«После реформации»

С.Г.Смирнов

История: Годовые кольца Всемирной истории Сергея Смирнова

После реформации

Полтораста лет прошло с того дня, когда монах-августинец Мартин Лютер огласил в Виттенберге свои 95 тезисов против господствующей Церкви. Сознавал ли он, что губит Католический Интернационал европейских народов, основанный девятью веками раньше папой Григорием I ? Вероятно, сознавал - но не видел беды в разрушении того, что отжило свой век. "Мы наш, мы новый мир построим!" - таков был мотив всей жизни Лютера. Бесспорно, эта жизнь удалась. Рядом с Католической Европой выросла Протестантская Европа, где верующие в Христа общаются с ним напрямую - без посредства священников и читают Священное Писание на своем родном языке, вольно толкуя его вечные сюжеты.

Печатный станок спас Лютера от гибели и забвения: его листовки гуляли по всей Европе, наравне с энцикликами папы и декретами светских властей. Просвещенные европейцы с изумлением поняли: вдохновенный одиночка может успешно противостоять всемогущей и вечной Церкви! Как будто вернулись времена ветхозаветных пророков или христовых апостолов... И пророки явились во множестве, и пошел между ними великий спор с бранью и насилием с участием огромной массы активных мирян.

Через полтора века общеевропейская революция, наконец, утихла. Даже буйная Англия вернулась под власть законного монарха Карла II, пригласив его на отчий трон без предварительных условий. Молодой король сразу доказал свою гражданскую зрелость: казнив или изгнав (по суду!) несколько десятков заговорщиков и цареубийц, он больше никого не попрекает ни впадением в кальвинистскую ересь, ни учреждением Республики, ни казнью своего упрямого и недальновидного отца. Те же революционные генералы командуют в армии; те же адмиралы ведут эскадры в бой против голландцев, отстаивая новорожденную власть Британии над морями и заморскими колониями. Те же купцы-пресвитериане командуют английской экономикой; их единоверцы-профессора спокойно преподают в Оксфорде и Кембридже, не опасаясь преследований со стороны англиканских епископов. Прошедшую революцию велено считать печальным недоразумением; общая амнистия искупила пролитую в боях кровь, и английский народ вернулся к мирному сосуществованию со своим монархом.

Но культурная революция совершилась. Если всякий мирянин имеет право лично и мысленно общаться с Христом, лишь временами прибегая к помощи старших товарищей (пресвитеров) - значит, он вправе лично исследовать Природу, изменяя ее во славу Божию и на благо себе. Труд купца и мореплавателя, банкира и ученого признан особой формой "трудовой молитвы" - наряду с издавна благословенным трудом пахаря, кузнеца или иконописца. В итоге открылся необозримый простор для оригинального культурного творчества, адресованного и доступного не всей массе народа, а лишь отдельным профессиональным сообществам. И уже претворился в жизнь давний замысел вольнодумного канцлера Френсиса Бэкона: создать в Англии "Новую Атлантиду" - республику ученых испытателей Природы.

В 1660 году Карл II утвердил устав Королевского Общества - не первой, но самой могучей Академии Наук в обновленной Европе. Ее основали ученый граф Роберт Бойль и королевский духовник Джон Валлис, королевский архитектор Кристофер Рен и неутомимый экспериментатор Роберт Гук. В чем же эти лидеры научного Возрождения превзошли своих итальянских коллег и предшественников ?

Никто из ученых англичан не может еще сравниться с Галилеем или Кеплером. Но те гении были одиночками: всю жизнь они скитались по Европе в поисках очередного мецената или в бегстве от очередых властителей. Английских ученых это не заботит: уверенные в самостоятельном процветании, они призывают под свое знамя каждого естествоиспытателя, независимо от его веры, национальности или происхождения. Лучше бы ему, конечно, знать латынь... Но если очередной умелец-экспериментатор не силен в латыни (подобно Антону Левенгуку из Голландии) - Королевское Общество найдет переводчиков для его статей, найдет и демонстраторов, способных повторить его эксперименты. Ибо Опыт есть главная ценность в новой науке; Королевское Общество выбрало своим девизом "Nullius in Verba" - "Ничего на словах!"

Первый президент Общества, Роберт Бойль - аристократ по происхождению и вундеркинд по природе. Начинал он, естественно, с древних языков, а в 15 лет познакомился с трудами Галилея и Декарта. Его звездный час пробил в 1657 году: узнав об опытах Герике с ваккуумом, Бойль изобрел (и построил с помощью Гука) отличный вакуумный насос и погрузился в эксперименты. Правда ли, что дробинка и пушинка одинаково быстро падают в вакууме ? У Галилея это была гипотеза; Бойль проверил ее на опыте. Передается ли через вакуум звук, или свет, или электрическое притяжение ? Все это было впервые выяснено в опытах Бойля и Гука.

Затем Бойль занялся исследованием газов: обычного воздуха и тех "субстанций", которые рождаются в химических реакциях. Выяснив связь между объемом газа и его давлением, Бойль пришел к "атомной" гипотезе: что всякий газ состоит из мелких частиц, разделенных пустотой и быстро движущихся, а потому проникающих в любую щель. Не надеясь наблюдать отдельные атомы, Бойль начал классифицировать их скопления (ЭЛЕМЕНТЫ) на основе химических опытов, которые он (также впервые) тщательно описывал и публиковал, чтобы каждый естествоиспытатель мог их повторить и проверить. И хотя при жизни Бойля новые элементы открыть не удалось, все же начался их сознательный поиск. Так Химия отреклась от многих предрассудков Алхимии и Философии - но не отказалась от таких изначальных задач, как классификация природных стихий и взаимодействий между ними. Кислоты, основания и нейтральные вещества - эти понятия ввел в науку также Бойль.

Совсем иным человеком был Роберт Гук - сын бедного священника и непременный секретарь Королевского Общества, обязанный по долгу службы воспроизводить на заседаниях все опыты, сообщения о которых поступали в Общество. Справиться с этой задачей мог только гениальный экспериментатор и инженер-изобретатель; к счастью, Гук был таким. Не будучи профессиональным астрономом, он открыл в 1664 году двойную звезду (вторую - в историии астрономии). Гук первый исследовал упругость физических тел - и построил первые пружинные часы, более точные, чем маятниковые часы Гюйгенса. Увлекшись (как и Левенгук) микроскопическими исследованиями, Гук впервые обнаружил клеточное строение растительных тканей - но наблюдать внутреннюю жизнь клетки он еще не мог. Не довелось Гуку доказать наблюдением и гипотезу Гарвея о полной замкнутости двух кругов кровообращения - через легкие и через мышцы. Это сделал иностранный член Королевского Общества - Марчелло Мальпиги из Болоньи. Его коллега Ян Сваммердам из Амстердама обнаружил в крови эритроциты; но наука 17 века не смогла установить физическую суть кровообращения и дыхания.

В противовес "республиканским" естествоиспытателям Англии и Голландии, их французские коллеги (в основном - католики и роялисты) уделяли большее внимание теоретическим рассуждениям в духе Декарта или "чистым" наблюдениям над звездным небом. Но в этих пределах дерзость мысли французов или итальянцев не знала ограничений. Через шесть лет после возникновения Королевского Общества в Англии французский астроном Жан Пикар организовал в Париже Академию Наук, заручившись согласием всемогущего министра Кольбера и начав с постройки Королевской Обсерватории.

Первым результатом Пикара стало точное измерение радиуса Земли. В классическом опыте Эратосфена Пикар заменил Солнце звездой, использовал маятниковые часы и микрометр, изобретенные Гюйгенсом - первым президентом Академии Наук. Точный результат Пикара позволил Ньютону проверить гипотезу о всемирном тяготении по движению Луны, наблюдаемому в избретенный им самим зеркальный телескоп. После этого достижения Пикар охотно уступил научное первенство в Париже приглашенным иностранцам: голландцу Христиану Гюйгенсу, итальянцу Джованни Кассини, датчанину Олафу Ремеру. Увы - роялистская Франция не порождала своих гениев в достаточном числе, в отличие от Англии или Голландии!

В 1666 году Кассини точно измерил периоды обращения Марса и Юпитера вокруг Солнца. Он измерил также период обращения Юпитера вокруг его оси и составил таблицы движения спутников Юпитера. Но Кассини не заметил (или недооценил) один мелкий факт: интервалы времени между последовательными затмениями этих спутников, измеренные в зимние месяцы, оказывались чуть короче, чем летом! В чем тут дело ? Да, зимою Земля движется по своей орбите в сторону Юпитера, а летом "убегает" от него - но что дальше ? Только в 1676 году Ремер дерзнул предположить: причина этих запозданий и ускорений - КОНЕЧНАЯ скорость света, и ее можно рассчитать по наблюдениям Кассини!

Ремер проделал этот расчет - с ошибкой около одной четверти; прекрасная точность, для первого раза. Возможно, молодому датчанину прибавило дерзости его знакомство (на уровне слухов) с поразительными открытиями Ньютона, о которых Кассини не ведал ? Впрочем, Кассини до конца жизни не признал даже гелиоцентрическую модель Коперника! Удивительно сочетались научное прозрение и научная слепота в умах титанов Возрождения...

Но там, где не требовалось новых теорий, Кассини работал безупречно. Он открыл 4 крупнейших спутника Сатурна и обнаружил в его кольце (которое первым наблюдал Гюйгенс) загадочную темную щель. Значит, у Сатурна ДВА плоских кольца ? Из чего они могут состоять ? Кассини угадал, что кольца не могут быть твердыми или жидкими (иначе их разорвало бы на куски тяготение), а должны состоять из пыли и мелких камней. Но доказать эту гипотезу сумеет только Максвелл - через 200 лет после наблюдений Кассини. Еще через сто лет астрономы увидят эти кольца вблизи на фотографиях, сделанных с космических зондов...

Последним крупным успехом Кассини стало исполнение давней мечты греческих астрономов: измерить расстояния от Земли до Солнца и до прочих планет. Согласно законам Кеплера, для этого достаточно узнать ОДНО из расстояний между планетами - но как это сделать ? Один возможный способ предложил античный астроном Гиппарх. Наблюдая, какие звезды заслоняет Луна в разные часы ночи (когда астроном смещается вместе с Землею на расстояние, примерно равное диаметру Земли), Гиппарх вычислил параллакс Луны и узнал: расстояние до нее равно 30 земным диаметрам. Теперь Кассини решил измерить параллакс Марса, организовав (с использованием маятниковых часов, которых не было у Гиппарха) СИНХРОННЫЕ наблюдения Марса в двух удаленных обсерваториях: в Париже и на экваторе (во Французской Гвиане). Измерения прошли удачно, и размер Солнечной системы перестал быть тайной.

Между делом Жан Рише, посланный в Гвиану, проверил равномерность хода маятниковых часов: в Гвиане они отставали от звездного стандарта на две минуты в сутки, но в Париже опять вернулись к норме. Рише и Кассини сделали вывод: на экваторе Земли сила тяготения МЕНЬШЕ, потому что Земля не совершенный шар, а сплюснута у полюсов. Позднее теория тяготения Ньютона позволила рассчитать этот эффект...

Итак, на сцене появляется Исаак Ньютон. В 1667 году он еще никому не известен: 24-летний выпускник Кембриджа, на два года укрывшийся в деревне от очередной эпидемии чумы. Осенью он возвращается в Тринити-колледж внешне ничем не изменившийся, нелюдим и тугодум. Однако за два года "подпольной аспирантуры" Ньютон превратился в избранника Судьбы величайшего ученого 17 века, творца первой математической модели Вселенной. В последующие века Ньютона будут называть Математиком, как прежде Аристотеля называли Философом. Великий грек показал античному миру, на что способна "чистая" мысль человека, вооруженная только логикой и бытовой эрудицией. 20 веков спустя великий англичанин дополнил арсенал Аристотеля новой математикой - и сумел решить почти все задачи, волновавшие ученых эллинов или титанов итальянского Возрождения.

Начал Ньютон с небольшого, вроде бы, открытия : что две труднейшие задачи классической геометрии (проведение касательной к данной кривой и вычисление площади, которую ограничивает кривая) - эти задачи ВЗАИМНО ОБРАТНЫ по методу их решения. Еще Архимед научился решать вторую из этих задач - но делал он это "на пальцах", не владея алгебраической техникой. Его подход довел до совершенства Кеплер - но и великому немцу нехватило ясного алгебраического взгляда на мир, который чуть позже обрел проницательный француз Декарт. Молодой Ньютон встал обеими ногами на плечи этих гигантов: он научился описывать любую кривую на плоскости с помощью уравнений и выяснил, как получать уравнение касательной или уравнение площади по заданному уравнению кривой.

Новая техника производных и интегралов позволила Ньютону вывести все законы движения планет (открытые Кеплером на основе наблюдений Тихо Браге) из единого закона Всемирного Тяготения, который в равной мере управляет движением Луны вокруг Земли, океанскими приливами и сплюснутостью земного шара возле его полюсов. Так Ньютон открыл первую АКСИОМУ теоретической физики и задался вопросом: какие еще аксиомы нужны для описания всех природных процессов ?

Один из таких Математических Принципов Природы (сохранение ИМПУЛЬСА в столкновениях тел) заметил старший друг Ньютона - Джон Валлис, духовник Карла II и, по совместительству, отличный математик. Другой принцип (сохранение кинетической ЭНЕРГИИ) обнаружил старший коллега и будущий соперник Ньютона - Гюйгенс. Открыть еще два принципа (описывающие строение света и взаимодействие электрических зарядов) Ньютону и его современникам не удалось, хотя немало копий было сломано по этому поводу. Увы - эти споры велись "на словах" и "на пальцах", тогда как требовалось создание новых разделов математики! Совершить этот подвиг довелось лишь Максвеллу через полтора века после открытий Ньютона...

Итак, Ньютон вошел в новорожденную Республику Ученых как ее первый Президент и Законодатель. С этого момента (с 1667 года, или чуть позже) на Земле появилась НОВАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ невиданного прежде сорта. В отличие от Христианской, Исламской, Буддийской или Эллинистической цивилизации, их новая родственница не охватывает целые народы или географические регионы - но и не ограничивается их рамками. Научная Цивилизация включает не более одного процента землян; но этот процент распространен по всей планете, и состоит из самых активных людей - ПАССИОНАРИЕВ (как их назовут историки 20 века).

Впрочем, соответствующие понятия были знакомы еще мыслителям Эллады. Они различали два сорта героев: "избранники БОГОВ" и "избранники СУДЬБЫ". Деятели первого рода мастерски управляют волей и надеждой человеческих масс; из их рядов выходят поэты и полководцы, вероучители и основатели государств. Деятели второй среды общаются не с людьми, а с Природой: открывая ее законы, они изобретают и дополняют тот алфавит понятий и ценностей, которым пользуются "избранники богов" в своем повседневном чудотворчестве.

Но если избранники богов почти в любых условиях легко обрастают паствой и их жизнь не проходит даром (Лютер - самый яркий тому пример), то избранники Судьбы могут объединиться только вокруг великого общего дела, которое успешно, но не слишком быстро совершается их общими усилиями. В начале 17 века Судьба, наконец, подбросила своим любимцам такое Общее Дело: экспериментальное и математическое исследование движений природных тел. Эллинам это было не под силу; даже Архимед успел сделать только первый шаг, не имея ни подходящих измерительных приборов, ни методов быстрой обработки наблюдений.

Напротив, Галилей располагал уже простейшим телескопом, а Кеплер таблицами логарифмов. Их первые успехи дали старт полуторавековой научной революции, завершить которую довелось в 1770-е годы Эйлеру и Лагранжу создателям Аналитической Механики и Вариационного Исчисления Функций.

Затухание полуторавекового взрыва Реформации в 1660-е годы сделало более тихий научный взрыв очевидным для всех просвещенных европейцев. С этого момента стихийное развитие основанного Кеплером и Галилеем Научного Интернационала становится столь же важным фактором европейской (и мировой) истории, как образование новых народов или империй. Важнейшими государствами Европы становятся те, в которых научный прогресс идет быстрее всего по тем или иным политическим причинам, будь то плюрализм торговых городов-республик (как в Голландии) или просвещенная монархия, положившая конец гражданским войнам (как в Англии). Разумные правители абсолютистских держав стараются заимствовать столь соблазнительные новинки - с большим или меньшим успехом, в зависимости от возраста тех народов и держав, которыми они управляют.

Начнем с Франции, где царствует с 1643 года "Король-Солнце" Луи 14, а правит с 1661 года министр финансов - Жан Батист Кольбер. Увы, отношения между ними не так гармоничны, как между прежним королем Луи 13 и кардиналом Ришелье. Это понятно: трон Луи 13 постоянно шатался - то под нажимом феодальной знати, то под давлением внешних врагов, то под ударами крестьянских бунтов или религиозных распрей. Поэтому старый король был вынужден уступить всю полноту власти своему великому министру. Ришелье и его преемник Мазарини справились с порученным делом: во Франции утвердился абсолютизм, ограниченный только инерцией чиновничьей стихии.

Теперь молодой король Франции намерен разделить высшую власть пополам. Себе он возьмет ее блестящую часть (внешнюю политику и военные дела), а своему буржуазному министру оставит экономику и прочие мелочи государственной машины - включая поддержку разных академий. Уже в 1667 году Луи 14 начинает играть в солдатики: его войска вторглись в Южные Нидерланды, ради очередного передела испанского наследства (благо, жена французского короля - испанская принцесса). Эта первая, малая война закончится удачно; но французские успехи на юге обеспокоят Голландскую Республику на севере Нидерландов. В итоге сложится антифранцузская коалиция Голлландии, Англии и Швеции, и последует ряд новых войн - все менее удачных и все более разорительных для Франции.

Реформы Кольбера создают наилучшие условия для развития французской промышленности и торговли. Устранены последние внутренние таможни; резко повышены пошлины на ввозимые из-за границ промтовары; запрещен экспорт сырья из Франции. Но министр финансов не волен изменить французскую систему землепользования, с ее бесчисленными феодальными пережитками. А король все шире расходует на войну и пышный двор средства, накопленные в казне... И некому поправить этот разброд! Ведь Франция (в отличие от Англии) не имеет выборной и коллективной верховной власти. Слово "парламент" означает на континенте всего лишь высшую судебную палату: ее членов назначает и смещает король или провинциальный губернатор.

Не беда, если математик Исаак Ньютон, случайно оказавшись в составе английского Парламента, сыграет в нем столь же незначительную роль, как математик Пьер Ферма - в составе провинциального парламента в Тулузе. Хуже другое. Английский Парламент может утвердить или не утвердить Ньютона в должности директора Монетного двора (впрочем, с этой ролью стареющий и отошедший от науки Ньютон отлично справится). Но Парижский парламент может только мечтать о таких полномочиях, ради поддержки реформ Кольбера или более смелых начинаний. Как только Кольбер умрет - самовластный Луи 14 растратит остатки казны, резко поднимет налоги, выдоит до конца французскую буржуазию (не говоря уже о крестьянах). К концу его долгого правления Парижская Академия Наук останется едва ли не единственным процветающим государственным учреждением Франции, по причине сравнительной дешевизны научных открытий.

Но когда деятельность правительства не заслуживает уважения ученых они не идут на государственную службу (как Ньютон в Англии), а ударяются в самодеятельное Просвещение республиканского толка (как Даламбер во Франции), либо соблазняются частной наживой (как Лавуазье), либо просто ждут революции. И она приходит - но в просвещенной Франции протекает гораздо разрушительнее, чем в религиозной (но зато парламентской) Англии. Впрочем, в 1667 году все это далеко впереди...

Для политиков - да; но ученая мысль забегает далеко вперед. Накануне Английской смуты второразрядный физик Томас Гоббс был осенен дерзкой мыслью. Говорят, что весь мир состоит из атомов, которые взаимодействуют и соединяются вместе некими природными силами. Но человечество явно состоит из атомов: эти атомы - люди. Ясно и то, какие силы связывают людей вместе: это государства, церкви и т.п. Нельзя ли создать математическую модель этих "социальных атомов" и "социальных сил" ?

Десять лет наблюдений над Английской революцией с другой стороны пролива (где Гоббс был учителем математики при юном эмигранте - принце Уэльском, будущем Карле II) убедили самозванного социолога, что он постиг суть взаимодействия между человеком и Государством ("Левиафаном"). Человек по природе эгоистичен, алчен, драчлив, лжив и жесток. Поняв это и желая избежать самоистребления, люди добровольно создают Государство, которое силой принуждает их сдерживать вредные импульсы - а за это гарантирует всем гражданам безопасность и умеренную свободу. Если Государство не способно выполнить эту функцию - граждане вправе изменить ему и перейти под власть другого Левиафана; но пока условия "общественного договора" выполняются одной стороной, они обязательны для другой стороны. Наконец, каждое Государство воплощается в персоне Правителя - выборного, но абсолютного монарха, ограниченного лишь своими профессиональными качествами.

Такова первая "рыночная" теория власти, претендующая на звание естественной науки. Это большой шаг вперед, по сравнению с учением Макиавелли, который видел в политике только войну всех против всех без правого и виноватого. Но естествоиспытатели 17 века не признали Гоббса ровней себе. Во-первых, он не сумел облечь свою качественную теорию в строгие математические формулировки; а во-вторых, модель человека у Гоббса оказалась слишком сложной. То ли дело - кинематика точек и твердых тел, созданная Ньютоном!

Не согласны с Гоббсом и политики. Одни истово веруют в божественную сущность монаршей власти; другие столь же свято уверены, что Мир создан Богом на благо людей. Те и другие равно чужды "рыночной" идее Гоббса: они не в силах отречься от единственного привычного им Левиафана в пользу какой-либо новинки, и потому не признают такого права за своими согражданами. Сколько еще революций и смут понадобится европейцам для того, чтобы идеи Гоббса сделались общим местом, а общественная наука перешла к строгому моделированию возможных левиафанов (которые все-таки устроены проще, чем создающие их люди) ?

Российский опыт показал: одного Смутного времени недостаточно, чтобы вразумить расколовшееся общество. Через сто лет после начала Опричнины русская смута не утихла, но приняла новую форму церковного раскола то есть, Реформации, которая в Западной Европе уже закончилась. Интересная деталь: от царя Ивана до патриарха Никона (и дальше) виднейшие российские революционеры оказываются на посту правителей страны! Напротив - низы общества играют в России роль консерваторов-неудачников.

Сперва Иван Грозный сокрушил новорожденное земство и заложил основу крепостного права. Потом Борис Годунов обособил русскую церковь от мирового православия, поставив во главе ее послушного царю патриарха. Затем первый Самозванец показал русскому обществу, что царская власть наследуется "не божьим соизволением, а многомятежным человечьим хотением". Правда, призыв Самозванца уравнять в правах все ветви христианства стоил царю-вольнодумцу жизни. Но полвека спустя патриарх Никон начал потрошить российского Левиафана так же уверенно и безжалостно, как это делали английские сектанты или Лютер в Германии. И царь Алексей пять лет терпел самоуправство "русского Лютера"! Только в 1667 году мятежного патрарха осудили и сослали в дальний Ферапонтов монастырь. На смену ему во главе правительства встал Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, во многом напоминающий Кольбера.

Однако российскому обществу в эти годы нужен не столько "второй Кольбер", сколько "русский Ришелье" - вроде государя-патриарха Филарета Романова, который успел залечить многие раны Смутного времени. Ордин-Нащокин не годится на эту роль: царь Алексей уволит его в отставку (то есть, в монастырь) в 1671 году - в разгар новой гражданской войны, зажженной Степаном Разиным.

Казачий вопрос - бесспорно, самый острый для русских политиков 17 века. Произошло небывалое: рядом со старой Московской Русью выросла новая Казацкая Русь. Ее создал новый народ, живущий в стиле военной демократии и не желающий терпеть над собою власть московских бояр и дьяков. К счастью, казаки не отличаются от "москалей" ни языком, ни религией, а только обычаями. Поэтому самой удобной формой сосуществования двух братьев-этносов кажется мирный апартеид городского Московского царства и кочевой Казачьей республики. Пусть казаки образуют широкую автономную прослойку между Русью и всеми ее иноверными соседями на юге, западе и востоке! Эту конструкцию начал еще Ермак в Зауралье; ее продолжил Богдан Хмельницкий в Приднепровье; Ерофей Хабаров продолжит ее в Приамурье; наконец, Степан Разин намерен завершить это дело в Поволжье и Прикавказье. Почему бы московскому царю не примириться сейчас с этой реальностью - а позднее постепенно цивилизовать казаков, вовлекая их в знакомый, хотя не симпатичный им земледельческий и городской образ жизни? Примерно таков план Ордина-Нащокина.

Увы - он неосуществим в условиях социального кризиса Московской Руси. Чтобы примирить казаков с царем, надо отменить крепостное право - или хотя бы разрешить всем русским "пассионариям" покидать спокойную деревенскую неволю ради дикой степной воли. Но если этот путь откроется для всех самоуверенных незнатных россиян - кто захочет служить в регулярной рати под началом московских воевод ? Кто из вольных пахарей станет бесплатно кормить бойца-дворянина ? А без дворянского войска - какие силы останутся в распоряжении московского царя?

Все эти проблемы не имеют разумного логического решения; жизнь диктует их быстрое силовое решение. Если московский царь не может опереться на казаков и на земледельческое большинство своего расколовшегося народа значит, он должен опереться на вооруженное меньшинство россиян (то есть на дворян) и возглавить их диктатуру над всем обществом до тех пор, пока к этой работе не подключатся новые "разночинцы" из числа горожан. Такова будет политика последнего и самого удачливого революционера на московском троне - Петра I, который родится в 1672 году - через год после отставки Ордина-Нащокинв и гибели Степана Разина.

Вопреки расхожему мнению, царь Петр не был гением и не отличался прозорливостью. Но, как большинство революционеров, он был любознательный и неутомимый труженик, быстрый в решениях и торопливый в проведении давно назревших реформ любыми подручными средствами. Так, еще в 1659 году казачья конница в союзе с татарами разгромила у Конотопа московскую дворянскую конницу - а через 10 лет Разин одолевал стрелецкие войска в каждом бою. Только новые русские полки "иноземного строя" (вооруженные и обученные на европейский лад) разбили Разина у Симбирска. Царь Петр сделал очевидный вывод: надо ВСЮ регулярную армию вооружить и обучать "по-западному", сохранив казачью конницу для вспомогательных действий в степях.

Далее, сын А.Л.Ордина-Нащокина самовольно сбежал в Польшу, чтобы научиться уму-разуму у просвещенных европейцев. Позднее он вернулся на Русь - и был прощен не только отцом, но и царем Алексеем. Царь Петр опять сделал очевидный вывод: надо посылать на запад СОТНИ россиян (и не только дворян!), чтобы освоить ВСЕ полезные новинки Научно-Технической Цивилизации. В итоге многочисленные "птенцы гнезда Петрова" сделались ядром нового российского этноса - вроде москвичей 14-15 веков или казаков 16-17 веков.

"Военная демократия" гвардейских офицеров и солдат процветала в России до 1825 года. Только подавив самодеятельность декабристов, царь Николай I ощутил нужду в составлении свода законов Российской империи (адресованного ВСЕМ подданым) и в подготовке законного пути освобождения крестьян. Кстати, в это же царствование впервые заявила о себе российская ученая дружина мирового класса: математик Николай Лобачевский и химик Николай Зинин, историк Тимофей Грановский и востоковед Иакинф Бичурин. Подобные герои бывали и прежде (вспомним Татищева и Ломоносова) - но на фоне военной демократии российских дворян они были незаметны большинству современников, как Кеплер и Галилей - в Европе, переживавшей свою Реформацию.

Итак, российская Реформация, начатая Никоном в 1654 году, была лишь отсрочена после низложения революционера-патриарха. Она возобновилась с появлением царя-революционера Петра I и продолжалась в общей сложности полтораста лет - столько же, сколько длилась европейская Реформация. Сходные последствия наводят на мысль о сходных причинах. Мы знаем, что реформация Лютера отметила собою конец Католического Интернационала, процветавшего в Западной Европе около 9 веков. Кроме того, накануне Лютеровой реформации завершилась (взятием Гранады и образованием Испании) четырехвековая Крестоносная эпопея. Происходили ли аналогичные вековые процессы в Восточной Европе накануне реформации Никона ?

Отмерив 9 столетий назад от эпохи Никона, мы попадаем в середину 8 века. Вероятно, в это время Киев добился независимости от Хазарии. Она в 730-е годы потерпела сокрушительное поражение от арабов (войска Ислама прошли от Кавказа до Средней Волги), и долгое время не могла контролировать положение на своей западной границе - по Дону и Днепру. Так началась Киевская Русь - держава, центр которой позднее переносился во Владимир и Москву и которая пережила за 9 веков две культурные революции. Первая из них (в конце 10 века) ввела Русь в состав Христианского мира; вторая (в конце 17 века) расколола культурное наследие Киевской Руси, вытеснив многие блоки киево-византийской традиции западноевропейскими (притом лютеранскими) заимствованиями. Рыбак рыбака видит издалека! Петр I сразу почуял родственную душу в Лютере, а потом - и в Генрихе 8 Английском, который первым из европейских монархов присвоил себе патриаршие полномочия.

Не случайно русские революционеры-раскольники, восстав в 1660-е годы против реформы Никона (а позднее - против реформы Петра) вели себя сначала почти так, как английские пресвитериане в 1640-е годы, а потом как английские индепенденты и левеллеры десятилетием позже. История любит и умеет повторяться!

Нетрудно найти в России и аналог Крестоносного движения. Это коллективное противостояние Руси Орде, покорившей русские города в 1237-40 годах. Пятнадцать лет спустя на Руси вспыхнули первые восстания против оккупантов. Их неудача привела Александра Невского и митрополита Кирилла к новому плану: примириться с Ордой и крестить ее! Для этого сама Русь должна была сплотиться вокруг церковного знамени: превратиться из веротерпимой Светлой Руси, разбитой монголами, в несокрушимую Святую Русь и одолеть "нечестивых агарян".

Как известно, крестоносное движение на Западе протекало довольно бурно в течение полутора веков после Клермоноского собора 1095 года. Но после мирной оккупации Иерусалима императором-еретиком Фридрихом II Штауфеном в 1229 году крестовые походы сделались рутиной, а к началу 16 века они полностью выродились. Так, в 1514 году очередной поход против турок вылился в восстание венгерских крестьян против своих феодалов.

Аналогично, российское сопротивление Орде развивалось бурно и успешно в течение полутора веков - до смерти Сергия Радонежского в 1392 году. После этого начался разброд среди князей и их "дежурное", мало удачное противостояние исламским ханствам Поволжья и Крыма - вплоть до 1642 года, когда казаки, самовольно захватив мощную турецкую крепость Азов в устье Дона, но не получив поддержки из Москвы, сожгли ее и оставили туркам. Этот надлом крестоносной идеи на Руси предвещал реформу Никона и Петра так же ясно, как усобица среди крестоносцев 1514 года предвестила реформу Лютера. Но увы - немногие современники исторических событий умеют понять их вековое значение и грядущий смысл!

Перенесемся теперь в Китайский мир, где понятие "реформация" неизвестно. В Дальневосточной ойкумене нет и не было своей мировой религии: вместо нее китайцев объединяет "государственная этика", изобретенная Конфуцием в 5 веке до н.э. Это учение непонятно окрестным "варварам" но как только кто-либо из них ухитряется подчинить себе Поднебесную империю, местные чиновники быстро окультуривают владыку-чужака на свой лад. В 1667 году Китаем правит уже четвертая по счету "варварская" империя Цин, основанная в 1644 году маньчжурами - пришельцами из лесистого Приамурья. Нынешний юный император Кан Си - третий в своей династии. Он считает маньчжурский своим единственным родным языком - но столь же свободно говорит и пишет по-китайски и не требует от чиновников-китайцев овладения языком завоевателей.

Так удобнее править: пусть маньчжуры и китайцы подольше не смешиваются в единый народ, а двуязычный и двухкультурный император служит гарантом их мирного сосуществования. Китай по-прежнему регулярно сотрясают крестьянские бунты и военные мятежи; но ни разу маньчжуры и китайцы не выступали вместе против имперского правительства! Этого не случится до самого конца династии Цин - в течение почти трех столетий. Вспомним для сравнения, что в покоренной нормандцами Англии общая католическая вера позволила мятежным подданным Джона Безземельного объединиться против тирана через полтораста лет после завоевания...

Сравнивая Китайский мир 17 века с Россией, можно сопоставить разнообразных окрестных "варваров" (монголов и ойратов, манчжур и тибетцев) с казаками, которые сменили на окраинах России былых "варваров" - половцев и булгар, литовцев и татар. В Смутное время казаки впервые попытались захватить власть над Московией - но безуспешно; грядущие попытки Степана Разина и Емельяна Пугачева также будут неудачны. Напротив, "казаки" Китайского мира (маньчжуры) сокрушили предыдущую национальную династию Мин и полностью переняли ее наследие, а теперь готовы защищать его от любых варварских посягательств. В 1680-е годы войска Кан Си дадут отпор русским казакам в Приамурье, и Россия отступит на левый берег Черной реки. Малая численность россиян в этом районе позволяет им только облагать данью кочевые народы (вроде эвенков), либо смешиваться с оседлыми скотоводами и пахарями (вроде якутов), не имеющими своей государственности.

Захватив Китай, маньчжуры намного опередили любых казаков в социальной организации; теперь они активно подавляют своих "отсталых" соседей. Отразив русских казаков на севере, Кан Си перенесет свое внимание на северо-запад во Внешнюю Монголию, где ойратский Галдан Бошокту-хан пытается отстоять независимость Степи от Китая. Бесспорное превосходство имперских войск в численности и огнестрельном оружии, наряду с неиссякшей силой маньчжурской конницы, гарантирует победу имперцев над степняками. Уцелевшие непокорные ойраты отступят на запад - во владения русского царя. Так в состав многоэтнической России войдет еще один буддийский народ, помянутый добрым словом Пушкина: "друг степей - калмык".

Но самая сложная проблема для Кан Си - это проникновение в страну западных европейцев. Их в Китае уже тысячи: моряки и купцы, врачи и инженеры, разнообразные миссионеры. Умный и любознательный император охотно общается с иностранцами и понимает: их новые знания и умения очень полезны для его державы. Но в какой мере можно позволить иноземцам вмешиваться в китайскую жизнь ? Правители соседней Японии - сегуны из рода Токугава - еще в начале века запретили европейцам проживать где-либо, кроме трех открытых портов, и сурово карают любую попытку проповеди христианства среди японцев. Кан Си избрал более гибкую тактику. Правительство Китая выдает европейцам персональные лиценции на их профессиональную деятельность. При этом от купцов или ремесленников требуется лишь сносное знание китайского языка; но любой ученый или проповедник должен овладеть системой иероглифов и сдать соответствующий экзамен. Таким образом, доступ к интеллектуальному общению с китайцыми получают лишь профессионалы-китаисты; все прочие суть варвары, недостойные уважения!

Такова разница между реформатором Кан Си и революционером Петром I. Первый из них допускает развитие китайской культуры (в том числе за счет общения с иностранцами) только в рамках традиционной имперской бюрократии. Второй владыка готов сломать эти рамки и возглавить культурный раскол своего общества. По большому счету, политика Петра I и Екатерины II окажется более благотворной для России, чем политика Кан Си и его преемников - для Китая. К началу 19 века интеллектуальная верхушка россиян овладеет всеми плодами Научно-Технической Революции; китайцы же отстанут в этой гонке на сто лет. А вопрос о цене торопливых реформ Петра - это особый вопрос для грядущих столетий...

Следует, однако, признать, что Кан Си имел право (и обязанность) быть ТОЛЬКО реформатором. В его распоряжении оказалась уникальная бюрократическая машина, где чиновничьи кадры проходят обучение и отбор по неизменным канонам в течение 18 веков - независимо от того, какая династия или какой этнос правит Китаем. Конфуций создал культурную основу этой машины; через 300 лет министры Хань Фэй и Ли Сы построили на этой основе государственный аппарат первой империи Цинь, а веком позже император Хань У-ди учредил единую систему государственных экзаменов для будущих чиновников и ученых.

Ничего подобного Россия не имеет в конце 17 века, и не будет иметь еще сто лет - до времен Александра I и Михаила Сперанского. Эти правители попытались повторить в России державный подвиг Хань У-ди - с довольно скромным успехом, хотя они располагали уже несколькими университетами. Напротив, Ордин-Нащокин и Петр I не могли опереться на университетскую традицию; поэтому их труд дублировал начальное державостроительство Ли Сы и его имератора Цинь Ши. Можно отметить, что реформы Петра стоили русскому обществу гораздо меньших жертв, чем реформы Ли Сы и Цинь Ши народам античного Китая. Очевидно, большая часть необходимых жертв была принесена россиянами раньше - в ходе объединения Руси под властью Москвы...

Напротив - Индийский субконтинент никогда не знал культурного единства и непрерывной имперской традиции. Ни древний индуизм, ни учение Будды, ни позднее проникновение чужеродного Ислама не помогли здесь глобальному этническому синтезу, какой состоялся в Китае или в России. Поэтому ни одна индийская империя не оказывалась прочной - какой бы этнос ее ни основал. Последнюю такую попытку предпринял в 1526 году Бабур - тюркоязычный мусульманин монгольского происхождения, возглавивший смешанную рать из тюрок и афганцев.

Внук Бабура - Акбар - попытался объединить своих разнокультурных подданных на основе полной веротерпимости и синтетической государственной религии. Этот замысел мог бы удаться - если бы в Индии существовала готовая имперская бюрократия. Но ее не было, и чужеземец Акбар не сумел ее создать. С тех пор династия Моголов обречена на чередование бюрократической деградации и военных мятежей. Последний из них привел в 1658 году на трон царевича Аурангзеба - последнего талантливого и удачливого императора среди потомков Бабура. Он отличный полководец, неутомимый администратор и фанатичный мусульманин. Но охватить единым разумом всю Индию и направить ее единой волей Аурангзеб не способен - так же, как Карл 5 Габсбург не мог управиться со всей Западной Европой, даже если бы он решился возлавить Реформацию, подобно Генриху 8 Английскому.

Индия, как и Европа (в отличие от России или Китая) слишком разнородна по возможным в ней типам хозяйства. Это издавна выразилось в очень сложной системе каст, которая разобщила этнически однородных ариев задолго до того, как Будда предпринял героическую попытку их воссоединения в новом культурном интернационале. Что не вышло у праведника Будды - то могло удаться позднее императору-буддисту Ашоке или императору-мусульманину Акбару, но при одном условии: если бы Индия была охвачена вековым пожаром Переселения народов, сокрушающего традиционный общественный уклад и экономические ниши разных этносов. Такое бывало в Китае, в Европе и в России - но Индию, заслоненную Гималаями, эта участь миновала; поэтому ей не суждено долгое имперское единство.

После Аурангзеба могущество династии Моголов пойдет под уклон. На этом фоне сделаются заметны быстрые успехи колонизаторов-европейцев. В Индии они не встречают сопротивления мощной бюрократической машины, опирающейся на культурное единство населения. При дворе Аурангзеба многочисленные европейцы (португальцы, французы, итальянцы, голландцы, англичане) ведут себя довольно скромно. Но через полвека после его кончины Франция и Англия начнут открытую войну за наследство Моголов - а еще через полвека, пользуясь революционным кризисом во Франнции, Англия одержит в Индии решающую победу. И создаст там свою империю - столь же непрочную, как держава Моголов...

Иная ситуация сложилась в Иране - империи еще более древней, чем Китайская. За 22 столетия, истекшие со времен Кира, Персидское государство пережило много вторжений и усобиц. Последней в их ряду была религиозная реформация 1502 года, связанная с иноземным нашествием; но коренные персы не оказали тогда сопротивления захватчикам-единоверцам. Шейх Исмаил - правоверный глава шиитской секты Сефевия, наследственный глава тюркского племени кизилбашей и талантливый поэт - стал владыкой Ирана, шахом Исмаилом I, родоначальником новой персидской династии.

В 1667 году страною правит далекий потомок Исмаила, Сулейман - и видно, что золотой век Сефевидов ушел в прошлое. Традиционные религиозные войны с суннитской Турцией утихли; ушли из жизни великие полководцы, окружавшие шаха Аббаса I и заставлявшие отступать даже несокрушимых янычар. Столица Ирана, побывав в северном Тебризе и в прикаспийском Казвине, вернулась в сердце страны - древний Исфахан. Придворные интриги и казнокрадство, самовластье провинциальных наместников, крестьянские восстания все эти стихийные общественные силы разъедают державу Сефевидов в Иране так же неотвратимо, как державу Моголов в Индии. Однако Иран (подобно Китаю) избежит подчинения европейским колонизаторам даже в 19 веке.

В чем тут дело ? Видимо, в государственной религии. В любой империи с единым главенствующим этносом государственная церковь сохраняет державную традицию даже во время политической революции. Реформация не может расколоть такой "народ-богоносец", а только обновляет его идеологию. Так было в Иране при Исмаиле Сефеви, в Германии - при Лютере, в Англии - при Генрихе 8 и при Оливере Кромвеле, в России - при Петре I. Всем этим империям предстоит в 17 веке еще долгая, сложная жизнь.

Кажется, так должно быть и с Турцией - империей Османов, возникшей в 14 веке и с самого начала принявшей в качестве государственной религии суннитский вариант Ислама. Но Турцию ждет иная судьба, поскольку в ней главенствует не народ-богоносец, а народ-войско. Он бессмертен и неуязвим, пока длятся военные победы; но зато он статичен - не способен к фазовым переходам, вроде реформаций и революций. Турок-османов можно считать такими же "казаками" Византийской империи, какими были для Ирана турки-кизилбаши. Однако, покорив Византию, султан Мехмед II учинил в своей державе АПАРТЕИД между турецкой армией, греко-армянским чиновничеством и разноплеменной массой земледельцев. Эта система казалась равновесной, совершенной и вечной; но через два века после Завоевателя ее явно подрывает технический прогресс.

В 1667 году преемник и тезка Завоевателя - султан Мехмед 4 - не играет заметной роли в Османской державе. Фактическая власть давно сосредоточилась в руках династии великих визирей Кепрюлю, подобных сегунам Токугава в Японии. Но политика этих двух кланов в корне различна. Три первых сегуна Иэясу, Хитэтада и Иэмицу - придя к власти во главе народа-войска, за полвека вернули японцев в их прежнее состояние народа-земледельца. При этом государственные границы Японии были закрыты - и остались такими до середины 19 века, когда их взломают пушки американских кораблей.

Турецкие визири Кепрюлю не смогли добиться подобного результата. Границы Османской империи остаются открытыми на восток (в сторону враждебного Ирана), на север (где набирает силы Россия) и на запад, где крепнет Австрийская империя Габсбургов. Окно в Европу - самое опасное для Османов: ведь научная революция вызвала в Европе быстрый прогресс военной техники и общей культуры, за которым феодальные империи не могут угнаться. До недавних пор несравненная дисциплина воинов-янычар гарантировала им победу почти в каждом сражении со своевольными европейцами. Но в ходе Тридцатилетней войны испанцы и шведы, австрийцы и французы создали столь же профессиональные армии; а качество пушек и мушкетов у них теперь лучше, их офицеры более предприимчивы и менее суеверны, чем в турецком войске. В 1664 году грянул первый гром: при Сент-Готхарде турецкая армия Фазыл-Ахмеда Кепрюлю, несмотря на большой численный перевес, была разгромлена смешанной австрийской армией, где под командой итальянца Раймонда Монтекукули служили наемники и волонтеры из Франции, Венгрии, Австрии, Чехии, Польши.

Итак, боевые силы западных европейцев и Османов уравновесились. Теперь исход войн на Балканах в большой мере зависит от качества работы дипломатов и экономистов: и в этом деле турки уступают обновленным Реформацией (или Контрреформацией) европейцам. В 1683 году, используя распрю между австрийцами и мадьярами, Османы нанесут последний и решительный удар по Вене. Но союз австрийцев с польским королем Яном Собесским разрушит надежды турок: отброшенные от Вены, янычары будут вынуждены перейти к обороне на всем Балканском фронте. Цепь военных неудач подорвет власть клана Кепрюлю - но никакой лучшей системы правители Османской державы придумать не сумеют, и к концу 18 века Турция окажется в роли "больного человека Европы", чье наследство еще при жизни расхищается просвещенными "опекунами" из Австрии и Англии, Франции и России.

Итак, к исходу европейской Реформации весь мир людей разделился на две неравные части: традиционное большинство и новаторское меньшинство. Сотни миллионов человек продолжают жить прежним укладом в привычных державах; сотни тысяч, объединившись, пытаются строить новые государства по образу и подобию прежних. Но теперь рядом с ними появились сотни "желающих странного" ученых, которые воздвигают свой новый мир из научных понятий, гипотез и задач как бы на пустом месте - и не нуждаются в существенной поддержке сограждан для воплощения своей мечты. Научный Интернационал европейцев быстро и уверенно создает новую Научную Вселенную.

Такое случалось и в прежние века - в редкие моменты рождения новых религий, будь то Христианство, Буддизм, Ислам или Эллинизм. Но целью мировых религий было и остается объединение ВСЕГО человечества на основе новой веры; творческая мощь этой веры пропорциональна числу тех, кто ее исповедует. Напротив, новые естествоиспытатели борются с Природой не числом, а умением и побеждают, несмотря на то, что составляют крайне малую часть человечества. Ни один монашеский орден не мог похвастаться такими успехами, как новые академии наук! К концу 17 века абстрактный мир чисел и фигур становится так же понятен новым наследникам Пифагора, как небесный мир звезд и планет или земной мир движущихся тел. Вряд ли новые чудотворцы остановятся на этом достижении...

Аристотель, Макиавелли и Гоббс проложили тропу научного подхода к описанию и моделированию социальных объектов и процессов. Правда, никто из ученых не умеет еще точно рассчитывать эти явления, чтобы таким образом прогнозировать их или управлять ими. В этой сфере по-прежнему преобладает знахарство пророков и политиков, чуждых научного подхода к своей работе. Но все может измениться, если ученые мужи запрягут в свою колесницу новую общественную силу: Технический Прогресс.

До 17 века он шел стихийно, не касаясь высокой науки. Но вот уже Роберт Гук проявляет интерес к постройке паровых насосов для откачки воды из шахт, а Роберт Бойль убеждает короля Англии отменить давний запрет на производство золота из других металлов. Если кто-либо научится это делать - из сего проистекут великие блага для рода людского! Таково мнение ученой дружины в конце 17 века - задолго до постройки первых универсальных двигателей и рождения химической промышленности. Хотя опыт применения пороха родом людским мог бы внушить ученым людям более трезвые взгляды на сей предмет... Но на всякого мудреца довольно и простоты!

Оптимистическая гипотеза о благотворном влиянии научного прогресса на повседневную жизнь человечества - эта научная гипотеза требует экспериментальной проверки и получит ее в социальных бурях 18 века. Никто из основателей Научного Интернационала не увидит итогов грядущего эксперимента: слишком краток людской век, и долог век человеческих обществ. Но сам Научный Интернационал вечен; он усвоит итоги всех технических и социальных экспериментов и еще более увеличит свое влияние на жизнь человечества, которое его породило.

Сергей Смирнов