали истории, математике, правописанию, иностранным языкам. Девочкам преподавали рукоделие и искусство вести беседу.

Многие годы детское крыло дворца на первом этаже замка Шенбрунн жило очень активной жизнью: слышалось монотонное чтение детей, звуки клавикордов и спинета, гаммы и звон шпаг на уроках фехтования маленьких герцогов.

Воспитательницами и гувернантками становились овдовевшие графини или придворные на пенсии. Основным критерием отбора были не образование или опыт общения с детьми, а безупречное благочестие и знание придворного протокола. Кроме того, набирался еще целый полк учителей, которые преподавали танцы, музыку, иностранные языки и письмо.

Дисциплина была строгой, в императорской детской комнате было не место сентиментальности. Дети ни на минуту не оставались одни, воспитатель, гувернантка или камердинер присутствовали в любое время дня. Уроки на день были спланированы так же тщательно, как дела королевы. Например, Жозефина ежедневно занималась немецким, латынью, испанским, итальянским, историей, грамматикой, религией и письмом. В четыре часа дня начинался урок танцев, потом она повторяла молитвы, перебирая четки, и ела очень простой ужин: «суп и какое-нибудь другое блюдо», как указывали инструкции матери. Девочка видела свою семью только по воскресеньям, когда все вместе шли в церковь и обедали. Мать строго инструктировала гувернантку Жозефины: плохие привычки девочки «…должны были быть немедленно и основательно искоренены. Я не буду льстить себе, что справилась с ней, пока не будет покончено с источником ее неприятностей — ее вспыльчивым темпераментом и ее эгоизмом. Когда с ней только заговариваешь, она настолько выходит из себя, что от ярости готова расплакаться».

Иосиф, старший сын и наследник, был не очень способным ребенком. Он учился не так быстро, как его бойкий брат Карл, но трудился упорно и никогда ничего не забывал. Мать называла сына упрямой головой и наставляла его камергера: «Вечером предоставляйте эрцгерцога самому себе, если потребуется, один из камердинеров должен прийти к нему. Но вы все же оставайтесь в комнате, чтобы наблюдать издали за его поступками, его осанкой и так далее. Тогда вы сможете судить о его поведении и поправлять его».

Однажды Мария Терезия приказала, чтобы эрцгерцога Иосифа наказали ударами кнута. Его камергеры стали протестовать против незаслуженно жестокого наказания и заявили, что никогда ни одного эрцгерцога не били кнутом. Императрица возразила: «Это ясно видно по их манерам», но все-таки отменила приказ. Мария Терезия уделяла много внимания воспитанию хороших манер за столом: «…Мои дети должны есть все, что ставят перед ними, не возражая. Они не должны делать замечаний, что они предпочли бы то или другое, или обсуждать еду. Они должны есть рыбу каждую пятницу и субботу и в каждый день поста. Хотя Иоганна чувствует отвращение к рыбе, никто не должен уступать ей. Все мои дети, кажется, питают отвращение к рыбе, но они должны это преодолеть». Своим дочерям императрица писала длинные письма, в которых подробно разбирала их манеры и поведение. Четырнадцатилетней Каролине мать выговаривала за то, что она безразлична во время молитвы и бывает грубой и раздраженной по отношению к камеристкам: «Я не могу забыть эту твою невоспитанность, и я тебе никогда ее не прощу. Твой голос и твоя речь и без того уже достаточно неприятны. Ты должна особенно постараться исправиться в этом отношении; ты никогда не должна повышать голос». Каролина попросила заменить воспитательниц, королева это позволила, но предупредила девочку, что не всякая ее прихоть будет исполняться.

Жизнь этих детей была очень далека от того, какой представляют обычно жизнь монарших отпрысков. «Ты должна добросовестно продолжать упражнения в музыке, рисовании, истории, географии и латыни. Ты никогда не имеешь права лениться, потому что лень опасна для каждого, но особенно для тебя. Ты должна занимать свой ум, потому что это удержит тебя от того, чтобы думать о детских проказах, делать неподходящие замечания и желать глупых развлечений», писала императрица одной из своих дочерей.

Когда дети повзрослели, на них взвалили еще и обязанность представлять семью перед всем миром. Чтобы увидеть их вместе с родителями в Зеркальном зале под расшитым золотом балдахином во время публичного обеда, собирались толпы зевак. В дни рождений, именин и во время других торжеств они выступали в придворном театре в любительских постановках и балетах.

Неизвестно, какими были реальные отношения в этой семье между родителями и детьми. Наверное, принцы и принцессы в этом отношении мало отличаются от простых людей, и в том, что ее собственные дети любили Марию Терезию, нет ничего удивительного. Но рассказывают, что и чужие дети тянулись к ней. Маленький Моцарт, в 1762 году приглашенный дать концерт во дворце Шенбрунн, чувствуя расположение Марии Терезии, тут же забрался к правительнице на колени, что и было потом запечатлено придворным художником. Отец Леопольд Моцарт писал об этом своей жене: «…Спешу сообщить обстоятельно, что Их Величества приняли нас так милостиво, что если бы я об этом рассказал, это приняли бы за сказку. Позволь рассказать, что Вольфи прыгнул на колени к императрице, обнял ее за шею и сердечно расцеловал».

В Австрии рассказывают одну из легенд о Марии Терезии: императрица прогуливалась в парке с маленьким Иосифом и его няней. Они повстречали нищенку, которая прикладывала своего плачущего ребенка к пустой груди. Императрица остановилась и открыла кошелек. Но нищенка отвернулась и с горькой усмешкой сказала, что кусок золота едва ли успокоит ее голодного ребенка. Тогда императрица подняла кричащего младенца и приложила его к своей полной груди. Кто знает, может быть, так и было, ведь легенды всегда содержат крупицу правды.

Даже не достигнув совершеннолетия, дети монарха становились бесценным политическим капиталом на европейской бирже династических браков. В течение двадцати лет их свадьбы заполняли собой все время и планы императрицы. Благодаря замужествам своих дочерей она смогла добиться того, что невозможно было сделать никаким другим способом.

Мария Терезия была очень набожной женщиной. Молитве она обычно посвящала по несколько часов в день. Как ни странно, этот факт доказан многочисленными свидетелями, несмотря на то, что она была весьма деятельной и очень занятой. В марте 1778 года она всенародно простояла три часа на коленях в венском соборе, умоляя Господа отвратить грозившую ей войну за баварское наследство. Одна из ее дочерей, эрцгерцогиня Елизавета, сама признавалась, что когда бывала с матерью в церкви, то они оставались там так долго, что под конец она уже не понимала ни того, что сама говорит, ни того, что слышит. С годами религиозность императрицы только усиливалась. Своей искренней религиозностью и строгой моралью она отличалась практически от всех европейских правительниц того времени. Правда, с годами это стало приобретать характер нарочитой демонстрации, доходившей до ханжества. Императрица вдруг попала в ситуацию, когда ее моральное превосходство подверглось осмеянию.

Чувства Марии Терезии и Франца с годами не то чтобы остыли, но испытали влияние образа жизни венценосных супругов.

К тринадцатилетней годовщине счастливого брака Мария Терезия заказала саркофаг для усыпальницы в церкви ордена капуцинов. На крышке надгробного памятника изобразили императорскую чету, воскресшую в день Страшного суда. Они склонились друг к другу, молодые, пылкие, готовые броситься друг другу в объятья, а ангел держит венок над головами супругов. Кроме того, глубокий вырез на церемониальном платье императрицы показывал ее красивые плечи и грудь, да и поза императора была несколько двусмысленной. Никакого смирения и благочестия, более приличествующих для королевской усыпальницы, сей монумент не выражал. Ничего удивительного в том, что женщина-императрица хотела остаться в веках молодой, красивой и полной жизни, да и мужа она любила по-прежнему. Но вот Франц уже не был верным возлюбленным.

Он соединял в себе все, что могло привлечь женщин: привлекательность, доброту, образованность. Это был настоящий светский человек: хороший охотник, грациозный танцор и образцовый любовник, недаром он провел свои юные годы при французском дворе. Супруга добилась для него короны Священной Римской империи (которую не могла получить как женщина) и надеялась, что он проявит себя как военный или дипломат. Однако в конце концов его участие в государственных делах свелось к функции супруга. Но и это постепенно стало для него малопривлекательным, так как его жена была почти постоянно беременна, а ее образ жизни не предполагал даже частых встреч супругов вне общей спальни в Хофбурге.

Конечно, Франц был совсем не одинок в своем стремлении к жизненным удовольствиям. Это вообще был легкомысленный век, и нравственные устои в Вене, как и других местах, были не такими, как хотелось бы строгим моралистам. Флирт и любовные интрижки занимали мысли не только придворных красавиц, но и зрелые государственные мужи не отказывали себе в разного рода амурных приключениях.

Мужчины дружили с любовниками своих жен и даже были им благодарны за то, что они взяли на себя часть их обременительных обязанностей. Тем более, что они сами также замещали кого-то в другом месте и просто не успевали бы уделять внимание еще и своим женам. Говорили, что замужние дамы фактически имели двух мужей: одного, чье имя они носили, и другого, который фактически исполнял обязанности мужа. Грубость и безнравственность были везде: и в театре, и в жизни, рождение ребенка даже в самых знатных семьях часто вызывало шквал непристойных комментариев.

Так и об императоре Франце пошел слушок, что волочится за красивой танцовщицей и ужинает с ней. Слухи разрастались, и вскоре вся Вена судачила о том, кто на этот раз стал пассией императора: оперная дива из Венского театра или очередная придворная дама. Прусский посол писал о том, что императрица охотно вела бы простую семейную жизнь, однако император отказывается должным образом принимать в этом участие. Можно представить себе, что пережила императрица, узнав о многочисленных романах супруга. Она вдруг стала просто женщиной, которая ревнует и страдает. Правда, императрицей она из-за этого быть не перестала и приняла меры в поистине имперском масштабе: она решила ликвидировать порок во всей своей империи и была уверена, что справиться с моралью можно так же, как с уплатой налогов или с управлением войсками. В 1747 году она создала «Комиссию целомудрия», а по сути — полицию нравов. Целью этой организации было принуждение к добродетели. Государственному канцлеру Кауницу выпала сомнительная честь возглавлять эту акцию. Ему пришлось особенно трудно, так как нужно было сохранять в тайне от правительницы своих любовниц и славу прожигателя жизни. Под его командование передали регулярные отряды государственной полиции и большое число тайных агентов, чьей задачей было повсюду разыскивать тайный порок. И началась борьба за благопристойность!

В театрах и бальных залах расставили посты, улицы патрулировали, частные дома проверяли. На австрийской границе проверяли багаж путешественников и даже вскрывали дипломатическую переписку в целях обнаружения непристойных книг или произведений французских философов. Комиссия контролировала актрис, певиц, иностранцев и мужчин, которые посещали публичные дома. Арестовать могли любого, иностранцев обвиняли в коррупции, а обычных граждан высылали из страны. Городская стража и тайные агенты должны были выслеживать «гуляющих женщин». Суровая императрица считала «гулянием» все, что могло склонить молодую девушку выйти из дома. Особенно омерзительными казались Марии Терезии служанки в городских трактирах. В 1774 году был издан декрет, по которому ни одна женщина не могла работать в подобном заведении — их императрица считала замаскированными публичными домами. Хозяин, нарушавший этот запрет, терял концессию, а девушке грозил кнут и прядильня, которой боялись больше, чем тюрьмы. Комиссия расследовала заявления ревнивых жен и доносы ревнивых мужей.

Проституток отправили на юг Венгрии, где заселили ими целую деревню. Правда, число уличных девушек не слишком убавилось: для того чтобы избежать задержания и высылки, достаточно было скромно идти по улице с опущенной головой, держать под мышкой молитвенник и перебирать пальцами четки.

Осужденных за моральные и нравственные проступки сурово наказывали в назидание остальным. Их приковывали цепями к городским воротам, где они сидели в грязи неделями и месяцами, а еду и воду им приносили сердобольные прохожие.

Жизнелюбивая Вена возмутилась от беспардонности и ханжества, с которыми императрица боролась с тем, что от нее никак не зависело. А потом начался настоящий карнавал. Грех стал разновидностью запретной игры, а значит, приобрел особую привлекательность. Группа молодых повес основала тайный союз, «Орден фигового листка», который просто издевался над «Комиссией целомудрия» и срывал все ее планы. Женщины из аналогичной организации, «Ордена свободных дам», встречались с молодыми гуляками из «Фигового листка» на распутных вечеринках, где, как говорили, все были в масках и под псевдонимами.

Однажды, во время полицейской облавы, членов общества братьев «Фигового листка» арестовали, заковали в кандалы и заставили просить милостыню у прохожих возле городских ворот. Однако вместо того, чтобы презирать и сторониться их, жители Вены считали их настоящими героями, заботились о них, несли им лакомства и жестоко смеялись над ханжеством императрицы и неверностью ее мужа.

Под тяжелую руку Комиссии попал даже самый знаменитый любовник всех времен и народов. Казанова с любовницей именно в это время посетил Вену. Утром за завтраком гостей застал врасплох визит полиции целомудрия. Когда Казанова признался, что он холостяк, их заставили переселиться в отдельные квартиры. Он с сожалением писал, что хотя в Вене были в избытке деньги и роскошь, но «ханжество императрицы чрезвычайно затруднило кутеж и удовольствия».

Казанова отделался легким испугом, но только потому, что он был иностранцем. Подданные императрицы могли серьезно пострадать за излишнюю склонность к амурным приключениям. Раньше кавалеры встречались со своими возлюбленными в загородных домиках. Теперь они вынуждены были устраивать их в качестве горничных к респектабельным старушкам, которые были не прочь вспомнить свою молодость и помочь влюбленным. Но если такая «горничная» попадалась в руки полиции, ей обривали голову и ставили к позорному столбу. Но страх наказания, тем не менее, не очень отражался на рынке горничных девушек.

Меньше всего Комиссия целомудрия испугала того, ради кого, собственно, и была учреждена. На масленицу 1756 года император выбрал новую фаворитку, которую не оставил до самой своей смерти.

Это была сероглазая красавица принцесса Вильгельмина Ауэршперг, которая была на тридцать лет младше императора. Дочь фельдмаршала империи, она принадлежала к одной из самых знатных семей двора и была выдана замуж в семью из высшей знати. Франц подарил ей загородный дом недалеко от Лаксенбургского дворца и стал посвящать все больше времени охоте в тех местах. Принцесса собирала салоны, во время которых самые близкие друзья играли карты, до чего и Франц, и его пассия были большими охотниками, а у императора появилась еще одна забота — оплачивать ее огромные карточные долги.

Один из послов сообщал, что император даже не скрывает своей страсти. Даже его дети, от которых тщательно скрывали любовные связи отца, на этот раз прекрасно знали, что происходит. «Император очень хороший отец, — писала его дочь Кристина, — мы всегда доверяли ему как своему другу, но сейчас нам нужно сделать все возможное, чтобы избавить его от этой слабости. Я имею в виду отношения с принцессой фон Ауэршперг». Мать, как писала дальше Кристина, очень ревнует его к этой страсти. Императрица, которая управляла Священной Римской империей, ничего не могла сделать, чтобы удержать своего беспутного мужа. Тем не менее, Мария Терезия никогда не изменяла любви к Францу, в которой она видела смысл всей своей жизни. Она предпочитала следовать долгу и полностью отдаваться государственным делам и одновременно, хотя бы внешне, быть покорной и любящей женой. Да и что могла бы сделать королева-католичка? Развод был невозможен, скандал принес бы больше вреда, чем пользы. Оставалось только, сохранять, насколько это было возможно, лицо и «не замечать» измен.

В августе 1765 года императорская чета отправилась из Шенбрунна в Инсбрук на свадьбу эрцгерцога Леопольда с принцессой Испании. Император неожиданно вернулся с полпути во дворец только для того, чтобы еще раз поцеловать на прощание свою любимицу, девятилетнюю Марию Антонию.

Потом, уже после свадьбы, заболел Леопольд, но 18 августа ему стало лучше, и вся семья отправилась смотреть итальянскую оперу. Во время представления императору стало плохо, и он покинул ложу. По пути домой он умер. Потеря для императрицы была огромной. Мария Терезия несколько дней не могла прийти в себя и не хотела никого видеть. Она укрылась в своих покоях, много дней ни с кем не разговаривала и перестала интересоваться делами государства. В это время Мария Терезия даже хотела отречься от престола, передать его старшему сыну и уйти в монастырь. Кауниц вынужден был использовать все свое красноречие, чтобы убедить ее изменить это решение, но конца своих дней, еще целых 15 лет, она не снимала траура.

Ей было 48 лет. Она остригла золотистые локоны, которыми когда-то в Пресбурге восхищались мадьярские дворяне, и гладко зачесала их под черный вдовий чепец. Она переселилась из светлых комнат императорского дворца Хофбург в задрапированную черными тканями комнату на третьем этаже. Больше никогда она не надевала ни украшений, ни маскарадного костюма. Больше никогда она не танцевала, и у нее никогда не было любовника. Семейная жизнь, которая началась в 1736 году, продлилась почти тридцать лет — 335 месяцев, 1540 недель, 10 781 день, 258 744 часа. «С ним все, без него — ничего», — говорила она. Перед этим горем такими несправедливыми и ничтожными казались все насмешки над ее попытками удержать мужа. Через несколько дней после смерти Франца Марии Терезии передали записку, которую нашли в бумагах императора: за принцессой Ауэршперг числилось карточных долгов на 200 тысяч гульденов. Императрица дала поручение оплатить долг. А принцесса огорчалась из-за того, что императрица на время траура запретила придворным дамам пользоваться косметикой.

Но долг матери и правительницы не давал Марии Терезии забыться в своем горе. «И как бы я ни любила свою семью и детей, устраивая так, что я не жалею ни усердия, ни печали, ни заботы, ни моего труда, я все-таки в любое время предпочла бы им общее благо тех земель, если бы была убеждена перед своей совестью, что могла бы это сделать или достичь для них такого же благосостояния, потому что я таким землям всеобщая и главная мать».

Она знала секрет добрососедских отношений и как предшествующие ей Габсбурги придерживалась однажды сформулированного принципа «Bella gerant alii, tu felix Austria, nube» («Пусть другие воюют — ты же, счастливая Австрия, заключай браки»). Поочередно играя свадьбы своих детей, Мария Терезия в итоге породнилась с представителями основных правящих домов Европы, укрепила отношения и с Францией, и с Испанией, и с Неаполем и с Сицилией, и с Пармой — создав себе, таким образом, союзников в постоянных трениях с прусским королем. Недаром ее прозвали «тещей и свекровью всей Европы».

В 1760 году первым кронпринца Иосифа женили на принцессе Изабелле Пармской, внучке короля Франции. Иосиф был робок с женщинами, у него не было дара галантного общения и легкомысленного разговора. Но он унаследовал счастье своих родителей — по-настоящему влюбился в невесту, которую родители выбрали для него. Изабелла Пармская была красивой и сердечной. Вместо сентиментальных романов она читала серьезную литературу, а ее письма демонстрируют удивительно ясный ум и интерес к политике. Она старалась очаровать своего неловкого молодого супруга и порадовать его своим обществом.

«Нужно всегда говорить ему правду обо всем, — как-то написала она, — и встречать его мягко и нежно». Императорская семья была в восторге от Изабеллы, а Иосиф, серьезный молодой человек, который целиком углубился во французских философов, был совершенно очарован ею, правда, сама юная супруга больше дружила с сестрой своего мужа. Черноволосая Изабелла и белокурая Мария Кристина вместе гуляли в парке Шенбрунн, доверяли друг другу тайны, пели и музицировали, писали портреты и писали друг другу длинные интимные письма. Несмотря на свое семейное счастье, Изабелла чувствовала приближение смерти, впадала в меланхолию и тосковала. Вскоре она заболела оспой и умерла, будучи беременной вторым ребенком, в возрасте 21 года, в 1763 году.

Как бы ни горевал престолонаследник, он обязан был произвести на свет наследника. Официальный траур еще не закончился, а императрица уже строила планы нового брака. Юный вдовец отказывался, но, в конце концов, уступил и рассматривал католических принцесс, которые могли составить его новое счастье. Второй брак Иосифа с баварской принцессой Жозефой был заключен в 1765 году в Шенбрунне. Неумная и некрасивая невеста была на два года старше жениха. Это была очень невеселая свадьба, хотя императрица старалась, как могла. Даже жители Вены, обычно оживленные по случаю празднеств, впали в уныние. Они шутили, что король Баварии обманул Габсбургов и прислал им вместо сестры свою тетю. Иосиф с трудом мог выносить свою жену. Он приказал убрать балкон, который соединял их апартаменты, и проводил в путешествиях столько времени, сколько позволяли приличия.

Несчастная Жозефа часто болела и проводила дни на минеральных источниках Бадена. Во время эпидемии оспы в 1767 году она заразилась болезнью в тяжелой форме и умерла в течение нескольких дней. Мария Терезия, полная сострадания, сидела в последние часы возле постели молодой женщины, при этом сама заразилась оспой и была так близка к смерти, что приняла Святое причастие.

Невест для сыновей найти было все-таки проще (эрцгерцог Леопольд II женился на дочери испанского короля Карла II Марии Людовике Испанской), чем женихов для дочерей.

Старшая дочь императрицы эрцгерцогиня Мария Анна, была калекой. После перенесенной в детстве тяжелой пневмонии она страдала одышкой и деформацией позвоночника. Внимание матери было сосредоточено на сыновьях, поэтому девочка очень сблизилась с отцом, который приобщил ее к занятиям наукой. Она систематизировала обширные коллекции, собранные Францем, написала книгу по нумизматике, увлеченно занималась музыкой, прекрасно рисовала. Ее рисунки и акварели высоко оценили знатоки, и она стала почетным членом Академий изящных искусств Вены и Флоренции. Однажды она посетила небольшой монастырь и это определило ее жизнь: Мария Анна стала настоятельницей монастыря для благородных девиц и дам в Праге.

Вторая дочь, Мария Элизабет, была настоящей красавицей и кокеткой. При дворе не сомневались, что ей предстоит блестящая партия, возможно, с одним из царствующих монархов. Императрица отказала бывшему королю Польши Станиславу Понятовскому, рассчитывая, что ее красавица найдет более достойную пару. Надежды вскоре сосредоточились на овдовевшем короле Франции Людовике XV. Казалось, это был отличный шанс закрепить французско-австрийский альянс, заключенный Кауницем.

Но сенью 1767 Мария Элизабет тоже заболела оспой. Рассказывали, что девушка попросила зеркало, чтобы в последний раз увидеть свое красивое лицо. Мария Элизабет не умерла, но ее лицо было обезображено болезнью, так что все женихи разбежались. А король Франции подослал придворного художника, который должен был написать ее портрет, после этого все приготовления к свадьбе были отменены. Несчастная девушка испробовала все лекарства и мази, но, в конце концов, смирилась с тем, что останется незамужней. Мария Терезия предложила ей единственный возможный вариант — церковь. Мария Элизабет стала аббатисой в Инсбруке, но так и продолжала жить в императорском дворце Хофбург, в качестве настоятельницы «Ордена для пожилых дам».

Когда Иоганна Габриэла, которая была помолвлена с Фердинандом, младшим сыном испанских Бурбонов, умерла от оспы в возрасте 12 лет, Мария Терезия поспешила вместо нее обручить с Фердинандом другую дочь, Марию Йозефу.

Жениха, правителя Неаполя, трудно было считать завидной партией. Его старший брат был слабоумным, а сам Фердинанд едва читал, говорил только на неаполитанском диалекте и думал больше всего об охоте и играх на воздухе.

Йозефа и думать не хотела о свадьбе, но мать видела в этом браке вполне ясные политические выгоды и сознательно приносила в жертву дочь. Она писала воспитательнице Йозефы: «Я рассматриваю Йозефу, как жертву политики, и если она исполнит свой долг по отношению к супругу и Богу, я буду довольна. Я надеюсь, моя дочь не будет эгоистичной, у нее есть склонность к этому».

В октябре 1767 года все было готово к отъезду невесты. Йозефа родилась в день именин своего старшего брата Иосифа и была его любимицей, поэтому он обещал проводить ее до Флоренции. Среди гостей, которые приехали на свадьбу в Вену, был Леопольд Моцарт, а его маленький сын Вольфганг должен был исполнить музыкальное произведение для хора.

За несколько дней до свадьбы императрица по роковой, как оказалось, прихоти взяла с собой Йозефу в усыпальницу ордена капуцинов к склепам предков, чтобы девушка нанесла прощальный визит могилам покойных Габсбургов. Йозефа умоляла не везти ее туда и горько плакала в карете по дороге в монастырь. Там она молилась в холодном склепе, а через несколько часов смертельно заболела оспой. Йозефа умерла в тот день, когда должна была отправиться в «путешествие невесты», чтобы стать королевой Неаполя. Все были уверены, что она заразилась в церкви Капуцинов, где с прошлого мая находилось не забальзамированное тело ее невестки, несчастной баварской принцессы Жозефы. Тем не менее Мария Терезия не отказалась от планов завладеть троном в Неаполе. Через некоторое время она обручила с Фердинандом пятнадцатилетнюю Марию Каролину. Она была не такой красивой, как ее сестры, но прямо излучала здоровье.

Каролина тоже не хотела выходить замуж за Фердинанда. Может быть, ей рассказали, что, узнав о смерти своей второй невесты, король устроил непристойную игру. Английский посол в Неаполе видел это, когда приехал во дворец, чтобы выразить соболезнования. Фердинанд и его придворные весело играли в похороны, причем один молодой человек изображал эрцгерцогиню Йозефу: его одели в погребальное платье, а лицо закапали шоколадом, чтобы изобразить оспу.

Каролина была обвенчана в Вене через представителей. Она плакала, когда роскошная процессия свадебного поезда проезжала через Альпы и границу Неаполитанского королевства. Великий герцог Тосканский Леопольд, ее старший брат, встретил невесту в Болонье и передал послам Фердинанда. Леопольд очень жалел сестру, во время церемонии она сильно дрожала, и все это произвело на него тяжелое впечатление.

Каролина, которую при Венском дворе так тщательно готовили, чтобы она стала королевой с изысканным вкусом и безупречными манерами, страдала в своем новом доме. Через несколько месяцев своего супружества она писала, что ее жизнь мучительна.

«Теперь я знаю, что такое супружество, и я глубоко сочувствую Антонии, которой замужество еще предстоит. Я открыто признаюсь, что лучше бы я умерла, чем мне пришлось бы пережить еще раз все то, что я перенесла. Если бы я не научилась, благодаря религии, думать о Боге, я бы покончила с собой, потому что я неделями жила, как в преисподней. Я буду горько плакать, если моя сестра когда-нибудь попадет в такое же положение». Каролина, тем не менее, исполнила материнский наказ, смирилась со своей судьбой, и стала, в конце концов, сама матерью и бабушкой королей, королев и императриц.

Из всех дочерей Марии Терезии только Мария Кристина вышла замуж по любви. Третья дочь, прозванная Мими, была любимицей матери. По плану родителей она должна была обручиться с принцем Савойским, но Мими энергично вступилась за избранника своего сердца — герцога Альберта Казимира фон Саксен-Тешен, младшего сына польского короля Августа III. Молодой человек не имел ни состояния, ни шансов получить трон. Она настояла на своем. Мария Терезия, еще не оправившаяся после потери мужа, допустила этот бесполезный в политическом отношении брак. Это было очень счастливое супружество. Супруг Марии Кристины, мужчина с изысканным вкусом, был самым любящим мужем и зятем. Он известен также как основатель великолепной художественной коллекции, которая легла в основу известного венского музея Альбертина.

Выдать замуж осталось еще двух дочерей: Марию Амалию и Марию Антонию. Красавица Амалия была настоящим украшением австрийского двора. Она прекрасно пела и танцевала. Ее будущий супруг, принц Баварии, Карл фон Цвейбрюкен, казался очень выгодной партией.

Решение о замужестве Амалии Мария Терезия приняла самостоятельно, хотя Иосиф в то время уже делил трон со своей матерью. Он был против этого брака и хотел видеть Амалию супругой брата своей первой, любимой жены, герцога Пармы. Если бы этот план осуществился, то еще один итальянский трон стал бы габсбургским. Мария Терезия предпочла Баварию, а Амалия не умела добиваться своего, как Кристина, и она покорилась решению императрицы. После свадьбы выяснилось, что ее семнадцатилетний муж отставал в развитии, так что замужество стало настоящей катастрофой. Амалия очертя голову бросилась в любовные похождения и политические интриги, не обращая внимания на письма матери, которая пыталась удержать несчастную молодую женщину хотя бы в рамках пристойности. Поведение Амалии стало притчей во языцех при всех дворах Европы. Через несколько лет герцог Альберт, муж Марии Кристины, едва смог узнать ее, так она изменилась. От изумлявшей всех ее красоты не осталось ни следа.

Никто не предполагал, что самая печальная судьба ждет самую младшую дочь Марии Терезии — Марию Антонию Йозефу Иоганну, которую домашние часто звали на французский манер — Антуан. Даже в этом домашнем прозвище был виден перст судьбы: этой девочке выпало на долю стать французской королевой, да и капля французской крови у нее была. Ее бабушкой была Елизавета Шарлотта Орлеанская, сестра герцога Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV. Спустя годы стали очевидными ужасные предзнаменования, которые сопровождали безоблачное детство принцессы. Ее рождение совпало со страшным землетрясением 2 ноября 1755 года в Лиссабоне. Подобное совпадение даже в siècle des Lumières — эпоху Просвещения — считалось неблагоприятным знамением. Мария Терезия спросила у астролога и заклинателя бесов доктора Гасснера, будет ли ее дочь счастливой. И получила от него загадочный ответ: «Кресты найдутся для всех плеч». Монахиня, у которой Мария Терезия спросила совета о том, как воспитывать девочку, чтобы та стала настоящей католичкой, ответила, что после несчастливых перемен она сама обратится к Богу.

В двухлетнем возрасте Антуан переболела оспой, к счастью, безо всяких последствий для внешности. Но в этом же году произошло покушение на Людовика XV. Король был лишь слегка оцарапан перочинным ножом, пострадало только его самолюбие, но казнь злоумышленника была ужасной. Спустя годы многие в этом увидели еще одно красноречивое совпадение: оспа пощадила юную принцессу для того, чтобы она встретилась с королем.

Маленькая Антуан родилась в большой семье, когда старшие дети были уже взрослыми. Строгая императрица уже не уделяла столько времени воспитанию детей и дисциплина в детской комнате заметно ослабела, и, как это часто происходит в таких семьях, каждый баловал ребенка. Антуан и ее почти ровесница Каролина учились у одних учителей, вместе бегали в парке Шенбрунн, прогуливали уроки и прекрасно проводили время друг с другом.

Антуан унаследовала красоту матери, но не ее упорство и работоспособность. Аббат Вермон, учивший ее продвинутому курсу французского, в своем отчете австрийскому послу писал о своей подопечной: «до двенадцати лет никто не приучал ее к усидчивости. Она не столько ленива, сколько легкомысленна, и обучать ее довольно сложно. Впрочем, хлопот она никому не доставит, ибо, живая и смешливая, она не отличается ни выдающимся умом, ни хитростью».

Иосиф считал большим недостатком своей сестры нелюбовь к чтению, нежелание углубляться в сложные материи, которые были недоступны ей из-за поверхностного образования. Она предпочитала весело щебетать о простых и понятных вещах, с лихвой искупая свое легкомыслие невероятным обаянием.

Император Франц, несмотря на свою занятость на любовном фронте, был внимательным и мудрым отцом. Однажды он сказал: «Дети мои, я советую вам два дня в году уделять приготовлениям к смерти. Проведите их так, как если бы вы знали, что это последние ваши дни. И не обязательно, чтобы кто-либо замечал это или знал об этом. Это только для вас. Разумеется, мысли эти не веселые, но иначе у вас может не оказаться времени для них». Кто знает, если бы Антуан прислушалась к словам своего отца, то судьба ее могла сложиться иначе.

В одиннадцать лет Антуан стала невестой французского дофина. Жених был почти ровесником своей юной невесты и его перспективы стать королем были совсем не очевидны: он был третьим внуком правящего монарха Людовика XV. Но старшие внуки умерли, и эта юная пара стала наследной.

Перед Антуан начали угодничать и обращаться к ней: «Мадам[5] Антония». А ее мать вдруг озаботилась образованием дочери. Кто как не она понимал, что для того чтобы быть королевой, нужно готовиться к этому. Она думала о том, как вложить в девичью головку знания, здравый смысл и рассудительность, которые были необходимы для того, чтобы не погибнуть среди искушений и интриг французского двора.

Антуан получила целый штат новых учителей, которые должны были довести до совершенства ее французское произношение и знание французской истории. Но самое глубокое впечатление произвели на нее Кристоф Виллибальд Глюк, учитель музыки, и балетмейстер Новер. Под руководством Новера она танцевала в балетах в придворном театре, и наверняка ему она была обязана удивительной грацией своих движений, благодаря которой она могла затмить собой гораздо более красивых женщин французского двора и освоить знаменитую «летящую походку», когда казалось, что женщина летела над полом. Уроки пения и декламации давали ей французские актеры Дюфрен и Сенвиль.

В июне 1769 года Людовик XV официально просил руки Антуан для своего внука Людовика Августа. Мария Терезия обращалась в письме к Людовику: «Моя дочь полюбит вас, я в этом уверена, ибо я ее знаю; но, уверенная в ее любви к вам и в ее заботливости, я прошу вас не лишать ее нежной своей привязанности. Прощайте, дорогой дофин, будьте счастливы и сделайте счастливой ее… я все в слезах… Ваша матушка Мария Терезия». С этого момента девушку называли только Мария Антуанетта.

Свадьба, назначенная на май 1770 года, должна была стать самой блестящей в этом блестящем столетии. Французские и австрийские чиновники хлопотали целый год, чтобы согласовать сложные предписания взаимного протокола, но все равно не обошлось без накладок: французский посол, маркиз Дюрфор, так и не попал на свадебный ужин, ему предпочли герцога Альберта, мужа Марии Кристины.

Предварительная церемония состоялась 16 апреля 1770 года. Сначала, на праздничной аудиенции во дворце Хофбург в присутствии всего штата двора при полном параде посол Франции просил руки мадам Антонии и просил ее стать супругой монсеньера дофина Франции. Затем, в придворном театре показали новую комедию Мариво и балет Новера. После этого в Хофбурге прошел торжественный Акт заявления об отказе: эрцгерцогиня отказывалась от всех своих прав на порядок наследования Габсбургов. Позже состоялся большой свадебный бал во дворце Бельведер, где, как свидетельствует история, 6000 гостей в маскарадных костюмах танцевали всю ночь.

В 6 часов вечера 19 апреля 1770 года под сводами венского монастыря августинцев, где венчались родители и сестры невесты, папский нунций монсеньор Висконти совершил брачный обряд «по доверенности» (жениха на церемонии замещал брат невесты Фердинанд). Австрийская эрцгерцогиня соединилась с дофином Франции и обменялась с ним обручальными кольцами. А через два дня, 21 апреля в половине десятого утра, заплаканная четырнадцатилетняя девочка-жена навсегда покинула родное гнездо. О своем муже Мария Антуанетта знала немного, и уж, конечно, она не слышала слов австрийского посла во Франции, графа Мерси, о будущем Людовике XVI: «Похоже, что природа ничего не дала монсеньеру дофину, потому что у него очень ограниченный размер ума». Она стала очередной жертвой большой европейской политики. Ее замужество и общие отпрыски Габсбургов и Бурбонов должны были стать гарантией того, что вражда, которая столетиями длилась между Австрией и Францией, ушла в прошлое окончательно. Наверное, жизнь красивой маленькой девочки не такая уж и большая плата за это. Передача невесты происходила на Рейне, на острове между Германией и Францией. Там поставили роскошные павильоны — золото, росписи, шелковые шпалеры. За деньги пускали посмотреть место, где произойдет церемония передачи невесты. Среди молодых людей, которые проникли на остров, был и молодой Гете. Очевидцы вспоминали, что он, якобы, возмутился: «Как можно на свадебных шпалерах и рисунках изображать свадьбу Медеи и Ясона? Это мерзкое, зловещее бракосочетание, которое в греческой мифологии привело к великой трагедии: закончилось же тем, что она убила собственных детей и на крыльях ненависти улетела от этого Ясона. Как можно? Это же дурная примета». Дурных примет, надо сказать, было предостаточно.

Бракосочетание Марии Антуанетты и Людовика было обставлено с необыкновенной пышностью. 19 мая торжества начались в Версале грандиозным балом, 27 был дан роскошный бал для иностранных послов, а 30 мая по случаю окончания празднеств парижан ожидал грандиозный фейерверк. По какой-то случайности искры от петард попали в хранилище с пиротехникой. Взрывы вызвали панику, обезумевшие люди бросились бежать, на соседних улицах было тоже много народу — там полным ходом шла ярмарка. Кареты давили толпу, люди толкали друг друга и падали в канавы. Погибло 132 человек, около 500 получили ранения. Тела погибших складывали возле церкви Мадлен. Туда же привезут тела Людовика XVI и Марии Антуанетты, только будет это через много лет. Но тогда карета дофины опоздала к началу праздника, и форейторы успели вовремя повернуть лошадей, чтобы избежать давки. В этом ужасном происшествии трудно было не увидеть плохое предзнаменование. Мария Антуанетта проплакала весь вечер, хотя, жалея ее, подробности трагедии скрывали. Одна из придворных дам сказала ей, что в тот день погибло много мошенников. «Но ведь они погибли вместе с честными людьми», — сокрушалась дофина.

Мария Антуанетта написала письмо матери о первом въезде в качестве королевы вместе с королем в Париж. «Последний вторник был для меня праздником, который я никогда не забуду. Наш въезд в Париж. Что тронуло меня больше всего — нежность и волнение бедного люда, который, несмотря на то, что он обременен налогами — она про это слыхала — был счастлив видеть нас. Я не в состоянии описать тебе, дорогая мама, те знаки любви, радости, которые нам при этом выказывались. И прежде чем отправиться в обратный путь, мы приветствовали народ, помахав ему на прощание рукой, что доставило ему большую радость. Как счастливо сложилось, что в нашем положении так легко завоевать дружбу. И все же нет ничего дороже ее — я очень хорошо это почувствовала и никогда не забуду».

Мария Терезия, понимая, что ее дочь совсем не готова к той роли, которую ей пришлось играть, написала ей инструкцию по поведению и требовала, чтобы 21 числа каждого месяца она ее перечитывала.

«Я каждый месяц жду список вашего чтения и ваших занятий, но все напрасно; неужели аббат Вермон вас покинул? Мне бы это не понравилось, но еще больше не понравилось бы, если бы он с вами занимался, а вы не извлекали пользу из занятий с ним. В вашем возрасте легкомыслие и ребячество еще допустимы; но если эти качества сохранятся у вас надолго, они станут досаждать всем, и вам в том числе, и у вас начнутся неприятности; вам следует читать, а также выбрать себе занятия полезные, способные пробудить к вам уважение и почтение; это особенно важно в стране, где образование очень хорошо поставлено, и каждый к нему стремится, невзирая на положение свое и титул. Не стану от вас скрывать, недостатки вашего образования уже замечены, и вы рискуете утратить то возвышенное представление, кое о вас сложилось; а для нас, тех, кто постоянно находится на виду у общества, крайне важно не испортить впечатление о себе».

Дофине действительно было чему учиться. Она была такая юная, такая неопытная, еще ребенок по сути. Мария Терезия вмешивалась во все нюансы семейной жизни дочери. Сначала объяснила ей, что игнорировать любовницу короля, мадам Дюбарри, нельзя. «Доброжелатели» подговорили Марию Антуанетту не заговаривать с мадам Дюбарри, а сами наслаждались неловкой ситуацией, в которую попала ненавистная фаворитка. Любовница короля, несмотря на свое высокое положение при дворе, не могла первой обратиться к дофине. Дюбарри устраивала сцены королю, а тот не решался приказать невестке заговорить с фавориткой, видимо, понимая, что Мария Антуанетта стала орудием в руках дворцовых интриганов. Ситуация разрешилась когда король обратился за помощью к австрийскому послу, а тот сообщил о затруднении императрице, которая через специального посланника объяснила дочери, что так вести себя не следует. А потом была сцена на балу, когда дофина, обращаясь к мадам Дюбарри, произнесла: «Сегодня вечером в Версале очень много народу». Дюбарри, которая была низкого происхождения, смутилась, ее враги ликовали, но воля короля была исполнена.

В 1774 году от оспы король Людовик XV умер, и Мария Антуанетта стала супругой короля Людовика XVI. Она, как и раньше, не занималась серьезными вещами, но была все время занята. Вся Франция пребывала в восторге от своей королевы, а она с упоением обдумывала туалеты для каждого нового выхода. Английский парламентарий Эдмунд Бёрк, посещавший Французское королевство в разные годы, писал: «…никогда доселе не появлялось в Версале существо столь восхитительное; она едва вступила в эту сферу, украшением и отрадой которой стала; я видел ее в момент, когда она только всходила над горизонтом, подобная утренней звезде, излучающая жизнь, счастье и радость».

Считается, что именно Мария Антуанетта стоит у истоков гламура, так как стала одной из первых личностей, которые, разрушая традиционные барьеры, создавали свой образ как исключительный, необычный и неотразимый. Женская красота первой начала разрушать сословные преграды: и маркиза де Помпадур, и графиня Дюбарри вознеслись на вершину власти благодаря своей красоте и женскому обаянию. Но красота фавориток принадлежала королям, а красота и обаяние Марии Антуанетты были достоянием всей Франции. Ей подражали знатные дамы, жены и богатых, и бедных горожан. Фасоны платьев, туфель, шляп, украшения и прически, которые носила королева, очень быстро входили в моду. Мария Антуанетта посещала публичные трапезы в Версале, парки, театры и балы, увидеть ее мог любой. Ей очень хотелось нравиться; поклонение толпы в какой-то степени компенсировало ее неполноценную супружескую жизнь.

Неуемные развлечения дочери тревожили Марию Терезию, понимавшую, что пока королева не родит наследника, брак в любую минуту может быть расторгнут, тем более что дочь ее успела заработать себе немало врагов, а значит, всегда найдется тот, кто готов запустить процедуру развода. Конечно, те же донесения извещали ее, что король любит и уважает королеву, стремится ей угодить и исполняет практически все ее желания, но супруги спят в разных спальнях. «Вашей главной задачей, — писала она дочери, — является как можно больше времени проводить с королем, составлять ему компанию, быть его лучшим другом и доверенным лицом, стараться вникать в его дела, чтобы иметь возможность обсуждать их с ним и давать ему советы; он должен понять, что только в вашем обществе он чувствует себя наиболее приятно и надежно. Мы пришли в этот мир, чтобы делать добро людям, поэтому задача ваша очень важна; мы здесь не для самих себя и не для развлечения, а для того чтобы, отбросив искушения, приобрести Царство Небесное, кое просто так не достается: его надобно заслужить. Простите мне эту проповедь, но я обязана вам сказать: раздельная постель, прогулки с графом д’Артуа — все это меня крайне опечалило, ибо последствия сего мне прекрасно известны, и я не знаю, как мне поярче их описать, дабы спасти вас от бездны, куда вы стремитесь… не думайте, что я преувеличиваю». Мария Антуанетта почти семь лет только называлась женой, хоть и прошла «курс супружеских наук» под руководством матери. То ли разница в образе жизни молодых супругов была виновата (Людовик ложился спать, а его жена только собиралась на бал или в театр), то ли вялый темперамент наследника престола, но и эту проблему решила, находясь в Вене, Мария Терезия. Она отправила в Версаль своего старшего сына, Иосифа, который посоветовал Людовику сделать небольшую операцию, которая спасла репутацию и Людовика, и Марии Антуанетты.

Королеву сначала обожали, а потом так же пылко ненавидели. При дворе у нее были могущественные враги, братья короля — граф Прованский, который будет королем Людовиком XVIII в 1814–1815 годах, и граф д’Артуа, впоследствии Карл X, от них и пошло жестокое прозвище — мадам Дефицит.

Наивная играющая девочка стала настоящей королевой в годы революции, когда король сдался на милость восставших, подписал «Декларацию прав человека и гражданина» и стал называться гражданином Капетом. О ней говорили: «Единственный мужчина в королевской семье». Она начинает бороться за спасение идеи абсолютной власти и спасение своей семьи. В 1791 году Мария Антуанетта пишет письмо Екатерине II. Она очень вежлива, полна достоинства: «Унижения, которые мы постоянно переносим, бесчинства, свидетелями которых мы являемся, не будучи в силах их пресечь, не имея возможности их приостановить, злодейства, которыми мы окружены, разве это не длительная нравственная смерть, в тысячу раз худшая физической смерти, освобождающей от всех зол?» Братья короля по согласию короля покинули страну. Людовик настаивал на том, чтобы и она уехала. Но Мария Антуанетта сказала: «Я королева Франции, я твоя жена. Умру королевой». Под влиянием совершенно чудовищных обстоятельств, дремавшие моральные силы, так напоминавшие ее мать, вдруг проявились в этой женщине.

А потом была попытка бегства, возвращение в Париж, заключение, суд, который обвинил ее в государственной измене и развращении малолетнего сына. В январе 1793 года был казнен Людовик XVI, а в октябре того же года казнена Мария Антуанетта.

Из четырех ее детей выжила только старшая, Мария Терезия Шарлотта. Ее обменяли во время революционных войн на пленных, она уехала в Вену, вышла замуж за своего кузена, герцога Ангулемского, и прожила еще долго, 73 года, но всю жизнь носила темную вуаль.

Сын Людовик Жозеф умер от туберкулеза незадолго перед революцией.

Людовик, третий ребенок, вошедший в историю под условным именем Людовик XVII, жил в тюрьме вместе с родителями, потом отдельно от них в замке Тампль. Его заставили свидетельствовать против матери по обвинению в инцесте. После «суда» его оставили в отдельной камере, где он простудился и умер от туберкулеза в возрасте 10 лет.

Младшая дочь, Софи Элен Беатрис, родилась в 1786-м и прожила меньше года.

Но ничего этого Мария Терезия не увидела. Судьба уберегла ее от лицезрения страшной расправы над ее дочерью и внуками.

Предпоследнего сына, эрцгерцога Фердинанда, императрица женила на Беатрикс, наследнице Модены. Младший сын Максимилиан стал архиепископом Кёльна.

Последние годы Марии Терезии прошли в Хофбурге, который много лет звенел молодыми голосами. Теперь там было тихо. Любимая внучка, Мария Терезия, дочь Иосифа, умерла незадолго перед свадьбой Марии Антуанетты. Злые языки говорили, что девочка простудилась во дворце, бегая по холодным залам. Действительно, Мария Терезия страдала от жары, окна во дворце всегда были нараспашку, ее сын Иосиф кутался в шубу, а императрица обмахивалась веером.

Рядом с императрицей остались овдовевший Иосиф и старые девы-дочери — эрцгерцогини Мария Анна и Мария Елизавета. Сестры постоянно ссорились и иногда по несколько дней не разговаривали.

Иосиф стал соправителем матери после смерти отца. Они были и похожими друг на друга, как сильные и своенравные личности, но и абсолютно разными. Мария Терезия была благочестивой католичкой, консервативной и семейственной. Иосиф — убежденный последователь французских просветителей, мечтатель, который хотел преобразовать свою феодальную империю за одну ночь. Неудивительно, что они спорили и не соглашались друг с другом. Иосиф сбегал от царственной матери куда мог — в Богемию и Венгрию, во Францию, в Италию, в Польшу, в Россию. Мария Терезия не принимала интересов сына: в Париже он посещал философа Жан Жака Руссо или естествоиспытателя Буффона, а в Берлине обедал с ее заклятым врагом — Фридрихом Великим.

Императрица располнела, она страдала от отеков. Чтобы рассмотреть людей, которые были совсем рядом, ей приходилось пользоваться лорнетом. Ее красота осталась в прошлом: лицо обезобразили шрамы от оспы, которой она заразилась у постели умирающей невестки. Однажды, по дороге в Пресбург, карета на большой скорости опрокинулась, императрица упала лицом на гравий и едва не лишилась зрения.

Летом Мария Терезия переселялась в Шенбрунн и продолжала работать, как делала это всегда. Восемнадцатого числа каждого месяца, в день смерти Франца, она обязательно посещала могилы в склепе ордена капуцинов, чтобы помолиться об умерших, число которых так выросло, что они заполнили все огромное пространство склепа. Свое последнее письмо Марии Антуанетте она написала 3 ноября 1780 года: «В моем возрасте мне нужна поддержка и утешение, а я теряю все, что я люблю, одно за другим. Из-за этого я совсем пала духом».

Той осенью она оставалась в Шенбрунне так долго, как могла. Но в этот раз и она простудилась в огромных холодных помещениях. В начале ноября она вернулась в императорский дворец Хофбург совершенно больной, но в постель не ложилась, а сидела в кресле, закутавшись в старый домашний халат своего мужа, и давала своему сыну Иосифу последние указания, словно он все еще был маленьким мальчиком.

Умерла Мария Терезия 29 ноября 1780 года. Ей было 63 года. Она оставила по себе своеобразный символ своего правления — серебряный талер, который больше ста лет оставался самой надежной валютой Европы. На монете был изображен профиль императрицы, а год выпуска помечался только 1780-й — год ее смерти.

Мария Терезия стала одним из самых популярных и любимых Габсбургов, когда-либо занимавших престол. Ее называли Mater Austriae, потому, что стиль правления королевы напоминал поведение заботливой матери большого семейства. Она была практичной женщиной, и вся ее реформаторская деятельность была вызвана не стремлением соответствовать умозрительным идеалам, а здравым смыслом, политическим чутьем и широким кругозором, который, несмотря на строгую приверженность католицизму и абсолютизму, позволял Марии Терезии предпринимать весьма либеральные шаги. Первые годы ее правления прошли в отчаянной борьбе за права на трон, поэтому она смотрела на вещи просто и делала то, что представлялось ей необходимым для укрепления позиций и авторитета своей династии.

Мария Терезия отличалась чутьем на толковых людей, но и в жизни, и политической деятельности королевы важное место всегда занимала семья. По давно уже сложившейся феодальной традиции, она и к своим подданным относилась как к неразумным детям. Она бывала деспотичной, часто выходила из себя, но владеть собой Мария Терезия все-таки умела хорошо. Она была женщиной строгих правил, в последние годы даже ханжой, отличалась набожностью и гуманностью, отменила пытки и свела число смертных казней к минимуму, казавшемуся ей необходимым.

Итоги долгого царствования Марии Терезии впечатляют: даже простое статистическое сопоставление положения Австрии в 1740 году, когда королева вступила на престол, и ситуации в последние годы ее правления показывает, что монархия значительно укрепилась. Несмотря на потерю Силезии, число подданных австрийского дома за 40 лет выросло больше, чем на четверть и достигло почти 20 млн человек. В австрийской казне в 1740-м было около 22 млн флоринов, а в 1778 году — более 50 млн флоринов. Армия, в которой в год смерти Карла VI едва насчитывалось 38 тысяч человек, в 1775 году состояла из 175 тысяч солдат и офицеров — плюс 35 тысяч гренцеров, крестьян-солдат, обитавших на юге, на Военной границе. В правление Марии Терезии владения австрийских Габсбургов стали единым организмом, хотя различия между отдельными его частями по-прежнему сохранялись, в рамках империи сосуществовали и взаимодействовали множество народов и культур, и хоть не всегда национальные чаяния и устремления осуществлялись в полной мере, императрица старалась сгладить противоречия между своими столь разными подданными. Она давала им возможность жить бок о бок, поддерживая и усиливая друг друга, под властью Габсбургской династии, которая была одновременно объединительным фактором, символом государственности и олицетворением Центральной Европы.

Так оформилась новая историческая миссия Габсбургов. В течение трехсот лет династия была защитницей Европы от османского нашествия. В терезианскую эпоху она стала инкубатором, в котором народы Центральной Европы смогли «дозреть» до той стадии политического развития, когда необходимым стало уже национальное государство. Это и стало главной опасностью для Габсбургов — наднациональная власть австрийского дома, основанная на древнем династическом принципе, достигнув расцвета, начала движение к своему концу.

Но это будет еще не скоро, а пока, чтобы сохранить и приумножить, если получится, доставшееся им наследство, преемники Mater Austriae должны были взять на себя нелегкое дело достижения гармонии в своих владениях. Правда, представления о такой гармонии у членов австрийского дома были разными.

Свою «версию» преобразований в империи попытался осуществить на практике сын Марии Терезии — Иосиф II.

Когда-то рождение наследника все восприняли как добрый знак. Сложная ситуация, в которой оказался венский двор, наложила отпечаток и на отношение королевы к своему первенцу, и на его положение при дворе: юный принц всегда чувствовал свою исключительность. Поэтому одной из главных черт характера будущего императора стала непоколебимая уверенность в собственной правоте, которая впоследствии дала ему силы для проведения реформ, но одновременно сделала его объектом почти всеобщей ненависти.

Природные способности Иосифа не были блестящими, ум его развился довольно поздно. Учился он медленно, но память у него была хорошая. Пишут, что с детства он был упрям и ленив, не выказывал ни малейшей охоты к учению. А вот в юности он очень увлекся чтением и, естественно, восполнил пробелы своего образования, но оно навсегда осталось односторонним. Единственное знание, которое он признавал, было знание фактов, поэтому Иосиф ценил в науке, прежде всего, практическую сторону. Он прочел много политических и экономических сочинений и почерпнул многие свои идеи из французской Энциклопедии, хотя и не любил Вольтера. За тридцать лет он исколесил всю Европу, забираясь в такие места, где не бывал до него ни один из Габсбургов — он был одним из самых непоседливых государей своего времени.

Отличительными чертами Иосифа были сосредоточенность и упорство; он был из тех людей, которые неохотно подчиняются постороннему влиянию и всегда следуют собственным убеждениям. На его характер не оказала мрачного влияния атмосфера ханжества, которая царила при австрийском дворе в последние годы правления Марии Терезии. Наоборот, она воспитала в нем абсолютную ненависть к фанатизму, он не любил священников и питал отвращение к отвлеченным богословским спорам, к церковным церемониям, легендам, суевериям и всем аксессуарам религии, при этом был искренне верующим человеком.

Первое, что сделал Иосиф после смерти матери, — разогнал многочисленных женщин, которые окружали императрицу в последние годы: престарелых вдов придворных, родственниц, бывших воспитательниц, за исключением самых старых, которых трогать с места было небезопасно. Старшую сестру Марию Анну отвезли в ее любимый монастырь в Клагенфурте, сестру Марию Елизавету отправили в «Приют для дам» в Инсбрук. Марию Кристину и ее супруга отправили в Брюссель и назначили правителями Нидерландов. Это Иосиф сделал, выполняя предсмертную волю матери, так как сам был невысокого мнения о способностях своих родственников, особенно сестер, считая их, прежде всего, интриганками.

Он остался жить в Хофбурге, в «Леопольднишертракт» (флигеле Леопольда), где жил уже много лет. Это были три скромные комнаты, оборудованные люком, который вел в канцелярию, что находилась прямо под комнатами Иосифа. Там же был устроен подъемный механизм, с помощью которого документы поднимались наверх к письменному столу Иосифа или, наоборот, от императора в канцелярию. Настоящим убежищем стал для него фамильный замок в Аугартене, неподалеку от Дуная, который он приказал переделать для себя и проводил там как можно больше времени. «Я с большим удовольствием обедаю один в моем саду, — писал он Леопольду, — тишина царит».

Иосиф упростил этикет: никому не разрешал целовать себе руку, покончил с пышными праздниками и сохранил только один праздничный день — Новый год. Он перестал надевать формальный испанский придворный костюм, который привезли в Вену из Мадрида еще во времена Карла V, и первым надел военный мундир на придворную церемонию.

Иосиф жил очень скромно: носил простой сюртук, спал на постели, покрытой оленьими шкурами, экономно ел и пил. В Хофбурге из кухни к обеду ему приносили наверх пять блюд и расставляли на кафельной печи в его рабочем кабинете, чтобы они не остыли. Он ел обычно один, разговаривал при этом со слугой, который подавал на стол, и старался закончить еду быстро, чтобы скорее продолжить работу. Как незначительную уступку этикету, он носил парик (он почти совсем облысел), из-под которого спускалась тонкая неряшливая косичка. Даже в театре он носил странный головной убор, сделанный из клеенки. Посетители с удивлением замечали, что его сюртук был заштопан на локтях.

Он ходил в театр, в оперу и на концерты. Иногда заезжал в Лихтенштейнский дворец, чтобы поиграть в карты со стареющими придворными дамами. Дома был в одиннадцать и продолжал работать за письменным бюро, которое освещалось единственной свечой в оловянном подсвечнике. Потом он ложился спать и вставал рано: летом в пять, зимой в шесть часов — так же, как его мать.

Иосиф раздавал дворянские титулы, потому что так пополнялась государственная казна: за 6000 гульденов можно было стать бароном, за 20 000 — графом, а за 500 000 гульденов даже превратиться в принца. Старая аристократия презрительно называла новую «мелкой аристократией» и смотрела с негодованием, как мельчают привилегии и блекнет глянец придворной жизни. Император ликвидировал игорные столы, которые были источником доходов французского театра, а после того, как он обанкротился, превратил его в Немецкий Национальный театр.

Он дал крестьянам право стрелять диких кабанов, которые уничтожали их урожай, что отбило охоту у придворного общества к охоте на кабанов. Аристократы не смели больше производить на свет внебрачных детей в более низких кругах общества, если они не брали на себя материальную ответственность за их содержание — Иосиф просто потребовал от аристократии соответствовать высоте своего положения.

Иосиф позволил любому своему подданному входить в коридор перед своей комнатой, и тот был каждое утро переполнен просителями. Он открыл для жителей Вены императорские охотничьи угодья в Пратере и в Аугартене и сделал их общественными парками. Когда один из аристократов пожаловался, что после этого совсем не осталось места, где можно было бы спокойно вращаться среди своих, то получил ответ:

«Если бы я думал подобным образом и хотел бы вращаться только среди равных мне, то для меня в Вене не осталось бы другого места для прогулок, кроме императорского склепа у Капуцинов».

Он гулял в общественных парках без сопровождающих, и запретил населению приветствовать себя и даже обращать на него внимание, чтобы не мешать людям своим присутствием. И путешествовать он предпочитал инкогнито, под именем графа Фалькенштайна, в простых почтовых каретах, в сопровождении не более шести человек. Когда Иосиф приезжал во Францию, к своей сестре-королеве, то отказывался жить в Версале и снимал две комнаты в деревенской гостинице. Как не похоже это было на привычные королевские процессии, когда вместе с монархом, казалось, в путь трогался весь двор!

Иосиф славился остроумием, его шутки обсуждались даже в парижских салонах. В 1776 году Париж был взволнован американской революцией, Иосифа спросили, какого он мнения об этом. Он ответил:

«Сударь, я по профессии роялист».

Однажды в Реймсе его приняли за слугу, который опередил на день своего хозяина. Хозяин гостиницы спросил о его обязанностях в хозяйстве императора. Иосиф ответил с улыбкой: «Я иногда брею его».

Однажды Иосиф прибыл на почтовую станцию во Франции во время крестин сына начальника почтового отделения. Его не узнали, но попросили стать крестным отцом и, когда пастор спросил у монарха его имя, тот спокойно ответил:

— Иосиф.

— Фамилия?

— Второй.

— Профессия?

— Император.

В другой раз он предложил путешественнику, чья карета опрокинулась на дороге, место в своей собственной. По дороге незнакомец, чтобы завязать беседу, попросил императора угадать, что он ел на обед.

— Фрикассе из курицы, — сказал Иосиф.

— Нет.

— Бараний кострец?

— Нет.

— Омлет?

— Нет, — сказал человек и дружески хлопнул императора по колену. — Жаркое из телятины!

— Мы не знакомы друг с другом, — заметил тогда Иосиф. — А теперь моя очередь заставить вас отгадывать. Кто я?

— Солдат? — спросил незнакомец.

— Может быть, — ответил Иосиф, — но я могу быть и чем-то другим.

— Для офицера вы выглядите слишком молодо, — сказал незнакомец, — но, может быть, вы полковник?

— Нет.

— Майор?

— Нет.

— Главнокомандующий?

— Нет.

— Но не губернатор?

— Нет.

— Но кто же вы тогда? — незнакомец улыбнулся и пошутил: — Не император же?

Теперь уже Иосиф хлопнул соседа по колену:

— Вы угадали.

Смущенный незнакомец хотел выйти из кареты.

— Нет, — сказал Иосиф, — я знал, кто я, когда предложил вам сесть, я только не знал, кто были вы. Ничего не изменилось, давайте продолжим наше путешествие.

Как сказал один французский придворный, у Иосифа была тысяча выдающихся качеств, которые, к сожалению, были непригодны для императора. Казалось бы, его скромность, простота, остроумие не могли не вызывать симпатии, почему же в конце недолгого правления его ненавидели?

Как пишет историк Я. Шимов, Иосифа называли «революционером на троне». Его система взглядов на государство, права и обязанности монарха сложилась довольно рано. Он изложил их в первой из нескольких записок-трактатов, переданных Марии Терезии. Это сочинение было написано по-французски, называлось Reveries («Мечты» или «Грезы») и содержало вполне конкретную программу государственных преобразований, которые молодой эрцгерцог считал необходимыми. В основе концепции молодого императора лежали две идеи, верность которым Иосиф сохранил до конца своих дней: абсолютизм как основа проведения энергичных реформ в духе Просвещения и новый экономический порядок, благодаря которому могли финансироваться необходимые государственные расходы.

Мария Терезия интуитивно выбрала приблизительно такое же направление своей деятельности, недаром ее называют «бессознательно просвещенной государыней». Но Иосиф подходил к государственным проблемам более решительно. Прежде всего, в отличие от матери, он считал аристократию паразитическим сословием, а ее консерватизм и стремление любой ценой сохранить свои привилегии — главным препятствием на пути обновления государства. Монарх, с точки зрения Иосифа, всего лишь первый чиновник государства. Государство же, по мнению Иосифа, является высшей ценностью, а служение ему — долг монарха и всех его подданных. Политическое кредо Иосифа II можно сформулировать так: «Все принадлежит государству…»

Иосиф принес с собой на престол огромное желание как можно лучше устроить жизнь своих подданных и укрепить могущество своего государства. У него было множество самых разных замыслов, которые он торопился осуществить. Он старался успевать как можно больше, чтобы привести все в порядок, и работал, как одержимый, начиная с восходом солнца, создавая новые законы и переделывая старые — жажда преобразований не давала ему покоя. Он писал своему брату Леопольду: «Любовь к отечеству, благо монархии — вот единственная страсть, которая меня одушевляет и под влиянием которой я готов предпринять, что угодно». Но реформатором Иосиф был, если можно так выразиться, умозрительным. Популярная в то время философская школа отрицала ценность исторического опыта, все, что было достигнуто обществом, считалось отжившим предрассудком. Преобразования императора были основаны на отвлеченных принципах, которые соотносились только с указаниями разума и «естественным правом». «Возлагая на себя наиболее славную из европейских корон, — писал император, — я намерен поставить философию законодательницей моего государства; на основании ее принципов Австрия должна получить совершенно новый вид. Внутреннее управление подвластных мне областей требует радикальной перемены; привилегии, фанатизм и умственный гнет должны исчезнуть, каждый из моих подданных будет пользоваться прирожденными ему естественными правами».

В чем заключалась программа? «Монархия, — писал Иосиф, — должна состоять из совершенно сходных по своим учреждениям провинций, представлять собой единое целое, к которому следует применить одинаковую систему управления. Как скоро это будет достигнуто, прекратится всякое отчуждение, всякое соперничество между различными областями и народностями. Различия по происхождению и вероисповеданию должны исчезнуть, и тогда все граждане будут считаться братьями, стараясь посильно помогать друг другу».

И, воплощая в действие свои принципы, уже на второй день после своего воцарения Иосиф издал закон о свободе вероисповедания. Он был очень умеренным, но впечатление произвел очень сильное и в Австрии, и во всей Европе. За ним последовал целый ряд других законов, направленных против влияния Рима. Встревоженный Папа Пий VI сам приехал в 1781 году в Вену, чтобы встретиться с Иосифом.

Встретили Папу прекрасно. Император выехал навстречу его Святейшеству и сопровождал его до самых покоев в императорском дворце Хофбург. Где бы ни появлялся Папа, стекалась масса верующих, преклоняла колени, чтобы принять апостольское благословение. Когда Папа уезжал, Иосиф дал ему эскорт и передал прощальный подарок — распятие, украшенное бриллиантами, а также подарил карету для путешествий. И сразу же после этого Иосиф распорядился ликвидировать монастырь августинцев и продолжил свои антиклерикальные мероприятия. Поездка, таким образом, оказалась напрасной — император не согласился пойти на уступки и объявил о своем твердом намерении отнять у духовенства значительную долю прав. Он писал в одном из писем, что намерен освободить народ от суеверий и от «влияния саддукеев», что необходимо изъять из церковной области все, что не имеет к ней никакого отношения. Монашеские ордена Иосиф подчинил власти епископов, после чего началось упразднение монастырей. Это сопровождалось невиданными безобразиями: монастыри были ограблены, их имущество растрачено, драгоценные библиотеки уничтожены или расхищены. В венском картезианском монастыре бальзамированное тело Альфреда Мудрого было выкинуто из своего свинцового гроба ради металла и в течение нескольких месяцев лежало на всеобщем обозрении.

Не было ни одной области жизни государства, которую монарх не почтил бы своим вниманием. Девочки, которые ходили в школу, не должны были носить корсеты, домохозяйки не должны были печь коврижки, император считал, что это вредно для пищеварения. Гробы, для того чтобы экономить дерево, должны были делать только с плоскими крышками (венцы называли их «пресс для носа»). Из экономии Иосиф пошел еще дальше и издал указ, не употреблять больше вообще никаких гробов. Мертвецов следовало погребать только в простой льняной простыне или в льняном мешке. В ответ на возмущение подданных он написал эмоциональное послание: «…Многие подданные не хотят понимать причины предписания, касающегося мешков для покойников, которое было издано только, принимая во внимание быстрое разложение, и из-за опасения за здоровье населения. Оттого, что жители Вены выражают такую большую заботу о своем теле даже после смерти, не подумав о том, что потом они становятся ничем иным, как вонючими трупами, Его Величество больше не интересует, каким именно образом они в будущем хотят быть похоронены». Были пересмотрены уголовные законы, отменены пытки, полностью упразднена смертная казнь, дуэль была объявлена нарушением закона.

Иосиф разрешил евреям снять желтые полоски и желтые рукава, которые они до этого должны были носить, подарил им свободу вероисповедания и возвел некоторых евреев в дворянское сословие.

Он старался вникать во все детали. Комиссары и инспекторы выезжали из столицы во все концы империи, чтобы проконтролировать все: подметают ли улицы и пронумерованы ли дома, правильно ли ведет себя войско, не читают ли пасторы необдуманные проповеди, запрещена ли продажа противозачаточных средств, заботится ли кто-нибудь о слепых, глухих и изувеченных детях, и так далее.

Он ввел всеобщее обязательное образование, в том числе для девочек. Он отменил цензуру, и Австрия стала ненадолго единственной страной в Европе, которая имела свободную прессу. В венских кафе распространялись трактаты, которые ругали императора. В 1787 появился самый обидный для Иосифа памфлет «Почему император Иосиф нелюбим своим народом?». Вместо того, чтобы читать произведения французских философов и просветителей, как мечтал Иосиф, толпа расхватывала сырые от типографской краски «Письма монахини» и прочую клубничку, заполонившую рынок. Он основал сиротский дом, школу для глухонемых, ввел семинар для подготовки военных врачей и построил самую большую в то время больницу в мире — «Клиническую больницу», которая в течение полутора столетий оставалась чудом медицины.

Одновременно шли преобразования в других областях государственного устройства. В 1782 году был издан закон, отменявший крепостное право в славянских владениях Австрии.

Иосиф намеревался привести к административному единообразию невероятно сложную габсбургскую имперскую систему. Но только в самой Австрии монарх был неограниченным прирожденным государем. В Тироле он был властителем, на которого свысока смотрело независимое крестьянство, в Бельгии — политическим главой республик, в Чехии и Моравии — чужеземным властелином, в Венгрии — феодальным сюзереном дворянской республики, в Галиции и Ломбардии — завоевателем, управлявшим по праву меча. Невозможно было управлять таким государством так, чтобы все оставались довольны. Иосиф поставил себе задачу слить в одно целое все свои владения, уничтожить все местные политические права, стереть границы между различными нациями и заменить их простым административным разделением всей империи, сделать немецкий язык господствующим, дать единый свод законов и уравнять перед законом массу крепостных крестьян с бывшими господами.

В 1782 году были упразднены правительства 12 земель и вместо них созданы шесть губерний. Выборные управы были заменены правительственными чиновниками.

В Бельгии попытки реформирования привели к вооруженному противостоянию. В 1787 году весь исторически сложившийся строй Бельгии был радикально изменен, и австрийское правительство отменило все старинные учреждения страны. Было образовано министерство юстиции, а дворянство, духовенство и города лишились права иметь особые сословные суды. Представительский орган Бельгии, Штаты, перестал играть какую бы то ни было роль и, прежде всего, потерял право утверждать налоги. Однако бельгийцы готовы были взяться за оружие, отстаивая свои традиционные права.

Правительница Бельгии, сестра императора Мария Кристина, писала императору: «Любезный брат, умоляю вас на коленях, не настаивайте на принятых вами мерах, иначе эти провинции, все без исключения, предадутся такому отчаянию, что сочтут себя вправе порвать узы, связующие их с династией». В ответ Иосиф назначил одного за другим двух губернаторов, заявив: «Бельгийцы должны образумиться и покориться, иначе употреблена будет сила и зло вырвано с корнем, каковы бы ни были последствия».

Силу губернатор и применил, в Брюсселе и Антверпене дошло до кровопролития. Осенью 1789 года начались восстания в Брабанте, Брюсселе, Намюре и Генте. 27 октября австрийская армия потерпела поражение, а к концу года почти вся Бельгия была освобождена от австрийских войск. В январе 1790 года на Национальном конгрессе в Брюсселе было провозглашено образование нового государства — Соединенных штатов Бельгии.

В Венгрии тоже дела пошли не так, как предполагал император. При вступлении на престол Иосиф не захотел короноваться венгерской короной, чем обидел мадьярских дворян. По его просвещенному мнению, Венгрия ничем не отличалась от всякой другой провинции, а ее старинная конституция только мешала преобразованиям. Даже корону святого Стефана император приказал перевезти в Вену! Всюду была введена система строгой централизации, управление было преобразовано и передано в руки чиновников, государственным языком стал немецкий. Всех, кто не владел им, с государственной службы увольняли, не давая даже возможности выучить язык. В 1784 году в Венгрии было отменено крепостное право. Эти нововведения вызвали повсеместное возмущение. Дворянство уже готово было свергнуть «некоронованного» Иосифа и передать престол кому-нибудь из имперских князей. Но, наученный бельгийским опытом, Иосиф в январе 1790 году уступил венграм и аннулировал реформы, провозглашенные в 1780 году.

Беда в том, что почти никто не понимал, чего хотел Иосиф. А он был бестактным, упрямым, слишком самоуверенным и совсем не хотел приспосабливаться и учитывать многочисленные особенности своего государства.

Внешнеполитические начинания Иосифа были также безуспешны. Война за Баварское наследство в 1778–1779 годах завершилась унизительным отступлением, а Турецкая война 1788–1791 годов представляла собой непрерывный ряд неудач и поражений. Даже личное присутствие императора на фронте не изменило положения. Он отправился на войну тяжело больным. Кампания 1788 года, проведенная в жаркой и болотистой местности, окончательно доконала его, и он возвратился из похода, истощенный болезнью. Одышка в соединении с сильнейшим кашлем не давала ему покоя, так что он не мог ни лежать, ни ходить, и целые ночи проводил, сидя без сна, погруженный в тяжкое раздумье о судьбе государства. Он чувствовал, что дни его сочтены, но больше, чем смерть, угнетали его беды, постигшие отечество. Он знал, что его повсеместно обвиняют в волнениях и развале страны, но не желал принимать на себя ответственность. «Я знаю свое сердце, — писал он незадолго до своей кончины, — я убежден в глубине души в чистоте моих намерений, и я надеюсь, что, когда меня не станет, потомство рассмотрит и рассудит внимательнее, справедливее и беспристрастнее, чем современники, то, что я делал для моего народа».

Может быть, одной из причин излишнего упрямства и твердости, с которыми Иосиф II добивался модернизации своей страны, была неустроенная личная жизнь императора, одиночество и отсутствие в его жизни семейного тепла и любимых людей. Он потерял двух жен, единственную обожаемую дочь, горячо любимую мать. А вот среди многочисленных братьев и сестер у Иосифа не было близких людей. Сестры, которых он не любил за склонность к интригам, отвечали на его язвительность тем, что настраивали Марию Терезию против старшего сына. Более теплыми были отношения Иосифа лишь с Марией Антуанеттой, но постоянное вмешательство в ее жизнь посредством писем-инструкций вызывало раздражение и у нее. Не любил Иосифа II и его брат и наследник Леопольд:

«Это человек, исполненный честолюбия, который все говорит и делает лишь для того, чтобы его похвалили и чтобы о нем все говорили в свете… Он сам не знает, чего хочет, все вызывает у него одну лишь скуку… Он не терпит противоречий…»

Жениться в третий раз Иосиф отказался наотрез. Канцлер Кауниц надоедал ему просьбами жениться и нашел подходящую невесту, французскую принцессу Елизавету. Но на Иосифа произвели впечатление слухи о внешности и аппетите девушки (говорили, что она съедает мяса и рыбы на сумму 100 миллионов франков в год), а потом он и сам убедился в их правдивости. Он написал Кауницу, что она стала такой полной, что он себе просто не может представить.

Конечно, здоровый молодой мужчина не мог обойтись без любовных приключений. По Вене ходили слухи, что его величество не гнушался веселых домов, но, будучи скуповатым, не проявлял той щедрости, которой ожидали от столь высокого гостя его мимолетные подруги. Жители столицы распевали куплеты о том, как «от нашей от Маргит кайзер Йозеф прочь летит». О наследнике император не беспокоился, с этим отлично справлялся его брат Леопольд, у которого было 16 детей. Иосиф во время своих посещений Флоренции заглядывал в детскую своего брата, Великого герцога Тосканского, и знакомился со своими племянниками. Обучая их разным играм, он на самом деле присматривался к детям и даже экзаменовал их. После этого он обычно писал брату письма и давал ему советы по поводу воспитания его детей.

Особый интерес у Иосифа вызывал старший племянник, эрцгерцог Франц, который однажды должен был унаследовать трон. Леопольд, как и Иосиф, был сыном эпохи Просвещения и начал воспитывать своих детей в соответствии с принципами Жан-Жака Руссо. Правда, на практике их особенно осуществить не удалось, так как образование и воспитание наследника трона интересовало всех: бабушку-императрицу Марию Терезию, дядю Иосифа, других родственников, а также министров, воспитателей и гувернеров. Между Хофбургом и палаццо Питти во Флоренции шел обмен длинными письмами о наследнике трона Франце. Периодически система воспитания пересматривалась и появлялся еще один учитель, пастор, епископ или офицер, в зависимости от того, какие недостатки обнаруживались в развитии эрцгерцога: духовные, телесные или моральные, которые казались особенно серьезными в тот момент.

Иосиф, как и его мать когда-то, искал по всей Европе подходящую партию для Франца. Ею стала здоровая, молодая немецкая принцесса Елизавета фон Вюртемберг. Император привез девушку в Вену, распорядился о ее переходе в католичество, велел подлечить ей зубы, немного расширил образование и, как добрый дядюшка, наблюдал расцвет юной красоты. Он действительно полюбил девочку, ему приятно было играть в Пигмалиона.

Потом в Хофбурге появился и шестнадцатилетний Франц. Во дворец пригласили новых гувернеров и стали лепить из мальчика будущего императора. Но Франц, к несчастью, не мог похвастать успехами, и Иосиф демонстрировал глубокое разочарование. Он хотел видеть умного и очаровательного мальчика, а находил застенчивого и неуклюжего юношу, который, конечно, мог дать правильные ответы, если его натаскали, но вряд ли был способен произвести хотя бы одну самостоятельную мысль.

Иосиф был жесток. Он позвал Франца однажды воскресным утром после мессы в свой кабинет и дал ему прочитать рукопись «Наблюдения, касающиеся дальнейшего воспитания и образования эрцгерцога Франца».

Несчастный мальчик читал о себе: «Он отстал в росте и силе, у него нет физической сноровки и не развита осанка. Короче говоря, он представляет собой мягкого, изнеженного, слабовольного человека без способностей, привыкшего, чтобы его вели, непригодного стать государственным деятелем. Он говорит невнятно, употребляет грубые выражения, у него резкий голос, и он глотает слова, отчасти из лени, частью по небрежности, отчасти из-за неуместной застенчивости». Прочитав, Франц поклонился и поблагодарил императора за труд. Трудно представить, что перенес этот мальчик, пытаясь соответствовать требованиям дяди. Франц боялся ездить верхом, из-за этого Иосиф при всех кричал на него. Франц был застенчив, а Иосиф требовал от него раскованности. Франц любил танцевать, но дядя высмеивал его: «Ритм и легкость не являются сильными сторонами Франца».

Через несколько месяцев, в разгар праздников Иосиф снова позвал Франца в свой рабочий кабинет. В этот раз император сообщил, что свадьба с Елизаветой откладывается на неопределенный срок, так как духовное развитие наследника соответствует развитию двенадцатилетнего ребенка. Это был страшный удар: Франц и Елизавета полюбили друг друга с первой встречи, и их чувство становилось все более глубоким. На счастье, именно в это время в Вену приехала Мария Кристина. Своих детей у нее не было, но племянников она обожала. Дети тоже души в ней не чаяли, потому что тетя Мими неугомонно веселилась вместе с ними. Мария Кристина посоветовала Иосифу быть с Францем помягче, и после ее визита отношения между дядей и племянником стали действительно немного теплее. Иосиф даже говорил иногда Францу, что он им немного больше доволен. В январе 1788 года Иосиф разрешил Францу и Елизавете пожениться и они буквально бросились друг другу в объятья. Но уже через два месяца после свадьбы Иосиф взял племянника на войну против Турции, так что молодожены смогли провести друг с другом совсем немного времени. Елизавета писала молодому мужу каждый день, просила поскорей возвращаться и говорила ему, что с удовольствием поехала бы за ним, если бы не боялась, что дядя-император будет недоволен.

Иосиф не унаследовал крепкого здоровья своей матери и постоянно жаловался то на краснуху, то на глазную инфекцию, то на закупорку печени, депрессию и кашель. С турецкого фронта Иосиф вернулся уже серьезно больным и в феврале 1790 года умирал от туберкулеза, болезни печени и нервного истощения. Единственное, что его утешало — Елизавета, жена его племянника, ждала ребенка и за будущее династии он не тревожился. Молодая женщина пришла проститься с умирающим императором, но вид истощенного и измученного Иосифа произвел на нее такое ужасное впечатление, что она упала в обморок. На следующий день у нее начались преждевременные роды, во время которых акушеры применили изобретенные незадолго до этих печальных событий щипцы. Несчастная женщина бредила и все спрашивала стоявших вокруг нее людей, доволен ли ею дядя Иосиф. Вскоре она умерла. Дочь, которую она родила, серьезно пострадала во время тяжелых родов и прожила только шесть месяцев. Незадолго до смерти Иосиф написал собственную эпитафию: «Здесь лежит государь, намерения которого были чисты, но ему не суждено было увидеть успех ни одного из своих начинаний». Умирающий император ждал приезда брата и наследника, эрцгерцога Леопольда из Тосканы. Он рассчитывал убедить Леопольда продолжать реформаторский курс. Однако и этой надежде не суждено было сбыться.

Утром 20 февраля Иосиф умер. Ему не было и 49 лет. В этот же день Франц простился со своей женой, которую похоронили рядом с другими Габсбургами в склепе церкви Капуцинов. А Леопольд прибыл в Вену только через две недели, 6 марта.

Смерть Иосифа оплакивали не столько родственники и знать, сколько простые подданные. Ведь то, что делал Иосиф, изменило прежде всего их жизнь: открывались школы и больницы, дома для сирот и бездомных, из городов вывели кладбища. Иосиф отдалил от себя аристократию, заставлял дворян платить налоги, провозгласил религиозную терпимость, закрыл монастыри, конфисковал их имущество и использовал его для школ, пансионов и для социального обеспечения, но при этом сохранил монашеские ордена, которые занимались образованием или здравоохранением. Поэтому и вспоминали его по-разному, часто давая противоречивые и даже противоположные оценки. Для тех, кто мечтал о реформах, Иосиф был национальным героем; для борцов с церковью — великим «очистителем веры». Австрийские немцы в Богемии и Моравии называли его Иосифом Немцем; радикалы и демократы — народным императором и освободителем крестьян. Консерваторы и ревностные католики считали императора врагом церкви и вульгарным рационалистом. Все это говорилось об одном и том же человеке, и все это было правдой.

Стержнем его характера было чувство собственного долга и ответственности перед Богом, династией и государством. Иосиф искренне собирался облагодетельствовать народ, но собирался обойтись без его участия. Он был знаком с трудами французских философов, разделял их идеи и, вооруженный этими знаниями, был уверен, что достаточно его желания, чтобы просветить и преобразовать большое и очень сложно устроенное государство. При этом он был Габсбургом в полном смысле этого слова — сторонником абсолютной власти, противником народного суверенитета, католиком и носителем наднациональной династической идеи. Ему удалось удивительным образом соединить в своем характере несоединяемые, казалось бы, черты: он был и просвещенный правитель, и деспот одновременно. Такие надежды возлагались на этого правителя, и так печально все завершилось. Почему Иосиф II вынужден был отказываться от своих планов и отменять собственные указы? К несчастью, в отличие от своей матери, он недооценил силы национального патриотизма народов, входивших в его империю, а собственные силы и возможности явно переоценил. Император во многом опередил свое время и потому был обречен на поражение — после смерти императора большинство его нововведений было отменено. Но, несмотря на это, Иосиф все-таки многое успел. Он продолжил то, что начала Мария Терезия: к концу его правления земли Габсбургов фактически стали единым государством. И хотя современники отрицательно оценили его правление, с течением времени о нем стали судить снисходительнее: он многое предвидел, в начинаниях его было много верного и полезного, но у него не было государственной интуиции, политического такта, да и времени ему было отмерено немного, поэтому неудача, постигшая его, была закономерна.

После смерти императора стали слагать легенды о его человеколюбии и доброте. Иосифа не любили при жизни, но сейчас отдают должное за то, что он попытался сделать.

Музыкальная столица Европы: Моцарт — явление гения

Все Габсбурги ценили искусство, особенно музыку. И век Просвещения подарил Австрии множество выдающихся имен в этой области, но все они уступают одному гению.

Вольфганг Амадей Моцарт, легко и стремительно ворвавшийся на музыкальный небосвод XVIII столетия, родился в австрийском городке Зальцбурге 27 января 1756 года. Это был воскресный день, и, если верить народным приметам, все говорило о том, что ребенка ожидает судьба необычная, фантастически удачная. Его назвали Иоганном Хризостомом Вольфгангом Теофилом Готлибом. Позднее имя Готлиб заменили на латинский аналог Амадей. А в доме все стали называть младенца уменьшительным именем Вольферль. Он оказался седьмым и последним ребенком придворного композитора Леопольда Моцарта и его жены Анны Марии. История рода Моцартов прослеживается до конца XV столетия и приводит нас к зажиточному крестьянину Давиду Э. Моцарту, выходцу из деревни Пферзее под Аугсбургом. Среди предков Вольфганга — каменщики, цеховые мастера, переплетчики и даже священник.

Разумеется, отец по наследству передал свой музыкальный талант сыну и во многом дочери, однако не стоит умалять здесь и вклада матери, поскольку она была тоже из музыкальной семьи. Юмор, жизнерадостность и общительность Вольфганг унаследовал скорее от горячо любимой матушки, нежели от патриархального Леопольда Моцарта. Анна Мария Моцарт — важное лицо уважаемого музыкального рода Пертль — в противоположность своему мужу предстает душевной, доброй, неунывающей, искренней и участливой милой женщиной. Как писал один из биографов В. Моцарта, «ей было нелегко между самоуверенным, по-барски упрямым супругом-швабом, фрондирующим на имперский манер в отношении его службы у князя Иеронима фон Коллоредо, и гениальным, далеким от действительности, но не менее упрямым сыном».

Леопольд Моцарт был членом капеллы архиепископа Зальцбургского. Он известен как хороший скрипач и автор многих музыкальных сочинений. Отец рано распознал талант сына и всю свою энергию вложил в его развитие, став первым учителем своего ребенка. А немногим позже буквально идентифицировал себя с ним. Заниматься музыкой Вольфганг начал в два с половиной года, а через пару лет отец взялся за его систематическое образование, благо сын оказался необычайно восприимчив к обучению. В три года Моцарт уже играл на клавесине различные мелодии, в четыре — уже импровизировал, в пять показал себя выдающимся исполнителем на этом инструменте, а в шесть — принялся сочинять музыку.

В 1762 году Леопольд Моцарт предпринял с сыном и дочерью Анной, также хорошо игравшей на фортепиано, артистическое путешествие. Они посетили Мюнхен, Вену, Париж, Лондон, Голландию и Швейцарию. Молодые виртуозы всюду возбуждали восторг и удивление, особенно Вольфганг своими импровизациями. В Париже были изданы первые сонаты Моцарта для фортепиано и скрипки. В Лондоне он сочинил свои первые симфонии. Вернувшись обратно в Зальцбург, он принялся за серьезное изучение контрапункта, знакомясь вместе с тем с сочинениями Баха, Генделя, Страделлы, Кариссими и других великих мастеров.

В восемь лет Вольферль сочинил три симфонии. Из его первых композиций известны несколько пьес, собранных Леопольдом Моцартом в альбом, озаглавленный, как принято тогда было, по-французски: «Для клавесина. Эта книга принадлежит Марии Анне Моцарт, 1759».

Обрадованный успехом младшего сына, Леопольд Моцарт везет вундеркинда в Вену, мечтая о фантастическом успехе. Но все сложилось не так, как он ожидал. Столица рукоплескала юному дарованию и его сестре, зато в императорском дворце к юным музыкантам особого интереса не проявили.

После Вены Моцарты всей семьей отправились в заграничное концертное турне. Они побывали во многих германских княжествах, посетили Францию, Англию, Голландию. Как импресарио своих детей Леопольд не успокаивался на достигнутом. Он включал в очередные концертные программы ряд испытаний для диковинных способностей маленького Вольфганга: игру на клавесине одним пальцем или с завязанными глазами, номера с разгадкой нот, которые издают часы с боем, колокольчики или рюмки. Юный виртуоз, обладатель абсолютного слуха, доводил публику до экстаза и умильных слез. Надо отметить, что концерты длились по три-четыре часа. Леопольд же, дав детям немного отдохнуть после представлений, занимался с ними поочередно как педагог. Во Франкфурте Вольфганг исполнил собственный скрипичный концерт, среди слушателей был четырнадцатилетний Гёте. Затем последовал прием при дворе Людовика XV. Выступления в роскошном Версале в период рождественских праздников, и — после них — умиление и восторженный визг французской аристократии. В Париже впервые изданы сочинения семилетнего Моцарта (четыре скрипичные сонаты). Затем Лондон (апрель 1764 года): на год с лишком. Всего несколько дней, как приехали, и уже приняты королем Георгом III.

Только принцы королевских кровей удостаивались чести общения с монархами ведущих стран Европы, да и то не лишь бы какие принцы, а принадлежащие (как практически все европейские самодержцы, включая российских) к роду Габсбургов (еще один элемент мирового порядка, установленного австрийским императорским домом). При большом скоплении публики дети демонстрировали свои феноменальные музыкальные способности, примерно так же, как цирковые ребятишки, ходящие по канату, — свои.

Живший в Лондоне Иоганн Христиан Бах, один из сыновей великого И. С. Баха, — увидел в Вольфганге великого гения, а не живую игрушку. Ценимый лондонским обществом не менее Генделя, Иоганн Христиан был действительно выдающимся композитором. В своем широко известном труде советский музыковед Б. Левик описывает, как, посадив Вольфганга на колени, знаменитый композитор играл с ним в четыре руки или по очереди, исполняя клавесинные сонаты. Ребенок и умудренный опытом муж столь тонко уловили стиль друг друга, что даже когда они играли — каждый по очереди, по 4–8 тактов, казалось, что это играет один и тот же музыкант. Не случайно именно в Лондоне юный композитор написал свои первые симфонии. Они появились под влиянием личности и музыки, да и уроков Иоганна Христиана Баха.

После Лондона, в Гааге (в сентябре 1765 года), Вольфганг и его сестра Наннерль едва выжили, перенеся тяжелейшее воспаление легких. Мальчик пошел на поправку только в феврале 1766-го. Несмотря на это, турне продолжалось. Названия городов мелькали, как придорожные столбы. И, как будто специально по законам классической драматургии, точку снова ставит Мюнхен, где баварский курфюрст опять слушает вундеркинда, поражаясь сделанными им за такое короткое время успехами. В Зальцбурге не засиживались. В сентябре 1767 года вся семья уже прибыла в Вену. Страшная эпидемия оспы, свирепствовавшая там, своей костлявой рукой успела коснуться детей в Чехии, где отпустила их лишь к декабрю. Это было не романтическое путешествие, а настоящее хождение по мукам. И уже в январе 1768-го, не теряя времени даром, они снова появляются в Вене, удостоившись приема при дворе. Именно тогда произошла неприятная история — из-за интриги венских музыкантов была сорвана постановка первой оперы, написанной вундеркиндом, «La finta semplice» («Мнимая простушка»).

Первое турне Моцартов продолжалось три года, а всего Вольфганг вне стен родного дома провел без малого десять лет. «За 27 часов путешествия мы спали только два часа, — сообщает Леопольд Моцарт прямо с дороги в письме одному из своих зальцбургских друзей. — Едва мы съели немного риса и яиц, как я усадил Вольфганга, и он мигом заснул, да так крепко, что даже не пошевелился, когда я его раздевал и усаживал в кресло!»

Успехи в занятиях шли настолько быстро, что в двенадцать лет Моцарт написал зингшпиль (разновидность комической оперы с разговорными диалогами между музыкальными номерами) «Бастьен и Бастьенна», исполненный на частной сцене. В том же году он дирижирует в Вене большим концертом, в котором исполняется его Торжественная месса, написанная по случаю освящения церкви сиротского дома. По возвращении Моцарта в Зальцбург архиепископ жалует мальчику звание придворного концертмейстера.

Желая дать сыну полное музыкальное образование, Леопольд везет в 1769 году Вольфганга в Италию, где последний вызывает энтузиазм не только у публики, но и среди таких знатоков, как Саммартини в Милане, падре Мартини в Болонье и Балотти в Падуе. В Риме Папа посвящает Моцарта в рыцари Золотой шпоры, а в Болонье его избирают в члены филармонической академии, самой авторитетной в Европе.

В Милане его опера «Митридат, царь Понтийский» выдерживает подряд 20 представлений. Написанная после этого для миланской сцены опера «Асканио в Альбе» имеет также громадный успех. В следующем году в Зальцбурге идет новая опера «Сон Сципиона», сочиненная Моцартом по случаю избрания нового князя-архиепископа — Иеронима фон Коллоредо.

Деспот, лицемерно рядящийся в одежды гуманности, ханжа, ратующий за просвещение, — вот в общих чертах портрет нового властелина. В кабинете Иеронима Коллоредо стоял бюст Вольтера. Но это ничуть не мешало новому князю быть грубым и невежественным правителем, жестоким и высокомерным, попиравшим человеческое достоинство своих подданных, не терпевшим ни малейшего возражения и круто расправлявшимся с каждым, кто осмеливался хоть в чем-нибудь перечить ему.

Стремясь поправить вконец расшатавшиеся дела своей казны, он еще больше увеличил и без того непосильное бремя налогов, поборов, пошлин. Для взыскивания их была укреплена бюрократическая государственная машина, выросла армия чиновников, подобная алчной и прожорливой саранче. В связи со всем этим катастрофически нищал и без того нищий народ. Значительно ухудшилось и положение придворных музыкантов. Иероним Коллоредо был большим любителем охоты. Псарям и егерям при нем жилось куда вольготней, чем концертмейстерам, скрипачам и альтистам.

Многих современников уже тогда поражало нечто необъяснимое в зрелом не по возрасту мастерстве Вольфганга, которое могло бы развиваться безмятежно, если бы не самодурство Иеронима фон Коллоредо, от которого зависел Леопольд Моцарт. Как ни старался последний сохранить лояльность в отношениях с Иеронимом, но и он довольно скоро убедился в его скупости и черствости, особенно когда дело коснулось поездок с сыном по Европе. Отсюда началось и роковое непонимание между Леопольдом Моцартом и его подрастающим сыном. Дело в том, что Вольфганг недостаточно думал о будущей славе, как того хотелось бы отцу. В противоположность Леопольду юный гений не заискивал в высших сферах. Вскоре он стал ненавидеть Иеронима фон Коллоредо, которому продолжал служить Леопольд Моцарт. Эту ненависть, направленную прежде всего на само существование авторитетов, какими бы они ни были, он бессознательно перенес на отца. Следствием явилось возрастающее отчуждение между отцом и сыном.

Леопольд особенно настойчиво хлопочет о разрешении на новую поездку. Наконец с большим трудом получает его. 24 октября 1772 года Леопольд с сыном выехали в Италию. В Милане Вольфганга ждала работа над оперой для миланского карнавала — «Лючио Силла».

Либретто, сочиненное местным поэтом Джованни де Гамера и основательно подправленное Метастазио, представляло собой типичный образчик оперы-сериа. В основу сюжета был положен эпизод из истории древнего Рима. Вместо живых людей с яркими характерами и богатым внутренним миром в либретто были представлены ходульные фигуры, окостенелые схемы; вместо единого драматически развивающегося действия — клочковатое чередование музыкальных номеров. Все это соответствовало канонам оперы-сериа.

Однако Вольфганга они уже не могли удовлетворить. Он настолько творчески вырос, что старое платье обветшалых традиций стало ему узко.

В «Лючио Силле» юный Моцарт попытался вырваться из тесных рамок оперы-сериа, не разрушая их. Многие страницы партитуры преисполнены истинного трагизма и большой правды в передаче чувств и переживаний героев. С исключительной силой изображены страсти, обуревающие героиню оперы Юнию. Ее арии насыщены драматизмом. Огромной выразительности достигают отдельные хоровые сцены, оркестр из простого аккомпаниатора певцов, как это было общепринято в операх-сериа, кое-где становится активным участником драматического действия, помогая глубже раскрыть мысли и чувства героев.

Все это было настолько новым и необычным, что, естественно, вызвало недоумение у публики, заполнившей зрительный зал миланского оперного театра в день первого представления «Лючио Силлы». Для консервативных итальянцев, воспитанных на привычно-рутинных, от премьеры к премьере повторяющихся стандартных образцах, опера Вольфганга оказалась не только непривычной, но и враждебной. Им было глубоко чуждо то новое, передовое, что она в себе заключала.

Для Моцартов это был не просто неуспех — это был сильный удар. Леопольд, уезжая из Зальцбурга, твердо рассчитывал раздобыть сыну выгодную должность в Италии. То, что захолустный Зальцбург не место для Вольфганга, он и раньше понимал. С приходом же к власти Иеронима Коллоредо покинуть Зальцбург стало необходимостью.

Леопольд всяческими путями старается найти сыну место, но, увы, безрезультатно. Наконец он посылает партитуру «Лючио Силлы» во Флоренцию эрцгерцогу Леопольду для ознакомления — авось понравится, и он возьмет Вольфганга к себе на службу или хотя бы, на худой конец, порекомендует кому-нибудь. Но ответа нет. Между тем кончился отпуск Леопольда. Что делать? Он решается на крайнее средство: распускает слух, будто серьезно заболел. Одновременно забрасывает жену зашифрованными записками: «Из Флоренции от гроссгерцога никакого ответа. Все, что я писал тебе о своей болезни, неправда… Но ты должна повсюду рассказывать, что я болен. Этот листок отрежь и уничтожь, чтобы он ни в чьи руки не попал». Через неделю он снова, тем же самым шифром пишет: «Я выехать не могу, ибо ожидаю письмо из Флоренции». Увы, всеведущий Леопольд не ведал, что в то время, как из Милана в Зальцбург шли его зашифрованные письма, из Вены во Флоренцию прибыла бумага, окончательно захлопнувшая перед его сыном двери в Италию. Это было письмо императрицы Марии Терезии ее сыну — эрцгерцогу Леопольду.

В этом послании она резко заявляет о своем недовольстве Моцартами. Словно забыв о «почти французской» австрийской галантности, она называет их «бесполезными паразитами», «искателями легкой жизни», «фиглярами». Это было немыслимо, чтобы монарх такой империи, как Австрийская, рассылал письма по поводу какого-то ничтожного плебейского подростка, да еще открыто их подписывая собственным именем: «Ты спрашиваешь меня, должен ли принять к себе на службу юного зальцбуржца? Не знаю зачем. Ведь тебе композитор не требуется, и вообще, на что тебе сдались ненужные люди? Если же, несмотря ни на что, сие доставит тебе удовольствие, я не хочу препятствовать. Говорю лишь для того, чтобы ты не обременял себя бесполезными людьми. Вообще избегай награждать подобных людей званием своих служащих. Эти люди, словно нищие, шляются по всему свету, что дискредитирует их хозяина. Кроме того, на его шее висит большая семья».

Отчего Марии Терезии настолько важно не позволить юному Моцарту закрепиться в Италии, что она это никому не перепоручает? Необычен и стиль письма, содержание которого излагается в столь крепких выражениях. Какое дело вообще монархине до устройства безродного мальчика Моцарта? Одно дело восторг праздной публики и совсем другое — статус. К музыкантам, не имеющим аристократического происхождения, никогда не относились, как к равным. Письмо Марии Терезии, пусть и бранчливое, как бы поднимает Моцарта до ее уровня. Загадка, которую ни один биограф толком не сумел объяснить. Даже если закрыть глаза на множество других фактов, этот один исковеркал всю судьбу композитора, которая могла сложиться совершенно иначе, намного счастливей для него.

Итак, с Италией было покончено. Как ни тяжело, а приходилось ее покидать и возвращаться назад — в Зальцбург. В 1772–1775 годах Моцарт пишет концерты, симфонии, мессы и камерные произведения; в 1775-м получает заказ написать для мюнхенской сцены оперу «Мнимая садовница», которую публика хорошо принимает, и вскоре следует опера «Царь-пастух», написанная для Зальцбурга по случаю приезда туда эрцгерцога Максимилиана.

Несмотря на успех опер, материальные дела Моцарта не блестящи, и отец подумывает о новом турне, но архиепископ отказывает в отпуске, так что Вольфганг принужден просить увольнения от службы, чтобы приискать себе лучшее место. С тяжелым сердцем отец отпускает его с матерью в далекое путешествие.

В сентябре 1777 года Вольфганг отправился с матерью в Париж с твердым намерением там остаться. Путь туда лежал через германские государства, где оказалось, что Моцарт в опале, чуть ли не persona non grata.

Мюнхенский курфюрст почти демонстративно отказал ему. По пути мать и сын остановились в Мангейме, важном оперном центре Германии. Но тут, при дворе Карла Теодора, Моцарт получил фактически демонстративный отказ. При этом, вопреки установке высших кругов, местные инструменталисты и вокалисты тепло и дружески встретили Моцарта. Но не это заставило его задержаться.

Он безумно влюбился в певицу Алоизию Вебер.

Родители Алоизии — музыкант Фридолин Вебер и Цецилия Штамм. Отец лишился службы у крупного помещика в год рождения одной из дочерей, Констанцы — в 1763-м. Всего у Вебера было четыре дочери — Йозефа, Алоизия, Констанца и Софи. Все они, за исключением Йозефы, сыграли в судьбе Моцарта определенную роль.

Когда в 1778 году Моцарт знакомится с семейством Вебер, проживающем в Мангейме, Констанца — еще подросток. Моцарт, вероятно, не обратил на нее внимания — он увлекся шестнадцатилетней Алоизией, обладавшей сильным, красивым голосом. В семье Веберов пели все дочери, унаследовавшие музыкальные способности от отца. Через год семья переезжает в Мюнхен, где богатые почитатели помогают устроиться Алоизии в оперный театр певицей. Вначале она симпатизирует Вольфгангу, и в январе 1778-го они вдвоем отправляются ко двору принцессы Нассау-Вайльбургской. Однако надеждам на совместное большое концертное турне не суждено сбыться. Очевидно, жизнерадостная натура молодого гения отказывается считать, что он должен быть подотчетен всем этим мелким князьям, принцам и принцессам австрийской короны.

Надо думать, отказ принцессы Нассау-Вайльбургской отрезвляюще подействовал на прагматичную Алоизию, и она потеряла к Моцарту интерес. Она забывает о своем поклоннике, и когда Моцарт приезжает навестить ее в Мюнхен, она дает понять, что его ухаживания неуместны. Потрясенный, Моцарт садится за фортепьяно и поет: «Я без сожаления покидаю девушку, которая меня не любит» и уходит из дома Веберов, как он полагает, навсегда.

Вольфганг отпускает мать в Зальцбург, а сам остается. Однако отец, который узнал, что его чадо не отправилось в Париж в сопровождении мангеймских музыкантов, а бесцельно бродит по Мангейму в пароксизмах безответной любви, под давлением своего отцовского авторитета заставил сына безотлагательно ехать в Париж вместе с матерью.

В 1778 году Вольфгангу Амадею Моцарту было предложено место придворного органиста в Версале, по прямой протекции сестры австрийского императора Иосифа Марии Антуанетты. Однако во Франции все большее влияние приобретает британский король Георг III, который по необъяснимой причине, как и Мария Терезия, стал противником Моцарта.

Моцарт, находясь во Франции, вращается в кругах, поддерживавших американскую революцию. Десять дней он сотрудничал с прибывшим из Лондона Иоганном Кристианом Бахом в резиденции аристократической семьи де Ноай, связанной родством с маркизом де Лафайетом, который отправился в Америку сражаться против британских войск. Тем не менее, все эти обстоятельства сами по себе не могут объяснить, почему возникла совершенно непробиваемая стена на пути к профессиональному успеху выдающегося музыканта Моцарта — ему не удалось устроиться в таком городе, как Париж.

Интересно, что Моцарт предчувствует будущую парижскую трагедию, это видно по его письмам. Глухая стена, которой его окружили в Италии и Германии, непробиваемая и безжалостная, обнаружилась и в Париже. Везде, куда бы Моцарт ни обращался, уже были предупреждены о его появлении, и проинструктированы соответствующим образом. Сразу по приезду, еще в марте 1778-го, выяснилось, что придворные круги настроены враждебно. Ни громкий успех двух новых симфоний Моцарта, ни приезд из Лондона Кристиана Баха, сделавшего для Моцарта все, что было в его силах, и задействовавшего все свои связи, ни участие других знаменитых и влиятельных личностей не переломили этой вражды. И это говорит лишь об одном: архитектура этой непреодолимой стены зародилась на высшем политическом Олимпе.

А тут еще цепочка внешне не связанных между собой мрачных событий: 3 июля умирает мать композитора. Глубоко опечаленный, Моцарт не спешит с отъездом из Парижа, но суровый наказ отца вырывает его оттуда. Подавленный, убитый, Моцарт заезжает в Мангейм, все еще надеясь на ответную любовь Алоизии Вебер, как на последнюю жизненную отраду. Полное осознание того, что его любовницей она никогда не станет, нанесло ему последний жестокий удар, повергнув в состояние беспробудной подавленности. Ужасные мольбы, проклятия и даже угрозы отца, возможно, спасли его от неминуемой гибели, вырвав из Мангейма и приведя домой, в Зальцбург.

Таких драматических переживаний для другого было бы достаточно, чтобы психически уничтожить музыкальное вдохновение. Однако для Моцарта именно творчество становится одной из последних связей с жизнью. Его талант углубляется. Моцарт демонстрирует все черты настоящего гения, поэтому ни одного композитора его эпохи уже нельзя сопоставить с ним. Любой жанр, к которому прикасается волшебное моцартовское перо, расцветает всеми красками, начиная жить высшей духовной жизнью. Как сказал Пушкин в трагедии «Моцарт и Сальери»: «Какая глубина! Какая смелость и какая стройность!» Именно смелость мысли больше всего отличает талант Моцарта. По сопоставлению эмоциональных состояний, психологизму, философии музыки, по ярким образным средствам он превзошел кого бы то ни было, не говоря уже о том, что он был величайшим мелодистом.

В Зальцбурге Моцарт, подобно своему отцу, поступает на службу к архиепископу. Его утверждают в звании придворного концертмейстера. В качестве клавесиниста и скрипача он принимает постоянное участие в жизни зальцбургского оркестра. Его работоспособность поистине поразительна. Несмотря на всевозможные помехи и придирки со стороны капризного, взбалмошного архиепископа, Моцарт ухитряется создавать огромное количество музыкальных произведений. Затрагивая при этом едва ли не все музыкальные жанры, известные эпохе, он углубляет, обогащает, творчески переосмысливает эти жанры, оставляя в каждом из них образцы непревзойденного композиторского мастерства. Сонаты и концерты, квартеты и симфонии, духовные сочинения и танцевальные дивертисменты — таковы основные точки приложения творческих сил Моцарта, таков обширный диапазон его художественных интересов. В Зальцбурге не было оперного театра. Для реализации своих сценических замыслов композитору приходилось выезжать в другие города. Дважды он посещает Мюнхен — в 1774-м и 1781 году. Первый раз — для подготовки премьеры оперы-буфф «Мнимая садовница», второй раз — в связи с постановкой оперы «Идоменей». Отсутствие театральной сцены, ограниченность культурных интересов родного города постоянно тяготят Моцарта, подогревают желание расстаться с Зальцбургом. Раздражает и другое: рабская, унизительная зависимость от архиепископа. Прошло время, когда чудо-ребенка осыпали милостями и подарками, — взрослого человека осыпают лишь оскорблениями и насмешками. Часами ждал он в прихожей распоряжений титулованного самодура, однажды случилось так, что его вытолкали за дверь… Но разрыв со двором архиепископа означал неустанную и трудную борьбу за кусок хлеба. Однако полуголодное существование свободного художника для Моцарта было предпочтительнее сытого довольства слуги.

1781 год — переломный в его биографии, между Вольфгангом и Леопольдом наступило окончательное отчуждение: первый решил разорвать кабалу и отказался от службы у Иеронима фон Коллоредо. Этому во многом способствовал успех его оперы «Идоменей» в Мюнхене. В апреле 1781 года конфликт между Моцартом и архиепископом Коллоредо перерастает в скандальную склоку, после чего композитор подает прошение об отставке, а 8 июня его выставили за дверь, как нищенствующего музыканта.

«Один пинок ноги превратил Моцарта в свободного венского художника», — писал исследователь его творчества Шлейнинг. На момент «отставки» изгнанный гений в свои 25 лет уже был автором более двух десятков симфоний и около 200 других произведений. Об архиепископе Моцарт отзывался в самых резких выражениях, называя последнего канальей и прочими бранными словами. Иероним фон Коллоредо никогда не простил этого бунта Вольфгангу.

Сбросив лакейскую ливрею, композитор навсегда порывает со службой. Отныне он живет в Вене. Свободный, полный энергии и сил, он вступает в пору высшей творческой зрелости.

В Вене ему приходится бедствовать и работать ради необходимого заработка. По заказу императора он пишет оперу «Похищение из сераля», а 16 июля 1782 года в Вене состоялась ее премьера. Ее успех был оглушителен. Тем большим контрастом прозвучала фраза побывавшего на премьере Иосифа: «Это слишком красиво для наших ушей, а главное — слишком много нот, милый Моцарт!» В этих словах отразились и усталость, и нервное напряжение, и начинавшаяся болезнь императора. Однако публикой опера была принята с энтузиазмом, она считается первой немецкой оперой.

Вслед за этими бурными событиями состоялась женитьба Моцарта, и не на ком ином, как на сестре Алоизии Вебер Констанце. Он женится на ней против воли отца, который в десятках гневных писем умоляет его порвать с ней.

После смерти главы семейства Цецилия Вебер решает перебраться в Вену, где Алоизия продолжает свою музыкальную карьеру и выходит замуж. Семья едва сводит концы с концами, и фрау Вебер сдает комнаты своей большой квартиры внаем. Жильцы брались на полный пансион. В 1781 году Моцарт, разорвав все отношения с зальцбургским епископом, решает поселиться у нее. Теперь — он свободный музыкант и может сам позаботиться о своем будущем. Надо отметить, что это был очень отважный шаг — в то время композиторы жили под покровительством богатых вельмож и не решались выйти из-под их деспотичной опеки.

Восемнадцатилетняя Констанца — симпатичная девушка, поет, играет на фортепьяно. Карие живые глаза шаловливо посматривают из-под темных кудрей, у нее хорошая фигура, она отлично танцует. Молодой Вольфганг проводит все свободное время с Констанцей, все больше увлекаясь ею. Фрау Вебер чувствует, что между молодыми людьми возникла симпатия, и, чтобы «сбыть с рук» дочь, она прибегает к шантажу. Под предлогом возникших сплетен, пятнающих честь юной фройляйн Вебер, Цецилия принуждает подписать Вольфганга брачное обязательство: «Настоящим я заверяю, что в течение трех лет обязуюсь жениться на девице Констанце Вебер, в противном случае я готов выплатить компенсацию в размере такой-то суммы и выплачивать 300 флоринов ежегодно в пользу фрау Вебер до конца ее жизни». Леопольд Моцарт шлет сыну отчаянные письма, умоляя не спешить с женитьбой. Сам Моцарт спокоен — все, чего он желает, это жениться на девушке, которую любит. Никто не знает, что чувствовала сама девица Вебер. Но когда она узнает о происшедшем, то совершает единственно правильный шаг и рвет постыдный документ. Попавшую в двусмысленное положение девушку Моцарт устраивает компаньонкой к своему другу — баронессе фон Вальдштеттен, где она остается до свадьбы.

Леопольда Моцарта одолевали самые мрачные мысли относительно будущего его сына, наверняка он был задет и его письмом от 31 июля 1782 года, в котором Вольфганг сообщал о своей женитьбе: «…итак, Вы получили мое письмо, и я вовсе не сомневаюсь, что со следующим письмом получу Ваше соизволение на мою женитьбу. Вы не можете вовсе ничего возразить против оной…ибо она честная, славная девушка, дочь хороших родителей. И я в состоянии зарабатывать на хлеб насущный. Мы любим друг друга и желаем друг друга. Все, что Вы мне написали и могли бы написать, не что иное, как открытый, благожелательный совет, как всегда прекрасный и добрый, однако не подходящий уже для мужчины, зашедшего со своей девушкой достаточно далеко. Следовательно, тут нечего откладывать. Лучше привести свои дела в порядок — и сделать порядочного парня…»

Моцарт, несмотря на категорическое несогласие отца, все-таки женился на Констанце Вебер. За несколько недель до бракосочетания в 1781 году в Бургтеатре прошла премьера оперы «Похищение из сераля», где Моцарт увековечил свою любовь к невесте, назвав главную героиню ее именем. 4 августа 1782 года в Вене в соборе Святого Стефана состоялась церемония венчания, на котором двадцатишестилетний Моцарт обливался слезами от счастья.

Когда на следующий день один из друзей Моцарта навестил молодоженов в самое неподходящее время — рано утром, какую идиллическую картину он застал! Молодая жена, еще с брачным венком в волосах, очаровательно краснея, поднимается с кровати. Босиком бежит она на кухню, откуда доносится жужжание кофемолки и ароматный запах кофе. Совместный завтрак, шутки, песни, смех. Так теперь и будет в доме Моцарта — сколько и когда в нем едят, спят, играют — не имеет никакого значения. Констанца принадлежала к тому типу женщин, которые полностью перенимают стиль и образ жизни супруга. Она стала «душечкой» — полной копией своего мужа. И за это до сих пор раздаются попреки в ее адрес со стороны многих искусствоведов — «безалаберная», «легкомысленная», «нехозяйственная»… Супруги с одинаковой брезгливостью относились к ведению финансовых дел, что не могло не сказаться на трагическом жизненном финале. Однако в личной жизни Моцарт, по-видимому, счастлив с Констанцей, и это стимулирует его творчество. Молодожены поселились у ее родителей, где и продолжал работать Моцарт. Здесь же, в Вене, в перерывах между сочинительством он стал появляться на заседаниях масонской ложи. «Бунтарский» дух, по всей видимости, и в этом вопросе сыграл свою роль: через два года после женитьбы он вступает в масонскую ложу «Благотворительность». Идеи «Свободы, Равенства и Братства» для него привлекательны.

Знала ли Констанца в то время, что она жила с гением? Вряд ли. Музыка Моцарта далеко опередила вкусы того времени, и сам Моцарт под конец жизни не представлял себе, насколько он был неинтересен Вене. Жизнь Констанцы с Вольфгангом — это будни, болезни, борьба с трудностями, заботы о муже и детях, зависимость от благодетелей. Она мечтает наладить отношения с отцом и сестрой Моцарта и отправляет им самые почтительные письма: «Не будете ли Вы гневаться на меня, если я осмелюсь, не зная Вас лично, но выше всего ценю и почитаю, просить Вас о дружбе», — так пишет Констанца сестре Моцарта Наннерль. Спустя несколько недель после рождения сына, оставив его на попечение Цецилии Вебер, молодые супруги едут в Зальцбург. Они наносят визиты вежливости, но сближения с родными Вольфганга не происходит. В Вене их ожидает страшное известие — младенец умер и уже похоронен. Можно представить себе горе молодой супружеской пары. За девять лет замужества Констанца перенесла шесть беременностей и родов. Выжили только два сына. Для женщины — это тяжелое испытание.

В Вене Моцарт становится народным любимцем и кумиром. Его мелодии звучат повсюду: в домах, в кофейнях и на улицах. Даже придворные аристократические круги относятся к Моцарту с деланной благосклонностью. Исполнительство, преподавательская деятельность и сочинение музыки приносят ему неплохой доход.

Билеты на его концерты, называвшиеся академиями, распространялись по подписке и не только полностью распродавались, но и нередко дополнялись за счет экстра-мест. В 1784 году Моцарт только за полгода дал 22 концерта. Всё это можно считать в условиях Вены, где не было недостатка в представлениях, премьерах, концертах, композиторах и музыкантах, явлением феноменального порядка. Необыкновенный успех его инструментальной музыки стимулировал сочинение целой серии фортепианных концертов. Супруга Моцарта, Констанца, хотя, по-видимому, и не была такой великолепной певицей, как Алоизия, тем не менее, вполне могла выступать на профессиональной сцене. Например, в октябре 1783 года она исполнила одну из сольных партий в мессе своего мужа, написанной по случаю приезда в гости в Зальцбург к отцу Леопольду и сестре Наннерль. По дороге в Вену супруги заезжают в Линц, где Моцарт пишет блестящую Линцкую симфонию.

Семья Моцарта знала и хорошие, и плохие времена. Об этом свидетельствуют частые переезды Моцарта из центра города на окраину и назад — Випплингерштрассе, Кольмаркт, Траттнерхоф, Юденплатц, Шулерштрассе… Богатые гонорары быстро тратились на угощения, наряды, безделушки. Моцарт ездил с концертами, ставил оперы в Праге, Берлине. Отовсюду он присылал нежные письма: «Дорогая женушка! Не печалься. У тебя есть муж, который тебя любит, который делает все, что в его силах». Наступало безденежье. Начиная с 1788 года Моцарт оказывается не в состоянии содержать семью. Семья закладывала фамильное серебро в ломбард, а когда не находилось денег для покупки дров, они танцевали, чтобы согреться. Моцарт писал отчаянные письма своим друзьям и покровителям с просьбой о финансовой помощи.

Но он был очень счастлив. Уходя рано утром, он оставлял для Констанцы маленькие записочки на подушке: «Доброе утро, любимая женушка. Я желаю тебе, чтобы ты хорошо выспалась, чтобы у тебя ничего не болело, чтобы ты была весела, чтобы ты не простудилась, со служанками не поругалась, не споткнулась о порог комнаты. Храни наш семейный очаг, пока я не вернусь. Пусть с тобой все будет хорошо. Я приду в 10 часов». Сестра Констанцы Софи вспоминает следующий случай: Констанца тяжело болела. Софи дежурила у ее постели. Вольфганг сидел рядом и что-то сочинял. В комнату вошла прислуга. Так как больной был предписан абсолютный покой, Моцарт резко развернулся, чтобы подать знак к молчанию. Нож для очинки перьев при этом выпал из партитуры и впился ему в бедро почти по самую рукоятку. Обычно чувствительный к любой боли, обливаясь кровью, не проронив ни звука, Моцарт встал и вышел в другую комнату, где ему сделали перевязку. Он даже переложил стоны, издаваемые тяжелобольной Констанцей, в скрипичный квартет KV 421.

После болезни Констанца несколько раз ездила на лечение в Баден и всегда получала ласковые, ободряющие письма: «Теперь нет большего удовольствия узнать, что у тебя все в порядке и ты весела. Когда я уверен, что с тобой все хорошо, моя работа становится приятна, и фатальное, запутанное положение, в котором я нахожусь, кажется пустяковым. Только бы была здорова. Люби меня вечно, как я люблю тебя, и будь моей навеки, как я навеки твой».

Констанце посвящены многие музыкальные произведения Моцарта. Например, «Терцет с лентой» — BandlTerzet, KV 441 возник благодаря одной забавной истории. Друг Моцарта Паумгартнер зашел за Констанцей, чтобы пригласить ее на прогулку. Констанца собралась, но никак не могла найти новой, подаренной Моцартом ленты. Тогда она крикнула: «Супруг мой, я хочу спросить тебя, где же ленточка моя?» Неожиданная рифма так рассмешила всех, что они долго повторяли ее на все лады. Лента нашлась. Тогда Паумгартнер схватил ее и поднял высоко над головой, а невысокие ростом Вольфганг и Констанца прыгали вокруг него, пытаясь ее достать. Так родился этот терцет на три голоса для сопрано, баса и тенора.

Констанца знала почти все произведения Моцарта наизусть. Она была первой слушательницей, первая пропевала дома все женские партии под аккомпанемент мужа. Особенно любил он в ее исполнении арию из оперы «Идоменей» и часто просил ее спеть. Она являлась прототипом Папагены в опере «Волшебная флейта» — забавной подружки получеловека-полуптицы Папагено, с которым Моцарт отождествлял себя. С 1784 года начинается искренняя и тесная дружба между двумя величайшими композиторами Австрии: Моцартом и Йозефом Гайдном. Позже молодой Бетховен встречается и с тем, и с другим. На представлении квартетов молодого гения Гайдн обратился к отцу Моцарта, Леопольду, с такими словами: «Ваш сын — величайший композитор из всех, кого я знаю лично или о ком я слышал». Цикл из шести квартетов, в которых чувствуется влияние Гайдна, Моцарт посвятил ему же. Однако влияние не было односторонним. Надо говорить о взаимовлиянии. Гайдн в своих поздних сочинениях повторил находки и особенности письма своего младшего современника. Так же, как Кристиан Бах, Гайдн был одним из ангелов-хранителей Моцарта, светлым и добрым покровителем. Однако вероятно именно он втянул молодого Вольфганга в масонство, сразу же в год их сближения. Масонами были многие венские знаменитости — поэты, художники, литераторы, ученые, общественные деятели, врачи, музыканты. Масонство проложило себе широкую дорогу и в аристократических придворных кругах. Однако для Моцарта вступление в масоны стало еще одним фатальным, трагическим обстоятельством, возможно, приблизившим его безвременную кончину.

Моцарт принимал масонские символы и девизы за чистую монету не потому, что был так наивен, а потому, что, являясь цельной личностью, хотел принимать. В масонской среде таких доброхотов пытаются остановить любыми средствами, чтобы не допустить отделения внешней антуражной формы от тайных целей и планов руководителей. Тем более опасна для наиболее влиятельных масонских лож пропаганда этой внешней атрибутики («свобода, равенство, братство») через выдающиеся произведения искусства.

В 1785 году в Вене была поставлена опера Моцарта «Свадьба Фигаро». Из-за преднамеренного плохого исполнения итальянскими певцами опера чуть было не провалилась на первом представлении, так что Моцарт вынужден был обратиться с жалобой к самому императору, который приказал исполнить эту оперу во второй раз более старательно. После вступления Моцарта в масоны возобновилась прежняя травля, и «Свадьба Фигаро», несмотря на явный успех, была вскоре после премьеры снята из репертуара.

Зато в Праге «Свадьба Фигаро» была исполнена превосходно, успех оказался просто ошеломляющим, что совпало с политическими чаяниями и предчувствиями пражан. Стремившиеся к независимости от Австрийской империи, чехи почувствовали в опере Моцарта, написанной на сюжет запрещенной цензурой комедии Бомарше, глоток свежего воздуха. Она стала почти что национальной чешской оперой. Под ее мелодии танцевали в залах и кофейнях, они звучали на улице, на рынке — везде. Сам композитор продирижировал несколькими спектаклями. В январе 1787 он провел в Праге более месяца вместе с Констанцей, признаваясь потом, что после Италии это было самое счастливое время в его жизни. Можно легко представить себе, какое неудовольствие вызвало при австрийском дворе оживление сепаратистских настроений в Чехии и какой монарший гнев в связи с этим должна была навлечь на себя виновница — моцартовская опера.

Свою следующую оперу, «Дон Жуан», Моцарт пишет уже для Праги, где она и была исполнена с колоссальным успехом в 1787 году. Именно Бондини, директор оперной труппы пражского театра, заказал эту оперу. Вероятно, Моцарт сам выбрал сюжет. Под именем «Don Giovanni» она начала свое триумфальное шествие по оперным театрам мира (премьера — в Праге 29 октября 1787-го). Тем не менее, никакие успехи в Праге не могли исправить «венский облом», тон которому задало снятие «Свадьбы Фигаро» и намеренный (искусственный) провал «Дон Жуана» в той же Вене (на рауте после спектакля на защиту оперы встал один Гайдн). Одно за другим блокируются или проваливаются другие сочинения Моцарта, а наиболее денежные его ученики переходят к другим педагогам. 1786-й и 1787 год стали фатальными, переломными в судьбе композитора. Он полностью раздавлен и обречен, растерзан интригами, преследованиями и просто мрачными обстоятельствами. В мае 1787-го умирает отец композитора, после кончины которого подавленность и уныние стали постоянными спутниками Моцарта. Сарказм, ирония и мрачный пессимизм живут в нем уже до самого конца его короткой жизни.

В 1789-м по настоянию и в сопровождении князя Лихновского Моцарт предпринял путешествие в Берлин и в Потсдам, играл перед Фридрихом Вильгельмом II, который предложил ему место первого капельмейстера с жалованьем в 3000 талеров в год. Но Моцарт был настолько привязан к Вене, что решительно отказался от лестного предложения прусского короля, хотя место это могло бы навсегда обеспечить его и вывести из трудного материального положения. Правда, по возвращении в Вену Моцарт получает место придворного композитора с жалованьем 800 флоринов в год, что дает ему возможность бросить мелкую заказную работу и заняться сочинением более крупных произведений.

Получение должности придворного композитора и капельмейстера императора Иосифа II уже ничего не решало, тем более что размер жалованья подчеркивал унизительность положения Моцарта. Загнанный в угол, он одалживает деньги у Михаэля Пухберга, члена той же масонской ложи, куда входит и сам. Не в состоянии вернуть крупную сумму денег князю Лихновскому, он сталкивается с судебным иском, который позже проигрывает. Поездка в Берлин, чтобы поправить финансовые дела, принесла только новые долги. Как и другие царствующие особы, прусский король Фридрих Вильгельм II не дал Моцарту места при дворе.

С 1789 года ухудшилось здоровье Констанцы, а потом и самого Вольфганга, был заложен дом и остальное имущество, готовое пойти с молотка. Год спустя, после кончины Иосифа II, Моцарт не уверен даже в том, что должность придворного композитора, с ее небольшим, но все же постоянным доходом, останется за ним. Он отправляется во Франкфурт, где проходила коронация императора Леопольда, за свой счет, надеясь быть на виду, не упустить момента. Однако исполнение его «Коронационного» клавирного концерта не принесло денег даже для покрытия расходов на поездку. Не поправила положения и новая опера «Cosi fan tutte» («Так поступают все»).

В Вене, прощаясь, Моцарт сказал Гайдну, отбывавшему в Лондон, и его лондонскому импресарио Залмону, что больше они не увидятся никогда. Провожая обоих, Моцарт плакал как ребенок и все повторял: «Мы больше не увидимся, нет». До смерти ему оставалось написать свои лучшие произведения: «Die Zauberflöte» («Волшебную флейту»), «Реквием» и несколько симфонических партитур.

В июле 1791 года перед отъездом в Чехию к композитору явился «серый посланец» с известием от анонимного заказчика (это был Антон Лайтгеб, управляющий графа Вальзегга-Штуппаха). От этого визита Моцарт пришел в неописуемое волнение. Вряд ли заказ «Реквиема» мог так потрясти композитора. Георг Ниссен, второй муж Констанцы, писал об этом так:

«Да, о странном появлении и заказе Неизвестного Моцарт выражал даже иные, весьма диковинные мысли, а когда его пытались отвлечь от них, он замолкал, так и оставаясь при своем». Первый биограф композитора Ф. Немечек приводит слова Моцарта неизвестному адресату на итальянском языке, вероятнее всего либреттисту Лоренцо да Понте в Триест: «…моя голова раскалывается, разговариваю с трудом и не могу отогнать от глаз образ неизвестного, постоянно вижу его перед собой, он меня умоляет, торопит, с нетерпением требует от меня работу. Продолжаю, потому что сочинение мне менее утомительно, нежели праздность. Впрочем, мне нечего опасаться. По всему чувствую: час пробил; я готов умереть; я кончил прежде, чем воспользовался своим талантом. Жизнь была столь прекрасна, карьера начиналась при столь счастливых предзнаменованиях, но изменить собственную судьбу нельзя. Никому не измерить своих дней, нужно смириться. Пусть будет то, чего желает провидение… Кончаю, передо мной моя погребальная песнь. Не могу оставить ее незавершенной».

Две последние фразы этого письма относились, разумеется, не к Реквиему, а к опере «Волшебная флейта»: «Марш жрецов» и «Увертюру» к спектаклю он закончил после возвращения из Праги, то есть к 28 сентября 1791 года.

По случаю премьеры 30 сентября в Вену из Бадена приехали Констанца и Зюсмайер. Спектакль состоялся у Э. Шиканедера в его народном театре в предместье Фрайхауса. Моцарт был у пульта и вдохновенно дирижировал оркестром. Опера «Волшебная флейта», особенно ее вторая часть, прошла с успехом. И далее, с каждой новой постановкой популярность спектакля возрастала. Констанца и Зюсмайер сразу же после премьеры «Волшебной флейты» вновь вернулись на целебные воды в Баден. В октябре Моцарт фактически был предоставлен самому себе. Даже за месяц до гибели он придерживался прежнего распорядка: так же был предельно насыщен работой каждый его час, день, а самочувствие, аппетит и сон в середине октября, судя по двум письмам к жене, казались нормальными. Он фактически примирился с ее связью с Зюсмайером, что явствует из письма к Констанцы от 14 октября 1791 года: «…делай с NN, что хочешь». Это было последнее известное исследователям письмо, написанное Моцартом за полтора месяца до кончины, в котором нет и намека на болезнь.

Осень 1791 года выдалась для Моцарта продуктивной, но тяжелой. Музыкант был в долгах, напряженно работал над многочисленными заказами, чтобы расплатиться, все чаще жаловался на недомогания, и не только в письмах кредиторам.

Последний раз в обществе Вольфганг Моцарт появился 18 ноября 1791 года. На освящении нового храма «Вновь увенчанная надежда» великий композитор дирижировал своей «лебединой песней» — небольшой кантатой «Громко возвестим нашу радость». 20 ноября он слег и больше уже не вставал с постели. Сначала у композитора опухли руки, затем ноги, затем все тело. Его мучили приступы рвоты, появились жар и сыпь. Моцарта лечили видные венские врачи — Томас Франц Клоссет и Маттиас фон Саллаба. Болезнь первоначально определили как острую просовидную лихорадку, впоследствии говорили о лихорадке ревматической, доктора не были уверены в диагнозе.

И в постели Моцарт продолжал работать над заказанным «Реквиемом», пел из него отрывки с дежурившими при нем музыкантами и женой Констанцей, давал указания ученику Францу Ксаверу Зюсмайеру на случай, если сам не успеет закончить произведение. Рядом с кроватью композитора лежали часы — по ним он мысленно следил за действием оперы «Волшебная флейта», которую давали в венском театре.

После некоторого улучшения Моцарту резко стало хуже вечером 4 декабря. Срочно вызвали Клоссета, он назначил ледяные компрессы. По словам свояченицы композитора Зофи Хайбель, бывшей при нем в последние дни, эти компрессы только усугубили состояние Моцарта, и около часа ночи 5 декабря он умер. По свидетельствам многих очевидцев, Констанца в состоянии полной невменяемости бросилась на постель умершего мужа, желая заразиться и умереть вместе с ним.

Тело раздулось и быстро разлагалось. Старший сын композитора Карл Томас впоследствии вспоминал: «Вокруг стоял смрад, вызванный внутренним разложением, который после его смерти стал еще более сильным…» Домочадцы заподозрили отравление. Версия быстро вышла за пределы семейного круга, к примеру, 12 декабря 1791 года в некрологе берлинской «Музыкальной еженедельной газете» значилось: «Он вернулся домой из Праги больным и с той поры слабел с каждым днем: полагали, что у него водянка, он умер в Вене в конце прошлой недели. Так как тело после смерти сильно распухло, предполагают даже, что он был отравлен». Тем не менее, вскрытие не проводилось. Когда это врач или патологоанатом боялись трупного смрада настолько, чтобы лишиться возможности установить истину? Все выглядит так, будто правду кто-то стремился скрыть. Моцарт умер 35 лет от роду, оставив жену с двумя маленькими детьми, скудными финансами и большими долгами. С утра в дом усопшего пришел барон Готфрид ван Свитен — известный меценат, знавший композитора более 20 лет. В биографии Моцарта, которую писал второй муж Констанцы — датский дипломат Георг Николаус Ниссен, — с ее слов рассказано, что ван Свитен уговорил убитую горем вдову пожить у знакомых и взял организацию похорон на себя. Погребение назначили на следующий день, хотя по обычаю гроб с телом должен был 48 часов стоять открытым в приходской церкви, чтобы исключить мнимую смерть — летаргический сон. Дальше история становится еще страннее.

Хоронили Моцарта по третьему, низшему разряду (за 8 гульденов 56 крейцеров плюс 3 крейцера за перевозку), «так как ван Свитен, — по словам Ниссена, — заботился о максимальной экономии для семьи». 6 декабря тело композитора перенесли в часовню собора Святого Стефана, где под звон колоколов состоялся краткий заупокойный обряд. Затем на катафалке Моцарта отвезли в предместье Вены на кладбище Святого Марка.

Композитора похоронили в могиле для простолюдинов, из тех, что перекапывались и снова использовались каждые несколько лет, без всякого надгробного знака. Странно, что богач ван Свитен не нашел средств, чтобы обеспечить почитаемому им композитору надгробие. Ссылаясь на болезнь, Констанца не присутствовала на похоронах мужа.

Что же касается самого погребения композитора, то оно тоже стало тайной. Хоронили Моцарта с подозрительной поспешностью, не удостоив почестей, соответствующих его сану — помощника капельмейстера собора Святого Стефана, а также званию придворного капельмейстера и композитора. Более того, на кладбище Санкт-Маркс по Гроссе-Шуленштрассе никто из сопровождавших тело Моцарта не пошел. Якобы из-за резкого ухудшения погоды. Хотя из архивных источников Венской обсерватории и дневника графа Карла Цинцендорфа, ведшего обстоятельные метеонаблюдения, явствует, что в тот день в 3 часа пополудни стояла характерная для поздней осени погода без осадков: температура утром была 3 градуса, а вечером — 4 градуса по Цельсию. Следовательно, причиной того, что никто из участников убогой похоронной процессии не дошел до монастырского кладбища, были не погодные условия, а нечто совсем другое. Но самым непонятным в этом деле остается факт того, что композитор был похоронен в безымянной могиле для бедняков, которая к тому же вскоре была утеряна. Кто-то тщательно скрывал следы преступления…

За гробом шли, кроме барона, ученик Моцарта Франц Ксавер Зюсмайер и несколько музыкантов, в их числе и главный придворный капельмейстер, директор венской Итальянской оперы Антонио Сальери. Но до места погребения ни один из сопровождавших не добрался: у городских ворот Штубентор они разбрелись по домам. До кладбища от городских ворот было три с половиной километра — меньше часа пешим ходом.

После смерти мужа Констанца Моцарт, оставшись с двумя маленькими детьми на руках, с долгами, описанным имуществом, обращается к императору с просьбой о помощи. Она сказала на аудиенции, что «каждый человек имеет врагов. Но никого еще так жестоко не очерняли и не преследовали, как моего супруга, несмотря на его великий талант! Конечно, Вам, Ваше Величество, недоброжелатели осмелились сказать неправду и увеличить его долг в десять раз. В последние годы у нас не было доходов — из-за моих длительных болезней и рождения ребенка. Я умоляю Вас списать нам долги».

Она хлопочет о пенсии, в которой ей отказывают. Констанца много ездит, устраивает концерты произведений Моцарта. Вместе с сестрой Алоизией она поет сама оперные партии. Маленький сын Моцарта по примеру гениального отца музицирует в возрасте шести лет на фортепьяно. По всей Европе Констанца пропагандирует музыку своего мужа. Но материально дела обстоят все хуже и хуже. Как и мать, Констанца начинает сдавать комнаты жильцам. Мальчиков отдает друзьям в Праге — Карл воспитывался в семье Франтишека Нимечека, Франц Ксавер — у Душеков. Констанце всего двадцать восемь лет.

Одним из первых квартирантов оказался дипломат Георг Ниссен, секретарь датского посольства в Вене. В 1809 году они поженились, и десять лет Констанца жила в Копенгагене. В то время стали открывать гениальность музыки Моцарта. Ниссен, музыкально одаренный человек, любил подчеркивать, что его жена прежде была замужем за Моцартом. Последние годы он посвятил созданию биографии композитора. Став вторично вдовой, Констанца переезжает вместе с сестрой Софи в Зальцбург, где проживает ее золовка Наннерль — сестра Моцарта. Так и не примирившись, обе пожилые дамы жили в одном городе, не встречаясь и не желая ничего знать друг о друге. А почитание Моцарта набирает силу.

Пожилая Констанца сполна насладилась отсветом славы своего великого мужа. Ее посещают любители музыки Моцарта, она с удовольствием делится своими воспоминаниями, слегка отшлифованными временем. Сохранились детальные описания ее внешности, манер, жестов, речи на беглом французском. «Ее лицо потеряло сходство с известным портретом, но когда она улыбается — выражение ее лица очень приятно. Она худощава и выглядит моложе своих лет. Когда мы прогуливались с ней по городу, — вспоминают почитатели творчества композитора, супруги Новелло, авторы дневника „Странствия в поисках Моцарта“, — мы видели, какое почтение испытывают к ней жители Зальцбурга, хотя она редко покидает свой дом. Мадам сообщила нам, что она не может слышать исполнение „Реквиема“ и „Идоменея“ — так они ее расстраивают. Услышав недавно „Дон Жуана“, она не могла успокоиться две недели».

Когда спустя много лет после смерти Моцарта Констанца наконец решила посетить могилу мужа, то с удивлением выяснила, что место погребения никак не отмечено, друзья не могут ничего рассказать, а могильщик, который закапывал умершего, сам давно скончался. Значит ли это, что кто-то постарался сделать невозможной потенциальную эксгумацию?

За год до смерти, в 1841 году, в возрасте семидесяти восьми лет Констанца переезжает в квартиру на площади, носящей сегодня имя Моцарта. Из окна она видела, как идет подготовка к сооружению памятнику композитору. Констанца умерла в уверенности — она была замужем за гением. Но почему Констанца не присутствовала на отпевании и погребении своего мужа, почему она посетила место его захоронения только спустя 17 лет, так и останется загадкой.

В кругу венских музыкантов долгое время передавалась следующая история: будто бы гроб с телом Моцарта отпевали не в храме Святого Стефана, а у входа в Крестовую капеллу, прилегающую к северной недостроенной башне храма. А затем, когда сопровождавшие удалились, гроб с телом внесли внутрь и, прошествовав перед Распятием, вынесли прах великого музыканта уже через другой выход, ведущий прямиком в катакомбы, где хоронили людей, умерших во время эпидемии чумы. Спустя несколько дней после смерти Моцарта австрийские, а затем европейские газеты запестрели краткими сообщениями о кончине «композитора, известного всей Европе своим редкостным талантом», «достигшего наивысшего мастерства» и так далее.

Как уже упоминалось, о возможной криминальной смерти Моцарта было упомянуто только в одной берлинской газете.

Большинство же современников Моцарта считали однозначно, что он умер естественной смертью от «острой просовидной лихорадки», которую 28 ноября диагностировал его домашний врач (хотя случаев такого заболевания больше в Вене не зарегистрировано). Этого диагноза было достаточно, чтобы внушить потомкам главное: великий Моцарт умер естественной смертью.

«Реквием» был закончен по личным указаниям композитора его учеником Зюсмайером. За свою кратковременную жизнь Моцарт создал громадное количество произведений во всех родах музыки, и с его именем соединяется представление о всеобъемлющем музыкальном гении. Композитор довел оперу как музыкальную драму до высшего развития, но, стремясь к наиболее верной музыкальной характеристике действующих лиц, он никогда не приносил ей в жертву благозвучия. Кроме оперной и духовной музыки Моцарт создал множество инструментальных произведений. По исчислению Кёхеля, составившего тематический каталог сочинений Моцарта, последний написал 68 духовных произведений (мессы, оффертории, гимны и пр.), 23 произведения для театра, 22 сонаты для клавесина, 32 струнных квартета, 49 симфоний, 55 концертов и многое другое — в общей сложности 626 произведений.

По прошествии же 30 лет то, о чем писалось или говорилось в странах Европы только намеками, стали провозглашать в полный голос. В центре внимания оказался престарелый композитор, придворный капельмейстер Антонио Сальери. Вспомнили все: и то, что итальянский маэстро был соперником, если не врагом Моцарта, вспомнили высказывания последнего о том, что Сальери посягал на его жизнь. А тут еще у Сальери сдают нервы, и он в присутствии свидетелей будто бы признается в убийстве. Бульварная пресса тут же подхватывает и тиражирует новость. Сальери объявляют «душевнобольным».

А именно в 1821 году первый, как считалось, композитор империи Антонио Сальери шлет несколько странную депешу графу Г. Гаугвицу следующего содержания: «По получении этого письма Вашим превосходительством автор оного уже будет призван Господом Богом. К письму приложен оригинал моего уже „Реквиема“; как и обещал, преподношу его Вам с единственной просьбой: чтобы исполнили его только в Вашей капелле во спасение моей души… и пока я жил в этом мире…»

Кто же такой Антонио Сальери?

Реальный Антонио Сальери, а не всем известный персонаж трагедии А. С. Пушкина, родился 18 августа 1750 года в итальянском местечке Леньяго, что близ Вероны, в многодетной семье состоятельного торговца. То ли родители быстро разглядели музыкальный талант своего сына, то ли ребенок сам очень рано проявил способности и интерес к музыке, но маленький Антонио получил тщательное образование и воспитание, причем первые свои уроки музыки он получил у родного брата-скрипача Франческо.

Франческо был очень талантливым скрипачом, и ему часто приходилось играть для церковных торжеств в районе Леньяго. Антонио сопровождал его и помогал. Когда Антонио было десять лет, его брат уехал играть в соседнюю деревню и не взял с собой брата. Но мальчик очень хотел послушать замечательную музыку. Не спросив разрешения у родителей, он отправился туда пешком. Родители были очень обеспокоены исчезновением сына, а когда он вернулся домой, отец запер его в комнате на неделю и посадил на хлеб и воду.

Затем мальчик учился игре на клавесине у соборного органиста Джузеппе Симони, который, в свою очередь, был учеником знаменитого падре Мартини из Болоньи. Безоблачное детство Антонио Сальери, однако, было недолгим. К несчастью, в 1763 году у Антонио умерла любимая мать, а вскоре за нею ушел в мир иной и его отец (точная дата смерти отца Сальери неизвестна; вероятнее всего, это был 1765 год), потерявший к тому времени все состояние в результате сомнительных торговых махинаций. Мальчик остался полным сиротой. Некоторое время он жил в Падуе с одним из своих старших братьев, а затем его приняла на воспитание семья друзей отца.

Семья Мочениго была одной из самых богатых и аристократических в Венеции. Ее глава, Джованни Мочениго, состоятельный меценат и любитель музыки, друг отца Антонио, по-видимому, собирался дать мальчику более серьезное музыкальное образование. Во всяком случае, в Венеции Антонио Сальери с 1766 года учился у вице-капельмейстера собора Святого Марка Джованни-Батиста Пескетти, а также изучал гармонию и учился пению у известного тенора Фердинандо Пачини.

Но вторым отцом Антонио стал не сеньор Мочениго, а совсем другой человек. Этим человеком был приехавший в это время по театральным делам в Венецию венский композитор Флориан-Леопольд Гассман.

Уроженец Богемии, Гассман занимал весьма заметное положение в Вене. В 1771 году он организовал первое в мире музыкальное общество «TonkiinstlerSozietat», которое занималось поддержкой композиторов и организацией благотворительных концертов. Теперь же он был придворным композитором балетной и камерной музыки, капельмейстером и, что особенно важно, членом небольшой группы музыкантов, с которой император Иосиф II ежедневно музицировал.

Пораженный музыкальным даром (пением и игрой на рояле) Сальери, он предложил подростку переехать в Вену. Сальери — ему было тогда шестнадцать лет — охотно согласился.

Гассман и Сальери прибыли в Вену 15 июня 1766 года. С этого дня Вена стала его родным городом, где, за исключением нескольких творческих поездок, прошла вся его жизнь.

Флориан-Леопольд Гассман отметил талант Сальери, выделил его как самого способного своего ученика и даже стал считать его своим преемником. Благодаря Гассману началась музыкальная деятельность Сальери в качестве исполнителя.

В 1769 году Сальери начал работать в театре ассистентом Флориана-Леопольда Гассмана. А вскоре он уже получил должность клавесиниста-концертмейстера придворного оперного театра и за достаточно короткий срок сделал головокружительную карьеру.

Дело в том, что император Иосиф II очень любил Гассмана и его музыку. Узнав о том, что у его фаворита появился какой-то очень талантливый ученик, он изъявил желание его послушать. В результате Гассман привел Антонио Сальери во дворец, где ему предложили спеть и поиграть. Сначала Сальери сильно смущался, но потом мало-помалу успокоился, и его выступление очень понравилось императору, который, как это было принято в роду Габсбургов, был прекрасным музыкантом. Так началось императорское покровительство, сыгравшее важнейшую роль в дальнейшей карьере Антонио Сальери.

В 1775 году Сальери женился на Терезии Хельферсторфер (1755–1807), с которой он познакомился за год до этого. Сальери описывали знавшие его как человека маленького роста, с приветливой улыбкой. Он был большим педантом по части костюма, элегантным, подтянутым, в парике и всегда безупречно выбритым. Он стал отменным семьянином, отцом семерых дочерей и сына. Его жена скончалась в 1807 году, а пережили Антонио Сальери только его дочери Йозефа, Франциска-Ксаверия и Катарина.

Став музыкальным фаворитом императора Иосифа II, Сальери на протяжении длительного времени находился в центре музыкальной жизни австрийской столицы. Он не только осуществлял постановки и дирижировал спектаклями, но и управлял придворной певческой капеллой. Кроме того, в его обязанности входило наблюдение за музыкальным обучением в казенных учебных заведениях Вены.

Это была поистине головокружительная карьера, но удивительнее всего было то, что ее сделал в Вене итальянец, а не австриец.

В 1773 году Сальери получил весьма почетное и выгодное приглашение от шведского короля Густава III, которое он, однако, отклонил, рассчитывая на более престижное покровительство австрийского императора. Летом 1773 года придворный композитор и первый капельмейстер императорской капеллы Флориан-Леопольд Гассман заболел и оказался при смерти. Возник вопрос о преемственности. А в это время в Вену приехал из Зальцбурга молодой Моцарт. Его отец надеялся, что он получит хотя бы одну из должностей Гассмана. Отец и сын получили аудиенцию у императрицы Марии Терезии. Об этой встрече Моцарт-отец потом написал:

«Императрица вела себя очень мило, но не более того». Осознав, что шансов на получение какого-либо места нет, в октябре того же года Моцарты, как мы уже знаем, вернулись в Зальцбург.

А 22 января 1774 года в Вене в возрасте всего сорока пяти лет Флориан-Леопольд Гассман скончался. После этого основное его место первого капельмейстера императорской капеллы получил шестидесятитрехлетний композитор итальянского происхождения Джузеппе Бонно, а двадцатичетырехлетнему Антонио Сальери досталась должность придворного композитора камерной музыки. Кроме того, император Иосиф II назначил Сальери заместителем капельмейстера Итальянской оперы в Вене.

Неизвестно, встретился ли тогда Сальери с семнадцатилетним Моцартом, известно только, что Моцарт присутствовал на представлениях опер Сальери «Венецианская ярмарка» и «Трактирщица».

Австрийский музыковед Леопольд Кантнер в своей статье «Сальери: соперник Моцарта или образец для подражания?» пишет об отношениях Моцарта и Сальери следующее: «В чем состояли претензии Моцарта к Сальери? К примеру, он пишет, что в глазах императора Сальери имел большой вес, а сам он, Моцарт, никакого. Не надо, однако, думать при этом, будто дело обстояло так, что Сальери втерся в доверие к императору, оттеснив Моцарта. Было как раз наоборот. Это Моцарт пытался оттеснить Сальери, чего ему не удалось. От своего отца унаследовал Моцарт вот эту фобию — „итальяшки“ — и все валил на „итальяшек“. Действительно, итальянцы были очень влиятельны в Вене, и это ему представлялось препятствием для собственного успеха. Обстоятельство, не имеющее никакого отношения к качеству произведений Моцарта. Конечно, они заслуживают самой высокой оценки. И все же именно Моцарт пытался оттеснить от императора итальянцев, ради собственного преуспевания.

За свою игру на фортепиано Моцарт удостоился нескольких комплиментов от императора, которые он переоценил, однако в опере он еще не мог преуспеть. Ему было нечего показывать, кроме оперы „Идоменей“. А „Идоменея“ в Вене никто не знал. Поэтому дело обстояло совсем не так, как это представляет Моцарт: что итальянцы строили против него козни. Скорее, это он пытался делать карьеру за счет итальянцев. И это ему не удалось. Затем он переворачивает всю картину и представляет себя жертвой какой-то камарильи, которой, собственно говоря, и не было».

Пока отец и сын Моцарты считали себя обязанными, Сальери после смерти Флориана-Леопольда Гассмана принял на себя заботу о двух его малолетних дочерях и подготовил их к оперной карьере. Обе они навсегда сохранили признательность к своему воспитателю и педагогу.

В 1778 году по рекомендации Глюка Сальери уехал в Италию: он получил там чрезвычайно почетный заказ написать оперу для открытия заново отстроенного после пожара оперного театра. Этот миланский театр, известный теперь под названием «Ла Скала», был открыт 3 августа 1778 года великолепным представлением оперы Сальери «Узнанная Европа».

Из Милана композитор отправился в Венецию, где принялся за сочинение по заказу местного оперного театра одной из самых успешных своих опер. В последующие тридцать лет «Школа ревнивых» выдержала более шестидесяти постановок по всей Европе. После венецианской премьеры она ставилась в Болонье, Флоренции, Турине, Франкфурте-на-Майне, Вене, Праге, Лондоне, Кракове, Мадриде, Париже, Лиссабоне в оригинале, а кроме того, во многих городах Европы в переводе на польский, немецкий, испанский и русский языки.

И другие крупнейшие итальянские театры заказывали оперы своему европейски известному соотечественнику. Среди них — венецианский театр «СанМойзе», римский театр «Балле». Три театра начали свою деятельность постановкой опер Сальери: помимо знаменитого театра «Ла Скала», это миланский театр «Каноббиана» и театр «Нуово» в Триесте. Таким образом, произведения Сальери обошли почти все оперные театры Европы.

Успех Сальери буквально затмил тогда только встававшего на ноги Моцарта, у которого не было еще сделавших его знаменитым «Свадьба Фигаро», «Дона Жуана» и «Волшебной флейты», ведь родившийся в Зальцбурге Моцарт считался провинциалом, которому в старой Австрии трудно было рассчитывать на большее. Поэтому он, оставив место органиста в Зальцбурге, для обеспечения своей семьи вынужден был давать уроки, сочинять контрдансы, вальсы и даже пьесы для стенных часов с музыкой, а также чуть ли не ежедневно играть на вечерах венской аристократии. Так что для зависти к Моцарту у Сальери не было причин, у Сальери было вполне прочное положение.

Сказать то же самое о Моцарте невозможно. Причин для зависти у него тогда было предостаточно. В марте 1781 года, когда Моцарт окончательно поселился в Вене, у него произошло первое серьезное столкновение с Сальери, завершившееся для юного зальцбуржца полным поражением. В том году при дворе решался вопрос о музыкальном образовании молодой княгини Елизаветы Вюртембергской, младшей сестры будущей российской императрицы Марии Федоровны, ей было тогда пятнадцать лет. На пост преподавателя было два кандидата — Моцарт и Сальери. Выбор, естественно, пал на Сальери. И произошло это не только потому, что Сальери считался тогда лучшим музыкантом и лучшим преподавателем. Дело состояло еще и в том, «что у Моцарта была репутация легкомысленного и даже разнузданного молодого человека. Было опасение за честь и достоинство молодой княгини». Разочарованный Моцарт написал тогда своему отцу: «Я потерял все доброе расположение императора ко мне. Для него существует только Сальери».

В то время популярны были поединки между композиторами. 6 февраля 1786 года в Шёнбруннском дворце был проведен поединок между Моцартом и Сальери. Выглядело это так: в один вечер в одно и то же время шли два одноактных комических представления с музыкой. Для чистоты эксперимента оба они имели практически одинаковый сюжет. Действие происходило за кулисами театра, где две оперные примадонны отчаянно ссорились из-за распределения ролей в новой постановке. В обоих случаях их пытался примирить ловкий импресарио. Разница была только в том, что зингшпиль «Директор театра» был сочинен Моцартом, а маленькая итальянская опера под названием «Сначала музыка, а потом слова!» — Сальери. Оба произведения были сочинены по заказу императора Иосифа II для представления по случаю приема генерал-губернатора австрийских Нидерландов Альберта, герцога СаксенТешен, и его супруги, сестры императора, Великой герцогини Марии Кристины.

Итог специально организованного поединка оказался печальным для Моцарта. Опера Сальери была встречена аплодисментами восторженной публики, а зингшпиль Моцарта провалился. Успех Сальери был огромен, и Моцарт в очном поединке с ним потерпел сокрушительное поражение. За свою работу Сальери получил сто дукатов, а Моцарт — вдвое меньше.

Это было не первое подобное фиаско Моцарта: 24 декабря 1781 года он проиграл аналогичный поединок знаменитому виртуозу клавесина Муцио Клементи, который играл сонату собственного сочинения. Поражение Моцарт перенес очень тяжело, и если Клементи был в восторге от игры Моцарта, то проигравший назвал Клементи «итальяшкой», «шарлатаном» и «просто механиком», заявив, что «вкуса у него ни на грош», а произведения его «незначительны». Вероятно, умение проигрывать и уважать своих коллег-музыкантов никогда не было сильной стороной очень высоко ценившего себя Моцарта. Что же касается Сальери и традиционно приписываемой ему зависти, то ему досталась лишь одна возможность — быть ее объектом со стороны Моцарта, которому постоянно не везло именно там, где везло Сальери. Характер у Моцарта был не из легких, и это не могло не настраивать людей против него. Он был «взрывчат, как порох», а вот Сальери, напротив, «все превращал в шутку и был весьма любезным человеком, пользовавшимся большим уважением венского общества».

У преуспевающего Сальери уже была такая слава, о которой Моцарт и не мечтал. Грудь Сальери украшали и золотая императорская медаль, и французский орден. Ему не в тягость было помогать своим собратьям по профессии. Кстати, именно Сальери помог Моцарту возобновить в 1779 году постановку его «Свадьбы Фигаро», получить новые заказы. Были ли у него хоть какие-нибудь основания завидовать человеку, который жил в жестокой нужде, не имея практически ничего? Естественно, в жизни тесной дружбы между этими композиторами не существовало, но это-то как раз было связано с подозрительностью Моцарта, который относился к Сальери весьма неприязненно, обвиняя его во всевозможных кознях. Но со временем их отношения смягчились. В письме к жене Констанце от 14 октября 1791 года, то есть за полтора месяца до смерти, Моцарт написал, что, по его приглашению Сальери посетил спектакль «Волшебная флейта», очень внимательно прослушал оперу, «и не было ни одного номера, от увертюры до последнего хора, который бы не вызвал его „браво“». Это были последние слова Моцарта о Сальери.

Антонио Сальери воспитал целое поколение музыкантов — певцов и композиторов. Отец Ференца Листа в свое время с радостью принял предложение маэстро Сальери обучить одаренного мальчика гармонии, чтению партитур и сольфеджио. У Сальери учились пианист-виртуоз и дирижер Иоганн-Непомук Гуммель, автор десяти опер Франц Ксавер Зюсмайер (после смерти Моцарта именно он закончил по его эскизам «Реквием»), пианист и композитор Ансельм Хюттенбреннер, будущий профессор фортепианной игры Лейпцигской консерватории Игнац Мошелес, один из лучших виолончелистов XVIII века ЙозефФранц Вайгль, композитор и дирижер Карл-Готлиб Райсигер, автор тридцати опер и десяти симфоний Петер фон Винтер, органист и композитор Игнац Асмайер, Шуберт и Бетховен!

Всего же у так называемого «завистливого интригана» было около шестидесяти учеников-композиторов. Кроме того, уроки пения у него брали Катарина Кавальери (в нее Сальери был влюблен, но хранил верность жене, памятуя об обете, данном Богу), Анна Мильдер-Хаунтман, Анна Краус-Враницки, Катарина Вальбах-Канци, Фортуната Франкетти, Амалия Хенель и многие другие вокалисты.

А еще у Сальери брал уроки… сын покойного Моцарта, Франц Ксавер, которому маэстро лично выдал рекомендательные письма другим учителям как человеку, вполне способному достичь в искусстве сочинения музыки тех же высот, до которых дошел его отец.

И ни в одном из блестящих талантов, воспитание которых ему было доверено, Сальери не видел угрозы для себя и своей карьеры.

В 1823 году маэстро Сальери находился на вершине славы и почета. Ему было семьдесят три года, но он еще продолжал работать, доводя до совершенства композиционные правила венской классической музыкальной школы.

В это невозможно поверить, но именно в этом году Сальери вдруг неожиданно для всех порезал себе вены бритвой, и только чистая случайность спасла его от смерти вследствие кровопотери.

Что это было? Говорят, на старости лет маэстро Сальери стал часто впадать в депрессии, и в этом отношении 1823 год был для него особенно тяжелым. Весной именно этого года ему изменило зрение, он начал ощущать слабость в ногах. Однажды во время прогулки он упал и получил травму головы. В другой раз на него чуть не наехал извозчик.

В конце концов, дочери решили принудительно госпитализировать отца в загородную клинику. Ему оформили персональную пенсию с полным сохранением его бывшего придворного жалованья и поместили в особую палату, под присмотр опытных врачей и санитаров. Когда он вдруг порезал себя бритвой, никто так и не получил вразумительных объяснений о причинах произошедшего. Прямых свидетельств очевидцев тех событий нет. Рассказывали, что санитары застали Сальери, когда он держал в руках неизвестно откуда взявшуюся бритву. Он был весь в крови и не мог сказать ничего членораздельного.

Именно в это время и появились спекуляции о том, что Сальери якобы убил Моцарта. Все констатировали, что разум маэстро помутился, и временами он говорил несусветную чушь. Так вот, вроде бы во время одного из таких приступов он и заявил, что отравил Моцарта. Однако, придя в сознание, он узнал о своем «признании», страшно удивился и стал отказываться от сказанного. После этого, вплоть до самой смерти, в редкие минуты просветления он не прекращал повторять: «Во всем могу сознаться, но я не убивал Моцарта».

Все это происходило через тридцать два года после кончины Моцарта. Естественно, тогда, в 1823 году, старика сочли невменяемым, а его «признание» — не заслуживающим доверия бредом. Власти постарались замять это дело, однако падкая до сенсаций молва подхватила версию о причастности Сальери к смерти Моцарта и быстро разнесла по самым широким кругам венской общественности, а потом и по свету.

В лондонском «Ежеквартальном музыкальном журнале» за 1826 год друг Сальери композитор Сигизмунд Нойкомм писал: «Когда распространяются необоснованные сведения, оскверняющие память знаменитого художника, то долг любого честного человека доложить о том, что ему известно. Отношения между Моцартом и Сальери отличались взаимным уважением. Не будучи задушевными друзьями, каждый из них признавал заслуги другого. Никто не может обвинять Сальери в том, что он ревновал к таланту Моцарта, и те, кто, как я, находился с ним в близких отношениях, не может не согласиться с тем, что пятьдесят восемь лет он вел безупречный образ жизни, исключительно занимаясь своим искусством, и всегда готов был делать добро своим ближним. Такой человек, человек, который тридцать четыре года — столько лет прошло со смерти Моцарта — сохранил удивительное спокойствие духа, не может быть убийцей».

Таких опровержений было много в тогдашней печати.

В 1823 году известный музыкант Игнац Мошелес (1794–1870), ученик Сальери, уже в четырнадцать лет игравший концерты собственного сочинения, навестил уже старого и больного маэстро в загородной клинике. Речь тому давалась ценой мучительных усилий. Короткими отрывочными фразами композитор отверг какую-либо свою причастность к смерти коллеги: «В этом абсурдном слухе нет ни слова правды, клянусь честью… Передайте миру, что старый Сальери, который скоро умрет, сказал вам это».

Но слухи поползли, а слово, как известно, не воробей. И чем абсурднее заявление, тем труднее его опровергнуть… Слух о том, что Сальери признался в убийстве Моцарта, каким-то непонятным образом словно обрел крылья. Сплетня эта стала распространяться с невероятной быстротой. Правда, в защиту чести Сальери выступили многие видные музыканты. Бетховен, например, не верил сплетне. Россини заявил, что это — «подлое обвинение». Но ком наветов все рос и рос. Нашлись, например, свидетели, видевшие, как Сальери угощал Моцарта конфетами, пусть и задолго до смерти. Казалось бы, ну и что? Но тут же припомнили, что вскрытия не было. А не случилось этого потому, что венские врачи якобы были уверены в «отравительном» диагнозе…

Сейчас не составило бы труда по останкам установить причину смерти Моцарта. Но великий композитор умирал в нужде и потому был похоронен «по третьему разряду», то есть в общей могиле. И хотя в одном из австрийских музеев по сей день хранится череп Моцарта, никто не уверен, что это действительно его череп: он был извлечен из общей могилы через десять лет после захоронения.

Посмертный позор Сальери, к которому в значительной степени приложил руку А. С. Пушкин, растянулся на два века. Когда в 1850 году наступил столетний юбилей этого выдающегося итальянского композитора, сама мысль отмечать его показалась кощунственной. Промолчали и в двухсотлетие «отравителя». Чуть позже, в 60-х годах XX века, в Зальцбурге, на одной из сессий Института моцартоведения специалисты все же пришли к выводу, что, по всей вероятности, никакого отравления не было, и скончался Моцарт от неизлечимой в то время болезни.

Чему мог завидовать Сальери? Гению Моцарта? Возможно. Впрочем, этого никто так и не доказал. Положению Моцарта? Но Сальери в этом отношении преуспел гораздо больше. Во всяком случае, Моцарт никогда не стоял на его пути.

Существует как минимум шесть различных версий причин смерти Моцарта. Большинство из них — плод воображения романтиков. Таких романтиков было немало среди биографов композитора, и они считали очевидным, что Моцарт был отравлен. Но кем? Кому это было нужно? Кому выгодно? Попробуем разобраться, хотя через двести с лишним лет это уже трудно сделать. Как писал Эрнст-Вильгельм Гейне, автор книги «Кто убил Моцарта? Кто обезглавил Гайдна?», «законам логики нет границ — ни временных, ни пространственных. Мы точно знаем материальную структуру звезд, отдаленных от нас на множество световых лет. Мы знаем о повадках существ, вымерших сотни тысяч лет назад. Нет, законы логики не знают границ!»

Версия первая («классическая»): отравление Сальери. Моцарт неожиданно умер в возрасте тридцати пяти лет после недолгой болезни. Кто был свидетелем его смерти? Софи Гейбль, младшая сестра жены Моцарта Констанцы, много-много лет спустя излагала свои воспоминания об этом так: в первое воскресенье декабря 1791 года она на кухне готовила кофе для матери; ожидая, пока кофе закипит, она задумчиво смотрела на яркое пламя лампады и думала о занемогшем муже сестры; внезапно пламя погасло, «полностью, словно лампа никогда не горела». «На фитиле не осталось ни искорки, — писала она, — хотя не было ни малейшего сквозняка — за это я могу поручиться».

Охваченная ужасным предчувствием, она бросилась к матери, которая посоветовала ей немедленно бежать в дом Моцартов. Там Моцарт якобы сказал ей: «Ах, дорогая Софи, как я рад, что ты пришла. Останься сегодня с нами, чтобы присутствовать при моей смерти». По словам Эрнста-Вильгельма Гейне, это свидетельство «не имеет никакой ценности. Его ценность не выше блаженных воспоминаний семидесятилетней вдовы о ее покойном супруге, почившем, когда ей было тридцать четыре».

Вызвали врача, который велел прикладывать к пылавшему лбу больного ледяные компрессы. Примерно за час до полуночи Моцарт потерял сознание и вскоре умер.

Постоянно испытывая нужду в деньгах, Моцарт последнее время лихорадочно работал над завершением важных заказов. Друзьям и родным он казался нервным и изнуренным чрезмерной работой. Тем не менее, когда он слег, никому и в голову не пришло, что эта болезнь окажется смертельной. Второй муж Констанцы Георг Ниссен перечислил следующие симптомы недуга в биографии композитора, опубликованной в 1828 году:

«Все началось с отеков кистей рук и ступней и почти полной невозможности двигаться, затем последовала рвота. Это называют острой сыпной лихорадкой».

Сам Моцарт подозревал, что дело нечисто. Он решил, что «Реквием», недавно заказанный ему таинственным незнакомцем, предназначен для его собственных похорон.

И как мы уже упоминали, 12 декабря, через неделю после смерти Моцарта, в берлинской «Музыкальной еженедельной газете» появилось сообщение, в котором было высказано предположение, что Моцарт был отравлен: «… некоторые подумали даже, что он был отравлен».

Кто были эти «некоторые» — не уточнялось. В записи без даты старший сын Моцарта Карл Томас указал на то, что тело его отца так вздулось и запах разложения был так силен, что вскрытие не производилось. Как сообщал очевидец Георг Сиверс, в отличие от большинства трупов, которые холодеют и теряют гибкость, тело Моцарта оставалось мягким и эластичным, как у всех отравленных. Двадцать восемь лет спустя автор вышеупомянутого сообщения добавил, что, по слухам, Моцарт стал жертвой неких «итальянцев». Видимо, он имел в виду итальянских композиторов, работавших в Вене при жизни Моцарта.

И лишь потом гипотеза отравления Моцарта Сальери была впервые зафиксирована в «документах»: в 1825 году в разговорных тетрадях Бетховена была сделана запись якобы о признании Сальери: «Сальери опять очень плохо. Он в полном бреду и беспрерывно твердит, что виновен в смерти Моцарта».

Потом выяснилось, что эта запись была сделана другом и секретарем Бетховена, венским юристом и распорядителем его наследства Антоном Шиндлером. Но присутствовал ли автор этой записи при подобном признании? Слышал ли он сам, что «беспрерывно твердит» Сальери? Очевидно, что нет. Значит, он передавал это с чьих-то слов. Но, во-первых, сам Антон Шиндлер известен как фальсификатор и повествователь с крайне сомнительной репутацией, а во-вторых, до сих пор никому не удалось установить, кому, собственно, Сальери признался в убийстве Моцарта. Во всяком случае, санитары больницы, где находился Сальери в конце своей жизни, категорически отрицали этот эпизод. Вот их показания:

«Мы, нижеподписавшиеся санитары, заявляем перед ликом Бога и перед всем человечеством, что с начала длительной болезни кавалера Сальери […] ни разу его не оставляли наедине […] Мы также свидетельствуем, что из-за его слабого здоровья никому, даже членам его семьи, не разрешалось навещать его […] В связи с этим на поставленный вопрос, соответствует ли действительности, что вышеупомянутый кавалер Сальери говорил во время болезни, что он отравил знаменитого композитора Моцарта, клянемся честью, что никогда не слышали от Сальери таких слов».

Версия вторая: ревнивый муж Франц Хофдемель. Делопроизводитель верховного суда Франц Хофдемель был собратом Моцарта по масонской ложе. Его очаровательная молодая жена Магдалена была одной из последних учениц, бравших у Моцарта фортепьянные уроки и, как говорят, имела с ним роман. В связи с этим возник слух, что Моцарт умер от инсульта, когда лежал больным в постели после палочных ударов, нанесенных ему ревнивцем Хофдемелем.

Есть вариант этой версии, гласящий, что Хофдемель отравил Моцарта из ревности. Существует и еще одно предположение, согласно которому его к этому подтолкнули масоны, ловко использовав роман Моцарта с его женой Магдаленой.

Известно, что Моцарт занимал у Хофдемеля деньги. Но вся история любви Моцарта к Магдалене Хофдемель тщательно затушевана его биографами. Достоверно известно лишь то, что через несколько дней после смерти Моцарта Франц Хофдемель набросился на свою беременную жену с бритвой в руке, нанес ей раны на шее, лице, груди, руках, и только крики Магдалены спасли ей жизнь. Услышав шум, прибежали соседи Хофдемелей. Тем временем Франц Хофдемель заперся у себя в спальне и покончил с собой. По утверждению Марио Корти, «по распоряжению властей, газеты, сообщив об этом лишь через неделю, указали фальшивую дату 10 декабря, чтобы не проводилась связь между смертью Моцарта и этим трагическим происшествием». Несчастная Магдалена выжила и через пять месяцев родила мальчика, которого многие считали сыном Моцарта. Всю оставшуюся жизнь она носила шрамы на лице и на теле.

Откуда взялась эта достаточно сомнительная версия? Тут есть несколько источников. В частности, старшая сестра Моцарта Мария Анна однажды заметила, что ее брат давал уроки молодым женщинам только тогда, когда был в них влюблен. А щепетильный Людвиг ван Бетховен через много лет после смерти Моцарта отказался играть в присутствии Магдалены, потому что «между нею и Моцартом существовала слишком тесная близость».

Однако, по наблюдениям современников, Моцарт был глубоко предан своей жене Констанце. Об этом же свидетельствуют и сохранившиеся письма Моцарта. Во всяком случае, никаких точных доказательств его внебрачных связей нет. Наконец, императрица Мария Луиза проявила личное участие к трагедии Магдалены, что она вряд ли сделала бы, если бы в истории об отцовстве младенца содержалась хоть капля правды.

В этом деле есть и еще один весьма странный факт: после самоубийства мужа изуродованная Магдалена получила разрешение похоронить его как нормального усопшего в отдельной могиле, тогда как самоубийц всегда хоронили в общей могиле.

Версия третья: отравление, виновные — Констанца Моцарт и Зюсмайер.

Суть этой версии: Моцарт был отравлен своим учеником Францом Ксавером Зюсмайером и женой Констанцей, которые были любовниками. Эта версия основана на том, что Зюсмайер отличался чрезмерными амбициями и тяжело переживал насмешки Моцарта.

Констанца Моцарт была замужем за Моцартом девять лет и пережила его на полсотни лет (она умерла в Зальцбурге в 1842 году). Моцарт так описывал ее своему отцу: «Она не безобразна, но и не красавица». Как утверждают некоторые исследователи, все это свидетельствует о том, что это явно не была любовь с первого взгляда с обеих сторон, и Моцарт якобы сам называл одной из причин их брака желание иметь заштопанные носки и чистое белье. За девять лет супружества, как уже упоминалось, Констанца родила шестерых детей, из которых большинство умерло сразу после появления на свет. К тому же, по словам Эрнста-Вильгельма Гейне, «она не была женщиной, которая из всепоглощающей страсти к другому отравляет своего мужа». Несмотря на постоянные финансовые проблемы, брак Моцарта и Констанцы был вполне счастливым, что доказывают многочисленные сохранившиеся письма. А уж явной антипатии точно не было. Исключается и мотив денег: у Моцарта было много долгов, и его смерть принесла Констанце только убытки и никакого выигрыша.

К тому же известно, что она рассорилась с Зюсмайером и старательно вымарывала его имя из документального наследия мужа. Умер Зюсмайер 17 сентября 1803 года, в возрасте всего тридцати семи лет, при весьма странных и таинственных обстоятельствах. До этого он успел достаточно нагреть руки на близости к Моцарту. В 1794 году, например, он дебютировал оперой «Зеркало из Аркадии», которая имела большой успех. Либретто ее слишком похоже на «Волшебную флейту» Моцарта. Как говорят, Зюсмайер стал модным композитором, выдавая неоконченные или неопубликованные работы Моцарта за свои. Его даже назначили капельмейстером Венского оперного театра, что было недостижимым пределом мечтаний для Моцарта.

Учитывая близость Зюсмайера к Сальери и его карьерные устремления в сочетании с завышенной самооценкой, а также его роман с Констанцей, некоторые исследователи полагают, что он мог быть причастен к отравлению скорее в роли непосредственного исполнителя, поскольку жил в семье композитора. Наиболее ревностные противники Сальери даже утверждают, что, будучи человеком предусмотрительным, он вряд ли решился бы самолично устранить великого композитора и постарался поручить «грязную работу» другому. Возможно, и Констанца узнала о том, что ее муж получает яд. Это во многом объясняет ее дальнейшее поведение (как известно, она не потребовала вскрытия, которое могло точно установить причину смерти мужа, и не присутствовала на его погребении).

Существует и такой вариант этой версии: Констанца была важнейшим звеном «агентурной» работы злоумышленников. Сначала Зюсмайер подружился с ней, затем вступил в любовную связь, одновременно «вживаясь» в стиль Моцарта. Например, известно, что почерки Моцарта и Зюсмайера были так похожи, что даже современные графологи не всегда могут отличить один от другого. В этот период Констанца, наверное, была очень раздражена своим мужем и вполне могла считать его неудачником, который заманил ее в брак, не имея ни денег, ни положения. Возможно, она намеренно «не заметила» критического состояния здоровья Моцарта.

У Георга Ниссена, второго мужа Констанцы и биографа Моцарта, есть любопытное свидетельство, касающееся того времени, когда Моцарт дописывал свою оперу «Волшебная флейта»: «В один из прекрасных осенних дней, когда она [Констанца], дабы развеять его, поехала с ним в Пратер и они остались наедине, Моцарт начал говорить о смерти […] При этом в глазах у него стояли слезы, а когда она попыталась отвлечь его от черных мыслей, он возразил ей: „Нет, нет, я слишком хорошо чувствую — жить мне осталось недолго: конечно, мне дали яду! Я не могу отделаться от этой мысли“».

Версия четвертая: отравление, масоны.

Эта версия связана с тем, что опера Моцарта «Волшебная флейта» — масонское произведение. В нем отражена борьба масонства с христианством. Однако сам Моцарт начал сомневаться в масонских ценностях. У него даже возник план создания соперничающей с масонством организации под названием «Пещера». Об этом он якобы по секрету рассказал своему другу и собрату по ложе кларнетисту Антону Штадлеру.

По одному из вариантов этой версии, Штадлер донес об этом масонам и получил от них задание отравить Моцарта.

Еще одна вариация масонской темы была разработана немецкими авторами Дальховом, Дудой и Кернером в книге «Смерть Моцарта: 1791–1971», опубликованной в 1971 году. Авторы высказали мнение, что своей «Волшебной флейтой», в которой он раскрывает тайны масонских обрядов, Моцарт якобы обидел масонов, и те решили принести композитора в жертву по случаю освящения своего нового храма. Именно масоны заказали Моцарту «Реквием», тем самым предупреждая его, что он избран в качестве жертвы.

Все в вышеупомянутой книге вращается вокруг числа восемнадцать. Это число в масонстве символизирует жертву. В опере «Волшебная флейта» было восемнадцать жрецов, восемнадцать выступлений Зарастро, восемнадцать партий духовых инструментов. Рукопись последнего законченного сочинения Моцарта — масонской кантаты — состоит из восемнадцати страниц, первое ее исполнение состоялось восемнадцатого ноября, умер Моцарт через восемнадцать дней после этого в возрасте тридцати шести лет (а если умножить три на шесть, получится восемнадцать). Моцарта отравили в 1791-м, один плюс семь плюс девять плюс один — опять же восемнадцать…

Но трудно спорить с тем, что «Волшебная флейта» — это все-таки масонское произведение. Рассмотрим сюжет этой оперы. Дочь Царицы ночи Памину похитил волшебник Зарастро. Царица посылает принца Тамино спасти девушку и дает ему волшебный атрибут — флейту, которая поможет ему одолеть зло. Принц проходит все испытания и добивается любви Памины. Власть Царицы ночи исчезает, мрак рассеивается, и все славят доброту и разум Зарастро.

Эмануэль Шиканедер, автор либретто оперы, почерпнул этот сюжет в сказке Кристофа-Мартина Виланда «Лулу» из сборника фантастических поэм «Джиннистан, или Избранные сказки про фей и духов» с дополнением из его же поэмы «Оберон». Среди вдохновителей сюжета оперы называют и работу Игнаца фон Борна (Великого мастера главной венской масонской ложи «Истинное согласие») «О мистериях египтян». Кстати, именно фон Борну, скончавшемуся незадолго до написания оперы, либретто и было посвящено, и именно он стал прообразом для одного из главных персонажей оперы — волшебника Зарастро.

И Моцарт, и Шиканедер — оба были членами ордена «вольных каменщиков».

Английский исследователь Джаспер Ридли в своей книге «Фримасоны» отмечает, что Мария Терезия преследовала масонов, а вот ее супруг, император Франц, сам был масоном. Соответственно, в Вене, столице империи, масонство становилось все более популярным, причем не только среди интеллектуалов, но и в высших светских кругах.

Джаспер Ридли пишет: «Масонские фартуки и эмблемы стали частью мужского туалета, вошли в моду белые перчатки. Впервые за много лет вздохнув свободно, масонство расцвело буйным цветом. Особенной популярностью масонское братство пользовалось среди музыкантов. Наиболее прославленный композитор империи Франц Йозеф Гайдн, которого называли „папа Гайдн“, был масоном. Он принадлежал не к ведущей венской масонской ложе „Zur Wohltatigkeit“ („Во имя благотворительности“), а к более скромной ложе „Zur Wahren Eintracht“ („К истинному единодушию“). Именно Гайдн убедил своего юного коллегу Вольфганга Амадея Моцарта стать масоном и присоединиться не к ложе „Zur Wohltatigkeit“, а к ложе „Zur Wahren Eintracht“. Моцарт приехал в Вену в 1783 году и был посвящен в братство в ложе Гайдна в следующем году. В число выдающихся братьев этой ложи входили философы Райхфельд и Игнац фон Борн».

Естественно, масонство увлекло Моцарта так же, как Гайдна, и с братством связаны, как отмечалось выше, восемь его кантат. Однако по важности все эти сочинения, без всякого сомнения, превосходит опера «Волшебная флейта».

Итак, среди композиторов и музыкантов масонство было не только не предосудительным, но даже модным. Правда, к 1791 году, когда опера была написана, в положении масонов в Вене многое переменилось.

Иосиф II, сын императора Франца и Марии Терезии, был авторитарным правителем, но проводил либеральные реформы. В частности, он расширил доступ населения к образованию и обеспечил определенную свободу прессе. Что касается масонства, то по отношению к ним политика Иосифа II была вполне дружественной. Он отклонил приглашение стать гроссмейстером, но заметил при этом, что деятельность масонов одобряет. «Император ничего не имел против бесед, которые вели в масонских ложах аристократы и образованные интеллектуалы, однако его министр внутренних дел и глава полиции весьма подозрительно относились к посещавшим собрания тайного общества журналистам из среднего класса и ремесленникам-пролетариям. В Австрийской империи, как и во Франции, правительство проводило в отношении масонов противоречивую политику».

Проблема обострилась, когда в Баварии появилось новое тайное общество — Орден иллюминатов. Это общество пробуждало в народе не только любопытство, но и мистический страх. Основателем его был Адам Вейсгаупт, ставший профессором канонического права католического Ингольштадтского университета в Баварии. В историю он вошел под псевдонимом «Спартак», а его главной идеей была мировая революция, свержение всех королей и епископов, а затем установление на Земле (естественно, под властью иллюминатов) режима свободомыслия и веротерпимости. Деятельность иллюминатов и их лидера навлекла на себя недовольство баварских властей.

А потом, в 1789 году, грянула Великая французская революция, и тут же нашлись люди, обвинившие во всем иллюминатов и масонов.

Все это привело к тому, что отношение к иллюминатам оказало влияние и на политику Иосифа II в отношении масонов. Сам он, как мы знаем, в отличие от отца, к братству не примыкал, но масоны все же имели основания надеяться на то, что он будет относиться к ним лояльно, и, когда Иосиф II отменил антимасонские законы Марии Терезии, все решили, что надежды братства оправдались. Однако новый император отлично умел соизмерять идеалы с политической реальностью. Особенно это касалось ситуаций, когда возникала пусть даже потенциальная угроза его собственной власти. Игнорировать доклады начальника полиции, из которых следовало, что собрания масонов опасны, Иосиф II не мог и не желал. Итогом стал написанный императором 11 декабря 1785 года указ, в котором говорилось, что деятельность масонов была благотворна, однако существование тайной организации таит в себе определенные угрозы, поскольку некоторые из масонских лож используются в качестве прикрытия для революционеров и мятежников. А раз так, то император повелевает закрыть все масонские ложи на территории империи, кроме одной на каждую провинцию. Исключение было сделано лишь для Вены, Будапешта и Праги, в каждой из которых дозволено было действовать трем ложам.

В 1790 году Иосиф II умер. В это время революция во Франции уже свершилась, и после этого все правительства стали смотреть на масонов весьма враждебно. После смерти Иосифа трон унаследовал его брат Леопольд II. Как пишет Джаспер Ридли, «масоны не знали, чего ждать от нового правителя. Унаследовав от своего отца Франца I титул Великого герцога Тосканского, он во время правления старшего брата проводил во Флоренции либеральные реформы и относился к масонам терпимо. Теперь, после французской революции, от Леопольда II со всех сторон требовали положить конец либеральным реформам. Обойтись с масонами жестко императору советовали не только католическая церковь и глава полиции, но и его сестра Мария Антуанетта, жившая на положении пленницы в своем парижском дворце Тюильри при правительстве Мирабо и масона Лафайета, совершившем переворот во Франции».

В тайной переписке Мария Антуанетта поделилась с Леопольдом своими опасениями, полагая, что худшее ждет ее впереди. В письме от 17 августа 1790 года она написала: «В своих владениях будьте осторожнее с любой организацией масонов. Необходимо предупредить вас о том, что именно через них действуют все чудовища, намеревающиеся повсеместно достичь одной и той же цели. Господи, храни мою страну и вас от подобных несчастий».

Масоны решили ответить ударом на удар. Коронация Леопольда и его восшествие на трон Богемии должны были состояться в Праге 6 сентября 1791 года. По этому случаю оперному театру непременно полагалось поставить новую оперу. И выбор пал на «Волшебную флейту» Моцарта по либретто Эмануэля Шиканедера, который, как известно, тоже был масоном.

Премьера «Волшебной флейты» состоялась в Вене 30 сентября 1791 года. Дирижировал сам Моцарт, и опера имела огромный успех у критиков и публики (в течение октября оперу играли двадцать четыре раза, и всякий раз зрители были в восторге).

В постановке «Волшебной флейты» сразу были замечены таинственность и мистическая символика, связанные с идеями и ритуалами общества масонов.

Основная тема оперы — выход из духовной тьмы в свет, а это всегда было ключевой идеей «вольных каменщиков». Силы зла в опере олицетворяет Царица ночи, а силы добра и божественную мудрость — волшебник Зарастро. Испытания, которые проходит принц в течение оперы, также очень напоминают элементы масонских испытаний и церемонии посвящения. Одно из них, кстати, проходит внутри пирамиды, а пирамида — это традиционный масонский символ.

Наверное именно поэтому после смерти Моцарта появился слух: композитор заслужил кару за то, что раскрыл в своей опере некоторые секреты масонов.

Однако, на наш взгляд, версия убийства «непокорного брата» представляется весьма сомнительной. Конечно, Моцарт был членом масонской ложи и имел достаточно высокий уровень посвящения. И странно, что масонское сообщество, обычно оказывающее помощь собратьям, не пришло проводить Моцарта в последний путь, а специальное заседание ложи, посвященное его кончине, состоялось лишь через несколько месяцев. Возможно, определенную роль в этом сыграло то, что в 1791 году мировоззренческие расхождения между композитором и масонами достигли своего пика. Дело в том, что в опере была широко использована масонская символика, раскрыты многие строго оберегаемые ритуалы, которые положено было знать лишь посвященным. И это не могло пройти незамеченным. Но все это не является достаточным доказательством того, что Моцарт именно за это поплатился своей жизнью. Безусловно, масонам было запрещено говорить посторонним о масонских тайнах, и они приносили клятву о неразглашении на Библии. Но тут возникает естественный вопрос: почему пострадал именно Моцарт? Ведь либретто оперы было написано не им. Он написал только музыку, то есть не мог ничего разгласить. Но при этом Шиканедер умер спустя четверть века после смерти Моцарта в возрасте шестидесяти одного года, и никто никогда не посягал на его жизнь.

Но самым сильным аргументом против «масонской версии» смерти Моцарта можно считать тот факт, что «Волшебная флейта» не высмеивает масонство, а воспевает его. Ведь в результате венские франкмасоны не только не обиделись на оперу, но и заказали Моцарту еще одну кантату, которую он набросал за несколько дней между премьерой «Волшебной флейты» и своей смертельной болезнью. Некоторые масоны, в частности, сам Шиканедер, на премьере оперы исполняли часть ролей, и их никто за это не покарал. А в 1792 году масоны организовали постановку заказанной Моцарту кантаты в пользу его вдовы и детей. Поэтому очевидно, что масоны не имеют никакого отношения к смерти Моцарта.

А Джаспер Ридли делает окончательный вывод, с которым трудно не согласиться: «Первым подозреваемым в убийстве Моцарта стал его соперник, итальянский композитор Антонио Сальери. Когда эта теория была благополучно опровергнута, стали говорить, что Моцарта убили его супруга и ее любовник, а то и муж его любовницы. Разумеется, в скором времени пошли слухи o том, что Моцарта убили масоны за то, что он выдал их тайны в „Волшебной флейте“. Это одна из самых нелепых теорий, выдуманных противниками масонов.

„Волшебная флейта“ не открывает никаких масонских тайн, зато мистический ореол вокруг этой оперы, как и было задумано, немало способствует популярности масонства».

Версия пятая: самоотравление, сифилис, ртуть.

Суть этой версии: Моцарт страдал сифилисом, он сам себя лечил ртутью и тем самым отравил себя. Согласно другому варианту этой версии, лечил Моцарта его друг и покровитель Готфрид ван Свитен.

Современные исследователи, подробно рассмотрев симптоматику заболевания композитора, пришли к заключению, что в случае с Моцартом речь может идти о единственной интоксикации — классическом ртутном нефрозе. Это хроническое отравление ртутью было изучено в ХХ веке и, разумеется, два века назад являлось редчайшим случаем. Головокружение, головные боли, рвота, потеря веса, депрессия, высокая возбудимость, беспокойное состояние — все это симптомы острого отравления ртутью. В дошедших до наших дней письмах Моцарта, воспоминаниях его родных, друзей упоминаются похожие симптомы.

Вполне понятно, что такую деликатную «операцию», как ввод дозированных препаратов ртути, в одиночку было бы не провести. Не исключено, что яд в руки отравителей мог поступать, например, через Готфрида ван Свитена, отец которого — лейб-медик Герхард ван Свитен — с 1754 года лечил пациентов «Настойкой ртутной по Свитену». В ней содержалось от 0,25 до 0,5 грана сулемы, растворенной в водно-спиртовой смеси. И стоило только в этой дозировке высокотоксичного соединения ртути передвинуть запятую на один знак вправо, как Моцарт в качестве «лекарства» принял бы сильнейший яд! А с помощью малой дозировки, растянутой во времени, можно было добиться того, что в начальной стадии проявление отравления было незаметно. Посыльный Зюсмайер поставлял разведенную жидкую соль ртути (сулему), которая подмешивалась в еду или питье композитора. На Моцарта эта процедура как будто бы не действовала: он сочинял музыку, репетировал с оркестром, много выступал как музыкант и как дирижер. Но во время пребывания в Праге (с Констанцей и Зюсмайером) в августе-сентябре 1791 года для постановки оперы «Милосердие Тита» доза «лекарства», по всей видимости, была завышена: Моцарт стал страдать обмороками.

Но и эта версия — отравление ртутью — маловероятна прежде всего потому, что нет веских оснований предполагать у Моцарта наличие сифилиса, хотя бы потому, что эта болезнь имеет иную клиническую картину. Кроме того, жена и двое сыновей Моцарта были здоровы (младший родился за пять месяцев до его смерти), что исключается при больном муже и отце.

Версия шестая: смерть от болезни, неправильное лечение.

Эта версия представляется не столь романтической, как предыдущие, но зато самой близкой к действительности. Во внезапной смерти Моцарта решающую роль сыграли три совпадающих фактора: врожденный дефект мочевого или почечного тракта; заражение эпидемической болезнью, так называемой ревматически-воспалительной лихорадкой, а также чрезмерное кровопускание, произведенное лечащими врачами. В своей книге «Легенды вокруг Моцарта, или Неверные объяснения его жизни и страданий», опубликованной в Мюнхене в 1986 году, биограф Моцарта Алоис Грайтер пишет: «В 1981 году американский патолог Раппопорт на основании многочисленных статистических данных указал на корреляцию между определенными внутренними и внешними [физиологическими] дефектами. Подобные совпадения между дефектом одной из раковин наружного уха и врожденными дефектами урогенитального аппарата обнаруживаются с достаточной регулярностью».

О каких дефектах говорит доктор Раппопорт? Дело в том, что у Моцарта раковина левого уха была развита ненормально, и он всегда скрывал это париком. Откуда это известно? В 1828 году вдова Моцарта решила опубликовать биографию композитора, написанную ее вторым мужем, датским дипломатом Георгом Ниссеном. На 586-й странице она поместила рисунок, выполненный специалистом по анатомии: уши Моцарта — левое и правое. Констанца это сделала, чтобы положить конец слухам о том, что ее младший сын — сын не Моцарта, а Зюсмайера. Доказательством ее невиновности стало то, что характерная форма левого уха Моцарта была унаследована ее младшим сыном.

А вот что говорил Артур Раппопорт в своем докладе, представленном в 1981 году, в Вене, на международном конгрессе по клинической химии: «Как практикующий патолог я наблюдал случаи различных генетических синдромов, в которых анатомические деформации уха и части мочевого тракта, а также функциональные расстройства, биохимические изменения и прочие генетически коррелируются. Помимо корреляции ушей и почек, при получении некоторых сведений о дедах, отцах и детях выявлены другие структурные характеристики, наблюдаемые у Моцарта: убегающий книзу подбородок, близорукость, живой ум. На основании моих исследований последних двух десятилетий мы теперь в состоянии поставить окончательный диагноз почечной болезни Моцарта или, говоря шире, его мочевого тракта. К такой уверенности меня привело изучение в биографии Ниссена таблицы, помещенной напротив страницы 586, на которой изображены уши Моцарта — дефектное и нормальное. Ниссен утверждает, что черты лица и уши сына были похожими на отцовские. Я обратил особое внимание на структуру уха Моцарта, очень отличающуюся от нормы и унаследованную только младшим сыном Моцарта».

Таким образом, медицинские статистические данные, собранные в XX веке, и рисунки ушей Моцарта позволили американскому врачу поставить диагноз — почечная болезнь. Как пишет Марио Корти, «иными словами, не будь молвы о любовных отношениях жены Моцарта с Зюсмайером и о незаконнорожденном ребенке, побудивших ее опубликовать рисунки ушей Моцарта, мы бы никогда не узнали о (возможно) подлинных причинах смерти Моцарта. Если эта теория верна, то мы имеем дело с одним из тех парадоксальных случаев, когда непроверенные слухи помогают восстанавливать правду».

Алоис Грайтер поддерживает теорию Раппопорта: «К концу ноября 1791 года вялотекущая почечная недостаточность после долгих лет кажущегося здоровья и в результате легкой болезни достигла финальной стадии. Решительный толчок дала эпидемия, получившая название „ревматическая воспалительная лихорадка“». Специалисты добавляют, что смерть Моцарта ускорило чрезмерное кровопускание, произведенное врачами. В заключение своего доклада Раппопорт говорит: «Надеюсь, я предоставил сильный аргумент тем, кто убежден в том, что Моцарта не отравили, не убили, не лишили жизни насильственным способом».

А в 1966 году швейцарский врач Карл Бэр назвал поставленный современниками Моцарта диагноз «острой сыпной лихорадки» любительским и непрофессиональным. На основании фактов, собранных врачом Моцарта Томасом-Францем Клоссе, Бэр предположил, что у композитора был суставный ревматизм, острое неинфекционное заболевание, сопровождающееся болезненным воспалением суставов.

В 80-е годы другой врач, Питер Дж. Дэвис, опубликовал еще более тщательный анализ истории болезни Моцарта и его последнего недуга. В 1762 году, когда шестилетний музыкант-вундеркинд начал давать концерты и сочинять музыку, он заразился стрептококковой инфекцией верхних дыхательных путей. Последствия такой инфекции могут проявиться через месяцы и даже годы. В дальнейшем мальчик страдал приступами тонзиллита, болел тифом, ветрянкой, бронхитом и желтухой, или гепатитом «А». В 1784 году, через три года после приезда в Вену, композитор тяжело заболел. Симптомы болезни включали в себя тяжелую рвоту и острый суставный ревматизм.

Доктор Дэвис заканчивает анализ болезней Моцарта выводом о том, что причиной смерти могло стать сочетание стрептококковой инфекции, подхваченной в период эпидемии, почечной недостаточности, вызванной повышенной аллергической чувствительностью, известной как синдром Шенлейна-Геноха, а также кровоизлияния в мозг и смертельной бронхопневмонии. Доктор Дэвис отмечает, что признаки почечной недостаточности включают в себя депрессию, изменение личности и бредовые состояния. Этим может объясняться убеждение Моцарта в том, что его отравили и что незаконченный «Реквием» предназначен для его собственных похорон.

В конце 80-х годов, как мы уже упоминали, в мировой прессе промелькнула заметка о том, что якобы найден череп Моцарта и что он может быть подвергнут экспертизе с целью обнаружения в нем следов отравляющих веществ. Однако новых сообщений на эту тему не последовало. Зато один фармацевт из лондонского королевского госпиталя в 1991 году выдвинул предположение, что причиной смерти композитора могут быть лекарства. Известно, что Моцарта мучили малярийная лихорадка и болезнь, называвшаяся в те времена «меланхолией» (то есть депрессия). В качестве лекарств против них употребляли сурьму и ртуть, то есть именно те вещества, которые с успехом применялись и в качестве ядов. Побочный эффект действия сурьмы — болезнь, похожая на пневмонию, которая может стать смертельной. По мнению исследователей, в могилу Моцарта свела именно пневмония, вызванная действием сурьмы.

Сейчас можно с уверенностью сказать, что Сальери к смерти Моцарта не имеет ни малейшего отношения. Композитор умер так рано от поразившей его тяжкой болезни. Как говорится, не повезло…

Один из доводов в защиту Сальери звучит так: будь маэстро патологическим завистником, мир бы лишился и других великих композиторов, кстати, его учеников: Бетховена, Листа и Шуберта. Почему же он не заставил замолчать и их? Почему же все обстояло с точностью до наоборот: Сальери усердно передавал им секреты музыкального мастерства, более того, прославлял их творчество?

Итак, через двести с лишним лет Антонио Сальери оказался оправдан «за отсутствием состава преступления». Но, увы, имя его уже успело стать нарицательным. И только в 2005 году в Вене была отреставрирована могила композитора Антонио Сальери: долгое время его могила на Венском центральном кладбище была бесхозной, и надгробие начало разрушаться. Магистрат выделил средства, и могила композитора приобрела первоначальный вид.

Эта могила, правда, расположена вне знаменитой «Аллеи композиторов» Венского кладбища, где похоронены Бетховен, Брамс и Штраус, а также сооружен памятник на символической могиле Моцарта. Сам Моцарт, как известно, был похоронен в общей могиле для бедняков в пригороде Вены, и его предполагаемые останки были лишь значительно позднее перенесены на Венское центральное кладбище. Бетховен также не сразу нашел вечный покой на этом кладбище (сначала он был похоронен на кладбище венского района Вэринг). О памятнике своему гению «благодарная» Вена вспомнила лишь в середине XIX века: бронзовая статуя заняла место фонтана на маленькой площади (ныне Моцарт-плац), от которой начиналась улица, вскоре названная Моцартштрассе.

Несчастливая императрица: «Мы все умрем страшной смертью…»

…За два года до наступления XX столетия респектабельная и вполне благополучная Европа содрогнулась от неслыханного злодеяния, совершенного в самом тихом и миролюбивом ее уголке. Острие напильника безжалостно вошло в сердце женщины, спокойно прогуливающейся сентябрьским утром 1898 года по берегу Женевского озера. Чья злая воля направляла руку убийцы, неизвестно, но по странной иронии судьбы его жертвой сделалась самая красивая женщина Европы, австрийская императрица Елизавета Баварская.

Кто она, эта женщина, жена одного из самых могущественных правителей своего времени, не желавшая жить рядом со своим любящим супругом, австрийская императрица, не любившая Вену, немка, заставлявшая свою дочь говорить по-венгерски? Кто она, странная, эксцентричная, писавшая стихи, называвшая себя шекспировской Титанией, оставшаяся в истории под своим детским прозвищем Сиси (нем. Sisi)? Чем больше она сторонилась общества, тем больше взглядов притягивала, и вот уже второе столетие не умолкают голоса, на все лады обсуждающие ее жизнь, судьбу и гибель.

Второго декабря 1848 года началась новая глава в истории Австрийской империи — эпоха Франца Иосифа, продлившаяся 68 лет.

Эрцгерцог Франц родился 18 августа1830 года и стал первым внуком престарелого императора, имевшим законные права на престол. Теперь император мог быть спокоен — наследование по мужской линии было обеспечено (хотя Фердинанд и был женат на сардинской принцессе Марии Анне, надежд на наследника здесь не было никаких).

Отец Франца Иосифа, эрцгерцог Франц Карл, был достаточно незначительной и заурядной фигурой. Многими своими качествами, как, впрочем, и самим престолом, Франц Иосиф был обязан матери, баварской принцессе Софии. Эта умная и чрезвычайно энергичная женщина, «единственный мужчина в императорской фамилии», мечтала возвести сына на императорский престол.

Мальчик рос красивым и здоровым. К счастью, с кровью матери он не унаследовал тех душевных заболеваний, которые явились причиной многих трагедий в баварском правящем доме Виттельсбахов. Франц получил в детстве хорошее воспитание и образование. У него был талант к языкам: он превосходно говорил по-французски и по-итальянски, хорошо знал венгерский и чешский языки. София, набожная католичка, воспитывала своих четырех сыновей в религиозном духе. Однако Францу не была свойственна глубокая внутренняя религиозность. Все мистическое было чуждо его трезвой, рассудительной натуре. И в людях он ценил прежде всего ясность, простоту и естественность. Искусство, поэзия, музыка играли небольшую роль в его образовании. Это определило во многом отсутствие высоких духовных интересов у Франца.

Напротив, наибольшее внимание было уделено военному воспитанию, что являлось нововведением в доме Габсбургов, которые редко до этого выказывали честолюбивые мечты добиться успеха на военном поприще. При венском дворе военный дух никогда не был явно выражен. Эрцгерцог Франц был первым наследником престола, которого планомерно воспитывали как офицера, и поэтому все, связанное с этой областью, его очень интересовало, хотя он и не проявил себя впоследствии как способный военачальник. Однако учеба Франца была прервана слишком рано — в 18 лет, и он не успел приобрести фундаментальные познания, прежде всего в области политических и юридических наук. Такого рода воспитание сформировало личность будущего монарха.

За Францем Иосифом закрепилась репутация уравновешенного, тактичного, благожелательного монарха. Он никогда не навязывал своей воли, а наоборот — старался быть чутким и умелым администратором. Делами управления император занимался сам. Он старался охватить весь комплекс проблем и вникнуть в каждую мелочь, посвящая много времени просмотру бумаг. Любимой резиденцией его в течение всей жизни был Шенбрунн.

Император поднимался очень рано — он вставал ежедневно в 5 часов утра, а в старости даже в 4 часа и усаживался за письменный стол, обрабатывая огромные горы бумаг. Прозвище Надворный советник Прохазка (Прогулка), данное ему в шутку, намекает как раз на эту его привязанность к бюрократическому стилю работы. Император облачался в генеральский мундир, выпивал чашку кофе и приступал к делам, которыми занимался до 10 часов с замечательным трудолюбием и аккуратностью. Затем следовали аудиенции и совещания с министрами. Он никогда не проводил коллегиальных заседаний Совета Министров, но всегда общался с каждым министром отдельно.

В час дня наступало время завтрака. Его сервировали прямо в кабинете, чтобы император не отрывался от своих дел. Весьма непритязательны были и его гастрономические привычки: говядина, шницель, гуляш и колбаски составляли основные компоненты монаршего стола, если это не было придворной трапезой. В три часа работа прерывалась — он отправлялся на прогулку. После прогулки Франц Иосиф выезжал в Вену. В 6 часов возвращался в Шенбрунн, обедал в узком кругу. Обед, состоявший из шести блюд, Франц Иосиф поглощал в большой спешке (поэтому остальные участники торжественных придворных обедов едва успевали приступить к еде и по окончании церемонии отправлялись в ресторан «Захер», чтобы насытиться там). Иосиф ложился в 9 часов вечера и проводил ночь на своей знаменитой железной походной койке. Этот размеренный распорядок не нарушался в течение многих лет. Тогда говорили, что австрийцы, венгры и чехи рано встают и рано ложатся спать, соответственно жизнь в городах начинается и заканчивается раньше. Франц Иосиф, бывший экстраординарным «жаворонком», приучил к своему распорядку всю империю.

Франц Иосиф не был выдающимся монархом, но мог бы стать выдающимся чиновником. Единственным развлечением, которое себе позволял монарх, были прогулки. При этом церемониал и придворное платье играли для императора совершенно особую роль, и в этих делах он был крайним формалистом. Обращала на себя внимание присущая монарху страсть к охоте: по причине его долголетия общее количество убитых им животных оказалось невероятно — больше трех тысяч.

Однако юному императору пора было подумать о женитьбе. Это ответственное дело, как и следовало ожидать, взяла в свои руки эрцгерцогиня София. Хорошо известно, что династические браки августейших особ обычно заключались по принципу государственной целесообразности, сердечные же привязанности в расчет не принимались. Однако женитьба молодого австрийского императора Франца Иосифа I явилась исключением из этого правила. Первая предложенная Софией кандидатура — саксонская принцесса Сидения — была отвергнута Францем Иосифом. А вот племянница прусского короля принцесса Анна ему понравилась. София надеялась таким образом укрепить австро-прусские отношения, но берлинский двор воспротивился этому браку. Тогда София решила найти невесту в своем баварском доме. Выбор пал на племянницу Елену, дочь ее сестры Луизы и герцога Макса Баварского. Как полагала София, Елена по складу своего характера и по воспитанию смогла бы достойно нести тяготы, связанные с императорской короной. Но Франц Иосиф вознамерился жениться на ее младшей сестре Елизавете.

«Или она — или никто!», — категорически заявил он своей матери. Тогда эрцгерцогине Софии впервые пришлось осознать, что ее власть над сыном не абсолютна. Делать было нечего. Австрийский трон настоятельно нуждался в прочном семейном союзе, а главное — в наследниках. Нравилась ли Софии его избранница? Главным доводом против являлся возраст невесты — 15 лет. Менее значительным, но не менее настораживающим — то, что она, обожая лошадей, буквально не вылезала из конюшни, пописывала стишки и к тому же была слишком уж непосредственна. Хотя, с другой стороны, София хорошо понимала, что из такого мягкого воска можно слепить все, что необходимо. И эта мысль ее успокаивала.

Елизавета принадлежала к старинному семейству Виттельсбахов — герцогов, которые правили в Баварии более семи веков. Они тихо и спокойно правили до тех пор, пока Наполеон одним росчерком пера не дал последнему герцогу титул короля. Таким образом, в 1806 году государство, затерянное в горах, стало королевством с Максимилианом I в качестве короля и с Мюнхеном в качестве столицы.

Елизавета появилась на свет рождественским вечером 1837 года. Она не принадлежала к старшей ветви рода, предназначенной для правления: ее мать Людовика родилась принцессой, но ее отец Макс, вышедший из младшей ветви, был «всего лишь» герцогом Баварским.

В 1828 году герцог Максимилиан вступил в законный брак, и хотя заключен он был без особых чувств, зато дал многочисленное потомство. В 1834 году в семье родилась первая дочь Елена, а 3 года спустя — вторая, названная Елизаветой. Эта малышка, ставшая рождественским подарком Всевышнего, появилась на свет в воскресенье, что согласно преданиям было залогом счастливой судьбы, мало того, у нее был обнаружен крохотный зуб. По легенде, то же самое произошло и с новорожденным Наполеоном Бонапартом, а потому оснований полагать, что принцессу в жизни ждет нечто особенное, было более чем достаточно.

Ее семья была очень своеобразной. Отец постоянно был в разъездах по Европе, отказываясь от официальных церемоний; он искал прежде всего свободы. Хотя Сиси и не слишком часто имела возможность видеть отца, мало озабоченного своими политическими и семейными обязанностями, она странным образом была похожа на него и тайно им восхищалась.

Людовика, ее мать, вышедшая замуж без любви за своего кузена — это была обычная вековая практика в этой баварской династии, — одна выполняла родительские обязанности. И ноша эта с годами становилась все тяжелее, так как она произвела на свет восьмерых детей. Людовика была хорошей матерью. При этом, обладая довольно слабым темпераментом, она находилась под влиянием своей старшей сестры Софии, энергичной и весьма амбициозной, ставшей в 1824 году, благодаря браку, эрцгерцогиней Австрийской. Все эти тонкости не помешали маленькой девочке вести беззаботную и безоблачную жизнь.

Восемь детей — вся юная поросль герцогского семейства — воспитывалась отнюдь не в традициях других владетельных домов. Отец, герцог Макс (так звали его близкие), человек жизнерадостный и общительный, любил вывозить свое семейство на все лето в имение Поссенхофен, расположенное на живописном озере Штарнберг, окруженном лесистыми холмами. Там дети попадали в совершенно другой мир. Елизавета именно это дивное место считала своей родиной. Здесь она запросто заходила в крестьянские дома, где ее хорошо знали и любили, без страха брала в руки любую живность, и даже упросила отца устроить рядом с их домом маленький зверинец. А однажды отец показал Елизавете, как нужно рисовать, и вскоре никого уже не удивляло, если принцесса уходила далеко в луга рисовать цветы и облака, плывущие над ее маленьким раем.

Сиси, сначала маленькая девочка, затем живой подросток, непоседливая, еще не красивая, но уже обладающая несомненной привлекательностью, росла в этой мирной обстановке согласия и свободы. Она не любила рутинные школьные занятия, предпочитала прогулки на природе и, будучи совсем юной, пробовала сочинять свои первые поэмы. Она не была интеллектуалкой, да и чрезмерных амбиций у нее не наблюдалось.

Елизавета была на редкость впечатлительна и очень ласкова, что делало ее любимицей всех окружающих, кем бы они ни были. Все это было прекрасно, но ее мать — герцогиня Людовика, глядя на свою двенадцатилетнюю дочь, думала о том, насколько нелегко будет выдать эту девочку замуж, ведь она, увы, не красавица. Ее круглое лицо больше походило на лица дочерей дровосека или булочника. Но эти домашние проблемы меркли в сравнении с теми, что свалились на родную сестру Людовики, австрийскую эрцгерцогиню Софию.

Революция 1848 года всколыхнула волнения почти по всей Европе. Народы Венгрии и Италии попытались сбросить давившее на них австрийское ярмо. Это было тем более опасно для Австрии, ибо там правил такой нерешительный и слабовольный монарх, как супруг энергичной Софии. Положение было серьезное, и выбор вырисовывался очень ясно: или потерять половину королевства, или жестко подавить восстания. Для этого София заставила отречься своего мужа, сама отказалась от своего титула императрицы и возложила корону на голову своего любимого сына Франца Иосифа, которому в тот момент было восемнадцать лет. Сын сумел отстоять корону отца. Ему суждено было пройти через тяжелое испытание: в Венгрии, униженной вассальной зависимостью от Австрии, вспыхнуло восстание. Главным его лозунгом стало требование полной свободы. Но София отнюдь не желала миндальничать с презренными венграми — дерзкая попытка мятежа была потоплена в крови. В 1849 году австрийская конституция признала только одно государство, Австрийскую империю, включающую Венгрию, Ломбардию и Венецию, которые стали простыми провинциями.

Мать хорошо подготовила наследника к роли государя. И хотя первое время именно София оставалась фактической правительницей империи, она постоянно внушала сыну, что главное предназначение монарха — хранить величие и единство государства. Вскоре мать поняла, что самое время женить молодого императора. Франц Иосиф был самым завидным женихом Европы. София, будучи настоящей баваркой, тут же подумала о ком-то из Виттельсбахов. Дочь Людовики Елена казалась самим совершенством для этой цели: и умна, и выдержанна, правда, были в ее красивом лице какие-то слишком уж жесткие и энергичные для двадцатилетней девушки черты. Но, возможно, для будущей императрицы это как раз и было необходимо. Виттельсбахи были хорошим выбором если не с генетической (представители этой династии не отличались стабильной психикой, да и браки между двумя семьями, повторявшиеся из поколения в поколение, грозили будущему потомству вырождением), то с политической точки зрения: союз с Баварией укреплял влияние Вены на юге Германии, а католицизм Виттельсбахов позволял избежать религиозных проблем, связанных с переменой конфессии одним из новобрачных. Специально для встречи будущих жениха и невесты был организован семейный совет в присутствии всех близких родственников.

15 августа 1853 года, сгорая от нетерпения увидеть обещанную красавицу-невесту, Франц Иосиф примчался в небольшой городок Ишль, куда должна была прибыть герцогиня Людовика вместе со старшей дочерью Еленой. Он еще не знал, что в эту поездку мать взяла с собой и младшую — Елизавету. Ей тогда шел 16-й год — именно тот возраст, когда Природа проделывает с девицами удивительные метаморфозы. Во всяком случае, мать с нескрываемым удивлением выслушивала восторги в адрес Елизаветы. Франц Иосиф не успел еще увидеться с нареченной, а в каждом углу ишлинского особняка все разговоры велись только о Елизавете.

В день приезда за ужином она сидела напротив Франца Иосифа, который не мог отвести от нее глаз. У нее были светлые волосы с позолотой, тонкие черты лица, прекрасные глаза и та спонтанность и наивность, что подкупает человека в возрасте двадцати трех лет, если он вел жизнь, чересчур серьезную для своего возраста. Такое случилось с Францем Иосифом, обладавшим просто нечеловеческой самодисциплиной, сдержанностью и чувством долга, в первый и последний раз в жизни. Очевидно, к тому времени молодой император еще не успел «забронзоветь», не приобрел ореол вознесенности над остальными людьми, которым он окружил себя впоследствии, превратившись из живого человека в символ, ходячий государственный институт, лицо с портретов, о котором у его подданных порой закрадывалась крамольная мысль: да человек ли это вообще? Бьется ли его сердце, способен ли он плакать, радоваться, терять голову, как обычные люди?

Сердце билось. Франц Иосиф, подобно своему далекому предку Карлу V, прожил жизнь, в которой было много страданий и бед, стараясь не проявлять своих эмоций публично, поскольку это, по его представлениям, могло нанести вред престижу монарха, его имиджу, как сказали бы сегодня. Между тем император умел любить, был способен на долгую привязанность и искреннюю дружбу, Любовь Франца Иосифа к Сиси стала стержнем его душевной жизни на многие десятилетия, хотя в конечном счете эта любовь принесла ему больше горя и одиночества, чем счастливых минут. На первом же балу в нарушение всех правил этикета Франц Иосиф, забыв о своей невесте, два раза подряд приглашал Елизавету на котильон, что тогда было практически равнозначно предложению руки и сердца. Единственный раз молодой император не подчинился своей матери и заставил ее просить руки Сиси, которая, смутившись, ответила согласием.

…Елизавету несло к свадьбе, как щепку в половодье. Она чувствовала себя участницей какой-то сказки, а вовсе не реальных событий. Безусловно, молодой красавец-император не мог оставить ее равнодушной. Все это начинало походить на ту любовь, о которой она сочиняла стихи лет с десяти. Разбушевавшаяся стихия предстоящей свадьбы, по роскоши превосходящей все ранее виденное Веной, ее просто потрясала.

Бракосочетание состоялось 24 апреля 1854 года после получения папского разрешения (это же был двадцать первый союз между Виттельсбахами и Габсбургами, и новобрачные приходились друг другу двоюродными кузенами) и было отпраздновано по вековой традиции в нескончаемых церемониях.

В день венчания в карете, расписанной великим Рубенсом, молодожены прибыли к церкви. На Елизавете было роскошное платье, ее великолепные волосы украшала подаренная свекровью диадема. Трепещущая в ожидании предстоящей церемонии, Елизавета, выходя из кареты, зацепилась за ее дверцу, и диадема едва не упала с ее головы. «Наберись терпения, — шептал жених, — мы быстро забудем весь этот кошмар». Но быстро забыть его удалось лишь императору — сразу после свадьбы он погрузился в работу, Елизавете же пришлось гораздо труднее.

Шестнадцатилетняя девушка, со специфическими особенностями характера которой ослепленному любовью Францу Иосифу еще предстояло столкнуться, стала новой австрийской императрицей. Много лет спустя она выразит свое отношение к институту брака следующим образом: «Супружество — бессмысленная вещь. Пятнадцатилетними детьми нас продают, мы приносим клятву, смысла которой толком не понимаем, но которую уже никогда не смеем нарушить». Что ж, по-своему Елизавета была права: как показала жизнь, они с Францем Иосифом совсем не подходили друг другу. Брак по любви, редкий случай в королевских семьях, в конце концов обернулся драмой, если не катастрофой.

После замужества Сиси была вырвана из своей привычной ей среды, она лишилась общества своих братьев и сестер, которых обожала, и была отправлена далеко от своего Поссенхофена в блестящий императорский замок в Вене. Этот союз молниеносно перенес Сисси в жизнь, которая была ей отвратительна. Конечно, был любовный пыл, но она оказалась плохо подготовлена к играм власти и стала жить в постоянном страхе. Буквально с первых дней восшествия на престол она почувствовала себя в мышеловке. Но шанса изменить свою жизнь для нее не существовало, быть императрицей — это навсегда, и она это знала.

«Я проснулась в темнице, на моих руках оковы. Мною все больше овладевает тоска — А ты, свобода, отвернулась от меня!»

Это стихотворение она написала спустя две недели после свадьбы…

Сиси, любимая и порядком избалованная дочь баварской герцогской четы, была девушкой очень красивой (причем позднее, годам к тридцати, ее красота, запечатленная на известном портрете кисти Эдуарда Винтерхальтера, расцвела в полную силу), живой и энергичной, однако, как и большинство Виттельсбахов, чрезмерно впечатлительной, сентиментальной и неуравновешенной. Она не была приучена к строгому распорядку дня, жила в родительском доме, как вольная пташка, проводя время в забавах, главной из которых была верховая езда (австрийская императрица будет известна как одна из лучших наездниц Европы). Бурная страсть Франца Иосифа оказалась для Сиси неожиданностью. Молоденькая девушка не была подготовлена к семейной жизни, да еще сопряженной с таким количеством представительских обязанностей, как жизнь супруги австрийского императора. Елизавета унаследовала от предков отвращение к публичным акциям и любовь к уединению, так что и свадебная церемония, и последующая жизнь в Хофбурге, где все было подчинено строжайшим правилам дворцового этикета, стали для нее не просто испытанием, а ударом по нервам, и без того не слишком крепким из-за плохой наследственности. Вдобавок отношения с тетей-свекровью, эрцгерцогиней Софией, у Сиси не сложились. Это были очень разные женщины: Елизавета, еще ребенок, по-детски любила свободу и терпеть не могла дисциплину, в то время как София, которая испытала все «прелести» брака без любви, с человеком, уступавшим ей по интеллектуальным и душевным качествам, знала толк в политических комбинациях и дворцовых интригах и сознательно подчинила свою жизнь интересам династии и государства. Она не могла понять, как ее невестка осмеливается протестовать против необходимости обедать, не снимая перчаток («Австрийская императрица не может есть голыми руками!» — восклицала София), почему она предпочитает «простонародное» пиво изысканному вину и самое главное — почему всеми способами уклоняется от участия в многочисленных придворных церемониях. «Я ведь его очень люблю. Если бы только он был простым портным», — этот вздох Сиси лучше всего объясняет ситуацию. Титулы, звания, деньги — все это были понятия, которые не имели для молодой Елизаветы никакого значения. Она была очень эмоциональна и в своих детских фантазиях представляла будущий брак не иначе, как в идиллически-сентиментальных образах. Понятно, что пробуждение в Вене оказалось столь тяжелым.

Впрочем, тяжело было не только Елизавете. Ее муж попал в ситуацию, кошмарную для любого мужчины: он оказался между двух огней — горячо любимой женой и не менее любимой и почитаемой матерью, причем предметом их разногласий и ссор зачастую служил он сам. Франц Иосиф, которому с малых лет было внушено сознание собственного долга перед династией и страной, тем не менее настолько любил Сиси, что не мог встать на сторону эрцгерцогини Софии, чьи жизненные установки были гораздо ближе его дисциплинированной натуре.

Едва надев свои тяжелые одежды императрицы, Елизавета начала жить под враждебными, злобными и осуждающими взглядами своей тети, ставшей ее свекровью. Несгибаемая София продолжала править железной рукой, как во дворце, так и в политике, лишив этого своего сына. Для Сиси же каждый момент ее повседневной жизни стал адом, так как она оказалась совершенно чуждой этому «крахмальному двору» с традициями прошлого века. Поэмы, которые она сочиняла, выдавали ее тоску, ее отчаяние оттого, что она чувствовала себя запертой в этой золотой клетке.

Свекровь со свойственной ей жесткостью принялась ваять из невестки свое подобие. Она не желала замечать ни особенностей характера Елизаветы, ни ее личных склонностей. Под гнетом постоянных наставлений, выговоров и необъяснимой жесткости в обращении с ней юная императрица, охваченная доходящей до болезненности обидой, была на грани отчаяния. Дворцовая жизнь и отношения между приближенными к императорскому двору казались ей ярчайшим проявлением притворства и лицемерия. А важнейшему правилу, господствовавшему над всем этим и формулировавшемуся до цинизма просто — «казаться, а не быть», Елизавета следовать не могла. Она дичилась всех и вся, никому не доверяла, выказывая почти нескрываемое презрение.

О муже она этого сказать никак не могла, но ведь он был постоянно занят! Что же ей оставалось?

Не обладающая избытком такта, свекровь, имевшая способность отыскивать невестку в любом уголке, неоднократно была свидетельницей того, как Елизавета часами сидела у клетки с попугаями и учила их говорить. Когда же выяснилось, что она беременна, София принялась наставлять сына, требуя, во-первых, поубавить супружеский пыл, а во-вторых, убедить жену поменьше возиться с попугаями, ведь не зря же говорят, что дети порой рождаются похожими на любимых питомцев своих матерей. А потому Елизавете гораздо полезнее смотреть или на мужа, или, на худой конец, на свое отражение в зеркале. Одним словом, ее забота была едва ли не сродни материнской, и тем не менее Елизавету никогда не оставляло ощущение, что свекровь — ее тайный и непримиримый враг.

В назначенный срок императрица родила дочь. Пока роженица приходила в себя, новорожденную, даже не посоветовавшись с матерью, нарекли Софией и тут же унесли в апартаменты свекрови. Подобно российской Екатерине II, единолично воспитывавшей своих внуков, София отбирала у молодой четы каждого рожденного ребенка. Родители допускались в детские комнаты лишь на краткое время и под бдительным присмотром фрейлин и самой Софии. Летом 1856 года Елизавета родила еще одну девочку, названную Гизелой. Но и ее также унесли в апартаменты свекрови. Появление на свет второй девочки вызвало в придворных кругах чуть ли не печаль: все ждали наследника престола, ведь ни один из братьев императора пока не обзавелся потомством, и будущее династии оставалось довольно неясным. И тут взбунтовавшийся Франц Иосиф категорически заявил матери о своем крайнем недовольстве вмешательством в его семейную жизнь и о том, что отныне дочери будут жить с родителями. К тому же он потребовал у матери соблюдения уважения к той, которую он любит всем сердцем. Впервые за время замужества победа осталась за Елизаветой, но победа эта была пирровой. Отчетливо поняв, что она лишается былого влияния на сына, София вообще перестала скрывать свою враждебность к невестке. Отношения между ними стали невыносимыми. Елизавета пыталась бунтовать, и, в конце концов, ей удалось уговорить мужа взять двух дочерей в поездку по Венгрии. Судьба жестоко отомстила Сиси за «самоуправство» — старшая дочь София, ее первенец, умерла во время этого путешествия. В любимом и без конца снившемся Елизавете Поссенхофене Франц Иосиф просто не узнавал свою печальную затворницу. Она была бесконечно счастлива и буквально сияла от переполнявшей ее радости. Расписывать же свою «счастливую» жизнь во дворце она была вовсе не намерена. «Ах, Елена, радуйся, — сказала она сестре, — я спасла тебя от очень невеселой участи и отдала бы все, чтобы прямо сейчас поменяться с тобой местами». А как же муж? Ведь в нем столько благородства, такта, терпения и любви к ней! А та не проходящая боль, с которой Елизавета думала об отнятой у нее дочери? Назад дороги не было, а впереди — снова Вена, неумолимая свекровь и бесконечная, иссушающая душу вражда…

Лишь чрезвычайные события ненадолго сгладили открытую неприязнь. Как уже упоминалось, в 1858 году умерла старшая дочь молодой императрицы София. Для Елизаветы это было особенно сильным ударом, поскольку именно она — вопреки воле эрцгерцогини Софии — настояла на том, чтобы обе дочери сопровождали императорскую чету в поездке. Девятнадцатилетняя Елизавета винила себя в смерти ребенка, начала задумываться о самоубийстве, отказалась от пищи. Это едва не добило несчастную Елизавету. Франц Иосиф, видя, что душевные силы жены на пределе и опасаясь за ее жизнь, решил увезти ее на родину. Потрясенная императрица несколько месяцев не могла прийти в себя, причем смерть старшей дочери имела парадоксальные последствия для двух других детей — Гизелы и родившегося в 1858 году Рудольфа, по отношению к которым мать долгое время сохраняла удивительную холодность и отчуждение.

Первоначальная влюбленность Сиси во Франца Иосифа давно прошла, все сильнее вырисовывалось несходство интересов пары. Конфликты, возможно, были вызваны неверностью Франца Иосифа и обострились после рождения Рудольфа. Реакцией Елизаветы стал протест: она все сильнее предавалась своей страсти — верховой езде. В 1860 году она даже вернулась к родителям в Поссенхофен, где перенесла тяжелую болезнь. Для лечения императрице пришлось поехать на юг.

Итак, в двадцать один год Сиси, мать троих детей, лишенная любых проявлений свободы, ненавидимая своим окружением, поняла, что может сохранить рассудок и жизнь, лишь бежав из Вены. Поэтому, сославшись на легочное заболевание, она впервые с момента замужества оставила Вену, чтобы побыть на солнце, анонимно, далеко от двора. Сиси действительно серьезно заболела: чахотка не щадит и обитателей дворцов… Она уехала на остров Корфу, где и провела большую часть своей жизни. Там и произошла встреча императрицы с венгерской цыганкой, слывшей на острове настоящей прорицательницей. Говорят, старая гадалка поведала Елизавете о страшном роке, витающем над ее семьей. Сиси вернулась в свои апартаменты глубоко подавленная, вся в слезах. «Все мы умрем страшной смертью…» — повторяла она услышанное от цыганки. Она оставалась на Корфу несколько месяцев, несмотря на взволнованные и ежедневные письма Франца Иосифа.

В 1862 году Елизавета вернулась в Вену, но болезнь и разногласия с Францем Иосифом омрачили это пребывание, равно как и конфликт вокруг воспитания престолонаследника — эрцгерцога Рудольфа. В то время как Франц Иосиф и его мать выступали в пользу военной стези, Елизавета хотела воспитывать сына в более либеральном духе, причем ей удалось отстоять свою точку зрения. К этому времени она прониклась особой симпатией к венграм и сыграла немалую роль в достижении компромисса с ними. Ненавидя представительские обязанности в Вене, императрица много времени проводила на своем венгерском конном заводе в Гёдёллё. Там она могла удовлетворить как свою страсть к верховой езде, так и свое предпочтение — более непринужденному обществу. Сплетни при венском дворе вызывали ее поездки в Англию и Ирландию, участие в парфорсной охоте и эксцентричные поступки вроде предоставления своей дочери Марии Валерии в качестве товарища по играм «уродца-мавра».

Потом в течение более чем тридцати лет она не прекращала свои дальние поездки, для этого у нее появилась специальная яхта, ей построили очень красивое жилище на Корфу, ее любимом острове. Она появлялась при венском дворе помолодевшая, с ожившим взглядом, чтобы тут же вновь потонуть в душевной нестабильности, из-за которой по Европе уже пошли слухи о ее сумасшествии. Она принуждала себя к жестким режимам, часами занималась конным спортом, гимнастикой или прогулками быстрым шагом; во что бы то ни стало Сисси стремилась выглядеть безупречно. Тем не менее было бы ошибочным описывать первые годы супружества Франца Иосифа и Елизаветы в исключительно мрачных тонах. Можно сказать, что они не были, но бывали счастливы. Сама Сиси, считавшая себя поэтессой и оставившая довольно обширное собрание стихотворений (по большей части подражательных, навеянных творчеством Генриха Гейне, фанатичной поклонницей которого была императрица), посвятила не одну прочувствованную строку «прекрасным минувшим годам». Любила ли она Франца Иосифа? По-своему — несомненно, однако разница характеров и огромное количество обязанностей, которые взвалил на себя император, мешали их взаимопониманию. Достаточно твердый в политике, Франц Иосиф всегда уступал жене, оправдывал ее причуды и странности и до самого конца их более чем сорокалетнего супружества вел себя как образцовый муж.

Австро-Венгрия не была бы империей, если бы распорядок ее будней и праздников не подчинялся календарю знаменательных для царствующей фамилии дат. По всей стране, от Триеста до Черновица (ныне Черновцы), от Эгера до трансильванского Кронштадта (теперь Брашов в Румынии), торжественно отмечали дни рождения его императорского и королевского величества (Франц Иосиф появился на свет 18 августа) и его августейшей супруги, Елизаветы (24 декабря), юбилеи престолонаследника (кто бы им ни был), годовщины вступления императора на престол (2 декабря) и бракосочетания монаршей четы (24 апреля).

Император неизменно встречал свои дни рождения в городке Бад-Ишль. Это курортное местечко в предгорьях Альп на слиянии рек Траун и Ишль Франц Иосиф любил с детства. Считалось, что известные издревле солевые источники Бад-Ишля исцеляли болезни дыхательных путей, ревматизм и женские хвори, но император, человек довольно крепкий даже в преклонном возрасте, приезжал сюда из пышной и многолюдной Вены не по медицинским причинам, а за спокойствием, тишиной и свежим воздухом. Быть может, монарха влекли в Бад-Ишль и сентиментальные воспоминания: именно здесь в 1853 году Франц Иосиф обручился с юной принцессой Елизаветой Баварской. В качестве свадебного подарка мать жениха, эрцгерцогиня София, преподнесла молодоженам элегантную виллу в стиле бидермайер. Двухэтажная Kaiservilla, которую Франц Иосиф называл «раем на земле», на десятилетия стала летней резиденцией императорской фамилии. В этом здании размещались личные покои Габсбургов; приемы для гостей устраивались в иных местах. В последние десятилетия жизни неподалеку от императорской виллы Франц Иосиф арендовал для своей подруги Катарины Шратт скромный, но достойный особняк Villa Felicitas. В рабочем кабинете в восточном крыле императорской резиденции 28 июля 1914 года без малого восьмидесятичетырехлетний Франц Иосиф подписал манифест «К моим народам», извещавший о начале последней войны Габсбургов. Наутро монарх покинул Бад-Ишль, чтобы больше сюда не вернуться. Лишь пару раз император праздновал свои дни рождения не в Бад-Ишле. В детские годы Франца Иосифа центром торжеств становилось выходящее фасадом на главный городской променад здание, в котором ныне расположен городской музей; мальчика выпускала на балкон его молодая мама, и маленький принц махал ручкой своим будущим подданным.

В приходской церкви Святого Николая каждое 18 августа в присутствии именинника служили утреннюю Kaisermesse. С 1850-х годов для избранной публики открыли доступ в прилегающий к императорской вилле чудесный английский парк, аллеи которого спускались со склона холма Яйнцен к неспешной речке Ишль. В парке и проходили главные торжества. В середине августа Бад-Ишль на несколько дней становился светской столицей габсбургской монархии: здесь давали концерты лучшие музыканты; на здешних балах играли лучшие оркестры; придворные дамы готовили к здешним званым вечерам свои самые смелые туалеты.

В Венгрии на «местном» уровне праздновали годовщину коронации Франца Иосифа и его супруги в Буде, поскольку этому событию придавали особое значение. А вот в чешских землях (Франц Иосиф здесь, напомним, не короновался) подобной знаменательной даты не существовало. Тут важными мероприятиями считались деловые поездки императора по стране. Франц Иосиф имел склонность к кабинетной работе, но, будучи добросовестным хозяином, не сидел в столице. Его вояжи сопровождались организованными проявлениями лояльности к трону и превращались в испытание для чиновников и местных бюджетов.

Кому-то «не везло» на императорские посещения, формально превращавшие будни в праздники, другим такая удача выпадала неоднократно. В Будапеште, например, в последние десятилетия своего царствования Франц Иосиф появлялся практически ежегодно. Прагу за долгое время пребывания на престоле император посетил около двадцати раз. Особым расположением монарха и двора по понятным причинам пользовалось теплое Приморье. Франц Иосиф совершал поездки и на «южный полюс» Австро-Венгрии, в далматинские Спалато и Зару (ныне Сплит и Задар в Хорватии), и на крайний север, в богемский Райхенберг (Либерец), в польский Краков, в галицийский Лемберг-Львов. В Загребе гостям города и сейчас напоминают, что и Национальный театр на нынешней площади маршала Тито, и здание центрального вокзала на нынешней площади короля Томислава торжественно открывал сам Франц Иосиф. «Медвежьи углы» империи — Буковина, Трансильвания, Восточная Галиция, Босния и Герцеговина — о таком частом проявлении высочайшего внимания, как близкие к центру империи Венгрия, Богемия или Хорватия, — и не мечтали. Есть основания полагать, что восточные окраины империи представители правящего дома посещали без особого удовольствия. Последний император Карл, служивший некоторое время в качестве офицера в полку, расквартированном в прикарпатской Коломые, вспоминал об этом времени с ужасом. Не считались образцом гостеприимства земли, населенные итальянцами: Милан, например, принял в 1857 году первую пару империи с надменным холодом.

Как бы безрадостно ни складывалась жизнь молодой императрицы при венском дворе, какой бы прессинг ни испытывала она со стороны свекрови, все еще считавшей себя хозяйкой Австрии и навязывающей и сыну, и приближенным свое понимание жизни, Елизавета всеми силами отстаивала право на собственные мысли, взгляды и поступки. Наперекор канонам дворцового этикета она открыла дверь монарших апартаментов для художественной интеллигенции Вены. Художники, поэты, артисты, люди иных творческих профессий — словом, все те, чье присутствие еще вчера здесь было просто немыслимым, постепенно входили в круг общения Елизаветы, все больше отодвигая совершенно неинтересную ей безликую знать. Хотя это обстоятельство отнюдь не прибавляло ей популярности среди придворных.

Интересовалась ли она политикой? Жизнь в Поссенхофене отдалила ее от правил существования ее окружения; ей больше нравилась свобода, самостоятельность государств, объединенных под австрийским владычеством, тем более что ее свекровь проявляла упорство, подавляя малейшее сопротивление в этих аннексированных странах. В особенности это касалось Венгрии, к которой Сиси испытывала настоящую страсть: она изучила венгерский язык, у нее была близкая подруга, которую она повстречала в Будапеште.

Ей довелось принять непосредственное участие в решении такой болезненной проблемы, как отношения с вассальной Венгрией. Императрица, как казалось многим, малосведущая в законах большой политики, неожиданно для всех продемонстрировала удивительную дальновидность, дипломатический такт и то политическое чутье, которым была обделена ее могущественная свекровь. Жесткость, которую эрцгерцогиня проявляла по отношению к венграм, олицетворяла в их глазах всю Австрию и ставила между двумя странами непреодолимую стену непонимания, если не ненависти.

Впервые Елизавета появилась в Венгрии вместе с мужем в 1857 году, тогда императорская чета по понятным причинам была встречена здесь, мягко говоря, прохладно. Но неподдельный интерес Елизаветы как к истории, так и к нынешнему положению страны, а также к самим венграм, довольно быстро настроил их на иной лад. Тем более что эта женщина, по слухам, очень не ладила с ненавидимой в Венгрии эрцгерцогиней Софией, потопившей в крови их революцию. А потому в сердцах ее жителей затеплилась робкая надежда на то, что в лице молодой императрицы они смогут найти заступницу. Венграм очень хотелось верить, что эта красавица с лучезарным взглядом сможет как-то повлиять на императора, и его взгляды на «венгерский вопрос» изменятся.

Каким-то неведомым чувством Елизавета уловила эти мысли, безошибочно поняв, что ей здесь доверяют. Все ее душевные раны, постоянно напоминавшие о себе за время их пребывания в Венгрии, словно зажили. Этот короткий визит имел небезынтересные последствия. Именно после него, вернувшись в Вену, Елизавета начала изучать венгерский язык и довольно скоро овладела им в совершенстве. Ее библиотека пополнялась книгами венгерских авторов, в ее ближайшем окружении появилась уроженка Венгрии, ставшая ее первой и настоящей подругой. Однажды Елизавета решила появиться в театре в национальном венгерском костюме, чем вызвала нескрываемое неудовольствие практически всех присутствующих.

Неприветливо встреченная венским двором и прежде всего свекровью, Елизавета искала какую-то отдушину. Ею стала Венгрия, не пользовавшаяся особой любовью в тогдашней императорской Австрии, где еще свежа была память о революции 1848 года. Елизавета полюбила эту страну, и венгры верили, что австрийская императрица поможет им добиться прав, которых они так страстно желали. Одинокая при дворе, где царила эрцгерцогиня София, Елизавета окружает себя придворными дамами — представительницами венгерского дворянства. С этих пор ее доверенные лица и приближенные только венгерки. Она поддерживает связи с деятелями венгерской оппозиции, в частности с ее лидерами — Ференцем Деаком и Дюлой Андраши, которые через императрицу пытаются оказать воздействие на Франца Иосифа, чтобы он пошел навстречу их требованиям. Императрица не переставала убеждать Франца Иосифа в необходимости пересмотра венгерской политики, немало способствовав превращению в 1867 году Австрийской империи в двуединую Австро-Венгерскую монархическую конфедерацию. Не обращая внимания на стремительное падение своей популярности в столице и не опуская рук от неудач, она всячески подводила мужа к мысли об урегулировании отношений с Венгрией на равноправной основе. И Франц Иосиф, в принципе осознававший печальные последствия политики кнута, все больше сближался с супругой во взглядах на решение этой проблемы и все больше убеждался в том, что дарование Венгрии права на самоопределение не несет никакой угрозы для могущества империи. В результате в феврале 1867 года в венгерском парламенте был зачитан указ о восстановлении Конституции страны и в том же году создана Австро-Венгерская империя. Елизавета отнеслась к этому событию как собственному триумфу, подтверждавшему то высокое положение, которое ей пришлось занять по воле судьбы. Для нее было триумфом, когда в 1867 году она вместе со своим мужем стала правительницей Венгрии, объединенной с Австрией на основе принципов равенства.

Венгрия до сих пор не забыла Елизавету. В Будапештском музее, посвященном памяти австрийской императрицы, бережно хранятся ее личные вещи, фотографии, письма. И пусть этих экспонатов не так уж много, но их вполне хватает для того, чтобы воскресить в сознании новых поколений образ этой благородной женщины.

Бесспорно, у венгров есть особые причины сохранять о ней благодарную память, но помимо них существовало еще множество людей, на которых она производила неизгладимое впечатление. В Вену частенько приезжали любопытствующие в надежде хоть краем глаза увидеть легендарную красавицу и убедиться в том, что многочисленные художники, писавшие ее портреты, руководствовались отнюдь не желанием польстить августейшей особе.

Всю жизнь Елизавета тщательно следила за своей внешностью и тем впечатлением, которое она производит на окружающих. Своей славе одной из красивейших женщин своего времени она во многом обязана портретам, написанным в середине шестидесятых годов XIX века художником Винтерхальтером. Портреты эти обычно заказывал Франц Иосиф, постоянно находившийся под магией ее обаяния и красоты, причем не только физической, но и душевной. В кабинете императора, прямо перед глазами до последнего дня его жизни висел портрет любимой женщины. Сама же Елизавета позировать художникам и фотографам не любила, но, как правило, дело улаживалось, если изображение допускало наличие любимой лошади или собаки.

Свою красоту она превратила в настоящий культ и тратила на него гораздо больше времени, чем женщины высшего света тратили в XIX веке на уход за собой и заботы о моде. Она умела подчеркивать свои выигрышные стороны и скрывать недостатки. Одним из главных достоинств Елизавета считала стройную фигуру, которую она смогла сохранить до последнего дня жизни — при росте 172 сантиметра ее вес никогда не превышал 50 килограммов, а объем талии составлял 48 сантиметров. Конечно, этому способствовали долгие конные прогулки, которые Елизавета совершала на протяжении всей жизни. Говорят, именно умение великолепно держаться в седле помогло ей в свое время покорить сердце Франца Иосифа. Императрица презирала тучных людей и не скрывала своего к ним отношения. Так, английскую королеву Викторию она называла «толстой матроной», что, конечно, не способствовало их взаимной симпатии: несмотря на частые поездки Сиси в Англию, встречались они редко.

Императрица была уверена, что сохранить стройность ей помогут многокилометровые пешие прогулки, которые она совершала таким быстрым шагом, что это скорее напоминало бег. В Хофбурге, несмотря на пересуды двора, Сиси построила себе спортивный зал. Кроме того, всю жизнь она соблюдала строжайшую диету (возможно, она страдала анорексией). Иногда ее дневной рацион состоял всего из нескольких стаканов молока, порой она ела одни только яйца, фрукты (предпочтительно апельсины) и фиалковое молочко. Однажды Франц Иосиф, поджидая супругу в ее покоях, заметил на столе бутыль с красной жидкостью. На вопрос о содержании сосуда, слуги ответили, что это мясной сок, которым сегодня питается его жена. Император, конечно, пришел в ужас. Однако, несмотря на эту голодную диету, ей не удавалось поддержать свою девичью талию без помощи корсета. Но это чрезмерное затягивание, которое могло продолжаться целый час и требовало тяжелейшей работы от камеристок, со временем нанесло вред ее здоровью. Сложно также сказать, пользу или вред принесли Сиси ее голодовки: сохраняя девичью фигуру, она была вынуждена скрывать под вуалью или зонтиком свое покрывшееся морщинами лицо. Еще одним недостатком ее внешности были плохие зубы — ни на одной из фотографий императрица не улыбается.

Один из самых эксцентричных поступков Елизаветы связан с визитом в Вену Наполеона III и его супруги Евгении. На придворном приеме все обсуждали и сравнивали внешность обеих признанных европейских красавиц. Неожиданно Елизавета увлекла Евгению в свои внутренние покои, запретив кому бы то ни было входить туда. Когда Наполеон попытался пройти к своей жене, слуги заявили, что распоряжение императрицы распространяется на всех без исключения. Наполеону все же удалось заглянуть в комнату, где, как оказалось, Елизавета и Евгения измеряли и сравнивали свои икры. Позже монарх с восхищением рассказывал, что таких красивых ног он не видел никогда в жизни.

Племянница Елизаветы графиня Лариш позднее прокомментировала эту манию императрицы так: «Она молилась на свою красоту, как язычник на своего истукана, и прямо-таки поклонялась ей. Взгляд на совершенство своего тела доставлял ей эстетическое наслаждение; все, что нарушало это совершенство, было для нее антихудожественным и отвратительным. Свою жизненную задачу она видела в том, чтобы оставаться молодой, и все ее помыслы были направлены на поиски наилучших средств для сохранения своей красоты». Гимнастика, форсированные марши, плаванье, фехтование, верховая езда, массажи и дорогостоящий уход за вьющимися от природы, длинными — по пояс! — волосами требовали каждый день по нескольку часов. На полу в туалетной комнате расстилали большое белое льняное полотно, в середине которого она восседала на стуле. После расчесывания гребнями и щетками камеристка должна была собрать каждый вычесанный или упавший волосок и сообщить императрице точное число их. «Она бывала очень недовольна, если ей казалось, что слишком много волос выпало при причесывании, после чего камеристка должна была пережить пренеприятных четверть часа», — сообщала одна из придворных дам.

Шикарные одеяния Сиси, как и других представительниц рода, почти не сохранились. Женщины рода Габсбургов не считали нужным хранить уже бывшие в употреблении одежды. Свои роскошные и предназначенные для торжественных случаев вещи они обычно передавали для переделки в церковные ризы.

Печальные вести приходили в Вену в 1866 году из далекой Мексики, где разворачивалась очень необычная политическая драма. Ее главным героем был эрцгерцог Максимилиан — один из двух Габсбургов XIX века, жизнь и особенно смерть которых оказались окружены романтическим ореолом.

Честолюбие с детства было наиболее выразительной чертой характера эрцгерцога. Макс, как называли его в семье (хотя официально его первым именем было Фердинанд — в честь дяди-императора), отличался от старшего брата более открытым и живым нравом, умел располагать к себе людей и быть душой общества. Эрцгерцогиня София призналась как-то, что из четырех своих сыновей наибольшее уважение она испытывает к Францу Иосифу, но душой сильнее всего привязана к Максимилиану.

То, что он лишь второй сын, явно тяготило Макса, и в 1853 году это послужило причиной первой серьезной размолвки между братьями. После того как в Вене некий мадьярский подмастерье, фанатичный сторонник Кошута, напал на молодого императора во время прогулки и нанес ему довольно серьезное ножевое ранение, Максимилиан — в ту пору наследник трона — так быстро примчался в столицу, что это вызвало гнев начавшего поправляться Франца Иосифа. Впоследствии напряжение в отношениях между императором и эрцгерцогом то и дело прорывалось наружу. Макс выставлял напоказ свой либерализм и пользовался симпатиями многих противников консервативного Франца Иосифа.

Кроме того, эрцгерцог был умен, энергичен и обладал способностями к государственной деятельности, что вызывало у императора некоторую ревность. Так, заслугой Максимилиана была модернизация австрийского флота на Адриатике, следствием которой стала победа над итальянской эскадрой в 1859 году. Максимилиан прилагал неимоверные усилия для укрепления австрийских позиций в Ломбардо-Венеции, и тяжело переживал он свою неудачу в качестве императорского наместника. Максимилиан мечтал о короне — если не австрийской (надежды получить ее после рождения кронпринца Рудольфа стали призрачными), то какой-либо другой. Честолюбие эрцгерцога разжигала его супруга, дочь бельгийского короля Леопольда I Шарлотта. При венском дворе эта пара особой любовью не пользовалась, тем более что у Шарлотты не сложились отношения с императрицей Елизаветой. Значительную часть времени супруги проводили в построенном Максимилианом великолепном замке Мирамаре в окрестностях Триеста. Именно там эрцгерцог впервые услышал о планах части мексиканской политической элиты установить в своей стране монархию и о том, что с подачи Наполеона III мексиканские монархисты рассматривают Максимилиана в качестве возможного кандидата на престол.

Французский император, с которым у Макса, в отличие от его брата, установились доверительные отношения, плел сложную внешнеполитическую интригу. Мексика, где на протяжении нескольких десятилетий шла гражданская война, сильно задолжала ряду европейских стран, в первую очередь Франции. С помощью экстравагантного монархического проекта Наполеон III рассчитывал заставить мексиканцев расплатиться по долгам, а заодно и установить в этой обширной и потенциально богатой стране режим, дружественный Франции. Император мечтал сделать Мексику своим заокеанским плацдармом, откуда французское и вообще европейское влияние могло бы распространиться по всей Латинской Америке — в противовес набиравшим силу Соединенным Штатам. Момент для осуществления этой затеи представлялся довольно удачным: в США с 1861 года шла война между Севером и Югом, так что резких шагов со стороны Вашингтона пока можно было не опасаться.

С Латинской Америкой у австрийского дома уже были кое-какие связи: в свое время Франц I выдал одну из своих дочерей, Леопольдину, за императора Бразилии, представителя португальского королевского дома Педро I. Однако в Мексике об Австрии и Габсбургах слыхом не слыхивали. Большинство населения страны поддерживало законного президента Бенито Хуареса — наполовину индейца, выходца из нищей семьи, человека решительного и жестокого, но пользовавшегося популярностью благодаря своим планам радикальной земельной реформы. Поэтому монархия не могла опереться на широкую социальную базу: ее приверженцами с самого начала являлись лишь крупные помещики-латифундисты, часть офицерского корпуса, церковь и немногочисленные зажиточные горожане. Территория страны, за исключением столицы Мехико и еще нескольких городов с окрестностями, находилась под контролем сторонников Хуареса.

Решение мексиканского конгресса об установлении монархии и приглашении Максимилиана на трон оказалось, по сути дела, фикцией. Реальной силой в руках новоявленного императора был лишь французский экспедиционный корпус, от которого в решающей степени зависела судьба монархического режима. Вряд ли Максимилиан сознавал это, давая согласие принять корону далекой и совершенно не известной ему страны. Тем более авантюристическим выглядит его решение, продиктованное, с одной стороны, честолюбием, а с другой — характерным для многих Габсбургов сознанием собственного высокого предназначения.

Четырнадцатого марта 1864 года императорская чета отплыла на фрегате «Новара» к берегам своей новой родины. Путешествие было долгим и утомительным, Мексика же оказалась необычайно бедной и негостеприимной. Первую ночь в новом императорском дворце Максимилиан провел на бильярдном столе: так донимали его клопы. Жара, пыль, тропические болезни, враждебное или в лучшем случае равнодушное население, постоянные вылазки отрядов Хуареса и вероломная политика Франции — все это обрушилось на голову молодого монарха. Поначалу императорским войскам, большую часть которых составляли части французского экспедиционного корпуса, другую — добровольцы, набранные в габсбургских землях, и лишь меньшинство — монархически настроенные мексиканцы, удалось отбросить республиканцев в отдаленные районы страны. Однако для Наполеона III, встревоженного резким усилением Пруссии, Европа теперь значила куда больше, чем далекая Мексика. К тому же там вряд ли можно было ожидать скорой победы, а вместо возвращения старых долгов поддержка Максимилиана требовала от французской казны все новых и новых расходов. Бонапарт дал задний ход: начался вывод французских войск из Мексики. Габсбург, волей судьбы и собственного честолюбия занесенный за океан, отныне был предоставлен самому себе.

В 1866 году ситуация в Мексике решительным образом изменилась: Хуарес перешел в контрнаступление на севере и юге страны. Император лично водил в атаку свои редеющие войска, но шансы на успех убывали с каждым сражением. Шарлотта отплыла в Европу, где попыталась заручиться поддержкой великих держав для своего супруга. Эта миссия оказалась для нервной, склонной к рефлексии женщины непосильным бременем: во время визита в Рим, к Папе, у Шарлотты начались припадки безумия. Она страдала манией преследования и тяжелыми депрессиями. Состояние императрицы быстро ухудшалось; вскоре она уже ничего не помнила и никого не узнавала. В таком состоянии несчастная и провела остаток своей необычайно долгой жизни — она умерла в 1927-м, когда уже мало кто вспоминал не только о злополучном мексиканском Габсбурге, но и о погубившем его Хуаресе, и о предавшем его Бонапарте.

К началу 1867 года император Мексики все меньше походил на монарха и все больше — на пленника. Думал ли он о возвращении в Европу, в Австрию? Наверняка, но и здесь габсбургское честолюбие сыграло роковую роль: вернуться домой означало признать свое поражение, отказаться от высокой миссии, к которой, как был убежден Максимилиан, его призвал Бог. Он остался, и вскоре ловушка захлопнулась. Войска Хуареса окружили город Керетаро, где с остатками своей армии укрылся император, и в ночь на 15 мая полковник Лопес, перешедший на сторону республиканцев, открыл им ворота города.

Максимилиан был взят в плен. Несмотря на просьбы помиловать его, направленные Хуаресу лидерами ряда европейских стран и президентом США Эндрю Джонсоном, 19 июня 1867 года «Максимилиан Габсбург, называющий себя императором Мексики», был расстрелян на вершине холма в окрестностях Керетаро вместе с двумя генералами, Мирамоном и Мехией, которые остались верны ему до конца. Перед казнью Максимилиан через личного врача отправил прощальные послания матери и старшему брату, безуспешно пытавшемуся спасти его. «Дорогой брат! — писал Максимилиан Францу Иосифу. — Волею судьбы я вынужден принять незаслуженную смерть. Посылаю тебе эти строки, чтобы от всего сердца поблагодарить за братскую любовь и дружбу. Пусть Бог дарует тебе счастье, мир и благословит тебя, императрицу и милых детей. От всего сердца прошу простить меня за совершенные ошибки и неприятности, которые я тебе доставил… Прошу тебя не забывать о верных австрийцах, которые преданно служили мне до конца моего жизненного пути — тем более, что с горечью вынужден признать, что эта страна ничего для них не сделала. С горячей любовью обнимаю тебя, передаю сердечный привет императрице и дорогим детям и прошу вас поминать мою бедную душу в ваших молитвах…»

По свидетельствам очевидцев, Максимилиан и его генералы мужественно и достойно приняли смерть. Именно трагический конец сделал императора легендарной исторической фигурой, несмотря на то что при всей симпатии к этому благородному и талантливому человеку трудно не назвать его мексиканскую эпопею безумной и плохо подготовленной авантюрой, к тому же слишком несовременной, какой-то средневековой по духу. Неудивительно, что далеко не все в Европе оплакивали императора. Молодой французский радикал, один из будущих могильщиков габсбургской монархии, Жорж Клемансо кипел от негодования: «Почему, черт возьми, мы должны жалеть Максимилиана и Шарлотту? Ах, как они великолепны, все эти люди, — и так уже пять-шесть тысяч лет… Улыбаются — так очаровательно! Плачут — какая драма! Позволяют вам остаться в живых — как это мило с их стороны! Втаптывают вас в землю — в этом нужно винить несчастное стечение обстоятельств, принудившее их к этому! У меня нет сочувствия к этим людям».

В конце 1867 года непреклонный Хуарес пошел на единственную уступку: он согласился вернуть тело Максимилиана на родину. Печальный груз был доставлен в Австрию тем же фрегатом «Новара», который три с половиной года назад привез в Мексику Максимилиана и Шарлотту. Мексиканский Габсбург был погребен рядом с несколькими поколениями его предков — в гробнице венской церкви Капуцинов.

Лето 1867-го стало одним из самых счастливых в жизни Франца Иосифа. Конфликт с Венгрией был благополучно разрешен, юристы и законодатели отшлифовывали параграфы законов, на которых отныне должно было основываться новое устройство дунайской монархии, в Буде на уже лысеющую голову императора и короля торжественно возложили корону святого Стефана, но главное — рядом с ним снова была его Сиси. Монаршья чета на четырнадцатом году брака переживала нечто вроде второго медового месяца. Его плодом стала младшая дочь — Мария Валерия, любимый ребенок Елизаветы, родившаяся 22 апреля 1868 года в Венгрии, любимой стране императрицы. После долгих переговоров с мужем Елизавета получила кое-какие материнские права, несмотря на протесты свекрови. Последняя маленькая девочка получила право на материнскую привязанность, и это было настоящим счастьем для Сисси. «Это все, что у меня осталось… Все, что мне оставили», — писала она.

Вся материнская любовь Елизаветы досталась младшей дочери. София, сломленная гибелью младшего сына, короля Максимилиана, казненного в Мексике, уже не могла влиять на семейную жизнь императора, и Елизавета полностью взяла воспитание дочери на себя. Ожидая своего последнего, четвертого ребенка, Елизавета мечтала о будущем короле Венгрии — не случайно Мария Валерия родилась именно на венгерской земле. Злые языки считали ее отцом венгерского революционера и политика графа Дюлу Андраши, что, скорее всего, не соответствует действительности. Елизавета называла Марию Валерию «мое венгерское дитя», заставляла учить венгерский язык, но успеха не добилась — дочь не смогла полюбить Венгрию, предпочитала немецкий и была очень привязана к отцуимператору, от которого унаследовала многие черты характера, прежде всего религиозность. Елизавета была против раннего брака любимой дочери, а впоследствии разрешила ей самой выбрать себе мужа — чего не могло себе позволить большинство членов королевских семей, включая саму Елизавету. В 1888 году Мария Валерия влюбилась во Франца Сальватора из тосканской ветви Габсбургов, брак с которым по строгим монархическим правилам считался неравным — дочери Франца Иосифа пришлось письменно отречься от своих прав на австрийский трон. В замужестве у Марии Валерии родилось десять детей. Умерла любимая дочь императрицы в 1924 году.

Недели семейной идиллии выпадали на долю Франца Иосифа совсем нечасто. Характер его супруги, отмеченный многими странностями, с течением времени отнюдь не улучшался. Длительный конфликт Елизаветы с матерью императора, эрцгерцогиней Софией, привел к тому, что Сиси, никогда не чувствовавшая себя в Вене дома, стала все чаще уезжать из столицы. В жизни императрицы было несколько увлечений: путешествия, верховая езда, забота о своей внешности, Венгрия и поэзия Генриха Гейне. К несчастью для Франца Иосифа, ему не удалось попасть в число увлечений собственной жены. В этом, наверное, был отчасти виноват и он сам: неизменно любящий, но сухой и сдержанный, к тому же постоянно занятый государственными делами, император вряд ли мог вызвать страсть у такой романтической особы, как Сиси. Гораздо привлекательнее для нее был иной тип мужчины — горячий, эмоциональный, остроумный, взрывной… Воплощением всех этих качеств являлся граф Дюла Андраши, во многом обязанный своей великолепной карьерой той симпатии, если не сказать больше, которую к нему питала императрица. Вокруг отношений Елизаветы и Андраши ходило немало слухов, но скорее всего все ограничилось платонической влюбленностью Сиси в статного венгра.

Постоянным предметом беспокойства Франца Иосифа стало всевозрастающее желание жены как можно реже бывать в Вене, которая была для нее подобием тюрьмы. Велением судьбы обреченная на существование, ограниченное этикетом, слишком давно лишенная обязанностей, Сиси будет скитаться более двадцати лет. Однажды, собрав чемоданы, она уедет в Англию, потом в Ирландию и в Нормандию, чтобы принимать участие в псовых охотах и скачках; часто она садилась на корабль для поездки на Корфу или в какой-нибудь другой уголок средиземноморья. Только в восьмидесятых годах XIX века Елизавета оставила верховую охоту, но зато посвятила себя другим «сумасбродствам» (по меньшей мере в глазах двора), прежде всего спиритизму. Она стала чаще встречаться со своим родственником — королем Людвигом II Баварским, которого тоже трудно было назвать уравновешенным человеком. Кроме того, Елизавета уделяла внимание литературе, ее считали большим знатоком творчества Гейне, и даже обнаруживала склонность к республиканским идеям. Находясь в Вене, она жила на вилле «Гермес», а на Корфу, будучи в восторге от Греции (она даже выучила греческий язык), императрица построила замок Ахиллейон. С возрастом она становилась все более замкнутой, избегала и опасалась людей, не позволяла себя фотографировать и путешествовала по Европе инкогнито. Конечно, она вынуждена была возвращаться в ненавистную ей Вену для участия в больших балах или некоторых церемониях, от которых невозможно было отказаться, тем более что Франц Иосиф не прекращал посылать ей нежные письма. Чтобы как-то охладить его пыл и освободиться от супружеских обязанностей, она поощряла романы своего мужа. Как только представлялась возможность, Елизавета ездила в родную Баварию, особенно в свой любимый Поссенхофен, где жила ее семья, чтобы побыть подальше от двора.

А император тосковал без нее безмерно, тем более что доверие между ними было несомненным. Тому свидетельство — множество ласковых писем, в которых он старался успокоить ее.

«Мой дорогой ангел, я снова остался один на один со своими печалями и заботами, при этом я опять чувствую, как мне тебя не хватает, я по-прежнему люблю тебя больше всего на свете и совсем не могу жить без тебя…», «Мне так трудно и одиноко без твоей поддержки… Мне больше ничего не остается, как терпеливо сносить ставшее уже привычным одиночество…» В подписи обычно значилось: «Твой печальный муженек» или «Твой верный Малыш».

В 1872-м умерла эрцгерцогиня София. Елизавете начало казаться, что она еще сможет обрести столь желанный ею покой и гармонию жизни. Но неумолимая судьба продолжала ее испытывать…

Двадцать первого августа 1858 года в Вене гремели пушечные залпы: столица Австрийской империи салютовала младенцу, которого произвела на свет императрица Елизавета. Третий ребенок императорской четы наконец-то оказался мальчиком, наследником габсбургского трона. Его назвали Рудольфом — и это имя, навевавшее воспоминания о Рудольфе I, родоначальнике императоров и королей из династии Габсбургов, будило смутные надежды на обновление древней монархии, которое начнется через много лет, когда этот младенец, сейчас лежавший в своей колыбельке, подрастет и сменит своего отца на престоле. Впрочем, среди коронованных Рудольфов, предков малютки кронпринца, был и Рудольф II — пражский затворник, чудак-меланхолик, покровитель наук и искусств, плохой политик и несчастный человек, о котором рассказано в одном из разделов этой книги. Как показала жизнь, сын Франца Иосифа имел гораздо больше общего с этим Рудольфом, чем с Рудольфом Старшим.

Воспитание наследного принца Рудольфа София поручила генерал-майору Леопольду Гондренкуру, чьи «педагогические» методы без преувеличения можно назвать садистскими. Стремясь вырастить из будущего императора настоящего солдата, он ночью будил ребенка выстрелом из пистолета, заставлял маршировать по пояс в снегу.

Рудольф противоречиво соединил в себе черты характера и матери, и отца: он унаследовал от Елизаветы страстность, необузданность, нервическую натуру, ироничный ум; от Франца Иосифа — его понимание долга. Рудольф разделял любовь своей матери к Венгрии и прекрасно говорил по-венгерски. Как и Франц Иосиф, он был страстным охотником.

Очень скоро многим стало казаться, что из наследника престола, как когда-то из Иосифа II, выйдет «революционер на троне». Из всех габсбургских монархов именно Иосиф привлекал наибольшее внимание юного Рудольфа, который в 1876 году написал об этом государе нечто среднее между историческим рефератом и панегириком. Эрцгерцог Альбрехт, ознакомившись с творением родственника, огорчился и попытался наставить Рудольфа на истинный, то есть консервативный, путь. Однако старания эрцгерцога пропали даром: либерализм стал политическим кредо кронпринца. Пятнадцатилетним подростком он писал своему воспитателю: «Если я не ошибаюсь, дело монархии кончено. Это гигантская развалина. Она еще держится, но, в конце концов, рухнет. Пока народ слепо позволял собой управлять, все шло отлично. Однако эра эта кончена, люди освободились. Развалина падет при первой буре». Это письмо, конечно, оказалось на столе отца-императора. Произошёл тяжёлый разговор. Впоследствии такие объяснения происходили все чаще. Впрочем, истоки бунтарства Рудольфа, очевидно, следует искать не столько в прослушанных им лекциях венских профессоров и дружбе с журналистами либеральных газет, вроде издателя популярной «Нойер Винер тагблатт» Морица Сепса, сколько в характере самого кронпринца и специфической атмосфере императорской семьи.

Детство и юность Рудольфа могли бы стать благодатным материалом для психоаналитического исследования. Талантливый, не по годам развитый мальчик, увы, унаследовал от матери расшатанные нервы Виттельсбахов. На это несчастливое наследство наложились негативные последствия солдафонских экспериментов его первого воспитателя генерала Гондрекура и раннее приобщение к жизненным удовольствиям, к которым — прежде всего женщинам и алкоголю — принц стал проявлять прямо-таки ненасытную тягу. Но главное — отношения с родителями, во многом определяющие психологический облик любого человека, у наследника не были нормальными. Елизавета, то отсутствующая, то предающаяся меланхолии, оставалась для него вечной загадкой. Рудольф стремился понять мать и сблизиться с ней, но в силу особенностей характера императрицы так и не смог найти дорогу к ее душе. Отец, погруженный в государственные заботы, замкнутый и на первый взгляд лишенный душевной теплоты, так и не стал для принца по-настоящему родным человеком. Их переписка носит дружеский характер (с неизменной сыновней почтительностью со стороны Рудольфа), но темы этих писем удивительно однообразны: это охота, парады и учения. Самыми близкими людьми в семье для наследника стали сестры, Гизела и Мария Валерия. Ему было душно в Хофбурге; домашнее образование не удовлетворяло его жажды знаний. Но когда юный кронпринц попросил разрешения поступить в университет, он получил категорический отказ. Вместо университета император вскоре отправил сына в армию.

Либерализм, так и не вылившийся у Рудольфа в сколько-нибудь стройную политическую концепцию, был отражением психологического протеста кронпринца против габсбургских условностей и ритуалов, против сковывающей, лицемерной атмосферы в семье, против несчастных особенностей собственного характера — страха, нервозности, неуверенности в своих силах, которые с юных лет подтачивали душевные силы Рудольфа и в конце концов привели его к роковому решению.

«Австрийский Гамлет», несомненно, был одним из наиболее одаренных Габсбургов. Его перу, помимо статей и трактатов на исторические и политические темы (большинство из них было опубликовано анонимно, и Франц Иосиф не догадывался о том, кто является автором этих проникнутых оппозиционным духом текстов), принадлежат научные труды по орнитологии, которой Рудольф серьезно занимался. В 1885 году при авторском и редакторском участии наследника начала выходить 24-томная энциклопедия «Австро-Венгерская монархия словом и образом». Кронпринц знал толк в музыке, разбирался и в военных вопросах. Но все его дарования оставляли впечатление какой-то неупорядоченности, несли отпечаток хаоса, который царил в душе Рудольфа и с годами только усиливался.

Он был крайне непоследователен во всем. Хоть военная служба мало занимала Рудольфа, он быстро рос в чинах, к двадцати четырем годам стал фельдмаршалом, вице-адмиралом и командующим 25-й дивизией, стоявшей под Веной. Рудольф стремился стать образцовым офицером (вначале в Праге, где служил в пехотном полку, затем в Вене, где был инспектором сухопутных войск), но при этом вел образ жизни, весьма далекий от представлений о воинской дисциплине. Дружил с венской либеральной интеллигенцией. Сознавал всю величину ответственности, которая однажды ляжет на его плечи, но словно бы сгибался под ее тяжестью, стараясь забыться на охоте, в попойках и беспорядочных связях с женщинами, от придворных дам до проституток.

Он уважал, может быть, в глубине души даже любил отца, но одновременно ненавидел его — за вечную холодность и консерватизм, за суровую самодисциплину, которой он, Рудольф, был начисто лишен, за то, что не подпускает его, наследника, к государственным делам. В молодые годы кронпринц писал императору памятные записки. Он хотел равноправия народов в Австро-Венгрии, мира между государствами Европы. Император игнорировал его прожекты. Тогда Рудольф начал публиковать статьи в главной оппозиционной газете Neues Wiener Tagblatt, разумеется, анонимно. Однажды номер газеты с его статьей даже конфисковали. Император Франц Иосиф распорядился установить слежку за Рудольфом и его окружением.

Кронпринц отлично видел недостатки Франца Иосифа и не щадил его, создав в одном из писем злую словесную карикатуру: «У нашего императора нет друзей, весь его характер… не допускает этого. Он в одиночестве стоит на вершине, говоря с теми, кто служит ему, об их обязанностях, но избегая настоящего разговора… Он мало знает о том, что думают и чувствуют люди, об их взглядах и мнениях… Он верит в то, что мы живем в одну из самых счастливых эпох австрийской истории… В газетах он читает лишь отчеркнутое для него красным карандашом… Он отрезан от всех человеческих контактов, от любого непредвзятого мнения. Было время, когда императрица говорила с императором о серьезных вещах, высказывая взгляды, диаметрально противоположные его собственным. Это время прошло… Сейчас он снова окунулся во времена бабушки (эрцгерцогини Софии) — набожный, жесткий и подозрительный».

Столь же противоречивым было и отношение Рудольфа к монархии, к трону, который ему предстояло унаследовать. Вот высказывание кронпринца об Австро-Венгрии из письма французскому политику, будущему премьер-министру Франции Жоржу Клемансо (1886), свидетельствующее о том, как любил и ненавидел наследник престола собственную страну: «Габсбургское государство давно уже осуществило мечту Виктора Гюго о „Соединенных Штатах Европы“, пусть и в миниатюрной форме. Австрия — блок разных стран и народов под единым руководством… Это идея, имеющая огромное значение для мировой цивилизации. И хотя пока что реализация этой идеи, выражаясь дипломатически, не совсем гармонична, это не означает ошибочности самой идеи». Впоследствии некоторые авторы утверждали, что, если бы к власти в эти годы пришли три либерально настроенных принца — Фридрих в Германии, Эдуард в Англии и Рудольф в Австро-Венгрии, — мировая история сложилась бы иначе. Но Фридрих получил власть уже смертельно больным и умер через 99 дней от рака гортани, в Англии безмерно затянулась викторианская эпоха, а Рудольф оставался без реального влияния на государственные дела и к тому же часто без денег. В двадцать шесть лет он уже с тревогой смотрел в будущее: «Кто бы мог думать десять лет назад, что Австрия дойдет до ее нынешнего состояния? И какие времена нам ещё предстоят! Я все больше прихожу к мысли, что наступят дни мрачные и, быть может, кровавые…»

Рудольф нежно любил свою мать, императрицу Елизавету, и она горячо любила сына. А уважение кронпринца к отцу-императору постепенно сменилось отчуждением.

Франца Иосифа, впрочем, больше беспокоили не политические взгляды сына, о которых он не имел полного представления, а его личная жизнь. В 1881 году Рудольфу нашли невесту — принцессу Стефанию, дочь бельгийского короля Леопольда II. Кронпринц поначалу был доволен женой и отзывался о ней восторженно — как о «единственном человеке, на чье понимание я могу рассчитывать».

Однако принцесса не снискала симпатии венского двора, а Елизавета, смотревшаяся молодо и грациозно на фоне своей грузной невестки, дразнила Стефанию «дромадером»; и только Франц Иосиф относился к бельгийской принцессе с приязнью.

В 1883 году у молодых родилась дочь, названная в честь императрицы Елизаветой — Эржи, как на венгерский лад звали ее дед и бабушка. Но любимый ребенок не сблизил супругов. У Стефании было достаточно поводов устраивать сцены ревности. Рудольф имел успех у женщин, вел рассеянный образ жизни; рассказывали о его романах с русской аристократкой и с двумя австрийскими княгинями, не считая мимолетных связей. К тому же он много времени проводил в кругу друзей и на охоте. После кутежей кронпринц часто отсыпался у своей постоянной любовницы Мицци (Марии) Каспар. Эта куртизанка ничего не просила у кронпринца; пожалуй, Рудольф больше ценил ее как близкого и преданного друга. Это была почти узаконенная связь.

Постепенно отношения Рудольфа и Стефании разладились окончательно. Принцесса была женщиной, с одной стороны, консервативно настроенной и властолюбивой (в старости, в 30-е годы XX в., она выпустила мемуары под названием, звучащим, как печальный вздох о несбывшемся — «Я должна была стать императрицей»), с другой стороны — гордой и твердой, не намеренной прощать мужу его сомнительные похождения. К тому же Рудольф заразился венерической болезнью, которая передалась и Стефании, из-за чего супруги уже не могли иметь детей. Болезнь привела к окончательному охлаждению между ними.

Наследник австрийского и венгерского престолов быстро катился по наклонной плоскости. Пропасть между ним и отцом углублялась, по Вене ходили слухи о крупных ссорах Франца Иосифа с сыном (одна из них была якобы вызвана дебошем и оргией, устроенной Рудольфом и группой молодых аристократов, среди которых находились члены императорского дома, в отеле в Зальцбурге). Кронпринц пил, его поведение становилось все менее уравновешенным и предсказуемым. Он не переставал мечтать о реформах, о том, как, став императором, все изменит, но сам чувствовал, что этим мечтам, видимо, не суждено стать реальностью — не только из-за отца, который не собирался ни умирать, ни отказываться от власти, но и в силу того, что здоровье самого Рудольфа быстро ухудшалось. Он страдал болями в суставах, бессонницей, у него то и дело воспалялись глаза, болело сердце… Боли Рудольф глушил алкоголем, к которому впоследствии прибавился морфий. К 30 годам кронпринц представлял собой человека, чье физическое и психическое состояние не давало надежд на долгую жизнь.

В июне 1888 году умер, процарствовав всего три месяца, германский император Фридрих III, либерально настроенный монарх, которого Рудольф глубоко уважал и с которым надеялся, став императором, изменить облик Европы. Преемник Фридриха, Вильгельм II, был ровесником кронпринца, но отношения между ними не сложились с момента знакомства. Поэтому Рудольф стал высказываться против союза с Германией, которой теперь правила, по его выражению, «горячая голова», за что получил новую выволочку от отца. Наследник все чаще впадал в депрессию и мечтал о смерти. «С каждым годом я старею, становлюсь все менее свежим и работоспособным, — жаловался он, — ведь неизбежная ежедневная деятельность, вечная подготовка и ожидание больших перемен притупляют творческие силы». Своим приближенным он признавался, что чувствует себя закоренелым неудачником, планам которого не суждено сбыться. Рудольф предложил Мицци Каспар вместе с ним покончить жизнь самоубийством; Мицци, далекая от столь мрачных настроений, подняла его на смех.

В этот смутный период своей жизни Рудольф встретил Марию.

На самом деле ее звали Мария Александрина фон Вéчера. Отец ее, Альбин Вечера, венгр из Румынии, служил дипломатом в Константинополе. Мать Хелена, урожденная Бальтацци, — была дочерью греческого банкира и англичанки. В 1870 году глава семейства получил титул барона. Впоследствии семья распалась: родители развелись, отец надолго уехал с миссией в Каир, а мать с повзрослевшими детьми жила в своем особняке в Вене. Они вели светский и довольно рассеянный образ жизни: прогулки в коляске в парке Пратер или в Венском лесу, посещение скачек, вечером театр или бал. Их принимали в лучших домах австрийской знати, но не в Хофбурге — императорском замке. Несмотря на знатное происхождение — предки по отцовской линии происходили из валашских и молдавских княжеских родов, — эта интернациональная семья не входила в круг высшей аристократии Австро-Венгрии. Только императрица Елизавета, свободная от сословных предрассудков, принимала семью Вечера в своем замке. Мария повзрослела и расцвела. Пожалуй, не было тогда в столице более прелестной девушки, чем Мэри — так называли ее родные и близкие друзья. Большие темные глаза, опушенные длинными ресницами, маленький рот с чувственными губами, прекрасная фигура, осиная талия. Она много и охотно фотографировалась, но статичные снимки не передают ее красоты — всех поражали грация в каждом ее движении, волнующая походка и необыкновенный грудной голос, идущий, казалось, из глубины души… Прибавьте к этому непостоянный нрав — и внезапный неудержимый смех, и всегда близкие слезы… Злые языки приписывали семнадцатилетней девушке какието невероятные романы. Но никто не мог назвать ни одного счастливого избранника. Сердце Марии учащенно билось лишь при одном имени — Рудольф. В те годы австрийские девушки, мечтающие о прекрасном принце, имели перед глазами его реальное воплощение — кронпринца Рудольфа, наследника престола Австро-Венгерской империи. Его портреты и заметки о нем часто печатали газеты. Красавец, умница, отличный наездник и охотник, блестящий офицер, немножко повеса — вся Австрия называла его «наш Рудольф».

В октябре 1888 года в Вене гостил принц Уэльский Эдуард — приятель кронпринца Рудольфа. Они вместе бывали в театре, на балах и других увеселениях, которыми так славилась Вена. Однажды на ипподроме Фройденау между забегами Эдуард увидел Елену Вечера и двух ее дочерей, с которыми познакомился пару лет назад на курорте. Немолодой уже ценитель женщин принц Уэльский заметил, как похорошела Мэри, и тотчас представил дам своему другу. Рудольф и Мария впервые встретились взглядами — и судьбы их соединились.

Семнадцатилетняя девушка влюбилась в Рудольфа, окруженного славой покорителя сердец, романтика и бунтаря. Мария сознательно пошла на сближение с наследником. Она обратилась к своей хорошей знакомой графине Лариш с просьбой помочь ей встретиться с кронпринцем. Та сразу сделалась наперсницей влюбленной девушки.

Графиня Лариш, урожденная Вальдерзее, была племянницей императрицы и бывшей любовницей одного из братьев Бальтацци — дяди Марии. Таким образом, графиня считалась своим человеком как во дворце, так и в особняке Вечера-Бальтацци. Несомненно, графиня являлась украшением венского бомонда, однако в ее биографии было темное пятно: она родилась в морганатическом браке и полученный ею графский титул был своего рода прикрытием предосудительной связи отца, баварского принца. Формально Лариш входила в свиту императрицы, Сиси любила ее, но… Сомнительное происхождение занозой сидело в сердце графини. Такие люди часто стремятся играть важную роль в жизни великих мира сего. Так какая-нибудь бойкая дуэнья вершит судьбу своей госпожи, а заодно и ее супруга. Словом, графиня Лариш с жаром взялась помогать Марии, и уже через несколько дней мать и дочери Вечера оказались в театральной ложе по соседству с ложей кронпринца. В антракте Мария уже перемолвились несколькими фразами с кронпринцем, и магический голос Марии очаровал Рудольфа. Завязался роман в письмах, а уже в конце месяца состоялось их первое свидание. В любовный заговор были вовлечены служанка Марии Агнесса и кучер кронпринца Йозеф Братфиш. Однажды вечером экипажи Рудольфа и Марии поравнялись и остановились всего на мгновение, в это время девушка проворно пересела в карету возлюбленного.

Сколько изобретательности и отваги приходилось проявлять Марии! Случалось, вся семья собирается в театр или на бал, и неожиданно Мэри, сказавшись больной, остается дома. Только мать с сестрой за дверь — Мария посылала Агнессу за извозчиком. Вскоре Мэри посвятила в свою тайну сестру. Похоже, и мать начала догадываться о чем-то, но не придавала значения — какая девушка не влюбляется в семнадцать лет! Рудольф, забыв об осторожности, тайком приводил любимую даже в свои покои в Хофбурге.

Слухи и сплетни об их связи расползались по замку. Так продолжалось больше года. Когда прошли первые восторги любви, Рудольф и Мария осознали всю безысходность своего положения. Рудольф написал письмо Папе Римскому — он умолял Льва XIII расторгнуть его брак с нелюбимой Стефанией, хотя и понимал, что надежд на это было мало. Однажды влюбленные сидели в кабинете Рудольфа. Мария заметила на его столе череп и револьвер. Она взяла в руки оружие и посмотрела на Рудольфа — в ее глазах был немой вопрос. Может быть, в тот вечер они впервые заговорили о возможном самоубийстве. При следующей встрече кронпринц подарил Марии простое железное кольцо с выгравированными буквами ILVBIDT — начальные буквы фразы In Liebe Vereint Bis In Den Tod — «Любовью соединены насмерть». Мария сделала любимому ответный подарок — золотой портсигар с надписью: «В знак благодарности своей счастливой судьбе. 13 января 1889 года».

Подобные мысли и прежде посещали Рудольфа: в самом деле, может быть, исчезнуть из этой треклятой жизни? Как исчез его старший родственник — король Баварии Людвиг II. Императрица Елизавета когда-то дружила с несчастным Людвигом. Однажды Рудольф спросил Сиси: почему король так поступил, что это было — трезвое решение или безумие? Сиси ответила, что в жизни, как у Шекспира, только сумасшедшие разумны… Как мы помним, однажды Рудольф заговорил о самоубийстве с Мицци, но та лишь рассмеялась — подобные мысли были ей абсолютно чужды. Но когда кронпринц ушел, Мицци не могла избавиться от тревожного чувства и, по здравому размышлению, сообщила о своих опасениях в тайную полицию. Доложили императору, но он не придал этому большого значения. Зато его возмутило письмо, полученное из Ватикана: в нем сообщалось, что Рудольф просил разрешения на развод. А тут еще Стефания заявила императору: она (Мария Вечера) или я, иначе уезжаю к маме! Франц Иосиф не собирался пенять сыну за очередной роман, ведь и сам был не без греха, но развод — это уж слишком!

Император вызвал сына в кабинет. Он распекал не сына, а кронпринца, говорил о долге, ответственности, государственных интересах… Вероятно, Рудольф уже принял роковое решение, поэтому не стал пререкаться с отцом и пообещал расстаться с любовницей. Удовлетворенный отец тотчас пригласил кронпринца с принцессой на семейный обед в ознаменование того, что «на земле мир, в человеках благоволение». Впрочем, была и другая версия этих событий: якобы встреча императора с сыном протекала так бурно, что кронпринц вышел совершенно потерянный, а вслед ему через приоткрытую дверь донесся рык австрийского льва: «Ты недостоин быть моим сыном!» Драма перерастала в трагедию. Мария в это время испытывала жгучее желание заявить всему миру, что она принадлежит Рудольфу, а он ей — до смертного часа и в жизни вечной.

На двадцать седьмое января был назначен бал у германского посла, куда традиционно приглашались члены императорской фамилии и высшая венская знать. Мэри и графиня Лариш совершили невозможное — добыли приглашение для баронессы фон Вечера с дочерьми. На бал Мария приехала в белом наряде, словно невеста, и была хороша как никогда, ее глаза горели и казались еще больше.

Для Рудольфа явление возлюбленной на балу оказалось полной неожиданностью. Его близкий друг граф Хойос фон Шпитценштайн подошел к Марии и шепотом посоветовал ей удалиться. Глаза Мэри наполнились слезами, краска бросилась в лицо. Граф, опасаясь истерики, поспешно отошел. Кронпринц весь вечер не отходил от жены и старался быть милым и внимательным. Но Стефания не оценила его стараний и сидела, поджав губы. Уезжая с бала, Рудольф напомнил графу Хойосу о приглашении на охоту в замок Майерлинг послезавтра. Такое же приглашение получил принц Кобургский. Действительно ли Рудольфу пришла охота подстрелить очередного оленя или это был лишь повод, чтобы провести день с Марией в охотничьем замке? А может быть, уже был начертан иной, более трагический план?

Понимая, что его ждет очередной скандал, Рудольф не поехал во дворец, а переночевал у Мицци и только под утро вернулся к себе. На другой день была назначена охота, а вечером торжественный ужин во дворце. Но кронпринц уже знал, что они пройдут без него.

В понедельник, двадцать восьмого января Мария Вечера села в экипаж и выехала в Майерлинг, что в тридцати километрах от Вены. Рудольф выехал немного позже в другом экипаже. За ним в неприметной карете следовал агент тайной полиции. За городской заставой кронпринц выпрыгнул из кареты на ходу, экипаж развернулся и поехал обратно в Вену, агент за ним. А Рудольф в условленном месте пересел в экипаж с Марией. В Майерлинге их встретил лакей Лошек. Влюбленные поужинали и рано отправились в спальню. С той поры Мария не выходила из покоев кронпринца. Утром приехали принц Кобургский и граф Хойос.

Рудольф сказал им, что простудился, но, возможно, присоединится к ним завтра. Одновременно Рудольф послал Лошека на станцию дать телеграмму во дворец: кронпринц извинялся, что из-за простуды не сможет приехать на ужин. Граф Хойос с егерем отправились в лес готовить завтрашнюю охоту. Гости и хозяин вновь встретились за обедом. Рудольф ел мало, выпил лишь бокал местного вина. После ужина Рудольф напомнил, что завтра рано вставать, и все разбрелись по разным концам замка. Вечером Лошек принес ужин в покои кронпринца. Рудольф позвал Братфиша, угостил вином и попросил исполнить венгерские мелодии. Когда кучер насвистывал «Птичку», Мария улыбалась и хлопала в ладоши, а когда завел «Журавли улетают», девушка смахнула слезу.

Наступила ночь тридцатого января. Рудольф и Мария остались одни. За окном разыгралась непогода. Прощальные письма Марии были уже написаны. «Дорогая мама, прости мне то, что я делаю. Я не могу противиться любви. Хочу быть с ним на Алландском кладбище. Я буду счастливее в смерти, чем в жизни». Сестре она писала так: «Мы оба уходим в таинственный мир. Думай иногда обо мне. Будь счастлива, выходи замуж не иначе как по любви… Не плачь, я счастлива. Помнишь линию жизни на моей руке? Каждый год 13 января приноси цветы на мою могилу». Мария легла в постель, улыбнулась Рудольфу и закрыла глаза. Кронпринц помнил ее просьбу: она не хотела выглядеть страшной на смертном одре. Он приставил револьвер к ее виску и нажал курок. Это был, возможно, лучший выстрел в его жизни — лицо оставалось чистым, кровь окрасила только подушку.

Потом сел к столу и закончил письма. «Милая Стефания! — писал он жене. — Ты избавишься от моего присутствия. Будь добра к нашему несчастному ребенку, ведь это единственное, что останется после меня… Я спокойно иду навстречу смерти, которая единственная может сохранить моё доброе имя». Он написал также теплое письмо матери и ни слова отцу. Затем встал, спустился в лакейскую и растолкал спящего Лошека. Кронпринц велел разбудить его в шесть утра. Вернувшись в спальню, Рудольф заперся на ключ. Придвинул столик к постели и поставил на него зеркало. Лег рядом с Марией и, глядя на свое отражение, приставил дуло к виску. О том, как он будет выглядеть после смерти, он не заботился, действовал наверняка. Выстрел был убийственно точен — пуля снесла верхнюю часть черепа. В шесть утра Лошек постучал в дверь, ответа не было.

Побежал за Братфишем, потом позвали графа Хойоса и принца Кобургского. Взломать тяжелую дубовую дверь было невозможно, лакей прорубил отверстие топором. Ужасная картина предстала их глазам.

Граф Хойос помчался к железной дороге, встал на рельсах и остановил поезд, идущий в Вену. Через два часа граф был уже в Хофбурге. Некоторое время «особы, приближенные к императору», метались в замешательстве: кому доложить и как? Наконец сообщили императрице. Сиси была безутешна, она винила во всем дурную баварскую кровь. Сиси вызвала любовницу мужа Катарину Шратт, и обе заплаканные женщины вошли в кабинет Франца Иосифа. О реакции императора говорили разное; одни утверждали, что он рыдал, как дитя; другие передавали его первую фразу: «Мой сын умер, как портной… Всё еще хуже, чем правда». Некоторое время выбирали официальную версию кончины кронпринца: случайный выстрел на охоте, кровоизлияние в мозг; наконец, было официально объявлено, что кронпринц «в минуту душевного помрачения покончил с собой».

Одновременно было принято решение, что имя Марии Вечера никогда не будет названо в связи с гибелью кронпринца. А лучше, если оно вообще будет предано забвению. В одной из газет промелькнуло сообщение в две строки: «В ночь на 30 января скоропостижно скончалась баронесса Мария фон Вечера, восемнадцати лет от роду», но этот номер был конфискован жандармерией. Родственникам девушки было предложено в строжайшей тайне вывезти тело из Майерлинга и захоронить на кладбище неподалеку от Майерлинга. Вечером два родственника Марии — Бальтацци и Штокау — вошли в спальню кронпринца. Они одели Марию, вынесли тело и усадили в карету. Спутники поддерживали тело слева и справа, а сзади вдоль спины привязали палку от метлы. Карету сопровождали полицейские. На кладбище приехали уже ночью. Могильщики отказались работать ночью, да еще в непогоду. Родственники сами вырыли могилу. Даже мать не смогла присутствовать на похоронах — ее фактически выслали из Австрии. Отправили в изгнание и графиню Лариш. Кронпринц был похоронен в усыпальнице Габсбургов, с соблюдением всех обрядов и традиций, но в узком кругу самых близких родственников. Им не дали быть вместе при жизни, их разлучили и после смерти.

Следует отметить, что в минуты невыносимого горя только что получившая известие о гибели сына Елизавета выказала нечеловеческую выдержку. Именно она сделала то, на что не решился никто другой — сообщила мужу, что их сына больше нет. Она первой увидела Рудольфа в гробу, укрытого по грудь белым саваном. Только в эти страшные минуты, пока муж еще не появился, она дала волю своему отчаянию, упав на колени перед мертвым телом сына.

В эти часы, наполненные траурными церемониями и скопищем по большей части чужих ненужных лиц, Елизавета старалась держаться из последних сил, и ей это удалось. Под густой черной вуалью никто не видел ее лица, превращенного в скорбную маску. Франц Иосиф, постоянно держа в поле зрения ее окаменевшую фигуру, умолял ее не присутствовать на церемонии погребения. После того кошмарного дня глубокой ночью Елизавета незаметно вышла из дворца. Первый фиакр, встреченный ею в этот глухой час, отвез ее к монастырю Капуцинов, где только что похоронили Рудольфа. Отказавшись от услуг монаха, она медленно спустилась в склеп, освещенный тусклым светом факелов… Она хотела понять, что же случилось с ее мальчиком.

О гибели Рудольфа и Марии ходили самые разные слухи и сплетни. Говорили, что кронпринц убит из-за какого-то романа или интрижки, не исключали и дуэль; подозревали внутренний заговор, происки иностранных врагов и, конечно же, масонов; утверждали, что кронпринц свел счеты с жизнью из-за пьянства и наркотиков; что он подхватил «дурную болезнь» и заразил то ли жену, то ли любовницу; что Мария была беременна, сделала неудачный аборт и приехала в Майерлинг уже со смертельным кровотечением. Выдвигались и вовсе экстравагантные версии, например, что Мария узнала страшную тайну своего рождения — ее отцом был император Франц Иосиф!

Но на наш взгляд, романтическая версия смерти Рудольфа и Марии, согласно которой влюбленные покончили с собой, поняв, что не могут рассчитывать на развод принца со Стефанией и последующий морганатический брак с Марией, не выдерживает критики. О Марии ровным счетом ничего не говорится в предсмертных письмах Рудольфа; он практически не упоминал о ней и в разговорах с друзьями. Хотя в последние годы жизни наследник престола действительно задумывался над тем, как официально покончить с браком, которого фактически уже не существовало, едва ли он намеревался развестись именно из-за Марии Вечера. Вряд ли усталый, больной и пресыщенный тридцатилетний мужчина мог до такой степени увлечься молоденькой баронессой.

Тем не менее ни одна из бесчисленных книг и статей о трагедии в Майерлинге, вышедших за минувшие с того времени сто с лишним лет, не может похвастаться ни основанной на неопровержимых доказательствах реконструкцией случившегося в спальне кронпринца, ни убедительным обоснованием причин смерти Рудольфа и Марии. Много раз обыгрывалась загадочная фраза, проскользнувшая в одном из писем — о том, что только смерть «может спасти мое доброе имя». И все же события в Майерлинге остаются исторической загадкой, которая, видимо, никогда не будет разгадана до конца. Может быть, более важным, чем разгадка «тайны Майерлинга», является тот факт, что в лице эрцгерцога Рудольфа к власти мог прийти либеральный монарх, приверженный принципам федерализма, который не стал бы препятствовать преобразованию монархии и упорствовать, подобно Францу Иосифу, в соблюдении архаичных принципов.

Кстати, перед смертью кронпринц оставил и своего рода политическое пророчество, написав Марии Валерии: «Однажды, когда папа навсегда закроет глаза, в Австрии станет очень неуютно. Я слишком хорошо знаю, что произойдет, и советую вам после этого уехать». Возможно, это был намек на Франца Фердинанда, племянника императора, который после смерти Рудольфа стал вторым по очередности наследником, а фактически первым, поскольку его отца, тихого и набожного Карла Людвига, никто не брал в расчет. С Францем Фердинандом у Рудольфа одно время были приятельские отношения, но затем все разладилось. Замок Майерлинг, как и его бывшего обитателя, ждала смерть: он был отдан в распоряжение женского монастыря и капитально перестроен, причем на месте спальни, где прошли последние минуты жизни Рудольфа и Марии Вечера, оказалась часовня, а на месте кровати, где нашли их тела, поставили алтарь. Несколько раз в годовщину гибели сына Франц Иосиф и Елизавета приезжали туда и подолгу молились.

По распоряжению свыше австрийские газеты писали о смерти наследника глухо и невнятно, хотя за границей вовсю смаковались подробности трагедии в Майерлинге, зачастую искаженные самым невероятным образом. В первые дни февраля 1889 года между Веной и папским престолом шли интенсивные переговоры о том, чтобы позволить похоронить Рудольфа — убийцу и самоубийцу — по католическому обряду. На этих переговорах в ход был пущен весь арсенал политических ухищрений, граничащих с шантажом. В конце концов злополучный наследник был, как и остальные Габсбурги, погребен в склепе церкви Капуцинов. Изуродованную выстрелом голову венчала белая повязка, кое-как прикрытая траурными венками.

На похоронах сына Франц Иосиф словно окаменел — но в последний момент не выдержал, рыдая, припал к гробу Рудольфа, после чего поднялся и, опустив голову, быстро вышел из склепа. Знал ли он о строках из письма кронпринца матери, в которых тот признавался, что «недостоин быть его сыном»? Что творилось в душе императора в день похорон и позже, когда он размышлял о трагической судьбе Рудольфа? Была ли это лишь скорбь, или к ней примешивались другие чувства — недоумения, вины (в конце концов он, Франц Иосиф, принес обязанности отца в жертву делам монарха), а может быть, даже обиды? Ведь, исходя из суровой династической логики, Рудольф своим самоубийством предал семью, отца и себя самого, поскольку предпочел печальную свободу отчаявшегося человека обязанностям члена династии Габсбургов, которым полностью подчинил свою жизнь император. О Рудольфе как будто забыли. До 1918 года в Австро-Венгрии считалось дурным тоном вспоминать о злосчастном наследнике. Только потом, когда государство Габсбургов перестало существовать, о кронпринце и Майерлинге стали много говорить и писать. Но качество значительной части этих «свидетельств» и «воспоминаний» часто наводило серьезных историков на мысль о том, что иногда молчание и забвение действительно являются благом…

Через полгода после трагедии баронессе-матери разрешили вернуться в Вену, император принес ей извинения. На могиле Марии появились, наконец, надгробие и надпись: «Здесь лежит Мэри, баронесса фон Вечера, родившаяся 19 марта 1871 года, скончавшаяся 30 января 1889 года. — „Как цветок выходит человек и вянет“. Книга Иова, XIV, 2». В конце Второй мировой войны несколько могил на этом кладбище были вскрыты, вероятно, в поисках ценностей, в том числе и могила Марии. Позже захоронение было восстановлено, но на этом злоключения останков девушки не окончились. В 1992 году исследователь-любитель Хельмут Флатценштайнер выкрал кости и череп Марии, чтобы провести собственное расследование. Полиция нашла злоумышленника, он попал под суд и выплатил большой штраф. В третий раз Марию Вечера похоронили в надежно защищенном гробу.

Существует и еще одна версия произошедшего в Майерлинге. Некоторые утверждали, что все эти трагедии произошли «из-за проклятья некой графини Каролины Королай, чей сын погиб во время венгерского восстания в 1848 году: „И небеса, и ад разрушат счастье императора, истребят его семью и всех, кого он любит, разрушат его жизнь и погубят всех его детей“». Только судьба Гизелы, старшей дочери Елизаветы сложилась счастливо. Любимица отца, бабушки Софии и брата Рудольфа, она тоже не могла похвастаться привязанностью матери. В шестнадцать лет Гизела вышла замуж за баварского принца Леопольда, в браке с которым у нее родилось четверо детей. Император Франц Иосиф часто гостил в семье дочери, проводил много времени в обществе внуков, Елизавета же во время своих кратких визитов в Мюнхен предпочитала останавливаться в гостиничных апартаментах. Она так и не простила дочь, сделавшую ее бабушкой в тридцать шесть лет. Гизела смогла завоевать любовь и уважение баварцев, которые даже называли ее «венским ангелом», стойко перенесла годы войны и революции и умерла в 1932 году, на два года пережив своего мужа.

…Последние неполные 10 лет жизни Елизаветы были годами прощания со всем, что ее окружало. Она раздарила все свои нарядные вещи, а ее душевное состояние явственно свидетельствовало о том, что жизнь потеряла для нее всяческий смысл. Напрасны были надежды Франца Иосифа на то, что острота горя хоть когда-нибудь утихнет. Он старался вытащить жену из созданной ею же самой тюрьмы — Елизавета заперлась в маленьком особняке в Ишле, где муж впервые увидел ее девочкой, жившей в ожидании счастья. Сначала ему это вроде бы удалось, но потом последовало какое-то жуткое и неприкаянное блуждание Елизаветы по белу свету. Как тяжело раненный человек, она искала такое место, где можно было бы хоть на минуту забыться и как-то унять невыносимую боль.

Неистовые папарацци, которых в то время еще так не называли, но суть которых от этого вовсе не менялась, неотступно следовали за ней по пятам, выплескивая на страницы газет беззастенчивую ложь и беспардонные утверждения, порой, правда, разбавляя все это горестной правдой. О Елизавете писали, что она явно не в себе и что, мол, частенько качает на руках диванную подушку, спрашивая у окружающих, красив ли ее сын. Но Бог не лишил несчастную женщину разума.

В своем неутолимом горе она продолжала думать о муже. Одна из ее дочерей писала: «Она опасается, что ее постоянно растущая боль будет супругу в тягость и приведет к недоразумениям в их семейной жизни». Франц Иосиф, по-своему переживая смерть сына, топил свое горе в работе — государственные дела требовали его постоянного присутствия в рабочих апартаментах. Елизавета же отчетливо осознавала, что своей скорбью угнетает мужа.

Порой она просила свою приятельницу Катарину Шратт — актрису и любимицу Вены — хоть как-то отвлечь мужа от невыносимого для него одиночества. Одна из дочерей императрицы — Гизела была крайне недовольна постоянными прогулками отца с этой милой женщиной и откровенно сказала об этом матери.

«Мои крылья сгорели. Я хочу лишь покоя, — отвечала ей Елизавета. — Знаешь, дитя мое, слово „счастье“ давно не имеет для меня никакого смысла. Но отец твой не виноват в этом. Если бы Господь призвал меня к себе, он был бы свободен…»

Елизавета могла бы стать политическим деятелем, дипломатом, влиять на европейскую и мировую политику, но предпочла жить частной, очень замкнутой жизнью, а объем талии и фасон шляпы волновал ее куда больше судеб Европы. Впрочем, свою роль в политике Сиси все же предстояло сыграть, и роль эта была трагической.

Несчастья в конце концов сказались на ее душевном здоровье, а туберкулез уносил последние жизненные силы. К тому же предсказанная цыганкой череда смертей не прерывалась. В 1897 году младшая сестра императрицы, Софи, некогда собиравшаяся выйти замуж за утонувшего в Штарнбергском озере Людвига Баварского, сгорела заживо во время пожара на благотворительной ярмарке в Париже…

Девятого сентября 1898 года Елизавета приехала в Женеву, остановившись под именем графини фон Хоенэмбс. Она всегда путешествовала инкогнито и без охраны, гуляя по городу в сопровождении двух-трех спутниц, а чаще совсем одна — шестидесятилетняя императрица Австрии с фигурой молодой женщины. «Жаль, что ее истинный облик не под силу передать ни одному художнику и что есть на свете люди, которые ее никогда не видели», — писала одна из ее современниц. А вот мнение мужчины: «Лучше не смотреть на нее слишком внимательно. Иначе можно не заметить, как сердце начинает охватывать какое-то непонятное томление».

Инкогнито Елизаветы, впрочем, не могло обмануть ни окружающих, ни репортеров светской хроники, да и портреты ее печатались во множестве. Заметка о приезде императрицы Австро-Венгрии попалась на глаза молодому итальянцу-анархисту Луиджи Лукени, человеку из низов, видевшему способ восстановления социальной справедливости в терроре — убийстве «праздных людей» этого мира. Елизавету он знал в лицо, поскольку видел ее ранее в Будапеште. На хороший кинжал денег у него не было, и потому на ближайшем развале он купил напильник.

Десятого сентября 1898 года, выйдя из гостиницы, Елизавета и ее спутница, графиня Ирма Штарай, спешили, опаздывая на пароход. Они были вдвоем — слуги с вещами были отправлены в курортный город Ко поездом. На набережной Женевского озера с императрицей поравнялся Лукени. Он как будто споткнулся и вытянул вперед руки. Графиня Штарай даже не успела заметить длинный заточенный напильник, которым итальянец нанес Елизавете всего один удар. Императрица упала, прохожие помогли ей подняться. Она еще прожила около часа: самостоятельно дошла до пристани и поднялась на палубу. Потом пожаловалась на боль в груди, на платье стала проступать кровь — напильник пронзил ей сердце. Убийцу схватили. Впрочем, бегство не входило в его планы — ведь он совершил акт социального возмездия.

Проведенная экспертиза засвидетельствовала, что убийца психически здоров, а его действиями руководило желание отомстить ненавистным аристократам и… прославиться.

С мертвого тела императрицы сняли две вещи, с которыми она не расставалась, — обручальное кольцо, она носила его не на пальце, а на цепочке под одеждой в виде кулона, и медальон с прядью волос сына. По результатам обследования выяснилось: острие напильника проникло в тело на 85 миллиметров и пронзило сердце. Рана в виде V-образного отверстия была едва заметна.

Она умерла в точности так, как сказала когда-то: «Я хотела бы умереть от небольшой раны в сердце, через которую улетит моя душа, но я хочу, чтобы это произошло вдали от тех, кого я люблю».

На процессе Лукени спросили, чувствует ли он раскаяние. «Конечно, нет», — ответил он, с удовольствием позируя фотокорреспондентам и посылая в зал воздушные поцелуи. В то время смертная казнь в Женеве была отменена, и Лукени приговорили к пожизненному заключению. Он отсидел в тюрьме всего два года, когда его нашли повесившимся на кожаном ремне…

Смерть Сиси стала знаком приближающейся гибели старой Европы и той эпохи, точку в которой шестнадцать лет спустя поставит выстрел в Сараево.

Узнав о смерти жены, император Франц Иосиф произнес: «В этом мире для меня уже ничего не осталось». И этот удар Франц Иосиф перенес мужественно. Несмотря на все беспокойство, которое доставляла ему жена, он продолжал любить ее и впоследствии, вопреки настояниям его ближайшего окружения, неоднократно отказывался от второго брака. У Франца Иосифа никогда не было друзей. С многочисленными родственниками из дома Габсбургов его не связывали теплые отношения. Одиночество императора скрашивала дружная многодетная семья его дочери Марии Валерии.

После самоубийства Рудольфа наследником императора становится его младший брат, эрцгерцог Карл Людвиг, с которым Франц Иосиф в общем-то никогда не поддерживал тесных контактов. После смерти Карла Людвига наследником стал его старший сын от брака с Марией Аннунциатой из династии неаполитанских Бурбонов — Франц Фердинанд. Однако император отнюдь не приблизил к себе наследника и не торопился посвящать его в государственные дела. Как и прежде, Франц Иосиф все делал сам. Свой метод работы он сохранил на всю жизнь. Монарх стремился вникнуть в каждую мелочь управления огромной империей. Каждый день много лет подряд он посвящал просмотру бумаг. За этими бумажными делами и мелочами нередко терялись главные проблемы, упускалось что-то важное. Как уже упоминалось, император строго соблюдал раз и навсегда установленный порядок. Он не любил нововведений и в своей частной жизни отказывался от всех технических новшеств — телефона, автомобиля и пр. Однако что касалось государственных дел, то на протяжении почти семидесятилетнего правления Францу Иосифу неоднократно приходилось идти на компромиссы. Главную свою задачу, которой была подчинена вся его деятельность, вся его жизнь, он видел в сохранении империи.

На рубеже веков Франц Иосиф являлся для многих олицетворением империи. К нему относились как к пришедшему из старых времен в новый век европейскому джентльмену. И сам Франц Иосиф понимал эту свою чуждость новому миру. Как-то восьмидесятилетний император сказал экс-президенту США Теодору Рузвельту, на которого произвел большое впечатление: «Вы видите во мне последнего европейского монарха старой школы».

Вместо послесловия

Имя Габсбургов в сознании множества людей ассоциируется, прежде всего, с империей. В современной Европе сохранились действующие монархи и династии, есть низложенные, но эта — самая древняя и самая именитая.

Идея империи, как ни странно, жива до сих пор и имеет приверженцев: ведь часто то, что осталось в прошлом, кажется нам совершенным. В течение сотен лет таким идеалом считалась, конечно, Римская империя, о причинах крушения которой сейчас спорят ученые, но которого современники почти не заметили. Многие правители, создавая свои государства, так или иначе, вписывали свою персону в имперскую традицию: и германские короли-варвары, и Карл Великий, и Оттон I, при котором возникло само название «Священная Римская империя», и, конечно, Габсбурги.

Это семейство правило Австрией с 1278-го по 1918 год, Священной Римской империей — с 1438-го по 1806 год, а Австро-Венгрией с 1867-го по 1918-й. Как бы ни называлось государство, которое находились под властью этой одной из самых могущественных династий Европы, его правители всегда стремились расширить свои владения, сплотить в них народы, объединить их единой идеей «имперской миссии».

Судьба распорядилась так, что представителям этой семьи пришлось поставить точку в жизни империй, которые они должны были сохранить и передать наследникам. В 1806 году под давлением Наполеона Франц Иосиф Карл фон Габсбург вынужден был сложить корону Священной Римской империи; в 1918 году Карл I отказался от участия в государственных делах и навсегда покинул Австрию. Его потомки смогли вернуться на родину только в 60-х годах прошлого века.

Но как семья Габсбурги продолжают существовать, по всему миру живут почти 500 Габсбургов, 280 из них осели в Австрии. Много лет главой императорского дома (без права претендовать на престол) оставался сын последнего императора Франц Иосиф Отто Роберт Мария Антон Карл Макс Генрих Сикст Ксаверий Феликс Ренат Людвиг Гаетан Пюи Игнатий фон Габсбург-Лотаринген. Человек удивительной судьбы, он смог претворить в жизнь идею универсального государства, созиданием которого были озабочены его предки. Правда, в основе современного воплощения этой идеи лежит не феодальное право, не мифологическое родословие или мечты о мировом господстве, а верховенство закона, уважение прав разных народов, толерантность, либерализм. Все это в какой-то степени было свойственно политическим принципам Габсбургов, возможно, поэтому истоки Евросоюза многие видят именно в Австрийской империи.

Родился Отто Габсбург в 1912 году, в 1919 году вместе с семьей уехал из Австрии в Швейцарию. Учился принц в Лувенском университете в Бельгии, где в 1935 году стал доктором философии. Его молодость пришлась на очень тяжелое время: в Германии к власти пришел Гитлер, и молодой Габсбург предпринял отчаянную попытку спасти свою родину — накануне аншлюса Австрии он уговаривал тогдашнего австрийского канцлера Курта Шушнига отказаться от своего поста в его, Отто, пользу. Таким образом он надеялся побудить к действию западные демократии и сохранить независимость Австрии. Шушниг на это не пошел, да и представить, что Гитлер остановился бы перед Габсбургом, невозможно. В результате, Отто Габсбург стал одним из личных врагов фюрера, его заочно приговорили к смерти, лишив предварительно гражданства и имущества, а его кузенов бросили в Дахау. Но Отто продолжал сопротивляться режиму: почти 15 тысяч человек обязаны ему своим спасением из нацистского ада.

В годы войны Отто фон Габсбург находился в США, где делал все возможное, чтобы мир признал Австрию жертвой оккупации, а не пособницей Гитлера, пытался организовать австрийский батальон, добивался решения об отделении Австрии от Германии. Существование современной независимой Австрии — во многом заслуга Отто фон Габсбурга, а в более широком, даже символическом смысле, дар династии австрийскому народу. Послевоенная Австрия, надо сказать, с подозрением отнеслась к своему защитнику. Много лет его паспорт был недействителен именно в Австрии, а гражданство Отто получил только в 1965 году, отказавшись от привилегий и права на престол.

Долгие годы Отто фон Габсбург занимался политической деятельностью, причем, как правило, за пределами Австрии, например, состоял в жюри Немецкой федерации изгнанников, которая присуждает награды Франца Верфеля политикам, художникам, философам за защиту прав человека против геноцида, этнических чисток и преднамеренных разрушений национальных, расовых и религиозных групп.

«Великим европейцем» назвал доктора Отто фон Габсбурга председатель Еврокомиссии Жозе Мануэл Баррозу за его деятельность по объединению Европы. В 1957 году Габсбург стал вице-президентом Международной Пан-Европейской Организации, а в 1973–2004 годах возглавлял ее. Этот союз был создан австрийским философом Рихардом Николаусом Куденхове-Калерги в 1922 году, когда европейские интеллектуалы искали пути предотвращения войн и объединения Европы.

Среди участников этой организации Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Зигмунт Фрейд, Конрад Аденауэр. Отто фон Габсбург наравне с ними считается одним из отцов Объединенной Европы.

В 1979 году он принял участие в выборах в Европарламент. Доктор Отто был организатором так называемого Европейского пикника, во время которого в августе 1989 года на три часа был открыт участок австро-венгерской границы, и сотни людей получили возможность «шагнуть» за «железный занавес». А потом было падение Берлинской стены, объединение Германии, распад коммунистического блока, создание Евросоюза и все то, что сейчас мы называем окончанием эпохи тоталитаризма.

Отто фон Габсбург трижды посещал Украину, бывал в Киеве, Черновцах, где открыл памятник Францу Иосифу. Стал почетным доктором Национального университета имени Юрия Федьковича. Съездил он и в Коломыю, где родилась его мать.

Габсбургов многое связывает с нашей страной. Западные земли Украины много лет входили в состав их владений, в официальной титулатуре упоминались Галиция и Лодомерия. Был среди Габсбургов и «украинский принц».

Эрцгерцог Карл Стефан основал польскую ветвь Габсбургов. Он поселился под Краковом, породнился с Радзивиллами и Потоцкими. Его младший сын Вильгельм в годы Первой мировой войны стал сотником 13-го уланского полка, сформированного из украинцев. К своим обязанностям он относился очень серьезно, выучил язык (Габсбурги обязательно говорили на языках своих подданных), поддерживал идеи западноукраинских автономистов. Общая воинская судьба, видимо, пробудила у Вильгельма особую симпатию к украинцам, он всегда носил, даже под мундиром, вышиванку. Поэтому многие стали его называть Василем Вышиваным. Он командовал Легионом украинских сечевых стрельцов, после войны сотрудничал с Директорией Симона Петлюры. Нужно сказать, что монархические планы в отношении Вильгельма высказывали люди посторонние, сам он никогда не предъявлял прав на корону, тем более украинскую. В начале 1920-х годов он вернулся в Европу, жил в Испании, Франции, Австрии. В Вене занимался литературной деятельностью, печатал стихи на украинском языке, редактировал газету «Соборная Украина». Как все Габсбурги, Вильгельм был убежденным противником Гитлера еще и потому, что понимал: независимость Украины не входит в планы фюрера. Сотрудничал с Украинской Повстанческой Армией, помогал в налаживании связей с западными спецслужбами. Советские оккупационные власти арестовали Вильгельма в Вене и тайно вывезли в Киев, где за помощь УПА приговорили к 25 годам заключения. В 1948 году Вильгельм фон Габсбург умер от туберкулеза в Лукьяновской тюрьме в Киеве. Посмертно реабилитирован в 1989 году.

Последний кронпринц Отто фон Габсбург умер 4 июля 2011 года, на 99 году жизни. У него было пять сыновей, две дочери, двадцать три внука и два правнука. Нынешние Габсбурги — представители современной аристократии, которые чтут традиции своей уникальной семьи. Среди этих традиций и прекрасное образование, и владение многими языками, и политическая деятельность, правда, теперь уже не по праву рождения, а по велению совести и осознанию долга. Сама семья продолжает объединять Европу: они живут в Австрии, Германии, Венгрии, Испании, Швеции, Англии. Среди Габсбургов есть дипломаты, политики, телеведущие, музейные работники, художники и даже лесник. У них нет никаких особых прав и привилегий, но они — Габсбурги.

Список использованной литературы

Басовская Н. Женщины в истории. 2009.

Болтон Г. Мистическая Прага, 2012.

Воцелка К. История Австрии, 2007.

Лесны И. О недугах сильных мира сего. Властелины глазами невролога, 1998.

Морозова М. Мария Антуанетта, 2014.

Макгиган Д. Габсбурги. 2010.

Нечаев с. Вена. История. Легенды. Предания, 2010.

Ридли Дж. Фримасоны, 2007.

Рыжов К. Все монархи мира. / encMonarhi/

Цвейг С. Мария Антуанетта. 1992.

Шад М. Габсбурги, 2003.

Шарый А., Шимов Я. Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: Судьба империи, 2014.

Шимов Я. Австро-Венгерская империя, 2003. -reading.by/book.php

Примечания

1

В ХХ веке появилась еще одна версия происхождения Меровингов — религиозно-мистическая. Английские исследователи М. Байджент, Р. Лей и Г. Линкольн в своей книге «Священная загадка» выдвигают теорию, согласно которой род Меровеев ведет свое происхождение от детей Иисуса и Марии Магдалины, которых они считают мужем и женой. После смерти Иисуса Мария Магдалина с детьми от Иисуса и Иосиф Аримафейский прибыли на юг Европы в Массалию (современный Марсель). Именно от детей Марии и Христа и пошел род Меровеев — Меровингов, королей-священников.

(обратно)

2

В католицизме верующие-миряне причащаются только хлебом (облаткой), а клир — священники — хлебом и вином, в православии — все причащаются и вином, и хлебом.

(обратно)

3

Рудольфинцами называли ученых, которых пригласил работать в Прагу король Чехии и император Священной Римской империи Рудольф II. В их круг входили католик астроном Тихо Браге и молодой протестант немецкий астроном и математик Иоганн Кеплер. В Праге у Рудольфа полгода жил и издал свое сочинение, посвященное системе Раймунда Луллия, и скандально известные «Сто шестьдесят тезисов против современных математиков и философов» Джордано Бруно. В Пражском Граде под покровительством Рудольфа II ученые искали ключ к познанию Универсума, естественного единства Природы и Человека. В кругу рудольфинцев занимались науками, чтобы выработать новую концепцию мироздания.

(обратно)

4

Натальная карта — это персональный гороскоп, который рассчитывается с учетом даты, времени и места рождения человека. Для составления этого гороскопа специальные карты с изображениями расположения небесных тел в момент рождения человека накладывают на специальную таблицу со знаками зодиака, начерченную в виде круга. Далее астролог оценивает положение луны, влияние звезд, находящихся в разных фазах, и делает множество отметок. В результате такого процесса и появляется персональный гороскоп, который называется натальная карта. Этот гороскоп характеризует судьбу человека: заложенные в нем возможности, склонности и обстоятельства жизни. Таким образом, можно предположить, какими чертами характера будет обладать человек, как будет общаться с окружающими, какие у него будут достоинства и недостатки. Кроме того, натальная карта указывает на положительное и негативное влияние планет на жизнь человека, на благоприятные и опасные даты. Традиционно, возникновение натальной карты связывают с Древним Египтом.

(обратно)

Оглавление

Династия. Восхождение: Как замок Хабихтсбург превратился в Габсбург

Пражский отшельник: Рудольфинцы, астрономия, астрология и многое другое

Tёщa и свекровь всей Европы: «Пусть другие воюют ты же, счастливая Австрия, заключай браки»

Музыкальная столица Европы: Моцарт — явление гения

Несчастливая императрица: «Мы все умрем страшной смертью…»

Вместо послесловия

Список использованной литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg