«Трагедия белого юга. 1920 год»

Трагедия белого юга. 1920 год (fb2) - Трагедия белого юга. 1920 год 1665K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Дмитриевич Карпов

Николай Дмитриевич Карпов Трагедия белого юга. 1920 год

Памяти моей матери

Олимпиады Ивановны посвящается

От автора

Это книга об участниках Белого движения, о тех, кто в годы Гражданской войны сражались под белыми знаменами, но потерпели поражение и навсегда вошли в историю как непримиримые противники «самого передового» строя. Они составляли дивизии, корпуса и даже армии, по-своему понимали свой долг перед родиной и, как могли, выполняли его. Они были частью нашего народа и заслуживают того, чтобы о них знали и помнили.

Книга написана в изменившихся исторических условиях, когда под влиянием известных событий, происшедших в России, начали меняться оценки Белого движения. Гражданская война стала рассматриваться как трагедия русского народа, а главные участники, и белые и красные, это две его основные силы, пусть и непримиримые.

Интерес к тем событиям, к теме Белого движения, в наши дни все больше возрастает, и это не удивительно. До недавнего времени она освещалась недостаточно и не всегда объективно. Наиболее интересные и исторически ценные материалы, как правило, публиковались только за рубежом и не были доступны не только массовому читателю, но и исследователям.

Читателям книги представляется еще одна возможность ознакомиться с малоизвестными или совсем неизвестными эпизодами ряда военных событий. Они интересны тем, что относятся к завершающему и наиболее драматическому периоду Гражданской войны на Юге России и по большей части описаны самими солдатами, офицерами и генералами белых армий. При их изложении автором использованы архивные документы, дневники и воспоминания участников Белого движения, публиковавшиеся в разное время за рубежом. Значительная часть из них была передана Обществом «Родина»{1} Центральному Музею Вооруженных Сил в 1994—1996 гг.

 Взыскательный читатель может встретить здесь формулировки, которые могут показаться не корректными, а суждения автора спорными, поэтому он с благодарностью примет все замечания и предложения, чтобы обязательно учесть их в дальнейшей работе над этой темой.

1. ВСТУПЛЕНИЕ

 В истории Гражданской войны есть такие события, которые принято называть поворотными. После них менялась география и прекращали свое существование целые фронты и армии, а со страниц военных сводок исчезали, еще недавно бывшие громкими, имена политических деятелей и военных руководителей. К их числу с полным правом можно отнести, последовавшие одно за другим поражения деникинских войск на юге России весной — осенью 1920 г. Тогда, все еще многочисленные, белые армии, занявшие накануне Воронеж и замахнувшиеся на Москву, вдруг, под ударами Красной Армии, разделились на две части и покатились на юг, одна в Новороссию, другая к Дону и Кубани, туда, откуда год назад они начали свое успешное наступление.

Те, что отступали на Северный Кавказ, к марту 1920 г. оказались зажатыми на сравнительно небольшой территории, ограниченной с востока Главным Кавказским хребтом, с запада Черным морем, с юга границей суверенной Грузии, а с севера частями наступающей Красной Армии. В донских и кубанских степях, в предгорьях Кавказа тогда разыгрались драматические события, финалом которых стала так называемая Новороссийская катастрофа. В Новороссийске и других портах бывшей Черноморской губернии наступила развязка, грозившая полной ликвидацией Белого движения на юге России. Она, по сути дела, и произошла здесь. Лишь треть Вооруженных Сил Юга России (ВСЮР){2} в условиях паники и неразберихи успела тогда погрузиться на корабли и переправиться в Крым, чтобы соединиться с отступившей туда другой группировкой и продолжить борьбу с большевиками. Но это лишь на полгода отсрочило их окончательный разгром.

Тем, кто отступил в Новороссию, тоже пришлось не легко. В феврале 1920 г. они были прижаты к северному побережью Черного моря и практически окружены в районе Одессы. Лишь небольшая их часть смогла бежать на кораблях в Крым, остальные были рассеяны: некоторым из них удалось отступить на север и сдаться полякам, другие пошли в Румынию, при этом многие из них погибли при попытке пересечь ее границу. Засевшие в Крыму войска попытались потом использовать его как плацдарм для нового наступления и вернуть свои политические и территориальные утраты. Но — не получилось. Главнокомандующий Русской армией генерал П.Н. Врангель сказал впоследствии: «Бог не даровал нам победу».

2. ИСТОКИ ТРАГЕДИИ

После победы в Гражданской войне большевики быстро определили причины своего успеха, побежденным же предстояло менее приятное занятие — объяснить свое поражение. Поначалу была ими изобретена уже упоминавшаяся обтекаемая форма ответа, которая более-менее устраивала всех. Говорилось так: «Бог не даровал нам победу». В этом случае не нужно было искать причины поражения и ответственных за него. Поэтому оставшиеся в живых на различных юбилейных мероприятиях, посвященных тем или иным этапным событиям истории Белого движения, эту причину называли чаще всего. Однако еще в конце войны многие начали искать ответ на волновавший вопрос: — «Кто виноват в поражении?». Ответ был нужен конкретный и обоснованный, однако по горячим следам событий найти его было не так-то просто. Известен такой факт. В 1920 г., когда белые уже оставили Новороссийск, а красные завершали войну с Польшей, бывший военный министр Временного правительства Генерального Штаба генерал-майор А.И. Верховский, ставший в Москве преподавателем курсов красных командиров, собрал своих слушателей, из числа сдавшихся в плен генералов и офицеров деникинской армии, и задал им только один вопрос: «Как же так случилось, господа, что, подойдя к Москве так близко, вы все же проиграли?»{3}. Видно, генерала, как и многих других, этот вопрос очень волновал. Но его слушатели тогда не смогли дать вразумительного ответа. Говорили о том, что, как говорится, лежало на поверхности: о плохом снабжении войск, о ненадежности союзников, об ошибках в планировании и проведении операций, допущенных верховным командованием, а большей частью о том, что их переиграли бывшие сослуживцы по старой армии.

Это вовсе не означало, что офицеры хотели польстить Верховскому, перешедшему на службу к красным. Дело в том, что действительно, на фронте было распространено мнение, будто многие, если не все, успехи большевикам обеспечили так называемые «военные специалисты». Например, в феврале 1920 г., когда на Маныче 1-я Конная армия С.М. Буденного уничтожила почти всю кавалерию Донской армии, в качестве главной причины поражения в среде белых офицеров называли талантливое планирование этой операции, выполненное начальником штаба армии Буденного, бывшим полковником царской армии Н.К. Щербаковым. Поэтому не случайно во время Гражданской войны деникинская, а потом врангелевская контрразведки одним из главных направлений своей работы считали привлечение таких специалистов на свою сторону или их уничтожение.

Так, чтобы перевербовать себе начальника штаба советского Юго-Западного фронта, бывшего полковника старой армии Н.Н. Петина, в эту работу включился даже начальник штаба армии Врангеля генерал П.С. Махров. (Когда-то он вместе с Петиным учился в академии.) Придавая огромную важность этой операции, ее разрабатывал лично начальник Особого отдела Русской армии, опытный специалист генерал-лейтенант Е.К. Килимович. В дореволюционной России он был градоначальником Москвы и директором департамента полиции Министерства внутренних дел. Петину подготовили письмо за подписью генерала Махрова с предложением «послужить делу белой России» и переправили с разведчицей Шиманской. (См. приложение №1.) О полученном письме Петин проинформировал чекистов, и по каналу врангелевской разведки Махрову были переданы сведения о якобы слабо защищенных участках обороны 13-й армии красных в Северной Таврии. Когда белые войска в указанном месте перешли в наступление, красные сначала пропустили их через свои боевые порядки, а затем нанесли сокрушительный удар, применив бронепоезда и броневики. Врангелевцы понесли большие потери.

Безусловно, роль офицеров старой армии, перешедших на службу к красным, преуменьшать нельзя. В 1920 г., по советским источникам, они составляли ни много ни мало — 37% командного состава РККА{4}. Немалый вклад, к примеру, внесли в создание военной организации советского государства такие генералы и офицеры бывшей царской армии, как М.Д Бонч-Бруевич, И.И.Вацетис, А.И Егоров, С.С Каменев, Д.М. Карбышев, А.И Корк, Б.М. Шапошников, Н.Н. Петин, А.А. Свечин, и этот список можно было бы продолжить. Однако такого уровня военных профессионалов в Красной Армии было все же ограниченное количество. Большинство составляли выходцы из унтер-офицеров и младшего офицерского состава. Известный русский эмигрант-историк И. Горяинов, как бы возражая тем, кто и будучи в эмиграции продолжал называть бывших офицеров Генерального штаба творцами победы большевиков, в своем труде «Красная гвардия и Красная армия» по этому поводу, писал: «В среде российской эмиграции царит мнение, что большинство офицеров Генерального штаба пошло на службу в Красную Армию. В различных органах печати назывались даже цифры 80— 70—60 процентов. Это ужасная клевета на старый Генеральный штаб. Конечно, были среди них карьеристы и изменники, перешедшие на службу добровольно, — таких единицы. Другие мобилизованы. Но и тех и других было всего 20—22 процента от общего числа офицеров Генерального штаба. К 15 мая 1920 г. в Красной Армии служило 282 офицера Генерального штаба, то есть — 20,3% от общего состава»{5}.

Преувеличивать роль офицеров старой армии нельзя хотя бы потому, что всегда последнее слово при разработке плана боевой операции оставалось не за военным специалистом, а за комиссаром. Нужно также иметь в виду, что военспец, если он не был коммунистом, был устранен от политической работы в Красной Армии, тогда как в белой — наоборот, эти функции возлагались полностью на офицеров и генералов. И в этом кроется один из источников поражения Белого движения, так как белое офицерство в политическом плане было очень уязвимо. Но такой вывод к тем, кто проиграл войну, пришел не сразу.

Вскоре после ее окончания известный военный историк-эмигрант профессор И. Курганов по этому вопросу опубликовал свои выводы и с ними трудно не согласиться. «Было ли офицерство подготовлено к политической борьбе с коммунизмом? — спрашивает Курганов, и сам же отвечает. — В огромном большинстве случаев нет. Это не их вина, а их беда. В военно-учебных заведениях, готовивших офицерские кадры, политическим вопросам никакого внимания не уделялось и офицеры в политических, особенно социально-экономических вопросах разбирались, как правило, очень плохо. Полная политическая неподготовленность была характерной для всех царских офицеров, служивших во время Гражданской войны, как в белой, так и в Красной армии. Но если это так, то, казалось бы, что во время Гражданской войны ни та, ни другая армия преимуществ в политической борьбе не имели. Но это не так. Положение царских офицеров в Красной и белой армии было различным. В Красной армии офицеры выполняли чисто военные функции и от политической работы были полностью отстранены. Политикой в Красной армии занималась только партия. В белой армии царские офицеры, занимавшие руководящие должности, во многих случаях выполняли не только военные, но и политические функции, причем, чем выше должность офицера, тем выше удельный вес его политических полномочий. Таким образом, — делает вывод И. Курганов, — в Гражданской войне политическая борьба шла между коммунистической партией и ведущими офицерами белой армии. С точки зрения политической квалификации — это совершенно неизмеримые величины»{6}.

Общеизвестно также, что члены первого Совета Народных Комиссаров были в политическом отношении исключительно подготовленными людьми. Американский писатель А.Р. Вильямс говорил, что: «Первый Совет Народных Комиссаров — если основываться на количестве книг, написанных его членами, и языков, которыми они владеют, — по своей культуре и образованности были выше любого кабинета министров в мире»{7}. Таким образом, у белых офицеров даже самого высокого ранга добиться победы у образованнейших людей, посвятивших свою жизнь изучению социально-политического положения России, закаленных в политической борьбе, никаких шансов не было и это стало одной из причин их поражения.

На поверхности лежит и еще один не утешительный для Белого движения вывод. Его вожди, как и подавляющее большинство офицеров, будучи наделенными не только военной, но и политической властью, не смогли воспользоваться ею, чтобы привлечь на свою сторону большинство народа, особенно крестьян. Офицеры и генералы совершенно не были готовы к работе с сельским населением. А ведь Гражданская война шла в стране, где 82% народа составляли именно оно. Вот только один, но показательный пример. Рота марковцев заняла хутор... Крестьяне попросили рассказать им о белой армии. Ротный командир предложил хуторянам собраться через два часа, а пока пригласил к себе наиболее развитых офицеров и попросил их посоветовать ему, что сказать людям. Один офицер заявил, что все эти разговоры «не наше дело», так как армия находится вне политики. Другой сказал, что нужно просто посоветовать крестьянам, чтобы они не верили обещаниям большевиков, добавив при этом, что «наши обещания» ему тоже не ясны. Третий предложил вести разговор о хорошей и плохой земле, о трудолюбивых и ленивых крестьянах. Четвертый на удивление всех стал излагать свое понимание марксизма. Командир роты, приготовив лист бумаги для составления тезисов своего выступления, так ничего и не записал. На собрании он говорил крестьянам о том, что в стране нужен порядок и белая армия его наведет. Когда он вернулся к своим, его спросили: «Говорили ли вы о помещиках?» — «Слава Богу, — ответил командир роты, — такой вопрос был бы убийственным для меня»{8}.

Почему же именно такого вопроса боялся этот, наверняка не робкого десятка, офицер. Дело в том, что по земельному вопросу, и особенно о помещичьем землевладении у белого командования четкой платформы выработано не было. Немало офицеров и сами были выходцами из помещичьих семей. Профессор Н.К. Соловьев по этому поводу писал: «Не на рабочих должна была быть наша главная ставка, а на крестьянство, и эту то ставку мы и не смогли сделать вовремя и достаточно смело. ... Бывали вопиющие случаи покровительства помещикам и преследования крестьян. Деникин издавал даже по этому поводу особые приказы. Но самая возможность таких явлений объяснялась, как мне кажется, тем, что у нас на самом верху не было простого и ясного земельного лозунга, которому можно было бы подчинить действия власти, а было медленное сочинение отвлекающих схем»{9}.

О расплывчатости, а по большей части об отсутствии у вождей Белого движения политических ориентиров говорили не только рядовые и офицеры, но и генералы. Достаточно определенно высказался по этому поводу бывший командующий Кубанской армией генерал А .Г. Шкуро. «Смешно сказать, — вспоминал он, — но приходилось искать добровольческую идеологию в застольных спичах и речах, произнесенных генералом Деникиным по тому или другому случаю; простое сравнение двух-трех таких «источников» убеждало в неустойчивости политического мировоззрения их автора и в том, что позднейший скептицизм и осторожность постоянно аннулировали первоначально обещанное»{10}.

Здесь уместно привести откровения еще одного, не менее известного генерала, бывшего в одно время главой всей военной и гражданской власти в Крыму, Я.А. Слащова. «Тогда я ни во что не верил, — пишет он. — Если меня спросят за что я боролся и каково было мое настроение, я чистосердечно отвечу, что не знаю... Не скрою, что в моем сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, — ведь невозможно же что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам и т.п. Но эти мысли я как-то трусливо сам отгонял от себя и противопоставлял им слухи о восстаниях внутри России и т.п. Это было ужасное время, когда я не мог сказать твердо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь»{11}.

Но были и такие военные руководители, которые имели свой, очень оригинальный взгляд на содержание политической работы среди местного населения и войск, на то, как нужно регулировать взаимоотношения классов и социальных групп во время Гражданской войны. Свою ставку они делали на конкретный слой общества и пропагандистскую работу готовы были проводить только в его интересах. Прежде всего это относится к казачьим атаманам. В итоге жизнь показала, что такая позиция приводила к тому, что мира и благополучия на подвластных им территориях не было не только во время Гражданской войны, но их не могло быть и после нее, даже в случае успеха Белого движения. Примером такой политики могут послужить рассуждения атамана Войска Донского П.Н. Краснова (о себе он пишет в третьем лице): «Атаман вступил в управление войском после Каледина, которого погубило доверие к крестьянам, знаменитый «паритет». Дон раскололся в то время на два лагеря — казаки и крестьяне. Крестьяне за малым исключением были большевиками. Там, где были крестьянские слободы, восстания против казаков не утихали. Весь север войска Донского, где крестьяне преобладали над казаками, Таганрогский округ, слободы Орловка и Мартыновка 1-го Донского округа, города Ростов и Таганрог, слобода Батайск были залиты казачьей кровью в борьбе с крестьянами и рабочими. Попытки ставить крестьян в ряды Донских полков кончались катастрофой. (Так в подлиннике. — Прим, ред.) Крестьяне изменяли казакам, уходили к большевикам и насильно, на муки и смерть уводили с собою Донских офицеров. Война с большевиками на Дону имела уже характер не политической или классовой борьбы, не Гражданской войны, а войны народной, национальной. Казаки отстаивали свои права от Русских. (Так в подлиннике. — Прим, ред.) Атаман, являясь ставленником казаков, не мог с этим не считаться. Он не мог допустить и мысли о каком-либо паритете, потому, что это погубило бы Дон, погубило бы все дело»{12}.

Кроме уже названных политических причин поражения Белого движения в Гражданской войне есть еще одна — не менее важная. Это слабая организация, низкое качество и ущербность пропаганды, как в войсках, так и среди населения. Что можно сделать с помощью хорошо поставленной пропаганды, убедительно показали большевики еще в 1-ю мировую войну. Тогда, умелая агитация среди солдат дала ошеломляющий результат. Десятимиллионная русская императорская армия была почти полностью разложена, потеряла свою боеспособность и вышла из-под контроля командиров. Разрушив армию, большевики смогли затем сравнительно легко захватить власть в стране. Накопив огромный опыт работы в массах, коммунисты умело доводили идеи своей партии до людей, осуществляли настоящий прорыв к их сознанию. Все тот же профессор И.Курганов пишет: «Гражданская война представляет собою прежде всего войну социально-политических идей, связанных с устройством общественной жизни народа. Преимущество в Гражданской войне имеет та армия, идеи которой близки народу и умело доводятся до его сознания политической пропагандой. Пропаганда в Гражданской войне имеет поэтому не только важное, но порой и решающее значение»{13}.

Другой военный историк-эмигрант В.Добрынин, на себе испытавший все перепитии Гражданской войны, тоже высказал твердое убеждение в том, что в такой войне «вопросы политики приобретают особое значение. «Если по опыту военной истории в нормальной войне, — пишет он, — 3/4 успехи в бою зависят от моральных данных, то в Гражданской войне эти 3/4 падают на долю политики, создающей эти моральные факторы»{14}.

Названные и другие исследователи и участники Белого движения свидетельствуют о том, как это дело было поставлено в Красной Армии. В частности, тот же Добрынин, закончивший Гражданскую войну начальником оперативного отдела Донской армии, пишет: «Весь фронт был завален советской литературой, и бороться с этим, при отсутствии энергичных руководителей и слабом развитии средств связи, было невозможно. Попытки фронта (белого. — Н.К.) создать у себя свои собственные печатные органы, не могли удовлетворить не только нужды прифронтовой полосы, но даже войск. В результате борьбы печатью победа осталась на стороне красных. Казачество, с честью выдерживавшее удары превосходящего противника, не выдержало натиска коммунистического печатного оружия»{15}.

Выводы В. Добрынина подтверждает и французский военный историк генерал Селеньи. «Большевики, — пишет он, — оказались мастерами в искусстве сочетать действия морального порядка с чисто военными. Их боевым операциям в Сибири, Польше, на Кавказе всегда предшествовали агиткампании, направленные параллельно на внесение деморализации в ряды армии и в народную толщу противной стороны. Последовавшие результаты были изумительны и заслуживают глубочайшего изучения»{16}.

Впечатляют цифры, которые иллюстрируют мощь технической базы красной пропаганды. Ежедневный тираж красноармейских газет составлял не менее 300—400 тысяч экземпляров. За три года войны из центра в армию и на флот было отправлено около 34 млн. экземпляров различной литературы. Политуправление РВСР только за один год, с июня 1919 по июнь 1920 гг., издало и распространило в войсках около 18,7 млн. экз. листовок, плакатов, журналов, книг и брошюр{17}.

Ничего подобного о белой пропаганде сказать нельзя. Начальный период Гражданской войны характеризовался тем, что никакой пропаганды и агитации с их стороны вообще не было. Правда, жизнь тогда особо и не выдвигала этого требования. Белая армия состояла вначале из добровольцев, самоотверженных патриотов и убежденных антикоммунистов, а население еще не обозначило своей приверженности к советским порядкам, жило своей патриархальной жизнью и следовало религиозным традициям.

Однако с течением времени обстановка стала меняться и необходимость ведения белой агитационно-пропагандистской работы стала ощущаться все сильнее. Поэтому при дипломатическом отделе Особого совещания Деникина в сентябре 1918 г. было организовано осведомительно-агитационное отделение (ОСВАГ). Этот специфический орган в структуре власти заслуживает того, чтобы подробнее остановиться на истории его создания и итогах работы.

Создателем ОСВАГа был небезызвестный в интеллигентных кругах дореволюционного Петербурга С.С. Чахотин, как отмечали его современники — человек феноменальной трудоспособности, фанатик так называемой «американской системы» делопроизводства, пригодной для банков и страховых обществ, но совершенно неприемлемой для организации идеологической работы в армии. Тем не менее, в январе 1919 г. ему удалось развернуть отделение в отдел. Первым его управляющим стал Н.Е. Парамонов, но он пробыл в должности всего полтора месяца — почти все это время у него ушло на формирование штата сотрудников, «выбивание» денег для его содержания и приобретения технической базы. Центральное управление отдела было размещено в Ростове, в то время как ставка Деникина была в Екатеринодаре. Связь между источниками информации и контакты с главным командованием были очень затруднены, порой просто не возможны и это крайне негативно сказывалось на качестве работы ОСВАГа.

По этой причине из войск все чаще стали приходить в адрес главного командования критические, чаше просто нелицеприятные сообщения о работе отдела пропаганды. Этот поток критики нарастал, а тут еще Парамонов закрыл в Ростове выход всех газет. Теперь на него ополчилась и пресса. В итоге Парамонов подал прошение об отставке.

Новым начальником отдела стал бывший профессор Военно-юридической академии в Петербурге (в штабе Деникина — управляющий отделом законов) Н.К. Соколов. Первым своим помощников он сделал Генерального штаба полковника Б.А. Энгельгардта. Но смена руководства ОСВАГом на качестве его работы особенно не отразилась. Отдел по-прежнему надежд не оправдывал. Его продукция практически никого не устраивала. Как писал потом сам Н.К. Соколов: «Слева говорили о том, что он (отдел. Н.К.) занимается «монархической» или «черносотенной» агитацией; евреи ставили ему в вину «антисиммитскую» или даже «погромную» пропаганду. Зато справа разоблачали «жидовский» состав работников Отдела пропаганды и «масонские» тенденции его деятельности. Союзники подозревали его в активном «германофильстве», наконец «самостийники» казачьих областей дарили его горячею и откровенною ненавистью за систематическое подкапывание «под устои казачьей свободы»{18}.

Нужно иметь в виду, что организаторы и руководители ОСВАГа практически весь период его существования испытывали огромные трудности технического характера. Телеграф на юге России почти бездействовал, и оперативность в информировании войск и населения, по этой причине практически отсутствовала. Доставка печатных материалов по железной дороге, в связи с анархией, творящейся на этом виде транспорта, становилась настоящим испытанием для тех, кому она поручалась Половина литературы исчезала бесследно, почти все курьеры возвращались больными тифом, испанкой, воспалением легких и другими заразными и простудными заболеваниями. Но больше всего мешало отсутствие бумаги. Отдел пропаганды, в связи с этим, вынужден был идти по более легкому пути. Им создавались различного рода витрины, которые устанавливались вблизи расположения крупных штабов, изготовлялись транспаранты и вывешивались в городах. В деревню осваговцы предпочитали вообще не соваться.

Однако попытки расширить возможности пропаганды все же предпринимались. 1 ноября 1919 г. главное командование белой армии приняло решение использовать в интересах ОСВАГа находящуюся в районе г. Николаева мощную радиостанцию, которая должна была вещать на всю Россию и Европу. Сначала передачу пропагандистских материалов наладили по телеграфу из Ростова и Екатеринодара в Таганрог, куда перебралась к тому времени ставка Деникина, а уже оттуда по возможности они переправлялись в Николаев. Вскоре руководство радиостанции сообщило в штаб ВСЮР, что ему удалось установить связь почти со всеми крупными радиостанциями Европы, большинство из которых уже начали использовать русские радиосообщения в своей работе. Однако чуть позже выяснилось, что результаты этой акции оказались плачевными. На самом деле до Парижа и Лондона почти никакие сообщения не доходили. При попытке руководства ОСВАГа выяснить, в чем дело, оттуда ответили что «Николаев» не смог заставить себя «слушать», что он «врывался в чужие разговоры и только всем мешал»{19}. Что же касается вещания на население своей страны, то эту радиостанцию по техническим причинам просто было некому слушать.

Не сложились отношения у ОСВАГа и с казачьими войсками. Отдел пропаганды выражал официальную точку зрения командования ВСЮР и Особого совещания, которая, как правило, расходилась с тем, что говорили и делали казачьи атаманы. Поэтому на Дону и Кубани ОСВАГ популярностью не пользовался. На Дону, в частности был образован свой отдел сообщений (ДОНОТОС), который пытался не взаимодействовать с ОСВАГом, а противодействовать ему. Такую же позицию занял и образованный Кубанской Радой Кубанский отдел пропаганды (КОП). Последний, как отмечал профессор Н.К. Соколов, сразу же после своего рождения приступил к «злобной травле Главного командования»{20}. Позже всех организацией своего идеологического подразделения занялось командование терских войск. Но свои проекты оно так и не успело осуществить. В итоге казачьи и Добровольческие отделы пропаганды не объединяли, а скорее наоборот — разъединяли участников Белого движения.

Нужно учитывать и тот факт, что у инфантильного в политическом отношении командования белых войск, существовала своего рода реакция отторжения по отношению к работе, проводимой пропагандистами. Большинство из них считали, что «никакая политика в тылу не заменит кавалерию на фронте». Тем более, что пропаганда зачастую допускала такие промахи, которые приносили настоящий вред общему делу. Об одном из таких случаев вспоминал уже упоминавшийся В. Добрынин.

«...периодически выпускались особые схемы с наглядным изображением различными цветами настроения населения России, отношения его к властям воюющих сторон, а также с указанием линий всех советских фронтов. Схемы эти всегда отличались большой фантазией — видимо, составлялись они лицом, во всяком случае, не умевшим обработать, как следует, все данные, полученные по этому вопросу. Пока все эти дефекты касались тех районов, которые были вне зоны деятельности войск Южного фронта, т.е. не могли быть проверены местным населением, с грехом пополам, с этим злом можно было мириться. Однако все чаще и чаще эти дефекты стали обнаруживаться в зоне операций Южного фронта. Один из таких дефектов был отмечен особым донесением штаба Донской армии главнокомандованию.

Сущность его заключалась в следующем. Вскоре после того, как в Таганрогском округе пришлось применить некоторые мероприятия, чтобы положить конец начавшимся волнениям, направленным против южных армий, ОСВАГом была выпущена очередная схема. Каково же было удивление лиц, внимательно следивших за всеми событиями, когда на появившейся схеме Таганрогский округ оказался заштрихованным в краску районов из наиболее благоприятствующих по настроению населения относительно власти Юга?! В донесении главнокомандованию штабом Донской армии указывалось на недопустимость подобных явлений. «Какое же может быть у населения доверие к работе ОСВАГа, — говорилось в донесении, — если абсурдность данных о настроении Таганрогского округа могла быть установлена всеми и каждым...»{21}.

В Новороссийске, накануне катастрофы, ОСВАГ пытался продолжать акции по обличению большевиков, разъяснению программы Белого движения, привлечению в ряды армии новых добровольцев, но успеха эта работа по-прежнему не приносила. Разместившись в городе, осведомительное бюро прибегало порою к самым нечистоплотным методам. Чего, скажем, стоил такой прием, когда специально нанятые за 100 рублей вдень и проинструктированные инвалиды Первой мировой войны ходили по городу, демонстрировали свои увечья, приговаривая: «Подайте жертве большевистской чрезвычайки».

Ко времени заката Белого движения на юге России отдел пропаганды наконец получил необходимое ему усиление технических средств. Он обзавелся 4 специально оборудованными поездами, несколькими типографиями и значительными запасами бумаги. Однако на улучшении качества продукции ОСВАГа это особо не отразилось. По мнению очевидцев, она поражала своим безвкусием и была рассчитана на людей, разве что с ущербным интеллектом. По городу, например, повсюду расклеили плакат, на котором был изображен ярко-рыжий человек, который, как сказочный Гулливер, тащил за собой на веревке связку игрушечных корабликов и пушечек. Внизу стояла надпись: «Я, англичанин, дам вам все нужное для победы» Был еще плакат, который, по замыслу автора, должен был вызывать ненависть к Троцкому. Последний был нарисован с рогами, в красном фраке и окружен красными чертями. Рядом длинный и тоже красный змей с зубастой пастью, который почему-то подползал к дорожному верстовому столбу с надписью «Китай». Уже накануне своего упразднения когда началась эвакуация из Новороссийска, ОСВАГ завершил свою деятельность выпуском еще одного плаката. На нем была надпись: «Вниманию отъезжающих за границу. Спешите записываться в очередь к позорному столбу в день торжества России!»{22}.

Как бы подводя итог всей деятельности ОСВАГа на юге России, генерал Деникин писал, что несмотря на определенную помощь правительству (подготовка обзоров, осведомительные материалы о положении на местах и др.), «... работа отдела пропаганды принесла больше вреда, чем помощи, прежде всего благодаря самому факту отрицательного отношения к нему и недоверия ко всему, что носило печать ОСВАГа»{23}. К этому уместно добавить, что главная внутренняя проблема отдела пропаганды заключалась в том, что ему нечего особенно было пропагандировать, не было позитивных лозунгов, которые бы воодушевляли население и несли разложение в ряды красных войск. Пожалуй, лучше всех по этому поводу высказался Председатель Верховного Казачего Круга Тимошенко на одном из его последних заседаний. В присутствии генерала Деникина он с горечью говорил «Не смотря на талант Главнокомандующего и блестящую плеяду полководцев, его окружающих, вахмистры Буденный и Думенко отбросили нас к исходному положению. Почему? Одного боевого таланта мало. Гражданская война, это не племенная борьба, это борьба за формы правления. И поэтому воссоздать Россию мы можем лишь такой политикой, таким лозунгом, которые близки и понятны народу. Сейчас Главнокомандующий говорит о необходимости отдать землю казачеству, собрать учредительное собрание, но это нужно было написать на наших знаменах в самом начале. Диктатурой Россию не победить... Клеймить сейчас позором движение народных масс как народную смуту — тяжелая ошибка»{24}.

В результате серьезных изъянов в политике Белого движения, оно, уже вскоре после своего зарождения, столкнулось еще с одной очень серьезной проблемой — в его руководстве не было согласия. Первое, что стало подтачивать единство белых сил, — это их неоднозначное отношение к, казалось бы, незыблемому лозунгу армии: «За Веру, Царя и Отечество». Если угроза, которую большевизм нес вере и отечеству, у большинства участников Белого движения не вызывала сомнения, то за царя, отказавшегося от власти, воевать хотели уже далеко не все. Здесь точки зрения противников большевизма, особенно офицеров, сильно расходились. И это в то время, когда Белое движение еще только зарождалось, и когда единство контрреволюционных сил было особенно необходимым.

Уже с первых дней Февральской (1917 г.) революции генералы М.В. Алексеев, А.И. Деникин, Л.Г. Корнилов и другие, до того не замеченные в борьбе за свержение монархического строя в России, вдруг горячо одобрили отречение царя. Выступая 16 июля 1917 г. в Могилеве перед генералитетом Ставки и представителями Временного правительства, генерал Деникин говорил: «... ведите русскую жизнь к правде, к свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести войска в бой под нашими старыми боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его больше нет, но есть Родина»{25}.

Другой вождь Белого движения, генерал Л.Г. Корнилов, по прибытию на Дон в одном из своих первых выступлений перед казаками, в станице Кореновской, призывал их «идти бороться за добытую свободу», утверждал при этом, что его армия совершенно не монархическая, и в конце, — как вспоминает фанатически преданный царю генерал И.К. Кириенко, присутствовавший на этом митинге, — «Я услышал поразившие меня хвастливо подлые слова, брошенные Корниловым в толпу и запечатлевшиеся у меня на всегда.» — «Я имел счастье арестовать царскую семью и царицу-изменницу»{26}. В это же самое время прибывший из Ясс со своим отрядом добровольцев полковник М.Г. Дроздовский открыто выражал свое пристрастие к монархизму и на этой почве нередко конфликтовал с теми, кто был иных взглядов. «Меня неприятно удивила однажды сцена во время военного совета перед походом, — пишет в своих «Очерках русской смуты» генерал Деникин. — Марков резко отозвался о деятельности в армии монархических организаций, Дроздовский вспылил: — Я сам состою в такой монархической организации... Вы недооцениваете нашей силы и значения»{27}.

Основатель Добровольческой армии генерал М.В. Алексеев, прибыв на Дон, вначале своего предпочтения царизму не высказывал, но и не отрицал. Он стал осторожно пояснять, что не предусматривает насильственного утверждения в стране монархического строя. Реставрация его, говорил он, должна произойти естественно и безболезненно{28}. Однако для офицеров- монархистов, составлявших все же большинство армии, этого было не достаточно, они ожидали от Алексеева безоговорочной преданности царизму. Дело дошло до того, что авторитетнейший генерал, которого называли первой шашкой России, граф Ф.А. Келлер, например, будучи сам страстным монархистом, писал Алексееву: «...верю, что Вам, Михаил Васильевич, тяжело признаться в своем заблуждении, но для пользы и спасения Родины и для того, чтобы немцам разрознить последнее, что у нас еще осталось, вы обязаны на это пойти, покаяться откровенно и открыто в своей ошибке... и объявить всенародно, что Вы идете за законного царя»{29}.

Монархизм исповедовали также генералы П.Н. Врангель и А.П. Кутепов. В то противоречивое время в Добровольческой армии можно было услышать, как Корниловский полк распевает: «Мы былого не жалеем, царь нам не кумир», а в ответ на это Дроздовский полк, желая перекричать корниловцев, гремел: «Так за царя, за Родину, за Веру, мы грянем громкое «Ура!»{30}. Сильно подрывало авторитет белого командования и утвердившееся в сознании большинства офицеров-добровольцев мнение, что второй человек в армии, ее начальник штаба генерал Романовский — социалист. Именно этим в солдатской и особенно в офицерской среде объясняли все неудачи на фронте. Говорили, что он — злой гений Добровольческой армии, виновник гибели тысяч людей. В конечном счете, это закончилось тем, что генерал Романовский был застрелен в марте 1920 г. в Константинополе одним из офицеров.

Несколько позже, когда стало очевидным, что политические пристрастия разобщают участников Белого движения и не способствуют притоку в него свежих сил, вожди несколько скорректировали свои позиции, стали более осмотрительны и осторожны в высказываниях. Генерал Деникин, например, стал исповедовать «непредрешенчество». Суть его заключалась в том, что пока идет Гражданская война никакого политического устройства страны предрекать не нужно и всякие политические баталии надо отложить до победы над большевиками. Только после нее можно будет решать — какая власть должна быть в России: «... если когда-либо, — говорил он, — будет борьба за форму правления, я в ней участвовать не буду. Но, нисколько не насилуя совесть, я считаю одинаково возможным честно служить России, лишь бы знать уверенно, что народ русский в массе желает той или другой власти»{31}.

Безусловно, политические предпочтения участников Белого движения ослабляли его, но, используя формулу «непредрешенчества», их более-менее успешно гасили. Однако были еще и противоречия другого порядка, более существенные, которые буквально раздирали отношения между лидерами основных белых сил — добровольцев и казаков, пагубно отражались на результатах их боевой деятельности. Главной причиной раскола стал лозунг вождей Добровольческой армии — «За единую и неделимую Россию». Сам по себе он, наверное, не мог бы так пагубно сказаться на положении белого фронта и тыла, если бы командование Добровольческой армии не взяли его за основу стратегии и тактики боевых действий и если бы этот лозунг они не навязывали так настойчиво казакам. На Дону и Кубани он вызывал категорическое несогласие большинства казачьих руководителей, особенно членов Донского Войскового Круга и Кубанских Краевой и Законодательной Рад.

У казачьей старшины были другие намерения. Еще после Февральской (1917 г.) революции и в начале Гражданской войны наибольшую популярность среди казаков приобрели те политики, которые стали усиленно ратовать за создание Юго-Восточного Союза{32}. Их целью было обособление казачьих земель от центральной российской власти и создание своего государства как автономного федеративного образования в составе России или вовсе без нее. В это же время новое хождение получила и идея возврата так называемого «казачьего присуда»{33}.

На волне сепаратизма эти деятели были избраны в представительные органы власти своих областей и теперь, пользуясь определенной поддержкой казачьих масс, требовали от атаманов создавать казачьи армии и ни в коем случае не отдавать их в подчинение добровольческому командованию, настаивали на том, чтобы рассматривать Добровольческую армию как временного попутчика в борьбе с большевиками. Потом, когда разгорелась Гражданская война, эти деятели требовали оборонять от большевиков только границы своих республик и сулили казакам безбедную жизнь без России.

Поначалу наибольшие трения на этой почве возникли у командования Добровольческой армии с донскими руководителями и особую остроту приобрели при атамане Войска Донского генерале П.Н. Краснове. Идея создания Юго-Восточного Союза в то время воплощалась крайне медленно, дальше организационных съездов и конференций дело не продвигалось, и Краснов выступил с новой инициативой. Он стал ратовать за создание Доно-Кавказского Союза{34}. Таким образом, он хотел как бы реанимировать до конца не созданный Юго-Восточный Союз и в то же время получить в предполагаемом новом государственном образовании дополнительные для Дона преимущества. По этому поводу Краснов опубликовал свою декларацию, в которой претендовал на обширные не казачьи территории России. В пункте 15 ее прямо говорилось: «Границы Доно-Кавказского Союза очерчиваются на особой карте, причем в состав территории Союза входят Ставропольская и Черноморская губернии, Сухумский и Закатальский округа и, по стратегическим соображениям, южная часть Воронежской губернии со станцией Лиски и городом Воронежем, а также часть Саратовской губернии с городами Камышином, Царицыном и Сарептой{35}.

Эти действия вызвали бурный протест Деникина. Не возражая в принципе против Доно-Кавказского Союза как средства для объединения усилий в борьбе с большевиками, он вместе с тем был категорически против планов Краснова по расчленению России. Он потребовал включить в состав Верховного Совета Союза, как высшего органа его, представителя Добровольческой армии — военного губернатора Ставропольской губернии, объявить о временном характере Союза (впредь до воссоздания России). Кроме того, Деникин предлагал себя как командующего всеми вооруженными силами Доно-Кавказского Союза. Однако Краснов проигнорировал все эти требования и пожелания{36}.

Не меньшее, если ни еще большее, возмущение у добровольческих руководителей вызывала дружба Краснова с немцами — недавними врагами, все еще оккупировавшими ряд областей России и Украины. Свою точку зрения на роль немцев в борьбе с красными атаман изложил в августе 1918 г. на заседании Донского Войскового Круга. Он заявил, что борьба с большевиками может быть успешной только в том случае, если казаков и добровольцев реально «подопрут» уже находящиеся в России немцы.

Он критиковал Деникина за его стремление силой заставить казаков подчиняться себе. Краснов считал, что Деникин вообще не разобрался в особенностях русской революции. «Генерал Деникин, — писал он впоследствии, — в борьбе с большевиками давал классовый, а не народный характер и при таких условиях, если его не подопрут из вне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, — то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть»{37}.

Теплые отношения Краснова и немцев были выгодны им обоим. В обмен на донское зерно, мясо, жиры и другие продукты сельского хозяйства атаман получал так необходимое ему оружие. Причем немцам это ровным счетом ничего не стоило. Оружие тоже было русским, захваченным немцами в качестве трофеев в Первую мировую войну. Когда Краснова на августовской 1918 г. сессии Круга Спасения Дона упрекнули за его связь с немцами, к которым Добровольческая армия продолжала относиться как к захватчикам, он с горечью отвечал: — «Да, да, господа, Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, Донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии!»{38}.

Свою заинтересованность в союзе с немцами Донской атаман, говоря о себе в третьем лице, объяснял так: — «Атаман смотрел на немцев, как на врагов, пришедших мириться с протянутою для мира рукой, и считал, что у них он может просить, но когда пришли союзники, то на них он смотрел, как на должников перед Россией и Доном, и считал, что они обязаны вернуть свой долг и с них можно требовать»{39}.

Однако Деникин, как и все руководство Добровольческой армии, считал, что Краснов нужен был немцам лишь как средство для разложения добровольческих соединений и частей, которых они рассматривали как своих потенциальных противников. В августе 1918 г. они даже направили Донскому атаману ноту, в которой потребовали разоружить добровольцев и убрать их с территории Дона.

Отношения Краснова и немецкого командования развивались по восходящей линии и с согласия атамана немцы решили на донской земле сформировать послушные себе русские соединения и части как альтернативные по отношению к добровольческим. Краснов легко согласился на это, так как лучше других знал, что его казаки не хотят воевать за пределами донских земель, а новые формирования можно отправить туда. Планировалось создать Южную армию, состоящую из трех корпусов. В случае их удачного наступления против Красной Армии Краснову потом было бы гораздо проще подключиться к ним со своей Донской армией. Первым, на немецкие деньги, стал формироваться корпус, который громко наименовали Астраханской армией. Во главе ее стоял астраханский князь Тундутов. Армия имела промонархическую ориентацию, и немцы, как в прочем и Краснов, рассчитывали, что в нее начнут «перетекать» от Деникина те, кто хотят реставрации в России царской власти, начнутся конфликты с противниками монархии и в результате произойдет разложение Добровольческой армии.

Действительно, после того как стало известно, что денежное содержание у Тундутова в два раза больше, чем у «добровольцев», некоторое количество офицеров перебежали в Астраханскую армию. Занять должность командующего армией согласился генерал А.А Павлов. Что же касается князя Тундутова, то, как писал генерал Деникин, он «... оказался человеком пустым и недалеким, готовым на всякую интригу и очень плохим организатором. Он играл роль не то царя, не то полубога у калмыков, то предлагал себя и всех калмыков в полное распоряжение атамана (Краснов. — Я.К.), носился с фантастическим проектом создания особого Юго-Восточного союза, возглавляемого «великим Атаманом», то напротив, грозился идти со своими калмыками против войска Донского. Его калмыки были босы и оборваны, сидели на двухлетках и трехлетках, большинство не имело седел и оружия. Он был не страшен и не опасен, но беспокойства и тревоги доставлял много. Астраханский «корпус» численностью около трех тысяч пехоты и тысячи конных, несмотря на всю безалаберность управления, все-таки хорошо дрался и довольно крепко оборонял восточные степи за Манычем»{40}.

Почти одновременно с Астраханской в Киеве началось формирование Южной армии, которую вскоре стали называть Воронежским корпусом. Он тоже был промонархическим, его формирование немцы, не без ходатайства атамана Краснова, поручили члену императорской фамилии герцогу Н.Н Лейхтенбергскому. Он принадлежал к русской ветви германских герцогов и во время службы в Лейб-Гвардии Атаманском полку был приписан к одной из донских станиц. Зная его доброжелательное отношение к донским казакам, Краснов поручал ему недавно перед этим возглавлять миссию к кайзеру Вильгельму Второму. Герцог тогда успешно выполнил поручение и получил согласие кайзера на снабжение Войска Донского оружием.

Для основной базы формирования Воронежского корпуса Краснов предложил район Кантемировки в Воронежской области, но желающих уезжать туда из Киева было мало. Корпус пользовался дурной славой у «добровольцев». Всем было ясно, что если к его созданию руку проложили немцы, то, естественно, не бескорыстно, какие-то обязательства перед ними Краснов все же имел. Не придавало популярности этому формированию и то, что часть средств на его обеспечение выделяет чисто монархическая киевская организация «Наша Родина». Не для кого не было секретом, что она имеет целью насильственное восстановление монархии в России, а на Дону эта идея приверженцев практически не имела. Воронежскому корпусу тоже не повезло с командиром. Назначенный на эту должность генерал Семенов, как и большинство бывших гвардейских офицеров, слыл любителем покутить и вообще считался человеком недалеким. За свою военную бездарность он в свое время был удален из отряда Дроздовского. К нему и «добровольцы» стекались соответствующие — офицеры и молодежь, которым хотелось бы числиться в действующей армии, но при этом находиться подальше от фронта. Их больше устраивала служба рядом с киевскими кафе и ресторанами. Впоследствии и сам Краснов назвал эту категорию «героями тыла», любителями повоевать на Крещатике и на Подоле! «Они, — говорил атаман, — понадевали на себя погоны, нашили на рукава полоски бело-желто-черного (романовских цветов) флага, двуглавые орлы, распевали в кафе и ресторанах «Боже Царя храни!»{41}.

Краснов потребовал перевести все это воинство из Киева в Кантемировку, в деревенскую глушь, чтобы там все же придать корпусу воинский вид. Семенов, который к тому же был еще и генерал-губернатором Воронежской области, с большими потугами приступил к выполнению этого приказа. Первый же проведенный смотр частей корпуса показал его слабость. В нем едва насчитывалось 2000 человек. Из них боеспособных было не более половины, остальные: священники, сестры милосердия, просто дамы и девицы, офицеры контрразведки, исправники, становые, старые полковники, поставленные на должности командиров не существующих полков{42}.

Между тем этот корпус по замыслу Краснова и немцев должен был стать ядром Южной армии, и атаман долго продолжал подыскивать Семенову подходящую замену. Однако ни один из известных в то время русских военачальников предложения не принял. Когда, например, такое предложение получил помощник Деникина генерал А.М. Драгомиров, он, как пишет сам Краснов, без чувства гадливого пренебрежения не мог говорить о Южной армии. — «Это немецкая армия!.. Это делается на немецкие деньги лишь для того, чтобы помешать работе Добровольческой армии, эта армия создается не на пользу, а во вред России ее заклятыми врагами немцами»{43}. И напрасно атаман пытался доказать этому генералу, будто деньги дают не немцы, а украинский гетман П.П. Скоропадский, чтобы таким образом защитить свои границы от большевиков, что финансируют эту армию также русские банки и войско Донское. Но эти объяснения не убедили Драгомирова, поэтому временно исполнять обязанности командарма стал немецкий генерал Шильдбах.

Судя по всему, Донской атаман всерьез решил перехватить у добровольческого командования руководство Белым движением и приступил к созданию еще одного корпуса, названного в начале Саратовской армией. Ее формирование он поручил саратовскому генерал-губернатору полковнику Манакину. Потом эта армия стала именоваться Русской Народной. Характеризуя это формирование, Краснов писал впоследствии, что «Саратовский корпус никак не мог вырасти больше бригады. Она состояла преимущественно из крестьян Саратовской губернии, Они неплохо показали себя, когда вместе с казаками воевали на Царицынском, Камышинском и Балашовском направлениях»{44}.

Все названые корпуса были номинально сведены в Южную армию и командование ею наконец принял известный генерал, бывший командующий Юго-Западным фронтом времен Первой мировой войны — Н.И. Иванов. Уже глубокий старик, он проживал в это время в Новочеркасске. Не до конца сформированные части Южной армии, практически без артиллерии, боеприпасов и обозов, в первых же боях с красными стали нести большие потери. Генерал Иванов в этой ситуации показал себя не с лучшей стороны и заслужил от Деникина сочувственно-жалостную характеристику. «Пережитые им в Петербурге и Киеве потрясения и оскорбления, — писал он, — от солдат, которых он так любил, а вместе с тем и не молодые уже годы его, отозвались на нем и несколько расстроили его умственные способности». Генерал Иванов умер 27 января 1919г., увидев крушение своей Южной армии{45}.

У Деникина была возможность взять части этой армии под свое начало, тем более что с такой просьбой к нему тайно обращались офицеры ее штаба. Но он посоветовал им всем оставаться на своих местах, так как считал, совсем скоро эта армия без усилий с его стороны будет в составе Добровольческой армии. Деникин болезненно переживал разрыв с Красновым и подчеркивал, что этот раскол наносит непоправимый ущерб Белому движению, «...внося элемент пошлости и авантюризма в общий ход кровавой и страшной борьбы за спасение России и отражаясь роковым образом на ее исходе»{46}.

Как и следовало ожидать, немцы через полгода бросили войска, которые обещали содержать за свой счет. Теперь всем стало ясно, что они действительно нужны были им только лишь для того, чтобы углубить раскол между казаками и «добровольцами». Ставка Краснова на немцев оказалась его крупной ошибкой, она дорого обошлась и донцам, и Белому движению в целом. Компьенским соглашением{47} 11 ноября 1918 г. Первая мировая война закончилась и уже 28 числа этого же месяца немцы начали спешно покидать Россию. Уходя, они обнажили левый фланг армии Краснова, чем незамедлительно воспользовались красные. Они стали снимать оттуда свои части и перебрасывать их под Царицын, который безуспешно пыталась взять Донская армия.

К этому времени Красная армия уже оправилась от понесенных весной поражений. Принятыми чрезвычайными мерами советским высшим командованием был образован Южный фронт, полностью ориентированный на борьбу с Деникиным. После проведенной массовой мобилизации в его войска стали поступать пополнения, укреплялась дисциплина и организованность войск, во, многих соединениях и частях к руководству пришли новые командиры и комиссары. Угроза захвата Царицына была ликвидирована. Дважды, в августе и ноябре 1918 г., Краснов был близок здесь к успеху, но оба раза сил не хватало. Он просил помощи у Добровольческой армии, но Деникин отказал. Его армия, находясь практически за спиной у войск Краснова, в это время решала свои задачи на Северном Кавказе.

1 января 1919 г. атаман предпринял третье наступление на Царицын и охватил его с трех сторон. Однако красные продолжали отчаянно сопротивляться, а потом переброшенная им на помощь кавалерийская дивизия Б.М. Думенко смогла не только ликвидировать прорыв белых, но и совершила глубокий рейд по их тылам. Этим были созданы условия для перехода в наступление 8 и 9 армий красных. Понеся большие потери, Краснов в середине февраля начал отступать. Моральный дух его казаков был подорван и стал стремительно падать. В войсках началось брожение, участились случаи перехода на сторону красных целых подразделений и частей. Несколько станиц Верхне-Донского округа заключили мир с большевиками, а казаки этих станиц стали покидать свои подразделения и расходиться по домам. Пораженческие настроения ширились по всему фронту. Под ударами красных войск Донская армия отошла за Дон, сосредоточившись в пределах границ Войска Донского.

Навоевавшись вдоволь на фронтах Первой мировой войны донские казаки не спешили брать на себя роль «спасителей России», как этого категорически требовал Деникин и некоторые руководители в казачьей среде. Известный до революции донской писатель Д.Д. Крюков, ставший в то время редактором издававшегося в Новочеркасске журнала «Донская волна», в очередном его номере привел слова выступления на Войсковом Круге депутата-фронтовика, рядового казака. Показывая на карту, где была показана линия фронта по границе Донской области, он говорил: «Я коснуся одному г.г. члены. Так как мы на той поприще стоим, чтобы своего не отдать, а чужого нам не надо, то надо до того добиться, чтобы эти флажки не передвигались, но и в даль далеко дюже не пущались... Россия? Конечно, держава была порядочная, а ныне произошла в низость. Ну и пущай... у нас своих делов не мало. Нам политикой некогда заниматься и там, на позиции, в прессу мы мало заглядаем. Приказ — вот и вся пресса. Там, господа члены, про царя некогда думать... и не думаем. Наш царь Дон. Это есть тот хозяин, за которого мы пошли. Прямо сказать, господа члены, что кто пропитан казачеством, тот своего не должен отдать дурно. А насчет России повременить. Пущай Круг идет к той намеченной цели, чтоб спасти родной край. Пригребай к родному берегу»{48}.

Характерной особенностью Гражданской войны в России явилось отсутствие общего руководства боевыми действиями всех белых армий, в первую очередь на юге страны, где эта проблема стояла особенно остро. Нежелание Деникина и Краснова смягчить свои позиции и идти на компромиссы, вело к нарушению элементарных основ военного искусства. Хотя Деникин, безусловно, понимал необходимость объединения усилий для борьбы с большевиками. Непреодолимые разногласия с казаками, по его же собственному мнению «... сказывались ясно и разительно на каждом шагу. Вопрос этот раздирал Юг, отражаясь крайне неблагоприятно на ведении военных операций, вовлекая в борьбу вокруг него общественность, печать, офицерство, политические организации, даже правительства Согласия»{49}. Однако, понимая это, он искренне считал, что со своей стороны сделал все возможное, и вина за сложившуюся ситуацию целиком и полностью лежит на Донском атамане. Деникин продолжал требовать, чтобы соединения и части Донской армии использовались на тех направлениях, где это было необходимо для успеха общего дела, а Краснов продолжал настаивать на том, чтобы части Добровольческой армии усилили его Донской фронт.

Союзники — англичане и французы, видели, как пагубно сказывается на положении дел распря между двумя генералами и их штабами. Чтобы положить ей конец, командующий британской военной миссией на Кавказе генерал Пуль направил Краснову письмо. В нем он выдвинул ультимативное требование — войти в подчинение к Деникину, в противном случае Дону будет отказано в военной помощи. Затем генерал Пуль лично встретился с Красновым на станции Кущевская и повторил свое требование. Только после этого было достигнуто соглашение о том, что Донской атаман и его армия переходят в подчинение — генералу Деникину, и с этого времени образуются Вооруженные Силы России. На станции Торговая 8 января 1920 г. Краснов от имени своего правительства скрепя сердце признал генерала Деникина Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России (ВСЮР). Во время подписания этого документа командующий Донской армией генерал С.В. Денисов сказал атаману: «Вы подписываете себе и Войску смертный приговор»{50}.

Получив, наконец, в свое распоряжение донские соединения верховное командование постаралось максимальное их количество влить в «добровольческие» формирования. Командование Донской армией принял человек, устраивающий Деникина — генерал В. И. Сидорин. Однако, как показали дальнейшие события, смена общего руководства донцам особых успехов в их боевой деятельности не принесла. Большие потери и нежелание воевать вдали от своих станиц продолжали снижать и без того невысокий моральный дух донских казаков. Правда, много шуму наделал рейд корпуса генерала К.К. Мамонтова, в июле-августе 1919 г, но организация и конечный результат этого в целом успешного похода показали, что ненормальные отношения между руководством донского казачества и «добровольческим» командованием продолжают вредить общему делу.

Когда в штабе ВСЮР стало известно о походе и о том, что для него формируется конная группа в 7—8 тысяч человек, то попытались согласовать направление ее рейда в интересах общего наступления на Воронеж. Этот город должен был брать Кубанский корпус генерала Шкуро, и помощь Мамонтова ему была бы очень кстати. Мамонтов получил такую задачу, но от ее выполнения уклонился. Удача сопутствовала генералу, и он нанес серьезный урон красным, пройдясь по тылам их войск. Мамонтов захватил огромную добычу и включил в состав своего корпуса сдавшуюся ему Тульскую дивизию красных{51}. Деникин снова попытался направить Мамонтова в нужном направлении, на запад, чтобы перерезать железнодорожную линию Курск — Орел — Тула — Москва. Но тот опять поступил по-своему. Обремененный огромной добычей, его корпус повернул на юг и все-таки занял Воронеж. Но, соединившись с корпусом генерала Шкуро, он тут же вышел из рейда по собственному решению. Этот рейд Мамонтова скорее напоминал поход «за зипунами» времен казачьей вольницы{52}.

Как вспоминал потом генерал Шкуро, который, кстати, и сам не отличался чистотой нравов, он был поражен размерами награбленного донцами. «Мамонтов, — писал он, — вел за собой бесчисленные обозы с беженцами и добычей. Достаточно сказать, что я, едучи в автомобиле, в течение двух с половиной часов не мог обогнать их. Казаки Мамонтова сильно распустились, шли в беспорядке и, видимо, лишь стремились поскорее довезти до хат свою добычу. Она была, по-видимому, весьма богата. Например, калмыки даже прыскали своих лошадей духами»{53}.

Не лучше у добровольческого командования складывались отношения и с верхушкой кубанского казачества. Причина все та же — местный сепаратизм, нежелание Кубани участвовать в общерусском деле. Справедливости ради, следует все же сказать, что Кубань, как и Дон, сыграла огромную роль в создании и становлении Добровольческой армии. Вовремя 1 Кубанского похода присоединившийся к армии генерала Л.Г. Корнилова отряд полковника В.И. Покровского разделил с ней все невзгоды и тяжесть боев. Еще более существенной была их помощь во втором Кубанском походе. Казаки тогда стремились поскорее начать освобождение своих станиц от красных и неизменно показывали высокий наступательный дух и единение с «добровольцами». После взятия первого кубанского населенного пункта — станицы Новопокровской — Добровольческая армия пополнилась тремя казачьими кавалерийскими полками и четырьмя пластунскими батальонами. Бригада Покровского была развернута в дивизию, а генерал П.В. Глазенап смог сформировать кавбригаду.

«Добровольческое» командование вправе было рассчитывать, что его боевой союз с кубанским казачеством и дальше будет развиваться по восходящей линии. Поэтому сразу же после взятия станицы Новопокровской Деникин обратился к Кубанскому Войсковому атаману А.П. Филимонову с официальным письмом, в котором говорил, что в связи со вступлением Добровольческой армии на кубанскую землю все территориальные первоочередные части должны войти в ее состав. Там же он предупредил атамана, что никакого сепаратизма не должно быть{54}.

Однако вместо ответа Филимонов со своим военным министром опубликовали приказ, в котором изложили структуру и организацию Кубанских вооруженных сил. Там же сообщалось, что все кубанцы будут изъяты из Добровольческой и вольются в Кубанскую армию. Отношения между Деникиным и кубанским руководством начали портиться еще и потому, что последнее изъявило намерение забирать все трофеи, которые «добровольцы» будут захватывать у большевиков на кубанской территории. Мотивировали свое решение тем, что такова вековая традиция.

Когда спустя 4 месяца после своего ухода из Екатеринодара Добровольческая армия вернула столицу Кубани, то у Деникина была возможность раз и навсегда покончить с местным сепаратизмом. Для этого достаточно было посадить там своего наказного атамана. Но ни он, ни бывший тогда еще в живых генерал Алексеев не пошли на это, так как справедливо полагали, что такой шаг вызовет возмущение казаков, как рядовых, так и тех, кто находился у власти. Деникин и его окружение считали все же, что с Филимоновым сотрудничать было можно. Он не стремился к обострению отношений с командованием Добровольческой армии, мог идти на компромиссы. Однако этого нельзя было сказать о Кубанской Раде, ни об одной из ее палат, ни о Краевой{55}, ни о Законодательной{56}. И в той и в другой большим влиянием пользовались те политики, которые были категорически не согласны с тем, какие диктаторские полномочия присвоил себе командующий Добровольческой армии. Они настойчиво требовали от своего атамана решительных действий по созданию Юго-Восточного Союза, куда Кубань, по их планам, должна войти на федеративных началах. Добровольческое командование очень не хотело разрыва с Кубанью, так как прекрасно понимало, что это обернется огромными потерями, в том числе и в численности личного состава. К сентябрю 1918 г. в Добровольческой армии было 12 общероссийских полков, в том числе только 2 конных. Кубанских же кавалерийских полков имелось 16 и 8 пластунских батальонов. При этом практически все кубанские части были перемешаны с общероссийскими. Кроме того, часть казаков входило в состав пехотных полков, таких, к примеру, как 1 Кубанский стрелковый и Партизанский. В целом в боевом составе армии кубанцы составляли 30% личного состава, а в офицерских частях их было еще больше — 60—65%{57}. Несложный анализ показывает, настолько бы поредели «добровольческие» части без кубанцев особенности конница. Правда, и Кубанской армии, в случае получения ею самостоятельности, тоже пришлось бы нелегко. Она теряла при этом Генеральный штаб, технические части и большинство артиллерии. Ее пластунские батальоны покинули бы почти все офицеры — не казаки. Сам атаман Филимонов говорил в это время: «Мы так срослись с Добровольческой армией, что каждое расхождение кровоточит»{58}.

Нужно иметь в виду также, что Кубань, по сути дела, кормила Добровольческую армию, так как располагала огромными возможностями для снабжения войск продовольствием. Даже после всех реквизиций, которые провели большевики во время пребывания там у власти, к весне 1919 г. в ее закромах еще оставалось 30 млн пудов хлеба от 4-х последних урожаев. В достаточном количестве имелось также растительных масел и табака, которые можно было использовать для товарообмена.

Учитывая это, Кубанское правительство в конце августа 1918 г. издало распоряжение, по которому закрывались все границы области для вывоза сырья и продовольствия. В результате нарушилась установившаяся система снабжения тех частей Добровольческой армии, которые находились за границами Кубани. Но правительство сделало еще один шаг, ведущий к углублению раскола, — 13 сентября оно подчинило себе железные дороги, проходившие по территории края. В итоге из Новороссийска, например, в Ростов через станцию Торговая поезда проходили по территории трех суверенных государств с донскими и кубанскими таможнями. И это в то время, когда фронту было крайне необходимо оперативное снабжение оружием, боеприпасами и продовольствием.

Как уже говорилось, средоточием сепаратистских настроений в Екатеринодаре была Рада, обе ее палаты. В пылу политической борьбы каждая из них, в свою очередь, тоже разделилась на два непримиримых лагеря — «линейцев» и «черноморцев». «Линейцы» — это потомки выселенных некогда с Дона казаков и дополнявших их в разные периоды выходцев из крестьян центральных губерний и Ставрополья. Они располагались по линии специально сооружаемых укреплений для несения кордонной службы в предгорьях Северного Кавказа. Расположение линий периодически менялось, продвигаясь все ближе к горам. В описываемый период слово «линеец» стало синонимом либерала, русского центриста. Политическим центром «линейцев» был г. Армавир. В Раде они были в меньшинстве, в оппозиции и интеллектуально слабее. Их считали друзьями Добровольческой армии, и они концентрировались вокруг атамана — генерала Филимонова.

«Черноморцы» — это потомки запорожцев, переселившихся на Кубань во времена Екатерины II. Они населяли северо-западную часть Кубанского края. Слово «черноморец» во время Гражданской войны стало синонимом украинофила, сепаратиста и даже социалиста. «Черноморцы» объединялись вокруг председателя правительства Л.Л. Быча и председателя Законодательной Рады Н.С. Рябовола. Причем именно последний давал импульс всем сепаратистским настроениям, очевидно, за это он и поплатился жизнью. Во время конференции по поводу создания Юго-Восточного союза в г. Ростове 27 июня 1919 г. он был убит. Убийцу тогда не нашли, но в Екатеринодаре не сомневались, что в роли заказчика убийства выступило руководство ВСЮР.

После того как Добровольческая армия и воевавшие в ее рядах кубанские казаки взяли Екатеринодар, Деникину дали недвусмысленно понять, — кто на Кубани хозяин. В городе сразу же были расклеены листовки, подписанные генералом П.А. Букретовым. Они начинались словами: «Долгожданные хозяева Кубани, казаки и с ними часть иногородних, неся с собою справедливость и свободу, прибыли в столицу Кубани». Деникин писал по этому поводу с горечью: «Так Добровольческая армия с легкой руки Букретова стала частью иногородцев»{59}.

Генерал Букретов сыграл пусть не всегда позитивную, но заметную роль в кубанской истории времен Гражданской войны. Когда 14 марта 1918 г. войска Юго-Восточной армии красных заняли Екатеринодар, бывший тогда членом Кубанской Рады генерал Букретов не покинул город, по некоторым данным он пытался приспособиться к новому режиму и занялся производством молокопродуктов. После того как Добровольческая армия вернула кубанскую столицу, Букретов представился ее руководству как организатор некой тайной военной организации, работавшей подпольно в городе при красных, и попросился к Деникину на службу. Однако сепаратистские «заслуги» генерала были хорошо известны командованию «добровольцев», и от его услуг категорически отказались. Но к Букретову очень благоволил Председатель кубанского правительства Л.Л. Быч, и назначил его ответственным за заготовки продовольствия. На этом посту Букретов вскоре был замечен во взяточничестве, но за свою последовательную «антидобровольческую» политику избежал наказания, а впоследствии, в мае 1920 г., даже стал Войсковым атаманом, сменив Филимонова.

Неурегулированность отношений между «добровольческим» командованием и руководством Кубанской Рады стала все более негативно сказываться на положении в Кавказской армии, почти полностью состоявшей тогда из кубанских казаков. Как писал К.Н. Соколов, бывший управляющий Отделом законов деникинского правительства: «...постепенно разлагающая работа «самостийников» стала сказываться на фронте. Осенью (1919г. — Н.К.) командный состав Кавказской армии, осаждавшей Царицын, горько жаловался на то, что в результате екатеринодарского «политикантства» Кубань «забыла» армию и не шлет ей ни пополнений, ни продовольствия. Действительно, ряды армии редели, станицы кишели дезертирами»{60}. Тот же Соколов подчеркивал, что редкое пополнение, если изредка и прибывало на фронт, то было уже разложено сепаратистскими настроениями.

Деникин понимал, что нужно срочно менять обстановку в Екатеринодаре — убрать из Рады «самостийников» и предложить ей такие поправки к конституции, которые бы урезали полномочия представительной власти и значительно бы усиливали права атамана. Но парламентский путь решения этой проблемы был не возможен, поэтому начали готовить переворот. События стали развиваться стремительно после того, как делегаты кубанского правительства: Быч, Калабухов, Намитоков и Савицкий подписали в Париже с представителями Меджилиса горских народов союзный договор. Согласно ему кубанские войска отдавались в распоряжение Горского правительства{61}.

Усматривая в этих действиях измену, Деникин 26 октября издал приказ, в котором говорилось, что в случае появления названных 4 лиц на территории Вооруженных Сил Юга России, арестовать их и предать военно-полевому суду{62}. Д.Е. Скобцов, ставший впоследствии Председателем кубанского правительства, оценил этот приказ, как: «запальчивую выходку непризнанного диктатора»{63}. Исполнение приказа было поручено командующему Кавказской армией генералу Врангелю. Однако его армия вела боевые действия на Царицынском фронте, и он не имел юридического права действовать на территории, не входящей в зону действия его войск. Однако он все же нашел выход из этого щекотливого положения. Врангель назначил командира одного из своих корпусов — генерала Покровского, командовать тыловым районом и поручил ему навести порядок в Екатеринодаре.

Выбор на Покровского пал не случайно. Не будучи кубанцем по происхождению, он, по прихоти судьбы, сыграл значительную, а по некоторым его поступкам зловещую роль в истории Кубани того времени. Во время Мировой войны он служил в качестве летчика-наблюдателя, а после революции прибился на Кубань. Здесь проявил инициативу и расторопность при формировании партизанских отрядов, чем приглянулся Кубанскому атаману А.П. Филимонову, и тот за успешный бой под Энемом сразу произвел его в полковники и поручил командовать Правительственным отрядом. Через два месяца он уже генерал-майор. Вступив в Добровольческую армию, Покровский сначала командовал дивизией, а потом Кубанским корпусом. Покровский, как отмечали его современники, был очень храбрым и настолько же жестоким человеком. По словам генерала А.Г. Шкуро, «там где стоял штаб Покровского, всегда было много расстрелянных и повешенных без всякого суда, по одному подозрению в симпатиях к большевикам»{64}.

К перевороту подготовились основательно. По свидетельству одного из лидеров «линейцев», уже упоминавшегося Д.Е. Скобцова, Покровский, с ведома Верховного командования, получил с Царицынского фронта два кавалерийских полка. Кроме того, непосредственно в Екатеринодаре был сформирован офицерский отряд численностью в 200 человек, который вместе с юнкерами двух училищ был готов к действиям по блокированию Рады. В ночь на 5 ноября 1919 г. начальник особого офицерского отряда полковник Карташов, ранее служивший в министерстве Внутренних дел и знакомый с такого рода задачами, занял заставами вокзал, главные площади и улицы города, затем окружил караулами здание Краевой Рады. После этого вдело вступил Покровский и арестовал основных сторонников автономии Кубани. В ночь на 7 ноября на Крепостной площади Екатеринодара был повешен один из них — священник А. Калабухов. К его груди была прикреплена табличка с надписью «За измену России и кубанскому казачеству»{65}, а по Екатеринодару был расклеен текст приговора Военно-полевого суда. Он гласил:

«1919г. ноября 6 дня, г. Екатеринбург.

Военно-полевой суд, учрежденный на основании приказа командующего войсками тылового района Кавказской армии от 6 ноября № 6, в составе председателя полковник Комянского, членов — есаула Лычева, есаула Прудой, есаулов Зекреч и Хорина рассматривал дело об Ал. Ив. Калабухове, казака станицы Новопокровской Кубанской области, и признал его виновным в том, что в июле текущего года он, в сообществе с членами кубанской делегации: Бычем, Савицким, Намитоковым, с одной стороны, и председателями Меджилиса горских народов Чермоевым, Гайдаровым, Хазаровым, Бахмановым, с другой стороны, подписали договор, явно клонящийся к отторжению кубанских частей в распоряжение Меджилиса, т.е. в преступлении, предусмотренном статьей 100 части 3-й и 2-й, статьями 101 и 108 Уголовного Уложения, и приговорили его к смертной казни через повешение.

Настоящий приговор подлежит представлению на утверждение командующего войсками тылового района Кавказской армии».

На приговоре стояла резолюция: «Приговор военно-полевого суда утверждаю: Покровский»{66}.

Такая же участь угрожала и остальным арестованным членам Рады. Но генерал Деникин прислушался к ходатайству специально собранной делегации Краевой Рады и заменил им предание Военно-полевому суду — высылкой за границу.

Как бы подводя итог этим событиям, которые в обиходе назвали «Кубанским действом», бывший Войсковой атаман Кубани А.П. Филимонов писал: — «Разгром Кубанской Рады, закончившийся повешением члена Рады Калабухова и высылкой в Константинополь наиболее влиятельных представителей оппозиции, сыграл значительную роль в общем ходе борьбы с большевиками на Юге России и был одним из существенных поводов к катастрофическому отходу Вооруженных Сил Юга России от Орла до Новороссийска»{67}.

Слухи о событиях в Екатеринодаре быстро дошли до фронта и стали горячо обсуждаться в кубанских войсках. Нужно отметить, что большинство казаков считали Кубанскую Раду защитницей своих интересов, и на стихийно возникших митингах они стали открыто выступать против Верховного командования ВСЮР. Считавшийся народным героем Кубани генерал Шкуро в своих воспоминаниях приводит слова казака-кубанца, сказанные им на одном из таких митингов. — «Мы воюем одни. Говорили, что вся Россия встанет, тогда мы отгоним большевиков, а вот мужики не идут, одни мы страдаем. Многие из нас уже побиты. Где новые корпуса, которые обещали? Все те же корниловцы, марковцы, дроздовцы да мы, казаки... Вот Рада за нас заступается. Но можем мы одолеть всю красную нечисть? Скоро нас всех побьют, тогда большевики опять Кубань завоюют»{68}. Деморализация кубанских частей стала нарастать. Казаки в массовом порядке начали бросать фронт.

Чтобы попасть на родину, ими использовалась любая возможность. Всякими правдами и неправдами кубанцы добывали документы о плохом состоянии здоровья. И таких «больных» становилось все больше. Те, кто в свое время вступили в части добровольно, считали, что имеют право так же добровольно и покинуть их. Командиры полков были завалены ходатайствами о предоставлении отпусков. Некоторые просто дезертировали, уводя с собой коней и приобретенную мародерством добычу. Иные собирались в фиктивные подразделения и якобы от имени крупных военачальников требовали железнодорожного транспорта для отправки на Кубань, а если это не получалось, тогда просто силой захватывали вагоны.

Пользуясь отсутствием должного порядка на железных дорогах, дезертирам безнаказанно удавалось добираться до терских и кубанских станиц, вызывая там зависть родственников одностаничников, сыновья и братья которых еще продолжали рисковать жизнью на войне. И без того невысокий авторитет генерала Деникина на Кубани да и в добровольческих частях резко упал. Если в начале Гражданской войны его за глаза называли «царь Антон», то теперь пренебрежительно окрестили «дедом Антоном» и даже «бабой».

После переворота Кубанская Рада избрала правительство из числа «линейцев» — сторонников великодержавной политики Деникина. Атаманом стал Н.М. Успенский, Председателем правительства — Ф.С. Сушков, а во главе Рады — Д.Е. Скобцов. Однако эти действия, как и следовало ожидать, вызвали недовольство среди значительной части казаков и Деникин вынужден был пойти на ряд уступок «черноморцам». В частности, Кавказская армия была преобразована в Кубанскую и признана независимой от штаба ВСЮР. Был учрежден Верховный войсковой круг Дона, Кубани и Терека. Его председателем стал И.П. Тимошенко, который сразу же развернул работу по завершению создания Юго-Восточного Союза{69}.

Кубанское правительство и Рада, получив в свое распоряжение армию, все равно не могли преодолеть процесс ее разложения. Старые части таяли на глазах, а формировать новые становилось все труднее. Очень откровенно и достаточно точно о деморализации всех белых войск и кубанских, на тот момент, особенно высказался генерал Н.В. Шинкаренко. В боях под Царицыном он командовал сводной дивизией, но после ранения находился не у дел. Воспользовавшись протекцией генерала Врангеля, он получил назначение командовать 2-й Кубанской дивизией, когда она вместе со всей Кубанской армией уже отступала от Екатеринодара. В его дневнике читаем: — «Заметим, что весь декабрь месяц, когда требовалось оборонять уже свой родной Дон, полки Донской армии, отнюдь не жидкие числом, сумели только отступать, отдав «товарищам» всю донскую землю, до последнего клочка ее. Впрочем, самые последние клочки были отданы уже в феврале 1920-го...

Это не особо исключительный упрек: в войске Донском всегда были и генералы, и офицеры, и рядовые казаки с урядниками высоких боевых качеств. И в Гражданскую войну всякий и всякий смог увидеть это вновь в боях 1920 года в Северной Таврии. Так что, не в особый упрек, — думаю, чтобы показать до какой степени пал к концу 1919 года боевой дух наших «белых». С казаками-кубанцами месяца два позже случилось еще худшее, чем то, что было с донцами. А относительно нас, «добровольцев» с полками, где была такая масса офицеров и где сосредоточилось все годное, что только имелось в культурных служивых дворянских слоях русского общества, по всей справедливости следует признать, что огромное большинство нас в конце 1919 года было занято только тем, чтобы как-нибудь поудобнее для себя уклониться от боя. Огромное большинство»{70}.

Острота противостояния Деникина и Кубанских верхов после переворота несколько снизилась, но не надолго. Вскоре после своего избрания вдруг скоропостижно умер атаман Н.М. Успенский и на освободившееся место Рада поставила генерала П.А Букретова. Это был сильный ход. Теперь «черноморцы» могли взять реванш за все свои политические потери, вызванные недавним переворотом. У них был свой атаман, своя, хотя и полуразложившаяся, но все еще многочисленная армия и, наконец, союзники в сепаратистском Верховном Круге. Последующие два месяца взаимной вражды между командованием Вооруженных Сил Юга России и кубанским руководством характеризуются дальнейшим падением диктаторских полномочий Деникина.

Под влиянием неблагоприятных обстоятельств, усиливающимся давлением казачьей верхушки и представителей партии кадетов, он 18 декабря 1919 г. упразднил свое гражданское правительство — Особое Совещание и издал приказ о формировании Южно-Русского правительства. В нем ряд ключевых постов были переданы представителям Центрального Комитета кадетской партии. Председателем правительства пока еще оставался генерал А.С Лукомский. Однако уже 27 декабря и это правительство было отправлено в отставку, а формирование нового было поручено Донскому атаману А. Богаевскому. Он в одиночестве представлял его, пока не сложил свои полномочия в пользу своего Председателя Совета управляющих отделами донского правительства Мельникова. Тот и приступил к формированию Южно-Русского правительства — давней мечты всех казачьих сепаратистов.

Чехарда гражданской власти еще больше осложнила и без того плачевные дела белых армий. После преобразования Кавказской армии в Кубанскую Врангель, сыгравший не последнюю роль в организации и проведении переворота, больше не мог быть ее командующим, поэтому Деникин принял решение поставить его во главе Добровольческой армии, сняв с должности окончательно спившегося генерала В.З. Май-Маевского. Врангель принял предложение, но с условием, что он тут же удалит из армии командиров корпусов конной группы: кубанского — генерала Шкуро и донского — генерала Мамонтова. Врангель считал их главными виновниками полного развала этих формирований. Деникин предостерег нового командарма, чтобы он воздержался от столь радикальных мер, но тот не прислушался и во главе конной группы назначил генерала С. Г. Улагая.

Находившийся в это время в отпуске генерал Мамонтов, узнав о своей отставке, очень обиделся и по всем инстанциям отправил телеграмму следующего содержания: — «учитывая боевой состав конной группы, я нахожу не соответствующим достоинству Донской армии и обидным для себя заменение как командующего конной группой без видимых причин лицом, не принадлежащим к составу Донской армии и младшим меня по званию»{71}. Убедившись затем, что телеграмма получена во всех донских полках, он самовольно бросил службу и потом, не без злорадства, везде подчеркивал, что без него корпус теперь вообще разбегается. Деникин все же согласился на снятие с должности Мамонтова, но теперь за него вступился командующий Донской армией генерал Сидорин. Он подтвердил, что корпус в самом деле разбегается и навести порядок в нем может только Мамонтов. Деникин принял половинчатое решение. Он оставил Мамонтова командовать корпусом, но при этом сам корпус изъял из состава Добровольческой армии.

Но на этом неприятности не прекратились. Теперь начали разбегаться и кубанцы. Врангель принял решение не отводить эти части в тыл для переформирования, как планировалось ранее, а вообще отправить их на Кубань, где использовать как кадры для комплектования трех новых корпусов. Однако, как показали потом события, там этот корпус разложился окончательно. С распадом кавалерии Добровольческая армия оказалась в тяжелом положении. Она попала под фланговый удар всей 1-й Конной армии Буденного и понесла огромные потери.

После этого Врангель предложил Деникину принять срочные меры по восстановлению боеспособности Добровольческой армии, для чего свернуть ее в корпус. Такое решение было принято, после чего ставка передала его в состав Донской армии генерала В.И. Сидорина. Сам Врангель убыл на Кубань, чтобы заняться формированием новых корпусов. В будущем он планировал объединить их с конницей Донской армии, Терским корпусом, остатками «добровольческой» кавалерии, а затем создать из этих формирований конную армию наподобие той, что была у красных, и возглавить ее.

Деникин согласился, но после этого его и без того не простые отношения со строптивым бароном сильно усложнились, а вскоре совсем зашли в тупик. Сразу же следует подчеркнуть, что противоречия между этими двумя вождями Белого движения не носили политического характера. Они касались только вопросов выбора союзников и определения стратегии боевых действий. «Черная кошка» между двумя генералами пробежала еще в начале апреля 1919 г., когда Деникин проигнорировал секретный рапорт Врангеля. В нем тот предлагал главнейшим и единственным оперативным направлением планируемой кампании считать Царицынское. По мнению Врангеля, это давало возможность соединиться правым флангом «добровольческих» войск с армией Колчака и вместе с ней развивать наступление на Москву. Предложение не нашло поддержки, и как бы ответом на него послужил приказ ставки от 20 июня 1919 г., получивший потом известность под названием «Московская директива». В ней Врангелю предписывалось наступать на Москву по другому операционному направлению — через Курск, Орел и Тулу. Как известно, это решение привело к растягиванию флангов белых войск, распылению их сил, что в конечном итоге лишило ставку возможности маневрировать ими. Захватив огромную территорию сравнительно небольшими силами, соединения и части белых армий не смогли закрепиться на ней и вскоре покатились на юг.

Вообще идея объединения Добровольческой армии с войсками адмирала А.В. Колчака владела в то время умами многих руководителей Белого движения как на юге России, так и во влиятельных политических кругах русской эмиграции. Было очевидно, что объединение всех антибольшевистских сил России в единый фронт значительно повысит шансы на победу. В принципе эта идея не была чужда и Деникину, и еще совсем недавно он сам изъявлял желание войти в подчинение Верховному правителю России. Для организации взаимодействия в апреле 1919 г. он направил в Омск, где располагалась в то время ставка Колчака, свою делегацию во главе с генерал-майором А.Н. Гришиным.

Выбор на этого генерала пал не случайно. В войсках Колчака он был известной личностью. Еще с начала 1918 г. под кличкой «Алмазов» Гришин участвовал в деятельности подпольных антибольшевистских организаций Сибири. В июне того же года Временным Сибирским правительством был произведен в генерал- майоры и назначен военным министром и командующим Западно-Сибирской армией. Он командовал ею до сентября 1918 г., довел численность своих войск почти до 60 000 человек и освободил от большевиков почти всю Западную Сибирь. Однако вскоре, из-за разногласий с представителями Антанты при Сибирском правительстве, он по собственной просьбе ушел в отставку, покинул Омск и прибыл в Добровольческую армию Деникина. Тот поручил ему формирование новых частей в Таврии, а после ухода немцев с Украины назначил комендантом г. Одессы. В Омск Гришин-Алмазов направлен был во главе делегации, состоящей из 16 офицеров и 25 солдат.

Однако эта затея окончилась трагически. 5-го мая пароход «Лейла», на котором делегация переправлялась через Каспийское море, был захвачен большевистским эсминцем «Карл Либкнехт», и, чтобы избежать плена, Гришин-Алмазов застрелился. (По другой версии он был застрелен одним из членов команды эсминца.)

Попытка установить достаточно высокий уровень взаимодействия между Деникиным и Колчаком тогда не удалась, но работа в этом направлении продолжалась. Шел обмен письмами и телеграммами, а вскоре появилось сообщение о том, что адмирал Колчак и генерал Деникин договорились об объединении своих фронтов — Восточного и Южного, и что скоро будет установлена единая верховная власть и единое командование на началах, которые будут выработаны ими при личной встрече. В войсках и среди политиков расхожими стали рассуждения о том, кто кому будет подчиняться в результате этого объединения.

При этом рассматривались разные комбинации возможного развития событий. Одни считали, что адмирал Колчак станет Верховным правителем, а генерал Деникин Верховным главнокомандующим. Другие «наделяли» Колчака обоими высшими должностями: и Верховного правителя и Верховного главнокомандующего, отводя Деникину роль начальника штаба объединенных вооруженных сил. И, наконец, третьи высказывали предположение, что Деникин, передав всю военную и гражданскую власть Колчаку, сам станет, как тогда говорили, «выращивать капусту», то есть уйдет в отставку.

В то время трагической судьбы Колчака еще ничто не предвещало. Его армия мощно продвигалась к Волге и была многочисленней и качественней Добровольческой. За адмиралом стояли огромные пространства Сибири с крепким русским населением, значительная часть которого не была подвержена ни сепаратистским, ни большевистским тенденциям. Наконец, немаловажно было и то, что адмирал Колчак поддерживал тесные связи с Европой, импонировал и русской эмиграции, и руководству стран Антанты. Вся русская дипломатия, оставшаяся за рубежом, тоже ориентировалась на него.

Дальше события развивались так, что из Франции к Деникину прибыла делегация «Русского политического Совещания», в которую входили Д.Г. Щербачев, В.В. Вырубов и М.С. Аджелов. Они имели задачу рекомендовать Деникину немедленное подчинение адмиралу Колчаку. При этом сообщили, что как только адмирал даст ответы на посланные ему запросы относительно своей политической программы, он тут же будет признан европейскими лидерами и правительствами как Верховный правитель всей России. Деникину сообщили также, что Архангельское правительство на севере и генерал Юденич на западе уже подчинились Колчаку, теперь только очередь за югом России.

Однако министры Особого совещания при Деникине очень осторожно подошли к посулам парижских делегатов. Гарантий того, что Колчак действительно будет признан Верховным правителем России, никто из европейских руководителей пока не давал, а значит, и надежды на увеличение военной, политической и экономической помощи оставались пока призрачными. Поэтому было принято решение двигаться пока в направлении объединения фронтов, а для решения политических проблем направить в Париж делегацию, которая бы, во-первых, передала Колчаку пакет предложений, а во-вторых, прояснила бы позиции глав и правительств европейских стран по поводу идеи объединения антибольшевистских сил в России.

Но неожиданно для всех кардинальный шаг к объединению с Колчаком по собственной инициативе предпринял сам Деникин. В тот самый день, 30 мая 1919 г., когда Особое совещание решало какой ответ дать делегатам из Парижа, Деникин огласил свой приказ № 145. В нем говорилось:

«Безмерными подвигами Добровольческих армий, кубанских, донских и терских казаков и горских народов освобожден Юг России, и русская армия неудержимо движется вперед к сердцу России.

С замиранием сердца весь русский народ следит за успехами русских армий, с верой, надеждой и любовью. Но наряду с боевыми успехами в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающихся перед расчленением Великой, Единой России.

Спасение нашей Родины заключается в единой Верховной власти и нераздельном с нею едином Верховном командовании.

Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному правителю Русского Государства и Верховному главнокомандующему русских армий.

Да благословит Господь его крестный путь и да дарует спасение России.

Генерал-лейтенант Деникин»{72}.

Свой приказ генерал Деникин зачитал лично в Кубанском войсковом собрании во время парадного обеда, который он давал отъезжающему за границу английскому генералу Бриггсу. Этим жестом Деникин помимо всего прочего демонстрировал союзникам, что в России идет консолидация антибольшевистских сил, а кубанским сепаратистам в очередной раз было указано на их вредную общерусскому делу позицию. Как утверждали очевидцы, этот великолепный жест главнокомандующего буквально ошеломил всех присутствующих. Все просто оцепенели, а потом переполненные чувства их вылились в поток восторженных возгласов и речей. Генерал Деникин переходил из объятий в объятия. Ему даже целовали руку.

Скорее всего Деникин был искренен в своем решении. Во всяком случае, членам Особого совещания он говорил потом, что не будет подчеркивать необходимость сохранения за собой всей полноты власти на Юге России. «Я человек военный. Раз я подчинился, я стою, держа руку под козырек и жду приказаний»{73}.

Сразу же после этого делегация от Особого совещания и Генерального штаба выехала в Париж. Главными ее задачами было связаться оттуда с Колчаком и переслать ему документы, в которых изложены сведения о ситуации в армии и планах на гражданское переустройство освобожденных от большевиков территорий. Вторая задача сводилась к тому, чтобы уяснить, как союзники отреагируют на предстоящее объединение белых сил и не отразится ли это на размерах их помощи Добровольческой армии.

Нужно учитывать в какое время происходили эти события, французы спешно бросили Одессу, и был заключен Версальский договор, который подвел итоги Первой мировой войны. В обоих случаях союзники по сути дела проигнорировали интересы Белого движения. Его вожди и русская эмиграция имели возможность убедиться, что европейские парламенты и правительства прежде всего озабочены своими внутренними проблемами. Их меньше всего волнуют общерусские дела, а если они ими и занимаются, то только с единственной целью — извлечь для себя побольше пользы из сложившейся ситуации. Депутаты европейских парламентов в абсолютном большинстве своем требовали от правительств не вмешиваться в русские дела, а все имеющиеся ресурсы направлять для решения национальных задач.

Уяснив все эти нюансы, делегаты от Юга России стали склоняться к выводу, что в случае подчинения Колчаку основная, если не вся, иностранная помощь пойдет ему, и Вооруженные Силы Юга России от этого только потеряют, и может быть лучше сохранить все так, как было до сих пор. Здесь же, в Париже, делегаты смогли убедиться в том, как сильно разобщены находившиеся там русские эмигрантские политические партии, движения и союзы. Уже во время их пребывания в Париже самораспустилось «Политическое совещание», присылавшее делегацию к Деникину.

В это же время неудачи обрушились на самого Колчака, и он стал отступать. Интерес у западных политиков к эмиссарам Деникина практически ни в чем не проявлялся, а многие из них, в том числе и лидер французских радикалов Ж. Клемансо, открыто обвиняли лидеров Белого движения в симпатиях к немцам и не рекомендовали вести с ними никаких дел.

Как и планировалось, эмиссары Деникина по прибытии в Париж отправили Колчаку в Омск все заготовленные для него документы и получили уведомление оттуда, что они дошли по назначению. Однако в течение полутора месяцев никакой реакции на предложения Деникина не поступило. Единственное, что сделал Колчак — он своим приказом назначил Деникина своим заместителем. Некоторые члены делегации съездили и в Лондон, но и там результат был тот же. Первые лица государства с ними на контакт не пошли. Уже в день отъезда посланников Деникина из Парижа они узнали, что туда прибывает делегация от Колчака, но простейший анализ ее состава показывал, что вопросы объединения она решать не правомочна.

К этому времени Деникин, похоже, и сам утратил интерес к проблеме объединения фронта с Колчаком. Тот отступал все дальше на восток, в то время как армии Юга России успешно продвигались вперед к Москве, и создавалось впечатление, что победа будет одержана только своими силами. Подчинение Деникина Колчаку приобрело характер бессодержательной фикции. Вскоре между ними совсем прервалась даже эпизодически поддерживавшаяся телеграфная связь, а тяжелые времена наступили и для ВСЮР.

Колчаку и Деникину удалось практически осуществить только один совместный проект. По их согласованному решению в Северо-Западную армию генерала Юденича, для ее усиления и налаживания взаимодействия, был направлен ставропольский военный губернатор генерал-лейтенант П.В. Глазенап. На новом месте он получил должности командующего войсками и генерал-губернатора в зоне военных действий этой армии (г. Псков. — Н.К,). Затем, в октябре 1919 г., Глазенап сменил Юденича, но армия под Петроградом была по сути дела разгромлена, отступила к Нарве и перешла эстонскую границу. Основную роль, которую сыграл генерал Глазенап в судьбе Северо-Западной армии, заключалась в том, что ему пришлось спасать ее после разоружения. Лишь небольшая часть личного состава армии была переброшена в Польшу для создания на ее территории 3-й Русской армии, но уже при Врангеле.

То, что не удалось соединить Восточный фронт Колчака с Южным деникинским очень болезненно переживал генерал Врангель. Он утверждал, что «московская» директива явилась смертным приговором армиям Юга России и Гражданская война была проиграна белыми именно по этой причине. Масла в огонь разгорающегося конфликта между Врангелем и Деникиным подлил также отказ последнего отступать левой группой своих войск, как это предлагал барон, в Крым, без донских казаков. Кубанцы к тому времени практически бросили фронт и в расчет они уже не принимались. Тем не менее, Деникин посчитал тогда, что отрываться от Донской армии не следует, так как «добровольческие» части понесли большие потери. В этих условиях Врангель сделал последнюю попытку убедить Деникина изменить всю стратегию борьбы и 25 декабря подал ему рапорт следующего содержания:

«...Зная хорошо настроение казаков, считаю, что в настоящее время продолжение борьбы для нас возможно, лишь опираясь на коренные Русские силы. Рассчитывать на продолжение казаками борьбы и участие их в продвижении вглубь России нельзя. Бороться под знаменем «Единая Неделимая Великая Россия» они больше не будут, и единственное знамя, которое быть может еще соберет вокруг себя, — может быть лишь борьба за «права и вольности казачества»; и эта борьба ограничится, в лучшем случае, очищением от врага казачьих земель. При этих условиях главный очаг борьбы должен быть перенесен на Запад, куда должны быть сосредоточены все наши главные силы. По сведениям, полученным мною от генерала английской службы Кинз, есть полное основание думать, что соглашение с поляками может быть достигнуто. Польская армия в настоящее время — третья по численности в Европе: большевики, англичане, поляки. Есть основание рассчитывать на помощь живой силой дружественных народов (болгары и сербы). Имея на флангах русские силы... и в центре — поляков, противобольшевистские силы займут фронт от Балтийского и до Черного моря, имея прочный тыл и обеспеченные снабжением. В связи с изложенным необходимо, казалось бы, принять меры к удержанию юга Новороссии, перенесению главной базы из Новороссийска в Одессу, постепенной переброске на запад регулярных частей, с выделением ныне же части офицеров для укомплектования Северо-Западной армии (ген. Юденича), где их огромный недостаток»{74}.

Генерал Деникин написал на этом рапорте: «Болгары и сербы хотели помочь, но не могут. Поляки могут, но не хотят. Северо-Западная армия генерала Юденича интернирована и разоружена»{75}. А дальше для Врангеля началась новая полоса злоключений. Сдав переформированную в корпус Добровольческую армию генералу А.П. Кутепову, он прибыл на Кубань для формирования новых корпусов, но оказалось, что эту задачу уже выполняет генерал А. Г. Шкуро. После этого Врангель получил задачу отправиться в Новороссийск для организации обороны этого района, но там этими вопросами уже занимался бывший Председатель Особого Совещания генерал А.С. Лукомский и Врангель получил должность его заместителя по боевой части.

Врангель тяготился новой должностью, она не соответствовала ни свойствам его характера, ни боевому опыту. Он открыто высказывал это, в том числе и давая интервью корреспондентам газет. В довершение всего Врангель узнал, что ему приписывают главную роль в заговоре по свержению Деникина. О готовящемся заговоре, и якобы участии в нем Врангеля, становится известно и самому главнокомандующему. Его об этом 11 декабря 1919 г. проинформировали генерал А. Г Шкуро, Терский атаман генерал ГА. Вдовенко, Председатель Терского Круга П.Д. Губарев и главноначальствующий на Северном Кавказе генерал И.Э. Эрдели{76}. В итоге всех этих неприятностей Врангель подал рапорт об увольнении со службы и, не дожидаясь ответа на него, самостоятельно уехал в Крым.

3. ПОРА РАСКЛАНИВАТЬСЯ...

К весне 1920 г. положение белых войск на юге России значительно ухудшилось. И хотя из штаба главного командования продолжали исходить бодрые призывы, неудачи следовали одна за другой. Вслед за Киевом, Харьковом, Курском и Воронежем был оставлен Донбасс. Такая же участь грозила Ростову и Новочеркасску.

Гражданская война снова вернулась на юг России. Однако она теперь стала еще ожесточеннее, а главное, приобрела более маневренный характер. У красных появились крупные кавалерийские соединения, и белые стали стремительно терять свое былое преимущество в этом исключительно мобильном по тем временам роде войск. На Дону, Кубани и Тереке снова пылали станицы, села и хутора, а казаки и иногородние{77}, вместо того, чтобы заниматься исконным трудом хлеборобов, ожесточенно рубились, кто за белых, кто за красных, нередко переходя от одних к другим. Стали все явственней проявляться признаки приближающейся катастрофы белых армий: деморализация личного состава, потеря командованием управления войсками на отдельных участках фронта, поголовное нежелание населения призывных возрастов идти на пополнение войск, серьезные сбои в тыловом обеспечении соединений и частей и др.

Многим казалось, что в этих условиях падение Ростова и Новочеркасска неизбежно, но за несколько дней до их оставления среди представителей высшего командования вдруг стала укрепляться уверенность в том, что отстоять эти, в высшей степени важные пункты все-таки удастся. Появилась надежда на высокую боеспособность донской конницы, в особенности 4 корпуса, которым до недавнего времени командовал Мамонтов. В течение последних дней, после многих неудач белая кавалерия провела несколько удачных боев, особенно под Провальскими заводами, и даже обзавелась артиллерией и пулеметами, утерянными во время отступления.

В связи с этим 3-му корпусу, которым командовал генерал Гусельщиков, была поручена оборона Новочеркасска, а 1-й корпус частью своих сил должен был оказывать ему помощь. Он действовал в это время по берегам Дона, обеспечивая правый фланг этого оборонительного района. Защита Ростова была поручена ослабленному продолжительным отступлением и упорными боями Добровольческому корпусу, но ему была придана еще и прибывшая с Кавказа бригада терцев. Оборонять Ростов должна была и конная группа генерала Топоркова, состоявшая из тех кубанцев и терцев, которые еще не ушли по домам. Как уже отмечалось, главный расчет делался на корпус Мамонтова, который сосредоточился между Ростовом и Новочеркасском как резерв. Донское командование предполагало использовать его внезапно в зависимости от того, куда красные нанесут удар вначале — на Ростов или на Новочеркасск, то есть разгромить или Думенко, или Буденного и овладеть инициативой при ведении дальнейших боевых действий.

27 декабря выяснилось, что бой под Новочеркасском начнется раньше, чем под Ростовом, так как Буденный приближался медленнее, нежели Думенко. Поэтому из штаба Донской армии Мамонтову был отдан приказ — идти на Александрово-Грушевск, с целью разбить группу Думенко. Топорков со своим отрядом должен был защищать правый фланг Добровольческого корпуса. Однако Мамонтов, как это бывало уже не раз, принял самостоятельное решение и отдал своему корпусу распоряжение все же ударить против Буденного, сославшись на то, что директива от штаба армии пришла слишком поздно. До 6-го января Мамонтов вместе с Топорковым действовали успешно и сильно потрепали части красных под Ростовом. Но под вечер этого же дня Мамонтову стало известно о тяжелой обстановке под Новочеркасском. Он решил прекратить свои атаки против 1-й Конной армии Буденного, отошел в исходное положение и утром следующего дня решил начать движение на Новочеркасск. Но помочь донской столице было уже нельзя, к тому же возник риск самому остаться без переправ, по которым можно было бы уйти на левый берег Дона. Дело в том, что защищавший своим корпусом Новочеркасск генерал Гусельщиков не смог согласовать свои действия с начальником 4-й дивизии генералом Лобовым и тот, вместо того, чтобы ударить в тыл корпусу Думенко, вдруг начал отходить на станицу Мелиховскую. Участь Ростова и Новочеркасска была предрешена, и они перешли в руки красных.

Неудачи продолжали преследовать белых и в наступившем 1920 году. 17 января красные силами войск Кавказского фронта начали наступательную Дон-Манычскую операцию. Ее замысел сводился к тому, чтобы не дать противнику закрепиться на реках Дон и Маныч, с ходу форсировать их и, овладев рубежом Ейск-Великокняжеская—озеро Лопуховатое, создать условия для наступления на Тихорецкую. Красные войска имели преимущество в живой силе, белые — в танках и бронемашинах. В первый день наступления 1-я Конная армия попыталась форсировать Дон, но внезапно наступившая сильная оттепель и недостаток переправочных средств не позволили ей достичь успеха. Лишь 19 января, когда вновь начались морозы, Буденный со своими частями смог преодолеть водную преграду и занять Ольгинскую, а войска 8-й армии — Сулин и Дарьинскую.

Для ликвидации прорыва красных войск на левый берег Дона белое командование перебросило в район Батайска конный корпус генерала Топоркова и кавалерийскую бригаду генерала Барбовича, а правее их — 4-й Донской конный корпус теперь генерала Павлова. В результате контрудара этих и действующих согласованно с ними сил Добровольческого и 3-го Донского корпусов 8-я и части 1-й Конной армий красных отошли снова за Дон. Однако левый фланг красных войск действовал удачнее. Здесь их 9-я армия нанесла поражение 2-му Донскому корпусу и отбросила его за Маныч. Этими действиями были созданы предпосылки для удара во фланг и тыл левофланговой ударной группировки Деникина. Поэтому командование фронта приняло решение срочно перебросить в этот район 1-ю Конную армию и совместно с корпусом Думенко разгромить белых. Завязались ожесточенные бои, в ходе которых успех попеременно сопутствовал то красным, то белым.

Добровольческий корпус в это время, спешно оставив Ростов, попытался сдержать дальнейшее наступление противника и втянулся в череду беспрерывных ожесточенных столкновений в районе Батайска, Азова, Кагальника, Елизаветовской, Петрогоровки и других населенных пунктов в устье Дона. Полнее представить события тех дней дают возможность дневниковые записи командира орудия дроздовской батареи штабс-капитана Г.А. Орлова. В течение всей Гражданской войны на Юге России он скрупулезно и почти ежедневно описывал все события, участником которых был лично сам. Современному читателю его дневник дает редкую возможность увидеть глазами молодого офицера все, что происходило тогда вокруг него. Здесь приводится отрывок дневника — запись событий одной недели: с 21 по 29 февраля 1920 г.

8/21 января

«... Красные сегодня несколько потеснили нас. Сразу за Доном вокруг Елизаветовской обширное болото. Благодаря мягкой погоде и дождям передвижение там не только для артиллерии, но и для пехоты стало весьма затруднительным. Вследствие этого выяснилось, что в этом месте в данное время мы не сможем наступать. Для пушек уже было приказано соорудить салазки, чтобы мы могли пройти по проламывающемуся льду на ту сторону; но теперь не только отставили это, но и пехоту перевели обратно сюда, оставив там только заставу. Так как появилась опасность, что река может стать совсем непроходимой, по льду пошла уже довольно интенсивная вода. За эти два дня у нас большие потери: убит 1 офицер и 11 стрелков и ранены 13 офицеров и человек 40 солдат. Им (красным. — Н.К.) это дело тоже даром не прошло: захвачено 24 пленных и от одного только нашего артиллерийского огня убито больше 25 человек и ранено не менее 80, кроме того, огонь нашей пехоты вряд ли был безрезультатным.

9/22 января

Утром красные без труда выбили нашу заставу из южной окраины Елизаветовской и хотели даже переправиться на нашу сторону, но дальше выхода из деревни мы их в течение дня не пустили. Ходить по льду под артиллерийским огнем не особенно-то приятно Жаль, что как раз в тот момент, когда почти половина людей с батареи ушла обедать, они высыпали и пробовали перейти реку. Завернуть-то их завернули, но «навернули» им недостаточно, так как открыть огонь могли только взводом, а не целой батареей. После обеда красные начали переправляться через Дон, правее нас, у Усть- Койсуга, и заняли этот последний. Почему так получилось и почему там не было наших, мне не совсем понятно. До вечера туда успело перебраться не менее 1000 человек, в числе которых было не менее 500 всадников. Вечером левее нас они открыли артиллерийский огонь примерно по центру города Азова и этим ограничились, а часов в 8 начали наступать правее от Усть-Койсуга, выбили роту из Шведова, заняв последний. Благодаря такому положению дел у нас на ночь все было заомуничено (подготовлено к быстрой смене места расположения. — НК.) и все были наготове. Около 1 часу ночи всех разбудили; прямо перед нами у Елизаветовской поднялась здоровая стрельба Раз 10 ахнула пушка с их стороны, кроме того, были слышны разрывы ручных гранат. Тревога оказалась напрасной, это наша разведка наскочила на их разведку, почти у самой станицы, и через час все совершенно успокоилось.

10/23 января

Утром на Усть-Койсуг начал наступать наш 1-й полк Туркула и конница Барбовича. Оказалось, что туда уже успело переправиться до 3-х полков пехоты и около 500 сабель. Бой разгорелся солидный. У красных, кроме легких, в этом деле участвовали тяжелые орудия. Тем не менее, их вышибли из Усть-Койсуга. Туркул хотел занять еще Калузаево, но переправиться на ту сторону не смог. 1-й полк понес крупные потери: около 60 человек ранено и 5 убито. Тяжело ранен командир 1-го дивизиона нашей бригады полковник Протасович. Красные в Усть-Койсуге оставили до 200 трупов. Пленных Туркул, говорят, не брал. Некоторое время тому назад, нами оставлены Кизляр и Святой Крест (ныне Буденовск. — Н.К.) По Манычу бои идут севернее Великокняжеской.

11/24 января

Наши, почему-то, снова ушли из Усть-Койсуга. Без давления и туда снова переправилась небольшая группа красных. В батарею вернулся ушедший в конно-горный дивизион в ноябре 1918 г. прапорщик Лукин. Про настроения тыла (с февраля 1919 г. он служил в парке{78}) говорит, что царившая последнее время паника и растерянность постепенно исчезают и все, хотя и медленно, начинает налаживаться. В некоторых местах мобилизация идет плохо. Казаки поговаривают: «За что мы будем воевать. Наших избранников вешают, а мы будем драться за какую-то кучку монархистов». Но в большинстве случаев идут охотно, мобилизуются все от 17 до 55 лет. Дряблая наша интеллигенция показывает еще раз полное свое ничтожество, она совершенно устала и говорит: «Или те, или другие; только бы поскорее все окончилось». Мы разве не устали больше ее, но ничего похожего не говорим.

Самостийное течение на Кубани сильно. Новый атаман Букретов в данное время тоже является выразителем этого мнения. Когда генерал Богаевский докладывал в Раде о необходимости единения казачества с Добрармией и что в этих целях он принял пост Председателя Верховного правительства, ему кричали с мест: «Позор, зачем созывается Верховный Казачий Круг, куда войдут представители Тихого Дона, Вольной Кубани и Буйного Терека». Одни стоят за передачу ему всей полноты власти, а казаки-«линейцы» хотят оставить ее генералу Деникину. Теперь в приказах начали печатать выдержки из газет с целью хотя немного осветить фронту положение дел, а то ведь на позиции сидишь и ни черта не знаешь, что делается. Сегодня я читал такие выдержки. Хотя кое-какое понятие будешь иметь о главном.

12/25 января

Начались морозы и весьма приличные; сегодня температура опустилась до -10 примерно. Это уже хуже для нас; удерживаться на этой позиции будет, безусловно, гораздо труднее, если по льду через Дон переправлять можно будет все, что угодно. Во всяком случае, стало много беспокойнее и тяжелее, а нам тут необходимо задержаться, по крайней мере, на 3—4 недели, пока все будет готово для начала наступления с нашей новой Кубанской армией. Читал сегодня сводку за несколько последних дней. За всю операцию под Ольгинской и Хомутовской нами взято 10 орудий, более 100 пулеметов; причем там указано, что много орудий и всадников провалилось под лед при отступлении. Там же разбита дивизия Буденного. 9 числа нам снова удалось занять Святой Крест, а 11 Кизляр; взято много пленных и орудий, преследование продолжается. Относительно Крымской нашей группы сведения довольно смутные, бои идут у Елизаветграда и 9 числа на линии Геническо—Алешки. Бронепоезд «Пластун» делал набег на Жмеринку, захватил там два бронепоезда противника и несколько человек в плен. Говорят, под Батайском к нам во время боя перешли и открыли по красным огонь во время их замешательства человек 100 пластунов-терцев, захваченных в бою 26 декабря. Тогда их захватили не много не мало, а человек 700, офицеров, не успевших приспособиться под общий вид, красные зарубили, а остальных поставили в строй и заставили наступать. Вдоль северной опушки нашей деревни сегодня начали рыть окопы.

13/26 января

Утром красные снова пробовали наступать на Азов и на нашем участке; они даже довольно близко подходили к нам, выйдя из Елизаветовской, очевидно, перед рассветом. Почти исключительно артиллерийским огнем их водворили на место. Все ничего, но уж больно холодно стало; мороз дошел должно быть градусов до 15; на позиции за целый день здорово намерзнешься. Когда спокойно, на батарее днем дежурят люди только одного орудия. Часа в три во время дежурства нашего орудия над Азовом и над нашей позицией совсем низко пролетел аэроплан красных. Мы сначала приняли его за свой, потому что чересчур низко он летел, но мы потом отчетливо увидели на крыльях красные звезды. Не особенно весело было бы, если бы он окатил нас из пулемета. Он бросил прокламации, в которых содержалось требование к 13/26 января очистить Азов и вообще эту линию без давления, в противном случае никому прощения не будет и город будет подвергнут усиленной бомбардировке. Довольно наивно. Поручик Люш уверял, что красный летчик пролетал на английском аппарате «Сопфич». Почти все наши авиационные отряды достались красным во время этого отступления. Из Новороссийска стали отправлять на Принцевы острова семьи офицеров, у которых нет абсолютно никаких средств. Тем семьям, у которых есть средства, предложено переехать на другие острова (Мальту, Корсику) и за границу. Говорят, что англичане в случае крушения Добрармии гарантировали вывоз всех офицеров и их семей и обещали не отдавать Новороссийска до тех пор, пока не закончится погрузка всех.

14/27 января

День был довольно свободный на нашем участке. Ездил в Азов в баню. В городе тиф там производит солидные опустошения, хоронят ежедневно десятками. Лечить больных, по-видимому, нечем; эвакуированные из батареи больные солдаты возвращаются обратно, их некуда было поместить. Здесь в деревне тоже во всех хатах лежат. Состав батареи сильно поредел. У большевиков тиф, говорят, развит еще сильнее. Почти каждый день оттуда перебегают к нам одиночные люди; порядку там, по их словам, нет совершенно, воевать они не хотят дальше. От нас тоже на днях перебежало к ним 5 офицеров Знаменской роты 2-го полка. Что настроило этих подлецов таким образом, прямо непонятно. Из штаба дивизии потребовали, чтобы взвод нашей батареи завтра утром прибыл в Азов, где он будет стоять временно на позиции. Говорят, что под Кагальником зашевелились красные, поэтому нас туда и требуют. В Азов должен будет пойти наш второй взвод завтра на рассвете.

15/28 января

Часов в 6 с четвертью оба взвода уже были готовы: второй к отправке в Азов (все вещи были сложены), а первый через 15 минут должен был стать на позицию. Дежурным офицером был как раз я. Я стоял на перекрестке улиц и пропускал мимо себя наверх повозки. Случайно посмотрев в сторону Елизаветовской, я в предрассветном тумане около тростников заметил что-то не совсем похожее на камыши; и это что-то оказалось весьма приличной цепью красных. Я успел только вскочить в квартиру командира и сообщить об этом, и сейчас же началась здоровенная стрельба. Ловко их прозевали и чуть ли не впустили их в самую деревню. Пришлось довольно быстро эвакуироваться из деревни. С прежней нашей позиции мы успели сделать около 15 выстрелов, после чего пришлось отходить дальше, так как благодаря сильной поднявшейся метели не было ничего видно дальше 50 шагов. 2~й взвод из этого «гермидера» выскочил вполне благополучно, так как все наши вещи были заранее приготовлены для отправки в Азов. Первый же взвод оставил почти все свои вещи, кроме того, остался ящик с патронами и всей запряжкой, много повозок с лошадьми и строевых лошадей. Это поднакрыли нас. Ветер был настолько сильный, что все время, то нос, то щеки (текст поврежден. — Н.К.) и отмерзали, прямо нельзя было успевать оттирать. Смерзались даже ресницы на глазах. Никого из нашей батареи не зацепило, хотя пуль по всем улицам летало весьма серьезное и внушительное количество.

В тот момент, когда мы переходили железную дорогу (в 1 версте за Петрогоровкой), первый батальон на правом фланге отходил, и красные ворвались, было, уже в деревню, а между колонией Новоалександровской (в двух верстах правее нашей деревни; там стоит 3 батальон нашего полка и взвод 4 батареи) и Петрогоровкой они уже подходили к линии железной дороги. На левом краю деревни 2 батальон быстро собрался, погнал красных перед собой, затем свернул вправо и вышел в тыл тем большевикам, которые теснили первый батальон. На левом краю деревни 2 батальон захватил человек 30 пленных, а на правом человек 60 и 2 пулемета и успел отбить нескольких человек, которых красные, уже было, взяли в плен и хотели везти в Елизаветовскую.

Благодаря такому маневру наши смогли снова удержаться на нашей (северной) улице деревни. Мы открыли огонь, сначала не видя противника из-за метели, а когда в 8 с половиной немного прояснилось, начали отбивать повторные атаки красных на Пет- рогоровку и правее ее между нами и колонией. Часов в 11 из Азова подошел к нам на помощь полковник Туркул с двумя батальонами 1 полка и 1 батареей, но в это время мы уже загоняли красных артиллерийским огнем в Елизаветовскую, так что Туркул посмотрел только и ушел обратно в город. Из опроса пленных выяснилось, что красные, часа в три ночи, двинулись сегодня в наступление по всему этому фронту силою до 7 полков, начиная с запада, от Азова, и кончая Батайском. Везде их отбросили и потрепали. В районе Кулешовки их взяли в приличный переплет и, кроме того, им в тыл пришла конница Барбовича, которая заскакивала даже в Усть-Койсуг. На нашем участке они кроме пленных потеряли 15 убитыми и не особенно мало ранеными. Некоторые раненые, даже не особенно тяжело, замерзали на снегу и льду. Говорят, что во время сильного мороза остановить сильное кровотечение гораздо труднее. Я сам сегодня видел оледеневшие и сильно окровавленные трупы раненных в ногу. Убитые большевики не русского происхождения, напоминают больше всего татар.

Из пленных расстреляли 4 человек и в том числе бывшего поручика. У нас убито 2 офицера, ранено 11 солдат и 7 человек из обоза; 2 полка сдались в плен (бывшие красноармейцы). Большевики ничего не успели захватить из того, что нами было брошено вначале в деревне. Они успели разобрать только вещевую повозку телефонистов, но большинство этих вещей было снова захвачено вместе с пленными.

Жителям Петрогоровки не особенно повезло: снарядами красных было разбито несколько домов и во многих окнах повылетали стекла. В 1 часу все успокоилось и перешло на обычное положение. Около 4 с половиной красные начали редким артиллерийским огнем обстреливать нашу деревню. Стреляли они то одним орудием, то взводом все время. Мы решили, что они хотят беспокоить нас по ночам и не обращали особого внимания на этот назойливый огонь. Мне казалось, что они начнут наступать ночью, но против этого говорила отчаянная погода и то, что им сегодня везде всыпали. Около 9 часов я задремал; мне уже к этому времени надоел, как и всем другим, непрекращающийся огонь нашей деревни. Минут через 15 раздался у камышей сильный ружейный и пулеметные огонь, поднялись три ракеты, и артиллерия красных участила свои очереди. Быстро все смотались и, несмотря на ночной «гермидер», в момент запрягли пушки и выехали на позицию. Молодцы солдаты наши, все это было проделано с удивительной быстротой. Изо всех дворов выскакивали рысью повозки обоза, и на этот раз уже ничего не оставили в деревне. Пехота быстро начала отстреливаться, мы дали несколько очередей и вскоре все начало успокаиваться. В деревню красных не пустили, они отошли в камыши, а так как дальнейшая обстановка не была выяснена, то мы всю ночь оставались на позиции. В нашем распоряжении была железнодорожная будка в одну комнату, в которую публика помещалась посменно, и то с трудом можно было там стоять, столько туда входило народу. Паршивая вышла ночь. За этот ночной «гермидер» у нас в батарее ранен один солдат и 6 лошадей. Пехота отделалась благополучно.

6/29 января

Пребывание вне дома делается почти невозможным. Дует какой-то отчаянный северный ветер при сильном морозе. Прямо задыхаешься, если идешь против ветра, и в момент все отмерзает.

Сплошной ужас. Вот тебе и зима на юге. Похуже будет, чем на севере. К вечеру поднялась еще метель. Наши сегодня ночью нанесли большевикам ответный визит. Левее Елизаветовской, на Обуховку, пошел Манштейн с двумя батальонами 3-го полка; прямо на Елизаветовскую отсюда пошел командир нашего 2-го полка полковник Титов с двумя батальонам; правее Елизаветовской, между ней и хутором (название нечетко. — Н.К.), прошел Туркул с двумя батальонами своего 1-го полка и одним орудием. Туркул дошел до курганов «Пять Братьев» (верст 7 отсюда) и оттуда с севера обрушился на станицу. Правее Туркула должен был пройти еще Корниловский 4-й полк, который должен был прийти в Кулешовку и уже оттуда начать движение. Около полуночи большевикам был устроен настоящий «гермидер». Им показали, как нужно наступать ночью. Наш полк ничего не захватил, обстрелял только станицу с юга, наделал тарараму и вернулся. Туркул захватил команду связи, пулеметную команду, 33 пулемета, 138 пленных и 35 повозок обоза. Манштейн захватил 2 пулемета, 150 пленных, 4 легких орудия и 48-линейную гаубицу. Вот это «гермидер». Говорят красные во время переполоха несколько раз охнули по своим картечью. Поход удачный, но люди измотались сильно. Погодка была собачья, а они проболтались всю ночь и вернулись после рассвета. Туркул, возвращаясь назад, заблудился и вместо Азова попал в Кулешовку. Корниловский полк в этом деле не участвовал. Он сильно опоздал и подходил к Кулешовке уже тогда, когда его там никто уже не ожидал. Застава у Кулешовки приняла корниловцев за красных и обстреляла их, после чего корниловцы вернулись»{79}.

В это же время на самом конце левого фланга Добровольческой армии, проходившем по южному берегу Таганрогского залива, в г. Ейске восстали местные казаки и крестьяне. Очень быстро восстание перекинулось на близлежащие села: Александровка, Глафировка, Екатериновка, Круглое и другие. Восставшие установили связь с красными, находившимися в Таганроге, по льду замерзшего залива наладили с ними взаимодействие. Вскоре ейские рабочие оборудовали самодельный бронепоезд, а после обзавелись и 10 пулеметами. Опасность этого восстания для «добровольцев» состояла, прежде всего, в том, что в случае его разрастания им были бы перекрыты пути отхода на Тамань.

Ближайший более-менее сильный гарнизон белых находился в Азове. Его составлял запасный Корниловский полк, к тому времени достаточно потрепанный, но усиленный батальоном дроздовцев. На подавление восстания кроме них была брошена еще и Марковская дивизия. Силы восставших и добровольцев были неравные, и выступление местных жителей было жестоко подавлено. Особенно досталось отряду села Круглое. Оно ближе других находится к Азову, и белые ворвались в него внезапно.

Те, кто не погиб в первый же день, попрятались, где кто смог, а с наступлением ночи попытались бежать через залив в Таганрог или хутор Рогожкин к красным. Стояли 25-градусные морозы, залив был скован льдом, но по его центру от Кагальника в сторону Таганрога из-за близко расположенного устья Дона всегда образуется широкая, местами в два-три метра, трещина. Местные жители называют ее «проломом». Вода в нем не замерзает или покрывается лишь тонким льдом даже в сильные морозы. Перескочить пролом можно было только на хороших лошадях. По договоренности, те, кто были на конях, должны были глубокой ночью проскакать до пролома и обозначить наиболее узкие его места промасленной горящей ветошью, чтобы и остальные могли пешком преодолеть трещину. Однако это спасло далеко не всех. Люди выбирались на лед в разное время ночи и факелов большинство из них уже не увидели, поэтому шли наугад. Многие не смогли преодолеть пролом и, если не утонули сразу, то, выбравшись из полыньи, тут же обледеневали и до противоположного берега, находившегося в 3—4 километрах, дойти не могли, вскоре замерзали. Около 200 человек остались лежать на льду, пока их утром не подобрали красноармейцы. Лишь небольшая часть из оставшихся в живых была введена потом в состав 81 полка и отправлена на фронт под Ростов, в Гниловскую.

Ставка деникинских войск к этому времени из Таганрога была вынуждена перебраться сначала в Батайск, потом в Тихорецкую. Из-за затянувшегося конфликта с Кубанской Радой Деникин не захотел размещать ее в Екатеринодаре, хотя по оперативным соображениям это надо было сделать. «Добровольцы» под натиском противника пытались спешно закрепиться на левобережье Дона, но в ряде случаев у них оказывались оголенными фланги, так как кубанцы бросали фронт и уходили по домам. Донская армия тоже отходила, избегая сколько-нибудь крупных боевых действий. Ее командующий генерал В.И.Сидорин, желая объяснить отход своих войск, издал приказ, в котором говорилось о том, что это отступление было запланировано еще осенью 1919 г., а теперь ведется планомерное накопление сил для решительного наступления.

Деникин и в самом деле планировал в середине февраля закрепиться на рубежах рек Дон и Маныч, произвести перегруппировку сил, получить пополнения с Кубани, а затем перейти в наступление и вернуть утерянные позиции. Главным образом намечалось взять снова Ростов и Новочеркасск. Но и командование советского Кавказского фронта на это же время стало готовить свою наступательную операцию — Тихорецкую. Ее цель состояла в том, чтобы силами своих 8-й, 9-й и 10-й армий полностью взять под контроль территорию, примыкающую к левому берегу Дона, и в районе Маныча, прорвать оборону белых и ввести в стык между Кубанской и Донской армиями 1-ю Конную армию С.М. Буденного. Затем планировалось рассечь их и разгромить поодиночке{80}.

Хотя войска Кавказского фронта и уступали белым по всем показателям, а по самолетам, танкам и бронеавтомобилям белые имели абсолютное превосходство, красные все же начали наступление первыми и провели его успешно (14 февраля 1920 г.). Однако в первые дни попытки стрелковых дивизий 8-й и 9-й армий прорвать оборону белых, даже несмотря на ввод в сражение солидных резервов, успеха не принесли. Повезло только кавалеристам. Конные части обеих армий смогли форсировать Маныч, а затем во взаимодействии с 28-й стрелковой дивизией нанесли ощутимое поражение 1-му Донскому корпусу. Он отошел и оголил стык обеих казачьих армий — Донской и Кубанской, чем незамедлительно воспользовалась Ударная группа стрелковых дивизий 10-й армии под командованием М.Д. Великанова. Она прорвала оборону 2-го Донского и 1-го Кубанского корпусов, к 16 февраля овладела Торговой и вышла во фланг Донской армии. Командующий фронтом М.Н. Тухачевский для развития наступления на Тихорецкую ввел в этот прорыв 1-ю Конную.

Белые войска попали в сложное положение. Нужно было не допустить выхода армии Буденного на левый берег Маныча. В наиболее выгодном положении для решения этой задачи была конная группа генерала А.А. Павлова. Того самого, который до недавнего времени так неудачно командовал Астраханским корпусом злополучной Южной армии. Его группа как раз в это время перебрасывалась к станции Торговой. Она насчитывала до 12 000 сабель (27 кавалерийских полков) и имела возможность вместе с частями 1 -го Донского корпуса нанести удар во фланг и тыл 1-й Конной армии и группе Великанова, разгромить их и вернуть Торговую.

Поначалу удача сопутствовала Павлову. Его конница, продвигаясь вдоль берега реки Маныч в юго-восточном направлении нанесла поражение 1-й Кавказской и 28-й стрелковым дивизиям красных. Они были отброшены за реку, и белые овладели Торговой. Во время этого боя в плен к ним попал командир 28-й стрелковой дивизии В.М. Азин. После пыток его убили в Тихорецкой. Однако сопротивление красных нарастало, и Павлов стал отходить к Егорлыкской. Этим воспользовался Буденный. Он еще глубже вклинился в оборону белых на стыке Донской и Кубанской армий и стал выходить в их тылы.

Еще не имея полных данных о складывающейся обстановке, белое командование продолжало реализовать свой первоначальный план. 20 февраля оно двинуло в наступление Добровольческий и 3-й Донской корпуса для взятия Ростова и выхода на правый берег Дона. Наступление удалось. В руках у белых снова оказались Ростов, Нахичевань и станица Аксайская, однако закрепить успех они не смогли. 1-я Конная и войска 10-й армии продолжали двигаться им в тыл и создали реальную угрозу окружения Добровольческого корпуса. В это же время в наступление на Ростов перешли войска 8-й и 9-й армий, и белым пришлось в спешке второй раз бросать этот город. Пробыли они в нем всего два неполных дня. 23 февраля красные вернули Ростов, а их противник был вынужден снова отойти на левый берег Дона. Начались бои за Батайск, Азов и Ольгинскую.

Примерно в это же время из района Среднеегорлыкской на Белую Глину начала выдвижение уже упоминавшаяся конная группа генерала Павлова. Она имела задачу нанести удар во фланг армии Буденного и конной группы 10-й армии и таким образом ликвидировать угрозу, которую они создали в тылу у белых войск. Но тут белые допустили ошибку, которая обошлась им потом очень дорого. По имевшимся у них данным, конница Буденного двигалась на Тихорецкую, хотя на самом деле она 25 февраля получила задачу сменить направление движения и совершить марш в район Среднеегорлыкской и там разгромить Павлова.

В результате получилось так, что одновременно две мощнейшие конные группировки шли уничтожать одна другую, но белые шли туда, где красных уже не было, а красные двигались им во фланг. Окрыленный недавним успехом, когда ему удалось разгромить две красные дивизии, генерал Павлов допустил еще и собственный просчет. Вопреки указаниям командующего Донской армией генерала Сидорина, он двигался не по правому берегу Маныча, как ему было приказано, а двинул своих конников по слабо населенному левому. Там он попал в ледяную степь и, еще не встретившись с буденовцами, переморозил почти половину своих подчиненных.

По понятным причинам в эмигрантских источниках эти события не нашли должного отражения. Сплошная полоса неудач, преследовавших белых в этот период, мало кого вдохновляла к проведению анализа. А между тем именно здесь войска ВСЮР понесли такие поражения, от которых так и не смогли оправиться до самого исхода в Крым. В какой-то степени представление о тех событиях дают воспоминания бывшего командующего 1-й Конной армии С.М. Буденного. Кстати сказать, прочитавший их в эмиграции бывший командир 4-й Кубанской кавалерийской дивизии Ф.И. Елисеев вынужден был признать, что изложены они объективно.

«16 февраля, — пишет Буденный, — кавалерийская группа генерала Павлова опрокинула в районе хутора Веселый корпус Думенко и, отбросив его за Маныч, начала форсированный марш в район Великокняжеской. Продвигаясь по глубокому снегу, в стужу и метель, по бездорожному и безлюдному левобережью, генерал Павлов измотал силы своей конной группы и, не достигнув Великокняжеской, заблудился. 18 февраля полузамерзшая, измученная блужданием по непролазным снегам конница подошла к селу Воронцово-Николаевка и столкнулась со сторожевыми заставами 4-й и 6-й кавалерийских дивизий. Следует сказать, что в связи с морозом не все наши части хорошо несли сторожевую службу, поэтому некоторые из них были застигнуты противником врасплох.

В это время мы с Климентом Ефремовичем (Ворошилов. — НЖ.) в полевом штабе Конармии допрашивали двух полузамерзших белых казаков из передовых частей группы Павлова, которых только что притащили к нам разведчики 6-й дивизии. Пленные говорили, что уже трое суток генерал Павлов, заменивший Мамонтова, умершего от тифа, гонит свою группу по бездорожью и глубоким снегам. Кони выдохлись, люди два дня без горячей пищи и не держатся в седлах, многие обморозили руки и ноги.

Не успели мы еще закончить допрос, как прибежавшие в штаб ординарцы сообщили, что на 6-ю дивизию навалилась огромная масса конницы противника. Мы с Климентом Ефремовичем быстро вышли во двор и сели на коней. На северо-западных окраинах села слышался дробный стук пулеметов, временами заглушаемый ударами орудий. Жидкое нестройное «ура» гасло в залповой стрельбе.

На станции Торговой, где мы оказались через десять минут, противник уже был отбит частями 4-й дивизии. Лишь небольшие группы белоказаков маячили в серой мглистой ночи, стараясь оттянуть застрявшие в снегу орудия и подобрать раненых.

Городовиков доложил нам, что белые отбиты, но ушли недалеко, остановились в колоннах и чего-то ждут Он сказал, что казаки так замерзли, что ни стрелять, ни рубить как следует не могут.

Вдруг послышался слабый, затем все более нарастающий крик «ура». Белые шли в атаку. 1-я бригада 4-й дивизии во главе с Городовиковым бросилась в контратаку, прорвала жидкие цепи атакующих и рассеяла их. Однако, несмотря на то, что противник отходил, крики «ура» не смолкали.

Оказалось, что «ура» кричали обмороженные казаки, стоявшие в колонне. Так как в атаку они не могли идти, Павлов решил использовать их для психического воздействия. 1-я бригада на скаку врезалась в эту кричащую колонну. Началась давка, дикие вопли, беспорядочная стрельба. Белоказаки в ужасе разбегались или сдавались в плен»{81}.

После этого боя генерал Павлов увел свою группу в сторону населенных пунктов Крученая Балка и Средний Егорлык. Поданным разведотдела Конармии, в ночном бою с 18 на 19 февраля под руководством Павлова участвовало 24 кавалерийских полка Донской армии общей численностью около 10 000 сабель. На утро поле боя представляло жуткую картину. Степь была усеяна сотнями убитых и замерзших белых казаков. По словам Буденного — «Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные, стоя по пояс в снегу рядом со своими застывшими лошадьми»{82}.

Впоследствии красным командованием для обследования поля боя была образована специальная комиссия. По ее данным, за время боевых действий белые потеряли убитыми и замерзшими до 5 000 человек и 2 300 лошадей. И после боя казаки продолжали гибнуть от мороза. В районе Крученой Балки уже в сумерках красный разъезд прикрытия полевого штаба Конармии заметил в лощине группу белоказаков. Не ввязываясь в бой, разведчики сообщили об этом командованию, и подоспевшие подразделения приготовились к атаке, но она не состоялась. Казаки, видимо, хотели обогреться и, найдя стог сена, попытались его растащить, чтобы развести костер. Однако увязли в снегу и все замерзли.

Противоборство двух мощнейших конных группировок на время прекратилось. Конная группа генерала Павлова отошла на запад, в станицу Егорлыкскую, и прикрылась двумя бронепоездами. На главном операционном направлении Конной армии были сосредоточены и другие крупные формирования белых, которые по замыслу ставки Деникина должны были восстановить положение. Вдоль железной дороги Торговая — Тихорецк занимал оборону 1-й Кубанский пехотный корпус генерал-лейтенанта Крыжановского, расположившего свои части под прикрытием трех бронепоездов в Песчанокопском и Белой Глине. Восточнее корпуса Крыжановского, в районе Рассыпное—Жуковка— Латник, оборонялся 2-й Кубанский корпус генерала Науменко.

Армии Буденного было удобнее ударить не по ним, а по левому флангу Донской армии, чтобы довершить разгром ее конницы. Но корпуса Крыжановского и Науменко в это же время нацелились нанести удар по левому флангу 1-й Конной. Поэтому Реввоенсовет Конармии решает сначала устранить эту угрозу и овладеть Белой Глиной. Для выполнения своего плана Буденный сосредоточил две кавалерийские и три стрелковые дивизии и, отвлекая одной из них корпус Науменко, тремя дивизиями развил стремительное наступление в направлении Белой Глины, чтобы занять Развильное, Песчанокопское и, удерживая их, сковать корпус Крыжановского.

22 февраля 4-я, 6-я кавалерийские, 20-я, 34-я и 50-я стрелковые дивизии одновременно перешли в наступление. При подходе к селу Горькая Балка передовые части 1-й дивизии натолкнулись на сторожевое охранение пехоты противника. 2-я бригада 4-й дивизии с ходу развернулась и на плечах белогвардейцев ворвалась в село, где располагалась сводно-гренадерская дивизия корпуса Крыжановского. Гренадеры не успели, да видно особо и не хотели, развернуться. Перестреляв своих офицеров, они воткнули штыки в землю и сдались в плен. Ускакать успел лишь командир дивизии, на неоседланной лошади. Таким образом, без боя было взято в плен около трех тысяч солдат с обозами, пулеметами и артиллерией.

Обезоружив белых гренадеров, 4-я кавалерийская дивизия двинулась в юго-восточном направлении, перерезала железную дорогу, повредила ее пути у разъезда Горький и начала выходить в тыл 1-му Кубанскому корпусу. В это время 6-я кавалерийская дивизия захватила станцию Белоглинскую и ворвалась в село Белая Глина. Все, что было у противника в этом населенном пункте, — артиллерия, пулеметы, большие обозы с боеприпасами, вещевым имуществом, в том числе с сапогами, в которых так нуждались красные, попало к ним в руки. Лишь штаб корпуса, во главе с генералом Крыжановским, укрылись в бронепоезде и предприняли попытку прорваться на юг, в сторону Тихорецкой. Однако этот путь отхода на юг красные тоже отрезали. Бронепоезд дошел до места, где было разрушено железнодорожное полотно, и остановился. Команда и все, кто находился в бронепоезде, включая генерала Крыжановского и его начальника артиллерии генерала Стопчина, перешли на бронеплощадки и стали отчаянно отбиваться.

Сначала бронепоезд сосредоточил огонь по атаковавшей его в конном строю бригаде 4-й дивизии, потом дал задний ход и пошел назад, в Белую Глину. Однако там он попал под удар кавалерийского полка 6-й дивизии. Во время атаки был убит командир этого полка К. Усенко, но это не остановило нападавших. Бронепоезд снова пошел на юг и опять столкнулся все с той же бригадой 4-й дивизии. Белые подпустили ее на близкое расстояние и в упор открыли пулеметный огонь. Командир бригады Г.М. Мироненко был убит, у красноармейцев наступило замешательство, бригада залегла, некоторые начали отходить. Но ее снова поднял в атаку комиссар бригады Ф. Мокрицкий. Тут подоспела еще красная батарея и, хотя комиссар тоже был ранен, никто уже из боя не вышел. Тогда генерал Крыжановский с командой бронепоезда и группой своих штабных офицеров оставили бронепоезд и попытались бежать, но все они были тут же окружены. Крыжановский застрелился, а его начальник штаба Даниленко сдался в плен{83}.

В создавшейся для белых обстановке единственно приемлемым для них вариантом было — усилить группировку генерала Павлова, перебросив ему часть сил, сдерживающих натиск 8-й и 9-й красных армий, чтобы он мог нанести фланговый удар по Буденному из района Егорлыкской. Кубанская армия должна была в это время сковывать действия 1-й Конной армии на Тихорецком направлении. Именно так события и начали вскоре развиваться. 23 февраля части группы Павлова из района станицы Егорлыкской перешли в наступление на северный заслон войск Буденного, занимавших Средний Егорлык. Преимущества Павлова на этом направлении были очевидны, и вскоре к нему в окружение попала красная бригада С.М. Патоличева. С большими потерями ей все же удалось вырваться, но в целом положение Конармии становилось все более тяжелым. Она вместе с несколькими дивизиями 10-й армии оказалась на острие удара главной группировки ВС ЮР.

Становилось ясно, что здесь будет решена судьба всего Кавказского фронта красных. Связь у Буденного с командованием фронта прервалась, и он мог действовать только по своему усмотрению. В штабе его армии рассматривалось два варианта действий. По первому — нужно было, разгромив группировку белых в районе Средний Егорлык — Егорлыкская, дать возможность войскам 8-й и 9-й армий форсировать реки Дон и Маныч и совместно ними перейти в решительное наступление по всему фронту. И второе — воспользовавшись поражением, нанесенным противнику в Белой Глине, развивать наступление на юг, овладеть станцией Тихорецкая и нанести удар в тыл деникинским войскам, действующим на ростовском направлении. И в том и в другом случаях исход операции должен был решить судьбу всего фронта. Либо красные разгромят войска Деникина на Северном Кавказе, либо белые разобьют Конармию и, используя весеннюю распутицу, задержат советские войска на рубеже рек Дон, Маныч, соберут резервы, получат новые средства от Антанты, наведут порядок в своем тылу, расстроенном зимними неудачами, и к лету перейдут в контрнаступление.

Был избран второй вариант плана — разгромить обе группировки белых войск, каждую в отдельности, но в первую очередь группу генерала Павлова, как наиболее сильную и опасную, угрожающую тылам Конармии. 24 февраля был подписан приказ по армии, в нем определялись задачи каждой дивизии и отдельным частям. В 7 часов 25 февраля соединения и части 1-й Конной армии и подчиненные ей стрелковые дивизии приступили к выполнению поставленных задач.

Рано утром 6-я кавалерийская дивизия выступила из села Горькая Балка в направлении Новороговской. 4-я кавалерийская дивизия, выступив со станции Белоглинская, двинулась по проселочной дороге строго на север, в направлении Среднего Егорлыка. 1-я кавалерийская дивизия продвигалась на Песчанокопское, откуда совместно с 20-й стрелковой дивизией поворачивала на северо-запад, в направлении восточной окраины Среднего Егорлыка. В голове каждой дивизии двигались артиллерийские дивизионы и значительная часть пулеметов. Артиллерия и пулеметы были выдвинуты вперед на случай встречного столкновения с противником.

В 10 часов утра разъезды передовых частей 6-й дивизии красных примерно на полпути между Белой Глиной и Средним Егор- лыком обнаружили медленно двигающиеся конные колонны противника. Это был 4-й Донской корпус группы Павлова. Белые, твердо уверенные в том, что Конармия наступает на Тихорецкую, в колоннах без разведки, двигались к Белой Глине.

Дивизия Тимошенко, укрывшись в лощине, подпустила к себе колонны противника и, накрыв его сильным артиллерийским огнем, перешла в атаку. Белые растерялись, начали беспорядочно метаться в разные стороны и, наконец, смятые конармейцами, пустились в паническое бегство. Дивизия перешла в преследование.

В то время как 4-й Донской корпус белых, смятый 6-й кавдивизией Конармии, в беспорядке отступал, 1-й Донской корпус, лично руководимый генералом Павловым, столкнулся с авангардными частями 20-й стрелковой дивизии, продвигавшимися из Песчанокопского на Средний Егорлык. Обнаружив красную пехоту, Павлов остановил свой корпус с намерением развернуть его и атаковать 20-ю стрелковую дивизию. Однако не успел. Неожиданно на правый фланг 2-го Донского корпуса вышла 4-я кавалерийская дивизия Конармии и обрушила на колонны белых полков огонь всей своей артиллерии. Вслед за ней были пущены в ход пулеметы. Пулеметные тачанки карьером выскакивали на фланги и вперед, а потом, развернувшись, с дистанции триста — четыреста метров поливали пулеметным огнем ошеломленных белогвардейцев. Воспользовавшись замешательством противника, начдив 4-й кавалерийской дивизии Городовиков с ходу развернул 2-ю и 3-ю бригады и лично повел их в атаку. Началась жестокая рубка.

Только теперь, поняв замысел Буденного, белоказаки начали пятиться, а затем, смятые 2-й и 3-й бригадами, побежали в панике, сбивая друг друга, бросая орудия и пулеметы и подставляя свои спины под клинки конармейцев. Белогвардейцы корпуса, потерпев жестокое поражение во встречном бою, бежали в направлении станицы Егорлыкская и станции Атаман. «В общем итоге, — пишет С.М. Буденный, — на поле противник оставил до пятисот казаков убитыми, много ранеными и свыше тысячи человек пленными. Конармия захватила двадцать девять орудий, около ста пулеметов, обоз первого разряда обоих белых корпусов. В числе пленных оказался начальник штаба одной из дивизий 2-го Донского корпуса, который на допросе показал:

— «Как только была обнаружена ваша пехота, генерал Павлов приказал остановить корпус и вызвать к нему на совещание командиров дивизий и их начальников штабов. Когда это было исполнено, Павлов заявил, что Конная армия Буденного, как и нужно было ожидать, пошла на Тихорецкую, выдвинув против нас заслон из своей пехоты. Наша задача — разгромить пехоту красных, и путь на тылы конницы Буденного будет открыт. Павлов еще что-то хотел сказать, но не успел... ваша артиллерия накрыла нас... Потом неожиданно появилась ваша конница. Все растерялись. Командиры дивизий бросились было к своим частям, в которых началась суматоха от артогня, но, не восстановив порядка, вернулись к Павлову спросить его, что делать. Павлов сказал: «Здесь должна быть выдержка». Однако выдержки не получилось. Ваши полки развернулись и пошли в атаку. Заметив обход с флангов Павлов, а за ним и весь собранный при нем командный состав бросились бежать, сея на своем пути панику. Дивизии, оставшиеся без командования и смятые вашими частями, последовали примеру своих командиров»{84}.

На следующий день, как это часто бывает на юге, вдруг задул теплый ветер и началась сильная оттепель. Наступала роковая для белых армий Юга России весна 1920 г. Главные силы группы войск под командованием генерала Павлова сосредоточились в станице Егорлыкской. Буденный торопил свои дивизии туда, чтобы не дать белым опомниться после постигших их крупных неудач. Однако, продолжая наступление, его передовые части натолкнулись на сильную круговую оборону этой станицы, умело прикрытую бронепоездами. Буденный принял решение закрепиться на исходных рубежах, подтянуть стрелковые части и тылы и после небольшого отдыха атаковать противника.

Вскоре разведкой Конармии было установлено, что в район станицы Егорлыкской и станции Атаман дополнительно перебрасываются части 1-го Донского корпуса, Терско-кубанские конные дивизии, отборная пехота из Добровольческого корпуса генерала Кутепова и вновь созданные из стариков-казаков пластунские части генерала Чернецова. Туда же из-под Ростова белое командование срочно направило два бронепоезда. Общая численность белых войск составляла до двадцати пяти тысяч сабель и трех тысяч штыков. «Егорлыкская крепость», «Белый Петроград» — так именовали белогвардейцы станицу Егорлыкскую, о которую, как они надеялись, должны были разбиться войска Буденного. Вечером 29 февраля Реввоенсовет Конармии решил с 1 марта предпринять энергичное наступление на Атаман—Егорлыкскую силами Конармии и 20-й стрелковой дивизии.

Наступление началось на рассвете. Погода не благоприятствовала ни белым, ни красным, но последним было сложнее. Они наступали и нужно было быстро маневрировать силами, а дороги стали исключительно тяжелыми. Артиллерия, пулеметные тачанки, повозки с боеприпасами и медикаментами вязли в густой цепкой грязи. Особенно было трудно продвигаться на спусках и подъемах балок. Лошади артиллерийских упряжек выбивались из сил. Приходилось в помощь им давать дополнительные упряжки.

К 10 часам 4-я и 6-я дивизии Конармии сосредоточились в лощинах южнее Егорлыкской, до которой оставалось несколько километров. С юго-востока к станице подходила 20-я стрелковая дивизия и развертывалась в боевой порядок. Вскоре там застрочили пулеметы, началась сильная залповая стрельба. 20-я дивизия вступала в бой с пластунами генерала Чернецова. Красная пехота, с винтовками наперевес при поддержке сильного пулеметного и артиллерийского огня, упорно продвигалась вперед, тесня пластунов противника.

С отходом пластунов Чернецова, белые поспешно двинули крупные массы кавалерии на западную и южную окраины станицы. Наиболее крупная ее группа, сосредоточившись на западной окраине Егорлыкской, перешла в атаку в обход левого фланга Конармии. Замысел белого командования состоял в том, чтобы захлестнуть красные кавалерийские дивизии с левого фланга, смять их боевые порядки и отбросить Конармию на северо-восток, к железной дороге, под огонь бронепоездов и пластунов генерала Чернецова.

Парировать удар обходной колонны противника Буденный приказал 6-й кавалерийской дивизии. Масса кавалерийских полков широкой лавой стремительно понеслась на неприятельскую кавалерию, выдвинувшуюся на южную окраину Егорлыкской. Конница белых начала было развертываться для атаки, но нервы не выдержали, она быстро свернулась и, прикрывшись пулеметами, отошла на окраину станицы.

Пулеметы белых открыли ураганный огонь по атакующим полкам 4-й дивизии и принудили их к отходу. Не успела 4-я дивизия отойти и перестроиться, как белогвардейская конница перешла в атаку против левого фланга 20-й стрелковой дивизии. Для ликвидации угрозы, нависшей над флангом пехоты, две бригады 4-й дивизии круто повернули вправо и перешли в контратаку. При этой схватке на флангах и в центре фронт Конармии оказался ослабленным. Этим воспользовались белые и бросили туда в атаку крупную группу конницы. Нескончаемой волной катилась она на участок, занимаемый лишь 19-м кавалерийским полком 4-й дивизии.

Впереди атакующих белое командование пустило конный офицерский полк, который помчался во взводных колоннах, и это значительно увеличивало его «пробивную» способность. Таким способом планировалось легко прорвать фронт 19-го полка красных, выйти на артиллерийские позиции обеих их кавалерийских дивизий, оставить красных без артиллерии, а затем ударить Конармии в тыл. Если бы не хладнокровие командира 4-й кавдивизии О.И. Городовикова, то так, наверное, и получилось бы. Он не стал подставлять полк под таранный удар белых кавалеристов, а пропустил их и тут же приказал всем пулеметчикам и конно-артиллерийскому дивизиону открыть в упор огонь по главным силам атакующего противника. Это приказание было очень оперативно выполнено. Белые гибли прямо целыми шеренгами. Потом Городовиков пустил в ход свою конницу, и она довершила разгром белого офицерского полка. Понеся огромные потери, белые отпрянули назад, а затем покатились к Егорлыкской.

Между тем 6-я кавалерийская дивизия, отбросив правофланговую группу белых на западную окраину Егорлыкской, вышла во фланг противника, отступавшего перед 4-й дивизией, и нанесла ему сильный фланговый удар. В результате успешных действий обеих красных кавалерийских дивизий белые вынуждены были отойти в Егорлыкскую, под прикрытие своей артиллерии и пулеметов.

Одновременно с острыми схватками огромных кавалерийских масс, на открытой равнине, не переставая, кипел жаркий бой между пехотой. Белые пехотинцы засели под прикрытием бронепоездов на юго-восточной окраине станицы Егорлыкская и станции Атаман. Они давали возможность своей кавалерии уходить от преследования конармейцев.

К вечеру, подтянув свежие силы конницы, командующий Донской армией генерал Сидорин дал команду снова атаковать части красных. По всему фронту началась артиллерийская и ружейно-пулеметная стрельба, засверкали тысячи клинков, с обеих сторон загремело многоголосое «ура», заколыхались десятки знамен и сотни разноцветных флажков эскадронов. Снова шла борьба за фланги, в ходе которой то здесь, то там вспыхивали жаркие кавалерийские схватки.

К концу дня 6-я кавалерийская дивизия красных отбросила противника на левом фланге в поселок Иловайский, 4-я дивизия вышла к южной окраине Егорлыкской. В это время Командование фронта продолжало наращивать группировку войск, усиливающих 1-ю Конную. Прибыли дивизии Гая и «Имени Блинова». При их поддержке 20-я стрелковая и 11 -я кавалерийская дивизии заняли станцию Атаман и северо-восточную окраину станицы Егорлыкской.

Белые продолжали оказывать упорное сопротивление, отчаянно цепляясь за каждый дом, за каждый сарай станицы. Многие улицы им пришлось забаррикадировать повозками, плугами, бочками, бревнами, санями. Отбивались отчаянно, по всей станице шел ожесточенный кровопролитный бой. Лишь во второй половине ночи казаки и стрелковые подразделения оставили Егорлыкскую. Но неудачи продолжали преследовать белых. В то время, когда они уже ушли из населенного пункта, к его окраинам из станицы Мечётинской стали подходить на помощь пластуны. Это были в основном подразделения, состоящие из людей солидного возраста, прибывших на доукомплектование понесших большие потери казачьих частей. Не зная о том, что Егорлыкская уже в руках у красных, они находились в походном порядке и не успели изготовиться к бою. На рассвете их атаковали части 4-й кавалерийской дивизии и обратили в бегство. «Казаки-бородачи, — пишет Буденный об этом случае, — несмотря на свой солидный возраст, так бойко удирали, что их бегу в лучшее время позавидовали бы молодые... В распутицу бежать было трудно, особенно, если учесть, что белоказаки были одеты по-зимнему тепло. Преследуемые конармейцами, они бросали в грязи валенки и улепетывали босиком. Насколько хватал глаз в сторону станицы Мечётинской, в вязкой глине дороги и ее обочин торчали, как обгоревшие пни, казацкие валенки»{85}.

Так закончилось это беспримерное сражение, в котором с обеих сторон участвовало до 40 000 конницы. Здесь Войска ВСЮР понесли такие потери, которые уже не смогли больше восполнить. Весть об этом сражении быстро облетела оба фронта — и белый, и красный. Только если красным войскам она придавала больше сил, то белым еще больше подорвала боевой дух и повергла в уныние. Участились случаи их перехода на сторону Красной Армии.

В конце февраля и Добровольческий корпус под Батайском тоже понес ощутимые потери, и началось общее отступление белых войск на всех направлениях. В эти дни штабс-капитан Орлов сделал такую запись в своем дневнике:

— «Чувствуется, что красные хотят разделаться с нами окончательно и воюют с остервенением. Офицеры стали открыто говорить, что это конец, это полное поражение... Пора раскланиваться»{86}.

Гражданская война в России имела одну существенную особенность — состав ее рядовых участников в обеих противоборствующих армиях по социальному положению почти не отличался. Сходство солдатской массы было и в том, что как красные, так и белые были плохо одеты и обуты. Поэтому первое, что делали выигравшие бой, — они снимали с пленных и убитых противников их обувь и одежду, чтобы тут же надеть на себя. Нередко родственники и односельчане оказывались, в результате частых мобилизаций, по разные стороны фронта, хотя врагами друг друга не считали и переманивали друг друга на свою сторону, выдвигая в качестве главных аргументов более высокое денежное содержание и лучшее обеспечение в своих частях. Даже нумерация соединений и частей у красных иногда была такой же, как и у белых, и это нередко приводило к трагикомическим ситуациям.

Когда, например, в ночь с 8 на 9 января Красная Армия заняла Ростов, то, поскольку сильных боев при этом не было, не только обыватели, но даже и не все белые офицеры на утро знали, чья власть в городе. Утром 9 января в трамвае ехала такая группа офицеров на службу. Настроение у них было хорошее, рассказывали анекдоты, смеялись, и вдруг на подножку вагонов вскочило несколько красноармейцев. Офицеры возмутились, пытались призвать их к порядку, делать замечания за неуставной внешний вид. Каково же было их самочувствие, когда им тут же надавали по физиономиям и выбросили из вагонов.

Этим же утром, когда Нахичевань (район Ростова. — Н.К.) еще был в руках у белых, расторопные квартирьеры и ординарцы уже начали подыскивать квартиры для красных командиров. Когда постучали в одну из них, хозяйка не признала красноармейцев и возмутилась: «Сюда нельзя. Здесь господа офицеры живут!» И действительно, когда они вошли в квартиру — увидели там сидящего в обществе своих молодых офицеров деникинского генерала.

По этой же причине среди белых войск распространился слух, что убит сам Буденный. А дело было так. В 1-й конной вместе с Семеном Михайловичем Буденным служил его родной брат — Емельян Михайлович. Когда белые вторично взяли Ростов, он, не зная об этом, прибыл туда из Таганрога поездом и решил пройтись от вокзала пешком, чтобы посмотреть, как выглядит город после недавнего ухода из него белых. И вдруг его внезапно окружил казачий патруль. Емельян схватился за наган, но офицер успел выстрелить ему в лицо. Очнулся он в медпункте, куда его поместили как белого солдата, а потом перевели в госпиталь, который белые на второй день бросили, когда внезапно пришлось опять уходить из Ростова. Документы Емельяна остались у белых и, когда кто-то их невнимательно посмотрел, то решил, что они принадлежат убитому С.М. Буденному, тело которого большевики выкрали.

Еще один интересный случай произошел потому, что и у белых, и у красных нередко совпадала нумерация частей. Захватив село Богородицкое, бойцы 4-й дивизии армии Буденного накормили лошадей и улеглись спать. Вскоре туда приехали квартирьеры белых. Они стали заходить в дома и очень ругались, обвиняя красноармейцев в том, что они самовольно заняли дома. И те, и другие в перебранке называли одни и те же номера полков, поэтому никто не подозревал, что они являются противниками. В одном из домов белых особо крепко выругали и прогнали. Тогда они, узнав, где находится штаб дивизии, пришли к начальнику штаба Касогову с жалобой. И только он, после того, как его назвали «ваше благородие», понял, с кем разговаривает. Обезоружив казаков, Касогов выяснил, что у белых тоже есть 4-я дивизия с такими же номерами полков, как и у красных.

В связи с описанными и другими поражениями белых войск на Юге России, особенно донских казаков, и участившимися случаями их перехода на сторону красных, командование ВСЮР сделало попытку переломить ситуацию и добиться обратного процесса — спровоцировать переход красноармейцев к белым. Оно обратилось к Верховному Кругу с предложением объявить амнистию тем красноармейцам, которые будут сдаваться в плен. Амнистия была объявлена. Согласно принятому решению всем офицерам, казакам и солдатам, перешедшим на сторону Донской, Кубанской и Добровольческой армий с оружием или без него, объявлялось полное помилование. Все они должны освобождаться на 2 месяца от военной службы, если сами, сразу после сдачи в плен, не захотят вступить в белую армию. Воспрещалось отбирать, кому бы-то ни было, вещи у сдающихся.

Потом, очевидно в пропагандистских целях, был запущен слух о том, что на помощь прибывает Болгарский корпус. Его личный состав якобы будет переодет в гражданскую одежду, так как по условиям Версальского договора Болгарии запрещалось иметь свою многотысячную армию — военную форму, говорили в войсках, пришлют Англия и Франция. Из штаба ВСЮР «просочилась» также информация о том, что еще две дивизии присылает король Сербии и что в боевых действиях против большевиков скоро примут участие страны Антанты. Когда эти слухи дошли и до красных, то вскоре с самолета в расположение деникинских войск ими были сброшены листовки, в которых помимо прочего можно было прочитать: «Покажите нам хоть небольшую часть союзников, и мы сложим оружие»{87}.

Вообще-то в белых войсках на Юге России, слухи о том, что войска Антанты вот-вот прибудут на фронт и вместе с Добровольческой армией начнут воевать против большевиков, возникали часто. Особенно большое распространение они получили в марте-апреле 1919 г. Тогда поводом для разговоров послужил факт прибытия на английском пароходе из Константинополя группы якобы иностранных военнослужащих, которую включили в состав 1-го корпуса Кавказской армии. Однако вскоре выяснилось, что эти «иностранцы» — русские, прибывшие из Франции, где находились в составе русских Особых бригад. Во время 1-й мировой войны они вместе с французами принимали участие в боевых действиях против Германии. Как следует из материалов исследования, проведенного М. Чиняковым, этот факт имел место. Тогда в районе Луганска в одну из частей Кавказской армии генерала Покровского было действительно включено свыше 300 солдат и офицеров из состава бывших Особых бригад, изъявивших желание воевать на стороне белых. До самого окончания Гражданской войны ни одной иностранной воинской части, которая бы вместе с белогвардейцами воевала против большевиков на Юге России, не было. Имелся только английский батальон в Новороссийске, но он был предназначен для охраны иностранных миссий.

К марту 1920 г. сопротивление белых армий на Юге России практически было сломлено. Им больше не удалось провести ни одной сколько-нибудь значительной оборонительной или тем более наступательной операции. Большие претензии у командования ВСЮР были к Кубанской армии. Выступая на заседании Верховного Круга генерал Деникин говорил с большой обидой:

— «Под Ростовом и Новочеркасском, к нашему стыду, мы имели превосходство над противником в технике и в силе, но дух был подорван... Шли горячие бои под Ростовом, и я видел под Батайском целые вереницы веселых и здоровых всадников на хороших лошадях, уходящих с фронта в тыл... Странно, что из всего многочисленного кубанского войска на фронте были только 3,5 казачьи дивизии и 3 пластунских бригады»{88}.

Эту ситуацию хорошо отразил в своем дневнике и штабс-капитан Г. Орлов. «Паника. Даже небольшие разъезды красных выстрелами гнали перед собой целые части белых. Корниловский полк, испугавшись разведки красных, бросил Батайск, его остановили только на окраине города»{89}.

Разложение коснулось и самой боеспособной части ВСЮР — Добровольческой армии. Причина та же — следующие одно за другим поражения, разочарование в неосуществимости провозглашенных лозунгов, влияние красной пропаганды и др. Нужно учитывать также, что Добровольческая армия теперь комплектовалась преимущественно пленными красноармейцами и насильно мобилизованным мужским населением на подконтрольной белым территории. Среди этого пополнения изредка попадались, конечно, идейные противники большевизма, но подавляющее большинство все же составляли люди, не имеющие никакого желания воевать и класть свои головы за непонятное, а чаще за чуждое им дело. Поэтому они неизменно сдавались, как только положение становилось опасным. Победители, как красные, так и белые, чаще всего щадили пленных из числа мобилизованных принудительно. Вояки эти всегда имели при себе справки, свидетельствующие о том, что они попали в армию по мобилизации. Причем у некоторых одновременно были справки и от белых, и от красных.

Негативные изменения произошли и среди офицерского состава Добровольческой армии. Как писал генерал А.Г. Шкуро: «Первые добровольцы — горячие патриоты и идейные беспартийные сподвижники генерала А.Г. Корнилова были уже выбиты. К этому времени офицеры в подавляющем большинстве были бывшие пленные и перебежчики из Красной армии, мобилизованные в освобожденных от большевиков районах или приезжавшие из Украины, Грузии и других окраин бывшей царской России. Прежние лозунги остались, но внутреннее содержание их стало другим. Совершенно не ощущалась внутренняя спайка между офицерами и солдатами»{90}.

Особенно развращали армию различного рода реквизиции. По словам того же Шкуро, армия обеспечивалась в основном за их счет, «реквизиции и грабежи для белых войск стали синонимами», — писал он{91}.

Существовала специально созданная структура для реализации военной добычи — «Реалдоб». Она имела несколько уровней, но смысл всех их был один — поощрять самообеспечение войск. Бывший начальник отдела пропаганды Особого совещания профессор К.Н. Соколов писал по этому поводу:

— «Реалдоб» вошел в нравы наших войск еще в то время, когда «реализация военной добычи» была главным, если не единственным источником средств Добровольческой армии. Рядом с «реалдобом» закономерным и даже подотчетным укрепился групповой или индивидуальный «реалдоб», который представлял собой не что иное, как самый откровенный грабеж»{92}.

Генерал Врангель, принявший в конце1919г. командование «добровольцами» от генерала Май-Маевского в беседе с командующим Донской армией 24 декабря был так шокирован ее состоянием, что сделал вывод о скором поражении Белого движения и всерьез предлагал подумать о своем будущем. По его оценке на фронте в то время находилось лишь 3—4 тысячи человек, которые доблестно дерутся и ценой невероятных усилий сдерживают натиск большевиков. Все остальное — это колоссальнейшие тылы, развращенные до последних пределов. По результатам его проверки было установлено, что отдельные полки имели до 200 вагонов различного имущества. Воинские части, главная масса офицерства, вообще командного состава усиленно занимались спекуляцией. Военная добыча отправлялась в тыл, ее сопровождали в большом количестве офицеры, масса различных воинских чинов, для реализации этого имущества, для разного рода спекулятивных операций.

Крайне отрицательное влияние на уровень боевой готовности белых войск, на их моральное состояние, оказывал плохо организованный тыл. Пожалуй, никакая другая структура Вооруженных Сил Юга России не подвергалась такой критике, не вызывала стольких нареканий. Снабжение войск, несмотря на огромные усилия союзников, в основном англичан, по сути дела было парализовано. Среди чиновников всех рангов процветало воровство и коррупция. Склады в Новороссийске ломились от военного имущества, но по назначению оно не попадало и разворовывалось вагонами. По признанию самого начальника железнодорожной станции Новороссийск, он лично оказывал «услуги» разного рода дельцам — пропускал вне очереди вагоны, в которых вместо снарядов для фронта везли различные товары спекулянтов. Фронт голодал и замерзал, а к эшелону прицепляли всего один вагон с военным грузом, а остальные были загружены мануфактурой, парфюмерией, шелковыми чулками, перчатками и др{93}.

Попав в Добровольческую армию, солдаты иногда все же получали английское обмундирование, в котором потом и перебегали к красным. Были ловкачи, которые умудрялись по 3—4 раза послужить в каждой из враждующих армий, и получалось так, что заботу о вещевом снабжении обеих армий невольно брал на себя и без того некудышний тыл белых. Известен случай, когда оборванные и разутые солдаты прежде, чем оставить горящий ростовский вокзал красным, попытались завладеть обмундированием из горящего на путях состава, но рядом взорвался вагон со снарядами, и на воздух взлетела целая рота дроздовцев.

Не лучше в белой армии обстояло дело и с организацией железнодорожного сообщения. Приближение надвигавшейся катастрофы особенно бросалось в глаза тому, кто с фронта приезжал в остающиеся еще под контролем белой армии города, особенно Екатеринодар. Такого рода поездка была сопряжена теперь с целым рядом приключений. Ввиду паралича железнодорожной сети, для передвижения от станции к станции в этот период, даже те, кто ехал по срочным делам, пользовались уже или лошадьми, или передвигались пешком. За исправными паровозами представители власти устраивали своеобразную охоту, просто отбирали их друг у друга и затем тщательно охраняли специальными караулами.

Даже поезда главнокомандующего и командующих армиями на каждой станции или разъезде могли очутиться в безвыходном положении из-за умышленной порчи паровоза рабочими. На некоторых станциях выросли целые кладбища из «издохших» паровозов. Железнодорожные пути были забиты поездными составами, свезенными со всего юга России. Ремонтные мастерские из-за общей разрухи на железных дорогах и деятельности большевиков-подпольщиков работали только для соблюдения формы. В довершение всего неожиданный рейд Буденного спугнул железнодорожную администрацию. Бросив на произвол судьбы свои станции, они, особенно занимавшие ответственные посты, ринулись в Екатеринодар и Новороссийск.

Положение командования сильно осложнялось так же отсутствием связи с отступающими и потому постоянно менявшими места своего расположения частями. Штабы не были ориентированы в обстановке из-за дезорганизации телеграфной и телефонной связи и затруднений, связанных с невозможностью посылать на дальние расстояния ординарцев и отсутствием нужного количества автомобилей. Поэтому большая нагрузка легла на авиаторов. Они все время летали на разведку и заменяли другие средства связи, сообщая о местонахождении не только неприятельских, но и своих частей.

Чаще других к услугам авиации прибегал командующий Донской армией генерал Сидорин, наверное, потому, что сам был летчиком. В1905—1907 гг. он окончил авиационную школу и получил специальность пилота и наблюдателя. Теперь не получая ниоткуда поддержки, предоставленный самому себе, он почти каждый день, а иногда по два раза вылетал на фронт, где на месте изучал обстановку и принимал непосредственное участие в руководстве боевыми операциями. Летал он обычно с полковником Стрельниковым. Такие полеты были связаны с большим риском, и однажды генерал Сидорин оказался в критической ситуации.

В очередной раз они со Стрельниковым полетели на фронт и посадили самолет возле станицы Павловской, расположенной в двух верстах от станции Сосыка. В станице в это время шел бой. Красные теснили казаков и их арьергардные лавы начали быстро покидать Павловскую. Быстро оценив ситуацию, Сидорин и Стрельников запрыгнули в кабину, чтобы покинуть опасное место. Была дорога каждая секунда, и хотя мотор запустили сразу же, но самолет с места не двигался, его колеса глубоко увязли в жирном черноземе. Летчики выпрыгнули из самолета и приготовились поджечь его, чтобы не достался красным. Несколько казаков, узнав Сидорина, подскочили к нему и один из них предложил командарму свою лошадь. В это время из-за станицы показалась задержавшаяся калмыцкая сотня, которой было приказано немедленно спешиться и тащить аэроплан из грязи на руках, чтобы вывезти его на сухое место. Затея удалась. Самолет поставили на сухую дорогу, и летчики уже под выстрелами красноармейцев подняли его в воздух{94}.

Сплошной линии фронта не существовало. Ее начертание угадывалось только по перечню населенных пунктов и речных переправ, упоминавшихся в военных сообщениях. Этим успешно пользовалась красная конница, применяя глубокие обходы и охваты белых частей, прорываясь в их тылы и расположение штабов. Большой урон живой силе белых наносили пулеметные тачанки. Впервые такой вид оружия был применен в 1918 г. в бою под Романовкой у хутора Харитонова. Тогда две сотни красных кавалеристов отбивали атаку вчетверо превосходящих сил белых. В самый напряженный момент боя казак-агитатор Ф. Нефедов поставил пулемет «максим» на тачанку и, выскочив на ней во фланг белоказакам, открыл огонь, и тем спас положение. С тех пор боевую тачанку стали активно внедрять, сначала по собственной инициативе войск, а потом она была принята на вооружение уже официально{95}. Однако существует так же мнение, что впервые пулеметную тачанку применили махновцы.

В итоге крупных неудач Белого движения на Юге России к концу февраля 1920 г. вся территория Войска Донского перешла в руки Красной Армии. Только часть беженцев, все еще надеясь на улучшение ситуации, сосредоточились на границе с Кубанью. Армии же, Донская, а еще раньше Добровольческая, перешли на ее территорию. Ни те, ни другие не были здесь желанными гостями. Население кубанских станиц нередко встречало их враждебно, и тому были свои причины. «Добровольцев» и донцов упрекали в том, что они бегут, а в это время Деникин очищает кубанские станицы от казаков и бросает их на фронт. Не вызывало дружелюбия к донцам и их участие в поисках дезертиров на кубанской территории. Солдаты-«добровольцы» из числа мобилизованных ставропольских крестьян теперь открыто вымещали на местных жителях свои обиды. В 1918 г. многие села Ставропольской губернии восстали против Добровольческой армии, и карательные операции тогда проводили кубанские части, входившие в ее состав. На ставропольцев в наказание была наложена контрибуция в три миллиона пудов хлеба, и кубанцы охотно и откровенно грабили тогда крестьян.

Вскоре среди донцов и «добровольцев» прошел слух о том, что кубанцы вообще намерены их разоружить, выдать большевикам и получить, таким образом, себе право на автономию в составе РСФСР. Казаки с таким трудом созданных новых кубанских частей начали митинговать, решая — идти на фронт или подождать, пока Рада заключит с большевиками соглашение. Сформированный, например, в станице Славянской полк, почти два месяца митинговал, не решаясь выступить на фронт. Лишь после того, как в станицу прибыл карательный отряд донских казаков, каждого 10-го расстрелял, а каждого 60-го выпорол, кубанцы отправились оборонять свою столицу. Дело дошло до того, что командующий Донской армией генерал Сидорин после ряда телеграмм, посланных в Екатеринодар, где требовал срочной отправки кубанских частей на фронт, заявил атаману Букретову, что будет вынужденным объявить Кубань своим тыловым районом, со всеми вытекающими последствиями.

Какие формы приобрели в то время взаимоотношения между донскими и кубанскими казаками, убедительно передал Е.Н. Раковский, свидетель и участник тех событий. «Я наблюдал это, — пишет он, — когда наш поезд благополучно проехал совершенно опустевшую Тихорецкую и подошел к следующей станции—Малороссийской, где кубанцы, как оказалось, громили донской интендантский склад. Одновременно с нами к станции подошел донской броневик и открыл из орудия огонь по станице Архангельской, жители которой, разграбив один склад, шли на станцию грабить другой. Когда заработал еще и пулемет, наблюдавший за этим атаман Таганрогского округа генерал Филатов спокойно изрек: «Так и нужно. Давно бы так: пора бросить церемониться с ними»... Но, — продолжает Раковский, — в этих словах чувствовалась и тяжкая боль за родное казачество, и горечь разочарования, и слабая надежда на то, что кубанцы отрезвятся»{96}.

Отступление приобретало всеобщий характер. Поезда, идущие на юг, были переполнены. В них кого только не было: отбившиеся от своих частей офицеры, солдаты, казаки. Все с чемоданами, сумками, мешками. Они облепляли вагоны, словно рой пчел, ехали на крышах, переходных площадках вагонов, не брезгуя и теми, в которых перевозили лошадей и скот. На станциях и вокруг них стояли настоящие таборы беженцев, ожидающих свободных поездов. Тифозные и раненые перемешались со здоровыми, дети, старики и женщины находились в одинаково антисанитарных условиях с войсками и беженцами. Параллельно железнодорожным путям двигались нескончаемые обозы вперемешку с воинскими частями, практически уже потерявшими воинский вид.

3 марта 1920 г. войска Красной Армии приступили к проведению заключительной, на Юге России, Кубано-Новороссийской операции. Для решения ее задач привлекались войска Кавказского фронта в составе 8-й, 9-й, 10-й, 11-й общевойсковых и 1-й Конной армий.

Нужно отметить, что красные тоже были в сложном положении. Кавказский фронт ввиду угрозы нападения Польши перестал получать подкрепления, собственные тылы из-за непролазной грязи сильно отстали и темпы наступления стали падать. Численного превосходства ни у одной из сторон практически не было. По оценке Л. Троцкого, обе стороны совершенно выдохлись и вопрос заключался только в том, у кого из них окажется крепче воинский дух.

Тем не менее, красное командование стремилось поскорее завершить разгром Деникина, поэтому войска получили задачу — не смотря ни на что неотступно преследовать противника, не давать ему закрепиться на рубежах рек: Челбас, Бейсуг и Кубань. К этому времени и красные и белые уже знали, что полностью разгромлены Колчак, Юденич и Миллер, остались только «добровольцы» с казаками да Махно. Эти сведения еще больше подрывали дух белого воинства. Дезертирство в его частях достигло небывалого размера. В «добровольческих» дивизиях и полках бежали не только солдаты, но и их командиры. Орудия оставались без прислуги, некоторые офицеры садились за ездовых. Так, в 1-м батальоне Дроздовского полка оставалось всего 40 человек, причем 20 из них были дезертирами из других частей. Их по дороге отловили и поставили в строй{97}.

Тем не менее, Добровольческий корпус фронт не бросал. Его боевой порядок генерал А.П. Кутепов построил так, чтобы лучше использовать свои боеспособные части, полнее учесть при этом рельеф местности и перейти к прочной обороне. В центр была поставлена Дроздовская дивизия, слева от нее части кубанских казаков, справа Алексеевская дивизия, а дальше — остатки кавалерийской дивизии генерала И.Г. Барбовича и донцы. Корниловская дивизия оставалась в резерве, а Марковскую он вывел из боевого состава для пополнения. (Она под Ростовом понесла большие потери.) Неплохо продуманный план, тем не менее, осуществлен не был. Закрепиться где-либо «добровольцы» не смогли. Красная конница все время старалась отрезать их от переправ, которых становилось все меньше. Почти все мосты по пути следования армии были взорваны. Там, где все же переправа была возможна, воспользоваться ею стремилось такое количество войск и беженцев, что преодолеть мост или брод было крайне тяжело. Отступающие добровольческие части у переправы через реку Челбас догнали свои тылы, которые перемешались с беженцами. «Здесь, — пишет штабс-капитан Г. Орлов, — стоял сплошной крик, понукание лошадей и волов, стоны раненых. В непролазной грязи колеса повозок увязали так, что их не было видно. Лошади и волы выбились из сил, образовались заторы от сцепившихся осями и перевернувшихся повозок»{98}.

Все, и «добровольцы» и казаки, стремились теперь успеть уйти за Кубань, однако, что будет потом, руководители Белого движения толком и сами не представляли. А между тем отход в Закубанье не мог спасти белые войска. Район, расположенный по левому берегу реки, до станицы Усть-Лабинской, был слабо населен, до крайности беден хлебом и большевистски настроен. Местность в этом районе была низменная и болотистая, с трудно проходимыми дорогами; полностью отсутствовала связь между населенными пунктами. Дальше начиналось предгорье и выход к побережью Черного моря в места еще более бедные. Таким образом, при быстром отходе туда армия и беженцы вынуждены были бы жить исключительно на собственные средства, ибо для создания там продовольственных запасов времени уже не осталось.

Если бы обстановка потребовала и пришлось идти дальше через горы на Туапсе и Джубгу или на Новороссийск побережьем Черного моря, то и этот вариант для отхода тоже был не пригоден, так как там тем более не было ни хлеба, ни фуража, ни мяса. Не решал проблему и отход еще дальше в направлении на Грузию, так как последняя сама переживала голод и, кроме того, возникал серьезный вопрос — даст ли грузинское правительство разрешение пройти через свою территорию вооруженным частям.

А между тем события развивались так, что Верховному командованию уже нужно было думать, как защищать столицу Кубани — Екатеринодар. В городе начиналась паническая эвакуация. Как и в других, оставляемых Вооруженными Силами Юга России городах, она происходила в хаотической обстановке мародерства, сопровождалась грандиозным расхищением и разграблением огромных ценностей. Гражданская власть городской думой была передана самочинно возникшему Временному Комитету. Военная власть перешла к командующему Донской армией. Своим приказом генерал Сидорин объявил город на осадном положении, а начальником гарнизона назначил генерала Г. Бандурина.

Улицы Екатеринодара были забиты бесконечными, на десятки километров растянувшимися беженскими и военными обозами, одиночными всадниками и частями. Задача командования сводилась к тому, чтобы дать возможность армии и беженцам перебраться по единственному мосту за Кубань. Правда, сделали попытку построить еще и деревянный мост, но он был закончен лишь в день сдачи Екатеринодара.

В несравненно лучшем положении находился Добровольческий корпус, у него была возможность переправиться за Кубань в ее нижнем течении. Некоторые части Донской армии, находившиеся на правом фланге, смогли переправиться в верхнем течении Кубани, главным образом, у Усть-Лабы, где не было сильного давления со стороны большевиков.

Положение Екатеринодара осложнялось еще тем, что через город и мост должны были проследовать не только Донская и части Кубанской армий, но и десятки тысяч беженских обозов, учреждения и те, кто эвакуировался из города. В довершение всего в нем с часу на час ожидалось выступление местных большевиков.

Оборона Екатеринодара была возложена на инспектора донской артиллерии генерала Майделя. Руководство переправой — на инспектора донской пехоты генерала Карпова. В их распоряжении находилось несколько сот надежных стрелков и пулеметчиков, а также бронепоезда. Всю ночь с 16 на 17 марта по улицам города и мосту катилась непрерывная лавина людей, лошадей и телег. Все улицы города были заполнены до отказа. То и дело возникали огромные пробки, которые рассасывались с большим трудом. Непосредственно на мосту стали регулировать движение. В последнюю ночь и день по мосту передвигались главным образом вырвавшиеся из подчинения своих начальников воинские части и обозы с беженцами. Из всех своим необычным видом выделялись конные и верблюжьи упряжки калмыков.

Утром 17 марта в город стали доходить слухи о том, что красные находятся верстах в 15 от Екатеринодара и что они продвигаются, не испытывая никакого сопротивления. Утром в этот день деревянный мост еще не был готов. Он начал пропускать через себя людей и повозки только с 12 часов дня, а генералу Карпову уже нужно было думать о том, как бы его вовремя взорвать. Командующий Донской армией генерал Сидорин со своим штабом на бронепоезде покинул город, он решил остановиться в станице Георгие-Афипской. Майдель негодовал, почему конница не сдерживает красных — создавалась угроза, что не будет завершено минирование железнодорожного моста. Поэтому он распорядился подвести к нему поближе бронепоезд.

Паника в городе еще более усилилась. То и дело стали раздаваться выстрелы, которые вскоре перешли в перестрелку. Это стреляли пока немногочисленные восставшие большевики, а им наугад отвечал кто попало. Вскоре и комендант города генерал Бандурин покинул город, переложив всю ответственность за поддержание порядка в нем на строевых начальников. Начался грабеж винных складов и магазинов, а потом дошла очередь до всего остального, чем только можно было поживиться. После полудня через мост проследовали Кубанский атаман Букретов, правительство, многие члены Рады. Затем со стороны фронта прибыл начальник конной группы генерал Секретев. Он предупредил генерала Майделя, что времени до подхода большевиков осталось не больше 3-х часов.

Поток покидавших город еще более уплотнился, но тут от станции на мост ринулись поезда. Они шли сплошной лентой, по три-четыре состава. Люди на мосту, и те, кто ожидал своей очереди, чтобы вступить на него, появление поездов встретили проклятиями. Прибавилась толпа и у нового деревянного моста, но через час, после того как люди начали по нему движение, местные повстанцы вдруг начали их обстрел из винтовок и пулеметов. Оказавшиеся под обстрелом в панике резали постромки, бросали повозки и бросались тоже к железнодорожному мосту. Бронепоезд своим огнем разогнал стрелявших большевиков, но люди к деревянному мосту больше не пошли.

Этот инцидент многие восприняли как появление красных частей в городе, хотя они были только на подступах к нему. Те, кто стоял в толпе на улицах перед мостом, опасались быть отрезанными и, бросив все свое имущество и повозки, понеслись налегке к мосту. Беженцы и военные втискивались в промежутки между поездами и вынуждены были двигаться с их скоростью.

Многие нашли свою смерть сорвавшись с моста. Иногда передний поезд, подталкиваемый сзади идущим, увеличивал скорость, и тогда люди и лошади попадали под его колеса. Воинские части, которые были назначены прикрывать эвакуацию города, тоже прибыли к мосту и пошли через него напролом. Несколько раз один из их командиров истерически подавал команду: — «Шашки вон, за мной, руби эту сволочь». К счастью ни разу подчиненные его не послушались. Были случаи, когда панически настроенные люди с моста бросались в Кубань и погибали. Некоторые калмыки и калмычки, лишившиеся здесь своих повозок и гуртов скота, считая, что все погибло и сейчас они попадут к большевикам, резали своих детей и бросали их в воду.

До подхода большевиков все, кто хотел перейти Кубань, все же успели сделать это. В городе осталось огромное количество брошенного военного и гражданского имущества, а на его окраинах скопились гурты скота и табуны лошадей. Пока по Екатеринодару с опаской передвигались первые разъезды красноармейцев, городской сброд продолжал еще грабить обозы. Был небольшой промежуток времени, когда мосты уже опустели, шли последние приготовления к их взрыву, и некоторые ловкачи успели сходить в город пограбить и вернуться с узлами и чемоданами.

Бронепоезд генерала Майделя перед самым взрывом мостов вернулся на вокзал, и его команда могла наблюдать, как и там шел грабеж. Местные жители «громили» вагоны с интендантским имуществом. Но вот появились красные, и мародеры в панике стали группироваться около бронепоезда. По команде генерала по ним открыли пулеметный огонь, и бронепоезд по кучам трупов, стреляя направо и налево по залегшей у моста красной пехоте, последним ушел за Кубань. В ночь с 17 на 18 марта огромный железнодорожный мост был взорван.

В Екатеринодар вошли соединения и части красной 9-й армии и 1-го конного корпуса. По советским данным ими было взято в плен 20 000 пленных, захвачено 40 орудий, свыше 100 пулеметов, 4 бронепоезда и 30 самолетов{99}.

После сдачи Екатеринодара на фронте наступило относительное затишье. Многие надеялись, что после столь победоносного наступления Красная Армия сделает передышку. Считали, что разлившаяся весенним паводком Кубань, с ее взорванными мостами, станет для красных серьезной преградой. Были надежды, что обороняться по водному рубежу можно будет даже незначительными силами. Расположение белых войск оставалось прежним. На их левом фланге находился Добровольческий корпус, в центре — Донская армия, а справа, в районе Усть-Лабы, были расположены разрозненные, в большинстве своем не имевшие связи ни со ставкой, ни с донским штабом, сильно порадевшие части Кубанской армии. Штаб Донской армии, на который была возложена задача руководить боевыми действиями донцов и кубанцев, находился в станице Георгие-Афипской, ставка Деникина перебралась в Новороссийск.

В станице Афипской и ее окрестностях остановилось большинство тех, кто прибыл с Дона и правого берега Кубани, войска и таборы беженцев. Все задавали себе один и тот же вопрос — куда бежать дальше. Е.Н Раковский записал характерный для той ситуации разговор казака и калмыка.

— «Ты себе можешь спокойно отходить, — говорил калмык казаку, — погоны снимешь, звезду налепишь и ты — красноармеец. А у меня морда кадетская («кадетами» красные называли своих противников)»{100}.

Настроение у всех было все таким же неопределенным. Все сознавали тяжелую безвыходность положения, и разговоры, в основном, сводились к тому, куда отступать дальше, что будет с ними через день, через два. Одни говорили, что отступать нужно в горы, к морю; другие считали, что отходить нужно на Таманский полуостров; третьи предлагали сначала двигаться в хлебный Майкопский отдел Кубанской области, а затем в Грузию. Затем людьми овладели какая-то апатия и относительное спокойствие. Наверное потому, что, во-первых, рядом находились многочисленные войска, а во-вторых, никто не хотел верить в то, что такая масса людей вдруг может погибнуть, надеялись — какой-то приемлемый выход все же будет найден.

Туда же, в Афипскую, прибыла и донская фракция Верховного Круга. Парламентарии уже раскаивались в том, что на последнем заседании, вопреки воле большинства военачальников, поддержали предложение о разрыве с Деникиным. К тому же генерал Кельчевский, которого назначили военным министром нового правительства, вдруг объявил, что своего согласия принять этот пост никому не давал. Что касается кубанских властей, то они продолжали ратовать за самостоятельность, считали что нужно идти в Грузию и там переждать этот острый период, если к тому времени не удастся войти в соглашение с большевиками о признании независимости казачьих областей как Советской Россией, так и Антантой.

В ставке Деникина тоже намечали пути дальнейшего отступления. В итоге более-менее согласованное решение смогли принять только в отношении Добровольческого корпуса. На него была возложена задача защиты участка от устья Кубани до Ольгинской. Кубанская армия, выйдя из подчинения Верховного главнокомандующего, предпочла действовать самостоятельно, а командующий донскими войсками генерал Сидорин вылетел в Новороссийск, чтобы на месте принять решение по донцам.

Во время разговора с Деникиным он настаивал на том, чтобы немедленно наладить подвоз продовольствия и боеприпасов к горным проходам вдоль побережья, на путях к Геленджику, создать там базы для обеспечения войск и беженцев. Деникин возражал. Он убеждал Сидорина, что лучше отойти на Таманский полуостров. Говорил о том, что уже дал распоряжение сосредоточить там такое количество судов Черноморского флота, которого, в случае необходимости, хватит вывезти в Крым не только людей, но и лошадей. Кроме того, он говорил Сидорину, что Тамань легко и сколько угодно долго можно удерживать небольшими заслонами и что такую задачу командир Добровольческого корпуса генерал А.П. Кутепов уже имеет. В пользу Тамани говорило и наличие там большого количества продовольствия. Деникин обещал вдоль побережья разместить плавучие базы с питанием и боеприпасами, но предупредил при этом, что сена и фуража не будет.

А в это же время Кавказский фронт красных продолжал свою Кубано-Новороссийскую операцию. Его войска благополучно переправились ниже Усть-Лабы, а вскоре заработал мост в Екатеринодаре. Как выяснилось позже, задача первостепенной важности — охрана этой переправы, была поставлена абсолютно небоеспособным и редким по численности заставам, расположенным друг от друга на расстоянии в 5—10 верст. В результате двум ротам красноармейцев удалось закрепиться на левом берегу Кубани против Екатеринодара. 19 марта спасать положение послали бронепоезд «Атаман Самсонов», которым лично руководил инспектор артиллерии генерал Майдель. Начальники частей, охранявших Кубань, тоже спохватились, бросились исправлять ошибки, но было уже поздно. 20 марта красные починили лишь чуть-чуть разрушенный деревянный мост, и стало ясно, что переправа у них теперь есть.

Это грозило крушением всех надежд. Рассуждали так, если даже целых два корпуса, которые обязаны были не допустить красных на левый берег Кубани, не смогли задержать двух рот красноармейцев, то нет смысла рассчитывать на какой-то успех в дальнейшей борьбе с большевиками. Форсировав реку, красные двинулись на юго-запад. Первые бои на левобережье Кубани произошли у аула Тахтамукай. Донцы контратаковали неудачно и возникла угроза того, что красноармейские части прорвут фронт и клином войдут между 4-м и 2-м Донскими корпусами, разорвав, таким образом, Донскую армию на две части.

На Кубанскую армию надежды были слабые. Ее командующий генерал Улагай почти все время предпочитал находиться возле штаба генерала Сидорина, хотя его части в это время находились на Туапсинском шоссе. Связи с ними он практически не имел и принял решение вместе со своим штабом ехать на поезде в Новороссийск, чтобы обсудить там с Деникиным вопросы дальнейших действий своих войск.

Генерал Сидорин 19 марта провел совещание с начальниками корпусов, где довел до них решение идти на Таманский полуостров. Оно было поддержано всеми начальниками, и началась подготовка к маршу. Одновременно начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский самолетом вылетел в Новороссийск, чтобы информировать Деникина об обстановке и решить ряд вопросов. Полагая, что в случае эвакуации в Крым из Тамани придется проводить ее вместе с Добровольческой армией, Сидорин и его штаб решили принять меры к тому, чтобы их не обманули и не бросили на побережье. Поэтому генерал Кельчевский должен был предупредить Деникина, что первой из эвакуирующихся должна быть одна из донских дивизий. Кроме того, не доверяя добровольцам и начальнику штаба Главнокомандующего генералу Романовскому, донское командование решило иметь при Деникине особых представителей.

Эти лица должны были следить за всеми мероприятиями, связанными с эвакуацией войск, и не допускать при этом, чтобы ущемлялись интересы Донской армии. Обо всех происходящих перевозках они должны были информировать штаб своей армии, а заодно о том, что происходит в Новороссийске. Миссия выглядела внушительно. В нее вошли генерал Майдель — председатель, и члены: два генерала — братья Калиновские и начальник оперативного отделения армии полковник Добрынин. Эта группа 21 марта выехала в Новороссийск, получив, кроме того, задачу добиться права обращаться к Деникину непосредственно, минуя начальника штаба. Этот факт убедительно показывает, до какой степени дошло недоверие между ставкой и казаками.

Когда по прибытии в Новороссийск генерал Кельчевский сообщил Деникину обо всем этом, тот был страшно возмущен, посчитав, что донцы берутся контролировать его действия.

Но донской начальник штаба доказал, что Верховного главнокомандующего неверно информируют о положении дел и донские части могут быть поставлены в очень тяжелое положение. В то же время Кельчевский сообщил Деникину, что Донская армия выполнит его приказ — будет отступать на Тамань, а потому попросил срочно направить туда огромные инженерные средства и транспорты, построить нужное количество пристаней. Деникин заверил его, что это уже делается.

На фронте продолжались бои за Кубанью. 21 марта белых выбили из аула Тахтамукай. Сбылись самые плохие прогнозы — Донская армия была разделена на две части. От главной ее массы был отрезан лучший и самый многочисленный «Мамонтовский» 4-й корпус. Начальник конной группы генерал Секретов в это время находился в отпуске. Его заменил генерал Коновалов, а командовать 4-м корпусом стал генерал Стариков. Накануне, по плану Таманской операции, корпуса должны были отходить на линию железной дороги Екатеринодар—Афипская—Новороссийск. Находившийся в районе Усть-Лабы 4-й корпус, после двухдневного перехода приближался к Афипской, как вдруг выяснилось, что она уже оставлена штабом армии, а сама станица в руках у красных. Путь на Тамань был отрезан, и Старикову ничего другого не оставалось, как вместе с Кубанской армией отходить горными перевалами на Туапсе. В этом корпусе насчитывалось свыше 17 000 коней. Такое огромное их количество объяснялось просто. Во время отступления казаки, побросав артиллерию, пулеметы и обозы, сели на коней, превратившись в верховых.

Так, на завершающем этапе Гражданской войны, в силу обстоятельств, все Вооруженные Силы Юга России оказались расчленены на три почти изолированные друг от друга группировки: Добровольческая армия в районе Таманского полуострова; Основные силы Донской армии, без ее 4-го корпуса, под Екатеринодаром; Кубанская армия, с прибившимся к ней 4-м Донским корпусом, на пути к горным перевалам, для следования на Туапсе или на Тамань. Ни о каких контрнаступательных действиях уже речи не было, все вместе и каждая из этих группировок в отдельности преследовали только одну цель — спастись.

Колонна, которую составляли кубанцы и казаки Донского корпуса Старикова, представляла собой безотрадное зрелище. Это была движущаяся масса войск и бронепоездов вперемешку с беженцами и гуртами домашних животных. Красные части двигались следом на некотором удалении, но решительных действий не предпринимали, подбирая и разоружая отставших и сдающихся казаков. Среди отступающих было немало тех, кого недавно мобилизовали из станиц, которые сейчас попадались на пути или были расположены неподалеку. Этих казаков больше всех тянуло к побегу; не останавливало даже то, что в станицах уже были красные.

Первыми начали уходить казаки предгорных станиц, и вскоре в 1-м Черноморском полку 2-й Кубанской дивизии, например, оставалось всего около 50 человек. Но вдруг дезертиры ринулись назад и еще с большей скоростью побежали в свои части. В результате их там иногда становилось даже больше чем при мобилизации. Причина такого явления проста. Красные, заняв ту или иную станицу, тут же предъявляли счет тем, кто всю войну просидел дома и творил насилия над семьями иногородних и казаков, воевавших на стороне красных. Как правило, этим занимались казаки старших возрастов, избежавшие мобилизации и поверившие в окончательную победу Белого движения. Репрессии обрушились даже на тех из них, кто в 1905—1906 гг. разгонял рабочие демонстрации в центре России. Когда дезертиры узнали о расправах, творимых у них на родине, то тут же побежали догонять свои полки.

Бывший командир 2-й кубанской дивизии генерал Н.В. Шинкаренко в своем дневнике отметил, что в результате этих событий его 1-й Черноморский полк «разбух» до 1000 человек, а во 2-й прибыло 600 человек такого пополнения{101}. Однако всем было ясно, что возвращались казаки не для того, чтобы продолжать воевать. Все испытывали желание уйти хоть куда-нибудь и выждать — когда и чем все это кончится.

Постепенно войска и беженцы втягивались в район безраздельного господства «зеленых». Нужно было решать две первоочередные задачи. Во-первых, окончательно определиться, куда идти дальше — на побережье, куда звала Рада, или на Тамань, куда хотел отпочковаться 4-й корпус генерала Старикова. Во-вторых, надо было сделать так, чтобы избежать боевых действий с «зелеными».

Основные силы Донской армии в это время вдоль линии железной дороги держали путь на Таманский полуостров. Под натиском Красной Армии они отходили к станциям Ильской, Абинской, Крымской. Начались дожди, движение шло очень медленно. Бронепоезда, железнодорожные составы, колонны войск и беженцев двигались по сути дела с одинаковой скоростью. Все железнодорожные пути были запружены массой телег, конными и пешими людьми. Ехать же по грунтовым дорогам возле рельсов было невозможно, так как липкая засасывающая мартовская грязь быстро обессиливала и без того еле идущих лошадей. Машинистам поездов надоедала такая езда, они то и дело давали предупредительные свистки. С крутой насыпи телеги сворачивали направо и налево. Многие не могли этого сделать и, съезжая с рельс, тут же останавливались, несмотря на приближающийся поезд. То и дело он цеплялся за телеги, раздавался сухой треск, повозки ломались, крошились, переворачивались. Те, кто не имел возможности вовремя соскочить, а это были больные и раненые, скатывались на землю и далеко не все могли потом подняться с нее.

23 марта донцы вели бои в 80 километрах от Новороссийска, у станции Ильской. Из штаба главнокомандующего сведений никаких уже не поступало, хотя линии связи были вполне исправны. Все ожидали возвращения начальника штаба армии генерала Кельчевского, надеясь, что все идет по тому плану, который он утвердил у Деникина. А между тем в этот день большевиками была занята Анапа, и части Добровольческого корпуса, бросив Тамань, спешно двигались на Новороссийск.

На станции Абинской штабной поезд генерала Сидорина был окружен «зелеными». Здесь сама местность была идеально приспособлена для их действий. Всего в двух километрах от нее тянулись горные цепи, а предгорная равнина была плотно покрыта высоким кустарником, в котором прятались села и хутора, наводненные партизанами. Рано утром 24 марта весь штаб был разбужен пулеметной и ружейной стрельбой. Огонь вели наступающие цепи «зеленоармейцев». Они находились метрах в пятистах. Все офицеры и охрана, состоявшая из юнкеров, отвечали плотным огнем, потом перешли на бронеплощадки и стали стрелять из орудий. Вскоре прибыла конвойная охранная сотня 3-го корпуса, и только тогда нападение было отбито. Если бы охрана не заметила нападавших вовремя, штаб Донской армии мог бы стать легкой добычей «зеленых».

А в самой станице Абинской, расположенной менее чем в километре от станции, в это время царила невероятная сумятица. Пришедшие туда ночью донские части расположились в станице, которая была уже занята «зелеными» и разъездами красных. В трех соседних избах в некоторых местах ночевали и белые, и красные, и «зеленые». Можно себе представить, какая суматоха началась в станице утром, когда все проснулись и увидели, с кем имеют дело. Одни разоружались, другие отстреливались и уходили, третьи метались из одной стороны в другую, попадая то к красным, то к «зеленым», то к белым, и совершенно теряли всякое представление о действительной обстановке. В таком состоянии находился и отряд, сформированный перед уходом из Екатеринодара членом Донского и Верховного Круга Гнилорыбовым и носивший громкое название «Отряд Донского и Войскового Круга». Такие сцены разыгрывались и в других населенных пунктах. В этот и на следующий день Донская армия переживала один из самых тяжелых моментов своего существования. Даже непродолжительное пребывание ее частей в горах тяжело отразилось на них. Проходя через зону «зеленых», армия оказалась окруженной со всех сторон: где были большевики, где «зеленые», разобрать было трудно. Повстанцы расслоили Донскую армию, окончательно дезорганизовали ее тыл. Воинские части, потерявшие надежду уйти от большевиков, то переходили к «зеленым», то оказывали им пассивное сопротивление, то снова уходили и двигались дальше. Е.Н. Раковский, вспоминая об этих событиях, пишет:

— «Одно время казалось, что главная масса Донской армии превращается в «зеленых». В Крымской, например, командир 2-го корпуса генерал Сутулов официально доложил, что две бригады его корпуса перешли к «зеленым». Потом выяснилось, что так оно и было, но, побывав у «зеленых», переговоривши с ними, ознакомившись с обстановкой, бригады снова ушли вслед за войсками, оставив там значительную часть своего состава. Осталось от бригад совсем немного»{102}.

Из Абинской 24 марта штаб Донской армии перешел в Крымскую, где к нему присоединился генерал Кельчевский. И здесь же выяснилось, что пути отступления у Донской и Добровольческой армий совпали. Оказывается, красные, форсировав нижнее течение Кубани и взяв Анапу, находятся в глубоком тылу у донцов. Добровольческий корпус начал занимать оборону в районе Тоннельная—Абрау-Дюрсо. Менять направление движения армия не могла, последний путь через горы, которым можно было воспользоваться, шел на Шапсугскую и Геленджик и уже остался позади. Путь на Тамань был отрезан. Оставалось идти всей армией на Новороссийск или часть ее отправить побережьем на юг. Генерал Деникин приказал Сидорину немедленно прибыть в Новороссийск, воспользовавшись одной из якобы имеющихся на станции Крымской мотодрезин. Так как дрезин не оказалось, Сидорину сообщили, что за ним послан бронепоезд.

Штаб армии на своем огромном поезде тоже двинулся в Новороссийск. По горной дороге его могли везти не менее четырех паровозов — два в голове и два в хвосте. Были приняты все меры предосторожности. На случай внезапных нападений, на крышах вагонов залегли стрелки, кроме броневых площадок, которые были в составе поезда, его защищал еще и бронепоезд. Он шел впереди, но главной его задачей стала расчистка железнодорожного пути от лавины обозов и отступающих частей. Здесь кроме донских беженцев двигались уже также обозы и части Добровольческого корпуса.

«Добровольцам» тоже было не сладко. У них был свой тернистый путь к Новороссийску. Как уже говорилось, 7 марта Деникин подписал директиву Донской армии и Добровольческому корпусу отстоять Таманский полуостров. Он действительно был очень удобен для обороны. Его перешейки, изобилующие болотистыми лиманами, были трудно преодолимы и могли быть перекрыты, в случае необходимости, корабельной артиллерией. Генералу Кутепову поручалась основная задача — не допустить красных к Темрюку с севера. Одновременно Керченская флотилия малых судов, усиленная дополнительными плавсредствами, готовилась к работе в этом узком проливе, больших транспортов и не потребовалось бы. Сам Деникин даже рассматривал возможность воспользоваться этим путем для эвакуации своей ставки и планировал для начала перевести ее поближе, в Анапу.

20 марта был отдан последний приказ Деникина об обороне Таманского полуострова и мерах по эвакуации с него всех тех, кто не успевал воспользоваться Новороссийском. Но этот приказ остался на бумаге. Ни Сидорин, ни Кутепов его не выполнили. Обстановка окончательно вышла из-под контроля. Как написал участник тех событий Д. Лехович: «Психология массы сметала расчеты стратегов, и руководство армией было утеряно»{103}.

Факт окончательного поражения становился все более очевидным, и на этой почве у Деникина испортились отношения с генералом Кутеповым. Все началось несколько раньше, когда Добровольческий корпус был введен в состав Донской армии и подчинен генералу Сидорину. Кутепов считал, что его новый начальник, несмотря на многочисленность своих, донских, войск, сознательно направляет «добровольцев» на наиболее опасные участки фронта, где они несут серьезные потери. Стена недоверия между Кутеповым и Сидориным росла день ото дня и передавалась войскам. Назревал опасный инцидент с тяжелыми последствиями.

Зная об этом, Деникин решил не допустить открытого столкновения двух генералов. Он вынужден был изъять корпус у Сидорина и подчинил его непосредственно себе. Но теперь Кутепов решил, что может принимать самостоятельные решения по любому поводу, и допустил действия, вызвавшие возмущение Деникина. Опасаясь, что волна отступающих донских частей, утративших всякую боеспособность, наводнит Новороссийск и захватит все имеющиеся там корабли, предназначенные для эвакуации в Крым, он послал главнокомандующему очень обидную телеграмму. В ней перечислялось до десятка требований, многие из которых больно били по самолюбию Главнокомандующего. В частности, в одном из пунктов телеграммы Кутепов требовал, что если все-таки придется уходить из Новороссийска, то вся власть в его районе должна быть предоставлена ему. При этом он подчеркивал, что чины Главного штаба будут эвакуироваться последними. Очевидно, смелости Кутепову придала другая телеграмма. Она была получена из Крыма. Там в это время разворачивались события, финалом которых должно было стать смещение Деникина и замена его Врангелем. В телеграмме говорилось о том, что Кутепов получит необходимое количество судов для эвакуации своего корпуса, но он должен бросить ставку Деникина в Новороссийске. Деникин отчитал Кутепова, заявив, что тот может быть уверен, Верховный главнокомандующий «выедет последним, если до этого не погибнет»{104}.

Когда в Крымскую прибыл еще и штаб Добровольческой армии, то там началось настоящее столпотворение. Штабы и управления, правительства, учреждения и комитеты всех уровней стремились сделать отсюда последний бросок к черноморским портам, главным образом в Новороссийск. Но путь этот оказался самым сложным. Возник целый ряд проблем, порою просто непреодолимых. Двигаться можно было бы по шоссе, оно было рядом, но там подстерегала опасность попасть в засады к «зеленым». По данным разведки, их сильные отряды перерезали дорогу в нескольких местах и могли нанести удар и с фронта и с тыла. Поэтому ничего не оставалось, как двигаться прямо по железной дороге, нередко прямо по шпалам. Особенно трудно было преодолевать многочисленные железнодорожные мосты. Передвигаться по ним можно было только узкой лентой, рискуя каждый раз свалиться в пропасть или расщелину, а обойти было нельзя. Длительное движение по шпалам приводило к частым поломкам повозок, и тогда их сбрасывали с высокой насыпи, и количество идущих пешком все время увеличивалось. Некоторые части сделали специальные деревянные щиты, которыми накрывали рельсы, но их было так мало, а разбивались они так быстро, что скорость движения практически не увеличивалась.

Находившийся в штабном поезде Донской армии Е.Н. Раковский так описывает увиденное им.

— «Поезд обгоняет обоз Добровольческого корпуса. По рельсам двигается масса повозок с семьями офицеров. Вот идет группа израненных старых полковников и генералов. Вот шагает офицер с женой. Другая супружеская чета отдыхает, сидя на камне. На лицах их тяжелая, безнадежная тоска и апатия. Едут верхом на мужских седлах изящные женщины. Шагом продвигается экипаж с генералом. За ним — семья донского казака с телятами и детьми на телеге, за которой идут волы. Обоз корниловцев... офицеры сами правят лошадьми...

И у каждого, находившегося в этом потоке, в этой лавине неотвязно стоял один вопрос:

— А что же будет с нами в Новороссийске?{105}»

Отход Добровольческого корпуса прикрывала Алексеевская дивизия. Дорога шла по узкому ущелью, справа и слева высились горы, и случись оттуда обстрел, отступающим деваться было бы некуда. От станицы Нижнебакановской свернули в горы, чтобы по бездорожью выйти на станицу Неберджаевскую, дальше уже можно было двигаться по шоссе. Однако этот путь преодолеть смогли не все. Пошел дождь, дорога стала скользкой, и многие лошади на крутых подъемах не могли вытащить тяжелые повозки. Особенно трудно пришлось дроздовцам, они продолжали двигаться с остатками своей артиллерии. Поэтому сначала вытаскивали наверх одну часть обоза, впрягая дополнительно по несколько лошадей, взятых из оставленных внизу повозок, а затем возвращались и вытаскивали вторую. В итоге за целый день не смогли преодолеть те пять километров, которые отделяли колонну от шоссе.

А у станицы Неберджаевской случилась настоящая трагедия. Сначала на подступах к ней добровольцев встретили плотным огнем «зеленые». Посланный уничтожить их полк самурцев{106} с задачей не справился. Когда засаду все же обошли с флангов и приблизились к станице, то оказалось, что она занята двумя полками под командованием полковника Сухенко. Желая перейти к красным и загладить свою вину перед ними, 4 марта он отбил у них станицу Новоминскую, Сухенко решил не пропустить белых. По его приказу эти части открыли по колонне губительный ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь. Потом на помощь к Сухенко подошло еще 10 орудий красной артиллерии. Своим огнем они накрыли не только авангардные, но и замыкающие колонну части Алексеевской дивизии{107}.

С огромными потерями, бросив артиллерию и значительную часть обозов, колонна вынуждена была снова по бездорожью об- ходить станицу и наконец-то вышла на шоссе. Здесь же выяснилось, что личный состав остался только со стрелковым оружием, да и то почти без патронов к нему; дроздовцы даже лишились своих вещмешков. В этой неразберихе на сутки отстали Корниловская и 1-я Донская генерала Дьякова дивизии.

В состоянии паники основные силы Добровольческого и донских корпусов подходили к Новороссийску. Главная цель, которую ставили себе все — как можно скорее попасть на какой- нибудь корабль. За 3—4 километра до Новороссийска оттуда стали слышны орудийные выстрелы и звуки рвущихся снарядов. Паника снова охватила войска и беженцев, пронесся слух, что город уже у красных. Но вскоре тревога понемногу улеглась. Выяснилось, что это один из бронепоездов и английский корабль расстреливают нефтяные емкости в порту, чтобы они не достались красным. Наконец колонна стала втягиваться в городские улицы.

4. ЗЕЛЕНЫЕ. КРАСНО-ЗЕЛЕНЫЕ

Виновниками того бедственного положения, в котором весной 1920 г. оказалось Белое движение на юге России, явились не только войска Красной Армии. Свой «весомый вклад» внесли и так называемые «зеленые». Под этим названием подразумевались иррегулярные вооруженные формирования, основу которых составляло население из мест, занимаемых воюющими армиями. Ядром наиболее боеспособных отрядов были дезертировавшие из обеих противоборствующих армий, имеющие боевой опыт солдаты. Такие формирования тяготели к партизанским методам боевых действий, а «зелеными» их называли потому, что базировались они, как правило, в труднодоступных местах — в лесах и горах. Отряды «зеленых» были неоднородными по составу и направленности своих действий. Их возникновение было своеобразной реакцией на те или иные события в данной местности. В отдельные периоды порознь, а иногда и одновременно, существовали: крестьянское ополчение Сочинского округа, «краснозеленые» отряды, действовавшие в районе Новороссийска, Геленджика и Анапы. После Новороссийской катастрофы появились и формирования «бело-зеленых», базировавшиеся в районе горных станиц. Были, конечно, и просто бандитствующие и мародерствующие группы, которые тоже называли себя «зелеными», но никакой политической ориентации не придерживались и грабили всех, кого придется.

Чтобы лучше понять события, развернувшиеся в Черноморской губернии в годы Гражданской войны, необходимо хотя бы вкратце обратиться к более раннему периоду истории этого края. В ней можно найти примеры, характерные и для рассматриваемого времени.

Во время Кавказской войны 1817—1864 гг.{108} русским войскам здесь противостояли воинственные абхазы, сваны, а также многочисленные горные племена: натухайцы, джигеты, шапсуги, убыхи и др. Боевые действия, которые вела против них русская армия, сопровождались разрушением аулов, вырубкой садов и лесов, уничтожением скота, истреблением пасек и посевов. Значительная часть местного населения погибла, а оставшимся в живых было предложено или переселиться в кубанские степи, или переехать в Турцию. Впоследствии планировалось заселить этот край русскими колонистами, в основном казаками. От Кубани горцы отказались наотрез, да и переезжать в Турцию тоже особо никто не хотел, но, тем не менее началось их насильственное выселение именно туда. Доведенные до отчаяния жители аулов, уходя, уничтожали даже все то немногое, что уцелело после войны: засыпали колодцы, уничтожали оросительную систему, жилища и скот. Доходило до того, что некоторые женщины убивали себя и детей. Переселение было организовано так плохо, что на побережье, при ожидании кораблей, от голода, жажды и болезней дети умирали сотнями, погибли почти все женщины. Из выехавших в Турцию более полумиллиона умерли уже на новом месте{109}.

Вскоре русским правительством было принято специальное постановление: «О заселении предгорий Кавказа». Процесс заселения шел долго. Колонисты задерживались здесь лишь на короткое время: изнуряли тропическая лихорадка и тяжелые условия земледелия.

Казенных денег, выдаваемых на обзаведение хозяйством, крайне не хватало. Лошадей и домашнего скота практически не было. Более-менее прочно оседали здесь только казаки. Лишь спустя почти столетие, в 1896 г., Черноморье было кое-как заселено и стало самостоятельной, самой молодой губернией в составе Российской империи. Здесь начали строить порты, стало развиваться виноделие, производство табака и цемента.

Преобладающим населением теперь были русские, за ними шли греки, армяне, остатки горцев, чехи, грузины и др. На территории Черноморской губернии появилось три округа: Сочинский, Туапсинский и Новороссийский{110}. После октябрьской (1917 г.) революции в губернии начались процессы, которые привели к образованию в марте 1918 г.Черноморской Советской Республики. Однако просуществовала она не долго. В мае этого же года немцы, нарушив условия Брестского мира, вторглись на побережье Черного моря, высадив на Тамани свой 58-й Берлинский полк, а с северо-востока стала наступать белая армия Деникина.

Для объединения усилий в борьбе с белыми и немцами Чрезвычайный съезд Советов Кубани и Черноморья 28—30 мая 1918 г. принял решение об объединении Черноморской и Кубанской республик в одну — Кубано-Черноморскую Советскую Республику.

Практически в это же время (26.05.1918 г.) в Грузии ее Национальный Совет провозгласил образование буржуазной республики. Ее национал-меньшевистское правительство решило в западной части Северного Кавказа создать так называемую Южную Республику, отторгнув для нее от России часть бывшей Черноморской губернии.

Время было выбрано очень удачно. Кубано-Черноморская Республика все свои силы направляла на борьбу с Деникиным и, воспользовавшись этим, грузинские части без особых усилий вторглись в Сочинский округ. 3-го июля они заняли Адлер, 5-го — Сочи, 27-го — Туапсе. Получалось так, что Грузия начала действовать как союзница Деникина{111}.

Однако продержались там грузинские войска не долго. Вскоре деникинцы выбили красных из Новороссийска, а те, отступив на юг, в свою очередь изгнали грузинские части из Туапсе. Но и красные там тоже не удержались и, под нажимом Добровольческой армии, 8-го сентября оставили Туапсе, уйдя на северо-восток для соединения с Майкопской группировкой своих войск. У Грузии, таким образом, остался только Сочинский округ. Тем не менее, от своих более обширных планов она не отказалась, зная, что, программа ее меньшевистского правительства по демократизации крестьянского землепользования находит отклик у значительной части черноморцев.

Но, в открытую вопрос, об отторжении Сочинского округа от Черноморской губернии (на Кубань пришли белые и сохранили ее название. — Н.К.) Грузия уже не ставила. Она гарантировала теперь полную внутреннюю автономию и самоуправление Черноморья. Понимая, что и эти притязания рано или поздно натолкнутся на противодействие Деникина, грузинское правительство решило сделать упреждающий шаг и само предложило провести по этому вопросу переговоры. Они состоялись в Екатеринодаре и окончились для Грузии полной неудачей. Деникин, последовательно выступая «за единую и неделимую Россию», не захотел признавать и суверенитет самой Грузии. Что касается Сочинского округа, то он в категорической форме потребовал очистить и его и вообще всю территорию Черноморской губернии до реки Бзыбь. Грузинское правительство отказалось выполнить это требование, и хотя до вооруженного конфликта тогда дело не дошло, но обе стороны стали держать на северной границе Соминского округа довольно сильные отряды своих войск. Грузины оставались в Сочи, но генерал А.П. Кутепов, назначенный генерал-губернатором Черноморской губернии, свои распоряжения слал и туда{112}.

Принять еще более радикальные шаги по отношению к этой территории Деникина побудили решения Сочинского окружного крестьянского съезда. Он состоялся 2 декабря 1918 г. На этом съезде с докладом выступил представитель Грузии и изложил планы своего руководства в отношении Черноморья. И в докладе, и в принятой съездом резолюции говорилось о том, что, оставаясь сторонником воссоединения с Россией, Сочинский округ, пока идет Гражданская война, присоединяется к Грузии, ибо только в этом случае его население может избежать ужасов военного времени.

Узнав о решениях крестьянского съезда, командование Добровольческой армии принимает решение захватить Сочинский округ. Этому попытались помешать англичане и стали готовить туда высадку своего десанта. Воспользовавшись сочинским конфликтом, они могли легко прибрать к рукам спорную территорию, пообещав обеспечить ее нейтралитет и статус буферной зоны.

В Сочинском округе тогда размещался отряд грузинской армии, состоящий из шести рот и двух артиллерийских батарей. Командовал этим фронтом генерал Кониев, по утверждению современников совершенно бездарный в военном отношении. Опередив английский десант, белые в феврале 1919 г. атаковали грузинские части с фронта, а сформированные ими армянские дружины — с тыла и фланга. Грузинские части капитулировали и сдали оружие. Однако правительство Джордания на этом не успокоилось и спешно сформировало новые отряды для отправки их морем в зону конфликта. Но тут вмешались англичане. Они чувствовали себя в Грузии, как в одной из своих колоний, и решили помочь белым, заявив грузинам, что посылать в Сочи новые части нет необходимости, так как Деникин получил от них указание очистить спорную территорию и вернуть Грузии оружие. Тем не менее, грузины все равно попытались отправить свои отряды, зафрахтовав для этого частный пароход «Кавказ». Тогда англичане стали действовать более решительно. Они отобрали этот пароход. Грузинские части выступили пешим порядком, но уже никуда не успели. Добровольческая армия не только взяла Сочи, но и Адлер. К 10 февраля 1919 г. белые заняли территорию до реки Бзыбь. Только после этого деникинское командование, по настоянию тех же англичан, сделало официальное заявление о том, что их армия прекращает боевые действия против Грузии.

Теперь, утвердившись во всей Черноморской губернии, добровольцы стали «закручивать гайки». Вскоре все узнали о массовых расстрелах в Новороссийске черноморских матросов, причастных к потоплению флота в июне 1918 г., пленных красноармейцев, рабочих цементных заводов, участвовавших в революционных событиях. Все, кому угрожали репрессии, стали искать спасения, бежав на самый юг губернии в труднодоступные места. Туда же устремились из разных городов и станиц Кубани массы так называемых «иногородних», которых казаки преследовали как потенциальных большевиков.

Не сладко пришлось и местному населению. Оно теперь имело возможность сравнивать все виды оккупации: большевистскую, грузинскую и добровольческую. Белые распустили все демократические органы, введенные еще Временным правительством, поставили во главе управленческий аппарат царских времен и вернули на место полицейских чиновников. Затем начались реквизиции продовольствия, фуража, скота и повозок для нужд армии. Те, кто получил наделы помещичьей земли при Временном правительстве, так же подверглись репрессиям{113}.

Новые, или, как говорили тогда в народе, «кадетские» порядки вызвали волну недовольства и уже через полтора месяца начались стихийные вооруженные выступления местного населения. Толчком к их массовости послужил приказ белого командования о всеобщей мобилизации мужской части населения от 18 до 40 лет. После этого почти все мужчины подлежавших мобилизации возрастов ушли в горные леса, пополнив группы скрывавшихся там дезертиров и всех тех, кто бежал от белой армии. Так было положено начало «зеленому» движению, которое зародившись в Сочинском округе Черноморской губернии, вскоре перекинулось и на два остальных — Туапсинский и Новороссийский, а затем слилось с тем, что имелось по всему югу России.

Вскоре это движение приобрело более организованный характер. 12 апреля 1919 г. состоялся окружной сход представителей сочинского крестьянства, принявший решение «освободиться от Деникинского ига или же умереть здесь, у своих хат, защищая свободу»{114}. На этом сходе был образован Организационный комитет во главе с Е.Б Спиваком и Национальный штаб. На первых порах руководство партизанским движением захватили бежавшие из центра меньшевики и эсеры во главе с Н.В. Вороновичем. Последний в царской армии служил ротмистром конногвардейского полка, в период Февральской революции стал председателем Совета солдатских депутатов в городе Луге. При наступлении немцев на Псков он бежал в Сочи, а затем с грузинскими войсками, когда их вытеснили белые, перебрался в Тифлис. Там он поступил на службу в штаб «Народной гвардии» Грузии и был произведен в полковники. Кроме Е.Б. Спивака и Н.В. Вороновича, в крестьянском ополчении видную роль играли члены оргкомитета: Рябов, Лыскевич, Цвангер, Соколов и др. Народному штабу было поручено формирование партизанских отрядов. Они были достаточно многочисленными, но плохо вооружены. Лишь единицами насчитывались трехлинейные винтовки, имелось еще небольшое число четырехлинейных берданок и дробовых охотничьих ружей. Основным же оружием восставших были вилы, топоры и колья. Тем не менее, уже в первой же схватке с белым отрядом полковника Чайковского, посланного «усмирять бунтовщиков», они наголову его разбили. Отряд карателей состоял из батальона пехоты, офицерской роты, имел два орудия и несколько пулеметов. Хостинские партизанские отряды под командованием: Логинова, Цвигуна, Москвичева, Потанина, Пояркова, Зимина, Болонкина и командира взвода Барибана, проявив неплохое знание тактики партизанских действий, организовали засаду у реки. Зная, что отряд Чайковского будет преодолевать ее по мосту, они скрытно заняли оборону по обеим берегам. Как только каратели втянулись на мост, таща за собой пулеметы, партизаны открыли плотный огонь по голове и хвосту отряда, а потом пошли в атаку. Белые никак не ожидали нападения. Спастись удалось не многим. Сам полковник Чайковский был убит. Партизанам досталось все оружие карателей{115}.

Тем не менее, штаб деникинских войск стал более активно использовать карательные меры. Специальные отряды не жалели шомполов и виселиц для непокорных. Тех, кто не давал продовольствия, расстреливали на месте. Еще сильнее приток в отряды повстанцев увеличился после того, как каратели, не добившись от крестьян добровольной сдачи оружия, стали сжигать целые деревни. Для планирования и руководства такими «операциями» была введена специальная должность, которую занял генерал Бурневич. Однако, поняв, что никакими репрессиями «зеленых» не остановить, белое командование решило обманным путем выманить их из лесов. В качестве посредников для переговоров с ними использовали Армянский Национальный Совет. Армяне составляли почти 30% местного населения и в основной своей массе поддерживали белых. Через них партизанам было сообщено, что всем участникам «зеленого» движения объявляется амнистия и мобилизация их в белые войска проводиться не будет. Для обсуждения дальнейших взаимоотношений армии и населения было предложено провести специальный съезд.

Народный штаб, решив, что основные цели движения достигнуты, принял предложение белых и прекратил вооруженную борьбу. Но белые не выполнили своих обещаний. Почти сразу же чины государственной стражи стали вылавливать руководителей только что распущенных повстанческих отрядов. Волнения вспыхнули с новой силой и вскоре перешли в настоящее восстание. Не последнюю роль в этом сыграл карательный отряд полковника Петрова. В селении Отрадное его подчиненные до смерти запороли жену партизана Трофименко, на глазах жителей расстреляли рабочего Филоненко и изуродовали 15-летнего подростка Бурдейного. В селении Харцых 6 сентября 1919 г. они изнасиловали многих женщин, а семерых мужчин расстреляли... В селении Третья Рота, сохранившем это название еще со времен покорения Кавказа, отличились каратели другого отряда. Здесь они арестовали двух мужчин, заподозренных в причастности к повстанцам, однако односельчане освободили их, избив при этом стражников. Те вернулись в Сочи и сообщили о «бунте» этого селения. Туда был выслан отряд того же полковника Петрова. Прибыв туда, Петров оцепил селение, согнал в кучу все его население и объявил, что намерен расстрелять поголовно всех мужчин, но может и смягчить свое решение, если селяне соберут контрибуцию в пять тысяч рублей, а также организуют щедрое угощение его отряду.

Деньги были собраны, выставленное ведро самогону выпито, но Петров начал куражиться и заявил, что он все же расстреляет каждого десятого. После этого всех мужчин выстроили в шеренгу и, наметив жертвы, отвели их в сторону для расстрела. Один из приговоренных, шестнадцатилетний парнишка, перекрестился, подбежал вдруг к офицеру, ударил его по щеке и, прежде чем его успели схватить, бросился с разбега в пропасть и разбился насмерть. Приводить приговор в исполнение вызвался изрядно подвыпивший прапорщик Бельгийский. Он встал в десяти шагах перед крестьянами и, не вынимая папиросы из зубов, перестрелял 11 человек. Рядом с трупами убитых пирушка была продолжена и, только после того, как все «угощение» было выпито и съедено, отряд ушел из села. В последствии Петров жестоко поплатился за свое злодеяние. В феврале 1920 г. он вместе с еще 700 офицерами и солдатами Добровольческой армии был взят в плен партизанами. Когда их везли в поезде из Туапсе, то в районе селения Дагомыс, неподалеку от Третьей Роты, Петрова опознала вдова одного из казненных им крестьян. Весть о том, что в поезде везут Петрова, мгновенно разнеслась по тем вагонам, в которых ехали местные жители. Они легко уговорили конвой отдать им полковника для суда. Его доставили на место, где он организовал расправу над жителями села, и там женщины буквально разорвали его на части{116}.

Зная о том, что англичане имеют влияние на Деникина, руководители восстания обратились к ним с просьбой заставить Главнокомандующего прекратить репрессии. Однако союзники передали это прошение организатору карательных экспедиций генералу Бурневичу, а тот распорядился принять меры к розыску и аресту всех подписавших документ. После этого «зеленые» и англичан стали считать своими врагами.

Контрразведка белых проявляла исключительную бдительность и изобретательность в выявлении активистов «зеленого» движения, принимала все меры к тому, чтобы не дать им объединяться и проводить крупномасштабные акции. Вскоре ей удалось достичь серьезного успеха. Был выслежен, арестован и убит на месте председатель Объединенного Партизанского Комитета Е.Б. Спивак. Этим самым была сорвана попытка руководителей повстанцев провести их окружной делегатский съезд. Для восстановления и усиления руководства «зеленым» движением нужны были люди, еще неизвестные контрразведке. Полковник Н.В. Воронович принял решение привлечь еще нескольких своих единомышленников, находившихся в эмиграции, в Грузии. Вскоре согласие войти в организационный комитет по подготовке делегатского съезда дали бывший Председатель Самарского правительства В.Н. Филиппов- ский, а также бывший матрос императорской яхты «Штандарт» Е.Д. Сорокин и другие. Сорокин под фамилией Ковалев вскоре прибыл в Сочинский округ и провел, по словам самого Вороновича, «большую организаторскую работу».

В условиях строжайшей конспирации делегатский съезд всех трех округов Черноморской губернии состоялся 18 ноября 1919 г. в горах. Он образовал Комитет Освобождения Черноморья (КОЧ). Его председателем стал В.Н. Филипповский, а товарищем председателя и командующим черноморским крестьянским ополчением — полковник Н.В. Воронович{117}. На съезде высказывалось предложение изгнать белых, не допустить красных и установить «крестьянскую власть». Считалось, что это послужит примером для крестьян остальных губерний России. Высказывалось также наивное предположение, что если большевики установят свою власть на территории всей страны, то их армия ничего с ними делать не станет, так как она тоже в основном состоит из таких же крестьян, а они против своих воевать не пойдут.

Была принята и Декларация съезда. Ею объявлялось образование Черноморской Республики, установление федеративной связи с другими «демократическими государственными образованиями». Российская Федеративная Республика характеризовалась как «свободный союз свободных народов». Комитет Освобождения Черноморья получал полномочия — «осуществлять всю полноту власти на территории Черноморской губернии, организовывать вооруженную борьбу с белогвардейцами до их полного изгнания из пределов губернии, обратиться к Совету Народных Комиссаров с предложением образовать «коалиционное социалистическое правительство» и др.»{118}.

Получив полномочия съезда на организацию решительной борьбы с белой армией, Комитет первым делом провел реформирование своих отрядов. В основу их организации были положены проект народной милиции и соответствующий способ комплектования территориальных воинских формирований. Сочинский округ делился на 9 районов (волостей), в каждом из них избирался свой штаб из трех пользующихся безусловным авторитетом местных жителей, преимущественно бывших солдат. Они брали на учет всех мужчин от 20 до 40 лет, имеющиеся повозки, лошадей, оружие и патроны. При каждом таком штабе формировалось по две роты — первой и второй очереди. В первую зачислялись крестьяне более молодых возрастов, у которых на руках имелось огнестрельное оружие. Во второочередную роту зачислялись более пожилые безоружные мужчины. По одному представителю от этих формирований входило в главный штаб. Он, в свою очередь, состоял из отделов: строевого (полевой оперативный штаб), формирования (ведавший комплектованием и обучением резервов) и снабжения (с интендантским и артиллерийским подотделами).

По проведенному вскоре учету было зарегистрировано более двух тысяч бойцов ополчения, у которых имелось: 5 пулеметов, около 300 трехлинейных винтовок, 300 берданок и 400 дробовых ружей. В состав ополчения вошел также особый грузинский отряд в 70 человек. Этими силами Комитет Освобождения Черноморья и планировал изгнать белых. Нужно сказать, что это были не такие уж несбыточные планы. «Добровольцев» на тот период в Черноморье насчитывалось не более 2,5 тысяч человек при 8 орудиях и 30 пулеметах{119}.

Военно-политическому руководству красных вскоре стало известно о событиях, разворачивающихся в тылу у деникинских войск, в Черноморской губернии. Было очень заманчиво превратить крестьянское ополчение из просто противоденикинского еще и в просоветское. Другими словами, «зеленых» сделать «красно-зелеными». С этой целью Краевым Кавказским и Бакинским Комитетами РКП (б) в конце 1919 г. в район Сочинского округа тайно была направлена группа военных специалистов-большевиков. Причем подбирались такие, которые в прошлом были меньшевиками и эсерами, чтобы их не могли заподозрить в связи с большевиками. Все они запаслись рекомендательными документами от грузинских меньшевиков.

Первым в Черноморье пробрался М.Д. Томашевский, бывший казачий есаул и левый эсер. Он был непосредственно связан с Кавказским Крайкомом ВКП(б), имел большой опыт нелегальной работы, а его квартира в Тифлисе служила явкой для большевистского подполья в Грузии. Как левого эсера его хорошо знал сам теоретик и главный идеолог КОЧ Филипповский. Не подозревая в Томашевском большевика, он пригласил его на службу непосредственно в руководящие органы Комитета и назначил начальником штаба всего крестьянского ополчения. Естественно, Томашевский тут же воспользовался своим положением и взял себе в помощники других, тоже прибывших на нелегальную работу коммунистов: Е.С Казанского, В.В. Фавицкого, И. Б. Шевцова и других. Последний до прихода белых на Кубань был комиссаром Лабинского отдела. Когда Добровольческая армия захватила Армавир и Майкоп, он в сентябре 1918 г. бежал сначала в Сочи, а затем в Грузию, в Сухум. Там он попал под наблюдение местной полиции и перебрался в Поти, где продолжал нелегальную партийную работу. С зарождением черноморского «зеленого» движения он получил задачу вместе с названными большевиками пробраться в отряды повстанцев и провести работу по их переориентации.

Первоначально прибывшие нелегально большевики обосновались в партизанском отряде Вано Дзидзигури. По своему составу это было очень пестрое формирование. Отряд состоял из дезертиров белой армии, местных жителей и даже солдат бывшего русского экспедиционного корпуса, доставленных из Франции для службы в армии Деникина. В него же влились 150 красноармейцев бывшей Красной Армии Черноморья, которые ушли в Грузию после падения Кубано-Черноморской Советской Республики, теперь их тоже нелегально переправили к Дзидзигури. Именно этот отряд большевики-подпольщики решили сделать своей основной базой.

С помощью Томашевского законспирированные большевики получали теперь любую интересующую их разведывательную информацию, в том числе: о состоянии дел в других ополченческих отрядах, сведения об их дислокации и др. Будучи назначенными командирами отрядов, чаще всего существующих лишь на бумаге, большевики Казанский, Фавицкий, Скобелев, Саблин и др. имели возможность при формировании отрядов отбирать туда нужных людей.

Численность отрядов «зеленых» стала увеличиваться с приближением отступающих войск белой армии к границам Черноморской губернии. Вскоре они начали активные боевые действия. 28 января 1920 г повстанцы провели операцию, в результате которой белые потеряли переправу через реку Мзытму, всю артиллерию, имевшуюся у них, а также 16 пулеметов и около 800 человек, сдавшихся в плен. На командование Вооруженных Сил Юга России это произвело ошеломляющее действие. Вставке было получено сообщение о том, что это грузинские войска перешли в наступление. Деникин сгоряча приказал немедленно прервать с Грузией всякие отношения и начать ответные боевые действия против нее. Приказ не был своевременно выполнен только по той причине, что у белых в это время не нашлось угля, чтобы перебросить войска на грузинскую границу по морю. Потом, уточнив ситуацию и поняв, что это «зеленые» начали наступление с территории нейтральной зоны, Деникин приказал отозвать свою телеграмму из Тбилиси об объявлении войны Грузии.

Положение белых на юге мятежной области все более ухудшалось. Начальник карательного отряда в Сочинском округе полковник Мышляевский еще 16 января доносил по команде: «Активность «зеленых» растет с каждым днем. В ночь с 15 на 16 января 1920 г. было сделано два нападения на электростанцию и полевой караул. Бойцы добрармии в постоянном напряжении, не имеют отдых ни днем ни ночью. Это сильно истощает боеспособность отряда. Все окрестное население всемерно поддерживает «зеленых». Общая численность групп, по данным разведки и агентуры, — около 3-х тысяч человек, что с полной поддержкой местного населения составляет очень серьезную силу»{120}.

Отряды повстанцев все больше приобретали вид сколоченных и боеспособных подразделений, и на повестку дня встал вопрос о выполнении плана КОЧ по изгнанию белых со всей территории Черноморья. Вскоре повстанцы почти без потерь освободили города Адлер и Хоста. Приток добровольцев в отряды партизан еще больше усилился. Только отряд И.Б. Шевцова, который до взятия Адлера состоял всего из 13 человек, за первые два дня боев увеличился в 10 раз. Чтобы не дать белым опомниться и вызвать подкрепление, полковник Воронович отдал приказ о наступлении на г. Сочи. И эта операция завершилась также успешно. Гарнизон ждал подкрепления, а пока решил своими силами удерживать город. Но заставы белых, выставленные на близлежащих горах, очень быстро отступили, даже не выяснив толком, сколько же партизан наступает. Взять Сочи сильно помог подслушанный Томашевским телефонный разговор начальника боевого участка белых со своим командованием, он просил срочно прислать подкрепление и, пытаясь доказать его необходимость, доложил численность и дислокацию своих сил. В подкреплении ему отказали и сказали, чтобы он рассчитывал только на себя.

Получив эти сведения, партизаны провели перестановку своих отрядов и сравнительно легко проникли в город. Только на его окраине и в районе железнодорожного вокзала белые оказали ожесточенное сопротивление. Большую помощь атакующим оказали местные партизаны. 2-го февраля Сочи полностью перешли под контроль ополченцев. Много белых солдат сдались в плен, их отпустили, но потом об этом пришлось пожалеть. Они разбрелись по всему городу и, под видом «зеленых», стали проводить обыски у местного населения, практически занялись откровенными грабежами. Один из командиров отрядов, Иван Шевцов, назначенный комендантом города, вынужден был со своим отрядом снова брать мародеров в плен.

В это время англичане сделали попытку уговорить руководителей КОЧ прекратить боевые действия против войск Деникина и выступили в роли посредников между ними и белыми. 7 февраля в Сочи прибыл и стал на якорь в его порту английский военный корабль с генералом Кизом на борту. Партизаны устроили ему положенный по этикету прием. Выстроившийся на пристани караул был одет в новенькое английское обмундирование, что очень удивило англичанина. Он решил, что это Грузия так одевает своих подопечных, но ему испортили настроение, объяснив, что обмундирование партизаны добывают себе в боях с белыми. Переговоры проходили в лучшей гостинице города — «Ривьере». От партизан в них участвовали Филипповский, Воронович и Чайковский. Переводчиком был английский офицер. Там же находился и хорошо владеющий английским Саблин. Ему поручили внимательно прислушиваться, о чем переговариваются между собой англичане.

Из слов, сказанных Кизом, следовало, что англичане озабочены угрозой возможного оставления белыми войсками Новороссийска и их возможной эвакуацией в Крым. Генерал предложил руководителям КОЧ прекратить боевые действия против войск Деникина, который вынужден воевать на два фронта и распылять свои силы. В случае согласия партизан, англичане брались уговорить Главнокомандующего вывести свои войска со всей территории Черноморской губернии, вплоть до самого Новороссийска. Киз не скрывал своего опасения, что, в случае исхода белых в Крым, они могут не успеть вывезти из Новороссийска свои огромные запасы обмундирования, снаряжения и боеприпасов, и все это попадет в руки красных. Однако Филипповский проявил не свойственную ему твердость и заявил, что переговоры можно вести только в том случае, если белые совсем уйдут из Черноморья и на его территории будет образована демократическая республика{121}.

В эти же дни и армянская часть населения прекратила поддерживать белых. Что же касается Кубанской Рады, то нормальные отношения КОЧ с ней установить пока не мог. Видя, какой размах приобретает «зеленое» движение и как все больше оно попадает под контроль большевиков, англичане предложили лидерам Комитета вступить в переговоры с Радой, в тайне надеясь, что может быть она сможет прибрать к рукам это движение. На предложение англичан откликнулся Воронович, но согласовывать этот вопрос с Филипповским не стал. Англичане гарантировали Вороновичу от повстанцев полную безопасность и обязались доставить его на своем миноносце в Новороссийск. Дальше он должен был выехать на поезде в Екатеринодар для переговоров с Радой. Однако дальше Новороссийска Вороновичу продвинуться не удалось. Еще будучи на корабле, ему стало известно о том, что в штабе Деникина знают о предстоящих переговорах, уже издан приказ об его аресте и придании военно-полевому суду. К чести англичан, они не выдали Вороновича белым, а вернули его в Сочи целым и невредимым. Все эти события дали повод руководству КОЧ еще раз усомниться в целесообразности союза с Радой, так как она без Деникина кардинального ничего предпринять не может.

После взятия Сочи командование крестьянского ополчения стало разрабатывать все более сложные операции, параллельно принимая меры к повышению управляемости частей и оснащению их более эффективными видами вооружения. Имеющееся оружие было проинвентаризировано, неисправное отправлено на ремонт в сочинские мастерские, из складов, брошенных белыми, изъяли большое количество новых винтовок, пулеметов, патронов к ним. Все это было передано в отряды. Вместо партизанских методов снабжения перешли на регулярное обеспечение своих формирований, создав собственное интендантство. В небольшом количестве появился и свой транспорт — автомобили и даже катера. После всего этого можно было решать более серьезные задачи, и на очередь встало взятие Туапсе.

Фавицкий перехватил почти все нити руководства партизанами и разработал план взятия этого города. Нужно сказать, что он уже имел к этому времени солидный боевой опыт. Первую мировую войну он закончил в звании штабс-капитана, а в Красной Армии служил практически со дня ее основания. До того как нелегально проникнуть в Сочинский округ, он успел покомандовать подразделениями красных войск. По составленному им плану вначале надо было преодолеть оборону белых на подступах к Туапсе, и прежде всего уничтожить гарнизон села Головинка. Кроме того, надо было учесть также, что англичане будут вести огонь судовой артиллерией при каждом случае обнаружения партизан на побережье. Для этого в районе Туапсе почти постоянно находились захваченные миноносец «Поспешный» и подводная лодка «Утка». Белые, судя по всему, партизан всерьез не воспринимали и направили к повстанцам парламентеров с предъявлением ультиматума: в течение 24 часов сложить оружие и возвратиться к мирной жизни. В ответ на это партизаны решили напасть на противника до срока окончания ультиматума. У белых здесь были два полка — пехотный и офицерский, два пластунских батальона, пограничный отряд, 200 конных казаков и артиллерийский дивизион. Силы партизан состояли из 1200 штыков и нескольких орудий.

12 февраля, к моменту, когда истекал срок ультиматума и ожидалось наступление белых, командование партизан выслало в обход через горы одну роту, которая должна была выйти к морю в тылу у противника, взорвать железнодорожные и шоссейные мосты, нарушить линии телеграфной связи. Затем она должна была поднять стрельбу, наделать побольше шуму, показав белым, что их обошли с тылу. Батальон Черникова в ночь на 13 февраля был тоже брошен в обход, чтобы утром обрушиться на левый фланг белых. Задуманная операция удалась. Артиллерия партизан отогнала стреляющую с моря подводную лодку и вывела из строя батарею белых. Развив потом сильный пулеметный и артиллерийский огонь с фронта, фланга и тыла, части партизан бросились в атаку и опрокинули противника, который вскоре обратился в бегство. Местные партизаны в это время завалили шоссе спиленными деревьями и обстреливали отступающих из-за скал. К 12 часам Головинка была взята. Повстанцы захватили штаб белых, много пленных, в том числе 84 офицера, три горные пушки, оружие и патроны, железнодорожный состав с продовольствием и много другого имущества. Путь на Туапсе был открыт.

В Туапсе в это время существовал подпольный штаб партизанского движения во главе с его начальником — Минаевым. Он объединял несколько отрядов в том числе: села Дефановки, под командованием Борохова и комиссара Себерина, туапсинские отряды Шаповалова и Лысенко, а также отряды Огурцова, Павленко, Спинова-Кубанского. Три последних действовали севернее Туапсе и достигали района Геленджика. Все они были привлечены к взятию Туапсе. В день, когда повстанцы должны были начать боевые действия по захвату города, англичане предприняли еще одну попытку устранить их от борьбы с белыми. 22 февраля командир одного из боевых участков сообщил Фавицкому, что в три часа дня к нему обратился парламентер от английского генерала Коттона и передал документ следующего содержания:

«Ввиду того что на юге России образовалось республиканское правительство, объединяющее собой Дон, Кубань и Терек, республиканскому Комитету освобождения предоставляется право уладить все вопросы дипломатическим путем. Предлагаю начальнику главного отряда войск Комитета освобождения не обстреливать портов Черноморского побережья, в противном случае английское правительство будет рассматривать это как акт выступления против Англии.

генерал Коттон»{122}

Прочитав это послание, партизаны пришли к выводу, что Туапсе надо брать еще до того, как англичане подтянут к порту свои силы. Коттону же отправили свой ответ такого содержания:

«Генералу известно, что у армии есть свое правительство, приказания и просьбы коего армия исполняет. Это правительство находится в г. Сочи, куда благоволите обращаться. Что же касается портов, то Англия на них никакого права не имеет, а раз там находятся добровольцы, мы будем выгонять их оттуда силой оружия»{123}.

Этот ответ на скорую руку написал И.Б. Шевцов, и его тут же отправили парламентеру, так как торопились с началом штурма города. По плану Фавицкого его надо было окружить и атаковать сразу с нескольких направлений. Однако все получилось иначе. Один из командиров батальонов И. Сафонов по партизанской привычке решил только своими силами прорваться вдоль железной дороги в центр, навести панику среди белых и отрапортовать командованию о взятии города. Когда об этом стало известно Фавицкому, остановить авантюрные действия Сафонова было уже поздно. Поэтому было принято решение срочно направить и остальные батальоны тоже вдоль железной дороги. После ожесточенного боя Туапсе все же был взят. При этом был разоружен целый офицерский полк, а всего пленных набралось столько, что их не вмещала ни тюрьма, ни ее двор. Поэтому большую их часть сосредоточили на городской площади. Сразу же начальник Особого отдела армии Саблин и его заместитель Топкин занялись распределением пленных офицеров по группам. К первой отнесли выявленных 16 офицеров карательных отрядов и расстреляли. Вторую группу решили отправить в Сочи, чтобы разгрузить местную тюрьму.

Поздно узнав о потере Туапсе, белое командование направило туда на двух эсминцах подкрепление, но огнем своей артиллерии партизаны не дали возможности высадить белый десант. В порту захваченного города повстанцам в качестве трофеев достались небольшие пароходы, шаланды, баржи, шхуны и солидные запасы керосина. В городском банке было изъято в пользу КОЧ 33 миллиона деникинских рублей. Этот успех еще больше укрепил позиции большевиков в ополченческой армии Черноморья. Так как Воронович за самовольную поездку на переговоры с Радой был снят с должности командующего ополчением, то на его место назначили Е.С. Казанского, который, как уже упоминалось, тоже был направлен в Черноморье Кавказским комитетом РКП(б). Первую мировую войну он закончил в звании штабс-капитана и тоже вначале был связан с эсерами, но с 1917 г. стал членом партии большевиков. В начале Гражданской войны он уже командир отряда Красной Армии, в августе 1918 г. за бои под Владикавказом был награжден орденом Красного Знамени. Потом Казанский возглавлял курсы красных командиров, проходил школу подпольной работы в Баку и уже оттуда был направлен в Черноморье.

Через несколько дней после взятия Туапсе англичане сделали еще одну, теперь уже последнюю, попытку нейтрализовать черноморских партизан. В Туапсе прибыл английский крейсер с уже известным генералом Кизом на борту, но теперь его сопровождала делегация Дона, Кубани и Терека, которую возглавлял председатель Верховного Круга Дона Леонтович. На этот раз партизаны обошлись без английского переводчика — Фавицкий отлично владел английским, чем очень удивил Киза. Генерал снова изложил требование прекратить наступление против Добровольческой армии — «в противном случае, — предупредил он, — его правительство будет рассматривать дальнейшее продвижение войск КОЧ, как враждебный акт против Англии»{124}. Фавицкий на это ответил, что партизаны воюют не против Англии, а против войск Деникина. Тогда Киз пустил в ход свой, как он, очевидно, считал, главный аргумент. Он сказал, что прибыл сюда после только что состоявшейся его встречи в Сочи с руководителями КОЧ Самариным, Филипповским и Вороновичем и что они, как руководители Комитета освобождения, приказывают армии прекратить наступление.

Однако Фавицкий не растерялся и ответил: «В военной практике я впервые слышу, чтобы приказания вышестоящей военной инстанции передавались подчиненным через постороннего человека»{125}. С соблюдением дипломатической вежливости генералу было добавлено, что партизаны не скрывают своего намерения овладеть Новороссийском. Прощаясь с Фавицким и Шевцовым, генерал Киз не преминул заметить, что Новороссийск сильно укреплен и взять его будет труднее, чем Туапсе. В ответ на это его попросили передать генералу Деникину, чтобы тот поскорее оставил Новороссийск. На что Киз ответил: «Смотрите, как бы генерал Деникин не встретил вас в Новороссийске так же нелюбезно, как вы встретили в Туапсе наш крейсер»{126}. Киз намекал на крейсер, обстреливавший Туапсе 25 февраля и получивший пробоину от орудия береговой охраны партизан.

Вскоре командование повстанцев провело переформирование своих отрядов. Совсем недавно в них насчитывалось 500 человек, теперь же их хватило на формирование 14 отдельных батальонов и отряда особого назначения. В повстанческой армии числилось уже около 12 000 человек. Она располагала почти всем, что необходимо регулярному воинскому соединению: средствами связи, санитарными поездами, госпиталями и лазаретами. Имелись неплохо организованное тыловое обеспечение, транспорт и даже своя военная флотилия. Ее возглавил матрос-потемкинец И.С. Спинов-Кубанский, очень авторитетный большевик, член партии с 1904 г. После восстания на броненосце «Потемкин» он два года жил в Румынии, где за революционную работу среди местных рабочих был посажен в тюрьму. После освобождения из заключения Спинов-Кубанский выехал в США, а потом перебрался во Францию. В августе 1917 г. он возвратился в Россию, на Кубань, в свою родную станицу Абинскую, где был избран председателем Военно-революционного комитета и стал организатором первых красногвардейских отрядов. С батальоном красноармейцев он вошел в колонну Ковтюха и с Таманской армией прошел путь от Геленджика до Астраханских степей. Оказавшись в окружении, он воспользовался своим румынским паспортом и пробрался в Туапсе, а в его районе организовал партизанский отряд, который причинил немало хлопот деникинским войскам.

В это же время в районе Новороссийск—Геленджик стали активно действовать другие отряды ополченцев. Они полностью находились под влиянием большевиков и вскоре объединились в «Советскую Зеленую армию». Действуя на противоположном от сочинских формирований фланге, эта армия однажды даже предприняла попытку захватить Геленджик. 21 января 1920 г. один из ее отрядов ворвался в этот город, нанес серьезный урон белому гарнизону и захватил богатые трофеи. Несколько раньше, в районе Кабардинки, другой отряд армии напал на колонну, в которой находились новобранцы, мобилизованные белыми для пополнения своих частей. Налет удался. Значительная часть освобожденных молодых солдат тут же вступила в отряд «красно-зеленых». «Советская Зеленая армия» создавалась по тому же принципу, что и сочинское ополчение, с той лишь разницей, что руководство ею сразу же взяли на себя большевики.

Ещё в сентябре 1919 г. Ростово-Нахичеванский комитет ВКП(б) в район боевых действий этих отрядов через Донбюро заслал своих представителей, выделив им на организационные расходы 625 тысяч рублей. Задача формулировалась так: «Немедленно установить связь между отдельными группами, созвать съезд представителей от каждой группы, создать единое командование, разработать общий план действий, оказать материальную помощь партизанам...»{127}. В числе посланцев были большевики: Васильев, Шмидт, Сидорчук, Пустынников, Петров, Пивоваров, Цимбалист и Моренц. Прибыв из Ростова, они довольно быстро объединили партизанские отряды в «Советскую Зеленую армию» во главе с Реввоенсоветом. В него вошли: Цимбалист, Федюкович, Фадеев, Черный, Лимаренко и Малонов. К январю 1920 г. партизанское движение на севере Черноморской губернии, как и в Сочинском округе, приняло массовый характер. Узнав об успехах южной группировки партизан, Казанский, Фавицкий и Шевцов стали проводить работу, направленную на объединение с ними.

Завершилось объединение обеих «красно-зеленых» армий после того, как специально для этой цели морем прибыли: член группы большевиков-подпольщиков в Тифлисе Бахтадзе, особоуполномоченный Реввоенсовета Республики П. Соркин и уполномоченный Реввоенсовета 8-й армии по установлению Советской власти в Черноморской губернии Л.В. Иваницкий — старый подпольщик с большим опытом партийной работы. В октябре 1918 г. он был политическим комиссаром Таманской армии, которая совершила знаменитый рейд от Новороссийска через Туапсе и Майкоп до Ставрополя. Они тут же на освобожденной от белых территории Черноморья создали губернское бюро РКП(б). На своем первом же заседании оно заслушало доклад руководителей обеих «зеленых» армий и приняло решение — создать единое воинское формирование по образцу воинских частей Красной Армии. Было также решено переименовать крестьянское ополчение в «Красную Армию Черноморья», влив в нее партизанские отряды «Советской Зеленой армии» и сформировав Реввоенсовет армии.

Чтобы окончательно устранить меньшевистский КОЧ от руководства партизанским движением, инициаторы создания Красной Армии Черноморья провели съезд представителей воинских частей обоих формирований. Он утвердил окончательно создание Красной армии Черноморья. Не последнюю роль в том, что большевикам так быстро удалось переориентировать ополчение, сыграл состав его формирований. Они на две трети состояли из бывших деникинских солдат, немалая часть которых в 1918 г. были красноармейцами Северо-Кавказской Красной Армии и попали в плен к белым. Среди них находились и те, которые в свое время после падения Кубано-Черноморской Республики ушли в Грузию, а потом вернулись и вступили в партизанское ополчение. Все они представляли на объединительном съезде многочисленную фракцию фронтовиков и их голоса сыграли решающую роль в принятии решения о создании Красной Армии Черноморья.

В тот же день был создан Реввоенсовет армии, который издал три приказа. В них уже официально вводилось новое название армии и назначалось ее командование. Командующим стал Е.С. Казанский, начальником штаба — В.В. Фавицкий, начальником Особого отдела — И.В. Саблин. Председателем Реввоенсовета был избран Соркин — бывший учитель, а после революции — один из руководителей Советской Кубани. Руководство политическим отделом Красной Армии Черноморья было возложено на членов реввоенсовета Шевцова и Цимбалиста. Они взяли на учет коммунистов всех частей и подразделений. Цифра получилась, по тем временам, солидная — 143 человека. Причем 5 из них были с дореволюционным стажем и 31 состоял в партии с 1917 г.{128}

Вскоре была организована даже газета армии — «Фронтовик». Редактором ее стал член бюро РКП(б) М. Патрусевич. Ему было всего 24 года, а его газетный стаж исчерпывался редактированием трех номеров ежемесячного студенческого журнала «Звено», закрытого царской цензурой. Газета начала выходить уже на второй день после взятия Туапсе. Тираж ее был всего 250 экземпляров. Конечно, качество ее материалов оставляло желать лучшего, конкретного материала в ней было мало, но этот недостаток компенсировался непосредственностью и революционным пафосом. Статьи по форме не отличались от приказов. Так, в одном из номеров редактор вместо передовицы опубликовал Приказ № 20 по Туапсе-Прасковьевскому боеучастку, который гласил:

«Товарищи бойцы 3-го и 4-го батальонов, настал радостный момент соединения северной Советской армии с восставшей армией крестьян и рабочих Черноморского побережья.

Этот момент говорит о нашей победе над реакцией генералов и помещиков, свивших свое гнездо на Северном Кавказе. Этот момент говорит, что наступает час, когда вся Россия объединится под единой властью Советов.

Грозный час миновал для нас. Мы, вынесшие на своих плечах всю тяжесть реакции, мы сделали двойную победу: мы отняли у наших врагов оружие, вооружили наши станицы и изгнали насильников и грабителей из городов побережья.

Только сильные духом, крепкие волей могли совершать те подвиги, которыми полна наша борьба от начала до конца.

История мирового освобождения пролетариата не забудет этих подвигов.

Дорогие товарищи, грозный час миновал. Наша сила вливается отныне в великую силу пролетариата России. Вступим же такими сильными и грозными в ряды северных товарищей.

                                                                                                                               Комбоеучастка Павленко.

                                                                                                                               Политком Назаров»{129}

Газета просуществовала всего два месяца. Когда положение Северного фронта армии осложнилось, все рабочие типографии вошли в состав сформированного в Туапсе коммунистического отряда и ушли на фронт.

Для наведения воинского прядка в частях Красной Армии Черноморья отменили выборность командиров и ввели институт комиссаров. Однако «партизанщина» еще долго давала о себе знать. Были командиры, которые отказывались подчиняться новому командованию. Это, в частности, подтверждает письмо командующему фронтом от личного состава одного из отрядов: «Товарищу командующему фронтом, — говорилось в нем. — Вынесено постановление всего общего собрания в том, что мы не желаем быть под командованием товарища Черникова и даже кого другого, как кроме товарища Дзидзигури, и чтобы никто не касался в наш отряд и не наводил никакой провокации, а как был батальонным командиром т. Дзидзигури, так и просим, чтобы он продолжал дальше»{130}.

О том, как руководство Красной Армии Черноморья боролось за дисциплину свидетельствует, например, такой документ:

«Приказ № 9 от 17 марта 1920 г.

Мною замечено, что командный состав вверенного мне боеучастка относится к своим прямым обязанностям с преступной халатностью, результатом чего является разложение начинающих крепнуть боевых частей участка.

Командиром первой роты третьего батальона были присланы делегаты с просьбой, сменить роту с позиции, и командиром роты были выданы двум делегатам документы на право следовать ко мне. Нахожу, что такими действиями командир роты вносит разложение в ряды командуемой части и не соответствует своему назначению.

Командиру третьего батальона делаю замечание с предупреждением, что, если это повторится, я не остановлюсь перед преданием военно-революционному суду.

Командира первой роты арестовываю на пять суток и смещаю с должности. Не предаю его суду только потому, что считаю его не вполне сознательным.

                                                                                                                                          Комбоеучастка Павленко.

                                                                                                                                          Политком Буряк»{131}.

С образованием Реввоенсовета армии КОЧ уже не мог сноситься с армией минуя его и, в принципе, большевики могли вообще ликвидировать этот орган. Однако они знали, что это будет означать еще один фронт у себя в тылу, так как КОЧ еще пользовался авторитетом у части крестьянства Сочинского округа. Неизвестно было также, как поведут себя грузинские меньшевики, не поддержат ли они КОЧ своими вооруженными силами. Поэтому было принято решение вызвать членов Комитета освобождения в Туапсе и предложить им подписать, а затем и обнародовать следующий меморандум:

«1. Считать территорию Черноморской губернии неотъемлемой частью Советской республики.

2. Признать власть Советов.

3. Признать Совет Народных Комиссаров единым правительством России и Черноморской губернии.

4. Согласиться на то, чтобы во главе действующей армии стал Реввоенсовет, состоящий исключительно из коммунистов, которому должна подчиняться вся действующая армия.

5. Подчинить территорию в районе расположения действующей армии в экономическом, административном и политическом отношении Реввоенсовету. Территория эта определяется с севера линией фронта, а с юга селением Лазаревка включительно.

6. Вместо КОЧ образовать ревком с большинством коммунистов.

7. Образовать ревкомы на местах.

8. Губком эсеров обязуется проводить линию популяризации всех вышеприведенных предложений.

9. КОЧ должен признать целесообразным переход повстанческой армии в наступление на Кубань»{132}.

Эти предложения вырабатывались три дня, в течение которых деятели КОЧ, очевидно, получили информацию о предстоящих событиях. Из Сочи последовало требование прибыть туда Казанскому, Фавицкому и Шевцову. Но Реввоенсовет твердо стоял на своем и еще раз пригласил Филипповского, Вороновича и Учадзе прибыть в Туапсе. Они все-таки прибыли. Разговор получился тяжелый. В конце его члены КОЧ стали требовать поделить хотя бы трофеи и исключить пункт о роспуске КОЧ. Эти требования были частично удовлетворены. Сочинским лидерам оставили 3 орудия, 4 пулемета и 50 винтовок, отдали и половину денег, захваченных в Туапсе. Пункт о роспуске КОЧ был заменен следующим:

«Признать целесообразным немедленное избрание Советов на местах на основе Конституции РСФСР и не позднее 15 апреля 1920 г. созвать губернский съезд Советов и представителей повстанческих армий, где избрать губернский исполнительный комитет, которому вручить всю полноту власти»{133}.

Это была последняя совместная акция КОЧ и Реввоенсовета, дальше их пути разошлись навсегда. Когда об этом узнали в частях армии, то небольшая часть партизан из Сочинского округа вернулась к себе, пожелав остаться в распоряжении КОЧ.

В это время белые армии уже отступали от Екатеринодара. Все их попытки закрепиться на каких-либо рубежах и подготовиться к обороне оканчивались безрезультатно. Руководство Красной Армии Черноморья учитывало, что белые будут прежде всего стремиться к Новороссийску, поэтому разработало план, по которому армия делилась на два фронта — Приморский и Северный. Им ставилась главная задача — перерезать пути отступления белых войск к Новороссийску и создать условия для их разгрома непосредственно с территории Кубани регулярными и частями Красной Армии.

В течение нескольких дней все еще многочисленные Вооруженные Силы Юга России оказались в этом районе. Это были хотя в какой то степени и деморализованные, но все-таки боевые части, которые сильно отличались от гарнизонов, состоящих, как правило, из солдат, насильно мобилизованных на территории Кубани и Черноморья, с которыми до сих пор приходилось иметь дело партизанам. В первом же бою с повстанцами они переходили на их сторону, а вливаясь в отряды партизан, потом не плохо воевали против белых. Теперь же надо было бороться с элитными частями, личный состав которых был готов на все, лишь бы прорваться к портам Черного моря и смести всех, кто этому помещает. К тому же Реввоенсовет в своих расчетах допустил серьезную ошибку. Он послал на Кубань три батальона и оставил незащищенным Гойтхский перевал, который был естественной преградой на пути к Туапсе. Своевременно заняв его, повстанцы могли бы не допустить прорыва белых на побережье.

Поняв свою ошибку, Казанский и Соркин попытались исправить ее и отдали распоряжение своим батальонам на Кубани срочно отступить, занять перевал и подготовить его к обороне от превосходящих сил противника. Получив это распоряжение, партизаны на захваченном ими поезде двинулись к перевалу, но в районе станции Хадыженская их состав потерпел крушение. Поезд двигался в гору, поэтому в хвост ему поставили еще один паровоз, который помогал преодолеть подъем, но впереди часть пути была разобрана, и первый паровоз остановился. Однако тот, что был сзади, продолжал двигать состав вперед, и вагоны начали опрокидываться. В результате крушения к месту назначения смогли отойти, да и то с опозданием, только около 600 деморализованных крушением бойцов. Они не успели закрепиться на перевале и быстро были сбиты с него массой отступающих белых войск. Дальше части противника смогли почти беспрепятственно выйти на черноморское побережье.

О том, что новая армия партизан уже не имеет никакого отношения к Комитету Освобождения Черноморья, и что теперь армией руководят большевики, на Кубани еще мало кто знал, но однажды это выручило «красно-зеленых». Им без единого выстрела белые сдали город Майкоп. Как уже говорилось, в связи с угрозой прорыва белых на побережье и необходимостью защитить Гойтхский перевал, Фавицкий дал команду отрядам, ушедшим на Кубань, снова вернуться на побережье. Но команда дошла не до всех, и несколько отрядов продолжали выполнять ранее поставленную задачу — поднимали станицы и хутора на борьбу с белыми. При одном из таких небольших отрядов находился член Реввоенсовета И.Б. Шевцов, и этот отряд оказался вблизи Майкопа. Атаман Майкопского отдела генерал Данилов, зная, что под контролем Красной Армии Черноморья находятся некоторые близлежащие к городу населенные пункты, связался по телефону с И.Б. Шевцовым. Убедившись, что это бывший комендант г. Туапсе и за его подписью издавались некоторые документы КОЧ, он предложил ему встретиться и провести переговоры. Данилов сообщил также, что они будут вестись с ведома Кубанской Краевой Рады, городских властей и что среди участников будут и представители рабочих.

Все это очень удивило и озадачило Шевцова, но сообщение о том, что на переговорах будут рабочие, побудило его дать согласие. Майкоп в эти дни буквально кишел войсками отступающей Кубанской казачьей армии, и ехать туда было смертельно опасно. Поэтому, в последующем разговоре с генералом, Шевцов договорился об условиях своей безопасности. По предложению Данилова в партизанский отряд будут доставлены в качестве заложников два члена Кубанской Рады. Их станут удерживать там до возвращения Шевцова из Майкопа. Кроме того, атаман был предупрежден, что если с представителем Красной Армии Черноморья что-нибудь случится, то находящиеся в тюрьме г. Туапсе сотни белых офицеров будут расстреляны.

Эти события происходили 20 марта 1920 г., за неделю до окончания эвакуации белых из Новороссийска. Согласно договоренности в этот день Шевцов в сопровождении конвоя из 20 красноармейцев встретился с членами Рады на станции Суходольской. Белых заложников сопровождал конвой из 20 человек казаков. После встречи казаки забрали Шевцова, а также следовавшего с ним политработника отряда — матроса Подгорецкого и направились в Майкоп. Конвой красных, забрав членов Рады, тоже вернулся к себе в отряд, в станицу Апшеронскую. По пути Шевцову удалось передать есаулу — командиру казачьего конвоя, листовку такого содержания:

«Товарищи Казаки! Скоро, скоро наступит время, когда советские войска придут на Кубань, когда все трудовые массы Кубани восстанут против произвола деникинской власти... Вы сами, товарищи казаки, видели, как Деникин проводил народные права на Кубани. Пусть вам об этом скажет и напомнит труп Калабухова, зверски повешенного Покровским. К вам снова на Кубань слетаются генералы и буржуазия, чтобы снова кровавой расправой с вами показать, что и как понимать под народоправством... Опомнитесь, казаки, пока не поздно!»{134}

Переговоры проходили в управлении атамана. На них со стороны белых присутствовало несколько штаб-офицеров, два генерала и много каких-то штатских, рабочих среди них не было. На вопрос Шевцова — где же они, Данилов ответил, что на его предложение прибыть в управление никто не откликнулся. Вскоре Шевцов понял, что его принимают за представителя от Филипповского и Вороновича. Шевцова просили дать ответ на три вопроса. Во-первых, какие цели преследует «зеленая» армия и какие у нее взаимоотношения с красными, наступающими с севера? Во-вторых, может ли командование «зеленых» пропустить Кубанскую армию с оружием в руках в Грузию? И в-третьих, гарантируется ли безопасность семей офицеров? Главным был, конечно, вопрос беспрепятственного продвижения армии к грузинской границе. Видно, белым было хорошо известно, что 1-я Конная армия следует по их пятам и скоро будет в Майкопе.

Отвечая на первый вопрос, Шевцов заявил, что «зеленой» армии больше нет, а есть Красная Армия Черноморья, во главе которой стоит Реввоенсовет, который он, Шевцов, сейчас и представляет. Цель красных черноморцев состоит в том, чтобы уничтожить Добровольческую армию Деникина и соединиться с Советской Красной Армией. Дальше Шевцов слукавил, заявив, что гражданскую власть в Черноморье осуществляет КОЧ. По существу же второго вопроса Шевцов сказал, что о пропуске Кубанской армии с оружием на побережье не может быть и речи. По поводу третьего вопроса он ответил — семьям офицеров со стороны Красной Армии Черноморья ничто не угрожает.

После этих ответов среди единомышленников Данилова состоялся длительный и бурный спор. Большинство было против соглашения с КОЧ и его партизанами, так как они стремятся к объединению с Советской Красной Армией. Свой ответ генерал Данилов обещал дать на следующий день, так как его надо хорошо обдумать. Здесь Шевцов, как он потом сам вспоминал, уловил, что распря между Кубанской Краевой Радой и Деникиным продолжается и это сказывается на поведении казачьих войск. В Кубанской Раде есть силы, которые хотят, чтобы крестьянское ополчение КОЧ приняло капитуляцию казаков, но при этом поддержало бы их независимость и от Деникина, и от большевиков. Как бы то ни было, но этой же ночью генерал Петров через своего адъютанта написал Шевцову записку такого содержания:

«После нашего с Вами совещания у нас было свое военное совещание, на котором мы решили: ввиду того, что Вы гарантируете жизнь семей офицеров и всех граждан, мы оставляем город без боя, а посему прошу принять меры к водворению порядка и принять город.

Генерал Данилов»{135}.

В городе в это время казаки, срывая погоны и бросая оружие, в спешке устремились к дороге на Туапсе. По подсчетам Шевцова их было не менее 20 тысяч. Под началом же у него самого практически никого не было. Даже та рота, с которой он прибыл к Майкопу, по приказу Казанцева сменила место нахождения. К четырем часам утра город опустел от войск. Шевцову сдался лишь один пластунский батальон и несколько казаков, которые конвоировали его в Майкоп. Порядок в городе до подхода конницы С.М. Буденного поддерживали выпущенные Шевцовым из городской тюрьмы политические заключенные. Первой в Майкоп прибыла дивизия 1-й конной армии под командованием С.К. Тимошенко.

После короткой передышки и митинга в городе его части двинулись на Новороссийск.

5. ОДЕССКИЙ ТУПИК

Очередной акт трагедии белого юга произошел в феврале 1919 г. в районе Одессы, когда до Новороссийской катастрофы оставался еще месяц. В это время Вооруженные Силы Юга России уже были расчленены наступающей Красной Армией на две части. Левое крыло белых войск, состоящее из основных соединений Добровольческой армии и казачьих войск, отступило на левый берег Дона и с боями двигалось по направлению к Екатеринодару и Новороссийску. Правое крыло деникинских войск отступало двумя группировками — одна по правому берегу Днепра, другая по левому. Обе они входили в Украинскую группировку, которой командовал генерал А.М. Драгомиров. Под ударами 12-й армии красных эти войска отходили по двум направлениям: правобережная во главе с генералами Ф.Э. Бредовым и М.Н. Промтовым — на Одессу, левобережная под руководством генерала Я.А. Слащова — в Крым. Были еще войска в районе Одессы, которыми командовал генерал Н.Н. Шиллинг. Деникин принял решение подчинить ему все соединения и части, отступающие на Одессу и Крым. Сложность ситуации для белых войск заключалась в том, что они не могли закрепиться на каком-либо рубеже и противостоять красным, так как оказались в это время меж двух огней. Территория, прилегающая к Одессе и Крыму, контролировалась армией Махно и отрядами атамана Григорьева, а с севера наступали красные.

С учетом сложившейся обстановки командование Красной Армии разработало план освобождения от белых войск всей Украины, Крымского полуострова и Одессы. Этот план был положен в основу директивы Юго-Западного фронта от 9 января 1920 г.{136} Суть предстоящих боевых действий заключалась в том, чтобы ударами по трем направлениям (каменец-подольском, одесском, и крымском) нанести поражение остаткам деникинских войск, прижать их к румынской границе и Черноморскому побережью и разгромить. В развитие директивы были спланированы две армейские наступательные операции: Одесская и Крымская. В ходе Одесской две армии — 12-я и 14-я, должны были рассечь группировку генерала Шиллинга и уничтожить ее, нанеся два удара: главный — силами 14-й армии, на Одессу и вспомогательный — двумя дивизиями 12-й армии, на Каменец-Подольск. Крымская же операция проводилась силами 13-й армии и имела целью не допустить отхода войск генерала Я.А. Слащова в Крым и разгромить его раньше — в Северной Таврии.

Учитывая слабость корпуса Слащова, сделать это для красных особого труда не представляло. Сам он так описал свои силы и план по выходу из ситуации.

«Для выполнения задачи в моем распоряжении находились: 13-я пехотная дивизия — около 800 штыков, 34-я пехотная дивизия — около 1200 штыков, 1-й Кавказский стрелковый полк — около 100 штыков, Славянский полк — около 100 штыков, чеченцы — около 200 шашек, Донская конная бригада полковника Морозова — около 1000 шашек и конвой Штакора-3 (штаб 3-го армейского корпуса. — Н.К.) — около 100 шашек. Артиллерия имела всего на одну дивизию 24 легких и 8 конных орудий; итого около 2 200 штыков, 12 000 шашек и 32 орудия. С первого же взгляда было ясно, что этих сил было совершенно недостаточно для обороны Северной Таврии.

Фронт Северной Таврии тянулся полукругом около 400 километров, причем прорыв моего расположения в одном месте мог привести красных к перешейкам раньше остальных моих частей, которые, следовательно, вынуждены были бы в этом случае бежать назад вперегонки с красными и подвергнуться неминуемому поражению.

Поэтому я решил Северной Таврии не оборонять и до Крыма в бой с красными не вступать, а немедленно отбросить Махно от Кичкасского моста и отправить пехоту в Крым, прикрывая ее отход от красных конной завесой. Бригаду 34-й (пехотной) дивизии с обозами из Екатеринослава отправить по железной дороге на Николаев, где погрузить на суда и перевезти в Севастополь»{137}.

В принципе, Слащову удался его план. Красные войска, начав 18 января наступление, уже через шесть дней вышли к Перекопскому и Чонгарскому перешейкам, но ни окружить, ни уничтожить корпус Слащова не смогли. Он успел отвести свои войска из Северной Таврии.

Что же касается группировки генерала Н.Н. Шиллинга, то она попала в более сложное положение. Соединения 14-й красной армии начали движение в ее глубокий тыл, отрезая от путей сообщения и баз, угрожая Одессе. Хотя это город с небольшими перерывами уже более года находился под контролем белого командования, ничего кроме хлопот он ему не приносил. Связь с ним была затруднена и он, по сути дела, был предоставлен сам себе. Главное его достоинство — порт, по причине отсутствия угля, использовался очень слабо и то в основном в интересах союзников. Бывший начальник отдела пропаганды в правительстве Деникина К.Н. Соколов, который по долгу службы обязан был знать о ситуации на подвластных ВСЮР территориях, по поводу Одессы писал:

«В декабре (1918 г. — Н. К.) Одессу «поверг к стопам» генерала Деникина прибывший туда из Ясс и вытеснивший при содействии французов петлюровцев генерал Гришин-Алмазов. Это приобретение оказалось сомнительного качества. Город вообще трудно управляемый благодаря специфическим особенностям своего пестрого населения, Одесса стала совсем невозможна, с тех пор как в ней появились киевские эмигранты и французские войска. Мы так и не справились с этим кипящим котлом всевозможных «сепаратизмов» интриг, инородческих, иностранных и административных. Мало помогло делу и назначение туда главноначальствующим генерала Санникова, бывшего при Временном правительстве одесским городским головой. Связь, вообще слабо работавшая на территории главного командования, с Одессой почти вовсе не поддерживалась, и нам только казалось, что мы управляли этим городом, который мы не смогли даже снабдить топливом и продовольствием. Мы делали из Екатеринодара бессильные жесты, а Одесса жила сама по себе, или, вернее, билась в судорогах нездорового политиканства и спекулятивного ажиотажа»{138}.

И вот теперь по стечению обстоятельств этот город становился стратегически важным, и его предстояло готовить к защите от красных войск. Шиллинг в какой-то мере предполагал, что в связи с успешным наступлением Красной Армии город и его войска могут оказаться в очень сложном положении. Тем более, что Галлицийская армия, нацеленная тоже на защиту Одессы, надежд не вызывала. Она была образована в 1918 г. как военное формирование Западно-Украинской Народной Республики (ЗУHP), состоящее из частей сичевых стрельцов, ранее входивших в состав Австро-Венгерской армии. В декабре 1918 г. ЗУ HP объединилась с Украинской Народной Республикой, которая одной из основных своих задач считала борьбу против Красной Армии, освобождавшей в то время правобережную Украину. Летом 1919 г. Галицийский корпус включился в боевые действия сначала в составе петлюровских войск, а в сентябре 1919 г., когда армия Деникина заняла Киев, сичевики перешли на ее сторону.

Теперь же, когда эта армия получила задачу переместиться на новое направление, ее командование приказ исполнило только частично, один только 3-й корпус занял новый район. Другие же два сильно задержались в предыдущих боевых действиях и в удержании Одессы участвовать уже не могли. Рассчитывать Шиллинг мог только на немногочисленный гарнизон города, да на части генералов Бредова и Промтова. И тут он допустил серьезную ошибку, в результате которой и Одессу не спас, и войска по сути дела погубил. Корпус генерала Промтова в это время отражал натиск войск 14-й армии красных и имел полную возможность перейти на левый берег Днепра, в районе Каховки присоединиться к корпусу Слащева и вместе с ним отойти за перешейки. Собственно, поначалу Шиллинг ему это и предписывал в телеграмме от 21 декабря (ст. стиль). Однако уже через несколько дней Шиллинг приказал Промтову отступать на Одессу и прикрыть город{139}.

Сейчас совершенно очевидно, что Деникин не придавал всей серьезности положению, в котором могла оказаться Одесса. Шиллингу шли строгие указания не допустить сдачи города, его предупреждали о том, что союзники тоже очень заинтересованы в сохранении Одессы. Хотя ситуация складывалась критическая, город защищать было практически некому, а об эвакуации войск и беженцев особо никто не заботился. Соответственно действовало и морское командование. Адмирал Д.В. Ненюков тоже не планировал серьезных перемещений флота в этот район.

Шиллинг лучше, чем ставка Деникина, представлял надвигающуюся опасность, так как знал возможности порта и состояние войск. Он обратился к Деникину, чтобы тот заключил соглашение с Румынией по поводу пропуска бронепоездов и восстановления Бугазского моста. Своя железная дорога не функционировала, так как была перерезана махновцами. Он просил также добиться гарантий союзников, что они примут активное участие в эвакуации войск и беженцев. Одновременно он и сам обращался к начальнику британской миссии в Одессе и просил содействия по вывозу семей офицеров и гражданских лиц Добровольческой армии, а также о помощи флота в обороне от красных на подступах к Одессе. Кроме того, Шиллинг просил также поставок оружия и боеприпасов, пропуска в Бессарабию частей одесского гарнизона, в случае невозможности посадить их на суда.

Ответа от начальника миссии не поступило. Только на повторный запрос от 18 января британцы сообщили, что ими будет оказана помощь судовой артиллерией при обороне побережья и что 10 тысяч винтовок уже на пути в Одессу. Что касается Бугазского моста, то англичане предложили решать этот вопрос в Константинополе, так как это прерогатива Парижа. В отношении вывоза семей офицеров и гражданских лиц, сочувствующих Добровольческой армии, союзники твердо заверили Шиллинга, что пришлют судов столько, сколько потребуется. Однако уже через 3 дня от англичан последовало новое письмо, в котором дословно излагался текст телеграммы, полученной миссией из Константинополя. Там сообщалось, что никакой опасности Одессе союзники не предвидят, для эвакуации 30 тысяч человек у них судов нет, а если бы они и были, то возможности разместить такое количество эвакуированных в других странах тоже нет.

Шиллинг пишет новое письмо союзникам, в котором упрекает их в том, что это они настояли на необходимости удерживать Одессу и добровольческое командование в угоду им вынуждено было менять свои оперативные планы. Он подчеркнул при этом, что в предыдущий раз Одессу пришлось оставить даже при наличии у белых гораздо больших, чем сейчас сил. Шиллинг снова просил решить вопрос о помощи хотя бы в эвакуации людей. Лишь 31 января глава британской миссии под большим секретом сообщил ему, что союзники гарантируют проход русских войск через границу в Бессарабию. В этих условиях Шиллинг направляет командующему группой войск в правобережье генералу Ф.Э. Бредову телеграмму следующего содержания.

«ВЕСЬМА СЕКРЕТНО

Генералу Бредову

В случае непосредственной угрозы Одессе я со штабом перееду (в) Севастополь. В этом случае на Вас и на Ваш штаб возлагаю объединение командования и управления во всех отношениях всеми войсками, учреждениями, управлениями, находившимися в Одесском районе, равно как и Галицийской армией. К Вам же переходит гражданская власть. Одесса должна быть удерживаема возможно дольше, дабы успеть вывезти раненых, больных и семьи офицеров, а также лиц, служивших в Добровольческой армии, коим грозит опасность быть убитыми большевиками и кои не могут идти походом.

(В) случае оставления Одессы все, что возможно, из русских добровольческих войск надлежит под прикрытием союзного флота посадить на суда и отправить в Крым. Все, что за отсутствием тоннажа (не) может быть эвакуировано морем, отходит на Днестр в районы г. Беляевка — Маяки и Тирасполь, где и приступает к переправе на правый берег. При этом румынскому командованию должно быть заявлено:

1. Отход на Бессарабию явился вынужденным в силу вещей.

2. Что о возможности такого отхода заблаговременно было сообщено через нашего представителя в Бухаресте румынскому правительству и представителям Антанты в Екатеринославе и Одессе и что ответа с отказом не последовало.

3. Что из телеграммы генерала Деникина я усмотрел, что вообще русские могут быть направлены в Бессарабию.

В отношении румын надлежит сохранить полную лояльность и, ни при каких обстоятельствах, враждебных действий не открывать. Настаивать на пропуске с оружием в руках в Тульчу для посадки на суда и вывозки в Крым или Новороссийск.

(К) галичанам, пока они лояльны, относиться также лояльно и всемерно подчеркивать наше к ним — галичанам — благожелательное отношение, как к родным братьям. В случае их перехода на сторону большевиков надлежит быстро разоружить те части, которые расположены на путях отхода наших войск.

Для обеспечения довольствия образовать (в) Тирасполе и Маяках продовольственные магазины. Все не погруженные в повозки боевые припасы и все ценное, что не может быть возимо с собой на походе, грузить на суда по указанию соответствующих начальников отделов штаба. Относительно денежных знаков — мною предпринимаются шаги по снабжению войск, которые отойдут в Бессарабию, валютой, но нет надежды на своевременное благоприятное осуществление этого вопроса, почему о способе дальнейшего довольствия в Бессарабии поручаю Вам сговориться на месте с румынскими властями, указав, что за все взятое будет уплачено. Можно производить товарообмен или частично для получения румынской валюты продать часть вывезенного имущества по Вашему усмотрению, разрешаю деньги обменять в Одессе.

Согласно указаний главкома, лица мужского пола в возрасте от 17 до 43 лет, способные к строевой и тыловой службе, не имеют права на отъезд за границу, почему таковые лица в случае выступления в Бесарабию должны быть присоединены к войскам и с ними из Тульчи отравлены на фронт.

Местоположение своего штаба предоставляю избрать Вам самим. Радиостанцию получите у командира 3-го радиотелеграфного дивизиона. О времени передачи Вам командования сообщу дополнительно.

Одесса 23 января 1920 г.

0231895

Генерал-лейтенант Шиллинг»{140}.

Между тем, события в Новороссии стали развиваться стремительно и не в пользу белых. 5 февраля советская 41-я красная стрелковая дивизия и приданная ей кавалерийская бригада Г. Котовского начали наступление на г. Николаев. Его должен был удержать корпус генерала Промтова, усиленный частью войск Одесского гарнизона. Однако большие потери в предыдущих боях, сыпной тиф, массовые сдачи в плен сильно ослабили этот корпус. Как и следовало ожидать, добровольческие части не выдержали натиска красных и стали отходить к реке Буг, на северном берегу которой была расположена судостроительная верфь Черноморского флота. Там находились в постройке и на ремонте много кораблей, причем часть из них были почти в законченном состоянии. Создалась реальная угроза их потери. В сложившейся ситуации большую расторопность и распорядительность проявил командир военного порта контр-адмирал М. Римский-Корсаков. Он воспользовался прибывшими из Одессы на помощь Ледоколом и буксирами, для которых там отдали последние запасы угля, сняв его даже со стоящих в порту пароходов. С помощью этих средств Римский-Корсаков смог вывести по извилистому и уже покрытому льдом фарватеру в Одессу около десятка судов. Среди них: крейсер «Адмирал Нахимов», эскадренные миноносцы «Цериго» и «Занте», две подводные лодки, два десантных судна, большие транспорты «Дон» и «Баку». Потеряли лишь посыльное судно «Джалита» и то по вине его командира — оно наткнулось на камни и затонуло в Днепро-Бугском лимане.

Потом красные части вышли к Херсону, но и из этого порта успел уйти отряд обороны Днепро-Бугского лимана под командованием капитана 1 ранга В.И. Сабецкого. Его отряд состоял из двух паровых шхун, вооруженной баржи и нескольких мелких судов. Преодолев лед, они пришли в Крым, где пригодились при обороне перешейков — поддерживали огнем артиллерии войска, защищавшие Юшуньские позиции. 11 февраля красные войска вступили в Херсон, а на следующий день они заняли и Николаев. Деморализованный корпус генерала Промтова не смог удержаться на линии Буга и стал отходить к Одессе, но Шиллинг, считая, что эвакуировать его там не удастся, приказал ему, минуя Одессу, отступать к Днестровскому лиману и переправляться в Румынию. Ранее такую же задачу для своей группировки получил и генерал Бредов. Теперь Шиллинг мог рассчитывать только на местный гарнизон, чтобы под его прикрытием провести эвакуацию города, которому в 8-й раз за время Гражданской войны предстояло пережить смену власти.

Борьба за Одессу — это особая страница в истории Гражданской войны на юге России и заслуживает более подробного описания.

Советская власть в Одессе была установлена 30 января 1918 г Тогда в ней и на территории соседних Херсонской и Бессарабской областей была образована Одесская Советская Республика Однако просуществовала она не долго. Уже в конце февраля немцы оккупировали ее территорию, и 13 марта власть в Одессе перешла к ним. С немецким оккупационным режимом в то время активно сотрудничало украинское националистическое правительство гетмана Скоропадского, а потом и петлюровцы Они тоже считали себя вправе распространять свою власть на Одессу. Так продолжалось до ноября 1918 г., когда немцы вынуждены были спешно покидать Россию и Украину, чтобы бороться с революцией в своей собственной стране. На смену немцам пришли французы и англичане. 26—28 ноября в Одессе высадился французский десант, а в порту бросили якоря корабли Антанты. Так как белое командование поддерживало тесные связи с союзниками в борьбе с немцами, то с их ведома в Одессу прибыл пароход «Саратов», на борту которого разместилась стрелковая бригада белых войск под командованием полковника Н.С. Тимановского. Она была сформирована на базе частей гетмана Скоропадского — противника режима Петлюры.

Город тогда оказался разделенным на несколько зон: французские части занимали район Приморья (порт и гавань), белогвардейские — центр, а петлюровские железнодорожные станции Главная и Товарная. Между петлюровцами, и белыми сразу же вспыхнула борьба за власть в городе. Командование союзных войск сначала пыталось лавировать между ними, но когда 17 декабря французский гарнизон увеличился на целую дивизию, они стали открыто поддерживать белых. В ответ петлюровцы предъявили ультиматум с требованием вывести белогвардейцев из города. Этот шаг не имел успеха, наоборот — командир французской дивизии генерал Бориус назначил белого генерала Гришина-Алмазова военным генерал-губернатором города. Буквально на утро следующего дня по его приказу начались военные действия против петлюровцев. План этих действий был разработан в союзном штабе совместно русскими и французами.

Стычки продолжались весь день 18 декабря, а вечером старший от петлюровцев полковник Змеенко пошел на переговоры с генералом Бориусом. В ходе переговоров французы предъявили им ультиматум из трех пунктов: 1) Прекратить стрельбу. 2) Сложить оружие. 3) Покинуть город. На выполнение ультиматума петлюровцам дали всего несколько минут. Тем не менее, они согласились и власть в Одессе при поддержке французов полностью перешла к белым, но опять же не надолго. 13 марта 1919 г. отряд «зеленых» под командованием бывшего штабс-капитана, а в то время атамана, Григорьева, не признававшего ни белых, ни красных, ни союзников, напал на Одессу и захватил город. Части Юго-Западного района войск ВСЮР, включая и Одесскую бригаду полковника Тимановского, вынуждены были спасаться отступлением к румынской границе. Этому поражению белых в значительной степени способствовала эвакуация французских войск. Она произошла 20 марта 1919 г. В Одессе установилась власть «зеленых». С большим трудом и непрерывными боями бригада Тимановского пробилась в район Днепро-Бугского лимана в Бессарабию, занятую румынскими войсками. Выйдя к станции Бугаз, она после некоторого ожидания в апреле была переправлена морем в Крым.

Но самыми беспрецедентными действиями в борьбе за обладание Одессой, наверное, следует считать повторное взятие ее все тем же атаманом Григорьевым. Выбив 6 апреля из города белых, он буквально через несколько дней вдруг переметнулся на сторону большевиков и был назначен командиром дивизии Красной Армии. Силами этой дивизии он разбил собственный отряд, находящийся в городе, и занял его вновь. 28 апреля 1919 г. в Одессе была установлена советская власть. Григорьев не долго служил в Красной Армии. 7 мая 1919 г. он отказался передислоцировать свою 6-ю Украинскую стрелковую дивизию в Бессарабию для помощи начавшейся в Венгрии революции и перебежал к Махно. Впрочем, союз этих двух атаманов оказался не долгим. Махно увидел в Григорьеве сильного конкурента и организовал покушение на него. 27 мая 1919 г. Григорьев был убит. Красные продержались в Одессе до лета, 23 августа власть в городе снова перешла к белым.

И вот теперь в феврале 1919г. вокруг Одессы для белых снова сложилась крайне неприятная, по сути дела катастрофическая обстановка. Вообще то в Одессе к этому времени скопилось несколько тысяч военнослужащих, преимущественно офицеров из уже разгромленных красными частей, здесь были также и те, кто успел послужить и Скоропадскому, и Петлюре, и даже немцам. Но это была разношерстная, полуразложившаяся масса, многие были обременены семьями и не считали нужным даже зарегистрироваться в комендатуре. Поэтому, для прикрытия эвакуации войск и беженцев генерал Шиллинг мог рассчитывать только на гарнизон города, которым командовал полковник Стессель. Времени оставалось в обрез, а подготовительных работ было выполнено крайне мало. Нужно было перевезти в Крым, Новороссийск и за границу более 30 тысяч человек, а также огромные запасы материально-технических средств и военных грузов. Сразу стало ясно, что время упущено, красные были уже на подступах к городу. Начальник управления портом капитан 1 ранга Н.Н. Дмитриев, видно, сильно полагался на успокоительные приказы и заверения полковника Стесселя и особой инициативы в подготовительный период не проявил. Находящиеся в порту частновладельческие суда им мобилизованы не были, многие буксиры оказались без командиров, в то время как в городе находились свободные морские офицеры, в том числе и из только что эвакуированного Николаевского порта, и их можно было бы привлечь для этих целей.

В своих «Очерках русской смуты» генерал Деникин приводит и другие очень существенные причины, по которым была затруднена эвакуация Одессы. «Угольный кризис, — писал он, — не давал уверенности в возможности использовать всех средств Одесского порта. Небывалые морозы сковали льдом широкую полосу моря, еще больше затрудняя эвакуацию». Чуть дальше он продолжил: «Морское командование в Севастополе, которому было приказано послать в Одессу все свободные суда, под разными предлогами задерживали выход кораблей, как выяснилось позже — придерживали их для себя, на случай эвакуации Крыма»{141}.

Военных кораблей в порту, кроме маленького посыльного судна «Летчик», не было вообще. Зато иностранное присутствие было достаточно внушительным. У мола стояли английские крейсер «Серес» и два больших миноносца, а на внешнем рейде отдали якоря дредноут «Аякс» и крейсер «Кардиф». 4 февраля штаб Шиллинга объявил начало эвакуации и рано утром на следующий день весь порт пришел в движение. Стихийно, без всякого плана, стали грузиться пароходы. Брали то, что было сосредоточено у стоянок и что подвозили бегущие от красных части. Но людей в первый день подходило еще не много. Английский линейный корабль «Аякс» изредка открывал огонь из башенных орудий по местам предполагаемого скопления красных войск северо-восточнее города. Когда же наступила ночь, в городе вдруг началась стрельба. Это части гарнизона пытались пресечь попытки местных большевиков поднять восстание. На следующий день уже стала слышна орудийная канонада, доносившаяся с севера. Она становилась все сильнее — это бронепоезда отступали к вокзалу и вели огонь на ходу.

В городе возникло смятение, переходящее в панику. Люди бросились к молу, где их вскоре собралось несколько тысяч, и они начали штурмовать большие пароходы. На смену тем, кому удавалось проникнуть на суда, подходили все новые толпы людей, военных и гражданских, женщин и детей. Порядка никакого не было. Русские суда предназначались лишь для военнослужащих, и беженцы ринулись к англичанам. Но их транспорты брали, как правило, только тех, кто запасся специальным пропуском — членов семей военнослужащих и гражданских лиц, чье положение не позволяло им оставаться у красных. Один иностранный пассажирский пароход брал всех желающих, но за плату.

Нужно иметь в виду, что в те дни в Одессе стояли морозы до 10 градусов и море вблизи порта покрылось густой ледяной кашей, в которой пароходы застревали и не могли пришвартовываться к молу. Дальше, в глубине порта образовался ледяной припай, и некоторые команды, чтобы вывести суда в открытое море, стали ломами проделывать для них проходы. Ни одного ледокола на месте не оказалось. Были ледокольные буксиры «Смелый» и «Работник», а также большой английский буксир. Они до последних часов оказывали транспортам помощь в эвакуации. Но были и другие примеры, несколько буксиров за хорошую плату начали выводить на рейд частновладельческие суда. Некоторые такие пароходы никому не подчинились и покинули Одессу почти без пассажиров.

Многие пароходы были без угля, и их капитаны обратились к стоящему в порту английскому угольщику «Вотан» с просьбой дать топлива. Однако, когда англичане такое разрешение дали, капитаны затеяли спор, кто за кем должен получать уголь, а драгоценное время уходило. Лучше велась погрузка людей и имущества на те пароходы и транспорты, на которых имелись военные коменданты. Они брали на борт как можно больше пассажиров и только тогда отходили от мола, когда и трюмы и палубы были заполнены людьми. Получилось так, что основная часть одесской группировки оказалась отрезанной от города, поэтому основную массу пассажиров составляли члены различных управлений, штабов, тыловых и технических служб. Как уже говорилось, было немало и тех, кто отбился от своих частей или просто дезертировал.

Номинально управление портом существовало, оно находилось на пароходе «Румянцев». Но его влияние ни в чем не проявлялось, и эти обязанности взял на себя командир английского крейсера «Серес». Он главным образом указывал подходящим на загрузку судам места у мола. Пароход, который был предназначен для больных и раненых, как только он причалил, сразу же был захвачен толпой беженцев, и только благодаря англичанину самый последний прибывший пароход все-таки был отдан для больных и раненых. Но он был небольшим, и всех взять не удалось. В ночь на 7 февраля генерал Н.Н. Шиллинг со своим штабом перешел на пароход «Анатолий Молчанов». Утром следующего дня части 41-й стрелковой дивизии красных стали входить в Одессу.

Стрельба в городе вызвала панику в порту. Одни стали искать укрытия и прятаться за железнодорожными вагонами и портовыми сооружениями, другие бросились в южную часть порта, куда пули еще не долетали. Появились убитые и раненые. Давка у пароходов еще больше усилилась, а суда заторопились с отплытием. Ушел и «Анатолий Молчанов», почти пустой, увозя лишь Шиллинга с его штабом и несколькими сотнями человек конвоя. Многие корабли оказались перегруженными чрезмерно. Например, «Рио Негро» при норме 700 человек увез 1400, а на молу, где он был пришвартован, все равно осталась большая толпа людей.

Затем вблизи порта в стрельбе наступила небольшая пауза. Как потом выяснилось, это юнкера Сергиевского артиллерийского училища провели контратаку и отбросили красноармейцев на несколько кварталов, и снова заняли Воронцовский дворец. В порту стало спокойнее, хотя с севера военный мол по-прежнему простреливался. Всем было ясно, что красные могут ворваться в порт в любой момент. Английское командование, не желая подвергать опасности хотя бы тех, кто уже погрузился, приняло решение закончить эвакуацию, и их корабли получили команду выйти в море на внешний рейд. Последних защитников порта, это были в основном юнкера, взял на борт английский крейсер «Серес». Солдаты и офицеры других частей искали себе места на других отходящих пароходах. Несколько тысяч военнослужащих взял на борт пароход «Владимир». Люди на нем заполнили все трапы, а на палубе стояли вплотную плечом к плечу, но отойти от причала он не мог. Толпа стояла на его сходнях и продолжала напирать на стоящих впереди. Чтобы дать пароходу отойти, караул вынужден был применить оружие.

Одним из последних уходил пароход «Долланд», но он застрял неподалеку от мола во льду. Воспользовавшись его остановкой люди, проваливаясь в воду, бросились к нему по льду. Пароход давал тревожные гудки, но помочь ему было некому. Все буксиры уже ушли. У транспорта «Дон» сломалась машина, и он не мог отойти от мола. Даже зная об этом, люди все равно заполнили его до отказа, а к нему уже приближалась цепь красноармейцев. Но их заставили залечь своим огнем пулеметчики бронедивизиона, бывшие на этом корабле. Четверо смельчаков снова бросились на стенку причала и под пулями добежали до стоящей неподалеку шаланды «Сурож». К их счастью она была под парами, но не собиралась никуда двигаться. Заменив команду, поручик Моренко, возглавивший эту вылазку, обрубил швартовы, подвел шаланду к «Дону» и вывел его на рейд. «Серес» еще стоял у мола и, кроме юнкеров-сергиевцев, успел забрать полуроту старших кадет Одесского корпуса. В самый последний момент прибежало еще около 130 кадет младших классов, но их уже взял на борт каботажный пароход.

Не видя больше возможности покинуть город морем, толпа стала рассеиваться, люди стали уходить в город. Обстрел порта снова возобновился, но к самому молу, опасаясь огня судовой артиллерии, красные приближаться пока не рисковали. Однако драматические события в порту на этом не окончились. Последняя группа раненых и больных, всего около 200 человек, прибыла в порт, когда пароходов там уже не было. Эта группа укрылась в одном из ангаров, а сопровождавшему их врачу удалось обнаружить буксир, который не мог самостоятельно идти в Крым и был брошен. Тем не менее, на этот катер погрузилось около 100 человек, сами больные вывели его на рейд и там их перегрузили на госпитальное судно. Затем, несмотря на уговоры англичан, тот же доктор решил вернуться в порт за оставшимися больными и ранеными, взяв себе в помощники нескольких добровольцев. Находившийся на госпитальном судне английский врач, восхищенный мужеством русского коллеги, тоже вызвался помочь ему. В сумерках, когда все уже покинули порт, они поплыли на том же буксире и спасли уже потерявших всякую надежду на спасение оставшихся. Утром следующего дня английский миноносец вывел на рейд застрявший во льду пароход «Долланд» и неисправный танкер «Баку» с 600 пассажирами на борту{142}.

Прибыв в Крым, генерал Шиллинг не без оснований предполагал, что к нему будет много вопросов по поводу того, как он сдал Одессу и почему по сути дела была сорвана эвакуация войск, их гражданского персонала и беженцев. Поэтому он подготовил главнокомандующему ВСЮР, генералу Деникину, подробный доклад с изложением всех обстоятельств случившейся катастрофы. Приводимый ниже фрагмент этого документа дает основание полагать, что в нем он указал на многие ошибки, допущенные его подчиненными, штабом флота и союзниками, не упомянув ни об оной из своих.

«...По положению фронта, — докладывал генерал Шиллинг, — становилось совершенно очевидным, что Одесса в скором времени должна пасть, о чем мною доводилось № 01195 от 22 января и № 01196 от 23 января (все даты документа по ст. стилю. — Н.К.) и что рассчитывать на эвакуацию морем нельзя. Войска, отошедшие к городу и, в частности, к порту, попадут лишь в ловушку. Вместе с тем, несмотря на распределение имеющегося ничтожного топлива между учреждениями, не могущими двигаться походом, как-то: кадетского корпуса, института, довольствующих учреждений с их складами,— вывоз их, за отсутствием угля, представлялся сомнительным.

Помимо указанных учреждений я предполагал хотя бы казачью бригаду генерала Склярова направить морем в Новороссийск, для чего был предназначен транспорт «Николай», приспособленный для перевозки лошадей. Однако англичане завладели этим транспортом, и на вопрос по этому поводу офицера Генерального штаба по телеграфу 24 января начальник британской миссии лично ответил, что ни одна лошадь перевезена морем не будет. Считаю также необходимым отметить, что тоннаж, обещанный нам американцами, не только не был предоставлен, но американцы сами просили дать им пароход «Александра», на что мы ответили отказом.

Таким образом, помощь союзников по вывозу судов из порта реально ничем не сказалась, между тем работа личного состава военного порта была в высшей степени вяла, и, невзирая на ряд указаний моих и моего штаба командиру военного порта капитану 1-го ранга Дмитриеву, последний проявил почти полную инертность, но не мог быть мною сменен за отсутствием подходящего заместителя. Еще 23 января № 01181 было мною предписано командиру порта вывести недостающие боевые суда, доставленные в Одессу из Николаева, на внешний рейд, но выполнено это не было, причем каперанг Дмитриев ссылался на то, что англичане взяли это всецело на себя.

Плана эвакуации порта составлено не было, хотя об этом неоднократное напоминание со стороны штаба было сделано заблаговременно. В нужную минуту 24 января, когда выяснилась несостоятельность помощи англичан, каперанг Дмитриев заболел и передал свои обязанности малоопытному кавторангу Баллас. Необходимо определенно установить, что даже при неблагоприятно складывавшихся обстоятельствах (лед, отсутствие угля, саботаж рабочих) все же при напряжении и соответствующе поставленной работе военного порта можно было, несомненно, вывести почти все суда на внешний рейд.

Ввиду всего вышеизложенного мною было принято решение:

1. Войска, минуя Одессу, направить в Бессарабию на Тульчу.

2. Общее управление войсками, отходящими в Бессарабию, возложить на генерала Бредова, а самому со штабом переехать в Севастополь. Мотивами последнего решения было: а) необходимость сохранить за собой возможность управления главнейшим участком — Крымом, б) необходимость быть вне территории Румынии, дабы иметь возможность лучше заботиться о войсках, отошедших в Бессарабию (указания генералу Бредову № 0231395 от 23 января и телеграмма генералу Геруа № 02311401 от 24 января с полной ориентировкой и просьбой облегчить положение наших войск в Бесарабии).

3. Назначить начальника гарнизона Одессы полковника Стесселя комендантом укрепленного района, с указанием всем начальствующим и должностным лицам, частям и учреждениям исполнять распоряжения полковника Стесселя (приказ № 64 от 23 января).

4. Возложить на полковника Стесселя удержание города Одессы, причем, ввиду заверения английского командования, что они обеспечат эвакуацию морем офицерской организации города и государственной стражи, полковнику Стесселю указывалось, что, в случае необходимости оставить город, офицеров и стражу организованно направлять в порт для посадки на суда по указанию английского командования. Тылы же войск и учреждения, находящиеся в черте города, теперь же отправлять на Маяки (директива № 0231400 от 24 января).

24 января начальник британской миссии предлагал мне, ввиду отхода наших войск и ручательства украинцев, что они удержат Одессу, передать власть последним. На это я указал, что удержание города украинцами, не имеющими реальной силы, — одни разговоры, но что в случае, если...(текст поврежден. — Н.К.) гарантируют вывоз наших раненых, больных, семейств и проч., а украинцы не предпримут враждебных против нас выступлений, от передачи власти я не отказываюсь.

В ночь на 25 января я перешел со штабом на пароход «Анатолий Молчанов», выведенный к утру на внешний рейд для снабжения углем. В городе в это время происходили следующие события: с вечера 24-го появились прокламации, призывающие население к восстанию, и быстро распространялся слух о приближении к городу красных, занявших к этому времени ст. Одесса-Сортировочная. Отдельные банды евреев несколько дней производили нападения на офицеров, автомобили, грузовики. С утра 25-го чины государственной стражи начали покидать свои участки и расходиться. В городе началась стрельба из домов в тыл офицерским заставам. Началось заранее подготовленное восстание, а после полудня в центр города прорвались войска красных. Кавалерия пыталась отрезать офицеров от порта, что дало толчок ненадежной и неустойчивой части офицерства срывать с себя погоны и разбегаться. Ведя бой, лучшая часть офицерства отходила к Карантинному молу для посадки на суда. Но таковых, несмотря на заверение англичан, приготовлено не было. Переполненный людьми, мол подвергся обстрелу из пулеметов, и среди находившихся начались жертвы и паника. Переходом в наступление офицеры очистили от красных Александровский парк и продвинулись в город для обеспечения оставшихся на молу, отхода на западную окраину и следования затем в Бессарабию.

Находясь до 27 января на внешнем рейде Одессы, я был лично свидетелем «обеспеченной» англичанами эвакуации, страницу из коей помещаю в приложении.

В результате эвакуации Одессы вывезенным оказалось:

1. По части санитарной: в предвидении недостаточности тоннажа все раненые и больные были разделены на две категории:

а) тех, чье оставление грозило им местью большевиков, б) тех, кому опасность не угрожала. К первой категории относилось около 4 000 человек. Из их вывезено более 3 ООО.

2. По части технической вывезены: а) все технические части;

б) танки; в) броневики и г) авиационное имущество.

3. Из семей вывезено значительное количество.

Осталось: 1) Около 300 больных (сыпнотифозных). 2) Бронепоезда, боевые припасы на баржах, часть грузовых и легковых автомобилей и все лошади; из строившихся судов — крейсер «Адмирал Нахимов», севший на мель миноносец «Занте» и две потопленные подводные лодки, а также работавшие в порту мелкие суда и буксиры. 3) Часть добровольческих семей и гражданских служащих Добрармии.

Подлинный подписали: Генерал-лейтенант Шиллинг Начальник штаба Генерального штаба Генерал-майор Чернавин С подлинным верно: Генерального штаба полковник (подпись)»{143}.

Соединения и части Красной Армии полностью овладели Одессой, если судить по сводке оперативного отдела штаба 14-й армии, в середине дня 7 февраля. При этом, как следует из этого документа, — «Захвачены колоссальные трофеи, пока учтено 20 орудий и 50 пулеметов. Овладение Одессой, — сообщается в сводке, — произошло при следующей обстановке: 5 февраля наши части, наступая от Тилигульского лимана, выдержали ряд упорных боев, причем противник в дер. Степановка пытался атаковать наши части с тыла, но резервным батальоном был рассеян. Захвачено два вполне исправных орудия, которые были обращены против неприятеля.

К 15 час. Под натиском наших наступающих частей противник стал отходить к перешейку между Тилигульским лиманом и морем. К 20 час. 6 февраля наши части вышли на линию Шумирка—Гиндендорф, отбив все попытки противника перейти в контратаку. Несмотря на заградительный огонь артиллерии с судов противника, около 10 час. доблестные части Н-ской дивизии на плечах противника ворвались в город, на улицах которого неприятель продолжал оказывать упорное сопротивление, выхватывая орудие (так в документе. — Н.К.) и в упор стреляя по нашим частям.

К 14 час. была занята большая часть города и часть гавани. На рейде стояли английские суда и бывший русский миноносец, обстреливавший город.

Начоперодарм 14 Буймистров»{144}.

О событиях, связанных со сдачей белыми Одессы, писали потом многие европейские газеты, прошли сообщения радиостанций. Здесь уместно будет привести одно из таких сообщений. Его сделал из Новороссийска корреспондент американского радио Вильямс 10 февраля 1920 г., затем оно было напечатано в советских газетах.

«Занятие Одессы большевиками, — сообщал Вильямс, — один из самых драматических эпизодов Гражданской войны. В течение четырех дней «Аякс» вместе с другими стоявшими в порту английскими судами преграждал наступавшим большевикам доступ к городу, обстреливая его окрестности и причиняя Красной Армии большие потери. Пароходы с тысячами беженцев, застрявшие в порту из-за льда, не могли выйти в море, и лишь за два дня до падения города лед оттаял, и они получили возможность уйти.

К моменту занятия Одессы в ней скопилось до 30 тыс. офицеров, превосходивших своей численностью общее число солдат и добровольцев. О какой-нибудь дисциплине не могло быть и речи. Ночью в городе происходила беспорядочная стрельба, и с наступлением сумерек никто не решался выйти на улицу, не желая рисковать своей жизнью. Солдаты грабили квартиры, отнимая у обывателей платье, шубы и драгоценные вещи; особенно пострадали евреи. Ограбленные замерзали от холода; умирающих солдаты убивали прикладами. Все магазины были ограблены и товары расхищены. Прекратить бесчинства не было никакой возможности.

В ночь занятия города прибыл американский истребитель и бросил якорь в порту, а через несколько часов сопротивление было уже сломлено, и город пал. Несколько тысяч большевиков прорвались сквозь огневую завесу судовых батарей и, разделившись на несколько отрядов, продвигались по городу, очищая от добровольцев одну улицу задругой. Лишь когда большевики стали продвигаться к городу, тысячные толпы офицеров и начальствующих лиц со своими семьями, наскоро захватив мешки с вещами, бросились к порту, где они были посажены на военные суда союзников и на торговые пароходы и отравлены в Константинополь. При посадке разыгрывались потрясающие сцены: женщины падали в обморок, двое мужчин сошли с ума, один застрелился, несколько мужчин и женщин, подойдя к самому краю пристани, опустились на колени и, простирая руки к американскому истребителю, умоляли взять их на борт.

Большевики вошли в город около часа дня 6 февраля и через несколько часов достигли порта. Установив на берегу орудия, они стали обстреливать стоящие вне гавани суда.

Несколько тысяч офицеров и добровольцев бежали в Бессарабию, оккупированную румынами, и очутились, таким образом, между двух огней.

Уже во вторую ночь после взятия Одессы большевиками на улицах города после долгих месяцев мрака появился свет.

Беженцы из Одессы будут размещены на островах около Константинополя. Несколько тысяч беженцев отправились в Сербию»{145}.

Одесская драма имела свое продолжение и в других районах Малороссии, там, где искали выход из катастрофического положения соединения и части под командованием генералов Бредова, Промтова и остатки вырвавшегося из города Одесского гарнизона во главе с полковником Стесселем.

Как уже говорилось, после того как генерал Шиллинг покинул Одессу власть в городе перешла к коменданту, полковнику Стесселю. Это было тяжелое наследство. В предместье Одессы, на Молдаванке, 5 января вспыхнуло руководимое большевиками восстание. С большим трудом оно было подавлено, но в ночь на 7 января, уже в самом городе, отряды восставших заняли Пересыпь и начали оттуда обстреливать из пулеметов гавань и суда, находящиеся в ней. Англичане своей корабельной артиллерией отвечать не имели возможности, так как могли быть большие жертвы среди мирного населения. Город быстро переходил под контроль восставших и вступающих в него красных войск. Когда погрузка в порту прекратилась, там же в гавани был сформирован офицерский отряд, который к вечеру прочистил дорогу для выхода из города огромной массы военнослужащих и беженцев, не сумевших эвакуироваться морем. Ночью почти все части Одесского гарнизона и беженцы сосредоточились в 20 верстах от города в немецкой колонии Гросс-Либенталь (Большая Вакаржа). Потом в течение еще суток туда продолжали пробиваться отряды военнослужащих и группы беженцев.

В это время части добровольческой армии, по свидетельству очевидца, Ф. Штейнмана, представляли из себя: «...ничто иное, как громадные, бесконечные обозы, нагруженные далеко не одним военным имуществом, но главным образом всевозможными товарами (сахаром, табаком, кожами, мылом и мн. др.). Денег у всех было много, но деньги эти (деникинские) нигде, кроме Одессы, не принимались. Потому каждый, кто мог, закупил в Одессе всевозможные товары, рассчитывая их продать за границей, в Румынии или в Польше, куда предполагалось отходить. Военные, а тем более боеспособные, составляли незначительную часть отступающей массы. Преобладали жены и дети офицеров; гражданские чиновники, эвакуируемые со своими семьями из одного места в другое; беженцы, везущие с собою свои последние пожитки — среди этих пожиток находилось, впрочем, не мало драгоценных вещей; иностранцы, не желавшие оставаться с большевиками и примкнувшие к Добровольческой Армии; больные, перевозимые на подводах; раненые и, наконец, спекулянты всяких категорий, рассчитывающие на удобный случай перейти границу вместе с отрядами Добровольческой Армии»{146}.

В Гросс-Либентале впервые всем стало известно, что граница для них закрыта и что румынские пограничники через Днестр никого не пропускают. Однако всяких слухов в то время распускалось предостаточно, и в этот поверили далеко не все, многие же считали, что в любом случае с румынами можно будет договориться. Из Гросс-Либерталя некоторые, более-менее управляемые подразделения, ушли по направлению на Тирасполь, чтобы найти там войска генерала Бредова и присоединиться к нему. Некоторые потом тоже захотели пойти туда же, но дорога уже была перерезана красной кавалерией, а от ушедших ранее вернулась небольшая группа, которая сообщила, что они столкнулись с красными и те устроили кровавую расправу над застигнутыми врасплох военнослужащими и их семьями.

Всем оставшимся оставался один путь — на Овидиополь, небольшой городок на берегу Днестровского лимана и расположенного напротив находящегося на противоположном берегу г. Аккермана. Там уже была оккупированная румынами Бессарабия. Лиман оказался покрытым толстым слоем льда, так что переправляться, даже с тяжелыми повозками, можно было не опасаться. На скорую руку сформировали отряд, который в случае необходимости должен был защитить всю массу скопившихся в этом месте людей. Обязанности начальника вновь созданного гарнизона и отряда взял на себя генерал Васильев. Но всеми делами в нем по-прежнему занимался полковник Стессель. Начальнику его штаба полковнику Мамонтову было поручено вести с румынскими властями переговоры.

Первыми по льду в сторону Аккермана 10 февраля двинулись кадеты. Основная их часть не успели эвакуироваться морем и теперь вместе с директором и преподавателями оказались среди беженцев. Накануне директор уже ездил к румынам и получил от их коменданта разрешение на переправу через лиман, при этом комендант сказал, что специально по этому поводу дал телеграмму королеве Марии. Ширина лимана составляла около 10 километров и через полтора часа дети, преодолев это расстояние, приблизились к бессарабскому берегу, как вдруг оттуда по ним был открыт артиллерийский огонь. Среди детей появились убитые и раненые, и, не желая подвергать опасности остальных, их вернули назад. Директор корпуса под прикрытием белого флага снова отправился к румынам выяснять причины инцидента. Одновременно на румынскую сторону переправились бывшие среди беженцев часть бессарабов и несколько поляков. Их румыны пропустили.

Обстрел кадетов произвел на всех удручающее впечатление, но ночью прошел слух, что полковнику Мамонтову все-таки удалось утрясти все вопросы и разрешение на переход границы получено. Утром генерал Васильев приказал с соблюдением всех международных прав начать переправу в Бессарабию. По лиману потянулись бесконечные вереницы обозов в оговоренном порядке: впереди иностранные граждане, дальше гражданские беженцы, потом кадетский корпус, госпиталя, слабосильные команды, войсковые обозы и, наконец, строевые части. Мимо обозов несколько раз проезжал на автомобиле румынский офицер, который жестами приглашал на свой берег. До вечера румыны пропустили всех кадет и иностранцев, а остальным заявили, что нужно ждать утра. Все вынуждены были оставаться на льду при сильном морозе и пронизывающем ветре. Больше всех страдали тифозно-больные, которые лежали на повозках и умирали от холода и жажды. Пресной воды взять было негде.

Все жили надеждой, что утром мучения закончатся и они попадут в нормальные условия жизни, но их ожидало новое горькое разочарование. С рассветом, когда уже во всю шла подготовка обозов к движению, все вдруг увидели приближающуюся группу людей и вскоре узнали в них все тех же многострадальных кадет. Оказалось, что румыны сначала разместили их в местной гимназии, но в полночь туда прибыл отряд с пулеметами, и кадет сначала выгнали на улицу, а потом отправили назад в Овидеополь. Узнав о таком жестоком обращении румын с детьми, все поняли, что им тоже не следует ожидать ничего хорошего, и решили возвращаться на свой берег. Тех, кто все же рискнул перебраться через границу, румынская пограничная стража встретила пулеметным огнем.

Выдвигалось три версии столь непредсказуемого поведения румын. Возможно, когда они первоначально дали разрешение на пересечение границы, то не предполагали, что русских будет более 10 тысяч, да еще с громадным обозом, и срочно передумали. Возможно так же, генерал Васильев с полковниками Стесселем и Антоновым во время переговоров проявили несговорчивость, не выполнили обычного в международных правилах требования о полном разоружении. Они высокомерно считали, что выполнение этого требования несовместимо с достоинством Добровольческой армии. Возможно также, в Аккерман из Бухареста пришло распоряжение ни под каким видом не пропускать русских через границу. Между тем обстановка усложнилась еще больше. Стало известно, что красные части уже находятся в 20 километрах выше Овидеополя и захватили село Маяки на Днестре. Ситуация складывалась критическая — все оказались прижатыми к румынской границе, а преодолеть ее нет никакой возможности.

После долгих совещаний было принято, пожалуй, единственно верное в этих условиях решение — во что бы то ни стало всем пробиваться вдоль Днестра на север и где-нибудь в Подольской губернии соединиться с польскими или украинскими войсками. Может быть все так бы и получилось, если бы под командованием генерала Васильева находились только строевые и боеспособные части, однако это был по сути дела обоз, растянувшийся на 12 километров. Подсчет показал, что из боеспособных можно было набрать отряд численностью до 3 000 человек, но этот отряд составили бы различные автономные, плохо управляемые подразделения, претендующие на самостоятельность. Был, например, отряд кадет, отряд Кременчугской городской стражи, отряд «Союза возрождения России», которым командовал известный В.В. Шульгин{147}, и др.

Тем не менее, вся эта разнородная масса 13 февраля двинулась в путь, но не успела колонна пройти и 15 верст, как ее обстреляли красноармейцы. На этот раз все обошлось благополучно, нападение отбили, и движение было продолжено. В пути обходили стороной все деревни с русским населением, считая, что они поддерживают красных, и, наоборот, держались поближе к часто встречающимся в этих краях немецким колониям, враждебно относящимся к большевикам. Двигались почти без остановок день и ночь, без пищи, жажду утоляли снегом. В немецкой колонии Кандель колонна вторично встретилась с противником. На этот раз все было гораздо серьезнее. Красные, видно, готовили в этом месте ловушку, и, когда колонна вошла в населенный пункт и люди стали располагаться по теплым домам колонистов, красноармейцы окружили ее со всех сторон и открыли артиллерийский огонь. Разведки в колонне практически не было, и красные смогли незаметно приблизиться к населенному пункту, а потом пустили кавалерию. Началась паника, которая слегка улеглась только после того, как наспех сформированные подразделения пошли в контратаку, отбили нападение и даже заняли соседнюю колонию Зельч, захватив у красных несколько пулеметов. Но все понимали, что это временный успех.

Колонна находилась всего в 10 верстах от железной дороги Раздельная — Тирасполь, и вскоре местные жители сообщили белым, что красные подвозят из Одессы подкрепления и держат наготове бронепоезда. Было ясно, что с такой массой беженцев, состоящих из большого количества женщин, детей, раненых и больных, пробиться сквозь сужающееся кольцо красных войск не удастся. Оставалось два выхода: бросить на произвол судьбы беженцев, а всем, кто способен держать оружие, с боем прорываться в том же направлении или же сделать еще одну попытку и уйти в Румынию. Выбрали второй вариант — переходить Днестр. В ночь на 16 февраля Овидеопольский отряд покинул Кандель и, сменив направление, утром начал переправу.

В этом месте Днестр не очень широк, но его берега сильно заболочены, и эти плавни тянутся на шесть и более верст. В то время они представляли из себя заросли вмерзшего в лед камыша. Чтобы сократить обоз, генерал Васильев приказал беженцам бросить почти все, взять только то, что каждый мог унести на себе, а повозки брать лишь те, на которых были больные и раненые. Трудно себе представить, столько добра стало легкой добычей местных мужиков, которые уже шли за обозом, периодически грабя отставших.

Направление держали на бессарабское село Раскаяц, находящееся на противоположном берегу. В те дни там была расквартирована пулеметная команда 111 батальона 32 румынского полка. Генерал Васильев лично съездил туда для переговоров. Вначале румыны отказались пропускать русских, но когда генерал обрисовал ситуацию, в которой находятся его люди, и добавил, что им ничего не остается, кроме как с боем прорываться через границу, разрешили до выяснения обстоятельств переправиться и заночевать в селе. Тем не менее, когда беженцы и войска переправлялись, румыны периодически обстреливали колонну. Только с наступлением темноты стрельба была прекращена.

Для ночевки русским было отведено всего 50 самых бедных крестьянских изб этого огромного села. Выходить за его пределы категорически запрещалось. В полубессознательном состоянии люди, словно тени, двигались через Днестр. Изб для размещения, разумеется, не хватило, и большинство на ночь снова остались без крова над головой. Спасали только скирды кукурузы. Уже ночью румыны предъявили генералу Васильеву ультиматум — с утра всем покинуть село и вернуться на русский берег. В течение ночи периодически несколько раз начинался пулеметный огонь. Пули попадали в хаты и окна, где мертвым сном спали переутомившиеся люди. К утру стрельба значительно усилилась. Становилось ясным, что румыны сознательно обстреливали расположившихся на ночлег русских, чтобы держать их в постепенном страхе. Одна из пуль пробила окно и попала в печь в помещении, где отдыхал полковник Стессель. С утра люди, узнав об ультиматуме, переполошились, уходить никто не хотел, да и командование по сути дела уже сложило с себя все обязанности, предоставив людям самим решать свою судьбу.

Так как к 8 утра ультимативные требования не были выполнены, румынские солдаты установили на окружающих деревню высотах и виноградниках 14 пулеметов и открыли ожесточенный огонь. Стреляли не в воздух, а по каждому, кого видели на улицах. Сперва все попрятались, а потом опасаясь, что солдаты войдут в деревню и всех перестреляют, обезумевшей толпой в ужасе бросились на гать, по которой накануне пришли в Раскаяц. В многотысячной толпе все перемешалось. Теперь это была огромная, обезумевшая масса мужчин, женщин и детей. Вместе с ними бежали лошади с навьюченными остатками пожитков беженцев, неслись повозки с тифозно-больными и отдельные всадники. В воздухе стоял сплошной крик, плачь детей, стоны раненых, и треск румынских пулеметов, большинство находились в состоянии настоящей истерики. Деревня была почти полностью очищена от русских, на улицах остались убитые и раненые, сколько их было, никто не знал, пулеметчики не подпускали даже тех, кто хотел помочь получившим ранения.

Вернувшихся на русский берег людей ожидали новые испытания. Там в зарослях камыша многие попали в руки банды грабителей, которые сначала обирали до нитки, а потом приканчивали их топорами. Другие стали легкой добычей красноармейцев. «Многие, осознав всю безвыходность своего положения, — вспоминает Ф. Штейнман, — тут же кончали самоубийством. Так, например, застрелился на глазах своей жены полковник барон Майдель»{148}.

Другой участник тех кошмарных событий полковник Николаенко приводит и другие не менее ужасные примеры того, что происходило в тот день в с. Раскаяц и на льду замерзшего Днестровского лимана.

«Люди и лошади падали на глазах всех, так что пришлось идти перебежками и часто ложиться, — пишет он, — на улицах лежали убитые и раненые. На глазах всех были убиты сестра милосердия Мальчевская и ехавшая среди беженцев жена командира Винницкой уездной стражи Крыжановского, под которым тогда же была убита лошадь. Пока Крыжановский оказывал помощь смертельно раненной жене, повозка с его сыном 4-х лет исчезла, и Крыжановский своего ребенка уже не нашел. И таких случаев было много. По официальным сведениям врача 1-го запасного госпиталя Докучаева, к нему на перевязочный пункт с этого места поступило более 150 раненых. При выходе из деревни дорога к Днестру была окаймлена канавами, и здесь, в этих канавах, спаслись многие, пригнувшись за насыпью. Впрочем, и здесь были раненые.

Румыны обстреливали пулеметным огнем всю линию отступления. Больше всего огню подверглась переправа через Днестр, где на льду беженцы группировались вокруг генерала Васильева. Тут, по словам румынского коменданта с[ела] Пуркар, сказанным им врачу Докучаеву, было найдено более 500 трупов. Это подтвердили крестьяне, возившие целый день по наряду из села Раскаяц и плавней Днестра раненых. Они видели на льду и в плавнях массу замерзших и убитых»{149}.

По словам других очевидцев, генерал Васильев стал группировать вокруг себя тех, кто сохранил присутствие духа, чтобы прорываться назад в Одессу. Однако румыны, обнаружив эту группу, и ее тоже рассеяли пулеметным огнем. Генерал Васильев тут же на льду застрелился. Полковник Стессель, собрав небольшую группу офицеров и солдат, взял с ними направление на север. Несколько сот человек, главным образом военные, потом все же в разных местах перешли румынскую границу, но и из них многие были возвращены на русский берег. Кроме того, 127 человек спас юрисконсульт Королевского итальянского консульства в Киеве Г.А. Хойнацкий.

Во время всеобщей паники и бегства из деревни он собрал своих ближайших знакомых, а также небольшую группу иностранцев (поляков, латышей, бессарабцев и др.), решивших, во что бы то ни стало, оставаться на месте и еще раз попробовать договориться с румынами. Ими был наскоро сконструирован итальянский флаг из красного английского носового платка, белой тряпки и кем-то пожертвованной солдатской гимнастерки защитного цвета. С этим флагом Хойнацкий отправился к румынскому коменданту вести переговоры. Последний вначале категорически настаивал на выселении всех с румынской территории, ссылаясь на полученную им инструкцию не пропускать никого через границу, даже румынских подданных. Тогда Хойнацкий объявил ему, что румынские власти обязаны считаться с представителем союзного государства, взявшего под свою защиту небольшую группу иностранцев. Комендант долго настаивал на своем, но, в конце концов, разрешил временно оставаться в Раскаяце иностранцам, однако требовал немедленного ухода всех русских.

Вернувшийся с переговоров Хойнацкий рекомендовал, во-первых, всем офицерам снять погоны и вообще придать себе, по возможности, штатский вид. А во-вторых, придумать всем, имеющим чисто русские фамилии, — иностранные и выдавать себя за иностранцев. Был составлен список присутствующих «иностранцев» и отослан коменданту. Однако через некоторое время прибыла команда румын с сержантом во главе, который заявил, что никакие они не иностранцы и все должны немедленно покинуть деревню. Положение сложилось критическое, которое вдруг благополучно разрешилось, — кто-то сунул сержанту серебряный рубль, после чего тот стал сговорчивее. Хойнацкий опять отправился к коменданту и попросил, чтобы он относительно этой группы беженцев запросил свое начальство, а пока разрешил бы оставаться в деревне. Вечером того же дня приехал румынский майор, который, не без ходатайства немецких колонистов, вошел в положение этой группы. Он узнал истинное положение дел подопечных Хойнацкого и разрешил отправить их в г. Аккерман. После пребывания там в карантине всех по железной дороге отправили в Галац. Оттуда через Тульчу одни перебрались в Варну, другие устроились в специальном санитарном поезде, который для беженцев прислали поляки. Эта группа доехала до Львова, а там уже все разъехались, кто куда захотел.

Однако мытарства этой группы не идут ни в какое сравнение с тем, что пришлось испытать рискнувшим остаться в селе Раскаяц в то время, когда основная масса людей ринулась на русский берег. Это были в основном больные и раненые. Когда стрельба прекратилась, в деревню вошли румынские солдаты, они начали выгонять оставшихся русских, отбирая у них не только деньги и ценные вещи, но и верхнюю одежду. Бывший среди них врач Докучаев протестовал и разъяснял румынам, что Красный Крест пользуется международным покровительством, что среди больных были сыпно-тифозные и тяжело раненные. Тогда румыны привели человек 30 крестьян со старостой во главе. Он был пьян и объявил, что румыны будут обстреливать деревню артиллерийским огнем, если русские сейчас же не оставят село. Староста настаивал на удалении госпиталя и, постепенно входя в азарт, сорвал флаг Красного Креста и начал силой выгонять из хат больных. Кто возражал, того били, а с сестры милосердия, которая пробовала протестовать, староста сорвал косынку и нещадно избил по лицу тяжело раненного в то же утро солдата. Пуля попала ему в затылок и прошла через «небо» в левый глаз. Из носа и рта раненого шла кровь и, тем не менее, его били по этому окровавленному лицу.

Как развивались события дальше, подробно описал полковник Николаенко: «Пришлось уходить. Больные и раненые едва двигались и шли при поддержке других. Тут были тяжело раненные и с высокой температурой, сыпно-тифозные. Несколько человек отстали и, вероятно, были подобраны уже впоследствии румынами. На берегу Днестра возле пограничного румынского поста больные встретили группу воинских чинов, которые так же были изгнаны румынами из села Раскали. Но они сообщили врачу Докучаеву, что румынские пограничники берутся за деньги провести их в другое село Пуркары, где имеется больница. Врач вступил с пограничниками в переговоры, а сестра милосердия Абалкина по его просьбе стала собирать «Романовские деньги» и золотые вещи, чтобы ублажить пограничников.

Получивши большой куш, румыны приняли под свое покровительство обе группы, в которых насчитывалось до 300 человек, и пообещали доставить их в пуркарскую больницу. Пока же пограничники порекомендовали им для ночлега две полуразвалившиеся хаты на русском берегу и обещали помочь, если их будут грабить местные жители или большевики. В холоде голодные больные и раненые расположились в этих хатах и провели ночь. Утром с рассветом возле хат появились русские крестьяне, которые сначала нерешительно, а затем открыто бросились грабить всех находившихся в этих хатах. Находившийся среди раненых полковник Гегелло с двумя офицерами своевременно успел предупредить румынских солдат, которые, перебежав Днестр, застали врасплох грабителей и отогнали их. Затем румыны пригласили всю группу перейти вместе с ними на румынский берег. Но это было еще не все. К вечеру того же дня румынский сержант, взявшийся сопровождать больных в пуркарскую больницу, предложил всем идти вместе с ним. Как только эта партия тронулась в путь, румыны открыли с горы пулеметный огонь. Все залегли, а сержант побежал в город, чтобы предупредить пулеметчиков. Более 4 часов больные и раненые лежали на снегу при сильном морозе, пока инцидент был улажен и им было разрешено следовать дальше. По заявлению врача Докучаева, именно здесь в этом месте, многие поотмораживали себе конечности и застудили болезни. Ночью больные были доставлены в Пуркары и размещены в нетопленном помещении школы. Здесь в этом холоде нашли себе, наконец, отдых эти исстрадавшиеся люди»{150}.

Испытав эти страдания, больные и раненые, тем не менее, нашли себе покой в пуркарской больнице быстрее, чем те, которым удалось перейти румынскую границу. Еще долго скитаясь, сначала в плавнях реки Днестра, а затем на румынской стороне в Бессарабии, отдельные группы военных и гражданских лиц, в иных случаях с семьями, подвергались большим испытаниям. Сначала их грабили бандиты из местных крестьян и большевики отряда Котовского. У них было отобрано все, а некоторых выпускали в одном нижнем белье. Сам переход через границу был риском для жизни. В лучшем случае это грозило обстрелом с противоположного берега, а в худшем насильственным возвращением на русскую сторону, на явное растерзание бандитам. Начальник укрепленного района города Одессы полковник Стессель три раза пытался перейти Днестр, и только на четвертый, когда его жена провалилась во льду и с трудом была извлечена вся обмерзшая, румыны приняли ее уже полузамерзшую вместе с мужем на румынский берег.

Кто перешел границу и удачно проник в Бессарабию, тот, в конце концов, был арестован, причем румыны отбирали у всех последнее, что было при них. Задержанных вели потом как арестантов по этапу с ночевками в холодных арестантских помещениях без подстилки, без воды и горячей пищи. Многие шли этапом до Аккермана более 14 суток измученные, изголодавшиеся и сплошь покрытые вшами. Это тяжелое испытание не закончилось и в Аккермане. Румыны держали этих измученных людей как преступников под стражей в арестантской при местном гарнизоне, разместив в одной небольшой комнате более 65 человек. Интеллигентные люди: штабс- и обер-офицеры, заслуженные гражданские чины валялись в грязи на полу, без матрацев, подстилки и подушек, сплошь покрытые вшами. Грубое и дерзкое обращение румынского караула, жизнь в арестантской отягощались еще тем, что русских содержали вместе с пьяными местными жителями и босяками. Бывали случаи, когда освирепевшие румыны толкали прикладами ружей не только мужчин, но и женщин, а однажды румынский солдат ударил со всей силы офицера по лицу.

С февраля месяца румыны начали сосредоточивать всех русских, перешедших границу, в городе Тульче. Первая партия прибыла туда 8 марта, ровно через месяц после исхода из Одессы. Здесь эти люди, наконец, обрели возможность поверить в то, что остались живы, и могли теперь рассчитывать на переезд в другие страны. По самым приблизительным подсчетам, из Одессы их ушло и прибыло к румынской границе более 12 000 человек, а на сопредельную территорию перешли не более 1 800, то есть окало 15%{151}.

Как же сложилась судьба других соединений и частей, оказавшихся в Одесском тупике? Прежде всего речь идет о Киевской группе войск под командованием генерала Ф.Э Бредова и корпусе генерала М.В Промтова. Длительное время после Гражданской войны об этом практически никто не писал, и редакция журнала «Часовой» в 1933 г. обратилась к ветеранам Белого движения с просьбой — восполнить этот пробел и прислать свои воспоминания. Первым откликнулся генерал Промтов, и вскоре в этом журнале была опубликована его статья, «К истории Бредовского похода». Три месяца спустя свои воспоминания опубликовал и бывший начальник штаба у Бредова генерал Б.А. Штейфон. Правда, он высказал несогласие с рядом утверждений Промтова и последний в очередном номере журнала по этому поводу вынужден был давать дополнительные разъяснения. Все эти материалы, дополняя один другой, дают возможность сегодня достаточно объективно судить о тех далеких событиях.

Как уже говорилось, директивой Шиллинга № 0231180 на генерала Промтова была возложена задача — удерживать линию по Днепру и фронт Апостолово — Кривой Рог — Чабановка. Другими словами, он должен был прикрывать правый фланг и тыл группы генерала Бредова — главных сил Новороссии. Однако корпус Промтова оставил линию нижнего Днепра в районе Долинской, а затем и линию Буга. Прямым следствием всего этого, как считал генерал Штейфон, явились прорыв красными частями фронта войск Бредова, что вызвало необходимость эвакуации Одессы. Нужно сказать, что в морально-боевом отношении корпус Промтова был очень слаб. В него входили 5-я пехотная дивизия генерала Оссовского, группа генерала Склярова и отряд полковника Саликова. Наиболее боеготовой из них была дивизия генерала Склярова, но она предназначалась для наступательных, а не оборонительных действий. Накануне она три недели подряд с боями отступала от г. Фастова по непролазной грязи и прибыла в район Одессы почти поголовно зараженной тифом. Что касается отрада полковника Саликова, то основу его составила учащаяся молодежь, физически очень слабая.

Отступив к Одессе, Промтов узнал, что она уже в руках красных и повернул на запад к с. Маяки. Надо было спешить, так как на левом берегу Днестра уже появились красные, а колонну его войск сопровождало несколько тысяч беженцев с женщинами и детьми из окрестностей Херсона. Поэтому маршрут движения был выбран кратчайший. Как и можно было предполагать, у с. Маяки корпус Промтова румыны на территорию Бессарабии не пустили. Оставалось двигаться на Тирасполь, куда по расчетам уже должен был подойти со своими войсками генерал Бредов. В течение 30 часов безостановочно, в мороз и стужу, без теплой одежды этой колонной было пройдено еще около 70 верст. Причем половину этого пути пришлось проделать в плавнях по льду. К Тирасполю корпус прибыл без артиллерии и в столь слабом составе, что был сведен в одну дивизию. Здесь действительно находились части генерала Бредова, и после объединения с его войсками это формирование придали в качестве прикрытия к обозам всего отряда. Генерал Штейфон, к большому неудовольствию Промтова, в своем воспоминании высказался еще резче, написав: «Вообще же, с 1 февраля 1920 г., то есть на третий день похода и до возвращения в Крым, 2 корпус как таковой уже не существовал»{152}.

В Тирасполе повторилось то же, что и у Маяков. На румынский берег ни войска, ни беженцы допущены не были. Причем русскому командованию было заявлено, что при первой же попытке их отряда переправиться через Днестр, Бендерская крепость откроет по ним огонь. Помня о том, что в последней директиве генерала Шиллинга запрещалось вступать в какие-либо неприязненные действия против румын, все остановились в нерешительности. 10 февраля 1920 г. был проведен Военный совет, на котором приняли решение — несмотря на противодействие румын, форсировать Днестр. Однако уже после Совета генерал Бредов стал клониться к решению не вступать в вооруженный конфликт с румынскими войсками, а поменять направление движения и двигаться на соединение с польской армией.

Это было рискованное намерение. Как пишет генерал Б.А. Штейфон:

— «О поляках мы не имели никаких сведений, за исключением тех, что Польша тоже воюет с Совдепией»{153}. Тем не менее, был проведен опрос в войсках, и выяснилось, что основная их масса поддерживает новое решение. Форсирование Днестра под огнем противника мало кого устраивало. От решения Военного совета отказались, и в ночь на 12 февраля Бредов отдал приказ о движении на север, вдоль Днестра — там была «щель», еще не занятая красными. Кстати сказать, красное командование поначалу не знало, что практически вся Новороссийская группа белых войск ускользнула от них и рассредоточена на побережье Днестра и что в принципе она могла бы при желании развернуться для наступления на Одессу. Главная цель красных — захват Одессы, была ими достигнута, и никаких других боевых действий в этом районе они пока не планировали. Безусловно, план Бредова был очень смелым, даже дерзким. Он основывался на внезапности и быстроте передвижения. Нужно было отойти от Тирасполя и форсированными переходами оторваться от противника.

Движение шло в узком пространстве между железной дорогой Одесса — Жмеринка и рекой Днестр. Если бы красные воспользовались этой ситуацией, «бредовский поход» закончился бы трагически. В этот район они могли очень быстро перебросить значительные силы и окружить белых, обремененных 7 000 беженцев и практически лишенных возможности маневра. Среди беженцев и военных было много больных тифом. Нужно учитывать также, что колонна двигалась по пересеченной местности, погода стояла такая, что нужны были то сани, то подводы, а ни тех, ни других не хватало. Люди шли уже 14 сутки и полностью выбились из сил.

Наконец от разведчиков были получены первые сообщения, что впереди находятся польские войска. С утра 11 февраля Бредов выслал вперед дальнюю разведку с задачей войти в связь с поляками и сообщить о колонне русских войск. К полудню авангард частей отряда белых подошел к населенному пункту Новая Ушица, который занимал польский батальон. Русских они встретили с недоверием и настороженностью, но так как были уже предупреждены о предстоящей встрече, то она прошла без инцидентов. Когда поляки поняли, что прибыли не противники, а по сути дела союзники, то бредовцам был оказан радушный прием. С прибывшими они поделились своими продуктами, а больным и раненым стали оказывать необходимую помощь.

Вначале решался и вопрос о том, чтобы русским сразу же выделить участок фронта, и они должны были вместе с поляками вести боевые действия против красных. Генерал Штейфон утверждает даже, что такой участок и в самом деле был выделен и Бредов какое-то время своими частями занимал его. Речь шла об участке польского фронта: Женишковцы — Колюшки — Ломоченцы — Заборозновцы и генерал Бредов должен был согласовывать свои действия с общеоперативными заданиями польской армии, но генерал Промтов оспаривает этот факт, основываясь на том, что в русской группировке не было ни одной боеготовой части. Как бы там ни было, но доподлинно известно, что после длительных переговоров отряд Бредова был интернирован и, как пишет Промтов:

— «... всем офицерам и солдатам пришлось скрепя сердце согласиться на следующие условия: временно сдать все вооружение, снаряжение и лошадей полякам, взамен чего они обязывались содержать всех нас с беженцами в своих Галицийских лагерях до момента, когда наладится наше возвращение в Крым»{154}.

В результате войска и беженцы были размещены в 3-х лагерях: Пикулица — под Перемышлем, Дембия — под Краковом и в Шалкуве. 14 февраля командующий польской армией генерал Краевский принял Бредова и Штейфона и выразил надежду, что совместная боевая деятельность поляков и русских белых против красных еще состоится. 17 февраля из Кракова прибыла польская официальная делегация во главе с князем Радзивиллом. Бредовцам это сыграло на руку, так как князь Радзивилл ранее служил в России, в Лейб-Гвардии Гусарском полку, и очень благосклонно отнесся ко всем пожеланиям Бредова и его штаба. Вскоре был заключен совместный договор. В пункте 2 его, где излагались обязательства польской стороны, было записано: «Главное командование постарается сделать все возможное для возвращения всех солдат и офицеров, а также их семейств на территорию, занятую армиями генерала Деникина. С этой целью примет все меры посредничества между генералом Бредовым и правительствами других государств, от которых будет зависеть эта перевозка»{155}.

Несмотря на существенную медицинскую помощь поляков, эпидемия тифа в войсках Бредова все набирала темпы. Вскоре болезнь уже бушевала в невероятных размерах. Тиф от русских перекинулся к соседним польским частям и в тыл. В отряде Бредова болел каждый второй, и он буквально вымирал. Поляки вынуждены были обеспечивать строгую изоляцию русских в их лагерях.

В это время поляки провели успешное наступление и взяли Киев. Надобность в отряде Бредова как в военной силе отпала, и на него уже стали смотреть теперь как на обузу и даже как на потенциального противника. Как пишет генерал Промтов:

— «Полгода войска и беженцы протомились в польских лагерях за проволокой, без денег, в одежде и обуви, пришедших в негодность, на крайне скудном пайке, с нетерпением ожидая возвращения на родину. Отношение поляков, чрезвычайно любезное, предупредительное и даже заискивающее поначалу, когда мы были вооружены и представляли силу, сменилось недоброжелательностью и презрительным после того, как мы сели за проволоку»{156}. Лагерные коменданты усилили режим, материальное снабжение резко ухудшилось, что неизменно повлекло за собой и падение морального духа бредовцев. Настало время больших неудач и всего Белого движения в целом. Войска Деникина оставили Дон и отступали к линии Кубани, затем произошла Новороссийская катастрофа, и вместо Деникина белыми войсками на юге России стал командовать генерал П.Н. Врангель. Его ставка размешалась в Крыму. Туда для доклада о положении своего отряда на чужбине генерал Бредов направил начальника штаба генерала Б.А. Штейфона. По пути он должен был побывать в Сербии и Турции и добиться от правительств этих стран разрешения на проезд русских частей в Крым.

Вскоре и поляки стали терпеть от красных поражение за поражением, и теперь уже французы подключились к решению проблемы переброски отряда Бредова в состав войск Врангеля. По их замыслу, белая армия в Крыму, получив это усиление, будет действовать более успешно и оттянет часть красных войск от поляков. Вскоре свое согласие на пропуск частей Бредова дала Румыния. Как только об этом стало известно, отряд Бредова начал свою передислокацию. Транзитом его перевозили по железной дороге до Рени, баржами по Дунаю до Супина, а затем на транспортах белого Черноморского флота в Крым, в Феодосию. Поляки смогли только частично выполнить свое обязательство и вернули не все оружие, которое они изъяли у личного состава бредовского отряда. Сделали они это не по своей вине — часть польских складов уже находилась в руках у красных. Тем не менее, отряд Бредова вывез в Крым все винтовки, 18 орудий и 282 пулемета{157}.

Так закончила свой путь одна из самых мощных группировок белых войск — Малороссийская. Попав в Одесский тупик, она была поставлена в такие условия, что не только не смогла защитить город, но, понеся большие потери, сама распалась на несколько частей, каждая из которых впоследствии по сути дела самоликвидировалась.

6. В КРЫМУ И НА МОРЕ

Ситуация в Крыму в конце 1919 и начале 1920 гг. во многом напоминала ту, что была в то время в Новороссийске. Здесь тоже процветали коррупция, спекуляция и безвластие, у населения и военных копилось недовольство положением, как на фронте, так и в тылу усиливалась тревога за свое будущее. Сюда тоже стекались состоятельная буржуазия, представители интеллигенции и различный чиновничий люд, по какой-либо причине не пожелавшие оставаться при коммунистах. Как буря в стакане воды бушевали политические страсти. В Севастополе, Симферополе и других крупных, особенно портовых, городах тоже накопилось немало откровенных дезертиров и просто уклоняющихся под разными предлогами от фронта офицеров.

В это время базировавшийся в Крыму корпус генерала Слащова отошел за перешейки, где потом в течение зимних месяцев довольно-таки успешно отражал наступление красных войск. Слащов был популярной фигурой среди командного состава белых войск на Юге России и сыграл заметную роль в истории Гражданской войны, как на Крымском полуострове, так и в Северной Таврии. Впервые он выдвинулся в качестве начальника дивизии, пройдя с удачными боями от Акманайской позиции в Крыму до нижнего Днепра и от Днепра до Вапнярки. Он трижды захватывал Перекоп и Чонгар, неизменно возвращаясь за перешейки. Генерал Деникин так характеризовал его:

«Вероятно, по натуре своей он был лучше, чем его сделали — безвременье, успех и грубая лесть крымских животолюбцев. Это был еще совсем молодой генерал, человек позы, не глубокий, с большим честолюбием и густым налетом авантюризма. Но за всем тем он обладал несомненными военными способностями, порывом, инициативой и решимостью. И корпус повиновался ему и дрался хорошо»{158}. Противоречивость натуры, непредсказуемость в действиях, тем не менее, подрывали его авторитет у определенных кругов крымской гражданской власти, а Председатель Особого совещании генерал Лукомский под их влиянием настоятельно рекомендовал Деникину заменить Слащова.

В январе многие, в том числе и первые лица военно-политического руководства в Крыму, оказались втянутыми в разрастающийся конфликт между двумя, пожалуй, самыми колоритными фигурами Белого движения на Юге России — генералами Деникиным и Врангелем. Как уже упоминалось, обиженный нежеланием Деникина прислушиваться к его предложениям и незаслуженными, с его точки зрения, подозрениями в заговоре, Врангель написал рапорт об отставке и убыл в Крым, как он сам сказал «на покой». Но покоя не получилось, да и не таким человеком был барон, чтобы отрешиться от всех дел в такое сложное время, когда по сути дела решалась судьба Белого движения на Юге России. Днем позже его, 31-го января, в Крым прибыл и скомпрометировавший себя неудачной эвакуацией Одессы генерал Шиллинг. Эти два случайно совпавших по времени обстоятельства окончательно взбаламутили жизнь в Крыму, и без того насыщенную местными интригами. Несколько раньше в Симферополе произошло событие, которое ярко свидетельствовало о том, до какой степени дошел развал армейского тыла, флота и администрации на полуострове. Речь идет о вооруженном выступлении капитана Орлова. По убеждению Деникина Орлов был лишь исполнителем, инициаторами же и организаторами мятежа были люди значительно солиднее его.

Еще в конце декабря 1919 г. по поручению Слащова в Симферополь прибыл его приближенный герцог Лейхтенбергский (капитан 2-го ранга князь Романовский Сергей Иванович). Он в это время был прикомандирован от флота к штабу генерала Слащова и официально должен был заниматься корпусным тылом и новыми формированиями. Романовский вошел в контакт с небольшой тайной организацией молодых офицеров монархистского толка, которая под его влиянием задалась целью поставить во главе Вооруженных сил его приемного отца, Великого князя Николая Николаевича Романовским вместе с бывшим немецким лейтенантом Гомейером приступили к формированию добровольческих подразделений: первое — из русских, второе — из немцев-колонистов и татар. Слащов и его штаб покровительствовали отряду, обеспечивали его оружием, снаряжением и деньгами. Вскоре отряд Орлова насчитывал уже свыше 300 человек, а среди горожан просочились слухи, что скоро он захватит власть в городе. Орлов и его единомышленники не имели четкой политической ориентации и по большей части состоял из людей, вступивших в него случайно. Тем не менее, когда подпольный большевистский комитет Симферополя попытался воспользоваться ситуацией и привлечь Орлова к себе, то, как потом сообщалось в печати, он отказался от сотрудничества с ним и даже арестовал комитетчиков, заявив при этом, что всякое их выступление будет пресекаться в корне.

Сам же Орлов характеризовался как храбрый офицер, но страдавший неврастенией и болезненным самомнением. Его мятеж не мог бы иметь такого резонанса и был бы расценен как авантюра, если бы, как сказал генерал Деникин, «он не разыгрался на вулкане»{159}.

Слащов, почувствовав, что ситуация выходит у него из-под контроля, 20 января потребовал от Орлова прибыть с отрядом на фронт, но тот при поддержке герцога уклонился от исполнения приказа под предлогом, что его формирование еще не закончено. После повторного требования Слащова к нему выехал для объяснений герцог Лейхтенбергский, а 22 января Орлов поднял мятеж.

Это было уникальное в своем роде выступление. Своим противником Орлов объявил не белые войска вообще, а тех военачальников, которые развалили тыл армии. Он заявил, что чаша его терпения переполнена, так как Перекоп защищает горстка людей, а штабы, тыловые части и учреждения пухнут от их избытка. «Строгие приказы генерала Слащова, — говорил он, — результатов не дают. Медицинские комиссии вместо здоровых на фронт направляют не долечившихся в госпиталях и инвалидов»{160}. Орлов объявил себя начальником Симферопольского гарнизона, арестовал Таврического губернатора Татищева, случайно находившихся в городе, начальника штаба Новороссийской области генерала Чернавина, коменданта Севастопольской крепости Субботина и некоторых других военачальников. По городу был расклеен приказ № 1, в котором Орлов, подписавшись командиром 1-го полка добровольцев, сообщал о формировании им «армии правопорядка», о карах, которые ожидают спекулянтов и тех, кто будет совершать насилия над личностью, о запрете торговли спиртным и др.

Находившиеся в Симферополе запасные части и отряд Гомейера объявили нейтралитет, городская дума вступила с Орловым в переговоры, а Слащов попросил возглавить выступление против него находившегося в это время не у дел в Севастополе бывшего командующего Добровольческой армией генерала В.З. Май-Маевского. Генерал согласился и даже пообещал, что ликвидирует мятеж в течение нескольких часов. Слащов не мог снять с перешейков боевые части и направил в Симферополь бронепоезд и гардемаринов морского корпуса. Но по приказу Орлова мятежники разобрали железнодорожную линию, бронепоезд застрял в пути и гардемарины вынуждены были двигаться к городу пешим порядком. Успех сопутствовал им. Мятежники не стали стрелять в гардемаринов. Орлов выпустил из тюрьмы всех арестованных им начальников, забрал в губернском казначействе 10 млн. рублей денег и с остатками своего распылившегося отряда бежал в горы.

В Севастополе в эти дни тоже сложилась непростая обстановка, назревал арест молодыми морскими офицерами командования Черноморского флота: командующего флотом адмирала Д.В. Ненюкова и его начальника штаба А.Д. Бубнова. Причина та же, что и в Симферополе: безвластие, нераспорядительность, запущенность управления. Существовали и серьезные трения между морским управлением штаба Деникина и командованием флота в Севастополе. Если морское управление было озабочено тем, чтобы как можно эффективнее организовать поддержку боевых действий войск морскими силами, то командование флота было больше занято тем, чтобы воссоздать российский флот в дореволюционных масштабах. Под эту идею, вместо того, чтобы заниматься пополнения флота судами, создавались для него всякие новые штабы и раздвигались штатные рамки уже имеющихся.

В этой обстановке и развернулись события, которые по замыслу их основных участников должны были привести к передаче всей власти в Крыму генералу Врангелю. Прибыв в Севастополь, генерал Шиллинг, ставший теперь по положению старшим в Крыму, встретился с адмиралами Ненюковым и Бубновым. Они напрямую сообщили ему, что его подорванный в Одессе авторитет не будет способствовать наведению порядка в Крыму и будет лучше, если этим займется генерал Врангель, который скоро прибудет. На следующий день к Шиллингу с предложением уступить власть Врангелю обратилась делегация офицеров, в основном морских.

В обоих случаях Шиллинг заявлял, что за власть он не держится, но все должно происходить с согласия Главнокомандующего. С Врангелем он встречался дважды. В первый раз Врангель сказал, что согласится принять командование крымской группировкой, но без разрешения Деникина, чтобы быть независимым от него. Во второй раз он смягчил свою позицию и говорил, что примет должность с согласия Главнокомандующего. Шиллинг послал телеграмму Деникину с предложением заменить его Врангелем, но, как и следовало ожидать, последний не только отказал в этом, но и подчинил Шиллингу в оперативном отношении Черноморский флот. В этот процесс был втянут и генерал Лукомский, который тоже рекомендовал Деникину разрешить передать власть Врангелю, а свою позицию сообщил Шиллингу, послав ему соответствующую телеграмму.

В соответствии с этой телеграммой Шиллинг подчинил Врангелю Севастопольскую крепость, флот и все тыловые отряды. Он рекомендовал ему всеми имеющимися средствами наводить порядок на полуострове, а главным образом прекратить бунтарство Орлова. Дело в том, что тот 6 февраля спустился с гор и, умело использовав отсутствие в этом районе войск, занял последовательно города Алушту, затем Ялту. Случайно оказавшийся в Ялте генерал Покровский, мобилизовав и вооружив местных жителей, попытался противостоять Орлову, но его наспех сколоченный отряд разбежался, не оказав никакого сопротивления бунтовщику. Генералы Покровский и Боровский были Орловым арестованы, но благодаря содействию англичан вскоре отпущены им. И в Ялте, и в Алуште Орлов тоже ограбил казначейства.

После этого он потребовал отставки тех, кто по его мнению, развалил армию и флот: генерала Н.Н.Шиллинга, его начальника штаба генерала В.В.Чернавина, градоначальника Симферополя генерала В.Ф.Субботина, а также руководство Черноморским флотом: его командующего адмирала Д.В. Ненюкова и начальника штаба АД. Бубнова. Дело принимало серьезный оборот. По приказу Деникина из Севастополя была направлена группа мелких судов и пароход «Колхида» с несколькими подразделениями. Предполагалось сначала обстрелять Ялту из орудий, а потом высадить отряд и ликвидировать мятежников, при этом личному составу было объявлено, что Орлов — коммунист. Так было проще объяснять людям, почему им приходится воевать со своим офицером.

Однако командование этого отряда знало истинное положение дел, а поэтому решило дело закончить миром. К Орлову направили делегацию парламентеров для переговоров. Им Орлов заявил, что если его будут обстреливать, он отвечать не будет, так как считает, что все они, как и его отряд, горят желанием спасти родину, а для этого нужно искоренить негодяев, спрятавшихся в тылу. Корабли вернулись в Севастополь, не выполнив приказа и прихватив с собой воззвания Орлова. Командование флота скрыло от Шиллинга свою неудавшуюся попытку покончить с мятежным капитаном. Как только Врангель прибыл в Крым, Орлов, в очередном из своих воззваний, тут же сообщил: «По дошедшим до нас сведениям, наш молодой вождь, генерал Врангель, прибыл в Крым. Это тот, с кем мы будем и должны говорить. Это тот, кому мы все верим...»{161}.

Генерал Лукомский в двух телеграммах обрисовал Деникину тревожное положение дел в Крыму, говорил о том, что в связи с брожением в офицерской среде, все, кто будут посланы против Орлова, тут же перейдут на его сторону. И делал вывод, что только срочная замена Шиллинга Врангелем может спасти дело, завтра уже может быть поздно. Но теперь сам Врангель стал отказываться принимать те полномочия, которые ему передавал Шиллинг, мотивируя это тем, что в такой ответственный момент разделение власти в Крыму только усложнит обстановку и приведет к полному развалу тыла. Теперь к Деникину с просьбой разрешить ему передать всю военную власть в Крыму Врангелю обратился уже и сам Шиллинг. Но Главнокомандующий оказался непреклонным и телеграфировал Шиллингу, что уверен в его способности положить предел той разрухе, которая имеет место в Крыму.

Ободренный Шиллинг тут же сообщил генералу Лукомскому решение Деникина и просил его: во-первых, принять самые решительные меры против Орлова, во-вторых, снять с должностей адмиралов Ненюкова и Бубнова и, в-третьих, посоветовал Лукомскому, чтобы тот сам предложил Врангелю покинуть пределы Крыма.

В тот же день, 8 февраля, Деникин издал приказ следующего содержания:

«Приказываю:

1. Всем, принявшим участие в выступлении Орлова, освободить ими арестованных и немедленно явиться в штаб 3-го корпуса для направления на фронт, где они в бою с врагами докажут свое желание помочь армии и загладить свою вину.

2. Назначить сенатскую ревизию для всестороннего исследования управления, командования, быта и причин, вызвавших в Крыму смуту, и для установления виновников ее.

3. Предать всех, вызвавших своими действиями смуту и руководивших ею, военно-окружному суду, не взирая на чин и положение»{162}.

Орлов решил подчиниться приказу, 10 февраля вышел со своим отрядом на фронт в район Воинки и занял отведенный ему участок обороны. Одновременно за помощь Орлову Слащев снял с должности начальника гарнизона г. Ялта Зуева и вызвал к себе для объяснений полковника Протопопова, который, будучи страстным монархистом, снабжал отряд Орлова пополнением. Протопопов пытался бежать, но его же подчиненные сами арестовали его и доставили к Слащову в Джанкой. Военно-полевой суд приговорил этого полковника к смертной казни, Слащов тут же утвердил приговор, и Протопопов был расстрелян. Обо всех этих действиях Слащов доложил Деникину.

Прибывший на фронт отряд Орлова был обмундирован, снабжен продовольствием и денежным довольствием. Как выяснилось, Орлов, имея огромные суммы награбленных денег своим подчиненным ничего не платил. Никаких репрессивных мер по отношению к людям отряда Орлова не предпринималось, и они стали с симпатией относиться к Слащову. Одновременно началось расследование, но оно касалось самого Орлова и его офицеров. Нужно было выяснить — куда делись 15 млн. рублей, которые Орлов захватил в Симферополе и Ялте, и на каком основании этот капитан подчинил себе ряд подразделений из крымской группировки войск. Узнав об этом, Орлов прислал Слащову возмущенную телеграмму и потребовал прекратить всякое расследование. Одновременно Орлов потребовал от Слащова, чтобы тот назначил его главноначальствующим над всеми частями, находившимися в районе Воинки. Это окончательно вывело Слащова из равновесия, и он категорически потребовал от Орлова сдаться и лично явиться в штаб корпуса.

Однако Орлов не подчинился приказу и решил снова взять Симферополь. 11 марта с отрядом в 500 штыков он начал движение к этому городу, а подчиненным сказал, что получил приказ Слащова ликвидировать там восстание. Причем, как подчеркнул сам Слащов: «... был настолько военно-безграмотен, что такой же приказ дал стоявшим около него танкам, но там сейчас же усомнились в том, чтобы я мог дать приказ танкам идти походным порядком в Симферополь и донесли мне»{163}.

За Орловым была организована погоня сводным полком 9-й кавалерийской дивизии (400 шашек) с 8 конными орудиями и 100 шашками личного конвоя Слащова. Эти силы поддерживали два бронепоезда. За передвижением отряда Орлова все время наблюдали летчики. В районе Сарабуз он был настигнут кавалеристами 9-го полка, а следом подошел и конвой Слащова. Только теперь людям Орлова стало ясно, что они обмануты, за ними гонятся, причем личный конвой Слащова двигался с его Георгиевским флагом. Орловцы не стали сопротивляться. Но офицеры отряда открыли огонь по своим же, застрелив 8 человек, затем бросились к пулеметам, но были схвачены. Орлов и его помощник Дубинин находились сзади отряда и, воспользовавшись сумерками, скрылись. Орловские офицеры, в количестве 16 человек, в том числе князь Бейсутов, были приговорены к расстрелу и казнены, солдат распределили по разным фронтовым частям. Вскоре был схвачен и расстрелян Дубинин. Орлов бежал в горы и скрылся окончательно.

Князь Романовский за связь с Орловым понес лишь символическое наказание. Вскоре Врангель отправил его к отчиму в Италию, посоветовав Великому князю держать пасынка при себе. Мать Романовского приходилась сестрой тогдашнему королю Италии Умберто и обеспечила своему сыну безбедное существование.

А фронт на Кубани в это время катился к Новороссийску, и флоту предстояло выполнить важнейшую задачу по эвакуации войск. Нужно было принимать меры по укреплению его командного состава и одновременно что-то делать с генералом Врангелем. Деникин решил эту проблему, как он считал, деликатно, попросив английского генерала Хольмана посоветовать барону уехать из Крыма. Хольман в дружелюбном тоне написал Врангелю письмо, в котором говорил о том, что размолвка двух патриотов России, не понявших друг друга, сильно вредит делу и что он поэтому просит его покинуть страну. Это письмо Врангелю в Севастополе от имени Хольмана передал адмирал Сеймур. Барон однозначно воспринял эту просьбу как требование Деникина об оставлении им пределов России. Врангель выехал в Константинополь, предварительно отправив Деникину обличительное письмо, которое потом стало достоянием общественности. Его копии длительное время ходили по рукам на всей территории России, занятой белыми войсками. (См. приложение № 2.)

Генерал Деникин ответил Врангелю кратко:

«Милостивый государь,

Петр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз во время — в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены...

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты.

Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.

Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, вы говорили Юзефовичу, что бог карает Вас за непомерное честолюбие...

Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло.

                                                                                                                                         А. Деникин»{164}.

Письмо Врангеля, помимо разных его достоинств и недостатков, ценно тем, что в нем впервые на таком высоком уровне еще до окончания Гражданской войны на Юге России, была сделана попытка разобраться в причинах поражения Белого движения. Конечно, современному читателю нужно учитывать, что написано оно в сердцах, в состоянии обиды, горечи и досады, а это всегда вредит объективности.

Это письмо в армии оценили тогда по-разному, но большинство сходилось во мнении, что в условиях, когда решалась судьба Белого движения на Юге России, оно только ускорило развязку. Вот мнение начальника 4-й Кубанской дивизии полковника Ф.И. Елисеева по этому поводу: «Оба письма страшные. С точки зрения этики письмо Врангеля совершенно недопустимое, тем более, если учесть, что с таким письмом он обратился к своему Главнокомандующему. Но по сути дела Врангель ничего нового не сказал. Став командующим Добровольческой армии, он почти все это уже говорил в своем рапорте»{165}.

Севастополь и другие портовые города Крыма были местом базирования белого Черноморского флота. Почти все события, происходившие в армии, так или иначе, отражались на флотских делах, как, впрочем, и флот тоже влиял на характер и результаты боевых действий войск, особенно на побережье. Трудно себе представить те широкомасштабные операции, которые могла себе позволить Добровольческая и другие армии белого юга России без его участия и помощи. Вместе с флотом союзников он стал тем мостом, который связывал Вооруженные Силы Юга России со странами Антанты. Морским путем шли поставки техники и вооружений, в том числе самых современных, таких как танки и самолеты, а также боеприпасов, обмундирования продовольствия и многого другого. Без флота белые армии не могли бы ни жить, ни воевать. Флот оказывал артиллерийскую поддержку войскам на побережье, высаживал десанты, эвакуировал войска, когда в этом возникала необходимость.

 Появление Добровольческого белого флота имеет свою непростую историю, и только обратившись к ней можно понять процессы, происходившие на флоте в то время и роль его в Гражданской войне; станет понятна и та обида, которую испытали флотские руководители, считавшие, что вожди Белого движения не дали объективной оценки всему тому, что сделал флот. «С грустью вспоминаем, — пишет бывший начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Н.Н. Машуков, — что в «Очерках русской смуты» генерала Деникина, о роли и деятельности белого флота, в сущности, не сказано ничего, как не можем не видеть, что даже теперешний наш Главнокомандующий — генерал Врангель, в своих «Записках» о Крыме почти ничего не говорит ни о действиях флота, ни о роли, которую сыграл он во время этой тяжелой кампании»{166}.

С начала революции Черноморский императорский флот перешел в подчинение Военно-Революционному комитету. До апреля 1918 г. значительная часть из 35 боевых кораблей и 30 матросских отрядов (11 000 чел.) участвовали в боевых действиях против немцев, украинских националистов и белых. Однако к концу апреля события в Крыму и на юге Украины развивались так, что в мае 1918 г. власть там перешла к немецким оккупационным властям и создалась реальная угроза захвата ими Черноморского флота. По условиям Брестского мира немцы имели право взять «на хранение» все его корабли, но с обязательством вернуть их при окончательной ликвидации военного противостояния. О том, что стало происходить в связи с этим на флоте, написал в своих воспоминаниях капитан 1-го ранга Меркушин. «29 апреля 1918 г. в 5 часов утра, — пишет он, — красные флаги на кораблях были спущены, а часть судов немедленно подняла украинские. Большинство же миноносцев остались без всякого флага, решив подождать до утра. Один только «Пронзительный» остался под красным флагом, и ему приказано было до полночи покинуть Севастопольский рейд. Вместе с ним по сигналу командующего флотом адмирала М.Саблина в Новороссийск ушли еще 13 миноносцев и несколько транспортов с эвакуировавшимися на них красноармейцами, руководителями советской власти и видными румынскими социалистами{167}.

Командующий теперь уже как бы украинским Черноморским флотом адмирал М.П.Саблин о своем решении переменить флаг сообщил Киевской Центральной Раде и командующему германскими войсками в Крыму генералу Кошу. Он рассчитывал, что поскольку Украина является дружественной Германии страной, то немцы не станут претендовать на ее флот. Понимая всю непредсказуемость сложившейся ситуации, Саблин на всякий случай сообщил немцам, что высылает делегацию для переговоров с ними по этому вопросу. Ответа от немцев не последовало, но Саблин все же выслал делегацию из Севастополя в Симферополь, уже захваченный немцами, куда она прибыла 30 апреля. Немецкий генерал принял ее и тут же предложил парламентерам изложить ему в письменном виде свой меморандум. Вскоре ему был вручен документ следующего содержания:

«Делегация, посланная командующим украинским флотом и крепостным районом Севастополя адмиралом Саблиным, имеет честь известить генерала фон Кош, что украинский флот, стоящий в Севастополе, и Севастопольская крепость подняли украинский флаг, тогда как немногие' суда, не желавшие признать власть Украинской республики, решили выйти из порта по своему почину и на свой риск. Таким образом, флот и крепость являются ныне принадлежащими Украине, т.е. дружественной Германии державе.

Не можем ли мы поэтому рассчитывать, что германское командование будет относиться к флоту и к крепости, как к учреждениям дружественной державы, и что оно будет признавать полноправными местные и украинские власти?

Будет ли предоставлена местным украинским властям, возможность непосредственно сноситься по проводам с Центральной Киевской Радой? Можем ли мы рассчитывать, что Севастополь будет считаться портом нейтральной дружественной державы с вытекающими отсюда последствиями по отношению к неукраинским судам?

Можем ли мы рассчитывать, что, будучи разоружены, красноармейцы и прочие лица получат разрешение выехать, по желаемому ими направлению, сушей или морем?

Можем ли мы рассчитывать, что со стороны германского командования не будет политических репрессий? В случае намерения германского командования ввести войска в Севастополь, мы просим во избежание недоразумений уговориться заранее с украинским командованием относительно ввода войск и их размещения в Севастополе»{168}.

Получив этот меморандум генерал Кош заявил, что он не правомочен отвечать на такие запросы делегации, но передаст их фельдмаршалу Эйхгорну в Киеве и сообщит его ответ немедленно по получении.

Делегация в 6 часов вечера того же дня (30. 04) вернулась в Севастополь и доложила Саблину, что находившаяся в Крыму украинская дивизия уходит на север, за его пределы, и полноправными хозяевами на полуострове остаются немцы. Их крупные соединения двигаются на Севастополь, и их авангард находится уже у Инкермана. Кроме того, из ответа немецкого генерала было совершенно очевидно, что Германия не дает никаких гарантий по поводу неприкосновенности флота, хоть он теперь и считается украинским.

Последняя надежда спасти Черноморский флот, таким образом, рухнула и Саблин решил увести все способные двигаться суда в Новороссийск, а остальные затопить. Узнав об этом решении, представители местной Севастопольской Рады заявили протест и предложили адмиралу лучшие суда уводить не в советский Новороссийск, а в украинскую Одессу, где, по их сведениям, немцы признают украинский флаг.

Командующий флотом отклонил это предложение и дал распоряжение судам готовиться к переходу в Новороссийск. Одновременно Саблин приказал сформировать команду подрывников, которая после ухода флота подорвала бы оставшиеся корабли. Между тем немцы в конце этого же дня начали занимать Севастополь и к 11.00 вечера в штаб флота послали телеграмму с предупреждением, что всякое судно, попытавшееся выйти из порта, будет расстреляно.

Несмотря на это грозное предупреждение, в двенадцатом часу ночи дредноуты «Воля», «Свободная Россия» и 2 миноносца, уже под огнем германской полевой артиллерии и пулеметов, вышли по направлению в Новороссийск. Миноносец «Гневный» из-за ошибки машинной команды выскочил на берег и только потом был подорван.

Транспорты, подводные лодки и другие суда, не выдержав немецкого огня, повернули обратно в Южную бухту или же просто остались на местах, даже не пытаясь сняться с якорей. Подрывная команда разбежалась, не выполнив своей задачи, поэтому все оставшиеся в Севастополе суда и предназначенные к взрыву наиболее важные портовые сооружения остались в целости, и только один миноносец «Заветный» был взорван своим командиром. Командовать оставшимися кораблями вместо ушедшего в Новороссийск адмирала Саблина стал капитан 1-го ранга Остроградский и представился по этому случаю немецкому командованию.

Главнокомандующий немецкими войсками в Крыму на следующее утро предложил Остроградскому ни на судах, ни на портовых сооружениях никаких флагов не поднимать, так как, по его словам, судьба флота еще будет решаться на межгосударственном уровне. Несмотря на протесты Остроградского и комиссара Украинской Рады в Севастополе Сотника, 2 мая суда продолжали стоять без флагов. Однако 4 мая поступила команда — на всех кораблях Черноморского флота поднять германские флаги. Остроградский и Сотник энергично протестовали, но на них немецкое командование внимания не обратило, а 11 мая из Киева в Новороссийск адмиралу Саблину от фельдмаршала Эйхгорна поступила телеграмма: «Суда бывшего Черноморского флота, находящиеся в настоящее время в Новороссийске, не раз нарушали Брест-Литовский мирный договор и принимали участие в борьбе против германских войск на Украине, поэтому никакие дальнейшие переговоры немыслимы до тех пор, пока суда не вернутся в Севастополь. Если это условие не будет выполнено, германское командование на Востоке будет вынуждено продолжать наступление по побережью»{169}.

Саблин незамедлительно дал ответ: «Сообщаю, что Черноморский флот, стоящий в Новороссийске и находящийся под моим единоличным командованием, плавает под русским военным флагом, суда флота договор не нарушали и никогда не принимали участия в борьбе против германских войск на Украине; прошу прислать более конкретные данные по этому поводу, иначе принужден считать ваши обвинения голословными.

Вместе с тем, если найдете полезным, прошу меня уведомить о времени и порте, куда я мог бы послать на миноносце своих представителей для переговоров и восстановления истины с вашими представителями»{170}.

Ответа на свою телеграмму Саблин не получил, зато в 6 милях от Новороссийска появилась германская подводная лодка, которая стала вести наблюдение за портом, и каждое утро с этими же целями прилетал немецкий аэроплан. С каждым днем он действовал все смелее, спускался все ниже, нервируя команды кораблей и местное население. Остался без ответа и телеграфный протест Саблина по поводу действий немецкой лодки и самолета. Зато скоро стало известно о накапливании германских войск на побережье от Батума до Сочи. Германская петля вокруг Черноморского флота затягивалась все больше и больше.

Новороссийск в это время находился в составе Кубано-Черноморской Советской Республики. Ее руководство пыталось тоже влиять на состояние флотских дел, но его дни уже были сочтены. На республику одновременно с юга и севера надвигались германские и белые войска. Советское правительство формально дало согласие на возвращение флота немцам, чтобы сохранить мирную передышку, но одновременно Совет Народных Комиссаров прислал Саблину указание затопить флот. Для исполнения этого решения в Новороссийск выехал член Коллегии Наркомата по морским делам И.И. Вахромеев, а затем и представитель Морского комиссариата И. Раскольников.

Командование и личный состав флота очень болезненно восприняли решение об уничтожении Черноморского флота. Сам Саблин и его заместитель капитан 1-го ранга Тихменев были категорически против. Но были и желающие выполнить решение Совнаркома. Они группировались вокруг командира миноносца «Керчь» старшего лейтенанта Кукеля. На прошедших делегатских собраниях развернулась ожесточенная борьба между сторонниками и противниками потопления кораблей. Адмирал Саблин послал телеграмму В.И. Ленину и Л .Д. Троцкому, где сообщил, что на борту линейного корабля «Воля» состоялся совет моряков, на котором только одна четверть участников высказалась за затопление кораблей, остальные воздержались, и что он сам лично рассматривает это решение, как преждевременное и граничащее с изменой{171}. Адмирал Саблин был вызван в Москву и там арестован, но благодаря сочувствию морского караула смог бежать из-под ареста. В дальнейшем он с большим трудом сначала эмигрировал, а потом перебрался к белым в Добровольческую армию и стал служить у них.

Оставшийся за Саблина капитан 1-го ранга А.И. Тихменев получил из Москвы вторичную телеграмму, уже за подписью В.И. Ленина и Свердлова (от 15.05. 1918. № 49), с категорическим требованием уничтожить корабли Черноморского флота в Новороссийске. Перед этим Тихменев тайно послал лейтенанта Полякова к Донскому атаману генералу Краснову с сообщением всех обстоятельств этого дела. Краснов ответил, что помочь ничем не может, но полагает, что «лучше отдать корабли немцам, так как это оставляет надежду сохранить их для будущего»{172}.

17 июня Тихменеву удалось вывести из Новороссийска отряд кораблей в составе линейного корабля «Воля» и эсминцев — «Беспокойный», «Дерзкий», «Живой», «Пылкий», «Поспешный», «Жаркий» и другие, и привести их в Севастополь. Это ускорило события, и вечером этого же дня Кукель и его единомышленники по требованию Вахрамеева и Раскольникова затопили у Мысхако эсминец «Громкий». Линкор «Свободная Россия» (бывший «Императрица Екатерина Великая»), 7 новейших эсминцев, два миноносца и одно посыльное судно затопили в Новороссийске. На следующий день, 19 июня, в районе г. Туапсе был затоплен эсминец «Керчь». Остальные мелкие суда (8 сторожевых катеров) по железной дороге были перевезены в Царицын. Впоследствии, вместе с отрядом красных матросов в 220 человек, они составили основу красной Волжской флотилии{173}.

В конце августа белые войска заняли Новороссийск. В Крыму боевые корабли продолжали находиться под властью немцев. 1 октября 1918 г. адмирал Гопман зачитал русским морякам документ, подписанный представителем РСФСР в Берлине Л. Иоффе (от 24 сентября 1918 г. за № 795). В нем говорилось, что бывший Императорский Российский флот, являясь собственностью Республики, до заключения мира находится в управлении Германским Адмиралтейством. Поэтому линейные корабли «Воля», «Иоанн Златоуст» и «Евстафий», а также миноносцы и подводные лодки будут «приняты в пользование представителями Гопмана, в силу чего русские команды должны уйти с кораблей»{174}.

Немцы менее 4-х месяцев владели русскими кораблями на Черном море. В ноябре 1918 г. им пришлось срочно покидать Россию. Но и за столь короткий срок они успели нанести флоту серьезный урон, главным образом тем, что уничтожили основную часть его боезапаса, хранившегося на острове Березань. 8 ноября 1918 г. германский адмирал Гопман сообщил морскому представителю Украины контр-адмиралу Клочковскому и, не признававшим его юрисдикцию, представителям Белого движения капитанам 1-го ранга Тихменеву и Лебединскому, что в связи с уходом немцев из Крыма Черноморский флот будет передан им.

Руководители ВСЮР с большим нетерпением ожидали ухода немцев, рассчитывая захватить все корабли, находящиеся в Севастополе, Одессе, Николаеве и других портах. Большие надежды при этом возлагались ими на содействие союзников в этом вопросе, а поэтому Деникин и его окружение торопили приход их боевых кораблей на Черное море. Чтобы ускорить этот процесс, еще в середине октября 1918 г. адмирал Д.В. Ненюков, занимавший тогда пост начальника Управления военно-морской базы в Одессе, послал старшему союзному адмиралу схемы минных полей, установленных русскими на Черном море в 1-ю мировую войну, а также все сведения о численности и тоннаже русских военных судов, находившихся у немцев.

И вот, наконец, 10 ноября в Новороссийскую бухту вошла эскадра в составе двух крейсеров — французского «Эрнест Ренан» и английского «Ливерпуль». Почти в это же время на болгарском пароходе под французским флагом прибыл командированный Деникиным на Балканы генерал И.Е. Эрдели. Он привез чрезвычайно необходимый для белой армии груз: боеприпасы и винтовки. Когда 13 ноября флот союзников прибыл и в Севастополь, чтобы начать прием русских кораблей, Деникин тут же отправил туда адмирала А. И. Герасимова, назначенного перед этим начальником Морского управления при главнокомандующем ВСЮР. Ему была поставлена задача — убедить союзников начать сразу же передавать корабли белой армии для создания ее Черноморского флота. На Севастопольском рейде в это время находились линейный корабль (дредноут) «Воля» (бывший «Император Александр 3-й»), крейсер «Кагул», более десятка миноносцев, несколько подводных лодок, старые линейные корабли и много мелких судов вспомогательного назначения.

Однако союзники бесцеремонно обошлись с Герасимовым и практически проигнорировали просьбу Деникина. Старший адмирал союзного флота лорд Кольсорн категорически отказал посланнику. Лучшие суда Черноморского флота союзники укомплектовали иностранными командами, на них, вместо немецких, теперь были подняты английские, французские, итальянские и даже греческие флаги. Только на «Кагуле», а также трех находившихся в ремонте миноносцах и старых линейных кораблях были подняты русские Андреевские флаги.

Затем из Константинополя, где располагалась главная база союзных сил, последовало распоряжение — все годные к плаванию корабли отвести в Мраморное море, определить их на стоянку в турецком порту Измире и там интернировать. На просьбу Герасимова, отдать хотя бы два-три миноносца, необходимых для охраны и патрулирования внутренних вод Добровольческой армии, пришедший на смену Кольсорну французский адмирал Леже ответил резким отказом: «...союзные правительства, — заявил он, — не потерпят присутствия вооруженного русского судна на Черном море, так как таковое, будучи отнято большевиками, может наделать державам Согласия многочисленные беды и хлопоты»{175}.

Потом союзники пошли еще дальше. Специально созданные французские и английские команды, под предлогом недопущения захвата кораблей красными, топили и взрывали хранившиеся на складах в Севастополе боеприпасы, аккумуляторы подводных лодок, уничтожали приборы управления и увозили с собой замки орудий.

В это время сложилась ситуация, в какой-то мере повторившаяся после распада СССР, — Украина заявила о своем праве на Черноморский флот. Она обосновывала его «историческими границами Великой Украины», включающими весь северный Черноморский берег, а также обещанием немцев передать к ноябрю 1918 г. весь флот Украине. У Добровольческой армии был свой аргумент в споре за флот. Ее руководство заявило, что только эта армия является общерусским военным центром. «Основания Украины, — писал по этому поводу генерал Деникин, — были настолько одиозны в глазах русской общественности и морского офицерства, что вопрос о подчиненности флота был предрешен и не потребовал ни малейшей борьбы»{176}.

Весь Добровольческий флот в то время состоял всего из двух кораблей — подводной лодки «Тюлень», под командованием капитана 2-го ранга В.В. Подгорецкого и военного парохода «Полезный» с двумя 75 мм. орудиями на борту. Поэтому, не имея возможности получить корабли естественным путем, как русское наследство, белое командование всячески поощряло тех морских офицеров, которые самостоятельно, на свой страх и риск, приводили суда в Новороссийск и доставляли туда оружие и боеприпасы. Вот лишь несколько таких примеров.

Находившийся в Одессе на службе у гетмана Скоропадского контр-адмирал С.Н. Ворожейкин тайно оказывал всяческие услуги негласному одесскому центру Добровольческой армии. В начале 1919г., когда французы внезапно оставили Одессу, он увел яхту «Лукул» в Севастополь, а перед занятием его Красной Армией прибыл на ней в Новороссийск. В 1920 г. после исхода белых войск из Крыма эта яхта стала штабом генерала Врангеля.

Другой пример подобного рода подал контр-адмирал В.Е. Клочковский. Во время немецкой оккупации Украины и Крыма он занимал пост военно-морского представителя правительства гетмана Скоропадского в Севастополе. Адмирал Клочковский возглавил операцию по захвату подводных лодок у немцев перед их уходом. Впоследствии он возглавил бригаду подводного плавания.

На этом же поприще отличился и будущий начальник штаба Черноморского флота Н.Н. Машуков. В конце 1918 г. он командовал тральщиком «Ольга» и отрядом малых судов. По тайному указанию начальника управления военно-морской базы г. Одессы контр-адмирала Д.В. Ненюкова, он получил задачу доставить в Новороссийск для Добровольческой армии снаряды и патроны с находившихся под контролем немцев складов на острове Березань. Машуков выполнил этот приказ. Погрузив с помощью набранных в Одессе офицеров-добровольцев свыше 50 000 снарядов, он, не заходя в занятый уже союзниками Севастополь, доставил боеприпасы в Новороссийск.

В другой раз, 14 мая 1919 г. главный командир портов адмирал Саблин приказал Машукову выйти с отрядом офицеров на корабле «Цесаревич Георгий» в сопровождении буксиров на остров Тендеру, где французы оставили канонерские лодки «Донец», «Кубанец» и ряд транспортов. С большим трудом Машуков привел на буксире канонерскую лодку «Кубанец» и пять больших транспортов в Новороссийск, обойдя уже занятый Красной Армией Крым. Эти транспорты послужили основой для создания транспортного флота Морского управления при штабе ВСЮР.

В период с ноября 1918 г. до середины апреля 1919 г. в Крыму обосновалось националистическое Крымское Краевое правительство, которое по договоренности с немцами приняло у них власть. Ко флоту это правительство никакого отношения не имело, им полностью распоряжались союзники. Они, как и в свое время немцы, грабили корабли и многие из них привели в негодность.

В конце апреля 1919 г. Красная Армия вернула себе Крым и, как уже говорилось, союзники все боеспособные корабли увели в Турцию. Белое командование продолжало настойчиво просить вернуть им корабли, и, наконец, летом 1919 г. союзники смягчили свою позицию и приняли решение передать в распоряжение командования ВСЮР ряд кораблей Черноморского флота. Кроме уже упоминавшегося крейсера «Кагул», белым отошли 3 подводные лодки, в том числе «Тюлень», и 5 эсминцев. Несколько позже, уже из Константинополя, штабу ВСЮР были переданы наконец-то лучшие корабли Черноморского флота — линейный корабль «Александр 3-й», и современные эсминцы. Вскоре они приняли участие в боевых действиях по вторичному овладению Крымом. В этой операции участвовали 1 крейсер, 5 миноносцев, 4 подводные лодки и около 2 десятков вооруженных пароходов. К осени 1919 г. союзники возвратили белым все остальные российские суда, в том числе и вспомогательные различного назначения.

Наконец, в июне 1919 г., когда красные оставили Крым, у белого командования появилась возможность заняться вплотную восстановлением Черноморского флота. Практически все суда к этому времени нуждались в серьезном ремонте. Многие из них были совершенно разграблены, со взорванными англичанами машинами. Флотскому начальству пришлось прибегать к импровизации и вооружать разные, преимущественно малотоннажные, коммерческие суда, баржи и катера, превращая их в канонерские лодки и посыльные суда. В состав флота вошел также 31 транспорт. Эти суда взяли на себя основную нагрузку по снабжению войск и перевозке личного состава по морю.

Возрождая Черноморский флот, командование вынуждено было решать сложную задачу укомплектования его офицерами и матросами. Вообще-то этих категорий военнослужащих в Крыму, Новороссийске, Одессе и на других подвластных белым территориях было предостаточно, но на практике их сильно не хватало. Сказалось влияние революции. Офицеры, флотские специалисты в это время раскололись на несколько групп — кто за белых, кто за красных, а кто-то просто хотел переждать смутное время вне армии и флота. Особенно не хватало офицеров с боевым опытом и технических специалистов. Рассчитывать можно было на бывших кондукторов флота разных специальностей, произведенных в офицеры в 1919 г. Иногда приходилось брать даже тех, кто служил ранее в различных родах оружия сухопутных войск{177}.

После того как Крым снова стал белым, была возобновлена работа Черноморского флотского экипажа, но он мог давать только новобранцев, из которых подготовить специалистов удавалось лишь мизерное количество. «Были случаи, — пишет в своих воспоминаниях бывший командир миноносца «Дерзкий» капитан 1-го ранга Н.Р. Гутан, — когда сформированная в этих условиях команда при выходе корабля в море вся укачивалась, пар в котлах садился и корабль стопорился. По неопытности сжигались котлы, портились механизмы, у орудий нередкими были несчастные случаи»{178}.

Очень серьезной проблемой для флота стала нехватка топлива — угля и нефти. По этой причине срывались операции, а в Азовском море корабли вмерзали в лед. Критическая ситуация с обеспечением кораблей, у которых паровые двигательные установки потребляли уголь, сложилась в связи с потерей белыми Донецкого каменноугольного бассейна. Единственным источником обеспечения флота углем стала заграница, но для этого требовалась в больших количествах валюта, а ее было крайне мало. Поэтому принимались строжайшие меры экономии топлива. У причалов корабли стояли, как правило, без пара.

Добычи нефти в Крыму тоже не было. Для миноносцев ее в ограниченном количестве покупали в Аджарии, в Батуме. Нередко миноносцы плавали на буксире один у другого или их буксировали корабли, работавшие на угле. По существующему приказу машины могли запускаться экипажами только ввиду встречи с противником. Аналогичные трудности были и с обеспечением кораблей машинным маслом. Для топлива на некоторых кораблях даже пытались использовать вместо угля макуху, отходы от производства растительного масла, но при ее сгорании из трубы вылетало такое количество искр, что по ним противник мог на большом расстоянии определить местонахождение такого судна. К тому же этого топлива было мизерное количество, и оно не давало возможности развить нужную мощность{179}.

Кроме того, корабли испытывали большой недостаток боеприпасов, особенно средних калибров. Как уже говорилось, значительная часть боезапаса Черноморского флота была уничтожена немцами, а то, что осталось, нужно было делить между флотом, бронепоездами и полевой артиллерией. В связи с этим был введен такой порядок, по которому прежде, чем получить, скажем 102 мм. патроны, нужно было сдать стреляные гильзы от них в артиллерийскую лабораторию, размещавшуюся в Сухарной балке под Севастополем. Там патроны снаряжали и только потом выдавали кораблям{180}.

Очень слабой была ремонтная база флота. Почти все корабли требовали ремонта, а единственная транспорт-мастерская «Кронштадт» вынуждена была ремонтировать не только корабли, но и танки, бронепоезда, самолеты, вагоны и паровозы. Здесь же шло изготовление пик и подков для нужд кавалерии. И это притом, что мастерская была только на 33% укомплектована специалистами{181}.

Тем не менее, войдя в состав Добровольческой армии, Черноморский флот и некоторые мелкие суда, базировавшиеся на побережье Азовского моря, по мере их готовности стали участвовать в боевых действиях. Активность морских сил красных в этот период, ввиду их малочисленности, была минимальной. Главными задачами белого флота стали: огневая поддержка своих частей, действующих на побережье Черного и Азовского морей, и высадка десантов.

В начальный период боевой деятельности флота, пожалуй, наиболее ощутимый результат, был достигнут при его применении в освобождении Крыма от красных. 4/17 июня крейсер «Кагул» еще с не до конца укомплектованной командой совместно с английским линкором «Император Индии», греческими, французскими и итальянскими судами высаживали в Двухъякорной бухте и у Коктебеля бригаду Слащова, а потом поддерживали ее продвижение в глубь полуострова. По возвращении в Новороссийск «Кагул» получил пополнение из 100 кубанских казаков, которые значительно усилили его машинную команду, и уже под флагом командующего Черноморским флотом вице-адмирала М.П. Саблина этот корабль вошел в бухту Севастополя{182}.

Еще громче Черноморский флот белых заявил о себе в первых числах августа при взятии Одессы. Все управление боевыми действиями велось с борта крейсера «Кагул». Эскадренный миноносец «Живой», транспорт «Маргарита», тральщики: «Роза» и «Адольф», буксир «Доброволец», катера №53 и №58, три баржи и один быстроходный катер составляли группировку кораблей, задействованных в этой операции. Существенной была и поддержка союзников. Их отряд состоял из английского крейсера «Кара- док», 4 миноносцев и 2 гидропланов. В качестве десанта на борту кораблей находился драгунский полк в составе 74 офицеров, 841 солдата, 253 лошадей и 38 повозок. Тогда действия десанта были согласованы с восставшими в Одессе офицерами. Продвижение полка сопровождалось огнем русских и английских кораблей, и 11 августа город был в руках у белых. За этот успешный бой командир крейсера «Кагул» капитан 1-го ранга Остелецкий был произведен в контр-адмиралы, а крейсер переименован в «Генерал Корнилов»{183}. Аналогичные задачи флот решал также при взятии городов Херсон и Николаев.

Несмотря на эти и другие примеры успешных действий Черноморского флота, его становление, в силу уже названных причин, шло с большим трудом, и к тому времени, когда потребовалось напряжение всех его возможностей для эвакуации войск и беженцев из Новороссийска, он с этой задачей без помощи союзников справиться не смог.

7. НОВОРОССИЙСКАЯ КАТАСТРОФА

 Последним прибежищем белых армий Юга России, их учреждений и огромного количества беженцев почти со всей европейской части страны суждено было стать г. Новороссийску Причем пристанище это было временным, так как город, в силу сложившихся обстоятельств, не мог служить оплотом мощи белых сил и защитить всех нуждающихся от стремительно надвигавшейся красной опасности.

В военной истории Новороссийска уже были времена столь же трагические, но и героические тоже. Когда-то на его месте стояла генуэзская крепость, которая потом была взята и разрушена татарскими полчищами Бенгли-Гирея. В 1722 г. турки построили в этой бухте крепость Суджук Тепе, которая явилась центром их воздействия на горцев. Россия, строя планы продвижения на юг, в 1812 г. начала борьбу за ликвидацию крепости. Турки стойко защищали ее. Казалось, сама природа позаботилась о неприступности цитадели. С трех сторон ее защищали горы, а с моря потребовались лишь небольшие фортификационные работы, чтобы она могла противостоять нападению и оттуда. Русским войскам пришлось проявить чудеса храбрости и воинского мастерства при ее штурме. Крепость все же была взята ими, а затем взорвана.

Русские, как в свое время греки, а потом турки, вскоре по достоинству оценили выгодное во всех отношениях географическое положение находящейся здесь бухты. Она была надежно защищена от штормов, достаточно вместительна и пригодна для захода туда больших кораблей. У входа ширина ее составляла 9 километров, а глубины имела 21—27 метров. Кроме того, здесь без особых затрат можно было организовать сообщение с остальной территорией страны. Однако потребовалось еще 25 лет, чтобы только в 1832 г. здесь стараниями русских военных инженеров и строителей возникло военное укрепление, а вскоре возле него образовалось русское поселение.

Работы по совершенствованию укрепления было решено продолжить и в 1838 г. Император Николай I повелел расширить Цемесское укрепление и превратить его в более прочный опорный пункт. Предполагалось возвести 2 отдельных форта и 3 блокгауза, связанных между собою земляным валом. Поначалу гарнизон укрепления должен был насчитывать 1 батальон, но казармы строились с учетом возможного наращивания сил. Намечено было также строительство пристани и Адмиралтейства. В том же 1838 г. план был утвержден царем. С этого времени опорный пункт получил свое официальное название — Новороссийск.

Однако реализация этого плана сильно затянулась. Военное руководство смогло доказать, что проект плохо учитывает особенности местности и направления вероятного нападения противника. До середины 40-х годов 19 века оборона Новороссийска держалась исключительно на полевых укреплениях. Протяженность линии обороны по наружному ее начертанию составляла 100 сажень, по которой было рассредоточено до 40 мелкокалиберных орудий.

Накануне войны 1853—1856 гг. российское Военное министерство приняло решение о срочном усилении Новороссийского укрепления орудиями большого калибра, чтобы держать корабли потенциального противника на большом расстоянии от берега. Однако выполнить эту задачу не успели. В результате, в период Крымской войны Новороссийское укрепление было разрушено огнем англо-французской эскадры{184}.

В последующие годы, когда к Новороссийску была проложена железная дорога, он превратился в центр российского экспорта на Северном Кавказе и областную столицу Черноморской губернии. В мае 1918 г. на ее территории была образована Кубано-Чер- номорская Советская Республика. Месяц спустя Цемесская бухта Новороссийска приобрела печальную славу места, где были затоплены боевые корабли Черноморского флота{185}.

26 августа 1918 г. Новороссийск заняли войска Добровольческой армии. Через его порт союзники стали снабжать Вооруженные Силы Юга России оружием, боеприпасами, военной техникой, включая и танки, продовольствием, обмундированием и др. Город стал местом размещения множества тыловых служб и учреждений, в основном госпиталей. Однако в этот период повторилось то, что уже не раз бывало, — для организации обороны города ввиду его значимости особых мер никто особо не принимал, хотя формально все было конечно соблюдено. Имелись генерал-губернатор, командующий Черноморской армией и районом обороны города в ранге помощника Деникина, гарнизон войск. Но, по мере приближения фронта, все они стали думать прежде всего о том, как бы поскорее эвакуироваться.

Пока фронт был далеко, жизнь в Новороссийске протекала более-менее размеренно и благополучно. Однако постепенно с отступлением белых войск и приближением красных, жизнь в нем становилась все напряженнее и хуже, а потом превратилась в настоящий кошмар. Бичем обитателей города стал тиф. Он свирепствовал везде, но особенно в местах наибольшего скопления беженцев и в казармах. Вшей, разносивших эту страшную болезнь, вскоре начали называть не иначе как «тифозными танками». Самым гиблым местом стал новороссийский железнодорожный вокзал. Здесь больные буквально валились из кресел зала ожидания. Специально отведенные для тифозно-больных бараки были переполнены брошенными на произвол судьбы, погибающими людьми. Покойники в лазарете № 7, например, валялись в туалетах, под лестничными маршами и даже на чердаке. От страшного трупного запаха прохожие, подойдя к зданию лазарета, тут же перебегали на противоположную строну улицы.

Заболевшие беженцы умирали десятками на садовых скамейках скверов, в порту на заброшенных баржах и в вагонах, в вырытых на пустырях норах и в примитивном жилье, сооруженном из обломков досок, картона и парусины. Один из очевидцев описал случай, который он наблюдал в районе железнодорожного вокзала. Из эшелона, прибывшего с фронта, на пустыре расположилась какая-то воинская часть. Когда прозвучала команда: «Встать! Строиться!», поднялась только половина людей, вторая половина осталась лежать. Это были тифозные{186}.

Тиф не щадил никого. От него умерли генералы: Мамонтов, Семилетов, Тимановский, известные политические деятели: князь Трубецкой, Пуришкевич, Раевский и многие другие.

Дурную славу в Новороссийске приобрела контрразведка. В городе это название присваивали себе любые учреждения, так или иначе причастные к наведению порядка: уголовный розыск, контора по выдаче пропусков отъезжающим за рубеж и др. Главное же заведение контрразведки, предназначенное для разоблачения большевистских шпионов, размещалось на краю города, рядом с тюрьмой. Крики и стоны, доносившиеся по ночам оттуда, свидетельствовали, что там усердно отрабатывали свой хлеб специалисты заплечных дел. Агентам контрразведки полагалось 80% от сумм денег, найденных у разоблаченных «комиссаров». Поэтому не удивительно, что «комиссаром» мог стать любой, у кого при обыске находили деньги. Осужденных на смерть до тюрьмы, как правило, не доводили — расстреливали по дороге за «попытку к побегу».

Не лестную оценку белой контрразведке дал сам Председатель Особого совещания генерал А.С. Лукомский.

«...На службу в контрразведку, — писал он, — нормально шел худший элемент, а соблазнов было много: при арестах большевистских деятелей обыкновенно находили много награбленных драгоценностей и крупные суммы денег; так как ответственным большевистским деятелям грозила смертная казнь, то за свое освобождение многие из них предлагали крупные суммы. Наконец, вообще характер деятельности органов контрразведки открывал широкое поприще для всевозможных злоупотреблений и преступных действий.

Многие из членов контрразведки были отданы под суд, но общее мнение было, что это дело не изменило, и грабежи, и взяточничество среди чинов контрразведки процветали.

Особое Совещание несколько раз обсуждало этот вопрос и возбуждало перед Главнокомандующим ходатайство о передаче функций контрразведки в уголовно-розыскную часть, состав членов которой (преимущественно чины судебного ведомства), в значительной степени, гарантировал честное отношение к делу.

Но штаб Главнокомандующего доказывал, что без органов контрразведки он обойтись не может, и дело оставалось без изменений до конца. Суровые же меры, которые генерал Деникин требовал применять по отношению к преступным элементам контрразведки, ни к каким положительным результатам не привели»{187}.

Была еще одна силовая структура — государственная стража, которая в основном состояла из бывших полицейских, а также профессиональных убийц ингушской, лезгинской и осетинской национальности. Эти стражи порядка устраивали бесконечные обыски, проверки документов. Тех, кто их не имел, жестоко избивали шомполами и прикладами. Тех же, кто мог заплатить выкуп, тут же отпускали, а у кого денег не было, отправляли в контрразведку, откуда вырваться живым шансов ни у кого не было. За короткое время в Новороссийске были смещены несколько начальников государственной стражи и все за мздоимство, бездействие и преступления по службе.

Прибывающие в Новороссийск по служебным делам, истощенные боевой походной жизнью офицеры, потерявшие семьи фронтовики с острой ненавистью взирали на тех, кто заполнял главную улицу города — Серебряковскую. Как писал журналист Г. Виллиам:

— «Здесь спекулировали все: телефонные барышни и инженеры, дамы-благотворительницы и портовые рабочие, гимназисты и полицейские, дети и инвалиды, полковники и генералы»{188}.

Площадь в конце города, где обычно сельские жители торговали своими нехитрыми продуктами, теперь была наводнена залежалыми, негодными товарами, привезенными через Батум из Италии, Франции и Англии. «Штаб-квартирой» спекулянтов было расположенное на Серебряковской кафе «Махно». Его завсегдатаями были спекулянты — константинопольские греки и евреи, хватало и своих, русских. К ним прочно прилепилось название «черная орда», и по духу они очень соответствовали этому ярлыку. Здесь устанавливались цены на валюту, товары и драгоценности, а эти «герои тыла» наносили Белому движению урон не меньший, чем красные войска на фронте. Скупалось и продавалось все: золото и драгоценности, хлебопродукты и медицинские препараты, мануфактура и дома, имения и акции. Здесь можно было купить место в воинском эшелоне, каюту на пароходе, отдельный вагон и даже целый поезд.

Администрация города сделала, как ей казалось, радикальный шаг для борьбы с этим злом. Был издан приказ о выселении из города всех приезжих, не состоящих на государственной и общественной службе. Однако по настоянию состоятельных граждан тут же ввели исключение — было разрешено проживание прислуги для тех, кто занят по службе. Чиновники сразу начали торговать документами для лакеев, поваров, гувернанток и прочей прислуги. Потом власти издали приказ о закрытии всех кафе, ресторанов и харчевен. Но чиновники и на этом приказе стали «греть руки», делая за хорошую мзду разрешения в виде исключения. Хозяева такого рода учреждений сферы обслуживания тоже в обиде не остались, они стали взимать дополнительную плату за тайное посещение их заведения.

По городу слонялись толпы иностранных матросов и солдат, которые меняли валюту, скупали у беженцев ковры и золотые вещи. Были случаи, когда офицеры-дезертиры силой оружия захватывали в магазинах хлеб и потом сбывали его откровенно наживавшимся на этом торговцам. Отдельной, самой выгодной статьей дохода чиновников силовых ведомств была торговля ордерами на обыск и проведение реквизиций. Отвечавший за оборону Новороссийска накануне его катастрофы, генерал Лукомский издал приказ, по которому все мужчины до 54 лет должны были отправиться на рытье окопов. Однако добровольно никто на специально созданные сборные пункты не шел, а те, кого отлавливали насильно, могли свободно откупиться у патрулей.

В Новороссийск к «большой воде» слетались видные представители русской интеллигенции, люди с мировыми именами. Ими на скорую руку было создано бюро для регистрации, кассы взаимопомощи, а образованный в это время Союз литераторов и ученых занялся хлопотами перед английской миссией об отправке их за рубеж. Большой проблемой для города было огромное количество находящихся в нем непонятно чем занимавшихся офицеров. Они ходили обвешанные оружием, бесчинствовали и митинговали как солдаты в 1917 г. На митингах принимались решения о создании «вольных обществ», скрытой целью которых был захват кораблей для отъезда за границу. Деникин требовал от Лукомского направить этих офицеров на фронт. Но Лукомский и Врангель плохо выполнили его приказ. Они стали формировать из них офицерские отряды, задерживая даже военнослужащих — отпускников и выписавшихся из госпиталей, якобы для того, чтобы из них сформировать отряды и потом не одиночками, а уже готовыми подразделениями отправлять их в армию. На это ушло драгоценное время, а сформированные таким образом подразделения потом получили официальную возможность раньше фронтовиков покинуть Новороссийск. Местные власти издавали такое количество противоречивых распоряжений угрожающего характера, что потерявший голову обыватель не знал толком, что же ему делать — регистрироваться, отправляться на окопные работы, мобилизовываться или эвакуироваться.

Самое удивительное было в том, что город был перенасыщен различными органами власти и в то же время безмерно страдал от безвластия. В Новороссийск переехало недавно учрежденное Южно-Русское правительство генерала Богаевского, но оно практически состояло из одного его. Бывшие министры упраздненного Особого совещания прибыли из Ростова и собирались на улице Воронцовской у своего бывшего председателя генерала Лукомского, хотя он должен был вплотную решать вопросы не только эвакуации, но и подготовки Новороссийска к обороне. В результате ни тем, ни другим он вплотную не занимался. Прибывший на помощь Лукомскому генерал Врангель, тоже больше был озабочен не беженцами и обороной города, а устройством своего будущего. Имея собственный поезд, он расположил его у Каботажной пристани, и туда зачастили его единомышленники, представители средств массовой информации и политические деятели.

Имелся еще начальник Черноморской губернии генерал Н.С. Каринский, которому подчинялась так называемая Черноморская армия во главе с генералом Макеевым. Однако в случае необходимости она не могла противостоять даже небольшим подразделениям партизан, так как состояла из различных запасных, хозяйственных и охранных подразделений, которые сразу же разбежались, когда создалась угроза захвата города красными. Он откровенно жаловался:

— «Все бегут, и скоро я останусь один»{189}. Впрочем, чиновников и хозяйственников можно было понять — они знали, что в случае всеобщей эвакуации будут брошены на произвол судьбы. Их научил этому собственный опыт при эвакуации Харькова, Курска, Ростова. Их тогда тоже просто бросали «не любившим шутить» большевикам{190}.

Официально эвакуация долго не объявлялась, хотя к концу 1920 г. драматическое развитие событий на фронте — потеря белыми войсками Ростова, а затем и Тихорецкой, убедительно говорило о том, что ее не избежать и уходить войскам придется в Крым. Однако никто не предполагал, что делать это придется так скоро и так спешно. В городе в это время на учете состояло свыше 40 000 человек беженцев, и это только тех, кто получал официальные пособия. Но было немало и тех, кто в пособиях не нуждался, но тоже хотел эвакуироваться. Среди них были состоятельные граждане, которые могли себе позволить роскошь самостоятельного отъезда на пароходах кампании «Триестинского Ллойда». На каждом очередном судне таких пассажиров уезжало до 800 человек.

Для остальных же граждан было организовано два вида эвакуации. В народе их называли, одну — «сербской», другую — «английской». Англичане предлагали Принцевы острова или Египет. Был еще греческий остров Лемнос, но туда уехать желающих практически не было, как впрочем, очень редко кто хотел уезжать и в Крым. Далеко не все верили в то, что красные не преодолеют сопротивление корпуса Слащова и не захватят этот полуостров. Объезжающим под патронажем англичан выдавалось пособие на переезд и проживание на новом месте в течение полугода. Те, кто желал уехать в Сербию, не могли иметь такого пособия, но это все-таки была славянская страна с традиционно хорошим отношением ее населения к русским, а это было немаловажно.

Первым документом, определявшим последовательность эвакуации, явилась директива Председателя правительства при главнокомандующем ВСЮР генерал-лейтенанта А.А. Лукомского от 22 января 1921 г. (№ 0064). В ней указывалась очередность эвакуации граждан по районам и категориям людей. В первую очередь шли больные и раненые военнослужащие, во вторую — их семьи, в третью — гражданский персонал военных учреждений, в четвертую — все остальные женщины и дети, но за плату. В последнюю очередь эвакуироваться могли все категории начальников и их семьи.

Для упорядочения эвакуационных мероприятий был образован комитет помощника Деникина по гражданской части С.Д. Тверского. Именно туда и в английское представительство, начиная с января 1920 г., и потянулись желающие организованно покинуть Новороссийск. Тверской имел соответствующий штат работников и получил несколько миллионов рублей для проведения эвакуации гражданского населения. Однако эту работу он с самого начала пустил на самотек, а потом попросту все бросил и, прихватив всю казну, сбежал. Вместе со своими ближайшими сотрудниками, двумя полковниками, он, пользуясь властью, завладел кораблем «Святой Николай» и бежал в Константинополь. Причем, боясь, что его могут арестовать в порту, Тверской приказал капитану парохода выйти в море раньше времени, корабль прекратил прием беженцев и взял курс на Константинополь. Когда обо всем этом стало известно начальнику Черноморской губернии Н.С. Каринскому, он приказал срочно проверить ведомство Тверского. В кассе нашли всего около 600 рублей денег, а в кабинетах сваленные в кучу списки и документы людей, ожидавших разрешения на эвакуацию. Деникин дал своему представителю в Константинополе телеграмму, арестовать там Тверского по его прибытии и отправить при первой же возможности снова в Новороссийск. Но никто никого не арестовал, а Тверской вскоре оказался в Крыму у Врангеля на должности начальника управления Министерства внутренних дел.

Неразбериха в руководстве эвакуационными делами сильно осложняла сам процесс ее проведения. Получить право на отъезд из Новороссийска было не так то просто. Требования директивы по ее организации стали тут же обрастать противоречивыми распоряжениями, как русских, так и английских властей. В частности, большую путаницу вносили требования к возрасту отъезжающих мужчин. С февраля англичане вообще запретили им выезд, независимо от возраста. Потом было сделано небольшое послабление. Эвакуироваться теперь могли все лица, так или иначе связанные с Добровольческой армией, которые могли быть подвергнуты репрессиям большевиков.

Этот либеральный жест вскоре привел к тому, что теперь право на бесплатный выезд получили вполне обеспеченные люди, никакого отношения к «добровольцам» не имеющие. Более-менее четко также осуществлялись меры, призванные не допустить отъезда за рубеж лиц призывного возраста. В тяжелое положение попали те категории людей, которые не подпадали ни под какие параграфы инструкций и распоряжений, но могли стать жертвами советских репрессий. Это были чиновники различных учреждений, уволенные по сокращению штатов, профессора и преподаватели учебных заведений, журналисты прекративших свое существование изданий.

Эвакуация искусственно сдерживалась средствами массовой информации. Газеты пестрели призывами исполнять свой долг до последней минуты, что в перспективе должно было привести к тому, что потом появится лозунг: «Спасайся, кто может». Длительное время в обществе, опять же не без помощи средств массовой информации, было принято с осуждением и насмешками относиться к тем, кто подал заявление на включение его в списки на эвакуацию. Как только становилось известно, что какое-то известное в обществе лицо оформляет себе визу для отъезда за рубеж, начиналось его дружное осмеяние, сыпались обвинения в дезертирстве и малодушии. Впрочем, те, кто это делал, как правило, со следующим же пароходом уезжали сами.

Первую группу беженцев — раненых и больных офицеров, англичане отправили 13 января на транспорте «Ганновер». Он ушел на Принкипо. Несколькими днями позже, с такой же категорией эвакуируемых, у шел и русский пароход «Иртыш». Он направлялся в болгарский порт Варна, а затем в греческий — Салоники, оттуда поездом беженцев должны были переправить в Сербию{191}.

Сначала темпы эвакуации были небольшими, и редко какой транспорт уходил полностью загруженный пассажирами. Большинство людей до последнего момента оттягивали момент расставания с родиной. Даже при малейшем улучшении дел на фронте, когда появлялась хоть какая-то надежда на успех, уже получившие места на пароходах, не являлись к их отплытию. В итоге англичане на некоторое время даже вынуждены были прекратить эвакуацию, а тех, кто не прибыл в назначенный срок на погрузку, лишали права на эвакуацию. По этой же причине пароходы нередко уходили не по графику, надолго удерживая места у причалов. Не последнюю роль в снижении темпов эвакуации сыграла и эпидемия тифа. Англичане не рисковали эвакуировать больных, а корабли, которые все же уходили с ними из Новороссийска, проходили длительный карантин в иностранных портах. Потом темпы эвакуации несколько возросли, 6 марта ушел в Пирей приспособленный под плавучий госпиталь пароход «Херсон», увозя 1042 раненых и больных, затем в Болгарию отправили кадетский корпус.

Чем ближе фронт приближался к Новороссийску, тем длиннее становились очереди желающих эвакуироваться. Когда же официально было объявлено, что 24 марта транспорты делают последний рейс, в эвакуационную комиссию и порт бросились все, кто оттягивал свой отъезд, и, естественно, многие остались ни с чем. Коррупция и взяточничество, нелегальная торговля местами получили новый всплеск, приобрели массовый характер.

Как это нередко бывает в подобных ситуациях, находилось немало чиновников, которые хотели уехать за рубеж не с пустыми руками, прихватить не только личное, но и государственное имущество. Генерал И.К. Корниенко в своих воспоминаниях описывал факт, свидетелем которого был лично.

«В Феодосии, — пишет он, — происходит характерный скандал: разгружаются прибывшие из Новороссийска пароходы; сестры милосердия на ручных вагонетках перевозят лазарет, на этом же пароходе ехал какой-то министр и с ним тюки, которые он называл «государственным имуществом». Но раненые досмотрели, что там была мануфактура. И этот министр Деникина, сойдя с парохода, потребовал от сестер, чтобы они дали ему вагонетки для «государственного имущества». Сестры, не обращая внимания на министра, продолжали перевозку, одна сестра остановилась и стала объяснять министру, что вагонетки даны для лазарета и раненых. На это министр сказал: «Вы, дура, сестра!» Сестра повернулась и повезла вагонетку к пароходу и рассказала своему раненому мужу полковнику Падчину, который сошел с парохода, опираясь на палку, и изломал ее об министра»{192}.

Справедливости ради, надо все же сказать, что, несмотря на все эти неурядицы, к приходу в Новороссийск отступающих войск и двигавшейся вместе с ними массы беженцев город более-менее был разгружен от тех, кто хотел эвакуироваться до этого.

Окончательное решение об эвакуации войск в Крым генерал Врангель принял 20 марта. Решение проблем подготовки морских транспортных средств было возложено на начальника службы сообщений генерал-майора М.М. Ермакова. Однако за те оставшихся несколько дней до окончания эвакуации собрать в Новороссийске нужное количество транспортных средств ему не удалось. Следует учитывать, что в это время большинство крупных пароходов и транспортных средств, будучи зафрахтованными разными странами, находились за проливами Босфор и Дарданеллы и не смогли быть возвращены в ближайшее время. Можно было использовать только транспорты, находившиеся в это время в Крыму. Туда же успели направить и 4 парохода, мобилизованных англичанами в Константинополе.

Надо также иметь в виду, что требовалось значительное время, чтобы снабдить все суда углем, водой, освободить некоторые от имеющихся на них грузов. Исходя из всего этого, предусматривалось эвакуацию войск проводить в течение нескольких дней. Корабли должны были совершить по несколько рейсов между Крымом и Новороссийском. Но в действительности все получилось иначе, эвакуацию пришлось проводить в страшной спешке, на второй и последующие рейсы времени, а зачастую и топлива, у капитанов судов не осталось.

По заявке армии, флот выделил каждой дивизии Добровольческого корпуса по одному среднего размера пароходу. Учитывалось, что они сильно поредели в предыдущих боях и от дезертирства и будут насчитывать не более 2—3 тысяч человек личного состава каждая. Планировалось не брать артиллерию и лошадей. Для отдельных соединений и частей, отрядов и учреждений армии выделять было уже практически нечего. Для эвакуации больных и раненых, находящихся непосредственно с войсками, назначили два больших парохода. Что касается донских и кубанских частей, то их планировали вывозить во вторую и третью очередь. Когда возникла чрезвычайная ситуация, то решили задействовать также и боевые корабли. В Новороссийск прибыли эскадренный миноносец «Беспокойный», на котором находился начальник восточного отряда судов капитан 1-го ранга В.И. Лебедев, а также «Пылкий» и «Капитан Сакен». К ним присоединилось еще посыльное судно «Летчик». Для эвакуации непосредственно генерала А.И. Деникина и его штаба был предназначен вспомогательный крейсер «Цесаревич Георгий». Его расположили у первой пристани, где рядом под охраной бронепоезда разместились штабные поезда. На самый крайний случай для спасения Верховного главнокомандующего в резерве была оставлена подводная лодка «Утка».

На внешнем рейде, под флагом командующего Средиземноморским флотом адмирала Сеймура стояли английский дредноут «Император Индии», крейсер «Калипсо», авиатранспорт «Пегас» и пять миноносцев. Свой отряд кораблей в составе двух броненосных крейсеров, двух эскадренных миноносцев и канонерской лодки прислали французы. Об эвакуации своих граждан позаботились итальянцы и греки. Первые прислали свой старый крейсер «Этна», а вторые — эскадренный миноносец «Иеракс». За разворачивающимися событиями наблюдали на почтительном расстоянии американские корабли — миноносец и крейсер «Гальвестон».

Памятуя о том, что их могут в любое время бросить на произвол судьбы, многие чиновники задолго до всеобщей эвакуации начали заботиться о себе сами, тем более, что, будучи у власти, они и возможностей для этого имели больше, чем любой обыватель. Их начальники тоже, как говорится, «сидели на чемоданах» и не особенно препятствовали отъезду своих подчиненных. В своих воспоминаниях начальник Черноморской губернии и управления Министерства внутренних дел Южно-Русского правительства Н.С. Каринский откровенно пишет, что свою главную задачу в этот период он видел в том, чтобы как можно больше персонала, подчиненного ему по службе, отправить из Новороссийска.

«Тяга за границу была сильнейшая, — пишет он, — и я первое время был занят в значительной степени тем, что увольнял согласно прошениям чиновников, оставлявших один за другим под разными предлогами свои посты»{193}.

Чтобы не остаться совсем без подчиненных, Каринский обратился к правительству с просьбой выделить ему отдельный пароход, который предназначался бы только для чиновников правительственного аппарата. Тогда, по его мнению, все бы знали, что их не бросят, и будут более-менее спокойно работать на своих местах до дня объявления погрузки. Ему пошли навстречу, и Каринский для аппарата всех министерств получил большой транспорт «Виолетта». Он имел пробоину и в это время стоял на ремонте. Ремонт судна был ускорен. Точной даты переезда в Крым чиновников никто не знал, поэтому для всех было большой неожиданностью, когда утром 22 марта вдруг последовал приказ всем министрам погрузиться на пароход «Бургмейстер Шредер» и переехать в Севастополь. Тут же выяснилось, что «Виолетта» захвачена какой-то воинской частью и нужно подождать, покуда ее оттуда «выбьют». При выяснении этого обстоятельства Каринский убедился, что корабль действительно находится в руках какого- то гвардейского подразделения. Вопрос был решен полюбовно. Гвардейцев включили в списки отъезжающих как охрану судна, и те согласились.

Приемка на корабль аппарата министерств началась в назначенное время. Грузились одновременно и люди, и казенное имущество, которое подвозить к пароходу практически было не возможно. Все подступы к порту были запружены людьми, повозками и штабелями различных грузов. Рассчитывали взять на борт 3—4 тысячи человек и завершить эвакуацию министерств в течение двух дней. Все делалось в страшной спешке, так как дошли слухи, что отступающие части захватывают по пути все составы и спешат в Новороссийск, чтобы таким же образом поступить и с кораблями. Поэтому решили погрузку вести все светлое время суток, а с наступлением ночи судно отводить от причала. Закончить в назначенный срок погрузку не удалось, в 8 часов вечера 23 марта последовал приказ освободить место у причала, и «Виолетта» вышла в море. Не успели погрузиться около 600 человек, были брошены все машины, бумаги министерства торговли и документы на сумму около 1 млн. фунтов стерлингов.

Деникин и его штаб не доверяли морскому командованию и даже в самый критический момент, когда флот и его транспорты стали играть главную роль в спасении войск и беженцев, не стали передавать руководство эвакуацией морякам, хотя в разгар погрузки главное командование распалось и нити руководства им были утеряны.

Приказ Деникина о начале эвакуации, конечно же, сильно запоздал. Давление со стороны красных нарастало, и только 21 марта донские кавалерийские дивизии, находившиеся в районе Крымской, начали движение на Запад в сторону Тамани, однако, как уже говорилось, красные части переправились через Кубань и отрезали им дорогу туда, к вечеру 22 марта они заняли Анапу, выбив оттуда Атаманский и Лейб-Гвардейский казачьи полки. Не будучи в состоянии прорваться на запад, казачьи части покатились к Новороссийску, где их никто не ожидал.

В ночь на 23 марта из Новороссийска ушел английский транспорт «Бургмейстер Шредер», взяв на борт почти 5 000 человек. В это же время, закончив погрузку войск из Новороссийска, ушли пароходы «Анатолий Молчанов» с более чем тысячью пассажиров, а также зафрахтованный донским правительством пароход «Дунай» с чинами донских правительственных учреждений и отступившими от Анапы казаками Атаманского полка, общим числом в 900 человек. В этот же и последующий день с пассажирами на борту взяли курс на Крым русский пароход «Лазарев», австрийский «Буени» и несколько других небольших судов.

Почти всех раненых, находившихся в госпиталях Новороссийска, все же удалось вывезти, но прибывающих с войсками ожидала нелегкая участь. В нескольких километрах от города санитарные поезда с тяжело раненными солдатами и офицерами застряли, а медперсонал их разбежался.

Верховное командование ввиду стремительно развивающихся событий скорректировало план эвакуации войск, отведя для нее два дня и одну ночь. Теперь основную массу соединений и частей нужно было принять в порту Новороссийска 26 марта с утра и быстро погрузить их первую партию. Во второй половине дня по расчету должны были сниматься с обороняемых участков уже арьергардные части и тоже прибывать в порт, свои последние позиции они занимали в 3—5 километрах от городских окраин. На левом фланге находилась небольшая часть корниловцев и 3-й полк дроздовцев, правее их, у Борисовки и на дороге из Тоннельной — алексеевцы и спешенная конница — недавно сведенные в бригаду кавалерийские дивизии генералов П.В. Чеснакова и И.Г. Барбовича. С юга и юго-востока оборону заняли донские части: 6-я, 8-я партизанские дивизии и 7-я конная бригада. Ставка на конницу и донцов была не случайной. Кавалерийские части могли быстро сняться и успеть на погрузку, а донцам все равно кораблей не хватало, они могли рассчитывать только на счастливый случай. В самом городе два батальона 1-го офицерского генерала Маркова полка, в который были сведены все остатки дивизии, едва насчитывавшей 350 человек, несли службу по охране порта и ставки Верховного главнокомандующего.

Как и было указано в приказе, после обеда к порту начали подходить арьергардные части. Отход их происходил неорганизованно, вперемешку с другими запоздавшими частями. Батальон марковцев прибыл в порт, бросив позиции севернее бухты к 16.00, и именно с этого направления рано утром на следующее утро красные ворвались в порт. Поздно вечером прибыли корниловцы, которые держали фронт у тоннеля, и почти вместе с ними появились подразделения Самурского полка. В тот же день станцию Тоннельная, которая уже находилась под артиллерийским и пулеметным огнем, покинули три последних бронепоезда белых. Однако дальше станции Гайдук, находящейся в 10 километрах от Новороссийска, они продвинуться не могли. Дальше, до самого города, пути уже были заняты плотно стоявшими эшелонами, которые не могли продвинуться к железнодорожному вокзалу. Бронепоездные команды бросили их и пешком направились в порт, прибыв туда в 23. 00. Однако транспорт № 412, предназначенный им, уже три часа назад покинул причал.

Основная шоссейная дорога, которая вела в Новороссийск, стала не проходимой тоже. Она была забита беженскими обозами, артиллерией, повозками. Связь между ставкой и войсками была нарушена и кое-как поддерживалась только конными ординарцами. Чтобы облегчить отход арьергардов, английский линкор «Император Индии» периодически вел огонь 343 мм. снарядами по районам, прилегающим к железной и шоссейной дорогам, а также по окрестным высотам. Огонь был достаточно эффективным. Снаряды образовывали огромные воронки и оказывали сильное психологическое воздействие на противника. По этой причине красноармейцы опасались высовываться из-за высот и поворотов дороги, что снижало темпы их наступления. Под прикрытием английских кораблей, а также французского крейсера «Вальдек Руссо» и одной своей батареи части сводно-кавалерийской дивизии, находившиеся у шоссейной дороги из Абрау-Дюрсо, смогли удерживать позиции до исхода дня 26 марта.

Корниловцы и алексеевцы засветло бросили позиции и устремились тоже в порт. На фронте оставались только казаки 1-й Донской дивизии генерала Дьякова, Партизанская дивизия и сводная дивизия генерала Барбовича. С высот они видели, как постепенно опустел город. Обыватели, опасаясь возможных уличных боев и грабежей, позакрывали все дома, лавки и магазины, только порт и прилегающие к нему улицы представляли из себя людской муравейник. Там во всю шла погрузка на корабли, именно там теперь, а не на фронте разворачивались главные драматические события. Это понимал и руководивший обороной Новороссийска генерал А.П. Кутепов. Он, поскольку почти все его части были уже в порту, передал полномочия на фронте своему начальнику штаба и тоже убыл туда. Вскоре в город увел свою дивизию и генерал И.Г. Барбович, оставив на позициях подчиненную ему кавалерийскую бригаду генерала П.В. Чеснакова.

Непосредственно в порту все находившиеся там люди двигались к причалам, протиснуться можно было только верховым, и сзади них выстраивались цепочки людей, чтобы таким образом приблизиться к кораблям. В порту и на железнодорожной станции горело множество вагонов, нефтехранилище и просто костры, где сжигалось все то, что обременяло движение. Те военные, кто решил остаться, занимались откровенным грабежом, особым вниманием пользовались склады со спиртными напитками и цистерны со спиртом. По мере заполнения корабли уходили в открытое море, ушел приспособленный под госпиталь пароход «Владимир», взяв на борт 983 раненых и больных. Примерно столько же взял на борт и пароход «Тигр».

Всего надо было вывезти около 100 000 человек. Но эта цифра обозначилась только в последний день, так как до этого твердое намерение эвакуироваться изъявляли только «добровольцы». Они и действовали соответствующим образом. Выделенных им кораблей тоже не хватило, и они стали захватывать их у других — силой завладели пароходом «Дунай», а последовавшие их примеру кубанцы отобрали у донцов «Аю-Даг». Но только у тех кораблей, где грузились «добровольцы», наблюдалось некое подобие порядка. Команды от их частей прибыли в порт заблаговременно, перед проходами к кораблям они установили заграждения с пулеметами и выставили часовых, а те никого другого, кроме своих однополчан к сходням не пропускали. Например, когда несколько посторонних человек попытались проникнуть на пароход к корниловцам, то их просто сбросили за борт. Были даже случаи, когда в воду сталкивали носилки с ранеными.

Зная, что кораблей всем не хватит, Деникин распорядился принимать на борт только офицеров и тех, кому угрожает реальная опасность в плену у красных. Даже раненых, которым не хватило госпитальных судов, решено было оставить в Новороссийске. Терзаемые угрызениями совести некоторые офицеры, пройдя на корабль, стали потом с помощью веревок поднимать на палубу и своих солдат. Так была погружена значительная часть солдат 3-го Дроздовского полка. Их командир, однорукий полковник В.В. Манштейн только 26 марта к вечеру прибыл в порт и хотел самовольно разместить остатки своего полка на транспорт, который был предназначен для Алексеевской дивизии. Однако ее начальник — генерал А.Н. Третьяков был категорически против, заявив, что свободных мест больше нет. Тогда полковник Манштейн вызвал генерала на дуэль и, когда тот отказался, стал стрелять в него, но не прицельно. Потом сказал, что все равно пристрелит его в Севастополе «как собаку».

Свою угрозу Манштейн не осуществил, генерал Третьяков в Крыму застрелился сам. Став начальником Марковской дивизии, он не удачно провел с ней ряд боев в Заднепровье и был снят Врангелем с должности. Получив телеграмму о своем назначении комендантом крепости Керчь, генерал Третьяков покончил с собой. Кстати сказать, и сам Манштейн тоже ушел из жизни таким же образом. После Гражданской войны он, став к тому времени начальником Дроздовской дивизии, вместе с ней переехал в Галлиполи, а оттуда в Болгарию. Проживал в Софии, где, будучи одноруким инвалидом, очень нуждался и в 1928 г. покончил жизнь самоубийством.

Как уже ранее отмечалось, в Новороссийске, накануне его сдачи красным, скопилось большое количество офицеров. Это были те, кто не стал возвращаться в свои части после излечения в госпитале, или после окончания командировки и просто дезертиры. Некоторые из них, потеряв надежду эвакуироваться организованно, сколотили свои команды для захвата кораблей. На этой почве в порту имели место несколько вооруженных столкновений. Пожалуй, в самом критическом положении оказалась Донская армия. Не сумев, по объективным причинам, эвакуироваться с Таманского полуострова, она оказалась вне расчетов штаба Деникина для получения мест на кораблях. Сказалось и то, что командующий Донской армией генерал В.И. Сидорин при разговоре с Деникиным накануне эвакуации сказал, что ему потребуется всего 5 000 мест на кораблях. Когда же в Новороссийск на погрузку прибыла вся армия без одного корпуса, он стал говорить, что, называя эту цифру, имел в виду только офицеров, и стал требовать, чтобы эвакуировали всех.

Деникин напомнил ему его недавнее заявление и ввиду отсутствия кораблей предложил на выбор три варианта выхода из положения. По первому, он должен сменить всех, кто защищает Новороссийск, дать им возможность спокойно эвакуироваться, а сам 2—3 дня будет оборонять город, пока корабли не вернутся за ним из Крыма. По второму варианту Сидорину было предложено возглавить свои войска и пойти с ними на прорыв красных войск, перекрывших дорогу на Туапсе, соединиться со своим 4 корпусом, двигаться к Грузии и укрыться на ее территории. Если оба варианта не устраивают, тогда оставаться в порту и ожидать подхода запоздавших и случайных кораблей. Сидорина не устроил ни один из вариантов, и он с обидой бросил Деникину: «Вы предали казаков!»

Донцам все же достались транспорты «Россия», «Пегас», а таюке частично «Цесаревич Георгий» и «Николай». На «Пегасе» генерал Сидорин вместе с командиром Партизанской дивизии генералом Дьяковым убыли в Крым. При этом оба генерала заверили остающихся в том, что они обязательно пришлют за ними корабли и те заберут их или в Новороссийске или перехватят в районе Геленджика.

Однако сделать это было не так-то просто. Ни один капитан корабля, из числа русских, снова идти в Новороссийск, Геленджик или в другой порт на Черноморском побережье, до тех пор, пока там не прояснится обстановка, не согласился. Тогда Сидорин обратился к начальнику службы военных сообщений ВСЮР генералу Н.М. Тихменеву. Но тот тоже отказал, заявив, что все корабли стоят без угля. Сидорин связался с английским генералом Хольманом и попросил его содействия в спасении донских казаков. Однако Хольман, то ли в шутку, то ли всерьез, порекомендовал ему попросить Деникина повесить Тихменева за срыв эвакуации войск.

Только 29 марта, через два дня после падения Новороссийска, Тихменев под давлением англичан направил вместе с их кораблями в Геленджик один из русских миноносцев. Но по прибытии туда им удалось снять с пристани только 32 человека из числа раненых и дроздовцев, прорывавшихся через Кабардинку и оставшихся потом в Геленджике. Все остальные ушли дальше. Всего из Новороссийска в те дни эвакуировалось около 4 000 донцов, остальные пошли на юг, к Туапсе.

Несостоятельность последних решений Деникина и его штаба по организации обороны Новороссийска и тесно связанным с этим хаосом при погрузке войск хорошо передал в рапорте на имя главнокомандующего начальник донской Партизанской дивизии генерал Ясевич.

«...Во имя долга перед погибшими, — пишет он, — преданными офицерами и войсками, для удовлетворения возмущенных, случайно уцелевших чинов дивизии, считаю необходимым в заключение отметить, что спешная, постыдная погрузка 13/26 марта не вызывалась реальной обстановкой на фронте, которая мне, как отходившему последним, была очевидна. Никаких значительных сил у Раевки не наступало, ибо в 14 часов 13/26 марта никого, кроме разъездов, у Владимировки не было. Что же касается деревни Борисовки, то она была весьма слабо занята двумя-тремя эскадронами и четырьмя ротами. Образ действий противника в этом районе давал основание предполагать, что там были всего лишь «зеленые».

Таким образом, при наличии хотя бы слабой попытки к управлению со стороны генерала Кутепова или Барбовича — ничего не стоило бы удержать Новороссийск еще два-три дня, указав только линию арьергардных боев и участки для тех частей, которые все равно не имели транспортных средств. К сожалению, ни генерал Кутепов, ни генерал Барбович не только не искали связи со своими частями, но даже увернулись от меня, так как ни тот, ни другой не ответили, кто у меня справа и слева и какой план действий ими намечен. В результате, управление из рук генерала Кутепова было передано генералу Барбовичу, который поручил все начальнику Корниловской дивизии, а последний своему командиру полка, который не желал иметь ни с кем связи и начал движение по полотну железной дороги, вместе с бронепоездами, менее всего он был занят прикрытием Новороссийска с северо-запада, как значилось в директиве.

Если по условиям обстановки вызывалась необходимость пожертвовать сводно-партизанской дивизией как арьергардом, выиграть время и погрузить прочие части армии, то неужели допустимо не поставить об этом в известность начальника этого арьергарда? Неужели допустимо не дать ему ясной и определенной задачи? Настолько мне известно, ни военная история, ни тактика не рекомендуют применять обман начальника арьергарда. Между тем, не будь этого обмана, т.е., знай я, что судов для дивизии нет, — я остался бы с дивизией в Кирилловке и, безусловно, продержался бы весь день 14/27 марта, если бы при мне остались бронепоезда. Наконец, самый факт обмана в бою, т.е. заведомое сокрытие боевой обстановки со стороны старшего начальника, действует на обманутую часть настолько разлагающим образом, что вести ее еще раз в бой и ждать успеха едва ли будет разумно»{194}.

Этому рапорту действительно предшествовали события драматического характера. Сводная Партизанская дивизия, находившаяся с 23 марта в арьергарде Донской армии, сохранив боеспособность, успешно прошла через зону «зеленых» и вышла к станции Тоннельная. Дальше она двинулась через перевал и 2 марта расположилась в районе разъезда Гайдук. Здесь впервые за последние несколько дней начальник дивизии генерал Ясевич получил возможность ознакомиться с обстановкой. Из нее следовало, что большевики наступают от Раевской, заняли Абрау-Дюрсо и деревню Борисовку, находящиеся в тылу у него. Здесь же он узнал, что его дивизия переподчинена генералу Кутепову, отвечающему непосредственно за оборону Новороссийска.

Утром 26 марта генерал Ясевич решил атаковать противника и отбить Борисовку. Во время подготовки наступления к железной дороге подошла незначительная часть Корниловской дивизии, которая не имела никаких конкретных задач. Ясевич послал Кутепову донесение и просил указать, кто у него соседи справа и слева, а также сориентировать по поводу эвакуации его дивизии.

Кутепов, как потом выяснил сам Ясевич, его рапорт получил, но ответа никакого не дал. Единственное, что он узнал — части, которые будут участвовать в предстоящем бою, будут обязательно погружены потом на суда. Какую роль должна была играть находившаяся там же Корниловская дивизия, не было известно по-прежнему. Ясевич решил взять инициативу в свои руки и пригласил начальника штаба корниловцев для выработки плана совместных действий. Однако тот ответил, что ему некогда. Тогда Ясевич послал к нему своего исполняющего должность начальника штаба капитана Карева. Последний вернулся крайне возмущенный и конфиденциально доложил, что начальник штаба корниловцев сообщил ему — вся дивизия уже ушла на погрузку, осталось только снять последние заставы, и по товарищески посоветовал соседям сделать то же самое, так как погрузка, оказывается, назначена в этот же день.

Командование Партизанской дивизии расценило такое отношение Кутепова как обман и предательство, решило срочно снимать полки с боевых участков и спешить в Новороссийск в надежде, что, может быть, еще удастся погрузиться на какие-нибудь суда. После того как дивизия начала марш к Эстакадной пристани Новороссийского порта, Ясевич в сопровождении офицеров своего штаба и командиров полков прибыл к Кутепову, чтобы получить разъяснение по поводу случившегося. Кутепов сообщил, что донесение от Ясевича он получил, но не стал менять его плана на предстоящий бой, так как все равно Партизанскую дивизию грузить было некуда. Почти в это же время начальник дивизии получил ответ и из штаба Донской армии, из которого следовало, что поскольку дивизия передана Кутепову, то и все распоряжения по поводу эвакуации должны исходить от него.

Не помогло и обращение к генерал-квартирмейстеру Махрову. Тот сообщил, что погрузка войск началась раньше запланированного времени и теперь у него больше нет никаких судов. Зато Кутепов посоветовал обратиться к командиру Корниловской дивизии, у того якобы могли быть в резерве места, а может быть он и транспорт найдет. Исполняющий обязанности командира Корниловской дивизии полковник Грузинов, находившийся со своими подчиненными на пароходе «Корнилов», ничего определенного по поводу свободных мест сказать пока не мог, так как погрузка еще шла полным ходом. Когда сопровождавшие Ясевича офицеры попытались войти на пароход вместе с ним, их встретили площадной бранью, плетьми и прикладами. С борта сбрасывали всех, кто не корниловец. Особенно «преуспел» в этом командир 1-го полка полковник Гордиенко, лично сбросивший в море трех офицеров, а одного ударил прикладом по голове.

Около 18.00 выяснилось, что и самим корниловцам мест на пароходе не хватило. Все это время Ясевич ожидал результата погрузки на борту «Корнилова», и когда попытался сойти с него, это оказалось невозможным. Пришлось остаться на пароходе, бросив свою дивизию на произвол судьбы.

Пока разыгрывались все эти события, взаимоотношения ставки и представителей Донского командования обострились до крайних пределов. Около 17.00 командующий Донской армии генерал Сидорин прибыл к Главнокомандующему, чтобы получить у него обещанный казакам пароход «Аю-Даг». Деникин заверил его, что пароход свободен и что Кутепов якобы доложил ему — город будет удерживаться еще и 27 марта, эвакуироваться успеют все. Каково же было изумление Сидорина, когда он двумя часами позже прибыл в ставку, то вдруг узнал, что поезд Деникина пуст и штаб уже погрузился на пароход «Цесаревич Георгий». Впоследствии генерал Сидорин рассказывал:

— «Возмущенный до глубины души всем происходящим, я отправился на пристань к генералу Деникину и решил про себя, что если не добьюсь чтобы их (казаков. — Н.К.) посадили, в крайнем случае, на военные суда английские и русские, то для меня другого исхода не оставалось, как застрелить Деникина, о чем я и заявил по дороге сопровождавшему меня генералу Карпову»{195}.

Тяжелая участь пришлась и на долю других последних защитников Новороссийска. Кавалерийская бригада генерала Чеснакова направилась в порт только в 22.00 26 марта. Ей и дивизии Барбовича был предназначен небольшой пароход «Аю-Даг». Кавалерийская дивизия пришла в порт раньше и полностью заняла места на этом судне. Из бригады Чеснакова туда с большим трудом смогли втиснуться не более 200 человек. Остальным деваться было некуда.

О мытарствах личного состава этого соединения рассказал в своих воспоминаниях ординарец генерала Чеснакова Леонтий Мечов. Они представляют большую ценность тем, что из того небольшого количества документов и литературы об исходе из Новороссийска последних его защитников наиболее полно передают весь ужас пережитого ими и заслуживают того, чтобы их здесь привести.

«Чувствовалось, что в эти минуты решается наша судьба, — пишет он. — Ехать быстро по улице оказалось невозможным. В темноте я то и дело натыкался на отдельных всадников, слышался топот сотен конских копыт. Эскадроны невидимой колонной следовали между рядами домов, темные контуры которых обрисовывались на багровом зареве дальних пожаров. Иногда между домами зарево слабым отблеском на мгновенье озаряло и сомкнутые колонны всадников. Тогда среди леса пик и над морем конских голов мелькало знакомое лицо; но затем все вновь погружалось во тьму. С грехом пополам, обогнав колонну, я застал генерала уже при въезде на большой мост, соединявший центральную часть города с его восточным предместьем и доками. Здесь перед нами открылось грандиозное зрелище. Налево в полуверсте горели обширные железнодорожные склады. Над длинными зданиями, объятыми пламенем, нависло розовое облако дыма, в котором, изредка вспыхивая из-под полуобгоревших крыш, поднимались сонмы искр. На мосту было светло, а направо от нас черные воды бухты отливались тысячью огней отраженного пожара. Хотя отсюда за дальностью расстояния и не должно было быть слышно гула пожарища, но из горящих складов доносилась до нас непрерывная трескотня, то затихающая, то вспыхивающая вновь с особой силой перед каждым взлетом искр. Казалось, что мы присутствуем на величественном фейерверке. Это тысячами рвались в огне патроны, оставленные нами на складах.

Мы въехали на темную набережную. Здесь генерал спешился и, пропустив эскадроны, приказал остановиться.

— «Слезай! — скомандовал он внятным голосом, видимо делая над собою усилие, чтобы казаться спокойным. — «Все, — снимайте седла и уздечки и в порядке эскадронов — на погрузку... С Богом!»

В том месте набережной, где остановился генерал, я заметил темные очертания небольшого парохода, причаленного к берегу. Все огни на нем были погашены, но оказалось, что на нем уже была погружена какая-то часть. Люди спешились и стали поспешно расседлывать лошадей.

Тут я вдруг с особой силой почувствовал всю необычайность минуты. Несколько сот кавалеристов, соблюдая полный порядок и кажущееся спокойствие, готовились бросить на произвол судьбы своих коней, которые в течение долгого времени составляли для них главный предмет заботы, о которых они на походе привыкли думать больше, чем о самих себе. Дэзи, насторожив уши, с недоумением, казалось, смотрела на меня своим круглым глазом, когда я снимал с нее уздечку. Сколько раз, разнуздав ее, я ставил ее в теплую, конюшню и задавал ей корм, а теперь не готовился ли я предать ее, моего верного друга? ...Стараясь подавить в себе неприятное чувство, похожее на стыд, я тихо похлопал ее по гладкой спине, провел по обнаженной морде и с седлом в руках направился к пароходу. Но не прошел я и нескольких шагов среди брошенных коней, как услыхал за собою знакомое ржание и почувствовал на шее влажное дыхание, это Дэзи следовала за мной! Не оборачиваясь, я ускорил шаг, сделал два-три поворота и очутился у парохода. Генерал с группой офицеров стоял неподалеку и с берега наблюдал за погрузкой. В первую очередь погрузился штаб с офицерским эскадроном, сформированным в Крымской. Затем стройными рядами, в полном вооружении — с винтовкой за плечом и держа в одной руке седло, а другой — пику — медленно стали выходить на погрузку уланы и гусары. Первыми вышли на погрузку чугуевцы, а за ними клястицкие гусары; в последнюю очередь должны были сгрузиться мариупольцы.

Небольшое судно быстро заполнялось людьми и под их грузом видимо все более и более оседало. На командном мостике, погруженном во мрак, виднелась фигура судового капитана, а у входа на пароход появилось два матроса. Все это я видел как бы во сне. Находясь при начальнике дивизии, я, по правде сказать, не особенно волновался и терпеливо дожидался очереди, хотя и чувствовал, что мы погрузимся в самую последнюю минуту. Однако именно в этой покорности судьбе было что-то тревожное. Помимо воли, каждая минута, каждая секунда, получала особое значение. И хотя не было ничего привлекательного в погрузке, хотя в полную неизвестность пускались мы и отплытием в темную ночь на перегруженном пароходе сами подчеркивали значение завершившейся катастрофы, но в этой ожидаемой секунде заключалось все...

Погрузка только что наладилась, как вдруг люди остановились. В это мгновенье судно как-то зловеще накренилось, послышался стук снимаемого мостика, и между пароходом и набережной внезапно образовалось зияющее пространство.

— «Что такое? — проговорил генерал: — «Подойдите ближе».

Последовало молчание. Затем матрос, стоявший у борта, тихо отвечал: «Приказано отходить, — больше местов нету...»

Что за безобразие! заволновался генерал: — «Капитан, доложите на рейде, что на берегу осталось три полка арьергардной части».

Но пароход продолжал отчаливать, и темная масса его уже тихо колыхалась в некотором отдалении от берега.

Наконец, через минуту, с командного мостика раздался голос капитана, говорящего в рупор: «Я к берегу подойти не могу, — судно не выдерживает груза... Вам с рейда вышлют судно, оно вас возьмет...»

Заметив, как вдруг побледнел генерал, я понял, что совершается трагедия. Произошло то, что я накануне смутно предчувствовал: не рассчитали мест, — прислали судно, не могущее вместить в себя всей арьергардной части... Теперь уже сомнения быть не могло, — пароход ушел. Он скрылся во тьме, на месте его были глубокие черные воды, а над крышами прибрежных домов продолжало светить зарево дальнего повара... Нам ничего другого не оставалось, как терпеливо дожидаться прибытия обещанного катера. Люди, не выражая особенного волнения, разместились у каменных парапетов набережной, сложили на них свои доспехи. Через некоторое время с рейда прибыль офицер и доложил, что нам вышлют пароход.

Долго мы простояли так, — не знаю. Помню только, как генерал обратился к стоящему рядом адъютанту: «Распорядитесь заставу выставить, по крайней мере, по направлению к городу. Хотя бы один пулемет поставить надо, — ведь за нами больше никого не осталось...» — Темная ночь, поглотившая город с его дальними предместьями, таила в себе молчаливую загадку. Вдали, в горящих складах потрескивали рвущиеся патроны, но ведь и там, около складов, не оставалось больше ни одной живой души... Рядом с собой я вдруг услышал всплеск, как будто бы в воду упало грузное тело. Обернувшись, я увидел, что это одна из лошадей бросилась в воду с откоса набережной. Описав два-три круга у берега и быстро плывя и фыркая, она вдруг устремилась в открытое море. Неужели же и ей, брошенной лошади, передалось отчаяние людей, и по какому-то наитию, покинув негостеприимный берег, направилась она в неведомую даль? На берегу остальные лошади разбрелись по широкой набережной в тщетных поисках корма на мостовой и у глухих заборов.

Наконец, сквозь овладевшую было мною дремоту, я услышал другой всплеск, — на этот раз со стороны моря. Слышался ровный стук машины, — это подходил английский катер, высланный нам по распоряжению генерала Барбовича. Было уже около двух часов ночи. Началась опять томительная и долгая погрузка. Капитан английского катера обещался сделать сколько надо будет рейсов, и в первую очередь шел Чугуевский полк. Во второй рейс были погружены конно-артиллеристы и клястицкие гусары; на берегу еще оставалась большая часть мариупольцев, когда перед самым отбытием катера выяснилось, что, по распоряжению английского командования, катер больше не вернется... Одновременно прошел слух, что у Цементного завода стоит русский транспорт с пехотой, но что и он тоже перегружен и готовится уйти в море. Нам нельзя было терять времени и оставалось только проверить слух. Я услышал, как генерал прокричал: «мариупольцы, за мной!» И тогда мы, пробираясь отдельными группками среди брошенных коней, побежали в указанном нам направлении. Пожилой полковник Белевцов, которому больные ноги не позволяли бежать, взгромоздился без седла на взнузданного лошака и тихой рысцой последовал за нами. Остальные бежали, обгоняя друг друга. Тяжелое седло с притороченными к нему вещами, пика и винтовка сильно мешали моему бегу; но надежда на спасение была еще не потеряна, и я продолжал тащить всю свою поклажу.

Миновав предместье и пробежав еще никоторое расстояние, мы, наконец, добрались до Цементного завода. На пустынной набережной в огромном количестве валялись в беспорядке всевозможные пожитки, брошенные здесь должно быть за предыдущие дни. Рядом с седлами, пиками, патронташами и даже винтовками лежали распоротые мешки и тюки, из которых на каменные плиты высыпались всевозможные товары. Мы натыкались здесь на груды толстой подметочной кожи; лежали распоротые мешки и тюки, из которых на каменные плиты высыпались всевозможные товары, пакеты чая, куски шоколада... Под ногами хрустели кучи сахара, крупы и всякой всячины... Изредка среди этих разбросанных вещей и тюков встречался небольшой кованый сундучок, плетенка с чьими-то пожитками, даже кожаный чемодан, в одном из которых, полураскрытом, я мимоходом заметил тусклый блеск столового серебра... Но о том, откуда и как попали сюда эти вещи, нам некогда было задумываться...

У набережной действительно стояло какое-то небольшое судно, но оно оказалось не русским транспортом, а перегруженным английским катером. Генерал уже переговаривался с его командиром. В ожидании дальнейшего, мы разместились на берегу и стали вглядываться в темные очертания парохода, прислушиваться к переговорам, принимавшим бурный характер. Почти все молчали, изредка только обмениваясь короткими фразами, и все старались не выдавать своего волнения; но настроение наше было такое, какое должно быть испытывает команда тонущего судна, когда уже все шлюпки ушли в море и осталась только слабая надежда на спасение.. Вся надежда была на генерала. Уговорит ли он английского капитана? Но перегруженный катер, брошенные на набережной вещи, физическое напряжение от быстрого бега, тяжесть собственной поклажи, темнота, ожидание и контраст с тем, что мы только что представляли собою стройную боевую часть, а теперь брошены на произвол судьбы, — все это вместе приводило к какому-то умственному оцепенению, враждебными и унылыми казались каменные плиты набережной, там чернилась поверхность воды — путь нам еще недоступный... И вдруг, как-то сразу выяснилось, что нас на английский катер взять не могут. В ту же минуту судно отчалило от берега. Одновременно вновь пронесся слух, что неподалеку стоит большой русский транспорт с пехотой.

Прошло еще несколько минут. Темное до этого времени небо уже стало озаряться отблесками утренней зари, и тут мы все как один поняли вдруг, что помощи со стороны ожидать нечего. Ясно стало и то, что с наступлением утра настало время каждого из нас спасаться, как кто может. На набережной люди встрепенулись. Я старался не отходить ни на шаг от начальника дивизии, около которого находились полковник Михаил Воинов и поручик Гердер. От нас стали отделяться небольшие группки и пропадать во мраке. Надо было проверить, нет ли возможности попасть еще на русский транспорт. К тому же оставалась еще надежда на то, что на берегу могут попасться нам какие-нибудь оставленные лодки или баржи, которыми мы сможем воспользоваться. И все инстинктивно бросились по дороге на юг.

Пробежав с версту, мы, наконец, при слабом утреннем свете увидали перед собою, в самой глубине залива, очертания большого парохода, стоявшего у берега. Это был транспорт «Николай». Перед нами, на широком берегу шумела многотысячная безоружная толпа, а на самом пароходе, на борту его и на снастях над переполненной до отказа палубой, повисли грозди людей. Толпа состояла из донских и кубанских казаков, которые, очевидно в последнюю минуту, объятые страхом, решились бежать к морю. Толпа оборванных и полуозверевших людей встретила нас враждебно. По нашему адресу раздались недружелюбные возгласы и ропот.

Мало было надежды попасть на перебуженный пароход, вот-вот готовый уйти, но генерал, выхватив револьвер, стал пробиваться через толпу. За ним последовало несколько офицеров, Миша, пор(учик) Гердер и я. Неимоверных усилий стоило нам добраться до судна. Минутами казалось, что мы, сдавленные со всех сторон сплошной людской массой, со сжатыми ребрами и задушенным дыханием, лишимся последних сил и будем затоптаны толпой. А толпа гудела вокруг, сжимая нас все больше и больше.

Наконец, каким-то чудом мы добрались до стоявшего на берегу грузового автомобиля, с которого на пароход был переброшен входной мостик. За бортом судна, возвышавшимся над берегом, в туго сплоченной толпе пассажиров мелькали малиновые фуражки дроздовцев. Догружались их однополчане, еще оставшиеся на берегу, и офицеры Дроздовского полка, стоявшие на грузовике, и не пропускали на пароход никого, кроме своих. Несмотря на все просьбы генерала, ему в категорической форме было заявлено, что нас не пропустят. Когда же после долгих усилий нам все же удалось взобраться на грузовик, то в эту минуту мостик был снят, и, при глухом стоне толпы, оставшейся на берегу, пароход стал отчаливать.

Пропадала последняя реальная надежда! Теперь только чудо могло спасти нас! С разрешения генерала я поспешно отпорол шашкой полковой флажок от пики, опорочил от седла свои вещи и, оставив седло и пику на грузовике, бросился опять сквозь толпу, вслед за нашей группой. Нервы мои, напряженные до крайности, достигли теперь того состояния, когда уже все кажется безразличным, моим действиям мешал какой-то твердый предмет в кармане моей шинели. Я засунул руку в карман и достал из него большой кусок шоколада, подобранный на набережной. И бессознательно, в каком-то умственном отупении, я, пробираясь с вещами сквозь толпу, стал с жадностью откусывать куски шоколада от толстого куба. Когда же я наконец выбрался из толпы, то заметил, что отбился от генерала и его спутников и что они куда-то исчезли.

В этом месте начинался длинный мол, ограничивающей бухту со стороны, противоположной городу. По нему, по направленно к дальнему маяку, бежала уже группа наших офицеров и солдат. На полпути до маяка стояли у мола две порожние баржи. Вместе с несколькими гусарами я вскочил в одну из них, но тотчас же заметил, что она на четверть заполнена водой и что под нашим грузом она настолько осела, что борт ее уже едва не касается поверхности воды. Не в лучшем состоянии оказалась и вторая баржа. Выйти на этих баржах не только в море, но и просто на середину бухты казалось делом безнадежным; и поэтому, сойдя на берег, я побежал дальше к маяку.

Здесь собралось человек тридцать нашей команды. Уже почти совсем рассвело. Впереди, по ту сторону бухты, серели очертания Новороссийска, в который уже, может быть, вступили передовые отряды красных. Местами еще подымался дым недогоревших пожарищ. Правее нас, в глубине бухты, встретившая нас так враждебно многолюдная толпа разместилась на набережной в ожидании своей дальнейшей участи. За нею и за белеющимися зданиями Цементного завода подымались лесистые, дикие горы. За нами же, за невысокой скалой, прилегающей к молу, и налево от нас, — лежало открытое море, на котором виднелись на рейде очертания военных судов, а на горизонте — черные дымки уходящих транспортов.

Этот дальний мол казался пределом наших странствий. Не вплавь же было пускаться в море, подобно брошенной лошади. Тут, однако, выяснилось, что генералу удалось найти у берега брошенную моторную лодку и что он на ней ушел на рейд с тем, чтобы выслать нам помощь. Полку было приказано дожидаться на молу. Но прошло уже много времени, а с рейда не показывалось никакого судна. На минуту наши взоры были привлечены двумя серыми полосками, мелькнувшими в тумане у противоположного берега. Под самым городом стояли еще два миноносца. Как привлечь их внимание на таком расстоянии? Но вскоре снялись и эти миноносцы и ушли в море. Бухта совсем опустела.

Где-то в горах затарахтел пулемет. Толпа у Цементного завода охнула, взметнулась. Может быть, это «зеленые» обстреливали ее с гор? От бухты грянуло два орудийных выстрела. Неужели же и на самом деле не оставалось больше надежды? Большинство офицеров склонялось к тому, чтобы попытаться берегом по горам пробраться до Геленджика и оттуда пройти дальше на Сочи. Другие, считая это предприятие безнадежным, предлагали возвратиться в город и там с честью погибнуть на баррикадах. Как бы там ни было, все говорило за то, что нас ожидает неминуемая смерть. Она простирала к нам свои леденящие руки из дальних очертаний города над свинцовой поверхностью воды, она притаилась в горах среди диких лесов и ущелий... Маленькой казалась наша группка у маяка. Каждый из нас занят был своими мыслями, каждый из нас готовился, должно быть, испытать свою последнюю судьбу. Но чего же ожидали мы? Не чуда ли? Так прошло еще с полчаса.

И вдруг в нашей группе произошло движение. Неожиданно со стороны города показался миноносец. Выйдя на середину бухты, он остановился, и мы увидели, что на его корме развивается Андреевский флаг. Как один поняли мы, что только он может спасти нас. Теперь нам надо было во что бы то ни стало привлечь его внимание.

Не долго думая, один вольноопределяющийся Чугуевского уланского полка, стоявший неподалеку от нашей группы, бросился вдруг с мола в холодную воду и поплыл по направлению к миноносцу. Мы с напряжением стали следить за его движениями. Он плыл ровными взмахами, то исчезая среди волн, то показываясь на их поверхности. Но силы, видимо, изменяли ему, одежда мешала движениям. Казалось, что никогда не доплывет он до миноносца и утонет, окоченев в ледяной воде. Вскоре, однако, его заметили с миноносца. Мы увидели, как с военного судна спустили шлюпку и как затем она подобрала изнемогающего пловца. Тогда мы все выстроились на конце мола и стали махать цветными фуражками, в надеже, что и нас заметят с миноносца. Громкое «ура!» грянуло в наших рядах, когда миноносец вдруг повернул в нашу сторону и сталь подходить к молу. Кто-то прочел на нем надпись «Капитан Сакен».

В рупор нам дали знать, что миноносец возьмет на борт человек восемьдесят, но не больше, и при том только условии, чтобы не подпускали к молу никого из толпы, расположившейся на восточной набережной. По молу к нам уже бежали группки наших гусар, и когда миноносец подошел и причалил к молу, то у перекинутого с него мостика нас собралось уже с полсотни человек. Стоя в карауле, я заметил, что из толпы выделились группы людей, бежавших к молу, по направлению к нам. Я крикнул им, чтобы они остановились, но они продолжали бежать, и я тогда выстрелил в воздух, плохо соображая, что этим могу навлечь на нас внимание всей толпы. По перекинутым доскам люди, один за другим, вступали на миноносец. Не казались ли эти шаткие доски тонкой ниточкой, связывающей нас с жизнью? Удастся ли нам всем пройти по ним до судна?

Но погрузка прошла благополучно. На палубе столпилась вся команда военного судна, и отовсюду нас встречали сочувственные взоры. Когда же я в свою очередь вступил на палубу миноносца, то очутился лицом к лицу с пожилым небольшего роста генералом, приветствовавшим входящих. Я вытянулся во фронт и так же, как и другие, выразил ему свою благодарность за спасение. Но как я тогда далек быль от мысли, что передо мною сам главнокомандующий, генерал Деникин!»{196}

Генерал Деникин сдержал свое слово и действительно в числе последних эвакуировался из Новороссийска. 26 марта он вместе с начальником штаба генералом И.П, Романовским и штабом ВСЮР погрузился на пароход «Цесаревич Георгий». Сюда же разместили штаб Донской армии и Донского атамана с его правительством и аппаратом чиновников. Уже после выхода из акватории порта Деникин с начальником штаба перешли на миноносец «Капитан Сакен». В своих «Очерках русской смуты» он так описывает обстоятельства спасения той самой группы гусар из бригады генерала Чеснакова.

«...Какой-то офицер с северного мола громко звал на помощь, потом бросился в воду и поплыл к миноносцу. Спустили шлюпку и благополучно подняли его. Вдруг замечаем — на пристани выстроилась, подчеркнуто стройно какая-то воинская часть. Глаза людей с надеждой и мольбой устремлены на наш миноносец. Приказываю подойти к берегу. Хлынула толпа...

— Миноносец берет только вооруженные команды...

Погрузили сколько возможно было людей и вышли из бухты»{197}.

Однако, и на этот раз не все гусары были эвакуированы из Новороссийска. В то утро, 27 марта, по пристани металась еще одна их группа в поисках хоть какого-нибудь средства, чтобы покинуть город. Все понимали, что красные могут в любой момент захватить порт. Наконец командиру Мариупольского полка этой бригады удалось добыть у самых ворот порта кем-то брошенный маленький моторный катер. У штурвала его встал бывший кадет Морского училища поручик А.А. Векслер. Подавая тревожные гудки, он направил суденышко к стоящему на рейде эсминцу «Пылкий», на котором находился генерал Кутепов со своим штабом. Ему доложили, что на пристани остались офицеры и солдаты, которые умоляют забрать их. На «Пылком» не было уже ни единого места, и Кутепов попросил командира другого миноносца — «Беспокойный» помочь людям. У него была примерно такая же ситуация, но командир этого корабля, капитан 1-го ранга Лебедев, нашел выход из положения. Он передал часть своих пассажиров на английский дредноут, а сам устремился в порт. К этой акции подключились и французские корабли.

Когда «Беспокойный» стал швартоваться у стенки мола, на склонах гор появились красноармейцы, и он открыл огонь по ним. Французская канонерская лодка «Дюшаффо» тоже подошла к молу и, взяв 190 человек, ушла в Феодосию. «Беспокойный» продолжал прикрывать погрузку на боевые корабли и одновременно сам принимал бегущих к нему со всех сторон людей. В это же время командир миноносца «Капитан Сакен», только что принявший группу гусар с северной стороны мола, обнаружил стоящую у пристани баржу, наполненную несколькими сотнями казаков, которые тоже подавали сигналы о помощи. Он успел взять баржу на буксир и вывел ее в море на безопасное расстояние. Командир подводной лодки «Утка» старший лейтенант Н.А. Монастырцев тоже направил лодку в порт и из своих двух 75 мм. орудий стал вести огонь по красной батарее, которая начала обстрел порта.

В эти же часы произошел случай, когда французы чуть не потеряли свой корабль с генералом Мантеном на борту. Их эскадренный миноносец тоже вошел в порт, заполнил свою палубу людьми, но отойти от мола не смог, случилась поломка машины, и он потерял задний ход. Со стороны вокзала тоже показались красные части и открыли по кораблю ружейно-пулеметный огонь, а потом стала стрелять и их батарея. Эту картину увидел капитан «Пылкого» В.А. Григорков и, имея на борту 300 спасенных им людей, вернулся в порт, прикрыл своим бортом французский корабль, а затем открыл огонь по красным. Его артиллеристам пришлось выпустить около ста 102 мм. снарядов и они выиграли артиллерийскую дуэль с батареей противника. В это время команда русского эсминца взяла французский корабль на буксир и его вывела в море. Впоследствии французское правительство наградило командира «Пылкого» В.А. Григоркова орденом Почетного легиона. Старший артиллерист «Пылкого» лейтенант И.Н. Брюховецкий и руководивший под огнем противника заводкой буксира боцман-кондуктор И. Крупин тоже получили французские награды. Брюховецкий — орден Почетного легиона, а Крупин — медаль. Таким образом, эвакуация войск в Новороссийском порту продолжалась еще и утром 27 марта, и за короткое время было снято с пристани еще более тысячи человек.

Все корабли с войсками и беженцами благополучно достигли мест предназначения — портов Крыма, Греции, Болгарии и Турции, за исключением парохода «Колхида». Он направлялся в Болгарию, в порт Варна, имея на борту семьи военнослужащих ВСЮР, в основном женщин и детей. Однако в штормовую погоду, в трех часах хода от Варны пароход наскочил на корпус какого-то затонувшего корабля и получил пробоину ниже ватерлинии. Попытки экипажа справиться с ситуацией своими силами не удалась, и капитаном судна был дан сигнал «SOS». Корабль еще держался на плаву, когда к нему подошли на помощь два русских парохода: «Россия» и «Колыма», в сопровождении миноносца. Находившиеся среди пассажиров жена и дети бывшего начальника штаба Добровольческой армии генерала П.Н. Шатилова о самых драматических моментах этого кораблекрушения вспоминают: «... между тем ветер усилился, поднялась буря, пробоина на «Колхиде» увеличивалась, и она стала наполняться водой. Раздалась команда, зовущая всех наверх, было приказано спустить все шлюпки, и началась эвакуация «Колхиды», которая происходила в самых драматических условиях и притом ночью. Буря бушевала, огромные волны то высоко поднимали подошедшие шлюпки, то их низко опускали, и по трапу невозможно было в них попасть. Тогда матросы стали всех нас бросать сверху в шлюпки. Подъем на борт кораблей-спасателей был не менее сложным и опасным, и я вышла на палубу «России» не только без сил, но и совершенно разбитая морально и физически»{198}.

Роль англичан во время всех событий Гражданской войны на Юге России требует отдельного исследования и описания. Что же касается их участия в спасении Вооруженных Сил Юга России, то следует подчеркнуть, что на уровне командования их флота в этом регионе и руководителя миссии при ставке Деникина они пытались как-то контролировать ситуацию и по возможности влиять на нее. Накануне эвакуации в Новороссийск из Константинополя прибыл британский главнокомандующий на Востоке генерал Мильн с эскадрой адмирала Сеймура. В самом Новороссийске практически безвыездно находился глава английской миссии при Ставке Деникина генерал Хольман. Они представили для эвакуации тех, кто стремился покинуть Россию, свой самый большой транспортный корабль «Ганновер» и несколько боевых кораблей. Но при этом предъявили условие, что вывозить будут только вдов, детей и раненых. Вместе с итальянским пароходом «Барон Бек» они эвакуировали, в общей сложности, около 6 000 человек.

Английских войск в Новороссийске было не больше батальона, но там, где он дислоцировался, на территории цементного завода, было самое спокойное место в городе, как во время эвакуации, так и до него. Эта территория была обнесена колючей проволокой, под их охраной здесь стояли бронепоезда Деникина и Донского атамана генерала Богаевского. Наблюдая за всем, что творилось в городе накануне эвакуации войск и во время нее, они недоумевали, почему город, неприступность которого обеспечена самой природой, при наличии такого количества боевых частей нельзя было удерживать такое количество дней, которое потребовалось бы для нормальной эвакуации и войск, и беженцев.

Плотность войск здесь была такова, что на дивизию пришлось бы не больше одного километра линии фронта. На двух километрах его можно было расставить по восьмибатарейной артиллерийской бригаде, а ведь были еще броневики, бронепоезда и артиллерия боевых кораблей Черноморского флота. И вот теперь англичане должны были видеть, как белые оставляли противнику десятки тысяч кавалерийских строевых коней, которых приходилось собирать почти два года по всему Югу России. В качестве трофея красным оставались тысячи тонн военного снаряжения, боеприпасов и продовольствия, сотни тысяч единиц стрелкового оружия и множество артиллерийских орудий, танков и самолетов. В отличие от французов, английское руководство, после всех этих событий, твердо взяло курс на свертывание своих отношений с вождями белого Юга и оказание им материально-технической помощи.

8. К ГРУЗИНСКОЙ ГРАНИЦЕ

В 11.00 27 марта 1920 г. Новороссийск пал. Накануне вечером остатки белых войск общей численностью до 15 000 человек, не успевшие или не пожелавшие эвакуироваться, двинулись на юг, по направлению к грузинской границе. К этому времени было известно, что на их пути, в 19 километрах от города, в Кабардинке находится отряд «зеленых». Но, по имевшимся данным, он был малочисленным и его легко можно сбить, чтобы прорваться к Геленджику. Там планировалось организовать круговую оборону и ожидать корабли, которые заберут хотя бы часть группировки.

Морское командование тоже рассматривало такой вариант спасения войск и кое-что делало для этого. Основной расчет был на те мелководные суда, которые предназначались для эвакуации войск с Таманского полуострова. Так как она не состоялась, то высвободившиеся корабли решили срочно направить к Геленджику, где бухта тоже была не глубокая. Эти суда должны были снимать людей с побережья и перевозить их на крупные транспорты. Ожидался приход из Константинополя парохода «Колыма», из Севастополя вышел большой транспорт «Рион». Новые рейсы могли также сделать корабли, разгружавшиеся в Феодосии. На помощь должен был также подойти и только что возвращенный англичанами эскадренный миноносец «Дерзкий».

Среди отступающих от Новороссийска наиболее многочисленными были части 2-го и 3-го Донских корпусов, 3-го Кубанского корпуса генерала Топоркова, 1-й Донской дивизии генерала В.А. Дьякова, остатки пехоты из отряда князя Мещерского, солдаты и офицеры 3-го Дроздовского полка во главе с командиром полковником В.В. Манштейном. Среди организованных частей на юг двигалось также множество мелких групп, одиночных солдат и офицеров, а также беженцы. Среди всех войск выделялся отряд в 700 человек черкесов полковника К.К. Улагая. На небольшом расстоянии от берега двигались английские боевые корабли, которые огнем своей артиллерии собирались прикрывать отступающих. Состояние у всех было тревожное, со стороны Туапсе в любое время могли появиться красные.

Намерения у находившихся в колонне людей были разные. Одни надеялись на то, что если не в Кабардинке, то в каком-нибудь другом порту на побережье все же удастся сесть на пароход и эвакуироваться в Крым. Другие планировали дойти до Грузии и скрыться на ее территории до лучших времен, третьи тоже хотели бы эвакуироваться, но не в Крым, а куда-нибудь в Европу.

Пройдя путь до Кабардинки, авангард колонны, как и предполагалось, столкнулся с противником, только это были не одни «красно-зеленые», но и отряд красноармейцев, прошедший горами со стороны станицы Шапсугской. Белые предложили обойтись без кровопролития, потребовав беспрепятственного их прохода через населенный пункт. Красные дали на это согласие, но при этом выдвинули условие — белые должны сдать все имеющееся оружие. После короткого совещания старших военачальников, имевшихся в колонне, было принято решение отвергнуть условия красных и пробиваться с боем.

Наступление назначили на утро, а главную роль в его проведении отвели полковнику Улагаю и его черкесам. К.К. Улагай в то время стал заметной фигурой среди командного состава белых войск и о нем следует сказать особо. Адыг по национальности, он являлся дальним родственником другого Улагая — генерал-лейтенанта, бывшего командующего Кубанской армией. Перед 1-й мировой войной судьба свела Кучука Улагая с С.М. Буденным. Вначале 1914 г. он командовал взводом в Петербургской кавалерийской школе наездников и у него на должности унтер-офицера служил С.М.Буденный. Они неплохо ладили в то время. Потом Улагай участвовал в 1-й мировой войне, имел награды и ранения. Во время Гражданской войны он командовал Черкесской дивизией и теперь с ее остатками отступал под ударами 1-й Конной армии, которой командовал его бывший подчиненный красный командарм С.М Буденный.

Согласно выработанному плану, К.Улагай должен был отобрать 300 самых боеспособных бойцов и с рассветом в конной атаке сбить с пути колонны передовые подразделения противника, завершение их разгрома отводилось пехоте Мещерского. Черкесы выполнили задачу лишь частично. Им удалось отбросить заслон красных на входе в Кабардинку, но развить успех они не смогли, а пехота их вовсе не поддержала. Это были мобилизованные солдаты, которые, узнав с вечера о предстоящих событиях, ночью разбежались. Общее руководство боем осуществлял К.К.Улагай, который под впечатлением этой неудачи повел себя непредсказуемо. Дело в том, что в 1-ю мировую войну он был серьезно контужен, и теперь в сложных ситуациях с ним нередко случались нервные припадки, во время которых он отрешался от всего происходящего. Так случилось и в этот раз. Улагай вдруг впал в глубокую депрессию{199}.

Возникла ситуация, при которой поражение огромной массы войск от горстки противника было неминуемо. В какой-то мере положение спасла офицерская рота дроздовцев численностью в 60 человек. Она пошла в атаку во фланг оборонявшим Кабардинку, отвоевывая буквально метр за метром ее территории. Дроздовцев поддержали калмыки дивизии генерала Дьякова и Атаманский полк. Казалось, наступил перелом и красные сейчас побегут из Кабардинки. Но тут медвежью услугу белым оказали союзники — корабль французов. Этот миноносец имел право открывать огонь по красным только в том случае, если его самого обстреляют. В течение длительного времени французы пытались понять, что происходит на берегу, но, так и не разобравшись, решили снять людей с пристани. Так как бухта в Геленджике мелководная, то командир миноносца направил к берегу семь шлюпок, чтобы ими эвакуировать хоть какую-то часть военнослужащих и беженцев. С Крыма и из Тамани суда все не подходили.

Когда атакующие со своих позиций увидели приближающиеся шлюпки, то бросили поле боя и ринулись к пристани. К ним присоединились и оставшиеся в живых дроздовцы. В ожидании шлюпок огромная масса людей и лошадей сгрудилась на ветхом причале, совершенно неприспособленном для такой эвакуации. Деревянные конструкции пристани не выдержали и рухнули. Утонули немногие, но почти все веши оказавшихся в воде людей ушли на дно. Все поняли, что теперь причаливать лодкам некуда и многие бросились к ним вплавь, некоторые даже на лошадях. Не ожидавшие ничего подобного французы опешили, потом стали отбиваться от лезущих со всех сторон людей веслами. Когда возникла угроза опрокидывания лодок, их экипажи пустили в ход оружие.

Кое-как порядок был восстановлен, и французы увезли небольшую часть находившихся в колонне людей — в основном раненых, медсестер и беженцев, боеспособных французские моряки брать отказывались. На эсминец переправился и полковник Манштейн, пообещав горстке остающихся своих подчиненных, что он все равно спасет их. Те, кому не повезло, хорошо осознавали безвыходность своего положения, оно усугублялось еще и предположением о том, что красные, возможно, уже послали им вслед части из Новороссийска, а гарнизон Кабардинки мог быть в любое время усилен войсками, подошедшими со стороны Туапсе. Так прошел день. На ночном совещании было принято решение — бросить раненых на попечение местных жителей и обойти Кабардинку горными тропами. Некоторые раненые узнав, какая участь грозит им, просили сослуживцев пристрелить их, но не оставлять красным.

Бросив раненых и обоз, колонна белых войск обошла Кабардинку по горам и вышла на дорогу в районе станицы Шапсугской. До грузинской границы оставалось пройти еще около 300 километров. Однако этот путь не предвещал ничего хорошего, так как вскоре выяснилось, что в Шапсугской разместился штаб Красной Армии Черноморья и некоторые его наиболее сильные отряды. Снова руководители колонны вынуждены были вести переговоры, в ходе которых головная сотня казаков сдалась без боя. Остальным красные предложили сделать то же самое, и часть войск согласилась. Остальным ничего не оставалось, как снова горами обходить станицу, держа направление на Туапсе. В пути колонну ожидали новые испытания. Вскоре она наткнулась на другие сильные отряды «красно-зеленых». В ходе нескольких стычек с ними колонна разделилась на несколько отрядов. Часть из них ушли дальше в горы и через некоторое время присоединились к «бело-зеленым» отрядам генерала Фостикова. Другие же вышли на побережье и продолжили путь к грузинской границе.

Путь на черноморское побережье в это время держала и Кубанская армия. Ее войска, как и части 4-го Донского корпуса, продолжая движение от Краснодара, после боев с «зелеными» и «красно-зелеными» к 20 марта подошли к станице Божедуховской, где нужно было сосредоточиться, чтобы, согласно директиве Деникина, двигаться на Туапсе. В эту группировку должны были войти: 4-й Кубанский конный корпус генерала Писарева, действовавший под Ставрополем, 2-й Кубанский корпус генерала Науменко, группа генерала Шифнер-Маркевича, 4-й Донской конный корпус генерала Старикова. 20 марта 1920 года, накануне соединения 2-го и 4-го Кубанских корпусов, генерал Писарев получил через летчика обстановку на Новороссийском направлении и приказ туапсинской группировке переменить направление и отходить не на Туапсе, а на Таманский полуостров для погрузки на транспорты. Посовещавшись, генералы пришли к выводу, что это приказание запоздало, и не исполнили его. В Божедуховскую прибыли также: Кубанский войсковой атаман, генерал-майор Букретов, краевое правительство, члены Рады, Кубанское и Сергиевское военные училища, учебные части, конный дивизион, батальон пластунов и Атаманский полк (бывший гвардейский дивизион, получивший новое название как конвой войскового атамана). Из станицы Лабинской прибыл партизанский отряд в две сотни казаков под командой войскового старшины Козликина.

Последней расположенной на равнине станицей по пути к Туапсе была Хадыженская. Она находится в котловине между отрогами Главного Кавказского хребта, и именно здесь примыкают друг к другу и дальше идут параллельно железная дорога из Екатеринодара и шоссе из Майкопа. Как уже упоминалось, противник отступавших — Красная Армия Черноморья, накануне разделилась на два фронта: Приморский под командованием И. Моренца и Северный — Черникова. Главной задачей обоих партизанских фронтов было — перекрыть пути отступления белых к Новороссийску. Черникову с тремя батальонами нужно было выйти на Кубань и там действовать на путях отступления белых. Но это, как вскоре признали руководители операции, было большой ошибкой. Гойтхский перевал, находящийся на пути к побережью, остался незащищенным.

Командующий Красной Армией Черноморья Е.С. Казанский 17 марта получил от члена Реввоенсовета И. Шевцова, находившегося с одним из батальонов в районе Майкопа, сообщение о том, что на Туапсе движется многотысячная группировка белых. Стало ясно, что нужно перекрывать белым путь не к Новороссийску, а к побережью. 18 марта он вместе с членом Реввоенсовета Соркиным срочно прибыли в район Хадыженской, то есть за день до появления там Кубанской армии белых, чтобы попытаться исправить свою ошибку и организовать защиту Гойтхского перевала. Отсюда они отдали приказание отрядам, находящимся в районе Апшеронской и Белореченской, срочно отойти к Гойтхскому перевалу и заблаговременно занять там оборону. На помощь им были также направлены отряды Моренца из Туапсе. Чтобы ускорить выполнение задачи, Черников погрузил свои батальоны в захваченный поезд и поспешил к Хадыженской. Но его постигла неудача. Под станцией Белореченской паровоз и часть вагонов опрокинулись и к перевалу отступили только около 600 бойцов Черникова, причем сильно деморализованных перенесенным крушением.

Красноармейцы не успели закрепиться. Дивизия генерала Шифнер-Маркевича и ее казаки без особых усилий 22 марта сбили красных с перевала. Не помогло и подкрепление из Туапсе.

«Красно-зеленые» отступили, сначала к селу Небуг, а затем дальше, до Казачьей балки, что в 22 километрах от Туапсе.

Командование Кубанской армии, 4-го Донского корпуса и черкесской дивизии, получив сообщение о том, что Гойтский перевал взят, начали движение на Туапсе. Узкая дорога и отсутствие обходных путей заставляло белых двигаться узкой лентой. Войска, обозы и масса беженцев растянулись на огромное расстояние. Только колонна одного корпуса по длине занимала свыше 10 километров. «Сколько десятков тысяч конников, — напишет впоследствии находившийся там же со своей 4-й Кубанской дивизией полковник Елисеев, — вошло в общей сложности в бедную, бесхлебную и гористую Черноморскую губернию, сейчас трудно сказать»{200}.

Из станиц Кубани беженцев было очень мало, зато в Лабинскую и Линейную бригады, влилось много ранее дезертировавших конных казаков. Много было беженцев с Дона, но еще больше калмыков с гуртами скота. Их семьи следовали на непривычных для кубанцев громоздких подводах с крышами. Каждая была запряжена четверкою волов, которых вели молодые девушки. В долинах была жидкая мартовская грязь, а девушки шли босиком. С подвод безучастно смотрели лица стариков и старух. Все благополучно миновали Гойтский перевал. В арьергарде находился 2-й Кубанский корпус генерала Науменко. Его 2-я дивизия стала за перевалом у станции Кривянка, а 4-я — в Туапсе. Штаб корпуса тоже разместился в Туапсе. Остальные войска двинулись дальше на юг по побережью{201}.

28 марта в Туапсе в городской гостинице «Европа» состоялось совещание с участием прибывшего из Крыма генерала Улагая, атамана Букретова, Председателя кубанского правительства Иваниса и высших чинов Кубанской армии. Армейское представительство было очень внушительным — от войск прибыло 14 генералов и 4 полковника. Председательствовал атаман Букретов. Объяснив сложившуюся обстановку, он предложил выработать решение о дальнейших действиях. По его мнению, необходимо было решить три главных вопроса. Во-первых, наладить надежную связь и нормальные взаимоотношения со ставкой в Крыму, во-вторых, окончательно решить — куда отходить: в Крым или в Грузию, и в-третьих, как обеспечить продовольствием почти 60 000 человек. По первому вопросу было принято положительное решение, по второму — большинство высказалось за переход в Грузию, а при обсуждении третьего вопроса — отвергли внесенное Букретовым предложение — совершить несколько рейдов на Кубань за продовольствием, но взамен ему ничего другого не нашли.

С занятием Туапсе у белых появилась возможность хотя бы частично провести эвакуацию войск и беженцев силами Черноморского флота. В этот порт на миноносце «Беспокойный» прибыл командир восточного отряда судов капитан 1-го ранга Лебедев. Он телеграфировал командованию флота срочно прислать пароходы из Феодосии. Одновременно было принято решение направить в Туапсе все еще находящийся у Новороссийска эскадренный миноносец «Дерзкий» и те транспорты, которые под командованием капитана 1-го ранга Н.Н. Машукова должны были заняться эвакуацией людей сначала с Тамани, а потом из Геленджика. 29 марта Машуков прибыл со своим отрядом в Туапсе. В его составе были переоборудованная из ледокольного парохода канонерская лодка «Георгий». У нее на буксире была десантная баржа-болиндер. Вместе с ними прибыл так же сторожевой катер «Старший лейтенант Макаров». Чуть позже пришли тральщик № 412 и пароходы из Феодосии. Здесь же бросили якорь английские корабли: крейсер «Калипсо» и эскадренный миноносец «Стеддэст».

Немедленно началась погрузка казаков Донского корпуса, астраханцев, некоторых подразделений Добровольческой армии, прибывших из Новороссийска, и беженцев. Желающих эвакуироваться было значительно больше, чем могли принять корабли. Из Феодосии были вызваны те пароходы, которые накануне прибыли из Новороссийска. Вскоре прибыл пароход «Тигр», и его тут же отдали больным, раненым и беженцам. Часть людей взяли на борт английский и французский пароходы. 3 апреля в Туапсе прибыла вторая партия пароходов: «Лазарев», «Колыма», «Россия», а также транспорт «Николай» и французская канонерская лодка «Дюшаффо»; они в значительной степени ускорили эвакуацию. Практически корабли взяли всех желающих, и несколько судов даже вернулись в Крым порожними. Всего через Туапсе в короткий промежуток времени было вывезено более 15 тысяч человек.

Так как части продолжали движение к границе, то флоту белых была поставлена задача — прикрыть их с моря. В Джубге корабли белых захватили два небольших буксира и пароход «Тайфун» противника. У Небуга 2 апреля на эсминец «Дерзкий» переправился генерал В.Г. Науменко, он временно заменял на этом участке генерала П.К. Писарева, уже убывшего со своим корпусом в Крым. Одновременно корабли белых контролировали участок побережья от Новороссийска до Туапсе и препятствовали частям Красной Армии преследовать отступающих, ведя огонь по их отрядам.

Решив идти в Грузию, командование приняло меры по обеспечению безопасности движения и прежде всего прикрытию войска с тыла. Именно оттуда можно было ожидать нападения красных. Поэтому в арьергард был выделен целый корпус генерала Науменко. Он развернул войска у Туапсе фронтом на север, а его 2-я дивизия должна была удерживать дорогу, идущую от Гойтхского перевала.

Получив эту задачу, полки 4-й дивизии прибыли в указанный район и после утомительного перехода расположились вдоль реки Туапсинки. Казаки кормили и поили лошадей, когда вдруг по телефону от генерала Науменко последовал срочный приказ — сниматься с места и выступить на юго-запад через село Георгиевское, затем перейти хребет и спуститься к морю. Оказалось, что дорогу на Туапсе и сам город уже захватили красные, спустившиеся с гор. Когда казаки арьергарда подходили к Георгиевскому, оттуда по ним вдруг был открыт сильный ружейно-пулеметный огонь. Командир дивизии полковник Ф.И. Елисеев бросил было в атаку на село казаков Лабинского полка, но им в спину красные с кряжа повели еще более губительный огонь, а потом начала бить и артиллерия. Путь казакам к морю тоже был отрезан. Дивизии пришлось срочно уходить на юг, в лесистые горы.

Переночевав наверху в поселениях греков, дивизия утром следующего дня стала спускаться с гор вниз на побережье. Преодолев около 30 километров в юго-западном направлении, она вышла к морю, где была встречена командиром корпуса генералом Науменко. Затем части дивизии расположились в греческом селе Лазаревском, на самом берегу моря, в 25 километрах к югу от Туапсе. Здесь позицию заняли пластуны генерала Морозова, а корпус отступил еще дальше на юг, заняв фронт по реке Шахе. Люди испытывали большой недостаток пищи, в лучшем случае им приходилось утолять голод мамалыгой из кукурузной муки. Кони тоже голодали. Казаки шашками рубили молодые побеги деревьев и стволы кукурузы, но лошади ели их неохотно. К грузинской границе прошло около пятидесяти тысяч войск и беженцев. По дороге они забрали все, что было пригодно для пропитания.

В колонне отступающих были умершие от голода и заражения трупным ядом павших животных. Только у донских казаков в эти дни пало около пяти тысяч лошадей. Все надежды были на то, что в Сочи могут находиться хоть какие-то запасы продовольствия. Действительно, кое что там нашли, кроме того, союзное командование из своей базы в Константинополе прислало 24 апреля 50 тонн муки. Ее доставил русский пароход «Святой Николай». Выгрузив продовольствие, пароход взял на борт 1 100 больных, 400 других пассажиров и доставил их в Ялту.

Не намного лучше чувствовали себя и преследователи. Горные преграды, весенняя распутица, отсутствие фуража сильно мешали и им. Узкое пространство, по которому двигались войска, не давало возможности наступать широким фронтом, а горы мешали коннице обходить противника и проводить удары по его флангам. Пока в боевых действиях участвовала 1-я Конная армия С.М. Буденного, скорость преследования белых войск была достаточно высокой, но вдруг поступил приказ эту армию вывести из состава Кавказского фронта и перебросить ее на Польский фронт.

Основным преследователем стала 34-я стрелковая дивизия красных. До этого она с боями прошла от Волги до Майкопа, полки ее сильно поредели. Из записей в полковом журнале, сохранившемся у бывшего командира 306-го полка этой дивизии А.У. Клочкова, можно судить, настолько обескровленными были красные части. В этом полку из 3 200 человек числилось едва ли 300{202}.

Если бы белое командование захотело в эти дни переломить ситуацию в свою пользу, оно имело много шансов на успех. Но такая ситуация длилась не долго. В помощь 34-й дивизии прибыла кавалерийская бригада под командованием Левады, а решением командующего 9-й армии Уборевича в состав этой дивизии были влиты части 50-й и 22-й дивизий, а также части Красной Армии Черноморья, находившиеся в районе Майкоп — Туапсе. В результате состав 34-й стрелковой дивизии в короткие сроки был доведен до 5 000 штыков и 500 сабель. Общее руководство группировкой поручили командованию 50-й дивизии. Начальником ее стал молодой командир бригады П.В. Егоров — выпускник Лионского (Франция) военного училища. Первую мировую войну он закончил в звании капитана, а затем был на различных командных должностях в Красной Армии. Командиром 3-й бригады этой дивизии стал бывший начальник штаба Красной Армии Черноморья В.В. Фавицкий. Как и их противник, красные находились на крайне скудном продовольственном и фуражном обеспечении. Кроме того, урон их численности наносили постоянные обстрелы, которые вели английские боевые корабли.

В начале апреля объединенный штаб всех белых частей, находившихся на Черноморском побережье, расположился в г. Сочи. Атаман Букретов, оставив за себя генерала Шкуро, убыл в Крым. Туда же выехал и командующий Донской армией генерал Стариков. Оба хотели там принять окончательное решение, что делать со своими войсками, оставшимися на побережье. Кроме того, Старикову нужно было изменить отношение Врангеля и «добровольцев» к его казакам. Дело в том, что в Крыму «добровольцы» стали открыто обвинять донцов в Новороссийской катастрофе. На улицах Феодосии и Евпатории по этой причине происходили стычки, а донским казакам отказывали в квартирах даже для высшего комсостава. Слухи обо всем этом дошли до войск на побережье, и это сильно осложняло принятие людьми решения по поводу того, стоит ли эвакуироваться Крым.

Пока в Севастополе происходила смена главнокомандующего, для кубанцев и донцов, находившихся теперь на маленьком клочке Черноморского побережья, в районе Сочи, наступал критический момент. Безвыходность положения ощущалась всеми. Офицеры и казаки нервничали, волновались и горячо обсуждали создавшееся положение. Кубанский атаман и председатель правительства Иванис в это время находились еще в Севастополе.

Длительное отсутствие атамана и председателя правительства, о которых не было никаких сведений, способствовало тому, что находившиеся на побережье все больше стали говорить о мире с большевиками. Среди казаков распространялась молва о том, что Букретов специально уехал в Крым подписывать мир с ними. В это же время в грузинских газетах, печатавшихся на русском языке и передававшихся через границу, появились сообщения об английском ультиматуме, о том, что союзники требуют от белого командования заключить мир с большевиками, иначе они прекратят всякую помощь ему.

Ввиду отсутствия точной информации казаки все это принимали на веру. Положение офицеров, которые старались разубедить их и доказать нелепость этих слухов, становилось необычайно тяжелым еще и потому, что в войсках начинала распространяться версия, будто этот мир с большевиками выгоден для казаков, но не для офицеров. В войсках шло разложение, а в некоторых частях все чаще высказывалось предложение о том, что, вопреки желаниям кубанских властей в лице атамана, правительства и Рады, необходимо эвакуироваться в Крым и уж потом продвигаться на Кубань. Рада и правительство в это время бездействовали, единственным представителем гражданской власти на побережье был член кубанского правительства Белашев, замещавший уехавшего Иваниса.

За время отсутствия Букретова в Сочи приезжал из Севастополя командующий Кубанской армией генерал Улагай. Недовольный деятельностью генерала Писарева, он назначил своим заместителем генерала Шкуро, а сам, ознакомившись с положением дел, возвратился в Крым.

Довольно, таки в неопределенном положении оказался и командующий Донской армией Стариков. На свой страх и риск он послал к грузинскому военному министру Лордкипанидзе председателя донской фракции Верховного Казачьего Круга Гнилорыбова и своего начальника штаба полковника Фаге с предложением присоединить свой корпус к грузинским войскам, чтобы совместно бороться против большевиков. По его просьбе грузины должны были пропустить донских казаков с оружием на свою территорию. На это Старикову ответили, что корпус будет пропущен но предварительно он должен быть разоружен, причем лошади и оружие поступят в распоряжение грузин. Старикова это не устроило, и тогда он вслед за Букретовым и Иванисом поехал в Севастополь к Врангелю и Донскому атаману. У них он намеревался выяснить, почему корпус не хотят перевезти в Крым, почему не присылают денег, продовольствия и снарядов.

Так получилось, что к началу апреля в Севастополе собрались атаманы всех казачьих войск: генерал Богаевский от Дона, генерал Букретов от Кубани и генерал Вдовенко от Терека. Чтобы как-то урегулировать вопрос о взаимоотношениях главного командования с казаками, а также принять те или иные меры в отношении войск, находившихся на восточном побережье Черного моря, под председательством генерала Врангеля состоялось несколько совещаний. В них, кроме атаманов, принимали участие: помощник главнокомандующего Шатилов, командующий Кубанской армией Улагай, управляющий морским ведомством адмирал Герасимов, командующий Донской армией Стариков и др.

В итоге Старикову удалось убедить представителей главного командования, что Донской корпус вполне боеспособен, что никаких митингов в нем нет, как и разговоров о сдаче большевикам. Это было необходимо потому, что в Севастополь дошли слухи о разложении донцов, причем в значительной мере это объяснялось продолжавшимся антагонизмом между находившимися на побережье донцами и кубанцами. Не последнюю роль здесь играли и слухи, распространяемые некоторыми из кубанских генералов, о небоеспособности донцов, о полной дезорганизации их частей, о необходимости спасать в первую очередь находящихся якобы в полном порядке кубанцев. Учитывали и то, что кубанцев совсем нет в Крыму, тогда как донцов туда перевезено не одна тысяча. Эта агитация имела успех, тем более, что Врангель, как бывший командующий Кавказской армией, был теснее связан с кубанцами, нежели донцами.

Казалось бы, что ввиду наличия в крымских портах большого количества русских и иностранных судов, можно было бы своевременно вывезти и донцов, и кубанцев всех без исключения. Но главное командование почему-то медлило. На совещании, в котором принимал участие и Стариков, решено было перевозить только 4-й Донской корпус, однако никаких конкретных мер к проведению и этого решения в жизнь принято не было. Букретову тоже был поставлен вопрос, согласен ли он на перевозку и кубанцев. Но тот ответил, что по этому поводу он опросит казаков. «Но, это митинг!» — возмутился Врангель. «Не забывайте, что я выборный атаман, — ответил Букретов. — Я не могу поступать против желания казаков»{203}. При продолжении этого разговора Букретов добавил, что ни одного кубанского казака он в Крым не перевезет. Кубанские казаки, по его мнению, всегда были в Добровольческой армии пасынками, и он не хочет, чтобы это продолжалось и дальше.

Врангель никогда не доверял Букретову, знал, что тот хочет стать во главе Кубанской армии и быть совершенно самостоятельным в принятии любых решений. Естественно возник вопрос — зачем тогда он вообще прибыл в Севастополь? Врангель удалил его с совещания, но покидать Крым запретил. Когда же Букретов спросил: арестован ли он, Врангель ответил утвердительно.

Остальные атаманы и даже помощник главнокомандующего генерал Шатилов неодобрительно высказались по поводу того, как Врангель вел себя по отношению к Букретову, и тот, поостыв немного, признал, что действительно не имеет права арестовывать атаманов, но при этом выразил уверенность, что рано или поздно такой атаман погубит Кубанскую армию, сдав ее большевикам. Под воздействием других атаманов Врангель решил все же не порывать связь с Букретовым и даже согласился назначить его командующим Кубанской армией. В конце заседания генерал Шатилов съездил за Букретовым и привез его обратно. Генерал Врангель тут же извинился перед атаманом за свою горячность.

Улагай, таким образом, перестал быть командующим Кубанской армией, и все генералы, находившиеся в оппозиции Букретову: Науменко, Бабиев, Муравьев, Шкуро и другие, когда Кубанский атаман еще был на пути к побережью, получили приказ Врангеля выехать в Крым в его распоряжение. Причем им дали недвусмысленно понять, что назад они уже не возвратятся. Все должны были взять с собой верховых лошадей, вестовых казаков и полученное за два месяца вперед жалование. Остающимся на побережье показалось очень странным, что никто из отъезжавших в Крым генералов не отдал напоследок никакого приказа своим частям, даже не попрощался с ними{204}.

Во время уже упоминавшегося совещания 15 апреля было достигнуто также соглашение, в силу которого Главнокомандующий объединял в своих руках всю полноту власти военной и гражданской без всяких ограничений. Что касается казачьих вооруженных сил, то Врангель являлся теперь высшим военным начальником, обладающим всей полнотой военной власти в отношении стратегического и тактического применения и этих войск. В отношении внутреннего гражданского устройства казачьи войска и области должны были пользоваться полной автономией. Они являлись, таким образом, не зависимыми от главного командования. Однако при сношении с правительствами иностранных государств никакие сепаратные решения не допускались без согласования с главным командованием. В свою очередь, Главнокомандующий при сношении с иностранными правительствами по всем вопросам, касающимся казачьих областей, предварительно должен был советоваться с казачьими атаманами.

В Донском корпусе ситуация также была сложной. В командование его войсками на Черноморском побережье вступил тем временем генерал Калинин. Стариков же был назначен представителем Донского атамана на побережье. Голодающие донцы и кубанцы находились по-прежнему в выжидании, так как перевозка частей в Крым все еще не начиналась. В Кубанской Раде и правительстве снова подняли вопрос о мире с большевиками, о необходимости заключить хотя бы временное перемирие. Между представителями донского и кубанского командованиям и воинскими частями нарастал антагонизм, причем дело иногда доходило даже до вооруженных столкновений. Так как представители Грузии по-прежнему давали уклончивые ответы по поводу пропуска казаков через границу, то донцы все больше стали склоняться к мысли о необходимости разбить грузинские войска и пройти до Поти. Кубанская же Рада и правительство категорически высказались против вооруженных столкновений с грузинскими войсками. Местное население продолжало страдать от бесчинств белого воинства и готово было на все, чтобы поскорее развязаться и с донцами, и с кубанцам. Все смелее и смелее становились «красно-зеленые». С каждым днем к Сочи приближались большевики. Некоторые казаки и даже целые подразделения вынашивали планы уйти в «бело-зеленые», но горы еще были покрыты снегом, и это их сдерживало.

После своего назначения заместителем командующего Кубанской армией генерал Шкуро вызвал в Сочи из отряда генерала Морозова полковника Дрелинга и предложил ему пост начальника штаба всей группировки войск на побережье.

Дрелинг потом рассказывал, что: «Никаких распоряжений и указаний свыше мы не получали. По словесному распоряжению Улагая наша задача заключалась в том, чтобы держать за собой плацдарм на Черноморском побережье. Для какой цели мы должны были это делать, для планомерной эвакуации войск или же для развития наступательных операций, нам не было указано. В воинских частях в это время наблюдалась страшная дезорганизация. Не было денег, продовольствия, свирепствовала эпидемия, войска занимались грабежами. Нужно было употреблять колоссальные усилия, чтобы бороться со всем этим»{205}.

Сведения о готовящемся перемирии Врангеля с большевиками получали все больше подтверждений, и находившиеся на побережье члены кубанского правительства: Белашев, Филимонов, Курганский и генерал Болховитинов приняли 7—8 апреля постановление о необходимости заключить с большевиками перемирие. Когда об этом постановлении узнал генерал Шкуро, он заявил, что лично ему не подчинится без разрешения ставки и что, в любом случае, для этого необходимо решение Кубанской Рады.

Обо всем этом штаб группировки телеграммой сообщил союзному командованию в Константинополь, английскому адмиралу Де-Робеку, а также в Крым, в ставку Главнокомандующего. С учетом сложившейся обстановки генерал Шкуро одновременно просил освободить его от командования войсками, иначе, как он выразился, вынужден будет принять «самостоятельное решение».

На другой день он выступил в Раде, где в мрачных тонах обрисовал общую обстановку, создавшуюся на побережье. После обсуждения этого сообщения Кубанская Рада признала решение правительства о необходимости заключения перемирия правильным, о чем тут же были поставлены в известность находившиеся в Сочи англичане.

22 апреля в Сочи прибыль на линкоре «Аякс» адмирал Де-Робек. По его инициативе было проведено совещание с участием Шкуро, начальника его штаба Дрелинга и приглашенного из селения Хоста командира Донского корпуса генерала Калинина.

Шкуро сообщил адмиралу о тяжелом положении армии и двухдневном запасе продовольствия. Он еще раз подтвердил, что Кубанское правительство и Рада вынесли постановление о прекращении кровопролития, так как они не видят смысла вести борьбу, раз идут переговоры о заключении мира с большевиками. Дальше Шкуро сказал о том, что он не может взять на себя ответственность за выполнение решения правительства и Рады, так как является заместителем командующего армией, а не командующим, а потому и попросил освободить его от занимаемой должности.

Де-Робек сообщил, что ему не известно ни о каком готовящемся перемирии с большевиками и что борьбу нужно продолжать, так как на самом деле обстановка не изменилась. По просьбе Шкуро адмирал сделал такое же заявление прибывшему на корабль заместителю председателя кубанского правительства Белашеву. Здесь же Шкуро заявил, что в связи с сообщениями адмирала Де-Робека, постановление правительства о перемирии теряет свою силу. Адмирал в свою очередь сказал о том, что на побережье, где находятся донцы, кубанцы, терцы и астраханцы, из Севастополя выезжают атаманы казачьих войск и Главнокомандующий. Он просил продержаться и ни в какие переговоры до приезда атаманов не вступать. Белашев с этим согласился. Де-Робек уехал, предварительно отдав все продовольственные запасы корабля казакам.

Однако ни Врангель, ни атаманы на побережье не прибыли. Зато 21 апреля во второй раз войска посетил командующий Кубанской армией Улагай. Он упрекнул Шкуро за слишком откровенные признания, которые тот сделал при общении с английским адмиралом, сообщил также, что отчисление от должностей генералов Науменко, Бабиева, Муравьева и самого Шкуро сделано Врангелем по просьбе атамана Букретова и что скоро он сам прибывает на побережье и вступит в командование Кубанской армией. На другой день на пароходе «Бештау» действительно прибыл Букретов, а с ним председатель кубанского правительства Иванис и командующий Донской армией генерал Стариков. Букретов сообщил, что он вступает в командование не только Кубанской армией, но и всеми войсками, находящимися на побережье.

Нельзя сказать, что это сообщение пришлось по душе донским казакам. Командир Донского корпуса генерал Калинин, определенно не доверял Букретову, особенно после того, как атаман в разговоре с ним высказался в том смысле, что перевозить части в агонизирующий Крым—это преступление, так как из Крымского «мешка» никто не выберется. Вместе с тем, Букретов весьма резко охарактеризовал Калинину генерала Врангеля, назвав его авантюристом.

В середине апреля части Красной Армии перешли в решительное наступление. Они форсировали реку Шахе, оттеснили кубанцев и заняли Сочи. Букретов со штабом перебрался в Адлер и 28 апреля на английском миноносце (два-три английских корабля все время находились у побережья) вместе с Дрелингом отправился в Гагры для переговоров с грузинами. Они велись с начальником грузинских войск, находившихся у границы — генералом Артмедладзе, который не обладал нужными казакам полномочиями и по каждому вопросу запрашивал Тифлис. Грузины давали уклончивые ответы и, по выражению Дрелинга, «кормили завтраками», а потому кубанцы, не добившись определенного результата, вернулись обратно. Когда Букретов сообщил об этом генералу Калинину, тот предложил прорвать границу Грузии силой оружия. Но Букретов не поддержал это предложение, сославшись на то, что англичане тут же прекратят свое содействие и всякую помощь.

А между тем 29 апреля большевики атаковали арьергард сводно-кубанского корпуса, находившегося под командованием генерала Морозова и, прорвав фронт, заняли селение и дом, где находился штаб одной из кубанских бригад. Красные воспользовались телефонной связью, которую отступавшие не успели уничтожить, и вызвали к телефону командира корпуса. К аппарату подошел генерал Морозов.

Сразу же выяснилось, что его вызвал Егоров, командир 50-й стрелковой дивизии красных. Она входила в состав 9-й советской армии, которой командовал Василенко.

«Я нарочно вызвал вас к телефону, — заявил Егоров Морозову, — чтобы указать на безнадежность вашего положения. Выхода вам нет. Во имя чего же и мы, и вы льем сейчас русскую кровь, когда вопрос о прекращении Гражданской войны — вопрос самого близкого будущего? Мне кажется, что пора войти в переговоры. Во всяком случае, я вам делаю это предложение».

«Я не в праве входить в какие бы то ни было переговоры, — ответил Морозов. — О том, что вы сказали, я донесу по команде»{206}.

В это время Букретов и его начальник штаба Дрелинг с часу на час ожидали, что грузины разрешат переход границы, и разрабатывали технические вопросы ее перехода. Предстояло через один пограничный пост пропустить около 50 000 кубанцев и донцов, которые по фронту занимали пространство от Сочи до Романовска, то есть более 50 километров. Получив доклад от Морозова о предложении красных, Букретов 29 апреля в Адлере созвал совещание войсковых начальников, на которое были вызваны генерал Калинин, генерал Шифнер-Маркевич, Иванис, Дрелинг, военный министр Болховитинов и др. На совещании Иванис доложил, что от грузин получено уведомление, из которого следует, что ни один русский, ни пеший, ни конный, с оружием или без него, через границу пропущен не будет и что грузинские войска уже занимают оборону на сопредельной территории. Большинство присутствующих высказались за заключение мира с большевиками. Только генерал Калинин со своими донскими командирами занял другую позицию. Он решил сам вести переговоры с грузинами. Для отвода глаз и выигрыша времени он назначил генерала Голубинцева вести переговоры на уровне пограничников, а сам отправился к англичанам и обратился к ним с просьбой дать ему миноносец для поездки в Грузию. По Дороге он встретился с начальником черкесской дивизии Султан-Келеч-Гиреем. Оба генерала, ввиду того предательства, которое, по их мнению, совершал Букретов, решили ехать в Грузию и, если переговоры и на этот раз не увенчаются успехом, пройти границу с боем.

Тем временем, снятый с должности Шкуро, предчувствуя, что до катастрофы остаются считанные дни, а может и часы, получил в Севастополе несколько кораблей и спешил с ними на побережье. В море миноносцы, на которых шли Калинин и Шкуро, случайно встретились. Калинин объяснил, с какой целью он движется в Грузию. Шкуро в свою очередь показал предписание, полученное им из ставки. Там указывалось, что генерал Шкуро прибыл руководить эвакуацией кубанцев и что донцев будут брать в последнюю очередь. Эвакуировать предполагалось только вооруженных людей. От себя Шкуро добавил, что никакой надежды на эвакуацию Донского корпуса практически нет, спасти можно только донской командный состав. Это решение Врангель потом объяснял так: раньше в Крым перевозили только донцев, поэтому нужно было в первую очередь вывозить кубанцев и астраханцев, которых в Крыму почти не оказалось. Калинин лишний раз убедился, что у донцев остается единственная надежда на спасение от красного плена — переход в Грузию, и он продолжил туда путь.

Но миссия Калинина не увенчалась успехом. Разрешение на переход границы донскими войсками грузины категорически давать отказались. Исключение делалось только для Кубанского атамана, членов Верховного Казачьего Круга, членов Кубанской Рады, кубанского правительства и почетных стариков кубанских станиц.

Тем временем с красными уже начались переговоры о перемирии. В комиссию по их проведению со стороны белых вошли: председатель кубанского правительства Иванис, начальник штаба командующего войсками на побережье полковник Дрелинг, представитель донцов генерал Голубинцев. Председателем комиссии Букретов назначил генерала Морозова. На первой встрече представителей сторон командующего дивизией Егорова не было. Как сообщили красные парламентеры, его вызвал к себе в Туапсе в штаб 9-й армии ее командующий. Советскую сторону представляли командир полка 50-й дивизии, на участке которого происходили переговоры, его начальник штаба и политкомиссар, заместитель Егорова. Во время разговора большевики были любезны и величали Морозова «господин генерал» и даже «ваше превосходительство», генералы же называли своих партнеров — «товарищи».

Первые переговоры не дали конкретных результатов, так как красные парламентеры заявили, что не имеют соответствующих полномочий. Поэтому Морозов предложил им решить эту проблему до следующей встречи и со своей стороны обещал ко времени ее проведения составить свои условия перемирия. После этого переговорщики разъехались.

На следующий день, 30 апреля, члены комиссии, за исключением находившегося на позициях Морозова, собрались и составили одобренный Букретовым текст первого предложения большевикам в таких выражениях, чтобы при его обсуждении выиграть больше времени. Условия перемирия без всяких подписей были переданы красным. Они предусматривали:

1) Прекращение враждебных действий и заключение перемирия впреть до подписания мирного договора.

2) В основание при выработке условий перемирия, а впоследствии мирного договора должны быть поставлены следующие идеи:

 а) Обе стороны должны смотреть друг на друга, как на части одного великого народа и не стремиться к уничтожению или унижению противника, как это бывает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом, общем будущем.

 б) Заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, т.е. не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы являлись обидными или унизительными для какой-нибудь стороны, оставляли бы чувство недоброжелательства или даже мести, не могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе.

 в) Для достижения целей, указанных в первых двух пунктах, необходимо принять во внимание особый уклад казачьей жизни и казачьего быта.

3) Почти трехлетняя гражданская война создала атмосферу взаимного недоверия, подозрительности, непримиримости. Поэтому при ведении переговоров необходимо проявлять и подчеркивать особое доверчивое отношение сторон друг к другу.

4) Условия перемирия:

 а) Демаркационная линия сторон, нейтральная полоса: река Сочи — правый берег, река Бзуга — левый берег. Между ними — нейтральная полоса.

 б) Срок перемирия — до подписания мирного договора.

 в) Передвижение желающих жителей в местности, занятой противной стороной, с разрешения надлежащих начальников не ниже начальников дивизий. Ныне же — выход на полевые работы. Гарантирование им полной неприкосновенности личной и имущественной, как во время движения, так и на местах и снабжение их надлежащими документами с обеих сторон{207}.

Со стороны красного командования в письменной форме 30 апреля через генерала Морозова были переданы условия капитуляции. Чтобы обсудить их, на следующий день, 1-го мая 1920 г, атаман Букретов в Адлере созвал широкое совещание старших командиров. Председательствовал он сам, от 4-го Донского корпуса присутствовали генералы Секретев и Голубинцев, от Кубанского войска — генералы Шифнер-Маркевич и Сидоренко. Кроме них, было приглашено еще около 40 кубанских полковников. Ход этого, можно сказать, судьбоносного для войск на побережье совещания полностью записал присутствовавший на нем полковник Ф.И. Елисеев. В его изложении события развивались так:

«Атаман встает и говорит: Господа, Кубанская армия находится в тяжелом положении. Случайно мы установили связь с командованием красных, действующих против нас, и их командование через посредство генерала Морозова, который возглавляет наши арьергардные части, предложило нам мир. Для выяснения условий красных был отправлен для переговоров начальник штаба всех наших войск, полковник Дрелинг, который сейчас и доложит вам обо всем.

Поднялся Дрелинг и начал читать условия мира:

1. Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.

2. Гарантируется освобождение от всякого преследования всем сдавшимся, искренне раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной Армии и принятием активного участия в войне против Польши, посягнувшей на исконные русские территории.

3. Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется.

4. Все огнестрельное оружие, шашки и кинжалы подлежат сдаче.

5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволят пути, разрушенные войной.

6. Гарантируется неприкосновенность личности всем.

7. На ответ дается 12 часов. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек после получения условий перемирия будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.

Подписали: командующий 9-й Советской армией Василенко, член Военно-Революционного Совета Онучин. Передавал этот документ белым военный комиссар 50-й дивизии Рабинович».

Дальше, по словам Елисеева, Дрелинг сообщил, что у Бук-ретова и других белых военачальников по получению этого документа тут же возникло несколько вопросов по содержанию предъявленных условий. По телефону запросили красных и попросили, в частности, разъяснить, кого следует считать уголовными преступниками. В ночь на 2-е мая красные дали ответ на все вопросы, возникшие у сдающихся. По поводу уголовных преступников там было сказано, что таковыми считаются все совершавшие расстрелы без суда и следствия, грабежи, насилия, а также офицеры, бывшие в составе Красной Армии и добровольно перешедшие затем в деникинские войска. Еще раз со стороны красных было подтверждено, что всем добровольно сложившим оружие гарантируется жизнь и свобода, им будет разрешено разъехаться по домам. О генералах и офицерах сообщалось, что всем им, кто не подпадает под условия пунктов 1 и 2 ультиматума от 1 мая, также будет предоставлена свобода. Был уточнен окончательно срок истечения ультиматума — 4 часа 15 минут 2 мая 1920 г.

«Сообщив все это, — пишет дальше Елисеев, — Дрелинг от себя заявил: О сдаче армии не может быть и речи. Наша цель — затянуть переговоры на три-четыре дня, пока к нам не прибудут суда из Крыма для переброски туда». Атаман предложил голосовать поименно. Все были против мира с большевиками. Было решено с оружием в руках пробить грузинскую границу и там ждать суда из Крыма. После голосования наступила гробовая тишина. «А вы, генерал, что скажете?» — обратился атаман к генералу Шифнер-Маркевичу? — «Позвольте мне говорить сидя», — ответил тот Букретову, никак, не титулуя его. «Пожалуйста, пожалуйста, генерал», — разрешил атаман. Против своего обыкновения говорить быстро Шифнер-Маркевич сейчас с напряженным спокойствием четко произносит каждое слово, ни к кому в отдельности не обращаясь и ни на кого не глядя:

— Война окончена. Надо ясно осознать, что мы побеждены. Денег и снарядов нет. Союзники колеблются, поддержать ли нас. Вести десятки тысяч казаков в неизвестность — нельзя. Наш священный долг старших начальников — насколько можно безболезненно, бескровно спасти людей, не считаясь ни с чем. Крым также скоро должен пасть. Крым будет гораздо худшей ловушкой, чем та, в которой мы оказались здесь. Тем, кто в Крыму, условия сдачи, надо полагать, будут предъявлены более суровые, чем нам. Там уже не все спокойно. Там от лица офицеров выступил капитан Орлов — выступил против главного командования. И по моему, глубоко продуманному убеждению, ваше превосходительство (тут он поднялся со стула), наилучший исход таков: надо капитулировать...

Сказав это, он тяжело опустился на стул, достал из кармана платок и вытер выступивший на лбу пот.

Голоса протеста, оспаривавшие мнение Шифнер-Маркевича, зазвучали с такой силой, что атаман попросил всех остепениться и обратился к Дрелингу, чтобы тот повторил цель переговоров с красными. Скорбным голосом, со скорбным лицом, Дрелинг еще раз сказал: «Цель переговоров — выиграть время, чтобы успели прийти транспорты из Крыма, на что потребуется 2— 3 дня. Я сам красным не верю. В переговорах играю только техническую роль. Я ни за что не останусь здесь и уеду в Грузию или в Крым.

Генерал Сидоренко резко спрашивает атамана: «Каково же решение совета?»

Снова раздался голос Шифнер-Маркевича. Он подчеркивает: «Пафос Белой идеи казакам малопонятен. Война окончена. Губить людей нельзя. Казаки — народ простой. Они земледельцы, т.е. в сущности — крестьяне, и по отношению к ним красная власть особых репрессий не предпримет. А офицеры могут уехать самостоятельно, в одиночку. На пароходе «Бештау», который стоит на рейде у Адлера, места для них найдутся. Время не терпит. И если сегодня же мы не дадим положительного ответа, красные перейдут в наступление. Прольется ненужная кровь, а результаты будут все те же, даже хуже. Мое мнение окончательное и категорическое: сдаваться».

Слова генерала о том, что пафос Белого движения «казакам не понятен», не понравились присутствующим. Еще более странным показалось им последовавшее заключение атамана: «Ну, господа... Делать нечего... Мы сдаемся. И наша обязанность — теперь же ехать по своим частям и объявить это и уговорить их принять такое решение. Считаю заседание Военного совета закрытым». Сказав это, атаман собрал со стола часть лежащих на нем бумаг и скорым шагом пошел к себе на второй этаж.

После этого Букретов составил ответ красным и поручил генералу Морозову передать его. В этом документе атаман соглашался с условиями капитуляции, но при этом предупреждал, что он не в силах предотвратить исход казаков в Грузию и Крым, так как делается это ими самовольно. Одновременно он просил дать еще 2—3 дня, чтобы довести условия капитуляции до частей, растянутых по фронту более чем на 50 километров. Получив этот ответ, красные предложили генералу Морозову прислать к ним авторитетную комиссию, чтобы совместно выработать конкретные технические вопросы проведения сдачи белых войск. Морозов немедленно проинформировал об этом Букретова, но он и Иванис порекомендовали ему не спешить назначать такую комиссию, чтобы выиграть время. Однако генерал сказал, что это будет однозначно воспринято красными как срыв переговоров, и они тут же начнут наступление, а фронт белыми войсками уже брошен. После этого Морозову было рекомендовано самому выехать к красным»{208}.

Как вспоминает полковник Елисеев, на совещании он не до конца поверил, что Кубанская армия должна капитулировать, и тут же из Адлера позвонил генералу Морозову, которому еще недавно был подчинен. Тем более, что на Военном совете было сказано, что это он ведет переговоры с красными. Он просил уточнить, действительно ли армия капитулирует и что в таком случае делать офицерам? Морозов подтвердил еще раз то, что было сказано на совещании, и добавил: «Офицерам оставаться со своими казаками, так как отъезд офицеров будет расценен красным командованием как нарушение перемирия»{209}.

Офицеры оказались в сложной ситуации. Во-первых, нужно было прямо сказать своим подчиненным о поражении и напрасно понесенных жертвах, во-вторых, сообщить им какое решение об устройстве своей собственной судьбы принимают они сами. Вот как об этом и дальнейших своих шагах в той тревожной, непредсказуемой обстановке пишет тот же Елисеев:

«Затуманилась моя головушка! Как же я должен объявить это своему храброму 1-му Лабинскому полку после таких великолепных конных атак под Кавказской, где мы пленили две красные стрелковые дивизии со всем командным составом?

Я позвонил своему помощнику, полковнику Ткаченко, сказал, что приеду через час; прошу построить полк в резервную колонну, выслушать мое сообщение о том, что решено в штабе Кубанского войска. Сев в свой экипаж, выезжаю из городка с тяжелыми думами. Думы эти перебивает казак-кучер: «Господин полковник! Навстречу нам едет генерал Шифнер-Маркевич!»

Выглянув из-за спины казака, вижу генерала на велосипеде в нескольких шагах. Соскочив, я расставил руки в стороны и остановил генерала. Он в той же серой черкеске, в которой я помню его, когда мы еще отступали от Воронежа. Полы черкески подоткнуты за пояс. Он весь в пыли и поту. «А, Елисеев!» — восклицает он, остановившись.

— Откуда вы, ваше превосходительство, и в таком виде?

— Фу-т-ты... Только что уговорил 1-й и 2-й линейные полки Майкопского отдела, чтобы сдавались... Не хотят казаки оставаться... Боятся красных, но кажется уговорил, — быстро, как всегда, чуть заикаясь, пояснил он. Речь шла о полках его дивизии, с которыми он занял Гойтхский перевал, Туапсе, Сочи и вот теперь дошел до грузинской границы...

Он весь в поту и, сняв папаху, вытирает ею мокрую голову. Я спрашиваю его: «Неужели нет выхода?» И он мне повторил все то, что сказал на собрании несколько часов назад. Еще добавил дружеским тоном, что офицерам надо бы оставаться с казаками. «А вы останетесь, ваше превосходительство?» — испытующе гляжу я на него. — «Душа моя здесь, с казаками, но разум твердит: надо уезжать, — отвечает он с горькой усмешкой, — знаю, что красные меня не помилуют за сотрудничество с генералом Шкуро».

Пожав друг другу руки, мы расстались. Я больше не видел этого умного, доброго человека, показавшего себя в боях распорядительным и смелым генералом».

Свой разговор с личным составом полка Елисеев передает так:

«... Громадный четырехугольник резервной колонны 1-го Лабинского полка предстал передо мной — тысяча пятьсот казаков На правом фланге полка горят две пирамиды сухих поленьев, освещая местность таинственным светом. Офицеры и казаки в черкесках, в черных папахах. Команда встречи, рапорт Ткаченко — и мое сообщение в полной тишине. Рассказываю все, что говорилось и что решили на совещании в Адлере. Заканчивая, бросаю в ночной темный строй полка: «Решено и приказано остаться на месте и ждать распоряжений о сдаче Кубанской армии перед силой Красной России».

Мертвой тишиной встречены мои последние слова. Молчат казаки, молчат и офицеры. В этой тишине, после паузы в несколько секунд, из задних рядов строя раздалось только: «А вы с нами останетесь?»

«Что это — упрек, просьба, испытание? — пронеслось у меня в голове. Умел водить полк в победные конные атаки, а вот теперь — куда и как поведешь полк?! Выдержав паузу в несколько секунд, я протяжно, что бы все услышали и поняли сразу, произнес только одно слово «Ос —та —нусь»{210}.

2 мая 1920 г о решении сдаваться уже знали все штабы и войска, находившиеся на побережье. Люди страшились сдачи, хотели быть поближе к Адлеру, где, как они понимали, должны произойти основные события, связанные с капитуляцией. Многие части начали движение по направлению к городу, порту и дальше к самой границе. На рейде Адлера стоял буквально облепленный людьми пароход «Бештау». Многие завидовали тем, кто попал на этот корабль. Для сосредоточения перед погрузкой желающим офицерам и семьям был назначен прибрежный хутор «Веселый» в 30 километрах от Адлера. Была еще надежда, что корабли подойдут туда раньше, чем красные.

Командиры 1-й и 2-й Кубанских дивизий генералы Лебедев и Шинкаренко приняли решение самостоятельно, силами своих соединений, дать отпор красным и сорвать капитуляцию. Однако из этого ничего не вышло — полки отказались им повиноваться. Все решили сдаваться. Только черкесской дивизии генерала Султан-Келеч-Гирея повезло. Значительную ее часть приютили абхазы, близкие черкесам по национальному признаку{211}.

Не пожелавшие сдаваться командиры полков и дивизий по собственной инициативе разослали по побережью офицеров с задачей — разыскивать и захватывать любые корабли и использовать их для спешной эвакуации. Но никто из них так и не вернулся, скорее всего, единственное, что они могли сделать, это погрузиться при первой же возможности на какой-либо корабль в индивидуальном порядке. Некоторые из не пожелавших сдаваться кубанских частей бросились к грузинской границе, но в некоторых местах ее перекрыли донские подразделения и не пустили их.

Командующий донскими соединениями и частями генерал Калинин доложил Букретову, что выходит из подчинения ему, приказал своим войскам занять фронт по реке Псоу и стал намечать место на грузинской границе, по которому нанести удар своим корпусом. Грузины, узнав об этом, разрешили пропустить на свою территорию часть донских беженцев. Когда же они с поднятыми руками пошли через границу, со стороны кубанцев по ним стали стрелять. Те в отчаянии и панике смели грузинских пограничников и армейские подразделения. Грузинское командование вынуждено было вызывать подкрепление и броневики. Тогда Калинин принимает новое решение. К этому времени прибыл английский транспорт, и Калинин двинул донцов к морю, чтобы оттеснить эвакуировавшихся кубанцев и занять их место на погрузке. Но те не уступили, и донцы смогли грузиться лишь после того, как желающих уезжать кубанцев больше не было, но всем желающим места все равно опять не хватило.

Чтобы взять как можно больше людей, англичане приказали казакам бросить все, оружие и лошадей, к тому же из-за мелководья погрузка шла с лодок. Казаки расседлывали лошадей и гнали их от берега. Кони жалобно ржали, возвращались к морю тысячными табунами. Некоторые даже заходили в море, как бы умоляя погрузить их тоже на корабли. Лошадей снова гнали от берега, так как они сильно мешали погрузке. Многие казаки плакали, не стесняясь своих слез. Конь не раз спасал казаку жизнь, за уход и ласку платил ему преданностью. Генерал Стариков вспоминал потом: «Я сам пережил это, так как у меня там брошен конь. А на этом коне я проездил всю войну с Германией и всю Гражданскую войну, никогда не был ранен, не боялся никаких опасностей и ценил его прямо как чудесный талисман»{212}.

Нужно иметь в виду также, что абсолютное большинство лошадей нередко было приобретено ценой больших лишений, так как наличие коня помимо всего прочего свидетельствовало и о состоятельности казака. Безлошадному прямой путь был только в пластуны. Кубанский казак из станицы Ильинской, например, Гавриил Солодухин оставил такое воспоминание. «Когда Гражданская война докатилась до моей станицы, я очень хотел попасть в корпус генерала Шкуро. Чтобы купить мне строевого коня мать продала 8 овец (из 15 имевшихся в хозяйстве), двух свиней, корову и несколько мешков пшеницы. Насобирала 500 рублей. Еще 100 рублей и шашку подарил брат матери. Но самый дешевый строевой конь стоил 750 рублей. Так и не собрав сына в кавалерию, — пишет Солодухин, — мать сказала мне:

«Милый мой сыночек! Войди в положение своей бедной матери. Ты сам видел, как я стараюсь тебя справить, снарядить в кавалерию. Все, что я смогла продать, все продала. Не могу же я продать последнюю корову... Прошу тебя, сынок, — пожалей свою мать... иди в пластуны»{213}.

Некоторым офицерам англичане разрешили погрузиться на подошедший их крейсер «Кардиф». Среди них был и командир 2-й Кубанской казачьей дивизии генерал Шинкаренко. Потом он записал в своем дневнике, что в знак благодарности подарил командиру этого корабля богато инкрустированную шашку и тот в ответ на это, предоставил генералу место в каюте. Каково же было его удивление, когда там он встретил генерала Шкуро. Тот, как уже упоминалось, прибыл на побережье, чтобы спасти наиболее близкие ему кубанские части, в том числе «Волчий» и «Партизанский» полки.

Вспоминая об этой встрече, Шинкаренко записал в своем дневнике:

«А где же ваша дивизия, генерал?» — спросил Шкуро.

«Не смог увести, осталась сдаваться со всеми», — ответил я.

«Ну и г... же вы», — сказал Шкуро

«От такого г... слышу», — последовал мой ответ»{214}.

В полках и дивизиях все еще можно было кое-чем поживиться из военного имущества и запасов, но все понимали, что все это у них отберут красные, поэтому особо никто ни на что и не претендовал. Единственное, что было сделано, это выданы остатки денег и продуктов.

Корабли действительно все же подошли. Когда генерал Морозов узнал, что идет полным ходом погрузка донцов на пароход «Вампоа», он лично прибыл в порт и приказал немедленно прекратить ее, так как это нарушало ультиматум красных. Однако его никто не слушал. На Морозова бросился с револьвером командир 45-го Донского полка полковник Шмелев, ударил генерала два раза плетью и приказал своим подчиненным арестовать его. Отстреливаясь из револьвера, генерал Морозов скрылся{215}.

Корабли увезли в Крым около 3 000 человек. Атаман Букретов перебрался в Батум и оттуда собирался руководить капитуляцией своих войск. Армия оказалась обезглавленной и предоставленной самой себе. Все нити руководства сдачей войск взял на себя генерал Морозов. Его штаб разместился в Мацесте. Все сдавшиеся двигались в Сочи, и вскоре он был буквально запружен морем черных папах и черкесок. Казаки несли на себе походные сумы, свернутые в скатку бурки, ждали отправки дальше на север, для начала в Туапсе. Здесь весь старший командный состав побывал у командира красной дивизии, пленившей их, у А.И. Егорова. Он занимал одну из дач на окраине города. Все уже знали, что Егоров из мещан, окончил юнкерское училище, в 1-ю мировую войну дослужился до звания капитана. Все, кто побывал у него в кабинете, терялись в догадках, почему он, вызывая их всех поочередно, ни с кем не поговорил. Просто смотрел на каждого представившегося и потом коротко и тихо бросал: «Идите».

Так произошла капитуляция Кубанской армии, корпуса которой еще недавно дошли до границ Саратовской губернии. Армия, которая потеряла в боях тысячи казаков, пять генералов и двадцать полковников.

Сдавшихся казаков прямо полками отправляли в Туапсе, всех штаб-офицеров выделили в отдельную команду и с наступлением темноты, погрузив на буксируемую баржу, отправили туда же. У многих сразу же возникли опасения, что их отвезут подальше в море и утопят, но были и оптимисты, которые высказывали надежду, что в море их поджидают корабли белого Черноморского флота, захватят баржу и отбуксируют в Крым. Но ни первого, ни второго не произошло, всех благополучно доставили в Туапсе. На утро заставили сдать и шашки, и кинжалы, и револьверы. Кое-кто пытался возражать, и всем вежливо объяснили, что их холодное оружие будет возвращено в Екатеринодаре, а чтобы это выглядело правдоподобно, стали записывать характерные приметы кинжалов и шашек. Потом офицерам раздали специально заготовленные анкеты, где нужно было ответить на 40 различных вопросов. При этом генерал Морозов посоветовал давать только правдивые ответы, так как, по его словам, этот документ будет следовать за каждым, а все записанное в ней будет потом еще не раз сверяться с тем, что напишут сдавшиеся в других анкетах. Вскоре прибыли и рядовые казаки. Всех их накормили и стали грузить в железнодорожные составы. Офицеров опять отделили, дав им отдельно от казаков тоже товарные вагоны.

Дальше станицы Белореченской поезда не шли. Здесь казаки переночевали, затем их снова накормили и пешим порядком отправили в станицу Старокорсунскую, что на северном берегу Кубани. Шли полк за полком, на себе несли походные сумы, бурки и шубы. Некоторые казаки сумели нанять у местных жителей вместительные подводы, запряженные быками, и, сгруппировавшись в артели, погрузили туда свои пожитки. Охраны не было вовсе. Единственный матрос, в полной морской форме, скакал на кабардинском коне вперед и назад колонны, следя за движением. Кто хотел, в это время мог свободно скрыться, чтобы добраться домой, но их было, очевидно, не много. Все хотели получить официальные документы на право возвращения в свои станицы.

В Старокорсунской моста через Кубань не было, и огромная масса кубанских и донских сдавшихся казаков целый день переправлялась паромом и лодками. Местное население встречало прибывших радушно, хорошо кормили их, расспрашивали о тех своих родных и близких, с кем потеряли связь. Впереди был Екатеринодар и надзиравший за всеми матрос приказал сгрузить вещи с повозок, взять все в руки и следовать через город на его окраину, в предместье Дубинка. Там казакам отвели территорию огромного кирпичного завода с его производственными помещениями и множеством сараев. Через несколько дней туда же прибыл со своим небольшим штабом и генерал Морозов. Он рассказал, что через его контрольный пункт прошло 34 000 строевых казаков, почти сплошь конных, и свыше 4 000 пластунов. 30 000 коней, шашек и винтовок казаки бросили по сторонам шоссе{216}.

В Екатеринодаре отделили генералов и штаб-офицеров, их набралось свыше 80 человек, и после проверки в ЧК отправили в Ростов, где после еще одной проверки часть отправили на польский фронт, часть на курсы подготовки красных командиров, часть в ссылку на поселение в Калужскую губернию на Урал и другие места. Рядовых казаков прямо в составе их прежних полков, только дав им наименование кубанских и донских кавалерийских, под теми же номерами стали спешно отправлять на польский фронт.

Итак, основная масса казаков сдалась красным у грузинской границы и в спасении больше не нуждалась. Но были части, которые ушли в леса и горы и продолжали взывать к Врангелю и его штабу найти возможность перевезти их в Крым. Уже в конце мая Астраханско-Терская бригада под командованием Колоссовского перешла горы со стороны Кубани и была снята с побережья вооруженным ледоколом «Гайдамак» и болиндером уже на территории Грузии, в районе города Поти. Сложно складывалась эвакуация более крупной группы войск, главным образом терских казаков во главе с их атаманом генералом Г.А. Вдовенко. Она отступила в Грузию по Военно-Грузинской дороге, но грузины потребовали их покинуть страну, так как опасались осложнения и без того натянутых отношений с Советской Россией. Врангель поручил урегулировать этот вопрос адмиралу А.М. Герасимову как своему полномочному представителю в Грузии. Тот прибыл в Батум и еще до окончания переговоров вызвал туда эскадренный миноносец «Жаркий», транспорт «Сарыч» и подводную лодку «Утка». Это был внушительный аргумент для переговоров с грузинами, так как на содействие англичан, уже ликвидировавших свою базу в Севастополе и Батуме и 28 июня принявших решение о прекращении интервенции в Россию, им рассчитывать не приходилось. Грузинское руководство дало добро на эвакуацию терцев.

Не просто сложилась судьба и тех донских казаков, которые в Новороссийске не смогли погрузиться до 27 марта на корабли, но и не захотели идти к грузинской границе. О том, как развивались события дальше, оставил свои воспоминания донской казак Е.Ф. Кочетов{217}. По его словам, их полк накануне катастрофы 10 дней пробивался через леса и горы к Новороссийску. Есть было нечего ни людям, ни лошадям. Все страшно отощали. Лошади поотъедали друг другу хвосты и гривы, а когда вышли к морю, бросились облизывать соленые камни. Полк прибыл на пристань в последний день погрузки, 26 марта. Рядовых казаков на корабли не пускали. Когда один подхорунжий все же решил взойти на трап, то тут же был застрелен. Донской атаман А. Богаевский, уходя с последним пароходом, прокричал: «Не волнуйтесь, братцы! Пароход придет и всех заберет!» Но было ясно, что никакого парохода больше не будет. Все стали снимать с лошадей седла и угонять их в горы.

Утром 27 марта у пристани появился конный разъезд красных, человек в 20 с командиром во главе. Командир прокричал: «Товарищи, война окончена!» Гул среди собравшихся на пристани прекратился. Все стали озираться, куда бы скрыться, шептали молитвы. Один офицер вскочил на коня, зарубил пытавшихся остановить его красных всадников и ускакал под выстрелами. Вскоре последовала команда: «Всем уходить с пристани». Покидая ее, казаки бросали в море ценности, документы, погоны, часы, револьверы, боевые награды.

В отведенном месте всех пленных разбили на группы и под конвоем местных «красно-зеленых» развели по красным частям для их пополнения. Многие находили среди красных казаков тех своих бывших сослуживцев, кто сдался раньше, и стремились попасть в их подразделения. Это не возбранялось. Потом всем разрешили идти в горы и искать лошадей. Некоторым удалось найти даже своих собственных. Отдельные группы казаков, которые ушли в горы накануне и скрывались неподалеку, прислали в Новороссийск своего представителя, чтобы узнать, как к ним отнесутся, если они тоже сдадутся. При этом признались, что свои патроны, седла и лучших коней они отдали черкесам, которых увел Кучук Улагай. Красные их заверили, что они все будут прощены.

Те, что сдались на пристани, наблюдали, как вышедших из леса казаков красноармейцы тут же окружили, отобрали все их личные вещи и оружие, некоторых раздели до белья. Всех сдавшихся влили в части 21-й стрелковой дивизии, отправлявшейся на польский фронт. Через весь юг и запад европейской части России эту дивизию, где пешком, где по железной дороге, перебросили на запад. В пути следования и на новом месте казаков обучали пешему строю. Так получилось, что в 83-м и 84-м полках дивизии большинство составляли бывшие белоказаки. Они сразу же стали готовиться к переходу на сторону поляков при первом же удобном случае. Каким-то образом полякам стало известно об этом, и казакам было сообщено, что там, где будут наступать их полки, сопротивление оказываться не будет и они, таким образом, перейдут линию фронта.

Об этих приготовлениях своих бывших подчиненных знали находившиеся при штабе дивизии полковник Г. П. Духопельников и есаул Б.П. Каклюгин. Они просили, чтобы казаки предупредили их, когда те пойдут сдаваться, чтобы присоединиться к ним.

Несколько раньше уже был случай, когда в рейд по тылам поляков направили 4-ю кавалерийскую бригаду, состоявшую тоже в основном из пленных белоказаков, тогда есаул Аржановский сагитировал всю бригаду сдаться. При этом перебежчиками был застрелен комиссар части. Для надежности в осуществлении задуманного один из инициаторов перехода полков к полякам тайно послал к ним парламентеров, но они по неизвестной причине не вернулись. Не дождавшись ни их, ни приказа о наступлении, казаки ночью уничтожили всех имевшихся в полках коммунистов, захватили личное оружие, пулеметы, 4 орудия и ушли. Перебежчики не предупредили полковника Духопельникова и есаула Каклюгина и те вынуждены были воевать на стороне красных до конца Гражданской войны. Только двадцать лет спустя, уже в Великую Отечественную войну, когда на Дон пришли немцы, оба этих офицера перешли на их сторону и по согласованию с атаманом Красновым стали организаторами казачьих частей, воевавших против Красной Армии.

Что касается тех двух полков, то об их уходе очень скоро стало известно красному командованию, и вслед им пустили кавалерийский полк. Но казаки предусмотрительно устроили пулеметную засаду, отбили их атаку и благополучно перешли линию фронта. Капитуляцию полков принимали два польских генерала: Желиговский и Карницкий. Но казакам и на этот раз не повезло. В следующую ночь буденовцы прорвались в расположение, где находились сдавшие полякам оружие и интернированные казаки. Оказавшие сопротивление были тут же зарублены, остальные снова сдались и опять были поставлены в строй. Через некоторое время они все равно перешли к полякам.

Новороссийская катастрофа и последующая за ней сдача белых войск у грузинской границы как бы подвели черту под существованием регулярных Вооруженных Сил Юга России на Дону и Кубани. Однако на местах, где устанавливалась Советская власть, очень скоро возникло сопротивление, и оно в различных формах просуществовало еще многие годы.

9. «БЕЛО-ЗЕЛЕНЫЕ»

Со сдачей войск у грузинской границы точка в ликвидации Белого движения на юге России поставлена не была. В лесах, горах и плавнях рек скрылись как одиночки, так и целые подразделения офицеров, солдат и казаков. Конечно, не все они горели желанием продолжить борьбу с большевиками. Большинство, особенно из числа жителей Дона и Кубани, хотели отсидеться какое-то время в глухих местах, выяснить, что их ожидает в случае возвращения в родные места, какие перемены произошли там после установления Советской власти.

Вскоре стало известно, что в станицах, селах и хуторах свирепствуют Ревкомы, выявляя тех, кто воевал против большевиков, причем председатели этих органов, как правило, не являются местными жителями, а присланы со стороны, и воздействовать на них через их родственников нет возможности. В ряде случаев вообще вся администрация населенных пунктов и даже милиционеры тоже были людьми со стороны, и они не стеснялись принимать любые, самые жесткие меры, чтобы выполнить указания вышестоящих советских, партийных и военных органов. Существовала четкая система Особых отделов, которые выявляли явных и скрытых противников новой власти, активно работал ее репрессивный аппарат.

Новые власти взяли на учет все имеющееся у населения зерно, сено, лошадей, домашний скот, птицу, пчел и обложили продразверсткой. Каждому двору определили, какое количество продуктов сельского хозяйства, домашнего скота и птицы положено использовать для собственного проживания — на остальное был наложен запрет. Три четверти сена нового укоса было приказано сдать для кавалерии Красной Армии. Конечно, добровольно расставаться со своим урожаем и скотом никто не хотел, и в конце апреля 1920 г., уже через месяц после ухода белых, начались реквизиции «излишков». Как и следовало ожидать, эти меры вызвали ответную реакцию сельского населения. Начались убийства милиционеров и коммунистов, казаки снова взялись за оружие и вскоре сопротивление Советской власти на юге страны приобретает характер восстания. Как часто бывает в таких случаях, к обиженным Советской властью примкнуло немало и тех, кто в это смутное время уже «набил руку» на грабежах и насилиях.

К лету число повстанцев уже достигло более 4 000 человек, их выступления стали приобретать организованный характер. Этим движением были охвачены многие станицы и даже некоторые округа. Части только что созданного Северо-Кавказского Военного Округа фактически постоянно находились в состоянии войны{218}. 31 мая 1920 г. Юго-Восточное бюро ЦК РКП(б) всем губкомам разослало циркуляр, в котором был дан перечень мер по борьбе с бандитизмом. Предлагалось проведение публичных судов, заложничество от «провинившихся» населенных пунктов, карательные меры вплоть до полного уничтожения сел, станиц, хуторов и аулов, массовые расстрелы.

Штаб округа (командующий — К. Ворошилов. — Н.К.) в одной из своих листовок так разъяснял, кто такие «бандиты» и какие они бывают: «... Бандиты «желтые» — это сыны обиженных кулаков, эсеров и меньшевиков, батьки, махновцы, маслаки, антоновцы и прочие соратники и прихлебатели буржуазной контрреволюции... Бандиты «черные» — это подонки грязного воровского общества, любители легкой наживы, каменюки, варвары и прочие душегубы с большой дороги...»{219}. Не менее сочные определения от красных пропагандистов получили и повстанцы других «расцветок» — «белые» и «коричневые». Всех вместе их еще называли «бело-зеленые».

Наиболее громко «бело-зеленые» заявили о себе в районе горных кубанских станиц. Общее руководство ими взял на себя генерал М.А. Фостиков. Еще недавно, в конце 1920 года, когда белые терпели одну неудачу за другой, он командовал 2-й Кубанской казачьей кавалерийской дивизией в корпусе генерала В.Г. Науменко, но 9 февраля был тяжело ранен под Царицыном и эвакуировался для лечения в г. Адлер. Темпы отступления белых тогда были таковы, что, еще не долечившись, он вдруг оказался в тылу у красных. Собрав небольшой отряд казаков, Фостиков отошел на юг в горный район, где укрылся в Карачае в Преображенском монастыре, что на р. Тиберда. Здесь, уяснив создавшуюся обстановку, он решил остаться на Кубани, чтобы собрать как можно больше тех, кто скрывается от большевиков, и организовать их выступление против Советской власти. Карачай для решения первоочередных задач подходил больше, чем какой-либодругой район. Здесь в неприступных горах, диких дремучих лесах укрывался не только он, но и много других офицеров и рядовых казаков.

Однако вскоре его местонахождение стало известно чекистам, и они предприняли попытку взять его. Со своим пока небольшим отрядом генералу удалось тогда уйти в еще более глухие места. Он скрывался по кошам{220} и пещерам, умело используя знание местности своими сподвижниками. Красные на Кубани в это время уже не располагали теми силами, которые были здесь зимой и весной. Как только остатки белых армий сдались у грузинской границы, Реввоенсовет Республики максимальное количество войск перебросил на борьбу против Врангеля и белополяков. Остатки войск отошли от побережья и расположились гарнизонами по крупным станицам, установив кордоны на направлениях вероятного появления «бело-зеленых». В апреле эти части были еще более ослаблены новой отправкой подкреплений на Юго-Западный фронт. Практически для борьбы с «повстанцами» остались уже известные 22-я и 34-я дивизии, первая в Екатеринодаре, а вторая на Черноморском побережье.

Повстанцы значительно осмелели и в ответ на призывы Фостикова потянулись в его отряд. Число их стало расти еще быстрее после того, как большевики объявили мобилизацию в Красную Армию двух призывных возрастов. Поначалу отряд Фостикова состоял всего из 98 человек, и это подразделение послужило основой для формирования 1-го Хоперского полка. Потом из Лабинского отдела к Фостикову примкнул отряд в 150 человек под командованием есаулов Попереки и Ковалева. Вскоре Фостиков приступил уже к формированию конных частей, у него появились также Лабинский и Терский отряды и 6-й Кубанский пластунский батальон. Организован был также тыл и лазарет. Фостиков присвоил своим формированиям громкое название — «Армия возрождения России»{221}.

В конце июня 1920 г. Фостикову удалось установить связь еще с двумя самостоятельными отрядами «бело-зеленых». Ими командовали войсковой старшина Князев и есаул Лычев. И все-таки Фостиков считал, что приток казаков в его «армию» недостаточен для того, чтобы начинать военные действия против регулярных частей Красной Армии. Поэтому он установил контроль над несколькими станицами: Кардоникской, Зеленчукской, Сторожевой и др. и объявил мобилизацию в свои отряды. Только после этого местные советские власти забили настоящую тревогу. В Екатеринодаре были получены сведения, что «армия» Фостикова якобы уже насчитывает 12 000 человек. Вскоре на его сторону перешел один из полков 34-й дивизии.

Фостиков понимал, что предстоят серьезные бои и взялся круто наводить порядок с дисциплиной, чтобы покончить с «партизанщиной», которую приносили в «армию» те, кто приходил в нее после длительного пребывания в горах и лесах. Он собрал общее офицерское собрание, на котором по его предложению было принято очень строгое постановление. За побег с позиции или из отряда, за неподчинение приказам, за грабежи, насилия и оскорбление местных жителей виновные подвергаются смертной казни. За пьянство — наказание плетьми{222}.

Первый бой отрядов «Армии возрождения России» с красными произошел 4 июля 1920 г. между станицами Красногорской и Кардоникской. Фостикову противостояло два полка красноармейцев. Как вспоминал потом сам генерал: «Надо было решать, принять бой или нет. Вступив в открытый бой с красными, надо было разбить их во что бы то ни стало, так как это будет первый бой, а победа красных сулила бы мне полный провал начатого святого дела»{223}.

Фостиков выиграл этот бой. В качестве трофеев было взято 10 пулеметов, свыше 300 винтовок, около 200 лошадей, много патронов. Красные потеряли также около 100 человек убитыми. Победа придала уверенности, генералу и он на следующий день направил в Крым к Врангелю и своему Донскому атаману А. Богаевскому нарочного — казака Попова, с рапортом о своих действиях и с просьбой безотлагательно оказать помощь оружием и медикаментами.

Слава об успехе «Армии возрождения России» быстро разнеслась по всей округе. Красное командование, будучи не в силах подавить это выступление, пошло на коварный шаг, в духе того времени. Из станицы Баталпашинской — родины Фостикова, 8 июля пришла его сестра и передала генералу ультиматум от командира 34-й стрелковой дивизии и председателя Реввоенсовета этой станицы. Фостикову предлагалось разоружиться и тем самым заслужить прощение. В конце пригрозили, что в противном случае никого из его родственников в живых не останется. Фостиков ответил, что ультиматум не принимает и в свою очередь тоже пригрозил, что если против его родных и близких или родственников подчиненных ему казаков будет применено насилие, то при занятии станиц он не пощадит никого из советских служащих, как и их родственников{224}.

Вслед за этим, 9 июля, Фостиков успешно провел еще один бой, против 306-го пехотного полка и двух кавалерийских эскадронов 34-й дивизии. В качестве трофеев к нему попали почти все пулеметы красных, много винтовок и почти весь их обоз. В район действий «армии» Фостикова советское командование на Северном Кавказе начинает в срочном порядке перебрасывать новые части и соединения. Сюда прибыла 12-я Кавказская дивизия, курсанты Майкопского училища, стрелковый полк при 6 орудиях. Всего около 3 000 человек. Этими и имевшимися ранее силами красные 14 июля начали карательную операцию против повстанцев, охватив ею район от ст. Баталпашинской до ст. Красногорской. Фостиков изменил тактику, теперь он уже не решался проводить фронтальные наступления, а стал применять беспокоящие нападения на красные части, а пока собирал силы с других направлений.

Успешные действия Фостикова на Кубани дали Врангелю повод предположить, что не только на Кубани, но и на Дону тоже сложились условия для восстания и для него нужен только толчок извне. По данным его разведки, в плавнях, станицах и на хуторах накопилось немало тех, кто может принять участие в боевых действиях против красных. Затем, в случае успеха на Дону и Кубани, можно будет открыть новый фронт боевых действий против Красной армии. Это отвлечет значительные ее силы с Юго-Западного фронта и облегчит наступление белых войск с территории Крыма. Главная ставка делалась для начала на тех, кто скрывается в камышах. В низовьях южных рек, особенно Дона и Кубани, они простирались на десятки километров. Среди них иногда попадались островки суши, порою достаточно большие, чтобы на них можно было устроить тайное убежище на несколько десятков человек. Вот туда-то и устремлялась часть тех, кто не мог рассчитывать на милость большевиков и не захотел сдаваться им.

На первых порах это было возможно, так как по морскому побережью в затерявшихся среди камышей и кустарников селениях советская власть еще, как следует, укрепиться не успела. Здесь, на Дону, как и на Кубани, лишь в крупных станицах находились небольшие красноармейские гарнизоны, и трудно проходимые заросли еще в течение нескольких лет не раз становились прибежищем для противников большевизма. В описываемый период их там было тоже немало. Вопрос только в том, хотели ли они воевать против Советской власти? В штабе Врангеля посчитали, что время выбрано удачно и можно отправить туда десант.

Такая операция была спланирована. Командовать десантом поручили только что вернувшемуся из Польши после Бредовского похода полковнику Ф.Д. Назарову. Выбор на него пал не случайно. Назаров был известен на Дону как непримиримый противник большевизма и имел опыт ведения боевых действий в тылу у красных войск. 9 июля, когда генерал Фостиков на Кубани вел успешные боевые действия против красных частей, штаб Врангеля быстро завершил формирование отряда Назарова. Он был погружен на три канонерские лодки: «Стриж», «Грозный» и «Алтай», миноносец «Живой», две десантные баржи и четыре катера. Всего эти суда взяли на борт 900 донских казаков при двух полевых орудиях и одном автоброневике. Десанту также была выделена радиостанция.

Высадка производилась ночью в районе между городами Мариуполь и Таганрог у Кривой Косы. Однако тщательно спланированная операция с самого начала пошла не по плану. Хотя вначале к Назарову и примкнула часть местных казаков, и, по некоторым данным, их уже вскоре насчитывалось около 10 000 человек, красные очень оперативно организовали противодействие этому десанту. Сказывалась близость крупных городов Таганрога, Ростова и Новочеркасска с их многочисленными гарнизонами, а также наличие железной дороги для переброски в этот район войск. Красная конница сразу же «села на хвост» десанту и начала его преследование.

В результате после нескольких ожесточенных боев казаки были прижаты к берегу Дона у станицы Константиновской, частью уничтожены, частью рассеяны в плавнях. Продержался отряд полковника Назарова всего 17 дней. Расчет на то, что донские казаки чуть ли не поголовно восстанут, оказался не верным. Единственно, чего достиг Назаров, он создал новую «камышиную» организацию из числа прибывших с ним казаков и поддержавших их жителей станицы Елизаветинской. Однако ростовским чекистам очень быстро удалось внедрить в нее своих людей. В итоге организация была разоблачена и ликвидирована. Сам Назаров спасся чудом. Он потом перешел фронт в Северной Таврии и в одиночестве вернулся в армию Врангеля.

Назарова очень удручал неудачный итог этой операции, и он стал искать возможности доказать свою способность руководить такого рода боевыми действиями. Однако до конца войны подходящего случая так больше и не представилось. Уже будучи в эмиграции, он частным порядком пробрался на Дальний Восток и стал командиром повстанческого отряда в Азиатском корпусе генерала Унгерна. После разгрома белых отрядов в Монголии, в 1921—1922 гг. полковник Назаров эмигрировал в Манчжурию, затем в Китай и принял участие в набегах белогвардейских отрядов на пограничные районы Советской России. В 1929 г. во время совместного нападения белых отрядов и китайцев на КВЖД он снова воевал против красных войск и снова испытал горечь поражения. Уйдя со своим отрядом на территорию Манчжурии, Назаров организовал еще несколько нападений на населенные пункты Советского Приморья, но в одном из таких набегов был окружен у станции Пограничная и 17 июня 1930 г застрелился{225}.

О неудаче, постигшей назаровский десант на Дону, стало известно и «бело-зеленым» Кубани, но здесь, в частности у генерала Фостикова, все получалось пока так, как он задумал. Численность «армии» продолжала расти, крупных поражений пока не было. Он удачно провел операцию по захвату станицы Беломечетинской. В ходе ночной атаки казаки зарубили около 200 красноармейцев и взяли в плен 55 человек. В качестве трофеев было захвачено 4 200 снарядов, 5 млн. патронов, 110 подвод с военным имуществом и 2,5 млн. советских рублей. Здесь же Фостиков получил известие о том, что красные выполнили свое обещание — расстреляли его бабушку, отца и сестру с шестью детьми, а также нескольких других родственников{226}. Однако Фостикова это не остановило. 26 июля он приказал частям «армии» окружить красных в станице Передовой. Артиллерийским и пулеметным огнем он заставил их оставить населенный пункт и метаться в поисках выхода из кольца. Красноармейцы трижды меняли направление своего бегства, но их всюду встречали войска «Армии возрождения России». В том бою красные потеряли свыше 600 человек личного состава, 300 было ранено, 1 200 сдались в плен. Это были в основном крестьяне, мобилизованные в Ставропольской губернии и Фостиков принял решение этой же ночью отпустить всех, предупредив их, что воюет с коммунистами, а не с хлеборобами. Позже Фостиков получил сведения, что его бывшие пленники благополучно добрались до Невинномысской, разложили там резервную дивизию красных и разбежались с ее личным составом по Ставрополью.

Район, подконтрольный Фостикову, все расширялся. С боями им были взяты станицы Вознесенская, Зассовская и станция Курсавка. Генерал провел реорганизацию «армии» и ввел в ней погоны. К этому времени численность его войск достигла почти 6 000 штыков и сабель при 35 пулеметах и 10 орудиях. Но и силы красных войск начали быстро расти. Против «бело-зеленых» уже действовали две пехотные, одна кавалерийская дивизии и подразделения красных курсантов. Эта группировка имела на вооружении 17 орудий и 5 броневиков. Подходили также эшелоны с частями 14-й дивизии, в районе Майкопа сосредоточились еще 3 пехотных и один конный полк. Красные части начали вытеснять Фостикова из занимаемого им района. Он вынужден был оставить станицы Зассовскую и Баталпашинскую и начать отход в южном направлении.

В это время части «армии» Фостикова все больше и больше стали испытывать недостаток оружия, боеприпасов, медикаментов и денежных средств. Существовать только за счет трофеев становилось все труднее. Нужны были надежная связь с Крымом и помощь оттуда. Однако связь эта была крайне неустойчивой, скорее эпизодической. К тому же Фостиков особенно и не афишировал свое взаимодействие с Врангелем. Дело в том, что его казаки по-прежнему не жаловали добровольческую политику и саму Русскую армию, в которой все основные командные должности занимали все те же деникинские офицеры, проигравшие войну в центре России, на Дону и Кубани. Тем не менее, Фостиков при каждом удобном случае просил у Главнокомандующего помощи оружием и денежными средствами. Вскоре из Крыма, через Тифлис и Сухум, к генералу пробрались агенты Врангеля во главе с полковником Налетовым. Они привезли с собой инструкции и указания для активизации «бело-зеленого» движения на Кубани. Кубанское правительство, тоже обосновавшееся в Крыму, захотело прибрать повстанцев к своим рукам и выделило Фостикову 50 млн. рублей.

Кроме «Армии возрождения России» на Кубани и в Черноморье действовали и другие отряды «бело-зеленых». Ими командовали полковники Улагай, Сухенко и другие. Рассеянные по горам, лесам и плавням, не имея общего руководства, они на свой страх и риск продолжали партизанскую войну — нападали на небольшие красноармейские гарнизоны, вершили суд и расправу над представителями местной власти, пополняли свои запасы оружия и продовольствия.

Не сумев поднять восстание на Дону, Врангель принимает решение сделать центром сопротивления Советской власти — Кубань, объединить имеющиеся на этой территории разрозненные отряды «бело-зеленых» и скоординировать их выступления с готовящимся туда мощным десантом своих войск. С этой целью в районы действия повстанцев было предпринято несколько экспедиций его эмиссаров. Одному из них, генералу Муравьеву, было поручено пробраться в район горных станиц, войти в связь с руководителями имеющихся там отрядов, объединить их и по сигналу из Крыма начать боевые действия одновременно с высадкой десанта.

Чтобы не привлечь внимания к своему появлению, Муравьев решил произвести высадку своей группы не с большого военного корабля, а с маленького моторного катера. В сопровождении нескольких офицеров он отправился на таком суденышке из Крыма, но на второй день плавания их постигла неудача — вышел из строя двигатель катера и его начало относить в открытое море в сторону Турции. Целых двенадцать дней суденышко и его обитателей носило по Черному морю и наконец прибило к турецкому берегу. Муравьев решил все же продолжать выполнение полученной задачи. Он пробрался в Гагры и нашел скрывавшийся в этом районе отряд полковника К. Улагая. 27 июля они со стороны Грузии атаковали небольшой пограничный заслон красных и заняли Адлер, затем Хосту и Молдаванку. Однако собственных сил, а главное боеприпасов, для удержания этих населенных пунктов не хватало, а помощи со стороны Крыма все не было. Красные же, получив подкрепление, буквально на следующий день отбросили казаков назад, и те опять вернулись в нейтральную зону. Муравьев же отправился дальше, в район станицы Баталпашинской, на поиски отряда генерала Фостикова.

Безусловно, если бы сведения о действиях Улагая и Муравьева достигли Крыма вовремя, то Врангель воспользовался бы ситуацией и принял меры для развития их успеха. Но вести с побережья пришли слишком поздно. Тем не менее, туда 17 августа, когда уже произошла высадка десанта генерала Улагая в районе станицы Приморско-Ахтырской, на помощь полковнику Улагаю была выслана подводная лодка «Утка». На ее борту находились войсковой старшина Балонев, семь казачьих офицеров и одна сестра милосердия. Они взяли с собой 300 винтовок, 7 пулеметов и 410 тысяч винтовочных патронов. На буксире лодка вела небольшой морской баркас, чтобы использовать его для сообщения по мелководью с берегом. Уже в пути командир «Утки» получил из штаба флота сведения, что у побережья ходит советский катер, ведет разведку и обыскивает мелкие грузинские суда, чтобы не допустить переброску «бело-зеленым» подкрепления. Экипаж «Утки» пытался задержать этот катер, но не нашел его, а время потерял. 20 августа эта небольшая экспедиция, так и не встретив «бело-зеленых» полковника Улагая, попыталась произвести высадку в районе нейтральной зоны, но не нашла подходящего места и получила приказ вернуться в Крым.

С большим запозданием слухи о взятии Адлера отрядом К.Улагая достигли и генерала Фостикова. Причем говорили о том, будто бы Улагай действует совместно с большим врангелевским десантом. Испытывавший сильнейший натиск красных войск и израсходовавший почти все боеприпасы Фостиков решает наладить связь и взаимодействие с предполагаемым белым десантом. Он начал движение в сторону Черноморского побережья и выслал в район Туапсе пластунский батальон во главе с есаулом Тимченко. Ему была поставлена задача — войти в контакт с десантом, получить у него оружие и боеприпасы и составить план совместных действий. Однако ни есаула, ни своего батальона Фостиков больше не увидел. От Тимченко дошло только единственное донесение о том, что он занял перевал «Индюк» и ведет бой с красными, пришедшими из Туапсе. Фостикову стало ясно, что никакого врангелевского десанта в том районе не было.

Группировка красных войск, преследовавшая «Армию возрождения России», к этому времени была усилена еще несколькими броневиками и тремя самолетами. Теперь воздушная разведка регулярно обеспечивала красное командование данными о местонахождении, передвижениях и численности отрядов Фостикова. Военкомом группы был назначен уже упоминавшийся ранее бывший член Реввоенсовета Красной Армии Черноморья И. Шевцов. Эта армия частично уже была распущена, частично вошла в состав регулярных частей Красной Армии. Шевцов выступил с обращением к своим бывшим соратникам — «красно-зеленым», где призвал их снова вступать в армию, только теперь уже для борьбы с «бело-зелеными». Штаб группировки стал готовить общее наступление для окончательной ликвидации «армии» Фостикова, но часть сил пришлось отвлечь на другое направление — началось восстание в Карачае.

Случилось так, что в эти дни в одном их горных аулов Карачаевской области отряд красноармейцев под командованием уполномоченного 9-й армии Черемушкина расстрелял троих местных жителей, открыто призывавших к восстанию в поддержку «армии» Фостикова. Чекисты посчитали, что такая крутая мера подействует на население. Но просчитались. Это только подлило масла в огонь. Восстание все же вспыхнуло, отряд красноармейцев был уничтожен. Спастись удалось только самому Черемушкину и двум его подчиненным. Восставшие быстро организовали свой штаб во главе с находившимися в подполье Султан-Келеч-Гиреем и полковником Крымшамхаловым и тут же объявили «священную войну Советам». Восстание сулило большие неприятности красным, так как база для его развертывания была солидная. В горах за годы Гражданской войны накопилось большое количество оружия, вплоть до горных орудий. Кроме того, Султан-Келеч-Гирей, найдя после сдачи белых войск на побережье убежище у абхазов, смог организовать его доставку из Грузии.

Однако до боевых действий тогда дело не дошло. Командование 9-й армии смогло убедить карачаевцев в бесперспективности их выступления. Кроме того, свои добрые намерения представители командования армии подкрепили присланными для местного населения несколькими вагонами продовольствия, мануфактуры и керосина. Это оказалось лучше всякой агитации. Восставшие разошлись по домам, а их руководители снова бежали в Грузию. Главной «головной болью» Советской власти на Кубани теперь оставался генерал Фостиков со своей, хотя и поредевшей, но все еще достаточно сильной «армией».

Врангель в это время начал операции в Северной Таврии, и ему очень нужно было, чтобы красные хоть какую-то часть своих войск сняли оттуда. Поэтому им было принято решение организовать мощный морской десант на Кубань. Политические цели десанта были те же, что и у назаровского — поднять казаков на борьбу с большевиками. Рассеянные по горам, лесам и плавням многие из них ждали удобного случая, чтобы выйти из подполья и начать открытую борьбу с большевиками. По данным врангелевской разведки, можно было вполне рассчитывать на отряд полковника Скакуна, который дислоцировался в районе Ачуева и насчитывал от 400 до 1 500 человек, и примерно такой же отряд полковника Менякова, действовавший в районе станиц Суворовская, Бекетовская и Богустанская. Кроме того, вернувшийся с Кубани полковник Лебедев доложил Врангелю, что есть еще группа белых повстанцев, которая действует вдоль железной дороги Екатеринодар — Новороссийск и тоже ждет сигнала для совместных действий. Связь с генералом Фостиковым на это время была потеряна, но его «армия» со счетов тоже не сбрасывалась. Однако главную ставку Врангель, конечно, делал не на «лесовиков» и «камышатников», ввиду их недостаточного количества, а на зажиточную и середняцкую казачью массу, на, как тогда говорили, крепких хозяев. Советники Врангеля, особенно из числа казаков — члены Кубанской Рады и Кубанского правительства, единодушно утверждали, что кубанские казаки уже прошли испытание Советской властью, буквально стонут под ней и, когда увидят, какой мощный десант прибыл им на помощь, начнут в массовом порядке присоединяться к нему.

Оперативный замысел Ставки Врангеля сводился к тому, чтобы сразу после высадки части десанта захватить важный железнодорожный узел — станицу Тимашевскую, перерезать путь на Екатеринодар и дальше развивать наступление на Кубанскую столицу. При подготовке десанта опять не обошлось без политических интриг и маневров. Врангель очень не хотел, чтобы к подготовке и руководству предстоящим десантом была допущена Кубанская Рада. Поэтому специально было принято правительственное постановление, по которому запрещалось вывозить за пределы Крыма денежные суммы, превышающие 200 000 рублей. Этим шагом Кубанская Рада лишалась финансовых рычагов влияния на ситуацию в районах предполагаемых боевых действий. От себя же Врангель выделил и через своего представителя при «бело-зеленых» формированиях полковника Мерклинга направил туда 10 млн. рублей. Действуя в этом же направлении, он решил предоставить командование десантом своему верному человеку — генерал-лейтенанту С.Г. Улагаю. Тот, после сдачи значительной части кубанских войск на Черноморском побережье, находился не у дел и был в распоряжении главнокомандующего. Врангель хорошо знал сильные и слабые стороны Улагая и особо не обольщался ими, но пошел на это назначение потому, что заменить его просто было некем. Позднее Врангель так охарактеризовал своего командующего десантом:

— «Пользуясь широким обаянием среди казаков, генерал Улагай один мог с успехом «объявить сполох», поднять казачество и повести его за собой. За ним должны были, казалось, пойти все. Отличный кавалерийский начальник, разбирающийся в обстановке, смелый и решительный, он во главе казачьей конницы мог творить чудеса. Я знал его отрицательные свойства — отсутствие способности к организации, свойство легко переходить от большого подъема духа к унынию»{227}. С учетом этих особенностей характера Улагая начальником штаба к нему был назначен, рекомендованный Врангелю генералом Шатиловым, генерал-лейтенант Д.П. Драценко. Гражданскую власть на Кубани, в случае победы, должен был возглавить еще один генерал-лейтенант, бывший Войсковой атаман А.П. Филимонов. Он отличался умеренностью взглядов как по отношению к сепаратистам, так и к политике Врангеля. В создавшихся условиях такой человек мог быть полезным Врангелю больше, чем кто-либо другой. Поэтому Филимонова специально вызвали из Сербии, где он уже обосновался.

Однако меры, которые, по замыслу Врангеля, должны были помочь ему нейтрализовать влияние Кубанской Рады на подготовку и проведение десанта, дали отрицательный эффект. В частности, Филимонов поторопился назначить в своем войске начальниками отделов угодных ему людей, хотя прежних никто со службы не увольнял. Таким образом, накануне высадки десанта параллельно стали функционировать два аппарата власти, один — Иваниса, принявшего недавно атаманскую булаву от Букретова, и второй — Филимонова. Мало того, генералы Улагай и Драценко уже своей властью тоже стали назначать некоторых атаманов. Большой ошибкой генерала Улагая стало его решение забрать с десантом всех желающих вернуться на Кубань беженцев. В результате на корабли погрузилось 16,5 тысяч человек и 4,5 тысячи коней. Однако численность войск в этой массе составляла всего около 5 000 штыков и сабель. Остальные были беженцы и тыловики.

Группировку Улагая составляли: 1-я конная дивизия генерала Г.Ф Бабиева, 2-я сводная Кубанская дивизия (пешая) генерала А.М. Шифнер-Маркевича, а также сводная пехотная дивизия генерала Б.И. Казановича, в которую вошли: 1-й Кубанский стрелковый и Алексеевский пехотный полки, Алексеевский дивизион. В состав десанта были включены так же Константиновское и Кубанское военные училища и небольшие отряды Терских и Астраханских казаков. Десант разместили на 6 баржах, 7 буксирных катерах, 3 канонерских лодках и 2 вооруженных ледоколах. Авангард грузился в Керчи, а главные силы и беженцы — в Феодосии. Нужно отметить, что сохранить втайне подготовку десанта белым не удалось. Слишком много людей было посвящено в это дело.

Командование советского Кавказского фронта получило сведения о готовящемся вторжении с моря, но данными о том, в каком конкретно месте оно произойдет, не располагало. Тем не менее, штаб фронта отдал распоряжение приостановить передачу 9-й стрелковой дивизии Юго-Западному фронту и переброску 2-й Донской стрелковой дивизии в Донбасс. Была усилена оборона побережья. Некоторые части стали перебрасывать на Таманский полуостров. Находившаяся в этом регионе красная Кубанская армия к середине августа имела в своем составе около 30 тысяч штыков, свыше 4 тысяч сабель, 157 орудий, 711 пулеметов. Но в районе побережья Черного и Азовского морей располагалась лишь незначительная часть этой группировки — до 10 тысяч человек. На направлении же главного удара врангелевского десанта было еще меньше, только 1 400 штыков и сабель. Остальные силы находились в глубине или были отвлечены на борьбу с «бело-зелеными» отрядами в Баталпашинском отделе, главным образом с «Армией возрождения России» генерала Фостикова.

Высадка десанта началась ночью 14 августа 1920 г. в 14 километрах от станицы Приморско-Ахтырской на косе Ясинской. Из- за мелководья суда не могли приблизиться к берегу ближе, чем на один километр. Поэтому десантники высаживались по горло в воде, а потом на канатах, вручную подтаскивали плоскодонные баржи поближе к берегу. В этом месте у красных располагались всего две роты красноармейцев при одном пулемете. После короткой перестрелки они отошли на восток. Командование 9-й советской армии, получив точные данные о месте высадки десанта, вначале не правильно оценило его численность и, хотя туда были брошены одна кавалерийская дивизия и бригада, усиленные двумя бронепоездами, двумя бронеавтомобилями и двумя тяжелыми орудиями, этих сил для разгрома десанта было явно не достаточно.

У десантников своих бронепоездов, естественно, не было, поэтому при первой же возможности они попытались захватить их у красных. Получилось так, что при поспешном отступлении одно красноармейское подразделение не успело снять действующую телефонную линию. Получив ее в свое распоряжение, белые попытались заманить в западню один из красных бронепоездов, находившихся в это время на станции Тимашевская. Хитрость не удалась, но в другой раз белые все же завладели красным бронепоездом и броневиком, который назывался «Товарищ Ленин». Его тут же переименовали в «Генерал Бабиев».

Приморско-Ахтырскую белый десант взял практически без боя. На улицах станицы казачки сразу выставили столы с угощениями: молоком, салом, овощами и арбузами. Хотя Врангель строго и неоднократно предупреждал Улагая о недопустимости каких-либо остановок наступления, тот все же не особенно торопился. В каждом населенном пункте устраивались парады и митинги, в то время как красное командование стягивало в этот район все новые и новые силы. Численность войск Улагая росла очень медленно. Станичники охотно делились продовольствием и фуражом, несли припрятанное оружие, но на этом, как правило, их помощь и заканчивалась. Только из плавней приходили оборванные и изможденные пятимесячным скитанием «добровольцы». Пожалуй, самым многочисленным среди них был отряд полковника Скакуна. Он привел с собой около 2 тысяч человек. Но в целом количество присоединившихся повстанцев было далеко от того, на которое рассчитывали руководители десанта. Всеобщего восстания казаков не получилось. Кубань устала от войны, потеряла веру в победу над красными.

Но поначалу успех сопутствовал Улагаю. Вскоре он захватил станицы Брюховецкую и Тимашевскую. Даже после того, как красное командование ввело в бой еще две свежие бригады, остановить белых им не удалось. На третий день боев, захваченный десантом плацдарм уже составлял 80 километров по фронту и до 90 в глубину. К Екатеринодару оставалось пройти еще столько же, и его местные власти уже начали подготовку к эвакуации. Прибавилось работы и Особым отделам ВЧК. Их главной задачей стало выявление всех членов белого подполья, изоляция и уничтожение тех, кто мог содействовать десанту или присоединиться к нему. По этому поводу Особоуполномоченный ВЧК и Особого отдела ВЧК Л.М. Брагинский докладывал Председателю Революционного Военного Совета Республики Л.Д. Троцкому:

«Считаю необходимым доложить, что в дни последнего кризиса Советской власти на Кубани, в связи с десантными операциями противника, Кубано-Черноморская ЧК и Особый отдел 9 Кубармии оказались на высоте своего положения и, не поддавшись паническому настроению почти всех других советских учреждений, беспрерывно продолжали свое дело беспощадной борьбы с контрреволюцией и в самые критические моменты, когда противник стал непосредственно угрожать Екатеринодару, публиковали один за другим списки расстрелянных активных белогвардейцев, чем немало содействовали поражению противника и победе красных войск.

С 19 по 23 августа Коллегия Кубчерчека беспрерывно работала и в результате на 24 августа ЧК не имела ни одного арестованного, ни одного дела. Для подготовки правильной разгрузки тюрьмы предпринято было следующее: освобождены были все коммунисты и сочувствующие, красноармейцы и матросы выделены были в одну камеру, дабы в последний момент сразу уже можно было их выпустить. К бывшим членам Военно-Полевых судов белой армии, незарегистрировавшимся офицерам, контрразведчикам, бандитам и прочим явным контрреволюционерам была применена высшая мера наказания — расстрел. Офицерство регистрировавшееся, но политически неблагонадежное, выслано было из Кубобласти в концентрационные лагеря, остальные освобождены. Во время паники сотрудники ЧЕКА и Особого отдела рассыпались для вылавливания подозрительных элементов.

За последнее время был раскрыт целый ряд белогвардейских организаций, преимущественно задавшихся целью вербовать и переправлять офицерство к «бело-зеленым» бандам в горы»{228}.

Накануне этих событий чекистам удалось раскрыть солидную подпольную организацию, которую возглавлял бывший министр в правительстве атамана Краснова действительный статский советник Добрынинский. «Организация, — сообщал далее Брагинский, — имела задачей при помощи кооперативов, специально с этой целью созданных, и при посредстве соответственным образом подготовленной милиции насадить своих агентов по всей Кубанской области и организовать станицы с таким расчетом, чтобы ко времени десанта поднять восстание по всей Кубани, главным образом, на узловых пунктах сконцентрировать и систематически пополнять ряды «бело-зеленых» банд офицерами и белыми солдатами, отпущенных нами. Не считая мелких работников, активные и видные члены организации в количестве до 60 человек офицерства, студенчества и купечества расстреляны»{229}.

Одновременно с тем, как шли боевые действия против десанта, Особый отдел 9-й Кубанской армии, для усиления надежности своего тыла, практиковал и такую меру, как почти поголовное изъятие из пределов Кубани всех офицеров и бывших чиновников старого режима. Для этого территория Кубанской и Черноморской областей была разбита на три части, в каждой из которых образовали явочные пункты: Екатеринодарский, Кущевский и на станции Кавказская. Всего через эти пункты прошло 3120 белых офицеров и чиновников, отправленных в распоряжение Особого отдела ВЧК. По мнению того же Брагинского: «...Эта мера дала блестящие результаты, так как, освободив советские учреждения и военные штабы от белого засилья и лишившись, правда, некоторого количества спецов, мы обезопасили Кубанскую область от взрыва изнутри и лишили противника внутренней поддержки и готового для него аппарата власти. Во всяком случае, если бы до высадки крымского десанта не было произведено упомянутое изъятие белого офицерства и чиновничества, нам было бы несравненно труднее справиться с десантом»{230}.

О том, куда потом делись все «изъятые» на Кубани и в Черноморье офицеры и чиновники, есть косвенные данные бывшего командира 4-й Кубанской казачьей дивизии полковника Ф.И. Елисеева. После сдачи у Грузинской границы он с группой военнопленных офицеров был выслан сначала в Костромскую область, а потом на Урал. Во время следования в ссылку он видел в Москве на Рыбинской товарной станции два железнодорожных состава своих, вывезенных в те дни с Кубани земляков. Потом он так выразит свое отношение к этой акции советских властей на Кубани:

— «Станичники, офицеры давно в отставке, соратники «белого генерала» Скобелева, сотники из станичных учителей, военные чиновники из полковых писарей — все они, не зная почему красная власть зовет их на регистрацию в станицах, явились на сборный пункт. Все были, правда, в черкесках и папахах, но, собственно говоря, это была повседневная их одежда. Штатских костюмов никто из казаков не любил. Считалось постыдным даже держать их в доме». Потом уже на Урале он встретил пятерых офицеров, которые были в числе тех «изъятых». Они рассказали, что всех их доставили по железной дороге в Архангельск, а оттуда баржами сплавили в пустынные места и там всех расстреляли. На вопрос, почему не расстреляли их, офицеры ответили, что они саперы и занимались разметкой групповых могил для каждой баржи. Им сохранили жизнь как специалистам и переправили в Екатеринбург для работы на уральских заводах{231}.

Что касается положения дел в зоне действий десанта, то первое замешательство у красных вскоре прошло и они усилили противодействие улагаевцам. О накале боевых действий говорит хотя бы тот факт, что у алексеевцев за эти дни сменилось четыре командира полков, все четыре были убиты. Захваченным в плен красноармейцам белые тут же предлагали выдать своих комиссаров и вступить в их части. Нередко это удавалось.

В это время в штаб Врангеля стали доходить сведения о том, что начальник штаба десантного отряда генерал Драценко самоустранился от выполнения своих обязанностей, так как не может сработаться с Улагаем. Вскоре все разъяснилось самым неприятным образом. Летчик, осуществлявший связь десанта с начальником штаба Русской армии генералом Шатиловым, доставил ему записку Драценко, в ней тот сообщал, что вследствие создавшихся между Улагаем и им отношений, он в интересах дела считает необходимым замену себя другим лицом, что и сейчас уже он фактически устранен генералом Улагаем от дела. От себя летчик добавил, что недоразумения между начальником отрада и его начальником штаба ни для кого в отряде не составляют секрета. О них открыто говорят в войсках, и генерал Улагай не скрывает своего неудовольствия генералом Драценко. Узнав обо всем этом, генерал Врангель приказал вылететь на Кубань своему генерал-квартиймейстеру генералу П.И. Коновалову и заменить Драценко{232}.

Для развития успеха и отвлечения от Улагая сил красных штаб Врангеля в районе Абрау-Дюрсо высаживает вспомогательный десант под командованием генерала А.И. Черепова, численностью в 1500 штыков. В него включили юнкеров-корниловцев, пеший черкесский дивизион и офицерский взвод керченского гарнизона. Однако этот десант сразу же был блокирован четырьмя стрелковыми и одним кавалерийским полком красных. По этой причине генералу Черепову не удалось выйти на оперативный простор для соединения с Фостиковым и Улагаем. Сам генерал был тяжело ранен в ногу, а его отряд понес большие потери. Под огнем наступавших красноармейцев, им все-таки удалось погрузиться на прибывшие из Керчи суда, и убыть на Тамань, для соединения с другим десантом, тоже вспомогательным. В состав его входили керченская офицерская рота, сотня пластунов-кубанцев при одном орудии. Командовал десантом начальник запасных частей Русской армии Врангеля П.Г. Харламов. Однако нужды в этих десантах уже не было. Самого Улагая к тому времени красные начали теснить со всех сторон, грозя полным истреблением его частей.

Генерал Врангель решил лично разобраться на месте с ситуацией в частях Улагая. Не смотря на сложную ситуацию, которая сложилась в эти дни в районе Каховки, необходимость присутствия Главнокомандующего в ставке была очевидной, он, тем не менее 11 августа прибыл в станицу Таманскую, которая находилась в ближайшем тылу десанта. Там он убедился в неминуемом поражении Улагая. Как он сам написал потом: — «Утром 11 августа я проехал в станицу Таманскую, где присутствовал на молебне и говорил со станичным сбором. Станица была почти пуста. Немногие оставшиеся казаки были совершенно запуганы, не веря в наш успех и ожидая ежечасно возвращения красных. Наши части были уже в десяти верстах к востоку от станицы»{233}.

Командование красной 9-й армии с Кубани перебросило в этот район дополнительные части, в том числе 9-ю пластунскую дивизию, которой командовал брат Валериана Куйбышева — Николай и группу донских частей под общим командованием Борисенко. Их задачей было не допустить Улагая к месту высадки его десанта или по возможности вообще отрезать от моря. Однако здесь красное командование допустило просчет. Ими не было принято во внимание сообщение разведки о том, что белые сами меняют направление своих действий, и будут прорываться на север.

В результате, пропустив главные силы наступающей красной бригады, белые вышли ей в тыл и навалились всей мощью, уничтожив два полка и один батальон. Остатки бригады пришлось свести в один малочисленный полк. Положение спасла группа Борисенко, которая все же овладела Тимашевской. В район боевых действий продолжали прибывать все новые части Красной Армии. К 22 августа их группировка уже составляла 16 000 штыков и 2 500 сабель при 64 орудиях. Кроме того, 21 августа Азовская военная флотилия красных высадила десант численностью в 1 200 человек под командованием хорошо известного на Кубани красного командира, бывшего штабс-капитана старой армии Е.И. Ковтюха. В июле-августе 1918 г. он руководил обороной Екатеринодара, потом последовательно командовал Таманской армией, 50-й стрелковой дивизией, сводным конным корпусом и ко времени описываемых событий был начальником Екатеринодарского гарнизона. Теперь его десант на 3 пароходах и 4 баржах скрытно спустился по Кубани, потом по Протоке в их устье и внезапно ворвался в станицу Нижнестеблиевскую. Там состоялся тяжелый для обеих сторон бой. Временами противники переходили в рукопашные схватки, но красным все же удалось одолеть улагаевцев и достичь окончательного перелома хода боевых действий в свою пользу.

В дальнейшем задача красных состояла в том, чтобы не дать десанту уйти в Крым, а белым нужно было с минимальными потерями эвакуировать свои части и присоединившихся к ним многочисленных беженцев. Однако и тем и другим реализовать свои планы было не просто. Предстояла еще целая неделя кровопролитных боев. Наступать красные могли лишь по единственной узкой дороге, почти тропе, вьющейся по плавням вдоль берега Протоки. По самой реке курсировали катера белых, а дорогу прикрывали их два полка: Алексеевский и Полтавский. Они держали дорогу под непрерывным ружейно-пулеметным огнем, как с фронта, так и с флангов, и красные не имели возможности пустить вперед конницу, хотя очень на нее рассчитывали. Эффект давали только фронтальные штыковые удары. Особенно тяжелые бои разгорелись за хутор Слободку. Это была практически последняя позиция десанта, и белые отстаивали каждый дом и каждый двор. Лишь вечером, положив почти весь Алексеевский полк, белые оставили хутор. Дальше был путь только на прибрежный рыбозавод Ачуев, до которого оставалось 4—5 километров и где белые построили временный причал. Погрузку на корабли пришлось вести уже под обстрелом красных.

Вечером 6 сентября 77-й полк 9-й Кубанской дивизии красных занял, наконец, Ачуев. Белым удалось погрузить все, что они посчитали нужным, включая артиллерию и броневики, и вернуться в Крым. Из-за наплыва беженцев количество вернувшихся десантников превысило их численность перед высадкой. Таким образом, попытка белого командования реализовать свои далеко идущие планы на Кубани обернулась для него крупной неудачей. Те, кто не захотел или не смог вернуться с войсками в Крым, снова ушли в горы, леса и плавни.

Все это время Фостиков, получая самые противоречивые сведения об улагаевском десанте, искал возможности соединиться с ним, хотя сам тоже практически находился в окружении. Он все же предпринял отчаянный бросок в сторону побережья, но после тяжелых боев понес большие потери и вынужден был снова уйти в горы.

Не безынтересно узнать, что здесь, во время описываемых событий, получил свое боевое крещение молодой командир Красной Армии, будущий Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. После отпуска по ранению он в январе 1920 г. был зачислен на Первые Рязанские кавалерийские курсы красных командиров и был назначен курсантом-старшиной 1 эскадрона. Однако доучиться ему не пришлось. В середине июля, в связи со сложностью обстановки на Кубани и в Черноморье, была срочно сформирована 1 -я Московская бригада курсантов. Уже в августе 1920 г. ее кавалерийский полк, куда попал Г. К. Жуков, был переброшен по железной дороге в Екатеринодар и после выгрузки с ходу направлен в район боевых действий, сначала против Улагая, а потом против Фостикова. После разгрома улагаевского десанта часть курсантов, среди которых был и Жуков, была отправлена в г. Армавир, где после короткой доподготовки их выпустили как командиров взводов и распределили по частям 9-й Кубанской армии, продолжавшей воевать с Фостиковым и отрядами других белых повстанцев. Взвод Г.К. Жукова в составе одного из полков 14-й кавалерийской бригады вскоре принял активное участие в боевых действиях. Часть курсантов, которая продолжала участвовать в преследовании Фостикова, в горах попала в засаду и понесла большие потери{234}.

Основная часть отрядов Фостикова, оторвавшись от преследования, вскоре преодолела горные перевалы и вышла на побережье в районе нейтральной зоны. Здесь генерал решил вести боевые действия и одновременно решать вопрос о переброске своей «армии» в Крым к Врангелю. Такое же намерение имели и другие командиры «бело-зеленых» отрядов, тоже отошедшие к грузинской границе, такие как генерал Муравьев, К. Улагай и др. Объединившись, казаки в очередной раз заняли Адлер. Генералы Фостиков и Муравьев перебрались в Абхазию, в г. Гагру, где у Врангеля было свое представительство во главе с полковником Валуевым. Здесь они хотели наконец-таки установить связь с Врангелем. Однако Валуев связывался с Крымом только эпизодически, оказиями и ничем им помочь не мог. Поэтому было решено для доклада Врангелю отправить в Севастополь через Батум генерала Муравьева и полковника К. Улагая.

Когда в ставке Врангеля узнали, что Адлер находится в руках «бело-зеленых», то начальник штаба Русской армии генерал П.Н. Шатилов решил отправиться туда лично; вдруг сложившаяся там ситуация позволит развить успех в более широком масштабе. 3 сентября из Севастополя вышли транспорт «Сарыч» и пароход «Аскольд» в сопровождении подводной лодки «Утка». Прибыв в Адлер, Шатилов на месте быстро разобрался в обстановке и после совещания с Фостиковым и другими командирами отрядов пришел к выводу, что группировка находится в плачевном состоянии и ее как можно скорее нужно эвакуировать в Крым. Только после отдыха и переформирования казаков можно было использовать для участия в боевых действиях на каком-нибудь участке фронта в Северной Таврии. Шатилов убыл в Севастополь и поручил контр-адмиралу Николя, заменявшему больного командующего Черноморским флотом Саблина, подготовить все необходимое для снятия войск с побережья.

Для осуществления операции были привлечены боевые и транспортные корабли: подводная лодка «Утка», транспорты: «Дон», «Сарыч», «Крым» и «Ялта», а также буксир «Доброволец» и одна баржа. Особенность предстоящей работы заключалась в том, что по условиям отношений белой армии с Грузией добровольческим судам было запрещено заходить в ее порты и операцию нужно было провести так, чтобы не вызвать конфликта. Эвакуировать войска можно было только из нейтральной зоны, но там не было мест для причаливания судов, да и красные, скорее всего, попытались бы помешать. Поэтому нужно было любой ценой получить согласие грузинских властей на эвакуацию войск Фостикова. На всякий случай корабли получили задачу быть в готовности прикрыть артиллерийским огнем с моря район эвакуации. Кроме того, подводной лодке «Утка» ставилась еще задача — в случае встречи в море с турецкой канонерской лодкой «Алдинреис» захватить ее. По имевшимся у белой разведки сведениям, эта канонерская лодка тайно перевозила секретные грузы между мятежным турецким Кемаль-пашой и красным командованием.

Руководить всей операцией было поручено командиру крейсера 2-го ранга «Алмаз» капитану 2-го ранга В. Григоркову. Его рапорт начальнику штаба Черноморского флота о выполнении поставленной задачи позволяет сегодня достаточно точно и подробно узнать о тех давних событиях. Перед выходом в море, на «Алмаз» прибыли посланцы Фостикова генерал Муравьев и полковник К.Улагай. Они должны были помочь в обнаружении отрядов белых партизан и в налаживании отношений с грузинскими пограничниками. Однако экспедиция началась неудачно. Сразу после выхода кораблей в море они попали в сильнейший шторм и в крейсер «Алмаз» через люки для приема угля попало много воды. Крейсер вынужден был идти в Ялту и только спустя два дня, 10 октября, он снова вышел в море. По пути подводная лодка «Утка» турецкой канонерской лодки не встретила, и корабли благополучно подошли к грузинскому побережью. Однако незаметно от красных этого сделать не удалось. В районе Адлера, снова занятого большевиками, команде крейсера пришлось вступить в артиллерийскую дуэль с красной береговой батареей.

Вскоре отряд кораблей подошел к нейтральной зоне и наблюдатели с «Алмаза» увидели сигналы, которые кто-то зеркалом подавал из прибрежных кустов. Как только наступила ночь, с подводной лодки «Утка» спустили шлюпку, подойдя к берегу, она сняла с него полковника Лиманского, подававшего днем сигналы, одновременно там же на берег сошел полковник К. Улагай. Он должен был разыскать в горах генерала Фостикова и вместе с ним начать подготовку его и своих подчиненных к эвакуации. Как и было условлено, отряд кораблей ожидал вестей от Фостикова до 12 октября, но Улагай на связь не вышел. Одновременно командир «Алмаза» от полковника Лиманского узнал, что его отряд не входит в подчинение Фостикова и существует автономно. Его люди скрываются в 15 километрах от берега и терпят настоящее бедствие. У них давно окончились боеприпасы, и совершенно нет продовольствия. Такая же ситуация, по сообщению Лиманского, и в «Армии возрождения России» генерала Фостикова. Получив эти сведения, капитан 2-го ранга Григорков принял решение — немедленно прийти на помощь белым партизанам, доставить им продовольствие и патроны, а потом, обстреляв Адлер, снова захватить его одновременным ударом десанта с кораблей и казаков с суши. В этом случае, по мнению разработчиков плана, эвакуация войск с побережья прошла бы наиболее удачно{235}.

Конечно, красные не могли не видеть, что белые сосредоточили отряд кораблей вблизи Адлера, но терялись в догадках, что же будет дальше? То ли проводится какое-то совместное мероприятие с грузинами, то ли готовится какая-то крупная провокация с обстрелом советского побережья корабельной артиллерией. Бороться собственными батареями с кораблями противника у них не было возможности, суда находились на недосягаемом для орудий расстоянии. Выручить могла только бомбардировка кораблей с воздуха, но авиации у красных в этом районе тоже почти не было. Послать смогли только один самолет. Он сбросил три бомбы, но ни одна из них в цель не попала.

Чекисты Черноморья, разведорганы 9-й Кубармии усилили наблюдение и сбор сведений о действиях «бело-зеленых» на побережье, в нейтральной зоне и на сопредельной грузинской стороне границы. Информация о появлении кораблей добровольческого Черноморского флота у берегов Сочи, Адлера, подтягивание отрядов белых партизан к побережью, их вылазки и нападения на красноармейские части — все говорило о том, что можно ожидать серьезных событий. Об обстановке в этих местах в сентябре-октябре 1920 г. можно судить по прилагаемым сводкам Председателя Черноморской ЧК Болотова, которые он регулярно в те дни готовил для своего руководства.

№ 1

Армавир —Лабчека, Военсрочная.

Копия — Кубчека.

Передаю оперативную сводку от 3-го по 6-е сентября... Сочинский район тчк В последних боях правительственные войска Грузии не принимали участия зпт были отдельные случаи участия добровольцев Тергутолева тчк Против имения Игуменова стоит миноносец Врангеля зпт с которого приезжали в Адлер два полковника в штаб полковника Улагая тчк Комендантом Адлера был полковник Азаров или Азарнов зпт который выдал жителям за своей подписью пропуска по городу тчк Миноносец зпт который прошел мимо Туапсе английский под названием Сплиндит Ф-24 тчк Команда английская тчк Армия генерала Муравьева снабжена пулеметами и оружием тчк Наша рота Сочинского полка перешла нейтральную зону зпт но грузинское правительство интернировало ее и направляет в Гагры тчк Требование возвращения роты и оружия встречает препятствие со стороны грузинского правительства тчк Нейтральная зона охраняется милиционерами и грузинским комиссаром тчк Ночью 2 сентября занят город Адлер нашими войсками тчк Выясняется состав банды двоеточие офицеры зпт казаки зпт калмыки зпт армяне и грузины тчк Взято в плен 14 офицеров из которых 10 расстреляно зпт а 4 тяжело ранено и находятся в штабе полка тчк

                                                                                                                          Предчерчека (Болотов){236}

№2

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Кисловодск — Особоуполномоченному ВЧК и ВЦИК тов. Ландеру,

ПО 9 АРМ,

Особый отдел 9.

...Принимаются меры выяснению скрывающихся в районе станицы Гостогаевской и хутора Нагрева белозеленых тчк. Ходят слухи о занятии Врангелем Таганрога...

9 октября был замечен на море транспорт с двумя огнями остановившийся против Сочи потом ушел направлении города Адлера тчк Белозеленые банды или возрожденная Русская Армия Фостикова («Армия Возрождения России». — Н.К.) группируется в Казачьем Броде и реки Мзымта. ... По непроверенным сведениям белозеленые грузятся на суда в селении Маритинская тчк Грузинскими войсками оккупирована зона (нейтральная. — Н.К.) тчк Причины оккупации неизвестны ...

                                                                                                                           14.10. Предчерчека (Болотов){237}

№3

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Кисловодск — Особоуполномоченному

ВЧК ВЦИК тов. Ландеру.

Анапский район тчк Производятся операции поимки белозеленых в районе станицы Гостогаевской тчк В районе станицы Верхнее Баканской обнаружена банда белозеленых численностью 55 человек. При одном пулемете тчк Принимаются меры вылавливанию.

12 октября мимо Сочи прошел крейсер зпт был нашими обстрелян с берега зпт но безрезультатно тчк С крейсера выстрелов не было тчк В окрестностях Сочи показалась подводная лодка кавычки Утка кавычки и была обстреляна с берега тчк Снаряды ложились около лодки но ничего существенного лодке не произвели тчк На палубе лодки из бинокля было видно что стояли два легких орудия тчк Бежавшая от Хвостикова (Фостикова. — Н.К.) наша моторная лодка кавычки Надя кавычки была в Сочи 11 октября тчк По сообщению шкипера этой лодки среди командования идет раскол тчк Офицерство часть руководителей монархического настроения симпатизируют Врангелю и требуют соединения последним тчк Другая часть зпт казачество большинством самостийники зпт жаждущие демократической Республики на Кубани тчк Последние против соединения с Врангелем тчк По непроверенным сведениям будто бы большой пароход Российского Общества зпт груженный пулеметами зпт винтовками зпт орудиями и другим военным снаряжением зпт держал направление расположения банд зпт но ввиду шторма попал Грузию в Гагрский порт где задержан и находится до сего времени тчк

                                                                                                                          Предчерчека (Болотов){238}

№4

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Кисловодск — Особоуполномоченному ВЧК и ВЦИК

Тов. Ландеру

...Жизнь протекает ненормально население недовольно местной властью тчк Нет соли продукты отсутствуют на рынок из станиц ничего не привозится тчк Город уже четыре дня не освещен театр не работает тчк Районе 191 полка начались репрессии ввиду эпидемии пьянства распространившегося в огромном масштабе подробности неизвестны тчк. Новороссийск тчк Против 6 версты Сухумского шоссе вечером была замечена сигнализация тчк Городе недостает продовольствия топлива мелких денежных знаков тчк Геленджик тчк Районе спокойно тчк Туапсе тчк Сведений не поступало тчк Сочи тчк Генерал Хвостиков (Фостиков. — Н.К.) находится Красной Поляне и окрестностях тчк Армия состоит 4 полков до 8 000 бандитов вооружены винтовками тчк Патронов мало пулеметы есть но без лент и бездействуют батарей нет тчк Наших сил мало 11 и 12 октября три миноносца обстреляли Адлер выпустили 32 снаряда тчк Жертв у нас нет повреждено здание Ревкома тчк На горизонте Адлер тире Сочи стоят боевом расположении 8 судов тире 1 крейсер 3 миноносца и подлодки и 2 транспортных судна тчк 14 октября прибавилось еще 6 судов за дальностью расстояния не выявлено военные или транспортные тчк Между Сочи Адлером держатся тчк Прорвался десант между Сочи Лазаревской тчк Или же прорыв зеленых с гор для посадки на эти суда тчк

                                                                                                                              Предчерчека (Болотов){239}

№5

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Владикавказ — ВЧК Бакаеву.

Копия — Армавир — Лабчека.

...21 октября связи появлением военных пароходов стоящих на рейде за нейтральной зоной и совершающих курс до Адлера зпт город Сочи объявлен на военном положении тчк После 8 часов вечера воспрещено держать свет в окнах выходящих к морю зпт но это распоряжение почти не исполняется и в любое время ночи можно видеть огонь окнах тчк Наблюдение за морем возложено на Компомора Должность коменданта порта упраздняется тчк Население относится спокойно тчк О белозеленых бандах генерала Хвостикова (Фостикова. — Н.К.) сведений не поступало тчк Новороссийской городской информацией получены сведения о жизни 2 Советской эпидемической больницы тчк Этой больнице творится ряд бесчинств тчк Служащим женского пола сестер фельдшериц и сиделок 40 человек живущих общежитии тчк К ним заходят матросы и красноармейцы зпт поют и танцуют тчк Домовый комитет не мог устранить безобразия зпт его совершенно не хотят слушать тчк Устранению указанного принимаются меры тчк Работа Совучреждений проявляется слабо двоеточие нет стройности работ зпт не выяснены взаимоотношения между собой зпт не производится в жизнь централизация и надлежащий порядок подчиненности тчк Принимаются меры к устранению всякой самостийности тчк

                                                                                                                                   Предчерчека (Болотов){240}

№6

Екатеринодар — Кубчека. Военсрочная.

Белозеленые банды удалились из района Красная Поляна неизвестно каком направлении тчк В учреждениях Туапсе и Сочи с 20 октября начинается нормальный ход работы тчк Неприятельские суда стоявшие против Адлер Сочи снялись рейда и ушли направлении Крым тчк Направлении Грузии стоят военные пароходы совершающие рейсы иногда до Адлера зпт цель неизвестна тчк На шестой версте от Сочи 21 октября 4 часа дня произошло крушение пассажирского поезда....

                                                                                                                                      Предчерчека (Болотов){241}

№7

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Владикавказ — Особоуполномоченному

ВЧК и В ЦИК Бокаеву,

Армавир —Лабчека

Анапский район тчк За последнее время наблюдается свет прожектора часто на море тчк В районе Баканской оперируют белозеленые среди которых находятся казаки Обруч зпт Клещ зпт Линка и Галушко тчк 26 октября около 9 часов вечера белозелеными ограблен станичник на окраине станицы Баканской зпт виной чему является неорганизованность местной милиции набранной из молодежи совершенно не проходившей военного обучения тчк В ночь на 26 октября в Анапе арестованы два моряка с лодки Новгород за пьянство...

27 октября на Просковеевку выпущено неприятельским судном два снаряда тчк Утром 27 октября против Геленджика появилось пять судов зпт из них 4 военных вскоре скрылись тчк Однако одно судно несколько часов курсировало и ушло в сторону Туапсе.

                                                                                                                                     Громоотвод. Предчерчека (Болотов){242}

№8

Екатеринодар — Кубчека, Военсрочная.

Владикавказ — Особоуполномоченному ВЧК и ВЦИК Бакаеву,

Армавир — Лабчека.

... В Анапском районе вечером зажигается сигнализация тчк Выставлялись секретные караулы зпт выявлено появление неприятельских судов у берега... Геленджикский район тчк в ночь на 30 октября в районе Марьина Роща в районе 2 батальона 199 полка был сделан налет неизвестных зпт по видимому белозеленых тчк Открывался огонь тчк В результате перестрелки ранен один красноармеец тчк Вскоре нападавшие скрылись ...

                                                                                                                                                Предчерчека (Болотов){243}

Между тем Григорков придерживался выработанного плана. Следующей ночью боеприпасы для белых партизан перевезли на шлюпках на берег, но место выбрали не верно и, как потом стало известно, они попали в руки грузинской пограничной стражи. Наконец, 13 октября командир «Алмаза» получил письмо от Фостикова. Его доставил полковник Шевченко. В письме генерал сообщал, что его части уже находятся на грузинской территории, и все они интернированы. Он предлагал кораблям идти в Гагру, где есть условия для эвакуации. Получив это сообщение, Григорков тут же дал команду кораблям сниматься с якоря и двигаться в указанное место. Но перед самым отплытием от Фостикова вдруг пришло другое послание. В нем он сообщал, что грузинское руководство категорически возражает против прибытия кораблей и тем более эвакуации повстанцев. Поэтому Фостиков предложил свой план операции. Он заключался в том, чтобы корабли днем демонстративно ушли в море, а ночью вернулись и, в районе между Гагрой и Пицундой, произвели прием людей. Чтобы еще больше запутать и красных, и грузин предлагалось этой же ночью открыть огонь из орудий по Адлеру и его окрестностям, а грузинскую пограничную стражу сделали более сговорчивой, пообещав ей щедрое вознаграждение.

Начало осуществления этого плана можно считать удачным. К утру, при свежей погоде, моряки сумели снять с берега около 1 300 человек, в основном из отряда полковника Улагая. Однако утром все пошло не так гладко. К месту погрузки из Гагры прибыл грузинский комендант полковник Сумбатов, раньше он служил в русской армии, и тем не менее категорически потребовал прекратить эвакуацию людей, а кораблям снова уйти в море. В это время на берегу оставалось еще примерно 4 500 человек и около 800 лошадей. Партизаны уже давно голодали и за продукты готовы были менять все, что угодно. Этим успешно пользовалось местное население, за хорошую строевую лошадь они давали всего две буханки хлеба.

Командир «Алмаза» принял решение подчиниться требованиям Сумбатова, но предварительно обеспечить остающихся людей хотя бы небольшим количеством продовольствия. Одновременно Григорков и Фостиков, будучи уверенными, что при первой же возможности грузины передадут интернированных казаков красным, попросили у командующего Черноморским флотом разрешения применить к грузинам силу, если они окончательно откажутся отпускать казаков. Эту просьбу поддержал и представитель Врангеля на грузинском побережье полковник Семенихин. А пока генерал Фостиков все еще надеялся уговорить грузинское командование дать разрешение на продолжение эвакуации своих войск.

Однако время шло, грузинская комендатура, ссылаясь на приказ из Тифлиса, ни на какие уговоры не шла, а разрешения на силовой вариант освобождения партизан из Крыма все не поступало. Беспокоило и то, что корабли все это время находились под парами и уголь на них подходил к концу. В этой обстановке командир «Алмаза» на свой страх и риск принял очень ответственное решение. Он дал команду вооружить из уже погрузившихся партизан полковника Улагая 400 человек и использовать их как десант для захвата побережья в районе погрузки для обеспечения ее безопасности. В случае если грузинские пограничники окажут сопротивление, десант получил разрешение стрелять на поражение. В конечном итоге с этим решением согласился и генерал Фостиков.

В соответствии с выработанным планом, десантников разместили на барже и, под видом доставки и выгрузки продовольствия находящимся на берегу казакам, отбуксировали ее на мелководье. Командовал действиями десанта сам полковник К. Улагай. Для большей надежности он приказал за рубкой буксировавшего баржу «Добровольца» спрятать пулеметный расчет, который был в готовности к немедленному открытию огня, чтобы прикрыть десант в момент его высадки. Операция прошла успешно. Десант действовал быстро и решительно, грузинская стража была сразу же разоружена. Затем Улагай разделил этот отряд на три части и выделил их на наиболее угрожаемые направления. Вскоре подошла и открыла огонь грузинская пехота, но остановить погрузку уже было не возможно. Она началась в 17.00 и шла до самого утра. Казаки подходили колоннами и, так как огни зажигать было запрещено, в полной темноте переправлялись на шлюпках и барже к стоящим на рейде транспортам.

По месту погрузки откуда-то вела огонь грузинская артиллерия, но снаряды рвались далеко в стороне и командир «Алмаза» решил даже не отвечать на эту стрельбу. К четырем часам утра последняя партия казаков была свезена на транспорт. Удалось даже погрузить 150 оставшихся лошадей, правда, их невозможно было заставить идти в трюм, и в пути они доставили много хлопот своим хозяевам. Всего было эвакуировано 6 203 казака и более 500 беженцев{244}.

Однако путь к Крымским берегам был не легким и стал еще одним испытанием и для спасенных и для экипажей судов. Поручив командиру подводной лодки «Утка» конвоировать транспорт «Ялта», у которого на буксире шли болиндер и буксир «Доброволец», крейсер «Алмаз» и пароход «Дон» направились в Феодосию. Однако вскоре выяснилось, что на крейсере заканчивается уголь и он не сможет дойти до порта. «Дон» взял его на буксир, но погода резко испортилась и ночью, при сильной волне, буксир лопнул. Второй раз завести его не удалось. Оба судна имели высокие борта, и при сильном волнении маневрировать кораблями было очень сложно и опасно. «Алмаз» на остатках угля снова пошел своим ходом, но дойти смог только до Чауды, что в 20 милях от Феодосии. Там крейсер встал на якорь, а «Дон» пошел дальше. Утром 20 октября из Керчи пришел буксир «Херсонес», который и отвел «Алмаз» к месту назначения.

На этом в основном закончилась операция главного штаба врангелевской армии по сбору и перевозке в Крым остатков своих войск и некоторой части примкнувших к ним повстанцев. Все они вместе с доставленным 27 июля 1920 г. из Польши отрядом генерала Ф.Э. Бредова и участниками улагаевского десанта послужили серьезным подкреплением Врангелю. Теперь он получил возможность в значительной степени восстановить свои казачьи дивизии и бросить их в Северную Таврию.

«Бело-зеленое» движение и белое подполье на юге России весной и летом 1920 г. понесли серьезные потери, но до конца ликвидированы не были. Без изменения осталась их социальная база — среднее и зажиточное казачество и крестьянство, а ошибочные политические шаги властей, неурожай и последовавший за ним голод, как в целом по стране, так и в некоторых районах Кубани, увеличивали число недовольных, толкали их в ряды противников советского режима. Новый подъем «бело-зеленого» движения начался уже весной следующего, 1921 г. Восстанавливались ранее разгромленные отряды и группы «бело-зеленых», создавались новые. Ранее ушедшие в подполье руководители повстанческих формирований времени даром не теряли. Ими учитывалось наличие потенциальных членов отрядов в каждой станице или хуторе, возможности каждого населенного пункта выставить нужное число одиночных казаков или подразделений, скажем взвод или сотню; выделить оружие, лошадей, повозки, средства связи и продовольствие. Через надежных людей рассылались инструкции и распоряжения, сообщались способы связи и тактика действий в подготовительный период. Примером такой работы одного из командиров отрядов может послужить нижеприводимый его приказ.

«Приказ командира отряда «Помощи Русской армии» Кубанского казачьего войска. 1 марта 1921 г.

*1

Уже больше года, как наша дорогая родина Кубань занята тунеядцами комиссарами, которые за это время никак не могли Кубань разгрузить от хлеба, скота и Вашего имущества, но, узнавая и слыша, что говорится вокруг них, эти жиды-комиссары постановили на своих предательских собраниях забрать все, что имеется у трудового казака и иногороднего, как-то остатки хлеба, скота, лошадей и весь транспорт, а в заключение и мобилизовать все население, которое способно носить оружие, для того, чтобы эти казаки и иногородние не могли им отомстить, а также чтобы они не могли послужить резервом для наступающей против них армии. Мы же, Ваши братья, которые прислушиваются к Вашим стонам, раздающимся из-под ярма, в которое Вас запрягли комиссары, призываем Вас: БУДЬТЕ КАЗАКАМИ, не гните покорно шеи перед жидами, сплотитесь в свои старые боевые полки, и ударим в темя противника, грабящего Вас беспощадно, чем дадите возможность скорее прийти Вам на помощь, Вашим братьям, задержите убегающего противника и смойте навеки позор большевизма. Час настал, а потому приказываю всем истинным казакам БЫТЬ ГОТОВЫМ к тому числу и часу, которые будут указаны особо, принять к сведению, руководству и точному исполнению настоящий приказ.

*2

При выступлении инструктору-пропагандисту каждой станицы принять на себя командование своим отрядом, или передать командование одному из боевых вахмистров или подхорунжих, а если имеются строевые офицеры, таковых посвятить с оперативным приказом, но самому оставаться при отряде вплоть до приказания и строго следить за исполнением настоящего.

*3

Все казаки, конные и пешие, должны быть заранее разбиты на взводы и сотни, назначены командиры сотен и взводные, считая по 18 рядовых во взводе и 4 взвода в сотне.

Если в какой станице имеется конных или пеших сотня, то иметь значок при каждой сотне, на древце, длиной в три аршина с белым большим султаном из конского хвоста.

*5

Если имеется того или иного рода оружие по сотне, то назначить командиров сотен из подхорунжих или вахмистров, если нет строевых офицеров, а общее командование принять одному из старших в чине.

*6

Все казаки отряда должны иметь на папахах с передней стороны белую ленту 1,5 вершка шириной и при ночной движении (так в документе. — Н.К.) белую повязку на левой руке выше локтя, шириной в ладонь.

*7

В каждой станице обезоружить милицию, забрать всех лошадей, седла, на которые сейчас же посадить казаков, снять телефонные и телеграфные аппараты, как на почтовых станциях, так и железнодорожных, порвать провода в станице и при движении стараться больше портить линию.

*8

В исполкомах и комъячейках захватить печати, штемпеля, книги постановлений, все остальные дела уничтожить на месте, забрать деньги в советских учреждениях и представлять в штаб отряда под расписку.

*9

Арестовать и взять с собой для предоставления в штаб отряда председателя каждой комъячейки, начальника милиции и кто окажется из сыщиков.

*10

Вся остальная советская администрация должна быть на месте и продолжать свою работу, руководствуясь приказом №... (номер в документе отсутствует. — Н. К.).

*11

После разоружения милиции и частей, которые будут под силу отряду, выставить посты вокруг станицы по главным дорогам. Отряду в боевой готовности сосредоточиться с той стороны станицы, с которой должны ожидать казаков из соседней станицы.

*12

Небольшие отряды, которые могут быть в какой-либо станице к моменту восстания, оставить в покое и назначить сборный пункт подальше за станицей с той стороны, с которой будет указано в оперативном приказе дополнительно, разъезд выслать в ожидаемую станицу, с предупреждением о тихом движении разъезда в станицу которой будет входить.

*13

Убийств, грабежей ни в коем случае не творить, обходиться вежливо со всеми без оскорблений, кроме указанных лиц в * 9, никого не арестовывать.

*14

Все имеющиеся пулеметы в станицах должны быть на линейках, вполне исправных, с тройкой хороших лошадей и пулеметчиками, кроме того, при каждой сотне должно быть не менее трех и не более пяти же линеек для установки пулеметов и санитарных линеек.

*15

Все заручные винтовки, могущие быть в станице, кабель, телеграфные аппараты, пишущие машинки и канцелярские принадлежности, указанные в * 8, должны быть на фургонах, хорошо уложены на тройке хороших лошадей.

*16

Всем кавалеристам иметь все конское снаряжение.

*17

По числу лошадей и людей иметь на двое суток запас зерна и продуктов, считая 1,5 фунта на каждого казака. Все должно быть на фургонах на тройке хороших лошадей.

*18

Пехота вся должна быть на фурах по 6 человек на каждой.

*19

Если в станице имеется духовой оркестр, непременно присоединить его к отряду, если почему-либо окажется невозможным захватить с собой оркестр, то непременно при каждой сотне иметь трубача.

*20

При дневном движении, при выходе из станицы или при встрече частей песельники (так в документе. — Н.К.) должны знать и петь песни: «Ой сив пугач на могылы», «Ще не вмэрла Украина» и «Встае хмара з за лымана», которые будут служить как сигналом и напоминанием того дорого, которое должен помнить каждый из нас.

*21

Соблюдать самую строгую дисциплину, все беспрекословно исполняется. Не нужно удивляться тому, что у Вас не окажется офицера, то беспрекословно должен взять на себя командование подхорунжий или вахмистр, окончивший учебную команду.

*22

Строго выполнять то, что будет указано в приказе, но самое главное, от чего будет зависеть спасение нашей дорогой Кубани, это дружная работа по всем станицам, в тот час, который будет указан, ибо если кто поколеблется и не выступит вовремя, то должен помнить, что губит все дело освобождения Кубани от ненавистных нам коммунистов-большевиков...

                                                                       За начальника отряда «Помощи Русской Армии» — Гайдамаков.

                                                                       За начштаба — Наливайко.

                                                                       Адъютант — Т. Трясонов.{245}

Некоторое представление о событиях того периода на Кубани дает другой интересный документ. Он был переправлен из Парижа советскими разведчиками начальнику Закордонной части ИНО ГПУ Менжинскому с припиской: «Составлен в Берлине одним из весьма видных эсеров совместно с деятелями «зеленого движения» по эсеровским материалам. Доклад предназначен для представления каким-то еще неизвестным американцам для получения от них финансовой поддержки на дальнейшую работу. Следует иметь в виду, что в докладе много преувеличено, так как испрашивает субсидий»{246}.

В документе дается классификация всех «зеленых» отрядов, та, которой предпочитали пользоваться авторы доклада. Все «зеленые» формирования они делили на 3 части:

1. «Шкуринцы» и «махровые» — отряды, состоящие в большинстве случаев из пришлых людей, не связанных с местным населением и руководимых генералами и офицерами врангелевской ориентации.

2. Дезертиры-красноармейцы, деклассированные элементы. Им вполне подходит определение «банды». Ибо они никого не признают, ни с кем не считаются, всех грабят и не пользуются поддержкой масс.

3. Подлинные «зеленые». Местные крестьяне и казаки, неразрывно связанные с местным населением и пользующиеся их поддержкой. Часто они группируются вокруг местных штабов, иногда подчиняются атаманам и местным авторитетным людям.

Есть еще несколько отрядов, пополняемых главным образом дезертирами-красноармейцами, симпатизирующих 3-й категории и не желающих входить во вторую».

Ценность этого документа состоит еще и в том, что он дает возможность узнать, как в тех условиях действовала каждая из названных категорий, каковы их взаимоотношения с местным населением и между собой.

«В зависимости от категории «зеленых», — говорится в докладе, — ими избирается соответствующая тактика действий. Третья категория старается не допустить в населенные пункты карателей, заградительные и продотряды большевиков. Они редко занимают населенные пункты, чтобы за это большевики не вели репрессий против сельчан. Но они не отказываются нападать на плохо охраняемые большевиками склады оружия и патронов, ссыпные пункты и железнодорожные сооружения.

Третья категория (подлинные) с большим подозрением относится к первым двум. Бывают вооруженные столкновения.

Вторая категория, никого не признающие банды, действует налетами, не считаясь с интересами местного населения. Ей ненавистна всякая власть, не позволяющая грабить, мешающая бездельничать. Когда обстановка стабилизируется, местное население само справится с такими бандами.

Первая категория («махровые») тесно связана с Врангелем, вождями Белого движения. Те стараются их поддерживать, иметь с ними связь. Вторые и местное население осторожны с ними, так как «махровые», не считаясь с интересами местного населения, могут в любой момент совершить налет на населенный пункт, где есть белые, и подставить под удар местных, так как удержать станицу они потом не в состоянии. При отступлении они все забирают: продукты, лошадей, скот, повозки. Вернувшиеся красные расстреливают оставшихся местных жителей за пособничество белым»{247}.

К осени 1921 г. большая часть территории, находящейся северо-восточнее и юго-восточнее Главного Кавказского хребта, была наводнена «зелеными» всех трех названных категорий. Местные власти более-менее контролировали только населенные пункты вдоль линии железной дороги, но и они находились под постоянной угрозой набега партизан. В этих условиях Особые отделы, органы ЧК очень опасались объединения этих, хотя и многочисленных, но пока еще разрозненных отрядов. Об этом свидетельствует донесение военкома Кубано-Черноморской области, адресованное Реввоенсовету Северо-Кавказского округа 12 сентября 1921 г.

«В Ейском отделе, — говорится в нем, — в течение августа действовали повстанческие отряды из местных казаков и дезертиров, которые совершили ряд нападений: на станицу Староминскую, на Камышеватский станичный исполком и на предместья г. Ейска. Целью этих нападений был грабеж, никаких серьезных последствий они не имели. Общая численность этих банд около 2 000 человек, идейного руководства, какой-либо определенной программы, а также связи с оперирующими в Екатеринодарском и соседних отделах бандами у них не замечается. В Таманском отделе (в юрте станицы Приморско-Ахтырской и близ Ольгинской) оперировали в этот период банды «зеленых» казаков, считающих себя подчиненными Пилюку. Численность их достигает 2 500. Однако все их действия носили разрозненный и хаотичный характер. Выясняется, что никакой связи с «зелеными» Закубанья у них нет»{248}.

Агенты врангелевской разведки тоже хорошо понимали необходимость объединения мелких, разрозненных отрядов в более крупные формирования, чтобы придать их действиям более организованный, системный характер и повысить управляемость. В своих инструкциях они предупреждают о вреде, который уже нанесла белому движению «самостийность» казаков и какие пагубные последствия могут быть от нее в будущем. Рекомендуют держаться подальше от таких командиров, как Пилюк, Сухенко и других, выступающих за независимость от армии Врангеля. Об этом красноречиво свидетельствует содержание письма, с которым обращался агент разведотдела Русской армии полковник Жуков к одному из командиров отряда.

«Глубокоуважаемый Григорий Иванович (фамилия в документе отсутствует. — Н.К.).

Сегодня прибыл к нам Роман Романович и сообщил о Вашем отряде. По-видимому, успехи Ваши хороши, но у Вас нет определенных, хорошо взвешенных планов, нет продуманной программы, без которой Ваши успехи в один день могут обратиться в прах и все наше общее дело надолго погибнет. Прежде всего, Вам, как Вообще всем организаторам из-за пользы общего дела и согласно постановлению офицерского заседания от 5.11. сего года, необходимо прислушиваться к голосу Командующего Русской Армией генерала Врангеля. На Кубани есть агенты от генерала Врангеля и в том числе я. У всех агентов общие планы, исходящие от одного лица, которому и должны подчиняться организаторы Кубани, поэтому Вы должны и обязаны считаться с нашими целями и ближайшими задачами.

Все организаторы должны руководствоваться инструкциями агента Врангеля, а не задаваться своими личными задачами, по своему лишь только усмотрению. Таким путем только мы поведем население России не к объединению, а к раздроблению ее на множество партизанских отрядов, преследующих разные цели и часто местные и даже самостийные задачи. Наш общий план, освободить не только Дон и Кубань или Терек, задача Врангеля, очистить от большевистского ига всю Россию. Поэтому Вы, распространяя воззвание и ведя агитацию всеми возможными путями, не сейте пагубных для России, и в частности, нашей Кубани семян самостийности. Подготовляется население к восстанию для освобождения не только Кубани, а всей России. Пусть к нам идут не те, которым дорога только Кубань, а те, кто сумеет пострадать за всю Россию. Если у Вас в рядах будут стоять готовые сражаться только за Кубань, то, освободив Кубань, они дальше не пойдут с нами и у нас опять произойдет раскол, с которым (так в документе. — Н.К.) воспользуется наш враг, и также восставшая Кубань опять попадет под более тяжелое ярмо большевизма. Что нам тогда скажет население Кубани, заставь его после этого подтянуться, мы навсегда потеряем в глазах доверие и лишим его даже тех людей, которые потом могут явиться и действительно которые могли бы стать освободителями.

Действуйте, агитируйте в духе лозунга: «Долой коммуну, долой жидов, да здравствует русское учредительное собрание».

С Пилюком, который, без сомнения, самостийник, ведите себя осторожно. Если он даже и восстанет, то с ним можно идти вместе только до поры до времени, а после освобождения Кубани он пойдет опять против нас. Недели три тому назад этот самый Пилюк доказал перед Кубанью свою преступность. Будучи членом комиссии по борьбе с бандитизмом на Кубани, он пользовался правом формировать красные части, выкинув лозунги: дезертиры и бандиты собирайтесь в зеленую армию. Он собрал в станице Новотатаровской до 8 000 людей. В результате он продал их всех, и все они были размещены по красным частям. Как видите, он урвал из наших рядов до 8 000 человек, готовых достойно стать за наше дело. Вам известно, что среди населения еще не прозревшие интересуются Пилюком. Ваша обязанность раскрывать таким глаза об этом преступлении и раз навсегда выбить из головы глупый бред о самостийности. Не ставьте себе также ближайшей задачей освобождение Кубани и всей России. Это еще рано, и о моменте открытия военных действий Вам будет сообщено. В план дела Врангеля не входит освобождения Кубани в марте месяце одним каким-либо отрядом, тут должна быть использована зимняя подготовка всех отрядов. Не игнорируйте связями с отрядами, у Вас достаточно их есть, чтобы до поры до времени прислать несколько человек в тот или другой отряд, тогда только у Вас будет дружная работа в общем плане. Формирование частей и давать им наименования еще рано. Это сделаю я сам...»

                       23.03.1921 г. Агент Русской Армии полковник Жуков{249}.

Не прекращались попытки объединить и тех, кто подпадал под определение «зеленые», кто придерживался независимых от Русской армии целей и задач. Занимались этим, как правило, политики эсеровской ориентации. Установив связь с некоторыми из отрядов, они стали готовить конспиративный съезд представителей хотя бы двух-трех областей. Наконец это удалось сделать в Черноморье, с приглашением делегатов от Майкопского округа, а затем майкопские повстанцы провели такое же мероприятие вместе с представителями от Ставрополья. Съезд этот, получивший название «Майкопский», открылся в начале июля 1921 г., и на нем присутствовали делегации от Черноморской, четырех округов Кубанской областей и от двух уездов Ставропольской губернии. Делегаты от Терека имели неосторожность отправиться на этот съезд по железной дороге и в большой компании. Красноармейский патруль заподозрил что-то неладное; всех делегатов арестовали на станции Армавир и, через несколько дней, расстреляли. Такой же участи подверглись делегаты от красноармейцев одной стрелковой дивизии, с которой была установлена связь. Несмотря на эти два случая, съезд состоялся, на нем все же участвовало несколько красноармейцев. На Майкопском съезде была принята программа Северо-Кавказского казачьего крестьянского союза.

По мнению составителей вышеназванного доклада, результатами Майкопского съезда явилось и то, что значительное число черноморско-кубанских «зеленых» объединились вокруг общего, избранного на съезде органа, а «махровые», то есть повстанцы врангелевской ориентации, попытались создать в противовес Майкопскому эсеровскому центрокомитету свой.

Советское руководство в очередной раз начало концентрацию войск в Доно-Кубанском регионе с целью подавить или уничтожить становившиеся все более организованными отряды белых повстанцев. К 1 августа 1921 г. на Северном Кавказе было сосредоточено 36 000 штыков и сабель, а к 1 октября уже 57 000. Среди них: 5 стрелковых дивизий и отдельная Башкирская бригада, 4 кавалерийских дивизии, а также отдельные: Кавказская, Осетинская, Чеченская, Ингушская, Кабардинская кавалерийские бригады, шесть отрядов особого назначения, 5-й Коммунистический батальон, 59-й батальон ВЧК, бригада курсантов. Учитывались также: Особые батальоны при Кубанской и Терской областных ЧК, пять караульных батальонов, авиационный отряд, броневые, железнодорожные и автомобильные отряды и другие части. (Всего 30 батальонов и 8 эскадронов.) Артиллерии: до 300 легких и тяжелых орудий. Общий состав — 174 батальона, 48 эскадронов — всего 57 000 штыков и сабель и 300 орудий{250}.

Большая часть войск была сосредоточена в Черноморской и Ставропольской губерниях и находилась в непосредственном подчинении С.М. Буденного. Этими силами и началось усмирение «бело-зеленых» и сбор продналога.

Почти все население станиц было объявлено кулацким и пособниками «бело-зеленых», т.е. практически поставлено вне закона. Выступления «махровых» сильно помогли Буденному. Если истинные «зеленые» старались не подводить местное население, то «махровые» пускались на различные авантюры. Так, воспользовавшись тем, что в одну из станиц — Имеретинскую, вошел отряд Пржевальского, Буденный, выбив его оттуда, сжег станицу, все имущество конфисковал, 30 наиболее уважаемых станичников взял в заложники, а через 2 дня все они были расстреляны. После этого появился приказ, подписанный Буденным, начинавшийся словами: «Пора положить конец». Буденный изменил саму систему работы с заложниками. Если раньше они репрессировались только в случае вторичных беспорядков в станице, то теперь, не смотря ни на что, взятые в заложники на 2-й, максимум 3-й день все расстреливались. Новшеством Буденного явилось и его предложение, посланное в центр, где он предложил для окончательной ликвидации «бело-зеленого» движения изъять все мужское население «зараженной» местности в возрасте 18—50 лет, несложные подсчеты показывали, что речь идет о двух миллионах человек. Идея не была реализована — ее осуществить просто не хватило бы сил.

Командиры «бело-зеленых» отрядов к этому времени приобрели солидный опыт борьбы с войсками Красной Армии и за редким исключением нападали только на ее мелкие подразделения, а в основном вели борьбу со станичными советами, милицией и продотрядами. Как только возникала угроза попасть под удар крупных воинских частей красных, они тут же скрывались или вообще «распылялись». Как это делалось на самом деле, показывает приказ полковника Жукова.

«Приказ по 1-й бригаде.

Ввиду переменившейся неожиданно военной обстановки на Кубани, приказываю партизанам 1-го партизанского полка на время распылиться и укрываться, в известным им, гарантированных местах, ведя между собой тесную связь.

Только такая мера может не погубить наше трудное дело по созданию отрядов, которое начато нами почти год тому назад, и только временно нужно распылить, сохранить жизнь славных партизан, которые так нужны в недалеко будущий момент. Мы должны ее сохранить, и тем доказать, что мы храним и ценим жизнь для будущего нашей родины.

В течение всей зимы партизаны, верные своему долгу и ведя жесткую жизнь в неравной борьбе с красными, но твердые духом, всегда побеждали врага. Много было перенесено разных тягот и бедствий, лишений и пр... Эта мера распыления есть временная, и недалек тот день, кода мы снова соберемся для решительного окончания верного дела, отдохнув душой и телом.

О сборе для дальнейшей совместной работы партизанам назначенных полков будет сообщено через их начальников, которому (так в документе. — Н.К.) вменяется в обязанность держать связь со всеми партизанами.

Агент Русской Армии полковник Жуков. 16 апреля 1921 г.{251}

Между тем, выколачивание продналога шло слабо, так как «выколачивать» из-за неурожая было особенно нечего. Имел место и еще один неприятный для красных момент. Увеличились случаи дезертирства красноармейцев, как правило, из числа мобилизованных местных крестьян. «Без вести» стали пропадать не только одиночки, но и целые подразделения. Так «пропал» весь 303-й стрелковый полк. Некоторые коммунисты стали писать заявления о выходе из партии, мотивируя свое решение тем, что в силу занятости по хозяйству не могут посещать собрания. Причина была, конечно, в другом. Командиры «зеленых» довели до местного населения, что за каждого расстрелянного партизана будет повешено два коммуниста.

Активизировались отряды под командованием Попова и Маслака. Последний, бывший урядник Кубанского казачьего войска, до последнего времени командовал одной из бригад армии Буденного. В начале лета он дезертировал с несколькими сотнями местных казаков-буденовцев, как донских, так и кубанских, и сформировал из них отряд. Вскоре он уже насчитывал до 2-х тысяч сабель. Маслак действовал на севере Кубани, в Ставропольской губернии и в Сальском отделе Кубанской области. Своим отрядом он парализовал действия Особых отрядов, занимавшихся сбором продналога, и те вынуждены были вернуться в Екатеринодар.

Вслед за Маслаком выступил еще один командир отряда — атаман Пилюк. Это был сотник Кубанского казачьего войска. Он действовал в южной части Екатеринодарского отдела и на Тамани. В свое время, в 1919 г., он поднимал восстание против Деникина после казни священника Калабухова и разгона Рады. После Новороссийской катастрофы он перешел на службу к большевикам, и ему нередко поручали очень ответственные задания по борьбе со скрывающимися в горах и лесах остатками деникинских частей. Так продолжалось только до тех пор, пока Пилюку не начали ставить задачи по ликвидации повстанцев-казаков. Он открыто заявил, что против своих братьев не пойдет, и скрылся в горах. Осенью 1921 г. отрады Пилюка перешли из Тамани в Екатеринодарский и Лабинский отделы и, как Маслак, стали действовать против продотрядов. Движение «зеленых» ширилось, и теперь уже руководители «махровых», почувствовав их значимость, решили прибрать повстанцев к своим рукам. В эти отряды были направлены опытные агитаторы, которые стали предлагать создать единую Кубанскую повстанческую армию. Вначале эта агитация имела успех, и вскоре в армии числилось уже около 5 000 человек, но когда во главе повстанческой армии встал известный всем врангелевский генерал Пржевальский, между казаками и добровольцами начались серьезные трения. У всех еще были свежи воспоминания, связанные с «Армией возрождения России» генерала Фостикова.

Тем не менее, отряд Пржевальского на первых порах действовал довольно-таки успешно. На его сторону перешла почти полностью одна бригада 4-й советской кавалерийской дивизии. Ему даже удалось посеять панику в Екатеринодарском гарнизоне и занять предместье кубанской столицы. Но атаман Пилюк не стал действовать согласованно с Пржевальским, а избрал самостоятельный путь, напал на станицу Пашковскую и занял ее практически без боя. А между тем штаб СКВО двинул к Екатеринодару две кавалерийские и одну стрелковую дивизии во главе с Буденным. Им удалось нанести серьезный урон Пржевальскому, а Пилюк срочно отошел из Пашковской. Продолжая преследовать Пржевальского, Буденный настиг его на переправе у р. Белая, где и довершил разгром этого отряда. Генерал Пржевальский бросил все: артиллерию, пулеметы, обозы, и с небольшой группой сумел уйти в горы.

Так называемые «истинные зеленые» еще долго продолжали свою тактику нападений на обозы с зерном, ликвидацию продотрядов, а основные события перекинулись на Ставрополье и в Калмыкию. На помощь восставшим там крестьянам прибыл все тот же Маслак, а также отряды Кухнаря и Сухенко. Вскоре почти весь Медвежинский, Благодарненский, Болынедеребетовский и Манычский уезды охватило восстание. Местные партийные и советские руководители запросили о помощи командующего СКВО К. Ворошилова. Туда тоже были направлены части Буденного и благодаря их решительным и жестким действиям восстание вскоре пошло на убыль. Однако повстанцы успели разграбить и уничтожить около половины собранного с 4-х уездов продналога.

Среди «бело-зеленых» Кубани особо стоит фигура казака станицы Гривенской (она же Нижнестеблиевская. — Н.К.) сотника В.Ф. Рябоконя. Сделав своей базой плавни в устье правого рукава р. Кубани — Протоки, он со своим небольшим отрядом в течение почти 5 лет держал в страхе местные советские власти. Рябоконь происходил из семьи простого, не зажиточного казака. С 17 лет и до начала Гражданской войны был солистом хора Кубанского казачьего войска, и, казалось, ничто не предвещало его бурное военное будущее{252}.

С началом боевых действий казачьих частей против красных он вступил в одно из подразделений и сразу же обратил на себя внимание как отличный стрелок и искусный наездник. Вскоре Рябоконь получил чин хорунжего и в феврале 1918 г., когда белые оставили Екатеринодар, ушел за Кубань и присоединился к армии генерала Л.Г. Корнилова. После Кубанских походов он вернулся в родную станицу, но так как там была установлена Советская власть, то вместе с несколькими другими казаками вынужден был большую часть времени скрываться в плавнях. Неподалеку, тоже в плавнях, в районе Ачуева, собирал разрозненные группы казаков и сколачивал свой отряд полковник Скакун. Когда в районе соседней станицы Приморско-Ахтырской, высадились войска генерала Улагая, сотник Рябоконь и полковник Скакун со своими отрядами присоединились к нему, войдя в дивизию генерала Шифнер-Маркевича, и испытали все, что выпало на долю десанта. После поражения Улагая, когда основная часть его казаков ушла с десантом в Крым, Рябоконь остался с группой самых верных людей, чтобы продолжить борьбу с большевиками. Он обосновался на Казачьей Гряде — узком участке суши, протянувшемся в плавнях параллельно берегу Азовского моря.

Там они построили курени из камыша и кустарника и организовали склады продовольствия и фуража.

Пока Русская армия Врангеля находилась неподалеку, в Крыму, у Рябоконя и его партизан еще были какие-то шансы на помощь и поддержку извне, но когда белые войска ушли в изгнание, эти надежды рухнули. Узнав об исходе войск из Крыма, Рябоконь предложил всем желающим разойтись по домам, а сам с группой в 60 человек остался в плавнях. Потом к нему присоединился брат Иосиф с 15 казаками родной станицы Гривенской. Главными объектами нападений отряда сотника Рябоконя были станичные советы, небольшие отряды красноармейцев, сопровождавших обозы с продуктами, изъятыми у казаков. Его неоднократно пытались захватить, но сделать ничего не могли. Через своих людей он заблаговременно узнавал о готовящихся нападениях и старался упредить противника. Место пребывания отряда держалось в строжайшей тайне.

Продовольствие Рябоконь получал от казаков окрестных станиц и хуторов. Стремясь воспрепятствовать этому, власти пошли на беспрецедентный шаг — выселили поголовно всех жителей двух хуторов — Шпичковка и Волочковка. Они глубже других входили в плавни. Но и это не помогло. Рябоконь стал снабжать свой отряд продуктами, обложив «продналогом» членов стансовета. Под угрозой расправы они часть продуктов, изъятых у казаков и своих собственных, отдавали партизанам. Запасы продовольствия Рябоконь пополнял также тем, что отбивал его у красноармейцев. Из Екатеринодара и даже Москвы шли одно требование за другим — покончить с Рябоконем, однако сделать что-либо существенное местные власти не могли. Однажды даже предприняли попытку воздействовать на него шествием специально сформированной колонны людей. В качестве живого щита впереди шли жители станицы, за ними — школьники и духовенство, а замыкали шествие безоружные красноармейцы и тачанка с их командиром, бывшим полковником, и членами стансовета. Дорогу показывала бывшая раньше в отряде Рябоконя учительница Поддубная{253}.

Рябоконю было заранее сообщено, что за каждого убитого им красноармейца будет расстреляно 80 местных жителей. Организаторы этой акции рассчитывали, что таким образом удастся уговорить Рябоконя прекратить сопротивление. Однако, когда эта толпа зашла в плавни почти на 20 километров, партизаны открыли сильный огонь со всех сторон, но стреляли в воздух. Толпа разбежалась, а Рябоконь на коне догнал тачанку с командиром красноармейцев и членами стансовета и еще долго избивал их нагайкой. Очередная попытка уничтожить Рябоконя была предпринята 1 января 1922 г. в день его именин. Сотник, считая, что в плавнях он недосягаем, со своими товарищами бурно отмечал одновременно Новый год и свой личный праздник. Воспользовавшись этим, отряд красноармейцев, взяв в проводники все ту же Поддубную, вплотную подошел к куреню и открыл плотный огонь сквозь его камышовые стены. Сам Рябоконь получил ранение в руку, брат его в живот, 20 казаков было убито. Однако Рябоконь не растерялся и открыл по красноармейцам губительный огонь из пулемета. Почти все они были уничтожены, а те, кто смог убежать, утонули в незамерзающем гирле.

Однако теперь Казачью Гряду Рябоконю пришлось покинуть. С оставшимися 30 соратниками он перебрался к юго-востоку, в район станицы Староджерлиевской к лиманам Плауватому и Чебурголю. Здесь он обитал до лета 1923 г., продолжая делать набеги на стансоветы окружных станиц и уничтожая советских служащих. За его голову была объявлена награда в 2 000 рублей, его неоднократно хотели выманить из плавней амнистией, но тщетно, Рябоконь был неуловим. Имена практически всех, кто польстился на вознаграждение за его голову и должны были убить его, вскоре становились известны Рябоконю, и он беспощадно расправлялся с ними.

Сферу своего влияния Рябоконь все время расширял и бывал даже в краевом центре, в Екатеринодаре. Однажды он ухитрился получить там со склада два грузовика боеприпасов и под охраной красноармейцев отвез их в плавни. Красноармейцев он потом отпустил, вручив старшему из них пакет с запиской. В ней он написал: «Кто патроны выдал, тот Рябоконя видел». И так продолжалось пять лет. Осенью 1925 г. Рябоконь узнал, что в очередной раз готовится его поимка, но, тем не менее, сходил в Староджерлиевскую за продуктами, а когда он возвращался, вслед за ним пошли его преследователи. Они нашли, наконец, курень, в котором скрывался Рябоконь с девятью оставшимися с ним казаками. Распределив, кому в кого стрелять пришедшие сделали залп. Два казака, в том числе заместитель командира отряда Скорый, были убиты, а несколько человек ранено. Сам Рябоконь был прострелен от плеча до плеча, и его руки повисли как плети. Но сгоряча он все-таки успел еще сделать один выстрел, затем побежал, но тут же упал. К нему боялись подходить, но он сам сказал, что бояться его уже нечего. Рябоконя обезоружили, сделали перевязку и тайно доставили пароходом в Екатеринодар. В первых числах октября 1925 г. Рябоконь был расстрелян{254}.

Сопротивление советским властям на юге России в форме открытых вооруженных выступлений не могло быть эффективным без помощи белого подполья. Сразу следует оговориться, что четко отделить белых повстанцев от белых подпольщиков не так-то просто. Многие из участников сопротивления, прежде чем вступить в то или иное формирование, вели подрывную работу в подполье, и наоборот, потерпев поражение в открытом бою, активные члены «бело-зеленых» отрядов рассеивались, расходились по домам, чтобы по сигналу своих командиров снова собраться в отряд. Руководили подпольными организациями, как правило, белые офицеры, оставленные специально перед уходом армии Деникина с Дона и Кубани или засылаемые разведывательным отделом штаба врангелевской армии из Крыма.

О том, какое внимание придавалось советским руководством самого высокого уровня работе по выявлению и уничтожению членов белого подполья и тех, кто мог стать его участниками на юге России, некоторое представление дает докладная записка начальника Особого отдела Кавказского фронта К.И. Ландера начальнику Особого отдела ВЧК В.Р. Менжинскому. В ней он передает содержание своей беседы с В.И. Лениным о положении на Дону и по другим вопросам.

«По вопросу о положении на Дону и предстоящей моей там работе я имел разговор с Владимиром Ильичом Лениным приблизительно следующего содержания, — пишет Ландер. — Я в кратких чертах обрисовал положение дел на Дону на основании впечатлений моей первой поездки и привезенных оттуда с собой материалов. Я указал на то, что по станицам и городам там сгруппировалось много белогвардейцев, разбежавшихся там из армии Деникина, и, что согласно материалов, взятых при моей первой командировке, там летом подготовляется ряд восстаний.

На это Владимир Ильич сказал, что такие восстания необходимо подавлять в зародыше с сугубою строгостью, а организаторов, активных белогвардейцев, заговорщиков, а равно таких лиц, прячущих других и оказывавших активное содействие деникинцам, по обнаружению их расстреливать на месте, широко оповещая население, за что и кто именно расстрелян. Точно так же следует поступать с активными выдающимися руководителями деникинской армии, оставшимися на месте и могущими быть организующим ядром белогвардейцев.

Я сообщил также Владимиру Ильичу, что на Дону, в частности в Ростове, имеется сильный центр меньшевиков с Васильевым и Плесковым во главе, который пользуется большим влиянием, и при Деникине эти господа занимались борьбою с большевиками, то теперь могут оказаться очень опасными для нас. То же самое я сказал о правых с.р. (социал-революционеры. — Н.К.)

На это Владимир Ильич заявил, что таких меньшевиков и правых с.р. ни в коем случае в Ростове оставлять нельзя, и что если против них имеется материал, то необходимо их отправить сюда, в центр, и передать суду, создав большое политическое дело. Если мы оставим их там, то они могут нам принести особенно серьезный вред.

По вопросу о кооперации, в которой на Дону укрылась масса иностранцев и контрреволюционеров, Владимир Ильич высказался в том смысле, что необходима самая строгая чистка этих организаций на основании тех материалов, которые изобличают их контрреволюционность.

По вопросу о перебежчиках, в особенности лиц(ах) командного состава, Владимир Ильич сказал, что оставление их там недопустимо, лучше их направлять сюда. Для создания надежного опорного и в период борьбы за укрепление там нашей власти оккупационного элемента Владимир Ильич полагает необходимым направить туда отряды рабочих по преимуществу из голодающих губерний, для чего придется, по его словам, обобрать еще раз Питер, Москву, Иваново-Вознесенск. Создание прочных и надежных отрядов ВОХРы там он считает тоже задачей первой важности....»

17.4.1920. К. Ландер{255}.

Особый отдел Кавказского фронта, выполняя установки и требования из Москвы от Ленина и Менжинского, уже менее чем через полгода выявил большинство организаций белого подполья и его активных членов на Дону и Кубани. Изучались их состав, формы и методы связи между собой и с разведорганами белой армии, количество оружия и способы его хранения. Результаты этой работы содержатся в нижеприведенном обзоре Особого отдела ВЧК Кавказского фронта от 29 октября 1920 г.

«В настоящее время на Дону существуют следующие организации. Во главе организации общего восстания на Дону стоит полковник Щербаков, скрывающийся в районе станицы Заплавской. Он имеет тесную связь с белогвардейским разведывательным станом путем агентов-ходоков, получает задания и распоряжения, снабжается деньгами и другим необходимым. Полковник Щербаков держит себя очень свободно, и, по сведениям лиц его организации, он разъезжает на тачанке на паре лошадей, одет бывает как в штатское, так и в военное.

Приметы его следующие: 35 л(ет), среднего роста, плечистый, смуглое лицо, слегка рябоват, брюнет, носит черные усы, подбритые по-английски, круглая физиономия, ходит в разной одежде: военная — обыкновенная, а штатская — брюки широкие, как обыкновенно ходят казаки, станичники, черные, потертые, замусоленные, бледная рубаха с голубоватыми крапинками, сверху пиджак черный, на голове темная фуражка.

Его помощник — войсковой старшина Говоров Василий Иванович. Его приметы... (В документе отсутствуют. — Н.К.)

При Щербакове постоянно пребывает хорунжий Хорошилов, который ведет связь с другими организациями, более мелкими, подведомственными Щербакову. Существует организация в г. Александро-Гущевском со всеми прилегающими населенными пунктами, где главным организатором является войсковой старшина Бредихин. Цель организации — поднять на всех рудниках восстание. Для агитации среди рудничных Бредихину от врангелевского стана послано много агентов, как мужчин, так и женщин.

У Щербакова организация носит название «Грамон», состоящее из первоначальных букв станиц: Грушевской, Разморской, Аксайской, Мелеховской, Ольгинской и Новочеркасска. Слово «Грамон» служит и паролем для лиц, присылаемых от Врангеля к Щербакову. Щербаков пребывает в районе ста(ницы) Заплавской. В щербаковскую организацию входят те зеленые белогвардейцы, скрывающиеся в камышах. Они разбиты на ячейки, состоящие из 15—20 человек, расположенные в разных местах. Имеются даже пулеметы, как, например, у одной ячейки, находящейся в 3—4 вер(стах) от Заплавской на реке Аксай на окраине одного небольшого молодого леса. На одной высокой тополи (так в документе. — Н.К.), выделяющейся от всех остальных, имеется пулемет «Кольт» и площадка для наблюдателя.

По имеющимся сведениям, пулеметов имеется в достаточном количестве, которые они хранят спущенными на веревках в воде, хорошо смазанными. Имеются в достаточном количестве винтовки и патроны.

Есть организация в ст(анице) Аксайской, Ольгинской и Старочеркасской, которую объединяют поручик Твардовский, есаул Данилов и штабс-капитан Елкашев. Ольгинская станица является центром оружия, пулеметов и орудий. Все это попрятано населением во время зимних боев. По сведениям, орудия с зарядными ящиками хранятся под скирдами и прикладками сена и соломы.

Организация Каменская находится в странице Каменской с прилегающими станицами. Эту организацию объединяет есаул Зорин Игнат. У него брат сотник Зорин Петр ведет тесную связь с Щербаковым и другими организациями.

Станица Константиновская — организатором является есаул Васильев. В организацию Константиновской станицы входят окружающие станицы. У Врангеля есть сведения о Кубани, что там казаки страшно недовольны Советской властью и Кубань скорее восстанет, нежели Дон. Там имеется много скрывающихся дезертиров и банд, оставшихся от отступившей белой армии, которые ведут связь с врангельским станом (так в тексте документа. — Н.К.).

Есть точные и достоверные сведения, что в Крыму в Евпатории генерал Улагай формирует новый десант в 15 000 чел(овек), который предполагает высадить на Кубань для соединения с укрывающимися бандами.

В Севастополе в море на пароходе имеется радио, которое находится в ведении Севастопольского Особого отделения (разведки), ведущего связь со шпионажем, находящимся на Советской территории, получающего оттуда все ведения.

ВРИД Уполномоченного по военным делам и шпионажу

(Подпись неразборчива) Г. Новочеркасск»{256}.

Разведывательный отдел при штабе Врангеля все время совершенствовал свою работу по созданию подпольных организаций на территории Дона и Кубани. Его возглавлял Генерального штаба полковник Сизых. К лету 1920 г. отдел имел все необходимое для подбора нужных людей, их подготовки, материального и финансового обеспечения, создания пунктов переброски и т.д. Структурно отдел делился на три части, каждая из которых имела соответствующий штат работников с учетом специфики его задач. Первая часть называлась «агентурная». Ее возглавлял Шлитт, а помощниками у него были: капитан Баранов и поручик Захарчук. Размещалась агентурная часть в г. Севастополе. Вторая часть называлась «отчетная». Ею руководил Генерального штаба полковник Болецкий со своими помощниками: Генерального штаба капитаном Тарасовым, поручиками Никольским и Новицким. Она располагалась при полевом штабе, в поезде Главнокомандующего. Третья часть называлась «общей» и находилась в Севастополе, решая общие организационные, кадровые, снабженческие и другие вопросы.

Главные задачи возлагались на агентурную часть отдела. В связи с ростом объема задач по подготовке восстания на территории юга России, она была освобождена от работы с политическими агентами и все свое внимание переключила на военную агентуру. В ее руках были сосредоточены все явки, а для повышения оперативности в работе создано три территориально приближенных к регионам влияния пункта: 1) Северный — в Джанкое. 2) Восточный — в Керчи. 3) Западный — в Караджи и Евпатории. Ими руководили три капитана — соответственно: Гердц, Кузнецов и Александров. Сама агентурная часть являлась как бы центральным пунктом, поскольку базировалась в Севастополе, и отправкой ее агентов занимался поручик Захарчук. Главным ее направлением была глубокая разведка в центре страны (Москва, Петроград, Киев, Харьков, Поволжье){257}.

В направлении Дона и Кубани конкретной агентурной работой занимался Восточный пункт. Основная часть его работы сводилась к тому, что он формировал группы агентов, потом направлял их в штаб капитана 1-го ранга Машуканова, который занимался уже непосредственно их высадкой в нужном месте. Дополнительно была также нанята артель рыбаков, которая на шлюпках высаживала агентов севернее поселка Чушка (Тамань). Основными пунктами высадки агентов были: на Черном море — район косы Тузла, на Азовском — участок севернее уже упоминавшегося рыбачьего поселка Чушка, между Пересыпной переправой и Темрюком. Несколько реже высадку производили северо-восточнее Темрюка{258}.

Агенты разведывательного отдела Главного штаба врангелевской армии связь со своим руководством поддерживали через связных, их тогда называли «ходоками». В населенных пунктах и в действующих отрядах «бело-зеленых» агенты создавали сеть своих агитаторов, которые занимались не только пропагандистской деятельностью, но являлись также инструкторами подрывной подпольной работы. Вообще разведка белых стала больше внимания уделять агитации и пропаганде. Из Крыма, а после его оставления, из Константинополя для этой цели агентам направлялись соответствующие инструкции и материалы, в том числе и для влияния на красноармейцев. Сами командиры отрядов «белозеленых» тоже начали готовить свои «Обращения» и «Воззвания». Примером такого рода их деятельности могут служить образцы трех документов, которые подписаны командиром одного из отрядов — полковником Беловым. (Стиль и пунктуация документов сохранены. — Н.К.)

Воззвание.

Красноармейцы!

Мы бело-зеленые, спасая свою жизнь от Соввласти, лишились не только гражданских прав подавно и право на жизнь. Этому суровому приговору подверглись лишь потому, что не хотели подчиниться той власти, которая не дает народу никакой свободы, а лишь одно притеснение. Каждый из нас видит, в каком состоянии находится народ, никто не может свободно высказать свою мысль, ни пройти, ни проехать без пропусков. На каждом шагу, на улице и даже в доме проверяют документы. Все кто имеет дома, каждый гражданин он не может поручиться, что это его собственность. Во всякое время могут произвести обыски в его доме и взять то, что угодно и это называется, что мы добились свободы. Мы все русские в 1917 году добились свободы и она была бы сохранена и проведена в жизнь и каждый гражданин не почувствовал бы наше общее горе в том, что власть захвачена недостойными людьми, в особенности на местах, которые не только не понимают смысла слова гражданской свободы, но даже неправильно толкуют, правильно избранные декреты (так в документе. — Н.К.). По своему усмотрению, на декреты основываясь всех притесняют и угнетают народ, считая каждого имеющего какую-либо собственность, буржуями. Всем известно, что наши буржуи давно не граждане, и вы все с ними продолжаете борьбу, делая чуть ли не из каждого мирного жителя контрреволюционера. Все тюрьмы и подвалы переполнены мнимыми преступниками, людьми толкнутыми во власть. Мы не хочем проливать братскую кровь и ждем лишь, когда Соввласти прекратят кровопролитие и мы сможем жить совместно с гражданами России и работать. Есть и среди нас преступный элемент, который также делает своими разбойничьим выродами (так в документе. — Н.К.) подрыв для нас и мы боремся с этими преступниками. Но нас всех считают бандитами и хотят нашей крови. Вы сами видите, что мы не хотим вашей крови и когда вы идете на нас, мы стараемся укрываться, за то терпим возможные лишения, но если прийдется столкнуться, то дорого продадим свою жизнь и много прольем крови. Не забывайте, что нас много и мы такие же борцы за свободу и счастье народа, но не вечно будем сидеть в лесах и камышах. Мы должны сговорится и не проливать невинной крови...

                                                                                                          4.11. 1921 г. полковник Белов{259}.

Братья казаки!

Давно мы сидим в лесу, спасая свою жизнь, преследуемые Соввластью в ожидании, что начнется движение с целью свержения ненавистной власти и коммунизма. Не подчиняясь Соввласти, считая эту власть вредной для народа и несправедливой, мы решили вступить в борьбу при помощи и поддержке с какой-либо стороны. Всем нам видно, что народ тяготится этой властью, находится в вечном страхе; аресты и расстрелы, разверстки, ущемления, продналоги и конфискации, так же ведут весь народ к нищете и голоду. На всех людей, твердых духом, скрывающихся в лесах-камышах и за границей и борющихся отдельными отрядами, смотрят как на будущих своих избавителей народа, готовы помочь всем, чем в силах, но только, чтобы не пострадать от своих окружающих (так в документе. — Н.К.). Раз мы чувствуем, что народ на нас имеет надежду, то мы должны быть на высоте этого положения, должны быть действительными его защитникам, бескорыстными посвятить себя за святую свободу, быть честными воинами, порядочными людьми. К этому мы должны все стремиться, чтобы достигнуть заветной мечты и добиться свободной жизни, как для себя, так и для своей Родины. Пусть подумает каждый из вас о своей душе и в своей совести, выполняет ли каждый из нас эту конечную цель и может ли быть назван борцом за угнетенный народ и защитником своей родины. С целью освобождения желаем, как для себя, так и для народа, но только идем мы к этому не той дорогой, не теми поступками. Почему мы сбились с правильного пути? Почему у нас нет порядка? Нет дисциплины в своей семье и подчинения нет, нет уважения к старшему, нет уважения к образованным и более умным людям, никто не слушает ничьих советов и постановлений, живет каждый сам по себе, каждый из вас хочет быть начальником и старшим, каждый хочет быть политиком и по своему усмотрению делать расправы с жителями. Кого обберет, кого выпорет и даже убивает и вот самостоятельными действиями заставляет народ смотреть на нас, ни как на избавителей, а как настоящих бандитов и врагов родины и готовы они примкнуть к жесткой Соввласти и идти с Соввласстью на наше истребление. Если народ придет к такому решению, только может нас погубить или голодом или силой оружия. Грабеж среди вас принял вид конкуренции, кто больше набрал и кто больше убил. Все это ведет нас к гибели и честный наш долг, повиноваться начальникам исполнять его распоряжения. Начальник, сам взяв на себя обязанности руководить людьми отвечает сам за все действия, сделанные его людьми, при таком только строгом порядке мы можем существовать и поправить мнение в нашем народе.

Я, как старый офицер, записанной моей 23 летней службы военной и житейский опыт, взял на себя обязанность руководить и считать своим свободным долгом заявить вам, что я прибыл служить честно и быть верным сыном своей страдальной родины и работать с честными и порядочными людьми, в противном случае, если мой приказ не представляет определенной цели, то я принужден буду искать путь (...) наших общих целей, еще раз призывая вас всех прийти к сознанию честных воинов умирать в своей стране, забыть находясь в лесах пополнение своего разграбленного хозяйства, явиться в глазах народа истинным освободителем от ненавистного коммунистического строя. Представить землю народу и власть Всероссийскому учредительному собранию.

                                                                                                       4.12.1921. г. полковник Белов{260}.

Обращение.

Братья казаки!

Два года мы самостоятельно ведем борьбу с Соввластью, нанося ей иногда серьезный вред. Трудна и жестока жизнь с опасностью и большими лишениями. В силу необходимости и крайней нужды мы наносим вред местному населению, совершая подчас даже преступления. В настоящее время мы слышим официальные сведения о готовящемся наступлении наших братьев из- за границы, для освобождения нашей родины от Советского ига. Дабы иметь возможность быть наравне с ними и оправдать все свои действия, мы должны организоваться в боевые части и оказать им поддержку в наступлении, своей работой в тылу. Чтобы приступить к боевой работе, нужно иметь организованный порядок теперь же и не упустить момента для активного выступления. Для всего этого я предлагаю.

Все казаки каждой станицы, находящиеся в лесу, должны быть собраны вместе разбиты на взводы, назначить командиров сотен и командиров взводов, установленным порядком, то есть без разрешения командиров никто не должен посещать свои станицы и совершать какие-либо расправы с населением, в противном случае будет нарушен общий наш план, для достижения нашей цели. Людей, вновь прибывающих принимать осмотрительно. Если явится какое-либо сомнение, то направлять такового ко мне. При достижении нашей цели все лесовики будут составлять отдельную сотню, с особыми правами и преимуществом перед вновь пребывающими. Люди не подчинившиеся организации и те люди, которые будут самочинно расправляться с местными жителями, будут преданы суду и караться по законам военного времени. Чтобы узнавать своих устанавливается условный знак завывать по волчьи, а ответ должен быть гог-гоп, или наоборот.

                                                                                                      полковник Белов{261}.

Таким образом, Новороссийская катастрофа белых войск явилась причиной и поводом к возникновению «бело-зеленого» движения на юге России. Оно еще долго оказывало влияние на ситуацию в этом регионе. Войскам же, эвакуировавшимся в Крым, пришлось пережить еще один акт своей трагедии.

10. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

Получив предложение возглавить Вооруженные Силы Юга России, генерал Врангель испытал сложные чувства. Во-первых, было приятно, что его все же оценили по достоинству, а во-вторых, он прекрасно понимал, что принимает армию в катастрофическом состоянии и шансов на военные успехи практически нет. Об этом убедительно свидетельствует бывший главный военный советник Русской армии и флота митрополит Вениамин (И. Федченков). 3-го апреля 1920 г., в день, когда на Военном совете, созванном Деникиным, решался вопрос о назначении Врангеля главнокомандующим, он обратился к митрополиту за советом, принимать ли ему предлагаемый пост. Обстановку он обрисовал достаточно красноречиво: «По человеческим соображениям, — сказал он, — почти нет никаких надежд на дальнейший успех Добровольческого движения. Армия разбита. Дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла Финансов никаких. Территория ничтожна. Союзники не надежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими резервами, и вооруженным снаряжением»{262}.

Примерно такого же мнения придерживались и англичане. Они считали, что капитуляция белых войск неизбежна и прямо предложили Врангелю свое посредничество в переговорах с большевиками. Для этого они в тайне от Деникина подготовили соответствующую делегацию, и та прибыла из Константинополя в Севастополь практически одновременно с Врангелем. Англичане намеревались предложить советскому руководству принять капитуляцию Вооруженных Сил Юга России и добиться при этом от них гарантий, что никаких репрессий по отношению к участникам Белого движения применяться не будет. Самого Врангеля и какую-то часть руководящего состава армии англичане намеревались при этом вывезти из Крыма сами.

Врангель отказался от такого варианта окончания Гражданской войны на юге России и 4 апреля 1920 г. Деникин утвердил его своим преемником. Новый Главнокомандующий свою основную задачу тоже видел в том, чтобы спасти армию, но не в виде беженцев, как того хотели англичане и французы, а как военную организацию, которую можно будет вновь использовать для борьбы с большевиками. Однажды он уже приходил к такому выводу. Когда в декабре 1919 г. Добровольческая армия терпела поражение за поражением в Донецком бассейне, то в частном письме к Деникину он предлагал: «...подготовить все, дабы в случае неудачи... сохранить кадры армии и часть технических средств, для чего ныне же войти в соглашение с союзниками о перевозке, в случае надобности, армии в иностранные пределы»{263}.

Теперь он не мог не видеть, что положение сложилось еще хуже, чем тогда, но все же решил сделать последнюю попытку, взять реванш за все проигранные сражения. Безусловно, отказ Врангеля подчиниться планам англичан вовсе не означал его разрыва с союзниками вообще. Он был уверен, что его строптивость будет понята правильно, да и союзникам этот разрыв был бы ни к чему. Деятели Антанты предусмотрительно считали, что, несмотря на некоторые успехи Польши, которая вела в это время войну с Советской Россией, все же победу ей никто гарантировать не может и армия Врангеля может быть еще востребована. Да и сам Крым с его портами они так просто на тот момент терять не хотели.

Поэтому Врангель мог вполне рассчитывать на политическую поддержку и военно-техническую помощь со стороны стран Антанты. Этот расчет оказался верным. Союзники решили принять самое активное участие в восстановлении боеготовности крымской группировки белых войск и направили к Врангелю своих представителей с довольно-таки серьезными полномочиями. В частности, военно-морскую и дипломатическую миссию США возглавил американский адмирал Мак-Келли, французский военно-морской флот представлял полковник Бертран. В Крым пошли транспорты с различными грузами военного назначения. По данным советской разведки, уже весной 1920 г. только два американских парохода доставили в Крым 41 000 ящиков со снарядами, 6 000 ящиков взрывчатки, много винтовок и военного снаряжения{264}. Правительство Англии, не смотря на свое негативное отношение к решению Врангеля продолжать войну с Советской Россией, передало ему на военные нужды 15,5 млн. фунтов стерлингов из тех кредитов, которые были ассигнованы армии Деникина{265}. В свою очередь и французское правительство официально уведомило Врангеля, что тоже приложит все усилия для снабжения его армии и не допустит высадки советских войск в Крыму.

Не последнюю роль в том, что Врангель принял командование Вооруженными Силами Юга России, сыграл и тот факт, что судьба предоставила ему наконец-то шанс осуществить свой план по созданию в Малороссии единого славянского антисоветского фронта. Он рассчитывал, что его армия станет центром сосредоточения таких сил: справа от нее займут фронт восставшие казаки Дона и Кубани, слева — союзные Польша и Украина, а на севере можно будет сколотить группировку из остатков Северной и Северо-Западной армий.

Теоретически такая возможность, конечно, существовала, но время и обстоятельства сильно изменили ситуацию в тех регионах, с которыми Врангель связывал свои надежды. На Дону и Кубани советская власть все более укреплялась и ни высадкой десантов, ни активизацией деятельности «бело-зеленых» отрядов создать там новый фронт борьбы с большевиками было уже не реально. Что касается Украины и Польши, то надежному союзу с ними мешали непреодолимые политические разногласия Врангеля с лидерами этих стран — С. Петлюрой и Ю. Пилсудским. Социал-демократа Симона Петлюру и национал-социалиста Юзефа Пилсудского не устраивали великодержавные цели Врангеля, что же касается притока белых сил с Северо-Запада, то их ресурс был не велик, а их консолидация и переброска через границы других государств были очень проблематичны.

Вступив в командование армией, Врангель начал ее переформирование. Ее структура требовала серьезной реорганизации, а моральный и боевой потенциалы нужно было начинать поднимать чуть ли не с нуля. В итоге предпринятых экстренных мер к 11 мая 1920 года структура ВСЮР претерпела существенные изменения. Армия стала более управляемой, ее формирования обрели новые наименования, был значительно обновлен командный состав соединений и частей. Во главе ее он стал сам, а пост начальника штаба занял генерал-лейтенант П.С. Махров. Поначалу армия состояла из трех корпусов: 1-й армейский (бывший Добровольческий) генерал-лейтенанта А.П. Кутепова, 2-й армейский (бывший Крымский) генерал-лейтенанта Я.А. Слащова, Донской (Казачий) генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова и Сводный (Конный) генерал-лейтенанта П.К. Писарева. Кроме того, на подвластных территориях Врангель начал проведение некоторых преобразований демократического характера.

К началу июня вся группировка уже насчитывала до 32 000 штыков и 12 000 сабель, 1 144 пулемета, 272 орудия, 14 бронепоездов, 16 автобронеотрядов, 1 танковый и 11 авиаотрядов. Врангель продолжил традицию вождей Белого движения — при формировании войск предусматривать наличие в них офицерских подразделений и частей. И дело здесь не только в желании иметь надежные во всех отношениях, элитные войсковые единицы. Всегда теплилась надежда, что как только в России ситуация изменится в пользу белой армии, они пригодятся как кадры для развертывания новых соединений и частей, для создания массовой современной армии.

В ноябре 1960 г. на торжественном собрании участников Белого движения в Нью-Йорке, посвященном 40-летнему юбилею создания Общества галлиполийцев, начальник Русского Общевоинского Союза генерал В. Г. Тхоржевский так охарактеризовал итоги деятельности Врангеля в Крыму. Это были оценки не по следам событий, а устоявшиеся, выверенные временем и потому представляющие сегодня определенный интерес.

«Положение Крыма, — говорил он, — состояние его защитников и населения ставили перед генералом Врангелем на разрешение ряд срочных проблем.

Прежде всего — вопрос питания. Крым был перенаселен: и войска, и беженцы из захваченных большевиками районов. Ресурсы Крыма в этом отношении были совершенно недостаточны. Вопрос этот вызвал необходимость расширения территории в направлении Северной Таврии, без которого Крыму угрожал голод. Это расширение территории требовалось и по соображениям политического характера: дальнейшая борьба была возможна только при поддержке (хотя бы в материальной части) со стороны союзных держав. А она была возможна только при проявлении активности и военных успехов. Иначе — Крым никакого интереса для союзных держав не представлял.

Для военных успехов — необходимо было дать армии отдых, устроить ее, снабдив самым необходимым, чего ей не хватало. Особенно это касалось нашей конницы и артиллерии, которая прибыла в Крым без конного состава. Последующая мобилизация и людей, и лошадей, равно как и трофеев в боях — в какой- то мере разрешили этот вопрос. С другой стороны: на фронте можно было ожидать тяжелых случайностей. Освободившиеся на Кубани силы большевиков могли быть в массе своей переброшены на Крымский фронт, и участь неукрепленного Крыма была бы решена. Генерал Врангель отдал приказ об укреплении перешейков и, самое главное, ввиду возможного неблагоприятного конца, — приказал озаботиться тоннажем для эвакуации и созданием запасов топлива. Ибо в этом отношении положение в Крыму было просто катастрофическим: по докладу морского командования запасы топлива были таковы, что не все корабли могли выйти в открытое море даже на буксире...

Касаясь отношения к нам союзных держав, должно сказать, что одна только Франция, оказывавшая поддержку Польше в ее борьбе с большевиками, доброжелательно относилась к нам, оказывая помощь и признав позднее правительство Врангеля «де факто». Определялось сочувственное отношение к нашей борьбе со стороны США. Но Англия, на всем протяжении борьбы в Крыму и в Северной Таврии, относилась к нам явно недоброжелательно и даже враждебно. Не говоря об ультиматуме, который усложнил и без того тяжелое положение Крыма, правительство Англии запретило поставку в Крым военных грузов на английских кораблях. А когда в Болгарии с большим трудом были приобретены для армии аэропланы, — они были уничтожены английской контрольной комиссией... «по недоразумению».

Наряду с разрешением этих проблем протекала деятельность генерала Врангеля и во внутренней жизни Крыма. Его законы «О земле», «О волостном земстве», «Об упорядочении судопроизводства в целях устранения произвола» и т.д. имели целью внедрить после революционного хаоса и «вседозволенности» понятия о законности: и в отношении населения, и воинских чинов и представителей власти. Генерал Врангель знал, что для успеха борьбы за Россию, необходимо привлечь основное сословие Российского государство — крестьянство. (И его заботы об этом сословии воскрешают в нашей памяти деятельность другого укрепителя этого сословия — Столыпина.)

В связи со сменой власти, правительство Крыма должно было показать и свое политическое лицо. С принятием власти генерал Врангель отрешился в своей деятельности от личных влечений к тому или иному порядку: «Я беспрекословно подчинюсь голосу русской земли». Т. е приняв от первых Вождей Белого движения знамя борьбы «за Отечество» — эту «программу», начертанную еще Быховскими узниками генерал Врангель воспринял ее полностью и от нее не отступал...

В этих сложных условиях всесторонней деятельности генерала Врангеля в первые месяцы Крыма происходила стабилизация положения в Крыму, и протекала подготовка к боевым операциям.

Уже через три месяца после Новороссийской эвакуации были предприняты, для расширения плацдармов у перешейков, две десантные операции: дроздовцев — у полуострова Хорлы, и алексеевцев — у Кирилловки и Ново-Алексеевки, с занятием станции Сальково. Обе операции протекали успешно, что дало генералу Врангелю уверенность, что, после всего пережитого, дух войск не подорван...»{266}.

Безусловно, советские разведорганы после исхода белой армии в Крым продолжали вести пристальное наблюдение за всем, что происходило в это время в ней, как идет восстановление боеготовности соединений и частей, разгромленных на Дону, Кубани и Северном Кавказе. По этим вопросам советское руководство регулярно получало соответствующую информацию. В конце июня 1920 г. для него был подготовлен очередной доклад, в котором особое внимание обращалось на то, какие настроения преобладают во врангелевских войсках, насколько опасны эти соединения и части для Советской Республики.

«...Марковские части, — говорилось в докладе, — состоят из кадровых офицеров, большей частью гвардейцев, и вообще — из представителей буржуазного класса. Настроение среди них монархическое. Это душа контрреволюции.

Корниловцы — новые пополнения, мобилизованные в Полтавской, Харьковской губ(ерниях), сменили старую окраску корниловцев; в национальном отношении в некоторых частях 65— 85% украинцев, а в 6-й роте Корниловского полка до 30% бывших гайдамаков. Настроение украинско-малоросское: с большим удовольствием перешли бы к Петлюре. Офицерский состав до 80% контрреволюционный, остальная часть — пассивные и подавленные.

Дроздовцы — кавалерия, конные — пьяницы, грабители, кокаинисты. Настроение бандитское. В 1-м и 2-м пеших полках офицерский состав контрреволюционный. Солдаты большей частью из пленных красноармейцев, которых жестокая дисциплина заставляет драться.

Немцы-колонисты (их было 800—1 000 чел. — Н.К.) — храбрые контрреволюционеры.

Мусульманский конный полк — тоже контрреволюционеры.

Сборный юнкерский полк. Настроение наполовину революционное. Юнкерская батарея с пушками перешла к советским войскам.

Кубанцы — национально-революционные, имеют связь с Украинским повстанческим Советом (Петлюровским).

Донцы — дезорганизованы, настроение пассивное, подавленное, без оружия, без лошадей. Добр(овольческая) армия относится к ним враждебно. Атаман Богаевский авторитетом не пользуется.

Гарнизон Керчи — революционный. Экипаж флота: на крейсере «Ген(ерал) Корнилов» и дредноуте «Ген(ерал) Алексеев» — сыны помещиков, безусловно контрреволюционны. Остальные больше украинские революционеры, частью шкурники; с военной стороны ценности не имеют. С политической — пассивны»{267}.

С этими силами Врангель 6 июня 1920 г. начал операцию по выходу из Крыма за перешейки, для захвата Северной Таврии.

В тылу 13-й советской армии, прикрывавшей выход из Крыма, кораблями белого Черноморского флота был высажен десант. Его составлял 2-й армейский корпус генерала Я.А. Слащова. Против 2 000 штыков и сабель, двух бронепоездов красных Врангель бросил соединения и части более чем в три раза превосходившие их. После ожесточенных боев белые овладели Милитополем и перерезали железную дорогу Симферополь — Синельниково, на которую базировалась 13-я армия красных. Днем позднее, 7-го июня, при поддержке танков, авиации и бронепоездов перешли в наступление 1-й армейский корпус генерала А. П. Кутепова, находившийся на Перекопе, и Сводный корпус генерала П.К. Писарева, дислоцированный на Чонгаре.

Главное командование Красной Армии не смогло правильно оценить боевых возможностей белых войск, слишком доверилось данным разведки и к тому же допустило просчет в определении сроков начала наступления противника. Действия группировки белых рассматривались как частная операция, проводимая с целью отвлечения внимания советских войск с польского фронта. Эти предположения окончательно рассеялись, когда Врангель 12 июня ввел в бой еще и Донской корпус, находившийся в Джанкое.

Успех сопутствовал белым. 13-я советская армия хотя и избежала окружения, на которое рассчитывал штаб Врангеля, все же начала отступать и продолжала отходить, даже когда в ее состав ввели еще две дивизии. Бои были очень кровопролитными, и обе стороны понесли большие потери. Продолжая наступать, войска белой армии оказались растянутыми на фронте почти в 300 километров и не могли уже наносить концентрированных ударов в направлении на Донбасс. Людские ресурсы были полностью исчерпаны. Нужно было срочно произвести перегруппировку сил, и 24 июня белые войска повсеместно перешли к обороне.

В таком положении армия Врангеля находилась почти месяц. За это время белое командование выработало новый план овладения Донбассом и Донской областью. Наступление было решено начать из района Александровки. Операция началась утром 25 июля 1920 г. Внезапным ударом Дроздовская и Марковская пехотные дивизии потеснили части 3-й и 46-й красных стрелковых дивизий, и в образовавшийся между ними разрыв белые бросили 1-ю Кубанскую дивизию генерала Г.Ф. Бабиева. В этот же день ими был взят г. Орехов и создана угроза захвата г. Александровска.

Красное командование начинает понимать, что Крымский участок боевых действий Юго-Западного фронта становится одним из важнейших, но попыталось изменить ситуацию без привлечения сил с других мест. Поэтому для начала было принято решение срочно начать формирование 2-й Конной армии, а пока направить в район боевых действии бывшие в резерве три стрелковые и одну кавалерийскую дивизии, 4 стрелковые бригады, 7 автобронеотрядов, 2 разведывательных авиационных отряда и 1 истребительный авиационный дивизион{268}. 7 августа основные силы Правобережной группировки красных — три стрелковые дивизии 13-й армии, начали наступление. Они форсировали Днепр и захватили плацдарм в районе Каховки. Там развернулись бои, которые вошли в историю Гражданской войны как одни из самых ожесточенных и кровопролитных, и об этом плацдарме следует сказать особо.

Он находился в 60—70 километрах от Перекопа и давал возможность советским войскам нанести удар во фланг и тыл основной группировки врангелевских войск в Северной Таврии, а главное, он мешал белым отойти за перешейки. Оборудованием укрепрайона здесь руководил талантливый военный инженер Д.М. Карбышев. Ему удалось сделать плацдарм практически неприступным. Оборона укрепрайона состояла из трех полос — передовой, главной и предмостной. Важнейшие танкоопасные направления прикрывались специально выделенными артиллерийскими орудиями и минировались. Передовая полоса состояла из линии отдельных окопов и взводных опорных пунктов с проволочными заграждениями. Главная полоса включала две-три линии групповых окопов и ротных опорных пунктов с ходами сообщения и тремя рядами проволочных заграждений. За спиной обороняющихся был Днепр, но с остальными войсками 13-й армии они были связаны четырьмя оборудованными переправами, через которые шло бесперебойное снабжение войск, находившихся на плацдарме, всем необходимым для ведения боевых действий. От ударов с воздуха и сам плацдарм, и переправы прикрывали специально созданные авиационные и зенитно-артиллерийские группы.

В это время на советско-польском фронте дела у армии Пилсудского складывались все хуже и хуже, и получалось теперь так, что главной силой, которая могла угрожать Советской России, становилась армия Врангеля. На нее делали ставку и союзники. Их поставки оружия, техники, горюче-смазочных материалов, снаряжения и продовольствия резко возросли. Из США прибыло 436 пулеметов, более 3 000 винтовок, 2,5 млн. патронов. Кроме того, Антанта передала Врангелю все оружие и боевое снаряжение, оставшееся со времен 1 -й мировой войны в Болгарии, Турции и Греции. Только из Болгарии в Крым было доставлено 38 000 винтовок и 64 млн. патронов{269}. Франция в это время основное внимание уделяла поддержке Польше, но как только стало ясно, что мирный договор между Россией и Польшей скоро будет подписан, верховный комиссар Франции в Крыму граф де Мартель официально заявил о решении своего правительства оказать теперь существенную помощь Русской армии. Французская флотилия получила приказ направиться из Средиземного в Черное море для поддержки войск Врангеля{270}.

На эти же дни приходится решение Врангеля послать десант генерала Улагая на Кубань. И хотя предприятие это по уже упоминавшимся ранее причинам окончилось неудачей, части, бывшие в составе десанта, вернулись с пополнением. Кроме того, тысячи казаков были сняты кораблями флота с побережья у грузинской границы. У Врангеля наконец-то стали улучшаться отношения с казачьими атаманами, и он принимает решение провести еще одну реорганизацию правительства и своих войск. В результате 6/19 августа он издает приказ № 350 следующего содержания:

«Ввиду расширения занимаемой территории и в связи с соглашением с казачьими атаманами и правительствами, коим Главнокомандующему присваивается полнота власти над всеми вооруженными силами государственных образований Дона, Кубани, Терека и Астрахани, — Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России впредь именуется Главнокомандующим Русской армией, а состоящее при нем правительство — правительством Юга России. Означенное правительство, включая в себя представителей названных казачьих образований, имеет во главе председателя и состоит из лиц, заведующих отдельными управлениями.

                                                                       Правитель Юга России и Главнокомандующий

                                                                       Русской армией Генерал Врангель»{271}.

Почти одновременно на базе имевшихся корпусов он создал 2 армии. 1-я — под командованием генерала А.П. Кутепова (образована 4/17.09) и 2-я— под командованием генерала Д.П. Драценко (образована 17/30.08). Помимо них были сформированы: отдельная Конная группа генерала Г.Ф. Бабиева, 3-й корпус генерала М.Н. Скалона и Экспедиционно-Десантный корпус генерала С.Г. Улагая. Кроме того, по соглашению с правительством Польши на ее территории началась работа по формированию 3-й армии, в которую должны были войти части корпусов генералов М.Н. Промтова и Ф.Э. Бредова, отряды Булак-Балаховича, мобилизованное в Польше русское население и русские военнопленные, находящиеся в концентрационных лагерях в Германии. Численность этой армии Врангель планировал довести до 80 000 человек и во главе ее поставить генерала Я.Д. Юзефовича. Формировать армию в Польшу убыл начальник штаба Главнокомандующего П.С. Махров.

Врангелю снова начинает казаться, что все же можно создать славянский антисоветский фронт и роль связующего звена между Русскими, Польскими и Украинскими войсками успешно выполнит его новая формируемая армия. Благоприятные вести в это время пришли от его посла во Франции А.А. Нератова. Он информировал Врангеля, что Франция начинает благосклонно относиться к его союзу с Польшей и что последняя якобы дала на это согласие. В этой связи Врангель телеграфирует своему представителю в Варшаве генералу Е.К. Миллеру:

«Согласился на формирование в Польше русской армии из военнопленных большевиков на условиях, что она выдвигается на правый фланг польской и украинской армий и называется 3-й Русской армией, командный состав назначается мною. До соединения с остальными русскими армиями подчиняется в оперативном отношении главнокомандующему Западным противобольшевистским фронтом. В связи с выгодой дальнейших действий и обстановкой возбудил вопрос объединения действий русских, украинских и польских войск для обеспечения наибольшего успеха. Соглашение с украинской армией намечается, назрел вопрос объединения с Польшей. Русские войска в Северной Таврии, усиленные значительно и пополнившиеся кубанским десантом, готовы к действию в любом направлении. В случае объединения действий могу начать операцию на Правобережной Украине по овладению Херсонским и Николаевским районами с выходом в дальнейшем своим левым флангом на линию Мариуполь — Чаплино — Екатеринослав. Вам надлежит:

1) Принять меры воздействия на поляков для борьбы с большевиками по формированию 3-й Русской армии на указанных условиях и выдвижения ее с украинцами в Черкассы для примыкания клевому флангу 2-й Русской армии, в то время как маршальская (польская. — Н.К.) армия правым флангом продвинется к Киеву и ограничивается в дальнейшем обороной Днепра и Припяти;

2) в случае намерения Польши заключить мирный (договор) всемерно затягивать переговоры с целью приковать силы красных на западе и создать выгодные условия для продвижения 3-й Русской армии к Черкассам;

3) при отрицательном решении вопроса о формировании 3-й Русской армии также при мире с большевиками принять все меры для скорейшей переброски в Крым всех русских надежных контингентов как из Польши, так и из соседних стран. В этом случае желательно посылать одетыми и с материальной частью.

Севастополь.

5/18 сентября 1920 года.

№ 0939/ос.

Врангель»{272}.

Как и следовало ожидать, союза ни с Польшей, ни с Украиной у Врангеля не получилось. Нужно было рассчитывать только на себя и продолжать изыскивать внутренние резервы, в том числе формировать новые отряды из немцев-колонистов и крымских татар. На полуострове была проведена мобилизация военнообязанных мужчин 1900—1901 гг. рождения и ранее освобожденных от воинской службы, родившихся в 1885—1899 гг. Из Польши вернулся отряд генерала Бредова. В итоге Русская армия все же увеличилась на 13 000 штыков и 6 000 сабель{273}.

Работая над укреплением армии, генерал Врангель решает сменить командира 2-го корпуса генерала Я.А. Слащова. Поводом для этого решения послужили неудачные действия корпуса при выходе за перешейки, личное непредсказуемое поведение Слащова и употребление им наркотиков. Врангель ставил в вину комкору его неумение применять конницу, так как тот ставил ей задачи по овладению укрепленных позиций, от чего кавалеристы несли большие потери, а после того, как они, все-таки, добивались успеха не использовал их для его развития. По мнению Врангеля, генерал Слащов разбрасывал части своего корпуса по разным направлениям и давал противнику закрепляться на выгодных ему рубежах. Врангель лишил 2-й корпус кавалерии, чем нанес смертельную обиду его командиру. Поддавшись настойчивым просьбам Слащова, Врангель потом придал его корпусу конницу генерала Барбовича, но он опять бросил ее на пулеметы противника.

В результате Врангель высказал в приказе по войскам неудовлетворение действиями командира 2-го корпуса, чем окончательно испортил отношения с ним. Слащов же считал, что Врангель всегда не доверял ему, специально приставил к нему контрразведчика полковника Шарова, чтобы следить за ним. Он был против того, чтобы Врангель открывал 2-й фронт борьбы с большевиками на Дону, так как там, по его мнению, больше не осталось ни людей, еще способных воевать, ни оружия.

Врангель был очень невысокого мнения также о моральных качествах и психическом состоянии Слащова, считал, что тот употребляет наркотики, пьянствует, окружил себя подхалимами и многие свои распоряжения отдает в невменяемом состоянии Однажды Врангель побывал в вагоне, где жил Слащов со своей женой-ординарцем Нечволодовой, и так описал увиденное им:

«Слащов жил в своем вагоне на вокзале. В вагоне царил невероятный беспорядок. Стол, уставленный бутылками и закусками, на диванах — разбросанная одежда, карты, оружие. Среди этого беспорядка Слащов в фантастическом белом ментике, расшитом желтыми шнурами и отороченном мехом, окруженный всевозможными птицами. Тут были журавль, и ворон, и ласточка, и скворец. Они прыгали по столу и дивану, вспархивали на плечи и на голову своего хозяина. Я настоял на том, чтобы генерал Слащов дал осмотреть себя врачам. Последние определили сильнейшую форму неврастении, требующую самого серьезного лечения. По словам врачей, последнее возможно было лишь в санатории, и рекомендовали генералу Слащову отправиться для лечения за границу, однако все попытки мои убедить его в этом оказались тщетными, он решил поселиться в Ялте»{274}.

После всех этих событий Слащов написал рапорт об увольнении со службы, и Врангель удовлетворил его. При этом было учтено, что на полуострове было немало тех, кто очень высоко ценил Слащова, считал его чуть ли не спасителем Крыма. Поэтому в приказе об увольнении Слащова Врангель польстил ему, присвоив звание «Крымский».

Закончив мероприятия по укреплению своей армии, Врангель стал готовить наступление с целью прорваться в Донбасс и на Правобережную Украину. Не снималась с повестки дня и задача по соединению усилий с Польшей и Украиной. Для всего этого одновременно планировалось две операции — Заднепровская и Донбасская. Замысел первой состоял в том, чтобы серией дробящих ударов на разных направлениях разгромить советские войска по частям и прорваться на правый берег Днепра. Вторая операция носила вспомогательный характер и сводилась к тому, чтобы нанести поражение левобережной группе советских войск, входящих в 13-й армию, и тем самым обеспечить тылы и правый фланг своих основных сил в Правобережье.

Возможность именно такого развития ситуации советское командование имело в виду и планировало ответные меры. Еще 2 августа, когда на Кубани шли боевые действия с улагаевским десантом, было принято решение выделить крымский участок Юго-Западного фронта в самостоятельный — Южный фронт. Однако тогда это решение провести в жизнь не удалось, так как развернулись тяжелые бои с поляками. Поэтому командованию и штабу Юго-Западного фронта приходилось одновременно руководить действиями своих войск на двух, по сути самостоятельных, направлениях — против Польши и против Врангеля.

21 сентября Реввоенсовет Республики дал указание о формировании Южного фронта в составе трех армий: 6, 13 и 2-й Конной. Командующим фронтом по личному решению В.И Ленина был назначен М.В. Фрунзе. Помимо названных объединений, в его распоряжение из состава Юго-Западного фронта передавались подразделения связистов, все пополнения и предназначенные ему технические средства, часть сотрудников из управлений этого фронта. Начальником штаба стал И.Х. Паука, а так как состав частей нового фронта был многонациональным, то членом реввоенсовета был назначен венгерский коммунист Бела Кун, учитывалось также, что в войсках было много венгров.

План наступательной операции был разработан еще командованием Юго-Западного фронта, теперь доработать и осуществить ее должно было новое руководство. Суть операции заключалась в том, чтобы использовать возможности Каховского плацдарма и главный удар нанести с него на Перекопском направлении. Наступление войск Левобережной группировки носило вспомогательный характер и должно было вестись на Мелитопольском направлении, где у белых была наиболее сильная оборона. На Александровском направлении предполагалось вести активные оборонительные бои, чтобы сковать как можно больше сил противника. Решающего успеха в операции рассчитывали добиться за счет ударов на фланги по сходящимся к крымским перешейкам направлениям.

Подготовка соединений и частей фронта к наступлению велась многопланово. Прежде всего была проведена перегруппировка сил в соответствии с замыслом операции. На усиление нового фронта из Беломорского и Заволжского военных округов, из Запасной армии Республики, из Сибири, Западного и Кавказского фронтов перебрасывалось 5 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии, 4 бригады, артиллерия, бронеавтомобили, танковый отряд, полевое управление 4-й армии. В резерв главнокомандующего из состава Юго-Западного фронта была выведена 1-я Конная армия. Всего на Южный фронт в это время было направлено более 130 000 человек, из них свыше 68 000 штыков и до 21 000 сабель, а также 60 000 лошадей{275}.

С учетом того, что обе стороны одновременно готовились вести наступательные действия, фактор времени приобретал важнейшее значение. Исход боевых действий теперь мог зависеть от того, кто первым перейдет в наступление. Штаб Врангеля выиграл время и крымская группировка начала наступление первой. 4 сентября белое командование провело разведку боем на Мариупольском направлении с целью уничтожить находившуюся там группу советских войск и улучшить свое исходное положение для удара на Донбасс. Для обеспечения правого фланга наступающих войск в районе Бердянска белое командование сосредоточило Азовскую военную флотилию (4 канонерские лодки, миноносец и 2 сторожевых корабля) и они почти бесперерывно обстреливали позиции красных. Но тут подошли и корабли Азовской флотилии красных (3 сторожевых корабля и 4 канлодки). В районе косы Обиточной они потопили одну канонерскую лодку белых и 2 повредили. Несмотря на большой наступательный порыв белых войск, они не добились сколько-нибудь значительного продвижения. Красные войска ожесточенно сопротивлялись и контратаковали. Белым пришлось отступить на исходные позиции и начать подготовку боевых действий с привлечением более значительных сил.

Наступление главных сил Русской армии Врангеля началось 14 сентября. В бой вступил 3-й Донской кавалерийский корпус генерала Ф.Ф. Абрамова. Он наступал на участке Пологи — Ногайск и, имея солидный перевес в коннице, нанес поражение 40-й и 42-й стрелковым дивизиям 13 армии красных. Они были отброшены к востоку и северо-востоку от железной дороги Пологи — Бердянск. Решив, что с разгромом двух советских дивизий задача по уничтожению группировки красных войск на Мариупольском направлении выполнена, Врангель приказал генералу А.П. Кутепову силами своего корпуса овладеть переправой через Днепр в районе Александровска. Кутепов выполнил задачу. Он нанес сильный удар по 46-й стрелковой дивизии красных и отбросил ее к реке Конка. После этого 3-й Донской корпус развернулся фронтом на север и северо-восток против другой советской стрелковой дивизии — 23-й. Вскоре она тоже была вынуждена отойти к северу. Развивая этот успех, войска 1-й армии белых 19 сентября овладели Александровском, а 22 — станцией Синельниково, однако ненадолго. На следующий день 46-я и 23-я стрелковые советские дивизии, вместе с 9-й кавалерийской, освободили станцию, одновременно была ликвидирована угроза Екатеринославу.

Однако это обстоятельство не остановило наступательных действий белых войск. Корпус генерала Абрамова срочно был переброшен на Мариупольское направление против Таганрогской группы войск 13-й красной армии. 28-го сентября он овладел станцией Волноваха, а на следующий день и Мариуполем. Это был серьезный успех Врангеля, наконец-то были созданы серьезные предпосылки для прорыва в Донбасс. Хотя сил для развития успеха было мало, штаб Врангеля в начале октября все же дал распоряжение Дроздовской пехотной и Кубанской кавалерийской дивизиям, усилив их бронеавтомобилями, продолжить наступление и вернуть станцию Синельниково. На Волновахском направлении в наступление перешли 2-я Донская и 3-я Кубанская дивизии.

Ценой огромных усилий и больших потерь войска советского Южного фронта сдерживали натиск белых войск. В бой были введены 6 бронепоездов и столько же самолетов. Наступление врангелевцев было приостановлено на рубеже Синельниково — Волноваха — Мариуполь. Замедление темпов наступления не сильно обеспокоило Врангеля. Он ошибочно считал, что войска 13-й красной армии уже разгромлены и теперь наступил благоприятный момент для проведения Заднепровской операции.

Свое наступление на этом направлении он начал 6 октября. Марковская пехотная дивизия нанесла поражение частям 3-й стрелковой дивизии красных у острова Хортица и под прикрытием сильного артиллерийского огня навела переправы через Днепр, по которым к утру 8 октября на правый берег вышли Корниловская пехотная и Кубанская кавалерийская дивизии. Они начали продвижение к городу Никополю. В ночь на 8-е октября, к большой неожиданности для красного командования, через Днепр переправились 3-й армейский и конный корпуса белых. Они устремились на соединение с 1 -м корпусом генерала Кутепова.

Окрыленный успехом генерал Врангель тут же отправил в войска телеграмму, в которой сообщал: «Вторая армия (генерал Дра- ценко) форсировала Днепр и последовательными ударами разгромила две пехотные дивизии (1-ю и 3-ю) и нанесла поражение 2-й Конной советской армии... Исход операции ясен — разгром 6-й, 13-й и 2-й Конной армий красных обеспечен... Сопротивление красных полков слабеет, лишь конница до некоторой степени сохраняет боеспособность. Ощущается у красных недостаток вооружения и боевых припасов...»{276}.

Однако вскоре Врангель получил сведения, что на Южный фронт в спешном порядке красное командование перебрасывает 1-ю Конную армию С.М. Буденного и до ее прибытия остаются считанные дни. Поэтому он стал торопить войска завершить разгром красных в Правобережье, чтобы развязать себе руки для борьбы с Буденным. Основную ставку он делал на мобильность и ударную мощь своей кавалерии, особенно на конную группу генерала Г.Ф. Бабиева, состоящую из 3-х кавалерийских дивизий. Этот генерал считался лучшим конником белой армии, и слава о нем гремела по обе стороны фронта и у белых и у красных. Первую мировую войну он окончил в звании войскового старшины, имел 19 ранений, от одного из которых не мог владеть правой рукой. Тем не менее, генерал храбро водил в конные атаки кавалерийские полки и дивизии, с поводьями в зубах и с шашкой в здоровой руке. В 32 года он стал генералом. Интерес представляет характеристика, которую Бабиеву дал сам Врангель:

«Бабиев был одним из наиболее блестящих кавалерийских генералов на Юге России. Совершенно исключительного мужества и порыва, с редким кавалерийским чутьем, отличный джигит, обожаемый офицерами и казаками, он, командуя полком, бригадой и дивизией, неизменно одерживал блестящие победы. Его конные атаки всегда вносили смятение в ряды врага. За время Великой войны и междоусобной брани, находясь постоянно в самых опасных местах, генерал Бабиев получил девятнадцать ран. Правая рука его была сведена, однако, несмотря на все ранения, его не знающий удержа порыв остался прежним. Горячий русский патриот, он с величайшим негодованием относился к предательской работе казачьих самостийников»{277}.

Противостоять белой коннице была призвана только два месяца назад созданная 2-я Конная армия, командование которой 6 сентября принял другой легендарный русский кавалерист, только уже в Красной армии, Ф.К. Миронов. Это был человек необычайной биографии. В годы русско-японской войны сообщения о его подвигах на территории Манчжурии не сходили со страниц донских и центральных газет. Первую мировую войну он, как и Бабиев, закончил в звании войскового старшины и был награжден Георгиевским оружием. Сразу после Октябрьской революции перешел на сторону большевиков и за отличия в боях был удостоен высшей в то время советской награды — Орденом Красного Знамени. В Красной Армии он командовал полком, бригадой, дивизией и корпусом. За свое гуманное отношение к пленным и военный талант тоже, как и Бабиев, был одинаково популярен как у белых, так и у красных. Однако стал объектом нападок клеветников и завистников, неоднократно подвергался преследованиям за несуществующие преступления. Судом Революционного трибунала Миронов приговаривался к расстрелу за попытку без разрешения командования фронтом привести свой не до конца сформированный корпус на помощь терпящим поражение в Донбассе красным частям. Только личное вмешательство В.И. Ленина спасло тогда ему жизнь. И вот теперь по воле случая от результата противоборства двух этих кавалерийских объединений зависел исход предстоящих сражений.

Всю тяжесть складывающейся ситуации понимал и командующий Южным фронтом М.В. Фрунзе, и 11 октября 1920 г. он телеграфировал Миронову:

«Невзирая ни на какие изменения в обстановке в районе Апостолово, Никополь, Александровск, нами не может быть допущен разгром левого фланга 6-й армии и отход ее с линии р. Днепр, и, в частности, с Каховского плацдарма. 2-я Конная армия должна выполнить свою задачу до конца, хотя бы ценою самопожертвования»{278}.

Нужно учитывать, что Миронов был в худшем положении, нежели Бабиев. Его части были сильно потрепаны предыдущими боями, а с двумя своими дивизиями, которые возглавлял его заместитель Ока Городовиков, была потеряна связь.

Свою группу в наступление генерал Бабиев повел 13 октября. Она обрушилась на Шолохово и выбила оттуда 1-ю стрелковую и 21-ю кавалерийскую дивизии красных. Другая группировка белых из армии генерала Драценко ударила в стык 2-й Конной и 6-й красных армий. Они тоже оттеснили бригаду из армии Миронова и 52-ю стрелковую дивизию. Весь красный фронт перешел к обороне, а у Миронова не осталось никаких резервов.

На следующий день Миронов бросил в бой свою 21-ю дивизию М.Д. Лысенко, с задачей отбить у Бабиева Шолохово. Когда она замешкалась, послал ей в помощь Блиновскую, под командованием И.А. Рожкова, дивизию. Вместе — один с фронта, другой с фланга они начали рассекать и громить по кускам части белых. Бабиев попытался восстановить положение и бросился туда сам, но в то время, когда хотел сесть на коня, прямо у его ног разорвался снаряд и он погиб. Известие о смерти Бабиева мгновенно разнеслось по войскам белых и повергло их в уныние. В это же время к Миронову присоединились, наконец, отставшие две дивизии. Ока Городовиков нанес удар ими с северо-востока, и Шолохово снова перешло в руки красных. День закончился успехом 2-й Конной армии, но это была еще не победа. Белые перешли к обороне, а Миронов на следующий день продолжил наступление и начал его весьма оригинально.

Он вывел из боя Блиновскую дивизию и, взяв из нее две бригады, поручил им с рассвета провести демонстрацию, чтобы ввести белых в заблуждение. Организовать задуманное позволяли особенности местности. Со стороны белых было видно, как из-за возвышенности, которая была в руках у красных, вдруг стройными рядами стала появляться кавалерия и эскадрон за эскадроном спускаться в невидимую для них лощину. Это продолжалось в течение нескольких часов. На самом деле, на виду у белых наблюдателей все время двигались одни и те же две бригады, которые, спустившись в низину, по ней возвращались за невидимый белым скат возвышенности и снова появлялись оттуда. Складывалось впечатление, что на помощь Миронову прибыла масса кавалерии, которая готовится к атаке. Прибыть могла только 1-я Конная армия Буденного, и среди белых вдруг раздался крик: «1-я Конная пришла! Разворачивается для атаки!»

Тут же начался панический отход белых частей по всему фронту. Три конные дивизии, уже без Бабиева, понеслись назад по головам двух пехотных и увлекли их за собой. Вслед им помчались красные дивизии Лысенко и Рожкова, рубя направо и налево бегущих. Артиллерия открыла огонь с упреждением, доставая даже тех, кто скрылся в камышах и плавнях.

Из штаба 2-й Конной в адрес Реввоенсовета Южного фронта за подписью Ф.К. Миронова сразу же ушло два документа:

1. «Донесение в РВС Южного фронта. 14 октября 1920 г.

Правый берег Днепра и Каховский плацдарм спасены. Корпус генерала Барбовича, поддерживаемый 6-й и 7-й пехотными дивизиями, разгромлены. После семичасового упорного боя на линии сел Марьинское — Грушевка — Покровское противник в беспорядке бежал к переправе у села Бабина... Пока сведений не имею, но убежден, что только жалкие остатки ушли на левую сторону. Жду указаний.

                                                                                                     Миронов{279}.

2. «Ходатайство РВС 2-й Конной в РВС Южфронта.

Прошу срочного разрешения украсить грудь доблестного начдива 2-й кавалерийской т. Рожкова орденом Красного знамени и ходатайствую о награждении начдива 21-й т. Лысенко, как имеющего таковой, — золотым портсигаром за боевые подвиги 13—14 октября.

                                                                                                     Командарм 2-й Конной Миронов.

                                                                                                     Член РВС Макошин»{280}.

На Каховском плацдарме боевые действия развивались иначе. Как уже говорилось, напряженные бои здесь произошли еще месяц назад — 12 августа, когда конный корпус генерала Барбовича нанес удар по левому флангу красных войск, а части 2-го корпуса, тогда еще под командованием генерала Слащова — по правому. Под давлением превосходящих сил красные части отошли и заняли оборону на Каховском плацдарме. Бои по овладению этим стратегически важным участком почти без перерыва длились 8 дней. Белые атаковали его каждый день, но благодаря хорошо построенной оборонительной системе и стойкости красноармейцев, они плацдарм не только удержали, но 26 августа перешли в контратаку и отбросили белых назад. Однако уже через два дня конный корпус генерала Барбовича, усиленный Корниловской и 6-й пехотной дивизиями с левого, а Донская кавдивизия с правого флангов и центра нанесли ощутимый удар по 51-й и 52-й стрелковым дивизиям. Красные части снова отошли на плацдарм.

Теперь, после неудачных действий на Мариупольском направлении Врангель решает возобновить наступление на Каховский плацдарм и все-таки сбить с него красных. 14 октября начался штурм каховских укреплений. В нем участвовали войска, бывшего слащовского, а теперь под командованием генерала В.К. Витковского 2-го корпуса. Его группировка насчитывала свыше 6 000 штыков, до 700 сабель, 12 танков,14 бронемашин, .80 орудий и 200 пулеметов. С воздуха наступающих поддерживало 12 самолетов. Этот штурм практически без перерыва длился двое суток. Один из участников этого кровопролитного для обеих сторон сражения так описал один из эпизодов боя.

«...из темноты доносится знакомый хриплый голос старшего офицера: — Ор-рудиями, правое — гранатой «Огонь!». Огни и грохот слепят и заглушают все. Кажется, все небо полыхает теперь белыми огнями вспышек. — «Номер-ра, заготовить десять гранат! Пять секунд — выстрел!» Мы знаем, что пехота подходит теперь к большевистским окопам и проволоке, которую мы штурмовали и брали уже, по крайней мере, раз пять. Брали, или почти брали, а вслед за тем, отходили обратно., обойденные целыми полчищами с других сторон... Неужели не удастся теперь, неужели не возьмем и на этот раз? Если не возьмем, неужели отходить снова?.. Нет, что угодно, только не это!..

Нервы напрягаются до предела, — в общем хаосе не слышно, не разобрать уже ни команды, ни свиста подлетающих большевистских снарядов, ни собственных слов. Яркое пламя вспышек с редкими чередованиями ночи слепит глаза почти до потери зрения, чуть различаешь лица возле стоящих людей. — Сколько это длится? Минуты, часы ли, или и того больше? К орудию больно прикоснуться, при откате на полозьях его от жары потрескивает масло»{281}.

Под Каховкой белые впервые использовали в атаках массированное применение танков, а красноармейцы тоже впервые применили прием борьбы с ними, который потом вошел в уставы и наставления. Они плотным огнем отсекали пехоту от танков, пропускали машины через свои позиции, а потом забрасывали их гранатами. Не смотря ни на какие ухищрения наступавших, красные устояли и на этот раз. Неудачи под Каховкой послужили причиной самоубийства командира Корниловской пехотной дивизии генерала Третьякова, который за плохое командование дивизией был отстранен Врангелем от должности и, не выдержав такого унижения — застрелился. В этих боях белые потеряли много живой силы и техники, в том числе 10 танков, 5 бронеавтомобилей и 70 пулеметов.

Чтобы спасти положение, Врангель вынужден был ввести в бой последние резервы, но и они тоже были измотаны и обескровлены в непрерывных боях. Инициатива была потеряна и белые перешли к обороне по всему фронту от устья Днепра до Ногайска. Теперь красное командование получило возможность готовить контрнаступление, преследуя самые решительные цели — разгром войск Врангеля не только в Северной Таврии, но и на всем Крымском полуострове.

Врангель же вынужден был срочно проводить реорганизацию и перегруппировку своих соединений и частей. Он свел 1-й и 2-й корпуса в армию под командованием генерала А.П. Кутепова; в состав 2-й армии, которой стал командовать генерал Ф.Ф. Абрамов, вошли 3-й армейский и 3-й Донской корпуса. В оперативном тылу он оставил свой резерв: конный корпус генерала И.Г. Барбовича и группу генерала Канцерова. Кроме того, в глубине Крымского полуострова находились еще 2 запасных батальона, технический и кавалерийский запасный полки, пехотная дивизия и отдельные донские казачьи части. Всего, по поданным красной разведки, к 27 октября 1920 г. Врангель в Северной Таврии имел: 8 пехотных, 6 кавалерийских дивизий и кавалерийскую бригаду. В них насчитывалось 38 600 штыков и 19 300 сабель. Все, что можно было изъять на полуострове и наскрести после основательной чистки тыловых частей и учреждений, было брошено на фронт. Впрочем, французская миссия в это же время считала, что у Врангеля имеется не более 25 000 человек.

Новый план боевых действий против красных обсуждался на совещании у Главнокомандующего. На него были приглашены командующие армиями, ответственные работники ставки, представители союзников. Было принято согласованное решение — оставаться в Северной Таврии и продолжать упорную оборону по левому берегу Днепра, а также на мелитопольских укрепленных позициях и отразить готовящееся наступление советских войск Южного фронта. На последующем этапе планировалось нанести мощный контрудар из района Верхние и Нижние Серогозы во фланг основных сил Южного фронта, разгромить их и создать выгодные условия для последующих боевых действий. В случае неудачи в Северной Таврии предполагалось уйти в Крым и стойко обороняться на Перекопском и Чонгарском перешейках, не допустить прорыва советских войск на полуостров. В этом случае Врангель хотел обескровить наступающие советские войска, а затем перейти в контрнаступление.

К этому же времени группировка советских войск Южного фронта включала: 3 общевойсковые и 2 Конные армии (13 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 2 стрелковые и 6 кавалерийских бригад). На правом берегу Днепра 6-я советская армия по прежнему удерживала два плацдарма: Каховский и Нижнерогачикский. В ее тылу заканчивала сосредоточение после 600-километрового марша из Бердичева 1-я Конная армия. Рубеж от Никополя до Александровска занимала 2-я Конная армия, имевшая свой плацдарм восточнее Никополя. Левее ее действовали 4-я и 13-я армии. За правым флангом 13-й армии сосредоточивался только что созданный конный корпус Н.Д. Каширина и 7-я кавалерийская дивизия. На стыке 4-й и 13-й армий находились части так называемой Повстанческой армии Н. Махно. Недавно она понесла ощутимые потери от ударов войск внутренней службы Южного фронта и вынуждена была временно прекратить боевые действия против Советской власти. В соответствии с заключенным 2-го октября Старобельским соглашением конный отряд махновцев численностью до 2 000 человек уже участвовал в боях против белых. Это соглашение было выгодно на тот момент красным, так как обезопасило тылы советских войск и позволяло все усилия сосредоточить на фронте.

Готовя наступление красных войск против Русской армии Врангеля и привлекая для этого столь внушительные силы, главнокомандующий Вооруженными силами Республики С.С. Каменев и командующий Южфронтом М.В. Фрунзе решили пойти на большой риск. Заключенный с Польшей племинарный (предварительный. — Н.К.) договор не давал полной гарантии его прочности, и в случае возобновления боевых действий ослабленный Западный фронт не смог бы сдержать поляков. Тем не менее, было решено укреплять не Западный, а Южный фронт.

9 октября его командование направило в войска директиву об окружении и уничтожении войск Врангеля в Северной Таврии. При ее исполнении 6-я общевойсковая, 1-я и 2-я Конные армии должны были нанести удар в направлении Никополя, отрезать белым пути отхода в Крым и разгромить его резервы. Войскам, действовавшим в Левобережье, предстояло активной обороной на всем фронте воспрепятствовать отходу сил противника из-под удара главной группировки. В дальнейшем, в случае осуществления этого плана создавались условия для преодоления советскими войсками крымских перешейков с наименьшими потерями и захвата в последующем всего полуострова. Решающая роль в окружении белых войск отводилась конным армиям, обладающим большой маневренностью и ударной силой. Наступление начиналось в полосе шириной свыше 350 км. По мере продвижения войск она сужалась и замыкалась на перешейках. Здесь впервые в Гражданской войне был достигнут существенный перевес советских войск над противником не только в живой силе, но и в технике (кроме танков).

Утром 28 октября главные силы фронта перешли в наступление. Вскоре войска правого фланга вышли на рубеж Чолбасы — Перекоп. Дивизия Блюхера даже попыталась с ходу овладеть Турецким валом, но защищавшие его части 13-й и 34-й дивизий встретили ее части ожесточенным артиллерийским и пулеметным огнем, и сибиряки продвинуться дальше не смогли. Резко возросло и сопротивление наступлению 2-й Конной армии. Врангель быстро перебросил из-под Мелитополя навстречу ей 1-й и 2-й Донские корпуса, а из районов Верхние и Нижние Серогозы 1-ю Кубанскую кавалерийскую дивизию. И все-таки армия Миронова к концу второго дня нанесла поражение 1-му корпусу белых и овладела новыми рубежами. На второй день Фрунзе ввел в бой 1-ю Конную армию, и ей удалось глубоко вклиниться в оборону противника. Потом она разделилась на две группы, между ними образовался разрыв почти в 60 км. Врангель тут же воспользовался этим, чтобы вывести свои войска из-под удара. Несмотря на серьезный урон, понесенный войсками Русской армии, ее конница пока находилась вне сферы воздействия советских войск. Не досягаемым было и чонгарское направление для 1-й Конной армии — к исходу 2-го дня наступления она была от него все еще на расстоянии 60—70 км.

С утра 30 октября сражение во всей полосе Южного фронта разгорелось с новой силой. Две дивизии 6-й красной армии вышли на побережье Черного моря, а еще две вели бои на рубеже Перекопа. Врангель усилил 1-й корпус, понесший наибольшие потери, дивизиями и бригадами 3-го Донского корпуса, и сопротивление 2-й Конной армии значительно возросло. Огромную роль для Южного фронта в это время сыграли плацдармы у Каховки, Нижнего Рогачика и Никополя, которые, несмотря на все попытки Врангеля ликвидировать их, красным удалось удержать. Умело использовав их, главная ударная сила фронта — 2-я Конная Миронова и 1-я Конная Буденного, усилили натиск и создали реальную угрозу уничтожения Русской армии Врангеля до ее отхода за перешейки. Удар этих конных масс отличался необычайной стремительностью и опрокинул все расчеты Врангеля. Он предполагал, конечно, как именно красные могут использовать свои плацдармы для наступления, но чтобы это случилось с использованием такой массы войск и так быстро, он не предвидел. Положение белых оказалось отчаянным, так как Буденный, развивая свой удар, прошел вдоль Перекопа и Северного Сиваша, захватил Новоалексеевку и двинулся по тылам 2-й армии Врангеля.

Ставка белых войск находилась в это время в Джанкое и на какое-то время даже потеряла управление. Нужно было спасать армию, дать ей возможность уйти за перешейки. Связь кое-как восстановили. Генералу Абрамову была поставлена задача: оставить заслоны против наступающего противника с севера, а все силы бросить на Сальково для ликвидации прорыва красной конницы. Кутепову тоже было приказано сделать то же самое, только ударом с южного направления. На фронт были спешно направлены кубанцы генерала Фостикова, Донской офицерский полк и различные тыловые команды. Все было направлено в район Чонгарских укреплений для ликвидации прорыва.

Начался период новых ожесточенных боев. Крымская армия белых, отбиваясь от натиска красноармейских соединений, пробивалась к перешейкам.

А в центре Северной Таврии, в Мелитополе, ничего не знали о том, что происходит на фронте. В городе было спокойно и ничего не предвещало катастрофы. Настроение у людей подняло еще более появление 30 октября корниловцев, которые говорили о красных: «Мы им покажем прорыв». Но в тот же день на железнодорожной станции вдруг объявили, что все поезда в Крым скоро будут отменены, а перевозиться теперь будут только войска. В 11 часов утра в городе уже появились первые беженцы. Через несколько часов штаб генерала Абрамова спешно покинул город и тоже двинулся на юг. Туда же хлынули все, кто хотел уйти от красных.

По дорогам двигались сплошным потоком тачанки, пролетки, фурманки, автомобили и экипажи. Стояли 20-градусные морозы при сильном ветре. Ни Абрамову, ни Кутепову задачу выполнить не удалось, и они были вынуждены прорываться к Сальково, последней станции на пути к перешейкам. Обе армии оставили Северную Таврию и все же успели пройти в узкую горловину так называемой «крымской бутылки». Они наконец-то соединились, но уже в Крыму, оставив за все время боев на полях Северной Таврии до 60% личного состава своих войск.

После отхода за Перекоп Крымская армия находилась в состоянии полной моральной и материальной дезорганизации. Не говоря уже об огромных людских потерях, воинские части, пробиваясь через кольцо красных, как и недавно в Новороссийске, бросили свои обозы и лазареты. Красным достались почти все подвижные составы, миллионы пудов подготовленного к вывозу за границу хлеба.

Части 6-й кавалерийской, 30-й и 13-й стрелковых дивизий красных вскоре овладели и Сальково, затем попытались через Сивашский и Чонгарский мосты прорваться на полуостров, но были встречены таким плотным огнем артиллерии, пулеметов и бронепоездов, что их наступление захлебнулось. Кроме того, белые подожгли Чонгарский мост, и, хотя у красных уже были в руках все Чонгарские укрепления, они не смогли прорваться в Крым с этого направления. Не удалась и попытка двух красных дивизий прорваться на полуостров через Арабатскую стрелку. Однако значительную часть своего замысла командование Южного фронта все же осуществило — Северная Таврия была очищена от белых войск.

Уведя армию за перешейки, Врангель сразу же приступил к перегруппировке войск и подготовке их к прочной обороне Крыма. В это время численность соединений и частей Русской армии составляла около 41 000 штыков и сабель. На их вооружении было свыше 200 орудий, до 20 бронеавтомобилей, 3 танка и 5 бронепоездов. Ставка старалась с максимальной эффективностью использовать войска для удержания Крыма. За Перекопский перешеек отвечали части 2-го армейского корпуса, а также Дроздовская, Марковская пехотные дивизии и часть сил конного корпуса. На Литовском полуострове занимала позиции бригада Кубанской дивизии генерала М.А. Фостикова. Чонгарский перешеек обороняли части 3-го Донского корпуса и группа генерала Канцерова. В районе Юшунь, Джанкой был сосредоточен резерв — полки Алексеевской, Корниловской и 6-й пехотной дивизий, а также остальные части конного корпуса. Кроме того, в тылу срочно формировалась 15-я пехотная дивизия, предназначенная для усиления перекопского и чонгарского направлений. В итоге основную часть своих войск — 27 000 человек, Врангель сосредоточил на Перекопском и Чонгарском перешейках, так как считал, что наступление на Литовский полуостров через Сиваш невозможно.

Нужно сказать, что сама природа создала из Крыма крепость с двумя выходами из нее — Чонгарским мостом и Перекопским перешейком. Первый представлял из себя узкое дефиле, по которому на расстоянии свыше 3-х километров проходит полотно железной дороги. Второе не что иное, как тоже дефиле, хотя и более широкое, местами достигающее 10 километров.

В течение многих месяцев пресса с подачи заинтересованных лиц внедряла людям мысль о неприступности Перекопа. Утверждалось, что для взятия Крыма нужно пройти тридцать верст природных укреплений, переплетенных к тому же колючей проволокой и начиненных минами. В действительности эти прославленные и разрекламированные укрепления, по мнению самих же компетентных специалистов белой армии, были не такими уж неприступными. Вскоре выяснилось, что многомесячные фортификационные работы, на которые были затрачены огромные средства, велись с преступной небрежностью при несомненном попустительстве командных верхов.

Постройкой укреплений и всей обороной руководил генерал Я.Д. Юзефович. Его сменил потом генерал Макеев, который был начальником работ по укреплениям Перекопского перешейка.

Еще в июле месяце Макеев в обширном рапорте на имя помощника Врангеля генерала П.Н. Шатилова докладывал, что чуть ли не все капитальные работы по укреплению Перекопа производятся в основном на бумаге, так как строительные материалы поступают «в аптекарских дозах». Свой рапорт он подкрепил соответствующими цифровыми данными. После Макеев написал еще несколько таких рапортов.

Осенью на рекогносцировку Перекопских позиций из ставки был послан генерального штаба полковник Золотарев, который свой доклад по поводу допущенных при оборудовании упущений и нарушений изложил еще в более сильных выражениях, но и этот документ тоже без последствий лег под сукно на столе генерала Шатилова.

Что касается артиллерии, то сильно преувеличенным оказалось и утверждение о том, что на Перекопе установлено 18 тяжелых батарей, которые должны были воспрепятствовать большевикам установить свою хоть одну батарею ближе чем на 14 верст. Тяжелые позиционные батареи почти не принимали участия в обороне, так как, помимо других дефектов, они не имели пристрелянных данных, наблюдательных пунктов и налаженной связи. Вся тяжесть боев выпала на долю легких полевых орудий, отступивших на перешейки вместе с войсками.

На позициях в свирепые холода войска находились под открытым небом. Землянок практически не было. Все постройки фермеров и колонистов, строения окрестных деревушек были уничтожены строителями перекопских укреплений то на дрова, то «по стратегическим соображениям». Выяснились и слабости природных укреплений. На Сивашском заливе, например, который на всех картах представлялся в виде моря, от Перекопа до Чувашского полуострова на самом деле простиралось болото, через которое знающие дорогу местные жители могли проводить советские войска, к тому же переправу им сильно облегчили внезапно наступившие морозы.

В определенной мере такого же мнения о надежности обороны войск Врангеля был и руководитель французской военной миссии генерал А. Бруссо, посетивший в период с 6-го по 11-е ноября Чонгарские укрепления. В секретном докладе на имя военного министра Франции он писал: «Имею честь доложить Вам о событиях, произошедших с момента направления мною последних рапортов и телеграмм.

Как я уже Вам излагал, генерал Врангель сообщил мне о своем намерении направиться на Перекоп, чтобы там вместе со мной изучить состояние укреплений и организацию обороны. Но поскольку дата его отъезда не уточнялась, 6-го ноября я согласился выехать на следующий день с Главным инспектором артиллерии генералом Ильяшевичем, которому было поручено изучить обстановку с точки зрения именно этого рода войск. Я решил уяснить обстановку, в которой будет сражаться армия генерала Врангеля, и установить контакт с войсками, затем возвратиться в Севастополь...

В действительности же мы выехали не 7-го, а 8-го числа в 11 часов, и поездка наша была настолько медленной, что мы прибыли в Джанкой только на следующий день в тот же час. Из этого опыта я убедился, что без присутствия Главнокомандующего ничего не делается и все дела принимают медленный и беззаботный ход в духе бывшей бюрократии.

Генерал Ильяшевич был намерен продолжать путь на Перекоп или скорее в Юшунь, в районе которого было расположено большинство артиллерийских батарей. Однако нам было заявлено, что потребуется, по крайней мере, шесть часов езды по железной дороге от Джанкоя до Юшуня, другими словами, вся вторая половина дня 9-го числа, и с другой стороны, автомобиль, который находился в моем распоряжении, был в таком плачевном состоянии, что я не рискнул проделать на нем путь в 200 км. Поэтому мы решили ограничиться на этот раз изучением артиллерийских батарей и войск, расположенных напротив Чонгара с этой стороны Сиваша, а вечером я должен вернуться в Джанкой и оттуда уехать в Севастополь.

Эта программа позволила мне посетить расположение казацкой дивизии в Таганаше и трех батарей, расположенных у железнодорожного моста через Сиваш. Это следующие батареи:

— два 10-дюймовых орудия к востоку от железной дороги;

— два полевых орудия старого образца на самом берегу Сиваша;

— орудия калибром 150 мм Канне, немного позади от предыдущих.

Эти батареи показались мне очень хорошо обустроенными, но мало соответствующими, за исключением полевых орудий, роли, которую войска должны были сыграть в предстоящих боях. Батарея 10-дюймовок располагала бетонированными укрытиями и насчитывала не менее 15 офицеров среди личного состава. Ее огонь был хорошо подготовлен и мог бы достойно вписаться во всю организацию артиллерийского огня, в которой оборона позиций с близкой дистанции осуществлялась бы полевыми орудиями. Но именно этих орудий и не хватало! Так же слабо была организована огневая поддержка пехоты. На берегу Сиваша, вблизи от каменной насыпи железной дороги, находилось примерно до роты личного состава; ближайшие воинские подразделения располагались в пяти верстах оттуда, в Таганаше. На сделанное мною замечание мне ответили, что недостаток оборудованных позиций вынудил отвести войска в места, где они могут получить укрытие от холода.

Следует согласиться, что температура оставалась очень низкой в начале ноября, что солдат был очень плохо одет, что не хватало дров в этом районе...

Рельеф местности, в остальном, облегчал оборону, несмотря на плохое расположение войск. С этой точки зрения, Крым сообщается с континентом только посредством плотины и железнодорожного моста (мост взорван). Конечно, через Сиваш имеются броды, однако берег представляет собой глинистую гору с вершинами высотой от 10 до 20 м(етров), абсолютно непреодолимую.

В дивизии, которую я видел в Таганаше, не царила уверенность в победе. Главнокомандующий сказал мне, что казаки не годились для этой позиционной войны и что их лучше отвести в тыл и реорганизовать в более серьезные подразделения. Личный состав дивизии имел столько же бойцов в тылу, сколько и на переднем крае.

Тем временем я пересек три линии обороны, оборудованные в тылу Сиваша; первые две из них представляли собой ничтожную сеть укреплений, третья линия была немного более серьезной, но все они были расположены в одну линию, без фланговых позиций, на склонах, обращенных к противнику, или на самом гребне холма, слишком близко одна от другой (от 500 до 800 м) и не имели никаких окопов в глубине.

В течение дня я слыхал только одну канонаду со стороны Геническа; в Чонгаре все было спокойно. И только после нашего возвращения в Джанкой неожиданный приезд генерала Врангеля, ожидаемый вечером того же дня, вызвал у меня подозрения, что где-то произошли серьезные события»{282}.

Как бы то ни было на Крымских перешейках белые действительно пытались создать мощные по тому времени укрепленные позиции. Их инженерное оборудование велось почти беспрерывно, начиная с конца 1919 г. Всеми фортификационными работами руководил генерал Фок.

По советским данным, на Перекопском направлении были созданы две укрепленные полосы, непосредственно Перекопская и Юшуньская. Основу первой составлял Турецкий вал длиной около 11 км, и высотой до 10 м. Вал и прилегающая к нему местность были оборудованы траншеями полного профиля пулеметными и артиллерийскими позициями с прочными укрытиями, связанными ходами сообщения. Подступы к валу прикрывались проволочными заграждениями в 3—5 рядов кольев. На Турецком валу было установлено свыше 70 орудий и около 150 пулеметов, которые позволяли держать под огнем всю впереди лежащую местность. С запада, со стороны Киркинитского залива, первая полоса прикрывалась огнем корабельной артиллерии, а на востоке Турецкий вал упирался в Сиваш.

Юшуньская полоса была южнее Перекопской и длиннее ее более чем в два раза. Она тоже была относительно хорошо защищена. Там имелось шесть линий окопов с ходами сообщения, пулеметные гнезда и укрытия были бетонированными. Проволочные заграждения здесь так же были построены в 3—5 рядов. Юшуньская полоса прикрывала выходы с перешейка на равнину и позволяла держать под обстрелом всю местность перед нею. Своими флангами она упиралась в многочисленные озера и заливы.

На Чонгарском перешейке и Арабатской стрелке было оборудовано 5—6 линий окопов, прикрытых проволочным заграждением в 3 ряда кольев. Наиболее слабой была оборона на Литовском полуострове. Там имелось всего лишь две линии окопов, прикрывавших броды через залив на наиболее вероятных направлениях переправы советских войск.

Отличительной особенностью боевых действий в Крыму в этот период является то, что здесь впервые за время Гражданской войны Врангелю удалось создать значительную тактическую плотность своих войск. На Перекопском и Чонгарском направлениях в среднем на 1 км фронта она составляла: 125—130 штыков и сабель, 15—20 пулеметов и 5—10 орудий.

Командование Южного фронта вначале планировало главный удар нанести через Сальково на Арабатскую стрелку. Это позволяло вывести войска в глубь полуострова и использовать поддержку своей Азовской флотилии с моря. Затем в сражение была бы введена 1-я Конная армия и развивала наступление на Чонгарском направлении. При этом учитывался уже накопленный опыт форсирования Сиваша вброд, как это было в апреле 1919 г. частями Крымской ударной группы. Но главным условием выполнения этого плана был разгром флотилии белых. Она могла подходить к Арабатской стрелке и вести губительный фланкирующий огонь по наступающим. Задачу по разгрому флотилии белых получила красная Азовская флотилия. Однако свои коррективы в план боевых действий внесла погода. В том году рано начались морозы и лед сковал красные корабли на рейде Таганрога. В результате они бездействовали, создавая тем самым войскам Врангеля более выгодные условия для ведения боевых действий.

Поэтому буквально за два дня до начала операции основной ее удар был перенесен на Перекопское направление. Основной замысел красного командования теперь состоял в том, чтобы одновременным ударом 6-й армии с фронта и обходным ее маневром через Сиваш и Литовский полуостров овладеть первой и второй полосами обороны противника. Вспомогательный удар теперь переносился на Чонгарское направление силами 4-й армии. После выполнения этой ближайшей задачи обе армии должны были расчленить войска противника, разгромить их по частям и дать возможность ввести подвижные силы фронта — 1-ю и 2-ю Конные армии и 3-й конный корпус 4-й армии. Они должны были организовать преследование противника в направлениях на Евпаторию, Симферополь, Севастополь и Феодосию и не допустить их эвакуации из Крыма. В преследовании должен был участвовать и конный отряд Повстанческой армии Нестора Махно численностью до 2 000 человек.

Перенос направления главного удара был, конечно, большим риском и свидетельствует о большом полководческом таланте командующего Южным фронт М.В. Фрунзе. Риск состоял в том, что при внезапном изменении ветра уровень воды в заливе мог резко подняться и поставить переправляющиеся войска в крайне тяжелое положение.

Нужно отметить, что эта операция готовилась в исключительно трудных для Красной Армии условиях, ее тылы отстали, передвижения сковывала осенняя распутица и бездорожье. По этой причине стали по сути дела невозможными переброска тяжелой артиллерии и пополнение боеприпасов и продовольствия. «К этому нужно добавить, — писал М.В. Фрунзе, — установившуюся потом необычайно холодную погоду — морозы доходили до — 10, тогда как огромное большинство войск не имело теплого обмундирования, вынуждено в то же время сплошь и рядом располагаться под открытым небом»{283}.

Нелегче было и белым. Ситуацию, сложившуюся в ряде их частей накануне наступления красных, а также настроения солдат и офицеров в эти завершающие дни Гражданской войны хорошо зафиксировал в своем дневнике штабс-капитан Г.А. Орлов. 7 ноября 1920 г. он записал: «На Перекопском перешейке занимал фронт... 2-й корпус. Левый участок обороняла 34-я дивизия, а правый — 13-я. Согласно приказу к сегодняшнему дню должна была закончится следующая перегруппировка. Корниловцы должны были сменить 34-ю дивизию, Марковцы — 13-ю. Во второй корпус должна была влиться 6-я дивизия из 3-го корпуса, который расформировывался. 7-я дивизия оттуда вливалась в Кубанский корпус. Этот корпус состоял из 12 000 повстанцев генерала Фостикова, перевезенных в Крым из Адлера в 10-х числах. Из этого корпуса вышла на фронт Кубанская стрелковая бригада и заняла участок у Чувашского полуострова. Правее, у Литовского полуострова, были смешанные части 2-й кавалерийской дивизии. Дальше стояли одиночные позиционные батареи, которые имели между собою огневую связь.

На перекопском участке временами довольно оживленная перестрелка, ожидают, что сегодня ночью, завтра, или во всяком случае послезавтра, красные должны будут всеми имеющимися в их распоряжении силами и средствами попробовать опрокинуть наш фронт. Совершенно ясно, что 2—3 основательных натиска со стороны красных нам придется выдержать раньше, чем мы успеем привести себя в порядок, оправиться и хотя бы немного отдохнуть, главным образом от этих холодов, недоедания и скученности размещения. Трудно в данный момент подытожить и определить настроения в смысле взглядов и надежд на ближайшее будущее и успех борьбы у рядовой массы бойцов.

Настроение в общем не веселое: большинство молчаливо, раздражено, ругается на сегодняшние условия жизни (теснота, холод и отсутствие еды в надлежащих размерах, главным образом недостаток хлеба). Одни качают головой, утверждая, что один-два серьезных боя и наши надломленные силы должны будут уступить напору противника, и с началом этих ожидающихся боев отождествляют наступление катастрофы на южном нашем театре белой борьбы.

Другие же считают, что в данный момент сразу «с налета» красным не удастся ворваться в Крым, что, понеся при этой попытке значительные потери, красные должны будут временно держаться пассивно на нашем участке, за это время мы оправимся, отдохнем, и тогда борьба снова имеет шансы принять затяжной характер. Во всяком случае, подходят решающие и тревожные дни.

Начали, как это не кажется странным, пропадать вещи, тащат, что ни попало прямо с повозок, стоящих во дворах и на улице, т.к. не все боевые обозы могут найти себе пристанище во дворах города Армянска. И днем, и вечером, и ночью на улицах и площадях Армянска горят костры и вокруг них группами стоят, поколачивая ногой об ногу от холода, солдаты и офицеры, главным образом пехотных частей. Жуткая картина, если указать, что в таком состоянии и при таких условиях наши части находятся накануне решающих боев. Когда я проходил мимо одного из костров, один пехотный солдат, обращаясь ко мне, спросил: «Долго ли это будет продолжаться?», а другой тут же ответил ему: «Скоро конец». Разговорился с офицером 2-го полка; он мне указал, что благодаря тому, что люди не располагают даже помещениями, где можно было бы отдохнуть, настроение солдат такое, что он просто боится идти с ними в бой»{284}.

Наступление советских войск началось в ночь на 8-е ноября. Ударная группа 6-й армии при морозе по ледяной воде Сиваша перешла залив. Части ударной группы разгромили Кубанскую бригаду и на рассвете заняли Литовский полуостров. Белое командование не ожидало удара с этого направления, так как считало Сиваш непроходимым препятствием. Накануне с этого направления были сняты части 1 -го армейского корпуса, чтобы сменить у Перекопа сильно потрепанные в боях за Северную Таврию части 2-го армейского корпуса. После того как войска Ударной группы красных уже перешли Сиваш и вышли на Литовский полуостров, Врангель срочно перебросил туда часть сил 34-й пехотной дивизии и свой ближайший резерв — 15-ю пехотную дивизию, усилив их бронеавтомобилями. Однако они уже не смогли остановить наступательного порыва красных войск, устремившихся к Юшуньским позициям, то есть в тыл перекопской группировке белых.

С утра 8-го ноября обстановка для белых на Литовском полуострове стала несколько улучшаться. Неожиданно переменился ветер, и вода в Сиваше начала прибывать. Создалась угроза полной изоляции красных, переправившихся на полуостров. На Перекопском направлении было по-прежнему напряженно. Туда на усиление красных прибыли части 2-й Конной армии Миронова, а одна ее дивизия вместе с 51 -й стрелковой пошла в атаку на штурм Турецкого вала. Одновременно красные стали дооборудовать броды через Сиваш с помощью местных жителей. На Литовский полуостров стали переправляться две дивизии 2-й Конной армии и отряд армии Махно.

Одновременно красное командование принимало меры к тому, чтобы активизировать действия крымских партизан, руководимых А.В. Мокроусовым. С этой целью был подготовлен десант, который должен был выйти из Новороссийска. К этому времени у красных появился пароход «Шахин», переданный им на временное хранение Ататюрком, и несколько катеров сопровождения. Был подготовлен отряд десантников в 1 000 человек, но по организационным причинам его выход несколько раз откладывался и к Крымским берегам он был отправлен 10 ноября, когда наступление войск Южного фронта уже завершалось, а Врангель отдал приказ об эвакуации. Неудачи продолжали преследовать десантников. В штормовую погоду его командование не смогло выйти в указанное для высадки место, буксир, который должен был доставлять людей по мелководью с парохода на берег, затонул и «Шахин» вернулся в Новороссийск Только один быстроходный катер сопровождения десанта дошел до бухты и в районе Судака высадил небольшую группу красноармейцев.

А на полуострове события продолжали развиваться не в пользу Врангеля. В четвертом часу утра 9-го ноября пал Перекоп. Здесь дивизия Блюхера, после своей четвертой по счету атаки, несмотря на ураганный огонь и ослепление прожекторами, сломила сопротивление защитников вала. Хорошо помогли ей и вовремя подошедшие броневики. На Литовском полуострове оборона белых тоже начала слабеть, части начали отход ко второй линии окопов и проволочных заграждений. Подошедшая 7-я дивизия красных и отряд махновцев стали теснить врангелевцев к Юшуню.

Чтобы сдержать наступление красноармейских соединений хотя бы на Юшуньском направлении, ставка Врангеля вынуждена была перебросить туда 3-й Донской корпус с задачей — совместно с конницей Барбовича и Дроздовской дивизией удержать вторую полосу укреплений. Но в это время Фрунзе, решив ускорить темпы наступления, лично руководил вводом в бой двух дивизий 4-й армии, которые прорвали Чонгарское укрепление. Началось их ускоренное продвижение на Джанкойском направлении. В это же время 9-я стрелковая дивизия красных переправилась через пролив в районе Геническа, и Врангелю пришлось срочно возвращать 3-й Донской корпус, чтобы прикрыть еще и это направление. Здесь могла развивать наступление 4-я армия красных.

На Перекопском направлении белые продолжали с боем оставлять одну линию обороны за другой и вышли уже к 3-й линии Юшуньских укреплений. Части 1-го корпуса и конница Барбовича яростно контратаковали, но в этот район была перенацелена армия Миронова, которая 11 ноября смела и обратила в бегство кавалерию белых. Этот день стал переломным в Перекопско-Чонгарской операции Советских войск.

Чтобы полнее прочувствовать атмосферу последних четырех дней боевых действий на Крымском полуострове, обратимся еще раз к дневнику штабс-капитана Г.А. Орлова.

26.10/08.11.

«Утром, часов около 9 с половиной, батарея вместе со вторым полком (Дроздовской дивизии. — Н.К.) выступила направо, в направлении к Чувашскому полуострову. Сначала говорили, что вследствие того, что Сиваш основательно замерз и стал проходимым даже для артиллерии, теперь усиливают охрану берегов и что мы идем поэтому в один из хуторов на побережье Сиваша. Было совершенно тихо в природе и также тихо на фронте, не слышно было ни одного выстрела. Когда мы отошли версты две от Армянского Базара, я подъехал к командиру батареи и спросил его относительно обстановки. Ему только что перед этим было сообщено, что красные переправились через Сиваш в двух местах, что утром на Чувашском полуострове они сняли заставу, состоящую из кубанцев генерала Фостикова, и теперь собираются распространиться на юг. Через короткое время слева от нас начала редко и куда-то очень далеко стрелять пушка (в документе неразборчиво. — Н.К.) батареи в направлении Чувашского полуострова; ружейного огня слышно не было. В районе Каранджанай мы подошли к последнему перевалу перед скатом к Чувашскому полуострову. Мы остановились. Наша и 4-я батареи стали на позицию по разным сторонам дороги; 2-й и 3-й батальоны 2-го полка начали рассыпаться в цепь и переваливать через бугор; второй прямо и третий в обход направо; батареи стояли саженях в 40 от перевала и сразу же открыли интенсивный огонь из орудий. Начавшаяся было ружейная стрельба почти прекратилась; по силе нашего огня (мы все почти с места начали «беглый огонь») можно было судить, что цели перед нами серьезные.

Несколько усложняло нашу стрельбу то обстоятельство, что один взвод (1-й) стрелял из французских пушек, 2-й взвод из английских, 4-я батарея крыла из русских, так что одновременно раздавалось три команды. После первых же очередей прицел начал увеличиваться и вообще создавалось впечатление, что наш огонь внес основательное расстройство в ряды красных. Генерал Туркул, появившийся перед этим, проехал вперед за гребень. В самый разгар нашего огня, когда мы стреляли на прицеле 24—28 английских (так в документе. — Н.К.) и когда противник, находившийся на льду Сиваша не мог найти себе абсолютно никакого укрытия и мог бы быть преследуем снарядами еще на расстоянии 4—5 верст своего отхода, раздался крик спереди: «Артиллерия вперед!» Подобного рода крики нам, в особенности за крымский период войны, хорошо были знакомы и повторялись в тех случаях, когда либо пехота оказывалась неожиданно в большой опасности (атака конницы, появление автоброневиков), либо артиллерия не замечала со своей позиции заманчивых и начинавших исчезать целей.

Странным показался этот крик в данных условиях, и на этот единственный раз он оказался роковым и гибельным. Не ожидая приказаний с наблюдательного пункта, который был в нескольких десятках саженей впереди, и команды передавались голосом, орудия начали моментально сниматься с позиции и ринулись вперед. Последующие затем крики «огонь», «куда», «кто приказал вперед», «с передков» оставались без впечатления и через минуту мы на рыси перевалились через бугор вперед. Перед глазами открылась потрясающая картина: реденькая цепь 2-го батальона пол(ковника) Рязанцева, двигаясь впереди, приближалась к красным, которые отдельными, весьма солидными по численности, но расстроенные нашим огнем группами, находящимися в беспорядке, почти полукольцом окружали нашу цепь, состоящую из одного батальона пол(ковника) Рязанцева, насчитывающую около 130 человек, в то время, когда силы противника измерялись 1 500—2 000 штыков, и единственно, что дало бы возможность избежать катастрофы, это непрерывный огонь наших 8 орудий по группам красных шедших по льду и не могущих найти себе укрытия. С юга к красным приближался, но находился еще в этот момент в полуверсте 3-й батальон подполк(овника) Потапова. Ясно было видно, как из нашей цепи 2-го батальона отдельные люди бросились назад, цепь продолжала двигаться к красным, которые бегом выравнивались на льду и приводили себя в порядок при полном молчании шедшей на рысях вперед нашей артиллерии, окружали нашу пехотную цепь.

Среди нашей группы раздается два-три возгласа: «смотрите — наши сдаются», и к своему ужасу я вижу, как 2-й батальон бросает винтовки. Сразу же начинается весьма сильный ружейный огонь по нашей группе, раздается команда: «С передков», и мы с дистанции полутора версты открываем с открытой позиции огонь по группам красных. Каждый снаряд, попадая в группу противника, заставляет красных бросаться в разные стороны, причем на месте на льду остается лежать несколько человек. Часть красных устремляется против 3-го батальона и начинает его быстро теснить, в то время как находящиеся перед нами группы начинают метаться.

Интересно то, что ни разу не видел, чтобы снаряд, попавший на лед, оставил после себя воронку с водой: так промерз Сиваш. К сильному ружейному огню, от которого мы несем уже потери, присоединяется артиллерийский, с закрытой позиции перешедшей через Сиваш восточнее батареи красных, и мы, не имея перед собой своей пехоты, вынуждены быстро отойти за бугор на закрытую позицию. На горизонте верстах в 6 показываются длинные колонны красных...

В это самое время 3-й батальон у хутора Тимошина попадает в весьма тяжелое положение. Теснимый красными он принужден фланговым движением отходить в нашу сторону. Командир батальона подполк(овник) Потапов падает тяжело раненным (его с трудом вытащили с поля боя сражения), часть батальона сдается, а часть, расстреливаемая огнем, устремляется в нашу строну, причем весьма не многие выскакивают из этого дела. Таким образом, мы почти в момент оказываемся без пехоты.

Так как на Перекопе шел бой, то оттуда на наш участок не могли выслать пехотных подкреплений, и часа через полтора к нам подошла только батарея 1-го полка. Остаток нашей пехоты, вернее одиночные пулеметы и отдельные стрелки, совместно с батарейными пулеметами образовали весьма жиденькое охранение наших батарей, которые своим интенсивным огнем остановили наступление красных в сторону Армянска и вели весьма солидный артил(лерийский) бой до наступления полной темноты. К сожалению, не располагая пехотой мы не в состоянии были остановить продвижение красных на юг, в то время как хребет на линии Караджанай-эк(ономия) Тимохина мы удержали за собой полностью. Небольшие группы кавалерии безуспешно пробовали атаковать нас в течение дня; всех тревожил вопрос, где в данный момент находится конница Буденного. За вторую половину дня ранена сестра Колюбакина и убита одна лошадь.

В темноте отошли на восточ(ную) окраину Армянска. Говорили, что 1-й полк должен выйти с Перекопского вала и совместно с долженствующей подойти сюда конницей Барбовича в течение ночи и утра отрезать и ликвидировать Чувашскую группу красных. Мы простояли часа два у крайних хат Армянска, но наша конница не появилась. Стали говорить, что и 1-й полк не пошел к Чувашскому полуострову, а только выслал туда разведку. Так как намерения у красных угадать было не трудно и легко можно было предположить, что частью сил они двинутся ночью на Армянск, который, вследствие того что предположенная операция генерала Туркула и г(енерала) Барбовича не состоялась, оставался совершенно открытым с запада, то чтобы не быть застигнутым совсем врасплох было выдвинуто несколько застав по почину артиллерии и состоящих из батарейных номеров и пулеметов. Около 12 часов ночи я зашел в дом, где помещалось управление бригады артиллерии, с целью узнать обстановку. Ничего не узнал: там готовились к ужину и довольно спокойно накрывалось каждому по прибору из двух тарелок.

27.10/09.11

Стояли на улице все время, а в 2 ночи приказано было начать отход на Юшунь. Со всех сторон заскрипели повозки и все начало вытягиваться на дорогу к Юшуни. Какой-то летчик догадался двигать аэроплан прямо по дороге с помощью пропеллера, то включая, то, выключая мотор. Еще издали неслись крики «в сторону», «аэроплану дорогу». Беда в том, что он продвигался со скоростью крупного шага лошади и все время останавливался. Орудийные лошади шарахались в сторону, повозки чуть не переворачивались, и это продолжалось довольно долго, пока летчика не выругали со всех сторон и не перестали обращать на него внимания. Раз пять до Юшуни он то отставал от нас, то обгонял нас, тормозя движение всей колонны. Перед наступлением рассвета подошли к укрепленной линии; после довольно долгого стояния, во время которого каждый норовил протолкнуться в единственную землянку, из которой весьма заманчиво поднимался к верху дымок, выяснилось, что позиции батареи нашей и 4-й будут тут же у дороги Армянск — Юшунь. После короткой рекогносцировки местности мы стали почти непосредственно у дороги, у небольшого озерка. Получилось так, что мы оказались левее и несколько сзади позиционной восьмидюймовой батареи, причем заметно было, что это офицерам той батареи не понравилось; они поговаривали, что своей частой стрельбой мы навлечем и на них, стоящих очень близко от нас, огонь неприятельских орудий. Вскоре показался из Воинки наш бронепоезд. Ему приказано было продвинуться к Армянску, посмотреть, занят ли уже Перекопский вал противником, погрузить оставшиеся на вокзале в Армянске снаряды (несколько ящиков) и прикрыть отход последних частей пехоты.

Приблизительно через полтора часа бронепоезд вернулся и остановился на уровне батареи. Оказалось, что в Армянске в одной из улиц появилась группа конных, которая довольно спокойно приблизилась к бронепоезду, один из этой группы крикнул: «Начдив требует к себе комбрида!» Командир бронепоезда «Георгий Победоносец», подполковник Сохранский одел шинель и, поспешно соскочив, направился к конным: приблизившись к ним и заметив что-то странное, он пытался броситься назад, но ему преградили дорогу. В этот момент в тендер паровоза попадает снаряд из стоящей где-то неподалеку пушки. (Эти конные были красными, которые вошли уже в Армянск вслед за нашими заставами, уже очистившими селение.) Бронепоезд, не дав даже пулеметной очереди по группе конных, на его глазах пленившей их командира, дал полный ход назад и сопровождаемый не принесшей ему вреда огнем красной пушки отошел к укрепленной линии. Команда чувствовала себя довольно сконфуженно и все время указывала на слабое давление пара и на образовавшуюся от попадания течь воды в тендере.

Все время пропадают с повозок вещи; сегодня наряду с пропажей целого ряда мешков с вещами уже тут и на линии окопов обнаружена пропажа 3-х лошадей в батарее. Как их ухитрились украсть, прямо непостижимо. В воздухе как-то неуютно, холодно, а при мысли, что спать придется тут же без прикрытия, так как за день нельзя сделать ничего толкового, тем более, что никаких материалов нет, делается прямо грустно. Наблюдательных пунктов хороших нет, командир и старшие офицеры ругаются на выбор позиции; решили иметь два или больше наблюдательных пункта. 1 -й и 2-й Дроздовские полки ушли в резерв, в Юшунь; 3-й остался на позиции. Участок перед нами заняли корниловцы.

Вскоре начали появляться разъезды противника, а после полудня на горизонте появились крупные колонны красных, начавшие развертываться с целью атаковать нас. Через какой-нибудь час после этого бой разгорелся по всему участку. Красные, не щадя своих сил, неудержимой лавиной продвигались к нам под сильнейшим огнем, под прикрытием массового огня своей артиллерии, довольно сильное впечатление на них, по словам полковника Слесаревского, произвели разрывы наших тяжелых позиционных батарей, которые прямо густой шапкой покрывали разрывы наших легких орудий. Интересно отметить, что как только пехота красных начала приближаться, бывшие в окопах на нашем участке корниловцы начали вылезать из них и ложиться прямо непосредственно перед окопом, либо сейчас же сзади них. На вопрос, зачем они это делают, они отвечали, что, во-первых, из окопов плохо видно вперед, а во-вторых, из них настолько неудобно вылезать, что если бы красные подошли вплотную, то просто невозможно успеть выскочить и пришлось бы влопаться.

После нескольких выстрелов мое 4-е орудие перестало стрелять; испортилось стреляющее приспособление; здесь не удалось его исправить, так как сильно нагнулась одна часть, и полковник Слесаревский отправил меня в селение Юшунь с тем, чтобы в обозе 1-го разряда с помощью артиллерийского техника это и исправить. Как мы ни бились, но ничего сделать не могли, а запасных частей не было. Вскоре в Юшунь провезли штабс-капитана Зиновьева и поручика Воротнюка; 42 линейный снаряд разорвался непосредственно около них, обоим совершенно оторвало головы, в нескольких местах поломало ноги и руки и повырывало куски тела.

До темноты продолжался бой у укрепленной линии, красные в некоторых местах временами подходили к самой проволоке, но их потом снова отбрасывали, а к ночи все стихло. Уже совсем в темноте пришли батареи в Юшунь. Нашему дивизиону приказано было ночью выступить в район Карповой Балки, там предполагается сосредоточить ударную группу с кавалерией для производства прорыва, но комдив, сославшись на переутомление людей, отказался идти ночью, отложив переход на утро. Когда у полковника Слесаревского (он замещает Ягубова, последний командует дивизионом вместо Шеина) спросил как хоронить Зиновьева и Воротнюка, он отвечал, что тела повезем в Карпову Балку и там будем хоронить, а затем добавил: «счастливые люди, для них уже не существует ни холод, ни голод, ни усталость, ни поход и бой». Видно, и он уже переутомился. Все-таки, по-моему, жизнь всегда лучше смерти и физические недомогания и переутомление не должны заглушать этого чувства. Завалились спать на полу, в Юшуни тесно.

28.10/10.11.

С утра начался бой впереди Юшуни. Пулеметный и ружейный огонь прямо сливались; это было сплошное клокотание. Легкие орудия стреляли беспрерывно. Огонь, по утверждению участников германской войны, по силе не отличался от бывших боев на мировом театре войны. В 11.00 дивизион со вторым полком выступили в Карлову Балку. Генерал Туркул заболел, и во главе дивизии стал генерал Харшевский. Мне было приказано отправиться на базу дивизиона, привести пушку в порядок и вместе с продуктами вернуться в Карлову Балку. Со мной пошла еще пушка 4-й батареи с пор(учиком) Пюжоль. Усложняло наше движение то, что со мной шли две батарейные лошади, одна была ранена в ногу, а другая в живот. Шли через Дюрмен, Джурги, Кият-Орка, Уггели-Орка, где остановились на ночлег. Все время со стороны укрепленных позиций слышен был непрерывный гул орудий. Мы за сравнительно недорогую плату плотно поели свинины и впервые за последние дни уснули в постелях.

29.10/11.11.

Утром двинулись дальше и, передвигаясь довольно медленно, так как раненые лошади не давали идти полным шагом, дошли до колонии Сашау. Жители настроены в достаточной степени тревожно, видно, что последние дни и оставление Перекопа, сведения о чем уже широко распространились даже в одиноко стоящих хуторах, создали возбужденное состояние. Как выяснено потом, на этот день и назначено было наступление в район Карловой Банки с тем, чтобы, сделать прорыв красного фронта, бросить в него нашу конницу, которая должна была разгромить противника перед собой, выйти в тыл Юшуньской группе красных, занять Армянский Базар и Перекоп и таким образом ликвидировать все части противника, которые к тому моменту успели втянуться в перешейки. Для этой операции к Карловой Балке подтягивались части: конный корпус генерала Барбовича, два полка (3-й остался в Юшуни) Дроздовской дивизии под командованием генерала Харшевского, которому была подчинена дивизия генерала Ангуладзе, донские части генерала Гусельщикова. Ночь с 28 на 29-ое батарея провела у хутора Бема, где ночью хоронили почти без всяких обрядов убитых шт.- кап. Зиновьева и поручика Воротнюка.

На 6 утра было назначено наступление, и к этому моменту и должна была подтянуться к проволоке конница генерала Барбовича с тем, чтобы сразу броситься в прорыв, как было уговорено на совещании старших начальников накануне. Наступление наше, в котором главный удар наносился 3-м батальоном 1-го Дроздовского полка, начало развиваться успешно, хотя многие уже не верили в возможность нанесения с нашей стороны стремительного удара; части наши были потрепаны и дух уже несколько пошатнулся. И вот несмотря на это, наши пошли рвать фронт довольно энергично и очень скоро потеснили красных. Было взято более 800 пленных, 2 орудия; как будто прорыв удавался, но кавалерии нашей видно не было; наступление наше начало захлебываться.

Большевики подтянули резервы, начали сжимать наших с двух сторон. Вскоре под давлением противника наши должны были начать отход, местами достаточно стремительный. Говорили мне участники этого боя, что за весь Крымский период они ни разу не видели, чтобы 1-й полк так быстро отходил. 1-я батарея, попав в тяжелое положение, бросает одно орудие. Захваченные пленные разбегаются. Два бронеавтомобиля противника устремляются к проходам и проскакивают нам в тыл. Одно время они двигаются без стрельбы, и их сначала принимают за своих, до тех пор, пока они появляются настолько близко от нашей батареи, что на одном из них простым глазом можно прочесть название «Красный Крым».

В тот момент, когда наши части, будучи прижаты к собственной проволоке (у красных позиции были тоже укреплены уже) на некоторых участках начинают оставлять линию окопов, сзади появляется идущая к нам кавалерия. Было около 8 утра. Конница помогает удерживать линию фронта, положение восстанавливается, но опоздание на два с половиной часа не дает уже возможности, так как момент упущен, думать о выполнении операции с прорывом. Говорили, что некоторые войсковые начальники знали, что вопрос об эвакуации решен, и это обстоятельство сыграло свою психологическую роль

Развивая энергичное наступление, красные днем овладевают Юшуньской и Чонгарской позициями. На участке Карловой Балки они не продвинулись. Около 17 часов был получен боевой приказ, по которому нужно было оторваться от противника и почти безостановочным переходом идти в назначенные для погрузки порты»{285}.

Получив такой приказ, соединения и части Русской армии, оставив заслоны, двинулись в назначенные порты погрузки. Начался исход белых войск из Крыма.

11. ИСХОД

В течение всего периода командования Русской армией Врангель не оставлял внимания вопросу подготовки к выводу войск из Крыма, хотя делал это очень осторожно и держал в большом секрете. Он извлек выводы из того хаоса и неразберихи, которые были допущены при эвакуации войск из Новороссийска, так как планировал вывезти не только войска и военные учреждения, но и всех тех, кто не пожелает остаться в Советской России.

Хотя на фронте в начале ноября 1920 г. уже все говорило о том, что поражение белых войск становится фактом, в тылу, особенно в Симферополе и Севастополе, были другие настроения. Теоретически не отвергая возможность эвакуации, о ней мало кто помышлял. Повсеместно спокойно спекулировали, сетовали на голод, ужасались ежедневному падению курса бумажного рубля. Причем, это было характерно не только для рядовых обывателей, но и для тысяч военнообязанных, скопившихся в портах Крыма, несмотря на все проведенные чистки и мобилизации.

Поэтому, когда войска с боями оставили Юшунь и эвакуация была объявлена в тылу, там этому просто не поверили. Решили, что это чья-то крупная провокация. По инерции больше доверяли разговорам о том, что Слащов, хотя он был уже не у дел, держит Перекоп и красных вынудят зазимовать у ворот Крыма. Так было спокойнее.

8 ноября в Симферополе открылся съезд представителей городов, который в своей резолюции приветствовал политику правительства Юга России и выразил готовность помогать ему. На 12-е ноября был намечен съезд представителей печати. Не переставали работать кинотеатры, бойко торговали магазины. В общем, такая ситуация устраивала Врангеля. Он понимал, что от того, какая обстановка сейчас сложится в Севастополе, во многом будет зависеть успех или провал эвакуации. Главное было не допустить паники, и он принял решение выехать из ставки сначала на фронт, чтобы лично ознакомиться с обстановкой, а затем вернуться в Севастополь, чтобы принять окончательное решение.

В Джанкой он прибыл вместе с присоединившимися к нему в Симферополе командующим 2-й армией генералом Ф.Ф. Абрамовым и его начальником штаба генералом П.А. Кусонским. Дело в том, что в Симферополь, в связи с принятым недавно решением о сосредоточении всей власти по обороне Крыма в руках генерала Кутепова, переместился их штаб. В Джанкое генерал Кутепов доложил Врангелю положение дел. Как писал сам Врангель: «Генерал Кутепов предполагал с утра перейти в наступление с целью обратного захвата утерянных позиций, однако сам мало надеялся на успех. По его словам, дух войск был значительно подорван. Лучшие старшие начальники выбыли из строя, и рассчитывать на удачу было трудно. Я сам это прекрасно понимал, однако настаивал на необходимости удерживать позиции, во что бы то ни стало, дабы выиграть, по крайней мере, пять-шесть дней, необходимых для погрузки угля, распределения судов по портам и погрузки на суда тыловых учреждений, раненых, больных из лазаретов и т.п. Генерал Кутепов обещал сделать все возможное, но по ответам его мне было ясно, что он сам не надеется удержать позиции своими войсками»{286}.

В самом Джанкое никаких частей уже не оставалось, даже свой конвой Врангель накануне бросил в район Ялты для борьбы с красными партизанами. Поэтому он приказал вызвать на вокзал в Симферополь, к приходу туда своего поезда, роту юнкеров Алексеевского военного училища, чтобы они затем следовали с ним в Севастополь. Находящемуся в Севастополе генералу Абрамову он приказал принять все подготовительные меры к эвакуации военных и гражданских учреждений столицы Крыма. Особое внимание генерала он обратил на очередность эвакуации. Первыми должны были отправляться на погрузку в Севастополь раненые и больные офицеры, юнкера военных училищ, семьи офицеров, затем гражданские служащие армии и их семьи — все те, кому оставаться при большевиках было опасно. Он пообещал для этого прислать нужное количество вагонов.

В 9 часов утра 10-го ноября Врангель в сопровождении юнкеров вернулся в Севастополь и сразу же провел совещание, участниками которого были высшие чины военной и гражданской власти в Крыму: Председатель правительства Юга России А.В. Кривошеин, начальник штаба Русской армии генерал П.Н. Шатилов, командующий Черноморским флотом адмирал М.А. Кедров и командующий армейским тыловым районом генерал М.Н. Скалон. Здесь Врангель отдал распоряжения: занять войсками главнейшие учреждения, почту и телеграф, выставить караулы на пристанях и вокзале, окончательно распределил тоннаж судов по всем пяти портам. В том варианте распределение мест на погрузку выглядело так. Керчь — 20 000,Феодосия — 13 000, Ялта — 10 000, Севастополь — 20 000, Евпатория — 4 000. К этому времени был уже готов разработанный Шатиловым порядок погрузки тыловых учреждений, раненых и больных, продовольственных запасов, наиболее ценного имущества, чтобы с самого начала, после соответствующего приказа, погрузка прошла организованно{287}.

В тот же день, час спустя после этого совещания, Врангель принял французского верховного комиссара графа де Мартеля, представителей иностранных военных миссий: адмирала Мак-Келли, полковника Уольша, майора Такахаси, которых попросил связаться с их представителями правительств в Константинополе на предмет возможного оказания содействия иностранными судами в случае необходимости оставления белыми Крыма.

По городу весть об этом совещании разнеслась с быстротой молнии. В штаб Врангеля посыпалась масса звонков, начались визиты руководителей разных рангов, представителей местной знати и средств массовой информации. Все хотели знать, что произошло на фронте? Когда будет эвакуация? Прибыл и находившийся в отставке генерал Слащов. Слухи и тревожная обстановка негативно отразились на его и без того нездоровой психике. Он расхаживал по улицам в своем уже описанном фантастическом наряде, беседовал с толпами народа у телеграфного агентства, раздавал интервью корреспондентам газет и журналов, без обиняков утверждая, что в создавшемся положении виноваты те, кто не прислушался к его недавним предложениям. Теперь, говорил он, все потеряно, но если ему, Слащову, поручат разбить врага, он так же, как и несколько месяцев тому назад, сделает это.

По совету Кривошеина и Шатилова Врангель дал Слащову предписание немедленно выехать на фронт в распоряжение Кутепова, а последнему передал, чтобы тот держал Слащова при себе и не допустил его возвращения в Севастополь. Сам же Врангель в ночь на 13-е ноября перешел в гостиницу «Киста» у Графской пристани, где в это время уже разместилась оперативная часть его штаба, там же находился и штаб генерала Скалона.

Борьба на фронте практически прекратилась уже 10 ноября, а на следующий день в печати все уже могли прочитать правительственное сообщение, в котором говорилось: «Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров и их семейств, других служащих, Правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи, как в пути, так и в дальнейшем. Все это заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага — остаться в Крыму»{288}.

К этому времени, в соответствии с решением Врангеля, штабом Русской Армии до войск был доведен порядок погрузки в портах Севастополь, Евпатория, Ялта, Феодосия, Керчь, а на следующий день войскам последовая приказ: оставить небольшие заслоны, оторваться от противника и максимальными темпами двигаться в указанные порты.

О том, как проходил этот отрыв, написаны книги, сняты кинофильмы, есть и немало документальных свидетельств. Драма разворачивалась на сравнительно небольшой территории, длилась 3—4 дня, в течение которых было все — и мародерство алчных и альтруизм простодушных, безумие сломленных и жертвенность тех, кто решил стоять до конца.

В круговорот этих событий попал и автор дневника, фрагменты которого уже неоднократно здесь приводились, штабс-капитан Г.А. Орлов. С двумя неисправными орудиями он отбился от своей Дроздовской артиллерийской бригады и тщетно пытался найти выход из сложившейся ситуации. Об этом свидетельствуют его записи за последние дни пребывания в Крыму.

30.10/12.11.

Ночью около 2-х часов меня разбудил хозяин хаты и сообщил, что Юшунь оставлена и что красная конница углубляется в прорыв. Я растолкал крепко спящего поручика Пюжоль и сообщил, что нам необходимо немедленно двигаться дальше; у него от этого известия начали стучать зубы. Часам к 9 утра мы были в селе Экибаш, где я сделал остановку, чтобы подкормить лошадей и поесть самим. Когда мы еще ночью проходили через ряд селений, где расположены были разные хозяйственные части, то там появление наших орудий вызывало целый переполох; несколько раз меня звали зайти встревоженные и разбуженные полковники и просили откровенно сообщить, почему дроздовские пушки оказались здесь. Естественно, что нашу базу мы не застали на месте; еще версты за три до места ее стоянки в ночной тишине мы расслышали скрип телег и движение; наши снялись довольно поспешно и двинулись на Сарабузы, поймать даже их хвост не удалось.

Не имея карты этого района, я решил также свернуть на главную дорогу, чтобы не блуждать по проселочным и, главное, узнать хоть что-либо более определенное. У Сарабузы влился не без труда в общий поток отхода. В несколько рядов, стараясь обогнать друг друга, двигались повозки с имуществом и личным составом армии. По дороге уже валялись винтовки, патроны; кто-то догадался даже саженях в 30 поставить на бугорке пулемет, направив его в сторону дороги; я подошел к нему, остановился и, увидев, что он в полной исправности, вынул замок, чтобы кто-либо при наступлении сумерек не мог бы напугать так легко отходящих.

По железной дороге двигались переполненные поезда; на буферах и крышах видны были защитные шинели. Случайно поймал в колонне батарейную повозку с хлебом и пристегнул ее к себе. Какой-то ротмистр присоединился к нам, предварительно спросив, может ли хоть одна наша пушка пострелять, если нас атакуют «зеленые». У него были яблоки, у меня хлеб, и мы решили, что до Севастополя на два дня и ночь мы обеспечены едой. Часа в 4 дня нас обогнал на «форде» подполк(овник) Гудим и мичман Мирович. Предлагали мне тут же бросить пушку и людей, сесть к ним в машину и катить в Симферополь. Там восстание, они должны будут принять участие в его подавлении и сразу же двинуться еще сегодня в Севастополь. Я сказал, что не могу бросить солдат на произвол судьбы и потому останусь с ними. Верстах в 6 от Симферополя устроили остановку в стороне от дороги в имении. Там никого уже не было.

Какой-то прапорщик, разводивший от интендантства огород, начал говорить, что не понимает, почему мы отступаем, что сейчас командующим всеми крымскими войсками назначен генерал Слащов, который проехал уже на фронт и остановил красных. После полуторачасового отдыха (кроме брынзы мы ничего не достали) с трудом разбудил солдат, оставил раненых лошадей и двинулся на Симферополь. Проходил город ночью. На улицах зияли разбитые витрины; днем разбежалась часть арестантов из тюрьмы, и это создало слухи о восстании. Во всяком случае, пока это было ликвидировано, в городе был хаос и, естественно, грабежи. По всем улицам теперь двигались повозки. Какой-то солдат, подойдя к моему орудию, передал мне сотню папирос.

Без веселого чувства встретили рассвет и восход солнца. Мы двигались безостановочно, местами переменным аллюром, к Севастополю, где нас снова могло ожидать повторение Новороссийской катастрофы. Это сознание отгоняло сон, но отнюдь не развлекало. Начали говорить о том, что генерал Врангель издал приказ ничего не взрывать и не уничтожать при отходе за исключением незначительной порчи железнодорожного пути, чтобы задержать только красных. Распространился слух, что в районе (название в документе написано неразборчиво. — Н.К.) конница красных весьма серьезно потрепала марковцев, от которых будто бы остались совсем жалкие остатки.

В нескольких верстах от Симферополя начали уже появляться брошенные и стоящие почти у краев дороги орудия. На дороге у крутых спусков на шоссе, а таких пришлось пройти два, образовались заторы; больше чем на версту на одном из них в несколько рядов стояли повозки и с действительным имуществом (так в документе. — Н.К.), главным образом самым фантастичным хламом. Какой-то генерал заведовал очередью и весьма медленно устраивал продвижение, пускал вперед под гору по одной повозке и увеличивал хвост. В Бахчисарае сделал небольшой привал; лошадей не удалось подкормить совершенно, а сами раздобыли по несколько маленьких печений прямо из печки. Двинулись дальше, лошади начали уже сдавать. Примкнувший к нам на своей тачанке ротмистр усиленно убеждал меня бросить пушку, орудийных лошадей впрячь в тачанку и на рысях идти в Севастополь, а то мы опоздаем. Я отчетливо сознавал всю беспомощность вести орудие до конца, но считал, что если батарея придет на пристань полностью, то у меня будет неловкое чувство, если я свою пушку брошу раньше, и потому категорически отказался следовать его и поручика Пюжоля советам. Часов около 7 вечера мы дошли до Бельбека. В течение некоторого времени я колебался, идти ли прямо на северную сторону Севастополя (7 верст) или в город вокруг бухты (8 верст). В это время справа от дороги показалась батарея, она шла прямым путем, минуя Симферополь, из Сарабузы. Полковник Слесаревский приказал мне испортить и бросить тут же орудие, а лошадей перепрячь в повозку.

Свои пушки батарея бросила сразу же за Сарабузами, и переменным аллюром верхами и на повозках все желающие идти дальше двинулись прямо на Севастополь. Мне передавали наши офицеры, что на привале сразу после Сарабуз был прочитан приказ генерала Врангеля о том, чтобы никого не задерживать. Довольно внушительная группа, среди которой были и офицеры, решили остаться. Батарея попортила пушки и, сведя на минимум свой багаж, двинулась. «Было жутко, — говорили мне наши офицеры, — когда мы двинулись уже без орудий в темноту ночи (С ЗО-го на 31-е) мимо угрюмо стоящей толпы остающихся и не только физически, но и духовно отделившихся от нас людей. А что если бы эти переутомленные, озлобленные, бросившие наши ряды, но в тот момент полностью вооруженные люди, вздумали бы открыть огонь по уходящим или просто задержать их, — говорил мне подполковник Егоров, — но они стояли молча и только изредка слышно было невнятное бормотание: это отдельные люди из группы прощались друг с другом.

Переход был действительно исключительный, с вечера 31-го, за 52 часа, пройдено около 240 верст. Отдельные люди так выматывались, что прямо без сил опускались на дороге, особенно пехотные солдаты, которые не весь путь могли двигаться на повозках. Некоторые в изнеможении протягивали руки и просили подвезти их, но взять их было некуда, а переход был ведь почти без остановки, и лошади сильно подбились. Откуда-то появилось вино, я выпил больше бутылки, сел верхом на коренную из моего орудия лошадь, и мы все двинулись на Севастополь окружной дорогой. Лошади так голодны, что все время рвут ветки с деревьев, хватают зубами мешки с мукой на повозках; прямо руки оторвали поводом.

Около 11 начали приближаться к городу; верстах в 4-х от бухты нас встретил конный офицер и крикнул: «Дроздовцы в Килен-бухту. Везде полный порядок!» В версте от пристани пришлось остановиться, вся дорога была забита повозками, свернуть некуда, так как дорога по склону горы, справа крутой подъем, а слева обрыв. Большинство повозок уже выпряжено. Начали распрягать и наши с тем, чтобы двигаясь по тропинке слева, довезти до транспорта вещи и, главным образом, все имеющееся на руках съестное. После того как я два раза полетел с лошадью вместе под откос и чуть не сломал себе шеи, я снял с нее седло и оголовье и пустил ее. Так же сделали и все почти остальные и пешком, все время перекликаясь, чтобы не потерять друг друга в темноте между бесчисленными повозками, среди которых приходилось пробираться, двинулись к пристани. Все мои вещи, как я сегодня выяснил, пропали. Мой денщик, оставшийся с батареей, сам родом крымский, из Кара-Найман, ночью удрал с повозкой, и всеми вещами, и несколькими солдатами, и лошадьми домой. Кроме нескольких смен белья, у меня погибло много газетных вырезок, журналов, прокламаций, как наших, так и большевистских, сводок, карт и пр(очий), весьма ценный с моей точки зрения, материал по истории Гражданской войны на Юге России. Вместе с моим вестовым бежал фельдфебель батареи Луковников, перешедший к нам в 1918 году от красных вместе с батареей, командиром которой он был. Их исчезновение было замечено только днем 30/12 числа. Теперь я тоже не мог найти на повозке двух книг по математике Сере, которые были со мной, и после недолгих поисков, махнув рукой, пошел; в тот момент мне все было решительно безразлично.

Когда мы подошли к пристани, то меня странно и приятно поразило то, что она совсем свободна от повозок и там царит порядок. На трапе транспорта «Херсон», на который назначено было грузиться, стоял караул и спрашивал, какая часть, пропустил нас с указанием, что артиллерия размещается в трюмах. Какая разница здесь и между посадкой в Новороссийске, где у транспорта, назначенного для нас, нам было заявлено, что для нас мест нет.

Над городом виднелось слабое зарево потухающего пожара. Где-то недалеко расхищали склад с мясн(ыми) консервами, консервированным молоком и вареньем. Со стороны города доносился обычный шум от движения. Изредка кое-где раздавались одиночные винтовочные выстрелы, и раза два довольно коротко протрещал пулемет. Нам отвели весьма ограниченное пространство в трюме, где нам пришлось сразу же распределять между собой места. Я, как был в шинели, перетянутой поясом с патронами, с карабином на ремне, опустился на отведенную мне часть койки. Казалось, что силы подкосились и что меня придавила усталость не только последнего перехода без отдыха, но и всей этой сверхчеловеческой борьбы, в которую мною лично было вложено столько души, сил и порыва. Где-то недалеко на часах глухо пробило полночь{289}.

Организованность и порядок, так приятно поразившие штабс-капитана Г.А.Орлова при погрузке его части в Севастополе, не были случайностью, а результатом большой работы, проведенной штабом Русской армии, командованием Черноморского флота и лично Врангелем. Предусматривая с самого начала возможность своего поражения, он делал все от него зависящее, чтобы не повторить печальный пример эвакуации Новороссийска. Руководство РККА тоже не сомневалось в приближающейся победе и предпринимало энергичные меры для ее обеспечения. 11 октября М.В. Фрунзе, стремясь избежать дальнейшего кровопролития, обратился по радио к Врангелю с предложением прекратить сопротивление и обещал амнистию тем, кто сложит оружие. Узнав об этом, В. И. Ленин на другой день в телеграмме Фрунзе писал: «Только что узнал о вашем предложении Врангелю. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна, если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно»{290}.

Врангель ничего не ответил на предложение советского командования и, судя по всему, скрыл его от своих войск, так как был уверен, что план их эвакуации будет выполнен.

С началом отступления белых войск в портах Крыма сосредоточивались суда, предпринимались меры к созданию на них запасов топлива, воды и продовольствия.

Безусловно, вся тяжесть задачи по эвакуации людей, вооружения и имущества ложилась на Черноморский флот. Командующим флотом и начальником Морского управления к этому времени был назначен контр-адмирал М.А. Кедров, заменивший больного, и через несколько дней скончавшегося, вице-адмирала М.П. Саблина. В преддверии эвакуации командование флота получило несколько телеграмм из штаба Врангеля, где число подлежавших погрузке на корабли постоянно менялось в пределах от 60 до 70 тысяч человек. Кроме людей, вначале предполагалось также вывезти до девяти тысяч лошадей конницы и артиллерийских частей. Затем флот и войска получили секретное распоряжение (0055/ОП), в котором говорилось: «Эвакуировать, согласно приказанию главнокомандующего, надлежит только войсковые части с оружием в руках, с патронами, но без лошадей и тяжелых грузов. Семьи офицеров должны следовать на судах со своими главами семейств»{291}.

Предписывалось также установить точное число гражданских лиц, которые подлежат эвакуации, но при этом оговаривалось, что таковых не должно быть более одной тысячи человек. Указывалось, что первый этап эвакуации планировать на Константинополь. Одновременно распределялись суда по соответствующим портам, а командиры и штабы получили приказание, кому к какому порту отступать. Отдельно указывались суда, на которые должны грузиться припасы, медикаменты, оружие и снаряжение.

Все пароходы должны были так становиться к причалам, чтобы они могли в любой момент сняться со швартовых. Старались предусмотреть все, в том числе и резерв судов, если часть из них будет выведена из строя подпольщиками. Однако все более становилось очевидным, что вряд ли удастся загрузиться требуемым для передвижения судов количеством угля, нефти, воды, а также продовольствием для эвакуируемых. Многие суда до последнего времени занимались коммерческими перевозками или выполняли задачи по снабжению армии и флота, и их трюмы не были свободными. К примеру, на «Рионе» находилось пять с половиной тысяч тонн мануфактуры, кожи и обуви, «Инкерман» был полностью загружен железом, а «Херсон» — снарядами. В трюмах других судов были бензин, зерно, сырье для промышленных предприятий. В последний момент для подготовки транспортов к приему войск и беженцев в Севастополе были сформированы команды из гардемаринов и артели из офицеров, но времени уже практически не оставалось, и эта мера существенно помочь решить проблему не помогла.

12 ноября контр-адмирал М.А. Кедров послал срочную телеграмму (0063) генералу Кутепову, а также командирам конных корпусов — Кубанского и Донского, о том, что пароходы для войск расставлены в портах согласно директиве главнокомандующего. Предупреждал при этом, что эвакуация может быть обеспечена только в том случае, если на Севастополь будут отступать первый и одиннадцатый корпуса, на Ялту — конный корпус генерала Барбовича, на Феодосию — кубанцы, а на Керчь — донцы.

Решая задачи подготовки и проведения эвакуации, штаб Врангеля, безусловно, предусматривал и меры по обеспечению ее безопасности, так как части красных «сидели на хвосте» у отступающих белых войск. Корабельная артиллерия была в готовности прикрыть припортовую зону, но открывать огонь разрешалось только по батареям красных, находящимся за чертой населенных пунктов, и только в ответ на их стрельбу.

Чтобы не допустить утечки информации, связанной с проведением эвакуации, начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Н.Н. Машуков отдал приказ: на всех судах, впредь до выхода в море, закрыть радиотелеграфные рубки и выставить к ним часовых. Момент отхода транспорта от пристани должен был самостоятельно выбирать не командир части, которая грузится, а старший морской начальник на данном судне.

Погрузка раненых и тыловых учреждений во всех портах Крыма началась заблаговременно, по мере готовности судов. Грузили в основном продовольствие, белье, кожу и зерно. Остальное имущество, как достояние русского народа, по приказу Врангеля не уничтожалось и не портилось, а передавалось охране из рабочих. Орудия, бронепоезда, бронеавтомобили, танки и самолеты приводились в негодность и были брошены по дороге к портам, лошадей угоняли в горы.

С началом погрузки людей сразу же стало ясно, что эвакуировать их придется, как минимум, в два раза больше, чем предполагалось. Поэтому было принято решение задействовать не только транспортные суда, но и боевые корабли Черноморского флота. Кроме того, по согласованию с союзным командованием, для этих целей было решено использовать и иностранные суда: американский пароход «Фараби», греческие «Сфинос» и «Кенкен», французский «Текла-Болен», итальянский «Глория», польский «Полония», а также семь английских, американских и французских миноносцев и французский крейсер «Вальдек Руссо».

Предвидя возможные помехи со стороны красных войск при погрузке армии Врангеля на иностранные суда, французский адмирал Дюмениль направил советским властям и верховному командованию красных войск на юге России телеграмму следующего содержания:

«По приказу главнокомандующего, все войска Русской Армии на юге России и гражданское население, желающие уехать вместе с ним из Крыма, могут уезжать... Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставлю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море»{292}.

Основная нагрузка, конечно, пришлась на Севастополь. Сюда подходили главные силы: части Корниловской, Алексеевской, Марковской и Дроздовской дивизий, штаб армии Кутепова, штабы стрелковых корпусов. Здесь же грузился штаб главнокомандующего. Несмотря на протесты капитанов, суда вскоре были загружены сверх всякой меры. Транспорт «Херсон», например, принял части Дроздовской и Марковской дивизий, множество отдельных, в том числе бронепоездных, команд, часть Самурского полка, кавалерийские части. Всего свыше семи тысяч человек. Кроме того, он взял на буксир пароход «Тайфун» и баржу, тоже перегруженные. И все же свыше ста человек алексеевцев, когда в город уже входили красные части, девать было некуда. Врангель лично приказал поместить их на тоже перегруженный транспорт «Саратов», где находился со своим штабом Кутепов. Последний, со свойственной ему безаппеляционностью, дал им 10 минут на погрузку, а все их личные вещи приказал выбросить за борт{293}.

Далеко не всем, решившим покинуть Россию, это решение далось легко. Многие понимали, что уходят навсегда. Здесь, на пристани, в один момент рвались казавшиеся еще совсем недавно неразрывными служебные, дружеские и семейные связи. Иногда на пристани возникали полные трагизма сцены. Тот же Орлов так описал одно событие. Когда уже отчалил последний пароход «Дооб», на пристань прибежала мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота. Она умоляла сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег{294}. Как потом стало известно, он пять лет спустя эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 г. группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.

Другую полную трагизма ситуацию описал С. Смоленский.

Во время погрузки в Севастополе, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Смоленский приводит цитату из дневника капитана Стаценко, свидетеля этих событий: «...чего ждать? Вопрос казался всем неразрешимым. «Авось», кто-нибудь возьмет, «авось», что-нибудь подвернется. Но находились все же такие, которые не выдерживали «игры нервов»: с проклятиями уходили от пристани. Были другие. Они окончательно расставались со всем — стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы, один за другим. Нашел психоз, только крики более стойких: «Господа? Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!» — смогли остановить малодушных. На моих глазах офицер нашего полка застрелил сперва своего коня, а затем пустил себе пулю в лоб. Поручик Дементьев, бывший со мною, стал просить меня дать ему мой револьвер. «Обожди еще. Стреляться рано, — ответил я ему. — Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб»{295}.

О большом смятении чувств уходящих в изгнание говорит хотя бы такой факт. Всем погрузившимся было предложено еще раз подумать над своим решением — пожелавшие еще могли вернуться на берег. После этого все суда, находившиеся на внешнем рейде, обошла самоходная баржа и, собрав раздумавших покидать Россию, вернула их на пристань. Тем не менее, когда корабли шли к Босфору, неожиданно члены команды буксира «Язон» ночью перерубили буксирный канат, соединявший его с транспортом «Эльпидифор», и вернулись в Россию.

О том, как вел себя в этой обстановке Врангель, все очевидцы едины во мнении — действовал он твердо, энергично и уверенно. В день ухода кораблей из Севастополя он приказал снять с охраны порта юнкеров-сергиевцев, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал: «Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы едем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга»{296}. После этого он снял свою корниловскую фуражку, поклонился земле и отбыл на катере на крейсер «Корнилов». За ним погрузились на «Херсон» юнкера. Последним от берега отчалил начальник обороны Севастопольского района генерал П.Н. Стогов.

Около 15 часов 14 ноября Врангель на катере обошел суда, стоявшие на рейде Севастополя, всех поблагодарил за службу и еще раз предупредил, что впереди новые лишения и неопределенность. Из города уже доносилась пулеметная и ружейная стрельба. Однако еще и в ночь на 15 ноября небольшая часть запоздавших частей была снята с берега у Стрелецкой бухты.

Значительно сложнее проходила эвакуация в Феодосии. В этом городе размещались кубанское правительство с его управлениями и службами, сюда же должен был отступить и Кубанский корпус. Сначала здесь все было спокойно. Правда, была угроза нападения «зеленых», но против них были высланы юнкера и офицеры резервного батальона, и напряженность была снята. Катастрофа наступила совершенно неожиданно. Еще накануне вечером члены кубанского правительства во всю веселились на благотворительном вечере, сбор от которого должен был пойти в пользу кубанских войск. Там же произошла пьяная драка с участием министра финансов Гаврика, полковника Кулика и генерала Ходкевича, а на другой день был получен приказ о том, что на погрузку Феодосии дается 72 часа.

По воспоминаниям капитана 1-го ранга Н.П. Гутана, погрузка на корабли здесь началась 12 ноября. Накануне начальник военно-административного района генерал-майор Савищев проинформировал капитана 1-го ранга С.И. Зеленого — командира транспорта «Дон», временно назначенного старшим морским начальником в этом порту, что необходимо рассчитывать на эвакуацию 20 000 человек. Однако последнему нужно было постоянно находиться на своем корабле, и необходимые подготовительные работы в масштабе порта он провести не успел. Бастовали грузчики, и взять необходимое количество продовольствия и угля не удалось. Сменивший его капитан 1 -го ранга И.К. Федяевский прибыл из Севастополя слишком поздно и не мог решить, кого погружать первым, так как большинство прибывающих для эвакуации тыловых частей успели обзавестись разрешениями на внеочередную погрузку. Порядок соблюдался плохо, и на молу у каждого транспорта образовались целые таборы{297}.

Для кубанцев на рейде стояло два парохода «Дон» и «Владимир». На каждый из этих пароходов войсковым правительством были назначены коменданты. До 4-х часов дня, пока в город не прибыли фронтовые части, погрузка шла организованно. Но потом в порт прибыл командир Кубанского корпуса генерал Фостиков, назначенный начальником обороны феодосийского района обороны. Он поднялся на транспорт «Дон» и в резкой форме приказал всем, кто уже занял там места, покинуть судно. Вслед за этим Фостиков сменил комендантов от войскового штаба своими, корпусными, и заявил, что в первую очередь будут погружены его казаки.

Началась паническая разгрузка. Часть тыловых воинских учреждений и служб сошла добровольно, другим сообщили ложную весть, что Перекоп снова взят белыми и обманным путем очистили пароходы. Суда стояли порожними, драгоценное время уходило, а войска все не прибывали. На следующее утро под председательством Фостикова состоялось совещание, на котором был выработан новый план эвакуации. К этому времени в значительном количестве с фронта прибыли воинские части и скоро в порту уже находилось свыше 10 000 человек. Все они плотным кольцом окружили ограду единственного входа на причал. На «Владимир» вместе с обозами, хозяйственными тыловыми частями грузилась Кубанская Рада, а на «Дон» — исключительно части генерала Фостикова. Остальные войска стояли смирно на пристани, ожидая, что места и им хватит. Однако вскоре выяснилось, что «Владимир» больше 5 000 человек вместить не может, а нужно было забрать свыше 10 000. Капитан парохода протестовал, требовал прекратить погрузку, иначе корабль может перевернуться, но с его предупреждениями никто не считался.

К вечеру, когда погрузка была все же закончена, в порт вдруг прибыли еще и части терско-астраханской дивизии генерала Агоева. Они подошли в полном беспорядке подразделениями и стали требовать, чтобы их тоже забрали. Стали прибывать и еще какие-то части. На пристани и прилегающей вплоть до самого центра города территории скопились тысячи обезумевших людей, осыпающих бранью тех, кто уже погрузился. В военном порту, где стоял под погрузкой «Дон», раздавались команды открыть по нему огонь и даже поставить на прямую наводку орудия. Фостиков нигде не показывался, и, в конце концов, оставшимся на пристани объявили, что из них на борт возьмут еще 400 человек. Когда спустили трап, вся толпа заревела и бросилась на пароход. Началась несусветная давка. Люди стали сталкивать друг друга в воду. Трап затрещал. Комендант приказал поднять его и заявил, что больше ни одного человека на борт не возьмет. На пароходе была подана команда — рубить канаты. Вскоре подошли еще два маленьких парохода: «Аскольд» и «Корнилов», они в какой-то мере разрядили ситуацию, но не надолго. На «Владимире» в это время при норме 5 000 человек находилось уже 11 800.

Нервозность людей еще больше усилил пожар на артиллерийском складе в трех верстах от порта, а не разобравшийся в обстановке командир американского крейсера приказал открыть по складу огонь из орудий. К утру 14 ноября вдруг вспыхнул пожар уже непосредственно в порту. Горели пакгаузы, между которыми лежали штабеля ящиков со снарядами. Взрывов удалось избежать — срочно выделенные подразделения кубанцев сбросили ящики в море. Вскоре ни одно судно больше не могло принимать никого. Перегруженные сверх всякой меры они вышли в открытое море в то время, когда на пристани оставалось еще свыше пяти тысяч человек, в том числе из Донского и Кубанского корпусов. Из иностранных судов в эвакуации людей в этом порту небольшое участие приняли французский крейсер и американский миноносец{298}.

Некоторым частям, оставшимся на берегу, было предложено отправиться походным порядком в Керчь, где якобы стояли свободные суда. Но времени было мало, а пройти предстояло около ста километров. Пугала неясность обстановки. Неизвестно было, — продержится ли Керчь к этому времени и хватит ли судов в ее порту. Непогрузившиеся части вернулись в город, некоторые прежде, чем рассеяться занялись погромами и грабежами, другие подняли красные флаги и вошли в подчинение местному большевистскому комитету. Как и в Севастополе были случаи, когда не пожелавшие сдаться красным стрелялись прямо на пристани.

Сложно происходила и эвакуация Керчи. Туда отступал Донской корпус под командованием генерала Калинина. Сложность здесь заключалась в том, что донцам нужно было двигаться, минуя Карасубазар и Феодосию, а другая часть корпуса отступала по линии Джанкой — Керчь. Отход происходил без давления со стороны красных, которые были озадачены столь быстрым отступлением противника и опасались какой-нибудь ловушки. К тому же конные части красных были сильно измотаны и берегли лошадей, тогда как белые, зная, что их все равно придется бросать, этим были не сильно озабочены и стремились как можно скорее добраться до места погрузки. Дойдя до Сарабуз, Калинин повернул корпус на Керчь. Он предполагал, что в случае сильного нажима красных он сможет частью сил задержать их на Ак-Манайских высотах. Поэтому он приказал сосредоточиться там своей отходящей самостоятельно 3-й дивизии и ожидать подхода всего корпуса. Красные в это время наступали по двум направлениям, на Симферополь, со стороны Юшуни и со стороны Джанкоя, другая колонна их двигалась на Ак-Манайские позиции.

Пройдя Карасубазар и переночевав в 25 верстах от Симферополя, донцы, ведя арьергардные бои с «зелеными», вышли на шоссе и отправились на Феодосию. Двигались быстро, делая по сто верст в сутки, и, когда пришли в город, нашли его охваченным стихией анархии. В городе уже пытался распоряжаться большевистский Военно-революционный комитет. Эвакуация кубанцев к этому времени уже закончилась и многие, не сумевшие погрузиться на корабли, последовали за донцами дальше на Керчь. Разгромив Военно-революционный комитет Феодосии, состоявший из 14 местных коммунистов, казаки двинулись дальше. 1/14 ноября донцы и присоединившиеся к ним кубанцы подошли к Ак-Манаю. Там их ожидали казаки 3-й дивизии, на подходе были и большевистские части. Калинин рассчитал, что если ввяжется в бой с красными, то на погрузку опоздает, к тому же были получены сведения, что в районе севернее Керчи высадился красный десант. Корпус еще более увеличил темп отхода и 3/16 ноября прибыл в Керчь.

В этом городе тоже шел погром. Как и в Феодосии, в Керчи тоже образовался Военно-революционный комитет, местные большевики захватили крепость и уже организовали в ее гарнизоне выборы коменданта. По словам генерала Калинина он, как и в Феодосии, ликвидировал власть большевиков, прекратил погром в городе и занял плацдарм для погрузки на корабли. Казаков и беженцев обнадежили сообщением, что на подходе суда, которые грузились зерном в Геническе, и те, которые поддерживали с моря боевые действия войск. Но надежды эти не оправдались. Неожиданно резко ухудшилась погода. В залив стало нагонять большое количество льда из Азовского моря, и этот лед заставлял суда дрейфовать, часть из них вскоре села на мель{299}.

Эвакуируемые, а их уже насчитывалось свыше 20 тысяч, могли рассчитывать теперь только на три транспорта: «Мечта», «Поти» и «Самара». Но на них почти отсутствовали уголь и вода. Правда, накануне, 10 ноября, их доставили пароход «Феникс» и шхуна «Алкивиадис», но в ограниченном количестве. От военного ведомства погрузкой руководил капитан 1-го ранга В.Н. Потемкин. Ему вместе с генералами Калининым и Абрамовым удалось навести порядок в порту и погрузить более 25 000 человек. Но войска продолжали прибывать, и на пристани скопилось еще свыше пяти тысяч.

Наконец в Керчь прибыли дополнительно направленные туда суда — ледокол «Гайдамак», пароход «Россия» — и сняли с пристани остальных людей. Патрули и юнкера поднялись на корабли ночью 16 ноября. Брали всех, кто мог хоть как-то протиснуться в трюм или на палубу, в надежде, что в проливе им удастся пересесть на линейный корабль «Ростислав», бывший в Азовском море. Но, как оказалось, вывести его оттуда не удалось, он прочно сел на мель. С огромным перегрузом все крупные и мелкие суда вышли из Керчи на исходе 16 ноября, когда корабли из других портов были уже на подходе к Босфору{300}.

О том, как проходила эвакуация войск и беженцев из портов Евпатория и Ялта, говорится в исследованиях Института истории МО РФ «Русская военная эмиграция 20-Х-40-Х годов». Из их материалов следует, что в Евпатории эвакуацией руководил адмирал А.М. Клыков. Его задача усложнялась тем, что в районе порта на море разыгралась непогода, и из-за этого, а также мелководья многие суда не могли подойти к пристани и стояли в открытом море. Было принято решение доставлять к ним людей катерами и фелюгами. Вскоре вспомогательный крейсер «Буг» сел на мель, с которой его так и не удалось снять. Крейсер пришлось бросить, предварительно сняв с него команду, радиотелеграф и орудийные замки.

Здесь тоже остро ощущалась нехватка судов, воды и угля. Не подошли обещанные баржа «Хриси», канонерская лодка № 412, а вскоре поступила команда отправлять в Севастополь пароход «Полония». И все же эвакуация в Евпатории прошла сравнительно спокойно. Выручили подошедшие буксиры «Скиф» и «Язон». Они взяли на себя команды с брошенного «Буга» и затопленных блиндеров. В те дни Евпаторию покинуло около 8 000 человек{301}.

В эти же дни полным ходом шла и эвакуация из Ялты. Здесь предполагалось разместить на судах около десяти тысяч человек, в основном части корпуса генерала И.Г. Барбовича. Старшим морским начальником на погрузке был комендант — контр-адмирал П.П. Левицкий. 12 ноября погрузка интендантских грузов была прекращена, и корабли стали принимать раненых и население. Конный корпус генерала И.Г. Барбовича с фронта уходил последним, и потому его передовые части стали прибывать в Ялту только 13 ноября, когда большая часть судов была уже загружена, а на пристани еще оставалось около пяти тысяч человек: кадеты, конвой, гарнизонные части и учреждения. В резерве оставался всего один корабль. Докладывавший об этом командующий 2-й армией генерал Д.П. Драценко просил штаб флота и Врангеля перенацелить корпус Барбовича на погрузку в Севастополе. Ему дали ответ — общего плана эвакуации не менять — и пообещали прислать дополнительные суда. 14 ноября подошли пароходы «Ермак» и «Русь», американский пароход «Фараби» и другие, более мелкие суда. Когда погрузка уже заканчивалась, вдруг выяснилось, что еще не вернулись три заставы, высланные за город. Только после их возвращения корабли вышли в море{302}.

Однако командующий флотом адмирал Кедров, опасаясь, что в Ялте на пристани могли остаться неуспевшие эвакуироваться, обратился по радио к французскому адмиралу Дюменилю, находившемуся на крейсере «Вальдек Руссо», с просьбой зайти в Ялту и взять оставшихся там людей. 15 ноября в 15.25 французский адмирал по радио сообщил командующему флотом, что снял с мола в Ялте одного матроса и двух солдат, больше там никого не было. Всего из Ялты было эвакуировано около 14 000 человек{303}.

По приказу Врангеля на всех кораблях, двигавшихся к Константинополю, были подняты французские флаги, а на корме русские, Андреевские. 13 ноября, до прибытия судов в Турцию, Врангель телеграммой на имя русского посла в Константинополе Нератова сообщил, что завершил эвакуацию своей армии и поручает корабли и следующих на них людей правительству Франции. В море 13 ноября Верховным комиссаром Франции Мартелем, адмиралом Дюменилем и генералом Врангелем была подписана конвенция. В соответствии с ней Врангель передавал «свою армию, флот и своих сторонников под покровительство Франции». В качестве платы французам были предложены доходы от продажи военного и гражданского флота{304}.

Франция до последних дней твердо и последовательно выполняла свои обязательства перед армией и правительством Врангеля, как перед законным правительством любой другой страны. Еще и 7-го ноября, когда уже вовсю шла подготовка войск Врангеля к уходу из Крыма, министр иностранных дел Франции направил письмо своему военно-морскому министру с сообщением — какого характера помощь должна оказываться Врангелю. «Помощь, которую французский флот попытается оказать генералу Врангелю, должна соответствовать принципам, которыми руководствуется французское правительство в отношениях со всеми законными правительствами, установившимися де-факто, которые подчеркивают борьбу против русского советского режима. В этом порядке идей мы поставляем генералу Врангелю оружие, боеприпасы и военное имущество. Равным образом французский флот может облегчить морские сообщения и даже в случае необходимости проводить боевые операции оборонительного характера»{305}.

Последние корабли из портов Крыма ушли 17 ноября 1920 г. До этого Врангель побывал во всех основных пунктах погрузки войск, непосредственно участвовал в организации их эвакуации, потом обходил на катере корабли, вышедшие на рейд, благодарил солдат и офицеров за службу, снова предупреждал о лишениях, которые их ожидают на чужбине. Всего, по данным штаба армии Врангеля, из Крыма убыло 126 судов. На них было вывезено 145 693 человека, не считая судовых команд. В том числе около 50 тысяч чинов армии, свыше шести тысяч раненых, остальные — служащие различных учреждений и гражданские лица, и среди них около 7 000 женщин и детей{306}.

Французская разведка вела свой подсчет прибывавших в Турцию русских войск и беженцев. Как следует из специальной секретной сводки разведывательного отдела штаба Восточно-Средиземноморской эскадры от 20 ноября 1920 г.: «Прибыло 111 500 эвакуируемых, из которых 25 200 — гражданских лиц и 86 300 — военнослужащих, среди которых 5 500 — раненых; ожидается только прибытие из Керчи кораблей, которые, как говорят, должны доставить еще 40 000 беженцев. Согласно заявлению самого Врангеля, это число эвакуируемых будет состоять только из 40 000 бойцов»{307}.

Приложения

 Приложение №1

А.И. Селявкин: «Мне пришлось принимать участие в боевой операции, связанной с именем Н.Н. Петина»*

— «Переброшенная через фронт врангелевской разведкой шпионка Шиманская явилась на квартиру к Н.Н. Петину и передала шифровку и код с пояснениями, как им пользоваться. Это было послание от генерала Махрова, с которым Петин когда-то вместе учился в военной академии. Махров призывал Петина, как бывшего генерала, перейти к Врангелю и послужить делу белой России. Манил блестящей карьерой, почестями и большим командным постом. Не обошлось и без просьбы, воспользовавшись кодом, проинформировать его о 13-й армии, ее численности, вооружении и слабозащищенных боевых участках. Н.Н. Петин тотчас же поставил в известность А.И. Егорова о письме Махрова. Явившаяся за ответом к Николаю Николаевичу Шиманская была задержана. При осмотре ее сумки нашли золотой крестик, на оборотной стороне которого был искусно выгравирован царский орел.

Шиманская созналась во всем и помогла ликвидировать разветвленную сеть шпионских гнезд и замаскированные контрреволюционные организации в Харькове. Золотой крестик с орлом служил условным паролем и знаком абсолютного доверия к лицу, его предъявившему.

По условному коду Махрову были отправлены ложные сведения о 13-й армии.

Через несколько дней врангелевские войска начали наступление на участке Юго-Западного фронта, двинув пехоту и кавалерию на части 13-й армии. Подготовленные к этому наступлению наши войска пропустили белых и внезапно обрушились на врага, а затем поддержанные артиллерийским и пулеметным огнем бронепоездов и автоброневиков перешли в контрнаступление. Конница красных, автобронеотряды и бронепоезда, громя врага и нанося удары в направлении Жеребца, Токмача, Гуляй-поля, принудили белых с большими потерями, в беспорядке покатиться на юг. 13-го июня 1920 г. газета «Висти ВЦИК» поместила достойный ответ Н.Н. Петина генералу Махрову. Этот ответ и слова Н.Н. Петина, обращенные к белому офицерству, вызвали бешеную бессильную злобу во врангелевском стане»

(Приводится по воспоминаниям А.И. Селявкина: «В трех войнах на броневиках и танках». Харьков. Прапор. 1981).

Приложение №2

Письмо генерала П.Н. Врангеля генералу А.И. Деникину.

Генерал-лейтенант Барон Врангель 15 февраля 1920 года № 100 Гор. Севастополь.

Милостивый Государь Антон Иванович.

Английский адмирал Сеймур передал мне от имени начальника Английской миссии при ВСЮР генерала Хольмана, что Вы сделали ему заявление о Вашем требовании оставления мной пределов России, причем обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени якобы объединяются все те, которые недовольны вами, адмирал Сеймур предложил мне использовать для отъезда за границу английское судно.

Ровно полтора года тому назад я прибыль в Добровольческую армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря, что Вы — честный солдат, ставящий благо Родины выше личного, и готовый жизнь свою положить за спасение Отечества. Полтора года я сражался в рядах Вооруженных Сил Юга России, неизменно ведя мои войска к победе и не раз в самые тяжелые минуты спасая положение.

Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто, армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время моей болезни. В апреле, едва оправившись, я прибыл в армию и рапортом от 4 апреля за № 82 вновь указал Вам о необходимости выбрать главным операционным направлением — направление царицынское, причем предупреждал, что противник сам перейдет в наступление от Царицына, отчего создастся угроза нашей базе.

Мои предсказания пророчески сбылись, и к середине апреля неприятель перешел Маныч и, выйдя в тыл Добрармии, подошел на 12 верст к Батайску. Перед грозной опасностью сюда стали спешно перебрасываться части, главным образом конница, и Вы приняли над ними личное руководство.

Противник был отброшен за Маныч, все же наши попытки форсировать реку успеха не имели. 4 мая мне было предложено Вами объединить войска Манычской группы, и уже 8 мая я, разбив X армию красных, погнал ее к Царицыну В то же время произошел перелом в Донецком бассейне, и одновременно с моим движением вверх по Волге генерал Май-Маевский занял Харьков.

Военное счастье улыбалось Вам, росла Ваша слава, и с нею вместе стали расти в Вашем сердце честолюбивые мечты.

Совпавший с целым рядом Ваших побед Ваш приказ о подчинении своем адмиралу Колчаку доказывал, конечно, противное.

Будущая история покажет, насколько этот Ваш приказ был доброволен. Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь на служение горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье. Не жизнь приносили Вы в жертву Родине, а только власть. И неужели подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? Эту жертву не в силах был принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами и честолюбием.

Предоставленный самому себе, адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на Восток. Тщетно наша Кавказская армия пыталась подать помощь его войскам.

Истомленная походом по безводной степи, слабо пополняемая, она к тому же ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски на фронт Добрармии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.

В середине июля мне наконец удалось связаться с Уральцами, и, с целью закрепления этой связи, 2-й Кавказской дивизии генерала Говорущенко было предложено перебраться в район Камышина на левый берег Волги. Ниже приводимые две телеграммы, полагаю, достаточно освещают вопрос о стремлении высшего командования подать помощь сибирским армиям Верховного правителя.

1. «Командарм, кав. Для доклада Главкому. Прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги. Переброска столь крупного отрада, в связи с необходимостью выделения Терской дивизии и возвращения Донцам их 1-го корпуса, слишком ослабляет часть армии на главном операционном направлении. Таганрог, 16 июля. №010276. Романовский».

2. «Таганрог, генералу Романовскому, на № 010276. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имеет целью скорейшее соединение с войсками Верховного правителя и намечалось в связи с передачей в состав Кавармии 2-го Донского корпуса и обещанным прибытием второй пластунской бригады, о начале переброски которых Кавармии я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на восток и намеченная передача донцам вновь второго корпуса, задержании в Добрармии второй пластунской бригады и приказание направить туда же терцев, конечно в корне меняет положение. При этих условиях не только перебросить что-либо на левый берег Волги в район Камышина не могу, но от всякой активности в северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии таков, что при приказании действовать одновременна на Астраханском и Саратовском направлениях последние могу лишь наблюдать. Царицын, 16-го июля 1919 года. № 01549. Врангель».

Войска Адмирала Колчака, не поддержанные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжала оказывать врагу сопротивление. Покончив с Сибирскими войсками, противник стал спешно сосредоточивать свои части к Саратову, имея целью, обрушившись на ослабленную Кавказскую армию, отбросить ее к югу и тем обеспечить коммуникации своего восточного фронта.

Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение моей армии и на неизбежность, благодаря нашей ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, где Вы указываете, что, «ежели бы я следовал советам моих помощников, то Вооруженные Силы Юга России не достигли бы настоящего положения». Мои предсказания сбылись и на сей раз:

Кавказская армия под ударами 10, 2, 11, и 4-й Армий красных была отброшена к Югу, хотя с беспримерной доблестью и разбила, опираясь на укрепленную Царицынскую позицию, все 4-ре неприятельских Армии, но сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию.

Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредоточивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Май-Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резервов и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.

В то время, когда Добровольцы победоносно двигались к сердцу России и слух Ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитываемая на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим совращая и войска, — такая армия не могла создать Россию.

Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия стала безудержно катиться назад.

По мере того как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность Вашей стратегии и Вашей политики, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались имена начальников, имя которых среди общего падения генералов оставалось незапятнанным.

Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а лишь о сохранении власти.

17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выдвинуть из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой. Я телеграммою от 18-го октября за № 03533 ответил, что «при малочисленности конной дивизии — переброской 1—2 дивизий дела не решить». Остающиеся части Кавказской Армии, ввиду их малочисленности, я предлагал свести в отдельный корпус, оставив во главе его генерала Покровского.

Стратегическое решение напрашивалось само собою — объединение сосредоточенных в районе Купянска 4-го Донского, 3-го Конного корпусов, Терской отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной кубанскими дивизиями и использование для управления конной массой штаба Кавказской армии. На этом решении настаивали все три командующих армиями, в том числе и генерал Май-Маевский, но в желании старших военачальников, армии и общества видеть меня во главе войск, действующих на главнейшем направлении Вы уже видели для себя новую опасность. Еще при взятии Царицына, когда бывший все время начальником штаба моей армии генерал Юзефович предложил сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся «первыми войти в Москву». Теперь падение обаяния Вашего имени Вы видели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из Кавказской армии были взяты только две дивизии, и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить все три с половиной дивизии, но время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска терпели поочередно поражение. Еще 21 ноябри Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что после детального обсуждения «отказываетесь от предложенной мною перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежный отход в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для нового назначения, «принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы». Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось, единственное, что еще можно было сделать,— это попытаться вывести армию из-под удара, вывести армию и, отведя ее на соединение с Донской армией, прикрыть Ростовское направление. Я это сделал после тягчайшего 550-верстного флангового марша.

По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, тревога, неудовольствие росло: общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.

Вы видели, как пало Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9 декабря я подал Вам рапорт с подробным указанием на причины постигших нас неудач и указанием необходимости принятия спешных мер для улучшения нашего положения.

Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона и т.д. Ничего сделано не было, и в ответ на рапорт мой последовала телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме» и «требованием беспрекословного повиновения».

В середине декабря имел необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и конская мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и т.д.) с генералами Покровским и Сидориным, просил их прибыть в Ростов для свидания со мною. Телеграмма эта была сообщена мною в копии генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями, в коей указывалось на недопустимость моей телеграммы и запрещался командующим выезд из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших близких помощников.

20 декабря Добрармия была расформирована и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы это впоследствии пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действует самовольно.

Между тем в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном Вами ему поручении, и заявление его Вашим штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял Генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли неизвестно для меня кем командированные два агента контрразведывательного отделения братья Карташовы. Последние вели специально против меня агитацию среди казаков, распространяя слухи о моих намерениях произвести переворот, опираясь на «монархистов», и желании принять «германскую ориентацию».

В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25 декабря я написал Вам рапорт, указывая на необходимость удержания Новороссии и Крыма и на неизбежность развала на Кубани, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи в связи с пребыванием моим в столь тяжелое для Родины время «не удел», не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при полной самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссийска стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником генерала Шиллинга по военной части. 28 января, вдень моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что «ввиду оставления Новороссии должность помощника главноначальствующего замещена не будет».

В Новороссийске за мной велась Вашим штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах новороссийских агентов контрразведывательного отделения Вашего штаба аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а Генерал-Квартирмейстер Вашего штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то «внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе».

Усиленно распространяемые Вашим штабом слухи о «намерении моем произвести переворот» достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии с чрезвычайной миссией г-н Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена от его правительства депеша, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мной «перевороте». При этом г-н Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения.

Он просил меня, буде я найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу.

Я ответил ему, что не могу допустить и мысли о каком-то ни было выступлении против начальника, в добровольное подчинение которому сам стал, и уполномочил его передать его правительству, что достаточной порукой сказанного является данное мною слово и вся прежняя моя боевая служба.

В рапорте от 31 декабря за № 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г-ном Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне.

Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, потеряв веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку и уехал в Крым «на покой».

Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунгом «борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта», вызвало бурю страстей.

Исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок вещей. Во мне увидели человека, способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов объявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после падения Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на это место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представителей духовенства, народов Крыма просили Вас о том же. На этом же настаивали представители союзников.

Все было тщетно.

Цепляясь за ускользавшую из рук Ваших власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».

8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру» и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных, невзирая на их высокий чин и положение».

Одновременно приказом были уволены в отставку я и бывший начальник штаба моей армии генерал Шатилов, а равно и ходатайствовавшие о моем назначении в Крым — генерал Лукомский и адмирал Ненюков.

Оба приказа появились в Крыму одновременно — 10 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой убеждал его как старый офицер, отдавший Родине 28 лет жизни, рада блага ее подчиниться требованию начальников.

Затеявшего подлую политическую игру не было необходимости разгадывать, и его имя громко называлось всеми.

Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это вы мне передали через англичан. Переданное таким образом подробное предложение может быть истолковано, как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковывался Вашим штабом Ваш отказ о назначении меня в Крым, против чего англичане будто бы протестовали.

Со времени меня увольнения в отставку я считаю себя от всяких обязательств в отношении к Вам свободным и предложение Ваше для меня совершенно необязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет. Тем не менее, я решаюсь оставить Россию, заглушив горечь в сердце своем.

Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба приходит к концу. В нее вовлечены сотни и тысячи лучших сынов России, не повинных в Ваших ошибках.

Спасение их и их семейств зависит от помощи союзников, обещавших эту помощь Вам.

Кончайте же начатое Вами дело, и, если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь повредить Вам защитить ее и тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставляю Россию».

Барон Петр Врангель Его превосходительству А.И. Деникину, Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России.

(Приводится по архиву документального фонда «Родина».

ЦМВС.

Ед.хр Б-7792/1. Машинопись.)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Так завершились драматические события Гражданской войны на Юге России. В их круговорот были вовлечены огромные массы россиян разных поколений и убеждений. Почти все они ставили перед собой решительные цели и силой оружия пытались добиться их достижения. Большевики стремились утвердить и защитить свою новую власть, а их противники, потерпев поражение в центре страны, предприняли попытку вернуть утраченное. Для этого они мобилизовали людские ресурсы, экономический потенциал юга России и помощь союзников. Лозунги большевиков были конкретны и понятны большинству населения, и это удваивало их силы. Лагерь же белых все время терзали разногласия и противоречия. Если одни из них стремились восстановить «Единую и неделимую» Россию, то другие в это время пытались осуществить идеи сепаратизмы и национализма. Большинство носителей тех и других идей были непреклонны в своих стремлениях, что привлекало в их ряды новых сторонников.

Победу одержали большевики, а их противники, оставив на полях сражений многие тысячи солдат и офицеров, потеряв цвет своего Движения, испытав горечь поражения, ушли в изгнание, но оружия не сложили. Впереди их ожидали неимоверные трудности: эпидемии и голод в лагерях на Галлиполийском полуострове, в турецкой Чаталдже и на греческом острове Лемнос. Тем не менее, через год такой жизни Русская армия восстановила свою боеспособность и готова была к продолжению борьбы с Советской Россией. Однако обстановка в мире складывалась так, что армия Врангеля не была востребована и совершила новый исход в европейские, в основном Балканские страны. Перейдя затем на положение «вольных работ», она, тем не менее, еще на протяжении нескольких лет сохраняла структуру своих воинских частей. В военно-учебных заведениях шла подготовка военных кадров, во многих странах функционировали отделы и отделения Общества галлиполийцев и Русского Общевоинского Союза, боевой организацией которого планировались и проводились подрывные акции против Советской России. Общество галлиполийцев взяло на себя обязанности по сохранению исторической памяти своих войск, заботу о местах захоронения боевых товарищей, занималось организацией помощи нуждающимся и т.д. Так продолжалось почти до начала Второй мировой войны, в ходе которой некоторая часть участников Белого движения стала воевать против Советской России на стороне фашистской Германии. Все они руководствовались указанием генерала Врангеля — «Хоть с кем, лишь бы против большевиков». После той войны произошло новое рассеяние участников Белого движения по всему миру. Однако большинство из них сохранили память о своих полках и дивизиях времен Гражданской войны, создали различные союзы и объединения, которые постепенно превратились в организации ветеранов Белого движения. 

Комментарии

1

Общество «Родина» — русско-американское культурно-просветительное и благотворительное общество. Создано в 1954 г. в русской колонии г. Хеуел (штат Нью-Джерси, США). Основная цель общества — объединение выходцев из России и их потомков на принципах взаимопомощи, общности духовных и культурных интересов без различия расы, национальности, происхождения и религии.

(обратно)

2

Образованы в результате объединения Добровольческой и Донской белых армий на основе соглашения от 8.01.1919 г. между генералом А.И. Деникиным и атаманом Донского казачьего войска генералом П.Н. Красновым. Состав ВСЮР: Добровольческая (с середины января до мая 1919 Кавказская Добровольческая), Донская, Кавказская (с мая и с января 1920 — Кубанская) армии, войска Северного Кавказа, Туркестанская армия, 3-й армейский корпус, Черноморский белый флот. Главнокомандующие: А.И. Деникин (8.01. 1919—4.04.1920), П.Н. Врангель (4.04.— 1 1.05.1920). Начальники штаба: М.П. Романовский (8.01.1919-4.04.1920), П.С. Махров (4.04.-11.05. 1920).

(обратно)

3

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово». 14 декабря 1984 г.

(обратно)

4

Военный энциклопедический словарь. М. «Воениздат». 1983.

(обратно)

5

«Часовой» № 568(10), октябрь 1973, С. 12.

(обратно)

6

«Часовой» № 559 (1), январь 1973, С. 14.

(обратно)

7

Там же.

(обратно)

8

Павлов В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1918—1920 гг. Париж. 1964. Кн. 2. С. 85—86.

(обратно)

9

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина.// «Белое дело». М. Голос. 1992. Кн. 8. С.171.

(обратно)

10

Шкуро Л.Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес.«Сеятель». 1961. С.97.

(обратно)

11

Слащов Я.Л. Крым, 1920. // Гражданская война в России. Оборона Крыма. ACT. 2003. С.83.

(обратно)

12

Краснов П.Н. Всевеликое Войско Донское. //Архив Русской революции. М. «Политиздат». Т.5. С.221.

(обратно)

13

«Часовой» № 559 (1), октябрь 1973. С. 14.

(обратно)

14

Добрынин В. На Донце и Маныче. //Военный сборник общества ревнителей военных знаний. Белград. Славянское издательство. 1922. Кн.2. с. 97.

(обратно)

15

Там же. С 84.

(обратно)

16

Сереньи. Размышления о военном искусстве. Перевод с фр. Л. 1924. С.91.

(обратно)

17

X лет Красной Армии. Альбом, диаграммы. М. «Политиздат». 1928. С. 67.

(обратно)

18

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. // «Белое дело». М. «Голос». 1992. Кн.8. С.94.

(обратно)

19

Там же. С 99—100.

(обратно)

20

Там же.

(обратно)

21

См: Добрынин В. Указанный сборник. 1992. С. 121.

(обратно)

22

Виллиам Г. Побежденные.//Архив Русской революции. М. 1991. Т. 8. С. 238.

(обратно)

23

Деникин А.И. Очерки русской смуты. ВСЮР. Май — октябрь 1918. Берлин. «Слово». 1925. Т.З С.233.

(обратно)

24

Орлов Г.А. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Оп. «Родина». Ед. хр. 47389. С. 287. Машинопись.

(обратно)

25

Кириенко И.К. От чести и славы к подлости и позору февраля 1917. Воспоминания. //Военно-исторический архив № 5, 2003. С. 15.

(обратно)

26

Кириенко И.К. От чести и славы к подлости и позору февраля 1917. Воспоминания. //Военно-исторический архив № 5, 2003. С. 15.

(обратно)

27

См: Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.З. С. 132.

(обратно)

28

Там же. С. 133.

(обратно)

29

Там же.

(обратно)

30

Кириенко И.К. От чести и славы к подлости и позору февраля 1917. Воспоминания.//Военно-исторический архив, № 5, 2003 г. С. 5.

(обратно)

31

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3. С. 132.

(обратно)

32

В понятии казаков это присужденное богом их историческое право владеть Старым полем, берегами рек Дона и Донца от их истоков до устья и наоборот. (См. Казачий словарь- справочник. Т. 2. Сан-Ансельмо, Калифорния, США. 1968. С. 40).

(обратно)

33

Первоначальная форма казачьей федерации. Утверждена решением Верховного Круга 11.01.1920 г.

(обратно)

34

Название государства по проекту атамана П.Н. Краснова. Декларация о его образовании опубликована в июле 1918 г.

(обратно)

35

Казачий словарь-справочник. Т.1. Кливленд, Огайо, США. 1966.С. 184.

(обратно)

36

Гражданская война и военная интервенция в СССР. М. «Советская энциклопедия*. 1987. С. 197.

(обратно)

37

Донское казачество в Гражданской войне. // Сборник документов 1918-1919. РАН. М. 1993. С. 197.

(обратно)

38

Краснов П.Н. Всевеликое Войско Донское. // Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 5 С. 207.

(обратно)

39

Там же. С. 221.

(обратно)

40

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3. С. 118.

(обратно)

41

Краснов П.Н. Всевеликое Войско Донское. // Архив Русской революции. Т. 5. С. 207.

(обратно)

42

Там же. С. 245.

(обратно)

43

Там же. С. 242.

(обратно)

44

Там же. С. 245.

(обратно)

45

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3. С. 123.

(обратно)

46

Там же. С. 125.

(обратно)

47

Заключено 11.11.1918 г. в Компьенском лесу (Франция) между побежденной Германией с одной стороны и США, Великобританией, Францией и др. государствами одержавшей победу антигерманской коалиции — с другой; завершило Первую мировую войну.

(обратно)

48

«Донская волна» № 16, 30 сентября 1918 г.

(обратно)

49

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 4 С. 64.

(обратно)

50

Донское казачество в Гражданской войне.// Сборник документов^^—1919 гг. РАН. М. 1997. С. 35.

(обратно)

51

Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России. Российский архив. М. 1997 С. 35.

(обратно)

52

Казачий словарь-справочник. Т. 1. Кливленд, Огайо, США. 1966. С.227.

(обратно)

53

Шкуро А.Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес. «Сеятель». 1961. С.224.

(обратно)

54

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3. С. 135.

(обратно)

55

Образована Войсковой Радой Кубани 29.09.1917 г. На первой ее сессии были утверждены «Временные основные положения о высших органах власти в Кубанском крае», разработаны основы земельного законодательства, избран представитель при русском Временном правительстве (К.Л. Бардиж), вынесено решение о вхождении Кубанского края равноправным членом в Юго-Восточный Союз.

(обратно)

56

Ее составляли 80 человек, выделенных из числа членов Кубанской Краевой Рады. Это было народное собрание парламентского типа. В ноябре 1917г. структура К.К.Р. была расширена до 100 чел. 46 из них были казаки, 46 — иногородние и 8 — представители горских народов.

(обратно)

57

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3. С. 208.

(обратно)

58

Там же.

(обратно)

59

Там же С.200.

(обратно)

60

Соколов Н.К. Правление генерала Деникина.// Белое дело. М. «Голос». 1922. Кн. 8. С. 180.

(обратно)

61

Организовано 11.05.1918 г. в г. Тифлисе в ходе Германо-Турецкой интервенции в Закавказье. В его состав вошли бывшие члены правительства Горской республики и Терско-Дагестанского правительства. Провозгласило создание в Дагестане «Республики горцев Северного Кавказа, независимой от РСФР. Заключило договор «О мире и дружбе» с германо-турецкими оккупационными войсками. В ноябре 1918 г. переехало в Темирхан-Шуру (Махачкала). В мае 1919 г. Дагестан заняли войска ВС ЮР и Горское правительство заявило о самороспуске и бежало в Тифлис, где все-таки продолжало свою деятельность

(обратно)

62

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. С. 192.

(обратно)

63

Скобцов Д. Драма Кубани.// «Белое дело». М. «Голос». 1992. Кн. 8. С. 304.

(обратно)

64

ШкуроА.Г. Записки белого партизана. С.230.

(обратно)

65

Скобцов Д. Драма Кубани. С. 326.

(обратно)

66

Там же.

(обратно)

67

Филимонов А.П. Разгром Кубанской Рады. // «Белое дело». М. «Голос». 1992. Кн. 8. С. 285.

(обратно)

68

ШкуроА,Г. Записки белого партизана. С. 230

(обратно)

69

Скобцов Д. Драма Кубани. С.326.

(обратно)

70

Шинкаренко Н.В. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Оп. «Родина». Ед. хр. 47300.Т. 4. С. 591.

(обратно)

71

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. С. 150.

(обратно)

72

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. С. 125.

(обратно)

73

Там же. С. 129.

(обратно)

74

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово». 19 октября 1984 г.

(обратно)

75

Там же.

(обратно)

76

Лехович Д. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М. «Воскресенье». 1992. С. 201.

(обратно)

77

Название крестьян и других категорий неказачьего населения, переселившихся после отмены крепостного права России

(обратно)

78

В военной терминологии — территория, оборудованная для хранения (стоянки) вооружения и боевой техники, в т. ч. артиллерийской. П. могут быть постоянными и полевыми.

(обратно)

79

Орлов Г.Л. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Оп. «Родина» Ед. хр. 47389 С. 191 — 194.

(обратно)

80

Гражданская война и военная интервенция в СССР. М. «Советская энциклопедия». 1983. С. 586—587.

(обратно)

81

Буденный С.М. Пройденный путь. М. «Воениздат». 1958. С. 414—415.

(обратно)

82

Там же. С. 415—416.

(обратно)

83

Там же. С.420.

(обратно)

84

Там же. С.424—426.

(обратно)

85

Там же. С.430—431.

(обратно)

86

См: Орлов Г.Л. Дневник. С.213.

(обратно)

87

Донское казачество в Гражданской войне.// Сб. РАН. ч. 1. М. 1993. С. 36.

(обратно)

88

См: Орлов Г,Л. Дневник. С 210.

(обратно)

89

Там же. С. 184.

(обратно)

90

Шкуро А.Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес. «Сеятель». 1961. С. 208.

(обратно)

91

Там же.

(обратно)

92

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина.//«Белое дело». Кн. 8. С. 177.

(обратно)

93

Виллиам Г.Я. Побежденные.// Белые армии, черные генералы. Ярославское Верхне-Волжское книжное издательство. 1991. С. 234.

(обратно)

94

Раковский Г. Н. В стане белых. (От Орла до Новороссийска). Константинополь. Пресса. 1920. С. 130—131

(обратно)

95

ГАРО Ф. 4783. Оп. 2. Д. 3. Л. 41.

(обратно)

96

См: Раковский Г.Н. В стане белых. С. 107—108.

(обратно)

97

См: Орлов Г.Л. Дневник. С. 217

(обратно)

98

Там же. С.218.

(обратно)

99

Гражданская война в СССР. М. «Воениздат». 1986. Т. 2. С. 208.

(обратно)

100

См: Раковский Г.Н. В стане белых. С. 186.

(обратно)

101

Шинкаренко Н.В. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Оп.»Родина». Ед. хр.4730. С.591.

(обратно)

102

См: Раковский Г.Н. В стане белых. С.219.

(обратно)

103

Лехович Д. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М. «Воскресенье». 1992. С.268.

(обратно)

104

Деникин Л.И. Очерки русской смуты. «Медный всадник». 1926. Т. 5. С. 342.

(обратно)

105

См. Раковский Г.Н. В стане белых. С. 221—222.

(обратно)

106

Самурцы — чины 83-го пехотного полка, созданного в 1845 г. Полк участвовал в Кавказских войнах и штурме крепости Геок-Тепе в Средней Азии в 1881 г., за что имел коллективные награды в виде Георгиевского знамени и серебряные Георгиевские трубы. В Первую мировую войну сражался в составе 21-й пехотной дивизии на Кавказском фронте. С лета 1918 г. в обновленном составе принимал участие в Гражданской войне на стороне белых. Входил почти все время в состав 3-й пехотной Дроздовской дивизии.

(обратно)

107

См: Орлов Г.А. Дневник. С. 220.

(обратно)

108

Война велась за присоединение Чечни, Горного Дагестана и Северо-Западного Кавказа к России. После перехода в русское подданство Грузии (1801 —1810) и Азербайджана (1803— 1813) потребовалось овладение землями, расположенными между ними и Россией. На первом этапе она совпала с Русско-Иранской (1826—1828) и Русско-Турецкой (1828—1829) войнами.

(обратно)

109

Брокгауз Ф.А. и Эфрон И.А. Энциклопедический словарь. Т-38А. С. 651.

(обратно)

110

Там же.

(обратно)

111

Гражданская война и военная интервенция в России. М. «Советская энциклопедия». 1983. С. 560.

(обратно)

112

Там же.

(обратно)

113

Воронович Я. Меж двух огней. //Архив русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 7. С. 102.

(обратно)

114

Там же. С. 104.

(обратно)

115

Там же. С. 105.

(обратно)

116

Там же. С. 109.

(обратно)

117

Правда. 11 ноября 1919.

(обратно)

118

Там же.

(обратно)

119

См: Воронович Я. Меж двух огней. Т. 7. С. 111.

(обратно)

120

РГВА. Ф. 1559, On. 1. Д.481. Л. 87-88.

(обратно)

121

Шевцов И,Б. Особое задание. М. «Политиздат». 1965. С 48.

(обратно)

122

Советский Юг. 6 ноября 1920.

(обратно)

123

Там же.

(обратно)

124

См: Шевцов И.Б. Особое задание... С. 66.

(обратно)

125

Там же. С.66.

(обратно)

126

Там же С.69.

(обратно)

127

Борьба за власть Советов на Дону. // Сборник статей. С. 486.

(обратно)

128

См: Шевцов И. Б. Особое задание. С. 74.

(обратно)

129

Там же. С.79-80.

(обратно)

130

РГВА Ф. 242. On. 1. Ед. хр. 9. Л. 59.

(обратно)

131

РГВА 242. On. 1. Ед. хр. 4. Л. 10.

(обратно)

132

См. Шевцов И.Б. Особое задание. С. 84.

(обратно)

133

Там же. С. 86.

(обратно)

134

Там же. С. 100.

(обратно)

135

Советский Юг. 7 ноября 1920.

(обратно)

136

Директивы командования фронтов Красной Армии (1917— 1922 гг.). М. «Политиздат». Т. 2. С. 393—395.

(обратно)

137

СлащовЯ.А. Крым,1920. // Гражданская война в России. Оборона Крыма. АСТ.М. 2003. С. 21—22.

(обратно)

138

Соколов К.Н. Правление генерала Денникина. // «Белое дело». Кн. 8. М. «Голос*. 1992. С. 83—84.

(обратно)

139

Промтов М.Н. К истории Бредовского похода. // «Часовой», № 125/126. 1934. С.11.

(обратно)

140

Гражданская война на Украине, 1918—1920 гг.: Сборник документов и материалов, 1967. Т.З. С.678—679.

(обратно)

141

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Берлин. 1928. Т. 5. С. 329.

(обратно)

142

Варнек Л.А. Белый флот на Черном море. // Гражданская война в России. «Черноморский флот». М. ACT. 2002. С. 251-258.

(обратно)

143

Доклад генерала Н.Э. Шиллинга. ЦГАОР СССР, Ф. 1874, Оп. 1.Д. 39. Л. 12-13

(обратно)

144

Из сводки оперативного отдела штаба 14 армии. «Звезда». № 181, 9 февраля 1920 г.

(обратно)

145

ообщение американского радио. Корреспонденция Вильямса из Новороссийска. «Известия ВЦИК», №47, 2 марта 1920 г.

(обратно)

146

Штейнман Ф. Отступление от Одессы. // Архив русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 2. С. 90—91.

(обратно)

147

Шульгин В.В. (1878—1976), русский политический деятель, монархист. Один из лидеров правого крыла 2—4 Государственной думы, член Временного комитета Гос. Думы. После Октябрьской революции один из организаторов борьбы против Сов. власти. Белоэмигрант. В 1946—1956 гг. в заключении по приговору Советского суда за контрреволюционную деятельность. В 1960-х гг. призвал Русскую эмиграцию отказаться от враждебного отношения к СССР.

(обратно)

148

Штейман Ф. Отступление от Одессы. //Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 2. С. 95.

(обратно)

149

Рапорт полковника Николаенко об отступлении группы добровольческих войск в феврале 1920 г. и об их попытках перейти румынскую границу ГАРФ. Ф. 5802. On. 1. Д. 1545. Л. 1.

(обратно)

150

Там же. Л. 2

(обратно)

151

Там же.

(обратно)

152

Штейфон Б.А. Бредовский поход. // «Часовой», № 110/111. 1933. С. 15.

(обратно)

153

Там же. С. 17.

(обратно)

154

Промтов М.В. К истории Бредовского похода. // «Часовой», № 107, 1933. С. 6.

(обратно)

155

Штейфон Б.А. Бредовский поход. // «Часовой», № 1110/111, 1933. С. 17.

(обратно)

156

Промтов М.В. К истории Бредовского похода. // «Часовой», № 107, 1933. С. 18.

(обратно)

157

Штейфон Б.А. Бредовский поход. // «Часовой», № 110/111. 1933. С. 17.

(обратно)

158

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Берлин. «Медный всадник». 1926. Т. 5. С. 330.

(обратно)

159

Там же. С.332.

(обратно)

160

Цит. по: Орлов Г.А. Дневник. С.210.

(обратно)

161

См: Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 5. С. 335.

(обратно)

162

Там же. С. 335-337.

(обратно)

163

СлащовЯ.А. Крым, 1920.//Гражданская война в России: Оборона Крыма. М. ACT. 2003. С. 60.

(обратно)

164

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Берлин. «Медный всадник». 1926. Т. 5. С. 339.

(обратно)

165

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // Новое русское слово. 5 октября 1984.

(обратно)

166

Машуков Н.Н. Предисловие к книге Н.З. Кадесникова «Краткий очерк белой борьбы на суше и водах Российской империи под Андреевским флагом». Документальный фонд ЦМВС. Оп. «Родина». Ед. хр. 46603. С. 2. Рукопись.

(обратно)

167

Меркушев. Агония Черноморского флота. // «Часовой», № 118-119, 15.01. 1934. С. 21.

(обратно)

168

Там же. С. 22.

(обратно)

169

Там же. С. 23.

(обратно)

170

Там же.

(обратно)

171

Кадесников Н.З. Краткий очерк белой борьбы на суше и водах Российской империи под Андреевским флагом. Док. Фонд ЦМВС. Оп. «Родина». Ед. хр. 46603. С. 51.

(обратно)

172

Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и ВСЮР. М. «Российский архив». 1997. С. 236.

(обратно)

173

Гражданская война и интервенция в СССР. М. «Энциклопедия». 1987. С. 660—661.

(обратно)

174

См. Кадеснков Н.З. Краткий очерк белой борьбы. С. 54. Рукопись.

(обратно)

175

См: Деникин А. И. Очерки Русской смуты. Т. 4. С. 40.

(обратно)

176

Там же. С. 84.

(обратно)

177

Гутан Н.Р. Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 г. и пребывания на чужбине. Научная библиотека ЦМВС. Фонд «Родина». Л. 5. Машинопись.

(обратно)

178

Там же. Л. 2.

(обратно)

179

Поликарпов В. Бурям на встречу. Симферополь. «Крымиздат». 1961. С. 90.

(обратно)

180

См: Гутан Н.Р\ Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма. С. 10 Машинопись.

(обратно)

181

Там же.

(обратно)

182

См: Кадесников Н.З. Краткий очерк белой борьбы. С. 65.

(обратно)

183

Там же. С. 67.

(обратно)

184

Военная энциклопедия. М. Тип. Сытина. 1914. С. 29—30.

(обратно)

185

Гражданская война и интервенция в СССР. М. «Советская энциклопедия» 1987. С. 660.

(обратно)

186

Виллиам Г. Побежденные. //Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 7. С. 219.

(обратно)

187

Лукомский А. С. Из воспоминаний. // Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 6. С. 152.

(обратно)

188

Виллиам Г. Побежденные. // Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 7. С. 224.

(обратно)

189

Каринский Н.С. Эпизод из эвакуации Новороссийска. // Архив Русской революции. М. «Политиздат». 1991. Т. 12. с. 152.

(обратно)

190

Там же.

(обратно)

191

Соколов К.Н. Правление генерала Деникина.//«Белое дело». М. Голос. 1992. Т. 8. С. 260.

(обратно)

192

Корниенко И. К. От чести и славы 1613 к подлости и позору февраля 1917.//Военно-исторический архив, № 1 (37). 2003. С. 16.

(обратно)

193

Каринский Н.С. Эпизод из Эвакуации Новороссийска.//Архив Русской революции. М. «Политиздат». Т. 12. С. 149.

(обратно)

194

Раковский Г.Н. В стане белых. От Орла до Новороссийска. Константинополь. «Пресса». 1920. С. 255—256.

(обратно)

195

Там же. С.245.

(обратно)

196

Мечов Л. Записки добровольца. // «Белое дело». «Медный всадник». Берлин. 1922. Т. 7. С. 8—13.

(обратно)

197

Деникин А.И. Очерки русской смуты. «Медный всадник». Берлин. 1922. Т. 5 С. 30.

(обратно)

198

Шатилова С.Ф. Из моих воспоминаний о периоде Гражданской войны. // «Часовой» № 568 (10). Окт. 1973. С. 17.

(обратно)

199

Наши вести № 286, 1 апреля 1970. С. 3.

(обратно)

200

Перекличка № 59, сентябрь 1956.

(обратно)

201

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово», 19 октября 1984.

(обратно)

202

Шевцов И.Р. Особое задание. М. «Политиздат». 1950. С. 126.

(обратно)

203

Раковский Г.Н. В стане белых. От Орла до Новороссийска. Константинополь. «Пресса». 1920. С. 290.

(обратно)

204

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово», 9 ноября 1984.

(обратно)

205

Раковский Г.Н. В стане белых. С.294.

(обратно)

206

Там же. С. 302.

(обратно)

207

Там же. С. 311-312.

(обратно)

208

Елисеев Ф.И. Кубань в огне.// «Новое русское слово», 9 ноября 1984.

(обратно)

209

Там же.

(обратно)

210

Там же. 16 ноября 1984 г.

(обратно)

211

Там же.

(обратно)

212

Раковский Г.Н. В стане белых. С.301.

(обратно)

213

Солодухин Г. Жизнь и судьба одного казака. Нью-Йорк. 1962. С. 27.

(обратно)

214

Шинкаренко Н.В. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Оп. «Родина», машинопись. Ед. хр. 47323. Т. 4. С. 615.

(обратно)

215

Там же. С. 617.

(обратно)

216

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово», 11 декабря 1984.

(обратно)

217

Казачий союз № 6. Париж. 1951.

(обратно)

218

Источник №1. 2003 г. С. 63.

(обратно)

219

РГВА. Ф. 242. Оп. 2. Д. 46. Л. 3.

(обратно)

220

Плетеный из лозы и веток шалаш, загон для скота, овчарня, временная стоянка, стан пастухов. См: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. М. Русский язык. 1981. С. 183.

(обратно)

221

Стреляное П.Н. (Калабухов) Армия возрождения России Фостикова. // Альманах Белая Гвардия, № 6. М. «Посев». 2002. С. 182.

(обратно)

222

Там же. С. 183.

(обратно)

223

Там же.

(обратно)

224

Там же.

(обратно)

225

Клавинг В. Белые армии.//Гражданская война в России. М, ACT. 2003. С. 502.

(обратно)

226

Стреляное П.Н. (Калабухов). Армия возрождения России Фостикова. С. 184.

(обратно)

227

Врангель П.Н. Оборона Крыма.// Гражданская война в России. М. ACT. 2003. С. 308.

(обратно)

228

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 202. Л. 58.

(обратно)

229

Там же. Л. 60.

(обратно)

230

Там же. Л. 61.

(обратно)

231

Елисеев Ф.И. Кубань в огне. // «Новое русское слово». 11 декабря 1984 г.

(обратно)

232

Врангель П.Н. Оборона Крыма.// Гражданская война в России. М. ACT. 2003. С. 336.

(обратно)

233

Там же. С. 332-333.

(обратно)

234

Жуков Г. К. Воспоминания и Размышления. М. Агентство «Новости». 1969. С. 64—65.

(обратно)

235

Первопоходник №11, март 1973. С. 11.

(обратно)

236

ЦА ФСБ РФ. Ф.1. Оп. 4. Д. 202. Л. 52.

(обратно)

237

ЦАФСБ РФ. Ф.1. Оп. 4. Д. 202.Л. 22.

(обратно)

238

238. ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 202. Л. 25.

(обратно)

239

ЦАФСБ РФ. Ф.1. Оп. 4. Д. 202. Л. 30.

(обратно)

240

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 202. Л. 40.

(обратно)

241

ЦАФСБ РФ. Ф.1. Оп. 4. Д. 202. Л. 41.

(обратно)

242

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 202. Л. 45.

(обратно)

243

ЦА ФСБ РФ. Ф.1. Оп. 4. Д. 202. Л. 46.

(обратно)

244

Донесение командира крейсера 2 ранга «Алмаз» капитана 2 ранга В. Григоркова о походе из Севастополя к берегам Кавказа в октябре 1920 г. Первопоходник № 11, март 1973. С. 12-17.

(обратно)

245

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 519. Л. 16-19.

(обратно)

246

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 16. Л. 229.

(обратно)

247

ЦАФСБ РФ. Ф. 1.0п.6.Д. 16. Л. 231.

(обратно)

248

ЦАФСБ РФ. Ф. ГОп.бД. 16. Л. 234.

(обратно)

249

ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 519. Л. 22.

(обратно)

250

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 16. Л. 238.

(обратно)

251

ЦАФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 519. Л. 21.

(обратно)

252

Науменко В.Г. Василий Федорович Рябоконь. «Кубанец» №2. 1986. с. 10. //Издание Кубанского казачьего союза, Нью- Джерси, США. б/д.

(обратно)

253

Там же. С. 15.

(обратно)

254

Там же. С.23.

(обратно)

255

UA ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 34. Л. 7-7а.

(обратно)

256

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1.0П.4.Д. 238. Л. 218-218 об.

(обратно)

257

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 643. Л. 6.

(обратно)

258

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 643. Л. 7.

(обратно)

259

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 519. Л. 5.

(обратно)

260

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 519. Л. 6.

(обратно)

261

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 519. Л. 7.

(обратно)

262

Вениамин, митр. (И.Л. Федченков) На рубеже двух эпох. М. Отчий дом. 1994. С. 239.

(обратно)

263

Белое движение: начало и конец. М. «Московский рабочий». 1990. С. 234.

(обратно)

264

Большевик Украины. 1951, № 12. С. 56.

(обратно)

265

Коротков И.С. Разгром Врангеля. М. 1955. С. 27.

(обратно)

266

Тхоржевскый В.Л. Доклад на юбилейном собрании участников Белого движения, посвященном 40-летию Общества гал- липолийцев. Нью-Йорк, ноябрь 1960. Из личного архива автора. Машинопись.

(обратно)

267

ЦА ФСБ РФ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 643. Л. 809 об.

(обратно)

268

История Гражданской войны в СССР. М. «Политиздат». Т. 5. С. 162.

(обратно)

269

РГВАФ. 101. Оп. 1.Д. 174. Л. 1, 120, 134.

(обратно)

270

Документы внешней политики СССР. М. «Политиздат».Т. 3. С. 244.

(обратно)

271

Врангель П.Н. Оборона Крыма. 1920 г. // Гражданская война в России. М. ACT. 2003.С. 323.

(обратно)

272

Там же. С. 375-376.

(обратно)

273

ЦГСАФ. 1. On. 1. Д. 174. Л. 135.

(обратно)

274

Врангель П.Н. Оборона Крыма. 1920 г. // Гражданская война в России. М. ACT. 2003. С. 327

(обратно)

275

История Гражданской войны в СССР. М. «Политиздат». Т. 3. С. 401-402.

(обратно)

276

Душенькин В.В. Вторая Конная. Воениздат. 1968. С. 144.

(обратно)

277

Рутыч Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и ВСЮР. Российский архив. М. 1997. С. 36.

(обратно)

278

Фрунзе М.В. Избранные произведения. М. «Воениздат». С. 369.

(обратно)

279

Душенькин В.В. Вторая Конная. С. 151.

(обратно)

280

Военно-исторический журнал, № 7. 1980. С. 64.

(обратно)

281

Из записок белого офицера в 1920 году. // «Часовой», № 55. 15.05.1980. С. 84.

(обратно)

282

ЦХИДК. Ф. 1703. On. 1. Д. 464. Л. 382-383.

(обратно)

283

Фрунзе М.В. Избранные произведения. М. «Воениздат». 1984. С. 102.

(обратно)

284

Орлов Г. А. Дневник. Документальный фонд ЦМВС. Ед. хр. 47382. С. 338.

(обратно)

285

Там же. С. 339-343.

(обратно)

286

Врангель П.Н. Оборона Крыма в 1920 г. М. ACT. 2003. С 439.

(обратно)

287

Там же. С. 439—440.

(обратно)

288

Русские в Галлиполи. Сборник статей, посвященных пребыванию 1-го армейского корпуса Русской армии в Галлиполи. Берлин. 1923. С. П —12.

(обратно)

289

Орлов Г.А. Дневник. С. 343—346.

(обратно)

290

Ленин В.И. Телеграмма РВС Южфронта. // Военная переписка. 1917—1920 гг. М. «Воениздат». С. 257—258.

(обратно)

291

Гутан П.Н. Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 г. и пребывания на чужбине. Научная библиотека ЦМВС. Оп. «Родина». Л. 5. Машинопись.

(обратно)

292

ЦХИДК Ф. 21 l.On. 1.Д. 188. Л. 16-17.

(обратно)

293

См: Орлов ГА. Дневник. С. 347.

(обратно)

294

Там же. С. 348.

(обратно)

295

Смоленский С. Крымская катастрофа. Записки строевого офицера. София. 1931. С. 14.

(обратно)

296

Тхоржевский В.Г. Доклад на торжественном собрании, посвященном 40-летию Общества Галлиполийцев. 26.11.1961. Из личного архива автора.

(обратно)

297

См: Гутан Н.П. Краткий очерк о действиях флота. Л. 46.

(обратно)

298

Там же. Л. 42.

(обратно)

299

Ваковский Г.Н. Конец белых. Прага. «Воля России». 1921. С. 195.

(обратно)

300

См: Гутан Н.П. Краткий очерк о действиях флота. Л. 43.

(обратно)

301

См: Русская военная эмиграция 20-Х-40-Х годов. Документы и материалы. Т 1 Кн. 1. С. 27—28.

(обратно)

302

См: Там же. С. 29.

(обратно)

303

См: Гутан Н.П. Краткий очерк о действиях флота. Л. 25—27.

(обратно)

304

ЦХИДК Ф. 211. On. 1. Л. 49 (об) - 51 (об). Копия, (пер. сфр).

(обратно)

305

ЦХИДК Ф. 198.0п. 17. Д. 398. Л. 157-158 (об). Копия.

(обратно)

306

Тхоржевский В.Г. Доклад на торжественном собрании. Из личного архива автора.

(обратно)

307

ЦХИДК Ф. 21 l.On. 1.Д. 188. Л. 10-11.

(обратно)

Оглавление

От автора

1. ВСТУПЛЕНИЕ

2. ИСТОКИ ТРАГЕДИИ

3. ПОРА РАСКЛАНИВАТЬСЯ...

4. ЗЕЛЕНЫЕ. КРАСНО-ЗЕЛЕНЫЕ

5. ОДЕССКИЙ ТУПИК

6. В КРЫМУ И НА МОРЕ

7. НОВОРОССИЙСКАЯ КАТАСТРОФА

8. К ГРУЗИНСКОЙ ГРАНИЦЕ

9. «БЕЛО-ЗЕЛЕНЫЕ»

10. ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

11. ИСХОД

Приложения

   Приложение №1

  Приложение №2

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg